«Плейлист волонтера»

Мршавко Штапич Плейлист волонтера

Художественное оформление издания Юлии Девятовой

Издательство благодарит Banke, Goumen & Smirnova Literary Agency за содействие в приобретении прав

© Mršavko Štapić, текст, 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

1. «Ленинград»: «Про любовь»

В поиски пропавших меня привели блядство и беспечность одного вице-премьера. В определенный момент своей жизни он решил присунуть восемнадцатилетней Гале – победительнице какого-то деревенского конкурса красоты: то ли мисс Смоленск, то ли мисс Брянск. Трахался он без гандона – за что и поплатился ребенком, зарегистрированным как безотцовщина на отличную от папиной фамилию, и вынужден был теперь втайне от жены обеспечивать жизнь «мисски» (гелик, квартира на Динамо, шмотки и другая труха).

Трахать Галю после родов, очевидно, было уже не так интересно – и, чтобы отвлечь ее от себя, он загрузил Галю работой. Так она стала председателем какого-то молодежного правительства, которое занималось непонятно чем, и владелицей пары бутиков, которые торговали всяким эксклюзивным, но никому не нужным тряпьем. Но недотраханной и – в сложившейся ситуации – несвободной девочке этого было мало. Тогда вице-премьер нашел продюсера, который пообещал замутить с ней программу на одном из федеральных телеканалов. Собственно, тут и понадобился редактор и сценарист в одном лице. В этот момент – хоть и ненадолго – в жизни экс-«мисски» появился я.

Продюсер был изрядным мудаком и был приведен вице-премьеру «по знакомству». Эта цепочка в целом логична: мудаки знакомы с мудаками, подсовывают друг другу мудаков и работают по мудацким принципам; логично также и то, что я как бы замкнул собою эту вереницу. Продюсер сделал всё, чтобы просрать все 80к баксов, которые ему дали на «пилот»: взяв себе 60, на остальные 20 он попытался максимально ярко оправдать трату денег – но прокололся. Во-первых, он предложил снять социальное ток-шоу с репортажами самой ведущей, то есть Гали. Нужно ли объяснять, что героиня всего-то и умела, что крутить своими худыми, но привлекательными бедрами, а этого умения для репортажа маловато? В принципе, я бы оценил, если бы Галя виляла своей крепкой задницей перед старшаками-детдомовцами. Это была бы истинная благотворительность, в духе благородных девиц, отдававшихся целым ротам солдат перед последним боем. Во-вторых, чувак явно не понимал, какой я сценарист и редактор. Хуевый – по всем показателям.

Я любил выпить, любил митинги, и хорошо сек в «социалке». Первый свой год в «ящике» я провел корреспондентом на программе про инвалидов. Героями моих репортажей были бравые летчики – прошедшие испанскую, финскую и Великую Отечественную войны два убойных деда из совета ветеранов, со своей фишкой: чтобы их никто не понимал, они переходили на испанский; «афганец», которому оторвало ноги, но он справился и стал депутатом Госдумы; ссущийся под себя алкоголик, «партизан»-чернобылец со страшным псориазом по всему телу; слепая от рождения девушка, которая обладала невероятным либидо, не ебалась только с мертвыми и при всяком удобном случае хватала мужиков за причиндалы, которые она как будто видела; глухие, которые мне подарили страшно крутые сюжеты – драки в полной тишине, разбавляемой легким хрустом челюстей и звуками тупых ударов. После я работал редактором на музыкальном шоу, так что Киркоров мог позвонить в час ночи и петь песню «Зайка моя», и я должен был это слушать, а я, в свою очередь, орал песню «Спасибо, родная», и это уже слушал Боярский, который сам того не желал, просто незаметно встал у двери первой студии «Останкино». Целый телесезон я писал шутки для самой несмешной программы с четырьмя ведущими женского пола. Каждый божий день я писал шутки, ни одну из которых в эфире они так и не произнесли нормально. Кроме того, я сделал еще 5–6 разных развлекательных проектов и еще десяток мероприятий, на которых в основном жрал фрукты и пил коньяк в гримерках.

В общем, я уже видел жизнь с разных ракурсов, поэтому фантазия у меня работала, но исключительно цинично. К тому же я понимал кое-что в телике, и сразу определил смерть грядущего проекта. Потому я, наверное, был последним, кому туповатый и жадный до усрачки мудак мог довериться. Тем не менее он доверился мне.

Я не сильно заморачивался с поиском темы. Тогда все СМИ стояли на ушах после образования волонтерского отряда по поиску пропавших. Прекрасное время империи, когда выяснилось, что в стране теряются люди и их вообще никто не ищет.

Подходящий для съемок сюжета случай подвернулся быстро, и в одно прекрасное ноябрьское утро мы сели в тачку продюсера, чтобы отправиться за 300 км от Москвы на поиски пропавшего вертолета. Вертушка пропала за неделю до, и шансов найти пилота живым не было; даже если бы он и выжил после падения, то замерз бы: в тверском лесу в ноябре довольно холодно.

«Легенда» была не очень интересной: пилот с малым налетом в одиночку решил метнуться на охотничью заимку; естественно, по старой русской традиции он не сообщил о вылете диспетчеру, поэтому отслеживали его уже после падения, и только по аварийному маячку, который, как показал поиск, почти бесполезен.

На опушке и вдоль дороги на протяжении метров трехсот стояли десятки машин волонтеров. Выделялся Hummer, который явно занимал лучшее место – у выезда с опушки, в самом центре, на небольшом бугре. Рядом толпились люди. Там, в середине столпотворения, мы нашли руководителей поиска: журналистку Риту Соловьеву и председателя отряда добровольцев Георгия Петрова. Риту я часто слушал в забавной программе на либеральном радио, где она была ведущей. Веселая обычно Рита резко контрастировала с мокрой Ритой на унылой опушке того, что в Твери называют лесом, а в остальном мире – болотом, поросшим деревьями. Где-то на этих ста квадратных километрах выработанного по большей части торфяника и лежал разбитый Robinson.

«Че, опять говорить надо будет?» – спросил Петров у Соловьевой, глядя на расчехлявшего камеру оператора. Поняв, что интервью давать не надо, Петров потерял интерес к нашей группе и вернулся к карте, на которой рисовал задачи для групп, то есть «координировал» поиск. «Для “России” снимаете? – спросила Соловьева. – Идите в поисковой группе. Большая просьба – на выходе покажите, что снимете. Ок?»

Нас быстренько затолкали в группу поисковиков, и уже через полчаса я, оператор и Галя в дорогом горнолыжном костюме ехали в «Ниве» по торфянику в компании какого-то кренделя, который считал себя экстрасенсом, и заебанного третьими сутками поисков, старшего в нашей группе, профессора физики Гущина.

Гущина напрягали рассуждения экстрасенса, и у них завязался спор. Гущин долго и популярно рассказывал об авиации, действии аварийных маячков и визуальном обнаружении на местности. Экстрасенс порол про дольмены, духов и прочую лабуду. С телевизионной точки зрения это было похоже на обычное российское ток-шоу, посвященное чему угодно, кроме реальности. А реальность была такой, что у меня хватало сил только покрепче сжимать очко во время бесконечных скачков «Нивы» на колдобинах, и я не понимал, как Гущин и экстрасенс могут вести более-менее связный диалог.

Битый час отечественная комбинация гроба и полного привода тряслась по дороге среди пустоши с чахлым березняком. Казалось, что в таком прозрачном месте невозможно не обнаружить вертушку с воздуха. Но пропавший Robinson R44 был белым, а пространство местами слегка припорошило снегом…

Когда «Нива» остановилась, местность оглушила невероятной, непроницаемой тишиной, и страшно стало покидать этот неопрятный аппарат.

Торфяник при каждом шаге гудел под ногами. Профессор Гущин повел нас строем типа «гурьба» в наш квадрат – в километре от дороги. Я глотал сопли и жалел, что не надел шапку. Галя шла, наступая с носочка, чтобы под ней меньше гудела земля. «Не провалитесь, не переживайте», – твердил Гущин и подавал Гале руку при малейшем препятствии. Оператор, почему-то оставивший чехол на опушке, нес камеру, укрывая ее курткой. Экстрасенс сосредоточенно всматривался в кусты. «Хочу поссать», – внезапно и грубо объявил он. Группа по указанию Гущина остановилась. Ноябрьский снег падал мне в волосы и тут же таял. «Он тут», – проорал из мелколесья экстрасенс.

Позже авиационный комитет даст в отчете такую формулировку: «ВС было случайно обнаружено волонтерами, а не специальными службами, в районе, отработанном воздушными и радиотехническими средствами поиска». С одной стороны, желание экстрасенса поссать именно в этой точке – это действительно случайность. С другой стороны – ну не совсем же случайно он оказался в Тверской области, в середине торфяника, с полным мочевым пузырем.

За лужицей мочи в снегу, под березками, лежал Robinson R44, сложившийся в ровный белый металлический шар диаметром в метр. Рядом валялся хвост. Экстрасенс, оправляясь, развернулся к нам: «Как его, а… укатало».

Срубленные вершины берез четко указывали на то, что судно падало под небольшим углом, а не в пике. Вокруг были видны замерзшие куски мяса и костей, разбросанные в хаотичном порядке. Картинка страшная, но очень кинематографичная.

Галя впечатлилась и начала плакать. «Да это он с собой вез! – прокомментировал экстрасенс, глядя поочередно на мясо и Галю. – Труп-то вон!» И правда, труп ничком лежал метрах в десяти. Мужик лет 50 был на вид цел, но на самом деле труп, да еще лежалый. А мясо принадлежало лосю, которого покойный застрелил, разделал и вез с собой со своей далекой заимки.

«Галь, давай тут», – поставил я героиню на фоне разбитой машины. Галя, готовая на всё, немножко заплаканная, накрашенная как на тусовку, уставилась в камеру. «Говори, как нашли» – команда подействовала мгновенно, и Галя без подготовки бросилась бормотать всякую чушь, искренне боясь оглянуться. Ей хотелось как можно скорее отделаться от своих впечатлений.

Так у нас получился репортаж про экстрасенса, который угадал, где лежит труп. Такой отчет здорово бы смотрелся вместе с выводами авиационного комитета. Меня это забавляло, потому что я не думал противиться краху этого странного «пилота». Хотя… проект был бы охуенным, если б наш «ящик» готов был к такому откровенному черному юмору, постмодернизму, столкновению любовницы вице-премьера и реальной жизни в ее экстремальных проявлениях. Честное слово, это можно было бы довести до уровня фантастических диалогов Невзорова и каннибала о заготовке человечины впрок, на зиму.

Волонтеры, продрогшие в осеннем лесу, были несказанно рады находке. Все порядочно устали бродить по торфяникам: поиск продолжался больше 7 дней. Этот факт, кстати, заставил меня изумиться: люди неделю торчали в лесу, чтобы найти нечто неживое, что полиция и спасатели уже перестали искать (а потом снова начали, но только из-за волонтеров, которые постоянно приезжали, днем и ночью).

Мы показали отснятое Рите Соловьевой. Рита смотрела на упавший вертолет без особого интереса. Потом развернулась: «Ты вообще единственный из телевизионщиков за всю мою практику, кто показал картинку. Всё нормально». Тут же подскочила какая-то девка на каблуках, представилась пресс-атташе МЧС по региону и попросила видео. «А почему труп не сняли?» – «Ну, мы… как бы его не будем показывать», – пробормотал я, не сразу отыскав причину не снимать труп. Девка злобно буркнула: «А мне теперь туда ехать».

Через пару дней мы сняли студийный «пилот», который начинался словами любовницы вице-премьера: «Если государство не решает проблему, люди сами попытаются это сделать. И сделают это лучше государства».

Продюсер-мудак не заплатил мне ни копейки. А «пилот» так и не вышел – нигде и никогда. Впрочем, потом я видел Галю на канале, предназначенном для сомнительного пространства «СНГ». Она некоторое время скучно бубнила что-то с узбеками и белорусами об общем пути в социальном развитии. Настолько неинтересно было даже пытаться представить, куда же приведет этот путь Галю, белорусов и узбеков, что я не выдержал и выключил «ящик» уже через минуту.

Но – о главном. Мне понравились поиски. Это было гораздо лучше, чем получать по ебалу на митингах. И, кроме того, эффективнее. Ведь на митингах, кроме разбитого ебала, ты не мог получить ничего (ну, после 2012 года мог получить еще и статью), а поиски позволяли найти человека или его останки.

Мне было 23. За полгода до описываемых событий в день моего рождения Ленинград презентовал новый альбом – «Хна». На концерт мы пошли с – тогда еще – моей женой и парой друзей. Меня порадовало, что 2000 человек, 3/4 из которых гетеросексуальные мужики, подпевают длинноногой рыжей красавице «я так люблю / когда большой и толстый хуй во мне». Юля Коган, та самая красавица, была настоящей дивой, чудесной феей, примой, которая творила нечто невероятное своим вокалом. Через неделю после концерта я расстался с женой. Поэтому вся «Хна» приобрела некий траурный, депрессивный окрас.

И вот – поиски. Мне 23, 23 с половинкой мальчику. До того я успел жениться, сделать двух детей, приобрести кучу вредных привычек, пройти пару ступенек по карьерной лестнице, а потом всё, кроме привычек, просрать. Впереди меня ждала любопытная эпоха. Эпоха поиска, в которую я входил с отчаянной песней «Про любовь», лучшим лирическим треком от Шнура, вышедшей прямо перед моим первым поиском.

2. Eminem: «Lose yourself»

В течение месяца я несколько раз выезжал на поиски и познакомился с костяком отряда. На тот момент – человек 40, которые ездили постоянно. После поисков – удачных и не очень, а также просто в свободное время отряд в разных составах собирался в бургерной на Маяковской. Думаю, что часов 7–10 в неделю тогда у всех уходило на эти посиделки, которые приобрели какой-то кулуарный, нутряной характер. Благодаря общению в бургерной ты мог получить некие неформальные права: звонить людям посреди ночи с просьбой отвезти на поиск/забрать с поиска/присоединиться к поисковой группе; также ты мог получить приглашение на «закрытые» поиски – то есть на те, официальную информацию о которых могли не размещать вообще нигде: ни на форуме отряда, ни в Twitter (который быстро стал одним из основных способов связи).

Особое состояние жизни в волонтерской среде всегда подчеркивали позывные. Если в обычной жизни ты был, скажем, Васей, то тут мог стать «Белым магом» или кем еще. Некоторые, впрочем, оставляли свои фамилии; так поступил и я. Штапич. Štapić. Не очень удобно для позывного – есть «ч» и «ш», так что в рации такое сочетание букв шипит и может слиться с помехами в эфире. Но по мне, имена, прозвища, кликухи и позывные имеют ключевое значение. И вообще – скажите спасибо, что я не взял имя и фамилию целиком – Mršavko Štapić, Мршавко Штапич. Редкий русский произнесет это правильно с первого раза. А в рации это бы сбивало с толку: «Мшааа Штааачччч».

Ляля… Так ее называл только я. Наверное, потому что эта кличка подходит к ее истории. Ляля росла без матери. Отец пил, но в общем был нормальным мужиком. Ляля жила вместе с ним и явно заебывалась его алкоголизмом, но до «белочки» он не доходил, потому Ляля просто постоянно и безо всякого эффекта капала ему на мозги. Кажется, до поисков у Ляли было много времени на ссоры с отцом и другие бессмысленные переживания: из-за рыхлого сложения и детских травм Ляля не гонялась за мужиками, они, соответственно, тоже за ней не бегали. Полагаю, что с приходом в отряд ее либидо окончательно сублимировалось в поисках. Мне, неофиту, Ляля тогда казалась настоящей валькирией – координировала много, часто ездила и на «чужие» поиски (то есть поиски других координаторов) и круглосуточно отвечала по любому каналу связи. При этом она успевала работать в графике 5 на 2, да еще находила время на удовольствия жизни вроде выпивки, что, учитывая ее наследственность, не удивляет. Со стороны могло показаться, что человек вообще не спал. Чуть позже я понял, что так оно и было, причем практически со всем костяком, особенно на первых порах формирования движухи. Некоторые достигали фантастических состояний сознания и могли идти в лес после трех бессонных суток без потери осмысленности действий.

Ляля в теме была год, поэтому уже поднабралась опыта. Именно ее я подробно расспрашивал о поисках на своей первой «посиделке» в бургерной. Когда опрос закончился, Ляля изрекла: «Короче, пропасть может каждый. Наверное, поэтому у нас и девиз такой – “помочь может каждый”. И если бы пропала я, наверное… не знаю… суицид, судя по своему портрету я бы так сказала».

Думаю, ей особенно нравились поиски «суицидников», потому что ее саму этот вариант привлекал как некий умозрительный исход. Однажды ночью она позвонила:

– Штапич, мне нужны четыре мужика.

– Сразу или по очереди?

– Поиск, суицид, лес.

– Ладно, машина-то есть?

– Тебя Волк заберет.

Через полчаса я сижу в машине с угрюмыми типами – Волком, Бобом и Хрупким.

Волк, суровый мужик лет сорока в синем спасательном комбезе с разгрузкой, специализируется на поиске криминальных трупов. Этой ночью он должен возглавить группу, а сама Ляля остается за «штаб» на опушке.

Боб, одетый в дорогую натовскую форму и кожанку, молодой и крепкий, рассказывает о каких-то мотопоходах; его никто не слушает.

Хрупкий, парень лет тридцати, широколобый, лысый и потрепанный, в кроссовках и легкой куртке, включил музыку в плеере и задумчиво смотрит в окно. Из дешевых наушников слышен Eminem. «Ford Excursion» несется по трассе в снегопад.

«Пропала девушка. 16 лет. Уже была попытка самоубийства, неудачная. Здесь же», – делится подробностями Ляля, стоя по колено в снегу. Мы – напротив заброшенного советского объекта радиосвязи, четырех металлических вышек высотой в пару сотен метров каждая. Летом на натянутых между верхушек канатах прыгали роуп-джамперы, а зимой пробраться к самим вышкам через лес и метровый слой снега было непросто.

Почему девочка решила сигануть с вышек? Наверняка причина, как у всех истинных самоубийц, была достойной. Например, неспособность расстаться с девственностью, буллинг в школе или еще что-то такое, что запрещает очень простую вещь – быть как все, или чуть менее обычную вещь – быть собой, что в принципе то же самое, что и «как все» для подростков.

После короткой рекогносцировки на местности мы понимаем, что если прыжок состоялся, то тело точно ушло в сугроб и, больше того, уже присыпано как следует свежим снегопадом – и его можно попросту не заметить при осмотре.

Но у потенциально мертвой девушки работал телефон (собственно, через благоразумно установленное после первой попытки суицида приложение слежки ее и обнаружили, хотя девайс указывал очень неточно). Оттого метод поиска выбран неординарный. Вместо того чтобы собрать пару десятков людей и прощупать весь снег под вышками (чего требует элементарная логика), Ляля дает команду каждому встать под своей вышкой. Когда все займут позиции, Ляля наберет ее номер телефона, кто-нибудь услышит звонок, и мы – вуаля – получим свежий девичий труп в свои руки. Стоит отметить, что между вышками метров 300–400, поэтому товарищей почти не видно и не слышно: переговоры только по рации.

Через час мы, по уши в снегу, бредем – каждый к своей вышке. Ближайшую к дороге занимает Хрупкий. Я встаю у следующей и жду, когда Боб и Волк дойдут до своих позиций.

Громадина из стали, невесть для чего установленная вояками, вызывает трепет. Ванты, уходящие наверх, куда-то во тьму, потрескивают – то ли от морозца, то ли от того, что их долго никто не подтягивал. Какое-то время вдали мелькает фонарь Хрупкого, но вскоре исчезает совсем. Я тоже гашу свой фонарь – чтобы сэкономить заряд аккумулятора.

«А что, если телефон зазвонит под моей вышкой? Надо же пойти посмотреть, там она или нет… А если она еще живая?..» Прихожу к выводу, что лучше бы ничего не звонило, а если бы и зазвонило, то уж лучше труп, чем живая, переломанная девочка.

«Внимание! Тишина в эфире, через минуту будет звонок. Слушайте», – предупреждает Волк по рации.

Секунды текут медленно. Очень медленно. Мне надоело ждать – и я иду вытаптывать снег под вышкой, надеясь найти ее хоть так. В моем случае действие – некая победа над страхом. Волк снова выходит на связь, опрашивает всех – слышали что-нибудь или нет, и, убедившись, что никто ничего не слышал, назначает второй звонок. Потом третий. Я вытоптал уже радиус метров в 5, но с такой высоты, как мне представляется, можно было улететь гораздо дальше, поэтому я продолжаю топтать. В эфире снова появляется Волк:

– Волк Штапичу.

– Штапич в канале.

– Там Хрупкий не откликается ни в рации, ни на телефон, сходи проверь его.

Я иду к Хрупкому, но… у его вышки никого нет. Просто никого вокруг. Тут мне становится по-настоящему страшно. Врубаю фонарь на полную, на все 750 люмен, и осматриваюсь. «Эй», – откуда-то сверху слышу голос. Хрупкий сидит на дереве метрах в четырех от земли.

– Ты че там делаешь?

– Страшно пиздец.

– Че на связь не выходишь?

– Рацию уронил.

– Слезай, блять.

Одним прыжком, как та самоубийца, Хрупкий падает в сугроб, откапывает рацию и закуривает.

– Поехали ко мне после поиска.

– Травка есть. Не всю тут выкурил.

Причина лютого страха Хрупкого становится понятной. Меня тоже пробирает на панику после травки. Однажды я даже выскочил из такси на ходу – так было страшно. «Поехали».

Через полтора часа Волк высадил нас на Таганке. Мы купили по паре банок пива и пошли дуть. Вернее, Хрупкий пошел догоняться, а я – так, пригубить. В холостяцкую берлогу Хрупкого пришла и Ляля – как оказалось, она жила в соседнем доме и они частенько пыхали вместе.

Длинный вдох, задержка дыхания. Так по кругу три-четыре раза. Дело сделано. «Чет не приходит» – верный знак того, что оно уже нагрянуло.

По укурке я становлюсь очень болтлив. Это выглядит даже не как человек с некими мыслями и страхами, а как радио, вещающее страх через двуногое существо. Хрупкий врубил Eminema и сел рубиться в CS. Ляля расплылась по дивану и пялилась в никуда. Гармония была достигнута.

– А я как пропаду? Молодой. Двое детей. Проблемы с работой. Все время слушает Агату Кристи. С утра встает и думает – какой же пиздец, и церковь эта, с мощами. А там мощи… зовут, как мою бывшую жену.

– Ты бухаешь, дуешь. Тебя или убьют, или травма, если пропадешь. Скорее ебнут по пьяни, – предсказала Ляля.

– А кто убьет, кто?

– Хачи какие-нибудь.

Хрупкий выключил игру и врубил карту поиска.

– Ляль, а какого хуя четыре?

Ляля начала стекаться, как терминатор Т-1000, в обычную свою форму.

– Какого хуя четыре что?

– Тут шесть вышек.

– Ебтвоюмать.

Ляля принялась звонить кому-то из отряда. Хрупкий рвался на поиск, но уснул в прихожей. Я оставался в режиме радио.

Утром девочку нашли под одной из пропущенных нами вышек. В это время я впервые проснулся на диване у Хрупкого. На телефоне были 5 пропущенных: от бывшей, у которой я должен был забрать детей, от мамы, от Ляли. Я не стал никому перезванивать, увидев смс от матери: «Детей забрала. Ты где?»

3. «Агата Кристи»: «Буду там»

Во всю ширину руки – татуировка с черной надписью «Вечная память» и ярко-красными розами, вьющимися по буквам. Черные джинсы, черные высокие ботинки с железным носом, черная короткая куртка, черные стрелки на глазах, черный лак на ногтях и, будто из другого образа, открытая улыбка и большие светло-голубые глаза. Я буду звать ее Кисой, хотя в отряде она звалась иначе. В зале я заметил ее и сел рядом. Дыша перегаром, к нам подсел Хрупкий.

Подмосковье, декабрь, Дом культуры какого-то НИИ. Собрание отряда, на котором должны выбрать председателя. Я в отряде – только полтора месяца и Петрова знаю плохо. Но уже понимаю, что отряд – это нечто среднее между ебанутой семейкой и недобитым колхозом. Как в семейке, здесь есть тревожные бабушки, которым надо всех накормить, известный хулиган, по которому тюрьма плачет, дядька-блядун, который бьет тетку, распущенная сестрица, собранная сестрица, ботаник, выскочка и так далее. Все эти мышки-норушки и лягушки-квакушки собираются вместе, чтобы выбрать самого главного чувака, собирателя сказок. И, поскольку во всякой семейке, собравшейся вместе, обязан произойти срач, он происходит.

Всем известно, что с момента создания отряда (а прошло с тех пор чуть больше года) есть несколько групп, которые хотят ввести свою форму правления или поставить своего «кандидата». Петрову не доверяют те, с кем он сам впервые, еще как случайный волонтер, пошел год назад на поиски маленькой девочки в лесу.

В зале – человек 40–50, это костяк и немногие новички вроде меня. Но право голоса – у всех, как в колхозе у пайщиков. Выступают противники Петрова – первый, второй, третий. Я сижу с Кисой. Хрупкий рядом хлещет коньяк и угощает меня. Киса уверенно тянет руку к бутылке, хотя мы еще не представлены друг другу.

Усатый мужик лет 55 бубнит со сцены: «Не понимаю, как человек, который сам не ходит в лес, может выдвигать свою кандидатуру. Большой вопрос вызывает отсутствие регистрации отряда. Всем же понятно, что мы пока – просто несуществующая организация…» Бубнеж со сраными псевдоинтеллигентскими формулировками был призван разогреть протестные настроения, испугать внешней угрозой и настроить колхозников против Петрова. Но тут Хрупкого (он в этой сцене – буйный Шура-тракторист с чубом из кепки) подорвало. Он вышел, взял микрофон, встал, расставив ноги и чуть наклонясь вперед, в какую-то стойку американского сержанта, и начал орать в микрофон, обращаясь к усачу: «А ты где был на “вертолете”? Жора там неделю сидел! А кто штабную связь организовал? Где ты был? Я Жору знаю. Вот ты – че делаешь по жизни? А у Жоры бизнес, он может заниматься отрядом. И занимается. Учения кто сейчас организует? Жора. Так что надо не про регистрацию, а про личности. Нам нужен нормальный, четкий человек. Вот он. Всё».

Не знаю, сыграла ли патетика Хрупкого, но Петров ака «Жора» выиграл выборы с минимальным перевесом, причем за него голосовали все новички. Первым решением было провести следующие выборы не через год, а через год и три месяца. Так анархия через демократию порождает тоталитаризм. Вполне себе русский ход событий.

Я был доволен не столько выбором, сколько тем фактом, что мне тоже дали право голоса. Я – пайщик. Но усатого мужика я не видел на поисках, да даже если бы и видел, не доверился бы ему: старый совковый черт. Трехполосочный чувак, который ест бургеры и пьет коктейль «сникерс», по-любому ближе к сердцу.

После собрания я познакомился с Кисой. И тут же позвал ее пить пиво на следующий день. Люди называют такие встречи свиданиями, но я просто напиваюсь, вне зависимости от сексуальных ожиданий.

Bilingva еще работала, и никакой позорной «Одессы-мамы» и в помине не было. Пиво. Виски. Пиво. Обычный комплект для разогрева. Нужно сказать, что я имел привычку приходить чуть раньше, чтобы быть легким и спокойным к моменту появления девушки. Эта тактика никогда меня не подводила. Не знаю, что они там себе думают, когда приходят, а ты уже теплый, но, видимо, это тепло чаще играет на руку. Если же некая «она» потом уходит/отказывает – ты все равно в плюсе, ведь ты уже пьян и немножко счастлив.

– Зачем такая тату?

– За два дня до свадьбы жениха сбили насмерть.

Девушка с такой историей не может не заинтересовать.

Разговор про развод, смерть, пиздец. Отлично.

Пьет нормально. Жопа в порядке. То есть она есть и не плоская.

– Пойдем ко мне.

– Ты ж с родителями живешь.

– Если ты думаешь, что секс заставит переехать, то сначала надо попробовать.

Звонок. Берет трубку:

– Алё. Я со Штапичем. Он из отряда. Ничего, отрядные всякие дела обсуждали… нет, не пила. Хорошо. Напишу.

Бросает трубку.

– И? – спрашиваю.

– Ну, это Семен… Семеныч на форуме.

– Твой парень?

– Ну, так, он из отряда, просто спрашивает.

– Да ладно.

Еще поцелуй. Не решается. Едет домой.

Утром смс. «Привет, это Семеныч из отряда. Надо встретиться, обсудить кое-что». – «Ок».

Почему не выпить? Он зовет – значит, нальет. А я очень даже не против. Я уже посмотрел его профиль на форуме и на фотки в соцсетях. Он ниже меня и не занимался единоборствами. Вряд ли уебет. Чтоб вы понимали: человек ниже меня – это вообще низкий человек, потому что я – среднего роста.

Пример чего-то хорошего, что превратилось в говно, – ресторан «Дурдин». В то время он был где-то на середине своего пути к упадку. Пиво было в порядке, потому что пивной бум еще не пришел в город, и маленькие, «крафтовые» пивоварни не пооткрывались, поэтому сравнивать дурдинское пиво можно было только с отстойным заводским или импортным, которое стоило втридорога. Уже через час я выпил 4 кружки за счет Семеныча. Таким образом, я компенсировал убытки от встречи с Кисой, где платил я, встречи, которая не могла ни к чему привести.

– Она легко травмируема… – переходит к откровениям Семеныч.

– У нас ничего не было, – отвечаю.

– Она просто тянется ко всему, что похоже на НЕГО…

– Это ты про меня?

– Я не знаю, как окончательно завоевать ее… но ей же никто не нужен… а я всё могу ей дать.

– Она ночует только у себя дома…

– Не представляешь, как заебывает ее отвозить после секса.

– Понимаю.

– Все это черное, цепочки эти, пирсинги… их только больше…

– А чего ты хотел?

Семеныч задумывается и внезапно выдает: «Вообще, я хочу летать».

Он реально учился на пилота. Через несколько лет знакомство с ним обеспечит мне скидку на полет над Байкалом в махоньком четырехместном самолете.

Еще Семеныч писал книгу. Графоманскую фантастику, которую даже потом издал. Не помню, о чем там, хотя я честно прочитал. Просто это фантастика. Я ее никогда не запоминаю. Я запоминаю жизнь, которая пахнет и может причинить боль.

Кажется, разговор ушел от неприятной темы. Семеныч заказал еще пива, я вышел в плюс. Но зря. Возвращается к Кисе:

– Слушай, почему она себя так повела?

– Не знаю…

– В этом отряде почему-то всё так. Делают прекрасное дело, в журналах их фотки, на телике – герои, а в жизни – блядский улей какой-то.

Блядский улей. Трудолюбивые, терпеливые, сильные пчёлы, которые без устали делают глупости, когда не заняты своим нектаром. Улей. Семья. Колхоз.

4. Лев Лещенко: «День Победы»

9 мая 2002 года. За 10 лет до того, как я оказался в отряде. Теракт в Дагестане, в Каспийске. Звучит «День Победы». Посреди марширующего строя морских пехотинцев подрывается взрывчатка с «начинкой» – привет от чеченцев. Трупы, руки, ноги, лужи крови, дым, повисший над улицей. Паника. Переломанных морпехов – с фонтанами артериального кровотечения, с торчащими из клочьев мяса костями, – тащат их же сослуживцы. «Что они делают не так?» Двое несут третьего, без сознания, голова опрокинута, рука повисла в серьезном переломе. «Они убивают своих же». Стонущего от боли солдатика закидывают на заднее сиденье. «Уже к вечеру вы узнаете, как не убить и стать полезным. Ничего лишнего. Только схемы действий, которые надо выполнять безупречно. Только механика, только алгоритмы». На тротуаре лежат человек 15–20, у некоторых – люди перевязывают раны, у других никого и рядом нет. «Вы начнете быстро и легко определять, кому помочь, а кому нет», – Алексей проговаривает всё это сухо, без эмоций, которых у него, кажется, к его 60 годам не осталось вообще. Осталась только память, способность действовать по жестким сценариям и исключительная преданность своему делу.

Сухой, подтянутый Alexey_Emergency – отрядный врач. Реаниматолог из «Скорой», с огромным опытом. В подвальчике на проспекте Вернадского в субботнее утро он начинает менять людей, которые хотят заниматься поисками. После этого обучения ты лучше прекратишь кровотечение, лучше распорядишься временем, лучше будешь «держать» пострадавшего. И ты сможешь сделать это лучше, чем большинство фельдшеров «Скорой». Именно на занятиях ты понимаешь, насколько плохо была организована доврачебная помощь при всех без исключения массовых терактах в России.

Алексей распределяет всех по парам – тренировать остановку кровотечения друг на друге с пульсоксиметрами, потом реанимацию – на манекенах, и т. д. Я попадаю в пару с объемным дядькой по кличке Зид. Он – хозяин отеля где-то на востоке города, и пришел с девушкой – Татаркой, но Алексей разбил пары, как захотел. Ритм песни «Staying alive» запоминается раз и на всю жизнь. 100 ударов. 30 ударов – два вдоха – 30 ударов. Локти выпрями. Помоги только тогда, когда точно сможешь, в остальных случаях – не вреди, не трогай. Если он должен умереть – дай умереть, просто вызови «Скорую» и ничего не делай. Жизнь спасателя – 3 жизни пострадавших. Никогда, ни за что, не корми из своих рук таблетками и не вводи иглы.

И – волшебное правило: носи с собой латексные голубые перчатки. Как только ты их надеваешь, тебя слушают все. Люди не посмеют при человеке в голубых перчатках совать ложку эпилептику в рот или нести человека с открытым переломом куда бы то ни было. Они будут слушать. Я десятки раз оказывал помощь на улице, и люди всегда расступались при виде перчаток. «Тон – просьба-приказ, только просьба-приказ. Это работает». Ты можешь помочь только тогда, когда тебе не будут мешать. Голубые перчатки.

Весь фокус этих простых знаний в том, что ты работаешь, если видишь, что есть поле для деятельности, и не работаешь, когда не надо.

После обучения все получали «укладку», в которой был клапан для сердечно-легочной реанимации, удобная косынка, жгуты, палочка-затяжка, перчатки. Этот комплект я носил с собой года три, ежедневно, и несколько раз он мне пригодился.

Первый кейс.

ДТП. Какой-то азиатский гастарбайтер на двойной сплошной. Кровь горлом, короткие, редкие и сильные судороги, переломы нескольких ребер и – открытый перелом черепа. Рядом – осколочки костей в крови. Скорее всего, это 100 % труп, но, тем не менее, в сознании, с дыханием, так что я начинаю делать то, что должен.

Закрываю рану на голове, порядочно увазюкавшись в крови.

Но в приехавшей «Скорой» – ОБЫЧНАЯ, фельдшерская бригада, которая просто нихуя не соображает, и, под мои крики «какого лешего?», не дослушав вполне себе внятный доклад о травмах и происшествии (во время моей работы свидетели бурно всё обсуждали), парни просто закидывают переломанного человека на каталку, даже не пощупав. То есть, если у него были переломы, они его лишний раз доломали, ухудшили состояние пострадавшего.

Второй кейс.

Пью кофе на летней веранде кафе, слышу удар и звук падения. На тротуаре бьется в судорогах пацан лет восемнадцати. Кладу его на бок, куртку под голову.

Подскакивает какой-то продавец шаурмы (опять гастарбайтер), пытается – классика – сунуть парню в зубы ложку. Останавливаю его. «Я врач», – гордо заявляет продавец шаурмы. «Ложку себе засунь знаешь куда, врач?» – отвечаю я, натягивая перчатки (и, кстати, сделал это поздно). Парень тем временем приходит в себя.

– Привет. У тебя был судорожный припадок. «Скорую» уже вызвали. Пожалуйста, не вставай.

– А где я?

– Таганская площадь.

– А что случилось?

– Тебя вырубило, ты, видимо, еще головой ударился, когда падал.

– А где я?

– На Таганке.

– А что случилось?

Ретроградная амнезия такая забавная штука. Выясняю, как его зовут, нахожу номер телефона отца и отправляю на «Скорой» в больничку, сообщив отцу, куда его везут.

Третий кейс.

По дороге на поиск вижу, как ехавший по встречке квадроциклист красиво встречается с отбойником, пролетает метров 20, шлепается (повезло – отдельно от квадрика) и немножко проезжает по обочине, распластавшись по ней всей площадью тела.

Сознания нет, дыхание в порядке. Квадрик дымится посреди Новой Риги.

Осмотр: сука, целый, как яичко, ничего не поломал.

Накидываю ему воротник, прошу товарища контролировать (т. е. следить, если пропадет дыхание или сердцебиение), а сам вызываю службы (товарищ попался тупенький, было ясно, что сам не вызовет быстро). У диспетчера прошу дать все службы – «Скорая», ГАИ, пожарная.

Пока товарищ контролировал «пострада», беру порошковый огнетушитель и засыпаю квадрик. Не хватает. Торможу двоих, выливаем еще 2 огнетушителя. Квадрик перестает дымиться. Засыпаем масло или бензин, натекшие из квадра. Ставим треугольник.

Тут сукин сын приходит в сознание. Пьян, как я в лучшие свои дни. Узнаём, как звать, че пил, с кем. Пытается уйти. Не даем.

Через 15 минут приезжают «Скорая» и ГАИ. Все нормально, ребята работают. Звонят пожарные:

– Алло. А нам еще надо приезжать?

– Парни, вы в себе? Если б тут чето горело, уже было бы поздно!

– То есть уже не надо?

– Приезжайте, ментам поможете. Посреди шоссе квадрик лежит.

– А что горит?

– Квадрик дымился, я залил.

– То есть огня нет?

– Парни, вы или едете, или я в ЦУКС наберу.

ЦУКС, Центр управления кризисными ситуациями, – это вроде штаба; им всегда страшно. Приехали еще через 10 минут.

Вот она, жизнь под новым углом. Ярость. Экспрессия. Пиздец, который приходит как по расписанию.

Новый ракурс – это школа Алексея. Он показывал видео, на котором два пешехода идут вдоль дороги. «Что вы видите? Два человека идут вдоль дороги. А дорога – это линия фронта. Они идут спиной к врагу». Машина сбивает обоих, их отбрасывает в стену. «Две смерти. Потому что нельзя быть спиной к врагу на фронте». Из машины выбегает баба и начинает собирать мелкие обломки машины – кусочки фар, какие-то пластиковые детали. «Из-за этого видео на нее взъелась вся страна. Но она ведет себя типично для шокового состояния. Она – не подонок. Да, она сбила людей и виновна. Но нельзя сказать, что она ведет себя цинично. Потому что у нее – шок. Если такое увидите, не бросайтесь бить морду».

Тебе должно быть похуй, что происходит. Если, конечно, то, что вокруг, тебе не угрожает. Тебе не нужна мораль. У тебя иные цели.

Думаю, такая установка и приводит людей в отряд. Люди устали судить и думать над происходящим. Им нужна цель, бесспорная и понятная. И она есть: поиск и спасение. Ниша без конкурентов на рынке. Партия, в которой любая политика всегда ниже главного.

5. Комиссар: «Ты уйдешь»

Музыка должна быть в кадре. Есть такой принцип у ряда кинематографистов. Она не может помогать режиссеру искусственно, ей следует влиять на героев, сопровождать их, а не просто создавать настроение для зрителя.

Я принимаю этот принцип. Поиски к этому располагают: каждый поиск – это поездка в машине, с радио или с записанной музыкой. Звонки тысяч телефонов с тысячей разных рингтонов. Полет в самолете с плеером. Каждый раз – разные собеседники, разные водители, разные треки.

Февраль, из динамика Ford Explorer звучит РетроFM и песня о том, как «опять сойду с ума, я прошу тебя, постой». В машине – Зид, Татарка и я.

Пропавшая – девочка 17 лет, инвалид.

«У нее что-то с головой», – поначалу говорят родственники, как бы стесняясь слова «олигофрен». Однако Жору не проведешь, и он вытаскивает это слово на опросе. Впрочем, в данном случае диагноз не проясняет всего. Все помнят, что олигофрен – это нечто ограниченное умом, но в реальной жизни с этим никто не сталкивался, поэтому никакой особой тактики нет, и мы просто отправляемся клеить ориентировки. И, мать его, февральская ночь – худшее время для этого, а подмосковный Клин – точно не самое комфортное место. Руки мерзнут, на зубах (которыми рвется скотч) остается липкий налет из клея. Хорошо, что конечная точка маршрута – теплый, хотя и не гостеприимный по своей сути ОВД. К этому моменту у нас уже есть свидетель, который видел девочку. Теперь ее можно «зацепить» и проследить по камерам. Только вот для этого нужен мент – чтобы магазин и автозаправка у места свидетельства дали доступ к видеонаблюдению.

– Ребят, ну раздадим мы ваши листовки, а камеры – ну, вы че? – тянет дежурный опер. – У нас тут убийства, изнасилования… Да она у вас почти совершеннолетняя, че с ней будет?

– Она олигофрен.

– Родственникам привет, пусть смотрят внимательнее.

Ни увещевания басом от Зида, ни мольбы Татарки, ни мои вежливые монологи – не помогают.

– Ребят, я всё понимаю, но я не поеду ваши камеры смотреть… А если сейчас что-то серьезное свалится?

– Тогда и поедешь на серьезное, – втолковывает Зид.

– А если вас из главка попросят, поедете? – спрашивает Татарка.

– А кто у вас в главке?

Опер начинает собираться.

– Вот вы – не первый день, да? А сколько вам платят?

– Ниче не платят, мы же волонтеры.

– Да брось, скока?

– 40 тыщ за труп, 100 за живого, – угорает с серьезной миной Татарка.

– Ничего себе. А как к вам попасть?

– В основном через своих людей.

– У нас тоже, эх. Вот и меня тесть пристроил… не то бы служил в ППС. Везде все через жопу, а, что за страна…

Нужно отметить, что ППС – самая низшая ступень в полицейской иерархии. Там работают те, кого просто невозможно отправить ни на какую работу. Эти люди даже вагон коробками загрузить не смогут. Они просто не справятся. Для них даже одинаковые коробки, смирно лежащие на складе, – это уже нечто вроде тетриса на десятой скорости. Но есть в этих парнях и хорошее: как правило, их тупость связана с глубокой, почти детской наивностью, и, попав в ситуацию, которую они до того не наблюдали, они склонны верить предложенной трактовке. Впрочем, наш опер был все-таки опером – со всеми вытекающими, и рассматривал людей как будущих информаторов, то есть с точки зрения пользы.

По пути в машину мы слышим поразительную, но абсолютно реальную историю.

– Недавно на сутках был, звонит вечером бабка. «У нас тут убивают кого-то». Крики слышит. А там крики такие, что я через телефон слышу, хотя от дежурного стою в метре, а бабка говорит из соседней квартиры. Вылетаем, группу захвата себе вызываю, все дела. Вошли в квартиру. Восемь узбеков сидят, обедают в своем шалмане, прямо на полу. Узбеков мордой в пол, в комнату вторую проходим, а там осел. Живой. Стоит. Молчит. Смотрю, а осел какой-то ухоженный, чистый, не пахнет, а на голове шапочка такая, женская. Попона какая-то еще. Короче, цирк. Шмонаем узбеков. На осла у них и разрешение есть, и прививки, вся фигня, нельзя забирать. Ну, мы уехали. Тут перезванивает бабка – опять говорит, крики. Я ей объясняю – бабка, осел орет, а осел это осел. Бабка говорит – не, он не просто так орет. Тут до меня начало доходить. У них первый этаж. Вернулся ночью, к окошку подхожу, а там узбек этого осла жарит прям не по-детски, а тот орет, понимаешь? Орет.

– И что с осликом? – интересуется Татарка, пока мы с Зидом ржем.

– Да забрали к утру беднягу. Ветеринар сказал, они ему там че-то повредили. А соседка говорит, что он и раньше орал, но тихонько… притерпелся, наверное. А потом ему видать раз вкорячили, у него тоже ведь жопа не безразмерная, че-то порвали ему там – и он от боли орал…

На заправке благодаря оперу нам дают посмотреть камеру – и свидетельство подтверждается. Девочка еще 8 часов назад была здесь, шла с каким-то мужиком. Естественно, он весь в черном, изображение – размыто… Распечатываем этот кадр и едем в штаб.

«Ведомая. По тому, что рассказали родственники, характерно для олигофрена. И где оно теперь? – Петров обычно называет пропавших в среднем роде, как будто отстраняясь от их личности. – Криминал пока не рассматриваем, это труп почти во всех исходах. Так. Перед нами по факту женщина с титьками, гормонами и развитием шестилетнего ребенка. Секс? Ждем утра, опрос тотальный. Пока продолжим оклейку в этом районе. Станцию и остановки отработать на 100 %. Чтобы оно отсюда не ушло. Утром снимем, скорее всего».

Полночи мы мерзнем, но уклеиваем всё.

Ранним утром обходим продавцов, охранников, заносим ориентировки в автопарк, раздаем местным таксистам, благо их немного.

Типичный монолог, когда суешь ориентировку продавцу в окошко палатки: «Посмотрите, пожалуйста. Пропала девушка, 17 лет, с задержкой в развитии. Как пятилетний ребенок. Вчера, пропала здесь, в вашем городе. На данный момент есть информация, что ее увел некий мужчина. Пожалуйста, разместите ориентировку под стеклом». Однако у Татарки обращение иное, и всякий раз – разное: «Гляньте, девочка пропала. Красавица. Но она немного куку, как дитя малое. Ее какой-то мужик увел, никто не знает кудой. Не видели? Она такая приметная, шапочка розовая, шарфик…» Суровый Зид бродит в разгрузке и подает ориентировки, когда они заканчиваются у нас. Он не любит коммуникации.

Внезапно бабка-продавщица, открывающая свой ларек, говорит: «Да я видела ее. Брела по шоссе. Минут 10 назад».

Бросаемся к машине – и через пару минут видим картину: наша «потеряшка» действительно бредет вдоль шоссе, без шарфа и шапки, дрожа от холода. Ноги у нее – голые!

Быстро усаживаем ее в машину (для этого всего-то и надо было сказать: «Катенька, иди сюда!»), и уже в машине понимаем, что из одежды на ней – только ее длинная куртка и ботинки. В штабе сдаем ее родственникам и врачам «Скорой».

Разъехались мы, не надеясь узнать всей истории. Но спустя неделю зазвонил мой кнопочный телефон.

– Алло! – голос опера в легком возбуждении. – Прикинь, выяснил, где она была. Прям у тех, которые с ослом.

– Слушай, а че им будет?

– Да ниче. Она же свидетель никакой. К тому же сама хотела.

И это правда. У олигофренов повышенное либидо, они могут трахаться сутками напролет и им это в кайф. Представьте – ребенок, заключенный в теле взрослого человека, очень хочет играть; просто игры у него особые. И ребенку без разницы, сколько людей с ним играет. Чем больше – тем веселее. Так что выиграли все – и девушка «поиграла», и парни, которые вынуждены были сношать осла, вдосталь наеблись. Россия, щедрая душа. Неясно только, нафига ее было полуголую выставлять из дому. Хотя наказать за это, опять же, трудно.

Нужно сказать, что опыт этого поиска еще не раз помог отряду в аналогичных случаях. Заслышав об олигофрении, сразу начинали прорабатывать сексуальные версии. Иногда взрослый олигофрен пропадал вместе с нормальным ребенком, например – тетка-олигофрен с племянником. Их нашли в соседней деревне, где тетка напропалую развлекалась, а племянник спокойно играл с козлятами. Полная идиллия, если не принимать в расчет 300 человек, которые шарились в том числе и по лесу, все-таки «детский» поиск.

Сразу после поиска мы поехали в гостиницу Зида. Пили виски, ели доширак. Быстро, вкусно, с майонезом.

Гостиница больше напоминала хорошее общежитие, чем порядочный отель. Тем не менее – актив солидный, здание в 4 этажа с паркингом. После в этой гостинице, в ее актовом зале, проходили отрядные собрания, обучалки и тусовки разнообразных формаций. «Гостишка», как ее все называли, стала еще одним местом притяжения, а для некоторых – и временным приютом. Зид не скупился и селил обнищавших волонтеров к себе.

Стоит отдельно рассказать о паре Зида и Татарки. Зид только что, впервые, стал отцом – и тут же бросил жену и ребенка (и годы показали, что это некая модель поведения; он потом не раз делал детей и уходил от женщины тут же, вместо того чтобы прийти на выписку из роддома). Зид постоянно отбивался то ли от рейдеров, то ли от кредиторов, поэтому сам жил в гостишке и носил оружие. Татарка, тридцати лет от роду, счастливая обладательница двух мальчиков-близнецов десяти лет, сдала их в интернат, откуда их только на выходные забирали ее пожилые родители, в то время как сама она жила с Зидом. Жизнь Зида и Татарки напоминала какой-то вечный, наполовину хиппи, наполовину милитари, балаган. Лысина Зида и дреды Татарки между собой контрастировали так же, как его насупленность, камуфляж и немецкая полицейская куртка – с ее щебетаньем, юбками, яркими кофтами и вечными фенечками, или его грузная фигура – с ее аппетитными формами. Однако они были в полной гармонии.

6. «Rammstein»: «Moskau»

Москва. Великая, любимая, бесконечная, душевная, теплая и уютная. Город, в котором я знаю по крайней мере десяток мест, где можно надежно спрятать труп. Вселенная, в самых диких и страшных углах которой мне довелось побывать. Лабиринт, где ты можешь искать деда, которого привезли на «Скорой» в больницу и бросили в приемном покое, а он пропал; и ты найдешь его на территории той же больницы, замерзающим, описавшимся, запуганным через 10 часов после пропажи.

Москва. Город, где менты могут наступить на колено или голеностоп спящему бродяге, чтобы понять – спит он или сдох, и эти же менты никогда не проверят его документы, не пробьют, из-за своей брезгливости, а между тем – он может запросто оказаться беглым убийцей, который раскроил черепа целой семье, а теперь ему каждый день в ладошках подают мелочь детки, приучаемые мамами к доброте.

Москва. Город, в котором ты можешь нюхать кокс нахаляву, а назавтра не иметь ста рублей на сигареты. Драматичный, непредсказуемый, яростный город, вместилище, источник и адресат самой большой моей любви.

Поиски «бегунков», то есть сбежавших из дому детей, – это возможность быстро прочувствовать дух Москвы. В сбежавших из дому подростках живет неприкаянность и жажда приключений. Каждый из них в этом смысле – мой брат.

Ночь. Все еще февраль. Мы с Хрупким беседуем о жизни и ждем доставки алкоголя. Выпить решили поздно, уже после часа Х, когда купить ничего нельзя. В таких случаях можно заказать бухла по интернету. Хрупкий разжился лишней парой тысяч и заказал 0.7 виски, так что мы ждем. Томительно. Нам обоим неловко, тяжело, предвкушение занимает сознание целиком.

И тут, как назло, падает поиск. Ховрино. Одновременно в гости приходит старина Джек Дэниэлс. Дилемма не из простых. Но мы выбираем поиск. Пропал ребенок – 12 лет, а народу много не соберется, потому что все уже спят.

Метро закрыто. Нас на поиск забирает Абрамс – чувак лет 30 на старом, наверное, его ровеснике, ржавом «Чероки». Абрамс одет как попало, плохо пострижен, в общем – соответствует своей тачке. Хрупкий и Абрамс всю дорогу трепятся о каких-то компьютерных хреновинах, так как оба – сисадмины. Мне скучно, я жалею, что мы оставили Джека одного.

Бодрой троицей мы прибываем в штаб. Из-за тотального отсутствия круглосуточных кафе да и вообще чего бы то ни было круглосуточного в Ховрине штабом становится «хомяк» Жоры.

Картина такова: мальчик, 12 лет, сбежал сегодня, прихватив немного денег. Пацан довольно боевой, лазал по забросам. Забросы ближайшие уже осмотрели, осталась только легендарная Ховринская больница, но в нее пока не суемся, нет на то указаний. Для начала проверим друзей, больницы и подъезды. Нам достаются подъезды.

Схема действий такая: пришел, прилепил ориентировку, оставил человека внизу (чтобы бегунок, который может там прятаться, не сбежал от тебя) и пытаешься войти в подъезд. Войти внутрь ночью – сложно, ведь почти на каждой двери домофон. Нужно звонить в первую попавшуюся квартиру или искать код. Код в 90 % случаев нацарапан где-то на стене в радиусе трех метров. Почтальоны, курьеры, бомжи и подростки специально оставляют пометки, здорово упрощая себе и нам жизнь.

Московские подъезды, их черные лестницы по ночам – это настоящая галерея быта и нравов. Как только ты вошел, поднимаешься на последний этаж и шуруешь вниз по лестнице, проверяя все лестничные клетки. В это время ты можешь увидеть: спящих бомжей, трахающихся людей, задумчивых курящих стариков в креслах на балконе или прямо на лестничной площадке, пьяницу или героинового наркомана, который спит враскоряку прямо на ступеньках, и много чего еще. Если на секунду остановиться и задуматься, то в этих персонажах можно разглядеть себя или узнать своих знакомых; типичность этих лестниц порождает типичность обитателей и – даже шире – типичность судеб вокруг. Но тебе некогда остановиться. Все это мелькает перед тобой, шприцы хрустят под ногами, двери хлопают, этаж пролетает за этажом, ты спешишь, потому что за ночь нужно проверить десяток, а порой и более подъездов домов высотой в 9, 12, 16 этажей. Метод абсолютно бестолковый, как показало время: вместо того чтобы добыть больше информации, в данном случае выполняется большой объем работы. В этом смысле очень русская тактика. Абрамс оказался человеком ленивым и предпочитает все время стоять внизу. Он пасет два подъезда сразу, пока мы с Хрупким прочесываем их.

Выполнив задачу, возвращаемся в штаб, в надежде отправиться домой на встречу с Джеком – но увы. Жора не сидел на месте и уже добыл информацию, что ребенок порой бывал в Ховринской заброшенной больнице. Поэтому большой группой, человек 12–15, отправляемся туда.

ХЗБ – это фонтан приключений. 10 этажей, 100 тысяч квадратных метров добротных обледенелых лестниц без перил, огромных холлов с пустыми шахтами лифтов, с какими-то стремными сатанинскими знаками, надписями Энкаунтера и Дозора на стенах и отовсюду торчащей арматурой. ХЗБ стоит посреди стройплощадки, заросшей деревьями. По периметру – ненадежная охрана, и собаки, мать их, орда диких собак и еще несколько сторожевых на цепях. И этим тварям не лень февральской ночью броситься на тебя. Сторожевые собаки расположены по хитрой схеме – на длинный стальной трос, натянутый между забором и зданием (метров 20–30), надета цепь, и голодная злая тварь может бегать вдоль троса.

Не знаю, какими стальными яйцами должен обладать двенадцатилетний пацаненок, чтобы туда сунуться. Но русские дети вообще безбашенные. Оглядываясь на свое детство, я всегда изумляюсь той веселой смеси глупости и смелости, которая жила во мне; еще иногда боюсь, что эта смесь не погибла.

Чудом отогнав стаю диких собак и обогнув при помощи сторожа псов на цепях, мы входим в ХЗБ. В группе много моих знакомцев – и физик Гущин, и Киса, и Татарка. Часа через два работа сделана – все-таки любое здание «закрыть» с тактическими фонарями и навыками не так уж и сложно, – и мы собираемся у выхода.

– Эта больничка мне родину напоминает. Холодно, бетон, лёд, снег, и нихуя кроме этого.

– А ты откуда?

– Из Магадана.

Так я узнал о том, что, кроме бедности, закалило Хрупкого, который поражал своими легкими кедами рядом с большинством в высоких берцах.

Минимум задач выполнен – и мы отправляемся пить.

Приятно после долгой беготни приземлиться на пуфик и потягивать виски. Правда, мое настроение не совпало с желаниями Хрупкого. Он быстро опрокинул стакан в себя и начал рассказ, ради которого, как оказалось, всё и затевалось.

– У меня есть девочка… Мила… она просто охуенная. В Балахе ее нашел, но не суть. Такая, блять, любовь. Она ко мне на Алтай ездила…

– Ты ж с Магадана?

– Потом уехал… мать от отца ушла, вышла за бандита, и свалили. Не суть. Мила. Блять. Вот хорошая. Ну блять, ну почему… Друзья у нее – идиоты; прикинь, в баню ходит с мужиками.

– Эм… это типа как в сауну?

– Да не… Да хуй знает. Да вряд ли. Просто ебань: друзья, художники, блять, широких взглядов все эти нахуй. Я ей говорю: какого хуя? Она не прекращает. Квартиру вот снял. Зачем? Вместе жить. Она – никак. Дома с родителями. Люблю ее – пиздец. Сейчас вот опять упиздошила куда-то с друзьями. Хуй знает где, хуй пойми зачем… Мы уже 5 лет вместе. Но вот такая хуйня.

– Хрупкий, это странно. Если она так к тебе после стольких лет… Надо либо установить правила, либо нахуй.

– Ты че… Люблю. Какие правила. Тут. Пойми. Я даже когда первый раз ей в жопу – я до этого спецом нашел, с кем аналом заняться. Ну, чтобы знать, как это девкам в первый раз…

Тут я промолчал, так как заслуга сомнительная даже для такого беспринципного в своей сентиментальности уродца, как я.

– Что делать-то, блять?

…А мальчика нашли спустя два дня в больнице, куда его определили, потому что полицейские, которым он попался на глаза, не удосужились проверить ориентировки на пропавших хотя бы за последние пару дней. Если бы эти бездумные скоты проверили, парня бы не отправили в «гастарбайтерскую» тушинскую инфекционку, где шанс вылечиться от чего-либо меньше, чем шанс что-то подцепить. Итак, менты сбагрили пацана медикам, как и предписано, когда несовершеннолетних находят на улице. Потом медики тупо записали пацана, который, не будь дурак, представился чужим именем.

