Языковые особенности древнерусских переводов с греческого
А. А. Пичхадзе
Хорошо известно, что для древнерусских книжников — как переводчиков, так и авторов оригинальных сочинений — авторитетными образцами служили тексты, созданные у южных славян; поэтому лингвистическая норма древнерусских церковнославянских текстов основывается на общеславянских и южнославянских языковых элементах, а восточнославянизмы проникают в тексты такого рода весьма редко[1]. Именно поэтому трудно установить диалектную принадлежность многих древнеславянских переводов. Задача осложняется тем, что текстология многих памятников не разработана и корректная оценка лингвистических фактов, отраженных в списках памятника, оказывается невозможной: мы не знаем, является тот или иной факт принадлежностью только данного списка или же восходит к архетипу. Кроме того, применение лексического критерия при определении места перевода затруднено отсутствием исчерпывающих словарей и словарных картотек (особенно ощутимы лакуны для древнеболгарского и среднеболгарского периода), не говоря уже о том, что многие славянские тексты древнейшей опоры остаются неизданными. В этих условиях выводы и наблюдения относительно локальной приуроченности многих языковых явлений неизбежно носят предварительный характер.
Тем не менее в настоящее время можно считать надежно установленным восточнославянское происхождение двух памятников, переведенных с греческого: Жития Андрея Юродивого и Истории Иудейской войны Иосифа Флавия. Полное текстологическое исследование списков Жития Андрея Юродивого, древнейший из которых датируется XIV в. (отрывки — уже в Прологе XIII в.), позволило с высокой степенью надежности осуществить региональную классификацию лингвистических явлений, засвидетельствованных в этом памятнике, и установить, что в нем, с одной стороны, нет южнославянизмов, а с другой, — наличествует целый ряд языковых черт, не имеющих аналогий в древнеболгарском, в том числе ярких восточнославянизмов[2].
Таким образом, нам известны два основательно изученных памятника, переведенных в домонгольской Руси. Попытка проанализировать некоторые языковые особенности, присущие этим текстам, на фоне данных древнеславянской письменности, возможно, окажется полезной для решения вопроса о месте возникновения других переводов, пока еще изученных хуже или вовсе не изученных.
Прежде всего, нужно отметить, что слова, содержащие корень, неизвестный южным славянам (крити, лапь, стрѧпоу и т. п.), появляются в древнерусской переводной литературе исключительно редко. В Житии Андрея Юродивого на их долю приходится около 6% всех восточнославянизмов; примерно так же обстоит дело в Истории Иудейской войны. Несколько чаще встречаются восточнославянские заимствования из соседних языков — скандинавских, финских, прибалтийских, тюркских (окшевь, лѧница, керста и т. п.). Подавляющее большинство лексем, характерных для древнерусских переводов, составляют производные от общеславянских корней или слова, известные также и на славянском юге, но развившие на северо‑ или восточнославянской почве специфические значения. Это не удивительно: дифференциация славянских языков возрастала за счет различий в протекании словообразовательных процессов и развития вторичных значений. Нередко расхождение между древнерусским и древнеболгарским возникало в силу неодинаковой интенсивности или неодинаковых темпов реализации сходных тенденций. Все это определяло специфику литературного узуса, которую необходимо учитывать при анализе лексики, содержащей общие материальные элементы в древнерусском и древнеболгарском.
Аналогичным образом могли возникать расхождения при развитии вторичных значений. Интересно проследить, как функционировал в древнеславянской письменности глагол мълвити. В старославянском существительное млъва означает ‘шум, волнение, смятение’, а глагол млъвити — ‘шуметь, волноваться, беспокоиться’. Как глагол речи млъвити в старославянских памятниках не засвидетельствован; для более позднего периода известен один пример из Синайского патерика XI в. и один из Хроники Малалы[9]. Показательны факты современного болгарского языка: мълвя́ ‘тихо говорить’, мълве́ж ‘неясный, смутный шум, говор’, омълвя́ се ‘произнести; откликнуться’, промълвя́ ‘произносить тихо и несмело’[10]; ср. в других южнославянских языках: с.‑хорв. muviti ‘кричать’ (единственный пример из церковнославянского текста), словен. mólviti ‘ворчать; ворковать; говорить неразборчиво; глухо раздаваться; жужжать’[11]. Таким образом, в южнославянских языках корень *mъlv‑ обозначает шумы разного рода, а применительно к речи — невнятное, нечленораздельное говорение.
