«Сука. Роль, которую продиктовала жизнь»

Денис Байгужин

Сука. Роль, которую продиктовала жизнь

© Денис Байгужин, текст, 2020

© ООО «Издательство АСТ», оформление, 2020Глава 1

Девушка уселась в кресло в позе лотоса. Так было принято. Она любила находиться в кабинете на втором этаже, где все было в светлых тонах. В интерьере и в одежде она предпочитала белый цвет, называя его образцом женственности и непорочности. С умным видом она занималась всякой ерундой, например, переставляла вещи с места на место или вертела в руках золотистую статуэтку кошки. Определить, что она дома, было легко: она либо разговаривала по телефону, либо залипала на мелкие детали, как сейчас – взяла баночку со скрепками, вывалила ее содержимое на стол и увлеченно стала распределять железки по группам. Я не понимала, как можно тратить столько времени на эти бесполезные занятия. Я во многом ее не понимала, и мне потребовался ровно год на то, чтобы узнать, кто она такая.

– Джейн, ты какой коктейль сегодня хочешь? Ананасовый или, может быть, клубничный с кокосовым молоком? – сказала я, пробираясь на второй этаж. Легким нажатием кнопки я раздвинула белую ширму с иероглифами.

– Ой, Мэджи, я даже не знаю, – с ленцой ответила Джейн, не отвлекаясь от скрепок, – все настолько вкусно. А можно смешать это вместе?

Джейн любила растягивать слова, словно она поет, и делать между ними паузы. С первого взгляда могло показаться, что она пытается произвести впечатление, но нет, у нее всегда так было. Она вела себя таким образом даже дома, будто играла на сцене, причем обычно это называют плохой актерской игрой. Хороший актер находится в состоянии, плохой пытается передать это состояние. Как бы между делом я заявила: «Помню, Сэм обещал отвезти нас в серфинг-клуб. Надеюсь, получится».

– Опять серфинг! Мэджи, ты неисправима! Я быстрее стану кормом для акул, чем встану на эту треклятую доску, – нервно сказала Джейн.

«Было бы здорово, если бы тебя съели акулы», – подумала я, но, конечно же, не произнесла этого вслух. Давно мечтаю увидеть Джейн попавшей под машину, погрызанной дикими собаками или съеденной акулами. Но если это случится, то нескоро.

Сэм – это наш общий знакомый. Ничего личного. Он часто возил нас в серфинг-клуб – место, где собирается много богатых людей из окрестностей, где все эти люди ходят с каменными лицами, напоминающими статуи. Одеты с иголочки, двигаются так, словно по подиуму, говорят тихо и медленно. Там можно встретить девушек, чьи груди больше их голов и чьи губы заставляют думать о сомах или других видах диковинных рыб. И все это так торжественно, спокойно. К вечеру, когда количество выпитого или иным образом употребленного превышает все возможные лимиты, обстановка меняется. Из скорлупы неподвижных статуй вырываются наружу звери: тигры, обезьяны, собаки, свиньи. Издают в микрофон характерные звериные звуки, и этот визг под музыку называется «караоке». Те, чье былое спокойствие и невозмутимость можно было сравнить с аристократическим, теперь пляшут по танцполу, стягивают с себя галстуки и пиджаки, домогаются до молодых хостес и официанток.

– Ты издеваешься? – взбодрила я Джейн. – У нас нет акул! Телевизора насмотрелась, что ли?

– У нас нет телевизора, – пробормотала Джейн.

– Ни акул, ни телевизора. Что за жизнь? – улыбнулась я. – И вообще, хватит болтать, спускайся, я хочу угостить тебя коктейлем! – произнесла я и тут же засмеялась, глядя на композицию из скрепок, выложенную на столе.

Джейн сообщила, что ждет звонка, и попросила не мешать ей. Облом. Ну когда же, когда? Сколько времени мне терпеть эту Джейн?

«Ведет себя прямо как моя мать», – подумала я.

«Как мать? Откуда ты знаешь, как вела бы себя твоя мать, если ты с ней даже никогда не общалась?» – перебил меня внутренний голос.

«Точно», – согласилась я.

С недавних пор я беседую сама с собой. Я на много месяцев практически выпала из жизни, и эти абсурдные внутренние диалоги, в которых я пламенно спорила сама с собой, смешила себя и доказывала, что нужно жить дальше, были наглой ложью. Но именно ложь и помогала мне жить дальше. Все люди лгут, сначала себе, а потом и другим.

Я спустилась по лестнице на первый этаж, где на светлом полу гуляли лучи солнца и нежился кот Джейн. Обычный, бело-рыжий, таких японцы любят изображать на открытках. Она все еще увлеченно разговаривала с кем-то, и этот разговор затянулся почти на три часа, а я стояла на кухне и ждала ее, как истукан. Я вновь поднялась на второй этаж и посмотрела на нее. Она говорила что-то о путешествиях и с таким же энтузиазмом выкладывала на столе рисунки из скрепок.

– Меня зовут в Индонезию, не знаю, ехать или нет, – говорила она кому-то по телефону, – нужно не только выбирать, куда поехать, но и с кем, – продолжала она. Очевидно, речь шла обо мне и о других людях, которым я кинула клич о предстоящей поездке. – Не знаю, как поведут себя эти люди, в путешествиях все раскрываются с другой стороны. Была история с одной девушкой; мы поехали на автомобиле и уже находились в пятистах километрах от пункта отправления, а она начала плакать и просить отвести ее обратно. Думали, она под кислотой и ее отпустит, но не тут-то было. Она всю дорогу ныла о том, как ей с нами плохо, и поездка была испорчена.

Значит, она отказывается от поездки со мной. Прочухала. Ну что ж, видимо, еще не пришло время, и придется изменить стратегию. Еще один день зря потрачен на ожидание, когда Джейн наконец обратит на меня внимание. То она в разъездах, то занята своими бесконечными разговорами по телефону, то у нее нет настроения. Про таких женщин говорят «неудобная». Не недоступная, а именно неудобная. Если бы я была мужиком и захотела бы замутить с ней, я бы моментально утратила к ней интерес после первых упоминаний о ее путешествиях, потому что под таких людей надо подстраиваться.

Вместо коктейля я приготовила себе травяной чай с лимоном, и это напомнило мне о моем детстве. Лето, отец, бабушка, дача, я иду босиком по залитой солнцем равнине и собираю букет ромашек. Замечательное состояние естественности, когда ничего не нужно. Воспоминания закрутили меня так, что мой взгляд сфокусировался на стене. На обоях были серебристые ромбики на белом фоне, и раньше я не замечала в них ничего особенного, а теперь вижу, как они меняются, как играют на них блики солнца и рисунок кажется иным. И это тоже было враньем. Весь мир проникся враньем.

«А что, если Джейн – твоя мать? Не родная, допустим», – вмешался внутренний голос.

«Молчи!» – приказала я.

«Зачем молчать, когда так оно и есть? Есть кровные дети, есть приемные, есть названные. А есть еще и прошлые жизни!»

«Ой, давай без эзотерики! Фу!»

Я очнулась и пошла в кабинет, в котором ее уже не было, затем вышла на веранду и увидела Джейн. Она качалась в гамаке и беседовала с кем-то по видеосвязи на своем смартфоне. Увидев меня, она показала мне средний палец.

«Хотя… – произнесла внутри себя я, – никто ведь не отрицает вероятность прошлых жизней. Может, и правда мы уже были знакомы ранее, но встретились спустя десятилетия. Кто знает, предположим».

Противоречия. Джейн – пушистая, ласковая кошка, которая может впиться когтями в свою добычу и беспрепятственно отразить ответное нападение. На протяжении года меня мучил вопрос, кто она такая. Между нами много общего, она так же одинока, как и я. Отличаемся мы тем, что я не пользуюсь социальными сетями, вообще. В определенный момент потребность выкладывать фотографии в Instagram отпала сама, а затем я удалила все свои аккаунты. Публичность и блогерство часто выбирают те, кто хочет компенсировать дефицит общения. Не говорю про всех блогеров, но это точно про Джейн. Она ищет не короткие эмоциональные вспышки, а глубокую душевную привязанность, преданность, искренность, глубину.

Мы ищем эти качества, но натыкаемся на ложь, манипуляции и вранье. Наблюдается тренд на естественность, в котором люди склонны искать хоть каплю утраченного. Вместо еды – синтетические перекусы, вместо чистого звучания музыкальных инструментов – монотонная долбежка, вместо отношений – взаимная эксплуатация. В таких условиях нужно не искать натуральность, а приспосабливаться к тому синтетическому миру, который уже есть, и нарушать правила ради своей выгоды.

«Так и сделаем. Отомстим ей, да?»

«Да, да», – соглашаюсь я.

В ее доме я провела две недели, и с каждым днем болтовня по телефону и каждодневный просмотр видеороликов все больше и больше надоедали. По вечерам я разжигаю камин, сажусь перед ним в кресло-мешок, беру в руки ноутбук или книгу. Когда устаю от восприятия информации, я начинаю созерцать огонь. Никаких мыслей. Простое занятие, но я его запомнила. Пламя то собирается воедино, то разобщается и исчезает, колышется под воздействием ветра. Цвет меняется от красного и ярко-желтого к бледно-фиолетовому. Перед тем как принять важное решение, я становлюсь на удивление чувствительной и в то же время сосредоточенной.

Голоса в моей голове утихают, и открывается путь к звукам. Вслушиваюсь в них, в эти колебания и вибрации, определяю силу и нахожу их источник. Такие моменты становятся незабываемыми, хотя это происходит редко. В эти мгновения растворяются все мысли и остается только рассматривать открывающуюся новую картину. Стираются грани между упорством, сосредоточенностью на достижении цели и тотальным безразличием. Звезды в те дни становятся на удивление близкими, и каждая обладает своим уникальным цветом и, как мне кажется, звуком. Хочется насладиться этим, но некогда – нужно успеть сделать все в течение пяти часов, пока голоса не вернулись.

Я облокотилась на парту и, уткнувшись в словарик, вспоминала иностранные слова и их перевод. И вдруг мне в лицо попадает что-то холодное и противное. Фу, что это? Тряпка. Я в смятении озираюсь по сторонам, раздается смех. Я бросаю ее обратно толстому однокласснику, уже и не помню, как его зовут. Для меня они все как одна огромная серая масса, даже тряпку я уважаю больше, чем одноклассников. Орудие пролетело над головой у полного мальчика, который, негодуя, рявкнул: «А я тут при чем?»

Ноги уносят меня с места, и я сама не замечаю, как оказываюсь в туалете, словно между классом и туалетом был тоннель, по которому я беспрепятственно пролетела, хотя препятствия на пути все же были. У доски стоял еще один мальчик из моего класса и пытался сдвинуть два передних стола так, чтобы преградить мне дорогу и перекрыть выход из помещения.

Я пролезла под партами – с физической подготовкой у меня проблем не было. Другой одноклассник тем временем схватил ведро, в котором промывают тряпки после меловой доски, и поставил над моей головой, показывая, что он выплеснет его содержимое на меня. Я схватила ведро и толкнула одноклассника так, что полетели брызги. Мои чистые блузка и юбка намокли, к ним прилипли разбухшие кусочки бумаги, да и рубашка одноклассника тоже вся промокла, что спровоцировало хохот остальных ребят, находящихся в классе. Не люблю, когда смеются надо мной. Я закрыла лицо руками и выбежала в этот самый тоннель.

«Они получат по заслугам! Они заплатят за это! Пусть сейчас мне некуда идти и некому доверять и я совершенно разочаровалась в учителях». Я обращалась и к директору школы, и ко всему педагогическому составу, но им было все равно. Одна учительница так и сказала: «Меня не интересует совершенно ничего, кроме вашего образования. Конфликты решайте сами». Они заняты исключительно своими бумажками, а на будущее людей им наплевать! Сейчас бы я назвала их консьержками, потому что они зарабатывают себе на жизнь, а значит, работают только ради того, чтобы не сдохнуть от голода. «Может, сегодняшний день для меня последний из-за того, что они вовремя меня не выслушали», – думала я.

Я знала одно: доверять никому нельзя. Этому меня научила бабушка. По ее рекомендации я построила между собой и миром воображаемую стену. Время от времени возникало желание пойти и посмотреть, что за этой стеной, но я тут же представляла, как бабушка бьет меня по рукам со словами: «Кто ж тебя вытаскивать-то будет из всего того дерьма, что ты натворишь?» Я с детства знала несколько правил. Первое: что бы ты ни задумала, нужны деньги, а денег у тебя нет; на чужую поддержку не рассчитывай, не будь попрошайкой. Второе: доверять никому нельзя, потому что каждый может предать.

Я хотела попробовать доверять и одновременно звала на помощь весь мир, я кричала, но меня никто не слышал из-за непроницаемой стены, которую я сама себе возвела. Но полностью изолироваться от мира не получалось. Иногда воображаемая высокая стена взрывалась. Такое происходило редко, но все-таки бывало. Оставаясь на какое-то время без этой стены, я словно появлялась голой в людном месте: по моему лицу было отчетливо видно, в каком настроении я нахожусь. Иногда я даже завидовала неодушевленным предметам – карандашам и кистям – из-за того, что они такие бесчувственные и никто не может причинить им страдания.

Я посмотрела в разбитое зеркало туалета и увидела красное воспаленное лицо, и без того ужасное, покрытое прыщами. В уголках глаз остались белые пятна, судя по всему, от грязи. Я снова умылась и посмотрела в зеркало в надежде на то, что там окажется другой человек. Но нет, все та же чумазая физиономия. Мыло в пластмассовой мыльнице размокло и стало размазней, потому что туда кто-то налил воды. Я была похожа на это мыло, такая же аморфная и бесформенная, и каждый мог бы взять меня в руки и слепить все, что вздумается. Но придет время, и этому настанет конец.

Салфеток и туалетной бумаги как всегда не было, поэтому пришлось вырывать листы из тетради, чтобы высморкаться. Скамейки тоже не было предусмотрено, поэтому я уселась на холодный бетонный пол и уткнулась лицом в колени. Послышались шаги.

– Что здесь происходит? – скрипнула открывающаяся дверь, и раздался строгий мужской голос. – Марина? – удивленно спросил кто-то. – Что произошло?

В дверях стоял Максим Александрович, наш учитель музыки. Он носил коричневую жилетку поверх белой хлопчатобумажной рубашки с закатанными по локоть рукавами и темно-оливковые брюки. Высокий, стройный, с длинными волосами, с правильными чертами лица – я бы и сейчас назвала его не просто ухоженным, а именно красивым. Спустя годы он изменился в худшую сторону. Его волосы были настолько длинными, что, как только учитель опускал голову, его челка падала на лоб и скрывала глаза. Обычно он поправлял эти волосы, но, как только они отросли до нужной длины, начал собирать их в хвост. Очки в квадратной золотистой оправе подчеркивали его жесткие черты лица.

Этот человек в нашей школе работал недавно. Вообще учителя музыки здесь постоянно менялись и надолго не задерживались: то к нам приходили студенты-практиканты, то новые учителя, которые, не проработав и месяца, увольнялись. Представители местного педагогического состава жаловались, что музыку, как отдельную образовательную дисциплину, никто не воспринимал всерьез, поэтому ее часто заменяли другими предметами, такими как физкультура или изобразительное искусство.

Учитель попросил меня выйти из туалета и стал расспрашивать о том, что произошло. Я рассказала правду. Он поинтересовался, началось ли у меня занятие.

– Началась география, но я туда не пойду! – всхлипывая, произнесла я.

– Не любишь географию? – спросил Максим Александрович.

– Ненавижу! И географию, и одноклассников, и детей из других классов, и все предметы вообще! – эмоционально проговорила я и, сделав паузу, добавила, что люблю только музыку.

– Хорошо, – кивнул головой учитель и улыбнулся, – пойдем со мной. У меня как раз сейчас нет занятий.

Он достал из кармана пиджака большую связку ключей. Безошибочно определив нужный, он неспешно открыл им кабинет музыки. Мы прошли сквозь стройные ряды парт с поставленными на них стульями, мимо доски и проникли в маленькое помещение, отведенное для хранения музыкальных инструментов и архивов. Я впервые оказалась здесь, в этой секретной комнате. В углу стояло пианино, на закрытой крышке которого были разбросаны разные бумаги, а пузатая стеклянная ваза до краев была наполнена канцелярскими принадлежностями. К пианино был приставлен маленький стульчик на колесиках. В углу, справа от пианино, располагался комод, где на стопке нотных тетрадей красовался декоративный подсвечник. Посередине комнаты стояла электроакустическая гитара на подставке. Рядом с гитарой – колонка-усилитель с мотком проводов. В углу стоял стол, на нем – массивный дисковый телефон, электрический чайник и несколько кружек, а рядом старое темно-красное кресло на пружинах. Все казалось таким древним.

– Будешь чай? – ласковым голосом спросил учитель.

– Ну, если можно, – застенчиво произнесла я.

Позвольте, я приведу здесь письмо мамы к отцу. Некоторые детали этого письма не сохранились, поскольку я воспроизвожу его по памяти. В определенный момент я сожгла его, чтобы вместе с ним сгорела моя душевная боль. Письмо сгорело, а вот чувства – нет.

«Сергей, я по тебе так соскучилась! Вспоминаю наши совместные прогулки, наше знакомство, первое свидание, закаты, подарки. И понимаю, что здесь, в этом мегаполисе, я одна. Раньше у меня было много знакомых и друзей, но, когда в моей жизни появился ты, это все потеряло свою былую роскошь. Словно бриллианты рассыпались, превратились в пыль. Я поняла, что меня больше ничто не радует, кроме тебя!

Я обожаю танцевать, потому что в эти минуты эмоции переполняют меня и музыка накрывает с головой, люблю, когда картинки сменяют одна другую, образы и пейзажи проскакивают, как кадры киноленты. Надеюсь, мы еще сходим потанцевать вместе, да? Прости меня за мою несдержанность. Тебе ведь нравилась моя смена образов, ты говорил, что я сегодня совсем не такая, как вчера, что это как будто два разных человека. И каждый день ты будто бы знакомился с новой женщиной, одним из моих образов. Так вот я и сама не знаю, какая из этих образов я. Я по сей день знакомлюсь с ними и пытаюсь договориться. Не знаю, что на меня нашло, когда я уходила от тебя. Это была не я, это было что-то из тех образов. Я не представляю, какая из этих множественных Я пишет это письмо тебе сейчас. Не исключено, что вскоре я откажусь от этих слов, но сейчас я кричу о своей боли.

В попытке спрятаться от одиночества я много путешествовала и недавно побывала в Греции. Здесь ничего интересного, кроме пляжа. Гостиница старая, кормят чем-то своеобразным, мне противно даже притрагиваться к тому, что здесь готовят. Местным, наверное, привычно. Поговорить здесь не с кем: кругом одни туристы, да и те по-русски не понимают. Я продолжаю танцевать, но даже танцы не приносят счастья. Чем бы я ни занималась, тех эмоций, какие я испытывала рядом с тобой, я больше не получаю. Я чуть из окна не выпрыгнула (были и такие мысли). Но ради дочери я останусь здесь. Но вообще я думаю, что, когда появится ребенок, я погибну где-нибудь на тусовке. Больше я сказать тебе ничего не могу. Берегу подвеску в виде кельтского креста – твой подарок.

Я уверена, что так не может долго продолжаться. Когда-нибудь я от тебя устану, и ты от меня, наверное, тоже. Но ты ведь знаешь, что я беременна и скоро у нас родится дочь. Давай снова будем вместе? Это важно для нас и для нее. Если мы сможем еще хотя бы раз встретиться где-нибудь в этом беспорядочном мире, думаю, я смогу рассказать тебе о многом.

Дорогому Сергею

от Ирины, его безбашенной жены».

Каждый раз, когда я перечитывала это письмо, мне становилось все грустнее и грустнее. А перечитывала я его уже раз сто. Зачем – не понимаю. Это похоже на Instagram: каждый раз, когда я его смотрела, мне становилось плохо, но я продолжала это делать. Инстинктивно, по привычке. «Ты реально думаешь, что все написанное здесь – правда? Может быть, отец просто пошутил над тобой. Еще и приписка дурацкая, бредятина про Грецию, и слог хромает. Ты реально в это веришь?» – говорил в такие моменты внутренний голос.

Я заставляла себя успокоиться и заглушить этот голос. В надежде сохранить свободу от таких голосов я забывалась музыкой – брала с подставки гитару и играла отрывок из песни группы Metallica. Затем еще раз перечитывала текст, играла в онлайн-игру, листала ленты социальных сетей и зависала там где-то на час. В те годы я любила часами сидеть в кресле на кухне и смотреть сториз, а также свои и чужие фотографии, особенно старые.

Сэм говорил, что это эмоциональная привязка. Через просмотр видео, прослушивание музыки и восприятие иного рода информации, которая несет за собой отпечаток эпохи, мы возвращаемся в прошлое. Достаточно погрузить себя в определенное состояние, чтобы жить в прошлом, но у таких действий есть неявная опасность. Неявная от того, что мне в этот момент было хорошо и я ощущала иллюзию развития, сравнивая себя с тем, кем была два года назад, пять лет назад и так далее, но в действительности я бездарно прожигала жизнь. Я могла бы назначать свидания, общаться с мужчинами и получать от них материальные блага.

Но в тот день я не разомкнула этот круг. Открывая чью-то очередную прямую трансляцию, я убеждала себя, что мне это интересно. Хотя содержание там обычно никчемное: то музыкальный концерт в подвале, то два коуча делятся рассуждениями о том, как лучше жить, то девушка танцует перед зеркалом со своим ребенком, то мужчина в спортзале делает сеты в десять подходов.

«Зачем ты это смотришь? Зачем засоряешь свой мозг?» – спрашивала я у себя.

«А что еще делать?» – отвечала я самой себе.

«Логичный ответ, мне нравится, – усмехнулась я и добавила: – Эта информация не только не принесет тебе пользы, но и наоборот, потянет ко дну».

«Мне все равно», – отвечала я.

Внутренний голос вел меня, направлял, но я сопротивлялась, намеренно заглушая его ненужной информацией. Я погружалась в зарубежные сериалы, мысленно проживая судьбу персонажей. Я выбирала категорию самых деструктивных сериалов на тему любви. Такое часто бывает у девушек, которым живется скучно. Если и смотреть сериалы, то любые, кроме романтических. Сериалы про отношения вводят вас в иллюзию того, что ваши счастье и любовь будут похожи на сериальную. Но такого не будет, жизнь куда более сложная штука, а в сериалах сплошной примитив. То же самое касается всех социальных сетей, игр и прочих инструментов прожигания жизни.

Постепенно эти эмоции словно пеленой разделили пространство между мной и смартфоном, потом отсекли от него еще одну часть, за ней еще одну – так я выпадала из реальности. Снова и снова. Эти эмоции стиснули меня. Так прошли годы. Каждому человеку мама создает опору, фундамент в жизни. А у меня не просто не было этого фундамента. Вместо него был поставлен наркотический насос, откачивающий энергию, забирающий все силы. То, что сначала давало мне энергию, потом требовало вернуть все назад, причем с большими процентами.

В результате я не стояла на земле, я повисла в воздухе. Вокруг – всепоглощающее одиночество. Каждый раз по утрам я осознавала, что однажды могу не проснуться от того, что я повисла. Голоса твердят обвинения, не умолкая, а мне не с кем даже обменяться приветствиями, кроме как с ними. Когда у меня началась паническая атака и эти голоса растормошили меня до изнеможения, я сожгла это письмо. Но воспоминания остались, и в тумане вечеринок их растворить не удалось. Я помнила письмо наизусть, точнее, голоса надиктовали мне его, а я записала. Голоса стали соавторами этого письма.

Максим Александрович открыл ящик комода и достал оттуда блюдце, ложку, чай, пакет с печеньем и конфеты. Положил чайный пакетик в кружку, налил кипятка и заботливо подал мне. Сам присел на стул рядом с пианино, открыл крышку инструмента и сыграл несколько аккордов.

– Мне продолжать? – Он взглянул на меня и улыбнулся.

– Да, – блаженно произнесла я.

Музыка словно уносила меня в другой мир. До сих пор вспоминаю эту мелодию. Как только она закончилась, я искренне зааплодировала.

– Нравится? Это же Пол Маккартни, – прояснил Максим Александрович. – Узнала?

Я молча кивнула, хотя не была знакома с творчеством Пола Маккартни, даже имя такое слышала впервые. Стили, жанры, направления музыки, ее теория, разделы и история были для меня тогда terra incognita. Учитель заботливо принялся играть следующую мелодию, а я с наслаждением слушала. Можно сказать, что тогда я испытала оргазм, но, будучи школьницей, я даже не знала значения этого слова.

Учитель играл, играл с удовольствием, пока не прозвенел звонок на перемену. И я чувствовала в нем мужчину, сильного и смелого защитника, за чьей спиной я могу оставаться собой. Так и должно происходить в общении между мужчиной и женщиной: он делает что-то для нее, она принимает. Он – активная, дающая сторона, она – забирающая. И если она готова что-либо забрать, а он готов это для нее дать, круг замыкается и создается предпосылка для возникновения и развития отношений.

Звенящий сигнал, приглашающий школьников на занятие, как будто ударил меня по голове. Сладко лилась мелодия Максима Александровича, но тут грянул звонкий всепроникающий звук, как гром в фильмах ужасов. Учитель все равно продолжал играть, он импровизировал, на ходу сочиняя новую концовку, чтобы не нарушать эмоциональный баланс резкой остановкой. Когда последняя композиция была завершена, учитель шепнул мне: «Нам пора на урок. Тебе на свой, а мне – на свой. Больше не грусти, а если нужна будет помощь, обращайся».

Я вышла из кабинета и увидела, что за партами уже сидел незнакомый мне класс. Дети оборачивались на меня. Я так увлеклась музыкой, что потеряла способность ориентироваться в пространстве и чуть не врезалась в стол. Я забыла, как одноклассники издевались надо мной, забыла о несправедливости мира и всех способах покончить с собой, я забыла даже портфель со всеми учебниками в кабинете географии и то, какой урок следующий. Забота преподавателя уравновесила мое состояние, я улыбалась. Я и не подозревала, что эта ситуация создаст мощную эмоциональную привязку к человеку.

– Начнем с проверки домашнего задания! – произнес Максим Александрович. – Анна, напомни, пожалуйста, что я задавал вам на прошлом занятии.

Урок музыки начался у других учащихся, но закончился у меня. Я поспешила в кабинет за потерянным ранцем. Учительница географии стала ругаться на меня за то, что я прогуливаю уроки и оставляю вещи в классе, вынуждая ее ждать меня, когда ей нужно уходить. Она обвинила меня в том, что из-за меня она опаздывала на совещание. В другом кабинете я получила замечание в дневник за опоздание на урок алгебры. Раньше я бы расстроилась, выслушивая все это, но сейчас мне было все равно. Жизнь засияла для меня новыми красками.

По окончании занятий сосед дядя Саша, как всегда, отвез нас с Дашей (его дочерью и по совместительству моей одноклассницей) домой. Она была моей единственной школьной подругой, по крайней мере, мне хотелось ее таковой считать. В классе меня особо не жаловали, и Даша, чтобы не портить себе репутацию, избегала контакта со мной в присутствии одноклассников. Мы ходили друг к другу в гости и прекрасно общались вне школы, однако я не помню о своей подруге ничего хорошего.