Когда волонтеры наконец его нашли и убедились, что он наш, парень рассказал историю побега. Он поехал в Тверь прямо со станции Ховрино. Там прокуковал ночь и полдня на вокзале, попался на глаза ментам, сбежал, приехал домой и увидел ориентировку на себя на двери своего подъезда. Домой заходить не стал, потому что боялся получить пиздюлей от отца, и вот тут его, тупо слонявшегося по району, и взяли менты.

Этот поиск научил отряд не вешать ориентировки на бегунков, которые сбежали по своей воле. То есть если мы знаем, что имеем дело с рецидивистом или с тем, кто дал по тапкам впервые, но есть твердая уверенность, что сбежал осознанно, – его портреты не будут украшать улицы города.

7. «Aqua»: «Barbie girl»

Поиск «альцгеймеров» – это всегда уныло в процессе и весело при нахождении пропавшего. Счастливые обладатели этой болезни ничегошеньки не помнят из своего настоящего и незаметно шуруют куда-нибудь вдоль шоссе, не понимая, где они находятся. То есть «альцгеймеры» весьма упорны в своем намерении потеряться.

Веселым общение с такими потеряшками становится, когда на вопрос: «Какой сейчас год?» – они уверенно отвечают: «70-й!» или «86-й». У них еще Брежнев или Горби управляет страной, да и страна другая. Они проваливаются в памяти куда-то в молодость и пытаются отыскать «свои» символические объекты – типа ПТУ, дома, школы, остановки, где встречали любимых, и так далее.

«Альцгеймеры» и люди с деменцией – распространенный тип потеряшек, их гораздо больше, чем шизофреников, аутистов, олигофренов и вообще любых условных «психов» вместе взятых. Собственно, это и позволило отряду изучить их как следует. Многие волонтеры могут выделить из толпы человека с альцгеймером или после сильного инсульта, у тех и других похожие черты: не своя одежда и аксессуары (например, женский кошелек у мужика), мужчины всегда отвратительно выбриты, если бреются (клочьями, как полуслепые), у них могут быть странные привычки в смысле украшения себя (детская шляпа, трое часов на одной руке), особенности поведения (идут там, где никто не ходит, например). Но такое точное определение, несмотря на яркость перечисленных черт, доступно лишь опытному и умному глазу.

Майский вечер. Платформа Никольская или Салтыковская, стремный частный сектор между Москвой и Железнодорожным. Координатор – Ляля.

Пропал дедушка с болезнью Альцгеймера. Ничем особенным не выделялся. Одет в серую куртку и синие джинсы, сам среднего роста, еще и, как назло, в кепке.

Начинаем искать типично: дороги, остановки, станции, ориентировки, опросы и т. д. Мне в пару дали Шуру – девочку ростом 165 сантиметров, худенькую, с высоким голоском и, к счастью, не в моем вкусе. Впоследствии она станет моим боевым братом – тем, с кем надо разделить последний хлеб, если в жизни такое придется испытать. Шура швырнет меня с парашютом (впервые в моей жизни), Шура съест пуд соли на поисках, Шура простит и поймет тысячу раз, когда я, Господи, вытворю всё, что моей пьяной душе угодно…

Мы с Шурой бродим вокруг станции, обклеивая столбы и щиты, расспрашивая кассиров и продавцов. Народу мало, станция при поселке из частных домов, без вкраплений человейников.

К нам подходит какой-то местный: «Вы ищете человека в серой куртке? Я листовку прочитал… там под платформой лежит кто-то в серой куртке». В таких случаях всегда хочется задать вопрос: «Блять, там кто-то ЛЕЖИТ под платформой, а ты не вызвал службы, «Скорую» и полицию?» – но вместо этого отвечаешь: «Спасибо за бдительность, сейчас проверим».

Бегом туда. Ныряю под платформу – не наш, моложе, но без сознания, дыхания тоже не слышно, глаза открыты.

– Шур, «Скорую»! Мужчина 45–50, без сознания, без дыхания. И укладку кинь…

Шура бросает укладку с клапаном для сердечно-легочной реанимации. Укладка рвется и разлетается в стороны. Бинты, клапан, перчатки раскиданы под платформой.

Тут же приезжает поезд, закрывающий меня с этим чуваком от внешнего мира. Не видно ни черта.

Итак, сейчас, может быть, придется делать реанимацию, впервые. Включаю фонарь, кладу его – и слепну (тактический, 700 люмен на полную), снижаю яркость, снова кладу, чтоб было видно, надеваю перчатки, осматриваю еще раз: пальцы скрючены, вроде труп, но остальное мягкое и он теплый, не сломано ничего. На шее – операционный шрам, явно старый, хорошо зарубцевавшийся.

Итак – под платформой, целый, но труп. Шерлока сюда!

– Шур, он помер, но теплый, – ору наверх.

– Не остыл еще?

– Блин, а если кома?

– Сделай ему кошачий глаз!

Этот прием мы проходили только в теории, и вообще – как дополнение. Он позволяет отличить глубокую кому от смерти. Берешь и сжимаешь глаз, и, поскольку глаз – мышца, если пострадавший жив, то глаз разожмется, а если человек умер, то останется «кошачьим». Стремно и любопытно – сжимать глаз. В перчатке ощущения немного тупее, полагаю, чем голой рукой, но все равно – глаз сжимается, превращается в кошачий и не разжимается обратно. Так он и лежит, уставившись в пустоту небытия одним нормальным, а вторым – кошачьим глазом.

Приезжает «Скорая» и, не доходя, метров с десяти врач произносит: «Наркоман». И тут я замечаю пенку у рта, которая до того не казалась мне подозрительной…

Бросаю перчатки рядом с телом. Курим с Шурой, потом идем в штаб получать новую задачу. Получив ее, оклеиваем сельские улицы и, уставшие, снова возвращаемся на «зарю».

– Штапич, ты охуел? – едва завидев нас, спрашивает Ляля – криком на всю улицу.

Штаб замирает. Волонтеры замолкают и прислушиваются.

– Ты труп нашел?

– А че молчим?

– Так он же не наш, я убедился.

– А мы блять потом морги будем обзванивать и наткнемся, ничего?

– Да нам его не дадут, он моложе.

– Ты дурак? О любом трупе на поисках надо сообщать!

– Ладно тебе орать. Я вон глаз ему сжимал…

– Да мне плевать, как ты там с трупом развлекался, я Жоре все скажу!

Жора, думаю, только бы повеселился.

8. Кто угодно: «Рябина кудрявая»

С марта по май я ездил на разные поиски, и даже «пробил» поездку почти в 1000 км до Вытегры: искали пропавшего пятилетнего мальчика. Поиск свелся к работе щупом в метровых сугробах на протяжении всего дня. Работа сколь рутинная, столь и бесполезная – тело нашли только весной, на берегу реки в 5–6 километрах вниз по течению. Мальчик упал в воду и утонул – наверное, загляделся на что-то с моста. Конечно, о его падении стало известно только по обнаружении тела, а тогда мы искали просто пропавшего ребенка.

На обратной дороге в 100 км от ближайшего населенного пункта у нас заглохла тачка. Дорога, как назло, была пустынной – и мы толкали машину километр или два до заправки. Но самым унылым в поездке были не смерть ребенка (о его гибели еще не было известно) и даже не изнурительный толкач машины, а то, что более половины пути не работала ни одна радиостанция, и мы слушали народные песни с единственного диска, оказавшегося в машине. С тех пор я ненавижу «Рябину кудрявую».

Еще до этого, с января, я пошел учиться на спасателя – на настоящего, не поисковика, а по программе МЧС, в маленьком волонтерском отряде, осколке когда-то сильной «московской службы спасения». Многие из поисковиков учились там же, так что альпуху, пожарное дело, химию и прочие увлекательные вещи мы прошли вместе, заодно подтягивали людей с обучения к нам в отряд. Поискам там, кстати, учили прескверно, ограничивая курс компасом и картой генштаба с нанесенными на карту, наверное, еще в пятидесятых, строениями. Но это – простительно, ведь пресловутая «программа МЧС» построена на принципе, что природная среда вообще не место для работы спасателя. По иной программе учить нельзя – тогда выпускник не получит «корочки» спасателя третьего класса после государственной аттестации. В целом обучение было ценным и толковым. Например, разборам завалов обучал спасатель, который застал теракты на Каширке и Гурьянова.

В числе прочего наш курс побывал на весенних учениях, где были и поисковики из отряда, так что на учениях я и некоторые товарищи представляли сразу 2 отряда – спасательный и поисковый. Туда же приехали курсанты академии МЧС, будущие офицеры, один из которых запомнился просьбой «дать пистолет». Это вызвало бурю хохота и восторга у спасов, т. к. «пистолетом» он назвал пожарный ствол. Много раз люди в погонах СК, полиции, армии, МЧС дискредитировали при мне свои службы так, что можно было обоссаться от смеха и ужаса, но «пистолет» – лучший эпизод.

Офицер МЧС РФ, не отличающий, например, вену от артерии или, скажем, не знающий разницы у цвета колб от противогазов, – это норма некомпетентности у офицерского состава любых силовых ведомств. Рвачи, скоты, идиоты, пробравшиеся к большим погонам, раздали погоны своим детям, сватьям, зятьям и далее, также – исключительным идиотам. Их цель – рубить бабки. Мне страшно представить этих людей в действии. Не дай бог оказаться под началом одного из таких «деток» в настоящей борьбе за жизнь, в борьбе со временем. Впрочем, такое почти невозможно – ведь спасатели «с земли», из штатных отрядов, с которыми регулярно сталкиваются волонтеры, – это крепкие парни, которые вкалывают за три копейки (от 20 до 70 тысяч рублей по России) на основной спасательной работе, сутки через четверо, а остальное время «подрабатывают», имея основной доход с другого – кто занимается промышленным альпинизмом, кто ремонтирует холодильники, кто столярничает. Людей с «земли» волонтерская практика заставляет любить и уважать, как патриотов своего дела, и, уже вместе с ними, презирать «офицеров» из академий и штабов, которые, по сути, пороху не нюхали.

На обучении я познакомился с Ваней, который стал моим проводником в мир рейва и кайфа. Как раз в ту пору рейвы переживали подъем, так что я обзавелся тусовками в нескольких частях города. Выходил с рейва в женском пальто, выходил почти без одежды, но никогда не выходил с девочками; однажды не выходил оттуда неделю.

Поскольку ни рейвы, ни обучалки толком не помогали поискам, я прибегнул к самообразованию – и прочитал всё более-менее полезное о поисках, от рассуждений спасателей из Архангельска, которые издали классную книжку о поведении потеряшек в лесу, до труда береговой охраны и ЦРУ США, которые озаботились визуальным обнаружением на местности, и удивился, как мало толковых вещей в реальности применяет отряд.

Поскольку ни рейвы, ни поиски, ни обучалки не помогали с женским полом, порой я отправлялся в любимое заведение, где продавали книги и пиво одновременно, и заигрывал (то есть выпрашивал секс из жалости) с продавщицами и официантками. Секса мне не давали, но знакомили с современной философией, поэтому я читал Делёза, Жижека и Бодрийяра и удовлетворял себя сам.

За эти месяцы мы выкурили с Хрупким целую рощу анаши. Он переехал от безденежья в гостиницу к Зиду, где потом жил месяцами. Хрупкий, как и я, был обделен женским вниманием, и, как и я, постоянно ныл. Правда, предмет его нытья был конкретен – Хрупкий плакался о своей ненаглядной, которая класть на него хотела.

Без секса и денег, в отчаянии я отправлялся к своей бывшей жене. Явился пьяным – получил по морде, пришел трезвым – получил секс, но на этом мои контакты с ней окончательно прервались, потому что денег не было даже на электричку, а ехать к ней было неблизко.

В отчаянии еще большем позвонил старой приятельнице, которая тут же устроила меня на телеканал для путешественников, снимать фильмы про живую природу. Работа завидная, много поездок по стране. До конца года я снял три фильма.

С деньгами стали доступны случайные связи, и о бывшей жене я позабыл. Зато использовал часть денег с умом: сколотил команду из шести человек и съездил в Питер на учения тамошних волонтеров, которые были на голову выше нашего московского отряда. Чуваки устраивали тридцатичасовой марафон с пожаркой, альпухой, спасением на воде, поиском в лесу, сортировкой пострадавших и так далее.

Лесной этап предподнес сюрприз: потеряшку на площади в 6–12 кв. км надо было искать тремя двойками и найти за 6 часов. Задачка не самая простая, учитывая местность: остатки «линии Маннергейма» с окопами, блиндажами, а порой и сохранной ржавой проволокой. Ширина укреплений местами доходила до километра, и мы бродили, переходя бывшую линию фронта туда и обратно. Кстати, с задачей мы справились и потеряшку разыскали за пару часов.

Потом пришла пора наших собственных учений, где 50 идиотов на площади в 5 кв. км должны были найти трех потеряшек, – и потратили на это почти сутки. Причем одна парочка видела пропавшего, но тупо прошла мимо. В лесу!

Одним из участников этой «лисы», т. е. поисковой группы, был абсолютно гениальный волонтер Михалыч, который потом стал рекордсменом отряда по числу найденных лично им. То ли 8, то ли 10 человек он вытащил в течение «грибного» сезона. Он чувствовал пропавших каким-то звериным нюхом и, выйдя после 10 часов поиска в лесу, подходил к карте, тыкал пальцем себе новую задачу и отправлялся обратно в лес, чтобы вернуться не с пустыми руками, а с какой-нибудь очередной пропавшей бабкой. При этом было абсолютно не важно, кто из координаторов руководит поиском, – все равно потеряшек находил Михалыч, сам, по своей же задаче, в указанном им же квадрате. Но самое любопытное, что он никогда не мог толком объяснить, как это работает. То есть он не мыслил системно, а просто чуял этих бабок за версту.

На тех учениях всех трех потеряшек нашли «лисы», где был я, сияя роскошным оранжевым костюмом дорожного рабочего, который я специально прикупил, чтобы быть видным в лесу. Прочитав книжку о визуальном обнаружении, я знал, как важен размер цветового пятна, и стал пятном в квадратный метр. Между тем многие ходили в камуфле, что здорово осложняло прочес: когда ты едва видишь человека в пяти метрах от себя, тяжело гарантировать качество обнаружения и саму работу в цепочке.

Учения снимал телеканал «Russia Today» – видимо, чтобы показывать «им», англосаксам, германцам и американцам, какое тут охуенное гражданское общество у нас. Оператор по кличке Платоныч так проникся, что потом пришел в отряд.

Так подошла к концу моя первая отрядная весна. К сезону я подготовился неплохо, поэтому ждал, когда же посыпятся поиски, и мечтал, как я найду первого своего потеряшку в лесу.

9. «Billy’s Band»: «Счастье есть»

Июнь. Прекрасное времечко, когда поисков мало и на них есть силы.

Отряд решил провести большие, основательные, контрольные учения перед сезоном. На поляне в Рузском районе – машин 50, участников – человек 100.

Мы с Ваней и Ко сделали свой этап, по аналогии с подсмотренным в Питере, «Тропа обнаружения». В лесу на протяжении метров 200–300 натянута киперная лента, указывающая «тропу». Вокруг, в рандомном, но оправданном математически (по специальной формуле) порядке разбросаны вещи разных типов визуального обнаружения – от ярких тряпок «сигнальных» цветов (салатовый, ярко-красный, желтый, оранжевый) до абсолютно сливающихся со средой вещей вроде камуфла. Основная задача группы – пройти по тропе, не выходя за пределы контрольного времени, и «собрать» все тряпки. Такая тренировка нужна, чтобы люди понимали, как сложно обнаружить нечто в природной среде. В нашем случае это «нечто» – молчаливое тело потеряшки.

Руководит учениями Немец. Немец – пузат, жесток, изобретателен и учится на своих ошибках. В данном случае ошибкой считаются прошлые – «скучные» – учения.

Первый день в этот раз – теория и упражнения вроде нашей «тропы», азов картографии, связи и т. п. День проходит прекрасно, вечером мы с Ваней и парнями поем «Счастье есть», парни рубят на укулеле и барабанах. Сюда бы еще косячок или пива, но на учениях – сухой закон.

Ночью Немец вызывает меня к себе. Рядом с ним – Валя, мужик лет 45, по кличке Бродяга. Он оправдывает свое погоняло – живет, где придется, кажется, вообще не работает, а летом проводит все время в лесу. В поисках он принимает участие редко – я так полагаю, только в тех случаях, если ему добираться недалеко. Зато любое из его нечастых появлений помогает штабу: настоящий житель леса с беззубой разбойничьей рожей, огромным ножом на поясе, он легко шагает в лес на самые отдаленные участки, может там переночевать и утром продолжить выполнять задачу.

Учитывая похуизм Бродяги и мою избыточную энергию, Немец отправляет нас в маленький лесок, километра полтора в длину и шириной метров 500. Эта полоска – довольно подлая, посреди нее – глубокий развитой овраг, переходить который нелегко. Немец крайне жесток, как сказано выше, поэтому вдобавок к непростой местности мы должны передвигаться без фонарей и изредка зычно орать, навлекая группы на себя. Нам надо «погонять» поисковиков по лесу пару часов. При этом лес в полкилометра перекрывается цепью из 20–30 человек, то есть задача у них относительно простая – это вам не иголка в стоге сена. Правда, группы, как правило, по 5–7 человек, так что шанс «погонять» их у нас есть. Ну, что ж, доброй охоты.

Когда лежишь в траве, мокрый от вечерней росы, и видишь 5 фонарей, идущих на тебя, – инстинктивно хочется удрать. Поэтому я шепчу в рацию Бродяге: «Они у меня, отвлеки». Бродяга орет, и глупые фонари разворачиваются. Только я подобрал себе уютную елочку с сухой подстилкой, как в рацию слышится голос Бродяги: «Эй, теперь ты!». И я ору, причем ору так, чтобы было похоже на Бродягу, и понимаю, что тут же надо тикать – чтобы они не поняли, что нас двое. Пусть думают, что это один идиот шароебится по лесу. Идти ночью в лесу, подсвечивая себе дорогу только тусклым экраном навигатора, нелегко. Но я выползаю из леса, оббегаю метров 200 и ору оттуда. Тупые фонари уже с трех сторон! Проходит минут 10, они оказываются близко, – и тут орет Бродяга.

Мы гоняли их часа полтора, покуда они не поняли, что нас двое. Бегать стало бесполезно, надо было зашхериться. Я прячусь между двумя упавшими березами, но увы: вскоре они чуть не наступают на меня. «Нашли!» – орет мужской голос над ухом. «А чего он не шевелится?» – голос девушки. «Потому что, блять, фонари от меня уберите, чтобы я не ослеп», – недовольно ворчу я, пыхтя в землю.

Фонари убирают, я освещаю группу мягким светом навигатора – и вижу самое прекрасное лицо, которое я когда-либо встречал. Она. Loop – так на форуме. Впрочем, эта кликуха быстро отвалилась: после того как все, благодаря мне, узнали, что в детстве папа звал ее Куклой. Кукла. Прекрасная и невозможная, несбыточная. Мой Эверест, и я без кислорода, совсем не шерп, считай, обреченный на верную смерть недалеко от вершины.

«Транспортировка пострадавшего», – жестит в рацию группе Немец. Ну, что ж. Это первое такое знакомство, когда девушка сразу несет меня на руках. Правда, в компании с пятью мужиками, но какая разница. Километр – у неё на руках. Счастье есть.

После 4 часов сна, с раннего утра – снова «потеряшкой» в лес, бегать из конца в конец, «засвечиваясь» на разных опушках и просеках, чтобы меня гипотетически могли засечь наблюдатели с вертолета, летающего весь день над лесом. Усталость снимается только сном под елкой в грозу, когда все группы выходят из леса, а вертушка улетает. Жалко, что не удается увидеть ее, Куклу, Loop, самую невозможную, недостижимую и прекрасную.

…На следующий день, продрав глаза дома только ближе к вечеру, читаю смс: «Поиск, Владимирская область, под Петушками, мальчик 5 лет, ЛЕС».

Мы с Ваней, Абрамсом, дайвером Суреном и спасателем Тик-Током – первые на месте. От вводных приколбашивает: мужик унес мальчика из СНТ в лес. На руках. Незнакомый никому мужик. Схватил и унес ребенка.

Мы находимся в полутора километрах от СНТ, на шоссе, как раз с той стороны, куда похититель направился. Сурен и Тик-Ток тут же убегают «навстречу» маньяку, сообщая в рацию, что иногда видят одиночные следы перехода через влажную, приболоченную просеку. Мы с Ваней решаем обследовать другую просеку, перпендикулярную и сухую, – скорее всего, маньяк не стал бы задерживаться на открытом месте близко к СНТ, а отходил бы по выбранной нами просеке. Абрамс остается ждать остальных для организации штаба.

Мы спокойно прочесываем просеку и ближайшие к ней кусты (при выборе задачи учли, что надо будет отрисовать на карте точно, а с просекой это возможно), тоже находим пару следов. Нам остается закрыть метров 100 в длину, когда появляется Жора и организуется штаб. Всех вызывают туда. «Жор, где-то тут зацепки должны быть, Сурен нашел следы, и мы тоже – на просеке, свежак». Жора выслушивает внимательно и соглашается первым делом обследовать эти квадраты.

Но вмешиваются менты, которые просят нас организовать толпу местных жителей, желающих помочь. Жирные, загоревшие дачники в шлепках и чуть ли не с младенцами в руках стремятся поймать маньяка и восстановить вселенскую справедливость.

– Че, мы тоже с ними пойдем? – удивляется Ваня. – Жор, это же пиздец.

– Понимаю, но…

Жора вынужден пойти навстречу полиции и отправляет нас обследовать заболоченную просеку с отрядом жирных дачников. Ваня прав – все это полный пиздец сразу по нескольким причинам:

1) если мальчика просто насиловали, то это было сразу и недалеко, он может быть жив и где-то здесь;

2) если он не окрест и убит, надо быстро обследовать местность и расширять поиск;

3) если он не здесь и не убит, надо быстрее работать над всеобщим оповещением, сиречь СМИ, репосты, ориентировки.

Выгуливать дачников по болоту, где маньяки оставляют трупы крайне редко, – это непозволительная роскошь. Тем не менее, теряя шлепанцы, подбирая животы и вытирая сопли, дачники вразброд, по кочкам, с хреновыми фонарями, выгуливаются целых 2 часа на страшно маленьком отрезке болотца. Когда последний толстопуз вываливается наконец из зарослей болотной травы, мы опрометью возвращаемся на позиции, но тут же слышим команду: «Всем лисам вернуться в штаб».

Выясняется, что предел идиотии полицией не достигнут. Они выгоняют всех из леса, чтобы провести колоссально тупую по своей идее операцию. Мы будем дружно ловить маньяка. ЛОВИТЬ МАНЬЯКА. Который был здесь часов 8 назад. При этом нам, гражданским, с собой полицейских не дают, велят сидеть в кустах и, если что, орать «маньяк» в рацию.

Ничего более тупого ни до, ни после я не делал. «До» не делал, потому что не было настолько резонансных поисков, куда сразу приезжает море генералов в каракулевых шапках и с шашками наголо, «после» – потому что плевал, как и весь отряд, на мнение ментов. И это единственно верное решение в лесных поисках начала десятых годов – плевать на мнение ментов. Жора принимал их мнение – с выражением понимающей мины, в этом смысле он выдающийся артист и большой дипломат. О его дипломатии мы с Ваней и еще парой поисковиков думаем, пока кормим комаров на доставшемся нам в присмотр кладбище. А еще я думаю о том, что если мальчик жив и он здесь, то время его, скорее всего, сочтено.

С наступлением рассвета мы выходим из леса, и нам наконец, спустя 12 часов после начала поиска, разрешают брать нормальные задачи. Однако мне все равно не дали тот оставшийся кусок у просеки – там уже было МЧС, еще один медлительный, неповоротливый враг человечества.

Мы отправляемся прочесывать БЛИЖАЙШИЙ, то есть примыкающий к СНТ квадрат, и уже через 10 минут обнаруживаем там подобие устроенной лежки. Комфортное место, за бревном, где расстелена пара старых рубашек – для мягкости. Оттуда прекрасно просматривается въезд в СНТ, где и был похищен мальчик. Рядом лежат кусок булочки, какая-то перчатка, еще какая-то мелочь. Мы вызываем на место СК – чтобы криминалисты забрали всё это барахло, и, дождавшись довольно расторопных сотрудников, дообследуем квадрат и выходим к СНТ, где располагались штабы полиции, СК, МЧС.

Тут снуют десятки офицеров, постоянно шипят рации – и ничего, по сути, не происходит.

Мы садимся покурить и по рации просим штаб дать следующую задачу, исходя из нашего положения.

К эмчээсовцам подходит какая-то рыжая, красивая женщина с окаменевшим лицом. Полковник что-то тихо говорит ей – и лицо женщины оживает: искривляется в гримасу невозможной, отчаянной боли матери, которая потеряла своего ребенка. Она застывает, мышцы словно не дают ей распрямить ноги до конца или, наоборот, сесть на корточки; руки, согнутые в локтях, застывают в полузависшем положении, не касаясь ни лица, ни бедер; белые глаза ее как будто проваливаются внутрь черепа.

Ваня плачет.

«Отряд, всем отбой, всем вернуться в штаб. Поиск завершен. Найден, погиб», – доносится из нашей рации, и женщина начинает падать. Ее подхватывают мужчина и полковник.

Мы идем в штаб – как стало понятно, почти что дорогой маньяка: от СНТ через мокрую просеку, а затем через ближайший лес.

Никогда не видел такого на поисках. Десятки людей просто молча сидят в разных местах – в машинах, на земле, на пеньках, почти все молча, только некоторые переговариваются дежурными фразами. Татарка ревет без звука, уткнувшись в плечо Зида. Сурен курит и временами молча смотрит на Тик-Тока, будто пытаясь спросить, верно ли они побежали по заболоченной просеке. Ляля, с опухшим лицом, прижимает к груди стопку ориентировок с фото мальчика.

Ко мне подходит Жора. «Тело у просеки». «Сухая», та самая, «наша» просека оцеплена полицейскими, в кустах – несколько СКшников и менты. Перед оцеплением стоят несколько репортеров, камеры направлены туда, в место трагедии, которое плохо просматривается.

– Кто нашел-то?

– Мы бы еще вчера там нашли, вот на полчаса позже бы вы нас вызвали…

– Просьба есть, от полиции. Они координаты сами снимать не умеют, сходи.

Жора протягивает навигатор. Он бодр и равнодушен, как Будда. Он отправляет – именно меня: закрыть гештальт. Большой лидер.

Я иду через оцепление молча, думая только о том, могли мы успеть или нет. Немножко трясет, когда подхожу к месту.

Тело пятилетнего мальчика. Прекрасный, голый, толстый белый мальчик с мягкими волосами. Синие губы, пальцы и пиписька.

– Кому координаты?

– Записываю, – говорит некто в форме.

– 55 градусов точка 659662 северной широты, 37 градусов точка 645530 восточной долготы.

Тело приподнимает эксперт, говорит что-то о трупных пятнах, их характере и прочее. Это записывает помощник.

– Скажите, какое время смерти?

– Слушай, – отвечает, надавливая на трупное пятно. – Думаю, через пару часов после похищения, да, часов в 6 вечера.

– Пару часов?

– У него голова разбита, умер, скорее всего, от черепно-мозговой травмы, здесь.

Позже мы узнали точную хронологию событий.

Ублюдок пытался изнасиловать мальчика, но у него не вышло. Тогда он стукнул его головой о дерево – со всего размаху, и бросил умирать в кустах.

Мы бы правда не успели. Мы бы точно не успели. Но это ничего не меняет, вот в чем штука.

Это пробуждает ярость. Укрепляет в желании заниматься нашим делом. Это объясняет, почему волонтеры, когда находят пропавшего, часто причитают, как бабки: «Нашелся наш миленький, наш прекрасный, ничего-ничего, всё уже хорошо». И это может быть произнесено как ребенку, так и старику. Он для них – миленький и прекрасный, потому что ЖИВОЙ.

Детский труп. Это водораздел между человеком обычным и поисковиком. Поисковик с гордым словом «волонтер» в башке готов сознательно вписаться в то, что заставит его увидеть такое зрелище второй, пятый, десятый раз. Мало того, когда всё указывает на смерть, он должен по-прежнему хотеть найти точку, где эта смерть празднует свой пир. Он должен стать тем, что мыслит этой самой точкой, а не обладает собственным состоянием как фактом, не позволяет своей психике вмешиваться в дело. Его цель – НАЙТИ. И он должен быть готов найти то, что в радиообмене принято называть «муравейником». Не помню, кто и когда это ввел, но введено было для того, чтобы родственники пропавших не могли, услышав рацию, сразу понять, что их близкий мертв.

Домой. Скорей домой.

10. Elvira T: «Всё решено»

Хрупкий снова нашел работу, но решил остаться жить в гостишке. Зид и Татарка рады были компании: есть с кем побухать, поболтать, и вообще, лишние руки – это хорошо. Отрядный комплект из 20 раций, горы фонарей и прочего нуждался в постоянном присмотре. Казалось бы, присмотр – не лучшее занятие для Хрупкого. Но он так скучал по заднице своей ненаглядной Милы и только по утрам был занят работой, что ему все равно ничего другого не оставалось.

Мы сидим и играем в настолку. Звонит Ляля: нужна помощь на «трех вокзалах». Провести ночь, шарахаясь среди неприкаянных пассажиров плацкартов в залах ожидания и ханыг на улицах – вполне обычное занятие для волонтера.

Мы с Хрупким отправляемся на Казанский. Какой-то работяга застрял там без билета, у него украли документы и деньги, пару дней назад звонил домой, потом связь прекратилась. Конечно, мы пробубнили Ляле про «бесполезно, это кирпичный заводик в Дагестане», т. е. пропавшего похитили в рабство, но Ляля просит проверить: вдруг он все еще околачивается на вокзале.

Мы бродим по Казанскому пару часов, раздавая ментам ориентировки и развешивая их на своих, фирменных отрядных щитах, установленных на вокзале; беседуем с бомжами, попавшимися на глаза, и со всеми продавцами открытых лавочек.

Один из бедолаг, уже полубомж, рассказывает свою историю: точь-в-точь как у нашего пропавшего. Хрупкий реагирует неожиданно: «Тебе куда, в Оренбург? Штапич, давай ему билет возьмем в пополаме?» Этот пополам стал для меня ровно половиной того, на что жить надо было еще дней 5, до аванса. Но, сука, Хрупкий – самый бестактный человек даже на вокзале, даже на Казанском вокзале, поставил меня в безвыходное положение. Мы сажаем чувака на автобус (там не нужен паспорт, в отличие от поезда). Чувак пообещал позвонить, как доберется.

От бомжей мы узнаём, что на Казанской ветке появилась ночлежка по типу той, которая обычно стояла на Октябрьской ж/д, то есть прямо за Ленинградским вокзалом. Бизнес простой: в отстойнике всегда стоит вагон-другой-третий, а то и целый состав, в котором проводники дают переночевать бомжам за 50 рублей койка. Запах там впечатляющий, а туалеты лучше и не пытаться себе представить. Мы идем искать эту новую ночлежку, где мог бы быть наш потеряшка. Ночлежка, на удивление, оказалась пристойной, и спали там в основном гастеры. Нашего не видели.

Задача закрыта, и мы отправляемся в гостишку вдвоем. Но тут же падает поиск, на который нельзя не откликнуться. Мальчик, 3 года, лес, Смоленская область.

Хрупкому утром надо на работу, а я сажусь в тачку к чуваку с изящной кликухой Рептилия, и мы мчимся за 200 км.

Мы будем первым экипажем на месте, поэтому мне звонит Жора, который координирует поиск. «Первым делом отрежь воду. Сказали, что утром будут егеря, попроси их отрезать воду. Если он еще не там».

Отрезать воду – значит сделать так, чтобы ребенок не мог к ней выйти незамеченным. Утопление – главная причина смерти детей до 8 лет в природной среде.

Я со скепсисом изучаю карту: пруд в центре поселка, река вдоль поселка, водохранилище за дамбой чуть дальше. Тем не менее 5 егерей хватает, чтобы отсечь внешние водоемы.

Мы как раз расставили мужиков по точкам, когда прибыл Жора. Сразу за ним – экипажи волонтеров – штук 10 кряду, а потом еще и еще. Ляля, которая не спала и коордила поиск на «трех вокзалах», тоже примчалась на поиски ребенка. Платоныч, тот самый оператор с «Russia Today», другие знакомые лица – много, очень много опытных волонтеров.

Начинаем оборудовать вертолетную площадку прямо в центре деревни, первые группы едут с ориентировками по соседним деревням.

Ищу партнера для оценки местности, в марш-бросок за реку (если вдруг малыш ушел по дамбе в лес), и вижу Кису, выползающую из джипа.

– Пойдем, задача есть.

Быстро пробежавшись в лес, увидев кабана и оценив растительность, возвращаемся в штаб. «Кэп, все просто, ходибельно», – отчет Жоре. Он переключается на лес, а нам с Лялей велит заняться опросом детей, которые были последними, кто видел мальчика.

Выясняется такая картина: дети гуляли у пруда, причем самый младший, пропавший, был с двоюродным братом, который должен был за ним присматривать. Брат вел себя агрессивно и пообещал утопить мальца, если тот не перестанет верещать и мешать играть. Другим детям брат – всего 8 лет, кстати, – был известен как чудовище, изредка навещавшее бабку в деревне. Это чудовище в свои годы могло убить котенка толстым куском провода, надувало через попу лягушек и без устали колотило других детей. Мелкий, впервые приехавший к бабке в деревню, всех этих нюансов не сек, поэтому поначалу не обратил внимания на обещание утопить его в пруду. А чуть погодя – он пропал. Дети как один уверены, что старший утопил мелкого. Сам старший отпирается и божится в своей невиновности.

И у Ляли, и у меня, и у Кисы глаза лезут на лоб: такой достоверной кажется версия детей. Причем мы опрашиваем их отдельно, и они на разные лады говорят одно и то же.

«Жор, надо в пруду искать…» Жора вызывает Сурена, нашего дайвера; тот обещает часа через 4 быть на месте.

Мы почти не сомневаемся, что мальчика утопил старший брат, и это здорово напрягает всех. Но люди идут на задачи, и мы с Кисой тоже решаем еще раз зайти в лес.

– Есть шанс, что он не утонул? – спрашивает Киса, как только мы отходим от штаба. Такие вопросы задают с одной целью – чтобы их автора разуверили.

– Ну, шансы всегда есть.

В этот момент оживает рация – и радостный голос Ляли трещит: «Всем лисам отбой, найден, жив!»

Местные несут малыша – заспанного, закусанного комарами, с сеном в волосах. Ляля рыдает, Киса тоже. Чтобы не заплакать, как девчонки, я широко открываю глаза, – но, когда меня обнимает Ляля, я утыкаюсь ей в плечо и мгновенно заливаю его.

На поляне садится вертолет. Жора опять как Будда – но Будда улыбающийся. Все обнимают всех, все рыдают со всеми – все, но не Жора. Жора стоит, как изваяние.

Малыша уносят домой. Позже выяснится, что он так испугался братца, что спрятался в сарае, который нашел неподалеку. Потом стемнело, и выходить стало еще страшнее. Его жрали комары, он подмерзал, крепко уснул только под утро.

Мы разъезжаемся в состоянии эйфории – но на подъезде к Москве звонит Ляля: «У нас еще один ребенок, 5 лет, Домодедовский район». Третий поиск подряд, в моей жизни такое впервые. Потом окажется, что в сезон это нечто вроде нормы, такое переживает каждый.

Лес, поселок, река. У реки – согбенная фигура прабабки пропавшего мальчика, которая гуляла с ним именно здесь. Опять вода, опять все предельно ясно, и опять – дурацкая, невероятная, еле тлеющая надежда на чудо, похожее на смоленский сарай. Утром, черт подери, мы это видели! Такое бывает!

Главная задача – у Сурена, который приехал на этот поиск уже с бригадой дайверов. Мы как-то скупо здороваемся, потому что надеемся, что Сурен и его ребята не станут теми, кто найдет.

Жора отправляет нас осмотреть лесопарк и берег реки. В общем, задача непыльная, только ивняк вдоль воды мешает. К иве, крайним к реке, иду я. Течение достаточно сильное для Подмосковья, река полноводная, настоящая, пока не изуродованная дамбами или бетоном набережной. Поиск похож на прогулку – тихую, среднего темпа прогулку, участники которой договорились пофилософствовать наедине с самими собою, не сильно отвлекая друг друга. Нас человек 6, и выйти мы должны далеко – километрах в трех от точки входа, а от штаба – и вовсе в четырех километрах. Поэтому мы договариваемся, что нас заберет пикап, в который мы дружно впрыгнем.

«Как я заебалась с этими поисками вашими», – тихо и грустно произносит Киса. Ухмыляется вся банда. Вползаем в кузов. За рулем – Рептилия, ему кто-то в штабе выдал джип. Из кабины разносится песня «Все решено». Кто-то говорит. «Кис, это про тебя… ядовитая… разбитая…» Хохот. Киса пританцовывает, не отрывая задницы от багажника.

Выезжаем из-за поворота – и видим, как Сурен выходит из воды. С телом на руках. Тишина.

Когда Сурен переоделся и пришел в штаб, я задал ему давно мучивший меня вопрос:

– Слушай, Сурен, а не страшно искать под водой? Там же по-любому труп?

– Не страшно, ты знаешь. Стремно, когда он всплывает перед маской, – там в воде же всё увеличенное. Особенно если он уже поплавал, размок… Зрелище жуткое. А тут… Ребенка жалко, но я привычен. Его я нащупал и вытащил не глядя.

Вечером я сидел и ныл в моем книжном баре. Маша, продавщица-филологиня, которой я ныл, надеясь на секс, так устала слушать про мои злоключения в личной жизни, что сказала: «У меня есть подруга, она флорист. Лена. Давай к ней поедем, у нее сегодня тусовка».

Тусовка разошлась часам к двум ночи, а я неловко и устало потрахал Лену и, даже не кончив, думал отвалиться поспать. Закурил и задумался о последних 36 часах. «О чем думаешь?» – тут же спросила Лена, которая наверняка переживала из-за чего-нибудь женского: неровной выбритости, или небольшой груди, или чего-нибудь там непропорционального. Она же чувствовала, что я трахался на отъебись, и это могло ее задеть. В ответ я неожиданно для самого себя рассказал, что происходило со мной в эти полтора дня. То ли в награду за то, что я не заметил никаких недостатков, то ли в качестве поощрения за бестолково, бесполезно для дела проведенное время я получил один из лучших минетов, какие можно представить.

11. «АукцЫон»: «Хомба»

Хрупкий решил разыграть какой-то странный и дикий спектакль. Он позвал меня на тусовочку со своей Милой в кафе. Поскольку мне было паршиво идти одному, я позвал Лену. Лена ответила, что подумает. Я очень нетерпелив, поэтому я тут же позвал и ее подругу Веру. Вера тоже ответила, что определится позже.

Вера была продавщицей, как и Маша, сбагрившая меня от себя к Лене. После ебли с Леной Вера сама начала мне писать (как выяснилось позже, Лена ей просто что-то рассказала, причем сильно приврала, видимо, стремясь не так одиноко и упадочно выглядеть среди подружек), потому я счел уместным ее позвать.

В общем, случилось так, что я пришел на встречу сразу с двумя девушками, чего мой кошелек мне простить не мог. Потому мы с Хрупким договорились, что платит он, якобы по своей воле, исключительно из щедрости.

Мы играли в Элиас, или в Активити, в какую-то такую херню, в которую обычно играют люди, объединенные безысходностью времени и места действия. Все делали вид, что им весело. Мила смеялась над моими шутками. Хрупкий подыгрывал, но ревновал. Вера и Лена ждали разрешения странной ситуации, в которую сами себя поставили (друг от друга они заранее знали, что я позвал обеих). В общем, пиздодеятельное и бессмысленное собрание, которое вскоре пришло к публичной ссоре Милы и Хрупкого. Нет, конечно, Хрупкий имел остатки достоинства и срался в сторонке, выйдя покурить. Правда, он не учел, что курят все.

Эта ссора пришлась мне некстати. Вера и Лена глядели друг на друга, потом на выясняющих отношения Хрупкого и Милу. Я приобнимал Лену, но, увидев взгляды черноглазой и маленькой Веры, перестал. Вера выигрывала у Лены по большинству статей. Я сдался и покинул перекур первым.

За мной отправилась Мила. Мы умывались в соседних умывальниках, пока я не понял, что Мила заглянула не в тот туалет. Когда я поднял влажное лицо и спросил, зачем тут, в женском туалете, писсуары, Мила захохотала – и в этот момент вошел Хрупкий. Его лицо стало каменным. Он просто хотел в сортир, а тут его баба угорает над шутками другого парня. Хрупкий совершил кувырок внутри себя, чтобы не ебнуть кому-то из нас. Горжусь им до сих пор – с его-то характером и справиться. Браво. Мила вышла, я молча отлил. Хрупкий заперся в кабинке. Скорее всего, его перекосило так, что только четыре стены могли вынести это зрелище.

Подходя к столику, я вспомнил, насколько неловко было с Верой и Леной. Лена наклонилась ко мне: «Мы хотим втроем». К члену прилило столько крови, что сознание начало покидать мою неподготовленную голову.

– Да-да, нет-нет? – пытала Лена.

– А что, если нет?

– Тогда ты домой один.

– Не оставили вариантов.

Их предложение меня удивило – если учитывать то, как я тогда выглядел. 175, очень худой, одет как попало, длинные, месяц нечесанные, сбившиеся клочьями волосы, желтые, ужасные зубы. Жених хоть куда, если «хоть куда» – это на женскую зону, к истосковавшимся по любви после 5 лет отсидки «девочкам» лет сорока. Ебался я тоже, прямо скажем, посредственно. Поэтому в голове у меня был один вопрос – насколько это розыгрыш и почему Лена, с которой у нас все было неплохо (я же позвонил, позвал!), решила меня так разыграть.

Ночь прошла спорно. Да что я вру – хуево она прошла. Секс с двумя девушками – это как погоня. Одна вторая одна вторая одна вторая. Ты уже не думаешь о фантазиях, как это должно быть, что там бывает в порно. Нееет. Тут тебя не будут ублажать, тут надо работать, чтобы не опозориться. Честно – я и с одной-то не очень всегда справляюсь, а тут две. Гиперответственность подавляла само желание, чудовищная гонка согнала семь потов, а уставший член разогрелся как тормозная колодка в машине дрифтера. Немного выправляли мои ужасные метания сами девочки, которые как раз договорились между собой получить удовольствие. Надеюсь, им это удалось, потому что я после ощущал только усталость, неловкость и опустошенность. Я курил, смотрел на церковь и думал, какой же это пиздец: так заебаться от жизни, что уже и секс втроем не приносит новых впечатлений и удовольствия. Девочки, видимо, поняли, что у меня случился травматичный опыт, и позвали меня на концерт «АукцЫона» через день. У них был лишний билет.

Днем мы с Хрупким едем в машине Абрамса на поиск. Хрупкий не настроен разговаривать, поэтому я болтаю с Абрамсом.

Нас ждет Смоленская область, но на сей раз – бабуля в лесу. Естественно, без мобильного телефона, а значит, и без связи. Бабка в лесу уже 3 дня: заявители не сразу о нас узнали. Это в порядке вещей для начального периода существования отряда.

Также в порядке вещей – для первого, горячего и насыщенного сезона – на поиске у нас новый координатор. Как на войне – с увеличением числа поисков отряду требовались новые командиры, которых ковали из всего, что на первый взгляд подавало надежду. Поскольку никаких проверок и обучений не было, порой координаторов ковали из настоящего дерьма, а дерьмо, как известно, не лучший материал для ковки. Таким дерьмом был и Куб.

Во-первых, он выскочка, такой же, как я, только постарше и нескромный. Во-вторых, он играл в Encounter, а я искренне презираю людей, которые занимаются бесцельными городскими квестами. Взрослые дяди и тети носятся по городу, разгадывают загадки для пятиклассников, рисуют крестики на стенках. Казаки-разбойники для городских ребят, которые не прожили смертельно опасного, то есть нормального детства с петардами, сплавами на самодельных плотах, песчаными пещерами, стройками и так далее. В-третьих, он обаятелен, а этого я терпеть не могу. Мои способности обаять кого-либо стали ясны уже в первом классе, когда учительница жаловалась матери, что я все время злобно смотрю на нее исподлобья.

Объективно же меня мог, наверное, раздражать его дилетантизм. С одной стороны, дилетантами были все, с другой – не все рвались в координаторы. Я не решался даже заикнуться об этом – а Куб, пришедший в отряд всего пару месяцев назад, брался за поиски, и при этом он распоряжался ресурсом бестолково. Глядя на его карту поисков, можно было подумать, что он рисует шашечную доску: он закрывал один квадрат «прочесом», другой пропускал, брал следующий, и всё это не обосновывалось никак.

Поэтому я прошу Куба дать мне задачу, которая кажется разумной мне самому. Набираю группу: Шура и две новенькие девушки, и мы идем прочесывать квадрат.

Лес – тяжелый, такой называют «мордохлестом». Почти весь квадрат – заросшее густым березняком поле, добираться до которого пришлось через наваленный в 4 уровня бурелом. Тому, кто не бывал в лесах такого «мусорного» типа, трудно представить себе, что 100 метров там можно идти полчаса, и это изматывает, как соревнования ниндзя по ящику.

Поскольку девочки невысокие, мы долго упражняемся в гребаной лесной гимнастике, прежде чем добраться до границы квадрата. Идти по густому подросту непросто, прочесывать – мучительно, и помогают только кабаньи тропы, которых там вдосталь.

В какой-то момент мы слышим тихое посапывание и похрюкивание. На островке за небольшим ручьем, под сосной, кабан «купается» в вырытой яме. Кабаны так и чистятся, и балдеют. Расслабленный секач причуял нас, вскочил и начал приглядываться своими слепыми глазками. Наша 4-я идет справа, там, где мелколесье максимально близко подходит к секачу. Только я подумал, что сейчас что-то произойдет, – как девочка вывалилась из кустов и закричала, указывая рукой направление: «Туда?» Кабан шарахнулся от нее, прямо на другую девочку. Та с криком ломанулась в чащу. Первая, повинуясь инстинкту, тоже бросилась обратно. «Стоп!» – ору я, но уже поздно. Тем временем кабан вынырнул из кустов и убежал в другую сторону. «Вернитесь!» – кричу им вдогонку. «Иди сюда! Сюда! Она тут…» – слышу в ответ.

Бабка лежит прямо между мелколесьем и буреломом. Сознания нет. Дыхание есть. Просыпаться упорно не хочет. Нужно докричаться в рацию до штаба, то есть Зари.

– Лиса-7 – Заре.

– Заря в канале.

– Найдена, жива, предполагаем кому. Нужна помощь в транспортировке. Примите координаты.

По прямой до штаба – каких-то 500 метров. До дороги – и того меньше, метров 400. Подошедшая группа с мягкими носилками состоит из 3 мужиков и девушки. 8 человек на одну, не очень тяжелую бабулю, невесть каким образом прорвавшуюся через четырехэтажный бурелом. Первые 50 метров занимают полчаса. Выдохлись все.

За это время успела приехать «Скорая». Вышедший из нее врач дошел до границы бурелома и отказывается ползти/прыгать дальше. Врач разворачивается, возвращается в машину и уезжает, хотя по прямой от него до нас с носилками – метров 200. «„Скорая“ не работает в очаге». Это правда: врачи «Скорой» имеют полное право, например, не подходить к машине, в которой находится зажатый пострадавший, в болевом шоке, истекающий кровью, да какой угодно. Они имеют право смотреть, как он умирает, и спокойно ждать приезда спасателей. Никаких иллюзий насчет «Скорой» у нас и не было, но это все равно злит: лес ведь не очаг чрезвычайной ситуации, это просто долбаный лес.

Дальше – 2 часа упражнений на бревнах, бабка, которая всё не приходит в сознание, дыхание всё тише, нервов всё меньше.

Рваные в клочья треники одной из девочек – новичок, не думала, что бывает такой лес; серые ее треники на бедре промокнуты кровью, прилипли к телу.

Координатор и еще одна группа, с Хрупким во главе, приходят нам навстречу, чтобы упростить процесс. Нас – 13 человек. 13! И это все равно 2 часа кульбитов на 400 метров.

Наконец бабка на опушке, «Скорая» на месте. Дочь бабки, только что примчавшаяся из другого города, – человек без лица.

– Почему она серая? Почему она не отвечает? Она спит? Она жива?..

Тишина в ответ, никто не знает, что сказать. «Скорая» уезжает.

– Почему она серая?..

– Она жива, – наконец говорит Куб. – Больше я ничего сказать не могу.

– Почему так долго?..

Вечером я успел на концерт.

Лучше всего я танцую под песню «Роган Борн». Раньше у меня была традиция – ходить в оранжевой фетровой шляпе с красной бахромой и плясать под «Рогана Борна», которого нет, как и меня, в известном смысле, что никого из нас вообще нет здесь и сейчас, потому что время и пространство всё время смещаются и искажаются, и в них нельзя достигнуть статики. Хотя порой кажется, что весь мир вращается, видоизменяется, как лес вокруг носилок бабки, лежащей в коме, и только сами носилки с бабкой – нечто вечное и неизменное. Вера и Лена напиваются и остаются в кабаке после концерта. Я устал, еду домой один.

Звоню Хрупкому, зная его приятельство с Кубом и то, что он точно узнает о судьбе найденной.

– Слушай, че с бабкой?

– В больнице померла.

Дочь бабки подарила отряду фонарей, раций и чего-то еще. Всё это она привезла прямо домой Кубу.

Родственники пропавших часто благодарны, даже когда отряд находит тело. Отряд не принимает денег, помощь – только оборудованием или иначе, но без кэша.

12. Владимир Маркин: «Сиреневый туман»

Я уехал в Сибирь, в заповедник посреди Кемеровской области. Глушь такая, что забрасывают группы туда только вертолетом, всего 2 раза за сезон. Впрочем, ученые, которые не попали в «партию», идут пешком, 3–4 дня вдоль горной речки, только чтобы попасть на кордон, откуда уже предпринимаются вылазки в окрестные горы.

Дикие леса, которые гораздо лучше подмосковных, смоленских, тверских, рязанских. В тайге – высокие травы, но мало валежника, нет никаких рвов, бывших дорог, заросших просек и полей, следов войны в виде приболоченных окопов и провалившихся блиндажей. Кайф. Чистый и невероятный кайф от гор, ледников, оленей, медведей (мы встретили штук 8–10), кайф от нового для меня жанра жизни – «Особенностей русской национальной охоты». Жанр воплощается во всём: в водке, ящик которой мы приперли на кордон, в ловле хариуса, в купании в горном озере, в бане, где мы паримся с бельгийским лесником Кристофом, в соревновании – кто попадет в подброшенную водочную бутылку из «сайги». Кайф в медведице Машеньке, которая приходит в гости и может внезапно выйти из кустов, – и кайф в том, что стрелять в нее нельзя, но можно прогнать, кидая в нее дрова. Кайф – курить анашу, пока биологи травят байки об одиночных походах, а Кристоф читает мантры и сыпет в костер ароматные травки. Кайф – подняться в гору вместе с парнем, который ходил на Эверест. Кайф – пройти большой маршрут в поисках стада оленей. Кайф – научиться отличать «борец Пасько» от «борца байкальского».

Это – настоящее. Развлечения, которые обогащают кровь кислородом. Пик путешествия – когда внезапно прилетает внеочередной вертолет, из которого выпрыгивают местный олигарх с еще одним ящиком водки и совковый полузабытый певец. Олигарх – с какой-то юной девой. Совковый певец поет «Сиреневый туман» под гитару.

В это же время отряд – в страшном напряжении. Произошла Крымская трагедия. Жора договаривается с МЧС, как отправлять людей, транспорт, гуманитарку их «Илами» из Раменского. Ребята собираются, летят, разбирают завалы, выносят трупы домашних животных, чинят заборы и приводят в порядок жилье. Они – в пекле, там, где пахнет смертью в прямом, а не переносном смысле: трупы собак, кошек и – реже – людей смердят повсюду. Ребята видят, как погибших загружают в фуры торговой сети, помогают местным искать своих близких по больницам и холодным подвалам моргов. После прилета я страшно жалел, что не смог присоединиться к ним.

Еще одна веская причина моего сожаления – Loop, Кукла.

Мы встречаемся в бургерной, где я пялюсь – только на нее, сидящую наискосок, через 4 человек. Жоре интересно, что я делал в Сибири, ведь про Крымск он знает более-менее всё. Я пыжусь превратить свою историю в интересный рассказ и разукрашиваю, как могу. Loop посмеивается, это приободряет, я рассказываю про охоту на медведя с поленьями, это вызывает хохот. Ей нравится, боже, ей нравится, что я мелю.

Она снится мне, я открываю ее страничку VK раз в 15 минут, пока пишу сценарий фильма о заповеднике. Это становится помешательством. Как это бывает, когда всё по-настоящему, я не решаюсь ей позвонить.

Очень удачно попадается под руку поиск на западе области. Loop едет туда. Вызваниваю Рептилию, Зида, всех далее по списку. Ехать готов Абрамс. Он вообще всегда готов.

Пропала семья – муж, жена, ребенок 8 лет. Некоторое время они маялись, слоняясь по лесу, надеялись выйти по ориентирам (просекам), куда их направляли по телефону. Но в итоге отец семейства, которому подсказывали дорогу, оказался настолько туп, что завел свою семью еще глубже в лес и вообще привел в болото, где, конечно же, телефон сел. Надежда была одна: что этот сказочный долбоеб не потащит свою семью дальше и останется на месте, как ему и велел координатор, с которым он беседовал прямо перед отключением трубки.

Так что мы ищем нежизнеспособного мужчину средних лет и несчастную женщину с ребенком, которая, на свое горе, связала с ним свою судьбу. Здесь нет никакой иронии: если тебе 20–40 лет, ты умудрился заблудиться в лесу и подвергнуть опасности жизнь собственного ребенка, – ты дефективен.

«Кордит» этот поиск незнакомый мне координатор, который взялся ниоткуда, как и Куб. Студент, носатый, громкий, кудрявый, из обеспеченной семьи, позывной – Доктор. Такие никогда не бывают настоящими лидерами, но у них есть какой-то сраный гормон первости; они убеждены, что мир принадлежит им, такое ощущение, что у них нет детских травм или комплексов. Я, как истинный пролетарий, привыкший занимать второстепенные и третьестепенные роли, ненавижу таких сукиных детей. В этот раз я ограничиваюсь вопросом, знают ли родители координатора, где он, и не придется ли извиняться за то, что их ребенок в лесу ловит клещей. Доктор не без чувства юмора, и в ответ спрашивает меня, где именно я собираюсь чинить дорогу (я был в моем любимом оранжевом костюме дорожного рабочего).

В общем, выслушав Доктора, я ставлю себе задачу сам. Решаю сунуться в треш – кусок между болотом, заросшей просекой и верховьем ручья, где тоже должно было быть влажно. Выбор верный – в таком месте действительно мог застрять даже нормальный взрослый человек.

Надеваю трекинговые кроссовки, купленные специально для поисков и ношенные ровно однажды, и мы отправляемся в плавание.

Поначалу всё идет классно – я помогаю Loop преодолевать кочкарник, смело стоя в воде по колено. Затем мы неплохо проходим два квадрата, работая на отклик, и делаем перекур.

Тут-то я и понимаю, что моим ногам – хана. Кроссовки разваливаются на глазах. Ноги подсохли и начали зудеть. Они стерты. Я переодеваю носки, натягиваю на ноги пакеты и продолжаю враскоряку чапать, как героический прокаженный, через лес. Loop замечает, что я начал ковылять, но не предлагает выйти из леса. Такую тактичность нельзя не оценить.

Когда Заря сообщает в рацию, что пропавшие найдены, – большего счастья нельзя и представить.

На выходе идти становится невыносимо, и я снимаю кроссовки, которые уже расклеились на отдельные части. Босиком идти легче.

По возвращении в штаб мы узнаём классную историю о том, как тупость спасает. Да, бывает, что потеряшек находят «случайно», как в поиске с вертолетом, когда парень отошел поссать, или как в случае с коматозной бабкой, когда кабаны заставили новичков сигануть в лес. Однако благодаря тупости, и только ей, потеряшек находят крайне редко.

Выясняется, что группа Сурена, состоявшая из опытных перцев, получила задание – отработать все квадраты к востоку от линии H7-H10 до речки, которая проходила где в 100 метрах, где в километре от линии. Однако Доктора переклинило, когда он давал задание, и он произнёс H (аш, эйч, ха) как N (русское «н»). Сурен, глядя в карту, мельком услышав про некую речку к востоку, тут же отыскал на карте ручей. Сурен и Доктор, стоя на поляне, глядя в одну карту, обсудили поиск, Сурен спросил – почему так далеко идти, и получил ответ, который его удовлетворил: «Парни, ну вы же крепыши». Крепыши, не соображая, что в те квадраты проще подъехать по лесной дороге, чем идти дополнительно 3,5 км в одну сторону по болоту (то есть 7 туда-обратно), отправились в путь.

По дороге крепыши нашли мину времен ВОВ. Благодаря армейскому опыту они определили, что мина не взорвется, и взяли ее С СОБОЙ. Некоторое время они ее перли, а потом додумались сообщить о мине в штаб. Штаб попросил оставить мину в лесу и записать координаты. Парни оставили мину на пеньке и пошли дальше. Когда они попробовали прорваться к своей линии N, то увязли в болоте по самые подбородки, вернулись на берег и пошли обходить обводненные после дождей болота. Но болота не кончались. Тогда они решили штурмануть болото в самом, как они предполагали, узком месте. Форсирование прошло успешно, и, когда они выползли на берег, тут же услышали отклик потеряшек, которые оказались в точке, где их никто не собирался искать.

– В Крымске легче было передвигаться, чем в этом лесу, – завершает свой рассказ Сурен, который и правда, как я слышал, в Крымске был молодцом. – А с тобой-то че? – спохватывается он, увидев мои ноги.

