«Будни ветеринарного врача»

Будни ветеринарного врача Ольга Юрьевна Овчинникова

Посвящается памяти брата Дмитрия.

Корректор Людмила Владимировна Пругло

© Ольга Юрьевна Овчинникова, 2019

ISBN 978-5-4490-8072-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Содержание этой книги ни в коем случае не следует рассматривать в качестве руководства к действию для лечения ваших питомцев: в случае необходимости обратитесь за помощью в ветеринарную клинику. Каждое животное болеет индивидуально.

Любые, описанные здесь алгоритмы диагностики и лечения, возможно, к моменту выхода книги уже потеряют свою актуальность, – ветеринарная наука не стоит на месте.

Здесь описан только мой личный опыт. Большинство имён людей и кличек животных изменены. Любые совпадения – это только совпадения1.

Эта книга – про жизнь, смерть, незаконченность, ошибки и опыт.

На основе реальных событий.

И, да, книга содержит откровенный мат. Много мата.

С большой степенью вероятности, от неё разбомбит (возможно, уже), независимо от того, какую роль ты играешь в этой жизни: ветеринарного врача, заводчика, грумера, владельца животного, вегана с тонкой душевной организацией или даже если не имеешь никакого отношения к животным.

Хотя, конечно, имеешь: мы все – приматы.

За сим люблю и обнимаю. Добро пожаловать в жизнь ветеринарного врача.

Глава 1. Копростаз

Shit happens2.

Ничего, как говорится, не предвещало.

Однако, на приёме – кобель овчарки, его хозяева и их приятель, приехавший в гости, – он и оказывается первопричиной визита в ветклинику.

Гость из добрых, разумеется, побуждений купил на рынке самый большой говяжий мосол и отдал его на съедение собаке. В качестве гостинца.

– Третий день просраться не может, – отвечает хозяин предельно чётко на мой дежурный вопрос: «Что случилось?»

– Я оплачу все расходы! – жизнерадостно вещает его друг, натуральный, как очевидно, блондин.

Первое, что бросается в глаза при встрече – это его шикарная шевелюра, будто из рекламного ролика про шампунь, улучшающий рост волос. Революционная формула, реновация разорванных структурных волосяных связей на молекулярном уровне и прочий бред. Но шевелюра шикарная. Помимо этого, мужчину выделяют изумрудные весёлые глаза, которые прямо светятся от восторга в предвкушении спецоперации под кодовым названием «Избавление».

Хозяин собаки – мрачноватый, серьёзный мужчина – совершенно не разделяет его восторга, являя своим настроением абсолютную противоположность.

– Я очень спешу, – больше для них, чем для меня говорит женщина – ухоженная брюнетка, тщательно следящая за собой: аккуратный, в меру броский макияж дополняет идеально ровная стрижка каре; расстёгнутое короткое бежевое пальтишко обнажает платье благородного изумрудного цвета.

Увы, эти два слова – «копростаз» и «спешу» – никогда ещё не уживались вместе.

Действие происходит в отделении клиники – одном из нескольких, – которое находится в посёлке деревенского типа. Располагается оно в одноэтажном деревянном доме, который слегка перекосило от старости. Снаружи стены дома облуплены и шелушатся корочками старой, салатовой краски. Некоторые стёкла в окнах выбиты, и это в полной мере отражает рентабельность отделения: посещаемость здесь низкая, а платёжеспособность приходящих людей ещё ниже.

В смену работает один врач, и в качестве незаменимого помощника приходит Эмма, живущая рядом. Она следит за этим филиалом уже давно, вставая в холодное время года в пять утра и протапливая печку, чтобы ни врачи, ни клиенты с их животными не окочурились от переохлаждения. К началу дня в клинике уже царит деревенский уют, и от печки в воздухе разливается мягкое тепло.

Эмма – человек житейский, и её советы являются решающими просто потому, что ей хорошо знаком менталитет проживающих в посёлке людей, одним из которых сама она и является. Эмма носит короткую, мальчишескую стрижку, одевается в исключительно практичные, удобные вещи и на всё имеет своё, тщательно обдуманное мнение, весомое и ценное. Кроме того, она мало в чём сомневается, умеет донести до людей суть проблемы и практически всегда угадывает степень тяжести состояния животного, – вот что значит опыт.

Вдвоём мы молча сканируем собаку взглядами – Эмма спереди, а я сзади, – будто два прожжённых экстрасенса.

Пёс большой, серьёзный, и в моей голове стандартно прокручиваются породные овчарочные болезни, среди которых красными буквами горит: «Экзокринная недостаточность поджелудочной железы». Вот прям для такой породы скормить говяжий мосол – это большая, большая ошибка.

– Блевать ещё начал, – подтверждает мои догадки хозяин. Он говорит серьёзно, тщательно взвешивая каждое своё чугунное слово.

– Держите за ошейник, – говорю ему, приближаясь к собаке сзади и надевая перчатки.

Крепкой рукой он берёт овчарку за ошейник и удивлённо спрашивает, с интонацией, которой озвучивают риторические вопросы:

– А что, разве собакам кости давать нельзя?

Вместо ответа, обеими руками я щупаю овчарке живот. Потерпите. Сейчас будет демонстрация ответа на Ваш вопрос. Предельно подробная. Как бы ещё к хирургам не пришлось обращаться…

Живот собака прощупать даёт, но не полноценно, – под конец начинает крутиться, реагируя на дискомфорт. Беру термометр и задираю ей хвост, чтобы померить температуру. Термометр упирается во что-то каменное.

Помнится, намедни был среднеазиат, которого по доброте душевной накормили бараньими головами в количестве трёх штук. У того в попе была кость величиной с кулак – стояла на выходе, но из-за жуткой боли не выходила. Вместо неё из ануса сочилась кровь, и время от времени во время потуг выпадали куски слизистой оболочки кишечника.

Меняю градусник на палец и лезу овчарке в попу – ну да, картина похожая. Костный комок, к тому же щедро утыканный острыми, словно лезвия «Спутник», пластинками надкостницы, и тоже величиной с кулак. Овчар начинает тужится и орать от боли.

– Сделайте ему укольчик, и мы поедем, – вещает дама на этот раз в мою сторону. – Я очень спешу. С её стороны доносится аромат дорогого парфюма.

Я вылезаю из собачьей задницы и с говняной рукой, задранной пальцами кверху, начинаю свою пространственную лекцию, в которой красочно описываю последствия панкреатита, некроза кишечника и необходимость эвакуации этих самых костей в кратчайшее время.

– И что делать? – бледный хозяин вторгается в сей рассказ на месте устрашающего описания «панкреонекроза со смертельным исходом». Мой необузданный воспалённый мозг, собравшийся вынести страшный вердикт «сахарный диабет», внезапно умолкает.

«Что делать?» Я уверена, что Чернышевский имел прямое отношение как ко всей медицине, так и к ветеринарии в частности. Да стопудово! Этот вопрос задаётся здесь чаще всего, и сами мы произносим его раз десять в течение рабочего дня. Да больше, больше!

– Анализ крови на панкреатическую липазу. Если диагноз подтвердится – то нужен курс капельниц. Дней семь. Обязательно – диета. Плюс сейчас нужно эвакуировать то, что стоит в прямой кишке. В противном случае придётся резать.

На лице женщины вырисовывается уверенность в том, что с них просто хотят содрать денег, и она говорит:

– Капельницу только сегодня сделайте. И анализов не надо. Эвакуируйте, – и она грациозно машет в воздухе рукой, как бы давая разрешение.

«Срочная эвакуация! Тревога! Тревога! Всем какашкам и костям на выход! Внимание!» – звучит в голове тревожная сирена – так мой внутренний голос задиристо развлекается, с юморком.

Их друг с заинтересованным видом разглядывает плакат с изображением межпозвоночной грыжи, а затем переключается на исследование постера, где изображен глаз с «сухим кератитом». Он молчит, выражая заинтересованность картинками только позой: шея вытянута, руки заложены за спину. Учёный-эстет, прям.

– Эмма, – я поворачиваюсь к своей милейшей помощнице с не менее интеллигентным видом, – как у нас обстоят дела с вазелиновым маслом?

Дело в том, что помимо всего прочего, Эмма заказывает в клинику медикаменты и докупает те из них, которые заканчиваются. Но только самые необходимые, ввиду того, что они едва окупаются.

– Полбутылочки-то есть, – тотчас отвечает она. – Но это ваша, дерматологическая заначка.

Вот же блин.

– Значит так, – я поворачиваюсь к Гостю, отрывая его от «сухого глаза». Вам сейчас нужно доехать до аптеки и купить пару флаконов вазелинового масла. Для клизмы.

– Понял! – весело отвечает он и тут же выбегает из кабинета: в окно мы видим его резкий прыжок в чёрную, низкорослую иномарку и столь же стремительный отъезд.

– Пока он ездит, давайте поставим в вену катетер и прокапаемся, – предлагаю я.

…Дальнейший час проходит в методичном вливании жидкостей внутривенно. Овчарка лежит на столе, хозяева сидят на стульях рядом. Я же то меняю бутылочки в капельнице, то, словно заправский бармен, развожу в большой чашке с тёплой водой солёную магнезию, пытаясь соблюсти пропорции для достижения нужной гипертоничности. Гость возвращается довольно быстро. Две бутылочки с вазелиновым маслом, купленные им в аптеке, дополняют клизменный рецепт масляными прозрачными каплями, которые плавают и сливаются воедино на поверхности воды, – красота, да и только!

Чтобы как-то структурировать время, рассказываю владельцам про особенности удивительной жизнедеятельности прямой кишки.

– В ней физиологичным образом происходит всасывание жидкости из каловых масс обратно в организм, – говорю я. – Стало быть, при поступлении жидкости извне она автоматически перестаёт сдерживать то, что просится наружу, и это облегчит нам процедуру эвакуации.

Больше прочих, внимательно, почти не моргая, меня слушает Гость. Женщина нетерпеливо поглядывает то на свои часы с крупным циферблатом, инкрустированным красными рубинами, то на ногти, то в маленькое зеркальце, доставая его из кармана пальто.

– Если сейчас, в острый период, не сделать курса капельниц, то потом это придётся долго и часто пожизненно расхлёбывать, – преупреждаю между делом, и от моего откровенного сленга женщина морщится. Похоже, она всё ещё уверена, что с них просто хотят содрать побольше денег, и достучаться поэтому не получается.

«По крайней мере, ты попыталась», – вещает внутренний голос.

Много раз так заканчивались истории самоуверенных владелиц собачек с острым панкреатитом, которых намедни любовно напичкали деликатесами. Меня совершенно не прельщает восклицать потом ненавистное: «Я же говорила!», когда спустя полгода, тощую, ввиду нарушения всасывания питательных веществ, с пучками выпадающей шерсти собаку приносят на приём и спрашивают: «Что же делать?» Время назад не вернёшь. И клетки поджелудочной железы – тоже.

Возвращаюсь мыслями к овчарке и под конец капельницы медленно добавляю в вену обезбол – не помешает.

Очередная бутылочка вскоре заканчивается, и мы всей толпой выходим на улицу, так как делать клизму большой собаке в помещении клиники чревато дальнейшей генеральной уборкой и неистребимым запахом собачьего дерьма. Надеваю вторую пару резиновых перчаток поверх первых. Как показывает опыт, от вездесущего амбре это не спасёт, так что это чисто для самоуспокоения.

Конец августа балует тёплой погодой, дождя не предвидится. Пристраиваемся под старым, раскидистым клёном, растущим во дворе клиники.

Хозяин держит овчарку, а я, с помощью большого шприца и трубки, присоединённой к нему, вливаю в собачий зад маслянистую жидкость, – трубка постоянно вываливается обратно. Овчар тужится, кричит, пытаюсь помочь ему пальцами, но боль слишком сильная. Вливаю маленькие порции жидкости снова и снова. Обе бутылочки вазелинового масла стремительно исчезают в недрах собаки.

– Ещё надо, – умоляюще говорю Гостю, держа в руках говняные трубки и шприц.

– Окей! – жизнерадостно кричит он, блестя от восторга глазами, и бежит к машине: судя по всему, зрелище постановки клизмы собаке видится ему прикольным.

Он уезжает и уже через десять минут возвращается с ещё двумя бутылочками вазелинового масла. Скорый малый. Респект.

Я вливаю новые порции жидкости в собаку, которая тужится и кружит вокруг хозяина. Бегаю следом за ней со скользким шприцом в руках. Жирная жидкость из собаки щедро выливается обратно, фонтаном орошая всё, что находится в прямой досягаемости. Очень быстро хвост и задние ноги3 собаки оказываются в маслянистой говняной субстанции, после чего начинается прицельный огонь в мою сторону. Руки, одной из которых я держу хвост, а другой набираю раствор и вливаю его в собаку, слабо защищённые халатом, до локтей покрываются мокрым и ароматным коктейлем. К ним очень быстро присоединяются ноги, на которые попадают остаточные, и потому самые сочные капли, вытекающие наружу. Увернуться от этого изобилия никак не получается, и я смиряюсь. Рукава и штанины методично пропитываются жидкостью с характерным стойким фекальным амбре. Наконец, один из каменных костяных комков с огромным усилием вываливается из собаки. Однако, здравствуйте! Я подбираю его и демонстрирую хозяину овчарки острые, торчащие, множественные отломки надкостницы:

– Вы спрашивали, можно ли давать собакам кости.

Очень серьёзно он кивает головой, давая понять, что я услышана. Тут и без слов всё понятно. Набираю новую порцию жидкости в шприц.

В этот момент овчар изворачивается и кидается на меня, как на источник жуткой боли, происходящей у него под хвостом. К счастью, хозяин успевает вовремя отреагировать и резко дёргает за ошейник, а я рефлекторно отпрыгиваю назад и приземляюсь на землю. Сочный лязг зубов раздаётся совсем рядом. Быть в говне, да ещё и искусанной – сценарий, прямо скажем, не самый оптимистичный! Теперь мой халат приобретает творческий вид ещё и сзади. Снова ректалю собаку: очередной костный кусок стоит на выходе.

– Там ещё один, – констатирую вслух.

– Ещё вазелина? – радостный Гость нетерпеливо пританцовывает на месте, желая принять участие.

Он стоит на приличном расстоянии и поэтому говорит заведомо громче: голос звонкий, дикция идеальная. Жена хозяина собаки стоит ещё дальше, нетерпеливо поглядывая на часы. Одна Эмма – рядом, держит чашку с разведённым для клизмы раствором – кому-то же надо быть в эпицентре событий.

– Да, – отвечаю Гостю. – Купите ещё две бутылочки и заодно резиновую спринцовку. Большую.

Гость кидается в машину, которая затем резко разворачивается на маленьком пятачке земли и стремительно исчезает за поворотом. Возвращается он ещё быстрее, чем раньше.

– Аптекарша как-то странно на меня посмотрела, – говорит он задумчиво, вручая мне бутылочки и спринцовку на вытянутых руках.

Оставляю это без комментариев: ох, я могу её понять.

Новые и новые клизмы, новые фонтаны ароматной жидкости, – с резиновой грушей всё происходит быстрее и эффективнее. Однако, это не спасает мои ноги, обутые в сандалии: тонкая ткань сияюще-белых с утра носков не в силах защитить от бурных собачьих потуг и последующих жидких истечений. Когда новая порция говняной жижи метко попадает на мои несчастные ноги, стекая со штанин, со стороны женщины раздаётся нетерпеливое:

– Можно уже побыстрее? Я на педикюр опаздываю!

«А ничего, что у меня сегодня свидание после работы?» – мысленно парирую ей в ответ.

И зачем мы только договорились на сегодня? От меня ж теперь такой стойкий парфюм идёт, что аж глаза режет! По стойкости он наверняка не сравнится даже с изысканными знаменитыми духами, типа «Jar Parfums Bolt of Lightning»4. Всё, что мне остаётся – это забить этот самый «Bolt».

Расстроенно запиливаю собаке в зад ещё одну полную спринцовку жирной воды, и, через серию болезненных потуг, она выдаёт очередной костлявый кругляш, тоже истыканный кусками надкостницы.

Ну почему вместо запаха тёртой смородины, свежескошенной травы, цветущих георгинов и сломанных веток5 я вынуждена благоухать, простите, собачьим дерьмом?

…Когда водно-говняные процедуры закончены, процессия во главе с собакой садится в машину и уезжает, я медленно стаскиваю с рук перчатки, неведомым образом традиционно пропустившие стойкий запах, и слабым, умоляющим голосом спрашиваю Эмму:

– А тёплая водичка с мылом у нас есть?

– Не, только холодная, – отвечает мне Эмма, с усмешкой. – Но могу предложить освежитель для туалета!

– У меня свидание через полчаса! С Константином Венианимовичем. То есть Вениаминовичем. Да тьфу ты… Какой к чертям освежитель? Чтобы от меня пахло говном в альпийских лугах? Или свежим бризом очистных сооружений? А-а-а-а-а! – ору в изнеможении.

Эмма только хохочет:

– Ландышевый подойдёт?

Свидание проходит в дорогом кафе, в окна которого светит остывающее, но пока ещё по-летнему тёплое солнце, какое и бывает в конце августа. В самом же помещении так жарко, что рабочее амбре смело и настойчиво раскрывается в стойкий, безусловно узнаваемый аромат, витающий в воздухе. К нему примешивается резкий, концентрированный запах ландышей.

Константин – среднего телосложения, лысоватый, толстоватый, с короткими, словно сардельки, ухоженными пальцами, уверенный в себе мужчина, с которым мне посчастливилось познакомиться намедни. Похоже, он относится к свиданию серьёзно и ведёт себя, как на рабочем совещании, – совсем не улыбается и словно считает каждую минуту времени.

Меня не покидает чувство, что нужно было заранее распечатать и принести сюда своё резюме. В двух экземплярах. Вместе с родословной и всеми доступными анализами.

Кафешка уютная, круглый маленький столик накрыт сияющие-белой скатертью, поверх которой лежат квадратные салфетки благородного бордового цвета. В центре стола стоит хрустальный бокал с миниатюрной живой красной розочкой. Сюда Константин привёз меня на машине, похожей на бронепоезд. Какой-то дорогущий хаммер. Но это не точно.

Заказываю себе вазочку фисташкового мороженого. Константин, оправдывая статус бизнесмена, которым он является, устраивает мне форменный допрос: где работаю, кем, сколько платят, есть ли дети, где живу и каковы мои ближайшие цели?

Мои ближайшие цели – это отмыться от въевшегося в кожу запаха дерьма, закинуть в себя дешёвые пельмени и попытаться досмотреть, хотя бы с третьего раза, обучающий ветеринарный видосик. А потом долго пытаться уснуть, мучаясь бессонницей до пяти утра. И, уснув на рассвете, посмотреть очередной трэшовый кошмар про экстренного пациента из сериала «Опять ты не успеешь».

В общем, всё по чётко отлаженному плану – прям «To-do list»6 какой-то!

Про это приходится благоразумно умолчать. Мысли о своём щедром благоухании лесными ландышами, среди которых «нацрале», я заедаю мороженым, которое никак не кончается. Лоснящийся вид, благородный костюм тёмно-синего цвета, аквамариновый галстук и деловой подход Константина никак не сочетаются со мной. Ни в каком, даже самом фантастическом виде. Чувствую себя скованно и мучительно.

Между тем, он продолжает делиться о своих предпочтениях, и крайним аргументом звучит:

– Терпеть не могу собак – так бы ходил и отстреливал их.

– Знаете, – чуть не подавившись, я кладу ложечку на стол, так и не доев мороженое, – мне, пожалуй, пора идти. Спасибо за всё.

Он меня не останавливает.

Глава 2. Руменотомия7

Постучали восемь раз. Неужели осьминог?

Кажется, сегодня воскресенье. Валяюсь дома, на кровати и изучаю обучающее видео про технику эпидуральной анестезии, – сие, как и новокаиновые блокадки, приходится осваивать ввиду отсутствия в арсенале хороших обезболов.

Кстати, создатель новокаиновых блокад утверждал, что с их помощью можно вылечить любые болезни.

Когда я работала в совхозе, без навыков проведения проводниковой анестезии было никуда. Без хорошего обезболивания порванное колючей проволокой вымя корова просто не даст зашить. Коровы – вообще лучшие учителя. Грамотно не обезболишь – от прицельных ударов копытами получишь чёрно-зелёные синяки на ногах и, в качестве бонуса ещё – навозным хвостом по лицу.

Особая магия проводниковой анестезии заключается в том, что колешь в одном месте, а обезболивается совершенно в другом – там, куда направляется нерв.

Надо было овчару тоже проводниковую запилить, для обезболивания – тогда бы всё легче прошло. Что-то я ступила… Обколола бы попу местно, и тогда его не мучили бы рефлекторные спазмы. Дело в том, что чувствительность кишечника, как таковая, имеется только на выходе. Впрочем, несколько раз воткнуть иголку в попу – то ещё издевательство!

«Ничо так мысли у тебя! Женственность так и прёт! Когда уже замуж выходить будем? – о, этот здравомыслящий голос в голове! – А то всё гамно, гамно…»

Стойкий и неистребимый, как сам запах обсуждаемой субстанции, стереотип на тему «ветврачи все пахнут говном» жёстко въелся в умы людей. Вероятно, это идёт всё оттуда же, с ферм, где приходилось не только «ректалить» тёлок на предмет стельности, запихивая им в жопу руку, но и отделять гнилые, рвущиеся под пальцами, благоухающие запахом разлагающейся плоти коровьи последы, проникая уже в другое естественное отверстие. Все выделения, с которыми приходилось контактировать, неизменно оказывались на закатанном до плеча рукаве одежды, поскольку «погружаться в работу» приходилось буквально до самых ноздрей.

Однажды нас с главным ветврачом вызвали в дальнее отделение к корове с залёживанием. По версии доярок, корова отвязалась и «сожрала тачку комбикорма», после чего слегла в проходе фермы. Блистающая чистотой, будто вылизанная тачка демонстрировалась в качестве улики. Диагноз напрашивался сам собой: «атония8 и переполнение преджелудков», из которых самым печальным было бы переполнение так называемой книжки, название которой дано ей за внутреннее строение в виде множества тонких листков. При переполнении книжки, между её листками плотно спрессовывается корм, и затем наступает некроз и смерть.

– Предлагаю руменотомию! – эмоционально вопила я, громыхая огромным стерилизатором с кучей прокипячённых инструментов.

Главный ветврач – молодая, симпатичная женщина Людмила Николаевна, которую я всегда уважительно называла по имени-отчеству, – настороженно посмотрела на меня и заинтересованно спросила:

– А наркоз какой давать будем?

– Алкогольный, конечно же! – мой энтузиазм тогда плескался через край.

Я умудрялась стерильно готовить тканевые препараты из селезёнок забитых коров, отстаивать сыворотку крови, взятую на местной бойне и подключать её к лечению дрищущих телят, химичить, изготавливая живые вакцины от коровьего паппиломатоза из срезанных у самой же пациентки бородавок и, уж конечно, ни за какие коврижки не упустила бы возможности кого-нибудь прооперировать.

Людмила Николаевна всегда была за любой подобный кипишь, и в этом мне с ней, как с непосредственным начальством, очень повезло. Много раз ей приходилось прикрывать мою жопу, когда эксперименты не оправдывали ожиданий или были финансово невыгодными. Ведь всем известно – в хозяйстве выгоднее лечить исключительно продуктивных коров, а все остальные идут на мясо. Если же операция коровы финансово не оправдана, то врач обязан отправить её на бойню, вместо того, чтобы попытаться её прооперировать и спасти, – собственно, именно этот факт в итоге и послужил причиной моего увольнения.

Технику проведения руменотомии нам показывали на мясокомбинате, во время учёбы. Причём корове общего наркоза даже и не давали, а просто обкалывали местно, обезболив место разреза. Корова тогда спокойно дала себя и разрезать, и зашить.

– Алкогольный, – медленно произнесла Людмила Николаевна, взвешивая ситуацию и поправляя на носу очки, придающие ей ещё более учёный вид.

Не прошло и пары часов, как мы уже ехали на машине с набором стерильных инструментов, ниток и накрученных салфеток. Первым делом, по приезду в отделение, мы пошли в местный магазинчик за наркозом, то есть, собственно, за водкой. За нами в очередь пристроились две местные старушки, и через небольшую паузу одна сказала другой:

– Слышь… Пятровна… Ветеринары к нам пожаловали…

Мы, гордо распрямив спины и улыбаясь, переглянулись между собой – надо же! Так редко тут бываем, а нас узнают! – и не успели даже спросить, откуда такая осведомлённость, как старушка закончила свою фразу, максимально развёрнуто ответив на наш незаданный вопрос:

– … навозом воняют.

К этому моменту подошла наша очередь, и Людмила Николаевна воскликнула особенно экспрессивно, обращаясь к продавщице:

– Две бутылки водки!

Старушки незамедлительно отреагировали и на это:

– Ну точно, ветеринары…

Корову мы занаркозили с одной бутылки водки. Вдобавок я запилила ей конкретную премедикацию9 и новокаиновую проводниковую блокаду, обколов строго по рекомендациям, данным в хирургической, толстой, пропахшей ксероформом раритетной книге. Корова глубоко уснула, завалившись набок. У её головы был приставлен маленький деревенский мужичок в засаленном тулупе, толстых рукавицах и с топором в руке, – на случай неудачи во время операции, внезапного несвоевременного пробуждения коровы или возникновения иных, неожиданных обстоятельств. К слову скажу, что «кесарево сечение» на деревенском языке означает оглушить корову топором, вспороть брюхо, вытащить телёнка и затем пустить его мамашу на мясо. Это звучит жестоко, но в противном случае гибнут оба, а так остаётся в живых хотя бы телёнок.

Итак, побрив корове бок, щедро обработав его йодом, обколов там, где надо и разрезав кожу, мышцы и стенку рубца, я ныряю рукой в коровьи недра, чтобы начать выгребать комбикорм и… не нащупываю там ничего, кроме небольшого, завалявшегося пучка силоса.

– А… – говорю я, медленно оглядев всех, стоящих вокруг, – комбикорма-то нету.

– Как так: нету? – Людмила Николаевна отодвигает меня от коровы, суёт в разрез свою руку – благо стерильности внутри рубца не требуется – и растерянно подтверждает, часто моргая глазами: – И правда… Нету!

В тишине, сопровождаемой догадками, куда всё-таки делась целая тачка комбикорма, я выгребаю из рубца остатки силоса, тщательно, послойно зашиваю, и через какое-то время корова благополучно просыпается.

К вечеру корове легчает, а на следующий день она погибает, пытаясь родить телёнка. В итоге мы теряем обоих.

Тот случай заставил меня собирать анамнез более тщательно, не доверяя тому, что изначально говорят владельцы животных. Словом, правильный диагноз коровы звучал как «предродовое залёживание», а не «переполнение преджелудков». Возможно, нам следовало вместо руменотомии сделать ей кесарево сечение, – из тех, при котором и корова, и телёнок остаются в живых, если что.

…С воспоминаний переключаюсь на новое обучающее видео – лекция на этот раз про лишай кошек. Узнаю про парочку новых медицинских препаратов и как лучше дозировать капсулы для малогабаритных котят. Это напоминает пособие по созданию «кокаиновых дорожек» с последующим делением на необходимое количество частей и смешивание со сливочным маслом с последующей заморозкой. Такой метод вдобавок снижает побочку от препарата. Вот, блин, умельцы…

Переболеть лишаём, наверное, приходилось каждому ветеринарному врачу. Мне это «счастье» досталось в период, когда эффективного лечения ещё не существовало, – в течение полугода пришлось втирать в себя весь тогдашний существующий и крайне скудный арсенал противогрибковых средств. Самым сочным из них была жидкость цвета фуксии, которая после высыхания исчезала, будто её и не бывало, как, впрочем, не было и эффекта. Маленькое круглое пятнышко на руке постепенно росло, становясь овальным, почёсывалось, и исчезать никуда не торопилось.

Через полгода мой дерматолог окончательно сдалась и назначила приём на тот исключительный день, когда в её руках оказывалась металлическая бутылка с жидким азотом: попутно доктор работала косметологом, продляя тёткам молодость разнообразными инновационными методами, которые тогда только входили в моду. Ватная палка, щедро смоченная в дымящейся жидкости, приложенная к лишайному пятну, с которым я уже практически сроднилась, положила начало избавлению от прогрессирующей болячки.

– Через пару недель нужно заморозить ещё раз, – сказала тогда доктор, убирая палку с азотом – к этому моменту моя кожа на руке онемела уже до полной бесчувственности.

Но через пару недель я уехала на учёбу, и повторную заморозку пришлось провести сухим льдом, раздобытым по случаю экскурсии нашей группы по крупнейшему хладокомбинату. Пока одногруппники резвились, кидая друг другу за шиворот дымящиеся куски льда и игнорируя этим запрет, данный на входе преподавателем, я положила себе один из них в карман: всю экскурсию пришлось идти, изрядно отклячив кусок халата от тела, чтобы не отморозить себе бочину. После повторной экзекуции холодом о заболевании лишаём осталось только ностальгическое воспоминание и белое овальное пятно на коже руки.

Сейчас – другое дело: фармакологи готовы предоставить целую армию высокоэффективных препаратов, и котят при обнаружении лишая уже не убивают жестоко, как это было раньше, а успешно излечивают.

…Итак… Как же у нас там дела с овчаркой?

Долго кручу в руке телефон и думаю, позвонить ли её хозяевам, чтобы узнать об этом. Очень хочется иметь обратную связь.

Один из хирургов клиники, куда я одно время ходила на стажировку, имел привычку методично обзванивать владельцев прооперированных им пациентов. И однажды он не только перестал это делать, но и отказался отвечать почему. Тайну раскрыл его коллега, случайно подслушавший телефонный разговор, ставший последним. Пересказывал он его, давясь от ехидного смеха, примерно так:

– Алло, как поживает ваша собачка? Умерла? Ну, перед смертью ей же стало легче?.. Что, что? Куда мне идти?

…Ненавижу разговаривать по телефону. Надо или уже позвонить хозяевам овчарки, или отказаться от этой мысли. Помереть-то она, всяко, не должна была. В итоге всё-таки решаюсь позвонить. После серии долгих гудков владелец собаки берёт трубку и на мой вопрос отвечает предельно чётко, серьёзно и односложно, – так же, как и в начале приёма:

– Просрался он.

Ну, вот и ладушки! Прощаемся, вешаю трубку.

…Ур-р-ра! Просрался! Вот щастье-то щастье!

В голове, тяжело вздохнув, раздаётся разочарованный голос: «Вот тебе счастье-то». Так и вижу его фейспалм10. Надо ногти, что ли, подстричь. Или сходить на этот, как его… маникюр, что ли…

Познакомилась с мужчиной, договорились встретиться в метро. На фото он выглядит большим, добрым, сильным и тёплым. И ещё у него есть то, что неизбежно меня подкупает – борода. Зовут Алексеем.

Так… Чулки, тонкие кружавчики, ногти и красное, словно вино, платье. Окрылённая ожиданиями, оставляю дома и куртку, и зонтик. Конец августа – лето же! И вот уже, пунктуально рассчитав время, еду.

…Жестокий ливень накрывает меня спустя полчаса, на улице, и я промокаю насквозь, до этих самых тонких кружавчиков. Стуча зубами, забегаю в метро. Там, между двумя рядами дверей тёплым феном дует струя воздуха, в которой я и пытаюсь согреться. Лето, ага! Холод пробирает до костей, медленно и верно превращая меня из радостной, улыбающейся феи в хмурую, уставшую, холодную бабу. И чем больше Алексей опаздывает, тем сильнее проявляется этот эффект, – словно изображение на плёнке в кабинете рентгена.

Время тянется, словно резина, и с каждой минутой я ненавижу себя всё больше за то, что забыла зонтик, и куртку, и за то, что стою сейчас и жду мужчину! Ведь должно быть наоборот, разве нет? Ну, может, он в пробку попал. Или ещё что.

– Привет! – мужской жизнерадостный голос внезапно раздаётся рядом.

Оборачиваюсь. Алексей лучезарно улыбается, словно бы и не опоздал на полчаса. Натягиваю на себя улыбку:

Хоть бы извинился, но нет. Он без цветов, которые хоть как-то могли бы оправдать его, – мужчины, видимо, не желают тратиться заранее даже на это.

– Попала под дождь, – говорю ему, являя собой жалкое синюшное зрелище. – Промокла и замёрзла, как собака.

– Поехали ко мне. Согрею тебя… чаем, – отвечает он с запинкой, и на лице появляется оттенок животного вожделения.

Он-то в сухой куртке, а я в мокром холодном платье, с подола которого щедро капают тяжёлые сочные капли воды, очерчивая вокруг меня кривоватый круг. Хоть бы куртку предложил свою. Борода ещё эта, тёплая… Бесит.

– Я встречаюсь с малознакомыми мужчинами только на нейтральной территории, – озвучиваю один из своих основных принципов, всё ещё сдержанно и криво улыбаясь.

Блин, ну давай уже, извиняйся, что опоздал. Дай мне свою куртку. Сделай уже что-нибудь, а то холодно так, что пипец. Зубы снова начинают методично стучать, и кожа на руках и ногах покрывается крупными, отборными мурашками.

– Ну, я не знаю тогда, – мнётся Алексей, и тут у него звонит телефон.

Мельком глянув на меня, он отвечает на звонок, одновременно уходя в сторонку и прикрывая трубку рукой.

– Да, любимка… сейчас… буду… ага, – долетают до меня отдельные слова, щедро приправленные извиняющимся тоном.

Вот зашибись совсем! Что я здесь делаю, вместе с платьем, маникюром, чулками и, особенно, кружавчиками? Что со мной не так? Наконец, он вешает трубку и возвращается. Ладно, я помогу тебе, чувак.

– Мне домой нужно, – говорю ему, при этих словах неожиданно для себя испытав некую долю облегчения.

Внутри начинает доминировать желание поспать и поплакать, – иными словами то, что я уж точно умею делать более-менее профессионально. Алексей пожимает плечами, продолжая стоять, как столб и молчать. Наконец, кивает головой в знак согласия.

Криво улыбнувшись напоследок, махаю ему рукой и прохожу через турникет, ныряя в подземелье метро. Настроение всё равно уже испорчено. Когда двигаешься, создаётся иллюзия, что не так уж и холодно.

Еду в вагоне метро, выжимая пальцами подол платья, с которого мутными гроздьями продолжают падать капли воды, оставляя на полу лужицы. Затем сажусь в автобус, устраиваюсь в кресле, вжимаясь в него – сухое, тёплое. Мокрое платье холодным пламенем обнимает ноги, но вскоре я срастаюсь с телом сухого кресла и уже терпимо, уже терпимо… Рядом садится молодой человек, который держит в руке длинную красную розу. Роза торчит впереди него, как флаг, и сам он похож на военного, который вот-вот отдаст честь.

Хотя, может, роза будет подарена той, которая отдаст свою честь ему, – такая у меня ассоциация.

Автобус едет и равномерно гудит, убаюкивая плавными движениями и дорожным шумом. Засыпаю под сожаление, что мне никто не дарит розы.

…Вздрагиваю и частично просыпаюсь от того, что молодой человек скидывает мою голову со своего плеча. Это так резко и бесцеремонно, что хочется сказать ему гадость. И в то же время стыдно и неудобно. Блин, уснула на человеке… Делая вид, что ничего не поняла, пытаюсь снова задремать, уже в другую сторону. Даже извиняться не хочется. На мне в автобусе часто тоже многие спят, как бы это ни звучало…

Мы выходим на конечной – этот парень с розой и я. Иду позади него. На душе тоскливо, пусто и холодно. Он несёт розу на вытянутой вперед руке, и у него кривые тонкие ноги.

Под усиливающийся стук зубов и отчаянные мысли добираюсь домой, где набираю себе горячую ванну. Пока льётся вода, бодяжу глинтвейн: бутылка красного вина, корица, апельсин, сахар, яблоки, – всё это образует в кастрюльке горячительный, сладкий, а главное согревающий душу коктейль.

Глинтвейн и ванна. Ребята, я с вами!

…Содержимое кастрюльки прямо через край постепенно переливается внутрь меня, горячая вода в ванной прогревает снаружи, и их сочетание спутывает мысли в единый пьяный ком. Спустя несколько часов, когда вода становится комнатной температуры, а у кастрюльки обнажается дно, в голове проявляется только одна-единственная, относительно умная мысль:

«Тебе противопоказано пить».

Да мне, по ходу, вообще всё противопоказано. Жить особенно.

Глава 3. Заводчики

Если хозяин идиот, то коту пизда.

Помимо тихого деревенского филиала у клиники есть ещё городской, и сегодня я работаю как раз там. Это кирпичный, двухэтажный домик, в котором есть холл для ожидания приёма, терапевтический кабинет, УЗИ, рентген, операционная; а на втором этаже находятся вакцинальный кабинет, маленькая лаборатория, зоомагазин, ординаторская и груминг, – всё очень компактно и функционально.

Холл для ожидания в этом филиале почти никогда не пустует, но сегодня с утра там сидит только одна женщина. С кем-то очень маленьким. Мы, субботняя смена, видим её через видеокамеру, сидя в ординаторской, наверху.

За админа сегодня Аля – скромная, худенькая, исполнительная девочка с длинной, чёрной, толстой косой, старомодно перекинутой через плечо. Карие, огромные глаза, обрамлённые пушистыми ресницами, наивно и доверчиво, по-детски, смотрят на мир.

Аля идёт узнавать, с кем пришла женщина и быстро возвращается.

– Там со щенком. Кому? – неуверенно она обводит нашу смену взглядом.

В отличие от моей трёхэтажной библиотеки, в её чудесной интеллигентной головке матюги не то, что не живут, но даже никогда и не задерживаются. Улыбчивую Алю любят все. Она всегда готова помочь, при необходимости подержать животное, и большинство людей нагло пользуется её неспособностью отказать. Я её жалею. Таких людей нельзя ставить админом – эта должность грубо, в короткие сроки убивает нервную систему, порождая либо неврастеников, либо матёрых, толстокожих циников, и Аля, принимающая всё близко к сердцу, стремительно приближается к первому варианту развития событий.

Вопрошающе, она повторно обводит нашу троицу взглядом. Так как в холле никого не было, все мы поднялись наверх, в ординаторскую, оккупировав диванчик и обеденный стол, а в приёмном кабинете с профилактической целью поставили кварц – слишком много вирусных пациентов идёт в последнее время.

Грязная, дождливая осень, слишком быстро сменившая солнечное лето, щедра на такие подарки.

На вопрос Али все демонстративно делают вид, что сильно заняты. Она обводит нас изучающим взглядом ещё раз, тяжело вздыхает и говорит то, что определённо не добавляет никому энтузиазма:

– Хозяйка щенка – разводчица. Ой! – звонко заливается смехом от того, что оговорилась так лихо. – «Заводчица», я хотела сказать!

Скрестила, что называется, заводчицу и разведенца. Улыбаюсь. Разведенцы – это те, кто скрещивает бессистемно, близкородственно, от чего потомству передаются генетические, а нередко и вирусные неизлечимые заболевания; вынуждают своих животных бесконечно рожать, лишь бы только поиметь выгоду. Понятно, что и кормят они животных, с целью экономии, самым дерьмовым кормом. За это разведенцев я люто ненавижу, хоть и называю их заводчиками, – это слово привычнее.

– Ну, кто? – тоскливо вопрошает Аля, снова поочерёдно глядя на нас.

Быть админом тяжело ещё и потому, что с одной стороны приходится иметь дело с владельцами животных, которых приходится выслушивать, уговаривать и выстраивать в очередь, иногда нарываясь на грубость. А с другой стороны – мы, которым надо этих самых животных раздать. Сегодня, когда все свободны, а на приём пришёл всего один человек – и тот заводчик – сделать подобное так, чтобы никого не обидеть, для Али особенно проблематично.

После затянувшейся паузы, она терпеливо выслушивает сразу две стандартные отговорки:

– У меня скоро придут по записи.

– Я – курить, и ещё мне с анализами разбираться.

И в итоге ни одной грамотной отмазки мне не достаётся! Вот что значит старожилы!

– Я бы и рада, – торопливо навёрстываю упущенное и озвучиваю свой веский повод, – но у моей жопы и дивана свидание в самом разгаре!

С этими словами и плюхаюсь на диван. Девчонки ржут:

– Мужика себе заведи наконец!

– Ладно. Давайте тянуть спички, – предлагает Аля, усмехнувшись и вытаскивая из кармана полупустой, гремящий одинокими спичками коробок. Зачем они некурящей девушке – остаётся для меня загадкой. Она достаёт спички, отламывает у одной кончик и зажимает их в руке.

Мне понятно, что в любом случае выбор упадёт на того, кто высказался последним, а это была я. Мой авторитет в коллективе пока ещё довольно жалок. Что ж. Кто везёт – того и погоняют. В любом случае, мне будет полезен опыт приёма таких пациентов и общение с разнообразными людьми, да и Алю жалко.

«Да-да! Точно! Будет полезно! Ты же явный социофоб и интроверт-самоучка!» – гундит внутренний голос.

Я бы попросила без ярлыков, эй!

– Давай я возьму, – отвечаю Але, махнув рукой на спички, на что она с благодарностью бросается мне на шею, закатив глаза.

Встаю с дивана и спускаюсь вниз, демонстративно шаркая ногами. Выключаю кварц.

…Щенок гриффона. Дыхание тяжёлое, с хрипами.

– Рассказывайте, – говорю я приветливо, хотя совсем себя так не ощущаю.

«Герпес собак, – интуиция, говорящая изнутри, уже ставит предварительные диагнозы. – Бордетеллёз».

Заводчица, полноватая дама средних лет, от которой за версту несёт наглой самоуверенностью, измеряет меня недоверчивым взглядом и с вызовом говорит:

– Нас лечит самый лучший врач, но она сейчас ушла в отпуск, поэтому я приехала сюда. У меня питомник.

«Я переведу, – охотно откликается мой внутренний голос и с интонацией интерпретирует сказанное: „Ты – говняное говно, покрытое сверху говнистой говёшкой и намазанное по бокам говнистым говнецом. Ты ничего не знаешь, но делать нечего. Может, скажешь чего умного, а я потом ещё погуглю“, – да, дословно как-то так!»

Вот спасиб тебе большое за вольный перевод; вот что бы я без тебя делала-то?

Услышав из уст женщины слово «питомник», нейтрально спрашиваю, сохраняя гримасу, должную изобразить приветливость:

– Расскажите, чем лечили.

Потому что заводчики обожают лечить своих животных. Без диагноза. Просто потому что. Не перепробовав всего, они и шагу не сделают по направлению к клинике. Она начинает перечислять, а я нейтрально киваю головой и всячески поддакиваю. Потому что если на этапе сбора анамнеза начать критиковать хотя бы какое-то из сказанных слов: всё, пипец. Дальше можно будет добиться сознанки только с помощью раскалённого утюга. Итак, она перечисляет увесистый список, в конце которого значится:

– …Дексаметазон… Что ещё ему поколоть?

– Дозу дексаметазона какую делали? – опять же нейтрально спрашиваю я, начиная покрываться злобными мурашками отчаяния. Улыбки на мне уже не существует даже в виде остаточных следов.

– 0,3 миллилитра. Два раза в день. Сегодня третий день.

– Мне нужно его взвесить. Сейчас вернусь. Подождите, пожалуйста, – мило улыбнувшись, говорю я, беру щенка и, прежде чем моя злость прорывается наружу, выхожу из кабинета, плотно закрыв за собой дверь. Весы для «мелочи» стоят наверху, в зоомагазине, где я и взвешиваю маленького пациента: весит он всего 750 граммов.

Коллеги встречают меня вопрошающими взглядами: каждый раз, когда кто-то поднимается с приёма наверх, он ищет «помощь зала», хочет совершить «звонок другу» или стремительно закапывается в местной библиотеке умных книжек. Вместо ответа я аккуратно вручаю щенка Але и начинаю избивать ногой мешок с наполнителем для кошачьих туалетов. Я пинаю его и в исступлении тихо ору:

– Дексаметазон! 0,3 миллилитра! Два раза в день!

– ЧТО? – вытаращив глаза, переспрашивают девчонки. – СКОЛЬКО?

– Но-о-оль! Три-и-и! – и со следующим пинком отбиваю себе палец на ноге. – Ай-й!

– Ни один пациент не должен умереть без дексаметазона11! – шутят коллеги в качестве поддержки. Плоский медицинский юмор, уже баян, как и подобные заводчики с их жаждой напичкать всех и каждого дексаметазоном… Ширяли бы уже гомеопатию – от неё хоть вреда никакого. Как, впрочем, и пользы…

Отчаянно смотрю в зеркало, висящее на стене, выравниваю дыхание и, изображая аутотренинг, говорю:

– Именно сегодня я отношусь к людям добрее, – кстати, это пятый постулат Рэйки. – Я люблю заводчиц. Я очень люблю заводчиц…

Когда уже, чёрт побери, гормональные препараты начнут продавать по рецептам? Когда уже все подряд перестанут колоть их при любых заболеваниях, нарушая гормональный баланс в организме? Как его потом выравнивать, чёрт побери? Как? Вы видели толщину учебников по эндокринологии? А текст там какой! Адренокортико… мать его… тропный гормон!

Отдышавшись, забираю щенка у Али и сдержанно говорю:

– Обработай весы, пожалуйста.

Она испуганно кивает. Герпес заразен для других собак.

Возвращаюсь обратно в кабинет, искусственно улыбаясь.

Долго и кропотливо высчитываю нужные дозы, колю щенку уколы, рассказывая про герпес и бордетеллёз. И тут заводчица говорит:

– Мой врач ставит ему диагноз: аденовироз.

– Не исключено, – констатирую я, по-прежнему сохраняя невозмутимость: Рейки рулит! – Хотя аденовироз-то вряд ли, учитывая наличие прививок у его матери. Герпес или бордетеллёз более вероятны. Вы делали тесты?

– Можно взять пробы на всё это. Но отрицательный результат не будет говорить о том, что их нет. Пятьдесят на пятьдесят.

Соглашается. Беру пробы. Пишу назначение – это рекомендации из англоязычной книги, – и тут хозяйка щенка замечает:

– Я была с собаками на выставке три недели назад.

– И? – подталкиваю её говорить дальше, частично отрываясь от написания.

– И они принесли оттуда ринотрахеит. Ну, перечихали все, перекашляли. А сейчас всё нормально.

– Ну так ринотрахеит и герпес – это одно и то же, – соглашаюсь с её названием диагноза.

Смотрит недоверчиво. Называйте, как хотите: вирус-то один. В завершение мягко пытаюсь отговорить её от дексаметазона:

– Ампула, один миллилитр, идёт на взрослого человека, килограмм этак на семьдесят. Он делается строго по показаниям. А щенок весит 750 граммов, что примерно в сто раз меньше, – па-а-ауза, длиною в осознание, и я продолжаю: – Дексаметазон убивает иммунитет, который необходим щенку для борьбы с вирусом, а заодно и надпочечники – это вызывает ятрогенную болезнь Аддисона, – иногда для пущего веса приходится блистать терминами. Сейчас этим термином мог стать «Адренокортикотропный гормон», но боюсь, этого мне без запинки и предварительной тренировки не выговорить. Продолжаю обычным, человеческим языком: – Я бы не стала продолжать ему делать дексаметазон. При вирусных заболеваниях, к тому же он противопоказан.

Она смотрит куда-то вбок и молчит.

«Так, так! Я переведу! – снова вторгается в мои мысли дружеский внутренний голос: – „Я не согласна. Наш врач знает лучше! При аденовирозе декс – самое то, что надо!“ – Так что не парься!»

Не париться? Ещё немного, и у меня начнётся состояние аффекта.

Молча отдаю женщине назначение. Я что, недостаточно хорошо объясняю?

Всё так же молча она уходит, забрав щенка, которого методично прикончила своим незнанием… Поганое чувство, что я опять не достучалась до очередной заводчицы, ввергает меня в депрессию.

– Да не парься, – весело кричит Аля, пробегая мимо и невольно повторив фразу, только что прозвучавшую в моей голове.

Я люблю заводчиков. Я очень люблю заводчиков…

В этот момент начинают идти люди. Девчонки исчезают в хирургии, а мне достаётся кошка с кровотечением из матки. Кошка красивая, дымчато-серая, с чёрной головой и хвостом, – бирманской породы. Шерсть мягкая, словно пух.

– Давно? – спрашиваю я, наблюдая, как кошка, по каплям, теряет кровь прямо на глазах.

– Третий день, – сознаётся хозяйка.

«Третий? День?» – возмущённо переспрашивает внутри моей головы голос: от его весёлости не остаётся и следа.

Заглядываю кошке в рот – слизистые бледные, со смертельно-зелёным оттенком.

– Это экстренное состояние, – раздумывать особо некогда, и я говорю быстро, – срочно ищите донора и… Она могла отравиться крысиным ядом? Она не беременна? Котята? Прививки есть? Может, змея укусила?

Выясняется, что кошка только недавно родила, и в следующую течку снова была повязана с котом.

– Сделайте ей укольчик, – нетерпеливо говорит женщина.

Глубокий вдох. Да что ж вы со мной сегодня делаете-то!

– Ваша кошка потеряла очень много крови, – говорю медленнее, но очень внятно. – Она нуждается в удалении матки и полном обследовании. Нужно установить причину, взять анализы, но уже сейчас понятно, что ей необходимо переливание крови, иначе она может не перенести наркоз и операцию…

– В интернете написано… – вместо ответа снова перебивает меня она.

– ВЫ ЧТО, НЕ ПОНИМАЕТЕ, ЧТО ОНА УМРЁТ? – я срываюсь на крик, и тут же беру себя в руки: нельзя орать на людей во время приёма: – Извините…

Чёрт… Я же люблю людей. Или нет?

«Не любишь. Ты потому в ветеринары и подалась: из ненависти к людям. Продолжай», – успокаивает, как может, внутренний голос.

– Вашей кошке необходимо полное обследование, переливание крови и операция, – смотрю женщине прямо в глаза, чтобы донести, что всё из перечисленного не моя экзотическая прихоть, а крайняя необходимость.

– Уколите ей что-нибудь, – отвечает женщина.

– Разумеется, я сделаю ей укол, – в голове уже крутится альтернативный список, который, вероятнее всего, не поможет. – Но это её не спасёт. Анализ крови?

– Нет, не надо.

«Так… тихо, тихо», – внутренний голос едва успевает не дать мне взорваться во второй раз. На каменных ногах я выхожу из кабинета, набираю в шприцы два кровоостанавливающих препарата, возвращаюсь и заодно приношу журнал:

– Пишите: «От обследования животного отказываюсь. От овариогистерэктомии отказываюсь. Число. Подпись».

– Зачем это?

«Затем!» – порывисто отвечает внутри голос и, кажется, он уже тоже в бешенстве.

– Так Вы снимаете с нас ответственность, – поясняю я более чем сдержанно.

Пишет. Беру в руки первый шприц.

– Я сама сделаю уколы, – опережает меня женщина.

Удивлённо поднимаю вверх брови.

– Так будет дешевле, – поясняет она. – Вы ведь за укалывание тоже берёте…

«Чёрт с тобой, – внутри я уже скриплю зубами. – Ещё этого не хватало!»

На ум приходит случай, когда мужчина сам колол кота якобы подкожно, в холку, а на самом деле тыкал прямиком между рёбер, каждый раз прокалывая лёгкие. Такая ежедневная перфорация вызвала проникновение воздуха из лёгких в подкожную клетчатку. Через пару недель кот покрылся пузырями, при поглаживании хрустел и крепитировал. Тогда всё закончилось более-менее благополучно – из-под кожи воздух удалось частично откачать, а остальной рассосался.

Объясняю, как делать и даже придерживаю кошку, пока женщина колет оба препарата. Сэкономила, молодец, чо… Возьми с полки пирожок. Там два – возьми тот, что посередине.

– Я пошла? – спрашивает женщина, беря на руки кошку, из которой продолжает щедро и методично капать кровь.

На столе алым пятном красуется круглая лужица. Как я могу её отпустить?

– Скажите, – спрашиваю осторожно, – почему Вы отказываетесь от удаления матки у кошки? Это спасло бы её. Без операции она умрёт. Это из-за денег?

– А зачем мне кошка, которая не сможет рожать котят? – удивлённо отвечает вопросом на вопрос женщина.

Последний рубеж.

– В смысле? – о, это уже интересно… По коже пробегает взбудораженная волна леденящих мурашек.

– Я – заводчица, и кошки нужны мне для воспроизводства. И зачем мне кошка без матки?

Оу… По крайней мере, честно.

Очень медленно я беру в руки журнал, сжимаю его и медленно, молча выхожу из кабинета. Аля, которая по случаю оказывается рядом, на этот раз не находится, что и сказать.

Я люблю заводчиц… Я очень люблю заводчиц…

– Поджелудка это! Поджелудка, говорю Вам! – визгливая худая женщина с редкими, когда-то покрашенными в рыжий цвет волосами, упорно тычет мне в лицо маленькой, безучастной к происходящему кошкой.

Моя интуиция, которая в назначении пишется как «предварительный диагноз», утверждает, что у кошки ХБП – хроническая болезнь почек12.

– Что ест? – стандартно собираю анамнез я.

Главное, задать вопрос не «чем кормите?», а именно «что ест?» И ещё, главное, в процессе расспросов никак не реагировать на то, что слышишь. Быть безоценочной. Это позволяет услышать больше. Кошка как бы сама ест несбалансированный корм. Ходит в ближайший супермаркет, затаривается разрекламированными паштетами и ест. Рекламы пересмотрела на ТВ. Никто не виноват.

Я позволяю себе огласить своё мнение только тогда, когда владелец высказался полностью. Итак…

– Она уже месяц ничего не ест! – визжит женщина.

Хочется зажать уши руками, чтобы только не слышать этот резкий голос. Морщусь.

– Раньше что ела? – старательно и терпеливо перефразирую вопрос.

Если сейчас она скажет: «Не знаю», боюсь, что по инерции выдам новый вопрос: «А если бы знали?», но женщина, недолго думая, начинает перечислять:

– Мясо, рыбу, – и затем в списке звучит один из массово разрекламированных кормов эконом-класса.

«ХПН», – более убедительно поддакивает мой внутренний голос, огласив всё более созревающий диагноз.

– Стала больше пить, да? – задаю следующий вопрос.

– Откуда Вы знаете? – лицо женщины на миг принимает удивлённый вид.

«Определённо ХПН, – утвердительно звучит внутри головы: – Однако, что-то не сходится. Слишком быстрое развитие болезни… Слишком быстрое…»

Действительно: кошка камышового цвета, возраст всего семь лет… Генетика у таких беспородных товарищей позволяет им доживать до глубокой старости. При должном, разумеется, уходе.

– Ещё что ела? – мой пытливый ум стандартно достаёт вымышленный «утюг для сбора анамнеза».

– Я прочитала в интернете про мочекаменку! – кричит женщина всё тем же отвратительным голосом, звук которого вынуждает время от времени непроизвольно морщиться.

– И-и-и? – фраза «прочитала в интернете» едва не выводит меня из хрупкого равновесия, но я стоически сохраняю спокойствие.

«Ты спокойна и безмятежна, как цветок лотоса у подножия храма истины», – потусторонним голосом звучит внутри.

– И я стала давать ей лечебный корм! – женщина называет марку корма, явно преисполненная гордости.

– Давно даёте? – невозмутимо спрашиваю я, глядя на кошку и всячески избегая смотреть на её хозяйку, чтобы не выдать себя и своё отчаянное негодование, которое так и норовит запачкать белоснежные лепестки безмятежного лотоса.

– Третий год как!

Больше вопросов нет. Лечебный корм, который даётся не дольше пары месяцев и строго под контролем анализа мочи, при долгом применении резко сдвигает кислотно-щелочное равновесие в обратную сторону. Тип мочекаменной болезни, если она вообще была, меняется, и образуются уже другие кристаллы, не растворимые. Затем, как при любой мочекаменной, поражаются почки.

Передо мной на столе сушёная, тощая кошка, с липкими от обезвоженности глазами и сваленной шерстью, похожей на сплошной колтун… под хвостом слепленный комок, пропитанный кровавым жидким калом… во рту уремические язвы и специфический запах мочевины, который, с лёгкой руки коллеги, звучит как «запах зоопарка»… Кошка сидит, уставившись в одну точку и сосредоточившись на внутренних ощущениях, вызванных жестокой интоксикацией.

Щупаю почки. Вместо них под пальцами обнаруживается нечто сморщенное, размером с две маленькие фасолинки. Полная атрофия, если не сказать хуже… Тут и без анализов всё ясно.

– Предварительный диагноз: терминальная стадия хронической почечной недостаточности. Прогноз неблагоприятный, – выношу вердикт я и добавляю: – Мне очень жаль.

Что должно звучать как необходимость эутаназии13. Редко кого я уговариваю на подобное, но эта кошка просто нуждается в быстрой и безболезненной смерти. Она просится на это, как никто другой. Позволять ей жить дальше равнозначно жестокому обращению с животными, однако женщина меня как будто не слышит:

– Поджелудка это, говорю Вам! У моей прошлой кошки было то же самое! Шесть лет прожила, а потом – бах! И поджелудка отказала!

Зашибись. Выходит, это уже вторая, угробленная тобой кошка. Моя ты «дорогая»!

– Нельзя кормить кошку одним мясом и рыбой – в таком рационе слишком много белка, – говорю то, что просится быть озвученным. Эта информация уже не поможет данной кошке, но, возможно, убережёт следующих. Членораздельно и уверенно добавляю: – И лечебный корм без диагноза давать нельзя, тем более так долго.

– Поджелудка! – словно заведённая, кричит женщина.

Да ёб твою мать же, а! Вдо-о-ох! Медленно, в уме, считаю до десяти, но на цифре «три» срываюсь:

– Из того, что я вижу, это скорее всего почки! Если есть сомнения, давайте возьмём анализы крови.

«… но это лишние расходы», – внутренний голос проговаривает фразу, которая следует автоматически.

На анализы женщина соглашается, как и на однократную капельницу. Закон подлости: кому это надо – не уговоришь, а тут уже без вариантов – и вдруг согласна…

Беру кровь. Затем тихонечко вливаю в кошку минимум жидкости, чтобы облегчить ей хотя бы тот период жизни, в течение которого будут делаться анализы. Кошка совершенно безучастна, так что пока я делаю капельницу, она даже не сопротивляется, как могла бы. Пока я медленно нажимаю на поршень шприца, у женщины звонит телефон. Продолжаю медленно вливать растворы. Кошка даже не шевелится.

– Алё? – кричит женщина на всю клинику в трубку телефона голосом, который по-прежнему режет уши. – Привет! Я с Муськой в клинике. Поджелудка у неё! Я же тебе говорила.

Тяжело вздыхаю. Надо было сказать: «Терминальная стадия поджелудки». Когда уже я начну находить общий язык с хозяевами пациентов?

– Позвоните вечером по поводу анализов, – устало говорю напоследок, написав короткое назначение. В нём значится основное: «Предварительный диагноз: Терминальная стадия ХПН. Рекомендована эутаназия».

Женщина забирает кошку и уходит.

…Вечером Аля привычно созванивается с лаборантами, и они по телефону диктуют ей результаты анализов крови. Зажав телефон между ухом и плечом, она старательно вырисовывает цифры на бланках, и я, подглядывая, мельком просматриваю анализы этой кошки. Основные почечные показатели предсказуемо зашкаливают, прогрессирующая анемия и нарушение обмена веществ дополняют грустный диагноз – ХПН. Надеюсь, что говорить по поводу этого с ней буду не я: опыт подсказывает, что когда об одном и том же говорят разные врачи, до хозяина пациента доходит быстрее.

Вечером же, уже под конец смены, уставшая Аля приносит мне рабочий телефон:

– Хотят с врачом поговорить.

Я в это время натягиваю колготину, сидя на диване. Смена была тяжёлой, поэтому я натягиваю её уже минут сорок, то есть очень медленно, – со стороны это выглядит, как неподвижное сидение на диване, у которого продолжается бурный роман с моей жопой. Все остальные давно ушли.

– Алё? – отвечаю в трубку и узнаю голос той самой заводчицы, которая приходила с кровотечением у кошки.

– Скажите… моя кошка лежит на боку, глаза стеклянные… не моргает… и, кажется, не дышит. Она что, умерла?

Вчера опять работала сутки. В промежутке между пациентами изучала схему лечения атопиков14, со скрипом запоминая названия новых препаратов. «Почесологи» – так забавно именуется в узких кругах профессия дерматолога – говорят, что аббревиатура атопического дерматита говорит сама за себя, – это АД для всех.

Быть хорошим врачом – это постоянно, пожизненно учиться. Все эти пустулы, гранулёмы и, не побоюсь этого слова, бляшки сами себя не выучат и не вылечат.

Опять же этими словами можно вполне себе безопасно ругаться, – так я достраиваю в своей библиотеке матов ещё одну полочку, четвёртым этажом, рядом с которым тут же услужливо возникает устойчивая стремянка. Хоть какой-то стимул.

На ночь в стационаре оставался кот после повторной задержки мочи, и вторую половину ночи я вставала каждые полчаса, чтобы проверить или поменять ему шприц на инфузомате. Это было ужасно. В моем возрасте не спать сутки – уже чревато, но мне поставлен ультиматум: или ночные смены, или досвидос.

Досвидос после каждой ночной смены звучит всё более заманчиво.

На заре моей карьеры предложение работать по ночам звучало даже забавно – как можно принимать экстренных пациентов, когда едва умеешь ставить внутривенные катетеры? Меня стали ставить в смену со старожилами, за счёт чего навыков заметно прибавилось. Теперь мне самой доверяют натаскивать новичков, – стандартный обычай передачи опыта в коллективе. Ночь уже не пугает, как раньше, но сон пропал, и теперь ещё снятся кошмары. Это адски выматывает.

Я хочу спать, спать и спать. И спать, и спать. Круглосуточно. И когда такая возможность возникает – лежу в обнимку с бессонницей и воспоминаниями о своих тяжёлых пациентах. Надо найти себе мужчину. Такого, чтобы не позволял мне тяжело работать. Чтобы я полотенчики, там, беленькие на кухне вешала на крючочки… Кроватку застилала без складочек… Вот тогда я смогу спать без кошмарных снов и переживаний.

«Ага, мечтай!» – прерывает иллюзорные мысли внутренний голос.

Видение полотенчиков стремительно тает, сменяясь красочной картинкой кровавой жидкой парвовирусной дрисни, огромную лужу которой выдал намедни ротвейлер во время капельницы. И не успела я закидать её пелёнками, не давая растечься по всей терапии, как пёс начал щедро блевать жижей, похожей на кровавый кисель. После их ухода, кабинет погрузился в жутчайший коктейль из запахов: специфический аромат эвакуированных из организма парвовирусных выделений щедро смешался с едкой хлоркой и озонистым ароматом кварцевой лампы, рядом с которой я повесила свой напрысканный дезинфектантами халат. На входной двери полчаса висела грозная надпись, где жирным красным маркером значилось: «Кварц опасен для глаз! Не входить!» с нарисованным, не менее красным, слезящимся глазом. Этот глаз наглядно демонстрировал, что будет у того, кто захочет «просто спросить», пытаясь вломиться без вызова.

Остаток смены я вожделенно расчёсывала красные пузыри на руках и лице, констатировав аллергию на запахи хлора. Для кошек он, кстати, тоже ядовит. Озон ядовит тоже, и кабинеты после него приходится проветривать.

– Жареными микробами пахнет, – мечтательно озвучила тогда Аля свои ассоциации с запахом кварца.

По её мнению, когда рана при обработке щиплет – это, оказывается, тоже микробы, которые «дохнут в страшных муках».

…Вот уже ночь, выходной, дома, и я, вместо того, чтобы мило похрапывать и пускать слюнку на мощном мужском плече, смотрю вебинар про стареющих кошек. Основная мысль – что у старых кошек надо рутинно брать кровь на тироксин, и что теперь есть корм для кошек, больных гипертиреозом.

«Н-да, тяжёлый случай. Пожалуй, мужчина необходим срочно…» – замечает внутренний голос где-то на задворках, параллельно осознанию того, что и корм при гипертиреозе кошек – это далеко не панацея.

Глава 4. ЧМТ15

Заворот желудка – это заболевание ночное. Царство вагуса16

(П.Р.Пульняшенко).

Наш городской филиал работает круглосуточно, моя смена – ночная, и вечер встречает традиционно: полным холлом народу. Это и повторники, которым назначены процедуры два раза в сутки, и те, за кем владельцы наблюдали весь день, в надежде, что всё пройдёт само, и те, кого обнаружили блюющим или дрищущим, придя домой после работы.

Ночная смена у меня сегодня вместе с Серёгой: я выхожу как терапевт, он – за хирурга. Работать с ним одно удовольствие – это один из тех опытных, молчаливых врачей, которые говорят строго по делу.

Сергей среднего роста, с короткими, взлохмаченными волосами, одет в слегка помятый халат, из кармана которого всегда торчит какой-нибудь шприц – или пустой, для раздувания манжетки интубационной трубки, или, перед операциями, с чем-нибудь вкусным, набранным для дачи премедикации. Смеётся Серёга крайне редко – вынужденный циничный юмор, присущий хирургам, делает его харизматичным, а редкие шутки просто убойными.

С удовольствием приходится признать, что хирургия – его призвание, особенно, что касается сборки в первоначальное состояние костей конечностей и раздавленных тазов у бедолаг, упавших с большой высоты или попавших под колёса машины. Разглядывая снимки пациентов до и после операции, особенно с костями, разломанными в хламину, я всё больше укрепляюсь в мысли, что невозможно быть хорошим ветеринарным врачом сразу во всех областях, и что будущее ветеринарии – за узкой специализацией. Сейчас я стараюсь так и делать: если пациент хирургический, то отдаю его тем, кто в этом поднаторел. Исключение составляет, пожалуй, гнойная хирургия – всякие наружные повреждения не ввергают меня в транс так сильно, как необходимость проникновения в брюшную или, не дай бог, в грудную полость животного. И кости уж как-нибудь сверлите там без меня, пожалуйста!

Рентгеновские снимки Сергей читает профессионально, легко, подробнейшим образом описывая мельчайшие детали из увиденного. Чо-нибудь как выдаст невозмутимым тоном, типа: «Остеофитный рост с дорсо-медиальной поверхности эпифиза лучевой кости по типу энтезиопатии длинного абдуктора первого пальца у собак»17…И всё это – при том, что и в терапии, и в ведении экстренных пациентов он тоже ас. Незаменимый, короче, кадр, и поэтому сегодня мне работается особенно легко и спокойно.

– Кто? – спрашиваю Алю, которая заходит в кабинет, держа мятую, исписанную огрызком карандаша бумажку с криво написанным списком. Заглядывать в него бесполезно: почерк настолько врачебный, что можно только позавидовать.

– Два вирусных дристуна, тяжёлый кот, сбитый машиной, и сейчас ещё подъедут со щенком, сбитым электричкой, – речитативом, с готовностью, перечисляет она. И затем радостным голосом внезапно добавляет: – И ещё звонил бордоский дог.

– Что хотел? – настораживается Сергей, и вслед за ним автоматически настораживаюсь я. Как будто щенков, машин и электрички мало!

– Не знаю. Вроде пучит его, – Аля пожимает плечами, не разделяя нашего беспокойства. – Сказала: приезжайте, посмотрим.

На лице у всегда невозмутимого Сергея отражается лёгкое волнение, которое молниеносно передаётся и мне: уж не ОРЖ18 ли тут… Надеюсь, Аля сказала им: «Приезжайте как можно скорее»? Нужно срочно всех принять и покидать инструменты для экстренной операции.

– Давай кота, сбитого машиной, – торопливо прыскаю на стол дезраствором и протираю его салфетками: экстренные всегда в приоритете.

…Совсем ещё молодой рыжий кот, сбитый машиной. ЧМТ, легочное кровотечение, шок. Прогрессирует нервное возбуждение – завёрнутый в полотенце, кот с громкими криками вырывается, скрежеща когтями по столу, и пожилой хозяин едва удерживает его. Эта гиперактивность – последствия повреждения головного мозга. Крики ужасны.

– Лёлик… Лёлик, – безуспешно пытается успокоить котёнка мужчина.

Колю препарат, снижающий двигательную активность – микродозу, – что даёт возможность поставить внутривенный катетер и начать выводить из шока. Под действием препарата котёнок успокаивается.

Серёжа уходит готовить операционную к приёму собаки с потенциальным ОРЖ – какое-то время оттуда слышится лёгкий металлический лязг инструментов, необходимых для гастропексии19.

Подключаю котёнка к инфузомату20, посадив его в кислородный бокс. Чуть позже запилим ему рентген, а сейчас даже фиксировать страшно.

– Вы такая молодая и так много знаете, – между делом замечает владелец котёнка.

Редко, когда я смотрю на приходящих в клинику людей, но этот – пожилой интеллигентный мужчина – привлекает внимание своей вежливостью и доверием к моим манипуляциям.

– Спасибо, – искренне благодарю его за комплимент, покрываясь пунцовым румянцем от смущения.

– Мы заплатим любые деньги, – говорит он в ответ. – Вы только делайте всё, что нужно.

У него звонит телефон, и он начинает деликатно объяснять жене про состояние котёнка – такими словами, что мне и не подобрать. То есть, он понял, что состояние тяжёлое, но не хочет расстраивать её, поэтому в разговоре налегает на положительные моменты:

– Здесь такие умные и понимающие врачи, – голос звучит тепло, искренне, и я ещё больше смущаюсь, слыша это. – Они делают всё возможное. Не волнуйся. Стабильное состояние, говорят, – хотя моя фраза только что прозвучала как «Стабильно тяжёлое»…

Лёлик остаётся на ночной стационар, и его хозяин перед уходом оставляет денежный залог:

– Звоните в любое время, даже ночью. Если денег не хватит – мы найдём ещё.

– Хорошо, – я готова прослезиться: одет он небогато, и крайне маловероятно, что имеет лишние деньги – именно такие люди обычно долгов и не оставляют. К тому же, это говорит о приоритетах: кому-то важнее деньги, а кому-то – жизнь, пусть даже это котёнок. Отпускаю его.

Жаль, что параллельно с мыслями о лечении приходится думать о том, как уложиться в то количество денег, которым готовы пожертвовать люди. Вот бы о деньгах вообще не думать… Эта мутная история про Айболита, который всех лечил бесплатно, всячески противопоставляя себя меркантильной сестре Варваре, ещё с детства изрядно искажает у людей представление о стоимости ветеринарных услуг.

При любом экстренном состоянии, в том числе и ЧМТ, в процессе постоянного мониторинга повторные анализы и дополнительные исследования просто необходимы, а это стоит денег, и часто немалых. При ЧМТ прогнозы всегда самые осторожные – никаких гарантий давать нельзя, даже если сейчас всё хорошо. Мозг – такой мозг…

Однажды мне довелось лечить чёрного маленького котёнка, которого пьяная хозяйка, вернувшись домой, от души пнула так, что он ударился головой об печку. До сих пор вспоминаю белый, округлый, меловой след на его голове. Удар был такой силы, что кости черепа вмялись внутрь, и, разумеется, не обошлось без ЧМТ с сотрясением.

Несколько минут безучастного лежания возле печки сменились истошными криками и судорогами а-ля «безудержное стремление вперёд», – в таком вот виде котёнка мне и принесли.

Дело было в деревне, и всё, что я могла сделать – это ввести его в наркоз, чтобы снять судороги. Пока бежала по сугробам до ветаптеки, кабинет которой находился в помещении фермы, котёнок несколько раз неосознанно рвался из рук и истошно вопил, – выглядело это так, будто я его мучаю или пытаюсь задушить.

В наркозе он пробыл сутки, на вторые – впал в кому, а на третьи умер, так и не придя в себя. Мне запомнилось, как из его ушей линяли отодектозные21 клещи в виде белых, отлично видимых на чёрной шерсти точек. Так и вижу, как медленно и верно клещики собрали свои микроскопические чемоданчики и понуро устремились на поиски нового хозяина, словно цыгане или гастарбайтеры, – прочь из уже непригодных для жизнедеятельности ушей.

Даже сейчас, при всём нынешнем богатом арсенале, с аппаратами МРТ, КТ, ингаляционным наркозом и новыми методиками оперирования головного и спинного мозга, тяжёлые травмы, несовместимые с жизнью, часто заканчиваются летально…

– Со щенком приехали, – слегка запыхавшись, оповещает Аля, будто сама тащила сюда сбитого электричкой пациента, прямо от железнодорожного полотна.

– Зови, – коротко бросаю ей, протирая стол.

…Трое – два парня и разукрашенная до безобразия девушка с копной фиолетовых волос – заносят щенка. У него отрезан хвост – оголённые хвостовые позвонки и шерсть вокруг испачканы кровью – и, похоже, лёгкая черепно-мозговая травма.

– Он в шоке, – выношу вердикт я и добавляю: – И надо ушить культю хвоста. И обследовать его на внутренние повреждения. – И после некоторой заминки: – Сейчас примерно скажу, сколько это может стоить…

– Вы что, не можете полечить его бесплатно? – с наездом, нагло, спрашивает девушка, повышая голос с первых слов. Судя по имиджу, она принадлежит к субкультуре «Винишко тянь22».

История стара, как мир: люди думают, что их миссия состоит исключительно в том, чтобы донести животное до клиники, а там уж, конечно, со всех сторон к нему сползутся бесплатные медикаменты и те врачи, которые и подлечат, и пристроят, и насчитают плюсиков к карме за, так сказать, душевную добротищу пришедших. Врачи эти обязаны быть профессионалами и должны питаться исключительно воздухом. На худой конец – солнечной праной. В идеале – родиться такими. И, самое главное, они должны быть абсолютно лишены гена алчности, подобно пресловутому доктору Айболиту.

– Серё-о-ож! – зову на помощь. – Сколько будет стоить всё это? На вскидку?

– Ну… – говорит он, бегло осмотрев щенка. – Он бездомный. Можно прооперировать со скидкой, по дневному тарифу…

О, это было бы идеально для обеих сторон!

– Вы не понимаете! – вдруг взрывается девушка, не разделяя нашего участия и глядя возмущёнными глазами сквозь оправу больших очков, в которых нету стёкол. – Мы уже принесли его сюда!

– И что? – требую продолжения я. Мы же пытаемся идти навстречу!

– Вы бессовестные! – выдаёт она новый аргумент, потрясая в воздухе прекрасно наманикюренными руками. К слову, о приоритетах…

– МЫ бессовестные? – я удивлённо поднимаю брови кверху, и это отнюдь не наигранная реакция. Да Вы, девушка, прям дипломированная нахалка!

– Усыпляйте! – вдруг выдаёт она, наскакивая на меня боком.

– Мы усыпляем только безнадёжных, – скрипя зубами, отвечаю ей, отступая на шаг.

Щенок в сознании, вполне адекватный. Возможно, обошлось без внутренних повреждений. Вывести из шока, ушить культю хвоста, надеть воротник на шею, – вот что ему надо. Помимо адекватного куратора, конечно.

– Так давайте сделаем, будто бы он безнадёжный, – девушка пытается договориться об убийстве!

«Чо?» – насмешливо парирует ей мой внутренний голос.

Это напоминает про случай, когда мерседес сбил мальчика на пешеходном переходе. Уже на следующий день белую зебру закрасили и убрали дорожные знаки, будто их там и не было.

– Он не безнадёжен, и я не стану его убивать, – подвожу черту я. – Извините.

– Ах так! – и далее следует угроза: – Да я про вас ТАКОЕ в интернете напишу! Про вашу клинику! И про вас!

Интересно, что? «Врач отказалась убивать»? Это, вообще, как? А должна была? Дайте ссылочку на документ, вдруг у меня и правда есть священное право кого-нибудь грохнуть просто так! Руки иногда так и чешутся! Умиляюсь подобным наездам.

– Посмотрите туда, – хладнокровно я указываю на камеру видеонаблюдения. – Все ваши угрозы записываются. Нам бы очень хотелось вам помочь, но, по всей вероятности, это невозможно… Этой собаке нужен куратор.

Девушка ещё какое-то время быкует, но фраза про камеру видеонаблюдения заметно сбивает с неё спесь. Пока один из парней тащит её по направлению к выходу, а девушка делает вид, что активно сопротивляется, другой забирает щенка со стола, гнусно пробубнив:

– Да пошли, обратно его отнесём.

И все они стремительно исчезают, оставив горькое послевкусие от своего визита. Внутри ощущается мерзкий осадок и нечто, похожее на чувство вины. От белоснежного лотоса не остаётся ни лепесточка.

Есть такое незыблемое правило: не можешь помочь сам – пройди мимо. Вместо того, чтобы перекладывать проблемы на других людей, просто не берись за то, что тебе не под силу!

– Что? Это? Было? – вопрошаю в отчаянии от того, что ничем не смогла помочь щенку. Похоже, этот вопрос звучит риторически.

– Пойду рентген котёнку сделаю, – вместо ответа Серёжа отлучается к стационарнику, а Аля невозмутимо говорит:

– Зову дристунов? Они давно уже сидят: пропустили экстренных вперёд.

– Назначения с собой? – нетерпеливо вытягиваю руку, чтобы быстрее начинать набирать шприцы для струйного вливания жидкостей. Переключаться приходится быстро. Ещё и бордос маячит где-то на задворках памяти.

– Из другой клиники, – Аля разводит руками, что означает: это не повторники, и придётся разбираться с самого начала. – Там никаких назначений не дали.

Пока она зовёт людей, я грустно осознаю, что стала циничной – это хуже всего. Прям как Варвара.

…Два парвовирусных23 беспородных щенка, неделю лечатся в другой клинике. Один – уже практически овощ: обезвожен до безобразия, лежит на боку.

– Шансов почти нет, – говорю про него очевидное. – Единственное, что может помочь – это переливание крови от переболевшего донора. Ещё нужно сделать полный анализ крови, но… он может не дожить до результатов.

Хозяйка – молодая, грустная женщина – понимающе кивает головой. Пока я ставлю внутривенные катетеры обоим щенкам, которые умещаются на одном столе, она звонит кому-то по телефону: и рука, и голос дрожат. Поочерёдно вливаю щенкам растворы, для снятия обезвоженности, наблюдая за состоянием.

Аля стремительно убегает в холл с кварцевой лампой и вешает на входную дверь предупредительную табличку с красным глазом. Парвовирусный энтерит очень заразен, и сам вирус живёт в окружающей среде около трёх лет, так что я мысленно хвалю Алевтину за проворство. Пусть холл сейчас немного покварцуется, а ночью-то мы основательно всё отдраим… Поставив кварц, Аля прощается с нами и, зачем-то извиняясь, уходит, – её смена закончилась.

Через двадцать минут в холле клиники громко хлопает дверь и, минуя кварц, в кабинет врывается женщина с огромной московской сторожевой овчаркой:

– Доноры! Мы доноры! – кричит она с порога и, запыхавшись, запоздало здоровается со всеми нами: – Здрасьте.

Никогда ещё доноры не находились так быстро.

Провожу их в другой кабинет – доноры не должны контактировать с вирусными животными, даже если они привиты или переболели тем же самым. Конечно, после переболевания парво заболеть второй раз надо ещё умудриться – слишком злой вирус вырабатывает стойкий, пожизненный иммунитет, но, тем не менее, таковы правила.

Накладываю на толстую собачью лапу жгут и в три больших шприца с антикоагулянтом24 сливаю с терпеливого огромного донора шестьдесят миллилитров ценнейшей крови. Конечно, с такой собаки можно было бы слить и два литра, но я жадничаю не сильно, – по одному шприцу достанется щенкам, а третий убираю в холодильник. Донор, так и не понявший, почему его выдернули из дома в глубокую ночь, с забинтованной лапой бодро уходит из клиники, уволакивая бегущую следом хозяйку.

Кровь от переболевших парвовирусной инфекцией доноров настолько ценная, что для котят сыворотку или плазму из неё замораживают в инсулиновых шприцах – и этой дозы, сделанной хотя бы дважды, вполне хватает для борьбы с жестоким вирусом. Для щенков доза, конечно, идёт побольше.

Третий шприц я собираюсь так и разбодяжить, оставляя его отстаиваться, но не успевает он даже остыть, как приходит ещё один щенок, такой же безнадёжный: кровь, вперемешку с кусками слизистой оболочки кишечника выливается их него огромной лужей. Такая стадия парво означает, что шансов почти нет.

– Вам крупно повезло, – говорю я, – у нас как раз сейчас есть кровь от переболевшего донора. Соглашайтесь на переливание.

– У меня не очень много денег, – и женщина – хозяйка щенка – начинает плакать.

«Какое совпадение. У меня тоже», – звучит в моей голове, знаменуя эру вынужденной меркантильности, вызванной крайней степенью нищебродства.

– Просто скажите «спасибо» женщине на соседнем столе, – отвечаю я устало.

Они знакомятся и в следующие пятнадцать минут мило болтают о том, как заболели их щенки.

В этот момент приезжает ожидаемый бордос с ОРЖ, в сопровождении мужчины и женщины.

Я слышу, как Сергей проводит их в параллельный кабинет. Пробегая мимо, вижу, что собака раздута, словно бегемот и тяжело дышит: Сергей втыкает ей в бок бранюли25, из которых тут же начинает сифонить газ; быстро ставит два внутривенных катетера на обе лапы. Капельница перед операцией. Сейчас ему срочно понадобится моя помощь, а я тут с тремя дристунами вожусь…

Только бы больше никто не пришёл, особенно из экстренных. Пока я оформляю щенков, Сергей бреет собаке живот и набирает в шприцы премедикацию. Счёт идёт на минуты.

Вот щенки отпущены, хозяин бордоса отправлен в холл, хозяйка, залитая слезами – в круглосуточную аптеку за препаратом от вздутия, и кварц перенесён в кабинет.

Мы погружаемся в кошмар всех ночных смен: острое расширение и заворот желудка.

ОРЖ – это одно из тех экстренных состояний, которое требует срочной, грамотной операции. Прооперировать ночью огромного дога с заворотом желудка и сделать ему грамотную гастропексию, часто с удалением некротизированной селезёнки, да ещё так, чтобы он не окочурился от раздражения вагуса на операции и от тромбоэмболии26 после неё может далеко на всякий хирург. ОРЖ влечёт за собой заворот желудка, который пережимает этим сам себя, вызывая необратимый некроз, то есть отмирание тканей органа. Методику операции я трижды смотрела на видео и один раз вживую, но так и не поняла, как можно будучи, образно говоря, по локти в собаке развернуть желудок, отпрепарировать от него кусок, захлестнуть за ребро и пришить изнутри, к брюшной стенке.

Мне сильно повезло, что в смене сегодня Серёжа.

Лампа в операционной.

Даём наркоз. Привязываем дога на операционном столе. Интубируем. Зондируем. Подключаем к ингаляционному наркозу. И начинаем промывать желудок.

Сергей держит голову бордоса повыше, а я заливаю воду через воронку, присоединённую к резиновому зонду. Потом трубка с воронкой опускается вниз, в ведро, и содержимое выливается обратно – из собаки течёт голимая кровь, вперемешку с кусками слизистой желудка и разбухшими гранулами сухого корма. Чудо вообще, что зонд прошёл внутрь! Вскоре вся хирургия превращается в подобие мясокомбината – а мы ещё даже не начали резать! Если после этого мы не отдраим операционную до стерильного блеска, то обоих убьют, как минимум, дважды. Два ведра как будто крови выливается в унитаз, и этой же жижей постепенно покрывается весь пол. Кидаем сверху неё пелёнки, чтобы окончательно не «утонуть».

– Вот чёрт, – вдруг медленно говорит Серёжа таким голосом, что от самой фразы веет ледяной безнадёжностью.

Он отмечает, что кровь щедрой лужей льётся у собаки и сзади, щедро пропитывая подложенную пелёнку. Это означает, что собаке трындец. Некроз желудка и кишечника. Слишком поздно.

– Резать? – спрашивает Сергей сам себя и тут же вспоминает случаи, где ни одна из разрезанных собак с такими признаками не выживала.

Два часа после операции – это самый большой срок выживания, который был. Он смелый хирург. Но с большой долей вероятности, пёс умрёт – сейчас или чуть попозже.

Мы не можем решиться усыпить его. Мы не знаем наверняка насколько сильный некроз у него внутри. А разрезать его сейчас, после кровопотери, в шоке и нестабильного – верная дорога в чёрный пакет.

Принятие решения – всегда сложно и ответственно.

– Просыпаемся, что ли? – спрашиваю Серёжу, нарушая гнетущую паузу, сопровождаемую пиканьем мониторов жизнеобеспечения.

Он кивает. Закрываю вентиль, подающий газовый наркоз, оставляя кислород.

Бордос постепенно просыпается, начинает откашливать трубку; разинтубирую. Ещё капельница. Уставшим неразборчивым почерком Сергей заполняет назначение; приглашаем хозяев из холла, где они терпеливо ждали всё это время, – женщина сжимает в руке купленный препарат.

– Нужна гастроскопия27. Резать не стали. Не буду вас обнадёживать, всё плохо, – в завершение говорит Сергей хозяевам, отдавая назначение.

И они уходят.

Дальнейшая судьба собаки остаётся неизвестной. Отсутствие обратной связи – это самое неприятное в нашей профессии, хотя иногда она приходит спустя год или два, когда какой-нибудь человек вдруг говорит:

– А помните, мы приходили с Лялей? У неё сейчас всё хорошо!

И врач упорно напрягает память, чтобы вспомнить, о какой такой Ляле идёт речь, кошка это или собака, и что с ней было, потому что лицо человека запоминается очень редко, ведь в основном мы смотрим на животное…

…Котёнок в стационаре переворачивается на живот, подобрав по себя лапы и уже не бьётся в судорогах – это хороший признак. Только голову держит набок – может, внутричерепная гематома давит на мозг. Стабилен. Но в таких случаях любые прогнозы осторожны – уже в следующий момент может случиться резкое ухудшение. Дышит нормально – тоже большой, сильный плюс. Продолжаем потихоньку капать его через инфузомат.

До четырёх утра отмываем клинику от парвовирусных дристунов и бордоса, заливая всё хлоркой; кварцуем холл и хирургию. В итоге оба, в полнейшем изнеможении валимся на стулья. В голове пульсирует тупая усталость, которая так характерна для бессонной, тяжёлой ночи. С помощью салфетки, щедро смоченной в перекиси, оттираю пятна крови с халата, который с утра был свежепостиранным и даже – о чудо! – поглаженным, и медленно, членораздельно произношу:

– Это даже хуже куратора из приюта!

В ту же секунду раздаётся звонок в дверь. От неожиданности я подпрыгиваю на месте и роняю салфетку на пол. Иду открывать дверь, и это оказывается она! Куратор из приюта!

…Давно мы так не смеялись. Хохотали оба, не в силах объяснить вошедшей с переносками девушке, откуда этот нездоровый смех в четыре утра.

Глава 5. Приютские коты

Не делай добра – не получишь зла.

Приезд куратора кошачьего приюта почти всегда случается ночью. По телефону это звучит как «будем вечером», но каждый раз он происходит ближе к четырём утра, в самый сон.

Многочисленные переноски с кошками и котами заполняют коридоры клиники, и часто коты в них сидят не по одному, а иногда и не по два. Дальше начинается самое сложное: сбор анамнеза, ибо рассказать подробно о каждом из прибывших никто не может. Скромные данные: «Эта кошка не ест уже неделю, а может и больше» или «У этого кота плешь появилась», – и никакими щипцами больше ничего не вытащишь, так как коты и кошки месяцами сидят в клетках, и никто не обращает на них особого внимания, пока болезнь не проявит себя в полной мере.

Куратор – молодая, миловидная девушка, щедро отдающая свои силы на поддержание кошачьего приюта, который уже давно переполнен животными – жизнерадостным, громким, полным энтузиазма голосом рассказывает о том, как у них идут дела. Её звонкий, энергичный голос никак не вписывается в это время ночи. Я не умею любить людей в четыре утра… В другое время тоже, но в четыре утра – особенно.

И очень осторожно отношусь к приютам. Некоторым котам было бы куда лучше на воле, чем в тесной вонючей клетке. Отлов и стерилизация с последующим выпусканием животных обратно, в их среду обитания, как это уже давно и успешно практикуется в цивилизованных странах, кажутся мне более гуманными. К тому же коты и кошки в приютах, как правило, щедро перезаражаются друг от друга букетом заболеваний и, соответственно, являют собой хроническое их проявление. То есть, по сути, каждого такого животного нужно обследовать более досконально, чем любое домашнее, а на это, как очевидно, ни у кого нет денег. Их нахождение в клетках больше похоже на тюрьму, к таким котам отношение всегда какое-то второсортное, и с этим ничего нельзя поделать.

На этот раз прибывают: несколько кошек на стерилизацию28, часть из которых вполне может оказаться на разных стадиях беременности; один худосочный анемичный котёнок; кот-донор и один полутруп.

Последний умоляет заняться собой в первую очередь – он лежит в переноске, на боку и время от времени тоскливо кричит стонущим, полным безнадёжности голосом.

– Очень странно, – голос девушки-куратора звенит и гулко вибрирует в пространстве кабинета, отражаясь от стен. – Этот кот очень буйный и дикий, кидался раньше так, что и подойти было нельзя. А тут вдруг слёг…

Вот и вся информация. И что хочешь с этим, то и делай!

Достаю вялую стонущую тряпку в виде кота из переноски, меряю температуру. Он лежит на боку, в прострации, даже не пытаясь сопротивляться, встать или уйти со стола; температура приближается к комнатной – термометр отказывается показывать, выдаёт ошибку.

– Давно… слёг? – очень хочется побольше информации.

– Ну… – становится понятным, что ответ на вопрос будет крайне приблизительным. – Дня четыре. Наверное.

«В любой непонятной ситуации – пальпируй», – правило номер дцать.

Щупаю живот у мумии, которая недавно была диким котом. В животе обнаруживается плотное, словно камень, округлое новообразование.

– Что это? – вытаращив глаза, поднимаю их на Серёжу: по ночам мозг требует отдыха, а не разгадывания ребусов.

– Ну-ка, – говорит он и тоже начинает осторожно щупать коту живот. В ту же секунду, мы одновременно понимаем, что это плотный мочевой пузырь.

– Что там? – заинтересованно спрашивает девушка, вытягивая шею – она всегда интересуется, как и чем болеют её подопечные, и сейчас принимает активное участие в процедуре постановки диагноза. Уж не знаю: она круглосуточно такая бодрая или пытается таковой казаться.

Серёжа поднимает на меня глаза, и я тихо резюмирую очевидное за нас обоих:

Сергей кивает головой, бесспорно соглашаясь с окончательным диагнозом.

– Что-что? – девушка хочет услышать подробнее про не расслышанное, и я формулирую точнее, выражаясь профессионально:

– Прогноз осторожный, говорю. Острая почечная недостаточность, вызванная острой задержкой мочи. Почечные нефроны не восстанавливаются. Надо было катетеризировать мочевой пузырь ещё четыре… или сколько там… дней назад.

– Вот чёрт! – произносит девушка эмоционально. Кое-какие термины за время посещения клиники она уже выучила и знает, какие самые безнадёжные. Сейчас прозвучало целых два из них.

Да уж… Четыре дня задержки мочи… или сколько там он пролежал – это, определённо, смерть почек, которые старательно пытаются вывести из организма токсины через мочевой пузырь, но моча всасывается обратно, продолжая циркулировать по кругу. В итоге почки не выдерживают. Господи, бедное животное…

Ставим в спавшуюся вену катетер – кота не приходится даже держать. Не кот, а полутруп. Давление ниже плинтуса, и он так обезвожен, что из катетера не идёт ни капли крови, а должна бы. Подключаю капельницу. Грелка. Так, что дальше?

– А-а-ау, – отчаянно и громко плачет кот. – А-а-ау!

Внутренний голос щедро матерится четырёхэтажным. Алгоритм действия при трудных катетеризациях состоит в лёгком наркозе и, при необходимости, эпидуральной анестезии – это когда делается укол в область таза, раствор попадает в хвостовой отдел спинного мозга, и задняя часть туловища теряет болевую чувствительность. Эпидура, как сокращённо её называют врачи, к тому же расслабляет все сфинктеры, за счёт чего мочевой катетер проходит в разы свободнее; иногда даже камешки из уретры29 проскакивают сами, без долгих мучительных матюгов и ковыряний в кровавом члене.

В этот раз наркоз грозится перейти в эутаназию даже при минимальной дозе, так что эта мысль отметается сразу. Надеюсь, что катетеризация не будет слишком трудной.

– Молитесь, – говорю куратору, что при иных обстоятельствах звучало бы предупреждением о возможной смерти животного в результате тяжёлого состояния.

Понимающе кивает, значительно грустнея.

Обезболиваю проводниковой анестезией – кот никак не реагирует на укол в промежность. При иных обстоятельствах мне было бы уже несдобровать! Местно – обезболивающий гель, который я также набираю в маленький шприц и потихоньку ввожу через мочевой катетер, старательно и аккуратно пихаемый в отверстие уретры.

Мысль про откачивание мочи через прокол живота никак не оставляет мою голову. К счастью, до этого не доходит – катетер, скрипя песком, потихоньку продвигается по уретре в мочевой пузырь, и вскоре нашему взору предстаёт то, что когда-то было светло-жёлтой мочой. Сейчас это нечто вишнёвого цвета и напоминает венозную кровь.

Что ж, самое сложное позади.

– Пойду стационарного гляну, – говорит с облегчением Сергей и уходит мониторить Лёлика.

Откачиваю шприцом двести миллилитров концентрированной бордовой мочи. Промываю опустевший мочевой маленькими порциями тёплого физраствора. Кот понемногу приходит в себя, умолкает.

…В камере капельницы медленно капают капли: кап… кап… кап… Скорость поставлена минимальная. Сижу за столом, в ожидании её окончания. Девушка-куратор придерживает кота. В ночной тишине кабинета время тянется медленнее обычного, ощущения нереальности происходящего, усиленные недосыпанием, возрастают, и внезапно я просыпаюсь от того, что с грохотом ударяюсь лобешником об стол. Бдымс! Резко пробуждаюсь от удара.

Чёрт. Потираю лоб рукой.

– У нас заканчивается, – отвечает девушка, показывая на капельницу и стоически делая вид, что не заметила моего вырубания. Киваю, мучительно протирая глаза. Времени едва ли прошло больше часа.

Не всегда, но алгоритм ведения такого пациента подразумевает подшивание мочевого катетера для ежедневного промывания пузыря в течение нескольких дней. Кот ходит в памперсе и защитном воротнике, и ему назначается курс капельниц в надежде спасти те почечные клетки, которые ещё остались в живых. «Раскачать почки», – говорят врачи, пока они не «схлопнулись окончательно».

Почки – очень скромные, терпеливые органы. Держатся до последнего, не жалуясь и почти ничем не выдавая своего состояния, разве что белок в моче может проявиться на начальных стадиях. А потом разом сдаются.

Нужно хотя бы пять процентов их живой ткани, чтобы кот продолжил жить дальше, а у него их, похоже, три с половиной.

Отключаю капельницу, подшиваю катетер – кот на прокол кожи даже не реагирует.

Помню, на физиологии мы проходили тему «Болевые раздражители». Суть была в том, что лягушка переставала реагировать на погружение лапки в стаканчик с кислотой, когда другую её лапку сильно сжимали пинцетом. Вывод делался такой: сильный раздражитель перекрывает собой более слабые.

По всей вероятности, коту так плохо, что прокола кожи он даже не чувствует.

Те занятия по физиологии никого не оставляли равнодушным. Первая половина урока происходила под эгидой выпускания, а затем поиска и поимки лягушек, которые начинали скакать по всему классу. На фоне всеобщего веселья и кипиша, у препода случалась истерика, он грозился всех отчислить, стучал кулаком по столу, брызгал слюной, вспоминая всуе декана, и только после этого, в напряжённой тишине, лягушки возвращались на столы, чтобы умереть во имя и на благо.

Чтобы избежать их убиения, я воровала отработанные лягушачьи трупики, которые выбрасывались в конце занятия в стеклянную плошку, и хранила их в холодильнике у Настеньки. Светловолосая, с огромными синими глазами и пушистыми ресницами – словом, представляющая собой сказочную нимфу и фею одновременно, – помимо хрупкой обманчивой внешности, Настя обладала суровым, хриплым, прокуренным басом, которому позавидовал бы любой, даже самый пьяный прапорщик. Жили мы в многоэтажной общаге, и она – прямо надо мной. Её соседка по комнате, Наташа, с утра пораньше выходила в коридор, рьяно трубила в надыбанный где-то пионерский горн и затем громогласно кричала: «Па-а-адъё-о-ом!», чтоб на лекции никто из их отсека не проспал. И у них был холодильник.

Настя позволяла мне проникать в него, класть свой пакетик и забирать его перед занятиями. Трупики, которые за неделю неизбежно начинали попахивать тухлячком, я выдавала на очередном занятии по физиологии за только что умерщвлённых лягушек. Препод ходил кругами, не понимая, откуда взялся вполне определённый запах, а я, с вымученным лицом, делала вид, что мышцы на лапках сокращаются.

Однажды Настя не смогла сдержать своего любопытства, залезла в холодильник и развернула таинственный пакетик, источающий откровенно сомнительный аромат. Это стало ясно по дикому челябинскому крику, прогремевшему на полобщежития, а затем и на весь район. Потому что Настя вышла на балкон, склонилась через перила и, пока я не прибежала, многократно орала прокуренным хриплым басом одно и то же:

– О-о-оля-я-я! О-о-о-оля-я-я!

Было очень сложно объяснить ей, что я не француженка. По ходу, она мне так и не поверила…

…Возвращаюсь мыслями к настоящему времени и коту, который продолжает оставаться полутрупом, но уже молчаливым.

– Его нужно оставить на стационар, – предлагаю очевидное девушке-куратору.

Та согласно кивает. Вместо назначения хочется распечатать молитву…

Серёжа в стационаре мирно спит на стуле. Мне нужна помощь, поэтому жестоко бужу его. Он смотрит на меня, как на привидение, встаёт, покачнувшись, и идёт следом, в кабинет. Кофейку бы нам сейчас обоим, а то глаза словно мёдом намазаны.

Следующий по очереди – кот-донор.

– У этого нужно взять кровь, – поясняет девушка, доставая его из переноски, – и перелить вон тому котёнку, – указывает на другую переноску.

– На спид и лейкоз30 проверяли? – уточняю на всякий случай: оба эти заболевания являются частыми спутниками котов, подобранных на улице.

– Ага, – кивает головой девушка. – И отрежьте ему заодно яйца, под одним наркозом.

Донорство – это хоть и безопасная, но кровопотеря, а тут ещё и… с позволения сказать… яйца? Высказываюсь, но проигрываю в своём мнении: нет возможности привезти кота ещё раз, а кастрировать надо.

Набираем шприцы с антикоагулянтом.

Кот, удивлённый полуночным бдением, с удовольствием выходит из переноски, щурясь от яркого света и с любопытством оглядывая пространство вокруг. Он так рад выходу наружу, что спокойно поддаётся на наши манипуляции. Заворачиваем его в большое махровое полотенце, наркозим. Пока я беру из ярёмной вены кровь, стоя у головы спереди, Сергей оперирует кота сзади.

Затем из переноски извлекается бледный истощённый котёнок с мутными глазами. Похоже на герпес – бич бездомных котят, из-за которых они лишаются зрения. Переливаем котёнку кровь.

На переливании он начинает громко мурчать, лёжа в гнезде из рук куратора. Это можно было бы назвать картинкой из серии «ми-ми-ми», если бы безнадёжные коты не пытались таким образом себя вылечить: мурлыканье у них – это один из способов самолечения. Вибрации там лечебные, то сё. Почти физиотерапия.

Наконец, куратор уезжает, забрав две переноски: кошек на стерилизацию мы оставляем дневной смене. На часах семь утра: в окно, сквозь жалюзи щедро светит яркое солнце…

…Кот с ОЗМ переворачивается на живот, но он всё равно никакущий. Оставляю его на грелке, накрыв полотенцем. Ни фига там не четыре дня, похоже.

Котёнок с сотрясением мозга стабилен.

Прямо перед приходом дневной смены в холле появляются вечерние щенки-дристуны, – те, которых двое. Живые. Овощ после переливания воспрял. Оставляем их так же дневной смене.

По поводу третьего щенка обратной связи не происходит. Иногда, когда у хозяев нет денег, они больше не приходят, и отсутствие щенка не означает, что он умер. Иногда удаётся отследить пациента по рабочему журналу: приходил или нет. Так я себя как бы утешаю. Этот, третий щенок в журнале больше не фигурирует. Звонить ему боюсь.

Воскресенье, вечер. Следующие сутки после ночной смены сплю, как убитая, упав лицом в застеленную мятую кровать. Снится, что у меня на столе полутрупом лежит котёнок, из-под которого на подстеленную пелёнку вытекает кровавая жижа.

«Панлейкопения», – звучит в голове диагноз.

Изучаю котёнка – мордочка ассиметричная, налицо врождённые аномалии развития. Еле дышит. Не успеваю я продумать алгоритм лечения, как сон резко обрывается.

«Кошмарные сновидения – признак психических заболеваний», – жизнерадостно вещает внутренний голос, пока я, отдуваясь, лежу на кровати, окончательно проснувшись. Мне срочно нужен антидот от депрессии и ночных кошмаров.

Щас, щас… Шарю под кроватью рукой, вытягиваясь всё больше. Наконец, натыкаюсь на припасённый накануне и спрятанный туда баллончик со взбитыми сливками. Ага, вот он.

Дальнейшие полчаса просто лежу и поедаю сливки, прыская их из баллончика прямо в рот. В голове тусуются философские мысли.

Хороший ли я врач? Многие люди на улице узнают, здороваются, а я даже не могу вспомнить их лиц. Совершенного, идеального врача по определению не существует просто потому, что всю жизнь приходится учиться. Часто я не могу понять весь патогенез, и отправляю животных к более умным и профессиональным коллегам…

В голове крутится фраза, сказанная одним из преподавателей академии: «У каждого врача есть своё кладбище пациентов». У меня оно тоже есть. Каждый раз, когда я теряю пациента, в голове звучит голос коллеги: «Этот уровень пациента, вероятно, еще слишком сложен для Вас». Так и есть. И каждый раз я надеюсь не пополнить это своё кладбище. Выводы, полученные посредством этих смертей, обесценить невозможно.

Врачи – не Боги. Просто иногда Бог излечивает нашими руками. А иногда нет. Тут нужно смирение с Его решением, что ли.

Сливки быстро заканчиваются, и баллончик пустеет.

Ну, всё, хватит философии. Решено. Нужно срочно найти мужика, пока моя крыша окончательно не уехала. Все недомогания… как там дальше… перефразируя: от недопонимания! Где они там бродят, эти стада неженатых, адекватных мужиков? Сейчас только отзвонюсь нашим и пойду по списку: ногти, волосы, брови, платье, каблуки…

Звоню в клинику. Дневная смена говорит, что приютский кот с ОЗМ начал пить воду и чуть-чуть поел. Это хорошо. Котёнок Лёлик с сотрясением мозга всё ещё держит голову набок, но уже интересуется едой, и хозяева приняли решение подержать его в стационаре подольше. Святые люди. Удивительно, как он вообще выжил после такого удара машиной!

– Хозяйка звонила, – волнуясь, рассказывает по телефону Аля, – вся в слезах, умоляла продолжать его лечить. Очень извинялась, что деньги за стационар её дочка сможет привезти только вечером.

– Утешила её? – спрашиваю Алю.

– Да, как могла. Сказала, что до вечера, конечно, время терпит.

На навыки хорошего врача деньги не влияют никак от слова «вообще».

«Мастерство не пропьёшь?» – парирует внутренний голос некстати.

– Как он хоть? – спрашиваю.

– Ест, если миску прямо к носу подставить. И мурлычет, как трактор, когда шейку чешешь, – радостно говорит она.

Хорошие новости. Прощаемся. Аля, конечно, просто блеск. Вспомнилось, как она намедни сказала женщине: «Держите уже кота ПЕРЕДНИМИ РУКАМИ!» Хохотали все, кто был в кабинете, и сама женщина – громче всех.

Боже, я попала в баночку с клеем, и зовут его Виталий. Широкоплечий, рыхлого телосложения, со старомодными очками на носу, одетый в джинсы, рубашку, свитер с оленями, любовно связанный «матушкой» и джинсовую же куртку. Художник.

На мне в честь свидания с мужчиной – новенькое обтягивающее платье, с яркими жёлтыми подсолнухами на чёрном фоне. Люблю жёлтый цвет – он такой солнечный, яркий, жизнеутверждающий!

Поверх платья – короткое рыжее пальто, до последнего времени тщательно хранимое шкафом для особых случаев, подобных этому.

Ах, это судьба! Талантливый, галантный, свободный Виталий…

«Ишь ты, выпендрилась, – комментирует мой видон внутренний голос и затем почти кричит, громко и настоятельно: – очки розовые сними! Судьба… Ха!»

Виталик нежно держит меня за руку и говорит хорошие слова или молчит. Мы гуляем по городу.

– Пойдём, выпьём кофе, – говорит он – так в воздух, наконец, рождается хоть какая-то вымученная мысль.

…В маленькой уютной кафешке он берёт два кофе в бумажных стаканчиках и блины со сметаной. Помогает мне снять пальто, вешает его на крючок на стене. Грациозно сажусь за столик, с нарочитой элегантностью поправив подол своего платья. Взгляд Виталика упирается в район моей груди, и он неловким движением руки опрокидывает один стаканчик с кофе. Горячий, словно кипяток, напиток проливается на мои голые коленки, торчащие из-под платья.

– А-а-а-а! – ору я мужицким басом.

«Ещё и рукожоп к тому же!» – ревностно и зло комментирует это внутренний голос.

На виноватом и обескураженном лице Виталика ясно читается: «Ну, всё пропало!», и, увидев это выражение, я начинаю громко хохотать. Дрожащей рукой он протягивает мне белоснежный платок – аккуратный, с отглаженными уголками. Вытираю ноги от кофе, продолжая смеяться, – ну, глупое же лицо!

Виталик отдаёт мне свой стаканчик с кофе, отказавшись покупать ещё один. И восхищённо смотрит, словно в кино, как я ем блины и потягиваю горячий, ароматный кофе. Вкусно.

…Потом мы идём по парку и приземляемся на скамейку, усыпанную осенними яркими листьями. Осень – тихая, спокойная – наступила незаметно. Мои липкие пальцы пахнут кофе, и этот запах смешивается с чудным ароматом прелых кленовых листьев. Всё вокруг ярко-жёлтое, золотистое, словно в чудесной сказке.

Виталик молчаливо тянет руки, обнимает меня, потом начинает вожделенно гладить, пытаясь подобраться под пальто и, затем, под платье. Для первого раза это слишком, поэтому, прекратив улыбаться, отстраняюсь.

Почему-то он расценивает это как призыв к действию, снимает очки и кладёт их в карман своей джинсовой куртки.

«Целоваться хочет», – ухмыляясь, поясняет внутренний голос из роли заинтересованного зрителя.

Виталик резво берёт моё лицо, схватив рукой за подбородок и гладит пальцем по губам.

– Перестань, – отстраняюсь уже с конкретным протестом.

– Сам себе удивляюсь, – говорит он, неохотно убрав руку. – Я себя не узнаю. Да ты просто боишься, что тебе понравится!

Ещё я с мужиками на первом свидании не целовалась! Встаю со скамейки, натянуто улыбаясь. Виталик вскакивает тоже и превращается в назойливого голубя, сопровождая воркующими словами своё навязчивое окучивание:

– Ты родишь мне ребёнка. Ты такая настоящая. Ты таишь в себе целую бездну удовольствия. Как насчёт пожить вместе и посмотреть друг на друга в быту? Мне так нравится твой профиль. И рука. И талия.

– Моей заслуги в этом нет, – поддерживаю разговор я, пресекая попытки ухватить себя за талию.

– И губы у тебя красивые…

– Какие же? – спрашиваю я, полагая, что речь идёт о характеристике моего рта.

– Малые и большие, – пошлит Виталик, расплываясь в плоской улыбке от собственной грязной шуточки. – Пойдём же к тебе домой! – настойчиво говорит он, вожделенно заглядывая в глаза.

– Нет, ко мне домой мы не пойдём, – отвечаю я, продолжая кривовато улыбаться, чисто из приличия.

«Что ты тут делаешь?» – удивлённо замечает внутренний голос, оглядываясь по сторонам. Мы идём по безлюдной тропинке в глухую часть парка.

Фак. Я останавливаюсь, и внезапно получаю резкий, прицельный шлепок по заду.

– Блять! – подпрыгиваю и кричу, уже не сдерживаясь: – Не делай так больше!

Виталик стоит позади, всё ещё держа широкую ладонь в воздухе, и на его лице расплывается некое оргазмическое переживание.

«Первое китайское предупреждение?» – насмешливо спрашивает голос в голове.

Моё романтическое настроение мгновенно улетучивается. Разворачиваюсь и быстрым шагом иду обратно. Виталик короткими перебежками следует рядом со мной.

Я не какая-то там вульгарная шлюха, ясно?

«Воу, воу, полегче!»

И я хочу домой. Без него. Моё возмущение плещется через край, и неуютность взаимодействия вынуждает кутаться в надетую на себя одежду. Ныряю носом в широкий шарф цвета чёрного шоколада, намотанный на шею поверх пальто. Зачем вообще я доставала все эти вещи из шкафа? Шла бы в своей толстовке и джинсах… Ещё и фотоаппарат взяла с собой, в сумочке. Мол, пофоткаемся потом. Фотосессия в осеннем парке… Тьфу!

В момент рассыпающегося сказочного видения летящих над головой рыжих кленовых листьев, я получаю ещё один шлепок по заду, более увесистый. От неожиданности так резко останавливаюсь, что Виталик, ослеплённый гормонами, налетает на меня сзади.

Тут внутри что-то обрывается, и я со всей силы, изрядно размахнувшись, бью его своей тяжёлой сумочкой по голове. Прицельно. Бамс!

Получается, по ходу, очень больно.

Его лицо молниеносно меняется. Он перестаёт моргать. Совсем. Я понимаю, что, кажется, переборщила до лёгкого ЧМТ. Не зная, что и добавить, разворачиваюсь и иду по тропинке дальше. Оглушённый Виталик некоторое время по инерции идёт следом, после чего резко тормозит и яростно орёт:

– Ду-у-ура! Тебе надо к психиатру! Срочно! Ты неадекват, ясно? – и с истерическими нотками: – Не приближайся ко мне!

– Досвидос, – кратко вещаю я, и не думая приближаться. Вместо этого стремительно удаляюсь, с каждым шагом всё прибавляя скорость.

– И не звони мне, ясно? – голос Виталика срывается на фальцет.

Безнадёжно. Больное. Животное.

«В следующий раз надень платье подлиннее», – советует внутренний голос, самозабвенно хрюкая и давясь от хохота.

Платье подлиннее? У меня же не трусы из-под него торчат, а коленки! Коленки, ясно? Коленки, мать вашу!

Да пошли вы все! Ненавижу.

Глава 6. БАД31

Ты решаешь – хорошо это или плохо. А этого просто нет.

Сегодня суббота, и у меня опять рабочие сутки в филиале, где отдыхать не приходится. В смене три человека плюс админ, каждый занят своим делом, но сложные случаи мы разбираем вместе, – такая поддержка внутри коллектива бесценна.

Ход моих мыслей нарушает жизнерадостный голос Али:

– Там кролика принесли. Кому?

С экзотическими пациентами разбираться сложно, так как опыта недостаточно, и посему опять никто не жаждет брать приём. Аля поворачивается и произносит индивидуально для меня спасительную отмазку:

– Тебе не дам. Сейчас дерматологический кот по записи придёт…

Ах да, сегодня я ещё и «почесолог»… В этом есть свои преимущества: экстренных пациентов в этой специализации нет, и час приёма наполнен демагогией с разглядыванием под микроскопом мазков крови или соскобов с кожи. Идут мои пациенты предсказуемо, по записи; нахождение в соскобе клеща радует, словно красочно упакованный рождественский подарок. Случайная находка личинки дирофилярии, обнаруженная в мазке крови, заряжает бодростью на весь день. Хорошо прокрашенные синие конидии лишая приводят в бешеный восторг, заставляя бегать по клинике и умоляюще приставать к коллегам:

– Пойдём, покажу! Ну-у-у пошли-и-и! Там лишай вырос! Тако-о-ой краси-ивый! – и со смехом переспрашивать: – Куда-куда мне идти?

Сегодня у меня пока радостей нет, но стёкла для мазков натёрты до блеска и лежат на столе в полной боевой готовности.

Итак, диагноз на лишай. Он считается подтверждённым не после просвечивания под лампой Вуда; и даже не после того, как под микроскопом на размочаленных волосках обнаружены характерные грибные споры, напоминающие рыбью икру. А после того, как из подобных волосков на специальной среде вырастают колонии, которые показательно окрашивают её в сочный красный цвет. Грибные колонии, выращенные с любовью и заботой, отпечатывают на скотче, снова красят, снова смотрят под микроскопом, обнаруживают характерные конидии, и только после этого выносят вердикт: да, таки лишай. Или не обнаруживают. Ибо на среде прекрасно растёт и здравствует обычная, распространённая повсеместно плесень.

Лишайный волос под микроскопом.

Но, поскольку, растёт он на средах долго, и, строго говоря, выращивать его можно только в лаборатории, врачи обычно довольствуются микроскопом и разглядыванием спор, покрывающих разрушенные волоски, нащипанные с пациента. А специальные среды – это в сомнительных случаях или если надо подтвердить снятие карантина в многокошковых домах и приютах. Плюс лампа Вуда, куда уж без неё. Только не всякий лишай под ней светится, если что. И да, к магии вуду она не имеет отношения.

Изучаю свои насаждения: на специальных средах, размещённых в маленьких стеклянных баночках выросла какая-то вездесущая плесень. Кусочком скотча делаю мазок-отпечаток со среды, где несколько недель любовно взращивался посев с когда-то лишайного, но уже пролеченного кота. Речь идёт о продлении или снятии карантина. Когда я в очередной раз гладила этого чёрного кота зубной щёткой и выщипывала волоски на только-только обросшей котячьей морде, хозяйка чуть не плакала:

– Опять же лысинка будет! Только ведь заросло!

Что я сделаю-то? Алгоритм при лечении лишая диктует свои правила, и я следую ему неукоснительно ещё и потому, что дом многокошковый. Прокрашиваю то, что налипло на скотче.

Питательная среда для выращивания дерматофитов.

Гифы плесневелых грибов, в виде изящных ниток изобилующие на мазке, констатируют о том, что кот от лишая свободен. Аминь.

Короче, банальная скукотища, ничего интересного. Прощай, лишай.

Пока я феячу с окраской скотча, кролика, тяжело вздохнув, берёт Ира.

Низкого роста, светлая шатенка с короткой, аккуратной мальчишеской стрижкой, сделанной скорее ради удобства, Ирка покорила меня с самого начала своим непоколебимым спокойствием. В начале моей карьеры, именно она позволила прикрепиться к себе цепким клещом и задавать бесконечную бездну вопросов про эффективные алгоритмы лечения, принятые внутри клиники. Досконально, подробнейшим образом, именно она объясняла мне, как пользоваться лабораторным оборудованием и куда какие пробирки с капиллярами вставлять, чтобы не было мучительно больно за бездарно просранные слайды с биомаркерами. Её авторитет зародился со времён основания клиники и перешёл в глубокое, устоявшееся уважение коллег, а опыт – в стойкую уверенность в прогнозах и диагнозах, чего я никак не могу сказать о себе.

У Иры почти всегда уставший, немигающий взгляд, повествующий о бренности всея бытия и ответственности если не за планету Земля, то по меньшей мере за наш скромный малочисленный субботний коллектив. Если и существуют более медлительные врачи, чем я – то это Ира. Она у нас стоматолог и, по совместительству, медик, так что взять из человеческой вены кровь или попросить себе подключить капельничку с витаминками в периоды простудных эпидемий – можно просить у неё.

Приём кролика происходит на соседнем столе, и кажется, у него проблемы с зубами. Принёс его молодой, симпатичный мужчина – к сожалению, да: с обручальным кольцом на безымянном пальце правой руки. Печально вздохнув, марлевой салфеткой сосредоточенно натираю и без того блестящие стёкла.

Зубы у кроликов растут постоянно, и в этом им можно было бы позавидовать. Но завидовать не хочется, потому что когда зубы растут криво, то они не стачиваются, а травмируют дёсны, отчего несчастные кролики перестают есть. И вторая, наиболее частая проблема у кролей – это абсцессы, которые, опять же, часто возникают из-за зубов. Голодающий кролик долго не живёт, так что Ира у нас – Зубная Фея, спасающая их от верной смерти.

Пока она, подсвечивая фонариком, заглядывает замотанному в полотенце кролику в узкий, расширенный двумя инструментами рот, Аля приглашает рыжего кота, пришедшего ко мне по записи. Его хозяйка – беспокойная, нервная женщина средних лет с каштановыми кудрявыми волосами – извлекает из тряпочной переноски не менее суетливого кота и ставит его на стол.

Кот тут же начинает чесаться, не обращая внимания на то, что он находится в бесспорно стрессовом месте – в клинике. Очевидно, что зуд очень сильный. Задняя часть его тела полулысая, кожа слегка покрасневшая, покрыта царапинами, и это наводит на мысль об аллергии. Сейчас поищем блошиные следы… Отчаливаю с листом белой бумаги к раковине, обильно поливаю его водой, возвращаюсь.

– Сильный зуд часто бывает при аллергии, и блошиная слюна – это самый частый аллерген! – как можно более уверенно вещаю я, расчёсывая пальцами густую шерсть кота – от этого на мокрую бумагу сыплются крошки, которые из точек тут же расползаются в характерные коричневые пятнышки. Так выглядит тест на присутствие блох в кошачьей жизни.

– Но блох-то нет! – спорит хозяйка. – Это, наверное, лишай!

Да уж. Лишай лидирует в интернете как самый страшный диагноз у всех без исключения внезапно полысевших котов. Хочется стукнуть автора подобных статей самой толстой книжкой по дерматологии.

«Сумкой с фотиком лучше», – хихикает внутренний голос, напоминая о моём крайнем фиаско на личном фронте.

У фотоаппарата после этого заклинило одну шторку на объективе, между прочим. Так что я – куда более пострадавшая сторона.

– Блох на коте и не будет, – терпеливо объясняю женщине, переключая внимание обратно на приём. – Они на кота только кушать приходят. А яйца откладывают в щели полов, ковры и так далее.

– У нас не может быть блох! Мы живём на седьмом этаже, и у нас домофон!

Ну, конечно. Воспалённый мозг рисует картинку, как блохи, забравшись друг к другу на плечики, нажимают на кнопку домофона и пискляво говорят:

– Ой, а мы к Рыжику, пообедать. Пустите, пожалуйста! Извините за беспокойство!

Отвлекаясь от видения, скоблю места наибольших расчёсов, выдёргиваю несколько волосков и смотрю всё это добро под микроскопом, чтобы исключить чесоточных клещей и, так уж и быть, лишай. Ничего живого – только обломки волос. Лишайных спор нет и в помине. Клещей – тоже.

– Нету здесь никого, – говорю женщине, выпрямляясь за микроскопом. – И лишая тоже нет. Брать другие анализы пока не вижу смысла.

Женщина недоверчиво молчит.

Пишу в назначении, чем обработать кота и, особенно, квартиру от блох:

– От чего бы он ни чесался, – размеренно говорю хозяйке кота, который продолжает увлечённо чухаться на столе, – обработка от блох обязательна. На этом фоне также исключают пищевую аллергию и атопический дерматит. Для этого на пару месяцев кота сажают на строгую диету из одного вида белка и одного вида углеводов, а затем делают провокационный тест…

– Как это? – хозяйка кота хочет подробностей.

– Ну, – говорю я, не подумав, – сажаете его, например, только на рис с мясом кролика…

Внезапно мужчина, который держит своего кролика на соседнем столе, поднимает на меня осуждающий взгляд и удивлённо переспрашивает:

– Кролика?

Ира громко, тяжело вздыхает, красноречиво иллюстрируя мою бестактность, и в этот момент, мелко стуча копытцами, в кабинет забегает маленький рыжий поросёнок, которого ведёт на кожаной шлейке уверенная в себе женщина средних лет. Их сопровождает Аля.

– Взвеситься, – объявляет она для всех присутствующих.

Напольные весы стоят в кабинете, и взвешивание практикуется без очереди всеми желающими.

Я открываю рот, закашливаюсь и затем задумчиво выдаю ещё круче:

– Картошка со свининой в качестве диеты тоже подойдёт.

Женщина, смекнув о чём речь, резко тормозит, возмущённо передёргивает плечами, наклоняется и подхватывает поросёнка под мышки. На её лице легко читается: «Я бы попросила!»

Господи… Судя по искусственному меху её шубки, она ещё и вегетарианка или, что ещё хуже, из секты веганов-сыроедов. В кабинете повисает неловкое молчание. Нет, я ничего против веганов не имею, но они часто ведут себя агрессивно и странно: возможно, вследствие недостатка витаминов группы В и анемии. Кормят, например, своих котов одной капустой. В напряжённой тишине поросёнок делает два громких, возмущённых «хрю». Да не боись. Тебя точно никто не съест!

«Чёрт!» – звучит в моей голове. Только не смеяться! Не смеяться!

– Давайте взвесимся! – нарушает неловкое молчание Аля, обращаясь к женщине и показывая рукой на весы – судя по мучительной гримасе, её природная вежливость сейчас остро конфликтует с желанием рассмеяться.

Женщина, продолжая держать поросёнка, гордо вскидывает голову и встаёт на весы. Кажется, она хочет взвеситься сама, только боится это озвучить. Ну да ладно.

Я, возвращаясь мыслями к аллергии и завершая свою лекцию, почти шёпотом говорю хозяйке почесушного кота:

– В общем, можно рыбу ещё, – в надежде, что никакая рыба не заплывёт сюда случайно из форточки.

– Я поняла, – таким же шёпотом, заговорщически отвечает мне женщина.

Озвученная рыба, вроде, устраивает всех присутствующих. Так и вижу, как какой-нибудь нервный сом торопливо выкуривает быстро истлевающий чинарик на крыльце клиники, придерживая его плавником. Прежде чем окончательно схлопнуться, скудная фантазия выдаёт ещё два источника белка:

– Крокодилятину, кенгурятину ещё можно… как вариант…

Звучит забавно, но на самом деле, производятся корма и с этим мясом. Пока я пишу в графе «предварительный диагноз» кучу заумных терминов, в моём воображении к курящему сому пристраивается парочка рыдающих крокодилов и жирный австралийский кенгуру, – один только взгляд в его огромные, чёрные, блестящие глаза, обрамлённые длинными ресницами, закодировал бы любого мясоеда, заставив вступить в ряды веганов, праноедов и сыроваров.

«Сыроедов», – поправляет меня внутренний голос, стоически сдерживая рыдания смеха.

«Сыр нельзя!» – не вполне уместно пишу в конце назначения. Хозяйка, глядя на щедро исписанный листок, постепенно смягчается. Прощаемся.

…Затем идут люди сплошь мозговыносящие.

Очень непонятный сиамский кот, претендующий на несколько диагнозов сразу, и женщина, которая не слушает, что я говорю, потому что долго и плодотворно посидела в интернете на форумах «умников». Зачем пришла?

– Нет, не надо брать кровь, – отказывается она от первого этапа постановки диагноза.

«Абу Али ибн Сина 98 болезней, промежду прочим, по пульсу различал! – поучительно глаголит внутренний голос. – Он ещё и 200 видов смертельного пульса знал! А тебе всё анализы подавай!»

Где Абу Али, а где я!

Раньше меня дико бесило то, что хозяева отказываются от элементарного – взятия крови, что значительно сужает нам круг поиска причины заболевания. Когда, спустя несколько дней безрезультатного лечения, наконец, они соглашаются сдать кровь, под действием сделанных препаратов показатели могут уже поменяться. Это из серии «скупой платит дважды», так что в общих интересах сдать кровь сразу.

Теперь я стала спокойнее реагировать на подобный отказ:

– Окей, пишите расписку, – мирно соглашаюсь, придвигая к хозяйке кота рабочий журнал. – Будем лечить эмпирически32, – и начинаю озираться в поисках бубна.

Скорее всего, мои догадки про триадит33 верны, но анализ крови иногда преподносит неожиданные сюрпризы.

– Ой, – смущается хозяйка кота, испугавшись ответственности. – Ладно, берите кровь, берите.

Аминь… Беру кровь и затем тихонечко струйно вливаю небольшой объём растворов, чтобы нивелировать коту обезвоживание – это называется симптоматическое лечение, которое будет откорректировано позже.

– По поводу анализов позвоните вечером, – говорю, заполняя назначение.

Прощаемся… Следующий…

– Он заразный, да? Заразный? – худощавая женщина с тёмными кругами под глазами, как будто бьётся в припадке и так трясёт котёнком в воздухе, что я начинаю всерьёз за него беспокоиться.

– Что? Случилось? – медленно задаю ей стандартный вопрос, рефлекторно вытягивая руки, чтобы подхватить котёнка, если он сейчас куда-нибудь полетит.

– Я его в питомнике взяла месяц назад, – судя по котёнкотрясению, женщина готова убить его прямо здесь и прямо об стену. – Вдруг он заразный? Токсоплазмозом!

– Вы беременны? – задаю вопрос, казалось бы, совсем не в тему, но на слово «токсоплазмоз» истерикой реагируют обычно женщины в «интересном положении». Особенно ненавидят кошек акушерки, наблюдающие рождение слепых детей.

– Нет! Но вдруг он токсоплазмозный! Я вчера прочитала, что именно кошки переносят этот… токсоплазмоз!

– Видите ли, – пытаюсь подобрать правильные слова, наконец отбирая у неё испуганного, вопящего котёнка, который оказывается вислоухим шотландцем. – Да, у животных и людей есть общие болезни, но кошки в отношении токсоплазмоза не так опасны, как про это пишут в интернете. Был у него кровавый понос, судороги? – называю основные симптомы «страшной болезни».

– Н-н-нет, – отрицает женщина.

– Сонный, малоподвижный? Рвота?

– Нет, нет, – отвечает она.

– Он ел мышей, сырое мясо, землероек? – пытаю её дальше.

– Нет, сухой корм, – кажется, она нуждается в подробной лекции про заболевание, которое и рядом не стояло с её котёнком.

«Забавное, кстати, слово», – некстати отзывается в голове на слово «землеройка».

Я рассказываю про токсоплазмоз, параллельно осматривая пациента: ушки чистые, рот розовый, – живой, активный котёнок. Изучаю его, скорее, для видимости – по статистике это заболевание больше присуще взрослым кошкам, а не подобной мелочи. Хотя внутриутробное заражение тоже возможно.

Живот мягкий, желтухи нет, одышки нет. Глаза обычные, только сильно испуганные. Щупаю печень – не увеличена.

– Токсоплазмозом заражено сырое мясо: говядина, свинина… ну и люди заражаются чаще всего через шашлыки, – параллельно рассказываю я. – Кошки – тоже через сырое мясо и ещё, поедая грызунов. Если кошка, съевшая мышь, всё же заразилась, то дня через три она начинает выделять токсоплазмозные цисты, но это длится всего одну-две недели. И то кошачьи какашки должны несколько дней «дозреть» в наполнителе, чтобы стать потенциально заразными, – постепенно я подвожу женщину к выводу, что заражение возможно при поедании кошачьих какашек, хорошенько созревших в лотке, шашлыков или сырого мяса.

Первый вариант звучит крайне экзотически. Остальные же, между прочим, объясняют, почему при проверке на токсплазмоз часто именно люди дают положительный результат, а кошки, живущие в этой же семье – нет. Среди людей, кстати, процент носителей довольно высок. Шашлычки-то все любят. Где там наши агитаторы веганы-сыроеды?

– Значит, если кошка ловит мышей, она всё время заразная? – спрашивает женщина уже спокойнее, но всё ещё нервно.

– Отнюдь, – отрицательно мотаю головой. – Кошка, один раз переболевшая токсоплазмозом, становится безопасной, как минимум на несколько лет, а то и на всю жизнь. Просто не кормите её сырыми мышами и мясом, – в завершение говорю я.

«Сырые мыши» звучат не менее забавно, чем «землеройки».

– И тщательно обрабатывайте разделочные мясные доски и ножи. Ну а про лоток и шашлыки Вы уже поняли.

Вспоминается про то, как в некоторых аулах Англии всем овцам в отаре намеренно выпаивают околоплодные воды от абортировавшей овцы, чтобы все они уже разок абортировали тоже. Ибо после одного аборта, вызванного токсоплазмозом, больше овцы уже не абортируют. Но это вроде как не в тему, поэтому просто говорю:

– По внешним признакам Ваш котёнок абсолютно здоров. Если будет что-то беспокоить – приходите, но сейчас не вижу смысла его обследовать. Ни одного из клинических признаков токсоплазмоза у него нет.

Женщина, заметно успокоившись, забирает котёнка обратно к себе на руки.

Отпускаю их.

…Следующие на приём – пара, пьяная вдрыбаган…

– Он умираэ! – произносит мужчина, вытряхивая из-под куртки на стол чёрного, шустрого, в меру агрессивного кота.

От дегустации запаха созревшего, горького перегара, которым щедро ароматизирует парочка, хочется одного – включить кварц и выбежать на свежий воздух. Ни мужчина, ни женщина держать кота не могут: помощники из них сейчас вообще не ахти какие. Подхожу к коту сзади, чтобы спокойно прощупать. Котов вообще лучше не обследовать нос к носу, чтобы сильно не нервировать.

Вполне себе бодрый кот пытается сбежать со стола, но затем замечает мерцающую на потолке люминесцентную лампу, которая тут же полностью завладевает его вниманием. С интересом наблюдающий за лампой кот совсем не смахивает на умирающего. Живот мягкий, никаких болезненных ощущений при пальпации он не проявляет, и мне остаётся только одно – как следует порасспросить владельцев.

– Блюёт! – с вызовом кричит мужчина и, потеряв равновесие, валится на стул. При этом открытую банку с пивом он с ювелирной точностью ставит на край стола, расположенного рядом. Затем бросает мутный взгляд на свою пассию и вежливо интересуется, тыча пальцем на банку: – Буишь?

Та отрицательно мотает головой, едва не потеряв равновесие.

Изучаю кота дальше. Температура нормальная, во рту чисто.

– Умираэ! Дайте эму таблэтку! – едва ворочая языком, слезливо произносит женщина, громко бухнувшись спиной об стену. Её причёска и внешний вид взяли бы главный приз в номинации «Я упала с самосвала, тормозила чем попало». Отказать бы им в обслуживании, да кота жалко. Не из-за причёски, конечно, а из-за неадекватности.

– Сколько ему лет? Что ест? – стандартно спрашиваю я. – Прививки?

Пара расходится во мнениях, и отвечают они одновременно. Мои подозрения падают на огромный мешок дешёвого корма, открытый полгода назад: часто внизу мешка корм прогоркает и поэтому вызывает интоксикацию. Говорю об этом. Однако, не исключена и инородка, и панлейка, и даже проблемы с сердцем, и прочее, прочее…

Тут же на ум приходит случай с блюющим котом, у которого оказалось заболевание сердца на фоне анемии34 из-за гемобартонеллёза35. А казалось бы!

Женщина, рыдая, сползает вниз и садится на корточки: из глаз вытекает одинокая слеза и повисает на кончике носа – чистейшая, словно первая капля самогона. Вероятно, содержание алкоголя в ней такое же.

– Я не переживу-у-у, – с диким рёвом выплакивает женщина и добавляет, показывая двумя пальцами виртуального микроскопического котёнка: – Я его вырастила во-о-от с такого разме-е-ера!

С внутриутробного, что ли… Слеза, дрогнув, срывается с кончика носа и тяжело падает на пол.

Когда я подношу к грудной клетке кота стетоскоп, чтобы прослушать сердце, мужчина воинствующе восклицает:

– Денег нет!

А женщина, смачно шмыгнув носом, хриплым от переживаний голосом, кричит ещё громче:

– Дайте таблэтку!

Ну, очень вовремя. Не могли бы Вы помолчать, когда я пытаюсь прослушать сердце и лёгкие? «Бу-тум! Бу-тум!» – отвечает мне здоровыми звуками кошачье сердце, пока сам кот заворожённо наблюдает за мерцающей на потолке лампой.

Э-э-э… простите, что там про деньги?

– Мы не имеем права лечить бесплатно, – говорю, вытащив стетоскоп из ушей и свернув его в баранку. – Кот в данный момент не умирает, и никакая таблетка ему не поможет потому, что он всё равно её выблюет.

И тут я впервые задаю вопрос, который сильно облегчил бы нам работу, знай мы ответ заранее:

– Давайте отталкиваться от того, сколько сейчас вы готовы потратить. Первую помощь мы окажем.

– Денег нет вообще, – ничтоже сумняшеся замечает мужчина, сделав глоток из пивной банки и виртуозно поставив её обратно, на стол.

– И как вас лечить? – задаю следующий вопрос предельно вежливо.

– А никак! – женщина вскакивает, грабастает кота и орёт хриплым баритоном: – Если он умрёт, я вас всех тут поубиваю!

После чего быстрыми размашистыми шагами выбегает из кабинета, уволакивая кота с собой.

– За что, интересно? – громко вопрошаю вслед, ничуть не изменив интонации. – Вы пришли получить услугу бесплатно?

– Простите её, – произносит мужчина, улыбаясь и едва ворочая языком, после чего поднимается и уходит следом, не забыв двумя пальцами виртуозно прихватить пивасик.

– Куда?! – тут же слышится громкий голос Али. – Там хирургия!

Отборный мат звучит ей в ответ. Выхожу следом, наблюдая, как парочка покидает клинику, ткнувшись, наконец, в нужную дверь. Аля стоит в коридоре, удивлённо подняв кверху откорректированные намедни чайки-брови, а заодно и идеально наманикюренные руки.

«Умеют же некоторые следить за собой», – отмечаю я между делом.

Наши там, в хирургии сейчас гнойную матку у лабрадорши удаляют, и мне вспоминается случай, как один наглый чел так же вторгся в святая святых, а ассистент хирурга, как раз принявший ампутированную пятикилограммовую кровавую матку, прямо на пороге вручил её ему в руки. От неожиданности, так сказать.

Хорошо хоть, не успела их оформить в журнал, а то объясняйся потом…

В некоторых клиниках прямо в холле вешают объявление про то, что врач может отказать в обслуживании без объяснения причин. Вот про пьяных товарищей такая тема не помешала бы, ох, не помешала…

– Хорёк, – будто извиняясь, говорит Аля, приглашая следующего пациента.

Моё первое близкое знакомство с хорьком было болезненным – совершенно неожиданно, мёртвой, суровой хваткой он вцепился мне в мякиш руки. Я рукой дёрнула, но вовремя остановилась, чтобы случайно и рефлекторно не стукнуть его об стену.

Так мы и застыли, оба стиснув зубы: хорёк висел, пока не устал, и только тогда отвалился. До сих пор шрамы остались.

Поэтому хорьков я не то, чтобы не люблю, – я их боюсь. Тот, что сейчас пришёл на приём – отгрыз и съел хвост от резиновой змеи. Заставляю его блевать, но расставаться со змеёй он не спешит, – возможно, кусок уже проскочил дальше.

Гастроскопию бы сюда – это когда животному под наркозом вводят зонд и вытаскивают инородку из желудка обратно через рот. Если она ещё в желудке. Ну, чтобы не резать.

– Быстрее! – кричит хозяйка хорька. – У меня на улице ребёнок в коляске!

Ну, миленько вообще. Тыжврач и тыжмать. И тыжхорёк.

Объясняю про признаки инородки, необходимость УЗИ и рентгена.

– Да всё, всё, я поняла! – женщина хватает хорька, расплачивается и убегает, даже не взяв назначения.

Да что ж такое с вами всеми сегодня…

…Следующей заходит женщина с корзинкой, в которой сидит котёнок.

Спросить, с чем они пришли, не представляется возможным: каждую минуту у неё звонит телефон, и с каждым разом мужской голос на том конце становится всё агрессивнее, а её ответы всё несчастнее.

– Я убью тебя, если ты немедленно не выйдешь! – эту фразу, громко звучащую из телефона, слышат уже все, кто находится рядом.

– Держите! – кричит женщина в исступлении, бросает корзинку с котёнком на стол, кидает рядом смятые в комок деньги и выбегает из кабинета.

Да что происходит-то вообще? Откуда эта спешка? Может, Луна влияет?

Ну и как мне собирать анамнез? Что с тобой, котёнок? Что ешь? Что болит?

Уношу его в стационарный бокс, чтобы не сбежал.

…Женщина возвращается обратно только через час. Забирает деньги, корзинку с котёнком и молча исчезает уже насовсем, так ничего и не объяснив.

…Атмосферу суеты и агрессии щедро дополняют покусанные собаки, – ну, стопудово Луна вносит свои коррективы. День плавно перетекает в вечер, переставший быть томным ещё с утра, а затем наступает моя ночная смена.

Ночью приходит вельштерьер, на которого напала свора собак. Однажды он уже был у нас с раной на горле, а на этот раз пришел с разорванной… этой… латеральной головкой четырехглавой мышцы бедра и ещё одной дыркой рядом.

Пока собака лежит под капельницей, смотрю в анатомический атлас и с ужасом обнаруживаю огроменный седалищный нерв, который проходит как раз в этом месте. Задеть его – и нога перестанет функционировать.

На счастье, из отпуска вышла наша оптимистка Маруся, которая меня целиком и полностью компенсирует, – с нею мы и дежурим в ночь. Как потом выясняется, Мара даже рожала за три секунды – некогда рассусоливать! Вот и в работе она такая же. Я еще только думаю о том, что надо подготовить, а она уже завалит, бывалоча, кошку, замотав ее в полотенце, и кричит: «Ну долго еще ждать-то?» Кошка даже опомниться не успевает, а я – тем более.

А тут она ещё и из отпуска! Вообще ураган.

Однажды энергичную Мару поставили в смену с флегматичным, спокойным Сергеем, и ночью им пришлось оперировать кошку с пиометрой. Сергей «открыл» кошку и обнаружил, что матка с гноем, которую надо удалить, приросла к мочевому пузырю – как раз там, где впадают ценные мочеточники. Которые если задеть, то можно навсегда выключить почки, что равносильно смерти. И вот он задумался, как грамотно отпрепарировать матку от пузыря, чтобы ничего не повредить: ювелирная работа! Мара на наркозе стояла. Ждала, ждала… Топталась, топталась. Тянула шею. И через двадцать секунд мучительного для неё ожидания как завопит:

– ДА РЕЖЬ УЖЕ! РЕЖЬ!

Так и вижу эту картинку!

Всё тогда прошло, кстати, благополучно: матку перед удалением удалось разлучить с мочевым пузырём, а затем и с кошкой, которая после операции быстро пошла на поправку.

И вот, вельш. Я, как всегда, начинаю брюзжать, заперевшись в хирургии с атласом… Стрёмно жеж! Мара, вторгаясь в операционную, словно вихрь:

– Так! Соберись!

С грохотом кидает в ванночку с дезраствором нужные инструменты, щедро поливает спиртом столик из нержавейки. Из ящиков стола с оглушительной скоростью появляются предметы, необходимые для интубации, экстренной реанимации, перчатки; гремят ещё тёплые после автоклава биксы со стерильными салфетками.