– Ты почему такая веселая, улыбаешься? – спросила Даша. Это был вопрос с подвохом. Даша любила задавать мне такие вопросы.

– А что, нельзя? – Я дала абсолютно глупый и банальный ответ. Мне нечего было на это сказать.

– Ты обычно всегда хмурая, и повода для радости я не вижу. Тебя же в школе никто не любит!

– Любит, – улыбаясь, ответила я.

– Кто? – спросила подруга.

– Ты, – ответила я и демонстративно засмеялась.

– Ненормальная, определенно… – произнесла Даша. – Влюбилась, видно, в мальчика из класса. Признавайся, кто это! Олег? Артур?

Я отодвинулась максимально далеко, посмотрела ей пристально в глаза и заулыбалась. Это был мой фирменный прием, который я практиковала в подростковом возрасте. Сделав так, я могла легко сменить тему разговора. Обычно я садилась напротив человека и, уставившись на него, улыбалась, но дело было на заднем сиденье автомобиля, так что прием не сработал.

– Неужели никто? – удивленно спросила Даша. – Вы бы стали отличной парой со Славой, да и Паша тебе под стать! А как же Егор? Отличное сочетание: Егор и Марина Егорова.

Она прекрасно понимала, что ничего у меня со Славой и Пашей выйти не могло, потому что эти люди издевались надо мной больше всех. И Даша мной пользовалась. Каждый раз она просила у меня ручку, но так и не возвращала ее обратно. Если я отказывалась дать списать домашнее задание, поделиться карандашами или помочь еще с чем-то, она делала удивленное лицо и говорила: «Ай-ай-ай! Марина, ты же моя лучшая подруга, мы так не договаривались!» Но когда я у нее что-то просила, она говорила «потом» или «подумаю», и ее взгляд всегда был хитрым.

Помню, был случай, когда я оставила дома краски для урока рисования, так как не предполагала, что они потребуются для новой темы. Я попросила у Даши сесть рядом с ней и воспользоваться ее красками, но с ней обычно сидела Ксюша. Ксюша ухмыльнулась и дерзко произнесла: «Она тебе не даст! И я тебе тоже никогда ничего не дам!» А Даша подошла ко мне, ласково взяла меня за руку и успокаивающе произнесла: «Мариночка, ты не расстраивайся, но я сижу с Ксюшей. Мы с ней договорились заранее. Если бы ты мне сказала пораньше, я бы села с тобой, но извини, место занято!» С Дашей я сидела редко. Обычно она садилась с Ксюшей или со Славой и, находясь рядом с ними, говорила им гадости про меня.

Вечером мы пошли всей семьей в супермаркет. Я, отец и бабушка. Сделать это было не так-то просто, ведь мы жили в десяти километрах от ближайшего поселка. Автомобиля у нас не было, так что мы постоянно просили соседей, чтобы те нас довезли, а обратно добирались как придется. Иногда ловили проезжающие мимо машины, иногда доезжали с пересадкой на автобусах. Прямого маршрута тогда не было, денег на такси тоже. Дядя Саша изредка давал папе свою машину. Говорили, что и у нас раньше была машина, но ее продали, когда умерла мама.

В нашем деревянном доме постоянно жил кто-то посторонний. На кухне ночевал папа, в комнате ютились мы с бабушкой, еще одну комнату мы сдавали. Обычно приходили папины друзья и устраивали пьянки, но папа сам их выгонял и говорил, что они ему никакие не друзья. Потом у нас жила женщина, которая делала прически, и к нам в дом рванула толпа. Казалось, все жители окрестных деревень направились в нашу сторону, чтобы подстричься у этой замечательной женщины. Мне было очень неуютно, фактически никакого личного пространства не было.

Тем вечером я слышала только шум фена и металлический лязг ножниц. Раньше это мешало мне делать уроки, но с того знаменательного дня я была поглощена музыкой. Я больше не спорила с отцом, не просила отдать эту комнату мне, не жаловалась преподавателям на неспокойную жизнь. Моя настоящая жизнь расцветала в моих фантазиях. Каждый раз по телу пробегала легкая дрожь, когда я проходила мимо кабинета музыки. При виде Максима Александровича я вздрагивала и реагировала очень рьяно, словно собака, которая не видела своего хозяина неделю. Одно только его «Здравствуй!» могло привести меня в восторг. Я оставалась с ним на переменах и после уроков, мы, как и прежде, пили чай. Это стало нашей традицией, он в шутку называл наши встречи творческим объединением.

– Что мне сказать бабушке и папе, если они спросят, где я?

– Скажи, что ты вступила в творческое объединение музыкантов и учишься правильно писать и воспринимать музыку, – посоветовал учитель.

Я и правда научилась основам игры на гитаре и на фортепиано, узнала больше о музыкантах прошлого, стала различать музыкальные стили и направления. Мы даже собрали небольшую группу людей, которая согласилась совместно создавать песни и выпускать их под моим именем. После этого школа еще больше наполнилась слухами обо мне, но, несмотря на это, она мне полюбилась.

Когда Максим Александрович уезжал, я безумно скучала и творила жуткие вещи. Однажды я отправилась в учительскую узнать, куда он пропал. Завуч ответила, что Максим Александрович на обучении – защищает научную работу. И добавила: «Тебе он зачем? Что-то передать?» Мои руки похолодели, я встала как вкопанная, промолвив: «Мне нужно исправить отметку по музыке». Завуч достала классный журнал, открыла страницу с нужным предметом и нашла мою фамилию.

– Хм, нет у тебя никаких пропусков, с успеваемостью все в порядке. Пятерки одни. Тут и исправлять нечего! – завуч пожала плечами.

– Ко всем предметам так бы ответственно относилась, как к музыке, – из кабинета раздался голос учителя русского языка и литературы.

– Да-да, – кивнула я. Дескать, о литературе я тоже позабочусь.

– Что-то еще хотела? – поторопила меня завуч.

– Нет, все хорошо. Наверное, я его с кем-то перепутала.

– Кого? – удивилась завуч. – Тебя опять обидел кто-то?

– Ну, Максима Александровича, это он меня всегда обижает! Ой! То есть нет… – Я поняла, что пришла пора прекратить этот диалог, пока из меня не посыпались никчемные оправдания. – Ну, ладно, неважно. Извините. До свидания, мне надо на урок.

Педагогические работники закрыли дверь. Из-за двери послышалось: «Странная она какая-то, эта Егорова. Давно пора пригласить отца на собрание, но он все равно не соизволит прийти».

Все началось с этого дня, и, наверное, я сама неожиданно для себя дала повод для слухов. Мы ехали в одной машине с Дашей и ее отцом. За окном шел дождь, и отец монотонно мотал головой и повторял: «Девочки, какие ваши годы! Все будет хорошо». Я хотела прогулять занятие, но сделать это было никак нельзя: бабушка ужесточила натиск и задавала все больше ненужных вопросов. Неделя прошла скучно, меня чуть было не одолели простуда и осенняя хандра.

Когда Максим Александрович вернулся из поездки, я отправилась в музыкальный клуб, но это не принесло мне такого удовольствия, как раньше. Я отказалась от чая и вместо впечатлений о музыке рассказала преподавателю о своих проблемах. Он выслушал меня, успокоил и предложил подвезти на своей машине до дома. Мы катались по окрестностям, шел дождь, и серые капли скатывались по лобовому стеклу.

– Какая тебе разница, что подумают о тебе другие? Я, например, нестандартный преподаватель. Школа просит соблюдать стандарты, а я написал свою методику. Отчитываюсь перед коллегами так, как они хотят, а то, что происходит на занятиях, это мое дело. Так вот, твоя жизнь – это твое дело! Не надо жить по шаблонам!

– Подождите, а как же отец, бабушка? Я ведь должна радовать их, – возразила я.

– Опять ты за свое. С чего ты взяла, что должна их радовать? Прежде всего радуй себя.

Мы оба замолчали. Как радовать себя, подумала я, если все способствует обратному. Погода на улице, обстановка дома, в школе. Вот занятия музыкой делают меня счастливой, а когда я прихожу домой, мое счастье улетучивается, как пыль, которую смахнули тряпкой. Я хотела бы спросить у Максима Александровича, почему так происходит, но он неожиданно прервал тишину.

– Можно, я задам тебе вопрос некстати?

– Ну, задавайте, – ответила я.

– Ты сама себя ласкаешь?

– Что? – удивилась я и в смущении отвернула взгляд.

– Мастурбируешь? Только честно, – не унимался преподаватель.

Его вопрос застал меня врасплох. Я покраснела и молча кивнула. Разволновавшись, я не смогла выдавить из себя ни слова.

– Это значит «да»? – не унимался он.

Я вспомнила тот самый секретный прием, с помощью которого можно перейти с темы на тему, но я была так сбита с толку, что только отводила взгляд. А учитель пристально смотрел на меня, что создавало еще большее напряжение. Я опять кивнула.

– Точно? – спросил преподаватель и посмотрел мне в глаза.

– Угу, – не открывая рта, промычала я.

– И что это значит? Ты такая неразговорчивая со всеми или только со мной?

– Да, точно, – через силу произнесла я.

– Когда последний раз?

– Максим Александрович, мы не догова…

Я хотела произнести: «Мы не договаривались», любимые слова Даши, которые безотказно, на ее взгляд, работали. Мысли перемешались, я хотела сказать, что не намерена отвечать на такое количество вопросов, ведь Максим Александрович просил разрешения только на один вопрос, но учитель оказался гораздо смелее и настойчивее меня.

– Когда ты последний раз дрочила? – перебил меня учитель.

– Ну, последний раз это было год назад, а может, и два года, честно, не помню, – призналась я. – Попробовала в тринадцать, но бабушка сказала, что это плохо, и я перестала. Я сама у нее об этом спрашивала, она очень негативно к этому относится.

– Ты берешь с нее пример?

– С бабушки, с кого же еще? Хочешь стать такой же, как она?

– Ну, нет. Скорее всего, нет.

– Сегодня же нарушь ее запрет и займись мастурбацией, – сказал Максим Александрович.

– А если они узнают? Увидят? Я ведь живу в одной комнате с бабушкой.

– Так ты не говори никому! – усмехнулся учитель. – Запрись в ванной, допустим… с душем или пальчиком, – сказал он и замолчал. – Эх, гляжу, ты сама себя не любишь. Ну-ка…

Он снял с себя очки, прикоснулся своим лицом к моему лицу и провел носом по моей покрасневшей горячей щеке. Мне стало страшно, я вжалась в сиденье, обдумывая побег из машины.

– Что чувствуешь? – прошептал он мне на ушко.

– Ничего, – ответила я.

– У тебя руки дергаются, – заметил учитель, – расслабься, закрой глаза.

Я зажмурила глаза, стараясь побороть свой страх и не думать о происходящем. Учитель просунул свой язык мне в рот, провел им по моим стиснутым от страха зубам.

– Ну как? – спросил он, улыбнувшись.

– Я тебя поцеловал! Когда ты последний раз целовалась?

– Никогда, – призналась я дрожащим голосом. Я вообще не понимала, что происходит.

– Вот это да. Я первый мужчина, который тебя поцеловал! Хочешь, повторим?

Я отказалась, но, видимо, недостаточно убедительно, потому что Максим Александрович взял меня одной рукой за горло, а другой прикоснулся к моей груди. Он целовал меня жарко и страстно, облизывал мои губы, слегка покусывал их, прикасался к моей груди, не снимая одежды. Я почувствовала внизу живота легкое возбуждение, у меня закружилась голова и сил на сопротивление больше не было. Мои глаза закрылись от удовольствия, и я будто бы полетела вверх, в невесомость. Он взял меня за руку и направил ее себе между ног. У него там все было твердое. Я испугалась и убрала свою руку. Происходило что-то новое для меня, но в то же время очень приятное. Я услышала шепот: «Тебе нравится?» Я ничего не ответила – слова были излишними.

– Уже темнеет. Тебе пора домой, а то папа с бабушкой тебя потеряли, наверное. Помни, что я тебе сказал. Не слушай советы тех, на кого бы ты ни хотела быть похожей. И сегодня перед сном побудь наедине с собой. И еще, – прошептал Максим, приблизившись ко мне: – Пообещай никому об этом не рассказывать. Ты уже взрослая девушка.

Я вышла из машины словно пьяная. Дождь идти перестал, окрестности потемнели от сырости, и все сочилось водой. Лениво двигались массивные облака с четкими контурами, обведенными световой каймой. Темная сырость делала пейзаж зловещим и в то же время притягательным, завораживающим. Стоило посмотреть на небо под другим углом, и рисунок облаков тут же менялся. Я долго простояла, разглядывая этот необычный рисунок. Открывая калитку, стараясь не шуметь, я незаметно вошла в дом. В комнате бабушка смотрела телевизор, в кухне дремал отец, у соседей уже давно царствовал сон.

Для отношений подходят мужчины. Но кто сказал, что только они, ведь хороши и девушки? Они – слепые котята, живущие больше сердцем, нежели умом. За ними нужно ухаживать, аккуратно гладить их по спинке, чесать за ушком, чтобы в конечном итоге добиться урчания. Затем перевернуть их на спинку и почесать им брюшко. Лезвием. Потом резким и незаметным движением надавить, чтобы брызнула струйка крови. Котенок запищал: он все понимает, но ничего изменить уже не может. Из его небесного цвета глазенок выпрыгивает вопрос: «Зачем?» Разве не ясно, зачем я это сделала? Я оставляю лезвие, беру топор и с размаху ударяю существо по голове. Какие брызги!

Отношения – это средство достижения цели. Это оружие. Как секс, алкоголь и наркотики. Меня интересуют неуверенные в себе девчули, наделенные земными богатствами и субъективно-духовным счастьем. Обычно это дочери строгих отцов из категории правителей. Неуверенным в себе быть стремно, поэтому они трансформируют свою неуверенность во что-то чертовски пафосное и театральное, что притягивает публику. Зрители восхищаются, аплодируют стоя. Чем вы так восхищаетесь, ведь это всего лишь понты?

С Джейн мы познакомились на вечеринке наших общих знакомых год назад. Там она была слишком пьяна, чтобы вообще что-то понимать. Мне стало дико интересно, кто она, откуда у нее такие деньги и почему она собирает вокруг себя так много внимания. И каждый раз, когда мы встречались, она проявляла себя по-разному, демонстрируя актерские способности. Я исследовала ее ровно год, но правильным решением было сильно напоить Джейн в ее любимом китайском ресторане. Джейн обычно заказывала там острые супы, лепешки и нугу.

– Знаешь, Джейн, – с напускной уверенностью произнесла как-то я за бокалом вина, – ты мне очень напоминаешь мою мать. Это может показаться странным и даже шокирующим, но иногда мне даже кажется, что ты и есть моя мать. Я была бы очень благодарна, если бы ты рассказала мне о себе и своем прошлом.

Джейн долго молчала, отводя взгляд от меня, как будто пытаясь что-то вспомнить. Потом произнесла:

– Почему ты так пристально за мной наблюдаешь? Даже если я и есть твоя мать, то что с того?

– Дело не в любопытстве. Мне действительно очень важно это знать.

– Хорошо, – произнесла Джейн, – я расскажу тебе о том, кто я такая, но я возьму с тебя обещание. Ты должна для меня кое-что сделать. Это обязательно! Отнесись к этому вопросу серьезно и ответственно.

– Угу, – кивнула я, что означало «продолжай».

– Тебе нужно будет убить. Убить человека. Он живет на соседней от твоего дома улице. У него есть семья, дети, он владелец производства в области сельскохозяйственных удобрений. Как ты это сделаешь, мне неважно. Главное – результат. Но если ты этого не выполнишь, – Джейн подняла палец вверх, – убьешь меня. Понятно?

«Соглашайся», – вскрикнул внутренний голос.

– А что это за человек? Чем он помешал тебе? – спросила я.

– Не задавай лишних вопросов. Просто определись. Принимаешь условия игры?

– Точно? – переспросила она.

– Ты еще не определилась. Единственное качество в людях, которое меня всегда бесило, это скука, нейтралитет, состояние «ноль». Нельзя находиться между. Есть только свет и тьма, жизнь и смерть, богатство и бедность, здоровье и болезнь, радость и печаль, черное и белое… – взахлеб перечисляла собеседница. – Неопределившийся человек находится где-то между двух основных противоборствующих субстанций, а значит, его легко столкнуть в любую из них. Нельзя же одновременно быть и живым, и мертвым – эти два определения логически не сочетаются. Можно только болтаться между двух состояний: то жив, то мертв, то опять жив и снова мертв, как тот знаменитый кот Шредингера. С разных точек зрения может показаться, что он жив, а с других, что он мертв.

– Это ты к чему? – спросила я.

«Разве ты не понимаешь, что все это про тебя и про твое отношение к жизни?» – сказал внутренний голос.

– К тому, чтобы ты определилась. Это наш устный договор. Устный договор закрепляется рукопожатием, – она протянула мне руку.

Я пожала ей руку.

– Джейн, ты права. Есть женщины, которые хотят стать содержанками. Они еще не до конца определились, как они будут жить. Сегодня они решили, что поиграют в офисных трудяг, потому что такое настроение, а завтра пойдут на свидание. Нет, так дело не пойдет.

Первое правило: постоянство. Велосипед надо разогнать. Плоха та лошадь, которая сразу рвется скакать на высоких скоростях. К стабильности можно прийти только путем регулярных усилий в одном направлении и самоконтроля. А у меня расфокусировка. Я действую то в одном направлении, то совершенно в другом. Это как если бы я села на одну лошадь, разогнала ее, затем остановила, спрыгнула и пересела на другую. Так ни одна лошадь не наберет хорошую скорость.

– Да, да, – произнесла Джейн, давая понять, что ей неинтересна эта болтовня, – что ты там хотела узнать обо мне?

– Джейн – это твое настоящее имя?

– Нет, – спокойно ответила она. – Как и твое. У тебя ведь тоже имя ненастоящее.

– Да, но… почему Джейн? Это как-то связано с Мэри Джейн?[1] «О, госпожа Мэри Джейн!» – я воспроизвела строчку из песни.

– Люблю ее, но не до такой степени, чтобы называть себя в ее честь. Как тебе вообще такое на ум могло прийти?

– Не знаю. Просто она крутая, как ты.

– Это очень хорошо, что я у тебя с ней ассоциируюсь.

– Все же какое твое настоящее имя? Можно узнать?

В тот день я уже предвкушала месть. Внутри спорили голоса, один из которых приободрял меня, повествуя о том, что моя миссия – чистить мир от грязи, что я и есть возмездие, потому что я уже убивала людей, и для меня это не будет новым опытом. Другой голос сомневался.

«Твои метания продолжаются до тех пор, пока ты не провозгласишь: „Я жива!“ – и не сдвинешь все рамки, которые возложило на тебя общество. Толкни их слегка, а затем разрушь до основания. Общество будет сопротивляться, но затем поблагодарит тебя за это».

В тот день ко мне пришло новое понимание известной фразы Ницше: «Падающего подтолкни», которая уже много лет подряд украшает паблики и странички модных журналов. Подтолкните падающего, чтобы узнать его суть, узнать, является ли этот падающий жертвой. Куда на сей раз покажет стрелка шкалы его состояния: на запад или на восток? Жертвой выгодно прикидываться, но не быть.

В тот день я опять не могла отличить правду от лжи.

Быть хранителем сна, а точнее сказать, самозванцем, пришедшим как всегда не вовремя, – вот какую роль мне предстояло играть в тот поздний час. Заходя в дом, я двадцать минут пыталась найти дорогу до своей комнаты, рассеянно разглядывая темноту. За все это время вокруг не было ни звука, лишь лай соседских собак, бормотание телевизора и дребезг оконных стекол. С обеих сторон от нашего дома находился сортировочный пункт, и каждую ночь мимо стремительно проносились электрички. Для новеньких этот звук казался громким, но мы уже привыкли. Пока проходил поезд, все обычно спали, но стоило кому-то произнести слово, звук как будто бы усиливался. На самом деле разговор не мог повлиять на шум поезда, но, когда напрягаешь слух и стараешься услышать человека, дом словно наполняется грохотом.

– Где ты была? – с претензией спросила бабушка, и тут же раздался грохот. – Я обзвонила всех твоих одноклассников и учителей, они не знают, где ты. Уже собиралась звонить в полицию. Почему ты так поздно пришла домой?

– Я была в библиотеке, а потом на репетиции! – уверенно ответила я, хотя сама не любила ходить в библиотеки и никаких репетиций у меня не было. Я понимала, что сейчас несу околесицу и придется выкручиваться. – А что? – добавила я.

– Какой репетиции? Какой библиотеке? Может, хватит дуру гнать?

– Бабуль, я записалась на курсы вокала и готовлюсь к сольному концерту. У меня мечта – стать известной певицей, ты же знаешь. – Я болтала первое, что приходило в голову. Голос немного дрожал.

– Что за бред ты несешь? Ты что, пила? Кто дал тебе алкоголь?!

– Бабуля, я не пила, – начала объяснять я все тем же дрожащим голосом.

– Прекрати мне лапшу на уши вешать, мелкая! Признайся уже, что пила!!! – Бабушка повышенным тоном начала предъявлять претензии. – У тебя ж на морде написано! Вся в мать!!! Ты хочешь такого же печального конца?

Я почувствовала, что бабушка готова во что бы то ни стало устроить скандал, и решила ей подыграть.

– Ну да, я выпила, – подавляя слезы, ответила я, – у одноклассницы день рождения, и меня пригласили.

После этих слов бабушка изменилась в лице и продемонстрировала что-то вроде улыбки. Она стала лояльнее. Люди всегда становятся лояльнее, когда слышат от других то, что хотят услышать.

– Что за подруга? Дашка, что ли?

– Дашка, – кивнула я, – кто ж еще?

– За что я люблю тебя, Марина, так это за твою честность, – произнесла бабушка. Она мгновенно изменилась и тут же включила образ мудрого советника. – Только будь аккуратнее с подругами, они в любой момент могут тебя подставить. Впереди суровая взрослая жизнь, за свое выживание в ней каждый борется сам. Ни на кого не рассчитывай!

Надо же, как только я произношу то, что ей от меня нужно, она успокаивается и начинает говорить о любви. Бабушка как обычно проворчала свои обвинения по отношению к жизни, дала мне какое-то лекарство и села на диван перед телевизором в нашей общей комнате. Вместо того чтобы выпить таблетку, я выбросила ее в мусорное ведро, выпила вместо этого стакан воды и направилась в ванную. Я удерживала в мыслях установку, что все эти слова ко мне не относятся, ведь я хочу прожить свою жизнь, а не повторять бабушкину.

Я зашла в ванну, дрожащими руками открыла кран и поставила затычку в сливное отверстие, чтобы набрать воду. Я уже сняла с себя все, оставшись в одних трусах, задумчиво поглядела на себя в зеркало и подумала о том, какое ужасное прыщавое лицо смотрит на меня. Проверила, закрыла ли я дверь на шпингалет. Я жутко боялась, что меня застукают. Оставшись в трусах, я просунула руку между ног и слегка надавила на клитор. Несмотря на мой юный возраст, там уже давно росли волосы, от чего я достаточно сильно комплексовала. Мне стыдно было ходить по комнате даже в шортах, потому что я боялась, что бабушка это как-то прокомментирует: «Что раздетая ходишь, оденься, замерзнешь!» или «Как твои ровесницы могут одеваться так, словно блудницы!»

Я второй раз прикоснулась к шпингалету на двери, удостоверившись, что дверь заперта надежно и никто не зайдет. С уверенностью в том, что меня никто не увидит, я сняла трусы. Пальцы спустились пониже лобка, где было меньше волос. Там оказалось тепло и влажно. Я прикоснулась к своим набухшим соскам и, преисполненная напряжения, нырнула в воду, как дельфин. Игра началась. Я раздвинула ноги и включила душ, управляя струей воды. Мне можно было все, ведь Максим Александрович разрешил.

Я лежала в теплой воде, чувствуя, как она ласково прикасается к моему телу и обволакивает его, глубоко дыша и предвкушая наслаждение. Перед глазами извивались мои собственные длинные локоны, словно водоросли. Единственное, что я видела, – серо-бетонный потолок и сияние лампы. Палец скользил по клитору без моего осознанного участия, будто бы это была чужая рука. Он медленно и незаметно погружался внутрь, его туда засасывало, словно корабль, который скользил по волнам и вдруг незаметно затонул. Я делала скользящие движения пальцем то быстрее, то медленнее, и палец, как дельфин, то выпрыгивал из воды, то нырял обратно. Прилив сменяется отливом, затем снова штиль и шторм. Все реки сливаются воедино в бескрайний поток, где больше нет сил сдерживать себя. Напряжение пробежало по всему телу, в глазах замелькали разноцветные узоры, меня пронзила мелкая дрожь, от которой все тело вздрагивало, а дыхание стало глубоким и шумным. Я прикусила губу от наслаждения; конечности онемели и стали тяжелыми. Легкость и спокойствие. Никаких эмоций. Спокойное размеренное дыхание.

Из глубины души донеслась фраза: «А зачем?» Это принесло за собой волнение. Пытаясь остановить эту мысль, я начала задавать себе еще больше вопросов: «А это точно хорошо? Никто не узнает? Не стыдно ли мне будет перед бабушкой? Правильно ли я сделала?»

«Я все сделала правильно. Мне было хорошо. Я сделала то, о чем говорил Максим Александрович». Успокаивая себя, я вышла из ванной. Из комнаты доносился бабушкин храп, давно потух старенький ламповый телевизор. Сон настиг меня очень быстро, отступили мысли о странном и необычном опыте, благодаря которому я впервые выпустила свои чувства на свободу.

С утра я отправилась в школу и была бодрой и веселой, словно мне заменили двигатель. Бабушка причислила это к своим заслугам, потому что дала мне лекарство, но я-то знала, что причина совсем в другом. Мне было так задорно хранить наш с Максимом Александровичем секрет! Я попросила Дашиного отца больше не заезжать за мной, сказав, что я научилась добираться до дома самостоятельно.

Мы встретились с Максимом Александровичем после уроков, и он довез меня до дома, мы снова целовались. Я рассказала ему о своем сне, а позже он пригласил меня на лекцию по музыке. Во время лекции я не интересовалась ее содержанием, а любовалась на Максима Александровича. Он стал словно центром моей Вселенной, все сознание сузилось на его образе.

В целом эти месяцы были незабываемыми и пролетели незаметно. Зимой этому пришел конец, как и всему едва уловимому счастью в моей жизни.

Бабушке я хвасталась своими песнями, включая их в записи. Она снисходительно улыбалась: «Никогда не думала, что у тебя есть музыкальные способности». У нее был такой характер, что ей нужно было знать все до мелочей: куда я иду, с кем, зачем и для чего. Поэтому мне было тяжело все время нести ложную информацию, забывая о том, что было на самом деле.

– Зачем ты носишь эти солнцезащитные очки? Ведь сейчас осень и солнца нет. Я понимаю, когда зима и снег слепит глаза. Но сейчас… зачем? Ты ходишь в них в школу и даже не снимаешь дома. Ты как будто хочешь оградиться от мира, ведь так?