– Да Loop загоняла…

Куколка с довольной ухмылкой пихает меня в плечо за этот комментарий.

Я сажусь к Абрамсу, где уже занято переднее. К моей радости, в тачку заглядывает Loop:

– Ленинградка?

Loop едет с нами!

Единственное, чего я тогда хотел, – позвать Loop на то, что люди называют свиданием. Я бы даже не пил, так это было важно.

Поэтому в машине по дороге я говорил с ней только о Крымске, причем в самых уродливых формах.

– Как отдохнула? – спрашиваю, а сам думаю: какую же хуйню я несу. – Я имею в виду – как там в Крымске?

– Что самое сложное?

– Гуманитарку сортировать, раздавать и всё такое.

– Мозг нихуя не работал.

Выяснилось, что для нее проще было выносить бесконечную «муляку», как они там называли смесь ила, дорожной грязи и прочего дерьма, заполнившую все подвалы, первые этажи и часть дворов после наводнения. «Муляка» – это тяжелый, но рутинный труд, а гуманитарка требовала от изнывавших на жаре волонтеров неких интеллектуальных усилий: учет, планирование, раздача, отчетность – всё то, к чему не были способны большинство из студентов, которые туда поперлись.

Вообще на такое событие, как стихийное наводнение, нужно привлекать тех, кто имеет опыт смерти и умеет помогать: добровольные спасатели, поисковики, социальные патрули, лесные пожарные, отставные вояки. Но в Крымске в волонтерских лагерях преимущественно были студенты, причем не такие, как Loop, у которой уже был и благотворительный опыт, и поисковый. Это были домашние, городские мальчики и девочки, которые вообще ни черта не видели. Их никто не контролировал, не отсеивал – и не гнал, хотя стоило.

– Там был один парень, – рассказывает Loop, – он «муляку» выгребал, а там кошки, собаки эти… Один раз пришел в лагерь, говорит: я за хлебом. Мы ему говорим: хлеб же есть, вот он. Он повторяет: я за хлебом. Хочешь за хлебом, иди за хлебом. Ушел. Вечером нет его. Ищем по всему Крымску. Утром его нет. Не помню, кто нашел, но он, короче, брел по шоссе в сторону Краснодара, уже километров 20 прошел.

– А хлеб-то купил?

– Штапич, ты придурок!

Loop показывала фото в телефоне: Сурен, другие люди из отряда, и один – не наш.

– Это Эдик. Такой славный… Он из Питера. Мой друг.

С фото глядел улыбчивый, но обрюзгший не по годам, с обвисшей кожей и редкими волосами, высокий парень лет 30. Эдика, этого обрюзгшего серого типа, я возненавидел сразу. Loop много о нем говорила. Очень много. Чересчур.

– Конченый мудак и вор, – вдруг откликается Сурен, ехавший с нами в машине, услышав наш разговор. – Гуманитарку фурами пиздил.

– Сурен, вот ты сам видел? А?

– Простая ты, пиздец, – диагностировал Сурен, – я же с ним не воровал.

Машина остановилась – мы были у дома Loop. Она выпорхнула из тачки и пошла к подъезду. Выскакивать за ней мне было как-то некстати, но выхода нет.

– Я на метро! – кидаю Абрамсу вместо прощания.

– Нам же по дороге?

– Да брось, крюка давать, там пробки…

Догнал Loop. Всё, яйца в кулачок, полон решимости.

– Слушай, давай сходим куда-нибудь вместе? – проблеял, как мудак.

– Ты же псих! И у тебя дети.

Вот это поворот.

На удивление вовремя мне звонит Маша – та самая, которая слила меня Лене и Вере. Видимо, и Маша от них что-то уже услышала и решила сама попробовать.

Я уныло поплелся к ней – вонючий, грязный и злой, намереваясь отомстить сразу всем женщинам, которые мне когда-либо отказывали, но сильнее всех – ей, Loop. Она вообще не дала мне шанса! Как судья, сразу шарахнула вердикт.

Машка напоила меня вином и накормила мясом. Поставила стираться все мое барахло. Пока она возилась со стиралкой, я начал отрубаться. Тогда Машка запустила Тинто Брасса – фильм, где на обложке девушка с желтым зонтиком. Я помню начало фильма – констебль что-то говорит, потом девушка идет по парку под мудацкую музыку, по своей безвкусности и плоскости, то есть по мудачеству, если прямо говорить, сравнимую с «Сиреневым туманом». После этого я просто заснул, так и не отомстив.

Утром, приоткрыв глаза и глядя на Машку, которая что-то писала, сидя в халате на голое тело, я подумал какой же ты все-таки убогий, Штапич. Крепкая задница, сочная, большая грудь, распахнутые глаза, длинные светлые волосы. Что тебе еще надо, идиот? Тут мне стало стыдно, и я еще полчаса делал вид, что сплю, надеясь, что Машка уйдет. Но она не торопилась.

– Машка… пиво есть?

– Маш, мы же богема… а ты очень красивая.

Лесть «зашла». Машка ненадолго задумалась – и принесла пиво, а потом ушла на кухню готовить.

Пиво придало сил – и я начал концентрироваться. Максимально. В итоге трюк удался – я зашел на кухню голиком, с готовым прибором.

– Чего ты хочешь?

– Я всегда мечтала на столе.

Простодушно заявив это, Машка только потом сообразила, что кофейник и сковородку с яичницей эффектным жестом на пол не скинешь. Но ничего: немного неловкости, 5 минут скрипа старого столика, – и, кажется, моя вина хоть отчасти искуплена. Машка – очень даже хороша.

– Слушай, – а на выходных ты чего делаешь?

– Я к парню на дачу еду.

– Блять, да что вы все за люди такие, с парнями?

– А ты что за человек – всех моих подруг перетрахал и не звонишь им?

– Я был занят. Катал бабушек по лесу на своем горбу и водку пил… с медведями.

Не знаю почему, но девушкам в ту пору я больше нравился как вариант Б. Игрок, выходящий на замену. Кратковременное средство от скуки. Актер второго состава, который, конечно, все реплики кое-как помнит, но унывает весь сезон, если основной исполнитель здоров. Даже моя первая жена никогда не воспринимала меня как единственного.

В таком отношении женщин были плюсы и минусы. Плюсы в том, что быть развлечением не трудно. Минус в том, что это унизительно, особенно если твоя жена воняет другим мужиком, придя рано утром домой. В остальном, с другими девочками, не женами, если ты немножко промолчишь об унижении и расскажешь о перетраханных девках как о победе, выглядит уже не так ужасно. То есть ты, конечно, смотришься куском говна, которое не способно на нечто серьезное и обязательно упустит свой шанс, но только в глазах девушек. Но девушка в минуты растерянности и разочарования позвонит куску говна, ей нужно опуститься до него, и до бесконечного поглощения сладостей, и до звонка своему бывшему с нытьем и просьбой о встрече. Ей нужно пройти этот кошмар, и я нормально встраивался во всякие кошмары.

На следующий день позвонил Хрупкий, сообщил, что надо поговорить с Жорой. На встрече присутствовал и Зид. Выяснилось, что Куб, вопреки запретам, взял кэш из рук дочки той коматозной бабки. Кэша было немного – 20к. А еще Куб одолжил у Зида 100к. Также ребята выяснили, что Куб продавал подаренные дочкой бабки фонари через интернет, вообще без палева указывая свой номер. Когда они начали звонить Кубу с вопросами, тот пропал со связи. При чем тут Хрупкий? Хрупкий бухал с Кубом почти неделю подряд, и их фоточки в твиттере красноречиво рассказывали об этом. Платил за всё Куб. Короче, фартануло пацанам, и они пошли во все тяжкие. Хрупкому еще и приспичило быть поручителем между Кубом и Зидом за те 100к. Ситуация была неприятной. Жора, как третейский судья, должен был рассудить. А я… хер пойми, Хрупкий втягивал меня в дерьмо даже без видимых причин и называл это «дружбой», хотя я предпочитал думать, что мы собутыльники.

В общем, Хрупкому (хотя тот твердо считал, что нам обоим) было выдано задание: разыскать Куба и цивилизованно предупредить его о возможном заявлении в полицию, а еще донести, что ему не стоит появляться в отряде отныне и впредь.

Машка писала смс про «вернулась с дачи» и «стол ждет». Но вместо этого мы с Хрупким выпили пива, потом виски, а потом родили гениальный план: найти девушку, которой бы симпатизировал Куб, упросить ее организовать «встречу» и нагрянуть туда. На роль девушки претендовала Киса. Уже через полчаса мы были у ее подъезда. Киса, прямо скажем, плану не обрадовалась, но согласилась поучаствовать. Особенно ее напрягало то, что надо зазвать Куба прямо домой и устроить засаду именно там.

Так оно и вышло. Когда Куб оказался на кухне у Кисы, Хрупкий вышел из укрытия (ванной) и с угрожающим видом начал изрыгать требования. Что-то о том, что «если б я знал, что ты, пидор…». Куб, конечно, сильно удивился. Вместо того чтобы побаловать своего дружка, он мог вполне себе отхватить: Куб понимал, что бычьи повадки Хрупкого и моя психованность способны творить травмы. Я просто молча стоял в дверях, боясь, что этот скот может ломануться и мне прилетит. Но Куб оказался податливей, написал расписку, сказал на видео, что должен бабок, и обещал вернуть через пару дней. С тем он и ушел.

Мы выпили втроем. Хрупкий строил глазки Кисе, я тоже. Киса презирала нас обоих.

13. Ёлка: «Мальчик-красавчик»

Около месяца я провел в командировке в Арктике. Потом с фантастической скоростью писал сценарий раздолбанной, хаотичной и неструктурированной истории. А потом пришел он, день страшной ошибки и ужасного открытия.

После Арктики я, кажется, даже не успел заглянуть на поиски – только в бургерную, с двумя целями: засвидетельствовать почтение Жоре и увидеть Loop. Loop там не было, а Жора и Ко обсуждали грядущий день рождения отряда.

Предстояло нечто среднее между вечером встречи одноклассников и дебильным капустником в ПТУ. В принципе, это все мне было хорошо знакомо, ведь я пару лет работал на Первом канале российского телевидения. Так что в низкопробном юморе и очевидных скетчах я был профи. Но вмешиваться я не стал. У меня было занятие поинтереснее.

В бургерную я пришел с непочатой бутылкой Lawsons. Это дерьмовейший виски, рецепт изготовления которого наверняка сложен, потому что создать такое дерьмо намеренно, да еще в таких объемах, – дельце, которое под силу только сатане или гениальному технологу. Нужно быть врагом человечества вообще и виски в частности, чтобы сотворить такое. Головная боль, рвота, похмелье, головокружение – всё это я чувствую еще до употребления этого дерьма. А после – острое чувство стыда, настолько острое, что даже водка с пивом, или Dead Mexican, или самогон с портвейном 777 со мною такого не творили. Lawsons – это чистейшая тварь, это ублюдочность в жидком виде. Тем не менее она позволяет кое-как слушать истории, поэтому я слушал Сурена, который недавно ездил в Питер – знакомиться с тамошними коллегами, и решил рассказать про забавный поиск.

«Мы с парнями на пруду натаскивали спасение, знаешь, с плотом этим ебучим. Тут звонок – пропал ветеран Великой Отечественной. 93 года, партизан, грудь в орденах. Весь отряд сорвался. И лес для Ленинградской области небольшой – 12–13 квадратных километров чистого леса, вокруг – линия газа, ЛЭП, дорога, отличные ориентиры. Дед – адекватный абсолютно. Ни альцгеймера, ни деменции, книжки читает, стихи пишет. Нас человек 200, а еще личный состав части там подняли, три роты. Считай – 500, хотя солдаты, конечно, они как полчеловека каждый… Мы этот лес – 500 человек на 50 квадратов – вытоптали за день. Потом вертушку подняли, болотоход, еще 100 человек ментов дали… Вытоптали лес второй раз. Три дня – нет деда. Утром четвертого дня сидим, карту курим, охуеваем – куда тут еще ходить в этом лесу? Приезжает внук деда – говорит, старик сам вышел. А я думаю: куда он там мог деться? Ни бурелома, ни болота серьезного, ниче. Поехал к этому деду через пару дней. Дед, говорю, ты вертушку слышал? – «Слышал». – «А нас как ты мог не слышать?» – «А я слышал, и фонари ночью видел.» – «Ты ответить не мог, охрип наверное?» – «Нет, мог, но я специально не кричал». – «Это как?» – Да понимаешь, всю войну прошел, 3 года в лесу, а тут – потеряться. Решил – или сам выйду, или и не надо мне выходить…»

После бургерной, где я с часу ночи до 5 утра смог раздавить только половину бутылки, потому что разбавлял пивом, я сел в метро. Пока ехал, заснул, и пришлось возвращаться с конечной в центр, чтобы пересесть на мою линию. Приближался час пик, и людей было много. Я зашел в вагон и отхлебнул виски. Карта метро, на которой я попытался сфокусировать свой расползающийся взгляд, упорно не задерживалась на одном месте. Вдруг я увидел улыбку. Темненькая девочка, студентка, судя по возрасту. Сняла наушник. Протянула:

– Это смело.

– Да? Алкоголизм требует храбрости льва. Хочешь?

Она отхлебнула.

– Ты куда едешь?

– В институт.

– Не знал, что в этой жопе есть институты.

– Да… туризма и сервиса.

– А. Хочешь, прогуляем?

– Это что такое?

– Это я. Сербские корни, не вникай. Шта-пич.

После Марины я не мог заснуть. Я мучался опьянением, а потом похмелье накатило почти сразу. Говорю же: Lawsons – редкостное дерьмо, будоражит ровно до тех пор, пока не начнет отпускать.

Вечером надо было идти на вечеринку, тот самый день рождения отряда. Переродившись, я снова купил Lawsons и отправился в кафе, где была встреча. Я надел самый идиотский свитер, какой у меня был, ведь только он и был чистым: полосатый, разноцветный, с блестящими золотыми и серебряными нитями. Выглядел я как бомж, прибарахлившийся у помойки дома гомосеков.

В зале собрались нарядные, чистые, отутюженные и надушенные люди. Loop была там. Из динамиков со сцены раздавалась песня «Мальчик-красавчик», посвященная Жоре. Под голос Ёлки я и заснул, лежа на барной стойке, прямо во время капустника.

Когда я проснулся дома, болело всё. Разум находился рядом, как будто вышел из тела, сидел на кровати и отдыхал. Я потянулся к телефону. Десяток звонков, 5 смс от разных людей, на все лады спрашивающих: не сдох ли я? Я открыл ноут и глянул в твиттер. Там тоже разные сообщения, в основном: «Кто знает, что со Штапичем?» / «Дайте телефон его родителей!» / «Доктор, ты прям домой его принес?».

Мне стало любопытно, что стряслось. Я позвонил Хрупкому. Хрупкий ничего не знал: он ушел рано, уволок в свою берлогу Милу, которая почему-то была к нему теперь благосклонна. Ляля сказала, что я ебанутый, и бросила трубку. Киса рассмеялась и толком ничего не рассказала. Татарка с тревогой спросила, как я, и попросила набрать Свете, одному из отрядных врачей.

– Я думала уже бригаду вызывать! Ты что принимал?! – набросилась на меня Света.

– Виски, только виски.

– Кому ты врешь, я нарколог!

– Да честно… я дую иногда, конечно… но не в этот раз… могу пописать в баночку…

– Да я удивляюсь, как ты вчера не обоссался!

– Да что было-то?

– …звони Жоре!

Жора потребовал, чтобы я извинился перед его женой, но рассказывать тоже ничего не стал.

Чуть позже отошедшая Ляля описала ситуацию: я заснул, и, вместо того чтобы отправить меня домой, меня разбудили. Ключевая, страшная ошибка. Меня нельзя будить, когда я выпью. Категорически. Потому что просыпаюсь не я, а демон. Поэтому дальше началось рандомное разрушение. Я подрался с каким-то новичком, причем, конечно, он меня побил. Потом я снова заснул – уже в туалете. Меня снова разбудили, и я ВЫПИЛ какой-то зеленого цвета коктейль по собственному рецепту, а это уже было лишним настолько, насколько было бы лишним второй раз бомбить Хиросиму сразу после первой бомбы. Я хамил Жоре, приставал к его жене, кидался предметами мебели и посуды, заявляя, что я самый пиздатый поисковик в этом зале, пытался поцеловать какое-то количество женщин, и если кто-то и согласился, то после стыдливо промолчал (Киса дополнила, рассказав о лучшем подкате ever: «Ты тут самая классная, а я самый классный, пойдем поебемся»); потом я танцевал и требовал караоке, причем желал петь блатные песни, в частности «Девочку пай»; затем меня все-таки усадили в машину и отправили домой. Водитель, хрупкая девушка, боялась везти меня в одиночку, поэтому с нами поехал Доктор, который жил неподалеку от меня. В дороге я орал «Паника-джаз» и до сих пор не знаю, что это значит.

Мне не стыдно и никогда не было.

Из продуктивных итогов того вечера – Лялина присказка, в которой она начала употреблять мою фамилию как диагноз: «Сударь, у вас Штапич!» К этому полагалось прикладывать фото, где я сплю на барной стойке. Случай, в котором можно было так прокомментировать чье-либо поведение, должен был быть «выдающимся», то есть из рамок вон выходящим.

От такого имиджа нельзя пытаться отмыться. Не стоит чувствовать себя виноватым. Это надо использовать. Надо стать героем своей собственной песни, пусть она и мудацкая.

В этой жизни я выпил и проебал столько всего, что мне давно не до самообмана. И это круто.

Начиная с той вечеринки, можно было считать, что всем раз и навсегда известно, какой я. Я мог вообще не притворяться и не лицемерить. Я стал собой даже в общении. И меня полюбили – даже таким. Под словом «полюбили» я понимаю и «терпели».

Некоторой загадкой для меня, конечно, было отношение Жоры к этой истории. Почему он не вставил мне пиздюлей, зная, какое влияние на меня имеет? Однажды я нашел ответ. Жора осознавал, что поисками и волонтерством вообще занимаются исключительно непорядочные люди, которых бесполезно менять. Потому что только им, подлинным плутам, забулдыгам, проходимцам, извращенцам, в душе свойственна гибкость мышления, или даже – системность мышления внутри этой самой гибкости. Они не коснеют. Они-то и есть пассионарии.

Жора тоже такой, но ему сложнее: если ты руководитель орды сумасшедших, то ты либо должен открыто быть самым отъявленным психом, либо так скрывать это, чтобы для психов ты был этическим авторитетом, неприкасаемым. И это его невероятный, уважаемый мною дар. Дар скрывать свое естество.

14. «Infected Mushroom»: «Becoming Insane»

Некоторые люди едут на поиск ради тусовки. Такие ебланы есть на каждом поиске. Как правило, это ни на что не способные особи, которые сидят в штабе и «регистрируют», то есть записывают прибывших людей, хотя потребность в отдельном регистраторе есть только на огромных резонансных поисках, когда работают 100 и более поисковиков.

Поскольку я не еблан (ну, или не был в этом многажды замечен), я поехал не совсем ради тусовки, но, скорее, чтобы убедиться, что Жора уже не злится на меня.

Поиск вел новый координатор – Хамон, а Жора его в процессе обучал. Пропала девочка лет 14, по фамилии Мелькина. Из фишек – эпилепсия. В остальном – нормальная девочка, без всяких склонностей, мальчиков, наркотиков, суицидных мотивов и т. п.

Пока Жора и Хамон разбираются с группами и раздают ориентировки, я знакомлюсь с еще одним новоиспеченным координатором: девушка Аня, на форуме – Эос. И это первый и последний случай, когда я кайфанул с первого раза – и потом вписывался в любые дела с человеком.

У Ани – редкий заёб: она любит бабок. Обычно волонтеры едут искать детишек (есть много тех, кто ищет только детей), или едут только в лес, или ищут только трупы (это клиника, конечно, но мои респекты этим болезным: искать труп, особенно залежавшийся, – труд тяжкий). Но Аня, наверное, единственная, кто обожает искать бабок и дедок. Они для нее – лучше детей. Я не удивлюсь, если когда-нибудь увижу Эос с каким-нибудь дедулей на коленках, кормящей старикана сахарной ватой.

Но, несмотря на всю любовь, Эос умеет рассказывать о поисках без тени сочувствия, исключительно с профессиональной точки зрения.

«Прикинь: бабка, альцгеймер, огромное СНТ, километра 4 в длину. Она там постоянно живет на даче. Короче, у СНТ железка с одной стороны, три дороги с других, считай – не выбраться. Камерами отсекла, не выходила она, везде ориентировки. Думаю: бабка, где ты, ты же тут, внутри где-то шароебишься, бедная.

Иду мимо ее дома, смотрю – там такой узкий проход к гаражам, мусор, всё завалено каким-то дерьмом, грязи по колено. Дай, думаю, поверну. А у меня только два человека, такие мальчики в туфлях лакированных – “мы туда не пойдем”. Ну че, я бля в сапоги – и марш. И как знала.

Смотрю – бабка ползет, ползет бля, как в фильмах про войну, вся грязная! Я к ней подхожу, и как по учебнику:

– Здравствуйте, вы баб Маша?

– А у вас всё в порядке?

– А вы куда?

– Домой из магазина.

Тут вижу, бля, – у нее сумка, сумка блять в руке! Блять, она сутки так ползла, с сумкой, мужу жрать несла! Так еще вставать не хотела, в “Скорую” не хотела, хотела домой, муж, говорит, голодный, а там мясо всё в грязи, какие-то спички, всё в говне, ужас… Муж просто в ахуе: у бабки уже рука не работает, ноги не шевелятся, она ползет одной рукой. Герой бабка. Так она сумку – с собой в “Скорую” забрала!»

Тут Эос зовет Хамон, она уходит. Я остаюсь пить кофе с Жорой.

– Жор, а часто у девчонки эпилепсия?

– Ты к тому, что ее в «Скорую» могли забрать?

– Да инфогруппа уже всё прозвонила.

– Но у нее – эпилепсия.

– То есть?

– Она ж могла нечетко свою фамилию произнести. Давай еще позвоним?

Я набираю справочную «Скорой», обозначаю район, время и перечисляю вариантов 20 производных от фамилии девочки – Мелькина.

Надо учитывать нюанс нашей «Скорой» – тебя всегда запишут так, как ты представишься. А если не представишься и будешь без сознания, будь ты даже с паспортом, никто не проверит карманы и не сообщит близким. Если сообщат – это скорее нарушение нормы, чем естественный ход событий.

Оператор в справочной упирается, не хочет проверять «так много», но в итоге с изумлением сообщает: «Забирали, Ёлкина, 14 лет, все подходит». Называет адрес – «Скорая» увезла ее с соседней улицы.

Несмотря на простоту, ход был изящным. Родственники уже через 20 минут забрали свою Ёлкину. Мне звонит Хамон: «Блять, как ты это делаешь?»

Умыть координатора. Найти пропавшего. Концентрат радости. К тому же я крайне доволен своей реабилитацией в глазах Жоры.

Тут с поиска вернулась Loop. «Привет, псих. Как нашли?» Выслушав рассказ, Loop изрекла «Молодец, псих», вставила наушники с Infected Mushroom и удалилась.

Я подумал, что, может, чего и получится. Все-таки. Вдруг.

Блять, только она. Мечта.

Insane, излюдан.

15. Queen: «Show must go on»

Поначалу для обработки всех заявок отряд использовал чатик в скайпе. Туда сбрасывался текст принятой заявки и опросник: кто пропал, когда, приметы и так далее. Сидевшие в чате инфорги, то есть информационные координаторы, были ответственны за первичную обработку – берем ли в «актив», то есть организуется ли выезд, а также искали координатора под поиск, прозванивали больницы, справку «Скорой», морги и так далее. Позже появилась служба 8–800, которая по специальному, уже общероссийскому номеру принимала заявки и свидетельства, и инфорги смогли заняться только прямой работой.

В чатике инфоргов я состоял почти с самого начала и часто сопровождал поиск, выполняя всю положенную работу. Приходилось организовывать отправку поисковиков и оборудования, звонить в полицию и спасателям, и много чего еще. Инфорг в ту пору – человек, который должен был знать схемы реагирования служб, и обладать полными знаниями об отряде и ситуации внутри (такой-то волонтер в отпуске в Египте и не поедет на поиск, дополнительное оборудование есть у такого-то, а этот может привлечь альпинистов, а тот – самый отзывчивый кинолог после развода с женой и т. п.). Отсутствие системной обработки информации порождало необходимость быть в курсе событий.

Однажды я тупил в чатик, намереваясь заняться непыльной работенкой по прозвону больниц, и тут увидел новую заявку: «Дедушка, Дмитров, 78 лет, пропал сегодня…» Она висела уже несколько часов, под ней – печальный список отказавшихся от поиска координаторов. Никто не брал поиск. Тогда я позвонил Жоре. «Поиск никто не берет дедушку. Давай я возьму?» – «Бери».

Почему я так поступил? Потому что я знал, что Loop не на смене (она работала официанткой) и не на учебе (потому что она ее прогуливала). Я знал, что она приедет. Если не ко мне, то на мой поиск. К тому же в Дмитрове было несколько очень активных волонтеров, и я был уверен, что не останусь один.

Но поехал я все-таки один: машины просто не нашлось.

Я позвонил заявителю – сыну пропавшего, договорился о встрече, сел в электричку и врубил Queen. У меня была крутая подборка, в которой, кроме Фредди, были Status Quo, Scorpions, Metallica, Cutting Crew, Alphaville. Такой паштет из печени восьмидесятых.

Дед – художник с небольшой деменцией. Обычно он ездил на автобусе до дачи и обратно. Никогда не плутал, на телефон отвечал. Развлекался поиском рам на помойках. Найдя раму или нечто на нее похожее, страшно радовался и рисовал картину «под раму». В этот раз он вышел из дому, намереваясь поехать на дачу. Но до дачи не доехал и пропал.

Штаб наш невелик. Вся команда – 6 человек.

Мы распределяемся, быстро и классно отрабатываем все возможные маршруты следования деда, основные дороги и точки, куда он мог забрести, проводим краткие опросы. Все больнички, полиция, станции – всё было закрыто малыми силами и очень быстро. Дмитровские ребята реально были молодцами.

Однако Loop так и не приехала, и я уезжаю домой на первой электричке.

Ложусь спать, но через часа три мне уже звонят инфорги – по деду пришло свидетельство из автопарка. Мчусь в Дмитров, чтобы переговорить с водителем. Понимаем, что дед перепутал маршрут и поехал на другом автобусе. Начинается тотальный опрос на всех остановках этого маршрута.

Но срабатывает не это, а установленная Жорой привычка вешать ориентировку на дом пропавшего – «соседи знают пропавшего в лицо лучше всех, на доме всегда должна висеть». Заявителю позвонил сосед и рассказал, что видел деда на улице у собственной дачи, которая располагалась рядом с конечной того самого автобуса. Отлично.

Подтягиваются москвичи, и, среди прочих, приезжает Loop.

Тут я понимаю, что права на ошибку у меня нет. Она ждет, ей интересно. Ошибка может обернуться полным отсутствием шанса однажды раздеть её. А мне же интересно, что у нее там, в трусиках. Каждый раз такая хуйня – думаешь, что можешь увидеть нечто необычное.

Мы идем опрашивать дачный кооператив, в который, судя по свидетельству, отправился дед, и находим еще одного свидетеля, который точно указал: «копался на помойке, какие-то деревяшки нашел». Дед молодец, что имел столь приметную привычку.

От поселка мы начинаем работать в разные стороны – пара групп из двух человек каждая отправились проверять тропинки в лесопарковую зону к востоку от поселка.

Но я чувствую, что дед, по своей логике, обязан захотеть домой с «рамой». Ему же надо че-то рисовать. Я склоняюсь к тому, что он отправился на остановку, и мы организуем штаб прямо на ней, то есть к западу от поселка. Я уверен, что иду в правильном направлении: сказывается опыт пяти десятков пройденных поисков.

При обследовании местности у остановки, в 10 метрах от нее, мы находим куртку и сумку деда. «Рама» тоже тут.

Я отзываю группы с востока, собираю самых умных, на мой взгляд, людей, и мы устраиваем совещание. Никаких указаний, диктата и так далее. Сплошная демократия. Такие совещания я собираю почти всегда, а если не могу – обсуждаю с кем-нибудь продвинутым тактику по телефону, и это единственно нормальный путь работы на поисковых мероприятиях: много мнений и одно взвешенное решение.

Я излагаю поисковикам (Платоныч, Гущин, дмитровский волонтер, Loop, которая к «умным» не принадлежала, но сексуальная одержимость заставляла поступать алогично) свою версию событий: дед пришел на остановку. Стал ждать. Ходил, согревался. Не дождавшись, решил уйти, из-за прошедшего дождя и деменции сбросил куртку и забыл сумку. «Уйти» – значит, пойти в город пешком, город отсюда даже видно, так что это довольно вероятный ход развития событий.

Таким образом, все группы надо отправлять в поселок – между остановкой и городом, да на обочины. Но Платоныч был иного мнения.

– А что, если пойти от обратного?

– Это как?

– Это логика. У тебя всё слишком гладко. Но он же не в себе, он мог поступить наоборот.

Мы решаем отправить одну из групп в сторону, противоположную городу, – прямо в серое, уже ночное поле. Правда, самого Платоныча я отправляю на дорогу, осматривать ров вдоль нее.

В штабе остаемся только я и сын пропавшего, которому я не дал идти в группе. Нехороший прогноз быстро подтверждается.

– Заря, Заря, ответь Лисе 3.

– В канале.

– Тут мы нашли.

– Короче, одежда везде.

Верный признак агонии – разбросанная хаотично одежда.

– По радиусу от одежды отработайте.

Отзываю остальные группы в штаб, одна из них появляется мгновенно – как раз с осмотра обочин.

– Что там? – нервничает сын деда. – Давайте туда всех!

– Отправим, да, сейчас.

Две минуты.

– Заря, Лиса 3 в канале. Найден.

– Найден что?

– Погиб… щас… или не погиб… пшшшш у него изо рта тепло… Заря… изо рта тепло… пар идет… пшшшш… что делать?

– Сейчас приеду.

Прошу сына пропавшего вызвать «Скорую», а сам сажусь в «уазик» Гущина, едем в поле. Платоныча и Loop беру с собой.

Еще с 20 метров, из машины, вижу, что это труп. Подхожу, подношу ладонь – правда, изо рта тепло. Но он весь синий, глаза открыты, руки скрючены. Поднимаю глаза на волонтеров.

– Кто в рацию говорил?

– Я, – вперед выступает Вовка, дмитровский волонтер.

– Молодец, всегда зови Зарю, если не уверен. Но это труп.

Возвращаемся в штаб. Я улыбаюсь. Loop сидит рядом.

– Псих, ты чего лыбишься?

– Я же нашел!

Не ахти какой, но сделанный поиск. Качественно. Найден. Я благодарен всем, особенно Платонычу: «Приезжай на мои поиски всегда».

Выхожу из машины и хочу броситься на волонтеров, как футболист на свою команду, одержавшую победу. Но вижу лицо сына деда.

– А можно я туда? – спрашивает.

– Вам туда не стоит. Полиция будет работать, сейчас они приедут, так не положено.

Смотрит в землю.

– Он довольно быстро ушел, если вам так легче, – говорю.

Восторг. Найти кого-то, сделать свое дело. Нет ничего лучше и ничего выше этого ощущения.

Поэтому теперь я раскрепощен – и подхожу к Loop. «Ты на ком едешь домой? Поехали вместе».

Но тут в планы вмешивается полиция. Верней, один злосчастный опер, которому вчера написал заявление сын пропавшего. Опер, по старой доброй традиции русских ментов, пальцем о палец не ударил. Теперь же – проснулся, гад.

– Кто тут главный?

– Я. Здравствуйте.

– Поехали.

– В отделение.

– Объяснение дашь.

– Это еще зачем?

– А зачем искал?

– Любопытная претензия. Напишите, что сами нашли. Вон, ваши уже тут, – показываю ему на полицейскую машину, которая подъезжает к штабу.

Тут в сознании мента что-то переключается.

– Отвезите, а? У нас пузотеры, застрянем…

– Пешком можно, это 200 метров.

Опер, которого даже жалко из-за его уебищной неспособности договариваться и живущего в нем искреннего чувства, что ему кто-то что-то должен, плетется в поле без фонаря, подсвечивая себе мобильным телефоном.

Домой мы едем на Платоныче. Loop задает 1000 идиотских вопросов: «А как ты понял, что он уехал?» / «А почему одежда разбросана?» / «А почему он мертвый, но изо рта тепло?» / «А там правда тепло?».

В ответ я немножко расспрашиваю ее о ней самой, а Платоныч хитро подмигивает. Выясняется, что она из Воронежа, живет с родителями, парня нет уже 2 года (в 20 лет, с таким личиком, и фигурой, и этой загадкой в трусах!), а в детстве папа называл ее Куклой.

Кукла. Если бы она знала, что так ее будут называть все, потому что это страшно ей подходит.

Кукла, куколка, Loop.

Я не спрашиваю про свидание – зачем получать отворот еще раз? Я уже это видел: сначала они дают отворот, потом подсовывают подруг, потом звонят и сами.

Как Маша в этот, самый неподходящий момент. Я сбрасываю. Еще звонок. Еще сбрасываю. Еще. Сбрасываю. Смс: «Штапич, приезжай, а… так грустно без тебя».

Нельзя сказать при Loop, что мне надо сменить адрес доставки. Я все равно поеду до оговоренной точки. Нельзя, чтобы Loop думала, что я не домой. Я уже принадлежу ей, и, хотя она мне нет, не стоит, не стоит тут менять адреса. Вдруг подумает чего. Что я блядун, например. Зачем ей слишком рано узнавать эту правду?

Машка в пеньюаре. Это хохот. Белая, крепкая, с большой грудью, сливообразной задницей, русская баба Машка – в розовом пеньюаре с какими-то кружавчиками, совсем детскими. Порнографический склад ее мышления мне ясен еще с просмотра Тинто Брасса.

– Ты не звонишь… не отвечаешь… ты не хочешь больше? – спрашивает.

– Почему? – отвечаю осторожно.

– Я думала, потому что у меня парень.

– Эм… Ну да.

– Так я его бросила…

Блять, ловушка. Ловушка блять. Беги! Но поздно. Слишком поздно.

– Маааш. А может, у тебя выпить есть?

Ну, хоть так.

16. Гр. Об: «Белое безмолвие»

Хрупкий откуда-то достал денег. Хотя, по его (да и моему) образу жизни, мог бы брать водкой. Звонкая монета в любом случае уходила на бухло. Но тут после добычи денег он пару дней где-то гулял Милу, а потом посрался с ней и решил уделить время и мне.

Впрочем, к этому моменту денег у него не осталось, и тут очень кстати пришелся мой недавно полученный гонорар за сценарий какого-то дерьма, серии из десятого сезона сериала про собак, где очень умная собака с очень тупым ментом расследовали преступления. Мент, глядя на очередной растерзанный труп, говорил: «Ну что, дружок, поймаем злодея?». Пес отвечал: «Гав-гав!», а потом четко расследовал дело. Пес был очень умный, он в принципе обладал лучшей логикой, чем мент (и это, кстати, очень реалистично для России в наши дни). Даже допросы пёс вел лучше. Он говорил: «ррррр гав», а злодеи ссались и признавались во всём. Единственное, зачем такому псу был нужен мент, – заполнять бумажки и заниматься пиздостраданием в слабой любовной линии. С этим пес не справлялся, хотя я предлагал продюсерам нарастить функционал пса, мотивируя это экономией на гонорарах актера, который играл не лучше собаки, а денег требовал на порядок больше.

В общем, 50 страниц вымученной за месяц истории привели к трем дням запоя, которые я в целом плохо помню, но один момент врезался в память. Почему-то с нами пила девушка из отряда, Леся. Леся была отрядной блядью. Это, кстати, объясняет то, почему она пила с нами. Но это никак не принижает ее как поисковика. Поисковик она добротный, просто любит ебаться с кем ни попадя. То есть, говоря «блядь», я ни в коем случае не осуждаю, просто констатирую факт, не более. Да и вообще Леся – не единственная форменная блядь среди моих хороших товарищей обоего пола.

Мы пили на Таганке, в районе, с которым у меня связано чуть меньше, чем всё. В суши-баре (а только там и можно было выпить после 11 вечера) я увидел свою бывшую жену. Она сидела с каким-то хмурым типом лет 35: обычная «модельная» стрижка, пиджак, рубашка. Бывшая выглядела так, как она обычно выглядит на штурме мужиков: волосы в лаке, губы накрашены помадой, которую она считает яркой, глаза сильно подведены и – самое главное – плотный слой штукатурки тональника на лице, слой, который резко обрывается по границе подбородка так, что эту яркую границу всегда видно как местечко, где насыщенный, под смуглую кожу, крем прерывается и начинается синюшная «зимняя» кожа шеи. Я подошел к столику и спокойно поздоровался – ну, нельзя же не замечать, что она здесь. Сразу после я ушел за свой столик.

– Это кто? – поинтересовался Хрупкий.

– А-а-а-а! – с каким-то непонятным мне пока интересом протянул Хрупкий и пошел к ее столику.

– А че ему надо, Штапич? – спросила Леся с удивлением.

– Лесь, я откуда знаю?

Хрупкий в это время бормотал что-то о том, каких прекрасных детей рожает моя бывшая жена, как будто рекламируя ее дар перед хахалем. Кажется, Хрупкий даже сказал ей «спасибо» за моих детей (которых никогда не видел).

– Тебе делать нехуй? – поинтересовался я по его возвращении.

– Да ладно, хоть познакомились.

– И как ее зовут?

– Блять, забыл.

Когда мы выпили как следует, решили поехать ко мне. При входе в метро Хрупкий шепнул мне на ухо, кивая на Лесю:

– Может, трахнем ее вместе?

– Нет, Хрупкий, я нихуя твои яйца видеть не хочу.

– А мы в темноте.

– Да ну тебя нахуй…

Хрупкий был очень пьян и готов к любым приключениям. В вагоне метро он сел на боковое сиденье рядом с каким-то старомодным двухметровым металлистом, с ног до головы одетым в кожу с заклепками. Металлюга дремал, развесив патлы и широко расставив ноги. Хрупкий тут же, веселясь, толкнул его ногу своей. Тот проснулся, не оценил действие Хрупкого и толкнул обратно. Хрупкий встал. Встал и металлист. Хрупкий дал ему по ебалу, тот махнул своей клешней, и понеслась. Бошки бились о поручни, двери и окна минуты полторы, пока двухметровый хер не угомонил Хрупкого броском на сиденье.

Всё это время я просто наблюдал за ними, и мне очень не хотелось вмешиваться, хотя Леся нудела в ухо: «Помоги, че стоишь…» Я вообще, когда не в говно, не драчлив. Но когда Хрупкий очутился на сиденьях, а двухметровый готовился въебать ему двумя ногами, держась за поручень, я был вынужден пихнуть двухметрового в бок. Он даже шага в сторону не ступил, но тут же махнул уже в мою сторону. Я уклонился, дал ему по яйцам, схватил в удушающий за шею и упал на колени, утягивая его голову за собой. Прошло (первый раз в жизни)! Двухметровый упал на колени, пытаясь достать меня руками, пока хватало воздуха. «Угомонись, сука! Угомонишься блять?» – кричал я, и отпустил его, лишь когда он потерял волю к победе. Однако как только он встал, то сразу принялся махать ногами – хотел драться на дистанции, догада.

Тут откуда-то из конца вагона подскочили трое: «Какого хуя вы вдвоем одного метелите?» Я принялся спокойно объяснять, что я просто угомонил одного оппонента, пока второй не встревал.

Но Хрупкий не был бы собой, если бы не успел в это время апперкотом окончательно успокоить двухметрового и, развернувшись, дать по ебалу одному из его заступников.

Ситуация накалилась. Трое в двух. В итоге Хрупкого пиздили двое, зажав в угол, а третий, крепче и больше меня, ловко натянул мне на голову капюшон. Единственное, чем я мог ответить, – пытаться сунуть ему в табло, и я попал в рот. Почувствовав влажную поверхность щеки, я принялся шерудить у него во рту, схватил за губу, потом как-то за ноздрю, попал в глаз, снова угодил в рот, и тут этот сукин сын меня укусил – крепко и с хрустом. Видимо, он сам охуел от своего поступка, и я выскользнул. Из пальцев лилась кровь.

Поезд остановился, и все выскочили на платформу. Леся вышла из оцепенения и бегала вокруг, матерясь на наших оппонентов. Двухметровый уже оклемался и тоже успел выйти из вагона, так что двое против четверых мы оказались посреди «Текстильщиков».

На наше счастье, там стояли несколько ментов. Редкий момент, когда они нужны. Сержанты, увидев кровь у меня на одежде и на лице, взяли меня в кольцо и начали разбирать ситуацию при помощи опроса. Оказалось, что два друга дрались с белорусом и тремя чуваками из Люберец, которые не знакомы друг с другом. Менты не могли понять, как так случилось, что четверо метелят двоих – и двое при этом еще и виноваты. Менты приняли соломоново решение – отпустить всех, посадив в разные поезда. Решение было подсказано мной, потому что страх быть побитым всерьез пробудил мои мыслительные способности.

Дома я завалился спать, а Хрупкий развлекал Лесю. Когда развлек, пришел ко мне и разбудил.

– Штапич? Ну, Штапич… Пойдем поговорим.

Говорил он долго. О несчастной любви. О прекрасной измене. Мы выпили еще.

– А ты как свою жену-то… че, не ревнуешь?

– А хули она с ментом?

– С чего ты взял?

– Блять, да он точно мент…

Я припомнил типа – и правда, похож на мента. И тут мне стало не по себе: если этот хуй, например, будет жить с моими детьми – это пиздец. Потому что мент – это, скорее всего, уебан; как уголовник, только хуже.

Меня и самого звали в менты, в опера, в процессе поисков. И я в принципе подумывал об этом, но не захотел столько ебли за такие маленькие деньги. Среди ментов, особенно оперов, есть очень много хороших и порядочных парней. Есть просто умницы. Есть причудливые комбинации – вроде неплохих по своим душевным качествам коррупционеров. Есть романтики, особенно – среди молодых, только вышедших. Есть трудоголики, есть адекватные, есть суперпрофи. Но в основной массе мент в России сегодня – это существо непредсказуемое, от него можно ждать всякого, но не добра. Я сожалею, но это так. Так сложилось в силу ряда причин: низкий заработок толкает в менты идиотов и халявщиков, отвратительная система, в которой есть «следственный комитет», то есть чуваки, которые вообще ничего, кроме бумажек не видят, и «расследуют», прокуратура, которая настроена только на обвинительные заключения как на цель своей деятельности, – все это понятно, прозрачно, бесконечно хуево.

Но жизнь – забавная штука, поэтому ближайший наш поиск – после сериала про ментов, хахаля-мента моей бывшей и сержантов-спасателей в метро – оказался «тематическим». Пропала жена мента.

Роза, 1988 г. р., вышла из дома и не вернулась. Эта заявка упала глубокой ночью, а утром, едва протрезвев, я уже еду на место – небольшой поселок из пятиэтажек в Истринском районе области. Рядом – станция ж/д и закрывшийся завод, на котором раньше работали жители этих унылых однотипных домов. Наша пропавшая – жительница одного из них.

Кажется: если твой дом – угловатое уебище, ты тоже должен быть угловатым уебищем. Эстетика экстерьера и интерьера в теории влияют друг на друга, заставляя жильца и жилище сливаться. Но это не касалось пропавшей. Девочка была очень даже творческой – еще на излете подросткового возраста она рисовала крутые клипы для поп-звезд. А потом вышла замуж за мента. Кто его знает почему?

Отчим девочки был самым заинтересованным лицом. Он очень хотел ее найти. Он ее любил. По-настоящему. Он был готов ее простить, и складывалось впечатление, что она натворила нечто такое, за что ее можно прощать. Его беспорядочная прическа, торчащие вверх волосы, почему-то напоминали мне Карла Брюллова. Мне его суетливость казалась странной. Особенно она контрастировала с морозом –20 за окнами.

Пока мы пьем чай, он излагает фабулу: девочка, 24 года, мама двоих детей, оказалась в непростой ситуации. Она жила с мужем, который, видимо, не был любимым, и свекровью, которая вообще откровенно ее терпеть не могла. Муж, по словам отчима, бил девочку, – но доказательств не было.

Работала девочка в психбольнице санитаркой. Я сразу же представляю себе эту работенку: ухаживать за психами в холодной, наверняка не ремонтированной лет 40 российской больнице, да еще и за копейки – это здорово расшатывает нервы.

Пропавшая была замечательной матерью – опять же, если верить отчиму. Однако сама мать девочки, присутствовавшая на опросе, молчала и даже иногда подавала знаки несогласия – наклоняла голову, отворачивалась. Отвернулась она и на словах про «замечательную мать». Сложно следить за обоими сразу – поэтому в дальнейшем я буду просить кого-нибудь следить за поведением допрашиваемого или допрашиваемых, чтобы сложить верную психологическую картинку. Но сейчас мне очень непросто понять, где правда. Отчим настаивает: ее бьют, она несчастный ребенок, она хорошая и так далее, – но ее есть за что прощать.

Мужа пропавшей, того самого мента, пока невозможно опросить, потому что он «на работе». На работе, когда пропала жена. Это окончательно сбивает с толку – то ли она имела привычку уходить постоянно, то ли он ее укокошил и ушел на работу, предпочитая не замечать ее отсутствия.

На поиски приезжает 5 экипажей. Среди них – Loop, моя Куколка, и Fex – молодой парень лет 20, чья мотивация в отряде всегда была для меня загадкой.

Всех я отправляю расклеивать ориентировки, но не потому, что считаю это шибко эффективным, а потому, что не знаю, что делать.

Сам я остаюсь на улице, «организовав» хранение отрядного оборудования в подъезде пропавшей. Телефон постепенно умирает, и я принимаю редкие звонки со страхом, что он вот-вот сядет. На улице я стою уже часа два, и бубенцы начинают подмерзать, несмотря на двое штанов и хорошую куртку.

Но тут появляется мой Ангел-хранитель, Платоныч. «Я прочитал, что ты один в штабе, а штаб на улице». В багажнике у Платоныча всегда есть горелка, чай, термос, кофе и даже кубики бульона. С ним можно было в любой момент отправиться в глухомань за 1000 километров – и не пропасть. Платоныч, тут же сварганив чаю, усаживает меня в машину греться. Только посидев у печки, я понимаю, как промерз: меня сильно трясет, и я просто сижу молча, пытаясь собрать мозги в кучку.

Платоныч ставит музыку. «Гр. Об», альбом «Звездопад», бесконечно любимый мною, и песня «Белое безмолвие» Высоцкого. Мы молчим, я курю. Вдруг, на втором куплете, Платоныч начинает петь:

Я начинаю подпевать ему. Мы сидим, поём, смотрим на замерзший поселок.

Я пытаюсь понять, куда же делась девочка. Но для этого нужно понять – кто она такая.

Решаю начать опрос соседей. Дома, конечно, практически никого нет: утро, будний день. Какая-то старая бабка орет на нас из-за двери. Но в соседнем подъезде живет одноклассница пропавшей девочки, Надя. Она рассказывает, что в подростковом возрасте наша девочка пыталась покончить с собой – но как и зачем, Надя не в курсе.

Я звоню отчиму – телефон вне зоны доступа. Мать – вне зоны. Муж – всё ещё вне зоны.

Платоныч предлагает переместить штаб куда-нибудь на дорогу вне поселка. Хорошая идея. Дальнобойное, сохранившееся с девяностых кафе, с липкими клеенчатыми скатертями, линолеумом на полу и крепким мужским духом становится нашим штабом до вечера. Зарядка, тепло, деревянные лавки, чай по 30 рублей, отлично, просто прекрасно.

Сюда с заданий возвращаются волонтеры. Они не верят в осмысленность происходящего. А осмысленности и нет. Хоть я и напряженно думаю, но не могу найти ключа к поиску.

Это заставляет практиковать полезный навык – делать хорошую мину при плохой игре. Когда не знаешь, что делать дальше, – будь уверен, как ледокол среди однолетних льдов: тебе не надо знать, откуда лёд, потому что тебе поебать, ты справишься, какой бы ни была команда. Они чувствуют похуизм и побаиваются, и выполняют то, что ты скажешь. Иногда они злятся. Некоторым, в принципе, насрать. Но главное – они при деле, и бунта не будет. (И Fexу насрать – я вижу его взгляд в сторону Loop, он приехал сюда с ней и за ней, на родительской «бэхе». Ох, сукин сын. «Бэха».)

Мы с Платонычем отправляем новые группы, даем повторные задачи старым и соображаем, что же делать дальше.

Вернувшаяся с очередного задания Кукла остается в штабе и начинает, в своем духе, задавать тысячу странных и тупых вопросов, которые, однако, разгоняют мозговой штурм.

«А как она пыталась покончить с собой?»

Это один из главных вопросов, который беспокоит и меня. Но еще больше меня волнует – где пропавшая пыталась покончить с собой?

Телефон отчима появляется в Сети, и мы тут же вызываем его к себе на повторный опрос. Без матери девочки он говорит свободнее и больше: как оказалось, он не хотел вспоминать о суициде как раз из-за матери. Не хотел ранить. Девочка пыталась покончить с собой в 14 лет, наглотавшись таблеток феназипама на даче, и спасли ее чудом: дозировка была достаточной, но ее вовремя «спалили». То есть пропавшая была не «эпатажным» самоубийцей, а настоящим.

Я тут же отправляю Fexа и Парамоныча на дачу, та всего в 5–6 километрах от нас. Девочки там нет, дача, как и предупреждал отчим, закрыта.

Кукла как помощник – незаменима: она вытащила на поиски толпу народу, человек 30, добыла контакты «Дозорных» (тех самых презренных, которые болтаются по городским квестам), обеспечила нас оборудованием и ориентировками. Прекрасная, огромная, полезная работа. Благодаря этому мы «оклеили» весь минимум – станции до Москвы и в другую сторону, до конца области, опросили всех местных таксистов.

Кукла умеет уговаривать и договариваться. Она находит нам ночной штаб, просто поболтав с директором местного ДК.

Мы готовимся к осмотрам «забросов» и других злачных местечек. «Дозорные» с альпухой должны залезть в самые опасные места (заброшенные технологические шахты и колодцы), остальные – осмотреть сараи, обочины и так далее.

Но я, один хрен, все время думаю не о задачах, потому что они носят случайный и даже формальный характер, а о том, как мне нужно опросить мужа и свекровь, которые были свидетелями ухода девочки из дома. Пока я всё ещё не понимаю, что за этим стоит: бегство от насилия, убийство или самоубийство. Поняв это, мы могли бы выстроить работу и найти – живую или тело.

Пока что мы ищем – воздух. Такое бывает, и это не страшно. Однако всегда есть буйные волонтеры, которым надо

а) знать всё о поиске;

б) делать исключительно важные вещи, которые позволят именно ИМ найти пропавшего;

в) чтобы перед ними отчитывались и спрашивали их мнения.

Таких долбоебов немного, но мне на этом поиске попался самый настырный тип из этой породы. Мужик лет 45, суетливый, остроглазый, низкорослый и, сука, злобный. Звали его Лёня-С. Ему не хотелось клеить ориентировки – ему нужно было сесть на хвост потеряшке. Сразу. Он отнял у меня полчаса времени, но преподал ценный урок, заставив раз и навсегда принять схему работы с такими долбоебами: «делай или проваливай». Схема действенная, потому что суровая. Позже я доведу этот метод до совершенства: в лесу намеренно буду отправлять долбоебов в дальние, бессмысленные квадраты, порой изобретая для этого версии пропажи, больше похожие на конспирологию, – но именно это долбоебам и нужно. Такие долбоебы, а также инсулинозависимые, потенциальные суицидники, люди с психиатрическими диагнозами (а я всех их встречал на поисках) – это аргумент против установки «помочь может каждый». Не каждый. Далеко не каждый.

Воздух. Страшно всё время искать воздух и не думать о конечной цели.

Я рисую табличку из 6 граф – по 2 для каждой версии. Про и контра, плюсы и минусы версий. Убийство, бегство, суицид.

Прилетает свидетельство – девочку видели на платформе, уезжавшей на московской электричке. По времени «билось», подходили не только одежда и описание, но и деталь, не указанная в ориентировке: сильная сутулость девочки. Браво. Бестолковая, вынужденная беготня дала плоды. Версию убийства можно снимать. Остаются бегство и самоубийство.

Тут наконец появляется возможность поговорить с ментом и свекровью. Я решил разговаривать с ними отдельно, и получилась любопытная картинка.

«Ушла в половину третьего, да. Молча оделась и ушла», – сказала свекровь.

«В половину третьего ушла. Ничего не сказала и ушла», – сказал муж-мент.

«Вообще она постоянно говорила, что уйдет от нас, от детей», – твердила свекровь.

«Много раз угрожала, что уйдет от меня, от детей», – вторил муж-мент.

«Она изменяет ему, поди», – предполагала свекровь.

«Изменяет мне», – досадовал муж-мент.

«Она к любовнику какому уехала», – развивала историю свекровь.

«К любовнику уехала», – окончательно сдавался муж-мент.

«Да что вы, Виталик ее никогда не бил», – открещивалась свекровь.

«Не было ни разу», – не давал осечки муж-мент.

История такая: мент, будучи обычным российским, сиречь – тупым ментом, заставил свою мать заучить текст, некую версию, которую заучил и сам. Всё, что выходило за пределы этой версии, уже звучало по-разному. Оба хотели рассказать историю, а не отвечать на вопросы. Это поведение характерно для сообщников. Очень глупых сообщников, этаких первоходов по малолетке. Но если это сообщники, то было преступление. Убийство, мать его. Какого чёрта. Какого чёрта. Но ее же точно видели на станции!

В голове начинают рождаться сомнения и странные комбинации. Товарищи – Кукла и Платоныч – тоже выдвигают похожую версию: что, если она пыталась уехать, и он догнал ее по пути или убил по возвращении?

Приезжает оперативник, которому дали дело. Дальнейшее легко предсказать.

– Значит, помогайте. Предполагаем, что тело где-то у дороги, в радиусе 10 километров, скорее всего, у какого-нибудь малозначительного съезда, в поле там, знаешь, и метрах в 100 от дороги максимум…

Какой-то полицейский учебник велит приблизительно так искать тела. Значит, менты – за убийство.

– Мы подумаем. Всё равно утром работать, так? – уклончиво отвечаю я. – И чего вы его не задержите, если такая твердая уверенность?

– Задержим утром.

Значит, они наружку выставили за мужем. Наблюдают, не поедет ли тело проверить.

Однако поиск продолжается всё это время – волонтеры по-прежнему выполняют задачи.

Кукла составляет список тех, к кому могла отправиться пропавшая, опрашивает друзей и знакомых по указанию родителей и в ВК пропавшей.

Я возвращаю версию «убийство» в табличку и проставляю плюсы и минусы. «Сговор перед допросом» – плюс к убийству. «Свидетельство с платформы» – плюс к бегству, не похоже на суицид, плохо спланирован уход. Попытка суицида и характер пропавшей – плюс к суициду.

Ночью я стою курю на улице и вижу в окошке, как волонтер – Ден45, из новеньких, только вписавшихся на поиск, – склонился над моей табличкой. Захожу обратно с грозным взглядом – но он опережает мою гневную тираду: «Че, версии разные? Меня Денис зовут, я из полиции». Ден45 – оперативный дежурный ГАИ с погонами подполковника – сразу, по какой-то неизвестной мне причине, проникся к нам доверием. Он не высказывает ничего по поводу версий и согласен выполнять любую работу.

У Куклы, после ее разговоров со знакомыми девушки, складывается впечатление, что лучший друг девочки – псих в той больнице, где работала пропавшая. «Слушай, а в дурдом ночью мы прорвемся?» – задумчиво спрашиваю я Куклу, и через полчаса она уже едет в дурку с Деном45.

Я смотрю в табличку, которая уже начала расплываться, и думаю, что надо вернуться к вопросу: какая она мать, наша пропавшая? Ведь уйти от детей внезапно, без повода – тяжело. Мысли опять начинают вращаться вокруг убийства. «Как узнать, какая она мать?..» – бормочу я себе под нос. В голову приходит простое и четкое решение: связаться с детским садиком, опросить еще раз – уже конкретно об этом – соседей по дому. Киса отправляется в дом пропавшей, чтобы обойти всех – как раз вечер, все дома.

Кукла возвращается из дурдома. Ей удалось поговорить с психом, но только через вопросы, которые она передала записанными на бумажке с медсестрой. Из ответов психа выясняется, что друзей у девочки нет, муж бьет, и нещадно, и если бы девочка куда-то собралась, она сказала бы непременно самому психу. Кстати, сообразите, как же удобно, когда единственный конфидент – в психушке.

Опрос соседей и родителей из детского садика дает неоднозначные результаты. С одной стороны, девочка была признана в целом матерью, которая любит детей. Но, с другой стороны, общественное мнение было на стороне мужа: дескать, девочка – блядина, каких поискать. Причем где и с кем блядь, собственно, блядствует, никто толком не знает. Посему я отношу это к слухам, разнесенным доброй свекровью или кем еще, и не принимаю во внимание.

Присовокупив в табличку «хорошая мать» к плюсам, я получаю парадокс: все три версии в моей идиотской парадигме имеют абсолютно одинаковый вес.

Приближается утро. Логика подсказывает перенести штаб ближе к Москве. Укрепляет в этом и второе свидетельство, которое прилетает уже рано утром: девочку накануне видели у метро, рядом со станцией по ее же ветке; девочка стреляла деньги. Свидетель указывает, что она говорила «странно», у нее был дефект речи, хотя в жизни такого не было. Но он также отмечает сутулость и согласен дать показания в полиции, посему доверие ему полное.