Методично заталкиваю свои гиперответственность и перфекционизм в глубокие недра психики, и мы забираем собаку на операцию. Технику сшивания мышц я знаю, шовник хороший, – и правда, что волноваться-то? Ну, нерв рядом. Так я же знаю об этом! Коллеги мои по ночам успешно заворот желудка оперируют у крупных собак, а я тут лапу сшить спокойно не могу. С этим надо что-то делать.

Шью долго, старательно. Мара на наркозе, стоит напротив меня, нетерпеливо топчется, стоически молчит. Время тянется. Зафигачиваю в сшитую мышцу блокаду с антибиотиком. Нерв остаётся не увиденным, и это прекрасно. Надеюсь, что всё срастётся, несмотря на то, что рана была инфицирована. В другую дырку вставляю дренаж для промывания – это мои «тараканы», которые долго не приживались в клинике, когда я только пришла. Метод такой. Дренаж Пенроуза называется. Потом как-то все смирились с моим упорным желанием снабжать инфицированные раны дренажами, вместо того, чтобы наглухо зашивать их. Только однажды коллега вызвала меня в коридор для «неприятного разговора», когда я, увлёкшись, запилила дренаж её пациенту. Взбучка была волнительная и интеллигентная: в виде любезностей мы обменялись своими аргументами, старательно не переходя на личности, и с тех пор я уже стараюсь ничьи назначения не корректировать. В конце концов, клиника стала ведущей задолго до моего появления. Но вельшу-то дренажик запилить – святое. Так он быстрее пойдёт на поправку, – в этом моя личная вера. На посошок назначаю курсом капельницы.

Отпускаем собаку домой.

…В пять утра раздаётся звонок в дверь, и мы с Марой идём открывать – обе сонные, как осенние мухи.

На пороге – очередная пьяная парочка. Очевидно, некоторые перед визитом в клинику просто не могут не накатить. Они заходят внутрь, и я вижу в руках у мужчины голубя.

– Он плохо летаэ, – говорит мужчина и выпускает птицу – испуганный голубь начинает вполне себе резво порхать по клинике, ища выход.

Затем он выдаёт щедрую жидкую бомбу, которая плюхается белым пятном прямо по центру смотрового стола.

– Ночью двойной тариф, – автоматически говорю я, прислонившись к косяку и тоскливо думая о том, что сейчас начнётся бомбардировка, которая прибавит нам с Марусей работы. – С птицей можно прийти по записи и днём.

Первая фраза неожиданным образом протрезвляет людей. Мужчина, в прыжке, лихо запуливает в летящего голубя кепкой и этим ловит его. Исчезают они ещё стремительнее.

Жажда написать объявление «отказать в обслуживании без объяснения причин» в разы усиливается.

Как относиться к диким птицам, которых приносят на приём? С мыслями об орнитозе36, конечно же!

…Вчера Аля выдала:

– Сейчас пришла кошка, которая неделю ест, а неделю не ест.

Ответила ей флегматично:

– Ну, прям как я.

Все, кто был в кабинете, включая хозяев на идущем приеме, принялись хохотать.

Вот я клоун…

Ходила по рынку, выбирала себе шлёпки для работы. Мои старые настолько пообтрепались, что даже бомжи побрезговали бы брать их в руки. Но они пока что единственное, в чём мои ноги не устают, поэтому я для виду прогулялась вдоль рядов и никаких шлёпок не купила. Скоро буду свои скотчем заматывать. Стыдно, зато удобно.

Звонила хозяйка кота с блошиным дерматитом. Сказала, что они затеяли ремонт, сняли полы в квартире, и кот туда залез. Когда он вылез на поверхность, шерсть на его теле шевелилась от изобилия блох, и, вероятно, волосы так же интенсивно зашевелились от ужаса на голове у хозяйки. Вот вам и седьмой этаж, и домофон…

Сказала, что побежала за назначенными препаратами.

Глава 7. Стажёр

Как узнать наверняка, что внутри у колобка? (Татьяна Задорожняя)

Сегодня опять рабочие сутки.

Едва зайдя в клинику, по стойкому амбре, представляющему многокомпонентный аромат из кошачьих испражнений разной степени свежести, понимаю, что ночью опять произошло массовое нашествие приютских: многочисленные переноски стоят вдоль стены, начинаясь прямо от служебного входа. Молчаливые коты и кошки терпеливо ждут – они уже привыкли к заточению.

Наверху меня встречает молодая, серьёзная девушка с испуганным, словно у газели, взглядом. Её русые волосы на голове забраны в тугой, куцый хвостик; сама худая. Не знает, куда деть дрожащие от волнения руки с тонкими пальчиками:

– Мне разрешили походить в вашу смену… поучиться… – неуверенно говорит она, сунув руки в карманы только со второго раза.

– На стажировку? – уточняю на всякий случай.

Кивает. Отглаженный белоснежный халат и наличие всех пуговиц на нём выдают её новичковость с потрохами. На бейджике неровными буквами написано: «Стажёр». Оцениваю для сравнения свой халат. Когда-то он был тоже отутюженный и белый. Потом стал просто белым, а затем просто халатом. Сейчас он прожжён в трёх местах, заляпан пятнами серебристого аэрозоля, который априори не отстирывается, а бирюзовые отвороты на рукавах и воротнике, наоборот, изрядно выцвели, причём неоднородно. Молнию вообще давно пора менять – ежеутренняя борьба с ней грозится рано или поздно обратиться не в мою пользу. Но эта форма, сшитая ещё в прошлом веке, хороша тем, что она защищает от всевозможных агрессивных выделений за счёт плотной ткани и почти не мнётся. И в ней есть целых три кармана, в которые я складирую многочисленные блокнотики с записями на все случаи жизни: алгоритмы, дозы, препараты, описание клинических случаев, телефоны… молитвы…

– Можно я с Вами сегодня поучусь? – всё так же испуганно спрашивает девочка, от волнения покрываясь красными пятнами, поверх которых проступают ярко-рыжие веснушки.

Вместо ответа пожимаю плечами. Учить я не люблю и не умею. Во всяком случае, говорить и делать одновременно никак не получается, поэтому даже для владельцев животных обычно я сначала объясняю, а потом делаю. Как обращаться с новичками-стажёрами – не имею ни малейшего понятия.

– Давно ходишь? – пытаюсь выяснить степень её акклиматизации.

– Вчера была, – кивает она радостно. – Накрутила салфеток! И мне дали помыть клетки в стационаре!

Ну да, вот они, эти «хомячковые», судя по размерам, салфетки. Что ж, марлю экономить умеет.

Это действие похоже на медитацию: от рулона марли острым лезвием отрезается огромный пласт, его шинкуют ножницами на квадраты, и из них уже сворачиваются салфетки. Затем ими заполняется округлый, металлический бикс, который ставят в жарочный шкаф, где происходит стерилизация. «Правильные салфетки – коричневые салфетки», – как сказал однажды кто-то из коллег – это потому, что от высокой температуры белая марля приобретает слегка кофейный оттенок.

Свернуть квадратик так, чтобы нитки были внутри – много ума не надо. Все мы с этого начинали. И девочка прям светится от радости: вот счастье-то! Доверили!

Ещё новичков очень любят разыгрывать. Одну мою знакомую, помнится, когда она проходила практику в совхозе, озадачили тем, что у всех коров повыпадали зубы, причём только сверху, передние.

– Болезнь какая-то неведомая! – приземистый бригадир, ничем не выдавая себя, кидался к корове, хватал её пальцами за ноздри, отчего та широко разевала рот, и демонстрировал ужас: голую верхнюю десну! Без зубов!

Затем точно также он бросался к другой корове и открывал рот ей: то же самое!

Вот девчонка голову-то сломала… Смеялись потом над ней всей фермой, потому как верхних резцов у коров нет изначально, с рождения…

– Что умеешь делать? – возвращаюсь я от воспоминаний к девочке-стажёру.

Мнётся и молчит. Ну, ничего, научим, покажем. Выясняю, что зовут человека Вика. Так, чему бы тебя такому полезному научить-то, Вика…

– Катетеры внутривенные умеешь ставить? – спрашиваю её.

– Не-а, – разочарованно говорит она и, судя по испуганным глазам, даже не понимает, о чём речь. – Но мне сказали, что сегодня много приютских котов. На них же можно потренироваться?

Делаю вид, что не расслышала. На своих пациентах я «тренироваться» не дам, даже если они приютские.

…Потихоньку подтягивается наша смена, и мы разбираем переноски.

Вика ходит за мной по пятам. Это нервирует, но не сильно. Учу её элементарному – как грамотно и безопасно зафиксировать кота так, чтобы не сломать его и не упустить. Вика схватывает на лету и вскоре уже виртуозно заматывает очередного вытряхнутого из переноски кота в широкое полотенце – быстро, старательно.

Этот товарищ на кастрацию, и он достаётся мне. Даю внутривенный наркоз, кот облизывается и легко засыпает.

– Ой, а можно я? Можно мне? – умоляет Вика, слегка подпрыгивая от нетерпения.

– Нет, – обрываю её. – Объяснить – объясню, а оперировать не дам.

– Да дай ты ей, это же обычная кастрация! – подзуживает Ира, тяжело посмеиваясь – на соседнем столе она берёт у приютского кровь из вены.

Как бы не так! Фиг вам!

Проигнорировав просьбу, я старательно объясняю про американский метод кастрации, когда семенной канатик и вены завязываются между собой, что не требует шовника, что и демонстрирую, попутно объясняя про нюансы и возможные осложнения, возникающие, если накосячишь.

– Ага, допросишься у неё, как же, – весело бубнит Ира с соседнего стола, переливая кровь из шприца в пробирки.

Ничего не могу поделать: не хочу исправлять чужие ошибки. И ещё это называется «нести ответственность за другого человека», а я и в себе-то не уверена. Однажды во время кастрации кота особым закрытым способом семенной канатик ускользнул вглубь, и оттуда щедро хлынула кровища: до сих пор помню адреналиновую бурю, которая накрыла меня изнутри. На счастье, канатик убежал недалеко, его легко удалось достать зажимом и перевязать, но это чувство ужаса и совершения ошибки навеки засело в глубинах моего подсознания. С тех пор закрытый способ кастрации на котах я практиковать суеверно не рискую…

Кот просыпается от наркоза.

– Значит так, – говорю я погрустневшей Вике, когда кот упрятан обратно в переноску. – Иди сейчас на улицу и нарви листьев одуванчика.

Удивлённо поднимает брови.

– Ну, начало-о-ось! – вздыхает, посмеиваясь, Ира от соседнего стола.

– Давай, давай, – уверенно подначиваю Вику, – ты же хочешь научиться ставить катетеры?

Сейчас глубокая осень, но найти одуванчики ещё можно.

Вика молча уходит и вскоре возвращается с пучком листьев, зажатых в руке. Для тренировки выделяю ей катетер. Он представляет из себя два клапана с крышечками и пластиковую трубочку, которую надо провести в вену. Для облегчения этой процедуры внутрь трубочки вставлен проводник – острая металлическая игла. Суть в том, чтобы как можно более безболезненно проткнуть кожу и стенку сосуда, затем чуток оттянуть иглу-проводник на себя, чтобы не прободяжить вену насквозь и, наконец, аккуратно протолкнуть трубочку в вену, неподвижно придерживая при этом иглу. Причём одновременно приходится и держать лапу кота, и манипулировать с катетером, так что все эти «протолкнуть» и «придержать» осуществляются, соответственно, пальцами одной руки. Само собой, кот содействия не проявляет, во время прокола кожи неизменно дёргается, и я его отлично понимаю. Поэтому опытные врачи намастыриваются делать прокол кожи резким, но коротким толчком – максимально безболезненно.

Ну и в завершение всё это приматывается пластырем: не слабо, чтобы не отвалилось, но и не туго, а иначе лапа отечёт из-за нарушения лимфо- и кровотока.

Некоторые врачи умудряются проделать данную процедуру в одиночестве, но, если нет специальной фиксирующей сумки, нужен хотя бы один помощник, который сможет подержать животное. Особенно если оно буйное.

Подробно объясняю технику Вике. Затем показываю на одуванчике, проводя катетер в жилку листа. Я сама училась на одуванчиках, так что вот…

– Хорошо, когда вена толстая, упругая, наполненная кровью – её можно с лёгкостью обнаружить, – поучительно вещаю я. – Другое дело – какой-нибудь мелкий дрищ, да ещё в шоке или с кровопотерей – у таких постановка катетера в вену равнозначна демонстрации чуда. В конечном итоге всё упирается в опыт.

– Поняла, – неуверенно отвечает Вика.

– Ну, давай, покажи, как поняла, – я беру в руку очередной лист одуванчика и держу, прижав его к большому пальцу своей руки. – Это, типа, кот и его лапа.

Дрожащей рукой Вика берёт меня за палец, и как только катетер неуверенно касается жилки листа, я резко дёргаюсь и весело ору:

– МИ-И-ИЯ-У-У!

Вика с ужасом подпрыгивает вверх, катетер летит в одну сторону, одуванчик – в другую, а я громогласно хохочу. Ира шумно, демонстративно вздыхает.

– В общем, учитель из меня так себе… – говорю испуганной Вике, отсмеявшись. – Ты, главное, тренируйся. Одуванчики не кусаются. А если хочешь научиться быстро и красиво шить, то сговорчивее «пациентов», чем куриные окорочка, сложно себе представить. Внутрикожный шов на них отрабатывается изумительно.

В своё время я так и делала: скальпелем – разрез, пинцетом запихивала туда кусок чеснока, а затем шила, используя иглодержатель и просроченный шовник. Возилась долго. Ужин неизменно откладывался. Дырки на одежде зашиваются хирургическим кишечным швом, «ёлочкой»; испорченные в походе ботинки – особым методом для пришивания подбородка и, думаю, этим грешат многие ветеринарные врачи. Я даже шнурки завязываю не как все обычные люди, а строго как при наложении узловатого хирургического шва.

«Не льсти себе. Это называется профессиональная деформация, детка, – ухмыляется мой внутренний голос. – Деформируешься ты профессионально».

– Да не переживай, – говорю в утешение Вике. – Снимать катетер бывает ещё тяжелее, чем ставить.

Она заметно грустнеет.

До недавнего времени снятие катетера было пыткой для всех. Пластырь, как известно, имеет два свойства – не прилипать, когда его приклеиваешь, и не отлипать, когда он уже не нужен. И, поскольку, примотан катетер пластырем, да ещё и к шерсти, то это почти всегда превращалось в жестокую пытку посредством депиляции. Маленьким собачкам приходилось долго, кропотливо отстригать шерсть, прилипшую к пластырю.

На счастье, как раз на снятие катетера приходит выздоровевший кот, и на нём я провожу визуальную демонстрацию необходимого навыка.

– Смотри, метода два, – объясняю для Вики и, попутно, для хозяев кота: – Либо ты ножничками аккуратно отстригаешь шерсть в процессе снятия – только смотри, трубочку не отрежь, а то будет флебит; и кожу не задень… либо… – и я делюсь фирменным лайфхаком37, недавно перенятым от коллеги из другой клиники: беру пульверизатор с анестетиком и прыскаю на присохший многослойный пластырь. За секунду он становится мокрой вялой тряпочкой, которая с лёгкостью разматывается, освобождая лапу от катетера.

Всем полезно иногда ездить на стажировки, не только новичкам.

– Магия… – заворожённо говорит Вика.

А то! Зажимаю отверстие, оставшееся в коже, ватным диском – спирт немного щиплет, и кот недовольно пробует отнять лапу. Накладываю поверх эластичную повязку, говорю хозяевам стандартное:

– Только не забудьте через полчасика снять, иначе лапа отечёт.

– Лишь тот не ошибается, кто ничего не делает. Ошибки – это нормально, и, главное, своевременно на них учиться. Высший пилотаж – это учиться на ошибках чужих, но и свои игнорировать не нужно. Давай-ка я тебе про один такой случай расскажу, – говорю в утешение Вике. Шмыгнув носом, она кивает, и я погружаюсь в воспоминания.

Сей незабываемый эпизод случился, когда я только-только пришла работать в клинику и ничего ещё не умела делать. С особым тщанием рутила салфетки, вытирала столы, училась элементарному. И мне доверили кота: снять швы после операции на бедре – это был остеосинтез после перелома.

Вся смена удалилась в хирургию на кесарево сечение у шпица, чтобы принимать многочисленных щенков, а мне сказали: «Ну, ты же одна справишься, верно? Ну, не ждать же им целый час в холле».

И вот, на столе – рыжий недовольный кот. Рядом стоят его владельцы – высокий и одновременно широкий в плечах мужчина, и с ним – низенького роста, скромная, маленькая женщина. Смотрю назначение: со времени операции времени прошло порядочно, и швы снимать, действительно, пора.

– Снимайте уже, – подначивает мужчина. – Хватит.

Кожа на бедре у кота горячая, красная. И вообще он какой-то странный.

«Странный, странный, странный кот», – задумчиво звучит у меня в голове, сильно нервируя неопределённостью.

– Кололи антибиотики? – спрашиваю почему-то я, продолжая разглядывать назначение, где они были рекомендованы.

– Да не, – отвечает мужчина, легкомысленно махнув рукой. – Он же не даётся! Один раз укололи, а больше не стали.

Ну ладно… Снимать, так снимать… Тем более, что кот беспокойный: таких хочется отпустить побыстрее.

Иду в хирургию.

Там вовсю рождается новая жизнь – маленькие мокрые щенки ползают по боксу, выложенному грелками и пелёнками, а девчонки растирают вновь поступающих. Мирно пикают приборы, которым вторит щенячий писк из бокса.

Щенки шпица.

– Ну как ты там? – размеренно спрашивает Алла Петровна, сосредоточенно растирая маленького рыжего щенка. – Справляешься?

Она работает в клинике со времён её основания, глубокоуважаема за житейские советы и непревзойдённую мудрость.

– Да, всё под контролем! – отвечаю ей чересчур бодро, вымученно улыбаясь.

После чего беру пинцет, скальпель и возвращаюсь к коту.

Итак… Снять швы – это просто. Главное – подрезать нитки как можно ближе к коже, предварительно обработав их, чтобы не допустить развития свищей.

Мужчина придерживает кота, который активно пытается сбежать со стола. Короче, надо быстренько закончить с этим и отпустить их… Щас… Я щас…

Обрабатываю салфеткой с антисептиком шов, затем берусь пинцетом за нитку и подрезаю её лезвием у самой кожи. Вытаскиваю. Всё получается, и вскоре нитки, одна за другой, – все оказываются на столе. Справилась. Протираю кожу на шве ватным диском с антисептиком, снимая лишние корочки.

В этот момент кот сгибает ногу в коленке и… длинный, пятисантиметровый шов расходится по всей длине, на глазах превратившись в огромную рану. На дне раны обнаруживается сверкающая белой надкостницей бедренная кость и ровный ряд металлических винтиков, вкрученных в неё во время операции.

«Что? ЧТО? А-а-а!» – кричит мой внутренний голос кратко и по делу.

– Чёрт! – кричу я в панике. – Держите его!

Меня накрывает волной адреналина. Лихорадочные мысли бешено скачут в голове, и кот начинает вырываться ещё активнее. Сейчас он сбежит с открытой послеоперационной раной и… О, Господи! Все в хирургии, а кота надо занаркозить в вену! Рана алеет ярко-красным, воспалённым мясом. Женщина тихонько сползает на стул и там заваливается набок. Обморок. Лицо мужчины приобретает землистый оттенок, и я понимаю, что времени на раздумья больше нет. Попасть в вену я не смогу и зашить – тоже. Поэтому я делаю то единственное, чему научилась за этот месяц хождения в клинику: хватаю с подноса салфетку, накрываю ею открытую рану, и уже поверх этого накидываю на кота полотенце, в которое стремительно его заворачиваю. Завернуть кота в полотенце – вот и всё, что я умею на тот момент.

– Помогите! – ору в коридор так, что меня слышно в хирургии, в холле, на улице и в параллельной Вселенной. Во обеих Её концах.

На мои громкие вопли прибегает встревоженная Ира.

– Нашатырь давай! – кричу ей.

– Да что случилось-то?

Тут Ира бросает взгляд на женщину, вяло сидящую на стуле в состоянии обморока. Едва дотянувшись, она стаскивает с верхней полки шкафа коробочку с надписью: «Для нервных владельцев», вытряхивает оттуда нашатырь, смачивает им салфетку и подносит к лицу женщины. Та недоумённо приходит в себя, оглядывается по сторонам и пытается встать.

– Сидите, сидите! – предвосхищает её телодвижение Ира.

Вслед за ней появляется наша Алла Петровна.

– Что за шум? – размеренно она поправляет очки и оглядывает всех присутствующих, обращаясь при этом ко мне.

«Да пиздец! Просто пиздец!» – отвечает ей мой внутренний голос.

Вслух, на грани истерики, я говорю:

– Шов у кота разошёлся!

– О, б-б-б… лин, – из уважения ко всем, Ира глотает матное слово и ныряет в холодильник, где всегда лежит дежурный шприц для наркоза. Ловко и быстро она меняет иглу на бабочку38. От меня сейчас толку мало: падаю на стул рядом с женщиной. Мужчина пока держится, но как-то напряжённо молчит.

Из глубины полотенца добывается здоровая кошачья лапа… молниеносные поиски вены, Ира вводит наркоз, и вскоре кот засыпает.

– Выйдите на крылечко, – говорит она женщине. – На свежий воздух.

Потом смотрит на зеленеющего мужчину:

– И Вы тоже.

Молча, на деревянных ногах они выходят на крыльцо, где и стоят. О, спасибо тебе, мужчина, что хоть ты не упал!

– И ты. Тоже, – говорит Алла Петровна мне, а затем поясняет, повернувшись к Ире: – На ней же лица нет.

Я остаюсь сидеть просто потому, что ноги не держат.

Вскоре вновь красиво зашитый кот возвращается к хозяевам. Курс антибиотиков продляется ещё на две недели. Хозяевам читается лекция на тему: «Как важно колоть антибиотики после операции». Я нервно пью корвалол в ординаторской…

Сняла, блять, шовчики…

Теперь хохочет Вика, снимая с меня чувство неловкости за проявленные тщеславие и высокомерие. Да-да, все мы учились на таких вот случаях…

Глава 8. Панлейка

Важная разница между разумом и эмоциями заключается в том, что разум приводит к выводам, а эмоции приводят к действиям (Donald Brian Calne).

Выхожу работать в ночь, с Вероникой.

Она у нас красавица: миловидное, улыбчивое лицо с красивыми чёрными глазами, пухлыми губками и румянцем на щеках, а также женственная фигурка с пропорциональными формами делают её привлекательной и обворожительной. Однако, меня в ней больше подкупает неистощимый оптимизм: с жизнерадостной улыбкой на лице Вероничка будет стоять и старательно брить гнилые уши у коккер-спаниеля, подготавливая его к операции; выколупывать пинцетом шевелящихся опарышей из какой-нибудь гнойной раны или отмывать обдристанного котёнка, ласково приговаривая:

– Ах ты ж мой хороший… Где ж ты так уделался-то? – и при этом продолжая миролюбиво улыбаться, блестя глазами от умиления.

Я так не могу: мой вечный хронический пессимизм стоек и не убиваем, поэтому Вероника меня тоже конкретно компенсирует.

…Осень щедра на парвовирус. У собак он вызывает парвовирусный энтерит, у кошек – панлейкопению. И то, и другое сопровождается рвотой вместе с сильным, изнуряющим и, в запущенных случаях, кровавым поносом.

В полночь раздаётся нетерпеливый звонок в дверь, открываем: в клинику врывается женщина в махровом халате и с мокрой головой, – как будто только что выскочила из душа.

Трясущимися руками она аккуратно кладёт на стол и торопливо разворачивает большое полотенце, в середине которого обнаруживается тельце котёнка-подростка, – он лежит безнадёжной тряпочкой, в ступоре, на боку.

– Бегом… бежала… – на глаза у женщины наворачиваются слёзы, но она мучительно берёт себя в руки и произносит: – Его вырвало.

Температура – ниже некуда. Носик извлечённого термометра испачкан в кровянистых густых испражнениях с характерным парвовирозным запахом: это как бы запах полупереваренной крови и жидкого кала одновременно. Молча переглядываемся с Вероникой. Женщина понимает наш бессловесный диалог верно.

– Спасите его, умоляю… – она больше не сдерживается, начинает плакать и заикаться. Говорит что-то бессвязное.

Недолго мучаю её сбором анамнеза, в процессе которого узнаю, что отравиться ничем не мог, прививок нет, и всё началось внезапно.

– Очень похоже на кошачью чуму39, – отвечаю ей. – Шансов практически нет, но мы попробуем его спасти.

Женщина кивает головой, размазывая слёзы по лицу узкими, длинными ладонями.

Слово «попробуем», выпавшее изо рта безнадёжным булыжником, определённо означает, что мы проиграем: слишком острое течение болезни.

Представляю, как женщина вышла из душа и увидела своего блюющего котёнка – даже волосы сушить не стала. Точно бегом бежала, похоже: полузастёгнутые сапоги обуты прямо на голые ноги.

Ставим котёнку внутривенный катетер. Еле попадаю – вены спавшиеся; обезвоженность и токсический шок дают о себе знать.

– Тёплую воду и инфузомат, – прошу у Вероники.

– Бегу, – отзывается она, после чего очень быстро приносит и то, и другое.

– Давай ещё грелку, но упакуй её, – мы обе знаем, что нужно не только согреть этого пациента, но и не дать заразиться через неё всем последующим: слишком уж заразен и живуч вирус панлейкопении.

Вероника кладёт грелку в пакет, который плотно запечатывает скотчем.

Женщина продолжает тихо плакать, зажав рот рукой. Нужно абстрагироваться от эмоций и заняться делом.

Котёнок лежит на боку. Помимо панлейки, у него врождённые аномалии: мордочка ассиметрична, глаза разного размера, и при этом есть что-то породистое, – вот почему ещё он заболел так резко! Вполне возможно, что его иммунная система и внутренние органы тоже недоразвиты, что значительно уменьшает мою и так мизерную надежду на его излечение. Смотрю, как в вену медленно идёт тёплый раствор и понимаю – всё безнадёжно. Какой бы чудо-препарат не влился в него сейчас, котёнок не справится сам, не сможет выжить: иммунная система не успеет отреагировать на агрессивный вирус и быстро выработать антитела. У него нет шансов. Совсем.

Только чужие антитела могли бы дать шанс – мизерный, почти никакой.

Внезапно меня озаряет воспоминанием недавнего сна, где я видела точно такого же котёнка – с ассиметричной мордочкой… Даже диагноз там прозвучал: панлейка… Мистика какая-то!

– Ему нужен донор, – говорю я, слегка пришибленная ощущением де-жа-вю. – Переболевший панлейкопенией или хотя бы многократно привитый кот. Не родственник.

Кровь от родственников, даже дальних, при переливании вызывает непереносимость и демонстрирует все признаки реакции несовместимости. Уж не знаю почему. Переливание крови было и остаётся крайне рискованной процедурой.

У животных есть несколько групп крови, и тесты на совместимость тоже существуют. Однако, они настолько сложные, что на практике применяется иное: в вену пациенту вводят небольшое количество донорской крови и несколько минут наблюдают за реакцией. Вернее, за её отсутствием. Если не появляется рвоты, учащённого дыхания, мочеиспускания и прочих признаков несовместимости, то медленно переливают весь остальной объём. И затем вводят препараты, нейтрализующие антикоагулянт, с которым производился забор крови у донора. Практика показывает, что в первый раз переливание обычно проходит спокойно, а вот в последующие риск несовместимости с каждым разом возрастает.

– Донор? – тоскливо переспрашивает женщина, всхлипнув. – Где же его искать-то?

Она в халате, на улице – ночь, все спят. А у нас счёт идёт на минуты. Не уверена даже, успеем мы влить ему все эти препараты, набранные в шприцы или он умрёт раньше. Где найти донора? Можно, конечно, взять старый журнал и обзвонить несколько людей, чьи коты болели панлейкопенией год назад. Но есть риск позвонить тому, у кого кот не выжил, да ещё и разбудить его посреди ночи. И с какой стати человек должен нестись в клинику со своим котом? Скорее всего мы даже не успеем взять эту кровь и влить её, даже если вдруг чудесно повезёт, и такой донор найдётся молниеносно, – вот прям сиюминутно…

– Возьмите мою кровь! – женщина закатывает рукав халата. – Мою! Кровь!

– Ваша точно не подойдёт, – серьёзно говорю я. Её самоотверженность увеличивает моё и без того растущее чувство беспомощности.

Раньше на такое предложение – перелить кровь животному от другого биологического вида – я бы только снисходительно посмеялась. Но потом узнала про единичные, правда, случаи, когда кошкам с тяжёлой степенью анемии вливалась кровь собачья. Да, подобная процедура чревата анафилактическим шоком, и второе такое вливание однозначно будет убийственным. Да, после вливания чужие эритроциты предсказуемо разрушаются и вызывают желтуху, и история умалчивает о количестве не выживших после подобной процедуры, но всё это делается для того, чтобы выиграть у смерти время – дня три – за которое можно найти подходящего донора уже из числа кошачьих.

Вариант с женщиной я даже не рассматриваю: во-первых, тыкать в вену человеку чревато для меня обмороком, да и проводить какие-либо манипуляции с людьми ветеринарным врачам строго-настрого запрещено. Во-вторых, очевидно, что ксенотрансфузия40 человеческой крови в случае панлейки совершенно не оправдана: там нет нужных антител.

Вот бы придумали какой-нибудь волшебный препарат, заменяющий цельную кровь, который мог бы храниться долгое время, а не эти несчастные трое суток, после которых кровь, даже в холодильнике, становится непригодной. Эритроциты не заморозишь в морозилке…

Следуя какому-то странному порыву, открываю дверцу холодильника, словно там может быть ответ на мой вопрос и… вижу на полке большой шприц, с кровью. Словно в тумане, беру его в руку. На шприце чёрным маркером написано два смачных слова: «Кошачья кровь».

Вот это чудо! Я смотрю на потолок, словно этот шприц только что упал с неба. Почерк Танин – она работала сегодня в день. Несмотря на поздний час, ей и звоню:

– Тань, привет. Прости, что так поздно…

– Да ничо, – сонным голосом отзывается она. По всей вероятности, я её разбудила: – Что случилось-то?

– Скажи мне, что за кровь в холодильнике лежит? Когда брали?

– Ах это… – Таня облегчённо вздыхает: – Сегодня днём. Здоровый, мордатый котяра приходил. Отличный донор.

– О-о-о! Можно взять? У нас тут… – я едва не произношу «смертник», но что-то останавливает: – … котёнок…

– Да конечно бери, – разрешает Таня, мучительно зевнув, и повторяется: – Отличный донор… Мордатый… Проверенный…

Прощаемся, вешаю трубку.

Котёнок, который к этому времени находится в могиле уже хвостом и тремя с половиной лапами, получает ещё один шанс – чужие мощные антитела против вируса от мордатого здорового донора, которые наверняка там есть. Аккуратно перемешиваю эритроциты с плазмой, бережно качая шприц в руке. Подключаем его в инфузомат. Вероника доливает тёплой воды в ванночку, куда погружена часть трубки от капельницы.

Через час после переливания котёнок медленно переваливается на живот и принимает позу «поживу ещё чуть-чуть, так и быть»… и достаёт из могилы одну из лапок.

Четыре часа, пока медленно капаются остальные жижки, женщина сидит с ним на коленях. Под конец у котёнка начинаются судороги, – это похоже на гипокалиемию, которая нередко является следствием поноса. Интуитивно корректирую содержимое капельницы – определить содержание электролитов в крови нет возможности. В пять утра отправляем женщину с котёнком домой, заливаем всё дезраствором и ставим кварц: церемониться с вирусом не приходится. Сами ползём на второй этаж, в ординаторскую, где бухаемся на разобранный диван.

– Как думаешь, выживет? – спрашиваю у Вероники.

– Ну… – тянет она задумчиво и не заканчивает фразу.

– Вот и я так думаю, – соглашаюсь с очевидным, недосказанным.

Вероника молниеносно проваливается в сон. Не успеваю я задремать, как звонит телефон. Нащупываю его рядом с подушкой:

– Ветклиника…

– Алё! – пьяный женский голос звучит в трубке. – У меня тут пищщанка!

«О, Господи… Кто?» – мой внутренний голос тоже просыпается.

– Простите… Кто? – хочу уточнения я.

– Песчанка! И она… СМОТРИТ! – поясняет женщина, озвучивая причину своего волнения.

– Смотрит? – будить меня в пять утра ради какой-то песчанки, которая смотрит… это бесчеловечно!

– Вы не понимаете! – убеждённо произносит женщина.

«Не понимаю», – смиренно соглашается внутренний голос.

– У меня песчанка, и она смотрит! – от того, что женщина повышает голос, он становится ещё более пьяным.

– Минутку, – говорю ей, после чего шёпотом спрашиваю полупроснувшуюся от звонка Веронику: – Ради всего святого… Что такое, блять, песчанка?

– Хуй знает, – испуганно отвечает сонная Вероника тоже шёпотом. – А что случилось-то?

– Фа-а-ак… – мозг стремительно просыпается и выдаёт мне скудную информацию о том, что, кажется, это нечто, похожее на мышь, только с хвостом белки. – Вероника, там у женщины песчанка, и она смотрит.

– Смотрит? – задаёт всё тот же вопрос Вероника.

– Алё! – возвращаюсь я к женщине. – А ещё какие-то жалобы есть?

Та надолго зависает: видимо её удивляет тот факт, что смотрящая песчанка для меня – аргумент скудный и недостаточный. Советую ей подойти по записи к специалисту по грызунам, которым не являюсь. Нас в академии вообще учили с грызунами обходится только одним способом – дератизацией41.

В надежде, что к утру или женщина протрезвеет, или же песчанка прекратит её гипнотизировать, снова пытаюсь уснуть.

«Ставлю на песчанку!» – жизнерадостно восклицает внутренний голос.

Следующий звонок раздаётся через пятнадцать минут. Звонит мужчина:

– У меня кот упал с подоконника.

– Жалобы? – я едва могу ворочать языком.

– Теперь он хромает на ногу.

– Днём будет ортопед, приходите на приём, – о, сжальтесь, дайте хотя бы часик поспать! Умоляю!

– А запишите меня, – мужчина на том конце отвечает бодрым весёлым голосом, словно на часах не пять утра. Да кто-нибудь вообще спит сейчас? Или все бухают, практикуют гипноз и падают с подоконников?

Я лежу наверху, журнал, соответственно, внизу, и для начала надо совершить подвиг под названием «поднять жопу с дивана». Говорю:

– Ну… Вы готовы подождать миллион пятьсот часов, пока я спущусь вниз? – мой голос почти умоляет не проделывать со мной этой изощрённой пытки.

– Вы не хотите вставать? – хочет уточнения мужчина.

Нет, блять, всю ночь только об этом и мечтала – выползти из-под тёплого одеялка и ползти вниз ради этой самой записи в журнал…

– На завтра к ортопеду почти никого нет, – уверяю его, включив всё своё обаяние. – Вас примут даже в порядке очереди. Или как на счёт того, чтобы позвонить после девяти и тогда уже записаться?

Потому что после девяти приходит дневная смена и, собственно, сам ортопед. Мужчина соглашается, но напоследок говорит:

– Я вам, если что, через полчаса перезвоню, – и быстро вешает трубку.

…Остаток ночи я не сплю, ожидая его звонка, но он так и не перезванивает.

В восемь утра ночной котёнок снова у нас. Женщина, на этот раз одетая в повседневную одежду, разворачивает всё то же большое полотенце. Подозрительно заглядываю туда: котёнок живой.

Это чудо. Этого не может быть, просто не может быть! Да, у него открылся кровавый водянистый понос, и это ещё одно доказательство в пользу диагноза «панлейка», но он жив. Температура по-прежнему низкая.

– Начал пить, – сообщает женщина хорошую новость тихим, осторожным голосом. Улыбаться суеверно боится.

Подключаю котёнка к тёплой капельнице. На это раз он переносит её нормально, без судорог, лёжа на животе.

Пока собирается дневная смена, мы успеваем принять ещё нескольких утренних пациентов. Сначала приходят повторники: два кота, Беня и Боня, тоже с панлейкой. Сначала заболел один, а через три дня – второй. Переносят легко, потому как уличные, и какой-никакой иммунитет наработан. Боня поблёвывает. Беня уже ест, рвоты нет.

Оба они очень смешные. У Бони на морде человеческое выражение лица, на котором совершенно отчётливо читается его недовольство фиксацией и вливанием жидкостей. Периодически он по-кошачьи матерится, но терпит. Как бы говорит: «Да вы достали уже, пустите! Пусти уже, говорю!» и дёргает лапой, но всё это с таким интеллигентным терпением, какое бывает только у уличных, стрессоустойчивых котов.

После них приходит молодой кобель овчарки с порезанной лапой, замотанной двумя вафельными, когда-то белыми полотенцами: несмотря на перевязку, на полу остаются сочные кровавые следы.

Сонная, с лохматой головой, наклоняюсь к кобелю и дружелюбно говорю:

Он прыгает, разинув рот, словно касатка, и на меня стремительно летят сверкающие белизной зубы, каждый величиной с палец, – еле успеваю отскочить. Всю мою сонливость снимает как рукой! Вместо чашечки кофе – доза адреналина? Легко!

«Хорошо, что хозяйка его за ошейник держала, а то бы щас…» – коммент внутри моей головы звучит язвительно.

Вот ты мне ваще не помогаешь! Хоть бы предупредил!

«Я тоже спал», – оправдываясь, говорит он.

Выясняется, что во время утренней прогулки, кобель напоролся лапой на бутылочные осколки и знатно рассёк себе крупный кровеносный сосуд. Делаю ему смирительный укол, заваливаем на стол. Наркоз. Обезболиваю местно. Промываем. Сонная, слегка опухшая от недосыпания Вероника, спустившаяся сверху, ассистирует, пережимая кровеносный сосуд: молчит, жмёт изо всех сил побелевшими от напряжения пальцами с обеих сторон от разреза, при этом мечтательно улыбаясь… Вероника – это, конечно, лучезарное нечто! Обкладываю рану стерильным операционным полем.

Шить приходится быстро, так как собака большая и наркоза «ест» много. Стягиваю кожу, чередуя швы: одни, чтобы кожа легла ровно; другие – чтобы не прорезались. Из-под потревоженного сгустка щедро сочится кровь. Главное, что сухожилия целые. Накладываем давящую повязку. Снимаем катетер. Свободен.

…Обычно, когда смена заканчивается, я долго не могу собраться, но сегодня адреналинчик изрядно меня взбодрил. Был большой шанс самой заиметь и швы, и брутальные шрамы, причём на лице.

Котёнок пропал, и мысленно я его похоронила: всё, что могли, мы сделали. В какой-то тощей надежде листала журнал, желая увидеть, что они приходили, но – нет. Всю неделю – никаких новостей.

Уже почти перестала думать о нём, как ко мне подошла наша Аля и попросила выйти в холл:

– Там с тобой хотят поговорить.

И эта фраза может значить всё, что угодно.

Выхожу. Женщина протягивает назначение… мой почерк… поднимаю глаза и вижу у неё на руках бойкого, прыткого котёнка, в ассиметричных глазах которого играет здоровое любопытство. С великим трудом узнаю в нём ночного смертника.

– Он что… – задаю вопрос на полнейшем автопилоте, – жи… вой?

– Да-да, живой, – женщина даже не обижается на столь бестактный вопрос. – Мы дома делали капельницы, по вашему рецепту! Я приходила без него, только за препаратами, и дома их делала!

Продолжаю смотреть на котёнка, как на привидение. Делать капельницы дома, без корректировки, было очень рискованно: одни судороги чего стоили. Однако, факт налицо – он жив! И вполне себе бодр.

– Я пришла спросить, можно ли уже снять катетер? – спрашивает женщина.

Задумчиво киваю головой:

– Да, можно.

…Спасибо тебе, мордатый донор, за жизнь, за кровь…

Кот в переноске.

Глава 9. Кесарево

Жизнь – это чередование рождения и смерти.

– Проходите, – голос Али звучит странно.

Вслед за ней в кабинет медленно заходит мужчина, который ставит на смотровой стол переноску, а сам садится на стул и молчит, глядя в одну точку прямо перед собой.

Аля вполголоса говорит мне:

– Так и не сказал, с чем пришёл.

Смотрю на переноску, тоже молча. В гнетущей тишине, наконец, раздаётся глухой, тихий голос мужчины:

– Кошка у меня. Ходит за мной, ходит… Плачет… Второй день… Как будто просит чего…

Ну, уже что-то. Открываю переноску. Оттуда осторожно выходит худенькая чёрная кошка с маленьким округлым животиком.

– Мяу! – говорит она и, принюхиваясь, начинает с любопытством разглядывать всё вокруг.

– Беременная? – и это первый же вопрос, который я задаю.

– Наверное, – мужчина медленно кивает головой и продолжает сидеть в сутулой позе, безнадёжно, устало глядя прямо перед собой.

Обследую кошку дальше. Температура слегка понижена – один из признаков наступающих родов. Аккуратно щупаю живот: кошка беспокойная, но не агрессивная – оглядывается, мяукает, топчется на столе.

– Жена у меня… сгорела… – вдруг произносит мужчина таким голосом, что от него леденеет кровь, – прямо на глазах…

– Плитка потолочная загорелась… – продолжает говорить он всё так же, без интонации, – на неё упала… она и вспыхнула… как свечка…

Я молча слушаю, покрываясь мурашками ужаса. Мужчина на какое-то время замолкает, потом поднимает на меня смертельно уставшие глаза и добавляет:

– У нас пять кошек было. Все сбежали. Только вот эта одна и осталась.

Я не знаю, что отвечать, но, похоже, мужчина и не ждёт никакого ответа или сочувствия. Он не плачет, не жалуется, а просто констатирует то, что произошло.

Когда у человека горе, ему нужно только одно – слушатель. Это то малое, что жизненно необходимо каждому такому человеку: чтобы кто-то просто был рядом и выслушал, ничего не спрашивая и не комментируя. Только это, и всё, – не так уж и много, по сути.

…Мы УЗИм кошку всей сменой: обычный мозговой штурм по субботам и совместное принятие решения очень выручают. В животе обнаруживается один котёнок. Что ж. Когда плод только один, то с родами бывают проблемы из-за того, что в организме не вырабатывается достаточное количество нужных гормонов. Чаще всего плод гибнет внутриутробно, поэтому всем желающим рожать мы всегда говорим: незадолго до родов приходите считать количество ожидаемых детей!

Конечно, по правилам количество приплода определяется на рентгене, так как на УЗИ слишком просто ошибиться, но тут кошка настолько худая, что проблем с постановкой диагноза нет. Считаем частоту сердечных сокращений у плода – она критически низкая, и это – показание для кесарева.

Возвращаемся в кабинет.

– Ей нужно делать кесарево сечение, – объявляю вердикт за всех. – Сама не родит.

Мужчина согласно кивает, продолжая сидеть во всё той же позе, сгорбившись и опустив голову.

Быстро подготавливаем кошку к операции: внутривенный катетер, капельница, бреем живот; в операционной гремят инструменты. Отпускаем мужчину «погулять».

Перед кесаревым, главное – максимально подготовить роженицу так, чтобы между дачей наркоза и извлечением плода прошло как можно меньше времени. Иначе «раскачать» потом наркозного щенка или котёнка бывает проблематично. В нашем случае – тем более.

Наконец, девчонки забирают кошку на операцию. Остаюсь в кабинете.

«Там и без тебя справятся, – уверяет внутренний голос. – Кесарево плюс обычная, стандартная кастрация с удалением матки… ничего интересного».

Обрабатываю столы дезраствором, протираю их тряпкой.

Операционная на другом конце коридора, и мне слышно, как там пикает монитор, шумит кислородный концентратор. Очень хочется посмотреть, что там происходит…

«Ты ж терапевт, типа… Дерматолог… Успокойся…» – бубнит внутренний голос, и он очень убедителен.

Через какое-то время не выдерживаю, мою руки, надеваю перчатки и тоже бегу в хирургию: нет же никого на приём! Я только одним глазком посмотрю! Ну, вдруг чо?

В операционной в этот момент на свет появляется мокрый чёрный котёнок, и его тут же вручают мне. Из рук в руки: плюх!

Дышать он не собирается. Быстро вытираю носик и всю мордочку сухой марлевой салфеткой, аккуратно растираю вялое тельце, держа почти вниз головой, чтобы кровь прилила к мозгу и активировала дыхательный центр.

– Нафига ты его спасаешь-то? – спрашивают девчонки недоумённо.

Блин, я же не узнала, нужен мужчине этот котёнок или нет. Но кошке-то он точно нужен! И я продолжаю растирать его со словами:

– Чёрт, забыла спросить: оставлять или нет. Сорри.

«Хоть бы он был нужен, что ли», – упрямая мысль бьётся в голове, пока я продолжаю тереть котёнка салфеткой. А то совсем обидно будет.

Кошку в это время уже зашивают, мониторы пикают, оповещая о стабильности.

«Блин, и правда, что это я в самом деле? Кому нужен лишний котёнок в деревне? Их же там топят», – эта очередная очевидная мысль приходит следующей.

Меняю салфетку на сухую и продолжаю тереть тельце, уже поднеся его к трубке, откуда льётся свежий кислород. Надо было спросить… Вот я дебил… А вдруг нужен?.. Ну, я ещё немножко потру, а там уж…

Спустя целую вечность котёнок вздрагивает, широко развевает рот, судорожно делает вдох и начинает, наконец, дышать – слабо, вяло, но хоть как-то. Кладу его на грелку и под кислород – это два основных условия для выживания новорождённых…

Ну, я не виновата, что он решил жить. Тихо удаляюсь, пятясь задом: хирургия – это вообще не моя стезя. Мои вон – дристуны да почесушники…

Через пару часов мужчина возвращается в клинику, и Аля зовёт его в кабинет.

– Было пятеро, а теперь будет двое, – мягко говорит она, вручая ему котёнка, завёрнутого, словно в конвертик для новорождённых, в белую марлю и кусок голубой пелёнки. Прям картина из роддома, только ленточки не хватает, с бантиком. Переноска с проснувшейся кошкой стоит на столе.

– Ох, куда ж мне, – мужчина бережно берёт котёнка большой мозолистой рукой и смотрит на него внезапно ожившим взглядом.

Пускай хоть эта новая жизнь поможет ему переключиться и пережить своё горе…

…В ночную смену со мной снова выходит Вероника.

Первый из наших пациентов – блюющий кот. Его приносит семейная пара – мужчина и женщина – оба интеллигентного вида, прилично одетые. Прежде чем сесть на стул, женщина достаёт из увесистой упаковки бактерицидную салфетку и тщательно его протирает.

Ну, давайте разбираться. Рвота – это всегда огромный перечень болезней, и приходится тщательно собирать анамнез, напрягая извилины и интуицию.

Стандартно: вирусные болезни, отравление, глисты и инородка. Затем всё остальное, что также способно вызвать интоксикацию, ведь рвота – это защитная реакция организма именно на неё.

Сейчас ситуация осложняется надвигающимися новогодними праздниками: люди ставят дома искусственные ёлки и наряжают их мишурой, самый коварный из которых – так называемый «дождик». Любопытный кот играет с такой блестящей «верёвочкой» и заглатывает её. «Дождик» постепенно продвигается в кишечник, и дальше приходит она, Её Величество Рвота. Кишечник нанизывается гармошкой на тонкую, острую как лезвие мишуру и в какой-то момент прорезается: сначала образуются мелкие отверстия, затем они увеличиваются, и из образовавшихся дырок в брюшную полость начинают щедро сочиться жидкие пищевые массы. Так возникает острый перитонит, требующий дренирования и ежедневного промывания внутренних органов большим объёмом антимикробной жидкости. Добиться полноценного промывания брюшной полости обычно не удаётся.

Перитонит относится к тем тяжёлым заболеваниям, которые лечатся долго, тяжело и болезненно. В большинстве случаев он заканчивается усыплением животного из-за спаек и осложнений, вызванных проникновением через дренажи дополнительной патогенной микрофлоры. Иными словами, диагностировать инородку подобного рода нужно как можно раньше.

Похожим на «дождик» образом действует и проглоченная нитка, которую коты часто умудряются проглотить вместе с иголкой – видимо, во время игры её колючесть приобретает особую вкусность.

– Ёлка в доме стоит? – уточняю на всякий случай.

– Да, – кивает женщина головой.

– «Дождик» мог съесть? – вопрос ни о чём, конечно. Мог, когда был один.

Женщина пожимает плечами и принимает задумчивый вид. В общем, этот вопрос задаётся и не для получения ответа, а для озадачивания владельцев.

Иногда «дождик» во время проглатывания зацепляется за язык, и тогда его можно увидеть под его уздечкой, предварительно тщательно зафиксировав пациента – это мы и собираемся сделать. Кот отчаянно сопротивляется, бешено вращает головой, орёт.

– Ой, не мучайте его! – паникует хозяйка.

– Нам нужно хорошенько осмотреть его рот, – объясняю я. Ставки слишком высоки. Один не осмотренный рот при рвоте у кота может стоить ему жизни – мне уже приходилось наблюдать такие случаи на чужих врачебных кладбищах.

Заворачиваю кота в полотенце – как ребёнка, только гораздо туже. Вероника держит за туловище; я крепко обхватываю одной рукой его голову, а другой открываю рот, нажав на нижние резцы указательным пальцем, – всё делается аккуратно и быстро, чтобы кот ничего не успел понять. Большим пальцем мягко нажимаю снизу челюсти, и язык выдвигается наверх, во всей красе демонстрируя уздечку и всё, что может находиться под ним, – этому приёму я научилась на стажировке. Век живи, век учись.

У этого кота под языком чисто, и мы отпускаем его. Что совершенно не исключает инородку в кишечнике, конечно же.

– Под языком чисто, – говорю хозяевам кота с облегчением.

Кстати, если «дождик» обнаружен, снимать с языка его нельзя, пока не доберёшься до кишечника, собранного в гармошку. Если сделать это раньше времени – вероятность перитонита возрастает в разы. Так что это офигенно хорошо, что под языком ничего нет. Улыбаюсь, как начищенная новогодняя игрушка и радуюсь даже больше владельцев: если бы «дождик» там был, кота пришлось бы резать и, возможно, заниматься штопкой кишечника – муторное, щепетильное занятие. А резать я не люблю. Хирург должен быть одержим хирургией. Должен готов жить в операционной, где круглосуточно и оперировать. А я по ночам спать хочу.

«Да ты круглосуточно только спать и можешь», – транслирует внутренний голос, определяя раз и навсегда мою узкую специализацию.

– Прививки… – открываю ветеринарный паспорт, где значится, что всё в порядке: наклейки… печати… сделаны… что, конечно, не исключает вирусняк на сто процентов, но значительно снижает его вероятность…

Температура чуть выше нормы – могла и на стрессе подскочить. Терпеливо выслушиваю про рацион: на этот раз никаких нареканий.

Неужели, всё-таки, инородка?

– У него есть дома игрушки?

– Конечно, есть! – кивает головой мужчина, радуя меня сговорчивостью.

– Не разгрызает их? Может, мячик какой пропал, или мышка?

– Да вроде нет, – задумчиво пожимает плечами он.

Это тоже радует. А то были случаи с диагнозом «Дурачок», как нежно мы называем любителей пожевать несъедобные предметы: помнится, был один кот, которому ещё не успели снять швы после операции по удалению сожранного пластмассового солдатика, как он нажевался синтетических ниток от ковра, проглотив за компанию пару канцелярских скрепок и денежную резинку…

Диагноз этот может означать и гастрит, дискомфорт от которого пытаются заглушить животные, поедая всякую всячину, но, похоже, и это не про нашего пациента.

Инородку исключают с помощью УЗИ и рентгена. На рентгене можно увидеть гвозди, плотную пластмассу и эффект гофрированного кишечника, деформированного при нанизывании на нитку или «дождик». Раньше, чтобы исключить инородку, после начального снимка животному выпаивали рентгеноконтрастный препарат, отчётливо видимый на снимках белым, и через определённые промежутки фоткали ещё раз, наблюдая его постепенное продвижение по кишечнику. При инородке с непроходимостью перистальтика кишечника прекращается, и препарат остаётся в одном и том же месте, что выглядит как белое пятно, одинаковое на всех снимках. Сейчас алгоритм изменился: рентген делают однократно, а затем ищут инородку на УЗИ.

Бывает ещё непроходимость неполная, или кишечник просто «стоит», без непроходимости. Так что врачу иногда приходится изрядно поломать голову, принимая решение об операции.

Беру кота на руки и иду с владельцами в рентгеновский кабинет. Спрашиваю женщину:

– Не беременны? – стандартный вопрос, задаваемый тем, кому приходится фиксировать животное на рентгене.

Она молчит. А, это всё мой невнятный тихий голос, наверное.

– Вы не беременны? – повторяю чуть громче, приближаясь к ней со специальным тяжёлым просвинцованным фартуком, который надевается для защиты от излучения: оно не сильное, но по инструкции положено так делать.

– Беременна, – тихо произносит она, понурив голову и отступив на шаг.

– Что? – мужчина рядом с ней от удивления чуть ли не подпрыгивает.

– … Дома… поговорим, – смущённо отвечает женщина и поводит плечами, отводя взгляд в сторону.

– Так, – меня это не касается, поэтому говорю ей: – Возвращайтесь в кабинет, мы сами справимся, – максимально нейтральным голосом, хотя внутри звучит сконфуженное: «Ой-й-й!»

Женщина быстро выходит. Мужчина делает шумный выдох, громко хмыкает и, усмехнувшись, старается взять себя в руки. У него это получается не сразу. Даже как-то сочувствую ему, что ли… Надеваю на него в фартук и объясняю технику боковой фиксации кота. Держит. Нажимаю на кнопку. Готово.

Отпускаю их в кабинет, проявляю плёнку. Это действо – освобождение плёнки из кассеты, её проявка в большой прямоугольной ванночке, затем промывание в воде и закрепление в фиксаже – происходит в темноте, при красном свете маленькой лампы.

«Раз машина, два машина, три машина…» – считаю секунды, необходимые для проявки плёнки. Слово «машина», вставленное в счёт, продлевает время ровно на секунду. За время, что я проявляю плёнку, в голове продолжаются попытки поставить диагноз, но пока приходится следовать стандартному алгоритму.

Вот рентгеновский снимок готов, возвращаюсь в кабинет, где все мы тщательно его разглядываем. Небольшое вздутие кишечника. Никакой плотной инородки, видимой на рентгене, или гофрирования кишечника нет. Потенциальный «дождик» пока не исключаю.

Взять кровь… Хозяева согласны. Мужчину сейчас волнует, похоже, совсем другое: он неотрывно смотрит на жену, будто пытаясь разгадать ребус. Она же, наоборот, боится встречаться с ним взглядом, взволнованно и быстро моргает, протирает салфеткой соседний стул. Берём у кота кровь в две пробирки – на клинический и биохимический анализ, – это тоже стандартный алгоритм.

– Отравиться чем-то мог? – снова расспрашиваю владельцев и медленно перечисляю потенциальные яды: – Покупные или комнатные цветы, антифриз, открытые химикаты, крысиный яд…

– Нет, нет, ничего такого, – оба отрицают отравление.

Блин, но мне кажется почему-то, что я копаю в правильном направлении… В этот момент женщина извлекает из упаковки с бактерицидными салфетками ещё одну. Начинает протирать руки, затем снова стул и незаметно переходит на боковую поверхность стола… Эта патологическая потребность в чистоте и дезинфекции… странность, возможно, вызванная беременностью.

– Может быть, раковины заливали, чтобы трубы прочистить? – смотрю вопросительно. – Откуда кот обычно пьёт?

Уж сколько раз исключающая диета у аллергиков оказывалась неэффективной из-за того, что коты облизывали грязную посуду в раковине! Или эти невесть откуда взявшиеся панкреатиты после аппетитной жирной сковороды, оставленной на плите, или выброшенного в мусорку куска жирной рыбы! Приходится не копать, а рыть, выясняя все подробности жизни не столько животных, сколько их владельцев! Я выспрашиваю даже про наличие тараканов и клопов, узнаю подробности рациона и образ жизни.

– А… – вдруг тихо восклицает женщина, прекратив дезинфекцию нашего стола. – Я вчера унитаз намыла с хлоркой. Новый год же скоро…

Вот вам и ответ! Коты не понимают, что пить из унитаза – неприлично. А запах хлорки для них ещё и привлекателен!

– Мог? – мой завершающий вопрос, похоже, ставит точки над «i».

– Да! – женщина кивает головой. – Попить оттуда он мог!

Мужчина молча переступает с ноги на ногу. Похоже, ему уже не важен диагноз кота, будь то отравление или нет. Его мозг вот-вот взорвётся от навалившейся информации.

«Что, конечно же, не исключает инородки», – заевшей пластинкой твердит внутренний голос.

К тому же, очень часто диагноз бывает не один. Ну, например, отравление вызывает триадит. А иногда в букет включается и что-нибудь обострившееся хроническое. От меня обычно хотят услышать какое-то одно слово, сказанное громким, уверенным голосом, а я…

– Что ж, – выношу вердикт, – предположим пока отравление. Но может быть и инородка. Анализы крови будут готовы завтра, а пока что подаёте внутрь энтеросорбенты – напишу какие – и походите на капельницы, чтобы снять обезвоживание. Если не будет улучшений – сделаем обзорное УЗИ.

– Рентгена больше не надо? – первое слово мужчина выделяет особенно сильно.

Услышав это, женщина густо краснеет и опускает глаза, мусоля измочаленную салфетку пальцами.

– Пока нет, не надо, – отвечаю ему нейтральным голосом, выполняя функцию трансформатора.

Набираем препараты, ставим внутривенный катетер и делаем струйное вливание, – кот переносит всё на редкость спокойно.

Отпускаем их домой.

– Что ты там в рентгене с ними сделала? – спрашивает любопытная Вероника, убавив голос до полушёпота. – Они какие-то странные оттуда пришли.

– Да ничего особенного, – отмахиваюсь я.

У кота, действительно, оказалось лёгкое отравление. Подозреваю, что вся эта ситуация произошла исключительно затем, чтобы его хозяин вдруг узнал о беременности своей жены. Надеюсь, что он не был до этого в длительной командировке, а то… как-то неловко получилось…

Как в анекдоте про дальнобойщиков: «Уезжал – детей не было. Приезжаю – уже ползают».

Глава 10. ОРЖ

Врач – это инструмент (Борис Аксельрод, анестезиолог).

…В час ночи звонит рабочий телефон, и трубку снимает Вероника, – мы уже в полудрёме, пытаемся заснуть, распластавшись на разложенном диване.

– Да, приезжайте, – говорит она спокойно, слушая мужской взволнованный голос на том конце.

Пока ещё диалог продолжается, спросонья и шёпотом спрашивают её:

– Что там?

– Кажется, ОРЖ, – так же шёпотом отвечает мне она, сделав огромные глаза.

ЧТО? ЧЁ-Ё-Ё-ЁРТ! Подскакиваю на диване – сна ни в одном глазу.

– Я не умею делать гастропексию! – ору шёпотом и отчаянно махаю руками. – Пускай едут в город!

Блин, блин, БЛИ-И-ИН! Что же делать? Вероника в это время вешает трубку.

– Ну и что мы будем делать? – ору я уже в голос. – Кто будет оперировать? Кто там? Кто?

– Риджбек, – полным страдания голосом отвечает Вероника, на выдохе. – А что я должна была сказать? Они не успеют доехать до города со своим ОРЖ!

Да, она права: на ум приходит свежий случай с бордосом и его сочным некрозом желудка на фоне ОРЖ – они примчались быстро, и то не успели. Господи! Паника во мне растёт в геометрической прогрессии.

Следующие три минуты я провожу крайне «продуктивно»: бегаю босиком по ординаторской и громко, отчаянно матерюсь, спотыкаясь о разбросанные шлёпки.

– Надо вызвонить кого-нибудь из наших хирургов! – из стаи панических мыслей, пролетающих транзитом через голову, проявляется наконец-то одна умная.

– Точно! – восклицает Вероника, встрепенувшись.

– Так… – думать на волнении невозможно. Наливаю себе полстакана воды и щедро лью туда корвалол – рука бешено трясётся. Выпиваю. Фу, ну и гадость! – Давай так: они приезжают, смотрим, звоним хирургу… пока он едет – капельницу запилим, газы выпустим и желудок промоем.

– Да! – Вероника неимоверно спокойна по сравнению со мной, хотя и тоже волнуется. Не забывая мило улыбаться. По сравнению со мной она просто мегаспокойна. Говорит: – Пойду марганцовочку разведу.

Кристаллы марганцовки могут прожечь слизистую оболочку желудка, поэтому да, разводить марганцовку нужно тщательно и лучше заранее.

В операционной готовлю аппарат для ингаляционного наркоза и закидываю кучу инструментов в дезинфицирующий раствор, чтобы к приезду хирурга всё было готово.

Не проходит и десяти минут, как в дверь звонят – это риджбек, и диагноз очевиден: ОРЖ.

– Мы вчера в другой клинике были, – объясняет мужчина, пока я пытаюсь научиться дышать нормально, – со вздутием. Дома он попил воды, и опять раздуло. Вернулись туда, ему промыли желудок ещё раз. Отпустило. И вот он поел – и опять.

– Вероника, звони хирургу, – говорю я, с облегчением думая, что вот сейчас приедет кто-нибудь из наших и спасёт меня, но мужчина внезапно говорит:

– Только не надо резать. Он наркоз не переживёт.

– Почему Вы так думаете? – спрашиваю, скорее, для порядка. – Он, скорее, не переживёт последствия шока и некроза, который неизбежен при завороте желудка!

– Нет, операции не надо, – упрямый мужчина как будто меня не слышит. – Я уже вашим коллегам говорил и сейчас тоже отказываюсь. Давайте напишу расписку.

Ах вот почему такая долгая эпопея у собаки! Даже распиской не напугать!

– А как же в клинике промывали желудок? Без наркоза? – спрашиваю ещё более удивлённо.

Мужчина утвердительно кивает головой. Вот тебе раз! Ситуация становится интересной.

– Ставить? – Вероника держит всё, необходимое для постановки внутривенного катетера: между пальцами рук во все стороны торчат ножницы, катетер, жгут, пластырь, флакон с антисептиком и кусок ваты.

– Да, давай, – задумчиво отвечаю ей: мысли мечутся в голове, как оголтелые курицы по маленькому деревенскому дворику.

Так. Оцениваю состояние собаки: слизистые мертвенно-бледного цвета. Шок прогрессирует, температура падает. Что ж… Буржуи же как-то промывают собакам желудок без наркоза! Как раз недавно я смотрела про подобную технику, иллюстрированную картинками, – воистину: что изучаю, то и проявляется в жизни! Тащу зонд и ведро.

Вот внутривенный катетер стоит, подключаем капельницу для снятия шока – на всякий случай приматываю трубку капельницы пластырем к собачьей лапе.

Так, дальше… Бобину с эластичным бинтом, которая защитит зонд от повреждения зубами, запихиваю собаке в рот и туго забинтовываю челюсти верёвкой. Риджбек слегка офигевает от такой наглости, но молча терпит.

– Держи ему голову! – командую я Веронике.

В дырку бобины просовываю зонд, провожу до желудка, аккуратно вращаю его, пытаясь проникнуть внутрь – не идёт! Мощные челюсти жуют бинт, сплющивают его, но зонд дальше ни в какую не идёт, и это говорит о том, что желудок уже заворачивается. Что пипец. Полный, полный пипец!

– Не идёт! – в моём голосе столько же отчаяния, сколько газов в животе у этого риджбека!

Его продолжает дуть, втыкаю в бок кучу бранюлей, как это делал Серёжа: из желудка постепенно выходит газ, и вскоре живот заметно сдувается. Снова зондируем – не идёт. Лью воду в надежде, что на её фоне зонд всё-таки найдёт нужный вход, но она наполняет пищевод и начинает предсказуемо перетекать в трахею: собака закашливается. Интубировать-то и раздуть манжетку, чтобы туда не заливало, можно только на наркозной собаке!

– Господи, да соглашайтесь уже на наркоз, иначе он умрёт! – кричу я в отчаянии.

Демонстрация мучительного процесса промывания желудка без наркоза очень красочна, а в моём голосе столько экспрессии, что мужчина не выдерживает:

– Ладно, давайте… наркоз, – говорит он раздражённо.

Ами-и-инь! Бегу в операционную, везу оттуда стол на колёсиках. Вместе с хозяином перекладываем собаку на стол, даём чуток наркоза внутривенно, отчего собака с облегчением засыпает, и уезжаем в операционную. Владелец отправляется ждать в холл.

Быстро интубируем. Даём газовый наркоз. Снова зондирую.

Господи… Господи, ну, пожалуйста, только не заворот, только не заворот…

– О-о-о! – мой победный возглас, преисполненный облегчения, разносится по клинике. – Прошё-ё-ёл!

Дальше происходит обливание марганцовочной водой всех участников: риджбека, Вероники и меня. Кувшином через воронку заливаются литры и литры воды, а обратно идёт коричневая из-за переваренной крови жижа и пучки зелёной травы, которой собака, очевидно, пыталась зажевать боль. Вливаем по два литра, опускаем шланг ниже уровня стола вниз, в ведро, куда всё и выливается. За час вливания и обратного выливания жидкости, через собаку успевает пройти порядка сорока литров. Весит пёс почти пятьдесят килограммов, и под конец я поднимаю его переднюю часть уже с трудом. При этом приходится подпирать могучую голову коленкой и фиксировать воронку рукой. Параллельно струйно фигачит капельница.

Наконец, язык у собаки розовеет – наслаждаюсь его детским здоровым цветом. Вымываемая вода становится прозрачнее. Живот спадается, обозначаются выпирающие рёбра. Всё, справились.

Кислородим. Не знаю, как Вероника, но я совершенно мокрая – вся одежда, вплоть до носков и трусов – что совершенно не удивительно после подобной эпопеи.

Риджбек быстро просыпается – в этом и есть прелесть ингаляционного наркоза, – самого, пожалуй, безопасного из всех. Пёс начинает откашливать интубационную трубку, вытаскиваю её. Дрожит, приходит в себя.

Выкатываем его из операционной на каталке.

– Зови владельца, – устало прошу Веронику, пытаясь продумать грамотное назначение.

Мужчина заносит в кабинет большое покрывало, которое, видимо, принёс из машины, – стелет его на пол. Грузим на него полусонную собаку, и Вероника обкладывает её грелками.

Написать что-то умное в пять утра очень тяжело. Рекомендована… Гастроскопия? Зачёркиваю. Гастропексия… Стопудово будет гастрит. Некроз слизистой оболочки желудка. Возможен рецидив. Перечисляю препараты и рекомендации, и в это время мужчина удивлённо спрашивает, показывая на собаку:

– А почему у него ГОЛОВА МОКРАЯ? – в голосе звучит некое возмущение.

Чувак… Посмотри на нас. Если ты найдёшь сухое место на этой сырой тряпке, которая с утра была чистым белым халатом, то я сильно удивлюсь. Если ты заглянешь в хирургию, то увидишь залитый водой пол, который нам ещё предстоит отдраить. Мои трусы холодят жопу, а мокрая футболка прилипла к животу, в котором не было еды с самого обеда, и этой едой была дешёвая лапша! И ты ещё спрашиваешь, почему у твоей собаки мокрая голова? Сейчас… Сейчас я тебе отвечу… Медленно отрываюсь от написания назначения… Ручка, зажатая в руке, с громким хрустом звучно ломается.

Вероника мгновенно оценивает ситуацию и опережает ответ словами:

– Я сейчас его высушу, – после чего хватает полотенце и начинает тщательно вытирать собаке голову. Её лучезарная улыбка, адресованная мужчине, успокоительно влияет и на меня.

Спасибо тебе, Вероничка… Что бы я без тебя делала?

Риджбек пришёл днём, на снятие внутривенного катетера. Его хозяин в очередной раз вынес мне мозг вопросами. На этот раз они были про препарат, который назначается при запорах. Нет, ну хуже, конечно, от него не будет, но и эффекта особо ждать не приходится.

– Я же могу давать его постоянно? – видимо, мужчина до сих пор верит, что его собаке можно обойтись без операции.

Тщательно изучаю наставление к препарату. Правило номер дцать: «В любых непонятных ситуациях перечитай инструкцию», даже если она не имеет отношения к делу. Например, этот препарат, судя по инструкции, точно не имеет отношения к ОРЖ.

– Здесь такого нет, – высказываю своё предположение. – Здесь курс вообще не указан; видимо, дают однократно.

– Значит, можно давать постоянно? – переспрашивает мужчина, кажется, у стены.

Удивлённо смотрю на него, повторяю громче и отчётливее:

– Я бы так не сказала.

– Хорошо, – кивает мужчина, и я, было, думаю, что он меня услышал, но он продолжает: – Подаю пару месяцев.

– Я бы не стала, – медленно произнося слова, оцениваю, насколько буду услышана на этот раз.

– Я понял, – отвечает он, но мне так совсем не кажется. – Хуже-то не будет.

– Видите ли, – продолжаю разговаривать сама с собой, – Вы должны понять, что пока желудок не подшит, у собаки постоянно будут рецидивы ОРЖ. Это может закончиться летально.

Мы и в этот-то раз едва успели!

– Я понял, – снова отвечает он. – Так я подаю ему этот препарат?

Господи, мужик, да ты можешь давать своей собаке хоть говно куриное, но какого ху… дожника тогда ты тратишь моё время своими дурацкими вопросами, не слушая ответов? Ну, прямо, демонстрация того, как человек слышит только то, что хочет, даже когда ему говорят прямо противоположное!

– Я не знаю, – сдаюсь и капитулирую, криво-косо запихивая инструкцию в коробку с препаратом.

Когда ты, наконец, согласишься на гастропексию, чувствую, наши хирурги откажутся оперировать. Ибо это вынос мозга ещё на стадии «здравствуйте».

Глава 11. Лишай

Жизнь – это игра. Играй, но не заигрывайся.

«Немцы – они молодцы, у них всё чётко: никакой дружбы на работе. Они даже на вечеринках не встречаются – не положено и всё. Абсолютное разграничение рабочей и личной жизни…» – так я размышляю над своим положением в коллективе.

Я меняла клиники, одну за другой, – откуда-то уходила сама, откуда-то выгоняли с диагнозом «слишком умная», и в итоге осталась без работы. Плюнула на ветеринарию, ушла в неквалифицированный труд, старательно пыталась забыть дозы препаратов и названия болезней, запихнув диплом куда подальше. Долги росли.

У меня был пакет сушёных яблок, заныченный с прошлого года в дальнем углу шкафа – их и ела. Потом яблоки закончились, и я пошла «сдаваться», сжимая в руке своё немногословное резюме.

Остаться оказалось несложно: коллектив был похож на одну большую семью. Вначале. Кроме того, место оказалось полным профессиональных открытий, и даже противоестественные для человеческого существования ночные дежурства дали мне неповторимый клинический опыт работы в экстремальных ситуациях за счёт смен с более опытными коллегами. Я мало что умела, когда только пришла, и куча теории в голове превышала практические навыки, – это несоответствие заставляло бесконечно давать советы, которые всех бесили. Меня бы тоже выбесило такое, но молчать было выше всяких сил. Я смогла умять своё самолюбие, только осознав, что клиника стала ведущей задолго до моего прихода и, уж конечно, без моего активного участия. Как они меня вытерпели и приняли – остаётся загадкой.

Теперь всё изменилось. Многие ушли.

…Сижу на балконе, и рядом стоит Ирка, которая курит. Помимо бесспорных общечеловеческих качеств в виде спокойствия, бесконфликтности и дружелюбия, она как-то умудряется одинаково мирно общаться со всеми, что совершенно для меня непостижимо. Блюсти врачебную этику – это ещё куда ни шло, но общаться с тем, кто не нравится… Вот ей, похоже, нравятся все.

Время летит с такой космической скоростью, что картинка жёлтых кленовых листьев, щедро покрывающих дворик возле клиники уже давно сменилась серыми низкими сугробами и смешными кратковременными снегопадиками. Снег, покрывающий пространство вокруг, под влиянием капризного климата превращается в лужи, которые затем покрываются льдом, рождая гололедицу. Затем всё опять тает. Первый снег, как явление двухмесячной давности, я прозевала, а, вернее, проспала.

– Так почему ты не идёшь? – спрашивает Ира между затяжками и выпуская дым так, чтобы он не попадал на меня.

Речь про новогодний корпоратив. Причём ответ она знает. На балконе обычно говорится то, что дальше него никуда не выносится, и, тем не менее, я отвечаю крайне расплывчато. Отшучиваюсь:

– Напьюсь ещё. Драться полезу…

– Смотри, заставят в Новый год дежурить, – предрекает Ира то очевидное, что скорее всего случится согласно правилу: кто не идёт на корпоратив, тот и работает.

В прошлом году во время дежурства был пипец – ломились всякие пьяные, обдолбанные и неадекватные люди, причём они были без животных.

– Слушай, а скажи ещё: почему ты ушла из предыдущей клиники? – Ира часто задаёт неудобные вопросы, и это один из них.

– Ну… – говорю, запнувшись на слове. – Не ушла, а выперли в один день. Сказала, не подумав.

– Что сказала-то? – ей бы следователем работать, а не стоматологом. Впрочем, думаю, совмещение этих двух специальностей ускоряло бы дознание в разы.

– Сказала: «Господи, пускай врачи будут умнее своих ассистентов!» – цитирую я ту фатальную фразу. И добавляю сконфуженно: – Сгоряча ляпнула. Сама виновата. – И, оправдываясь: – Не, ну а чо они собаку с эпилепсией – и сразу усыплять?

– Ты тогда ассистентом работала, да? – усмехается Ира, туша бычок в трёхлитровой банке с водой, которая стоит на полу балкона.

Помалкиваю. Сложно не догадаться, так-то…

На препараты от эпилепсии тоже нужно разрешение, а у нас его нет. Вот бы у нас был этот доступ! А то запарило уже эпилептикам корвалол с водой ректально вливать.

…Сегодня приток пациентов растёт с самого утра – едва успеваем расхватывать.

…Кане-корсо, шесть лет, предварительный диагноз: лимфома. Прям на лбу у него это написано. Не обнадёживаю, молча беру цитологию из лимфоузлов.

…Собачка ши-тцу, ударилась животом об крыльцо – абсцесс. Пока я думаю: сделать УЗИ абсцесса или сразу проколоть, он случайно вскрывается на столе сам, – видимо, у моего Ангела закончилось терпение! Вечно я перестраховываюсь.

Промываю полость абсцесса, и тут собаке заметно плохеет: она начинает тяжело дышать, изо рта вываливается синий язык. УЗИ сердца ей не помешало бы!

– Отпуска-а-а-айте! Срочно отпускайте! – ору владельцам.

Отпускают. Даём собаке отдышаться. Кислород – в морду. Собака минут десять приходит в себя, лёжа пластом на столе. Бли-и-и-ин… На такой банальнейшей процедуре чуть не потеряли собаку! Схожу-ка и я, хлебну корвалолу. Орально.

…Умирающий йорк, шестнадцать лет, предварительный диагноз: опухоль поджелудочной железы. Глюкоза в крови запредельно низкая. Собака в гипогликемической коме.

– Не надо ничего делать, – вытирая слёзы, говорит хозяйка. – Пусть сам умрёт.

Я всё же делаю: глюкозу в вену, и ещё один препарат, чтобы она подержалась на этом уровне как можно дольше. Авось, проживёт ещё недельку в нормальном состоянии. Терапия отчаяния. Можно было бы, конечно, дообследовать, взять биопсию, но всё упирается в желание владельцев, их финансы и прогноз. Какой толк от диагноза, если лечения всё равно нет?

Йорки – вообще самая больная порода. Тут уж заводчики постарались на славу: наскрещивали кто во что горазд так, что ни один из приходящих йорков не похож на предыдущего. Бог, вон, не парится. Если кому-то жить надоело – прибирает к рукам и всё. А мы тут… вытягиваем… за шкирятники…

Такая глюкоза может быть ещё при болезни Аддисона – гормональном и тоже, кстати врождённом заболевании – и при болезнях печени. Помнится, однажды вакцинация спровоцировала Аддисонов криз у щенка йорка – я чуть голову не сломала, разглядывая анализы крови, взятые экстренно. Щенок быстро впал в шок, сердце ушло в брадикардию42, глюкоза рухнула, и единственное, за что удалось зацепиться – это нарушение соотношения натрия и калия, что происходит достаточно часто при этом заболевании. Часто, но не всегда. Капельнички с нужными препаратами быстро вернули щенка к жизни, но напугал он меня тогда знатно.

Щенок йоркширского терьера.

…И следующий пациент – тоже йорк, после кесарева. Беременность одним крупным щенком, который погиб внутриутробно. Сама разродиться не смогла.

– На УЗИ смотрели – было два, – расстроенно говорит хозяйка собаки.

Ну да, ну да. Что и требовалось доказать. Насмотрят, бывалоча, восемь щенков на УЗИ, а потом после кесарева выносят семерых, и владельцы думают, что врач одного щенка себе прикарманил. Были и такие обвинения в адрес коллег…

Врачи прям спят и видят, как бы себе новорождённого щенка йорка прикарманить, конечно же… Даром не нужно! Нет уж, теперь только рентген, согласно алгоритму.

…Таксы – следующие по списку среди наиболее часто болеющих пород. Следующий пациент – как раз почесушная такса.

– Да быть не может! – спорит со мной её владелец, представительный крупный мужчина. – Такса – это же самая здоровая собака!

– Угу, – отвечаю я, делая тупым лезвием с собаки соскоб и размазывая его на стекле.

«Что вы здесь в клинике тогда делаете, интересно?»

И пока я так думаю, мимо нас проходит женщина с полупарализованной таксой на руках. Мне даже отвечать ничего не приходится: молча указываю на собаку рукой и иду к микроскопу смотреть соскоб.

– Ого! – только и говорит мужчина крайне удивлённо.

Ничего шевелящегося в соскобе не обнаруживается, крашу мазки из ушей и с наслаждением рассматриваю фиолетовых «матрёшек», на которых так похожи грибки Малассезии. Почесологи говорят про них ещё: «Гномик наследил».

Уши – это прекрасный показатель наличия аллергии. Чуть что – сразу краснеют и воспаляются. Если причина аллергии не обнаружена, то отит можно лечить долго и безрезультатно.

– Сыр даёте, да? – как завзятый сыщик спрашиваю я, не отрываясь от микроскопа, будто именно его наковыряла сейчас ватной палочкой и так тщательно разглядываю.

– Да-а-а, – удивляется владелец таксы.

Впадаю в пространственную лекцию про причины отитов, среди которых аллергия лидирует. Назначаю диету и обработки. Отпускаю их.

– Там питбуля соседи отравили, – встревоженно говорит Света – наша новенькая админ, только что поговорившая с кем-то по телефону. – Сказала им ехать в клинику.

Света – миниатюрная худая девчонка с мелкими светлыми кучеряшками на голове, делающими её похожей на воздушный одуванчик. Пока телефон звонит, она бежит к нам, чтобы параллельно разговору тут же всё переспрашивать.

Сегодня, например, Света сделала мой день, когда на рабочий телефон позвонила женщина, желающая узнать про кастрацию кота.

– Можно же на кастрацию принести? – переспрашивает Света у меня, включив громкую связь на телефоне.

– Да можно, пускай несут, – отвечаю я, допивая утренний остывший чай. – Скажи перед наркозом не кормить. И пускай сначала проверят – один семенник у кота или два.

Слово в слово Света повторяет сказанное мной в телефон.

– Ой, а как же мне проверить-то? – недоумевает женщина на том конце.

Света вопрошающе смотрит на меня, ожидая поддержки. Крайне неосмотрительно я набираю в рот чай и пальцами изображаю жест, которым нужно прощупать котячьи семенники. Света поучительно выдаёт:

– Ну… Приласкайте там его как-нибудь…

…Чай улетает фонтаном на пол, а мне приходится уткнуться в колени, чтобы заглушить свой гомерический гогот… Так что завершать разговор Света уходит в другой конец клиники.

У неё идеальный характер для работы админом. Обижаться, также, как и брать на свой счёт любые претензии, она не умеет; если человек взбешён и орёт, то отвечает всегда немного недоумённо и искренне, давая понять, что орать на неё совершенно бессмысленно и бесполезно, – орущих людей это классически успокаивает.

Что касается фразы «гады-соседи отравили», то это самый любимый из диагнозов, которые владельцы ставят своим собакам, и встревоженная реакция Светы, так же, как и её вера в правильность диагноза умилительна.

Нужно сказать, что владельцы, конечно, часто бывают правы в своих догадках, но верить им на слово ни в коем случае нельзя. Тщательный сбор анамнеза, и никак иначе. Так специально сделанный тест вместо отравления внезапно может показать парво- или короновирусный энтерит; артрит вскроется абсцессом; и, самое любимое мной – лишай – вдруг окажется банальными эпидермальными воротничками. Как раз такой пациент – кстати, тоже такса – оказывается следующим на приём. Тело собаки покрыто круглыми, словно монетки, поражениями, которые внешне очень сильно смахивают на лишай, если не знать про остальные кожные существующие болезни. Такой же красавчик, щенок веймаранера, весь в «гнойных монетках» на коже, приходил на приём на днях.

Щенок веймаранера с эпидермальными воротничками.

– Лишай нам поставили. Посветили под лампой, там всё светится, – объясняет хозяин таксы. – Мы уже два месяца противогрибковые препараты пьём, ничего не помогает.

– Пойдёмте, тоже посветим, – соглашаюсь я.

Корочки, которые сопровождают гнойное воспаление кожи, под лампой Вуда прекрасно светятся зелёным. Но это не тот нежный изумрудно-зелёный цвет, и, что куда более важно, не феерически тонкое свечение волосков, которое выдаёт микроспорию, а просто корочки. Замечательно светятся также разнообразные мази, которыми владельцы животных мажут своих подопечных перед приёмом, перхоть и, иногда, маникюр. Да что там говорить! При отравлении антифризом моча животного тоже будет ярко светиться под ультрафиолетом просто потому, что в него добавляют флуоресцеин. Это даже могло бы помочь в постановке диагноза «отравление антифризом», если не знать, что он убивает почки всего за каких-то полчаса, и можно не дождаться мочеиспускания как такового.

Итак, у нас тут эпидермальные воротнички, и воспаление кожи возникает часто тоже из-за аллергии, поэтому снова беру соскобы и читаю свою лекцию про диеты с обработками.

…По закону жанра, следующий на приём – лишайный котёнок.

Сейчас лишай у котят успешно лечится. Самым главным из перечня мероприятий, как ни странно, считается обработка животного от глистов, так как именно они снижают иммунитет, позволяя котёнку заболеть. Любая помощь лишайному котёнку на улице может заключаться именно в банальной обработке от глистов. Например, есть специальные капли на холку, позволяющие избавиться и от них, и от блох. А дальше котёнок вполне успешно справится с лишаём сам.

Объясняю это молодой симпатичной девушке – хозяйке котёнка, подобранного пару дней назад на улице. К счастью, у неё других животных нет, а то пришлось бы купать всех, оптом.

– Зачем тогда лечить, если само проходит? – девушка задаёт вполне резонный вопрос.

– А чтобы Вы не заболели, – отвечаю ей, цитируя фразу с недавней дерматологической конференции, где был задан этот же вопрос.

Вторым забавным пунктом в лечении значится побрить кошку налысо, вместе с усами. Вряд ли кто на это идёт, но иностранцы утверждают, что из-за вылизывания, которое по-научному называется грумингом, кошка разносит лишайные споры по всей поверхности тела, так что это звучит как аргумент.

Мордочка у котёнка покрыта характерными округлыми пятнышками. На этот раз пятнышки выдают микроспорию тем самым нежным изумрудным светом под лампой Вуда. Нащипываю поражённые волоски, смотрю под микроскопом. Размочаленные, утолщённые больные волосы, потерявшие свою структуру, щедро покрыты лишайными спорами. Если такие посадить в баночку со средой – то та наверняка покраснеет, и там вырастут красотки-конидии. Никуда сажать их никто, конечно, не будет, с целью экономии времени и денег.

Официального диагноза я дать не могу, а неофициально – это, конечно, он, лишай. И лечить его мы начнём сразу.

Взвешиваю пациента, пишу препараты для обработки и как делить противогрибковые капсулы для правильного дозирования.

– Котёнок будет расти, и дозу придётся пересчитывать, так что жду вас снова через месяц, – предупреждаю я, тем более, что лишай лечится долго, и его необходимо мониторить.

И дохожу до самого важного пункта: «Обработка помещения». На ум тут же приходит случай, который произошёл с коллегой из другой клиники.

Есть такая примета: «Не лечи животных своих знакомых». Так вот. История гласит, что у хирурга той клиники обнаруживается знакомая с кошкой, а у кошки обнаруживается лишай.

Хирург, недолго думая, пристаёт к дерматологу, узнаёт схему лечения и выдаёт назначения владелице. Та, добросовестно всё исполняя, доходит до пункта «обработка квартиры», где значится название специальной противогрибковой дымовой шашки.

И, поскольку в однокомнатной, малогабаритной квартире пережить обработку дымовухой невозможно, она собирает корзинку с провизией, кошку, чуть приоткрывает окна, поджигает шашку и, сев в машину, спокойно уезжает на дачу на все выходные.

Далее всё развивается согласно закону жанра. Минут через пятнадцать бдительные бабушки во дворе замечают, что из окон квартиры их соседки валит дым. Заподозрив беду, они вызывают пожарных. Потом их разыгравшаяся фантазия подсказывает, что соседка не открывает дверь из-за сердечного приступа, и они вызывают скорую.

Пожарные приезжают довольно быстро, но двор маленький, застроен типовыми хрущёвками и забит машинами. Для растаскивания машин срочно вызывается несколько эвакуаторов, а вслед за ними появляются спасатели, которые вскрывают двери для врачей скорой помощи. Словом, на глазах у всего двора разворачивается показательное взаимодействие экстренных служб, которые приехали все разом.

Эвакуаторы растаскивают машины. Пожарные выдвигают лестницу, разбивают стёкла, залезают внутрь, старательно заливают квартиру водой и пеной, – всё это протекает до подвала. Спасатели вскрывают дверь снаружи. Врачи заходят в квартиру и никакого обгоревшего трупа, разумеется, не обнаруживают.

Все, поматерившись, разъезжаются.

Через два дня хозяйка с кошкой ничтоже сумняшеся возвращается домой, и первыми её встречают зажатые вскрытой искорёженной железной дверью квитанции от владельцев эвакуированных поцарапанных машин и нижних соседей, жаждущих компенсации за испорченный ремонт. Всё более удивляясь, женщина заходит внутрь, и её взору открывается апофеоз: разбитые окна, залитая квартира и вздувшийся паркет…

Иными словами, лечение лишая оказалось слишком дорогим!

Так что в назначении я пишу про выбрасывание ковриков, термообработку, мытьё полов противогрибковыми препаратами и – ни слова про дымовые шашки, хотя обработка ими была бы идеальна.

Поругалась с девчонками из-за того, что мне пришлось отдавать собаку, умершую в чужую смену. Я ничего не знала про неё – ни-че-го! Сначала по телефону допросила тех, кто занимался собакой, а потом стала объясняться с её хозяйкой, которая – да что вы говорите! – оказалась заводчицей шпицов из разряда классических разведенцев.

И я вспомнила, как однажды принимала одну из её собак. Шпиц, которого она принесла, подверг бы в шок любого: шерсть спутана, испачкана в грязи и испражнениях, глаза слезятся. Выяснилось, что заводчица содержит собак в клетках, кормит дешёвым кормом и бесконечно скрещивает между собой. Выздороветь в таких условиях невозможно.

Так не люблю ругаться с коллективом… Я пытаюсь работать без конфликтов, а получается фигня какая-то… Так что от злости поругалась заодно и с заводчицей. Но она первая начала. Чёрт.

Глава 12. Синдром Хансена

Чёт систола с диастолой, как дебет с кредитом, не сходятся…

Сегодня мы с Иркой дежурим сутки, с ночи в день, прям накануне Нового года.

Два терапевта в смену, и обе – медлительные тормоза. Вдобавок Ирка в депрессии, и вообще она давно не работала в ночь. Вот будет веселуха, чувствую! Хоть бы хирургических критических не было.

Для меня смена начинается с торгов по поводу стерилизации кошки.

– Драгоценнейшая, когда Вы в последний раз кушали? – громкий, грудной, женский голос слышится в коридоре, ведущем из холла.

– П-п-проходите, – заикнувшись, произносит Ира, приглашая обладательницу глубокого контральто войти и пропуская её вперед себя.

Вычурно накрашенная, полная женщина, с ослепительно-рыжей шевелюрой на голове, словно субмарина вплывает в кабинет, широким жестом распахивает норковую шубу и усаживается на два стула сразу. После чего заполняет своим присутствием всё пространство.

– Мулечку мою, деточку, нужно так сделать, чтобы коты за ней не ухлёстывали, – приблизив ко мне лицо, озвучивает она причину своего прихода. – Таки расскажите мне про это всё, что имеете, и чтобы было подешевше.

Мулечка – это, судя по всему, кличка кошки. Ира, закатив глаза, пятится и исчезает за косяком, давая мне понять, что общение с подобными персонажами выше её психологической подготовки. Я бы тоже слилась, да пятиться некуда.

Тыкаю пальцем в папку с листками прайса, объясняя, что есть несколько вариантов операции, и конечная стоимость зависит от используемых материалов. Мои попытки договориться оказываются тщетными.

– Ай, я вас умоляю, мне почти полтос, – развязно сообщает совершенно ненужную информацию женщина. – Почему-таки я должна работать, скажите мне? – она снова наклоняется вперёд, и в декольте обнаруживается изрядный бюст, вправленный в лифчик ярко-бордового цвета – его кружевные края бессовестно выглядывают из разреза модной фиолетовой кофточки.

Смиренно жду продолжения речи, которое незамедлительно и наступает.

– Мулечка моя таки такая родная мине, шо я её почти уже ненавижу всеми фибрами своей души. Загуляла только, как ненасытная вот на днях. Мучится, аж без слёз не взглянешь! Но откуда тогда деньги, скажите мене, ежели я не работаю?

В принципе, всё логично и ясно, окромя пылкой любви к своим родственникам.

– В стоимость операции входит труд врачей, аренда помещения и медикаменты, – отвечаю ей, попутно осознавая, что мои слова отнюдь не звучат для неё аргументами. Особенно первое из перечисленного.

Женщина томно вздыхает выпуклой грудью и сообщает новые подробности своей жизни, полностью проигнорировав сказанное мной:

– Можно подумать мне есть за это дело. Моя жилплощадь, скажу я Вам, завидовать никому не даёт, а имущества в ней – две табуретки и скамеечка для ног. И вы, конечно, спросите, почему я до сих пор не замужем? – И, не дожидаясь моего вопроса, сама же отвечает: – Да не выросла ещё та ромашка43.

Похоже, мне придётся выслушать все её соображения, вплоть до мелочей. Делаю попытку вернуться к теме разговора:

– Когда кошка в загуле, то стерилизовать её нежелательно. Но если она может сбежать к коту – тогда лучше приносите, не дожидаясь.

– Да, сбежать может, – говорит женщина, наконец-таки, про кошку, – кого же она спросит-то, я Вас умоляю! Шлюхенция ненасытная!

И я вдруг перехожу на некий собственный жаргон:

– У беременной кошки придётся и матку удалять! Стопудово! С маткой операция будет гораздо дороже!

«Стопудово! А-ха-ха! Чёткий базар!» – ироничный голос звучит в голове вперемешку с хохотом.

Благодаря обоюдному жаргону разговор обретает некую таинственную интимность. Вероятно, это и означает: «Будь проще, и люди к тебе потянутся».

– Да что бы Вы там себе не думали, а за мной целых десять лет охотились все более или менее приличные кавалеры. И я знаю, что отвечаю Вам правду, и можете дальше думать себе, что хòчите, – её интонация дружелюбная и напористая одновременно.

Даже не сомневаюсь, что ассортимент охотников был довольно широкий. Возможно даже, добыча не особо быстро от них и убегала.

– Так что Вы решили? – спрашиваю, всё ещё надеясь вернуться к теме разговора.

Женщина бросает взгляд в прайс и, сделав губки бантиком, детским голоском говорит:

– За такие деньги я на операцию не согласная.

«Прямо как на рынке», – посмеивается внутренний голос.

Объясняю, что есть и более дешёвые варианты, но при этом и сопутствующие материалы хуже, и наркоз другой.

– А скажите мне, добрая дохтур, – взгляд женщины становится заинтересованным и проникновенным, – замужем ли Вы сами?

Похоже, разговоры о постороннем помогают ей определиться.

– Нет, – отвечаю ей, осознавая, что этим закручиваю новый виток рассуждений о жизни. О моей личной жизни.

– А хòчите сделать себе изобильную Вселенную, а всем – больную голову, так я научу Вас. И можете не благодарить меня даже, хотя мне это будет и приятно, – на лице появляется улыбка Моны Лизы, как если бы та имела двойной подбородок, щёки с пунцовым румянцем и ярко-накрашенный розовой помадой рот. – Секрет этот называется борщ.

– Давайте лучше сделаем кошке хороший наркоз и наружные швы, – я возвращаюсь к изначальной теме разговора, перебивая её. – Так будет и для кошки хорошо, и для Вас дешевле.

Слушать про борщ у меня банально нет времени.

«Как и на личную, впрочем, жизнь», – звучит внутри продолжение фразы.

– Наружные? – удивлённо вопрошает женщина, склонив рыжую голову набок. Наконец-то речь зашла об операции, а не о борщах!

– Ну да. Придётся, правда, прийти повторно, чтобы их снять, через две недели. Тогда я с удовольствием выслушаю и про борщ тоже.

«Приходите в чужую смену», – параллельно звучит в голове.

Женщина ненадолго задумывается, согласно кивает, елозит на стульях и со второй попытки встаёт.

– Ну так я Вам в следующий раз про борщ и расскажу, – медленно кивает она, поворачивается и огромной субмариной движется на выход, выцепив взглядом Иру. Ущипнув её за тощее межреберье, она любвеобильно желает: – И главное, шоб вы кушали по расписанию! Хорошего человека должно быть много!

После её ухода, Ира несколько секунд потрясённо смотрит на дверь, приложив руку к рёбрам. Прыскаю в кулачок.

Согласилась женщина на стерилизацию кошки или нет – так и осталось для меня тайной за семью печатями. Возможно, пошла рассказывать про приворотное зелье и изобильные Вселенные в другие клиники.

…Дальше заходит мужчина с телефоном в руке:

– Посмотрите, может быть, по фотографии скажете, что это?

«Тык… Чо у нас там про лечение по фотографии? Ничего?» – звучит в голове, так как я продолжаю держать в руках папку с прайсом на ветеринарные услуги.

– Эм… Цены бы мне не было, – отвечаю, посмеиваясь.

Тем не менее, мужчина показывает фото на телефоне. С экрана на меня смотрит старый кот с огромным колтуном на спине.

– Скоблить надо, на демодекоз, – говорю мужчине, – и исключать иммунодефицит. И сначала состричь этот валенок.

Не, ну может быть банальное нарушение обмена веществ или гормональные проблемы, но я ж врач-пессимист, который не щадит чужую психику. Я бы даже подозревала букет из болезней.

– Кровь сдать нужно. Эндокринные исключать, – продолжаю рассуждать вслух. Потом откладываю прайс в сторону, беру с дерматологического стола своё специально затупленное лезвие для взятия соскобов, приближаюсь к мужчине и, сощурив глаза, на полном серьёзе спрашиваю: – Поскоблить Вам телефон?

Это я так пытаюсь неловко шутить. Мужчина смущается, потом до него доходит, что таки да – надо везти кота в клинику, – и он смеётся.

– Понял, – кивает головой, продолжая улыбаться.

…Следующий – кот, который чешет уши.

Уже где-то лечились от клеща, закладывая внутрь ушей акарицидную мазь. Лезу ватной палочкой – выделений почти нет. Наскабливаю по сусекам, иду смотреть в микроскоп. Часто бывает, что внутри чисто, а это всё равно отодектоз, потому что клещи из обработанных ядом ушей сбегают на тело. С чемоданчиками.

Каким-то неведомым чудом нахожу одного единственного худосочного клещика на самом краю соскоба. Аминь! Диагноз есть…

Объясняю, что надо лечить каплями на холку, чтобы было системное воздействие:

– Будете капать трёхкратно, с интервалом в двадцать дней.

Когда много грязи – то даже промывать приходится, но сейчас это не тот случай – уши почти чистые.

– Что, просто капли на холку и всё? – хозяин, мужчина кота сильно удивлён.

– Да. Препарат всасывается через кожу и воздействует на весь организм. Клещи сейчас бегают по всему телу, поэтому обработка только ушей не поможет. Нужно именно системное воздействие. Капли. На холку.

Пишу название капель.

– А чем чистить уши-то? – мужчина очень хочет усложнить лечение кота и жизнь себе. Понимаю. И даже практикую подобное.

– В его случае – ничем, – отвечаю я. – В ушах кожные клетки растут, как черепица. При слущивании они отторгаются так, что очищают слуховой проход наружу самостоятельно. Если травмировать или раздражать их палочкой, то выделений станет только больше. К сожалению, были случаи, когда ватка с палочки оставалась в ухе, и потом развивался гнойный отит. И ещё есть риск затолкать в глубину какую-нибудь ушную пробку, которая часто образуется как конгломерат из выделений и слущенных клеток. Уши полностью очистятся сами, когда все клещи помрут.

– Я сам чесаться начал, когда он заболел, – жалуется мужчина.

Киваю головой:

– Неспецифическая сыпь. Пройдёт сама, когда вылечите кота. Вам лечиться не надо.

Пока я вещаю, Ира принимает повторников, медленно и методично делая им капельнички.

А потом приходит кот с разрывом бедренных мышц. Инфицированным. С кровопотерей. В болевом и гиповолемическом шоке. Это задняя лапа – должно быть что-то вроде оцинкованного листа упало и разрубило мышцы, или его схватила зубами собака, а грязнее рта ничего нет. Любой стоматолог скажет, что «рот грязнее жопы», но жопы, по крайней мере, не кусаются.

Пресекаю своё больное воображение от дальнейших фантазий, возвращаясь мыслями к коту.

Слизистые оболочки белые, и я не могу понять – это от шока или от кровопотери. Может, ему срочно надо переливать кровь, а, тем более, перед наркозом?

– Его два дня не было, – рассказывает хозяйка кота.

– Да-да, – поддакивает её муж. – На пять минут вышел.

Не знаю, кого и слушать: оба вроде даже соглашаются друг с другом, переглядываются, кивают, чем приводят сбор анамнеза в адский диссонанс. Первая версия звучит правдоподобнее, судя хотя бы по засохшим кускам торчащих наружу мышц и прилипшей на них шерстью со спёкшейся кровью.

Впрочем, всё логично: вышел на пять минут, исчез на два дня. Мужик.

– Нужен донор, он потерял много крови, – говорю я. При таких повреждениях кровотечение неизбежно, так что приходится признать очевидное: у кота и шок, и кровопотеря. – И анализы – перед наркозом.

– Не надо анализов. Зашейте так, – махает рукой мужчина.

«Вот бы хирургических критических не было», – передразнивает меня голос в голове. Уж помолчал бы лучше, я и так не знаю, что делать.

– Пишите расписку, – флегматично говорит Ира, и это выводит меня из транса.

Владельцы пишут, что предупреждены, ответственность снимают и прочие, прочие формальности. Ставим коту катетер в здоровую, переднюю лапу. Бреем шерсть на задней, и за это время я пытаюсь успокоиться. Потихоньку вливаем жижку перед операцией. Вот помрёт сейчас, и что мы должны будем чувствовать? Что нам эта долбаная расписка, если он помрёт?

«Не нуди».

При кровопотерях вливать жидкости, не зная гематокрита, может быть чревато, так как маленький, циркулирующий по организму объём крови при этом разбавляется, и эритроцитам становится сложнее переносить кислород к органам. Но у нас выбора нет – в состоянии шока вводить в наркоз опасно.

Владельцы отправляются в холл для ожидания, и мужчина, выходя, сталкивается в дверях с женщиной, представляющей контингент а-ля «мне только спросить».

– Операция! – грозно гаркает он, и контингент испуганно отпрыгивает обратно в холл. Потом мужчина оборачивается к нам и спокойно произносит: – Шейте Ваську, я никого не впущу! – и демонстративно захлопывает за собой дверь.

О-о-окей, тылы прикрыты. Остаёмся с котом наедине. Шипящим шёпотом я кричу:

– И-и-ира, я не знаю, что делать! Рана инфицирована! Вдруг он наркоз не выдержит? – моя паника живёт своей жизнью. Подсохшие мышцы на живом коте выглядят кощунственно.

Ира медленно поднимает на меня глаза и спокойно говорит:

– Эпидуру сделаем.

О-о-о! Точно! Как я сама-то не додумалась? Эпидура обезболит лапу, и это даст возможность наркозить кота по минимуму.

Наконец, инструменты закинуты, лапа побрита, забираем Ваську в хирургию. Наркоз. Эпидурим.

Процедура эпидуральной анестезии имеет свои нюансы. Нужно попасть в эпидуральное пространство, а не глубже, иначе новокаин попадёт не туда, и есть риск остановки дыхания. Это, конечно, не смертельно, особенно когда под рукой реанимационный набор и мешок Амбу для проведения искусственного дыхания, но после того, как полчаса подышишь за кошку, прежде чем она придёт в себя – поседеешь остатками волос и не только на голове. Так что я делаю эпидуру аккуратно, медленно, минимальную дозу, и потом ещё несколько минут ношу Ваську «на плечике», как грудного ребёнка после кормления. Это, значится, чтобы новокаин остался в нижней части кота, а не уплыл к голове.

Ира терпеливо ждёт, хотя на лице написано: «Клади уже!» Кладу. Привязываем. Проверяю коленный рефлекс, – его нет, значит эпидура сработала.

Поле. Перчатки. И я начинаю шить.

…Копаюсь опять долго. Зачищаю некротические ткани, зашиваю почти час, собирая ногу в единое целое. Дренаж туда.

– О, узнаю твой почерк, – посмеивается Ира, потихоньку добавляя наркоз: ну да… меня хлебом не корми, дай кому-нибудь дренаж провести. Только тут сам Бог велел – рана не просто тотально инфицирована, но и старая, так что гной неизбежен.

Кот стабилен, приборы показывают вкусную, высокую сатурацию44, и, тем не менее, я отчаянно матерюсь, пока его шью. В глубине фарша из мышц обнаруживается подколенный лимфоузел, рассечённый пополам, – ушиваю его внутрь.

Вот всё готово. Спустя десять минут кот начинает ворочаться на грелке, пьяно вылизывать себе щёки непослушным языком и чихать, – иными словами, просыпаться. Пишу ему максимальные дозы антибиотиков, внутривенно, дважды в день.

Зовём хозяев.

– Мы капельницы сами будем делать, дома, – говорит мужчина. Классический эконом-вариант владельца животного!

– Давайте ещё одну расписку, – двигаю к нему журнал.

Потом подробно пишу, как разводить препараты. Одна женщина из разряда эконом умудрялась вводить своей собаке внутривенно чай, и одному Богу известно, как та после этого выжила!

Надеваю Ваське воротник, чтобы он не разлизал себе лапу.

Отпускаем их.

– Ира, – мне нужен запоздалый совет. – Как думаешь, что надо было с тем лимфоузлом делать?

– Сейчас у хирургов поспрашиваю, – говорит она, берёт телефон и медленно уплывает в хирургию. – Заодно инструменты помою. Кричи, если что.

Зову следующих.

Заходит та женщина, которая хотела «только спросить». Она ставит на стол тойтерьера с переломом бедра – этот диагноз я нащупываю пальцами даже без рентгена. Трогаю очень аккуратно: внутри хрустит, отломки бедренной кости ходят ходуном. Собачка на лапу, естественно, не наступает.

– Мы на неё табуретку поставили два дня назад, – говорит хозяйка.

– Что ж. Перелом бедра, – озвучиваю свой вердикт. – Нужно делать рентген и остеосинтез, и чем быстрее, тем лучше. Могу записать Вас на завтра к хирургу-ортопеду.

Если вовремя не собрать кость, то она может неправильно срастись или же произойдёт спазм мыщц, из-за которых вернуть анатомически правильное положение ей будет потом проблематично. Но у маленьких собачек дело даже не в этом, а в том, что их кости без нагрузки часто рассасываются. Особенно показателен в этом отношении рот: как только собачка теряет передние зубы, через какое-то время кость нижней челюсти тоже начинает растворяться. А зубы маленькие собачки теряют часто, из-за зубного камня. Вот так: сначала они не могут сами расстаться с молочными клыками, а потом быстро теряют зубы постоянные, – что довольно иронично.

Точно также бесследно исчезают крупные кости конечностей, если их можно назвать крупными у таких собачек. Это часто осложняется недостатком кальция, который по науке называется «вторичный гиперпаратиреоидизм», а по-народному просто «рахит». Или ещё: «болезнь мясника» – такое название отражает чересчур мясной рацион собаки, как причину возникновения болезни.

Всё это я детально объясняю хозяйке собачки, изображая на пальцах бедренную кость. Она смотрит недоверчиво, а затем вдруг говорит:

– А подстригите ей когти.

Немного недоумевая, я отвечаю:

– Это можно сделать после операции, под наркозом.

– Нет, сейчас подстригите.

«ВСМЫСЛЕ?» – мой внутренний друг тоже в шоке. В ответ на моё недоумённое молчание, женщина говорит:

– Она хромает, скорее всего, из-за того, что когти отросли!

«Ну да. Табуретка тут какбэ не при чём…»

…Я подстригаю собачке когти, уже не распаляясь: молча, старательно. Да как скажете. Не вопрос. С наступающим, кстати.

…Когда собачка с женщиной уходят, возвращается Ира.

– Ну? – спрашиваю её, изрядно паникуя. – Что там про лимфоузел? Что будет?

– Сказали, что может и ничего не будет, – отвечает она флегматично. – Лапа долго отёкшая может быть. При гнойных лимфаденитах45 вроде тоже рассекают и дренируют, так что надо понаблюдать: если загниёт или создаст проблем – удалишь.

– Хорошо, – отдуваюсь. – Спасибо тебе.

Я позвоню им попозже, чтобы узнать, что да как.

…Пока суть да дело, наступает поздняя ночь.

Нам приносят котёнка, который неудачно спрыгнул с высоты на нечто острое и распорол себе мышцы до самой грудины.

«Никаких… хирургических… критических…» – ехидный голос в голове издевается надо мной!

Чего же мне надо было пожелать наоборот, чтобы оно вот так, «назло» происходило? Самое простое из перечня ветеринарных услуг: вакцинации, стрижки когтей, снятие клещей и кастрации котов?

Разглядываю котёнка. Мяско свежее и розовое, сильного кровотечения нет, и вообще он довольно бодр. Не успеваем мы дойти до операционной, как в холле громко хлопает дверь.

– Подготовлю пока, – говорит Ира, унося котёнка в хирургию.

Бегу в холл. Там стоят мужчина и женщина, с таксой на руках.

– Говорите быстрее, что у вас? – кричу людям торопливо. – У нас операция!

– Только что спрыгнула с дивана! – говорит мужчина, показывая на таксу. – И ноги отказали!

«Диагноз: такса».

Прямо в холле, быстро проверяю рефлексы – полное отсутствие не только болевых, но и двигательных, – плохо дело. Пятая степень неврологии говорит о межпозвоночной грыже, когда часть хрящевого диска выпадает вглубь позвоночного столба и сдавливает спинной мозг. Чем больше грыжа – тем тяжелее симптомы. Чем дольше мозг в таком состоянии, тем меньше шансов на полноценную реабилитацию.

Надо будет как-нибудь съездить в реабилитационный центр, порасспрашивать там, как и что, чтобы уже знать наверняка детали и подробности. Пока же я знаю одно: собаку нужно срочно прооперировать, и именно это хочется донести до владельцев в кратчайшие сроки.

– Его нужно срочно оперировать, – говорю им. – У вас на это всего четыре часа, и тогда есть шанс, что собака восстановится. Иначе она может остаться парализованной на всю жизнь.

Быстро пишу адрес клиники, где могут провести миело- и компьютерную томографию, найти место выпадения диска и сделать операцию сейчас, в такое, предновогоднее время.

– Котёнок! – кричит Ира из хирургии, напоминая, что всё готово к операции.

– Вот, держите адрес! – говорю я, вкладывая в руку мужчины записку, провожу их на улицу и закрываю дверь.

В хирургии всё готово, даём наркоз. Мягко и быстро котёнок засыпает.

– Сама зашьёшь или я? – спрашивает Ира.

– Да давай уже я, – обрабатываю руки и надеваю перчатки.

Приборы пикают, сатурация высокая, котёнок стабилен. Ровненько ушиваю мяско наглухо, обколов антибиотиками. Ирка шипит – она не любит, когда я копаюсь, а сама такая же. Ещё неизвестно, кто из нас медлительнее.

– Кто там был-то? – спрашивает она меня с интересом флегматика.

– Хансен, – отвечаю названием синдрома. – Пятая степень.

– О-о, – кивает Ира. – А ты что?

– Отправила на операцию… А то просидят в холле целый час, пока мы тут шьём.

– Я тут спросила у наших, что посоветовать хозяевам таксы, если у неё третья, четвёртая или пятая степень, а они отказываются от операции.

– И что сказали?

– Сказали: мозги хозяевам.

…Остаток операции проходит в молчании. Шов котёнку обрабатываем специальным серебристым аэрозолем, цвет которого выглядит особенно уместным в преддверии Нового года. Пишу назначение. Просыпается. Отдаём.

С утра раздаётся звонок в дверь, и открывать идёт Ира. Меня с утра вообще лучше не трогать, особенно до чая – мало того, что я злая, всклокоченная, так ещё и мозг спит. Методично замачиваю чайный пакетик в чашке – бульк, бульк! – и смотрю через монитор, как Ира запускает из холла в кабинет пришедших: женщину и мужчину с маленькой собакой на руках.

Чай отвратительно горький. Откапываю в недрах нашего с Ирой общего шкафчика пакетик с двумя сушёными печенюшками – одну беру себе. Что там с собакой, интересно?

«Вот не можешь ты спокойно чай попить, да?»

Заглатываю размякшую во рту печенюху, запиваю её… Пойду гляну, вдруг помощь нужна… и обнаруживаю внизу тех самых людей, которые приходили ночью. С таксой. Никуда они не поехали.

– Да у него просто почки, наверное, – говорит мужчина, когда я вхожу в кабинет.

– Ты чо, дебил? – кричит его жена. – Какие почки? Это ЖЕЛУДОК!

«Бля-я-ять…»

Вслух я молчу. Стою у стены и смотрю, как Ира цепляет зажимы на собачьи пальцы, демонстрируя полное отсутствие глубокой болевой чувствительности – при иных обстоятельствах собака не только дёргала бы лапами, но и орала благим матом. А сейчас она не реагирует никак. Теперь, когда спинной мозг был пережат так долго, он, вероятнее всего, умер от кислородного голодания.

Чувствую себя глубоко виноватой в том, что ночью не была достаточно убедительна. Что не заставила ждать их в холле час, чтобы потом с умным видом посмотреть на собаку, блистая терминами и сказать всё то же самое, но так, чтобы они поверили. Что теперь ждёт эту таксу? Паралич зада и необходимость отдавливать мочу руками четыре раза в день? Усыпление? Захотят ли они вообще заниматься реабилитацией?

Слово в слово, Ира повторяет мои вчерашние слова про неблагоприятный прогноз. Уходят они, похоже, по-прежнему уверенные, что это если не желудок, то точно почки. Ну, или на худой конец «поджелудка».

– Пойду… чай допью, – уныло говорю я вместо комментариев.

Неплохое начало дня.

Выясняется, что работать с ночи в день ещё тяжелее. Перед Новым годом все решают внезапно излечить все долгие хронические болячки у своих животных и почистить им параанальные железы, а заодно и зубы. Маленькие собачки идут одна за другой, изредка разбавляясь собаками, которые наелись костей от холодца, и кошками, сожравшими «дождик». Оливьешники, по статистике, обычно приходят уже в январе нового, наступившего года.

Бесконечные приёмы, следующие один за другим, заполняют день, не давая даже передохнуть.

К вечеру мы с Ирой уже обе в полнейшем никакосе. И тут бодрая, сияющая счастьем Света, которая вышла в день за админа, приносит мне две банки мочи без пяти минут как уходить.

– Ты издеваешься? – со мной происходит истерический припадок.

После суток я могу только спать. Никакой микроскопии осадков мочи, никаких заключений! Нет. Нет, нет и нет!

– Ой, – Света пятится. – Извини. Просто больше некому сейчас посмотреть…

Вот не выливать же теперь! Хозяева там как-то подлавливали своих котов, собирали эту мочу, неслись в клинику, чтобы свежая была. Ну, прямо перед боем курантов, когда же ещё-то? Видать, целый год подловить не могли.

– Ладно… Давай сюда, – проклиная свою сговорчивость, забираю у Светы обе банки и иду центрифугировать. Быстрее сделаю – быстрее освобожусь.

Весь Новый год я блаженно сплю, сквозь сон радуясь за людей, которые что-то орут за стенами, взрывают хлопушки и поют под караоке пьяными, весёлыми голосами. Их дикие сексуальные оргии сопровождаются громогласными криками, обозначающими, видимо, ежегодный новогодний оргазм – в иные дни за стенами царит целомудренная тишина.

…Через пару дней звоню хозяевам кота с лапой и лимфоузлом. Очень вовремя.

– У него очень лапа отекла, аж в три раза! – испуганно говорит женщина: судя по многоголосому шуму она находится где-то в офисе или на работе.

Очевидно, что кто-то ещё кроме нас работает в эти дни.

Я, зеленея, переспрашиваю:

«Ну пипец, придется опять оперировать, доставать этот лимфоузел… Чёрт!»

– Ну да, передняя лапа, на которой катетер стоял. Мы капельницы больше не делаем – катетер вчера сняли.

«У-у-уф! Передняя?»

– А задняя?

– Не, с задней все в порядке! – утешает меня женщина, и я начинаю медленно розоветь обратно.

Лапа часто отекает, если после снятия катетера забывают снять эластичный бинт.

А бывает, что отекает после потери белка организмом. Вот и тут. Кровотечение, видать, сильное было, когда он себе бедренные сосуды расфигачил.

– Бинт эластичный после снятия катетера сняли?

– А нам никто не сказал…

Да сами забыли, может…

Назначаю таблетки и антибиотик в уколах: нельзя было так рано отменять капельницы. Упёрто зачитываю дозу, хотя слышу, что женщина очень занята и торопится.

– Запишите! – говорю громко, упрямо отказываясь прощаться. Шьёшь их, шьёшь, а они послеоперационный нарушают, рискуя свести к нулю все усилия. Мне хватило снятия шовчиков у того кота, после остеосинтеза.

– Да-да, я всё записала, – уверяет меня женщина.

– Если что – звоните.

Уф… Одним головняком меньше.

Больше они не приходят и не звонят.

– А поедемте на каток? – розовощёкий, жизнерадостный, широкоплечий мужчина сидит напротив меня в кафешке, где мы встретились пятнадцать минут назад.

Очередное знакомство по интернету.

Зовут Андрей. Он и так довольно словоохотлив, а от волнения болтает вообще без остановки. Сдержанно улыбаюсь.

– Я совершенно не умею кататься на коньках, – смущённо говорю ему.

– Душечка моя! Мы все чего-то не умеем! На то она и жизнь дана, чтобы учиться и всё перепробовать! – восклицает он, потирая руки в преддверии моего обучения.

Ну да, да. В жизни надо всё попробовать. А кое-что попробовать не пробовать.

Однако, на коньки я соглашаюсь, и сразу после кафе мы идём на местный каток, который находится как раз неподалёку.

Пункт проката на катке совмещён с раздевалкой, и в окошке суровая, уставшая тётка выдаёт нам две пары коньков – потёртые, с истрёпанными шнурками – и мне сразу же вспоминается фраза из анекдота, когда дочка просит у папы новые туфельки, а он ей строго отвечает:

– Ты ещё коньки не сносила!

В коридоре шныряют разновозрастные люди: орут, хохочут, шутят, суетятся. Сажусь на видавшую виды скамейку и втискиваю ноги в жёсткие ботинки коньков. Надо уметь радоваться жизни. Наслаждаться моментом или как там… Андрей быстро шнурует свои ботинки, присев рядом. Сильно затягиваю шнурки и завязываю их на бантик с традиционно хирургическими узлами.

Наконец, дело сделано, я поднимаюсь со скамейки и тут же шлёпаюсь на неё обратно, потеряв равновесие. Плюх! Твою ж губернию! Как эти фигуристы умудряются подпрыгивать, летать в воздухе и, самое главное, приземляться? Как хоть до катка-то дойти?

Андрей встаёт со скамейки и протягивает мне руку:

– Пошли! – голос радостный, глаза светятся.

Ну… Ладно… Опираюсь на его руку, аккуратно встаю и с поддержкой начинаю медленными шажками перемещаться в сторону гладкой поверхности катка, где бодро и уверенно нарезают круги другие люди, – всё это отнюдь не пахнет безопасным опытом.

Андрей держится легко и непринуждённо: видимо, стоит на коньках уже не в первый раз. Тропинка, ведущая к катку, покрыта неровными ледяными кочками и сверху присыпана рыхлым серым снегом, – идти практически невозможно. Периодически я падаю на Андрея, цепляясь за него руками, и это выглядит ужасно неловко.

– Да кончай притворяться! – кричит он всё так же весело.

Я ещё даже не начинала, вообще-то… Машу руками, как мельница. Отцепляюсь от Андрея и впиливаюсь в растущую рядом берёзку. От неё перебегаю к более толстому дереву, – кажется, это тополь. И затем меня выручают деревянные перила, сколоченные по периметру катка. Маленькими шагами, отчаянно вцепившись в перила, добредаю до выхода на лёд и оказываюсь на его ровной поверхности, где, наконец, обретаю устойчивость. Так, ладно. Потихонечку буду ехать. Надо испытать этот чёртов позитив, иначе пиздец.

Какое-то нехорошее предчувствие следует за мной тенью.

Андрей виртуозно огибает меня, призывно машет рукой и исчезает, погнавшись за группкой людей, которые с ровной скоростью нарезают большие круги по периметру катка. Пространство огромно. Мне страшно. Делаю несколько маленьких шагов, махая руками для равновесия. Вот уже получается скользить, и я неуверенно еду.

Удовольствие, скажем прямо, так себе, на любителя. Ещё ведь тормозить надо уметь.

«Катись-ка ты отсюда, пока не поздно», – просыпается внутренний голос.

И что я, зря на коньки встала, что ли? Катись… Ну… Ладно… Я только пару кружочков сделаю, и на первый раз – хватит.

Пока я потихонечку разгоняюсь, Андрей, в числе многих, успевает дважды меня обогнать, – понимаю это по его радостным пугающим воплям, гремящим из-за спины:

– Давай быстрее! – кричит он, обогнав меня в третий раз и пролетая спиной вперёд.

Как будто от этого мои навыки могут чудесным образом улучшиться…

Свидания у меня – одно другого хлеще!

И не успеваю я это подумать, как случается непредвиденное. На четвёртом круге Андрей подъезжает сзади и бодро хватает меня за плечи. От неожиданности я резко поскальзываюсь и, в падении дёрнув головой, гулко и сильно приземляюсь затылком об лёд. В момент соприкосновения двух твёрдых поверхностей – черепа и льда – в глазах взрывается яркий салют.

«Звёзды на льду», – успевает промелькнуть в голове вместе с болью, прежде чем всё булькает в тотальную темноту.

…Когда сознание возвращается, и я открываю глаза, из репродуктора на весь каток звучит громкий женский голос:

– Девушка! С Вами всё в порядке?

Судя по куче коньков и лиц вокруг, она твердит это уже не в первый раз.

– Ты зачем ещё упала-то? – мужской весёлый голос раздаётся откуда-то сверху. Зрение с трудом фокусируется на склонившейся фигуре. Узнаю в нём Андрея.

Зачем я упала… Вместо ответа шею и затылок пронзает острая боль, и ещё какое-то время я лежу, боясь даже пошевелиться. Наконец, голос женщины в репродукторе становится совсем тревожным, и я, пожалев её, переваливаюсь на живот, а затем кое-как встаю на карачки. Поза для первого свидания – что надо. И, судя по ярким увиденным звёздам – почти оргазм.

Люди постепенно разъезжаются в разные стороны. Шоу окончено. И свидание, вероятно, тоже. Той же неровной тропой добираюсь до раздевалки.

Андрей следует за мной, удивлённый до глубины души:

– Ой, а ты что, всё? Уже пошла?

Да, блять, я, кажись, всё. Совсем всё. Кончилась.

Отдаю коньки обратно, в окошко.

И мысленно прощаюсь с Андреем, который остаётся кататься дальше.

По пути домой, изнывая от дикой боли в шее и голове, захожу в аптеку, где покупаю защитный воротник. Из глаз непроизвольно катятся слёзы. Завтра – рабочий день.

– И обезболов ещё, – сдавленно говорю невозмутимой продавщице, высыпая из кошелька на прилавок всё, что там есть. Мелочь раскатывается в разные стороны, словно суетливые тараканы, когда включаешь на кухне свет.

Не было печали…

Глава 13. Аденокарцинома

Беда современных врачей в том, что они практически не видят здоровых пациентов. Сравнивать не с кем.

С утра опоздала на работу на сорок минут, хотя всегда приходила раньше всех. Я не знаю, почему так вышло. Сама удивилась. В парке сильный гололёд, шла медленно, ну и… видимо, так сильно хотела дойти до работы… И ещё боялась опять упасть. Плюс заторможенность какая-то в голове, туман.

Наши даже волноваться стали – звонить на трубку, а я иду, в ушах звенит, не слышу. Они – еще больше волноваться! Прихожу, раздеваюсь, не торопясь; тут влетает Ирка, начинает меня трясти и орать:

– Ты что меня так пугаешь? Ты знаешь, что я это! Это! Переволновалась я, вот что!

Нашла из-за чего.

– Да гололёд там просто, – отвечаю задумчиво. Что это со мной, правда? Всегда была такая пунктуальная, а тут вот… Надеваю халат, привычно сразившись с молнией и в очередной раз победив. Бинго! – Иду уже, иду. Не кипишуй.

– О, а что это у тебя? – Ира тычет пальцем в воротник, надетый на шею.

– На свидание сходила, – отвечаю ей правдой, которая всегда обескураживает.

Ира хочет, было, засмеяться, но в последнюю секунду давит в себе улыбку.

– Плохо что-то помню… Башкой об лёд приложилась, – отвечаю ей подробнее. – Теперь в ушах звенит.

Голова кружится, поэтому осторожно приземляюсь на диван. Ира смотрит внимательнее и говорит:

– Головушку надо беречь. В неё не только кушают! Там мозг, между прочим!

Мозг, ты в курсе? Ща мы тебе кофейку…

Сегодня в смене работают коллеги, с которыми мне не страшно. Это значит, что есть с кем посовещаться. Наша симпатичная рыженькая Сашка вон – вообще кладезь знаний. Её главное достоинство в том, что она никогда ничего не говорит под руку.

«Не то, что ты», – звучит в звенящей голове.

А опыта и знаний у неё не просто больше, чем у меня, а гораздо, гораздо больше. Это невозможное сочетание – кладезь знаний и умение молчать – меня полностью в ней подкупает. Так что я спокойна. Или Ирка вон…

– Проконсультируешь? – Аля протягивает мне рабочий телефон, с опаской глядя на шейный воротник.

– Давай, – соглашаюсь.

– Скажите, – в трубке слышится мужской голос. – У моего щенка ухо сначала встало, а потом упало. Потом опять встало и опять упало. Что это?

– Ну, – размышляю вслух. – Может, ему глюкозамина или хондроитина не хватает. Подавайте желатин с едой, что ли…

– А мужикам желатин можно? – перебивает меня мужчина, громогласно хохоча на том, не побоюсь этого слова, конце.

О-о-о, Боже! Я начинаю хихикать, и шея напоминает о себе резкой болью.

А-ха… Ха… а-а-а…

У кого часы «на полшестого», желатин-то не поможет! Женщина может помочь… И то, не любая.

Внутренний голос тоскливо вздыхает в ответ. Запиваю таблетку обезбола крепким растворимым кофе.

…Следующим идёт полноценный приём.

– Это Семён и Мурзик, – хозяева достают из двух переносок взрослого сиамца и беспородного котёнка камышовой окраски. Котёнок уже подросший, этакий молодой и шустрый парень.

– Может, по одному? – глаза разбегаются при виде двух котов, стремящихся сбежать со стола в разные стороны.

– Ну, они отравились одинаково, – говорит хозяйка. – Говяжьим фаршем.

– Ясно, – отвечаю я.

Сырой фарш, купленный накануне, поели с удовольствием оба. И оба теперь блюют и отказываются от еды. Привиты. Ёлки с дождиком дома нет. Несмотря на очевидность вины фарша, пытаю их дальше: совпадения ещё никто не отменял. Температура у Семёна чуть повышена. У Мурзика нормальная.

В итоге предварительным диагнозом признаю пищевую токсикоинфекцию, плюс в голове крутится букет из тех названий, что я не рискую произнести вслух. Назначаю курсом капельницы и энтеросорбенты, полагая, что больше не увижу их – слишком простой диагноз. Подумаешь: лёгкое отравление!

И в этом ошибаюсь…

…Дальше идёт тёмно-серая череда терапевтических пациентов.

Между делом наскребаю клеща хейлетиеллёза, вяло попискивая от восторга. Разглядываю его под микроскопом. Клещ – красавчик, хаотично шевелит лапками, плавая среди кошачьих волос. С удовольствием даю посмотреть на него владельцам – это всегда впечатляет.

Чесоточный клещ Cheyletiella blakei, обнаружен у кота.

…Потом нахожу клеща у крысы и от радости кричу: «Вот это да! Клещ! Ух ты!» Так радоваться клещу могут только дерматологи, так что тут уж даю себе волю. Тоже показываю его хозяйке. Лечить крыс я умею только потому, что под рукой всегда есть иностранная книга, посвящённая экзотам и грызунам. В академии этому не учили, так что приходится навёрстывать.

Чесоточный клещ Radfordia affinis, обнаружен у крысы.

…Потом две женщины приносят переноску с двумя же кошками.

Нахожу отодектозных клещей. Сегодня прям какой-то День Клещей, не иначе.

В ушах у обеих кошек гора и маленькая тележка грязных чёрных корок, типичных для ушной чесотки. Поочерёдно заворачиваем кошек в полотенце, оставив снаружи только бошки, и промываем уши тёплым физраствором.

Промывать нужно аккуратно, чтобы сильной струёй не повредить барабанную перепонку. Солёненькая жижка щиплет ранки внутри ушей – клещевые повреждения – и кошки орут, как потерпевшие, яростно мотая бошками. Еле успеваю накрыть им уши марлевой салфеткой перед очередным извержением грязных мокрых корок. В заключение обрабатываю препаратом от клещей. Шоу это всегда яркое, мокрое и шумное, так что, когда всё закончено, с облегчением вздыхают все: я, кошки и, больше нас всех, – их хозяева. Было бы корок поменьше – можно было бы ушным лосьоном обойтись…

– Всё! – произношу я слово, значение которого быстро уясняют все животные, с самого первого приёма. Это слово является здесь самым любимым.

Кошки отправляются обратно в переноску, пишу назначение, отпускаю их.

…Потом промываю мочевые пузыри котам после острой задержки мочи, – по закону парных случаев они тоже приходят один за другим, почти одновременно. Это повторники с подшитыми мочевыми катетерами, в памперсах и с воротниками, – находиться во всём этом обмундировании крайне дискомфортно, но никуда не денешься.

Вот коты, упакованные в новые памперсы, лежат под тёплыми капельницами.

– Иди, поешь, – заботливо говорит Аля. – Я послежу.

С благодарностью ухожу в ординаторскую и заталкиваю себе в желудок безвкусную овсянку, проглотив её разом. К ней прилагается чай со вкусной песочной печенькой – Аля купила их к обеду целый пакет – и на десерт пара таблеток обезбола.

На глаза попадается новый журнал: судя по фотографии на обложке, он целиком посвящён болезням печени. Круто! Успеваю мельком пробежаться по оглавлению… Вау, всё такое вкусное! Переводное издание! Только вот когда читать?

Обожаю нашу библиотеку, в которой обитает множество толстых умных ветеринарных книг. В сомнительных случаях всегда можно сказать хозяевам: «Подождите», подняться наверх, быстренько закопаться в литературе и вынести грамотный вердикт. То же самое касается непонятных экстренных пациентов, и тут решение одно: оставить товарища на стационар, сделать анализ крови и постепенно разобраться что с ним. Врачу приходится учиться постоянно, так что журнальчик я, пожалуй, прочту в ближайшее же время.

«Журнальчик», – внутренний голос акцентирует моё внимание забавным словечком.

Спускаюсь обратно, вниз. Коты заканчивают капаться, отпускаю их.

…Следующим приходит очередной кот с острой задержкой мочи. Катетеризирую на эпидуре.

Дальше – кот, кажется сожравший новогодний дождик.

Потом несколько стационарных.

И к вечеру меня ждёт грандиозный трэшак.

– Заносите! – кричит взволнованная Аля кому-то снаружи, распахивая пошире дверь.

На пороге возникает ухоженная, но заплаканная женщина, в стильном фиолетовом пальто. Она держит на руках истощённого до ужаса шарпея. Женщина несёт его к столу, а из-под хвоста собаки льётся кровавая чача, цвета и запаха протухшей мясной воды, вперемешку со слизистыми кусками кишечника. Всё это впитывается в пальто, к которому женщина невольно прижимает собаку. Ужасный запах бьёт в нос.

Женщина пытается держать себя в руках, и это ей почти удаётся:

– Всё, да? – спрашивает она. Голос дрожит.

Шарпей ещё живой.

– Что случилось? – задаю стандартный вопрос. За то время, пока произносятся эти два слова, мне чудом удаётся успокоиться самой.

Выясняется, что у собаки обнаружили опухоль где-то в районе позвоночника, и в другой клинике ей назначили химиотерапию, сразу из двух препаратов. В побочке к этим препаратам числятся: «Желудочно-кишечные кровотечения, стоматит, тошнота, рвота, диарея, боль в животе, анорексия, стоматит, поражение печени, включая гепатоцеллюлярный некроз и тромбоз печеночных вен». Выглядит это огромной вонючей кровавой лужей с кусками слизистой оболочки кишечника, в которой лежит задняя часть тощей, словно скелет, собаки. Хозяйка едва сдерживает слёзы.

Поток кровавой жижи не останавливается. Пелёнка, в которую я оборачиваю заднюю часть собаки, пропитывается почти мгновенно.

– Нужно взять кровь на экспресс-анализатор, – говорю я. – И начать выводить из шока.

Быстро-быстро кивает головой.

Сашка, прибежавшая на выручку, мастерски ставит катетер, и мы нацеживаем две маленькие пробирки крови. У собаки не только шок и желудочно-кишечное кровотечение, но и давление ниже плинтуса. Слизистые оболочки белые, как бумага. Донор. Нужен, по всей вероятности, донор.

Бегу наверх делать кровь, но уже через пять минут прибегает Сашка. Под громкий шум центрифуги она кричит:

– Всё! Собака умирает!

Бегу вниз следом за ней. Так и есть. Предсмертные судороги с короткими вдохами. Мне очень жаль. Предлагаю помочь, эутаназию. Хозяйка соглашается, она сама в шоке.

– Можете выйти в холл, – мягко говорю ей.

– Нет. Я буду смотреть, – и она начинает горько плакать.

Ладно. Стремительно набираем препараты. Легко отправляем собаку на небо.

– Я только денег с собой не взяла, – тихо говорит женщина, по лицу которой струятся слёзы, – сейчас привезу…

Отвечаю ей:

– Только не торопитесь.

Не хватало ещё ДТП. Протягиваю бумажные полотенца, указывая на испачканное пальто. Женщина, словно в замедленной съёмке, неловко отрывает несколько листков от рулона, заторможенно трёт кровавые пятна на пальто и, продолжая это делать, уходит.

Иду наверх и доделываю кровь. Там полная жопа. Ко всему прочему ещё и ХПН – шарпеи славятся амилоидозом почек46. Он был бы не жилец даже после переливания крови. Даже если бы мы попытались убрать побочку от двух этих сильнейших препаратов.

Химию делали в пятницу, и вот в среду такой ужас: мёртвый истощённый шарпей в кровавом месиве из собственных кишок…

Химиотерапия – это всегда риск. Некоторые опухоли прекрасно реагируют на это лечение, – например, венерическая саркома, – несколько внутривенных вливаний согласно алгоритму, и опухоль рассасывается, будто и не бывало. При других же жизнь продлевается всего на пару месяцев или, иногда, лет, – всё зависит от вида опухоли и степени поражения.

Ну, некоторые, вон, рак грибами лечат. Тибетская медицина, наверняка, знает другие методы – чакры подвигать, травки попить, осознать чё-нидь… и: чудо – излечение. Но я пока не королева Единорогов и вряд ли ею стану.

– Аля, давай кварц, – объявляю перерыв просто чтобы прийти в себя.

Наступают блаженные десять минут долгожданного отдыха.

Потом я принимаю ещё несколько повторников, на которых мозгу и психике тоже можно отдохнуть, так как эти пациенты идут на поправку.

…Дальше я уединяюсь в хирургии, где комментирую по телефону анализ крови и через некоторое время краем уха слышу громкие матюги и оскорбления, щедро несущиеся из кабинета.

Дверь в хирургию распахивается, и врывается Аля с ярким пунцовым румянцем на щеках. Она видит меня и кричит, хватая воздух ртом:

– Срочно прими их! Срочно!

«Да что случилось?» – спрашиваю её глазами, на секунду отвлекаясь от комментирования анализов.

– Там скандал, – Аля всхлипывает. – Кошка с аденокарциномой.

Какой-то день опухолей сегодня, что ли?

Показываю ей глазами, что у меня тут самой по анализу крови смертник, и я не могу бросить трубку, не договорив. Аля в панике убегает.

Пока я иду по коридору в кабинет, ужасающий скандал всё более разрастается.

Захожу. Возле смотрового стола стоят две женщины среднего возраста.

– Здравствуйте, – обращаюсь к ним.

– Она убила её! Убила! – вместо приветствия эксцентрично причитает женщина, заламывая руки.

Аля жмётся в углу, слушая очередные обвинения, будто бы направленные в её адрес: испуганные, широко раскрытые глаза полны ужаса и осознания суровой должности админа, а руки прижимают к груди назначение, с которым женщины принесли кошку.

Молча и невозмутимо беру его, изучаю написанное.

Кошка лежит на круглой подушке, на столе. Это сфинкс. Мордочка сильно деформирована из-за уродливого разроста на скуле. На шею надет воротник.

– Адено… – всхлипывает женщина, – карцинома…

Тяжело вздыхаю.

Назначение выдано другой клиникой, онкологической. Там же назначены препараты для внутривенного вливания. Чем я тут могу помочь?

– Они на капельницу, – жалобно говорит Аля из угла. – Сделаешь? – и шмыгает носом.

– Вы не против? – спрашиваю женщин.

Обе согласно кивают. Ну, уже хлеб.

Набираю назначенные препараты, из серии поддерживающих. Для безнадёжных раковых больных есть такой термин – паллиативное лечение. То есть, когда болезнь уже не вылечить, а поддержать хоть чем-нибудь надо.

– Рассказывайте, – внимательно слушаю, параллельно делая струйное вливание кошке.

Оказывается, скандал вызван тем, что, когда они пришли к нам в первый раз, доктор не разглядела в маленьком прыщике начало аденокарциномы. Сказала наблюдать и прийти, если что, повторно через неделю. Видимо, из того маленького новообразования взять цитологию не представлялось возможным, а озадачивать хозяев заранее страшным диагнозом не захотелось, или же картина действительно не вызвала у врача серьёзных опасений, – всего этого я наверняка не знаю. Это вполне мог оказаться назревающий апикальный абсцесс от больных зубов, коими сфинксы тоже славятся.

Словом, они пришли через неделю – прыщик стал больше. Доктор заподозрила неладное и дала им адрес онкологической клиники. Они поехали не сразу, а только через ещё пару недель, когда опухоль захватила уже полчелюсти, изрядно её деформировав. И врачи в той клинике сказали, определённо, с обвинением:

– Если бы Вас направили сразу, мы назначили бы химиотерапию, и у кошки всё было бы хорошо. А теперь, извините, слишком поздно.

Хозяева, естественно, поняли это однозначно: виноват врач, который принимал их первым.

Делаю капельницу, испытывая смешанные чувства: мне жалко и эту кошку, которая обречена, и её расстроенных хозяев. И ещё я думаю о шарпее, который полчаса назад умер у нас на столе уже на пятый день после начала назначенного курса химии…

– Химиотерапия – не панацея, – и это всё, что я могу сказать в наше оправдание.

Всегда будут болезни, против которых мы бессильны.

Меня всегда настораживали врачи, которые ругают своих коллег. Врачебную этику никто не отменял, и её отсутствие у коллег не добавляет им уважения. Молча доделываю препараты, забинтовываю катетер. Прокричавшись и проплакавшись, женщины немного успокаиваются и молча уходят.

– Ну, ты как? – спрашиваю Алю.

Подвывая, она выходит из угла, и мне приходится обнять её, чтобы успокоить.

– Они меня чуть не поби-и-или, – жалуется она. – С ме-е-еста в карье-е-ер… Ворва-а-ались…

…Ближе к вечеру поступает лабрадор с подозрением на отравление.

С громким грохотом входных дверей и криком: «Пропустите!» в кабинет врывается крепкого телосложения мужчина, с собакой на руках. У лабра судороги, рвота и полукоматозное состояние.

– У него сердце остановилось! – кричит мужчина. – Я его только что… Реанимировал!.. Спасите его!

Хватаю стетоскоп. Слушаю сердце. Стучит, но брадикардия. Слюни текут рекой, как будто собаку немилосердно тошнит. Судороги с признаками отравления… яд догхантеров, что ли?

– Что-то съел на улице? – веду допрос, параллельно ставя внутривенный катетер: собака сильно и судорожно дёргает лапами, и мужчина, который держит их, пытаясь помочь, невольно мотыляется вместе с ними.

– Мог, – сухо отвечает он, изо всех сил упёршись боком в край стола и крепко зафиксировав лапы руками. Умудряюсь в перерывах между конвульсиями попасть собаке в вену и быстро примотать катетер пластырем. Набираю две пробирки для анализа крови – капли брызжут во все стороны, заляпывая стол красным.

– Раньше судороги были? – нужно исключить хотя бы эпилептиформные припадки.

– Не было, – отвечает мужчина. И добавляет: – Моим соседям месяц назад так собаку отравили. Тоже с судорогами. Теперь, похоже, взялись за нас.

– В аптеку, быстро! – пишу на листочке противоядие. – Берите всё, что есть. Шесть пачек точно.

Мужчина убегает, а я откапываю из заначных закромов несколько ампул спасительного препарата и постепенно добавляю его шприцом в капельницу. Собаку продолжает колбасить, она без сознания. Добавляю параллельно наркоз. Яд действует и на сердце, ведь сердце – это тоже мышца, поэтому судороги нужно снимать во что бы то ни стало. Смерть от этого яда потому и происходит – спазм мышц диафрагмы, из-за чего становится невозможно дышать, дополняется спазмом сердечной мышцы. Очень страшная, чудовищная смерть на самом деле.

