«Шапка Мономаха»

Annotation

Далекий потомок Емельяна Пугачева попадает в тело своего знаменитого предка накануне штурма Оренбурга. История меняет свое течение. Взяты Оренбург, Казань, Нижний Новгород. Подчинены Урал и Сибирь. Разбита гвардия возглавляемая фаворитом Екатерины Григорием Орловым.

Москва в руках самозванца. Но до окончательной победы ещё далеко. На юге разворачивается против внутренней угрозы армия победившая турок. В Европе с тревогой смотрят на происходящее и начинают опасаться проникновения идей «Свободы. Равенства. Братства» в их уютные сословные мирки. И на востоке тоже сгущаются тучи.

Пролог

Весна в Санкт-Петербурге не баловала жителей теплом и покоем. Сильный ветер с Балтики завывал в трубах, трепал флаги на шпилях и мачтах кораблей и нагонял в Неву воды Финского залива. Наводнением это ещё не было, но жители столицы опасливо смотрели на темные воды реки, скрывшие под собой ступеньки спусков к причалам.

Двадцатилетний секретарь уважаемого Леонарда Эйлера, Николай Фусс, забрав корреспонденцию академика в почтовом дворе, что был расположен напротив Эрмитажа, не без содрогания пошел по качающемуся и скрипящему плашкоутному Исаакиевскому мосту. Сегодня он один раз уже преодолел его по пути за почтой, теперь следовало повторить этот опасный путь снова.

Плашкоуты, на которые опирался мост, раскачивались порывами ветра и делали это несинхронно. Доски настила хлопали и подпрыгивали в такт колебаний своих плавучих оснований, норовя оттяпать неосторожному пешеходу ноги. Приходилось подгадывать момент, когда наступать на них безопасно.

В доме Эйлера на углу набережной и десятой линии Васильевском острова секретаря встретил запах выпечки и тепло от растопленных голландских печей. На буйство природы обитатели особняка особого внимания не обращали. Всемирно известный математик сидел, как обычно, перед камином, утопая в большом, мягком кресле. Он мог чувствовать приятное тепло пламени, слышать треск и вдыхать тонкий аромат горящих березовых дров. Но увы. Оценить красоту огненного танца уже не мог. Болезнь отняла у него возможность видеть, а следовательно, читать и писать самостоятельно. Николай снова почувствовал в сердце укол острой несправедливости бытия. Как жаль, что Господь так суров к лучшим из лучших в роду человеческом.