«Крошка Цахес, по прозванию Циннобер»

Эрнст Теодор Амадей Гофман

Крошка Цахес, по прозванию Циннобер

Глава первая

Маленький оборотень. — Великая опасность, грозившая пасторскому

носу. — Как князь Пафнутий насаждал в своей стране просвещение, а фея

Розабельверде попала в приют для благородных девиц.

Недалеко от приветливой деревушки, у самой дороги, на раскаленной

солнечным зноем земле лежала бедная, оборванная крестьянка. Мучимая

голодом, томимая жаждой, совсем изнемогшая, несчастная упала под тяжестью

корзины, набитой доверху хворостом, который она с трудом насобирала в

лесу, и так как она едва могла перевести дух, то и вздумалось ей, что

пришла смерть и настал конец ее неутешному горю. Все же вскоре она

собралась с силами, распустила веревки, которыми была привязана к ее спине

корзина, и медленно перетащилась на случившуюся вблизи лужайку. Тут

принялась она громко сетовать.

— Неужто, — жаловалась она, — неужто только я да бедняга муж мой должны

сносить все беды и напасти? Разве не одни мы во всей деревне живем в

непрестанной нищете, хотя и трудимся до седьмого пота, а добываем

едва-едва, чтоб утолить голод? Года три назад, когда муж, перекапывая сад,

нашел в земле золотые монеты, мы и впрямь возомнили, что наконец-то

счастье завернуло к нам и пойдут беспечальные дни. А что вышло? Деньги

украли воры, дом и овин сгорели дотла, хлеба в поле градом побило, и —

дабы мера нашего горя была исполнена — бог наказал нас этим маленьким

оборотнем, что родила я на стыд и посмешище всей деревне. Ко дню святого

Лаврентия малому минуло два с половиной года, а он все еще не владеет

своими паучьими ножонками и, вместо того чтоб говорить, только мурлыкает и

мяучит, словно кошка. А жрет окаянный уродец словно восьмилетний здоровяк,

да только все это ему впрок нейдет. Боже, смилостивись ты над ним и над

нами! Неужто принуждены мы кормить и растить мальчонку себе на муку и

нужду еще горшую; день ото дня малыш будет есть и пить все больше, а

работать вовек не станет. Нет, нет, снести этого не в силах ни один

человек! Ах, когда б мне только умереть! — И тут несчастная принялась

плакать и стенать до тех пор, пока горе не одолело ее совсем и она,