Нужно подтащить поближе реанимационный набор, интубационные трубки и прочее…

Возле стола на полу быстро образуется лужа слюны. Не поскользнуться бы.

Надеюсь, эти догхантерские замашки не примут характер эпидемии. По иронии, яд, который они применяют, продаётся в аптеке свободно, а вот антидот к нему есть далеко не везде. Но это ещё что! К крысиному яду вообще эффективного противоядия не достать! Только аналог, который действует спустя неделю и имеет побочку вместо стандартного антидота, успешно применяемого за границей…

Мы же, как всегда, опаздываем, и не только в диагностике болезней и их лечении.

…Часть препарата колю внутримышечно.

И дальше встаю перед выбором. Ненавижу, кстати, выбирать. Дело в том, что если это действительно отравление препаратом, который догхантеры используют в своих приманках, то антидотом для средней дозы яда является шестьдесят миллилитров противоядия. То есть шесть упаковок сразу. Внутривенно. Это офигенно много, просто нереальная куча ампул! К тому же нужно быть твёрдо уверенной, что это тот самый яд, потому что, если верить другим иностранным источникам, антидот сам по себе способен вызвать остановку сердца. То есть, если это не отравление или яд другой, то такой дозировкой я рискую грохнуть собаку. Что бы я ни сделала – остановка сердца маячит перед глазами, словно плакат, написанный большими красными буквами.

«Она убила её! Убила!» – в голове гулким эхом звучит голос женщины – хозяйки сфинкса с аденокарциномой.

Отгоняю эту мысль. Ладно, начнём с анализа крови. Через несколько минут экстренный анализатор выдаёт мне листок с основными показателями: один печёночный повышен, остальное в норме. Очень похоже на отравление.

Хозяин собаки быстро возвращается и шумно вываливает из-за пазухи на стол пачки с препаратом.

– Вот! – говорит он. – Всё, что было, скупил.

Ахалай-махалай, где мой бубен?

Ненавижу рисковать. Ненавижу.

Мегамедленно капаю лабру еще одну пачку в бутылке физраствора, остальное – просто жижка со вкусным сбалансированным составом для форсированного диуреза. Ещё бы с калием не прогадать – таких анализов наш прибор не делает.

Вспоминается чёрная беспородная собака со странной глубокой язвой, идущей вокруг морды.

– «Неизвестной этиологии», – процитировал поставленный коллегами диагноз её подслеповатый, пожилой владелец, обошедший уже не одну клинику.

Язва, меж тем, была столь глубока, что доходила до костей верхней и нижней челюсти, и была с сильно разросшейся, красной, рыхлой грануляцией по краям.

– Сначала есть стал плохо, – объяснил мужчина. – Потом вообще отказался. И теперь – вот.

Мы взяли собаку в операционную, чтобы зашить язву, зачистив края, и на дне её обнаружилась… чёрная круглая резинка. То есть, пока хозяин отлучался по делам, оставив собаку привязанной возле своего дачного домика, кто-то надел его чёрной собаке на морду чёрную резинку. Чёрное на чёрном, естественно, осталось незамеченным, особенно учитывая, что зрение у хозяина было не ахти. И эта самая резинка, сжимаясь, проела собаке ткани морды до самых костей. Добродушность собаки, которая даже на привязи не проявила агрессии, послужила ей плохую службу.

Надо было видеть глаза того мужчины, когда мы вручили ему причину долгой, хронической, неизлечимой язвы у его собаки! Минут пять он стоял неподвижно, глядя на свою ладонь с лежащей на ней чёрной полоской разрезанной резинки. Это я к тому, что живодёры бывают крайне изощрёнными в своих больных фантазиях. Хорошо бы им тоже надеть такую резинку на… Впрочем…

Впрочем, это могли быть и маленькие дети, также лишённые чувства ответственности.

Или вот ещё случай. У моей знакомой, живущей в загородном доме, была хаски, которая громко лаяла. Соседи постоянно жаловались и с завидным постоянством подкидывали через забор ядовитые приманки. Доверчивая собака неизменно их жрала, травилась и лежала под капельницами. В итоге знакомая сдалась и сделала собаке операцию на голосовых связках. Собака лаять перестала. И через месяц её снова отравили. Причина-то не в собаке, получается…

Лабр между тем спит. Периодически прикладываюсь к его грудной клетке стетоскопом и, замерев, слушаю сердце. Стучит. Всю капельницу я пристально смотрю за состоянием собаки – это основное правило. Если на внутривенном введении пациенту становится хуже, то нужно остановиться. Или убавить скорость. Или откорректировать состав. Собака относительно стабильна, и в середине её капельницы моя смена завершается.

…Дежурить в ночь выходит Сергей, и я передаю ему лабра. Некоторое время поизучав мои назначения, он слегка корректирует состав препаратов, и я не спорю, – просто не знаю наверняка, отравление ли это, и если да, то чем, – и никто не знает. Если это оно, то остаётся только надеяться, что почки справятся с выведением яда, а уж мы им поможем, чем можем.

Ухожу домой.

Голова гудит, но от крайней степени усталости мыслей нет, – это облегчение. Поэтому, видимо, люди и страдают трудоголизмом – доводят себя до изнеможения с тем, чтобы избегать тех мыслей, которые не хочется слышать. Ничем не отличается от алкоголизма – такое же медленное и планомерное убийство своей жизни. Самоубийство.

Неожиданно из темноты на полной скорости, с рычанием и готовностью вцепиться, на меня набрасывается собака. Я резко останавливаюсь. Страха нет, так как я слишком устала даже для этого, поэтому стою, сохраняя полное спокойствие. И адреналина от меня не дождёшься, прости, дружище.

Собака – огромный лабрадор – тыкается мне мокрой мордой в руку и предупредительно рычит, оголив зубы, – так и стоим. К нам, изрядно качаясь, подходит сильно пьяная женщина и берёт собаку на поводок. Просто жду. Забирает она её молча, даже не извинившись.

Удивляюсь тоже молча: надо же… лабрадор! Порода такова, что собака должна сохранять дружелюбие даже тогда, когда ей наступают ногой на пальцы, а тут – такая агрессия.

Чо происходит… Какой-то день странных лабрадоров, что ли?

Серёжка сообщил, что лабру после капельницы полегчало. Уже к утру он был бодр и весел. Уф… бубен – моё всё…

Андрей со своими коньками даже не позвонил. Да и пожалуйста.

Шея после звёзд на льду продолжает орать на пару с головой. Ем таблетки. Не могу спать. Из-за ночных смен вдобавок сбился режим сна: ночью лежу с бессонницей, а днём хожу, как сонная муха, – муха с воротником на шее.

Поддавшись умоляющим и истошным крикам шеи, я обзваниваю ближайшие массажные салоны и записываюсь к какому-то остеопату. Приползаю на приём. Цены у них, конечно, немилосердные, но боль куда сильнее.

До кабинета меня провожает девочка-админ, похожая на Алю – такая же скромная, приветливая и чувствительная. Знакомит с массажистом, который как раз выходит из кабинета:

– Олег Александрович, – говорит она, улыбаясь.

Я встречаюсь взглядом с высоким, статным мужчиной, и моё сердце мгновенно расплавляется от нахлынувших блаженных ощущений. Хм…

Он внушительный, стройный, с добрыми глазами, которые смотрят мне прямо в душу. Лысина, покрывающая голову, ничуть не портит внешний вид, а, скорее, добавляет харизмы. Одет в сиреневую медицинскую форму. Голос…

– Здравствуйте, – скромно здоровается со мной массажист и приглашает пройти в кабинет. Затем обращается к админу: – Светочка, Вы покушали? С утра я наблюдал, как Вы выскочили на улицу раздетой – не делайте так больше, а то я переживаю.

Заботливый какой, ишь ты… Аж завидно. Голос – это нечто… Глубокий, бархатный, многогранный, сильный.

Раздеваюсь за ширмой, плюхаюсь животом на кушетку и пытаюсь расслабиться.

– Что беспокоит? – глубокий, бархатный голос Олега Александровича раздаётся сбоку.

– Шея, – мычу я, уткнувшись лицом в дырку на кушетке.

– Понял, – кратко отвечает он и принимается за работу, накладывая на меня свои масляные тёплые руки.

Я погружаюсь в самое фантастическое переживание массажа из всех, деланных мне когда-либо ранее. Это не просто массажист. Это будто сам Бог массирует руками человека. Я расплываюсь на кушетке распластанным желе, не в силах сопротивляться рукам, блуждающим по телу нежно, непрерывно. Мышцы расслабляются и обмякают всё больше. Под конец сеанса я улетаю в некое другое измерение, растеряв все мысли, – голова пустая, как колокол. Поднимаюсь с кушетки. Плыву куда-то вбок, едва не впилившись в стену. Массажист ловит меня в этом движении, приземляет обратно на кушетку:

– Полежите. Сейчас корабли причалят…

Однако, и через десять, и через пятнадцать минут корабли не причаливают.

– Это от того, что кровь прилила к голове, – объясняет массажист про сей странный и сильный эффект.

…До дома дохожу на полнейшем автопилоте. А, казалось бы, обычный массаж… Видать, массажист не обычный.

Глава 14. Журнальчик

Гладко было на бумаге, да забыли про овраги (Л.Н.Толстой).

– Вот, – женщина встревожена. – Мурзик сразу пошёл на поправку, а Семён никак не хочет.

Мусолю в руке своё же назначение: «Пищевая токсикоинфекция, отравление говяжьим фаршем». Шея болит, и это мешает думать. Всё ещё не могу крутить головой.

Олег Александрович сказал, что после массажа может быть обострение, и надо приложить на шею или холод, или тепло. «Вы бы определились», – посмеиваясь, парировала я. Так что ничего и не прикладываю.

Так, коты… Судя по всему, они исправно ходили на капельницы. Камышовые беспородные потому и любимы врачами так сильно, что выздоравливают на порядок быстрее остальных, а вот породистые… Мурзик за три дня полностью пришёл в норму. Изучаю назначение Семёна, которое пестрит корректировками, дополнительными анализами и исследованиями: отравление не прошло бесследно и вылилось в махровый холангит – этот диагноз на заполненном бланке УЗИ значится окончательным.

Вот он, сидит передо мной на столе, сиамский кот. Порода накладывает на него свой список потенциальных болезней помимо нынешнего. И сейчас ему совсем плохо. Летаргия – кажется так называется это состояние: кот сидит, глядя в одну точку. В первый день-то, я помню, чуть со стола не сбежал, а тут… Щупаю ему живот: словно резиновый, кот с трудом распрямляется, когда я подбираюсь пальцами к рёбрам. Глубже трогать не даёт, с усилием опять сворачивается в комок. Обезвожен. Температура ниже нормы.

– Ест? – спрашиваю хозяйку.

Она отрицательно мотает головой. Больше недели уже не ест – это очень и очень плохо, так как чревато атрофией кишечных ворсинок и липидозом печени. Принудительно кормить, запихивая еду в рот – не вариант. Сколько раз таким образом только прививалось полное отвращение к корму.

Обычно таким пациентам устанавливают энтеральный зонд для принудительного кормления, один конец которого оказывается в желудке, а другой выводится через ноздрю и подшивается к коже головы. Но техника установки требует крепких нервов, так как оба конца пропихиваются через разрез пищевода сбоку шеи и под наркозом. На такое, на живом пока ещё коте я пойти не могу.

– Усыпите его, – тихо говорит женщина. Её муж стоит рядом и молчит. – Мы уже и на УЗИ печени ходили, и всё делали… Денег больше нет. Анализы пересдавали дважды…

Кот, действительно, выглядит плачевно. Внутривенный катетер давно снят. И самый решающий, как обычно, аргумент это – денег нет. Чувствую себя беспомощной и виноватой. Время тянется. Нужно принимать решение, а я не могу. Что же делать? Разглядываю результаты анализов, с повышением печёночных показателей.

«Журнальчик», – спасительно звучит в голове.

Так у меня до него руки и не дошли, а тут внезапно вспомнилось.

– Не торопитесь никуда? – с надеждой спрашиваю у обоих владельцев Семёна.

– Да нет, – отвечает женщина. – Спешить уже некуда.

– А уколы колоть умеете? – в голове зарождается план дальнейших действий. – Подкожно, в область холки. Это несложно.

– Да сумеем, наверное, – отвечает женщина с безнадёжной усталостью, и я рада уже этому. Только, пожалуйста, не настаивайте на усыплении – мне этого сегодня не вынести.

Беру скрученного в комок Семёна, взвешиваю его и возвращаю обратно:

– Вы его пока в переноску посадите и подождите немного. Мне нужно посовещаться, – говорю я. – Можете присесть.

Соглашаются подождать. Кота, правда, в переноску не прячут, но он никуда и не убегает, будто уже не живой.

С журнальчиком я уединяюсь в ординаторской, где и происходит молниеносное штудирование статей. Весь журнал посвящён болезням печени, и там есть всё: симптомы, дозы, препараты, виды холангитов. Так… Оперативное лечение при портосистемных шунтах у йорков… не то… А, вот, целая статья про холангиты у кошек!

Выясняется даже, что при отравлениях, сопровождаемых холангитом, иногда тоже может быть высокая температура – вот это новость! Значит, высокая температура – не всегда показатель вирусных болезней, и при отравлениях тоже возможна!

Быстро выписываю на листочек препараты, пересчитываю дозы, ищу аналоги в медицинском справочнике. Ординаторская наполняется громким шелестом страниц и моим нетерпеливым сопением.

Подошедшая было Аля с полувзгляда понимает, что сейчас меня лучше не трогать. Она переводит взгляд на монитор, где видно кота Семёна, всё так же неподвижно сидящего на столе и двух его хозяев: женщина сидит на стуле, понурившись, а мужчина стоит рядом. Мой карандаш с хрустом ломается, и Аля молча протягивает мне свою ручку. Беру, автоматически поблагодарив, пишу дальше. «Противопоказания…» Зачёркиваю одни препараты, пишу другие.

Вот… вот… Я назначу ему для аппетита два препарата: один в таблетках, на месяц и другой в уколах. И поменяю антибиотик. Два укола и крошка таблетки в день – нормальный расклад для безнадёжного Семёна и его уже безденежных владельцев. Один из препаратов довольно серьёзный, из-за побочных эффектов я обычно всячески избегаю его в своих «рецептах», поэтому дозу выбираю минимальную из предложенной в журнале. Последний шанс для Семёна с его подтверждённым холангитом и отсутствием желания жить – всяко лучше, чем усыпление.

Возвращаюсь к владельцам обратно с исписанным листком в руках.

Объясняю алгоритм:

– Курс долгий. Препарат резко отменять нельзя. В течение месяца сведёте дозу на «нет» – медленно и постепенно.

Женщина осторожно кивает, разглядывая новое назначение.

– Второй препарат нужно колоть. Смотрите, покажу, как…

Я набираю ампулу в шприц, оттягиваю Семёну кожу на холке и делаю укол, – кот реагирует на введение вяло, немного отодвинувшись вбок. Реакция на этот препарат обычно гораздо более агрессивная.

– Я поняла, – кивает женщина.

Мужчина сажает скрюченного кота в переноску, берёт новое назначение. Обоих, вроде, всё устраивает. Уходят. Я думаю, что больше не увижу Семёна, но опять ошибаюсь.

– Ручку… Верни… – говорит Аля, стоя у меня за спиной. Обнаруживаю, что нервно грызу синий пластмассовый колпачок, надетый на ручку, которую она мне одолжила.

…Таня, с которой мы сегодня работаем, принимает слюнявого, беспокойного бенгальского кота. Жалобы на то, что четыре дня тот ничего не ест. Прививок нет. И: рвота, рвота, рвота.

«Отравление?» – вопросы, вопросы…

А ещё он не даёт осмотреть себе рот – яростно сопротивляется, стòит только начать трогать глотку или просто прикоснуться к челюсти. Его хозяйка стоит рядом, у стола.

– Давай в рот заглянем, – предлагает Таня.

Мы заворачиваем кота в полотенце, оставив снаружи голову, и в ответ он начинает дико орать и сопротивляться. Под языком чисто.

Волновать котов нельзя хотя бы потому, что от этого начинают волноваться их хозяева. Отпускаем.

«Вирусняк, что ли?» – заинтересованно вопрошает мой внутренний наблюдатель.

Калицивироз, который проявляется язвами во рту, или ринотрахеит, поражающий глотку вполне могут вызвать такие слюни и отказ от еды. Да даже панлейка, из-за тошноты. Но температура-то нормальная.

Рот чист, под языком – пусто, и это, похоже, не вирусняк.

– Пойдёмте, сделаем рентген, – говорит Таня владельцам.

…На одном из снимков обнаруживается иголка – обычная, швейная, довольно длинная. Встала поперёк глотки. Увидеть её, открыв рот, было невозможно – слишком глубоко засела. Диагноз: «кошка-белошвейка».

Рентген кота с инородкой в горле (игла с ниткой).

Иголка – очень частая находка у кошек, особенно если она с ниткой. Привлекает их эта «колючая» игрушка. Проглоченная игла либо застревает в глотке, как это получилось сейчас, либо проходит дальше. Был случай, когда игла, проткнув кишечник, вышла в мышцы бедра и вообще оказалась случайной находкой – врач делал рентген совсем по другому поводу, когда обнаружил её.

Если это иголка с ниткой, то всё усугубляется повреждением кишечника, вплоть до его прорезания и перитонита. Даже простая нитка может вызвать серьёзные проблемы, как это было у некоторых кошек-пациенток после банальной стерилизации. Выяснилось, что кошки, стремясь избавиться от послеоперационной попоны, вылизываясь, языком распускали завязки на нитки, которые и заглатывали. Теперь я стращаю всех коллег и на самых кончиках завязок вяжу узелки во избежание подобных осложнений.

Так что Таня фоткает кота ещё раз, чтобы посмотреть, не собран ли в гармошку кишечник. Нет, не собран, так что, надеюсь, что резать не придётся, даже если нитка есть.

Таня ставит катетер, и мы забираем кота в операционную. Иголка оказывается со стороны глотки наполовину воткнутой в язык. Держу голову кота так, чтобы шея была вытянута и попутно открываю за кота рот, пока Таня манипулирует инструментами, стараясь аккуратно извлечь иглу. Наконец, это удаётся, но вслед за иглой тянется слюнявая нитка… Затаив дыхание, извлекаем её – она выползает легко и свободно.

Вздыхаем с облегчением. Кот быстро приходит в себя после наркоза.

Бенгальский кот просыпается от наркоза после извлечения инородки.

По закону парных случаев следующей оказывается кошка, тоже с инородкой. Но на этот раз инородка находится в лапе – это рыболовный крючок. Мужчина, в сопровождении пятерых шумных приятелей, заносит огромное ватное одеяло, и от изобилия людей кабинет внезапно становится очень тесным. Все мужики в ватниках и валенках с огромными чёрными калошами. Рыбаки, что ли?

– Предупреждаю: она дикая! – говорит мужчина, и внутри меня всё напрягается.

Он вытряхивает на стол всклокоченную трёхцветную молодую кошку. Довольно легко она даёт себя зафиксировать, и вот мы уже спокойно разглядываем гигантский рыболовный крючок – тройник – и лапу, которая нашпигована на него сразу двумя мякишами. Насквозь.

– Мы хотели плоскогубцами снять! – поясняет мужчина, один за всех. Станешь тут дикой.

– На наркоз согласны? – спрашиваю его. Кивает.

Наркозим внутривенно, и кошка, облизнувшись, обмякает на столе.

– Крючок целым нужен? – ради порядка спрашиваю я.

– Не-е-ет! – басят все мужики разом: хор стоит такой, что стены ходят ходуном.

Огромные кусачки мне в помощь. Протираю их спиртом. Поливаю лапу кошки антисептиком. Прицеливаюсь со словами:

– Так, закрыли все глаза!

Щёлк! Кусок крючка улетает куда-то на пол. Щёлк! Ещё один откусывается и остаётся на столе. Извлекаю крючок из лапы, накладываю мазь и повязку. Кошка просыпается от наркоза, делаю ей антибиотик.

Мужики кладут её обратно в одеяло – так и уносят.

Люблю такие случаи – они заставляют улыбаться. В последнее время всё больше приносят безнадёжных, и эта череда смертей и усыплений изрядно действует мне на нервы. Так что кошка с крючком в лапе – как глоток свежего воздуха в этом бесконечном потоке тяжело больных животных.

Ловлю себя на том, что глупо улыбаюсь, когда приносят «просто показать» какого-нибудь котёнка или щенка, чтобы проконсультироваться по поводу кормления и содержания. Первые три минуты просто наслаждаюсь его присутствием, копошась пальцами в шерсти, нежно тиская и вынуждая себя говорить взрослым, профессиональным голосом. Тогда как хочется подурачиться и начать говорить по-детски.

«Ути-пути, мой малы-ы-ы-ыф! – внутренний голос отрывается за меня на полную катушку. – А кто у нас тут такой мыфонок-малыфонок? Друфок-пирофок? Чьи тут лапки-царапки? Чей тут носик-курносик? Глазики-алмазики! Пирожо-о-очек ты мой сла-а-аденький!»

– Эй! – Алин голос возвращает меня в реальность.

Сказочное видение тает в воздухе, а вместо него остаётся дикая боль в шее и операция по поводу удаления матки у беременной кошки. Как это называется… Аборт на поздней стадии плюс овариогистерэктомия.

«Убийство трёх котят – более точное и корректное название», – ядовито и зло подсказывает мой внутренний голос, резко прекратив говорить умильно и жизнерадостно.

Кошка из приюта, но, несмотря на это, она необыкновенно красивая – черепаховой окраски, – а подшёрсток пёстрый, бело-серый, пушистый. Я стою анестезиологом, и на глаза наворачиваются слёзы. Эпидура, само собой, сделана, но помимо этого я ушатываю кошку так, чтобы у котят не было даже желания начать дышать. Внутриутробное усыпление котят. Потому что я ненавижу, когда отрезанная матка шевелится в тазике.

…Моя надежда, что хотя бы вечер обойдётся без усыплений, бесследно тает в воздухе, – под конец смены приносят на эутаназию собаку.

В кабинет заходят мужчина и женщина. За ними, неуклюже переваливаясь с лапы на лапу, послушно плетётся рыжая такса. Поводок в руках у мужчины. Он же подхватывает собаку под передние лапы и грузно водружает её на стол. Такса садится и с любопытством смотрит на окружающее. Зачем они здесь – она не понимает. Зовут Лейла.

– С чем пришли? – спрашиваю я, хотя Аля уже узнала, что они на усыпление и сказала мне об этом. Но мне важно услышать их интонацию.

– Усыпить собаку, – мужчина краток, и никаких эмоций в его голосе нет.

В таких случаях я принимаю решение ещё и глядя на хозяев. Если человек явно расстроен – плачет, у него дрожит голос, он почти не разговаривает, – то чаще всего случай действительно безнадёжный, что подтверждается анализами и при осмотре. Таких я даже не «пытаю». Если собака безнадежно больна и при этом горячо любима – это слышно с первых слов хозяев. Чаще всего даже мужчины плачут и не могут спокойно продиктовать адрес и телефон – голос срывается. Этот говорит спокойно.

– Усыпить? А что с ней? – спрашиваю снова я.

Мужчина начинает перечислять все неудобства, связанные с собакой. Первым пунктом, который меня всегда коробит, значится старость. Затем он говорит про опухоли и слабость задних лап. Опухоли находятся на молочных железах: одна очень большая, другая поменьше. Собака не их, а мамы, и носить её по лестнице мама уже не может, потому что у неё тоже старость.

Грустно смотрю на собаку – она полна оптимизма, несмотря на всё вышеперечисленное. Я представляю себе, как говорю «нет», и они возвращают собаку туда, где она больше не нужна.

– Шаркает по земле этими опухолями, – мужчина старательно пытается подобрать весомые аргументы.

– Ну, есть специальные комбинезоны и попоны, – парирую ему на это.

В ответ он начинает злиться. Женщина, которая стоит рядом, выражает недовольство молча, но оно очевидно и так.

Попоны? Мне больше нечего им предложить. Собака с такими опухолями больше года не проживёт. Сама она не паникует, потому что не понимает, что происходит.

– Мама согласна? – наконец спрашиваю я.

– Конечно, – быстро говорит мужчина как можно убедительнее. И ещё более убедительно мотает головой.

После долгой внутренней борьбы, в которой побеждает согласие на усыпление, я спрашиваю:

– Заберёте её? – это вопрос про то, оформлять ли кремацию или они похоронят её сами.

Мужчина с облегчением говорит:

– Нет, оставим.

Он торопится – видимо, боится, что передумаю. Вся моя внутренняя борьба написана у меня на лице. Не зря боится.

Прошу взвесить собаку, и мужчина послушно ставит таксу на весы. Тринадцать килограммов. Считаю, во сколько обойдётся эта процедура. Облегчение умирания. Эутаназия. Убийство.

Они согласны. Мужчина подписывает все бумаги. Оставляет деньги. Снимает с Лейлы ошейник и поводок.

– Мы пойдём? – взволнованно спрашивает он.

– Идите, – глухим голосом отвечаю я.

Быстро они уходят, торопливо захлопнув за собой дверь, – мужчина уносит ошейник и поводок с собой. Что тоже редкость.

Лейла недоумённо встаёт на лапы, и некоторое время мы вместе с ней смотрим на дверную ручку. Ничего не происходит. Спускаю собаку на пол.

Пока идут экстренные пациенты можно не торопиться. Смерть – она такая смерть. Наступит, как только пройдёт вся остальная очередь.

Лейла шлёпает по полу, с интересом обнюхивает всё, знакомится. Обычно я запрещаю собакам всё нюхать – мало ли что подхватят лишнего. Но Лейле сейчас можно всё. Она исследует коридор, шаркая лапами и подметая опухолью пол, и направляется прямиком к двери, за которой скрылись мужчина и женщина. Дверь по-прежнему закрыта. Собака молча ложится рядом. Молодец, Лейла.

Ещё час я принимаю пациентов. Наконец, заходит женщина с кошкой – после неё никого нет. Она просит сделать жаропонижающий укол, без обследования. Я не спорю. Даю ей журнал, где прошу дать расписку о снятии с меня ответственности: «От обследования отказываюсь. Подпись». Расписывается.

– Ой, а это кто у вас? – спрашивает она про Лейлу.

– Это собака на усыпление, – отвечаю ей честно.

Женщина проявляет участие:

– Жалко собаку.

– Да, – соглашаюсь с ней. – Это неизлечимо, но она могла бы ещё годик пожить. Рановато они пришли.

Женщина спрашивает:

– А когда вы её усыпите?

– Как только Вы уйдёте, так и усыпим, – отвечаю ей.

Она тут же выдаёт массу вариантов и возможностей, как можно пристроить собаку. Я молча слушаю её и в конце концов говорю:

– Вот деньги на усыпление. Вот собака. Хотите – забирайте.

Возможно, это и незаконно, но мне пофиг.

Женщина говорит, что у неё дома три собаки и восемь кошек.

– Да, действительно, и так многовато, – оправдываю её.

Молча она уходит.

Я бы забрала Лейлу себе, на доживание, но арендатор квартиры с его жёсткими условиями, в числе которых озвучен запрет на животных и гостей, диктует свои правила. Вылечу, как пробка из бутылки ещё первее собаки, даже глазом моргнуть не успею…

Никому не нужная собака. Как я тебя понимаю, Лейла…

Она лежит на полу, просунув нос в щель под дверью. Ошейника нет, и это придаёт ей бездомный вид. Она слегка удивлена, но не скулит. Просто пытается протиснуться в дверь, когда та открывается. Каждый раз я оттесняю её назад за плечи, и она ложится, ждёт дальше. Молча, не пытаясь укусить или убежать. Удивлённая, что её, должно быть, забыли, но сейчас вспомнят и вернутся.

Не могу больше смотреть на это зрелище: ждущая собака.

Чтобы она полностью расслабилась и дала без проблем найти вену, делаю укол в мышцы задней ноги, – Лейла переносит это молча, даже не дёрнувшись. Проходит десять минут, в течение которых собака обмякает, впадая в сонное состояние. Вместе с Алей поднимаем её на стол.

Самое главное – найти вену. У такс с этим полная беда. Брею шерсть на старой дряблой собачьей коже и, когда вена проступает, вкалываю бабочку. Прости меня, Лейла.

Ввожу препараты. Лейла уходит навсегда. Проверяю слизистые – попутно вижу, что зубы чистые, практически без зубного камня: редко такое увидишь у старой таксы. Ждём десять минут, слушаю тишину в районе сердца. Пакуем Лейлу в чёрный плотный пакет. Вытираю стол, снимаю перчатки. Всё.

Остаток вечера я лежу шеей в подушке, мыча при виде Али. Мне больно физически и плохо эмоционально. Иногда я ненавижу и себя, и свою работу. С кем мы сражаемся? Против кого?

Кто-нибудь, сжальтесь. Пристрелите меня… Это какой-то пиздец. Полный пиздец.

Глава 15. Семён

Отрасти дзен, откалибруй интуицию и сделай уже что-нибудь со своим чувством юмора (советы более опытных коллег).

Утро начинается опять с усыпления таксы, на этот раз парализованной. Её приносят две женщины, и сейчас они обе понуро стоят у стола.

Несколько минут посвящаю перечислению альтернатив, потому что даже у таких животных состояние нельзя назвать безнадёжным.

– Шанс есть. Может, передумаете? Можно сформировать спинальную походку, – говорю им. – Адрес реабилитационного центра напишу, поедете?

– Нет, – категорически отказывается от альтернативы хозяйка собаки.

Молча и демонстративно набираю шприцы. Мне жалко таксу. Решение принимают они, и ответственность – на них, но убивает всё равно врач. То есть я. И я могу отказать, просто сказав: «Нет». Но в безболезненной эутаназии с нашими препаратами какая-никакая уверенность есть, а так они поедут в другую клинику, где усыпляют неизвестно чем. Хотя, может, тоже гуманно.

«Не тяни уже. Бери ответственность».

Да давай, хрен с тобой. Ох-х-х… Надеваю перчатки.

У этой таксы второй случай межпозвоночной грыжи, в новом месте, и повторный паралич, так что хозяйка месяц назад уже прошла весь ад, наполненный капельницами, сложнейшей операцией, реабилитацией, лечением пролежней, отдавливанием мочевого пузыря несколько раз в день, тасканием на руках и прочими моральными издержками.

Проверяю рефлексы: гиперфлексия одних, отсутствие других.

Я думаю, что сейчас уговорю эту женщину еще на неделю лечения и пару месяцев реабилитации, обнадежив ее. А результат будет маленький или никакой.

Уход за такими животными довольно тяжёл. Летом мухи, привлечённые запахом от подтекающей мочи, откладывают яйца, и задняя часть животного, если не уследить, начинает кишеть опарышами. Памперсы, которые приходится менять. Массаж, упражнения. Ну и всё остальное.

Подобные мысли перевешивают моё желание убеждать их дальше.

Ко всему прочему мне известно, что ученые обнаружили генетическую мутацию, которая отвечает за болезнь межпозвонковых дисков у собак. То есть, не исключено, что у этой таксы рецидивы могут быть из-за предрасположенности к подобной патологии, что не исключает выпадения дисков и дальше.

Эутаназия – это деньги, которые не требуют высшего образования и совсем не приносят радости.

– Распишитесь, что согласны, – пододвигаю журнал женщине.

Она расписывается. Добавляю напоследок дежурную фразу:

– Усыпление происходит безболезненно, под наркозом. Вы можете или присутствовать, или подождать в холле.

– Мы… там подождём… – говорит одна из женщин, и они выходят в холл.

Аля придерживает таксу, пока я ищу кривую вену в маленькой собачьей лапе.

– Опять… такса… – констатирует она глухо.

Вена находится легко, попадаю. Даю наркоз. Ждём, пока собака уснёт. Добавляю ещё наркоза с обезболом.

«Твоя доброта не знает границ», – комментируется где-то внутри странным саркастическим голосом.

Я нажимаю на поршень шприца, а по лицу бегут слёзы. Да что же это…

«Всех жалеть – себя не хватит», – в голове звучит монолог, цитирующий более толстокожую коллегу. Ну да, да.

Вот такса глубоко спит. Ввожу основной препарат, и собака тихо перестаёт дышать. Ждём десять минут, шесть из которых я привычно не вынимаю «бабочку» с иголкой из вены. Слушаю сердце стетоскопом. Тишина. Вытираю лицо от слёз, ткнувшись в сгиб рукава халата, и затем говорю Але:

– Тащи что-нибудь, упакуем.

Она удаляется в подсобку, где долго копается среди сваленных в кучу пустых коробок из-под кормов и препаратов, поступающих в зоомагазин и аптеку. Наблюдаю за ней издалека.

Аля шумно пыхтит, и вскоре в подсобке слышится откровенный картонный грохот, повествующий о том, что её завалило коробками, – во всяком случае, оттуда вываливаются, подпрыгивая, две из них, и затем наступает зловещая тишина.

– Аля… – осторожно зову я. – Ты там как?

В боковом косяке двери, который виден мне сбоку, появляется изящная наманикюренная Алина рука, и вслед за этим выплывает слегка всклокоченная она сама, в полурасстёгнутом халате.

– Я нормально, – отвечает Аля, прижимая к груди одну из коробок. – Вот, нашла.

Когда она подходит ближе, я замечаю на коробке надпись. Она гласит: «Восстановление после операции ещё никогда не было таким лёгким!» – видимо, в эту коробку был упакован новый высокопитательный корм, который пришёл в зоомагазин намедни, – корм для поддержания и укрепления всего, что можно; назначаемый в восстановительный период и всё такое прочее.

Я молча смотрю на надпись. Аля сначала смотрит на меня, потом переводит недоумевающий взгляд на коробку и в гнетущей тишине произносит только одно слово:

Суетливо она бежит назад в подсобку, где снова весьма комично ныряет в коробки, вызывая у меня приступ истерического, неадекватного смеха.

И смех, и грех прям. В этой жизни не знаешь, как и быть: то ли смеяться, то ли плакать…

Наконец, мы упаковываем собаку в другую коробку, уже без надписей. Заклеиваем края скотчем. Выбрасываю шприцы и перчатки в мусорку. Умываюсь. Отдаю собаку хозяевам…

– Пойду «покурю», – говорю Але, и это значит – посижу на балконе, приду в себя.

…Когда я спускаюсь обратно в кабинет, она говорит:

– Там кошку принесли, беременную, на стерилизацию.

«Бля-я-ять… Да что ж такое! Только не это!»

– Аля, а что, без меня никак нельзя?

– Да все остальные заняты. Ты хотя бы прими её, оформи, а там разберёмся.

Чё-ё-ёрт… Хочется уйти из клиники, как есть: в халате, не переодеваясь. Прямо выйти из дверей и пойти куда глаза глядят.

– Зови, – закатив глаза, соглашаюсь я.

В кабинет заходит вечно жизнерадостная девушка – куратор из приюта. Судя по всему, она такая весёлая не только ночью, но и днём, что совершенно непостижимо.

– А это мы! – восклицает она и ставит переноску на стол.

– Мяу! – отзывается кошка изнутри переноски многогранным, рыдающим голосом. Заглядываю к ней. Это мне кажется или она…

– Вы меня извините, – нервно говорю я девушке, – но, кажется, кошка РОЖАЕТ.

– Чёрт! – восторженно кричит она звонким, громким голосом. – Не успели! На стрессе, наверное!

– Да, да! Не успели! – порываюсь интенсивно кивнуть головой я, словно лошадь, которую заедают мошки, но амплитуду предупредительно сдерживает шейный воротник. – Рожайте! Только не здесь!

– Ладно, – смиряется девушка, понимая, что никто не станет в стенах клиники топить или иным образом убивать новорождённых котят. – Мы поехали тогда.

– Поезжайте, – уверенно говорю я и даю напутствие: – Торжественно завещаю вам родить!

Фу ты, слава Богу!

…Дальше идёт такая куча народу, что в голове образуется невообразимая каша. Не иначе, как все они сначала скопились за углом, а потом дружно, наперегонки, прибежали в клинику. Новые пациенты щедро разбавляются повторниками, идущими на поправку. Капельницы капаются параллельно – рассаживаем собак и кошек в разных углах кабинета, хотя здесь и так никто ни на кого не покушается, потому что боятся врачей, запахов и атмосферы одинаково сильно.

Аля берёт на себя укольчики, даже не озадачивая ими нас – она на днях получила диплом, имеет право. Наконец, наплыв народа постепенно спадает, и остальные идут поочерёдно, так что появляется время, чтобы прийти в себя.

…Самым тяжёлым оказывается заставить себя молчать. Вот Ира занимается котом с острой задержкой мочи, а я помогаю. Каждый раз при этой процедуре, да и не только при этой, я даю советы под руку. С этим надо что-то делать, так что решительно сжимаю рот и заставляю себя заткнуться, а для пущего эффекта отрезаю кусок от широкого скотча и заклеиваю рот. Так надёжнее.

Сегодня нас в смене четверо, и уже через пять минут молчания вокруг стола собираются все, плюс ещё Аля. Удивлённо они смотрят на то, что происходит, переглядываются.

– Всё в порядке? У вас тут как? Всё хорошо?

Обвожу их всех внимательным взглядом. Я могу молчать, видали? Кто сильный? Я сильная! У кого Эгогище под контролем? У меня! Их удивление моему молчанию так очевидно, что в итоге я отклеиваю скотч и хохочу в голос. Господи, обожаю их… Кто просто мегамолчалив сегодня? И-и-иа!

Возвращаюсь взглядом к пациенту.

– Много-то не вливай! – скомкиваю скотч и ору на Ирку, которая тихонько промывает мочевой физраствором. – Вдруг там язва! Лопнет ещё!

– Уф, ну, всё в порядке. Расходимся, – со стороны зрителей слышится голос, преисполненный саркастического облегчения.

Блин. Не вовремя мне вспомнился тот кот, у которого мочевой пузырь лопнул из-за обширной язвы – ему после этого пришлось делать срочную лапаротомию. Это был один из редких, даже исключительных случаев, но всё же. Обычно же пузырь может очень сильно увеличиваться в размерах и так же быстро уменьшаться обратно за счёт особой эластичности клеток, – это как маленькая авоська, которая увеличивается по мере заполнения.

Чем больше пациентов на счету – тем больше исключительных случаев набирается в копилку, и это иногда мешает работать, потому что страхи тоже растут.

– Там кот к дерматологу, – говорит Аля. – Зову.

Сегодня в смену дерматолога два, и, поскольку я занята, то кот получается не ко мне. Продолжаю помогать Ире.

В это время женщина заносит в кабинет сиамского кота и ставит его на второй стол. Бросаю беглый взгляд в их сторону – кот шустро пытается сбежать со стола, активен и бодр. Красивый, яркий сиамец. Кого же ты мне напоминаешь, бро…

И тут я воспоминаю, как месяц назад принимала кота с отравлением говяжьим фаршем, который ушёл домой фактически умирать. От удивления поднимаю глаза на хозяйку и узнаю её. Она смотрит на меня, улыбаясь.

«Он что, живой?» – немой вопрос отражается на моём вытянутом от удивления лице.

– Это… – я не могу подобрать слов: – Серёга?

– Семён, – поправляет меня хозяйка и смеётся. – Мы, кажется, с лишаём пришли.

Ох, ну это-то не смертельно!

Ай да журнальчик!

Ну да, конечно! Месяц препарата, снижающего иммунитет, пусть даже в минимальной дозе, подействовал так, что у кота «вылез» лишай. Не вылез бы – я бы про этого кота и не узнала вообще. Офигеть можно… Живой.

– Держи уже! – ворчит Ира, потому что от удивления я расслабилась, и кот на промывании мочевого начал возмущённо вырываться. Ух ты, ворчалка моя любимейшая! Фиксирую кота с особым энтузиазмом:

– Держу, держу. Лишай у кота вылез, слыхала? – моё настроение становится хорошим, будто лишай – это крайне радостно. И, расплываясь в улыбке: – Семё-ё-ён…

…Дальше женщина приносит джунгарского хомячка, у которого воспалились глазки. Выясняется, что он разгрыз какую-то игрушку с волокном, которое распылилось и вызвало раздражение. Женщина:

– Я боюсь его трогать – он кусается! Может, вы это сделаете?

– Меня вообще нельзя кусать: дёрну ещё рукой и убью его об стену, – вполне серьёзно говорю я.

В итоге набираю антимикробный раствор в инсулиновый шприц и гоняюсь за хомяком по его коробке, целясь в глаза. Это выглядит настолько азартно и похоже на стрелялки, что хозяйка хохочет, я тоже, и со всех сторон к нам сползаются зрители из числа коллег и владельцев пациентов. Сегодня у нас прям день зрелищных аттракционов! Все радостно хохочут, и только один хомяк в шоке. Он трёт мордочку лапками, промывая сам себе глаза, и это как раз то, что надо.

– Сколько денег я должна? – спрашивает хозяйка, держась за живот от смеха.

– У нас в прайсе нет услуги: «Обстрел хомячков». Давайте как за обработку.

Женщина оставляет деньги и уходит, продолжая хохотать…

…Затем приходит кошка с триадитом, повторно.

– Пошли, поможешь струйную сделать, – говорит мне Ира необдуманно.

…Мы с хозяйкой фиксируем кошку, а Ира одной рукой держит её лапу и через «бабочку» медленно вводит препараты, виртуозно меняя шприцы пальцами другой руки. Время тянется медленно, и, нарушая давящую тишину, я начинаю пространно рассуждать про триадиты, – информация, щедро подчерпнутая из журнальчика, давит на череп изнутри и настоятельно просится наружу.

«Давай, замути. Чёткие пацанчики лимфоциты проникают в подслизистый слой…» – подзуживает внутренний голос.

– Триадит – это стандартная полиморбидная проблема, – вещаю я с крайне заумным видом. – Означает он троицу: холангит48, панкреатит49 и воспалительное заболевание кишечника. Вопрос об одновременном их возникновении довольно дискутабелен…

Ира поднимает на меня многозначительный взгляд, отрываясь от кошки с капельницей, и выразительно, не мигая, смотрит. Похоже, она полностью разделяет мнение голоса, который сейчас звучит у меня в голове.

– Ретроградный заброс желчи в панкреатический и желчный проток во время рвоты, – не унимаюсь я, – называют одной из причин…

«Да желчь, она, типа, без базара, пришла всех по мастям разогнать», – сурдоперевод в голове жжот.

– У кошек с лимфоцитарным холангитом, в опыте сравнивались гистопатологические особенности, иммунофенотипичность50, клональность51 и флюоресцентная гибридизация52…

Ира задирает кверху миниатюрные бровки, переводит взгляд то на офигевающую хозяйку кошки, то обратно и говорит:

– Может, хватит?

Но я завершаю мысль:

– Короче, микробы вроде не при делах.

«Мелкая братва, тупо в замес попала», – отжигает внутренний голос.

– Ну вот и хорошо, – комментирует Ира и возвращается к капельнице.

Я какое-то время молчу, сдерживая в себе информацию. В итоге, спустя пару минут, не выдерживаю, и аккуратно проговариваю, бубня вполголоса:

– Медиаторы воспаления, эндотоксины… отложение иммунных комплексов в печени… активация системы комплемента…

Ира выпрямляется, и её губы сжимаются в узкую полоску.

– Гепатоцеллюлярный некроз! – тонким голоском выдавливаю из себя самое страшное, после чего, к вящему облегчению, уныло замолкаю.

Ира, во избежание рецидива, предупреждает:

– Ты это… щас совсем хозяйку запугаешь! Помолчи лучше.

Женщина держит кошку спереди и выглядит, действительно, испуганной.

Отвечаю, оправдываясь:

– Дык я это… для поддержания разговора… Время структурирую!

– У тебя всё? – сурово спрашивает Ира, глядя уже в упор.

Шмыгаю носом.

– Н-н-нет, не всё… – вздох. – Витаминку… в капельничку… добавь… – выковыриваю свободной рукой из коробки ампулу В12.

– Так бы сразу и сказала, – ворчит Ира. – А то клональность… гибридизация…

Облегчённо смеёмся, все вместе…

«Нутк, ёпта!» – артистически завершает лекцию внутренний голос.

…Затем в кабинет заходит огромный, одетый в камуфляжный комбинезон мужчина с синим пластмассовым ведром в руке. Боком он протискивается в проём двери и заполняет собой весь кабинет. Смотрю на него снизу вверх: от такого внушительного вида хочется построиться по стойке смирно, но получается только пугливо скукожиться.

На дне ведра обнаруживается ещё один джунгарский хомячок – закон парных случаев в своей силе, – и этот товарищ активно чешется. У хомячка обнаруживается чесоточный клещ. Диагноз – это ещё полдела, но вот чем и как лечить? Пациент, который весит тридцать граммов – это нечто.

Всей сменой мы сбиваемся в тесную кучку, находим в заумной иностранной книге рекомендуемую дозу для хомяков, и затем лист бумаги с разных сторон покрывается арифметическими пропорциями, в которых фигурируют миллиграммы, микрограммы, килограммы, граммы и, в конечном итоге, миллилитры. Конечная цифра, с нулями после запятой, вгоняет в транс.

Чтобы отмерить эту дозу, коллега набирает препарат в инсулинку, сильно разбавляет его физраствором, выливает половину, снова разбавляет, снова выливает, и в итоге рождается именно та эффективная доза, которая может убить клещей, но не самого хомяка. Результат мозгового штурма и способ разбавления фиксируется в назначении ещё и потому, что уколоть эту дозу надо несколько раз, с интервалами в неделю.

Приходит время сделать укол.

– Ой, я, пожалуй, выйду, – говорит мужчина, судя по землистому оттенку лица, готовый упасть в обморок.

– Да, пожалуй, идите, – соглашаюсь я, потому как высокие крупные мужчины по моей личной статистике падают в обморок гораздо чаще людей средней комплекции.

Вот укол сделан, хомячок помещён обратно в ведро и отдан мужчине.

– Вы уж, пожалуйста, не забывайте назначение, когда придёте на следующий укол, ладно? – предупреждаю я его, ибо иначе придётся кому-то опять попотеть, высчитывая дозу…

А про обморок… Одна жизнерадостная коллега рассказывала, как однажды к ней на приём пришло целое семейство с попугайчиком, на подстригание когтей. Случайно она подстригла коготь чуть короче, чем надо, и, заметив микроскопическую капельку крови, неосмотрительно сказала:

– Ой… кишки через коготь наружу выпали.

Ну, пошутила так. А всё семейство – высокий, широкоплечий мужчина, который, собственно, попугайчика держал, а также стоящие рядом его жена с дочкой, – словно подкошенные рухнули в обморок, отпустив птицу в свободный полёт.

– Да что ж, разве не понятно, что через коготь кишки выпасть не могут? – сетовала коллега на их восприимчивость, поочерёдно поднося к лицам салфетку с нашатырным спиртом. В итоге всё закончилось благополучно, и даже попугая удалось отловить и дообстригать.

Но больше она так не шутила.

Глава 16. Выпадение матки

Кто в армии служил – тот в цирке не смеётся.

Дневная смена плавно переходит в ночную. Аля, изучая список из собственноручно зашифрованных каракулей, раздаёт нам с Сергеем пациентов. Мне она говорит:

– Там йорк…

Перебиваю:

– Так, дай угадаю, – и начинаю перечислять: – Медиальный подвывих коленной чашечки? Синдром Киари? Гидроцефалия? Портокавальные шунты? Коллапс трахеи? Панкреатит? – эта порода щедра на такие патологии.

– Нет, не угадала, – Аля смеётся, открывает дверь в холл и приглашает: – Проходите.

Я не теряю надежды и вполголоса выдаю козырь:

– На удаление молочных клыков? – просто они у йорков априори не выпадают сами почти никогда. Да стопудово они пришли с зубами!

Хозяйка – молодая ухоженная девушка – проходит в кабинет. Дрожащий йорк на её руках выглядит вполне здоровым, только очень боится.

– Нам бы коготки подстричь, – говорит, наконец, девушка.

Ах э-э-это! А я тут вспоминаю йорковские болячки… Профессиональная деформация, не иначе.

«Чтоб деформация была профессиональной, сначала нужно стать профессионалом», – язвительно замечает мой внутренний критик.

Главное, если что, про когти с кишками не шутить! Не! Шу-тить!

Подстригаю, начиная с задних лап – так для собачек комфортнее. Когти – это моё всё! Кто у нас профессионально стрижёт когти? Чик, чик!

Есть процедуры, на которых отдыхаешь, так вот эта – одна из них. Чик! Да я просто мастер маникюрного сервиса!

Однажды мне досталось лицезреть йорка, у которого все когти были накрашены красным сочным лаком, бесспорно отвечающим последним тенденциям маникюрной моды. Возможно, даже, это было распространённое сейчас покрытие шеллак. Голову йорка украшала резиночка с золотой брошью, на шее красовался изящный кожаный чокер с золотыми вставками и кристаллами Сваровски, и женщина искренне расстраивалась, что приходится слишком часто мыть собачку лавандовым шампунем, потому что «От него же пахнет! Собакой! Понимаете?»

– Вообще-то он и есть… собака, – мягко парировала я, пытаясь убедить, что собаки не нуждаются в таком частом мытье.

Помню, один деревенский до мозга костей мужик упоминал лавандовые собачьи шампуни, рассказывая про своего лохматого цепного пса по кличке Рекс. Пёс кого-то намедни чуть не прокомпостировал, и хозяин решил на всякий случай сделать ему прививку от бешенства.

– Немецкая и шотландская кровь точно есть, – рассказывал он, неторопливо выкуривая сплющенную беломорину, зажатую указательным и большим пальцем руки. – Остальной коктейль нераспознаваем. Плохо слышит, чуть-чуть видит, что-то ощущает. Походка нетвёрдая. Питание одноразовое. Остатки со стола, дешёвые крупы. По праздникам – свиная требуха, в чёрный день – коровий комбикорм. Живёт, как видишь, в будке, спит на голых досках.

– Так соломки бы ему… – жалею я собаку.

– Пробовал! И сено запихнуть, и солому, и старую фуфайку – так он всё тут же выкидывает на улицу, – глубоко затянувшись, отчего цигарка ярко и торопливо истлевает аж до середины, мужчина продолжает: – Когда щенком был – угодил вон туда, – и он показывает рукой в сторону забора, где выкопана внушительных размеров выгребная яма, – и это в октябре, после первого снега. Бегал, бегал щенок и пропал. Где? Я догадался заглянуть в яму только через пару часов, когда он уже обессилел и практически утоп. Благоухал парниша тогда, как персидская роза. Воды горячей не было, так что был отмыт из садового шланга, накрыт тряпками и оставлен на соломе под навесом, с напутствием: «Может и выживешь».

– Смотрю, выжил? – разглядываю угрюмого пса, лежащего возле старой деревянной будки – на его шее красуется засаленный ошейник с тяжёлой металлической цепью, вокруг будки трава утоптана до голой земли, и рядом лежит вылизанная до блеска алюминиевая миска.

– Да, утром смотрю – скачет, как сайгак! – отвечает мужчина и продолжает повествование: – По молодости свалил незнамо куда. Дней через пять вернулся: грязный, побитый, с рваными ушами и фаршем вместо носа. Сутки отсыпался, лечился, закапывая нос в рыхлую землю.

– Так, а что врачу-то не показали? – я живо представляю себе пса, изрядно подранного другими кобелями.

– Ха! – вскрикивает мужчина. – Вызывать ветеринара к собаке в деревне – полный абсурд и моветон. Это же не корова! И сейчас, может, не стоило! Он постоянно сбегает – то цепь порвёт, то ошейник через уши стянет. Первым делом идёт жениться, а, нагулявшись, всегда возвращается. Несколько дней назад свалил опять. Мы решили, что помирать, как и положено приличной собаке, в стороне от дома. Но оказалось, что он в соседней деревне женихается. Приехали, забрали оттуда живого и почти здорового. Семнадцатый год парню! Если бы он был человеком, то мог бы уже получить паспорт, сдать на мотоциклетные права и в некоторых случаях зарегистрировать брак. Но он собака. Так что привет производителям индейки с печенью и овощами, и матрасиков с подогревом, и нежных лавандовых шампуней от блох!

Паспорт Рексу я тогда оформила, – правда, ветеринарный.

Под эти воспоминания аккуратно достригаю маленькими щипчиками коготки у тщедушного, трясущегося от страха йорка.

…Пока Сергей принимает кого-то в соседнем кабинете, мне достаётся толстенный британский кот. Женщина несёт его на руках, заранее вытащив из переноски. Хозяйка йорка сталкивается с ними в дверях и искренне умиляется:

– О-о-о, какой классный! Большо-о-ой! – и весело добавляет то, что ещё издалека меня настораживает: – И дышит, как собака!

Увидев кота, я не испытываю восторженного оргазма совсем. Британец звучит для меня синонимом слова «кардиомиопатия». Бедолага испуганно и тяжело дышит открытым ртом – к таким я боюсь даже приближаться. Удивительно, что с этим весом и такой породой он вообще ещё жив.

– Что случилось? – спрашиваю издалека.

Помнится, Ирке однажды принесли кролика, и она решила начать с измерения температуры. Не успела она ещё выдавить на носик градусника колбаску вазелина, как кролик с перепугу упал замертво.

– Я ж ещё ничего не сделала… – потрясённая до глубины души Ира, с градусником в руке, выглядела особенно эпично.

Этот кот может с лёгкостью последовать за тем кроликом. «Нафиг нужен этот ужин»…

– Что-то он хромать начал, – ни о чём не подозревая, произносит женщина.

– Прячьте в переноску, – говорю я. – Быстро!

Со стороны это выглядит так, словно врач даже не посмотрела кота, но на самом деле мне нужно, чтобы он успокоился, а не помер на приёме. Хозяйка удивлённо ставит открытую переноску на стол, и кот, несмотря на лишний вес, ловко прячется внутри. Язык синий. Так, ладно.

– Аля, гони кислород! – кричу, изрядно волнуясь.

Аля на этот тон реагирует бодро – быстро прикатывает аппарат, гремящий колёсиками по кафельному белому полу.

– Вот, – запыхавшись, она отыскивает на стене розетку и втыкает туда вилку от аппарата. Тот начинает работать.

Вручаю женщине трубку, из которой поступает кислород:

– Держите у его морды, – говорю я. – У него ожирение. Сейчас мне страшно его даже обследовать – любая манипуляция на стрессе опасна, так как это британец. Сердце когда-нибудь проверяли?

– Нет, – женщина принимает озадаченный вид.

О, это я умею – озадачивать хозяев! Прям хлебом не корми, дай кого-нибудь озадачить!

– Быстро устаёт?

– Ну да, да, – она кивает головой. Пришла-то по поводу хромоты, а тут ещё сердце.

– Первое и основное то, – как можно убедительнее говорю я, – что ему нужно медленно, но верно похудеть. Только, пожалуйста, без голодовок.

– А как же тогда?

– Пересесть на диету с большим количеством клетчатки. За полгода он должен скинуть хотя бы килограмм, но не больше. Помните – худеть нужно медленно. А сейчас он переедает.

– Но мы же так любим его! Вот и кормим от души!

– Понимаю… – Прислоняюсь к стене. Щас. Щас я выдам… Начнём с хромоты. – Хромать начал, говорите, да? – женщина торопливо кивает. – Это из-за деформации суставов и артроза. От боли он, наверняка, перестал запрыгивать даже на диван.

– Перестал, – соглашается женщина.

– Любовь можно выражать как-нибудь иначе… Играйте с ним, например, но только без фанатизма и лишних нагрузок!..

«Love, love, love…» – раздаётся в голове припев из песни группы Beatles53.

– Есть специальные кормушки, которые выдают корм, только если погонять их по полу, – продолжаю я. – Он сам отдозирует себе нагрузку. Для котов сейчас выпускают даже тренажёры по типу замкнутых беговых дорожек, потому что им надо бегать. Состояние лёгкого голодного тонуса – это для котов и есть норма. А ожирение чревато, – и дальше меня несёт: – мочекаменной болезнью, липидозом печени, панкреатитом, воспалением параанальных желёз, кислородным голоданием тканей, сердечной недостаточностью…

Женщина медленно бледнеет, хватается за край стола пальцами. Похоже, сейчас кислородное голодание тканей начнётся уже у неё. Добавляю подробностей:

– Внутренний жир давит на диафрагму, уменьшая объём лёгких, и кислорода в организм поступает недостаточно, понимаете? Сердце пытается это компенсировать, увеличивается в размерах… – заглядываю снова в переноску: кот успокоился, дышит ровнее, рот уже закрыт. И я выдаю последний, контрольный выстрел: – Опять же… этот ещё… Сахарный диабет!

– Хватит! Хватит! – не выдерживает женщина и экспрессивно кричит: – Я всё поняла! Худеем! И он, и я!

– Да Вам-то не обязательно, – отвечаю я. – А коту не помешало бы.

Это странно, конечно: замечено, что обычно раскормленных котов приносят владельцы такой же комплекции. Даже сахар потом меряют одним глюкометром. Ну, потому что болеют сахарным диабетом обычно тоже оба.

Пишу в назначении список из диетических кормов и таблетки с микроцеллюлозой.

– С сердцем не шутят, – говорю очень серьёзно, как строгий родитель. – Вам нужно попасть к кардиологу на УЗИ. Но пусть сначала пропьёт курс успокоительного. Или лучше наденьте сразу ошейник с феромонами и приходите, чтобы он не нервничал, а дал спокойно себя обследовать.

Отгоняю от себя назойливую мысль, что если кот загнётся у кардиолога на стадии сбора анамнеза, то он мне этого не простит.

– Сахар ещё не мешало бы померить, но сейчас на стрессе он тоже может подскочить. Пока ничего делать не буду, потому что, если честно – страшно. Подышите ещё кислородом на всякий случай, – говорю я, по сути ничего не сделав с котом. Иногда ничего не сделать – лучше, чем сделать только хуже.

И они остаются сидеть в кабинете рядом с шумящим и пыхающим аппаратом, выдающим кислород.

«Что, даже кровь у него не возьмёшь?» – ехидно вопрошает внутренний голос.

– Кто там следующий? – спрашиваю у Али, смена которой уже заканчивается.

– Кот, не писает вторые сутки, – говорит она и добавляет, как бы не только для меня: – Он очень толстый. Мочекаменная, наверное.

Какое совпадение. Как нельзя кстати!

…Этот кот беспородный, но весит, кажется, ещё больше британца. Взвешиваю. Восемь килограммов! Это как два с половиной, промежду прочим, взрослых кота!

Его приносит женщина средних лет, одетая без изысков – обычно мочекаменная болезнь у котов возникает от дешёвых эконом-кормов, которые активно рекламируются везде и всюду, и статистика в этом не врёт.

Осматриваю кота. Да, Аля тут угадала. Смотрим на УЗИ – в мочевом пузыре мотыляются хлопья, напоминающие новогодний стеклянный шар с зимней сказкой внутри.

– Кровью по чуть-чуть ходит, – объясняет женщина.

– Задержка мочи. Нужно катетеризировать, – объясняю ситуацию я. – Подождите пока в холле.

Она выходит.

Слушаю сердце. Терпимо. Даю коту чуть-чуть наркозику. Эпидуру делать даже не пытаюсь, – на таком жирном коте это крайне непросто. Бросаю эту идею.

Для катетеризации мне нужно извлечь у кота пенис, а он увяз в отёкшей мошонке так, что и не достать. Да ещё кот нализал там себе конкретно, пытаясь избавиться от дискомфорта. Мучаюсь минут десять, потом делаю проводниковую анестезию, и ещё через пять минут с уговорами извлекаю партизана наружу. Уф…

Женщина с британцем и кислородным концентратором сидит совсем рядом, и на её лице отображается настоящий ужас. Ещё бы: кот с открытыми глазами лежит под наркозом прямо на уровне её глаз, а доктор копошится в его мошонке, изрядно наморщив лоб и периодически тихо матюгаясь. Уретра узкая, воспалённая от бесконечного прохождения камешков, плотно закупорена одним из них.

Взмокшая, как курица, я пытаюсь провести в уретру самый тонкий из катетеров, на скользком стерильном геле. Не идёт. Мокрые от пота халат с футболкой облепляют мою сгорбленную спину. Попробовать эпидуру, что ли?

– Ну, как? – мимоходом спрашивает Сергей, пробегая мимо.

– Да ника-а-ак! – мучительно, в отчаянии говорю я.

Сергей предлагает вмешаться радикально, оперативно:

– Уретростому ему?

Тут же катетер тяжело, но проходит, и из мочевого начинает бодро бежать моча.

– О-о-о! Серёжа! Почему ты раньше не напугал его этим? – меня накрывает глобальным облегчением.

Сергей усмехается и убегает в другой кабинет: судя по всему, там он тоже принимает одного за другим…

Откачиваю и откачиваю мочу; промываю и промываю мочевой. Капельницу. Пишу назначение. Побледневшая хозяйка британца, волею случая ставшая свидетельницей того, что может случиться и с её котом, говорит:

– М-м-мы… пойдём?

Заглядываю в переноску: кот дышит уже нормально, ровно. Нос розовый. Взгляд осознанный. Я могла бы ещё сказать, что толстый британец наркоз может не пережить, но, пожалуй, с этой женщины на сегодня ужастиков и так хватит. Говорю другое:

– Да, можете идти.

– Я… всё поняла, – на прощание произносит она, кося глазами на кота-мочекаменника. – И про ожирение, и про кардиологов… И про мочекаменную…

– Хорошо, – отвечаю ей, провожая до дверей в холл и приглашая пройти в кабинет хозяйку второго толстого кота.

– Худеть, говорят, надо! – поучительно говорит ей в дверях женщина с британцем.

– Да Вы что! – удивлённо отвечает на это женщина. – Серьёзно?

Мнение других владельцев воспринимается людьми обычно лучше.

В кабинете я заученно повторяю для неё лекцию про ожирение, цистит и диету, попутно направив коту в морду струю кислорода и наблюдая, как он просыпается от наркоза. Иногда устаёшь говорить одно и то же, но приходится. Закон парных случаев. Отдаю кота.

…Захожу в другой кабинет, к Сергею. Перед ним на столе – молодая кошка, у которой под хвостом лежит какой-то мясистый, бордовый, грязный комок, размером с небольшое яблоко.

«Кишечник, что ли?» – пессимист внутри, как всегда, выдаёт самое стрёмное.

– Выпадение матки, – предвосхищает мой вопрос Серёжа. – Пойду инструменты закину.

Кошка подключена к капельнице, слежу за ней. Выглядит матка зловеще – слизистая оболочка изранена, фиолетового цвета, грязь въелась, – полностью очистить не удаётся. Сколько же времени она с этим ходит? Орошаю мясистый комок антисептиком, обкладываю марлевой мокрой салфеткой. Говорят, ещё 40%-ной глюкозой можно смочить или сахаром обсыпать, но такой глюкозы у нас нет, а сахар – только рафинад. Оставляем кошку на потом – сейчас спокойно прооперировать пока не получится, так как полный холл народу; как раз и капельничка успеет прокапаться.

…На приёме старая собака.

– Она блюёт, – говорит её хозяин, коренастый мужчина средних лет, – вот так! – и он начинает изображать блевотные позывы, издавая характерные звуки: «Буэ-э! Буэ-э!»

– Вот как? – отвечаю я, с трудом сохраняя непредвзятое выражение лица. – А ещё что?

Мужчина с готовностью продолжает:

– И тужится! Вот так! – он театрально морщится и пыжится, озвучивая это не менее экспрессивно: – Ы-ы-ы! Ы-ы-ы!

Тут из-за угла выруливает Аля, которой вечно «везёт» на попадание в неловкие ситуации.

– Ой! – от такой подробной демонстрации она в испуге приседает, пятится и ныкается в каморке для админов.

Ну, ничо так… Подробный сбор анамнеза…

Собака тихо поскуливает, обследую её. Ставлю в вену катетер, беру в пробирки кровь. Очень похоже на отравление, причём трёхдневной давности, – сильное такое, нехилое отравление. Озадачиваю хозяина кучей дифференциальных диагнозов и необходимостью тестов. Подключаю собаку к тёплой капельнице.

За четыре часа, пока она капается, рвоты не возникает, зато пять раз случается жутчайший водянистый понос со слизью.

На капельнице собака перестаёт скулить, ложится на пол и засыпает. Пишу подробное назначение, отпускаю их вроде даже с небольшим улучшением. Старый пёс – это подозрение на опухоли, но обследуем всё равно, начиная с крови. Если она покажет это самое подозрение – то УЗИ брюшной полости ему показано. Надеюсь, причина – это какой-нибудь мегаиспорченный супешник недельной давности.

«Да, пора уже переходить на сторону оптимистов», – между делом замечается внутри.

Может и да. Зато у нас есть печеньки.

…Следующий пациент – маленький цверг, которого неделю назад укусила другая собака. За круп укусила. Но под чёрной длинной шерстью ничего толком не видно, и притронуться к спине он не даёт.

– Есть стал плохо, – объясняет причину визита в клинику его хозяин – спокойный, уравновешенный мужчина.

– Давайте для начала побреем шерсть и посмотрим, что там, – отвечаю ему, – раз Вы говорите, что был укус.

Согласно кивает.

Наш препод по хирургии учил, что на шерсти очень хорошо удерживается гной с кучей микробов, поэтому подстричь волосы вокруг раны – это из серии «Само собой! Святое!» Брею, стригу, и чем больше обнажается собачья спина, тем сильнее зеленеет лицо у владельца собаки. Почему-то именно за этим столом все они падают в обморок, и чаще всего именно при таких обработках. Ну, может, всё-таки этот устоит?

То, что обнаруживается после состригания шерсти, вгоняет в шок даже меня – сгнившая, расползающаяся кожа, под которой находится наполовину расплавленная от гноя длиннейшая мышца спины, – всё это занимает заднюю половину собаки. От вида чёрной, рвущейся кожи, из-под которой на жидком гное вытекают гнилые куски собачьей плоти, мужчине становится плохо – кожа лица окончательно зеленеет, взгляд становится неосознанным, – вот-вот упадёт на пол.

«Блять!» – сочно выдаёт внутренний голос, предупреждая меня о неизбежном.

Стремительно выковыриваю нашатырь из спасительной аптечки, смачиваю ватный диск, подношу к носу мужчины. Успеваю. Резкий запах аммиака режет глаза и мне. Мужчина вздрагивает, как будто просыпаясь, резко выпрямляется.

В кабинет шустро забегает Аля, спинным мозгом безошибочно унюхавшая запах аммиака даже из админской каморки. На этот раз как нельзя кстати.

– Пойдёмте на крылечко! – настойчиво говорит она мужчине. – На свежий воздух!

Они выходят на улицу, и через какое-то время Аля возвращается, чтобы помочь придержать собаку. К счастью, пёсик спокойный, стоит терпеливо, не агрессирует.

Делаю капельницу: считается, что обширные гнойные раны – это не только интоксикация, которую надо снимать, но и обезвоживание.

Наконец, наркозим.

– Меня сейчас саму вырвет, – делюсь своими ощущениями с Алей. – Ты тоже смотри, в обморок не грохнись.

– Постараюсь, – говорит Аля неуверенно: от увиденной мёртвой плоти на живой собаке она перестаёт моргать, отчего и так большие глаза с чёрными длинными ресницами становятся огромными.

Самой бы не загреметь… А то ишь ты, типа, стрессоустойчивая… Нюхаю ватный диск с нашатырём. У-у-у-ух! Аж в голове прояснилось!

Дико матерясь, промываю, промываю, промываю полости; применяю новый метод, который практикуют иностранцы при обширных дефектах кожи – накладываю петельные швы по всему краю и сквозь них, по кругу, продеваю «шнурок» из нитки. Под эти швы кладу защитную салфетку с мазью, которая очень удобно фиксируется этим самым шнурком, и стягиваю его, помогая коже оставаться на месте, а не расползаться дальше в разные стороны. Ну и мои любимые дренажи, само собой – под кожу бедра, к животу, – всюду, куда может стечь гной. Подразумевается, что этот шнурок во время обработок надо развязывать, промывать полости и менять салфетку с мазью на новую, – это не только улучшит регенерацию, но и защитит рану от грязи. А дренажи не дадут зарасти дыркам, через которые будет вытекать гной.

Довольная, заканчиваю. Привожу в порядок стол, очищая его от пропитанных гноем и кровью марлевых салфеток. Зовём хозяина собаки.

…Мужчина молча смотрит на то, что стало. Объясняю ему, что нужны обработки и курс антибиотиков, – согласно кивает. Бинтую собаку широким бинтом, что окончательно прячет обширную рану от глаз хозяина. Белый бинт – куда лучше, чем куски плоти на родной собаке. Ох, чувствую, это надолго. Отпускаю их.

…Смена Али заканчивается, она одевается и уходит, сказав на прощание:

– Какая-то женщина ещё звонила по поводу гингивита у кота. Сказала, что перезвонит.

Нам с Серёжей, уже на пару, достаётся две собаки с отравлением. Одна из них – маленькая, но шустрая такса с хитрыми глазками; вторая – большой флегматичный дог. В кабинет их заводят двое – мужчина и женщина.

– Приходим домой, – рассказывает возмущённо хозяйка собак, – а там целая упаковка из-под крысиного яда лежит, распотрошённая! И эти две засранки рядом сидят!

– Но мы думаем, что всё сожрала мелкая, – добавляет хозяин. – А этот, – он показывает на дога, – только смотрел.

– Нужно промыть желудок, – кратко и по сути говорит Сергей. – Под наркозом.

– Мы останемся, можно? – спрашивает разрешения женщина.

Да пожалуйста. Приношу кувшин, воронку, зонд, интубационную трубку и два ведра, одно из которых наполнено водой, – стандартный набор для промывания желудка.

Принимаемся за таксу в первую очередь – она мелкая, поэтому отравление более чревато. Пока мы ставим ей катетер, даём наркоз и интубируем, дог сидит рядом и философски наблюдает: с высоты его роста прекрасно видно, что творится на столе. Зондируем. В процессе промывания подтверждается, что да, всю упаковку сожрала маленькая такса: розовые кусочки таблеток, предназначенных для крыс, вымываются и вымываются бесконечно, потом идут кусочки фольги, и, в завершение, – чистая вода. На посошок запиливаем в желудок добрую порцию энтеросорбента, вытаскиваем шланг и выводим собаку из наркоза.

Так, теперь дог. Развожу перекись водорода, выпаиваем её в надежде на рвоту – ничего. Ещё воды – никакой реакции. Наркоза такой съест прилично.

– Держите ведро. Посидите пока в холле, – говорит им Сергей.

Через пятнадцать минут дог всё-таки блюёт, выдавая чистую воду – никаких признаков крысида в ней нет. Видимо, он действительно просто сидел и смотрел, как такса пожирает всю приманку!

Отпускаем обоих с пожеланием несколько дней подряд являться на проверку свёртываемости крови.

…Далее приходит пьяный мужчина с овчаркой, сетуя на соседей:

– Первая собака умерла неделю назад, – говорит он. – Рвало её, понос был. А теперь вторая вот, отравилась.

И это, конечно, соседи. Делаю тест на парвовирусный энтерит – он положительный. Сажаю на капельницу, во время которой у собаки открывается кровавый жидкий понос.

– Не пугайтесь, – объясняю мужчине. – Понос на капельнице – это нормально. Организм очищается. Просто на обезвоживании это было невозможно, а сейчас вот – открылось.

Подкладываю под собаку пару пелёнок.

После того, как капельница заканчивается, отпускаю их и заливаю всё хлоркой. Кварц дополняет сюрреалистическую картину синим жёстким светом и характерным резким запахом. Тщательно протираю руки антисептиком, по самый локоть, а заодно – столы и дверные ручки. «Тебе бы в СЭС работать», – любимая шутка коллег.

…В два часа ночи мы с Серёжей, наконец, добираемся до кошки с выпадением матки.

Капельница прокапана, и можно пытаться под наркозом вправить матку и затем удалить её, через доступ в брюшную полость. Отёчность визуально ничуть не уменьшилась, и мы всерьёз опасаемся, что вправить матку не удастся. Наркозим. Интубируем. Кислород. Тут, как всегда некстати, звонит рабочий телефон, и пьяный женский голос спрашивает:

– У меня кот с дёснами. Скажите, он заразный?

Прижимаю телефон плечом к уху, щедро наливая на выпавшую кошачью матку новую порцию стерильного геля и мягко пытаясь впихнуть «слона» в «игольное ушко». От этого мой голос приобретает интонацию человека, страдающего сильнейшим запором. Аля напрасно ушла, – многое пропустила…

– Проблемы-ы-ы с дёснами? Да, это может бы-ы-ыть заразно, – пихаю матку в кошку и отвечаю параллельно по телефону, – для други-ы-ых котов.

– Я про котов и спрашиваю, – едва ворочая языком, говорит женщина.

– Есть тесты на иммунодефици-ы-ыт… и лейкоз, – поясняю алгоритм диагностики, по-прежнему изрядно пыхтя, – и ещё калициви-ы-ыроз… Но сейчас у нас двойной тари-ы-ыф… так что решайте сами.

На самом деле я хочу, чтобы она пришла на приём трезвая, а, стало быть, утром.

– Я перезвоню, – говорит женщина и – о, счастье – вешает трубку.

Матка никак не лезет внутрь кошки. Я уже вся в скользком геле и солёном поту, а не продвинулась ни на сантиметр… Никак.

Сергей добывает инструменты на хирургический столик, подготавливает операционное поле: выбривает кошке живот, обрабатывает кожу, накрывает сверху широкой стерильной голубой пелёнкой, фиксируя её цапками. Мои руки остаются под этой пелёнкой…

– Так, давай, я буду потихоньку тянуть за связки изнутри, а ты пихай снаружи, – объясняет алгоритм Серёжа и делает аккуратный, уверенный разрез по белой линии живота.

Забираю матку в кулак и сдавливаю её так, чтобы она втиснулась, наконец, внутрь. Сергей ровно тянет за связки, я пихаю, но ничего не происходит, – слишком большой отёк.

Мы не увеличиваем нагрузку, просто стоим так какое-то время – оба в застывших позах. Иногда, чтобы ситуация разрешилась, надо дать ей время, а не пытаться форсировать.

– Пихаешь?

– Угу. Тянешь?

Сатурация показывает хорошее содержание кислорода в крови, кошка стабильна, и мы продолжаем тихонечко пихать и тянуть. Так вот ты какой, Тянитолкай…

– Не лезет, – кряхчу я расстроенно, продолжая сжимать комок из матки в руке.

– Я не могу тянуть сильнее, – предупреждает Сергей. Оно и понятно.

– Пихаю, как могу, – поясняю я с сожалением.

В какой-то момент начинается лёгкое скольжение, и затем матка неохотно, но плавно встаёт на своё анатомически правильное место, вправляясь внутрь. Уф-ф-ф! Рыхлая, вялая, перерастянутая, она полностью впихивается в кошку, оказавшись в брюшной полости, и дальше Сергей уже справляется сам. Я только тихонько добавляю наркоз. Опять звонит телефон.

– Ветклиника, – отвечаю.

– У вас всё ещё двойной тариф, да? – это опять пьяный женский голос и гингивит у кота.

– Да, до восьми утра, – говорю я.

– А… Ну ладно, – кажется, голос стал ещё пьянее. Надеюсь, она не пьёт с котами или за их здоровье.

Вешаю трубку.

Сергей заканчивает операцию, сшивает кожу. Снимает цапки. На часах четыре утра, и мы оба вымотаны и устали. Усталость настолько сильная, что в голове рисуется только механическая схема того, что ещё надо сделать: помыть инструменты, ещё раз прокапать кошку, надеть ей попону… Яркий свет в операционной особенно резок – глаза слипаются. Кажется, ничто сейчас не в силах вызвать во мне хоть какие-то эмоции, но в этом я ошибаюсь: Сергей, осматривая кошку, заглядывает ей под хвост и какое-то время смотрит на «петлю», перерастянутую выпавшей маткой до размера приличной дыры.

– «Из армии ждала, говоришь», – произносит он ровным, флегматичным голосом фразу из анекдота.

Смысл доходит до меня удивительно быстро: сгибаюсь пополам, и в тишине операционной раздаётся мой дикий истерический гогот. А-ха-ха! Из армии… Ждала… Говоришь… А-а-аха-ха! О-о-о-о…

…Под утро пьяная женщина звонит ещё раз. Разлепляя глаза, отвечаю на звонок:

– Нет, двойной тариф ещё не закончился.

Она ещё более пьяна, чем раньше – не думала, что такое возможно, но это так. Очень хочется ответить ей таким же пьяным голосом и посмотреть на реакцию…

Передали, что покусанный цверг поправляется, грануляции розовые; всё чисто, красиво. Коллектив любовно издевается надо мной: «Собачка с попой – это произведение искусства. Мы вспоминаем тебя „добрым словом“, когда ниточку через все петельки продеваем». Вот, заразы… А-ха-ха!

Сижу на диване в ожидании массажа и Олега. Разглядываю на своей ладони линию жизни. Хм… Она как будто рвётся, что ли.

– Что там? – неожиданно раздаётся знакомый голос сверху.

Подпрыгиваю. Это он, Олег. Я так увлеклась разглядыванием, что и не заметила, как он подошёл.

– У меня линия жизни рвётся, – делюсь с ним своими наблюдениями и скудными знаниями по хиромантии. – Как раз в этом возрасте.

– Дайте-ка, – говорит он, присаживается рядом и берёт мою правую руку. Уже от этого простого прикосновения я тащусь и млею. У него коротковатые пальцы, но и они продолжают мне нравиться.

Какое-то время Олег изучает линию на ладони, подставляя её под свет потолочной лампы, морщится, молчит. Потом разглядывает так же настороженно левую ладонь. Сравнивает обе руки. И затем, крайне неуверенно говорит:

– Нет, не рвётся, – и с этими словами я слышу вкусный запах выдыхаемого им воздуха.

Ладно. Он, как будто считал с моих рук нечто – одному ему понятный, зашифрованный текст. Причём умолчал о том, что считал – это я чувствую по неуверенности, которая есть в голосе. Хм… Странно.

Потом следует сеанс массажа, который заканчивается чересчур быстро. С сожалением, одеваюсь.

Выхожу из салона, неся в области сердца жёлтое, тёплое солнце. О, какое это счастье – думать о человеке радостно, а не скучать, тоскуя, когда он далеко! Это свет, это ясное, чистое чувство, как будто нет расстояний, как будто вот он, рядом, стòит только подумать о нём.

«Ну, если глупость – счастье, то счастье у тебя никто не отберёт54», – ворчит внутренний голос.

Хочу быть с ним. Хочу быть с ним вечно…

Сегодня я ожидала, что увижу у Олега и недостатки, которые обычно не замечаются в тумане первой страсти. Но я увидела только его глаза, обрамлённые густыми чёрными ресницами, словно обведённые чёрной тушью. Я увидела на его правой щеке плоскую бородавку – и тотчас полюбила и эту бородавку тоже. Родинку на шее – и её тоже.

Мой затуманенный любовью разум, махнув рукой, ушёл в отпуск, и я провалилась с головой и ноздрями в конгломерат из своих смешанных эмоций и чувств. Высшим счастьем представляется свернуться калачиком, наподобие кошки, у подмышки Олега и дремать, будучи окружённой теплом и запахом его родного тела. Он сегодня был какой-то другой. Будто улыбался внутренне.

Наверное, чувствует мою любовь.

Глава 17. Кровотечение

Боль – сторожевой пёс организма.

Сегодня работаю в том отделении, где пациентов обычно мало, а в смену ставят только одного врача, и Эмма помогает. С одной стороны, для нас – это почти санаторий и отдых от скандальных, ожидающих в очереди владельцев животных; с другой – полагаться приходится только на себя. Контингент кошек и собак здесь приближен к деревенским, беспородным. Люди простые, житейские; лечат сами, улучшения у животного ждут до последнего, – словом, изо всех сил экономят деньги, потому и приходят довольно редко.

Сегодня, однако, они идут один за другим.

Сначала я принимаю странного белого кота: прямо за углом нижней челюсти под кожей у него висит мешок. Откачиваю аж тридцать миллилитров слюнявой, полупрозрачной, желтоватой, слизистой водички, сушу на стёклах капли. Иногда так лимфома проявляется.

– Давайте-ка отравим это на цитологию, – предлагаю владельцу кота – мужчине обычного, деревенского вида.

На удивление, он соглашается.

Вот бы это оказалась просто закупорка слюнного протока, из-за чего слюни не выделяются в рот, а скапливаются в месте нахождения слюнной железы!

«Оптимизм – наше всё! Респект!» – бодро звучит в голове.

– Это, скорее всего, придётся удалить, – показываю пальцем на мешочек, – но после результатов цитологии.

Пишу в назначении координаты другого нашего отделения – сама оперировать в этом месте, где столпились крупные артерии и вены, подчелюстной лимфоузел и трахея, я не решусь ни за что.

Раньше мне это нравилось – в студенческие годы я рьяно торчала в операционной, где проводились хирургические кружки. Как сейчас помню свой первый обморок, который случился при виде зашивания собаки после операции: длинная кривая игла с трудом проколола кожу, потянула её на себя, и я мягко уселась на пол рядом с ножкой операционного стола. А потом, наоборот, училась шить кишечник, и лигировать сосуды, и накладывать все швы из возможных… Сейчас же я оперирую только в случае крайней необходимости, при сочетании двух факторов: критический пациент и отсутствие хирурга рядом.

«Критический, говоришь», – задумчиво, размышляя, звучит голос в голове.

Ну, или кастрация котов и кошек, которую по умолчанию должны уметь делать все ветеринарные врачи, даже терапевты. С кастрацией кобелей я тоже справляюсь, а вот сук брать не берусь, так что их мне даже не записывают.

Не успеваю приземлиться на наш любимый диванчик, как в дверь снова стучат, и в кабинет заходят мужчина с женщиной. Они достают из переноски совершенно «дивного» кота: у него полностью оторвана кожа на подбородке, и изо рта, вбок, торчит язык.

– Вот, – говорит мужчина. – Такой пришёл домой.

«Заказывала критического?» – вопрошает внутренний голос, ехидно посмеиваясь. Вот, сучёныш! Я просто размышляла, а не заказывала, блин!

Зрелище не для слабонервных. Оторванная кожа отёкшая, болтается внизу карманом, кровавые кости нижней челюсти обнажены. Кот переживает боль, погружён в себя, крайне спокоен. Возможно, это от шока – болевого и гиповолемического, который развивается в результате потери крови. Кто-то сильно стукнул его по морде так, что кожа от подбородка отскальпировалась, а язык попал между зубами и наделся на нижний клык.

Осторожно освобождаю язык, снимая с зуба – кот забирает его в рот, и хозяева облегчённо вздыхают: в таком виде всё выглядит уже не так устрашающе.

Взгляд у кота адекватный, зрачки реагируют на свет, и сильного сотрясения мозга, скорее всего нет. Внешних повреждений на теле тоже.

«Перелом челюсти?» – внутренний пессимист тут как тут.

Смотрю на кота спереди – клыки сверху и снизу симметричны, на вывих челюстного сустава не похоже. Осторожно щупаю подбородок – вроде не сломан. Значит, проблемой остаётся шок и оторванный подбородок: пришивать такую кожу обратно мне ещё не доводилось. Ситуация осложняется тем, что снизу там только кости, которые, как понятно, просто так не проткнёшь, а сверху – тонкая рыхлая десна, которая благополучно рвётся, если её пытаться прошить кривой иглой, идущей в комплекте со стандартным шовником.

Эти мысли, которые шокируют меня саму, витают в голове отчаянной кучей. Я не верю в то, что смогу пришить всё хорошо, и Эмма, которая поглядывает, желая телепатически оценить мои врачебные навыки относительно оторванного подбородка, кажется, тоже.

«Хирургию не любишь, говоришь? Ну-ну…» – язвительный голос в голове тут как тут.

– Щас пришьём, – говорю голосом, полным уверенности, которой я совсем не ощущаю.

Если боишься – притворись. Разницы всё равно никто не заметит. Кроме Эммы.

Ставим коту внутривенный катетер. Вливаем жижки – это от шока.

– Посидите часик в холле, – говорит Эмма владельцам. Они послушно выходят, закрыв за собой дверь. – Ну? – обращается она ко мне, прекрасно оценив всю степень моего отчаяния по одному выражению лица. Картину дополняет нервный тик правого глаза.

– Я недавно смотрела обучающее видео, – отвечаю ей, медленно и верно впадая в стандартное состояние ужаса перед хирургическими пациентами. – Там испанцы так классно пришили коту такой подбородок… Сейчас попробуем.

– Ладно, – соглашается Эмма. – На одиннадцать ещё записана кошка на стерилизацию – имей в виду.

Справимся, успеем. Наверное. Чем мы хуже испанцев? Челюсть-то не сломана, значит сверлить кость и вставлять туда проволоку не придётся – с переломом я бы однозначно отправила его к хирургам, в другое отделение.

Продолжаю медленно вливать в вену кота жидкости, а Эмма добывает из коробки пачку шовника – это монофиламент, похожий на леску – он не будет пропитываться неизбежным в послеоперационный период экссудатом и не рассосётся, – короче, то, что надо.

– Инструменты? – спрашиваю Эмму.

– Уже, – отвечает она.

Когда только успела? Наркозим уже в операционной.

– Buenas noches55… – говорю коту по-испански, прежде чем он мягко засыпает.

Ещё раз проверяю, как функционирует нижняя челюсть. Вроде всё норм. Обойдёмся без рентгена.

Очищаю подкожную клетчатку от грязи, которой, к счастью, мало. Больше как раз таки сгустков ярко-красной, свежей крови.

– Хорошо, что хоть сразу принесли, – комментирую увиденное.

Как говорил хирург, у которого я училась: «Кровь – это лучший антисептик». Иными словами, кровотечение, до определённой степени – это очищение раны. И такие раны заживают на порядок быстрее тех, которые не кровили, кстати.

Итак, испанцы… Нужна обычная игла от шприца – она и будет проводником для нашей лескообразной нитки. Эмма придерживает кота за голову и следит за наркозом, а мне остаётся красивенько пришить отёкшую толстую кожу к тонкой полоске десны. Нарезаю шовник одинаковыми кусками.

– Ну… поехали…

Попеременно протыкаю иглой десну и кожу. В отверстие иглы провожу хвостик нитки. Далее игла извлекается, а нить остаётся в ткани – ровненько, аккуратненько, ничего не прорезая. Ух ты, получается!

Я так на ботинках тренировалась после просмотра того видео.

Шью медленно, постоянно примеряясь к месту вкола, потому что кожа с подбородка отёкшая, а надо пришить симметрично и ровно, ибо коту с этим ещё жить. Он же не ботинок. Швы делаю П-образными, и при этом узелок находится снаружи, чтобы внутри рта ничего не мешало. Иногда, правда, приходится цепляться ниткой за торчащие зубы, для лучшей фиксации. В углу рта вообще подобраться нормально не получается, и я прошиваю ткани вместе с частью щеки, чтобы только защитить дыру между костью и кожей от возможного попадания туда еды.

Наконец, спустя вечность, заканчиваю. Кот выглядит уже не так устрашающе – только синие усики от ниток торчат по всему периметру подбородка. Выводим из наркоза, надеваем защитный воротник. Обезболивающий укол, который, конечно, ни хера не обезболит…

– Проходите, – Эмма приглашает владельцев зайти в кабинет.

– Если не будет есть, его придётся обследовать, – говорю им. – Воротник – круглосуточно! Пару недель нужно обрабатывать швы, а потом приходите, снимем.

Они смотрят на кота, улыбаются. Наверное, думали, что мы предложим его усыпить, уж больно страшно он выглядел вначале. Очень надеюсь, что они придут именно ко мне, чтобы я смогла оценить наш труд. Отдаём кота.

Ай да испанцы, ай да молодцы!

…Кошка на стерилизацию приходит вовремя.

Операция банальная, хоть и полостная. Кошка молодая, красивая, черепаховая – чёрная с рыжим. Правда, она в «загуле». Это значит, что наркоза уйдёт чуть больше, и, возможно, будет немного кровить. Но мы берём и таких, ибо это лучше, чем беременная кошка на стерилизацию, что в деревне почти неизбежно при недосмотре.

– Как она себя чувствует? – спрашиваю, осматривая её. Обычно мы интересуемся только породой, возрастом и не беременная ли. Эта меня почему-то смущает, хотя выглядит бодрой и здоровой.

– Да вроде нормально, – молодой парень легкомысленно пожимает плечами. – А я не знаю ничего.

Выясняется, что кошка с какого-то предприятия. Чем болеет, как себя чувствует – никто ничего не знает. Кормят тем, кто что принесёт. И, чтобы не пристраивать котят, коллективно решили кошку стерилизовать, собрав на операцию деньги.

– Ладно, погуляйте пару часиков, – говорю ему.

Кошка вроде шустрая, активная. Не выглядит больной. Ставим внутривенный катетер. Наркозим. Готовлю поле, сбривая шерсть на животе. Делаю эпидуру, ношу на плечике. Ничего не предвещает, только внутри почему-то беспокойно. Моё волнение только усиливается, несмотря на отсутствие внешних факторов.

«Хирургию не любишь, а?» – крайне язвительно звучит в голове.

Да отцепись ты! Наверное, я сама себя накрутила, и всё с кошкой нормально.

…Разрез. Легко нахожу яичники, накладываю лигатуры на связки: узелки достаточно тугие, – проверяю, не подвязалась ли связка к брюшной стенке или жиру, из-за чего нитка может соскочить.

Мирно пикает пульсоксиметр, шумит кислородный концентратор, Эмма потихоньку добавляет наркоз, – всё идёт как обычно.

Накладываю лигатуры на рога матки – не слабо, но и не очень туго, чтобы не прорезать. Проверяю. Не кровит. Всё идеально. Ну вот, а ты боялась…

Отпускаю рога внутрь брюшной. Проверяю ещё раз, не кровит ли. Всё сухо. И, наконец, перехожу к заключительной, самой приятной части – зашиванию брюшной. Эмма расслабляется, начинает рассказывать какие-то случаи из жизни. Я поддакиваю, примеряясь и накладывая аккуратные стежки.

Через пару швов снова зачем-то заглядываю в брюшную – А ТАМ КРОВЬ. Причём прилично крови! И набирается так бодро… Эмма резко замолкает. Промакиваю брюхо салфеткой, мгновенно покрываясь испариной. Что за чёрт? Набирается опять. И опять. У меня холодеет затылок.

Эмма молча следит за тем, что происходит, ничего не комментируя, – и так понятно, что кровотечение.

Быстро распускаю полузашитый шов обратно, достаю один рог матки, и перед нами предстаёт картина маслом: сосуд рога с какого-то перепугу напоминает старый садовый шланг. В нём хрен знает откуда образовались маленькие дырочки, из которых во все стороны сифонят фонтанчики крови. Большой Петергофский каскад прям!

«Бля-я-ять!» – мой внутренний голос, как обычно, крайне позитивен и краток. Вот что это было за беспокойство!

Я не тянула матку так сильно, чтобы сосуд мог лопнуть. Если бы он был здоров, этот сосуд. Я не могла повредить его иголкой при зашивании – всё делается под контролем зрения.

– Давай другой шовник, Эмма! Толще давай!

Эмма вскрывает упаковку новых ниток, толщина которых не прорежет даже рыхлую, дряблую матку, которая часто обнаруживается у гуляющих кошек или тех, у которых постоянно топили котят. Перетягиваю рог матки новым шовником.

– Коагулятор давай! – истерически ору я, погружаясь в панику.

Эмма включает кнопку на приборе.

Снова промакиваю рог матки салфеткой, легко прижигаю термокоагулятором несколько маленьких, невесть откуда взявшихся дырочек. Этот рог вроде больше не сифонит. Кровь продолжает набираться!

– Наберу на вену, – говорит Эмма, убегает в терапию и быстро возвращается оттуда со всем необходимым.

– Не останавливается! – слышит она мой сдавленный голос, делая кошке коагулянты внутривенно.

Расширяю отверстие, достаю второй рог. Прижигаю и здесь слегка кровоточащие сосуды. Они начали кровоточить спустя пять минут! Что? Это? Значит? Всё? Было же сухо! Может, у неё подскочило давление? С хера ли?

В голове возникает старый диалог с опытным хирургом, которого я пытала вечно возникающими вопросами. Диалог был такой:

– А что делать, если кровит?

– Достаёшь связки и делаешь ревизию, – ответил он тогда, с причмокиванием кусая блестящее краснощёкое яблоко.

– А кровь сама не остановится?

– Достаёшь связки и делаешь ревизию, – повторил он для особо одарённых, смачно пережёвывая хрустящий яблочный кусок.

– Но внутренние кровотечения же не так страшны, как наружные, – упрямо пыталась выяснить степень опасности я. Начиталась литературки…

– Достаёшь связки и делаешь ревизию, – всё тем же ровным голосом проговорил он в третий раз, методично двигая челюстями и примериваясь, куда бы куснуть яблоко снова.

Так что под контролем пальца я расширяю разрез, извлекаю наружу весь кишечник и делаю ревизию перевязанной и отрезанной связки в глубине кошки – она не кровит, но я вытягиваю её на поверхность и на всякий случай прижигаю тоже. Когда я пытаюсь найти вторую связку, то натыкаюсь на огромную толстую селезёнку. Она настолько огромна, что страшно трогать, – как бы не лопнула в руках.

Как-то она связана с кровотечением, эта селезёнка. А тут ещё наложилось, что кошка в загуле. Кровотечение в квадрате… Давайте ещё полнолуние сюда! Тоже способствует, проверено! От отчаяния и нервного напряжения я готова взвыть.

Эмма следит за наркозом, ничем не выдавая своего волнения. Она вообще никогда не даёт советов, пока её не спросишь, – качество, присущее настоящим личностям! Молча выполняет свою работу и всё.

Погружаю все органы обратно в брюшную. Промываем. Промакиваю салфеткой. Больше крови внутри не набирается. Какое-то время выжидаю, гипнотизируя содержимое брюшной полости. Меня ощутимо колотит. Крови нет. Кажется, справились…

Зашиваю снова, как в замедленной съёмке. Руки не слушаются, всё как будто заторможено. Сшиваю белую линию живота, по которой прошёл разрез брюшной стенки, затем подкожку. Кожу, внутрикожным. Надеваем попону. Шов сухой, из «петли» не кровит. Давай, просыпайся, котька…

Эмма молча отцепляет цапки, моет инструменты. Тяжело работать ассистентом – по себе знаю. Как она умудряется ничего параллельно не комментировать – вообще для меня непостижимо!

«По себе других не судят», – параллельно моим мыслям комментирует кто-то другой внутри.

…Следующий – кот с циститом, которого приносит местная, деревенская женщина средних лет. Я не могу сейчас думать или говорить про цистит. Я хочу домой. Я хочу уйти отсюда немедленно… Отпустите меня. Я не понимаю, за что мне всё это? У меня болит шея, и гудит голова…

Делаю два глотка холодного чая, запивая очередную таблетку обезбола. Окей, ладно, кот с циститом.

– Пописать не может, – жалуется женщина. – Присаживается и кричит.

Щупаю коту живот, смотрим мочевой на УЗИ – там бултыхаются хлопья. Мочекаменная болезнь, очевидно и так. Делаю спазмолитик.

– Сейчас под наркозом катетеризируем его, – заплетающимся языком говорю я. – Как следует промоем мочевой пузырь, прокапаем в вену.

Женщина согласно кивает.

Не хочу подшивать мочевой катетер в этот раз. Частичная проходимость есть, и потом: у кота это в первый раз. Цистит ещё бывает идиопатический56, как вариант.

Едва умудряюсь поставить катетер в вену. Руки дрожат, в глазах всё плывёт. Попадаю со второго раза. Наркозим. Мягко катетеризирую мочевой – проходит довольно легко. Фанатично промываю двумя бутылками тёплого физраствора, чтобы вымыть за один раз все кристаллы.

Капельничка. Назначаю лечение цистита и диету. Женщина благодарит меня, а я не здесь.

– У него в моче белок, – показываю ей полоску с потемневшим квадратиком, приложенную к тестовой картинке, – аж три креста. Это признак почечной недостаточности, и нужно бы прокапать его недельку, чтобы сейчас поддержать почки, а то потом может быть поздно…

Предсказуемо отказывается, – жалко денег и не хочет приходить. Ну, моё дело предупредить, а то скажут потом: «А нам врач не сказал!» Готовлю морально к рецидиву мочекаменной:

– Если опять запрёт, тогда уже подошьём катетер и назначим курсом капельницы.

Набираю с собой антибиотик на курс, объясняю, как колоть. Отпускаем кота.

Затем, тупо уставившись на открытую переноску, смотрю на кошку после операции: она быстро приходит в себя, чего не скажешь обо мне. Когда мальчик-куратор возвращается, вручаю ему переноску с назначением, в котором пестрит пожелание провести полное обследование кошки. На это, конечно, вряд ли кто пойдёт, но большая селезёнка – это признак инфекционных заболеваний, которых у кошек немеряно. Банальный вирусняк, например.

Бодрая, проснувшаяся кошка, одетая в попону, смотрит на нас из переноски крайне удивлённо. Слизистые розовые. Шов, конечно, получился большой, но как говорил всё тот же уважаемый хирург: «Швы любой длины заживают за одинаковое количество времени».

Напугала меня, дурилка картонная. Осматриваю попону – сухая, крови на месте шва нет. Снова проверяю «петлю» – сухо.

– Понаблюдайте за ней. И звоните, если что, – говорю парню.

Он уходит, а мы с Эммой ещё какое-то время сидим на диване, медленно и молча приходя в себя. Обсуждать подобные трэшаки даже не хочется.

– Ладно, я пока пойду, – наконец говорит Эмма, многозначительно вздохнув, после чего встаёт и выходит из кабинета.

Не успевают двери закрыться, как я слышу на крыльце её громкие ругательства. Выбегаю следом.

Ну, что там ещё?

На пороге клиники стоит коробка с двумя подкинутыми дикими котятами. Очередные дебилы, не понимающие, что нельзя подкидывать маленьких котят в место, куда приносят вирусных дристунов, сняли с себя ответственность за чужой счёт!

На дне коробки обнаруживаются капли крови. Обследуем котят: у одного из них открытый перелом хвоста – видимо, когда отлавливали, прищемили дверью.

«Люби-и-и хирурги-и-ию!» – язвительный голос внутри откровенно ржёт надо мной.

Рабочий день заканчивается ампутацией хвоста. Котёнок хорошо переносит и наркоз, и операцию. Даём ему кличку Хвостик. Будет теперь породистый курильский бобтейл. Осталось пристроить его как можно быстрее, пока не окочурился от вирусной инфекции.

Котёнок Хвостик.

Аллилуя, у кота со слюнной железы оказалась просто киста! Как сказал Сергей, к которому они попали:

– Там до слюнной железы, как до Китая!

– Да ладно уж: «как до Китая…» – прям обиделась.

– Ну ладно, ладно… Как до Новосибирска, – посмеялся он.

Отрезал, отправил на гистологию. Приятно, когда хозяева понимающие и согласны на дополнительные исследования.

…Кот с пришитой кожей на челюсти отказался от еды, и хозяева поехали его обследовать. Оказалось, что кот не ест просто потому, что ему больно, а хороших обезболивающих – наркотических – в клинике нет.

Коту продолжили мини-курс из того, что доступно, и он начал есть только тогда, когда степень оголодания превысила силу боли. Иногда мне хочется найти наркоманский притон и закупиться у них пачкой нормальных обезболов, но нет. Эта идея становится навязчивой, а желание – почти невыносимым, когда поступают экстренные пациенты в состоянии болевого шока, от которого, несмотря на все наши старания, и погибают. В такие моменты особенно сильно ненавидишь себя за бессилие: переживание боли – это самый сильный из факторов, мешающий выздоровлению.

…Через две недели кот с подбородком пришёл ко мне на снятие швов, и это был настоящий праздник.

Брутальный, ввиду своей стрессоустойчивости, кот спокойно отдался в наши руки: Эмма слегка придерживала его, а я подбиралась под жёсткие лескообразные нитки ножницами, чикая их. Кот терпеливо сидел, не дёргаясь, сохраняя невозмутимость, будто понимал, что сейчас его избавят от двухнедельного дискомфорта. Надо было видеть выражение его довольной морды, когда последний шов был снят. Чётко читалось: «Ну наконе-е-ец-то!»

Люблю таких беспородных, камышовых, терпеливых котов.

…Кошка с кровотечением, слава Богу, не звонила. Обследоваться они, конечно, не пришли.

Глава 18. Лимфоэкстравазат

«С хрена ли кому-то хотеть становиться врачом?» (сериал «Стэн против сил зла»).

Сегодня у меня очередные рабочие сутки.

Пока никого нет, всей сменой мы сидим в ординаторской и треплемся про случаи из практики. Одна из таких историй – про кота Лёву.

Женщина принесла красивого рыжего кота с атонией мочевого пузыря. У кота были многократные рецидивы острой задержки мочи на фоне мочекаменной болезни, и ему катетеризировали мочевой, снова и снова. Затем дошло до уретростомии.

В итоге измученный мочевой пузырь отказался сокращаться и ушёл в атонию. То есть за кота приходилось «писать» путём отдавливания мочи, обхватывая его живот рукой и нажимая на него. Три раза в день.

В итоге хозяйка измоталась и принесла кота на усыпление. Наши единодушно согласились, что да, это тот самый случай, при котором эутаназия вполне уместна. Женщина оставила деньги, кота, подписала бумаги и, рыдая, ушла.

Лёву посадили в стационар. Усыпить-то недолго. Только каждый хотел, чтобы это был не он.

В итоге коту отвели мочу и оставили жить. Так и «пѝсали» за него, три раза в день. Деньги на усыпление, нетронутые, висели в пакетике над его клеткой. Потом Лёву стали выпускать гулять вместе с другими стационарниками, собранными со всех отделений: тут и подкинутый Хвостик, и кот, попавший под машину, которому собирали по кусочкам таз и другие, – в общем, все «отказники».

Лёва быстро освоился и начал исправно ходить писать в личный поддон с наполнителем, как и положено – три раза в день. Залоснился, похорошел, рыжая шерсть стала отливать оттенком благородного золота, кисточки на ушах растопорщились, выдавая мейнкунистых родственников в родословном дереве. Периодически кот выглядывал из окошка регистратуры, словно деловой админ, и со знающим видом оглядывал приходящих. Те умилялись зрелищу, но забирать к себе Лёву никто не спешил.

Понятное дело, что стационар не резиновый. Куда девать всех? В общем, позвонили хозяйке обратно. Уж не знаю, какими словами они объясняли, почему кот не усыплён, но она примчалась за ним довольно быстро. Отдали ей и кота, и пакетик с деньгами обратно. Она рыдала и смеялась одновременно.

Эту трогательную историю, которая звучит в лицах, прерывает наша лучезарная Света, которая сегодня за админа:

– Там пришёл пёс с некрозами на попе, – говорит она конкретно мне, улыбаясь.

Спускаюсь в кабинет. На столе стоит тот самый цверг, половина которого сгнила из-за давнего укуса другой собакой. Сейчас вместо гнилых тканей мне открываются ровные розовые грануляции, и видны даже знаменитые эпителиальные дорожки, которые возникают после гирудотерапии: неделю назад для улучшения регенерации я прилепила собаке пиявку прямо в центр зияющей раны. Пиявки для ускорения регенерации – это первое дело.

Гирудотерапия у цвергшнауцера. Стадия регенерации.

– Мы пришли просто показаться! – говорит радостный хозяин. – У нас всё хорошо!

О, Господи. Обратная связь, счастье-то какое!

– Спасибо, – улыбаюсь. Затем здороваюсь с собачкой. – Привет. Не бойся, сегодня ничего делать не буду.

Пёс стоит на столе и трясётся крупной дрожью. Глажу по голове:

– Хоро-о-оший пёс, хороший.

Благодарности от животных ждать не приходится – они часто кусают, царапают, лают, кидаются и сопротивляются, но этот пёс, похоже, исключение из правил: он просто боится. Только однажды я слышала про кота, который, когда ему становилось плохо, добровольно залезал в переноску, как бы говоря хозяйке: «Поехали в клинику…»

Пятачок кожи на спине у собачки, конечно, останется безволосым, но это не критично. Спасибо пиявкам – ускорили заживление. Их прелесть ещё и в том, что они способствуют проникновению антибиотиков в ту зону, куда прикрепляются. Дело в том, что при воспалении образуется демаркационный барьер, препятствующий этому, а пиявки делают его проницаемым, – с ними можно смело назначать минимальные и дозу, и курс. Довольна результатом, как слон.

Вид раны у цвергшнауцера после заживления.

…Затем приносят дерматологического пациента – это маленький рыжий котёнок с облысением на задних лапах. Наскребаю клеща, пишу в назначении чем обработать.

Котёнок на дерматологический приём.

Чесоточный клещ Sarcoptes scabiei, обнаружен у котёнка.

…Кошка со страшным некрозом на хвосте: накануне уже второй раз накладывала ей швы, пытаясь натянуть маленькое количество кожи на оголённые хвостовые позвонки. Первые швы, увы, прорезались ввиду того, что кожа из-за расплавления гноем стала тонкой. В этот раз стянула края с меньшим натягом, с «пуговками» и зафигачила блокаду с мощным антибиотиком, благо анализы крови оказались в порядке. Для лучшей регенерации под кожу положила марлевый дренаж, смоченный родной кошачьей кровью, и сверху -ранозаживляющую мазь. И повязку. Аутокровь – это универсальный препарат, улучшающий регенерацию, – недаром из сыворотки крови телят делаются некоторые аптечные мази.

Настраиваю хозяев на ампутацию, но сама надеюсь, что у них хватит терпения методично ходить на обработки. Хвост – это же тоже важно! Сочувствую только коллеге, которой достанется извлекать мой замысловатый дренаж – это придётся делать без наркоза, а кошка агрессивная. Ну, думаю, замотают кошку в полотенце, справятся… Швы держатся, но часть хвоста всё ещё опухшая – там, где он был прокушен зубами. Это очень частая травма у гуляющих котов и кошек, кстати.

…Дальше приходит рыжий кот, неделю назад поевший листья у хризантем. Видимо, все покупные цветы априори опрысканы химикатами от насекомых – во всяком случае, именно от них он начал интенсивно блевать. Хорошо ещё, что не лилии.

В течение шести дней, несмотря на капельницы, кот не ел, впал в депрессию и выдал температуру. Пришлось вдобавок подозревать вирусняк, который кот мог поймать в холле, ожидая приёма в очереди. Сейчас у него улучшение: взбодрился, стал есть и даже сопротивляется на капельнице, – не зря откорректировали состав препаратов и поменяли антибиотик на другой.

Корректировка лечения – это очень важно. Врач не может угадать, как поведёт себя животное в ответ на стандартный алгоритм лечения, ведь каждое из них индивидуально. И в этом есть подвох.

Как говорил наш препод по терапии:

– Спросите: «Лучше, хуже или так же?», а не просто «Ему лучше?», потому что есть риск не услышать правды.

Два рыжих кота и история про рыжего Лёву, – это как закон парных случаев, только более расширенная версия. Накануне, например, был «таксячий» день: восемь или десять такс подряд, а потом половина из них – на повторные капельницы ночью. И сплошь – чёрные коты и кошки. А сегодня, похоже, день рыжих котов.

– Там твой кролик пришёл, – говорит между тем Света.

А, не, не только рыжих и котов…

Никто не любит брать экзотических товарищей потому, что опыта слишком мало. В прошлый раз кролик с абсцессом на носу достался мне, и перед их приходом пришлось штудировать иностранную книгу и переводчик в компьютере, где я в рекордные сроки перевела текст на эту тему. Хочешь выучить английский? Спроси меня, как.

Иногда ещё приносят ёжиков, про которых часто написано: «Заболевание изучено недостаточно. Лечение не разработано».

Одним таким пациентом стал ёжик с Wobbly hedgehog syndrome – синдромом угасания ежей. Неблагоприятный прогноз в его случае оправдался. Увы.

Ёжик с Wobbly hedgehog syndrome (синдром угасания ежей).

Возвращаюсь мыслями к кролику, снова изучая заумную иностранную книгу.

– Вот как ещё можно, – говорит Света и подносит к книге свой телефон. Она делает фотографию, запускает какое-то приложение, текст распознаётся и переводится автоматически.

– А-а-ачуме-е-еть, до чего дошёл прогресс! – офигеваю я. Но перевод получается корявый, потому что текст крайне специализированный, и мне приходится вернуться к компьютеру. Мой старенький покоцанный телефон в это время нервно курит в сторонке.

«Дярёвня», – посмеивается некто внутри.

В процессе перевода изгрызаю себе всю руку, потому что речь идёт про тимомы57 и лучевую терапию, а также ринотомию58 и торакотомию59. Кролику! Да-да, ему! И вся эта куча терминов, к которым я не хочу иметь никакого отношения, может статься, относится именно к моему пациенту! Абсцесс я вскрыла в прошлый раз, но большинство врачей сходится во мнении, что в борьбе кроликов с абсцессами чаще всего побеждают последние. Иностранцы пишут, что в носовой кости нужно вырезать большую дырку, вставить туда дренаж, пичкать кроля антибиотиками, и только тогда есть шанс, что всё заживёт. Это называется ринотомия. Однако, его выпученные глаза – это один из признаков опухоли в средостении лёгких, – да, да, где глаза, а где лёгкие, и между ними есть связь, потому что лимфоузлы реагируют одинаково! Факт остаётся фактом, и этот признак необходимо учитывать, так что я, как Великий Пессимист Всея Руси, говорю об этом хозяину кролика – молодому человеку, настроенному слишком оптимистично. Рентген бы ещё запилить, да кто ж его расшифрует? Ну нет у меня рентгена лёгких нормального кролика! С чем сравнивать-то?

Я вообще плохой врач, потому что говорю самые худшие прогнозы, а не то, что люди хотят услышать. Прям озадачиваю.

Хозяин кролика, выслушав от меня очередную заумную лекцию про тимомы, решительно говорит:

– Дренаж давайте. А рентгена не надо.

Облегчённо вздыхаю. Долбить кролику носовую кость не входило в мои утренние гламурно-феерические планы. Пропихиваю ему маленький отрезок трубочки от «бабочки» в носовую полость, обезболив местно. Там и так изрядная дыра, и я надеюсь, что она не успеет зажить до того, как весь гной будет вымыт антисептиками в процессе обработок. Подшиваю трубочку к коже, чтобы не выпала раньше времени. Похоже, что кролику торчащая из переносицы трубочка совершенно не мешает – он даже не нервничает в процессе её установки. Вообще это какой-то стрессоустойчивый кроль, не то, что тот, который помер от одного только вида градусника.

Дальше я углубляюсь в высчитывание доз антибиотиков, потому как кролики – создания нежные и не каждый препарат переносят. От некоторых, широко распространённых в работе, вообще мрут, как мухи. Так что я выбираю ему два из максимально эффективных при гнойном воспалении. Пишу всё в назначении.

…Следующим приносят на усыпление старого рыжего кота. Да, похоже, сегодня всё-таки день Рыжих котов. Девятнадцать лет, слепой на оба глаза, худой, как скелет.

– Стал по нужде ходить по углам квартиры, – говорит хозяйка кота. – Я устала убирать.

Представляю его состояние: привезли неизвестно куда, куча запахов, звуков, чужое место. Дома-то уже успел изучить все углы, так как слепые коты быстро приспосабливаются, даже на форточки запрыгивают и спрыгивают обратно без проблем, а тут холодный металлический стол, руки в перчатках щупают, запах адреналина, крики кошек за дверью…

Молча набираю препараты. Кот беспокойно мечется по столу. Хозяйка:

– Он же страдает?!

– Нет, он не страдает, – отвечаю ей.

Простите, я не буду вам врать и этим облегчать принятие решения. Это вы страдаете, подбирая какашки по всей квартире. А он не страдает. Я могу Вас оправдать, но врать не буду. Просто он старый, и поэтому стал неудобным. С людьми сплошь и рядом случается так же. По сути каждый одинок в течение всей жизни, от начала и до конца, а всё остальное – иллюзии и самообман.

У котов тоже бывает болезнь наподобие Альцгеймера. Они забывают, где туалет. Или из-за болей в позвоночнике не могут принять позу и ищут другое место, где это можно сделать комфортнее. Я вижу его хроническую почечную недостаточность; возможно, гипертиреоз, истощение, свалявшуюся шерсть. Я знаю, что, если сейчас не усыплю его, погрузив в сон – его усыпят в другом месте, возможно уже не во сне. Или, возможно, вообще выпустят на улицу – слепого, беспомощного старика… Возможно, эутаназия для него – это самый лучший вариант из возможных. Так я пытаюсь оправдать саму себя.

Кладём кота на бок, он кричит от страха. Быстро нахожу вену. Спи, котик, спи. Прости меня, котик…

…Затем приходит овчарка после удаления опухолей на молочных железах. Это называется мастэктомия, и после операции остаётся огромный шов, в котором, бывает, скапливается кровянистая жижка – лимфоэкстравазат. Случается подобное не всегда, поэтому в первые минуты я никак не могу понять, почему у собаки температура под сорок. Кладём её на стол, протираю шов салфеткой…

«Между нитками-то залезь», – просыпается внутри интуитивный советчик.

Беру стерильный зажим и лезу в шов, раздвигая края кожи… В ту же секунду оттуда сильной струёй вырывается горячая кровянистая жидкость.

– Света! – ору я. Та хватает дежурный лоток в форме почки и подставляет его под мощную струю. Жидкость льётся в лоток чуть ли не с водоворотами.

Эти водовороты напоминают мне историю про мою соседку сверху. Однажды у неё с горячей трубы сорвало гибкий шланг, и оттуда, под напором, хлынул кипяток. Струя была такой силы, что била на полметра в бочину стоящей рядом газовой плиты. Когда я прискакала к соседке, воды набралось уже по щиколотку. Перекрыть её было невозможно – кран сломан, – так что мы догадались надеть на трубу старый толстый серый шланг, оставшийся от стиральной машины, другой конец которого опустили в раковину. Вот такие же мощные водовороты были в раковине! Прикольно, что когда прибыли три мужика из аварийной службы – все в синих комбезах, с чемоданчиком инструментов, – первый их вопрос был:

– Соседи снизу ещё не приходили?

На что несчастным голосом я отвечала, отжимая край промокшего халата свободной рукой:

– Я и есть «соседи снизу»! Мужики-и-и… Спасите…

Странные воспоминания вообще-то. Стою, плавно зеленея и не вытаскивая зажима из шва, а кровавая жижа бурным фонтаном всё льётся и льётся. Хозяева от такого зрелища теряют дар речи, и мне надо всю эту неожиданность как-то им объяснить, причём побыстрее.

– Это лимфоэкстравазат, – говорю, наконец, взяв себя в руки. – После операции, если правильно её сделать – не подшивая кожу к ткани – остаётся полость, которая иногда может наполняться вот такой вот жидкостью. Хирурги рекомендуют откачивать её, и обычно это требуется сделать один или два раза. Ну вот, сегодня получается, первый раз.

Надеюсь, мой шок не сильно заметен. Хозяева понимающе кивают головами, и, слава Богу, обморок у обоих отменяется. Собака лежит на боку, и из неё выливается этой пенистой кровавой жидкости около двух стаканов. Ставим её на лапы, и из полости вытекает ещё немного, уже остатки. Протираю шов стерильной салфеткой, обрабатываю. Надеваем попону.

К назначению пишу ещё один препарат – не люблю корректировать коллег, но иногда приходится, особенно при такой температуре.

Не успеваю отпустить их, как Света кричит:

– Экстренный! – и запускает в кабинет женщину с маленьким терьером.

– Его покусали, – говорит испуганно та.

– Зачем же вы отпускаете с поводка-то? – не сумев сдержаться, корит её Света.

– Я не отпускала, – всё так же испуганно отвечает женщина. – Это чужой пёс накинулся…

Осматриваем собачку. Огромные дыры от зубов зияют в пяти местах, в том числе и в районе лёгких. В животе – отверстие, из которого свисает сальник60. Кровотечение, шок, – это ещё полбеды. Но у собачки ещё и пневмоторакс – это когда вдыхаемый воздух через дырявые лёгкие проникает в плевральную полость, лёгкие спадаются в тряпочку, и дышать становится невозможно. В данном случае воздух проникает ещё и под кожу. На коже, кроме того, прямо на глазах надувается огромный синяк – видимо, повреждена межрёберная артерия, или кровь фигачит из лёгких. Откачиваем воздух из грудной полости через «бабочку» шприцом, но это не может длиться вечно – набирается он слишком быстро.

Собачке нужна срочная диагностическая лапаротомия – это когда во время операции выясняется степень повреждения и, по возможности, убираются последствия.

– Ищите донора, – озадачиваю женщину. – Срочно.

– Да, у меня есть ещё одна собака. Сейчас привезу, – отвечает она и убегает.

Отдаю собачку Тане, которая сегодня за хирурга – этот уровень пациентов всегда будет слишком сложен для меня. Я остаюсь на приёмах, а девчонки оперируют собачку, на допамине61.

На операции выясняется, что в диафрагме – это перегородка между грудной и брюшной полостью – тоже дырка, а печень разорвана в месте нахождения триады, куда впадает желчный пузырь и куча сосудов. Оттуда мощно фигачит кровь. Никаких швов не наложить – это равнозначно отключению печени. Таня закладывает туда гемостатическую губку, затем ушивает дырку в диафрагме. Я убегаю с приёмов на крики из хирургии, извиняясь перед клиентами. Они понимают, терпеливо ждут.

Под конец операции собачка перестаёт дышать. Дышу за неё мешком Амбу, сердце бьётся – хвала допамину. Снова откачиваем воздух из грудной полости. Нужно срочно переливать кровь и выводить её из наркоза. Девчонки быстро шьют, собака белая. Дышу, сатурация падает, потом приборы окончательно перестают показывать. Дышу без ожиданий. Зрачки у собачки расширены – я видела это много раз у мёртвых животных, вернуть которых не удавалось. Но в какой-то момент собачка начинает дышать. Сама.

Выбегаю в холл с криками:

– Нам срочно нужна собака-донор! Всего сорок миллилитров крови!

В переполненном холле из собак сидят две парализованные таксы и один старый пудель. Таксы – потенциальные претенденты на ближайшую операцию, а пудель – старичок с опухолями. У них не отнимешь… Люди терпеливо ждут, никто не скандалит, и это уже счастье. Я пробегаю глазами по всем этим людям, и они видят, как меня накрывает отчаянием. Смерть – вот она, здесь, она рядом, я чувствую её присутствие. Она не торопится, но знает, куда и за кем пришла. Вырываю из рук Светы телефон и звоню хозяйке собачки прямо в холле:

– Что там с донором? Нам срочно нужна кровь!

– Еду за ним, еду! – отвечает она.

Зачем только всё это существует в моей реальности? Почему это происходит здесь, сейчас, в моей жизни? Кто это создал? Для чего, чёрт побери?

Бегом возвращаюсь обратно в хирургию. Собачка просыпается от наркоза, и это уже чудо, – чудо по имени допамин. Но долго она не протянет – это факт. Обезболы из имеющихся уже сделаны, но она белая, и кровотечение продолжается. Оставляем на ночь, в стационар.

…Так и не дождавшись донора, в час ночи звоню хозяйке собачки ещё раз:

– Мы всё ещё ждём Вас!

На что она говорит:

– Донор убежал по сучкам, так что крови не будет.

И в четыре утра собачка умирает.

Приходил «мой» кролик; вытащила ему дренаж из носа. Гноя уже нет, и чувствует себя прекрасно, но я сказала хозяевам не расслабляться. Ибо кролики – это животные нежные и хрен знает, чем можно ещё лечить их меганевосприимчивые к антибиотикам абсцессы. Он у меня и так коктейль хлещет из двух препаратов сразу.

Сегодня икала: видать, коллега вспоминала меня «добрым» словом, вытаскивая дренаж у агрессивной кошки с хвостом… Я ей вчера пирожок оставила, чтоб задобрить.

Собачку покусанную жалко, и ещё очень жалко наших трудов. В последнее время я крайне вымоталась психологически, абстрагироваться не получается.

Встретилась с приятелем Данькой, посидели в кафешке. Данька чуть моложе меня, высокий, статный парень, чем-то похожий на старовера; с длинными волосами, забранными в хвост. Говорит он всегда размеренно и по делу, с особой, выдержанной интонацией, придающей словам глубокий философский смысл.

Он – один из тех друзей, кому я могу искренне поплакаться в жилетку обо всём и, пожалуй, единственный, кто всегда вытаскивает меня из всевозможного рода жоп. Так что я не упустила момента, поплакалась. Данька сощурил глаза, смерил меня своим внимательным взглядом и говорит:

– Твои кошечки и собачки энергетически берут часть того, что их хозяевам по карме положено. Телепаешься с ними, а твоя энергетика этого не тянет. А без энергии ни в какой сфере движухи нет.

– Почему это не тянет? – обиженно отвечаю ему, громко хлюпая носом. – Мне казалось, что я справляюсь со своей работой!

– А ты точно это делаешь не методом «взять на себя то, от чего кошки дохнут»?

Прям озадачил.

– Ты не думала, – добивает он меня, – что сама создаёшь свою реальность, и тяжёлые пациенты к тебе приходят не просто так?

– Зачем мне это? – искренне недоумеваю.

– Учиться через душевную боль и страдания, например, – выдаёт он ещё более мудрёное умозаключение.

– Хочешь сказать, что собачку пожрали из-за меня? – от возмущения я даже приподнимаюсь со стула. – Что её смерть – это моя вина?

Люди за соседними столиками начинают оборачиваться на мои крики, поглядывают украдкой.

– О-о-о! – издаёт Данька страдальческий возглас, изобразив рукой великий и могучий фэйспалм. – Присядь, присядь… Я хочу сказать, что не обязательно страдать, чтобы учиться, и что можно развиваться не только через боль.

– И что мне теперь, работу менять? – я всё ещё на взводе и не могу нормально осмыслить его взгляд со стороны, который всегда более объективен, чем мой. Вообще не догоняю, о чём он!

– Работу… – он взвешивает это тяжёлое слово многозначительной паузой и заканчивает фразу: – Однозначно меняй.

Наконец-то умудряюсь записаться на массаж и даже прихожу раньше времени. Да, к Олегу. Я соскучилась. Отдаю деньги заранее, на стойке админа. Девушка за стойкой смотрит на меня странно, прячет глаза, как будто хочет что-то сказать, но боится.

Сажусь на диванчик. И вдруг в голове ясным голосом звучит: «Видеть, как всё проходит, начать отмечать недостатки. Ругань. Слёзы. Ревность. Разочарование. Ты согласна увидеть всё это, как неизбежные атрибуты любых отношений?» Перед глазами возникает видение меня же – в длинной белой сорочке в пол, с распущенными, длинными волосами.

– Да, да, да! Я согласна! – отвечаю поспешно.

«Согласна ли ты, раба Божья…» – словно священник в сельской церкви, вещает внутренний голос и далее по тексту.

И в этот момент ко мне подходит он, Олег.

– Пойдёмте? – приглашает меня в кабинет.

Что за глюки ещё? Трясу головой, чтобы избавиться от видения.

…И далее, мякисно распластавшись на кушетке, отдаюсь в мягкие, горячие руки Олега.

Тихая романтичная музыка играет в комнате, полумрак добавляет интимности, и мне не терпится узнать, женат сей распрекрасный мужчина или нет.

Как же мне это сформулировать-то… Спросить прямо: «А Вы женаты?» – это слишком откровенное палево.

«Паспорт попроси у него, с семейным положением», – намекает внутренний голос.

Мучительно переживая, наконец, формулирую свой вопрос.

– А с кем Вы живёте? – спрашиваю, старательно скрывая своё любопытство в голосе. Кажется, мне это не удаётся.

– Я живу с котом и бабушкой, – ничтоже сумняшеся отвечает Олег, глубоко разминая мне плечи нежными, но сильными руками.

О-о-о! Боже! Какой Ты классный, Господи! Спасибо! И это, кажется, всё, чем я могу сейчас выразить свои чувства! В одно мгновение меня переполняет такое странное, огромное, распирающее изнутри, всеобъемлющее, тёплое чувство, как будто я испытала оргазм, но не физический, а душевный. Мне хочется обнимать каждого. Смеяться! Наполнять мир энергией счастья и спокойной уверенностью в «хорошо по умолчанию».

Отношения – это не тяжкий труд, обязанности и кабала! Нет, нет и нет! Отношения – это творчество, это удовольствие, это созидание, это создание истории, это соучастие. Это красота, это модель Вселенной, это гармония, это взаимодополнение, это музыка, это небо, это море! Моё сердце стремительно раскрывается, словно лепестки у огромного, светящегося, розового лотоса.

«Воу-воу!» – от потока чувств внутренний голос впадает в панику. Оглушённая эмоциями, почти не слышу его.

Я уже люблю и этого кота, и эту бабушку! Это значит, что он свободен! Уи-и-и! Жизнь прекрасна! Он не женат!

«Ну, не факт, вообще-то», – сквозь бурю радости доносится до меня осторожное предупреждение изнутри головы.

Полностью игнорирую его, обмякнув на кушетке ещё больше.

Потом сеанс заканчивается, Олег выходит из комнаты, и я одеваюсь.

И уже на выходе обнимаю его, переполненная чувствами и любовью. Он слегка прикасается ко мне руками – едва-едва. После чего я выхожу из салона и, открыв зонтик, иду вдоль дороги в полнейшей прострации.

Он свободен. Я просто в восхищении! Свободный, идеальный мужчина! Благодарю тебя, дорогое Мироздание! Я плыву, полностью погружённая в волшебное чувство, не глядя по сторонам, и со всех сторон мне сигналят машины. Люди, идущие навстречу, смотрят как-то странно. И уже возле дома, врезавшись плечом в придорожный столб, я осознаю, что дождя не было и нет, и что зонтик нужно закрыть.

Мне кажется, что эти отношения я не смогу перерасти никогда! Вот оно, настоящее счастье! Я буду для него самой лучшей! Да!

Знаю, знаю: нельзя хотеть чего-то слишком сильно. Иначе оно начнёт отдаляться, всё дальше и дальше. Всё, что боишься потерять – неизменно будешь терять, до тех пор, пока не научишься не привязываться. Навязываться точно не буду. Это противоестественно. Всё, что я могу сделать – это привести себя в порядок и быть красивой.

И всё же – он классный. Такой классный! Уи-и-и!

Глава 19. Синдром одинокого котёнка

I’m not superman62 (песня из сериала «Клиника»).

Сегодня мы с Эммой плетём большой сачок для фиксации агрессивных кошек. Эмма держит металлическое кольцо, а я изображаю методику, по которой рыболовы плетут свои сети, но по спирали, – получается почти профессионально.

Чудо-сачок для поимки диких кошек.

Котёнок Мурзик.

Техника его применения проста – кошку накрывают сачком, и она в панике кидается прочь, попадая в «хвост» сетки. Затем надо быстро сделать пару оборотов и прижать сачок к земле, отчего кошка оказывается спутанной и обездвиженной. После этого можно спокойно вытащить одну из её лап, не опасаясь быть сожранной и исцарапанной, и занаркозить. Иностранцы давно уже прочухали этот метод, а мы всё спим.

Пока мы плетём сачок, чёрно-белый Мурзик – так назван второй из подкинутых котят – любопытно выглядывает из-за дверей. Он общительный и пугливый одновременно. С тех пор, как Хвостик уехал в другое отделение, Мурзику скучно, холодно и одиноко.

Для тех, кто подкидывает котят в клинику, определённо, в аду есть специально отведённое место. То, что они избавляются от проблем за счёт других – это ещё полбеды, и остаётся на их совести. А вот то, что не привитые котята попадают в зону потенциальной заразы – это уже совершенно другая тема для размышлений.

«Чёрт бы вас побрал!» – это, пожалуй, единственное, что желается таким людям, когда коробка с котятами обнаруживается на крыльце. Далее следует жёсткая ругань и нецензурная брань, потому что определить котят некуда, а защитить их от инфекции за короткий период времени невозможно. Прививку делают через месяц карантина, и даже после вакцинации иммунитет вырабатывается не раньше, чем через две недели после повторной прививки, поэтому шансы не заболеть у котят минимальны. Есть, конечно, экспериментальные данные, что если привить инкубатика63 тут же, в первые сутки после контакта с вирусом, то он не заболеет, но это абсолютно противоречит тому, чему нас учили в ветеринарной академии. Кому охота рисковать? Да и вакцины стоят денег.

Так что Мурзика нужно максимально быстро пристроить.

В этот момент в дверь стучат, и в кабинет заглядывает женщина:

– Здравствуйте, – говорит она. – Мне только проконсультироваться…

Жестом приглашаю войти. Женщина заходит и скромно присаживается на край стула.

– Что случилось? – спрашиваю её.

– Мы взяли котёнка, а он стал странно себя вести, – рассказывает она. – Сосёт одеяло. Грызёт штукатурку на стенах. В туалет стал ходить куда попало. И ещё он кидается на ноги, когда проходишь мимо. Вцепляется и кусает! – Женщина изображает болезненную гримасу и трёт ногу, демонстрируя место недавнего нападения. – Руки вообще все изодрал. Я не знаю, что мне делать!

Тут она задирает рукав, и нашему взору предстаёт иллюстрация к диссеру: «Наутро после суицида. Будни реаниматолога»: исполосованная глубокими, багровыми царапинами рука.

«Single kitten syndrome», – услужливо предлагает мне диагноз внутренний голос.

– У него, по всей вероятности, «синдром одинокого котёнка», – отвечаю я. – Психологические проблемы, связанные с адаптацией.

– Синдром котёнка? – удивляется женщина, опуская рукав обратно.

– Да, – начинаю объяснять: – Котята обычно воспитываются в кошачьем сообществе, которое человек не может обеспечить своими силами. Для адекватного развития им нужно находиться в обществе друг друга. Когда котёнок одинок, ему не у кого учиться поведению, и возникают проблемы с социализацией. Симптомы Вы как раз и перечислили.

– И что же делать? – женщина задаёт вопрос, который звучит у нас, похоже, чаще всех других.

– Оптимальнее всего – завести второго котёнка, – говорю я. Люблю вот так, с ходу, огорошить, прям хлебом не корми.

Представляю, как это звучит! Женщина пришла потому, что ей стал невмоготу один котёнок, а я предлагаю завести второго! Эмма, увлечённо разглядывающая новоиспечённый сачок, вдруг медленно выпрямляется, замирает и как будто перестаёт моргать.

И тут мне на помощь очень вовремя приходит Мурзик. Он высовывает свой любопытный нос из-за двери ординаторской. А на носу у него, между прочим, нарисовано чёрное пятнышко, отдалённо напоминающее сердечко.

– Вот такого, например, – показываю взглядом на лупоглазого котёнка, который сам только недавно начал даваться в руки.

– Ой, – говорит женщина отчётливо и кратко.

– Кыс-кыс, – зову я, а внутри что-то орёт: «Мурзик, мать твою, пусть тебя возьмут! Ну, пожалуйста!»

Предыдущие несколько котят погибли потому, что их некуда было девать, и мой внутренний ор не просто громкий – он отчаянный…

Мурзик делает два шага и показывается во всей своей красе. Я подключаю весь свой талант продавца, коим пришлось поработать в начале трудовой карьеры:

– Беспородный, здоровый, красивый! А посмотрите на это сердечко на носу!

– Это кот? – спрашивает женщина.

Когда покупатель в магазине что-то спрашивает – это значит, ему интересно. Чем больше вопросов, тем больше вероятность того, что что-то купят, – эти простые истины я уяснила, работая в частном магазинчике по продаже крупы, сахара и печенюшек. Должно быть, опыт менеджера проходил каждый, кто хоть как-то стремился заработать себе на выживание. К слову, мой опыт закончился вскоре после того, как перекрашенная в блондинку цыганка попросила бутылку масла в детский садик и протянула мне пятитысячную купюру. В итоге она ушла с коробкой, наполненной бутылками масла и сдачей в количестве моей дневной выручки, а купюра оказалась подделкой.

Никогда не умела торговать. И сейчас мне надо в грамотном свете представить Мурзика. Эмма, выручай!

– Кот! Кот! – подтверждаю я.

А Эмма предлагает совсем уж беспрецедентную акцию, да ещё и в рифму:

– Кот! Кастрация за наш счёт!

Прям аттракцион невиданной щедрости сегодня! Деньги на наркоз уж как-нибудь наскребём из конвертика для нищебродских котов, который очень редко, но пополняется за счёт скудных чаевых. На вакцину там нет, а на кастрацию найдётся.

– Я подумаю, – говорит женщина. – Тут же надо переноску сначала захватить…

– Мы вам дадим! – стараюсь не выдать своё непомерное волнение я. – Потом занесёте как-нибудь!

Мурзик делает ещё два шажка вперёд.

– Обычно всех боится, а к Вам идёт! – говорю чистую правду, которая звучит как лесть. И, наконец, коронное: – Если не приживётся, просто принесёте его обратно.

Это, кстати, тоже методика из области продаж. Называется она: «Щеночек на две недели». Человеку в зоомагазине предлагают щенка и говорят, мол, если в течение двух недель не приживётся – можете вернуть его обратно. Однако, за это время человек обычно привыкает к щенку, и, как правило, никто никого обратно не возвращает. Ту же методику применяют нечестные собачники, выдающие беспородных щенков за чистокровных и бессовестно берущие за это деньги.

Забавно бывает читать такие объявления, где даже породу указывают неправильно, например: «Тольтерьерчик». Впрочем, может в этом скрыто истинное сомнение продавца: толи терьерчик, толи не терьерчик… Когда щенок вырастает, становится понятно, что породой тут и не пахнет, но уже поздно – к нему привязались.

Я выдаю беспородность Мурзика за бонус, красочно расписывая, что у таких котят обычно отсутствуют аномалии, распространённые среди породистых. Эмма озвучивает последний, самый весомый аргумент:

– От глистов обработан! – она лично пихала котёнку в рот кусок таблетки, изрядно рискуя пальцами. – Блох нет!

Женщина поглядывает на любопытного котёнка уже с интересом, так что я делаю паузу. Больше от нас ничего не зависит. Эмма насыпает в миску корм, и котёнок с аппетитом ест. Это зрелище настолько жизнеутверждающее, что женщина сдаётся:

– Ну, давайте попробуем. Синдром котёнка… – и добавляет: – Я сейчас за ними понаблюдаю, и если они не подружатся, то вечером его вам верну.

– Конечно! – мы с Эммой обе киваем головами. – Не вопрос! Не проблема! – Сами же, конечно, надеемся, что Мурзик только что нашёл себе семью и верного друга для игр.

Котёнок помещается в рабочую переноску, отдаётся женщине, и она уходит.

Syndrome, блин, kitten… как там его…

…Дальше на приём приносят кошку с гламурной раной на груди.

– Кот пристал, – объясняет её хозяин, пожилой мужчина. – Поддел когтём и… вот…

Кожа разорвана, края разошлись в стороны и прямо на груди образовалось изображение сердца, правда, в виде розовой рыхлой подкожной клетчатки и кверху ногами. Настоящая, весенняя Валентинка, как скорый предвестник окончания долгой зимы. Спасибо, хоть не проникающая.

Гламурная рана у кошки.

Бреем шерсть вокруг, зашиваем под наркозом, надеваем воротник. Колю антибиотик.

П-образный шов с «валиками» и дренаж.

…Затем заводчица приносит щенка, которого при родах зажала сука, прямо в районе горла. Ему несколько дней от роду. Промежность собаке разрезали вместе со щенком, отрезав ему ухо и полоснув по голове. Гнойная инфекция на месте раны преобразовалась в агрессивный абсцесс, не склонный к созреванию.

Щенок вялый, на лицо интоксикация. Понятно, что иммунитета нет никакого и бороться с инфекцией просто нечем, кроме материнских антител, поступающих с молоком собаки-матери, – этого, как очевидно, недостаточно.

Абсцесс даже не приходится вскрывать – корочка, которая образовалась на месте разреза, легко отпадает, и из полости выливается жидкий гной, не предвещающий ничего хорошего. Промываю, обрабатываю, назначаю антибиотик.

На этот раз я даже не спрашиваю, чем заводчица уже успела полечить щенка. Если в его «рационе» был так любимый их обществом дексаметазон, убивающий иммунитет, то этому маленькому пациенту крышка.

…Дальше приносят дикую кошку на стерилизацию: умерла какая-то бабушка, а у нее осталось шесть кошек, которые непрерывно рожают. Некая девушка взяла над ними шефство: собрала со всех жильцов дома, где жила бабушка, денег – кто сколько дал, – и принесла одну на операцию.

– Она может быть беременна, – предупреждает нас девушка. Ещё не легче!

– Ставьте на стол, – говорю ей.

Девушка ставит коробку на стол, отходит на шаг, и в тот же миг оттуда, словно чёртик из табакерки, выскакивает чётко вверх чёрная, как смоль, кошка. В секунду она оказывается под потолком, повиснув на жалюзи, потом шлёпается оттуда на стол и начинает кружить по кабинету. Словно бешеная белка, чёрным смерчем, кошка носится по всему, что есть, включая холодильник, шкаф и все три стола. Мы стоим в центре кабинета и только успеваем считать нарезаемые ею круги: с приличной скоростью она скачет по свободным от мебели местам, и, словно цирковой мотоциклист, даже умудряется проноситься по стенам. Кошка толстая, но это ничуть не мешает ей держать скорость, ничуть не сбавляя её на поворотах.

– Н-да, – произношу я философски. Что означает: «Ну и как я должна поставить ей внутривенный катетер?».

Выручает, как всегда, Эмма. Она произносит одно только короткое слово:

Точно! У нас же есть сачок! Выпучив глаза, кошка продолжает виртуозно нарезать круги, в особо сложных местах вращая хвостом для поддержания равновесия. Несмотря на пятый, совершаемый ею круг, ни с одного стола ещё ничего не упало на пол, будто бы она пролетает над ними прямо по воздуху.

– Держи, – произносит Эмма, протягивая мне наше новосплетённое приспособление.

…Поймать кошку в сачок мне удаётся только с третьего раза, прямо в полёте. Отчаянно матюгнувшись, грузно, она плюхается в сетку, где и продолжает дико барахтаться. Быстро закручиваю сачок вдоль его оси, уже на полу наступаю ногой на рукоятку, и кошка оказывается обездвижена.

Накрыв пленницу полотенцем, осторожно перемещаем её на стол вместе с сачком. Кошка дико испугана, тяжело дышит. Вытаскиваю заднюю лапу в дырку сетки, Эмма держит, – через три минуты катетер поставлен, наркоз сделан, и кошка спит сладким сном.

– Вау, – восторженно говорит девушка после долгой молчаливой паузы – видимо, сцена поимки летающей по кабинету кошки потрясла её до глубины души.

Да и не говорите… Меня тоже.

Отпускаем девушку погулять.

– Сачок-то, а? – не менее восторженно делюсь я с Эммой. – Никаких прокушенных пальцев и вскрытых вен!

Эмма радостно кивает головой, а я вспоминаю, как в прошлую смену мужчина принёс взрослого, матёрого, уличного кота, которого решил приютить. Эмма тогда «на минутку» вышла, как это бывает. Рыжий, наглый кот осмотреть себя не дал, а с ходу начал носиться по кабинету, после чего забился в угол с презрительным выражением на морде, излучая расслабленность и дерзость одновременно.

– На тяжелобольного он не похож, – сказала я тогда мужчине.

– Ой, а помогите засунуть его обратно в переноску? – испуганно попросил он, сунул мне в руки кошачью сумку и молниеносно скрылся за дверью.

