«Испытания сионского мудреца»

Испытания сионского мудреца (fb2) - Испытания сионского мудреца 2421K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Саша Саин

С. Саин Испытания сионского мудреца

Часть I Карьерная лестница сионского мудреца

Глава 1 Эксперт по тоталитаризму

«Много о вас хорошего слышал, к сожалению, должность главврача в настоящее время занята, — без интереса ответил по телефону владелец клиники, узнав, что я согласен и на меньшее, обрадовался: — Милости просим, приезжайте!». И эта клиника была связана с горами, холмами, но находилась не на возвышенной части, а в самом низу — не на горке, а под горкой! «Что это означает?! — спросил я жену. — В этот раз мы в яме?! Наше падение?!». «Ну и шутки у тебя!» — сказала жена. Ждать пришлось недолго, когда я зашёл внутрь и выбрал в вестибюле место в кресле так, чтобы хорошо просматривался вход и все двери, а сам был мало заметен. Вскоре появились во входных дверях: пожилой — лет 60-ти, полный мужчина среднего роста, в шерстяной кофте, и — лет сорока, худощавая в юбке, энергичная блондинка. Он шёл мрачный и никого не искал взглядом, а она всё кого-то искала! Завидев меня, сидящего в кресле, тут же уверенно направилась в мою сторону, приветливо улыбаясь, протянула руку для приветствия. «Кокиш! — назвалась она. — Здравствуйте, а вы доктор…!» — произнесла она мою фамилию. Удивился её наблюдательности не очень характерной для немцев: «По каким признакам она меня сразу вычислила, интересно?». Он был седеющий, но ещё «сохранившийся» брюнет — редкий «ёжик». Недовольное удлинённое лицо, подозрительный, даже презрительный, раздражённый взгляд! Чем-то напоминал чёрного цепного Барбоса! Она, больше, лису, но с челюстями саранчи, костлявым лицом, тонким носом. Он тоже протянул руку и Шнауцером назвался! — «Так вот, почему похож…!» — понял я. Затем он без особого энтузиазма обронил: «Ну хорошо, доктор, пойдёмте в конференц-зал». Там, на фоне минеральной воды, и состоялась беседа. «Это моя правая рука — администратор! — указал он на фрау Кокиш, и добавил: — У меня нет от неё никаких секретов!». После моего повествования о себе, Шнауцер оживился, в особенности узнав об акупунктуре, гипнозе и других моих способностях. Он даже «зажёгся», лицо его сияло! Я видел, что он готов меня уже сразу оставить работать! Чувствовался в нём нетерпеливый человек сразу зажигающийся, но также, вероятно, быстро остывающий и легко разочаровывающийся. Она тоже сияла и улыбалась. У них был вид, как будто на улице нашли оба по 1000 долларовой купюре. «Вы нам очень подходите!» — сказал Шнауцер. «Да, да! — живо согласилась и Кокиш. — Вы еврей, да?» — спросил она как бы сострадательно. «Да, так получилось», — в очередной раз сознался я. Сам бы, конечно, не сказал! Быть евреем достаточно плохо, но объявить себя евреем — это уже хулиганство, это агрессия! И если еврей это делает, то из хулиганских побуждений, когда хочет похулиганить! «Наша немецкая бюрократия меня возмущает! — возмутился Шнауцер. — Такого врача, как вы, не признать в полном объёме как Facharzt (врач-специалист)! А вы знаете почему? — объяснил он: — Потому что сами не имеем хороших врачей! Но я вас возьму, вы вызываете у меня сострадание». «Ну и выражения у тебя, Петер! — ужаснулась фрау Кокиш. — Нет, чтобы сказать: — Вы мне подходите, своим ярким внешним видом и излучением приятным! Так ты говоришь: — Из-за моего сострадания вы мне подходите!». — «Да, ты права, Силке! Я не так выразился, но доктор, я думаю, меня понял. Кстати, доктор, она мне сразу сказала, что вы еврей!». «По имени», — скромно произнесла Силке. «Так вот, по какому признаку она меня уличила! Неужели это единственный признак?! Не верится, но приятно. Да нет же, она ведь меня ещё и узнала!» — понял я.

«Единственная наша проблема, — сказал заговорщически Шнауцер, — это наш главный врач!». Силке охотно кивнула. «Он хороший человек! — дальше совершил ошибку Шнауцер. Силке брезгливо скривилась. — Да, Силке! — заметил это Шнауцер. — Действительно хороший, но он находится под сильным влиянием команды врачей! Они им руководят, а не он ими! Я, конечно, — продолжал Шнауцер, — могу вас взять на работу и без его согласия! Но тогда у вас жизнь будет сложной и не доставит удовольствия! Поэтому лучше, если он с вами побеседует и даст своё согласие». «Только ты, Петер, будь при этом, — посоветовала Силке Кокиш, — а я выйду!».

Через пару минут «ввели» примерно 50-летнего хорошо упитанного, но с недовольной миной — обиженно надутого пухлогубого главного врача. Поздоровавшись со мной и назвавшись Зауэр (кислый в переводе), он вяло и без энтузиазма, задав несколько вопросов, взял в первую очередь в руки мои документы — Bewerbung (резюме), и стал тщательно, как лабораторные анализы их изучать. Шнауцер за ним наблюдал. «Вы непризнанный специалист психотерапевт — Facharzt, а жалко! — начал «сутяжничать» главный врач. — Нам как раз признанный специалист нужен!». «Но у вас же есть Weiterbildungsermgchtigung! (право провести специализацию)! — возразил Шнауцер — Вот он и станет Facharzt (специалистом)! Он ведь и так Facharzt и отличный специалист! Другое дело, что в Германии что-то нужно доделать». «Много, очень многое нужно доделать!» — охладил его пыл главный врач. — «Так он же не идёт на ваше место! Он будет ассистентом, пока! — ещё меньше успокоил он Зауэра. — Да ведь, доктор! Вы же согласны!» — обратился ко мне Шнауцер. «Конечно! — подтвердил я и усилил свою близость к народу: — Мне работа с больными доставляет больше удовольствия, чем административная!». «Но вы работали как оберарцт (замглавврача), значит вы переквалифицированный для ассистента!» — нашел другой довод против меня Зауэр — (кислый по-русски). «Так получилось, — скромно объяснил я, — некому было работать». Зауэр недоверчиво, искоса на меня глянул и опять уткнулся — «спрятался» в документы! Желая его отвлечь, размягчить, я налил ему и себе минеральной воды. «Это как-то не так получается! — как «тонкий» психолог обратил Зауэр внимание на мой жест вежливости. — Вы же у нас в гостях, а не наоборот! Значит, мы вас угощаем, а не вы нас!». — «Вечно я вляпываюсь в проблему «напиться»! — вспомнил я неудачный вступительный экзамен в мединституте по физике в 1969 году, когда у экзаменаторов попросил разрешения напиться! И меня сполна «напоили» до следующего года, когда опять поступал! Но в этот раз у меня уже был диплом в кармане и даже «с отличием»! И рядом сидел не ректор мединститута — таджик-антисемит, а тоже, возможно, антисемит, но пока на моей стороне — немец. И я сам не был уверен, нужно ли мне так уж лезть в это болото да еще — «под горку»! Поэтому решил рассчитаться за унижение в молодости: — Ничего, это всё равно! Не придавайте такое уж большое значение такой мелочи!» — великодушно улыбнулся я. «Ну ладно, доктор, идите! — сказал Шнауцер, желая разрядить обстановку. — Мы сейчас с главным врачом решим вопрос, как с вами быть». Шнауцер остался с главным врачом, как я понял, выламывать ему руки.

«Ну что?» — подбежала ко мне в коридоре Силке Кокиш. «Мне кажется, я ему не понравился! Он не поверил, что после работы оберарцтом, можно желать работать обычным врачом! Он не поверил, что работа с больными может доставлять удовольствие», — уточнил я. «Это он такой! — раздражённо бросила Силке Кокиш. — А вы подождите результат! И мне тоже очень интересно, что они решат!». Примерно через час ожидания, сказал Силке Кокиш: «Я поеду, нужно дать людям спокойно решить вопрос! Зачем я буду «сидеть над душой», а завтра я позвоню!».

«Ну что?» — спросила жена, когда я вышел. «Думаю, что возьмут! — уверенно сказал я. — И главный врач будет дураком, если этого не сделает! Тогда все его промахи будут оцениваться, что они из-за того, что меня не взял! Ему выгоднее меня взять и доказать, что я плохой врач, чем не взять! У него сейчас проигрышная ситуация, но мне его не жалко, он настоящий, неприятный — «правильный немец»!».

«Доктор я вас возьму, но денег много не могу платить! Меня никто не поймёт, я всем мало плачу! Но вам готов платить 3,5 тысячи Ђ (евро), согласны?» — позвонил на следующий день Шнауцер. «Согласен!» — сразу ответил я. «Ну хорошо, тогда я дам о себе знать в течение нескольких дней», — почему-то вяло произнес Шнауцер. «Ну что?» — спросила жена. — «Я, кажется, совершил ошибку!». — «Какую?». — «Сразу согласился на предложенную мизерную зарплату! С торгашами так нельзя! Будет пытаться еще меньше дать! Ну ладно! Если что, поставлю его в следующий раз на место!».

«Давайте встретимся, где-нибудь на автобане в месте отдыха! — через несколько дней вновь позвонил Шнауцер. — Я хочу вас познакомить ещё с моей сестрой! — объяснил он. — Она тоже участвует в нашем предприятии, как инвестор! Или же мы приедем к вам в гости?» — тут же предложил Шнауцер компромиссный вариант. «Приезжайте в гости! — выбрал я второй вариант, чувствовалось его желание нас посетить. — Хочет посмотреть наш материальный уровень и социальный статус, как иностранцев! — объяснил я жене. — Как перед предоставлением нам гражданства, нас посетили из орднунгсамта (служба слежения за порядком), посмотреть квартирные условия: не алкаши ли или другие асоциалы. Вот и он хочет, перед тем как нас «купить», еще раз товар посмотреть — приём торговца! Не хочет кота в мешке покупать! Хоть и нахваливает, но удивлен моему быстрому согласию на маленькую зарплату, значит не дорогой товар, и мог дешевле или вообще не покупать! Как видишь, я не ошибся! А сейчас, в зависимости от того, как мы живём, и новую цену соответственно ниже назначит. Если мы бедные, то еще меньшую зарплату определит, если богатые, то все равно не большую!».

В назначенный день Шнауцер приехал, но не с сестрой, а один. «Она не смогла», — объяснил он, зайдя в квартиру, и внимательно всё рассматривая. Чувствовалось, что наше «богатство» его не впечатлило, но и не шокировало. Чисто в квартире, новая, но недорогая мебель, зато обилие русской кухни и водки его расслабило, и он признался, что хотел бы меня в качестве главного врача видеть, но не сейчас! Хотя главный врач и очень хороший человек! «Хорошо, — сказал Шнауцер на прощание. Мы были уже как хорошие, давние знакомые: Я вам пришлю трудовой договор! И я бы хотел, чтобы вы через месяц, самое позднее, уже работали! А о проблеме переезда не беспокойтесь! Я и за переезд заплачу, и квартиру подыщем!». И это было бы так, если б Шнауцер был какой-нибудь Собаков, например! Не корми «местных» у себя дома, давно понял я! Не делай им дорогих подарков! Угощай их не больше, чем чашечкой кофе и желательно без молока, и уж точно без сливок! Они это за Bestechung (подкуп) примут и за твою слабость — Unterwerfung (подчинение)!

«Знаете, доктор, — позвонил через неделю Шнауцер, — я подумал: — Всё-таки переезд нелёгкое дело! Вы меня не знаете хорошо, и я вас! И кто знает, может, вы мне не подойдёте, а я вам не подойду! Я посоветовался с моим другом профессором! И он предложил, на мой взгляд, очень интересное решение вопроса, которое, я уверен, вам очень понравится и для вас очень выгодное! Я беру всё на себя: я приеду и договорюсь с Arbeits-amt(ом) (биржа труда), чтобы они продолжали вам платить пособие по безработице! А вы приедете ко мне, и поработаете у нас, ну хотя бы месяц или три, и тогда мы решим, как дальше! Ну как, хорошая идея, доктор! Правда, хорошая идея! Нет, доктор, вы только не подумайте, что я вас хочу дёшево купить! — произнёс он, почувствовав паузу и мое недовольство. — Это просто лучше для вас, доктор, подумайте, не спешите! Я готов подождать ответ!».

«Он договорится с Arbeitsamt(ом)! Что за одолжение! Они мне и так платят! — понял я его приём. — Если откажусь от его предложения, то Arbeitsamt будет меня считать, нежелающим работать и прекратит выплату пособия! Таким образом, я попадаю к нему в полную зависимость и буду вынужден принять все его условия!». Это меня и рассмешило, и возмутило. «Знаете, херр Шнауцер! — ответил я на его предложение не спешить, подождать, и дать ответ через несколько дней. — Мне не надо над вашим предложением долго думать! Извините, но я вам сразу могу твёрдо сказать — нет!». «Нет?!» — разочаровано, даже перепугано, но в то же время зло, донеслось из трубки. Не желая сжигать мосты для его отступления, я сказал: «Мне очень понравилась ваша клиника, и вы произвели «неизгладимое» впечатление! Но на такие условия я не пойду! Я не безнадёжный безработный! У меня есть другие хорошие предложения, у меня есть возможность выбора!». «Ну ладно, — вяло произнёс Шнауцер, — извините, до свидания». «До свидания!» — бодро произнёс я, в душе довольный, что сделка не состоялась, и правильно отреагировал.

«Может зря?» — спросила жена. «Нет, он позвонит и предложит прежние условия, иначе у него будет ощущение, что многое потерял!» — успокоил я жену. Ровно через неделю, в воскресенье, раздался звонок. «Это он!» — объявил я жене, прежде чем поднять трубку! Шнауцер говорил ласковым, добрым голосом: «Доктор, извините, если я вас обидел! Но вы сказали, что клиника понравилась, и меня положительно оценили. Вы подумали, наверное, или вас обидело моё предложение — недоверие? Но дело было в другом, в надёжности решения, но я вас понял! И если вы ещё не передумали, то я готов вас принять на работу на прежних условиях!». «Хорошо», — тут же согласился я. Начали с женой подготовку к новому «великому переселению народов» — в пятую по счёту республику Западной Германии на Север. Точно как и в Союзе: «С Украины на Юг в Таджикистан, а затем на Север в Петербург!».

Силке Кокиш подыскала нам квартиру в городке Швайнбург неподалёку от клиники. Приехав в клинику, съездили с Силке Кокиш осмотреть несколько квартир и остановились на одной в центре городка. По пути Силке Кокиш рассказала про плохого главного врача и хорошего Шнауцера. «А вам Петер Шнауцер понравился?» — спросила Силке Кокиш. «Да очень, только мне показалось, что с ним можно в один раз найти и в один раз всё потерять!». «Той, той, той! (Тьфу, тьфу, тьфу)! — испугалась Силке Кокиш. — Буду надеяться, что этого со мной не произойдёт!». Переходя дорогу на обратном пути напротив вокзала, я, почему-то, споткнулся и безобразно растянулся на асфальте, запачкав свой плащ, ладони и даже часть подбородка, но быстро и бодро вскочил на ноги! Отряхивая меня, жена всплакнула, так жалко ей меня стало, не видала меня ещё в таком виде. «Ничего, — успокоил я жену, — я целый, главное, чтобы это не было предзнаменованием падения». «Тьфу, на тебя! — сплюнула жена. — Ну и шутки у тебя!».

Через неделю все вещи были упакованы в ящики. В назначенный день приехала частная фирма перевозки в составе: владелицы фирмы — толстой 50-ти летней немки, одного худого раба — 30-ти летнего немца и четырёх молодых араба — рабочих. Арабы болтливые, как сороки, небрежно обращались с вещами. «Осторожно», — всё время несмело просила их хозяйка конторы. Она знала, видать, что за ними надо присматривать. «С ними трудно, — пояснила хозяйка конторы, — но что поделать: люблю я арабов! Я чувствую себя как-то притянутой к этой нации, и муж был у меня араб!». «Почему был, он что — погиб?!» — «испугавшись», спросил я с надеждой. «Нет, я с ним разошлась. Он — жестокая сволочь, меня избивал и сейчас угрожает убить, но всё равно люблю я их — арабов! Всегда еду в отпуск то в Египет, то в Тунис!». «В Израиле были?» — не удержался я от глупости. «Вы что-о-о-о! — испугалась «хозяйка арабов». — Евреи самый вредный и опасный народ! Я их очень не люблю — они много неприятностей Германии доставили, а сейчас ещё и Германия оказалась виноватой!». «Чтобы это означало? — спросил я жену. — В Зигхайме на переходе попал на украинца! На новое место перевозят арабы! Опять недоброе предзнаменование?». «Да ну, — сказала жена, — всё будет хорошо, хотя честно, мне туда не очень хочется». «Но у нас выбора нет», — сказал я. До 2 часов ночи арабы нас долго, шумно, но без трудового энтузиазма перевозили и перегружали. «Наверное, они устали и голодные, — сказал я жене, — поставь им фрукты, сок апельсиновый и печенье. «Тогда они есть будут, а не работать!» — решила жена, но выполнила мое «левацкое» — человеческое предложение. Грузчики с энтузиазмом принялись за еду и питьё, и только худой немец продолжал трудиться. «А вы помогайте ему, предложили мне в один голос «любимцы» хозяйки. Я понял, насколько моя жена умнее меня! Превратив после угощений и отдыха мою мебель в дрова, и разбив потолочную лампу на лестничной клетке, перегрузили лом в квартиру в городке Швайнбург, где нам предстояло начинать новый виток жизни — трудовой цикл. Вот только название городка не нравилось!

На следующий день позвонила и пришла Силке Кокиш с цветами, поздравлениями, как мать родная — заботливая, торжественная! «Желаю, чтобы это был ваш последний переезд!» — пожелала она. «Вы, что!» — испугался я. — «А вам что, не надоели переезды?! И я хочу, чтобы вы у нас были постоянно!». «Но для меня, всегда было страшно знать, что есть что-то последнее!». «Ну, хорошо, — согласилась фрау Кокиш, — тогда, предпоследний переезд!». «Это другое дело!» — согласился и я. — «Знаете, теперь главный врач уже спрашивает, когда вы выйдете на работу! Он уже хочет поскорее видеть вас в клинике, тем более что дежурить некому. Приходите в воскресенье, у нас ежегодный праздник в это время — встреча с бывшими пациентами».

«Знаешь, нам здесь жизнь мёдом не покажется!» — уверенно резко сказал я жене. «Почему-у-у!» — испугалась она. — «Очень много негативных примет следующих одна за другой! Я не верю в их случайность!». — «Тогда давай лучше не пойдём сюда!» — предложила жена. «Нет, это место нам послано для испытаний нас на прочность, постараемся выдержать и не сломаться! Но события здесь будут развиваться по принципу игры оркестра в режиме крещендо! Крепись!». «Да с тобой не расслабишься!» — сделала вывод жена.

В воскресенье, сидя за столиком с Петером Шнауцером, его сестрой и главным врачом Зауэром, оживлённо беседовали. Главный врач ел увлечённо, изредка отрываясь от тарелки, и тогда на его губах, и больше в уголках рта были видны остатки еды. Он этого не замечал и продолжал что-то говорить. Затем ко мне подошла «старая девочка» — худенькая пигалица, оказалась Obergrztin (зам. главврача), и застенчиво спросила: «Можно вас на минутку?». «Фрау Пиппер! — укоризненно пожурил её главврач. — Не сейчас!». «Почему же! — возразила она уже нахально. — Именно, лучше сейчас, чтобы не забыть! Извините, доктор, что я вас отрываю от еды». «Ничего, — сказал я, — дежурство ведь тоже важно». «А вы откуда знаете?» — ещё больше застеснялась Пиппер и мы пошли к ней в кабинет. «Очень интересно, очень интересно, так интересно, — повторяла она, — гипноз, акупунктура! С удовольствием посмотрю, как вы это делаете! У нас вот только такая проблема — два дежурства не заняты, можете помочь?». «Конечно», — согласился я. «Вот вам новый план!» — дала она мне список дежурств.

В первый же день, придя на работу, сразу попал на т. н. «супервизион»! Это, когда один из внешних психологов беседует раз в месяц с командой клиники, коллективом, выясняет проблемы, психологическую атмосферу, трудовой климат. «Мы не должны уступать! — нервно требовал молодой врач по фамилии Оттен. — Он, Шнауцер, не имеет права нас унижать, оскорблять!». «Он хам! — поддержала фрау Ганзен — арт-терапевт (специалист по лечению искусством-творчеством). — И его надо поставить на место! В следующий раз я предлагаю всем покинуть рабочие места, когда он придёт и будет нас оскорблять!». «Надо создать Betriebsrat (трудовой совет), тогда мы его поставим на место! — сказал длинный молодой врач по фамилии Кляйн. — У нас всё готово есть договорённость с профсоюзами, в следующую среду они придут, и мы выберем Betriebsrat! Мы не сдадимся, будем отстаивать свои права!». «Правильно!» — шумели остальные 15 человек. «А что думаете вы?» — обратился ко мне супервизор, полный, с большими будёновскими усами, психолог. «С учётом моего советского опыта, а я, именно, оттуда, я недоверчиво отношусь к революциям и восстаниям!» — объяснил я свой скепсис. «А это не восстание! — возразил молодой врач Оттен. — Это отстаивание наших прав, у нас нет другого выхода!». «Это он восстал, а не мы», — поддержал Оттена телесно, и по-другому, ориентированный терапевт херр Хагелюкен.

«Но наш вождь Владимир Ильич Ленин сказал, что с восстанием нельзя шутить, а надо его тщательно подготовить и решительно брать: почту, телеграф, банки, а затем всё остальное!» — обозначил я задачи восставших. «Почему?!» — как всегда в Германии, не поняли собравшиеся! «Это я немного пошутил, — ответил я. — Это, конечно, в переносном смысле имел я в виду».

«Ну вот, у вас теперь есть в команде и эксперт по тоталитаризму!» — не пошутив, подсказал восставшим «потёмкинцам» супервизор. «Шнауцер предупредил, что если мы будем протестовать, он закроет клинику!» — мрачно произнесла оберэрцтин фрау Пиппер. Только главного врача здесь не было.

«Не закроет, — сказал я, — я уже третий раз переезжаю в другое место работы! И когда я переезжаю, то клиника существует не менее двух лет, но и не более! У вас есть ещё два года в запасе!». Все на меня удивлённо и перепугано посмотрели.

Подготовка к «восстанию» шла полным ходом и открыто! А раз открыто, то это уже не восстание, по ленинским правилам восстания, а бунт! В российской истории самый известный бунт, это бунт на броненосце «Потёмкин» из-за плохой еды. Тогда тоже во главе бунта стоял немец по фамилии Шмидт. Немцы, вероятно, больше, чем на бунт не способны! Конечно же, восстание нужно скрыто, и тщательно готовить! Нужны знания психологии правящего класса его уязвимые места, где и наносятся первые удары! Нужна консолидация и солидарность «трудящихся всех стран» или, хотя бы в одной отдельно взятой стране! В данном случае, ничего этого не было! Поводом для этого «бунта» было то, что Шнауцер обидел телесно-ориентированного психотерапевта Хагелюкена, хорошо сложенного, длинного, лет 35-ти, как сказали бы многие немецкие женщины: сладенький мужчина (er ist süßer Mann) — говорят они. Когда немецкие женщины говорят: «Мужчина «зюсс» — это признак глубокой любви и уважения, в отличие от мужчины «мачо» — нахального и в половом отношении наглого, которого как раз глубоко любят и уважают русские женщины, называя их ласково «нахалёнок». Но как говорится: «Что русскому хорошо — немцу яд!» Другое дело, что и русские женщины не всегда распознают: кто «süß», а кто «мачо», которого они ищут! И увидев нашего спортсмена, без сомнения, бросились бы его атаковать своими томными взглядами и телодвижениями! Ну и что в результате б они получили?! То, что и получили многие русские женщины, выехав во Францию, например! «Не ходите русские бабы на Запад! Там не живут злые киргизы! Они не злые, как собаки……! Рядом же есть своя Киргизия!». Вот и этот «телесно-ориентированный», красиво сложенный Хагелюкен, оказался гомиком, как мне по секрету и с осуждением, поведала фрау Кокиш. Она мне это сказала ещё и потому, чтобы меня окончательно перетянуть на сторону власти, поддержать власть, а не бунтовщиков, зная, что в Союзе гомиков не любили! Но я их и без того не собирался поддерживать! — «Не хватало мне участвовать ещё в немецких революциях! Что я, Карл Маркс или Фриц Энгельс?! Были бы дореволюционные евреи умные, хотя бы как я, они бы и русскую революцию не поддержали, а тем более — немецкую! Чтобы к власти пришли настоящие патриоты «правильные немцы» и меня лишили работы! Ведь на работу меня и взял как раз, по немецким меркам, «неправильный немец»!». Так вот! Шнауцер обидел спортсмена, обругав его за то, что, уходя в отпуск, тот назначил к себе больных для лечения, а сам ушёл! Он создал, таким образом, недовольство и чувство у больных, что он незаменим, что как раз и больше всего не любил Шнауцер, как и любой большой или маленький диктатор! Только Сталин догадался сказать: «У меня нет незаменимых!».

Восставшие спросили у телесно-ориентированного психотерапевта Хагелюкена: «Как ты себя чувствуешь после обиды? Готов ли ты присоединиться к нам!». Они же сражаются за его и свои права! «Конечно, готов», — сказал Хагелюкен не очень, как мне показалось, решительно. В руководстве «бунтовщиков» выделились главные организаторы два врача: один — это Оттен кучерявый 28-ми летний среднего роста блондин, и другой — долговязый, не блондин и не кучерявый, а, наоборот, полулысый с маленькой змеевидной головой, тридцативосьмилетний доктор Хинц. Их горячо поддерживала сорокалетняя брюнетка фрау Ганзен арт-терапевт, похожая на представительницу из партии «зелёных», которые склонны к революционным действиям, и по-пролетарски готовы всегда соединяться. Они обычно неряшливо одеты, защищают природу, искусство и «бедных» арабов в Саудовской Аравии от богатых евреев. Отдыхать они едут в Египет, Иорданию, Судан, Тунис, в крайнем случае, Индию! Их лучше не спрашивать, почему они не едут в Израиль! Они хорошо знают, по рассказам родителей, что Гитлер был вынужден убивать евреев! А сейчас евреи показали, кто на самом деле фашисты — это евреи, а не немцы! Потому что, как они измываются над бедными палестинскими террористами, лишая их работы по установлению бомб в Израиле, так даже Гитлер не поступал. Они ограничивают право на передвижение террористов по Израилю, и этим тоже затрудняют работу по закладке и привидению в действие бомб! От всего этого палестинцы всё больше впадают в депрессию, скучают и беднеют, а евреи жиреют и не всегда, почему-то, хотят взрываться, и не все разом! Ещё в группе восставших был, как бы сказали в хрущёвские времена: «и примкнувший к ним Шепилов». В этой группе эту роль выполнял жирный, среднего роста с лицом, как картофельный «блин-дерун» — психолог по фамилии Зибенкотен. Похоже было, что и он, как и телесно-ориентированный психотерапевт Хагелюкен, был неравнодушен к мужскому полу! Остальные тоже покрикивали, возбуждались, как например: «музыкантша» — музыкальный терапевт тридцатилетняя, долговязая, плоская и тоже с маленькой головкой — «длинная аскарида» фрау Отремба. Одета она была немного лучше, чем фрау Ганзен, но тоже по мужскому типу. Она почему-то на меня опасливо косилась и всё время бросала подозрительные враждебные взгляды. — «Но «танцорка» у Боскугеля тоже не сразу меня зауважала! В жизни не всегда знаешь, кто тебе окажется врагом, а кто другом! Хотя я и видел, что эта, во всяком случае, другом не будет! Но надо быть полным дураком — ехать в Германию за поиском друзей! В Германию ездят за поиском денег! И если кто-то из евреев говорит обратное, смело плюйте ему или ей, если еврейка, в глаза! Хотя моя мама и говорила: «Плюнь курве в очи — скажет, дождь идёт!» — но плюнуть всё же таким не помешает. А моя мама никогда дурой не была, как, впрочем, и папа! И поэтому и мне не в кого было дураком уродиться, даже если б очень захотел! Поэтому я сразу и оценил ситуацию, возможности этих «революционеров» и понял, что ниточки этой команды тянет — управляет главный врач! А он как раз самый большой «мой друг» — кислый, тошнючий, «правильный немец»! Только одна — тридцатипятилетняя, бледная, ехидная психолог фрау Мисс оценила моё высказывание о восстании и мой опыт в русском революционном движении и сказала, что её очень впечатлило моё предостережение! Но она всё равно душой на стороне восставших, т. к. её благородство, любовь к справедливости и прочие гадости не позволяют ей бросить в годину испытаний восставший люд! А так, она со мной почти согласна. Я сразу понял, что фрау Мисс будет держаться в тени, но готова в любой момент перейти на сторону любого победителя! Ещё одной, на словах, активной сторонницей восставших была «танцорка» — танц-терапевт, коренастая с мужским черепом, сорокадвухлетняя блондинка фрау Роллике, которая, несмотря на то, что приехала вроде из Ирландии, ничем по языку и повадкам не отличалась от «тутошних». Она тоже кричала: «даёшь Варшаву, долой буржуев, родина или смерть!». Были и другие «брызги помельче», например, медсестра по фамилии Кичке — шестидесятилетняя «знаток» психотерапии, умеющая и умирающих на тот свет сопровождать, и как и медсестра Кнорр из Зигхайма, самой возвращаться. И ещё одна ассистентка — энергичная сорокадвухлетняя фрау Доброх, которая любила очень больных, но только своих, и за них всегда заступалась — также за своих! В этой клинике главный врач организовал как бы маленькую игрушечную университетскую клинику! Он ведь и пришёл из университетской клиники, из которой когда-то был изгнан! Но продолжал дружить с профессорами и в особенности с профессором Домсом, который в своё время его и изгнал из клиники! Домс мне сразу напомнил доктора Поппу из клиники Зигхайма, внешне, по крайней мере, как брат родной! Этот Домс тоже был очень присосавшийся к клинике и даже свою жену к ней присосал! Та числилась в клинике супервизором, а неучу-недоучке Шнауцеру хотелось из своей клиники создать, именно, маленькую университетскую клинику! Он, не имеющий образования, хотел править образованными: учёными, профессорами, доказывая себе — правильно сделал, что не учился — в деньгах вся сила, а не в науке! А за деньги, учёный мир охотно продаётся и покупается! «Что вы думаете о нашей клинике?» — с гордостью спросил у меня Шнауцер. А я вдруг, как всегда, взял да и ляпнул, что эта клиника у меня вызывает ассоциацию с маленькой, нудной университетской клиникой, чем Шнауцера очень огорчил и он больше ничего у меня не спросил, а я больше ничего и не сказал. И вот вся эта компания из танцоров, музыкантов, рисовальщиков, психологов и нескольких врачей, танцуя, припевая, рисуя, стала готовиться к апофеозу восстания — всеобщему собранию коллектива, на которое была приглашена администрация и лично Шнауцер, в присутствии приглашённого профсоюзного функционера местного значения. Задачей собрания было утвердить производственный совет и провозгласить правление этого совета. Выборы, тайным голосованием, предстояло провести в присутствии этого профсоюзного функционера. Сегодня и произошла эта встреча восставших с трудовым коллективом. Собрались с целью объявить задачи и цели производственного совета.

А что же в это время делала противная сторона: Шнауцер, Кокиш и их сторонники? А сторонники были ими назначены! Это была секретарша главного врача — толстая, веснушчатая в роговых очках тридцатилетняя блондинка фрау Пирвоз: с громким на срыве голосом, жирной физиономией, да еще с сексуальным двойным подбородком и, соответственно, на другом конце жирным задом. Она, чувствовалось, всегда знала, что хочет, другое дело, что у нее не было в настоящее время этого — «что хочет»! Подлые, все почему-то бросили её, поэтому Кокиш и поручила ей всю свою неистовую, неиспользованную энергию обрушить на головы восставших. И она с удовольствием приняла предложение администрации возглавить этот совет! На «тайной вечере» — совещании, сторонники Шнауцера решили выдвинуть её кандидатуру на собрании, а в заместители ей подготовили завхоза в синем комбинезоне «а-ля Карлсон» — сухонького в очках 60-ти летнего хорвата Ковачича с беззубым ртом, похожего на Кощея — Кошу. В общем, «буржуи» во главе со Шнауцером, а главное его «правой конечностью» фрау Кокиш сделали правильную ставку на раскол восставших и подсунули своё марионеточное управляемое руководство. Восставшие были полными детьми и невеждами в вопросах манипулирования и управления массами.

Собрание началось бурно, восставшие сели в президиум и, тем самым, противопоставили себя залу — простому люду и администрации, которая села в зале, как простые смертные, заодно с народом. «Революционеры» объявили, что решили образовать производственный совет и его возглавить, на что получили достойный отпор от сторонников Шнауцера! В особенности отпор восставшим был дан восьмидесятилетним участником невеликой и неотечественной войны (с этой стороны), старым херром доктором Розенкранцем, и его молодухой — шестидесятипятилетней женой, крепкой работницей регистратуры, по-стариковски подстриженной, с лошадиным лицом и, хорошо сохранившимися, вставными лошадиными зубами. «А кто вас, собственно, уполномочил?! Кто вас просил это делать?! Почему не посоветовались с коллективом, вот так же, как сейчас! Никого не собрали, всё тайно организовали, а сейчас объявляете себя руководством?!» — резонно спросили «потёмкинцев» старики Розенкранцы. А секретарша Пирвоз тоже правильно добавила: «Я тоже хочу управлять этим советом! Почему вы, а не я?!». «И я хочу!» — вставила, тоже из команды Шнауцера, медсестра Хайстерс. «И он хочет!» — сказал старый херр доктор Розенкранц, указав на завхоза Кощея — Кошу Ковачича. Коша слабо кивнул в знак согласия. Но трудо-терапевт фрау Ганзен тут же обидела старую фрау Розенкранц, сказав, что ей, вообще, следовало не приходить, она давно пенсионерка! Точно так же в Душанбе таджикский врач на собрании поликлиники обидел русскую старуху — врачиху антисемитку, но не за «это», а за разногласие в лечебно-диагностическом подходе, сказанув на научно-практическом форуме: «Ты уже, старая, своё отосцала — заткнись!» — даже мне стало стыдно за него. И сейчас услышал нечто подобное про возраст! — «Как можно так человека обижать?!» — донеслось из зала. Но крепкая старуха Розенкранц всё же замолчала и после этого как бы обиделась! Зато старый херр д-р Розенкранц — её муж, подхватил «выпавшее знамя боевое» и бросился в атаку на смутьянов! И даже племянник Шнауцера — сорокалетний одноглазый, как циклоп — Ганс Ханс, тоже в синем комбинезоне, как и Ковачич, высказался! Он числился начальником у хорвата, надзирал за ним и вообще за всем, что делается в клинике. И несмотря на один глаз, всё замечал и всё докладывал Шнауцеру — своему дяде! Для этого и приходил один раз в неделю «побдеть»! «Мой дядя очень тяжёлый человек и мне тоже нелегко с ним! Но считаю, что он все свои силы и энергию вложил в эту клинику, и то, что сейчас происходит несправедливо по отношению к дяде!». «Не дядя ль ему глаз выбил? Если даже сейчас обиду вспомнил?!» — пронеслось у меня в голове. Не было на собрании только одного: главного виновника торжества — самого Шнауцера! Очень его любящая, больше сестры родной — Силке Кокиш запретила ему приходить и нервничать! С его давлением и слабым здоровьем, ещё возьмёт и помрёт от кровоизлияния в мозг или инфаркта! «Если Шнауцер меня не послушает и всё же придёт, то в случае необходимости, будьте готовы тут же провести реанимационные мероприятия, спасти отца клиники не дать ему помереть!» — обратилась ко мне его «правая конечность» — Силке Кокиш в присутствии медсестры Бюльбеккер! Толстая, среднего роста с голосом фельдфебеля и по-фельдфебельски сложенная и подстриженная, что, как оказалось, было неслучайно! Хотя фрау Бюльбеккер и считалась фрау, но имела дома ещё одну фрау — свою жену! Как ярая сторонница власти — Бюльбеккер с этим всем согласилась и обещала мне помочь вывести из клинической смерти Шнауцера. Всё было, подготовлено, осталось ему только умереть! Но они напрасно боялись! Шнауцер не хотел умирать, пусть даже клинически, и не пришёл! Он и сам не рвался в бой! Но собрание шло и без него и подошли вскоре к главному вопросу — выдвижению кандидатур и голосованию! Как и предлагалось администрацией, председателем совета была избрана секретарша Пирвоз, заместителем — длинный врач Хинц от восставшей стороны и ещё два члена: медсестра Хайстерс и хаузмайстер «Кощей-Коша» — Ковачич. Таким образом, Rat (совет) стал, кроме одного Хинца, весь административно — послушным! Через три дня должен был состояться «второй акт драмы» — собрание с участием профсоюзного функционера, чтобы всё это узаконить!

