«Рыцарская сказка»

Фёдор Кнорре Рыцарская сказка

Некогда, в прошлые века и минувшие времена, славился один Менестрель. Искусство его так восхищало слушателей, что нам не сохранилось даже его имени, все называли его просто: Менестрель.

Ни у кого не было такого гибкого и горячего голоса, никто лучше его не мог сочинить и спеть игривую прелестную канцону или мрачную балладу… правда, из-за его легкомысленного характера получались они частенько очень уж невпопад.

То возьмет да и споет до слез трогательную старинную балладу о нежном цветке первой чистой любви и верности до гроба на свадебном пиру у свиномордого старого барона, который только что загнал в монастырь четвертую жену, чтоб поскорее жениться на пятой.

То вдруг, случайно подняв глаза на галерею, где колышется пестрая толпа знатных дам и горожанок в праздничных нарядах, позабудет заготовленный торжественный мадригал в честь белоглазой толстухи герцогини и вместо него вдруг вдохновенно споет что-нибудь насчет гибкого как веточка стана и черной ночи бархатных глаз!

А в другой раз, после долгого, раскаленного бессмысленной свирепостью дня сумасшедшего Большого турнира, когда на поле стихли крики длинных серебряных труб и тяжкие удары рухнувших на скаку боевых коней и в честь победителя закипал буйный, пир, наступал час труверов — жонглеров и менестрелей — восхвалять победителей, сравнивая их подвиги с Роландом, Артуром и Гераклом, а размякшие от удовольствия Гераклы покладисто ухмылялись, кивали, ничуть не возражая, и начинали пошвыривать певцам монеты, — в этот золотой час сбора урожая за сочиненные баллады и мадригалы Менестреля неизменно охватывала странная тоска.

Он выходил потихоньку из замка туда, где в тишине на сыром лугу, опустив голову, ковылял раненый конь, шарахаясь от испачканной кровью травы около одинокой палатки, откуда сбежали все оруженосцы и слуги, поближе к свету и винным бочкам.

По звуку тяжелого дыхания, такого хриплого и трудного, точно с каждым вдохом кто-то приподнимал и бессильно ронял непосильную тяжесть, он находил того, к кому тянула его тоска.

Острый, как наконечник копья, огонек масляного светильника отражался на черной стали валявшегося па земле пробитого нагрудного панциря.