Бездомные коты научены выживать и имеют отличный навык владения когтями. Эту простую истину кот доступно объяснил мне сразу после накрывания его тулупом. С неким титаническим усилием он вытащил из-под него лапу, в доли секунды вспорол мне крупную подкожную вену на руке и с удивительной лёгкостью вырвался на свободу, попутно опрокинув стоящее в углу переполненное мусорное ведро.

Пустые бутылочки, бумажные комки и прочий мусор из ведра раскатились по всему кабинету; всё это щедро оросилось моей фонтанирующей из руки кровью, и, вдобавок, кот начал ронять со столов всё, что только возможно, пытаясь уйти от погони, которой не было.

В этот момент в кабинет заглянула какая-то бабушка с классическим вопросом:

– Можно мне только спросить?

Доли секунды ей хватило, чтобы оценить обстановку и понять, что она, пожалуй, заглянет чуток попозже.

Спустя полчаса мне удалось поймать кота, накрыв его переноской, и то, после изрядного утомления нас обоих. Скорее даже, он позволил себя поймать от однообразия и скуки или, сообразив, что другого способа покинуть клинику нет.

Эмма зашла ровно через три минуты, как кота унесли. Перед её взором предстала эпическая картина тотальной разрухи, посреди которой, в окровавленном халате стояла я, неловко и тщетно пытаясь забинтоваться одной рукой.

– Ого, – сказала она, окидывая взором залитый кровью, равномерно рассыпанный по полу мусор. – На минутку уже выйти нельзя!.. – и, оценив, как я мучительно и безуспешно пытаюсь затянуть узел бинта зубами, предложила: – Давай помогу…

…Кошку мы берём на операцию, где и обнаруживается, что она не беременная, как предполагалось, а просто жирная. Это становится очередным облегчением для меня. Оперируем. Зашиваю. Надеваем попону. Прячем обратно в коробку.

Проснувшись, кошка уже не убегает, а сидит смирно. Видимо, попона и остаточный наркоз действуют на неё, как смирительная рубашка. Отдаём её девушке.

…Под вечер приводят беспородную чёрную собачку со скальпированной раной в области шеи: отодвигаю шмат кожи, а там – анатомический музей во всей красе. Ярёмные вены… Мышцы… Нервы… И с другой стороны шеи та же картинка, но менее красочная. И две дырищи – на попе. Это удивительно, как эластичность сосудов спасает их от разрыва при таких травмах! Всё-таки, как удивительно устроен организм, как фантастически и слаженно всё в нём функционирует!

– Да моя-то привязана у дома была, – рассказывает владелец, – а тут стая бездомных налетела – еле отбил.

Хорошо хоть, не какая-нибудь неадекватная лисица, хорёк или крыса, потому что подобные укусы – это потенциальная угроза заболевания бешенством.

Однажды наш препод по эпизоотологии спросил нас, студентов:

– Та-а-ак… Что вы будете делать, если увидите бегущую по обочине дороги собаку, из пасти которой течёт слюна?

Мы, как боевые врачи, призванные сражаться с инфекцией и спасать человечество, начали кричать, называя изысканные методы убийства потенциально бешеной собаки, из которых лидировали: «Стукнуть её дубиной!» и «Камнем по голове!»

Препод устало вздохнул и назвал оптимальный ответ:

– Нужно просто отойти в сторонку, конечно же…

…Капельницей мы выводим собаку из шока, затем наркозим. Шью долго, пихаю дренажи, как обычно, тихо матерясь. За неделю-другую при должных обработках и капельницах срастётся, никуда не денется. Выводим из наркоза. Пишу назначение, отдаём собаку.

Больше никого нет.

…Мы с Эммой ждём до вечера, но женщина, забравшая Мурзика, не возвращается. Только выйдя на улицу, закрыв дверь в клинику и оглядевшись по сторонам, обе вздыхаем с облегчением: не вернулась. Хоть одному подкидышу повезло.

Кошка с сердечной раной приходила, сняли швы. Всё зажило чисто-красиво. Хозяин принёс мне мёд и пергу, он пчеловод. Очень вкусно.

Собака, поетая дикой сворой, тоже поправилась.

А щенок с абсцессом умер.

Глава 20. ОЗМщики

Ночная смена ещё издалека даёт нам понять, что будет ужасной. К часу ночи мы с Сашкой уже обе матюгаемся в голос, хотя обычно это делаю я одна, бесконечно извиняясь за «свой французский».

– Спокойной вам ночи! – услужливо произносит очередная женщина, уходя с приёма.

Мы с Сашкой криво улыбаемся, переглядываясь.

– Спасибо, – отвечаю чисто из приличия, провожая и закрывая за женщиной дверь.

Эта фраза – «Спокойной ночи» – сказанная в клинике, означает одно: никакого покоя нам даже не приснится, потому как спать не придётся вообще.

К началу смены в холле уже сидит шесть человек, беспрестанно звонят оба телефона и приезжает рожающая кошка.

– Одного дома родила, он умер, – говорит её владелица.

Не успеваем мы поузить роженицу, у которой обнаруживается один живой котёнок, как приносят ещё одну кошку, экстренную: со слюнями изо рта и в состоянии ступора. Её хозяйка, в едва сдерживаемой истерике, ставит кошку на стол и дрожащим испуганным голосом спрашивает:

– Доктор… Что это с ней?

И я чуть было не озвучиваю продолжение анекдота, который начинается такими же словами64. Правило номер дцать: «Не знаешь, что с критическим пациентом? Бери на стационар, по ходу разберёмся!»

В стационаре сидит кот, которому надо было промыть мочевой и отдать хозяину еще три часа назад, – мужчина терпеливо ждёт, причём в общей очереди.

– Вот список, – Света, которая сегодня за админа, оставляет на столе бумажку, исписанную с двух сторон, и уходит, согласно окончанию своей смены.

Мы с Сашкой остаёмся вдвоём с толпой ждущих, критических, болеющих, блюющих, но, слава Богу, не конфликтных пациентов. Пока мы разгребаем пациентов по списку, их щедро разбавляют приходящие экстренные.

Первым из них поступает кот с гемотораксом65, который начинает задыхаться как раз тогда, когда я ввожу очередного ОЗМщика в наркоз и пытаюсь катетеризировать мочевой пузырь.

В углу сидит женщина с кошкой на коленях, – у кошки ХПН и она подключена к инфузомату. По телефону пытаются срочно узнать результаты анализов, для чего нужно включить компьютер, выйти в интернет и зайти на почту клиники.

– Я сама вам перезвоню в течение часа, – кричу в телефон.

Перезваниваю в итоге гораздо позже обещанного.

В тщетной надежде пробегаю глазами по списку, оставленному Светой: в нём лидирует кучка повторников «просто на укольчики», которых держать в холле два часа в общей очереди вообще бесчеловечно. Половина из них – вирусные, и при долгом ожидании они грозят перезаразить остальных, не привитых животных. В общем, всё как в поликлинике для людей, что ни разу меня не радует!

Сашка до последнего пытается сохранять самообладание, сочетая флегматизм с профессиональной скоростью принятия решений. Она – просто «Красавчик» женского рода!

Пока я успешно катетеризирую мочевой пузырь, Сашка делает рентген коту с гемотораксом и сажает его в кислород. На снимке получается ёжик в тумане, потому что из-за жидкости всё размыто, ничего не разобрать.

Рожающая кошка сидит в боксе, тоже в кислороде и, судя по всему, рожать не собирается. Она красотка, экзот, изумительной окраски. Кажется, есть такие кролики, породы «Бабочка». Промывая мочевой коту после ОЗМ, я попутно разговариваю с её хозяйкой.

– Будем стимулировать, мониторить котёнка на УЗИ и, если что, сделаем кесарево, – предупреждаю я женщину, после чего спрашиваю: – Ночью Вам можно звонить?

– Кесарево – это обязательно? – вместо ответа спрашивает меня она.

– Если после стимуляции не родит, то да, – отвечаю ей.

– Гормоны колоть будете, да? – снова интересуется женщина.

– Не факт. Сначала просто капельницу, и часто этого бывает достаточно, – объясняю я алгоритм ведения рожениц. – Если этого будет мало, то тогда уже стимуляция гормонами. Если частота сердечных сокращений у котёнка упадёт, то кесарить придётся в любом случае.

– Ладно, – соглашается женщина и уходит, оставив кошку.

Ею мы займёмся, как только «раскидаем» всех остальных.

Отключаю от капельницы и отправляю домой кошку-ХПНщицу.

Звонят по поводу каких-то котят, сумбурно объясняя, что они плохо ходят:

– Что это с ними?

Ну, можно, конечно, поднести телефонную трубку к одному из них, чтобы я спросила:

– Что с тобой, дружок? Говори быстрее, а то у нас тут завал!

Вместо этого быстро и с подробностями тараторю, как проявляется «вторичный гиперпаратиреоидизм», чем он чреват, и попутно выдаю ещё три предварительных диагноза, завершая свою тираду словами:

– Приносите на осмотр.

После такого предисловия на другом конце телефона испуганно замолкают и в итоге обещают приехать с котятами на осмотр, с утра.

Зову хозяев кота с ОЗМ, строю их рядом со столом на время капельницы, чтобы кот не сбежал, просыпаясь от наркоза.

Беру кровь у кошки со слюнями изо рта – она, кажется, самая тяжёлая из всех, и в плане постановки диагноза – тоже.

Температура низкая. Лежит на боку. Восемь лет. Не привита. В доме ремонт. Всё случилось внезапно. Раньше ничем никогда не болела. Судорог нет. Тяжело дышит, с хрипами.

Слушаю сердце – лупит почём зря, сердечный толчок усилен. Я не понимаю, что с кошкой. Первое, что приходит на ум – это отравление. Достаю «утюг» и начинаю пытать хозяев:

– Чем могла отравиться?

Её принесли двое – мужчина и женщина. Возможность отравления упорно отрицают. «Все банки закрыты», «Никаких химикатов», «Цветы не удобряем», «Букеты не покупали»… Но это версия основная, и я беру её за главную. При ремонте вечно коты то клея обойного нажрутся, то краской надышатся, то воды из цементного раствора попьют…

Выпаиваю энтеросорбент – благо кошка ещё может глотать, – оставляю её на стационар, отпускаю хозяев и обещаю позвонить им по результатам крови через часик. Часик этот в итоге растягивается на три часа, потому что анализатор кто-то отключил, и Его Величеству надо полчаса прогреться, а потом Мы откажемся считывать контрольный капилляр, а потом Мы не захотим ничего печатать, задевав результаты только что сделанного анализа. Нет, в архиве его тоже нет… «А ты точно его делала? Набор слайдов, который стоит так дико дорого? Да ладно! Должен сказать, что лаборант из тебя так себе…» – наверное, сказал бы он, если б мог.

Обычно стоит всегда включённый, но сегодня, по закону подлости, кто-то решил, что иногда прибору нужно отдыхать. Отключить-то отключил, а нам не сказал.

Давно прошу купить к нему шаманский бубен, хотя дело, вероятно, просто в том, что если руки растут из другого места, то это – ноги. Даже если они золотые.

Пока анализатор греется, ставим кошке внутривенный катетер, подключаем жижку для форсированного диуреза и выведения из шока. Мне стрёмно – её хрипы могут означать отёк лёгких, про коем капать нельзя, поэтому я ставлю очень низкую скорость, продолжая молиться на анализатор и чудесное озарение.

В стационаре бьётся в судорогах йорк с послеродовой эклампсией – заряжаем ему кальций. Через какое-то время он успокаивается. Наваливаю ему оставленного корма – ест.

УЗИм рожающую кошку повторно – котёнок живой, сердцебиение в норме, пока можно терпеливо ждать. Ставим ей капельницу, согласно протоколу ведения родов…

– Один котёнок погиб – застрял во время родов пару часов назад, дома, – пересказываю попутно Сашке услышанное от хозяев кошки. – Так что осталось не потерять второго.

Одна моя знакомая, посетившая курсы для врачей скорой помощи, с удивлением рассказывала, что беременных женщин при авариях спасают в последнюю очередь, – типа, организм у них более крепкий. Это, конечно, не аргумент, но пока время, действительно, терпит.

И тут приходит дерматологический приём! Не, ну, а?

Час терпеливо рассказывать про диеты, скоблить и красить мазки, пока Сашку разрывают на части критические пациенты? Вы серьёзно? Причём это «залеченный» двумя другими врачами пациент, и я примерно знаю и диагноз, и в какой заумной книге есть про лечение, с указанием дозы основного препарата, но его я никогда и никому ещё не назначала. Быть в его списке третьим дилетантом совсем не хочется.

И я совершаю непростительное: даю им телефон опытного дерматолога, которая точно поможет. Сейчас у меня просто нет времени профессионально провести приём – слишком велик риск накосячить.

Люди понимающе кивают и уходят, взяв координаты коллеги.

Параллельно к Сашке приходит лысеющий хорёк, и она, выкрикнув название препарата, даёт им адрес другой клиники, где его имплантируют.

Иногда приходится «сливать» пациентов, – думаю, в этом нет ничего зазорного. Нам тоже часто присылают «непонятных» животных из других клиник.

Вот звонит телефон, по которому мы обязаны отвечать в любое время дня и ночи. Я как раз отключаю капельницу у кота с острой задержкой мочи. Снимаю трубку, прижав её щекой к плечу – это звонит начальница:

– О, привет. У уборщицы завтра день рождения. Сможете за неё помыть в клинике полы?

– Конечно! – восклицаю я, кося глазом на кошку, истекающую слюнями. Я всё ещё не знаю её диагноз, и чем это лечить. Если так пойдёт дальше, профессия уборщицы мне очень даже пригодится…

Отпускаю ОЗМщика.

Спустя минуту приходит ровно такой же! Но тот был чёрный, а этот – белый. И у того была острая задержка мочи сутки. А у этого двое суток! Как он ещё не умер? Кот безучастно лежит на боку и блюёт от интоксикации. Вместо крови у него по кровеносным сосудам циркулирует, вероятно, моча. Выгоняю владельца в холл.

Чтобы катетеризировать кота нужно минут сорок, и это при самом удачном раскладе, включая промывание мочевого пузыря и капельницу.

Издаю страшный крик отчаяния и бегу наверх. Анализатор ещё думает – достаточно ли он прогрелся… Хочется пнуть его. Ласково глажу и умоляю уже начать делать анализы, потому как я обещала отзвониться, и мне катастрофически нужен диагноз, хотя по крови при остром отравлении может быть всё равно ничего не понятно…

Ставим катетер второму ОЗМщику. У меня уже нет сил вещать о том, что почкам пипец. Просто делаю стандартные вещи. С эпидурой не получается. Что ж, в уборщицы – так в уборщицы, чо. На счастье, удаётся катетеризировать без этого – стерильный гель рулит. В момент прохождения катетера в мочевой пузырь, когда начинает литься застойная моча, я издаю победный вопль и на эмоциях начинаю дико танцевать вокруг стола, на котором лежит кот, нечто похожее на грузинскую лезгинку.

– Са-а-аша-а-а! – ору я, пританцовывая. – Получилось! Получилось!

– Ага, – флегматично отвечает Сашка, не вполне разделяя мою радость и беря в руки шприц для промывания мочевого.

– Ур-р-ра! – кричу снова басом и подпрыгивая на месте подобно болельщику на стадионе, где наши только что забили гол.

– В окно… посмотри, – так же спокойно говорит Саша, промывая мочевой пузырь.

Я бросаю взгляд в окно и вижу там владельца кота, который с интересом наблюдает за происходящим. На улице темно, и то, что творится внутри видно, как в ярко-освещённом аквариуме.

– Ой, – прихожу в себя, поправляя халат и приглаживая волосы. – Ой… Короче, он, наверное, понял, что всё получилось…

…Между делом отдаём стационарного кота, предварительно призвав хозяина на помощь.

– Ух, у вас сегодня народу, – замечает он без претензий.

– Мы сами в шоке, – отвечаю я, промывая мочевой подогретым заранее физиком66.

Отпускаем.

Несём кота с гемотораксом на УЗИ. Он кричит и вырывается, чем усугубляет свою гипоксию67. Чувствую себя маньяком-убийцей, жёстко фиксируя его. Под контролем датчика, чтобы не прободяжить лёгкие и не попасть в сердце, Сашка осторожно колет ему «бабочкой» между рёбрами, целясь в плевральную полость. Откачиваем кровавую жижку. Переделываем рентген.

На этот раз на снимке отчётливо видно опухоли в грудной полости, причём, судя по кровянистости транссудата, уже вскрывшиеся. Их несколько. Бедный кот.

Его хозяйка по доброте душевной собирает кошек и котов со всей округи, формируя типичный многокошковый дом, где все «успешно» перезаражаются друг от друга лейкозом, иммунодефицитом, хламидиозом, герпесом, калицивирозом, чесоткой и так далее, и тому подобное… Котов и кошек у неё тридцать, и от первых двух болезней они постепенно умирают, согласно очерёдности заражения. Вот и сейчас опухоль в средостении может быть следствием лейкоза, хотя и не факт.

Однажды эта женщина принесла одного из своих котов в качестве донора, и, кажется, я обидела её, отказавшись брать у него кровь, несмотря на то, что по анализам тот был «чист». Он вполне мог отказаться «инкубатиком», то есть тем, кто уже болен, но пока ещё незаметно.

Кота сажаем в кислородный бокс, где он успокаивается и постепенно приходит в себя – дышать после откачивания жидкости из плевральной полости ему значительно легче. После подтверждения диагноза таких котов химичат, и результаты в отдельных случаях, особенно за границей, очень даже впечатляют, но, когда котов в доме тридцать, говорить о финансовых вложениях в диагностику и лечение этого пациента не приходится.

…Анализатор, наконец, внемлет моим молитвам а-ля «умилительные матюги» и, не торопясь, вычисляет показатели. Кровь у кошки абсолютно нормальная, хоть в космос. Чуть-чуть повышена глюкоза, но на стрессе это тоже норма. Мой мозг получает перелом. Оскольчатый. Я скоро начну рыдать.

Исследую кошку дотошнее. Она то пытается бежать, то безучастно лежит. Я не понимаю, что с ней. Звоню хозяйке по результатам анализов крови, налегаю на отравление, не будучи в этом уверена… Шприц прокапался, а улучшения нет.

Сашка в это время пересматривает на УЗИ беременную кошку – котенок живой, но мамашка рожать всё ещё не собирается.

…Звонок в дверь. Третий кот с ОЗМ, к часу ночи? Сговорились вы, что ли? Я спать хочу! А нам ещё полы мыть!

Щупаю мочевой – он мягкий и небольшой. Уф-ф-ф… Всего лишь цистит. На УЗИ крупных камней нет. Молниеносно выписываю им лечение цистита и провожаю.

…Снова звонит телефон, и мужчина спрашивает:

– Мой кот не писает уже вторые сутки. Когда у вас кончается двойной тариф?

Объясняю все опасности ожидания, затем условия работы клиники и озвучиваю приблизительную сумму.

– Я к восьми подойду, – говорит он и вешает трубку. «К восьми утра».

Блин, бедный кот. А что я должна была сказать?

…Наконец, холл постепенно пустеет. Ещё хорёк на укол. Ещё йорк на снятие клеща.

Снова достаю свою загадочную кошку из переноски, и только тут замечаю анизокорию – это когда зрачки разного размера. Ну-ка, ну-ка…

– Саш… Что это с ней?

– А хуй знает, – Сашка всегда рада помочь советом!

– Вот и я так думаю… Этот точно всё знает. Вот бы его к нам на работу взять, экспертом…

Вместе с Гуглом68 они бы тут зажгли…

Ну, ничо так, профессионально обсудили…

– ЧМТ, может? – предполагает Сашка, чуть пристальнее вглядевшись в кошку.

Это вариант. Лихорадочно листаю книги. Ага… Черепно-мозговая травма… Ну, точно. Слюнотечение, тяжёлое дыхание, анизокория, зрачки плохо реагируют на свет, нервная симптоматика, неадекватное поведение, головная боль… Прям напомнило про катание на коньках! Ремонт рисует мне картину упавшей на кошку доски или плинтуса. Вот что значит недостаточно полно обследовать пациента изначально!

Кардинально пересматриваю лечение.

Мочегонные для снятия отёка головного мозга творят чудеса! Уже к четырём утра кошка встаёт на лапы, зрачки выравниваются по размеру, и она начинает орать, требуя адвоката и еды. Насыпаю ей корм – набрасывается, чуть не откусывая пальцы…

О, спасибо, спасибо, дорогая Сашка!

…Помыв полы, всю оставшуюся ночь мы стимулируем капельницей рожающую кошку, каждый час проверяя на УЗИ сердцебиение плода. Кошка матерится, но рожать не собирается. Никаких «окситоцинов69» пока не делаем – в таком состоянии есть риск отслоения плаценты и гибели плода.

В пять утра мы обе лежим на диване, упав лицами в подушки, и наш диалог с приглушёнными голосами звучит примерно так:

– …Са-а-аш…

– …Пшли кшку поУЗИм…

Через пятнадцать минут:

– Плацента… Сш…

Мозг подсовывает сон, в котором я иду по длинному тёмному коридору. Гулкие шаги отдаются эхом, усиливаются от мокрых, покрытых чёрной плесенью стен. Сквозняк приносит запах подвальной гнили. В конце коридора находится дверь, и я подхожу к ней впритык. Берусь за ручку и аккуратно нажимаю на неё. Ручка с трудом поддаётся, и разбухшая, скрипучая дверь неохотно отворяется. Посреди сумрачной комнаты находится стол, на котором лежит что-то маленькое, размером с ладошку.

Подхожу туда, склоняюсь. Комочком оказывается маленький мёртвый котёнок.

– САША! – с ужасом выпрыгиваю из очередного кошмарного сна.

– А-а-а! – Сашка подпрыгивает на диване чуть не до потолка.

Я, речитативом:

– Пошли кошку УЗИть! Котёнок! Гипоксия! Плацента!

– Да пошли, пошли, блин, чо орать-то, – Сашка резко свешивает с дивана ноги, неловко пинает в полумраке шлёпанцы и затем нашаривает их обратно.

Идём, спотыкаясь друг о друга. Как зомби, спускаемся вниз, в очередной дцатый раз УЗИм плод: сердцебиение в норме, кесарить всё ещё рано. Да и хирурги из нас сейчас, мягко говоря…

Помещаем кошку обратно в клетку, поднимаемся наверх и так же, синхронно падаем лицами в подушки до шести утра. Каждый час – в шесть и семь – снова УЗИм.

Без пяти восемь приходит кот с ОЗМ, хозяин которого ждал окончания ночного тарифа:

– Мы ещё пять минут подождём, – говорит он, опасаясь, что мы насчитаем ему по-полной.

– Да заходите уже, – закатив глаза, говорю ему я.

…Очередная катетеризация, капельница, промывание мочевого…

…Перед уходом ещё раз УЗИм кошку – котёнок в норме. Дотянули до утра. Хорошо, что не стали кесарить – лучше уж это сделает дневная смена на свежую, так сказать, голову. Да и по деньгам выйдет дешевле, по дневному тарифу. Звоню хозяйке кошки:

– Родить она так и не собралась, родовая деятельность слабая, так что придётся делать кесарево сечение.

Она неуверенно, но соглашается.

Главное, что котёнок ещё живой. Вот потихоньку подтягивается дневная смена, передаём им рожающую кошку и разбредаемся по домам.

Уф, справились. Спа-а-ать… Спа-а-ать…

Ближе к вечеру звонит Олег.

– Когда Вы придёте на массаж? – смущённо спрашивает он.

И вдруг из моего рта, словно из дырявого пакета, сами собой высыпаются буквы:

– Я приглашаю Вас в гости.

В крайнем удивлении, мой внутренний голос тут же комментирует сказанное предупредительным: «Воу, воу, детка! Ты же помнишь, что не смеешь никого приглашать в эту квартиру?»

Да помню я, помню. Я так взволнована, что едва могу дышать.

Неловко мы прощаемся, обещая ещё созвониться.

Глава 21. Калицивироз

Не «полная жопа», а выпадение прямой кишки!

Смена начинается с того, что Аля приглашает в кабинет двух женщин, одна из которых несёт на руках щенка: беспородного, лопоухого, из тех, что плодятся на улицах пачками.

– Парво у нас, – с ходу говорит одна. – Капельницы сами делаем, дома.

Только тут замечаю на лапе у щенка замотанный эластичным жёлтым бинтом внутривенный катетер. Не каждый может ходить на капельницы в клинику, поэтому многие капаются дома, сами. Под свою, так сказать, ответственность.

– У него попа вывалилась! – говорит вторая женщина.

Вот те раз. При парвовирусном энтерите бывает не только выпадение кишечника, но и его инвагинация – это когда часть кишки входит внутрь самой себя, вызывая полную непроходимость, что чревато некрозом.

– Вправьте ему попу, – просит первая женщина, кладя щенка на стол.

Дотошно разглядываю щенячий зад. Судя по цвету и отсутствию некротических повреждений, кишка выпала относительно недавно, но торчит аж на восемь сантиметров. Видимо, щенок сильно тужился из-за поноса.

– Кишку-то вправить я могу, – отвечаю обеим женщинам сразу, – но без наложения швов она тут же вывалится обратно. Так что нужен наркоз.

– Ой, только не наркоз! – кричит одна из женщин.

– Да, давайте без наркоза! Он его не выдержит! – кричит другая.

Это я скоро перестану выдерживать ответные истерики на слово «наркоз». И как вы себе это представляете: тыкать в чувствительную щенячью попу иголкой без общего наркоза-то?

– Мы подержим! – будто услыхав мой вопрос, отвечает та, что несла щенка на руках.

Я рассказываю о том, какой у нас классный наркоз, что он короткого действия, и после прекращения введения пациенты сразу просыпаются; и что прям для маленьких детей такой же делают. Обе женщины молчат в ответ. Ну, что ж.

«Ты пыталься», – поддерживает меня морально внутренний голос.

Не согласны? Да как скажете. Только я вас запугаю за это малость.

– Полноценно обезболить, обколов местно, не всегда получается. Болевой шок ещё никто не отменял, – на моей памяти так же свежа память о щенке, который после инфильтрационной анестезии начал блевать, так как количество новокаина, необходимое для обезболивания, превысило дозу. Тогда всё закончилось хорошо, но в этот раз я повторять ошибки не собираюсь. – Если обезболить местно не получится – дам общий наркоз, уж извините.

Ладно. Приступим…

Наркоз даёт врачу преимущество в том, что ничего не будет дёргаться, пока накладываешь этот шов – а нужно совершить круг почёта вокруг анального отверстия, на определённом от него расстоянии, метко прицеливаясь для вкола и выкола. Затем нитка затягивается, но не туго, а так, чтобы осталось пространство для выхода, собственно, каловых масс.

Вправление кишки, особенно выпавшей давно, проблематично из-за отёка. Иногда, особенно при рецидивах, её подшивают, изнутри, через доступ в тазовую полость, – это для меня вообще высшая степень мастерства. Но эта выпала всего пару часов назад, и некроза пока нет. К счастью. Обкладываю кишку салфеткой, пропитанной стерильным, обезболивающим, антимикробным гелем.

– На лямблии анализы сдавали? – спрашиваю попутно.

– А мы пролечили от них, – тут же отзывается одна из женщин и называет препарат, который ни разу не эффективен при лямблиозе. Просто название очень похожее. А раз название похожее, то должен помочь – железная логика.

У уличных щенков и котят, по статистике, лямблии находят у каждого первого. Банально – некипячёная вода – является источником заражения. Говорят, что даже хлорированная вода из-под крана не убивает этих живучих товарищей, так что иммунитет – наше всё, даже касательно отношений между хозяином и паразитом. На ум приходит книжка по паразитологии, где был описан опыт по скармливанию собаке яиц глистов и оценка приживаемости их внутри организма. Так вот: у собак с сильным иммунитетом они либо не приживались вовсе, либо приживались единицы. С лямблиями, наверное, та же тема, хоть это и не глисты.

– Лямблии очень часто вызывают у щенков выпадение кишки, – провожу ликбез я. – Помимо парвовируса.

Женщины спорят со мной по поводу названия препарата. Я какое-то время объясняю, что похожие названия лекарств не означают, что они помогают от одного и того же, но меня не слышат.

Завершаю спор стандартной фразой, которая всегда меня спасает:

– Я даю вам информацию, а что с ней делать – решайте сами. Всё напишу в назначении, – и предупреждаю, удаляясь из кабинета: – Сейчас приду.

Этот спор мешает мне думать об ушивании, поэтому я сливаюсь в соседний кабинет. Не каждый день приходится делать подобные операции, так что я изучаю свои записи на тему «как грамотно наложить швы на выпавшую кишку». Они пестрят красочными картинками, нарисованными чёрным маркером – это наш хирург реализовывал своё творческое начало, схематически изобразив собачью жопу. Какое-то время изучаю художественный венец творения, запоминая расстояние, на котором нужно делать вколы и выколы иглы при наложении шва. Не картинка, а шедевр… шедевр… хоть на стену туалета вешай.

Топаю в хирургию. К счастью, нужный шовник находится сразу, готовлю инструменты.

«Полная жопа в жопе», – комментируется внутри.

Не, пока не полная – некроза-то нет…

Дальше пытаюсь вправить щенку кишку, добавив геля. Кишка вправляется довольно быстро. Щенок ворочается, мотает попой и звонко вопит.

Обкалываю вокруг попы, обезболивая местно. Щенок верещит, хотя иголка самая тонкая. Не захотели наркоза – вот и слушайте теперь…

Кураторы пытаются взять щенка на руки так, чтобы мне было удобно, а мне не удобно ни так и ни эдак. Под наркозом обычно щенок лежит на спине, ноги отведены к голове, и попа торчит – шей, не хочу. А тут лапы мотыляются, хвост вращается пропеллером, и сам голосит, будто его убивают. Я стою, вытянув вверх руки в стерильных перчатках, и даю распоряжения:

– Мне надо, чтобы ПОПА ТОРЧАЛА!

Народ, сидящий за стенкой в холле, всё слышит и молча угорает. Молодцы, что молча, потому что мне и так страшно. Антракт ещё не скоро. Моё спокойствие вообще имеет показной характер. Я тут, простите, делаю вид, притворяясь отличным хирургом.

Наконец, четыре руки фиксируют щенячьи конечности, и объект ушивания очень удобно располагается прямо передо мной. Минута – и шов наложен. Пока я шью, кураторы вопят вместо щенка, проверяя живой он или нет, дышит или нет… нда… умею я запугать… А обезболилось хорошо – даже не пикнул.

Пишу назначение, и меня преследует какое-то странное чувство: что-то в поведении женщин настораживает, но я не могу понять, что именно. Хм… Это проясняется довольно быстро, когда я спрашиваю, на кого регистрировать щенка в рабочем журнале. Фамилия, которую произносит женщина, такая знакомая… Где я её видела?

«Где, где…»

Поднимаю глаза от журнала и прямо перед собой, на стене вижу список, в котором значится эта фамилия. Чёрный список. Сюда занесены клиенты, которым мы по каким-то веским причинам отказали в обслуживании. По очень-очень веским причинам. На ум приходит обсуждаемый в коллективе относительно недавний скандал в интернете, щедро изобилующий злобой и грязью. Я не читала тот жуткий холивар, но наслушалась про него в ординаторской, – возмущению коллег не было предела. Судя по всему, вступать в дискуссию никто не стал, но выводы были сделаны однозначные:

– Не принимать их больше! Никогда! Спасаешь их тут, лечишь, а они тебя грязью поливают за глаза! – и ненавистная фамилия, написанная особенно большими, печатными, слегка корявыми буквами, заняла своё «почётное» место в списке.

На неё-то я сейчас и смотрю, вспоминая весь этот сыр-бор.

Обе женщины, не понимая причины моей заминки, тоже переводят взгляд на список, озаглавленный гневными чёрными буквами «Не обслуживать!!!», после чего вжимают голову в плечи и принимают затравленный вид. Я тупо смотрю то на них, то на журнал, то на щенка, не понимая, как себя вести. Что я скажу теперь в коллективе? На чьей я стороне?

Пауза затягивается.

– Спасибо, – наконец, говорит одна из женщин тихим голосом, – спасибо, что приняли нас. Спасибо.

– Спасибо, – вторит ей другая. – Спасибо Вам большое. Спасибо.

После восьмого или десятого «спасибо» я всё же решаю занести их в журнал, ибо попа ушита, и ничего уже не поделаешь. В журнале, в графе «диагноз» хочется написать, что всё-таки «Полная жопа». И что бы я сделала, узнай об этом раньше? Выгнала бы щенка вон? Часто так и приходится выбирать: помощь животному или выяснение отношений с хозяевами, где конфликт зарождается на желании полечиться в долг. Но тут другое: дело принципа.

Мучительно вздохнув, пишу подробное назначение… лямблии, само собой… И препарат, чтобы щенок не так сильно тужился. Надеюсь, они не появятся здесь больше, а то мне кранты.

…Дальше приходит кот с отёчной формой калицивироза. Обычный калицивироз проявляется язвами на языке и температурой, а эта форма вызвана мутировавшим штаммом вируса, от которого, согласно иностранным книжкам, умирает каждая вторая заболевшая кошка, а на практике – девять из десяти. Или кошки у них там, за границей, другие, или препараты, или ветеринарные врачи более опытные, или вирус слабоват, – а, скорее всего, всё это вместе.

Кот породистый, вислоухий, что значительно снижает наши шансы. Он красивый: сам чёрного цвета, а глаза – ярко-жёлтые.

– Ничего не ест, – жалуется его хозяйка – невысокая женщина средних лет. Говорит, заметно волнуясь, не может подобрать нужных слов.

Кот лежит вялой тряпочкой. Морда и нос – все в язвах, и язык полностью покрыт одной большой, кровоточащей. Понятно, почему он ничего не ест: подозреваю даже, что такие же язвы есть не только во рту, но и на всём протяжении кишечника. Ко всему прочему у него отгнивает лапа – она отёкшая, с оголённым из-за некроза кожи сухожилием и ярко-красными язвами на мякишах. Вот эти самые язвы, которые иногда принимают за ожоги, и являются характерными для отёчной формы.

Кот еле живой, тремя лапами в могиле. Глаза и нос – в жидких гнойных выделениях. Возможно, ещё и воспаление лёгких до кучи, хотя оно чаще бывает у котят. Плюс воспаление суставов, но есть ли у кота суставная хромота не ясно, так как уже несколько дней он лежит в лёжку.

В хронической форме он же, калицивироз, часто является причиной проблем с зубами и дёснами, вызывая воспаление во рту, но сейчас течение острое: кот практически при смерти.

Что там ещё может быть… Гепатит, панкреатит, кровотечения из носа и кишечника…

«Всё такое вкусное».

– Я кошек вообще ненавижу. И этого кота терпеть не могла! – говорит женщина, пока я параллельно думаю. – А теперь вот заболел… Нянчусь с ним, как с ребёнком. Жалко же.

Выясняется, что они уже были в другой клинике, и женщина пришла к нам потому, что коту после назначенного лечения не стало лучше. Самое простое сейчас – это обвинить врачей в безграмотности, но я обрываю её на полуслове:

– С большой долей вероятности он умрёт, и это не потому, что врачи плохие, а потому, что этот штамм вируса очень агрессивен, – я говорю правду резкими словами ещё и затем, чтобы потом не стать обвиняемой в смерти кота. Только когда женщина проникнется и поймёт, что врачи – не боги, я согласна принять участие и взяться его лечить. – Вы должны понять: шансов почти нет.

Какое-то время женщина растерянно смотрит на кота и молчит, медленно моргая.

Спустя целую вечность, она поднимает глаза на меня и взволнованным, прерывающимся голосом говорит:

– Скажите, что можно сделать? Я всё сделаю.

В моей практике было несколько таких котов. Выжили только те, кому перелили кровь от переболевшего донора. Потом, ещё около полутора месяцев они ходили на обработку лап: торчащие сухожилия, сползающие пласты кожи, язвы и прочая жесть. Крайнему коту пришлось делать пластику кожи, чтобы сохранить обнажённое сухожилие и его способность ходить.

– Ищите донора, хотя бы переболевшего обычной формой калицивироза. Если не найдёте – ищите того, кого ежегодно прививают, в идеале вакцинами разных иностранных фирм. Это единственный шанс его спасти.

Понимающе мелко-мелко кивает головой.

Очень медленно делаю стандартную поддерживающую капельницу.

Потом женщина заботливо заворачивает неподвижного кота в мягкий плед, уходит. А я, заливая столы дезраствором и включая кварц, понимаю, что больше, вероятно, никогда не увижу их. И в этом, к счастью, ошибаюсь.

…Затем приходит нескладный щенок добермана, проглотивший хозяйский носок. Его хозяин – брутальнейший дядька с мощным торсом и округлым, пивным животом, одетый в представительный костюм, с трудом поднимает щенка на стол.

Меня подмывает посмотреть – в одном носке он пришёл или нет, – изо всех сил сдерживаю свой нездоровый интерес. Сам похож на какого-то крупного начальника, но в левое ухо вставлен тоннель, который никак не уживается с остальным внешним видом.

– Когда проглотил? – спрашиваю мужчину.

– Да только что! – эмоционально восклицает он, едва не стукнув собаку ладонью по голове. Руки у него, как лопаты – ладони широкие, пальцы толстые и большие. – Схавал в момент! Мои последние носки!

«Если сдохнешь – я тебя прибью!» – сказала намедни одна женщина своей собаке, которая отравилась крысиным ядом. Улыбаюсь этому воспоминанию: собака тогда не «сдохла» – видать, побоялась такой угрозы.

– Хорошо, что пришли сразу, – отвечаю мужчине.

Дальше дело за малым – вызываю у собаки рвоту, и через несколько секунд на стол выблёвывается длинный носок, покрытый слюнями и желудочным соком, – носок гламурнейшего розового цвета.

Розовый? От удивления закашливаюсь. По верхнему краю носка идут полупрозрачные кружавчики, обильно смоченные сейчас желудочным соком.

– Носок Вам нужен? – не удержавшись от весёлого сарказма, вызванного неожиданным цветом носка, спрашиваю у дядьки. Моё специфическое чувство юмора иногда щедро хлещет через край, что не всегда уместно.

Он серьёзно и отрицательно мотает головой. Ну да, боюсь, второй носок навсегда останется без пары – это грустненько, прям в духе мелодрам. Выбрасываю «инородку» – с тяжёлым плюхом мокрый носок падает на дно мусорного ведра. Хорошо хоть не труселя.

Если бы мужчина прождал дольше, собаку пришлось бы резать. Инородка осложняется тем, что, попадая в двенадцатиперстную кишку, она может закупорить выходящий там проток поджелудочной железы, вызывая этим жёсткий панкреатит.

На стене, прямо над дерматологическим столом, у нас находится выставка инородных тел, когда-либо извлечённых хирургами из пациентов. Лидером среди них является пакет с тяжёлыми гайками, которые в большом количестве проглотил щенок немецкой овчарки. Этот пакет от тяжести постоянно падает на стол, и мы каждый раз возвращаем его обратно на стену, добавляя новые порции скотча. Кроме гаек там висят иголки, куски от резиновых мячиков, пластмассовые солдатики, ржавые пальчиковые батарейки и прочие экспонаты. Здесь только те предметы, которые не могут протухнуть, поэтому кости и проглоченные носки мы, естественно, в коллекцию не добавляем. А то розовый вписался бы. Жалко, что нельзя попросить второй.

Чуть повыше всего этого изобилия скромно висят пакетики с извлечёнными «драгоценностями» – это крупные кристаллы и камни из мочевых пузырей. Горжусь и нашими хирургами, и этой коллекцией.

…Дальше к нам приносят кошку с застрявшей в горле костью. На этот раз – это кость от рыбьей головы.

Кошка просыпается от наркоза. Инородка – кость от рыбьей головы.

Даём наркоз, извлекаем её. В такие моменты наступает то самое чувство, ради которого многие приходят в ветеринарию, – чувство, когда по-настоящему помогаешь, и результат налицо.

В прошлый раз мы вытаскивали из кошачьего горла рыбьи позвонки – острые, как иголки.

Рентген кота с инородкой в горле (рыбьи позвонки).

Из горла у кошек постоянно приходится извлекать куриные косточки, которыми их щедро балуют хозяева. Но часто с такими же симптомами – слюнотечение, кашель – проявляется вирус, так что сначала приходится разбираться и ставить диагноз. К счастью, кости, как инородные тела, прекрасно видны на рентгене.

Кот просыпается от наркоза. Инородка – рыбьи позвонки.

Я выхожу из операционной с просыпающейся кошкой, завёрнутой в полотенчико, и сталкиваюсь в коридоре с заплаканной Алей.

– Эй! – спрашиваю её. – Что случилось?

– Ничего-о-о, – с подвыванием отвечает она, размазывая по лицу чёрную тушь одной рукой и судорожно зажав телефон в другой.

– Опять тебя кто-то достал? – веду допрос я, преградив ей дорогу: наверняка идёт в хирургию, чтобы там полноценно дорыдать. Допекли девчонку по телефону, гады!

– Ага-а-а, – кивает головой. Похоже, рыдать она будет здесь и сейчас. – Помнишь вы рожа-а-ающую ко-о-ошку с ночи оставляли?

– Да помню. Дневная смена должна была её прокесарить, – отвечаю ей.

– Прокесари-и-или… к обеду… – Аля икает и, наконец, «рожает», поясняя причину своей истерики: – Котё-ё-ёнок у-у-умер.

– Как умер? – не могу поверить своим ушам. – И почему к обеду?

– Хозяйка кошки только что звонила. Ей сказали, что это ты виновата. Что надо было ночью кесарить…

От потрясения я едва не теряю дар речи. Первым вываливается изо рта слово:

– Чо? – и затем я начинаю громогласно орать: – Да у нас были сплошные экстренные! ОЗМщики! Гемоторакс! ЧМТ! Эклампсия! Куча повторников! И мы должны были кесарить кошку без показаний? Мы всё делали по алгоритму! ЧСС в норме! Не было показаний к операции! Не было! Мы передали котёнка живым! Они его мониторили? Или опять хирург приехала только к обеду?

Привилегии у девочки, видите ли…

– А-а-а… – под напором моих яростных воплей Аля утыкается лицом в ладони и заходится в громких рыданиях.

Зрелище беззащитной согбенной Али мгновенно выпускает из меня пар. Чёрт! Какая же я свинья, что ору на неё!

– Блин… Прости меня, прости, – запоздало извиняюсь, обнимая её одной рукой. Другая рука занята кошкой, завёрнутой в полотенце. – Дашь мне с ними поговорить, если ещё раз позвонят. Я всё объясню.

– И что-о-о ты им ска-а-ажешь? – протяжно, перемежая слова рыданиями и икотой, спрашивает Аля, в то время как её тёплые слёзы стремительно пропитывают халат в области моего плеча.

– Скажу, что виноваты не мы, а…

И тут я затыкаюсь, потому что в голове звучит безапелляционное:

«Ничего ты никому не скажешь. Врачебная этика!»

Чё-ё-ёрт! Я даже не могу оправдать нас! Даже будучи стопроцентно уверена, что мы не виноваты! Полная, абсолютная беззащитность! Любое слово обвинения в адрес коллеги будет звучать подтверждением нашей вины, попытками оправдаться и лишит меня самоуважения! Каждый врач всегда отвечал от лица всего коллектива – так у нас было заведено! А сейчас? Что сейчас? Почему всё так изменилось?

Да, никому я ничего говорить не буду, пусть даже меня разбомбит от возмущения… Это какая-то ирония, честное слово! Попытка доказать нашу правоту будет равнозначна признанию вины, которой нет!

Тоскливо смеюсь от осознания того, что ничего не могу сделать. Я должна была предвидеть, что мы останемся крайними. Надо было прокесарить эту кошку, несмотря на крайнюю усталость. Остаться после смены и прокесарить, а не доверять тому, кто с чистой совестью валит вину на других, да ещё и приезжает на работу только к обеду. Мысль о врождённых аномалиях у котят – первый же тоже родился нежизнеспособным – приходит позже.

В это время в дверь нетерпеливо звонят. Я смотрю на Алю: она с опухшими, красными от слёз щеками и размазанной по ним чёрной тушью. Вручаю ей кошку:

– Проследи, – и иду открывать сама.

За дверями стоит женщина с маленьким котёнком на руках. Она тоже плачет и выглядит примерно так же, как Аля. Ну, девочки! Осталось только мне зарыдать до кучи!

– Муж… наступил, – говорит женщина дрожащим голосом.

Котёнок настолько маленький, что я сразу отбрасываю мысль сделать ему рентген и влить что-либо в вену, то есть начать фиксировать. Помещаю его в кислородный бокс, и это оказывается правильным решением. Женщину сажаю рядом, на стул.

Через час котёнок приходит в себя и пытается выбраться наружу, карабкаясь по стенке бокса с громкими, возмущёнными воплями. Осматриваю его ещё раз – вроде пришёл в себя. Сын естественного отбора, камышовый, из наших любимых беспородных.

Женщина берёт его на руки, и котёнок успокаивается.

– Наблюдайте за состоянием, – говорю ей.

Успокоенная, она уходит.

Кошка просыпается от наркоза, отдаём её владельцам вместе с костью.

…Затем приносят кошку с пролапсом в брюшной стенке – это когда внутренности вываливаются под кожу. Сама – старпёрша, под локтем – абсцесс, агрессивная как тысяча чертей. Беру кровь. Гематокрит значительно ниже нормы.

– Знаете, – говорю хозяйке кошки, – с таким гематокритом без переливания крови наркоз она может не перенести.

Женщина согласно кивает, уходит искать донора.

…Дальше я беру собаку хаски.

– Мы повторно на капельницу, – говорит её хозяин, протягивая назначение. Беру.

Изучаю его. Ага. Достаю из шкафа бутылочку с препаратом и систему для внутривенного вливания. Сейчас зарядим, прокапаем…

– Как дела? Лучше, хуже или так же? – спрашиваю мужчину, и в это время у меня звонит телефон.

– Да вроде получше, – успевает ответить он, прежде чем я добываю его из кармана.

О-о-о! Это звонит… Олег? О, Господи, Боже, да!

– Извините, – говорю мужчине и убегаю мимо удивлённой Иры в хирургию.

«Ты же никогда не отвечаешь на телефон во время приёма!» – возмущённо замечает внутренний голос.

Да помолчи ты… Отвечаю на вызов, попутно пытаясь зарядить бутылочку в капельницу. Безуспешно.

– Любите ли Вы рыбу? – сперва поздоровавшись, взволнованным голосом спрашивает Олег.

– Да, я люблю рыбу, – тоже изрядно волнуясь, отвечаю я.

– Хорошо, – говорит он. – Я приготовлю нам рыбу.

– Рыба – это замечательно… – говорю, а сама краснею, как спелый помидор – кровь мгновенно приливает аж к корням волос, мысли путаются. Он сказал «нам». Вау.

– Я хотел ещё что-то спросить, – говорит он и смущённо замолкает. – Ну, ладно, – и вешает трубку.

Спустя несколько секунд звонит опять:

– Я хотел сказать… – начинает он взволнованно и опять замолкает.

– Да-да? – подначиваю его продолжать.

– Не, ничего, – мучительно выдавливает он и снова вешает трубку.

Через несколько секунд, когда мне удаётся, наконец, проткнуть пробку бутылки наконечником от капельной системы, снова звонит телефон, и это опять Олег.

– Скажите, у Вас есть духовка? – спрашивает он смущённо, озвучив, наконец-то свой вопрос.

– Да, духовка есть, – отвечаю радостным, спокойным голосом, хотя спокойствия во мне сейчас ноль целых, ноль десятых. На этой работе скрывать волнение учишься на раз, два, три… десять, двадцать.

– Ну всё, ладно, – с облегчением говорит он.

– Когда? – задаю резонный вопрос.

– Я подумаю, – отвечает он растерянно.

Хочется подбодрить его и обнять. Как ему сложно-то.

Не успеваю отключиться, как телефон звонит снова.

– Я извиняюсь, что без конца отрываю Вас своими звонками.

– Прекратите извиняться, – чётко и убедительно отвечаю ему. – Звоните. Звоните, звоните, звоните и звоните мне!

– Хорошо, – говорит он, вешает трубку и больше уже не перезванивает.

Каким таким чудом я подключаю собаке капельницу – остаётся для меня загадкой. Всё валится из рук. Едва могу соображать, где я, и что от меня требуется.

– Ты что, беременная? – Ира подкрадывается сзади и треплет меня рукой за живот.

Отпихиваю её руку и отмалчиваюсь. Да, беременная счастьем. Ничего-то от неё не скроешь.

– Замуж, наверное, скоро выйдешь, а? – допытывается она, сощурив глаза.

Так боюсь сглазить, что молчу, молчу, боюсь проговориться.

Сама Ирка тоже одинока. С такой работой, поглощающей целиком и полностью, устроить свою личную жизнь не так-то просто.

Это мне вон несказанно повезло – даром, что ли затылком об лёд приложилась. А так бы тоже не встретила никакого Олега…

Надо как-то начать хотеть его поменьше, полегче, чтобы эта привязка не переросла в желание обладать и в ненависть, как это бывает. Проблески здравого смысла мелькают где-то на горизонте, словно зарницы. Появляется какое-то странное предчувствие, что не может быть хорошо так долго. Что скоро придёт квитанция. Не хочу даже думать об этом, но тревожный колокольчик уже тренькает где-то на подмостках. Застрявшая в горле у кошки кость от рыбной головы, на фоне разговоров о рыбе выглядит откровенным суровым предупреждением. Прогоняю эту мысль прочь.

Кошку с пролапсом взяли на операцию, перелив ей кровь, но никакого пролапса не нашли. Начинаю думать, что он закрылся самостоятельно путём сокращения мышц: такое бывает, хотя дефект брюшной стенки там был офигенский. Зато под наркозом полноценно вскрыли абсцесс, и теперь они ходят на обработки. Из дико агрессивной, кстати, кошка стала ласковой и доброй. Я смеюсь:

– Наверное, вам достался добрый донор.

…Хозяйка кота с отёчной формой каким-то неведомым образом в тот же день нашла донора, причём это оказался именно кот, переболевший калицивирозом. Кажется, она подняла на уши все социальные сети и все сообщества, какие знала. Коллега перелила коту кровь, добавив, что «это всё бесполезно». Он остаётся в очень тяжёлом состоянии.

Ничего не успеваю. Каждый день одно и то же. Жизнь пролетает, время с каждым днём всё ускоряется. Хочется тотального отдыха и безмыслия – лежать, спать… смотреть на восходы и закаты солнца.

Заедаю шею обезболами…

Глава 22. Отравления

Медлить – значит хоронить.

– Вот! Мы живы! Живы! – радостно и громко кричит женщина прямо с порога, заходя в кабинет. Узнаю в ней хозяйку чёрного кота с отёчной формой калицивироза. – А ещё мы начали есть! – любовно добавляет она, словно речь идёт о грудном ребёнке и первом его прикорме.

Осматриваю кота. Я, конечно, рада, что он воспрял, но его задняя лапа ужасна – отёкшая, обнажённые ткани некротизированы и покрыты гноем, сухожилия торчат наружу. Впрочем, обо мне говорят, как о враче, который перестраховывается и предпочитает выдать самый депрессивный прогноз из всех возможных, чтобы не выстраивать ненужные ожидания. Поэтому я бесконечно нарываюсь на неодобрение, часто говоря не то, что от меня хотят услышать.

«Да почти постоянно», – согласно кивает внутренний голос, ехидно подзуживая.

Кот изрядно удивляет меня уже тем, что ещё жив. Его хозяйка, которая недавно говорила, что терпеть не может котов, ласково уговаривает его потерпеть, пока я занимаюсь обработкой язв на лапе, промывая их антисептиком. Наш препод по хирургии учил, что чем бòльшим количеством жидкости вымывается гной, тем быстрее всё заживает, так что я следую его заветам.

Пересаживаю кота на другой антибиотик, отменяю капельницы, уж коль он начал потихоньку есть. Жив – и это большой прогресс. Боюсь выражать свою радость – как бы она не стала преждевременной. Назначаю обезболивающий гель:

– Намазывайте ему на язык, чтобы кушать было не больно.

Помнится, одна моя подруга, будучи уже взрослой, заболела свинкой, при которой воспаляются слюнные железы, и из-за сильной боли кушать становится невозможно. Мужской коллектив, в котором она работала, в панике изгнал её на больничный, так как у мужчин это сопровождается ещё и воспалением в другом, интимном месте, проявляясь изрядным увеличением бубенцов. Ну, короче, сутки просидела она голодная, а затем натрескалась обезболов:

– Я щас кастрюлю борща навернула-а-а! – с видимым удовольствием томно вещала она в телефонную трубку, распираемая ощущением навалившейся сытости…

Кот с калицивирозом (отёчная форма).

Хозяйка кота бесконечно благодарит меня, но я в очередной раз говорю ей, чтобы не обнадёживалась. Да, улучшения налицо, но всё может измениться. Терпеть не могу оправдывать чужие ожидания и, тем более, не оправдывать их.

– Обработки – один раз в день минимум. И… периодически появляйтесь, – говорю ей в надежде, что они не исчезнут, как многие из тех, кто пошёл на поправку и пропал с концами.

Вообще было бы классно, если бы они приходили именно ко мне – так я смогу видеть динамику, – но смены меняются, поэтому просто описываю для коллег то, что происходит с котом в листе назначений.

– Мы будем, будем ходить. Сколько надо, столько и будем, – интенсивно кивает головой женщина. – Я диван продала. Спим на полу теперь. На первое время денег хватит. Диван-то дело наживное. Лишь бы выкарабкался. Лишь бы время не упустить.

Так «ненавидит кота», что продала последний диван. Давай, дружище, не подведи… Сломай статистику смертности.

…Затем приходит рыжий кот. С ним мне совершенно ничего не понятно. Неделю назад была температура под сорок, подозревали вирус, но ничего не проявилось. Зато теперь пошла нервная симптоматика: стал нервный, появилась дрожь и периодически проявляется синдром Шиффа-Шеррингтона, при котором кот судорожно выгибает назад шею и вытягивает вперёд передние лапы, – всё это со слов владельцев. Сейчас он слегка беспокойный, и судорог нет. Проверяю рефлексы, заглядываю во все отверстия, меряю температуру. Странный, непонятный рыжий кот.

Я стою у стола, подробно расспрашиваю хозяев, а ситуация не проясняется. Тщательно прощупываю кота, меряю глюкозу – нормальная. По недавним анализам крови всё в полном порядке, ну да они и были взяты не в период судорог, что значительно сужает зону поиска. Ну, нефрит по УЗИ – так он у многих есть. При чём тут судороги? Изучаю кота вдоль и поперёк, снова и снова. Ничего нового.

– Мышей ловит? – задаю вопрос скорее от отчаяния.

– Да, землероек приносит иногда, – отвечает мужчина. – Ловит их и ест.

– Был, небольшой. Давно уже.

Сдаюсь. Долгий сбор анамнеза прекрасен тем, что хозяева что-то по ходу вспоминают, но больше мне спросить не о чем.

– Я не знаю, что с ним, – говорю владельцам честно. – Судороги – это повод обследовать головной мозг. Напишу вам адрес клиники, где это делают. И хорошо бы снять видео, прямо во время судорог.

Снимать такое видео и звучит-то бесчеловечно, а выглядит и подавно, но это те ценные данные, которые так необходимы врачу-неврологу для постановки предварительного диагноза.

Так ничего и не поняв, пишу назначение и отпускаю их в надежде, что они доедут до коллег и смогут оплатить дорогостоящее обследование.

И ещё мне не дают покоя землеройки… Обкладываюсь литературой.

Блин, может токсоплазмоз? Нервная симптоматика, иногда кратковременный понос – всё сходится. Звоню хозяевам, озадачиваю их ещё и этим диагнозом.

…Затем я осматриваю кошку после отравления. Сегодня все как будто сговорились меня удивлять!

Поступила она с обильной пеной изо рта и температурой, приближённой к комнатной. По анализу крови почечные показатели зашкаливали настолько, что, если бы речь шла о хронической почечной недостаточности, врачи объявили бы о безнадёжности и рекомендовали гуманное усыпление. Но тут случай острый – отравление – поэтому анализы приходится в процессе лечения перепроверять. Помимо почечных, остальные показатели тоже были изрядно превышены.

Сейчас биохимия в норме – сравниваю предыдущий бланк с настоящим и не перестаю удивляться: никогда ещё не видела, чтобы с такой высоты показатели возвращались в абсолютную норму.

С клиническим анализом, правда, печальнее – неумолимо падает гемоглобин. Такие сильные отравления не проходят бесследно, и остаётся надеяться, что из анемии кошка тоже сможет через какое-то время выкарабкаться. Назначаю лечение, оставляя на почечной диете.

Одним из сильных заблуждений является то, что ни кошка, ни собака не съест ничего ядовитого или некачественного. Съест. Иначе в клинику не приносили бы столько отравленных, отравившихся или болеющих хроников.

В случае с отравлениями иногда можно подобрать противоядие, если знать, что конкретно было съедено. С плохими кормами всё гораздо хуже.

– Он же ест этот корм! С удовольствием ест! – кричат владельцы с пеной у рта, и переубедить их бывает невозможно.

– Эти сосиски качественные! Мой кот их съел!

«Сосисками больное животное кормить? – яростно восклицал в своё время наш препод по терапии. – Тут и здоровый-то организм не выдержит!» Потому что вкусно – ещё не означает полезно.

К нам идёт множество отравленных. Однажды вечером принесли котёнка в диких судорогах и без сознания – его накормили рыбной консервой. Несколько часов мы продержали его под наркозом, чтобы снять судороги, а затем он очнулся и выблевал всё, что съел – целую гору килек. После чего уже к утру пришёл в норму.

Или ещё как-то принесли кота, хозяева которого только на третий день заметили, что он не писает, – и это всё, что отличало его от здорового животного. Кот был бодр и весел, правда, изо рта уже пахло мочевиной. И вот, при осмотре на морде и носу обнаружилась жёлтая цветочная пыльца. Тогда-то и выяснилось, что в доме, в вазе стоят лилии – одно из самых убийственных для почек растений. «Раскачать почки» тогда не удалось. Кот умер с признаками острой почечной недостаточности через пару дней. К слову сказать, отравления могут вызвать и более банальные цветы, не только лилейные, а именно любые, обработанные средствами от насекомых. То есть фактически все покупные. Вот поэтому, когда у меня была кошка, и кто-нибудь дарил цветы, я тут же убирала их на балкон и плотно закрывала дверь, – там же на балконе ими и любовалась.

«Когда тебе в последний раз дарили цветы-то?» – пульсирует в голове издевательское.

Ну да, да. Так давно, что уже и не вспомнишь.

В случае с маленькими собачками отравление может вызвать даже изюм и шоколад. Почему изюм так подл и коварен – продолжаются споры, и мне кажется, что его тоже чем-то обрабатывают. Недаром сами продавцы часто спрашивают: «Вам какой изюм? Лечебный или нет?» «Лечебный» означает, что он ничем не обработан.

А шоколад в качестве яда вообще никто не воспринимает. И маленькие собачки тоже, конечно же. Но соотношение веса и плитки шоколада часто бывает не в пользу собачки, умявшей его с удовольствием и восторгом. В этом я её, кстати, очень хорошо понимаю: если уж травиться – то шоколадом! Да если бы мне все, кто однажды сказал: «С меня шоколадка», отдали долги, у меня давно всё было бы в шоколаде!

«У тебя было бы отравление», – парирует внутренний голос.

В прошлую смену расстроенная женщина принесла карликового шпица, который у неё на глазах слопал крысиный яд. Остатки пачки она отбила и пришла тогда, когда промывать желудок уже было поздно. Я сказала дать собачке энтеросорбент и через полчаса слабительное, – таким образом яд будет не только связан, но быстро эвакуируется из организма. Ну и рекомендовала ежедневно приходить, чтобы ставить пробу на свёртываемость крови, конечно же.

С дозой слабительного, правда, вышел казус: в древней фармакологической книжке была указана приблизительная цифра, без указания веса собаки. Я взяла её за основу, не подумав, что раньше собаки были исключительно большие или средние, а мода на всевозможных микроскопических товарищей пришла значительно позже выхода в свет этого самого справочника. Так что когда шпиц ушёл, я всерьёз озадачилась: не переборщила ли с дозой. Впрочем, состав препарата не вызвал опасений, и мне подумалось, что в крайнем случае собачку пронесёт «против ветра на три метра, не считая мелких брызг». К тому же тотальное очищение организма при отравлении – это милое дело!

В следующую смену этот шпиц пришёл повторно, и обратная связь досталась мне в полном объёме. К счастью, на словах. Хозяйка собачки с порога встретила меня фразой:

– У нас всё хорошо, – и, кажется, у неё осталось, что ещё добавить.

– Понос был? – решаюсь уточнить я, подталкивая её к продолжению разговора.

– У него нет, не было. Но знаете, – хозяйка сдержанно смеётся, оглядываясь по сторонам, – я привыкла пробовать всё то же, что даю ему, и…

О, Господи… Не продолжай, женщина! Так ведут себя многие мамашки из серии яжмать.

– В общем, – она таки продолжает, – меня так пронесло, что я весь вечер сидела на горшке! Прям водой! – и женщина начинает заразительно хохотать.

Едва сдерживаюсь, чтобы не засмеяться вместе с ней:

– Не делайте так больше, – это всё, что я могу ответить, мучительно скорчив лицо в интеллигентной гримасе.

Ну, конечно: собачка-то приняла слабительное после энтеросорбента, который назначается при поносе, поэтому его у неё и не было. А женщина – без, чем и устроила себе форменное очищение организма.

…Крысиный яд, пожалуй, занимает лидирующее место среди отравлений. Действие его простое: у крыс, для которых он предназначен, перестаёт сворачиваться кровь. Они дерутся, наносят друг другу раны и умирают от кровотечения. Наш преподаватель по эпизоотологии, рассказывая про дератизацию, обращал наше, студенческое внимание на то, что приманки, разложенные на животноводческих фермах, должны находиться в недоступном для кошек и собак месте, – это я хорошо усвоила.

Собаки, съевшие вкусную приманку, не дерутся так часто, как крысы, поэтому последствия отравления обнаруживаются, как правило, слишком поздно. Мне приходилось видеть пациентов, у которых открывалось кровотечение из всех естественных отверстий спустя неделю после поедания яда. И спасти их не удавалось, даже если владелец умудрялся найти противоядие, которого в нашей стране в свободном доступе просто нет. Опытные собачники, несмотря на приличную стоимость, заранее закупают за границей сей антидот, хранят его в аптечке и заменяют на новый, когда истекает срок годности, чтобы в случае чего спасти свою или соседнюю «собу».

Точно так же обстоит дело с ядом, который применяют догхантеры – люди, которые ненавидят не только собак, но и их владельцев, предпочитая вымещать злобу более безопасно для себя, то есть лепя куличики с отравой. Ни о чём не подозревающая собака съедает приманку и вскоре умирает в тяжелейших судорогах от спазмов мышц диафрагмы, сердца и разрыва скелетных мышц. Это очень мучительная, страшная смерть. Может, эти люди просто не знают про статью о жестоком обращении с животными – подобные действия как раз под неё подпадают.

Ещё дохгантеры могут отчаянно оправдывать свои действия тем, что очищают улицы от бродячих агрессивных собак, и приходится признать, что из-за неконтролируемого размножения животных появление таких неадекватных людей было неизбежно и предсказуемо. В ответ на бездействие городских служб, они объявляют себя санитарами, хотя настоящее имя подобным людям – убийцы, садисты и трусы. Потому что такой смерти невозможно пожелать даже врагу, не говоря уже о собаках, большинство из которых даже не думают проявлять агрессию. А вот догхантеры её проявляют и в полной мере.

Собаки с такими отравлениями попадают всё чаще, и эта тенденция крайне удручающа – она говорит о несостоятельности системы регулирования количества бродячих животных и, что меня заботит даже больше, об увеличении количества дебилов на долю населения.

К слову скажу: чтобы отогнать от себя дикую собаку, достаточно просто наклониться к земле, делая вид, что подбираешь камень. И только. На собак это действует изумительно, на инстинктивном уровне. И не надо махать руками, провоцировать или убегать.

Меня тоже кусали собаки, и это было за дело, так что я не в обиде. Одна из них охраняла дом, будучи привязана цепью за автомобильную покрышку, прикреплённую к дереву. Такая система позволяла собаке в нужный момент расширять радиус своего перемещения. Я по тропинке уже, было, прошла мимо дома, и пёс – а это был мощный кобель среднеазиата – всю дорогу творчески лаял и показывал, что ему меня не достать. И со спины его челюсти мощно сомкнулись на моей руке. Спасла куртка. Зубы соскользнули по коже и ткани, оставив глубокий вдавленный след в мышце руки. Куртку пришлось выбросить. И при чём тут пёс? Он следовал своему инстинкту охраны дома, и только.

– Обучали его охране, да? – спросила я позже у хозяина дома Вовы, который когда-то работал каскадёром, а сейчас ввиду травмы колена стал обычным алкоголиком.

– Не, это у них в крови, – ответил пьяный Вова, едва ворочая языком. – А что?

– Да вот, – и я продемонстрировала разорванный в хлам рукав, который пёс с лёгкостью отчленил от куртки одним рывком.

– Опять с цепи сорвался, что ли? – удивился Вова, пытаясь пошире открыть глаза.

Мне становится понятным, что покрышка нужна во избежание этого «опять», для амортизации. О, если бы он сорвался – одним рукавом дело бы не обошлось…

Итак… Кто там у нас дальше на приём?

Намедни начал поблёвывать, и хозяева дали ему водки, чем устроили полноценный дрищщёвый панкреатит. Всё, как полагается: безудержная рвота каждые пять минут, кровавый понос.

– Водку собакам давать нельзя, – говорю очевидное для нас, врачей и, увы, крайне удивительное для многих других людей.

– Так а чем обезболивать тогда, если не водкой? – вопрошает мужчина.

– Салом и селёдкой, конечно же! – парирую ему молниеносно и сразу проясняю свой акт безудержного специфического юмора словами: – Шучу, шучу, – а то мало ли чего. Потом скажет: мне так врач в клинике сказала.

– Ага, – мужчина, вероятно, какое-то время обдумывает лечебные свойства сала.

Прерываю его мысли:

– Водка вызывает воспаление поджелудочной железы. Иногда оно протекает так остро, что возникает панкреонекроз, и затем молниеносная смерть.

– Смерть вызывает! Понятно? – кричит истерически измождённая, худая как щепка женщина, сидящая рядом с ним, и стучит кулачком в мужское плечо. Разогревается, судя по всему.

«Смерть – отличный обезбол! Почему нет?» – звучит в голове.

Подумаю об этом позже.

– Ну чё разоралась-то? – икнув перегаром, хрипло гаркает мужчина в сторону своей измученной жены.

Он приподнимается в полурост со стула и тут же брякается обратно, затем извлекает из-за пазухи заныканную склянку с неизвестной жидкостью и в посветлевшем взгляде зажигается простая русская душевная щедрость, с которой вот-вот будет предложено выпить всем присутствующим.

– Спирт является антидотом только в одном случае, – продолжаю озвучивать свои мысли вслух, – при отравлении антифризом. И то, его вводят в разбавленном виде внутривенно, в составе капельницы. А не в виде водки.

– О-о-о! Буду теперь знать, что говорить! – мужчина явно воодушевляется, а его жена становится чёрной, как грозовая туча: видимо, муж приходит домой подшофе слишком часто. Он снова оборачивается к ней и обращается с особой интимной интонацией: – Дорогая… У меня сегодня отравление антифризом! Мне надо выпить! – и он тянется второй рукой к крышечке склянки.

– Я те щас… – отвечает женщина сквозь зубы, сощуривая глаза. Похоже, сегодня она использует множество домашних тяжёлых предметов не по их прямому назначению.

– Короче говоря, – прерываю я их нежную беседу в надежде, что мне не придётся прерывать ещё и пьянку в кабинете, – вам придётся ходить с собачкой на капельницы, от семи до десяти дней, в зависимости от состояния – так лечится панкреатит.

– Это потому что водки дали, да? – спрашивает женщина за двоих.

– Да, поэтому, – отвечаю я, вызвав в женщине желание немедленно стукнуть мужчину по голове. – Обычно неосложнённый понос лечится дней за пять, а гастрит вообще в капельницах не нуждается. У йорков желудочно-кишечный тракт очень чувствительный, и часто нужна просто диета.

Женщина стоически сдерживает в себе рвущиеся наружу эмоции, и я вижу, каких усилий ей это стоит. Чувствую, дома она одарит своего благоверного ЧМТ и лёгкими телесными повреждениями.

Вот она, цена панкреатита и самолечения водкой.

Рыжий кот с подозрением на токсоплазмоз умер. Но не от токсоплазмоза, а от опухоли мозга. Сделали МРТ, запланировали операцию на утро, а он не дожил. Молодой же совсем – возраст всего три года.

Глава 23. Перианальные свищи

Ищи-свищи.

«Так, так, так… С чего у нас начнётся день?» – думаю я, разглядывая в камеру наблюдения мужчину, который только что вошёл в холл, ведя за собой понурую овчарку.

Овчарка. Эта порода когда-то была моей любимой. А сейчас овчарки обмельчали, и всё чаще стали проявляться болезни, вызванные породной предрасположенностью. Не хочу даже гадать. Вот бы они пришли клещика снять, что ли: быстро и ненапряжно. Я бы справилась.

Под эти мечтательные мысли выпиваю остатки чая, последовательно пронаблюдав на экранах, как Света спускается вниз и выясняет, с чем же к нам пришла овчарка.

– У неё под хвостом пахнет, – объявляет она, вернувшись.

Смотрю на неё, выжидая. Пахнет под хвостом. Это всё? Света пожимает плечами и отвечает многозначительным молчанием. Воспаление параанальных желёз часто вызывает абсцессы, которые приходится вскрывать, и это может быть вызвано пищевой аллергией. Да, такое может пахнуть. Заедаю чай мармеладкой. Надо кушать, хоть иногда.

– Сейчас, ещё три минутки и иду, – говорю Свете, смачно пережёвывая мармеладную вкусняшку.

В анатомичке мы часто ели «тошнотики» – так назывались студенческие пирожки с мясом – прямо во время занятий, ковыряясь пальцем в склизких коровьих и лошадиных внутренних органах, добытых из ванны с вонючим формалином. Эти обеды щедро разбавлялись едким запахом засохших мумифицированных мышц анатомических экспонатов, и никого это сочетание не смущало.

– Принесите-ка нам орган любви, – сказал как-то препод перед началом занятий одной нашей студентке, протягивая ей оцинкованный поднос. Шикарную грудь девушки от выпадения наружу едва сдерживала маленькая пуговка на блузке, и профессор выбрал её не случайно.

Та, сморщив носик, продефилировала к ванне, выловила оттуда кучку разнокалиберных коровьих, лошадиных и собачьих маток, сложила их на поднос и вернулась обратно. Когда она вошла в кабинет, профессор, не отрывая взгляда от пуговки, задумчиво произнёс:

– …Итак, тема сегодняшнего занятия: «Сердце», – после чего титаническим усилием воли перевёл взгляд на содержимое подноса и, выдержав многозначительную паузу, добавил: – Н-да…

Не менее весело я сдавала зачёт на тему «Половые органы», и наша милейшая преподавательница, всячески пытаясь помочь, проговаривала за меня слова:

– Вот смотришь ты на жеребца и что видишь?

– Ногу, – угрюмо вещала я, не силах произнести ни «Семенники», ни, уж тем более, «Пенис».

– Ну, хорошо. Отодвигаем ногу и что мы там видим?

Неловкое молчание повисло в воздухе, и преподавательница, обречённо вздохнув, ответила тогда за меня:

– «Другую ногу»…

Эти воспоминания о весёлых студенческих временах прерывает Света, рассуждая о запахе у собак.

– Вообще-то, – говорит она, как будто оправдываясь, – под хвостом у собаки и должно пахнуть. Это же нормально.

– Ладно… – отвечаю ей, допивая чай. – Пойду понюхаю, чем хоть пахнет-то. Го70 со мной!

Отличное начало дня. Люблю свою работу.

Мужчина с овчаркой заходит в кабинет. Собака выглядит истощённой и слабой, еле плетётся. С ходу отмечаю, что неплохо бы взять анализы крови.

– Там, под хвостом, – говорит мужчина, показывая пальцем скорее в воздух, чем в сторону собаки.

Так-с, где тут у нас перчаточки…

Забираюсь к собаке под хвост. Запах – это ещё ладно. Но зрелище, которое открывается мне, тянет на двойную порцию нашатыря. Похоже, только что накрылся мой иммунитет, выработанный «тошнотиками» в анатомичке.

– Открой-ка форточку, – прошу я Свету, не торопясь озвучивать диагноз, который при виде подобного зрелища ясно звучит в голове. Мне срочно нужен воздух, и это не из-за запаха заживо гниющей собаки, а из-за её вида.

– Она у меня на коробках сейчас спит, – поясняет мужчина, – из-под телевизора.

Понимаю. Никакая подстилка не выдержит такого количества выделений.

Света с грохотом открывает форточку, и в помещение врывается свежий воздух. Формулирую мысль, озвучивая диагноз:

– Похоже на «перианальные свищи» – болезнь, свойственную немецким овчаркам. Лечение тяжёлое и длительное, часто пожизненное.

Владелец озабоченно кивает головой. Произнесение диагноза всегда успокаивает, потому что нет ничего хуже неопределённости.

Болезнь выглядит как глубокие гниющие дыры, расположенные вокруг анального отверстия и уходящие вглубь собаки. Постоянная боль вынуждает её бесконечно тужиться, выдавливая полужидкие какашки. Весь зад собаки пребывает в этой вонючей жиже, которая попадает в язвы, вызывая дополнительное воспаление. Бока собаки, особенно в местах соприкосновения с подстилкой, а, вернее, с плотными картонками покрыты пролежнями и тоже свищуют, – собака гниёт заживо. Начнёшь тут пахнуть…

Беру пелёнку, расстилаю на полу.

– Кладите его, будем выстригать шерсть, – говорю владельцу.

Пока мужчина укладывает собаку, ко мне подходит Света и говорит:

– Там кот с отёчным калицивирозом пришёл, повторник. Сказали, что подождут.

О, да, да! Я просила их достать пиявку, чтобы ускорить заживление лапы у кота.

– Пиявок принесли? – уточняю будущий фронт работы.

– Ага, – кривится в гримасе Света.

Больше пиявками в коллективе почти никто не занимается – боятся. Сама раньше боялась, пока не поработала на биофабрике, где их выращивают. Оказывается, если пиявка присосётся, её можно легко и быстро снять, сковырнув ногтём. Если же она уже вбуравилась зубами, которых у неё, к слову сказать сто двадцать штук, расположенных на трёх челюстях в виде значка мерседеса, то можно приложить к её головному концу ватку, смоченную спиртом, – от такого беспредела пиявка тут же возмущённо отваливается. Именно так их и снимают, если надо прервать сеанс раньше.

Таким образом, есть два способа. Либо пиявку снимают преждевременно, и тогда кровотечение после сеанса будет более сильное – это актуально в случаях, когда нужен эффект лимфодренажа. Либо она сосёт кровь, пока не отвалится сама – при этом впрыскивается больше слюны, богатой многочисленными и, тем не менее, совместимыми веществами, которые уже вовсю пытаются синтезировать умные китайцы.

Про пиявок вообще можно петь оды. Наиболее актуальны они при воспалениях, за счёт лимфодренажа и улучшения кровоснабжения. В медицине их применяют, например, в трансплантологии: после пришивания пальца, для того, чтобы все минитромбы в сосудах рассосались, на его кончик ставят пиявку. Таким образом, «пробка» рассасывается, и кровь спокойно бежит по сосудам, выполняя свои функции, – палец тогда приживается лучше и быстрее. И да, желательно пиявок использовать в комплексном лечении, иначе эффекта может не оказаться вовсе.

Мне самой пришлось прибегнуть к гирудотерапии, когда пациент в лице агрессивного кобеля капканом сомкнул на большом пальце руки свои мощные челюсти.

– Кости на раз-два перемалывает! – с гордостью сказал тогда его владелец, когда собаку, наконец, от меня оттащили, с трудом разжав ей челюсти. Орала, помню, как пожарная сирена.

Две сквозные дыры, прогрессирующий отёк и адская боль, от которой я не могла спать неделями, – таков итог того прелестного взаимодействия. Когда рука приняла форму боксёрской перчатки, я доплелась, наконец, до травмпункта и сдалась в руки хирурга, который отвёл меня в уютный кабинетик и, плотно прикрыв за нами дверь, сказал:

– Лечиться мы с Вами будем на платной основе. Сколько денег у Вас есть с собой?

Я вытряхнула из кошелька всё, что там было, и тощим голоском попросила поставить в палец дренажей.

Вторая пожарная сирена звучала уже в хирургии. Потому что дренажики не хотели добровольно лезть в узкие дырки, а обезболить место впихивания никто не удосужился.

– А-а-а! – вопила я. – Уколите хотя бы анальги-и-ин!

– У нас нет анальгина, – отвечал врач, продолжая трахать дырку в моём пальце толстым пинцетом, в котором был зажат огрызок от резиновой перчатки – дренаж.

– А-а-а! – орала я ещё громче. – У меня с собо-о-ой!

Дренаж никуда не влез, и я вывалилась из кабинета в холодной испарине, зажав в кулаке ампулу анальгина, вытащенную из своего же кармана. Врач ждал меня на следующий день на уколы и обработку, но больше я туда не пошла. Сама колола себе антибиотики и ставила пиявок, которые временно снимали эту адскую боль, помогая руке вернуться в строй. Так что с пиявками я дружу давно и очень тесно.

Гирудотерапия после укуса собаки.

Тогда до меня дошла ещё одна глубокая истина: в правую ягодицу колоть себе уколы – ещё куда ни шло, а вот в левую – затруднительно и требует изрядной гибкости позвоночника.

Та собака тоже была не виновата – я должна была предвидеть, подбираясь с завязкой для морды, что врачей собаки не только боятся, но и кусают. «Нападай или беги», – всеобщий закон выживания. Теперь всегда прошу хозяина закрыть собаке глаза рукой, чтобы дезориентировать её, и тогда уже набрасываю завязку на морду. Иногда, правда, фразу «закройте глаза рукой» они понимают применительно к себе и в ответ просто сильно зажмуриваются.

– Зови кота, – говорю Свете и, обращаясь к хозяину овчарки: – Я коту пиявку поставлю и к вам вернусь, хорошо?

Он соглашается. Меняю перчатки.

В пиявках плохо одно – присосавшись, они могут сидеть часами, а время у нас в клинике ценится очень дорого: в приоритете требуется работать и качественно, и быстро. У меня это ни фига не получается.

– Вот! Мы живы! Живы! И я достала пиявок! – радостно и громко кричит женщина, держа в руках кота, завёрнутого в байковое одеялко, словно новорождённого младенца.

Из пакета она извлекает стеклянную банку, где, резво извиваясь, нарезают круги две изящные, кольчатые и тощие ввиду голода милашки – это зрелище вызывает во мне нежнейший приступ ностальгии. Вместе с женщиной в кабинет проходит худой молчаливый мужчина – видимо, её муж.

Улыбаюсь. Вообще-то, я рискую – при вирусных болезнях ставить пиявок нежелательно, и ещё они давление роняют сильно за счёт некоторых веществ в составе слюны. Но лапа кота требует экстренной регенерации, иначе мы потеряем сухожилие. Времени от начала заболевания прошло уже достаточно – иммунитет, какой-никакой, наработан, так что я, пожалуй, рискну. Просто поставлю пиявку на короткое время, без фанатизма. Это не просто маленький червяк. Это организм, способный вызвать конкретные, ощутимые изменения – иногда сразу, а иногда спустя некоторое время. Был случай, когда пиявка, присосавшись к биологически активной точке, уронила человеку давление вплоть до глубокого обморока, так что гирудотерапия – это серьёзно.

Женщина нежно кладёт свёрток на стол и трогательно его разворачивает, извлекая оттуда кота. Осматриваю его.

– Ест, пьёт, – радостно щебечет женщина, – даже сам ходит в туалет на поддон. На лапу стал наступать!

Разматываю бинты. Кот активно сопротивляется – ух ты! Это хороший признак! Раньше лежал, как тряпочка. Что ж, похоже, мы действительно идём на поправку!

Лапа в горькой мази, и какое-то время я сомневаюсь, что пиявка присосётся – в таких случаях обычно они пускают слюни и бесконечно ползают, выбирая место поаппетитнее. Однако, пиявка, приложенная к лапе, присасывается влёт, и это говорит о том, что она качественная. Что ж, видимо, ради её приобретения, женщина даже съездила в город, по адресу, указанному мной – именно таких агрессивных суперпиявок наша биофабрика и выпускает. Узнаю знакомый почерк.

Медицинская пиявка Hirudo verbana.

Пиявка делает характерную стойку и уже через несколько секунд начинает активно набирать кровь, пульсируя телом. Умиляюсь этой картинке. Кота держат оба владельца, и я отправляюсь обратно к овчарке, лежащей на полу. К счастью, кошачий калицивироз для собак не опасен.

Выстригаю шерсть дальше. Собака настолько истощена и слаба, что даже особо не сопротивляется, что редкость для овчарок и их темперамента. Она просто рычит неким жалобно-угрожающим голосом и периодически тужится.

На месте выстригания шерсти обнажаются язвы и свищи, из которых хлещет гной. От такого зрелища владелец собаки всё больше зеленеет. Да, открытая форточка – это очень хорошо. Под шерстью всё это было скрыто – ну, пахнет собака и пахнет – а то, что в каждую из этих дыр можно уже кулак засунуть…

В этот момент на соседнем столе происходит внезапный кипиш с участием всех присутствующих в кабинете. В главной роли выступает пиявка, которая, видимо, вбуравливает один из своих ста двадцати зубов особенно болезненно, от чего кот дёргается, хозяйка вопит благим матом и отпрыгивает прочь. Кот вместе с пиявкой и своим заразным калицивирозом порывается сбежать, метнувшись в воздух. Мужчина реагирует мгновенно: смачно матюгнувшись, он ловит кота в полёте и брякает обратно на стол. Овчарка вскакивает и порывается удрать. Её хозяин испуганно повисает на её ошейнике, упав с колен на пол. Всё это случается в считанные секунды, и я стремительно бросаюсь к соседнему столу, чтобы не дать коту сбежать.

Однажды один такой пациент удрал в туалет и там забился за фанерой, которой заколочены сточные трубы, причём это был дикий, агрессивный, приютский кот. Так что когда кто-то пытается сбежать, все мы оказываемся на стрёме. Итак, кот?

Бледный хозяин крепко прижимает его к столу и, заикаясь, произносит:

– Я б-б-боюсь пиявок.

Ох, какого же мужества тебе стоило поймать кота! Респект, человечище!

– Я тоже… боюсь, – раздаётся голос владельца овчарки из другого конца кабинета.

– И я, – говорит женщина из угла.

– Ау-Ау! – воет овчарка, что по-собачьи, должно быть, означает: «Я боюсь их больше вас всех, вместе взятых!»

– Мяу! – орёт кот, пытаясь её переорать.

– Да я и сама их побаиваюсь, если честно, – произношу из солидарности.

Чувство страха перед пиявками, змеями и прочими шевелящимися товарищами сидит глубоко в подсознании у каждого человека, и от этого никуда не денешься.

– Пиявка уже присосалась и будет сидеть до конца, – говорю для всех сразу. – Ещё пару минут, и я сниму её, так что потерпите. Никого из вас она не укусит, – обращаюсь к женщине: – Держите товарища крепче.

Та согласно кивает головой, сменяет мужчину, и тот быстро уходит на улицу курить: в окно я вижу, как в процессе закуривания он нервно ломает две спички, и затем, пополам, сигарету, – через открытую форточку отчётливо слышатся отборные маты.

Возвращаюсь к овчарке. На её свищи уходит содержимое четырёх бутылочек с антисептиком и гора марлевых салфеток. Заглянувшая на шум Света, которая крутила эти салфетки всю предыдущую смену, только печально вздыхает, поглядывая на нас издалека. Овчар терпеливо ругается, но это звучит крайне вежливо, если понимать, в какой чувствительной зоне творится весь этот ад.

– У него нужно взять анализы крови, – говорю владельцу. – И назначить капельницы, курсом. И ещё кровь, отчасти, для подтверждения диагноза.

– Не, кровь не надо, – отказывается мужчина. – И капельницу только сейчас давайте и хватит.

В который раз я встаю перед выбором: настаивать на постановке диагноза и полном обследовании животного или лечить интуитивно?

– Эмпирически ничего назначать не надо, иначе владельцы подадут на тебя в суд и будут правы, – голос коллеги, у которой я стажировалась, ясным текстом всплывает в голове. В той клинике постановке диагноза и полному обследованию ставилось первоначальное значение. – Сначала диагноз. Потом – лечение.

– Но если у них нет денег? – парирую я, озвучивая самую частую причину отказа от банального взятия крови, не говоря уже о дополнительном обследовании.

– Сначала – диагноз. Потом – лечение, – повторила коллега.

Так что я протягиваю владельцу овчарки журнал и беру расписку. «От взятия крови и обследования отказываюсь», – пишет он, а я читаю: «В суд на тебя подавать не стану».

Ко всеобщей радости я снимаю с кота пиявку, обрабатываю ему лапу, попутно отмечая, что он пытается вырваться и активно сопротивляется. Хороший мальчик.

Гирудотерапия у кота. Стадия регенерации.

В очередной раз корректирую лечение – антибиотики отменять пока рано, хотя он сидит на них уже третью неделю. К счастью, считается, что дисбактериоз не является проблемой для котов даже при длительном курсе антибиотиков. Прописываю таблетки.

– Куда её? – спрашивает Света, разглядывая отработанную пиявку, напившуюся крови, которая совершает вялые телодвижения в баночке с водой. – В унитаз?

– Если не боишься, – отвечаю ей. – Она будет очень рада пообедать повторно, когда проголодается.

Однажды так поступила медсестра в городской больничке. Утро огласилось дикими воплями полуголого мужика, который вынес дверь туалета и тут же, запутавшись в спущенных штанах, грохнулся на пол.

– Глисты-ы-ы! У меня глисты-ы-ы! – кричал он.

Нет, те пиявки просто сидели на стенке унитаза, не собираясь ни на кого покушаться.

Хозяйке кота я говорю:

– По правилам пиявка считается одноразовой, и после применения её уничтожают, помещая в морозилку: там она и засыпает навсегда. Но можно содержать её в банке, как домашнее животное, регулярно меняя воду – так она проживёт ещё несколько месяцев.

– Несколько месяцев?

– Да, сейчас она наелась и теперь может голодать довольно долго.

Пиявки – такие пиявки.

Отпускаю их.

Так, теперь овчар. Ставлю ему внутривенный катетер, подключаю к капельнице. Прописываю препарат, назначаемый при лечении его аутоиммунного заболевания. Лечение обычно пожизненное, но в первый месяц идёт максимальная доза, для заживления ран, а потом уже мы снижаем её до возможной минимальной. У препарата есть сильная побочка, которая наступает позже. И лучше бы, конечно, поменять его на другой, более эффективный и без отсроченных осложнений, но и тут, как это очевидно, всё упирается в деньги. Тем не менее, пишу в назначении про оба препарата.

Рассказываю про гипоаллергенную диету. Назначаю антимикробные препараты курсом и обработки ран. Мужчина понимающе кивает.

– Я буду сам обрабатывать, – обещает он.

Так что, кажется, обратной связи от них тоже не будет.

У кота с калицивирозом улучшений нет, появилась ещё одна язва. Что ж такое… Когда уже его иммунитет победит этот вирус… Начал чихать. Ещё не хватало бронхита и пневмонии. Продолжаем курс антибиотиков. Лапа никак не заживает.

Время, время… Прошлый рыжий кот тоже полтора месяца ходил на обработки. Ну, ничо, пришёл потом показаться: бодрячком.

Звонил хозяин овчарки с перианальными свищами. Сказал, что улучшение есть, но на другой препарат не согласен из финансовых соображений. Какахи стали более оформленными.

– На четвёртый день уже стало всё затягиваться! – радостно сообщил мужчина.

Что ж, это говорит в подтверждение поставленного диагноза.

– Хорошо, пусть пока на этом препарате посидит – хотя бы «пещеры» затянутся… – сказала ему.

– Обрабатываю его на улице, после прогулки. Промываю, даю таблетки!

Не сдаётся! По крайней мере, половину из назначенного делает, и это уже для меня счастье!

Весь вечер лежу на диване, глядя на экран телефона в ожидании звонка от Олега, словно собака, лежащая на пороге в ожидании хозяина. Мне звонят самые разнообразные люди, по самым мелочным вопросам. Мне приходят смски с совершенно разнообразными предложениями. Это кто угодно, но не он.

После очередной рекламной смски вскакиваю и в полный голос ору на телефон:

– Что? Что вы все мне звоните и пишете? Что вам всем от меня надо? Не звоните мне больше! Не пишите! Ясно?

Я иду чистить зубы и беру телефон с собой. Я ложусь спать, согревая его рукой и прижимая к себе.

Сама звонить ему почему-то боюсь. Не знаю, почему.

Поздно вечером, когда струна ожидания уже готова лопнуть от напряжения, кто-то берёт эту мою скучающую сущность за шкирку и начинает безжалостно трясти, словно собака мягкую игрушку. Меня трясут и надрывно орут, прямо внутри головы:

– МОЖЕТ ХВАТИТ УЖЕ, А? СКОЛЬКО МОЖНО? ПРЕКРАТИ ЭТО! ХВАТИТ! ХВАТИТ! ДОВОЛЬНО!

Глава 24. Кушинга

Во-первых, пациенты неграмотные, болеют не по учебнику. Во-вторых, они наглые, болеют несколькими болезнями сразу (преподаватель в мед. институте).

…Парень с девушкой приносят молодого, серого кота. Ставят его на стол.

С удивлением разглядываю пациента: на его задней лапе красуется конструкция из согнутых и слепленных между собой спиц, которые применяются при остеосинтезе. И всё бы ничего, – спицы торчат красиво, и конструкция замечательная, – но только лапа кота покрыта длинной, полностью отросшей шерстью. Он уверенно наступает, привычно отклячивая лапу вбок из-за мешающей конструкции; топчется на столе. Видеть такое – чтобы спицы торчали из полностью заросшей лапы – мне ещё не доводилось, поскольку перед операцией шерсть тщательно выбривается, причём с изрядным запасом.

Всё проясняется довольно быстро, но услышанное ввергает меня в ещё больший шок.

– Пришли показать, – весело говорит парень. – Нам тут лапу собирали.

– Это я вижу, – отвечаю ему. – Давно собирали?

– Ну… – парень на мгновение задумывается. – Полгода назад.

– Сколько? – вырывается из меня неосознанно.

– Ну, полгода, – повторяет парень всё также уверенно. Его девушка стоит чуть поодаль и молчит. – Может и больше.

– А вам… – пытаюсь уточнить осторожно, – не сказали прийти через месяц для контрольного снимка и снятия конструкции?

Ну, мало ли: некоторые хозяева на стрессе не запоминают важную информацию, поэтому принято всё подробно записывать в назначении и отдавать его с собой.

– Да говорили прийти, – легкомысленно кивает парень, нетерпеливо пританцовывая на месте.

Молчаливо приглашаю его продолжить речь.

– Да чё снимать-то, он же наступает, ходит. Прыгает даже.

Да и правда, чё. Отличный видон. Стерильности, правда, никакой, и махровый остеомиелит – воспаление кости и костного мозга – наверняка уже присутствует, без антибиотиков-то.

– Снимок контрольный делали? – пытаюсь сохранять хладнокровие, но мне это едва удаётся. Наверняка на лице написан если ещё не ужас, то по меньшей мере крайняя степень удивления.

– Неа, – парень опять отвечает за двоих.

– Так давайте сейчас сделаем, – предлагаю ему. – Спицы давно надо было снять, наверняка там всё уже сто раз срослось. Но нам нужно знать, не начала ли кость рассасываться из-за гнойного воспаления.

Озвучиваю сколько стоит рентгеновский снимок.

– А спицы снять сколько стоит? – спрашивает парень всё тем же легкомысленным, весёлым тоном, который я отнюдь не разделяю.

– Спицы снимаются под общим наркозом. Сколько уйдёт наркоза – зависит от сложности и затраченного времени. Более точно смогу сказать после рентгена, – и я называю приблизительную, вполне себе приемлемую для данной процедуры сумму.

– И как это делается? – снова вопрошает парень.

Терпеливо поясняю:

– Дезинфицируем. Удаляем стерильными кусачками часть конструкции, вытаскиваем инструментом остальное.

Есть риск сломать кость повторно, поэтому сама я на это не решусь, а буду просить коллегу, Таню.

– Ладно, давайте рентген, – соглашается парень, продолжая нетерпеливо топтаться на месте. Танцор, прям. Диско.

Иду, заряжаю кассету, зову их на рентген. Фоткаем лапу кота в двух проекциях. Отправляю их обратно в кабинет, а сама в темноте проявляю снимок. Таня придаёт мне уверенности – она умеет делать остеосинтез и, само собой, уже вытаскивала эти спицы после операций много раз, так что я спокойна. Сейчас проявлю и сделаем. Не боги горшки обжигали.

Помню, как Таня, ещё будучи молодым хирургом, эмоционально разглядывала прилепленный на освещённый негатоскоп71 контрольный снимок лапы левретки, которой делали остеосинтез месяц назад. Хозяева вместе с собачкой ожидали результата в холле, и Таня не учла, что слышимость в клинике идеальная, а стены тонкие.

– Это пиздец! – кричала она отчаянно, махая руками в воздухе. – Пиздец! Ни хуя не срослось! Полный пиздец! – и через паузу, с трудом подавляя панику: – Надо Сашке показать!

И побежала наверх, в ординаторскую.

Саша – главный и, пожалуй, самый опытный хирург клиники – медленно спустился вниз, по-дружески, обстоятельно бурча:

– Ну чего кричишь-то? Что случилось?

– Да пиздец, Саша! – Таня снова кричит полным отчаяния голосом. – Ни хуя же не срослось, смотри! – и тычет пальцем в костную мозоль, видимую белым пятном на тёмном фоне снимка.

– Ну! Костная мозоль, – громким, обстоятельным, присущим ему голосом, спокойно поясняет Саша. – Всё ровно, красиво, как и должно быть. Зови людей. Будем снимать.

Таня облегчённо и громко вздыхает, приглашает хозяев с левреткой в кабинет и интеллигентным голосом начинает оглашать вердикт:

– Э-э-э… Мы тут с ортопедом посовещались, и…

Но мужчина – хозяин левретки, – посмеиваясь, перебивает её:

– Да мы всё слышали. Снимать так снимать.

Немая сцена…

…Вот снимок кота готов, несу его в кабинет, разглядываю места вхождения спиц в костную ткань: так и есть – отломки давно срослись, но в местах соприкосновения с металлом кость уже начала рассасываться. Ещё немного, и кота ждёт очередной перелом уже из-за размягчения кости. Дальше лучше вообще не загадывать – всякие гнойные костные воспаления, если и лечатся, то мучительными еженедельными блокадами с антибиотиком, и ощущения от них такие, будто под кожу вгоняют кипяток.

– Нужно снимать спицы, и снимать срочно, – говорю парочке, хотя хочется орать теми же словами, что и Таня, тем более, что тут-то сочные матюги как раз смогли бы отобразить реальность точнее некуда. Пытаюсь донести это до хозяев приличными словами: – Там, где входят спицы, кости уже рассасываются, есть сильное воспаление, и последствия могут быть очень тяжёлыми.

– Не, снимать не надо, – быстро отвечает парень, на что я почти полностью теряю дар речи. – Денег нет. Мы сами дома снимем.

Какого чёрта? Это вам трусы или носки, что ли?

– Без наркоза? – это всё, что я способна спросить при данных обстоятельствах.

– Ну а чё? – пожимает парень плечами. – Плоскогубцами откушу эти штуки и вытащу. Делов-то!

О, Боже, дай мне сил. Сейчас, главное, не настаивать, а то это будет выглядеть, будто я за банальную процедуру прошу кучу денег.

– Вы рискуете сломать ему кость повторно, – спокойно объясняю ему, – потому как она уже размягчилась. Процедура не из лёгких, и без наркоза её не делают. Повторный остеосинтез обойдётся вам гораздо, гораздо дороже.

Ну, откусить-то куски проволоки кот, может, и даст. А вытащить – нет уж, дудки. Это я прекрасно понимаю. Так и будет кот ходить с куском острой, торчащей из ноги проволоки. Хорошо ещё, если сам себя не поранит ею и не зацепится за что-нибудь в доме.

Отдаю снимок.

– Приходите, если что, – говорю напоследок и добавляю: – Мы работаем круглосуточно.

Они уходят. Эх, даже Таню звать не пришлось…

– Усыпишь собаку? – админом сегодня Алечка, которая знает, как я ненавижу эутаназию, и поэтому говорит она извиняющимся тоном.

– Что с ней? – устало спрашиваю её.

– Старость… – говорит она.

– Старость… – перебиваю её, продолжая нашу расхожую фразу: – это не диагноз!

Аля сутулится и виновато добавляет:

– Диабет ещё. Кушинга. Хозяйка там… рыдает.

Синдром Кушинга – это гормональное заболевание, вызванное опухолью в надпочечнике или гипофизе. Лечится недёшево, непросто и небезопасно. Нудно, долго, пожизненно. Плюс параллельные диагнозы и куча денег на их постановку. И самое противное, что даже после выяснения всего этого, назначить адекватное лечение получается не всегда. Одно дело – прооперировать и удалить надпочечник, поражённый опухолью, и всю жизнь колоть собаке уколы. Другое – если опухоль находится в мозге: тогда удаляют оба надпочечника и надо покупать дико дорогой препарат за границей, который тоже колется пожизненно. А если метастазы? Диабет этот ещё, чтоб его… как осложнение синдрома.

– Диагноз на Кушинга точный? – мурыжу Алю.

– Предварительный, – отвечает она предсказуемо и даёт старое, замусленное назначение. На бланке записаны показания измерения глюкозы и дозы инсулина, как документация по лечению диабета, который уже является для хозяев серьёзным испытанием.

Ну, если что, дексаметазоновые пробы, тест на гормон гипофиза, УЗИ надпочечников и повторные анализы крови, – вот что можно озвучить хозяйке в качестве альтернативы усыплению. Если она спросит.

Аля приглашает войти женщину, которая ведёт за собой чёрного, старого, истощённого болезнью коккер-спаниеля с объёмным животом и обширными залысинами на боках. Собака едва идёт, а женщина громко всхлипывает, уткнувшись лицом в мокрый носовой платок. Её расстроенный вид вместе со зрелищем старой, измученной собаки оказываются решающими. Никаких альтернатив я не предлагаю.

– Можно только… – женщина говорит сквозь слёзы, – усыпить не на столе?

– На полу? – удивлённо переспрашиваю её.

Вместо ответа она кивает головой.

Ладно. Видимо, поднятие на стол для собаки – уже стресс. Чувствую себя человеком, которому объявлено последнее желание умирающего. Тот избыточный кортизол, который циркулирует у собаки в крови, по иронии, является гормоном стресса, и добавлять его я, конечно, не собираюсь. На полу – так на полу…

Заношу формальности в журнал, говорю стандартное про действие применяемых препаратов, набираю их в шприцы.

– Присутствовать не обязательно, – предупреждаю женщину.

– Я останусь, – отвечает она.

Аля пережимает собаке вену, выстригаю шерсть: на полу темно, вену видно плохо, и в памяти всплывает в каких условиях иногда приходится усыплять животных выездному врачу – на улице, на холоде, в жидкой грязи, в вонючем тёмном сарае, – всё это приходилось наблюдать, когда я волею случая оказывалась сопровождающей.

Коккер уходит легко, будто давно уже был к этому готов. Слушаю стетоскопом сердце. Тишина. Заворачиваем в простыню. Женщина оставляет его на кремацию и, продолжая плакать, уходит.

…Смерть. Избавление от боли и страданий.

Сейчас я лояльнее отношусь к ней, если понимаю, что процесс выздоровления будет долгий и с сильной болью или если всё безнадёжно. Например, недавно две сердобольные женщины принесли бездомного кота с оторванной гниющей нижней челюстью, сломанной в трех местах: под скальпированной кожей кишели опарыши, и сам кот был после кровопотери, в сильнейшем болевом и токсическом шоке. Видимо, машина сбила несколько дней назад, а увидели и принесли его только сейчас. Может, ещё не сразу в руки дался, пока полностью не ослаб.

Я обеими руками за жизнь, но, когда вижу подобное, эти самые руки не дрожат, и пациенты потом не снятся. Из двух зол выбирают меньшее, и смерть может стать избавлением от мучительной жизни. Жизнь вообще неотделима от боли, похоже.

И почему мне сейчас вспомнился этот кот?

«По закону парных случаев», – раздаётся в голове знакомый внутренний голос.

А, доброе утро. Проснулся. Не нужны нам такие парные случаи. Ну, пожалуйста…

…По иронии судьбы следующим на приём заходит мужчина со вполне себе здоровым молодым цвергшнауцером – окраска собаки называется «перец с солью». Это я запомнила потому, что, когда мы ещё были студентками, моей подруге очень захотелось шнауцера именно такого окраса. Ей продали рыжего щенка, сказав, что цвет с возрастом всенепременно изменится на нужный, и волноваться не надо. Тем не менее, щенок не только отказался вырастать в шнауцера, оказавшись простой коротконогой дворнягой, но и оставил за собой откровенно рыжий цвет, вызывая наше совместное и бурное веселье. Мы так его и звали, посмеиваясь: «Ну что, перец-с-солью?» В итоге, конечно, собака осталась у подруги и стала горячо любимой, хоть и рыжей, дворнягой.

– А мне бы собаку усыпить, – с ходу вырывает меня из забавных воспоминаний мужчина.

Простите? Контраст столь велик, что эта фраза опускается на голову тяжёлым обухом. Я перевожу взгляд с мужчины на молодую, добродушную, здоровую собаку и обратно.

Вы что, издеваетесь?

– Да, – как ни в чём не бывало отвечает мужчина уверенным голосом. И предупреждает дальнейшие расспросы следующим: – Мы недавно овчарку усыпили. Ну, потому что он соседку напугал. Вот, взяли шнауцера теперь. Зря взяли. Усыпите?

Меня начинает ощутимо колотить. ЧТО? У меня нет подходящих слов, и я просто стою и смотрю на него, как на нечто нелогичное, уродливое и несуразное. Он так уверен в себе и в том, что пришёл по адресу! В ушах нарастает шум, и я отчётливо понимаю, что сейчас задушу этого гада прямо в кабинете. Просто обниму его за шею, но очень сильно. Со всепоглощающей, блять, любовью.

– Иди, я поговорю, – выручает меня Аля, с силой выталкивая из кабинета – с клацаньем ногтей отрываюсь от стола, в который вцепилась пальцами. – Иди, иди… Чаю попей.

«Чаю попей», – раздаётся в голове эхом.

Чаю… Попей…

– Мы усыпляем только безнадёжно больных животных, – слышится Алин голос, пока я на деревянных ногах удаляюсь из кабинета. Она говорит что-то ещё, и я молю Бога, чтобы мужчина не начал орать что-нибудь вроде «И что мне теперь, камень ему на шею и в реке утопить?» или что они там орут в таких случаях, когда врачи не оправдывают ожиданий…

Остывший чай с заныканной когда-то на полке шоколадной конфетой возвращает меня в реальность. Отхлёбывая холодную горькую заварку, в которую он превратился, пока стоял в долгом ожидании, наблюдаю в камеру, как мужчина со шнауцером уходят.

– Что. Это. Было? – спрашиваю поднявшуюся наверх Алю.

– Да забей, – пожимает она плечами и протягивает конфетку. – Держи вот ещё одну.

…И в завершение дневной смены ко мне попадает загадочный вислоухий кот, взятый из питомника. Ему всего год. Зовут Сеня.

– Кушать перестал, – говорит его хозяйка – спокойная женщина средних лет.

Осматриваю кота. У него странная, слегка мокнущая кожа возле рта и на скулах: её поверхность покрыта чёрными жирными корочками.

– Чешется очень, – поясняет женщина, заметив мой интерес.

«Всегда спрашивайте у хозяев, чем они уже лечили пациента, – в голове всплывает правило номер дцать. – Спрашивай».

Спрашиваю.

– Вот, мы уже два месяца едим, нам назначили… – из маленькой сумочки женщина достаёт коробку с названием сильнейшего гормонального препарата. – По таблетке в день.

– Два… месяца? – спотыкаюсь на слове, стараясь не выдать чувств, всегда закипающих от негодования, когда дело касается необоснованной гормональной терапии. От осознания дозы моё кипение в разы усиливается

– Да, – кивает женщина, ни о чём не подозревая. – Нам так назначили. Мы четыре дня назад перестали его давать.

– Резко перестали? – спрашиваю я.

Внезапная отмена подобных препаратов сопровождается синдромом, который так и называется: «синдром отмены». В лёгких случаях это как раз тошнота и отсутствие аппетита, в тяжёлых – летальный исход, – всё зависит от степени атрофии коры надпочечников, вызванной препаратом.

Стесняюсь спросить, но…

– А по поводу чего назначили? Какой диагноз?

– Клеща нашли в ушах, – говорит женщина, как на духу.

С тоской и отчаянием понимаю, что мне достался не просто кот-загадка, но и загадка, осложнённая долгим лечением гормонами, способными вызвать ряд патологических процессов, в которых чёрт сломит ногу, а то и две. И руки переломает заодно. А мозг уже сломаю я.

Гормоны чесотку не вылечивают, а, наоборот, способны её спровоцировать. Может, их от зуда всё-таки назначили? Что было первично?

Ни диагноза, ни назначения. Впереди – перспектива длительных раскопок первоначальной причины, причём не лопатой, а огромным экскаватором, с применением большой кучи денег владельцев. Целый список диагнозов видится мне в конце тоннеля, и целый список анализов для подтверждения или их опровержения надо сделать. Поверх этих мыслей витает стойкое убеждение, что «почесолог» из меня так себе.

Книга по эндокринологии, пестрящая адскими названиями: «Болезнь Аддисона», «Ятрогенный гипоадренокортицизм», «Постстероидный панникулит», «Синдром Кушинга» и прочими обзывательствами – самая нудная из всех возможных в нашей библиотеке. И самая толстая. Её чтение идеально помогает при бессоннице, и шуршать её страницами совершенно не входило в мои ближайшие планы просто потому, что эта информация для меня выше степени её понимания. Названия гормональных нарушений успешно конкурируют с таким же дерматологическим тёмным лесом, пестрящим «милиарным дерматитом», «комедонами», «пустулами», «папулами» и прочим.

Перед глазами встаёт картинка убитого иммунитета, прямо с табличкой «RIP» на холмике. Если рассматривать зуд, как симптом аллергии, то любая аллергия и так приводит иммунитет в раздрай, а тут ваще, похоже, наповал.

И всё это ещё надо как-то объяснить хозяйке кота, которая, собственно, пришла просто потому, что кот перестал есть. Всего-то.

– У нас ещё второй кот есть, – говорит женщина между делом. – У него всё хорошо.

Скребу Сенины залысины на голове и в соскобе, под микроскопом, с удивлением обнаруживаю активно шевелящихся демодекозных клещей. Сюрприз!

Демодекоз есть у всех.

У кошек определяют два его вида, один из которых заразен, а второй – нет. Тот, кого я вижу в окуляре микроскопа – он весело крутит тельцем и двигает культяпками лап в зажигательном танце – не заразен. Но в учебнике по паразитологии написано, что зуда вызывать он не может – это загадка первая и, явно, далеко не последняя. Зовут клеща Demodex cati, и он может вызывать отит – уж не его ли обнаружил в соскобе из ушей врач на первом приёме? История умалчивает.

Чем лечить-то?

Организм кота и так изрядно нагружен запредельно высокой дозой гормона.

– Нам ещё от клеща раз в неделю что-то кололи, – попутно вспоминает женщина.

Доза, разумеется, неизвестна, хотя я догадываюсь, что за препарат.

Я уверена: для врачей, которые не выдают владельцам на руки назначение с диагнозом, бланками сделанных анализов, указанными дозами препаратов и длительностью курса в аду есть отдельное местечко, в самом жарком его эпицентре. По соседству с теми, кто подкидывает котят и щенков в клинику. Для них даже, стопудово, общий дополнительный подогрев подведён, индивидуальный.

Чем, чёрт возьми, может быть вызван этот зуд? Клещом, который не читал умных книг и в упор не знает, что от него зуда быть не может? Аллергией? Вторичной микрофлорой? Панникулитом? Бывает ли зуд при панникулите? А если он не осложнён микрофлорой? Бывает? Вопросы, вопросы…

– Возьмём анализы крови, – тяжело вздыхаю я, оглашая первый пункт из длинного, нарисовавшегося в голове списка.

Сеня спокойно даёт взять у себя кровь. Идеальный пациент. Есть в шотландских вислоухих большая доза милоташности, и если бы не сопутствующие породе заболевания – цены бы им не было…

– Начнём с лёгких препаратов, – говорю хозяйке кота, отливая в большой шприц специальный раствор, которым можно мыть даже мелких котят. – Этот надо будет разбавлять и смачивать шерсть.

Его сильно хвалили на ветеринарной дерматологической конференции, так что клиника закупилась парой бутылочек. Помогает от лишая и бактерий; полезный для кожи и шерсти. Цена у него, правда, почти как у вина Каберне Совиньон сорок первого года, так что я разливаю и раздаю его в шприцах. Разумеется, помимо лечебных свойств, есть и нежелательные: он красит всё в жёлтый цвет и интенсивно воняет тухлыми яйцами.

Дополнительно пишу, как поднять аппетит, и ещё про специальный шампунь, снимающий зуд, и ещё названия двух препаратов – тоже от зуда; плюс стандартный антибиотик. И обработку от блох, куда ж без этого-то.

Женщина смиренно соглашается на новое лечение.

– Нужно провести исключающую диету, на натуралке, – пишу и тут же объясняю про что это: – Стандартное начало диагностики при любой аллергии. Сначала исключаем пищевую, а затем уже всё остальное.

Всё остальное случается гораздо чаще пищевой, но таков алгоритм, и отступать от него я не стану, иначе совершенно запутаюсь.

Женщина согласно кивает, внимательно слушая. Я немного в шоке от того, что со мной соглашаются, – не часто такое увидишь. Картину идеальности завершает Сеня, который спокойно сидит на руках у женщины. Остаётся только признать, что если и пациент, и хозяйка идеальны, то адской будет не что иное, как, собственно, диагностика.

– Диагноз быстро поставить не получится, а лечение может стать пожизненным, – говорю я, морально подготавливая хозяйку Сени.

– Понимаю, – отвечает женщина.

– По анализам крови я позвоню Вам, – говорю в завершение приёма.

Ну, почему животным таких хороших, понимающих людей всегда достаются такие замысловатые болезни?

Глава 25. Донор

– Доктор, у меня что-то болит.

– Вот Вам какая-то таблетка.

Весь вечер мы с Сергеем разгребаем повторников, а после полуночи мне достаётся загадочный пациент – довольно крупная, белая собака породы акита-ину.

– Что-то он грустный, – говорит его хозяйка, и от этой фразы я предсказуемо вздрагиваю.

К сожалению, чудо-таблетки от этого симптома пока не разработано и волшебного укольчика тоже. Если говорить про людей, то грустью, как я погляжу, сейчас болеют все поголовно. Можно подумать, что это стало нормой жизни, а радость расценивается, как болезнь. Другое дело – здоровые собаки, для которых грусть не характерна.

Видеть акита-ину в клинике приходится нечасто – то ли они редко болеют, то ли их мало, но при наличии одной только грусти поставить диагноз бывает крайне затруднительно.

«Диагноз: Распечальная Печалька. Так и напиши», – хихикает кто-то в голове.

Обычно таких пациентов отправляют домой под наблюдение, чтобы проявилось хоть что-нибудь ещё. Ну, взяв кровь, разумеется.

«Если хозяев что-то беспокоит – не игнорируйте это. Всегда берите кровь», – так говорила лектор на недавней ветеринарной конференции.

– Что-нибудь ещё? – спрашиваю женщину в надежде собрать хоть какой-то анамнез. Но, увы.

– Нет, ничего, – отвечает она и добавляет: – Мы уже сдали сегодня кровь, днём, в другой клинике.

Чем же я вам помогу-то? Щупаю собаку, меряю температуру, заглядываю во все отверстия. Слушаю сердце, лёгкие. Собака приветливо машет хвостом – чудо, а не пациент. Ничего особенного или подозрительного. Расспрашиваю, не мог ли пёс съесть что-то на улице, про прививки, про клещей, про кормление, про других животных в доме, – никаких данных, которые способны вызвать грусть. Наконец, говорю:

– Дождитесь анализов крови, – что тут ещё скажешь?

– Но он же грустный!

Размышляю, как бы мне развеселить сейчас пса, который выглядит куда веселее меня, – на порядок веселее, поскольку сейчас ночь, а ночью я крайне грустноватенькая, прям даже чересчур. В итоге решаю «развеселить» владелицу:

– Окей. Сейчас мы возьмём кровь, сделаем на экспресс-анализаторе развёрнутый анализ. Потом – рентген в двух проекциях. Потом УЗИ брюшной полости – живот придётся побрить. Таблетки от грусти нет, то какой-нибудь волшебный укольчик могу сделать. Пока не решила какой. Витаминка подойдёт? По ночному тарифу это вам обойдётся в… – громко стучу клавишами на калькуляторе и называю приблизительно кругленькую сумму. Даже вполне себе охрененно круглую. И добиваю озвученное фразой: – Что, впрочем, не гарантирует точного диагноза.

– Ой, – понимающе отвечает женщина. – В общем, мы вот только что передумали. Результатов крови подождём…

– Приходите с готовыми анализами, будем разбираться. И пока наблюдайте, – говорю ей, кажется развеивая миф о меркантильности и алчности врачей. Мне бы сейчас самой… Таблетку-витаминку… От грусти.

Женщина с собакой отправляются домой, а из стационара приходит задумчивый Сергей. Там, в боксе для карантина сейчас сидит только один котёнок, которого он и кладёт на стол, – его недавно подкинули на порог клиники в плотно заклеенной скотчем коробке.

Коллегам нашим однажды котёнка в пакете подбросили. На крыльцо. В февральские морозы. Ему пришлось ампутировать обе задние лапы и хвост из-за обморожения. Суки, а не люди, одно слово…

Наш котёнок очень слаб, лежит на животе, вытянув лапы, и Серёжа кладёт рядом с ним пелёнку, испачканную красноватыми жидкими испражнениями.

Какое-то время молчим, созерцая и сопоставляя эти два явления.

Парвовирус, пожалуй, самый жадный до непривитых котят и щенков, – особенно тех, которых подкидывают в клинику всякие идиоты. У нас нет ни донора, ни денег на лечение этого котёнка. Он обречён, как и многие другие.

– Что делать будем? – ломает молчание сосредоточенный Серёжа.

Ещё одну эутаназию сегодня я не переживу. С меня хватит.

– Прокапаем его, что ли? – вяло сопротивляюсь очевидной мысли, что без донорской крови всё это зря.

Давно замечено – если появился кровавый понос, то шансы без переливания крови стремительно падают до нуля. Тем более для котёнка, который никому не нужен, и сейчас, вдобавок, сам опасен для клиники. Он и здоровый-то был никому не нужен, а тут ещё это… Где-то, может, и есть инфекционный стационар, но не у нас.

Серёга тоже не горит желанием кого-нибудь «грохнуть», поэтому мы ставим вялому полутрупику катетер, кладём его в бокс и подключаем к капельнице через инфузомат.

«Нужен донор», – бубнит в голове голос.

Да где я его тебе, блять, возьму-то? В четыре утра! И за чей счёт сей банкет? Дайте нам покровительство хоть кого-нибудь, кто жаждет оказать финансовую помощь!

«Донор… Донор… Донор…» – стучит в голове, словно пульс, пока я мою руки, протираю дверные ручки, заливаю столы дезинфицирующим раствором и включаю кварц.

В конце концов зло поднимаюсь наверх, надеваю поверх халата рабочий тулуп, откапываю в коробке с инвентарём плошку и насыпаю туда кошачий корм, оставшийся от прежних стационарников.

– Чё думаешь, будет есть? – спрашивает Сергей, наблюдая за этим странным ритуалом. Он имеет ввиду котёнка.

– Скоро вернусь, – отвечаю невпопад и иду на улицу.

Пустынный двор встречает острой ночной прохладой. Весенняя сырость пахнет прелыми прошлогодними листьями и арбузными корками.

Я стою на крыльце, даже не надеясь на успех своего странного предприятия, как вдруг откуда-то из кустов, прямо ко мне подбегает большой, матёрый, ни о чём не подозревающий рыжий кот. Я приседаю, ставлю миску с кормом на землю, и кот с аппетитом, доверчиво ест.

Ну, прости меня, котик. Ты нам сейчас очень сильно нужен, так что… Хватаю миску с кормом одной рукой, кота – другой и стремительно возвращаюсь обратно в клинику. Кот, не сразу сообразивший, что происходит, оказывается молниеносно запертым в стационарной клетке. Ставлю ему и миску, но, понятное дело, коту уже не до еды.

– Я нашла донора, – говорю Серёже, поднявшись наверх. Руки трясутся.

– Да видел, – хмыкает он – видимо, наблюдал в видеокамеру всю схему быстрого похищения потенциального донора из его естественной среды обитания.

Кот, на счастье, оказывается не только молодой, бодрый и предположительно богатый на антитела ввиду уличного образа жизни, но и ни разу не агрессивный. Мы наркозим его, выбриваем шею, находим ярёмную вену и забираем немного крови для маленького помирающего пациента. Вливаем обратно комплексный витаминный препарат – донору такая вкусняшка всяко будет полезна. Проверять кровь на неизлечимые хронические вирусные инфекции и гемобартонеллёз не приходится – банально нет денег на тесты, – поэтому остаётся только надеяться, что кот ещё не нагулял этого нежелательного сопровождения. В любом случае выглядит он явно бодрее котёнка.

Кот быстро выходит из наркоза, и на остаток ночи я сажаю его в бокс, подальше от источника парвовируса. Так потенциальному смертнику достаётся щедрый шанс от такого же, как он, собрата. Переливаем.

И, наконец-то разбредаемся спать.

«Вот бы больше никого не было», – ударяет в висок единственная мысль, прежде чем я проваливаюсь в сон.

Проспать нам удаётся от силы час.

За этот час я успеваю увидеть кошмарный сон, который преследует меня уже несколько месяцев. Это кошка, к которой я не успеваю. Мне снится многоэтажное пустое здание, и я бегу по длинному коридору, полному закрытых дверей. В здании полумрак, и грохот от шагов усиливается эхом о чёрные стены. Уже во сне я знаю, что не успею. Распахнув последнюю дверь, посреди комнаты вижу стол, и на нём – пушистую белую кошку, которая лежит на боку абсолютно неподвижно. Кидаюсь к ней. Синий язык, широко открытые голубые глаза и расширенные зрачки откровенно орут о том, что я опоздала.

– Нет! Нет! – кричу я и с этими криками просыпаюсь.

В воздухе верещит звук дверного звонка, который и вырывает меня из ночного кошмара. С завидной настойчивостью он раздаётся снова и снова, так что я автоматически сползаю с дивана, стаскиваю на ходу халат, висящий на спинке стула и спускаюсь вниз. Серёжка уже там, открывает дверь.

В какой-то странной молчаливой суете в клинику забегают люди – двое мужчин и женщина. На руках у мужчины кусок плотной резины, поверх которой, на боку лежит мокрый от жидкой грязи чёрный кот.

– На стол, – указываю, куда положить кота и частично просыпаюсь. Серёжа, как очевидно, остаётся в полусне.

– Что случилось? – меня дико качает, надеваю халат не с первого раза.

Экстренный пациент в четыре утра – это бесчеловечно. Я не могу даже толком проснуться, не то, чтобы начать думать.

– Машина. Сбила, – произносит мужчина два слова, и при более тщательном взгляде на кота я понимаю, что сбила без пятнадцати минут как насмерть.

Кот ещё дышит, но это агональное, частое, предсмертное дыхание с нарастающей одышкой. Надеваю перчатки, аккуратно щупаю позвоночник. Едва мои пальцы доходят до шейных позвонков, надежда на хоть какой-то благоприятный исход полностью растворяется, так толком и не появившись. Позвонки под пальцами похожи на хрустящую кашу. Спинной мозг, по всей вероятности, полностью разрушен. Всмятку. Один глаз выбит, в виде шарика торчит целиком снаружи, мерцая противоестественной белизной склеры. Шансов нет.

– Можно, конечно, сделать рентген, – говорю я в тишине, нарушаемой шумным и быстрым дыханием кота, – но тут всё безнадёжно: перелом позвоночника в шейном отделе.

Вероятно, машина его не просто сбила, а переехала.

– Усыпите его, – говорит женщина.

– Да, другого выхода нет, – отвечаю ей. – Пойдёмте, мне нужно вас оформить.

Таков алгоритм – сначала оформление в рабочий журнал, а затем действия, какими бы они ни были. И в этот момент, услышав слово «оформить» с людьми случается нечто странное. Оставив кота, они молниеносно бросаются к дверям, прочь из клиники.

– Что за… – ничего не понимая, комментирую я.

Мы с Сергеем бежим следом за ними, и я вылетаю на улицу первая. Люди стремительно садятся в легковую машину, на которой приехали; вспыхивают фары.

– Стойте! – кричу я. – Куда вы?

И тут до меня доходит две вещи: что нам только что спихнули очередного безнадёжного кота, и что эти самые люди его и переехали.

Дальше со мной случается истерика.

– Стоя-я-ять! – ору я, почти кидаясь на капот машины, и тень от фар скачет по тёмной ночной улице. Водитель за рулём смотрит испуганно, и дальше я ору, какой он мудак, а не мужик, и что-то ещё про ответственность, и что они удирают, как преступники.

Как только я подбегаю к машине сбоку, она резко срывается с места и стремительно уезжает, взвизгнув покрышками колёс по асфальту.

«Не, ну не суки ли, а?» – возмущается бурей внутри.

– Су-у-у-уки-и-и! – ору им вслед визгливым, истерическим голосом и отчаянно машу кулаками в воздухе. Распахнутый белый халат развевается, как балахон. Машина быстро исчезает в темноте, красные огоньки задних габаритов растворяются и гаснут вдалеке.

Уроды последние. Что их так напугало? Ведь нормально же общались… И тут до меня доходит: по всей вероятности, они подумали, что я хочу оформить их не в рабочий журнал, куда мы заносим всех пациентов, а в какой-нибудь страшно ответственный документ, по которому оформляются ДТП, злоебучие штрафы и кармические долги. С кашей из этих мыслей в голове, я возвращаюсь к клинике и наблюдаю спящего Серёгу, который стоит на пороге, придерживая дверь рукой и монотонным голосом твердит:

– Кота… заберите… кота… заберите…

– Сергей! – ору я, пробуждая его. – Они, суки, блять, уехали! Сергей! Сергей!

– А? – отвечает Серёжа, полуоткрыв левый глаз.

…Молча и быстро находим у кота вену, облегчаем ему уход. Куда его теперь? Денег на кремацию никто, понятно, не оставил. В помойку выбросить – совсем уж форменное кощунство. Заворачиваем в пелёнку, кладём в пакет. Утро вечера мудренее.

Разбредаемся по койкам.

За пару часов, оставшихся до наступления раннего утра, уснуть уже не удаётся – звонит рабочий телефон.

– Моя собака рожает! – эту жизнеутверждающую весть женский радостный голос сообщает взахлёб.

– Хорошо, – сонным голосом в ответ вещаю я: ну хоть кто-то рождается, а не умирает.

– У неё пузырь лопнул. А щенка нет.

– Подождите часик, не волнуйтесь. Не мешайте собаке рожать.

…Через пятнадцать минут она снова перезванивает:

– Она родила щенка! – радостный, громкий голос в телефонной трубке звенит и вибрирует от эмоций.

– Пабабаву, – я пытаюсь уснуть и проснуться одновременно.

– Что-что?

– Поздравляю… – проговариваю яснее, едва ворочая языком.

– Послед не вышел! Можно отрезать пуповину? Можно тянуть? – о, столько вопросов сразу…

– …Присосите щенка к собаке. Когда щенки сосут – матка сокращается, последы выходят, и, может, следующий щенок выйдет сам. Щенка тянуть можно, если он попой наружу идёт. Только очень аккуратно, раскачивая, и вниз, а не по прямой.

«Присосите. Очень профессиональный термин, чо», – звучит внутри головы.

– Хорошо! – отвечает женщина и вешает трубку.

…Ещё через пятнадцать минут:

– Алло! Второй щенок не идёт!

– … У вас есть на ожидание два часа, – ловлю себя на мысли, что говорю автоматически. – Потом, если что, приезжайте, будем вводить препараты, смотреть на УЗИ сердцебиение плодов и рожать вместе.

– Хорошо, – вешает трубку.

Сон постепенно улетучивается. Я лежу, наблюдая, как в утренней тишине светлеет воздух. Вскоре на потолке рождаются первые нежно-розовые проблески от лучей восходящего солнца. Телефон лежит рядом, но думать про щенков и кесарево совсем не хочется. Вообще уже ничего не хочется. В голове поселяется совершенная пустота и боль, отягощённая недосыпом.

Женщина больше не звонит, – видимо, собака благополучно рожает второго щенка, а может и ещё парочку.

…Сползаю в стационар. Донорский котик благополучно пришёл в себя и громкими воплями требует, как минимум, свободы. Наверняка выражается нецензурно, и это понятно. Возвращаю его обратно, на улицу, поставив неподалёку плошку, полную корма. Кот наедается до отвала, будто забыв о похищении, нанесённой душевной травме и выбритой шее. «Оперативная память пять минут», – как говорила моя соседка про свою персидскую кошку, которую я ходила колоть каждый день, и каждый день кошка никак не ассоциировала мой приход с последующей ловлей и болью от укола. Удивлялась всегда, глядя на меня широко открытыми, круглыми, персидскими глазами.

Рыжий донор.

Котёнок жив, и это всё же лучше, чем кот в пакете, которого надо ещё где-нибудь закопать. Уходя со смены, беру его с собой. У меня нет лопаты, зато есть топор.

За моим домом растёт лес, так что я с топором в руке иду хоронить кота туда. Промозглое утро моросит мелким дождиком, и я натягиваю на голову капюшон, который делает меня похожей на какого-то маньяка. Резиновые перчатки и мрачная, невыспавшаяся рожа дополняют сей стрёмный образ. Кот целиком не поместился: из пакета торчит его задняя лапа с тёмно-серыми узкими подушечками. Сам мокрый, грязный, холодный и очень тяжёлый. Главное, чтобы дети по пути не попались. А то у них эта… психика…

Место находится не сразу, но долго идти по тропе не хочется – уж больно сильно клонит в сон, поэтому я захожу за ближайшие кусты и там нахожу пятачок земли, свободный от зарослей. Топором очерчиваю границы будущей могилы. Затем принимаюсь копать. Сначала идёт легко: чёрная, влажная, рыхлая земля. Потом топор скрежещет о каменистую почву. Возникает соблазн просто положить кота тут и забыть, слегка присыпав землёй. Прогоняю эту мысль. Ковыряю камни, они потихоньку поддаются.

У меня есть для тебя время, котик.

Копаю и копаю, вытаскивая камни руками. Углубляю яму. Задеваю червяков и корни. Весенняя земля мокрая, но плотная, сплошь пронизана упругими корнями деревьев. Упорно вырубаю квадратную яму, в меру глубокую.

Вместе с пелёнкой, достаю кота из пакета. Выбитый глаз подсох и сморщился, второй прикрыт. Сквозь полусомкнутые веки он как будто смотрит на меня оставшимся глазом. Укладываю в яму пелёнку. Потом кота, калачом. От сгибания из него выходит воздух, словно он тяжело вздыхает. Укладываю ровнее лапы. Спи, котик. Прости нас, котик.

Сыплю на него землю. Потом камешки. Камни покрупнее – сверху.

Прошлогодней травой вытираю топор от земли и за этим занятием, без задней мысли выхожу на тропу.

По иронии судьбы, в этот самый момент мимо идёт рослый мужик с огромной собакой на поводке. Какая мысль может прийти в голову человеку или же собаке при виде девушки, выходящей рано утром из леса с топором в руке? Собака взвизгивает, истерит, срывается в лай, кружит и обматывает хозяину ноги поводком, добавляя ему паники.

– А-а-а! – орёт мужик.

– А-а-а! – орёт собака.

– Да не ори ты, – уставшим голосом обращаюсь к собаке я: ещё этот лай с утра после дурацкой бессонной смены слушать…

Мужик спотыкается, падает, судорожно выпутывается из поводка и выпускает его из рук. Собака без оглядки, стремительно удирает прочь по тропе. Первые метры мужчина преодолевает на карачках, затем вскакивает и неуклюжей трусцой бежит вслед за собакой, с такой скоростью, что обгоняет её… Простите, чуваки. Я не нарочно.

Только тут до меня доходит, что топор нужно было хотя бы спрятать в пакет, что ли.

…Кот со спицами пришёл уже на следующий день. Парню удалось откусить только одну спицу из четырёх, после чего сразу же нашлись средства на профессиональное снятие остальных в условиях клиники и под общим наркозом.

…В анализах крови у Сени сильно превышены печёночные показатели. Вероятно, это побочка от того гормонального препарата – не удивительно, что он отказался есть.

…Рыжего донора я встретила возле женщины, которая подкармливает всех бездомных котов в этом районе.

– Лишай, что ли? – встревоженно покосилась она на выстриженную шею рыжего.

– Нет-нет, что Вы! – уверяю её. – Это точно не лишай. Это я Вам как врач говорю!

…Котёнка с панлейкой взялась лечить женщина, у которой такой же котёнок недавно умер. Забрала его себе. Так что этому в какой-то степени повезло: не привитого в такой дом брать нельзя, а такого – в самый раз, – не страшно, потому что уже болеет.

Хорошо, что некоторые истории заканчиваются жизнью. Впрочем… похоже, что и жизнь, и смерть для мироздания одинаково безоценочны.

Глава 26. Смена

Трудно быть последней сволочью – за тобой всё время кто-то пристраивается (Тамара Клейман).

– Кости давали. Куриные, – как на духу сознаются хозяева толстенной таксы. – Понос у неё был.

Они пришли по направлению из другой клиники на рентген. При допросе выясняется, что такса стерилизована и досталась новым хозяевам уже таковой, буквально месяц назад.

Хочется прочесть им лекцию о вреде костей, но рентген выдаёт более весомую новость: куриных костей нет, зато обнаруживаются… щенки! Смотрим их на УЗИ – уже шевелят лапками, сердечки бьются, полностью сформированы! Температура у собаки – со дня на день будет рожать.

Надо было видеть лица хозяев!

На всякий случай назначаю лечение от поноса, рассказываю про кормление, но хозяева, по-моему, витают совершенно в иных облаках…

Отпускаю их.

– Поговоришь? – закатив глаза, говорит Света, которая сегодня за админа, и даёт мне рабочую трубку.

Звонит женщина.

– У моей собаки сотрясение мозга, я уверена! – кричит она так громко, что мне приходится отодвинуть телефон подальше от уха. – Нам нужен рентген! Срочно!

– При сотрясении мозга показаны МРТ и КТ, – говорю я в пустоту, так как женщина отказывается что-либо слушать, продолжая говорить – громко и эмоционально. Нахожу паузу в её междометиях и громко, отчётливо произношу: – Приезжайте, посмотрим.

Уже через пятнадцать минут она приезжает и ставит на стол мопса, который держит голову на бок и шумно дышит ртом, высунув наружу язык – обычное, в общем-то дыхание для брахицефала72, особенно в стрессе.

– Вот! Видите? Я же говорила! Сотрясение мозга! В интернете написано! – кричит женщина, но после слова «интернет» восприятие отключается уже у меня.

– Откуда-то упал? – перебиваю её вопросом. – Или его сбила машина? Или на него что-то упало?

– Ну… – женщина ненадолго задумывается, чтобы подобрать слова. – Неделю назад он споткнулся.

– То есть… Вы хотите сказать, – переспрашиваю я медленно, – что собака упала с высоты своего роста?

Данная фраза, наконец-то, заставляет женщину задуматься о правильности выбранного диагноза. Нет, ну у мелких пород череп вообще «бумажный», им для ЧМТ может хватить и удара о ножку табуретки, стоящей на траектории бега, но мопс-то всё же покрупнее, и черепок у него потолще.

«Не всегда следует подозревать диагноз, который ставит владелец животного».

Я заглядываю собаке в уши, ватной палочкой добываю оттуда жидкий гной и констатирую:

– Гнойный отит. Вероятно, с прободением барабанной перепонки. Точнее сказать не могу, так как собака не даст сейчас сделать отоскопию без наркоза – слишком воспалён и сужен ушной канал.

А наркоз для мопса – это тот ещё головняк!

– Что же делать? – женщина, наконец, выдаёт классический великий вопрос, кажется, готовая слушать.

– Всё напишу, – успокаиваю её. – Это лечится.

Мажу стекла, крашу, макая в баночки с красками, высушиваю, разглядываю в микроскоп, попутно читая лекцию об аллергической природе отитов, пишу назначение, и, в итоге, женщина совершенно успокаивается.

Мопс – это порода, которую мне искренне жаль. Мало того, что они страдают ожирением и аллергией. Мало того, что глаза из-за выпученности часто повреждаются и выпадают из орбит при малейшем повреждении, – такие несчастные пациенты часто приходят в клинику после банальной игры с другими собаками. Самым тяжёлым для их жизни оказывается породная неспособность полноценно дышать из-за короткой носовой перегородки, суженных ноздрей и разрастания тканей мягкого нёба. На фоне этого хронического кислородного голодания и удушья ортопедические и прочие проблемы кажутся уже не такими значительными. Потому что дыхание – это жизнь.

С назначением, щедро исписанным рекомендациями, женщина с мопсом уходит.

…Мои раздумья нарушает пришедшее на вакцинацию семейство кошачьих.

Длинный, сухощавый мужчина с угловатым лицом и изысканными манерами, одетый в аккуратно отглаженный бежевый костюм, уверенно заносит в вакцинальный кабинет две большие пластмассовые переноски.

– На плановую вакцинацию, – в полуприказном тоне громко произносит он и строго перпендикулярно ставит переноски на стол.

В одной из них сидят два кота, в другой – две кошки. В процессе осмотра выясняется, что все они беспородные, разной окраски и возраста; отловлены когда-то на улице и теперь живут в одном доме. Типичный, казалось бы, многокошковый дом, если бы не… клички.

Поочерёдно я открываю паспорта и умиляюсь всё больше. Вернер Магнус фон Беекштрассе. Альбрехт фон Кранцер Уфер. Теодорика фон Бахштрассе. Вильгельмина фон Ландграбен. Миленько, миленько…

День в день пришли, ровно через год – налицо педантичность и стремление к порядку. Хотя так часто и не требуется для котов-то.

Достаю вакцины из холодильника, разбавляю их растворителем, грею в руке – недавние исследования говорят, что от холодных препаратов, введённых под кожу, высоковероятно образование злокачественных новообразований, и, поскольку наиболее часто это происходит с вакцинами, перед уколом я грею их в ладони.

Коты и кошки, добываемые из переносок, ведут себя слегка беспокойно, что совершенно обычно для уличных кошек, и не вполне оправдывают свои напыщенные имена.

Всё больше забавляясь, переписываю данные из паспортов в вакцинальный журнал.

Вакцинируем.

– Это все? – спрашиваю мужчину.

– Нет, что Вы, – отрывистым и резким голосом отвечает он. – В машине ещё четверо. Сейчас принесу.

Он исчезает, унося первую партию, и затем быстро возвращается со второй. Открываю новые паспорта.

Хельга фон Бахштрассе, Ханс Ульрих Дитрих фон Бахштрассе цу Донау, Шнайдер фон Кранцер Уфер, Фридрих Фердинанд фон Ландграбен.

– Фридрих, – на полном серьёзе обращается к серому мордатому коту хозяин. – Веди себя хорошо.

Фридрих косит янтарно-жёлтыми глазами и стремится сбежать со стола. Вот Фридрих Фердинанд фон Ландграбен наконец провакцинирован и спрятан в переноску к Шнайдеру фон Кранцер Уферу, и я, наконец, не выдерживаю:

– Простите моё любопытство, но… поясните за клички?

– Ну, как же, – мужчина закрывает переноску на защёлку и выпрямляется. – Каждый из них назван в честь значимых представителей немецкого народа. А вторая часть имени – это улица, где они найдены.

– Угу, – многозначительно киваю я. – А чем плоха обычная, простая кличка?

– Совершенно недавно, – продолжает пояснять мужчина, – одна моя знакомая взяла себе котёнка, который упал в инвалидный пандус и застрял там лапой между горячими трубами. Спасатели предложили назвать его Мурзиком, – тут мужчина демонстративно морщится. – Мурзиком, понимаете?

– И что не так с кличкой Мурзик? – делаю серьёзное лицо, в жалких попытках не рассмеяться.

– Хотя бы потому, фрау, что котёнок оказался кошкой, и называться Мурзиком ему было бы непристойно, – мужчина делает паузу, снова встаёт в горделивую позу и продолжает: – Поэтому я дал ей кличку Ханна, в честь Ханны Райч73 или, если изволите, Ханны Арендт74. Вы же знаете, чем они знамениты?

– А какое получилось полное имя кошки? – отвечаю я вопросом на вопрос, лишь бы не сознаваться, что со знанием немецких выдающихся личностей у меня полный швах.

– Ханна фон Ахтунг. Хотя изначально она была названа Ханна фон Зонненаллее.

– Фон Ахтунг? – моё лицо принимает всё более удивлённый вид. – Это что же за улица такая?

– Видите ли, – поясняет мужчина, растягивая слова, словно ему очевидно, что мне действительно требуется больше времени для того, чтобы всё уяснить. – Она была найдена в городе, где улицы не имеют названий. Там есть только нумерация. Восьмой район и дом номер сорок два на немецком звучат так, – и он произносит нечто, отдалённо напоминающее слово «ахтунг»: – achthundertvierzig zwei!

Для меня это звучит страшным флюгегехайменом75, как и, собственно, любое слово, произнесённое на немецком языке; при всём моём уважении к немцам.

– А… – из интереса задаю последний вопрос, – эта кличка как-то отразилась на её характере?

– Конечно отразилась, – мужчина произносит слово «конечно» через «ч» и выпрямляется ещё больше, хотя, казалось бы, дальше уже некуда. – Ханà и полный ахтунг! Всему в доме!

Этими словами он завершает беседу и удаляется, унося Ульрихов и Фридрихов, и оставляя мне ощущение полной безграмотности в знании имён великих немцев.

Был бы он приверженцем культуры австрийцев, всенепременно увековечил бы в одном из своих котов Фриденсрайха Хундертвассера76, не иначе.

– Полный… Ландграбен… – говорю в воздух сама себе.

Девчонки в это время забирают в хирургию крупную беспородную собаку, суку.

– Что с ней? – задаю вопрос Свете, когда хозяин уходит «погулять».

– Шовник воспалился, – поясняет она по-простому. – Скорее всего не теми нитками зашили.

– После стерилизации, что ли? – переспрашиваю на всякий случай.