«Ну что, доктор! Мы победили!» — сказал мне весело на следующий день, Шнауцер. «Да, победили», — согласился я. «Мы им покажем ещё больше!» — резко по-большевистски заявила Кокиш. «Моя правая рука!» — улыбнулся Шнауцер, одобрительно похлопав Кокиш по правой половине зада левой рукой, т. к. он сидел за её столом, а она стояла слева от него. «Доктор нас тоже поддержал! — отдала и мне дань Кокиш, кивнув в мою сторону. — Он и на собрании сел с нашей стороны!». «Конечно, он же не главный врач Зауэр, который их поддержал и на голосовании воздержался!» — поддержал ее Шнауцер. «Уууу, ненавижу!» — скривилась Кокиш. — Он разрушает клинику, всё саботирует!». «Ничего, ничего, Силке! — мечтательно, садистски усмехнувшись, произнёс Шнауцер, назвав Кокиш по имени. — Я ничего не забываю!». «Ах, доктор!» — обратился ко мне, с чувством, он. — Сколько я уже сражений выдержал и битв!». «Как и ваш отец, наверное!» — ляпнул я. «Мой отец погиб под Сталинградом», — безразлично, даже весело сказал Шнауцер. Я попытался скорчить сочувственное лицо. «А что мне до отца! — остудил меня Шнауцер, заметив это. — Я его туда не посылал!». «А моя самая любимая личность в истории — это маршал Жуков!» — специально для меня произнесла Кокиш. И я с ней согласился, добавив сюда ещё и израильского премьер-министра Шарона, но этого немцы не услышали, так как это я сказал про себя! «Ах, доктор! — сентиментально, с чувством произнёс Шнауцер. — Эти дураки ничего не понимают и не знают — с кем они имеют дело! Я им мозги компостирую! Я говорю им, что денег нет в клинике и что закрою её! Они верят, они не умеют считать деньги! Конечно, деньги у меня есть! Конечно, клинику я не закрою, она мне слишком дорога, чтобы её закрыть! Конечно, я их всех вышвырну, но вначале они будут у меня очень тяжело работать — в поте, страшным трудом им будет хлеб их доставаться! А вы берите меньше больных для психотерапии, больше на акупунтуру и гипноз, меньше дежурств, лучше вообще без дежурств! Ну, в крайнем случае, не больше четырёх! Пусть они дежурят! У них у всех в трудовом договоре стоят дежурства, в том числе и у Пиппер, и у главного врача!». «Он меня сегодня попросил подежурить дополнительно, т. к. некому», — признался я. «Ни в коем случае!» — взорвалась Кокиш. «Но мне было неудобно отказать», — вставил я. — «А ему было удобно вас не брать на работу! Вы что забыли?! Не забывайте кто ваш друг, а кто враг! Скажите ему просто прямо: «Не хочу дежурить, сами дежурьте! Так и скажите!». «Ладно, Силке, сделаем вот что, измени ему трудовой договор! Он новый, ему тяжело, он один, а их много! Нужно его вывести из линии огня! В договоре укажи: — Дежурить, как исключение, не больше четырёх раз в месяц! И не более четырёх психотерапевтических больных вести! И чтобы «этим» показать, что в клинике нет денег, напиши приказ об увольнении фрау Люлинг! Она всё равно идёт в декрет и будет работать два раза в неделю, но им скажем, что на гонорар переводим! Она, доктор, единственный кроме вас, наш друг! Она нас во всём поддерживает! Вы её уже знаете, видели? Она наша ведущий врач общего профиля, очень опытная! Вот, такая! — поднял Шнауцер для убедительности большой палец вверх. — Хоть она и из Ямайки, но мать профессор, училась в Англии! Вот, такая!» — поднял ещё раз Шнауцер большой палец вверх, как будто бы хваля хорошую закуску — маринованные помидорчики! — «Правда, Силке?!». «Да», — нехотя буркнула Силке. — «Нет, нет Силке, она хорошая!». «Её ассистент фрау Сан-дер подала заявление об уходе! — показала Силке, какая эта грациозная “шоколадная” красавица Люлинг хорошая! И добавила: — Не может с ней дальше работать, она её третирует!». «Нет, Силке, Сандер скорее всего из-за “этих” уходит! Ладно, я с ней поговорю! А сейчас, Силке, позови мне Оттена! Посидите тоже здесь, доктор! Послушайте, как я с ним разговариваю! Мне доставляет это истинное наслаждение! Приведи, Силке, нам Оттена!».

«Как дела?!» — спросил Шнауцер Оттена, как только того ввела Силке. «У меня хорошо, — ухмыльнулся Оттен, — а у вас?». «У меня всегда хорошо!» — зло ответил Шнауцер, Оттену. Оттен стоял у двери, Шнауцер не указал ему на стул. «Сколько у вас больных?» — как бы поинтересовался у него Шнауцер. — «Сейчас девять». «Курорт! — ухмыльнулся Шнауцер. — Но, ничего! Будет их больше у вас, значительно больше!». «Если будет, то будет!» — огрызнулся Оттен. «А что не хватает больных? Тогда часов надо всем урезать! Вы что не в состоянии больше вести больных?!». — «Нет, почему же». — «Так в чём же дело?! Главный врач не даёт, вас жалеет или вы перегружены?». «Нет, я даже несколько недогружен», — согласился Оттен. «Хорошо, я поговорю с главным врачом!» — успокоил его Шнауцер. «А для чего вы меня сейчас позвали?» — спросил Оттен. «Чтобы на тебя посмотреть! Это мне доставляет удовольствие тебя видеть, пока ты здесь!». «А я и буду здесь!» — заверил его Оттен. «Вот этого, я тебе не обещаю! Этого не будет!» — заверил его, в свою очередь, Шнауцер! «Вы не имеете права! — взволновано отреагировал Оттен. — У нас сейчас Betriebsrat (трудовой совет), он будет сейчас всё решать!». «И его не будет, и тебя не будет! — зло засмеялся Шнауцер. — Это моя клиника, мои деньги! Я в любое время могу ее закрыть! И такое говно, как ты, я терпеть у себя не буду!». «Вы не имеете права меня оскорблять!» — крикнул весь красный Оттен. «Заткнись! — ухмыльнулся криво Шнауцер. — Кто тебя, говно, оскорбляет? Кто это слышит? Пошёл вон, говно!». Оттен выскочил из кабинета. Шнауцер потянулся в кресле и, напряжённо засмеявшись, сказал: «Это я доктор делаю только потому, что мне доставляет удовольствие, и я абсолютно не нервничаю! Мне доставляет удовольствие смотреть, как его перекосило! Вы видели, как у него руки тряслись?! О, доктор! Они ещё не представляют, что я с ними сделаю! А, Силке, что скажешь!». «Я это знаю, Петер!» — засмеялась Силке. «Заходите, доктор, к ней, когда проблемы! Я не всегда здесь, но она всегда здесь, и я поэтому спокоен! Силке, а сейчас позови Сандер! Кто её обидел?!».

Собрание с участием профсоюзного функционера, как я и ожидал, прошло менее бурно, но в том же составе. Хотя восставшие ещё крепились, но не они уже руководили своим Rat(ом) (советом). Профсоюзному деятелю оставалось только объяснить всем великое значение совета для народа и что профсоюзы, в его лице, поддерживают это великое событие — создание в клинике Rat(а), и как только, так сразу профсоюз всегда придёт на помощь Совету! А администрация должна приветствовать, что Совет будет отстаивать права трудящихся! И это только хорошо! «А если мы, вообще, этот совет не хотим?!» — обронила реплику Розенкранц, «молодая» жена старого херра Розенкранца. Это несколько озадачило профсоюзного деятеля, но вскоре он нашёлся и сказал: «Как не хотите, если вы сами выбрали себе членов совета!». «А что, если мы захотим ликвидировать этот Совет, что надо для этого сделать?» — снахальничал — старый нахал Розенкранц. «Это возможно, если члены Совета самораспустятся», — нехотя пояснил функционер. «Или исчезнут», — шепнула мне на ухо Силке Кокиш. «Но, — предупредил профсоюзный функционер, — любые три других сотрудника имеют право опять потребовать создание Совета!» — таким образом, он заключил, что дела у администрации по ликвидации Совета бесперспективны. Всегда найдётся тройка бунтовщиков, которые это сделают. «Первым уйдёт Оттен, — понял я, — он самый шумный и задиристый! И главный врач, так или иначе, обречён! Он не отмежевался от восставших и на конференциях отпускает ехидные замечания в адрес Шнауцера и Кокиш. Шнауцер ошибся, что он слабый и им управляет коллектив, напротив, он манипулирует коллективом и направляет его против Шнауцера!». Это стало ясно из его поведения. Количество больных у меня стало расти, а также дежурств! Я был для главного врача ставленником Шнауцера. «Нет, вы только на полставки психотерапевт и на полставки иглотерапевт и еще гипноз проводите! Пусть больше Оттена своего нагружает! И дежурств у вас не должно быть больше четырёх в месяц!» — решил Шнауцер. У Оттена тоже резко возросло количество больных, а так же у Хинца, но больше у Отте-на. Он уже вертелся, как юла и оставался после работы дорабатывать. «Что вы делаете? — спросил его как-то Шнауцер, видя, что Оттен сидит днём в сестринской и беседует с медсестрой. — Почему не с больными? Что вам делать нечего, вы недостаточно нагружены? Марш, работать с больными! Безобразие! Где главный врач?! Пусть ко мне придёт!». И через несколько минут Зауэр поковылял в общий кабинет Кокиш и Шнауцера.

На следующее утро по указанию Шнауцера я подарил Оттену всех своих больных. «Вы будете заниматься сейчас исключительно акупунктурой и гипнозом! — сообщил мне довольный Шнауцер. — Создавайте центр по акупунктуре! Больные вами довольны, это приносит клинике деньги и известность! Силке, займись рекламой! Пусть газеты напишут о создании у нас центра по акупунктуре, такого, как доктор в Зигхайме вёл! Хочу такой иметь и у нас!».

В отличие от клиники Боскугеля, где каждый больной считался им борделайном (Borderline), по-простому — психопатом! В этой клинике, каждый больной главным врачом определялся, как перенесший психотравму! Это всегда можно приписать кому угодно! Например: Отец напугал ребёнка, когда тот мочился, вот тебе и психотравма! На работе шеф как Шнауцер, например, вот тебе и психотравма! В детстве дядя — католический священник, сексуально приставал к ребёнку и т. д. А т. к. главный врач специализировался по психотравме, то почти все больные были с диагнозом: «посттравматические психические нарушения». Если б он был гинеколог, то, конечно, у всех мужчин находил бы, если не беременность, то воспаление матки и придатков. К тому же, он научился у американской еврейки Шапиро, не у неё самой, конечно, а у других, кто по её книгам или у неё учился, т. н. EMDR. Эта американская еврейка — Шапиро, шла себе, как-то раз, на работу через парк и вспоминала волнующее событие! А когда дошла до работы, успокоилась! Любой бы на её месте подумал: это из-за того, что прогулка по парку успокоила! Но Шапиро на то и была еврейкой и поэтому решила: «Это потому, что, думая о событии, мои глаза при этом бегали справа налево и наоборот! Это меня и успокоило!». И стала еврейка Шапиро с тех пор требовать, чтобы больные, вспоминая неприятные вещи, глазами двигали — за её пальцем следили! И страхи покидали больных! Что и как получалось у еврейки — я не знаю, зато ежедневно получал больных после таких сеансов от главного врача Зауэра и его команды: психолога фрау Мисс, например. Этих больных стало трудно и в гипнозе успокоить! У них, действительно, бегали глаза от страха и не только глаза! Больной Вайнер с приступами страха, после пяти сеансов гипноза успокоился, страхи исчезли! Он радовался, и я тоже! «Надо подключить обязательно EMDR с завтрашнего дня! — решил главный врач Зауэр. — Больной должен травму проработать, иначе она будет его всю жизнь мучить! Мне удалось у херра Вайнера выяснить, что у него была злая доминантная мать! — доложил главный врач на конференции. — А EMDR единственный эффективный метод, кроме беседы и групповой психотерапии!». О гипнозе главный врач Зауэр молчал, этого метода для него не существовало! Он им не владел. Мои ежедневные доклады, что происходит с больными во время гипноза, делали его ещё кислее.

«Доктор, спасите! У меня сердце колотится, задыхаюсь точь-в-точь как тогда, когда тонул в детстве! Я только что от Зауэра, он мне сеанс EMDR сделал!» — прибежал больной Вайнер. — «У вас завтра сеанс гипноза!» — приходите, помогу. «Сделайте сегодня, доктор, а то я до завтра умру! Теперь хорошо, как и до EMDR! — сообщил больной после гипноза. — Что делать, доктор? Я не хочу больше на EMDR! Зауэр меня погубит! Я чувствую — с этим EMDR он меня погубит!». «Я не имею права вас освободить от EMDR! Только ваш терапевт — главный врач это может! Но вы взрослый человек и вы вправе сами отказаться от любого метода лечения! Никто не вправе вас заставлять!» — осторожно подсказал я больному пути выхода из ситуации. «Хорошо, спасибо доктор, я так и сделаю!» — заверил меня благодарный больной. «Больному после сеанса EMDR стало заметно лучше! — отметил на утренней конференции Зауэр. — Я ему планирую 10–15 сеансов! Сегодня проработаю с ним взаимоотношения с матерью! Пусть вступит с ней в конфронтацию, его надо развить!».

Собрался я пойти обедать, сегодня дежурство! Как чёртик опять передо мной больной Вайнер, который не утонул в своё время! На этот раз он вбежал с приступом паники и выглядел, как Гришка Распутин после пирожных, начиненных цианистым калием! А князь Юсупов по нёму из пистолета еще пальнул! Сходство с Гришкой Распутиным усиливали его усы, высокий рост и выпученные от страха глаза! Мне самому стало страшно! «Доктор, он меня убивает! — вопил двухметровый больной. — Он в этот раз меня заставил мою маму, детство вспомнить и как она издевалась, доктор! Я её ненавижу! Хотя она и сдохла, но как я её ненавижу, доктор! И я должен был всё это говно вспоминать и при этом ещё глазами вращать! Послушайте моё сердце, доктор, оно разрывается, сделайте что-нибудь!». Пришлось больного вновь, внеочередной раз, погрузить в гипноз, и предложить ему в гипнозе увидеть мать! Всё ей высказать! И мать попросит у него прощения, а он у неё, и они помирятся! После сеанса больной был глубоко расслаблен, успокоился. «Доктор, огромное вам спасибо, вы меня спасли! — благодарно смотрел больной. — Что мне делать, доктор, посоветуйте?». «Я вам уже советовал, — сказал я больному, — больше я ничего не могу сделать для вас!». «Доктор, я не могу отказаться, он на меня разозлится! Что мне делать, доктор?!» — как ребенок причитал Вайнер. «Делайте то, что и сейчас!» — не выдержал я. — «А что, доктор?». — «Ходите на эти сеансы и приходите ко мне». — «Хорошо, доктор, а вы меня будете спасать после этих сеансов? Да?». «Да, конечно, буду! — успокоил я больного, а про себя подумал: — Я буду тебя спасать, а он будет тебя регулярно топить! И в конце лечения посмотрим, кто победит — я или он! Если он, то тебе и домой не надо будет возвращаться!».

Главный врач всё же заинтересовался гипнозом! От больных наслышался, как это хорошо помогает! «Можете ли вы на следующей конференции нам доложить про гипноз?» — спросила меня его заместитель Пиппер. «Могу», — согласился я. Каждый вторник кто-то что-то докладывал! Что-то научное или менее научное! В России они так и назывались: научно-практические конференции. А в Германии: «Fortbildung (конференции для повышения образования), что по-русски звучит как «ликбез». Собрались все врачи, медсёстры и терапевты, я хотел уже приступить к докладу, когда фрау Пиппер попросила: «Подождём главного врача, он сейчас придёт! Он попросил его подождать, очень хочет послушать!». «Заинтересовался! — понял я. — А вот и он!» — и меня понесло. После краткой истории гипноза и его методов, техники гипноза! Я объяснил, что мы врачи все им занимаемся, но чаще неосознанно! А зря боимся, лучше осознанно применять гипноз! Если у больного спрашиваем, что у вас болит, а больной отвечает «ничего», но мы настаиваем: — И голова не болит, и живот не болит?! — то больной это так понимает, что с его болезнью это должно у него быть! И голова, и живот начинают болеть! А если врач ещё говорит при этом: — Что вы хотите! Радуйтесь, что вы вообще ещё живёте! И пока живёте, то будет болеть! — То больной уже боится, чтобы боли исчезли! Так как по определению врача: — Он будет жить до тех пор, пока болит! Так давайте же, проводить суггестивный гипноз осознанно!» — заключил я, и все остались довольны. Затем я взял, приготовленные мною, два чистых стакана с остатками жидкостей и демонстративно жидкость выплеснул на пол из стаканов. «А сейчас я проверю у всех уровень обоняния, что зависит от уровня развития определённых центров мозга, врождённых способностей! Прошу определить, в каком стакане был спирт, а в каком бензин!» — предложил я присутствующим. Понюхав стаканы, у психолога фрау Мисс мозги оказались недоразвитыми, и она не смогла различить, где что было! У заместителя главврача фрау Пиппер мозги оказались более развитыми, и она определила стакан со спиртом, но не смогла с бензином! А вот у главного врача, как и положено главному, мозги оказались самыми развитыми! И он определил стакан, как с бензином, так и со спиртом! А затем очень обиделся, когда я сообщил, что это было только мое внушение, т. к. оба стакана абсолютно чистые! Узнав от кого-то о результатах моего доклада, Шнауцер остался очень доволен.

«Но на вашем месте, я бы все же не стал унижать главного врача!» — сказал весело Шнауцер. При этом, его физиономия стала точно такой же, как и у моей учительницы в третьем классе, когда она — антисемитка, притворно пожурила жида — Абрашу за то, что он жида — Гришу обидел. «Абраша, ну зачем ты назвал жида Гришу — жидом! Не надо, Абраша, не надо! Ха, ха, ха, ну не надо, Абраша! Хи, хи, хи, ха, хи, хи!» — сказала учительница. «Когда жид жида бьет, то у хохлов не только чубы трясутся, но и пупы от смеха рвутся!» — ещё тогда в детстве понял я.

Глава 2 Мина под фаворитку

Ведущий врач фрау Люлинг носила фамилию своего мужа-немца! А какая была её девичья? Возможно, Санчес или Куба-нос, или Франческо, или Латиникус — кто знает?! Получёрная или полубелая кожа, изящная, тонкая, но вся в белом: штаны белые, кофточка белая, халат белый! Брюнетка с томными чёрными глазами, которые кого-то звали, привлекали, пока один немец не откликнулся, причём не бедный немец! Люлинг была к тому же очень театральной, даже немного истеричной, громкий гортанный на срыве голос с заметным акцентом! Скорее всего Люлинг была метиской с индейской, испанской и негритянской кровью. Её предки, вероятно, не один скальп содрали, пока профессорами не стали! А став профессорами хирургами, получили возможность сдирать скальпы уже на законных — научных основаниях! Вот и фрау Люлинг занялась общей медициной и тоже стала у больных кровь и другие жидкости отсасывать, ткани отрывать и их прокалывать! А значит, не изменила семейному промыслу. Оторвать у человека орган, или хотя бы его часть, не менее приятно, чем скальп и Люлинг «сдирала шкуру и высасывала кровь» не только у пациентов, но и у своих ассистентов! Не одного ассистента уже «ошкурила» эта хрупкая, изящная женщина. Вот и сейчас она «обесшкурила» свою ассистентку — врача Сандер, молодую двадцативосьмилетнюю, хрупкую, добрую Сандер, которая безропотно вела до 15 больных и ни от чего не отказывалась — ни от какой работы. Она первая, кто мне всё объяснил: порядки, дала все бланки и всё это без моей просьбы, по зову своей души. А Люлинг взяла и «обесшкурила» ее — Сандер уволилась, а это значит после года работы, потеряла право сдать на специалиста по общей медицины (Facharzt für Allgemeinmedizin). Для этого ей надо было отработать два года под руководством «шкурницы» — Люлинг. Вероятно, Сандер не захотела лишиться всей шкуры и ушла, унеся с собой уцелевшие её остатки! Люлинг имела еще одну некрасивую привычку: отменять лекарства, которые назначали другие врачи и назначать свои! Хотя ничего не смыслила в психотерапии и психиатрии. Она сражалась со всеми, кроме Шнауцера и его «правой конечностью» — Кокиш! И за это, и ещё кое за что, Шнауцер её любил! Она вполне могла стать его «левой конечностью»! Именно за это её и не любила «правая конечность» — Кокиш Силке! Вот такая была динамика между сексуальным и асексуальным в клинике! Сандер ушла, и было интересно, кто тот очередной, который подставит свою шкуру Люлинг?!

После моего интервью местной прессе, появились больные, желающие амбулаторно лечиться акупунктурой и гипнозом. Результаты были хорошими по сравнению с местными врачами, которые делали деньги на этом поприще. Слухи об иглоукалывании и гипнозе в клинике, расползлись! Увеличилось количество больных. Государственные страховки за иглоукалывание не платят или платят только часть своим врачам, с которыми у них договор, т. е. «Кто у нас работает, тот и ест!». Нужно мне, в первую очередь, запастись нормальным удостоверением об образовании, решили мы с женой! В моем советском удостоверении, на тонкой туалетной бумажке, было указано: «Прошёл усовершенствование по иглорефлексотерапии» — «с такого-то — по такое-то», — без указания количества часов и то, что экзамены сдал на «отлично». Типично русско-советская «скромность» — что-либо хорошее людям сделать! А затем удивляются, что советско-русские дипломы в мире не признают, специалистов не уважают и всю страну в целом! Вот я и решил исправить имидж Родины! Написал на кафедру, где учился, приложил статьи в немецкой прессе, где меня хвалили и в моём лице советскую школу! «Пусть порадуется Матушка Русь своими нерусскими детьми! — решил я, и застыл в тревожном ожидании. — А что произойдёт?! Может орден Почёта или хотя бы Дружбы народов пришлют, или, ещё лучше, оба одновременно?! Глядишь, кавалером стану! Но Русь упорно молчала! Молчала она месяц, промолчала два, промолчала до трёх месяцев! Тогда я позвонил на Родину — «пошёл к горе», но не как Магомед! Возможно, это меня и погубило? С большим трудом и через секретаршу проректора дошёл до зав. кафедры иглотерапии! Конечно, через 20 лет, это был уже другой заведующий! — «Да, да, ваше письмо читал, но ещё не ответил!». «Да, это я знаю», — согласился я. — «Что вы хотите?». — «Я хочу удостоверение, в котором отразилось бы количество часов подготовки и сдача экзамена! И неплохо бы указать, что я имею право после этой специализации работать по иглотерапии, как и было в Союзе!». «Хорошо, — согласился профессор, зав. кафедрой, — только вам следует обратиться к проректору по связи с зарубежными странами, которому я передал ваше письмо». «Здравствуйте, моя фамилия вам уже известна, — начал я осторожно, как и положено в России, — зав. кафедрой передал вам моё письмо». — «Ах да, точно! Есть ваше письмо, читал! Чудное какое-то имя у вас! Кстати, у вас очки точно такие, как и у меня! В них вы в газете с китайцем». — «Да вы что! Может быть!». — «Вот интересно, такие же очки! А какая у вас машина, небось, Мерседес? Нет?! Всего лишь Тойота?! А у меня Мерседес! Правда, не последней марки, но Мерседес! Хотя я уверен, ваша зарплата несравненно больше моей! Вы даже себе не представляете, какую смехотворную мелочь получаю я — проректор!». — «Кстати, я готов заплатить! Ведь я понимаю, что выдача удостоверения связана с большими затратами и пересылкой!» — с готовностью улучшить финансовое положение проректора, тут же откликнулся я. — «Эх, извините, что я вас по имени так зову!». — «Ничего, ничего, это не вы виноваты! Это мои родители виноваты!». — «Да? Ну всё равно ещё раз извините! Во-первых, вам дико повезло, что меня застали! Я собирался уже уходить! Во-вторых, скажу честно, я ваше письмо мог просто — вот так взять и выбросить! И никто бы мне ничего не сказал и не доказал! Я сказал бы: — Не получил!». — «Да, я понимаю! Большое спасибо, что не сделали этого!». «А в-третьих, вы не представляете себе! Вот вы говорите: — Пришлю деньги! — А что мне с этого достанется! Здесь у нас налоги на валюту такие, что нет смысла — останутся копейки и то в рублях!». — «Так может, я вам как-то с кем-то передам? Или, когда вы в Германии будете…?». — «Ну ладно, как вас там по фамилии? Извините, когда-нибудь сочтёмся! Так что вы хотите? Хорошо, про экзамены укажу! Часов больше, чем есть, не могу указать! Что имеете право работать, не могу — это у нас сейчас лицензией называется! И получает её только тот, кто сейчас проучился, а вы давно учились!». — «Но я уже 22 года работаю! И из них 10 лет в Германии!». — «Не могу, не могу!». — «Дайте хоть корочки приличные!». — «Да нет у нас корочек для вас! Сейчас это удостоверение — дипломом называется, и выдаются дипломы!». — «Так дайте диплом, это ещё лучше!». — «Но это сейчас! А когда вы, извините, забыл, как вас зовут, учились, дипломом оно не называлось!». — «Ну хорошо, «подайте» что можете», — согласился я, и подумал: — Как хорошо, что у этого говна нет валютного счёта!».

«Всё, доктор! Хинц согласился уйти! — объявила мне радостно Кокиш. — Я ему предложила деньги за 2 месяца, и он обрадовался и уволился! Хорошо, что Шнауцер в отпуске, он бы не согласился! А я считаю, что лучше заплатить и его не видеть! А как вы думаете?». «Готова на самое высокое благородство, ради самой низкой подлости!» — подумал я. «Вот, Schwein (свинья)! — пожаловалась мне на свинью — Шнауцера через неделю у неё в кабинете, плачущая Кокиш. — Он меня обругал, только за то, что я деньги выплатила Хинцу! А ведь я это сделала, чтобы он не нервничал из-за них! Ему нельзя нервничать! Неблагодарная свинья! Сколько раз я уже хотела уйти отсюда, но что-то меня здесь держит! С другой стороны, я почему-то эту свинью уважаю!». «Да, есть за что, очень сердечный и добрый», — согласился я. «Нет, он очень злой бывает и, как говорят мой отец и муж, непредсказуемый! Он собственник и меня своей собственностью считает. Из-за него у меня и с мужем не ладится, мой муж настаивает, чтобы я ушла отсюда! А я не могу, не в силах! И потом, какое право мой муж имеет мной командовать, что я его собственность! Каждый развивается по-своему, идёт своей дорогой, так я понимаю семейные отношения, никто друг другу не мешает! Но сейчас у меня, действительно, желание уйти! Шнауцер большая свинья не только по отношению ко мне! Я о нём, о свинье, столько всего знаю, что если уйду, то и ему хорошо не будет!» — излила свою любвеобильную душу Кокиш. «Самые большие враги — бывшие друзья!» — подумал я. «Но он на самом деле бедная свинья, и больше всего я его жалею из-за его сестры — этой змеи, которая и меня ненавидит и знает, как я её ненавижу! У них у обоих общие деньги, так что он от неё зависит! Она тоже много о нём знает! Вы же её видели на встрече с пациентами?!». «Да, видел», — вспомнил я, действительно, неприятную, как у Бабы-Яги физиономию, костлявую с выпученными, как у жабы глазами, и ещё в придачу большой бородавкой на щеке. «Его племянника я тоже не люблю! — продолжала Кокиш изливать душу. — Он на стороне своей мамы и здесь шпионит! А вот с его племянницей у меня хорошие отношения! Мой муж работает с ней и тоже ее хвалит, доволен ею!». «Перекрестное осеменение! Покрыл Шнауцер всю семью, но и его род тоже пострадал!» — промелькнуло у меня. Как раз в это время, «роса на глазах» у Кокиш высохла, и она успокоилась. «А ассистентка Сандер уходит или остаётся?» — улучив паузу в её горестном повествовании, поинтересовался я. «Нет, она уходит, с Люлинг никто не может работать!». «Жалко, — отметил я, — она много больных вела». «Ничего, зато сейчас придётся больных и главному врачу вести, и немало! Я очень постараюсь! Он меня считает за секретаршу и не понимает, дурак, что от меня всё зависит! Но я его заставлю себя уважать! Всё равно я всё решаю, а кто попытается меня поссорить со Шнауцером, развести, я того уничтожу!». «А Пиппер ничего?» — поинтересовался я. «С ней у меня были очень хорошие отношения, но с недавнего времени она даже ко мне в кабинет не заходит, как бы дистанцировалась от меня — главный врач ею руководит! Но ничего, мы всех этих наглых уберём из клиники, и тогда надеюсь, наконец, спокойствие здесь воцарится! С тех пор, как я здесь работаю, и одновременно со Шнауцером начала, это вот уже пять лет, ни одного дня у нас покоя не было — только войны, сражения! Но я люблю сражаться! Мои родители это тоже всю жизнь делали! И у моего мужа родня тоже непростая! Но для меня у него нет времени, а сейчас и у меня для него! А вот и Шнауцер приехал!» — кивнула она на проехавшую мимо окна машину. «Пойду работать», — заторопился я. «Хорошо, хорошо, идите, спасибо за советы и поддержку!».

«А, доктор! — приветливо поздоровался, появившийся в дверях Шнауцер. — Как дела? Мне надо с вами посоветоваться! Силке, принеси кофе! Как вы оцениваете ситуацию, и как избавиться от Оттена и этого Совета? Эта зараза мне не даёт покоя, ведь эти профсоюзы будут нос совать во все дела, в том числе и финансовые! Как вы думаете? Мне доложили, что он — Оттен наркотики принимает, а я думаю, что он ещё и сумасшедший, видели, как у него руки трясутся! А что, если его на психиатрическую экспертизу направить! А ну-ка, позвоню нашему юристу: «Здравствуй, Адольф! Рад тебя слышать! Слушай, Адольф, есть у меня здесь один! Помнишь, я тебе рассказывал — один врач? У меня подозрения, что он ненормальный, и в таком случае он не имеет права проводить психотерапию! Можем мы его на психиатрическую экспертизу направить? Да, да! Нет?! Почему?! Незаконно! Ну, как же, а что можно?! Да! Нет?! Ну ладно, спасибо, я тебе позже позвоню, придумай что-нибудь! Говно он! — бросил Шнауцер, положив трубку. — Трус! У него всё нельзя! Зачем я только ему деньги плачу! Силке, знаешь, что я придумал! — объявил ей Шнауцер, когда она на подносе кофе принесла. — Будете, доктор? Вам с молоком или без? Так вот, Силке! Если главный врач это всё затеял, пусть он и расхлёбывает и убирает это говно — Оттена и всех остальных, если сам хочет работать! Или я его самого уберу! А, Силке, как идея?!». «Его надо, так или иначе, убрать!» — бросила Силке. — «Да, Силке, но раньше их — его руками! А, доктор, как идея?! Силке, подготовь-ка приказ о том, что главный врач больше не является экономическим директором фирмы, и я это тут же сейчас, объявлю на собрании! Силке, собери-ка всех, нанесём ему первый удар и посмотрим, как он будет выглядеть при этом!».

«Друзья и коллеги! — начал торжественно и взволнованно, напряжённым голосом — Шнауцер. — Друзья, я вас всех собрал здесь, чтобы сказать, я вас всех глубоко уважаю и ценю и очень рад, что вы решили мне помочь — организовать этот Совет, который, я уверен, поможет мне решить многие проблемы!». При этих словах, все удивлённо переглянулись, а Оттен заулыбался, как бы говоря: «Ну, я вам говорил, что всё будет хорошо, и мы победим!». «Да, да, доктор Оттен! — заметил это Шнауцер. — Я глубоко рад, что всё это произошло и буду рад, если вы мне и нам всем поможете! Но хочу предупредить — Совета мало! Главное нам всем надо работать! На нас ложится теперь еще большая ответственность за нашу клинику! Надо тяжело работать, трудиться теперь в несколько раз больше и трудом своим доказать преданность общему делу! Если мы хотим вытянуть клинику, а положение, должен сказать, у нас критическое, денег, прямо вам скажу, нет и клиника на грани банкротства, закрытия! Да, скажу вам честно! Сегодня моя сестра мне сказала: — Хватит, больше мы не имеем права швырять деньги на ветер! Мы не должны на старости лет остаться нищими и швырять деньгами на игры неблагодарных работников — паразитов! Они будут говно творить, бездельничать, и на наши деньги заниматься безобразием! — Друзья, я тяжело эти деньги заработал: потом, кровью, здоровьем, и не хочу нищим умереть! Давайте вместе спасать клинику — наш дом, наш хлеб, наше рабочее место! Давайте работать, тяжело и много работать! И вот мой первый шаг по оздоровлению клиники её финансового бремени! Друзья, с сегодняшнего дня я вам всем объявляю, что главный врач, доктор Зауэр, больше не является экономическим директором! Я его сместил, дорогие друзья!». Все посмотрели на «смещённого», а он весь кисло сморщился, как будто проглотил горькую пилюлю и загрыз её при этом ещё и лимоном. «За что! — выкрикнул Оттен. — Он-то здесь причём?! И вы не имеете права теперь без Совета! У нас теперь есть Совет, который решает все вопросы по увольнению!». «Нет, доктор Оттен, пока я свои деньги вкладываю — я всё решаю! Я могу и, скорее всего, вообще закрою клинику! А ты, Оттен, работай тяжело, если хочешь, чтобы клиника не закрылась, иначе я такое говно, как ты, терпеть не буду! Я знаю, и вот сейчас и Ковачич подтвердит! Ты ему сказал, что клинику разрушишь!». — «Я не говорил, вы врёте!». «А, Ковачич?!» — обратился Шнауцер к сидящему в первом ряду в синем комбинезоне, со шлейками на плечах, как у Карлсона на крыше, только тощему, Ковачичу. Ковачич насупился и молчал: «Говори, говори, не бойся!» — подбадривал его Шнауцер. «Ничего он не говорил», — выдавил из себя Ковачич и выскочил их зала. «Ладно, я сам всё знаю!» — заорал Шнауцер, весь покраснев от злости. «А вы не имеете права кричать!» — крикнул Оттен. «Это ты не кричи, — напряжённо, зло улыбнулся Шнауцер, — я совершенно спокоен и не кричу. Ты не кричи, говно! Друзья желаю вам всем успеха, судьба клиника в ваших руках».

«Он не имеет права», — уже слабо возмущался Оттен, когда Шнауцер и Кокиш покинули зал. «Конечно, не имеет права, — тоже слабо согласилась арт-терапевт фрау Ганзен, — и ещё нас оскорблять при этом. Я предлагаю всем в следующий раз, когда он придёт или нас соберёт, всем встать и выйти в знак протеста, не дадим себя унижать. А как все считают? Только всем надо встать и уйти, если кто-то останется, то ничего не получится, согласны?» — поставила Ганзен вопрос перед залом. «Согласны», — вяло произнесла танцовщица Роллике. «Согласна», — ещё слабее произнесла музыкантша Отремба. В знак слабого согласия кивнула головой также психолог фрау Мисс, посмотрев на меня. На утренней конференции все возмущались поведением Шнауцера и Кокиш, и больше всех Оттен, который сказал «кислому» главному врачу Зауэру, что ему жаль, что он его втянул в это дело, но благодарен, что тот на стороне восставших и это благородно. И главный врач Зауэр, кисло улыбнувшись, сказал, что это «харизматическое» выступление Шнауцера его не удивило, он это ожидал. «Сегодня же, соберём на заседание Betriebsrat!» — горячился Оттен.

«Всем собраться в конференц-зале! — вошла и объявила секретарша Пирвоз. — Только что пришла с важным сообщением фрау Пиппер!». «Я обязана всем сообщить, — начала траурным голосом зам. главврача Пиппер, — около часу ночи меня разбудил телефонный звонок Шнауцера. Он меня поднял ночью с постели и велел всем передать: он закроет клинику, если мы не распустим Rat (Совет) Это его ультиматум!». «Не ищи наказания — оно тебя само найдёт!» — подумал я. «А, нет, не имеет права! — воскликнул радостно Оттен. — Вот, это и хорошо! Это то, чего мы добивались, пусть только попробует! Сейчас решает всё Совет! Не надо поддаваться на провокацию! Сейчас только начинается борьба!». «Скажу всем прямо, — продолжала Пиппер, выдержав паузу ради Оттена, — мне очень дорого моё рабочее место! Я хочу работать! И он, Оттен, больше всего вас имел в виду! Если вы не уйдёте, он клинику закроет, а мне моё рабочее место дорого, мне некуда уйти!». Все посмотрели на притихшего Оттена. «Зайдите ко мне», — ласково после собрания попросил его главврач Зауэр.

— «Оттен уволился», — раздалось на следующий день на утренней конференции, и все посмотрели на оставшуюся арт-терапевта фрау Ганзен, как на ещё слегка живую, но в стадии клинической смерти покойницу. Та молчала, тогда не выдержал я: «Чего я не пойму, так это то, как можно было так шуметь и в один момент разбежаться!». «А если для людей невыносимо стало!» — разъяснила Ганзен. «Тогда не надо было начинать! — отрезал я. — А где Оттен?» — спросил я. «Он больше не придёт. Вчера, после просьбы главного врача, он сразу и вещи свои забрал», — горестно произнесла Ганзен.

«Ну что, доктор, я вам говорил! — встретил в вестибюле меня, радостно улыбающийся, Шнауцер. — Зайдите ко мне! Силке, приведи-ка мне секретаршу! Она теперь, как председатель Совета, имеет право его распустить! А нам с доктором, кофе принеси! Пейте, доктор, вот вам и со сливками, вот вам и с сахаром — берите!».

«Ну, как дела в твоём профсоюзе?» — спросил весело Шнауцер у Пирвоз. «Соответственно обстоятельствам», — уклончиво промямлила Пирвоз. «Ну что, давай, ты председатель, нет уже двух у тебя членов, а завтра и Ганзен уйдёт! Распускай свой Совет!» — сказал ей, смеясь, Шнауцер, не предлагая сесть. Пирвоз стояла у двери. «Нет, это сейчас невозможно», — произнесла тихо Пирвоз. «Как, невозможно?!» — возмутился Шнауцер её наглости. «Так ведь это неплохое и нужное дело», — вновь промямлила Пирвоз. «Что! — заорал Шнауцер. — Ты что несёшь! Я их разогнал, а ты! Rat (совет) тебе нужен! Ты что это себе такое позволяешь! А ну-ка, объясни почему!» — стукнул по столу Шнауцер так, что кофейные чашечки зазвенели, а Пирвоз, как собака присела на задние лапки у порога на корточки, как на парашу! Шнауцер поднялся из-за стола, и стоя над ней, как бы рассматривал, что она сделала! «А ну-ка, пошла вон!» — предложил он Пирвоз, которая как собака, не вставая на ноги, так же на корточках выползла за дверь. «В чём дело, доктор?! — спросил у меня удивлённый Шнауцер. — Что этому говну нужно?! Что ей власти захотелось, наверное!».

«В связи с убытием из состава Совета трёх членов, на своём внеочередном заседании Совет постановил: «самораспуститься!» — висело объявление на следующий день на доске объявлений. «Значит, и фрау Ганзен ушла!» — понял я.

«Пусбас», — представилась на очередной утренней конференции пятидесятилетняя коренастая, коротко подстриженная, но в юбке и кофточке с обилием деревянных и прочих украшений на шее, вновь принятая врач. Заместитель главного врача Пиппер смотрела на неё с гордостью. «Это её кандидатура», — понял я. «Facharzt — специалист общеврачебного профиля, — указала она на Пусбас и добавила для меня: — Она тоже делает иглоукалывание!». «Нет, нет, я только пару семинаров прослушала», — поправила её Пусбас. «Он у нас этим занимается», — неохотно указала на меня Пиппер. «Ой, как интересно будет посмотреть!» — с надеждой, глядя на меня, произнесла Пусбас. «С удовольствием, — без энтузиазма ответил я и подумал: — Не учи врага своего — ремеслу своему!». Эта понимание у меня с детства, она внутри меня, не знаю, кто или что во мне это говорит — предупреждает! Понятно, что это в генах! — Немцы любят подглядывать, — вспомнил я весь свой предыдущий опыт в Германии, — но сами при этом ничего стараются не показывать, если есть что показать!». Вспомнил уже первое знакомство со здравоохранением в Германии в клинике Бюргерхайма, где погостил полтора месяца, больше не позволили и ничего не показали! Даже ультразвуковую диагностику, когда подглядывал не получал никаких вразумительных ответов, всегда было чувство, что путаюсь под ногами! А полуяпонка — врач практикантка, от «учительского тела» — зав. отделением, меня оттесняла! Своими вопросами старалась его отвлечь, зато купила иглы за свои деньги, чтобы подсмотреть, как я колю.