— възмълвити ‘сказать’ Лобковский пролог XIII в. (26 октября, чудо Дмитрия Солунского, следующее непосредственно за Словом о Меркурии, где употреблялся глагол мълвити);
— измълвити ‘произнести’ финляндские отрывки Пролога XIII в.; несколькими строками выше в этом тексте встречается яркий русизм вѣкша[16];
— намълвити — ‘уговорить; наговорить’ Чудеса Николы по списку XII в.; ‘оговорить, подвергнуть упрекам’ Хроника Амартола по сп. XIII—XIV вв.;
— помълвливыи — ‘красноречивый’ Толковое евангелие XVI в. (цитата из словаря А. Х. Востокова);
— съмълвити — ‘сговориться, условиться’, съмълвити сѧ ‘уговориться’, ꙋмълвити ‘уговорить’ Хроника Амартола по сп. XV в. (в сп. XIII—XIV вв. соответствующая часть Хроники не сохранилась).
Производные от глагола мълвити часто употребляются в Истории Иудейской войны: измълвити ‘сказать, произнести’ — 4 раза, подъмълвити ‘подговорить’, помълвити ‘переговорить’, договориться’ (по изданию В. М. Истрина, I 40; в других списках прѣмълвити 622[17]), размълвити ‘отговаривать’ (635) и ‘подговорить’ (647), размълвлѧти ‘подговаривать’ (608 об.).
Таким образом, круг переводных памятников, в которых мълвити и его производные зафиксированы в значении ‘говорить’, довольно узок. Регулярно глаголы речи с корнем мълв‑ используются, помимо Истории Иудейской войны и Жития Андрея Юродивого, в Пчеле и Хронике Георгия Амартола, содержащих ряд несомненных русизмов[18]. Русизмы встречаются в Чудесах Николы по списку XII в. (пърꙗ ‘парус’, оушьвъ ‘головной убор’) и в Толковом евангелии Феофилакта Болгарского (прасолъ, свепетъ, свѣрепица — название сорной травы[19]). Что же касается примеров из Пролога, Златой цепи и Толстовского сборника, то, даже если все они переведены в Болгарии, немногочисленные фиксации в этих памятниках не меняют общей картины: употребление глаголов речи с корнем мълв‑, окказиональное в древнеболгарском, характерно для оригинальных древнерусских произведений, для переводов, осуществленных в Древней Руси или подвергшихся на Руси более или менее существенной обработке.
Ввиду того, что восточнославянизмы, проникавшие в тексты древнерусских переводов, по большей части представляют собой производные от общеславянских корней, одной из самых актуальных задач в изучении переводных памятников древнейшей поры становится словообразовательный анализ лексики. Если русизмами считаются слова, образованные по общеславянским моделям, но развившие на древнерусской почве особые значения, то, очевидно, русизмами должны быть признаны и лексемы, содержащие словообразовательные элементы, известные в соответствующем значении во всех славянских языках, но образованные по модели, которая была продуктивной только в древнерусском. Как и при анализе лексики, оценивая словообразовательные особенности с точки зрения диалектной принадлежности памятника, нужно учитывать не только генетический, но и функциональный аспект.
На диалектную принадлежность перевода в той или иной мере могут указывать следующие словообразовательные модели:
2. Другое важное отличие севернославянских языков от старославянского и болгарского состоит в использовании уменьшительного суффикса ‑ъkъ/‑ьkъ. В канонических старославянских текстах производные с этим суффиксом не зафиксированы. В болгарском он был вытеснен суффиксом ‑ьць; в сербохорватском и словенском его употребление ограничено[22]. В древнеболгарском этот суффикс, по-видимому, еще функционировал; в «Материалах» И. И. Срезневского можно обнаружить несколько примеров из памятников древнеболгарского происхождения[23]:
— гворъкъ — уменьш. от гворъ ‘дождевой пузырь’ (Толкования на Псалтырь Василия Великого по сп. XVI в.; цитируется по словарю А. Х. Востокова);
— колъкъ — то же, что колъ (Книга Исход в русском списке XVI в., цитируется по словарю А. Х. Востокова; в древнейших списках соответствующее место выпущено);
— крьжькъ — название птицы (Златоструй XII в.), ср. с.‑хорв. диал. кр̑ж, кр́жа ‘куропатка’[24];
— коурѣлъкъ — то же, что коурѣлъ ‘образец’ (Слово Афанасия Александрийского на ариан в сп. XV в. и др.);
— поупъкъ — то же, что поупъ ‘почка’ (Песнь песней II 13 — мефодиевский перевод, пѫпкы в болгарском списке XIV—XV вв.[25]);
— сесъкъ — то же, что сьсь ‘сосок’ (Геннадиевская Библия 1499 г., в древнейших списках съсьць[26]);
— хрѧстъкъ ‘хрящ’ (Шестоднев Иоанна экзарха в русском списке XVI в.; цитируется по словарю А. Х. Востокова; в других русских списках хрѧставъкъ, в сербском списке 1263 г. хреставъкъ).
