«Гиганты»

Он спал уже не одну эпоху, пока вселенная медленно угасала вокруг. На человеческий взгляд он мертв. Даже машины с трудом различают химические процессы в его клетках: древняя молекула сероводорода, сжатая в объятиях гемоглобина; электрон, лениво перемещенный по какому-то метаболическому пути пару недель назад. На Земле когда-то существовала простейшая форма жизни, глубоко в скалистом основании коры, на полпути к мантии: империи зарождались и умирали за время одного лишь вдоха этих микробов. По сравнению с Хакимом, их жизни пролетали за мгновения. (По сравнению со всеми нами. Я был точно так же мертв всего неделю назад).

Я всё еще не уверен, стоит ли его оживлять.

Прямые линии подрагивают в своем бесконечном марше вдоль оси абсцисс: молекулы начинают сталкиваться друг с другом, температура тела растет на мельчайшие доли градуса. Одинокая искорка  мерцает в гипоталамусе. Еще одна – в префронтальной коре: мимолетная мысль, освобожденная из янтаря, срок годности которой истек еще тысячелетия назад. Милливольты, пробегая по какой-то случайной траектории, отражаются в дрожании век.

Тело содрогается и пытается вдохнуть, но пока еще слишком рано: там внутри всё еще аноксия – чистый H2S тормозит все процессы и заглушает машину жизни до тихого шепота. Шимп начинает кислородно-азотное промывание. Рои светлячков расцветают в показателях секций Легочная и Сосудистая. Пустая оболочка Хакима наполняется внутренним светом: красные и желтые изотермы, пульсирующие артерии и триллионы пробуждающихся нейронов пробегают пунктиром по полупрозрачной модели его тела у меня в голове. Вдох. На этот раз настоящий. Еще один. Его пальцы подергиваются и дрожат, отстукивая беспорядочное стаккато по поверхности саркофага.

Крышка открывается. Мгновением позже открываются его глаза – все еще расфокусированные и залитые мглой сонного слабоумия. Он меня не видит. Он видит мягкие световые пятна и расплывчатые тени, слышит слабое глубинное эхо работающих вокруг машин, но его разум всё ещё там, в прошлом, и настоящее для него пока не наступило.

Шершавый язык мелькает на мгновение, пытаясь облизать пересохшие губы. Питьевая трубка выезжает из гнезда и тычется ему в щеку. Он сосет её рефлекторно, как новорожденный.

Я наклоняюсь, чтобы войти в то, что в данный момент заменяет ему поле зрения:

— Восстань, Лазарь.