– Мне в них хорошо. Так я вижу мир в истинном свете.

– Врешь. Если хочешь оградиться, представь между миром и тобой стену. Произошло неприятное событие, а ты мысленно нарисуй такую ограду. Ты ведь любишь рисовать, так? Возьми воображаемые кисточки и воображаемую бумагу. Рисуй. И эти очки ужасные выброси, выглядишь в них как ночная бабочка!

Иногда она говорила очень мудрые вещи, к которым хотелось прислушиваться, и мы бы поладили, если бы не это ее желание контролировать каждый мой шаг. Мы окончательно поссорились и перестали друг с другом разговаривать, когда она увидела у меня на столе альбом, в котором я сделала набросок портрета объекта моего воздыхания. Я хотела подарить этот рисунок учителю, поэтому с обратной стороны написала «Максиму Александровичу от Марины Егоровой». Рисунок мне не понравился, и я решила подкорректировать его, прежде чем посылать адресату. Но, к моему горю, альбом для рисования упал под стол и попал в руки старой любопытной ворчуньи, к советам которой, по словам наставника, прислушиваться было нельзя.

Прикрываясь уборкой в нашей комнате, она сочла возможным лезть в мое личное пространство. Я наливала себе чай, когда бабушка принялась читать мне нотации о том, что общаться с мужчинами в моем возрасте нельзя, а тем более с теми, кто старше. В тот момент мои руки задрожали, я словно впала в оцепенение. Кружка с горячим чаем раскололась вдребезги, ее содержимое расплескалось по полу и испачкало и без того грязные обои. Я в ужасе закричала бабушке: «Я буду с кем хочу, поняла?» – и выбежала из комнаты, хлопнув дверью.

– Господи Иисусе, а отмывать все за собой кто будет? Вот ненормальная-то, а! Вот и спи со всеми подряд, как твоя мама, пей сколько хочешь, кури, сдохнешь так же, как и она!

Внутри меня что-то вскипело, я готова была осыпать бабушку нецензурными обвинениями на всех языках мира и во всех лингвистических формах: «Да как ты смеешь? Какое ты имеешь право оскорблять мою маму?» Мне было больно от того, что она так чудовищно вмешивается в мою жизнь.

А кем была моя мама? Я видела ее только на фото и никогда не слышала ее голоса. У нас была фотокарточка, на которой мама стоит, обнимая меня и мальчика моего возраста. Эта фотокарточка лежала в моем кошельке, я периодически ее разглядывала, будто бы надеясь отыскать маму. В альбомах для рисования были ее образы, я даже сочиняла, какой она могла бы быть по характеру и поведению. Но что это за мальчик? Должно быть, мой брат? Брата в сознательном возрасте я тоже не видела, но он меня мало интересовал, я не чувствовала с ним никакого родства.

Отец ничего мне не рассказывал. Он все время был занят зарабатыванием денег для всей нашей семьи. Когда я просила рассказать мне о матери, он отказывался, говоря: «Когда вырастешь, все расскажу». Бабушка тоже не говорила ничего хорошего, одни только гадости и упреки: «Мы тебя как-то в луже нашли, ты была такая грязная и с грязными игрушками, я тебя тогда домой привела и отлупила. С тех пор тебя вечно на грязь тянет, ты неисправима». Я не знала, правда это или ложь, но слышать такое было больно. Хоть я и была озабочена своей внешностью и каждый день ходила в душ и мыла голову, бабушка всегда находила, в чем меня упрекнуть. Чаще всего она осуждала все новое и современное. По ее мнению, вся современная культура была нацелена на то, чтобы завлечь людей в болото разврата. Про маму она говорила только то, что та умерла, но я отказывалась в это верить, поэтому и таскала с собой мамину фотографию.

После ссоры с бабушкой я вышла из дома и долго в слезах гуляла по окрестностям. На вопрос: «Почему ты плачешь?» я хотела бы ответить: «Получила двойку по русскому», но этот вопрос, к сожалению, мне никто не задавал. Злая бабушка после нашего скандала, посвященного личности Максима Александровича, обратилась в школу, и начались разборки. Все дошло до того, что Максима Александровича уволили, а меня отчитали при директоре и завуче. Сам Максим Александрович нашел, что сказать в свое оправдание, и он был искренне рад, что его уволили. После увольнения из школы он сделал неплохую карьеру за рубежом.

«Бабушка! Скотина! Зачем ты это сделала? Сидела бы дальше у телевизора!» Я ненавидела бабушку с каждым днем все сильнее и сильнее. Она ходила на родительские собрания раз в полгода, а на простой портрет в моем альбоме отреагировала неожиданно быстро. Почему все так?

Никогда не забуду тот момент, когда я, будучи ребенком, хотела сделать бабушке подарок на день рождения. Она попросила меня сделать уборку дома, а вместо обещанной уборки я весь день прогуляла с подругой Дашей. Нам было так весело. «Оставим уборку на потом!» – сказала тогда Даша. Она предложила мне помощь в том, чтобы совместно убраться у меня дома и приготовить торт. Я согласилась. В итоге торт мы сделали, но квартира от этого стала еще грязнее. Когда мы закончили, она хитро сказала: «А дальше сама! Справишься или нет?» В итоге бабушка меня ударила, а на торт даже не обратила внимания. Такой неблагодарной, злой и непредсказуемой она была.

Официантка убирала со стола. Ресторан опустел, и кухня давно уже была закрыта. Я заказала кофе, чтобы на некоторое время попрощаться со сном и чтобы нас с Джейн не выгнали из заведения. В темной глубине зала за барной стойкой сидел лысый беззубый турист, бормотал что-то себе под нос и смеялся. Официантка шмыгнула за барную стойку и начала протирать стаканы, затем подошла к туристу, шепнула ему что-то на ухо. Тот зажмурил глаза и кивнул, но не прошло и минуты, как он продолжил смеяться и разговаривать сам с собой.

– Вы закрываетесь? – спросила я официантку.

– Нет, – сказала девушка, унося со стола грязную посуду, – кухня уже не работает, а заведение открыто круглосуточно.

– Можно нам остаться еще ненадолго?

– Конечно, – ответила официантка и деловито понеслась дальше.

Иностранец смотрел на меня и восторженно произносил что-то на своем языке. Я взглянула на старика-туриста, посылая ему ответную улыбку. Напротив меня за столиком сидела Джейн в белом пиджаке и попивала чай из маленькой глиняной пиалы.

– Все же, какое твое настоящее имя? Можно узнать? – обратилась я к Джейн.

Джейн молчала.

– Хотя бы скажи, на какую букву оно начинается, – умоляла я.

«Вот это да! Все к этому и идет, она – моя мать!» – воскликнул внутренний голос.

– Послушай, Джейн, – тревожно начала я, – ты сказала, что расскажешь о себе все, но не можешь назвать своего имени. Я взяла на себя ответственность сделать такое, а имени так и не услышала. Скажи, чем ты занималась, когда тебе было двадцать лет?

– Училась.

– А потом?

– Потом переехала на запад, в Фонтенбло, это предместье Парижа. Прожила там семь лет, управляла ночным клубом. Там достаточно холодно, потому и перебралась сюда, тут потеплее.

– Свой бизнес? – уточнила я.

– Нет, не мой. Знакомый открыл, дела пошли в гору, и он нанял меня как управляющую.

– А родилась ты где?

– Там же, недалеко оттуда.

«Врет! Наглая ложь!»

– О’кей, о’кей, – произнесла я, зная, как нелегко вытягивать из нее информацию. Она почти никогда не говорила о себе, и это наводило тоску. – Я слышала об одном профессоре, Эдгаре Шильдере.

Из кухни доносился грохот кастрюль, лилась вода и звучало радио, за барной стойкой приезжий старик продолжал веселиться в одиночестве. Все это создавало ощущение, что мы находимся не в ресторане, а в гостях у старого друга, где тебя всегда ждут. Я заметила акустическую гитару на стене. Интересно, она здесь висит в качестве арт-объекта или ее время от времени снимают, чтобы использовать по назначению? Внезапно захотелось поиграть.

– Тот, у которого был список? – засмеялась Джейн.

– Нет. Доктор философии… э-э-э… одного колледжа в Майами, – сказала я, – тот, которого все искали, а он оказался у себя в загородном доме, вел отшельнический образ жизни, провалялся под кайфом несколько лет. Один музыкант с ним пару раз в библиотеке встретился, рассказал об этом своим друзьям из Германии. Отсюда и композиция Ein Nachmittag Mit Edgar[2].

– А, вот ты о ком. А что тебе от него нужно? Что за задание у тебя?

– Химическое оружие: вкусный и незаметный яд.

– Вот ты о чем! Так сразу? – удивилась Джейн.

– Ну да. Этот яд воспринимался бы жертвой как изысканный ингредиент в блюде или напитке.

– Хорошая идея. Я дам тебе его контакт, – Джейн начала рыться в смартфоне.

– Люблю крайности, – непринужденно сказала я.

– Крайности. Мне не нравится что-то среднее или что-то недостаточно выраженное. Люблю наполненное, контрастное: либо ты стопроцентный мужчина, либо стопроцентная женщина. Понятно, если человек родился с дефектом внешности, который исправить нельзя (хотя это очередное оправдание, исправить внешность можно кардинально – были бы деньги), но пугают те девушки, которые косят под пацанов. Подчеркиваю: именно косят, а не становятся ими…

– Ты это к чему?

– К тому, что в двадцать лет я полностью изменила свой гардероб и начала носить исключительно мужскую одежду и обувь, сделала тату, подстриглась почти налысо, встречалась с девушкой. Я бы и операцию по смене пола сделала, будь у меня достаточно денег.

– Ну что ж, бывает, – равнодушно сказала Джейн.

– При подобных мыслях лучше оставаться милой девушкой в платьице, – взахлеб продолжила я. – Либо ты стопроцентный альфа-самец, либо стопроцентная альфа-самка. Как может альфа-самка ходить в камуфляжном костюме, лысая и в солдатских сапогах? На нее западет мужчина с девиацией, но никак не альфа. А что один мутант создаст с другим мутантом? Правильно, еще одного мутанта. Зараза притягивает заразу. Вирусы видоизменяются, совершенствуют свои формы выражения и способы распространения.

– Тебе виднее. Я контакт профессора скинула.

– Спасибо. Ты когда-нибудь испытывала жалость?

– Жалость к кому?

– К себе, к другим, к старикам, к матерям-одиночкам, к брошенным в Африке голодным детям?

– Эм-м-м, нет. Мне всегда было все равно.

– Правильно, должно быть все равно. Именно это чувство – жалость – испытывает большинство, глядя на таких людей. Им жалко друг друга, а эти люди ограниченны. Что им мешает прямо сейчас взять, наполниться силами и осуществить то, что они давно замышляют?

– Жалость и мешает.

– Верно. Жалость вообще нужно исключать!

Мы живем в эпоху звериного капитализма, где каждый сам за себя. Глупо ожидать от людей гуманности. В эпоху СССР во главе угла стоял человек, избранной философской системой считался гуманизм. Теперь не так. Теперь побеждает тот, у кого деньги и власть.

– Есть один плюс в людях, которые раскрыты не до конца и находятся всегда где-то между стопроцентным мужчиной и стопроцентной женщиной. Добавим к наименованию принадлежности пола приставку недо-. Что у человека между ног? Пенис? Значит, это должен быть мужчина и развиваться он должен по-мужски. Когда он жаждет деятельности, зарабатывает деньги, то с ним все в порядке. А если в выходные предпочитает валяться на диване, это недомужчина. С женщинами то же самое. Плюс таких людей в том, что они гибкие, их легко подтолкнуть, и они совершат какое-то движение. Это движение приведет их либо в стопроцентное альфа-состояние, либо они, как неваляшки, поболтаются немного между всеми состояниями, попробуют всевозможные варианты, а затем выйдут в исходную точку «ноль», откуда пришли, где они были ни мужчинами, ни женщинами, а просто человеками. Недочеловеками. То самое состояние «ноль», о котором ты говорила.

– К чему эти оправдания? Ты говоришь сейчас очевидные вещи непонятно кому и для чего! – сделала замечание Джейн. – Если ты думаешь, что я осуждаю тебя за то, что ты попросила контакт этого химика, не парься, это не так. Хочешь получить какое-то зелье – не вопрос, я даже время не буду тратить, чтобы все это выяснять.

Вместо ответа на вопрос я молча взяла со стены гитару и начала играть. Инструмент был расстроен, последняя струна отсутствовала, и корпус был немного погнут от влаги. Неудивительно, почему эта гитара так долго украшала одну из стен ресторана.

– Не возражаете? – спросила я проходящую мимо официантку. Она жестами показала, что все нормально и я могу продолжить играть.

Я импровизировала, взяв мелодию из Wolfheart, из старых треков этой группы. В ней сочетаются сложные акустические переборы с соло, что придает звучанию объем и даже силу. Без вокала, поскольку вокал там довольно специфический, а шокировать публику я не намеревалась. Под такие песни хорошо не грустить, а предаваться размышлениям, заниматься творчеством и планировать свои дни. Атмосфера подталкивала к исполнению рок-музыки, а лучше метала. Затем я стала напевать на шведском, хотя знала его совсем немного – могла читать со словарем. Тот старый турист, которого плющило, подошел ко мне и начал говорить что-то на своем родном языке. Я не поняла ни слова, но, судя по его экспрессии, он восхищался моей музыкой и просил исполнить что-то свое.

Я захотела обсудить с Джейн произведения Ницше «Веселая наука» и «Злая мудрость», на что она отреагировала очень негативно.

– Ты пытаешься создать иллюзию высокого интеллекта, показать свою высокую осведомленность, но не выйдет. Ницше – просто красивое слово. Звучит красиво, как и Шопенгауэр, Сартр, Кант. Тебе же на ум не придет сказать, что твой любимый автор, скажем, Мамин-Сибиряк. Звучит эта фамилия, мягко говоря, немодно. Вот и выбирает молодежь себе кумиров вроде Ницше, старого одинокого шизофреника.

Джейн не вдохновилась моей музыкой. Она взяла свою белую лакированную сумочку и, сказав пару слов, вышла на улицу. Что было у нее на уме, я ни за что бы не догадалась. Обида? Неприязнь ко мне? Желание избежать дальнейших распросов?

«Твоя мать уехала от тебя на край земли, лишь бы только не встречаться с тобой, а ты за ней бегаешь», – упрекнул меня внутренний голос.

Мне стало не по себе. Я посидела в ресторане еще немного, затем взяла такси и поехала к одному моему знакомому. В мыслях я уже дожидалась, когда рецепт зелья от профессора из Майами будет готов, хотя еще даже не успела прочитать сообщение, которое отправила мне Джейн.

Один мой друг знает, насколько я вспыльчива, и, чтобы хоть как-то смягчить меня, он каждый день привозит букет цветов, а если мы не можем встретиться, то передает через курьерскую компанию. Каждый день букеты разные. Перед сном мне стабильно приходят сообщения: «Спокойной ночи, дорогая!» Подозреваю, что это такая программа, бот для рассылки сообщений. Ведь ни в одном из сообщений не было обращения ко мне по имени. В любом случае придумано несколько наивно; я представляю, как каждая из его знакомых каждый вечер читает его сообщения и с мокрыми трусами предвкушает свадьбу с богатым человеком.

Псевдоподруга Дашка, как и прежде, вела себя со мной в школе так, словно мы не знакомы, а после уроков утешала меня и заискивающе мной восхищалась. Папа, как и прежде, пропадал на работе, а по выходным делал уборку, готовил еду и отсыпался перед телевизором на кухне. Школьный кабинет музыки опустел. Не с кем было поговорить после уроков и во время перемен. Каждый раз с надеждой я подходила к пустой комнате, тянула дверь на себя, но в ответ не получала ничего, кроме мертвой тишины.

Моя жизнь наполнилась невыносимой скукой, как в фильме «День сурка». Порой проскальзывала мысль бросить учебу, но это был не выход. Бабушка и отец явно были бы не в восторге от такого решения. Мне хотелось объясниться, хотелось спросить Максима Александровича, зачем он это сделал, с какой целью он выгораживал себя, но не заступился за меня. Однажды я увидела распахнутую дверь и помчалась в кабинет с такой собачьей радостью, с какой я встречала его в первые дни нашего близкого общения, когда он сгладил мое горе. Но увидела я там не любимого учителя, а уборщицу со шваброй в руках.

– Простите, а Максим Александрович здесь? – торопливо спросила я.

– Кто это такой? – буркнула уборщица. – Не знаем таких!

– Где он?! Где? – слезливо прокричала я на весь кабинет. – Где этот ублюдок, который предал и опозорил меня на всю эту вонючую школу?!

Уборщица сказала, что никого здесь не знает, равнодушно попросила не мешать ей и принялась за работу. Я прокараулила у кабинета еще час, в надежде, что Максим Александрович вернется.

И он вернулся, но только не в этот день. В руках он нес огромную коробку, из которой виднелись книги и тетради, а за спиной у него висел чехол с гитарой. Учитель шел быстро, почти бежал. Ему уступали дорогу. Было это на перемене, когда коридор заполонила школьная толпа. Я пробралась по этому узкому тоннелю, чтобы разглядеть знакомый силуэт и походку, и ринулась вперед изо всех сил, пробираясь к выходу. Выскочив на крыльцо в сменных туфлях и без куртки, я увидела, как учитель грузит коробки в свой автомобиль.

– Максим Александрович, – крикнула я, – Максим Александрович!

Я махала ему рукой, кричала, пыталась обратить на себя его внимание, в то время как он непринужденно складывал в багажник последний груз. Я побежала навстречу учителю, но тот уже захлопнул дверь и заводил машину.

– Подождите! Не уезжайте! – кричала я. – Не уезжайте без меня, пожалуйста!

Я бежала с неистовой силой, так, что слышала стук своего сердца и чувствовала порывы холодного ветра вокруг.

«Собери всю мощь и беги, догони его», – я прогоняла эту мысль. Мое лицо покраснело, я продолжала бежать. Машина уже выезжала с парковки, которая располагалась в тридцати метрах от крыльца нашей школы. Я представила, что я космическое тело, которое способно лететь, превышая скорость звука. Об этом рассказывали друг другу два моих одноклассника на одной из перемен. Я так бежала, что не заметила, как потеряла равновесие и упала на заледеневший асфальт, посыпанный острыми крупинками реагента, проскользила вперед еще несколько метров. Космические тела тоже нередко падают. Машина Максима Александровича уже свернула с перекрестка на дорогу, проехала несколько метров и остановилась на светофоре. Не в силах встать, я наблюдала, как мерцают красные фары и снуют по переходу ничем не примечательные пешеходы. Моя юбка нелепо задралась, я перепачкалась уличной грязью, колготки порвались, коленки разбились, а из глаз непроизвольно катились слезы.

Я ждала, пока ко мне кто-то подойдет и поможет, но люди проходили мимо. От этого хотелось плакать еще больше. Оголенные конечности посинели и покрылись мурашками, зубы застучали. Терпения долго лежать без верхней одежды на асфальте хватило ненадолго. Я собрала всю свою волю, чтобы встать, отряхнуться и пойти на урок. Как только я зашла туда, раздался громкий смех. Учительница сделала замечание классу, и хохот тут же прекратился. Я села на заднюю парту. Это вызвало воспоминание, связанное с бабушкой. Она внушила мне, что в детстве я любила ковыряться в грязи и теперь меня тянет в грязь, как в прямом, так и в переносном смысле.

– Марина, что с тобой? – удивленно спросила учительница. – Тебя что, машина сбила?

Я кивнула. Мне предложили вызвать «Скорую помощь», но я отказалась. Меня отпустили с занятий и дали денег на такси. Благо моя бабушка разбиралась в народной медицине. Дома мне не пришлось даже задумываться о том, как я буду лечиться; бабушка все за меня решила, так что от нее была хоть какая-то польза. Когда я пришла домой, бабушка предложила мне макароны с жареной рыбой, но я отказалась. У нее тут же включились подозрения: «Чем ты питаешься в школе? Кто тебя кормит? Мальчика себе нашла небось». Но мне было не до бабушки.

Я представила, как на следующий день я захожу в класс и одноклассники ехидно показывают на меня пальцем со словами: «Ее вчера машина сбила!» И добавляют что-то вроде: «Как жаль, что не насмерть». Или бред вроде: «Эта девчонка страшнее смерти! Ее даже смерть испугалась и обошла стороной». Или к примеру: «Она любит показывать всем свои трусы, специально до ушей задрала юбку и долго лежала в таком виде на земле! Вот дура!» Возникла даже вымышленная ситуация, где школьник успел сделать снимок меня, лежащей на асфальте, и теперь передает его всему классу по «блютузу», и это фото расходится по школе, словно вирус. Мозг нарисовал пугающую картинку, в которой мою фотографию кто-то распечатал на принтере и, незаметно от администрации школы, повесил на информационном стенде на первом этаже. Прокрутив в своем воображении варианты предполагаемого развития событий, я приняла решение на следующий день не идти в школу.

Первую половину дня я просидела дома наедине со своими страхами. В надежде отвлечься я взяла с полки книгу, но сосредоточиться на чтении не смогла. Звуки ножниц и фена в соседней комнате еще больше нагнетали обстановку. Я вышла на кухню, налила себя очередную кружку чая и выглянула в окно. Ветер гонял жесткий и колючий снег. Чтобы устоять в доходящей до пояса снежной жиже и разглядеть дорогу перед собой, необходимо было надеть шлем с дворниками, как у автомобиля. Я захотела выйти на улицу, несмотря на боль в колене и острую тревогу, которая не прекращалась второй день. Погоду трудно было назвать хорошей, но я немного прошлась, а когда вернулась домой, то увидела на кухне соседку-парикмахера и двух незнакомых людей, которые пили чай и общались.

– Марина, ты как? – заботливо спросила соседка.

Она налила мне чай и предложила булочку с сахаром. Я сказала ей, что все нормально, без изменений. Она сделала мне замечание по поводу моего убитого вида и того, что эти солнцезащитные очки мне совершенно не идут.

– Наташа, ты занята? У меня к тебе есть просьба!

– Да, Мариночка, что такое? – заботливо спросила она.

– Побрей меня, – попросила я соседку, глядя на свое отражение в зеркало.

– Не поняла… – обескураженно сказала Наташа.

– Я хочу, чтобы ты побрила мне голову наголо, под «ноль», чтобы я была лысой, поняла?

– Мариш, ты чего?

– Да, ты не ослышалась! Я хочу быть лысой! – вскрикнула я.

– Марин, ты спятила? Успокойся! Я не могу такое сделать! – испуганно сказала Наташа, отводя меня за руку в свою комнату и усаживая на диван. – Что я скажу твоему отцу, бабушке? Ты только подумай, ведь она подумает, что это я за тебя решила.

– Почему не можешь? У тебя же есть машинка? Возьми ее – и вперед! – требовала я. – Ты ведь умеешь это делать, верно? Я тебя очень прошу. Не сомневайся, я уже все продумала, это мое решение. Отцу и бабушке все равно. Бабушка мне вообще недавно сказала, что я могу делать все, что хочу: пить, курить, знакомиться с парнями и даже с девушками! Да и кто узнает, что это ты? Что, в нашем поселке нет больше парикмахеров? Наташа, сделай это как можно скорее!

– Ладно. Но только я оставлю один сантиметр волос, иначе ты будешь стесняться выходить из дома.

Я улыбнулась и кивнула в знак согласия, села в кресло и принялась ждать, когда холод лезвия прикоснется к моей голове. Лезвие со скрипом скользнуло по затылку, и на полу оказалась длинная прядь волос. Я смотрела в зеркало, где вырисовывался странный образ, похожий на пришельца. Я смотрела, как волосы падают на пол и голове становится удивительно холодно и свободно. Я не узнавала этого человека, смотревшего на меня из зеркала, но я тут же забыла, как выглядела минуту назад. Наверное, не лучше.

– Ну как? – спросила мастер, завершив свою работу.

– Отвратительно! – сказала я, с ненавистью разглядывая свое отражение в зеркале.

– Я тебя предупреждала.

– Да, знаю-знаю.

– Отрастут, – утешающе сказала Наташа.

Я поблагодарила ее и поспешила в свою комнату.

Накинув на плечи темно-серый старый плащ, надев шапку, бросив книгу в бабушкино кресло, я отправилась на улицу в сторону заброшенной территории и школы. Раньше здесь было что-то вроде детского сада или частного досугового центра. Когда учреждение закрыли, в этом помещении открылся продуктовый магазин. Я не застала тех времен, но, по словам местных жителей, магазин не проработал и года. Здание приняло безобразный облик, окна были разбиты, фасады почернели, словно их пытались поджечь, а на руинах красовались бесчисленные разноцветные надписи и рисунки, в основном неприличного содержания. Маленькая территория, которую планировали сделать сквером, заросла дикими травами, засохшими к зиме, что сделало пейзаж самобытным.

На самом деле это место только казалось безлюдным. Сюда время от времени стекалась местная молодежь. Вот и в тот день я услышала, как вдали играет музыка, поэтому побрела в ту сторону, намереваясь послушать ее. На высоком бордюре под конструкцией в форме грибочка, которая раньше была песочницей, сидела группа людей и пела песни. Парень играл на гитаре, рядом сидели две девушки, укрывшись одним пледом, и подпевали ему. С ними были еще двое парней, увлеченно беседовавших в стороне.

Преодолевая стеснение и робость, присущие всякому брошенному человеку, я направилась к этой компании. Мысль «А может, не стоит? Зачем им я?» остановила мой уверенный шаг. Я сделала еще круг и побродила по скверу, напряженно прогнозируя все исходы событий. Я петляла до тех пор, пока один из парней сам не поприветствовал меня.

– Смотрю, ходишь здесь, заблудилась, наверное. Не мокни, присоединяйся, – флегматично произнес он.

Я молча кивнула и с трудом выдавила из себя комплимент их музыкальному мастерству. Рассказала, что я тоже училась играть на гитаре и на фортепиано.

– Спасибо, – дружелюбно ответила девушка. – Будешь виски?

– Нет, извините, – твердо сказала я, но после небольшой паузы тихо произнесла: – Хотя давайте!

Мне налили виски.

– Не надо на «вы», все свои. Я – Саша, – сказал парень и протянул руку. – Не будь такой серьезной!

– Марина, – я протянула руку в ответ.

Как звали других, я не помню. Мы вместе играли на гитаре, пели, смеялись. Когда дождь закончился, мы решили прогуляться вдоль сквера. Компания была уже совсем пьяная, они мило обсуждали всякую ерунду: чей брат лучше воспитан, в какой стране лучше развита индустрия порно и какой фильм непременно стоит посмотреть в этом году.

– Смотрите, друзья, там Макс! – крикнула одна рыжеволосая. По-моему, ее звали Алена, и она была подругой Саши. Она указала на приближающуюся к нам фигуру.

– Точно, Макс, – подтвердил Сашин друг, быстрыми шагами направляясь к этому человеку. – Какими судьбами, старина?

