Ник Никсон
СОНМ
Утро у Всеволода Михайловича Домры, следственного пристава сыскного отдела Полиции выдалось на редкость спокойным. За окном по жестяному подоконнику мелодично цокал дождь, отсчитывая мгновения перед окончанием смены. Казалось, весь мир сегодня на его стороне. Усталость, накопившаяся за тридцать лет службы и зудевшая последние годы, как самый гнусный геморрой, сменилась на меланхоличное чаяние. Он отчетливо представлял, как вскоре сложит на стол полицмейстеру жетон и оружие, как на выходное пособие купит катер, и как на месяц уйдёт в плавание по местным речушкам, рыбача и предаваясь воспоминаниям.
Со светолика в стеклянной рамке на него привычно смотрела Настасья.
Вчера у Домры был день рождения. На работе ему вручили именной револьвер и торт с полусотней свечей. Воздуха в его уставших от сигарет лёгких не хватило, чтобы все их задуть, поэтому на помощь пришёл молодой выскочка Стёпа Засекин. Загадал Домра то же, что и в прошлом году — чтобы она позвонила.
Но она не позвонила.
В дверь со стуком вошел Репнин Афанасий Петрович. С его висков к подбородку, щеголяя по возрастным неровностям, спускались аккуратные с лёгким налётом седины бакенбарды. Закрывая за собой дверь, он поклонился, будто полицмейстер на самом деле Домра, а не он. По правде говоря, Домре предлагали эту должность ещё десять лет назад, но он вежливо отказался. Перекладывание бумажек представлялось ему невыносимо тяжким предприятием, нежели ловля жестоких головорезов.
Афанасий Петрович с невозмутимым лицом положил стопку бумаг на стол. Ещё горячие — только из печатника.
Домра сверлил незваного гостя взглядом, выказывая всем видом своё недоумение. Новое дело? Полицмейстер, должно быть, сбрендил.
— Мне бы, Афанасий Петрович свои дела успеть закрыть, а ты мне новое подсовываешь.
— Почитай, почитай, Всеволод Михайлович. Ещё спасибо скажешь.
— Что бы там ни было, — Домра нарочно не смотрел в бумаги. — Отдай Засекину. У него шило зудит где надо.
— Это исключительный случай. Тут опыт нужен и холодная голова. После таких слов глаза Домры сами опустились в бумаги.
— Разыгрываешь? Это ты с Волконским всё придумал, чтобы меня позлить напоследок?