На очередном Teamsupervision (супервизион команды) все мрачно молчали. «Я многих уже не вижу», — произнёс после томительного молчания тот же усатый супервизор. «Да», — траурно согласились уцелевшие недобитки. «А куда они делись?» — риторически поинтересовался супервизор. «Изгнали из наших рядов», — заявили гордо, уцелевшие от репрессий. «Что меня больше всего поразило, друзья их ещё добивали, втыкали свои ножи! Добивали, как бы уже убитых, наносили им удары в спину! — как реквием пропела танцовщица Роллике. — Это мне напомнило картины, которые нам показывают из нашей истории — как нацисты евреев убивали. Так и здесь, убили как бы евреев», — и она заплакала. «Вот те на! — подумал я. — Вот это сравнение! И причём здесь евреи! Немцы, оказывается, евреев здесь убили! Эти антисемиты: Оттен и остальные, оказывается, евреи! Здесь просто немцы не сработались с немцами! Одни немцы уволили с работы других и совсем не жестоко, даже пособие за 3 месяца вперёд заплатили! Голодом не выморили, не сожгли в печах и в газовых камерах не задушили, могилы не заставили себе вырыть и живьём не закопали! Просто не поладили немцы с немцами! И уволенные не евреи, а даже, наоборот, — «антиевреи»! Помнится, на одной из конференций врача Оттена ярость благородная захлестнула: — Стоит, оказывается, покритиковать Израиль, как тут же евреи объявляют войну честным людям Германии! И в первую очередь их лучшим представителям, как, например, члену партии свободных демократов из Мюнстера! Никак не успокоятся евреи! — гневно, как одна из русских националистических певиц, заявил Оттен. — Никому не дают мирно жить евреи: ни палестинцам, ни немцам, а сами настоящие фашисты! — И эта Рол-лике тогда присутствовала и одобрительно молчала! И вот те на! Это он — Оттен, оказывается, еврей! Это как же надо всё извратить! Все поставить с ног на голову!». Меня распирало от возмущения, но я промолчал, вспомнив, что нахожусь в «тылу друзей»! Все же что-то, видать, изменилось в моём лице! «А что думает эксперт по тоталитаризму?» — обратил на это внимание супервизор, неверно, как психолог, оценив мою реакцию. — Вы, по-моему, такую развязку и предсказывали!». «Да, к сожалению», — постарался я из злого — траурное лицо сделать. «Ну, а теперь, что вы дальше предсказываете?» — напросился он. «10 негритят! — выпалил я. — Каждый день кто-то из присутствующих будет пропадать, пока все не исчезнут!». Все вздрогнули и глянули испуганно на меня, а больше всех фрау Пиппер. «Опять моя несдержанность и чёрный юмор…!» — мысленно огорчился я. «Пиппер тоже уходит! — радостно объявила через неделю Кокиш. — Осталось убрать ещё главного врача и, наконец, станет спокойно в клинике!». «Это будут страшные для нас времена!» — объявил я жене вечером. «Почему ты так думаешь?» — спросила она. «Потому что каннибалы должны кого-нибудь жрать! Хотя и те тоже небольшие люди, но сожрут их и возьмутся, действительно, за евреев!». «Ты думаешь?!» — усомнилась жена. «Уверен!» — не успокоил я её.

«Ну, доктор, молодец! За пол года развернули у нас иглоукалывание и гипноз, хорошая такая посещаемость! Если честно, я не думал, что вам удастся за такой короткий промежуток времени всё это организовать! А, Силке, какого врача я купил! И это моя заслуга! Правда, доктор!» — через неделю сообщил Шнауцер мне и Силке. «Конечно!» — согласился я. «Это, Силке, лучший врач в Германии!» — похлопал Шнауцер меня по плечу. «Я знаю», — согласилась и Силке. «Да и в России такие на дороге не валяются», — добавил я скромно. «Я вам охотно верю, — и Шнауцер согласился, — но знаете, доктор, жалко, что вы не занимаетесь ещё и психотерапией! Вы ведь лучший психотерапевт, которого я когда-либо встречал! И я вас ведь купил в первую очередь, как психотерапевта и даже ведущего! Жалко только, что вы не Facharzt (врач специалист)! Но мы вам можем помочь через нашего профессора, я с ним поговорю!». «Это нереально», — возразил я. «Ничего нет нереального», — недовольно поморщился Шнауцер. «В Германии требуется много часов самопознания, а это время и деньги!» — попытался объяснить я проблему. «Ничего, всё сделаем! А вы возьмите пока немного: парочку, пять, шесть больных для психотерапии и работайте с ними!». «Ну, вот и взялись за настоящих евреев!» — понял я. «Нет! — сказал я резко. — Вы же видите, что я целый день занимаюсь акупунктурой и гипнозом, в день более 20 больных! Это всё равно, что танцевать на двух свадьбах одновременно!». «Scheiße (говно)! — буркнул Шнауцер. — А жаль, такой хороший врач!».

«Ну что, доктор, усыпили уже своих больных, а теперь сами гуляете?!» — как бы весело поинтересовался Шнауцер, встретив меня в вестибюле через два дня. «Да, загипнотизировал, а теперь бегу в туалет, чтобы на следующем гипнозе не обделаться!» — так же весело согласился я. «Ну, ну…», — мрачно произнёс Шнауцер. «Доктор, у меня спина болит, можете помочь?» — обратился на следующий день Шнауцер, вновь в вестибюле. — «Могу». «А когда?» — не отставал Шнауцер. «Давайте сейчас», — простодушно предложил я. «А почему сейчас?! Вам что, делать нечего, всегда время есть?!» — ехидно спросил «тяжело больной» Шнауцер. «А у вас что, так сильно болит, что можете ждать?!» — в свою очередь ехидно уточнил я. — «Могу». — «Ну, тогда через два — три дня приходите». — «Хорошо, доктор». «Хорошо», — ещё более добродушно ответил я. «Да, доктор, хорошая у вас работа, хорошо устроились!» — произнёс Шнауцер, придя через три дня, после моего напоминания ему. «Да, неплохая», — согласился я. «И деньги хорошие, а доктор!» — издевался Шнауцер. «Терпимо», — согласился я. — «Я никому, знаете, столько не плачу, сколько вам! Вы почти, как Oberarzt — замглавврача зарабатываете у меня!» — «Я ещё больше зарабатывал в Зигхайме!». «Поэтому и закрылась та клиника, потому что Краускопф так много платил! — отпарировал Шнауцер. — Я не Краускопф, доктор!». «Я это сразу понял», — согласился я. «Пусть ваша жена тоже у меня работает, — предложил Шнауцер, лежа на животе, пока я ему с чувством втыкал иглы в его пошлый зад и жирную поясницу. — Почему она дома сидит, тоже, наверное, хороший врач. Мне её жалко, пусть работает, я её согласен взять на 300 Ђ! Пусть с вами работает, сможете больше больных принимать! Она ведь тоже колет, да? Конечно 300 Ђ немного, но остальное, доктор, вы сможет ей со своей зарплаты доплачивать! Если я ей много дам, то придётся, налоги и страховку ей платить и мало останется! И у меня расходов будет больше. Вас, доктор, что интересует нетто или брутто?». «Нетто», — согласился я. «Вот и будет у вашей жены «нетто»! — сказал Шнауцер. — Доктор, мне очень было неудобно лежать! — объявил в конце недовольный Шнауцер, после освобождения его от игл. И бодро вскочив с жёсткой кушетки, выплюнул попавшую ему в рот бумагу от гигиенической подстилки вместе с любимым словом Scheiße (говно), добавив: — Как больные это терпят?! Кушетка плохая, не такие должны быть для акупунктуры! И остальное должно быть лучше!». «Я вас всё время прошу купить хорошие кушетки!» — согласился я. — «Хорошо я подумаю, доктор». «И к тому же, когда у пациентов боли, они не замечают таких тонкостей, как «неудобно»! Они рады, когда боли исчезают!» — пояснил я Шнауцеру. «Действительно, немного помогло», — сыграл Шнауцер уже роль благодарного больного.

Главный врач походил всё больше на фельдмаршала Паулюса под Сталинградом, потерявшего свою Армию и сдавшийся в плен! Пришлось и ему отрабатывать своё право на существование! Он вёл уже десяток больных и ко мне относился с почтением, сказав, что с удовольствием хотел бы у меня поучиться гипнозу. Он понял, что я крупный специалист, а гипноз с EMDR (ДПДГ — десенсибилизация и переработка психотравмы движением глаз) очень хорошо сочетать. Через две недели «ушли» жалостливую танцовщицу фрау Роллике, трёх медсестёр, а за ними заботливую медсестру Доброх. Больных главврач Зауэр поделил между собой и врачихой фрау Пусбас. Таким образом, из «10 негритят» уцелел психолог Зибенкотен и бледная психолог, колеблющаяся фрау Мисс.

Вместо замглавврача фрау Пиппер, Шнауцер и Кокиш взяли на работу фрау Клизман — сорокапятилетнюю, долговязую в мятой, бывшей белой, небелоснежной кофточке, и такой же юбке, после того, как фрау Клизман пропустили через дымоходную трубу на крыше и опустили тут же в клинике! Она без перерыва гоготала прокуренным и, скорее всего, пропитым голосом, закатывая оловянные глазки, и кривя и без того кривой ротик! Клизман на конференции губки для важности надувала, образую как бы хоботок, тем самым, изображая глубокую мысль. Чувствовалось, что такой же хоботок у неё одновременно образовывался и на заднем конце! Бровки удивлённо двигались на продолговатом помятом лице! Слипшиеся, окрашенные в ржавый цвет волосы дополняли композицию! «Очень хотела бы с вами поближе познакомиться!» — подобострастно объявила мне Клизман. «Пиппер этого тоже хотела и вот теперь уже другая хочет!» — подумал я. «Много о вас наслышалась, про ваши таланты», — притворно похвалила Клизман. «Заходите в обед, кофе попьём», — предложил я. «Приготовь для «притворной» кофе, — объявил я жене, — Клизман к нам прётся!». «Ах, как вам хорошо, как я вам завидую! — завистливо произнесла Клизман. — Вас двое, семья, а я живу одна с сыном! О, какие у вас красивые таблицы по акупунктуре, и вы ещё, кроме того, и гипнотизёр! Аж страшно с вами, загипнотизируете ещё — хи, хи, хи! Ужасно хочу бросить курить!» — дыхнула Клизман перегаром. «И пить, наверное, не помешало бы!» — подумал я, глядя на помятый её вид. «Только пить буду продолжать! — как бы угадав мои мысли, твёрдо сказала Клизман. — Нужно вас пригасить в гости! — как будто кто-то ей это запретил, произнесла она. — А Шнауцер рассказал, как вкусно было ему у вас в гостях в Зигхайме! Я ведь тоже родилась в тех краях!». «Почти земляки, — согласился я, — только мы из Питера». «А я настоящая Rheinlzerin (пфальцерша — рождённая в Рейнланд-Пфальц)! — как (фарцерша — перд. ья) на идиш прозвучало. Но это еще не все, она к тому же оказалась слаба и на передний конец пищеварительной трубки: — Ich kein Blatt vor den Mund nehme (очень прямая, не держит лист «заглушку» перед ртом — недержание слов логорея)!» — означало это. «Некоторым неплохо было бы держать лист, как перед ртом, так и перед задом — иметь заглушки», — подумал я. «Приходите к нам в гости», — простодушно и лёгкомысленно предложила жена. «С удовольствием! — тут же ухватилась за эту идею Клизман. — Сегодня не могу, давайте завтра!». «Давайте», — согласилась жена. «Она тебе нужна?!» — спросил я жену. — «Да пусть, приготовлю пельмени!». «Думаешь, она тебя за это отблагодарит?! Отклячит зад от избытка пельменей, как муж Вагены в Бюргерхайме, а затем нас дерьмом в ответ накормит!». «Да притворная», — согласилась жена. «Ну и квартира у вас роскошная! — закатила глазки Клизман, вручив нам букетик цветов, придя ровно в назначенное время. — Молодец Силке Кокиш, что вам её нашла, но вы ведь заслуживаете. О! Какие Leckereien (вкусности), schmeckt gut, sehr gut (вкусно очень)!» — только и смогла выдавить Клизман, набросившись на пельмени. Выгнув шею, и обвив как змея очередной пельмень, отправляла его в рот и тут же, как лягушку заглатывала. После этого она ненадолго умолкла, пока последний пельмень не затянула в свой ротик. — «Да, это не фрау Муралон — арт-терапевт из клиники Боскугеля, которая одёргивала руки и спрашивала каждый раз «можно, можно», беря очередной пельмень!» — отметил я про себя. Так же легко Клизман расправилась и с колбасой, которую пришлось дополнительно срочно подрезать, и с сыром, и с красной рыбой, не забывая постоянно запивать её вином. «Тренированная!» — понял я. «Ой, как машину после этого поведу?! — угадала она мои мысли. Немного сбавив темп питья, но доев всё, что можно было доесть, заговорила: — Силке Кокиш очень приличная и добрая, но, к сожалению, зависит от Шнауцера, хотя и он очень милый! А вот главный врач — негодяй! И Кокиш очень надеется на мою помощь, поддержку в борьбе с ним!». Что касается политики, то, оказалось, очень любит, вернее, уважает евреев, и даже дочь Сарой назвала, что очень не понравилось её отцу — участнику войны! «Не великой и не отечественной, а захватнической войны!» — пронеслось у меня. «Вот только не могу понять агрессивную политику евреев против бедных палестинцев!» — призналась Клизман еще раз в любви к евреям. «Палестинских террористов», — подправил я. «Вот, и вы тоже…! — скривилась Клизман. — А я считаю, что эти два народа должны жить в мире! — предложила она дружбу Израилю. — Хотя я очень уважаю и Израиль, но Израиль не прав в этих отношениях, евреи в этих отношениях агрессоры!». «Так считают не только вы, так считают большинство и, возможно, все немцы», — пустился я на дискуссию. «Почему?!» — возмутилась Клизман. «Вы же психолог и должны понимать защитный механизм: «проекция» — переносить свою вину, свои качества на других! Это очень удобно сказать: — Не мы виноваты, а евреи, что мы их уничтожали! Они это заслужили!». «Да, было очень вкусно, — засобиралась Клизман, — приятно было с вами поближе познакомиться».

«А вы как думаете?» — спросила у меня Клизман на следующий день на конференции, когда главный врач не согласился с её диагнозом у больного. Вопреки обещанию, она «держала листок перед ртом». «Я плохо знаю больного, — «взял и я листок перед ртом» — Больной только что поступил, и ко мне ещё не попал». К тому же не хотелось ей помогать бороться с «уже убитым» главврачом Зауэром. — Кокиш и Шнауцер приняли Клизман на его место!» — уже не сомневался я.

«Зайдите ко мне, — позвонила мне в кабинет Кокиш. — Вас ждёт сюрприз!». Сюрпризом оказалась круглая желеобразная, как медуза, с двойным или даже тройным подбородком — сорокадвухлетняя, мешковидная в полтора-два центнера тётя. Круглые брови, маленькие, моляще-жалостливо глядящие на меня глазки, как бы говорили: «На тебя, родной, вся надежда! Помоги, брат, не забуду никогда в жизни!». У неё было всё жирное, не только физиономия, но и пальцы, кисти, ладони! Голова составляла с туловищем единое овальное целое, затылок переходил в жировой горб на плечах — «холодец в оболочке»! Массивные золотые кольца из красного золота и серьги из такого же металла, окончательно прояснили проблему происхождения и раньше, чем Кокиш открыла рот, понял — землячка!

«Ваша землячка, хотя и не еврейка, а русская немка», — радостно подтвердила Кокиш, как бы сделав мне громадный подарок. «Да, да, вижу», — улыбнулся я, поняв, что землячка себя не за ту продала. «Ой, да! — ещё больше просияла землячка. — Мина Барсук!» — подала она мне скромно пухлую лапу. «Действительно, Барсук!» — подумал я. «Was (что)?!» — вздрогнула Кокиш, услышав: «Мина». «Это после войны такие имена появились!» — успокоил я, как мог, Кокиш. «Прекрасно, взорвём Люлинг! — обрадовалась Кокиш. — Вот и вам будет легче! — добавила она — Будет с кем общаться по-русски! И ей будет легче, вы ей поможете! Если мы её возьмём, — разъяснила Кокиш, — она будет работать ассистенткой у Люлинг. Она тоже врач общего профиля». «Да, я была почти главным врачом!» — застенчиво, но громко сказала Мина Барсук. «Нет, у нас есть главный врач», — засмеялась Кокиш. «Что вы, что вы, где мне! — вновь застеснялась Мина Барсук. — Я не смею даже мечтать!».

«Ну что, возьмём? — спросила меня Кокиш, выставив временно, Мину Барсук за дверь, и добавила: — Скажу вам честно! Я давно, как только вы пришли, мечтала взять ещё хотя бы одного, а лучше двух русских врачей! Русские врачи — самые лучшие, вы меня убедили!». «Как и в Питере, — вспомнил я, — главный врач готова была через пару месяцев всех душанбинских врачей перетянуть в поликлинику!». «Нормальная, — поддержал я её рвение, — можете брать, она производит впечатление работящей и непритязательной, будет работать». «Я вам очень благодарна! — произнесла Мина, зайдя затем ко мне в кабинет. — Ой, какой кабинет у вас красивый! Я так вам завидую, не представляете!». — «Почему же, не только представляю, но и вижу!». — «Как вам повезло так устроиться?! И меня берут! Спасибо, что подсобили, не забуду! Буду очень рада, если ещё и работать поможете! Я, вообще, без опыта работы. В Германии полгода только, немного в праксисе попрактиковалась. А там у нас в Союзе, больше занималась административной работой, хотя пришлось «посидеть» и на глистах, и на дизентерии, и даже немножечко на бациллах Коха!». «А здесь «посидите» на поносе, на запоре и немножечко на вздутии, это немецкие народные проблемы!» — в тон ей пояснил я. «Да, спасибо, думаю справлюсь! Конечно, там, в Киргизии, я очень хорошо зарабатывала и в диспансере, и в поликлинике. Киргизы разводили стрептомицин водой, и эффекта не было у больных с туберкулезом из-за низкой концентрации стрептомицина. И я, конечно, тоже немножечко разводила, но не так сильно! И ко мне шли! Так что на хлеб, и даже масло, хватало! Как это, как её там — «люляшка» моя!». «Вы имеет в виду фрау Люлинг?» — не понял сразу я. — «Ну да, да, точно — Люлинг!». «Вам нужно будет проявить характер, — сказал я, — с ней не ужились ваши предшественники». «Ничего, справлюсь! — застенчиво заверила Мина, сломав шариковую ручку, как спичку, которую вертела в руках. — Ну вот, и сломала!» — виновато произнесла Мина. «Неужели и Люлинг так сломается?!» — промелькнуло у меня. «Вам придётся заниматься ещё, как и предшественнице, психотерапией. Советую вам пойти в библиотеку и взять пару книг по психотерапии, как я это, в свое время, сделал и прочитать, чтобы на конференциях, хотя бы о чём речь идёт понимать», — посоветовал я. — «Хорошо спасибо, но уже поздно, я ведь уже через неделю выхожу на работу». «Ничего, я за два выходных дня успел прочесть две книги», — посоветовал я Мине. «Хорошо, я подумаю, схожу куда-нибудь, — заверила Барсук, — спасибо, если поможете работать», — на прощание произнесла Мина. «Вы далеко живёте?» — спросил я у неё. — «Да, больше 40 км». — «И много у вас там евреев?». «Да есть, но все из Крыжополя!». — «Это откуда?». — «Да это я так тех, кто из Белоруссии или Украины!». — «А вы откуда?» — спросил я Мину. — «Я?! Я из Оша — ошанка я! А вы ведь еврей, правда». «Чистейшая правда, куда уж больше! Как и вы, я вижу», — подтвердил я. «Ну, я немножко, я немножечко и христианка», — стыдливо призналась Мина. «Вот не подумал бы! Вы и по Галахе (по еврейскому закону), и тем более, извините, по «мордахе» типичная не христианка!».

Как и положено, в понедельник через неделю, Мина приступила к деятельности, и тогда и состоялось её первое знакомство с Люлинг. После обеда слышу, кто-то выламывает мои двери! Пришлось прервать гипноз! «Кто бы это мог быть?! На немцев не похоже, на дверях табличка: «Не мешать, гипноз!». С трудом затормозил Мину у порога. «Ой, здравствуйте! — прогремела Мина. — Можно к вам!». Больной был уже в гипнозе, а значит, реагировал на мой голос! Пришлось Мине молча указать на табличку на дверях! «Ах, простите! — ещё громче прогремела Мина. — А когда можно?». Пришлось пантомимой изобразить, что я позвоню ей позже. «А да, вы позвоните!» — перевела это вслух Мина. В знак согласия кивнул головой. — «Извините, я не знала, что вы заняты!». Молча указал на табличку. «А я думала, что это так просто — для чужих! Ещё раз извините, но мне хочется с вами поделиться первыми впечатлениями! Я только что была у Люлинг!» — уже почти полу-громко произнесла Мина. Воспользовавшись этим, слегка, но настойчиво, оттесняя Мину от двери, прикрыл дверь. «Я жду звонка!» — донеслось уже снаружи.

«Ой, спасибо, что позвонили, я вас буду стараться не беспокоить, но мне просто не с кем посоветоваться!». «Ну и что, Люлинг?» — прервал я её поток. — «Ну, как вам сказать, такая тоненькая, вся такая напомаженная — настоящая «люляшка»». — «Да, это я знаю, но как она к вам?». — «Чувствуется, очень такая с самомнением! Много говорила, что я должна всё читать, учить, а она будет меня спрашивать! В общем, настоящая «профессорша»! С другой стороны, конечно, кто мы такие?! Мы ведь ничего не знаем! Но ничего, посмотрим! Мне, знаете, всё как-то безразлично и надоело, будь что будет!». «Да, она непростая, — согласился я, — и с ней нужно быть неслабой, иначе заклюёт! То, что она уже со многими сделала!». — «Да я не боюсь! Кто она такая! Подумаешь, профессорша нашлась! Так получит у меня, что мало не покажется! Это я на вид такая добрая! Я очень добрая, но если меня разозлить, то мало не покажется никому! Ну, большое спасибо вам за поддержку!».

Мой кабинет располагался по соседству со смотровой — перевязочной, которая была первой комнатой в этом «коммунальном» отсеке. Проводил беседу с больными в смотровой и не заметил, как вломилась Мина. «Это мой кабинет, и он мне сейчас нужен!» — как на общей кухне в Питере: «плита нужна», услышал я. Перешёл с больным в другую комнату. «Ничего не знаю, как пробы разные делать! А она — «люляшка» моя, — Люлинг понял я, — не объяснила!». «А вы попросите медсестру», — посоветовал я. «Да, большое спасибо, сейчас!» — энергично припустилась Мина за медсестрой. «Комната превратилась в склад и даже ширму не убрала! Закрыла нам вход! Как когда-то в питерской коммуналке!» — произнесла жена. Ширму обходили сбоку. «Во даёт! — продолжала удивляться жена. — Давно такого не видела!». — «А где ты это раньше могла видеть?» — мы же не с Оша. — «Где-то видела, но уже точно не помню!». — «Как же, не помнишь! А лагерь в Бюргерхайме?!». «Да, да — точно! — вспомнила жена. — Ну, это вообще…! Я ей скажу, чтобы хотя бы ширму убрала!». «Скажи, но осторожно! — посоветовал я. — Ведь ещё Дарвин сказал: «Внутривидовая борьба — наиболее острая!». «Но пусть не наглеет!» — справедливо отметила жена. «Она ворвалась в поезд Ош — Москва, — объяснил я жене, — и решила, что надо сразу «забить» как можно больше пространства: пару полок, если в общем вагоне! Если это коммуналка, то тоже побольше полок и шкафчиков, поэтому я думаю, сейчас она тебя не услышит! Она сейчас находится в процессе захватывания жизненного пространства! К тому же мы для неё привычная среда обитания, и она знает как со «своими» себя вести! Другое дело чужие — немцы! С ними надо поосторожнее!». «Всё равно скажу, — настаивала жена, — ведь больным пройти нельзя!».

«Вам ещё нужна ширма?» — спросила жена, как можно ласковее, у Мины, когда та опять ворвалась в комнату. «Нет», — буркнула Мина. «Не могли бы вы её убрать», — как можно нежнее поинтересовалась жена. «А зачем? — искренне удивилась Мина. — Это ведь мой кабинет — für Allgemeinmedizin!». «Да нет, это не совсем так, — сказала жена, — это общий как бы кабинет». Мина жене, к счастью, ничего не ответила и вышла. Ширма просто так сама и не убралась. «Моя Люляшка становится невозможной! — поведала Мина на следующий день. — Дала задание прочитать какой-то Verdauungsstorungen (нарушение пищеварения)! Конечно, я не читала, что я школьница какая-то! Сегодня мне какие-то вопросы назадавала по больным и сказала: — Надо вам больше читать! Да тут, представляете, мне одна из наших землячек позвонила, хочет к нам устроиться! А я сказала: — Нет, конечно, все места заняты! Как вам это нравится! Все сюда прут — мёдом им тут мазано!». «Да, она бы и мне точно так же ответила, если б раньше меня сюда пришла!» — понял я.

Глава 3 Русские для души

Больных было много для акупунктуры и гипноза, но только немцы и меня, по-видимому, из-за Мины, потянуло кроме русских сотрудников иметь ещё и русских пациентов! Русских не только как коллег иметь, но ещё и как больных иметь! И тут очень кстати в почтовом ящике оказалась русская газета! «Позвоню в редакцию, не откладывая, — решил я. — Здравствуйте!». — «Да, слушаю!» — откликнулись на другом конце провода. Объяснил кто я, что я, а главное — очень хотел бы сотрудничать! «Ну хорошо, напишите статью и пришлите! — посоветовал женский голос. — У нас нет, кстати, сейчас сотрудника в редакции здоровья, может, вы им и станете, если ваши статьи нам понравятся!». За пару дней написал статью на выстраданную тему: «адаптация эмигрантов». Подошёл к проблеме с неизвестной стороны для немецких врачей, из-за чего они не имеют успеха у русских пациентов. Основные проблемы русских эмигрантов, по моим наблюдениям, происходят на семейном уровне — перераспределение ролей. Жена, например, мало зарабатывала в Союзе, а её муж больше зарабатывал, в особенности, если, к примеру, в ГАИ служил. И приехав в Германию, она нашла себе работу, а он нет или стал рабочим, а она врачом. В России у него был свой круг знакомых! Здесь никого, только жена, которая работает и тем самым усиливает у него комплекс неполноценности! К тому же, дети отделяются от родителей и это ещё больше усиливают чувство одиночества, ощущение: «отработанной ступени ракеты». Основные проблемы у русских происходят на внутрисемейном уровне! И на плаву остаются семьи, где прочные товарищеские отношения между мужем и женой, а не основанные на конкуренции и перетягивании каната. В статье представил возможности выхода из кризисных ситуаций. «Ваша статья очень понравилась, и через неделю опубликуем! — сообщила довольная главный редактор. — Пишите дальше, если так же будет хорошо, то считайте — мы сотрудничаем! Если согласны присылать бесплатные статьи, то можем ваш телефон указать!». Следующая статья появилась о сексуальных нарушениях у эмигрантов. Затем, проблемы детей — детская агрессивность. Акупунктура и гипноз в лечении болевых синдромов. Стал постоянным корреспондентом газеты, как когда-то в Союзе.

«Можно прийти с шестнадцатилетним сыном? — позвонила его мать, после статей в газете. — Курит анашу, не слушается, грубит, ничего не могу сделать! Он хорошо говорит по-немецки, а по-русски плохо!» — с гордостью сообщила она. Отец оказался русским немцем, мать русской. «Sie ist hysterisch (она истеричка)!» — объявил гортанно, противнее чем настоящие немцы, парень с явно славянской внешностью и с «гермафродитным именем» Ойген (Eugen) — Евгений. «А вы умеете говорить по-немецки?» — спросила у меня его мама, придя с сыном в немецкую клинику с немецкой табличкой у меня на дверях. «А как вы думаете? Вы где находитесь?» — не выдержал я, почувствовав, что она стесняется за русских перед сыном. — Вы где? В русской клинике? Ваш сын, кстати, первый русский пациент в этой клинике!». «Очень хорошо, а то я плохо разговариваю по-немецки, а он не хочет по-русски!» — «поняла» она меня. «Потому что ему так выгоднее! — объяснил я ей. — Так же студентам, узбекам в России, на занятиях было выгодно говорить: «моя по-русски не понимай», если они не были готовы к занятиям! — А почему ваш сын не говорит по-русски, если в 13 лет сюда приехал?!». — «Так мы же сами не хотели! Я требовала, чтобы он только по-немецки говорил, тогда ему легче будет здесь!». «Зато труднее вам и ему с вами! Вы его уже тем самым отдалили от себя — русской! А как отец?» — спросил я. — «Он, вообще, не умеет по-немецки!». «Интересно! — сказал я. — Русская мама, не владеющая немецким, требует, чтобы сын говорил только по-немецки, а немец — папа говорит по-русски! Теперь заставьте ещё и мужа заговорить по-немецки, а сами возвращайтесь в Россию за новой партией людей для Германии! — сказал я раздражённо дуре. — Хорошо, подождите в коридоре!» — предложил я немецкой патриотке. «Sie ist hysterisch», — повторил русский сын «немецкой патриотки». — «А как ты объясняешься со своими товарищами?». «По-немецки!» — удивился вопросу гадкий утёнок, превратившийся, как он считал, в лебедя. — «Они что, все говорят по-немецки?». Ойген ещё более удивлённо на меня посмотрел! «А на каком же ещё?!» — спросил он меня уже как дурака. «На русском же проще!» — для него ещё глупее, объяснил я. «Так они же немцы!» — удивился он моей наивности. — «Так ты, с какими немцами водишься?!». «С нормальными!» — ответил Ойген. «А русские немцы кто?» — поинтересовался я. «Они русские!» — пренебрежительно ответил немец — Ойген. «А мама твоя, тогда ещё хуже!» — предположил я. На его лице прочел, что так оно и есть для него!

Через неделю позвонила мать другого парня — 28-ми лет. Родители врачами в России были. «Помогите, ничего не получается с сыном! Всё шло хорошо, 14 лет ему было, когда приехали в Германию! Учился в гимназии, затем не стал ладить с соучениками! Стал бояться посещать гимназию, и вот уже 5 лет сидит дома никуда не выходит. Лечился в нескольких психотерапевтических клиниках и в закрытой психиатрии был, но ещё хуже стало». «Хорошо, приводите», — предложил я. — «Так в том то и дело, что он не хочет никуда идти — врачам не верит! Мы его водили к психиатру, после этого сказал, что больше не пойдёт!». «А что он дома делает?» — спросил я. «Немного брату помогает, у которого своя фирма — компьютерные работы на дому выполняет, как бы работает у брата! В остальное время у компьютера сидит! Днём спит, а ночью сидит у компьютера и телевизора». — «А что он смотрит в интернете?». — «Этого мы не знаем, он не рассказывает». — «А подруга у него есть?». — «Нет, и не было». — «Может у него гомосексуальные наклонности?». — «Всё может быть, но мы не знаем». — «Так вы ведь сами врачи!». — «Ну, какие мы врачи! Я гинекологом была, а сейчас работаю кассиршей!». «Я как бы немец, был хирургом 25 лет, а сейчас вот рабочий на металлическом заводе», — сказал отец парня, сухой, жилистый, высокого роста, с большими руками, которые резали, а сейчас штампуют! Немногословный, но твёрдый, смотрящий прямым немигающим взглядом, как будто он гипнотизёр, а не я. Сразу понял, что сыну не должно быть легко с таким обиженным и твёрдым папочкой. «Вы с ним разговариваете?» — спросил я отца. «С кем?» — не понял вопроса отец. — «Ну, с сыном!». Жена при этом печально отвернула голову. «Ну, а как же!» — ответил хирург. «А как?» — спросил я. — «Ну, как положено!». — «А как положено?». — «Ну, чтобы перестал валять дурака и взялся за ум! Я ведь работаю, хотя и мне нелегко, и он должен что-то делать!». — «Всё дело в том, что если будете на него давить, то не исключена возможность попытки самоубийства!». — «Он уже предпринимал их», — печально подтвердила мать. Отец продолжал немигающим взглядом на меня смотреть. «Если вы так и на сына смотрите, — рассмеялся я, желая его немного размягчить, расслабить, — то я ему не завидую!» — сказал я. Ни один мускул, не дрогнул у отца! Крепкий оказался сибиряк — сибирский немец! Конечно, в таких условиях только крепкие могли выжить! Это тебе не западные здешние немцы, это даже не русские — это «русаки», как они себя называют! «Ну хорошо, уговорите сына прийти!» — заключил я, поняв, что с отцом и матерью ничего не решишь. — Скажите, например, что русский врач его приглашает на приём, пусть ещё русского врача проверит!». «Доктор, когда наш сын может прийти?» — позвонила мать через неделю. Привёз его отец, но не зашёл ко мне, а остался в машине. «А отец где?» — спросил я у парня высокого роста с приятным детским лицом, говорящим торопливо, слегка заикаясь, словно боясь, что его перебьют, и поэтому хочет успеть сказать, пока его не перебили. «Папа не даёт слова сказать?» — с улыбкой предположил я. «Да, нет», — уклонился он от ответа. — «И ты с отцом можешь свободно обо всём говорить?». — «Могу, но нет особого желания». — «Почему?». — «Потому что он всегда старается победить, оказаться правым, но отец не причём, он не виноват». — «А кто виноват?». — «Просто у меня нет никаких желаний». «Нет желаний или страх — неуверенность в себе?» — уточнил я. — «И то, и другое, в гимназии чувствовал себя отвергнутым». — «Со стороны кого, соучеников?». — «Да, в общем да». — «Что, все были против тебя? Были и те, кто тебя понимал?». — «Да». — «Так почему же, тебе этого мало было? Так не бывает, чтобы все были за нас, чтобы все нас любили! Надо и с наличием противников считаться, они всегда есть и будут! Кто, — местные немцы были твоими противниками?». — «Нет, у нас в классе было большинство русских». — «Да, но тебе тогда было 14 лет, а сейчас 28 лет! С возрастом люди перестают быть такими открыто агрессивными, вернее, агрессивность не выражается в физической форме!». — «Так я не боюсь никого физически!». — «А чего боишься, плохо выглядеть, не так как все! Или думаешь, что ты странный, и все это видят?». — «Ну, да». «Но это не так, я психолог и замечаю больше, чем многие другие, но никаких странностей у тебя не вижу». — «Но вы же заметили, что я торопливо разговариваю». — «Да, но я психолог, все мы разговариваем по-разному, но это не означает, что мы странные». — «Подростки во дворе тоже отпускают шутки в мой адрес». — «Знаешь почему?». — «Почему?». — «Потому что ты этого боишься и внимательно на них смотришь! В России тебе бы сказали: «Че надо, че вылупился?!». — «Нет, я не смотрю на них». — «Если бы ты не смотрел, то не замечал бы, что они на тебя смотрят! Ты смотришь, и очень внимательно смотришь на всех! Это твоя основная сейчас деятельность, потому что ты стараешься заметить, как тебя воспринимают окружающие, как реагируют на тебя! Не тебя изучают, а ты всех изучаешь! Твоя проблема в том, что ты очень строг к себе и самолюбив! Ты не можешь себе позволить иногда не так выглядеть! А агрессивным подросткам тоже, если это тебя волнует, можешь ответить!». — «Как?». — «Они русские?». — «Нет, турки». «Тогда пошли их по-русски на три буквы!». — «Так они же не поймут!». «Тем лучше, зато ты поймешь! Ты ведь тоже по-турецки не понимаешь! Пусть учат русский, тогда поймут, что сказал!». Впервые за всю беседу он улыбнулся, в отличие от отца. — «Придёшь в следующий вторник на очередную беседу?». — «Если надо, то приду». — «Кому надо?». — «Ну, родителям». — «А тебе?». — «Когда шёл к вам, то не хотел, а так приду. Хотя, всё равно всё напрасно. Мне уже пытались помочь». — «Кто?». — «В клинике». — «Кто?». — «Врачи». — «Какие врачи, местные?». — «Да». — «Похож я на местного?». — «Нет». — «А почему ты не знакомишься с девушками?» — поняв, что наклонностей к гомосексуализму у него нет, спросил я. — «Так я ведь не выхожу из дому». — «А через Интернет?». — «Так это же неполноценное знакомство!». — «Почему?». — «Потому что там такие же, как и я». — «Значит, ты себе таким не нравишься, который сидит дома?». — Молчание… «У меня неуверенное чувство среди людей, страх». — «Страх «упасть», чтобы все видели?» — «Ну, да». — «Но, чтобы меньше падать, надо больше ходить! Тебе надо, как ребёнку заново учиться ходить! Упадёшь, встанешь и опять пойдёшь! А как ты пытался покончить с собой?». — «Из охотничьего ружья пытался застрелиться, но не хватило сил». — «Смотри, как интересно получается, смерти не боишься, а насмешек подростков-турков боишься». — «Так я их не боюсь физически». — «Тем более, кто они такие! Убогие, безмозглые жертвы аборта! А для тебя важны их реплики!». — «Но я всё равно не буду из дому выходить». — «Хорошо, делай для себя что-нибудь дома! Подготовься к учёбе в Fachschule (институт, обучающий профессии)». — «Нет, я хочу в университет». — «Тогда сделай Abitur (аттестат зрелости), подготовься дома!». — Молчание… «А что оно мне даст?» — «А что ты потеряешь? Ты откроешь для себя путь, если захочешь учиться! А главное, ты поймёшь, что можешь ходить и не всегда падать!». «Брат меня вынужден уволить, — сказал на следующем сеансе парень, — у него дела в фирме плохие». — «Возьми больничный лист у врача в праксисе. Запишись на приём к психиатру». — «А он даст?» — «Вначале может и не дать, в особенности, если скажешь, что у русского врача лечишься, а к нему пришёл лишь за больничным листом. В жизни надо иногда, вернее часто, быть не таким простым и наивным! Я бы тебе дал, но не имею права, т. к. работаю в клинике, а клиника не выдаёт больничные листы, выдаёт только тем, кто на стационарном лечении. Первый раз придёшь к врачу и расскажешь, что с тобой! Скорее всего, он выпишет тебе лекарство! Если захочешь принимать его, попробуй, может и неплохо будет! А через два — три посещения попросишь больничный лист, если добрый, незлой, то выдаст, но ты сразу поймёшь это уже с первого раза! Если злой — иди к другому, понял?». — «Понял». «Я и в юности учил товарищей по техникуму брать справки от учёбы у врачей! И это хорошо у них получалось!» — вспомнил я. «Взял на месяц больничный у психиатра! — с гордостью объявил парень через три недели. — Всё произошло, как вы и предсказывали. Он меня почти ничего не спросил, не более пяти минут всё длилось! Выписал первый раз лекарство, после которого я два дня подряд спал и больше не хочу принимать». «Не надо, — согласился я, — или попробуй половину дозы. Но главное, ты добился первого успеха!». «Какого?» — недоумённо спросил он. — «Взял больничный лист и хорошо сыграл свою роль, проявил артистические способности!». — «Какой это успех! — вздохнул он. — Успех инвалида». — «Но ты не инвалид! Ты себя им хотел сделать, а теперь не будешь им!». — «Почему?». — «Ты принижаешь свои успехи, хочешь доказать, что инвалид! Ты пошёл один к врачу, без родителей, сам всё очень хорошо организовал и роль сыграл!». — «Так я ведь не играл, я ведь такой и есть». — «Как не играл? Ты артист!». — «Почему?». — «Почему ты при первом посещении психиатра не попросил больничный лист?». — «Так вы же так сказали». — «Да, правильно, сценарий мой, но игра твоя! Ты сказал врачу, что ко мне ходишь?». — «Нет». — «Вот, ещё одна удачная сценка! Т. е. ты не такой простой!». Парень, наконец, рассмеялся. — «Иди, и готовься к абитуру (экзамены не аттестат зрелости)! — посоветовал я. — Теперь у тебя благодаря больничному листу будут ещё деньги какое-то время!». — «Так у меня есть деньги, они мне пока не нужны». — «Выбросишь, если не нужны!». «Спасибо, сын стал готовиться к экзаменам на абитур. Просил записать его к вам на приём», — позвонил отец через месяц. «Большое спасибо, учусь в университете, извините, что не пришел к вам на прием. Времени не было», — через полгода позвонил сам бывший пациент. «А ты послал турок все же на три буквы?» — не удержался я. — «Нет, я их больше не видел».