Я увидела знакомое лицо, аккуратно зачесанные назад длинные темно-русые волосы, как всегда закрепленные черной резинкой, светло-серый пиджак, спокойный взгляд через очки. Я судорожно попросила у новых знакомых сигарету, хотя обычно не курила. До этого пробовала курить пару раз в подъезде, в надежде, что меня никто не заметит. Меня забавлял сам процесс, и я ожидала, что на меня обратят внимание, но этого не происходило, и я словно отдаляла момент, который вот-вот должен был наступить. Я переносила в мыслях это событие на другой день, и мне было приятно от того, как я это делала. «Я, видимо, больна, раз мне повсюду Максим Александрович мерещится, – подумала я. – Мало ли похожих на него людей?» Я старалась не смотреть в его сторону. Когда я услышала знакомый голос, то подумала: «Ну, голосов похожих много. К тому же восприятие может быть ошибочным. Сколько у нас в стране мужчин с именем Макс!»

Человек, напоминающий мне преподавателя музыки, поздоровался со всей нашей компанией и вовсе не удивился моему присутствию. Саша начал спрашивать Максима Александровича об их общих знакомых и о планах на жизнь. А я нарочно отворачивалась от него, пытаясь внушить себе, что это не мой учитель, а похожий на него молодой человек.

– Да так, иду в библиотеку. На данный момент пишу исследование.

В ту эпоху люди еще пользовались библиотекой, хотя компьютеры уже были, но не у всех. Это сейчас ноутбук является незаменимым атрибутом каждого, не только бизнесмена, офисного служащего или любого человека, чья работа связана преимущественно с умственным трудом. Тогда ноутбук был не то чтобы новшеством, инновацией (те времена уже миновали), но он был приятным бонусом, громко сказать «роскошью», но точно не развлечением для бедных людей. Наша семья в то время не могла позволить себе компьютер. Это я, уже будучи взрослой, смогла купить себе новенький ноутбук. Скорее всего, это был Apple, не помню. Эпловский точно был, хотя я не осознаю, первый это был мой ноутбук или нет.

И Интернет, а тем более беспроводной, тоже был не у каждого. С появлением Интернета в России люди ликовали: «Вот это да! Теперь в библиотеку ходить не надо, мы будем заменять ее Интернетом, станем умными, будем все знать». Но нет. Современность решила, что работу ума нужно сокращать до минимума, иначе случится то страшное, что мы предсказывали: народ станет умным. Но умных людей по-прежнему мало, и я не встречала тех, кто хоть раз переживал по этому поводу.

– Вот как? – сказал Саша. – А я слышал, ты завершил карьеру.

– Кто сказал? Сейчас я уволился и сосредоточил все свое внимание на научной работе. Это нужно для открытия моей авторской музыкальной школы, – ответил Максим Александрович.

– Отлично! – вмешалась Алена. – А на какую тему?

– Так ли это важно? – улыбнулся Макс. – Если я скажу: «Влияние материалистического мировоззрения на музыкальное искусство XIX века», разве вам это о чем-то скажет?

– М-м-м, какая интересная тема! – иронично прокомментировала еще одна девушка.

С осознанием того, что шутка не удалась, она замолчала – ей нечего было больше сказать. Нить разговора ускользала от нее, девушка не успевала за ней из-за большого количества выпитого спиртного. У Максима Александровича же, в отличие от нее, была цель. Он выглядел надменно, будто бы ему неприятно было идти рядом. Я даже хотела сделать ему комплимент, что он выглядит весьма уверенным и целеустремленным человеком, но сдержала себя. Очевидно было, что моя новая компания набивалась к нему в друзья. И тут смех резко затих, все будто бы загрустили и погрузились в свои мысли. Неизвестно, сколько продлилось бы это молчание, если бы Максим Александрович не сказал: «Решающий момент, Сань. Если свершится одно важное для меня событие, то я перееду в другую страну».

Слова Максима Александровича были обращены скорее к нему самому, нежели к конкретному слушателю или даже группе людей. Обращаясь к Саше, он не был ни раздражен, ни опечален, ни придирчив. Он, как и всегда, был несравненно объективен.

– Вы собираетесь уехать?! – неожиданно для себя воскликнула я. – Так вот почему вы ушли из школы! Пожалуйста, не надо уезжать. Вы же мне еще не все рассказали, наше обучение в музыкальном клубе еще не закончилось. Посмотрите, как прекрасна эта страна, эта природа и эти люди вокруг! Вы же обещали… – выпалила я.

Я оглянулась и восторженно развела по сторонам руками, пытаясь скрыть свою печаль за неестественной улыбкой. Ветер трепал мою темную одежду. Я подумала, что будь у меня те длинные русые волосы, от которых я избавилась час назад, ветер бы красиво раскидал их по плечам. Мне не верилось, что еще вчера они были русыми и длинными, а сегодня их почти нет и на голове «пушок», «ежик». (Я изрядно потрудилась с того момента, как в моей жизни случилось то перерождение. Я отрастила волосы до каре и красила их в черный цвет, уверяя себя, что должна быть другой.)

Бывший учитель посмотрел на меня как на сумасшедшую, дескать, о какой красоте может идти речь в полузаброшенном сквере, да еще и в маленьком поселке.

– Знаете, – взахлеб продолжила я, – весь этот мир восхитителен, и неважно, какую страну вы выберете. Вам под стать все самые развитые города планеты, и я уверена, что вы откроете лучшую музыкальную школу мира! Я хотела бы задать вам еще очень много вопросов, только жаль, что не успела. Жаль, что мы не завершили наше обучение. Я на вас совсем не злюсь! Мир слишком прекрасен для таких, как я. Правы вы были тогда, когда говорили об этом.

– Когда это я о таком говорил? Не понимаю, о чем ты, – удивился Максим Александрович. – Впрочем, ты всегда была странной.

Мне было непонятно, что за человек сейчас находится рядом со мной. Судя по тому, что он говорил, это точно был мой учитель. Но говорил он со мной по-другому, не так, как это было в школе, несколько отчужденно. Было вообще ощущение того, что все, что я вижу, слышу и воспринимаю сейчас, – не настоящее. Может, мне снова что-то снилось или я смотрела фильмы или очередные сериалы, которые заглатывала пачками последние несколько лет, когда моя жизнь потеряла смысл. Тогда я еще не знала, что жизнь пуста и бессмысленна.

В Интернете мелькала статья о тенденции поиска глубинного смысла: что все существующее мы наделяем значением, связываем одно с другим. Так было и у меня – я все время цеплялась за что-то и рационализировала, обозначала, давала определения, акцентировала внимание, выделяла на фоне всего остального. Сначала это был Максим Александрович, потом мама во всех ее воплощениях, потом люди, жаждущие возмездия от меня. Когда-то паруса корабля моей души полыхали ярким пламенем, но я, не сдаваясь, шла своим путем по бескрайнему океану жизни. А потом паруса моего корабля сгорели дотла, и я потеряла ориентир. Я больше не ведала ни цели, ни направления, ни конечного итога моего пути, а просто наслаждалась обстановкой и смеялась, и это было единственным спасением.

Ошибочная рационализация? Да пошла она к чертям. В мире, где все названо нами или за нас, проще жить. Захожу в комнату и беру предмет, который называется, скажем, «чайник», «сковородка» или «утюг». Интересно, кто первый предложил называть утюг именно так? Почему именно такая комбинация звуков и букв, а не какая-либо другая? Например, в английском «an iron», в немецком «das Eisen», а в испанском «el hierro». И все это описание этакой тяжелой металлической штуки, которая подключается к электросети и помогает делать из мятой одежды гладкую и аккуратную. Почему это вообще должно быть как-то названо? Зачем вообще говорить, когда все понятно без слов? Зачем размышлять, придумывать ассоциации и умозаключения, приводить явления под концепцию, одним словом, работать со смыслом, когда смысл – фикция? Жизнь пуста и бессмысленна.

– Вы помните обо мне? – этот вопрос вырвался сам, пока я размышляла о лингвистике.

– Я тебя и не забывал, – ответил ошеломленный от нехарактерных для меня вопросов Максим Александрович. Он привык видеть меня другой. – Гляжу, ты подстриглась. Необычно.

– Спасибо. Но я сейчас не об этом… Вы иногда меня вспоминаете? – робко спросила я.

На это мне был дан отрицательный ответ. Я разочарованно вздохнула.

– Жаль. Я вспоминаю вас каждый день. А вы хотели бы продолжить со мной общение? – с тревогой сказала я. – Может, я могу что-то предпринять для того, чтобы вы захотели этого?

Меня словно пробило на разговор, хотя обычно я не очень-то болтливая.

– Нет, – сказал учитель.

– Я слишком занят.

– Почему?! – настойчиво повторила я.

Максим Александрович молчал, не глядя в мою сторону. Тут же моя уверенность перешла в грусть, страх и чувство стыда, захотелось сжаться до атома, стать невидимкой. На последний мой вопрос он не ответил, быстро пошел дальше, намеренно избегая моего общества.

Его серая фигура в пиджаке и распахнутом пальто плавно двигалась вперед по серой улице. От этого зрелища в моем горле застрял ком, стало тяжело дышать. Ощущение было такое, будто забрали частичку меня, словно мне ампутировали руку или ногу. Такое ощущение бывает, когда ускользает единственная радость в жизни. Реакция такая же, как если у игромана забрать ноутбук, лишить алкоголика запаса бутылок с напитками или запретить художнику творить. Я имею в виду именно тех художников, кто трудится по призванию, не столь важно, живопись это или нет. Вообще труд по призванию – лучшая альтернатива любых искусственных стимуляторов, допинга. А самые одержимые – это знаменитые, потому что на них действуют сразу два наркотика: слава и любимое дело.

– Ребята, спасибо за знакомство, но я пойду. Что-то нога заболела, да и погода не очень, – начала оправдываться я. На самом деле ничего не болело физически, болела только душа. Этого не понять тем, кто еще не пережил боль утраты.

Новые знакомые начали уговаривать меня остаться. Говорили мне, что я хорошая, смелая, но из моих глаз текли слезы. Смелость медленно утекала, хотя я умоляла ее остаться со мной еще ненадолго. Максим Александрович уходил все дальше и дальше, пока совсем не растворился в холодной пустоте дождя. Я посмотрела на него, зафиксировала внимание на своем теле и записала себе установку: «Ровно через четыре с половиной года этот человек заплатит за свой поступок. Он узнает, что это такое – не исполнять обещания. Он сам попадет в такую же ситуацию, попросит моей помощи, но не получит ее и будет искренне жалеть».

Я была полностью уверена в том, что все будет именно так. Когда формируешь свои желания четко, уверенно и со строгим временным промежутком, они сбываются. А когда нечетко, без временных рамок, то ничего не происходит. Так многие люди желают стать миллионерами, но не становятся; хотят найти свою любовь, но не находят, а только терпят неудобства и недостойный уровень жизни. Они бегают по метрополитену, как белки в колесе, хотя могли бы давно сидеть на берегу Атлантического океана и пить свежевыжатый сок.

Помню вопрос «а как же?» от новых друзей, непонимание и упреки, вопросы, из-за чего я так расстроилась. Удивила настойчивость этих ребят: несмотря на то, что я требовала не провожать меня до дома, они все же меня проводили. Когда мы стояли неподалеку от моего крыльца и уже прощались, Алена обняла меня с улыбкой и положила что-то мне в карман. Я засунула туда руку и почувствовала острые углы – это была визитная карточка. Я извлекла ее из кармана и прочла: «Алена Терехова. Массаж, медитации, исцеление души и тела». Внизу были указаны контактные данные. Я удивилась, так как была далека от этих тем.

– Возьми, вдруг пригодится, – улыбнулась девушка с веснушками и укороченными волосами, выкрашенными в блонд, – я тут рядом живу, забегай в гости.

– По какому поводу? – удивленно спросила я.

– Даже если не по делу, то просто поболтать. Всегда рада новым людям! Вдруг помощь потребуется, звони. Ты классная, – Алена подмигнула мне.

Этот жест мне показался странным. Я подумала: что же со мной должно такого произойти, чтобы я побежала к целителю? Я что, ненормальная какая-то, «с приветом»? Хотя если судить по моей новой прическе, то да. Но мне было все равно, что на этот счет скажет бабушка, как она оценит мое внутреннее состояние и мое новое окружение. Мне было все равно на реакцию одноклассников. Мне нравились мои солнцезащитные очки, хотя соседка и бабушка говорили, что они мне не идут.

Что касается Алены, доверия к ней у меня не было, и я бы больше никогда не встретилась с ней, если бы не обстоятельства, которые полностью изменили мою жизнь.

Когда я устроилась на работу, то была вынуждена переехать из одной нищеты в другую, денег ни на что не было. На помощь пришла Алена, и ее я до сих пор считаю своей настоящей подругой.

Обычно после острых переживаний мне дико хочется спать. Со мной так всегда, когда я с кем-то поругаюсь, понервничаю или переусердствую на работе. После того вечера я проснулась в растрепанном состоянии, и на улице было уже давно светло. Отодвинув штору, я посмотрела в окно, но вместо солнца мир был залит слезами моего недовольства. Никогда не забуду тот день – двадцать шестое декабря. Именно тогда я сделала свою первую дневниковую запись, которая сохранилась до сих пор. Традицию записывать в дневник свои мысли я сохранила надолго.

26 декабря 200_ года

Я достала из шифоньера набор школьных тетрадей, новых, еще не исписанных, и разложила их на полу, чтобы выбрать самую красивую. Выбор пал на две: одна – голубая с серым котенком, вторая была оформлена узорами, сочетающими в себе разноцветные геометрические фигуры и схематичные изображения растений. Я долго смотрела на две эти тетради и сравнивала, какая из них красивее.

Мое внимание задержалось на второй. На первой был изображен обычный кот, британский вислоухий, кажется. Он лежал на столе на какой-то голубой ткани – так обычно укладывают образцы в художественных школах, когда учат рисовать текстуры и передавать объем. Это изображение даже не хотелось разглядывать. А вторая обложка была такая сложная, замысловатая, и взгляд блуждал по ней, словно по лабиринту. Так же будет блуждать и человек, пытаясь разобраться в себе.

Я собрала оставшиеся тетрадки и положила обратно в шифоньер. Долго любовалась новой тетрадкой, вертела ее перед глазами, даже открыла на первой странице, взяла ручку, но что там нужно было писать, я не знала. Я так и написала: «Честно говоря, не знаю, что писать». Я долго сидела и смотрела в чистый лист, пока рука сама инстинктивно не вывела слово «мама». В стрессовом состоянии человек всегда зовет маму, даже если она проявляла по отношению к нему нелюбовь или если человек свою маму никогда не видел, как, например, я. После этого из меня хлынул поток слов.

«Мама, неужели ты разбилась на автомобиле, когда возвращалась из очередной поездки? Я читала твои письма – ты была та еще путешественница. Но отец о твоих путешествиях не рассказывал, как, впрочем, и о себе. Мы слишком редко видимся с папой, он всегда очень занят. Может, и не было у тебя никаких путешествий и ты – вымысел отца? И мой? Я смотрю на себя в зеркало и думаю, что я на отца ничуть не похожа. Но что за фотографии на стене, что за письма? Может, все это подстроено? Я уже привыкла к вранью бабушки, Даши и даже отца. Кругом вранье!

Недавно я познакомилась с девочкой, ее зовут, как и тебя, Ира. Интересно, какое у нее отчество, у этой самой Иры. Может, она тоже Ирина Игоревна? Надо бы спросить. Хорошо, когда рядом есть человек, у которого можно что-либо спросить и сразу получить ответ. О тебе, мама, я все равно ничего не знаю. Сколько ни спрашивай, все ответы бесполезны и недостоверны.

Я знаю, что ты тоже любила писать в личный дневник. Жаль, что из него сохранилось лишь несколько страничек и пара писем к отцу. А я пишу такое впервые, но Ира мне сказала, что люди, которые ежедневно записывают свои мысли в тетради, поступают правильно. Ира советует мне каждый день писать в эту тетрадку все, что я чувствую. Так вот, мам. Я хочу обратиться к тебе, зная, что ты никогда этого не прочтешь. Мама, я так люблю тебя и хочу, чтобы ты была рядом. Я хотела бы крепко прижаться к тебе, но это невозможно. Поэтому я обнимаю Иру и со всей нежностью и преданностью благодарю ее.

Наконец-то я сижу за партой не одна! Все восемь лет моей учебы в школе стул рядом со мной пустовал, обычно на нем стояла моя сумка. А с той весны рядом со мной стали сидеть, и моей радости не было предела. Эта девушка стала вторым близким мне человеком после учителя музыки, который проявил ко мне уважение.

Недавно пропал учитель музыки. Судя по всему, ему на меня плевать, а я до сих пор продолжаю о нем думать». Глава 10

Раскрою секрет счастья! Все нужно делать только через чувство удовлетворения. Например, ты ешь вкусную еду: так не просто пихай ее в себя, лишь бы унять это изнуряющее чувство голода, а вкушай каждый кусочек. Не жри, словно бездомная собака, а медленно наслаждайся. Как можно не любить себя настолько, чтобы питаться абы чем, чтобы соглашаться на бутерброды, чипсы, дешевые бургеры из ресторанов быстрого питания или беляши с вокзала? Как можно соглашаться на так себе взаимоотношения, так себе книги, так себе музыку и так себе город? Видела я и таких людей, которые одеваются исключительно во вторичку и не обновляют гардероб десятилетиями, хотя и обладают нормальным доходом, позволяющим им одеваться модно и стильно.

Не понимаю я и тех, кто оправдывает свое несчастье дисциплинированностью. Дисциплина не имеет никакого отношения к насилию над самим собой. Она связана прежде всего с чувством меры. Я сама недисциплинированная. Что касается еды, ем я отнюдь не все подряд, но это всегда качественные продукты, которые мне нравятся. Я могу выпить, ругнуться матом, переспать с первым встречным, закинуться различными веществами. Моя дисциплина – это контроль, контроль над собой и над ситуацией. Даже мстить надо с удовольствием и всегда по-разному, импровизируя, но при этом не забывать сохранять контроль, не поддаваться манипуляциям. Признаться в том факте, что все лгут и в этом нет ничего плохого. Это реальность, ее не нужно менять – к ней надо приспосабливаться.

Джейн все-таки умерла от коктейля, который я ей приготовила. Мы договорились с сотрудниками ресторана, что официантка подаст ей именно этот коктейль, а взамен я оставлю хорошие чаевые. Когда посиделки в ресторане подошли к концу, мы с Джейн поехали домой и занялись любовью. Уснули в одной кровати, обнимаясь. Улыбка на ее лице свидетельствовала о том, что ей было хорошо. На утро она не проснулась. Я исполнила обещание перед ней, так толком ничего и не узнав. Я даже не знала, была ли она моей матерью или нет.

Никакого чувства вины или угрызений совести нет, ничуть, только внутри меня стало еще хуже, как будто вместо того, чтобы вынести из головы мусор, я добавила туда еще из огромной вселенской свалки. Системная ошибка – источник моей боли прятался не внутри Джейн. Я по-прежнему собираюсь найти эту первопричину, чтобы удалить ее и вместе с ней забыть о последствиях. Нет, я не ною и не ухожу от ответственности. Я думаю, что же мне сделать еще, чтобы мне было хорошо, чтобы ощущение счастья вернулось.

Счастье пропало в тот момент, когда папа все-таки рассказал мне о том, что стало с мамой. Как и обещал, он сделал это, когда я уже стала взрослой. И лучше бы не рассказывал. При таком раскладе принимать решение о том, как строить дальнейшую жизнь, было непросто. Порой приходят мысли, что я должна повторить судьбу матери, будто бы это какое-то пророчество. Но расскажу обо всем по порядку.

Когда мама была юной, она работала в туристической компании. Это было в период девяностых-нулевых годов, когда заниматься зарубежным туризмом в России было модно. К тому же был кризис. Зарабатывала она тогда большие деньги, даже больше, чем отец. Точнее сказать, деньги ей было получать гораздо легче, это отец напрягался, превозмогал себя, а к матери деньги будто бы текли рекой. Компания иногда выдавала ей путевки в качестве премии, поэтому она безумно любила путешествовать. Ей все давалось на удивление легко: танцы, иностранные языки, театральная студия. Мать относилась к финансам как к чему-то от самого человека не зависящему, словно это размер обуви, тембр голоса или возраст. Иными словами, она была расточительна. Но если бы она потеряла работу, она бы месяцами сидела дома и, как она это любила называть, «расслаблялась».

Так она и провела бы жизнь в развлечениях, если бы на вечеринке не познакомилась с моим отцом. Для нее важна была свобода, и она так бы и продолжила жить в нескончаемом потоке безудержного кайфа, если бы не забеременела. Во время беременности она посещала различные города и страны, но это не придавало ей никакой радости. Она боялась, что, когда родится ребенок, он перекроет доступ к жизненно важной для нее свободе.

Во время декрета она часто повторяла: «Лучше бы я умерла на тусовке». Когда мне было четыре года и меня уже можно было оставить с бабушкой, она все-таки поехала к друзьям в Барселону. То роковое событие произошло на серпантине: они ехали компанией из четырех человек, а за рулем был мужчина, находящийся в нетрезвом состоянии. Веселье было в самом разгаре. Автомобиль вылетел с обрыва, двое мужчин, сидевших на переднем сиденье, моментально погибли. А моя мать ехала сзади с еще одной женщиной, которая чудом осталась жива. На ней не было ни единой царапинки, но морально она получила сильнейший шок. Узнать, куда она потом пропала, не удалось. Не удалось узнать и то, что случилось с моей матерью.

Я могу ее совершенно не любить. Что за безответственный поступок она совершила? Бросить меня без адаптации, без воспитания, когда я была такой маленькой и беззащитной. Я решила, что она заплатит за это. Я была уверена, что, если уничтожу Джейн, уйдут и мои мысли о ней – о моей матери.

Ира была умной, хитрой, она разбиралась в житейских понятиях и ценностях. Никакого отношения к тем случайным знакомым из сквера, с которыми мы пили виски и играли на гитаре, она не имела. Новая одноклассница перешла к нам из школы, которая находилась в соседнем городе. Ира – пример того, как за некрасивой оболочкой иногда встречается сложная душа. Она была не столько некрасивой, сколько неухоженной: застиранный спортивный костюм на два размера больше, грязные взъерошенные волосы, порванные кроссовки. Вдобавок от нее постоянно несло табаком, и она сутулилась. И я со своим лысым черепом выглядела рядом с ней естественно, не было никакого контраста. Через несколько месяцев после нашего знакомства она изменила образ и стала выглядеть лучше.

Я наконец распрощалась с Дашей. Она не находила причины для беспокойства, так как считала издевки надо мной нормальным явлением, а я хотела, чтобы меня уважали.

– Марина Сергеевна, что с вами? – язвительным тоном однажды спросила она. – Все в порядке, или у вас проблемы с головой? Боже мой, куда же делись ваши волосы! Ваши чудесные длинные волосы! Что вы с собой сделали, это ведь какой-то кошмар, чудовищно! Поглядите, вы ведь лысая!

Ира отнеслась ко мне с пониманием. У девушки не было учебников для нашей школы, и я на правах доброй и заботливой одноклассницы на фоне категорического дефицита общения поделилась с новенькой своими книгами, помогла с домашним заданием. По вечерам она стала звонить мне по телефону, и мы могли непрерывно болтать в течение нескольких часов. Это продолжалось до тех пор, пока она не взяла меня под свой контроль.

– Твоя проблема в том, – заявила мне как-то Ира, – что ты слишком добрая. Ты в этом не уникальна, восемьдесят процентов населения такие, и я сама такой была. Эти люди гордятся своим воспитанием, высокими этическими нормами, порядочностью и вежливостью, но этим они только оправдывают свою несостоятельность. Все как в природе: есть хищники и есть травоядные. Травоядному тушканчику живется гораздо хуже, чем хищному льву. Подобно тому, как хищники забирают ресурсы у травоядных, над добрыми смеются злые, забирают деньги, уводят их парней и девушек. Вот и причина, почему класс тебя не уважает.

Ира считала наших одноклассников конформистами. Людям свойственно хвастаться друг перед другом, показывать свое превосходство. Безумно увлекательная игра – присваивать себе ненужные заслуги. По такому принципу работают современные социальные сети: у кого машина подороже, кто останавливается в элитных гостиницах и летает бизнес-классом, у кого мобильный телефон поновее. За кадром остаются кредиты, фотомонтаж и неудовлетворенность жизнью. Вот фотография ужина в ресторане, а за кадром «Доширак» дома.

В то время, когда я была школьницей, социальных сетей еще не было. А может, и были, но о них знали единицы, и активных пользователей было совсем немного. В то время у меня даже компьютера не было, в моей семье ни у кого не было на это средств. Да и в моем окружении эта штука была не у всех, так что люди больше предпочитали гулять, нежели лежать на диване, уткнувшись в гаджеты.

Подростки той эпохи жили популярностью в рамках своей школы или круга общения. В те времена были в моде молодежные субкультуры вроде эмо и готов, электронная музыка, японская мультипликация, значки на рюкзаках, дешевые алкогольные коктейли в жестяных банках, вечеринки на крышах домов и в подъездах. Несмотря на разделение на бедных и богатых, ребята в нашей школе общались друг с другом примерно наравне. Наверное, потому что все были бедными. Некоторые вообще жили в общежитии, как, к примеру, Ира. Это была эпоха инфантилизма и беспечности.

– Помнишь притчу о двух волках? – продолжила Ира. – Про то, где мужик выбирал, какого волка ему кормить, белого или черного. Побеждает не тот волк, которого ты кормишь, а тот, который сильнее. Корми темного волка в первую очередь, светлому пища всегда найдется. Не кормишь темного, тогда он впадает в ярость и начинается беспредел с его стороны. Что за издевательство – не кормить волка? Вот он и защищается, впрягается за свои права. Темный отбирает ресурсы у беленького, пушистенького! Тот-то ничего предпринять не может, сам сдается! А если белый попытается забрать что-то у темного, начнется настоящая битва. Когда у человека, который считает себя «травоядным», отбирают ресурсы, он бездействует, прикрываясь своей добротой. Но когда человек «хищный», люди будут думать, прежде чем обращаться к нему.

Это образ жертвы. Выбрось его из жизни навсегда!

Пару раз мы все-таки беседовали обо мне, я настойчиво просила об этом Иру. Она раскрыла во мне такие понятия, о которых я сама не догадывалась. Например, я поняла, что с моей внешностью все в порядке, раз уж подруга ходит в таком виде и не комплексует. По коридорам общежития, где она обитала, Ира вообще могла ходить в нижнем белье, ее это не смущало. Она советовала мне поступать так же, но я не решалась пройтись в таком виде даже по нашей квартире. К тому же Наташа, женщина-парикмахер, снимающая нашу вторую комнату, постоянно приводила домой толпу клиентов. Отец дома почти не бывал, он целыми днями находился на работе, а домой приходил только для ночевки. Спал он на диване, который стоял на кухне. Отец настолько пренебрегал комфортом, что не пользовался постельным бельем и подушкой, а укрывался только диванным пледом.

– Как тебе самостоятельная жизнь? Интересно жить с другими людьми? – спросила я как-то невзначай у Иры.

– Разницы я не заметила, – ответила Ира, – все как было, так и осталось.

– А мне это подойдет, на твой взгляд? Изменюсь ли я, если выберу такую жизнь?

– В смысле коммунальное сожительство? Общагу, простыми словами?

– Да, – ответила я.