Нетрудно заметить, что все эти слова обозначают маленькие предметы, но значение уменьшительности у них уже стерлось: производное, в сущности, не отличается по своей семантике от производящего слова. Кроме того, не все из приведенных примеров достаточно надежны: возможно, колъкъ и сесъкъ привнесены русскими переписчиками.
В древнейших памятниках восточнославянского происхождения суффикс ‑ъkъ/‑ьkъ тоже довольно редок и в некоторых производных уже не выполняет деминутивной функции: сорочькъ (товарно-денежная единица; в новгородских берестяных грамотах с начала XII в.) обозначает то же, что сорокъ, цвѣтъкъ, в Лаврентьевской летописи — то же, что цвѣтъ и т. п. Однако у ряда производных семантика уменьшительности выражена очень отчетливо: соудокь ‘маленький сосуд, горшочек’ в новгородской берестяной грамоте №660 конца XII в.; даръкъ, уменьш. к даръ в Вопрошании Ильи по Новгородской кормчей 1280 г.; городъкъ в Новгородской летописи XIII—XIV вв.; боръкъ, уменьш. к боръ, как географическое название — в Уставе Святослава 1137 г. по сп. середины XIV в.; горшьчькъ в Житии Андрея Юродивого[29]; крючькъ ‘крюковой знак’ в записи Служебника XIV в. и медъкъ (мало медку) в Юрьевском прологе XIV в. (в других сп. медоу); волочькъ, уменьш. к волокъ, как географическое название — в московской грамоте 1389 г.; коничекъ ‘лошадка’ в новгородской берестяной грамоте №579 конца XIV в.; градъкъ в Лаврентьевской летописи; глазъкъ ‘шарик’, мостъкъ — уменьш. к мостъ, дыꙗчькъ в Ипатьевской летописи. С XV в. продуктивность этого суффикса в древнерусском языке существенно возрастает.
Таким образом, в древнейших памятниках как южнославянского, так и восточнославянского происхождения число производных с суффиксом ‑ъkъ/‑ьkъ невелико; при этом в качестве уменьшительного этот суффикс продуктивен только в древнерусском. Симптоматично поэтому употребление соответствующих деминутивов в древнерусских переводах: горшьчькъ и пъртъкъ в Житии Андрея Юродивого, градъкъ в Истории Иудейской войны (642).
На распространенность этой словообразовательной модели в древности у южных славян указывают ее реликты в древнеболгарском (ср., помимо указанных выше фиксаций, единичный пример в словаре Н. Герова: при́дворъ ‘крыльцо’[39]) и в сербохорватском, где она представлена несколько бо́льшим числом примеров: pridvorak ‘сени’, príglavak ‘обувь, доходящая до щиколотки’, топонимы Prikraj и Priles, prípod ‘под у мельницы, куда ссыпается мука’, pristrešak ‘сени’, prìtremak ‘место под навесом перед входом в дом’[40]. Однако в южнославянских языках она оказалась менее продуктивной, чем в восточнославянском. Поэтому не случайно появление соответствующих производных в Житии Андрея Юродивого, а также в памятниках, содержащих восточнославянизмы, — Хронике Амартола и Студийском уставе.
5. Этнонимы, образованные по модели собирательных существительных склонения на ‑і (типа весь, чоудь и т. п.) как будто являются характерной особенностью восточнославянских текстов. В Истории Иудейской войны по этому типу образуются названия экзотических народов: аравь (598 об.), соурь (602 и др.). Аналогичные образования встречаются в Толковом евангелии Феофилакта Болгарского: ефиопь и сюрь[42]. Правда, в Хронике Малалы встречается форма винительного падежа скуфь[43], однако ее мог употребить русский писец вместо первоначального скуфы (эта форма употребляется ниже): контекст указывает не на народность вообще, а на отдельных ее представителей.