«Здравствуйте, доктор, — очередной звонок из Кёльна, — читал вашу статью про гипноз, очень понравилась, а вы можете помочь моей жене?» — звонил пятидесятилетний русский. — «Что с ней?». — «Да год назад, один, какой-то гипнотизёр, по ней полазил и с тех пор она всё дуреет!». «Нет!» — сразу сориентировался я. — «Почему, доктор?!». «Этот случай, скорее всего, требует лечения лекарствами. Обратитесь к психиатру!» — посоветовал я. — «Жаль, спасибо, доктор». Очень не хотелось, чтобы он позвонил после меня третьему гипнотизёру и сказал: «Помогите, два гипнотизера до вас уже по ней полазили!».

«Доктор, здравствуйте! — звонила очередная русская из бывшей ГДР, голос скрипучий, прокуренный, женщины лет 50-ти, наверное. — Мне посоветовала моя хорошая знакомая к вам обратиться». — «Но вы ведь далеко живёте, за 500 км от меня». — «Я, доктор, готова хоть на край света, лишь бы кто-нибудь помог! Я так уже намучилась с дочкой! Ей никто не может помочь! Доктор, я приеду только, если вы будете её лечить и стационарно!». — «Этого я не могу вам обещать! Я не единственный врач в клинике! Другое дело, если амбулаторно, тогда я могу взяться лечить! Но вы же замучаетесь за 500 км много раз приезжать!». — «А сколько раз нужно, доктор?». — «Не знаю! Я даже не знаю, что с вашей дочерью, наверное, не насморк!». — «Нет, к сожалению, не насморк! Она здорова, как бык!». «Уж скорее, как корова…», — промолчал я. «Ничего не делает, — продолжила мать, — не хочет учиться, в общем, паразитка! Я от неё устала!» «Снова закон парных случаев! — подумал я и спросил: — А вы не врач?». — «Нет, доктор! Я милиционер! В Белоруссии служила в детской комнате милиции инспектором!». «Случай тяжёлый!» — понял я.

«Доктор, прошу помочь! — очередной звонок. — Очень, очень для меня важно!» — умолял женский голос из Эрфурта, что тоже составляло 400 км. «А что с вами случилось?». — «Да не со мной, доктор, а с мужем!». «И что же?». — «Он, доктор, извините за выражение — неспособный! Я вашу статью читала про сексуальные нарушения у эмигрантов. Помогите, доктор, на вас только надежда!». «Приезжайте», — сдался я. «Доктор, что только не делали, ничего не помогает!» — возбуждённо объясняла, приехавшая на приём, сорокапятилетняя бабушка, выглядящая на 55, квадратного телосложения, в сером бесформенном костюме с кошёлкой, неопрятная, потная — пахучая жирнюга! Она указала на «станок», который сломался, вернее, когда «купила», уже оказался неисправным! Но деньги, как говорится, заплачены! Вот вышла замуж, на вид как будто работоспособная «машина», но буксует. А «машиной» оказался лет сорока азербайджанец — зубной врач, хорошо одет, выбрит, парфюм, на импотента мало похож. Скорее похож на «гулёну», по классификации русских женщин, презрительно, равнодушно слушающий жену. «Подождите пару минут там», — попросил я жаждущую секса мамочку, указав на дверь. «Да, да, пожалуйста, доктор, я выйду. А ты не стесняйся, всё расскажи доктору!» — по-матерински, строго, велела она своему вожделенному. Он ничего не ответил, брезгливо на неё посмотрел, как гурман на прокисший позавчерашний борщ, отведавший до этого икорки с блинами. «Скажите мне, — прямо обратился я к нему, чтобы не тянуть напрасно время, хотя и так всё понял, — мне нужно знать, что скрыть от вашей жены! Вам от неё только покой нужен, чтобы не приставала?». «Да, да, точно», — улыбнулся «азер». «Вы женились на русской мамочке, чтобы остаться в Германии?». «Ну, да», — слегка испуганно, признался «азер». — «Если её привести в порядок, например, причесать, приодеть и т. д. — будете «кушать»?». — «Нет, ничего не надо». — «Есть у вас другое, что “кушать”?». — «Ну, как вам сказать, доктор». — «Можете не говорить, всё ясно. Теперь последний вопрос: что ей сказать?». — «Скажите, что если будет приставать, то уйду!». — «А если не будет…?». «Она хороший человек и я готов с ней жить, она меня устраивает». — «Хорошо, подождите за дверью, пусть жена войдёт». — «Спасибо, доктор, до свидания». — «Значит так, ваш муж не импотент». — «Нет? Ой, спасибо большое, доктор! А я, так волновалась!». — «Об этом можете не беспокоиться, у него всё в порядке! Он для вас важен?». «Да, конечно, люблю больше жизни!» — возбужденно заявила любительница секса. — «А, если он не сможет этим заниматься, что будете делать?». — «Всё равно люблю и не брошу! Буду лечить!». «Ну, тогда, — сказал я, — наберитесь терпения, у мужчин такое бывает от переезда, например, пропадает аппетит! — объяснил я ей. — И ждите, пока этот «аппетит» не появится, сами не проявляйте никакой активности, ждите, пока сам не захочет!». «Хорошо доктор, буду ждать, огромное вам спасибо, а я так волновалась, думала болен! Я готова ждать сколько угодно, лишь бы здоров был! До свидания, большое спасибо, доктор!».

Следующая пара приехала тоже издалека, и тоже по настоянию жены, которая обошла все клиники, в том числе и университетские в округе, и даже дальше. Приехали вдвоём, оба приехали в Германию из Питера, обоим по 45 лет. Она инженер была, а он там рабочим. Она имела большой круг знакомых и любовников на работе, чувствовала себя в своей тарелке и родственники там! А здесь впала в депрессию, после того как единственная дочь познакомилась с парнем и стала реже бывать дома. Муж там был алкашом, а здесь нашёл работу хаузмайстером, зарабатывает «валюту»! Горд за себя, играет в тенис, перестал пить, приходит поздно домой, а когда приходит, то больше с компьютером возится или телевизор смотрит, с ней мало разговаривает. «Она не умеет спокойно разговаривать», — заявил он. «А ты умеешь! — возмутилась она. — С чего всё началось! Забыл, как ты меня тогда, в машине, обругал?». — «Тогда сама была виновата! Я тебя несколько раз спросил, взяла ли ты с собой адрес знакомых, а когда отъехали за 200 км, то оказалось — не взяла! Кроме того, она живёт только для дочери! Я для неё пустое место, так было всегда и в Питере!». — «Там, ты пил!». — «Да пил, но здесь не пью!». «Когда он пил, он вас больше устраивал?» — спросил я у жены, когда её мужа отправил подождать за дверью. — «Нет, почему!». — «Ну, вы имели больше времени для себя! Он был не на высоте, а вам было хорошо! Он вам просто не очень был нужен, а здесь никого нет, и дочь уйдёт, почти ушла, и вы одна остались». — «А что делать?». «Искать здесь свой путь», — посоветовал я. «Вы что, жене мстите?» — спросил я у мужа, когда его жену отправил за дверь. «Да, — подумав, согласился он, — там она была королева, пусть здесь побудет в моей шкуре! Она постоянно была со своей мамочкой и дочерью, и здесь не даёт дочке покоя!». — «Как у вас с сексуальными отношениями?». — «Да, никак!». — «Почему? Есть любовница?». — «Нет, и не нужны они мне!». — «А с женой?». — «Она последнее время так растолстела, что совсем не хочется». — «А если похудела бы?». — «Тоже не хочется». Я ему поверил — для алкоголиков, даже бывших, это действительно так. Бывшие алкоголики ещё более нудные, чем настоящие! Но и его жена не подарок. Русские пациенты были как бы для души, хотя с ними не проще!

Немцы приходят чаще для акупунктуры и гипноза, но без психотерапевтической беседы у больных с душевными проблемами никакая акупунктура не поможет, поэтому китайцы здесь не помощники пациентам. Одна такая больная тридцатилетняя местная немка, банковская служащая, пришла для акупунктуры по поводу язвенного колита. У её мужа служебное положение ещё выше. Собственный дом только купили, муж очень хороший, спортивный, по её рассказу, очень заботливый, но не знает, как ей помочь. «В этом вся проблема! — промелькнуло у меня, — Всегда плохо, если муж не знает, как и чем помочь жене, значит, он не знает свою жену — что, где и зачем это у неё!». «Вроде, сейчас всё хорошо: и дом есть, и денег много, и муж очень старается! Но вот только с кишечником плохо, что не поем — понос, вздутие, кожа плохая, вялость, разбитость, в заднем проходе зуд и боль!» — перечислила она все свои «достоинства». — «А детей почему нет?». — «Раньше муж не хотел, а сейчас я не хочу, да и поздно уже». — «Может с мужем скучно?». «Что значит скучно? — не поняла она. — Он очень хороший, это ему со мной, наверное, скучно — надоели мои болезни! Дело не в нём, — сказала она, — дело во мне!». Очень аккуратно, регулярно приходила ко мне на сеансы акупунктуры и гипноза, и краткие беседы — стало лучше. И чувствовалось, что готова была приходить очень долго, если не всегда! «Больше всего помогают беседы! Всё очень хорошо помогло! — наконец, объявила преданная немецкая жена, преданного немецкого мужа. — Через месяц хочу съездить ещё на курорт подлечиться, отдохнуть, а затем буду дальше продолжать лечение у вас!».

«Хорошо бы, если больных в клинике побольше было», — мечтательно произнёс Шнауцер. — «Могу русских предложить, многие рвутся на стационарное лечение! И как вы видите, ходят ко мне и амбулаторно!». «Нет, нет, русских не надо! Только если частные, застрахованные, или, ещё лучше, из России богатые!» — размечтался швайнбургский мечтатель, как в своё время Краускопф. «Чтобы русских пациентов пригласить из России, надо съездить в Россию и там провести рекламу клиники, рекламную кампанию!» — предложил я ему, как и Краускопфу.

«Я собираюсь в отпуск через две недели, — объявил Шнауцер, — туристическая путёвка из Москвы в Петербург. Вы мне так расхвалили Петербург, что решил провести там отпуск!». «Тогда пригоните самолёт с русскими больными! — предложил я ему. — А почему вы не хотите русских из Германии? Ведь иранцы есть в клинике и тоже не приват застрахованы, и не такие спокойные, как, например, Behzad». «Это кто?» — спросил Шнауцер. «Ну, такой тридцатилетний коренастый, как шкаф и весь чёрный, как Хомейни!» — описал я Бехзада. «Хорошо, можно одного, двух русских, если вы будете их вести, но не больше», — «смягчился» Шнауцер. «Да, пошёл он! — посоветовала жена. — Ещё кокетничает и всё норовит тебя к психотерапии пристроить! Ему ещё мало, что у тебя ежедневно до 20 больных и больше по акупунктуре и гипнозу! Ещё и психотерапию проводить, ты её и так проводишь!».

«Этот Бехзад меня заколебал! — пожаловалась Мина. — Ругает русских за Чечню! А я ему про курдов сказала! Теперь за мной гоняется, говорит, что я не права: Россия жестокая и агрессивная страна!». «Он вам необходим для политических бесед?! — спросил я Мину. — Он ведь пациент, а в Германии не положено проводить политические беседы с больными!». «Ничего, я ему так дам, что мало не покажется!» — пригрозила Мина. Бехзад явно пытался и со мной побеседовать и заинтересованно здоровался! Я тоже любезно ему отвечал. Он спрашивал: «Как дела?». Хотелось и его спросить по-узбекски: «Якши мисис?» или по-таджикски: «Шумо девона аст (ты дебил)?» — но я держал его на дистанции. Врачи от него стонали, больные шарахались из-за его вспыльчивости, вранья и агрессивности. Наконец, Бехзад решился, или давно решил: «Доктор, помогите!» — обратился он ко мне, перегородив путь в коридоре. Так что, если бы решил не остановиться, то нужно было б его резко и со всей силы оттолкнуть и проскочить! Натолкнувшись на Бехзада, я остановился. «У меня очень болит, — указал Бехзад на слабое своё место — голову. — Но денег нет, я очень бедный! Доктор, мне акупунктура нужна! Я очень много о вас слышал, что вы профессор и большой мастер!». Выражение бехзадовского лица не выдавало наличие у него болей. «И сейчас болит или бывает?» — спросил я Бехзада. «Сейчас, сейчас, доктор! Очень, очень болит, сейчас болит». «А здесь болит?» — указал я на его спину. «Болит, очень болит! Сейчас!». «А здесь?» — указал я на руки. — «Очень, очень болит, доктор, болит!». «А здесь? — прошёлся я сверху вниз, по всем частям «бехзадовского тела», дойдя до пальцев стоп, и неизменно получал ответ: — Болит, болит, очень, очень, очень болит, доктор! Доктор, сейчас болит!». «Хорошо, я проведу вам сеанс акупунктуры», — сказал я. «Только денег нет, доктор! Нет, доктор, денег, но я потом заплачу, обязательно заплачу, когда деньги найду!». «Заплатишь, но не мне, — сказал я. — Я получаю зарплату. Заплатишь клинике». «Нет, вам, доктор, вам! Клиника фу, нехорошая клиника, в особенности Зибенкотен говно! Ой, какое говно! Он большое говно!». То, что Зибенкотен большое говно, и очень большое, я и сам догадывался и даже был в этом уверен. А т. к. Зибенкотен был терапевтом Бехзада, то нюхать Зибенкотена Бехзаду приходилось по 50 минут во время бесед и, наоборот, Зибенкотену Бехзада, поэтому и он также ничего хорошего не говорил на конференциях о Бехзаде! «Придётся взять, и «исколоть» Бехзада, — сказал я жене, — он рвётся!». Получив солидную порцию игл, Бехзад уснул и прохрапел не менее часа, пока мы с женой его не растолкали, а то, конечно, проспал бы не один день! Всё было мирно и прилично, не считая носков и ног Бехзада! Пришлось открыть все окна, двери и даже щели! Но, так как немцы любят натур продукты и удобряют поля настоящими испражнениями разного вида и происхождения, то и из окна запах шёл не лучше. Вспомнил Бердичев, когда ассенизаторы бочку по городу прокатывали, но там это было редко, когда туалеты совсем заполнялись, а здесь каждый день натурально пахло. В Бердичеве мы говорили: «фуфуфуфуфууу-уу…ух, дали!» — а здесь, немцы, вдыхая аромат, не только не морщатся, а даже радуются! Вот и сейчас, проходя во дворе, наткнулся на Шнауцера, стоящего на крыльце. Светило солнышко, рядом лес, поля. Шнауцер принимал воздушные и прочие ароматные ванны! Он потянулся, как бы с видом: «хорошо в краю родном», и произнёс романтично: «Gut, doktor, jaja (Хорошо то как, а, доктор)! — имея в виду: — В каком прекрасном месте ты работаешь! А, сволочь! Какие я тебе прекрасные условия труда создал!». «Да прекрасно, — согласился я, — если бы не…», — и я помахал рукой перед носом. «Чего, чего!» — возмутился Шнауцер. «Ну, фу, фу, фу! — пояснил я — Воняет!». «Нет! — разочаровано произнёс Шнауцер. — Это прекрасно, так обязано быть! Это сама природа — натура!» — усилил он. «Понимаю», — пошел я на компромисс. В это время на улицу вышла Силке Кокиш и присоединилась к Шнауцеру наслаждаться с ним неразбавленным ароматом природы. Но сейчас перед нами лежал Бехзад, а не Шнауцер! И когда мы его растолкали, то первым делом Бехзад стал возмущаться, как воняет из-за навоза, но остался очень доволен лечением: «Никогда ещё не был так здоров, ничего не болит! Хочу так, хотя бы раз десять! А вы, я знаю, из России, как и ваша землячка — доктор Барсук. Она не хорошая, а вы очень хороший доктор, и Россию я сильно люблю! У меня папа родился тоже в Петербурге», — заверил, глазом не моргнув, Бехзад. «Что, папа русский?!» — удивился я. «Кажется да, немножко русский», — уже менее уверенно, поняв, что слегка загнул, сказал Бехзад. «И ты, значит, немножко русский!» — притворно изумился я. Бехзад слегка поморщился, но согласился, что, наверное, немножко есть. «Ну хорошо, земляк! — поздравил я его. — Я тоже русский, но по-другому». «Очень люблю Россию! Очень! Самая лучшая страна! А вы самый лучший доктор!» — подхалимски заверил меня Бехзад. С этим я охотно согласился.

«Бехзад, оказывается, очень много пережил! — печально поведала на конференции психолог фрау Мисс. — Он в группе рассказал про отца, который наполовину немец и его убили евреи, поэтому вырос сиротой и очень бедный!». «Да, конечно, — охотно согласился главврач, — поэтому у него психотравма — PTBS (посттравматические психические нарушения). Надо попробовать провести у него EMDR (Eye Movement Desensitization and Reprocessing — десенсибилизация и переработка стрессовых расстройств движением глаз). «Вы тогда ещё больше узнаете об его отце! — не удержался я. — Я ему вчера акупунктуру сделал, и он мне признался, что отец у него из Петербурга, узнав, что и я оттуда!». «Как?! Он, оказывается, из Петербурга!» — изумились присутствующие психотерапевты, врачи, психологи, включая главного врача. Пришлось пояснить присутствующим психологам, врачам, включая главного, что такое мелкий восточный подхалимаж: «Если бы вы были китайцами, то и Бехзад оказался бы китайцем! И отец его был бы родом из Шанхая!». «Это очень интересно, и мы в это верим», — согласились психологи, главный врач и психотерапевты со мной. Может быть, я им только чуть-чуть приоткрыл глаза на мир, но Бехзада спас от EMDR.

Через несколько дней телесно-ориентированный терапевт Хагелюкен — душа клиники, за которого в своё время и люд восстал, потерял связку ключей, и он тут же заподозрил иранца Бехзада: «Чуть что, сразу Бехзад»! «Он до этого интересовался ими», — рассказал Хагелюкен. А эти ключи, в особенности один из них т. н. генеральный, подходил ко всем дверям в клинике. В коллективе психологов, психотерапевтов, а главное у главврача психотерапевтической клиники Зауэра возникла паника. «А вы спросите у него», — посоветовал главный врач Хагелюкену. «Давайте его сейчас же вызовем и допросим!» — решительно, предложила Мина. «Давайте завтра, во время визита, я у него резко спрошу и потребую отдать ключи!» — предложил главный врач. «А я считаю, что с ним нужно конфронтировать! — сказал Зибенкотен — психолог по образованию, и говно, по мнению Бехзада. — Я так всегда поступаю с больными! Прямо и без хитрости ему сказать: — Я знаю, ты украл ключи и отдавай их сейчас же!». И все со всеми согласились! «А кто сегодня дежурит?» — поинтересовался коллектив психологов и психотерапевтов этим несчастным. «Я», — обречённо признался я. Все радостно рассмеялись, кроме меня. «Предлагаю альтернативу, — пояснил я свою тактику, — я скажу Бехзаду, он у меня сейчас лечится, что если он найдёт ключи, то пусть мне их отдаст, или пусть узнает, кто их нашёл и мне скажет. Всё же у него отец тоже из «Питера», и я его лечу бесплатно! Таким образом, он как бы расплатится ключами за лечение и за своё «родство» с русскими! Я уверен, что если он их взял, то мне отдаст! А главное поможет ему и ключи вернуть и лицо сохранить!». «Нет, это не по психотерапевтически!» — сморщили носы упрямые психологи и, в особенности, Зибенкотен — Это вгоняет пациента в регрессию! Это хитрость и нечестно по отношению к больному! Это его никак не развивает, не конфронтирует с его проблемами!». Только Хагелюкен был со мной согласен, он больше остальных хотел ключи, а не чистую психологию! И знал, что Шнауцер ему за утерянные ключи голову, наконец, оторвёт, и правильно сделал бы, т. к. моя жена эти ключи, бесхозно лежащие на столе, в коридоре видела. «Я не взяла их, чтобы отдать в регистратуру, считая, что кто-то специально положил из сотрудников», — сказала мне жена. Конечно, я это не сообщил идиотам! «Вообще-то, я с ним немножко согласен», — произнёс нерешительно главный врач Зауэр, кивнув в мою сторону. «Так, мы ничего не теряем, — успокоил я коллектив, — если у меня не получится, то все ваши варианты ещё применимы! А вот, если вы напугаете больного, оскорбите его, то если он даже взял, скорее выбросит от страха, чем отдаст!». Все как будто согласились с моими доводами. «Быстрее, спасайте клинику! Бехзаду плохо, он сейчас всех убьёт!» — разбудила меня ночью перепуганная медсестра. «Почему — Бехзаду плохо?! Это другим плохо! — поправил я ее. Сбежав по лестнице в вестибюль, увидел сидящего на полу Бехзада. Он стучал кулаком по полу и громко орал, как будто объявил джихад: «Убью, всех убью! Зибенкотена убью!». В углу прижалась кучка не спящих ещё больных, из нескольких немецких мужчин и женщин! Они боялись, что-либо сказать или пошевелиться, чтобы иранец Бехзад не привёл в исполнение свой «джихад». Медсестра закрылась на ключ в сестринской! Один иранец вогнал в страх всю немецкую клинику! Быстро подойдя к Бехзаду, взяв его под руку, сказал: «Пойдём, раскажи, что произошло!». Бехзад поднялся, и пошёл на полусогнутых, как ребёнок в детский сад, продолжая кричать, что всех убьёт. Чувствовалась в нём звериная сила — вес больше центнера! «Откормился на русских хлебах!» — сказали бы в России! Повёл я этого дикого барана в сестринскую! Проходя мимо пластиковой двери, Бехзад не забыл ударить по ней кулаком, да так, что стенка зашаталась, и стекло разлетелось вдребезги. Такой же удар пришёлся и по сестринской двери! Это не успокоило, а ещё больше напугало медсестру. «Откройте, мы к вам хотим с Бехзадом», — попросил я. Перепуганная немка приоткрыла дверь, и ей повезло, что успела отскочить от неё! Бехзад ещё раз ударил по двери. «Всё, успокойся! — сказал я ему твердо. — Завтра я во всём разберусь! Что с тобой случилось?». «Зибенкотен сказал, чтобы я ключи отдал, и он знает, что я их украл! — орал Бехзад. — Я убью его, убью Зибенкотена!». «Да, да, — подтвердила медсестра, — Зибенкотен сказал это в коридоре, когда уходя домой, встретил по пути Бехзада». «Я не украл! Клянусь, не украл!» — плакал Бехзад. «Знаю, что ты не украл! Завтра я с Зибенкотеном разберусь!». «Когда вы меня попросили, чтобы я ключи искал, то клянусь, искал их, но не нашел». «Я знаю, если бы думал что ты их украл, я бы тебя не попросил их найти! — объяснил я Бехзаду. — А сейчас один укол, чтобы ты успокоился, и я сам завтра разберусь во всём!». Медсестре велел набрать в шприц 5 мл диазепама. На расстоянии подала она мне шприц, боясь подойти к Бехзаду, как к раненому зверю. Закатал быстро Бехзаду рукав, и ввёл внутривенно диазепам! Через пару минут, Бехзад мирно храпел в сестринской! Пришлось его в соседнюю комнату — электрокардиографии вынести. Больные видели, как я Бехзада отвёл, а через пять минут его вынесли «мёртвого»! Все были в восторге — завалил такого быка! «Я сразу успокоилась, когда вас увидела! — сообщила мне пациентка, которой проводил гипнотерапию. — Поняла, что вы всё сделаете и нас спасёте!».

«Как вам это удалось, — спросил главврач Зауэр на следующий день на конференции, после доклада медсестры, — одному справиться с Бехзадом!». «Я ведь тоже была!» — напомнила медсестра. Зибенкотен молча отвёл глаза. «Ничего, бывает, — примирительно сказал главный врач, — Зибенкотен не хотел плохого, он хотел как лучше!». Кислее всех был телесно-ориентированный Хагелюкен, который понял, что навсегда лишился своих ключей.

Глава 4 Мина в кресле

«Моя “люляшка” соизволила уйти в отпуск! — радостно объявила Мина. — Фу, терпеть её не могу! Такая вся из себя, но оперирует она хорошо, ничего не могу сказать! Вот только не пойму, почему администрация так плохо относится к главному врачу! Он ведь очень хороший человек! Правда?». «Да ничего, действительно, хороший», — согласился я. «И ко мне очень хорошо относится! Ещё хорошая баба — Клизман, она тоже ко мне хорошо относится! Шнауцера, если честно, боюсь, да ну его к чёрту! А вот Кокиш — хорошая баба! Мне цыганка нагадала на картах, что у меня будет враг — это «люляшка», конечно! — И очень большой друг — человек за тебя будет! — сказала. — Это Кокиш, конечно! Как нагадала, так и сбылось! Вот только не понимаю, что главный врач и Клизман между собой не поделили, никак не могу понять! Оба хорошие, и он хороший мужик! Правда?». «Да, хороший», — согласился я. «И я так считаю!» — подтвердила и Мина.

«Не знаю, что делать, посоветуйте! — радостно ввалилась на следующий день ко мне в кабинет Мина. — Представляете, что Кокиш предложила: — Иди, говорит, в кабинет “люляшки” работать — занимай её кабинет! А вы, что думаете?». — «Я бы не пошёл». — «А почему?!». — «А что будете делать, когда Люлинг вернется и застанет вас в своём кабинете?!». — «Подумаешь, какая цаца! Это что, её собственность?!». «Во-первых, табличка с её именем на дверях! Да и книги, вещи её в кабинете!» — попытался я остановить «локомотив» — Барсук Мина. — «Подумаешь, нужны мне её вещи! Ведь Кокиш права! Мой кабинет внизу, а я хочу наверх на ее место, тогда у меня будет своя секретарша — фрау Пирвоз! Она ведь на двоих: на главного врача и «люляшку»! А сейчас будет на меня и главного врача работать! Хочу иметь свою секретаршу!». — «Ну, тогда переходите». — «Да мне, честно говоря, как-то всё равно, будь что будет! Так, всё уже надоело! Ну ладно, потом заскачу!».

«Hallo, das ist Mina (привет, это я — Мина!)» — позвонила тут же Барсук. — «А почему по-немецки?!». — «Так я уже в кабинете у фрау Клизман! У нас к вам большая просьба! Никого, как оказалось, нет для дежурства! Не подежурите сегодня, а?». — «Зайдите ко мне, пожалуйста!» — ответил я. «Я сейчас, через 15 минут. Я тут у фрау доктор Клизман, нам нужно решить один вопрос, что с больным делать!».

«Да, это я! Ну что, подежурите?» — заскочила Мина через 5 минут. «Сядьте, и слушайте меня внимательно! — сказал я Мине, сдавленным от волнения и злости голосом. — Вы что делаете! Зачем вы мне устраиваете здесь Советский Союз в худшем виде?! Что вы меня подставляете?!». — «Ах, это вы по поводу дежурства! Так я же только спросила! Клизман меня попросила, она постеснялась у вас спросить, тогда я ей и предложила, что сама у вас спрошу. Извините, если я вас обидела, я не хотела вас обижать, если не можете подежурить, то мы с Клизман другую кандидатуру поищем». — «Вы что, не понимаете, что творите! Вы меня при ней спросили из её кабинета по-немецки! Если хотели спросить, то вы знаете «мой адрес», могли зайти, так же как сейчас, и спросить! Или если по телефону, то по-русски или из своего кабинета!». — «Да, я как-то не подумала, мне стало жалко Клизман». — «Ну и подежурили бы сами!». — «Так, я не могу!». — «Значит, вы решили меня подставить!». — «Да нет, просто не подумала, извините, если я вас обидела». «Меня нельзя обидеть, меня можно только разозлить! И сейчас вы меня разозлили! Я надеюсь, что вы поняли, и мне не придется с вами ещё раз на подобную тему разговаривать!». — «Да, да, извините. Представляете, а главный врач всё-таки сволочь оказался, оказывается, он меня не хотел! Мне это Клизман сказала, и поэтому Кокиш взяла без него». — «Он даже и не знал, что она вас берёт! Это меня он не хотел принять, он же с вами не вёл беседы перед приёмом на работу!». — «А почему меня взяли?». «Потому что я оказался дураком! — хотелось мне ей ответить, но сказал: — Потому что вас Кокиш решила взять! — объяснил я ей, не досказав: «Чтобы с вашей помощью досадить Люлинг и одновременно главному врачу, поместив вас — ассистентку в его приёмной, как “таран-вышибалу”!».

«Не знаю, что делать, посоветуйте! — спросила Мина совета через полчаса. — Кокиш предложила мне, за деньги естественно, заниматься еще функциональной диагностикой!». — «Ну и занимайтесь!». — «А зачем?». — «Затем, чтобы Клизман была довольна и, во-вторых, если с Люлинг не поладите, то будете клинике нужны еще и в этом качестве!». — «А причём здесь Люлинг! Может она уйдёт отсюда раньше меня!». «Может быть, но кто вам тогда даст характеристику, что вы прошли специализацию?! Ведь только она имеет право ее дать для Ärztekammer (врачебная палата)! Иначе, вам не засчитают один год специализации, и вы не сможете сдать на специалиста — Facharzt(а)! Вы должны быть заинтересованы, чтобы она хотя бы еще год продержалась здесь!». «Так пусть будет, на здоровье! Я никому не враг и мне её даже иногда жалко, когда Кокиш её унижает! Но, знаете, мне как-то ничего не охота, и знаете, я ведь электрокардиограмму не понимаю!». «Тогда зачем спрашиваете? Соглашайтесь на осмотр больных». — «Почему же, я могу почитать об электрокардиограмме! Что, разве это сложно?!».

«Сможете ли вы расшифровывать электрокардиограммы, пока фрау Пусбас в отпуске?» — спросил Зауэр на следующее утро Мину на конференции. Мина «взяла листок бумаги перед ртом», по выражению Клизман, т. е. промолчала. «Можете?» — повторил вопрос главный врач Зауэр. «Хорошо, попробую», — негромко произнесла Мина. «Попробую! Но вы умеете это делать? Работали в этой области, есть опыт?» — спросил Зауэр. «Нет, но постараюсь», — совсем тихо ответила Мина. «Как это «постараюсь»! — не понял главный врач Зауэр. — Умеете или нет?». Мина, натужившись, посмотрела на меня, как абитуриент на вступительном экзамене, жаждущий спасительной подсказки от соседа, а то вот сейчас «случится…»! Но я не знал, что ей подсказать. Наконец, Мина выдавила: «Не умею, но попробую». «Нет, так не годится, так не пойдёт!» — непонимающе посмотрел на неё главный врач и отвернулся. «Ладно, — продолжал он, обращаясь к Клизман, — кто будет проводить осмотр больноых при поступлении, пока Пусбас в отпуске?». «Вот она — фрау Барсук!» — указала Клизман на Мину. «Нет! — сказал главный врач. — Кто-нибудь другой!».

«Вот негодяй — сволочь, тьфу на него! — возмущалась Мина после конференции. — Недаром его не любят! Он мне сразу не понравился! И что он ко мне прицепился?! Вот Клизман хорошая баба! А я уже в кабинете “люляшки”! И, конечно, мне там намного лучше, чем в моём прежнем! Сколько пространства! Кресло такое — одно удовольствие! И, честно, мне уже надоело сидеть на стуле в моём прежнем кабинете, такой же, как у вас! Зайдите ко мне, посмотрите какой у меня теперь прекрасный кабинет! Так, честно говоря, всё мне надоело и всё равно — будь что будет! Заходите, пойдёмте сейчас», — обратилась Мина к моей жене. «Ну, пойдёмте», — согласилась та. Проскочив в свой кабинет, раньше нас обоих, Мина тут же забралась в кожаное кресло с большой тесненной спинкой, и сразу стала похожа на свою «люляшку», только толстую «люляшку» — из Оша. «Тут у неё столько хлама, я бы половину выбросила!» — указала она на стол и полки на стене. «Так это же книги!» — удивилась жена. «Ну и что, зачем они нужны, что на работе читать? Только пыль собирают! Я бы лучше цветов побольше понаставляла!». «Здесь же должно быть стерильно — инструменты! Люлинг больных смотрит здесь, в кабинете!» — возразила жена. «Так пусть смотрит больных внизу, подумаешь барыня! — возмутилась Мина. — Кстати, надо сказать секретарше Пирвоз, — как бы вспомнила Мина, — пусть принесёт мне из сестринской истории болезней! “Люляшка” всегда её заставляла это делать, а ну-ка — позвоню сейчас!». «Халлё, это я — фрау доктор Мина Барсук! Ания, принеси-ка мне историю болезни на больного Либиха!». «Посоветуйте, что мне делать, — после указания секретарше обратилась тут же ко мне Мина, — вы ходите, я знаю, на конференции руководящего звена клиники! На них, когда была, и моя “люляшка” ходила, но её сейчас нет! Значит, получается — теперь я должна вместо “люляшки” ходить? Я, ведь, сейчас главная Körperarzt (врач по телу, в отличие от Seelenarzt, врача психиатра, психотерапевта — по душе)!». — «Это вам надо? Я бы сам с удовольствием не ходил, если бы не обязали!». «Но конференции ведь Шнауцер или Кокиш ведёт, а я хочу знать линию руководства! — возразила Мина. — Хорошо, я разберусь — попрошу Кокиш разрешить мне вместо “люляшки” ходить!».

Но что-то сорвалось у Мины Барсук и сегодня Кокиш, в её отсутствие, у всех на конференции по очереди спросила: «как дела», а когда очередь дошла до отделения общей медицины, у Клизман спросила: — А как дела у Мины Барсук?». «Неплохо, даже хорошо, намного приятнее Люлинг! И такая очень активная и общительная!» — заверила Клизман Кокиш. «Да, она очень смешная, — согласилась секретарша Пирвоз, — но в последнее время вытворяет невозможное, ещё хуже Люлинг! Очень стала важной!». «Вот и хорошо! — обрадовалась Кокиш. — Это нам и надо, чтобы она справилась с Люлинг! Может, она единственная, кто справится и вытеснит Люлинг!». «Но Шнауцер очень ценит Люлинг!» — съехидничала Пирвоз. От этих слов Кокиш окосела и крепко сцепила челюсти, как бы захватила ими тонкую травинку — Люлинг.

«Доктор, у меня глаза чешутся и слезятся», — поплакалась восьмидесятилетняя старушка, придя ко мне на акупунктуру и гипноз. Поняв, что это не инфекция, а аллергия и больной, с такими ощущениями, будет тяжело расслабиться в гипнозе, побежал в отделение, где мази хранились. Любой врач имеет право больному немного мази выдать! Набрал немного мази, и я для «слезящейся» старушки, как сзади раздался «милицейский» бдящий глас: «А вы, что здесь делаете?!» — застукала меня на месте «преступления» доктор Барсук. «А, это для фрау Майер, немного мази ей дам», — попытался я свой «поступок» оправдать. «А зачем?». «Чтобы помочь бедной старушке», — пояснил я свой непонятный альтруизм Мине. «А вы знаете, что мази не всегда помогают, и не всегда обязательно мазь давать!» — строго, как её учительница Люлинг, поучила меня Мина. «Да вроде знаю», — улыбнулся я. «Пусть фрау Майер ко мне придёт на приём!» — скомандовала Барсук Мина. «А вы что, и окулист тоже?!» — удивился в свою очередь я. «Мне ведь надо тоже, что-то делать! — возмутилась в свою очередь Мина. — Мне же надо свою работу записывать!». «И когда прийти к вам, несчастной?». «Не знаю, пусть раньше сходит в сестринскую и там запишется в книгу, а я потом назначу ей дату осмотра! Ой, вот эта больная мне как раз и нужна! — обрадовалась Мина, увидев проходящую мимо дверей пациентку. — Фрау Бах! — «бабахнула» ей вдогонку Мина. — Вы, почему ко мне не пришли?! Я же вас назначила!». «Была групповая психотерапии в это время, — оправдывалась Бах, — а нам сказали, что группа важнее “одиночных” методов». «Кто вам такую чушь сказал?!» — возмутилась Мина. — «Главный врач сказал, и такие правила во всех психотерапевтических клиниках». «А ну-ка, ab sofort (немедленно) — в мой кабинет! — прогремела, как гром среди ясного неба Мина. «Вот сволочь, этот главврач, тьфу на него, мешает работать!» — подвела черту Мина и удалилась, забыв про больную с мазью, а старушка у меня всё же мазь получила, чтобы в очередь к «ошанке» не стоять.

«Всё же придется Мину сильно побить! — пообещал я жене. — Побью “ошанку” — эту!». «Да, она заслужила», — согласилась жена.