– Нет, ты не изменишься. Изменятся твои привычки, режим дня, круг общения, но ты сама – нет. Ты не изменишься. Переезд дает только иллюзию перемен, легче тебе не будет однозначно. Своих хлопот и там хватает: правила совместного быта, график уборки, очереди в туалет.

– А-а, – кивнула я, и мои мысли унеслись в представления о будущем, в котором я стираю носки и развешиваю их на общую веревку в коридоре, потом жарю яичницу в чугунной сковородке на газовой плите, – все равно в скором времени я должна решиться на этот шаг. В плане… – Я прикусила губу, а затем опустила глаза. – Не знаю… Хватит об этом.

Ира взглянула на мое лицо, будто внезапно приметила в нем что-то новое, странное, ранее незнакомое. Ее взгляд проник сквозь меня, словно через стеклопакет.

– Ира… – продолжила я, – если можешь, помоги мне переехать.

Мы поселились в том самом городском общежитии, до которого нужно было полчаса ехать на электричке, а потом идти два с половиной километра пешком. В комнате нас было только двое. Денег у меня не было, но Ира предупредила, что она устроит все так, что я буду жить без оплаты. Она пообещала научить меня зарабатывать деньги и преуспевать во всем. Через некоторое время она помогла мне устроиться кассиром в продовольственный магазин поблизости. На заработанные деньги я сделала первую татуировку с портретом матери. Поскольку денег было недостаточно, рисунок был кривоват, но я радовалась этому событию, как продолжению манифеста моей свободы.

Пуховое одеяло и подушка, пижама, две пары джинсов и несколько футболок, настольная лампа и учебники – вот и весь мой капитал, который я приволокла с собой. Не было только того, к чему я так привыкла: телевизора и радиоприемника. В доме они постоянно звучали фоном, а теперь я вслушивалась в тишину, и это ощущение казалось мне новым. Дома мы как-то обходились без бытовой техники: стиральной машины, холодильника, микроволновой печи, электрического чайника, пылесоса… В какой же нищете я жила! Потому переезд занял не больше получаса. Когда ничего нет, живешь налегке, жизнь упрощается до предела, в этом и кроется единственная радость бедности.

Контраст общежития и дома был не слишком заметен. Дома в одной комнате постоянно обитали посторонние люди, в другой ютились мы с вечно недовольной бабушкой, а в новом пристанище было еще больше незнакомых людей. Я часто жаловалась Ире, что бабушка не давала мне спокойно жить, вертя козырем «я бабушка, я должна знать». Ира много раз говорила мне, что отношения с бабушкой нужно просто разорвать, без всяких объяснений, как это сделала она со своими родственниками. Всем родственникам Ира несколько лет назад сказала «прощай» и уехала в другой город.

Я все меньше внимания уделяла школе и в конечном итоге бросила ее. Мне было страшно, но в то же время весело, интересно. Старую сим-карту Ира сказала выбросить, а взамен купила мне новую, так что с отцом и с бабушкой мы больше не общались. Я написала им письмо, в котором объяснила ситуацию. Написала все как есть, что меня ждет самостоятельная жизнь и я начинаю взрослеть. Общаться с родными Ира запретила, по ее словам, они тянули меня ко дну. Каждый день я вела дневник, в который записывала, что делала и с кем встречалась. Ира сказала, что ведение дневника в свое время помогло ей не распыляться по мелочам.

Когда мы с Ирой съехались, она начала вести себя иначе. Она заставляла служить ей. Я бросила учебу, не звонила отцу, кардинально поменяла внешний вид, сутками напролет пропадала на работе. Часть своей зарплаты я отдавала Ире, это входило в условия нашего с ней договора. Она систематически подбрасывала мне странные просьбы, например, доставить пакет из одного пункта города в другой, сходить в соседнюю комнату общежития и пожелать постояльцам спокойной ночи, добыть ей сигареты. Каким способом я их буду добывать, ее не волновало, денег она на это не выделяла. Я не чувствовала, что мной пользуются, наоборот, я гордилась тем, что стала кому-то нужной. Ира говорила мне, что это – часть обучения. И я благодарна ей. Если бы не Ира, не случилось бы того вечера, который вывернул меня наизнанку, и я стала другим человеком, своим полным антиподом.

Тот вечер обещал быть самым обычным. Я поздно возвращалась со смены, потому что всех сотрудников магазина в тот день задержали без предупреждения. Когда я вышла с работы, меня начали преследовать двое парней. Один из них работал в нашем супермаркете охранником, второй, в кепке, был его другом. Охранник был отстраненным и нелюдимым, вечно погруженным в себя человеком. По крайней мере, таким его знали на работе. От него постоянно воняло, словно на него вылили помои, смешанные с водкой. Его друг был полной его противоположностью, он любил демонстрировать свой якобы высокий доход, хвастался своими связями, хотя нередко сам становился объектом насмешек. Несмотря на лишний вес и отсутствие популярности у противоположного пола, он был невероятно уверен в себе.

Именно он и закричал мне вслед: «Красотка, иди сюда!»

– Какая же я вам красотка, – с наивной улыбкой ответила я, – такая, какая есть.

– Да ну, брось, иди к нам, – сказал толстый парень в кепке, маня рукой к себе, – мы добрые, не обидим. Как сильно ты поменялась внешне, мы с Вадимом заценили!

Я неспешно двинулась в их сторону.

– Чего хотел? – обратилась я к жирному.

– Трахнуть тебя хотел! Ты как, не против? – уверенно произнес он, поправляя кепку.

– Нет! – ошарашенно ответила я. – Ни в коем случае!

Мои руки похолодели и затряслись. Я вспомнила, что Ира говорила мне про травоядных и хищников. Хищники всегда берут свое, пока травоядные думают. И этот «хищник» намерен напасть на меня, «травоядную». Что я должна была сделать? Удрать? Побег – это стратегия слабых. Если я убегу сейчас, то в следующий раз он атакует меня сильнее. Ударить его? Оскорбить? Не хватит сил. Пока я размышляла, что делать, второй парень произнес:

– Ни в коем случае не против? Какая ты горячая малышка! – С этими словами он ударил меня по ягодицам.

Я испугалась и взвизгнула, а затем отбежала от них по ночной улице метров на пять. Это было вдвойне трудно, потому что я надела каблуки и короткое платье по просьбе Иры. Надеть «копыта» меня попросила девушка, ничего не смыслящая в стиле и одевающаяся как колхозница.

– Ты мне не нравишься, жирдяй! – крикнула я. – Ни ты, ни Вадим, никто из вас!

– Ах ты, сука! – крикнул толстый и кинулся бежать за мной.

Туфли пришлось моментально снять, потому что они были не мои, и нужно были относиться к ним бережно. Я побежала босиком вперед по темным закоулкам, плевкам, окуркам и стеклам. Я запыхалась, но продолжала бежать. Сил не было. Из земли торчал какой-то железный штырь, я споткнулась об него, упала на землю и измазалась в грязи. Бабушкино пророчество действовало. Рожденная для того, чтобы кувыркаться в грязи, недостойна ничего другого. По моему лицу размазался макияж, смешавшись с каплями грязи. Туфли улетели в лужу, их было уже не спасти.

– Вот ты и попалась, сука!

Не помню, как именно, но мне удалось выдернуть из земли металлическую палку, об которую я споткнулась. Выхватив ее из земли, я с размаху ударила ею обидчика по макушке. Противник издал звук, похожий на хрюканье, и рухнул на землю. Его лицо побледнело, глаза помутнели, приобрели жуткий вид, шея моментально залилась кровью. Пара мгновений, и он затих. Меня бросило в дрожь и стало тошнить.

Я очнулась в густых зарослях кустарника. Осмотрелась вокруг, медленно отодвигая ветки, уткнувшиеся мне прямо в лицо. Моя сумка была на месте, все ее содержимое (телефон, ключи от общежития и несколько монет) были в сохранности. Набор салфеток, зеркальце, шариковая ручка. Боже мой, платье в грязи. Меня кто-нибудь видит? «Все в порядке, я жива», – повторяла я про себя. «Меня зовут Марина, мне семнадцать лет, учусь в школе, работаю в супермаркете кассиром». Послышался шорох автомобильных шин по асфальту. «Сейчас я на улице и, видимо, где-то в городе». Я посмотрела наверх: сквозь ветки просвечивало монохромное небо. На тучи, словно на экран, проецировалось сияние фонарей с дороги. От меня несло травой, сырой землей и собачьим дерьмом. Как я здесь оказалась?

Я пыталась восстановить события, но дальше того, как я завершила свой рабочий день, память не шла. Я закрыла глаза и дала ход времени. Время шло, а я ждала, пока в моей памяти не всплывет еще что-нибудь из хроники происшествия. Я вспомнила о туфлях. Где же туфли? Меня охватила легкая паника. Туфли! Где они? Их нельзя терять, они не мои. Какой сегодня день? Если настройки в телефоне не сбились, что маловероятно, то сегодня двадцать восьмое апреля, три часа утра. Я вспомнила свои вчерашние записи в дневник. Шесть утра – подъем, завтрак. Отвратительные сосиски с хлебом. С семи до девяти утра тренировка в местном спортзале. Затем я пошла в гости к новым соседям, они угостили вкусным обедом. Да! Были рыба и картофельное пюре, а еще салат. Было очень вкусно! Засиделись, было интересно. Потом началась моя смена на работе, нас задержали, но рабочий день точно закончился. Что было потом, я никак не могла вспомнить. В голове вертелись слова бабушки о том, как я люблю грязь, и слова Иры о хищниках и травоядных.

Как только я попыталась встать, моя нога сжалась от острой боли, как будто в нее вонзили спицу. Колено сгибалось с огромным трудом. Вероятно, меня сбила машина. Одежда была порванная и грязная, на теле были синяки и ссадины. Туфли я не нашла. Ну и ладно, можно купить новые, даже если они мне недешево обойдутся, сама виновата. Деньги всегда можно найти. Открыт вопрос, где я и как я здесь оказалась. Меня что, избили? Что я такого натворила? Не терпелось узнать, как я выгляжу. Я открыла маленькое складное зеркало, и увиденное меня шокировало. Кожа была бледная, как у трупа, щеки втянулись, на них была запекшаяся кровь, к волосам прилипли куски грязи. Юбка задралась, на самой видной части платья в области живота зияла дыра.

В любом случае надо идти. Куда? Я встала, поправила юбку, чтобы не было заметно, что платье порвано. Дошла до ближайшей скамейки и села, не в силах идти дальше. Нога болела, колено почти не сгибалось. Чтобы успокоиться, я нарочно тянула время. Куда я в таком виде пойду? К бабушке вход закрыт, да и не хотелось мне туда. В общежитие тоже нельзя, меня увидят и поднимут на смех, еще и от Иры влетит. Этого никак нельзя было допустить, надо мной и так в школе все смеются. В новой, взрослой жизни я такого не допущу.

И тут я вспомнила про Алену, милую, общительную девушку, с которой мы пили виски. Она сказала, что я могу рассчитывать на ее помощь. Хоть бы я не выбросила эту визитку, как же она нужна мне сейчас! Я нашла бумажку с номером в сумке и позвонила. В трубке раздалось: «Кто это? Почему так поздно?»

– Алена, привет. Это Марина.

– Какая Марина? – спросила она недовольно.

– Та самая, помнишь, мы вместе пили виски, а потом ты дала мне визитку.

– Не-а, – сонно ответила девушка, – не помню вообще, – и, сделав паузу, грубо добавила: – Тебе чего вообще от меня надо?

– Ну, тут такое дело… – виновато объяснялась я, – ты говорила, что к тебе можно обращаться, а мне очень нужна твоя помощь.

– Ближе к делу, что случилось?

– Да меня тут, кажется, машина сбила… Или избили меня, или просто потеряла сознание, не знаю…

Алена захихикала.

– Сама не знаешь, что случилась? Это либо очень плохая шутка, либо на тебя так полнолуние действует.

– А я и не знала, что полнолуние, – добавила я, чтобы сказать хоть что-то, – и я серьезно, это не шутка.

Она поинтересовалась, где я нахожусь, но, как выяснилось, я и сама была не в курсе.

– Ну посмотри номер соседнего здания, что за детский сад-то? – сказала Алена. – И почему ты именно мне звонишь?

– Да не, никаких детских садов в окрестностях не вижу. Звонить больше некому, я одна здесь и разругалась со всеми, – объяснила я, пытаясь найти хотя бы одну табличку с адресом.

– С кем? – спросила Алена.

– Не знаю.

– Ладно. Приезжай. Скину адрес. На такси-то деньги есть?

Я ответила, что есть. Пусть денег было немного, но заставлять Алену оплачивать за меня такси было совсем ужасно.

– Слава богу! – заметила Алена со вздохом. – Ладно, я вызову, как приедешь, звони, встречу. Глава 13

Когда я повзрослела и оставила Марину в прошлой жизни, изменила стиль, внешность, освоила иностранные языки, меня потянуло на путешествия. Видимо, это у нас семейное. Мать, согласно историческим данным, тоже была путешественницей. Я объездила много стран, нашла себе мужчину на Кипре, он предлагал мне выйти за него замуж, но я перевела его в ранг своих знакомых, потому что однажды он отказался оплатить мои покупки. Когда другие мужчины спрашивают меня о нем, я говорю: «Я ему благодарна, он замечательный человек. Но ничего личного, просто экономика и прагматический подход». На самом деле я никогда не любила его и относилась к нему как к источнику дохода. Я вообще не умею любить, меня этому никто не научил.

Мой знакомый говорит: «Никогда не влюбляйся. Ни в лицо, ни в волосатые ноги, ни в кожу, ни в глаза». Иногда мне кажется, что функцию «любить» в моей операционной системе напрочь снес Максим Александрович, проникнув в не защищенную на тот момент паролями систему под видом технического администратора. Когда он «наломал дров», восстановлению эта программа уже не подлежала, но не оставлять же системный компонент пустым? Так новая программа «ненавидеть» встала на место старой программы «любить».

Не обращайте внимания на множество умных слов из области информационных технологий. Дело в том, что я два года проработала в компании «Житников Ресеч», и там мне пришлось изучить все, что связано с компьютерами и программированием. Была я в этом деле полным нулем. «За информатикой и точными науками будущее», – говорил генеральный директор этой компании. В офисе было здорово, интересно, но не так хорошо, как в Берлине и Амстердаме с моими друзьями-музыкантами.

Когда я приехала в Берлин, я обрадовалась. Меня удивила открытость людей, ведь можно было говорить обо всем, о чем думаешь, никого не стесняясь. Время от времени там проводились парады, в которых люди шествовали в одном нижнем белье, а уличная мода вообще удивляла своей одиозностью. А местное искусство, а кофейни, в которых можно от души оторваться, не привлекая внимания правоохранительных органов. Берлин мне казался идеальным местом, люди там существовали по принципу Свободы. Свобода – это то, по чему я так изголодалась, и теперь я пожирала ее, наслаждалась ею.

Однажды мне позвонил Максим Александрович. Он рассказал, что сейчас он живет в австрийской деревне, пасет коровок и курочек и приглашает меня в путешествие. Я согласилась, хотя сочла историю про деревню и курочек приколом.

«Поезжай, почему бы и нет?» – говорил мне голос. Я научилась к нему прислушиваться.

Когда я приехала к Максиму Александровичу в гости, у него оказалась очень уютная, правда небогатая, но со вкусом обставленная квартира. В ней царил стиль лофт с кирпичными стенами, на которых висели картины, электрогитары и музыкальные пластинки. В углу одной из комнат располагалось что-то вроде торговой витрины, где были расставлены разные медиаторы, диски, статьи из газет и журналов и прочие музыкальные «ништяки».

Надо сказать, местная культура сильно повлияла на моего бывшего учителя музыки. Он тоже почувствовал вкус свободы: все те же длинные волосы были заплетены в дреды, одевался он более вольготно и с элементами спортивного стиля, перешел с романтической элегантной классики в дерзкую драму. Когда человек чего-то достигает в жизни, ему такое позволительно. Цветные волосы, вязаная шапочка, яркие свитера – это все бунт, такой же, как моя стрижка наголо и корявый портрет матери на руке в семнадцать лет. Бунтовать могут лишь те, кто сидит высоко, кого уважают. А может, и наоборот, его никто не уважал и он смирился с этим. Его мечты о высоком доходе так и остались мечтами.

Мы пили чай, ели сладости, играли на музыкальных инструментах и молчали. Мы перешли на «ты» и немного сблизились. Я попросила больше не называть меня по-старому и озвучила свое новое имя. Каждый раз, когда он называл меня по-старому, я повторяла новое имя и настоятельно требовала называть меня именно так, но он запомнил меня другой.

– Ты так изменилась… в лучшую сторону! Похорошела как! – сделал мне комплимент учитель. – А помнишь, как ты побрилась налысо? Я тебя увидел и подумал, что ты реально с катушек слетела… А теперь красивая, прическа тебе очень к лицу, ты так похудела. Ты стала как-то… сексуальнее, что ли.

– Все мы слетаем с катушек, но каждый по-разному, – констатировала я.

Играл легкий и спокойный гранж вперемешку с инди- и лаундж-музыкой. Занавески качались на ветру в такт мелодии. Все, как и в школе, но добавилось кое-что еще, чего в школе не было: особый вкус, запах и атмосфера, то, благодаря чему время замирало. Это был запах травки. Я пробовала ее и раньше, но на этот раз меня накрыло по-новому, и я созерцала все новые и новые проявления этого мира во всех его формах и воплощениях.

Мы обсуждали искусство, вспоминали путешествия, города, районы и предместья. Максим увлекался историей, поэтому ему можно было задать вопрос о любой эпохе: про Людовика XI, Франциска I, эпоху Ренессанса. Я выбирала тему, а он делился пикантными подробностями, пусть иногда и недостоверными. Он повествовал о том, как в то время одевались, как проводили время, какие музыканты творили тогда. Он хвастался знаниями о современной немецкой рок-музыке и о собственной музыкальной карьере в Берлине, личными знакомствами с представителями известных музыкальных коллективов.

– По правде говоря, это и карьерой назвать сложно. Мы с друзьями ездим по городам и даем концерты. Продвижением занимается Майк, наш продюсер, как он это делает, мне неизвестно. В итоге ездим много, а выхлоп с этого небольшой, – жаловался он.

Меня волновало совершенно другое. Я рассказывала о школьных годах, в подробностях высказала ему все, что испытала по отношению к нему, как страдала в своей семье, как искала свою мать. Один рассказ плавно перетекал в другой, нити речи терялись и переплетались, умирало старое и рождалось новое повествование – и так до бесконечности. Иногда я высказывала мысли, которые казались мне гениальными, но тут же их забывала, и меня это несколько раздражало. Первое время он вежливо поддакивал, но вскоре перестал.

После очередной истории он подошел к своему большому красному шкафу, наполненному пластинками, достал диск группы Scorpions и вставил в проигрыватель. Мы слушали все треки по порядку, даже прослушали эту пластинку несколько раз на повторе, но не заметили этого, а потом он поменял ее на следующую.

– Давай прослушаем все пластинки, которые у тебя есть? – предложила я.

– На это уйдет несколько лет, за весь вечер не прослушаешь, – ответил он. – Давай для начала покурим, а потом я покажу тебе остальные композиции?

Я согласилась.

«Может, нужно уходить?» – время от времени шептали внутренние голоса.

«Здесь небезопасно!»

«Этот человек хочет тебя убить!»

«Здесь говорю только я. Тебе сейчас нельзя ничего говорить. Ты можешь сказать лишнее, и эта информация сработает против тебя», – наставлял внутренний голос.

– Да прекратите вы, заткнитесь! – закричала я. – Устала вас слышать!

Максим Александрович засмеялся, завалившись ко мне на колени и покатившись по полу.

– Блин, что произошло? Что это было, что? – орала я в истерике. – Почему ты смеешься, что в этом смешного, идиот?

– Будешь так паниковать и называть меня идиотом, я с тобой не буду общаться! – сделал мне замечание совершенно чужой и ненужный мне человек. Я даже не знаю, кем он мне приходился. Я не могла назвать его ни другом, ни учителем, ни мужчиной. Он так и остался для меня безликим существом, но на этот раз его образ приобретал все больше омерзительных очертаний.

Голоса предупреждали меня, что я могу ляпнуть что-то сокровенное, что давно храню в себе и никогда не расскажу, а если сделаю это, то буду потом сильно жалеть. Это мои преступления, мои руки по локоть в крови, это моя месть за мать.

Поглядев за окно, я увидела, что на улице шел дождь. Идти домой нужно по сухой погоде, иначе я промокну и замерзну. Время проносилось невыносимо быстро, а я сидела и не предпринимала никаких действий. Когда часовая и минутная стрелка на часах соединились, у меня началась тревога.

«Как я поеду домой, на чем?»

«Готов ли этот человек оплатить такси, снять гостиничный номер, или он оставит меня ночевать у себя, в этой халупе?» – голоса не умолкали.

Оставаться наедине с человеком, которому я только что объяснялась в нереализованных чувствах, было страшно и даже опасно. Я намеревалась успеть на поезд, но как только часы пробили двенадцать, все шансы приравнялись к нулю. А мне все хотелось говорить и говорить.

– Уже поздно, – сказал Максим Александрович. – Может, продолжим наш праздник в другом месте? Поехали в…

– Ты не хочешь меня слушать и собираешься бросить меня в каком-то ночном клубе? – прокричала я.

Мне казалось, что меня никто не замечает. На мои глаза навернулись слезы, они стекали по щекам, падали на платье и ритмично стучали о жесткую обложку пластинки. Я раскачивалась из стороны в сторону, эмоции невозможно было остановить. У меня время от времени происходило такое, и вот опять началось. Словно крышу сорвало, а еще начались приступы тошноты. Я наклонилась вперед, уперлась руками в пол и рыдала, будто меня рвало. Мне казалось, что я падаю.

– Слушай, а я доберусь до дома? Мне кажется, не смогу, упаду, – сказала я, продолжая всхлипывать.

Он вытянул руки, взял меня за плечи, затем прижал к себе.

– Обними меня как можно сильнее.

Я обняла его, уткнувшись в грудь. Все тело дрожало, не то от волнения, не то от холода.

– Еще сильнее. Не можешь, что ли?

Я сжала руки с еще большей силой, от чего слезы потекли сильнее, и футболка Максима сделалась влажной.

– Значит, есть сила, – констатировал Максим Александрович и, словно давая мне разрешение, добавил: – Можешь идти.

Я собрала вещи, попрощалась. Максим проводил меня до двери, и я безвольно шагнула в подъезд. Послышался щелчок ключа в замочной скважине. Все тело ломило, адская головная боль рассыпалась по внутренним органам, словно мне вонзали отвертки в глаза и судорожно прокручивали их в момент взмаха каждой моей части тела. Лифта в доме не было, так что мне пришлось опираться о стены, чтобы не упасть во время спуска по лестнице.

Когда я оказалась на первом этаже, то поняла, что не рассчитала сил и дальше идти не смогу. Меня била дрожь, я задыхалась. Я позвонила Максиму Александровичу, чтобы тот помог мне вскарабкаться обратно на третий этаж. Лучше переночевать в этом доме, хотя бы в подъезде, лишь бы не тащиться в метро, упасть там и быть затоптанной, как собачье дерьмо.

– Кое-что в тебе ничуть не изменилось. Ты осталась такой же беспомощной, какой была в школе. Помню, как я вытащил тебя из туалета, ты хныкала там. И вот эта ситуация повторяется.

От этих слов я заплакала навзрыд, и Максим принялся меня успокаивать. Он начал гладить меня по волосам, говорить о том, какая я красивая, как он верил в меня, и о том, что вскоре меня отпустит.

– Да никак ты в меня не верил! Уехал в Европу по своим делам и позвонил только сейчас, и тебе все это время было все равно на меня и мои чувства. Я приехала к тебе даже не за твой счет, – высказалась я.

– Успокойся! – предложил он. – Пойдем на балкон, покурим и поговорим.

– Ты хочешь, чтобы я совсем подохла?! – гневно прокричала я, на что он ничего не ответил.

Он взял гитару и исполнил несколько песен, вслушиваться в которые мне не хватало сил. Внутри себя я молилась Богу. Я упала на ковер на балконе и неподвижно лежала, следя за обстановкой вокруг и медленно двигая губами. Максим наклонился ко мне и принялся пристально разглядывать меня.

– Что ты на меня так смотришь? Я все равно ненавижу тебя, подлец, – промямлила я и засмеялась.

Он поправил мои волосы, ласково зачесал их за ухо и, вплотную приблизив ко мне свое лицо, произнес полушепотом: «Скажи мне больше». В эту секунду я успела ощутить сладкий аромат, исходящий от его длинных волос, заплетенных в дреды, а также легкий запах пота, смешанный с запахом травки.

– И скажу! – воскликнула я. – Ты конченая тварь, сволочь, ты испортил мне все школьное образование. Помнишь, как я спросила, хотел бы ты продолжить со мной общение? Что ты ответил, помнишь, скотина? Ты сказал, что ты слишком занят! Ты не нашел на меня время! Из-за тебя я скиталась по чужим квартирам в незнакомых городах, из-за тебя я попала под влияние одной нехорошей девушки…

Я говорила про Иру. Хотя я бы не назвала ее нехорошей, ведь она принесла мне больше пользы, чем вреда. Она была как моя мама: совершила чудо и тут же покинула меня. Или, может быть, это я ее покинула?

– Сегодня я готов выслушать любые твои недовольства, – с улыбкой произнес он, распластавшись на кресле, – так что продолжай.

– А еще ты ушел из школы, уволился! И даже меня не предупредил! Почему?! Кто так поступает? Почему? – плакала я навзрыд. – Почему ты сразу не предупредил меня, что ты занят? Я бы так не мучилась! – Из моих красных глаз бурным потоком текли слезы.

Максим посмотрел на меня очень пристально, и его глаза показались мне столь огромными, будто в них можно было разглядеть Вселенную. Вдруг он провел своей мягкой и теплой рукой по моей спине. На мне ничего не было, кроме его футболки. Я не планировала оставаться на ночь, поэтому не взяла с собой пижаму. Свое белье я постирала, поэтому была только в ней, хоть она и была на несколько размеров больше меня, ведь Максим Александрович за эти годы изрядно поправился.

Он просунул руку под мою футболку и обнял меня за талию, отчего мне стало удивительно тепло. Он провел рукой по моим ягодицам, затем между ними, мягко затрагивая промежность. Задрав на мне футболку, он прикоснулся к моей нежной груди и стал прокручивать пальцами соски так, словно регулировал громкость на музыкальном центре. Затем он провел рукой по моему гладкому обнаженному лобку и украдкой соскользнул ниже, откуда манило теплом и всеобъемлющей влагой. Проникнув туда, он легонько пошевелил пальцем, но вскоре вынул его и принялся поглаживать мой живот круговыми движениями. Я вожделела, чтобы он вернул руку туда еще раз, и следила за тем, как она двигается. Но рука не останавливалась на определенном участке тела, как и все в нашем мире никогда не останавливается, потому что мир подвижен.

– Сними футболку, – сказал он.

– Хорошо, – ответила я, послушно сбросив футболку. Без нее я почувствовала себя свободнее и раскованнее, но в то же время беззащитнее.