Мы переносим штаб ближе к МКАДу, в круглосуточное кафе. Что дальше делать – я вообще перестаю понимать. Кукла тоже впадает в ступор, который обеспечен еще и бессонницей.

В табличке теперь выигрывает мотив бегства, с очень хлипким перевесом над суицидом. Зато время свидетельства точно указывает на то, что убийство надо вычеркнуть, что я и делаю. По идее, надо оставить только «бегство» – но поведение пропавшей указывает на полное отсутствие плана: она уходит из дома (почему?), едет на электричке в город, потом где-то ночует, на следующий день стреляет деньги…

Нам известны сутки из ее жизни, но по-прежнему ничего не понятно.

Сознание уплывает куда-то в небытие. Ден, Платоныч, Киса, Кукла, Fex – никто не понимает, что делать.

Мозг засыпает, я выхожу покурить и выпить очередную, десятую за ночь чашку бурды, которую в Подмосковье называют «кофе», – и тут меня осеняет. С криком «А что, если все наши версии – части одного?» я вбегаю обратно в кафе.

– Fex, Платоныч, дуйте на дачу, быстрее!

– Мы же там были вчера?

С оставшимися мы начинаем рисовать таймлайн и новую табличку поиска, составляем план работ, который должен был основываться на возможных комбинациях мотивов пропавшей. Главное комбо – бегство+суицид – я уже отправил проверять.

В это время Кукла «курит» форум – может, кто отписался там и едет к нам. Но там только требование Лёни-С рассказать ему, что происходит на поиске и какого чёрта вообще объявлен сбор, ведь поиск бесполезен, а координатор – дурачок. Обычно меня задевает такая нездоровая критика, но сейчас я слишком устал, а мозг вообще может думать только о пропавшей.

Мы составляем план и «курим» карту, пытаясь сообразить, что уже «закрыто», а что еще можно сделать. Пока мы ковыряемся, звонит Fex:

– Она здесь, блять, синяя вся.

– «Скорую» вызывай!

– Таблетки?

– Нужно рвоту вызвать.

– Блять, додержите ее до «Скорой»…

Мы мчим на дачу и, когда приезжаем, «Скорая» еще на месте. Девочку укладывают на носилки. Я мельком вижу синие пальцы.

«Жива, жива, в сознании, но молчит», – обрадованно бормочет Fex. Кукла обнимает Fexа, а затем меня, долго, крепко и радостно.

Ден45 отводит меня в сторону:

– Штапич, если че, обращайся. У меня доступ к базам, камерам, по машинкам.

– Че, просто по звонку?

– Да. Только на личный номер.

Теперь у меня есть почти круглосуточный доступ к камерам систем «Поток» и «Ураган», которые позволяют отслеживать автомобили в пределах Московской области.

Конечно, потом я вовсю буду пользоваться этой темой. Это было первое такое знакомство, с доступом к закрытой полицейской информации. И каждым таким контактом я дорожил, некоторые никогда не палил перед другими координаторами. Это роднит работу поисковика и профессионального опера – ведь они свою агентуру тоже не раздают направо и налево, кропотливо собирая ее, используя алкоголь, деньги и собственный член, чтобы ее сохранить. И для них, и для волонтеров сеть контактов зачастую становится залогом успеха.

Мы едем в город на Fexе. Я сажусь сзади, собираясь поспать. Но Кукла спать не дает и всё трещит про девочку. Она не понимает, как я мог додуматься, что та все-таки окажется на даче.

Я тоже этого понять до конца не могу. Может, сказалась моя вера в самоубийц: истинные суицидники – твердые люди, они не меняют своих намерений.

Я вяло отбиваюсь от Куклы тезисами вроде «для самоубийц место самоубийства – это символическое место, точка притяжения». Удовлетворенная ответом, Кукла ложится ко мне на колени, взяв мою руку в свою и закрыв глаза.

Счастье. Пальчики Куклы, которые можно гладить. Как будто не было ебически извращенной жизни, пьянства, наркотиков, всего того дерьма, которое и составляло биографию. Как будто я чист и могу так и дальше. И только тревожно-злобный взгляд Fexа в зеркале заднего вида напоминает, что реальность никуда не делась.

– Кукла, пойдем в кино?

– Хорошо. Только я фильм выберу.

Позже я узнал полную историю девочки: в тот день муж ее избил, сломал челюсть. Она решила уйти. Поехала в город, стреляла мелочь, ночевала в подъезде, а на следующий день ее приютила какая-то женщина, дала денег. Девочка купила таблеток и поехала на дачу.

Всё встало на свои места. Она не могла вернуться к любимым детям – быть рядом с детьми означало погибнуть от рук этого придурка. Это тупик, который развернул ее к самоубийству, к которому она и так была склонна. Так что табличка не могла ответить на мои вопросы: потому что ответ был и в бегстве, и в насилии, и в самоубийстве как в трех мотивах ее исчезновения.

17. Татьяна Осмоловская: «Песенка Пьеро»

После поиска девочки я как будто обрел некий авторитет в отряде. Во всяком случае, многим понравились эта история и мой подход.

Историю про девочку я рассказал раз десять на очередной отрядной тусовочке в бургерной, причем самыми внимательными слушателями были Жора и Соловьева. Я пил пиво за пивом и был в прекрасном расположении духа. Хрупкий являл собой полную противоположность: он много и отчаянно острил, что в его случае означало упадок сил и настроения. Как и положено, в самый неподходящий момент, декабрьским пьяным вечером, уже переходящим в ночь, упал поиск.

Половина костяка отряда пьяна, а вторая половина спит. Однако Жора трезв и берет поиск.

«Дед, 80 лет, лыжник, ушел кататься в 14 часов и пропал». Еще бы не пропасть, за 3 часа до заката уйти на длинную дистанцию. Катался он всегда в огромном лесу и обычно проезжал расстояние в несколько станций электрички, чтобы вернуться домой поездом. По его пути лыжня разветвлялась много раз.

Нужно сказать, что пьяными на поиск ездить не принято, но мы были адекватны, и поиск вообще не мог ждать: –9 за бортом – это верная смерть к утру. В общем, Жора в порядке исключения плюнул на правила, но не помню, чтобы он еще хоть раз так делал.

Прибыв на место, мы понимаем, что в кроссовочках бегать по лыжне крайне неудобно – ноги проваливаются в снег. Чтобы как-то защититься, Ляля предлагает обмотать ноги скотчем, так, чтобы кроссовки и штаны превращались в единый элемент одежды. В таком виде, в высокой куртке и шапке-петушке я стал похож на Буратино.

10 км по лыжне в кроссовках – это как все 25 по пересеченке, и по времени тоже: на этот кусок у нас уходит 6 или 7 часов. Ноги после отваливаются, но деда мы так и не находим.

На рассвете мы двигаем домой. Я еду с Лялей и еще какой-то девушкой и счастливо засыпаю в машине, наконец-то сняв кроссовки.

Но мне не удается поспать до дома. Где-то на Ленинградке, в районе Войковской, Ляля начинает орать: «Штапич, Штапич, вставай». Машина дает по тормозам.

– Ну чего тебе?

– Штапич, там баба лысая полуголая бегает по мосту.

– Та-а-ак…

– Бля, ну твой же клиент!

– Да в смысле?..

– Она реально полуголая! Бегает и машет руками.

– Проверь ее, может, че не так…

– А нам не похуй?

– Может, сама?

– Не, ебнутые бабы – это по твоей части.

Я решительно обуваю мокрые кроссовки и выхожу из машины. Действительно, какая-то женщина, в юбке, льняной рубахе и шлепках, идет по мосту, слегка размахивая руками, как крыльями. Через рубаху просвечивают соски, которыми, наверное, можно резать стекло – такими острыми и твердыми они выглядят. По лицу – нормальная девушка, довольно красивая, лет 30. Подхожу к ней:

– Простите, вам помощь не нужна?

Она отвечает коротко и веско, и «летит» вниз по мосту, ускорив не только походку, но и крылья. Я едва поспеваю за стремительной дамой.

– Простите, а что вы делаете?

– Вам не холодно?

Снова тишина.

Поняв, что я ее преследую, она переходит на бег. Машина с нашими девчонками едет за нами. Картинка вроде Бенни Хилла: баба летит декабрьским утром по Ленинградке, за ней бежит какой-то парень, рядом едет машина.

– Ну че она, Штапич? – спрашивает Ляля, высунувшись из окна.

– Ляля, блять, я еще на бегу рассказывать буду!

Летунья резко сворачивает в «Продукты», уверенно движется в конец зала, и, обогнув колонну и как бы тем самым, по ее мысли, сбросив меня с хвоста, выбегает на улицу и устремляется обратно к мосту.

В дверях магазина я сталкиваюсь с Лялей и командую:

– «Скорую» вызывай, это псих.

– А на какой адрес?

– Ладно, похуй, сам вызову.

Ляля уходит в машину, а я звоню в «Скорую», продолжая погоню за летучей лысой бабой. Объясняю диспетчеру: надо подать машину и подождать, пока я приведу бабу на место. «Скорая» вроде согласна.

Баба тем временем улепетывает и всё так же не слушает меня, как бы я с ней ни говорил. Трогать ее я не рискую – во-первых, кто его знает, чего можно от нее ожидать, чего там скажут ей голоса в голове; во-вторых, лишнее движение – подсудное дело. Поэтому я просто иду за летящей и увещеваю ее, как могу. И милая, и хорошая, и что случилось, давай обсудим, и всё такое. Опыта бесед с психами в терминальной стадии у меня нет, поэтому подбираю слова, как могу.

Мы оказываемся в парке на другой стороне железной дороги, через которую, собственно, и перекинут мост. Звонит «Скорая», уже сама бригада, и сообщает, что они на адресе. Я диктую новый адрес, ближайший к парку, какой нахожу, и продолжаю уговаривать летучую девочку. Она не уговаривается и устремляется в парк.

Снова звонит «Скорая», я снова прошу поменять адрес, врач уже зла на меня, но ее удается уговорить.

Сколько баб приходится уговаривать, а!

Мы оказываемся уже у четвертого, наверное, адреса – у бассейна внутри парка. Меня уже всё бесит: мокрые кроссовки, летучая баба, злоебучая «Скорая», трезвонящая Ляля… Последняя, однако, дает дельный совет:

– Штапич, она псих, ее без ментов в дурдом не заберут.

– Что-о-о?

– Чтобы сдать в психиатричку, ментов нужно вызывать.

Думаю: вот, теперь еще и ментов гонять туда-сюда, это вообще пиздец. Я хватаю бабу за руку и говорю:

– Слушай. Мне плевать, кто ты и че ты творишь. Но я – спасатель. Мне надо проверить, всё ли у тебя нормально со здоровьем, потому что ты на таком холоде.

Сумасшедшая неожиданно покорно кивает и идет за мной к «Скорой». Как только она заходит внутрь, я пальцем выманиваю врача, симпатичную девушку, на улицу:

– Потяни время, померь температуру ей, что еще – кровь возьми, давление померяй, послушай… Щас менты приедут, мы ее в дурку сдадим.

Врач спокойно принимается тянуть время. Летучую в «Скорой» бьет колотун – она промерзла уже до печенок, видимо. Я снаружи, смотрю в окошко, слышу, как врач говорит: «Ничего, сейчас еще кровь возьмем… чтобы проверить вас, мало ли. Как вы замерзли, а».

Приезжают менты, я быстро ввожу их в курс дела. Поскольку это ППС и ситуация для них новая, они тупо слушают и делают, что велено: сопроводить «Скорую» до отделения, там сдать в психиатрию.

Мы дружной кавалькадой направляемся в отдел. Наша летучая дурочка почему-то не сопротивляется. Когда сдаем ее – психиатр, слушая мой рассказ, одобрительно кивает.

– А че с ней?

– Да кто ее знает, посмотрим. Но набор интересный.

Ляля жалеет дурочку и просит какие-то контакты, но дурочка не в силах дать хоть один номер телефона, а паспорт у нее – украинский. Ляля записывает данные – и мы наконец уходим.

На обратном пути Ляле позвонил Жора и рассказал, как нашли деда. Его увидел Зид, проезжавший просеку на своем джипе. Дед был уже без куртки, едва шел, но шел! С того момента, как заблудился, он ни разу не остановился, и это спасло ему жизнь. Конечно, нам его было легко пропустить, потому что он всю ночь передвигался. Уже затемно дед вышел в какой-то поселок, постучался в пару домов, где горел свет, но ему нигде не открыли. Тогда дед, вместо того чтобы выйти на дорогу, вернулся на лыжню, в лес и продолжил свой марафон – до встречи с Зидом.

Вечером у меня – свидание с Куклой. Именно свидание!

Я не пью, глажу рубашку и бреюсь, – и всё это в один день!

Я чувствую ее пальчики в своей руке.

Перед выходом листаю твиттер и нахожу твит Куклы: «Кто с нами в кино?» Под твитом пять ответов. Пиздец. Это не свидание. Это массовый культпоход.

Снимаю рубашку, открываю пиво и звоню Хрупкому.

– Давай дунем? – спрашиваю.

– Пива возьми, – мгновенно отвечает Хрупкий. – Шишки есть.

Я даже не пытаюсь понять, какого хуя вытворила Кукла. Она – как та летучая. Ее надо хватать за руку. Но – надо ли?

Дуем с Хрупким. Включаю песенку Пьеро. Лучшая песня о любви.

18. «Ace of Base»: «Happy Nation»

Новый год. Битком набитые людьми торговые центры, круглосуточная давка в метро, пробки перманентного характера. Москва запасается снедью и бухлом, чтобы потом неделю не нуждаться в магазинах. Взрослые люди живут в странном состоянии между отупением от постоянных корпоративов и паникой от лихорадочных поисков подарков или денег, чтобы купить эти подарки.

Всё это нужно, чтобы глушить чувство вины за то, как бездарно потрачен еще один год. Стыд и желание очищения, страсть к ярким ощущениям и покаяние, желание забыться и смутная радость от накопленного опыта – всё это раздирает русских изнутри ровно до того момента, пока окончательно не кончатся деньги, то есть до 4 или 5 января. Тогда тщета неразрешимого отчаяния в смеси с похмельем и желанием завоевать мир вызывает всенародный психоз, а вместе с ним приходят его родные братья – самоубийства и тяжкие преступления.

Мне кажется, что именно эта пора – начиная с первых беспохмельных дней января и до аванса 25-го числа – лучше всего отражает суть всего нашего коллективного сознания. Только подумайте: каждый год целый народ впадает в отчаяние ровно из-за одного и того же – много водки, мало денег, и этот народ не делает ничего, чтобы мрачные полмесяца не повторялись. Напротив – несокрушима тяга этого народа к отходняку и трешу после пьяного угара. Это великая в своей традиционности печаль.

Но наш народ всегда готов придумать и нечто новое, экстраординарное: именно начало января дарит изощренные по своим сюжетам и перипетиям убийства, массовые изнасилования в самых замысловатых комбинациях и совершенно фееричные кражи.

Пока взрослые готовятся отпраздновать этот пиздец длиною в новогодние каникулы, ничего не подозревающие дети, мечтающие всего-навсего о небольшом чудо-конструкторе, кукле, мобильном телефоне или другой дребедени, продолжают жить своей жизнью: ходить в школы, на секции и к друзьям. На одном из таких типичных маршрутов – кажется, по пути из музыкалки – и пропал мальчик 7 лет.

Жора с неизменной Соловьевой развернули штаб в фудкорте торгового центра у метро, в 300 метрах от дома мальчика.

Посетители фудкорта всегда не рады поисковикам – волонтеры смотрятся как орда одичалых охотников (максимально теплые толстые куртки, берцы, разгрузки, одежда часто пропитана по́том и запахом костров). Толпятся у пары столиков, что-то кричат, хохочут, бродят группами туда-сюда. Но на фудкортах волонтерам хорошо – тепло, еда, и никакие косые взгляды, равно как и охрана ТЦ, их оттуда не вытравят.

Жора подозревает в мальчике бегунка – и потому не клеит ориентировок, а устраивает тотальные опросы. Это дает результат: уже через пару часов у нас есть сразу несколько свидетельств.

Мальчик выходит из музыкалки в 16 часов.

16:25. Мальчик в подъезде, где расположена старая квартира бабушки; та уехала куда-то насовсем, продав квартиру; это известно от консьержа. Квартира – рядом с той же станцией метро, где и дом мальчика.

16:30. Мальчик приходит к метро, заходит в торговый центр (тот, где у нас штаб), стреляет мелочь. К мальчику подходит охранник, мальчик уходит.

16:45. Мальчик у метро стреляет деньги.

17:00. Мальчик покупает колу и шоколадку.

17:05. Просит открыть колу какого-то мужика.

17:15. Снова стреляет деньги у метро.

Дальше след обрывается.

– Жор, а что, если он ищет опекуна? Его поведение – не поведение бегунка. Он настрелял денег, получил ништяки. Но, может, он к бабке не просто так шел, может, проблемы с матерью?

Жора соглашается, что версия неплохая. И с мамой правда проблемы: она трудоголик и почти не видит ребенка, который бо́льшую часть времени предоставлен сам себе.

Жора решает все-таки врубить оповещение – не только ориентировки, но и телик и так далее. Начинается масштабная кампания.

Мы ищем пацана еще два дня – оклеено полгорода, в курсе все отделения полиции (в метро, на вокзалах, в городе – всюду). Все больницы в курсе. По телику каждые полтора часа выходят репортажи о мальчике – прямо между сюжетами о том, где купить елку и на какой утренник вести детей. Мальчик становится частью новогодней истерии. Прозорливые маркетологи могли бы выпустить шоколадки с его фото и названием «Последняя сладость мальчика», и продукт бы пошел в массы.

Находится мальчик, как говорят в СМИ, «случайно». У этих дятлов всё всегда случайно. В метро пацана заметил бывший мент, запомнивший по телевизору ориентировку. Мальчика держала за руку бабка – как выяснилось позже, последовательница каких-то баптистов или чего-то такого, – которая просто встретила мальца у метро и отвела к себе домой. Как вы понимаете, мальчику поначалу такой вариант показался привлекательным – он же бабку себе и искал. Мента чествуют журналюги, и они же недоумевают, как же его, такого классного мента, потеряли органы (хотя это как раз логично: внимательному человеку там не место).

Чего хотела эта бабка – одному богу известно. Жаль, что ее не посадили, потому что, по большому счету, она похитила ребенка, и кто его знает, сколько могла еще держать его у себя. Я бы четвертовал любых похитителей, а похитителей детей – тем паче. Понятно, что бабкой могло двигать одиночество и прочее там, и есть человеколюбие и всепрощение. Может, это было сродни новогодней панической атаке, крику отчаяния. Но вот кому есть дело до отчаяния ебанутой бабки?..

Видимо, новогоднее отчаяние захватило и мысли моей бывшей жены, которая предложила отпраздновать Новый год вместе. То есть я и она. И дети.

Думаю, дети удивились не меньше меня. В тот год, за исключением одного удачного эпизода на стиральной машинке, бывшая меня ненавидела: не брала трубку в половине случаев, а когда брала – орала. Тему выбирала рандомно: не даю денег / ублюдок, испортивший жизнь / редко вижу детей / никогда не увижу детей, потому что ублюдок, испортивший жизнь / забирай детей, заебали, потому что это дети твои, ублюдка, испортившего жизнь жене и собственным детям, – и так далее, до двойных силлогизмов доходило.

Я очень хотел к детям. Но к этому моменту я уже купил себе «путевку» на празднование с отрядом. Ребята сняли какой-то старинный восьмиугольный трехэтажный терем в музее деревянной архитектуры под открытым небом. И Кукла тоже должна была быть там. Еще планировали наведаться Шура, один классный кинолог, с которым спала Шура, Эос, Доктор, Хамон и так далее. Довольно симпатичная компания. Поэтому я принял решение успеть и туда, и сюда.

В новогоднюю ночь – до часу после полуночи – всё шло замечательно: мы с детьми смотрели мультики, играли, потом открыли их подарки, снова поиграли. Они захотели спать и, счастливые, улеглись.

Мы остались один на один с бывшей. Как назло, хотелось трахаться. Хоть и была какая-то убогая, отдаленная и туманная надежда на Куклу… но она оставалась надеждой.

Началась игра, в которой моя бывшая стремилась выиграть. В ее понимании это значит – получить секс, причем так, чтобы я об этом молил, чтобы у нее потом было пространство для маневра: послать меня или оставить при себе, если приспичит.

«Чем занимаешься в этом своем отряде?» Я рассказал про самые яркие поиски. В ее глазах читалось недоверие. Кстати, это вообще характерно: знающие меня обычно не верят, что я могу спасать других людей. Хотя недоверие бывшей было даже удивительно: она-то всегда читала мою ложь; я даже начал задумываться, не меняюсь ли я настолько коренным образом, что уже ложь от меня выглядит как правда – и наоборот?

– И чего, девушку себе там нашел?

Это было как признание в бессилии, как декларация об отсутствии секса. Но рассказывать о своих похождениях я не стал – потом сыграло бы против меня же. Лучше казаться невинным, несчастным.

– Тебе в гостиной постелить?

Вообще, пока мы жили вместе, застилал постель всегда я. Думаю, до моего ухода она даже не знала, где в квартире лежит белье, а стиральную машинку считала снарядом для секса, только смутно догадываясь о ее истинном назначении.

– Не стели, я утром уеду.

Она удивляется, но думает, что это часть игры. Но я игру прекращаю. У меня тоже есть специальные вопросы.

– Тебя мент замуж не звал?

– Пока нет.

– А че ты не с ним?

– Он… с женой празднует.

– Как ты понял, что он из полиции?

– По морде.

Последняя её попытка:

– Тут виски есть.

Мы накатываем, потом еще. Она не знает, как много я бухал в этом году и насколько мой организм привык к виски с пивом. Тело уже даже не воспринимает их отдельно. Она пьянеет и, устав, уходит спать, а я спокойно дожидаюсь начала работы транспорта и уезжаю в область, к своим.

В 10 я на месте. От деревни надо идти через заснеженное поле, пешком. Отлично. Глаза тяжелы, но походка легка. Сейчас я увижу Куклу.

Но вижу – только следы пиршества: салатницы, какое-то мясо, недопитый алкоголь и мрачного кинолога Наруто, который сидит и курит анашу прямо в холле, то есть в горнице, терема. Он предлагает дунуть и мне, и я, пыхнув, отправляюсь в свою спальню.

Просыпаюсь в 8 вечера. Хорошо.

Внизу музыка. Спускаюсь.

Бог ты мой. Надо же было ей надеть белую майку без лифчика! Куколка танцует под какую-то электронику, стоя на лавке.

Решиться с ней поговорить. Во чтобы то ни стало. Где анаша?

Так, опять Наруто, опять дунул, потом проснулась Шура, которая спала в комнате, где мы дули, наорала на нас, и выгнала меня, чтобы орать на Наруто уже по отдельной программе.

– Куклапойдемкурить.

Кукла почему-то решила мне рассказать свою историю. Про первого парня, футбольного фаната; потом, видимо, в силу возраста у них что-то там пошло не так, теперь она девочка с разбитым сердцем или что-то в этом духе.

– Кукла, но трахаться тебе с кем-то надо?

– Штапич, это не твое дело, но кто тебе сказал, что я не трахаюсь?

– Ты недотраханная какая-то.

– Шел бы ты.

Удачно покурили, чё. Теперь она со мной не разговаривает.

Ничего, отосплюсь – и в бой.

Утром выясняется, что ночью девки, человек 5, решили идти в баню и позвали парней с собой. А я, выходит, пропустил фестиваль сисек. Стало грустно, и я дунул, поиграл в карты и уснул.

К вечеру 3 января мой новый год окончательно приобрел ритм дня сурка. Я периодически ел, дул, но 80 % времени я спал. Видимо, иногда путая комнаты, потому что однажды проснулся от женского крика: «Кто это, блядь?!» Может, я, конечно, и оскотинился настолько, чтобы меня не узнать и бояться. Могло такое быть.

4-го утром мы выехали из терема. 4-го днем я курил в подъезде, глядя на церковь и думая, как же меня угораздило: потерять ключи, остаться без денег и с севшим телефоном.

Я поехал в гостишку, где Хрупкий, Зид и Татарка, теряя человеческий облик, уже который день сидели в прокуренной комнате и играли в настолки. Там я как-то подуспокоился, сыграл в «Монополию», поспал, внимательно пошукал по карманам – и нашел ключи.

19. Псой Короленко и Натсла: «Хорошая и уёбище»

Впервые в жизни я решил отказаться от мыслей о противоположном поле на какое-то время. Бывшая что-то там себе придумала, начала писать странные смс вроде «Снег идет», но в ее играх я не хотел участвовать. Кукла была ненормальной, психической целью, о которой лучше было бы позабыть: история с кино и бойкот из-за глупой плоской шуточки говорили только о том, что ничего не выйдет. Машка звонила весь декабрь, но потом куда-то пропала. В общем, я решил успокоиться.

Еще я решил меньше пить, но это получалось хуже.

Я съездил к детям, затем провалялся на диване целый день, потягивая вино и читая материалы к биографии Бродского. Я отдыхал душой и мечтал о набережной Неисцелимых.

Так пришел сочельник Рождества. И еще один повод почитать Бродского и его прекрасный многолетний цикл. И про кофейную халву, и про дворец наместника – все прекрасно. Думая о Венеции, я решил перечитать заодно «венецианский» роман Лимонова, самую французскую, так скажем, его вещь, и пересмотреть все фильмы Антониони. К последнему пункту плана я даже приступил, начал с «Идентификации женщины», но тут упал поиск. Прямо в ночь с шестого на седьмое.

«Штапич, прозвони поиск» – так начиналась обычная песня. «Прозвонить» – значит подробно поговорить с заявителем и представить картину, как она есть, в чатике.

Пропала женщина, 37 лет, трое детей. Заявитель – друг, но звонить надо мужу.

Муж говорит о её психологических проблемах – без работы, финансовые проблемы семьи… Говорит, просто взяла и ушла ночью 2 января. 4 дня назад! Заявление в полицию он подал только 5-го, хотя прежде она не пропадала.

Из плюсов поиска – она известна в творческих кругах, и многие готовы серьезно помочь: ориентировки, репортажи по телику, все будет организовано. Супер.

Напрягает только муж.

– Как вы думаете, где она? – спрашиваем у него.

– Думаю, что-то нехорошее случилось, – отвечает этот гениальный человек. – Она не могла вот так от детей уйти.

– Перестаньте. Может, она в больнице, потеряла память… мало ли.

– Она никогда не попадала в переделки никакие, она внимательный человек была.

И везде – это «была»!!! Все глаголы – в прошедшем времени.

Он ее похоронил.

Мысль только одна, без разных версий – это убийство; уверенность – 60 %, это много для первого опроса.

Дальше – больше. Муж не пускает меня домой, на предложение о встрече тоже реагирует отрицательно:

– У меня тут дети, они спрашивают, где мама. Если и я уйду… ну, нет, не пойду я никуда.

Выясняется, что у семьи есть няня, которую он тоже НЕ ВЫЗЫВАЛ, хотя у него куда-то делась жена четыре дня назад. Уже 80 %. «Убийство», – шепчет логика. Телефон няни он не дает. 85 %.

Собираемся на фудкорте нового стеклянного ТЦ у Ленинградки. Штаб подобрался знатный: Жора, Соловьева, Гущин, Хрупкий и другие опытные товарищи. На самом поиске – почти весь костяк. Однако мнение насчет основной версии почти единогласное – убийство.

Но, поскольку убийство мы все равно не можем отработать вполне (могли бы, будь у нас хоть одни погоны и ксива), мы решаем осмотреть всякие местечки поблизости, где удобно припрятать тело, и заодно поклеить ориентировки и попытаться собрать свидетельства, хотя свидетелей найти спустя такое количество времени непросто. Но это все равно работает – мы узнаём, где пропавшая покупала сигареты, куда заходила закидывать деньги на телефон.

Также есть крохотная надежда, что пропавшая могла уехать в два других города, с которыми была связана. Решаем привлечь волонтеров там и отработать знакомства.

Время ночное, да еще и праздничное – оперу, ведущему дело, и звонить бесполезно. Но к одной из поисковых групп, клеящих ориентировку, прямо на улице подходит мужик и, глядя в ориентировку, произносит: «О, моя!» Это опер. Группа утверждает, что он был пьян.

– То есть на ногах не держался?

– Да он еле говорил! Потом, качаясь, ушел в ОВД.

– Ну блять, значит, у нас и завтра опера не будет…

Ночь замечательная, снежная, красивая. Настоящее Рождество. Работа идет, на поиск собирается довольно много людей – все уже свое отпраздновали и соскучились за поисками.

Мы честно доработали, закрыли много полезного – заброшенные гаражи, железные дороги поблизости, подозрительные бесхозные здания. 5 утра, минимум выполнен, все по домам.

Утром появляется картинка жизни пропавшей, гораздо более полная, чем со слов мужа. Старшие дети – от первого брака, и только младший – ребенок от нынешнего мужа. Первый муж подарил пропавшей квартиру в Москве, чтобы она жила с детьми, но она вышла замуж повторно, продала квартиру, чтобы вложить в «бизнес» своего нового мужа – ресторан, который прогорел. В итоге муж работает поваром, получает мало, она не работает вообще, семья по уши в долгах, и долги в основном у самой пропавшей – она занимает у своих друзей, коих много завела еще в молодости.

А молодость у нее связана с двумя городами, как уже выяснилось ранее, куда она и могла бы удрать в случае чего. Но, конечно, все в один голос твердят, что детей бы она не оставила.

Кроме того, друзей у нее – море, и ей точно было куда идти даже с тремя ребятишками на руках.

Мы продолжаем работу – оклейка вокзалов, оповещение полиции, больницы и прочее. Опер, как я и предполагал, трубку не берет.

Мы с Куклой едем на вокзалы. Поскольку одна из шатких версий – отъезд, нужно пробить поезда, и это можно сделать и без опера, в ЛОВД. Теоретически – можно, ведь у них есть база данных по билетам. На практике мы это никогда не использовали.

Заходим к дежурному, я пытаюсь уговорить его: «Пробейте, ищем пропавшую, вот ориентировка…», и т. д. Дежурный – ни в какую. Выходим. «Ебанаты», – говорю. Но Кукла не намерена сдаваться. Она настаивает: надо зайти обратно.

– Штапич, они такие же люди, че у него – мамы нет, сестры? Надо поговорить, дай я его сама уговорю.

Кукла заходит вновь, я плетусь следом. Кукла начинает натуральную жалостливую, почти сиротскую песню:

– У нее три ребенка, куда делась, никто не знает, если свалила, мы хоть время не будем тратить. Опер по делу ниче не делает, а дети не знают, где мама…

Дежурный отворачивается в компьютер и правда пробивает ее по покупке билетов.

– Так. Последние билеты летом брала, Ростов-на-Дону.

Он даже распечатывает и дает нам листок с данными билетов. Я решаю проверить, звоню ее другу, и тот мгновенно подтверждает: «Да. Летом ездила в Ростов с детьми». Кукла становится моим героем, а Казанский – местом, где я отныне буду пробивать все ж/д билеты, и уже через месяц дежурные будут знать меня в лицо. Но это полностью заслуга Куклы, подход которой всегда помогал решать проблемы с людьми.

Отработав вокзалы, проверив задачи других групп «на автономе» (то есть работающих самостоятельно, без штаба), можно ехать домой.

В других городах, куда могла отправиться пропавшая (Питер и Ростов), тоже работают группы.

Волонтер с рацией на всякий случай встал на Ленинградке и поставил «попугая» (постоянную трансляцию одного сообщения) с приметами пропавшей дальнобоям в эфир.

На связь выходит местный опер – Сева. Встречаемся у него, в ОВД. Молодой, романтичный, из тех, кто еще не потерял силы что-то делать. Выкладываю перед ним карту работ – сначала, для доверия, лучше рассказать, что сделал сам, потом спрашивать. Но Сева начинает рассказывать сам:

– Я уже был у них дома, осматривал, все чисто.

– Странно, а нас он не пускает.

– Он вообще нервный.

– Как думаешь, убийство?

– Похоже, но следов нет.

– А с няней говорил?

– Нет. Поговорю.

– Мы билеты пробили.

– Я тоже смотрел, не уезжала.

– Что с телефоном?

– В день пропажи, верней, ночью, в этом районе отключился.

– Слушай, а с камерами чего?

– На домах? Да там не работает ничего, это макеты, и в подъезде тоже.

В общем, разговор нормальный, Сева адекватный.

– Поможете, если че?

– Да, конечно.

Пьем чай, рассказывает свои дела.

– Слушай, а че вы распустили слух, что я пьяный был?

– Ребята как тебя увидели, так и передали. Ребята нормальные.

– Я просто три дня не спал, у меня дел с экономики подкинули, потом дежурство…

– Ну, сорян.

А на следующий день СМИ, оклемавшись после праздников, заряжают свои говнометы: десятки репортажей, пропала мать троих детей, постоянные звонки с просьбой о комментарии. Всех, кто звонит по телефону и просит грязных подробностей, шлём на хуй, Жора только избранным дает информацию, отрывочно. Журналюги хитрят (они так думают; на самом деле тупые стажеры-репортеры не могут провести ни мента, ни поисковика с опытом).

– Алло! – звонит незнакомый номер. – Мы вот целой семьей, 4 человека, хотим помочь в поиске.

(Заход неверный, семьями на поиски не ездят.)

– Дайте задачу нам?

– На форуме зарегистрируйтесь, следите за новостями, задачи в общем порядке.

– Ну, мы можем хоть сейчас, сами ориентировки напечатаем.

– Хм. Ладно. Давайте вы отработаете аэропорты?

– Хорошо, хорошо. Только скажите, а какие основные версии, куда она пропала? Что говорит муж?

– А, понятно. До свидания.

Гуглю номер – корреспондентка Первого канала. Сукины дети, мы же даже ездили к вам в дирекцию новостей, договаривались, вроде можем сотрудничать, и тут вы такой хуйней страдаете, а.

Муж пропавшей, сам того не желая, становится медиаперсоной – дает интервью на лестничной клетке, уже публично вздыхает, отводит глаза, глаголы в прошедшем времени давит.

Звонит Жора: «Штапич, из-за всех этих новостей дело забрал Главк. От них просьба. Только никому. Надо зарядить активный поиск, они убийство рассматривают».

Помочь главку в расследовании убийства – это круто. Дело ведет очень крутой парень, которого и ментом язык не повернется назвать: он колол маньяков и вообще очень «сек».

Пару дней мы ковыряемся с поиском – отвлекая, как можем, внимание от основной версии: клеим ориентировки по второму кругу, отрабатываем метро и т. п. Волонтеры исполняют абсолютно бесполезные вещи, даже не задумываясь. Я, в свою очередь, начинаю подозревать, что многие вообще не представляют, что и зачем делают, и меня это расстраивает.

Меня же самого такая пиздодеятельность здорово утомляет. Но появляется и нормальное задание.

– Штапич? – звонит тот самый крутой опер из главка. – Мне твой телефон Жора дал. Давай вы нам кое-чем поможете? Надо номера всех машин записать в квартале и там около… Ищем вообще две – «Вольво» номер *** и «Мазду» ***, но запишите все, окей?

– Сделаем.

Это задание нельзя «сливать» на форум и в СМИ. Поэтому я беру Куклу, и мы идем записывать номера и искать указанные машинки.

– Штапич, а зачем мы ищем машины?

– Думаю, они хотят понять, где его тачки стоят… Вдруг он труп вывозил.

– И мы ща можем прям машину с кровью найти?

– Да кто его знает.

– Бляяять, так и представляю, что она там, а…

Записав не меньше 300 машин в десятках дворов и на паркингах вокруг, нужных тачек мы так и не находим.

Уже пятый день поиска. Задания придумывать тяжело, но десяток волонтеров ковыряется по всему городу. По просьбе полиции на форум кидаем предупреждение, что вечером может быть большая задача для крепких парней, прямо от уголовного розыска. И в этот момент мужа берут.

Раскрыли преступление так: опер из главка подозревал, что муж убил жену и вывез труп. Допрос мужа только укрепил его в этом мнении. Но опер не мог понять, на какой машине тот мог вывезти тело – обе тачки семьи не светились в течение всего января нигде в городе. Тогда наш «пьяный» опер из местного ОВД по заданию главка пошел к мужу – очередной раз его опросить, и увидел ключи от «Фольксвагена» на холодильнике. Он тут же спросил: что за машинка и можно ли ее посмотреть? Дело было решено. В багажнике «Поло» лежала расчлененная и разложенная по мешкам для мусора пропавшая. Муж дал признательные показания.

В ночь со 2 на 3 января они пили текилу. После этого заговорили о чем-то спорном, повздорили, он взял нож, благо повар, и приговорил ее прямо на кухне. После – расчленил тело в ванной и убрался, причем убрался отлично (опять же, повар, чистая кухня). Первые пару дней, видимо, не мог отойти от шока, хранил тело на балконе, а потом, когда ее друзья начали спрашивать, куда она делась, разместил сообщение в FB: дескать, пропала. Друзья вынудили его идти в полицию. А перед этим, соответственно, надо было вынести мешки из дома. Убийце хватило ума не использовать свою машину, и он взял «Фольксваген» знакомой. Но вот вывезти тело не удалось – уже пошли опросы, наши поиски, и он затаился; думал, как всё утихнет, спокойно избавиться от тела.

СМИ вовсю пережевывали историю: кровавая семейная разборка на новогодние праздники – прекрасный сюжет, который напоминает остальным, выжившим, как им повезло пережить эти праздники. Отряд зовут на все телеканалы, каждый из них считает своим долгом обсосать трагедию.

– Штапич, дай интервью Рен-ТВ? – звонит Соловьева.

– Слушай, это же дикие ебанаты, они всё про летающие тарелки и память воды рассказывают… Но мы же не инопланетян ловили.

– Дай интервью, пожалуйста. Ты координировал. Вместе с Жорой расскажете.

– Ну, ладно.

Мы с Жорой вечером, под легкий снег, стоим перед камерой. Соловьева – сбоку, контролирует. Корреспондентка:

– Отец убийцы в интервью поблагодарил вас за то, что вы занимались поиском. Что вы можете сказать?

Я начинаю ржать: настолько идиотским показался мне вопрос. Жора тоже ржет. Соловьева ухмыляется и отводит глаза – она согласна с нами, но все-таки это интервью.

– Вырежете это, – сказал я.

– Следующий вопрос, – попросила Соловьева.

– Какие у вас впечатления от общения с убийцей?

– Эм, ну, ничего необычного.

– А что заставило вас искать пропавшую?

– Да мы их всё время ищем… работа такая.

Работа такая. Бродский откликается в Рождество: «Труд – это цель бытия и форма, нечто помимо путей прокорма». Сказано – как будто о волонтерстве.

20. Zdravko Colic: «Krasiva»

Поиски – совершенно особый формат социальной коммуникации.

Для некоторых поисковиков (таких, как сучий потрох Куб) родственники потеряшек становились жертвами их махинаций. Кто-то на поисках находил работу, кто-то – подчиненных.

Но у меня было табу на то, чтобы связываться с миром пропавших. Я всегда отменял любые инвайты от родственников пропавших в соцсетях. Мне казалось, что вместе с живыми до меня могут дотянуться мертвецы, и все-все-все пропавшие, найденные живыми или погибшими, а также вовсе не найденные, – это какой-то единый мир, темный и холодный. Поэтому я записывал номера заявителей не во время поисков, чтобы быть на связи, а уже после – чтобы не брать трубку; а когда родственники хотели оказать помощь отряду, я пытался слить их кому-нибудь другому, чтобы не встречаться с ними лично.

Между тем многие в отряде продолжали общаться с потеряшками и их семьями, и даже специально ездили к спасенным детям. Меня это всегда поражало. Тем паче что у меня есть такой поиск, после которого я ни за что не хотел бы столкнуться с пропавшим ВООБЩЕ ни при каких обстоятельствах.

Кукла, этот вечный поставщик заявок, трезвонит уже 10 минут. «Пропал студент! Вчера вечером! Казанский вокзал!» История оказалась не то чтобы любопытной – скорее нетипичной.

Студент крепкого вуза ехал из общаги, расположенной в Подмосковье, на Казанский вокзал, чтобы уехать к себе в Татарстан. Но домой на указанном поезде он не явился. Родители сразу всполошились: быстро стало понятно, что из общаги он вышел, и всем так и говорил, что поедет домой на поезде. Домой ему надо было обязательно – чтобы занести в военкомат документы. При этом с учебой у него все было в порядке; с тусовкой тоже – довольно крепкое, «школьное» землячество из бывших одноклассников, которые учились в столице, приходило на помощь; вместе ребята проводили много времени. Это подтверждалось и тем, что человек 10 из них явились к нам в штаб, помогали клеить ориентировки, съездили за ноутбуком пропавшего, вскрыли его соцсети, просмотрели все харды.

Но – ничего!

Мы выясняем, что билетов парень на самом деле не брал. То есть он не ехал домой. Данные телефона (к счастью, записанного на мать, что облегчило получение детализации) говорят о том, что он вместо Казанского приехал на Курский вокзал через 10 минут после отправления «своего» поезда, и там телефон отключился.

Любовь? Вот она, девочка Софико, стройная, белокожая, голубоглазая, его школьная любовь, за которой он безнадежно продолжал ухлестывать и в Москве. Кукла прочитала переписку – он звал в кино, на свидания, но она отказывала всякий раз. К другим у него ничего не было.

Софико приглянулась и мне. И я тихонько зову ее на свидание уже на следующий вечер.

Мы расклеиваем множество ориентировок, в том числе по Курскому направлению, опрашиваем десятки людей, собираем портрет: не депрессивный, неглупый, перспективный, из хорошей семьи (мама тоже примчалась, из Татарстана, на поиски сына – и здорово подстегивала Куклу, а Кукла считала своим долгом подстегивать меня заниматься этим поиском).

Наступает второй день. Отрабатываем еще одну зацепку – банковские карточки. На тоненького. Тем не менее находим парня, который бесплатно вынимает нам информацию Сбербанка о всех транзакциях с карточками. Все было гладко: парень не бухал, жил скромно, по средствам, ел одно и то же, траты были как по графику. Мы вместе с матерью пялимся в эти данные.

Кукла призывает меня думать. Я предлагаю пробить одного странного друга, который уж очень много помогает – при том что не был самым близким другом. Кукла и мать отправляются заниматься делом, а я еду в кино с Софико.

Она податлива и нежна – я глажу ее коленки и целую ее уже через 20 минут после начала сеанса. Вечер обещает быть что надо. Но тут Кукла начинает обрывать телефон.

Выяснилось, что на друга пропавшего (на его ФИО) было взято 2 билета на поезд на этот день и поезд уже отправился. Мы встречаемся в условном «штабе», то есть в кафе у Курского, и после короткого обсуждения решаем просить помощи у татарских товарищей: встретить поезд на вокзале. Собственно, решение довольно очевидное, поэтому я, думая о Софико, предъявляю Кукле: «Че, без меня никак такую хуйню разгрести?» Кукла обижена.

Третий день. Татары сообщают, что встретили друга в Казани; он был один. Начинаем разбираться – и выясняем, что такие ошибки в базах у РЖД бывают. Да, два билета могут быть записаны на одного человека – если он пытался забронировать себе место, а потом выкупил другое, и при этом первое место никем не куплено. Деревянные IT-решения!

Договариваюсь с Софико о новой встрече. Сделано. Стрелка компаса с утра указывает на север. Я курю, смотрю на церковь и думаю, что не такой уж это и пиздец, всё это: развод, безработица, жизнь у родителей.

Звонит наш человек из Сбербанка. Карточка пропавшего «засветилась»! Ого-го. В Туле. Через двое суток после пропажи. Это – курское направление. Правда, мать пропавшего говорит, что на этой карточке не было денег и он точно это знал, ведь не пользовался ей уже несколько месяцев. Зная о его финансовой дисциплине, остается согласиться – это может быть не он.

Мы тут же поднимаем товарищей из Тулы и отправляем их клеить ориентировки. Кукла молит волонтеров отработать максимально внимательно и полно.

Параллельно связываемся с линейным, то есть транспортным отделом полиции в Туле. Они неожиданно проявляют интерес и отправляют по нашей просьбе запрос в банк, и нам невероятно везет: банк тут же присылает видео с банкомата. В кадре – наш пропавший, хромает, потрепан, но это точно он. Набирает пин-код, видимо, понимает, что денег нет, забирает карточку и уходит.

Так. Это – молодой мужчина с нормальной психикой без мотива для побега. Он должен быть мертв, в больнице или в рабстве. Но, очевидно, он жив и даже в себе – в силах попытаться снять денег с карточки. Как это понимать?..

Встреча с Софико проходит неудачно – она интересуется новостями по поиску, а потом и вовсе заявляет, что мы не можем встречаться, потому что, дескать, это как-то против пропавшего. Как я ни пытаюсь ее переубедить – всё бесполезно.

День пятый. Договариваюсь с программой «Жди меня», что они поставят фото пропавшего в ближайший выпуск. (Так, кстати, родился небольшой проект – отныне они внутри программы какое-то время показывали фото недавно пропавших, хотя редакция всегда ориентировалась на тех, кто не пропал в привычном понимании, а утерял связь с другими людьми.) Однако откликов после программы не было. Тщета.

Седьмой день. Мать пропавшего, обновив детализацию, получает поразительные данные: телефон запеленгован – в Москве, на Таганке, а затем у трех вокзалов – на третий день после пропажи. То есть пропавший включил телефон и катался по Москве! Или некто с его включенным телефоном зачем-то катался по Москве.

Мы расклеиваем ориентировки в этих районах и вдвоем с Куклой обходим все точки, которые были в детализации. Набор странный: задворки Волгоградского проспекта и улица Талалихина, какие-то склады за Ярославским вокзалом… Пропавший не был связан с этими местами.

След опять пропадает. Банковская карточка и телефон в дальнейшем не будут биться (после этого случая мы поставили их на постоянный контроль).

Через месяц друг пропавшего, который должен был регулярно просматривать его почту, сообщает, что кто-то выходил в его аккаунт с IP в Калуге. Ребята из Калуги поклеили ориентировки и там, разослали их полиции, в больницы и морги…

Но ни в Москве, ни в Калуге, ни в Туле не было похожих неизвестных – мертвых или в больницах.

Поиск, продлившийся уже гораздо дольше обычного (как правило, в городских условиях мы искали 3–4 дня, не более, дальше просто методы исчерпывались), постепенно сходит на нет.

Кукла, однако, продолжает доставать со своими просьбами и предложениями; она намерена искать до упора. Но упор, по-моему, уже давно наступил.

Мы в тупике. Мы прекращаем поиск.

С чистой совестью я позвонил Софико. Мы увиделись. Она накормила меня и научила непереводимому словцу «шемомеджамо», которое обозначает нечто вроде «я случайно съел всё» – такая форма благодарности грузинской хозяйке, постаравшейся как следует.

В отличие от кухни, в постели Софико не старалась. Как и многие совсем юные девочки, она была бревном, которое еще не осознало, что и как можно делать. Но это было очаровательное, наивное и прекрасное, грациозное существо, которое готово было учиться. Кроме того, в ней нельзя было пошерудить своим обрубком – она была узкой, как и положено девочке. Словом, у меня начались легкие и гладкие отношения, которые радовали моего маленького друга. Наверное, такое сочетание выпало мне впервые в жизни.

Как-то мы собрались с Хрупким и Куклой на небольшую пьянку. Правда, Кукла не пила, но это было не важно: Кукла украшала вечер. Я рассказал о Софико, и – внезапно – Куклу прямо разорвало. Она начала верещать, как я могу и что со мной не так, увожу девушек у пропавших. «Слушай, она же не была с ним!» – оправдывался я. Тогда Кукла показала мне переписку, которую я сам не читал, но послушал ее пересказ во время поиска. Из переписки следовало, что кое-что все-таки было, но Софико не стала развивать связь.

– Хм… я не знал.

– Ты должен с ней расстаться!

– С чего бы это?

– Потому что он вернется, а она будет его ждать.

– Да с чего она будет его ждать? Уже не дождалась! И с чего он вернется?

– Ну хуй знает, у нас ничего нет.

– Ты не прав.

– Зато мне хорошо. А ты – ревнуешь.

– Охуеть… Нет, конечно, Штапич. Ты еще в Новый год должен был всё понять.

– Понял, че… покурили…

– Что покурили?

– Ну, я помню, как позвал тебя покурить.

– А потом?

– Что потом?

– О-о-о-о, да ты нихуя не помнишь!

– О чем речь?

– Всё, забыли.

Я так и не узнал, что ТАКОГО там произошло.

В одном Кукла была права: пропавший был жив.

…Он нашелся через 3 года. Через целых 3 года. Без памяти, в Самаре.

Он раздавал листовки и разговорился с каким-то прохожим, который обратил внимание на слишком интеллигентного человека, который занимается таким странным для его вида трудом. Прохожий залез на форумы пропавших и нашел фото – один в один. Он позвонил в отряд.

История похождений – то, что пропавший помнил. Он пришел в себя в Калуге. Ничего не знал о себе и мыкался, как бомж, несколько дней. Потом его приметили цыгане и забрали в рабство, в Липецкую область. Там он был занят на стройке коттеджей. Сбежал оттуда через год – когда начали сильно бить и почти перестали кормить. Уехал в маленький город, где устроился чернорабочим, работал, потом перебрался в Самару, где прожил полтора года. Все это время он был без документов. Что с ним случилось и почему же он пропал в тот день, когда должен был сесть на поезд, – останется тайной, вероятно, навсегда.

А встретить его я бы не хотел по одной простой причине – я бросил его искать.

И это была ошибка. Наверное, можно было что-то еще сделать, кроме как трахать его любимую девушку. Кстати, ее он по возвращении не вспомнил, как и 99 % людей из своей жизни до пропажи.

21. Николай Коперник: «Дымки»

Кукла периодически звонила и спрашивала, почему я не беру поиски. Сама она до координации пока не доросла – или думала, что не доросла, – поэтому ей нужен был координатор, который возьмет интересный поиск. Ей нравилось помогать мне – выполнять необычные задачи и вообще наблюдать. Наверное, ей было комфортно расти именно на моих поисках, где ей позволяли сунуть нос всюду, где ей хотелось. Но иногда – чтобы никто не взывал к моей совести и не заставлял работать сверхурочно, когда этого не хочется, – я не сообщал о том, что беру поиски; а некоторые поиски отряд вообще не выкладывал публично, то есть узнать о них можно было только из чатиков.

Признаться, я не люблю искать молодых мужиков. С ними, как правило, все очень понятно: несчастный случай, криминал, суицид или нечеловеческая тупость, позволившая заблудиться. Но иногда интересен не сам поиск – а то, что случается после.

На связи – мать пропавшего, которая сообщает, что сын 27 лет от роду пропал со связи 3 часа назад.

Маловато времени, чтобы бить тревогу, но у нее есть повод: он позвонил и сказал, что едет домой, а до дома ехать час. Ровно через час она позвонила ему, и трубку взял незнакомый мужчина, который с сильным кавказским акцентом сообщил, что «юже на третьем кольце, едем все харащо».

Мать побежала в полицию, и бдительный дежурный Люберецкого ОВД посоветовал звонить волонтерам – мол, им-то есть до такого дело.

У матери я выясняю, в каком кафе мог сидеть ее сын (на выбор из числа его обычных было несколько, все в одном районе). Всё ясно: надо быстро проверить маршрут, причем начать надо с кафе. Мать говорит, что пропавший пил с коллегой.

– А где ваш сын работает?

– А он… офицер?

– А чего вы на работу ему не позвоните?

– Так номеров нет никаких…

Фэсэров мы еще не искали, это любопытно.

Я звоню в справку «Скорой» и прошу об услуге – если пропавшего или кого-то неизвестного такого возраста заберут с нескольких перечисленных улиц, сообщить об этом мне. В справке уже начали привыкать к странным просьбам от отряда, поэтому оператор соглашается поглядывать вызовы из того района.

У подъезда меня уже ждет Белый Орел, или, сокращенно, Борёл. Крутейший мужик лет 30, на дышащем на ладан «Опеле», старом, но зато родном, немецком, – он всегда был готов прийти на помощь и жил рядом, поэтому примчал сразу после звонка.

Мы двигаем в центр, в район Лубянки. Пока мы едем, отзваниваются из «Скорой» – нашего пропавшего только что вынули из сугроба, он жив.

Быстро передаем матери, забираем ее и подвозим в больницу. Женщина очень нервничает – от слова «Склиф» любому станет нехорошо. Но для Лубянки Склиф – просто ближайшая больница. Мы оставляем мать, чуть позже она сообщает, что всё относительно неплохо – жить будет, чем-то отравлен, ограбили.

Едем по домам. Борёл, с его характерной, люберецкой харизмой, гнусавя, комментирует историю: «Бля, совсем охуели, уже фээсбэшников травят. Че нам-то делать, Штапич? Скоро можно будет перо, как в девяностые, схватить под рёбра за 100 рублей».

Утром звоню матери и узнаю суть истории: в довольно приличном кафе парня «угостили» – дали рюмку какого-то спиртного от соседнего столика. Он уже собирался уходить и ждал такси. Выпил рюмку, вышел – и память отключилась. Очнулся в больнице. Украли телефон, карточки, деньги и даже ксиву ФСБ.

Поиск закрыт, но забывать о нем было рано. Звонит незнакомый номер.

– Алло, Штапич? Ты координатор отряда этого по поиску пропавших?

– Ты искал такого-то?

– Так, диктую адрес, приезжай.

– Адрес пиши, приезжай, будет твоему отряду счастье.

– Не понял…

– Адрес запиши.

Адрес – в самом центре, жилой дом. Дает номер квартиры. Представляется просто – Андреем.

– А можно я с собой человека из отряда возьму?

– А тема-то какая?

– Приедешь – узнаешь.

Звоню Жоре и объясняю ситуацию.

– Поехали вместе?

– Не, я… не могу… но ты возьми кого-нибудь на всякий.

Кому я мог позвонить?

– Алло, Хрупкий, тут какая-то тема, счастье обещают.

– Поехали.

Богатый дом, пентхаус. Нас встречает чувак, как будто созданный из доктора Гонзо, Большого Лебовски и пары персонажей Пелевина. Он в тапках, с бородой, в халате. «Андрей», жмет руки, «пойдем». Проходим через коридор, оказываемся в кабинете в 50 квадратных метров. Весь кабинет увит проводами, стоят серваки в охлаждающих боксах, компьютеры, 4 огромных монитора висят над столом, обстановку дополняют маленький стол с чаем, кофе, печеньками, пара диванов и роскошное геймерское кресло. На стенках кое-где висят календари – ФСБ, 100 лет такому-то отряду, 50 лет таким-то войскам. На столе стоит пара каких-то наград с орлами, гербами и вензелями.

– Короче, парни. У меня есть для вас подарок.

Открывает экран компьютера.

– Это – ментовский ЗИЦ, зональный информационный центр… тут у нас прописки, телефоны, судимости, имущество, у кого-то налоги, машинки. Кроме того, тут еще – записная книжка: у всех злодеев, кого поймали, переписываются номера телефонов; надо пробить – смотришь, с кем связан. Тут у нас – связи. Дети, ЗАГС, всё такое. Вот сюда добавляем отдельно по соцсетям, очень медленно идет работа, вбиваем считай вручную, но по многим – есть. Как работать. Вставил токен, ввел свой пароль, вуаля. Единственное, чего вам нельзя, – ходить во-о-от в эту базу. Мог бы зашить, но надеюсь на ваше благоразумие. Это контртеррористическая база. Если зайдете – узнаю, у вас все логи хранятся. Всё, спрашивайте.

– А нам это бесплатно?

– Вы ж волонтеры? Вы искали вчера парня, да? Вот вам маленькая благодарность.

– А вы кто?

– Много будешь знать – скоро состаришься.

Раздается звонок в дверь, хозяин встает, берет чемоданчик с пристегнутым к нему наручником, выходит, бросив: «5 минут, чай, кофе, к компу не подходить».

Я наливаю чай. Хрупкий – кофе. Почему-то льет холодную воду в порошок, поэтому кофе не растворяется, а плавает комками на поверхности. Хрупкий мешает его, мешает, но это не помогает, потом догадывается, почему не заваривается, и ищет, куда бы его вылить. Вылить некуда. Хрупкий наливает еще, в другой одноразовый стаканчик, и смешивает холодный и горячий, используя третий стакан – я так понимаю, чтобы выпить всё. Эта пантомима меня даже не веселит. Как-то не по себе в этом кабинете из романа Пелевина.

Возвращается Андрей.

– Ну, вопросы? – оглядев наши тревожные лица, он продолжает: – Да не переживайте, парни. Эта система собрана для конторы, но контролирую ее я. Всё будет нормально. Ноутбуки есть?

Хрупкий кивает, я отвечаю:

– У меня старенький, я не беру его никуда.

– Ну, хочешь, тебе ноутбук возьму, не парься.

– Не, не стоит.

– Да ладно тебе, заедешь на неделе, куплю. Смотрите, как система работает. Давайте кого-нибудь возьмем из вашего отряда.

– Меня! – неожиданно просит Хрупкий.

– Так, Хрупкий, Василий. Какой год?

– Ты один такой. Так, смотри. Рождение – Магадан, прописка – Алтайский край, телефон. Этот? Ага. Так, родственники. Имущество. Машины нет, прав нет. Кредиты. Ого! Да, не по средствам живешь. Судимость. 158-я? Бывает. А как тебе кредиты-то дают?

Андрей выдает нам токены и пароли. Отныне мы могли добыть гору полезной информации без того, чтобы молить об этом полицию или разыскивать в левых источниках. Напоследок наш благотворитель добавляет: «Советую сначала прогнать всех своих по базе».

– Че, может, пива? – спрашивает Хрупкий, когда мы выходим.

– Можно. Заодно расскажешь. Сидел?

– Да в СИЗО 4 месяца… Потом по этапу. Как приехал, вышел.

– А чем промышлял?

– Да там подстава, работал с людьми, кинули на деньги, я взял свое, они к ментам, всё.

22. «Агата Кристи»: «На дне»

У Жоры наша новая возможность «пробивать» информацию не вызвала особого восторга.