Но прежде, на рождество привычно досталось дежурство. «Соберёмся вечером в столовой, приходите тоже. Нужно ещё доктору Розенкранцу сказать, чтобы пришёл, и вы приходите обязательно! — сказала Кокиш и лукаво добавила: — Было бы хорошо, если бы и главврач пришёл!». И как бы чувствуя, что его тоже «хотят», пришёл и Зауэр. Человек 15 собралось в столовой: кто-то пил кофе, кто-то что-то ел, кто-то просто что-то пил. Появился один из больных — попик евангелический, которого я не один раз уже исколол и загипнотизировал, но сейчас он пришёл являть своё искусство. Сел за рояль и тут же: «динь-динь, динь-динь, глинь-глинь, глинь-глинь, глёк-глёк, глёк-глёк». В общем, хорошая привычная песенка для немецких детей на рождество — «фольклоре». Затем попа немецкого убрали, а вместо него принесли две коробки немецкого вина, по три бутылки в каждой, и ещё зачем-то одну плоскую коробку с детской игрой для общего развития — с разными пластмассовыми чёртиками, гномиками и прочей нечистью.

«Дорогие друзья! — начала торжественно, как Шнауцер, но звонче, Кокиш. — Мы здесь собрались в уютной обстановке и я благодарю тех, кто пришёл! И это говорит о том, что они интересуются клиникой и её жизнью! А сейчас, я хочу всем сделать от имени руководства клиники маленькие подарочки! Вот вам, наш дорогой — доктор Розенкранц! — и старик, получив коробку с вином, расплылся в довольной улыбке, показав свои вставные челюсти. — Вот вам, доктор! Спасибо, что согласились подежурить в такой день! — и я получил «по заслугам» такую же коробку, и сделал то же, что и Розенкранц, но только со своими зубами, и тоже остался доволен. — А это вот, главному врачу — доктору Зауэру, спасибо и ему», — и Кокиш отнесла Зауэру детскую игру для недоразвитых и недорослей. Лицо у главного врача искривилось от неожиданности, как у ребёнка при детской неожиданности. «А это всем остальным!» — закончила обряд дарения Кокиш, и все остальные получили по заслугам: кто по чёртику с ёлочкой, кто по ёлочке без чёртика, а кто и по чёртику без ёлочки! Повертев игру в руках, главный врач встал и поплёлся к выходу, оставив игру на столе. «Он и этого не заслужил!» — вдогонку весело сказала Кокиш, когда Зауэр ушёл. Она осталась очень довольна своей выдумкой, в которой, конечно, поучаствовал и Шнауцер.

«А что вам дали?» — спросила Мина, догнав меня в коридоре, держа в руке одного из чёртиков с ёлочкой. «О! Как вас наградили! И я бы не отказалась от такого дара! А главному врачу, так ему и надо! Знай наших!» — сказала Мина. «Кого это наших?» — спросил я. «Ну, Кокиш и Шнауцера! Бедную Кокиш доводит эта сволочь — главный! — разъяснила Мина. — Так её жалко, такая хорошая баба! Что он никак не успокоится?! Ну ладно, побегу, пока! Счастливого дежурства! Представляете, Пусбас меня попросила на Новый Год подежурить, но я не буду, что вдруг! У нас же это праздник! А вам повезло, что сейчас дежурите, зато не будут приставать на Новый Год!».

Видя, как «легко» мы с женой работаем: много больных, много денег ему приносим и ещё иногда нас встречает в вестибюле по пути в туалет, Шнауцер подсчитал, что много денег упускает! Если бы мы работали, не выходя наружу, в том числе и в туалет, то он бы ещё больше разбогател.

«Как дела, докторэ! Усыпили уже всех больных в гипнозе, и теперь делать больше нечего?!» — назойливо, почти по-итальянски, приставал Шнауцер в вестибюле. «Шнауцер очень примитивен! — специально, признался я Кокиш, так как был не против, чтобы она передала ему моё мнение о нём. — Он, как в Советском Союзе один сатирик сказал: “Если бы к ногам каждой балерины мотор подсоединить, который бы она, танцуя, одновременно и ногой крутила, то могла бы и ток ещё вырабатывать!”» — пояснил я Кокиш мечту Шнауцера. «А вы ему скажите, — посоветовала провокаторша Кокиш, — он любит, когда ему прямо говорят». «В этом я не уверен, но скажу и не далее как сейчас!» — пообещал я Кокиш, увидев через окно у неё в кабинете, что Шнауцер на своей машине подкатил. «А, докторэ, как дела?» — по-итальянски, как он считал, поприветствовал Шнауцер, когда он на кого-то злился. «Очень хорошо, только мне надо с вами серьёзно поговорить!» — остудил я «итальянца» Шнауцера. — «Что, сейчас?!». — «Да, пока больные спят!». — «Слышишь, Силке, доктор хочет со мной поговорить. Где, у меня или у вас?». «Можно у меня», — согласился я. — «Силке, я скоро вернусь. Да, ведь, доктор?». «Я надеюсь», — пообещал я Шнауцеру. «У меня такое чувство, — начал я, — что вы не понимаете, что такое гипноз! Сколько энергии и труда это занимает, если в день до 20 больных и ещё акупунктура, и беседы! Моя мать, как и отец, родом были с Украины, нередко она его упрекала, что он мог бы дома больше помочь ей после работы, так как у него лёгкая работа — учителя! На что, он ей отвечал по-украински: — «Що такэ молотыты?! Цэ ж легко — ланцюг пидняв, ланцюг опустыв… Ланцюг пидняв, ланцюг опустыв…», — перевёл я Шнауцеру, как мог, на его родную мову. «Конечно, доктор, я понимаю», — тупо заверил Шнауцер. — «Но ваши постоянные реплики: «всех усыпили, а сами гуляете», говорят о том, что не понимаете!». — «Ах, доктор, я вижу, вы юмора не понимаете». «Очень понимаю, но ваш юмор особенный, этот юмор связан с деньгами, а тут бывает не до шуток! Больше, чем я делаю, делать я не могу, будет халтура и больные разбегутся! Сейчас больше врачей для акупунктуры, чем пациентов, и праксисы врачей не ломятся от избытка больных! То, что к нам больные ходят непросто даётся! Завоевать авторитет требуются годы, потерять его — пару дней!». «Да, конечно, я очень хорошо всё понимаю, и поэтому вас купил и очень ценю, жалко только, что вы ещё психотерапию не проводите! Вы ведь лучший психотерапевт, и клиника теряет такого психотерапевта!». «Ну вот, а вы говорите, что шутите! Только что я сказал, что вы считаете, что я могу больше делать, чем делаю, и вы опять за своё, а говорите, что понимаете!». «Вот, доктор, что меня волнует! — сказал глубокомысленно Шнауцер, слегка напрягая узкий лобик. — Если с вами, что-нибудь случится — заболеете, скажем, кто вас заменит? Я останусь без врача, ведь вас некому заменить!». — «Во-первых, я не собираюсь исчезать!». — «Но, заболеете?!». — «Тоже не собираюсь!». — «Но всё может случиться!». — «Моя жена заменит, или возьмёте из ближайшего праксиса врача для акупунктуры, их тысячи!». «Нет, этой глупости я не сделаю! Во-первых, они, как вы сами сказали, разгонят всех больных, а во-вторых, кто останется — заберут себе! Скажу вам честно, доктор, я очень не люблю, когда от кого-то завишу, я не люблю незаменимых людей!» — зловеще подчеркнул Шнауцер. — «Что же вы предлагаете?». «Чтобы вы, например, подготовили себе ассистента, любого на свой выбор, хотите — русского! Но научите его, как вы работать, делать акупунктуру! Вам же легче будет! А русские, я понял, самые лучшие врачи!». — «Чтобы они со мной сражались, и мне было не до акупунктуры и гипноза, а затем меня вытеснили?!». — «Нет, вас я не уволю, вы будете до пенсии у меня работать! Подготовьте себе замену, тогда сами могли бы психотерапией больше заниматься, или если не хотите русского, возьмите молодого немца и научите его!». — «Я не гомосексуалист!». — «Причём здесь гомосексуализм, можно и женщину!». — «У меня уже одна есть!». — «Сказали, что вы так хорошо одеваетесь! Есть у вас любовница?». — «Есть». — «Да, есть?!». — «Да, жена! Кстати, она мой лучший ассистент и работает ежедневно, и все за 300 евро!». «Ладно, доктор, вы напрасно так подумали, но об ассистенте подумайте!».

«Съездим в отпуск, иначе он пропадет!» — предложил я жене. Январь месяц, везде холодно, кроме одного места доступного и относительно близкого — Канарских островов. Решили: «Отправимся на Канары!» — как сказали бы в России. Очень тянуло с юности в эти загадочные края с вечной весной, где, наверное, много канареек и все при этом поют.

Утром с двумя спортивными сумками сели в такси. «Ой, подождите, я забыла отключить холодильник!» — вспомнила жена. «Плохой признак — вернуться с полпути домой, сказали бы в народе», — подумал я. Таксист повернул ключ зажигания, мотор почему-то не завёлся, он повторил попытку и вновь осечка! «Ничего не пойму!» — тихо сказал он. До регистрации в аэропорту оставалось ровно столько времени, сколько нужно, чтобы доехать. Перегрузив вещи в другое такси, поехали в аэропорт. Жена молчала, но по её виду понял, думает то же самое, что и я. «Что-то нехорошее может произойти, хотя и необязательно конечно, лишь бы долететь! Неохота в океан свалиться, холодно, а острова именно в Атлантическом океане находятся, даже не в море! Никогда в океане не приходилось купаться!».

Вопреки ожиданиям, в аэропорту всё было без проблем, и доехали до него без проблем! И даже долетели, к удивлению, хорошо, только долго — 5 часов! Как когда-то из Москвы в Душанбе. «Всё нормально, все эти суеверия — ерунда!» — приятно удивился я. «Но ведь впереди предстоит ещё обратный полёт!» — шепнул мне кто-то изнутри, но я его тут же послал к чёрту. Из аэропорта сели в специальный автобус, и поехали к месту отдыха в Гран-Канария. По радио испанская речь слышится как «патриа о муэрте» или «но пасаран». Если б не речь, мог бы подумать: нахожусь в Таджикистане, шофёр тоже чёрный, как таджик, но испанец. — «Всегда нахожу похожесть с виденным ранее, даже если ее нет!». Доехав за полчаса до трёхзвёздочного отеля на берегу Атлантического океана, приступили к отдыху! Было плюс 21 градус и это обычная температура для этого времени. Уже по пути было всё сказочно, красиво и непривычно. Холмы, много кактусов, цветов на склонах, черный песок на побережье — Канарские острова вулканического происхождения. «Хорошие куски отхватила себе маленькая Испания! У русских был один Крым, и то киевляне отобрали! Бедная холодная Россия! А здесь, так всё красиво и тепло! Ощущение было, как будто уже в рай попал — до обратного полёта! Хорошо бы, действительно, не попасть…! Пока жить ещё охота! И отпуск на Канарских островах, вроде бы, заслужил! Как хорошо было бы, если б брат, отец и мать сейчас тоже были здесь! И они тоже заслужили в жизни больше увидеть, чем увидели!» — все это пронеслось у меня в голове. Стоя на балконе гостиницы, представлял себя на балконе нашей квартиры в Душанбе, и казалось, что внизу идёт отец, но это всегда оказывался испанец. Такие чувства, помню, посещали и брата, когда он попадал в какие-нибудь хорошие места. Он старался, чтобы и мы: я, отец и мать это увидели, и организовывал общие поездки в такие места. Отдых проходил приятно на фоне полного расслабления. Старались меньше загорать, больше двигаться. На набережной, обходили стороной местных приставал, которые искали, почему-то только немцев — Deutsche, считая их очевидно лохами. Интереснее всего, что приставали с этим дурацкими вопросами и ко мне: «Deutsch — немец?». Вначале я отвечал: «Да, а что похож?». Дураки соглашались, что похож и, считая нас дураками, предлагали поиграть в лотерею, обещая крупный выигрыш! Тогда я объявлял, что поиграл бы, но, к сожалению, русский, и они отставали. Жена не влазила в игры, Питер её поучил, что такое «лоходром». Каждый день видели русских и одну семью из дружественного Татарстана. Я их сразу «уличил»! Опыт учёбы акупунктуре в Казани пригодился. И ещё один русский, важный, толстый, как барин, расхаживал в халате по набережной. Его сопровождал худой, слуга или крепостной, которому, как удалось по обрывкам фраз уловить, барин пояснял тяжкое экономическое положение России. По его жирной физиономии и важности, было ясно, что чем хуже становится в России, тем лучше ему. Затем увидели двух «братков», которые кого-то или охраняли или, наоборот, приехали кого-то «опустить»! Вот, и все встречи с земляками. Остальные: важные нудные немцы, несколько весёлых итальянцев, и ещё чёрт знает кто! В публике чувствовалась, какая-то агрессия, на набережной никто не сторонился, пёрли прямо, как на буфет!

Все старались захватить хорошие пространства, где меньше людей, но их было везде полно. И мы искали. Ничего лучшего не найдя, увидели маленький островок — участок чёрного песка с камнями, где казалось, можно было посидеть в относительном спокойствии. Только стали приближаться, как из-под какого-то камня выползла «старуха Шапокляк» с собачкой на цепочке. Отпустив паршивую собачку с цепочки и разобравшись, что мы не немцы, Шапокляк решила нас припугнуть собачьей и своей вставной челюстью: «Hund beißt, beißt!» — показала она нам свою вставную пасть, как она и собачка это делают! Пришлось и мне показать, как я это делаю. У себя дома немцы собачек держат на цепочке, боятся, чтобы те кого-то не укусили — платить придётся! А здесь ещё и натравливают на нас «испанцев»! Это их земля, а не они у нас — «испанцев» в гостях! Открыв свой рот, зарычал «по-русски» и, показав свои ещё острые и не вставные клыки, пошёл на собачку в атаку, приговаривая по-немецки: «Ich beiße aber sehr gerne und sehr schmerzhaft (я, однако, кусаюсь очень охотно и очень болезненно!). Ich werde stark zubeißen (я сильно укушу!)». Услышав, а главное, увидев всё это, собачка поджала свой вонючий хвостик! Она и не думала даже кусаться! А вслед за ней и Шапокляк перехотелось нас кусать, и мы отвоевали этот кусочек испанского побережья! Как говорят немцы: «ein bisschen Spaß muss sein (немножко шуток обязано быть!)».

Наш трёхзвёздочный отель располагался в центре зоны отдыха, вокруг было много магазинов, и мы их посещали от нечего делать. В одних торговали чёрные испанцы, в других тоже чёрные, но не испанцы, а пакистанцы. У испанцев было все дорого, а у не испанцев на редкость дёшево! Видеокамера стоила 150–200 евро. Почему бы ни сделать подарок детям, решили мы. Продавцы, их было двое, очень оживились и мгновенно согласились, вместо 200, видеокамеру за 150 евро продать! Чувствовалось, что и на меньше согласились бы. «Почему так дёшево?» — поинтересовался я. «А здесь свободная торговая зона!» — пояснили торговцы, показывая запылённую камеру с прилавка. «Хорошо, дай нам только новую и в упаковке» — согласился я, заметив, что эта какая-то разболтанная и хлипкая, как детская игрушка. «Давай, плати! Деньги давай!» — как грабитель Мутко в Берличеве «на заре моей туманной юности», уже требовал пакистанец. «Дай раньше камеру в упаковке», — вместо того, чтобы в морду, как в Бердичеве дать, культурно предложил я. «Её здесь нет, — наивно объяснили мошенники, — сейчас принесём, через 15 минут, плати!». — «Так, за что платить?!». «Она далеко! — показали пакистанцы в сторону Китая и одновременно в сторону Пакистана, понял я. — Она в другом магазине, мы её сейчас принесём». — «Вот, когда принесёте, тогда и заплачу!». Видя мою несговорчивость, пакистанец стал предлагать другую камеру, тоже без упаковки: «Эта камера намного лучше той!» — показал он брезгливо на ту, которую, только что нахваливал. «А та — предыдущая плохая?» — спросил я. — «Очень, очень плохая — плохо видно, мало пиксель! И к ней нужно докупить ещё многое, чтобы что-либо увидеть!». «Ещё одну камеру — настоящую Sony?» — спросил я. Конечно, пакистанец не понял моей шутки, и продолжал расхваливать это дерьмо, которое лучше предыдущего дерьма, и которое он до этого, как не дерьмо хвалил. «Давай эту купим, хоть и дороже, но лучше!» — предложила жена. «Нет, мы у них уже ничего не купим! — твёрдо сказал я себе, а жене озвучил: — Лохи остались в Питере!». «Давай, давай! Покупай, бери!» — стал хватать меня мошенник за руки. «Через 15 минут приду, только за деньгами схожу! У тебя же нет камеры при себе! — объяснил я ему. — А у меня денег нет при себе!». Пакистанец на меня так же недоверчиво смотрел, как и я на него, когда он обещал камеру через 15 минут принести. Врун вруна понял! После пакистанцев зашли к испанцам в магазин. — «Почему у вас дорогие камеры, а напротив дешёвые?». «Покупайте у пакистанцев, — раздражённо, но тихо, чтобы их не услышали пакистанцы, ответили «бывшие гордые» испанцы, — покупайте их дешёвые подделки». «Вот тебе и колониальная держава! — подумал я. — Сейчас сами превратились в колонию! Боятся своих рабов — бывших! Бедный Колумб, чтобы он сказал!».

Закупив подарки помельче, через 10 дней сели в самолёт, летящий в Германию, и самое странное — он тоже нормально долетел. В этот раз всё было благополучно, доехали нормально! Расслабились ещё два дня и 22 января приступили к работе. И здесь было всё нормально: «О, как вы загорели — хорошо выглядите!» — завистливо воскликнула старуха Резенкранц из Рецепцион (регистратуры) — «Вот и верь в приметы после этого!» — отметил я. Жена ушла вечером домой, а я остался, как всегда, дежурить! Больных ко мне было много. А тут позвонила ещё одна пациентка — «банковская тётка» с колитом и болезненным анальным отверстием: «Срочно прошу принять, приехала! Вернулась с курорта! Срочно нужно обсудить с вами одну проблему! Нужна только беседа, акупунктура необязательна!». «Приходите, раз срочно!» — пришлось согласиться. «Подлечила, видать, свои органы на курорте и муж, наверное, уже не нужен!» — подумал я.

Увидел Шнауцера, решил порадовать и его — «armes Schwein (бедную свинью)», по определению Кокиш, вручил ему сувенир из Канар! Кокиш уже свой дар утром получила! «О, как красиво — «wunderbar (великолепно)!» — восторгалась Кокиш дарами Испании. И Шнауцер, хоть и известная свинья, и небедная свинья, надо сказать, тоже обрадовался, зайдя ко мне в кабинет. Он, по-собачьи, с нетерпением разорвал зубами упаковку и тоже остался доволен. «Ну, как отпуск, доктор?» — резковато, без итальянского «докторэ», спросил Шнауцер! «От злости забыла свинья итальянский, и хрюкать по-немецки будет!» — понял я. «Доктор, вы очень хорошо выглядите — загорели и, конечно, хорошо отдохнули, но я должен с вами очень серьёзно поговорить! Я рад, что вы хорошо отдохнули! Где вы, кстати, были? А, на Канарских островах, а в каком месте? А да, знаю! Я там тоже был, когда-то отдыхал. Вы отдохнули, доктор, а я потерял 5 тысяч евро!». — «Что, украл кто-то?!». — «Мне не до шуток, доктор, 5 тысяч я потерял из-за вашего отпуска!». — «Это говорит о том, что я для вас много зарабатываю, если за 10 дней потеряли 5 тысяч. Но всё равно моя зарплата в несколько раз меньше того, что вы получили за остальные 20 дней этого месяца». «Я, доктор, вас купил, в первую очередь, как психотерапевта, чтобы главного врача вытеснить! Я на вас большие надежды возлагал! Если бы вы были психотерапевтом, то вас кто-нибудь замещал бы, и не было бы у меня потерь!». «Но тогда, я зарабатывал бы для вас в три раза меньше! И вы же сами хотели в клинике иметь дополнительно два метода — акупунктуру и гипноз, которые привлекают многих больных! Центр просили меня создать и в проспекте клиники, и в Интернете, и в прессе — везде об этом сообщили! Многие больные пришли в клинику только из-за этих методов». «Доктор, мне этого ничего больше не надо! Мне не нужен центр по китайской медицине, ничего не нужно! Мне не нужно от вас быть зависимым, я этого очень не люблю! Больше всего я этого не люблю, доктор! Вы будете делать то, что я вам скажу! Если хотите, пожалуйста, в своё удовольствие, параллельно делайте ещё акупунктуру с гипнозом, но одновременно с психотерапией! Ведите хотя бы 10 психотерапевтических больных!». — «У меня их до 20 и больше!». «Нет, не надо! Подумайте, доктор! Я хочу, чтобы вы работали, но на моих условиях, а за подарок спасибо, доктор!» — подытожил Шнауцер, унося с собой дар с Канарских островов. — «Ну ясно, как я и предсказывал: когда он со всеми врачами рассчитается, то за следующего возьмется! И вот теперь, я очередной — десятый или девятый, хотя и не чёрный негр! Он должен постоянно кого-то жрать — эта «арме швайн (бедная свинья)!». Жаль только, что протянул всего лишь восемь месяцев, до года не дотянул, чтобы нормально по безработице пособие получать!». «На закуску», привалила банковская страдалица после курорта. «Доктор! — начала она тоже серьёзно, но в отличие от Шнауцера сама была напугана. — Я не знаю, что делать, доктор!». — «А, что произошло?». Разговаривал с ней уже в восемь вечера, чувствовал какую-то разбитость. «Я не знаю, что с мужем делать?». «На курорте что-то лучшее нашли?» — опередил я её. Перепугано на меня посмотрела: «Ich bin frisch verliebt (Я недавно сильно влюбилась!), но не знаю или новый лучше, поэтому к вам и пришла за советом!». — «Кто он, немец?». — «Нет, словенец». — «Кто по профессии?». — «Безработный». — «Женат?». — «Нет, был два раза». — «И хочет на вас жениться?». — «Да». — «А вы?». — «Не знаю, боюсь». — «Есть его фотография?». — «Да, вот!». На меня с фото смотрел большой «пузатый, как мешок», одутловатый, выползший, очевидно, из канализационного люка. «Пьёт?» — спросил я строго. — «Нет». «Но, пил!» — сказал я. — «А что, видно?!». — «Мне да, и у него цирроз печени». «Да», — изумленно подтвердила колитница. — «А муж знает?». — «Да, я ему сказала». — «А он?». — «Переживает». — «Готов простить?». — «Да». — «Вы этого — нового, любите?». — «Не знаю, но с ним нескучно. Он умеет с женщинами обращаться, то что я никогда не чувствовала от своего мужа, который только или с компьютером, или на спортивных тренировках, или со своими друзьями. Хотя всё для меня готов сделать, все заботы о доме и финансовые дела взял на себя. Я, как за каменной стеной! Построили дом, всё есть, и вдруг почувствовала, что несчастна!». — «Я вас, когда-то вначале спросил: “как с мужем?”. Вы сказали, что никаких проблем!». — «Да, я сама себя обманывала, я, действительно, считала, что всё хорошо». «Но этот не новичок! У него уже побывали две жены до вас! Это только жён и, как минимум, столько же не жен! Не исключено, что и вы очередная, но не последняя, что тогда будете делать? Мужа уже не будет! Если бы тот жил поблизости, то вы могли бы и с ним встречаться — узнать поближе, и мужа сохранять! — И рыбку съесть и на х*й сесть! — про себя подумал я, а вслух сказал: — Судя по вашему мужу, с ним это возможно, не заметит! А так, через одну неделю вы купите “кота в мешке”! — Вернее, “мешок с котом”, — вновь про себя подумал я, а вслух сказал: — Любовник всегда лучше мужа, пока не становится мужем!». — «Я всё это понимаю». — «А как с колитом?». — «Знаете, стало лучше». «А с мужем не можете наладить отношения? — (чтобы колит не беспокоил) — про себя уже отметил я. — Пусть муж ко мне придёт, а пока советую не спешить». «Спасибо», — разочарованно произнесла на прощание колитница. «Хоть колит подлечила! Придётся и другим 3 раза в день словенцев при колите назначать!» — понял я.

«Доктор, новый больной поступил, хочет с вами обязательно побеседовать! Впечатление такое, что может с собой что-то сделать!» — позвонила медсестра. «Хорошо, пусть зайдёт», — согласился я и в этот раз. «Беспрерывная работа с утра, а сейчас уже девять вечера и это всё на фоне Шнауцера!» — отметил я с внутренним раздражением, но на угрозу самоубийства надо реагировать! Зашёл длинный, худощавый, громко без умолка тараторящий, взбудораженный, как кипятком ошпаренный — сорокадвухлетний мужчина. «В чём проблема?» — спросил я его. «Жену застал с любовником в нашей общей постели! Неожиданно для неё вернулся раньше срока из командировки, и увидел в моей постели четыре ноги! — красочно выразился рогоносец. — Она при этом, нагло себя ещё вела и её любовник тоже. У нас общее дело — бизнес, и я так быстро не могу с ней порвать! С другой стороны, видеть её не хочу!». — «Есть мысли о самоубийстве?». — «Есть, но думаю, не сделаю этого». — «А как это осуществить хотели, лекарствами?». — «Нет». — «А как?». — «С балкона спрыгнуть». В течение часа беседы удалось убедить, что повезло ему больше, чем его сопернику! Скоро его соперник, как и он, увидит 4 или даже 6 ног в постели! Его жена будет и с третьим, и с четвёртым и т. д. А про себя, отметил: «Опять закон парных случаев! Сегодня, в один день, увидел жену изменницу, и мужчину, которому изменили. Банкиру ещё повезло, что четыре ноги не увидел, две из которых — словенские! В России, наоборот, чаще встречал женщин жертв или, вернее, себя за них выдававших! Русская ни за что не признается, что изменила. А в Германии, пожалуйста, не успела ещё, как следует изменить, только колит слегка подлечила и уже объявляет мужу! Попробуй здесь помоги!». Но этот пациент похож на гомосексуалиста, интересно, похож ли муж банкирши! Или не только похож, но и явный?! Посмотрю если, конечно, придёт! Немки, обычно, изменяют, если уж совсем муж не “кушает”! А русские тётки считают: “Хоть и ест, но может есть — кто получше ест?!” При этом добавляют: — Не “попробамши”, не узнаешь!». В России, как сын любит повторять (даже я этого в детстве не знал): «Не за кудри Васю любят, /Не за белое лицо: /За… с топорище, /И по чайнику…». А этот пациент как раз и кучерявый, и лицо белое, наверное, и у банкира, видать, такие же достоинства?! А, словенец, судя по фото “пиво с раками пьёт”, но чем-то угодил!».

Закончив, пока, все дела, пошёл отдыхать в дежурную комнату, на душе, конечно, паршиво. Всё-таки Шнауцер в душу насрал! Очень хотелось плюнуть в рожу этой бедной, по определению Кокиш, а вернее, убогой и жадной свинье Шнауцеру! «Вот скотина! Когда сражался с главным врачом и его сторонниками, сделал вид, что меня осчастливил! Создай ему центр китайской медицины за пару месяцев! За счёт этого, получил столько больных, столько никогда не имел, а значит и денег! Клиника поднялась! Не хочет зависеть от меня, научи ему ассистента! Идиот! Как будто, всё зависит от образования и можно, как медведя танцевать научить! Акупунктура и гипноз — это те формы, которым меньше всего можно научить, нужна интуиция и многое другое. Кто лечит по заученным схемам, ничего не достигает! Это всё равно, что кого-то научить — умным быть! Во-первых, научить акупунктуре, во-вторых — гипнозу! А в-третьих, научить быть психологом, наблюдательным! Научить разговаривать с больными! Ведь ко мне чаще всего, именно, для психологических бесед приходят! И если даже научу, то он меня тут же вышвырнет, как и до меня уже многих!» — проносилось у меня в голове.

Спал тревожно, на дежурствах, вообще, не умею спать, на утро: разбитость, апатия. После доклада на утренней конференции продолжал делать акупунктуру, гипноз. Первым пришёл вчерашний рогоносец, после сеанса сказал, что сегодня намного лучше, хотя уже и после вчерашней беседы полегчало. Пошёл к себе в кабинет записать, что ему сделал, какие точки уколол. Что-то мешало в одном глазу, какое-то серое пятно посередине закрывало поле зрения. Протёр глаз, пятно не уходило, понял: «Это серьёзно — острая потеря зрения всегда серьёзно! Причина, чаще — острое нарушение кровообращения, закупорка артерии глаза?! Нужно срочно к глазному!». Позвонил в праксис, по телефонной книге! Согласились принять, как только приеду, а это 15–20 минут! Позвонил жене: «Буду через 15–20 минут в праксисе, можешь туда подойти. Причина — зрение».

«Здравствуйте! — ворвалась Мина. — Как дежурство, как дела, чувствуется, хорошо отдохнули, а мне всё надоело, всё равно, будь, что будет». — «Я сейчас уезжаю к врачу». «А что случилось?» — заинтересовалась Мина. — «Серое пятно в глазу, закрыло поле зрения в центре». «А ну, давайте посмотрю», — предложила она, вспомнив, что себя и за окулиста выдавала, когда я хотел мазь для старушки взять. Или поняла, что раз не разбирается в общих болезнях, и за них взялась, то почему нельзя и за глаза взяться?! Толстые, жирные, неуклюжие пальцы впились в веки! Два дурацких глаза заглянули в мой глаз. «Ничего нет!» — уверенно сказал Мина. — «А что вы искали?». — «Пятно! Но никакой соринки, даже нет!».

Глава 5 В лапах западной медицины

Глазной врач установил тромбоз артерии: «Направлю вас в глазную больницу Дюссельдорфа! Хотя она и далеко, в другой земле, но будете мне благодарны!». Большинство больниц в Германии или евангелические, или католические! В такую меня в Зигхайме на работу взять немецкий поп — бишоф (епископ) не позволил! «Возьми отдельную палату и лечение у главврача, — посоветовала жена, — заплатим!». Отдельной палаты не оказалось, а за эти же деньги дали палату со стариком на пару — участником не «великой и не отечественной» войны. Попал в ситуацию, которую больше всего боялся — попал в руки врачей. Медсестра нудно, и не сразу, стала оформлять бумаги. Час провёл в палате, никто не осмотрел, никуда не вызвали. Надоело это безобразие, пошёл в ординаторскую, где от нечего делать, три или четыре молодые врачихи-бездельницы сидели и болтали! Объяснил им, что у меня не прыщик и требуются срочные меры. «Почему?!» — изобразили искреннее удивление, глазнички передовой западной немецкой школы — потомки Германа Людвига Фердинанда Гельмгольца. «Потому что это тот же инфаркт, только глаза! И чем больше времени пройдёт — полностью ослепну!». «Вы ошибаетесь, это немного другое», — услышал я наглую ложь. «Я врач и всё это очень хорошо знаю!» — пришлось признаться наглым медичкам, как в Советском Союзе о них бы сказали: «изверги в белых халатах!». «Хорошо, посидите, я вас вызову», — смилостивилась одна. Прошло ещё примерно полчаса, затем «кровопийца» выпустила около литра крови из моей вены. И, наконец, подключили капельницу с гепарином и физраствором. Борьба за глаз или, вернее, борьба с глазом началась запоздало, неохотно и вяло, что и хорошо было в деле борьбы с глазом. С этих пор стал носить на плече капельницу с гепарином. «Пейте минеральную воду, — посоветовало “глазное светило”, — это иногда помогает лучше других методов». «Помогает, примерно, так же, как и эта капельница! — подумал я. — Как мертвому примочки!».

Старик в палате оказался участником войны, попавшим в своё время в плен к американцам. «Повезло вам», — сказал я. — «Почему?». «Потому что, если бы к русским попали, зрение было бы ещё хуже», — пояснил я. «Нет! — уверенно ответил, “жаждущий” русского плена. — Хуже американцев на свете нет! Они к нам в тюрьме, как к собакам относились! Сами жрали, а нам объедки бросали! Будь у меня право и автомат, я бы их и сейчас всех убивал!». «Очень милый такой старичок-добрячок попался!» — понял я. Решил с ним подискутировать немного, от глазного стресса отвлечься: «Почему вы американцев так не любите?». «А вы разве не знаете?! — удивился бывший солдат Вермахта. — Там же всем евреи правят!». — «Вот оказывается, где собака зарыта!». «Почему вы евреев уничтожали?» — задал я дурацкий вопрос бывшему и настоящему фашисту: «почему пожираешь все, что двигается и не двигается», — спросил у «гиены». Здесь, он внимательно на меня посмотрел и, не найдя, очевидно, ничего подозрительного, что подтвердило большую роль украинских полицаев в выявлении нашего брата, подытожил: «Евреи захватили все богатства: банки, заводы, а немцы стали нищими!». «Все евреи были богатыми, не было бедных евреев?» — не унимался я. — «Почему же, были, например, мой школьный товарищ — сын сапожника. Были и бедные, но мало!». Старый фашист оказался заботливым, всё объяснял, где и что находится в больнице, и к жене моей относился очень доброжелательно, сказал, что мы ему не мешаем и можем себя чувствовать, как дома! И моя жена ему помогала, подносила костыли! В общем, вёл себя скромнее советских участников войны и вежливее, что и понятно — хвастать нечем! Утром бывшего солдата Вермахта отвезли на операцию, а меня позвали на осмотр к главному врачу. Там накопилась уже очередь: из «уже ослепших», не «окончательно ослепших» и «начинающих слепнуть»! Все пребывали в надежде, что главный врач им поможет. Сорокалетняя женщина, плача, поведывала про своё горе: «В один момент ослепла на один глаз! Два дня вообще никто не подходил! Затем пришла, скорее всего, практикантка — фрау Фурц. Она пришла объяснить, что у неё много больных и мало времени!». Рассказывая об этом безобразии, больная с опаской поглядывала на шныряющих вокруг монашек, чёрных как вороньё, с вырубленными физиономиями! «Не сожгли их, как ведьм на костре во времена инквизиции?!» — промелькнуло у меня. Они себя чувствовали здесь хозяевами и, похоже, сами искали, кого сжечь! Наконец, через час-полтора подошла моя очередь к главному врачу. Он оказался, как и у нас в клинике — доцентом. «Важный такой — весь из себя!» — сказала бы Мина. Много не разговаривал, только за руку поприветствовал, что делают все немецкие врачи, и что ни о чём хорошем не говорит! Быстро заглянув в глаз, «успокоил», что лучше не станет, а вот хуже может быть: в 30 % ещё и на второй глаз переходит! Стало ясно, что плохо мне будет — считай калека! И работать не смогу! Пообещав всё это мне, обратился к одной из молодых врачих из нежелающих мне при поступлении оказать помощь. Он назвал её фрау Фурц. «Вот повезло, как всегда!» — отметил про себя я. «Назначьте больному все пробы на свёртываемость крови», — дал он ей указание и тут же потерял ко мне интерес. — «Вот мошенники! Я плачу из своего кармана, чтобы лечиться у практикантки — вездесущей фрау Фурц, о которой наслышался уже в коридоре!» — мысленно возмутился я. «Вот прочтите», — вручила она мне листок с текстом, где, по-видимому, моя грудина была изображена. В листке указывалось, что со мной могут всё сделать и не ответят за это, а мне надо, всего напросто, расписаться, что они не виноваты будут! «Зачем мне это исследование?» — спросил я у Фурц». — «А вы почитайте у себя в палате, тогда и ясно всё будет! А если нет, спросите у врача». «А вы кто?» — резонно спросил я. «По-доброму», как монашки в коридоре, глянула на меня фрау Фурц и, ничего не ответив, вышла. «Что с анализами?» — не терпелось узнать на следующий день. Утром, аккурат, в одном лифте с фрау Фурц оказался! Как говорится: «На ловца и зверь бежит!». «Извините, фрау Фурц, — спросил я у “фурцовки”, — как мои анализы?». «На обходе и спросите», — произнесла фрау Фурц и выскочила из лифта, оставив свой след в нём. Я, не привыкший к такому обращению, припустился за Фурц, отдав команду, как в фильмах про войну: «Halt (Стоять)! Фрау Фурц, стойте! Стоять, фрау Фурц, остановитесь! Стоять, когда с вами разговаривают!». Но «фурцовка» — от меня припустилась ещё пуще прежнего, а меня уже это глупое поведение фрау Фурц злило и одновременно потешало. Больные наблюдали, как за врачишкой — как за воровкой гоняется и догоняет мужчина — это я! А «фурцовка» — врач, как воровка от него убегает! Так оба одновременно и добежали до смотровой. «Ну, сейчас уж дам больно!» — решил я. Пристал к убогой, конечно, не потому что хотел её понюхать, а очень опасался за результат одного исследования. Не успел перед отъездом из Питера дообследоваться и не исключал, что с этим заболеванием, возможно, и связана потеря зрения. И вот через девять лет, не терпелось узнать результат. Любой больной в нашей клинике мог меня всегда остановить, где угодно: в коридоре, у туалета, на улице! Где бы меня ни останавливали, я всегда терпеливо отвечал, давал всю информацию, интересующую больного. Не должен больной ждать, он должен всегда иметь возможность обратиться к врачу! Не должен больной жить в страхе! «Что, вообще, мне здесь делать! Плачу как бы за лечение у главного врача, нервничаю, давление подскакивает! Из-за этого и так уже произошло осложнение! На работе нюхаю Шнауцера, здесь фрау Фурц, что, кстати, и переводится как нехороший запах, и еще «нюхаю» чёрных, как смерть, монашек! Давление не контролируется, не назначены лекарства снижающие давление! Тащу за собой капельницу, как будто бы с ней родился! Зачем мне, вообще, всё это надо было?! Неужели для жизненного опыта: вначале в качестве эмигранта, затем в качестве врача и, наконец, в качестве пациента в Германии?!» — с такими мыслями, вошёл в смотровую к врачу — доценту — не хуже, но и не лучше нашего доцента — главного врача Зауэра! Но этому я ещё плачу из своего кармана, чтобы на него посмотреть одним глазом! А он меня передал фрау Фурц, которой я бы тоже заплатил, чтобы она исчезла!».

Как только я на неё глянул, Фурц, видать, почувствовала: «будут бить»! — и сразу же затараторила, назвав меня уже уважительно коллегой: «Коллега интересуется результатами исследования, но у него нет никаких отклонений». Это меня сразу же «размягчило» и я решил: «Ладно, перди дальше, пусть другие освежают после тебя воздух!». А доценту захотелось, чтобы меня ещё одно светило немецкой офтальмологии — профессорша фрау Опп осмотрела. Как говорят на Украине: «Не кажи г-г-г-о-о-опп, поки не перескочиш!». Предстояло ещё «гооопп» перепрыгнуть! Вернувшись в палату, застал там, уже после операции, участника войны с повязкой на глазу, как после боя местного значения уже на немецком фронте! В этот раз его, как оказалось, подранили не русские, а немецкий Oberarzt (старший врач — зам. главврача)! В палате меня уже ждала жена и букет цветов — моя клиника организовала, «циви (проходящий альтернативную воинскую службу)» привёз! И ко всему ещё и Шнауцер позвонил. «Доктор! — начал весело “весельчак” Шнауцер. — Что-то русские такие слабые! Сколько ещё будете лечиться? Но не спешите, доктор! Мы прекрасно справляемся и без вас!» — что на его капризном бабском языке означало: не выйдешь на работу — уволю!