Он сделал то же самое, он снял какой-то элемент одежды, я поняла это, когда услышала, как что-то мягкое упало на пол, а что-то твердое прижалось к моему бедру. Затем он взял мою руку, помассировал ее и направил себе между ног. Я обхватила руками его окаменевший член и начала сжимать его то сильнее, то слабее. Затем я принялась ласкать его тело руками и языком, мне хотелось этого. Я прощупала пальцами каждую жилку, каждую мышцу, затем с исцеляющей нежностью облизала налившийся кровью член. Он кончил мне в рот, и я выпила его семя, как яблочный сок.

Его тело стало таким же теплым и намокшим, как и мое. Максим осторожно перевернул меня на спину, я издала громкий выдох, напоминающий стон, а он зачем-то положил голову на мой плоский живот, затем переместился на мою грудь, словно хотел утонуть в ней. Я почувствовала колкость его дред, которые рассыпались по моему телу, прикосновение его языка. Он убрал голову от моей груди и сел максимально близко, раздвинул мои ноги и вошел в меня. Я была расслаблена и безвольна, словно тряпичная кукла, наполненная ватой, но инстинктивно двигалась в такт его движениям.

В ту ночь это случилось. Причем у него очень давно не было секса, а у меня это было впервые с парнем, так как я отдавала предпочтение девушкам. На бессознательном уровне я всегда вспоминала о первой любви, поэтому ненавидела всех остальных мужчин и не подпускала их к себе. После секса он спросил меня, почему я не переспала с ним раньше, еще в то время, когда училась в школе. Этот вопрос сделал мое состояние еще более тревожным, я едва сдержала слезы, повернулась к нему спиной и стала всматриваться в дождь за окном.

Так всего одна фраза может моментально перенести тебя из блаженного состояния в невыносимую тревогу. Я подумала, а почему я правда не переспала с ним, когда мне было шестнадцать? Ведь все предпосылки для этого были. Всему виной были мои страхи и неуверенность в себе, которые в те годы до краев наполняли меня. Я почувствовала сожаление о том, что я не сделала это тогда, в удобное время. В то мгновение я поняла значение фразы «упустить момент».

Все нужно делать своевременно. Пришла идея – реализуй!

«Ах ты, сука! Вот ты и попалась, сука!» – крутилось у меня в голове.

В тот день, когда я впервые услышала эти слова, они настолько меня напугали, что словно впечатались в память. Они сидели внутри меня и диктовали, как мне поступать. Я – сука. Теперь я знаю, как поступить. Я поступлю как сука, теперь мне нравится быть сукой. Мне пришла в голову одна идея, и я уже предвкушала процесс ее реализации.

Корми темного волка в первую очередь. Светлому пища всегда найдется. Не кормишь темного – он впадает в ярость, и начинается беспредел с его стороны.

Я набрала код на домофоне, который мне продиктовала Алена, и вызвала лифт. Я никогда не радовалась лифту так сильно, как сейчас, в момент повреждения ноги. В подъезде на меня никто не обратил внимания, может быть, оттого что выглядела я не так плохо, как мне казалось. Подумаешь, человек в грязном и рваном платье, таких по городу много ходит. А может быть, оттого что в подъезде просто никого не было, ведь была уже глубокая ночь.

Девушка низкого роста с короткими светлыми волосами появилась только через восемь минут. На ней были удобные шорты, напоминающие пижамные, и свободная белая футболка на несколько размеров больше нее. Челку собирал ободок-повязка с огромным розовым бантом в горошек, что придавало ее внешнему виду наивность. Из-за того, что волосы были зачесаны назад, были видны отросшие неокрашенные корни волос. С таким состоянием волос девушке не помешало бы посетить парикмахера, но, похоже, ее это не волновало.

Алена просканировала меня с ног до головы и удивилась, что я босиком. «Пойдем», – нежным голосом пролепетала она и, повернувшись, заманчиво покачивая бедрами, направилась к одной из множества дверей. В квартире интерьер был выполнен в китайском стиле, на стенах были иероглифы, по углам расставлены статуэтки по фэншую, обсыпанные монетами. Мы зашли в комнату, где посередине стояла кушетка для массажа. Я попросила показать, где находится душ. В квартире их было два. Она привела меня в ближайший, дала мне чистое полотенце и новую мочалку в прозрачной упаковке. Места в этом помещении было так много, что там можно было спокойно станцевать. В сравнении с той обстановкой, которую я видела дома, эта квартира показалась мне президентским номером.

Выходя из ванной, я услышала торжественное: «С легким паром!» Я не могла налюбоваться обстановкой.

– Красиво у тебя здесь, – произнесла я.

– Нравится? Наш труд. Сами ремонт делали, оформили безо всяких дизайнеров и архитекторов. Талант никто не отнимет.

Алена усадила меня за обеденный стол, поставила два винных бокала и достала из холодильника дорогую бутылку вина.

– Вообще-то я вино не пью, – произнесла я, вспоминая, как ее друзья поили меня виски. – Не то чтобы совсем не пью, просто мне не нравится, – добавила я вежливо.

Алена налила мне колу и добавила в стакан кубики льда, а себе налила вина.

– Твоя квартира? – поинтересовалась я, стараясь отвлечься от проблем.

– Квартира подруги, – объяснила Алена. – Мы вместе работали в одном массажном салоне в Москве. Раньше мы вместе снимали квартиру и вместе путешествовали, но в прошлом году у нее заболела мать, и она вернулась сюда. Мать спасти не удалось, умерла. Подруге досталась в наследство вот эта квартира. Она пожила здесь немного, все обустроила на свой лад, но потом рванула в Индию, а меня попросила присмотреть за квартирой. Вот подруги уж полгода как нет. Видимо, приняла ее Индия и не хочет отпускать. Я еще и на работе ее замещаю, в салоне. Здорово на время из душной Москвы уехать, для смены настроения. Подружка у меня в теме всего этого… Брахма, йога и прочие ля-ля. Постоянно медитировала, чаи травяные пила, голодала, обряды какие-то совершала. Сомневаюсь, что ее вообще когда-нибудь отпустит, она с концами потерялась в этой Индии. Ты, кстати, была в Индии?

– Нет, – сказала я и с грустью вздохнула.

Мои мышцы и суставы совершали самопроизвольные невротические движения, не слушались меня и немели. Пальцы тревожно и хаотично бегали по столу, все тело как будто сопротивлялось. Руки заледенели и покрылись липким потом, кровь стучала в висках. Я зажмурилась, дожидаясь, пока утихнет боль.

– А зря. Рекомендую съездить, но надолго там не задерживаться, иначе потеряешься, как моя подружка. – Алена сделала еще один глоток вина и посмотрела на меня. – Что грустная такая? Проголодалась небось? У меня, кроме пасты с курицей, и нет ничего, надо готовить. Салата осталось чуть-чуть, попробуй, тут еда в контейнерах. Печенье какое-то есть, если любишь.

Я отказалась, соврав, что не голодна.

– Слушай, на тебе лица нет. Что случилось-то? Из дома выгнали?

– Знать бы… – произнесла я.

– Что произошло, ты не знаешь. Где находишься, не знаешь. Как оказалась здесь, объяснить не можешь. – Алена перечислила известные факты. – Ну ты и уникум! А накрыло тебя, судя по всему, не по-детски?

Я кивнула.

– Ты что такая потерянная? Рассказывай уже наконец. Не уходи в себя. Все равно за сегодня я толком не высплюсь, так что вещай. – Алена налила себе еще один бокал вина.

Я открылась перед Аленой, как перед лучшей подругой. Назвала свой возраст, хотя обычно скрывала его, желая казаться взрослее. Выложила перед ней всю свою историю с самого начала. С того момента, как познакомилась с Максимом Александровичем, затем с Ирой, как бросила школу и убежала из дома. Рассказала ей, что у меня нет мамы и что бабушка постоянно меня терроризирует. Мне очень давно хотелось высказаться, но не каждому такое расскажешь. Уже наступало утро, а мне по-прежнему было что сказать. В этот самый момент я и вспомнила, что именно произошло. Алена все так же сидела за столом и внимательно слушала меня, подперев голову руками.

– У тебя такое часто бывает? – спросила она, как только я замолчала.

– Какое? – не поняла я.

– Такое, как сегодня. Или это впервые?

– Что впервые?

– Что ты не помнишь, что произошло.

– Первый раз, – сказала я без сомнения, – хотя, да, знаешь, было. Иногда, – не стала скрывать я, – все эмоции как хлынут наружу! А потом их еще и не остановишь, будто тормоза отказали. Начинаю реветь, вести себя как ученик младших классов. Могу в этот момент какую-то глупость сотворить, а соображать только потом начинаю. Вроде я, а вроде и не я.

– То есть у тебя разум с чувством не в ладах? – уточнила Алена.

– Получается, что так, – согласилась я.

– Дралась?

– Пару раз.

– Кто пострадал?

– Бабушка. Я в нее зеркалом кинула, – сердито произнесла я, – сама доигралась, нечего про меня бред нести! А еще одноклассник, он обо мне гадости говорить начал. Я его за это как схватила, прямо за куртку, да карман оттяпала! Не специально. Он побежал, а карман у меня в руках остался. Потом еще заставлял меня деньги ему дать на покупку новой куртки. Или, говорит, ты новую куртку купишь, или к этой пришьешь. Да не нужна была мне его куртка, тварь конченая!

– И в этот раз случилось что-то похожее? – спросила Алена, подумав.

– Наверное.

Мы замолчали и долго смотрели друг на друга.

– Сама-то пострадала? Ты хромаешь немного, смотрю, – вдруг спросила Алена. – Идти босиком по улице непросто.

– Сними платье, – резко приказала Алена.

– Зачем? – испугалась я.

– Не бойся. Просто сними.

Я разделась, оставшись только в нижнем белье. Ее пальцы впились в мою травмированную ногу так, что я аж взвизгнула.

– Так больно?

– Очень, – призналась я.

Она начала сгибать колено и, взяв меня за талию, чтобы я сохраняла устойчивое положение, покрутила этим коленом на весу.

– Кость цела, – уверенно произнесла Алена, – скорее всего, тут сильный удар, и она немного сместилась, но это легко убрать. Ложись, – она указала пальцем на стоящую в соседней комнате кушетку.

Я расположилась на кушетке. Я лежала и разглядывала потолок, пока Алена вращала в воздухе моей ногой. На потолке была изображена пестрая мандала, на середине которой была установлена круглая и плоская люстра.

– Вот и все. К завтрашнему дню у тебя все пройдет, – уверенно сказала Алена и предложила мне массаж.

Я согласилась. По просьбе Алены я повернулась к ней спиной. Она включила мантры с проскальзывающими созвучиями «Ом», «Харе Кришна, Харе Рама».

Алена начала ощупывать мою спину, нажимать на определенные точки и спрашивать: «Здесь болит?» Я удивлялась, как у нее получается угадывать, где именно мне больно. Находя точку, в которой сосредоточена максимальная боль, она большим пальцем надавливала на нее и держала примерно сорок пять секунд. Боль в каждом из таких мест уходила по мере длительного нажатия. В пятках ощущался жар, покалывало в левой части груди, ныла левая нога. Особенно болели плечи. То меня бросало в жар, то леденели ноги.

Алена сказала, что моя голова немного наклонена вперед и плечи зафиксированы в неправильном положении. Это актуальная проблема большинства офисных работников, учащихся и студентов. Тут же она рассказала про упражнения для сохранения прямой спины. Когда проходишь через арку дверей, надо стараться вспомнить, что плечи нужно расправить. В голове нужно связать любые двери с правильной осанкой, создать ассоциацию.

– Это нужно, чтобы не только хорошо выглядеть, но и наладить здоровье. Между позвоночными дисками блокируются нервные окончания. Напряжение будет уходить в соседствующую мышцу, – начала объяснять Алена. – Если ты сторонник метафизики, как моя подруга, то нужно исправить «энергетическую структуру». Энергия проходит по линии позвоночника, а при неправильной осанке канал пережимается, и, как следствие, структура искажается.

– Давно этим занимаешься? – спросила я.

– Уже пять лет работаю. До этого еще три года в качестве хобби. Стало быть, восемь лет. Нашла любимое дело, зарабатываю им на жизнь.

– А сколько зарабатываешь? – поинтересовалась я.

– Много, – ушла от ответа Алена, – на жизнь хватает. – Она еще помассировала мне плечо и добавила: – С таким навыком не пропадешь, массаж нужен всем и в любой сезон. Если умеешь делать хорошо, без клиентов не останешься.

Она провела своей мягкой рукой у меня между ног, от чего я напряглась.

– Расслабься.

– Я не могу расслабиться. Послушай, Алена… Я боюсь, – призналась я, – чего, сама не знаю. Я за эти три часа искромсала кого-то. Я же совершенно не помню, как это произошло. Вдруг я того… Ну, преступление какое-то сделала или еще что. Отвечать в любом случае придется, ведь так?

– Ну да, если так, – хладнокровно ответила Алена. – Зачем переживать из-за того, что уже случилось?

– Ну, мало ли… – неуверенно ответила я. – Мне страшно.

– Ты сейчас в панике, понимаю. Однако о негативе лучше не думать, нагнетаешь еще больше. С утра включим телик, посмотрим, что по новостям. Если что серьезное, там покажут. Есть повезет, газету достанем, почитаем сводки. Обычно такие события быстро разлетаются, СМИ этим и живут. Сразу станет понятно, что случилось. Если что-то и было, надо будет обдумать хорошенько, куда ты поедешь, где, как и с кем будешь жить.

– Утро вечера мудренее, ты это хотела сказать?

– Абсолютно так. Переворачивайся на спинку.

Я перевернулась. Алена начала массировать мой живот и плавно прикасаться к моей промежности. На сей раз я доверяла ей. Было совсем не гадко, я получала удовольствие. За все время ни я, ни Алена не сказали ни слова.

– Тебе как больше нравится, снаружи или вовнутрь? Медленнее или быстрее?

– И так и так, – ответила я.

Алена выразила свое одобрение, и это был наш последний диалог в этот вечер. Завершив массаж, она обняла меня. Я вглядывалась в ее лицо и руки, словно в небо и в море. Затем она накрыла мое тело простыней, выключила свет и вышла из комнаты. Я смотрела в потолок с мыслями о том, до чего же здесь все прекрасно и необычно.

«Ах, вот бы остаться здесь навсегда или хотя бы на подольше!» – растворяясь во сне, думала я. Вкусная еда, красивый интерьер, много свободного места, массаж каждый день, а самое главное – такие приятные соседи. Я осознавала, что это всего лишь временное пристанище, транзитный пункт. Алена – девушка гостеприимная, она меня не выгонит, но рано или поздно все равно придется уехать. Это слишком тихая, расслабляющая гавань, я этого не заслужила, мне придется еще долго и много работать над собой.

Прозвенел колокольчик. Он звенел еще и еще. Я не могла понять, откуда идет звук. Оказалось, что это Алена играла на специальном музыкальном инструменте, похожем на огромный бубен. Он был удивительно расписан, вероятно, вручную, и с помощью него получалась мелодия, напоминающая мне космос, далекие галактики и планеты.

До смерти хотелось в туалет, но я выждала еще несколько минут, прислушиваясь к шорохам вокруг. В соседней комнате играла знакомая мелодия и раздавался непонятный дребезг. Я не могла пошевелиться, но все-таки заставила себя открыть глаза. Мне стало больно от одной только мысли, что придется оторвать свои несчастные кости от кровати. Одеяло казалось мне тяжелее дохлой лошади, я протянула ноги вниз, и по пяткам пробежала дрожь от соприкосновения с ледяным полом. Под кроватью валялись поношенные мужские пляжные тапочки. Пока я вставала, я поняла, что на мне огромная мужская футболка и вообще нет нижнего белья. Где моя одежда? Повернув ручку двери, я оказалась в длинном коридоре и принялась искать туалет. Открыла дверь – кладовка. Другая дверь – балкон. Ура! Вот он, туалет.

Возвращаясь из туалета в комнату, я обратила внимание на неописуемый бардак. По полу были разбросаны одежда, фантики от конфет, пустые пластиковые бутылки, конверты от пластинок, перемешанные с ворохом газет, журналов и книг. На комоде около кровати лежали курительные принадлежности. На стенах были развешаны музыкальные инструменты, словно экспонаты музея. Интерьер больше напоминал офис. Кухня оказалась не менее холодной: облицовка из оранжевого кирпича оттеняла выцветшее напольное покрытие. Только дребезжащий старенький холодильник свидетельствовал о том, что это жилое помещение.

«Интересное место! – подумала я. – Хотела бы я тут остаться, так сказать, для смены обстановки».

Цвет напольного покрытия показался мне таким необычным, что захотелось найти тюбики с красками и передать его на бумаге. Меня не тянуло рисовать еще со школьных времен, а тут, несмотря на невыносимую боль в теле, я осознала срочную потребность в рисовании.

– Как ты? – раздался голос из кухни.

– Максим, это ты? – спросила я.

– Я что, у тебя дома? В твоей постели?

– Что-о-о? – рассердилась я.

– Точнее, нет, в квартире достопочтенной тетушки Элизабет и ее двоюродной сестры. Моих близких людей, дорогая.

«Вот лжец, – подумала я, – он же сказал, что это его квартира».

– Что я здесь делаю?

– Отдыхаешь. Я принес тебе немного кукурузного супа, будешь?

– Я не голодная, – отказалась я.

– Придется тебя заставить. Тебе потребуются силы, иначе совсем иссякнешь. Может, врача вызвать? – предложил он. – Хотя нет, дрянная затея.

– Ага, – кивнула я.

В этот момент я взглянула на себя со стороны и задумалась о том, какая я сейчас. Никакая. Не спортивная, не интеллектуальная, не креативная – я обычная сука. Вешать на людей ярлыки – это, пожалуй, глупо, как и следовать этим ярлыкам, но мне понравилось быть сукой. Мне хотелось, чтобы все знали, кто я такая, хотелось получать удовольствие от того, кто я на самом деле есть.

– А? – отозвался он.

– У меня ведь ничего с собой нет: ни паспорта, ни налички, ни банковской карты, я даже одежду свою найти не могу. Что было, расскажи?

– Не беспокойся, я обо всем позабочусь. С этим разберемся потом, когда тебе станет лучше.

– Я знаю, что было! Вчера я много пила и убойно курила, так, что валилась с ног. Потом ты меня изнасиловал.

– Вот тебе и новости! Кто еще кого изнасиловал? – Он слегка толкнул меня в бок, от чего по моему телу пошла волна колкой боли.

– И что ты собираешься делать?

– Не знаю, – развел руками Максим и покачал головой, словно маленький ребенок, случайно опрокинувший мамину вазу.

Творческие люди такие безответственные и наивные, и правда как дети. В глубине души я искала ответ на вопрос, почему меня до сих пор так тянет к этому человеку. И нашла. Потому что с ним я могла общаться искренне, в его словах чувствовалось меньше лжи. Хотелось верить, что Максим видел во мне то, что не видел никто другой. С ним я могла максимально раскрыть, как говорится, свою сучью натуру. Это он открыл во мне новые грани личности и научил не подстраиваться под других и быть собой, что в конечном итоге привело к тому, что я стала тем, кто я сейчас.

Я валялась в кровати еще два дня, слушала его пластинки, просила поиграть для меня на гитаре. У меня на душе было тяжело, и, чтобы хоть как-то прийти в себя, я через силу пыталась петь, но это мало помогало. Я потеряла счет времени. Какой был тогда день? Суббота? Воскресенье? Так крепко я не спала много лет.

Когда я нашла в себе силы встать, была на удивление сухая погода, поэтому до дома я добралась без особых трудностей. Через пару дней мой бывший учитель позвонил. Сначала я не отреагировала: мне показалось, что это все неправда, но звонок повторился. И опять никакой реакции от меня. У меня почему-то возникла мысль, что это мой последний шанс. Я долго смотрела на трубку и не решалась набрать номер, но как только я это сделала, гудки сразу сменил голос, будто Максим только и делал, что ждал моего звонка.

– Привет, моя сладкая! – сказал он, хихикая в трубку. – Мэри, кровавая Мэри! Забыл твое новое имя, прости!

– Опять забыл. Вспоминай! – настырно ответила я. Меня насторожила метафора «кровавая» и Мэри. У меня сразу возник ассоциативный ряд с Мэри Джейн, а следовательно, и с Джейн, которую я убила. Неужели он узнал о том, что я так тщательно скрывала? Возможно, я сама раскрылась перед ним в ту ночь, когда была на грани.

– Я бы очень хотел… еще раз увидеться с тобой, – ласковым полушепотом сказал мне он. – Какие у тебя сегодня планы? Может быть, сходим в библиотеку?

«Что еще может предложить тебе нищеброд, кроме библиотеки?»

От такого предложения я чуть не поперхнулась. «В библиотеку? Я что, похожа на любительницу библиотек?!» Ничего против книг, чтения и литературы я не имела, но последний раз в библиотеке я была в то время, когда училась в школе. Разумеется, от посещения библиотеки я отказалась. Свидание в библиотеке я и по сей день считаю возмутительным признаком низкого класса.

– Ничего не поменялось, – сказал он снисходительно.

– В смысле? – ответила я.

– В том смысле, что у тебя ничего не изменилось за эти шесть лет. Какой помню тебя, Марина, со времен школы, такой ты и осталась.

– Во-первых, – с претензией произнесла я, – не называй меня больше Мариной, я же просила! Это мое старое имя, данное мне при рождении. Я не обязана носить это ужасное имя! Во-вторых… А что во-вторых? – я замялась. – А, вспомнила. Меняется все, просто мы не успеваем отследить закономерность этих изменений, а также их порядок. Потому и кажется, что все неизменно. Ты смотришь, как я меняюсь год за годом, и сбиваешься со счета.

– По мне, так ничего мне не кажется: действительно ничего не изменилось. Я вступил в музыкальную группу, купил дом в Австрии, сам сделал в нем ремонт. Мы гастролируем по всей Европе с концертами, – принялся бравировать Максим, – через два месяца выезжаем в Берлин. Ух, до чего ж устал я от этих перемен, а ты говоришь, что все неизменно.

Злость. Я почувствовала, что вот-вот у меня сорвет крышу, как это иногда бывает. Что сейчас опять эмоции станут сильнее меня, что я опять начну рыдать и тратить силы на демонстрацию их человеку, который давно ничего для меня не значит. Я только собралась вступить в спор и начать доказывать Максиму, что у меня много перемен, я даже собиралась их перечислить, но вдруг подумала: что я скажу? Я убила человека, сначала случайно, в целях самообороны, а далее убивала осознанно, с целью закрепления навыка. Только вот смелой я не стала. Даже имя себе выбрала, значение которого интерпретируется как «смелая». И, ругая себя, я проявила эту самую смелость. Вместо того чтобы отпускать себя на волну эмоций и полностью отключить разум, я сделала все наоборот и произнесла:

– Я горжусь тобой и по-прежнему люблю тебя. Кстати, хочешь выпить чаю?

– Да. Очень хочу увидеть тебя, – повторил Максим.

– Хорошо. Приходи ко мне домой, но обязательно прихвати с собой…

– Я понял, выезжаю. У меня всегда с собой, – музыкант понял намек.

Уже через два часа мы с так называемым другом детства курим, пьем чай, залипаем на смешные видеоролики из Интернета на экране домашнего кинотеатра и весело разговариваем. Про Берлин, про рок-музыку и концерты. Снова он показывает мне, как выступают его друзья-музыканты, но мне это не так интересно, как его выступления. В квартире так дымно, что изображения на экране видны как будто через туман и не имеют четких очертаний.

– А как твоя система обучения? – как бы невзначай поинтересовалась я. – Ты же, помню, хотел организовать музыкальную школу по новому методу, твоему, авторскому. Помню, как ты шел в библиотеку, чтобы писать какую-то научную работу. Работа цела?

– Понимаешь… – замялся он. – Я действительно променял исследовательскую деятельность на искусство и создал свою эту… ну, музыкальную группу. Пусть знают нас не все, прибыли большой это не приносит, но хотя бы нашел дело, которым могу заниматься всю жизнь. А эта наука и методика – слишком долгий путь.

– Долгий путь? – переспросила я. Мое сознание было несколько помутненным, слова казались мягкими и тягучими.

– Да. Я и так всю жизнь в музыке, еще лет семь я бы потратил на переподготовку в области педагогики, потом понес бы огромные расходы на защиту диссертации, да и писать ее – дело небыстрое.

– Экономишь время, – сделала я вывод.

Максим Александрович согласился и добавил, что деньги тоже.

– А почему ты пригласил меня именно в библиотеку?

– Ну, я вспомнил, что ходил туда часто. Ты должна знать, – сказал он с сожалением, – что мне просто нравится находиться в любой более-менее приличной библиотеке. Я часто вспоминаю своего профессора Эдгара. Никто не знает, где он сейчас.

– Какого профессора? Я ничего о нем не знаю.

Хотя в памяти промелькнуло что-то.

– У каждого человека есть история, которую он обычно не рассказывает. Я расскажу, ведь это информация для избранных. – Максим замолчал и уставился в потолок.

– Ну? – растормошила его я. – Раз начал, так продолжай.

– Ты думаешь, почему я исследование не завершил? Потому что мне лень было? Нет, в этом виноват Эдгар, все претензии к нему. В университете, где я брал спецкурс, был такой преподаватель по имени Эдгар Шильдер.

– Так, погоди, – перебила я, не успевая за его ходом мыслей, – какой такой Эдгар? – В моей голове промелькнуло нечеткое воспоминание об Эдгаре, дежавю, будто бы когда-то, еще в школе, он уже говорил что-то о человеке с таким именем.

– Его лекции мне были не особо полезны, я слушал их из удовольствия и даже подумывал о том, чтобы перевестись в другое учебное заведение, где трудился этот Эдгар, – продолжил Максим, – и когда уже все документы были подготовлены, этот профессор Шильдер вдруг пропадает без вести. Предполагали тогда, что это было самоубийство, но это только гипотеза, доказательств нет. В тот же день, когда профессор пропал, из университета украли новое дорогостоящее оборудование, необходимое для производства каких-то синтетических препаратов. Медики собирались проводить эксперимент, результаты которого должны были быть опубликованы в форме доклада на научной конференции.

И вот тогда началась череда неприятностей не только у меня, но и у всех университетов в нашем округе; с того дня я отозвал все документы. Вроде и там учиться не хочу, и в другом месте ловить нечего, ведь Эдгара больше нет. Да и общались мы с ним хорошо, как товарищи, вот я и загрустил. Решил бросить все, места себе найти не мог. Проводил много времени в библиотеке, где бесцельно бродил по читальному залу туда и обратно. Однажды я остановился около полки и взял какую-то книгу наугад, и тут к моему плечу кто-то прикоснулся. Разумеется, я до смерти напугался, потому что знал, что больше в зале никого не было. Оглядываюсь, а там мертвенно-бледное лицо Эдгара. Но это действительно был не кто иной, как Эдгар. Книга упала у меня из рук. Эдгар стоял неподвижно, держа руку на моем плече, и глядел на меня строгим и проницательным взглядом. Но я отказывался в это верить. Как только я прикоснулся к Эдгару, он исчез, лопнул, как мыльный пузырь. Стало быть, и не было там Эдгара?