А идея пробивать волонтеров и вовсе попала под полный запрет – благодаря вето Соловьевой, этого этического ориентира всея отряда. Это я без иронии – она правда всегда была безупречна, даже стерильна, хотя ее все время подозревали в разном дерьме – от любовных отношений с Жорой до самопиара за счет отряда. На деле все было не так: Соловьева была предана движухе и реально направляла Жору, который еще не дорос до управления такой постоянно растущей темой. Она ему здорово помогла. Что касается самопиара, то символический капитал ее ничуть не подрос, а в своей профессии, как и все мы, она здорово потеряла. Поэтому ее я всегда побаивался и слушал.

Соловьева настояла на своем, и, поскольку я больше одного раза капитану и ей вслух не перечил, я согласился ничего не предпринимать. Хотя нам было чего и кого опасаться. Отряд регулярно сталкивался с разного рода проходимцами, которые брали деньги, исчезали, а после выяснялось, что за людьми тянулся шлейф подобных поступков.

Под конец разговора в бургерную завалились Ляля и целая команда волонтеров. Выяснилось, что они десантируются в Питер, на поиск ребенка, который «взял» Эдичка, нынешний руководитель движа в Питере. Я тихо спросил у Жоры, знает ли он мнение Сурена об Эдичке? Жора кивнул.

В «десанте» были Гущин, Абрамс, Кукла, Киса и другие. Команда собиралась нормальная. Кукла, как назло, не была настроена поболтать, зато громко вспоминала своего Эдичку.

И у меня зачесались руки – посмотреть, что у нас есть на него. Оказалось – немало: пара уголовных дел, оба раза отскочил, оба раза 159-я, мошенничество, плюс большие долги. Сам он с Дальнего Востока, пару лет как переехал. Плут форменный.

Позвонил Сурену – и тот кое-что дополнил: Эдичка жил на квартире какого-то эмчээсного генерала в Пушкине, а в Крымске он украл фуру гондонов (кто отправлял фуру гондонов в качестве гуманитарки?) и фуру туалетной бумаги, и самое забавное – даже есть фото из ВК, где в его жилище лежат огромные коробки гондонов.

Еще пара звонков – на ДВ, и вырисовалась вообще классная картинка: Эдичка отскакивал от своих дел, потому что был связан с властями. У него явно были свои отработанные ходы и мысли.

Я поделился историей с Хрупким, который, как оказалось, знал Эдичку и был чуть ли не влюблен в него. Конечно, Хрупкий был уверен, что в людях не ошибается, хотя регулярно попадал из-за этого в передряги. Переубеждать его было сложно.

Мной руководил довольно паскудный, но простой механизм: я хотел пошатнуть веру Куклы хоть во что-то, зацепить ее, задеть и, может быть, стать тем, кому можно верить, а значит, и тем, перед кем можно снять трусы. Если бы я тогда сформулировал это так же, как сейчас, я бы не стал так поступать. Но дурацкая привычка сначала делать, а потом понимать, что ты сделал, сыграла тогда свою козырную карту.

В общем, когда наша доблестная группа вернулась из Питера, я вызвал Куклу и Хрупкого на встречу. Я показывал и доказывал (не упоминая источников), рассказывал и расспрашивал, но на Куклу это не произвело ни малейшего впечатления. Кроме того, выяснилось, что Эдичка приехал в Москву и мы можем лично позвать его, если у меня есть к нему вопросы. Я был не очень готов к такой встрече.

Пьянка на троих продолжилась и стала самой томительной ночью того года. Пьянка эта длилась 10 часов, мы много говорили о поисках, о себе, о будущем и прошлом. Когда Хрупкий ушел в туалет, я решил признаться Кукле в любви, и так и брякнул:

– Знаешь, я вообще-то тебя люблю.

Кукла отреагировала очень точно:

– Я вот это лучше забуду, да?

– Почему? Дай шанс.

– Штапич, мне нужен кто-то… покруче.

Утром, когда мы выползали из кабака, я не помнил ничего, кроме этой фразы. «Иуда в аду, а Фауст в раю, а мы на краю». Любимая «Агата Кристи», я возвращаюсь к твоему непревзойденному, совершенному, концептуальному, цельному альбому «Майн кайф», когда падаю в небытие.

Следующие дни я не вынимал наушники из ушей, курил, смотрел на церковь, читал и спал. У меня сложился классный график, который позволял избегать жизни как таковой. Я все больше спал, меньше читал и курил. В один из дней мне было так западло вставать, что я лежал весь день, пока снова не заснул. Не могу сказать, что это были любовные переживания, – просто какое-то отрешенное отупение, состояние со своими положительными последствиями; в такое время копятся силы, во всяком случае у меня.

23. Найк Борзов: «Последняя песня»

Хрупкий всегда жил, как бессмертный. Порой мне казалось, что, если бы он увидел нож в чьей-то руке, он бы мог сам на него прыгнуть. Хрупкий не чувствовал смерть, у него это чувство как-то атрофировалось, что ли.

Он расстался со своей Милой – и мы собрались, как настоящие мужики, чтобы сурово поныть друг другу и послушать попсовые песенки, чтобы никто больше нас такими не слышал и не видел. Хрупкий отнесся к этой задаче со всей сентиментальностью и чувственностью и даже реально плакал.

Мне стало интересно, почему Мила, которая так долго терпела Хрупкого, все-таки его бросила. Оказалось, что она прочитала какую-то переписку Хрупкого с другими бабами. Переписка была снабжена сиськами, письками и слюнявыми текстами с обеих сторон. После этого Хрупкий сам послал Милу – мол, как она может вообще что-то подозревать, это же просто невинная забава. И ушел. А теперь рыдал. Такое вот существо, бессмертное.

Пьянку мы подгадали к очередным выборам председателя отряда. В этот раз мы решили подготовиться и даже сделали плакат: «Скажем “нет” слову “да”!» Таким образом мы поддерживали ситуацию управляемой, тоталитарной демократии made by Жора. Кроме того, мы нарисовали стенгазету с призывами голосовать против всех кандидатов (то есть против Жоры). В этом не было оппортунизма – только ирония.

Когда мы приехали в гостишку, где было назначено собрание, серьезный Зид уже настраивал камеру, стоявшую прямо за столом председателя. Онлайн-трансляция должна была, наверное, подчеркнуть, что отряд, наш родной улей, уже распространился и на другие регионы. Представители регионов могли следить за происходящим и даже голосовать в твиттере.

Выборы в отряде – процедура парламентского типа: делегаты поднимают руки, всех считают, решение принято – да, да, нет, нет. Всё прозрачно. В этом смысле Жорин тоталитаризм – верный, стадионный, массовый, даже развлекательный.

По итогам прошедшего сезона стало ясно, что отряд сделал верный выбор: Жора сумел отладить взаимодействие со службой 112, заявки на поиск пропавших в природной среде отныне передавались отряду; смог подключить бесплатную линию звонков со всей России, и линия работала как часы; более-менее наладил работу с оборудованием (появились 4 или 5 ответственных, у которых можно было круглосуточно забирать заряженные рации, фонари, навигаторы); упорядочил работу группы картографии, обеспечивающей поиски нормальными картами (да, каждый комплект из спутниковой карты, туристической карты Московского Марш-броска и топографической карты делается индивидуально, под поиск, и печатается на А1 в дополнение к электронной версии). Жора был реальным лидером, без намека на конкуренцию.

Единственное, что можно было предъявить Жоре, – обидный факап с доброй половиной координаторов. Он доверял как классным коордам, вроде Ляли или Волка, который в одно рыло мог найти любой труп, как будто по запаху искал; так и совершал серьезные ошибки – типа Куба, который и искал кое-как, и еще денег попытался спиздить.

Но победы перевешивали поражения, реальные цифры и достижения показывали работу отряда, а лояльность координаторов-бестолочей была проще обучения высококлассных специалистов, которых все равно некому было учить. Бестолочи хотя бы слушали прямые указания Жоры.

Оглядев зал прямо перед собранием, я внезапно понял, что все 80 присутствующих мне знакомы, а неприятных среди них – ровно трое. Это: девочка с психиатрическим диагнозом в прошлом; инсулинозависимая девочка, которая ездила на поиски, видимо, за вниманием; чувак, который приезжал только на обучалки и на лесные учения, и ни разу не был на поисках. Даже Лёня-С показался мне в тот день каким-то родным, этаким ебанутым на голову братиком, который, однако, многое может, если дать ему пизды или ввести в заблуждение, а лучше и то и другое.

Мы с Хрупким, естественно, напились, пока ехали на место. Даже не помню, откуда мы ехали, но нас вез кто-то из отряда, и мы почему-то прятали от него бутылку коньяка. Ее мы приговорили еще до начала – и начали ныть Зиду, чтобы он что-нибудь придумал. Зид выдал нам пиво. Нас окончательно развезло, и мы приветствовали Жору громким скандированием: «Жо-ра Буреломов, Жо-ра Буреломов, Жо-ра Буреломов». Жора, напряженно посмотрев на нас, занял место председателя и начал бубнить об итогах.

Потом об итогах бубнили еще человек 8. Потом наконец пришло время выборов.

Жора вынес первый вопрос: «Предлагаю выбирать председателя раз в 4 года». Принято, все за тоталитаризм.

Второй вопрос – «Выборы председателя». Тут мы достали плакат. Жора присмотрелся, но не понял юмора. Зато некоторые стали смотреть на нас косо (это те, с кем мы не здоровались, и они еще не знали, что мы пьяны; все, кто знал, косо смотрели изначально).

Мы с Хрупким договорились позлить Жору – и подняли руки как «воздержавшиеся». Воздержались только мы, еще человек 5 были «против», остальные – «за». Кроме Жоры, никто свою кандидатуру не выставил. Принято.

Далее последовали скучные выборы старших по направлениям. Направления – это что-то типа внутриотрядных служб: информационные координаторы (инфорги), работа со СМИ, картография, радиосвязь, обучение старших для поисковых групп…

Мы с Хрупким уже засыпали. Но тут вышла Ляля и доложила, что ее направление – городские поиски – она считает нужным упразднить. Я, с пьяных глаз, пришел в недоумение: как можно упразднить обучение по такой сложной работе? Ведь в городских поисках куча фишек: как достать камеры? как пробить билеты? как работать со справкой «Скорой» (ну, например, учитывать исковерканные фамилии или возможное в будущем поступление)?

Поэтому я подошел к Жоре и, дыша ему в лицо перегаром, безапелляционно заявил, что нельзя оставлять эту тему. Он спросил: «А кто ей будет заниматься?» – «Я». Я, пьяный, волосатый, тщеславный. Жора кивнул: «Иди к микрофону». Я подошел к микрофону и начал странную алогичную патетическую речь, которая сводилась к тому, что никто кроме нас, где мы там победа, я сам все сделаю, щас тельняшку порву на себе и на Хрупком, который заснул.

Люди вняли. Жора объявил голосование.

А я пошел курить, потому что приспичило покурить. Когда я вернулся, меня поздравляли с избранием. Я был избран с небольшим перевесом голосов при полном отсутствии оппонентов. Так я стал старшим по направлению «городские поиски». Пьяные речи, при условии глубокой убежденности в своей правоте, способны захватить даже разумных и трезвых людей.

А Хрупкий, насколько я понял, даже не голосовал. Он так и проспал момент моего величия.

4 часа собрания утомили всех. Люди засыпали на ходу. Вероятно, этот фактор – отупение от усталости – сыграл в мою пользу при голосовании.

Только утром, проснувшись в спальнике на полу, я понял, что отныне согласился разделять ответственность, и это – уже серьезно. Я – часть улья.

24. «Многоточие»: «В жизни так бывает»

Как-то случилось так, что Жора продолжил ошибаться с назначением координаторов – и разрешил Хрупкому брать поиски. Я сердцем чувствовал, что этого делать никак нельзя. Да не только сердцем – умом. Хрупкий был не способен мыслить широко и не стремился накапливать новый опыт. Он использовал существующий – тот, который ему подкинула сама судьба, – для решения любых задач.

Параллельно с Хрупким Кукла тоже стала вести самостоятельные поиски, поначалу – «информационные», т. е. такие, где нужно было вести работу в Сети, сбор информации, а потом сделать точечный выезд. Это касалось в первую очередь поиска бегунков-подростков с четко установленным мотивом. К примеру, из детского дома пропал мальчишка, очень ранимый, сентиментальный, в недавнем прошлом – из неплохой семьи, которая развалилась (мама погибла, отец спился, бабушка умерла). У их домика в деревне обвалилась крыша, до того он обветшал без присмотра. У воспитателей мальчик все время просил отвезти его к дому, в деревню, но его не везли. В остальном пацан – спокойный, средних способностей, бесконфликтный, со всеми ладил. Что тут можно предположить? Конечно, когда координатор приезжает в деревню, то находит мальчика спящим в руинах дома. Активный выезд не нужен.

Мне повезло наблюдать два параллельных поиска со схожими сюжетами: и там, и там – Ромео и Джульетта, мальчик и девочка, которые очень хотят быть вместе. Хрупкому достались два подростка из Москвы, которые вдвоем сбежали от родителей, а Кукле – мальчик, который нашел себе Джульетту, но какую и где – неизвестно.

Оба новоявленных координатора решили действовать через друзей бегунков – попытаться узнать побольше, в идеале – взломать их страницы ВКонтакте, чтобы получить максимум инфы из первых рук (да, доступ к перепискам в соцсетях – это круто, это как поговорить с пропавшим лично).

Что делал Хрупкий? Он списался с одним из друзей пропавших со своей страницы. Представьте, что вы подросток, а вам пишет какой-то облысевший хмырь, у которого на странице сплошные цитаты из всяких говномотиваторов и ебанистического юмора: «Если хуй тебя не слушает, дай ему пизды», и какие-то босяцкие песни типа «Многоточия», которое подростки 2012 года уже не знали, а когда слушали, думаю, приходили в изумление. И вот такой тип пишет подростку, у которого пропали друзья, нечто такое: «Ищу Пашу с Алисой. Давай встретимся и поговорим».

Подросток, согласившийся на такую встречу, обрекал себя на форменный допрос. Хрупкий изводил детей, угрожая, унижая и требуя сделать то, что он скажет. Конечно, самому Хрупкому так не казалось – просто 4 месяца жизни в Бутырке размыли его представления о нормальном диалоге.

Если Хрупкий угрожал, то Кукла умоляла: «Блин, если ты знаешь, где он, напиши, пожалуйста. Я не сдам его матери. Если с ним все хорошо, мне достаточно убедиться в этом, понимаешь? Так же нельзя – уходить в никуда…», или начинала издалека – мол, какие есть догадки, версии, не знаешь ли, куда делся, а кто может знать. Кукла выстраивала общение по-разному, то есть по-человечески.

Хрупкий через несколько дней после начала поисков выбил из опрометчиво согласившихся на встречу подростков признательные показания и узнал, где в последнее время «светились» его бегунки: они спали в каких-то сараях, а днем мотались по Савеловской ветке и стреляли мелочь. Иногда они заряжали телефон и звонили друзьям. К этому моменту его бегунки отсутствовали 2 недели.

Кукла добилась успеха приблизительно за то же время. Выяснила, кто из друзей пропавшего ему ближе, провела аналитическую работу, что-то сопоставила, вычислила пароль от ВК мальчика, вскрыла ВК, нашла его переписку с девочкой из Владимирской области. Поскольку сам пропавший в ВК Кукле не отвечал с самого начала (но читал ее сообщения!), Кукла написала его девочке, которой даже не было у него в друзьях (и обнаружить ее без вскрытой переписки было невозможно). Девочка откликнулась, испугалась, дала свой адрес и сама договорилась с мальчиком, что его заберут. Кукла при этом была посредником и гарантом – родители в итоге разрешили детям видеться, оговорили условия, мать девочки извинилась за то, что не сообщала матери мальчика, что он у них.

Хрупкий в то же время путем угроз заставил друзей пропавших выманить их на платформу Тимирязевскую, якобы чтобы дать им денег. Операция по поимке бегунков напоминала захват террористической группы: десяток волонтеров перекрывают все подходы к станции, еще по два человека дежурят на соседних станциях, если бегунки надумают сбежать на электричке, около платформы стоит машина, готовая к погоне. Весь этот балаган происходит в камуфле и с рациями, с серьезными рожами мужиков, которым нравится играть с Хрупким в его странные игры. Ничего не подозревающих бегунков кладут чуть ли не мордой в пол, как только они подходят к друзьям. Сразу после – сажают в машину и везут к родителям.

Самое удивительное, что подходы оказались приблизительно одинаково эффективны. Кукла первой начала вести прямые диалоги с такими бегунками и возвращала потом их пачками. Хрупкий тоже – теоретически – мог бы поставить свою систему на поток, но много бухал, а его тактика требовала нервов, встреч, времени, а также звонков посреди ночи товарищам: «Слышь, надо бегунков отловить».

После того параллельного поиска я задал Хрупкому и Кукле один и тот же вопрос: «Что ты запомнил(а) на своем поиске?» Ответы были таковы: «Они воняли после двух недель просто пиздец, как два бомжа» / «Такая у них любовь… Разговариваем, а они за руки держатся». Легко догадаться, кто что ответил.

25. Evanescence: «Bring me to life»

Вскоре после того выборного собрания я представил Жоре свой план по обучению городским поискам.

Курс состоял из 4 лекций:

– вводная лекция, работа с экстренными службами и опрос;

– работа в социальных сетях (эта лекция вся – по опыту Куклы);

– поиск людей с психиатрическими диагнозами и прочие случаи;

– специальные возможности отряда.

Я придумал крутую вводную лекцию. В самом ее начале я говорил правду:

«Вы должны понять, что большинство из вас совершенно не может заниматься городскими поисками. Большинство из вас вообще сюда пришли не за поисками, а бегут от своей жизни. То есть ни на что не годятся. Если же вы все-таки хотите кого-то найти, вы не должны принимать на веру ни единого слова, которое не подтверждается фактом. Вы должны быть людьми, которые будут ковыряться в грязном белье и связях пропавших, чтобы их понять. Вы должны выжать из несчастных родственников всю возможную информацию. Вы должны стать корреспондентами уродливых ток-шоу и скандальных программ НТВ, вам должно быть плевать на этику, вас должен интересовать только поиск».

Я балдел, когда нес все это впервые. Я рассказывал им, какие подлые штуки я применяю, чтобы, например, на третий день поиска собрать побольше волонтеров:

«Врите! Скажите, что есть новая информация, свидетельство, шансы растут, последний рывок. И врать надо по-разному. Тогда они приедут. Врать – это неплохо, все волонтеры хотят развития истории; дайте им развитие. Главное – чтобы они приехали и работали».

Врать, конечно, полагалось по телефону, по которому все равно перед выездом позвонит пол-отряда и спросит: «Че там, есть че новое?» В открытую – на форуме – врать не надо, за это подтянут под ответ.

На мои городские поиски стало ездить чуть больше людей. Не из-за того, что я начал придумывать более качественную «мотивацию» – врал я так же средненько, как и раньше. Но вот моя «должность» руководителя направления играла свою роль. Поисковики – они как дети: им хочется найти, испытать радость, стать свидетелями еще одной истории, и они любят ездить к «хорошим» координаторам. Поэтому поиски Жоры всегда собирали больше народу, чем любые другие поиски. И я как «старший по направлению» тоже был удостоен доверия. Отныне можно было важничать, делать умный еблет и тому подобное.

Очередной поиск, даже уже не помню, кого искал. Какую-то бабку, кажется. Штаб – в кафе на Земляном Валу. Поставили вместе 6–7 столов, сидит толпа народу, ждем новую партию ориентировок. Свободных мест нет. Я выхожу покурить, а когда возвращаюсь, вижу на своем месте какую-то бабу лет 35.

– Это мое место.

– Перестань, дай девушке посидеть.

– А я где буду, по-твоему?

– Подождешь.

– Но это мое место, я специально сел в середине стола. Сядь за другой столик, вон в угол.

– А я хочу здесь. Сам туда иди.

– Ну это пиздец какой-то. И что, все тогда туда за мной пойдут?

– Потому что я координатор этого поиска.

– Тогда стул возьми и садись рядом, координатор.

Новенькая. Оса. Высокий уровень срача с порога, бойцовские навыки, ноль субординации. Сразу после описываемого поиска она повезла меня домой на своем KIA Sportage. По дороге мы разговорились, и у нас нашлось кое-что общее: мы оба работали в «ящике» долгие годы. В ее случае эти годы принесли ей морщины и маленькую дочь. Она работала режиссером монтажа в каком-то энтэвэшном говне, взяла кредит на квартиру, но не унывала. У нас были общие знакомые; всё детство, юность и условную молодость Оса провела в ХМАО, регионе-нефтянике, и там училась азам телевизионного мастерства. Поскольку ничего, кроме азов, в «ящике» даже Эрнсту не надо, Оса быстро стала нужной какому-то числу программ, и шеф, бизнес которого рос, перевез ее в Москву. Я же работал какое-то время с сургутскими, ханты-мансийскими товарищами, и они-то и оказались общими знакомыми.

Я чувствовал, что она не хочет заканчивать диалог, хотя мы уже полчаса стояли на парковке у моего дома. Я выкурил одну ее сигарету и, не докурив, бросил.

– Не могу, мне надо мои.

– Давай поедем купим.

– Нет, у меня дома есть.

Она мне не понравилась. Докучливая, наглая, не субординированная. Но она так смотрела своими карими глазами, как будто была готова меня трахнуть. А всё, что хочет трахнуть мужчину, его пугает. А то, что его пугает, он хочет увидеть еще раз. Серьезно. Почему герои всяких тупейших ужастиков всегда прутся в темный лес по кровавому следу или готовы заглянуть в сарай, где слышны крики и звук бензопилы? Как раз потому, что страх – это любопытно, возбуждающе. Страх – это новое.

26. «Joy Division»: «Disorder»

Оставшуюся часть зимы и первую половину весны я был под плотной опекой. Как только я хотел поехать на поиск, у моего подъезда появлялся синий KIA Sportage. Возникало ощущение, что он преследует меня. KIA Sportage всегда возвращал меня обратно к подъезду. В нем всегда лежала пачка красного LM – мои (и Бродского) любимые сигареты. Если бы я брякнул однажды, что хочу виски, – там бы всегда была еще и бутылка.

Эта опека была неожиданно мощной. Оса была рядом всегда, она как будто стремилась стать синонимом поисков. Я знал, где она работает, как, сколько длится рабочий день; знал, что у нее есть дочь, квартира в ипотеку и мать, которая живет с ними; еще есть брат, который учится в институте на лингвиста; есть бывший муж; также я знал, что у нее в известном смысле «никого нет». В принципе, если бы я попытался трахнуть ее в первый же день знакомства, она бы охотно согласилась. Девка истосковалась. Неясно было только, какого чёрта именно я выбран в качестве лекарства от тоски.

Оса быстро просекла, что существует Кукла, существует в моем мозгу, в сердце, и вообще, пока она СУЩЕСТВУЕТ, Осе будет тяжко. Тогда Оса проявила интеллект и решила обождать – может, это и была причина опеки. Ей хотелось заполучить меня не на 5 минут, а надолго, и поэтому она так выстроила поведение. Что скажешь – 35 лет, жизненный опыт.

Поскольку Куклу я скрывать не мог, а трахаться хотел, я по-прежнему спокойно трахал Софико. Юная грузинка с татарской примесью, она гладила мои рубашки, варила кофе, и все это – в трусиках и футболке, не скрываясь и не лукавя. Любой нормальный человек позвал бы ее замуж не раздумывая: она была хороша собой, прекрасно готовила, была скромна, проста, но при этом училась в «вышке». Но я никогда не был нормальным. С ней мне было скучно. Я учил ее всяким штукам в постели, учил ее бухать и настраивал правильное обращение ко мне. Но все равно было скучно.

Кому это надо – красивая, послушная, умная? Как такую потом обвинять в своей ничтожности и неудачах? Подайте нам что пожиже. Говорю от имени всех русских мужчин. Нахуй нам не сдались прекрасные женщины. До прекрасных надо дорасти. Пока мы молоды – нам подавай проблем, ухватом в раскаленную печь, и дровишек подкинь, чтобы там разгорелось адово пламя и проблемы кипели и выплескивались, чтобы вся изба наконец заполнилась паром и угарным газом, – вот тогда мы довольны, ибо «братцы, я такое повидал!».

А я повидал, братцы. Тогда я как чувствовал, что предстоит повидать, и старался избегать Осу, как мог.

Однажды, в начале апреля, когда она точно была на работе и не могла поехать, я отправился на поиск какого-то студента. Вообще я – как уже говорил – не люблю поиски молодых мужчин. Когда они пропадают, это почти всегда больше похоже на естественный отбор, чем на нечто, чему можно сочувствовать и что вообще надо искать. Особенно если это русский мужчина, который затопил себе баньку по-черному и решил в ней выспаться.

Мальчик лет 19 поехал на какую-то студенческую конференцию. Господь, помилуй мою страну за студенческие «конференции», которые на самом деле должны быть полупьяными блядками – если бы студенты были готовы ебаться и отдыхать, но, поскольку они ебаться стесняются, они начинают употреблять наркотики и прочее говно, превращая полупьяные блядки в полностью безотчетно пьяные мероприятия без секса. И наш герой принял MDMA в поезде на обратной дороге, не спал ночь, под отходняком явился домой, маме заявил, что «надо в бассейн» – и по расписанию, правда, надо было, взял плавки и очки и отправился… в лес! Сука, в лес, в половодье!

Мы быстро получаем запись с камер СНТ около остановки, с которой он должен был стартовать в бассейн на автобусе. Собственно, отсюда и родилась уверенность, что он в лесу. Прямо в кадре он шлепает в чащу, пройдя мимо остановки. Лес – в окрестностях Рублевки, где живет президент, олигархи и прочая пиздобратия, «уважаемые люди» всея Руси.

Лес – весенний, полон воды. Волонтеры, по уши в ледяной жиже, пытаются найти труп этого несчастного, но пока находят только плавки в пакетике. Впрочем, и плавкам мы страшно рады.

Выясняется, что лес в этом месте сильно отличается от карт (даже от спутника): отчасти он затоплен так, что у южной кромки с севера не продраться, отчасти вырублен под стройку какого-то суперпафосного домины, построенного для банкира и его жены, известной певицы. Единственный выход – проникнуть в лес с юга, с их территории. Охрана оказалась адекватной, связалась со своим шефом, который разрешил нам пройти сквозь роскошные владения семейства банкира и певицы. Забор, окаймлявший их участок с севера, ограждал лес с юга до болота на западе и до дороги на востоке.

Пока волонтеры купаются в лесу, я гуляю по дорожкам участка и опрашиваю четырех охранников. Один из них видел парня в лесу.

– И че он делал?

– Подошел к забору, попросил выйти.

– А я никого не пускаю, такой режим.

Парень повернулся и ушел обратно в лес.

Когда я, сухой и бодрый, возвращаюсь в штаб, то вижу неприятное зрелище: мокрые и злые люди расползаются по машинам, а между ними суетится Оса. «Привет! Я приехала тебя отвезти».

Харрасмент. Это когда тебя пытаются трахнуть. Я с этим знаком. Женский харрасмент, направленный против мужчин и приобретающий форму тотального преследования, ужасен. Даже не представляю, насколько хуже женщинам, которых, кроме преследования, еще и лапают, или пишут им сальности, или нюхают, или еще чего. Но ощущения, думаю, те же – тебе хотят присунуть.

Я внимательно изучаю карту поисков и говорю, что надо бы сходить в лес, посмотреть один квадрат. Конечно, я надеюсь, что Оса не готова к этому – но она тут же достает резиновые сапоги: «Пойдем!» Часа три мы валандаемся по лесу и, обойдя краем разошедшееся болото и промокнув, как сволочи, выползаем к штабу, не найдя никаких следов парня.

…Он остался в этом лесу навсегда. Жаль, что он мучался.

Но искать его было бесполезно. Лес – маленький для работы на отклик (то есть он, если бы мог, подал бы голос и мы бы услышали), но непролазный и невозможный для работы в половодье «на прочес» десятком человек. Этот труп, как говорится, сделал себя сам.

Оса привезла меня домой. Долго смотрела, много шутила, устало курила. Было понятно, что она домогается из последних сил. Господи, помоги женщинам-психопаткам, которым не хватает секса. Они такие жалкие, эти маньячки. Ее сколиоз, который стал мне со временем заметен, подчеркивал весь ужас положения: она стелется, тратится на бензин, пытается поддержать искорку безумного страха, рассмотренного в моих глазах и принятого за симпатию, но у нее не получается. Потому что моя грузинка – «Называй меня Куки, это “милая” по-грузински» – уже ждет, с готовой едой и в беспечных сиреневых трусиках. У меня есть корм и какой-то секс, где спрос с меня невелик. А еще где-то на горе, на пьедестале, стоит недоступный, золотой идол Куклы, Loop, и идол ждет жертвы.

Но в одном Оса была права – сраный страх возбуждает и подстегивает.

Пугай меня больше. Я очень это люблю. Моя вера – насилие в любви.

Я в твоей машине, но мне плевать на твои разговоры, я слушаю Айана Кёртиса и слышу тишину, размышляя над трупом в лесу.

Я закрываю задвижку в дымоходе. У меня остается 4 вдоха.

27. «Агата Кристи»: «В такси»

Я, новоиспеченная жертва харрасмента, координатор поисков пропавших без вести, сценарист-неудачник, отправился снимать очередной фильм про живую природу. На сей раз – журавлиный питомник и зубровая ферма, которые почему-то расположены в одном заповеднике.

Из других отличительных черт заповедника – легендарная Мещерская низменность, где по весне затоплено всё – долина реки, лес вокруг – на десятки километров. Весной в этом лесу можно передвигаться только на лодках. Даже бобры настолько охуевают от уровня воды, что строят себе плоты и пережидают период aqua alta на них, оставляя свои бесчисленные хатки.

Мы снимаем любопытное кино: чувак в костюме журавля обучает журавлят ходить к воде и жрать червяков, чтобы потом дельтаплан – считай, огромный журавль, – научил их летать в Иран, по маршруту миграции. Учить их надо, потому что журавли природой организованы странно: маршруты миграции передаются из поколения в поколение, и рожденные в неволе не имеют ни единого шанса вернуться в естественную среду обитания без помощи со стороны. А выращивать и возвращать их надо, потому что много их постреляли (в основном, кстати, иранские охотники).

Зубры. Огромные ручные звери с рогами. Они, ровно как котята, прибегают в роще кормиться на звук – только в данном случае не на звук открываемой упаковки вискас, а на звук бензопилы, которая срезает им свежее дерево. Зубры обгладывают молодые веточки упавшей осины. Им плевать, кто в этот момент рядом, эти чуваки в состоянии полного кайфа, поэтому зубров легко и приятно снимать.

Пожить пару недель в таком месте – это сплошное удовольствие. Нас кормят завтраком, обедом и ужином, вечером мы напиваемся, спим – в летнем домике.

На это время выпадает мой день рождения. Я покупаю водку. Бутылок 5, не больше. Парни из съемочной группы быстро валятся спать, а я пью и думаю об Осе, которая как-то умудрилась изгнать Куклу из моей головы.

Приходит директор заповедника:

– Вы че тут, как?

– А у меня день рождения, заходи водку пить.

– А я не один.

Соображаем на троих – директор, природоохранный прокурор региона и я. Нормально. Водка, холодный борщ, остатки пирожков с картошкой.

Я быстро становлюсь неинтересен присутствующей компании. В этот момент я пишу Осе правду: «Мне кажется, я скучаю». Тишина, тишина. «Я тоже». Пауза. «С Днем рождения, кстати. Что делаешь?» – «Пью водку с прокурором и директором заповедника», – «Когда обратно?» – «Послезавтра». – «Во сколько в городе?» – «Хз, мы на тачке». – «Ок, напиши, как приедешь».

Утром крики журавлей кажутся злоебучим проклятьем. Хули орут эти беспечные птицы?

Проверим Куки: «Привет. Ты как?» – «Соскучилась, приезжай давай скорее». Скучно и мне.

Проверим Куклу. «Ты где?» – «В Воронеже. Денег нет на тлф». Кинул ей 1000 р. «А теперь?» – тишина. И ей скучно.

Приехал. Пишу: «16:00, Пролетарка». Синий KIA как штык. «Привет». – «Привет». Поцелуй.

Через 3 минуты – ближайшее парковочное место на набережной. Она получает то, за чем гонялась.

Она течет как девочка, она кончает за считаные минуты. Перекур. Еще. И еще.

– Знаешь, я на эту набережную всегда приезжаю подумать, послушать музыку. Как раз по пути с работы домой.

– И о чем думаешь?

– Видишь там высотку? Вот я смотрю на нее, курю и думаю, что этот пиздец должен закончиться.

– И чего, заканчивается?

– Посмотрим.

Думаю, ей сладко иметь любовника на 9 лет моложе себя. Это еще никому не было несладко. Когда ты ебешь кого-то, кто сильно младше, ты как бы трахаешь само время, хотя порой это стоит великих сил. Хокинг, конечно, поспорил бы: время ты не ебешь никогда, да и времени у тебя самого тоже никогда не было – ты просто пребываешь в точке пересечения пространства-времени, вот и всё.

А еще Оса чувствует себя победителем. Все эти мысли происходят из ее истории: первые «серьезные» отношения у нее, закомплексованной донельзя бандитской дочки, были с мужиком на 25 лет старше. После она ушла к мальчику-мажору из тусовки этого мужика, чуть старше себя. Ну, как ушла? Просто взяла и сделала, что хотела, в компании из четырех человек: увела пацана у бабы, накрутив рога своему мужику. Молоток. В принципе, она по характеру завоеватель. Вот и я – трофей, развалившийся полуголым на сложенном заднем сиденье Sportage.

Секс сближает. В это время ее смуглая кожа становится приемлемой; карий (ненавидимый мной) цвет глаз приобретает загадочный и манящий отблеск; тонкие губы (кто придумал баб с тонкими губами?) отныне терпимы; длинные кудрявые волосы до задницы полны какой-то мучительной сексуальностью; странное телосложение с явной примесью уральских племен, в народе известное как «уральская низкожопая», тоже кажется нормальным и логичным, оттопыренная попка – сладкой. Это удивительное примирение происходит мгновенно и навсегда. Как принятие образа героя в кино. Ты с ним не споришь, потому что он дан, как начало начал, как Адам, адом и иные производные.

…Мы просыпаемся в самом душном месте на планете Земля – в салоне машины, окна которой были закрыты на, казалось бы, прохладную ночь. Но ночь сменилась солнечным утром, и салон быстро превратился в печку, в которой нечем дышать. 4 вдоха. Открыть глаза. Понять, что происходит. Попытавшись открыть окно и не сумев. Открыть дверь и вдохнуть. Кожа благодарна не меньше легких.

Мы ухмыляемся. Мы не разговариваем. Мы не договариваемся о встрече. Мы не рассматриваем друг друга. Мы знаем, что эта хуйня надолго. Как алкоголизм Буковски. Я чувствую, что этот поворот – довольно ироничный, как песня «Агаты Кристи» «В такси». Песня, которая теперь будет связана с ней.

28. Rihanna: «Diamond»

Первый период отношений, даже уродливых и обреченных, бывает ярким. Поэтому мы с Осой носились в ее Sportage на все подряд поиски, врубая попсовое радио на полную катушку. Мы сами брали поиски и ездили на чужие, бесконечно пили кофе и ходили в лес.

Первое время я, привыкший быстро разделываться с задачами, терпел ее вялый темп. Старушка не поспевала в лесу.

Зато в остальном делала успехи: получила доступ ко всей отрядной информации, спелась с Жорой, общалась с Соловьевой и Хрупким; вошла в список потенциальных координаторов (при условии, что я ее учу). Это было похоже на резкий рост карьериста в корпоративной структуре. И вот наконец к концу мая она взяла первый поиск.

Опять молодой – лет 35 – мужчина, из какого-то региона. Познакомился с москвичкой, чуть старше себя. Нормальная девка, но слишком средняя, что ли, слишком обычная, серенькая: бухгалтер в каком-то казенном учреждении с невеликой зарплатой, скромной квартиркой на окраине, доставшейся от бабушки, с заурядной внешностью и с почти похороненной надеждой на простое женское счастье, ребенка и т. п. Тип «купил» ее «таинственной» харизмой, напускной уверенностью и смелыми колючими глазами – всем, что свойственно неудачникам, которые себя таковыми не считают. Он работал на автомойке и не распространялся о прошлом. Трахал ее вволю, мало пил, не водился с какими-нибудь стремными компаниями – ее это устраивало.

Но однажды он пропал – без записки, без единого намека, без смс.

Девочка обладает минимальной информацией: не знает, где именно он работал, с кем он дружил, не имеет контактов его родственников и доступа к его соцсетям, и даже не представляет, в каком банке он обслуживается. Поэтому для начала нам нужно понять, кто он вообще такой.

Картинка вырисовывается классная: судимый по мелочи, зато дважды; на учете в психоневрологическом диспансере в своей Орловской области; бывший игроман.

Пробиваем билеты: взял ж/д билет в Минск и обратно. Все начинает складываться.

Аккуратно интересуемся у девушки: «А у вас ничего не пропало?» – и тут обнаруживается пропажа 20к рублей.

– Ну че, Ось, оставляем это?

– Надо убедиться, что он жив.

Небольшой прозвон минских казино, рассылка скана заявления в полицию, вуаля – мы даже знаем, где он играет, а белорусские копы готовы пойти и переговорить с ним.

– Ну всё, он жив, всё окей.

– Нет, давай теперь их встретим?

– Вообще это неправильно, это его дело – куда уезжать.

– Но он взял ее деньги.

– Пусть пишет второе заявление – о краже, и его примут.

– Да не будет она ничего писать.

– Возвращаемся к первой мысли: он жив, всё окей, он – не пропавший, а утративший связь со своей любовницей, это не преступление.

Осе хотелось шоу – и она, презрев элементарные этические нормы, сообщила номер поезда и время прибытия девушке. Вообще Оса всегда плевала на этические нормы и делала это не самым приятным образом – она действовала не в интересах пропавших (когда и я мог плевать на всё), она всегда добивалась каких-то своих целей.

Утро. Белорусский вокзал. Женщина с тревожным лицом ждет на платформе своего суженого, просравшего свою з/п и ее заначку в казино. Ничего не подозревающий тип с пакетиком в руках выходит из поезда. Тут я понимаю Осу: его лицо в этот момент складывается в причудливую гримасу, смесь самых разных эмоций – и страха, и удивления, и злобы. Он останавливается, судорожно сглатывает и, преодолев оторопь, злобно тянет: «Че ты тут делаешь?» Она долго и молча смотрит на него, потом разворачивается и уходит. «Эй, ну стой, ну че ты!» – «пропавший» бежит за ней.

«Да это же “Жди меня” какое-то!» – Оса явно довольна собой.

Тем же вечером мы берем поиск дедушки в лесу надалеко от Москвы.

Дед тугоухий, проблемы со зрением, немного маразма, и уже пропадал в этом лесу. Идеальная комплектация потеряшки.

Хорошо, что лес невелик и нам достоверно известно, где дедушка вышел в прошлый раз.

Людей на поиске, кроме нас, – ровно двое, и это две дочери деда. Подкрепление будет только утром – еще 2 человека, а затем – дежурная смена спасателей и хороший кинолог.

По сути, пока рассчитывать можно только на точечные удары, на максимально умную работу. Поэтому тратим силы и проводим полную разведку: я с одной из дочерей прохожу лес с запада на восток (всего километров 5), Оса с другой дочерью отправляются с северо-востока на юго-запад (их трек немного короче). После такой разведки нам становится примерно ясно, где в этом лесу можно застрять.

Первые прибывшие – два автомобилиста – на рассвете выставляют машины по направлению в юго-восточный угол леса и сигналят. Если дед может передвигаться (а он, по ощущениям, должен еще мочь), он выйдет. Таким образом, из самого потенциально вероятного участка условно «отсекается» край шириной в 500 метров, и остаются всего 3–4 крепких целевых квадрата, спрятанных с двух сторон за мелколесьем, а с юга перекрытых верховым болотцем.

Туда мы и отправляем спасов, которые приезжают часов в 8 утра, заступив на смену. Еще должны подъехать квадроциклисты, а мы пока ложимся спать в машине.

Меня будит телефонный звонок от инфорга: «Алло? Ты че, спишь? Рацию не слышишь? Там спасы вашего деда нашли». Класс. И квадроциклисты как раз на подъезде – так что эвакуировать сможем быстро.

Оставляю Осу в штабе, сажусь на квадр, и мы мчимся до мелколесья, через которое приходится прорубаться с мачете, как по джунглям. Всего час – и мы на месте. Довольные спасы, дед в хорошем состоянии – только ноги без обуви и порядочно содраны. Обуваем деда, усаживаем на квадр и возвращаемся в штаб.

– Я сразу говорила, что надо туда идти, в эти квадраты… вдвоем еще ночью бы туда сходили, – комментирует Оса по дороге в город.

– У нас было мало сил, и надо было отсечь остальное.

– Да он в прошлый раз – рядом заблудился.

– Я тебе еще раз говорю: сначала разведка, аналитика, потом действия.

– Но он был там.

– А в другой раз уйдет в другую часть леса, которую подтопит после дождей или ветровал пройдет.

– Но можно же было там пройти?

– Ты бы там и сдохла! Там мелколесье и болото. И не факт, что ночью он бы откликнулся: он спал.

– Отговорки. Могли быстрее.

– Самая умная? Делай, как говорю, или не приезжай на мои поиски.

– Вот я и подумаю.

Сердитая, она высадила меня у метро и умчалась на работу. Весь день телефон молчал. Ну и ладно.

Молчал и на следующий день. Вечером смс: «Я внизу». Молчу. «Ты дома? Спускайся». Спустился. Ждет. Нарядная. В какой-то блестящей кофточке и шортиках. «Поехали». Ну, поехали. Ехали мы ровно 5 минут, до окраины ближайшего парка, где есть тихое местечко, которое часто используют парочки в машинах.

– Я люблю тебя, – говорит Оса.

Трудно воспринимать такую информацию после секса. Такое признание носит манипулятивный оттенок: ты вроде как должен сказать то же самое. Но я не таков.

– Я пока не могу сказать того же, – не знаю, самая ли жестокая это из форм, но Оса реагирует спокойно.

– Главное, что я сказала. Мне теперь легче.

– Чем кому?

– Чем было.

Внезапно в окно светит фонарь. Мы прикрываем наготу, как можем. Фонарь отводят в сторону, и я вижу двух ментов. Мы одеваемся и открываем окно.

– Ребят, дайте паспорта.

– Ну, что это не за деньги…

– Оса, дай ему документы на машину.

– Это зачем?

– Машина – ее. Ты ж не думаешь, что проститутки начали в машинах работать?

– Вообще это идея…

– Развивай.

Смотрит документы.

– Ребят, вы давайте тут заканчивайте, – говорит.

– Да мы уже закончили, – парирует Оса.

– Тогда езжайте… хорошей ночи.

Едем до других кустов.

– Оса, тут лучше не вставать, там какой-то мусор…

Но ей плевать. Ей хочется еще. Неутомимая многолетняя недотраханность. Окей, почему бы и нет.

– Может, на поиск?

– Не, я пива – и спать.

Отъезжаем. Какое-то классическое развитие ситуации – проколото колесо. В комплекте – ключ неподходящего диаметра.

– Блин, я колёса меняла на неродные… наверное, нужен ключ на 19.

Идем в шиномонтаж у шоссе, километрах в двух от тачки. Закрыт.

– Пора подключать отряд, – она ржет. – Давай в твиттер напишем… тренировались в парке… ночной прочес…

Звоню Борлу, он живет недалеко.

– Слушай, дорогой… тут такая история, колесо у тачки в парке прокололось, нужен ключ 19-й.

– Откуда у тебя тачка, Штапич?

– Это тачка Осы.

– Аха-ха. В парке? Молодцы, че. Ща приеду, есть у меня 19-й.

Борел, ухмыляясь и подмигивая Осе, которая ничуть не смущалась, помог поставить запаску.

– Слышьте, у меня день рождения скоро, приезжайте. Посидим, поляну накрою.

– Обязательно, – подтвердила Оса.

29. «Аквариум»: «Хавай меня, хавай»

Я рассказал Хрупкому о «потоке и ветре» – практике, которая была принята БГ и Цоем, и еще кем-то из их шоблы, в восьмидесятых. Некоторое время они грели вино в духовке – и затем употребляли. Так они быстро напивались и принимались что-то сочинять. Правда, сочинить в таком состоянии никому ничего не удалось. Хрупкому идея понравилась, и мы поставили вино в духовку, а пока решили побаловать себя гидропоникой.

После мы обсуждали отрядные учения и хаяли Жору. И это тоже было в стиле кухонных посиделок восьмидесятых, наверное, когда люди на кухнях курили, пили вино и «ругали власть». Мы с Хрупким нередко за глаза чехвостили Жору – но делали это, как говорится, с уважением.

На этот раз после косячка мы вышли на тему учений. Каждый год отряд устраивал 3 традиционных мероприятия: два для новичков, абсолютно «нулевых», и еще одно для «нулевых», которые себя таковыми не считают. Также был ряд обучалок по отдельным дисциплинам – любой желающий мог научиться картографии, радиосвязи, навигации, работе с компасом и картой и так далее. Умельцы даже делали онлайн-тесты, записывали уроки и курсы.

Всё это было полезно для начального уровня, но расти дальше помогало довольно плохо, и общий уровень в отряде был слабым: многие, кто уже стал старшим группы (то есть должен был нести ответственность за других людей), путались в простых функциях навигатора или строили треки без учета магнитного склонения компаса (и по треку такое сразу видно, он идет не с юга на север, а чуть под углом). Хрупкий, кстати, всегда относился к неподкованным волонтерам, несмотря на довольно большой опыт. Он это отрицал, но мог легко запороться на банальном вопросе вроде: «А магнитное склонение в Московской области какое?»

Существовала еще одна проблема: старшие групп, получив это «звание», не особенно стремились расти дальше и не секли во многих вещах – например, почти никто не знал, какое расстояние нужно выдерживать в цепочке между людьми в той или иной местности и как это откалибровать. Кто говорил – 10 метров, кто – 15, кто – 5, но всё это было безапелляционно и ничем не подкреплено.

Тут метод «потока и ветра», а в нашем случае – гидропоники и вина, начал работать, и мне в голову пришла светлая мысль: почему бы не сделать соревнования для опытных людей? Реально крутые соревнования из 5–6 этапов, где все работают парами?

Хрупкий пил горячее вино, и его тоже внезапно осенило:

– Да они все евреи.

– Цой, БГ…

– Горячее… евреям можно пить некошерное вино, только если прокипятить.

– А поток и ветер?

– Тупо прикрытие сионистского заговора.

Было о чем подумать. Еврей – Цой.

Но я сумел вернуться к своей идее – и тут же позвонил Шуре. Шура оценила: «Штапич, круто-круто! И какой-нибудь кубок победителям вручим!»

Уже через пару дней мы собрались расширенным составом – 8 человек: Оса, Матрос (отрядный картограф), отрядные врачи – Алексей и Света, координаторы – парочка KashaMalasha и Скрипач, и Немец, который устраивал последние свои учения перед отъездом навсегда куда-то в Белоруссию.

Мы придумали превосходные по тем временам соревнования, в которых было всё: и опрос заявителей, и потеряшки в лесу, и специальный этап, где нужно было услышать звуки и найти их источники, и этап на обнаружение вещей, и даже маленький прочес. В итоге к нам присоединились еще несколько человек, и на 10–12 организаторов приходилось 20 участников. Все 20 были мастодонтами поиска, и, думаю, если взять всех их плюс организаторов, то на долю этих людей пришлось бы процентов 70 найденных в прошлый сезон «лесных» потеряшек.

Для одного из этапов нам требовалось много «потеряшек», условных пострадавших. Поэтому в штабе остались только те, кто проводил этап, а остальные оказались в лесу, каждый в своем квадрате. Мне всегда нравилось ничего не делать, а сон в лесу – как раз из этих занятий.

Но спать мне не пришлось: в рацию я услышал, что группа, которая ищет меня, – это Кукла и Байкал. Я немного волновался: давно не видел Куклу и вообще не разговаривал с ней. Но, когда я увидел ее, ничего не почувствовал. Меня это даже расстроило. Ее неприкасаемый статус был некой стабильностью. Получается, что у меня есть некая новая стабильность, раз уебищное отчаяние куда-то пропало. Это меня обеспокоило.

Программу откатали на ура, с юмором и пользой. Люди были довольны. Мы наградили победителей символической статуэткой «Золотой бурелом».

Оса, которой повезло – по жребию – кормить комаров дольше всех других «потеряшек», имела время подумать. И она кое-что придумала.

– Слушай, поживи у меня.

– В смысле?

– Мои уезжают на море, давай ты у меня будешь?

– Хм. Ты предлагаешь жить вместе?

– Ну, в общем, да.

30. Алла Пугачева: «Айсберг»

Я не работал, ждал следующего фильма и тратил жалкие остатки гонорара за прошлый. У Осы тоже не было денег, причем это состояние для нее было перманентным, и даже возникало ощущение, что другой жизни она и не помнит. Мы покупали только чай, макароны, сахар, хлеб, сигареты и бензин. В принципе, этого для жизни было достаточно.

Целыми днями я писал сценарий «в стол» и ждал, пока она приедет с работы. Иногда отправлялся на поиск в одиночку, но это Осу раздражало, поэтому я предпочитал все-таки писать. Выпиливал строчку за строчкой и большой удачей считал, если удалось написать годные полстраницы.

…В тот день Оса вернулась с работы мрачной – ей дали понять, что ее проект заканчивается и скоро начнется двухмесячный неоплачиваемый отпуск, который может стать бессрочным. Оса, которой поиски нужны были, чтобы отвлечься, даже оторваться от безысходности (ведь забыть о ней на время проще, чем что-то менять), тут же полезла читать в чате свежие заявки. Я успел подумать, что сейчас она найдет для нас максимальный треш, и приготовился дать отпор. «Смотри! Лес, на связи!» – воскликнула она. На связи – это очень хорошо. Значит, у пропавшего работает телефон, и его достаточно просто вытащить. «Прозвони, а?»

Дед. Дед ушел более суток назад, дед в себе, здоров и весьма крепок.

Первым делом я звоню заявителю – сыну пропавшего, затем ставлю в известность 112 и МЧС, чтобы они не звонили потеряшке, и, наконец, настает время самого пропавшего деда.

– Алло, здравствуйте, Николай Петрович, это спасатели.

– Здравствуйте, – кряхтя, отвечает дед.

– Мы сейчас выезжаем к вам. Вы можете идти?

Из опроса становится ясно, что дед лежит в густом ельнике, идти не может, хотя травм нет (почему не может идти – понять сложно, говорит – «устал»), сознание спутанное, но – главное – он может откликнуться, окажись волонтеры рядом.

Дед очень хочет пить, и это представляет проблему; но пока терпимо – 36 часов недостаточно, чтобы погибнуть от жажды.

Местность дед описывает немного странно – на карте нет не только густого ельника, но и даже чего-то вроде посадки, а в рельефе нет упомянутого им холма/возвышенности, на котором располагались бы эти посадки. При этом холм он описал не как бугор, а как вполне себе серьезное возвышение… Зато он слышит железную дорогу, которая там и правда есть.

Звоню местным ментам и прошу дать мне информацию о местоположении телефона. Опер хохочет: «Ты че, мне неделю на это надо». Охуеваю с него, звоню полковнику из главка. Полкан орёт:

– У местных оперов все должно быть!

– Но они говорят – через неделю, а у нас дед в лесу столько не протянет…

– Будет информация. Перезвоню.

Но он не только не перезванивает, но и вообще перестает брать трубку.

Оса, воспользовавшись своими (не знаю, откуда взявшимися) связями, пробивает биллинг дедушки у инженера мобильной компании. Тот присылает нам карту с указанием сектора, из которого в последние полдня поступали сигналы телефона деда. Конечно, это не похоже на херовый сериал российского телеканала, где по телефону можно определить точное местоположение человека. Это возможно – но только для ряда подразделений ФСБ. Для очень узкого ряда. Нам же достается карта, на которой указан сектор, т. е. угол в 120 градусов, вершина которого находится на антенне сотовой связи. Против этого угла лежит малый сектор, который называется «лепестком», – это обратная засветка антенны. Большой сектор в данном случае представляет участок площадью в 8–12 кв. км, а малый – 2–3 кв. км. Большой ограничивался железной дорогой, так что площадь поиска тоже выходит невеликой – 3–4 кв. км. Это немного, есть надежда на быструю и победоносную войну.

По приезде на место мы встречаемся с сыном – и, услышав описание местности, тот нас озадачивает: «Здесь такого нет… он словно описывает парк у своего института». Да, ситуация хуже, чем мы предполагали.

Из опроса деда выходило, что он в лес вообще не собирался, а шел в магазин (и на обратном пути пропал).

Странным кажется и сектор, из которого поступает сигнал: чтобы попасть туда, деду надо было пройти километра 3–4 в сторону, обратную от дома, при этом пересечь чужую деревню. В самом секторе, где был зафиксирован сигнал, 80 % площади покрыты болотом, причем большей частью – настоящим, полноводным, на основе умирающего озера.

Таким образом, вместо большого массива достоверных данных мы имеем противоречивые, взаимоисключающие даже вещи: слова деда и биллинг.

Приехавшие волонтеры смотрят на карту – и не верят, что дед в указанных секторах. Они – отчасти справедливо – задаются вопросом: зачем им идти в те квадраты? Я мотивирую – данными биллинга, которым надо было верить в силу того, что это – технические данные, а не бредятина дедушки.

Волонтеры уходят без особой веры в успех, а всего через полчаса в рацию начинают прилетать проклятья: «Заря, уже по шею, тут просто нельзя пройти!» / «Заря, мы в тростнике, тут и днем не продраться!» / «Заря, у меня все люди насквозь мокрые, и тут никаких елок… и холмиков… вообще тут негде лежать, тут вода!». В этот момент возникает странное ощущение, что лучше по шею в прохладной воде брести по болоту, чем сидеть на Заре. Уж лучше быть в группе, которая пытается справиться с задачей, чем координатором, который нагородил какой-то херни в глазах товарищей.

Буквально за пару часов десяток боеспособных групп вымотаны в болоте – а результата нет.

Звоню деду. Телефон молчит.

Нервишки начинают шалить. Пропавший был на связи. У нас есть биллинг. У нас – огромный ресурс. И – нулевой результат.

К утру все волонтеры разъезжаются, со мной остаются лишь Зид, Татарка и Оса. Я решаю закрыть еще одну задачу – пройти вдоль железки; если дед лежал рядом с насыпью, то он мог воспринимать ее как «холм». Поэтому мы идем от начала и до конца сектора биллинга по железной дороге, просматривая кусты по сторонам; безуспешно.

Мы возвращаемся в штаб, и я снова набираю деду. Он – удача! – берет трубку.

– Алло! – говорю.

– Алло, – говорит дед.

– Дед, это спасатели, мы тебя ищем! – говорю я.

– Дед, это спасатели, мы тебя ищем, – отвечает он.

– Дед, пожалуйста, сосредоточься! – прошу я.

– Дед, пожалуйста, сосредоточься, – отвечает дед.

Жуткий диалог продолжается минуты две, после чего я нажимаю «отбой». С таким я не сталкивался никогда – и понятия не имею, что делать при повторении моих же слов пропавшим.

– У меня тут бутылочка шампанского есть, – голос Татарки выводит меня из оцепенения. – Поехали купаться?

Июньское солнце утром идеально для купания. Прохладная вода, легкие пузырьки шампанского – как будто мы герои французского кино, какие-то годаровские сумасброды, а не заебанные поисковики. После бокала шампанского, пары глотков кофе из термоса и купания – я снова бодр на пару часов.

Едем в магазин, куда позавчера направлялся дед, чтобы навести справки. Продавщица подтверждает, что он приходил: взял 2 бутылки водки, одну из которых, по обыкновению (о котором сын и не слышал), выдул тут же, у магазинчика.

На улице было +27. Пол-литра водки на жаре – это сильно.

Становится понятно, почему он так хотел пить. И почему не мог идти – тоже более-менее ясно: сильнейшее обезвоживание и его «детки» – галлюцинации, делирий и эхолалия (так, я потом выяснил, называется повторение слов).

Пешком мы еще раз проходим предполагаемый путь деда от магазина до дома и находим место, где можно было сбиться: достаточно было пропустить калитку, соединявшую два СНТ, и войти в следующую, которая вела прямиком в лес. Ошибка ориентирования в дверцах, так сказать.

Сил уже не остается. Едем домой. Я понимаю, что времени мало и терять его нельзя – но вчетвером, на фоне усталости, наши шансы близки к нулю.

Днем я рассказываю Жоре о проделанной работе, комментирую заполненную треками карту.

– Жор, скорее всего, я его уже убил.

– Слушай, надо уметь обсираться с гордо поднятой головой. Сегодня вытащу, если соберу людей.

– Я приеду. Посплю только чуть-чуть.

После сна длиной в два часа, которые ощущаются как секундное смежение и открытие век, собираюсь на поиск, но тут внезапно прилетает сюрприз от Осы.

– Слушай, завтра мама и доня возвращаются.

– Тебе пора съезжать.

– Ну, как я объясню?

– Как мне, например, – что «любишь».

– Да ну тебя нахуй. Как будто заранее нельзя сказать.

Приходится ехать сначала к себе домой – с собранными монатками, – а только потом на поиск. Поэтому я приезжаю на место, когда бо́льшая часть групп уже работает. Отработав задачу, не найдя деда, обратно в город еду с Ведьмаком, мужиком лет 50, на его «Ниве». Мы ползем часа 4 – пробки, а Ведьмак, будь он неладен, раз за разом поет «Айсберг» Пугачевой.

Всего во второй день работали 50 человек. Закрыли какую-то часть секторов вне биллинга. По нулям.