Медсестра принесла направление к профессорше Опп в соседнем городке. Вызвав такси, разбежался, чтобы перепрыгнуть ещё и Опп. Там была очередь как в советской поликлинике. Всем распоряжалась Arzthelferin (помощница врача) очень похожая, как ее родная сестра, на нашу медсестру клиники фрау Бюльбеккер. Но эта была покруче! Чувствовалось, она своих коллег кнутом стегает и спуску им не даёт! «Фельдфебель» с накрахмаленным воротничком — отчаянная домина для тёток! Было ещё пару медиков: одна похожа на советского клинического ординатора, которую родители по блату устроили, и ещё один медик тоже похожий на клинического ординатора, в халате с разрезом сзади! Для чего, спрашивается?! Возможно, желание подчеркнуть своё усердие — откляченный зад прилежного ученика, но возможно и другое…? На стене приёмной висел большой католический крест, он разделял два туалета: слева от креста для посетителей, а справа для персонала. По ошибке двинулся было направо от креста, но меня тут же остановил грозный рык «фельдфебеля»: «Это не для вас!». Мой оказался слева от креста, стало понятно, что профессорша Опп глубоко верующая. Наконец, вызвали к ней. За столом сидела шестидесятидвухлетняя крепкая, невысокого роста в роговых очках, в мужском пиджаке и джинсах с короткой седой стрижкой, не то старуха, не то старух! Первое, что у меня в голове промелькнуло: «Зачем учёной терпеть у себя такое крепкое и жёсткое создание, как эту “фельдфебель”?!» — от этих мыслей слегка стыдно стало за свою особенность всё опошлять и видеть в неприличном свете реальность жизни, хотя теперь и одним глазом! Тем более пришёл ведь на приём к профессору! А значит, надо доверять, верить, преклоняться! А у меня вечно в голове какие-то глупости! Это мне всегда говорили, правда, это говорили те, кто эти глупости сам совершал, а не только имел в голове.

«Вы муж и жена, да? — указала профессорша мне и жене на два стоящих рядом стула. — Что я должна для вас сделать? (Was kann ich fur Sie tun?) — тоже один из немецких штампов, говорящий как раз о желании ничего для тебя хорошего не сделать. «Есть шанс, что зрение вернётся?» — спросил я. «Практически нет!» — приговорила меня, не долго думая, профессорша. — «Обязательно ли мне оставаться в больнице, не лучше ли уйти домой?». «О, это очень хорошая клиника — больница с хорошими специалистами», — заверила она меня. — «Я этого не почувствовал! Я там переживаю больше, чем на работе, где и произошло всё!». — «Хорошо, подождите ещё пару минут за дверью, я вас вызову и мы решим».

Время вновь потянулось мучительно нудно и не пару минут, и я задремал…

И тут такое началось, чёрт знает что! Аж самому страшно стало! Хотя и одним глазом, но ясно вижу: как «активная» помощница профессорши с кнутом гоняется за всем этим коллективом! Они по кругу от нее убегают! Профессорша игриво кричит: «Nur nicht mit mir! Nur nicht mit mir — Только не со мной! Только не со мной!». А «фельдфебельша» за ними с кнутом гоняется и приговаривает: «Эх, догоню! Эх, догоню!». Затем она уже совсем грубо, да еще с ученой — профессоршей, позволила себе орать на неё, ее настигая: «Halt! Du Schwein! Ich kriege dich schon (Стой, свинья, я тебя все равно достану!)». «Нет, это уж слишком! Это черт знает что такое! Надо заканчивать консультацию у профессора! — и я открыв глаза, не сразу понял, что уснул. — Ну и сон!».

И тут профессорша меня позвала. Она к счастью, чувствовалось, тоже хотела завершить эту консультацию, так её и не начав, и даже не поинтересовалась, как и когда всё произошло! Задала пару никчемных вопросов о состоянии носа, часты ли насморки. Дальше носа её фантазия не пошла! Единственное, что её заинтересовало или я действительно доктор мед, как и того адвоката в Зигхайме! «Нахально», без её вопросов, рассказал про ситуацию на работе, и как у меня всё это произошло. Когда рассказывал, профессорша смотрела больше не на меня, а на мою жену, её как бы изучала! Вначале испугался за жену, но моя жена никогда не вызывала у меня подозрения, что тётки увести могут, и поэтому понял: «Профессорша на неё смотрит, проверяя правдивость моих сведений, ориентируется на реакцию моей жены». «Ну, ясно, — сказала она, прервав меня, — вы всё воспринимаете чрезмерно персонально и глубоко! Вы, конечно, правы, — согласилась она, — в мире очень много несправедливости и хамства! Вы другой! Выход в том, что надо обходить то, что не нравится, не соответствует нам, не надо сражаться!». Понял, почему крест у неё в праксисе на стене: «Вот только христианка даже за свой туалет сражается! И пометила это место крестом размером полметра на метр!». «Я вам дам почитать вот эту книжку, которая вам очень подойдёт!» — достала она с полки книжку, как оказалось, специально «для меня» написанную американским кардиологом. Он и советский кардиолог — партийный босс Чазов боролись против угрозы ядерной войны — американец по своим пацифистским убеждениям, а Чазов по заданию Брежнева: «Все разоружайтесь!» — был их клич, в то время, когда Советский Союз напал на Афганистан. Эту книжку: «Утерянное искусство врачевания» я читал. Американский хирург описывал свою врачебную практику, психологические наблюдения за разными типами больных. Он понял, в отличие от этой профессорши, что не аппаратура, а расспрос больных — анамнез — главное в постановке диагноза. И что современная медицина утратила способность относиться к больному с сочувствием, психологически глубоко подходить к болезни. Его подход к больному соответствовал принципам гуманистического направления в психотерапии. В одной главе он описал, как по реакции жены больного определил его состояние. Больной сказал, что хорошо себя чувствует и с сердцем хорошо, а его жена скорчилась при ответе мужа, и оказалось — он боялся операции. «Так вот почему эта профессорша тоже больше смотрела на жену, чем на меня! Она была уверена, что научилась у американского кардиолога-еврея искусству врачевания — точно, как и он докапываться до истины! Только тот длительно собирал анамнез, расспрашивая больного, и умел это делать! В общем, профессорша ровно столько же взяла у американского профессора, сколько и главный врач Зауэр от метода американской еврейки Шапиро по EMDR — ДПДГ (десенсибилизация и переработка стресса движением глаз)! И они оба вместе, так же научились, как и подмастерье у врача в болгарской сказке! Где врач установил причину болезни — болей в желудке по яблочной шелухе под кроватью у больного. Больной съел много яблок, что скрыл и подмастерье узнал у врача об его правиле всегда заглядывать под кровать больного, и на всё обращать внимание! И он — подмастерье точно так же заглянул под кровать, когда пошёл к больному один и увидел там седло. «Что же вы врёте, что ничего не ели! — возмутился подмастерье. — Вы же лошадь съели! — за что родители больного его побили и прогнали! — Я же всё сделал, как учитель велел! — ничего не понимал подмастерье. — За что они меня побили?! Ясно — мой учитель врун!». И эта профессорша поняла, что надо смотреть не на больного, а на его жену — на мою жену! Книжку взял, не сказал, что читал, чем бы её очень обидел! Ей надо было для меня что-то сделать, она ведь спросила у меня вначале об этом: что для меня сделать. Затем, не расширив мне зрачок, лупой заглянула в глаз, даже не сообразив, что заглядывают в глаз, хоть и ослепший, но всё же врачебный, который знает, что без расширения зрачка много не увидишь!

«Из больницы уйти можно!» — был ее приговор, но к ней прийти через пару дней на повторный осмотр. «Той же лупой, что и сейчас посмотрит, а её “активная подруга” проверит ещё поля зрения!» — был уверен я. Больше всего обрадовался, что могу покинуть эту богадельню с монашками и фрау Фурц. Вернувшись в этот «монастырь», застал в палате разъяренного участника войны, которому не принесли ужин, несмотря на то, что он до операции его заказал! Посчитали, что ветерану войны будет после операции не до еды, не учли его живучесть! «Безобразие! — возмущался немецкий УВОВ. — Ну, я им завтра устрою! — пообещал ветеран, обиженный когда-то американцами, а сейчас и своими. — Ну, я им завтра покажу!» — еще раз пообещал он, вспомнив, по-видимому, что и американцы его плохо кормили! Не ожидал, что и свои такими же свиньями окажутся!

Утром доцент сказал, что у меня две возможности: или уйти домой, или дальше обследоваться. С радостью выбрал первое — уйти домой! Покидал с женой этот дом со страхом, что ещё когда-либо сюда, или в другое медучреждение попасть в качестве пациента!

«Так, вы уже дома?! — позвонила в понедельник Кокиш Силке. — Я приеду вас навестить! У вас же даже ничего не видно!» — разочарованно произнесла Кокиш. «Мне тоже на один глаз ничего не видно», — пошутил я. «А какой? — спросила Кокиш. — Вот, интересно! — рассмеялась Кокиш. — Даже ничего незаметно, значит, всё хорошо закончилось! А когда на работу выйдите? Больные вас уже заждались!». — «Мне нужно посетить ещё интерниста, окулиста и ещё раз профессора, и думаю, что скоро приду». «Может хоть ваша жена пока поработает?» — посмотрела Кокиш на жену. «Знаете, я ещё пока не привык обходиться одним глазом! Оказывается, второй глаз нелишний! Мне трудно ориентироваться в пространстве, пока не обойду всех специалистов, жена нужна рядом». «Ну, хорошо», — согласилась Кокиш. «А как Шнауцер?» — поинтересовался я. «Он бедный очень переживает, что это как бы из-за него у вас получилось! Я ему сказала, что это из-за него и он, чувствуется, очень переживает, советовался даже с нашим профессором!». «О чём? — спросил я. — Есть ли шанс, что смогу ещё работать?». «Ну да, это тоже», — согласилась Кокиш. «И профессор, конечно, много надежды не оставил, да?» — уверенно сказал я. «Ну да, профессор сказал, что вы уже работать не сможете! Он сказал, что это очень серьёзно, что вам теперь нельзя волноваться, никаких нагрузок! И очень хорошо, что он ошибся, как я вижу! У нас сейчас очень много работы, хорошо бы, если б вы, уже сейчас хотя бы пару часов в день поработали! Больные вас ждут и, главное, могут уйти из клиники, а нам очень не хотелось бы терять частных пациентов — это деньги!». — «Хорошо, я думаю, скоро приду». Первым специалистом, которого посетил, был тот, который отправил в больницу — окулист. «Не знаю, что делать дальше с вами? Процесс уже завершился, смысла дальше назначать гепарин не вижу». — «Так я же раньше обычного ушёл из клиники и там бы гепарин ещё недели две-три получал!». «Но я не могу вам его выписать! Я свой бюджет исчерпал, препарат очень дорогой, пусть вам интернист выпишет!» — решил глазник. — «А к кому обратиться, есть в городе добрый интернист?». Недобрый глазник, надолго задумавшись, потянулся к трубке: «Здравствуйте, доктор Шумахер! — «Опять сапожник!» — промелькнуло у меня. — Вот, тут у меня один пациент-коллега! Ему, вроде, нужно дальше получать гепарин, хотя я и не вижу в этом необходимости, но в больнице посоветовали! Он, в принципе, не мой больной, а кардиологический! Может, вы ему выпишите гепарин? Да я тоже так считаю, что ему уже это ни к чему! Но что делать, если профессор рекомендует! Ну хорошо, спасибо». «У меня больничный кончился, — объявил я в завершение окулисту. — Вы мне продлите его?». «Нет, зачем? — изумился окулист. — Это ни к чему!». — «Вы считаете, что я уже трудоспособен?». — «Так мне что, вам больничный лист пожизненно выписывать?! Всё равно у вас уже ничего не изменится!». — «Да, лучше не станет, но хуже стать может!». — «Ну хорошо, я дам освобождение ещё на сегодняшний день, а завтра вы пойдёте к интернисту!».

«Завтра» я оказался в праксисе интерниста. Один день прошёл уже без инъекции гепарина! «Вот вам упаковка гепарина, — сказала медсестра, — а к доктору придёте через три дня, он сейчас занят». — «Не мог бы я с ним пару слов переговорить? Я сам врач и знаю, что гепарин надо принимать под контролем анализов крови! Мне так же нужны гипотензивные препараты, больничный лист, и некоторые вопросы есть к врачу! Я не займу у него много времени». — «Но он сейчас очень занят! Завтра я вам позвоню, когда прийти!».

Целый день, «завтра», ждал звонка от медсестры! На следующий день пошёл туда сам и спросил: «Почему мне не позвонили и не сказали, чтобы не ждал?!». «Да, это плохо, — согласилась уже другая медсестра, — но врач не имеет времени». — «Знаете, скажите врачу, что я не признаю заочного лечения, заочных диагнозов! Или он меня сегодня примет, или я буду искать другого врача!». — «Хорошо, сейчас узнаю, — испугалась моего скандального вида медсестра, — подождите в приёмной, врач вас примет». Врач оказался длинный, медлительный, заторможенный, говорил не спеша, не перебивая, но и не задавая вопросов. Понял, почему у него толпа в коридоре и времени не хватает!

Затем пошли ещё раз профессоршу навестить. В этот раз просидели с женой в приёмной ровно пять часов, хотя пришли раньше других! Поняли, что она в первую очередь принимает больных с частными страховками, они ей намного больше денег приносят! Профессорша выскакивала из своего кабинета в коридор, как старая кукушка! «Откляченный медик» и вторая ученица, докладывали ей очередного больного и она себя, таким образом, могла почувствовать профессором как бы в университетской клинике! Затем, глянув больного тут же в коридоре, обычно отправляла его ещё что-то доделать, и только редких «счастливцев» заманивала к себе в кабинет. Через 5 часов подошла наша очередь: «А вы прошли поля зрения?». «Нет, никто не предложил», — горестно признался я, поняв, что проиграл. «Исследуй больному поля зрения», — обратилась профессорша к своей помощнице! Бесцельно и непродуктивно «смотрел» ослепшим глазом в окуляр прибора, и должен был нажимать на кнопку, завидев промелькнувшую где-нибудь светящуюся точку, как на небе метеорит заметить! Я и свет экрана с трудом различал, а не то что — точку! Дурацкая процедура заняла полчаса, не меньше! Ещё через час, вновь выскочила «кукушка» из кабинета. «С полем зрения, у вас ничего непонятно! Надо ещё раз повторить!» — «обрадовала» она меня. — «Я ничего не вижу, и результат будет тот же!». «Вы очень нетерпеливый! — объявила она мне через 7 часов ожидания-томления. «Ну ладно, приходите через неделю!» — «смягчилась» профессорша.

Не стал ждать неделю, вышел на работу вопреки предсказаниям «шнауцерского» — еще одного «доброго» профессора! «Как дела, майстер!» — впервые обозвав майстером (высшая степень квалификации), что хотя и справедливо было, но насмешливо, злобно и презрительно встретил меня в вестибюле клиники мрачный Шнауцер. «Так же», — сказал я. «Видите уже?!» — вглядываясь своими дурацкими глазами в мои, прорычал Шнауцер. — «Нет». «А будете видеть? Нет?! Scheiße (говно!) — выругался Шнауцер. — Профессор это тоже сказал!» — гавкнул барбос Шнауцер и, резко отвернувшись, удалился.

«Ах, ах, вам же нельзя ещё работать! — сочувственно скривилась фрау Клизман. — А дежурить, вообще, противопоказано! Да и возраст у вас уже не молодой!».

«Ну что слышно, — как бы спросила Мина, не интересуясь ответом, ворвавшись в кабинет. — А я не знаю, что делать! Как всё надоело, ничего не хочется».

На работу вышел раньше всех моих больных, они ещё были в клинике и с нетерпением ждали продолжения лечения! Даже Бехзад ещё был в клинике, после уже полугодичного лечения, а я вышел через две недели. «Видите?» — спросил Бехзад, подбежав ко мне, завидев в коридоре. «Тебя вижу», — успокоил я его. — «Поколите, а?».

Больных для акупунктуры и гипноза было больше 20-ти ежедневно. Ставя иглы, старался не промахнуться, не чувствовал глубины, это чувство даёт только наличие двух глаз. На следующий день, как всегда во вторник, пошёл на совещание руководства клиники. Там собралась вся компания: Клизман, Кокиш Силке, секретарша Пирвоз вела протокол, председательствовал сам главарь — Шнауцер. «Некому вести психотерапевтических больных, их много стало! Некому проводить беседы с поступающими больными!» — заявила Клизман, глядя в мою сторону и приглашая Шнауцера меня боднуть, понял я её приём. «Мне всё равно, кто это будет делать, главное, что должно быть сделано! — заорал Шнауцер. — А кто будет вести больных, это вы решайте! Вот он, например, будет!» — указал Шнауцер в мою сторону. «Нет! — ответил я твёрдо и почувствовал, что в груди стало тесно от возмущения, как и тогда, когда с глазом случилось, и про себя подумал: — Я вышел работать с незакрытым больничным листом! Не предъявил Шнауцеру никаких претензий, в том числе судебных, как любой нормальный немец это на моём месте сделал бы: оформил бы себе инвалидность, побыв на больничном листе до года у интерниста кардиолога! Затем долечился бы амбулаторно у психотерапевтов по поводу психотравмы на рабочем месте с потерей зрения, затем в клинике, как наша, с диагнозом: реактивная депрессия и посттравматические нарушения адаптации вследствие моббинга на рабочем месте. Я бы такому больному всё правильно оформил, да так, что работодатель немало бы заплатил! Затем больной немец долечивался бы год на кардиологическом курорте! Затем опять у психотерапевтов и интернистов амбулаторно с диагнозом гипертоническая болезнь, депрессия, мобинг на работе, посттравматические психические нарушения! Больной, т. е. я, получал бы лечение в виде ДПДГ, где представлял бы себе рожу Шнауцера с заданием в неё харкнуть, а какой-нибудь доктор Зауэр водил бы пальцем перед глазами, чтобы я успокоился, как американка Шапиро делала! А он мне: — Работай в полном объёме и даже больше, чем до болезни! — Очень за вас переживает! — бедная свинья Шнауцер, уверяла Кокиш. — Работайте хотя бы несколько часов в день, предложила она, чтобы выманить меня на работу!» — всё это пронеслось у меня. «Как это, нет!» — заорал Шнауцер. «А вот так — нет! — ответил я. — Этого не будет!». «Тогда! — обратился Шнауцер к Силке. — А ну-ка, Силке, измени ему трудовой договор! Он всё будет у меня делать!». «Даже не мечтайте!» — заверил я Шнауцера. «Вы что, ещё больной?!» — тоном потише бросил Шнауцер, давая мне возможность, таким образом, «дать задний ход» — объяснить ему мой резкий тон, и ему «сдать назад». «А вы что не знаете?!» — резко ответил я. — «Ладно, Силке, пока не надо, пока пусть работает, как работал, — «сдал назад» Шнауцер. — А как у вас, вообще, дела?» — примирительно, фальшиво заботливо, поинтересовался Шнауцер. «Хорошо», — ответил я, не желая перед ним унижаться, прибедняться.

«Знаете, доктор, — сказал на следующий день Шнауцер, позвав меня в свой кабинет, — профессор сказал, что вы уже не будете работать! Это ведь у вас серьёзно? Но я вас уважаю, доктор, любого другого я бы вышвырнул! Но, в отличие от случая с главным врачом, все встали на вашу сторону и меня даже поругали! И в первую очередь — она вам самый большой друг! — указал Шнауцер на Кокиш. И Силке печально головой кивнула, в знак глубокого согласия. — Может, всё же возьмёте парочку психотерапевтических больных, а, доктор?!». — «Я писать ещё не в состоянии, у меня острый период болезни, вышел только потому, что жалко было больных. И фрау Кокиш попросила хотя бы несколько часов в день поработать». — «Доктор, так и работайте пару часов, скажем, на 50 %! Я могу вам это устроить, если не можете больше работать! Будете меньше денег получать, мне всё равно, доктор! Мы без вас обходились до того, как я вас купил, и неплохо было! И сейчас обойдёмся! Действительно, зачем вы вышли на работу, не понимаю!». — «Чтобы больные не ушли из клиники». — «Ну и что, если б ушли! Зачем пришли?! Не надо было выходить на работу! Scheiße! — (говно!). Ну ладно, «майстер»! Вам необязательно работать каждый день! Работайте, сколько можете: два раза в неделю, один раз в неделю, если мало больных, то можете не высиживать время, уходите домой! Зачем вам высиживать, если больных нет!».

«Сходим к профессору, срок подошёл», — напомнила жена. В этот раз «фельдфебельша» сразу же проверила поля зрения, помня, что профессорше не понравились мои плохие показатели: якобы плохо вижу, после успешного лечения в святой евангелической (или католической?) клинике. Нажимал на кнопку, как только что-то чудилось! Просидели в приёмной в этот раз пять с половиной часов. Наконец, дождались, когда «кукушка-профессорша» и по мне кукукнула, выйдя в коридор в очередной раз, выслушала доклад её ученика с откляченным задом. Посмотрев на результат полей зрения у меня, «кукушка» осталась еще более недовольной. «Надо повторить!» — сказала она и удалилась в своё гнездо. В этот раз, я ничего не нажимал, как и в первый раз, т. к. ничего не видел, как и в первый раз. Через час «кукушка-профессорша» наконец выглянула. «Вот сейчас хорошо!» — удовлетворенно сказала она. — «Так я ведь ничего не вижу!». «А вы что хотели?! Так и должно быть!» — осталась довольна добрая учёная. Я понял: «Ей мои показания нужны для какой-то научной статьи! Ей нужны такие образцы как я! Что с ними происходит! Как они не видят! Лучше не становится, что и соответствует результатам её труда! Возможно, я вхожу в т. н. контрольную группу её исследований, доказывающих, что если больного никак не лечить, слупцевав с него большие деньги, то ему лучше от этого не становится!». «Ну, хорошо! — удовлетворённо сказала учёная — профессор Опп (по-русски Ёбб). — Больше ко мне вы, в принципе, не должны приходить!». «Можно к вам на пару минут в кабинет?» — попросил я её. Кругом было много слушателей. Посетители стояли и сидели, и «фельдфебельша» была у регистратуры, и эти оба её ученика. «Говорите здесь!» — как юрист в Зигхайме, предложила она. «На пару минут!» — настаивал я. «Ну, хорошо, — недовольно сказала профессорша Опп, — что случилось?!». «Дайте мне справку, что мне вредны перегрузки на работе, — попросил я её, — владелец клиники не хочет этого понимать». — «Я не даю справок, я профессор, понимаете?! Попросите у вашего домашнего врача или окулиста». — «Но ваше заключение весомее! Кроме того, вы ведь согласны, что мне нельзя подвергать себя стрессам, перегрузкам, или это не так? А окулист мне даже в больничном листе отказал». «Ну хорошо, — еще раз смягчилась профессор, — вы получите её через неделю. Мы вам домой пришлём справку. Желаю всего хорошего, не принимайте всё персонально. А книжка вам понравилась?». «Да очень, спасибо, вот она! Я её прочитал, — протянул я ей книгу, — только я не согласен с автором, что искусство врачевания утеряно! Искусство врачевания осталось — врачи исчезли!». Но учёная меня уже не слышала, выйдя раньше меня из своего кабинета.

«Ну что?» — спросила жена. «Всё хорошо, — ответил я, — две вещи отлично, первое — я вышиб из неё справку, и второе — больше к ней уже не надо!».

Мы с женой не исключали, что за время нашего отсутствия больные сменятся в клинике и новые, уже нас не зная, будут недоверчиво идти на акупунктуру и гипноз. Наши тревоги оказались напрасными, наше временное отсутствие послужило дополнительной рекламой, новые больные сами рвались к нам. Новый больной узнаёт, прежде всего, у старых: кто хорошо лечит, а кто плохо, и т. к. старые больные ждали нашего возвращения в клинику, то это передалось и новым. Недостатка в больных не было, ощущался недостаток времени, приходилось задерживаться на работе, чтобы всех желающих принять. «Они не умеют работать как мы! — сказала Мина, имея в виду остальных. — Нас больные любят и уважают, а вот “люляшку” больные ненавидят! Они слышат, как она ко мне относится, как к ученице! Задаёт вопросы, говорит читать книги надо! Кто она такая?! Пошла к чёрту! Все больные меня жалеют! Всё надоело, будь, что будет! Мне знаете, как-то всё равно! Вот только, характеристику мне от неё надо. Кокиш хорошая баба — обещает у неё вытрясти характеристику, а так, наверное, в клинике не оставят, договор только на год. Ну, а как у вас дела, что слышно? Ну ладно, потом забегу. Ой, знаете, мне как-то всё равно и всё надоело, будь что будет! Не даст характеристику, ну и чёрт с ней! Мне только жалко бедную Клизман, хорошая баба! А этот — главный врач её не считает за специалиста и меня не считает. Он против того, чтобы я больных смотрела, скорей бы уже ушёл, всем надоел! А Кокиш очень хорошая баба и ко мне очень хорошо относится, а Люляшку ненавидит! А кто её, вообще, любит! Сейчас она прицепилась, что я пропустила одного больного, герпес, видите ли, на туловище не заметила, но все на моей стороне! Ну ладно, будь что будет, мне всё равно, всё надоело! Как-нибудь, потом забегу».

«Зайдите, дохтур! — по-новому, нехорошо, назвала меня Кокиш, встретив в вестибюле, сделав ударение на слове “дох-тур”, почти как таджики, но она, видать, у турок научилась! — Как дела майстер? Садитесь! — уже у себя в кабинете обратилась она очень серьёзно, почти как Шнауцер». «Почему, майстер?! — спросил я. — Майстер — Шнауцер!». «Нет, он обер-майстер! — “вывернулась” Кокиш. — Вот главный врач, тоже майстер. Ладно, не хотите майстер, тогда — дохтур! Возьмите хотя бы семь-восемь психотерапевтических больных». «Тогда мне придётся сократить количество больных для акупунктуры и гипноза или, вообще, перейти только на психотерапию, т. к. тем и другим невозможно заниматься! Я и так занимаюсь психотерапией! Акупунктура в психотерапевтической клинике, как наша, и есть психотерапия! Я ведь не только колю, как китаец! Я с больными беседую, без этого никто бы ко мне не ходил! У наших больных душевные боли и меньше физические! Если решите, что клинике не нужна акупунктура и гипноз, то хорошо, надо это ликвидировать, и тогда буду заниматься только психотерапией!». — «Но в договоре вы должны всем заниматься!». — «Но вы же видите, сколько сейчас больных для акупунктуры и гипноза! И амбулаторных у меня ещё больше, чем стационарных! Тот, кто был на стационарном лечении, продолжает затем лечиться амбулаторно, приезжают из дальних городов и местностей». «Амбулаторию мы решили ликвидировать!» — объявила злорадно Кокиш. — «Значит, никого больше не принимать?». — «Нет, долечивайте старых, а новых не принимайте! Я уже дала указание секретарше, больше никого не записывать! А как у вас здоровье?». — «Так же, не лучше и не хуже». — «А глаз видит?». — «Нет, этого уже не произойдёт!». «Scheiße! — как Шнауцер зло произнесла Кокиш. — Есть у вас страх ещё заболеть?». — «Что, вдруг?!». — «Ну, или вы теперь, может быть, пациент со страхами, как наши больные! Ну ладно, с вами сегодня Шнауцер хочет поговорить! А вот и он, как раз и приехал! Подождите, не уходите!». «А, майстер!» — поприветствовал Шнауцер, ставя свой портфель, и заняв место, на котором только что сидела Кокиш. Это место было ещё, вероятно, горячим от выпущенной ею энергии «Чи», по-китайски. «Почему «майстер»?» — так же, как у Кокиш спросил я и у Шнауцера. — «А, как же? Вы же — майстер!». «Это зловещий признак», — пояснил я. — «Почему?». — «Майстером называете главного врача, а он уже почти ушёл». — «Но вы же тоже почти главный врач — руководящий! А как вас называть?». «Называйте лучше «докторэ» по-итальянски — это, когда вы уважаете! Когда меньше уважаете, можно «доктор», а когда совсем плохо, то и «майстер» пойдет! «Ну ладно, докторэ, — продолжал Шнауцер, — скажите, вы здоровы? Могу я с вами разговаривать, с вами ничего не случится, как в тот раз? Я уже боюсь с вами разговаривать! Я, знаете, очень доволен, что с вами это случилось! И знаете, почему? Потому, что вы оказались не таким сильным, как я думал!». — «Рады тому, что произошло со мной?!». — «Да, скажу вам честно, значит вы не такой сильный!». «Наверное, — согласился я, — хотя и нашёл в себе силы, вопреки вашему профессорскому прогнозу, через 10 дней приступить к работе после инсульта! С гриппом лечатся пару недель!». «Знаете, доктор! — прервал меня Шнауцер. — Я вам прямо скажу, мне не нужно больше китайской медицины, акупунктуры! Я не хочу китайской медицины! — сказал он с усмешкой, наблюдая за мной, за достигнутым эффектом, наслаждаясь, что попал в цель — больно уколол! — Мне не нужен центр по китайской медицине, ничего не нужно! Я создал этот центр, чтобы вывести вас «с линии огня» главного врача! Я спас вас от него, чтобы он не нагружал вас психотерапией, чтобы сам работал! Теперь он уходит, а вы лучший психотерапевт в Германии и жалко, когда такой психотерапевт не занимается психотерапией! Вы должны ею заниматься, потому что вы это умеете!». «Я ещё инженером в прошлом был и обувь могу ремонтировать!» — вспомнил я почему-то наше с братом «рукоделие» в Душанбе. «А что вы думаете! Вы будете и это делать, всё, что я скажу! Поймите, я вас очень ценю, вы лучший врач в Германии! Если бы не ценил, то давно бы выгнал! Я, вы же видите, ни к кому так хорошо не отношусь, как к вам! Чувствуете это?!». — «Да, уже почувствовал!». — «Я, конечно, сам не хочу закрывать центр по китайской медицине. Если вам доставляет удовольствие, а я это вижу, то делайте и то, и другое! Вы должны и то, и другое делать! Я вас для этого и купил! Вот только, амбулаторных больных не хочу у нас видеть! Лечите только стационарных! Вы же видите, что с другими я так не разговариваю как с вами! Фрау Люлинг мы перевели на 15 часов в неделю, и от выработки! Хочет деньги — пусть работает больше! И она стала больше работать, и вынуждена еженедельно работать не 15 часов, а больше сорока, чтобы заработать! Мы ей стали меньше платить, а она больше работает! А вам я много плачу, больше, чем другим, и вы не перегружены! Вы можете больше делать, чем делаете, я же это понимаю! Вы же еврей, а евреи хитрые! Очень хитрый, умный народ! Так что, подумайте! Я хочу, чтобы вы работали до пенсии у меня! Как, кстати, глаз? Уже видите? Нет! Будете видеть? Нет. Страхи есть?». — «Страх чего?». — «Ну, что хуже станет! Нет. Ну хорошо, берегите здоровье и подумайте! Я с вами не раз ещё буду говорить! Я, кстати, хочу такой же центр организовать и у себя, где живу. У меня есть много пустующих помещений, нужны только хорошие врачи! Подготовьте мне парочку, а лучше трёх врачей, ассистентов для меня, не для клиники! Но они и здесь вам смогут помочь, заменить, когда надо! Ну ладно, мы об этом ещё поговорим! Надеюсь, мы остались друзьями, да?».

Глава 6 Доцента на убой!

«Аллё, это я Мина! Можно к вам на пять минут? Ну что, как дела, я видела, что вы только что были у фрау Кокиш, а затем и херр Шнауцер с вами о чём-то разговаривал! Что нового, что они хотят? Этот Шнауцер, его не поймёшь, хотя он со мной хорошо здоровается! Хвалил вчера, спросил даже, как дела, и сказал, чтобы я больше работала, и что ему всё равно кто работает, и что я не хуже “люляшки” для него! Но всё равно, как-то боюсь его, он какой-то непонятный! А вот Кокиш, хорошая баба! Да ладно, мне как-то всё уже надоело и всё равно, будь что будет! Не даст характеристику, и не надо! Хотя, как она может не дать?! Если напишет, что я ничего не умею, то чему она меня научила? И у неё тогда Ärztekammer отберет право учить! А пока, я на неё материал собираю! Очень много больных ею недовольны и готовы за меня заступиться! Они говорят: — Если надо, мы за вас в огонь и в воду пойдём! — Но честно скажу, мне как-то всё равно, всё надоело, будь что будет! Ладно, пойду, потом ещё, как-нибудь заскачу! Вы сейчас куда, на конференцию руководящих кадров? Да, вот там у вас, наверное, интересно! Потом расскажете, о чём говорили! Ну ладно, побегу».

«Ну, что наш “майстер”?» — обратилась Кокиш к секретарше Пирвоз на конференции «высшего руководства», по классификации Мины. В этот раз, Кокиш имела в виду не меня, а главного врача, и «майстер» относилось уже к нему. «Furchtbar, furchtbar (Ужасно, ужасно!) — затараторила Пирвоз, понимая, что от неё хотят. — Он занимается безобразием, в рабочее время у себя в кабинете пишет научные статьи! Когда он вышел в туалет, я успела подсмотреть, что он пишет, вот его тема: ДПДГ и диссоциативные расстройства». «Мы ему платим, а он пишет!» — вставила Клизман. «Он занимается саботажем!» — злобно подытожила Кокиш, щелкнув челюстями саранчи. «Вчера поступил новый больной, но он его не посмотрел», — добавила Бюльбеккер. «Пришлось мне смотреть!» — возмущённо сказала Клизман. «Ну что будем делать с ним? — спросила Кокиш. — По мне пусть бы сейчас уходил! Вся беда, что полгода после увольнения имеет право ещё работать! Пусть с ним разговаривает Шнауцер, он с ним сегодня должен поговорить! Так что, Ивона, — обратилась Кокиш к Клизман, — бери больше на себя руководство клиникой! Я не хочу вмешиваться, пусть Шнауцер с ним говорит! А как «майстерин» Люлинг?» — спросила Кокиш у Пирвоз. «Furchtbar, furchtbar! — вновь затараторила Пирвоз. — Эта, вообще, командует как профессор!». «Да, да — подтвердила Бюльбеккер, — то ей историю болезней принеси, то больного пригласи! А я ей сегодня сказала, что мне некогда!». «Правильно, — согласилась Кокиш, — мы её перевели на 15 часов в неделю!». «А сейчас работает больше, чем раньше на сорок часов работала!» — захихикала Клизман. «Да, вот видите! — сказала Кокиш, глянув попутно и на меня. — А раньше говорила, что у неё всё времени не хватает! Я всегда говорила, что чем работник меньше счастлив, тем он лучше работает! Ей деньги не нужны, у неё богатый муж! Она говорит, что работает из-за удовольствия, а не из-за денег!». «Эх! Где мне найти, хоть какого-нибудь мужа! — захихикала Клизман, завистливо покосившись на Кокиш, и добавила: — А я работаю для того, чтобы прокормиться!». «А как доктор Мина?» — поинтересовалась Кокиш у секретарши Пирвоз, переведя разговор на другую, безобидную тему. — «Она в последнее время невозможной стала, очень беспокойная, раньше была лучше, а теперь пациентов настраивает против Люлинг, её только тема “Люлинг” беспокоит!». «Ну, неудивительно, — возразила Кокиш, — с Люлинг непросто работать». «Да, да, — согласилась Клизман, — Люлинг очень заносчивая и на конференции редко ходит». «А почему главный врач, вчера, перевёл приват больную в психиатрию?» — спросила Кокиш у Клизман. «Он считает, что она может покончить жизнь самоубийством», — криво улыбнулась Клизман. «Это саботаж! — возмутилась Кокиш. — Приват больных он разгоняет! Мы их с трудом достаём, а он разгоняет! У нас всего 45 больных, а надо хотя бы 70 иметь! Но с этим главврачом столько никогда не будет! Что, Ивона, надо было эту больную в психиатрию отправлять?!». «Конечно, нет, вполне можно было оставить у нас», — согласилась Ивона. «Таких больных, Ивона, бери себе!» — распорядилась Кокиш. «Может, и доктор возьмёт немного?! — подбросила хворосту в мой “костер” Ивона. — А то у меня их и так уже много!». «Да, он тоже будет брать! — заверила её Кокиш. — Все будут брать, сейчас никому поблажек не будет!». «Шнауцер приехал!» — доложила «разведка» из рецепцион (регистратуры). «Ну посмотрим, о чём он договорится с главным врачом: — Ни пуха ни пера!» — заинтриговала всех Кокиш.

«Здравствуйте, докторэ!» — поздоровался со всеми Шнауцер, вновь, как итальянец. «Мы тут обсудили, в том числе, и главного врача!» — предложила «больную» тему Кокиш. «Ну и что будем делать, докторэ?» — спросил Шнауцер. «Убирайте, и как можно быстрее!» — закатив глазки, хихикнула Клизман. «Справитесь?!» — обратился к ней Шнауцер. «Я всю жизнь справлялась! — захихикала Клизман. — И никогда “листок перед ртом не держала”»! — и в подтверждение своих возможностей выдохнула в сторону Шнауцера. Эта акция заметно его перекосила! Он как бы отпрянул-отскочил от Клизман, как от Змея Горыныча, но удержался на стуле, и продолжал: «Ну хорошо, я сегодня же поговорю с Зауэром: или он работает, как положено, или идёт! Да?». «Нет, пусть идёт!» — сказала бескомпромиссно Кокиш Силка. «Хорошо, позовите мне его!» — уже решительно сказал Шнауцер, мол: «козлёночка буду резать»! Через пять минут увидел в вестибюле согбенного в три погибели «козлёнка Зауэра» — главврача, доцента! Потащился доцент на убой к убойщику Шнауцеру! Хотя он и сам тащился, но ощущение было, что его кто-то тащит туда на верёвке! Вспомнил мединститут, учёбу: точно так выглядели собаки, которых вели на опыты над ними.

«Ну что?» — спросил я, спустя полтора часа у Шнауцера, встретив его в вестибюле. Вид у него был в этот раз нерадостный, поэтому и спросил. «Может, “опыт” сорвался? — пришло мне в голову. — Собака, например, сбежала, как тогда в мединституте, которую я выпустил! Хотя здесь, как будто бы, никто не хотел, чтобы “собака” сбежала». «Он, идёт», — то ли разочарованно, то ли расстроено проворчал Шнауцер. «Ну, так вы же этого хотели! Это ж, хорошо!» — то ли «уколол», то ли спросил я у Шнауцера. «Не любой ценой», — мрачно проворчал Шнауцер. — «Покусал его, что ли, Зауэр перед погибелью своей?!». Зато Кокиш и Клизман, облизываясь и сияя от удовольствия, вышли из столовой как бы закусив Зауэром — отметили победу над ним!

