«В русском жанре. Из жизни читателя»

Сергей Боровиков

В РУССКОМ ЖАНРЕ

Из жизни читателя

ПРЕДИСЛОВИЕ

Жанр своих этюдов сам автор оценивает как «русский, лени­вый, не тщеславный», обломовский — читатель, дескать, по­читывает и сам же тут же пописывает. В русском жанре — то есть в русском духе. Так-то оно так, но не всему верьте. Есть превосходное знание второго и третьего эшелонов литератур­ного войска (а не одних только генералов) — знание, требу­ющее въедливого трудолюбия. Есть любимые герои, которым посвящены обдуманные главы и фрагменты: Чехов и Толстой с «Войной и миром», Толстой А. Н. и Вертинский; есть главы-темы («Из жизни пьющих»). Но особенная прелесть каждого из сюжетов — как раз в неуследимой логике перехода от од­ной мысли к другой, каковую логику объяснить невозможно, а между тем она существует, как есть она в голове привольно задумавшегося, никому не обязанного отчётом человека. Уве­ряю вас, это всё очень тщательно подобрано и искусно слаже­но, какая уж там лень.

Вот, к примеру, пишет он о неприязни Бунина к Достоевско­му, который «каждой своей страницей сводил на нет... всё его тончайшее эстетическое сито». А перед тем невзначай сам потря­хивает этим «ситом» и заодно тревожит тригоринско-чеховский бутылочный осколок: «Запах мыла утром на реке — запах мо­лодого счастья. Стрекоза, радужные разводы на поверхности, от которых удирает водомерка, и краешек горячего солнца из-за леса». Или вспоминает-описывает вырезание ёлочных игрушек из журнала «Затейник» — ничуть не хуже позднего Валентина Катаева. Умеет.

Много знает, многое умеет и ничего не боится произносить вслух. «Не бросайте в меня дохлой кошкой!» Возмущённые читатели уже бросали — за «попрание» Паустовского, Булга­кова. А возразить-то не получается. Нечего и говорить, что здесь и портрет советской литэпохи — с её «общей, лагерной тоской», пышными съездами и тёмными интригами, сорван­ными кушами и мелочными приработками, посадками и реабилитациями, халявными пиршествами и предательскими смертями. Никакой «завербованности», ностальгии или про­клятий, просто пишет человек, не расстававшийся с возмож­ностью быть свободным посреди внешней несвободы. Свобо­ден он ещё и потому, что — читатель по призванию: книги для таких людей создают перспективу жизни за гранью текущего и делают текущее относительным, не вечным.