– Ага. Надомник оперировал. А теперь трубку не берёт.

Самое, пожалуй, худшее – это переделывать за кем-то косяки: потом сложно доказать, что осложнения могут быть вызваны вмешательством изначальным, а не повторным. Надеюсь, девчонки обговорили это с владельцем – серьёзным, внешне спокойным мужчиной, который вполне объяснимо озабочен возникшей проблемой. Как, вообще, люди рискуют оперировать на дому?

– Есть кто? – спрашиваю Свету, кивая в сторону холла.

– Нет пока, – улыбается она. – Иди, отдыхай.

– Ладно, – соглашаюсь я и проникаю в хирургию: люблю наблюдать за работой хирургов.

…Шовник, которым зашиты мышцы на животе собаки – это, действительно, «наружка». Так мы называем то, чем можно шить только кожу, потому что после заживления эти швы надлежит снимать.

Девчонки планируют удалить только их, наложив новые швы, но я в который раз всё порчу.

– А как вы думаете, – задаю в воздух вопрос, который невозможно проигнорировать, – чем перевязаны связки?

На несколько секунд воцаряется тишина, затем звучит доблестное «блять!», адресованное необходимостью копаться и искать связки в глубине собаки, и девчонки таки принимают решение сделать полную ревизию брюшной полости. Связки находятся легко просто потому, что воспаление там из-за того же шовника ничуть не меньше, чем на брюшине. Ещё немного, и из этих мест началось бы свищевание – это когда инородное тело ищет выход из организма, образуя между мышцами замысловатые ходы, похожие на работу жука-короеда. Так, после подобных стерилизаций, через некоторое время у сук по бокам тела обнаруживаются свищевые отверстия, из которых течёт гной.

С чувством исполненного долга и привкусом сделанной подлянки, пятясь задом, удаляюсь из хирургии. Мне всегда неловко давать советы хирургам, но если я смолчу, то лопну.

Сегодня весь день мы подкалываем друг друга, зло и иронично шутим, ругаемся и быстро отходим, как в большой семье, где все уже немного притёрлись, но не до конца. Девчонки злятся и смеются одновременно, потому что я шучу над ними, но говорю правду смешными словами. Н-да, надо признать, что коллега из меня так себе.

– Кота возьмёшь? – врывается в мои размышления Света.

– Что с ним?

– Не знаю я. Хозяйка, зато… – мнётся, подбирая слова.

– Ну говори уже, – подталкиваю её сказать, как есть.

– Да вынос мозга полный! – зло произносит она, встряхнув своими солнечными кудряшками и яростно сверкнув глазами.

Звучит «заманчиво». Видеть злую Свету мне ещё не доводилось. Приём обещает стать, как минимум, интересным.

– Ну, зови, что делать.

…Звонко цокая каблуками, вихрем в кабинет врывается взбудораженная, лохматая женщина и водружает на боковой стол переноску. Её волосы на затылке забраны в пучок, и из него во все стороны выбиваются отдельные блёклые пряди, создавая эффект жуткой всклокоченности. Ярко-красная куртка распахнута настежь, открывая взору внушительную и, очевидно берущую препятствия штурмом, высокую грудь.

– Здравствуйте, – говорю ей предельно вежливо. – Что случилось?

– Это я от вас хочу услышать! «Что случилось?»! – с ходу начинает она кричать, передразнивая меня. Её вульгарный тон гармонирует разве что с ярко-красной, кричащей помадой на губах.

– Чтобы поставить диагноз, мне придётся задать Вам несколько вопросов, – всё ещё вежливо говорю я, хотя внутри уже потихоньку закипаю, – иначе мы ничем не сможем Вам помочь.

Под словом «мы» я подразумеваю не только себя, но и весь коллектив клиники.

Злобно насупившись, женщина с хрустом расстёгивает на переноске молнию и вытряхивает оттуда серого кота, который от страха забивается в угол. Там он принимает воинствующую позу, плотно прижав к голове уши и приготовившись атаковать. Вынужденная, так сказать, агрессия.

«Ох, не суйся к нему», – на всякий случай дублирует мои интуитивные ощущения внутренний голос, и старые шрамы на руках покрываются лёгкой щекоткой.

Да я и так в здравом уме. Но спасибо. В крови уже вовсю циркулирует коктейль из адреналина и… а, да, здравствуйте, господин кортизол.

– Что ж, – говорю после недолгого созерцания кота, напружиненное тело которого готово к прыжку и растерзанию моих частей тела с особой жестокостью. – Подержите его.

Женщина даже не думает помогать. Я аккуратно закрываю дверь в кабинет, чтобы он не сбежал в закоулки клиники, где можно стать надолго недосягаемым. Затем беру наш рабочий защитный воротник, призванный хотя бы частично защитить окружающих от покусов, подхожу к коту сбоку и, приноровившись, быстро фиксирую его на шее кота. Тот забивается в угол ещё плотнее, на этот раз в воротнике.

– Я требую, чтобы моим котом занимался весь персонал! – произносит воинствующе женщина.

Обычно, если животное агрессивно, мы пишем в назначении большими красными буквами: «Агрессивен!», чтобы все врачи, в дальнейшем выполняющие рекомендации, имели это ввиду. В этом назначении хочется написать: «Агрессивны оба!»

– Видите ли, – я сохраняю вежливость скорее автоматически, – весь персонал сейчас занят на операции, которая продлится ещё, как минимум, час. Если Вы хотите, чтобы Вас принимал другой врач, пожалуйста, присядьте в холле и подождите, потому что на приёме сейчас я одна. Или помогите мне его осмотреть.

Женщина быстро взвешивает сказанное мной и зло шипит:

– Я здесь подожду! – что, собственно означает, что я её, как врач, не устраиваю.

Меня это ничуть не расстраивает. Ну, мало ли, может у неё ко мне врождённая антипатия из разряда взаимных, – такое бывает в жизни даже чаще, чем взаимная любовь. Вот только выгонять людей восвояси я вообще не умею.

– Хорошо. Проследите, чтобы он не убежал со стола, – говорю всё таким же вежливым тоном, удивляясь сама себе. Я даже знаю, что скажут девчонки: «Ну, если даже тебя она вывела, то мы к ней точно не подойдём!»

В конце концов, кот не выглядит очень больным, и никто из нас не обязан быть изодранным просто потому, что хозяйка стерва. Возможно, он просто олицетворяет фразу, что животные часто похожи на своих хозяев, и если бы женщина была спокойна, то и кот вёл бы себя иначе.

И, само собой, животные часто болеют теми же заболеваниями, что и владельцы. Общее ожирение ещё можно списать на склонность к перекармливанию животного и убеждению «ну, он же худенький», так же, как и совместный диабет, больше присущий особям с избыточным весом. А что насчёт болезней, которые иначе как «перетаскиванием от хозяина» не назовёшь? То есть по факту нужно лечить не только животное, но и источник болезни – его владельца. Вот этому коту, даже без обследования, для начала можно смело рекомендовать изоляцию от хозяйки!

Впрочем, всё это эзотерика.

– Там нужно только катетер поставить, – поясняет Света про следующего пациента.

– Зови, – киваю ей головой.

Света запускает в кабинет женщину с котом, и я на соседнем столе ставлю ему внутривенный катетер. Кот немного озабочен фиксацией лапы и тем, что на неё что-то прилепляют пластырем, поэтому имеет крайне удивлённый вид. Хозяйка кота – миловидная, спокойная женщина – аккуратно придерживает его руками, и мы быстро завершаем процедуру, – никаких воплей, дёрганий и грубых фиксаций ввиду агрессии.

Этот контраст состояний на двух соседних столах так ярок, что становится очевидным не только мне, – хозяйка агрессивного кота выглядывает из-за перегородки, видит эту идиллию и… начинает меня оскорблять.

– Да вы ни хера не умеете! Вот так! Никудышный врач! Ни диагноза, ни хуя поставить не можете!

Вот щас обидно было, если честно.

Света смотрит на меня, но яростные выпады звучат так забавно, что не хочется даже обороняться. Недовольному человеку в принципе понравиться невозможно, нечего и пытаться!

Ну почему, если сразу не посылаешь наглого человека в пешее эротическое путешествие, то он этим злоупотребляет? Отпускаю своих спокойных пациентов, и далее на соседнем столе происходит совсем уже неожиданное. Одной рукой женщина хватает переноску, другой – кота, на шее которого всё ещё закреплён рабочий воротник, и стремительно бросается к выходу. Света едва успевает отпрыгнуть и прижаться к стенке.

Хлопнув дверью и громко стуча каблуками, женщина проносится сквозь холл и выбегает из клиники. Кидаюсь следом, выбегаю на улицу.

– Верните воротник! – кричу на весь район, но она только прибавляет ходу.

Собака после операции быстро пошла на поправку – шов благополучно зажил. Её хозяин был так рад, что девчонки провели ревизию шовника и внутри тоже, что через неделю привёл к нам на стерилизацию вторую свою собаку, – это был акт доверия и обратная связь в одном лице.

Сашка, с которой я дежурю по ночам вторников, жестоко пошутила надо мной!

Звонит мне вечером и говорит, такая:

– А… ты где? У нас тут полный холл народу, а тебя нет.

Я лежу на диване, налопавшись харчо и выпив полстакана вина, в блаженном восприятии надвигающегося счастья в виде ощущения прогрессирующей сытости. И после таких слов, разумеется, резко подскакиваю на месте:

Время! Сколько времени? На часах уже тридцать минут как начало ночной смены:

– Ещё скажи, что сегодня вторник… – отчаянно кричу в трубку.

– Ну да, вторник, – невозмутимо замечает Сашка: звонит она, промежду прочим, с рабочего телефона. – Я одна зашиваюсь тут. Где ты там?

Я начинаю орать и бегать по дому. Как так, вторник? Почему я была уверена, что сегодня понедельник? Такси? Телефон такси!

– Саша! Телефон такси скажи мне! – в панике опрокидываю стакан с кучей ручек, ни одна из которых не пишет.

Никогда не пользуюсь такси, но сейчас придётся.

В середине этой беготни и суеты, где я прыгаю в одной колготине и злобно копошусь в куче старых ручек, не теряя надежды и громко матерясь, Сашка, посмеиваясь, говорит:

– Да ладно, пошутила я. Понедельник сёдня. Просто я поменялась, и мне тебя не хватает, вот поэтому и звоню…

Прекращаю прыгать и с грохотом падаю на пол, запутавшись в колготках. Телефон летит на пол…

Дальше следуют маты… обзывательства… угрозы в её адрес… я подбираю телефон и ору, что приеду всё равно, чтобы только поколотить её с особой жестокостью… А-ХА-ХА-ХА-ХА!

…Я не пришла на работу только однажды, накануне случайно посмотрев в старое расписание, где значилось, что впереди меня ждут целых три выходных подряд. Быстренько собрав палатку, я свинтила на безлюдный берег залива с ночёвкой, где с утра меня и разбудил телефонный звонок коллеги, с тем же самым жутким вопросом: «А ты где?» Абсолютную тишину нарушал только мелкий дождик, тихонько моросящий по тенту палатки. Я была на расстоянии восьми часов езды до работы – и это при самом удачном раскладе, – так что пришлось стремительно искать замену.

А так я не прогуливаю. И даже не опаздываю.

…Закат Солнца тогда был такой шикарный. И восход тоже.

Олег… Не могу больше ждать, когда он позвонит. Записалась на массаж. Пока разговаривала с админом – всю трясло от волнения.

Глава 27. Стафф

Только не в мозг! Только не в мозг!

– Ну где ты там? – Эмма встречает меня на пороге клиники.

Отделение, где можно работать расслабленно, так как пациентов обычно мало, на этот раз не оправдывает моих ожиданий.

Я хочу, как в прошлый раз, лежать на диване, накрыв лицо бумажным полотенцем с продырявленными в нём дырочками для глаз, а не всё вот это вот. Здороваюсь с диваном только в момент переобувания в шлёпанцы, и на этом наше свидание жестоко прерывается.

В тумане стерилизуем с Эммой трёх кошек и отрезаем хвосты щенкам – с удивлением обнаруживаю, что, когда болею – а с утра меня опять прихватили адской болью шейные грыжи – перфекционизм исчезает, и всё делается быстрее и лучше. Это какая-то странная выгода от болезни, снижающая важность и этим добавляющая лёгкости в то, что я делаю. Полный пипец.

Шея как бы активно намекает, что если я продолжу сутками откачивать эпилептических йорков и вправлять выбитые глаза котам, сбитым машиной, то это будет коллапс не только головному, но и спинному мозгу. Стоит только пошевелить головой слишком резко, как отборный мат изнутри рефлекторно прорывается наружу.

Как назло, все когда-то не пришедшие пациенты, вероятно, решают прийти сегодня. Так и вижу, как они созваниваются, чтобы уточнить градус моей боли и, наконец, нагрянуть с визитом.

Звонят оба телефона, приходят повторники; приходится брать кровь, корректировать лечение и активно напрягать «междуушный ганглий77», оглушённый яростной шейной болью.

После стерилизации кошек приходит заводчица, – приносит щенка с пупочной грыжей.

– Операция не означает, что у его потомства не будет грыж, Вы же понимаете? – в меру подвижности своей шеи заглядываю женщине в лицо, развернувшись всем корпусом, но внушить очевидное не получается.

Помню, как один хирург без зазрения совести трансплантировал в мошонку кобелю-крипторху78 стекло от наручных часов, чтобы симулировать его полноценность. Для выставки.

Даже риск развития семиномы79 из оставленного в брюхе семенника его не испугала.

Точно так же сейчас извращаются некоторые стоматологи, исправляя собакам прикус. А потом вот рождаются кривозубые однояйцевые мутанты.

«Что-то злая ты сегодня», – констатирует внутренний голос.

Да отъебись…

Грыжу я ушиваю, потому что при ущемлении ею кишок это чревато смертью. Справляемся быстро. Отдаём щенка.

Забирая его, женщина говорит:

– Я сейчас вернусь!

И приносит второго, тоже с пупочной грыжей. Нотаций больше я не читаю, берегу силы. Оперируем и его тоже.

Природа творит через ошибки, и это называется изменчивостью. Потом включается естественный отбор и остаются выжившие экземпляры. Так происходит эволюция. А я тут, понима-а-ашь, в священный процесс встреваю со своими иглодержателями.

– Мы спорим с природой, да? – поднимаю на Эмму красные от боли глаза, подёрнутые философской дымкой.

– Шей давай, дохтур, – посмеивается она.

…Следом приносят кошку – стала много пить, не ест, блюёт. Первое подозрение на хроническую почечную недостаточность не подтверждается: задираю ей хвост, чтобы померить температуру, а из петли течёт жёлтая густая жижа, – отступать некуда. Пиометра – это когда в рогах матки скапливается гной, и, ввиду того, что кошка – животное горизонтальное, они, постепенно увеличиваясь в размерах, опускаются в брюшную полость.

Если шейка матки закрыта, то шансы на разрыв маточной стенки и летальный исход изрядно возрастают. В нашем случае шейка, к счастью, открыта, и матка увеличена не очень сильно.

Боже мой, как же я не люблю хирургию-то! Меня начинает медленно и неотвратимо колотить.

«Сможешь. И прекрати истерить», – так мой внутренний голос реагирует на вплеск адреналина в кровь.

– Ты отличный хирург, – меланхолично предупреждает мою панику Эмма.

Дело в том, что когда я нервничаю перед операцией… иными словами всегда… то начинаю вслух либо традиционно материться, либо произносить различные аффирмации, которые помогают успокоиться. В этот раз Эмма меня предвосхищает. Вдо-о-ох… Выдох! Поехали! Удалим эту несчастную матку!

Ставим кошке внутривенный катетер. Дальше – стандартная капельница перед операцией. Набираем шприцы с собой. Го в операционную!

Эмма ловко находит в куче коробочек с шовником необходимые нитки – монофиламент, который не пропитывается гноем и достаточной толщины, во избежание прорезывания матки при её перетягивании. Плюс шовник для брюшины и кожи.

Наркоз. Кошка плавно уплывает в сон. Подготавливаю поле.

– С шеей-то долго будешь ещё страдать? – интересуется Эмма.

На секунду задумываюсь и даже улыбаюсь в ответ:

– Не-е… нашла себе классного массажиста.

Так, сконцентрироваться… Разрез. Вот она, матка.

– Добавь-ка нам жижки, – говорю Эмме и, пока она вводит кошке жидкости внутривенно, размышляю: – Этот массажист такой классный… Прям конфетка…

– Конфетка, ага, – парирует Эмма, ухмыльнувшись.

– Тортик с вишенкой, – поддакиваю ей. – Неженатый.

Эмма давится смехом, стоически кивает головой: она в курсе моих неудач на личном фронте.

Кошка после стерилизации просыпается от наркоза.

Эх… Не знаю, как там хирурги справляются с удалением гнойной матки в виде полуторакилограммовых «колбас», особенно когда стенка уже истончена и грозится прорваться гноем, но мне и зрелища этих «сосисок» хватает с лихвой.

Поговорить очень хочется, но во время операции отвлекаться нельзя, так что ни я, ни Эмма без нужды не разговариваем.

В мыслях, между тем, уже витает Олег. Руки мягкие, сильные… Через пять минут я уже плавлюсь, как горячее масло.

«Сконцентрируйся, масло!» – одёргивает внутренний голос.

Перевязываю маточные связки. Отрезаю. Далее нужно удалить матку так, чтобы гной из неё не попал в брюшную полость. Вытаскиваю рога на поверхность, понимая, что очень долго копошусь, но хочется сделать так, чтобы спать потом спокойно. Тело матки аккуратно пережимаю специальным инструментом с плоскими длинными браншами.

Прошиваю матку дважды, потихоньку затягиваю нитки. Вот и чудненько.

– Массажист… – не выдерживаю нашествия сладострастных мыслей, – Тако-о-ой кла-а-а-асный…

– Ага-а-а, – многозначительно кивает Эмма. В её голосе прослеживаются откровенные нотки сарказма. – Я уже поняла.

Кошка стабильна. Эмма добавляет ей наркоз вперемешку со вкусным коктейлем из препаратов. Феячит, барменша наша, волшебница.

Подпихиваю под место разреза стерильную салфетку и отрезаю матку, придерживая культю, чтобы она не удрала в брюшную полость раньше времени. Эмма забирает отрезанное, кладёт в плошку.

Так, полдела сделано.

– Олегом зовут, – мечтательно закатываю глаза в потолок. – Не мужчина, а Господи Боже форменный идеал! Сегодня поеду на масса-а-а-аж…

– Ну-ну, – активнее, чем надо, поддакивает Эмма, кивая головой. Градус её сарказма стремительно растёт. И кивает взглядом на кошку: – Может, уже дооперируешь?

Да, что-то я отвлекаюсь сегодня… Свидание только вечером, а я уже в предвкушении.

Выскабливаю внутреннюю поверхность «розочки» от гнойного эндометрия ножницами, чуть-чуть прижигаю коагулятором для дезинфекции и подшиваю сверху кусочек внутреннего жира – чтоб культя не приросла внутри к чему-то более важному и функциональному. Всю эту конструкцию погружаю в кошку.

Фух… В брюшной чисто – ничего не кровит, кошка дышит ровно, сатурация на высоте. Расслабляю каменеющую от напряжения и продолжающую орать шею.

Может, она разболелась именно для встречи с этим шедевром мужского пола, воплощением мечты и идеала? Продолжаю мечтурбировать уже молча. Шью.

Эмма начинает традиционно рассказывать, как идут дела у наших пациентов. Под это милое дело накладываю швы на брюшину, а затем съёмные – на кожу. Съёмные швы гарантируют нам обратную связь: через пару недель владельцы придут снимать их, даже если капельницы будут делать дома сами. Впрочем, за что ещё можно любить это отделение, так это за наличие обратной связи: в местном магазинчике или на улице люди часто встречают Эмму и рассказывают, что да как.

Надеваем кошке защитную попону.

На удивление быстро она просыпается, садится в пьяную позу и громко чихает.

– Будь здорова. Го в переноску.

Пишу подробное назначение.

Про капельницы подошедшие владельцы предсказуемо говорят:

– Ну, мы сами дома поделаем.

Я прям чёртов телепат уже. Говорю, чтоб вливали медленно, а то одни тут с космической скоростью влили и устроили кошке отёк лёгких…

…Следующая по очереди женщина с собакой-аллергиком. В ходе беседы выясняется, что её муж тоже аллергик, и мы уже не удивляемся такому совпадению. Половину беседы рассказываю про лечение аллергии у людей: про иммунитет, как для него важно здоровье кишечника, и как проращивать зёрна, чтобы избавиться от дисбактериоза.

Вспоминается грузинский тост про «Выпьем за моё здоровье! Буду здоров я – будет здорова и моя жена! Будет здорова моя жена – будут здоровы все мужчины нашего аула! Будут здоровы все мужчины нашего аула – будут здоровы и все женщины нашего аула! А будут здоровы все женщины нашего аула – буду здоров и я! Так выпьем же за моё здоровье!»

«Кончай пить аще!» – с грузинским акцентом звучит в голове пьяный голос.

…Дальше приносят котёнка с очень характерными коростами на краях ушей. Он даже не вызывает сомнений в нотоэдрозе, но и тут меня ждёт сюрприз. Во-первых, поражения есть только у котят, а у кошки их нет. Во-вторых, в соскобе обнаруживается совсем не нотоэдрозный клещ, а какой-то другой. Лап, всё-таки восемь, что выдаёт в нём клеща, но этого товарища однозначно нет в справочниках по ветеринарной паразитологии, и это погружает меня в очередной профессиональный коллапс.

Свободноживущий клещ из семейства Bdellidae.

Что ж. Помнится, один уважаемый паразитолог так говорил про вопиющую неразборчивость в связях среди паразитов:

– Многие из свободноживущих хищных насекомых, как и те, что способны питаться соком растений через колюще-сосущий аппарат, могут становиться случайными паразитами. Посмотрите на описторха, клонорха, токсоплазму, токсаскариса или банального неразборчивого в своих связях комара, который сначала сосёт у лягушки, а потом у кого-нибудь ещё! Клоп пришёл от летучих мышей. Медведи подарили нам дифиллоботриоз. Подкожная дирофилярия путает нас с собаками. Сплошь и рядом вопиющая неразборчивость! Вся история паразитизма пронизана хост-шифтингом80, который и есть путь быстрой эволюции!

И бывают совсем уж случайные находки: однажды мне довелось разглядывать невиданное насекомое, найденное на собаке, у которой был сильный зуд. Его длинное, чёрное тельце одним своим видом отметало от себя все сплетни, поклёпы и обвинения в паразитизме. В итоге выяснилось, что по пути в клинику собака часто садилась в траву, чтобы хорошенько почесаться, и эти насекомые просто насыпались на неё с растущих вдоль тропинки цветов – точно таких же я потом обнаружила в ромашках из вазочки на столе админа!

Назначаю котятам препарат от клещей – безопасный и эффективный. Кто бы там ни был – все в сад!

…Дальше приводят старого овчара с жестокой глубокой пиодермой81 в паху – ставлю капельницу, а потом отмачиваю и отстригаю слипшуюся от жидкого гноя шерсть. Хочется орать, увидев такое. Громко. В полный голос орать, вторя своей шее. Овчар стоически переносит все мои манипуляции. Чикая ножницами в согбенной позе, я покряхтываю, как старая бабка. «Где там твой массажист»…

…Затем на приём приносят семнадцатилетнюю кошку аж с тремя огромными опухолями молочных желёз – вскрывшимися, сочащимися гноем и красной жидкостью, специфически воняющими разлагающейся плотью. Кошку хочется усыпить «ещё неделю назад», ибо она уже не ест, глаза впали от обезвоживания, и качество жизни, мягко говоря, никакое. Но в семье на эутаназию согласны не все. Вот тут бы у меня рука не дрогнула, нет. Уходят.

…Дальше заводчица приносит рожающую собачку, которая родила дома одного щенка, а второй шёл задом и застрял на выходе. С момента его появления прошло уже двадцать минут, и, конечно, он мёртв; сам весь снаружи, а голова внутри. Шевелю тельце туда-сюда. Кесарить очень не хочется. «Наверное, придётся делать рентген, чтобы узнать размер головы щенка», – обычно именно из-за этого плоды и не проходят, особенно крупные. Тоскливо думаю про то, что кесарить кого бы то ни было сегодня не в состоянии – шея издевательски игнорирует сожранные обезболы.

Заливаю во влагалище собачки вазелинового масла, шевелю щенка, и он, наконец, выходит. О, хвала тебе, масло! У щенка обнаруживается «заячья губа». Возможно, есть и другие отклонения, или, даже, он умер внутриутробно, так что мудрая Вселенная решила прибрать его заранее. Естественный, как его там, отбор.

…Следующий – среднеазиат на вакцинацию, огромный, как бычок. Лапы длинные, как у жирафа, голова массивная, смотрит серьёзно, не моргая. Одно его глухое «р-р-р», и я развожу вакцину уже чуть ли не в другом кабинете. Трусливо подкрадываюсь сзади, колю в холку и сразу говорю:

– А, всё, всё… собаку можно уводить в машину… сейчас буду оформлять… – почёсывая шрам на руке от подобного собрата…

…О, Господи! Ещё одна кошка, двое суток назад родившая котёнка с аномалиями развития – без задних лапок! Вы сговорились все, точно!

Но если у собачки в животе уже никого не было, то у кошки внутри прощупываются котята. Принимаем решение об овариогистерэктомии82. Так уродовать котят может близкородственное скрещивание, а также любой вирус, среди которых лидирует герпес кошек. Очень надеюсь, что оставшиеся в матке котята уже мертвы, тем более, что прошло уже двое суток с начала родов.

Наркозим, готовим, делаю эпидуру.

Эпидуральная анестезия – это навык, который требует не только сильной теории и знания анатомии, но и крепких нервов. Попадаю в эпидуральное пространство, ввожу новокаин… тихонечко… Почему у меня трясутся руки… Ношу котьку на плечике пять минут. Готовлю операционное поле.

– Ты любишь оперировать, – привычно произносит Эмма очередную аффирмацию, предвосхищая мою панику.

Угу. Ну, с Богом.

«Открываем» кошку. Матка огромная, сосуды толстые, и там ещё четыре котёнка. Пока я, пыхтя, аккуратно перевязываю сосуды, один из котят… начинает шевелиться под пальцами.

– А-а-а! – ору я в панике в полный голос. – Котёнок! Шевелится!

Эмма пытается поддержать меня:

– Это матка сокращается, работай, – она в курсе, как сильно я не люблю убивать котят внутриутробно.

Да, матка может сокращаться. Во время кесарева иногда сшиваешь разрез, а она уменьшается прямо на глазах, словно живой, самостоятельный организм, а не просто мышечный орган.

Скрипя зубами и осознавая, что даже если я откачаю котёнка, всё равно его утопят, перевязываю матку, отрезаю её, зашиваю кошку. Эмма предусмотрительно уносит отрезанное подальше от глаз.

Заканчиваем. Кошка просыпается легко. Дальше никого нет.

– Пойду пока, – предупреждает Эмма и уходит домой.

На моё счастье случается перерыв, в течение которого никто не приходит, и я нервно заливаю в себя чашку чая, мучительно избегая смотреть на тазик с отрезанной маткой. Спустя два часа приближаюсь к ней и решаюсь вскрыть. Да, четыре котёнка. Все с аномалиями развития – у кого-то хвостик, у кого-то «синдром пловца»83, кто-то просто выглядит уродливым. Было бы бесчеловечно оставлять их. Ну, то есть…

У отдельных котят с неосложённым синдромом пловца всегда есть шанс, если ими заниматься. И это не тот случай: с деревенскими котятами церемонится никто не будет, даже если бы они родились полностью здоровыми.

Сейчас я как природный естественный отбор поступила.

Удалённая кошачья матка на поздней стадии беременности.

Очень мерзкое чувство. Звоню хозяевам: «Забирайте, проснулась».

Пока они едут в клинику, я беру листок назначения и впадаю в некое состояние глубокой задумчивости.

Когда хлопает входная дверь, прихожу в себя: назначение изрисовано сердечками, цветочками и отпечатками кошачьих лапок. Внизу листка каллиграфическим почерком написано: «Котятам полный пиздос».

«Н-да… Замуж тебе надо, причём срочно», – констатирует внутренний голос.

Блин… Быстро сминаю и выбрасываю листок, переписываю назначение на новый бланк, уже без матов и няшностей.

И в завершение рабочего дня приходит совершенно неуправляемый стаффордширский терьер, кобель.

Его хозяин в вечных отлучках, заниматься собакой некому, поэтому его приводят к нам две девушки и худощавый, эксцентричный парень в коротенькой курточке и розовых джинсах, плотно обтягивающих ноги. Как в таких штанах можно передвигаться – навсегда останется для меня загадкой.

Пёс изрядно раскормлен и больше похож на круглого поросёнка, чем на мускулистого, активного, подвижного стаффа. Выясняется, что одна из девушек – жена владельца собаки.

– Когти подстричь, – говорит она, придерживая собаку за поводок.

Эта процедура всегда радует врачей: особо думать не надо, чик-чик, – все довольны.

«Не в этот раз», – внутренний голос очень предупредителен.

Эмма возвращается как раз вовремя, – как чувствует, что понадобится моральная помощь.

Когти у пса ужасны – отросшие, искривлённые, местами отломаны, и грустную картину дополняет гнойный пододерматит84 на мякишах пальцев. Глаза, похоже, слезятся из-за демодекоза85, который возник, скорее всего на фоне гормонального заболевания – гипотиреоза, осложнённого избыточным весом. Короче, щедрый букет в одной бешеной собаке, и даже толком диагностику не сделать – не даст.

– Намордник надевайте, – говорю я.

– Ой, нет. Он его снимет, – противится девушка.

Ой, да. Парирую ей моментально:

– Иначе я к нему не притронусь.

– У нас нет намордника, – спорит она со мной.

Эмма внимательно слушает сей милейший диалог, не предвещающий ничего хорошего. Каждый врач рано или поздно получает свой урок под названием «укус пациента»; мы обе этот урок уже прошли, и выводы сделаны.

Даю им наш намордник, рабочий. Происходят долгие десять минут борьбы с собакой. Все эти десять минут парень истерит. В буквальном смысле. Визглявым голосом он кричит: «Хватит издеваться над собакой!», «Что вы делаете?» и «Пиздец, полный пиздец!» в ассортименте. Машет наманикюренными руками.

Когда намордник надет, всё тем же визгливым голосом он орёт:

– Он же плачет! Вы посмотрите в его глаза!

Я вижу слезящиеся от блефарита86 на фоне демодекоза собачьи глаза – красные и злые.

– Поднимите его на стол, – говорю я.

Заколебало уже на карачках сидеть и пытаться подлезть под лапу.

– Я-я? – парень переходит на визг. – Как?

– Вы не знаете, как поднять собаку на стол? – спрашиваю его нарочито спокойно.

Действие затягивается. Наконец, под истерические причитания парня, девчонки водружают пса на стол. Откусываю ему один коготь щипцами. Он начинает скакать и выть, словно его убивают.

– Положить его? – спрашивает одна из девушек.

– Да, давайте, – моё терпение не безгранично, но есть ещё интерес, чем это может закончиться.

Пытаемся положить пса на бок. Я сзади – укладываю. Они втроём спереди – копошатся, не могут. Терпеливо объясняю:

– Подсекаете нижнюю лапу и прижимаете голову к столу!

– Да и так сойдёт! – отвечают мне.

Ну, смотрите… Откусываю ещё один коготь, и остаётся ещё двадцать. Пёс начинает бушевать и предсказуемо вскакивает.

Парень начинает громко и патетично рассказывать о том, как и почему он ненавидит медиков, и почему не ходит к зубному. Хочется послать его в эротический круиз, то есть на хуй. Если ты ненавидишь медиков – то иди, убей себя об стену и не занимай наше время. В итоге они требуют наркоз. В виде ультиматума.

Бляха, как на счёт круиза оптом? Чисто с воспитательной целью!

– Наркоз? Ради стрижки когтей? – переспрашиваю с целью уточнения.

– Да, наркоз! – уверенно произносит девушка, которая за владельца.

– У нас есть безопасный наркоз, внутривенный, но Вашей собаке в вену я не попаду.

Потому что не умею попадать в прыгающую вену неуправляемой бойцовской жирной собаки. Предлагаю им так называемый «препарат безразличия», который колют особо буйным пациентам в психушках, – не наркоз, но должно сработать.

– А какие могут быть осложнения? – спрашивает девушка.

Только что требовали наркоз, а теперь просят их отговорить.

– Ну… аллергия, например.

– Может быть аллергия? – в голосе девушки начинает зарождаться ужас.

– Да. Аллергия может быть. На всё, что угодно. Даже на глюкозу или физраствор, – пожимаю плечами я.

Лёгкая паника девушки со сверхкосмической скоростью передаётся парню.

– Он умрё-ё-ёт! – внезапно верещит он всё тем же визглявым голосом. – Вы что не понимаете, что ОН УМРЁ-Ё-ЁТ!

С грацией хромой табуретки он кидается к двери, в странной позе застывает там, вцепившись непослушными пальцами в дверную ручку, и издаёт вой, призванный передать тотальное переживание надвигающейся неизбежной смерти.

«Вот так, например, проявляется аллергия на жизнь», – подбадривает меня внутренний голос. Неужели кто-то ещё думает, что выйдет из этой жизни живым?

– Мы все умрём рано или поздно, – кладу шприц с набранным препаратом на стол: не тороплюсь, мне просто интересно. Выбор-то за ними. – И да, на данный препарат аллергии я не видела ещё ни разу.

– Делайте, – наконец, набирается решимости девушка. Пёс в это время стоит уже на выходе, но мордой ко мне.

– Поверните его ко мне попой, – говорю я.

– Как его можно повернуть? – спрашивает она.

Блять, возьми за поводок и потяни в одну сторону, а попу подвинь в другую. Парень продолжает орать, что собака сейчас умрёт. Кажется, если он не заткнётся, то умрёт здесь и сейчас явно не собака… Предусмотрительно Вы сбежали, мистер Воплощение «Адекватности», а то мой соблазн запилить узбагаительное Вам, а не собаке, растёт с неумолимостью лавины!

Наконец, они разворачивают собаку как надо, и это сопровождается воплями парня:

– Вы же душите её! Душите!

– Держите его за голову, – говорю я в воздух, ибо никто не собирается мне помогать. Колю. Полдозы попадает в мышцу, потом собака начинает прыгать, и иголка гнётся. Выдёргиваю. Остатки делаю в другую ногу. Парень театрально вопит, срываясь на фальцет:

– Что вы делаете? Садюги! Гады! Прекратите! А-а-а!

Происходит короткая перепалка между ними тремя, с громкими, отборными матами, в процессе которой я пополняю свою библиотеку парочкой новых слов.

– Так, ждём пятнадцать минут в холле, – невозмутимо говорю им.

– В холле? – орёт парень. – А что, если ему станет плохо? Что, если он начнёт умирать?

– В холле. Ждём. Пятнадцать. Минут, – повторяю я замедленно, глядя на него в упор.

Запинаясь, они вываливаются в холл.

Через пару минут раздаётся стук в дверь, и я чуть было не произношу новые, только что усвоенные словечки из чужого лексикона, но это оказывается женщина с кошачьей переноской в руках.

– Можно? – осторожно спрашивает она, заглядывая в кабинет.

С облегчением киваю ей, чтобы заходила.

Из переноски она достаёт кота с классической картиной калицивироза. Пытаюсь осмотреть кота. Из холла непрерывно доносятся подвывания парня, которые отвлекают. Через пять минут он врывается в кабинет и кричит:

– Он заснул! Вы что? Не видите? ЧТО С НИМ? – и совсем уж невыносимым фальцетом: – А-а-а-а!

– Он и должен был заснуть, – нервно отвечает ему обычно невозмутимая, как удав, Эмма.

Хозяйка кота говорит нам:

– Давайте мы подождём, а вы уж там закончите с собакой, – и прячет кота в переноску.

– Вы пока присядьте здесь на стул, – предлагаю ей; она с благодарностью садится и набирается терпения. Нам бы всем его не помешало. Дайте два.

Я беру щипцы, марганцовку, салфетки и иду в холл. Собака лежит на животе, на скамейке. Она не спит. Ей просто всё стало относительно безразлично.

– Я не буду на это смотреть! – кричит парень, сцепив пальцы на руках. Изысканно, артистично заламывая их и выворачивая локти, он задирает подбородок кверху и втыкается взглядом в потолок.

– Да, подождите на улице, – говорю ему.

Он отрывается от потолка, демонстративно широко распахивает дверь, выходит наружу и закрывает её за собой. Тут же дверь слегка приоткрывается, образуя щель, в которой мелькает блестящий беспокойный глаз, и становится понятно, что зрителей не убавилось. Зато стало на порядок тише, пусть и ненадолго.

Девчонки заваливают собаку на бок. Поочерёдно откусываю изуродованные когти на воспалённых собачьих лапах. Мне очень жалко этого пса. Порода нуждается в ежедневных физических нагрузках и крепкой руке хозяина, а не всё вот это вот. Из-за долгого отсутствия стрижки когти проросли сосудами и сифонят кровью. Прижигаю их марганцовкой, обильно посыпая ею марлевую салфетку и прикладывая к кровоточащим когтям. Не удивительно, что даже такая банальная процедура для него болезненна. Всё вокруг медленно, но верно покрывается каплями крови и малиновыми крошками марганцовки.

Дверь то закрывается, то приоткрывается вновь – слышу это по скрипу старых дверных петель. Парень заглядывает каждые десять секунд и выкрикивает всё тем же писклявым криком:

– Что? Получается? Да? Да? – он как будто разочарован, что собака не умерла, и что у нас получается. Затем он закрывает дверь, и на улице раздаётся его надрывный вой, с фальцетом переходящий в визг.

Внезапно пёс кидается на меня и бьёт чугунной головой по руке. Ох, будет крепкий синяк. Больно. Растираю руку, морщась.

– Держите собаку за голову, – говорю девушке.

– Он же в наморднике! – отвечает она и ласково кладёт ладонь на собачий лоб.

Мне хочется ответить: «Зато я без намордника», – но сдерживаюсь. Просто ускоряю свою реакцию и убавляю перфекционизм.

Не хотите держать – будет сделано хорошо, а не отлично. Собаке в любом случае хочется помочь. Быстро отстригаю остальные когти, уворачиваясь от пытающейся меня сожрать через намордник собаки.

Всё. Наконец отпускаю их, и мы вздыхаем с облегчением.

Вот кот с язвами тоже обработан, отпущен, и Эмма уходит домой, а я предаюсь блаженным мечтаниям, сидя на диване.

…Сегодня я увижу его, Олега. От томительного ожидания встречи ноет в затылке, и бешеные бабочки бьются внутри живота.

Накануне я намыла квартиру так, как не было даже во времена отключения интернета. Подсознательно, заранее, стащила в ванную кучи разного белья и стирала, стирала, стирала. Потому что Олег… он обещал прийти и приготовить рыбу.

Мне всё это снится. Долгий, затянувшийся сон. Эти несколько дней ожидания, которые были долгими, красочными, полными, особенными закончились, и наступил долгожданный четверг.

До конца рабочего дня остаётся совсем чуть-чуть.

Сижу на диване и смотрю, как часы СТОЯТ. Нет, они тикают, и секундная стрелка изображает активность, но время превратилось в кисель, – густой, нажористый кисель. Вскакиваю и хожу из угла в угол, стараясь не думать, что сейчас приедет кто-то экстренный, как раз без пятнадцати минут до выхода, и мне придётся делать выбор в сторону пациента, а не себя.

За полчаса до выхода звонит телефон, и я слышу то, чего больше всего не хочу услышать именно сегодня!

– А вы ещё работаете? – спрашивает женщина на том конце линии.

– Да, ещё полчаса, – скрипя зубами, отвечаю я. – А что у Вас случилось?

– Да у кота какое-то чёрное пятнышко на морде вскочило, – отвечает женщина.

Что? Чёрное пятнышко грозится испортить мне эту встречу!

– Надо брать соскоб, – уверенно говорю я, – разбираться, и это где-то на час времени. Сможете подойти в другой день?

– Да, конечно, – быстро соглашается женщина, вызвав во мне немерянную бурю искренней благодарности.

Без пятнадцати я, уже одетая, стою у выхода и жду Эмму, которая должна закрыть за мной дверь. Не успевает она занести ноги, как я, со словами: «Я убежала!», вихрем проношусь мимо неё, поднырнув под руку, и исчезаю, хлопнув дверью. Только и успеваю краем уха услышать, как она хмыкает и тяжело вздыхает вслед.

И потом бегу, еду, иду, тороплюсь… И потом хожу кругами вокруг салона, чтобы не прийти совсем уж раньше назначенного времени. Наконец, проникаю внутрь, сажусь на диван и, в предвкушении встречи, жду.

Олег выходит из кабинета, видит меня, тепло улыбается и говорит:

– Сейчас вернусь.

После чего устремляется к выходу. Возвращается он довольно быстро, машет мне рукой, и мы заходим в кабинет. На кушетке вдруг появляется белая салфетка и поверх неё – тарелка с горячим, японским супом, ароматно пахнущим морскими водорослями и красной рыбой. Рядом с салоном располагается суши-бар. Видимо, он бегал туда.

– Угощайтесь, – говорит Олег, указывая на суп, после чего кладёт рядом с тарелкой хлеб и ложку.

– А Вы? Составите мне компанию? – спрашиваю его, чувствуя, как рот мгновенно наполняется слюнями от одного только запаха супа.

– Я сытый, – отвечает Олег.

С удовольствием и причмокиванием поглощаю суп, а он сидит поодаль и наблюдает за мной, подперев подбородок рукой.

Наконец, с супом покончено. Благодарю.

Пора переходить к массажу. Раздеваюсь и, прикрывая грудь рукой, на цыпочках подбегаю к кушетке. Плюхаюсь на неё животом. Олег начинает меня массировать и снова так, словно сам Бог спустился с неба и руководит его руками. Такого растворения в удовольствии мне испытывать ещё не доводилось – само воплощение нежности и любви. На грани сумасшествия я ною, и он спрашивает:

– Не больно?

– Я сейчас умру… от удовольствия… – отвечаю ему ватным языком. – Вы умеете утилизировать трупы?

Время пролетает слишком быстро.

– Ну, вот мы и закончили, – произносит Олег, улыбаясь.

– Не могу сказать, что я этому рада, – замечаю с грустью.

Поднимаюсь с кушетки. Резко теряю равновесие, плюхаюсь обратно. Утыкаюсь в руки, и в этот момент как будто погружаюсь в воду, на приличную глубину, куда не проникают никакие звуки. Как в подводной лодке.

– Ложись, – неожиданно Олег обращается ко мне на «ты» и аккуратно укладывает на кушетку обратно, но уже на спину. Натягиваю на себя полупрозрачную голубую пелёнку.

Он подходит ко мне со стороны головы и мягко обхватывает её руками. Ладони такие горячие, что моя голова целиком погружается в эту энергию и тепло, которое волнами то накрывает меня сверху, то уходит. Я попадаю в поток счастья и абсолютной нирваны. Это сон, который можно смотреть бесконечно.

Затем я сажусь ровно, и меня опять ведёт. Олег садится слева, обнимает меня рукой за плечи… Прислоняюсь к нему головой и затихаю. Эта близость… Когда меня отделяет от него лишь тонкая голубая пелёнка…

– Какой Вы тёплый, – говорю тонким, чужим голосом.

– У меня печка внутри, – заботливо отвечает Олег.

– А… проводите меня до дома, – неожиданно прошу я так же, едва слышно.

– Хорошо, – соглашается он. – Полежи ещё.

– Не-не, – вяло сопротивляюсь я из приличия, хотя с радостью могла бы лежать здесь целую вечность.

– Ложись, я настаиваю, – говорит Олег.

И затем он берёт меня на руки. Он берёт меня на руки, и это, дорогая моя мама Вселенная… это блаженство, которое стоит всех моих переживаний, слёз, мучений, чувства вины, прочего трэша, и всего, всего…

Он поднимает меня вверх, и это напоминает вдох Вселенной. Затем плавно опускает на кушетку, и это – выдох. Я сворачиваюсь в эмбрион, поджав под себя руки и ноги, и лежу с закрытыми глазами, тотально расслабившись, приоткрыв рот…

Олег накрывает меня пледом, и я уплываю в ощущение защищённости и безопасности, словно очутившись у Вселенной за пазухой. Я лежу, а он сидит рядом и просто смотрит на меня, – так проходит блаженная вечность.

– Я сейчас, – вскоре говорит он и выходит из кабинета.

Полежав ещё какое-то время, я понимаю, что пора уходить. Сажусь вертикально. Нахожу равновесие. Встаю. Меня ведёт. Так… лифчик… справилась. Опять ведёт, и я опускаюсь на одно колено. Надеваю остальное. Наконец, обуваю один кроссовок, а на втором… начинаю неожиданно плакать. Слёзы текут по щекам щедрыми ручьями, словно я ухожу навсегда. Так больно уходить как будто навсегда!

К возвращению Олега я не только справляюсь со вторым кроссовком, но и успеваю тщательно вытереть слёзы.

– Я готов, – говорит он, появившись в дверях. На нём – чёрное, короткое полупальто.

– А я – нет! – восклицаю я и нервно хихикаю.

Он тоже смеётся.

– Моя куртка… Висит там, – неопределённо я махаю рукой в направлении ресепшина, где все оставляют верхнюю одежду перед массажем. – Могу я Вас просить? Белая…

– Конечно, – Олег с готовностью убегает, потом возвращается и спрашивает: – Там две белых. Какая из них твоя? С капюшоном или без?

– А какая получше-то? – неловко пытаюсь шутить я, хихикаю над своей же шуткой и, наконец, сознаюсь: – Белая, без капюшона.

Олег приносит мою куртку, я извлекаю из рукава шейный платок и продолжаю шутить:

– Ух ты! В этой даже платочек есть!

Он смеётся, я тоже. Помогает одеться.

Выходим в коридор. Олег поворачивается в сторону стойки админа и громко говорит:

– Спасибо большое за всё!

Оборачиваюсь. За стойкой стоит девочка-админ и, заметив меня, понуро опускает взгляд. Да что такое-то?

На улице хватаюсь за Олега:

– Можно? – и висну на его руке.

Он высокий, выше меня на полторы головы. Идёт осторожно. Я пытаюсь сделать вдох, еле продыхиваюсь. Меня сильно знобит, стучу зубами. Зеваю. Хихикаю. Полный дурдом.

Он говорит, что любовь – это процесс, а не человеческие чувства. Что можно любить безболезненно, и что именно такая любовь истинна.

– Я расскажу тебе в следующий раз, что это значит, – говорит Олег, и меня радует обе перспективы: узнать про страшную тайну безболезненной любви и что он сказал «следующий раз». Значит, мы ещё увидимся.

Постукивая зубами от озноба, продолжаю шутить:

– Надо было брать куртку с капюшоном…

Дорога быстро заканчивается, приближаемся к моему подъезду. Добываю из кармана ключи.

– Интересно, подойдут ли к этой двери? – шучу опять.

Прикладываю «таблетку» к подъездному замку, он пиликает «open», и тут Олег говорит:

– Я не буду заходить.

И всё. Огромным занавесом меня накрывает тьма. Я вцепляюсь в рукава его пальто, в отчаянии, обеими руками, прижимая к себе так сильно, что чувствую все эти жёсткие пуговицы. Меня не оторвать. Нет. Я упираюсь пяткой в дверь подъезда, продолжая обнимать его, будто отправляю на войну, как в последний раз. Олег тоже обнимает меня в ответ, но гораздо слабее. Затем он целует меня в щёку, слегка уколов щетиной. И отпускает. Титаническим усилием воли заставляю себя отцепиться.

Уронив голову, ныряю в подъезд и иду, не оборачиваясь ко второй двери будто приговорённая к смерти.

– До звоночка! – слышу сзади голос Олега.

Оборачиваюсь, впившись виском во вторую дверь и глядя загнанным волчонком. Он держит дверь и смотрит мне вслед.

– Да, – глухо отвечаю и иду внутрь, едва сохраняя равновесие.

Рыдания раздирают меня изнутри вместе с отчаянием.

«Это не любовь», – звучит в голове.

– Алло! – голос Ирки звучит в телефоне. Она любит звонить мне по вечерам, чтобы потрындеть о пациентах. Так мы частично обмениваемся обратной связью и опытом.

Я лежу на полу, на спине, пьяная после массажа и с ушами, полными слёз, которые натекли туда после очередного приступа саможалости. Рассказываю про сегодняшнего стаффа и его сопровождение.

– Ха! – громко восклицает Ира. – Они сначала к нам приехали, с утра пораньше! Мы их выгнали из клиники! Полный неадекват…

– Можешь не объяснять почему, – предупреждаю я её словоохотливость.

Кошка после пиометры взбодрилась уже на второй день и теперь активно рвёт всех при попытке уколоть ей антибиотик. Если пациента невозможно уколоть – значит, он практически здоров!

Загадочным клещом, наскобленным с уха котёнка, оказался свободноживущий товарищ из семейства Bdellidae, обитающий в лесной подстилке, почве, лиственном перегное, под камнями, на траве, кустарниках и деревьях. Удивительно, но это хищник, который питается мелкими, не побоюсь этого слова, членистоногими. Вероятно, они попали на котят с травы на сеновале, где кошка окотилась.

Глава 28. Почесушники

Прежде чем нарушать инструкцию, сначала прочитай её.

Выклянчила, чтобы мне оставили только четыре смены, вместо пяти. Основными аргументами были шейный воротник, надетый на шею, и страдальческий взгляд. Старею.

Так и веду приём, в воротнике. Сплошь идут дерматологические пациенты, и надо не только много говорить, но и – о, ужас! – думать.

Когда я шла в ветеринарию, то надеялась, что буду общаться исключительно с животными. Жизнь всё расставила по своим местам: сначала работа с мясом на мясокомбинате, потом с кровью в лаборатории, затем общение с доярками в совхозе, а теперь вот сплошные разговоры с владельцами. Причём объяснить доступными словами то, что хочется сказать, получается далеко не всегда: часто люди просто не готовы услышать то, что говорится. А иногда слышат прямо противоположное, – и это для меня загадка, полная загадка.

– Но она же целительная! – мужчина, пришедший с котом, долго и упорно пытается внушить мне великое народное «говорят» о волшебных свойствах собачьей слюны. – Моего сына, когда у него псориаз, собака облизывает, и всё сразу улучшается.

Это из серии: «а дайте собаке с трёхдневным кровавым поносом водки» или «как вылечить чуму с помощью сырой рыбы и, опять же, водки» или «аденосаркому крайней стадии чудодейственными грибами, настоянными на водке». Или, по рецепту охотников, «водку с порохом», для, цитирую, «дезинфекции». А то, что селитра, входящая в состав пороха – это канцероген и яд, – неважно! Не, ну если порох поджечь, то дезинфекция будет. Тотальная, так сказать. Не поспоришь.

«Это ещё не всё! Подорожник и синяя изолента!»

«Зелёнка и мазь Вишневского! Ведро марганцовки и бочка ихтиолки!» – жизнерадостный голос в голове сегодня жжот. Как бы его заткнуть-то?

Режь, коли, молись! Интубация и пушистый психоз!

Струвитный камень и полукровка!

Узник ночных смен и кровавый орден! Продолжать?

«Ой, всё».

– Да, в слюне собаки содержится антибактериальный компонент – лизоцим, – отвечаю мужчине, повернувшись всем телом – шея безболезненно крутиться отказывается, – и в то же время грязнее рта ничего нет. Особенно если собака не в голодном тонусе.

Там даже пастерелл87 находят, если что.

Меня всегда удивляли белейшие сахарные зубы у бездомных, бродячих собак – всё от того, что у них полость рта постоянно промывается голодной слюной, вероятно. И в большей степени, в качестве сравнения, удивляет жуткий зубной камень с воспалёнными дёснами у их домашних, вечно сытых собратьев.

Гингивит, пародонтит, зубной камень у старого пуделя.

Любой соскоб с поверхности зубов вызывает ужас и отвращение – под микроскопом там всё шевелится, расталкивая соседей, и стремится поднять покровное стекло микробными жгутиками. Это я шучу так.

Мужик остаётся непробиваем. В итоге сдаюсь и устало говорю:

– Вы поймите… Ну не могу я назначить Вашему коту «облизывание собакой»!

Он ржёт и смиряется. У кота блошиный дерматит, ему блох надо изгонять, а не собачьей слюной мазаться…

…Потом повторно приходит женщина с собакой, у которой болят уши. У собаки болят. Но у женщины, вероятно, с ними тоже что-то не то. Ибо одна из причин отитов у собак – это пищевая аллергия, и я ей об этом в прошлый раз уже говорила, и даже писала красивым, разборчивым почерком.

– Муж даёт ей колбаску, сыр, печеньки, – умиляясь, рассказывает она, перечисляя заведомо потенциальные аллергены. – Нам бы капельки какие…

Извлекаю из пачки одно из прошлых назначений, пробегаю глазами и зачитываю:

– Исключить колбасу, сыр, печенье… – и, пожимая плечами: – Здесь всё написано. Я Вам ничего нового не скажу. Пока аллерген поступает – уши будут болеть, чем бы Вы их не лечили. Никакие капельки не помогут.

Она согласно кивает головой, улыбается и уходит. Зачем приходила?

В прошлую смену хозяйка собаки-аллергика возмущённо сетовала:

– Ваше лечение ей не помогает!

На первичном приёме я угрохала целый час на тщательный рассказ про исключающую диету и необходимость отменить всё, абсолютно всё, кроме свинины и картошки. Прописала всё до кучи, чтобы не забылось.

– Что сейчас ест? – спрашиваю её, уныло погружаясь в осознание низшей степени своей квалификации и неспособности помочь животному.

– Свинину! С картошкой! Как Вы и сказали! – патетически восклицает женщина с без пяти минут как наездом.

«Ну, может, у её собаки аллергия не пищевая, конечно. Атопия, может…» – размышляю я, как вдруг женщина промежду прочим добавляет:

– Я сыром сверху на тёрке тру, потому что ест плохо!

…Дальше на очередной приём приходит кот Сеня с очередным отсутствием улучшений. Вот уже месяц как он сидит на диете из кролика с картошкой, яростно продолжая расчёсывать себе голову. Кроме того, у него сильно покраснела попа, и от этого моё бессилие только растёт. И так-то сидим, понятно в каком отделе желудочно-кишечного тракта с этой диагностикой, а тут ещё и это. Дисбактериоз на фоне антибиотиков? Маловероятно. Непищевая аллергия? Возможно. На что, чёрт возьми?

Кожа на голове красная, утолщённая, в ушах чёрная жирная грязь, на коже головы и у рта корочки, – в общем, всё по-прежнему. Живёт в воротнике, спасающем от расчёсов.

Демодекоз и аллергия у кота Сени. Поражения около рта.

Демодекоз и аллергия у кота Сени. Поражения на голове и в ушах.

Скребу, беру мазки из ушей, выдираю волосы на голове – его, хотя хочется уже и на своей, – разглядываю всё это под микроскопом и клеща не нахожу. Возможно, он ушёл глубже, ведь для диагностики положено скоблить из нескольких мест и сильно, до появления сукровицы, а бедный кот и так уже многократно наскоблен и выщипан.

Ладно, предположим, аллергия не пищевая. Может ли красная попа быть из-за грибковой микрофлоры на фоне антибиотиков и убитого иммунитета? Как это узнать? Как проявляется кандидоз кишечника? Как воскресить коту иммунитет? Был ли у кота хороший иммунитет до того, как он проел гормоны?

Так и вижу ритуальную мантию, ночь, кладбище и толстый фолиант под названием… нет, не «Дерматология», а «Воскрешение Иммунитета».

«Проверить бы его на лейкоз и иммунодефицит», – пессимистично заявляет внутренний голос, и сейчас это звучит как звон похоронных колоколов, потому что демодекоз без основательной причины обычно не проявляется.

Оба эти заболевания снижают иммунитет. Если речь о молодом коте из питомника, то лейкоз видится мне более вероятной первопричиной.

– Нужно сдать дополнительные анализы, – оглашаю вердикт хозяйке кота, – на хронические вирусные заболевания.

Она согласно кивает. Она вообще на всё соглашается, чем усиливает мою ответственность за всё, что я назначаю. Берём у Сени кровь. Делаю экспресс-анализы. Оба заболевания – результаты отрицательные. Мне бы радоваться, но неопределённость только растёт.

Корректирую лечение. Новые препараты от зуда, новые шампуни и обработки. Когда Сеню уносят, полностью впадаю в отчаяние. То, что его хозяйка так в меня верит – совершенно не оправдано, потому что мой опыт такого ещё не пробовал, и приходится разбираться по ходу пьесы. А когда идёшь в темноте и на ощупь, всегда есть риск ошибиться.

К тому же в голове всплывает очередная аксиома номер дцать: «Никакие результаты тестов не стопроцентны». Мозг закипает.

…Следующий пациент – маленький, четырёхмесячный бульдожка, по записи. И, согласно закону парных случаев, он тоже с демодекозом, и тоже после курса гормонов. Хозяйка заметила у щенка сыпь на животе и начала давать таблетки, причём в человеческой дозе. Ну а чо? Таблеточки же маленькие! И за несколько дней иммунитет загнулся так, что у щенка вылез генерализованный демодекоз: вся голова и лапы покрылись зудящей коркой. Щенок практически лысый с мокнущей, шероховатой кожей и сильным зудом. В первый приём у него была поражена только голова и лапы, и я назначила щадящее, стандартное лечение. Сейчас всё выглядит гораздо хуже.

Так… где, где там мой фолиант и мантия?

Генерализованный ятрогенный демодекоз у щенка бульдога.

Теперь и не разберёшь – то ли это пациент, генетически предрасположенный к демодекозу, и его надо исключать из разведения; то ли болезнь была вызвана гормонами, то есть демодекоз ятрогенный.

Делаю один глубокий пробный соскоб на границе здоровой и поражённой кожи, до сукровицы, устало опускаюсь на стул и смотрю в микроскоп: вот они, красавчики, живые и активные.

Чесоточный клещ Demodex canis под микроскопом.

Яйца чесоточного клеща Demodex canis под микроскопом.

Такого количества клещей я ещё не видела. Обычно, чтобы обнаружить хотя бы одного, скоблят из четырёх-пяти мест и довольно глубоко, а тут всего один пробный соскоб, и такая вечеринка!

Клещ демодекса похож на сигару, у которой имеется восемь коротеньких, будто обрубленных лапок, которыми он активно шевелит, зажигательно двигая тельцем.

Кроме взрослых клещей, на вечеринке имеется большое количество ромбовидных, конусообразных яиц – вот уж воистину редкая находка! – их мне выдаётся увидеть впервые. Любой врач-дерматолог уже пищал бы от восторга, и я не делаю этого только потому, что щенок выглядит ужасно, и моя радость для его хозяйки может показаться неуместной. К сожалению, приходится признать, что у многих врачей такую же радость вызывают даже ужасные диагнозы пациентов просто потому, что это лучше неопределённости.

Демодекозные клещи переползают на щенков в первые дни жизни, когда сосут молозиво матери, и потому имеются абсолютно у всех особей, и да, это – норма. У людей, кстати, происходит так же. Во взрослом возрасте считается, что заразиться невозможно.

Проявляется он только у предрасположенных генетически, либо у пациентов с системными заболеваниями, сильно снижающими иммунитет, как я это подозреваю у кота Сени.

Щенок поправится. К счастью, сейчас есть чудо-таблетка, которую можно дать однократно и забыть о демодекозе навсегда. Выписываю. Цена её такова, будто она убивает всех клещей и блох в радиусе тысячи километров, поэтому я в кои-то веки нарушаю инструкцию, где ясно прописано: «Скормить таблетку сразу и целиком».

– Дадите её в два приёма, – говорю хозяйке щенка.

Услышав это, она отвечает:

– Я читала про этот препарат. В инструкции написано – дать сразу!

– По инструкции так и есть, – соглашаюсь с ней. – Но, если щенка вырвет, придётся покупать новую таблетку. А цена у неё немаленькая. Таблетка жевательная, а не в оболочке, так что делить можно.

Женщина задумчиво кивает. Судя по всему, она из того малочисленного разряда заводчиц, которые прислушиваются к рекомендациям врача. Или, может, мои аргументы кажутся ей убедительными. Спрашивает, не молчит, – уже хорошо.

Кстати, про нарушение инструкций.

Про таблетки от глистов тоже написано: дать целую дозу. Но если глистов подозревается много, то они и сдохнут одновременно, и это вызовет стойкую интоксикацию. Рвота, угнетение… Оно мне надо?

Так что если есть подозрение на табор внутри живота, я назначаю сначала абсорбенты, потом, собственно, сам препарат – но, опять же, разделив дозу на утро и вечер, – и на третий день снова абсорбенты. Глисты, конечно, удивительные создания! Будучи живыми, они умудряются противостоять агрессивной желудочно-кишечной среде, не перевариваясь! А вот когда подыхают, наступает процесс и переваривания, и интоксикации организма хозяина.

Однажды мне захотелось обездвижить личинку стронгиляты, чтобы посчитать количество кишечных клеток – именно так определяется конкретный вид. Десять минут в синьке, десять – в концентрированной хлорке, – а она даже не подумала замедлить свои телодвижения! Только морозилка смогла, наконец, утихомирить личинку – она стала «танцевать» помедленнее! Тогда-то я и поняла, как шедевриально они защищены от агрессивного мира! Выживаемость колоссальная!

С паразитами вообще лучше жить дружно, не допуская их размножения в организме, а для этого надо любить и холить свой кишечник, как цитадель рождения иммунитета. У организма с сильным иммунитетом никакие глисты долго не задерживаются.

– Маленьким щенкам от глистов можно давать морковный сок, – помнится, делилась коллега простым народным методом: отдельные паразиты от этого садятся на чемоданы и срочняком покидают насиженные кишечные складки. Кстати, у свиней, которым добавляют в еду сырую морковь, количество аскарид значительно снижено – были такие исследования.

…Дальше мне приносят коробку с маленькими, совершенно няшными крысятами. Они почти лысые, слепые, расползаются в разные стороны, а встревоженная мамашка-крыса собирает их в кучу и всячески паникует, активно двигая растопыренными усами и нюхая окружающий воздух. Детки, ни о чём не подозревая, сладко засыпают, закопавшись в сенной подстилке. В соскобе с крысёнка обнаруживаются вши, и, судя по интенсивному зуду, мамашка страдает тем же.

Возбудитель Polyplax spinulosa и яйцо. Найден на крысятах.

Итак, мои крысята весят по семнадцать грамм, и я погружаюсь в глубокие математические раздумья о том, какой дозой обработать этих маленьких пациентов, чтобы померли только вши. Я даже отыскиваю максимальную летальную дозу именно для крыс, чтобы уж точно не ошибиться. К тому же, не всё грызунам можно – кролики вон от совершенно безобидного препарата могут основательно двинуть свои кроличьи лапы. Копаюсь в иностранной книжке про грызунов. В конце концов, обрабатываю мамашку-крысу аэрозолем, а крысят слегка прикладываю спинками уже к ней.

Крысята на дерматологический приём.

…Следующий – снова повторник, сфинкс.

Кот раздирает щёки в мясо, стоит только снять защитный воротник. Голому коту гораздо проще расчесать себя, поэтому воротник он носит круглосуточно. Когда-то розовый, сейчас он покрыт чёрными корочками, и изменение цвета кожи может так же говорить за аллергию. Его анализ крови изобилует красавчиками-эозинофилами, хотя эозинофилия проявляется только у половины аллергиков. Кожа утолщённая, бугристая за счёт воспалённых фолликулов, похожа на чешую, и мне жалко на него смотреть.

Дерматология – вообще странная штука: за одно посещение поставить диагноз иногда бывает трудно, и этот пациент – как раз такой случай.

Сфинкс с атопическим дерматитом.

Согласно алгоритму, хозяева продержали его на исключающей диете и даже учинили провокационный тест, на который далеко не всякий решается – это когда после диеты возвращается прежний рацион с целью посмотреть на обострение. И всё это на фоне тщательных противопаразитарных обработок.

Кот не выдал ни улучшения на диете, ни ухудшения на провокацию, и приходится с сожалением огласить диагноз: атопический дерматит. Чаще всего это означает, что лечение будет пожизненное и препаратами не из лёгких.

– Возможно, это пылящий наполнитель в кошачьем туалете, – сообщаю свои подозрения хозяевам кота.

Дерматит начался с покраснения и зуда на животе, то есть как раз в месте контакта с предполагаемым аллергеном. Есть ещё подозрение на клеща домашней пыли – эти вообще занимают топовое место среди аллергенов, – поэтому пишу, чем можно эффективно их поубивать. Можно ещё заморочиться с конкретизацией аллергена, но анализ сильно дорогой. Рассказываю и про это.

Обрабатываю кота спреем от зуда, отпускаю с новыми назначениями.

Сфинксы, как искусственно выведенная порода, приходят часто. Иногда с язвами на пятках, как следствие аутоиммунного заболевания, или с комедонами88 из-за недоразвития волосяных фолликулов. Секрет сальных желёз, который у обычной кошки равномерно распределяется по волосу, скапливается у них на коже и может служить вкусной средой для размножения микрофлоры.

Глава 29. Капельнички

Stop the World – I Want to Get Off89 (мюзикл Л. Брикасса и Э. Ньюли).

Поскольку сегодня суббота, холл полон народу, и мои дерматологические пациенты, пришедшие по записи, щедро разбавляются пациентами терапевтическими. Нас в смене трое, и девчонки ушли на серию операций, тоже по записи, так что мне приходится разгребать холл и бесконечно извиняться перед людьми за длительное ожидание.

– Много там? – спрашиваю у Али, которая сегодня за админа.

– Шестеро, – отвечает она извиняющимся тоном, как будто в этом есть её вина.

Моё состояние усугубляется болью в шее, и к обеду от злости и беспомощности я уже готова разбить об пол стопку тарелок.

Каждый человек заходит на приём с претензией на долгое ожидание. Я, что ли, виновата? Я беру вас, проявите благодарность, чёрт возьми! И хватит на меня орать, я извиняюсь за всю клинику ещё до начала приёма, я устала уже!

Нет, я не умею ставить диагноз за пять минут и не буду колоть какую-нибудь хрень, лишь бы взять за это деньги, лишь бы пациенту временно полегчало, а вам не приходилось ждать. Нет, я не умею и не буду принимать быстро, отстаньте от меня!

…Копаюсь в каждой истории, словно крот, перечисляю все тонкости, чтобы они вылечились уже, наконец, а не ходили сюда бесконечно с рецидивами.

«Я – человек, а не машина, – плачет кто-то внутри, – отпустите меня хотя бы поесть». Аля сопит и с пониманием топчется рядом, желая хоть как-то помочь. Ну, как ты можешь помочь с почесушниками? Ну, почеши их, разве что…

Моё терпение медленно и верно заканчивается. Когда женщина, вместо того, чтобы поменять коту с мочекаменной болезнью корм и воду, начинает обвинять во всём генетику, я медленно встаю со стула и ухожу в рентгеновский кабинет, едва не толкнув плечом стоящую на пути Алю.

– Скоро приду, – кидаю ей на ходу, стиснув зубы.

– Присядьте пока, – вежливо переводит она мои слова для женщины.

В рентгеновском кабинете я просто стою и смотрю на занавеску, тупо отключив мозг. Совсем. Так проходит три минуты. Затем я возвращаюсь обратно в кабинет.

Итак, кот с МКБ.

– У вас шесть молодых котов, и у всех обнаружена мочекаменная болезнь. Они ни разу не братья, не так ли? – аккуратно говорю женщине. – То есть генетика здесь ни при чём. Пожалуйста, поменяйте им корм на другой, суперпремиум класса.

– Ой, – спорит со мной женщина, – как же я их кормить буду? У меня их шестеро!

А о чём ты думала, когда брала их всех? Пусть лучше от острой задержки мочи сдохнут? Интересно, сколько бы ты протянула, питаясь исключительно дешёвой лапшой?

«Это ты сейчас так питаешься», – язвительно замечает мой внутренний голос.

– Ну, они же едят этот корм. Им же нравится, – выдаёт женщина очередной весомый аргумент. Мол, коты не могут ошибаться.

Что ж ты тогда здесь делаешь с очередным таким котом-то, а?

С иронией, совсем не улыбаясь, я произношу:

– Что ж. Приходите к нам ещё.

Мой юмор злой, потому что правдивый. Я не умею нравиться людям, потому что говорю совсем не то, что они хотят услышать. Да и похуй.

Перечисляю названия кормов в назначении, отдаю его.

– Зови следующих, – говорю Але, не поворачивая головы: больно.

…Следующая женщина, со шпицом, устраивает целый скандал. Я её понимаю: просидеть целый час в очереди, чтобы потом сидеть ещё час на капельнице – это любого может вывести из терпения. Она начинает скандалить ещё в холле, наезжая на Алю, продолжает по пути в кабинет, воодушевлённо выкрикивая негодования в воздух, и в итоге окончательно переключается на меня.

– Я не должна ждать целый час! – кричит она.

– Вы не должны, да, – устало соглашаюсь с ней, изучая назначение.

– Вы виноваты! – она прямо пышет возмущением, требуя справедливости, особого отношения, компенсации и, возможно, горячий кофе с пироженкой и ягодкой сверху.

– Да, я виновата, – соглашаюсь опять. Что мне остаётся?

– Да не Вы виноваты, а вы все виноваты! – продолжает она искать возможность прокричаться.

– Да, мы все виноваты, – киваю головой. У меня нет ни кофе, ни ягодки.

– Это не снимает вину и с Вас! – и она тычет в меня пальцем.

– Да, это не снимает вину с нас, – согласно киваю, удаляясь набирать препараты. Пироженки тоже нет.

– Да не с вас, а с Вас! – какой же он сложный, русский-то язык!

– Да, и с нас не снимает, и с меня не снимает, – отвечаю методично из-за стенки, орудуя со шприцами и флаконами. Да поняла я, поняла. Все вокруг виноватые. Что ещё?

Подключаю собачке капельницу. Придвигаю её хозяйке стул.

– Я уже насиделась! – обиженно отказывается она, но тут же передумывает: – Впрочем…

Садится. Больше не находится, что сказать.

– Зови дальше, – говорю Але.

…Щенок с букетом: бордетеллез, глисты, лямблии, вши, кровавый понос, кашель с гнойными соплями. Брали как… хаски? Я не ослышалась?

– Хаски. С родословной! – с гордостью говорит женщина в распахнутой норковой шубке.

– Да, с определённой уверенностью могу сказать, что хаски… здесь и рядом не стояло, – комментирую, опять не оправдав чужих ожиданий.

– Хаски, хаски, – отвечает женщина, помахивая файликом, в который упакована пачка листков с отпечатанной родословной.

Да знаю я эту кухню, знаю. По большому счёту мне всё равно, кого лечить – породистого щенка или дворняжку. И у дворняг больше шансов выжить просто потому, что на них отменно поработал естественный безжалостный отбор, поэтому беспородность пациента меня даже радует.

Капаю щенка. Делаю тесты. Объясняю, как делать капельницы дома, потому что женщина больше приходить не собирается:

– Дорого у вас, – сетует она, благоухая дорогим парфюмом и теребя многочисленные колечки на пальцах.

Эта расстановка приоритетов меня когда-нибудь доконает.

Отпустите меня домой или хотя бы поесть! Я тоже хочу пироженку! Я хочу долбаную пироженку и кофе! И хватит жаловаться, что пришлось целый час ждать в холле – я уже извинилась, чо-о-орт!

Вскоре капельница у шпица заканчивается, отключаю. Женщина больше не скандалит, видимо, выдохлась. Отпускаю её. Капельница у щенка тоже заканчивается, пишу подробное назначение, отпускаю и его тоже.

…Дальше приходит лабрадор, тоже на капельницу, очередную. Сегодня у нас день внутривенных вливаний, что ли? Собаку хозяин обычно оставляет на три часа, а сам традиционно уходит по своим делам.

– Подключишь? – спрашиваю Алю, желая сэкономить время.

– Возьми пока пуделя – они давно ждут, – говорит она мне.

«Давно ждут». Вот, типа, удивила. Выглядываю в холл: там какая-то заплаканная женщина с кошачьей переноской на коленях, большой среднеазиат с перевязанной лапой и двумя мужиками, ещё какие-то люди, кошки, собаки… Кто-то стоит на крыльце, кое-кто наверняка ждёт в машине. Зову владельца с пуделем:

– Заходите.

Голова уже плохо соображает совсем.

Так, пудель. Рвота, рвота, рвота, понос.

– Что ест? – традиционно спрашиваю его.

– Да сала шматок дав вчора, – с сильным украинским акцентом выговаривает мужчина. – Зъив за милу душу! Я йому тоді ще один дав. И цей теж зъив.

Да не, похоже это не акцент, а чисто украинский язык. И два куска сала на маленького пуделя. Сразу подозревается панкреатит.

– Анализ крови, – выдаю я, опуская нравоучения о вреде сала для поджелудочной железы собак.

Мужчина кивает в знак согласия.

– Давай вену пережму, – вызывается Аля.

Она держит собаке лапу, берём кровь, и в этот момент в соседнем кабинете, где капается лабрадор, раздаётся страшный грохот и звон разбитого стекла.

– Блин! – кричит Аля отчаянным голосом, отпускает пуделя и бежит туда – благо, я успеваю набрать в шприц достаточный объём крови.

Меланхолично переливаю её в пробирки и иду взглянуть, что же случилось. Картина представляет из себя упавшую стойку для капельницы, разбитый флакон и слегка удивлённого лабрадора, который, видимо, устал сидеть, встал и пошёл. Тут я взрываюсь и вымещаю всю свою злость и усталость на несчастной Але.

– А-а-аля! – мой вопль, кажется, слышен даже в параллельном измерении.

Ну, очевидно же, что собака – это не человек, которому объяснили, что все эти три часа нужно лежать! Собака будет ходить! При этом система отрывается от бутылочки или выскакивает из катетера, и собака идёт по коридору, волоча трубку от капельницы за собой по грязному полу и капая кровью!

– Блять! – ору я ещё более информативно, и люди в холле меня тоже, безусловно, слышат. А, похуй мне уже, думайте, что хотите. Я не зелёная бумажка, чтобы всем нравиться!

– Да я… – растерянно произносит Аля, но я её перебиваю:

– Привяжи собаку, примотай всё, что можно пластырями – к стойке, к лапе – это же элементарно!

– Это вообще не мои обязанности, – выдавливает она сквозь внезапно подступившие слёзы и подтаскивает лабрадора за ошейник обратно, в угол – тот послушно возвращается на место.

– Когда ты в лабораторию уходишь, я за тебя на телефон отвечаю, и это тоже не мои обязанности! – ору, умудряясь одновременно установить на стойку для капельницы новый флакон и систему, что похоже на вынужденное раздвоение личности. – Ну не помогай мне больше, не надо! Я сама справлюсь! Пускай все эти люди в холле ждут ещё дольше! Пускай они орут на тебя! Объясняй им, почему так долго, и извиняйся тоже сама!

«С хера ли ты орёшь на админа?» – одёргивает меня кто-то изнутри.

Чёрт! Почему, и правда? Аля, действительно, ничего из этого делать не должна! Светка, вон, неделю косячила напропалую, тупила почём зря, вывела из себя вообще всех, включая бессловесных пациентов и в итоге, во всеуслышанье, голосом легкомысленной блондинки выдала свой окончательный ультиматум:

– Каждый должен заниматься своим делом. Так что не просите меня больше о помощи.

После кучи испорченных шприцов, разбитых склянок и порезанных рук – причём это были даже не её руки – даже спорить никто не стал. Столько вопросов задаст, бывало, чтобы антибиотик развести, что семь потов сойдёт, объясняя. И, в итоге, возьмёт самый огромный шприц с не менее огромной иглой, наберёт в него плюс-минус-примерную дозу и, радостная, спросит:

– Так, да?

Ещё и уронит пару раз на пол для пущей стерильности!

Объяснишь терпеливо ещё раз, разведёшь, наберёшь сама, – так она в следующий раз опять всё сделает по-своему. Уникальный, совершенно не обучаемый человек!

Аля – другое дело. Она намерена быть в ветеринарии, потому её все и натаскивают, и погоняют. Но орать-то зачем…

Выдохшись и проникнувшись чувством стойкого отвращения к себе, возвращаюсь к мужчине с пуделем. Вид у мужчины крайне смущённый.

– Извините, – говорю глухим голосом. Включаюсь снова в диагноз собаки. – Давайте взвесимся.

Сажаю пуделя на капельницу. К счастью, его хозяин сидит рядом и держит собаку. Компенсирую свою вспышку тем, что приношу в кувшине тёплую воду и опускаю туда часть трубки от капельницы. Тёплая переносится легче. Это мои извинения за нецензурные вопли.

Как сказала Ирка: «В каком бы состоянии ты не была, а всё равно пытаешься все сделать на „отлично“. В этом и проблема». Долбаный перфекционизм.

Вот у Али звонит рабочий телефон. Она добывает папку с анализами вчерашних пациентов, какое-то время копается там и затем поднимает на меня свои заплаканные глаза:

– Анализы… прокомментируешь?..

На моём лице написано: «Не подходи ко мне сейчас с анализами! А лучше вообще не подходи ко мне», и она смиренно отвечает в трубку:

– Анализы готовы, но все врачи сейчас заняты. Перезвоните позже, хорошо?

Чувствую себя глубоко виноватой, но извиняться буду тоже позже. Я обязательно это сделаю, но не сейчас, не сейчас.

– Кто там ещё? – вместо этого спрашиваю её.

– Собака, которой вчера зашивали рану, на осмотр. И кошка на усыпление.

Да что ж такое! Закрываю глаза. Аля поспешно отвечает:

– Там ХПН, креатинин зашкаливает. Вот их анализ, – словно фокусник, она добывает из кармана листок с назначениями и бланк анализа. Там всё, действительно, очень грустно, и грустно уже давно.

– Зови кошку.

– Собака по очереди, – отвечает Аля растерянно.

Ну, давайте ещё подерёмся! Как бы мне ускорить приёмы-то?..

– Можно мы с вами в УЗИ переедем? – обращаюсь к мужчине с пуделем. Он согласно кивает. Провожаю его вместе с собакой в уютный уголок кабинета УЗИ, транспортируя стойку с капельницей и этим освобождая второй стол для осмотра. Протираю его.

– Зови обоих, короче, – говорю Але.

Так она и делает.

Кошку на усыпление я приглашаю на центральный стол, потому что там удобнее подобраться к вене. Женщина ставит переноску, достаёт оттуда неподвижную кошку и тихо плачет. Ей уже всё неоднократно объяснили, и от меня требуется только процедура. Кошка лежит на боку – худая, со впалыми глазами и блёклой шерстью. Изо рта сильно пахнет мочевиной. Под хвостом – следы от кровавого поноса.

– Наберу, – смиренно говорит Аля, забирая у меня коробку с ампулами. И добавляет: – Лабрадор привязан, всё примотано пластырем.

Картина зафиксированной до полной неподвижности собаки живо предстаёт перед глазами.

Мужчины в это время заводят среднеазиата. Собака большая, весит, пожалуй, больше, чем я, – ну да, в назначении вес указан.

– Рану осмотреть? – спрашиваю их.

– Да, – отвечает хмуро один из мужчин.

– Кладите на пол, – говорю им. Там делов-то на две минуты.

– А что, на столе не посмотреть? – начинает возмущаться один из мужиков, поглядывая на кошку. Своим поведением он демонстрирует свой приоритетный, важный статус и, кажется, хочет особого приёма. Ща, только красную дорожку раскатаю! Я теперь раскланиваться должна и шляпой махать, что ли? Могу только свой шейный воротник к потолку подкинуть, и то невысоко. Устроит?

– Хорошо, – соглашаюсь я и показываю на тот стол, что находится рядом с ними. Так даже лучше. – Кладите собаку на стол.

– Мы стояли по очереди раньше, – и он указывает туда, где лежит умирающая кошка. – Поэтому Вы должны и осмотреть его раньше. На том столе.

Должна. Вот именно на том столе. И они не хотят вникать в положение женщины, которая плачет от горя. Они-то важнее.

«Тихо, Оля, тихо. На хуй никого не посылаем. Спокойно», – звучит в голове.

И внутри просыпается тихая, глухая ярость.

– Простите, – говорю я голосом, не предвещающим ничего хорошего, – а чем вам не нравится этот стол? – и для пущего эффекта я повторно опрыскиваю его антисептиком и протираю бумажными полотенцами. Получается крайне зловеще. Аля вжимает голову в плечи. Переносить умирающую кошку со стола на стол я не собираюсь. Медленно подбирая слова, произношу: – Этот стол абсолютно идентичен.

– Его надо отодвигать от стены, – аргументирует мужчина.

О, спасибо. Теперь я знаю, куда девать свою ярость. Сохраняя хладнокровие, хватаю стол двумя руками и с грохотом, от которого вся клиника ходит ходуном, а собака забивается, в истерике, в угол, отодвигаю стол достаточно далеко от стены.

– Кладите. Собаку. На стол, – говорю им таким ледяным голосом, что сводит скулы.

Молча, мужики укладывают пса на стол. Быстро разбинтовываю ему лапу, осматриваю. Обрабатываю. Заматываю обратно. Объясняю, что всё заживает прекрасно, и этим обнаруживаю в себе ещё одну невероятную способность: независимо от отношения к человеку, я всё равно выдаю полноценную информацию о состоянии животного. Да, даже если человек меня изрядно бесит.

– Спасибо, – произносит мужчина странным растерянным голосом.

Отмалчиваюсь. Они уходят.

…Помогаю хозяйке кошки принять окончательное решение. «Качество жизни», – вот те слова, которые звучат в моём приговоре. Я за жизнь, но не за такую.

Быстро нахожу вену, избавляю кошку от мучений…

– Травма лапы, – предвосхищает мой вопрос Аля, приглашая в кабинет следующих. Заходят двое – мужчина и женщина.

Женщина открывает коробку и достаёт оттуда трёхцветную пушистую кошку.

– Прыгнула неудачно, – объясняет мужчина.

На счастье, кошка спокойно даёт завалить себя на бок, открыв взору внутреннюю поверхность ноги. То, что я вижу, достойно иллюстрировать анатомический атлас.

Рана на правой задней конечности у кошки.

– Ну что… – не знаю, с чего и начать устранять эту «прелесть». – Нужно давать наркоз и ушивать рану.

– А само не заживёт? – на полном серьёзе спрашивает мужчина.

Вместо ответа умоляюще смотрю на Алю. Под конец смены у меня закончилось всё: аргументы, слова, восприятие, юмор, – всё.

– Нет, само однозначно не заживёт, – как можно более уверенно говорит людям Аля. – Хирурги как раз сейчас освободились и могут зашить эту рану.

– Ну… – неохотно соглашается мужчина. – Ладно.

– Иди уже отсюда, – отсылает меня Аля, нежно выталкивая из кабинета. – Остальных отдам ночной смене.

Тронутая до глубины души, шмыгаю носом и, наконец, извиняюсь:

– Короче… это… прости, что наорала сегодня.

– Да ничо, – отвечает она с юмором, – я тебе в следующий раз оба телефона оставлю, когда в лабораторию пойду…

Выдавливаю из себя улыбку. Золотой ты мой человек…

Поднимаюсь наверх, оставив ремонтировать кошку хирургам.

Смена заканчивается, и я, наконец-то, поглощаю холодную гречневую кашу, ковыряясь в пластиковой коробочке маленькой ложкой.

Потом следует долгая дорога домой, пешком, по чёрному парку: иду, шмыгая соплями – а, привет, простуда. Не лечись у больного врача? Ха. Ха. Ха.

Включаюсь в чат для дерматологов, рассказывая про случай с Сеней. Этот чат – настоящий клад для таких новичков, как я: мудрые коллеги дают советы и подсказывают, куда двигаться дальше. С Сеней, правда, большинство склоняется к тому, что да, нужно пересдать анализ на лейкоз и иммунодефицит, и я с тоской представляю, как буду объяснять это хозяйке кота, вложившей в него уже приличную сумму денег. Тесты дорогие, и кошелёк у людей не бездонный.

…Вчерашнюю вечернюю кошку хирурги заштопали знатно, будто и не было никакой травмы.

Рана после хирургической обработки и ушивания.

…Шея орёт и воет.

Мучительно думала про Олега и его массаж, но в итоге записалась к приезжим бурятам на иглоукалывание – мне нельзя болеть. Уже на первом приёме опытная бурятка, которая забавно произносит слово «Лядно», с такой скоростью натыкала мне кучу иголок в разные точки, от головы до пят, что я орала и плакала одновременно: через дырку в кушетке сопли и слёзы капали на пол, напрудив большую лужу. Иголок было тридцать, я считала. Больно – это не то слово, а бурятка только улыбалась и говорила своё «Лядно».

Затем она обложила меня горячими мешочками, сделанными из смеси пережаренной гречки с тибетскими травками, накрыла одеялом и ушла на полчаса.

За это время лужа под столом увеличилась вдвое.

Потом бурятка вернулась, повыдергала иголки и на ломаном русском сказала:

– Пятнадцать надо делать. Лядно?

Пятнадцать сеансов? Мне этого не вынести. Пожалуйста, кто-нибудь, усыпите меня тоже…

Глава 30. Сеня

Медицинский врач лечит человека, а ветеринарный врач – человечество (И.П.Павлов).

– Помнишь женщину, которая от панкреонекроза умерла? – спрашиваю Иру, пока мы курим на балконе – вернее, она курит, а я традиционно сижу на корточках, прислонившись спиной к стене. – Ну, которая кошку с панкреатитом лечить отказалась и выкинула её на улицу?

Даже скорая приехать не успела – молниеносная смерть.

– Ну, помню, – отвечает Ира, стряхивая пепел в стеклянную трёхлитровую банку с водой, переполненную бычками. Судя по интонации, она уже подозревает, что мой следующий вопрос будет провокационным.

– И вот скажи мне: если животные болеют потому, что перетаскивают на себя болезни хозяев, то кого мы должны лечить? – выдаю я предсказуемое.

Вместо ответа Ира говорит:

– А как тебе собачки, покусанные прямо накануне отъезда хозяев? Ещё спроси – это к чему…

– Вот смотри: люди могут болеть из-за своих нерешенных проблем, невысказанных мыслей, задавленных эмоций и так далее. Психосоматика, все дела. А у животных есть только вирусы, микробы, паразиты и «карма их хозяев».

Ира измеряет меня многозначительным взглядом и останавливает его на шейном воротнике, в котором я хожу уже месяц.

– Ближе к делу давай, – требует конкретики она.

– Сделаешь мне капельничку? – отвечаю ей, морщась от боли.

– Так бы сразу и сказала. А то: карма, карма…

Ира по образованию медик, поэтому я её и прошу. Набираем препараты в три больших шприца. Беру синюю бабочку, но Ира закатывает глаза и меняет её на оранжевую, с более тонкой иглой, – это так трогательно…

Мы заруливаем в вакцинальный кабинет. Как заправский наркоман, перетягиваю резиновым шнуром руку, – под кожей бугристым червяком проступает синюшная вена. Отворачиваюсь. При виде человеческой крови мне всегда делается дурно. Так же многие владельцы животных падают в обморок, стоит им только увидеть хотя бы каплю крови своего питомца…

– Ай! – жалобно пищу, когда Ира колет, и вот растворчик уже бежит по вене.

Спустя две минуты вся наша субботняя смена собирается вокруг. Вид у меня интенсивно зелёный, поэтому некоторые берут на себя функцию отвлечения, – это выглядит как обсуждение новостей, коллег и пациентов, причём последним уделяется внимания больше всего. Отличается только Ира, которая акцентирует взгляд на границе жижки в опустошаемом шприце и не может полноценно следить за ходом беседы.

– Вводи помедленнее, – говорю ей. – Меня сейчас вырвет.

Мутит неимоверно. Вот почему собаки на подобных капельницах начинают облизываться. Проблеватичная капельничка-то…

– Да тебе кажется, может? – Ира внимательно вглядывается в моё лицо, прекратив давить на поршень шприца.

Другой рукой добываю из-под стола мусорное ведро и отвечаю на это:

– Буэ-э-э! – потеряв утренний чай в полном составе. Фу ты, гадость какая эти ваши капельницы. Наши, вернее. – Извини, вырвалось… Давай дальше, – говорю Ире.

Она медленно вводит ещё два шприца с другими препаратами, и всё это время я лежу щекой на столе. Голова кружится. Наконец, ватный диск сменяет иглу, и меня проводят на диванчик в ординаторской. Сворачиваюсь там в калач.

– Там лабрадор по записи к дерматологу! – Света, пропустившая шоу, сегодня за админа. А к дерматологу – это ко мне.

– Пусть подождут, – отвечает Ира. – Иди, включи им фильм интересный.

– Про морских огурцов подойдёт? – невинно спрашивает Света.

Ира пожимает плечами. Фильм про огурцов я посмотрела от и до, просидев однажды ночью в холле, когда никого не было. Он настолько залипательный, что оторваться невозможно! Голотурии, как иначе называются морские огурцы – это животные, которые использую своё анальное отверстие как второй рот, несмотря на то, что настоящий рот у них тоже имеется. Помимо этого, с клоакой общим протоком соединены и водные лёгкие. Поэтому помимо выделительной, анус выполняет ещё две жизненно важные функции: дыхательную и питательную. Вот такая волшебная жопа у огурцов!

Пятнадцать минут лежу на диване. Можно я домой пойду? Ну, пожалуйста! У меня тут в шее полная жопа! Но Света возвращается и говорит:

– Они там скандалят уже. Вот, держи, их анализ крови – в прошлый раз сдавали.

Ладно, иду, иду. Очевидно, что даже огуречные жопы не спасут меня от приёма. Врач из меня сейчас, скажем прямо, так себе.

«Ты себе льстишь», – ехидно замечает внутренний голос.

Ну да, может и не только сейчас. Сползаю вниз.

Хозяйка лабрадора – женщина средних лет – уже сидит в кабинете.

– Извините, что пришлось ждать, – говорю в первую очередь.

Не скажешь такое – вообще слушать дальше не будут.

Пациент, молодой лабрадор, пришёл с больными ушами, и стандартная диагностика подразумевает исключающую диету. Я уже, было, открываю рот, чтобы начать лекцию на эту тему, одновременно пробегая взглядом по бланку с анализами крови. И… закрываю рот.

Креатинин? С какого перепугу у собаки такое превышение почечных показателей? Это, должно быть, какая-то ошибка. Пёс молодой, и так тотально грохнуть почки в этом возрасте нужно ещё умудриться, разве что…

– Простите, – спрашиваю женщину, – у него отравления не было?

Та удивлённо отвечает, начиная заметно волноваться:

– Да, а как Вы узнали? В позапрошлом году убежал, наелся чего-то у помойки и чуть не умер. Мы тогда долго на капельницы ездили. Еле откачали его. А что такое?

Как же это сказать-то…

– Дело в том, что ему нужна почечная диета с пониженным содержанием белка. У него хроническая почечная недостаточность. Вот смотрите… – показываю пальцем на значительное превышение показателей.

И приём из дерматологического плавно превращается в терапевтический, в котором я объединяю два заболевания, акцентируя внимание на почках. Рассказываю про пищевую аллергию, калий, витамины группы В, омега-3 жирные кислоты и диету с пониженным содержанием соли, перемежая этим необходимость регулярной сдачи анализа мочи, чистку ушей специальным лосьоном и изобилие артезианской воды в поилке. Пишу всё в назначении, которое не умещается на одном листе. Про гемодиализ пока молчу.

Чем больше я говорю, тем сильнее грустнеет женщина, ведь пришли-то они с ушами. Вечно я порчу ожидания!

Анемии нет, фосфор упал, но пока не критично, – всё это тоже ещё впереди. Самое главное, что аппетит в норме, и что нет рвоты, возникающей при уремическом гастрите и как признак интоксикации. По науке надо брать мочу, шприцом, через прокол живота и определять наличие и вид микробов в мочевом пузыре – эту процедуру я пропускаю просто потому, что она не практикуется. Пускай сначала принесут анализ мочи, собранный естественным путём, тогда уже и будем решать вопрос с антибиотиками.

Наконец, они уходят.

…Отмечаю, что шее немного полегчало. Ай да, Ира! Ай да, капельничка!

Она в это время отпускает кота, выписывая ему назначение, и я говорю ей:

– Ир, спасибо. Мне полегчало.

– Да тебе кажется, может? – отвечает она всё теми же своими словами, не отрываясь от листка бумаги.

– Не, точно.

…Следующий на приём многострадальный кот Сеня. Вчера я слёзно умоляла коллег оставить в холодильнике последний тест на вирусняк, специально для него, и потому уговариваю хозяев сдать коту кровь повторно. Они смиренно соглашаются. Берём кровь.

Вся голова у Сени покрыта чёрными корочками, у него остаётся сильный зуд, и в ушах – всё та же чернота. И появился ещё более печальный признак – что при весе три с половиной килограмма он похудел на сто граммов. Это, как если бы человек средней комплекции вроде меня потерял за месяц пятнадцать или двадцать килограммов.

Шерсть тусклая, сухая. Аппетит плохой.

Вот уже месяц как Сеня пьёт препарат от клещей, и я скребу Сенину красную голову на предмет наличия паразитов. Смотрю на них под микроскопом и с отчаянием понимаю, что назначенный препарат никакого действия не оказал: клещей много, и они очень активно шевелятся. Назначаю новый препарат – более сильный и умеренно безопасный.

Ну, не должно быть зуда на этого клеща! И не должно быть живого клеща после такого курса! Ненавижу лечить уже полеченных кем-то животных из-за непредсказуемости: никогда не знаешь, чем это может обернуться! Куда мне теперь двигаться? Копать в направлении убитых надпочечников? Функции их гормонов в организме столь разнообразны, что я оказываюсь на настоящем перекрёстке. И, самое печальное, нет никакого ответа на вопрос: «Что делать?», кроме как продолжать лечить симптоматически.

«Перекрёсток семи дорог, вот и я90», – заводит внутренний голос свою традиционную отвлекающую шарманку. Да чтоб тебя…

От дурного предчувствия гипоадренокортицизма можно избавиться только одним путём – с помощью теста с АКТГ91, который делается внутривенно; и ещё надо дважды взять кровь, чтобы определить уровень кортизола в крови до и после вливания. Мне никогда не доводилось этого делать, что увеличивает риск в накосячивании с интерпретацией результатов. Даже если мне удастся распознать гипоадренокортицизм, то, чёрт возьми, что я буду делать с этими данными? Надо помучить эндокринологов, вот что!

Отпускаю Сеню с новыми, в очередной раз откорректированными назначениями. Хозяева продолжают в меня верить и даже подбадривают, а коту всё хуже и хуже.

Иду наверх с пробиркой Сениной крови, чтобы сделать анализ на вирусняк и повторно исключить его, или же подтвердить. Если что-то подтвердится, то это избавит меня от необходимости ломать голову на тему, что же так подкосило Сенин иммунитет. Ставлю пробирку в центрифугу – мне нужна сыворотка. Включаю прибор. Шумно, постепенно ускоряясь, центрифуга начинает работать.

В задумчивости открываю холодильник, достаю коробку с тестами, открываю её и… обнаруживаю, что последний тест исчез. Коробка пуста.

Что? Ну, как так-то? Я же просила оставить!

Чуть ли не залезаю в холодильник целиком: вдруг там завалялась новая упаковка, или кто-то выложил этот тест, чтобы его никто не взял… Нет. Бли-и-ин… И что мне теперь делать? Кровь взята, деньги за анализ тоже. Я обещала отзвониться по результатам теста хозяевам, и что теперь? Что я им скажу? Да что ж такое-то!

Злая, как тысяча чертей, медленно закрываю холодильник. Цензурные слова в моей голове стремительно заканчиваются. Центрифуга завершает работу, останавливается. Щёлкает, открываясь, крышка.

И тут мою опустевшую от отчаяния голову посещает прекрасная идея.

– Света-а-а! – ору так, что слышно во всех концах клиники.

– А? – испуганно отвечает она, внезапно появившись в коридоре.

– Дай-ка мне телефон…

Набираю номер соседнего филиала:

– Алло, Серёжа? Привет. Слушай, глянь, у вас там есть тест на лейкоз и иммунодефицит? Перезвонишь? Хорошо.

Вешаю трубку. Проходит несколько молчаливых минут, в течение которых я созерцаю, как Света хлопает длинными ресницами и накручивает прядку светлых волос на указательный палец. Счастливый, блин, человек – ваще ни о чём не парится!

Сергей перезванивает, говорит спокойно:

– Да, есть один.

– Серёжа! – ору я эмоционально. – Ты же сюда в ночь приедешь работать, да?

– Ну да, – отвечает Сергей в своей манере: всё так же размеренно, неторопливо.

– Захвати тест с собой, а? У нас закончился, а мне надо срочно сделать! Уже кровь взяла! Вот прям кровь из носу, срочняк, как надо! Выручи меня, а?

– Ладно, возьму, – отвечает Сергей, – если не забуду.

И мы прощаемся. Уф-ф-ф… Я спасена! Слава Богу.

Вечером, притаптывая от нетерпения, встречаю Сергея на пороге клиники. Увидев меня в дверях, он ойкает, хмурится и морщит лоб, припоминая, что обещал что-то привезти.

– Я забыл, – наконец сознаётся он.

Из меня вырывается дикий вопль, полный отчаяния.

– Я обещала позвони-и-ить хозя-я-яевам, – выдавливаю из себя, тоскливо привалившись к стене.

– Да что-то я… – Сергей выглядит смущённым.

– Что мне делать-то теперь? – спрашиваю у него. У меня даже машины нет, чтобы доехать в то отделение. Теперь я злая, как тысяча и один чёрт, потому что деньги за тест взяты, и немаленькие.

– Да попроси, чтобы завтра кто-нибудь сделал. Вон Таня завтра в смену стоит.

– Света-а-а! – ору опять так же громко, но уже басом.

– А? – Света опять появляется как будто из ниоткуда.

Молча отбираю у неё телефон. Звоню Тане и умоляю её заехать завтра сюда, забрать Сенину кровь и сделать тест в другом отделении. Таня соглашается.

– Только позвони мне сразу по результатам, хорошо? Хорошо? Это срочно!

– Ладно, – говорит Таня. И, ворчливо: – Что за кипиш-то… – и затем ещё добавляет коронную фразу: – Если не забуду.

Звоню хозяевам, извиняюсь за задержку. Обещаю отзвониться завтра. Они согласны. Наконец-то иду переодеваться.

…По дороге домой хочу купить таблетки для памяти, захожу в аптеку и не могу вспомнить, зачем зашла. Тупо стою посреди зала, не занимая очереди. Ухожу.

Однажды я ехала в поезде, где одна бабуленька, откопав упаковку таких же таблеток, сидела и задумчиво спрашивала:

– Вот я их уже два месяца ем… и не помню: принимала сегодня или нет?

Похоже, что эффекта от них не особо много, так-то.

Втесалась в чат эндокринологов, рассказав подробнейше про Сеню. Мудрые коллеги написали, что иммуносупрессивное действие гормона заканчивается сразу после его отмены, то есть такое длительное снижение иммунитета не должно быть связано с предыдущим лечением. Так, хорошо, значит это либо аллергия, которая вытворяет с иммунитетом невиданную фигню, либо всё-таки вирусняк, либо они вместе.

Ещё мне дали ссылку на то, что Demodex cati у кошек может быть связан с сахарным диабетом, плоскоклеточным раком, системной красной волчанкой, хрен его выговоришь гиперкортизолизмом или иным серьёзным системным заболеванием, так что на моём перекрёстке появляется ещё несколько ответвлений. В умной иностранной книге больше всех других меня впечатлила фраза: «В некоторых случаях основная причина может быть не найдена», и это дорожка, которая называется тупѝк.

«Ну, или тýпик, – язвительно парирует противный внутренний голос. – Есть такая птичка».

Красными, горящими буквами перед глазами, не менее красными, горят иммунодефицит и лейкоз, ведь Сеня из питомника, и он молодой. Так что подожду до результатов теста, вдруг что прояснится.

В чате попутно знакомлюсь с более опытным дерматологом, спрашиваю: могу ли я передать ей своего пациента? Она говорит: конечно, пускай приезжают.

Очевидно, что этот уровень пациента слишком сложен для меня. И я не хочу рисковать ни его здоровьем, ни деньгами его владельцев.

Глава 31. Фараон

Чем опытнее врач, тем он нерешительнее.

Сегодня я работаю в том спокойном отделении, где пациентов мало.

С пяти утра Эмма растапливает печку, и от этого к началу смены в помещении уже витают тепло и деревенский уют.

Захожу в клинику. Неожиданно, навстречу мне выходит чёрный плоскомордый кот – чрезмерно ласковый и даже слегка назойливый. В шерстяном виде это был бы, конечно, перс, но сейчас у него демонический вид из-за лысой, утолщённой, покрытой складками чёрной кожи, покрывающей всю поверхность тела.

– Мау! – здоровается кот хриплым многогранным голосом.

– Вчера на крыльцо кто-то подкинул в мешке, – поясняет Эмма, отвечая на мой немой вопрос.

Мешок был завязан, и там оказался этот кот, покрытый толстым валенком из свалявшейся шерсти. Явно, что «добрые люди» усыплять его подкинули, за наш счёт. Кому нужен больной-то? Кот спокойно дал себя подстричь, хотя обычно это сложно из-за того, что шерсть превращается в валенок очень близко к коже, и, прежде чем пускать в ход ножницы или машинку, куски войлока приходится оттягивать. Обычно для котов, шерсть которых имеет тенденцию превращаться в колтуны, используют фурминатор, но этого пришлось стричь тем, что было в наличии, то есть рабочими, изрядно тупыми ножницами.

Все эпитеты в форме многоэтажной нецензурной брани в адрес хозяев были высказаны также вчера, поэтому я ставлю кота на смотровой стол, сохраняя философское молчание.

По темпераменту он – просто милаха. Сломанные передние зубы наводят на мысль, что коту доставалось ногой по морде. И волнует ещё другое: состояние кожи и его общее состояние. Кажется, он больной насквозь, так что хочется происследовать его на всё, что можно, сделать рентген лёгких и подлечить, но, как говорится: «За чей счёт банкет?» Часто шерсть теряет гладкость и превращается в колтуны не просто так, и складки утолщённой, складчатой, так называемой шагреневой кожи навевают на мысль о том, что в ней живёт кто-то паразитический.

– Вчера кровь у него взяли, – говорит Эмма. – Держи результаты.

Изучаю анализы. Низкий гемоглобин просит исследовать кота хотя бы на иммунодефицит, и о том же говорят его дёсны и зубы. Денег на это, конечно, нет. Хорошо ещё на кровь где-то набрали – наверное, из тощего конвертика с нашими нищебродскими чаевыми.

– Дай-ка я его поскребу, – говорю задумчиво.

Всё равно на приём пока никого нет, и исключить паразитов – это то, что я могу сделать для кота совершенно бесплатно. Аттракцион невиданной щедрости, так сказать.

Пока я тупым скальпелем делаю соскобы и размазываю их по стеклу, Эмма говорит, что коту выбрано имя – Фараон. Это звучит забавно, потому что он больше смахивает на демона: у него устрашающий внешний вид, но при этом располагающее к себе, уморительное поведение – он путается под ногами, доверчиво заглядывает в лицо и мяукает хриплым басом.

Чесоточный клещ Demodex cati, обнаружен у кота Фараона.

В соскобе нахожу клещей.

– Демодекоз, – оглашаю вердикт для Эммы. – Причём генерализованный.

Она только вздыхает и пожимает плечами.

Да что ж такое-то! Почему меня преследует этот клещ?

Да, от него можно вылечить, но тот факт, что демодекоз генерализованный, говорит о тяжёлом системном заболевании – одном из тех, что никогда не хочется видеть в строке «окончательный диагноз».

– На иммунодефицит бы его проверить, – говорю Эмме. И, мечтательно: – Вот бы нам кто-нибудь денег подкинул на этот тест.

– Мечтай, ага, – усмехнувшись, говорит Эмма, наливая Фараону чистую воду. Тот тычется лбом в её руки, мешает, лезет в миску мордой, фыркает, осознав, что это всего лишь вода. Хрипло и требовательно мяучит.

У нас есть два вида теста: дорогой и более чувствительный, на который согласились хозяева Сени, и более дешёвый для тех, кто не готов тратиться. На дешёвый хотя бы наскрести…

– Ну, обнаружишь ты его и что? – спрашивает практичная Эмма. – Лечить-то чем?

Иммунодефицит лечится, но, понятное дело, не излечивается. Один курс чудо-препарата стоит за сто тыщ рублей, таких курсов требуется хотя бы три, и ампулы нужно везти из-за границы, в переносном холодильнике. Всё это на какое-то время продлевает жизнь и улучшает её качество, но, конечно, никто подобным заниматься не будет.

Для этого коту нужен богатый, горячо любящий его хозяин. А пока что нет ничего из этого: ни хозяина, ни горячо любящего, ни богатого. Нестыковочка, короче.

– Зато он ест за пятерых! – голос Эммы выдёргивает меня из унылых мыслей. – Даже хлеб и сухую овсянку! Смотри какой аппетит! – вот умеет же человек подбодрить!

Она насыпает в вылизанную до блеска миску сухой корм, и бодрый Фараон головой отталкивает её руку, держащую пачку, начиная с аппетитом и чавканьем есть. Словно экскаватор, он забирает весь корм в рот в каких-то два или три приёма, и через несколько секунд миска пустеет. Кот задирает голову кверху, поочерёдно заглядывает нам в глаза и хриплым голосом вопрошает:

– Хватит! – смеётся Эмма. – «Мау»… С утра уже съел больше, чем весишь.

Кот какое-то время крутится возле, а потом мы втроём выходим на крылечко клиники, чтобы попринимать солнечные, весенние ванны, щедро дарующие витамин Д, тепло и свежий воздух.

Кот Фараон.

Дворик клиники покрывает слежавшийся, местами почерневший снег, и уже довольно тепло. Значит, зиму пережили. Что ещё нужно для счастья?

В кармане халата звонит телефон. О, Таня! Если сейчас она скажет, что забыла забрать кровь Сени, то я взвою!

– Сделала я тест, – вместо этого говорит она торопливым, официальным голосом.

– Ну? – ору я в трубку. – Не томи!

– Отрицательно оба. И лейкоз, и иммунодефицит.

Даже не знаю, радоваться этому или нет. Да радоваться, конечно!

– Это точно? – переспрашиваю её, хотя уже безоговорочно верю в сказанное.

– Всем показала, сама посмотрела. Точняк, – отвечает Таня.

– Спасибо.

– Ладн, давай.

Прощаемся. Блин блинский. Сеня, Сеня… Да что с тобой происходит? Звоню хозяевам, сообщаю, что результаты теста отрицательные. Хозяйка Сени радуется. Ну да, в принципе, для радости есть повод. Был бы ещё окончательный диагноз – вообще было бы классно. Глубже надо копать, глубже. Неопределённость – тот ещё ад.

Постояв на солнце, мы возвращаемся в помещение клиники.

И только я мечтательно вспоминаю о тулупчике, диване и тёплой грелке, как начинают звонить оба рабочих телефона. Обычно здесь тихо, но сегодня, похоже, заработал встроенный внутрь дивана шпионский маячок, при приземлении на который в посёлке гудит сирена, раздаётся команда «Марш!», и все страждущие с низкого старта бегут в клинику, захватив отловленных заблаговременно животных. Люди, внезапно заполонившие тесный, маленький холл, щедро разбавляются телефонными звонками.

…Кот с абсцессом на голове – получил рану в драке, загноилось. Помнится, каждый раз, обрабатывая раны и вскрывая абсцессы мы предлагали хозяину кота:

– Кастрируйте его уже, а то так и будете ходить.

Мужчина же всякий раз выдавал стандартное, солидарное с котом:

– Да как можно? Он же мужик!

Потом мы стали говорить:

– Коты в драках заражаются иммунодефицитом! И ещё – клещами, хламидиозом, герпесом, кучей других вирусов! Они уходят далеко от дома и попадают под машину, в капканы или в зубы собакам!

Никакого эффекта. «Мужик же!»

Потом мы, вскрывая очередной абсцесс, стали смиренно говорить только одну фразу:

– Ну, ждём вас снова.

Сегодня они приходят в пятый раз, и, очевидно, терпение на исходе, потому что мужчина уже с порога кричит:

– Отрежьте ему яйца!

«Слабак!» – хохочет мой внутренний голос.

Осмотрев кота, теперь уже я отговариваю мужчину:

– У кота на голове абсцесс – это гнойная рана. А после кастрации всё должно быть максимально стерильно, понимаете?

– Нет, не понимаю, – мужчина отрицательно мотает головой. – Режьте. Яйца.

Переглядываемся с Эммой. Изучаю абсцесс. Ну… В общем, тут уже почти всё разрешилось: от гноя разъело кожу, и абсцесс лопнул сам; полость почти очистилась. Яйца так яйца. Даём наркоз, кастрирую. Затем тщательно обрабатываю полость абсцесса, удаляю некротические ткани, расширяя отверстие, чтобы оно не затянулось раньше времени. Обильно промываю. Запихиваю туда марлевый дренаж с мазью, на денёк. Воротник на шею. Антибиотик. Отпускаю их.

…Дальше звонит женщина:

– Мы сейчас к вам привезём ма-а-аленького кобелька на кастрацию, и кошку заодно.

Привозят… Кобелёк вытягивает на все тридцать килограммов.

Пока я копошусь и удаляю заодно прибылые, рудиментарные пальцы, он сжирает почти весь наркоз. Спасибо местной анестезии, мне хватает времени, чтобы наложить красивые внутрикожные швы. Вот он просыпается и тут же переходит в жизнерадостный режим, с которым вошёл в кабинет: качественное обезболивание налицо.

Кошку тоже делаем быстро, и вот она уже сидит в переноске, одетая в попону. Отдаём обоих.

…Затем привозят йорка на чистку зубов. Даём наркоз, интубируем. Орудую ультразвуковым скалером, из-под дёсен традиционно кровит. Пыхчу, как паровоз. Главное в чистке зубов скалером – это не держать его под прямым углом, а то есть риск разрушить эмаль. Так, конечно, камень счистить сложнее, и требуется больше времени, но мы ж упорные! Интубация даёт мне возможность сделать медленнее, но качественно, проявляя свой хронический, неизлечимый перфекционизм.

…Затем приходит бабуська, к которой прибился кот от умершей накануне соседки. Кот не ест, потому что у него четыре гнилых зуба. Озвучиваю необходимость удаления зубов. Она:

– Ладно. Усыпляйте тогда.

Бедный кот. Неудачно ты прибился, однако.

– Мы таких не усыпляем, извините.

…Две женщины с кошкой, на ухе которой светится микроспория. После трихоскопии – так называется разглядывание выщипанных волосков под микроскопом – озвучиваю, что это, скорее всего, он, лишай.

Лишайный волос под микроскопом.

Объясняю, как лечить. Женщина сурово говорит:

– Мне не нравится Ваш диагноз.

– Я тоже не в восторге, – парирую ей.

А вот бы диагнозы выбирались самостоятельно!

«У людей это так и происходит», – вообще некстати вступает в рассуждения внутренний голос.

– И то, что Вы назначаете – тоже не нравится! – недовольная женщина вторгается в мои мысли.

Молча пишу и отдаю назначение. Моё дело – дать информацию, а дальше распоряжайтесь ею, как хотите.

…Вот приходит пара с мопсом.

– У него инсульт, – уверенно говорит мужчина.

Любят они такой диагноз приписывать обычному отиту. Беру мазок из уха, крашу, изучаю в микроскопе клетки.

– У вашей собаки проблема с ушами, – объясняю им.

Женщина благодарит изо всех сил так, будто ей какой подарок вручили. При этом она костерит врачей из других клиник, а я молча пишу назначение. Не люблю, когда при мне коллег ругают. Пусть даже из других клиник. Любых, в общем.

Ну, хоть кому-то нравятся мои диагнозы. Перед глазами встаёт картинка, как я штудирую справочник и выбираю для собаки мимимишную болячку, вызывающую дичайший восторг у окружающих. Этакий трэнд-брэнд, fashion92.

Отпускаю их.

Медленно приближаюсь к дивану. Ещё медленнее сажусь на него, и в тот же момент слышу, как хлопает входная дверь. Фак! Точно жучок!

Возвращаюсь обратно в кабинет, но никто не стучится и не заходит… Жду… Никого. Блин, опять, что ли, котят подкинули, с-с-суки! Подрываюсь к дверям, чтобы поймать гадов: поймаю – убью!

Распахиваю дверь и вместо котят наблюдаю картину маслом: мужчина и женщина, сняв верхнюю одежду, разуваются! Прямо в холле! На мгновение теряю дар речи. Вот почему они не заходят так долго! С трудом заставляю их одеться обратно.

– Холодно ж! – говорю.

Вот это уважение к врачам! А пришли-то всего на вакцинацию кошки! Развожу вакцину, набираю в шприц, грею в руке. Вакцинирую. Оформляю паспорт.

…Дальше приходит трэш по имени «Такса, пожранная большой собакой». Осматриваю сие. Полная «жопа». Причём «жопа» эта находится опять же прямо на жопе. Дыры, везде: хвост, обе задние ноги. Под хвостом – вообще дырища в виде кармана, и туда из жопы же сыплются какахи; несколько дыр располагаются хаотично на спине и животе. Зондирую, изучая глубину: слава Богу, раны на животе не проникающие. Отпускаем хозяйку ждать в холл. Нда… Кто-то творчески поработал над собакой. Фигурно прокомпостировал.

Так, сейчас посмотрим подробнее. Где наша стригучая машинка?

Чем дальше я сбриваю шерсть, тем больше шевелятся волосы на голове, и тем сильнее нарастает паника. Должно быть, я уже зелёная.

Эмма бросает на меня взгляд и предупреждающе говорит:

– Ты – отличный хирург?

Фраза «Я – отличный хирург» – это мой личный аутотренинг. Я всегда говорю её, когда случается какая-нибудь задница, требующая решительности и оперативного вмешательства, причём сделать это нечто нужно быстро и правильно. Ещё бы никакого сосуда не прободяжить и нерва не задеть. Эта фраза, сказанная мной, звучит для Эммы как «да, прямо-таки капец, и я в панике!» А тут она сама это выдаёт, вроде как «я уже поняла, что случай тяжёлый». Прекрасно, Эмма, прекрасно!

Температура сорок. Жижки внутривенно. Даём наркоз. Зондирую тщательнее. Всюду карманы. Отёк. Некроз мышц. За-а-апа-а-ах… УЗИм брюшную полость: мочевой цел, жидкости в брюхе нет…

Пихаю дренажи, зачищаю, удаляю мёртвые ткани, частично сшиваю края. Обкалываю там, где можно антибиотиком; промываем, промываем… Мазь… Будет ли жив хвост – большой вопрос. Ушиваю дыру под хвостом, сделав дренаж с отверстием в нижней точке кармана, чтобы экссудату было куда вытекать. Всё, кажись, справились. Так, собакен, просыпаемся! Защитный воротник.

Зову хозяйку, а она говорит:

– Считайте по полной и как можно больше.

– Э-эм… В смысле? – я поднимаю удивлённое лицо от рабочего журнала, куда в том числе записывается стоимость расходников.

– Хозяин той собаки обещал всё оплатить.

Вот тут я по-настоящему впадаю в шок. А-а-а-а-фи-геть!.. Такое не каждый год встречается! Честно! Даром, что ли, штормовое предупреждение передали на сегодня?

Считаю всё же по прайсу: мало ли, им придётся ещё корректировать лечение. А, судя по всему, придётся и не один раз… В итоге женщина оставляет «на чай» – и это как раз покрывает стоимость теста на иммунодефицит для демонического красавчика Фараона. Отпускаю её.

– Овчарка, повторно, на капельницу, – оглашает Эмма и, открывая дверь: – Заходите.

Мужчина заводит в кабинет худющую, словно велосипед, овчарку. Возраст девять лет. По результатам анализов щелочная фосфатаза зашкаливает, печёночные повышены. Уж не опухолюга ли в печени где, или отравление крысиным ядом… Две недели назад была рвота… Вчера с какого-то рожна началось кровотечение – врач сделала дырку на коже живота, и два дня кровь оттуда сначала лилась, а теперь просто сочится и капает. В назначении её рукой написано: «Прокапать побольше!»

Ставлю собаке капельницу, и, как написано, капаю побольше, изучив в бланке с анализами величину гематокрита, чтобы не перестараться. А то разбавишь так жидкую кровь, и собака в обморок – бац! Один такой случай есть на моей памяти: собака выходила из кабинета после капельницы и прямо на пороге упала в обморок, прекратив дышать. Плохо помню, как неслась в операционную за интубационной трубкой и мешком Амбу, интубировала и дышала за неё. В итоге собаку удалось откачать, но этот случай глубоко запал в память.

– Вы бы на обзорное УЗИ брюшной полости записались, – говорю хозяину овчарки. – И хорошо бы проверять каждый раз кровь на свёртываемость, и содержание глюкозы в крови.

Он молчит. Пишу всё это в назначении.

О-о-очень странный пациент! В такие моменты чувствую себя сыщиком, которому нужно распутать очень сложное дело. Поживём-увидим, что ж. Капельница заканчивается, отключаю, отпускаю их.

В завершение рабочего дня снова берём кровь у Фараона, на иммунодефицит. Поскольку этот тест не особо чувствительный, приходится долго гадать, какой результат получился. В инструкции написано, что если полоска не проявилась в течение десяти минут, то дальнейшие проявления можно уже не оценивать. А если тонкая, едва видимая полоска проявилась через двадцать минут, и все признаки иммунодефицита налицо? Эмма против положительного результата, и это понятно: кто же захочет признать очаровательного Фараона спидозником? Поэтому я выношу вердикт: результат сомнительный. Хотя в душе знаю – причиной генерализованного демодекоза послужил он, иммунодефицит. Для людей это не заразно, но для других котов – да.

Завтра я снова работаю здесь, и с Фараоном надо что-то решать. Ненавижу принимать решения. Хочу Олега, шпильки и декольте, а не всё вот это вот…

Глава 32. Щенок

Коли доктор сыт, так и больному легче (Фильм «Формула любви»).

И вот я снова на работе.

Фараон облюбовал местечко на диване, встречает меня, щурясь и подтягиваясь. Хмыкнув, Эмма оценивает мой прикид, алые губы и синие, в цвет платью, ногти. Я сегодня – к Олегу! Шпильки, правда, пришлось снять, чтобы переодеться в рабочие, стоптанные, но тоже синие шлёпанцы. Ну, светло-голубые, если быть точнее. Но чулки на мне. Так что я соответствую образу прекрасной дамы. Почти. Верхней частью. А что касается ног, то мужчины ниже коленок всё равно не смотрят. Шмыгаю носом.

Переключаюсь на Фараона.

– Генерализованный, Эмма, – говорю я, размышляя. – Это точно иммунодефицит.

– Вот и усыпляй его сама, раз так считаешь, – говорит Эмма, сердясь: она-то знает, что подобная информация влечёт за собой необходимость действия.

– Кто? Я? – поднимаю на неё вытаращенные глаза. – Чур меня, чур! Ну уж нет!

Фараон смешно хрюкает, сопит и хрипло мяукает, обтираясь об ноги и требуя еды. Я не могу этого сделать. Да, это малодушие, но к этим котам так привязываешься. Нет, я не могу, простите. Всё, молчу. Никаких больше анализов.

– Чай вон лучше пей, – отвечает Эмма, и это звучит как: «Вот то-то же!»

Чай – это звучит прекрасно. Чашка, принесённая с собой на новую работу – это некий атрибут, демонстрирующий, что ты принят в коллектив. Наверное, потому, что чашку приносишь уже тогда, когда принято решение остаться здесь работать. Вот она стоит на полке, моя, родная, с синими цветочками.

Только здесь я умудряюсь выпить чай горячим, задумчиво сидя на диване и мечтая, вместо того, чтобы бежать на приёмы, пока вся смена, традиционно опаздывая, подтягивается. Я наливаю в чашку кипяток, опускаю туда пакетик чая, достаю печеньку. Неожиданно она выскакивает из руки, падает на пол, и не успеваю я даже сообразить, что случилось, как Фараон, метнувшись к месту падения, уже с хрустом уплетает её. Надо же… и правда, ест всё, что не приколочено. Беру другую.

Выпиваю чай, и только после этого идут пациенты, – вот за что я люблю это отделение!

Первый пациент на сегодня – кот, который не писает. Я уже, было, подозреваю экстремальную ситуацию с острой задержкой мочи, но по УЗИ мочевой пузырь абсолютно пустой. Видимо, из-за цистита кот часто присаживается, вот и кажется, что у него ОЗМ. Кот так нервничает, что даже сикает на приёме, надув прямо на столе – благо, что стол практически стерильный.

В восторге отодвигаю кота подальше от жёлтой лужицы, – что ещё может порадовать врача больше, чем свежая моча? Набираю в шприц и сразу делаю анализ, так что не приходится даже озадачивать хозяйку её сбором.

«Кровь и моча – хлеб врача», – как-то некстати звучит в голове.

Возможно, это цистит идиопатический, на фоне стресса. Прописываю им пока что стандартное лечение, добавив пункт с успокоительным препаратом.

– Наблюдайте, нет ли стресса накануне обострений, – озадачиваю женщину.

– Стресса? – переспрашивает она.

– Да. Для кота стрессом может быть всё, что угодно: смена корма, перестановка мебели, появление в доме ребёнка или другого животного… Коты – они как инопланетяне.

«Ребёнка или другого животного… А-ха-ха!» – внутренний голос откровенно ржёт.

– У нас в доме как раз ремонт, – произносит женщина.

– Во-о-от! – киваю головой я, соглашаясь с тем, что это может служить стрессом.

При идиопатическом цистите назначается препарат, уменьшающий тревожность, только он начинает действовать не сразу.

«Тебе бы тоже пропить не помешало, с жизнью твоей идиотической», – дублирует внутренний голос, обращаясь ко мне.

Идиопатической93, чувак. Впрочем… неважно. Застёгиваю верхнюю пуговку на халате. Декольте, блеать. Выдумала тоже. О-га… Без тулупа как-то холодно быть красивой.

– Есть ещё ошейники, пропитанные успокоительными феромонами, как вариант, – пишу в назначении и это.

Хозяйка кота забирает его и уходит, крайне довольная, а я остаюсь в печали, с декольте и в тулупе.

…Дальше мы кастрируем кота-британца. Со скоростью света и на минимальном наркозе, разумеется. Обычно перед операцией мы просим владельцев подобных пород сделать УЗИ сердца, чтобы оценить степень опасности наркоза. Эти хозяева от УЗИ отказались:

– Да всё равно кастрировать надо, так что давайте без лишних этих… всяких… Помрёт – так помрёт.

Железнобетонная философия. С сердцем у кота полный швах, хотя ему всего десять месяцев. Порода, блин. Пока он просыпается, – впрочем, довольно быстро, – я держу у его морды шланг с кислородом и интенсивно молюсь. Каждому анестезиологу тоже не помешало бы УЗИ сердца – вон сколько у медиков случаев с микроинфарктами и смертью на рабочем месте! И у нас не меньше…

Отдаём, когда кот становится полностью вменяемым. Что ж с тобой по жизни дальше-то будет, дружище… Лучше об этом не думать. Советую хозяевам всё-таки найти время и сходить с котом к кардиологу, чтобы быть готовыми к сюрпризам. Они отмахиваются.

Так же сильно я переживаю за шотландских вислоухих, которые тоже почти поголовно сердечники. А ещё они приходят с диагнозом остеохондродисплазия. После обнаружения наследуемого дефекта хрящевой ткани регистрацию этой породы, выведенной в Англии, там же и аннулировали. А наши доблестные заводчики продолжают скрещивать вислоухих так, что уже в молодом возрасте у них прогрессирует остеоартрит. Хрящи, особенно на пятках, хаотично разрастаются так, что ходить становится невозможно. Молодые ещё котята становятся инвалидами, болезнь прогрессирует, и мы можем поделать с этим только одно: ни-че-го.

…После обеда женщина приносит полупарализованную таксу.

– Сделайте ей укольчик, – говорит она. – В прошлый раз помогло.

Значит, не в первый раз такое. Грустно.

Собака пытается стоять, но совсем не держится на лапах, заваливается на попу. Проверяю рефлексы. Кое-что из этого выглядит как издевательство над животным, поэтому, прежде чем сжимать зубчатым зажимом пальцы на лапах, я всегда предупреждаю:

– Сейчас нам нужно проверить болевой и двигательный рефлекс. Собака должна не только отдёрнуть лапу, но и громко матюгнуться!

Говорю и на этот раз. Зажимаю. Собака дёргает лапой и поворачивает голову – видимо слабая глубокая болевая чувствительность есть. Она не орёт в голос, и это плохо. Потому что дёргает она рефлекторно, а мне нужна именно её полноценная реакция на боль. Пробегаюсь по остальным рефлексам: коленный, голенный, рефлекс седалищного нерва, периостальный… Рефлекс «отбирания лапы». Проприорецепция94.

«Чо?» – ехидный голос в голове.

Чо, чо. Ничо. Пиздец таксе, вот чо.

– Третья степень. Нужно срочно оперировать, – выношу неутешительный вердикт.

– Не-не, – возражает женщина. – Нам бы укольчик!

– Видите ли… – стараюсь говорить, как можно более понятно, – в прошлый раз, вероятно, была первая степень неврологического дефицита, но сейчас-то третья! Сейчас мозг передавлен, он находится в состоянии кислородного голодания! А «укольчик» – это как если пытаться реанимировать человека, который повесился, не вытащив его из петли!

Висит такой, удавленный, а я ему, типа, обезбол колю в жопу! Люблю рисовать владельцам красочные картинки.

Женщина смотрит на меня так, словно я намереваюсь усложнить ей жизнь. Операции делают далеко не все хирурги, и надо ехать в город, однако она непреклонна.

– Я всё поняла, – перебивает меня женщина нетерпеливо. – Укольчик бы ей…

ЁБ ТВОЮ МАТЬ!

Даю ей журнал, мучительно скрипя зубами:

– Пишите: «От обследования и операции отказываюсь, число, подпись».

– А зачем это?

Меня немножко колотит от негодования. Вот все вы спрашиваете: «Зачем это?», так я отвечу!

– Чтоб ответственность с меня снять! – отвечаю, едва сдерживаясь.

Пишет, но уже как-то неуверенно.

Делаю «укольчик». Пишу адрес клиники, где оперируют подобных такс, но женщина говорит:

– Да не надо.

– НАДО! – чуть ли не встаю в дверях. Такси приехало, видите ли… Да за дверью хоть утритесь этими рекомендациями, но я допишу их.

«Да что ж ты злая-то такая?» – внутри всё бурлит и ехидничает.

Пиздец собаке, короче, вот я и злая. А завтра и операция уже будет бесполезна. И почему только я-то так переживаю?

«Тебе кажется, что ты не можешь полноценно донести до владельца истинную тяжесть состояния», – приходит на помощь мой внутренний комментатор.

Ну да. В итоге, уже почти в дверях кричу женщине вслед:

– Давайте я напишу Вам хотя бы адрес реабилитационного центра!

Надеюсь, диск не провалится ещё глубже, в спинномозговой канал, устроив полноценную четвёртую, а то и пятую степень, то есть полный паралич. Собака, хотя бы, пока сама писает! Это уже немало!

Мимо меня проплывают туманные глаза женщины, идущей к выходу, и я вижу, как собака на передних лапах сползает по лестнице клиники, шлёпаясь задом на каждой ступеньке – Шлёп! Шлёп! – так и хочется сказать матом… Такси стоит у порога, ждёт.

– На вот, выпей, – говорит Эмма из-за моей спины.

Беру у неё чашку с водой, которая пахнет корвалолом. Выпиваю залпом.

О, а вот и вчерашняя овчарка на капельницу! Что у нас тут? Тоже всё плохо?

Изучаю её повторные анализы крови. Креатинин, ещё три дня назад нормальный, вдруг выдаёт глобальное повышение, печёночные показатели тоже завышены в несколько раз. Лапы отёкшие – едва нахожу вену, чтобы снова взять кровь. Отёк лап может быть следствием почечной недостаточности и потери белка. Может, это лептоспироз? Пёс привит, но уже давно. Увы, прививка, в состав которой входит лепто, защищает всего на полгода. К тому же штаммы заболевания разные, и мы говорим, что лучше каждый раз менять производителя вакцины, чтобы защитить собаку по максимуму. Или, может, её укусил пироплазмозный клещ? К слову сказать, от клещей собака может заразиться не только пироплазмозом, но и боррелиозом, который проявляется далеко не сразу. Ну и ещё парочкой подобных заболеваний, которые проявляются похожим образом.

Так… Абсцесс, содержимое которого стекает в район живота. Может, крыса с лепто до кучи ещё и укусила собаку? Или это просто некроз тканей из-за отёка? Крысы и мыши заражают лептоспирозом через мочу, просто справив свою нужду рядом с лужей, из которой собака пьёт. Она могла заразиться, просто намочив лапы в этой луже, или же поужинав переносчиком. Или, может, это содоку, «крысиная лихорадка», возникающая от укуса? Возбудители при этом тоже спирохеты, как и у лепто… симптомы похожие… одна сатана.

Лептоспироз без правильно назначенного антибиотика вызывает прогрессирующую почечную недостаточность, так что всё сходится. Ещё и желтуха налицо. Сейчас пёс просто никакущий и, несмотря на это, он пытается меня укусить – лязг зубов раздаётся возле лица с солидным запозданием; легко уворачиваюсь. Моей реакции хватает только потому, что овчар слаб и медлителен.

– Нужно проверить его на лептоспироз, – говорю мужчине.

– Мы уже не хотим ничего лечить или проверять, – отвечает он устало.

Я называю это: «Лимит денег и надежды исчерпал себя». Владельцы отчаиваются, когда ожидаемая сумма денег израсходована, а улучшения нет. Нужно срочно откорректировать лечение, причём без диагноза, – миссия едва ли выполнима. Предположим, это всё-таки лепто или любые другие спирохеты.

– Так, – говорю я, выделяя в голове главную мысль: – Давайте я ему сейчас антибиотик сделаю и вам с собой наберу на вечер и утро. Постарайтесь завтра найти другой антибиотик, в таблетках… – копаюсь в своём блокнотике, где прописаны подобные вещи… Где же он… Ах, вот. – Я напишу, какой. Его надо давать месяц.

– Хорошо, – соглашается мужчина, безнадёжно кивнув головой.

– Кровь, – показываю на собачью кровь, набранную в шприц, – отправляем на лептоспироз?

Мужчина сомневается. Озвучиваю цену. На пироплазмоз бы ещё, но из двух зол приходится выбирать худшее.

– Лептоспироз опасен для человека, – добавляю в качестве аргумента.

– Да, давайте сделаем, – соглашается мужчина, потому как мой аргумент довольно весом.

– Капельницу? – спрашиваю последнее и поспешно опять оглашаю стоимость: так людям обычно легче принимать решение.

Кивает головой. Ну и хорошо. Большего мне и не надо. Подкожно делаю собаке антибиотик, и дальше мы делаем последнюю капельницу, после чего снимаем внутривенный катетер, чтобы отпустить в никуда. Конечно, мы ещё созвонимся, но собаку я, наверное, больше не увижу. Записываю номер телефона. Почему-то мне важно знать, чем закончится эта история. Отпускаю.

…Следующим приходит мужчина с котом. Кот больше напоминает мумию – он тощий, сухой, со впалыми глазами. Слизистые оболочки бледные, изо рта пахнет «зоопарком». Щупаю. Температура на нижней границе нормы.

– Анализ крови нужно делать, – говорю мужчине.

Отказывается. И как я должна диагноз поставить, простите? Глубокий вдох. Так, ладно. Предположим, у кота хроническая почечная недостаточность. Анемия может быть вызвана блохами, гемобартонеллёзом, иммунодефицитом – учитывая, что кот ходил на улицу и дрался там с другими, – и, опять же, почечной недостаточностью крайней степени. Что из всей этой херни лечится?

– Можно поставить внутривенный катетер, и Вы сами будете делать ему препараты дома, – предлагаю следующее, альтернативное.

Все мои вопросы направлены на выяснение: сколько денег хозяин готов потратить на животное, – понятное дело, что прямо спросить я не могу! Он отказывается от курса капельниц. Похоже, тут без вариантов: все хотят один и чудодейственный укольчик. Ага, при ХПН. Укольчик.

– Ладно, давайте однократно внутривенно сделаем хотя бы, – говорю ему.

Наконец-то соглашается хотя бы на это. Пока мы с Эммой делаем коту министруйное вливание, – а большие объёмы вводить струйно это форменный садизм, – с него во все стороны прыгают жирные блохи. В конце вливания мумия начинает шевелиться и шипит на меня. Хороший знак. Может, протянет ещё недельку.

Отпускаю их. Пока никого. Эмма тоже уходит, и я с удовольствием поедаю свой обед. Фараону обламывается кусок чёрного хлеба. Он с аппетитом глотает его, кажется, даже не разжевав, и снова призывно просит есть.

После иголок, с которых я позорно сбежала, не закончив курс, шея стала болеть чуть меньше. И ещё, на счастье, у меня всё ещё есть Олег, после сеансов которого боль на какое-то время исчезает. Сегодня я как раз записалась к нему на массаж и, если выйду вовремя, то успею. Он не женат. Это круто. Я хочу быть его счастьем. Тёплым солнцем. Вдохновением. Радовать его глаза. Слушать голос. Быть рядом. Встречать после работы. Он настоящий… Не могу больше ждать. Так и сдохнуть недолго от одиночества и сенсорной депривации95.

Время приближается к окончанию смены.

Кутаюсь в тулупчик, накинутый поверх халата, и выползаю с Фараоном на крыльцо.

Кот Фараон принимает солнечные ванны.

Солнечные ванны для тебя, дружок, – самое то. Ты ещё не знаешь, что усыпление назначено на субботу, и решение обжалованию не подлежит. Стараюсь об этом не думать.

Без пяти минут до выхода, когда я, переодевшись, стою у двери и притаптываю в ожидании Эммы, двое парнишек, отдуваясь от быстрой ходьбы, заносят в клинику двухмесячного щенка – он лежит в открытой коробке.

Эмма, звеня связкой ключей, заходит следом, на ходу заглядывая в коробку и пытаясь определить, с чем они пришли.

– Что случилось? – спрашиваю я, в отчаянии осознавая, что моя больная шея сегодня останется без массажа и без Олега. Зато в сенсорной депривации.

Выясняется, что щенка искусала другая собака, и сутки он лежал в сугробе, потому что примёрз к металлическому забору гноем, вытекающим из раны. Голосил, само собой, пока мог.

– Усыпляй, да и всё, – говорит Эмма, оценив состояние щенка.

Парнишки, которые принесли его, согласны. Я понимаю, что чертовски опаздываю. Моя орущая шея почти физически ощущает расслабляющие мягкие горячие руки Олега. Это если я выйду с работы прямо сейчас. Усыпить?

– Он молока попил, – неуверенно произносит один из мальчиков.

Пациент, который ест, автоматически выпадает из списка безнадёжных. Так, ладно. Переодеваюсь обратно в халат и шлёпанцы. Осматриваю щенка. Множество дырок, везде: на крупе, откуда, собственно и вытекает гной, на лапах. Под кожей – хрустящая от воздуха эмфизема – это вовсю размножаются анаэробные агрессивные бактерии, попавшие с зубов кусавшей собаки. Хрусть, хрусть… Как первый выпавший снежок под ногами.

– Когда пѝсал в последний раз? – спрашиваю пацанов.

– Ну, – мнётся один из них, – вчера точно не пѝсал. Совсем. Он уже третий день не писает.

Третий? Это хреново и даже очень. Подозрения на порванный мочевой пузырь от этих слов только растут. Смотрим его на УЗИ – умеренно наполнен, но если дырочка маленькая, как бывает от зуба, то без контрастной урографии хрен разберёшь, насколько он целый. Может быть, уретра тоже разорвана. Ещё неизвестно, что там с тазом.

Ставим внутривенный катетер. Вводим противошоковые жижки. Так, дрожь – хороший признак. Выгоняю пацанов в холл и начинаю громко материться. Даём наркоз.

Обнаруживается, что нога прокушена в двух местах насквозь, а мошонка – так, что семенники в общей влагалищной оболочке торчат наружу, – кобели часто рвут друг другу то, что отвечает за генофонд. Но, что хуже всего, в паху обнаруживается дырка, проникающая в тазовую полость, и в брюшной уже накопилась какая-то красноватая жижка. Это капец. То ли в мочевом всё-таки дырка, то ли перитонит начинается, то ли всё вместе.

По уму надо его стабилизировать, делать под наркозом диагностическую лапаротомию и ревизию органов: зашивать всё разорванное и промывать всё испачканное. После чего назначать сильные обезболы, которых нет. И стоит такая операция дофигища – пацанам такую сумму не потянуть, а я бесплатно ничего делать не имею права. Я не Айболит.

«Просто признай, что не умеешь восстанавливать уретру! – звучит в голове. И добивает меня заумной фразой: субкутанное нефровезикулярное шунтирование! Хоба!»

Чо, блять? С-с-сцуко… Я даже не знаю, что это такое! Ты-то откуда про это знаешь? И: просыпайся уже, внутренний хирург!

Расширяю дырочку с проникающим ранением, зачищаю её, обкалываю антибиотиком и зашиваю наглухо.

«Заметаешь грязь под ковёр», – констатирует внутренний правдивый голос.

А что мне остаётся? Оперировать в нестабильность вообще опасно! Дренирую остальные дырки. Делаем препараты. Щенка начинает колотить – он выходит из шока и наркоза одновременно.

Не, ну каловый-то перитонит вряд ли. Кишки настолько скользкие, что продырявить их вот так, зубами – это маловероятно. Помнится, была у нас собака с огнестрельным – причём стреляли сзади, а пуля прошла до самого сердца, – через всю собаку. И ничего, цел кишечник оказался! Впрочем, наверняка никто не скажет…

Мочевой перитонит у щенка более вероятен, и если это он, или разорвана уретра, и моча будет выделяться в брюшную или под кожу – то капец. Блин… Он сейчас не настолько стабильный, чтобы делать ему полноценную лапаротомию – это я себя как бы утешаю. Это пациент не моего уровня сложности. Это вообще хирургический пациент!

Внутри уже кто-то хнычет.

Если там раздроблен таз – тоже надо разбираться, насколько сильно. Главное, чтобы уретра была цела, а кости таза можно собрать чуток попозже. Назначаю обработки и максимальные дозы эффективных, но безопасных для детей антибиотиков. Два раза в день. Щенок мелкий, рахитичный, блохи и вши кишат.

– Вот угораздило-то, – комментирую между делом.

Наверное, всё зря. В очередной раз всё зря…

Объясняю мальчишкам:

– У щенка может быть разорван мочевой пузырь, и ему нужно делать диагностическую цистографию…

Это когда рентгеноконтрастный препарат вводят в мочевой пузырь через уретру, чтобы посмотреть – не утекает ли жидкость, видимая на снимке как белое пятно, в брюшную полость. Если препарат на снимке обнаруживается за пределами мочевого, значит целостность его нарушена, и надо зашивать стенку пузыря и промывать брюшную от мочи. Про разорванные мочеточники и уретру лучше даже не думать.

Пацаны кивают, но в другое отделение клиники, где есть необходимый для диагностики препарат, щенка они, конечно, не повезут.