«Аллё, можно к вам на пять минут, это я Мина». — «Хорошо, на пять минут приходите». — «Что слышно, что сказали на конференции руководящего состава кадров?». — «Вас хвалили». «Да? Конечно, почему меня не хвалить! Знай наших! Но знаете, мне как-то всё равно, всё надоело, будь что будет! А кто похвалил?». — «Все». — «А “люляшку”?». — «Все ругали». — «Так ей скотине и надо! Тьфу, терпеть её не могу, сволочь, чтоб она скапустилась! Вы знаете, я никому зла не желаю и иногда мне, честно говоря, её даже жалко, хотя сама виновата! Ладно, пойду к этой “люляшке”, она меня хочет сегодня поспрашивать — профессорша! Конечно, я книги не читаю, но практики больше, чем у неё! Пять лет вела больных и с туберкулезом, и с дизентерией, и на других гадостях сидела! На чём только, не сидела! Вы же знаете нашу Среднюю Азию! Плохо только операции не умею делать, а ей, надо сказать, очень хорошо это удаётся — что есть, то есть! Конечно, кто мы такие?! Нас этому не учили! Ну, спасибо за поддержку, пока, потом как-нибудь ещё забегу».

«Зайдите ко мне на минуту, — попросил на следующий день главврач, после конференции. — Я просто хотел узнать, как у вас здоровье, как зрение? С глазом ещё плохо, а какой? — при этом Зауэр болезненно прищурил свой глаз. — А я уйду скоро!». «Жалко», — сказал я. «Да, мы с вами неплохо вместе работали, но останемся в контакте. Я с удовольствием готов с вами сотрудничать, у вас есть чему поучиться!» — сказал Зауэр, как бы на прощание. — «Вы уходите в клинику?». «Пока не знаю, — задумчиво произнёс Зауэр, — может, праксис открою», — неуверенно сказал он. «После вашего ухода здесь будет хаос», — хотел обрадовать я его. «Да, вы думаете?! — с надеждой спросил Зауэр. — А я всё же думаю, что Клизман справится». «Думаю, нет! — уверенно успокоил я его. — Критиковать легче, чем работать!». «Спасибо», — сказал Зауэр. «Спасибо», — сказал и я.

«Уважаемые коллеги, — прискорбно объявила Клизман на следующий день на конференции, — к сожалению, главный врач Зауэр решил раньше времени уйти! Нам будет тяжелее, придётся его больных разделить». «А где он?!» — спросили перепуганные «недобитки»: телесно-ориентированный терапевт Хагелюкен и музыкантша Отремба. «Сегодня мы его с почестью проводим всем коллективом! Торжественная панихида, тьфу извините, церемония прощания состоится в 12 часов! Все кто знает, и знал доктора Зауэра, тьфу извините, кто с ним работал — приходите! Херр Шнауцер приглашает всех в конференцзал, можете не идти сегодня в столовую! В конференцзале будет небольшой Имбисс (в рот получите — перевел я для себя), перекусите Kleinigkeiten (мелочи) и, конечно, немножко Лекераен (Leckereien) — вкусностей. Бывший главный врач Зауэр всё же заслужил, чтобы мы его подобающим образом проводили!».

«Друзья! — начал свою прощальную речь Шнауцер по “убиенному” главврачу Зауэру, держа в руке бокал дешёвого игристого вина. — Мы собрались здесь, чтобы проводить нашего бывшего главного врача, доктора Зауэра! Всё было у нас с ним: было и хорошего немного, и плохое было, и даже очень плохое! Но сегодня всё позади! Так сложилось, что доктор Зауэр должен идти! И вот, он уже идёт! Я желаю новому руководящему составу клиники, чтобы они работали лучше, чем доктор Зауэр! Я уверен в том, что они всё сделают лучше, чем он! Почему он не сделал, что должен был сделать — совершил ошибку! Мы все понимаем, что организация так называемого производственного совета принесла много вреда клинике и материального ущерба! Я не забываю тех, кто это поддержал, и тех, кто это организовал! Основных организаторов уже нет с нами и это очень хорошо! Они себя выдавали за борцов за народные права, но очень охотно приняли откупные деньги! А это наши с вами кровные денежки! Деньги взяли и ушли легко! Не все ещё из них ушли! Так что скажу чёрным юмором: впереди нас ждут ещё новые проводы “достойных”. Как кто-то из сотрудников сказал: будет история “Десять негритят”! Ну, это я шучу, не принимайте всё так мрачно! Я люблю шутить! А теперь в знак благодарности за труд нашего бывшего главврача я хочу ему вручить — вот это!» — и Шнауцер достал с полки набор вин из трёх бутылок, которые старый доктор Розенкранц и я уже получили на Рождество. А главному врачу Зауэру тогда досталась детская игра для недоразвитых детей на развитие соображения! Тогда он в знак протеста покинул зал! И вот наконец свершилось! Ему вручают, хотя и перед уходом, такой же набор! Награда хоть и поздно, но нашла героя! «Вот, это да! Вот, это да! Вот, за это спасибо!» — как ребёнок, при виде вожделенной игрушки подскочил от радости доцент Зауэр! И бросился сам к Шнауцеру, не дожидаясь, когда тот ему вручит подарок, и стал у него нетерпеливо из рук его отнимать! «Спасибо! Вот за это, действительно, спасибо!» — не мог успокоиться Зауэр. Шнауцер насмешливо на него смотрел.

«Огромное спасибо! — начал свою ответную речь изгнанный — очередной — “негритёнок” Зауэр. — Мне было очень приятно с вами работать, и я сохраню в памяти, эти приятные и хорошие, плодотворные годы совместной работы! Жаль, что нам приходится расставаться, но всё равно всем спасибо, и я всех приглашаю завтра в ресторан на мои проводы в 19 часов! Прошу всех желающих прийти!». «Ой, спасибо! Вот это, да! — громче всех воскликнула Клизман. — Обязательно придём!» — но осеклась, уловив на себе презрительный взгляд Шнауцера. «Ну, всё, — заключил он, — теперь, работать!». «А, Лекераен (вкусности)?! — испугалась Клизман, схватив второпях бутерброд с колбасой и огурцом сверху! И поднеся его сбоку и обвив вокруг него шею, отправила глубоко весь в рот, натянув рот на бутерброд, и окосев при этом от удовольствия! Затем она закрыла томно глазки и тут же всё мигом заглотнула, выдохнув: — Аааа, оооо, lecker!». Все последовали её примеру, не у всех, конечно, так получилось, как у неё, вернее, больше ни у кого, но всё равно было вкусно. Шнауцер Петер удалился, за ним Кокиш Силке, и мы с женой. Нас ждали уже нетерпеливые больные.

«Ну, как? — остановил меня Шнауцер в вестибюле. — Ваше мнение, хорошо я всё организовал?». — «Да, очень». — «Пусть радуется подарку, дурак, для меня это мелочи — дешёвка, дешевле, чем его здесь держать! Он знает, как я его люблю! Силке, что мы ещё хотели сделать? Ах да, позвонить!».

На следующий день утреннюю конференцию проводила уже одна Клизман! Она заметно повзрослела и посерьёзнела, а то всегда хохотала, слушая доклады главврача Зауэра. Сейчас она, слушая доклады терапевтов, важно вытягивала губы вперёд, образовывая трубочку-хоботок! Про себя отметил: «То же самое у неё произошло и на другом конце пищеварительной трубки!». Клизман ещё и своей маленькой головкой при этом в знак согласия кивала! А при затруднениях изображала мысль, двигая бровками и ставя их то на разном уровне, то под разным углом. Она периодически посматривала на меня, интересовалась моим мнением: «А, что думает доктор?». Мина Барсук очень восторженно и с обожанием на нее смотрела. Весь её вид говорил: «Молодец баба! Молодец, во даёт!». Несколько раз Барсук даже зааплодировала, как в Средней Азии хану бухарскому: «Мне бы так высоко взлететь!» — читалось по лобику Мины. Правда этот восторг улетучился, когда Клизман в конце конференции сказала, что главный врач её пригласил сегодня в ресторан на проводы — «поминки свои», и ей обязательно надо пойти, но, к несчастью, у неё в плане сегодня ночное дежурство. Не мог бы кто-нибудь её выручить и за неё подежурить? «Так он всех, по-моему, пригласил! — перепугано воскликнула Мина Барсук. — Я тоже пойду, а так, я бы с удовольствием за вас подежурила!». «А доктор не сможет?!» — спросила осторожно Клизман, не глядя в мою сторону, уже забыв, что обещала никогда не позволять мне дежурить, пока она жива. Как сказал немецкий коммунист-антифашист Бертольд Брехт: «Erst kommt das Fressen, dann kommt die Moral (Сначала жрать, а мораль затем)»! «Пока нет», — ответил я. Бровки Клизман, совершили круг, так и не став больше на свои места! «Я подежурю», — выручила всех врач-практикантка. «Очень вам признательна!» — искренне сказала Клизман, проглотив при этом слюну. Данное ею слово, что я никогда не буду дежурить, пока она жива, означало — пока она кушать не захочет!

Мина Барсук, правильно сказала, что главный врач пригласил не одну только Клизман, поэтому и мы с женой пошли его проводить. Виновник торжества встречал всех у входа в зал ресторана. «Спасибо, — сказал Зауэр мне и моей жене, — проходите, пожалуйста, очень рад!». «Спасибо», — сказали и мы, не сказав, конечно, что и мы очень рады, и ещё больше радовались, если б и другие ушли. Пришли не первыми, лучшие места уже были заняты! Нам осталось место рядом со старым доктором Розенкранцем. Он уже что-то ел. Чуть подальше сидела психолог фрау Мисс, напротив — «телесно-ориентированный» Хагелюкен. Были среди провожавших и пара «уже убиенных» медсестёр. Ближе всего к торжественному телу находились его гробовщики: Клизман сидела рядом по правую руку от него, по левую руку — секретарша Пирвоз и, наконец, очень энергичная тридцатипятилетняя работница регистратуры фрау Шлотке. Когда она размашисто топала по клинике, то стены тряслись. Шлотке была ответственной в клинике за доносы — за донесение всей информации Кокиш. Она доносила все, что передвигалось, как в зоне регистратуры, так же в примыкающем к клинике пространстве, и даже на улице! И когда одна из моих больных — восьмидесятилетняя немецкая бабушка-инвалидка своей машиной, отъезжая от клиники, слегка царапнула старый заборчик во дворе и, не обратив на это внимание, поехала дальше, то за 100 км от клиники, у неё дома, её уже с нетерпением ожидала бравая, вооружённая до зубов немецкая полиция. Бабушка была задержана, как пытавшаяся сбежать с места преступления. Бдящая из окна Шлотке доложила Кокиш, и тут же была дана команда на операцию «Перехват». Шлотке не было на торжестве, когда Шнауцер произнёс реквиемную речь по «убиенному», а в ответ доктор Зауэр пригласил всех на свою «панихиду»! А значит, вроде и не была приглашена «убиенным» на его «поминки»! И то, что всё же она пришла, означало: пришла со специальным заданием от Кокиш: ещё и на прощание пошпионить за «бывшим» и за оставшимися: кто пришёл на поминки, и кто что сказал! Кто добрым словом убиенного помянул, и недобрым словом помянул его убийц! Опытные следователи-криминалисты всегда посылают агентов на похороны. Там многое слышишь и видишь, много полезной информации об уже совершённых и готовящихся преступлениях! И вот, эта троица могильщиков, взяв убиенного под руки, а Шлотке ещё захватив спереди за шею, провожают убиенного в вырытый им самим яму — опускают тело. Конечно же, и хихикающая бесформенная секретарша Пирвоз была здесь с этой же целью! А заодно, почему бы еще и не поесть lecker (вкусно) за счёт того, кого активно помогала убить. Ну и, конечно же, Клизман была с главной целью Leckerbissen (вкусностей) отведать, а правильней: «от пуза» нажраться за счёт покойника! После Кокиш и её заслуга была в том, что покойника сейчас хоронят! Она была очень весёлой, возможно, даже самой весёлой: много ела, пила, смеялась и даже прижималась, от счастья, к покойнику! А он — психолог — хлопал ушами и тоже веселился, как будто бы, это были похороны Клизман, а не его собственные! Эта троица его полностью отделила от его как бы друзей и сторонников. Они смешили и подбрасывали труп, ковырялись в нём! И даже, когда мы с женой в 11 вечера ушли, пожелав покойнику крепкого здоровья и долгих лет жизни, а до нас ушли почти все остальные — эта троица осталась дохоронить покойника, продолжая себе заказывать за его счёт халявную еду.

«Ну, как вчера погуляли?» — спросила на следующий день Кокиш. «Очень весело было», — сказал я. «Знаю, моя разведка: Клизман, Пирвоз и Шлотке мне рассказали! — сияла от счастья Кокиш. — Вы только, я знаю, сидели далеко от Зауэра и, конечно, многое не слышали». «Всё равно было весело!» — успокоил я Кокиш.

Не удалось Клизман долго править одной! Пришёл её противовес — доктор Дегенрат.

«Знакомьтесь — это наш новый руководящий психотерапевт, доктор Дегенрат!» — представил Шнауцер на конференции руководства длинного в зелёном пиджаке с попугайским пёстрым галстуком, красных брюках в белую крапинку, прилизанного, похожего на шахматиста, в круглых очечках для близоруких, прыщавым лицом и рябым носом. Доктор Дегенрат глупо улыбнулся и уставился на меня. «Это наш лучший специалист, — указал на меня Шнауцер, — майстер китайской медицины и гипноза, который не хочет заниматься психотерапией, но будет!» — уверил всех Шнауцер, зло ухмыльнувшись. «А вы давно этим занимаетесь? Чувствуете, какой я любознательный!» — как бы самокритично, но больше: «вот какой я умный», спросил Дегенрат. — «22 года». — «Где учились?». — «В Советском Союзе». «Давайте, поговорим лучше о деле!» — раздражённо перебила его Клизман, не желая из меня центр внимания делать. «Давайте! — согласился Дегенрат. — Нам нужно с вами обсудить разграничение власти, чтобы не было конфликтов! Что я делаю, а что фрау Клизман?» — подытожил Дегенрат, вопросительно посмотрев на Шнауцера. «Вас теперь три руководящих врача, — пояснил Шнауцер, — вы с Клизман, и он! — указал на меня, не называя по фамилии, Шнауцер. — Он очень хороший психотерапевт и должен тоже заниматься психотерапией, хотя он этого и не хочет, но будет!».

«Хорошо, — согласился Дегенрат, — но давайте разграничим власть!» — обратился он вновь к Клизман. «Этот будет очень за власть бороться! Берегись, притворная! Этот тебе не главный врач Зауэр! Хотя и трусливый, и не уверен в себе! “Уверенные” не договариваются, а власть захватывают!» — промелькнуло у меня. «Хорошо, хорошо, это не проблема! — перебил его Шнауцер. — Об этом мы договоримся! Нам нужны пациенты — это главное! Вы должны своим приходом этот процесс активизировать!» — определил его «власть» Шнауцер. «Это я могу, меня многие знают, я известный!» — заверил Дегенрат. «А что вы думаете о профессоре Эркенсе? Мне его наш профессор Домс отправил, он ему уже не нужен! Я хочу, чтобы он был как бы почётным представителем нашей клиники! Это будет хорошо для авторитета клиники! Он не будет иметь власти, только так — почётное место, представлять клинику! Может иногда визиты делать?» — спросил, а вернее объявил Шнауцер. «Ох, ох, это смешно! — закатилась в истерическом припадке смеха Клизман. — У нас будет сейчас профессор с высоким профессорским колпаком — учёный!». «Зачем он нам нужен?! — поддержал её Дегенрат. — Мы сами можем!». «Нет, власть будет у вас двоих, ну и он тоже, — небрежно отдал дань и в мою сторону Шнауцер, и еще раз успокоил: — У вас двоих будет власть, но и профессор, думаю, нужен!». Дегенрат и Клизман недовольно промолчали. «Нужен! — заключила Кокиш. — Он очень хороший человек и знающий!». «Да я о нём слышал! — возмутился Дегенрат. — Он больше теоретик, чем практик!».

«Зайдите! — обратился Шнауцер ко мне после конференции. — Ну что, докторэ? Ваше мнение о Дегенрате?». «Будет сражаться за власть!» — предсказал я. «А мы этого как раз и хотим! Правда, Силке?» — хитро прищурив глазки, рассмеялся Шнауцер, Силке хитро промолчала. «Мы не хотим больше главных врачей иметь! Мы его взяли, чтобы сдерживал Клизман, для конкуренции между ними! Чтобы она не чувствовала себя главным врачом! — объяснил Шнауцер свою задумку. — Я знаю, — добавил он, — что от Дегенрата многие больные плачут!». «Зачем же вам тот, от которого больные плачут?» — резонно поинтересовался я. «Зато у него есть другие хорошие качества», — загадочно улыбнулся Шнауцер. «Ну понятно, подавлять Клизман! — понял я. — На каждую жопу свой мастер! — вспомнил я мою любимую детскую поговорку. — Как только ситуация ухудшается и Шнауцер чувствует свою неуверенность, то сразу нуждается в моём совете! Чтобы мне было хорошо — ему всегда должно быть плохо! Что еврею хорошо, то немцу яд!». «Силке, принеси мне и докторэ кофе! — обратился Шнауцер, как всегда в таких случаях, к Силке Кокиш. — Будете пить кофе, докторэ? Вам с молоком и сахаром, или без?». «И с тем, и с тем!» — не отказался я — надо брать пока дают! «Как вы думаете, докторэ, справится Клизман или нет? Помогите ей, а то боюсь — ей одной трудно будет справиться с Дегенратом!». — «Так вы же его для этого и берёте!». — «Да, но не для того, чтобы он её совсем зашиб!». «Хорошо, я буду следить, чтобы она чуть-чуть была жива», — согласился я.

«Как у вас здоровье?» — необычно для последнего времени приветливо обратилась ко мне после конференции «пока ещё слишком живая» Клизман. — «Хорошо». — «Всё собираюсь вас с женой пригласить к себе, вот только ремонт сделаю… У вас так всё было вкусно! Никак не могу забыть “Лекераен (вкусности)” ваши!». «Ничего, придётся забыть!» — подумал я. — «Что к вам Шнауцер всё пристаёт?! Он что, не понимает всей серьёзности вашего состояния?! И, главное, вам противопоказано дежурить! Лучше я буду вместо вас дежурить! Что скрывать, в вашем возрасте уже не дежурят! Но обещаю вам, пока я руковожу и руководить буду, вы не будете дежурить! Конечно, я с вами согласна, что невозможно делать и акупунктуру, и гипноз, и психотерапию одновременно! Вам надо, я считаю, отказаться от китайской медицины! Зачем вам всё это нужно?! Возьмитесь за психотерапию, вы опытный психотерапевт!». «Я опытный и по китайской медицине», — скромно уточнил я. «Как вам Дегенрат понравился?» — ответила мне Клизман, на мой опыт в области китайской медицины. «Будет бороться за власть — это не Зауэр!» — пообещал я ей «спокойную» жизнь. «Ничего, с вашей помощью справимся, правда? — захихикала Клизман. — Только вы будьте смелее, меньше молчите на конференции, больше говорите! — подтолкнула меня в бой с Дегенратом, Клизман. — Я очень ценю ваше мнение и прислушиваюсь к нему!». «Когда есть что сказать, я всегда говорю», — объяснил я. «Да, да, я знаю», — нехотя согласилась Клизман.

«Я Facharzt für psychotherapeutische Medizin, Psychoanalytiker, Psychotherapeut, Neurologe, член общества психоаналитиков Германии, член многих других обществ! — объявил Дегенрат уже на утренней конференции коллектива. Перечень его титулов и званий был впечатляющим. — Меня пригласили быть в клинике руководящим врачом — руководить клиникой!». При этих словах бровки Клизман совершили несколько хаотичных кругов и, сильно изогнувшись, на свое место уже не встали, а глазки забегали, как у белой крысы, ищущей помощи — воздуха! Точно такую же картину я видел в Бюргерхайме, когда врач Клопс уморил в машине свою помощницу: «дёрнул, как дикобраз, да так, что свет погас!». А впервые в жизни увидел на занятиях по медицинской военной токсикологии в мединституте, когда наш советский майор угостил крысу нервнопаралитическим газом, и она также металась, а потом затихла! И только, когда он сделал ей спасительную инъекцию атропина, крыса очухалась! И вот, 3-й раз сейчас вижу то же похожее, но этот «атропин» уже не от советского майора, а от меня — ст. лейтенанта Советской Армии — требует Клизман! Шнауцер мне и советовал дать ей, при необходимости, его! Но я этой необходимости не почувствовал и мне почему-то было жалко тратить на неё «атропин»! И поняв, что от меня она его — атропин — не получит, Клизман стихла. А Дегенрат запел свою сольную соловьиную песню и пел её до конца конференции. Он всё объяснял и разъяснял, обобщал, делал выводы! Всё говоря и говоря, глядя перед собой, как слепой. Как и положено психоаналитику, всё объяснял с позиции всесильного полового инстинкта! Чувствовалось, что был плохим теоретиком в этом вопросе и совсем никудышным практиком. «У больного Ренц насморк», — доложила медсестра. «У него половая слабость! — мгновенно распознал симптом Дегенрат. — Нос — символ полового члена!» — приоткрыл тайну насморка Дегенрат. Это очень рассмешило Клизман, и теперь уже ей открылась возможность проявить и свои знания психоанализа! И она, весело задвигав бровками и задёргав ножками, подтвердила это немецкой народной мудростью: «Аn der Nase des Mannes, erkennt man seinen Johannes (по носу каждого мужчины распознают его член!)». На эту пошлость Дегенрат никак не отреагировал, и Клизман опять замолкла. Она, чувствовалось, была поражена и подавлена эрудицией психоаналитика. А он всех исправлял, подправлял и все явления объяснял! Он был против всяких пенсий, инвалидностей, поблажек для больных: «Они все социальные паразиты, лгуны! Они высасывают всё из страны! — объявил всем Дегенрат и добавил: — Mobbingsopfer sind Ärter (жертвы плохого отношения к ним на работе — моббинга — сами преступники)!». Одна такая «преступница» — учительница — прибежала ко мне на следующий день после групповой психотерапии у Дегенрата. Конечно, она никогда ангелом не была, но ей стало слишком больно, когда Дегенрат в группе в ответ на её жалобы на шефа сказал: «На самом деле вы и есть преступница, а ваш шеф — жертва!». Никакой больной этого не признает, другое дело больного подвести самого постепенно к пониманию, что и он совершает ошибки, чтобы понял, что ему выгодно изменить своё поведение, что-то в себе исправить. Этого как раз и не умеют делать Дегенраты, Боскугели, Поппы, Клизманы! Они оскорбляют больных, они их ненавидят, они и есть те плохие — злобные шефы! Больной ещё больше в их власти, чем на работе у шефа. Больные считают их психологами и верят, что только они могут помочь или приговорить их. «Он сказал, что это я виновата, — плакала у меня на сеансе больная, — что это за врач! Вся группа возмущалась, я больше в группу не пойду к нему!». «Вы, конечно, можете не пойти, но он для вас не шеф и, вообще, в клинике нет для вас шефов! И почему вы должны так же в клинике кого-то бояться, как и на работе? Тренируйтесь здесь, как себя защитить, радуйтесь, что здесь вы нашли похожего на своего шефа и бейте его! Тренируйтесь здесь, тогда и на работе сможете!» — объяснил я больной ситуацию. Больная на меня скептически посмотрела. «Сделайте так, чтобы врач вас боялся, а не вы его! И, вообще, в клинике никого не бойтесь, через пару недель вы всё равно отсюда уйдёте!». «Что же мне надо сделать в группе?» — перестав плакать, спросила она меня. — «Ну, во-первых, подготовьте речь и произнесите её! Я в гипнозе вам помогу, укреплю уверенность в себе! Скажите, например, прямо врачу, когда в группе случай представится, что он напоминает вам вашего шефа! Дальше можете сказать, что вы бы хотели от него больше такта и терпения, а также эмпатии! Скажите то, что вы сами ещё желали бы сказать! Давайте, играйте его роль, а я — вашу!». — «А, если он мне опять скажет, что жертва, как раз и есть преступник?». — «Тогда вы ему скажите: да так бывает, но это не правило, если бы так было всегда, то надо всех насильников, убийц считать жертвами, а их жертв — преступниками, в том числе и во время второй мировой войны нацистов — жертвами, а евреев — преступниками!». Здесь больная несколько скривилась, это сравнение ей явно не понравилось! Вероятно, будучи учительницей и зная историю, сама так считала, что как раз и говорило в пользу теории Дегенрата. — «А, если он скажет, что я своим поведением это провоцирую!». — «Скажете ему, что и это может быть. Так и жертва, боясь убийцы, может его спровоцировать на лёгкость добычи, но это не означает, что убийца — жертва! И как он за одно занятие, не зная вас, может такое заявить?! Это говорит о несерьёзности его подхода и его агрессивности! — А теперь, давайте закрепим это в гипнозе, и вы всё это будете говорить спокойно, уверенно и при этом не испытывать какого-либо страха! Я это с боксёрами и другими спортсменами делал, помогал им избавиться от скованности и страха! Бой проигрывают или выигрывают в голове!».

«Всё очень хорошо получилось, спасибо вам! Я всё в группе сказала, что задумала, и вся группа мне зааплодировала!». — «А терапевт?». — «Он, действительно, был перепуган и растерян и группу в этот раз вёл очень осторожно». — «Вот, видите! — сказал я. — Значит, вы умеете себя защитить и можете собой гордиться!».

«Какая-то агрессивная группа! — сообщил на конференции Дегенрат. — Вчера я сам испытал настоящий моббинг со стороны этой группы! Вся группа какая-то агрессивная и деструктивная, в особенности эта учительница! Она меня в чём только не обвинила!». Дегенрат был подавлен и безрадостен на конференции, как побитый школьник, чувствовалось, ему в детстве, да и позже, доставалось, поэтому решил себя психоаналитиком сделать — с другими расправляться! Лучше я помогу больным с ним сражаться, чем Клизман, решил я, это намного благороднее задача! Ему не пришлось с Клизман долго бороться за власть, она сразу «взяла толстый лист перед ртом» и замолчала на конференциях навсегда! А Дегенрат пел свою «соловьиную песню»! Клизман он исправлял, как только она пыталась что-то своё вставить — меня пока не решался. Но удовольствия не было с ним что-то обсуждать, всё равно, что с глухим! Он пел свою «соловьиную трель»! «Пусть поёт, — решил я, — во-первых, он Клизман зашиб! Зачем я буду его на себя отвлекать?! Не разнимай врагов своих! А, во-вторых, пусть разгонит больных и “опустит” Шнауцера Петю и Кокиш Силку! Они этого заслужили!». А больные тем временем уже волновались, шумели, возмущались, грозились уйти! И через пару недель, действительно, многие стали покидать клинику. Это уже мне было знакомо, как история с доктором Поппой в Зигхайме! Дегенрат стал для больных злым «отцом», а Клизман безразличной, никчемной «матерью»! Я — высшим судом справедливости (не израильским), но пришёл ещё добрый дедушка Айболит — профессор Эркенс! До этого состоялась ежегодная встреча с бывшими пациентами. Это было такое же обязательное мероприятие, как Первомайская демонстрация трудящихся в Союзе. Для нас с женой это была уже вторая в этой клинике. Пришли все врачи и персонал, кроме «убиенных», в их числе и бывший главврач Зауэр не пришёл! Даже профессор Домс, «наш профессор» по классификации Шнауцера, был здесь и, съев много грильных колбасок и побродив немного, — исчез, удивляясь, конечно, что я уже и ещё работаю вопреки его прогнозу! Дегенрат приехал с женой и чёрным сыном — африканцем лет десяти, это был его единственный ребёнок, что не говорило о его больших сексуальных успехах, а, скорее, о хроническом «насморке». Шнауцер, как и в прошлый раз в прошлом году, приехал со своей сестрой и племянником, а тот со своей подругой. Сестра Шнауцера в этот раз была с нами не такой приветливой, как в первый раз! Она обходила нас, а мы старались в неё не «вступить»! Чувствовалось, старик Шнауцер ей наябедничал на меня! Даже косой племянник, отвёл косой глаз ещё больше в сторону от меня! Пришло около 30 больных. Они чувствовали себя, как выпускники университета прошлых лет, пришедших на встречу! Они приветствовали друг друга, обнимались, рассказывали друг другу, каких успехов добились. Встреча выпускников «дурдома» проходила вкусно: грилилось мясо, напитки, стоячие и сидячие места за столиками. Хозяином «бала» был сам Шнауцер, негласной хозяйкой — Силке Кокиш, выполняющая здесь роль старшей как бы официантки. Она командовала прислугой, сама разносила еду и зло щёлкала «челюстями саранчи» и косилась в сторону сестры и племянника Шнауцера. Наконец Шнауцер изготовился речь произнести! Оркестр, состоящий из уличных украинских музыкантов, которых полно на каждой улице в Германии, и хотя им по сорок — шестьдесят лет, они кроме ящиков и шапок для денег выставляют таблички: «студенты из Санкт-Петербурга», — проиграл: «слушайте все!» и наконец умолк! Петербург пользуется бóльшим уважением в Германии, чем Киев и более известен, чем Жмеринка или даже по классификации Барсукской Мины — Крыжополь, и даже её метрополии — Ош.

Так вот, Шнауцер изготовился к речи, и Кокиш сделала хохлам, которых Шнауцер, как и всё остальное, дёшево закупил, знак замолчать: «Барин будет говорить!».

И «барин», произнёс речь: «Друзья! — привычно начал Шнауцер. — Я очень рад вас приветствовать и видеть в полном здравии! Желаю всем здоровья, и милости просим всегда к нам на лечение!». «Как говорится: — Будьте здоровы, приходите к нам болеть! Милости просим на кладбище!» — это я уже про себя отметил. Но всё же все захлопали и громче всех — Клизман. Она обвила сестру Шнауцера, как до этого вилась вокруг грильной колбасы! Она хохотала, веселила сестру Шнауцера и совсем даже «не держала листок перед ртом»! Одета Клизман была, как всегда, в бывшую 10 лет назад чистой, но сейчас мятую длинную юбку, и вновь, видать, вылезла из дымоходной трубы! Шнауцер на неё посматривал без энтузиазма, даже брезгливо! Именно за это и ценили её Кокиш и, наверное, сестра Шнауцера, одновременно! Такая не может быть соперницей! Она может быть врагом, но не соперницей! «Пойдёмте, докторэ», — обратился ко мне Шнауцер, как я ему и советовал по-итальянски! Или потому, что его друг — жирный итальянец здесь жарил-грилил для всех! А помогал ему, как всегда, хаузмайстер Ковачич, который засовывался во все дыры: в том числе и когда туалет загаживался, именно он должен был его всегда прочищать, очищать! Пришлось мне со Шнауцером и Дегенратом распить дешёвое игристое вино. Шнауцер не позвал Клизман, а меня, очевидно, решил поближе с Дегенратом познакомить! Утомительно было слушать Дегенрата ещё и здесь — его планы: «как клинику нам обустроить»! Он может, оказывается, ещё больше сделать для неё, чем уже сделал! «У меня много планов, — пообещал Дегенрат, — и в первую очередь надо улучшить ведение документации! Я теперь этим в первую очередь и займусь! Врачи, в особенности Пусбас, отвратительно пишут выписные эпикризы! Пусбас безграмотна! Также я займусь повышением уровня квалификации сотрудников, буду конференции проводить, вести их! Больных буду поменьше вести, чтобы больше иметь свободного времени и исправлять ошибки других!». При этих озвученных идеях Шнауцер на меня глянул, желая по мне понять, верны ли идейки Дегенрата! Не выдал я своего желания рассмеяться.

«Как дела с антисемитизмом в России?» — поинтересовался Дегенрат, когда Шнауцер вышел, возможно, в туалет. — «Очень хорошо — есть! И в достаточном количестве! Конечно, во время войны Германия была впереди всех, Россия значительно отставала! Но сейчас и в России немногим меньше, чем в Германии! И даже есть надежда, что Россия скоро обгонит в этом вопросе Германию!». «Да, — согласился печально Дегенрат, — у меня тоже кто-то был евреем в роду». Продал Шнауцер моё еврейство! — понял я. — Всем хвастает, что и такой в его коллекции есть!». Наконец настала трогательная минута расставания. «Будьте честным!» — пожелала мне сестра Шнауцера, вероятно, под впечатлением его донесений. Не задумываясь, машинально выпалил: «И вам того же!». «Шнауцершу» перекосило и она такой и села в машину, где за рулём был её Шнауцер! А за это на неё хищно глянула Кокиш: «Что б тебе скукожиться!» — говорил её взгляд. «Сама проститутка!» — ответил ей взгляд Шнауцерши. «Да помиритесь вы, бабы, наконец!» — говорил благодушный оскал Шнауцера.

«У больной Берг плохие отношения с мужем, — сказал я на следующий день на конференции. — Она рассказала мне об этом после сеанса гипноза. Хочет, чтобы её мужу помог от половой слабости». «Да, да! Я это заметил!» — согласился Дегенрат. «Что заметили?» — спросила его Клизман. — «То, что доктор сейчас рассказал! Эта больная вчера во время встречи с пациентами на меня очень призывно, как самка смотрела! Так призывно, что меня, скажу честно, аж страх прошиб!». Презрительно отвернувшись от него, Клизман глянула в мою сторону, подталкивая меня как бы к реакции, чтобы я что-то сказал нелицеприятное Дегенрату! И не найдя у меня поддержки, ещё раз отвернулась, уже — от меня. Появились положительные у Клизман моменты: из-за нелюбви к Дегенрату, Клизман вдруг стала терпимее для больных! Они были готовы уже скорее к ней ходить, но не к нему! «Больная Келлер хочет ко мне, — нерешительно приоткрыв ротик и сделав из него “хоботок-трубочку”, объявила Клизман на конференции, — она к вам почему-то не хочет», — притворно виновато, объявила она Дегенрату. «Нет, нет! Этого мы не допустим, нельзя! — отрезал Дегенрат. — Это потому, что я попадаю точно в проблемы больных, и они сопротивляются психотерапевтическому процессу — своему развитию!». Клизман скептически посмотрела на Дегенрата, а затем на всех остальных. «Вы поймите! — продолжал возмущаться Дегенрат. — Это всегда так! От настоящего психотерапевта больные бегут! Они его боятся! Я не делаю никакой импотентной терапии! Я работаю, как хирург, а это больным не нравится! Они ленивы, они не хотят развиваться! Они стараются терапевтов разделить на “добрую мать”, — и Дегенрат посмотрел на Клизман, — “и злого отца” — это я у них!». Отметился вкус Дегенрата отбирать себе молодых, привлекательных пациенток, от которых его «аж страхом прошибает», а вот Клизман он подсовывал старух! Но хотя Мину Барсук молодой не назовёшь, Дегенрату она чем-то понравилась! А от фрау Люлинг страхом почему-то его прошибало! «Люлинг очень опасная нарциссическая личность! — объявил Дегенрат на очередной конференции Кокиш. — Мы должны её убрать!». «А кем заменить?» — мечтательно спросила Кокиш. — «Как — это, кем?! У нас ведь есть такая прекрасная работница, как доктор Мина! Вот её и надо вместо Люлинг!». «Да, не плохо бы, — согласилась Кокиш, — но она не Facharzt». «Так надо её сделать! — сказал Дегенрат. — Надо заставить Люлинг дать ей хорошую характеристику, а экзамен я беру на себя! У меня в Ärztekammer все хорошие друзья, сдаст!». «Да, действительно, — согласилась Кокиш, — у доктора Мины, кстати, скоро кончается срок учёбы и срок действующего трудового договора». «Да, вы что! — подскочил Дегенрат. — Этого никак нельзя допустить, потерять такого ценного кадра! Люлинг надо гнать!». «Да, надо», — в раздумье, согласилась и Кокиш. «Отвратительная, а считает себя больно красивой и, по-моему, у Шнауцера в любимчиках ходит!» — вовремя добавила Клизман. «Да вы что! — побледнела, а затем и покраснела Кокиш. — Он её ненавидит!». «Ой, ой, — захихикала Клизман, — вы плохо знаете мужчин! Не слушайте, что они говорят, посмотрите лучше, как и на кого они смотрят!». Щёлкнув челюстями и окосев, Кокиш перевела разговор на другую тему. «Повезло Мине, — подумал я, — попала в струю! Люлинг уже не жилец, другое дело — возьмёт ли Кокиш Мину? А почему не взять?! Она, как и Клизман, не соперница ей!».

Глава 7 А куда больные подевались?!

«Алле, а мне можно к вам? Я заскочу!» — позвонила Мина сразу же после окончания конференции. «Ну что, как у вас дела? А что слышно? А что говорили на конференции?». — «Вас хвалили». «Да?!» — засмеялась Барсук. — «А кто?». — «Все». — «Да? Ой, как интересно! И что сказали?». — «Что вы очень хорошая». — «Знай наших! — рассмеялась Мина. — А почему меня хвалили?». — «Потому что Люлинг ругали». «Ой, она ужасная! И больные её тоже не любят! Я у всех, кого не спрашиваю — все её терпеть не могут, кого бы я ни спросила! Я список даже составила таких больных! А меня очень жалеют за то, что она так унижает меня перед больными! Как будто я ученица, а она профессорша!». «Но вы же, действительно, у неё ученица», — не удержалась моя жена. «Ой, можно подумать! Кто она такая?! Профессорша! Если бы я училась в Америке, то тоже знала бы не меньше! Я бы вот больным, например, назначала бы наши мази советские, они бы скорее помогли! А при ячмене лучшее средство настойка чая и плюнуть в глаз хорошо помогает, а она смеётся! Вот только, чтобы характеристику дала!». «Дегенрат обещал из неё её вышибить», — обрадовал я Мину. — «Да? Вот молодец и, кстати, очень умный и хороший мужик! Правда?». «Немножко есть», — сказал я. «Конечно, было бы хорошо здесь остаться работать, в праксисе не смогу, т. к. я операции не умею делать, а она это умеет. Что да, то да, ничего не могу сказать, хорошо оперирует. Ну, оставят, так оставят! Мне знаете, как-то всё равно и всё надоело, будь что будет! Ну ладно, спасибо за поддержку, потом как-нибудь забегу. Моя Люляшка уже, наверное, пришла».