Нетрудно заметить, что перечисленные словообразовательные модели, продуктивность которых хорошо засвидетельствована оригинальными восточнославянскими текстами, представлены в памятниках, содержащих лексические русизмы. Словообразовательный критерий, таким образом, хорошо согласуется с лексическим.
Синтаксические особенности древнерусских переводов описаны гораздо хуже, чем лексические и словообразовательные, поскольку труднее поддаются учету. Синтаксис древнерусских переводов так же строго ориентирован на церковнославянскую норму, как и лексика, а церковнославянский синтаксис, в свою очередь, во многом ориентирован на греческие образцы. Использование конструкций, которые осознавались как специфически древнерусские, в переводе не допускалось. Мы не знаем ни одного переводного памятника, в котором отразилась бы такая характерная особенность древнерусского языка, как употребление дательного беспредложного в направительном значении. По-видимому, применение этой конструкции считалось допустимым только с названиями русских городов. Очевидно, косвенным образом эта конструкция отразилась в довольно регулярном употреблении предлога къ в инклюзивном значении (т. е. в контекстах, где ожидалась бы конструкция с предлогом въ: ити къ Римоу вместо ити въ Римъ) в Истории Иудейской войны. Такое употребление, спровоцированное, по-видимому, отмиранием дательного беспредложного, весьма характерно для русских летописей; в древнеболгарских переводах оно отмечается лишь спорадически[44].
Восточнославянские союзы крайне редко используются в древнерусских переводах. В Житии Андрея Юродивого а с последующим конъюнктивом в целевых предложениях (а быхъ и т. п.) засвидетельствовано всего 5 раз, в Истории Иудейской войны еще реже. Союз ати фиксируется в Истории Иудейской войны всего 6 раз, оли — 5 раз, даже ‘если’ — 1 раз. Несколько чаще употребляется союз оже в его специфически восточнославянском значении ‘если’ — именно потому, что, если не семантически, то хотя бы формально он соотносится с церковнославянским ѥже.
В древнерусских переводах причастие в роли сказуемого употребляется чаще, поскольку древнерусская книжная норма допускала широкое использование этой синтаксической конструкции. В Истории Иудейской войны обнаруживается не менее трех десятков контекстов с второстепенным причастным сказуемым, присоединяемым союзами а и но. Наиболее показательны случаи, когда в главном предложении и причастном обороте выступают разные субъекты: по(л҇)къ пѧтыи и ·і҃· единъ ѿ града застꙋпаѧ, а дрѫгыи пропасти испо(л҇)нѧше (626 об.).
Явления синтаксического уровня, пожалуй, наименее выразительны с точки зрения диалектной дифференциации древнеславянских текстов. Это объясняется в первую очередь тем, что именно синтаксис переводных текстов испытывал наибольшее влияние со стороны оригинала. С другой стороны, нельзя не признать, что синтаксис остается слабо изученной областью палеославистики, и дальнейшие исследования, вероятно, смогут выявить более четкие синтаксические критерии определения диалектной принадлежности перевода.
Итак, сопоставление некоторых языковых особенностей двух наиболее изученных древнерусских переводов — Жития Андрея Юродивого и Истории Иудейской войны — с данными других памятников древнеславянской письменности показало, что эти особенности присущи также довольно узкому кругу переводных текстов, прежде всего — Хронике Георгия Амартола, Студийскому уставу, Пчеле, в меньшей степени — Толковому евангелию Феофилакта Болгарского, Топографии Козмы Индикоплова и некоторым другим произведениям, в которых А. И. Соболевский, опираясь на другие лингвистические данные, отмечал наличие восточнославянских элементов. Результаты, таким образом, лишний раз подтверждают, что список, составленный А. И. Соболевским не был случайным. Разумеется, он должен быть во многом откорректирован; разумеется и то, что наличие русизмов само по себе еще не свидетельствует о переводе текста в Древней Руси. Перечень А. И. Соболевского должен служить отправной точкой для более пристального изучения текстологии, истории и лингвистических особенностей указанных им текстов; результаты дальнейших исследований позволят определить степень участия древнерусских книжников в их создании.