Ну, хоть умрёт в тепле… Что тут скажешь…

На массаж, ясное дело, я не успеваю. Медленно одеваюсь, наматывая поверх декольте толстый шарф и натягивая поверх чулок панталоны с начёсом. Успела, блеать…

Пришёл ответ из лаборатории: лептоспироз у овчарки отрицательный! Типа, вакцинальные титры. Звоню хозяину собаки, а он говорит:

– Мы пьём таблетки, что Вы прописали. И… он начал есть.

Ага! Сдохните, спирохеты, или кто вы там такие! Во-о-от что значит адекватный антибиотик! Ура-ура! Ликую!

Конечно, его надо было раньше начать давать, до того, как креатинин подпрыгнул, но по первым анализам крови вообще всё было в норме – не придраться. Зато через четыре дня вылезло вообще всё! Видимо, это пироплазмоз: анемия из-за массового разрушения эритроцитов маленькими паразитами, желтуха из-за нагрузки на печень, почечная недостаточность, возникающая из-за того, что микротромбы закупоривают мелкие сосуды почек. Или, всё-таки, «крысиная лихорадка»: инфильтрат, пропитанный кровью, характерен для этой болезни. А может и то, и другое.

Через несколько дней до меня доходит ещё одна хорошая новость: выясняется, что щенок жив.

– Мама того парнишки, который принёс щенка, днём пришла домой, стала перекладывать его с места на место, а на пелёнке – лужа, – рассказывает Эмма. – Мальчишка этого не заметил, потому и сказал, что щенок уже трое суток не писает. Ну, сейчас взбодрился. Приносили ставить ему новый внутривенный катетер – старый вытащил зубами. Капельницы делают дома сами.

А-пу-петь!

Вот что значит беспородный щенок. Какой-нибудь искусственно выведенный йорк давно бы уже помер в первые три минуты после укуса, а этот ещё сутки примороженный к забору лежал и оклемался после септицемии! Мои аплодисменты естественному отбору! И как жалок по сравнению с ним отбор человеческий!

– Ест, кусается, бодр и весел, – радостно докладывает Эмма.

Про остальных пациентов обратной связи нет, а спросить её про Фараона у меня не хватает смелости.

…Тогда я ещё не знаю, что спустя полгода овчарка придёт на вакцинацию. К тому времени она так окрепнет и поправится, что чуть не сожрёт коллегу. Это будет уже без меня.

Часто при нераспознанном лептоспирозе назначаются не те антибиотики – ни разу не эффективные. Лептоспиры продолжают размножаться, эритроциты разрушаются, болезнь прогрессирует, печёночные показатели устрашающе растут, собака желтеет, моча краснеет, – и вместо того, чтобы пересмотреть диагноз, всё это сваливают на ни в чём неповинные антибиотики. Отсюда и распространённое: «антибиотики сажают печень». Натуральный поклёп! Да, они влияют на печень, но не настолько же!

Глава 33. Спинальники

Нельзя вымогать то, что даётся даром (Дмитрий Скирюк).

Приезжаю в гости к Насте, в реабилитационный центр.

Настя – хрупкая на вид девушка с ясными глазами небесно-голубого цвета и мечтательной улыбкой на лице. Этот её обманчивый, почти наивный вид с лихвой перекрывается упорством и огромной внутренней силой, с которыми она усердно работает с каждым поступающим сюда и часто безнадёжным животным.

Основные её пациенты – это собаки, но изредка бывают и кошки. Как правило, это спинальники, то есть животные-инвалиды с повреждением спинного мозга, отчего нарушается функция задних лап, – обеих или одной из них.

Помимо парализованных, сюда приезжают пациенты на восстановление после операций, с ортопедическими проблемами или же те, на кого безнадёжно махнули рукой неврологи. Центр – их последняя надежда.

Здесь есть небольшой стационар, где животные живут, получая свои процедуры.

– Спинальная походка, это что? – спрашиваю Настю, торопливо переодеваясь в халат.

– Значит рефлекторная, – отвечает она задумчиво, шелестя историями болезней, сложенными в картонную папку. – По сути – это обучение спинного мозга в поясничном отделе позвоночника.

Похоже, именно этим мы сегодня и будем заниматься: с помощью упражнений, массажа и плавания вырабатывать спинальную походку у собак, – их дружный лай из-за двери стационара встретил меня ещё при входе в центр. Оптимизма этим товарищам не занимать – никакой особой депрессии или комплексов по поводу своего состояния они не испытывают. Наблюдаю, как две небольшие собачки, выпущенные из клеток, шустро и радостно ползают наперегонки, орудуя только передними лапами. В этом они похожи на тюленей.

Пациент в реабилитационном центре для спинальников.

Шансы на возвращение к нормальной жизни у спинальников разные, зависят от «степени неврологического дефицита» и как долго спинной мозг был сдавлен, то есть пробыл в состоянии острой нехватки кислорода.

– А сколько всего степеней различают? – пристаю к Насте, в надежде выведать всё и сразу.

– Шесть, – терпеливо объясняет она и предупреждает мой следующий вопрос: – Определяется это по наличию или отсутствию ГБЧ96.

Проверка на боль – это тот самый тест, когда хирургическим зажимом сдавливают кость каждого пальца до надкостницы. Животное должно отреагировать на это откровенно возмущённым голосом и резким поворотом головы или хотя бы оглянуться, – зависит от степени.

– С первой по четвёртую ГБЧ ещё есть, – говорит Настя. – При пятой уже отсутствует, но не дольше 72 часов. А шестая – это когда дольше.

– Шестая самая тяжёлая, да? Это значит, что мозг умер?

– Никто не знает наверняка, – отвечает Настя. – Может, умер, а может просто в состоянии отёка.

– И что даёт реабилитация? – не отстаю я.

– С первой по пятую степень функцию задних конечностей можно восстановить почти полностью, – академическим сленгом объясняет Настя. – Ну а при шестой, когда нарушения уже необратимы, развиваем спинальную, то есть рефлекторную, ходьбу.

Выработанная спинальная походка выглядит несколько механистичной, лапы выбрасываются рывками, тонкой координации движений нет, однако это даёт животным возможность передвигаться самостоятельно, без посторонней помощи. Всё основано на рефлексах, заложенных в мышцах задних лап и нервах, идущих от них к позвоночнику.

Полноценная чувствительность уже не восстанавливается, зато собака может более-менее прямо передвигаться, сохраняя равновесие.

– А шансов у кого больше? – спрашиваю снова у Насти. – От чего это зависит?

– От веса, например, – отвечает она, вытаскивая из кипы бумаг нужную историю болезни. – Вот у этого товарища шансов меньше, потому что он весит больше двадцати восьми килограммов. Точнее говоря, тридцать. Кураторы настроены решительно, но я их не обнадёживаю.

Заглядываю в листок, где значится, что у собаки огнестрельное ранение в грудном отделе позвоночника: по результатам компьютерной томографии видно и перелом позвонка, и размозжение спинного мозга, и костные осколки, застрявшие в мышцах. Догхантеры поработали, не иначе.

– Я его в комнату отсадила, а то он любвеобильный очень, – Настя показывает рукой на приоткрытую дверь процедурного кабинета. – Зовут Барон.

С любопытством заглядываю туда: пёс, действительно, большой, с широкой, скуластой головой и массивной мордой, – этакая крупная дворняга. Сам полностью чёрного окраса, демонической внешности. Сидит попой на пелёнке, постеленной на полу, одет в большой памперс – видимо, у него непроизвольно подтекает моча. Завидев меня, Барон начинает радостно приплясывать на передних лапах, эмоционально петь и повизгивать от восторга. Исчезаю из его поля зрения, закрывая дверь плотнее. Совершенно непонятно, зачем было стрелять в такого милаху?

– А мочевой пузырь у них восстановится? – спрашиваю я.

– Иногда мочеиспускание восстанавливается и даже становится осознанным. А иногда приходится пожизненно отжимать рукой. Всё крайне индивидуально, – задумчиво говорит Настя, откладывая историю Барона в сторонку. – Первоочередная задача – научить собаку стоять, сохраняя равновесие. Затем – делать первый шаг. И уже потом, закрепив первые два этапа, учим ходить.

Судя по всему, это монотонная, многодневная, упорная работа. На полу помещения лежат чёрные резиновые коврики с пупырками на поверхности, что стимулирует рецепторы, расположенные на мякишах лап, и обостряет чувствительность, вызывая тонус мышц. Помимо противоскользящего эффекта.

– Вот, – Настя показывает мне специальные фиксаторы с липучками и резинками, – это чтобы собака не сбивала в кровь костяшки пальцев. Надеваются на задние лапы. Пошли, покажу.

Мы заходим в кабинет, и жизнерадостный Барон атакует Настю, целясь широким, розовым языком прямо в лицо. Та, ловко уворачиваясь, цепляет на его заднюю лапу фиксатор, продевая по два средних пальца в резинку, которая подтягивает их вперёд, не давая подгибаться. С помощью липучки крепит эту конструкцию на плюсне собаки. То же самое проделывает со второй лапой.

– Готово, – говорит Настя, выпрямляясь. И поясняет про пса: – Этот хоть не вредничает и не кусается, как некоторые.

Понятно, что для собак вынужденные нагрузки не всегда приятны – они не понимают, что длительные процедуры и упражнения, доводящие до усталости, направлены на восстановление их качества жизни. В первые дни им трудно смириться с отсутствием хозяев, они скучают. Но через какое-то время всё-таки привыкают, – это я понимаю, глядя на резвящуюся под ногами мелочь. В природе выживает тот, кто сумеет вовремя приспособиться, и животные, попавшие в сложную ситуацию, в этом заметно опережают человека.

– А тут проходит гидротерапия, – с гордостью говорит Настя, подходя к круглому, высокому бассейну.

Воды в ней набрано немного, и она тёплая. Настя рассказывает, что начинаются водные процедуры с небольшого объёма воды, где собака не плавает, а вышагивает по дну, и врач, засучив штанины, ходит рядом. Физическая нагрузка на мышцы очень важна, и в воде расслабление одних групп мышц с нагрузкой других происходит оптимальным образом.

Затем воды набирается больше, и собака полноценно плавает – либо за вкусняшкой, либо за игрушкой. Некоторые поначалу испытывают панику, но потом тоже привыкают. Всё делается по расписанию, с применением таймера. Врач при этом остаётся снаружи бассейна и ходит следом, держа собаку за хвост, чтобы она не заваливалась набок.

– Пошли, массаж покажу, – говорит Настя, направляясь к Барону.

Мы заходим в кабинет, и Барон, увидев нас, реагирует ещё более радостно, чем в первый раз. Вдвоём укладываем его на бок.

Массаж в реабилитации значится особенным пунктом. Делается он довольно жёстко, с сильным, тщательным растиранием каждого участка лапы, начиная с кончиков пальцев. Затем следуют пассивные движения на сгибание и разгибание.

– Редко кто может пролежать на боку сколько надо, – объясняет Настя, сильными пальцами интенсивно растирая собаке сухожилие на лапе. – Так что часто приходится делать массаж в несколько этапов. Даже Барон часто капризничает.

Попутно она рассказывает про иглоукалывание, которое восстанавливает и улучшает нервную проводимость тканей. Про акупунктуру я наслышана: воздействуя на определённые точки, можно даже снимать эпилептические приступы, снижая степень их проявления или длительность.

Самым приятным для собак оказывается прогулка на улице, в ходе которой делается отжимание мочи.

– Бери пекинеса, пошли гулять, – говорит Настя, закрепляя на Бароне нечто из ремней, напоминающее детские ходунки – это специальный держатель для задней части тела.

Выходим на улицу. Весеннее солнце щедро нагревает воздух и землю, где уже вовсю начинает пробиваться городская зелень.

– Смотри, – объясняет Настя, – собака должна понять, где нужно справлять нужду, и сопоставлять свои ощущения с местом выгула. Обхватываешь рукой живот, находишь шарик мочевого пузыря и равномерно сдавливаешь его всей площадью ладони и пальцев… Давай, пробуй.

Долго, вспотев до седьмого пота, пробую отжать пекинесу мочу, обхватив мочевой пузырь ладонью, но у меня ничего не получается. Возможно, я просто боюсь давить слишком сильно.

– Не получаицца! – чуть не плачу я.

– Ну-ка… – Настя протягивает руку, обхватывает пекинесу живот, жмёт и с лёгкостью отжимает ему мочу – вот что значит опыт и годы работы со спинальниками. Затем то же самое она проделывает с Бароном.

Отводить мочу таким образом, помогая собаке – это главный навык, которому владельцы спинальников учатся в первую очередь. Делать это приходится как можно чаще, до четырёх раз в день ещё и потому, что такие пациенты чаще других страдают циститом.

Возвращаемся в помещение центра.

Там сейчас находятся несколько собак, и для каждой составлена своя программа реабилитации. Двое – это те самые весёлые, жизнерадостные пёсики, резво играющие друг с другом. Один из них – коротконогий беспородный маленький кобелёк с неврологией третьей степени. Глубокая болевая чувствительность есть, но задней частью тела он пользоваться не хочет. Сам не пѝсает.

Второй – это такса, после гемиламинэктомии97. Глубокая болевая отсутствует. Тоже сам не пѝсает.

С Бароном я уже познакомилась, он третий.

Четвёртый – это старый беспородный большой пёс, похожий на волка, подобранный доброй женщиной на автотрассе. Сбит машиной. В истории болезни написано, что у собаки увеличена печень, больны почки, по всему организму разбросаны множественные опухоли, простатит, вывих тазобедренного сустава. И помимо этого было внутреннее кровотечение, вызванное разрывом селезёнки в результате ДТП, разрыв брюшины и желудка, подкожная эмфизема, массовые кровоизлияния и гематомы. Кроме этого букета, в области диафрагмы находится пуля – видимо, когда-то в эту собаку тоже стреляли. Врачи в ходе операции удалили повреждённую селезёнку, зашили брюшину и желудок, перелили донорскую кровь. Затем псу ежедневно отводили катетером мочу, кололи болючие антибиотики, и он, по словам Насти, предсказуемо начал «жраться», то есть кусать врачей.

Пациент в реабилитационном центре для спинальников.

И вот попал сюда. Ходить он не хочет, как, впрочем, и жить, – просто потому, что это больно.

И пятый – доверенный мне пациент: любвеобильный и агрессивный одновременно пекинес-рецидивист, который спустя месяц процедур и упражнений в центре начинает ходить, а, возвращаясь домой, благополучно забывает про этот навык.

Иными словами, да: реабилитация в центре – это тяжёлый, методичный, кропотливый, ежедневный труд, требующий индивидуального подхода к каждому пациенту.

– Особенно угнетает, когда неделями и месяцами методично работаешь, – вздыхает Настя, – а положительной динамики нет. Иногда думаешь: собака вроде должна уже научиться делать первый шаг и стоять, но нет. Или же «синдром цирковой собаки» наступает…

При этом синдроме собака компенсирует своё положение, опуская голову вперёд и задирая зад кверху. Это похоже на выполнение трюка «ходьба на передних лапах», когда собака, сохраняя равновесие, так и передвигается. Заставить её снова опираться на задние лапы бывает крайне проблематично.

Я приобщаюсь к работе с пекинесом, и он очень этому рад. Мы шагаем по резиновым коврикам. Впрочем, «шагаем» – это громко сказано: приходится рукой, поочерёдно передвигать его задние лапы. Одну, вторую. Одну, вторую. Мне становится очевидным, что человеку, не наполненному терпением до самых краёв, в реабилитации делать нечего. Так же, как и ожидающему лёгкого, быстрого результата.

– А как насчёт инвалидных колясок для собак? Они же выручают? – продолжаю задавать вопросы я.

– Это только ухудшает процесс реабилитации, – отвечает Настя, занимаясь с Бароном. Пёс не хочет стоять и даже пытаться, упорно заваливается набок. Но и Настя по-настоящему упорна, спокойна и терпелива – ставит его и ставит. Очевидно, что она по-настоящему любит то, что делает, и это вызывает серьёзное уважение.

Через несколько минут хождения враскоряку за пекинесом я валюсь на пол от усталости – моя шея и спина орут о пощаде. Похоже, что мне тоже нужна реабилитация. Было бы здорово работать здесь, но мой собственный позвоночник категорически против.

Потом я разуваюсь, засучиваю штанины и залезаю в бассейн. Там мы с пекинесом ходим, нарезая круги, до звонка таймера. В воде его задние лапы совершают движения, напоминающие плавательные, а передними он ходит по дну бассейна. Потом сушу его парикмахерским феном.

Наступает время массажа, и мой пациент из добрейшего превращается в жрущегося монстра ещё на стадии укладки на бок. Ничего не поделаешь – защищаю себя, надев ему на шею елизаветинский воротник98, аккуратно заваливаю на бок и массирую лапу. Пёс какое-то время возмущается и верещит, но потом смиряется. Да, дружок, иногда ради результата приходится потерпеть. И да, мне хочется увидеть результат сразу, но увы, чуда не происходит.

– О! К Барону, кажется, приехали, – вдруг говорит Настя, хотя в дверь ещё не звонили – она видит это по реакции собаки.

Барон, навострив уши и вытянувшись в струнку, неотрывно глядит на дверь. Через несколько секунд он принимается громко взвизгивать, затем подвывать, и стремительно рвётся к ней, громко скрежеща когтями передних лап по полу, – Настя придерживает его за ошейник. И только тогда раздаётся звонок.

– Ограничиваю им время посещения, а то времени на занятия совсем не остаётся. Пойду, открою, – говорит Настя, поднимаясь с пола.

К Барону приходят две миловидные девушки, кураторы; оставляют на скамейке упаковку памперсов и пакет пелёнок – расходный материал. Настя вкратце рассказывает им, как обстоят дела у собаки и говорит, что вывести его гулять на ходунках можно будет только завтра. Девушки фоткают Барона на телефоны, для отчётности, и вскоре уходят.

Настя рассказывает, что хозяева часто не могут полноценно обеспечить нужную реабилитацию просто потому, что жалеют своих животных и сокращают или длительность процедур, или кратность воздействия, или и то, и другое. Мой пекинес – тому прямое подтверждение.

– Если не давать мышцам должную нагрузку, то они атрофируются, как и всё, чем организм не пользуется долгое время, – говорит Настя.

Всё, что бездействует – атрофируется. Ну да, закон природы.

«Да? А по тебе не скажешь», – ехидничает внутренний голос.

– А когда можно начинать реабилитацию? – спрашиваю Настю, в очередной раз уложив пекинеса, изнемогающего от собственного возмущения, на бок.

– Чем раньше, тем лучше, – отвечает она, методично выпрямляя своего бесконечно падающего подопечного из скрюченной позы «креветка» и приземляя его задние лапы на резиновый коврик. При этом ей приходится уворачиваться от его огромного, розового, любвеобильного языка. – Обычно на второй или третий день уже можно начинать работать.

– А оперировать всех нужно? – спрашиваю я.

– Это зависит от того, насколько сильно сдавлен спинной мозг… делаешь миелографию или МРТ, и смотришь, – терпеливо объясняет Настя.

– То есть если третья стадия, то точно надо? – вопрошаю, растирая ногу пекинесу, который всё ещё лежит на боку, но, судя по всему, его терпение вот-вот закончится.

– Даже если вторая стадия. Всё зависит от степени неврологического дефицита и компрессии99 мозга. Если мозг сдавлен сильно и давно, то он умирает. Тогда остаётся только выработка спинальной ходьбы.

– Так денег на операцию ни у кого нет! – патетически восклицаю я о наболевшем.

– А реабилитация всегда выходит дороже, чем операция, – выдаёт Настя решающий аргумент. – Владельцы отказываются не потому, что они дураки. А потому что врач не может объяснить про последствия.

Больше вопросов я не задаю, хотя они остаются. От количества информации, полученной всего за день работы здесь, у меня самой уже наблюдается компрессия мозга, головного.

Это сколько же собак не получили необходимой помощи просто потому, что я не смогла донести до хозяев всю неотложность и необходимость операции при всём своём красноречии и способности к запугиванию! Орать на них экспрессивно надо, что ли? Силком тащить на операцию? Что?

Уезжаю из центра слегка взволнованной. Меня обнадёживает тот факт, что у парализованных при ранней реабилитации есть шанс обучиться спинальной ходьбе. И вгоняет в тоску то, что надо быть ещё более убедительной, объясняя и про тяжесть состояния, и про необходимость срочной операции. Они же всегда хотят просто укольчик. Один, волшебный укольчик.

Глава 34. АД100

Тщеславие хуже неопытности. А уж сочетание…

Сегодня моя смена в спокойном отделении, куда я приезжаю в тревожном ожидании, вспоминая, что накануне кота Фараона должны были усыпить. С эпизоотологической точки зрения никаких сомнений в необходимости эутаназии нет, а вот с человеческой… в общем, неосмотрительно я к нему привязалась. Дурачок он. Если бы знал, что его ждёт – сам бы уже давно окочурился от депрессии. Но он не знал, каждый раз выбегая навстречу, прося о милости или еде, несмотря на то, что когда-то ему уже выбили зубы.

«Так, давай тут без сентиментальностей этих, – бурчит внутренний голос. – Вечно как привяжешься к кому-нибудь… Ни один мужик ещё не выдержал»…

Вот говнюк! На больную-то мозоль!

С тяжёлым сердцем подхожу к клинике, не зная, чего и ожидать.

Я поднимаюсь на крыльцо, открываю дверь в ординаторскую и… никаких котов, конечно, меня встречать не выбегает. Тяжёлый выдох… Ну, что ж поделаешь…

«Хоть бы мужики встречали, да?» – ехидничает голос внутри. Игнорирую его выпад, поскрипывая от негодования зубами. Когда ж ты заткнёшься-то?..

Эмма сидит на диване; здороваемся. В пронзительной тишине громко расстёгиваю молнию куртки, снимаю, вешаю на крючок и только тогда, набравшись показной храбрости, как бы невзначай спрашиваю, окидывая территорию ординаторской взглядом:

– Грохнули, да?

Вот сейчас Эмма кивнёт, и больше про Фараона можно даже не вспоминать. А нечего было привязываться к чужим котам! Вместо предсказуемого «да», Эмма вдруг вскакивает с дивана, взмахивает руками и эмоционально кричит:

– Я к чертям собачьим его выгнала!

– Что? – переспрашиваю я, не веря своим ушам.

– Он МОИ БУЛОЧКИ СЪЕЛ! – кричит Эмма ещё громче – в голосе явная обида.

– Булочки? – снова переспрашиваю я, словно глухое эхо.

– Да! Булочки! Мои! Съел! – громко и чётко повторяет Эмма специально для слабослышащих и поясняет за подробности: – Я в магазин пошла, пока никого не было. Возвращаюсь – к Алле Петровне собаку с ушами привели! Ну, я пакет с продуктами на пол поставила и кинулась к ней, помогать, значит!

К этому моменту повествования меня начинает пробирать пока ещё тихое, но явно истерическое хихиканье, и серьёзность Эммы добавляет ему интенсивности.

– Потом смотрю, – продолжает она, помогая себе взмахами рук для выражения экспрессивности чувств, – а он уже в пакете и БУЛОЧКИ МОИ ЕСТ! БУЛКИ! Это даже не мясо! Понимаешь?

Ну, всё! Я перестаю себя сдерживать, хохочу уже в полный голос, впокатку, схватившись за живот обеими руками и сползая по стене на пол. А-ха-ха! Булочки-и-и! А-ха-ха-ха-ха!

– Да что ты хохочешь-то? – серьёзно и обиженно говорит Эмма. – Вообще обнаглел! Булки жрать! Где это видано? Так с крыльца у меня и улетел!

– Ой, хва-а-атит! – пищу я, согнувшись в три погибели – живот и скулы сводит от смеха. – Бу-у-у… лки-и-и… А-ха-ха-ха!

– Да ну тебя, – Эмма машет рукой и принимает ещё более суровый вид.

…Рабочий день начинается с демодекозного кота Сени – хозяйка находит меня и здесь, что очень хорошо: никаких очередей в холле, можно обстоятельно и медленно всё обсудить. Сеня стал выглядеть как старичок: шерсть тусклая, появилась перхоть. Обезвожен. Это пипец, как плохо.

Снова скребу поражения на его голове – на этот раз клещей уже нет, что после целого арсенала противопаразитарных препаратов не удивительно. Клещей нет, пищевую аллергию исключили, лейкоза и иммунодефицита нет, эндокринологи утверждают, что иммуносупрессивное101 действие даваемого гормона давно закончилось, а зуд – сильный, изнуряющий – всё ещё остаётся. В ушах – выделения. Кожа воспалённая и сухая. Зуд.

Атопический, с-с-сука, дерматит. Наша долгая диагностика подтверждается клиникой: воспаление ушей, возле губ, зуд на голове, красная попа. Рассказываю хозяйке Сени, что это такое:

– Атопический дерматит – это генетическое, врождённое заболевание. По-научному говоря, в организме образуются антитела, в виде иммуноглобулинов Е, которые направлены на воздушные аллергены из окружающей среды, попадающие на кожу.

– Это навсегда, да? – растерянно спрашивает женщина, не вполне понимая смысла научных терминов.

– Боюсь, что генетические болезни такие все, – киваю головой я. – Но есть и хорошие новости. Можно значительно влиять на болезнь, если убрать аллерген и повысить барьерную функцию кожи так, чтобы снимать зуд только местными средствами.

– А на что у него может быть аллергия?

Перечисляю:

– Это и клещ домашней пыли, и пыльца, и плесневелые грибы, и дым от сигарет, и запах благовоний, и пылящий наполнитель в туалете, и другое животное. Может быть аллергия на несколько аллергенов сразу, но чаще это всё-таки пылевой клещ.

– Но почему дерматит? – задаёт женщина типичный вопрос.

– Потому что аллерген проникает в организм через кожу. Есть, конечно, ещё астматики, которые реагируют приступами удушья, – я говорю про аллергический бронхит, – но это не ваш случай.

– И что нам делать? – расстроенно спрашивает женщина.

– Избегать аллергена. Судя по всему, у Сени атопический дерматит не сезонный, а постоянный, круглогодичный, и пылевого клеща я бы подозревала в первую очередь.

Перед глазами встаёт картинка фоторобота пылевого клеща, держащего лапками табличку «Спровоцировал АД» – в фас и в профиль.

– В меньшей степени, возможно, это эпидермис другого кота, – продолжаю объяснять. – Давайте предположим, что это пылевой клещ. Нужно убрать все ковры, каждый день делать влажную уборку и периодически обрабатывать помещение препаратами, которые этого клеща убивают. Плюс купание кота с увлажняющими шампунями – смывая аллерген, мы уменьшаем силу его воздействия.

Только вчера это выяснила, кстати. Легко быть умной, посмотрев накануне лекцию про атопиков.

– А можно точно узнать, на что аллергия? На какой конкретно аллерген? – спрашивает женщина обеспокоенно.

– Да. Можно сдать кровь, но это очень дорого. Если хотите, – уверенно говорю я, а сама думаю: «Боже, только не соглашайтесь сейчас, а то будете первыми, у кого я возьму на это кровь».

После подобных анализов логично применение вакцины, сделанной из выявленных аллергенов, но я только слышала об этом краем уха на недавней ветеринарной конференции. Ну и на лекции ещё промелькнуло.

Женщина сомневается:

– Мы подумаем.

Уф-ф-ф… Так, про препараты… ни один, ни второй я сама ещё никому не назначала и ничего не знаю о побочке. И ему ещё нужен другой антибиотик, чтобы купировать гнойное воспаление в ушах и на коже… Щупаю сильно увеличенные лимфоузлы на голове кота. Какой из антибиотиков назначить – я тоже понятия не имею. Вот от слова «вообще». Меня пугает возможный кандидоз кишечника, и я совершенно теряюсь.

«Всего-то ты боишься, – вторгается в мысли одинокий голос внутри головы. – Если коту что-то и нужно, то это другой врач».

Да ты прав, чёрт тебя дери. Всё, я больше не могу оправдывать их ожидания. Сеня достоин лучшего.

– Мне бы хотелось передать вас более опытному врачу. Я рассказала ей про Сеню, и она согласилась заняться его лечением. Соглашайтесь. Мы сделали диагностику, теперь нужно назначить грамотное лечение.

Хозяйка согласно кивает. Ну, вот и чудесно! Пишу ей контакты.

«Аллергия всегда сопровождается иммунодефицитом, поскольку организм занят не тем», – так мне объясняла та врач про патогенез развития атопического дерматита.

Это, собственно, оказалась единственная фраза, понятная мне. Затем начались замысловатые объяснения про препарат, который «подавляет противоспалительные и „зудневые“ цитокины, которые хотят соединиться с нейронными рецепторами». Прям драма внутри организма, в духе «Ромео и Джульетты».

Цитокины. Ага. Можно мне уже в дворники? Это выше моего понимания, честно. Аллергия – это вообще война организма с самим собой. Клетки атакуют своих же, причём с особой жестокостью и азартом.

Прощаюсь с Сеней и его хозяйкой. Теперь за кота я спокойна.

…После этого приёма следует затишье, никого нет. Звенящая тишина изредка прерывается вороньими разговорами – их грай слышится из ветвей растущего во дворе клёна. Эмма уходит домой, бросив на ходу своё обычное: «Звони, если что». Я воссоединяюсь с вожделенным диваном, двигаю поближе обогреватель и накрываюсь сверху тулупом. Обогреватель мирно шумит и в итоге убаюкивает меня.

Мне снится сон. Огромное, серое, пустое здание. Множество этажей, длинные коридоры, куча дверей. Я бегу по коридору, зная, что где-то там, в другом крыле лежит кошка, которую надо спасти. Грохот от бегущих ног вторит бешеному стуку сердца. Я бегу слишком, слишком медленно. Дверь. Вламываюсь в неё, добегаю до следующей двери. Толкаю её плечом, нажав на ручку. Нехотя она распахивается, и я снова вижу на столе белую кошку. Она мертва. Стеклянные глаза с небесно-голубой радужкой смотрят прямо перед собой, дыхания нет, язык синий. Я опять опоздала.

Настойчивый стук в дверь. Подскакиваю. Что? Где? О, да я уснула. Тру кулаками глаза. Стук повторяется. Открываю – там стоит женщина.

– Можно? – спрашивает она. – Мне только препарат купить… – протягивает бумажку с названием.

Надеюсь, у меня не сильно всклокоченный и помятый вид. Набираю в шприц нужный препарат, отпускаю женщину. Приглаживаю волосы на голове ладонями. Какой странный сон. Такое чувство, что всё было наяву, даже эта дверь. Белая пушистая кошка с нереально голубыми, небесного цвета глазами. К чему бы это?.. Да фигня какая-то. Наверняка, просто дурной сон. Бывает.

И тут один за другим начинают идти люди.

Автоматически принимаю сразу несколько парных случаев. Два кота с лишаём – один за другим. Два кота с абсцессами – один за другим. Две прививки – одна за другой.

Затем двое мужчин приносят старую овчарку с белой от седины мордой. Месяц они смотрели, как у собаки увеличивается живот, подшучивая на тему Волка из мультика: «Ну ты заходи, если шо», а вчера она слегла, отекли лапы и полностью пропал аппетит. Температура, приближенная к комнатной. Вызваниваю Эмму.

В четыре руки мы откачиваем из брюшной полости девять литров кровянистой жидкости, и только тогда на УЗИ становится видна причина состояния собаки – огромная, вскрывшаяся опухоль печени. Полностью откачивать весь объём жидкости может быть опасно – слишком тяжелы для организма такие перепады давления.

Назначаю паллиативное лечение – так называется «терапия отчаяния», на которой собака ещё какое-то время может протянуть и даже, возможно, начнёт есть.

…Следом звонят по поводу сфинкса с эозинофильной гранулёмой, которого я принимала накануне – его хозяйка была настолько бледная, что хотелось взять кровь не только у кошки, но и у неё, – посмотреть гемоглобин.

– Скажите, чем мазать болячки на пятках?

Называю мазь. Она:

– А я вот вычитала в интернете про OSD102 фракцию номер три. Можно её?

Ох, уж эти форумы…

В красках рассказываю ей про многогранность запаха у этого препарата, – безуспешно. Она:

– Можно же OSD, да? Можно? – уж так ей хочется применить именно его. Видать, в инете кто-то сильно постарался с убеждениями. Да, неплохой препарат, да. Но запах!..

И я вспоминаю историю про коллегу, которую допёк сосед. Жила она на первом этаже хрущёвки, и окошко выходило на маленький, тесный дворик, тесно заставленный машинами. Один из быдловатых водителей навострился ставить свою машину прямо под её окном.

– Поставит под форточкой и по утрам часами греет её! – возмущённо рассказывала она. – Все выхлопные газы – ко мне в квартиру. Уж просила его, просила… Он меня под конец послал далеко и надолго. Обидел, в общем. Коз-з-зёл…

Взяла она OSD, ту самую фракцию, и налила ему на капот, прямо за воздухозаборники. Изысканно так поступила, чтоб уж наверняка и надолго – это вам не баян с картофелиной и выхлопной трубой!

Ездить в машине после этого стало возможно только с открытыми окнами. Всеми четырьмя. С заложенным носом, в противогазе и будучи отпетым курильщиком с атрофированным обонянием. Ибо аромат, получаемый в процессе производства препарата представляет собой ни с чем не сравнимый тошнотворный букет из самых наивоняющих запахов, по сравнению с которым говно ароматизирует майскими фиалками.

Учёные, к слову, пытались убрать из ценного препарата сей вонючий компонент, но выяснилось, что он и является самым целебным.

Убрать запах из машины после подобного варварства оказалось абсолютно нереальным, потому что препарат маслянистый: не выветривается и не высыхает. Ну, наш препод по терапии рассказывал, что люди, работающие на производстве OSD ничем из терапевтических болезней не страдают, потому что всю смену нюхают сей аромат. А вот выхлопные газы содержат тяжёлые металлы и способны вызывать онкологию. Так что нельзя даже сказать, что она жестоко отомстила – наоборот, позаботилась о здоровье человека!

Машина, правда, с тех пор пропала. Вот такой он, если вкратце, запашок от OSD.

– Попробуйте, – сдаюсь я, отвечая женщине по телефону и ухмыляясь, – если очень хочется… Он не ядовит.

…Ближе к вечеру звонит ещё одна женщина и говорит:

– Даже не знаю, как это сказать… У нашего кота отказали задние ноги…

«Травма позвоночника, тромбоэмболия? – думаю я параллельно её словам. – Жесть, по-любому…»

– Муж не хочет тратить на него деньги…

«Вот удивила прям…»

– … Собака схватила зубами, и…

«Ну точно, перекусила позвоночник пополам!»

– … и теперь он лежит и не встаёт. Что мне делать?

Я долго объясняю, что разрыв спинного мозга определяется только на МРТ или миелоКТ, и что рентген только косвенно может показать смещение позвонков, и что нужно проверить у кота болевые рефлексы задних лап.

– Если там укусы собакой, то нужно ещё антибиотики колоть. И если он в шоке – то вливать внутривенно жидкости, и чем быстрее, тем лучше. Потому что шок чреват почечной недостаточностью.

По науке это называется «шоковая почка».

В заключение диалога я произношу, громко выдохнув:

– Но лучше, конечно, кота показать…

Через полчаса они приезжают, – умею я запугать изобилием терминов! У кота оказывается совсем не то, о чём мне подумалось по телефону!

С самого начала обнаруживаю на нём серенького жирного клеща, снимаю нашим клещедёром – эта такая миниатюрная пластмассовая фомка, позволяющая поддеть и аккуратно выкрутить паразита, не оторвав ему при этом хоботок. Некоторые берут клеща пальцами за тело и выкручивают, но он от этого впрыскивает в ранку больше потенциально опасной слюны, так что лучше на него не давить.

– Три дня назад мы с него тоже клеща сняли, – повествует хозяйка, рассказывая о несчастной котячьей жизни. – Он накануне ушёл в лес, умирать, но через двое суток передумал, а когда возвращался, на него напал соседский джек-рассел – он обычно нападает на кошек, переворачивает на спину и жрёт за живот. Еле успела отбить!

Так… Ищу дырки от укусов. Свежих ран нет, но возле хвоста целых три дырищи, из которых течёт гной. Эти раны явно не от вчерашнего происшествия, а недельной, а то и двухнедельной давности. Хотя собака, возможно, та же.

– В общем, после этого как слёг, так и лежит.

Температура за сорок. Молодой, возраст три года. Худой, как доска, мослы торчат. Слизистые бледные. Лежит на боку, глаза склеены гноем. Живот тугой. Проверяю болевые рефлексы – все в норме.

– Писает, какает, ест? Прививки? – веду доскональный допрос.

– Да, всё это есть. Прививку делали в детстве.

Однократная прививка, конечно, полноценно не защищает, но хоть что-то.

Кровь на анализ не взять, так как завтра праздник, и лаборатория отдыхает. «Денег нет» всегда звучит как «лечите интуитивно». Кабы я могла безошибочно ставить диагнозы с помощью интуиции – цены бы мне не было. Жаль, это нельзя было бы задокументировать это, или получить, скажем, «Интуитивный диплом».

– Та-а-ак… Вижу-ви-и-ижу! – глаголила бы я неким демоническим, ведьминским голосом, многократно усиленным стенами клиники. – Гематокрит девятнадцать! – ну, это если бы моя интуиция в цифрах выдавала показатели крови, конечно. – Гемолитическая анемия! Всё указывает на гемобартонеллёз103! – а это, если бы я ещё могла в крови увидеть характерные скопления паразитов на стенках эритроцитов.

Дальше я бы морщила лоб, закатывала глаза, обнажая белки, уходила в транс и, очнувшись через два часа абсолютного молчания, выдавала:

– Иммунодефицит, лейкоз, острые вирусные болезни – отрицательно!

И тогда уже обессиленно падала бы на диван. Эмма накрывала бы меня тулупчиком, включала бы обогреватель и, наклонившись, говорила:

– Я тебе там булочки принесла, к чаю. Проснёшься – поешь…

Бу-лоч-ки… Сдавленно улыбаюсь.

«Эй! Эй! – громко как бы щёлкает перед моим носом пальцами внутренний голос. – Очнись!»

Что-то я размечталась… Возвращаюсь в реальность. Эмма смотрит на меня как-то странно, удивлённо приподняв бровь.

Мы ставим коту внутривенный катетер и начинаем лечить эмпирически, то есть без диагноза. Вот бы не было ни иммунодефицита, ни лейкоза, ни иного вирусняка… Температурка-то зашкаливает! Будем думать, что так протекает гнойное воспаление в задней половине кота, и именно от этого ему так плохо.

Итак, основных диагноза два: гемобартонеллёз и гнойное воспаление мягких тканей. Хотя, может быть, анемия вызвана блошиной инвазией и глистами – пара блох выдают своё присутствие, промелькнув в зарослях тусклой кошачьей шерсти, – это было бы более благоприятно для прогноза. Но Оля же пессимист, поэтому антибиотики назначаю те, что могут не только помочь при гнойном воспалении, но и способны завалить микоплазм, вызывающих гемобартонеллёз. В уколах.

«Тра-та-та-та!» – патетически изображает пулемётный огонь внутренний голос на слово «завалить». Веселится. Ну-ну.

Однажды нам принесли абсолютно жёлтого кота, и лабораторно у него подтвердился гемобартонеллёз. Дело в том, что, когда эритроциты разрушаются, они вызывают гемолитическую желтуху. Хозяйка того кота была медиком, и все мы знаем, что желтуха – признак крайне неблагоприятный. От хорошей жизни она точно не случается, разве что морковного сока перепить. Поэтому женщина, будучи в слезах, выдала на повторном приёме только два основных предложения: «Денег нет» и «Усыпите его». Всё, что мы смогли сделать – это уболтать её на курс антибиотика, который надо было давать коту в таблетках, целый месяц. Услышав, что лечение возможно таблетками и подписав отказ от стационара, она забрала кота и ушла. Мы увидели её уже на третий день – счастливая и довольная, женщина достала из переноски кота, который уже не отливал всеми оттенками ярко-жёлтого и, по её словам, начал есть. Это я к тому, что всему голова – окончательный диагноз.

Тогда диагноз был подтверждён, а сейчас что? И кто будет виноват, если кот помрёт, – угадайте с одного раза? Смогу ли я его вылечить? На ум приходят слова коллеги, который сказал однажды: «Единственное, когда врач не может – это если владелец НЕ ХОЧЕТ». В простонародье это называется «нет денег», и я никого не осуждаю. В деревнях, где собаки и кошки за животных вообще не считаются, очень сложно уговорить их хозяев хотя бы банально сдать анализ крови.

Полтора часа изображаю инфузомат – прибор, позволяющий вводить очень медленно небольшие объёмы жидкости внутривенно. Кот сильно обезвожен, моча концентрирована, и жидкость ему необходима, но значение гематокрита и гемоглобина моя интуиция сказать затрудняется, поэтому ориентируюсь только на общее состояние.

Правило номер дцать: «Если животному на капельнице становится хуже – остановись!», а затем уже ищи причину и корректируй. Быстрые капельницы большими объёмами, особенно у сердечников, могут вызвать отёк лёгких.

Два шприца кот переживает спокойно, а на третьем начинает громко мурлыкать. В отличие от восторженности владельцев, я всегда испытываю опасение, обнаружив сей факт, ибо кошки мурлычут у нас исключительно тогда, когда им на букву «Х», но не «хорошо». Это значит, что надо вводить ЕЩЁ медленнее, и что анемия куда серьёзнее. Ну точно, «гематокрит девятнадцать». Ещё и с сердцем может быть печалька – оно увеличивается, пытаясь компенсировать анемию. И при этом лечиться они собираются дома!

– Вам нужно ввести эти три шприца за пять часов, – говорю хозяйке кота. – То есть предельно медленно! Можно даже с перерывами!

Для особо умных врачей есть специальные формулы для расчёта объёма жидкости и скорости её введения. Я про них только наслышана.

Остаток третьего шприца делаю подкожно – благо состав препаратов позволяет. Жижка ему нужна, пускай медленно рассасывается оттуда. С формулами у меня с самого начала не заладилось. С первого класса начальной школы, если честно.

В конце концов, кот разлепляет один глаз от гноя и изучающе смотрит на меня. Мол, ну-ну, я тебя запомнил… Ещё увидимся… Я те тогда скажу «спасибо»…

В отличие от всего остального тела глаза у кота блестящие и живые. Промываю их от гноя. Затем – дырки в попе. Дренирую, ввожу туда мазь. Кот матерится, насколько может дурным, хорошо поставленным голосом. Он по-прежнему не встаёт, а лежит, как кукла.

Его хозяйка почему-то уверена, что всё будет хорошо. А я уже ни во что не верю.

Звонила хозяйка Сени:

– Знаете… Он, наконец-то, спал сегодня ночью. Спасибо, что дали контакты этого врача. Она уколола нам антибиотик и велела повторить через две недели. Мы на укол к вам приедем!

Улыбаюсь. Чувствую себя двояко: с одной стороны, ничем я Сене конкретно не помогла, а с другой – признать, что пациент слишком сложен и передать его более опытному коллеге мне кажется правильным решением. Уметь признать себя дилетантом ради здоровья пациента – это важно. Кажется, сегодня я тоже буду спать, наконец, спокойно.

…У лежачего кота тоже улучшение. Стал вставать и ходить. Хозяева ему, на счастье, попались ответственные – всё делают чётко по назначениям, приходят за препаратами в клинику. Это счастье.

Да и вообще, счастье – это работа, которая получается.

…Фараона мы больше не видели. Подозреваю, что он вернулся домой, к прежним хозяевам. Булочки решили его судьбу.

Ближе к вечеру набираюсь храбрости и пишу Олегу смску.

«Приходи. Люблю тебя», – пишу я и, стиснув зубы от ужаса, нажимаю на клавишу отправки. Он молчит. Наверное, занят на работе, делает кому-нибудь массаж… При этой мысли я начинаю остро чувствовать ревность, безуспешно и мучительно пытаюсь её прогнать.

Кручу телефон в руке. Он молчит.

Так проходят долгие полчаса ожидания, после чего мне внезапно звонят с незнакомого номера. Он неожиданности подпрыгиваю. Опять какая-нибудь фирма, рекламирующая свои услуги!

– Алло? – расслабленно улыбаясь, отвечаю я, в уме сочиняя алгоритм, по которому возможно было бы быстро завершить бессмысленный разговор.

Через некоторую заминку женский, взволнованный голос в телефоне говорит:

– Прекратите контактировать с моим мужем.

– Простите… что? – и в некотором недоумении переспрашиваю: – С вашим…

– МУЖЕМ! – орётся в трубке. – С Олегом! Он безответственный! Он со всеми так поступает! Не признаётся, что женат!

– Женат? – словно в тумане повторяю я ключевые слова разговора.

– Да, женат! И у нас есть сын! – женщина на том конце начинает горько плакать. – Ваша смска… Я прочла её… Простите, я понимаю, что это личное… Но, это так больно…

– Простите, – упавшим голосом говорю ей. – Конечно, я… перестану с ним… контактировать…

– Спасибо, – женщина всхлипывает. – Будьте счастливы, – и она вешает трубку.

Глава 35. Урок

Делай на «хорошо», а не на «отлично».

– Пойдём, на наркозе постоишь, – говорит Ира и добавляет то, что мечтает услышать каждый: – Тебе это можно доверить.

В кои-то веки ощущаю себя значимой.

Наш пациент – это ослепительно белая, длинношерстная кошка с абсцессом на шее и отказом от еды. Её принесли ко мне пару дней назад, но я побоялась вскрывать абсцесс без наркоза, поскольку шея – это место, где помимо пищевода и трахеи находится массовое скопление жизненно важных сосудов. Вместо этого я взяла анализ крови, чтобы перед наркозом оценить возможный риск.

– О, у неё ещё и зубной камень, и несколько зубов хотят на удаление, – сказала я тогда владельцам, тщательно осмотрев кошку и заглянув ей в рот. – Под наркозом можно будет заодно зубы почистить и удалить те, что просятся. Тогда у неё и аппетит проснётся.

С лёгкостью, они согласились. Теперь пришёл анализ крови, по которому нет никаких отклонений, несмотря на то, что кошка возрастная. На УЗИ сердца я не настояла. Зря, конечно. Но это лишние расходы для владельцев. Никаких дополнительных анализов кошке тоже не назначила. А надо было бы.

«Больные зубы. Проверь-ка её на хронь-хронь. И сердце ещё», – сказал мой внутренний советчик, но я только отмахнулась: быстренько приведём кошку в порядок и отдадим. Всё равно иначе она есть не начнёт, так что наркоз неизбежен.

Ира ставит внутривенный катетер. Традиционно отпускаем хозяев на пару часов погулять, даём наркоз, и кошка благополучно засыпает – успеваю заметить, что у неё очень красивые, голубые глаза.

Перед удалением зубов их очищают от налёта и камня с помощью скалера – так снижается вероятность обсеменения лунок микробами. Ира чистит, а я потихоньку добавляю наркоз, как только кошка начинает просыпаться.

Шея объявила бойкот и болит уже постоянно. Лечебный шейный воротник надет с утра, но он не спасает. Я даже ночью не могу ни спать, ни хотя бы уснуть без таблеток. А теперь ещё и массаж накрылся медным тазом… Никогда не буду больше флиртовать с хорошими массажистами…

«За кошкой следи», – осторожно говорит внутренний голос. В кои-то веки сегодня он серьёзен.

Да слежу я, слежу. Ещё ноль пять наркоза. В голову снова приходят посторонние мысли. Лидирует среди них «Уходи с этой работы». Отмахиваюсь от неё.

Куда я пойду-то? На что я буду жить? Кошка стабильна, спит, дышит ровно. Всё норм. Я всё-таки хороший врач. Так много знаю. Люди благодарят – не просто же так… Пациенты поправляются – значит, всё не зря.

«Следи за кошкой!» – более настойчиво звучит внутри головы заглушаемый другими мыслями голос.

Да слежу я, отстань. Она стабильна. Тоскливая, назойливая мысль о потерянном Олеге наваливается с новой силой. Отмахиваюсь от неё, как от назойливой мухи. Непрошеные слёзы невольно наворачиваются на глаза. Задавливаю в себе это чувство. Давай не сейчас, ок? Давай ты поплачешь об этом дома…

Вот Ира удаляет кошке пару зубов, проверяет остальные, останавливает кровотечение из дёсен, приложив марлевую салфетку. Какое-то время обе ничего не делаем, зависнув над кошкой.

– Я почти закончила, – говорит Ира. – Сейчас абсцесс вскроем, и – готово.

– Ага, – отвечаю ей с облегчением.

Внезапно кошка делает вдох, затем шумный, глубокий выдох и перестаёт дышать. Несколько секунд мы смотрим на неё, тоже зависнув в ожидании. Ну давай же, где твой вдох, кошка?

– Не дышит? – спрашивает Ира недоумённо, скорее для того, чтобы акцентировать на этом моё внимание и убедиться в том, что ей не показалось.

Что? Только что же дышала! Хватаю стетоскоп – сердце бьётся через раз, а дыхания нет! Мешок Амбу104! Я подсоединяю его к интубационной трубке, ритмично сжимаю пальцами и этим дышу за кошку. Сзади к мешку прикрепляется трубка от кислородного концентратора, поэтому я дышу за неё воздухом в смеси с кислородом. Нажимаю на мешок. Отпускаю его. Лёгкие кошки расширяются и спадаются согласно моим движениям. Пожалуйста, давай, задыши сама! Ну, пожалуйста! Пока я делаю за неё вдох и выдох, Ира бежит за реанимационным набором, вытряхивает оттуда ампулы и шприцы.

Снова слушаю сердце кошки – тишина!

– Ира! – ору я. – Сердце!

Сначала мы вводим адреналин в вену, а затем, под контролем датчика УЗИ – прямо в сердечную мышцу, но сердце в ответ только слабо трепыхается, не выдавая никакого полноценного толчка. Непрямой массаж.

И тут я вспоминаю, что это – та самая кошка из моего сна. Белая, пушистая, с голубыми глазами. Всё сходится! И во сне она была мертва!

Я сдавливаю её маленькое сердце пальцами, через рёбра, а по щекам уже бегут слёзы. Нет. Нет, нет, нет! Это не должно было случиться! Это несправедливо! Это неправильно, чёрт возьми! Я не позволю! Я не согласна! НЕТ! Мы же почти закончили! Ведь всё было хорошо! Анализ крови в норме! Что я скажу хозяевам? Что, чёрт подери, я скажу им?

Снова УЗИ – сердце и не думает биться. Дыхания нет. Зрачки кошки постепенно расширяются и заполняют всю небесно-голубую радужку – верный признак того, что сердце окончательно остановилось.

Такие же зрачки я видела в автобусе у пожилого мужчины, который внезапно перестал дышать и потерял сознание. Я стащила его на сидения, уложив ровно, и упорно делала непрямой массаж сердца, ритмично налегая обеими руками на кость грудины. Тогда я орала:

– Кто-нибудь, помогите мне! Нам нужен вра-а-ач!

К нам подошёл, видимо, врач, посветил в глаза мужчины маленьким фонариком, махнул рукой и удалился на своё место. Потом мне объяснили, что если ты медик и не спас человека, то родственники могут тебя засудить, и такие случаи уже имели место быть. Поэтому не особо-то некоторые медики стремятся даже пробовать кого-то спасать на улице – себе дороже.

Вот тогда я и увидела подобные глаза, с максимально расширенными зрачками.

Водитель автобуса остановился на обочине, ожидая скорую помощь, и она приехала довольно быстро. Врачи выгрузили мужчину на носилки, разложенные на улице, и увезли, даже не пытаясь реанимировать. Они уже знали, что это будет зря. Потом я видела фотографию этого мужчины на листовке, наклеенной на доске объявлений у автобусной остановки, – там он тепло улыбался. «Помогите найти человека» было написано сверху. Через пару дней я приехала в морг и нашла его там. А родным так и не дозвонилась.

…Шесть минут – официальное время, выделяемое на реанимацию – давно прошли. Прошли даже десять. Все наши собрались у видеокамеры наверху и смотрят, как я тщетно пытаюсь вернуть уже мёртвую кошку к жизни. Сверху на неё, на шерсть льются ручьями мои горькие, отчаянные слёзы.

Это моя вина, ведь это я стояла на наркозе. Зачем я уговорила хозяев на санацию рта и удаление зубов? За короткое время мы бы успели вскрыть абсцесс, вывести из наркоза, и тогда бы она не умерла! Долбаный перфекционизм! Кому он нужен, если кошка теперь мертва? С этими зубами она прожила бы ещё несколько лет! Если бы не я…

Двадцать минут.

– Да отступись ты уже, – говорит Ира, трогая меня за руку.

– Нет! – я захожусь в новых рыданиях, отталкивая её руку. – Нет…

И продолжаю. Сильнее адреналина в сердце ничего нет, поэтому я просто дышу за кошку и продолжаю массировать сердце, нажимая на него пальцами. Тридцать минут. Я сражаюсь за неё, не понимая, что уже давно проиграла.

– Там… – осторожно говорит Аля, которая сегодня за админа, – к тебе по записи пришли. Дерматологический приём…

– Уйди-и-и… УЙДИ! – ору на неё в полный голос. – НЕ ТРОГАЙТЕ МЕНЯ! ОСТАВЬТЕ МЕНЯ В ПОКОЕ!

Сорок минут. А-а-а!.. Отчаяние заполняет всё моё существо. Пора признать очевидное. Я опускаюсь на пол, отпустив мешок. За что-о-о? За что мне это? Что я сделала? А-А-А-А! НЕ-Е-ЕТ!

Нет, ну, пожалуйста, нет! Горькие, горькие слёзы. Какое же я говно. Я говно, а не врач. Я её убила. Убила кошку. Я опускаю голову на руки, и сквозь пальцы на колени струятся солёные слёзы. Никто больше ко мне не подходит. Забиваюсь в укромный угол рентгеновского кабинета, подобрав под себя ноги и скрючившись в комок. Я убила её. Убила. Необдуманное решение – и вот результат.

Спустя ещё полчаса меня находит Аля, протягивает чашку с водой. Судя по запаху, корвалола там больше, чем, собственно, воды.

– Спасибо, – говорю ей, выпив едкое содержимое чашки до дна.

Аля кивает в ответ и неловко молчит.

– Прости, что наорала, – хлюпаю носом я. – Дерматологический, да?

– Ага, – сочувственно произносит она.

– А хозяева кошки? – тихо спрашиваю у неё.

– Ждут в холле, – отвечает она.

Они ещё не в курсе. Помню, как у ночной смены умерла кошка с тромбоэмболией – это состояние, когда в результате нарушения свёртываемости в сердце образуется тромб и закупоривает главный сосуд, из-за чего отказывают задние лапы. Боль при этом невероятно адская, а обезболивать особо нечем. Так вот, хозяину об этом не сказали, и он приехал совершенно уверенный, что всё в порядке. Долго мы тогда решали, кто пойдёт сообщать ему об этом. Но тут-то придётся мне, по-любому.

– Позови их, – тихо прошу Алю, подавив в себе очередной приступ рыдания.

«Да, дерьмо из тебя врач», – подтверждает внутренний голос, пока я умываю лицо от слёз и соплей. Непонятно правда, что он имеет сейчас ввиду: мою эмоциональность или свершившийся факт. Наверное, всё это вместе. Невозможно не согласиться.

…Хозяевам я всё сообщаю как есть. Неожиданная остановка сердца. Да, на наркозе стояла я. Приношу свои извинения. Мне жаль. Мне так катастрофически жаль. Ира стоит рядом и тоже что-то объясняет про возможные сопутствующие факторы, которые могли повлечь остановку сердца: хронические вирусные заболевания, интоксикация, возраст, эндокардит. Хозяева реагируют спокойно, молча забирают кошку, упакованную в коробочку и уходят. От этого мне ещё тяжелее. Лучше бы они наорали, устроили скандал. Ещё один пациент на моё кладбище. Тяжёлый жизненный урок, из которого мне ещё многое предстоит вынести, помимо того, что я говно, а не врач.

– Что там дерматологический? – спрашиваю у Али, тупо глядя прямо перед собой.

– Ждут, – отвечает она. – Зову?

– Давай, – обречённо киваю головой я. – И отмени остальные приёмы.

Я извиняюсь перед хозяйкой почесушной собаки за задержку, и она даже не скандалит: видимо, мой зарёванный вид и лечебный воротник, надетый на шею, выглядят и так достаточно жалко.

…После приёма я стаскиваю с себя халат, комком толкаю его в шкафчик, молча переодеваюсь и ухожу домой, не дожидаясь окончания смены. Да, кошка была старая. Её смерть была лёгкая. Но на такие жестокие жизненные уроки уговора не было. С меня хватит этого дерьмища. Пошло всё на хуй. Я на такое не подписывалась.

Ира, с сигаретой в руке, стоит на балкончике второго этажа и наблюдает за тем, как я ухожу. Она молчит.

…Спустя неделю, вечером, когда я, отпивая вино прямо из бутылки, сижу на полу кухни, продолжая лить слёзы, раздаётся звонок в дверь. Нахуй. Никого не хочу видеть. Оставьте меня в покое. Да, я забила на работу совсем. Увольняйте. Иначе я убью кого-нибудь ещё. А мы так не договаривались. Пускай лечит тот, кто умеет это делать.

Вокруг, на полу валяется куча мокрых от слёз салфеток – подбираю одну и добавляю в неё смачных соплей. Снова звонок в дверь, уже настойчивее. Да что вам всем от меня надо?

А надо отключить телефон, чтобы меня уж точно никто не нашёл. Там уже миллион пропущенных… Шарю по столу рукой, пытаясь нащупать его, и тут же раздаётся звук, оповещающий, что пришло сообщение. Ну, кто там ещё?..

«Оля, блять, открой дверь!» – гласит смска. Отправитель: Ира. Ясно теперь, кто там за дверью. Тебя я впущу, ладно. Заходи.

Открываю, не с первого раза справившись с замком.

– Дозвонишься до тебя, конечно, – говорит Ира, едва бросив взгляд и тут же оценив моё «состояние нестояния».

– Привет, – отвечаю ей заплетающимся языком. – Проходи.

– А я… вот… – говорит она, демонстрируя початую пачку с антидепрессантами.

Сильное алкогольное опьянение неожиданно швыряет меня об косяк, после чего я неловко приземляюсь на пол, тупо осознаю своё положение в пространстве и начинаю медленно ползти по направлению к кухне, пробубнив под нос:

– Будь как дома.

Ира закрывает дверь, и мы идём на кухню, – она сопровождает меня на верхнем ярусе. Продолжать борьбу с гравитацией я не решаюсь, предусмотрительно оставаясь внизу.

– Буишь? – спрашиваю Иру, взяв бутылку с вином за горлышко и протянув ей.

– Ты спиваешься, мать, – констатирует она, осмотрев выстроенные у стены пустые бутылки. От вина отказывается. Приземляется рядом со мной – так и сидим, на полу.

Мой расфокусированный взгляд говорит однозначное: «А, и похуй».

– Девчонки там это… – говорит Ира и не заканчивает фразу.

Ну да, ищут меня, прикрывают мой зад. А я, вот. Вот она я. Отпиваю ещё один глоток, большой: вино горчит и обжигает глотку. Мне нужно как-то запить это попадание охуенным обухом по голове, наказание за гордыню и тщеславие. Щелчок по носу за самоуверенность, тупость и всезнайство. Пинок с пьедестала самолюбования.

– Я была так уверена, что всё под контролем, понимаешь? – произношу в воздух.

– Дай сюда, – говорит Ира, забирает из моих цепких пальцев бутылку, встаёт и выливает остатки вина в раковину.

У меня не хватает сил даже разозлиться на неё за этот беспрецен… беспре… цендентный… акт вандализма.

– Алкоголь убивает клетки мозга, – объясняет она дословно своё мнение относительно моего состояния.

– Мои и так уже все мертвы, – отвечаю ей, всхлипывая. – Я не могу смириться с этим, понимаешь? Это всё из-за меня, я это чувствую, я знаю, что это мой урок, а не твой или чей-то там ещё.

– Я тоже виновата. Мы обе, – говорит Ира, и эта фраза совершенно не утешает.

Доползаю на карачках до туалета и предаюсь долгой, изнурительной рвоте. Сначала на белый кафель унитаза выплёскивается бордовое вино:

– А… винишко… привет.

Потом густой, прозрачный кисель, который выделяет желудок, – этим он панически пытается защитить себя от алкогольного яда, и, видимо, его клетки ещё живы, в отличие от мозговых. Буду искать новую работу. Я не могу бесконечно быть умной и сильной, пытаясь заработать на пропитание. Я чертовски устала. Я не хочу больше получать трэшовые уроки в виде чужих смертей. Ну пожалуйста. Я пойду в уборщицы. Там никто не умирает.

Потом одна за другой приходят две мысли: «Скорую, что ли, вызвать?» и «О, нет, только не наше ЦРБ». И меня снова рвёт густой, прозрачной слизью.

«Надо было как следует думать, прежде чем идти в ветеринарию, ДУРА», – чётко звучит в голове, прежде чем кто-то дёргает стоп-кран, и я проваливаюсь в черноту.

В то же мгновение сознание стремительно расширяется до границ безграничной Вселенной, и я вижу, что это уже не Вселенная, а сама Смерть. Бесконечное пространство вокруг переливается множеством огней, словно бы это драгоценные камни. Смерть… Необъятная, бескрайняя, ослепительно прекрасная, совершенная, бездонная, чёрная, всепроникающая, растворяющая в себе, красиво и спокойно принявшая в свои объятия мои разлетевшиеся от взрыва атомы. И я пропадаю в ней, такой невыразимо идеальной. Я вижу, что Смерть совершенна в той же мере, что и Жизнь, что и Любовь, – и что по сути это одно и то же. И что на самом деле Смерть – это не нечто отвратительное, внешнее, кровоточащее, безобразное, гниющее, поедаемое червями и жуками тело. Что на самом деле она – это расширение до размеров Вселенной, которая бесконечна, и миниатюра этого явления выражается в максимальном расширении чёрных, бездонных зрачков в глазах тех, кто уходит в её объятия. Это растворение среди всего, что есть; слияние, смешение с другими атомами и звёздами. Моя жажда заполучить Её становится всё слаще. Ясным, отчётливым пониманием приходит очевидное: смерть – это прекрасно.

Глава 36. Зубы

Ошибок не делает только тот, кто спит (Ингвар Кампрад).

Прихожу в себя от того, что кто-то яростно трёт мои уши горячими ладонями и затем сильно, звонко лупит по щекам. Яркий свет слепит правый глаз. Прихожу в себя.

– О, Ирка, – едва ворочаю языком. – Что ты здесь делаешь?

Я лежу на полу кухни. Ира светит мне в глаз фонариком от телефона – руки трясутся. Вспоминается тот мужчина в автобусе. Интересно, какого размера мои зрачки? Жмурюсь от яркого света.

«Ну дава-а-ай, выдай нам ещё синдром же-е-ертвы!» – ехидно звучит внутренний голос. Никак не могу понять, на чьей он стороне.

Ира удовлетворённо убирает телефон в карман. Пытаюсь приподняться.

– Лежи! – кричит Ира. – А то опять загремишь.

– Ир, я что, в обморок упала? – спрашиваю её. Воспоминания о белизне унитаза числятся в памяти головы последними. Всё ещё настойчиво тянет блевать, только нечем.

– Ну, сука, что ты сделала! – глухо говорит на это Ира, наконец выплёскивая свою эмоциональную злость, и затем кричит уже громко: – Ты нахера меня так пугаешь? – она вытряхивает из коробочки с антидепрессантами блистер с таблетками, выковыривает сразу две и закидывает себе в рот.

– Да я это… – оправдываюсь в ответ, и на этом аргументы заканчиваются.

– Скорую, что ли, вызвать? – панически кричит Ира, опять нашаривая в кармане мобильник.

– Не-не! Не надо скорую, – останавливаю её. – Мне бы капельничку. И кофе ещё.

– «Капельничку… кофе…» – передразнивает меня Ира. – Сейчас до машины дойду… не вздумай вставать!

Машинка у неё очень маленькая, смешная – французская модель стального цвета – на ней она и ездит по вызовам под песни любимой Патрисии Каас. Любит Францию, короче. Возвращается Ира быстро, с чемоданчиком, наполненным лекарствами, шприцами и катетерами.

– Давай вену, алкашка маргинальная, блин! – ворчит она. – Есть в этом доме спирт? У меня закончился.

– В холодильнике, – киваю головой я.

В холодильнике, где таблеток больше, чем еды, Ира находит маленькую баночку с припасённым сто лет назад чистым медицинским спиртом. Мажет мне кожу на руке, перетягивает вену широкой резинкой, с засохшей на ней собачьей кровью и ловко ставит внутривенный катетер. Приматывает его пластырем.

– Вообще от собаки ничем не отличается, – делится со мной впечатлениями.

– Гав, – отвечаю ей на это.

– В-в-вот… д-д-дура, – протяжно произносит Ира, налегая на согласные буквы и от этого искусственно заикаясь.

На карачках перемещаюсь в район кровати, преодолеваю эту высоту и следующие три часа лежу под капельницей. Время от времени желудок имитирует рвотные позывы, но блевать нечем – утираю слюни полотенчиком, заботливо принесённым Ирой. Противорвотное, введённое в самом начале капельницы, помогает только на стадии поглощения кофе. Полчаса он стоически держится внутри желудка, после чего победоносно извергается наружу, в зелёное пластмассовое ведёрко.

Ира удаляется на кухню и какое-то время говорит там по телефону, после чего возвращается и ставит меня перед фактом:

– Значит так. Ты послезавтра в смену со мной стоишь. Сможешь выйти?

– О-о-о… – издаю мучительный многогранный стон, которому позавидовала бы сотня поющих в брачный период китов.

– Один день тебе на реабилитацию, ясно? Если продолжишь пить – уважать перестану.

Откидываюсь на подушку. О каком уважении речь? Чувствую себя последним ничтожеством на свете. Мой авторитет перед коллегами, который я так долго и трудно зарабатывала все эти годы, бесследно погребён вместе с умершей кошкой.

– Мне домой, вообще-то, пора, – ворчит Ира, упаковывая свой чемоданчик.

– Да я в порядке, – отвечаю ей. – Поезжай. Катетер-то снять сумею, – и передразниваю: – «Вообще же от собаки ничем не отличается».

– Точно в порядке? – Ира заглядывает в оба мои глаза по отдельности, не поддавшись на провокацию.

– Да ваще как огурец, – киваю головой. – Спасибо, что зашла… в гости…

– Ага, как огурец… – бубнит она. – Зелёный, в пупырышку.

Смачно щёлкнув замком на чемоданчике, она ещё раз оценивает меня взглядом и затем уходит, захлопнув за собой дверь. Весь следующий день я отпиваюсь водой и лежу, с ужасом думая о предстоящей смене.

…С утра еле-еле перекатываюсь с матраса на пол, где лежу ещё полчаса, уговаривая себя пойти поставить чайник. Снова просыпается адская боль в шее, будто всё это время ожидавшая, когда же я, наконец, соберусь идти на работу. Надеваю платье задом наперед и наизнанку – так и приползаю на работу. Красотка, чо. Боевой врач.

Начинается смена с парных случаев: двух блюющих шпицев. Даже причина у них похожа – на этот раз это свиные почки с гречкой и свиное же запечёное ребро. Отпустив первого, а затем пригласив и выслушав второго, я с сожалением думаю, что надо было принять их одновременно, – сэкономила бы время. А так приходится рассказывать одно и то же по второму разу. Никогда не угадаешь – парный это случай или нет.

Затем идут повторники и прививки, и это хорошо, потому что думать сейчас я катастрофически не в состоянии. Наверное, кусок мозга всё-таки благополучно откинулся от алкоголя. Какая-то часть меня пребывает в переживании фантастической, чёрной, бездонной, вселенской смерти, вызывающей сладкую тоску и острую жажду одновременно.

«Детка, твой крышак едет. Приём, приём!» – веселится клоун внутри.

Несмотря на это, я общаюсь с людьми официально и с максимально построенной дикцией, что попахивает профессиональной деформацией.

«Перегаром от тебя попахивает, – передразнивает голос внутри, – а не деформацией».

Многие благодарят за работу – это звучит искренне, мило… и прямо противоположно тому, что я чувствую внутри: усталость и абсолютное выгорание. Никак не реагирую. Во мне нет удовлетворения от того, чем я занимаюсь, нет энергии. А надо смотреть людям в глаза и убеждать их, подробно рассказывая о причинах болезни. Почему я перестала даже настаивать на необходимости лечения? Это плохо? Или я превращаюсь в рядового врача, бездумно и схематично назначающего стандартное лечение? Где мой индивидуальный подход к каждому пациенту? За что вы меня хвалите, блин…

Сегодня я овощ. Осознанный овощ.

– Пойдём, – говорит Ира, тихо подошедшая сзади, – на наркозе постоишь.

От этой фразы я подскакиваю на полметра вверх и ору:

– А-а-а!..

– Да не ори ты, – успокоительно говорит она, положив руку на плечо, и поясняет, пока я не передумала: – Йорку зубы молочные удалить. Всего-то.

На ум тут же приходит случай, как мы с Сергеем ночью принимали рожающую собачку, тоже йорка, которая не могла родить одного, крупного щенка. Собачке побрили живот, дали наркоз, интубировали, привязали, обработали операционное поле, и Сергей уже было поднёс руку со скальпелем к белой линии живота, как она перестала дышать.

– Серёж, – мой писклявый от ужаса и паники голос огласил операционную. – Она не дышит!

– Да брось ты, – отмахивается Сергей, прочертив в воздухе лезвием кривую. Я чересчур мнительная, и поэтому он мне не верит. – Тебе, небось, кажется.

Всматриваюсь в собаку. Поправляю на её языке прищепку от прибора, который показывает содержание кислорода в крови. Прибор с запозданием начинает показывать стремительное падение кислорода, и язык собаки приобретает зеленоватый оттенок. Её грудная клетка остаётся неподвижной. Всё это происходит в течение нескольких резиновых секунд, которые длятся вечность.

– Блять! – ору я так громко, что хозяин, оставленный в холле, наверняка это слышит. – СЕ-РЁ-ЖА! ОНА НЕ ДЫШИТ!

«Живе-е-е-ей! Действуй!» – орётся внутри головы.

О, эти слабые, чувствительные, искусственно выведенные собачки! Перепроверить положение интубационной трубки? Хуже точно не будет! Сергей разочарованно кладёт лезвие обратно на стерильный столик для инструментов.

– Переинтубируем! – отчаянно кричу ему, сдувая манжету на интубационной трубке, вытаскивая её и хватая другую. Суетливо паникую, едва сдерживаясь при мыслях о самом худшем.

Сергей вздыхает, берётся за голову собачки, открывает ей рот и максимально вытягивает язык. Подсвечиваю себе фонариком. Вот он, надгортанник. Спавшиеся черпаловидные хрящи. Ларингоспазм. Протискиваю трубку между ними, прямо в гортань и под контролем зрения. Раздуваю пустым шприцом манжетку – это фиксирует интубационную трубку внутри трахеи. Проверяю, нажимая на рёбра собачки рукой, и в такт моим нажатиям из трубки выходит тёплый воздух, – значит, всё на месте.

Так, переинтубировали, отлично. Мешок Амбу и кислород; Сергей дышит за собачку, я торопливо ломаю ампулы из реанимационного набора. Ч-ч-чёрт, распорола палец…

Запиливаю один шприц в капельницу. Вскоре зеленоватый язык собачки становится розовым, и она начинает дышать самостоятельно. Сергей снова обрабатывает операционное поле, меняет перчатки на стерильные и оперирует. Щенок выходит бодрячком – он даже как будто не почувствовал, что какое-то время мамаша пребывала в состоянии кислородного голодания. Благо, хоть сердце не остановилось…

Бытует мнение, что если собаку можно поднять одной рукой, то с большой долей вероятности у неё есть эндокардиоз. По-другому это называется миксоматозная дегенерация митрального клапана – болезнь, как считают некоторые, сопровождающая ген карликовости у мелких пород. Вызывает, не побоюсь этого слова, митрально-трикуспидальную недостаточность.

У меня тогда поседели оставшиеся волосы в разных местах, хотя сатурация быстро выровнялась и всю дорогу показывала верхнюю отметку. Хозяину я сказала, что собачку лучше оставить до утра в стационаре, потому что её выкидон на наркозе сильно меня напугал. Видимо, он таки слышал мой вопль из хирургии, потому что с лёгкостью тогда согласился.

А теперь Ира предлагает мне постоять на наркозе, у йорка, да ещё и после той кошки! Ещё и недели не прошло!

«Да прошла, прошла уже неделя! – слышится в голове, как будто количество дней что-то решает. – Го работать!»

Начинаю саму себя бояться. Вот как дальше работать с этими потенциальными трикуспидальниками?

– Держи, – возвращает меня Ира из любезно подсунутых мозгом больных воспоминаний. И протягивает таблетку из своей коробочки с антидепрессантами. Беру. После чего она достаёт ещё три, которые съедает сама.

– С йорком, проходите, – говорит в это время жизнерадостная Аля, и в кабинет проходит женщина, держа на руках дрожащую собачку.

– Ой, я только так боюсь из-за наркоза, – говорит женщина нервно, и в первые секунды мне кажется, что Ира, всё также флегматично сейчас достанет из своей коробочки ещё пару таблеток – для этой дамы и для её собачки.

Вместо этого она, сохраняя самообладание, говорит дежурную фразу про наркоз: и что он будет кратковременным, и что он безопасен, и что он медицинский. Я же механически достаю на стол всё необходимое для постановки внутривенного катетера.

Женщина успокаивается, оставляет своего йорка и уходит «погулять».

Какое-то время Ира сосредоточенно слушает у собачки сердце.

…Наркоз. Интубируем. У йорков часто встречается коллапс трахеи105, так что интубация для них обязательна. Это – породная предрасположенность, так же, как и большое сердце.

Ира всегда всё делает медленно и кропотливо. Отчаянно сражаясь со страхом потерять очередное животное, я стою и слушаю сердце йорка через стетоскоп.

– Ты чо, так и будешь всю дорогу стоять и слушать? – осторожно уточняет на всякий случай Ира. – Приборам уже не веришь?

– Да, – коротко отвечаю ей. – Давай уже, работай. Мы стабильны.

Вернее, собачка стабильна. За себя – это я погорячилась, так сказать.

Ира достаёт свои тоненькие инструменты-лопатки и аккуратно отпрепаровывает от десны молочные клыки, которые уже давно должны были выпасть сами. Корень у такого зуба обычно в два раза длиннее того, что видно на поверхности – этакий айсберг. Часто этот зуб прирастает корнем к корню зуба постоянного – так тесно они находятся рядом, – поэтому проверяется ещё и это.

Удалить молочный зуб надо так, чтобы корень не обломился, потому что, вопреки расхожему мнению некоторых врачей, со временем он не рассасывается, что легко подтверждается на рентгене у возрастных йорков. Ира про всё это знает, поэтому, прежде чем тянуть за зуб, она тщательно подготавливает его, освобождая от окружающих тканей своими тонкими лопатками и хорошенько раскачивая пальцами. Её сосредоточенность выражается в молчаливом пыхтении.

В сердце собаки шумов нет, продолжаю слушать его. Стоять на наркозе всегда сложно, особенно когда операция затягивается. Не понимаю, как выдерживают анестезиологи на многочасовых операциях! А медики? Какую нервную систему надо иметь, чтобы спокойно работать в этой сфере? Это же сплошной экстрим!

Вот Ира тянет зуб, и тот с лёгкостью покидает десну, оставляя после себя глубокую дырку. Мы обе с облегчением вздыхаем – полдела сделано.

С другой стороны зуб выходит ещё легче. Хорошо ещё не четыре клыка, а то бывают случаи… Однажды пришлось наблюдать чихуа-хуа, у которого к положенному сроку, кажется, не выпало ни одного молочного зуба…

Щенок на приёме у стоматолога.

– А ты знаешь, что не все зубы у собак меняются? – спрашивает меня Ира, впадая в поучительное настроение. – Первый премоляр, а ещё первый, второй и третий моляры вырастают раз и навсегда. Слыхала про такое?

– Лекцию вчера стоматологическую смотрела, да? – вместо ответа говорю ей, посмеиваясь: мы сидим в ординаторской, и я держу на руках проснувшегося йорка, завёрнутого в пледик.

– Да ну тебя, – машет на меня рукой. Значит, угадала.

– Ну и что там ещё говорилось? – прошу её продолжать, потому что люблю учиться, как и люблю болтать с Иркой, особенно о полезном.

– Ну… – Ира задумчиво вспоминает: – Кое-что я и так знала. Например то, что многокорешковый зуб можно дёргать только после его распиливания, а иначе есть вероятность сломать нижнюю челюсть. Что, когда под глазом растёт абсцесс, то он, чаще всего, одонтогенный из-за периапикального воспаления зубов верхней челюсти.

– Пери… чего? – переспрашивает Аля, приподнимая голову от кипы бланков, куда старательно переписывает пришедшие результаты анализов крови. Слово «одонтогенный», видать, проскочило мимо её ушей быстрее.

– Периапикального, – повторяет Ира, – который на кончике корня зуба начинается, внутри десны. И такие лунки после вскрытия абсцесса промывать нельзя.

– А вот скажи, – спрашивает Аля, – если у кошки дёсны воспалённые и зубы все в камнях, что нужно делать?

– Причину найти сначала, – отвечает она. – Проверить кошку на инфекции – иммунодефицит, лейкоз, калицивироз. У кошки, которую мы потеряли, – Ира поднимает уставшие глаза на меня, – вероятнее всего и было что-то из этого. Не просто же так у неё абсцесс на шее возник, и был такой жуткий гингивит.

– Теперь мы этого уже никогда не узнаем, – отвечаю ей грустно.

– К тому же, болезни зубов, сопровождаемые системным заболеванием – будь то иммунодефицит или гнойное воспаление – могут вызвать эндокардиоз.

– Наверное, потому сердце и не завелось, – тяжело вздыхаю я.

Надо было рискнуть: вскрыть абсцесс и пролечить кошку антибиотиками, потом отправить её к кардиологу, проверить на хронические вирусы, и затем уже браться за санацию ротовой полости под полноценным, долгим наркозом. Насильно кормить в конце концов. Но теперь-то что… Если ничего уже невозможно сделать – делай хотя бы выводы.

– А ещё что исключаем? – возвращает нас к разговору Аля.

– Реакцию на корм. Бывает ещё лимфоцитарно-плазмоцитарный гингивит – почти ничем не лечится. И часто приходится удалять все зубы, оставив одни клыки, – тут Ира вздыхает.

– Извини, но это полный трэш, – морщусь я.

– Да я тоже не в восторге, – отвечает она. – Но зато кошки начинают хотя бы есть, что гораздо важнее голливудской улыбки, согласись.

Да согласна я, согласна. Лимфоцитарно-плазмоцитарный как-там-его. Аллергия на собственный зубной налёт. Вообще абзац, а не болезни в наше время…

Глава 37. Пиометра106

Это не хорошо и не плохо. Это просто есть.

Сегодня очередные рабочие сутки.

Днём идёт столько хирургических пациентов, что даже мне достаётся пациент на ампутацию хвоста. Это крыса.

Дело в том, что если взять крысу за хвост, то она уподобляется ящерице, отбрасывая его в защитных целях. Но при этом есть одно существенное отличие: хвост отпадает не весь. Сползает только кожа, и при этом оголяются хвостовые позвонки, которые затем засыхают и мумифицируются, – вот такого пациента и приносит на приём маленькая задумчивая девочка в сопровождении своего папы.

Лечение крысы, как правило, всегда обходится дороже, чем её стоимость, но, поскольку это горячо любимый питомец, люди обычно соглашаются на подобное несоответствие. Тем более, если это любимец дочки.

– Подождите в холле, это недолго, – говорю им и удаляюсь с маленькой, будто игрушечной переноской в операционную.

Всё по-взрослому! Через миниатюрную масочку даю крысе ингаляционный наркоз, обкалываю хвост для обезболивания, удаляю засохшие позвонки, накладываю один узловатый шов. На всю операцию уходит пять минут, и после прекращения наркоза крыса моментально просыпается. Отправляю её обратно в переноску. Отдаю.

Крысы относятся к экзотическому контингенту и требуют особого подхода. Самое частое, с чем обращаются крысоводы – это опухоли, которые, если запустить, вырастают величиной чуть ли не с саму крысу. Мы оперируем, отделяя крысу от опухоли или же опухоль от крысы, – но это не сильно продлевает жизнь. Крысе.

Иностранцы, чтобы решить подобную проблему, давно уже вывели генетическую линию крыс, у которых подобные опухоли не вырастают – наука там не стоит на месте. Наша тоже не стоит – она лежит…

– Что тут у нас? – спрашиваю Таню, которая на соседнем столе аккуратно прощупывает горло у кошки. Кошка громко матерится, активно сопротивляется и вот-вот начнёт агрессировать.

– Пойдёмте на рентген, – задумчиво говорит Таня, взяв кошку и жестом приглашая владельцев следовать за ней.

Источник слюнотечения и рвотных позывов выясняется на снимке, где обнаруживается вилочковая V-образная косточка, представляющая собой сросшиеся куриные ключицы.

Рентген кошки с инородкой в горле (куриная вилочковая кость).

Куриные кости имеют тенденцию расщепляться, образуя острые осколки, и эта вилочка не исключение. У косточки откусан один «рожок», и острый край глубоко впился в ткани горла. В который раз приходится признать, что кости животным давать нельзя. Но есть и хорошая новость – их видно на рентгене.

Таких пациентов, с инородкой в горле, интубировать невозможно, а наркоз неизбежен, поэтому действовать приходится быстро. Кстати, острые предметы в виде костей и иголок у кошек очень часто застревают именно в передних отделах пищевода, поэтому не всегда приходится прибегать к гастроскопии, чтобы извлечь их, а достаточно хорошенько заглянуть в глотку под наркозом. Сложности возникают, если инородка застревает дальше, в том отделе пищевода, который находится в грудной полости – добраться до него хирургически снаружи сложно потому, что проходит он между долями лёгких, и рядом ещё бьётся сердце. Когда гастроскопии не было, такие пациенты почти не имели шансов на благоприятный исход.

Ставим кошке внутривенный катетер, уносим в операционную. Наркоз. Инструментом я расширяю ей горло, а Таня прицеливается, хватает кость зажимом, извлекает впившийся, отломанный, острый рожок из мягких тканей пищевода и вытаскивает её наружу. Кошка делает глубокий вдох, несколько коротких, частых выдохов и перестаёт дышать.

«Это рефлекторная остановка. Бывает после раздражения горла, – спокойно звучит в голове чужой голос, не мой. – Сейчас пройдёт».

За несколько секунд внутри меня случается адреналиновая буря: что, если и эта кошка сейчас умрёт? В ужасе, припадаю стетоскопом к сердцу, глядя на кошачий язык. Язык розовый. Сердце стучит. Ну, дыши уже, давай! Сатурация показывает хороший кислород, но это всего лишь прибор.

– Не дышит, Таня, – говорю отчаянно. – Она не дышит!

– Да погоди, – говорит Таня успокоительно: опыта у неё побольше, чем у меня. – Сейчас…

Меня начинает знобить. Снизу вверх, внутренней ледяной волной, в каждую клетку тела врывается звенящий адреналин. Наркоз был дан минимальный, даже не до глубокого сна, но кто их знает, этих кошек… Что, скажите мне?.. Опять?.. Ещё несколько секунд тянутся бесконечно долго, и мои нервы не выдерживают – кидаюсь к стене, где аккуратно, по размерам, на вбитых в стенд гвоздиках лежат интубационные трубки. Хватаю две. Пальцы трясутся, словно у алкоголика.

«Ты им скоро станешь, так что привыкай, – парирует внутренний голос. – Сможешь салатики солить».

Содержание кислорода в крови начинает падать. Я так и знала!

– Интубируем? – вопрос звучит как утверждение.

– Да погоди ты! – произносит Таня громче всё тем же спокойным, философским голосом.

Это не у неё неделю назад кошка умерла на наркозе, поэтому я её не слушаю. Кидаюсь к столу, с грохотом достаю из ящика стола ларингоскоп107 и судорожно вскрываю упаковку со шприцом, чтобы было чем раздуть манжетку.

– Да успокойся уже! – громче и настойчивее говорит Таня: кажись, больше, чем состояние кошки её настораживает моё поведение.

– Помоги! – неугомонная, я кидаюсь к кошке, переворачиваю её на живот, открываю рот и высовываю язык. Таня, тяжело вздохнув, интубирует кошку, метко попав трубкой между черпаловидных хрящей гортани. Раздувает манжетку шприцом.

Кошка просыпается от наркоза после извлечения инородки из горла.

К этому моменту, видимо, количество углекислого газа в крови достигает уровня, при котором происходит стимуляция дыхательного центра. Кошка делает глубокий вдох, после чего начинает дышать: ровно, спокойно. В отличие от меня.

Медленно, трясущимися руками сдуваю манжетку обратно, вытаскиваю трубку и кладу её в раковину. Через несколько секунд кошка выдаёт полный комплекс «пробуждения от наркоза»: облизывается, интенсивно трёт нос обеими передними лапами, смачно чихает и, наконец, открывает глаза.

– Ты… чего?.. – спрашивает Таня, изучающе глядя на меня: кошка не дышала всего несколько секунд, а я развела тут панику на пустом месте. Безусловно, стоило спокойно подождать ещё десяток секунд, вместо того, чтобы кидаться её интубировать.

– Испугалась… п-п-просто, – оправдываюсь я, заикаясь и едва сдерживая внутреннюю истерику. Пожалуй, начать курс антидепрессантов – неплохая идея.

«Уволиться – идея получше будет», – парирует внутренний голос.

Да кто бы спорил… Уже думаю над этим.

…Следующий пациент – эрдельтерьерша. Правило номер дцать: «Первое, что необходимо узнать – кастрировано животное или нет». Эта собака не кастрирована. Признаки, которые перечисляет мужчина, сильно соответствуют той болезни, которая по статистике случается с такими собаками. Статистика обычно не врёт.

– После течки пару месяцев прошло, – говорит мужчина, отвечая на мой вопрос. – Есть стала плохо, а вот воду, наоборот, пьёт прямо литрами.

У собаки лёгкая одышка. Температура немного повышена.

– Рвота была?

– Да была разок. Мы ещё вчера здесь кровь сдавали.

Итак, всё очень похоже на пиометру. Сейчас проверим…

Откапываю в кипе готовых результатов бланк с анализами крови и вижу острое воспаление: количество лейкоцитов – клеток, ведущих борьбу с инфекцией – сильно превышено. Шейка матки, судя по отсутствию выделений из петли, закрыта, и значит экссудат скапливается внутри, не имея возможности вытекать наружу.

Топаю в хирургию, где пристаю к Тане, которая задумчиво заканчивает мыть инструменты.

– Та-а-ань, – пристаю к ней. – Го собаку на УЗИ посмотрим. Эрдельша.

– А что смотреть-то? – спрашивает она.

– Матку, – и показываю ей бланк с анализами.

– О-о-о… – протяжно восклицает она, пробежавшись взглядом и остановившись на лейкоцитах. – Ну, пошли.

…Осторожно поднимаем собаку на стол, хозяин держит. На УЗИ обнаруживается то, что и подозревалось – огромные рога матки, наполненные чем-то жидким, чётко видны на экране в виде чёрных, колбасообразных полостей.

– Ну, что… – говорит Таня мужчине, «заморозив» экран и освобождая меня от необходимости объяснять: картинка видоизменённой матки с содержимым заполняет половину брюшной полости. – Вот матка, с патологическим содержимым. Судя по анализам – это пиометра, гнойное воспаление. Нужно убирать, само не рассосётся.

Мужчина некоторое время взвешивает сказанное, после чего соглашается на операцию. Альтернатив-то, особо, нет.

Ставим собаке внутривенный катетер, и, пока она капается, я вспоминаю случай, когда коллега поехала в какую-то далёкую деревушку усыплять кошку, которая перестала есть и расхотела жить. По приезду обнаружилось, что причина угнетения кошки – пиометра, то есть небезнадёжное состояние, при условии своевременной операции по удалению матки. А небезнадёжных нормальные врачи не усыпляют, даже за деньги.

– Понимаешь, я с собой ни шовника не взяла, ни инструментов всех необходимых, – рассказывала она, – на усыпление же ехала. И хозяйка там – бабулька старенькая, благо, что муж у неё по молодости был рыбак заядлый. В общем, отмотали у него лески, в водке замочили её. Накипятили в кастрюльке инструменты – из тех, что были. Горячим утюгом простыней нагладили для поля. Вот так, леской всё и шила: и матку, и мышцы, и кожу. И антибиотик в конце, само собой.

– Она же не рассасывается, – с сомнением переспросила я. – Это же леска!

– Ну да, так и есть. Инкапсулируется, обрастает тканями. Зато леска – гипоаллергенный шовник. А на безрыбье и раком встанешь.

Кажется, пословица звучит иначе, но это не столь важно. Главное, что та кошка выжила.

Таня гремит в хирургии инструментами, затем включает кварц и удаляется наверх, в ординаторскую, – она у нас сегодня за главного хирурга, так что я спокойна.

Пока собака принимает внутривенные жижки, я принимаю кота с острой задержкой мочи. Несчастный кот не писал около двух суток, и мне хочется кричать: «Блин, ну люди! Вы что, никогда на УЗИ с полным мочевым пузырём не ходили? Ходили? Ну и каково это? А что на счёт суток в таком состоянии? Или дольше?» Вместо этого я традиционно и беспощадно озвучиваю самые худшие прогнозы. Мой загробный голос по степени пиздецовости равнозначен моему же полноценному внутреннему возмущению. Говорю и про необратимое повреждение почек, и про возможную операцию уретростомию, обрекающую кота на вечные циститы, и про их «лечение по телефону и интернету».

К счастью, катетеризация проходит легко. Промываю мочевой пузырь. Затем – стандартная капельничка. Пишу подробные назначения, пестрящие восклицательными знаками. Отдаю кота.

…И затем мы забираем эрдельшу на операцию. Таня заметно нервничает – она тоже мнительная. Да и собака крупная.

Эрдельтерьерша с пиометрой на операции.

Вводный наркоз внутривенно, затем – интубация и подключение собаки к наркозу ингаляционному. Это экономически выгодно для владельцев крупных собак, и такой наркоз считается самым щадящим, особенно для пожилых животных или, как в нашем случае, для пациентов с сильной интоксикацией.

Таня оперирует очень старательно, перед отрезанием чего-либо каждый раз перестаховываясь: достаточно ли крепко перевязано? Не подвязалось ли чего лишнего вроде сальника? Слежу за собакой и, параллельно, за приборами и капельницей. Капельничка во время операции – самое оно.

В голове совсем не вовремя декламируется студенческий стишок про хирургов: «Это что тут за канатик? Чик-чик-чик! Какой канатик? Появился экссудатик!»

Да тьфу на тебя, замолчал бы уже… Помощник, блин, хренов.

Таня достаёт колбасообразные рога матки – один, второй; прибавляю скорость вливания в капельничке, чтобы не рухнуло давление – нафиг такие сюрпризы. Собака остаётся стабильна: сатурация в норме, дыхание ровное. Ну, вот и чудненько.

Рога матки у эрдельтерьерши с пиометрой.

Периодически подлезаю под стерильное операционное поле со стетоскопом и мнительно слушаю сердце, несмотря на то, что к собаке и так подключены датчики, снимающие ЭКГ.

– Прими-ка, – говорит Таня, отрезав матку.

Утаскиваю отрезанные рога, полные гноя, из зоны операции, взяв за бранши зажимов и кладу сие в дежурный тазик.

В ране не кровит. Собака стабильна. Самое сложное позади.

Таня подшивает к культе матки висцеральный жирок, опускает всё это в брюшную полость и дальше красиво шьёт брюшную стенку, а затем подкожную клетчатку и кожу. Швы идеально ровные, прям загляденье, сплошной гипноз.

– Выключаю? – спрашиваю её, когда остаётся наложить крайние швы. Кивает. Убавляю газ до минимума, и в трубку продолжает литься уже просто кислород, смешанный с воздухом, активно пробуждая собаку. Теперь можно чуток и расслабиться.

– О чём задумалась-то? – спрашивает Таня, закончив шить и обрабатывая место операционного шва серебристым аэрозолем, образующим защитную плёнку.

– Думаю увольняться, – говорю ей.

– А-а-а… – отвечает она, сделав многозначительное лицо: брови чайками взмывают вверх.

– Кошмары всякие снятся… Пациенты…

– Нутк, деточка, тебе к психиатру необходимо. Когнитивно-бихевиористская терапия108, всё такое…

Ещё один медик, блин.

Собака начинает откашливать интубационную трубку, вытаскиваю её.

– Или мне нужно хотя бы уйти с ночных смен, вот что, – перебиваю её.

– Ну-ну… – посмеивается Таня, надевая на собаку попону. – Помоги лучше давай.

Симметрично завязываем завязки на попоне. Дальше разговор не клеится.

Остатки капельницы докапываются уже в стационаре, где собака полностью приходит в себя. Уф… Справились.

…Когда за ней приходит владелец, из лучших побуждений я намереваюсь продемонстрировать ему отрезанную собачью матку. С гордостью притаскиваю тазик из хирургии и, выглянув из-за косяка двери, спрашиваю:

– Показать, что удалили?

– Не-не, – отмахивается он испуганно. – Не надо.

Расстроенно шмыгаю носом, уношу тазик с маткой обратно. Раньше я бы ещё потренировалась на ней, разрезала, зашила. Проверила, насколько сильно можно затягивать нитку, чтобы не прорезалась. Может, даже, покрасила мазки из гноя, из интереса. Сейчас уже так не балуюсь – нет времени.

Отдаём собаку. Таня удаляется в хирургию, опять мыть инструменты.

…Дальше приходит кот с тромбоцитопенией109, который был у меня намедни. Вот уж загадка всех времён и народов! Состояние это обычно сопровождается кровотечениями и кровоизлияниями, как при отравлении крысиным ядом. Найти же истинную причину бывает крайне проблематично. Такое бывает при любых гематологических заболеваниях, при вирусных, кровопаразитарных болезнях, глистах и как нечто аутоиммунное. Иммунодефицит и лейкоз у кота отрицательны. От глистов обработан. Можно было бы, конечно, списать всё на аналитическую ошибку – забор крови для оценки количества тромбоцитов крайне затейлив, но повторный анализ брался уже из ярёмки, без пережимания вены, которое и даёт ложные результаты. К тому же свёртываемость крови по времени замедлена, и кот пришёл с характерными клиническими признаками – кровотечением из носа и кровоизлияниями в виде красных точек и синяков на теле.

«Давай уже, наморщи мозг», – утрирует внутренний голос.

Помимо тромбоцитопении у него анемия, но не критичная: мимоходом вспоминаю, что сочетание двух этих показателей бывает при вдыхании паров бензина и растворителей.

– Надышаться бензина или растворителей мог? – пристаю к владельцам: крайне удручённой женщине и её, судя по всему, мужу.

– Не, – отвечает за двоих женщина, – он домашний, в гараже не бывает.

– Отравиться чем-нибудь мог?

Пожимают плечами, переглядываются.

– Да вроде нет. Ничего такого дома не хранится.

Остаётся подозревать только тромбоцитопению аутоиммунную или же вызванную гемобартонеллёзом, потому как блохи замечены были. Первый этаж, рядом с подвалом, часто грешит их нашествием.

– Нужно взять мазок крови на гемобартонелл, – объясняю владельцам.

Гемобартонеллы – это товарищи, которые паразитируют в крови. Словно на ватрушках, они катаются верхом на эритроцитах, и ловить их надо в самых тоненьких сосудах организма. Сосуды эти есть на краях ушей или в мякишах лап, – оттуда кровь для мазков и берут.

Обезжириваю несколько предметных стёкол. Брею коту ухо с наружной стороны, обрабатываю его спиртом и иголкой от шприца прокалываю тоненький сосуд, идущий параллельно ушному краю. Оттуда проступает капля крови, которую надо быстренько отпечатать на стёклах и тут же равномерно и аккуратно размазать ровным краем другого стекла, – в идеале должен получиться полупрозрачный тонкий слой. Так и делаю. Несколько таких мазков отправляю в лабораторию, один крашу сама. Официально ставить диагноз по мазку прав нет, так как я не лаборатория – смотрю просто из интереса.

То, что я вижу – очень похоже на гемобартонелл: мелкие «пупырки», сидящие на поверхности бледных эритроцитов. Это может быть гранулами лопнувших красавцев эозинофилов, но почему-то они не лежат свободно между клеток, а именно прилеплены к эритроцитам. Это могут быть и кусочки краски, которая от старости выпадает в осадок, но включения очень уж одинаковые. Сомнительные включения…

Кот уже сидит на препаратах и сейчас он заметно воспрял: прекратилось кровотечение из носа, стал бодрее. Время свёртывания крови осталось прежним – замедленным, – и количество тромбоцитов – тоже. Ну, подождём ещё. Полегчало – уже хорошо. Отпускаю его, назначив курс антибиотиков, способных убить гемобартонелл. Результаты из лаборатории придут только через несколько дней, и ответ будет официальный, так что я, пожалуй, рискну предположить, что увидела правильно.

Вселенная с каждым разом подсовывает мне всё более сложных пациентов. Я сопротивляюсь, не хочу умнеть. В конце концов, для девочки это вредно.

– Ты в порядке? – спрашивает Аля, вырывая меня из мегазадумчивости.

– Нет, – отвечаю ей честно. – Я хочу бантики. И новое платье. А не тромбоцитопению. А не копростаз. А не глистов. Я хочу спать до обеда, ходить на свидания, вязать шарфики, клеить красивые коробочки. Выйти, наконец, замуж. А не всё вот это вот. У меня голова скоро взорвётся!

– А-а-а… – отвечает Аля, подобно Тане и не менее многозначительно. Она поднимает вверх только одну бровь, и от этого её ирония выглядит ещё более гипертрофированной.

В следующую секунду в кабинет врываются трое: мужчина и две женщины, с маленьким беспородным щенком на руках.

Не успеваю я спросить, что случилось, как одна из женщин, задыхаясь, произносит:

– Машиной… Передним колесом…

Щенок хрипло и тяжело дышит. Мужчина кричит:

– Сделайте что-нибудь, умоляю, пожалуйста, спасите его!

«Ебучий гондурас!» – оглашает оценку состояния щенка внутренний голос.

– Та-а-ань! – нервно кричу я снаружи.

Судя по лицу Тани, прибежавшей из хирургии, при виде щенка внутри неё звучит тоже нечто гондурасистое.

Мы ставим внутривенные катетеры – два, для двух капельниц, – лупим противошоковые жидкости. Шок вызван как кровопотерей, так и, в большей степени, болью. Аля приволакивает кислородный концентратор. Дальше – хочешь не хочешь – регистрация в журнал.

Ведение тяжёлых пациентов и интенсивная терапия – это довольно дорого, и первое, что мы обязаны сделать – это взять у владельцев подпись, что они в курсе о крайне тяжёлом состоянии пациента. Ставлю печать с соответствующим текстом:

– Распишитесь.

Мужчина тоскливо воет, хватает ручку, делает закорючку в журнале:

– Ну, это обязательно сейчас-то? – кричит он так, что мне становится не по себе.

Чёрт… Знаете, я тоже переживаю, но не могу поддаться этому целиком, иначе будет сплошная жалость, а не реальная помощь. Пока Таня занимается щенком, я быстро заполняю данные в журнал: телефон, адрес. Пишу и одновременно стремительно думаю. Следующим шагом выгоняю людей из кабинета:

– Ждите в холле.

Щенок скорее всего умрёт, но процесс этот – зрелище не для слабонервных.

«Уж точно не для тебя», – поддакивает кто-то внутри.

Таня колдует с противошоковыми. Вообще удивительно, как щенок ещё жив. Он хрипит, из носа и рта льётся кровь.

Откачиваю воздух из грудной полости, а он не заканчивается. Иногда в шприц попадает алая кровь. Это может означать только одно – лёгкие раздавлены в лепёшку, и вдыхаемый воздух сифонит в грудную полость, заставляя лёгкие спадаться тряпочкой. Плюс легочное кровотечение, множественные переломы рёбер. Даже если найдётся донор крови – лёгкие заменить невозможно ничем. Работаем в четыре руки.

Позитивного диалога не получается:

– Пневмоторакс, кровотечение, переломы, болевой шок, – констатирует Таня риторически.

– Да там всмятку всё, спасать нечего, – киваю, соглашаясь.

Ну вот и поговорили. Пневмоторакс – это мягко сказано. Будь всё не так страшно – надо было бы наркозить его, интубировать, подключать к ИВЛ110, открывать грудную полость и зашивать лёгкие, если это возможно. Или хотя бы поставить грудной дренаж, чтобы он мог дышать, а мы могли откачивать воздух, не тыкая иголкой между рёбрами. Но, судя по всему, лёгкие восстановлению не подлежат. Оперировать в грудной полости умеют единицы, не здесь и не сегодня, и не на лёгких, насквозь пропитанных кровью.

Без стабилизации операция превратится в эутаназию с первых же секунд – даже разрез сделать не успеешь. Даже обезболить особо нечем.

Полная, абсолютная беспомощность. Несколько тонн металла, раздавившие маленького щенка всмятку. Будем пытаться для начала стабилизировать его.

Аксиома номер дцать: «Смерть происходит по двум причинам: это либо остановка сердца, либо остановка дыхания».

Мы делаем, как это говорится, всё, что в наших силах и непрерывно откачиваем воздух из грудной полости. В течение получаса щенок выходит из шока, поднимается на лапы, кричит от боли и вскорости умирает.

Пусть я буду за смерть, а не за боль. Когда-нибудь у нас появится разрешение на применение наркотических обезболов, но пока приходится обходиться тем жалким арсеналом, что есть. Вынуждать пациента жить, несмотря на адскую боль – вот что крайне бесчеловечно. А смерть – она обезболивает.

«Какой из тебя врач, если ты не боишься смерти?» – звучит в голове.

Выключаю кислородный концентратор. Окончание его шумной работы после реанимации чаще всего обозначает одно: пациент умер.

– Принеси… коробку, – говорю Але, на лице которой написано острое, мучительное сострадание. Если она пойдёт по этому пути, то долго здесь не протянет. Уж я-то знаю.

Для щенка это лучший сценарий, однозначно. «Повреждения, не совместимые с жизнью» и «мы не Боги» звучат в голове, как спасительное оправдание нашей беспомощности. Но от этого почему-то ничуть не легче.

Не работа, а сплошной беспросветный пиздец.

Глава 38. Дирофиляриоз111

Всё – яд, всё – лекарство; то и другое определяет доза (Парацельс).

Вечером приходит ротвейлер с одышкой, тахикардией, аритмией и расщеплением тонов сердца. Ему поставлен диагноз – дирофиляриоз.

Дирофилярии – это паразиты, которые достигают тридцати сантиметров в длину и живут в сердце, прямо внутри него. Никто из врачей не решается начать лечить собаку – опыта слишком мало.

И, вдобавок, боится сама хозяйка собаки, – кстати, совершенно обоснованно.

«Вы комарики, комарики мои, комарики, мушки маленькие112…» – неожиданно начинает подпевать внутри пьяный, разухабистый голос. Бодренько так, весело, с огоньком. Тебя ещё мне не хватало для полного счастья! Похоже, сия неадекватность вызвана выпитой натощак валерьянкой.

Ах да, комары – переносчики паразита, вот это к чему.

Выписываю направление в другую клинику, – иначе, ежели собака помрёт – это будет на моей совести. И, да, чёрт возьми, я сливаю пациента, – сливаю туда, где есть эндоскопическое оборудование, с помощью которого этих самых червей вытаскивают на свет Божий. Операция не из банальных – в ярёмке113 делают дырочку, и по проводнику, который идёт до самого сердца, вводят тросик. Этим тросиком глистов захватывают и извлекают наружу. Такое оборудование есть далеко не во всех клиниках. Эндоваскулярный, короче, метод.

Раньше эту операцию делали с помощью щипцов с длинными браншами, коими и извлекали червей из сердечных камер, – и пока доктор шарил инструментом, пытаясь зацепить длинного жёсткого паразита, из ярёмки на свет божий бурно фонтанировала кровища. Вероятность повреждения сердечных клапанов при этом способе была гораздо выше.

– После операции и удаления взрослых глистов назначаются препараты для убиения мелких личинок, иначе они вырастут и превратятся в таких же больших, – объясняю я для женщины. – Сейчас назначать такие препараты страшно: если убить взрослых особей, то они закупорят крупные кровеносные сосуды, и крайне велик риск возникновения тромбоэмболии. И сердечной недостаточности.

Женщина смиренно кивает. Отдаю ей назначение с координатами другой клиники. Отпускаю.

…В ночную смену выходит Сашка. Она обладает двумя важными качествами: является источником ценных знаний, подкреплённых опытом и умеет молчать. Говорят, что для комфортного взаимодействия с другими людьми достаточно просто не давать советов, когда о них не просят. Вот Сашка как раз такая. Она комфортная.

Вдвоём принимаем кота с нистагмом114, которого принесли две женщины. Они уже побывали в другой клинике. Кот почти в коматозе.

– Четыре дня назад сдавали кровь, – говорит одна из них, – результат пока не готов.

Какой смысл было брать кровь? Разве что ради надписи для надгробной таблички: «У него упал гемоглобин».

«Чёрный у тебя юмор», – с наигранной трагичностью констатируется в голове, и голос так серьёзен, что я понимаю: он опьянел ещё больше.

Да ты прав. Точняк. Моё восприятие происходящего становится всё более бесчувственным, словно я заранее ограждаю себя от переживаний.

Кот никакущий: кричит, глаза бегают, весь жёлтый – даже мякиши пальцев. Давление – ноль, температура неумолимо приближается к комнатной. Все эти дни, не зная результатов анализов, его капали неизвестно чем. Никакого назначения с собой не дали.

Берём кровь, чтобы сделать её сейчас на нашем экстренном анализаторе. Получается взять только из ярёмки – другие вены спавшиеся. По науке брать кровь и требуется строго из ярёмки, но это обычно не практикуется, потому что буйный кот не даст свою шею. А этому коту уже всё равно.

Перемешиваю кровь, покачивая пробирку. Набираю в капилляр и кладу его в центрифугу. Работа с оборудованием – это то ещё испытание. На крышке центрифуги, например, для новичков приклеена угрожающая надпись: «А ты закрутил крышку?» Был случай, когда без неё она чуть не улетела в околоземное пространство – по крайней мере, звук был именно как при запуске космической ракеты, – и спасти оборудование удалось, только выдернув вилку прибора из розетки.

Как бы кот не преставился, пока анализатор думает. Достаю пробирку из центрифуги и охреневаю. За три года работы здесь я ни разу ещё не видела такой анемии, чтобы эритроциты выстлали только дно пробирки, а основную массу занимала плазма. Полный пипец. Зафигачиваю капилляр в анализатор. Показатели, которые появляются на экране прибора, настолько не соответствуют тому, что кот ещё живой, что я достаю капилляр и какое-то время тупо смотрю туда, где на месте эритроцитов вместо хорошего тёмно-красного участка едва проглядывается тоненькая, скудная, красная полосочка из кровяных клеток. Что за чёрт. Переделываю, ещё раз осторожно перемешивая пробирку с кровью девять раз, переворачивая туда-сюда, – строго по инструкции. Результат получается ровно такой же.

Ну, это алес, ребята. Грубо говоря – по кровеносной системе кота бегают только два эритроцита, один за другим. Саша в это время смотрит его на УЗИ, где обнаруживается панкреатитище, гепатитище и огромный растянутый желчный пузырь. Почки в состоянии ХПН.

Помнится, Сергей как-то удивил меня, поставив коту диагноз хроническая почечная недостаточность, едва бросив взгляд на рентгеновский снимок. Когда пришли результаты анализов крови, я с удивлением увидела, что у кота действительно ХПН.

– Как ты увидел болезнь почек по одному только рентгену? – моему удивлению не было предела, и я начала упорное преследование в своей обычной назойливой манере.

– Да брось ты, – отмахнулся Сергей так, словно этот вопрос настолько прост и банален, что не заслуживает ответа. Но я кого угодно достану!

– Ты угадал, что ли? – пристаю опять, махая в воздухе рентгеновским снимком, в котором ничего особенного не наблюдаю.

Выяснилось, что он увидел болезнь почек по беловатой полоске, повторяющей стенку желудка – это показало отложение солей, типичном при ХПН. Кальция оксалат. Он может откладываться и в других органах, кстати, так что всё логично.

Долго мучаюсь с техникой, дабы распечатать результаты. Я зла и хочу спать, поэтому техника отвечает мне тем же – она ехидно теряет только что сделанные результаты и спит.

«Техника в руках женщины – это кусок металла», – язвительно выдаёт внутренний голос с оттенком беспечной весёлости.

Ангидрид твою перекись водорода! Ну да, да. Не каждая женщина может быть мужчиной. И дальше я ругаюсь тяжёлым и злобным матом. В итоге, спустя всего лишь пятнадцать минут отборнейшей солдатской ругани, мне удаётся распечатать результаты. Бегу вниз. Озадачиваем женщин поиском донора. Они сомневаются.

– А что будет без переливания? – спрашивает одна из них.

Мы с Сашкой, не сговариваясь, хором говорим:

– ОН УМРЁТ.

Делаю тесты на вирусняк: FIV и FelV115, – как одну из причин анемии. Отрицательны. Возможно, это гемобартонеллёз или отравление гемолитическими ядами. Женщины клянутся, что ничем отравиться не мог. Капельницы для него сейчас фатальны тоже: любое количество жидкости, попадающее в вену, грозит разбавить и без того нищее количество эритроцитов. Отменяем. Назначаем всё в подкожных уколах.

Это будет чудом – увидеть их ещё раз.

…Затем Саша принимает кошку с запором. Кошка не может покакать – поменяли корм, причём резко. Сашка делает клизму со слабительным, суёт ей палец в попу, достаёт какашку, и на этом кошка успокаивается.

Когда они уходят, смотрю на Сашкину запись в журнале: «Дача слабительного ректально» и ржу, как лошадь Пржевальского. Сашка краснеет, отбирает журнал, чтобы исправить. Я продолжаю ржать, в лицах озвучивая аппетитное предложение, от которого Мистер Анус не смог отказаться.

А сама иногда такие перлы пишу, типа «заговаривание пупочной грыжи», что меня когда-нибудь точно уволят, если проверят журнал дотошнее…

Диагноз «запор» очень любят ставить владельцы котов с мочекаменной болезнью. Тужится? Бегает по углам? Ну точно, «просраться не может». И доблестные люди вооружаются резиновой спринцовкой.

Кота, брюхо которого изнутри распирает переполненный мочевой пузырь, ловят и сдавливают, а затем добавляется клизма, ещё более усиливающая внутреннее давление. Счастье, если в результате такого «лечения» кишечник и мочевой пузырь остаются целыми!

После кота приходит овчарка с гематомой уха – это когда между кожей и ушным хрящом скапливается кровянистая жидкость. Под тяжестью скопившейся жидкости ухо у собаки отвисает и жутко болит. Через бабочку откачиваем красную жидкость, вводим в полость противовоспалительный препарат. Заодно залезаю в уши ватной палочкой, где обнаруживаю гнойный отит, – видимо, пёс так яростно чесал ухо и тряс головой, что повредил сосуды. Помимо лечения гематомы, нужно устранять ещё и основную причину – воспаление в ухе, и проверить общее состояние организма на предмет поиска заболеваний, из-за которых сосуды становятся ломкими. Говорю про это владельцу. Дерматологический приём по ночному тарифу грозит вылиться в круглую сумму, так что он соглашается прийти позже, днём и по записи. Отпускаем их.

…В три часа ночи приходит нерусский мужчина и тоже с овчаркой.

Сбор анамнеза происходит крайне мучительно, потому как мужчина долго пытается объяснить причину визита своими словами, из которых мы ничего не понимаем. В течение нескольких минут он подбирает слова, сильно наморщив лоб, и в итоге выдаёт коронное слово:

Делаю осторожное предположение:

– Да, да! – радостно кивает он, словно я угадала в каком-то конкурсе главное слово.

«Й-й-йесть такая буква в этом слове!» – радостно парирует внутренний пьяный голос ехидно и язвительно.

– Прививки? – задаю очередной вопрос.

– Да, да! – продолжает радостно кивать мужчина.

Хорошо. Изучаем собаку. В принципе, она бодра и весела. Может быть, легко переболевает парво или коронавирусом, а легко – потому что привита. Если, конечно, мужчина понял про вопрос о прививках, когда сказал «да». Может, съела что-то некачественное. Ситуация осложняется тем, что это овчарка. Каллиграфическим почерком выписываю им назначение. Уходят.

…Затем молодая девушка приносит котёнка, упавшего с метровой высоты. Мало того, что у него врождённые аномалии, так теперь ещё и головой ударился. Главное при черепно-мозговой травме, помимо медикаментозного лечения, состоит в банальном – положить пациента так, чтобы голова была выше попы. При таком положении повышенное черепно-мозговое давление заметно снижается, и это даёт шансы на благоприятный исход. Хотя в данном случае в это я не верю. Котёнок держит головёшку набок, но на грелке пока существует. Как хозяйка его будет вытаскивать – неизвестно, ибо даже если он выкарабкается из ЧМТ, в будущем ему светит решение проблем по поводу синдрома воронкообразной груди, и, возможно, он ослепнет на один глаз. Девушка рассказывает, что кошка отказалась от него. Кошки как-то чувствуют, какие из их котят безнадёжны, а мы вот – нет. Иногда я чувствую себя упрямой идиоткой: по большому счёту мы спорим с самой Природой, препятствуя естественному отбору.

Никак не могу разглядеть границу.

Сашка виртуозно ставит в микроскопическую вену котёнка внутривенный катетер, и мы подключаем его к супермедленной капельнице с помощью инфузомата. Доступ к вене у экстренных пациентов – это не роскошь, а необходимость. Прибор так медленно подаёт препараты в маленькое тельце, что даже не шумит, как обычно, а тихо, методично постукивает.

Котёнок с синдромом воронкообразной груди и ЧМТ.

Отпускаем девушку до утра.

…Следом приходит пара – молодые парень и девушка, – и приносят маленькую собачку. Весит собачка ровно один килограмм.

– Что случилось? – спрашиваю у них.

– Ну, понимаете, – мнётся молодой человек, – у нас в подъезде часто наркоманы тусуются и, наверное, они обронили что-то. А он съел.

«Спроси у него прямо: чем они напичкали свою собачку», – мой внутренний сыщик не дремлет.

Нет, ну так нельзя.

Если у ребёнка пошла носом кровь, то бесполезно спрашивать: «Ты ковырялся в носу?», потому что он ответит: «Нет». Он же хороший мальчик. Лучше спросить так: «Каким пальцем ты ковырялся в носу?», и тогда он покажет, каким.

– Что бы это могло быть? Таблетка или бычок с травкой? – закамуфлировано собираю анамнез дальше.

– Бычок, – сознаётся парень и густо краснеет.

Ну отлично. Помнится, однажды нам принесли кошку, которую всю трясло: её переноска изнутри была вся задристана зелёной слизью. Так её хозяин – очень весёлый, к слову сказать, парень – с первых же слов сознался, что она съела его марихуану. Люблю таких честных владельцев.

Изучаем собачку: пасть переполнена густыми слюнями, которые висят изо рта сосульками, сильно расширены зрачки, и она дрожит. Слушаю сердце. Оно бьётся редко, иногда выдаёт паузы, и это мне совсем не нравится, – страшная брадикардия. Нервного возбуждения или судорог, слава Богу, нет, значит доза или маленькая, или ещё не успело подействовать.

«Не накрыло пока. А-ха-ха!» – откровенно ржёт кто-то внутри.

Да помолчи ты. Выключись.

Владельцы с лёгкостью оставляют собачку на стационар, сами уходят. Ставим ей внутривенный катетер, сажаем в пластиковый бокс, подключаем к капельнице – собачка совершенно не понимает, что происходит. И до утра так далеко…

Так у нас появляется два пациента для постоянного ночного бдения: Саша мониторит котёнка, а я – собачку, проверяя и корректируя сердечный ритм. Боксы стоят рядом с диваном, где мы дремлем, и я периодически сую руку со стетоскопом в бокс, прикладываю его к грудной клетке собачки и спросонья считаю пульс.

Под утро эта мелочь полностью приходит в себя, и когда я в очередной раз, сонная, сую к ней руку, она хватает меня зубами! Хвать! От неожиданности я, так и не пытаясь проснуться, начинаю хохотать – маленькие кусающие собачки выглядят крайне забавно. Адреналина от таких ноль, один смех!

Представляю её шок: очнулась, а вокруг всё незнакомое, пластиковые стенки бокса, на лапе что-то примотано, хозяев нет, а тут ещё какая-то страшная рука лезет с железной штукой.

Котёнок доживает до утра, что уже хорошо.

…Утром, когда мы уже фактически стоим в дверях, вбегает растерянный молодой парень со щенком коккера. Щенок лежит вялой тряпкой, в полном никакосе. Понос водой, шок, анемия, рвота. Дневная смена, как всегда, опаздывает. Обследуем собаку.

– У него накануне глисты выходили, – попутно объясняет парень.

Так, тесты. Парво, коронавирусный энтериты – отрицательно. Клинический анализ крови – гемоглобин на грани, но еще терпит, можно пока без переливания. Ставим внутривенный катетер.

«Сашка – просто фея: при таких шоковых венах поставить катетер, это респектище ей, вау-вау!» – восхищается мой бодрый внутренний голос. Ну что, проспался? То-то же.

Медленно вливаем жижки. Щенок на грани.

Парень гладит его и приговаривает:

– У тебя все будет хорошо, ты поправишься, еще внуков моих воспитывать будешь…

Это звучит так трогательно. Я как раз читала накануне про силу мысли и, тем более, слова и поэтому почему-то верю, что щенок поправится…

«Ну-ну», – не умолкает пессимист внутри.

Ах да, это про ожидания. Отменяю всякие мысли нафиг. Что это меня в эзотерику вдруг потянуло? Парень сидит возле стола и нежно гладит щенка, лежащего на грелке, по голове и длинным ушам.

Вскоре приходят девчонки из дневной смены, передаём им и щенка, и бодрую собачку-марихуанщицу, и пока ещё живого котёнка.

Думаю, вряд ли ещё увижу и щенка, и котёнка, если быть честной. Если без эзотерики.

Я иду домой с ночной смены, и со всех сторон буйной зеленью на голову обрушивается весна, – когда только всё успело так вырасти? Со всех сторон орут на все голоса разнокалиберные птицы, таскают ветки для гнёзд. Иду по парку, вяло передвигая ноги. Белки, утки, голуби. Люди. При виде собак вздрагиваю и опускаю глаза, транслируя: «Я не врач… я не врач…», забывая, что животные на улице не требуют от меня мозгового штурма. Это просто. Собаки. На улице. Хотя вот, например, йорк – периодически подпрыгивает и бежит на трёх лапах. Наверняка, у него медиальный подвывих коленной чашечки, и нужно рекомендовать им операцию.

«Не нужно давать советов, когда тебя об этом не просят».

Ах да. Да.

Сегодня, спустя неделю админ попросила прокомментировать результаты анализа на ресепшине. Иду, беру у парня бланк, смотрю в бумажку… Парень начинает говорить… голос знакомый… Должна сказать, что я хозяев почти не запоминаю, больше смотрю на животных. Думаю, у гинекологов на этот счёт свои причуды.

«Про проктологов ещё вспомни!»

В общем, отрываю глаза от бланка с результатами анализов, а это – хозяин того щенка коккер-спаниеля!

– Э-э-э… Он жив? – вырывается неосознанно.

Парень громко смеётся и кричит:

– Жив! Жив! Прыгает! Бегает! Всё в порядке!

Утибоземой… Ну, дело за внуками.

…А котёнка больше не приносили. Наверное, для него вариант встречи с Ангелами оказался лучше. А может, и выжил – этого мне узнать уже не удалось. На такой работе верить в чудеса не получается. Совсем не получается.

…Собака с дирофиляриозом умерла через несколько месяцев просто потому, хозяйка никуда не поехала. За это время, вероятно, сердечная недостаточность прогрессировала, и её усугубили личинки, превратившиеся во взрослых особей.

Глава 39. Такса

Глухому хирургу наркоз не нужен (чёрный медицинский юмор).

С утра пораньше идут повторники. Мне достаётся такса с бордетеллёзом – с прошлого раза собаке значительно полегчало. На первичном осмотре её хозяйка спорила со мной около часа, утверждая, что у собаки что-то с пищеварением, ибо её рвёт. Но рвёт-то после приступа кашля, что и отличает бордетеллёз от обычной рвоты. Тогда я взяла кровь и еле-еле уболтала начать с упрощённого алгоритма лечения, и «если через два дня не станет легче, то приходите, будем полностью обследовать».

Некоторые хотят прямо весь-весь арсенал диагностики, а оно им и не надо.

Мысли о дирофиляриозе продолжают витать в голове, но у этой собаки и его не заподозришь – клинический анализ чист. Эту же болезнь, кстати, можно подозревать при синдроме «обратного кашля», типичном для нервных йорков.

– Неужели нет прививок от этого борделя… как там его? – сетует хозяйка собаки.

«Кто б меня от блядства закодировал!» – помнится, кричало нечто пьяное и женское с балкона соседнего дома на весь микрорайон…

– Прививка есть, – отвечаю я женщине. – Только она не защищает, потому её почти никогда и не делают.

Пятьдесят на пятьдесят. Никакого смысла – тем более, что болезнь не считается высоколетальной при своевременно начатом лечении.

Кстати, про бордель.

Как-то рано-рано утром, зимой, к нам в клинику забежала девушка, на которой из одежды был только один полупрозрачный пеньюар. Она была босиком, а морозы тогда стояли крещенские.

– Можно я у вас побуду? – переминаясь с ноги на ногу, спросила она.

– Давайте я вызову полицию, – решила помочь я, добывая из кармана телефон.

– Ох, нет, нет! – закричала девушка, отчаянно махая руками. – Я от них и бегу!

Дала ей одежду.

…Следующий повторник – беспородная собака с парво. Тоже чувствует себя хорошо, начала есть. Понос и рвота прекратились вчера, так что оставляю капельницы ещё на пару дней, для закрепления эффекта.

– Можно мы Вам позвоним, если что? – спрашиваю у владельца собаки. – Нам иногда так нужны доноры… А то, как припрёт, не знаешь, куда и бежать.

«Вот ты ещё у мужиков номера телефона не стреляла!» – издевается надо мной внутренний голос.

Мужчина между тем пожимает плечами и соглашается.

– Где-нибудь если через год я позвоню, нормально? – продолжаю домогаться я.

Дело в том, что сразу донором собаке быть нельзя, потому что в её крови продолжают циркулировать живые вирусы. Нужно выждать время.

«Взяла телефон у мужика, а звонить ему собралась только через год! Ну ты красотка вообще!»

Да блин. Он, конечно, симпатичный и всё такое… Но я тут вообще-то работу работаю, а не личную жизнь устраиваю.

«Что мешает совместить?»

Сейчас мне мешает одно: странный навязчивый голос в голове, который не затыкается.

…Следующий – котёнок после панлейки. На этот раз пришёл с калицивирозом, температура зашкаливает. У хозяйки дома еще двадцать котов и кошек, – все не привитые.

– Остальные могут тоже заболеть, – говорю женщине.

Её коты, конечно, взяты с улицы и имеют какой-никакой нажитый иммунитет – там обычно господствует естественный отбор, за счёт которого выживает сильнейший. Слабые иммунитетом гибнут первыми, а кровь тех, кто выживает, являет собой многообразный коктейль из образованных организмом антител.

«Что не убивает – делает сильнее».

Ну да. А что убивает – то просто убивает.

– Вакцинировать – так дорого, – сетует женщина.

Лечить – ещё дороже, а вакцинировать сейчас, спустя трое суток, уже поздно. Если бы один день прошёл – можно было бы рискнуть, есть уже наработки отдельных энтузиастов.

«На которые ты всё равно бы не рискнула».

– Изолировать бы его от остальных, – говорю ей, мучительно пытаясь игнорировать навязчивый голос в голове. – По сути, этого котёнка лучше вообще куда-то отдать, в другое место.

– Некуда, – пожимает плечами женщина.

Ну, я пас. Остаток приёма проходит молча – колю котёнку препараты. Такой тоже мог бы стать превосходным донором, но телефон этой женщины я не беру, потому что это многокошковый дом, и такие доноры могут наградить не только полезными антителами…

За админа сегодня Света.

– Дерматологический, к тебе, – предупреждает она о следующем пациенте.

В кабинет заходит женщина и ставит на стол чёрного кота, по спине которого проходит светлая полоска, будто бы он только что из парикмахерской после модного мелирования.

– Вот, – говорит женщина.

– Даже жалко лечить такую красоту, – вырывается у меня.

Кот с депигментацией на дерматологическом приёме.

Осматриваю: шерсть на этом месте не только светлая, но и более редкая. Выдёргиваю несколько волосков, изучаю под микроскопом. Ничего особенного, кроме того, что они бесцветны и слегка деформированы. Депигментация116, в общем.

Волосы с депигментацией под микроскопом.

– А что с ним? – спрашивает женщина у меня.

А я не знаю.

– Более редкая шерсть вдоль спины бывает при аллергии, – отвечаю ей, – но тут ещё осветление шерсти, и очень резкая граница. Иногда такое бывает, если есть зуд, и кот очень сильно себя вылизывает, нарушая процесс образования пигментации у самых корней. Но тогда были бы отломанные волоски, и я бы увидела это под микроскопом. Для достижения такого эффекта, – я показываю на чёрного кота и его белую красивую полоску, – ему пришлось бы вылизывать себя чётко по трафарету. Если говорить об аллергии, то… кстати, от блох когда обрабатывали?

– Да мы каждый месяц капли ему капаем, – отвечает женщина.

Редко, когда встретишь таких сознательных владельцев.

– Может, был химический ожог? Могли пролить на него что-нибудь? – допытываюсь дальше о других возможных причинах возникновения такого эффекта.

Женщина пожимает плечами:

– На улице же ходит, кто его знает. Но вроде хулиганов нет. У нас свой дом, участок закрыт забором, соседи нормальные.

– Печка? – озаряет меня догадкой.

– Да, кстати. Печка есть. Металлическая. Дровами её топим. Он на диване любит спать, на самом краю, как раз рядом с ней.

– Ну… Мог упасть и спиной прижариться? – озвучиваю одну из догадок.

– Вполне, – задумчиво кивает женщина после короткой паузы.

Сходимся во мнении, что это мог быть термический ожог. Назначаю капли с омега кислотами для лучшего восстановления кожи.

«И фоткаться, фоткаться с ним скорей!» – радостно кричит внутренний голос.

Пока я пишу назначение, все, кто проходит мимо кота, неизменно умиляются его фирменной раскраске. Его успевают назвать скунсом, красавчиком, бурундуком и даже почему-то Элвисом Пресли.

…Потом, пока в холле пусто, «курим» с Иркой на балконе. Я традиционно в роли пассивного курильщика сижу на корточках, прислонившись спиной к стене. Рабочий тулупчик, накинутый поверх халата, не даёт замёрзнуть – календарно наступившее лето по температуре не уступает ранней осени.

– Вот что я должна была им сказать? – устало вещает Ира, выпустив изо рта тучу сигаретного дыма. Только что ей досталось принимать кошку с опухолями молочных желёз, и краем уха я слышала весь разговор с владельцами. – Там уже вскрывшиеся опухоли с двух сторон! Наверняка метастазы кругом!

– Рентген? – пытаюсь, скорее, поддержать разговор.

– Рентген? – эхом вторит Ира. – А смысл?

– Ну, да. Тут уже поздняк метаться.

На рентгене можно увидеть наличие метастазов, что помогает принять решение об операции. Эту кошку оперировать уже бессмысленно. Делать все рекомендуемые исследования в безнадёжных случаях и только в угоду врачам, – тоже.

Даже при маленькой опухолюшке на одной железе рекомендована тотальная мастэктомия – это когда вырезают все молочные пакеты от подмышки до паха, потому что у кошек очень хорошо развита лимфатическая система, и метастазы быстро распространяются по организму. Сложность в том, что нужно помимо желёз грамотно удалить прилегающие лимфоузлы – подмышечный и паховый, не задев проходящие рядом нервы. И, поскольку вырезают всё «острым способом», кровеносные сосуды во время операции обильно кровят, так что зрелище это не для слабонервных хирургов.

Иногда ещё одновременно проводится кастрация, так как считается, что опухоли эти гормонозависимые. Послеоперационный период протекает с ужасной болью: можно себе представить – полкошки отрезано! – и, поэтому должен проходить под эгидой наркотических обезболов. Разрешение на их применение есть только в нескольких клиниках, и получение его – жутчайший головняк.

Ну и, после операции, помимо обработки длиннющего шва и купирования болевого синдрома, уже решают – «химичить» кошку или нет. Химиотерапия для кошки – та ещё рулетка… Хотя иногда она позволяет продлить жизнь на какое-то время. Неопределённое время.

Проще предотвратить болезнь: ранняя кастрация кошек профилактирует возникновение подобных опухолей. Только об этом мало кто говорит.

– В прошлый раз объясняла, откуда пиометра берётся, – закатывает глаза Ира, снова затягиваясь и тут же выпуская дым в сырой от только что прошедшего летнего дождя воздух. – Сначала попросили посмотреть на УЗИ, живые ли котята. Я спрашиваю: какой срок-то? А они мне: уже с полгода живот у неё и всё растёт! А там уже гноя – с полкошки накопилось.

Это только медведицы столько носят или, вон, тигрицы…

– Да не заводись ты, – кутаюсь в тулуп, накинутый на плечи. – А то и я начну.

– Не, ну а что? И каждый второй капли от загула даёт, понимаешь?

Понимаю. Дача противозагульных капель многократно усиливает вероятность возникновения и гнойного воспаления матки, и образования кист.

Киста на яичнике, обнаружена у кошки.

Так что тут только операция. Есть ещё, правда, медикаментозная кастрация – в виде подкожно вводимого импланта, – но эффект длится только полгода.

– Мне сегодня кошмар приснился. Хочешь, расскажу? – спрашиваю я, хмыкнув.

– Опять пациенты?

– На этот раз нет, – отмахиваюсь. – Будто принесли мне на осмотр колобка.

– Колобка? – Ира смеётся. – И в чём кошмар?

– Ну, я стою с градусником и не знаю, как ему температуру измерить! Вот в чём кошмар! – объясняю возмущённо.

Ира коротко хихикает. Потом я. И через секунду обе начинаем хохотать в голос. Безумие это длится и длится, из глаз выступают слёзы, и в смехе прослеживаются явные истерические нотки. Ну всё, девочки доработались! Всё-ё-ё!

– Ты мне лучше скажи, чьи же всё-таки ножки пришил зайчику Айболит? – спрашивает Ира меня, хорошенько отсмеявшись.

– Меня больше интересует, на какие деньги он шовник покупал, если был весь такой добрый, – отвечаю я. – Чем он пришивал зайцу ноги? Леской, что ли?

– Да ну тебя, – снова смеётся Ира, кидая бычок в банку. – Ты чего такая унылая-то с утра была, лучше скажи?

– Да вот представь, что ты выспалась…

– Выспалась? Как это? – недоумённо произносит Ира.

– Ну вот и я… не знаю уже, как это, – отвечаю ей, всхлипывая всё ещё от смеха, но, возможно, уже и нет.

– Такая радостная ходила всё это время, – говорит Ира. – А сегодня унылая, как…

– …как говно, ага, – отворачиваюсь, не желая обсуждать своё очередное фиаско в личной жизни. Классически перевожу стрелки: – Ты-то когда замуж выйдешь?

– Да ну тебя, – машет она рукой.

Мы выходим с балкона и топаем в ординаторскую. Неожиданно даже для себя самой я добавляю:

– И вообще я увольняться буду, – звучит это словно решение, которое пришло только что.

– Да ладно, – недоверчиво говорит Ира. – И куда ты пойдёшь?

– Да, куда ты пойдёшь? – вторит ей Саша, наш главный ортопед, случайно ставший свидетелем начала диалога: он сидит на диване и держит на коленях журнал вакцинаций, дотошно переписывая на отдельный листок клички провакцинированных животных и все данные для очередного отчёта. Так и вижу, как на доске объявлений сегодня вечером появится его гневная надпись, посвящённая коллегам, которые неправильно заполняют в этом журнале отдельные графы.

Это он ещё не долистал до Фридриха Фердинанда фон Ландграбена и Шнайдера фон Кранцер Уфера.

– Куда-куда… На рельсы пойду лягу, – сухо отвечаю им обоим. Синдром «жертвы», хуле.

– На рельсы… – вторит Саша, мечтательно наклоняет голову набок, прикрывает глаза и, задумчиво вздохнув, произносит: – А прикинь… Если ты ещё собачьего яда съешь… Поезд тебя раздавит, собаки кишки погрызут… И такая вот картинка сочная: руки, ноги, кишки на шпалах, а вокруг собаки в судорогах бьются…

– Да красота вообще… – поддакивает Ира, возвращая на нашу общую полочку зажигалку и помятую в приступе истерического смеха пачку сигарет. – Ляпота…

Мне так нужна поддержка, а они ещё издеваются!

– Я не могу больше работать по ночам, – выношу свой окончательный вердикт.

– Смирись, – говорит Саша, возвращаясь к журналу.

Это слово однозначно пахнет увольнением, потому что долго жить в состоянии вынужденной бессонницы, отягощённой ночным бдением, невозможно. Хуже тупого терапевта может быть только злой, не выспавшийся анестезиолог. Ещё хуже, если этот анестезиолог – женщина. А злой хирург вообще опасен для общества. Короче говоря, это именно то, что происходит со мной по ночам – злая, тупая, сонная женщина в роли терапевта, анестезиолога и, иногда, хирурга.

– Бли-и-ин! – перевернув очередную страницу в журнале, Саша утыкается взглядом в мои записи. – Это что ещё? Фридрих… Чего?

– Мочу посмотришь? – спасает меня Света, поднявшаяся наверх с баночкой, на дне которой бултыхается желтая жидкость.

– Давай, – быстро забираю банку. Хоть отвлекусь от мысленного зрелища шпал и кишок.

Под протяжный, отчаянный, громкий возглас Саши убегаю из ординаторской к центрифуге. Вот ему сейчас все эти клички переписывать…

Осадок мочи оказывается интересным: в виде оранжевой снежинки там плавает билирубиновый кристалл. Печень у тебя, кошка, печень… Если это не закупорка желчного пузыря, а лишь проблемы с печёночной тканью, то, к счастью, она прекрасно регенерирует.

Билирубиновый кристалл в осадке мочи кошки, под микроскопом.

…Через какое-то время Саше достаётся такса, которая выбежала на улицу без поводка и ринулась прямиком под машину. Таз всмятку, перелом большеберцовой кости, шок. Сломанный таз – это тот ещё конструктор, так что таксе сильно повезло, что сегодня с нами работает такой опытный хирург-ортопед, как Сашка.

– Пошли, – в это время Ира зовёт меня с собой. – На наркозе постоишь. Зуб кошке надо удалить. Анализы крови в порядке.

– Издеваешься ты, что ли? – чуть ли не плачу ей в ответ. – У той кошки тоже анализы крови были в порядке.

– А мне, что, легко по-твоему? – отвечает она вопросом на вопрос, ловко закидывая в рот и заглатывая без воды очередную таблетку антидепрессанта – явно уже навострившись.

– Давай делись, – вытягиваю руку, как завзятый нарик.

Ира выделяет мне одну таблетку.

…Весь наркоз стою, слушая у кошки сердце стетоскопом, и заодно неотрывно смотрю за дыханием. Приборы, конечно, пищат о стабильности, но ещё одну внезапную смерть пациента я сейчас не переживу. Это похоже на фобию, и я стою, словно в медитации, запредельно сконцентрировавшись.

У кошки периапикальное воспаление, которое вызвало абсцесс на скуле, прямо под глазом. Ира тащит зуб, и он легко выходит. Останавливает кровь. Вскрывает абсцесс. Какие-то несколько минут, и вот мы уже закончили.

– Всё? – спрашиваю Иру – та кивает в ответ.

Убираю наркоз. Кошка начинает приходить в себя. Разинтубирую, заворачиваю во флисовое одеяло и, пока она просыпается, держу на руках, под кислородом. Ира бросает крайне многозначительный взгляд на эту «картину маслом» и молча уходит, покачав головой. Спасибо хоть, без комментариев. И тебе, кошка, спасибо, что сегодня обошлось без сюрпризов. Я уволюсь, честно. Только не нужно мне больше тяжёлых намёков, ладно, Мироздание?

«Стадия торга? Ну-ну…» – звучит в голове насмешливо.

Отмахиваюсь от этой мысли. Мне не нужны такие уроки. Я вообще не хочу больше учиться через боль и через смерть своих пациентов.

Такса, которой Саша собрал таз, нажила себе дома проблем: стащила защитный воротник и умудрилась не просто поснимать весь шовник, но и разлизать рану. Теперь у неё не просто жесть. У неё ЖЭЭЭЭЭЭСТЬ… Ткани расползлись аж до самого дна – заглядываешь в полость, а там виднеются тазовые кости и ортопедические шурупы…

Это – про важность послеоперационного ухода и следование рекомендациям врача. Один невыполненный пункт – круглосуточный воротник – всего за пару часов разлизывания может «пустить под хвост» даже самую мастерскую работу хирургов. Таксы находятся в первой группе риска по разлизыванию швов даже при наличии воротника просто за счёт очень длинной морды, каким-то чудом ещё более удлиняющейся, когда собака остаётся наедине с собой.

Пришлось поместить её в стационар. Владельцы купили собаке другой воротник, длинный, размером с неё саму, продели его в тугой ошейник и примотали для гарантии скотчем, – получился тот ещё видон!

Пока я обрабатывала дырищу, чуть сознание не потеряла. Врач, называется… Хирурги не только на это смотрят, но и ремонтируют сломанное, а я вот… Ну, вчера рана хоть гнилью уже не воняла, очистилась от некротических тканей. Посадили на сильные антибиотики, зашили обратно.

…Саша потом, спустя несколько месяцев, сказал про тот случай: «Кстати такса полностью восстановилась, только у неё от тех дыр на попе ямочки остались, как на щёчках. Но тогда эти дыры с вонью и торчащими винтами меня самого повергли в шок!»

Глава 40. Эклампсия

Если ты устаёшь – значит что-то делаешь неправильно.

Сегодня все какие-то неопределённые – сплошь предположительные, не подтверждённые диагнозы.

Два щенка с глубокой пиодермой, обоих кормят искусственно. Скоблила, как могла – никаких клещей. Предположила пищевую аллергию на коровье молоко, осложнённую микрофлорой. Надеюсь, что не ювенильный117 – его лечат гормонально, а щенкам всего две недели от роду. Отлила им жёлтый препарат, воняющий тухлыми яйцами. Судя по интенсивности аромата он, очевидно, является младшим братом препарата OSD.

…Следующей приносят кошку.

– На усыпление, – предвосхищает мой вопрос Аля.

Кошка на вид очень худая, тощая, и да, я могу предположить, что у неё болезнь почек. Владельцы – мужчина и женщина.

– Что случилось? – задаю стандартный вопрос. Усыплять очень не хочется.

– Неделю уже не ест, – говорит женщина.

Можно я сегодня не буду никого усыплять? Можно?

– Я без диагноза усыпить не могу, извините, – говорю им устало.

