«Её (мой) ребенок»

— Лёв мой… — игривый горячий шёпот. — Мяу…

От её голоса прошивает до самого основания.

Кошка моя любимая!..

Но вместо упругих бёдер мои руки сжимаю одеяло, втрамбовывая его туда, где всё требовательно ноет.

— Доброе утро, что ли?… — сокращаюсь я с мучительным стоном.

Распахиваю глаза. В груди спазм от понимания того, что это недостижимая реальность — «мяу», все те сладкие шалости и наш кипяток, которые следовали когда-то после. Для меня — недостижимая, а какой-нибудь козёл наслаждается моей Кошкиной. Возможно, прямо сейчас. Потому что давно она не моя, да.

Большим пальцем на автомате ищу свою обручалку на безымянном. Откуда ж ей там быть? Наотмашь вколачиваю кулак в постель. Дайте кого-нибудь убить, а?

Мучает меня до сих пор. Сколько лет уже прошло.

Отвали от меня! Пропади пропадом! Снится, зараза такая…

Иду в ванную. По дороге заглядываю в зеркало, проводя пятерней по взлохмаченной шевелюре. Натянуто улыбаюсь, прикасаясь к ямочке на щеке. Она тащилась от них…

В зажим зеркала вставлена визитка. Это одной интересной дамочки. И вообще, я планировал сегодня загул. Но после сна настроения нет, и от этой еще вчера будоражащей мысли словно отморозило.

Сминаю визитку в кулаке.

Нахрен баб… Всех! Отосплюсь лучше.

Морщусь от слишком громкого и настойчивого звонка в дверь. Надо сделать звук потише.

Еще не вырвавшись полностью из эмоций сна, плетусь к двери. И, недовольно хмурясь, открываю. У меня вообще-то выходной. Кого принесло в такую рань?

За дверью — жена моего соседа снизу и сослуживца Кролькова — Галина, с рыдающей дочкой Милой. По лицу Милы — красные пятна…

— Что случилось? — с недоумением и тревогой смотрю на них.

— Лёва… — жалобно сводит она брови косясь на Милу. — Спасай.

Галина протягивает мне коробку, которую держит в руках. Машинально забираю.

— Понимаешь, купили Миле вчера суриката. А у нее такая тяжёлая аллергия, что даже супрастином снять не могу.

Заглядываю в коробку. Оттуда выныривает плоская голова с двумя внимательными черными глазами. Утыкаясь своим любопытным носом в мой.

— Оу! — от неожиданности дергаюсь назад.

— Не на улицу же его. Он теплолюбивый…

Мила начинает рыдать громче и убедительнее.