«Листы имажиниста (сборник)»

Вадим Габриэлевич Шершеневич

Листы имажиниста

Стихотворения. Поэмы. Теоретические работы

В. Бобрецов. «Итак, итог?..»

(О творчестве Вадима Шершеневича)

Вадим Шершеневич вспоминал:

«В девятнадцатом или двадцатом году я добился того, что, прочитав Брюсову одно из стихотворений, печатавшихся в „Лошадь как лошадь“, я увидел, как лицо учителя просияло, он заставил меня перечесть это стихотворение („Есть страшный миг…“) еще раз и еще. Потом крепко пожал мне руку и сказал:

– По-настоящему хорошо! Завидно, что не я написал!

И, уже улыбаясь, добавил:

– Может, поменяемся? Отдайте мне это, а я вам в обмен дам пяток моих новых?»[1]

Наверное, стоит привести текст стихотворения, чтобы читатель сразу мог ознакомиться с предметом несостоявшегося обмена. Вот он.

Наконец-то опубликованные в полном объеме, воспоминания Вадима Шершеневича «Великолепный очевидец» вызывают двойственное чувство: радуя отдельными – как бы тактическими – удачами, в целом скорее удручают. И дело не в футуристической «новоречи», на которую то и дело срывается мемуарист. Эти не слишком доброкачественные языковые новообразования оказываются лишь дополнительной помехой. Главная же то ли беда, то ли вина «Очевидца» заключается в том, что он вознамерился написать воспоминания, каковые могли бы быть тотчас и опубликованы. Желание, вообще-то говоря, самое нормальное. Тем более и «прецедент» уже имелся: «Полутораглазый стрелец» Бенедикта Лившица, увидевший свет в 1933 году в Ленинграде[3]. Но вот условия для реализации этого желания оказались крайне неподходящими – середина 30-х годов. И если, положим, Георгий Иванов примерно в это же время, но в Париже, мог себе позволить вспоминать все, что было (и даже то, чего не было, – по мнению его многочисленных литературных оппонентов)[4], то Вадиму Шершеневичу пришлось пойти на большие жертвы: с одной стороны, основательно проредить свою память, а с другой – многое из уцелевшего перетолковать «в духе времени». И нет чтобы по старой футуристической привычке сбрасывать кого-нибудь с палубы «парохода современности», – напротив, порой кажется, что поэт, подобно Одиссею, самого себя норовит привязать покрепче к мачте этого «парохода». Причем – в отличие от античного героя – делает это самостоятельно, не прося помощи у своих не слишком-то и надежных попутчиков.