– А что нужно для диагноза? – спрашивает мужчина. Ну, хоть не скандалят – и на том спасибо.

– Кровь хотя бы сдать, – отвечаю ему, малодушно думая, что если диагноз подтвердится и показатели зашкалят, то усыплять достанется не мне. – Можно ещё капельницу ей сделать, для облегчения, пока ждём результаты.

Соглашаются. Боже, какой хороший день…

Кошка стоически переживает постановку внутривенного катетера и взятие крови. Кроме предположения с почками вдобавок наблюдается вентрофлексия118 – такое бывает при гипокалиемии.

Отправляю владельцев в ближайшую аптеку за нужным препаратом – находят, приносят целую упаковку.

Прекрасный, замечательный день!

– Можете погулять, пока она под капельницей, – предлагаю людям. – Часика через три возвращайтесь.

Они уходят. Подключаю кошку к инфузомату, кладу в стационарный бокс – там она, на боку, с понурой головой первое время и лежит.

Гулять сегодня – одно наслаждение. Бросаю взгляд в окно: солнечный город объят теплом и светом, с тополей опадают ароматные оболочки от липких почек, подсыхающий после дождя асфальт усыпан салатовыми цветочками лип, и птицы сходят с ума, соревнуясь в звонком пении… Я уже и забыла, каково это – наслаждаться созерцанием природы. Когда бы они ещё могли так хорошо погулять три часа, одновременно решая проблему с кошкой?

Уже через час она поднимает голову, распрямляя шею, и начинает проявлять интерес к окружающему. Ну вот. Поживёшь ещё, небось. Возможно, калия надо добавить больше, но я боюсь за сердце. Всё – на интуиции.

…Дальше приходит кот песчаной окраски, прооперированный накануне по поводу инородки: тогда он съел пластмассовую игрушку. Сам пока в попоне, а уже ищет чего бы ещё слопать. Сажаем его капаться рядом с кошкой, в клетку стационара. Первые полчаса он трясёт решётку дверцы, обхватив прутья передними лапами, и заунывным голосом требует адвоката. Надо за ним приглядывать: как бы катетер не сожрал, пылесос…

…Маленькая собачка с синдромом обратного кашля. На всякий случай пугаю хозяев дирофиляриозом.

– У неё этот кашель с детства, – говорят они.

– Когда волнуется и на стрессе? – почти читаю их мысли.

Кивают. Прописываю собачке ошейник с феромонами, который сильно хвалят хозяева нервных пациентов.

– Понаблюдайте, будет ли эффективность.

«Этот препарат нужно распылять до начала приёма и в кабинете, и в холле. Прям с балкона лить на всех входящих в клинику», – задумчиво мечтает внутренний голос.

Подумаю об этом позже.

Нам и так уже одна дама предъявляла претензию: мол, у вас там в подвале стоит установка, подавляющая волю собак. Мол, недаром они все такие притихшие в очереди сидят.

Таких мнительных, да и просто странных персонажей в клинику приходит много. В особые дни, часто совпадающие с полнолунием, одни просят почистить собаке чёрное нёбо, потому что «оно должно быть розовым, а иначе собака плохо ест». Следом приходят другие, на чистку параанальных желёз, сетуя, что у собаки из-за этого нет нюха, и это наводит на мысль о происхождении фразы про то, кто чем чует. А потом в кабинет врывается какая-нибудь залётная бабушка, окропляя всё святой водой, и начинает просить полечить своему коту уши, потому что он, кот, якобы слышит «голоса» и поэтому плохо спит по ночам. На то, что коты, вообще-то, ночные животные, бабушка ещё интенсивнее машет в воздухе открытой пластиковой бутылкой; на полу после этого остаются святые лужи, на которых легко можно поскользнуться и сломать себе или святую шею, или пару не менее священных конечностей.

Есть отдельные владельцы маленьких собачек, на которых, похоже, Луна не влияет никак, потому что они радуют своими перлами с завидным постоянством, без согласования с затмениями планет. Лидируют, конечно же, байки про самокастрацию и рассасывание семенников в случае вакцинации от бешенства. Иногда сыплются обвинения, что врач «проколола девственную плеву», ректально119измеряя собачке температуру.

Часто, непосредственно перед кастрацией владельцы с удивлением восклицают: «Вы ему яйки отрежете, что ли? Это навсегда, что ли? Яйки-то, яйки как?», «А как он потом сикать будет?», «Отрежьте так, чтобы мы через пять лет ему девочку нашли». И абсолютным победителем в номинации терминологии половых органов можно назвать даму, которая называла член с препуцием своего кобелька не иначе, как «помадкой».

Вот интересно, если бы у неё была сучка, то вместо «помадки» было бы что? Пельмень?

Среди владельцев котов тоже находятся весельчаки, которые выдают что-нибудь типа: «А в каком возрасте Вы делаете котам обрезание?» Не сразу и найдёшься, что отвечать… Остаётся только надеяться, что холл не станет местом для битвы двух религий, одна из которых пропагандирует обрезание, а другая – окропление святой водой. Одна надежда на агрегат, подавляющий чего-то-там, якобы стоящий в подвале, – при том, что подвала у нас нет. По-моему, у Бога нет религий. И, уж точно, Он против того, чтобы люди убивали друг друга, даже во имя добра.

Если у медиков пациенты путают гайморит с геморроем, запихивая себе свечи в противоположные нужным отверстия, то в ветеринарном царстве по-полной отжигают владельцы, отрываясь на своих животных.

– Доктор, Вы сказали давать моей кошке таблетки по инструкции. Тут написано: «Она таблетка на голову». Я таблетку ей на голову положила, а она упала, и кошка её съела. Что мне теперь делать?

Не соскучишься с ними…

…Следующая на приём – собачка с эклампсией120, и хозяйка из числа заводчиц-разведенцев. Таких мы практически разыгрываем на спичках – кому идти брать, потому что они всегда лучше всех врачей, вместе взятых, знают диагноз и чем это лечить. Им бесполезно что-то говорить – всё равно сделают по-своему.

Эта оказалась слегка сговорчивее, принесла с собой упаковку кальция и рассказала, что у собаки такое уже было: судороги, слабость ног после родов. Уговариваю её на курс капельниц.

– Щенков надо отнять… – говорю стандартные вещи.

Женщина смотрит с удивлением:

– Зачем это?

– Иначе они будут продолжать лишать её кальция, – поясняю я.

Если человек задаёт вопросы – это хорошо. Значит, ему действительно интересно.

Выясняется, что собаку все четыре года её жизни кормили исключительно мясом.

«Болезнь мясника», или вторичный гиперпаратиреоз – это как раз, когда кальций вымывается из костей из-за избыточного поступления с едой фосфора, в результате чего в организме нарушается правильное соотношение макроэлементов.

– А она больше ничего не ест! Что я сделаю? – напористо отвечает женщина.

Отвечаю вопросом на вопрос:

– Если у собаки заведомо нарушен баланс питательных веществ – зачем Вы вынудили её забеременеть? Теперь и щенки родились с недостаточностью кальция, и у них будут проблемы, не только у мамы.

Молчит. Взвешиваю собачку. Восемь килограммов.

Ставлю ей внутривенный катетер, ввожу пять кубов кальция, разбавленного в двадцатке – даже не облизнулась! После такого здоровые собаки уже давно обблевались бы дважды! А у этой ушёл влёт, как в бездонную трубу!

С кальцием вообще-то шутки плохи. Некоторые врачи вводят его внутривенно, чтобы вызвать у собак рвоту, например, при отравлении. Но иногда реакцией на кальций служит остановка сердца и смерть. Это к слову о постулате «Не навреди». Так что кальций актуален строго по показаниям.

Ввожу собачке дополнительные, вкусные препараты. Пишу назначение.

– Пойдёмте посмотрим матку на УЗИ, – предлагаю женщине исключить субинволюцию121, которая частенько сопровождает подобные нарушения.

Отказывается. Экономит деньги, что ж.

– Ладно. Следите тогда за выделениями, – отчаявшись, махаю рукой.

– Ой, она в первый раз тоже долго и тяжело рожала… – замечает вскользь хозяйка собачки.

Ну, ещё бы. Откуда силам-то браться?

Отпускаю их. Думается, они больше не придут: часто заводчицам нужен только поставленный в вену катетер и прописанные назначения, а остальное они корректируют сами… С кальцием в вену, ага.

– Прокомментируй анализ, – просит Аля и протягивает мне телефон.

Изучаю бланк. Пожилая собака. Щелочная фосфатаза зашкаливает.

– Вы бы подошли на УЗИ, – говорю в трубку. – Нужно исключить болезни печени и новообразования.

– Новообразования? – взволнованно переспрашивает женщина на том конце.

– Ну да, – уточняю я. – Нет ли опухоли.

Слово «новообразование» звучит как-то безопаснее, что ли, поэтому я и произношу его первым. Что не меняет сути.

Женщина начинает плакать и вешает трубку. Я себя в такие моменты ненавижу.

…И тут же приходит мужчина с собакой, у которой на лапе находится это… как его… «новообразование». Только выглядит оно совсем не безопасно.

– Сначала делаем цитологию, – объясняю мужчине алгоритм диагностики. – С помощью иглы берём пробу клеток, на стекло, красим и смотрим, что там. Это не стопроцентная диагностика, потому как клетки, нужные для диагноза, в просвет иглы могут и не попасть.

– Процентов семьдесят? – спрашивает мужчина.

Киваю. Пусть будет семьдесят.

– По результатам цитологии решаем вопрос о том, что делать с опухолью. Если удалять хирургически – то с каким захватом ткани, и нужно ли потом назначать химиотерапию. Резать опухоль без цитологии ни один грамотный хирург не согласится. Отрезанное хорошо бы отправить на гистологию.

Находятся, правда, «умельцы». Мало того, что режут под местной анестезией, без наркоза, на грязном столе в кабинете терапии, так ещё и на гистологию отрезанное никто не отправляет! Что потом удивляться, когда через месяц животное умирает от множества метастазов?

– Гистология – что это? – спрашивает мужчина.

– Это уже полноценный срез тканей и исследование клеток под микроскопом. Тут уже диагноз стопроцентный. Опухолей очень много существует, разных. От вида зависит и алгоритм лечения.

– А у меня сейчас ребёнок в онкологической больнице, – вдруг говорит мужчина.

С этими словами на меня словно выливают ушат ледяной воды. Жесть какая.

– Знаете, – отмечаю я, осторожно подбирая слова. – Мы тут работаем в клинике и заметили одну вещь: что у животных и их хозяев болезни часто совпадают. Это не про заразность – поймите правильно. Но, возможно, животные «оттягивают» на себя болезни своих хозяев, как будто частично берут их на себя.

Чистейшая эзотерика!

Услышанное очень сильно действует на мужчину: он начинает ощутимо волноваться. Так… Надо отвлечь человека.

– Давайте возьмём цитологию. Подержите собаку, – говорю ему. Кивает.

Иметь определённость – это очень важно.

Нужно сделать прокол иглой на границе здоровой и видоизменённой ткани, чтобы поймать «митозные клетки» – то есть те, что активно делятся, выдавая своим присутствием рождение особо злых опухолей. Кровь попасть не должна. Колю, собака даже не дёргается. Шприцом выдуваю содержимое иглы на обезжиренные стёкла и ею же, плашмя, размазываю клетки тонким слоем по поверхности. Оставляю стёкла сохнуть.

– Позвоните по результатам цитологии, – говорю мужчине, выписывая ему назначение.

…В перерывах между приёмами с любопытством заглядываю в святая святых – хирургию. Девчонки «режут» вереницу кошек, пришедших на стерилизацию, и двух случайно затесавшихся в это бабское царство «мужиков» – кобеля и хоря. Одна из кошек приходит с жестокой пиометрой: удалённая матка вместе с содержимым весит семьсот граммов. При весе кошки в три килограмма – это уже чересчур. В матке опухолевидные разрастания, в полости – красноватый жидкий гной, – хорошо ещё, что она не лопнула внутри кошки.

Кошки в стационаре просыпаются от наркоза после стерилизации.

…Затем приносят кота, упавшего намедни с третьего этажа. Прихрамывает, переломов нет. Удивлён посещением клиники. Щупаю лапы.

– Вероятнее всего здесь растяжение, – говорю парню, который принёс кота, – но если сделать обезболивающий укол, то нужно строго ограничить движение. Иначе он перестанет беречь лапу и может дорвать связку.

От укола парень отказывается: видимо, ограничить кота в движении возможности нет.

– Уже в третий раз падает, – говорит возмущённо он.

– Ну да, – подтверждаю его слова нашей расхожей фразой: – Кот, выпавший из открытого окна, не делает выводов.

Как-то на приём после такого падения принесли кота с переломом всех четырёх лап. Собирали его долго, и ещё дольше он ходил на обработки – все лапы были в торчащих спицах. Часто при падении коты бьются мордой об асфальт, вплоть до перелома основания черепа и расщепления нёба. Может лопнуть мочевой пузырь – особенно если он был полный. Разрыв диафрагмы, опять же. Ну, и – кровотечения.

…Затем приходит лабрадор с жёсткой аллергией на курицу, на повторное внутривенное вливание препаратов. Куриный белок вызывает у него страшный зуд с прыщами по всему телу, и при этом уши моментально становятся бордовыми.

– Ой, Вы в эту лапу не попадёте. Вчера тоже врач пытался, пытался… не попал, – уверяет меня владелец собаки.

Ну, хорошо, не попаду. Как скажете. Пережимаю собачью лапу жгутом и старательно ищу вену. Колю. Предсказуемо не попадаю. Так Вы хотели? Я оправдала Ваши ожидания?

Если владелец не хочет – сознательно или нет, – чтобы его животному помогли или чтобы всё получилось на отлично с первого раза, то тут я бессильна.

Ищу вену на другой лапе. Мужчина на этот раз молчит. С лёгкостью нахожу, ввожу препараты. Начинаю понимать медсестёр, которые нервничают, когда начинаешь им что-то говорить во время забора крови. Всё, теперь если что – всегда буду молчать, как партизан. Давайте немножко верить друг в друга, а?

Намедни мне принесли левретку, и надо было ей внутривенный катетер поставить. Хозяйка, которая держала собачку, сделала вдох и, кажется, всё время, пока длилась манипуляция, не дышала. На последних мотках пластыря она шумно выдохнула и созналась, громко сглотнув слюну:

– В прошлый раз в вену на этой лапе не попали.

Ну, а в этот попали. Потому что вот.

Особенно сложно поставить катетер рыхлым, кожно-складчатым чау-чау: таким собакам приходится долго, методично выбривать поллапы и довольно долго ждать, пока кровеносные сосуды выдадут себя, чтобы уже хорошенько убедиться, что вена проходит именно здесь, именно так и на этой глубине. Если же лапа отёкшая – задача в разы усложняется. Я вспоминаю, как однажды одна пожилая врач пыталась поставить катетер мне – она ещё никогда не пробовала этого делать и даже не тренировалась на одуванчиках, так что было больно. Подбадривала её, как могла. Катетер в вену, конечно, не попал, и раствор полился под кожу, так что пришлось всё снять и вернуться к привычному для неё вливанию через «бабочку». Я же смогла ощутить, каково это – когда при постановке катетера он идёт не туда, и, особенно, как адски щиплет внутривенный препарат, попадая подкожно.

– Да ну тебя, – махнула рукой врач. – Понапридумывали всяких катетеров тут… Раньше вон через иглу всё вливали, и ничего.

Да, иногда сложно бывает угнаться за прогрессом.

– Укольчик сделаешь? – Аля тут как тут, вырывает меня из воспоминаний.

Смотрю назначение. Антибиотик. Собаке. Болючий.

Растворяю, набираю.

Собака стоит смирно, подхожу сзади, поднимаю её заднюю лапу, тычу несколько раз пальцем в мякисную мышцу – так она расслабляется. Чпокаю укол. Собака ничего не замечает. Отпускаю. Вот сейчас начнёт побаливать, а мы уже всё и сделали.

– Всё, что ли? – удивлённо спрашивает мужчина, который держал собаку за ошейник и даже не смотрел на процедуру укола, отвернувшись.

– Угу, – отвечаю ему, выбрасывая шприц.

– У неё просто рука лёгкая! – радостно замечает Аля.

«О-о-о, – раздражённо проносится в голове, – только вот давай без этого! А то начнутся потом ожидания».

Правда состоит в том, что среди агрессивных котов и собак очень быстро учишься делать уколы безболезненно. Они хорошие учителя, кусачие, и щедро «благодарят», оставляя покусы и шрамы, – хочешь-не хочешь, а быстро научишься. Важно защищать от подобных «благодарностей» не только себя, но и владельца, который фиксирует животное. Он-то как раз до последнего не верит, что его может укусить собственное животное, поэтому предсказуемое: «Да ла-а-адно! Меня-я-я-то не уку-у-усит!» я всегда глухо игнорирую, напяливая на агрессоров защитные воротники, завязывая морды собакам и туго заворачивая диких кошек в одеяла перед уколами. Потому что насмотрелась уже на бегающих по кабинету и орущих матом людей, щедро окропляющих всё вокруг кровью.

Сняла швы у кошки, которой девчонки удаляли матку из-за пиометры – всё у неё прекрасно зажило, чувствует себя отлично. Я тоже принимала в ней участие: на следующий день после операции корректировала назначение, ибо кошке стало плохо, поднялась температура, – сменила ей антибиотик на другой, более сильный.

– Можно книгу жалоб и предложений? – спрашивает меня хозяйка кошки.

Даю. Эту тетрадку, похожую на сборник анекдотов, мы периодически перечитываем вслух всей сменой, потому как обычно те, у кого животное выздоравливает, не утруждает себя благодарностями, а недовольные выражают свои претензии таким языком, что закачаешься. Или обхохочешься.

«Зачем врач щупала моей собаке спину? У неё же с ногами проблемы!»

Действительно. Нервы в ногах небось существуют отдельно от позвоночника!

«Врач запретила давать Мусечке освящённую в церкви воду! У кошки не может быть поноса из-за этой воды, это всё от бесов и инородных сущностей! Вы безбожники! Больше к вам лечиться не пойдём!»

У кошки начинался распрофузнейший понос, стоило только отдать её домой, где хозяйка – глубоковерующая женщина – насильно выпаивала ей святую воду. После подобных вливаний кошка опять попадала к нам на приём с признаками яростного избавления от этой воды через задний проход. Ну, может, вода была с большим количеством ионов магния – уж не знаю, – но эффект был сильно слабительный.

Женщина, попросившая тетрадку сейчас, пишет в ней развёрнутую благодарность в адрес всего коллектива, а, уходя, подсовывает нам большую коробку конфет. Я прям проникаюсь своей причастностью к этой записи.

Конфет, правда, попробовать не удаётся, но всё равно приятно.

Глава 41. Абсцесс

Хирург – это человек, которому дано юридическое право наносить тяжкие телесные повреждения (Плюта А. В., хирург).

Первым в ночную смену приходит кот с абсцессом на левой задней лапе – прямо на мякишах. Сегодня я работаю с Сергеем и потому с превеликим удовольствием делегирую ему всех хирургических пациентов. А он и рад.

Под наркозом мы вскрываем коту абсцесс, делаем блокаду, обрабатываем, забинтовываем, отдаём.

Затем по закону парных случаев, ближе к ночи заявляется распальцованная девушка с кошкой, – у кошки та же тема, но лапа передняя, левая.

– Хорёк кусил, – поясняет девушка, так смачно жуя жевачку, что это слышно на расстоянии.

Лапа у кошки опухшая, как боксёрская перчатка, – видать, не один день прошёл после укуса. Этакая кошка – боксёрша.

Возраст семь лет, агрессивная, температурит на фоне инфекции.

– Нужно дать наркоз, иначе полноценно обработать не получится, и есть риск болевого шока, – объясняю девушке.

Она сопротивляется: видимо, слово «наркоз» вгоняет её в уверенность о летальном исходе, а мысль об отгнивающей лапе и септицемии не пугает совсем. Мы не настаиваем.

– Мне нужна стопроцентная! Понимаете? Стопроцентная гарантия, что моя кошка очнётся, и вы отдадите её живую, – выдаёт она свои грозные требования мерзким, самонадеянным языком. Наглый тон отнюдь не располагает к продуктивному общению.

Кто ж тебе даст стопроцентную-то? Запросить у Господа Бога ответ, что ли? Счас смску Ему отправлю, пять сек! Мы просто знаем, что для максимально хорошего эффекта без наркоза здесь не обойтись.

Обычно я говорю, что гарантии дать не сможет никто, что хорошо бы сдать кровь и сделать УЗИ сердца, и тогда уже будет от чего отталкиваться в своих прогнозах. Но делать всё это ради одной минуты лёгкого наркоза – без которого при любом раскладе никак – не кажется мне правильным. Ораторствовать ночью на полную катушку я не в состоянии, а молчаливый Серёга – тем более, – так что выдаю неожиданное:

– Даю Вам гарантию. Сто один процент. Да. Живую. Гарантирую. Стопудово. Зуб даю. Распишитесь вот здесь, – и придвигаю к ней журнал с «согласием на наркоз».

Вульгарно надувая и пукая розовыми пузырями из жевачки, девушка расписывается и, демонстративно виляя задом, удаляется ждать на улицу, в машину, к своим подружкам.

– Вот прям сто один процент, да? – Сергей поглядывает на меня с удивлением, доставая из холодильника шприц с препаратом для наркоза. – Прям зуб даёшь?

– Да сама от себя не ожидала, если честно, – сознаюсь растерянно я. – Да достало уже всё просто. Объясняешь им нормальным языком, а они не слышат!

Заворачиваю кошку в широкое полотенце, вытаскиваю её заднюю лапу, пережимаю вену. И вообще: может, зуб молочный. Я же не уточняла!

Наркозим. Сергей вскрывает абсцесс – там оказывается жидкая белая гноища с примесью крови.

«Где гной – там шире вскрой!» – любили поговаривать хирурги в нашей академии. Однажды я, следуя этому правилу, бодро полоснула скальпелем по абсцессу, который образовался на заду у коровы, но он оказался не только не созревшим, но и густо пророс толстыми кровеносными сосудами. Помимо вытекшего «молодого» гноя, из раны двумя бодрыми струйками засифонили мощные фонтанчики крови, и мне пришлось зажать их пальцами, пока водитель, которого звали, кстати, тоже Сергей, ездил за Людмилой Николаевной, моей начальницей и коллегой. К её приезду мои пальцы почти онемели, а под коровой уже образовалась изрядная лужа крови, смешанной с опилками. Если бы доярки увидели эту сочную картину, то смешали бы с опилками и меня тоже.

К счастью, сосуды удалось прошить и перетянуть ниткой так, что кровь быстро остановилась, но тот случай заставил меня хорошенько всё взвешивать, прежде чем приближаться к абсцессу со скальпелем. Иногда и в анатомический атлас полезно заглянуть, а то жизненно важные сосуды тоже, бывает, рядышком проходят. После нескольких таких случайных кровопусканий потом решаешься только на маленькую дырочку, которую потом расширяешь вставленным в неё зажимчиком, – так вероятность повредить сосуды минимальная.

Запиливаем кошке-боксёрше блокаду с антибиотиком, забинтовываем лапу.

Сергей садится писать назначение, а я слежу за пробуждением кошки – вот она уже рычит и шипит, хотя ещё не может адекватно шевелиться. Делаю ей обезбол, надеваю воротник на голову. Зуб остаётся при мне.

Сергей, всё ещё под впечатлением от «гарантируем, что вернём живую» пишет в графе вес: «3,6̊С», вместо «3,6 кг».

Я смотрю на «температуру = 3,6̊ С» и задумчиво говорю:

– Серёж… это даже не комнатная…

Он перестаёт писать и смотрит на мой указующий палец.

Тут у нас случается совместная ржачная истерика. Хихикаю, сгибаясь пополам и продолжая обнимать шипящую кошку. Хохочем и хохочем…

Отсмеявшись, бегу за девушкой – её машина стоит во дворе клиники. Внутри машины светятся экраны айфонов, и все четыре девушки, трое из которых прибыли, видимо, в качестве моральной поддержки, сидят в наушниках, так что достучаться удаётся не с первого раза.

Отдаём кошку.

…Затем снова случается закон парных случаев, и на этот раз не без курьёза.

Сначала звонит по телефону женщина и в жуткой панике кричит:

– У нашей таксы клещ! Прямо за ухом присосался! Мы не можем его снять! Можно сейчас приехать?

– Да, приезжайте, – говорю ей, озвучивая цену.

– Нам до вас сто километров, но мы сейчас приедем. Вот, уже выезжаем!

Спустя пару часов на столе оказывается многострадальная такса. Хозяйка собаки показывает пальцем на «клеща»:

– Вот! Вот он!

Долго изучаем обычную кожную бородавку, которая обосновалась на голове, прямо за ухом.

– Это не клещ, – говорю женщине осторожно.

– Как не клещ? – выглядит она крайне удивлённой. – Не может быть! Мы же издалека приехали!

А, ну тогда да, другое дело, конечно!

– Это новообразование, – говорит Сергей. – Можно для начала взять пробу на цитологию.

– Не, не надо, – женщина выглядит потрясённой до глубины души. Берёт таксу на руки. – Сколько мы вам должны?

Смеюсь. Вот ещё только за дифференциацию опухоли от клеща мы денег не брали! В прайсе такого точно нет!

– Ничего не должны, – отвечаю женщине. – Но цитологию лучше взять.

Её потрясение сменяется радостью, и второе предложение, как очевидно, пролетает мимо ушей. Прижав к себе таксу, женщина стремительно убегает. Люди всегда убегают в разы быстрее, когда получают что-то бесплатно или со скидкой. Они боятся. Они не привыкли к счастью и к тому, что достойны этого. Им кажется, что сейчас кто-то остановит, отберёт подаренное или скажет, что ошибся.

Во мне плещется странный коктейль из чувства облегчения, которое испытала женщина и – более сильное – опасение за бородавку, которая выросла с такой скоростью, что процесс роста остался незамеченным для хозяев.

Это ещё что! Один раз хозяин своему кобелю сосок открутил, думая, что это клещ. Вот прям в лучших традициях тематиков, практикующих безжалостное садомазо.

– Сильно орал чёта, – поделился на приёме мужчина. И, отыскивая взглядом в шерсти другие соски: – А потом смотрю – у него всё пузо в клещах!

Пёс, не сильно разделяющий пристрастия хозяина, защемился на столе, заприседал на всех четырёх лапах… «Спаси меня, дохтур!»

– Вообще-то… это… соски, – сказала я зоотематику, в надежде на просветление.

– Какие нахер соски? Он же кобель!

Железный аргумент, прям. Еле переубедила…

Под эти воспоминания на приём приходит мужчина с ротвейлером, у которого клещ оказывается настоящим. Весной и летом такие находки – не редкость. Быстренько выкручиваю паразита нашей микроскопической фомкой. Крутить, кстати, можно в любую сторону – на хоботке клеща резьбы нет.

– У него теперь энцефалит может быть, да? – спрашивает мужчина настороженно.

– Энцефалит актуален для людей, – отвечаю ему. – А собаки из-за клещей чаще всего болеют пироплазмозом, боррелиозом и иже с ними. Наблюдайте за собакой. Пироплазмоз может проявиться уже послезавтра или в течение трёх недель. А болезнь Лайма – так ещё называют боррелиоз – через пару месяцев или аж через полгода.

– А признаки какие?

Поверить не могу, что кто-то спрашивает это у меня, а не у Гугла!

– При пироплазмозе бывает угнетение, высокая температура и моча с кровью – следите за этим. При болезни Лайма тоже температура, но ещё болят суставы, увеличиваются лимфоузлы, может быть воспаление мозга, покраснение глаз. В обоих случаях очень часто бывает острая почечная недостаточность, отказ от еды, рвота…

– Понял, – кивает мужчина, прерывая меня. Щупает собаке нос: – Ну, сейчас-то температуры нет: нос мокрый.

– Нос – это не показатель здоровья, – говорю ему. – При насморке нос тоже мокрый, но это не значит, что собака здоровая. Только градусник в попу!

На ум неожиданно приходит сон про колобка.

«Только не заржать!» – предупреждающе звучит в голове. Да что ж такое!

К счастью, вопросов у мужчины больше нет. Отпускаем его.

Удивительно, что некипячёное молоко от козы, которую укусил энцефалитный клещ, тоже является источником энцефалита для людей. Но это так, к слову.

…Следом приносят очень толстого кота, покрытого слоем чёрной копоти.

– У нас пожар случился! – говорит хозяйка кота. В качестве поддержки её сопровождают двое мужчин, у одного из которых сильно исцарапаны руки и лицо. Раны свежие. Хм-м…

Смотрю на кота – вроде нормальный, дышит ровно. На ожог лёгких не похоже, повреждений на коже нет…

– … неделю назад, – добавляет женщина.

Внимательно смотрим на неё, предлагая продолжать.

– Можно его помыть? – спрашивает, наконец, она.

– Помыть? – удивлённо вопрошаю я. От так от! Вопросом на вопрос! Удивление вызвано в большей степени временем суток.

«Ты что, эхо?» – каждый раз спрашивал меня один из врачей, к которому я приклеилась в своё время на стажировке, из-за бесконечного переспрашивания. Скажет он, например, набрать в один шприц витамин В1 и В12, а я ему: «В один шприц?», потому как меня учили, что эти витамины несовместимы. Однажды я даже сказала ему об этом – кто бы удержался? – на что услышала ответ: «Все так думают. Но это не так!» Я задержалась там, кстати, ненадолго.

– Да-да, помыть! – возвращает меня женщина из воспоминаний о той мучительной стажировке.

Листаю прайс. А, да, есть у нас такая услуга. Как только мы соглашаемся, кот, словно услыхав это, превращается в агрессивного монстра. Обычно толстые коты неповоротливо лежат на столе, словно тюлени, и максимум, чем могут выразить своё презрение – это суровым взглядом из-под бровей. Этот оказался исключением из правил – возможно, пожар необратимо повлиял на его психику. Подпрыгнув на полметра вверх, он плюхается со стола на пол и, виртуозно огибая углы, несётся по коридору прочь. Коридор оканчивается с одной стороны операционной, с другой – туалетом.

– Только не в хирургию! – кричит Серёга, бросаясь за котом.

– Только не в туалет! – кричу я в разы громче, бросаясь следом за ними.

Владельцы с топотом бегут позади нас.

С туалетом уже была история: один раз доставали такого же бешеного кота из-под фанеры, наглухо закрывающей сточные трубы. На это ушло полдня, сантехник и два медлительных инженера. И потом ещё два исцарапанных ветврача. В итоге всё закончилось кошколовкой, любезно предоставленной девушкой-куратором из кошачьего приюта – это такая прямоугольная клетка-ловушка.

Всей толпой мы бежим по скользкому кафельному полу, и лидирует в забеге кот.

Вот, испугавшись, он забивается в угол, ровно посередине операционной и туалета, где принимает позу ниндзя, приподнявшись на задних лапах, и, словно кобра, широко открывает красный рот, истошно шипя. Медленно, вытянутыми руками закрываем приоткрытые двери в операционную и в туалет.

– Вы всё ещё хотите его помыть? – уточняю на всякий случай у владельцев в тщетной надежде, что они, пока бежали, передумали.

– Да, да! – кивает женщина. – Вы же видите, мы сами никак не сможем.

Да мы как-то… В общем… Тоже маловероятно… Хотя…

– Усыпить, может? – спрашивает мужчина – тот, чьи руки и лицо покрывают свежие, глубокие, длинные раны от кошачьих когтей, напоминающие «тоскливые будни суицидника-рецидивиста, полные безнадёжности», – природа их появления уже не вызывает сомнений.

Слово «усыпить» всегда ассоциируется у меня с эутаназией, поэтому переспрашиваю жизнеутверждающе:

– Занаркозить.

– Да, – кивает головой он, держась на безопасном расстоянии от агрессора.

Попасть в вену бешеному коту. Звучит «заманчиво». В голове навязчивой мелодией звучит «Миссия невыполнима».

– Перед наркозом такого кота надо обследовать, – неуверенно говорю я. – Он же толстый. Мало ли: сердце там…

– Да не, не надо, – отмахивается исцарапанный мужчина и делает ещё один шаг назад.

«Сто один процент», – насмешкой написано на лице у молчаливого Сергея.

– Ты что, а если он не проснётся? – взволнованно вторгается в диалог женщина.

– Проснётся, – отвечает мужчина. – Зуб даю.

Мы с Серёжей переглядываемся. Так…

«Только не заржать!» – уже хихикает вовсю в голове внутренний голос.

– Пойду наберу успокоительное, – говорит Серёжа, плавно удаляясь. Его плющит от смеха. «Успокоительное» на фоне «не заржать» звучит ещё уморительнее.

Сжимаю в руках два больших махровых полотенца. Обычно удаётся набросить их на агрессора и завернуть его прежде, чем зубы или когти достигнут своей цели. С уличными котами такой номер, правда, не проходит.

Сергей возвращается со шприцем, и мы, не сговариваясь, совершаем следующее: я набрасываю на кота полотенца и сильно прижимаю к полу, отчего он начинает пятиться. В появившуюся ляжку Сергей быстро втыкает укол, и после этого мы отпрыгиваем в разные стороны: в коте с новой силой просыпается кобра.

Через несколько минут препарат начинает действовать, отправляем хозяев ждать в холл и забираем кота. Мытьё животных обычно происходит наверху, в кабинете груминга: там стоит большая ванна, на краю которой дружной кучкой построены разнообразные шампуни для животных.

Даём коту наркоз в вену; он засыпает и от этого становится ещё тяжелее. Быстро бежим в груминг, где Сергей кладёт кота на покатую часть ванны, головой кверху, а я включаю тёплую воду и лью на него из душа. Мокрый кот постоянно выскальзывает из рук и скатывается вниз, и это повторяющееся действие выглядит крайне забавно. Свободными руками мы намыливаем кота, после чего скатывания приобретают ещё большую амплитуду. Копоть не отмывается. После второго намыливания кот начинает стремительно просыпаться, и агрессия – вместе с ним.

– Давай быстрее! – кричит Сергей, словно нам надо решить, какой проводок – зелёный или красный – перекусить кусачками, прежде чем всё к чертям взорвётся.

– Я пытаюсь! – ору, перекрикивая шум воды. Перед глазами возникают бегущие цифирьки, отсчитывающие, сколько секунд осталось до окончания действия наркоза.

– Смываем, короче! – кричит Сергей, в очередной раз выпустив скользкое туловище и тут же поймав его в нижней точке ванны.

Я поливаю кота водой, и в какой-то момент он окончательно просыпается: резко открывает преисполненные бешенством глаза, возмущённо вырывается из рук, подпрыгивает вверх, вываливается из ванны и шумно плюхается мокрой медузой на пол, после чего, скрежеща когтями по линолеуму, направляется в сторону громоздкого дивана. Хором мы кричим:

– Только не в диван!

Один из пациентов – это был котёнок – однажды забился туда, и вытащить его тоже удалось не сразу, потому что был риск раздавить несчастного, попытавшись диван разобрать. Еле выманили. Если там застрянет толстый кот, то комедия может перейти в другой жанр. Тот, поскользнувшись на полу, утыкается головой в нижний край дивана, и тут я, с полотенцами наперевес, настигаю его сзади.

Молниеносно завёрнутый кот перестаёт бежать, вспомнив, между прочим, что ему сделано успокоительное. Какое-то время сушим его парикмахерским феном.

…Оба взмыленные, с котом на руках мы возвращаемся в кабинет. Приглашаю хозяев зайти, всучиваю помытого:

– Держите.

Женщина смотрит на кота и с сомнением говорит:

– Ой, да он же не отмылся. Вот… Копоть осталась…

«Только не заржать!»

Серёжа, к счастью, опережает мою реакцию. Уверенным голосом он говорит:

– Это уже не отмывается.

Тон таков, что женщина больше ничего не спрашивает. Возможно, наш внешний вид в мокрых халатах, щедро покрытых белой пеной, очень живописно говорит о том, что мы приложили максимум усилий.

Отдаём погорельца. Молча они уходят, а мы наконец разбредаемся по койкам. Какое-то время слышу, как в груминге Серёжа тихо матерится, вытирая на полу лужи, оставшиеся после водного шоу.

…Ночью больше никого нет, и меня вырубает.

Многоэтажное здание, огромное и по-прежнему пустое. Двери. Липкий сумрак, словно холодный кисель, въедается в кожу. Мой гулкий бег по бесконечному, длинному коридору, полному закрытых дверей. Где-то там очередной пациент, к которому мне так нужно успеть! Дверь, еще одна. Всё происходит так медленно, словно гравитация неведомым образом переместилась за спину и тянет назад. Очередная дверь поддаётся с особенным трудом. Тащу её за ручку, открываю на себя. Вот она, комната, и стол, на котором лежит собака, ирландский сеттер, – голова запрокинута назад, передние лапы напряжены и вытянуты вперёд так, что, кажется, мышцы вот-вот разорвутся. Что это за нервная симптоматика во всей своей красе? Катетер! Ему нужно поставить внутривенный катетер! Оглядываюсь по сторонам.

В дверь начинают интенсивно звонить. Да что вы звоните, открыто же!

С третьего или четвёртого раза до меня доходит, что я нахожусь во сне, а это звонок из реальной жизни. Пока эта мысль уводит меня от собаки, в дверь успевают позвонить ещё дважды. Разлепляю один глаз, только услышав звонок телефонный:

– Мы тут звоним, звоним, а никто не открывает, – говорит в трубке женский голос.

– Да-да, – ворочаю языком я, окончательно раздупляясь122. – Уже иду.

За окном едва брезжит рассвет.

Это надо ж было так отключиться-то! Из кабинета груминга выползает не менее сонный Серёжа.

Приглашаю в кабинет молодую женщину вместе с её, очевидно, мужем. В руках у него – кошачья переноска. Оба очень настороженно смотрят на меня.

«Оля. С утра. Ага. В измочаленном халате и всклокоченной головой».

Причёсываю волосы на голове пальцами, застёгиваю барахлящую молнию на халате. Меня с утра вообще лучше не трогать. Разлепляю второй глаз.

Женщина достаёт из переноски кошку. Серого цвета, порода – русская голубая. Изучаю результаты анализов крови. Хроническая почечная недостаточность, крайняя степень. В принципе, на пяти процентах живых почек ещё можно существовать, но тут превышение основных показателей в несколько раз… Пара почечных нефронов ещё, может, и живая, но это ненадолго. Мне всегда жаль хозяев таких пациентов – рано или поздно им приходится принять решение об эутаназии, которое даётся нелегко: ухудшение состояния происходит постепенно, так что не всегда заметно, что качество жизни у кошки уже давно оставляет желать лучшего.

Хозяева кошки не готовы пока принять такое решение. Я держу в руках бланк с анализами крови и не знаю, как сказать: просто молчу, тяжело вздыхая.

От произнесения слов безнадёжности меня спасает женщина:

– Мы уже звонили по результатам анализов… и нам сказали, что всё плохо.

Ох… Дополняю их определённость своими доводами. Внешне кошка выглядит совсем не безнадёжной. Только не ест. Но по анализам – полная яма на букву «ж». Женщина беззащитно шмыгает носом и начинает тихо плакать.

– Капать будем? – спрашиваю я. Смысла-то как такового нет. Только перевод денег.

Её мужчина, пытаясь защитить свою женщину от обстоятельств, уверенно говорит:

– Мы ещё походим на капельницы. Подключайте. Будем капать, будем!

О, как я люблю тебя, Вселенная, за то, что есть ещё такие мужики, которые способны взять на себя ответственность и принять решение, мягко отстраняя от этого своих любимых женщин.

Кошка обезвожена, а я не до конца проснувшаяся, поэтому внутривенный катетер ставит Серёжа. Найти вену у обезвоженной кошки? О, с утра это определённо не ко мне. Набираю пока препараты.

– Никуда не торопитесь? – спрашиваю у владельцев кошки, подключая капельницу и регулируя скорость. – Чем медленнее капать, тем лучше…

– Спешить уже некуда, – грустно замечает заплаканная женщина. Ненароком протягиваю ей бумажные салфетки – благодарно кивнув, берёт.

Опускаю часть системы в плошку с тёплой водой – так капельница переносится легче. Благодарят. Женщина достаёт из пакета тряпочки и шерстяные одеялки, укрывает кошку.

– Что ещё мы можем сделать для неё? – спрашивает мужчина.

Погружаюсь в пространственные объяснения:

– Почечная недостаточность часто осложняется высоким давлением: об этом можно говорить по расширенным зрачками, и если кошка громко кричит. Если такое заметите – можно записаться к кардиологу, исключить заболевания сердца и назначить препарат, снижающий давление.

Практика показывает, что измерить кошке давление в условиях клиники бывает сложно банально из-за стресса. Помимо прибора, для этого нужен отдельный кабинет, мегаспокойный врач и много, много времени. Ничего из этого у нас нет.

– Я выпишу ей таблетки для аппетита, и когда начнёт есть, постепенно переведёте её на низкобелковый рацион. Нужно, чтобы везде была расставлена артезианская, чистая вода: в чашках, плошках… Некоторые кошки любят воду проточную, так что можно купить декоративный фонтанчик и использовать его. Помогает для аппетита отвар из креветок: их нужно сварить, заморозить отвар в кубики и добавлять их в миску с водой.

В некоторых клиниках таким кошкам делают эзофагостомию – дырку в пищеводе, куда проводят трубку для насильственного кормления и дачи лекарств. Умалчиваю об этом, потому что, ну, не практикуем мы такое.

«В каждой избушке свои погремушки».

– А, ещё эти… – вспоминаю про противовоспалительные факторы: – Эйкозапентаеновая и докозагексаеновая кислоты!

Серёжа по-доброму закатывает глаза и уходит, демонстративно шаркая ногами.

– Я имею ввиду омега-3 и омега-6 полиненасыщенные жирные кислоты. Есть добавки в корм или капли на холку – это может продлить и улучшить ей жизнь. Витамины ещё нужны, – снова беру в руки бланк с анализами. – Ещё… у неё анемия началась. Если купите препарат – напишу, какой – то можно будет раз в три дня поколоть. После пятого укола перепроверите гемоглобин…

Если гемоглобин не повысится после курса – то бороться дальше с анемией бессмысленно, и препарат отменяется во избежание нежелательной реакции организма.

– Рвота ещё может начаться, из-за уремического гастрита.

– Да, её рвало, – говорит женщина, кивнув головой.

– Они потому и отказываются от еды, – поясняю я, – что тошнит. Ну и рвота потом.

Добавляю в капельницу препарат от рвоты. Что ещё сказать про ХПН? Что у молодых котов, страдающих лейкозом, бывает лимфома почек, и это видно на УЗИ? Явно лишняя информация, и явно не про эту кошку.

Пока я вещаю, потихоньку подтягивается дневная смена.

Будь сейчас полный холл народу, девчонки бы давно меня затеребонькали: «Хватит возиться со смертниками! Что ты там вошкаешься?»

А так я спокойно прописываю в назначении дополнительные препараты: от гастрита, и как корректировать перистальтику, и как можно снять интоксикацию, помогая почкам выводить из организма токсины.

Исход один – это факт. Но решение об эутаназии должно приниматься всеми членами семьи, – тогда, когда все они – каждый – к этому готовы. К такому решению чаще всего приходят через стадию: «Я сделал всё, что от меня зависело».

Принятие неизбежности смерти и потери близкого, любимого питомца – тяжёлый жизненный урок, который приходится пройти практически каждому владельцу животного.

Глава 42. Мастит

Когда слышишь стук копыт, думай, что это лошади, а не зебры (медицинская пословица).

Прямо перед работой захожу в аптеку за таблетками для памяти, где в очередной раз забываю, зачем пришла. В итоге покупаю пачку антидепрессантов.

Опрометчиво съедаю сразу две таблетки: там просто по записи вечером должна прийти кошка на стерилизацию, а я ненавижу оперировать.

На работу прихожу в состоянии, которое приближено к похуистической нирване: полный дзен, написанный прямо на лице в виде блаженной улыбки умственно отсталого эублефара123.

Эмма видит моё состояние, откровенно усмехается в ответ. Молчит.

Моя платоническая любовь к дивану остаётся опять нереализованной.

Меланхолично принимаю собаку-кожника, вещая про аллергию.

– Оу, – понюхав его уши, – запах «сладкой помойки»!

Эмма, не привычная к подобным формулировкам в моём исполнении, не сдержавшись, коротко смеётся.

Такой запах бывает при грибковой флоре в ушах, но озвучивать подобное, пожалуй, не стоило. На лице у мужчины – хозяина собаки – отражается недоумённое: «Вы точно врач-дерматолог?» Ну а что? Нужно же быть ближе к людям, верно? Хватит уже сыпать профессиональными терминами.

Помимо ушей собака самозабвенно чешет и выгрызает бока, прям до крови и залысин.

«Ути, какая вафка! Прям с почесушкой! И говно блошиное повсюду!» – голос в голове на фоне таблеток пьян и весел.

Не, ну не до такой же степени… Я б попросила, на минутчку!

– Глубокие экскориации на фоне самоиндуцированной алопеции и блошиный дерматит! – говорю, пытаясь себя реабилитировать. Яжврач!

«До-о-о!» – кажется, внутренний голос пьянеет прям на глазах. Странный какой-то эффект, честное слово. В инструкции ещё указано в побочке: «Кошмарные сновидения». Всё, как я люблю! Как будто мне моих снов мало…

Беру из ушей собаки мазок, размазываю по стеклу, крашу… Точняк грибы, прям стопудово: малассезиальный отит.

Дальше нужно залезть в уши отоскопом, чтобы проверить, целая ли перепонка. Во всех промышленных каплях в противопоказаниях значится нарушение её целостности.

В уши я не лезу, потому как всё равно назначаю капли самодельные, без противопоказаний, – просто потому, что слуховой канал большой, капель туда нужно заливать много, и курс длительный. А, покупая капли готовые, хозяин собаки просто разорится.

– Вот Вам рецепт, – отдаю назначение мужчине. – Всё, что заливается в уши, должно быть тёплым. Лейте – не жалейте!

«Тё-ё-ёплым, как твоя любовь!» – романтический голос уже поёт в голове, откровенно не попадая в ноты.

Не задавая лишних вопросов, мужчина уходит.

Нда, две таблетки – это, однозначно, перебор.

…Потом вакцинирую щенка.

…Потом снимаю швы собаке.

Дальше никого на приём нет, и Эмма, улыбаясь, спрашивает:

– У тебя всё в порядке?

Вместо ответа показываю ей новую пачку с таблетками.

– О-о-о-о… – многозначительно тянет Эмма и отмечает: – Как-то сильно очень на тебя препараты действуют.

– С мущщиной рассталась, – признаюсь ей и безнадёжно махаю рукой. – Хорошо ещё, что не переспали.

– Дай угадаю, – отвечает на это Эмма. – Женат?

Киваю головой.

Однажды, когда я пожаловалась на бессонницу, Эмма дала мне из своих древних запасов пару снотворных таблеток, к слову сказать, тоже продающихся в аптеке без рецепта. В инструкции было написано: «Полтаблетки за полчаса до сна», так что я выпила половинку и пошла, было, чистить зубы, но на пути стоял диван. Вот как я на него лицом упала, в одежде, так до утра и проспала!

Эмма долго потом смеялась, выслушивая подробности.

– Ладно, я, пожалуй, пойду, – говорит она и уходит домой, до звонка.

Диван встречает меня в свои объятия. Забираюсь под рабочий тулуп, подогреваемым снизу тёплым ветром обогревателя. Погода располагает: то льёт дождь, то ярко светит солнце, то ветродуй, от которого скрипит гуляющая туда-сюда входная дверь клиники. Лежу, обдолбанная детским препаратом от стресса! Офигеть.

После обеда дождь прекращается, и снова идут люди.

…Собака, повторно, разлизавшая зашитую неделю назад рану – нитки прорезались, кожа разъехалась, торчит сухожилие. Вызваниваю Эмму.

Хочу обколоть местно и зашить без наркоза, но собакен не даётся, скалит зубы, рычит и агрессивно лает на своём, многоступенчатом, трёхэтажном. Ещё немного и я начну понимать собачьи маты.

«Главное – отвечать не начни».

Пёс вопит так, будто его убивают, так что приходится уколоть успокоительное.

«Таблетку ему свою дай – неделю будет полный Дзен».

…Заваливаем с Эммой полубезразличную собаку на стол, обкалываю новокаином и обновляю края кожи – кровь фигачит, как на мясокомбинате, потому что здесь вовсю уже и регенерация, и воспаление.

Как там писали Парацельс и Гален про воспаление… «Rubor, tumor, calor, dolor, function laesa»…

Нет, чувак, это латынь. Краснота, отёк, жар, боль, нарушение функции.

«Ты сейчас со мной разговариваешь?»

Да, чувак. Раздвоение личности. Почему бы не поговорить с умным человеком?

«Это ты сейчас меня умным назвала?»

Сшиваю края, кровь останавливается. Блокада с антибиотиком, так как рана инфицирована, а я зашила наглухо. Раньше я такие раны боялась зашивать, а теперь под блокаду, да если рана свежая – шью, – опыт.

Мой ужас перед зашитыми наглухо инфицированным ранами родился, когда на приём принесли таксу с кусаной раной на плече. Я тогда только пыталась влиться в коллектив, по большей части безуспешно. Рана была большая и глубокая, кожа разорвана вместе с мышцами, и врач, принимавшая их первой, зашила рану наглухо. Мне досталось созерцать собаку повторно: от отёка и воспаления лапу раздуло до бульдожьего размера. Дело в том, что микрофлора изо рта, попавшая в благоприятную среду из тёплых мышц, начала активно размножаться, весь экссудат скопился внутри, а выхода не нашёл. Отсюда и отёк, и воспаление.

Пришлось снять пару нижних швов и назначить более сильные антибиотики. Уже на следующий день лапа у собаки приняла обычный вид, температура спала и проснулся аппетит. Не успела я обрадоваться, как коллега, принимавшая их первой, устроила мне взбучку прямо в коридоре. Мол, нефиг тут, новенькая, корректировать, лапа же нормальная! Ну, извините, не зафоткала я то, что было…

Да, приживалась я мучительно, с трудом понимая, кого ставить в приоритетах выше: здоровье пациента или отношения в коллективе.

– Ну ты бинтовать-то собираешься? – вырывает меня из воспоминаний Эмма.

Вздрагиваю. Бинтую.

…Помимо блокады назначаю собаке курсом антибиотики. Напоследок говорю:

– Защитный воротник должен быть надет круглосуточно – вот, видите, доктор уже писала об этом изначально, – и добавляю в своём обычном ироничном тоне: – Будет лизать – придёте к нам снова…

Хозяину не хватает денег расплатиться. Уезжает «до банкомата» и исчезает – так бывает, когда человек считает клинику виноватой в том, что ему пришлось приехать повторно. То, что собака была без защитного воротника и поснимала швы, часто тоже вменяется в вину нам. И это обидно.

…Вслед за ними приходит очень симпатичный и грустный мужчина с пекинесом: неврология первой степени. Блин. Классный какой. Мужчину имею ввиду, хотя пекинес тоже классный. Мне нужно как-то забыть этого… Олега… Вытеснить его из головы навсегда.

«Клин клином?» – интересуется внутренний голос.

Интересно, женат этот мужчина или нет? Поглядываю на руки – кольца нет, но это ни о чём не говорит. Представляю себе сбор анамнеза: «Что собака ест? Прививки? Возраст? Вы женаты? Сколько весит? Анализы крови раньше не сдавали? Поноса/рвоты не было?»

«Ещё начни у мужчин анамнез собирать», – ржёт внутренний голос.

Не, ну а чо? Пишу назначение, а мужчина, будто услышав мои мысли, грустным голосом вдруг говорит:

– Собаку дочке покупали. Дочка выросла и уехала… Жена от меня ушла… Вот, один с собакой и живу…

Вот тебе и анамнез! Так жалко его стало. Захотелось сказать: «Блин. Та ж фигня».

Вместо этого грустно говорю:

– Я так часто это слышу… Ну… что животное покупали изначально ребёнку…

Одинаково одинокие.

Прописываю лечение, отпускаю мужчину.

…Затем приходит кошка с вестибулярным синдромом – у неё рецидив. Клинически это проявляется тем, что она едва сохраняет равновесие, держит голову набок, периодически падает и барахтается, махая лапами в воздухе, – вот не люблю я всё вот это вот. Неврология – это тёмный лес, кишащий опухолями головного мозга и всякими дорогущими обследованиями, уболтать на которые деревенских владельцев животных практически нереально. Ну, не готовы они везти кошку в город и платить большие деньги, – сложно ждать этого от людей, живущих на грани нищебродства!

Мало того, что кошка – дитя инцеста, так ещё и с букетом болячек, которые регулярно обостряются. Из носа текут сопли, из глаз – гнойные выделения, и вдобавок в ушах – «отодектозная вечеринка». Клещей видно и так, но для наглядности я соскребаю изрядный комок, сую его под микроскоп и показываю хозяевам – сплошное копошащееся поле из совокупляющихся телец и молодых, шестиногих нимф.

«Хоть у кого-то секс есть!» – иронично бубнит внутренний голос.

Клещи прогрызли барабанную перепонку, возник отит среднего уха и, судя по неврологическим признакам, уже имеется воспаление мозговых оболочек, из-за чего голова и набок.

Врач, который принимал их первым, видимо про клеща и не подумал. А подумал сразу про тёмный лес, кишащий опухолями. А люди возили кошку две недели два раза в день на уколы антибиотика.

Стоически молчу, подогревая бутылку с физраствором в алюминиевой, слегка помятой кастрюльке. Что ж поделать, если не каждый ищет причину, а сразу обращает внимание на симптомы…

Промываем кошке уши, вымывая комки из слипшихся корок; обрабатываю от клеща; назначаю капли в уши и антибиотики плюс обработку других трёх кошек и собаки, живущих в доме.

– Если не будет улучшения – приезжайте! – воинствующе вещаю я.

Перепонка зарастёт. А вот неврология – это серьёзно; с мозгом шутки плохи.

«Хи-хи-хи!» – неврастенически звучит в моей голове.

Ой, плохи…

…Дальше приходит годовалый кот, ОЗМщик, с задержкой мочи в течение двух суток. Хозяйку хочется убить с особой жестокостью.

– Два дня не писает. Ну и что? Он же молодой, выкарабкается! – заявляет она и тут же добавляет: – Денег много нет!

– Чем-то лечили? – спрашиваю я нейтрально, в душе поскрипывая зубами.

– Да, антибиотик колола вот этот, – показывает коробку с ампулами, – по полмиллилитра три дня и но-шпу давала по полтаблетки.

Прочитала в интернете. Капец.

Лучше бы она прочитала назначения к препаратам. То, что она давала ношпу в десятикратной дозировке – это ещё полбеды. Но антибиотик выбран самый, что ни на есть опасный для почек… Да ещё по полмиллилитра! Если и есть к нему противопоказания – то это именно уремия, в которой кот и пребывает. Нефротоксический эффект. Ну почему они выбирают всегда самое опасное-то? Чтоб уже прикончить наверняка?

– Данный антибиотик убивает остатки почек, которые могли бы остаться в живых, принеси Вы кота раньше, чем двое суток спустя после задержки, – только и говорю в ответ.

Кот безучастно лежит на столе в уремическом кризе и периодически мучительно блюёт слюнями.

– Подождите в холле, – вежливо говорит Эмма женщине, своевременно выручая меня. Наверное, слышит зубовный скрежет. Моя истерическая весёлость исчезает без следа.

Для начала – капельничку. Делаем всё, как обычно, но половину из этого я не заношу в журнал, потому что у хозяйки денег нет. За медикаменты взять я обязана, а за работу… я не могу отпустить его без лечения – он же не виноват. Катетеризируем под поверхностным наркозом с эпидурой. Эпидуру попадаю легко – кот худой, и видно все мослы, относительно которых нужно делать вкол иглы. Промываем мочевой пузырь тёплым физраствором, и пробить закупорку удаётся легко, – надеюсь, что рецидива не будет.

Эмма зовёт женщину обратно, и я объясняю, как нужно вводить внутривенно жижку, два раза в день:

– Дорого ходить к нам? Вводите сами. Это несложно.

Демонстрирую, попутно объясняя, и в конце заматываю катетер защитным эластичным бинтом: он липкий, и если кот будет лизать, то не налижется ниток.

– Туго только не бинтуйте, а то лапа отечёт, – стандартные рекомендации говорятся уже автоматически. – Через пять дней катетер нужно снять.

И затем долго, старательно объясняю женщине, что приводит к мочекаменной болезни: в основном, про воду и корм.

– Но в рекламе же про этот корм хорошо говорят! – возражает она мне.

– На заборе тоже много чего написано, – невпопад отвечаю ей.

«Ты хотела сказать, что у них дорогие адвокаты», – переводит мой ответ внутренний голос уже серьёзно.

Как ни странно, аргумент про забор до женщины доходит идеально. Кивает головой. Отпускаю. Индивидуальный, ёпта, подход. Приближаюсь к социуму.

…Затем снимаю у лайки клеща, подстригаю когти тойтерьеру, и после них приходит кот с подозрением на кость в горле.

– Он тяжело глотает, – поясняет мужчина, владелец кота.

Температура – сорок, не привит, – это похоже на вирусняк.

– Вы видели, как он подавился костью? – собираю анамнез дальше.

– Нет. Но это точно кость!

Застрявшая кость сопровождается слюнотечением, которого нет. Часто при подобных инородках кот не ест совсем, а этот ест. Ощупываю пищевод в шейном отделе – кот спокойно терпит, рефлекторно сглотнув, только когда я дохожу до гортани, – что, вообще-то, норма.

– Вирус, – выношу вердикт. – Но если хотите – можно сделать рентген, дать наркоз и заглянуть в глотку.

– Не, не надо, – отказывается мужчина. – Денег нет.

Пожимаю плечами. Это мантра у них такая сегодня, что ли… «Денегнет».

Выписываю препараты, колю, набираю с собой на курс.

Мужчина говорит, что деньги принесёт потом и уходит.

Что ж. Надо было уточнить: денег нет совсем, или их нет на полноценное обследование. Теперь очевидно, что – совсем.

«Напомни мне, зачем ты здесь работаешь?» – возникает вопрос внутри.

Я люблю животных. И хочу приносить реальную пользу.

«Прям вот так, чтобы в долг работать, да? Чтоб своей зарплатой чужие долги оплачивать, да?»

А что я должна, с самого начала в их кошельки заглядывать? Чёрт.

Откидываюсь на стул. Как донести до людей, что врачи – не бестелесные ангелы, которым не нужно кушать? И что мы платим за аренду…

«Пользу она хочет приносить… Синдром Спасателя и дефицит признания – вот почему ты здесь», – жестоко и правдиво уничтожает меня внутренний голос.

Ветврач – это звучит гордо. Не то, что коробочки клеить, там…

…Звонит телефон. Женщина в панике:

– У моей собаки молоко льётся!

Объясняю про ложную беременность, и чем это лечить.

…Затем звонит другая женщина и спрашивает, отчего у кошки на мякишах лап вырастают кожные рога, и что с этим делать. Объясняю ей, что такое бывает у лейкозных кошек, мол, надо прийти сдать кровь на анализ.

«Cutaneous horn, – заумно переводит голос в голове, – кожный рог». Термин из иностранной дерматологической книги, которую я потихоньку перевожу: такими «скоростными» темпами, правда, перевод обещает затянуться до второго пришествия.

…Затем приходит кот после вскрытия абсцесса. Обрабатываю, колю антибиотик; Эмма помогает. Хозяйка расплачивается… пучком зелёного лука!

«А-ха-ха! Да что с тобой не так?»

Ну, хотела еду – получай еду!

…Следующей приносят молодую кошку с гнойным маститом. Родила четырёх котят, из которых двух утопили, а молока образовалось не на двоих, а на четверых, – вот в итоге и мастит. Такая же картина складывается, когда у кошки после родов забирают всех котят, и, помимо мастита, происходит гормональный сбой, из-за которого матка не может вернуться в прежнее состояние, – это называется субинволюцией.

Молочка у этой кошки огромная, болезненная, горячая. Делаю прокол – красновато-жидкий гной. Вскрываю под местным обезболиванием, дренирую, хозяева держат. Мужик зеленеет, едва не падает в обморок.

– Вам плохо? Вы как? – запоздало спрашиваю его.

Держится, смотрит вбок:

– Эм… У меня просто ноги болят. Не могу долго стоять.

Челябинский владелец… Быстренько заканчиваю, надеваем попону.

Вообще гной – это мерзко. Он воняет «желанием блевать» ещё со времён детской присказки.

«Ах, какая благодать: кожу с черепа сдирать. И жевать, жевать, жевать… Теплым гноем запивать! И хрустящими! Болячками! Заку-у-усывать!» – с творческим самовыражением включается внутренний голос, зачитывая детский стишок.

Милота какая, это ваше детство.

– Антибиотик, два раза в день и обработки, – параллельно комментирую то, что пишу в назначении.

Отпускаю их.

…Следом приносят кошку с опухолью в печени – это обнаруживается на УЗИ. Опухоль диаметром четыре сантиметра. Анемия. На рентгене трахея приподнята, что тоже может косвенно указывать на вторую опухоль в средостении. Не ест больше недели.

– Я вот, денег заняла, чтобы полечить её, – говорит хозяйка кошки. – Она мне от соседки умершей досталась.

– Надо на лейкоз её проверить, – говорю я и озвучиваю стоимость теста.

Женщина отказывается. Ну, если это лейкоз, то вариантов лечения всё равно не густо. Так что я ставлю внутривенный катетер и делаю симптоматическую капельницу. Ввожу препараты, частично заменяющие питательные вещества, которые в норме должны поступать с едой – это называется парентеральное питание.

Что ещё я могу сделать? Только паллиативное124 лечение. Отпускаю их.

…Кот на вакцинацию.

С какого-то перепугу начинаю отговаривать владельцев от вакцинации против бешенства:

– Он же у вас только на шлейке гуляет? Бешеных ёжиков и белок по участку не гоняет? Не едете никуда?

Хозяева – мужчина и женщина – отказываются:

– Да делайте, как обычно, комплексную, с бешенством.

Ладно. Не вопрос. И правда – что это со мной?

Через час они прибегают с котом, у которого началась сильнейшая аллергическая реакция на вакцину: глаза текут, горло отёкшее, блюёт, температура сорок… Колю препараты, снимающие эти симптомы… Пишу рекомендации…

В итоге выясняется, что у кота уже была аллергия в прошлый раз, и именно на вакцину от бешенства! Вау, у меня интуиция!

«Секстрасе-е-енс!» – пищит невменяемым басом внутренний голос. Что, опять накатило? Когда ж тебя отпустит?

И, наконец, кошка на кастрацию. Женщина, которая принесла её, спрашивает:

– Вы уверены, что справитесь, и всё будет хорошо? Она будет в порядке? Вы умеете делать такие операции? Она проснётся от наркоза? Сколько раз Вы делали такие операции?

Тут же хочется ответить:

– Не уверена. Не знаю. Не умею. Не проснётся. Нисколько. До свидания…

Ну… люди! Что вы делаете? Зачем проектировать на своё животное всё, что может с ним случиться? Вы программируете конкретные неприятности прямо здесь и сейчас!

– Всё будет в порядке, – успокоительно говорит Эмма, и этого аргумента хватает с лихвой. Женщина оставляет кошку и уходит «погулять».

…Оперируем. Кошка молодая, весит едва ли два килограмма. Матка у таких – как ниточка, – хрен найдёшь. Ищу, ищу… Мочевой пустой, и потому ориентир из него никакущий. Наконец, Эмма говорит:

– Так… Считаю до трёх, и ты её находишь! Раз… Два… ТРИ!

И на счёт «три» я нахожу её – ВОТ как надо!

Перевязываю связки, отрезаю, и тут внутренний голос прорывается наружу – он говорит с кошачьей маткой:

– С-С-Сука! Если ты сейчас закровишь! Я тебя! Из-под земли! Ой… То есть из брюшной! Полости! Достану!

Эмма откровенно смеётся. Отпущенные связки не кровят. Фух! Прекрасное окончание рабочей смены! Зашиваю, надеваем на кошку попону, следим, как просыпается. Отдаём подошедшей владелице.

Всё, домой. Я заслужила японский суп мисо. С зелёным луком.

Суп я ем в суши-баре рядом с салоном, где сегодня работает Олег. Тот самый суп, который он когда-то заказывал для меня. Именно в этом месте. Вкусный, ароматный суп.

Я сижу за столиком, неотрывно глядя в окно, в надежде, что именно вот сейчас увижу, как он выйдет из соседней двери, зайдёт сюда, и я лёгким, спокойным голосом скажу ему: «Привет». Он должен прийти. Просто обязан. Просто потому, что я так отчаянно этого хочу. Я так жду и одновременно боюсь этой встречи…

Никто не выходит и не заходит. Доедаю свой суп. Всё.

Спустя несколько дней я дозвонилась мужчине, который обещал довезти денег.

– Мы Вас заждались, – сказала ему спокойно, без обвинений в голосе.

– А, да-да, – кажется, он расстроился, что снял трубку. – Я сейчас принесу.

И, спустя десять минут, действительно вернул свой долг. Аллилуя.

Глава 43. Эутаназия

Всегда говори правду – она обескураживает (Лена Антонова).

Смена начинается с повторника – это собака после укуса змеи. Собака бодра и весела, что радует.

После собаки приходит женщина с котом, тоже повторно. У кота проблемы с печенью. Большие проблемы.

– Сколько капельниц ему ещё надо? – спрашивает женщина.

– Этого я не знаю. Пока рвота не прекратится и ещё день или два сверху.

– Меня не устраивает Ваш ответ. Скажите точно. И Вы, конечно же, не попадёте в вену. В прошлый раз ваши врачи тоже не могли попасть.

– Когда проблемы с печенью – сосуды становятся ломкими, и это вполне объяснимо, – пытаюсь защитить коллег, невольно подставляя себя.

– Я хочу другого врача. Того, кто нас лечил, – говорит женщина.

– Ладно, – флегматично соглашаюсь, забирая назначение.

Можно подумать, я жажду с тобой общаться… Так, кто у нас тут значится… Ира! Хватаю за рукав бегущую мимо Алю, которая сегодня админит:

– Иру свистни вниз, – прошу её, вручая назначение кота.

Оставляю женщину стоять у стола и иду заниматься стационарником, тоже котом: кровопотеря, раздроблен таз, прооперирован, но в тяжёлом состоянии. Не ест. Моча с кровью.

Ира спускается вниз, но идёт не в кабинет к женщине, а в стационар ко мне:

– Я не пойду. Она мне мозг в прошлый раз вынесла и настроение испортила с утра.

Пожимаю плечами:

– А я не могу бить себя пяткой в грудь и кричать, какая я хорошая и так далее! – аргумент более чем весомый!

В итоге мы подходим к коту вдвоём.

– Катетер поставишь? – вопрос, сказанный Ирой, звучит риторически.

Готовлю всё для процедуры. Ира аккуратно фиксирует кота, а я ищу у него вену.

Подобно навязчивому оводу, женщина совершает вокруг стола пару кругов почёта, почти толкнув меня под локоть, и нервно кричит:

– Вы не попадёте! Не попадёте!

Ну что за ЁБ ТВОЮ МАТЬ, ЗАТКНИСЬ, НАКОНЕЦ!

Мужественно концентрируюсь и ставлю катетер, несмотря на её вопли. Хочется дать с ноги или выключить на ней тумблер. Ну, какого художника? Мы же тоже люди! Что за отношение? Ты что: хочешь, чтобы мы не попали?

Приматываю катетер пластырем, отпустив концентрацию – руки трясутся. Спасибо тебе, котик, что ты спокойный. Всё дал сделать, не дёрнулся. Как тяжело помогать животным, когда в тебя не верят… Да что там: помогать. Жить тяжело…

Успокоительные таблетки я сегодня не выпила, и внутренний голос отчаянно зол, его философия откровенна и безжалостна.

«Чувствуешь свою неуместность, да?» – ехидно замечает он.

Да, хочется взаимодействия, а не бесконечной борьбы. Когда владельцы поймут, что мы им не враги? Что мы с ними заодно.

«Тогда, когда никогда».

Ну, очень оптимистично!

«А против кого ты борешься?» – задаёт он ещё более каверзный вопрос, на грани философского.

Против смерти? Против боли? Против Бога, который придумал и смерть, и боль?

Хочется уйти из клиники куда глаза глядят, прямо в халате. Пошло всё лесом.

Ира подключает кота к инфузомату, сажает его в стационарный бокс, отпускает женщину «погулять». Выдержать её присутствие в течение ещё пары часов – это выше моих сил и, похоже, не только моих.

Ира, на лице которой написано: «Я же говорила!», нервно уходит курить, а я принимаю собаку с больными ушами. Прописываю ей стандартное лечение, отпускаю. Через час владелец этой собаки звонит и встревоженно сообщает:

– Я закапал эти капли, так она теперь бешено трясёт головой, и уши покраснели – прям бордовые стали!

Ну и ну! В первый раз за три года такая реакция на эти капли!

«Всё бывает в первый раз».

Рассказываю по телефону, какую таблетку дать, чтобы быстро купировать приступ.

Затем поднимаюсь наверх, в ординаторскую.

– Собака аллергию выдала на ушные капли, прикиньте! – делюсь со сменой. – А намедни провакцинировала кота от бешенства, и он тоже отреагировал. Что происходит, а? Сплошь и рядом аллергики, – жалуюсь я, автоматически почёсываясь. Психосоматика.

– Да ладно, – смеются девчонки, – мы всё равно обязаны от бешенства прививать. Такие реакции бывают редко!

– Да уж если кот домашний и аллергик, то пусть лучше он будет не привит от бешенства, чем умрёт от отёка Квинке125! – спорю я.

Тут из-за угла появляется жизнерадостная Аля и торжественно говорит:

– Там на вакцинацию пришли!

– На меня не смотри! – говорю ей, посмеиваясь. – Я не пойду! С меня на сегодня аллергиков хватит.

Интуиция. Пойду тоже «покурю».

…Через два часа после вакцинации от бешенства собака приходит с тяжелейшей аллергической реакцией: вся покрыта красными пятнами, морда отёкшая, тяжело дышит.

Зашибись, совпадение! Сегодня что, опять Луна в какой-нибудь не той фазе? Затмение эозинофилов? Аллергическое полнолуние? Парад лимфоцитов? Синдром «Я же говорила»?

Иногда я ненавижу быть правой. Ну и денёк!

…Через час случайно захожу в хирургию, где девчонки стерилизуют кошку. Опаньки, на тебе: кровотечение! Похоже, шовник прорезал культю матки, и теперь брюхо стремительно наполняется кровью. В операционной прогрессирует какой-то зависон. Ору на хирурга:

– Чего ты ждёшь? Расширяй рану, ищи, лигируй!

Выходит из ступора, расширяет разрез, останавливает кровотечение. Всё берётся под контроль…

Й-Й-Й-ЙОлки! Да что ж за день-то? И гораздо больше меня заботит другое: почему я ору на коллег? Что с моими приоритетами? Отношения в коллективе или забота о здоровье пациентов?

…Ещё один вынос мозга в виде женщины, подобравшей двух герпесных котят. Я ей – слово, она мне – десять. Спорит со мной по поводу каждого препарата, – каждого!

– Герпес у котят… – не успеваю ничего объяснить, как она перебивает.

– Это ринотрахеит!

– Это два названия одного и того же заболевания, – добавляю в надежде найти наконец общий язык.

Она отвечает:

– Это бред!

«Глубокий вдо-о-ох! Сосчитать до десяти… С маши-и-инками! Та-а-ак…» – голос в голове торопится прийти на помощь.

Раз машина, два машина, три…

– А знаете, что? – так и не досчитав до десяти, неожиданно даже для самой себя, говорю женщине. – Лечите, чем хотите.

И умолкаю.

В ответ лицо женщины удивлённо вытягивается, и она принимает позу: «Я готова Вас слушать».

– Вы зачем пришли в клинику, если сами всё знаете? – спрашиваю её по-прежнему спокойно.

Молчит. Да неужели? Ну вот показала ты, какая мега-молодец, что подобрала бездомных котят. Да у тебя Эгогища больше, чем доброты душевной! Не восторгаюсь я совсем, ну вот ни столечки! Плюсики к карме вообще не я начисляю, так что отстаньте!

Сложно говорить жизненно важные вещи, когда их априори собираются игнорировать или перебивают на каждом слове! Моя дикция и так уже деформирована и гипертрофирована, потому что я начинаю говорить отчётливее, медленнее и разборчивее. Как диктор с экрана, и иногда даже слишком отчётливо, будто объясняю для мебели. Иногда это продолжается и за пределами клиники, что уже не может не настораживать.

«Да-да, прекрати разговаривать сама с собой!» – согласно кивает внутренний голос, свидетельствуя об откровенной патологии.

Ещё и голос этот, в голове… Дуррррдом какой-то…

Котятам нужно давать противовирусный препарат, обрабатывать глаза и, что немаловажно, прогнать им глистов, чтобы поднять иммунитет.

Если говорить про бездомных котят, которые тусят на улице, то иногда капли на холку, от глистов – это единственное, что можно сделать ради начисления себе плюсиков в карму. Потому что котята пугливые, запихивать им в рот таблетки в течение нескольких недель – это невыполнимая миссия, а вот капли накапать, пока они, например, едят, вполне возможно.

Эти котята дались в руки, и их можно пролечить досконально, хотя женщина, конечно, поступит всё равно по-своему.

Молча выписываю лечение, ничего подробно не объясняя. Какой смысл? Пишу разборчиво, без акварельной камасутры в виде палочек и крючочков, присущей истинно врачебному почерку. Отдаю назначение.

Помимо герпеса, проблемы с глазами у котят могут возникать из-за коронавируса, при котором обнаруживается воспаление радужки и пятнышки внутри роговицы126. Коронавирус проявляется крайне завуалированно, признаки не характерны – ну, поносец, ну покашлял немного, – и выдать его при «влажной» форме может разве что слегка раздутый от жидкости живот. Такое происходит из-за повреждения кровеносных сосудов и органов, из-за чего в полости выпотевает высокобелковая жидкость характерного соломенного цвета, вызывая коронавирусный перитонит.

Диагноз на ФИП ставится поэтапно и сложно, но уже на приёме можно провести пробу Ривальта, при которой капли этой жидкости, взятые из брюшной полости, повисают в пробирке с уксусным раствором красивыми, абстрактными соплями.

Как сказать беспечным в своём неведении хозяевам котёнка, которые всего-то навсего принесли «показать глазки», что ему осталось жить при самом лучшем раскладе всего пару месяцев?

И как предупредить распространение ФИП в питомниках и иных местах со скученным содержанием кошек, если проявляется он до последнего крайне скрытно, а диагностика так затруднена?

Помимо выпотной формы ФИП случается и «сухая», при которой заподозрить болезнь бывает куда сложнее. Иногда ещё бывают судороги, нервные явления, параличи; нарушения поведения, походки и жевания, – связанные с поражением нервов.

«Все болезни от нервов, и только несколько от удовольствий!» – как-то некстати отзывается в голове.

…Дальше идут дерматологические, которые уматывают мой язык на год вперёд: еле-еле заставляю себя подробно всё объяснять.

Кот – с блошиным дерматитом. Это очевидно хотя бы по чёрным блошиным какашкам, видимым на шерсти кота. Хозяйка предсказуемо говорит:

– Блох нет. Я их не видела.

Не блохи, а спецназ прям, мастера маскировки, ниндзя-самоучки, которых выдают с потрохами только спецназовские какашки.

Скребу на клещей. Нету. Переспорить хозяина, когда он уверен, что для проявления аллергии животное должно кишеть блохами, как показывает опыт – занятие неблагодарное и бесполезное. Даже при обнаружении живой блохи и её поимке многие говорят: «А! Так это она только что, в клинике напрыгнула!» Поэтому я просто открываю на компе сохранённые картинки и говорю:

– Это картинки с вебинара ведущего московского дерматолога. Вот кот с блошиным дерматитом. Похож на вашего? – картинка прям один в один: та же полуголая спина, покраснения от расчёсов. Даже расцветка кота такая же.

– О-о-о! – кричит хозяйка. – Точно! Как у нашего! А что это?

– Блошиный. Дерматит. А теперь про то, что блохи живут в окружающей среде, и требуется обработка ковров и полов, – предупредительно говорю я и открываю ещё две картинки – макросъёмка ковра с личинками и яйцами блох и строчка: «95% блох живут вне животного». Личинок на картинке больше, чем ковровых ворсинок, и примерно столько же яиц.

Женщина потрясённо кивает головой, вытаращив глаза.

Уф… Кажись, проняло. Может, зрительное восприятие работает лучше, чем слуховое?

Побежала покупать препараты от блох…

…Дальше идут ещё четверо дерматологических, и на последнем я уже едва выговариваю слова.

Как говорить убедительно? Как заставить слышать себя? Может слепить демонстрационные фильмы и включать их, пока язык от болтовни не отвалился?

…Следующей приходит женщина без никого:

– У меня к Вам такая щепетильная просьба…

– Щепетильная? – я напрягаюсь. Печать задним числом в ветеринарный паспорт? Опять скандалить?

– Кошка… блядишшша… родила четырёх котят. Спрятала их, зараза, – осторожно говорит она.

– У них уже глаза открылись. Я их топить не могу, с глазами. Поможете?

О… БОЖЕ… ЧТО Я ТЕБЕ СДЕЛАЛА?

«Выдавить им глаза?» – спрашивает вместо меня услужливый внутренний голос. Спросить, что ли, прямо так?

– Нет, – отвечаю вместо этого.

Дальше, титаническими усилиями беру себя в руки и принимаю вид услужливого психолога. Нет, она бы наняла алкаша за бутылку водки, и всё было бы улажено. Но я говорю:

– Кошку можем кастрировать. Но котята должны её сосать, иначе матка не сократится и не придёт в норму. И тогда придётся матку удалять, а это выйдет по деньгам куда дороже.

Это истинная правда, между прочим. В моём голосе – одно участие и ни капли осуждения.

Женщина принимает задумчивый вид, а я продолжаю:

– Можете принести объявление о котятах, здесь повесим… в зоомагазине… в конце концов с коробкой в метро можно постоять и раздать всех, – киваю головой при этом, как болванчик. Да, да! Можно! Нужно! Карма! То есть… как это… Матка! Тьфу ты… – А через месяц приносите кошку, стерилизуем!

Уходит, озадаченная.

Вечером обнаруживаю в зоомагазине новое объявление о четырёх котятах. С фотографией. Текст написан на зависть всем мастерам продающих текстов: «Потомственные крысоловы, с отличными генами, богатырского здоровья, изумительной окраски. Количество ограничено!» Текст прирождённого копирайтера127!

«Н-да, – хихикает голос внутри, – а ты бы написала одно слово: „Кому?“ и на этом успокоилась».

…Дальше приходит истощённый тойтерьер, который потерялся две недели назад, а нашёлся только вчера, в борозде, на распаханном поле. Уже приходили этой ночью. Хозяйка негодует, что наша врач не предложила им капельницу, хочет жаловаться. Защищаю коллегу.

– Капельница практически ничего не меняет, если собака ест, пьёт, и нет рвоты. Ест?

– Рвоты нет, – и это даже не вопрос, а утверждение.

– Ну и кормите его уже почаще и побольше.

– А кровь можно сдать?

– Да, если хотите. Но она вряд ли что покажет у молодого животного.

Взять кровь, если владелец волнуется – это святое. Капельницу всё-таки делаю – с витаминками.

– Не накручивайте себя, – напоследок говорю хозяйке собачки.

Уходит, вроде, успокоенная.

Мне нужно пройти психологические курсы, однозначно.

«Аха», – поддакивает внутренний голос с усмешкой.

Намёк понят. Вот только сейчас помолчи!

Следом двое мужчин приносят вирусного кота.

– Он где-то подрался! – говорит один из них.

Достают из переноски. На носу и подбородке кота – калицивирозные язвы, покрытые корочками, – редко когда увидишь такое яркое, показательное проявление. На языке, зато – ни одной. Температура – сорок.

– Это вирус, – говорю.

– Да ладно! – недоверчиво отвечает один из мужчин. – Вряд ли!

Для хозяев все кожные болячки – это лишай, всяческие язвы – это подрался, а парвовирусная дрисня – это соседи отравили. И лечится всё водкой, если кто забыл.

– Прививок нет? – задаю уточняющий вопрос.

– Нет, – соглашается всё тот же мужчина.

– Температура высокая, – говорю очевидное. – Плюс язвы на носу. Калицивироз.

– Да подрался же! – утверждает другой мужчина, желая услышать то, что хочется.

Тут в кабинет вбегает Ира и направляется к шкафу с препаратами. Мельком она бросает взгляд на кота и голосом а-ля «сомособой» вторит:

– Калицивироз, смотрю…

О, спасибо, коллега!

– Ладно, – смиренно соглашается один из мужчин, – делать-то что надо?

Объясняю схему лечения.

Запиливаю коту пару уколов, обрабатываем ему язвы. Отпускаю их.

…Затем беру перерыв и в ординаторской съедаю свою кашу, забравшись с ногами на диван. Аля, когда я ем, никогда меня не беспокоит. Забо-о-отливая наша. Пыхтит только, пробегая мимо, когда список ждущих на приём разрастается быстрее, чем я ем. А ем я, кстати, довольно быстро.

После обеда бегут хирургические пациенты, и девчонки зашиваются. Шум кислородного концентратора и пищание приборов в хирургии не умолкают.

Две покусанные маленькие собачки приходят одновременно. Солнечный день выгнал всех на озеро, все расслабились и поотпускали свою мелюзгу в свободное беганье.

Всё произошло вполне предсказуемо.

Пролапс, подкожная эмфизема, шок, диафрагмальная грыжа. Помогаю ставить внутривенные катетеры, откачиваю воздух из лёгких. На этом моя роль заканчивается – назначения пишут другие.

Затем приносят собачку, сбитую машиной. Разрыв лёгких; изо рта и носа, в интубационной трубке – кровавая пена. Хозяйка рыдает. Хозяин держится. Реанимационный набор. Пункция грудной полости: сорок миллилитров воздуха, в конце – кровь, что говорит о пневмотораксе и легочном кровотечении. Разрыв лёгких, несовместимый с жизнью. И ещё одна быстрая смерть.

Хозяин собачки тихо плачет:

– Как я сыну скажу?

Огромный мужик стоит у стола и, тихо всхлипывая, плачет! Господи, пристрелите меня! Почему это происходит в моей реальности! Я такое не выбирала!

«А кто это выбрал? – внутренний голос пытается заострить моё внимание на чём-то очень важном, но сфокусироваться не получается. – Кто выбрал эту, твою реальность?»

Вопрос остаётся без ответа. Шмыгаю носом. Реальность…

С помощью перекиси отмываю собачку от крови и заворачиваю в белую ткань, на которой тут же проступают новые ярко-красные пятна. Уходят.

…Тяжёлый осадок. Можно уже какой-нибудь лёгкий случай со счастливым концом? Ну, пожалуйста… Очень хочется пойти в каморку, где складированы пустые коробки, и отпинать их ногами, рыдая от беспомощности. Неправда! Я это не выбирала! Оно само!

Вместо коробок помогаю узить ротвейлера. Быстро растущая опухоль печени. Огромные каверны, перетекающие одна в другую.

И дальше – молодой вислоухий кот из питомника. Возраст – всего семь месяцев. Жалобы на «запах изо рта». Вскользь упоминаю о лейкозе кошек и гингивите, хозяйка соглашается на тест. Беру кровь, отправляю их домой, обещаю отзвониться. По тесту – едва видимая полоска, лейкоз – положительно. Обхожу всех наших – кто-то, в том числе и я, как главный пессимист, уверенно видит её, кто-то – нет. Звоню хозяйке.

– Тест на лейкоз слабо положительный, – сообщаю ей плохую новость.

– Ага. Я поняла, – отвечает она безмятежно.

– Нужно через месяц подойти повторно, сделать более дорогой тест, для подтверждения, – продолжаю я и пытаюсь донести главное: – Прогнозы при лейкозе плохие.

– Да-да, я поняла, – бодро поддакивает женщина на мой приговор.

Возможно, её угнетала неопределённость, а теперь вот, хоть что-то: диагноз почти готов.

У коллеги была кошка, положительная по лейкозу, с лимфомой кишечника – такое часто бывает у молодых лейкозных кошек, так же, как и лимфома почек. Он сделал всё по алгоритму – хирургическое удаление поражённой кишки, химиотерапия, и тем не менее продлить кошке жизнь удалось всего на пару месяцев. Так что всё может быть очень и очень грустно.

«У тебя куда ни глянь – всё грустно», – отмечается внутри головы.

И не говори…

– На усыпление пришли, – говорит Аля в качестве добавки.

…Овчарка. Опухоль на крупе, вросшая в позвоночник.

– Цитологию делали? – спрашиваю я в тщетной надежде на избавление от этой процедуры.

В ответ на этот невинный вопрос хозяйка собаки устраивает скандал. Она кричит так истерически, что я понимаю: с собакой она уже намучилась, никого лечить не будет и больше никуда не поедет.

– Не горячитесь, – прерываю её посреди громкой патетической речи о меркантильности врачей, которые только и хотят, чтобы взять побольше анализов у безнадёжных собак и денег у их владельцев, – я усыплю Вашу собаку, не вопрос. Просто мы обязаны обрисовать возможные альтернативы.

Бодрая овчарка начинает лаять и крутиться, чувствуя подвох и адреналин в воздухе. Разгорячённая женщина умолкает и плюхается на стул. Кричать дальше бессмысленно, и она молчит.

– Распишитесь в журнале, что согласны, – протягиваю ей ручку.

Расписывается.

– Заберёте с собой? – задаю вопрос, означающий, что усыпление состоится.

Кивает головой, всё так же молча.

Мерзкая отвратительная манипуляция. Чувствую себя предателем. Собака ещё бодра и весела, скорее всего ест и пьёт. Но мне нечего им предложить, кроме как ждать, пока пойдут метастазы, и всё станет совсем грустно. Усыпить её сейчас – возможно, не самое худшее из решений.

Так что я соглашаюсь.

– Придержите за ошейник, – говорю женщине и делаю собаке успокоительный укол в заднюю лапу, чтобы потом спокойно найти вену. У меня трясутся руки. Осознаю, как давно никого не усыпляла.

Боюсь недобрать дозу, пересчитываю дважды. Пока собака «завяливается», набираю препараты, с «запасом». Любую работу надо делать профессионально или не делать вообще. Даже усыпление.

«С любовью», – исправляет эту фразу внутренний голос.

Ну да, да. Или делай с любовью, или не делай вообще. И это касается всей моей работы, кстати. Любовь тут и рядом не пробегала, по-моему. Одна усталость и безнадёжность. Эутаназию тоже можно сделать отвратительной: с судорогами, воем, удушьем и прочими атрибутами боли.

Лучше уж я…

Попадаю в вену. Собака «уходит» легко, обмякает.

Хозяйка плачет. «Спасибо» не говорит, и я благодарна ей хотя бы за это.

…В кои-то веки хочу уйти сегодня с работы на полчаса пораньше, чтобы успеть на вебинар про кожные болезни… Однако у одной из кошек в операционной внезапно останавливается сердце. Реанимируем бригадой.

Ну не-е-ет! Тебя я не отпущу! Проверяю интубационную трубку – на месте, – подсоединяю мешок Амбу и аккуратно дышу за неё. Кислород, смешанный с воздухом, фигачит через мешок в лёгкие. Давай, детка, не подведи меня! Тебя я не отпущу, даже не мечтай!

«Так с кем ты борешься, скажи?» – отвлекает меня внутренний голос.

Игнорирую его.

Хорошо, когда в реанимации участвуют трое: один дышит, второй набирает препараты, третий бегает за грелкой, меряет температуру, слушает сердце и так далее.

Время раздваивается. Оно становится резиновым, и в то же время отпущенные на удачную реанимацию шесть минут уходят влёт.

Давайте, девочки, давайте! Работаем!

Кош-ш-шка! Сучка ты крашена! Я тебя не отпускаю, слышишь?

Не в мою, сука, смену!

Стискиваю зубы. Упорно дышу и дышу за неё, равномерно, ритмично. Я отдаю ей свою энергию – всю, что есть, лишь бы она ожила. Я торгуюсь за неё перед мирозданием, умоляя оставить жить.

…Спустя вечность сердце, наконец, заводится.

– Проверяем! – предупреждаю остальных и отсоединяю мешок Амбу от интубационной трубки. Пять долгих, пронзительных секунд, в течение которых я уже было собираюсь продолжить искусственное дыхание, но кошка делает вдох. Затем выдох. И дыхание – неровное, поверхностное, но постоянное – восстанавливается. Слава тебе, спонтанное128 ты моё!

Глаза же остаются с максимально расширенными зрачками. Все рефлексы снижены. Похоже на смерть мозга в результате гипоксии. Время, время – никогда его не хватает так остро, как во время реанимации!

Оставляем кошку на ночной стационар. Оживёт ли мозг после десятиминутной остановки сердца и дыхания – вопрос мегаоткрытый. Жизненный заявленный максимум – шесть минут. Но не десять. Как бы она овощем не осталась на всю жизнь.

…После реанимации кошки я выжата, как лимон. Медленно ползу по ночному парку до дома, и за мной увязывается какой-то странный тип – идёт шаг в шаг, в паре метров позади. Чувак. Ну ты ваще прям не вовремя.

Резко останавливаюсь и оборачиваюсь к нему. От неожиданности он тоже тормозит. Так и стоим.

– За мной идёте? – уточняю я очевидное.

– …Гуляю… тут, – отвечает он с акцентом, смутившись и поправляя шапку-ушанку со смешными, торчащими по бокам ушами.

– Ну так и гуляй отсюда, – глухо говорю ему и делаю шаг навстречу.

Он испуганно шарахается, огибает меня, сворачивает на боковую дорожку и быстрым шагом исчезает в темноте.

«Хотела привлечь мужика? Привлекла мужика. Может, уже конкретнее загадаешь?»

Отмахиваюсь от этих мыслей.

Дома напиваюсь вишнёвого пива. Какой там вебинар…

Хозяева через пару дней забрали кошку домой. Она выжила, но вернётся ли зрение – не ясно.

Хочу в стог сена, под стрёкот цикад, – лежать и смотреть на звёздное бездонное небо. Ща куплю себе спальник и поеду на велике куда-нибудь с ночёвкой. Да.

Глава 44. Овариогистерэктомия

Сердцу не прикажешь (реаниматолог).

«Вот бы весь день были те, кто выздоравливает», – мечтательно думаю я, но нет.

С утра пораньше следуют два усыпления подряд.

«Для тебя исцеление стало равносильно смерти, да?» – философствует внутренний голос, пока я разглядываю первого пациента. Хороший вопрос.

Молодой кот с перитонитом – брюхо, полное гноя. При желании можно было бы попробовать его стабилизировать, сделать диагностическую лапаротомию, промыть брюшную ведром стерильного тёплого физраствора, зашить и посадить на сильные антибиотики.

«Кого ты обманываешь?»

Дайте мне паузу, ну пожалуйста!

В кабинет вбегает женщина. Левретка, укушенная змеёй за голову: бьётся в конвульсиях, запрокидывает голову назад, вытягивая лапы, и кричит в полный собачий голос.

Хозяйка кричит тоже:

– Усыпите! Усыпите мне собаку!

– Можно снять судороги, наркозом, и затем стабилизировать, пока они не прекратятся, – предлагаю ей. – Соглашайтесь!

Я понимаю: собака в судорогах – это зрелище не для слабонервных, и в начале карьеры оно вгоняло в транс и меня. Ступор всегда наступает, когда нет алгоритма, полученного через знания и наработанного опыта. Поработав подольше, понимаешь, что иногда бывает выход и из, казалось бы, безвыходного положения. Зачем же сразу усыплять-то? Ну пожалуйста!

Хозяйка начинает тоже биться в истерике, крича, что у собаки ещё печеночная энцефалопатия, и они уже с ней намучились.

Что ж вы со мной делаете-то, а? Достаю из холодильника шприц с препаратом для дачи наркоза. Эмма держит, хозяйка собачки стоит рядом и голосит. Ввожу в вену чуть-чуть наркоза – так, начальную дозу. Собачка расслабляется, перестаёт кричать, засыпает. Пробую ещё раз достучаться:

– Вот, смотрите: сейчас она спит. Если продержать её таким образом какое-то время, то…

– Усыпляйте! – визгливо кричит женщина.

Да заебали меня все!

Зло говорю:

– Ладно. Но это будет на вас.

«Да, а на ком же ещё-то? Это всегда на них. Хватит уже на себя вешать!» – оправдывает меня внутренний адвокат.

В самом деле. Быстро усыпляю собаку, сильно нажав на поршень шприца. Передозировка вызывает угнетение дыхательного центра и остановку сердца. Всё.

ЗАЕБАЛИ! ДА НАТЕ ВАМ ЭУТАНАЗИЮ, НАТЕ! ЗАЖРИТЕСЬ! ЖРИТЕ, С-С-СУКИ!

«О-о-о-о-о… тебе бы в отпуск… сходить».

А ты вообще заткнись!

Молча, пыхтя, оформляю левретку в журнал, поочерёдно сломав две ручки и карандаш.

…Когда женщина уходит, Эмма смотрит на меня и осторожно говорит:

– У нас на сегодня ещё кошка записана. На стерилизацию. Ты как?

Да как, как… Никак!

– Увольняться буду, – отвечаю ей хмуро – это решение с каждым днём всё крепчает.

– Да щас, – смеётся Эмма. – Куда ты пойдёшь-то?

И все задают мне именно этот вопрос.

– Не могу больше, – сознаюсь я. – Не могу. Больше.

…Кошку на стерилизацию приносит женщина. Давайте посмотрим, с чем у нас кошка… Расспрашиваю.

– Месяц назад родила котят, мы их утопили, – отвечает женщина.

«Субинволюция матки».

– Сейчас она в загуле…

«Повышенная кровоточивость и потребление наркоза».

– И две недели назад сходила по котам…

«Возможно, беременная».

Короче, она собрала в себе всё, что только можно, чтобы я запивала валерьянку водкой! Забираем кошку, отпускаем хозяйку «погулять».

«Давай поищем плюсы», – предлагает внутренний голос, пока Эмма держит, а я ставлю внутривенный катетер для дачи наркоза.

Ну ладно, уболтал. Молодая – это плюс. Голодная – это плюс. Почти не агрессивная – это тоже плюс, потому что наркоз в стрессе давать нежелательно.

Правда вся в моче, так как несли её в пластиковой сумке, где она описалась, и собой же всё вытерла, – но это так, мелочи жизни.

Ловко делаю эпидуру.

«Молодец, Оля, умничка».

Оперируем. Ну, разумеется, субинволюция – матка такой дряблой тряпкой лежит в пузе, что я не сразу дифференцирую её от кишечника. Достаю. По крайней мере, не беременная. Плюс. Перевязываю связки, пережигаю их коагулятором.

Аккуратно перевязываю рога матки. Проблема в том, что, если рога рыхлые – а у кошек, у которых постоянно топят котят, они априори рыхлые – сильно перетягивать нельзя, так как есть риск прорезать ткань. Слабо перетянешь – сосуды начнут кровить, как только рога опустишь в брюшную полость, – это происходит оттого, что натяжение сосудов уменьшается, и кровь бежит свободнее. Некоторые ответственные хирурги перед отрезанием нитки сначала приотпускают перевязанную и перерезанную связку вглубь и смотрят: не начинает ли кровить. Отпускаю и я…

Ну, конечно, кровотечение. Как тут перетянуть, чтобы и сосуды пережать достаточно сильно, и ткани не прорезать? Матка рыхлая, как варёная макаронина. Как такую адекватно перетянуть-то?

Я рычу, ору и матерюсь, как сапожник. Что-то на тему: «Блеать! Да когда вы уже начнёте приносить мне НОРМАЛЬНЫХ кошек?»

Бедная Эмма, мне её жаль. Стоять на наркозе у неадекватного хирурга – то ещё наказание. Чуть сильнее перетянешь, матка прорежется, и тогда кровотечение неизбежно.

Достаю обратно рога, перевязываю отдельно сосуды другой лигатурой, ещё раз – рога, прижигаю их дополнительно, отрезаю лишнее…

Так, думай, Оля, думай. Да, есть одно решение, позволяющее перетянуть сосуды, не перерезав матку – это более толстая нить. Лишняя пачка шовника, но я хоть буду спокойна.

«Ага. Спокойна она будет, как же…» – ехидничает кто-то в голове – кажется, он говорит уже даже не со мной, а с кем-то третьим. Размножаетесь вы там, что ли.

– Шовник толще? – предвосхищает мой вопрос Эмма, порываясь к шкафу, где он хранится.

Киваю. Круто, когда ассистент понимает с полумысли, однако.

Беру шовник толще, отдельно перевязываю сосуды, потом рога. Отпускаю…

– Нормуль.

Эмма шумно и облегчённо вздыхает.

Начинаю шить мышцы живота и тут совершенно отчётливо понимаю, что именно сейчас я хочу всё бросить и уйти к чёртовой матери, и что сил больше нет. Что не нужны мне никакие деньги, заработанные такими нервами. И что я устала, – так чертовски устала от всего этого напряжения.

Делаю только один, первый стежок, и – всё… Эмма по чуть-чуть добавляет наркоз, вопросительно глядя на меня, а я стою, зависнув над кошкой, с иглодержателем в окаменевшей руке, – стою и разве что слёзы не роняю в брюшную.

И я как бы понимаю, что кошку надо зашить, но не могу уговорить себя сделать это. В брюхе уже не кровит, время идёт, и Эмма осторожно говорит:

Мысленный пинок!

«Так. Быстро шей! Потом будешь расслабляться и таблетки жрать. А сейчас соберись уже, тряпка!»

И отвешиваю сама себе ещё один виртуозный, виртуальный и отменный подзатыльник, выключающий эмоции. Мне бы смену отработать сегодня. А там посмотрим…

Берусь пинцетом за край брюшины, прокалываю его иглой, торопливо и аккуратно шью. Эмма на стадии наложения швов обычно рассказывает про пациентов, но сейчас она настороженно молчит. Попона. Уколы. Снимаем катетер.

Кошка быстро просыпается. Всё нормально. Мимоходом и между делом заглядываю ей в уши.

– О, клещи, – говорю Эмме.

– Точно, – поддакивает она, разбавив этим словом затянувшуюся было звенящую тишину.

Корок почти нет, так что просто обрабатываю кошку препаратом, за компанию. Бонус, так сказать.

Отпускаю Эмму домой.

И потом лежу на диване в своей любимой медитации: накрыв лицо порванной в дырочку бумажной салфеткой. В полном отчаянии. Как я дошла до такой жизни, что мне едва удаётся уговорить себя сделать необходимое? Зачем я столько знаю, что начинаю бояться собственной тени? Чем больше узнаёшь, тем меньше в себе уверенности, – что за странная тенденция?

К счастью, на клинику набегает чёрная туча, какое-то время сгущается, делая воздух вокруг насыщенным и тёмным, и затем проливается ливнем, – это даёт долгожданную передышку. В такую погоду людей обычно и нет. Вскоре туча уходит, и всё озаряется ярким, слепящим солнцем. Выбросив салфетку, перемещаюсь с дивана в кабинет.

Тут в дверь аккуратно стучат, и заходит вроде нормальная с виду женщина. Она говорит:

– Ко мне тут кот прибился. Красивый, молодой. Поможете?

– Чем же? Мы только лечим, мы не пристраиваем.

– Усыпить его хочу.

Вы все сговорились сегодня поиздеваться надо мной, да? Собрались за углом, договорились, и вот теперь идёте один за другим?

Молча я просто смотрю на неё, зажав пальцами ручку. Просто смотрю. Со смачным треском последняя, оставшаяся в живых ручка ломается надвое. Чёрт! Да я просто убийца ручек и карандашей!

Женщина опускает взгляд, разворачивается и уходит. Хвала тебе, понятливая ты моя… А то у меня и аффект может случиться ненароком.

Дайте скотч. Криво склеиваю ручку – получается не ахти. Лучше скотча может быть только больше скотча.

«Ортопед из тебя, прямо скажем…» – звучит в голове, пока я изучаю то, что получилось.

Глотаю таблетку успокоительного. Да, одна – это то, что надо: от эмоций остаётся только сухая констатация фактов. Прикольный эффект.

…Идут ещё какие-то люди, коты, собаки… отдаю кошку после операции. Снова вызваниваю Эмму.

При достаточной фантазии можно даже вообразить, что сегодня мне везёт – случаи попадаются посильные.

…Кошка со скальпированной кожей на хвосте – прищемили дверью. Наркозим, обрабатываем, накладываю красивенькие шовчики тонкими нитками заумным испанским методом, при котором минимизируется прорезание кожи: там всё очень тонко, и часть кожи, скорее всего, некротизируется. К счастью, перелома хвоста нет, болевая чувствительность в норме.

…Кот со вскрывшимся абсцессом на горле. Эндокардит, говорите, возможен у таких-то, с гнойным воспалением? Ну-ну… Мысль об умершей кошке, которая тоже была с абсцессом на горле, не даёт мне покоя.

Если я перед наркозом пошлю владельцев деревенского кота на УЗИ сердца, то они сами меня пошлют, ещё и подальше. Или просто уйдут.

– Ну? – Эмма смотрит на меня крайне беспокойно и неодобрительно. Моя скорость принятия решений сегодня может конкурировать разве что с садовой улиткой, и это усугубляется съеденным только что препаратом.

– Его бы обследовать перед наркозом, – выдаю, наконец, я.

Владельцы, предсказуемо машут руками, смеются. Ох…

– Дадим наркоз… на несколько секунд, – отвечаю, растирая лицо ладонями.

Котик. Не помирай, пожалуйста. Я на грани. Новая порция ответственности за жизнь кота наваливается сверху.

Наркозим, зондирую – полость небольшая. Расширяю зажимом отверстие для дальнейших обработок – чтоб не заросло раньше, чем полость полностью очистится от выделений. Промываю, забинтовываю голову кота, как бойцу Красной армии, через уши. Антибиотик. Кот быстро приходит в себя. Уф-ф-ф, мордатый… с добрым утром.

Пишу назначение.

…Кошка со вскрывшимися опухолями на молочках, две недели уже не ест. Возраст шестнадцать лет. Ещё одно усыпление. Да сколько же вас сегодня ещё?

…Кот. Сидит на столе и шипит на меня. Принесли двое – мужчина и женщина

– В туалет ходит мимо лотка, – жалуется женщина, его хозяйка, – то под столом, то под шкафом.

Кот в это время, как на заказ, писает на стол – видимо, холодная металлическая поверхность стимулирует сдать мочу «здесь и сейчас». Прямо по-дзенски. Кстати, коты начинают ходить мимо лотка тоже поэтому – ищут более комфортное место. Макаю в лужицу полоску, отбираю в пробирку и откручиваю на центрифуге. В осадке обнаруживаются характерные кристаллы. Показываю женщине в микроскоп, как выглядят струвиты: они похожи на маленькие прозрачные крышки от гробиков.

«Оптимисточка ты моя», – подзуживает голос внутри.

– У него цистит и мочекаменная болезнь струвитного типа, – оглашаю диагнозы.

Делаю коту уколы, попутно объясняя, как колоть. Прячем его в переноску.

– Воду жёсткую нельзя, – я пишу назначение и попутно объясняю.

– Ему или нам? – спрашивает мужчина видимо для поддержания разговора.

– И ему, и вам, – отрываюсь от написания. И затем впадаю в пространственные размышления о здоровье: – Мне массажист сказал, что жёсткая вода вызывает отложение солей в суставах, поэтому массаж бесполезен, если не поменять воду на артезианскую. Я теперь всем это рекомендую, не только котам.

Болезненное воспоминание об Олеге накатывает с новой силой. Блин.

Хозяева кота радостно кивают головами. Будете здоровы вы – будет здоров и ваш кот, ну и дальше… как там звучит грузинский тост… Да, как-то так, даже без эзотерики. Вот, наверное, как надо объяснять – по-простому, по-людски. Без терминов научных…

…Следом приходят две прививки, на которых я морально отдыхаю.

…Потом мужчина и женщина приносят толстого кота после стрижки под наркозом, причём наркоз давали препаратом, от которого давно пора отказаться из-за серьёзных осложнений на сердце: делается он не в вену, а в мышцу, и потому прекратить его действие моментально невозможно; длится несколько часов, даже если нужно выполнить что-то банальное, на две минуты; животное может спать ещё сутки, часто с открытыми глазами, от чего часто пересыхает роговица, – и остановка сердца при этом – далеко не редкость, даже на следующий день. В побочках к препарату перечислены также остановка дыхания, снижение артериального давления, аритмия, дыхательная недостаточность и прочие «прелести».

– Грумер слушала ему сердце перед наркозом? – спрашиваю я.

– Да нет, – пожимают плечами оба.

А, ну да, да. Отдельные персонажи в лице грумеров утверждают, что не отвечают за последствия вводимых препаратов. Мол, если кот сердечник – то это хозяева виноваты, что принесли его таким. «Мы работаем с тем, что нам приносят!» Железная логика, снимающая ответственность за внезапную смерть животного.

Слушаю коту сердце – оно интенсивно колотится, периодически выдавая неровный ритм.

– Обследуйте его у кардиолога, – говорю владельцам, вытаскивая из ушей стетоскоп. – И… данный наркоз ему категорически противопоказан.

– Да мы уже поняли, – сквозь зубы цедит мужчина. – Больше ни ногой туда.

Его агрессия мне понятна. Кто вообще дал грумерам право пользоваться ветеринарными препаратами, да ещё без обследования животного? Бесит…

Видимо, есть ещё грумеры, готовые отдать хозяевам идеально подстриженное животное, правда с одной оговорочкой – мёртвое.

Возраст кота – одиннадцать лет, и стригут его под этим наркозом уже в третий раз. Сейчас он тяжело дышит, у него слабость задних лап, текут слюни и, вот, налицо аритмия с тахикардией. Всё осложняется тем, что это перс. Измеряю глюкозу. Нормальная. У нас, к счастью, завалялся антидот на препарат, подобный этому, так что делаю его. Сажаем кота в кислород. Через час он немного приходит в себя, и хозяева забирают его домой.

– Звоните, если будут ухудшения, – говорю им напоследок. – Или приезжайте.

Не звонят, не приезжают.

…Приходит собака с клещом – съездила с хозяином за границу.

– Ишь ты, мигрант, – приговариваю, аккуратно выкручивая клеща.

Читаю короткую лекцию про пироплазмоз, боррелиоз и иже с ними.

…Затем женщина приносит чихающего котёнка. Прописываю ему всё от герпеса, после чего кварцую терапию – всю обчихал.

…Ближе к вечеру – кот с огромными болячками на шее.

– Нам не надо приёма, – говорят две женщины, которые его принесли. – Нам только посветить на лишай и поскрести на чесотку!

Ладно. Не могу уже ничего объяснять: ни про то, что лишай не всегда светится, ни про то, что если я что-то найду, то по интернету лечить будет только дороже…

Включаю лампу Вуда, прогреваю её, зову женщин с котом к себе, в тёмное помещение. Ничем таким подозрительным изумрудно-зелёным кот не светится. Скребу поражения, долго и тщательно изучаю их под микроскопом. Никого.

– Никого нет, – говорю женщинам, пожимая плечами.

Дальше я просто молчу, потому что от приёма они отказались: ну да может сами ветеринарные врачи. Бывает и такое. Уходят они без диагноза и без алгоритма лечения зуда, который приходится выдавать каждый раз на дерматологическом приёме. Ей-богу, сейчас я даже благодарна им за то, что не пришлось целый час говорить. Надеюсь, догадаются хотя бы от блох обработать. А может, болячки на шее у него от дешёвого противоблошиного ошейника – бывали в моей практике и такие случаи.

Ещё однажды пришлось наблюдать контактный дерматит на шее у овчарки – воспалённая, красная кожа была ровно под старым, заскорузлым и грязным ошейником, и для чудесного излечения оказалось достаточным снять и выбросить причину – этот самый ошейник.

…Последним на приём попадает кот с подозрением на инородку в глотке. Его приносит женщина обычного, сельского вида. Температура повышенная. Даю наркоз. Хорошенько обследую ему всю глотку – разве что в желудок глазом не залезаю.

– Света не хватает, – жалуюсь Эмме. В нашем ларингоскопе лампочка явно не «днём с огнём».

– У меня есть фонарик! – радостно кричит женщина и достаёт китайский брелок с ключами. – Мне сын подарил: в подъезде темно, замка в дверях не видно, а фонарик выручает.

Свету от её фонарика позавидовали бы все новые батарейки, офтальмоскопы и ларингоскопы вместе взятые. Он освещает все складки в горле так, словно это пещера Крубера129: прекрасно видно гланды, хрюкающий надгортанник и сверкающие от света хрящи. Промакиваю слюни скрученной из ватного диска колбаской. Нет никаких костей.

– Давайте рентген сделаем, – предлагаю женщине, чтобы уже исключить подобную инородку наверняка.

Соглашается.

Быстренько заряжаем плёнку, кладём кота, фоткаем. Милое дело – рентген под наркозом! Нет размытых «привидений», пытающихся сбежать в момент нажатия кнопки! Наоборот, снимок получается такой чёткий, что я сперва принимаю подъязычную косточку за инородку: никогда ещё так красиво и чётко она не проявлялась, как сейчас.

Для пущей уверенности сравниваю снимок с другими. Ага. Норма. Довольная, выдаю вердикт:

– Скорее всего, это вирусный ринотрахеит, он же – герпес.

Кот быстро просыпается. Делаю ему уколы, пишу назначение, отдаю. Кварцую заодно и рентген.

…Домой доползаю, как лимон, выжатый дважды. Десять минут сижу на дне ванны, поливая себя прохладной водой из душа, и горько хныкаю. Хочется съесть уже всю эту пачку таблеток, а не всё вот это вот. Можно я сдохну?

Глава 45. Десмургия

– Доктор, я буду жить?

– А смысл?

(анекдот).

Работала. Первым пришёл повторник, пёс шелти по кличке Кай.

– Всё ещё хромает чота, – мужчина, хозяин собаки, выглядит озабоченным и весёлым одновременно.

На первом приёме выяснилось, что у Кая треснул когтевой чехол, потому что стричь когти собака категорически не любит. Таким привередам мы рекомендуем бегать по асфальтовой площадке за палочкой – так когти стачиваются сами, – или же приучать к педикюру за вкусняшку.

К слову, в одной клинике, где я работала, жил большой пёс-донор, и каждый раз после забора крови ему давали погрызть большой кусочище сушёного рубца. Так он ему нравился! Брали кровь по чуть-чуть и довольно часто, так что пёс быстро проникся этим условным сигналом. В очередной раз, завидев врача со шприцами и жгутом, торчащими из карманов халата, он уже сам бухался боком на землю и полз навстречу, вытягивая лапу, как завзятый наркоман. Мол, бери, бери скорее! Рубец-то с собой?

А про асфальт… Ещё наш препод по терапии советовал заасфальтировать участок дороги перед коровником, чтобы коровы, возвращаясь с пастбища, стачивали себе копыта сами. Экономия на обрезании копыт, так сказать… Он же учил отбирать коров с больными ногами так: просто уделить пристальное внимание тем, кто плетётся позади стада.

Перелом когтевого чехла у собак чреват осложнениями. К счастью, у Кая только трещина, но и она меня сильно тревожит – лечить такое приходится долго, пока коготь не отрастёт на достаточную длину; при этом нужно бороться с инфекцией и не допускать попадания грязи.

В первый приём мы подстригли ему когти на всех лапах, и я прописала пять блокад с антибиотиком, через день. Разведённый миллилитр вводится не прямо в красный палец, и без того распухший, а в межпальцевое пространство. Кстати, если надо обезболить палец, анальгетик тоже колют туда – эта магия называется «Проводниковая анестезия».

Мне удалось напугать владельца собаки таким жутким словом, как «ампутация», и поэтому Кай круглосуточно носит защитный пластиковый воротник.

«Прям как ты», – констатируется внутри.

Ну да. Только мой воротник поролоновый.

На прогулки я строго-настрого наказала надевать на лапу носок, а затем, не побоюсь этого слова, презерватив, – лучше средства от грязи нет, кстати, хотя над моим назначением и ржали все те, к кому Кай попадал на блокаду. Да и пускай.

– Вот! – владелец собаки вытряхивает из плотного квадратного пакета на смотровой стол кучу презервативов. На пакете изображён силуэт кролика в бабочке-галстуке. – Я не знал, какие лучше…

Внушительная куча на столе состоит из множества коробочек – это чёрные, суперпрочные, пупырчатые и ароматические презики, причём последние в столь разнообразном ассортименте, что лапе Кая можно только позавидовать.

– А знаете, – со знанием дела нарушает неловкую тишину мужчина, – светоотражающие ошейники на собаках – это вчерашний день…

Мой взгляд падает на упаковку, лежащую поверх кучи, на чёрном фоне которой изображен кислотно-зелёный хуй, и по всей вероятности Каю в ближайшем будущем светит косплей130 из фильма «Звёздные войны».

«Люк! Я твой отец!»131 – басит внутренний голос.

Надеюсь, в секс-шопе во время приобретения резинок владелец не уточнял, что это «для собаки». Как бы там ни было, функцию предохранения они выполняют безупречно – даже те, что с пупырышками.

– Любые сгодятся, – смущённо улыбаюсь я, с трудом подавляя прогрессирующее желание расхохотаться.

Мужчина согласно кивает, сгребает кучу обратно в пакет и затем водружает на стол Кая.

– Дома только снимайте, чтобы не прело между пальцами, – говорю ему, с трудом сохраняя серьёзность на лице. Лапа Кая, одетая в презик, вовсю ароматизирует резиновыми бананами. Стягиваю его.

– А второй раз презерватив можно использовать? – громко спрашивает мужчина как раз в тот момент, когда в кабинет по счастливой случайности залетает Аля. Будто врезавшись в стену, Аля резко останавливается, покрывается пунцовым румянцем, разворачивается на сто восемьдесят градусов и молниеносно исчезает. Затем в доселе пустой операционной, которая находится на другом конце коридора, раздаётся металлическое звяканье инструментами, и я делаю вывод, что ноги доставили Алю прямиком туда.

– Да можно, если только он не дырявый, – пожимаю плечами я, стараясь сохранять невозмутимость – с каждой минутой это даётся всё тяжелее.

Сегодня пятая блокада, и кожа на пальце у Кая уже не такая красная.

– Да лучше новый тогда надеть, – говорит мужчина, предусмотрительно вытаскивая из кармана пулемётную ленту из упаковок с чем-то, похоже, клубничным – видимо из тех, что не поместились в пакет. И спрашивает ровно тогда, когда мимо пробегает Ира: – Надеваю?

Ира, округлив глаза, чуть не втыкается в косяк, ойкает и стремительно выбегает прочь из кабинета. Судя по сдавленному гоготанию из операционной, она присоединяется к Але, после чего демонстрационное бренчание инструментами повторяется.

– Оставьте на будущее, – отвечаю мужчине, и это звучит крайне двусмысленно.

Заматываю лапу собаки бинтом, сверху надеваю резиновую перчатку и приматываю пластырями, – до машины дойдут, а дома всё равно снимать, так что презики пусть останутся для длительных прогулок. Отпускаю.

Ира, высунув голову из хирургии, провожает их взглядом до самого выхода, затем ищет ответа у меня. С некоторым запозданием, ниже её головы, из-за косяка появляется пунцовое лицо Али, которая безуспешно пытается сдержать рвущееся наружу хихиканье. Пожимаю плечами, состроив недоумённую физиономию.

– Всё, всё, они ушли, – объявляю для обеих. – Отбой.

Шутить про то, что мужчина собирался заняться сексом, но не увидел вокруг ни одной подходящей женщины, включая меня, почему-то не хочется.

…Дальше мне достаётся такса, которую потрепала соседская овчарка.

– Да я собрался на деловые переговоры поехать, – рассказывает мужчина – среднего роста, с крепкими, мускулистыми руками и вполне себе симпатичный на вид, – а тут вот… Пришлось дома остаться. Вывел, называется, погулять на пять минут. Без поводка. Еле отбил.

– Вы меня сейчас совсем не удивили, – отвечаю ему понуро.

Покусы, раны, травмы, острые состояния аккурат перед отъездом хозяев – это прям классика жанра, – постоянно с таким сталкиваемся.

В процессе разговора выясняется, что у мужчины в ведомстве большое производство, он предприниматель, а деловые партнёры сильно не внушали доверия. Но как откажешь? Уже пообещал! Так что как-то вовремя всё это случилось. Совпадение, не побоюсь этого слова!

«Хорошо бы Вам в следующий раз выбрать другой способ остаться дома», – звучит в голове дельный совет.

– Ну, давайте посмотрим, – говорю я, надевая перчатки и подходя к столу, на котором стоит Ника – так зовут собаку.

Зрелище, которое предстаёт перед моими глазами, достойно фильма об индейцах, прериях и скальпах, – в особенности о последних. С таксы, сверху, снята передняя половина кожи – видимо, овчарка схватила её за холку и резко дёрнула вверх, оторвав и отскальпировав значительный карман. Приподнимаю кожу, заглядывая в образовавшуюся дыру – она набита камешками, травой, листиками и прочим, что попало внутрь в процессе валяния по земле. На внутренней поверхности кожи тонкими белыми ниточками болтаются нервы, наглядно демонстрируя моё собственное внутреннее состояние.

Такса старая, половины зубов нет, и от этого язык, не удерживаемый ничем, постоянно вываливается изо рта, придавая собаке забавный вид. Это сочетание – обманчивая комичность выражения морды и страшный, оторванный кусок кожи на половине собаки составляют вместе жутчайший диссонанс, – надо быстренько пришить кожу обратно.

«Стоп, стоп, стоп! Она не стабильна. Шок. Возможно, проблемы с сердцем, потому что собака старая, и есть очаг инфекции – зубы. Помни про эндокардит. Налицо – риск общего наркоза».

Умный ты сукин сын!

Без наркоза я её не сошью всё равно, просто шить придётся очень быстро.

Мужчина безостановочно болтает, не по делу и неуместным весёлым голосом – видимо, на стрессе. Слушаю его в полуха, фоном.

К счастью, Ника спокойна, как удав. Возможно, это последствия шока или доверие к хозяину, который принёс её сюда. Ставлю внутривенный катетер. Удаётся попасть в кривую таксячью вену с первого раза. Ввожу ей препараты, постепенно выводя из шока. В промежутках между шприцами брею шерсть, подготавливая операционное поле. По мере этого, изначально радостно болтающий мужчина вдруг замолкает; видит, насколько плохи дела, и сам впадает в настоящий шок. На автопилоте, я произношу:

– Если будет плохо – говорите сразу, не падайте в обморок.

– Говорю, – упавшим голосом тут же отзывается мужчина.

Бегу за нашатырём. Так, ватка с аммиаком. Выпроваживаю на крыльцо. Уф… успела…

Надоели уже падать на этапе бритья шерсти!

Подкожная клетчатка у собаки вздута пузырями – вполне вероятно, что и пневмоторакс присутствует, – такое бывает при ране, проникающей в грудную полость. Может быть, овчарка не только оторвала Нике кожу, но и продырявила её между рёбрами. Пока одышки нет, и это классно. Колю обезбол.

Однажды ночью испуганная женщина принесла нам шелти, которого потрепали свои же овчарки – у неё было не просто отверстие, а огромная проникающая дырища, в которую при желании влезла бы ладонь. Шелти быстро и поверхностно дышала, потому как правое лёгкое полностью спалось в тряпочку, перестав выполнять свою функцию, – ателектаз, по-научному. Пока я соображала, что делать, дыру пришлось банально зажать рукой, обработав её спиртом, – и это дало нам время.

Давать наркоз той шелти я побоялась, из-за шока. У меня не было никакой уверенности, что мы сможем за секунды после дачи наркоза интубировать, откачать воздух из грудной и на искусственной вентиляции лёгких зашить мышцы между рёбрами, быстро откачав потом воздух из плевральной полости, потому что шок был слишком сильный, а навыков оказания экстренной помощи почти не было. Начальная доза наркоза могла запросто угробить её, обратившись в эутаназию. Хозяйка стояла рядом и давала свои советы, каждый собачий вдох торопил с принятием решения, и в итоге я решительно отказалась от идеи общего наркоза.

Шелти лежала под противошоковой капельницей, а я зашивала огромную дыру под местной анестезией, обложив её стерильными салфетками прямо на смотровом столе – неслыханный моветон! – и всё время, пока я стремительно накладывала стежки, пытаясь соединить межрёберные мышцы, мы откачивали воздух из плевральной полости. В итоге, конечно, идеально зашить не получилось, и воздух из плевральной всё равно сифонил – но уже не наружу, а в подкожную клетчатку. Шелти потихоньку пузырилась, а мы откачивали воздух из-под кожи, постепенно выигрывая время.

При незначительных травмах, которые сопровождаются подобным эффектом – подкожной эмфиземой – часто вообще никаких хирургических операций не делают, и нам удалось снизить состояние собаки именно до этого уровня. В конце концов, мы замотали её туловище эластичным бинтом, чтобы создать герметичность, и под утро удалось добиться ещё большей стабилизации состояния: одышка стала меньше, и собака вышла из шока.

Утром мы ещё раз откачали воздух из плевральной полости – его было значительно меньше, чем раньше. Мониторинг того, как быстро накапливается воздух, очень важен: если его мало, и состояние животного стабильно, то постепенно он рассасывается сам. Если он продолжает накапливаться, и это прогрессирует – то нужно, помимо откачивания воздуха, решать вопрос о зашивании ткани лёгких.

Чем закончилась та история с шелти, я не знаю, так как хозяйка, пробывшая всю ночь в стационаре вместе с собакой, наутро забрала её домой.

– Я сама буду откачивать у неё воздух, – самоуверенно сказала она напоследок, подвергнув в шок уже меня. Процедура эта небезопасная – всегда есть риск прободяжить легочную ткань, и нужно чётко знать, в какое межреберье и в какой трети грудной клетки колоть.

– Дренаж надо было ей поставить, в грудную, – сказал тогда умудрённый опытом Сергей, выслушав мой сбивчивый рассказ про ночную смену и зашивание собаки «на коленках».

– Дрена-а-аж? Я, конечно, на видео изучала, как его устанавливают! Но это же полный пиздец!

Надо пояснить, что установка грудного дренажа выглядит как работа зэка-рецидивиста, потому что вначале между рёбрами резким, сильным ударом металлического штыря делается дыра, и уже в неё проводят трубку, которую с усилием пропихивают внутрь и подшивают.

– Дыра-то уже была! – философски выдал Сергей, увидев мои округлившиеся от ужаса глаза. – Вот в неё бы трубку и вставила.

– На живой-то собаке? Без наркоза? У меня и трубки-то стерильной не было! Ну-у-у, не-е-ет!

– Ну, нет так нет, – Сергей пожал плечами и согласился, лишь бы не спорить.

Сейчас у меня такса, и дырка между рёбрами маленькая, хоть и инфицированная, – это исправят антибиотики. Пока же мне надо вернуть ей на место кожу. Кидаю инструменты в дезраствор, выбираю шовник.

В операционной пока никого, но паровозик из кошачьих переносок уже стоит в коридоре в ожидании стерилизации – эта прелесть дожидается хирургов. А пока что у меня есть время и место для Ники.

Слушаю её сердце – ничего не настораживает.

– Аля, дуй сюда! – ору в коридор.

Словно молодая газель, резво и высоко задирая коленки, прибегает запыхавшаяся Аля.

– На наркозе постоишь? Тут делов-то на пять минут.

– Чо? – глаза мгновенно округляются.

– Без головы плечо! – парирую ей. – «Чо»…

Даю Нике наркоза совсем чуть-чуть: она мгновенно уезжает. Надеваю стерильные перчатки. Деревянными пальцами Аля вцепляется в наркозный шприц.

– Я скажу, когда добавлять, – успокаиваю её – шумно выдыхает воздух, задержанный в лёгких, кажется, ещё пять минут назад.

Промываю, промываю карман, в который спокойно можно засунуть грейпфрут, апельсинку и пару мандаринок до кучи.

«Что за Новый год ещё?» – звучит в голове насмешливо.

Вытаскиваю камешки, волосы, траву. Всё это намертво вошло, влипло в подкожку, пинцетом не поддеть. В итоге вытаскиваю всё это пальцами. В теории, инфицирование раны часто происходит не в момент травмы, а в момент обработки – волосы во время бритья могут добавить микробов, поэтому перед обработкой я всегда намазываю рану стерильным гелем или изолирую стерильной салфеткой. Даже если внутри раны есть пучок травы и горсть камней.

– Пять минут прошло, – хнычет Аля.

– Ну и хорошо, – отвечаю ей, вытаскивая из кармана ещё пару маленьких камешков. Ника подёргивает веками, просыпаясь. Приборы пикают, показывая стабильность. – Добавь теперь кубик…

Старательно сопя, Аля давит на поршень, отмеряет ровно миллилитр и, тяжело дыша, словно только что разгрузила вагон угля, взволнованным голосом говорит:

– Добавила…

Вставляю в дыры дренажи, выводя их в нижних точках кармана, чтобы был сток для экссудата. Быстро зашиваю. В кои-то веки хватает длины шовника. Шов идёт прямо поперёк собаки, создавая иллюзию, что эта такса состоит из двух, сшитых между собой половинок.

– Ну, всё. Спасибо за помощь.

Времени на всё про всё ушло минут десять. Аля, довольная собой, отсоединяет шприц, закручивает крышечку на катетере. Типа, постояла на наркозе, – почти анестезиолог, чо. Счастье.

Ника быстро просыпается – так же, как и уснула. Надеваю попону. Назначаю антибиотики два раза в день, и чувствуется, что это надолго.

Отдаю с рекомендациями. Уф, справилась…

– Претензию хозяину овчарки будете подавать? – уточняю у хозяина Ники и сразу предупреждаю: – Денег на лечение уйдёт много.

– Да нет, не буду! – отвечает он легкомысленно. – Сам справлюсь.

Все вы так говорите, а к концу второй недели начинаете копейки считать. Ну да моё дело предложить.

– А долго всё это заживать будет? – догадывается он спросить меня. – Пару дней, да?

– Ну… – оценивающе смотрю на Нику и сразу разочаровываю его: – В лучшем случае недели три. Скорее всего, вся кожа не прирастёт, кое-что некротизируется, и придётся повторно оперировать – удалять часть мёртвой кожи.

Мужчина становится задумчивым. Его «пара дней» никак не сочетается с моими «недели три». Ника как-то странно заваливается набок и зевает – меня это настораживает. Мужчина хочет оставить её на стационар, но тот переполнен – некуда. Слушаю стетоскопом сердце. Терпимо. Ещё полчаса они сидят в кабинете, под наблюдением. Затем собираются домой.

– Звоните, если что-то начнёт беспокоить, – говорю мужчине – похоже, он начнёт звонить прямо сейчас. – Или приезжайте. Мы работаем круглосуточно, – добавляю я.

Затем заношу в журнал его адрес и с удивлением обнаруживаю, что он живёт в одном доме со мной. В соседнем подъезде! Ну и совпадения!

«Кто-то ещё верит в совпадения?» – с насмешкой замечает внутренний голос.

Отпускаю их.

– Симпатичный какой, – странным голосом говорит Ира, кивнув головой в сторону закрывшейся за мужчиной двери.

– Вы тут трындели, что ли, пока я там ушивалась? – сузив глаза, подозрительным тоном спрашиваю её.

– Ага, пару минут, – отвечает Ира. И добавляет, мечтательно: – Симпати-и-ичный… По-французски понимает!

– Вот за кого тебя надо замуж выдать… – отвечаю поучительно я. – Предприниматель. Судя по всему, одинокий – иначе уехал бы на свою конференцию, оставив с собакой жену разбираться…

Я и не подозреваю, какую важную роль эта собака сыграет в моей жизни спустя всего какой-то месяц!

…Дальше приходит лабрадорша с отравлением. Хозяин ещё дома дал ей энтеросорбент, и, пока суть да дело, собаке значительно похорошело. Пишу назначение. В этот раз можно обойтись без капельниц.

…Усыпляю парализованную кошку из приюта. Смерть гуманна. Что бы мы без неё делали, без смерти? Набираю в шприц коктейль из препаратов для наркоза. Держи, кошка, конкретный передоз – на радуге сегодня тепло, солнечно.

…Дальше приносят кошку с тромбоэмболией. Это страшная боль и тоже паралич задних лап. Даю адрес клиники, где разрешено использование наркотических обезболов. Без них – только в пакет.

Хозяйка, рыдая, говорит, что у неё нет денег.

У Вас – денег, у меня – обезболов. И то, и другое для кошки – пакет.

Два усыпления подряд – это уже слишком, поэтому я ухожу заниматься формальностями, а усыпляют другие, – и на том спасибо.

…Затем вваливается пьяный полуголый мужик с фиолетовыми, размытыми от времени татуировками на груди и плечах. Он заносит на руках овчарку, которой только что переехал лапу на своём джипе – при этом орёт и ведёт себя так нагло, с наездами, будто за рулем его джипа была я. Да я вообще машины не вожу, потому что боюсь кошку какую переехать. Да если бы я была за рулем, то тебя бы задавила, чувак! И так, чтоб уж наверняка! Шучу, конечно.

«Шуток не существует в принципе, когда уже ты это поймёшь?» – мудрствует внутренний голос.

Делаем рентген. Перелом в заплюстневом суставе, со смещением. Ох, кому-то придётся попотеть, собирая этот тетрис.

– Ну чо, в натуре, в тыщу рублей-то я уложусь? – вторгается в мои мысли мужик. – Или дешевле выйдет?

Да как бы тебе так грамотно объяснить…

– Видите ли, – отвечаю громко и медленно, чтобы до него дошло с первого раза, – такую операцию делает далеко не каждый. Хирург принимает завтра. Стоимость может сказать только он, когда будет понятно, пластины сюда ставить, спицы или штифты.

– ДА ВЫ ОХУЕЛИ СОВСЕМ? – орёт мужик мне в лицо, делаясь совершенно невменяемым.

Отодвигаюсь подальше, чтобы брызги его слюней и выдыхаемый перегар хотя бы перестали до меня долетать. Правило номер дцать: «Агрессивный человек не способен к восприятию. Дай ему проораться». Даю. Когда запас матюгов заканчивается, и мужик умолкает, выдерживаю паузу и говорю:

– Я обязана была отказать Вам в обслуживании, поскольку Вы пьяны. Приехать сюда – это было Ваше решение, не так ли?

Внезапно мужик делается молчаливым и сговорчивым – даже, кажется, слегка трезвеет.

– Хирург-ортопед будет завтра, с утра. Покажу ему снимки. Вы можете позвонить и уточнить цену, прежде чем приехать, – пихаю ему визитку.

Надеюсь, ты приедешь трезвый… На удивление мужик спокойно соглашается. Чудеса, да и только. Похоже, у него два режима – агрессия или спокойствие, – среднего состояния нет.

Запиливаю собаке обезболивающий укол, фиксирую лапу эластичным бинтом и отпускаю их.

Дальше я слегка цапаюсь с девчонками: мы бубним каждый о своём, как в большой семье с долгим стажем, режем в глаза правду-матку, обижаемся, тут же отходим, и опять, – этакая разрядка, без последствий.

…После мужика с овчаркой приходит женщина, тоже с наездами. В холле воздух, что ли, адреналином пропитан? Что Вы все такие агрессивные заходите в кабинет?

«Они не знают, что в подвале стоит установка», – ржёт внутренний голос.

– Сбежала из дома. Десять дней искали. Вот, пришла только сегодня, – рассказывает женщина, вытаскивая из переноски кошку.

Изучаю кошку и её язвы – на носу и губах. И нахожу ещё одну, для более худшего прогноза – на мякише лапы. Тяжёлый вздох. Кошка агрессивная, но её хозяйка ещё круче, – наверное, у обеих температура. Выношу вердикт:

– У Вашей кошки калицивироз, отёчная форма. Это вирусное заболевание. Вирус очень патогенный, штамм мутирован. Смертность до 80%, – так, теперь к теме лечения: – То, что она привитая, даёт нам значительный шанс. Нужно колоть антибиотики, иммуностимуляторы, обрабатывать лапу, следить, чтобы ела. Возможно, придётся делать капельницы и переливать кровь. Лечение длится примерно месяц, и то не факт, что кошка выживет. Но шанс есть.

– ВЫ НЕ ПОНИМАЕТЕ! – внезапно кричит женщина, отпуская кошку, которая тут же норовит сбежать со стола.

– Простите? – еле перехватываю её. Что-то передознула я с информацией, похоже.

– Мне через пять дней уезжать! – выдаёт она весомый аргумент.

– И? – хочу продолжения я.

– Какой ещё месяц?

Ну, самый обычный: дней тридцать обычно в него влезает. Иногда тридцать один.

– Я говорю, исходя из своего опыта. Возможно, это займёт три недели. Возможно, полтора месяца. Всё зависит от иммунитета. Предыдущий кот с подобной формой калицивироза месяц ходил на капельницы и был при смерти. И пошёл на поправку только после переливания крови от переболевшего донора.

– МНЕ УЕЗЖАТЬ ЧЕРЕЗ ПЯТЬ ДНЕЙ! – кричит женщина, повышая тон в три раза.

Да что Вы говорите… А у меня успокоительные таблетки вчера закончились! ОП-ПА! Сюрприз!

– Крайне маловероятно, – говорю я нарочито медленно, делая паузу после каждого слова, – что она поправится за пять дней.

– Мне не нравится Ваш диагноз! – продолжает кричать женщина.

Ну давай, скажи: «Позовите врача, который поставит другой диагноз и вылечит кошку за пять дней. А лучше за четыре» – редко, когда удаётся оправдать чужие ожидания.

– Я сама не в восторге, – вздыхая, отвечаю ей, и это чистая правда, причём относительно всего приёма – всех его составляющих и всех действующих лиц. Хотя кошка-то не виновата, конечно.

– Я не могу колоть! – продолжает перечислять аргументы женщина.

Прям стадия торга тут у нас. Только она ничего не решает, вообще-то.

– Суспензию можно давать, в рот, – парирую ей.

– Я не могу давать ей суспензии!

– Как же мы с Вами тогда будем лечить кошку?

«О, ты сказала „мы“ в надежде, что она проникнется ответственностью?» – встревает голос изнутри.

– Напишу, чем лапу обрабатывать. Вирус концентрируется в язвах, поэтому обрабатывать – очень важно, – выдаю очередную информацию я.

– Я не могу обрабатывать ей лапу! – опять кричит женщина.

Наверное, «усмиряющая установка» в нашем подвале сломалась – другого объяснения причин всеобщей агрессии у меня нет.

– Тогда Вам, по всей вероятности, придётся приезжать в клинику, – спокойно говорю очевидное, удивляясь запасам своего терпения.

– Я живу далеко! – снова кричит женщина.

Ну, возьми с полки пирожок, что тут ещё скажешь: там два – возьми тот, что посередине. Вместо пирожков предлагаю следующее:

– … или придётся искать того, кто сможет Вам помочь.

Умудряюсь уколоть кошке болючий иммуностимулятор прежде, чем она, громко огрызнувшись, отпрыгивает в сторону и быстро ставлю перед ней открытую переноску, запуская её внутрь. Застёгиваю молнию. Ну, окей. Обошлось без производственной травмы – уже хорошо.

Самое бесилово со мной наступает, когда хозяин агрессивен, кошка агрессивна, и нет переноски. Их совместное сражение, вызванное попыткой удержать животное на руках, происходит прямо в кабинете, а я должна, думая, быстро поставить диагноз и написать назначение, ничего не упустив. Кошка при этом убегает, человек с криками «Помогите!» бежит за ней, и приходится всё бросать и бежать за ними. И всё это повторяется многократно. Самое грустное то, что важную мысль приходится бросить первой. Не удивительно, что у врачей такой почерк – они просто очень торопятся! Я уже научилась предвосхищать побеги, закрывая двери, и почерк тоже заметно испортился: наконец-то стал похож на это… как её… камасутру у червяков…

В этот раз выручает привычка искать во всём плюсы. Кошка в переноске? Плюс. Пишу назначение и отпускаю их. «Пять дней», ишь ты. Мгновенные исцеления – это не здесь, сорри.

С антисептиком в пульверизаторе, не дожидаясь админа, выхожу в холл – хорошо, что кошек в очереди нет: посидеть рядом с вирусной чревато заражением.

– Ждите. Будем кварцевать кабинет после калицивироза, – оглашаю людям.

«О-о-о!» – недовольный гул голосов. Вместо ответа обильно пшикаю на дверные ручки. И на входную дверь тоже. И интенсивнее всего – на стул, где сидела женщина с калицивирозной кошкой. Люди испуганно затихают.

Заливаю все столы в кабинете раствором, кварцую, прилепив на входную дверь: «Кварц 10 минут! Не входить!» Блаженный перерыв. Плюс.

…Едва я успеваю выключить кварц, как в кабинет врывается женщина с маленькой собачкой, прокушенной другой собакой: прокомпостирована почти насквозь. Собачка крайне нестабильна: в шоке, лежит на боку, слизистые оболочки бледные, дышит тяжело, из разорванных грудных мышц течёт кровь, – стопудово пневмоторакс. Делать рентген в таком состоянии всегда страшно – лишняя фиксация и стресс могут усугубить состояние.

Внутривенный катетер. Кровоостанавливающее. Противошоковая капельница. Кислородный концентратор. Смотрю за дыханием. Собачка постепенно приходит в себя, переворачивается на грудь, начинает дышать ровнее.

К счастью, в стационаре как раз освобождается местечко.

– У собаки очень тяжёлое состояние – скорее всего легочное кровотечение и пневмоторакс из-за разрыва легочной ткани. Её нужно оставить в стационаре и круглосуточно наблюдать, – говорю я женщине, – и чуть позже сделать рентген.

– Не-не, в стационар я её не оставлю! – уверенно отвечает женщина.

«Простите, Вы что, ДУРА? Ваша собака может умереть в любую минуту!» – орётся внутри. Я было открываю рот, но тут из хирургии приходит Ира, где они почти весь день оперировали вереницу кошек и ещё не закончили. Моментально оценив обстановку, Ира на зависть спокойным голосом спрашивает:

– Вы меня извините, конечно… но, что Вы будете делать, если собаке станет плохо?

– Сюда прибегу.

– А… – многозначительно отвечает Ира.

Её «А…» звучит как «Зашибись. Вы прибежите, собачка умрёт в первые две минуты, и мы окажемся виноваты, – прям суперплан». Уже молча, Ира набирает в шприцы антибиотик для кошек и снова уплывает в хирургию.

Я скриплю зубами. Собачка чуть-чуть стабилизировалась, частично вышла из шока. Отключаю капельницу. Внутривенный катетер, пожалуй, оставлю – для экстренных пациентов это обязательно, чтобы потом, например, не пытаться поставить его на спавшиеся вены дёргающегося в припадке тельца, а быстро ввести нужный препарат.

Отдаю её под расписку, которую беру с особым пристрастием: «С тяжёлым состоянием ознакомлена, даю согласие на лечение» и «От стационара отказываюсь».

Такса Ника, вместе с её хозяином, решили ездить следом за мной, в каком бы филиале я ни работала – и это они ещё не знают, что живут в соседнем подъезде!

Сейчас у Ники сильный отёк кожи и подкожки, что не удивительно, учитывая, что полсобаки оторвано. Обрабатываю с максимальной осторожностью, но всё равно это должно быть пипец, как больно, так что перед обработкой запиливаю в вену обезбол. Снимаю один шовчик снизу, а то для оттока экссудата одной дренажной дырки оказалось маловато.