Третий день, еще один координатор – Скрипач, сменивший Жору, и снова полсотни волонтеров. Результат нулевой.

Четвертый день – человек 30. Ничего.

На звонки, разумеется, дед больше не отвечает.

К четвертому дню Оса получает исправленный биллинг – и там другой сектор, тот, в котором находится дом дедушки…

Поиск продолжается еще неделю, автономные группы дозакрывают квадраты. Но найти его живым шансов уже нет.

Мы его так и не найдем – вообще, даже тело.

А я – последний, кто с ним разговаривал.

Этот поиск здорово по мне ударил: как можно, имея боеспособную команду с отличным составом (на поиске перебывал весь костяк), не найти пропавшего, который был на связи?..

Пока я отходил от этого поиска, то есть бухал с Хрупким, Оса пару раз пыталась выйти на контакт, но оба раза была послана.

А спустя 5–6 дней она позвонила мне – среди ночи. Я подумал, что звонок связан с поисками, и взял трубку.

– Алло. Тут Хрупкому плохо.

– Ну, бывает.

– У него тетя померла.

– Странно, что мне не сказал.

– Он у Татарки, приезжай.

Когда я приехал к Татарке, там была и Оса. «Нормальный повод нашла встретиться», – шепнул я ей при входе.

Хрупкий был в говно и рассказывал о своей тетке, с которой очень дружил. Она пропала, ее искали пару дней, – и вот нашли повешенной.

Мы пили вискарь, утешали Хрупкого, которому, в принципе, и не нужно было утешение, а нужно было принятие вновь полученного опыта. Он вскоре устал и заснул. Оса засобиралась.

– Поедем? – спросила вкрадчиво, блестя глазом.

– Еще чего. Тут еще виски. Тата, выпьем еще?

Татарка согласилась, а мрачная Оса, с гордым и обиженным видом, уехала.

Мы пили и беседовали с Татаркой на одном из трех, кажется, балконов ее многокомнатного лабиринта. Оказалось, что они посрались с Зидом как раз после того поиска – и теперь вроде как не вместе, и это серьезное «не вместе».

Мы болтали о жизни, встретили рассвет, и Татарка показалась мне необыкновенно милой.

– Слушай, почему я раньше не додумывался тебя поцеловать?

– Наверное, тебя Зид смущал?

– Ну, целуй, раз сейчас не смущает.

Я как следует трахнул Татарку – и она была хороша. Она оказалась изобретательной, наглой и лихой, как и подобает полубогемному существу. И даже алкоголь, порядком высосавший силы, не помешал нам повеселиться как следует.

После секса она дала мне полотенце и я отправился в душ. Вышел в коридор – и чуть не заверещал от ужаса: передо мной стояла седая, худая старуха со впавшими глазами.

– Здравствуйте, – сказал я.

– Кофе будешь?

– Попозже, я сейчас в душ.

– Это там, – прохрипела она и указала синим пальцем в сторону двери.

Старуха оказалась бабушкой Татарки, о которой та меня не предупредила.

Выпив кофе, я поехал домой, наслаждаясь приятным усталым утром, полным солнца, и тем, что с Осой покончено.

31. Nelly Furtado: «Waiting for the night»

Как приятно отправиться на поиск простым «пехотинцем». Когда едешь не координировать, а просто выполнить задачу, когда ты не должен «курить» карту и ломать голову, сколько у тебя будет людей и что в первую очередь следует закрыть… Ты можешь приехать и узнать всё на месте, тебе дадут квадраты, и тебе просто нужно будет качественно их пройти.

Координатором очередного поиска был Отари – взрослый мужик лет 45–50, владелец нескольких бизнесов, с красивой окладистой бородой и умным взглядом. Я знал его, наверное, уже год, но координировать он начал недавно. Впрочем, с порога было ясно, что он в порядке: он не просто «нарезал» задачи для групп, а мотивировал каждую, объясняя потенциал квадрата и возможные нюансы; он легко принимал советы и собирал толковых людей для консультаций. Стиль его был мне близок.

К моей радости, на поиске я встретил Шуру, и мы решили пойти с ней одной лисой, взяв вдобавок пару знакомых нам новичков. Мы красиво закрыли квадрат «прочесом», вышли и доложились Отари.

В это время позвонил Жора с необычным предложением: «В Новосибирске ребенок пропал, 8 лет, сегодня в 10 утра». Шура была куратором Новосибирска, а я, как известный бездельник, был призван поставить ей координацию поиска, который обещал стать тяжелым: «чужой» регион, плюс резонансный – а значит, людный поиск, у которого есть специфика управления. Когда на поиске 300 человек – надо наловчиться отправлять их на задачи и раскладывать им работу по полочкам, иначе они разбредутся кто куда; также надо уметь настроить взаимодействие с полицией, МЧС и прочими, потому что на резонансных поисках они внезапно появляются на поляне и начинают творить черт-те что.

Мы погнали в бургерную, где Жора час ставил нам задачи и давал советы под попсовую подборку, откуда я почему-то помню страшно популярный тогда трек Nelly Furtado.

Уже в полночь мы с Шурой, вонючие после леса, сидим в креслах бизнес-класса (Жора достал какие-то последние билеты – кажется, их купил Отари). Перед собой (места 1А и 1B располагают) мы клеим на стене карту поиска – и весь полет занимаемся подготовкой, все 4 часа.

Из аэропорта нас забирают местные волонтеры, и мы целой боевой бригадой (полная «Газель» народу) едем за 200 км от города, в необычную для нас местность – что-то вроде лесостепи. Множество лугов и березняка («околков», как говорят местные), проплешинами перемежающихся между собой, растянулись на десятки километров. Часто попадаются озёра и очень редко – болотины. Лес абсолютно прозрачный.

К нашему приезду – после суток «поиска»! – на месте, по сути, никого нет: два десятка ментов, местных и волонтеров плюс пара пролетов вертолета; это вообще ничто для необозримых сибирских пространств.

На дом семьи пропавшего тяжело смотреть. Мальчишка обычно спал на полу, на каком-то тряпье, в основе которого был слежанный старый детский матрас. Ел он тут же, практически с пола. И это – в порядке вещей для сотен тысяч семей в нашей многострадальной стране. В XXI веке.

Мать мальчика – деревенская, маргинальная, толсторожая баба – описывает ситуацию: утром пацан уехал из деревни с отчимом и дедом, на старой «шестерке» они отправились заготавливать дрова на опушку, откуда открывается прямая видимость на деревню – это всего в полутора-двух километрах. День был ясный и погожий, да еще теплый. Со слов отчима, мальчик на что-то обиделся и в считаные минуты пропал, то есть ушел и не вернулся. Любопытно, что, пойди он домой, его бы заметили люди, которые пасли лошадей у соседнего околка.

Уже после первого опроса слово «убийство» поселяется в моей голове. Видимо, полицейские придерживаются того же мнения, поскольку отчима держат у себя и опрашивать не дают.

Мы спрашиваем мать и о способностях ребенка – ведь он остался на второй год в первом классе. Мать называет ребенка дураком и ругается (на пропавшего ребенка, серьезно!), что он не учил уроки. Наверное, он должен был учить уроки, лежа на своей собачьей подстилке!

Ну, положим, он и правда дурак, – однако это не объясняет, почему отчим еще пару часов спокойно колол дрова и только по возвращении домой сказал, что ребенок пропал. Версия «пропажи», собственно, основывается только на словах отчима, переданных нам. Больше – ничего в ее пользу. Ни единого свидетеля, никаких технических данных. Дед, который ехал вместе с отчимом и мальчиком, ушел домой пешком до пропажи пацана.

Итак, последнего, кто видел пропавшего живым, опросить нельзя. Что ж, мы к этому привыкли. Шура раскладывает карту, рядом с ней – руководитель ГО и ЧС района, который с этого момента и до конца поиска не отойдет от Шуры и карты.

Первые группы ушли работать на отклик, в ближайшие околки. Мы решаем тоже сделать крюк по лесам, чтобы получить представление о местности. После короткой прогулки, всего часа на 3, становится ясно, что леса тут – простейшие, прозрачные, состоящие исключительно из березы, без оврагов и вообще рельефа, без наваленной мертвой древесины, даже без просек. Леса ЛЕГКИЕ. И это – еще один плюс в пользу версии убийства.

Первый день отработан, я валюсь с ног после двух суток поисков и дороги. Но Шура, вопреки моим советам, спать не идет – и следующим утром она уже существо, которое ближе к духу, чем к человеку.

Жора и Соловьева тоже времени не теряют – им удается сделать нечто невероятное, достучаться едва ли не до министра МЧС России, и в районе объявляют режим чрезвычайной ситуации. Это позволяет стянуть к месту несколько рот МЧС и армии, а также федеральных спасателей, кинологов и вертушку (правда, Ми-8, обзор с которого такой, что искать объект меньше избы почти бесполезно).

Итак, утро, Шура слилась с картой и больше ни о чем думать не может, и тут начинают прибывать «КАМАЗы» с солдатами, полевыми кухнями, садится вертушка, приезжают в огромном количестве волонтеры – и весь этот бесконечный поток Шуре трудно организовать. Поэтому роту солдат я выстраиваю сам. Работа не из простых – хотя кажется, чего проще: поставить цепочку в 100 человек ровным фронтом с востока на запад. Но эта цепочка растянута на 500 метров, и в ней надо равномерно распределить офицеров и сержантов, чтобы те следили за строем, раздать рации и подробно проинструктировать, как сделать так, чтобы цепь не развалилась через минуту пути.

Приезжают «федеральные спасатели» из соседнего региона. Каждый из них обладает минимум тремя специальностями – типа альпинист, кинолог, дайвер. Их 6 или 7, и это отборные бойцы. Естественно, взглянув на Шуру, нашу коротышку, ползающую у карты, их старший начинает выпендриваться:

– Эта девочка – главная? Вы вообще гражданские, в зоне ЧС, вас тут и быть не должно. Мы должны возглавить штаб.

Я отвожу его в сторону:

– У вас сколько поисков было в этом году? А у нее – 50.

– Да какая разница… Какая-то девочка… А ты вообще кто?

– Какая разница, кто я. – И тоже перехожу на «ты»: – Хочешь руководить – доставай штабную карту. Или ты на поиск без карты приехал, профессионал?

Молчит. Я же знаю, что карты у него нет, потому что он из МЧС.

– Карту… и навигаторы давай, – добиваю.

Молчит. Надулся. Дядька из района, руководитель ГО и ЧС, подходит и говорит, кивая на меня:

– Он-то прав, смотри. Я руководитель ГО и ЧС по району. Я могу назначать руководителя поисковой операции. Вот она – Шура, знакомьтесь и работайте.

У Шуры ушло полчаса на то, чтобы спасатели влюбились в нее. Думаю, за эти полчаса они узнали о поисках с десяток новых фактов в духе: «А че, так можно было?» Дальше спасы безоговорочно будут работать там, где она скажет, отказываться возвращать навигаторы другим представителям отряда («отдадим только Шуре»), беречь место для нее в своей палатке и даже кормить ее, а приехавшие позже водолазы отработают в полтора раза больше положенной схемы – потому что «Шура просила».

Все эти суровые мужики быстро поняли, что имеют дело с нечеловечески выносливой и цепкой девочкой. Так часто бывало в отряде: скромные, неказистые, какие-то неподходящие на первый взгляд на роль лидера и руководителя люди быстро завоевывают уважение. Экстремальные ситуации (а поиски всегда таковы) вынуждают слушать умных и знающих – и Шура такова. Это сила и слабость наших людей – уметь подчиниться неформальным лидерам.

К полудню машина поиска работает. Мы ждем еще москвичей, с десяток которых Жора отправил самолетом. К вертушкам присоединяются какие-то дельтапланы, целых 3.

Шура справляется великолепно – сумела опросить отчима, повторно поговорила с матерью, собирает на совещания по несколько генералов МЧС и полиции, которые охотно прислушиваются и дают указания своим людям.

Расстраивают лишь бестолковые местные опера, которые только во второй половине второго дня дают опросить отчима. Этот узколобый парень настолько плох на банальном опросе, что я могу вслух кричать «убийца». У него ничего не сходится, всё сбивается в кучу, одна ложь прикрывает другую. Он не может оправдать ни расхождений во времени, ни своих же вчерашних показаний – как именно, почему именно, в какой именно момент ушел мальчик, в каком направлении…

А потом начинается форменный пиздец. На третий день в штаб приходит мать мальчика и просит оперов отдать книжки и вещи ребенка (менты брали их для следственных действий и кинологов). Говорит, что «книжки денег стоят». Следом заявляется отчим. На вопрос, чего он тут делает, отвечает, что принес конфетку и будет ждать мальчика, чтобы дать ему конфетку. При этом на сами поиски он как-то не рвется. Что это за поведение? А очень просто. Когда ты убил ребенка и у тебя психология улитки, ты таким образом думаешь, что скрываешь свой мотив, показываешь сопричастность делу, сочувствие (хотя ясно же, что НЕ УБЕЙ ты ребенка, ищи ты его по-настоящему, ты будешь в самом лесу круглосуточно – уж мы-то видели заинтересованных родителей, родных и приемных, на поисках), а заодно смотришь, куда ходят волонтеры, далеко ли от трупа; а мать ребенка, которая уже понимает, что его убили, но покрывает сожителя, теперь переключает внимание на домашнее хозяйство.

Вечером третьего дня я улетаю в Москву. Я убежден в убийстве на 90 %. Я уверен, что у нас нет шансов, но стараюсь эту свою уверенность не распространять. Шура тоже верит в убийство. Она работает не для того, чтобы найти мальчика (то есть она старается и ищет, но опыт подсказывает, что шансов нет), – у нее иная цель: она пользуется резонансным случаем, чтобы собрать боеспособный отряд в большом регионе. Детские поиски здорово привлекают внимание СМИ, властей, ведомств. Всё это помогает рассказать об отряде, найти спонсоров и докупить оборудование, чтобы дальше работать лучше, привлечь в поисковые отряды новых людей. Да, в этом случае есть элемент театра, который эксплуатирует горе. Это цинично – но правильно.

Тело так и не было найдено.

Отчим остается на свободе.

У отряда была классная традиция: когда ты прилетаешь с поисков, тебя встречают в аэропорту и отвозят домой. Так произошло и в этот раз. Включив телефон после посадки, я увидел смс от инфорга: «Тебя встретит Оса». Мда. Я решил сесть на электричку и втихую удрать. Потом скажу, что не получил смс. Звонит телефон. Это инфорг. Я не беру. Получаю багаж, иду. Звонит Оса. Не беру. Выключаю телефон. Точно, телефон же сел – эта версия еще лучше! Выхожу в терминал – и вижу ее. Зараза. Стоит. Ухмыляется.

Мы доехали молча. До ее дома. Я вышел и пошел к метро.

Хрупкий при ближайшей встрече рассказал забавный случай. Несмотря на запрет Жоры и Соловьевой, мы пробивали волонтеров. И перед вылетом группы в Новосибирск какая-то чуйка подсказала Хрупкому пробить их всех (Кису, Куклу, Бродягу, Одинокого, Лесю и прочих). Хрупкий пробил – и увидел, что Бродяга находится в розыске – кажется, за дела по алиментам. Его бы сцапали в аэропорту. Любопытно, что сам Бродяга ничего об этом не знал, и спонсоры взяли ему билет. Но в последний момент Хрупкий успел всех предупредить, и Бродяга не явился на рейс, оставшись на свободе. Вот такие мы люди, волонтеры: мошенник с базой фэсэров пробил другого, пока еще не состоявшегося в полной мере преступника.

32. «Аквариум»: «Назад в Архангельск»

Я не дал Осе шанса – и, не ответив на звонки и смс, уехал на съемки в очередной заповедник. Пошарахавшись по степям на границе с Китаем, вернулся посвежевшим и был готов к августовскому «сезону» – самой жаркой поре поисков, когда полоумные грибники толпами отправляются на заветные полянки, где растут опята и белые, которые стоят того, чтобы положить за них жизнь.

Русская преданность грибам мало известна миру, но, ей-богу, этот народ непобедим в своей твердолобости: мало того, что идти надо в свое укромное местечко, так лучше всего сделать это после обильных дождей – потому что грибы после них растут активнее. Разумеется, грибной лес после дождя – это совсем не сосновый бор ясным полднем, это притопленное и коварное чередование мордохлеста и ветровала, с плохой слышимостью. А их «заветные места» – это не лужок с травкой, а какая-нибудь пердь посреди бурелома.

К собственной пропаже грибники готовятся тщательно. Помимо того что они выбирают самые ужасные погодные условия, второе великое правило грибника в России – с ног до головы упаковать себя в камуфляж. Понятия не имею, откуда берет начало эта дикая традиция, но это так: почти каждый грибник считает должным как следует слиться с местностью, чтобы найти его было невозможно. Третье правило, золотое, – не брать с собой вообще ничего: ни еды, ни воды, ни телефона, ни спичек. Свести свои шансы к нулю, зарядиться адреналином в первые же минуты после того, как заблудился. Четвертое, также нерушимое правило: не сообщать никому о том, куда ты идешь, где именно войдешь в лес и какой маршрут планируешь. Ведь эти данные родные и близкие могут использовать в своих целях – например, пойдут собирать грибы по одному тебе известному, баснословно богатому маршруту! Не дай бог спалить «свою» полянку.

К этому основному своду правил можно добавлять опционально и другие. Вот еще одно, собирательное, но неукоснительно соблюдаемое: всегда действовать вопреки благоприятным обстоятельствам и даже усложнять себе жизнь. Например, выйдя после пары дней в лесу на дорогу, надо сразу точно определить, где ты, чтобы потом попытаться вернуться кратчайшей дорогой – то есть опять через лес. Я уже не говорю о детских азах – если заблудился, мгновенно покинь место, где ты это понял; или – если пришла ночь, продолжай движение любой ценой, покуда не выколешь себе глаз сучком…

Я уверен, что наши грибники – это некая аллегория всей жизни в стране. Наши власти, экстренные службы, чиновники и бюджетники всех мастей – каждый из них на самом деле грибник своего дела. Я искренне ненавижу эту грибную черту нашего народа, его святую веру в иррациональность и дискомфорт. Я знаю, что полюбить это невозможно; у Христа не хватило бы на то душевных сил. Этих людей можно спасти, но нельзя им симпатизировать, потому что – возвращаясь к правилам – любой грибник, даже спасенный из леса, вынесенный людьми из чащи в тяжелом состоянии – потенциальный рецидивист. Эта тварь, как только появится у нее возможность, попытается прикончить себя еще раз. И в каждом русском сидит этот мудацкий грибник, готовый прыгнуть на грабли с разбегу.

Полный сил после экспедиции, я явился на поиск Эос на электричке. Отметка «штаб» на карте в реальности обернулась дивом дивным: машина-фургон, прямо маленький дом на колесах, свежевыкрашенная, красивая, с логотипом отряда на боку, стояла на опушке. Оказалось, что Отари расщедрился и подогнал отряду эту тачку. Теперь целый список волонтеров из «старичков» мог пользоваться этим штабом при необходимости. Fex был ответственным за то, чтобы доставлять его на место насколько возможно быстро. Внутри фургона были установлены кресла и лавка, большой стол, ящики для оборудования, система кондиционирования, а в багажном отсеке лежали жесткие носилки и куча полезного барахла. На крыше болтался желтый «аварийный» проблесковый маячок. Фантастика.

Эос быстро разъяснила задачи: небольшой (2 на 2 км) лесок, между ж/д и автодорогой. Внутри него должна быть пропавшая бабуля. Весь лес испещрён тропинками, дорожками.

– Думаешь, тело? – спрашиваю, понимая, что потеряться тут непросто.

– Да не, ты гляди какой ливень, он уже сутки. Она в ливень и пошла. Дорог не слышно, солнца нет.

Бабка нашлась забавно. Сидела, печально склоня голову, на пеньке, под деревом, которое хоть немного прикрывало ее от ливня.

– И это вы меня в такую погоду ищете?

– Да, бабуля… ты же в такую погоду в лес пошла.

– Ну, это я маху дала.

От места нахождения бабули до штаба – метров 300, не больше, поэтому вышли мы на нее быстро.

– Так это я совсем рядышком была? А мне казалось – глушь, всё незнакомое, – дивилась бабка.

Быстро освободившись, я поехал к Хрупкому, который к тому времени свалил из гостишки и снял комнату в какой-то берлоге в спальном районе на севере. Эту четырехкомнатную, неуютную квартиру с окнами на шоссе населяли люди разных каст, увлечений и профессий – но все как один ебанаты, не готовые к житью в коммуналке: какая-то девка, мечтающая стать участницей реалити-шоу и затащившая в квартиру телепрограмму «Званый ужин»; «фотограф», который на самом деле работал ассистентом фотографа, а сам снимал всякую херню типа мертвых птиц и делал «модные» выставки; айтишник, который вонял, как скот, и жрал чужую еду.

Но самое поразительное – то, что Хрупкий, который обычно себя в обиду не давал и за словом в карман не лез, в этой блатхате оказался каким-то угнетаемым меньшинством. Если кто-то не смыл в унитазе, подозрения падали на Хрупкого. Кто-то сломал стул – тоже он. Кто пользовался чужой зубной щеткой? Естественно, Вася Хрупкий! Всё сыпалось на него, даже если он вел себя идеально. Я сочувствовал ему, отшельнику, который запирался в комнате и пытался уйти на работу раньше ебанутой реалити-бабы, только чтобы не встречать ее лишний раз. Лимитчики, покоряющие Москву, настолько ужасны, что могут испортить жизнь даже чуваку, сидевшему на Бутырке. Поразительно.

Я приехал с бутылкой самого адового пойла на земле и планировал поднять настроение Хрупкому. Но только мы пропустили по стаканчику, как Хрупкий посмотрел в прозвеневший телефон и мгновенно заявил: «Мне надо отъехать». Я сообразил, что дело не в Миле: Мила сама приезжала к нему.

– Че стряслось?

– Ну надо, друг один зовет.

– Давай я с тобой, че помогу.

– Не, там знаешь… такая хуйня, старая история…

– Что блять случилось?

Хрупкий подумал – стоит врать или нет.

– Да надо герыч отвезти.

– Бля, не лезь в эту хуйню!

– Ты не понимаешь, я обещал.

– А если тебя разводят? Если твой кореш сам попался, а теперь ментам сдаст?

– Есть такие долги, ради которых пойдешь на риск, – суровым взглядом он дал понять, что тюремное пацанское прошлое – оно такое, хуй пойми какое с важными темами.

Хрупкий печально пошел в сортир, а я посмотрел в его телефон. Там были смс… от Осы. Она типа хотела проконсультироваться с Хрупким насчет меня.

– Это че за хуйня, Вась? Герыч, блять?

– Ну, она же тоже мой друг.

– Вась, але, мы собутыльники, это не совсем дружба.

– Вот, ты собутыльник, а она друг. Ей надо помочь.

– Помочь другу трахнуть собутыльника?!

Время было позднее. Я подумал, что, если он сам сегодня же трахнет Осу, это как-то… скверно. Как минимум. Но ехать с ним я тоже не хотел – нахуй-нахуй.

– Тогда я посплю у тебя, – говорю.

– Хорошо. Да я вернусь, еще допьем.

Допьем. Хер тебе. Я выпил всё сам – под песни БГ.

Я слушал последние альбомы, но не из чувства противоречия, а потому что всё от «Русского бродяги» и до «Архангельска» насквозь алкоголично. Назло Хрупкому я лег поперек кровати. Даже не на диван. Так-то, сука. Сам спи на диване.

– И че? – утром я ел Милин борщ и смотрел прямо в Хрупкого.

– Борщ не мой, – ужаснулся Хрупкий.

– Ну и ладно, ниче такой супец. Один хер все спят.

Хрупкий кивнул и решил тоже украсть соседского борща. Разогрел. Принялся есть.

Я пошел одеваться – и по пути разбудил соседку Хрупкого: ту бабищу, мечтающую ебаться под телекамерой и стать звездой. Я угадал, это был ее суп. Уходил из квартиры я под ее крики: «Блять, ты почему жрешь мой суп?..» Знай наших, ублюдок.

33. «Градусы»: «Голая»

В бургерной я опять не рассчитал свои силы. Я вообще в таких расчетах не мастак. Как бы и рассчитывать было не на что, а я все равно пил.

Это аукнулось. Когда приехала Оса, я был уже в благостном состоянии. Разумеется, меня свалили на нее – и проснулся я утром в ее «трешке».

Оса дала рассолу и накормила гречкой. Познакомила со своей матерью, которая оказалась отличной женщиной и легко перенесла внезапное появление у нее дома похмельного нескладного патлатого дрища.

Я понял, что попал в какую-то клетку. Ладно. Окей. Попробуем.

Потом я начал припоминать подробности вчерашнего. Нет, это не было ловушкой. Я реально сам напрашивался. Я молил пустить меня. В таких случаях я всегда пытаюсь понять: вдруг подсознание подсказывало верный вариант и, сквозь пьяную пелену, несло миру истину? Кстати, пока мне так и не удалось ни разу точно определить, какие цели преследовало подсознание.

Так я начал жить с Осой, ее мамой и дочкой. В принципе, мы нормально сосуществовали: не обращая друг на друга внимания с первых минут.

Однажды мне позвонил знакомый сценарист и сказал, что хочет написать сценарий про отряд. Мои рекомендации были просты: «Приезжай на поиск». Сценарист – опрятный колобок лет 45 – согласился. Мы решили ждать «хороший» поиск – чтобы упало нечто показательное, интересное, такое, из чего можно понять что-то о поисках с первого раза.

И такой случай попался: чувак с подозрением на шизофрению пропал в лесу. Случай клинический, прямо скажем. Однако шизик был на связи и какое-то время рассказывал своей родне, как и куда идет. Когда телефон через сутки сел, родня решила, что пора вызывать спасателей.

Это вообще распространенный ход: дождаться ада – и лишь тогда звать на помощь. Я думаю, что русские герои, которые вызывают огонь на себя, – это вот такие парни, с нулевой аналитикой ситуации и абсолютно без всяких там напрасных попыток прозреть будущее. Они прутся напролом, попадают в максимально тупиковую ситуацию и проявляют геройство. Это такой месседж Вселенной: давай, разъеби меня к хуям, если уж так стряслось, что будущее само по себе не сложилось. А враги кругом в таком разрезе – это не враги, а что-то вроде сакральной жертвы богам смерти.

Родственники шизика оказались людьми очень структурными. Они записали все показания, как и когда шел на солнце. Я нарисовал приблизительную карту такого похода – как ни крути, шизик только ушел в глубь леса.

Сценарист согласился поехать сам и меня довезти.

Оса тоже захотела на поиск.

– Нет, сиди дома, – отрезал я.

– С чего это?..

Тут надо было придумать нечто убедительное – нельзя же было ей говорить, что она заебет тормозить на обратной дороге, будет ныть, что надо продолжить поиск, если я посчитаю его бесполезным, и так далее. Нельзя говорить, что она хуевый партнер, который мне не нравится. Тогда получится скандал. А меня, безработного мудака, пока всё устраивает – харчи, кров, всё такое. В общем, ситуация неприятная, и тут не до правды.

– Хочу всё время уделить сценаристу, – говорю.

– Ты меня скрываешь? – спрашивает.

Она слово «стыдишься» неверно произнесла, но не суть. Да, я стыжусь, что ты можешь препираться, высказывать свою точку зрения, свою сраную ёбаную точку зрения, которая никому не сдалась, и я буду выглядеть идиотом.

– Нет, ты че… просто так удобнее… мало ли насколько мы там… а у тебя работа…

– Ну, я на своей поеду и вернусь.

– Да брось, ты же координатор, вдруг другой поиск, щас сезон, нельзя разбрасываться…

Почти убедил. Почти. Успел уехать и получал гневные смс вослед – что-то про то, что я ее не ценю и прочее. И это правда: отношения с Осой – это изначально обесцененные отношения, то, что не купишь и не продашь, но не потому, что это какая-то там любовь, а потому, что это дерьмо никто и не подумает покупать.

Ладно. Главное – поиск. Там где-то бродит любопытный шизик. А эту – ну ее…

На поиск шизика вырвалась и Кукла. Поскольку она, хоть и потерявшая божественный статус, все равно оставалась топовым волонтером, я отправил колобка-сценариста с ней. Группы я отправлял просто на разведку и почти рандомно – шизик слишком давно пропал, а логики в его поведении не было уже долгие годы. Главное – чтобы Кукла погоняла круглого, то есть сценариста, по лесу. Тот и правда навидался с ней: слышал похрюкивание кабанов в предрассветной дымке на заболоченных лужайках, протопал с два десятка километров и порядком вымок. Когда он приковылял обратно в штаб, в его глазах читалось уважение к труду волонтеров. Цель была достигнута.

Мы никого не нашли, но домой я вернулся довольным – выгулял сценариста. Мое довольство заметила и Оса, которая втихомолку взревновала к Кукле, и меня это позабавило. Я еще много раз потом пользовался этой ревностью (и пользовался бы вообще вечно, если бы в один прекрасный момент Оса не сделала вывод, что Кукла мне никогда не отдастся).

А тогда Оса восприняла мое возвращение как жест. Типа – приехал к ней. Вернулся. Хотя я просто съездил на поиск. На самом деле, я просто не хотел домой – к родителям, которые порядком заебали выносить мне мозг насчет того, как я живу. А Хрупкий в это время куда-то пропал. Мне просто негде было ночевать. Постель Осы почти не воняла травой и сыростью леса и была чуть мягче спальника, потому выбор пал на нее.

Мне кажется, она в глубине души понимала, что нихуя мне не важно, где вообще находиться, – но боялась сформулировать эту мысль отчетливо. Я, в свою очередь, знал, что, когда она начнет жрать мой мозг, я признаюсь ей в любви. Может, при этом отведу с трудом собранный в кучу слезливый взгляд. И она всё забудет и какое-то время всё это продлится. Всю эту хуйню я отлично понимал наперед. А пока – мне просто было комфортно. Удобно.

34. «Сплин»: «Дочь самурая»

Жить у Осы было весело. Временами. В основном благодаря ее матери, которая хорошо готовила пельмени, была не дура выпить и травила забавные байки. Бывало, после нескольких рюмок она со сладкой ностальгией в голосе вспоминала своего бывшего супруга, т. е. отца Осы: «Сеня был романтичный. Всегда без копейки. Лизка в выпускном классе, денег нет ни у кого. И он приходит – приносит на ее 16 лет мне огромный букет роз. Я говорю: Пантелеев, откуда у тебя деньги? Молчит. Потом узнала, что он у азирбийджанцев (так и произносила – азирбийджанцев) на рынке просто цветы забрал (то есть под угрозой расправы заставил отобрать себе лучшие розы). Классный был мужик – все в нищете, да и жрать дома нечего, а мне шубу достал, кольца всегда дарил. Так и надо: женщину хороший мужик всегда выше всего ставит». Такие рассказы меня очень развлекали. Нужно ли говорить, что отец сидел, и не раз? Полагаю, именно он и отдал свои пассионарные гены Осе.

Осложняло нашу совместную жизнь то, что Оса решила, будто я буду ее слушать. В смысле – принимать советы к действию. ЕЕ СОВЕТЫ О ПОИСКАХ.

На это можно было реагировать двумя способами – заснуть (потому что это пиздец как скучно), и на тебя будут орать; или самому начать орать, хуй пойми почему – так со стороны, а на самом деле – чтобы модерировать процесс срача, ибо в любой ругани контроль у того, кто начал. Это как первым запустить ракеты. Ты же знаешь наперед, где ебнет у оппонента. И только потом он пускает что-то в ответ.

Поэтому я орал. В силу способностей, конечно. Когда я ору – быстро разряжаюсь. Это как пить запоем. Один раз нажраться, да так, чтобы гудела голова еще пару дней, – влегкую. А вот пить три, четыре, пять дней подряд – это нелегко, это требует выдержки, мужества, смелости. Я так не могу: устаю, сдаюсь, иду на попятную. Потому я орал мало, громко, – а дальше возвращался к модели отрешенного сна с открытыми глазами.

У Осы поведение было иным – она зудела с яркими всплесками истерик. Круглые сутки лечила меня, что нельзя бросать поиски (которые я всегда бросал, если понимал, что они бессмысленны), что надо брать разные поиски и быть демократом (потому что я не брал поиски гастарбайтеров, например, или нескольких взрослых в лесу, не брал шизиков – потому что бесполезно, не брал очевидный труп, даже если его легко найти).

Она постоянно тащила меня на поиски, которые мне не нравились. Мое сопротивление привело к неожиданному повороту: она начала со мной конкурировать.

Например, пропал мужик с запущенной болезнью Гентингтона. 4 дня назад. На торфяниках. На улице – сентябрь, с ночными температурами в +8. «Труп» – мой прогноз основывается на сочетании четырех факторов (болезнь, давность пропажи, время года и местность), трех любых из которых достаточно, чтобы даже не выезжать, потому что это еще и хаотичный труп, при жизни страдавший недугом, который неизбежно сказывается на психике, а значит, делает образ мысли и поведение непредсказуемым. Но Оса уже решила. Она едет.

– Ты просто зря потратишь время – свое и людей, – говорю.

– Ты либо со мной, либо помолчи, – говорит.

Нетушки. Я возьму другой поиск – тот, где можно помочь. И я еду туда, где пропал дед, крепкий здоровьем и умом, заблудившийся недавно, в знакомом мне лесу.

Конечно же, мой дед сидит у костра, относительно недалеко, и мы достаем его за пару часов. Он даже ворчит: «Сам бы вышел не завтра, так послезавтра». А Оса остается на своем поиске до утра. Потом еще на день. Потом еще.

– Тебя не заебало? – спрашиваю ее.

– Тут такие родственники, они переживают, дети его просто молодцы…

– А они в курсе, что Гентингтон – генетическое заболевание?

– Не хочу разговаривать.

Да не хоти. Пару дней тишина, и только мать Осы иногда докладывает: «Она еще ищет там». Окей. Я за это время успел съездить на еще один поиск. Когда чувак с Гентингтоном уже 10 дней в холодном лесу, у Осы начинает просыпаться разум.

– Я завтра домой, если не найдем…

– А чего не сегодня?

– Есть шанс.

– Блять, ты вернешь живой труп, овощ максимум. Овощ. Он нахуй не нужен уже сам себе!

– Он нужен детям.

– Дети любят фрукты, а не овощи.

Утром звонит: «Нашлаааааа!» Это невероятно, но чувак пролежал в ВОДЕ, в ирригационном рве, да не один день, уже практически начал разлагаться, – но БЫЛ В СОЗНАНИИ, когда его нашли. Волонтеры вытащили холодное, размякшее тело и перли его пару километров, чтобы сдать «Скорой». Оса получает то, что ей нужно, – невозможное, яркие эмоции, благодарность людей. Благодарность для нее – это страшно важно, ей необходима эта подпитка.

Оса ликует и по возвращении.

– Я был прав, – говорю, – всё равно – овощ.

Оса бесится.

Но когда ей звонят и сообщают, что ее овощ умер в больнице, жутко расстраивается:

– Да мы все сделали, почему опять врачи-то? Почему они его не вытащили?..

Тут уже жалею я. Все-таки мой секс зависит от всех этих вещей. Мы молчим. Включаю песню Сплина – «Дочь самурая». Догадываюсь, что она представляет себя ей – дочерью. А своего отца, мелкого бандита, – самураем. С розами наперевес. Ей становится легче. «Я права», – говорит она. Наверняка она и умрет с уверенностью, что выиграла у меня.

Но я всегда помогал тем, кому можно помочь. Помогать тем, у кого почти нет шансов, я никогда не буду. Пусть умирают.

35. Léo Ferré: «Les anarchistes»

Меня удивляет, почему в нашей стране, где тупоумные чиновники вечно видят заговор во всем, отряд никто не попытался закрыть за целых 10 лет его существования. Серьезно. Представьте себе организацию, которая (доказано!) действует эффективнее полиции, армии и МЧС в природной среде, а еще – не подчиняется силовикам и часто действует прямо вопреки им. Организацию, которая может развернуть радиосвязь, и пользоваться ей вполне пристойно, и даже с фишками вроде отправки e-mail-сообщений через «двухметровые» частоты. Организацию, которая способна действовать в лесу, ночью, сообща и у которой есть техника для этого. Организацию, в которой каждый второй может оказать первую помощь и транспортировать пострадавших, где работа в режиме ЧС не будет воспринята как нечто из ряда вон выходящее. Организацию, где круговая порука работает, как в мафиозных кланах (случай с Бродягой). Организацию, которая нигде не зарегистрирована; организацию, которая каждый божий день обходит систему; организацию с прекрасно отлаженными горизонтальными связями: выключи из отряда лидера – и он все равно сохранит боеспособность. Правда, я не понимаю, как до отряда не доебались. Это ж опаснейшая штука, существующая как анархическое объединение, которое часто не знает ни закона, ни правил, ни меры.

Мулин – классный поисковик, инженер военной компании – всегда был мне люб: он входил в число «зубров», которых мы зазывали на соревнования. Мулин обладал блестящим умом, и, когда ситуация подкидывала логическую задачку, изящно решал ее. В этом я убедился во время поиска, который про себя всегда называл «поиском туриста».

Пропал – опять мой нелюбимый тип – молодой мужчина, лет 27–28. Турист, очень опытный, с кучей походов крепких категорий – Северный Урал, Кавказ, Саяны, Алтай, какие-то горы на Камчатке; он бывал много где и прошел тысячи километров – и в обычном формате, и бэкпекером, и в автономе. И этот чувак пропал у себя на даче, в Завидове, в лесу. Я сразу отказался верить, что он вообще может пропасть в лесу, и даже не спешил выезжать – зачем бежать в лес, если его там нет?

Еще из дома я сделал несколько звонков и выстроил себе драматургию и сюжет: парень действительно вышел из дома, в определенное, четко установленное время (его видел сосед). За неделю до этого он расстался с девушкой (и с ней я поговорил), и та по-настоящему разбила ему сердце. Кстати, непросто вытянуть из незнакомой девушки признание в изменах по телефону, но я справился. Бедолага неделю сидел на даче и, поскольку на дух не переносил алкоголь и наркотики, просто тупил глядючи в окошко. Я задал заявителям (родителям пропавшего) несколько вопросов.

Взял ли он с собой фонарь? (Он шел в сторону леса за 20 минут до сумерек, и, как опытный турист, должен был брать фонарь, – но не взял.)

Взял ли он с собой таблетки, оружие или веревку? (Отец порылся в туристическом рундуке – и правда, не нашел одной веревки.)

После разговора с родителями я все-таки решаю сделать выезд. Я уверен, что это самоубийца, висельник. Висельников я не видел ни разу.

Звоню Мулину и даю ему весь расклад: «Слав, покури карту, – надо понять, где он может быть». Условия просты: эпатажный самоубийца, т. е. повиснет на виду, есть вектор движения, сеть тропинок, и сумерки, т. е. минут 40 времени, в которые надо успеть всё: дойти и повеситься в хорошем месте.

Через 10 минут Мулин присылает координаты – точка у развилки тропинок на пригорке. Координаты я сразу передаю местным ментам, которые уже на месте. Менты отвечают в своем духе: «И че нам с этими циферками делать?» Ну что ж, опять придется всё самим.

Едем на двух машинах к заповеднику Завидово – и упираемся в шлагбаум, не обозначенный на карте. Деревня – километрах в 5 за шлагбаумом. Оказалось, федеральная служба охраны (по сути, телохранители Путина) контролирует пропускной режим на огромной территории вокруг президентской резиденции. Звонок в управление кризисными ситуациями по Тверской области, тамошний генерал обещает, что нас пустят. Но и МЧС посылают в ФСО. Нас не пускают за шлагбаум. Ссаный сержант с явным удовольствием цедит: «Только тех, чьи номера есть в реестре или на кого выписано приглашение». Естественно, приглашение надо заказывать за пару дней.

Вот такой пиздец. Конечно, я пытаюсь обойти эту проблему – и начинаю договариваться, чтобы нас за несколько рейсов увезли родственники пропавшего. Но сержант, вконец охуевший, наверное, от своей важности, объявляет, что не пустит нас и так.

Нам ничего не остается, кроме как подъехать по другой, лесной дороге максимально близко к деревне и отправиться на место пешком (это 3–4 км). Конечно, я бешусь, что нам надо час топать только до деревни, а потом оттуда начинать поиск, но долго злиться невозможно: все-таки не в первый раз приходится давать крюка и обходить систему, чтобы просто найти пропавшего.

Нам остается пройти километра полтора, когда звонит отец пропавшего: «Я разобрался с навигатором, вбил координаты… он тут». В этом известии о смерти приятного мало, но я все равно чуть ли не визжу от восторга: значит, Мулин точно рассчитал, куда турист мог успеть до темноты. Ткнул в карту и нашел висельника!

Вот до чего же хорошо искать опытного и нормального человека – он предсказуем, понятен. Приятный, должно быть, был парень, как бы цинично это ни звучало.

Идем обратно. В целом ненужная прогулка, конечно. Зато гений и авторитет Мулина отныне и навсегда будет для меня непререкаем.

36. «Иванушки International»: «Колечко»

Поп-группа «Иванушки International» была дико популярна в девяностые. Помню, как девочки в моей родной глухомани устраивали импровизированные дискотеки в подъездах, танцевали на ящиках, в которых хранилась картошка, под «Тучи» и «Тополиный пух», а мальчики распевали всякие ругательные переделанные песни – например, про игроков «мяса»:

С рыжим, Андреем, я однажды делал церемонию вручения каких-то странных наград, посвященных пятилетию телеканала «Русская ночь». Это был такой эротический телеканал, где довольно стремные телки круглосуточно крутились полуголыми перед камерой. При этом ебли там не было. Кто это вообще смотрел?..

Место действия – клуб «Рай», в то время одно из самых злачных и дорогих мест Москвы, устроенное как театр – ярусами, где внизу, в партере, танцевали девки, а в ложах сидели господа, которые пили и ели втридорога. Всё в золоте и красном цвете, кроме сортиров – сортиры были эбонитовыми, поглощающими не только дерьмо с мочой, но и свет. Виллерой и Бош, матовые поверхности, всё красиво. Райский сортир.

В этом клубе я – за сценой, с листочками сценария, расписанного под вручение призов типа «Персефона года» или «Немезида месяца», потому что Афродит на всех не хватило; жду Андрея, чтобы «пройти» текст на площадке, посмотреть, откуда и как будут выходить люди на сцену, и всё такое.

Андрей является пьянющим – и сразу вызывает доверие. Он достает коньяк и угощает меня. Смотрит в сценарий немигающим взором. «А ты можешь, – спрашивает, – мне просто говорить, кому чего вручаем, а там разберемся?» Окей.

Вся церемония проходит мимо любого плана или сценария. Андрей просто болтает, объявляет (иногда поворачиваясь в ожидании подсказки в сторону кулисы), выходит очередная телка, ей достается какой-то мини-идол с шильдиком. Потом – музыкальный номер. Кто-то поет. В это время мы с Андреем жрем коньяк. Потом он снова выходит – и так далее. Для меня это – два часа пьянства с перерывом на песенки и тыща долларов в лапу на выходе.

– Че, подвезти тебя? – после окончания церемонии спрашивает Андрей.

– Ты за рулем?..

– Нет, конечно, водитель есть.

– Слава богу. Не, я на метро, спасибо… там жена ждет.

Хороший парень. Булшит джоб, конечно, но мне плевать.

В тот вечер меня тащила домой жена, я блевал с Патриаршего моста. Москва сияла огнями и предвещала долгую счастливую жизнь. Хорошее было времечко. Я носил трилби и красивый серый пиджак.

Приблизительно так я и рассказываю историю маме Осы, когда мы бухаем в очередной раз на кухоньке. «А у Лизы тоже есть история про рыжего», – заявляет мама. Оказывается, как-то «Иванушки» приезжали в ХМАО с концертами. Во время тура местное ТВ делало репортажи о каждом (!!!) концерте, а было их штук 7–8. И первый репортаж делала Оса. После интервью она отправилась с рыжим в отель, а потом каталась с ним по городам и весям нефтяного края весь этот мини-тур. Собственно, роман, если это можно так называть, завершился через неделю. На память он подарил ей колечко. Колечко! Эта история мне понравилась, и я ее запомнил.

Некоторое время, после периода ярой конкуренции, с Осой у нас были ровные отношения. Наверное, потому что вместе мы только спали. В этом режиме мы могли бы жить и 50 лет, потому что трахалась она здорово и говорила, что я «ее раскрыл». Но когда Оса окончательно потеряла работу и начала нервничать и, что хуже, стала больше бывать дома, а значит, нам надо было общаться, – оказалось, что общаться с ней не так уж и приятно. Она постоянно занималась поисками и как будто забыла о любом другом варианте проведения времени. Когда она звала меня с собой, я предпочитал соглашаться – не хотелось возвращаться к варианту конкуренции. Я расслабился, ездил на ее поиски и спокойно шастал по лесу.

Мы едем на поиск очередного мужика, пропавшего… на машине. Он водитель, выехал с работы на своей тачке и должен был отправиться домой, – но «пропал» между Садовым и «трешкой». Это мы знаем достоверно: по камерам, информацию с которых дал Денис, мой гаец. Выехать за пределы трешки без фиксации – невозможно: если номер машины открыт и чист, его в любом случае «схватит» камера. Для начала нам нужно встретиться с женой пропавшего и подробно ее опросить.

По дороге Оса ни с того ни с сего заявляет, что я странный – и ни разу не дарил ей украшений. Но и я в долгу не остаюсь:

– Ну, не все же такие, как Андрей.

– Какой Андрей?

– Колечко-колечко-кольцо, давно это было, давно…

– Ну, тебе же рыжий дарил колечко?

– Откуда ты знаешь?

– Пили с мамой твоей…

Оса темнеет лицом. Губы сжаты. Останавливает машину. И тут я понимаю: она тогда влюбилась в рыжего! Это открытие меня веселит.

– Замуж звал?

– Ну я ей (маме то бишь)… ну она…

– Да че ты переживаешь. Зато у нас еще один общий знакомый нашелся.

Оса нудит, что мой юмор неуместен и всё такое, что не мое это дело. С последним, кстати, согласен и поэтому никогда не спрашиваю, кто там снимал трусы до меня, сколько их было и с кем лучше – с ними или со мной. Мне похуй, с кем лучше, я больше думаю о том, как лучше мне.

Перед встречей с женой пропавшего мы проговариваем тактику: Оса расспрашивает, я отслеживаю реакции и фиксирую происходящее. Надо сказать, что у Осы – неплохой, «фирменный» стиль опроса. Со стороны может показаться, что она – не поисковик, а подруга заявителей, которая бесцеремонно лезет в их дела или собирает сплетни. Но, несмотря на неприглядность метода, опросы Осы позволяют ей снимать всю нужную информацию, и этот поиск в очередной раз это доказал.

– А он всегда одной дорогой домой ездил? – начинает Оса.

– У него были какие-то дела в этот день, планы?

– Да нет, в магазин и домой.

– Во сколько он обычно приезжает?

– В 7–8, по пятницам позже.

– Проблемы с сердцем, вы говорили… справки есть?

– Нет, так, давление, иногда колет что-то… к врачам не загонишь.

– Почему по пятницам позже? Пил?

– Нет, шеф у него… по пятницам задерживается.

Далее Оса выходит – якобы покурить, а сама звонит шефу, спрашивает, что с графиком в пятницу, и выясняет, что по пятницам водилу, наоборот, отпускали раньше. Параллельно Оса запрашивает биллинг. Второй круг:

– А как у вас в постели?

– Да никак.

– Вообще нет?

– Вообще, я его братиком называла… живем как брат с сестрой, понимаете?

– Любовница?

– Нет, он трус… да и времени нет у него.

– А у него стоит вообще?

– Ну, по мне так да. Должен.

– Таблетками пользовался?

– Нет, всегда без виагры… ну всегда, когда у нас еще было.

Оса получает детализацию – и понимает, что пропавший точно не выехал из района между Садовым и «трешкой». Последняя камера, зацепившая машину, дает нам улицу. Отрисовываем камеры с других сторон и вышки мобильной связи – получаем район для поиска.

– А че ты так на секс давила? – спрашиваю ее, когда едем обратно.

– Да… ну… не знаю.

Ей, наверное, просто было интересно. Как же – всегда нужно «Жди меня»! Житейские истории.

Весь район оклеиваем ориентировками. Опрос – на уровне. Нету, нету, нету. В больничках, на «Скорой», морги – всё пусто.

Это удивительно: обычно на машинах пропадают «криминальные» трупы. Кого убивают ради машины, кого – по иным причинам. Порой люди, конечно, сбегают на машинах – но тогда тачки «светятся», потому что сбегают люди не от ментов, а от супругов и детей. В общем, чтобы внутри «трешки» кто-то на тачке пропал не из-за криминала, но бесследно, – это редкий кейс.

Первый день ничего не приносит – но Оса решает второй раз отработать район, хотя это странно, очень странно.

И она его находит. В машине, мертвый, голый, с натянутым гандоном. Видимо, умер «под девочкой» – а она сбежала. Место, где поставить машину, выбирал со знанием дела – между старых гаражей, за воротами, которые, скорее всего, никому не принадлежат, но закрываются. И знал ведь, подлец, где прелюбодействовать!

– Ты ж не случайно столько о сексе спрашивала?

– Интуиция.

И это правда. Чуйка у нее есть. А у меня не было и нет. Предмет моей зависти.

37. «Агата Кристи»: «Разные люди»

В жизни с Осой были и несомненные плюсы: например, я почти перестал бухать с Хрупким. Он не сильно тосковал, ведь всегда мог организовать себе компанию: он был готов пить с кем угодно, от бомжа до директора банкротящейся фирмы. Хрупкий хорошо чувствовал разверзающуюся пропасть в человеке – такую же, какая была и в нем, – и оттого всегда имел собутыльника. Обратным следствием такого редкого дара стало полное отсутствие друзей. Никто не выдерживал постоянного риска попасть в переделку или пропить последнее.

Но однажды мы собрались на поиск вместе – Оса, Хрупкий и я.

Пропала молодая (лет 30), не очень симпатичная, рыхлая женщина. Она просто перестала выходить на работу (а работала она в представительстве международной корпорации, которая торговала всем – от стирального порошка до шоколадок; отвечала наша пропавшая за средства для мытья пола, что-то такое).

Искать ее начали как коллеги (у которых, надо полагать, случился коллапс в продажах средств для мытья пола), так и родители, которые жили в другом регионе.

Поначалу картина выглядит буднично – она пошла в бар, потому что любила приложиться и у нее годами не было парня, а потом, как можно предположить, какой-нибудь таксист увез ее в какой-нибудь лес.

Так часто бывает, причем схемы у таксистов разнообразные. Те, кто работает по части насилия «на потоке», держат при себе бутылку «шампанского» или другого «девчачьего» алкоголя. Когда в машину «от бордюра» попадают пьяненькие девочки, водила предлагает им выпить еще чутка, и девочки чаще всего, увы, соглашаются. Конечно, в бутылочку что-нибудь подмешано. А дальше – потеря сознания, секс (неужели приятно трахать безвольное спящее тело?..), парк, чувство страха, обиды и незащищенности, грязные трусики, порванные чулки и неловкая дорога домой без единой копейки денег. Иногда парк/лес становится последней точкой, и тогда труп девочки в рваных чулках находит какой-нибудь собачник. Другой образ действий – спонтанный, когда отдельно взятый человек едет кукушкой и хочет минета. Или, скорее, сначала хочет минета – и на этом фоне едет кукушкой. Оказывается, чтобы получить минет, во множестве случаев достаточно начать угрожать, например, ножом. Получив свое, дальше таксисты действуют в зависимости от психотипа – либо убивают, либо отпускают. И, наконец, совсем редкий случай – когда кукушку переклинило настолько, что девушку оставляют у себя дома, чтобы использовать как секс-игрушку некоторое время.

Но в нашем случае версия с таксистом быстро отпадает. Мы получаем биллинг – телефон отключился ровно в районе ее дома, то есть девочка домой добралась.

Мнения разнятся. Хрупкий говорит, что девка решила просто смыться от своей скучной жизни в более веселый, загробный мир и дома у нее мы найдем труп; или же она просто загуляла и скоро вернется. Оса, составившая себе более точный психологический портрет, убеждена, что корпоративный, стабильный человек, годами работающий на одном месте, снимающий одну и ту же квартиру, не может просто покончить с собой или даже «загулять». Оса склоняется к версии несчастной любви, разбитого сердца и т. д., тем более что коллеги и родители описали пропавшую как порядочную, пунктуальную, аккуратную карьеристку – но абсолютную неудачницу в личной жизни. Я же верю в то, что у пропавшей начался какой-то психический эпизод – на это указывает резкая смена действий.

Сходимся мы все трое на том, что нужно проникнуть в ее квартиру. Женщина, которая сдавала ей жилье, по телефону сразу объявляет, что пропавшая уже пару месяцев не платила за аренду.

Войдя в квартиру, мы охуеваем: мусора по колено, бутылки, упаковки чипсов и коробки из-под пиццы, какие-то старые вещи, батарейки и очень много луковых мух. Это помойка, а не дом. Впечатленные картиной свалки, мы даже не сразу определяем, что пропавшая взяла все стоящие вещи с собой – нет ноутбука, никаких зарядок, кошелька, косметички. Она уехала.

Оса ковыряется в документах и счетах, которые разбросаны беспорядочно, где попало. Хрупкий, нашедший старый телефон, пытается включить его. Во мне энтузиазма копаться в хламе меньше, и я отправляюсь курить на балкон. Но почти сразу Оса зовет меня обратно: она нашла договоры на кредитные карточки и кредиты наличными, общей суммой около 800 тысяч рублей долга – причем это всё уже просроченные платежи. История становится интереснее.

Оса – координатор поиска – решает объявить выезд.

– А нахуя нам ее ловить? Она же точно сама ушла, – пытаюсь слиться я.

– А если ее кто-то вынудил брать деньги? – парирует непреклонная Оса.

– Ну да, ведет двойную жизнь – корпоративной телки и барахольщицы. Кончай. Очевидно, она псих.

– Но кто-то же ее сделал психом.

Хрупкий коротко формулирует наше общее мнение:

– Недоёб. А бабки – на шмотки. Смотри чеки.

Действительно: чеки на суммы 35, 40, 70, 15 тысяч – и все на покупку одежды.

– Нахуя ей белье за 30 штук? – вопрос Хрупкого уместен, учитывая зарплату пропавшей в 90 тысяч в месяц и фигуру, разошедшуюся на чипсах и пиццах.

Первый же день расклейки ориентировок дает свидетеля, который видел нашу девку с чемоданом, идущую к метро. А утром следующего дня из одного банка нам сливают информацию по последним транзакциям: среди прочего выясняется, что пару дней назад она заплатила за отель на Бауманке.

В отель мы отправляемся тоже втроем. Девочка на ресепшене сразу вспоминает пропавшую: «Подумала, странно: в паспорте московская прописка, а сама с чемоданом. Но когда пришел мужик ее, я решила – может, от мужа сбежала к любовнику…» Мужик был кавказцем.

Итак, пропавшая набрала кредитов, активно покупала дорогие шмотки, опустилась в бытовом плане, а потом сняла отель и спала с кавказцем. Из этого списка мне понятен только отель: конечно, в такой срач, как у нее дома, мужика не позовешь. Особенно если на мужика – большие планы.

А дальше – самое интересное. Билеты Москва – Махачкала. Ровно на тот день, когда она выписалась из отеля.

– Точно он из нее деньги тянул, – говорит Оса.

– Да она просто смылась от проблем, – спорит Хрупкий.

– Она ебнулась, – подвожу итог я.

…А девочка – вышла замуж, став неизвестно какой по счету женой того самого кавказца. Сменила имя и религию. Нашла свое счастье, ведь оно – не в продажах поломоечного средства и командировках в Лондон раз в два года. К тому же кредиторы в аул не сунутся: брала кредит условная Светлана, а теперь она условная Патимат. Другой человек, новая личность.

Через несколько лет я услышал историю о другой девушке, прошедшей похожий маршрут. Однажды спецслужбы задержали рябую, толстую, некрасивую бабу, которая была женой какого-то бандита из ИГИЛа (не знаю, надо ли указывать, что он запрещен в РФ), но осталась в России. Оказалось, что она сбежала из дома в 20 с небольшим лет, познакомившись со своим будущим мужем через ВКонтакте. В Дагестане она жила, рожала детей – и подыскивала русских девок в жёны террористам. Считайте, вербовала. Когда ее на допросе спросили, какого хера она, девушка из нормальной семьи, с нормальным образованием, решила сбежать к бородатому чёрту, убийце и недоноску, девка ответила очень просто: «У меня дома не было секса. А он мне его дал, и всегда давал».

Так что трахать некрасивых баб – это задача государственной важности, это, считайте, борьба с террором и просроченными кредитами. Поэтому я не жалею о тех крокодилах, что попались на моем пути. Может быть, я спас сотни жизней и пару банков. Спасайте и вы.

38. «Король и шут»: «Лесник»

Осе не нравилось, что я не работал. Денег и правда у меня почти не водилось, только какие-то копейки от случайных заработков. Помню, продал тысяч за 30 заявку на сериал, немного зарабатывал на текстах для сайтов. Этого хватало ровно на то, чтобы отдать алименты и прокормить себя.

Меня всё устраивало. Осу – нет. Когда меня всё устраивает и я могу это потерять, я делаю то, что делают все обычные люди: начинаю бухать. Оса это не поддерживала. Поэтому мы довольно спокойно – в этот раз – разошлись. Я написал смс, что ухожу, и ушел, когда ее не было дома. Дальше оставалось только проигнорировать пару ее звонков и смс.

Забавно, но я тут же, случайно, нашел работу: предстояло сделать целую серию документалок про футбольных фанатов, смотаться в Питер, Орел, Тулу, Самару. Я проводил интервью с лидерами группировок и старичками, вышедшими из движухи. Эти беседы мне нравились.

– Скажите, а где вы были в 2005-м, во время того замеса?

– Я сидел.

