«Христославы»

ХРИСТОСЛАВЫ

Н. А. Лейкинъ

Раза два просыпался Никитка въ долгую Рождественскую ночь, будилъ спавшую съ нимъ на кровати мать и спрашивалъ съ тревогой:

— Мама, не пора-ли? Кажется, пора ужъ идти?

— Фу, Боже мой! Что такое? Что ты меня теребишь? — спросонокъ бормотала мать.

— Не пора-ли идти Христа славить… — повторялъ Никитка.

— Какое теперь славленіе, ежели еще и пѣтухи не пѣли. Спи!

Никитка заснулъ, но черезъ нѣсколько времени опять проснулся и опять тронулъ мать за бокъ.

— Мама! А мама! Я встану. Акинфьевна ужъ копошится въ своемъ углу, должно быть сбирается въ церковь.

— Вотъ мальчишка-то неугомонный! И чего ты меня будишь, подлецъ!

— Акинфьевна ужъ встала. Я пойду Христа славить.

— Ну, куда ты теперь пойдешь? Все еще заперто. Всѣ спятъ. Акинфьевна вѣдь сбирается къ заутрени, а тебѣ ежели сейчасъ послѣ ранней обѣдни — и то будетъ въ самый разъ. Спи.

Никитка лежалъ, но заснуть сразу не могъ. До подвала, гдѣ онъ квартировалъ съ своей матерью, прачкой, доносился слабый звонъ колокола приходской церкви. Акинфьевна, старуха, занимавшая въ томъ-же подвалѣ уголъ, отгороженный ситцевой занавѣской, продолжала копошиться, и вскорѣ за ситцемъ занавѣски показался свѣтъ ея маленькой керосиновой лампочки.

— Который теперь часъ, бабушка? — спросилъ ее Никитка.

— Спи, спи. Еще рано. Пятый часъ. Слышишь, къ заутрени звонятъ… — прошамкала старуха.

Вскорѣ старуха вышла изъ-за занавѣски уже одѣтою въ ветхую заячью кацевейку и въ платкѣ на головѣ, держа въ рукѣ жестяную лампочку и освѣщая себѣ путь.

— Я, бабушка, Христа славить сбираюсь, — сказалъ ей Никитка. — Вотъ изъ-за чего проснулся.

— Рано еще. Какое теперь славленье! Кто не у заутрени, тотъ спитъ.

Старуха ушла. Въ подвалѣ опять воцарилась темнота. Никитка лежалъ около матери съ открытыми глазами и думалъ: