«Хроники Герода»

Леонид Бляхер

Хроники Герода

Если у писавшего об этом человеке находилась черная краска, он ее обязательно использовал. Он растоптал веру, уничтожил семью, убивал всю свою жизнь невинных. Так писали об Ироде Великом, человеке, который смог превратить жалкое Средиземноморское захолустье в державу, снизить налоги, накормить народ, уже привыкший к голоду и беззащитности. Человеке, всю свою жизнь мечтавшему строить, но вынужденному воевать с бесчисленными врагами, «друзьями» вдруг становящимися на сторону врагов. Почему? В целом, понятно. Его историю и написали его враги. Самому Ироду было не до того. Он не описывал свою жизнь, он жил, отдавая все свои силы своей главной и единственной любви – родной земле. О его жизни и пойдет речь в цикле. Имя Ирод – одно из возможных прочтений. Но оно слишком одиозно, отвлекает читателя. Не менее одиозна и другая огласовка – Герой. Я выбрал самое нейтральное – Герод. О пути Герода, о любви Герода это произведение.

Предисловие от Флавия

Где-то там, вдалеке, за кипарисами, солнце склонилось над морем, прочерчивая на нем полосу расплавленного багрянца. Легкий ветер задумчиво шелестел листьями кустов, окружавших виллу императора Тита Флавия Веспасиана. В тени колоннады, опоясывающей главное здание виллы, в плетеном кресле сидел немолодой уже мужчина и старательно выводил буквы на пергаменте. Он торопился. Большая часть жизни позади. Позади веселая юность в далеком южном городе в чаше желтых холмов. Позади споры о судьбе народа и ожидание падения Храма, ожидание конца всего, что составляло смысл жизни и его самого, и всех, кого он тогда знал. Войны, осады, голод и смерть соратников, неожиданная милость будущего императора Тита. Все это исчезло, унесено пыльной бурей, рвущейся из пустыни, окружающей город среди холмов, поросших жесткой травой. Да и сам император уже давно в ином мире, как и многие из тех, кто окружал его, кто противостоял ему в яростной схватке на далекой окраине римского мира.

Осталась память. Память немногих, кто смог выжить, унести Родину на подошвах сандалий. Осталась щемящая тоска, которая охватывает внезапно, при взгляде на чужое море, под чужим небом. Эту память он и спешил доверить долговечному пергаменту. Усталые глаза слезились от напряжения. Он писал. Он боялся не успеть. Ведь пройдет совсем немного времени и исчезнут все, кто был свидетелем его жизни, его взлета, его падения. И тогда останутся только эти строчки.