– Хм. А в 2008-м, во время того легендарного матча на Кубке?

– Я уже другой раз сидел.

– За драки?

– Не, 282-я.

– А как ты получил погоняло Топор?

– А, ну это просто. Я напился – и пытался ебнуть человеку топором.

Жизнь стала разнообразнее – потому что под «разнообразием» я понимаю возможность узнавать новые истории, новые миры.

Но поиски я не оставил. Мне даже стало как-то легко: как человеку, который переболел гриппом, кажется, что сил стало больше, так и я после гнета и давления Осы начал чувствовать, что мне всё по плечу, надо только спокойно и сосредоточенно разбирать любое дело.

Однажды утром я курил, смотрел на церковь и думал, что, может быть, я меняюсь. Люди же могут меняться? Такую утопичную мысль я допускал редко, и только в моменты жизненных поворотов.

Еду на поиск деда-грибника, ушедшего пару дней назад в лес. Стоит октябрь – и лес почти прозрачный.

Изучив перед поездкой карту, предполагаю, что интереснее всего два места внутри леса – низинки с сильным понижением рельефа; причем первая – небольшая, 1,5 на 2 км, а вторая – далековато для дедушкиных маршрутов. На низины всегда надо обращать внимание – заблудившиеся в лесу невольно ищут свободное пространство, прогалы в ветвях деревьев, и, если видят такие пустоты, идут туда. Естественно, что при взгляде на прогал ты еще не знаешь, что это может быть низина, как правило, приболоченная, закрытая кустарниками или с мертвой древесиной по краям. Поэтому, глядя на карту, я склоняюсь к тому, что дед и застрял в таком болотце.

Людей немного, я отправляю всех на задачи.

На поиск пригоняет Лёня-С, мой вечный критик, и он тут же начинает излагать свою истеричную и тупую версию похода деда. Лёня-С приезжает не один, а вместе со своей полной противоположностью – Геннадием. Геннадий – преподаватель какого-то духовного заведения и страшно напоминает князя Мышкина Достоевского. Геннадий – почти святой, но это страшно раздражает. Потому что худший тип святого – креативно-блаженненький. Итак, на поляне стоят истеричный неадекватный критик и робкий в общении, но сильный духом мыслитель.

– Да он в том леске, там грибов тьма, ты карту грибную посмотри, – говорит Лёня-С.

– Штапич, видите церковь? А если мы в колокол будем бить, пропавший может выйти на звук. В древности колокола оповещали об опасности, – сообщает Геннадий.

– Надо всех – в тот лесок! Кто грибы в этом будет собирать? Да нет там грибов, я отсюда вижу! – горячится Лёня-С.

– Может быть, имеет смысл обойти все дома в деревне и попросить о помощи? Так, всем миром, и тот и этот лес потом обойдем, – предлагает Геннадий.

Я не придумываю ничего лучше, как сплавить обоих в тот лес, куда так рвался Лёня-С. Сам же жду две группы, ушедшие на задачи в «основной» лес. Они, вернувшись ни с чем, уезжают, а мне остается ждать пару часов до приезда следующих групп и чуть больше до прилета вертолета. К этому моменту я уже уверен, что дед блуждает в дальней низинке. Поэтому я ложусь спать, отзвонившись перед этим Лёне-С: «Лёня, я сплю в твоей машине, разбуди, как прибудут группы».

Просыпаюсь я позже нужного – от свиста лопастей вертолета.

– Лёня, а где группы? – с нехорошим предчувствием внутри интересуюсь я, заглянув в лист регистрации, где уже записаны новые люди, которые, очевидно, приехали и отправились на задачи.

– Я их в лесок отправил, – с достоинством отвечает Лёня.

Оказалось, этот долбоеб отправил две свежие группы в тот же лес, где до этого был сам! У меня даже материться нет сил: я понимаю, что, если распалюсь, просто убью его.

Рядом переживает Геннадий: «Лёня, я же говорил, что Штапичу не понравится ваше самоуправство. Посмотрите, как он встревожен». Теперь я уже хочу ебнуть Геннадию.

Плюнув на них, я иду к вертушке, сажусь наблюдателем, и Robinson плавно поднимается над лесом. Пилот по моему указанию сразу направляет его к дальней низинке, и буквально через 5 минут я вижу ведро ярко-салатового цвета. То, что надо. Дедово. «Щас дам вокруг него», – принимает задачу пилот и через 3 минуты сам замечает деда. «Смотри, лежит, ничком». Диктую в рацию штабу координаты, и все участники поисков отправляются на точку. Мы возвращаемся на опушку, потому что в лесу сесть нереально, и ждем в штабе – «Скорой» и группы эвакуации.

– Леонид, вы очень неправы, конечно, Штапич же верно всё говорил… – жует сопли Геннадий по дороге домой (да, мне повезло ехать с ними обоими).

Дед плох – и в итоге умер в больнице. Если бы не Лёня-С, мы могли бы успеть.

Поскольку я теперь был свободен, вечером мне надо было найти себе занятие. Поэтому я позвонил Кисе, и мы прекрасно напились и прогулялись по набережной. С ней было комфортно: можно было потрепаться о музыке, посплетничать, поныть и – при случае – поорать. Я высказал удивление, почему мы так давно не общались.

– Да это ты выморозился, – ответила Киса.

– Не я выморозился… меня отморозили.

Киса сделала пару селфи и загрузила в Твиттер. Тут же начали прилетать комментарии Осы: «Холодно гулять, дома теплей», и смайлики.

Ничего не намечалось, но я решил ее поцеловать, – и она ответила. Мда. Люди могут меняться, наверное. Но моя тяга к случайным связям и алкоголю – нет. Потому что привычки – они не как люди. Они не меняются.

39. Гарик Сукачев: «Полюби меня»

Баба 50 лет. Пила на опушке с друзьями, такими же маргиналами, как и она сама. Потом встала и ушла в лес.

Что ж. Бывает. Особенно если ты маргинальная баба, всю жизнь прожившая в Мытищах.

Я бывал в Мытищах. Я бы не удивился, если бы в один день все жители Мытищ внезапно ушли в лес. В лесу лучше.

Но баба была в халате, а в лесу весьма холодно… О пропаже бабы сообщил кто-то из ее детей. Сам заявитель, кстати, на поиск не явился – видимо, не очень ему было интересно.

На поиске всего пара групп – но каких! Обожаемый мной мастодонт и умница Мулин и крутейший Летчик, вместе со своей девушкой, тоже крепким поисковиком.

Лесопарк небольшой, поэтому я отправляю их прогуляться и отработать на отклик. Летчик проходит дальше намеченной задачи – и сообщает в рацию, что пропавшая найдена.

– Летчик, эвакуация нужна? – спрашиваю.

– Блин… не знаю, – отвечает.

Думаю: что это может значить? Ведь эвакуация – вещь понятная: либо да, либо нет.

– В смысле?

– Ну… тут трудно понять. Попытаемся сами выйти.

Через час на парковку ТЦ, к штабу, выходят ребята, а за ними – в халате, но без обуви и белья, взъерошенная баба. Причем баба что-то шепчет. Шепчет, не останавливаясь.

– Что вы говорите? – спрашиваю.

– Не слышно… – Летчик тоже прислушивается. – Мы не понимаем вас.

И тут она начинает орать: «Свет, свет, свет летит за нами!»

Стало страшно. Очень. Как будто в темной комнате, где сидишь один, ощущаешь присутствие ГОСТЯ.

Я тут же звоню в «Скорую» и меняю вызов на «дурку», т. е. психиатрическую бригаду.

Сдаем бабу врачам, и Летчик рассказывает, как ее нашел:

– Она не откликалась… Выходим на полянку – стоит у дерева, смотрит, как ведьма… Я ей – пойдем с нами. Она не реагирует. Пальцем поманил – пошла. Так вот – пальцем – и выходили.

Я хохочу, представляя, как Летчик выманивает пальцем бабу из лесу.

Между тем на парковку к нам подъехали Кукла и Сидорова – у них шел поиск километрах в 10, и они, запустив группы в лес, решили, что смогут сцапать меня и товарищей на месте и уволочь заниматься их грибничком. Это им удалось – Мулин и Летчик поехали на одной машине, а я сел к Сидоровой, в ее глянцевый Discovery.

Сидорова была мне интересна: девочка, младше меня на пару лет, полжизни проведшая в Лондоне, падчерица олигарха (настоящего богача, с личным самолетом и прочим), отучившаяся в английских университетах (!), служившая в ВВС Ее Величества Королевы (!!!), – шароебилась по поискам с нами всё лето и часть осени. Она как будто выбрала самый резкий способ понять Родину и впахивала на поисках будь здоров.

Следующие пару дней я наблюдал за скандалом, развернувшимся в отряде после того, как Кукла написала в твиттере: «Кому еще внутри отряда поступали предложения стать содержанкой? Сколько нас таких?»

На сообщение ответили человек 9, среди которых были Киса, Леся и другие знакомые мне барышни. Многие начали задавать вопросы – о чем речь, что происходит и так далее. Из объяснений стало ясно, что НЕКТО пытался за деньги купить секс на регулярной основе у множества наших девушек. Причем у этого «закупщика» был странный вкус: высокие и низкие, глупые и умные, шатенки и рыжие, разного возраста. Собственно, вкуса там и не было – возникало ощущение, что ему вообще плевать, куда совать письку, лишь бы оно было женского пола и было готово ждать его в любое время дня и ночи где-нибудь на съемной хате. Чистая физиология, никаких чувств. Впрочем, в списке избранниц была логика: все девушки были свободны, не замужем и в не очень хорошем финансовом положении. Впрочем, все перечисленные ответили отказом.

Мне позвонил Сурен:

– Слушай, не я.

– Не идиотничай, Штапич. Кто?

– Да откуда я знаю, мне не предлагали.

– Я сказал – не идиотничай.

– Да это ты идиотничаешь. Девкам позвони, вот они-то знают.

– А потом мне напиши кто, интересно же.

– Ты с нами, если что?

– С кем с вами и что если что?

– Надо этого упыря наказать.

– Сурен, надо через Жору в любом случае… мы же не будем по подъездам пиздить волонтеров.

Сюжет развивался стремительно. Всем быстро стало известно, что «папиком» хотел стать Отари, щедрый спонсор и один из весьма недурных координаторов.

Жора попал в щекотливую ситуацию. Мужская часть отряда разделилась на тех, кому похуй или немножко завидно (это я), и тех, кто хотел крушить, ломать и восстанавливать некую вселенскую справедливость. Дескать, в нашей деревне девок покупать никто не смеет.

– А ты че думаешь? – спросила Сидорова об этой ситуации, когда мы разминались в баре.

– Думаю, что кто-то мог согласиться.

– А какая сумма?

– Я не спрашивал ни у кого.

– А что Жора будет делать?

– Да хер знает, интересно даже.

– Немного обидно, что меня в списке нет.

– У тебя деньги есть. Ты небось огромный ценник выставишь.

– Мне не надо платить, я по любви. Или под коксом.

Мы с Сидоровой отправились в караоке. Поскольку денег у меня было ровно 0, платила она, и платить ей пришлось щедро: мы жрали виски и долго пели. В караоке не было никого, кроме нас, поэтому я позволил себе любимый номер – серию песен Гарика Сукачева. У меня есть целая программа, с плясками, ужимками и притоптываниями. И песни я обычно не пою, а ору.

А вот Сидорова обнаружила неплохие вокальные данные – и пела Пугачеву, песню за песней, и это было хорошо.

Я подвел черту вечеру, когда в пылу угара орал «Полюби меня» и вскочил на стеклянный столик, который, разумеется, разбился. Я наебнулся, но допел. Бесконечная кредитка Сидоровой выручила с боем посуды и мебелью.

Пока мы весело проводили время, Жора соображал, как ему действовать дальше. Он поставил Отари условие – больше не пытаться покупать баб в отряде, а девок (самых умных) попросил – не сам, изустно, а через людей, – не раздувать скандал.

Потом я несколько раз слышал осуждающие речи в адрес Жоры за это. Дескать, надо было гнать Отари ссаным веником из отряда. Но Жора был бесконечно прав: если бы он выгонял из отряда ублюдков, травмированных и извращенцев, движуха бы умерла на следующий день. Порядочные, обычные, нормальные, советские люди не могут работать в поиске пропавших: это дело истощает, и пополнить силы быстро может только пассионарий, перверт.

Хрупкий, с которым мы обсуждали эту историю, очень точно подвел черту: «Это блядь наша новая искренность. Прощать за всю хуйню».

40. Сергей Трофимов: «Снегири»

Отряд был славен тем, что даже без заявок находил себе работу – через СМИ. Видит некий волонтер, что кто-то пропал, сообщает по отрядному номеру – и начинается: прозвоны, отправка людей на место и прочие прелести жизни.

Так было и в этот раз. KashaMalasha и Скрипач с целой группой волонтеров сидели на обучалке у Феди с погонялом «Эсочка», специально приглашенного из Питера лидера тамошнего (другого, независимого от нас и даже более «умного») отряда. Федя, иллюстрируя какую-то свою мысль, брякнул: «А вот сейчас давайте проверим методику на первом попавшемся поиске» – и тут же загуглил «пропал человек» в новости. Аудитория увидела на огромном экране проектора сообщение: «Пропали двое детей, Кировская область».

Два брата, 8 и 10 лет, взяли мешок и пошли в лес ловить ежа. Вот так запросто.

За окном – ноябрь, дети ушли двое суток назад. Шансы найти их живыми и так стремились к нулю, а в Кировской области (–2 ночью, +2 днем) можно было мечтать только о чуде.

Через час лучшие люди отряда с жопой в мыле организуют транспорт, спальники, фонари, рации, узел связи, навигаторы и прочее. Вечером на место отправляются человек 20, половина – поездом и на авто, другая половина – самолетом, и сразу планируется отправка следующей группы – через три дня.

Я в это время расслабленно прозябаю, потягивая виски и наслаждаясь тем, что родители уехали. Я был предоставлен сам себе и в ближайшие дни должен был только заехать к детям. Но Жора резко меняет мои планы: «Штапич, полетишь в следующей группе, примешь координацию у Каши и Скрипача».

Несколько странное чувство – три дня наблюдать за поиском и не участвовать в нем, но зная наперед, что нужно будет включиться и тащить самому. У Каши и Скрипача таких масштабных поисков прежде не было, и ожидать можно всякого. Жора, вызвавший меня для консультаций перед отправкой, подтверждает это:

– Слушай, главная задача – помириться с полицией.

– В смысле?

– У Каши случился дисконнект, они вместе не работают…

Задание вообще не по мне – я с ментами никогда не мирился, всё больше ругался, или втихомолку ненавидел, и редко, когда понимал, что люди адекватны, продуктивно сотрудничал. А тут – мириться? Но расклад таков, что полиции на месте – человек 200, МЧС – человек 50, а нас – и того меньше…

Мы отправляемся группой человек в 10. Аэропорт, самолет, «Газель», колдобины отвратительнейших дорог. В Кирове дороги состоят из колдобин и ям. Это некая удивительная текстура, которой замостили пространство.

Сидорова, для которой столь глубокое проникновение в тыл родины случилось впервые, смотрит в окно на тающий на лету снег и бесконечный еловый лес.

– Вот она какая, Сибирь, – задумчиво произносит она.

– Это не Сибирь, – на автомате поправляю я.

– Ребята, это Сибирь? – поворачивается к остальным Сидорова, но не получает ответа: все кругом спят.

На заправке Сидорова идет к кассирше.

– Скажите, это Сибирь? – спрашивает она, доверительно заглядывая в глаза несчастной уставшей женщины.

– Сибирь, Сибирь, – покладисто и отрешенно отзывается кассирша.

– Слышь, Штапич, это Сибирь, – развернувшись ко мне, победоносно улыбается Сидорова.

Она как в воду глядела со своими топографическим кретинизмом. Через пару часов ужасная дорога – и та пропадает, от нее остается доведенная до состояния ньютоновской жидкости грязь в двух глубоких колеях. Так что, когда этот путь пройден и мы подъезжаем к поселку, в котором пропали мальчики, я уже сам готов поспорить, что это Сибирь.

На въезде в населенный пункт стоит какой-то коротышка с полицейским жезлом в руках. Когда он подходит к машине, мне удается его рассмотреть: это карлик, натуральный карлик с лицом, выдающим синдром Дауна. Он одет в военную полевую куртку и пилотку Люфтваффе.

– Что происходит? – спрашиваю.

– Спокойно, это наш дурачок, – успокаивает водитель, открывая окно.

– Свои? – неожиданно гаркает карлик.

– Свои-свои, – отвечает водитель.

– Ехай, – велит карлик, и машина въезжает в поселок.

«Поселок» состоял из зоны, обнесенной колючей проволокой, и каких-то унылейших строений, напоминавших индивидуальные бараки. То есть по структуре и уровню комфорта – это бараки, но маленькие. Все живущие там делятся на две условных категории: бывшие зэки и фсиновцы. Три дня пребывания на месте показали, что условность эта совершенно ничтожна: люди разных каст слились в единую, неделимую и однородную массу с абсолютно идентичной речью, понятиями и стилем (разве что фсиновцы носят форму).

Штаб – в зрительном зале местного ДК, облезлое деревянное здание которого сливается с серой неуютной местностью. Оттуда вынесены лавки, и там же, прямо в зале, волонтеры спят, хранят оборудование и шмурдяк.

Когда мы входим, группы как раз отправляются на задачи, а неугомонный Fex вносит треки в штабной ноутбук. КашаМалаша и Скрипач смотрят пустыми глазами в карту и, раздавая задачи, будто отбрехиваются от поисковиков, называя квадраты.

Только через час Каша освобождается и начинает передавать мне координацию, то есть рассказывать о происходящем, версиях и фактах.

Выяснится, что мальчики пошли в лес, да, с мешком, но там был хлеб. Буханка хлеба. Семья их, так же как и каждая первая семья в поселке, – нищая. Состав: мать и четыре ребенка, все от разных отцов, и ни один не платит алименты. Дети неухоженные, недолюбленные, нахуй никому не нужные.

Каша не заморачивалась сильно, один раз опросила мать и погнала всех в лес.

– А почему Жора сказал, что с ментами непорядок? – спрашиваю.

– Да они долбоебы. На контакт не идут, хотят, чтобы мы тут какой-то хуйней занимались, – отвечает Каша.

Карта поиска внушает ужас – огромный лес, который к северу только километрах в 10 ограничивается непроходимой рекой; на западе – в 4–5 километрах болото, на востоке – также реки и болота, но километрах в 5–10. Итого площадь поиска – не менее 100 квадратных километров относительно проходимой местности. Каша успела закрыть участок прямо у поселка, до лесовальных просек в паре километрах к северу, то есть крохи.

На самом деле она механически закрывала площадь, не более того. Версий у нее, по сути, не было, только неистовое желание спустить пруд посреди поселка и загнать водолазов в воду, хотя это было спорно – старшему пропавшему 10 лет, это уже «безопасный» относительно версии утопления возраст.

Прибывших со мной я отправляю в лес дозакрывать задачи Каши, а сам иду искать полицию. Их штаб – в школе.

Первым встречается опер из Кирова, ведущий дело, Сеня. Адекватнейший парень.

– Пойдем кофейку дерябнем, – сразу приглашает в какой-то кабинет завуча, который на время поиска отошел ему.

Он сразу начинает прощупывать почву – кто я таков да чего мне нужно. Коротко рассказываю ему про дорогу, анекдот про Сибирь и про то, что увиденное правда напоминает Новосибирский поиск. Поняв, что я в порядке, Сеня переходит к разговору напрямки:

– А че за девушка у вас тут была за главного?

– Каша, что ль?

– Да. Ее кто общаться учил?

Выясняется, что Каша орала на полицейского генерала и, обложив того хуями, отказалась иметь дело с полицией.

– Погоди, – говорю. – А генерал чего хотел?

– Всех, кто есть, 300 человек, загнать в лес, и большой цепью прочесать, и чтоб ваши были старшими в строю.

– Сень, это малоэффективно вообще…

– Да, но это его идея фикс.

– Сможем так: мы вечером дадим людей – а завтра все работают с нами?

– Поговорю с ним. Ты вечером приходи на наше совещание, разбор полетов.

– Окей. Че говорить?

– Скажи, что молодцы, хуе-мое, нормальным пацаном просто будь и прямо предлагай.

– По рукам.

Я возвращаюсь в штаб, грустный и без дополнительных вводных. Жаль, что мать нельзя опросить – ее увезли в город, в следственный комитет. Хотя какой толк возить мать, у которой пропали дети, за 300 км на допрос?

Через полчаса Сеня приносит мне материалы – всё, что у него есть по первому опросу матери, и все свидетельские показания, собранные, кстати, весьма толково. Увидев кольца на руках Сидоровой, которую я оставил при штабе, Сеня советует: «Рыжье сними». Сидорова недоуменно взирает на Сеню. «Золото. Вместе с руками тут могут оторвать».

Я расчерчиваю карту и начинаю планировать задачи. Больше всего меня интересуют болота. Судя по характеристикам опытных старших, которые докрикиваются в штаб по рации, лес – простой и прозрачный. Пару групп, которые уже вернулись и готовы снова идти в лес, я отправляю туда, на запад, моля их прорваться к болоту, прямо к его берегу, и по возможности его оконтурить, то есть обойти.

Несколько человек, оставшихся в штабе, отправляются на опросы соседей и знакомых мальчиков. После опросов картина мира, как всегда, расширяется: оказывается, вечером перед пропажей мальчиков в поселке, откуда нереально выехать незамеченным (все машины на виду, дорога одна, автобусов почти нет, все знают друг друга в лицо), был вечер встречи выпускников школы. Соответственно, было много людей на новых для поселка машинах и некоторые – из других регионов.

Продолжив ковыряться в жизни поселка, находим одну подозрительную личность: какая-то девушка, сотрудница зоны, резко сорвалась в Татарстан – взяла больничный и уехала в день пропажи мальчиков. Она знала их лично и была знакома с отцом одного из ребят, жившим тоже в Татарстане. Так, это уже что-то. Я иду к Сене и рассказываю ему эту историю. Сеня тут же, позвонив в пару мест и подтвердив мою информацию, берет СКшников – и мы идем взламывать ее дом. В доме обнаруживаем следы спешки: на полу валяются вещи, которые девушка с собой не взяла, на кухне, прямо на столе, в тарелке, гниет какая-то лапша. Сеня обещает проверить девушку – с кем ехала, как, и отослать запрос в Татарстан.

В штабе меня ждет сюрприз – одна из групп, работавшая у болот, нашла следы: две пары, похожие по размерам (большой 38-й, маленький гораздо меньше, 34-й), что близко к размерам ног мальчиков. Они шли по свежим следам, которые петляли в сторону болот, потом встретили и обратные следы. Еще одна группа, отправленная туда же, в соседнем квадрате нашла не только следы, но и свежую кучку какашек и вызвала меня по рации.

– Какашки человечьи? – задаю вопрос.

– Ну, похоже.

– Следы рядом есть?

– Посмотри, там в какашках есть фракции чего-нибудь?

– Морковка, наверное…

– Дерьмо твердое, колбаской?

– Колбаской.

– Какого диаметра?

– Дерьмо толще твоего обычного?

– Нет, тоньше… гораздо.

Так мы поняли, что какашки могли принадлежать ребенку. Это уже что-то. Следы и свежие какашки, но слишком близко к поселку (так близко, что слышно собак и нетрудно добраться до просек, чтобы выйти, на это должно хватать интеллекта десятилетки). Надо попытаться понять, ходил ли кто-то из поселка на болото в последние дни, – и ребята идут на еще один круг опроса. Сеня, пришедший нас проведать, уже не удивляется количеству информации: «Скажешь об этом генералу».

В классе школы – с десяток дядек разной степени мордастости, все важные, щекастые. МЧС, полиция, СК. Самые дохлые тут – мы с Сеней. Поначалу скучные офицеры, егеря и фсиновцы отчитываются о проведенных за день работах. Потом генерал рисует на карте шеренгу – для иллюстрации того, как всем нам предстоит провести вечер. 300 человек, по мысли генерала, ровным победоносным строем проходят пару километров в ночи, ловко разворачиваются и чешут соседние квадраты в обратном направлении. Тут Сеня вставляет свои пять копеек: «Волонтеры организуют нам шеренгу». Генерал удивляется. Послушав меня пару минут – я объясняю, как лучше сделать длинную цепь, на примере Новосибирска, – генерал кивает и соглашается. Затем я перехожу к какашкам – и это производит мини-фурор. К вопросу о совместной работе я начинаю подкатывать, но Сеня дает знак мне заткнуться.

После совещания я стою и курю на крыльце. Сеня выходит минут 10 спустя:

– Всё, завтра забирай всех. Утром генерал на разводе это скажет, работайте.

– Что помогло?

– У тебя – какашки, у них – ничего.

Но в штабе меня ждет разочарование.

– Штапич, мы нашли автора какашек. Ты не поверишь, здесь есть карлица, она с матерью ходит за клюквой на болото. Это были они, и следы их, и какашки.

За день я уже пообвыкся видеть лица с явными признаками вырождения, но – ВТОРОЙ КАРЛИК на малюсенький поселок в 2 тыщи человек?

Вечером уставшие и заебаные волонтеры вынуждены терпеть мою тиранию – я объявляю, что нужно выстроить цепь и прогулять полицию и МЧС по лесу. Ребята ворчат, но смиряются. При этом я отправляю не всех, а самых крепких и лояльных, кому можно было прямо сказать, что мы немного поиграем в полицейские игры, а завтра займемся делом. Остальные ужинают и ложатся спать.

Места в зале уже нет, и свой спальник я кидаю за кулисы, на сцене. На кулисе, с внутренней стороны, приколот текст а-ля суфлер:

Прогулялись ребята не зря. Черчу задачи и радуюсь: теперь на 40 старших групп (а у нас были только опытные волонтеры) приходится 200–250 штыков полиции, и мы можем работать в полноценные 40 групп. 40 групп!!! Если бы у нас было 40 волонтеров, это всего 8–10 групп. Мы сможем много, и я самодовольно отчитываюсь Жоре: «С ментами всё ок. Завтра будем вытаптывать лес».

Утром отпадает «татарская» версия. Оказалось, что девушка сорвалась и уехала, потому что у ее бывшего любовника нашли ВИЧ. Она поехала в Казань проверяться.

Часа 3 уходит на то, чтобы отправить группы в лес (и это с учетом заранее расписанных задач). На каждую группу – никак не меньше трех-четырех минут. К концу постановки задач остаются «дальние» квадраты. Самая сложная задачка – проверить реку, которая ограничивает зону поиска с севера. Мне жалко отдавать туда, в маловероятные квадраты, опытных людей, а неопытные не могут пройти за день 35–40 км. Подходит хрупкая и невысокая девушка.

– Отправьте меня на задачу, вот дальнюю.

– Я не могу отправить вас одну.

– Не, я только одна.

– Вы понимаете, есть правила безопасности, вам нужна пара.

– Нет, за мной же никто не угонится.

Мне становится забавно.

– А как вас зовут?

– Марина. Марина Галкина.

Я знаю это имя. Этот сверхчеловек в одиночку пересекал Чукотку – от Тихого до Северного Ледовитого океана. Она же – чемпионка мира по «рогейну».

– Та самая Марина Галкина?..

– Смотрите карту. Речка на севере…

Марина – это легенда. Супербоец. Пуля.

День проходит в рабочем порядке. Мы пытаемся найти новые ниточки, но их просто нет.

Дети, дружившие с пропавшими, опрошены Сеней – никаких зацепок. Большинство людей с «вечера встречи» Сеня тоже достал и опросил через коллег из нескольких регионов. Сеня вообще молоток, образец опера по части эффективности и энергии.

Отцы детей не стали бы скрывать их у себя (во-первых, каждый должен был скрывать не только своего, но и чужого, во-вторых, у обоих отцов были проблемы с законом, и им вряд ли хотелось бы поиметь их вновь на ровном месте).

Надежды нет никакой, но волонтеры работают здорово. Радиообмен на этом поиске становится настоящей песней.

– Заря, ответь Лисе 92.

– В канале Заря.

– Мы видим медведя, что делать?

– Мишка далеко?

– Метров 100.

– Видит вас?

– Не знаю.

– Встал на задние лапы?

– Непонятно.

– Сбейтесь в кучу, поднимите рюкзаки, если у вас они есть, и не разговаривайте. Как уйдет мишка, доложите.

Через пару минут группа из соседнего квадрата докладывает:

– Видим лося.

Сравниваю место, где видели медведя, и место, где видят лося, – 200 метров между. Лось и медведь неизбежно должны были пересечься. Спрашиваю 92-ю группу:

– Скажите, а у медведя рога и копыта были?

В этот момент у пары опытных групп случается острый приступ хохота. Чуть позже 92-я находит следы лося.

Эмчээсовцы тем временем сливают пруд. Параллельно к нам едут водолазы из другого региона (в Кирове их то ли нет, то ли они не готовы в ноябрьской воде работать).

Вечером все раскладываются на ночлег.

– Все вернулись? – спрашиваю Сидорову, которая за регистратора.

– Марины нет.

Марина возвращается на час позже всех, мокрая от пота, грязная по уши. Отдает навигатор с треком в 50 километров.

– Марин, есть баня. Иди, еще не остыла.

– Сначала искупаюсь.

И Марина идет купаться в пруд. В ноябре. В +1. А потом в баню.

Третий день проходит по отработанной схеме. Группы развели, отправили, все организовали на уровне. Результата нет.

Ранним утром четвертого дня мне пора уезжать. По расписанию самолетов мне надо выехать раньше, чем приедет Одинокий – мой сменщик. Поэтому мы встречаемся в поле, на середине пути от поселка в Киров, и курим 20 минут. Одинокий понимает, что ему просто надо добить работу.

И он с этим справится блестяще – даже убедит полицию отложить снятие режима ЧС на лишние сутки, сказав, что нашел следы. Может, даже соврал, но это правильно – надо закрывать задачи. Одинокий уедет через 4 дня, когда выпадет снег, причем выпадет сразу много. Это значит, что трупы, если они там, не найти до весны.

Сеня и его коллеги еще несколько лет (!!!) самоотверженно, по выходным, будут прочесывать этот лес весной, летом и осенью. Они специально попросят у отряда карту с квадратами 100 на 100 метров, чтобы закрывать их по чуть-чуть. Но они ничего не найдут.

У меня нет версий, куда делись дети. Просто нет. Я даже не знаю, мертвы ли они. Что-то подсказывает, что мертвы. Такую концентрацию негодяев и сумасшедших, как в этом поселке, редко где встретишь. И проблема в том, что часть этих негодяев – весьма профессиональны.

Эта история останется загадкой, которая могла бы быть раскрыта только по очень горячим следам.

Из анекдотов: Одинокий рассказывал потом, что водолазы приехали, когда пруд уже был спущен. Но по старой русской армейской традиции водолазы принялись исполнять номера, беспощадные и сюрреалистичные – бродили в полной зимней снаряге по дну (то есть вязли в полуметровом слое смерзшегося ила). Одинокий, который слушал радиообмен МЧС, услышал крик души водолаза: «Ребяточки, а можно хоть по колено воды налить, чтобы ходить можно было?»

41. «No smoking orchestra»: «Bubamara»

Заявители часто врут. Иногда врут, когда сами и убили своего близкого, но чаще врут и утаивают, чтобы просто показаться лучше, чем они есть. А бывает такое, что они врут, чтобы подстегнуть поиск.

Корхонен – девушка на пару лет младше меня. Высокая, широкоплечая, крепкая, с немного отталкивающей внешностью: широкие скулы, специфичный разрез глаз (видимо, смесь финна и татарина – не лучшее сочетание), тонкие негустые волосы. К тому же Корхонен – неухоженная, мужиковатая. Мы с ней автоматически идем в одной группе. На каком бы поиске мы ни сталкивались, нам всегда хорошо работать вместе – роднит распиздяйский образ жизни и высокая скорость передвижения по пересеченке.

Мы стоим в штабе – на улице у зеленоградского гаражного кооператива, огромного кирпичного строения с сотнями гаражей внутри. Штаб здесь по одной простой причине: заявитель живет в гараже. Эти гаражи по большей части – уже и не гаражи даже, а кустарное жилье, небольшой городок, в котором половина жителей – цыгане, а другая – азиаты. Такой городской кишлак, с двумя на дух не переносящими друг друга кланами.

Пропала цыганская девочка 10 лет с типично русским именем Любовь. Мать утверждает, что ее забрал какой-то 22-летний узбек. Несмотря на то что у цыган 10–12 лет – вполне себе возраст сексуального согласия, некоторым волонтерам не по себе. Сглаживает историю только то, что выглядит девочка (на единственном фото, которое смогла найти ее мать) – как развитая девушка лет 16–17, с внушительной грудью, округлым лицом и наглым взглядом.

Жора отправляется беседовать в «узбекскую» часть бараков, к местному старейшине (да, у них есть старейшины даже в сраных гаражах).

Старейшина сидит в гараже, забитом макулатурой. Позже от ментов я узнал, что его бизнес и состоит в сборе макулатуры с дворников-узбеков и последующей продаже ее (тонна – 5–7 тысяч рублей). Он же выступает как перекупщик. Очень даже нормальный бизнес, гораздо лучше попрошайничества, воровства и торговли героином, которыми промышляет местный клан цыган.

Старейшина отрицает, что их хлопчик мог стащить цыганку без ее согласия. Хлопчика же не видно и не слышно ровно с момента пропажи девочки.

Жора принимается работать с этим непростым кейсом. Все по привычной схеме – ориентировки, опросы на местах и прочее. Парочку видели несколько раз – они поели и, видимо, не собирались никуда из города.

Жора ставит задачу группе – осмотреть чердаки в пятиэтажках: там, бывает, ночуют бомжи и небрезгливые парочки. Ночью рваться на чердаки – работка не самая приятная. Тем не менее мы отправляемся в микрорайон и начинаем ломиться в подъезды. Почти нигде не написаны коды, а магниты на 250 кг – такую дверь не вырвешь. Поэтому мы звоним в домофоны и просим нас пустить, объясняя ситуацию.

На улице – час ночи. Спящие зеленоградцы посылают нас на три буквы и вызывают ментов. После первого же осмотренного чердака нас встречает экипаж полиции.

– Это вы по чердакам шарились?

Показываю ориентировку, рассказываю, что ищем девочку.

– Всё, заканчивайте, жалобы от жителей.

Ну и что с того? Мы лезем дальше. Опять приезжает полиция.

– Ребята, второй вызов, мы же сказали – заканчивать.

– Нет. Мы все равно полезем. Ты знаешь, зачем и куда. Лучше помоги.

– Я не могу лазить по чердакам без вызова.

– Тебе ориентировки мало? Дело-то – у вас в ОВД.

– Нет, оно в другом ОВД, на той стороне железки.

– Тогда доброй ночи.

– А вы дальше?

– А мы дальше.

– Тогда задержим.

– Скандал будет. Как ты объяснишь, что задержал волонтеров, которые искали пропавшего ребенка?

Чешет репу и удаляется. Лезем дальше. Приезжают третий раз.

– Парни, не надоело вам? – спрашиваю.

– Надоело. Опять вызов. Покурить есть?

Курим. Идем дальше.

Отрабатываем задачу и возвращаемся в штаб. Новое свидетельство: парочка спокойно добралась до электрички. Видимо, путь действительно лежал дальше.

Жора выясняет, что узбек как-то связан с Астраханью, куда и мог отправиться.

Естественно, с десятилеткой без документов можно поехать только на BlaBlaCar или автобусом. Первое – слишком «умный» сервис для наших пропавших, второе – подходит.

Отряд начинает работать в Москве – но тут Жоре звонит опер, которому попало дело, и рассказывает о любопытных деталях: зовут девочку не Любовь, а Рубинта, и ей на самом деле не 10, а 16 лет. То есть она достигла возраста сексуального согласия. То есть не пропала. Просто удрала от мамки жить с ненаглядным узбеком, и удрала далеко, потому что тут, в гаражах, их племена не очень поощряют межрасовые отношения…

Нас с Корхонен сообщение о прекращении поиска настигает в кафе-шашлычной, где-то у МКАДа, откуда тоже, как мы узнали, отправляются не рейсовые, а «частные» автобусы до Астрахани.

Забирать нас оттуда никто не рвется. Я звоню Осе и говорю, что скоро буду, через полчаса-час. Она просит купить зеленый чай, он закончился.

– Может, по пиву? Тут всего по 80 рэ, – предлагает Корхонен.

Мы пьем «по пиву», потом по второму и третьему.

Корхонен рассказывает о себе: она живет с матерью и отчимом, спит у них в гостиной и все время планирует съехать, но то работы нет, то бабки куда-то утекают. Уебищная жизнь. Почти как у меня. Мы пьем, пьем и пьем, это продолжается часов 6, пока Оса не заезжает и не забирает нас.

Я, шатаясь, пытаюсь зайти в подъезд. Оса открывает дверь и приговаривает:

– Ну и мудак, должен был чай купить…

– Да пошла ты! Еще выговаривать мне будет тут.

Я разворачиваюсь и иду к метро.

42. «Nightwish»: «Wishmaster»

Короче, я ушел в запой или его подобие с Корхонен. Она оказалась охуительным партнером под это дело.

Мы пили два дня, слоняясь по знакомым, зашли в гостишку к Зиду, одну ночь провели там, потом бухали у Хрупкого, но тот нас выгнал, как только пришла его Мила.

Всё это время Оса – терпеливая женщина! – писала и звонила, пытаясь убедиться, что я не сдох. Поскольку я не отвечал, Оса методом перебора и опросов восстановила часть моего пути, а потом уже начала следить онлайн – где я и в каком состоянии. На самом деле, это трогательная опека параноика. Такого я больше не встречал.

Так или иначе, через некоторое время мы с Корхонен оказались в кафе в центре, где работала пара наших волонтеров. Туда нас привезли Fex и его девушка Синица. Fex был на колесах и забрал нас откуда-то, где мы шарахались.

В кафе было удобно: мы получали скидки и заодно находились под присмотром товарищей. Мы пили, пили, пили и пили. Не уверен, что мы с Корхонен были способны поддерживать человеческий диалог.

Между тем Оса писала Fexу с вопросами – где мы, че мы. Fex показал мне эти сообщения. Я сам написал Осе – мол, отъебись, не твое дело.

Но Оса уже вычислила район через твиттер Синицы. Дальше ей было несложно вспомнить все «наши» места в районе и найти нас: у нее был доступ к камерам наружного наблюдения в городе. Она прислала скриншот машины Fexа, припаркованной у кафе.

Меня порядком выбесила эта хуйня. Потому что курить-то надо – на крыльце, а она, значит, играет в Большого Брата и подглядывает. Светлая мысль тут же влетела в мою голову. Я позвал Корхонен курить на крыльцо и, как только мы вышли, поцеловал ее. Поцелуй длился долго, очень долго – так, чтобы Оса не продолбала даже при очень быстрой перемотке.

Уже через 10 минут я получаю смс: «Пошел ты нахуй». Ооокей.

Тут же, за смс Осы, приходит еще одно – от Корхонен: «Я хочу тебя прямо сейчас». – «Тут, что ль?» – «Пойдем в туалет».

Мы еблись там бесконечно долго, так, как могут только очень пьяные люди. Здоровые титьки Корхонен мелькали туда-сюда, как маятники, но время будто остановилось: сначала было тихо, потом кто-то стучал в дверь, потом голос Fexа звал нас, потом голос Синицы спросил: «Они че, трахаются там?», потом чужой голос сказал: «Да там трахаются…», потом в дверь стучал официант, просил прекратить и выйти, говорил, что выгонит нас, потом он унялся, потом официант предупреждал людей: «Этот туалет не работает, идите на первый этаж». Когда мы вышли, Синица, с улыбкой и с привычной для отряда прямотой, заявила: «Корхонен, ты громкая!» Корхонен начала ржать, потом сказала «бля» и потупилась, потом снова начала ржать.

Утром я проснулся рядом с Корхонен.

– Нихуя, это всё правда было, что ли? – спросила она.

– Да ладно, норм, – ответил я.

– Че, есть че пожрать? – спросила она.

Так я понял, что мы у меня.

– Не знаю. Вино точно есть.

Мы выпили бутылку – и спали весь день, а потом Корхонен спокойно отчалила восвояси.

Как это ни поразительно, еще через день я был у Осы. Я снова жил у нее. Ее лишили доступа к камерам за ту слежку (я сам Жоре и настучал), но Оса отнеслась к этому спокойно – она понимала, что это моя маленькая месть, прикрываемая вечной заботой о сохранности информации и о том, чтобы доступ ко всяким «штучкам» не попадал в руки к тем, кто ими пользуется не по назначению.

А Корхонен выгнали из дома. Черт, вот это было не круто. Но она быстро нашла себе работу и даже сумела снять жилье. Это было удивительно: вытянув руку из волны запоя, так схватить быка за рога. Через неделю мы уже пили за ее счет, и я так понял, что она не прекращала квасить ни на день. Мы решили не трахаться больше, чтобы не усложнять себе жизнь, то есть мы типа остались друзьями, то есть собутыльниками.

43. Баста: «Райские яблоки»

Как же меня раздражает этот трек. Признаться, даже не из-за этого ростовского гопника, который превратил песню Высоцкого в нечто ужасное. Это всё терпимо, там даже ничего такой саунд. Сам трек заебал меня, когда Хрупкий ставил его раз 100 подряд и орал в унисон, стараясь быть убедительным. Так что в моей памяти композицию читает не одинокий ростовский гопник, а ростовский и магаданский гопники вместе.

«Райские яблоки» – иллюстрация пути Хрупкого. Так считал сам Хрупкий. Но его путь – пиздец. История с ожидаемой развязкой и почти без поворотов. Только такие, как Хрупкий, могут делать драму на плоскости, из пустоты искусно ткать трагедию; порождать черные дыры в чистом поле, без всяких там перегоревших звезд и концентрации чистой энергии.

Хрупкий оставался собой, то есть мудаком, и на поисках.

Уже летом я на своей шкуре прочувствовал, какие проблемы несет моя «должность» старшего по городским поискам. Хрупкий вел поиск бегунка в своем любимом стиле – с облавами, погонями и криками: «Слышь бля стой». Крики нужны, чтобы остановить злоебуче непокорных московских детей, которые дают деру, если какой-то хер на улице пытается их расспрашивать о них самих/друзьях и так далее. Особенно если приставший хер – небритое существо с сибирским говорком.

Мне позвонил инфорг очередного поиска:

– Штапич, там волонтеры ребенка поймали.

– В смысле?

– Поймали ребенка, похож на бегунка, я просто до Хрупкого не могу дозвониться.

Поймали ребенка. Вот блять что это может значить? На практике – волонтеры, долбоебы, просто схватили за руку пацана лет 14, который был чем-то похож на пропавшего, тут же – как потом читал бы прокурор – «вступили в преступный сговор с охранниками торгового центра», отвели ребенка в какую-то комнатушку и там ЗАПЕРЛИ. Ситуация нехорошая: родители ребенка запросто могли бы написать заявление; если бы на ребенке был хоть один синяк, волонтерам легко было бы уехать в СИЗО. Впрочем, Хрупкому-то не впервой.

Я начал лихорадочно искать варианты спасения. Как разгрести такую ситуацию? Сказал волонтерам ничего не предпринимать – как ни крути, было бы хуже, и позвонил ближайшему к тому месту знакомому оперу – как раз Севе, с которым мы пересекались на рождественской расчлененке.

– Алло, дорогой, ты у себя?

– Да, в районе.

– У меня тут неприятность… волонтеры поймали ребенка… видимо, не бегунка, которого искали, а другого…

– Они его задержали, что ли?

– Они договорились с охраной ТЦ и заперли ребенка в какой-то каморке.

– Ох, пиздец. Вы где их берете? Че, наряд не могли вызвать?

– Да это не мои, это долбоебы, честное слово, долбоебы. Слушай, выручи, подскочи туда, а?

– И че я сделаю?

– Да хуй знает, разгреби, в долгу не останусь.

– Ладно, еду. Кинь там адресок и контакт.

Сева приехал и разобрался в ситуации так, чтобы все остались довольны: вывел ребенка, позвонил его родителям, убедился, что это не тот, кого ищем, извинился перед родителями, отпустил ребенка и попросил мать позвонить ему, когда тот дойдет до дома.

Сошло с рук. Хрупкий только поржал. Жора, кстати, тоже. Вообще ржали все, и только мой зад взмок.

Севе я был должен по гроб жизни, но это легко решилось – я отвез его к Андрею, тот подарил ему токен, и опер был счастлив и благодарен. «У нас хуй получишь информацию, надо умолять, чтобы номера машинок получить или банковские карты, а тут бах – и готово! Шикарная вещь». Особенно вставляло Севу то, что в базе содержались места совершения преступлений (на которые мне, например, было плевать). Для опера это оказалось биг датой для аналитики, он узнал о своем районе новое, тупо нанеся преступления на карту.

Мне всегда было интересно, как Хрупкий попал на поиски, но он ничего не рассказывал. Тем не менее сейчас я знаю всё. Все-таки я долбаный поисковик и могу добыть информацию о персонаже, тем более так близко знакомом.

Хрупкий несколько лет встречался с Милой, симпатичной девочкой с кудряшками. Мила – моя ровесница, т. е. лет на 5 младше Хрупкого. Их отношения представляют собой сплошной парадокс: довольно талантливая девочка-архитектор – и натуральный хулиган, отвязный и безответственный, но нежный и заботливый, как все настоящие хулиганы.

Именно Мила завоевала Хрупкого: она отдалась ему довольно быстро, но он съебался к себе, на Алтай, и долго вообще не выходил на связь. Мила ждала, писала ему. Любила. Потом сама приехала на Алтай – и обнаружила, что Хрупкий вернулся туда к другой девушке, с которой был до Милы. Собственно, Хрупкий с той девушкой и не прощался. Тем не менее Мила, как всякий порядочный творческий человек, мыслила иррационально, – и приехала в Москву уже вместе с Хрупким.

Они начали жить у нее, вернее, у ее родителей. Хрупкий был довольно неприятным сожителем: бухал, порой месяцами не работал и в конце концов подрался с отцом Милы. В итоге он вынужден был съехать.

Затем он поселился у некоего итальянца, Лучано или Франческо. Лучано или Франческо был добр к Хрупкому: он дал ему работу, кормил и поил. Хрупкий тем временем всё мечтал жить с Милой, и счастье казалось близким, но денег как-то не хватало. Поэтому Хрупкий спиздил карточку Лучано-Франческо, заранее подглядев пин-код, и тут же снял с карточки 200к рублей. На эти бабки он снял какую-то квартиру, водил Милу по ресторанам и так далее.

Мила, конечно, поинтересовалась, откуда деньги. Хрупкий, который вообще-то врет так же убедительно, как разговаривает (для него эти процессы чрезвычайно близки, ведь для обоих надо просто открыть рот и сложить некие слова в предложения), пытался втереть ей, что заработал, но она не поверила. Пришлось рассказать правду. Полуправду. Хрупкий сказал, что Лучано-Франческо его наебал, а он просто восстанавливал справедливость. Мила решила – будь, что будет.

Неделю они спокойно тусовались и прожирали денежки, но потом менты позвонили Милиным родителям и всё рассказали. Отец запер Милу дома, но она сбежала на съемную квартиру Хрупкого. Еще через пару недель, когда менты достали уже всех друзей Милы и знакомых Хрупкого, он сам решил идти сдаваться.

Этот «медовый месяц», спонсируемый Лучано-Франческо, длился очень недолго. Хрупкого забрали в СИЗО, а Мила принялась заниматься адвокатами и возвращать долги Хрупкого, – но, конечно, таких денег у нее не было. Как назло, итальянец уперся и решил наказать Хрупкого. Поэтому тот сел, но всего на полгода. В колонию ему повезло уехать вообще лишь на пару месяцев (как водится, зачли срок в СИЗО).

Когда Хрупкий вернулся в Москву, он жил отдельно от Милы и тщательно ревновал – к любому кусту, к друзьям, к работе и даже к сноуборду. Виделись они нечасто, Хрупкий был предоставлен сам себе и блядствовал.

Тут самое время задаться вопросом: нахуя блядствовать, если очевидно, что отношения не идеальны? Может, лучше расстаться или там поработать над этой хуйней? Нет.

И тут я понимаю Хрупкого, потому что мы оба мудаки. Он сирота и слабак, он не умеет отказываться. Поэтому он просто заебывал Милу скандалами, а сам ебался напропалую с кем ни попадя.

Однажды она укатила в Питер с подругой, и он устроил скандал по телефону. Мила послала его на хуй и разорвала отношения. По приезде в Москву Мила решила расслабиться и с кем-то переспала. Тут позвонил Хрупкий. А она возьми да и скажи ему всё. Его перекрыло. Они встретились, но вместо разговора Мила получила огромный букет и услышала причитанья: «Ничего, что ты изменила, ничего, это бывает, я не злюсь, мало ли там что, ничего, у нас еще всё впереди, мы эге-гей, мы всем покажем». Это продолжалось несколько часов, и Мила решила, что Хрупкий спятил. На свою беду, она вздумала попрощаться, когда Хрупкий еще не завершил всех причитаний, – и началось нечто среднее между потасовкой и скандалом.

Через пару недель они снова были вместе. Но кое-что изменилось. В эти пару недель Хрупкий впервые поехал на поиски. Его сердце подсказывало, что это поможет ему стать лучше. Но сердце говорило шепотом, а вот хуй орал – бля, да тут телок тьма, есть чем заняться…

– А почему ты, собственно, Хрупкий? – как-то раз я спросил у него.

– Сначала я хотел взять погоняло Хэнк Муди, но оно было занято. И я решил сыграть типа на парадоксе.

Собственно, дальнейшая история Хрупкого была определена. Он всё больше блядствовал, всё больше срался с Милой, и однажды они разошлись насовсем. Но отряд на некоторое время стал для Милы каким-то поводом для раздумья: неужели этот мудак изменится? Нет, Мила, мудаки не меняются. Исключение возможно только тогда, когда люди притворяются мудаками, потому что так легче. Но истинного мудака от надуманного отличить довольно легко: истинный мудак создает проблемы даже тогда, когда хочет добра (надуманный создает проблемы только тогда, когда сам этого хочет).

Итак, Хрупкий воропятил в отряде, показывая свою невероятную неорганизованность. Хотя взятых в плен детей Жора, в принципе, способен был стерпеть. Главное, что без последствий.

Но чем хуже были отношения с Милой, тем больше Хрупкий дул, слушал «Райские яблоки» и творил нелепую хуйню. Пиздорезка набирала обороты.

И вот, в один прекрасный день, Хрупкий на пьянке с Куклой и Кисой (что-то частенько мы собирались такой компанией) начал рассказывать о том, что у отряда есть доступ к фэсэрской базе Андрея. Я пинал Хрупкого под столом, но этот дятел в пьяном угаре натурально угрожал девкам, особенно Кисе с ее украинским гражданством: «Мы всё про вас знаем… Слышь, ты вот жила…» – и называл точный адрес. Машина отца, банковские карточки матери – все пошло в бой ради пьяного выпендрежа. Естественно, на следующий день Хрупкий был слит. Я позвонил Андрею, и Хрупкий больше не мог пользоваться базой, токен заблокировали.

Хрупкий не обиделся ни капли. А на что? Он стал постепенно отходить от поисков, отношения с Жорой у него стали напряженными.

Забегу вперед – на полгода. После самой-самой последней и окончательной размолвки с Милой он стал ездить на поиски не один, а с женщиной лет сорока из Балашихи, которой страшно гордился. Милфа была хороша, но замужем и с двумя детьми. Достоверно неизвестно, ебались они или нет, но, судя по тому, что Хрупкий был категорически неспособен намеренно встречать существо женского пола более пары раз и не присунуть, – скорее всего, с милфой они еблись. Думаю, он, как и я с Осой, инстинктивно пытался найти ту, которая его, разъебая, убережет.

Как-то они ехали с поиска, и Хрупкий увидел горящую избу в деревне. Хрупкий потребовал притормозить и вбежал внутрь. Побегав по избе, он выбежал с обожженными руками и увидел пожарную машину, подъезжающую на место. Оказалось, что изба была брошена и там никто не жил. А Хрупкого увезли в больничку. Ожоги, к счастью, были легкими. Но на милфу это произвело такое впечатление, что она решила с ним больше не связываться. Такого поди убереги.

Хрупкий ушел из отряда, удалив аккаунт на форуме. Впрочем, иногда мы бухали вместе. В качестве подарка при уходе Хрупкий сказал мне:

– Зид на тебя злится.

– С чего это?

– Ты его Татарку трахал.

– Дак они не были вместе тогда.

– Ну и что, ему не по себе.

– А кто ему сказал?

– Я просто решил признаться ему… я ее утром после тебя тогда отодрал… и решил сказать ему…

– Про меня-то нахуй было говорить?

– Думал, ему так легче будет.

– То есть легче знать, что твою бабу трахали двое, а не один?..

Остается отдать должное Татарке – вот кто знает, как себя развлечь. Трахнула всё, что могла. Браво, девочка.

Отряд не заметил потери бойца. Хрупкий не был существенно важным звеном. А вот мне стало одиноко, что ли. Поэтому Корхонен и стала мне ближайшим собутыльником. Смена караула.

Помню последнюю шедевральную пьянку с Хрупким в его бытность в отряде. Мы загрузили в себя по 4 литра пива. Хрупкий нашел какого-то молодого чечена, который был в баре. Тоже пьяный. Хрупкий беседовал с ним, потом предложил его убить.

Я как-то невсерьез воспринял это предложение. Убивал я до этого только тех, кого не сумел найти из-за тупости. Но против чечена тупость – оружие не самое действенное, полагаю. К тому же у него были широкие круглые плечи, указывающие на боксерскую подготовку. Хрупкий вроде подостыл и курил на улице, а я пошел в бар, за пивом.

Когда я вышел, чечен уже метелил Хрупкого. Я скинул куртку (слишком тесную, чтобы драться) и пошел на чечена, который как раз апперкотом уложил Хрупкого на асфальт. Хрупкий лежал кулем, а чечена держали какие-то парни. Я отхлестал Хрупкого по щекам – он пришел в себя. Усадив его, я отправился искать куртку. А ее кто-то уже спиздил! Не было моей тесной модной «парки», а вместе с ней – кошелька, паспорта, телефона и ключей. Заебись.

В этот момент приехала полиция, и через полчаса пьяные чечен и Хрупкий сидели за одним столом и писали друг на друга заявления. Я забрал и порвал бумажки. «Заебали, пацаны».

Мы разошлись. Нам с Хрупким, несмотря на очень помятые рожи, удалось поймать тачку бесплатно и домчать до меня. После такого в «Гарри Поттере» произносят «шалость удалась» и стучат палочкой по карте мародеров.

44. ZAZ: «Que vendra»

Когда ты пьян, подсознание порой подсказывает самый короткий путь к выходу из дерьма, в котором ты пребываешь. Просто надо это вовремя понять.

Мы пили с Осой на тусовке отряда. Как всегда – в бургерной. Присутствующие разделились на три категории: выпившие, водители и я.

Я был в жопу. Я начал пить еще в гостях у Сидоровой. У нее нашлась бутылка Балантайнс – а я против этого не могу устоять, у меня мгновенно пересыхает горло, сужается зрачок, колотится сердце и подкашиваются ноги. Потому я был пьян и задорен.

Пьян был я, но почему-то всем присутствующим удалось поймать редкий момент общего единения, счастья, и, когда я бросил салфетку из диспенсера, смятую в шарик, мне в ответ прилетела такая же. Через минуту все 15–20 человек за длинным столом кидались салфетками и хохотали. Кто-то снимал бумажное побоище на телефон, кто-то вынимал салфетку из пива, а официантки только дружелюбно улыбались, глядя на наши детские проделки.

В бургерной я догнался пивом, что дало мое любимое сочетание той поры – виски-пиво, идеал, мерило несознательности и отправная точка приключений.

Как это уже бывало не раз, упал поиск. Классика: обязательно зимой, обязательно в метель, обязательно во время общей пьянки. Отряд разделился на тех, кто едет на поиск (трезвых), тех, кто отправляется домой, и тех, кого привезла Оса, которая хочет на поиск.

Я не хотел ехать, я хотел спать. И заснул в машине, по дороге в Клинский район, пока Оса и Сидорова болтали и готовились к поиску.

Меня разбудил толчок на бугре, или резкий занос, или ебучая Zaz, которую Оса постоянно ставила, или что-то еще. Поэтому я взял початую бутылку, которую утащил из дома Сидоровой, хлебнул и зло сказал: «Останови блять наконец!» Оса испуганно обернулась – чувствовала беду, моя кареглазая. Я вышел, поссал. Хлебнул еще. Закурил. И, как потом рассказывала Оса, побежал в лес.

Помню сугробы, свет далекой деревни и постоянно звонящий телефон. Оса спрашивала, где я. А я блять как могу понять, где я? Я в жопу пьян, в лесу, по колено в снегу. Я блуждал в сугробах, порой выбредая на свет фонарей к какой-то деревне, злился, слал на хуй Осу и Сидорову, которые звонили поочередно. Иногда я видел их машину, фары, и они раз проехали мимо, потому что я рывком упал за сугроб на обочине, а в другой раз не успели меня догнать, я опять убежал в лес. Порой казалось, что я как зверь – пытаюсь вырваться из лесу, а меня загоняют обратно.

В конце концов виски закончился. Стало скучно и холодно. Я приземлился на автобусной остановке. Когда Оса позвонила в сотый раз, я сказал, что на остановке, что от меня надо отъебаться и я утром сам доеду. Хотелось спать.

Оса нашла остановку и разбудила меня. Затем забросила Сидорову на поиск и повезла меня домой.

Мне не стыдно. Меня нельзя будить. Разбуженный пьяным Штапич – это иное существо, это пропавший. Когда я пьян, надо следить за моим чутким сном, охранять его и укрывать меня одеялом. Ну, или связать. Иначе – разверзнется пропасть. Оса всё это прекрасно знала и уже видела.