Примечания
А. А. Алексеев. Кое-что о переводах в Древней Руси // ТОДРЛ. СПб., 1996, т. XLIX, с. 295.
А. М. Молдован. Житие Андрея Юродивого в славянской письменности. Дис. … д. филол. наук. М., 1994; Он же. Лексика древнерусского перевода в региональном аспекте. М., 1994.
La prise de Jérusalem de Josèphe le Juif. Par V. Istrin. Paris, 1934, t. 1—2.
H. A. Мещерский. История Иудейской войны Иосифа Флавия в древнерусском переводе. М.; Л., 1958.
Недавно высказанные по этому поводу сомнения (Fr. J. Thomson. «Made in Russia». A Survey of the Translations Allegedly Made in Kievan Russia // Millennium Russiae Christianae. Tausend Jahre Christliches Rußland. 988—1988. Köln; Weimar; Wien, 1993, p. 340—341) не были сопровождены какой бы то ни было аргументацией.
А. М. Молдован. Лексика…, с. 40—42.
А. А. Пичхадзе. К история четьего текста славянского Восьмикнижия // ТОДРЛ. СПб., 1996, т. XLIX, с. 16—17.
А. В. Михайлов. Книга Бытия пророка Моисея в древнеславянском переводе. Варшава, 1901, вып. 2.
Синайский патерик / Изд. подг. В. С. Голышенко, В. Ф. Дубровина. М., 1967, с. 184; В. М. Истрин. Хроника Иоанна Малалы в славянском переводе (репринт) / Изд. подг. М. И. Чернышева. М., 1994, с. 351.
Български етимологичен речник. София, 1995, т. 4, с. 387.
Этимологический словарь славянских языков. М., 1994, вып. 20, с. 227.
Все данные по новгородским берестяным грамотам приводятся по книге: А. А. Зализняк. Древненовгородский диалект. М., 1995.
И. И. Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1893—1912, т. I—III; Словарь древнерусского языка (XI—XIV вв.). М., 1988—1991, т. I—IV (далее сокращенно — СДЯ XI—XIV); Словарь русского языка XI—XVII вв. М., 1975—1996, т. 1—23 (далее сокращенно — СРЯ XI—XVII). Ниже данные из этих словарей приводятся без указания адресов.
Словарная статья вымълвити в «Материалах» И. И. Срезневского возникла, в результате ошибочного словоделения: цитату из Поучения всем крестьянам следует читать как еще вы (дательный множественного местоимения 2‑го лица) молъвлю, ср. здесь же и се вы ча(д҇) и ѥще молвлю в списке ГИМ, Увар. 589, л. 74.
А. И. Соболевский. Особенности русских переводов домонгольского периода // A. И. Соболевский. История русского литературного языка. Л., 1980, с. 144.
И. И. Срезневский. Сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках // Сб. ОРЯС СПб., 1867, т. 12, №1, с. 30.
Здесь и ниже ссылки на лист Виленского Хронографа по изданию Н. А. Мещерского.
А. И. Соболевский. Особенности…, с. 141 (следует учитывать, однако, что не все приведенные А. И. Соболевским слова действительно являются русизмами); П. А. Лавров. Георгий Амартол в издании В. М. Истрина // Slavia. Praha, 1926, roč. IV, seš. 4, s. 680—682.
Описание славянских рукописей Московской синодальной библиотеки / Сост. А. В. Горским и К. Невоструевым. М., 1857. Отд. II, ч. I, с. 133—139.
A. R. Corin. Inceptive and Cooceptive Verbs in Slavic // Die Welt der Slaven. München, 1994, Bd. XXXIX, №1 (N. F. XVIII, №1), S. 113—143.
Г. И. Белозерцев. Соотношение глагольных образований с приставками вы‑ и из‑ выделительного значения в древнерусских памятниках XI—XIV вв. // Исследования по исторической лексикологии русского языка. М., 1964, с. 161—217; здесь же литература.
A. Belić. Zur Entwicklungsgeschichte der slavischen Deminutiv‑ und Amplificativsuffixe // Archiv für slawische Philologie. Berlin, 1901, Bd. 23, S. 159; P. Бошкович. Основы сравнительной грамматики славянских языков. Фонетика и словообразование. М., 1984, с. 233—234.
Indeks a tergo do słownika staroruskiego I. I. Srezniewskiego. Warszawa, 1968, s. 251—253.