Анализ крови нормальный, и гемоглобин позволяет поставить пиявку, которая, присасываясь, впрыскивает со слюной обезболивающие вещества – Ника во время гирудотерапии блаженно млеет.

Пиявка быстро наедается и отваливается: жирная, толстая. Хорошо, что место её приставки таково, что получается хорошо наложить повязку, и постпиявочное кровотечение быстро останавливается. Это ещё один нюанс гирудотерапии у животных – пластырь на шерсть особо не прилепишь, и приходится выбирать места, где хорошо держатся повязки. Десмургия132 была моей любимой темой на хирургии. Ох, я в своё время набинтовалась! Все мои более-менее сговорчивые подруги превращались в абсолютно молчаливых мумий – просто потому, что рот я им тоже забинтовывала, вместе с подбородком. Наложить повязку можно на любую часть тела, – абсолютно на любую, – но лучше, конечно, без подобного творчества, а то коллеги могут не оценить.

Гирудотерапия у таксы Ники со скальпированной раной.

Хозяин собаки собирается и дальше ездить за мной, спрашивал домашний адрес. Молчу, как партизан. Не хочу сближаться с владельцами пациентов – может, в этом моя проблема? Надо как-то сблизить его с Иркой…

Во время очередной обработки подзываю Алю и говорю:

– Принеси-ка нашатырь.

Мужчина, такой:

– Мне не надо!

А я, такая:

– Это для меня.

Надо было видеть его лицо…

Не знаю, что написать в заявлении на увольнение. «Меня всё заебало»? «Я – говноврач»? Или банальное «по собственному желанию»?

Встретились с другом Данькой в кафешке.

– Эк, помотало открыточку, – оценивает Даня мой внешний задроченный вид.

– Привет, – отвечаю ему устало. Обнимаемся.

– Эклер и кофе? – спрашивает он.

Киваю. Это наш стандартный набор для коротких посиделок в кафешках.

– Увольняться вот… думаю… – говорю ему, когда мы устраиваемся в уютном уголке с парочкой сочных, жирных эклеров на белом блюдечке и двумя стаканами двойного эспрессо.

Вместо ответа Данька отпивает кофе и молча ожидает продолжения.

– У меня такое чувство, что я играю роль Спасателя и Жертвы одновременно!

– И Палача ещё, – добавляет он, слегка улыбаясь. Вот прям сразу полегчало!

Откусываю эклер. Начинки много, белый крем слегка заморожен, словно это не пирожное, а мороженое. От этого он ещё вкуснее – откусанный кусочек тает во рту. М-м-м…

– Может быть такое, что я сама создаю свою реальность? И всех этих пациентов? И что всё это иллюзия? И все остальные – только декорация моей жизни? И если бы я не стремилась всех спасать, то ко мне не приходило бы столько безнадёжных? А, Дань?

Данька смотрит с хитрецой, тоже откусывает эклер и, медленно смакуя, жуёт его, откинувшись на спинку низкого диванчика, на котором мы сидим. Взгляд устремлён прямо перед собой, сосредоточен на внутреннем переживании сочного крема. Затем он возвращается вниманием ко мне:

– Скажем так: не без участия третьих лиц. И да, помудрела ты, мать. Помудрела. Ешь эклер давай. Хватит уже о своих кошках, – затем он на несколько секунд умолкает и выдаёт совсем уж мудрёное: – Выход может быть за твоей спиной, а не там, куда ты смотришь.

Я доедаю эклер, полностью упустив смысл сей фразы, и философски замечаю:

– Замуж мне надо, Данечка. Замуж.

На что он ещё многозначительнее молчит и с шумом засасывает через трубочку кофейную пенку, осевшую на внутренней стенке стакана.

Прощаемся.

…И ночью мне опять снится кошмарный сон.

Я бегу по длинному коридору, полному закрытых дверей в кабинет, где на столе лежит рыжий ирландский сеттер. В здании полумрак, и грохот от моих быстрых шагов усиливается эхом о чёрные стены. Уже во сне я знаю, что не успею. Распахнув последнюю дверь, вижу на столе собаку, которая бьётся в судорогах: она жуёт свой язык, пасть испачкана в пенистой кровавой слюне, лапы бешено и хаотично мелькают в воздухе. Шерсть в грязи.

Мучительно просыпаюсь. Какое-то время лежу неподвижно, тяжело дыша, словно действительно бежала по этим бесконечным, длинным коридорам. В тот раз это был котёнок, которого не спасли. Потом была белая кошка, и я потеряла на наркозе точно такую же. Сейчас, уже во второй раз мне снится совершенно определённая собака, породы ирландский сеттер.

Значит, она тоже придёт в мою жизнь, чтобы умереть?

Что я должна сделать, чтобы этого не случилось? Что?

Ответа не приходит.

Сижу в интернете, перечитывая переписку с очередным мужчиной. Симпатичная фотография: открытое, доброе лицо.

– Вы такая красивая женщина. И меня не пугает, что Вы ветврач.

О, как это мило. А то все сразу ассоциируют меня с кастрацией и, очевидно, не только котов.

Отвечаю ему:

– Вы в Красную книгу не занесены случайно?

– Я обычный мужчина, который ищет тепла и общения. Да, по профессии я врач-стоматолог. Надеюсь Вас не пугают стоматологи.

– Пугают, но в меру. К счастью, с моими зубами всё в порядке. Надеюсь, у Вас нет животных или хотя бы… больных животных?

– Нет, животных нет.

Ещё один идеальный… Остаётся выяснить последнее: женат он или нет. Но как это сделать? Как?

«Буквами, конечно же, – бубнит голос в голове. – Определённость и бинарные ответы – лучшие помощники в общении с мужчинами».

Чёрт… Спрошу его, с кем он живёт.

«Дура ты».

Сам такой.

Пауза затягивается. Вот сейчас он уйдёт спать или ещё что… Не успеваю так подумать, как приходит сообщение:

– Оля, я дико извиняюсь. Сейчас нахожусь на работе в клинике, дежурю в ночную. Пришел человек с острой болью, необходимо принять. Надеюсь, мы еще пообщаемся, если Вы не будете против.

– Конечно, идите, спасайте человека!

Ну вот, так я и знала! «Спросила», называется. Следующим сообщением, через пару часов, от него приходит:

– А давайте сходим в ресторан? Существует много прекрасных ресторанов с разнообразными кухнями, и я думаю нам удастся выкрутиться. Давайте проведём день, поедая вкусную еду, или прогуливаясь, или созерцая картины в музее. Просто хочу узнать Вас поближе, большего мне не надо. Выбирайте любой день.

Он даже пишет без ошибок! Как такое возможно? Идеален! В чём тут подвох? Точно женат, наверное…

«Спрашивай уже, пока опять не влипла».

Фух… Ну, ладно. Где мой валидол…

– Вы женаты?

Ответ приходит без задержки:

– Нет, я уже шесть лет как в разводе.

А-а-а-а-а!

«Ну всё, влипла».

И дальше он пишет! Пишет:

– Оля, хочу пригласить Вас на свидание, время и место выбирайте удобное для Вас. Я закажу столик.

Мне так нужно выбить из сердца этого женатого Олега, что мы договариваемся встретиться в ближайшее же время! Уи-и-и-и! Захлопываю крышку ноутбука.

И этот день – сегодня!

Сегодня вечером. В кафе. В центре города. Он пообещал, что закажет столик. Мы обменялись телефонами. Всё так классно! Осталось Господи-ты-Боже-мой собраться на свидание! Как это сделать? Как? У меня даже подруг нет для консультации! Не Даньку же спрашивать о таком!

Тщательно изучив инструкцию, крашу волосы в каштановый цвет, на что уходит полтора часа времени, два полотенца и моток нервов, – с этим всё оказывается не так уж сложно. Инструкция – всему голова! Крашеная голова!

Дальше… Душ. Причёска. Платье красное. Ногти красные. Духи. Не Bolt, конечно, как его там, но пахнут точно палками, что бы это ни значило.

Так… Как же там красятся нормальные тётьки-то? Гугл, выручай…

«Гспди», – похерфейс133 моего внутреннего голоса очевиден по одной лишь интонации.

Кажется, он опять хочет о чём-то предупредить, и я в ужасе заталкиваю его как можно глубже, лишь бы не услышать очередное предсказание своего фиаско. Так… Что тут у нас…

Смоки айс134? Чо? Это фломастером, что ли, рисуют?

Добываю из шкафа мешок с кучей купленных в прошлом веке тюбиков, плоских пластиковых коробочек и баночек, – всего того, что заботливо собрала консультант в магазине косметики. Взгляд у неё был сильно сочувствующий. Видимо, это как в сёрфинге – кто рано не научился, тому уже и пытаться не стоит.

Откупориваю крышечки у кучки давно просроченных теней и крашу правый глаз. Получается нечто зомбическое, как если бы зомби вдобавок не умели краситься. Стираю всё нахрен.

Так, тут пишут, что сначала нужно зафигачить скульптурирование, контурирование и моделирование, прости господи, лица. Кисточками. Нарисовать себе нормальный такой контур. Канонически нормальный.

Моё уныние только растёт. Этому вообще где-нибудь учат?

У меня есть только кисточки из щетины, для клея: засохшие и мумифицированные.

Так, всё должно быть не сложнее стерилизации кошки. Накапать себе на лицо перламутровой бодяги, размазать её кругляшком. Выдавить из тюбика нечто, размазать это поверх. Типа, грунтовка. Потом ещё два тюбика, накапать из них в разные точки. Размазать и их.

Нутк, всё понятно! Размазать все эти приблуды, выдрать брови, нарисовать их поверх выдранного, намуслить рот… Блин.

Вот ведь беспомощность-то какая, а? Как сложно быть тётькой!

Долгие две минуты сижу в неподвижности, созерцая перед собой гору открытых тюбиков и коробочек.

Да пошло оно!

Консилеры, хайлайтеры и бронзаторы135 – в печку! С грохотом сгребаю все тюбики и коробочки с тенями обратно в мешок. Нечто униженное просыпается внутри, тоскливо подвывая. С-с-сука, как они это делают? С визгом закидываю мешок в шкаф и громко захлопываю дверцу.

«В нашем возрасте можно смотреться только в полированный шкаф!» – звучит в голове голос одной пожилой знакомой.

Хрен ты с ним, со всем этим! Если я такая его не устрою, без консилеров и хайлайтеров, то и пускай!

Так… Каблуки… А-а-а-а, мои но-о-оги… Потерпите. Мы только туда и обратно. Только до кафе и сразу домой! Обещаю! Да честное слово! Зуб даю!

«Молочный?» – устало и риторически звучит внутри.

…До кафе я дефилирую на каблуках, с гордой осанкой и сияющим за версту взглядом. Макияжа нет, но меня переполняет энергия. Наконец-то. Всё было так плохо, а теперь всё точно будет хорошо. Потому что когда всё так плохо, что дальше некуда, должно же что-то поменяться в лучшую сторону! Он сам пригласил меня на свидание. Сам. Клёвый, неженатый мужчина, который любит ветврачей! Это же один на миллион!

Я должна себя реабилитировать – своё долбаное женское самолюбие, мать его!

Красное платье привлекает внимание, перед пешеходным переходом ещё издалека притормаживают и останавливаются машины. Водители за рулём терпеливо ждут, созерцая, как я дефилирую через дорогу. Они и не догадываются, что я так медленно иду не из-за достоинства, а потому, что ноги адски жмёт. Один из водителей высовывается из окна и кричит что-то весёлое. Делаю вид, что не слышу: если я поверну голову, то точно потеряю равновесие.

«Я не така-ая! Я жду трамва-ая!» – парирует внутренний голос.

В парке позади меня пристраиваются два мальчика, которые долго идут следом, пока один из них отчётливо и вполголоса не говорит другому:

– Я бы не рискнул.

После этого оба отстают, исчезают.

Ох, какая я сегодня красивая-то! Даже без зомби-глаз! Аж у самой башню сносит! Звонко цокая каблуками, дохожу до кафе, опоздав ровно на десять минут – прямо классика жанра. Вдо-о-ох! Адреналин, окситоцин, эндорфины щедро плещутся в крови. Да, детка! Открываю тяжёлую дверь и захожу внутрь.

– Здравствуйте, – доброжелательно приветствует меня девушка-администратор.

– Меня должен ждать мужчина, – улыбаюсь я ей. – И столик ещё… на двоих.

Девушка смотрит на листок, где по часам записаны заказанные столики. Водит пальцем вверх-вниз. В итоге растерянно произносит:

– Мне жаль, но… На это время столик никто не заказывал.

Наверное, это какая-то ошибка. Заглядываю в листок сама. Да, точно… И даже имени его там нет. Но… Как же это… Едва сохраняя самообладание, говорю:

– Тогда будьте добры, чашечку кофе… И счёт… Спасибо.

Сажусь за ближайший свободный столик, – столик на одного. Может, с ним что-нибудь случилось? Звоню по телефону, номер недоступен. Девушка приносит чашку ароматного кофе. Надеюсь, моя ответная улыбка не выглядит слишком уж вымученной.

Жду ещё полчаса, залезаю в интернет. «Страница пользователя удалена».

«Ничо у них кофе, да? Вкусный».

Глава 46. Сухожилие

Ошибки – это и есть творчество.

– Кто следующий? – спрашиваю, высунув голову за дверь.

Сегодня я работаю в моём любимом, спокойном филиале, с Эммой.

– Я! – громко кричит мужчина с кошачьей переноской в руках.

– А что у вас?

– Кастрация! – и тут же понимает, что сказал что-то не то, ржёт: – Ой! Не меня!

Прям улыбнуло. Забираем кота.

Проверяю, на месте ли семенники: да, два, на месте. Не породистый, молодой, голодный – всё для нас!

Оперируем.

– Ну чо, как там твой стоматолог? – с интересом спрашивает Эмма, которая всегда в курсе моих амурных дел.

Я как раз вяжу макраме, завязывая семенной канатик со жгутиком из кровеносных сосудов. Поднимаю на неё тяжёлый взгляд.

– О, можешь не отвечать, – понимающе машет рукой Эмма.

Да что тут ответишь-то?.. Мрачно утыкаюсь взглядом в котячьи яйцы, продолжаю вязать. Отрезаю.

…С кастрацией связано больше всего курьёзов. Вспоминается случай, когда женщина принесла на кастрацию белого кота. Мы всё сделали и обработали у него под хвостом специальным спреем, – это сейчас мы используем серебристый, а раньше спрей был другой: сочного, ярко-бирюзового цвета, который держится на шерсти дольше, чем краска, стреляющая в лица грабителей банка.

Хозяйка кота, увидев сочные бирюзовые пятна на месте хирургического вмешательства, в ужасе и панике заголосила:

– О-о-ой… Я ж его принесла втихаря от мужа… Он меня теперь убьё-ё-ёт…

Пришлось всего кота пятнами покрасить – мол, пацаны, хулиганы какие-то, граффити изрисовали, паршивцы!

…Следующими в кабинет заходят два молодых человека, и один из них говорит:

– Спасите, коту плохо: дома орёт, будто его режут, и из задницы что-то вылезло.

С трепетом думая о травмах, опухолях, глистах, выпадении кишки, грыжах и пролапсах, достаю из переноски мохнатого рыжего кота, задираю ему хвост и изучаю анус. Анус изучает меня.

– И где? – мой недоумённый вопрос звучит прямо в жопу. «Коту под хвост», простите.

– Да вот же! – парень тычет на котячьи бубенцы – надо отдать должное, довольно крупные. – Я тоже не сразу заметил из-за шерсти!

– Это, простите великодушно, семенники, – отвечаю с чувством, с толком, с расстановкой. Для завершения образа мне не хватает только пенсне – теперь я изучаю семенники, а они, уже вместе с анусом, изучают меня.

Секундное замешательство разрешается громким гоготом пацанов, от которого кот, распластавшись, в испуге влипает в стол.

– Яйца, чтоль? Ой, до-о-октор! – парень, согнувшись в три погибели, падает на стул, продолжая хихикать. – Прости-и-ите! А-ха-ха!..

– Да отчекрыжьте тогда эти фаберже нахрен! – предлагает второй, отсмеявшийся первым. – Шоб уже ничего не торчало.

Кастрируем и этого кота.

…После него приходит женщина с кошкой, на стерилизацию:

– Вы уверены, что с ней всё будет хорошо? Она перенесёт наркоз? Вдруг она умрёт? Вы умеете делать эту операцию? Точно? Какой у вас опыт?

Ненавижу такое начало. Отвечаю:

– Я не вынуждаю Вас. Можете подумать и прийти в другой раз. К другому врачу.

Вдруг я ей, как врач, не нравлюсь… Это мне понятно: я сама себе, как врач, не нравлюсь. А особенно, как хирург.

Но она говорит:

– Нет, хватит с меня котят от другой кошки! Делайте.

Окей. Забираем, отпускаем хозяйку на пару часов.

В это время приходит женщина с йорком, на капельницу. Диагноз – почечная недостаточность. Сажаем в кабинете, поключаем, – как раз успеет прокапаться к концу операции, – но ошибка в том, что они сидят рядом с операционной, дверь которой приоткрыта, и хозяйка бесконечно задаёт вопросы, на которые приходится отвечать… Всю операцию.

Я пытаюсь предвосхитить проблемы. Когда приходят с испуганным, недоверчивым настроем – всегда случается какая-нибудь фигня, но тут вообще не придраться к кошке, одни плюсы: молодая, не в загуле, не беременная, голодная, гормональных капель не давали, не агрессивная, не породистая…

Что нас ждёт? Кровотечение? Попытаюсь предотвратить его, прокручивая варианты в голове…

Ставим катетер, даём наркоз, делаю эпидуру…

«Молодец, Олечка, идеальное попадание…»

Всё нормуль.

Доступ в брюшную… Ищу… И понимаю, что подвох был даже не в потенциальном кровотечении, а в том, что кошка очень молодая. У молодых матка тонюсенькая, как вермишелька, и закопана во внутрибрюшинном жире настолько основательно, что её не то, чтобы достать, а и нащупать бывает сложно. Делать разрез длиннее очень не хочется – может не хватить шовника, а он не дешёвый, чтобы открывать новую пачку.

– Может, это кот? – выдаёт моя помощница стандартную шутку ассистентов, когда хирург копается слишком долго.

Нервно подпрыгиваю. Вот не смешно сейчас было! Не смешно!

Такие случаи тоже были. Но это явно кошка, хотя бы потому, что она трёхцветная. На всякий случай Эмма приподнимает стерильное операционное поле, и мы смотрим под хвост: архитектурных излишеств, присущих котам, нет.

Продолжаю поиски. В итоге прибегаю к способу, который ещё никогда меня не подводил: дело в том, что, когда кошка лежит на спине, матка всегда находится прямо под мочевым пузырём – она там анатомически расположена.

Чуток отодвигаю брюшной жир в сторону диафрагмы и ориентируюсь на мочевой пузырь. Цепляю тонкие ниточки, нащупанные под ним, тихонечко подвожу к разрезу… ДА… Это она.

Эмма громко смеётся, увидев толщину матки.

Второй рог находится уже легко – по первому. Прижигаю связки, удаляю яичники. Всё чисто. Зашиваю. Надеваем попону.

Каждый раз Эмма старательно завязывает на попоне узелки – за это я её обожаю ещё больше, – мелочь, которую лучше не игнорировать: с узелками на завязках кошка не налижется ниток, и этим избежит так называемой «линейной инородки».

…Следующая кошка – с некрозом на попе – с кем-то видать подралась. Накладываю свой излюбленный шов – круговой, с фиксацией салфетки. Наши только смеются надо мной и этим методом, а сами специально прислали мне эту кошку. Забавно.

…Потом приносят пекинеса на снятие зубного камня с оставшихся зубов. Пёс агрессивно кидается, щипается беззубыми дёснами, как большая прищепка. Пока он, вереща, разевает рот, успеваю заметить, что зубные камни мегаглобальны и наплывают на дёсны, словно сталактиты. Собаку нашли три дня назад, и новая хозяйка совсем не согласна на денежные траты.

– Алгоритм такой, – оглашаю я женщине: – Сдаёте кровь, проверяете сердце, затем ставим внутривенный катетер, даём наркоз, чистим зубы и удаляем те, что просятся.

Оглашаю минимальную сумму.

Женщина округляет глаза и говорит:

– Мы подумаем, – что означает предсказуемый отказ.

А собаке хочется помочь, потому что она уже не ест.

– Он не начнёт есть, пока Вы не решите проблему с зубами.

– Нет-нет, это слишком дорого, – отнекивается женщина, озвучивая причину отказа.

– Если у него проблемы с сердцем, то он в наркозе может умереть, понимаете? Все эти обследования – не просто так!

Тем более, что речь о пекинесе, который по жизни дышит ртом, потому что нос у него короткий и с узкими ноздрями! А во рту надгортанник такой, что и ртом не всегда получается дышать полноценно! Хроническое кислородное голодание, в общем!

– У меня нет таких денег, – пожимает плечами женщина.

– Что ж, – сдаюсь я. – Под вашу ответственность можно быстренько снять зубной камень механически, дав чуть-чуть наркоза. Это будет дешевле.

Соглашается.

«Вот опять ты рискуешь! А если он сейчас крякнется?»

А что я должна сделать? Отпустить собаку в голодный обморок?

«Не бери всё на себя! Отпускай!»

Да в курсе я, в курсе. Не профессия, а какой-то вечно неоправданный риск.

На всякий случай готовлю всё для реанимации и интубации, несколько минут держу перед носом собаки трубку с кислородом. Даём наркоз. Молниеносно счищаю камни и понимаю, что два зуба слёзно умоляют вырвать их, будучи уже выдавленными из дёсен сталактитами наросших сверху камней. Тяну один, а затем второй, – оба с лёгкостью поддаются и почти сами выпадают из лунок. Дёсны даже не кровят.

Просыпается собака долго. Она хрипит, и я нервничаю. Держу кислород у самых ноздрей и почти физически ощущаю, как седею остатками покрашенных перед неудавшимся свиданием волос. Пекинесище…

«Вот тебе и риск…» – констатирует очевидное внутренний голос, тяжело вздыхая.

Пёс лежит на боку, хрюкает, а я пытаюсь вытащить ему язык, чтобы обеспечить доступ воздуха в трахею. Интубировать? Не думаю. Сожрёт ещё трубку, в сознании же.

В итоге он открывает глаза и снова пытается ущипнуть меня дёснами. Ох… Не думала, что буду так радоваться агрессии собаки. Пекинесы – это пипец для анестезиолога. Как и бульдог, боксёр, мопс и иже с ними брахицефалы… Колю пролонгированный антибиотик.

Хочется лечить идеально, а получается абы как. Зачем все эти знания, если люди не соглашаются на стандартные алгоритмы лечения пациентов?

«Будь проще».

…Следующая – Ника. Ну, вы меня и здесь отыскали, ребята, респект! Смеюсь.

Давайте посмотрим, что у нас тут. Изучаю Нику. В центре пришитого куска кожи красуется плотный, мумифицированный участок некроза.

– Придётся иссекать, – говорю владельцу собаки.

Мужчина согласно кивает, внезапно становится молчаливым и медленно уходит на ожидание в холл, тихонько прикрыв за собой дверь. Держись, чувак, это уже финишная прямая!

Иссекать некроз стрёмно, но это в любом случае придётся делать, причём именно мне. Опять слушаю Нике сердце, опять ставим внутривенный катетер, опять даю наркоз. Ника плавно засыпает; перемещаемся в операционную. Там я обкладываю участок кожи стерильным операционным полем и быстро выстригаю плотный некротизированный кусок с помощью ножниц. Обновляю ткань. Прекращаем наркоз.

Хирургическое иссечение некротизированной ткани у собаки Ники.

Ника быстро просыпается ещё на этапе обработки новой поверхности раны, бинтования и надевания попоны. Что ж. Теперь нам нужно заживление по вторичному натяжению, когда юная, грануляционная ткань нарастает с боков, постепенно покрывая всю поверхность раны. Пластическая хирургия – это не ко мне.

Когда владелец Ники заходит в кабинет, первое, что он удивлённо спрашивает, это:

– Она живая?

– Э-э-э… – отвечаю ему я. – Да. А Вы думали, что она умрёт?

– Честно говоря, да, – сознаётся мужчина сконфуженно.

И ведь ничего не сказал, когда выходил. Ну, кстати, может и хорошо, что ничего не сказал-то. Странно, почему он об этом подумал?

Завещаю ему продолжать колоть антибиотик. Две недели курса позади, и очень хочется уложиться ещё в одну неделю, но не более. Свежезабинтованная Ника смотрит молодцом и млеет. Потерпи, подружка, дело к полному заживлению.

– Защитный воротник уже можно снять. Гуляйте строго на поводке, – говорю напоследок.

Освобождаю Нику от воротника, и она с удовольствием топчется по столу, зажмурившись и радуясь свободе.

Отпускаю их.

…Затем с рынка приходит мужчина:

– А полечите нам собаку.

– Рыночный пёс, – поясняет знающая всех и вся Эмма. – Опарыши у него там в ране. Сходи, я тут посижу.

О, вкусняшка какая! Опа-а-арыши! Это я прям люблю повыковыривать! Шутка.

«А прозвучало вполне серьёзно».

Набираю в карманы инструменты и лекарства, иду за мужчиной на рынок.

Пёс лежит возле двери в мясную лавку и оказывается большим добрейшим кобелём. Совершенно спокойно он даёт поковыряться у себя в дырке возле корня хвоста и добыть оттуда кучку беловатых, толстых червячков. Заливаю туда суперзаживляющую мазь, намешанную с вонючими порошками родом аж из прошлого века. В довершение, капаю собаке на холку капли от мух и блох.

– На чём можно написать назначение? – спрашиваю у людей, которых прибывает со всех сторон всё больше и больше, – в итоге вокруг нас образуется плотное кольцо из сочувствующих и участвующих зрителей.

Мне протягивают мятый кусок плотной крафт-бумаги, щедро измазанный говяжьей кровью, где фломастером я и пишу название препарата. Банальная обработка собаки вырастает в ранг развлекухи, и толпа из зрителей и воздыхателей всё растёт. Радуюсь, что хоть белый халат оставила в клинике, чтобы не пугать ни людей, ни собаку. Все эмоционально радуются за пса, гладят по голове.

Добрая продавщица мясного отдела выносит говяжий мосольчик с приличным куском мяса на нём и отдаёт псу, чем устраивает ему прям праздник-праздник. Надеюсь, костный мосол не вызовет копростаза у этого пса – беспородные как-то не обращаются с этим.

«Просто получи удовольствие, порадуйся за собаку», – с иронией говорит мой внутренний голос.

Радоваться упорно не получается, – даже не помню уже, что это за чувство такое.

Опарышей, кстати, я уважаю. Моё первое знакомство с ними состоялось на ферме, где от бронхопневмонии помирали пачками телята, причём никакие антибиотики не помогали это исправить. Будучи студенткой-практиканткой, я никак не могла справиться с этой проблемой, – вероятнее всего, виной было плесневелое сено или плохое содержание, подкосившее иммунитет. Как говорил наш воинствующий препод по терапии: «Запомните, студенты! Почти все болезни случаются от нарушения кормления и содержания!»

И вот однажды, вскрывая очередного павшего телёнка, полежавшего какое-то время в загоне, я увидела у него в трахее белых червяков.

«О-о-о! Вот она, причина! – возликовала я, ещё не будучи лично знакома с видом мушиных личинок. – Глисты в лёгких!» Вспомнить, что подобное демонстрировалось на кафедре паразитологии мне ещё удалось, а вот идентификация подкачала. Замариновав с десяток опарышей в вонючем формалине, я с гордостью отправила баночку в ближайшую районную лабораторию, в надежде, что лабораторные светила дадут мне вожделенное название, и телята будут спасены. Прошла неделя, но ответа из лаборатории не приходило. Затем в тягостном молчании прошло ещё две недели, и я забеспокоилась. Ещё через неделю нас с Людмилой Николаевной вызвали на всеобщее областное собрание, где выступал директор лаборатории, который тыкал в меня карающим указательным пальцем и гневно кричал:

– Пишите сопроводительные правильно! А то прислали мне тут! Бог знает что!

Постепенно съёживаясь в колобок, я никак не могла понять, в чём же провинилась. Мы много чего присылали тогда. Куски селезёнок с отрезанными абсцессами из-за вспышки некробактериоза, кучу коровьего навоза в аккуратных треугольных пакетиках, смывы с доильных аппаратов…

– Да что прислали-то? – раздался любопытный доброжелательный голос из толпы зрителей – рядовых врачей.

– Опарышей! – возопил директор лаборатории, потрясая руками в воздухе. – Я все книги перерыл! Все справочники! Учебники институтские поднял! Нет нигде! А это оказались о-па-ры-ши!

Интернета тогда не было. Ответ был прост: личинки не были в лёгких у телёнка изначально, а наползли уже в трупешник из грязных кормушек.

Выходя с собрания, Людмила Николаевна сказала мне тогда в утешение:

– Ну, не переживай. Директор лаборатории вообще-то должен был знать, как выглядят опарыши. А тебе простительно, ты же ещё студентка.

Опарыши… Моё уважение к ним появилось после просмотра иностранного фильма, основная тема которого была посвящена целительным свойствам слюны пиявок и их применению при трансплантации пальцев у людей. Попутно автор фильма рассказывал о других червеобразных, и оказалось, что опарыши, которых выращивают в стерильных условиях, прекрасно очищают гнойные, некротические раны от экссудата, поедая его. Их назначают диабетикам именно для очищения длительно незаживающих ран. Опарышей выращивают так: в стеклянный куб, где кишат отобранные мухи, кладут кусок мяса, – очевидно, что и мухи, и мясо проходят какую-то проверку на чистоту, – и в него мухи откладывают яйца, из которых вылупляются личинки. Затем их помещают в пробирки и раздают врачам.

Особо интересным был факт открытия данного метода лечения. К женщине-врачу пришёл пациент с огромной, вскрывшейся опухолью на шее, которая кишела опарышами. Как любой нормальный человек, доктор провела обработку, удалив червяков, но на следующий день человек умер. И она, как дотошный врач, задалась вопросом: собственно, почему? Ответом служило: опарыши очищали рану, а когда их убрали, наступила интоксикация организма, и, как следствие – смерть.

Узнав про тот случай, лично я побаиваюсь сразу удалять опарышей с пациента, если их много: сначала мне нужно узнать степень анемии, при необходимости перелить кровь и ввести всяческие поддерживающие вкуснецкие препараты.

Всё это я рассказываю мужчине, пока мы идём обратно с рынка в клинику.

Пока он расплачивается, к нам приносят кошку с маститом – отобрали последнего котёнка, застой молока… Ну, по крайней мере, не гнойный. Даже не мастит, а мастопатия, скорее… Выписываю ей лечение.

И под конец рабочего дня случается апофеоз: в клинику, босиком вбегает окровавленный мужчина, неся такого же кровавого котёнка на руках.

– Триммером косил, – запыхавшись, объясняет мужчина. Он такого огромного телосложения, что занимает собой всё пространство кабинета. И в этих гигантских руках – маленький окровавленный котёнок с неестественно болтающейся ногой. Это, вероятно, какой-то очередной дурной сон!

– Под леску попал, что ли? – спрашивает Эмма, озвучивая нашу совместную догадку.

– Да, – кивает головой мужчина. – Вечно рядом трётся. Обожает просто.

«Разрыв сухожилия большеберцовой мышцы, нога неестественно разогнута, висит. Кровотечение. Шевели уже булками и извилинами, ну!»

Капец. Пока мужчина бежал до клиники, кровь, к счастью, остановилась. Но я не умею искать сухожилия и сшивать их! И потом, после сшивания нужна фиксация конечности в согнутом состоянии в течение месяца, чтобы сухожилие срослось. Это уже остеосинтез, по типу аппарата Елизарова – вообще не моя стезя! И как я буду давать наркоз после такого сильного кровотечения, скажите мне?

– Вам нужно ехать в другое отделение, – говорю мужчине ватным языком, частично осознавая, что он без машины, стоит босиком и весь окровавлен, – там есть экстренный анализатор, нужно сделать анализ крови и посмотреть гематокрит: возможно, перед наркозом придётся перелить кровь, – и умоляюще добавляю: – К тому же, там сейчас хирурги опытные работают.

Попутно понимаю, что говорю почти невозможный бред, – а по сути что-то вроде предупреждения перед наркозом.

И мужчина, конечно же, против. Он отвечает:

– Просто сшейте кожу. Я согласен на наркоз без анализов. Под мою ответственность. Я сам ветеринар.

Вот те раз!

– Вы же понимаете, что он в шоке из-за кровопотери? И если сшить ему только кожу, то он навсегда останется инвалидом и будет волочить ногу сзади.

– Да не поеду я никуда, – упрямо говорит мужчина, переступив с ноги на ногу.

Кожу – и всё?

«А дальше хоть трава не расти. Прошу прощения за фразу, но уж больно в тему».

О-о-о-о! Вселенная! За что Ты наказываешь меня такими пациентами?

Внутривенный катетер.

Эмма говорит, пытаясь меня подбодрить:

– Кожу зашей – и хватит. Где ты там будешь искать это сухожилие?

Я понимаю – это она предвидит долгий наркоз, на котором придётся стоять ей, а пациент ни фига не стабилен!

По себе знаю, что даже оперировать куда легче, чем мониторить пациента. Хирург там «копается», а ты адреналином истекаешь и седеешь остатками волос.

«Ну вот и прооперируй».

Да, блять, помолчи хотя бы ты!

– Попробуем найти его, а там – как пойдёт, – отвечаю сумбурно.

Эмма продолжает рассуждать:

– И как ты будешь фиксировать ногу?

– Да бинтом эластичным замотаю, – отвечаю ей. Котёнок-то маленький. Может, и такая фиксация сойдёт.

Эмма только хмыкает. Медленно, очень медленно она вводит котёнку маленький объём жидкостей, чтобы вывести из шока и чуть-чуть поднять давление, но так, чтобы не сильно разбавить уменьшенное кровотечением количество эритроцитов. И чтоб затычка из сгустка крови в ране не соскочила.

Листаю кровавыми руками анатомический атлас, добавляя к старым кровавым коричневым пятнам новые, красные. Ну, прости меня, книга. Ты – одна из моих самых любимых! Я бы даже украла тебя, если бы умела воровать, но, что смолоду не вколочено – под старость не наверстать.

Быстро нахожу картинку тазовой кошачьей конечности… Так, вот оно, сухожилие! Изучаю, куда оно там крепится в норме, чтобы пришить правильно.

«Если найдёшь».

Заткнись, я сказала!

Наркозим маленького пациента. Распаковываю шовник, хватаю иголку иглодержателем. Пинцет. Фух! Ну, где ты там прячешься…

«Раз, два, три, четыре, пять! Я иду искать!»

– Эмма, – говорю я напряжённо. – А согни-ка ему ногу, максимально.

Эмма, подобравшись под операционное стерильное поле, сгибает котёнку ногу, и в чаче из кровавой мясистой ткани появляется размочаленный верхний конец сухожилия.

«Отлично! Хороший мальчик».

Цепляю его кривой иглой, в которую уже впаяна нитка, подтягиваю поближе. Теперь нужно соединить это с нижним концом сухожилия, который должен начинаться от кости. Внизу всё залеплено мощным сгустком. Если его сейчас сковырнуть, опять начнётся кровотечение – мы это уже когда-то проходили…

Тыкаю иголкой на ощупь, туда, где анатомически должно начинаться сухожилие… нащупываю какие-то жалкие ошмётки, к которым едва можно подшиться, – похоже, срезало почти под основание. Шью узловатыми, стежок… ещё… ещё два… На картинке сия процедура выглядит как множество швов, красиво наложенных на разном расстоянии от разреза: там всё ровненько, перпендикулярно, чертёж сделан с геометрической чёткостью фигур. Даже разрез красивый, идеально ровный. Здесь же, на деле, сухожилие тоненькое, размочаленное, другой конец прячется вообще где-то в глубине сгустка, и я, делая стежки, ориентируюсь на жалкие ошмётки, нащупывая их иглой.

Наконец, лапа приходит с физиологически правильное положение. Эмма осторожно сгибает и разгибает её, – всё функционирует.

– Пришила к тому, за что удалось зацепиться, – констатирую я, шумно отдуваясь.

Как в песне: «Я уже улетал, но отец увидал: представляете, жалость? Он расширил глаза и схватил меня за… то, что ближе лежало»136…

Накладываю несколько стежков на кожу и, наконец, выносим котёнка из операционной; он просыпается… Эмма зовёт мужчину.

– Нужно фиксировать ему лапу эластичной повязкой, вот так… – говорю я, накладывая Х-образные мотки на согнутую лапу котёнка. Получается очень даже фиксировано. – Сухожилие сшила, но уж как оно там срастётся – не знаю.

Мужчина согласно кивает головой.

Колем котёнку антибиотик.

Хрен знает. Я сделала всё, что могла… Или не всё? Остаётся надеяться на то, что у молодых котят всё срастается влёт, и нитки не прорежутся и не успеют рассосаться раньше, чем надо. Тьфу-тьфу-тьфу…

«Ой, когда это мы стали такими суеверными?»

У Ники всё пучком, регенерация, как у Терминатора. Уже даже стерильная салфетка чуть не вросла в мяско. Прилепила ей ещё одну пиявку.

Гирудотерапия у таксы Ники. Стадия регенерации.

У кошки с некрозом на попе рана заживает, и она сходила покакать: в первый раз за три дня смогла принять позу. Вот радость-то!

«Нашла себе радость».

…Про котёнка с сухожилием я узнала значительно позже. Эмма встретила на улице того мужчину, спросила про него и услышала в ответ: «Да всё нормально – прыгает, бегает».

Такие дела.

Глава 47. Сон

Сбор анамнеза – всему голова.

Грязный, скользкий пол и стены, пахнущие кислой плесенью. Я бегу по коридору. Мне нужно успеть. Дверь. Ещё одна. Сквозь сон слышу, как настойчиво звонит будильник – тупо игнорирую его. Мне нужно успеть спасти этого сеттера во что бы то ни стало. Это означает нечто очень важное в моей жизни – или то, что я катастрофически упускаю самое главное, размениваясь по мелочам; или то, что я уже опоздала – тотально, навсегда. Да, это сон. И во сне я осознаю это. Сон, в котором я вижу свои руки, которыми хватаюсь за дверные ручки: на левой руке даже замечаю красную тонкую фенечку, сплетённую из ниток – странное дополнение, заметная деталь. Наконец, я тащу на себя крайнюю дверь, распахиваю её и вваливаюсь в комнату, в центре которой на столе лежит собака. Сквозь сумрак вижу, как хрипло и тяжело она дышит, затем прогибается в судорожной дуге спиной и вытягивает передние, напряжённые лапы.

Да что ж так темно-то! Как можно в таких условиях поставить катетер? Где тут свет? От этой мысли под потолком внезапно вспыхивает лампа, озаряя помещение ярким, ровным светом. Опаньки! Так, теперь нужен катетер…

Я оборачиваюсь, вижу пустые шкафы, на полках которых сложены неровными стопками старые, серые от времени и пыли бумаги. Дёргаю древние, перекошенные от времени дверцы, с грохотом вытаскиваю ящики, – пусто.

В этот момент снова звонит будильник. Этот звон выдёргивает меня на новый уровень ощущений.

«Это ТВОЙ сон», – звучит в голове. Смутная догадка брезжит где-то на горизонте.

Мой сон… Что всё это значит? У собаки случается новый приступ судорог, сопровождаемый громким скулящим воем – он разгоняет все мысли, мешает увидеть суть. Мой сон… Что это значит, чёрт возьми? Нужно поставить катетер.

«Это ТВОЯ реальность».

Свет… Свет зажёгся от того, что я этого захотела! Так… немного концентрации…

Мне нужен катетер!

Снова оборачиваюсь в сторону шкафа – там, вместо старой, раздолбанной рухляди стоит блестящий, новенький белый стол, на котором лежит гора внутривенных катетеров, рядом с которыми ютится жгут, и лежит упаковка пластыря, – как раз всё, что нужно.

Щёлкаю пальцами:

Прямо из воздуха материализуется бутылка спирта с аэрозольной насадкой для удобства его распыления.

«Огурец!» – жжот внутренний голос, не унимая своё чувство юмора даже во сне.

Хватаю бутылку, катетер, жгут и бросаюсь к собаке.

…На столе вместо живой собаки лежит её бездыханное тело. Язык синий, глаза распахнуты, зрачки расширены. А, это ты, Смерть. Зда-а-аров!

Будильник звонит в третий раз. Всё ещё находясь во сне, который тает в воздухе, подобно туману в ветреный день, тянусь в сторону будильника и мягко глушу его рукой. Полноценно вернуться обратно в сон уже не удаётся. У меня на глазах стол вместе с трупом собаки плавно растворяется в воздухе.

…Из спящего состояния возвращаюсь в осознанное. Яркий, эмоциональный сон стоит передо мной так живо, словно именно там я жила, а сейчас вот уснула. И сейчас, в этом сне мне нужно переться на работу, что-то там делать, кого-то лечить. Словно куры на пшено, в голову бегут, толпясь и кудахча, суетливые неприятные мысли. Лидирует среди них нехватка денег.

– Бля-я-ять… – переворачиваюсь на другой бок. Если я буду собираться такими темпами, то даже чай попить не успею, а уже придётся выходить из дому… Ещё сон этот долбаный… Что же сделать, чтобы он перестал мне сниться?..

«Надо было загадать не катетер, а сразу излечение собаки», – озаряет меня догадкой внутренний голос.

Как это, интересно? Пыщ-пыщ? Собака, повелеваю, исцелись? Очень смешно. Прям обхохочешься.

Встаю, не глядя на часы. Не буду сегодня пытаться успеть. К чёрту пунктуальность.

Низкие тучи располагают к нахождению в постели до глубокого обеда, а может даже и полдника. На плите быстро закипает чайник – завариваю крепкий, ядрёный чай. Один глоток из чашки, и я текуче забираюсь обратно под одеяло.

Чего бояться-то? Увольнения? Ещё какое-то время поверхностно дремлю. В доме тихо. Снаружи начинает тихо накрапывать дождик, убаюкивает, шумит по карнизу.

Ладно, подъём. Перед смертью не надышишься…

«Перед смертью?»

Это шутка такая.

Нужно хотя бы написать заявление, – успеть, пока мне не принесли эту собаку с судорогами. Если я успею уволиться, то, возможно, она не умрёт здесь, в этой реальности и в этом сне. Возможно, даже не получит той травмы или того отравления, что вызвали судороги. Всё может сложиться по-другому, если я выберу другую дорогу на этом перекрёстке. Думаю, мне следовало выбрать её ещё до смерти той кошки, и тогда бы она осталась жива. Может, мне вообще не следовало идти в ветеринарию.

«Эк тебя плющит-то», – констатирует внутренний голос.

Ну, повеселись, чо. Клоун. Сминаю пустую упаковку от антидепрессантов. Надо будет купить новую, что ли.

Ползу одеваться. Джинсы, пацанская толстовка с капюшоном, кеды. В капюшон хочется залезть целиком. Если бы только он защищал от всех этих мыслей…

На улице моросит сизый, холодный дождь, пахнет утренней свежестью. Иду обычным маршрутом, по мокрой тропинке, по обе стороны от которой растёт густая, зелёная трава – с длинных стеблей, хлестающих по ногам, на джинсы обильно попадает дождевая вода. Джинсы промокают насквозь, но это – самый короткий путь, поэтому я, морщась от дискомфорта, продолжаю идти дальше.

Тропинка внезапно утыкается в широкую и глубокую канаву, по краям которой поставлен низкий решётчатый заборчик, собранный из отдельных элементов, стоящих впритык друг к другу, и поверх них намотана хлипкая красно-белая предупредительная ленточка, – защитное ограждение. Да что ж такое-то… Подхожу к заборчику впритык.

Канава широкая, глубиной около двух метров, и на дне её лежат параллельно друг другу две огромные, чёрные от рубероида и смолы трубы, – вероятно, это теплотрасса или что-то подобное. Прямо передо мной, внизу, две трубы состыкованы вместе – выступающий углами стальной край втулки опасно выпирает над ними. Судя по масштабу, тут намечается то ли ремонт, то ли замена труб, которые лежат в железобетонных лотках, с торчащими по краям канавы стенками. Другие бетонные плиты, грязные и мокрые – видимо, снятые сверху этой конструкции – лежат неподалёку, наваленные как попало. Дождь продолжает идти, размывает и без того жидкую гору землистой грязи, добытую и складированную экскаватором рядом с канавой чуть поодаль. Самого экскаватора нет, и рабочих тоже, – наверное, ещё слишком рано.

Сократила путь, блять… Не перелезть и даже не перепрыгнуть, – ещё навернёшься, костей не соберёшь! Да и заборчик этот…

«Ох, не лезь туда!» – ворчит внутренний голос.

Да не больно-то и хотелось!

Придётся идти в обход. Неплохое начало дня.

Обхожу канаву стороной. Дождевая вода с травы щедро стекает по штанинам в кеды, и очень быстро они начинают громко чавкать.

С опозданием, промокшая до нитки добираюсь до клиники, где меня уже ждёт встревоженная Эмма.

– Да блин, – отвечаю я ей, предвосхищая расспросы.

Эмма только пожимает плечами. В холле сидит женщина с картофельным, белым мешком в коленях. Мешок шевелится. Рядом с ней – пара с кошачьей переноской, и – мужчина с большой беспородной собакой на поводке.

Понятно теперь, почему Эмма нервничает: для этого отделения три пациента с утра – это уже «полный холл народу». Что, вообще-то странно, учитывая идущий дождь. Наверное, они услышали шуршание ручки, которой я писала заявление об уходе.

Плюхнувшись на диванчик, с омерзением стягиваю джинсы, стаскиваю с ног холодную и мокрую обувь, достаю шлёпанцы и запасные носки – тёплые, сухие – настоящее счастье! Переодеваюсь в форму.

– Кто там первый? – спрашиваю Эмму, одномоментно познав ногами полный Дзен.

– Дикая кошка на стерилизацию, – отвечает она с интонацией «да знаю я, знаю, как ты не любишь оперировать».

– Ока-а-а-ай, – с безнадёжной весёлостью парирую ей. – Зови.

В кабинет заходит женщина.

– Вот, – многозначительно произносит она и кладёт на стол шевелящийся мешок.

Начальный анамнез я собираю, не видя кошки – как себя чувствует, возраст, порода, рожала ли и всё остальное.

– Можно я пойду? – испуганно просит женщина, когда мои вопросы заканчиваются.

– Да, конечно, идите, – весело отвечает бодрая Эмма, перехватывая у неё мешок – её бодрость вызывает во мне приступ неконтролируемой зависти. – Справимся. Не впервой!

Женщина быстро удаляется из кабинета, плотно закрыв за собой дверь. На столе, бодро зашевелившись, снова приходит в движение мешок. Ну, в путь!

Эмма вытряхивает кошку, причём сразу в сачок, который я держу наготове. Та, уже внутри сетки, бросается прочь, начинает бешено крутиться, и внезапно от ручки сачка отлетает его верхняя часть. Вместе с кошкой внутри сетки. Со сдавленным криком «Бл-л-ль…», ловлю отвалившуюся часть, еле-еле успеваю завертеть её и прижать к столу. Кошка, впившись дёснами в верёвочную сетку, тяжело дышит и хрипит, вращая круглыми от ужаса глазами – она уверена, что её принесли убивать.

Укол в жопу! Это узбагаительное и, попутно, обезбол. Через десять минут кошка слегка «завяливается», спокойно вытаскиваем её заднюю лапу, ставим катетер. Даю начальную дозу наркоза, подготавливаем.

…И дальше я ищу у неё матку. Нам завещано сделать маленький разрез, – после операции кошку планируют выпустить на улицу, а в попоне она неизменно где-нибудь застрянет или из-за скованности движений с большой вероятностью попадётся в зубы собакам. На маленький послеоперационный шов можно налепить защитный пластырь – на его снятие у кошки уходит как раз пара-тройка дней, необходимых для первичного заживления. А длинный шов кошка может разлизать так, что кишки выпадут наружу – такое «счастье» никому не интересно. Ну и лайфхак: на обработанный аэрозолем шов пластырь не лепится.

Нащупай тут, ага: целую резиновую вечность безуспешно ищу рог матки. Каждый раз, абсолютно уверенная в том, что «это уж наверняка матка!» я вытаскиваю на божий свет кусок кишки. В итоге добываю опять-таки кишечник, но какой-то странный, с уплотнённой стенкой.

– Чё за хуйня? – спрашиваю я у Эммы – мы обе стоим и, уставившись, смотрим на извлечённое нечто.

– Не матерись, – говорит Эмма и констатирует очевидное: – Это точно не матка.

– На лимфому похоже, – делюсь я своими опасениями.

Кошка уличная, молодая, с уплотнённой кишкой. Что ещё это может быть? Предположить самое худшее – «моё всё!»

– И что ты предлагаешь?

– Нужно брать гисту, то есть откусывать кусок кишки и отправлять её на анализ. Озадачь-ка хозяйку.

На счастье, – спасибо дождю, который давно уже плавно перешёл в ливень, – женщина осталась ждать окончания операции в холле.

– Не кусай тут ничего! – сердито говорит Эмма, прежде чем отлучиться в холл.

Это она про биопсию так, шутливо.

Возвращается быстро, отрицательно мотает головой. Молча, пальцем запихиваю кишку обратно.

– Если это лимфома, то она долго не протянет, – бурчу я, принимаясь опять за поиски – матка упорно не находится.

– Может, это кот? – шутит Эмма, когда лимит её ожидания исчерпывает себя.

– Ага, – понимающе киваю я, не поддаваясь на провокацию, – месяц уже котят кормит… кот…

Тут совершенно не вовремя звонит рабочий телефон.

Эмма достаёт его из кармана, смотрит на экран:

– О! Ира, – и говорит уже ей: – Привет… Не могу дать, она кошку оперирует… а ты чего хотела-то?.. Ага, да, – ещё какое-то время выслушивает она и затем отключает телефон.

– Ну? – спрашиваю её про суть разговора.

– Сказала, что сон ей какой-то про тебя приснился, – поясняет Эмма.

– Что ещё за сон? – спрашиваю её, сосредоточенно выискивая матку в кошке.

– Будто ты в братской могиле лежишь.

– Заебись, чо, – ухмыляюсь я и отмахиваюсь: – … меньше надо антидепрессантов жрать. Кошмарные сны – побочка к препарату… Сама такие ем…

Ещё через несколько минут отчаянных безрезультатных поисков, моё терпение окончательно заканчивается: вытаскиваю из кошки палец и патетически ору:

– Вот и правильно, что я ухожу! Это мне знак, раз я такой жопорукий хирург, ни хера не умею! – и далее следуют более изысканные маты вперемешку с горькими всхлипами. – Даже матку не могу у кошки найти! Какой из меня врач к херам? Говно, а не врач!

– Ничего подобного, – отвечает Эмма спокойно и тут же даёт дельный совет: – Попробуй зайти с другой стороны.

Я уже на всё согласна. Хоть стоя на голове. В темноте. С пирожками в ушах. В семейных мужских трусах с сердечками. Хотя не, с сердечками – это я погорячилась…

Захожу с другой стороны стола, запускаю палец в кошку и нахожу матку на раз-два. Эмма смотрит на этот беспредел, сгибается пополам и начинает истерически хохотать. Какое-то время тупо смотрю на рог матки. Я искала его целую долбаную вечность, и? И? Всё это время он ждал, когда я попробую зайти с другой стороны?

Лигирую связки максимально правильно, чтобы не искать потом кровящие причины, но психологических сил уже нет, и руки не слушаются. В общем, заканчиваю операцию на автопилоте. Заклеиваем шов пластырем.

– Давай хотя бы кровь возьмём у неё, – мысль о лимфоме не даёт мне покоя.

– Пойду спрошу, – вздыхает Эмма и снова уходит.

Возвращается она быстро и снова отрицательно мотает головой.

– Ну… – размышляю вслух, как бы успокаивая саму себя, – она дикая. Хрен таких и полечишь, с другой стороны…

Следим за пробуждением – просыпается кошка бодро. Может и не лимфома вовсе.

Тут Эмма припоминает мою фразу про уход:

– Погоди-ка… Ты что… – она принимает воинствующий вид, уперев «руки в боки», – увольняться собралась?

– Давай, зови следующих, – малодушно ухожу от ответа я.

…Следующие по очереди мужчина и женщина, с кашляющим котом.

– Денег особо нет, – предупреждает женщина прямо с порога.

Хочу послушать коту лёгкие и сердце, но тот начинает так громогласно мурчать, что в стетоскопе слышится только хрипящее тарахтение, похожее на трактор. Мне едва удаётся понять, что у кота сильная тахикардия137 – так сердце пытается компенсировать дыхательную и, как следствие, кислородную недостаточность.

– Мурлычет, – разочарованно признаюсь я. – Ничего не слышно. Пойдёмте, сделаем снимок.

Идём в кабинет рентгена, где укладываем кота на кассету с плёнкой, мужчина держит. В самый ответственный момент кот дёргается, так что первый снимок получается похожим на убегающее привидение. Возвращаю. Вторая фотка получается более-менее.

– Похоже, трахеобронхит с начинающимся отёком лёгких. Бронхиальный рисунок усилен, – сморщив лоб, разглядываю снимок.

Нужно, конечно, две проекции, но «не до жиру». По крайней мере, трахея на месте, а не приподнята. А то ещё опухоль какую в средостении пришлось бы подозревать. Перечень причин кашля и отёка лёгких и без того немалый – перечисляю его владельцам кота, отчего те заметно и быстро грустнеют.

Кашель бывает у кошек-аллергиков при астматическом бронхите; размножении вирусов или микробов; опухолях; плюс одна из причин отёка лёгких – плохо работающее сердце, – и всё это может существовать как по отдельности, так и букетом, требуя филигранной корректировки в случае любого изменения состояния животного. Личинки некоторых глистов так мигрируют – через лёгкие, вызывая откашливание. И, поскольку, причины разные, то и лечение назначается разное, – ну, логично же? А диагноза у нас нет.

– Нужно обследовать, – как бы извиняясь, объясняю ситуацию я. – Для начала сделать анализы крови. Аллергический бронхит исключают с помощью бронхоскопии, под наркозом, и берут слизь на цитологию… Анализ на герпес кошек. Параллельно нужен посев на микрофлору. И тогда уже – антибиотики, курсом. Бронхоскопии у нас нет, нужно ехать в другую клинику…

Эмма смотрит на меня неодобрительно и исподлобья, – она всегда так делает, когда я предлагаю диагностику, которая у нас в клинике не делается. Хочется начать оправдываться, что я такая противная не из-за плохого настроения или в предвкушении увольнения. А потому что вот.

– И к кардиологу запишитесь как можно быстрее! Он как раз принимает сегодня, но в другом отделении. С сердцем шутки плохи.

– Не, мы никуда не поедем. Кровь тоже не надо, – отвечает владелец кота. – Назначьте таблетки что ли какие.

Да блин. Сердечные препараты без обследования я уж точно назначать не буду – уж извините. Аллергический бронхит… лечится гормонами, которые назначаются аэрозольно – так риск развития побочки сведён к минимуму. Эти же самые гормоны грозятся «разбудить» ту условно патогенную микрофлору, которая в норме живёт в трахее и бронхах, и сейчас вообще может быть «не при делах». А может и «при делах» – тогда антибиотики очень даже показаны. Как я могу узнать это без обследования и анализов, а?

– Аллергический бронхит – это что? – спрашивает женщина про одну из возможных причин, будто читая мои мысли.

– Это если кот – аллергик. Такой бронхит возникает при вдыхании воздушных аллергенов, – отвечаю ей и перечисляю особо потенциальные: – Клещ домашней пыли, сигаретный дым, аэрозоли, пылящий наполнитель для кошачьего туалета, пыльца, запахи красок, аромамасел, духов. Паразиты очень аллергенны, и миграция глистов тоже вызывает кашель. Может быть несколько диагнозов сразу…

– Вот! Это потому, что ты куришь! – возмущается женщина, обращаясь к мужчине и невольно перебивая меня.

– Да это всё твои палочки-вонючки! – мгновенно парирует он, имея ввиду, вероятно, аромапалочки, поджигаемые для запаха и создания особой атмосферы в доме.

– Нечего было дома паять своей канифолью! – перебивает женщина на этот раз уже его.

– Пыль бы лучше протёрла! – сощурив глаза, наседает на неё мужчина.

– Без диагноза, – громко прерываю обоих, – полноценного лечения назначить не получится.

– Антибиотик давайте! – мужчина решительно делает выбор совсем не в пользу своих аргументов касательно перечисляемых аллергенов. – В таблетках.

Тяжело вздыхаю:

– Антибиотик назначается курсом в три недели, и это при условии, что причина бронхита – микробы. Проблемы с сердцем он не решит и на вирусы с аллергией никак не повлияет.

И на глистов тоже, но назначать противоглистные без обследования на дирофиляриоз я не рискну.

– Пишите, пишите! – кивает головой мужчина, показывая пальцем на пустое пока ещё назначение.

– Да нет… – пододвигаю ему журнал. – Это вы сначала напишите… «От обследования отказываюсь… число… подпись».

Совместная писанина – его и моя – проходит в тишине, сопровождаемой моим недовольным пыхтением. Мужчина пишет в журнале, я – в назначении, с особым пристрастием вырисовывая восклицательные знаки. Вот вам антибиотик. Исключайте аллергены. Бросайте курить, протирайте пыль. А там решайте сами.

Делаю коту мочегонное, чтобы снять экстренное состояние – отёк лёгких. Даю с собой ампулу.

– Если вдруг одышка, влажные, хрюкающие хрипы, – говорю, – колите и бегом в кислородный бокс, на стационар! И к кардиологу… хотя бы… – не знаю уже, какими словами уговорить их на это. – УЗИ сердца нужно.

Молча мужчина забирает назначение и переноску с котом. Женщина тоже молчит. Их семейный скандал вкупе с непонятным диагнозом делают атмосферу в кабинете особенно удручающей.

– Вот чо ты? – хочет услышать подробное объяснение возмущённая Эмма, выражаясь «максимально развёрнуто».

– А как мне быть, если симптомы одинаковые, а лечение принципиально разное? – с деланной серьёзностью захлопываю журнал. – Я не секстрасекс!

– Да уж, – хихикает она, своим смехом как бы намекая на исключительную забавность моей личной жизни.

– Залечишь – хрен потом найдёшь причину, – ворчу сердито. – А антибиотики назначать без посева – вообще преступление! – мучительно оправдываюсь я и грозно произношу: – Антибиотикорезистентность, мать её!

– Аха, – недоверчиво отвечает Эмма, что звучит крайне исчерпывающе.

…Затем заходит огромный кобель с больным ухом.

– На кличку не отзывается, – неторопливо говорит его хозяин – крупный, деревенский мужик с мозолистыми, большими руками. – Оглох, наверное.

Он садится на стул, одним движением властно подтянув собаку за ошейник к себе поближе.

– Намордник надевайте, – предлагаю я стандартное, осторожное.

Мужик убеждённо говорит:

– Да не укусит! – очевидно, что намордника у них нет.

Спорить не хочется. Вообще ничего не хочется. Вместо того, чтобы начать торговаться и требовать надеть хотя бы намордник наш, я беру ватную палочку для взятия мазка из уха. Эмма от удивления не находится, что и сказать, только отступает на шаг назад. Почёсывая белеющий шрам на руке от укуса среднеазиата, я приближаюсь с ватной палочкой к собаке и понимаю, что таки да. Укусит. Велика моя глупость, а отступать некуда!

– Держите крепче, – только и говорю я. И пихаю палочку в ухо.

Кобель оскаливается и с одновременным рыком мотает мордой в мою сторону.

– Гей! – кричит хозяин.

– Блять, – ору я с высоты стола, куда успеваю влететь в один момент. – Простите.

Кличка у собаки, однако! Ха-ха… Гей? Жалобы на то, что кобель не отзывается на кличку? Может, у него такая же скучная и примитивная ориентация, как у меня?

«Традиционная, что ли?»

– Закройте ему глаза рукой, – говорю мужчине.

Пока собака не видит меня, относительно безопасно завязываю ей морду бинтом. Хозяин обещает отдубасить Гея рельсой, перемкнуть кочергой и выгнать из дома на дворцовую площадь в день празднования ВДВ. Влезаю палочкой в ухо – кобель косится на меня, не мигая. Знаю я этот взгляд… Шрам покрывается омерзительной щекоткой.

Похоже на малассезиальный отит на фоне пищевой аллергии. Сейчас мазочек покрасим, и будет видно. Со знающим видом спрашиваю:

– Кости говяжьи даёте, а?

– Д… д-да, – у мужчины вытягивается лицо.

Они всегда так реагируют. Будто я говядину эту в грязной ватной палочке увидела.

В покрашенном мазке нахожу кучу «матрёшек», гору микробных палочек и воспалительные клетки, с помощью которых организм пытается всё это победить.

Назначаю Гею лечение, – как бы это ни звучало.

…Затем приходит пара с рыжим, сердитым котом, – мужчина и женщина, – оба взволнованные, нервные, измотанные.

– Мы две недели назад были у врача. В другой клинике, – говорит мужчина недоверчивым тоном – понимаю, что кота уже «полечили».

Кот стоит на столе, беспокойно рычит и нервно озирается, поджав под себя переднюю лапу.

– Покажите-ка, – говорю я, кивая на пачку бумаг с анализами, которую мужчина держит в руках.

Всегда лучше начинать с изучения бумаг, если они есть.

Мужчина раскладывает всё это несметное богатство на столе, ловким движением извлекает оттуда рентгеновский снимок и говорит:

– Сказали, что артроз.

Артроз? В четыре года? Хм… Беспородный кот-то.

Прилепляю фотку на негатоскоп. Сфокусировав взгляды, изучаем с Эммой снимок, переговариваясь вполголоса. Ортопед из меня так себе, на тройбан с минусом. Особенно, что касается всяческих тонкостей типа измерения углов примыкания костей при дисплазии тазобедренного сустава, интуитивных и безуспешных поисков разрыва спинного мозга при ДТП и, вот, артроза в начальной стадии. Сделать рентген правильно – это особая наука. Имеет значение всё: укладка и фиксация животного, в ужасе стремящегося удрать любой ценой в момент нажатия на кнопку; параметры, которые нужно выставить на рентгеновском аппарате; необходимость сделать снимок ровно на вдохе, если нужно оценить, например, грудную полость. Не на своём вдохе, если что.

Сейчас перед нами снимок, где красуется локтевой сустав, – снимок, который уже оценил другой врач, компетенцию которого я не знаю.

– Ровный хрящ вроде, – констатирую то, что вижу. – Суставная щель ровненькая, никаких разростов.

Вообще никаких особых изменений.

– Ну… да, – подтверждает Эмма неуверенно, вторя моим мыслям.

Сложный какой-то случай, что ли? Может, те коллеги лучше разбираются в локтевых суставах и артрозах, конечно.

Оборачиваюсь к мужчине:

– У нас в другом филиале сегодня ортопед принимает. Лучше ему показать. Я-то просто терапевт, – и для пущей убедительности беззащитно шмыгаю носом.

Изучаю остальные бумаги. Ого… Противовоспалительный препарат назначен. На сколько? На двадцать дней? Впадаю в немой шок. Его же можно делать только однократно, иначе может начаться кровавый понос!

– А… Как у него с пищеварением? – спрашиваю невзначай.

– Тошнило несколько раз, – отвечает женщина.

Зашибись. Вот и побочка. Немудрено.

«Вот тебе и компетенция!»

Внутренние матюги конкурируют с врачебной этикой, и последняя в очередной раз, с боем, побеждает, – молчу в тряпочку, никого не осуждая вслух. Но вообще-то это скотство – так нарушать инструкции!

Эмма звонит в другой филиал, но там всё время занято – идут короткие гудки. Наконец, дозванивается.

– К ортопеду только на завтра можно записаться, – говорит она вслух, дублируя слова админа. – Согласны?

Кивают. Ну, окей. На завтра. Облегчённо вздыхаю. Лечить кого-то, уже «полеченного» – хуже нет кроссворда. Ещё побочку разгребать, чтоб её… Вот сейчас кота спрячут в переноску и уйдут. Но Эмма, будто что-то интуитивно почувствовав, неожиданно предлагает мне:

– Давай хотя бы посмотрим, – видимо, у неё внутри тоже не сходятся некоторые факты. Спинным мозгом чует, что нет тут никакого артроза, и наши спинные мозги в этом успешно резонируют.

Женщина вдруг замечает:

– На него ещё кот напал несколько дней назад. Сцепились на пару секунд у меня в ногах, прямо на улице.

Хм… Убираю бумаги в пакет, отдаю мужчине. Кот, в принципе, не агрессивный, хоть и злой. Раздражительный скорее. Может, болит очень. Надеваем ему на голову защитный воротник, заваливаем набок – кот рычит и плюётся от негодования, мотая башкой.

На внутренней поверхности лапы обнаруживается гнойная сухая лепёшка с залипшей шерстью. Пипец.

– Гнойный артрит, что ли? – озвучиваю я самые худшие опасения.

Кот вопит, матерится и агрессирует, пытаясь вырваться на волю; воротник вот-вот соскочит.

– Наркоз бы ему, – предлагает Эмма.

– Нет, только не наркоз, – вскрикивает испуганно женщина.

– Полноценно без наркоза не посмотреть, – говорю я, особо не настаивая.

– Пусть дают наркоз! – кричит мужчина нетерпеливо.

– Не надо никакого наркоза! – нервно отвечает ему женщина, повышая голос.

Под аккомпанемент из возмущённых воплей кота между ними случается короткая перепалка, и мы с Эммой терпеливо дожидаемся её разрешения, придерживая его в четыре руки.

– Ладно, давайте наркоз, – в итоге соглашается женщина и безапелляционно заявляет: – Но учтите: я никуда не уйду. Останусь и буду смотреть.

Звучит прям угрожающе.

– Хорошо, – соглашаюсь я, пожимая плечами. – Только если Вам станет плохо, говорите заранее.

– Обещаю не падать, – уверяет она всё так же воинствующе.

Не дай бог, грохнется в обморок, – ещё с этим разбирайся, пока у нас животное под наркозом… Эмма добывает шприц с препаратом, быстро попадаю коту в вену, даём начальную лёгкую дозу. Кот слегка завяливается и расслабляется.

«Опять наркоз херачишь без обследования… Ничему тебя жизнь не учит».

Можно подумать, есть альтернативы… Всё равно без наркоза тут не справишься. Я… это… быренько… шух-шух!

Аккуратно и быстро брею шерсть. Мужчина выходит из кабинета, тихо прикрыв за собой дверь. То, что хозяйка кота осталась смотреть – это и неплохо. Я воочию показываю, что скрывать нам нечего, и могу по ходу объяснять про то, что вижу и делаю.

А шерсти было что скрывать. Я брею – и нам открывается часть некротизированной мышцы, дырка вместо отгнившей кожи, – и это ни разу не артроз. И не гнойный артрит. Это банальнейший абсцесс, который две недели зрел, созрел и наконец прорвался. Если б сразу назначили антибиотики и вовремя его вскрыли, то гноем внутри не разъело бы поллапы… Из всех этих соображений я произношу только одно:

– Это абсцесс.

Через секундную паузу осознания простоты диагноза, хозяйка начинает причитать и поносить врачей другой клиники. Я по-прежнему мучительно сдерживаюсь от комментариев – уже научилась нивелировать такие вещи. Врачебная, блять, этика. Для себя я давно поняла – если врач говорит за глаза гадости про своих коллег, пусть даже накосячивших, то от него нужно бежать со скоростью «волосы назад», потому что тщеславный, самоуверенный врач представляет собой куда бòльшую опасность.

– Смотрите, – говорю женщине, – сейчас мы заберём кота в хирургию: нужно наложить несколько швов, чтобы рана зажила быстрее, иначе кожа будет нарастать целую вечность. И, да: Вам в хирургию нельзя.

Женщина страшно боится – это очевидно. Её ужас, проснувшийся ещё на слове «наркоз», клубится прозрачным адреналином в воздухе, а тут ещё я хочу унести от неё кота. В наркозе. Соглашайся уже, ну пожалуйста! Что ещё я могу сказать?

«Ты даже не взяла у них подпись о согласии на дачу наркоза», – ехидно твердит голос внутри головы.

А мне твои опасения ни в хвост, ни в гриву сейчас!

– Хорошо, – женщина судорожно сглатывает – очевидно, что решение даётся ей с огромным трудом. – Я согласна, – смотрит на меня, не мигая, и слегка дрожит.

– В холле посидите, – спокойно говорю я. Тут главное – дать человеку ощущение уверенности в том, что мы сделаем всё, как надо, и кот проснётся. Пытаюсь дать, словами. Кивает. Выходит.

…В операционной быстро и аккуратно накладываю несколько отдельных швов, прямо по краю зияющей раны. Продеваю через них нитку, которая при затягивании сближает края кожи к центру, уменьшая площадь дефекта. Подкладываю под неё стерильную салфетку с мазью. Возвращаемся в кабинет.

Круговой шов.

– Заходите, – зовёт Эмма владельцев, выглянув в холл.

…Пока кот стремительно просыпается, так же стремительно я показываю нашу работу и объясняю, как делать обработки, – а то сейчас очнётся и порвёт нас на части.

– Это лечится, – пытаюсь говорить убедительно. – К нам ходит пожилая такса с половиной оторванной кожи, и она успешно поправляется, несмотря на свой возраст.

Примеры других пациентов, по идее, должны прекрасно внушать надежду. И ещё – ясность.

– Обычно такое заживает за пару недель, – оглашаю примерную длительность курса.

– А можно, – неожиданно говорит женщина, – мы будем ходить только к вам?

Вот те раз!

– Завтра ещё да, приходите, – киваю головой. – А потом меня не будет.

– Как не будет? – спрашивает Эмма удивлённо.

– А где Вы будете? – вторит ей женщина.

– Увольняюсь, – отвечаю обеим сразу.

– Ка-а-ак? – в два голоса.

Смеюсь от их синхронной реакции:

– Так получается…

Эмма смотрит крайне неодобрительно. Я не сказала ей про заявление, написанное кривым нервным почерком, – оно лежит на столе, прямо под журналом.

– Где Вас найти? – на этот раз спрашивает мужчина.

Вместо ответа утешительно говорю:

– Проблема у вашего кота банальная. Чтобы вести такого пациента, много ума не надо. Побочного эффекта от этих препаратов быть не должно.

Забавно, что они видят меня в первый раз, а так расстроились, словно неоднократно убеждались в моём профессионализме. Приятно, чёрт возьми. Эгогище прям разомлело где-то там внутри, в желудке.

– Нужно ещё нашим отзвониться, отменить запись к ортопеду, – говорю Эмме.

Она многозначительно вздыхает, берёт в руку телефон.

Отнесла заявление. Надо зайти на днях, забрать трудовую книжку.

Глава 48. Регенерация

Если хочешь учиться, будь готов считаться дураком и тупицей (Эпиктет).

Опять изрядно опоздала.

Попёрлась через пустырь и снова уткнулась в эту долбаную канаву. Временный заборчик, ограждающий её по периметру, частично разобран, – видать, спёр какой-то предприимчивый дачник или бомж, – втоптанная в землю, лежит рваная красно-белая ленточка. Когда уже тут всё закопают?

Судя по всему, я не первая, кто с непривычки утыкается в эту канаву, шагая по тропинке, натоптанной собачниками из нашего дома. Огибаю её, обходя вокруг.

…Кот с лапой начал так стремительно поправляться, словно прошёл не один день, а уже неделя. Этого просто не может быть! Вчера ещё: гнойно-некротические массы, которые я пинцетом выгребала из огромной полости, едва ограниченной тонкой а-ля умирающей кожицей на грани некроза. А сегодня: кожа приросла, нет никакого гноя, и регенерация такая мощная, что розовенькое мяско прёт, – еле отлепила поглощаемый растущей тканью марлевый тампон. Вот что значит помочь антибиотиками организму, который стремится выздороветь! Есть чему поучиться.

– Глазам своим не верю! – обвожу взглядом всех присутствующих: хозяев кота и Эмму, с которой мы держим пациента, завалив его набок, на столе. Смеюсь: – У вас не кот, а Терминатор какой-то! Никогда ещё не видела такой мощной и быстрой регенерации!

– Он на лапу начал наступать, – смеётся женщина – сегодня она спокойна и жизнерадостна.

Кот немного матерится, но вполне сносно даёт себя обработать и забинтовать. Даже укол антибиотика переносит стойко, не дёрнувшись, а вчера чуть не сожрал нас всех. Сажаем его в переноску.

Поразительно.

– Такими темпами он сэкономит вам кучу денег, – радуюсь не по-детски. – Какие там две недели! Четыре-пять дней, максимум!

Вычёркиваю красной ручкой рекомендации в своём же назначении: «Возможна повторная хирургическая обработка с удалением некрозов». Отменяется это всё!

– Это вам, – растроганно говорит женщина, за ленточку доставая из пакета и протягивая большой, красивый торт.

– Спасибо, – отвечаю, радостно принимая его.

Торт – это прям очень кстати. Очень.

…Следом приходит Ника, и её регенерация тоже радует моё сердце. Ставлю ей ещё одну пиявку.

– Чувствует себя хорошо, ест, пьёт, играет! – радостно сообщает её хозяин.

– Очень хочется показать собаку нашему стоматологу, Ирине, – говорю ему напоследок, попутно играя роль свахи. – Запишитесь к ней на приём.

– Хорошо! Мы обязательно! Мы всенепременно! – радостно восклицает он.

Мысленно потираю ладошки: ну, вот и ладненько… На свадьбу только позовите – уж очень я люблю такие мероприятия.

Перед уходом мужчина оставляет деньги на чай. На пачку чая. Большую пачку дорогого элитного чая.

Такса Ника. Стадия регенерации.

…Затем приносят трёх щенков на вакцинацию.

– Мы слышали, что Вы увольняетесь, – расстроено говорит женщина и протягивает мне шоколадку: – Это Вам.

Да откуда вы узнали-то? Эмма?

Пока я развожу вакцины, она сидит, нахохлившись, на стуле и заносит данные о щенках в журнал. Не выдержав моего весёлого взгляда, поднимает глаза, фыркает и с горечью, в никуда, замечает:

– Приходят… Уходят… А мне оставайся тут! Работай!

…Следующая на приём, повторно – кошка с абсцессом на спине, тоже с улучшением: всё постепенно заживает, затягивается изнутри.

– Продолжайте обработки, – говорю её хозяевам.

Отпускаем их. Холл пустой, больше пока никого.

– Ишь ты блин… Улыбается она ещё! – недовольно замечает Эмма, агрессивно прочертив поля в дежурном журнале и на исходе страницы сломав карандаш.

Только тут замечаю, что рот у меня растянут в широчайшей улыбке. Что? Я действительно этому рада?

– И что ты мне скажешь? – с шумом она открывает ящик стола, бросает туда сломанный карандаш и достаёт оттуда другой, нормальный.

У Эммы всё лежит на своих местах: учёт, порядок, нумерация! В отдельных нычках хранятся остро наточенные карандаши, скрепки, целлофановые файлики, белые листы бумаги и бланки назначений. С шелестом она переворачивает страницу в журнале, кладёт линейку и прикладывается к ней новым карандашом.

– Заявление вчера отдала, – говорю ей, некстати, под руку.

Она чертит новую линию и ломает второй карандаш.

– Да иди ты! – кричит Эмма, кидая второй карандаш в гости к первому, в стол и громко захлопнув ящик.

Тут в дверь стучат, и это спасает меня от жестокой расправы под названием «Прочувствуй свою вину целиком и полностью!» Это кошка, повторно, с прокусанным хвостом. Тоже улучшение, но экссудат ещё сочится. Пересаживаю её на другой антибиотик.

– Мы слышали про увольнение, – говорит хозяйка кошки. – Это очень жаль. – И она печально качает головой, а затем оставляет сдачу, на чай.

Мелочь, но так приятно! Откуда только они все узнали про это? Смотрю на Эмму. Она бросает на меня суровый взгляд и отворачивается. Отпускаю женщину с кошкой:

– Поправляйтесь поскорее!

Больше никого нет.

– Го чай пить, с тортом! – обнимаю Эмму, которая всё ещё дуется. – Я буду приезжать в гости, обещаю! И налысо наконец-то побреюсь! Давно мечтала!

«Никогда ничего никому не обещай», – всплывает в голове осторожная мысль.

Жизнь наладится, я в это верю.

Никого на приёмы больше нет, мы пьём чай, едим вкусный, свежий торт и вспоминаем курьёзные случаи, и под конец чаепития уже весело хохочем.

– А знаешь эту историю про свистящую собаку? Нет? Ну, приходит женщина с йорком и говорит: «Вы уже восьмая клиника. Меня к психиатру отправляют… моя собака… свистит ухом».

– А-ха-ха! И что?

– Врач с невозмутимым видом прикладывается к собаке и… действительно слышит посвистывание из уха! Ну, всё, думает, похоже оба к психиатру пойдём. Отправляет собаку на отоскопию. И в барабанной перепонке обнаруживается щель – такая, что, когда собака дышит, получается свист, – смеюсь; щёки и пальцы все во взбитых сливках с торта.

– И чем закончилось? – спрашивает Эмма, шумно отпивая свой горячий чай.

– Знаю только, что женщина начала радостно бегать по кабинету и кричать: «Мне не надо в дурку! Не надо в дурку! Ура-а-а-а!»

– Да, чего только не бывает… На прошлой неделе, зато, звонила девушка, спрашивала, можно ли кошку побрызгать антистатиком, – с искусственной серьёзностью в голосе говорит Эмма.

Проглатываю чай, чтобы не подавиться от смеха:

– Зачем ещё?

– Я говорит, хочу её гладить, а она электризуется сильно, током бьёт. Сегодня, говорит, когда гладила, в другой руке горшок с цветком держала, для заземления. Вроде помогло.

А-ха-ха! Горшок для заземления?

– А этот эпилептик, прости господи… – Эмма закатывает глаза, вспоминая про коротконогого скотч-терьера.

– С ним-то что?

– Оказалось, что у него ушные клещи!

– Клещи? При чём тут судороги? До мозга проели, что ли?

– Он просто задней лапой пытался ухо почесать, а достать не мог. Вот они и подумали, что это эпилептические припадки!

– А про кота с расщелиной в нёбе слышала? Нет? – облизываю пальцы от белого вкусного крема. – Короче, кот выпал из окна. Приземлился на лапы, да не особо удачно, мордой в землю.

– Ну, приносят уже по факту через месяц. Мол, кот с ума сошёл, бесится, головой мотает, глазами вращает.

– Ничо се, ЧМТ!

– Да не! Оказалось, он дома поймал муху, и она у него там, в щели, застряла! И давай жужжать! Вот он и взбесился!

Хохочем. Без цинизма в нашей профессии, похоже, никак.

– А нам тут утром мужик принёс кадавера138 на кремацию. У него был старенький кот, который умер сам, а зимой закапывать сложно, вот и решил он его кремировать через клинику. Ну, деньги взяли, мужика отпустили, кадавера временно положили в морозилку для трупов, – делаю паузу, чтобы собраться с мыслями. – Вечером заступаю в смену, ни сном ни духом про этого кота не в курсе. Принимаю стационарника: кот Барсик, весь день сидел на интенсивке, оклемался – принесли с отравлением угарным газом и слегка обожжёнными лапами после пожара в частном доме – его остаётся только отдать, вот только капельница докапается, и можно.

Эмма отпивает ещё чая, с интересом предвкушая конец истории.

– Аля приходит, такая, с ресепшина и говорит: «Там мужчина пришёл. Сказал, что приносил сегодня Барсика. Хочет его забрать». Я без задней мысли выхожу к владельцу, говорю, что с Барсиком всё в порядке, состояние стабильное, полностью пришёл в себя, отдадим минут через десять. У мужика глаза по пять рублей: «То есть как… стабильное…» «Ну… как-как, – говорю, – ожоги не смертельные, всё в порядке. Поживёт ещё». Мужик белеет ещё больше. «Барсик?» «Ну да, Барсик, Барсик». Оказалось, что мужик пришёл за кадавером – решил таки сам закопать, а звали его кота тоже Барсиком. Тёзки оказались. Вот такие совпадения!

И смех, и грех, что говорится.

– Да нам тут тоже одновременно принесли двух кошек, одинаково белых, на стерилизацию. Даже переноски – прикинь! – одинаковые! Пришлось приглашать обоих хозяев на опознание. Признали своих, – посмеивается Эмма. – А то было бы как в роддоме, с подменами.

– Ну да или как в той истории про хомячков, которых предприимчивая тётенька «лечила волшебной лампой», – вспоминаю я. – Мол, вы не смущайтесь, что у них окраска меняется – это всё из-за коротковолнового спектрального диапазона чудесной лампы. А сама больных хомячков в унитаз смывала и отдавала других, здоровых. Неплохо наварилась!

– И чем закончилось? – Эмма поёживается, представляя гибель несчастных хомячков.

– Ну, однажды принесли ей очередного хомяка, мальчика. За круглую сумму она его «полечила» волшебной лампой, отдала. А хомяк через неделю хомячат нарожал. Тут-то всё и раскрылось.

– Волшебная лампа, однако! – смеётся Эмма и добавляет: – Ой, что-то много мы смеёмся сегодня. Не к добру. Плакать бы не пришлось…

– Да ладно, – махаю рукой. – Дурацкое убеждение.

За разговорами засиживаемся до глубокого вечера.

Небо за окном постепенно окрашивается в мягкие оранжевые тона, солнце плавно опускается к горизонту. В последний день, смотрю, пациенты меня пощадили – ни безнадёжных, ни усыплений, ни мозговыносящих людей, – одни, стремительно идущие на поправку. Всегда был так.

– Пойду домой собираться, – говорю Эмме и добавляю почему-то: – Кружка моя… пусть пока останется.

Молча переодеваюсь. Складываю халат в рюкзак.

– Держи вот, – Эмма протягивает мне тонкую красную фенечку, сплетённую из ниток, – подарок. На память.

Завязывает на левую руку. Хм… Где я уже видела эту фенечку?

Прощаемся.

Дорога к дому идёт через огромный пустырь.

Раньше здесь росли деревья, а теперь ровную землю покрывает ковёр из густого разнотравья, среди которого тропинка едва угадывается даже днём. А сейчас уже поздний вечер.

Обычно на пустыре гуляет множество собак, которым владельцы кидают мячики или палки, и каждый раз я с наслаждением наблюдаю за их взаимодействием. Иногда так хочется погладить какую-нибудь собаку, подбегающую, чтобы с любопытством понюхать меня, но каждый раз примерные хозяева кричат им издалека громкое «Фу! Ко мне!», запрещая подходить. Видимо, многие люди боятся собак, и их владельцы не хотят лишних проблем.

Сейчас, на удивление, несмотря на вечер, на пустыре никого нет. Возможно, дело в прошедшем дожде – гулять по мокрой траве, в пространстве, продуваемом сырым сильным ветром, желания мало.

Влажный воздух концентрируется туманом, сумерки сгущаются всё больше, и тропинка становится едва различима. Иду, почти интуитивно угадывая её присутствие среди зарослей травы.

Сейчас приду домой, выпью бокальчик сухого красного и, в кои-то веки, посмотрю на ночь не очередной обучающий вебинар, а что-нибудь лёгкое, увеселительное. Романтическую комедию с хорошим концом, например. И, надеюсь, сегодня мне ничего не приснится. Ни белых кошек, ни сеттеров этих…

Огромное, иссиня-чёрное небо над пустырём начинает светиться редкими звёздочками – иду и засматриваюсь на них, бросая взгляды вверх. Вон начинает проявляться красотка Кассиопея.

«Смотри, куда идёшь», – отчётливо и неожиданно звучит в голове.

У горизонта, прямо напротив потускневшего розового заката, сияет яркими огоньками пояс Ориона. Взгляд цепляется за небо, задираю голову кверху, продолжая идти. Вот и ковш – филейная часть Большой Медведицы и её непропорционально длинный хвост.

Надо сказать Ирке, чтобы завязывала со своими антидепрессантами, а то так и будет сниться всякий трэш, будто мы не в мирное время живём, а в войну. Не, чтобы наверняка помереть, нужно одиночным автостопом ломануться куда-нибудь на Алтай – тогда, с большой долей вероятности, где-нибудь за Уралом одичавший без секса дальнобой и порвёт как грелку, выкинув потом помирать в канаву. А вот так, чтобы в двух шагах от дома…

В этот момент земля резко уходит из-под ног, я проваливаюсь в пустоту и, неловко взмахнув руками, лечу головой вперёд, не успев даже испугаться. В первое мгновение время останавливается так, что я успеваю понять, что это конец, и подумать: «Как бы мне так упасть, чтобы не сильно испачкать куртку?» На фоне осознания падения в черную бездну, на дне которой угадываются лежащие трубы и – прямо по курсу – выпирающий угол втулки в месте их соединения, мысль о куртке звучит особенно цинично. Промахнуться не получится. Всё происходит с какой-то нереальной чёткостью и резкостью. Страха нет. За короткую паузу, данную на раздумья, я даже успеваю выставить вперёд руки, но и это не спасает. Так же молниеносно время ускоряется, на мгновение обдав моё лицо порывистым ветром.

Сильный удар лбом о торчащий металлический угол взрывается яркой вспышкой, после чего всё мгновенно гаснет. Боль случиться не успевает. Вот так. Не страшно и не больно.

…Вино остаётся нетронутым.

Чёрной шёлковой простынёй на пустырь опускается ночь, и становится абсолютно темно – хоть глаз выколи. Сырость пропитывает воздух, сгущается всё больше, постепенно преобразуясь из туманной дымки в мелкую морось.

– Так, Ника, быстро делай свои дела и домой! – мужчина ведёт на поводке таксу с забинтованной грудной клеткой. – Вот тебе приспичило-то среди ночи…

Такса бодро ковыляет по тропинке, подныривая под тяжёлые, нависающие стебли травы, мокрой от вечерней росы, и в чернеющем мраке её белый бинт выглядит прыгающим ярким пятном. С деловым видом Ника присаживается и какое-то время сидит неподвижно, блаженно справляя нужду. Затем встаёт и бежит дальше, тянет за поводок.

– Да куда ты меня всё тянешь? – мужчина недовольно идёт следом за собакой. – Так, подожди-ка… пока никого нет… – он наклоняется и отстёгивает карабин поводка.

Ника радостно бросается бежать, насколько позволяет бинт, и несколько раз воинствующе лает. Затем настойчиво скачет дальше, рисуя кривые зигзаги, подобно охотничьей собаке, напавшей на след. Мужчина на ходу достаёт из кармана телефон, настраивает фонарик и освещает пространство вокруг.

– Да что с тобой…

Собака активно нюхает воздух, возбуждённо лает и бежит прямиком к широкой чёрной канаве.

– Ну ещё грохнись туда! – кричит мужчина. – Стоять! Ника! – прибавляет ходу.

На краю канавы собака останавливается и, глядя куда-то вниз, начинает громко, призывно лаять, интенсивно махая хвостом.

Глава 49. Возвращение

Наркоз – это управляемая кома.

Прихожу на работу за трудовой книжкой.

За столом в ординаторской сидят Ира и Аля. Ира пьёт чай вприкуску с маленькой плюшкой, едва покрытой маком.

– Привет! – жизнерадостно здороваюсь с обеими – в ответ они сурово молчат. Плюшка молчит громче всех.

Ну вот, обиделись.

– Да не дуйся, – говорю Ире. – Вкусная хоть плюшка-то?

– Даже не знаю, что и сказать, – говорит она медленно, обращаясь к воздуху прямо перед собой.

– Да и не говори, – отвечает ей Аля нарочито трагическим голосом.

Меня они как будто не замечают. Вот артистки! Точно обиделись.

– Пойду покурю, – говорит Ира, откладывает в сторону откусанную плюшку, поднимается из-за стола и заглядывает в наш с ней когда-то общий шкафчик. Замечаю, что моя полка сиротливо пустая. Хм… Куда подевалась куча конспектов и блокнотов? Впрочем… Ира вздыхает, берёт пачку сигарет с зажигалкой, закрывает дверцу, едва не прищемив мне нос, и идёт на балкон. Следую за ней.

– Ир, ну не дуйся ты, – уговариваю её хотя бы обратить на меня внимание.

На балконе, с третьего раза она прикуривает сигарету от едва заметного огонька зажигалки, а я сажусь на своё привычное место, прислонившись спиной к стене.

– Жизнь такая странная штука, – Ира как будто говорит сама с собой. Затягивается, выпускает дым, смотрит куда-то вдаль слезящимися от ветра и дыма глазами.

Вдалеке раздаётся дикое собачье завывание, которое стремительно приближается к клинике, – ничем хорошим это не пахнет, однозначно. Словно де-жа-вю, этот вой что-то отдалённо мне напоминает.

– Ты тоже это слышишь? – настороженно спрашиваю Иру, прислушиваясь.

– Глупо всё это и бессмысленно, – с болезненной трагичностью произносит она невпопад, в очередной раз затянувшись так сильно, что сигарета ярко прогорает почти на треть. Затем, наконец, вслушивается и говорит, затаив дыхание: – Что ещё за вой…

Изрядный столбик пепла с сигареты плюхается вниз, разбившись о бетонный пол. В этот момент на балкон врывается Аля. Громко, взволнованно она кричит:

– Скорее! Там собака в судорогах!

– Чёрт, – Ира бросает в банку с водой недокуренную сигарету, где та громко пшикает, и быстро следует за Алей, резко закрыв балконную дверь. Я мешкаю, отчего врезаюсь в дверь лбом, но… никакого удара не происходит. Вместо этого, по инерции, я прохожу сквозь дверь и оказываюсь внутри помещения.

Что за… ЧЁРТ! Что? Смотрю на свои руки – они на месте. Даже красная фенечка, подаренная Эммой, всё так же завязана на левой руке. В том сне я тоже видела свои руки. И… фенечку! Это что, очередной дурацкий сон? Что всё это значит вообще?

Девчонки в это время стремительно сбегают вниз, по лестнице. Иду за ними. Бред какой-то. Что за хрень? Может, они объяснят мне, что происходит?

А прикольно: когда проснусь, расскажу потом Ирке и Але, что они мне снились!

Спускаюсь вниз, в кабинет, – оттуда доносится ужасное, нечеловеческое завывание.

На столе, на боку корчится ярко-рыжая собака, ирландский сеттер: в бессознательном состоянии она куда-то бежит, яростно и несогласованно работая лапами. Громкий вой разносится по всей клинике, многократно отражаясь от стен кабинета. Рядом стоит растерянный мужчина – один рукав его бежевой куртки красный и мокрый, – очевидно, нёс собаку на руках. Из носа собаки красными каплями вытекает и размазывается по столу кровь, когда она, в приступе, интенсивно мотает головой. Слюни обильными густыми сосульками висят из пасти. Шерсть на боку испачкана грязью. Это совсем, совсем не похоже на сон!

– Что случилось? – кричу я по инерции.

Мужчина делает шаг назад, пройдя сквозь меня, и обреченно падает на стул, ладонями вверх опустив на колени окровавленные руки. В одной руке он держит маленький жёлтый мячик, тоже измазанный в крови. Сам, кажется, вот-вот заплачет.

– Что случилось? – не успевает Ира задать тот же самый вопрос, как мучительно-громкий вой раздаётся с новой силой. Собака перестаёт бежать, и её выгибает долгая, мучительная судорога.

– Выскочила… на дорогу… – с трудом выговаривая слова, произносит мужчина растерянно – похоже, он сам в шоке и не может поверить, что всё это происходит на самом деле.

Как я тебя понимаю, чувак! Меня никто не слышит и не видит, я даже помочь не могу! Обеими руками тщетно пытаюсь ухватить собаку за лапу. Чёрт!

Ира быстро разворачивается к шкафу, хватает оттуда катетер, жгут, ножницы и флакон со спиртом.

Собаку продолжает крючить. В перерывах между судорогами она расслабляется и делает короткие жадные вдохи, после чего снова стремится куда-то убежать. Это же та самая собака, из моего сна! Ирландский, рыжий сеттер! Чё-о-о-орт!

– Помоги! – кричит Ира Але. Та хватается за переднюю лапу, затягивает жгут, держит обеими руками. Удержать не может – её вместе с собакой мотает из стороны в сторону.

– Да держи ты! – ругается Ира, сильно вцепившись в лапу пальцами одной руки, а другой целясь катетером в вену.

Собака снова заходится в судороге и на её пике перестаёт дышать.

– Лота… Лота… – твердит мужчина вполголоса, называя кличку собаки и, словно эспандер, сильно сжимает в руке жёлтый окровавленный мячик. Просить его о помощи сейчас бесполезно.

Судорога затягивается, и я уж думаю, что это всё, конец, но через несколько секунд она отпускает, и дыхание собаки возобновляется. В следующую секунду по клинике вновь разносится дикий, протяжный вой.

Судя по всему, сильный удар пришёлся в голову.

«Какое совпадение!» – совершенно некстати просыпается внутренний голос.

С космической скоростью Ира приматывает к собачьей лапе внутривенный катетер пластырем, – никогда ещё не видела, чтобы она работала так быстро. Стетоскопом слушает сердце, отчаянно бросает это дело, открывает опять застывшей было собаке рот, вытягивает слюнявый язык.

Затем с грохотом вытряхивает из коробки с реанимационным набором кучу ампул, сосредоточенно набирает шприц, затем ещё один; складывает их в карман, – короче, собирается шаманить полным ходом. Снова слушает сердце.

Они сражаются за жизнь этой собаки, как когда-то я сражалась за жизнь той кошки, – к чему только она вспомнилась сейчас? Тут некое движение сбоку привлекает моё внимание. Поворачиваю голову и замечаю её, ту самую белую кошку, сидящую на соседнем смотровом столе… Она сидит неподвижно в позе копилки, обернув передние лапы хвостом и внимательно наблюдая за происходящим. Белоснежная, с ярко-голубыми глазами, – без сомнений, это она! Медленно приближаюсь:

– Кошка, это ты?

Та на пару секунд отрывается от зрелища на столе, бросает безразличный взгляд на меня и затем снова невозмутимо продолжает созерцать шумное, суетливое действо, происходящее рядом, – что ж, по крайней мере, меня видит кошка.

Видимо, я действительно умерла. Когда только успела? Ничего не помню…

Бросаю взгляд на стол с Лотой. Новая судорога выкручивает её тело, затем она обмякает, а дальше случается невообразимое: собака раздваивается. Одна её часть поднимает голову, в то время как другая остаётся лежать на столе.

– Лота? – в крайней степени удивления подхожу впритык к столу.

Собака с интересом смотрит на меня и отделяется от тела ещё больше. Вот она встаёт на все четыре лапы и спрыгивает со стола на пол.

Я понимаю, что это может означать только одно: остановку сердца. У нас есть ровно шесть минут, чтобы вернуть её обратно, – дальше можно уже не пытаться. Лота, помахивая хвостом, подбегает к хозяину, утыкается мордой в его руку, держающую мячик, и проходит насквозь – и руки, и мячика, – всего этого, разумеется, никто, кроме меня, не видит. Кроме меня и, как выясняется, кошки.

Громкое фырчание и шипение выдаёт её присутствие для собаки. Глядя в упор, кошка выгибает хребет дугой, поворачивается боком, и шерсть на её хребте встаёт дыбом. Затем она подпрыгивает на месте, падает со стола и стремительно чешет по коридору в сторону хирургии; Лота с громким лаем кидается за ней, и я – следом.

– Интубируем! – слышу Иркин крик. – Ч-ч-чёрт!

В хирургии, куда прискакала кошка, в это время уже творится аттракцион: она скачет по столам и по полкам шкафа и в один момент – мне это не кажется – роняет на пол одну из маленьких, стоящих отдельно ампул. Ампула с тонким звоном разбивается о белый кафельный пол. Лота подпрыгивает, стремясь достать кошку, заливисто лает.

– Лота, Лота! – кричу я, кидаясь к ней и хватая за шею – это мне, на удивление, сделать удаётся. – Идём же, идём!

Возмущённо подвывая и жалуясь, Лота даёт себя увести, – уговариваю её дотопать по коридору обратно, в кабинет. Ошейника на ней нет.

Девчонки в это время уже интубировали собаку, и Аля дышит за неё кислородом, нажимая на мешок Амбу, а Ира качает рукой сердце. Время тикает секундами у меня в голове, словно механизм у мины замедленного действия.

– Давай, Лоточка, давай же, – уговариваю собаку, подводя её к столу. – Всё будет хорошо. Ты ещё поиграешь в мячик…

При слове «мячик» Лота разевает рот и радостно дышит, вывалив наружу ярко-розовый, здоровый язык; машет хвостом и заглядывает мне в глаза. Вот же добродушная собака! В этом обличье на ней нет ни крови, ни висящих сосульками слюней, ни въевшейся в шерсть грязи.

– Иди ко мне, – говорю ей, подхватывая руками под живот и водружая на стол.

Ира в это время добывает из кармана один из шприцов и, открыв боковую крышечку на катетере, запиливает туда треть. Снова слушает сердце.

– Давай же, ложись, – глажу собаку по голове, мягко надавливая на холку.

Спустя пару секунд собака послушно опускается на живот, вытянув лапы.

– Твою мать, – тихо шипит Ира, сильно и ритмично надавливая обеими руками на упругие рёбра собаки. – Не заводится.

Аля ритмично жмёт на мешок, забывая от нервного напряжения дышать сама.

– Ложись, ложись, – укладываю собаку набок и кладу руку на голову, прижимая её к столу. – Давай, Лота…

Собака было порывается снова встать, но я упрямо удерживаю её:

– Тихо, тихо. Лежать.

И вот она возвращается обратно, так что мои руки теперь лежат на физическом теле реальной собаки, – по всей вероятности, проходить или нет сквозь другие тела или двери зависит исключительно от меня. Хм… Прикольно…

В этот момент сердце собаки начинает биться – это я понимаю по новой судороге, накрывшей тело. Её челюсти мощно сжимаются, рискуя разжевать в хлам интубационную трубку. От неожиданности Аля отпрыгивает в сторону, испуганно вытаращив глаза. Судорога быстро проходит, обещав вернуться.

Ира с силой пихает Але в руки большую ампулу и шприц:

– Набери-ка!

Сама же отсоединяет мешок Амбу и, вперив взгляд в собачьи рёбра, наблюдает, не появилось ли дыхание, и, наконец, грудная клетка собаки неуверенно поднимается и плавно опускается вниз.

– У-у-уф! – комментирует это Ира.

Дрожащей рукой, наморщив от напряжения лоб, Аля набирает из ампулы препарат для дачи наркоза – так быстро, как только может. Получается очень медленно. На середине ампулы у собаки случается новый приступ. Ира отбирает у Али шприц, вводит в катетер начальную дозу. Собака обмякает на столе, расслабляясь и, к счастью, продолжая ровно дышать. Возвращая шприц, Ира шипит:

– Добирай!

Моё внимание, целиком сфокусированное на собаке, отвлекается на едва уловимое движение сбоку – смотрю туда и вижу всё ту же кошку. Вальяжно махнув пушистым белым хвостом, она подходит ко мне и трётся об ногу. Так… Пойдём-ка отсюда, от греха подальше… А то как бы опять чего не вышло…

Кошка, совершенно не проявляя больше интереса к происходящему, деловито направляется к стене, подходит к ней впритык и останавливается. Затем она оборачивается, смотрит на меня и… проходит сквозь стену, за которой находится улица. Вижу, как в стене равномерно и быстро исчезает её передняя часть, затем задняя, и последним уплывает хвост, призывно взмахнув перед окончательным исчезновением самым кончиком.

Что? Что я только что видела? Моё потрясение разрастается до огромных размеров. Ебать этот компот вместе со всеми косточками!

Мне нельзя её потерять. Приближаюсь к стене. Ну-ка… Я тянусь до стены рукой и ожидаю, что вот-вот пальцы упрутся в твёрдую поверхность пластиковой панели, – вместо этого они проходят сквозь стену, не ощутив никакого сопротивления. Отдёргиваю руку.

Сквозь меня совершенно беспрепятственно пролетает синий столик на колёсах, который катит Ира, – не успеваю даже удивиться или испугаться. Судя по всему, сейчас они повезут собаку на ИВЛ. Похоже, в этом сне у неё есть шанс остаться в живых, и это уже не мой сон. Нужно уходить отсюда.

Снова запускаю пальцы сквозь стену; затем кисть, руку… плечо… и, наконец, погружаю в неё голову. Снаружи накрапывает мелкий дождик, и рядом на земле сидит кошка, всё также невозмутимо глядя на прямо перед собой и помахивая хвостом. Ждёшь ты меня, что ли? Прохожу сквозь стену полностью. Вау.

Холод на улице не ощущается, дождик – тоже. Кошка встаёт и неторопливой трусцой бежит прочь. Быстро иду за ней; она на бегу периодически оборачивается, как будто проверяет, не сильно ли я отстала.

Вот бы это был сон! Я бы рассказала Ире, что видела эту кошку, и что смерть – это не конец!

Мы переходим дорогу, по которой несутся машины, причём кошка даже не думает притормаживать: быстрой трусцой она выбегает на трассу, прямо под колёса приближающейся фуры.

– А-а-а! – вскрикиваю, закрыв лицо руками. Фура на полной скорости проносится мимо. Ну, всё: сейчас будет месиво из кишок и шерсти! Ненавижу всё это! Кошмарнее этого кошмара сложно и придумать!

Открываю глаза. Кошка, как ни в чём не бывало, пересекает вторую половину дороги и выбирается на обочину. Никакого месива. Ни кишок, ни шерсти.

Отдуваюсь. Что ж. Как бы там ни было, а мне нравится этот сон! Шагаю прямо под колёса едущему по обочине велосипедисту. Тот спокойно проезжает сквозь меня – даже руль не вильнул! Весёленькое дело!

Кошка стоит на другой стороне дороги, обернувшись и подёргивая хвостом, – как будто говорит: «Ну что ты там застряла? Го!»

Шагаю на дорогу, смело пересекая её большими шагами. Слева и справа – с обеих полос – сквозь меня проносятся легковые машины; выхожу на обочину. Кошка бежит дальше. Следую за ней.

Глава 50. Любовь

Боишься смерти? Можно подумать, ты живёшь…

Третий этаж в облупленном, стареньком, кирпичном здании – меня никогда не пустили бы сюда просто так. Но вот – маленькая палата со стенами светло-жёлтого цвета, металлическая пружинная кровать, и на ней лежит чьё-то тело. Женское тело. На плече – манжетка для измерения давления. На правой руке – катетер, куда фигачит капельничка. От круглых присосок, прилепленных на голое тело, тянутся провода – прямиком к маленькому, современному аппаратику, стоящему рядом с кроватью. Бегущая линия ЭКГ на экране сопровождается методичным пипиканьем. Руки выпростаны поверх одеяла, на безымянном пальце левой – прищепка с идущим от неё проводом, который тянется к тому же прибору.

«Эк тётку угораздило-то», – с удивлением думаю я, разглядывая чужое женское опухшее лицо.

Голова забинтована, как у красноармейца – такую повязку, в виде чепчика, мы тренировались накладывать в школе на уроках Гражданской Обороны. Нос распухший, под закрытыми глазами – огромные фиолетовые синяки, и поллица заклеено пластырями. Одни из них фиксируют трубку, торчащую из ноздри – судя по всему, через неё пациентку кормят; другие – крест-накрест – удерживают две толстые гофрированные трубки, соединённые в один переходник и вставленные в рот. Шумное дыхание аппарата ИВЛ, напоминающего скорее серую плоскую панель древней подводной лодки с доисторическими круглыми ручками и датчиками, отражает процесс воздухообеспечения. В общем, картинка так себе, не из весёлых.

В медицине всё гораздо серьёзнее, чем у нас. У них на кроватях есть антитренделенбург139, не побоюсь этого слова, которое означает всего-то наклон по продольной оси, а смахивает на название австрийского города. Профилактика пролежней. Но это на хороших медицинских кроватях, а не на таких пружинных раритетах, как эта койка, стоящая в палате.

Какого художника я-то здесь, и что это за тётка?

Смутно припоминается ковш Большой Медведицы на ночном небосводе, падение в яму и удар лобешником о какую-то металлическую хрень, торчащую на стыке двух труб, – дальнейшее теряется в смутном тумане амнезии. Роняю взгляд на руку женщины, на пальце которой прикреплена прищепка ЭКГ. На запястье красуется красная, тонкая фенечка. Твою-то дивизию… Это же… Фенька от Эммы!

Туго, очень туго до меня доходит очевидное. Вероятно, от удара я потеряла сознание?

«Ну, ты же хотела выспаться? Вот тебе и кома140, как заказывала», – просыпается вдруг внутренний голос.

О, жив, курилка! Привет! Радуюсь ему, как старому другу. Ну, хоть с кем-то поговорить…

Кома от удара головой – это что-то новенькое… разве такое возможно?

«Нет ничего невозможного», – цитирует он чью-то заезженную мудрость.

Что ж. Классическая фраза звучит, как приговор. Может, там сосуд лопнул, или наложилось одно на другое. Или черепок пробило…

А можно уже весь список? Пожалуйста.

«Пробило, пробило. Нос сломан. Открытая черепно-мозговая, субарахноидальное кровоизлияние».

Зашибись. Всё такое вкусное. Что за бинт на голове?

«Декомпрессионную трепанацию черепа делали. И да, налысо побрили, как ты и мечтала – мечты сбываются».

Прям сразу полегчало! Это я тут давно лежу, что ли?

«Третий день. Скоро начнутся пролежни, потом пневмония, сепсис и конец. Так что если соберёшься выходить, то решай побыстрее».

Аппараты продолжают шипеть и пипикать. Куда выходить-то? И как это будет?

«Из комы выходить, из комы. В апаллический синдром141 сначала – овощем безвольным побудешь. Контрактура мышц. Потом судороги. Эпилепсия. Много-много пролежней. Много-много таблеток. Ну, ты же мечтала иметь доступ к противоэпилептическим препаратам?» – он уже говорит со мной как с маленьким ребёнком!

Да я ж для собак хотела!

«…И долгая, долгая реабилитация», – заканчивает фразу голос, будто и не расслышав мой аргумент.

Во попадалово! Вспоминается реабилитационный центр для спинальников, – если со спинным мозгом столько возни, то что тогда говорить о головном…

«Ну, да. Никого узнавать не будешь. Заново ложку держать. Заново дышать. Сидеть. Глотать. Ходить. Говорить. Заново жить. Вспоминать простые слова придётся. Даже я из твоей головы исчезну».

Последнее, пожалуй, самое грустное из всего этого списка. Как я без тебя-то? Зрелище тела, утыканного трубками, вгоняет в полную беспомощность. Отворачиваюсь. Ещё я на костылях и с палочкой не ходила…

«Не так быстро. Сначала инвалидное кресло. Ходунки. Потом уже – костыли и палочка», – «утешает» меня голос.

А можно не из комы, а наоборот? Ну, не хочется мне… овощем. Незачем.

«Можно и в Смерть. Домой».

Это он смерть так незатейливо называет домом? Юморист, блин.

Кошка сидит на подоконнике и тщательно умывается, натирая лапой усатые щёки, будто готовится к чему-то важному. Закончив со щеками, она принимается за методичное вылизывание шеи – длинный, словно у змеи, язык высовывается изо рта, ложится на шею под самым подбородком и быстро скользит вниз. Абсцесса на шее, с которым она пришла тогда на приём, нет, и вообще она выглядит бодрячком. Забавное измерение!

Дождь за окном усиливается. С ногами забираюсь в компанию к кошке, на широкий белый подоконник. Где-то там девчонки спасают сеттера, тоже с черепно-мозговой – наверное, лежит сейчас в стационаре, как экстренный, или всё ещё под ИВЛ. И до меня доходит, что мы связаны с этой собакой; что если поправится она, то приду в себя и я. И, собственно, наоборот. Осознание этого накатывает с такой ясностью и силой, что я утыкаюсь лицом в коленки, обхватив их руками, и застываю в этой позе. Хочу ли я возвращаться в тело, которое сейчас ровно дышит только за счёт аппаратуры? Может, просто уйти? Может, мне не стоило возвращать Лоту обратно в тело?

Растерянный мужчина с жёлтым мячиком в дрожащих руках смутно отражается в памяти.

В лежащее на кровати тело медленно идёт капельница, и я, словно в медитации слежу за падающими в камере системы каплями. С каждой каплей светло-жёлтые стены в палате тускнеют всё больше и как будто делаются серыми, монохромными, – чем дольше я лежу, тем больше у меня отбирают жёлтый, такой жизнеутверждающий цвет…

Кошка прекращает умываться, интенсивно потягивается, выгнув спину дугой и забирается ко мне на колени.

– Прости, кошка, что я тебя тогда грохнула, – говорю ей.

Она пару раз лижет мне шершавым языком руку, затем сворачивается бубликом и, блаженно вздохнув, засыпает.

За вечер несколько раз к лежащему на кровати телу приходит худенькая медсестричка, меняет бутылку в капельнице, проверяет рефлексы, светит фонариком в глаза, меряет давление. Что-то торопливо и сосредоточенно пишет в карточку. Меняет пелёнку, перевернув тело набок, и оставляет его в таком положении. Антитренделенбург, чо. Отворачиваюсь. Через какое-то время медсестра уходит, оставив дверь приоткрытой.

«Очень скоро тебе придётся выбрать, – звучит в голове, – остаться здесь или уйти в Смерть».

Смерть, которая и есть – Дом, верно? А что там, дома?

«Дома есть много, много Любви, – философски говорит голос. – Я покажу тебе».

Внезапно перед глазами взрывается яркая вспышка света. Бах! – тысяча осколков, разлетаясь, рассыпаясь, звенят в голове так, словно с потолка только что рухнула массивная хрустальная многоуровневая люстра.

Что это? Вспышка света оглушает, словно бомба. Свет, и больше ничего другого. Он так ярок, словно тысяча Солнц взорвалась одновременно, а я нахожусь в эпицентре взрыва – сияние держит, словно плотная морская вода. Безмолвие и необъятное, вечное великолепие, пронизывающее собой всё вокруг, включая меня, оборачивается в голове одним единственным словом, олицетворяющим это.

И это слово – Любовь.

Переживание такое мощное, что сама идея о силе кажется смешной и наивной. Одержимая радостью, я делаю вдох и в восхищении задерживаю дыхание, – в этом состоянии больше не нужно дышать. Моё потрясение так велико, так огромно, и радость так глобальна, что она разрывает меня на части. Гулкая вибрация, рождённая внутри тела, постепенно ускоряется, превращаясь в бешеный ритм на грани конвульсий, – частота вибрации всё растёт и вскоре становится невыносимой.

– Пожалуйста, выключите свет! – внутренне кричу я, захлёбываясь от ощущений. – Мне этого не вынести! Это слишком!

Словно услышав меня, свет тускнеет, постепенно превращаясь в субстанцию ровного розового цвета – в её объятиях я чувствую себя защищённой и потому обмякшей, расслабленной. Мысли в голове тормозят, засыпают и окончательно останавливают свой бесконечный поток. Я растворяюсь, сливаясь с этой субстанцией, принимая её в себя, распадаясь на отдельные частицы.

Затем свет постепенно гаснет и исчезает, оставив после себя ощущение необыкновенного равновесия и тихого, спокойного счастья.

Хорошо-то как… А жизнь?

«Жизнь? – в голове звучит всё тот же рассудительный голос. – Я покажу тебе суть жизни».

И далее мне показывают закат – всё также расслабленно сидя на подоконнике, я созерцаю это явление, которое происходит прямо за окном, на горизонте.

Большое красное солнце, как огромный, идеально круглый апельсин, только кровавого цвета, тихо погружается в густую сиреневую туманную дымку, и этот мистический акт завораживает своим проявлением. Солнце, гипнотизируя своим мягким огненным сиянием, очень медленно опускается всё ниже, и я, застыв, словно изваяние, оказываюсь в плену созерцания волшебства, именуемого закатом. Запечатлеть это действие, каждое мгновение происходящего, оказывается никак невозможно, – оно передаётся мне как уникальное, непостижимое, словно результат творения какого-то талантливого, скрытого от глаз Мастера. Я наблюдаю за действием, которое никогда не повторится. Да, солнце ещё будет садиться за горизонт и после меня тоже. Но так – уже никогда. Переживание и осознание этого факта – неповторимости каждого мгновения проживаемой на Земле жизни – настолько эмоционально, что мои ощущения зашкаливают от восхищения перед талантом Творца – автора и создателя этого действия и всех его участников, включая меня. И я сейчас – просто наблюдатель.

Никаких задач, никаких умирающих пациентов, – только мощный красный цвет засыпающего Солнца – уже не пылающий, не обжигающий сетчатку глаз, а спокойный, мягкий, завораживающий. Только мерцание дымки, висящая пелена, тонкий туманный слой, созданный дневными испарениями, когда пропитанный летним ливнем смачный чернозём отдаёт разгорячённому воздуху накопленную влагу.

Я готова променять своё тело на уход и смерть, – на то измерение, где нет боли, но нет и чувств, нет и закатов и такой интенсивности их переживания, – бросаю взгляд на кровать, где поддержание этого самого тела продолжается исключительно за счёт приборов. Снова заходит медсестра, переворачивает его обратно на спину. Уходит.

…Всю долгую ночь, сидя в посеревших стенах палаты, я выбираю между жизнью и смертью. Боль – это весомый, если не сказать основной аргумент в пользу того, чтобы отказаться от жизни в теле.

«Или принять её как одно из проявлений жизни», – поправляет меня внутренний голос, пытаясь принять участие в выборе.

Здесь меня никто не ждёт. Променять то, испытанное так ярко великолепие по имени Любовь на эпилепсию, адскую боль, судороги и этот, как его там, «овощной синдром»? Никогда ещё выбор не был столь очевиден и прост. Каждый сам пиздец своего счастья, и тут уж я не прогадаю!

В конце концов, человек уходит, когда он никому больше не нужен, или же когда никто больше не нужен ему, – прям мой случай. Сразу по обоим параметрам. Вот и весь выбор. Вздыхаю.

В тишине приближающегося рассвета, нарушаемой только работой приборов, с кошкой на коленях я сижу на подоконнике, глядя прямо перед собой. Ум проваливается в пустоту, разом исчезают все посторонние шумы и, словно увязнув в чёрной, густой смоле, останавливается время, – меня погружает в тотальную, абсолютную, внутреннюю тишину.

Наступающее утро озаряется мягким розовым светом, так похожим на вчерашнее переживание Любви. Восход солнца скрыт за краем здания, и Солнца в этот раз я не вижу – только розовый свет подсвечивает небо сзади и сбоку.

Розовый цвет я ещё воспринимаю – уже хлеб. А жёлтый – уже нет. Небо всё больше просветляется, и вдруг откуда-то сверху внезапно открывается искрящийся коридор, похожий на портал, сияющий ровным белым – его конец упирается прямо в карниз с обратной стороны окна.

«Двери смерти», – поясняет услужливый внутренний голос – услышал мой выбор и больше не отговаривает. А обычно спорил, спорил…

Густым, сочным туманом внутри коридора переливается белый свет, – приглашающий, магнетический, призывно зовущий к себе, словно земля, когда смотришь на неё с крыши. Кошка спрыгивает с моих колен, резво проходит сквозь оконное стекло и быстрой трусцой живо пробегает несколько шагов по этому коридору, проложенному прямо в воздухе. Затем она останавливается, оборачивается и смотрит на меня: мол, чего ты там мешкаешь-то?

Конечно. Я уже иду. Иду, кошка! Встаю на подоконник в полный рост. Двери смерти… Только не закройтесь раньше времени, плиз. Я так хочу в Любовь. Так хочу домой, где ничего не болит. Солнце, восходящее за краем здания, освещает листву деревьев, подсвечивая листья яркими лучиками, от чего те блестят и переливаются, подобно сияющим кристаллам. Больше я этого никогда не увижу. Что ж. Выбор сделан. Смелее, чо.

Шагаю на карниз – нога свободно проходит сквозь стекло.

И в этот момент громкий, заливистый лай раздаётся снизу.

– Да что ты там увидела, Ника? – знакомый мужчина в широком чёрном плаще и маленькая такса у его ног стоят под окнами многоэтажного серого здания.

К ним, прижимая к себе увесистую прямоугольную упаковку пелёнок, подходит Ирка.

– Да правильно угадала, – говорит она и показывает пальцем прямо на меня. – Вон в той палате и лежит.

Похоже, они меня не видят.

Я, уже было шагнувшая из окна на белую, призывающую светом, дорогу, от неожиданности отшатываюсь назад.

Ирка, блин, что ты здесь делаешь?

– Вот бы выжила, – в это время говорит она. – Мне её так не хватает… Её шуточек специфических…

Ника рвётся с поводка, устремив морду в небо и нацелившись прямиком на кошку. Отмечаю, что ни бинта, ни попоны на ней уже нет: классно зажило. Супер!

– Гав! Гав! – Ника подпрыгивает кверху на своих коротеньких ножках.

Шерсть на кошке встаёт дыбом, и она стремительным галопом убегает прочь по коридору, где пропадает в белом сиянии, полностью сливаясь с ним.

Я… Это… пожалуй, останусь… Вот что…

«Серьёзно?» – внутренний голос хочет уточнения.

На свадьбе Иркиной погулять хочу.

«О, женщины!» – звучит внутри с особой экспрессией.

Мгновенно двери смерти захлопываются, всё гаснет и одномоментно исчезает.

Блин. Мысль о том, что я только что совершила очередную ошибку, проносится в голове яркой молнией.

– Внутрь не пускают, – в это время говорит Ира. – Пелёнки только передать можно. Вот, несу, – она перекладывает голубой целлофановый параллелепипед под мышку и демонстративно хлопает по нему ладонью.

– А Вы… – мнётся мужчина, – можете передать для неё кое-что? – и он протягивает слегка помятую, чёрно-белую фотографию с изображением жизнерадостной Ники.

– Ну… – Ира берёт протянутую ей фотку. – Передать-то могу. Только она же в коме.

– Так, пробуем разинтубировать, – сосредоточенный врач в синей форме и с фонендоскопом на шее стоит у кровати и изучает листок с назначениями, пока я боком сижу на подоконнике, качая ногой. Оборачивается к медсестре: – Проследите потом пару дней, хорошо?

Это он про спонтанное дыхание, диспноэ142 и всё такое.

– Хорошо, хорошо, – кивает она головой. – Я помню.

– Отменяем вот это и это, – он добывает из кармана ручку и отмечает что-то в листке. Медсестра кивает в ответ. – И да, скорее всего, будет больно…

– Зато живая, – натянуто улыбнувшись, пытается поддержать разговор девушка.

– Живая… да… – задумчиво вторит ей врач. – Проследите…

Словно по невидимому сигналу, резким броском меня швыряет в тело, и от болевых ощущений мозг взрывается ядерной бомбой. А-а-а! Болит, кажется, всё и сразу! Голову сжимает в адских, стальных тисках; мышцы ног и рук сводит мощная судорога, и затем сильный спазм скрючивает тело в баранку.

Онемевшей жопе, похоже, полный пипец. То есть полный крестец. Короче, точно пролежни. Дайте обезболов! А-а-а! А-А-А!

Приборы издают громкие частые звуки, и в коридоре слышатся бегущие шаги, – проваливаюсь в небытие.

Больно… С трудом приоткрываю глаза – прямо передо мной стоит размытая белая фигура на фоне светло-серых стен. Взгляд с трудом фокусируется на более тёмном пятне, расположенном выше – это чьё-то лицо. Затем всё опять расползается в тумане, свет гаснет, и сознание – вместе с ним, – это состояние полузабытья заметно обезболивает.

Доставайте, доставайте уже из меня эту мерзкую трубку – тянусь руками к тонкому шлангу, торчащему из ноздри… носопищеводный зонд, что ли? Успеваю отодрать пластырь, прежде чем кто-то сильно, но уверенно забирает мои руки и удерживает их.

На кашель пробирает ваще жёстко. Руки жмутся к телу, стискиваются в кулаки143, и дикая пульсирующая боль пронзает тело, щедро разливаясь по клеткам, – с возвращением, что называется!

Во рту воняет, будто коты насрали. С трудом разлепляю глаза – рядом стоит настороженная девушка в форме медсестры:

– Тихо, тихо, – говорит она слегка встревоженно. – Всё хорошо. Вы были в коме.

Кашляю, как каторжник: проклятые рудники… Какой ещё, на хер, коме?

Кто Вы? Где я? Простите, что Вы сказали?.. В коме?

Тёплое, остывающее солнце проглядывает сквозь стволы и ветви деревьев, пронизывает густой воздух, словно провожая последние деньки уходящей спокойной осени. Ковёр из листьев, которые дружно осыпались с высоких, посаженных здесь ещё в прошлом веке клёнов, устилают землю, пахнут прелой, пряно-кисловатой сыростью. Я чувствую этот до боли знакомый запах, но жёлтый цвет, присущий кленовым листьям, видится серым, невзрачным. Кажется, этот цвет был красив. Но это не точно.

Бугристые стволы деревьев с уходящими ввысь изрядно поредевшими верхушками чернеют, блестя скользкой маслянистой влажностью коры. Тропинка в парке равномерно усыпана засыхающими, словно обожжёнными по краям листьями, которые мягко шуршат под ногами – приятный, успокаивающий звук.

Осень щедра на яркие краски, жёлтый спектр которых я теперь не вижу.

В такую погоду милое дело неторопливо гулять по тропинке, даже если каждый шаг даётся с трудом. Сегодняшнее достижение для меня – дойти аж до самого парка – приписываю палке, на которую опираюсь при ходьбе. На костылях было неудобно – постоянно заваливалась вперёд. Спускаться на них по ступенькам было тем ещё испытанием. Врач сказал, что я восстановилась как будто довольно быстро: во всяком случае, смена костылей на палку – это достижение, которым однозначно можно гордиться. И уж куда лучше инвалидной коляски и ходунков, сменивших больничную койку вначале.

Парк шикарен – вдыхаю острый влажный воздух, пропахший листьями и грибами. Спину холодит мокрая от пота толстовка, коленки дрожат от напряжения, и это придаёт особую ценность тому, что я дошла. Рука теперь болит, правда, и голова кружится, но это всё мелочи по сравнению с этой охеренно большой кучей шуршащих кленовых листьев, – жизнь открывается всё новыми гранями, поражая многообразием и красотой. Восторгаться каждый раз одними и теми же явлениями, происходящими изо дня в день, с полуотбитой памятью становится естественным, по-детски восторженным занятием. «У-у-ух ты-ы-ы!» – с открытым от удивления ртом, увидев воду, которая каплями падает с неба – она холодная, мокрая, пропитывает одежду насквозь. «Ух ты!» – радостно вытаращив глаза через пару дней, снова увидев воду, которая каплями падает с неба, – мокрую, холодную воду. Которая пропитывает одежду насквозь. «Вот это да-а-а!» – оглядываясь в поисках того, с кем можно разделить этот восторг при виде, опять же, воды, которая каплями падает с неба спустя пару дней – такой мокрой, такой холодной.

В кармане – смятая пачка с таблетками, но, надеюсь, приступ эпилепсии не накроет меня здесь, а то неловко как-то получится. Слегка помятая фотография таксы Ники лежит в другом кармане, напоминая о сделанном когда-то выборе – память начала возвращаться ко мне именно с неё, хоть и обрывками.

Светлое воспоминание о Доме живёт где-то на задворках памяти, вызывая лёгкую улыбку – рано или поздно я попаду туда, – туда, где живёт это белое сияние по имени Любовь. А сейчас, вот…

Тяжело бухаюсь на ближайшую скамейку. Я уже сегодня молодец – можно и отдышаться.

– Здравствуйте, – откуда-то сбоку неожиданно раздаётся мужской голос, вырывая меня из задумчивости.

Поворачиваю голову. Неподалёку стоит мужчина, которого я смутно припоминаю, и рядом, на поводке – рыжий сеттер.

– Вы не против? – мужчина спрашивает издалека, затем осторожно подходит поближе и неуверенно останавливается. – Мы с вами нигде не встречались?

– Здравствуйте, – отвечаю я, с трудом подбирая слова и запинаясь. – Вполне возможно: я работала в ветеринарной клинике.

Во спросил! Я и в здравой-то памяти не всех помнила.

Перевожу взгляд на собаку, стоящую по стойке смирно – она шумно сопит носом, с любопытством вытянув шею. Туго, словно струна, натянут поводок.

«Лота», – кличка звучит в голове неожиданно знакомым голосом – внутренним голосом. Вздрагиваю. Голоса в голове? Это ещё что за новость такая?

– О, мы там лечились, в клинике, – мужчина кивает головой на собаку: – Под машину попал. Думал – всё. Врачи сказали, что чудом выжил.

– Понимаю, – отвечаю ему и протягиваю руку к сопящему, мокрому собачьему носу: – Привет… Лота.

– Вы как будто знакомы? – с удивлением спрашивает мужчина.

Собака тычется в мою ладонь мокрым носом и так интенсивно машет лохматым хвостом, что на земле шевелятся кленовые листья.

– Как будто да, – улыбаюсь в ответ. – Лота любит играть в… жёлтый… мячик, не так ли?

– Д-д-да, – ещё более удивлённо отвечает мужчина, добывая из кармана куртки мячик и уставившись на него – серый, маленький мячик.

Увидев его, Лота радостно взвизгивает, встаёт на задние лапы и тыкается носом в руку мужчины, побуждая его начать игру, – тот отстёгивает поводок и, сильно размахнувшись, бросает мячик. Лота стремглав летит за ним.

Заметно волнуясь, мужчина вдруг говорит мне:

– А что вы делаете сегодня вечером?

Вау, окончательно заинтриговала мужика!

Ну… съедаю свои таблетки. Лежу. Снова лежу. Потом мучаю свой мяч для пилатеса. Потом буду клеить разноцветные коробочки – у меня это хорошо получается.

Цветные коробочки.

Шарфик довяжу ещё – петли выходят криво, но надо разрабатывать пальцы. Может, в гости зайдёт Данька, и мы перетрём пару философских тем за чашечкой чая, но это вряд ли – он заглядывает так редко. Ближе к ночи позвонит Ирка и будет целый час рассказывать о том, каких пациентов принимала – сегодня она работает в смену. Опять будет удивляться, что я не знаю препаратов и не помню доз, – всё это написано в моих блокнотиках; читаю названия по буквам. Как читаются буквы – вспомнилось только недавно. Всё приходится изучать заново – не только это.

Через месяц у Ирки свадьба, и я приглашена. Не забыть бы…

Неожиданно я понимаю, что дом находится там, где есть любовь, – и только там. И чтобы попасть туда – умирать совсем не обязательно. И что любовь – она повсюду; она здесь и сейчас: вот в этом парке, в этом мужчине, в этой собаке и в её маленьком мячике – с ним в зубах, Лота возвращается и подходит прямиком ко мне. Она кладёт мячик на землю, в скопище из листьев, и затем случается чудо: его серый цвет медленно меняется и переходит в насыщенный, яркий и… жёлтый? О, Боже… Это и есть жёлтый цвет! Да, я вспоминаю! Это он – сочный, золотистый! По телу пробегает волна восторга – от ярчайшего переживания мурашки так и скачут.

Вслед за этим, кругами, словно от упавшего в воду камешка, во все стороны от мячика начинают желтеть кленовые листья – созерцаю эту магию посвящения в цвет, задыхаясь от восторга. Вау. Прям вау! Жёлтый! Ты вернулся! О, Господи Боже, да!

Лота аккуратно берёт меня зубами за рукав куртки и тянет по направлению к своему хозяину, как будто позабыв про мячик – глаза у неё карие, блестящие, с аккуратным миндалевидным разрезом. С хитрецой глаза.

Перевожу взгляд с Лоты на мужчину, который терпеливо ждёт моего ответа, и тщательно выговаривая слова, произношу классическую, столь уместную сейчас фразу:

– Сегодня вечером я абсолютно свободна.

«Ну вот то-то же», – поучительно звучит в голове.

Примечания

Для тех, кто верит в совпадения (здесь и далее – примечание автора).

Shit happens (рус. «Дерьмо случается») – английское сленговое выражение.

Правильно говорить «конечности», да простят меня ортопеды.

Один из самых дорогих парфюмов в мире.

Запах тех самых духов.

To-do list – список дел или задач делового человека.

Руменотомия (от rumen – рубец и tomia – разрез, рассечение) – вскрытие рубца, с целью извлечения инородных предметов.

Атония преджелудков – полное прекращение моторной функции рубца, сетки и книжки.

Премедикация – это предварительная медикаментозная подготовка пациента к общей анестезии и хирургическому вмешательству.

Фэйспалм, от англ. Facepalm (face – лицо, palm – ладонь) – популярное выражение в виде физического жеста рукой, с помощью которого автор пытается показать разочарование.

Дексаметазон – гормональный препарат, глюкокортикостероид.

ХБП, или ХПН (хроническая почечная недостаточность).

Эутаназия, или эвтаназия (от греч. eu – хорошо и thanatos – смерть) – безболезненная медикаментозная помощь в умирании.

Пациенты, страдающие атопическим дерматитом аллергического происхождения.

ЧМТ – черепно-мозговая травма.

Вагус (блуждающий нерв) – он очень длинный, идёт от черепа до середины желудочно-кишечного тракта – отсюда и название.

Даже не спрашивайте.

ОРЖ – острое расширение желудка.

Гастропексия – операция по подшиванию желудка к брюшной стенке.

Инфузомат – прибор для дозированного введения растворов и препаратов при проведении интенсивной терапии и анестезии.

Отодектоз – ушная чесотка.

Винишко — своеобразная субкультура молодых девушек и парней с короткими стрижками и яркими волосами. Тянь – уменьшительно-ласкательный суффикс из японского языка; ошибочно употребляется в значении «девушка».

Парвовирусный энтерит – высококонтагиозное вирусное заболевание собак с тяжелым течением.

Антикоагулянт – препарат, предотвращающий свёртываемость крови.

Бранюля – пластиковый катетер на стилете; он же – катетер.

Тромбоэмболия – закупорка кровеносного сосуда тромбом.

Гастроскопия – визуальный осмотр стенок пищевода, желудка и двенадцатиперстной кишки при помощи специального инструмента – гастроскопа, вводимого в желудок через рот.

Стерилизация – более прижившийся термин, хотя грамотнее называть операцию кастрацией.

Уретра – мочеиспускательный канал, по которому моча вытекает из мочевого пузыря наружу.

FIV, FeLV.

БАД – здесь: блошиный аллергический дерматит.

Эмпирически – то есть опытным путём.

Триадит – комплекс воспалительных заболеваний поджелудочной железы, печени и тонкого отдела кишечника.

Анемия – снижение гемоглобина в крови.

Гемобартонеллёз – кровопаразитарное заболевание.

Орнитоз – острое инфекционной заболевание, зооантропоноз (т.е. опасное и для человека).

Лайфха́к (от англ. lifehacking) – на сленге означает «хитрости жизни», «народная мудрость» или полезный совет, помогающий решать бытовые проблемы, экономя тем самым время.

«Бабочка» (игла-бабочка) – тонкая длинная трубочка, которая заканчивается иглой и применяется для удобства внутривенного вливания. Название получила из-за пластмассовых крылышек, расположенных рядом с иглой.

Кошачья чума – она же панлейкопения.

Ксенотрансфузия – переливание крови от другого биологического вида.

Дератизация – комплексные меры по уничтожению грызунов.

Брадикардия – снижение частоты сердечных сокращений.

Отрывок из песни «Солнечный зайчик» (автор Новелла Матвеева): «И не выросла ещё та ромашка, на которой я себе погадаю».

Сатурация – показатель, отражающий процент кислорода в крови.

Лимфаденит – воспаление лимфатического узла.

Наследственная лихорадка шарпеев (FSF – Familiar Shar-Pei Fever) – генетическое заболевание, характеризующееся рецидивирующей лихорадкой, отеками в области суставов, поражением почек и серозных оболочек.

Кстати, это – самое страшное слово у хирургов.

Холангит – воспаление желчных протоков.

Панкреатит – воспаление поджелудочной железы.

Фенотип – совокупность биологических свойств и признаков организма, сложившаяся в процессе его индивидуального развития.

Клональность – принадлежность группы генетически идентичных клеток к какому-то виду.

Флюоресцентная гибридизация – цитогенетический метод, который применяют для детекции и определения положения специфической последовательности ДНК на метафазных хромосомах или в интерфазных ядрах in situ, – короче, малопонятная поебень.

«All You Need Is Love».

Цитата из произведения «Портрет мадмуазель Таржи», автор И. Елагин.

Спокойной ночи.

На стрессе.

Тимома – опухоль в средостении.

Ринотомия – выпиливание кусочка кости в носовой кости.

Торакотомия – вскрытие грудной полости.

Сальник – внутрибрюшинный жирок.

Название препарата из реанимационного набора.

Я не супермен.

Инкубатик (сленг) – уже заражён, но ещё без признаков болезни.

Анекдот звучит так: «Доктор, что со мной?» «А-А-А! Что с Вами?»

Гемоторакс – скопление крови в плевральной полости, между лёгкими и грудной клеткой.

Физиологический раствор (сленг).

Гипоксия – кислородное голодание тканей.

Google – поисковая система в интернете.

Окситоцин – гормон, стимулирующий сокращение матки и выделение молока.

Go (от англ.) – иди.

Негатоскоп – прямоугольное устройство со светящимся экраном для просмотра на просвет рентгеновских снимков.

Брахицефалы – собаки с укороченной и приплюснутой мордой.

Ханна Райч – немецкая лётчица – испытательница.

Ханна Арендт – немецо-американский философ еврейского происхождения, политический теоретик и историк, основоположница теории тоталитаризма.

См. фильм «Евротур» – EuroTrip (2004).

Фриденсрайх Хундертвассер – австрийский архитектор и живописец.

Ганглий – нервный узел, скопление нервных клеток. В данном контексте – головной мозг.

Крипторх – организм, у которого в мошонке отсутствует один или оба семенника.

Семинома – злокачественная опухоль яичка.

Host – хозяин; shifting – меняющийся, непостоянный (от англ.)

Пиодерма – бактериальное воспаление кожи.

Овариогистерэктомия – удаление матки с яичниками.

«Синдром пловца» (FCK – Flat Chested Kitten) – врождённое нарушение, в результате которого котёнок рождается маложизнеспособным, со впалой грудной клеткой и атрофированными мышцами, из-за чего не может ходить, а только делает лапками плавательные движения, что и дало название заболеванию.

Пододерматит – глубокая бактериальная инфекция лап.

Демодекоз – чесотка, вызванная клещом Demodex.

Блефарит – воспаление век.

Возбудитель инфекционной болезни – пастереллёза, опасного и для человека.

Комедоны – нечто, похожее на угревую болезнь.

Остановите Землю, я сойду (с англ.).

Песня «Перекрёсток семи дорог», группа «Машина времени».

АКТГ – адренокортикотропный гормон.

Fashion (англ.) – мода.

Идиопатический – медицинский термин, используемый для описания состояний, возникающих без видимых причин, спонтанно, или причина которых неизвестна.

Проприорецепция – мышечное чувство по ощущению положения частей собственного тела относительно друг друга и в пространстве.

Сенсорная депривация – это длительное лишение человека сенсорных впечатлений и стимулов.

ГБЧ – Глубокая Болевая Чувствительность.

Гемиламинэктомия – хирургическая операция вскрытия позвоночного канала, с удалением одной или нескольких дужек позвонков. Часто делается с целью удаления грыжи.

Елизаветинский воротник – пластиковое приспособление для кошек и собак, в форме усечённого конуса, надевается на шею. Обычно применяется в послеоперационный период для защиты швов от разлизывания.

Компрессия – здесь: сдавление.

АД – здесь: Атопический Дерматит.

Иммуносупрессивное – эффект подавления иммунитета.

OSD – аббревиатура от Over Smelly Drug (от англ. – Сверх Вонючий Препарат), название изменено.

Гемобартонеллёз (инфекционная анемия) – инфекционное заболевание кошек. Возбудитель передаётся клещами и блохами, разрушает эритроциты и этим вызывает тяжёлую анемию.

Мешок Амбу – ручной аппарат для искусственной вентиляции лёгких.

Коллапс трахеи – генетически обусловленное дегенеративное заболевание, связанное с уплощением трахеальных колец.

Пиометра – гнойное воспаление матки.

Ларингоскоп (англ. laryngoscope) – медицинский прибор, используемый для обследования гортани и во время интубации.

Терапия, основанная на когнитивном и поведенческом подходах.

Тромбоцитопения – патологическое пониженное количество в крови тромбоцитов – клеток, принимающих участие в свёртывании крови.

ИВЛ – искусственная вентиляция лёгких; аппарат, который «дышит» за пациента.

Дирофиляриоз – заболевание, при котором глисты паразитируют в сердце и в подкожной клетчатке. Передаётся через укус комара.

«Комарики» – русская народная песня.

Ярёмка (сленг) – ярёмная вена.

Нистагм – непроизвольные колебательные движения глаз высокой частоты.

FIV – (от англ. Feline Immunodeficiency Virus) – иммунодефицит, FeLV – (от англ. Feline leukemia Virus) – лейкоз кошек.

Депигментация – потеря пигмента, то есть обесцвечивание.

Ювенильный целлюлит – редкая форма воспаления подкожной жировой клетчатки у щенков.

Вентрофлексия – невозможность поднять голову из-за мышечной слабости.

Ректально – в прямой кишке.

Эклампсия – это поздний токсикоз беременности, характеризующийся судорожными припадками с последующим коматозным состоянием.

Субинволюция – задержка процесса восстановления матки после родов.

Раздуплиться (сленг) – здесь: проснуться.

Эублефар – геккон с характерной постоянной счастливой улыбкой на морде.

Паллиативная терапия – лечение, направленное на облегчение симптомов болезни у больных в случаях, когда нет надежды на излечение.

Отек Квинке – острая, опасная для жизни аллергическая реакция.

Речь про FIP (Feline Infectious Peritonitis) – инфекционный перитонит кошек.

Копирайтер – составитель рекламных текстов.

Спонтанное дыхание – т.е. самостоятельное.

Пещера Крубера-Воронья, расположена в Абхазии, считается самой глубокой в мире пещерой из изученных.

Косплей (от англ. Costumed – костюмированная, Play – игра) – мастерское подражание какому-то персонажу с применением его атрибутики.

Культовая фраза из саги «Звёздные войны», которую говорит Дарт Вейдер Люку Скайуокеру во время схватки.

Десмургия – наука о повязках.

Похерфейс (от англ. pokerface) – морда кирпичом; перефразировано.

Смоки айс (от англ. Smoky eyes) – техника макияжа глаз, при которой создается плавный переход от более светлых оттенков теней в более темные: получается так называемый эффект дымки.

Некая поебень для имитации красоты.

«Монолог сына, или детская воздухоплавательная», песня Вадима Егорова.

Тахикардия – учащённое сердцебиение.

Кадавер – (от англ. Cadaver) труп.

Антитренделенбург – одно из положений продольного наклона медицинской кровати.

В переводе с древнегреческого, кома – это «глубокий сон».

Апаллический синдром (он же – «вегетативное состояние») – характеризуется наличием видимых признаков сознания при отсутствии осознания пациентом себя и окружающего мира. Типичный признак: повышение мышечного тонуса рук и ног.

Диспноэ – нарушение частоты и глубины дыхания, сопровождающееся чувством нехватки воздуха.

Один из признаков апаллического синдрома.