«Неразгаданный Барклай. Легенды и быль 1812 года»

НЕРАЗГАДАННЫЙ БАРКЛАЙ. ЛЕГЕНДА И БЫЛЬ 1812 ГОДА[1]

           Опала, постигшая М.Б.Барклая де Толли в 1812 г., тяжко отозвалась на всей его дальнейшей судьбе — прижизненной и посмертной. Вероятно, ни один другой крупный русский полководец нового времени не был окружен такой плотной завесой пристрастных суждений, слухов, стереотипов, иногда чисто легендарного свойства, не изжитых в общественном сознании и поныне. Его имя было, в сущности, мифологизировано как в массовых, обыденных исторических представлениях, в художественной литературе, в мемуарной традиции, так отчасти даже и в научной историографии. В результате некоторые стороны военно-политической деятельности Барклая оказались скрытыми от современников, надолго оставаясь непонятыми и неразгаданными.

           С наибольшей силой драматизм судьбы Барклая запечатлелся в знаменитом стихотворении Пушкина «Полководец» и в его же историко-публицистическом очерке «Объяснение», явившемся, как известно, полемическим ответом на резкую критику в печати 1836 г. в адрес этой поэтической апологии полководца. В центре внимания Пушкина — трагедия непризнанного современниками военачальника. Оба эти произведения были пронизаны пафосом установления не только нравственной, но и исторической справедливости в отношении Барклая: защищали его поруганную в 1812 г. репутацию и напоминали о его заслугах в деле спасения отечества.

           Но пушкинскому пониманию облика Барклая противостояла другая тенденция — обросшее предрассудками, ксенофобское по своим социально-психологическим истокам предубеждение к полководцу.

           Отчетливее всего оно сказывалось в регенерации пресловутой антитезы: «Кутузов — Барклай», по которой он низводился до положения посредственного и незадачливого генерал-иностранца, неспособного к самостоятельным и разумным стратегическим решениям и органически чуждого национальным интересам России. Естественно, что тенденция предубежд