««Недоступная местность»»

Анри Труайя

«Недоступная местность»

Эрнест Лебожю не любил своих соплеменников. Но по иронии судьбы он был заведующим в первом отделе Министерства Заселения. Его начальники ценили должностное рвение, но даже не подозревали, каких усилий ему стоило выполнять свою работу с достоинством. Мизантропия была у него в крови как вирус. Он ненавидел детей потому, что скоро они становились взрослыми, а взрослых потому, что строгали детей. Эрнест Лебожю был одинок. Единственный сын, круглая сирота, без родни, без жены, без друзей, без привязанностей, он никогда не испытывал нужды в любви. Девственник в сорок лет, он обладал, по этой причине или по другой, хорошим здоровьем. Суховатый и мускулистый, маленького роста с цепким взглядом и тоненькими усиками, он не знал, с какой стороны находится печень, и есть ли у него сердце в груди. Однако если тело оставалось в покое, то душа ходила по мукам за двоих. Он чувствовал себя спокойно только в одиночестве. Невыполнимое условие, когда ты чиновник. В Министерстве у него был отдельный кабинет, но в любое время коллеги беспокоили его. Как только он видел человеческое лицо, его нервы напрягались, и он начинал тихо страдать. Даже шум у редакторов в соседнем кабинете был ему невыносим. Он обладал хорошим воображением, и стоило ему взглянуть на доску со статистическими данными и цифрами, чтобы они стали одушевленными. Колонка рождаемости показывала большую толпу вопящих младенцев. В рубрике переписи новоиспеченных супругов теснились когорты пузатых мамаш. Результат сложного уравнения по распределению полов в многодетных семьях превращался в многоэтажные дома, полные плодовитых семей, раскрашенных выстиранным бельем, нескончаемыми застольями, где девочки и мальчики лакали суп под усталыми взглядами своих создателей. Находясь среди этих документов, Эрнест Лебожю чувствовал прирост человеческой массы вокруг себя. Он дышал грязными домашними испарениями. Чувствуя отвращение ко всему этому, он резким жестом закрывал папку с документами, как бы давя муравейник бетонной плитой! Но, убранная с бумаги, противная толпа оживала вокруг него в метро. Стиснутый в вагоне с другими ему подобными, он их принимал за флаконы дурных запахов с плохо притертыми пробками. После работы он всегда спешил домой, в свою двухкомнатную квартиру, закрывал ставни и затягивал шторы, баррикадировал дубовую дверь, отделявшую его от лестницы, по которой поднималась и спускалась жалкая раса жильцов. Чтобы не нарушать свой покой, он «шумоизолировал» свою спальню и гостиную