Я человек-материалист и в такую чертовщину не верю. Я сделал вывод, что болен, что у меня галлюцинации и что меня уже прет без ничего. С одной стороны – круто, а с другой – ну что в этом прекрасного, видимо, окончательно крыша поехала. Пошел по врачам, естественно, частным, правда платить пришлось гораздо больше: я же не хотел, чтобы меня спалили и слили куда-нибудь информацию обо мне, все-таки я известный музыкант. Так вот, врач назначил мне серьезное лечение с последующей адаптацией, пообещал строгую конфиденциальность.

Лечился я полгода, пока не понял, что меня обманули. Как оказалось, врач и клиника – известные мошенники, ничем они мне не помогали, а просто разводили на деньги. С этим осознанием у меня изменилось все, будто жизнь на сто восемьдесят градусов перевернулась. А потом опять он, Эдгар. Вернулся. Живой. Я так и предполагал, что он жив, и никакие это не галлюцинации. Жалко только, что столько денег потратил на якобы лечение.

Максим закончил свое повествование и направился к холодильнику. Налил из бутылки два стакана минеральной воды, добавил в каждый стакан по четыре кубика льда.

– Максим, можно тебя попросить?

– Смотря о чем, – сказал он.

– Пожалуйста, больше никаких библиотек! Даже не поднимай со мной эту тему.

– Ого, – удивился он, – это тебя так история с профессором впечатлила? – спросил музыкант, выпуская тонкую струйку дыма.

Я кивнула, что означало уверенное и однозначное «да».

– Скажи, а ты точно не солгал? Это правда или очередная байка? – спросила я, потому что не верила, что такое может быть.

– Именно так все и было. Я с профессором до сих пор общаюсь, могу даже тебя с ним познакомить, хочешь?

– Могу даже дать его визитку… где-то тут завалялась, – учитель музыки начал перебирать кипу одежды, набросанную в углу комнаты. – Вот она! Нашлась! – протянул мне карточку. – Хотя нет, не то. Вот эта вот. Дарю! – повторил он, протягивая мне другую визитку.

Я поблагодарила его и убрала визитную карточку в кошелек. У меня было желание во что бы то ни стало позвонить профессору и узнать, правда это или вымысел.

Когда я убедилась в том, что это правда, я стала обходить стороной любые библиотеки. Однажды я отказалась от аренды квартиры только по той причине, что в том же здании, где находилось мое потенциальное жилье, на первом этаже располагалась библиотека. Свою личную библиотеку, а точнее, собрание бумажных изданий, я давно сожгла. Хотя помню, как я переспала с библиотекарем; было это, конечно же, не на его рабочем месте, но все же библиотека коснулась и меня.

Я встретила утро одна, в чужой роскошной квартире. Колено уже почти выздоровело, значит, Алена сказала правду. На кухонном столе лежала сложенная газета, а на ней записка: «Проштудировала все новости. В нашем округе порядок. Ты, видимо, тут не при делах, но в следующий раз будь осторожнее! Если хочешь, дождись меня. Если нет, просто закрой дверь, ключ не нужен, она закрывается автоматически. Береги себя!»

В знак благодарности я помыла пол, убралась в комнате, разложила по местам посуду из посудомоечной машины и даже попыталась приготовить еду: сварила макароны и сосиски. Хозяйка из меня была никакая, так что получилось, скорее всего, не очень. Когда мы встретились, Алена сказала, что тратить столько времени и сил на бытовые дела было необязательно, ведь к ней раз в две недели приезжает наемная уборщица, да и пищу она давно уже сама не готовит, а заказывает в кафе и ресторанах или покупает заранее. Профессионал бы выполнил эту работу гораздо качественнее. Но я не могла иначе отблагодарить Алену, мне казалось, что я не достойна того добра, которое она для меня сделала. И я написала ей письмо в своем дневнике. Написала, но так и не показала адресату: испугалась.

«Аленочка, я не знаю, как отблагодарить тебя за приют, за массаж и за слова поддержки, которые я от тебя услышала. Пробыла здесь всего день, а нога уже прошла. Мне было так хорошо рядом с тобой! Спасибо за твою доброту, за удовольствие от общения. Дальше путаться у тебя под ногами не могу. Волнуюсь, вдруг и правда за мной был криминал – нужно быстрее сваливать отсюда. Дальше постараюсь выжить сама. Очень хочу, чтобы ты осталась обо мне хорошего мнения и по возможности меня вспоминала. Хотя я знаю, что это невозможно: ты такая занятая. И все же звони мне почаще, мне так одиноко».

После уборки у меня оставалось четыре часа свободного времени, которые мне захотелось провести с пользой. Пока я убиралась, достала из-под кровати книгу под названием «Над пропастью во ржи». Начала читать, впервые за последние полгода. За один вечер прочитала не менее пятидесяти страниц. Я всегда читала медленно, вкушая строчку за строчкой, стараясь вникнуть в каждое слово и получить удовольствие от текста. Если книга с первых двух предложений не цепляет, то дальше не читаю; если в середине книги сюжет становится скучным, то тоже бросаю.

Почитав книгу, кладу ее на полку, ложусь на диван и закрываю глаза. В голове, как в тумане, проплывают обрывки прошлой ночи. Алена. Бокалы для вина. Квартира с богатым интерьером. Камин, люстра, картины на стене, свечи, кушетка для массажа. Ее рука, отвечавшая на мое желание. Кадры мелькали перед глазами, словно фрагменты фильма. Как здесь сосредоточиться на чтении?

Я встала с дивана, сделала несколько шагов и осмотрелась. Было трудно принять решение. С одной стороны, мне нравилось находиться у Алены. Таких дорогих и уютных квартир я в жизни не видела, особенно когда в ней живут такие добрые люди, как она. С другой, я должна была быстрее валить из города. Но куда, зачем? Я осталась у Алены еще на одну ночь. Я осознавала, что злоупотребляю гостеприимством и надолго здесь задерживаться мне нельзя.

Я уже была готова ехать, когда мне пришла в голову одна замечательная идея. Для ее реализации мне нужны были новое платье и туфли, так как все старые наряды были испорчены. К тому же я боялась, что меня могут узнать.

На следующее утро я объяснила, что больше оставаться не могу, так как нахожу это неприличным. В глубине души я считала, что не заслуживаю жизни в таких великолепных условиях. Щедрости Алены не было предела: она вспомнила о том, что я пришла к ней босиком, и подарила мне абсолютно новые кроссовки моего размера.

– Ален, у меня к тебе есть небольшая просьба. Мое платье порвалось, и мне нужно новое, – спокойно попросила я.

– А, ну это бывает, – ответила она, – я как раз собиралась выкидывать старые вещи, тут целый пакет, не знаю, куда девать. Если надо, забирай.

В пакете была абсолютно разная одежда: красная шелковая юбка, прозрачная черная рубашка, летнее платье с цветочным рисунком, платье с леопардовым принтом. Вещи прекрасно подходили мне по размеру и стилю, за исключением пары вещей, которые я оставила в том же месте, где лежал пакет. «Вот это да! Неужели все это мне?» Радости не было предела.

С Аленой мы попрощались быстро. Как только она узнала, что я собираюсь уезжать, она вызвала мне такси до вокзала и пожелала удачи.

– Желаю тебе больше никогда не попадать в такие ситуации. Храни тебя бог! Не пропадай, – наставляла Алена, – по приезде позвони, расскажешь, как добралась и где находишься.

Я купила билет на электричку и уехала в неизвестном направлении с огромным пакетом, доверху набитым одеждой. Состояние было странное: вроде я обнулилась и избавилась от всего лишнего, но в то же время мне было немного страшно. Теперь и переночевать негде, да и о преступлении никто ничего не сказал. Я знала, что переезд в новый город был единственным выходом. Что это будет за город, я не знала. Возьму самый дешевый билет и поеду куда глаза глядят.

К Ире я возвращаться не хотела, она меня только использует, а если узнает о моем поступке, то я влипну еще серьезнее. Наверняка в общежитии все уже узнали о том, что я сделала, и ищут меня. Об оставленных там вещах я не сожалела: когда ничего нет, то ничего и не жаль. И вернуться к бабушке для меня было немыслимо. До вечера надо было отыскать хоть какое-то пристанище, хотя бы ночлежку, где можно выспаться и при этом особо не тратиться, ведь денег хватало только на проезд.

Я решила, что сегодня я хищница и весь мир мне задолжал. Я вспомнила, как Ира разговаривала по телефону с подругой. Из их разговора я уловила одну занимательную мысль: «Деньги надо брать у мужчин и никак иначе». Тогда я подумала, что Ира меня обманывает. Если она сама брала деньги у мужчин, словно хищница, то почему она тогда устроила меня на работу в магазин? Я постаралась об этом не думать, оправдывая Иру тем, что она проверяет меня на выносливость. По приезде на новое место я решила идти в ближайший ресторан, чтобы знакомиться с мужчинами. Как действовать, я понятия не имела, знала только, что Ира и ее подруги часто так делали. Я была на грани отчаяния, и это чувство рассеяло весь страх.

Билет я купила (правда, совсем недалеко – в Тверскую область), но истратила на него последние деньги. На балансе осталось всего триста рублей. По меркам путешественника я уехала недалеко, но тогда мне казалось, будто бы я преодолела половину земного шара. Как только объездишь много стран, восприятие меняется: ты начинаешь смотреть на мир просто, без оценок, поэтому рекомендую каждому путешествовать как можно чаще знакомиться с разнообразием самобытных и уникальных культур.

Что такое библиотека? Гиблое место. Стены, потолок, высокие стеллажи, наполненные книгами, белые деревянные окна, выходящие на заброшенный парк, поставленные в ряд столы, скрипучие стулья. Так тихо, что при желании можно услышать движение далеких звезд, планет и их спутников. Тишина оглушает. Можно кричать что есть мочи, кричать о безмолвии, кричать о свободе, но тишина звучит громче самого страстного крика. Почему так тихо? Потому что книги вбирают в себя каждый звук, они питаются звуками.

На самом деле звуки не пропадают. Звуки – это волновые колебания воздуха (физика, восьмой класс), имеющие частоты, децибелы. А книги, сделанные из дерева, поглощают эти колебания, которые со временем затухают. Звуки, как и все остальное, не могут исчезнуть, ибо во Вселенной ничто никогда не исчезает. Все преобразуется из одного в другое. Когда мы срубаем дерево и делаем из него книгу, дерево не исчезает, а изменяет форму. Новая форма – книга. Книгу можно сжечь, но она от этого не исчезнет. Она превратится в другую материю – в пепел. Или если ее закопать в землю, она начнет разлагаться и станет кормом для насекомых. Суть жизни в вечном движении. Ничто не пропадает, ничто не останавливается. Так и профессор Эдгар Шильдер не может исчезнуть в никуда.

Когда я зашла в читальный зал, мой взгляд упал на один из столов. Все столы пустые, и только на одном из них несколько книг, одна из которых лежит раскрытая. Поверх нее – тетрадь с небрежными записями мелким неразборчивым почерком. За столом сидит Максим Александрович, как обычно одетый в светло-серую рубашку и брюки. Он погружен в свои мысли, внемлет тишине и сидит настолько неподвижно, что издалека его можно принять за большую куклу.

– Здравствуй, Эдгар! – тихо сказал он, не глядя в сторону вошедшего человека, идущего в его сторону. – Что у тебя на этот раз?

До этого Максим, сидящий в читальном зале, напряженно прислушивался к шагам вдалеке. Услышав скрип двери, похожий на аккорд, взятый на духовом инструменте, он на автопилоте поприветствовал вошедшего. Эдгар сюда часто приходил, и Максим Александрович к этому уже привык, но я-то об этом не знала!

– Эдгар? – насмешливо ответил мой голос. – Разве я так похожа на мужчину? Здравствуйте, будущий профессор.

Максим Александрович оглянулся назад и увидел меня в бархатном темно-красном платье, которое хоть и было поношенным, но модным для того времени. Я стояла напротив него, скрестив руки на груди, и мило улыбалась.

– Извините. Здравствуйте, Марина. Неожиданно видеть вас здесь.

Я ответила, что забрела случайно, очевидно солгав, ведь я целенаправленно и заранее отследила маршрут учителя. Я собиралась рассказать ему множество новостей, спросить о современных популярных музыкальных исполнителях и, на всякий случай, попросить материалы, по которым он пишет научную работу. Мне они были неинтересны, но вдруг пригодится.

– Я вас не отвлекаю? – тихо спросила я. – Как продвигается ваша работа?

– Тяжело и медленно, – ответил он, – но все же продвигается.

– Могу ли я вам помочь? – поинтересовалась я.

– Спасибо, не нужно.

Я закрыла дверь и ушла разочарованная.

Только спустя десять лет в одной из газет вышла статья, в которой говорилось, что профессор Эдгар Шильдер действительно жив. Все это время он находился в подвале своего загородного дома в Майами. В его подвале было найдено то самое дорогостоящее оборудование для химических опытов, которое было украдено. За эти десять лет он произвел с помощью этих «станков» около двенадцати килограммов ЛСД. Журналисты говорили, что все это время он не появлялся на людях, но в одной библиотеке был зафиксирован его формуляр, по которому было видно, что профессор брал на дом техническую литературу.

С тех пор я не люблю библиотеки, они наводят на меня странные ассоциации. Хоть я и читаю книги, но предпочитаю электронные или аудиокниги. Не люблю Максима Александровича за все страдания, которые он мне причинил.

Пока Максим находился на моей территории, а именно в арендованной студии, мы пили чай в специально отведенной для этого зоне. От курения травки в этот раз я отказалась осознанно. Смелые поступки нужно совершать, будучи свежей.

– У меня тоже есть тайна: я слышу голоса. Давно стала их слышать. Поначалу всячески их блокировала, как спам-звонки, а теперь учусь извлекать из них свою выгоду. Они дают мне мудрые советы и учат правильно жить.

– Интересно, – сказал Максим, – и что тебе сейчас говорят твои голоса?

Я повернулась спиной к своему любимому музыканту, чтобы проверить его реакцию и испытать себя, насколько сильно я ему доверяю. Несмотря на свою запущенность, дурацкие дреды в столь неюном возрасте, порядка восьми набранных за эти годы лишних килограммов, он мне до сих пор нравился. Распущенные длинные волосы или волосы, спрятанные в хвост, смотрелись бы гораздо лучше, чем эти дреды. Классический пиджак, белая рубашка и галстук выглядели бы гораздо изысканнее, элегантнее, чем этот поношенный свитер и рваные джинсы. Я запомнила его другим. Я привыкла обращаться к нему по имени-отчеству, даже несмотря на то что мы переспали. Как и он запомнил меня другой.

«Он знал Марину, а все, что связано с Мариной, нужно спрятать или уничтожить».

Ни слова не говоря, я встала и решительно схватила один из ножей, огромный, похожий на топор. Вероятно, именно таким режут мясо для шашлыка. Зачем его держать в студии звукозаписи?

«Наверное, остался от прежних гостей».

В голове всплыли образы из музыкальных клипов в стиле black metal. Сжав орудие в руке, я подбежала к учителю и по самую деревянную рукоятку всадила лезвие в его грудь. На футболке расплылся кровавый след. Я вытащила лезвие и ударила им еще раз изо всех сил в другое место. Руки помнят, как убивать. Они сами выполняли работу, без моего участия. Промелькнуло воспоминание, где бывший учитель просил меня обнять его изо всех сил. А теперь я его ударила изо всех сил и сделала это так ловко, что он даже не успел понять, что произошло. Раздался грохот. От шока я не поняла, что происходит, но секунду спустя определила: это Максим Александрович свалился со стула.

– Ты это заслужил! – гневно сказала я, вытирая кровь бумажными полотенцами, которые я взяла в гостинице.

Падая, он произнес неожиданную фразу:

– Да! Ради этого момента я и пришел сюда. Ты вовремя догадалась, что со мной надо сделать!

Я не могла понять, как можно хвалить меня, обливаясь при этом кровью.

– Сука! – добавил Максим Александрович. – Спасибо, сука! – Он сделал последний вздох. Мне было неприятно смотреть на него, и я отвернулась.

«А вдруг в этой студии установлены камеры и за мной наблюдают?» – тревожно подумала я.

Надо срочно звонить Алене! Но перед этим нужно что-нибудь забрать с собой на память, нечто вроде трофея. Я открыла большой темно-синий спортивный рюкзак, который взял с собой Максим. Там лежал дешевый древний смартфон неизвестной мне марки с разбитым экраном, салфетки, покоцанный внешний аккумулятор и провод от него, стопка какой-то макулатуры, мешок с травкой, трубка и кошелек, в котором хранились две банковские карточки и три евро наличными. Я забрала с собой мешок с травкой, трубку и кошелек. Телефон я отключила, чтобы не привлекать к себе внимание. В тот же день я сдала его в ломбард.

«Алена не поможет», – подумала я. Она сейчас в России и так далеко за мной не поедет. Я позвонила директору компании «Житников Ресеч», в которой я на тот момент работала.

– Олег Феликсович, извините, что потревожила вас в выходной день, но ситуация срочная. Можем встретиться?

Мы встретились в ресторане, но я попросила его поговорить со мной в салоне автомобиля, потому что в заведениях всегда много лишних ушей и глаз, а также диктофонов и видеокамер. В салоне его дорогого автомобиля находился личный водитель, который по моей просьбе вышел на улицу. Я изложила моему начальнику всю ситуацию по порядку.

– Все понимаю, сам в такое попадал. Не волнуйся, я позвоню своим ребятам и решу этот вопрос. Только не обсуждай с ними стоимость, все расходы я возьму на себя. Ты мне нравишься как девушка и как специалист, и общаться с тобой через решетку я не намерен.

Пока ехала на вокзал, я разговорилась с таксистом. Он рассказал мне, что тоже переезжал в другой город в шестнадцать лет, чтобы, как он сказал, «выйти из зоны комфорта и начать новую жизнь», а если убрать лишние слова, то просто доказать маме, что он способен на нечто большее, чем о нем думали в родительской семье. Он рассказал, как волновалась мама и как ему хотелось начать новую богатую жизнь, чтобы обеспечить себя и своих родителей. Но, увы, ему уже тридцать четыре, а он так и не разбогател. «Мне не удалось, но, возможно, тебе удастся. Ты девушка красивая и молодая, все впереди!» Он высадил меня у вокзала и пожелал удачи.

Вокзал был похож на отдельный город, замусоренный и неухоженный. Миллионы пассажиров сновали туда-сюда, вытекали из вагонов, как вода из крана, толкались, наступали друг другу на ноги, сбивали друг друга с пути. Электричек на вокзале оказалось так много, что разобраться, куда идти, казалось невозможным. Несколько раз я спрашивала у ожидающих, как пройти, но в ответ они либо кричали, либо произносили непонятные для меня специфические термины, которые я ранее не слышала. Одно и то же: «Вам куда надо?», «Западное или восточное направление?», «Кто вам билет продал?» Один даже назвал меня сумасшедшей.

От громыхающих звуков, повсеместно разбросанного мусора и скамеек, источающих зловонный запах, мне стало плохо. Я выбралась в изолированное место, в скверик около фонтана, и села на скамейку. Я долго думала, почему люди так реагируют на меня и как мне поступить. «Причина в том, что я сама не знаю, где могу оказаться. Как в произведении „Алиса в Стране чудес“: важно уйти отсюда, причем неважно куда. Если мне не так важен пункт моего конечного назначения, зачем я тогда интересуюсь у людей, как туда добраться?»

Человек в форме с логотипом железной дороги рассказал мне, как воспользоваться билетом. Я села в электричку, на которую мне показал сотрудник железной дороги. Путь занял около двух часов: все это время я смотрела в окно и делала записи в личный дневник. Выйдя из электрички, я спросила, как добраться в центр города, и одна бабушка посадила меня на автобус. Уже значительно потеплело, и люди сняли свои теплые куртки, толстовки и пальто и несли их кто в руках, кто сложив и спрятав в сумку, из-за чего сумки визуально выглядели огромными, кто-то по-деревенски завязав на поясе, а кто-то перебросив через плечо. В скверике было немало спортсменов и любителей потренироваться на природе. Две девушки на лужайке под деревом занимались йогой. Один парень снял футболку и, оставшись в шортах, размахивал ракеткой, как веером. В ее металлическом ободке отражались блики солнца.

У меня не было времени, чтобы разглядывать город, и я сразу же зашла в располагающийся поблизости ресторан. Такого зрелища я не видела никогда: ярко-оранжевые кирпичные стены, на них аляповатые картины с рисунками в стиле абстракции или кубизма. Все находящиеся там люди одеты дорого и красиво; у меня было ощущение, что я попала на показ мод, потому что все гости заведения выглядели очень богато и стильно, точно сговорились. Мужчины были в пиджаках и галстуках, с запонками из драгоценных металлов, с массивными часами на руках; женщины – с изысканным макияжем, прическами, в вечерних платьях, туфлях на каблуках и с маленькими лаковыми клатчами. Я не могла представить, что в таких местах может находиться одновременно столько красивых людей.

Я на контрасте с этой обстановкой сильно выделялась своим внешним видом, простым и растрепанным. Я была голубем с вокзала, случайно попавшим в клетку с редкими селективными птицами.

– Молодой человек, здравствуйте, – смело сказала я, присаживаясь за столик в углу ресторана.

Я сама была поражена такой своей смелости. Руки немного дрожали, но слова будто бы сами вылетали из моего рта, как у запрограммированного робота.

– Я занят, – отогнал меня он, – пожалуйста, в другой раз.

Так я подошла к нескольким посетителям кафе, и каждый из них отказал. Это бесполезно, все заняты. Кто-то ведет переговоры, кто-то отдыхает, ест, курит, каждый на своей волне.

– Мужчина, можете выручить? – обратилась я к незнакомцу с портфелем, проходящему мимо и выбирающему себе место.

– Смотря чем. Что случилось?

– Понимаете, – честно призналась я, – я тут новенькая, в этом городе. Осталась одна. Без денег. Переночевать негде. Мне холодно.

– Извините, ничем помочь не могу, – сделав глубокий вдох и осмотревшись вокруг, мужчина сосредоточенно добавил: – Могу дать денег. Вам сколько надо? – холодно поинтересовался незнакомец.

– Спасибо. А сколько можете?

– Пятьсот рублей вас устроит?

– Да, буду благодарна.

Мужчина достал из маленького бумажника купюру в пятьсот рублей и передал мне. Я приняла деньги и вместо чувства успеха испытала вину: в элитном ресторане заниматься попрошайничеством! Побагровев от позора, я выбежала из ресторана и направилась к дороге. Встав на обочине, я подняла руку вверх. Я видела в фильмах, что так делают, когда хотят поймать автомобиль. Машины равнодушно проезжали мимо, а я все ждала. Рука затекла, и я поставила на пол пакет с вещами и встала другим боком, вытянув вперед левую руку. Ко мне подъехала машина красного цвета. Модель и номер я не запомнила – в машинах я тогда не разбиралась.

– Куда подвезти? – откликнулся мужчина на вид не славянской внешности.

– Куда угодно, – нервно сказала я, – все равно я этой местности не знаю.

– Поехали. Я еду в Лыкошино, – сказал мужчина.

– Ну, давайте в Лыкошино.

Впереди виднелась пробка. Водитель шустро перестраивался из ряда в ряд, машина лавировала между другими автомобилями, затем свернула во дворы, чтобы окольными путями объехать пробку. Водитель переключал коробку передач, та мягко срабатывала, и мотор каждый раз отзывался на это движение и звучал по-новому. На фоне играло радио.

– Ты чего, реально не знаешь, куда тебе надо? Кстати, я Азиз.

– Марина, – представилась я, словно в последний раз.

Пробка закончилась, и Азиз помчался по скоростному шоссе в пригород. Я не догадывалась, куда мы едем, название Лыкошино мне ни о чем не говорило. Судя по табличкам, мы давно уже выехали из города. Азиз выжал сцепление, вдавил в пол педаль газа, скорость достигла ста километров в час практически моментально.

– Прет, как зверь, ух! Хотя машина не мощная, тюнинг такой. На обычном «Ниссане» так не разогнаться. Ты в машинах разбираешься?

– Совсем нет.

– Сама не водишь машину?

– Нет, даже не пробовала, – ответила я.

Азиз предложил мне общаться на «ты», и я согласилась. Я рассказала ему о произошедшем, только факт преступления скрыла. О таком точно не стоит говорить с малознакомым человеком. Это была тайна, принадлежавшая только мне и Алене. Он рассказал, как сам приехал из Узбекистана, чтобы заработать достаточно денег.

– Как относишься к курению?

– Нормально, – ответила я.

– Тогда позволь, я закурю.

Он достал сигарету и закурил. Я тоже попросила сигарету, хотя он заверил, что они слишком крепкие для меня. Он прокомментировал: «Обычно девушки такие не курят».

– Голодная небось? – спросил он.

– Да, есть очень хочу! – ответила я.

Мой бюджет был ограничен, и я действительно давно нормально не ела, только перехватила банан с кефиром, когда проснулась дома у Алены.

– Я тебя угощаю, – заботливо сказал Азиз, – сам понимаю, что значит остаться без денег.

Мы остановились около придорожной шашлычной, поужинали. Я заказала салат с курицей и томатами, макароны и суп. Он заказал гречку с котлетой и тот же салат, что и я. Я съела гораздо большую порцию, чем Азиз, и не постеснялась этого. Раньше же мой стыд сжег бы меня изнутри. Когда ресурсы в дефиците, голод ощущается в три раза сильнее. Азиз, как и обещал, оплатил счет. Я поблагодарила его, и мы вновь двинулись в сторону автомобиля. К тому времени уже стемнело. Азиз нажал на газ, и стрелка тахометра подскочила, как пружина.

– Может, музыку послушаем? – предложил Азиз. – Как ты относишься к той музыке, которая для стариков?

Я была не против, но что значит «музыка для стариков», было неясно. Спрашивать я об этом не стала. Азиз выбрал компакт-диск, нажал кнопку CD-плеера и тут же зазвучала рок-музыка. Что-то из классики рока, как сказал Азиз. «По-моему, это Pink Floyd, соло на гитаре тут выдающееся». В музыке я смыслила чуть больше, чем в автомобилях. Это сейчас я понимаю, что нужно быть сведущей во всем том, чем интересуются мужчины: в политике, автомобилях, строительстве домов, охоте, рыбалке и даже в азартных играх.

Я хотела сказать, что занятия по музыке берут свое, но забыла, как звали моего учителя. Максим Александрович, точно. После кровопролитного происшествия я и думать о нем перестала. Раньше мое сердце заполняла неудача – результат созданной зависимости от этого человека. Теперь одна эмоция своей интенсивностью полностью перекрыла другую. Про такое говорят, что клин клином вышибают. Мысли о том, что отец с бабушкой волновались за меня, что я не выполнила обещание, данное Ире, что я осталась без школы, не добилась чего-то значительного. Перед глазами промелькнуло лицо Иры, повторяющей слова: «Корми темного волка в первую очередь. Светлому пища всегда найдется. Не кормишь темного – он впадает в ярость и начинается беспредел с его стороны».

Из динамиков звучала тяжелая гитарная музыка.

– Нормально? Не грузит? – спросил Азиз.

– Не, все хорошо. Я раньше слушала рок, когда в школе занималась музыкой.

