«Оглядываясь назад»

Про ту среду.

Писать предисловие к современным мемуарам — дело почти безнадежное. И в старинных воспоминаниях авторский, то есть неизбежно субъективный, образ далекой;»нохи не менее важен, чем таящаяся за ним «реальность». Но там «срок давности», отделенность от нас уже «застывших в историю» событий, дает простор для чисто исследовательских, комментаторских уточнений. Одни мемуары поверяются другими (и прочими историческими источниками — от официальных документов до приватного эпистолярия), историк-комментатор — в меру своих дарований — открывает то, что ускользнуло из памяти мемуариста случайно, было сознательно вынесено им за скобки, а то и препарировано в соответствии со «своеобразием текущего момента» или собственной общественно- культурной позицией. Разумеется, подобного рода работа может производиться и над мемуаристикой новейшей, но все же, пока прошлое властно вмешивается в дела настоящего, пока историк, а не только мемуарист, ощущает себя прямо включенным в смысловое поле «предмета воспоминаний», его суждения не менее субъективны, чем воспоминания, которые он пытается корректировать. Тем более, если речь идет не о частных и конкретных сюжетах, но о «шуме времени», духе эпохи. На мой взгляд, именно об этом и написана книга Анастасии Александровны Баранович-Поливановой. Читатель, знакомый с ее воспоминаниями по журнальным публикациям, может выдвинуть два возражения. Во-первых, мемуары А.А. насыщены вполне конкретными частностями (игрушки, книги, яства, спектакли, платья, магазины, допросы, развлечения, аресты, пейзажи, школьные и университетские реалии и т. п.), а многие их страницы отведены под выразительные, уж никак не «парадные», портреты самых разных и по-разному замечательных людей — от родственников и школьных подружек до Пастернака и Солженицына. (Особенно живо, по-моему, нарисован Лев Зиновьевич Копелев.) Но в том-то и дело, что «портреты» и «предметы» живут здесь не изолировано, но в едином «музыкальном» потоке. Всякая деталь, словно бы без всяких авторских усилий, оказывается «рифмующейся» со многими иными, необходимой для воссоздания трудно уловимого образа той уникальной культурной среды, что не только систематически уничтожалась советской властью, но и почиталась несуществующей. Речь идет о недобитой дореволюционной интеллигенции и мучительно рождавшейся интеллигенции новой. (Не путать с «интеллигенцией нового типа», активно взращиваемой временными хозяевами России. Ее представители, впрочем, тоже возникают в книге А.А