Этимологический словарь славянских языков. М., 1987, вып. 13, с. 76.
А. А. Алексеев. «Песнь песней» в древней славяно-русской письменности. Ч. 1 // Предварительные публикации Института русского языка АН СССР. М., 1980, вып. 133, с. 12.
А. А. Алексеев. «Песнь песней»…, с. 24—25.
Сh. E. Gribble. Origins of the Slavic Short Version of the Life on Nifont // International Journal of Slavic Linguistics and Poetics. 1974, v. 17, p. 16.
Синайский патерик…, с. 206.
А. А. Молдован. Лексика…, с. 61.
В. В. Лопатин, И. С. Улуханов. Сходства и различия в словообразовательных системах славянских языков // Славянское языкознание. IX Международный съезд славистов. Доклады советской делегации. М., 1983, с. 178.
Синайский патерик…, с. 132.
И. И. Срезневский. Материалы…, т. II, с. 1654.
Библиографические материалы, собранные А. Н. Поповым // Чтения в Обществе истории и древностей российских М., 1889, кн. 3, с. 22.
A. M. Молдован. Лексика…, с. 43—45.
В. И. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб., М., 1882, т. III, с. 435.
Описание…, с. 136, 139.
М. Фасмер. Этимологический словарь русского языка. М., 1987, т. 3, с. 245.
Fr. Miklosich. Lexicon palaeoslovenico-graeco-latinum. Vindobonae, 1862—1865, p. 677, Rječnik hrvatskoga ili srpskoga jezika. Zagreb, 1936, t. XII, s. 103.
H. Геров. Рѣчникъ на българскый языкъ. Пловдив, 1901, т. 4, с. 269.
Rječnik hrvatskoga ili srpskoga jezika. Zagreb, 1932, t. XI, s. 871, 874, t. XII, s. 11, 20, 95, 165, 197.
А. А. Гиппиус. Древнерусские наречия на базе компаратива // Problemi di morfosintassi delle lingue slave. 4. Firenze, 1993, p. 33—44, Д. Г. Демидов. Древнерусские наречия из существительных и компаративов // Динамика русского слова СПб., 1994, с. 51—55. К этой группе не относятся наречия въздълѣ ‘возле, вдоль’ и въдълѣ ‘продольно, вдоль’ (антоним впреки в цитате, приведенной в СРЯ XI—XVII), образованные не от компаратива, а от субстантивной основы и соответственно имеющие другую семантическую структуру. Словарная статья вдолѣ в СРЯ XI—XVII основана на чтении вдоле(ж) — между тем представляется более вероятным, что выносное (ж) должно быть вставлено после ‑л‑, те в цитате из Повести об Акире Премудром представлена форма вдолже, ср. ту же цитату в «Материалах» И. И. Срезневского под словом вътнѣе Незакономерными образованиями являются вдолжае ‘продольно, вдоль’, проиллюстрированное в СРЯ XI—XVII цитатой из Пролога XV в. (видимо, контаминация вдлѣ и вдолже) и въдле в цитате из Хронографа XVII в. в «Материалах» И. И. Срезневского грезновіе висяше злато лакти въдле — видимо, ошибочно вместо въдълже).
Описание славянских рукописей…, с. 139.
В. М. Истрин. Хроника Иоанна Малалы…, с. 148.
А. А. Пичхадзе. Предлог къ после глаголов движения при названиях городов в древнерусских оригинальных и переводных памятниках письменности // Вопросы языкознания, 1996, №6, с. 106—116.
Древняя русская Пчела по пергаменному списку / Изд. В. Семенова // Сборник ОРЯС СПб., 1893, т. 54, №4, с. 161.
Е. Дограмаджиева. Превеждането на гръцкия съюз καί със съюз а в старобългарските паметници // Славистичен сборник. По случай X Международен конгрес на славистите. София, 1988, с. 153—158.
R. Večerka. Syntax aktivních participií v staroslověnštině. Praha, 1961, s. 131.
R. Růžička. Das syntaktische System der altslavischen Partizipien und sein Verhältnis zum Griechischen. Berlin, 1963, S. 102—106, 227—228.
R. Večerka. Syntax…, s. 99—105, R. Růžička. Das syntaktische System…, s. 197—200.
В. M. Истрин. Хроника Иоанна Малалы…, с. 134, 353.