В голове сразу закрутились картинки с Максимом Александровичем и его музыкой: он был любителем рока и метала.

– Обычно девушки не слушают такое.

– Вероятно, я необычная девушка, – ответила я, прокручивая в уме правило о темном и светлом волке.

– Осталось всего пятнадцать километров, и мы приедем. Ты дальше куда пойдешь?

– Домой к честному и ответственному мужчине, – смело призналась я.

– Опять началось, – сделал он замечание. – Где жить-то будешь? Я тебя приютить не могу, у меня жена, дети. Дома никто такому подарку не обрадуется, так что ты не думай…

– Понимаю, – перебила я, кивнув головой.

– Не думай, что я к тебе клеюсь, – продолжил оправдываться Азиз. – Я тебя только подвез, а так у меня семья. А ты для создания своей семьи поищи себе равного по возрасту. Дальше уже сама, хорошо?

– Хорошо, – согласилась я.

Он высадил меня в какой-то деревне недалеко от своего дома и посоветовал мне путешествовать автостопом. Это когда у людей не хватает денег на общественный транспорт или такси и они передвигаются на автомобилях, которые останавливаются на магистралях по их просьбе. Лучше останавливать фуры, так как легковые машины реже берут попутчиков. Но путешествовать мне хотелось меньше всего, тело требовало сна, и я судорожно думала, где я смогу переночевать.

– Автостоп. Где-то я уже слышала это слово… – задумалась я. – Идея хорошая, в принципе, но мне бы сейчас дом найти, где я буду жить. Еще и работу надо найти хоть какую-нибудь, так что мне сейчас не до поездок.

– Я вспомнил, что у меня сосед сдает комнату. Но видишь, ты неплатежеспособная. Как ты ее будешь снимать? Ему, как собственнику, важно, чтобы были только платежеспособные квартиранты, – констатировал Азиз.

В итоге я осталась без ночлега в чужом, абсолютно незнакомом мне населенном пункте. Я гуляла по темным улицам частного сектора, разглядывала местные дома, и почти в каждом кто-то был, но не стучаться же мне к ним и не просить ночлега… Это опасно! Вдруг кто застрелит меня или выпустит кровожадного пса, готового наброситься на меня и растерзать в клочья. Мне чудилось, будто меня окружила дивизия незримых обитателей тьмы, которые перешептываются о том, что я убила человека.

Вокруг было достаточно много звуков: резкие крики ночных птиц, гудение поездов от находящейся рядом железной дороги, шелест опавших листьев, скрип отяжелевшей ветки, лай собак и какие-то шаги. А вдруг за мной и вправду кто-то наблюдает? Я ощущала на себе чей-то взгляд, кожу пощипывало, будто жгло. Сердце, словно несмазанный механизм, работало с гулкими ударами. Мне хотелось осветить дорогу, чтобы удостовериться в том, что вокруг никого нет, но телефон давно уже сел, а фонарика с собой не было.

Я решила пойти туда, где был хотя бы какой-то свет. Шла все прямо и прямо, куда меня вела дорога. Придорожные фонари потемнели от скопившейся в них густой пыли, налета старости и направляли на дорогу непонятно-зыбкое свечение. К тому же каждая третья лампа была неисправной, но это позволило мне разглядеть хотя бы собственную ладонь. Мои туфли монотонно постукивали по асфальту невысокими каблуками.

На рассвете пейзаж был такой волнительный, серебристо-фиолетовый, и на ярком небе не было ни одного облачка. Цвета переливались от фиолетового к лиловому, затем в голубой и заканчивалось все светло-серым. Эта растяжка цвета соединялась с темно-серой дорогой, по которой проезжали автомобили, в лучшем случае – раз в два часа. По краям дороги был лес. Слишком искусственно, как спецэффекты в кино, и слишком одинаково – глаза устали смотреть на это однообразие.

Я преодолела целых два, а может, даже три или четыре километра. На этой дороге не существовало ни мысли, ни звука, ни пространства, ни времени. Пропало даже ощущение того, что я двигаюсь: вроде ноги идут, а кажется, будто стою на месте, но я все равно шагала вдаль и вдруг неожиданно уткнулась в фасад здания. На этом участке дорога раздваивалась, образуя перекресток. Это был торговый центр, и назывался он «Экватор». Ничего примечательного в нем не было, никаких популярных для того времени магазинов, а обычные частные торговые точки, такие, которые ставят на рынке: с рыбой, молочными продуктами, колготками и носками, дешевой турецкой одеждой, с табачными изделиями. Почти все из них, когда я зашла в здание, были закрыты. Из популярных сетевых торговых марок там присутствовала только точка быстрого питания. Я зашла туда, но ничего заказывать не стала, экономила деньги. Интересно, как называется населенный пункт, где я сейчас нахожусь? Я подошла к двум людям, работающим здесь, поинтересовалась. Оказывается, это поселок Озерный, Тверская область. Значит, я недалеко ушла от того места, куда меня увезли.

Я нашла свободное место в углу, на мягком диване и вдали от посетителей. На часах было шесть утра, поэтому по торговому центру ходил только персонал. Я же рассчитывала на то, что через три часа здесь будет столпотворение, но этого не случилось. Я поудобнее устроилась на диванчике, сняла кроссовки, достала из пакета, который все это время таскала с собой, осеннюю куртку. Сам пакет положила под голову, а куртку использовала как одеяло. Закрыла глаза, надеясь быстро уснуть, но не тут-то было. Вокруг носились уборщики, кассиры и прочие сотрудники и оживленно готовились к встрече гостей. Администратор показывал новичкам, как правильно обращаться с кассовым аппаратом, а молодой приезжий мальчик выкрикивал ругательства: «Свиньи! Все свиньи! Собаки!»

Мое тело настойчиво требовало сна, а сознание летало по торговому центру, выискивая тех, кто наблюдал за мной. Нет, причина моей бессонницы была вовсе не в шуме. Я привыкла спать, когда шумно, например, под бабушкин телевизор и разные звуки, исходящие из соседней квартиры. Но что делать, если ум конфликтует с душой и из-за этого конфликта нет места сну? Через какое-то время я все-таки ненадолго уснула. Тело сделалось тяжелым, неспособным пошевелиться, а мысли разбились о забытье, как птицы о стекло небоскреба.

Вот это офис! Прямо как в фильмах. Огромные панорамные окна в пол, белые стены, вся мебель и техника белые: диваны, столы, стулья, ноутбуки и моноблоки, телефонные аппараты. Никакого мусора, строгий порядок на рабочих местах. Из украшений только один арт-объект в форме шара. Никаких цветов на полу, как это было модно в те годы. Совершенный минимализм. Из окна открывается вид на мегаполис и на реку, по которой торжественно проплывают теплоходы. Такая разная архитектура всех времен и стилей. И здесь я буду работать! Пока я разглядывала обстановку, ко мне подошел высокий стройный мужчина с бородой и в белом пиджаке. Этот человек – мой начальник. С первых слов я поняла, что он зануда, но мне пришлось рассказать ему свою историю.

– Хорошо… хорошо-хорошо, – снисходительно повторил он три раза, перебирая листки бумаги у себя на столе. – Ты мне понравилась. Резюме у тебя бестолковое, продавать ты не умеешь и вообще ты слишком молода, но я нутром чувствую, что ты своя. Понимаешь, люди делятся на своих и на чужих. У меня есть целый перечень признаков и критериев, по которым я отличаю чужого от своего. Проверим, какая ты в деле завтра. Давай я расскажу о себе и о том, чем занимается моя компания. Хочешь узнать?

– Валяй, – с улыбкой ответила я.

– Больше никогда не отвечай так, поняла? Обращайся ко мне на «вы». Если хочешь, я расскажу, но мне важно, чтобы ты эту информацию нигде не опубликовала. Несмотря на то что ты своя, я ведь тоже рискую, так? – Он провел рукой по бороде, словно хотел проверить, что она на месте. – К тому же ты неместная, а от вас всякого можно ожидать, в маленьких городках свои порядки. Прежде чем я выложу перед тобой всю информацию, прочитай договор и, если согласна с его условиями, подписывай.

– А если не согласна? – наивно спросила я.

– Не задавай лишних вопросов! Читай! – он протянул мне листок бумаги с заголовком «Соглашение о неразглашении коммерческой тайны».

«Подписывай», – молвил внутренний голос.

Я принялась читать и впервые столкнулась с таким сложным на восприятие текстом. Значения некоторых слов я не понимала, в результате чего мне был непонятен весь договор. У меня разболелась голова. Я подумала: «Да и черт с ним» – и не стала тратить время на то, чтобы вникать в суть написанного, а молча поставила свою подпись. Рядом с ней уже располагались печать компании и подпись директора. «Какой он подготовленный», – отметила я, обратив внимание на эти уже поставленные подпись и печать.

– Отлично. Тогда давай по порядку. Во-первых, мы называем себя информационным агентством «Житников Ресеч», занимаемся маркетинговыми исследованиями и специализируемся на анализе конъюнктуры рынка недвижимости. Но это… – руководитель прищурился, – это фиктивная информация, она для ментов и налоговой. На самом деле мы занимаемся разработкой программного обеспечения. Такого, которое больше никто не производит. Наши клиенты – крупный и средний бизнес: коммерческие банки, производственники, оптовики, сетевой ретейл. Всех объединяет одно: им надо получить корпоративную информацию от других организаций. Возможно, замышляют диверсию, хотят компромат найти. Такие услуги заказывают уже в совсем критической ситуации, когда, как говорится, накипело. Недавно один менеджер заказал приложение, которое списало зарплаты с банковских карт сотрудников одной организации. Какие есть вопросы?

Я разволновалась, пытаясь придумать хоть какие-то вопросы. В голове бессмысленно жужжали и сталкивались друг об друга незнакомые слова, будто насекомые после спячки. Так же, как и с договором, из монолога моего будущего начальника я не поняла почти ничего.

– Ваша фамилия Житников? – выпалила я первую мысль, что пришла мне в голову.

– Вопрос немного не по теме, но я все равно отвечу. Нет, я не Житников. Меня зовут Олег Феликсович, фамилия Симонов.

– Вы владелец этого агентства?

– А кто такой Житников?

– Житников – не я. Достаточно данных? – повысил голос Олег Феликсович.

Я кивнула.

– Еще есть вопросы?

– У вас есть жена, дети?

– Есть, – хладнокровно ответил бизнесмен. – Что еще хочешь спросить?

– Больше ничего, спасибо, – сказала я.

– Хорошо. Теперь у меня к тебе просьба: приходи завтра к десяти утра. Пожалуйста, выгляди нормально, а не как сейчас. У нас потребитель выше, чем премиум, а если он встретит тебя в таком виде, то авторитет компании окажется под угрозой. Лучше выбрось всю свою старую одежду, сожги ее к чертям! Если настроена работать у нас, я лично возьмусь за твой имидж. И имя свое поменяй, я посодействую с документами. А-то Марина… звучит по-деревенски, как Прасковья из Подмосковья. – Олег издал звук «тьфу» и хлопнул по столу. – Выбери что-нибудь красивое, например, Стэйси… Сэлли… Молли… Такое вот имя, поняла?

– Вы правы. Старое имя сковывает меня и не дает той свободы, к которой я стремлюсь всем сердцем. С детства меня ограничивали и пытались загнать в рамки. Теперь меня будут звать Маргарет, сокращенно Мэдж.

– Хороший выбор, – сказал директор и запел себе под нос: «Ох, моя Маргарет, Маргарет Тэтчер». Он демонстративно отошел в переговорную комнату и принялся звонить по телефону. В ожидании ответа Олег Феликсович взглянул на меня и добавил:

– Нравится мне твоя раскованность! Такую смелую женщину я вижу впервые. Глава 20

Легкое прикосновение к кисти руки разбудило меня. Продолжая лежать на диване и приоткрыв глаза, я увидела перед собой размытый силуэт полного мужчины, повернувшегося ко мне лицом. «Ну все, – подумала я, – или менты, или кто-то из местных работников. Сейчас меня будут прогонять. В этих реалиях нужно все время быть начеку». Я открыла глаза и начала разглядывать человека. Потянулась и села на диван, недовольная тем, что меня разбудили.

– Доброе утро! Замерзли? – сказал мужчина.

– Доброе. Нет, а что? – спросонья произнесла я. В эти секунды я чувствовала, как сильно у меня пересохло в горле.

– Я вам кофе взял, не мерзните, – сказал он, указывая на столик, стоявший около дивана, на котором мне удалось вздремнуть.

Там действительно стоял бумажный стаканчик кофе, а рядом с ним лежали глазированный сырок в упаковке и тарелка с сэндвичем.

– Это мне? Спасибо, – от неожиданности я не знала, что сказать: – А вы будете?

– Я уже поел, – засмеялся мужчина, – пока вы спали.

Я с удовольствием начала есть сэндвич и разговаривать с набитым ртом: «Это точно поселок Озерное? Какие места есть рядом? А вы как здесь оказались?»

– Я из Твери, здесь занимаюсь стройкой, подвозил инструменты и материалы. Зашел сюда подкрепиться и поеду дальше, – ответил незнакомец, вертя в руках ключ от машины. – Надо бы на другой объект съездить.

Было заметно, что он спешит.

– А я в этом поселке случайно оказалась, – поделилась я. – Думала, настанет утро, и меня опять кто-нибудь подвезет, я расскажу ему свою историю и найду ночлег, а то мне жить негде.

– Я не понял, – сказал строитель, проводя рукой по лысоватой голове. – Вас приютить надо или подвезти?

– И то и другое. Хотя лучше подвезите меня, пожалуйста.

Незнакомец согласился. Я доела завтрак, и мы пошли в сторону машины, благодаря которой меня снова ждала бесконечная дорога. Магистраль была свободна, и мы ехали быстро, но все же успели побеседовать. Я прокрутила в голове сюжет недавнего сна, где я пришла на новую работу и мне порекомендовали сменить имя. И я сама его выбрала. Точно помню, что меня звали Маргарет, сокращенно Мэдж. Давно мечтала о таком имени, ведь его значение – «смелая». А теперь пора его менять, с сегодняшнего дня. Если хочешь изменить что-то, меняй сейчас, не откладывай.

– Меня зовут Мэджи, – произнесла я.

– Как-как? Повтори, – поинтересовался он, будто бы не расслышал.

– Мэ-джи! – Было непривычно представлять себя по-новому. – Полное имя Маргарет, но называйте меня Мэджи или Мэдж. Одно и то же.

Человек, с которым я ехала, никак на это не отреагировал – он вообще был молчалив и немного грустен. Как только я в двух словах описала ему свою ситуацию, он перестал стесняться и дальше говорил почти все время сам. Все, что он несколько лет держал в своей голове, он за одну поездку высказал мне, человеку, которого видел первый и последний раз. Откровенничал, что два года назад любимая женщина, с которой они должны были сыграть свадьбу, ушла к другому, причем сделала это за несколько недель до свадьбы. Вскрылась информация, что она встречалась одновременно с несколькими мужчинами.

– Когда я об этом узнал и сообщил ей, – сказал строитель, – она даже бровью не повела. Типа «ура, наконец-то мы с тобой расстанемся». И с того дня все пошло наперекосяк: у меня постоянные споры с генподрядчиком, партнеры намекают на то, чтобы я вышел из фирмы и передал им одного крупного заказчика. Я повторяю судьбу родителей, они у меня такие же: мама с папой развелись, когда я учился в школе. Мамка без труда нашла нового мужа, уехала с ним в другой город и забрала меня с собой. А отец с того момента словно в яму попал, в мошенничество подался: занимал крупную сумму у разных людей, даже у родного брата, а возвращать отказывался. Его за это убили. Мама говорит, что его даже не жалко. Чувствую, со мной такое же произойдет скоро. Фирма в суде проиграет, и мне хана. У меня за стенкой, кстати, студент-медик живет. Как врубит ночью музыку, так весь дом содрогается. Квартиры, как картонные коробки, и это еще больше бесит. Надо бы с ним разобраться сходить.

Я подумала, что у людей есть ситуации и похуже моей, и это меня немного подбодрило. Я внимательно слушала собеседника, добросовестно кивала головой, задавала наводящие вопросы.

– А что сейчас вас больше всего беспокоит? – спросила я.

Водитель замолчал и издал всхлипывающий звук: «Эх, хана мне, хана. Я одинок. Сын уехал и даже не звонит мне. С мамой своей общается, а мне, родному отцу, даже не позвонит никогда».

Я посмотрела на него и увидела, как из его глаз льются слезы.

– Простите, – всхлипнул человек и высморкался, – за эти сопли. Я до вас никому об этом сказать не мог, у меня никого нет. А тут вы у меня спросили, хотя и сами в трудной ситуации находитесь. Вам, как и мне сейчас, нелегко. Напрасно я вылил на вас все это, не надо было мне вас так напрягать.

– Не беспокойтесь, – ответила я, – думаю, у нас обязательно все будет хорошо. Выстоим.

– Думаешь? – меланхолично спросил мужчина.

– Не думаю. Никогда не спрашивайте: «Думаешь?», «Точно?», «Уверена?» Так вы выражаете свою слабость. Только сильные справляются со всеми трудностями и выбираются из ямы. И делают это сами, без советов. Так что это испытание – отличная проверка на прочность.

Мы встретились с Аленой еще раз, но уже в Майами. Билет туда и обратно для моей подруги оплатил Олег Феликсович, мой начальник, спонсор и любовник. Я позвонила сразу после содеянного, когда эмоции утихли и разум смог отделить важное от незначительного. Я спросила ее, как она себя чувствует, чем занимается и где находится. Она ответила, что ту квартиру сдала и теперь живет в Москве. Занимается все тем же: массаж, эзотерические практики. На мое приглашение в Майами, где перелет и проживание были за мой счет, точнее, за счет начальника, она отреагировала очень положительно.

– Пока я к тебе еду, обязательно изучи тот документ, который я тебе выслала, и внимательно его прочитай, – сказала она. – Это очень важно, нам будет что обсудить.

На электронную почту пришел скан газеты. Это была «Комсомольская правда» или «Российский репортер», точно не помню. Мне не свойственно читать газеты, поэтому я прочитала по диагонали основные заметки, не вникая в суть. К тому же мне было сложно воспринимать текст, так как он был на русском, а я давно не сталкивалась с письменной русской речью. Я разучилась даже читать на родном языке. Но из одной заметки я поняла, что погиб преступник, который массово насиловал и убивал девушек. Ранее его личность была не установлена, он находился в розыске, а теперь все предположения подтвердились. Этот человек убит. Журналисты сделали вывод, что убийство было местью со стороны родственников одной из потерпевших.

Мы встретились в кафе, хоть Алена и торопила меня: ей не терпелось попасть ко мне в гости и посмотреть, как я живу. Она ничуть не изменилась. Все тот же маленький рост, волосы выкрашены в тот же цвет, только стали немного длиннее, все та же самодельная бижутерия, отсылающая к индийской этнике и шаманским амулетам. Темно-синие джинсы и блузка, обшитая бусинами и бисером, круглая сумка из соломы. За столиком в кофейне она разблокировала планшетный компьютер с клавиатурой, который напоминал маленький ноутбук, и открыла тот самый материал, который выслала мне на почту.

– Честно говоря, нет, – ответила я. – Не люблю газеты и уже с трудом понимаю по-русски.

– Читай! – Она пролистала газету, открыла заметку и указала пальцем на заголовок «Возмездие: погиб насильник и серийный убийца Тверской области». – Вот тут про тебя написано.

– Где там про меня? Я уже читала эту статью! Как они могут написать про меня, если я уже больше десяти лет не живу в России?

– Помнишь того человека, с которым ты вместе работала? Нелюдимый такой, скучный ботаник. Дмитрием зовут, кажется. Я встретилась с ним. Это он переложил тебя в кусты, помог спрятать тело и, чтобы не поднимать шум, заказал у журналиста статью, в которой сфальсифицировал данные. То есть это такой хитрый ход: первым инициировать шумиху, чтобы этим не занялся никто другой. По его словам, ты все правильно сделала – ты убрала человека, который в свое время многим мешал.

– А что это за человек, я так и не поняла? – задала вопрос я.

– В газете о нем написано, прочтешь. Дальше в его подноготную я лезть не стала, не в моих это интересах.

– Ого, – по-настоящему удивилась я, – и что теперь?

– А теперь я поздравляю тебя, ты отомстила насильнику и живодеру. Хорошее дело сделала. Вот тебя и оставили на месте, дай пять!

Алена протянула ладонь вперед, чтобы «дать пять». Мне это не понравилось, по телу пробежала легкая дрожь – эта новость меня несколько шокировала. Я ожидала, что эта моя хорошая знакомая принесет радость, а она еще больше нагнетает. После случая с газетой у меня угасло желание отпускать ее домой, но что поделать, я же обещала.

О сложившейся ситуации я рассказывать не стала, иначе свела бы все усилия моего руководителя на нет. Это был неприятный сюрприз, что моя прошлая жизнь всплывает на поверхность. Как и договорились, Алена поехала ко мне домой. Когда она увидела, как я живу, ее гордости за меня не было предела. Вероятно, она помнит, в какой нищете я была, когда звалась Мариной.

Я решила, что отправлюсь на тусовку, ту самую, с которой нет пути назад. Съезжу в Барселону, забудусь как следует. Я позвонила Олегу Феликсовичу и сообщила, что мне нужны деньги на поездку, так как я устала и мне нужно развеяться. Ровно через час мне пришла необходимая сумма. Я купила билет в аэропорту, сфотографировала чек и отправила Олегу Феликсовичу. Осталось ровно пятьдесят евро, которые я могла потратить на свое усмотрение. Я сходила в бутик, купила себе два красивых платья и сумку. По дороге домой заехала в массажный салон, в который записалась еще днем, но ничто из вышеперечисленного не приносило мне такого счастья, как общение с Максимом Александровичем в то время, когда я была Мариной.

Дома я залезла в джакузи, наполненное теплой соленой водой с ванильной пеной, и начала вдыхать сладкий дым. Голоса в голове поутихли. В одной из комнат сидела Алена и, кажется, работала за ноутбуком, читала какие-то статьи, поднимала архивы газет. «Ей что, заняться нечем больше?» – подумала я, хотя мне было в общем-то все равно. Мне все хотелось позвонить Максиму Александровичу и узнать, как у него дела, я даже тянулась к смартфону, из которого играла лаунж-музыка, но наткнулась на пустоту. Я вспоминала, что он больше не с нами, а сцена с убийством еще больше всколыхнула воспоминания о прошлом. Нет, это была не тревога за то, что меня кто-то заметит: Олег Феликсович пообещал бесследно убрать тело и решить эту проблему бесшумно, будто бы ее и не было.

Больше не с кем поваляться, будучи под кайфом, и послушать живую музыку. Алена тоже неплохо умела играть на своем инструменте, но это воспринималось по-другому, не так, как хотелось мне. И не к кому было обратиться за травкой, когда мои запасы закончились, так что мне предложили препараты посильнее.

Руководитель не знал о моем странном увлечении, а если бы узнал, то ему это вряд ли бы понравилось. Он человек старой закалки, сразу уволил бы меня из «Житников Ресеч» и прекратил покрывать все мои расходы. Выбросит на улицу как неликвидную вещь. Хотя я знала, что рано или поздно этот мой секрет будет раскрыт. Раскрылось же то преступление десятилетней давности? И мои отношения с травкой станут известны рано или поздно. Сразу родился незамысловатый каламбур: «Марина и марихуана: кто победит?» Интересный заголовок для статьи в газету, которую любит читать Алена.

– Мэджи, смотри! – закричала Алена. – Тут какой-то музыкант местный умер. Написано, что он приехал из Тверской области, земляк твой, похоже. Ты знаешь его? – Алена назвала его имя и дату рождения.

– Наверное, – равнодушно ответила я. – Давно не интересуюсь новостями. – Конечно, я солгала, что не знакома с этим человеком.

– А я только что прослушала его треки. Занятное исполнение: прослеживается авторский стиль, несколько самобытный и… такой дикий, что ли! – похвалила она музыку моего покойного друга.

Я действительно мало интересовалась новостями, но когда Алена ненадолго вышла, я внимательно просканировала эту заметку, даже залезла в онлайн-переводчик, чтобы вспомнить значения забытых русских слов. В окружении коллектива из «Житников Ресеч» мне приходилось делать вид, что я разбираюсь в политике, и коллеги думали, что я взахлеб поглощаю каждую новостную сводку, но это было не так. Я просто овладела тонким искусством риторики и научилась говорить обо всем с такой увлеченностью, будто бы я изучала этот вопрос годами и защитила несколько диссертаций на эту тему.

Что меня по-настоящему интересовало, так это тусовки. Мне нравилось даже само слово «тусовка», ведь это было тем, что помогало уйти от проблем. Именно вечеринка, а не светский раут или выезд на деловой пикник, которые так любил мой коллега, полностью переформатировавший мою жизнь под себя и поместивший меня в золотую клетку. Алену я оставила у себя дома одну, пусть наслаждается и живет в этой роскошной квартире. Когда я заявила ей об этом, она засияла о радости, и я ее понимаю. Когда-то давно я, будучи Мариной, пришла к ней в гости и испытала то же, что и она сейчас, зайдя ко мне.

Из Барселоны я отправилась на большую бесконечную тусовку, мне необходимо было проехать по длинному серпантину. Из окна автомобиля открывался сумасшедший вид на горы. Все произошло до невозможности тупо: я арендовала тачку, села за руль под наркотиками и под любимый трек на большой скорости вылетела с обрыва. Я знала, куда летела – к моей маме, к бывшей девушке Джейн и к Максиму Александровичу, любимому учителю музыки.

В «Житников Ресеч» на должность Марины сразу был найден другой человек. Этим другим человеком стала Алена. Конкуренция была невероятно высока, настолько, что на собеседование записывались за две недели. Странно, что Олег Феликсович выбрал именно ее, подругу детства Марины. Хотя ничего странного в этом нет. Мы привыкли доверять своим людям, с которыми уже знакомы. К тому же здесь было мало русских (Марину Олег Феликсович сам в свое время перевез из Москвы в Майами). У русских, к сожалению, такой менталитет, что они подбирают персонал и подрядчиков по знакомству.

Теперь Алена проходит тот же самый путь. На должность Марины вышла та, что кормила темного волка с самых первых дней, принимала себя и была способна решать все максимально быстро.

In dem Moment, in dem man erkennt,

daß dem Menschen, den man liebt,

die Kraft zu leben verläßt, wird alles still.

Niemals mehr kannst du ihn um Rat fragen,

nie mehr dich mit ihm freuen,

nie mehr mit ihm lachen.

Dir fehlt ein Mensch für immer,

und du begreifst,

daß du das Liebste verloren hast.

(Автор неизвестен)

В тот момент, когда вы поймете,

что людей, которых вы любите,

покинул дух жизни, все утихнет.

Никогда больше вы не сможете попросить у них совета,

порадоваться вместе с ними,

посмеяться вместе с ними.

Вам не хватает этого человека,

и вы понимаете,

что потеряли близкого.

(Перевод автора)

Примечания

Мэри Джейн Уотсон – вымышленная героиня, появляющаяся в американских комиксах издательства Marvel. – Прим. ред.

Песня блэк-метал-группы Nocte Obducta из альбома Umbriel. – Прим. ред.