Не знаю, как она всё это терпела. Я же – делал всё, чтобы от меня отстали. Она говорила, что я очень взрослый и зрелый. Гораздо более серьезный, чем ее брат, который угодил под поезд, потому что шел через ж/д переезд в наушниках. Бедная: она, наверное, никогда не видела мужчин-неидиотов. То, что среди идиотов и мудаков – я довольно зрелый, конечно, правда. Но не отменяет того, что я мудак.

Через пару дней я отправлялся в командировку по фанатскому проекту. Она подвозила меня к студии. Я, памятуя события недавних пор – мои измены, пьянки в лесу и так далее, – подумал: какая же она хорошая. Терпеливая. Сильная. Смелая. Ценит, хуй пойми за что. «Выходи за меня», – сказал. Она, не раздумывая, ответила «да». Мы скрепили договор коротким сексом в машине.

45. Алла Пугачева: «Сильная женщина»

8 марта каждый год происходит какая-то чушь. Вот и в этот раз всё было странно.

Пьяная маргинальная мамаша. От нее – уже во второй раз – сбежал сын лет 12–13. Мальчик учился плохо, но учительница была о нем хорошего мнения, отзывалась как о нормальном, но запущенном ребенке, которого она несколько раз видела гуляющим с младшей сестрой.

Мать толком ничего не может сказать – только когда и как пропадал в предыдущий раз. Она вдрабадан. Сплавила младшую дочь в санаторий (девочка страдала какой-то болезнью легких, и ее отправляли на лечение за счет государства пару раз в год) и ушла в запой.

Зато инспектор по делам несовершеннолетних немного проясняет ситуацию: мальчика видели у «Макдоналдса», он там работал: протирал окна машин за небольшую плату. Естественно, у этого дела был шеф, какой-то криминальный тип, собравший стайку подростков под свое крыло. Нам удалось поговорить с этим чуваком. Здорово помог Хрупкий, который всегда находил общий язык с такими элементами. Пропавший уже неделю не выходил на «работу», сотрудники «Макдака» это подтвердили. Мы выяснили, когда сестру пропавшего отправили в санаторий – ровно неделю назад. Выяснили, когда он пропадал в первый раз – тоже ровно тогда, когда она была в санатории. Потом история становится круче – от друзей мальчика мы узнаём, что он РАБОТАЛ, ЧТОБЫ ПОКУПАТЬ СЕСТРЕНКЕ ЕДУ!!! Чувак стал моим героем, и я понял, что его я искать буду усердно.

К счастью, аккаунт ВК мальчика показался в Сети. У меня нет своей страницы, и я пишу ему с аккаунта брата. Парень молчит. Хрупкий вычислил IP – мальчик выходит в Сеть из магазина электроники на окраине города. Я пишу ему: «Хочешь, я буду караулить тебя в “М-Видео” на Тушинской? Или давай лучше сам приезжай, поговорим». Тут он наконец отвечает, и мы договориваемся о встрече.

Я прошу Хрупкого на всякий случай пойти со мной. Но этим Хрупкий ограничиться не мог – и на Пушкинской, где мы с мальчиком должны встретиться, я вижу с десяток волонтеров, которые «закрывают» всю станцию.

– Хрупкий, блин, давай лайтово – пацан адекватный… Убери их.

Ребята расходятся, остается только водитель на машине, припаркованной где-то на соседних улочках. Встретив пацана, я веду его в кафе.

– Какао будешь? – спрашиваю.

– Понимаешь, что у меня два варианта – вот гоняться за тобой, сдать ментам, или просто отвезти домой?

– Понимаю.

– И чего делать будем? Я убрал людей, которые могли бы тебя поймать. Давай выбери нормальный вариант сам. Ты взрослый, ты за сестрой ухаживаешь.

Пару минут разговора о том, где он был, у кого и как. Молчит, не колется – «был у друга». Это и не важно, оставим это инспектору по делам несовершеннолетних, она хорошая, справится.

Везем парня домой. Хрупкий с нами. Во дворе встречают пьянющая мать и какой-то чувак, кажется, ее сожитель, с ножом в руках. Я даже прихуел, хотя всякое видел. «Нож брось, а не то голову сломаю», – с ходу объявляет Хрупкий, и чувак прячет нож. Оказывается, мамаша и ее хахаль подумали, что мы им то ли угрожаем, то ли выкуп за их ребенка попросим. Что скажешь – маргиналы.

Утром я набрал инспекторше:

– Слушай, надо его забирать из этой семьи.

– Тоже так думаю. Попытаемся. А ты знаешь, где он был? У педофила.

– Да не, он не активный. Он так – просто покормил, одел, дал поиграть в компьютер… Никакого секса или насилия, только сам голым ходил.

Я позванивал инспекторше иногда – она молодец, устроила мальчика и его сестру в социально-реабилитационный центр (я этот центр знаю, очень порядочный, лучше любого детского дома). Однажды парень написал в аккаунт моего брата – спрашивал, как дела. У него всё наладилось.

Года через 3 мне рассказали, что парень поступил в Суворовское училище. И, хоть я и циник, это было круто. Очень надеюсь, что у него всё будет хорошо.

После этого поиска я приехал домой напряженным – история с ножом это предполагала. Налил Осе вина. И она принялась жаловаться, что у нас что-то не так в отношениях. В жизни. Во всём. Мы всё никак не можем доехать до ЗАГСа. На свадьбу денег нет.

Утром мы съездили в ЗАГС. В тот самый, где я женился впервые.

Подали заявление. Оса была в каком-то легком восторге. Ожидание чего-то хорошего и интересного ее увлекало. Тем более что мне предложили работу за порядочные деньги, постоянную, на новом телеканале.

После ЗАГСа я выдохнул и пошел пить. Взял этого дерьма, японского пива «Асахи». Глотнул и оглянулся. Вспомнил, что именно в этом кабаке, только подав заявление на развод, я сидел со своей бывшей женой. Я тогда тоже пил «Асахи», а она терпеливо ждала. Потом я попытался ее избить, и за это мне стыдно до сих пор, и я рад, что не причинил большого вреда, хотя бы физического (нервы я ей испортил здорово).

В этом же кабаке, еще лет 10 назад, мы встретили нашего общего с бывшей женой кумира – Глеба Самойлова. Человек просто ел, а мы пялились. Это был день ее рождения.

Я вспомнил, что вообще чувствовал к ней, когда был способен отдаться этому, я вспомнил, как любил ее. И понял, что никогда и ни за что не женюсь на Осе.

Правда, как теперь ей в этом признаться?

Надо с кем-то поговорить. Я написал Корхонен: «Че как?» Корхонен ответила фотографией груди. Блядский улей скажет Осе сам. Я помолчу. «Ты где?» – спросил я у груди в чате.

46. «Агата Кристи»: «Сердцебиение»

В отряде было полно классных людей. Мона – одна из них. Она была настоящей фанаткой «Агаты Кристи», почти что группис, – и с ней всегда было о чем поговорить.

Работала она в МЧС, в самой структуре, прямо в здании министерства – и никто не ведал, что она там делает. Но порой на поисках ее форма и погоны выручали, а контакты позволяли подтянуть ресурсы, избежав срача.

При этом зарабатывала деньги она совсем не в МЧС, занимаясь параллельно кучей интересной херни. Например, однажды показала мне специальный закрытый сайт «для своих», где торговали элитными девками. Там были художественные гимнастки, актрисы и певицы, ценник «за ночь» начинался от 15к евро, а потолок был бесконечен.

Мы оказались вместе с Моной на поиске в Н-цово. Апрель, и снег как-то быстро сошел.

Пропали двое детей из порядочной семьи. Бабка отпустила их погулять, с мячом и самокатом, – и они пропали прямо перед приходом темноты. Семья была довольно странная, но не сказать чтобы маргинальная и чтобы дети были предоставлены сами себе.

Сам расклад хронологии подсказывал, что вряд ли дети сбежали. Их видели гуляющими с ребятами из соседних домов. Со двора они обычно не уходили, да и опасных мест вокруг не было – ни рек, ни прудов, ни забросов, самый центр микрорайона.

В качестве основной рассматривалась версия о том, что их кто-то приютил на ночь. Бог знает зачем. Но такое бывает, уж мы-то знаем.

Я предложил Жоре очень простой вариант: поставить машины вокруг ближайших домов и разбудить всех жителей клаксонами. Жора посмотрел на карту, ему идея понравилась. Мы начали расставлять тачки так, чтобы весь район офигел одномоментно, повсеместно. Но в последний момент менты запретили наше мероприятие. «А ментам нафига говорить было?» – единственное, о чем я мог спросить у Жоры. Мона тоже жалела, что идея не прокатила – вполне в ее духе было бы поугорать над опухшими и разбуженными н-цовцами.

Но Жора, видимо, хотел сохранить отношения с самым странным отделом полиции на планете Земля – с Н-цовским. Мне какое-то время казалось, что он целиком состоит из охуевших блатных долбоебов. В Н-цово не считается ненормальным, если опер второго года службы ездит на тачке за 50к долларов, на которую ему работать 5–6 лет по идее. Почему? Потому что в Н-цово ментов «с улицы» не берут. Там работают дети генералов и другой высокопоставленной шушеры, сосущей бабки и кровь нашей страны. Система понятная: надо пару лет дитю послужить «на земле» для трудовой книжки и возможности приказа, чтобы потом ебануть его прямой путевкой в какой-нибудь главк на тыловую должность, где надо закупать золотые унитазы для управлений и приемных. Там-то дитятко и разворачивается, раскидывая подряды по нужным организациям. А пока дитятко служит на земле, оно, естественно, не замотивировано что-то делать и тупо растит бубон в своей дорогущей тачке.

С чего началась моя лютая ненависть к Н-цовскому отделу? Нет, не с детского поиска и запретом на клаксоны – это бы любые менты запретили. Но однажды я прозванивал заявку на молодого парнишку лет 20. Он недавно вышел из тюрьмы, поехал к друзьям – и пропал. Он, конечно, выпил в тот вечер и уходил от друзей в Н-цово теплым. Ночью и утром он не появился – и мать забеспокоилась. Я начал искать его по всем возможным каналам, в том числе позвонил в ОВД, и дежурный сказал, что он у них. Причина задержания – просто пьяненький, без документов, нужна проверка личности. Я связался с розыскником, которому передали мамино заявление (это другое ОВД, в другом городе). Тот позвонил, отправил какие-то документы в Н-цово, и парня пообещали отпустить.

Следующим утром мне позвонила его мать: «Я привезла им паспорт его, а его не отпустили». Звоню в ОВД: «Где парень?» – «Его увезли в СК на допрос». – «Чего?» – «Наркотики». Оказывается, эти упыри пробили парня, когда получили паспорт, сказали матери, что отпустят его, а сами решили повесить на него наркоту и повысить раскрываемость. Я тут же позвонил розыскнику: «Слушай, че творят…» Потом я орал на СКшника и рассказал ему их историю со стороны – менты успели по полицейской же линии передать причину задержания «проверка документов», а за сутки выросло дело с понятыми, задержанием при контрольной закупке и прочей хуйней. Пидорасы 80 lvl. Именно то, что розыскник успел отправить запрос и получить ответ, не позволило им дать делу ход. Повезло.

Справедливости ради следует рассказать и другую известную мне историю. Однажды н-цовские менты, розыскники, тоже «папины дети», за свой счет полетели забирать бегунка в Мурманск. Это был роскошный поступок. При этом надо понимать, что продиктовано это было скорее пережором и тягой к приключениям, чем профессионализмом. Тем не менее безотносительно моих разглагольствований – поступок достойный. Вынули носы – кто из кокса, кто из жопы шлюхи, – и полетели. (Вполне, кстати, могло так оказаться, что кто-то из друзей Моны с того приватного сайтика оказывал им услуги.)

…А дети на том поиске нашлись утром, в соседнем доме, где ночевали у пизданутой бабищи, т. е. доброй самаритянки, какой она, наверное, себя и считает.

И мы с Моной с самого утра пили в баре и болтали об «Агате Кристи», и это было самое прекрасное утро той весны. Мона сказала, что слышала, будто «А. К.» воссоединится. Я не верил и надеялся, надеяться не мог – и верил всей душой – после «Ностальгического тура» можно было на чуточку, на миллиметр в это поверить. Мечта – чтобы в жизнь вернулся ураган.

Утром я должен был пойти в ЗАГС. И я на всякий случай пришел – но Осы там не было. За неделю до этого мы в очередной раз расстались. Кажется, она наконец начала меня подозревать в изменах, и я воспользовался случаем, чтобы «уйти» прямо перед ЗАГСом.

Теперь, когда женитьбы не случилось, можно было возвращаться обратно, к ней.

47. Татьяна Буланова: «Не плачь»

Люблю тульские пряники, ростовскую финифть, вологодские наличники и пинежскую роспись. Степи Забайкалья, горы Кавказа, Северные Увалы, дельту Волги, темную тайгу. Зипун – самая охуенная одежда. Косоворотка – это красиво. «Любовь и голуби», «Печки-лавочки» – суперкино. Женский хор, поющий народные песни (кроме «Рябины кудрявой») многоголосием, – это фантастика. Блины, борщ, водка, селедка под шубой, тройная уха, расстегай. Пушкин, Рубцов и Есенин. Я люблю Россию. Но…

…это страна дерьма. Мы срем – в собственную землю. Добрая четверть людей в нашей стране срет в землю, сидя в продуваемом семью ветрами толкане, вытаскивая из жопы занозы от неотполированного стульчака, подкладывая пенопласт под седалище зимой. Обосранный пенопласт – это можно встретить только у нас. А дерьмо копится под боком у дома. Все это настолько хуево, что даже непонятно: на кой вообще нужны отхожие места на Руси? Может, проще было бы обойтись огородами?

Мы едем на поиск в Курск, неприглядный город, раздолбанный в войну и так, кажется, и не отстроенный после этого. Там пропал ребенок 5 лет.

Куратор региона – девушка Мурка – в одной машине, мы с Осой – в другой. Уже тепло, майское солнце жарит так, будто оно июньское, и земля не прогрелась только потому, что еще наполнена холодной водой от растаявшего недавно снега.

Сюжет банален: дети играли в прятки, и младший (почему-то, вне зависимости от возраста, беды случаются с младшими) пропал. Дом – в частном секторе, но довольно старом, населенном людьми невеликого достатка и – отчасти – цыганами. Впрочем, выйти наружу со двора не проблема даже для ребенка – через дыры в заборе или не закрытые на замок ворота. Через поле от домов – река, поодаль забросы, какие-то бывшие коровники.

Людей – много. Таксисты приезжают десятками, они готовы развозить волонтеров, клеить ориентировки и вообще делать ВСЁ. Не знаю, как и почему, но в Курске, да еще в Калуге – самые организованные и классные таксисты, каких я видел. Они работают сплоченными бандами, которые охотно откликаются на беды. Полагаю, секрет в том, что все они – русские и местные, приезжих и гастарбайтеров практически нет. Наши. От таксистов и песня – «Не плачь» Булановой в KIA Rio у таксиста играет так громко, что приходится просить сделать тише.

На поиски являются даже натуральные гопники из серии «Слышь, парнишь, мобилка есть? А если найду?» Вот такие люди ПРИХОДЯТ на поиски в Курске. Одному я очень долго доказываю, что его мнение в принципе, по любому возможному вопросу, а тем более по вопросу поисков, ничего не стоит, но он только сердится, хотя мог бы мне и ебало набить.

Мы бодро и легко закрываем кучу серьезных задач, а Мурка всё время занимается полицией – разговаривает с ними и с семьей, налаживает взаимодействие. Часа через 3 наши люди уже осматривают реку и все забросы в радиусе 2–3 км.

Дело идет бодро, но версий нет.

Всё заканчивается резко. Ребенка находят… в яме под домом.

Малыш залез в какой-то короб, примыкавший с остову, а оттуда прямиком угодил в выгребную яму. Там и умер, среди дерьма.

Малыш. 5 лет. В дерьме.

И штука в том, что дети гибнут в дерьме – каждый год.

48. «Король и шут»: «Воспоминания о былой любви»

Я устроился на работу. На постоянную и хорошую. В смысле, это была профанация и булшит джоб, но за нее хорошо платили. Обычно русские люди так и понимают «хорошую работу»: много платят, делать нихуя не надо.

Губернатору Московской области захотелось обновить телеканал региона. Поэтому были наняты люди, чтобы руководить. Первым делом они сняли огромный офис в здании тюремного типа «РИА “Новости”», наняли 600 бестолочей на хорошую работу и купили вертолет. Идея покупки пришла им после посещения Лос-Анджелеса, где у местных телевизионщиков уже десятки лет есть вертушки. Вертолет сначала купили, а уже потом стали думать, что с ним делать – ведь ему нихуя нельзя летать по половине региона: там военный полигон, тут резиденция президента, плюс 4 аэропорта… Всё закрыто. Снимать полицейские погони тоже нереально: наши менты просто ни за кем не гоняются, они тупо проебываются и не спешат. Что делать с вертолетом? Правильно, пусть летает над сраными Мытищами и снимает их с высоты. Но проблема в том, что Мытищи с высоты так же уебищны, как и с земли. Собственно, суть утреннего эфира, который я делал, сводилась к вот таким тупейшим видосам, а еще к ведущим, которые за огромные бабки лыбились в камеру, читая любую новость.

Я начал стремительно тупеть. Жрал три раза в день, хотя знал, что порядочный человек умирает так, чтобы его было не тяжело нести в гробу. Бухать я и не прекращал. То есть я бухал, отъедался, работал в странном графике с трех до полуночи и даже начал поигрывать на ставках в онлайн-тотализаторах. Поиски как-то отъехали на второй план сами собой. Зато Оса была довольна – у нас завелись деньги. Правда, это скоро стало незаметно: евро и бакс скакнули вверх, и ее ипотека, взятая в швейцарских франках, стала стоить в два раза больше.

На поиски я снова начал ездить только в сезон, когда взял отпуск. Это немного меня развеселило. Например, приехав на поиск к моей любимице Эос, можно было услышать очередную классную историю:

«Короче, суицидник. Мужик, старый уже, лет 50. Ушел от жены, которая не могла иметь детей, к молодой девочке, женился, сделал ребенка. Все нормально, кажется, – сделал, что хотел. Но потом понял, что любил первую, и его перекрыло. А первая – аля-улю, уже занята. Он написал сообщения всем друзьям – типа всем пока, я поехал окочуриваться. И только одному другу, который не знал других, друг детства какой-то из Новосибирска, отправил смс: “125, станция Н-ская”. Восемнадцатый квадрат черная воронка, ептить. Короче, мужик уехал. Я проверила станцию, соседнюю. Что такое 125? Ну, Н-ская на 127-м километре. Другая станция – на 124-м. Ни там, ни там нет следов. Я проверила всё, лес вокруг прочесали, нихуя. Потом я догнала: 125 – это номер столба! Там столбы электрификации вдоль железки пронумерованы! И че ты думаешь? У 125-го столба нахожу – его кредитки, блистер от таблеток и блевотина. Думаю: ну блять, ты еще и не сдох на том же месте. Поискали вокруг – ничего. Радиус – полтора километра. Вообще ничего. А он бабах – в больничке! Прикинь, он кончал с собой, сраный неудачник, пожрал таблеток, его – ну блевать. Он их даже не запивал, кажется. Ну блевал, блевал, всё и выблевал, живой остался. Только таблетки подействовали частично – у него память выключилась, он сел в электричку, вышел на конечной, оттуда его в больничку и отправили».

Хохот. Эос всегда доставались крутые кейсы. Она рассказывала эту историю, собираясь в лес.

На этот поиск я приехал поздно, она уже всех отправила на задачи.

– Че мне делать? – спрашиваю.

– Ща новичок приедет, бери его и чеши, куда хочешь.

Бабка, 85 лет, пошла в лес, за грибами. Лес – ее обычный, маршруты известны, прошли всего сутки, должна быть жива.

Эос всегда работала на скоростях – и сразу погнала всех далеко в лес. А я подумал: чего бы не прогуляться в пятистах метрах от кромки? Там как раз классная канава в полметра глубиной, для бабки 85 лет может стать препятствием. Я взял новичка, и мы гуляли всего час, покрикивая бабку, как на полянке увидели сразу двух старушенций. Пропавшую звали Васей, Василисой.

– Это вы Василиса? – спрашиваю.

– А че не откликаетесь?

– Дак это вы меня кричали?

Оказалось, бабуля Василиса встретила в лесу еще одну бабку, 90 лет, свою подруженцию. И они плутали вдвоем, не бросая тяжеленных корзин. 90-летняя уже охуела ходить и смотрела злобно, выпучивая глаза и хмурясь одновременно, как мультяшный персонаж.

– Пойдем, бабули, на выход, – говорю.

– Никуда я с вами не пойду, – отвечает 90-летняя.

Мы спорили с ней минут 5, и она согласилась идти, но уже после ворчанья Василисы. Уже через 100 метров мы уперлись в канаву. Первую бабку перенесли легко, а вторая заявила: «Я не полезу». Опять уговоры. Корзинки не дали нести обе бабки. Ладно, главное – вывести самих старушенций.

Эос побеседовала с бабками и сфоткалась с ними – это у поисковиков, кстати, распространенная традиция, похожа на фото охотников с трофеем. Было бы круто, кстати, если бы поисковики держали пропавшего, как здоровенную рыбину, на руках или клали на землю, чтобы сверху поставить ногу.

А мой напарник курил и рассказывал о себе: «У меня тестя нашли месяц назад… неделю искали, нашли, уже всё… вот я первый раз приехал – как долг отдать, что ли… ну, я тебе скажу, и работка – этих вредных бабок уговаривать».

Поиски стали в удовольствие. Снова. Я отдохнул от них – и мне понравилось.

Оса всё лето ездила и ездила, и вообще не работала. А я опять оказывался там, где не было ее, и всякий раз был счастлив этому.

И пил. Много. И постепенно, незаметно, перебрался к родителям, что с моей зарплатой было уже наглостью и даже скотством. Впрочем, я продолжал бывать у Осы довольно часто.

49. Amy Winehouse: «Rehab»

Однажды я поехал в лес, хотя знал, что на следующий день надо проводить обучалку по городским поискам. Опять говорить людям правду – что они нихуя ни на что не способны, чтобы потом в отряде осталось двое, а когда и один, благодарный и умный, который сделает что-то полезное.

Поиск вела Сидорова. Она стала координатором, купила себе специальный фургон, типа штаб, и резко отличалась от всех на свете координаторов тем, что ее на поиски вез собственный водитель. Мы с Корхонен, после долгой разлуки, решили встретиться и сгонять. Корхонен была на машине – знакомом мне оранжевом Rover.

– Откуда тачка?

– О-о-о, да ты всё пропустил.

Далее последовала совершенно дикая история, красивая и эпичная, частью выпущенная в рассказе самой Корхонен, но понятная и между строк.

После сокрушительного бухача, длившегося месяц, Корхонен выгнали из дома; это я знал. Затем она, крокодилица моя вешняя, не будучи получателем блядского предложения Отари, сама связалась с ним и сторговалась – даже дороже, чем было предложено Осе. Для отвода глаз Отари устроил Корхонен к себе на работу – у него уже работали несколько волонтеров, в том числе Fex, поэтому это не вызвало подозрений. Потом Корхонен, щедро ублажавшая Отари, потребовала себе машину – якобы для поиска, и Отари отдал ей Rover.

С этого момента всё перевернулось – потому что Отари принялся истерить по поводу и без. Пьяная Корхонен, залезая в Rover, могла получить смс, из которой следовало, что ей надо прибыть на их конспиративно-ебливую квартирку, где ее ждет Отари. Корхонен неизменно, в любом состоянии, соблюдала договор, но в какой-то момент блядство взяло верх, и алкогольно-сексуальный вихрь захватил ее настолько, что она не приехала.

Между тем аппетиты Отари росли, и ему надо было чаще. Отсутствие Корхонен его напрягло раз, напрягло два – а потом он уже подстерегал ее в переулке около кафе, куда она отправлялась бухать.

Отари откровенно дал понять, что все равно поймет, если она еблась с кем еще. Это было уже за рамками соглашения, которое предусматривало нечто вроде свободной любви. Корхонен решила выйти из их договора, но, как всякий достаточно жадный человек, оставила тачку себе, чтобы Отари неповадно было. Отари согласился. На первом же ТО механик обнаружил под капотом устройство слежения. Браво, Отари!

Надо сказать, что всё это время родители Корхонен настаивали на лечебнице или каких-нибудь курсах, которые бы избавили ее от алкогольной зависимости, но девочка мужественно клала хер на всё это. Тем не менее на поисках она была трезвой.

Сидорова запланировала сбор часа на 2 ночи, а времени было 9 вечера, поэтому мы с Корхонен прибыли раньше – и решили не ждать.

Мы входим в лес в неочевидном месте – сбоку, далеко от точки входа, и сразу двигаем вглубь. Нам весело, потому что оба скучали по ночным классным поискам в сложной местности.

Нас не смущает, что координатор еще не приехал и у нас даже нет навика и компаса – только телефон с гугл-картой. Этого достаточно, но только в некоторых случаях, в определенной местности и с серьезным опытом за плечами. Тут – можно такое допустить.

Мы прыгаем через брёвна, орем в оврагах и заходим довольно далеко, в низинку с болотцем, где, как я предполагаю, и сидит пропавшая. Но пропавшая не откликается.

Тут звонит Сидорова: «Выходите, задачу дам». Я понимаю, что мы заебемся выходить и возвращаться – это крюк в 3 часа ходу. Лучше пойти поглубже, вдруг потеряшка зашла за сраное болотце. Поэтому я вру Сидоровой, что мы выходим, – и мы с Корхонен идем еще глубже в лес. И уже через 10 минут слышим отклик – наша потеряха найдена.

Через 2 часа мы курим на опушке, довольные собой. Оса звонит узнать, как дела. Дела у нас отлично.

Мы садимся в машину – и я предлагаю поебаться.

– В жопу хочу, – отвечает Корхонен.

Я пишу Осе: «Выспимся и поедем, чет рубит». Оса, конечно, не верит.

В 4 утра мы были в городе. К 5 уже нажрались как свиньи. Даже не помню, успели ли мы потрахаться.

Но в 11 утра была обучалка, и мы (я – как лектор, Корхонен – как студент, записавшийся заранее), всё еще пьяные, отправились на место.

Я дышал перегаром, орал матом и только что не блевал на учеников. В общем, сильно перебарщивал с подачей. И мне всё это дерьмо сошло с рук. Я уже не понимал, как. Люди все равно отзывались об обучалке нормально, Оса все равно приняла домой.

50. Сатра: «Лоли пхабай»

С лета в отряде внедрялись новые порядки и практики.

Какого-то хуя отныне вводилась должность «оперативного дежурного». Координаторы теперь должны были, сидя посменно с телефоном в ухе, разгребать активные поиски, которые «подвисли», т. е. те, где нужно было ехать на место в срочном порядке, но готовых ехать координаторов не было. Тогда дежурный мог управлять поиском удаленно: находил какого-нибудь опытного старшего и организовывал работу через него. По замыслу Жоры, все координаторы должны были стать «оперативными дежурными».

Я подежурил пару раз, но это мне не понравилось. Никогда не хотел разгребать кучу не интересных случаев. Мне всегда было дорого взять запутанный кейс или простой, но на скорость и исполнение. Рутину же я ебал.

К тому же у меня не было времени дежурить – работа не очень позволяла. Таким образом, очень скоро я перестал быть координатором, ведь должности были связаны: координатор должен дежурить. Не хочешь – не координатор. Да и без того я бы перестал коордить, по факту. Так что всё сошлось вместе. Очень удобное оправдание лени и эскапизму. И вообще удобно бухать и нихуя не делать. Числиться. Правда, респекта от Жоры за такое поведение ждать было бы глупо.

На какой-то день рождения отряда или другой общий сабантуй я решил отправиться к Абрамсу побухать, а потом вместе с ним ехать в гостишку. Мы раздавили бутылку бурбона у Абрамса в комнатушке (он снимал квартиру напополам с соседом) и поехали на такси.

На самом деле, круто было бы всё это провернуть с Хрупким – но Хрупкий, сука, уже ушел из отряда и вообще не подходил для того, чтобы являться на глаза Зиду и Татарке. С Абрамсом дело обстояло иначе. Зид бы не стал при нем, постороннем, выяснять отношения. Так что я таким образом обезопасил себя.

Приехав, я увидел, что Татарка – лысая. Она сбрила свои дреды. Я, поскольку был пьян, попросил побрить и меня, что и было сделано немедленно. Татарка, мурлыча «Лоли пхабай», с явным удовольствием сбрила мои патлы.

После мероприятия я, лысый и счастливый, спокойненько уехал домой, а утром мне позвонила Татарка: «Штапич… тут пиздец произошел с твоим дружком». Оказалось, что Абрамс добрался красненьким и шампусиком в гостишке, и ему стало херово. Его почему-то решили уложить в ванную, и Абрамс даже некоторое время полежал там, но потом пожелал утопить в ванной Татарку, которая его, дебила, стерегла на случай, если он выключится и попытается утонуть. Татарку спас только Зид. Абрамса едва угомонили – связали голенького и вызвали нарколога, который быстро выбил из Абрамса признательные показания: он в прошлом был героиновым наркоманом, и любые вещества, в том числе алкоголь, по какой-то причине срывают ему голову. Этот эпизод Татарку сильно напряг, а Зида – тем более.

Зато наша лысость стала флешмобом. Человек 5 в ленте твиттера выложили свои «лысые» фотки. Мы вызвали некоторое «облысение» отряда. Конечно, инициатором была Татарка, но я ее первым поддержал. Те, кто изначально был лыс или почти лыс, тоже выкладывались в тред. Получилась крутая галерея бритых и лысых поисковиков, среди которых было 2 девушки и дюжина мужиков.

Вскоре Зид и Татарка разошлись. Татарка ушла к другому поисковику, ресторатору и душке со звучным позывным Солод. Порой Солод, Татарка и Корхонен звонили мне и звали на пьянки. Они сложились в серьезную алкотусовку. В народе про такое говорят – «спились». Солод быстро обнищал, Татарка превратилась в развалины человека…

Зид же нашел себе новую девушку из числа отрядных и быстро сделал ей ребенка. Как только ребенок родился, Зид быстро покинул отношения. Мамашка Зиду не была нужна, в свои под-сраку-не-помню-сколько-точно-лет Зид не был готов к отцовству. Зато неожиданно объявился Хрупкий – и… стал жить с мамашкой ребенка Зида.

Блядский улей закручивал не только меня, он разрастался в своем объеме и мощи. Мне нравилось следить за этими историями – они были живые и любопытные. В отряде рушились семьи, создавались и расходились пары, но этот, обычный для любого микросоциума процесс, обретал какую-то катастрофическую скорость из-за пассионарности и страстности участников. Можно было даже дать такой слоган этому делу: «В лесу найдешь, с кем переспать».

51. Виктор Цой: «Печаль»

Я заебался. Я смотрел с балкона Осы на выгоревшие квартиры дома напротив. Сгорело 5 или 6 квартир на двух этажах. Они заменили мне церковь. Одно это говорит о смирении.

Я курил и смотрел на сгоревшие квартиры. Я думал о всяком дерьме: пришел кризис, денег снова не будет, сколько ни работай. Оса просила купить ей дорогой комп – тысяч за 150, что ли. С ним она смогла бы брать заказы на монтаж и работать дома.

А я хотел любви, правда. Настоящей. Блядский улей – это штука, от которой устаешь.

Я заебался и был зол всё время, почти безотчетно. А когда я злой, я хочу трахаться.

– Ты не понимаешь, что у нас проблемы? Ты трахал меня насухую последний месяц, – сказала однажды Оса.

– Старушка, это у тебя проблемы – смазки мало.

Хотя «проблем» не было – мы просто нахуй не сдались друг другу, так это называется.

Только поиски. Странные, надоевшие поиски. Они притягивались, как возмездие. Нельзя только понять точно: за что же?

Мы даже в магазин не могли съездить нормально. Однажды отдали машину в мойку и спокойно поели суши – была у нас такая славная традиция. После мойки решили скататься в гипермаркет. Нормальная такая пара: пожрали, тачку помыли, че-то купили, кино посмотрели… все как у всех. Нет. По дороге в гипер увидели деда, который брел в странном направлении и необычном месте – между широких отбойников оживленной трассы. Конечно, дед с потерей памяти. Конечно, надо ему помочь, отвезти его домой, вызвонив его дочь, обнаружив ключи у него в кармане.

Меня это раздражало. Перестать замечать их, пропавших, невозможно, пока ты в теме.

Решив историю с дедом, мы вернулись домой, и, пока я ставил пиво в холодильник, раскладывал овощи и прочее, Оса успела посмотреть в чатик.

– В лесу две тетки пропали. Поехали?

– Это мои знакомые.

– Здоровы?

– На связи?

– Да. Сидят у ручья.

– По погоде.

– Температура ничего, +7 ночью, переживут, утром выйдут.

– Нет, поехали.

Бля, ну правда, ну вот никак иначе.

Поиск простой, как кажется вначале. Да и в конце. Координировать взялся Отари, спасибо ему, что был ближе, иначе бы Оса кордила.

Отари редко пускался в лишние споры. Имея всего 3 группы, двум он разрешает идти по придуманным ими маршрутам. Я и Оса, а еще группа Гущина заходим в лес далеко от точки входа, километрах в трех, и идем проверить ручьи, которые можно было разглядеть на спутниковом снимке.

Потеряшек мы начинаем слышать через 20 минут. А через 30 минут – перестаем. Какая-то чертовщина.

Гущин докладывает, что, находясь в километре от нас, слышит звук с северо-востока. Мы находимся западнее, но слышим звук – с северо-запада. Типа 90 градусов разницы в направлениях – ничего себе.

Ручей уперся в бобровую плотину. Как известно, эти зубастые твари занимают огромное пространство – по 300–400 метров вдоль русла, с несколькими хатками. Обходить всё это, тем более насквозь, всегда проблематично.

Решив пробить наш вектор по прямой, мы заходим в болото (пространство воды по колено) – это, как потом выяснилось, верховья владений другой бобровой семьи, старшего поколения. Эти твари заболачивают место, а потом выгоняют своих детей из дома – и дети ползут вниз по течению и херачат свои хаты ниже родительских…

Некоторое время мы пытаемся это болото преодолеть – и снова слышим потеряшек, уже с востока. Это греет. Но прямо посреди болотца звук опять уходит.

Я закуриваю, стоя в воде. Оса стоит рядом, хлюпая короткими сапогами, в которые уже затекло немало воды.

– Забродники бы, – вздыхает она, глядя на луну. – Докурил?

Сделав пару шагов, мы снова слышим пропавших. Оса, приободренная, как веселая охотничья собака, несется на восток – и через пару часов мы выводим пропавших на опушку.

Я думаю о том, что это пиздец как странно: два здоровых, нормальных человека прутся в лес, осенью, в холод и сырость, и там застревают. Мы с Осой и были этими людьми.

52. Imany: «You will never know»

Ей-богу, нихуя нет непонятного и неизвестного в психике маньяков. Всё давно исследовано. Ну, разве только что он не попытается удивить, намеренно и зло, кого-то знающего. Тут еще возможны фокусы. Но если это банальный насильник – Господи, правда, ты вообще старался, когда создавал их такими одинаковыми и тупыми детьми? Знаю, что не старался, проебал ты тот денек. Но, чтобы их не ловили тут же, на месте, ты создал другую силу – еще более тупых и одинаковых ментов. Всех соперников ты отмеряешь по их способностям.

Нет лучше развлечения декабрьским вечером, чем отправиться на поиски молодой девушки в парк. На подъезде к этому мрачному местечку – в глубине которого находятся карьеры, где в девяностых топили бизнесменов с зацементированными намертво в тазике ногами, – Оса добавляет огоньку: «Штапииич, да это ж шоссе из “Шоу экстрасенсов”. Тут “мертвая невеста” ходит».

Оса, конечно, как всякий поисковик, должна знать, что экстрасенсы, бабки, ведуньи и прочая святотень – это полная хуйня. Сколько раз эти злоебучие пидорасы обрывали телефоны отряда, сколько раз «прославленные» телевизионные разводилы, хироманты, гадатели на ножах, кофе и говне, эти ебанутые подлецы звонили и говорили, что знают, где же пропавший. Из тысяч и тысяч звонков никогда не было ничего близкого, нихуя не существует никаких «ментальных» способностей. Я нассу в глотку любому, кто скажет обратное. За эту поебень надо сажать. Как только какая-нибудь пизда произносит «Я ведьма» и пытается брать деньги за свои услуги – ну ее нахуй в дурдом, в клетку, пожизненно. Тем не менее Оса, да и многие, все равно верили во всякую херню – типа таро или знаков зодиака, а это всё одно и то же.

Родственников пропавших часто напрягает, что волонтеры «ничего не делают». Стоят у штаба, курят, рассказывают анекдоты, пьют кофе. Волонтеры ведут себя как на тусовке, в то время как у заявителей пропала, например, дочь, лет 23, девственница, добрейшей души человек, которая должна была отправиться в парк, кормить щенят бездомной суки. Она так делала уже пару месяцев – с тех пор как сука ощенилась.

Вот и в этот день, в 8 вечера, уже по темноте, пошла в парк, на пересечение дорожек, куда должна была подойти и подруга. Подруга немножко задержалась и, придя на место, не нашла пропавшей. А ей, подруге, тут же позвонил отец: «Дочь только что прислала сигнал SOS, ты с ней?». Нет она с ней не была. Подруга побежала к родителям пропавшей.

Предусмотрительная была девочка – поставила на быстрый набор кнопочного телефона функцию SOS, которая позволяет определить местоположение. Функцию включила, а вот не ходить одной по темноте в безлюдный парк – не додумалась.

Координатор – Туполев, взрослый мужик, владелец ресторанов. Мы сходимся с ним во мнении, что это криминал, скорее всего, на сексуальной почве и что тело лежит где-то тут, рядом.

Среди поисковиков – юноша, влюбленный в пропавшую девочку; что-то вроде парня, но без секса. Наверное, это какие-то модные современные отношения; мне такого не понять, я старый. Этот типа «парень» всё норовил в лес, но Туполев, живо представляя себе последствия – типа поцелуев трупа, или испорченных следов на месте преступления, или истерики, или обморока, – отправил его клеить ориентировки. Ну, для острастки. Парень повиновался.

Мы разбредаемся по парку. Туполев отправляет нас с Осой в дальний угол, к тем самым собакам. Там пусто, даже призрака невесты нет. Сама сука куда-то убежала, только щенки тявкают в своем закуте в заброшенном кирпичном строении.

Через 5 часов группы покидают лес. Ничего не обнаружено.

Насильник/убийца, думаю я, должен был переместить ее в некую другую местность. Представления о среде у меня уже сложились – и я указываю на угол парка, где она должна, по-моему, лежать. Из сосняка с буграми он мог утащить ее в березняк. Разница среды – большая, заметная даже ночью. Березняк кажется гуще, темнее и надежнее.

Нас остается трое – Оса, Кукла и я. Символичная для поиска пропавшей девственницы компашка. Мешает только «парень» пропавшей, который всё никак не едет домой и, хотя уже рассвело, очень хочет ее искать. Мы с Туполевым договариваемся, что он на тачке заберет парня, типа за кофе, а мы пока съебемся в лес. Так и поступаем.

Мы выстраиваемся в разреженную цепочку – метров 20 между. Оса – слева, Кукла – справа. Ангел и демон. Или наоборот; кто их разберет, особенно когда снимаешь с демона/ангела юбку. «Красавице платье задрав, видишь то, что искал, а не новые дивные дивы».

Идем по неглубокому еще декабрьскому снегу, там и тут изгаженному псами местных жителей. Обычно, если что-то находишь, ты должен кричать «Стоп». Самый ясный и понятный сигнал. Но вместо этого я слышу: «Манекен, тут манекен». Кукла кричит это голосом тоньше обычного.

– Девочки, это не манекен, это труп; идите вон на то бревно, там покурим.

Сам я рассматриваю картинку: стыдливый маньяк снял с нее одежду, всю одежду – объяснимо, она была в штанах, ее вообще живую было нереально трахнуть. Надо было оглушить или убить, потом отволочь, изнасиловать, снять остальную одежду и прикрыть. Зачем прикрывать труп? Чтобы мама не заметила, что ты натворил?..

Через некоторое время на место приезжают менты и – по доброй и тупой традиции отечественных силовиков – девушка-следачка на каблуках. Наверно, неудобно ей было идти за Туполевым, который повел их на точку напрямки от штаба, а не по дорожкам.

Менты пялятся на тело, чуть ли не выстроившись в кружок, как дети вокруг льва в мультике про каникулы Бонифация. Я подхожу к Туполеву:

– Слушай, скажи их старшему, чтобы не топтали, тут же в снегу стопудово следы маньяка, их бы снять.

Через 10 минут менты объявляют нам:

– Всё, можете идти.

– Сначала наши следы снимите хоть на фото, чтобы потом отличить от протектора маньяка.

Они снимают наши следы. Молодцы, хоть послушали.

Мы курим, пьем кофе, Туполев говорит с родителями девочки и ее «парнем». Потом он подходит к нам: «Менты позвонили, надо ехать объяснения давать».

И вот мы сидим, курим напротив опера.

– Слушай, а че они у вас толпой в 10 человек приехали на труп? – спрашиваю.

– Шутишь? У нас тут изнасилование – такая редкость. Посмотреть пошли, интересно же.

– Они ж тебе там всё затоптали.

– Да я и так раскрою. Тут один откинулся недавно, с тремя изнасилованиями, наверняка он.

Мы едем домой – и я почему-то думаю о «насухую», как недавно выразилась Оса. Неприятно и тяжело, наверное, на морозе, да насухую.

53. Sia: «Chandelier»

Зимой 14-го года мое смирение достигло апогея так же, как и курс доллара. Я купил Осе новогодний подарок – тот дорогой комп, от Apple, в злоебучий кредит. Шикарный комп меня поразил: это был по сути монитор, внутри которого – вся начинка. Очень красивый – и так странно смотревшийся в квартире Осы, которая была забита расшатанной дешевой «Икеей», напоминавшей о том, что «жирные» времена подошли к концу.

Я курил на балконе, смотрел на окна сгоревших квартир в доме напротив и думал, какой же это всё пиздец.

– Давай Новый год с моими праздновать? – протянул я жалкую руку, трясущуюся руку смиренного прокаженного.

Новый год шел нормально. Пожирая майонез, в котором плавало оливье, выпив коньяка и шампанского, я чувствовал удовлетворенность. Хотелось минета.

Мы оставались ночевать у моих, и я написал Осе сообщение о новогоднем подарке, который я жду под одеялом, не под елочкой. Она ухмыльнулась: окей.

Потом президент гнал телегу про тяжелую годину, когда мы вынуждены убивать братский народ и сбивать голландские самолеты, эту тяжелую годину, когда подлый доллар растет, а нефть в цене падает, вот в эту годину нам надо сплотиться, обняться, вспомнить о родных и близких, которых мы скоро в безденежье начнем кидать и наебывать, вот в эту непростую пору, блять, выпьем, может, в последний раз, и здоровья, и счастья, и чтобы дети реже тонули в сортирах.

После этой вдохновляющей речи мы разошлись спать. Я умылся и уже предвкушал мою маленькую радость, но тут Оса зашла в ванную и сказала:

– Я на поиск.

– А ты че, не пила?

– Что там?

Там была, судя по описанию кейса, мертвая бабка в парке у Москвы-реки.

– Ты ж понимаешь, что это труп?

– У меня уже биллинг есть.

– Ну, труп с телефоном. Телефон хороший, что ли, отожмешь?

– Нет, надо найти.

– Данунахуй, ты ж не серьезно.

– Нет, я поехала.

– А секс? А мой блять секс?

– Там бабуля.

– Там ТРУП! Блять, если бы пропал ребенок, я бы даже ничего не сказал и сам погнал, но это мертвая бабка блять с водителем ритма! Если биллинг человека с водителем ритма не двигается в парке на морозе в –10, это труп!

– Я поехала.

– Блять, мой член на труп променяла! Да иди ты нахуй.

Часов в 11 утра Оса вернулась. Нашла труп. Довольная.

Так и не отсосала, кстати.

Как будто так сложно найти, кто отсосет, а. Я начал искать себе Снегурочку.

Корхонен поразила переменами. «Я прошла реабилитацию. Не пью уже месяц. Вообще». Окей. Не ебаться же с ней трезвой.

Оказалось, что все девки заняты или им не до меня. 1 января – на что рассчитывать? Сложно найти девочку, ох сложно.

Но с Осой мы всё равно опять разбежались. Хорошо, что уже 5-го я собирался в Казань, на обучалку: ждал, что это поможет развеяться, а может, и потрахаться удастся с кем-нибудь.

Сел в поезд. Повезло – один в плацкарте. Думал, с удовольствием высплюсь. Но нет. Утром меня разбудило позвякиванье. Открываю глаза, напротив – монах в рясе, обсуждает по телефону какие-то припасы, которые ему предстоит сделать. «Конину будешь?» – спрашивает и открывает бутыль. Мы поболтали о жизни, он оказался дважды судимым, причем второй раз сел, уже будучи иноком: порезал каких-то чуваков под героином, и после отсидки ему дали логичное послушание – ухаживать за наркоманами.

В Казани на платформе меня встретила Мариам, руководитель местного отряда, страшная, но забавная. Мы пили весь день, а потом поехали в какой-то кубинский кабак танцевать самбу. Я, не отрываясь, смотрел на ее задницу, выделывавшую какие-то очень животные и гладкие движения. Но Мариам не далась, причем оригинальным способом: «А оно тебе надо?» – спросила. Я не типичный алкаш, я могу задуматься. Я подумал – да и правда, нахуй надо, душа и так не то чтобы запятнана, она уделана всяким дерьмом так, что и души там уже почти не видать.

Наутро я, похмельный и немощный, искусственно разогнав в себе злость, провел обучалку в подвале католической церкви. В ходе обучения монашки, которые сновали туда-сюда, просили потише матюгаться, – и я матюгался потише, но отчаяннее: «Ну вы, татары, и выбрали место для обучалки, единственный костел в городе…»

Домой я приехал неудовлетворенный. И… опять вернулся к Осе. Блять, зачем??? Что тащило меня, ЧТО блять, какая такая смертная тоска?.. Кажется, если бы я лег, недвижим и пьян, – то даже ветер пригнал бы мою тушку, переворачивая и царапая ее об асфальт, к дому Осы, и, подняв метра на два, ебнул бы на капот KIA Sportage, и сигнализация разверещалась бы, и вышла бы Оса, вся в золоте, и уебенила бы меня заклятьем…

Я начал много пить. Очень. Каждый день.

Поиски вообще ушли из жизни.

Оса бесилась, но главная ее головная боль – ипотека, выросшая в два раза вместе с швейцарским франком, – была сильнее.

Правда, постепенно она начала понимать, видимо, что я – способ выбраться из этого дерьма. И решила исправить положение. Она начала за мной ухаживать и подталкивать: возьми подработку, не пей, а мы тебя тут покормим, и вообще у нас всё так хорошо и дружно… Перемена была столь разительна, что я даже с пьяных глаз не мог не заметить. Видимо, ее тоже довело отчаянье, и вместо психоза она выбрала смирение. То есть меня, ебаната.

8 марта. День, в который неизменно происходит хуйня.

Оса решила, что нельзя допустить, чтобы я один полетел на обучалку в Ебург. Мало того, она решила, что в этот хуев праздник она сделает себе подарок.

Я был настолько явно против совместной поездки, что это нельзя было не заметить. «Нет, ты мне нахуй там не нужна», – прямым текстом говорил я.

Но дело же отрядное, мать его растак. Она заказала билеты (это делала именно она в отряде) у спонсоров на нас обоих. Гостиницу тоже.

В аэропорту началось что-то невероятно блять тупое, неожиданное и ужасное. Она прислала мне фото своей пизды. Из туалета. Ушла в туалет, сфотографировала пизду и прислала. Я смотрел на экран, стоя в очереди в «БургерКинг». Я охуел настолько, что не сразу закрыл картинку. Армяне, стоявшие рядом, тоже начали смотреть в экран. Я взял два пива. Первое выпил почти залпом. Армяне за соседним столиком угорали. Подошла Оса, и армяне всё поняли.

Мне нечего было сказать – ни Осе, ни армянам, которые подмигивали.

Мы прилетели, я провел обучалку у Ройзмана – в доме, где у него полно икон.

Когда я рассказывал о поисках в своем духе – и вы тут тоже нихуя не сможете, – меня перебила симпатичная блондинка.

– Ты врешь, – сказала она.

– Я эксперт по реакциям, знаешь, как «Обмани меня», только преподаю в ФСБ. Ты сейчас делаешь характерные жесты – отступаешь назад, не веришь в то, что говоришь, трешь ухо и нос, значит, врешь.

Ее звали Леной. После обучалки я позвал ее в кафе, и, если бы не Оса, вечер у нас с Леной был бы что надо. Но нет.

Потом нас – уже поздно вечером – позвали в бар местные поисковики. Меня отдельно попросили переодеть штаны: «У нас “на спорте” нельзя, в бар не пустят. Считается, что только люди с окраин так ходят. Ну, гопники с Химмаша». Я надел джинсы, и мы пришли в ебургский бар: все девки в платьях и на каблуках. Тут тоже могло бы повезти. Но нет. Оса.

Она так мне надоела, что, когда вышла из душа в костюме в сеточку, где вырез был только на пизде, – я просто обложил ее хуями.

Она – вся такая, по ее мысли, эротичная – была не готова к этому обкладыванию и начала драться. Ее 8 марта из планируемых секс-игр превратилось в адову битву. Мы вовремя остановились – сказался присутствующий у обоих опыт разводов и предшествующих семейных драк.

Я надеялся, что всё кончено. Но нет.

54. «Ленинград»: «Турбобой»

Оса съехала с катушек и решила устроить мне сюрприз на день рождения. Она позвала моего друга детства, Кису и ее парня (того самого предпринимателя, которому суждено было вскоре попасть в долги к ингушам). С парнем мы не были знакомы, но именно он был за рулем машины Осы.

Я начал пить прямо с утра. Хотя даже не знал, куда мы едем. Уже к МКАДу я был пьян.

Там, на выезде из Москвы, мне подарили халат – белый, как у Лебовски, у лучшего чувака на планете. Всегда жалел, что я не в Лос-Анджелесе 1991 года, у меня нет Уолтера и боулинга, да и ебанутая художница завсегда была бы кстати. А ковры – хуй с ним с коврами, никогда не любил их.

Короче, я оказался в голубых «авиаторах» Ray-Ban и белом халате, с бутылкой Jim Beam, в тачке, на Смоленской трассе.

Я быстро догнал, что мы едем в Минск. Меня эта история напрягла: столица Белоруссии – вот уж не лучшее место гулять в халате пьяным.

Но, пока мы ехали, я ужрался и заснул. А мои друзья и Оса совершили ошибку. Угадаете? Они дали мне проснуться. ДАЛИ МНЕ ПЬЯНОМУ ПРОСНУТЬСЯ. Так нельзя поступать. Потому что до сна я, пьяный, как правило, счастлив, иногда избыточно сексуально активен, но в целом безвреден. А после – блять, ну почему, ну за что, все же знали об этой фишке…

Я хамил продавщице на заправке, заявив, что большего дерьма, чем Белоруссия, я еще не видел (что вообще-то неправда: мне там нравится), потом перебежал шоссе и ловил машины, стоя у отбойника посередине дороги. Мой друг детства, не знаю как, уговорил меня сесть в тачку. Ваня, парень Кисы, сильно нервничал – он не ожидал такого пиздеца. К их счастью, я выпил и снова уснул.

Когда мы приехали… блять, можно даже не угадывать. Меня снова разбудили. Я устроил скандал и ушел на вокзал. Кстати говоря, в Минске я был впервые, но это мне никак не помешало. Я купил билет, ждал поезд. Он пришел. Я сел. Поезд стоял добрый час, в который я успел попить чаю, немножко протрезветь и передумать. Я вернулся к ним, в квартиру, которую они сняли.

Утром я с удивлением (я всегда удивляюсь) вспоминал, че творил. Ваня старался на меня не смотреть. Я понимал, что он страшно хотел бы мне ебнуть, но, как оказалось, тут всех более-менее устраивает мое поведение, то есть они уже такой цирк видели и понимают, что оно так не всегда.

Собственно, сюрпризом был концерт «Ленинграда». К тому моменту группа еще играла более-менее ска, а не ту хуйню, которую они лабали последние годы своего существования. Да, уже не было Юли Коган, и это минус, но в остальном – ничего, с пивом и виски покатит.

В ожидании концерта мы прогулялись по Минску. Я запомнил, что в парке аттракционов, где уже работали карусели, гуляли только военные. Парами. Офицеры по двое бродили по аллеям с суровыми рожами. Даже мамочек с колясками видно не было, а если бы и были – то у них под кофтами, конечно, прятались бы погоны майоров. Потом мы пошли в какой-то центральный магазин, где на первом этаже был замечательный, отдающий совком, пахнущий кислым пивом бар. Там выпили и двинули на концерт.

Концерты «Ленинграда» – это толпа пьяных мужиков, в поту, облитых пивом, толкающихся и орущих. Но Минск – это Минск, белорусское Монте-Карло. В зале я увидел телок в коктейльных платьицах, со всякими мартини и маргаритами в СТЕКЛЯННЫХ бокалах. Я даже дар речи потерял. Мне захотелось проверить афишу – туда ли мы пришли. Но ближе к делу начали стекаться пьяные парни, которые до начала спокойно бухают по углам, а при первых аккордах рвутся к сцене. Вот тут-то и началась жара. Телки на карачках со своими коктейлями выползали через орду разгоряченных, жирных и не очень, но всегда активных тел.

Я поорал, попрыгал, всё путем. А Оса… она уничтожила всякую надежду. Она виляла жопой, прям стыдно извивалась под ска. Отныне и до конца жизни, если только память не оставит меня, я не смогу это развидеть.

Прошла пара недель. Я пил ежедневно, помногу. В один прекрасный момент я пришел и попытался сломать комп Осы. Не помню, что меня сподвигло. Жадность. Тупость. Нищета и ублюдочность. Оса не дала мне это сделать, и они с матерью вытолкали меня из дома. Последней в пылу я, кажется, случайно сломал палец.

Я не забирал вещи. Оса через месяц передала их моему брату.

Всё наконец закончилось. Почти без жертв.

Но бухать я не бросил, и это пугало даже меня, что уж говорить о людях, которым явно было не по себе от типа в халате и тапках в центре города.

Я написал Корхонен: «Как ты бросила?» Она отвезла меня в клуб анонимных алкоголиков. Я послушал истории про то, как парень трахал бомжиху или как мужик продал одежду своей дочери, чтобы побухать. Тут я понял, что я еще не конченый алкаш, и мне стало легче. С того момента я не злоупотреблял, хоть пить не бросил.

Летом, гуляя в халате, я завел пару романов. Один – даже на трезвую голову. Жизнь стала наполняться красками.

55. «Би-2»: «Она» Вместо эпилога

Осенью я решил написать эту книгу. Комментарии под разными треками, которые как-то связаны с поисками.

Я позвонил Хрупкому, напоил его пивом и стал выспрашивать его историю. Но этот стыдливый сукин сын молчал и не говорил всей правды – например, за что сел. А книгу-то я хотел написать – про него.

Тогда я попросил: «Слушай, а дай номер своей Милы, я с ней поговорю про тебя».

Надо сказать, что Хрупкий половину каждой пьянки посвящал однообразным завываниям в духе «какой я мудак, как я без нее», – и при этом никогда с ней не связывался, как будто желал иметь такую душераздирающую травму, чтобы прощать себе за нее вообще всё на свете (еще иногда он прощал за то, что он спасатель, – типа людям помогает и потому может делать глупости).

Я знал, что Мила скажет всё – она всегда смеялась над моими шутками, и мы нормально общались.

– Алло. Тут такая история, хочу книгу написать, нужно про Хрупкого поговорить.

– Штапич, это какой-то развод, прикол?

– Не, правда. Пива попьем, поболтаем.

– Ла-а-адно.

Я сел в кафе на Никитском бульваре, взял пива. Когда Мила пришла, я уже был хорош, господи, я уже был очень хорош.

– Пиво будешь? – промямлил я.

Про Хрупкого мы говорили минут 10. Потом – просто о жизни.

Мила оказалась приятнейшей особой и очень приглядной – вместо кудряшек у нее уже были дреды, но это было даже кстати. Нижняя, слегка оттопыренная губа вообще сразу стала моим кумиром.

Мы вышли. Тут, благодаря узкому и людному тротуару, я как следует рассмотрел и припомнил ее задницу.

– Слушай, а водку будешь? – спрашиваю, левой рукой пытаясь нащупать последнюю тысячу в кармане.

Тыща на месте. Пошли в «Маяк», выпили водки, съели форшмак и продолжили болтать.

– Я домой пешком хочу, – говорит.

Это час ходьбы.

– Ну, пойдем.

Всё было решено уже к Кузнецкому мосту. Первый поцелуй – водочно-селедочный, со вкусом родины.

Идеальный рот Милы.

Я проснулся у нее. Секса не помню, но он был, Мила говорит – очень плохой. Охотно верю.

Через несколько дней я решил рассказать обо всем Хрупкому. Понятно, что они давно не вместе, но надо же довести…

Хрупкий нажрался. Говорил, что так и знал, что это произойдет.

Потом хотел драться. Потом выпил еще.

Плакал. Обнимался.

Говорил, что потерял друга. «Какого?» – спрашивал я.

Потом он набрал ванну и плакал, сидя в ней.

Потом снова хотел драться.

Постоянно противоречил себе: то Мила блядь, то надо ее беречь, потому что она лучший человек, что он когда-либо видел.

Утром я сформулировал Миле объединенную рекомендацию: «Береги эту шлюху, она лучшая. Если с этой блядиной что-то случится, я тебя выебу».

Мила. Сразу стало ясно, что это очень серьезно и по-настоящему. Так, как было только очень давно, лет 10 назад.