«Вот уже три месяца, как нет главврача, — сообщила на конференции Кокиш, — а больных не то, чтобы больше стало — меньше стало! У нас сейчас 35 больных, а было 45, такого никогда не было! В чём дело, куда больные подевались?!» — поставила Кокиш вопрос в пространство. «Я вам объясню, — засуетился Дегенрат, — надо делать рекламу! Без рекламы ничего не будет! Я считаю, что нерационально используюсь в клинике! Я, конечно, с удовольствием веду больных, но клинике нельзя использовать меня, вот так — нерационально! Нельзя упускать возможности больных приобретать! У меня везде куча знакомых врачей, больных! Мне нужно реже бывать в клинике, а больше вне нее — общаться с врачами! И я гарантирую, что за месяц-другой, так заполню клинику, завалю больными, что девать некуда будет!». «Проблема не в том, что больные не приходят! — сказала Кокиш. — Их за эти три месяца пришло больше, чем обычно! Сейчас у нас в Verwaltung (администрации), новая работница появилась фрау Сила, которая активно достаёт больных». «А, — это та огромная с два мешка! — понял я. — Вместо кого бы это её, неужели вместо фрау Шлотке? Это же её задача, кроме шпионить, была! Это же её обязанность больных добывать!». «Проблема в том, — подвела итог своего “научного” исследования Кокиш, — что больные покидают клинику досрочно! В чём дело? А, доктор?» — обратилась ко мне Кокиш.

«Зайдите ко мне, доктор, — грустно попросил Шнауцер, завидев меня в вестибюле. — Как дела? Как здоровье, докторэ? Будет глаз видеть? Нет! Жалко, ну ничего, вы хорошо выглядите и, по-моему, похудели даже. Силке, принеси мне и доктору кофе! Как будете пить, доктор, со сливками и сахаром или без?». — «И с тем, и с тем!». — «Силке, налей доктору! Берите, вот вам кофе! Вот вам сливки, вот вам сахар!». «Вот вам штапель! Вот вам тюль! Вот вам яйца! Вот вам х*й!» — как всегда в таких случаях, пришла мне в голову глупость, и опять из раннего детства! «Слушайте, доктор, вы умный человек и я вас очень ценю! Куда больные делись? Главного врача Зауэра и его многих друзей нет, но и больных нет! Более того, их стало меньше, чем было! Может спортсмен Хагелюкен или музыкантша Отремба, или эта новая танцовщица фрау Шлуп саботируют?!» — раздав «штапель и тюль», спросил Шнауцер. Прежняя танцовщица Роллике привела, эту новую, танцовщицу Шлуп, конечно, такую, чтобы жалели об её уходе. Шлуп отличалась фигурой «парнишки» 45-ти лет, с маленькой головкой, но большим апломбом: не говорила, а изрекала, и только Дегенрат мог её зашибить. «Знаешь, Силке, — не дожидаясь моего ответа, сказал Шнауцер, — точно, это танцовщица виновата! Пейте, доктор! А, Силке?! Позови-ка мне эту танцовщицу!».

«Дорогие друзья, мы собрались сегодня все, чтобы проводить нашу самую лучшую танцовщицу Германии! — начал Шнауцер свою очередную заупокойную речь в конференц-зале по поводу “кончины” танцовщицы. — Прошло всего три месяца, как мы проводили доктора Зауэра, и вот теперь новая потеря! Я тогда, на проводах доктора Зауэра, помните, сказал, что нас ждут новые проводы, расставания! Очень жаль, но надо уметь вовремя расставаться со старым, чтобы строить новое, прогрессивное! Да и кто-то из вас предвидел и пошутил, назвав нашу клинику историей про “Десять негритят”! Но я вам честно говорю, в этот раз мне очень жаль, что мы расстаёмся! Но она заверила, что мы расстаёмся друзьями, и она останется для нас навсегда, как супервизор! Она нам даже, свою преемницу порекомендовала — фрау Бомбик, если не ошибаюсь, её фамилия. Надеюсь, что Бомбик будет ещё лучше работать, чем фрау Шлуп! Ну вот, видите, она растрогалась и даже плачет! У нас очень хорошая клиника, и теперь с новым руководством, руководящими врачами и, прежде всего, доктором Дегенратом, да и Клизман, и он…, — указал Шнауцер и на меня, — я спокоен, как никогда! Никогда у нас не было такой сильной, хорошей команды! А теперь, в знак нашего большого уважения к танцовщице Шлуп — этот маленький букетик ей! Заодно вот ещё один букет нашей уборщице — у неё день рождения сегодня! Поздравляю и желаю, чтобы у нас было чище, чем сейчас!». Букет приняла и радостная уборщица фрау Штибле, толстая 42-х лет словенка, знающая всё, что делается в клинике и даже больше. Её тележка с тряпками и мётлами всегда стояла посередине вестибюля, все об неё спотыкались, но зато видели, что словенка постоянно, как пчёлка, в труде, не она, конечно, а её тележка! Социалистический опыт ей пригодился, создавать видимость «кипучей деятельности»! «Боюсь, друзья, что и это не последние проводы, расставания!» — заверил Щнауцер и по-доброму оскалил вставные челюсти. А уцелевшие психолог Зибенкотен, музыкантша Отремба и спортсмен Хагелюкен одновременно втянули головы в плечи. Они были всё, что осталось от германского «революционного» движения 21-го столетия. «Ещё рад, друзья, вам объявить, что для усиления нашей команды в понедельник приходит профессор Эркенс, который будет осуществлять контроль за качеством! Он будет у нас критерием качества лечебной работы — супервизором! А заодно, он будет своим именем представлять нашу клинику вовне! — Дегенрат и Клизман в очередной раз поморщились при этом сообщении. — Прав я?» — обратился к ним Шнауцер, и они с готовностью закивали головами, как будто всю жизнь ждали этого сообщения.

«Ну, как вам это всё нравится, что происходит?! — ворвалась Мина сразу после речи Шнауцера. — Ничего не пойму, что происходит?! Эта танцовщица, конечно, та ещё штучка-дрючка и какая-то важная, непонятная, но почему решила уйти? Ей, вроде, было неплохо! Вот, если бы “люляшка” ушла!». «Так кто вам тогда даст характеристику?» — спросила жена. «Нет, пусть раньше даст и уйдёт! — согласилась Мина. — А вот Дегенрат, очень умный и хороший мужик! Он мне сказал, чтобы я быстрее становилась Facharzt(ем) и обещал помочь! Но знаете, мне как-то всё равно, всё надоело, будь что будет! Ладно, спасибо за поддержку! Забегу, как-нибудь потом! Моя “люляшка” сейчас делает визиты, побегу!».

Как Шнауцер и обещал, в понедельник на конференцию пришёл профессор: невысокого роста, в простом сером пиджаке, белой рубашке, лысый, а то, что немного по бокам осталось — седина, полный семидесятилетний старичок с добрым грустным лицом. «Профессор Эркенс!» — представила его Кокиш. «О, вау! — подскочила на стуле Клизман. — Очень приятно». «Очень приятно», — подтвердил и Дегенрат, но как-то сдержанно и обиженно. Профессор сел скромно сбоку у двери и просидел весь час, не проронив ни единого слова, глядя впереди себя и даже в пол. Но чувствовалось, внимательно слушал, о чём говорят. После окончания конференции он встал и вышел, также ничего не промолвив. «Руководящих врачей просят в кабинет к Кокиш!» — объявила секретарша Пирвоз. «Триумвират»: я, Клизман и Дегенрат — отправились на встречу с профессором.

«Друзья! — объявил Шнауцер, сидящий во главе стола. — Я хочу вам представить и познакомить с уважаемым профессором Эркенсом, которого вы уже знаете. Нам следует обсудить, что ещё можно сделать для того, чтобы выйти из кризиса, в котором мы оказались. Никогда у нас не было ещё так мало больных, хотя мы и провели оздоровление клиники! У нас сейчас самая сильная команда, которая когда-либо была! — уверил он старого профессора. — А больные исчезают! Я не могу понять, в чём дело! Конечно, нам большой урон нанесли эти негодяи из производственного совета во главе с бывшим главврачом Зауэром! Его уже, к счастью, нет! Вчера ещё одна исчезла! И остальные скоро исчезнут, я вам обещаю! Но больных не прибавилось! Я хочу послушать ваше мнение, почему и что происходит? Как вы думаете Дегенрат?». «Я уже сказал Кокиш, что я используюсь здесь нерационально! У меня большой авторитет! Я многих знаю, мне нужно больше проводить рекламу для клиники вне её стен! Не вести больных, это могут делать остальные! Нужно форумы проводить! Я готов делать доклады, приглашать на них врачей, меня знают, и больные повалят к нам! Я готов также проводить конференции для повышения образования врачей! Ещё хочу сказать, что в клинике никуда не годится документация! Бывший главный врач всё запустил, а это лицо клиники! Я вот только что перечеркнул все выписные эпикризы фрау Пусбас! Она не умеет писать! Да и у других не лучше!». «Правильно, — подтвердила Клизман, — надо больше делать, представлять клинику! Было бы неплохо и мне хотя бы один, а лучше два дня заниматься рекламой там, где меня знают, где я работала! Многие больные, как только узнают, что я здесь — прибегут! Я даже уверена, что они меня уже ищут, но не могут найти!». «А что вы думаете? — обратился Шнауцер ко мне. — Кстати, это наш врач по китайской медицине, акупунктуре, гипнозу, а также психотерапевт, который не хочет заниматься психотерапией!» — объяснил Шнауцер старичку Эркенсу мою подноготную. «Нужно всё сделать, чтобы больные не убегали от нас. Не убегали те, кто есть, а потом уже рекламу проводить. Нужно меньше увлекаться писаниной и администрированием, короче и целенаправленно проводить конференции. Больше времени тратить на больных, а не на бумажную волокиту!» — выразил я своё мнение. «Мы здесь собрались, чтобы обсудить, что надо делать, а не что мы делаем!» — раздражённо перебила меня Клизман. «А вы что думаете?» — обратился Шнауцер к профессору. «Мне надо ещё войти в курс, — ответил скромно Эркенс, — разобраться. Пока мне трудно, что-либо сказать».

«Аллё, можно к вам? Это я — Мина! Как дела, что вам сказали на конференции руководящего состава кадров? Как профессор? Совсем не похож на профессора! Никогда бы не сказала! Но, кажется, такой безобидный старичок! И зачем профессор нужен, если Дегенрат есть?! Он, по-моему, самый толковый и умный мужик — настоящий профессор! И ко мне хорошо относится! А что про меня сказали?». — «Пока ничего». — «А про Люляшку?». — «Тоже». — «А про что говорили?». — «Что уже хорошо и будет ещё лучше». — «Ну ладно, у меня тоже нет времени, жалко, хотелось ещё поговорить. Моя Люляшка будет сейчас оперировать. Нужно приготовить ей — “барыне” — инструменты. Она ругается, что я всё не то готовлю! Откуда мне знать эти инструменты, я что — оперирую?! Это работа медсестры, а не моя! Да пошла она, надоела! Подумаешь, профессорша! Чтоб она сдохла! Ну ладно, побегу, а то она лопнет! Чтобы ей сдохнуть! А вы знаете, мне всех как-то жалко и я всем добра желаю, вот и Люляшке сегодня свечку поставлю!». «Зачем?!» — спросил я. «Обычно, за здоровье», — пояснила Мина. «И что, помогает?!» — поинтересовался я. «Ещё как! — с энтузиазмом пояснила Мина. — Через пару дней, обычно, скукоживаются! Ну ладно, потом как-нибудь забегу, пока!».

«За этим профессором Эркенсом нужен глаз да глаз!» — приоткрыл Дегенрат тайну пороков старика Эркенса на конференции «высшего руководства», как назвала это сборище Мина Барсук. «Он будет два раза в неделю приходить. А что известно о профессоре?» — поинтересовалась Кокиш у Дегенрата о профессорских «тёмных пятнах». «Я о нём навёл справки, он очень ненадёжный и “сачок”! Будет стараться меньше работать! У него устаревшие взгляды на психоанализ — это старая школа! И какая, вообще, его функция? Он что функцию главврача будет здесь выполнять?!» — спросил тревожно Дегенрат. «Нет, нет!» — заверила Кокиш Силке. «Это самое опасное!» — зловеще прошептал Дегенрат. И с ним тут же согласилась Клизман: «Это ужасно, если он будет как главный врач! Пусть лучше никуда не лезет, а то будет только портить!». «Сегодня же проведу конференцию с врачами и психологами по повышению квалификации! — решительно, по-деловому, объявил Дегенрат, обращаясь к Кокиш. — Врачи безграмотны, а Пусбас надо гнать в первую очередь!».

«В своей первой конференции я хочу рассказать, как правильно и грамотно вести документацию, — начал Дегенрат свой первый доклад из тысячи будущих, как ему мечталось. — И с сегодняшнего дня, — продолжал Дегенрат, — только я буду исправлять, и подписывать все эпикризы! Так безграмотно, как фрау Пусбас пишет, не пойдёт!». Все глянули на побледневшую безграмотную Пусбас. — «Надо писать так, как для оформления инвалидности! Должны экспертные вопросы быть отражены и подробное описание всех органов и систем. Выписные эпикризы должны быть на пять-шесть листов, не меньше! Всем получить образцы эпикризов, вот возьмите! И всем так писать!».

После конференции первой из зала, пошатываясь, вышла безграмотная фрау Пусбас. И все остальные были под сильным впечатлением, что не умеют правильно писать. Пришёл новый требовательный учитель, и теперь держитесь «докторэ-майстера»! «Хорошо, что мне не надо писать, — сказала в коридоре Мина Барсук, — нам «общемедицинщикам» не надо писать! Это очень хорошо, а вообще он прав! Как вы думаете? Ведь, действительно, никто не умеет писать, а это очень важно! Ох, я помню, как я писала эпикризы в Оше! Меня всегда в Райздраве в пример ставили, хвалили! Хорошо, что сейчас не надо! Так всё надоело и всё — всё равно! Ну ладно, пока! Вы идёте к себе? Нет? Ну пока, потом забегу!».

«Компания по окончательному уничтожению клиники успешно продвигается! — объявил я жене. — У Дегенрата есть все необходимые для этого качества!».

«А, докторэ, зайдите ко мне! Силке, принеси-ка кофе! Пейте, докторэ, и со сливками, и с сахаром! — распорядился Шнауцер. — Ну, как ваше впечатление? Кто мешает клинике? Куда делись больные? Как вы думаете, может, музыкантша Отремба мешает? Она ведь ещё “из тех”, а, Силке?!». «Я уверена, что, в первую очередь Люлинг должна уйти, она мешает!» — ответила Силке. «А кого поставим?» — задумался Шнауцер. — «Дегенрат считает, и я тоже так думаю, что Барсук Мина лучшая кандидатура!». «Но она ведь не Facharztin! — скорчился, как от лимона, Шнауцер. — Сколько ей ещё осталось учиться?». «Всего три месяца! — объявила радостно Кокиш, но, помрачнев, добавила: — Люлинг может заупрямиться с характеристикой». «Это я возьму на себя, — улыбнулся Шнауцер. — А потянет она — эта Мина Барсук?». «Самое главное, что ей не надо будет те деньги платить, которые мы платим Люлинг, ей и половины хватит, а работать будет больше! — объяснила Кокиш экономическую выгоду от Мины, и добавила: — Когда я подписываю Люлинг расчетные листки на зарплату, у меня всегда сердце разрывается от боли!». «Ну хорошо, я не против. Доктор, она — Мина, ведь ничего? — спросил у меня Шнауцер. — А Люлинг полностью переведём тогда на гонорар! Только от выработки и никакой ей зарплаты, тогда она сама уйдёт!» — рассмеялся Шнауцер, довольный своей выдумкой. «Да она говорит, что работает не из-за денег», — разочаровала его Кокиш. «Ничего, не волнуйся! Я беру на себя Люлинг! — заверил Силку Петер Шнауцер, и показал, как он это сделает. — Пусть только подготовит нам раньше Мину Барсук, даст ей хорошую характеристику! Когда Мина станет Facharztin — Люлинг тут же уйдёт! А, доктор, как у вас дела? Что-то вас не слышно в клинике! Создали у нас свою “клинику в клинике”! Да, неплохо устроились, а, докторэ? Ну, ничего! Подумали уже что-нибудь насчёт ассистентов? Подготовьте мне парочку! Нет, нет, не бойтесь! Не сюда — для меня! Хотя и здесь, они могли бы вас сменить иногда! У вас же такой опыт, жалко пропадёт! Могли бы ваш опыт и другим передать! Но до пенсии можете у меня уверенно работать! Как глаз, видит уже? Нет? И не будет? Вот, Scheiße (говно)! Как вы думаете, только не пугайтесь! Я, как вы видите, всех перевожу и переведу на гонорар — от выработки! Только вам плачу ещё зарплату, и ещё нескольким. Я бы хотел вам эту зарплату уменьшить до минимума, а остальное от выработки! Тогда вам будет интересней работать, больше стимула будет! Правда? Подумайте! Я не могу так дальше вам переплачивать! Вы мне дорого обходитесь!». «Вы мне платите одну четверть от того, что я вам зарабатываю! А жена, вообще, бесплатно работает», — попытался я образумить Шнауцера. «Вы, доктор, ничего не понимаете в экономике! Я “оконом”! — пояснил жадная сволочь Шнауцер. — У меня большие затраты на содержание персонала! У меня ведь не только вы! Я вам и иглы покупаю! Ну ладно, подготовьте мне раньше ассистентов, а потом поговорим! Подумайте, — предложил мне “оконом”, — вам же лучше будет! И вы будете получать, я вас уверяю, не намного меньше, чем сейчас! А удовольствия будет больше, т. к. больше стимула будет! Приготовь, Силке, для доктора новый трудовой договор! Ну ладно, докторэ, я вас очень ценю и уважаю, иначе давно бы уже выгнал! Вы мне пока нужны, хотя скажу честно, мы и без вас обходились! Не было китайской медицины, ну и не было!».

«Аллё, это я — Мина! Сейчас забегу на пять минут! Ну, как дела? Что новенького? Я только что, увидела, что вы от Шнауцера вышли! Что он сказал, что новенького?». — «Хочет, чтобы вы стали Facharztin и заменили Люлинг». — «Да! Ой, как интересно! Но эта змея ведь не даст характеристику!». «Шнауцер сказал, что даст», — почему-то сообщил я Мине Барсук. — «Пусть только попробует не дать! Кто она такая, чтобы не дать?! Я так ей дам, что мало не покажется, разнесу! Я тут о ней столько материала собрала — до конца жизни не отчистится! Всё в Ärztekammer отправлю, и мало ей не покажется! Я её не боюсь! Не таких видели! Узнает наших, если не даст характеристику! Это её вина, если я чего-то не знаю, что-то не умею — значит, она не годится как учитель! Я ей такое устрою, что мало не покажется! А что, Шнауцер хочет, чтобы я работала?! Да он, вообще, я вам должна сказать, неплохой мужик! А Силке, вообще, такая прелесть баба! И что только её муж ещё хочет — сволочь такая! Она мне всё рассказала! Он её вроде ревнует к Шнауцеру? Подумаешь, Отелло! Ой, у меня тоже такая любовь-морковь! Вот только когда Люляшка уйдёт?!». — «Когда даст вам характеристику». — «Да мне, честно скажу, как-то всё равно, будь что будет, всё надоело! Побегу к моей Люляшке! Я никому зла не желаю, иногда мне её даже жалко, но сама виновата! Пусть только попробует не дать характеристику, сживу со света! Спасибо за поддержку, потом забегу! Пока! Будете у себя?».

«Уже неделю, как готов новый трудовой договор для Люлинг, — сообщила Кокиш радостно на конференции “высшего руководящего состава кадров”, — а она его не подписывает!». «Гнать её!» — воскликнул Дегенрат. «Да, да, она невозможная!» — согласилась Клизман. «Но не волнуйтесь, — успокоила всех Кокиш, — договор я ей составила как Kundigung (увольнительный договор)! Или она его подписывает, или идёт!». «Она последнее время очень несчастной выглядит», — объявила секретарша Пирвоз. «Поэтому дольше работает, — рассмеялась Кокиш, — это я давно заметила, — обрадовалась Кокиш, — чем работник несчастней, тем он лучше работает! Мы ещё должны решить с поваром Антонеску, — продолжила Кокиш, — он последнее время стал невозможным!». «Furchtbar, furchtbar! — подтвердила секретарша Пирвоз. — Ходит, как профессор!». «Нужно сделать у него на кухне ревизию», — объявила Кокиш. «А почему мы его терпим?! — возмутилась Клизман. — Неужели из-за того, что он друг Шнауцера?!». «Ничего, Шнауцер уже постепенно меняет своё мнение о нём, и я об этом позабочусь! — пообещала Силке Кокиш. — Так, что нам ещё надо решить?» — спросила она у себя. «Я взялся за Пусбас, и она уже переписала 10 выписных эпикризов! Не могу сказать, что многим лучше, но ещё перепишет!» — сообщил Дегенрат новости из своего «цеха». «Ну, а у вас, дохтур?» — вновь, как турка обратилась ко мне Кокиш, посмотрев на меня очень серьёзно. «У меня сейчас амбулаторных больных больше, чем стационарных», — сказал я и достал листок со списком больных, на который тут же покосилась Клизман. «Почему?! — возмутилась Кокиш. — Почему у вас амбулаторных больше, чем стационарных?! Мы же решили, амбулаторных постепенно вообще вытеснить!». «Потому что стационарных пациентов становится меньше, — пояснил я, — их всего сейчас 29, а у меня амбулаторных 36». «Мы что здесь собрались обсуждать! — возмутилась Клизман. — Нам нужно решить вопрос, почему в клинике больных становится меньше! Куда делись больные?! А не то, что где-то их больше становится!». «Да, да, — согласилась Кокиш Силке, — если так дальше будет, то мы не вытянем клинику». «Бывшие стационарные больные, сейчас у меня амбулаторными стали. У меня из 36 амбулаторных больных — 34 бывшие стационарные». «Я же сказал, — вставил Дегенрат, проигнорировав, не желая понять, мой намёк, — мне меньше надо быть в клинике и больше ходить по праксисам, врачам! Делать рекламу! Я, конечно, с удовольствием веду больных! Я это дело очень люблю! Но жалко, что клиника в моём лице, теряет такого ценного “лиферанта” (поставщика) больных! У меня праксис забит больными!». «Так, дайте их сюда, нам!» — ехидно захихикала Клизман. «Я бы с удовольствием поделился, но они, знаете, привязаны исключительно ко мне! И к другим не пойдут! А я не в состоянии вести их здесь». «Сколько у вас сейчас здесь больных?» — поинтересовался Кокиш у Дегенрата. «Точно сейчас не помню», — глубоко задумался Дегенрат. «Один!» — напомнила ему Клизман. «А у вас?» — спросила Кокиш у неё. «У меня пять!» — гордо ответила Клизман. «А у Пусбас?» — спросила Кокиш. «У Зибенкотена десять, остальные у Пусбас», — объявила Пирвоз. «Это сколько же получается?» — подсчитывала Кокиш. «Семь», — тут же подсчитал Дегенрат. «Пять», — поправила его Клизман. «Тринадцать», — уточнил я. «Может быть, вы возьмёте, доктор, хотя бы трёх больных, которые поступят на следующей неделе?!» — предложила мне выход из положения Клизман. «Возьму», — согласился я. «Ой, да! Да, да, да, да, да!» — запрыгал на стуле Дегенрат. «Что с вами? — спросил я его. — Никак оргазм!». «Почему?» — покраснел Дегенрат. — «Ну, вы же психоаналитик!». Клизман захихикала. «Возьму, — заверил я, обращаясь к ней, — если вы возьмёте моих 45!». «Ладно, — подытожила Кокиш, — надо доставать больных!». «Давайте уволим Пусбас, — предложил выход Дегенрат, — она портит больных, вгоняет их в регрессию, не конфронтирует с ними, поэтому они и уходят!». «От неё как раз ни один больной не ушёл раньше времени», — уточнил я. «Потому и не уходят, что она не конфронтирует с ними! — поправил меня Дегенрат. — Я хотел сказать: — не приходят из-за этого! Авторитет клиники падает!». «Ну, хорошо, давайте переведём её на 20 часов в неделю», — предложила компромисс Кокиш. «Тогда нужен ещё один врач, мы одни не справимся!» — сказала Клизман. «Шнауцер никого больше не возьмёт, пока так мало больных», — заверила Кокиш. «Ну, на часы Пусбас», — предложила Клизман. «У меня есть один очень хороший симпатичный мальчик серб — Марко Бомбелка!» — предложил Дегенрат. «Ну хорошо, пусть придёт на беседу», — согласилась Кокиш. «Давайте его раньше проверим! — предложила Клизман. — Я вот на праздники не могу дежурить! Пусть он вместо меня подежурит, ему, наверное, нужны деньги, и мы его все увидим! Или он очень хороший мальчик, как говорят?!». «Да, да — хороший, даже очень!» — заверил Дегенрат Клизман. «Кто из них пассивный, а кто активный? — подумал я. — Дегенрат и в мальчиках, значит, знает толк!».

«Мальчик» по фамилии Бомбелка пришёл как раз сменить меня с дежурства: хрупкий, с длинными ресницами, что говорило в пользу того, что в детстве много плакал — серб, рождённый в Германии. Несмотря на его хрупкость, на любое высказывание отвечал раскатом гогочущего смеха, закатив при этом ещё и голову назад. «Я знаю немного русский», — порадовал меня Бомбелка. «А, ну!» — предложил я ему. «Об, об, обана матер!» — наконец, выдавил из себя Бомбелка. Пришлось его поправить, как правильно. «А-а-а-а, — загоготал Бомбелка, — спасибо, мои родители лучше меня знают, они в Сербии». «Сволочи американцы!» — посочувствовал я ему. «Да, а почему?» — не понял нежный серб. — «Ну, как же! Сербию бомбили! А теперь и албанцы сербов убивают!». «А, да, точно!» — согласился Бомбелка. И я понял, что судьба сербского народа его беспокоит меньше меня. «Ну ладно, буду дежурить!» — сказал он, глянув в сторону столовой, и проглотив слюну. «Дежурство начинайте всегда со столовой!» — посоветовал я и отвёл Бом-белку в столовую, представил его повару Антонеску и попросил хорошо накормить мальчика Бомбелку.

«Ну, хорошо! — согласилась Кокиш на следующей конференции “высшего состава кадров”. — Возьмём Бомбелку, а Пусбас я уже перевела работать на 20 часов!». «Вот и чудесно!» — обрадовались и Дегенрат, и Клизман. «Правда, чудесный мальчик?» — спросил Дегенрат у нас, желая очевидно и наши вкусы проверить. Мальчик появился на утренней конференции, стоя, представился и загоготал: «Га-га-га!» — да так, что стены затряслись. «Вот, можете здесь присесть», — предложила ему игриво Клизман свои синюшные, как у индюшки, острые колени. Все засмеялись, кроме мальчика Бомбелки, который в спешке нашёл стул. «О, это предложение о многом говорит!» — заметила Люлинг, впервые придя на конференцию, и сразу ей повезло мальчика увидеть.

«Я сегодня продолжу свои доклады по правильности оформления документации, — вновь всех обрадовал Дегенрат. — А вы, фрау Пусбас, зайдёте потом ко мне! Я проверил ваши выписные эпикризы!». Глянув печально на меня, Пусбас после конференции поплелась к Дегенрату. «Зайдите ко мне, — сказал я ей, встретив в вестибюле после её общения с Дегенратом. — Плюньте на него и не переживайте!» — посоветовал я ей. «Так выгонят же», — слезливо произнесла Пусбас. «Не выгонят, не переживайте! Пусть сам пишет, переписывает эпикризы, если хочет! Скажите ему: — Лучше писать не могу! — Пусть покажет, как надо! А насчёт того, кто раньше уйдёт из клиники, обещаю вам, что он!». «Спасибо за поддержку, — промямлила Пусбас, — я вас давно хочу с женой пригласить в ресторан». «Вот, когда Дегенрат уйдёт, тогда и отметим», — предложил я.

«Здрасте, можно к вам? — появилась на пороге Мина. — А, чего это у вас была Пусбас? О чём вы говорили?». «Как у вас дела?» — ответил я вопросом на вопрос. «Ой, не знаю — всё надоело! Как-то всё равно, и ужасно не хочется работать! Будь что будет! Вот Дегенрат толковый и деловой — такие доклады хорошие делает!». — «А зачем они вам? Вы ведь не пишите!». — «Всё равно интересно. Как вам понравилась моя Люляшка, сегодня заявилась на конференцию? Она, сволочь, новый договор гонорарный не подписывает, сказала мне Кокиш! Представляете, как с ней бедная Силка намучилась! Бедная баба!». — «А вы бы подписали такой договор?!». — «Конечно, нет! Мне ведь деньги нужны! Кокиш сказала, что Люляшке деньги не нужны!». «Значит, подпишет», — предположил я. — «Ой, пусть подписывает! Мне всё равно, лишь бы мне характеристику подписала! А у меня к вам просьба: принесите пару самых лучших ваших характеристик! Я хочу себе такую же характеристику подготовить, перепишу!». — «Я себе сам не писал! Думаете, Люлинг подпишет, если сами напишите?». «А мне Кокиш так сказала: написать и дать ей! Пусть попробует не подписать, так получит — мало не покажется! Сгною со света, будет знать наших! Вот, Кокиш молодец, такая честная и справедливая баба!». «Хорошо, принесу, — согласился я, — только не переписывайте всё автоматически, ведь я Oberarzt(ом) работал». «Да вы что! Почему, почему это вас Oberarzt(ом) поставили?!». — «В России работал». — «Ну, в России я тоже была — там все были». — «Вы были в России?». — «Какая разница, я ошанка! Я этим горжусь! Ну спасибо за поддержку, потом забегу, после обеда».

Но с «Ошанкой» встретился в обед и не у меня, а в столовой. Решил отобедать из-за предстоящего сегодня дежурства. «Ой, я к вам! — появилась, откуда не возьмись, Мина с подносом. — Что-то аппетита нет, — объявила Барсук, уплетая итальянские макароны от повара Антонеску. — Ой, пойду ещё супа возьму», — решила Мина после макарон. Напротив сидел Хагелюкен, уплетающий суп. «Как у тебя дела?» — спросила Мина у «циви», проходящего альтернативную службу в клинике. «Мог бы в Петербург поехать и там пройти службу, как сын бывшего главного врача Зауэра», — сказал я «циви». «Разве можно?» — удивился он. — «Конечно, сейчас можно, ведь сын Зауэра там проходит, и тебе было бы интереснее, чем здесь. И язык бы выучил». «Да, я бы с удовольствием!» — загорелся «циви». «Ой, зачем это тебе?! Ты себе не представляешь, что в России творится! Там ничего нет в больницах: ни оборудования, ни лекарств, только грязь и нищета! Медицина на самом низком уровне! У врачей никаких знаний, не то, что здесь врачи — все грамотные! Вот как, например, доктор Дегенрат, какой грамотный!» — затараторила Мина. «Вы о какой России говорите? — не удержался я. — Об ошанской? Вы были хоть раз в Питере?». — «А как же, два раза в отпуске!». «Она рассказывает, — объяснил я “циви”, — о Центральной Азии, Киргизии. Это на границе с Афганистаном, “всего” пять тысяч км от Петербурга, и к России никакого отношения не имеет». — «А-а-а-а», — понял «циви»? «Пойду ещё кофе возьму, вам принести?» — спросила примирительно Мина. «Да, спасибо, — согласился я, — только со сливками и сахаром». «Это so wieso (само собой)! Я себе всегда тоже так беру», — поняла меня ошанка.

«Доктор, подвезти вас?» — предложил, догнав нас с женой на своей старенькой ободранной маленькой машинке, хаузмайстер Ковачич. Мы шли к автобусной остановке. — «Да, спасибо». — «Что сегодня без машины?». — «Отдали на проверку». — «Я учил когда-то русский, но забыл: яблока, вышна и ещё песна: расветал яблока и вышна — Катушка называется!». «Да, молодец», — похвалил я Ковачича. — «Я вот, самый старший работник в клинике! Самый старый!». «Вы не самый старый, есть ещё Шнауцер!» — успокоил я Ковачича. — «Я уже доктор 9 лет работаю, трёх главных врачей пережил и двух владельцев!». «Ну и дурак! — подумал я. — Чего каркаешь, надоело работать, что ли?». «Что-то Ковачич стал часто болеть! — сказала Кокиш на следующий день на конференции “высшего руководящего состава клиники”. — Его, конечно, жалко, но в его 62 года, ему завтра как раз исполняется, конечно, тяжело работать и тяжести носить!». «А сколько Шнауцеру?» — съехидничала Клизман. — Разве меньше?!». «Но он не должен тяжести носить!» — разозлилась на эту бестактность Кокиш.

«Дорогие друзья! — собрал всех на следующий день в конференц-зале Шнауцер. — Мы собрались здесь поздравить с днём рождения нашего самого старого ветерана Ковачича! И одновременно проводить его, нашего уважаемого, незаменимого, лучшего хаузмайстера Германии! Очень жаль расставаться, но он у нас и так немало поработал! А, Ковачич, сколько вам удалось продержаться у нас? А-а-а-а — 9 лет! Кто из вас, друзья мои, отработает у меня 9 лет! Я сам не отработаю столько! Молодец, Ковачич, поздравляю, дорогой, с днём рождения тебя! А вот от имени администрации тебе Ковачич путёвка на неделю в Румынию, на твою Родину — отдохни!». «Спасибо! — сказал Ковачич, обрадовавшись, как пионер путёвке в Артек. — Никогда не отдыхал, только работал без отпуска и выходных! Только я не румын, но всё равно спасибо!». «А кто же ты?» — поинтересовался Шнауцер. «Я хорват, а вообще, у меня смесь, так что не поймёшь!». «Так, в том-то и дело! — поддержал его Шнауцер. — Поэтому и решили послать тебя в Румынию! Поезжай пока в Румынию — там дёшево!». «А кто будет работать вместо Ковачича?» — спросила Клизман на конференции «высшего руководящего состава кадров» клиники. «Пока племянник Шнауцера», — поморщилась Кокиш. «Значит, не она убрала Ковачича, а Шнауцер, — понял я, — племянника поставил, чтобы шпионил».

«Аллё, это я Мина! Можно к вам на пять минут забегу? Ну, как дела? Что новенького? Что сказали на конференции “высшего совета руководящих кадров” клиники? Как жалко, что меня не пускают туда! Я бы много дельных советов дала!». «Ничего, и так всё хорошо, вот вам мои характеристики», — протянул я их Мине Барсук. — «А ну-ка! Вот, вот, правильно! Это я и хотела посмотреть! Так должно быть и у меня! Я вот, уже сама себе кое-что набросала! Вот и это, непременно, должно у меня быть — «stets zu unseren vollsten Zufriedenheit (работала постоянно к нашему высшему наслаждению!)». И вот это, тоже мне пойдёт! Смотри! Как будто, с меня списано: «organisatorische Talent (организаторский талант)», и это есть у меня! Вот тоже, ничего написано: «в тяжёлых условиях и с ограниченным количеством персонала благодаря ему (будет ей), клиника смогла просуществовать и развиться!». Точно, как у нас сейчас, правда?!». — «Да, почти». — «А что? Если б не я, Люляшка бы не справилась одна! Вот этого у вас нет, а у меня будет такая фраза! Говорят это очень важно! Немцы на все мелочи обращают внимание». — «Чего нет?». — «А вот этого, смотрите, что у меня будет: “работать с ней доставило нам огромное удовольствие!”. «Да, действительно, — согласился я, — Люлинг получит огромное удовольствие и конечно подпишет!». — «Кокиш обещает! Нет, так нет! Будь, что будет, так всё надоело и всё равно! Так у меня получит, мало не покажется! Спасибо за поддержку! Потом как-нибудь забегу!».

«Докторэ, зайдите ко мне! — встретил Шнауцер, как всегда в вестибюле. — Докторэ! Силке, принеси кофе или пейте лучше вот минеральную воду! Значит, так! Профессор Эркенс мне сказал, что если вы не хотите, то вас не надо заставлять вести психотерапевтических больных! Толку от этого всё равно не будет, если не хотите! Ну и он тоже согласен с вами, что и то и другое делать невозможно! Нам только нужно будет изменить трудовой договор! Если хотите, будете меньше часов работать и, конечно, меньше получать! Нет?! Почему?!» — удивился «око-ном» Шнауцер. — «Потому что у меня больных больше сорока! Мы и этих с трудом справляемся лечить! Мне нужно ещё одно помещение, вот что нужно!». — «Нет, этого у меня нет, или… а, Силке, может, дадим ему? Хотите кабинет Люлинг?». — «Так она же ещё работает!». «Скоро не будет! — хитро улыбнулся Шнауцер. — Вы мне вот что скажите! Как вам Дегенрат?». — «Я вам своё мнение сказал в самом начале! Зачем брать врача, от которого пациенты плачут?!». — «У него много знакомств, его знают и он может много больных привести!». — «То, что его знают — верю! Его уже и здесь узнали! И много он вам уже больных привёл!». — «А Силке, он, вообще-то, прав! Знаете, докторэ, нам нужно с вами встречаться каждую неделю — вот как сейчас! Я очень ценю ваши наблюдения и советы, а Силке? Надо на стеклянных дверях к их фамилиям: его, Клизман и Дегенрата, добавить ещё фамилию профессора Эркенса! А?». «Пока нет», — сказала Силке. — «Думаешь?». — «Пусть проведёт раньше форум для врачей», — посоветовала Силке. — «А вы, докторэ, как считаете?». — «А я, вот что советую!». — «Что, докторэ? Говорите!». — «Пусть конференции по повышению квалификации врачей ведёт профессор Эркенс, а не Дегенрат! Я уверен, ему есть, что сказать!». — «Ну, это правильно! — согласился Шнауцер Петер. — А, Силке?». «Да», — согласилась и Силке Кокиш.

«Что такое, что вдруг! — возмутился Дегенрат на утренней конференции. — Я сегодня, подготовил серьёзный доклад по ведению документации, а Кокиш мне сказала, что профессор Эркенс будет проводить конференции! Ничего не пойму! Она ведь сказала, что профессор просто так, — для виду! Это безобразие! Что теперь у него власть, да?!». «Это отступление от договорённости! — согласилась и Клизман. — Нужно будет на конференции поднять этот вопрос, внести ясность!» «И почему, вдруг, фамилию профессора на стеклянных дверях дописали?! Им что, нас не хватает?!» — спросил Дегенрат у Клизман. «Конечно, — согласилась и Клизман, — действительно, беззаконие!».

«Что за безобразие?! — ворвалась ко мне после конференции Мина. — Я поговорю с Кокиш, он хороший мужик — Дегенрат! Очень толковый доклад сделал! Что вдруг его этого лишать?! Его мы уже знали, а профессора Эркенса ещё нет!».

Профессор Эркенс начал свой доклад, как со студентами, ставил вопросы в зал, освещая тему о личностных нарушениях. Самым начитанным оказался Бомбелка. Он чаще попадал в цель. Психоаналитик Дегенрат и Клизман оказались самыми плохими студентами! Они пытались вначале отвечать на вопросы профессора, конкурируя с Бомбелкой, а затем, потеряв надежду, что правильно ответят — замолчали, и обиженно насупившись, «взяли листки перед ртами»! Зато в конце профессорского доклада, а Эркенс ещё и на доске рисунки, схемки, как для слабых студентов, чертил, первой зааплодировала Люлинг, вторая — Пусбас, благодарно на меня посмотрев.

«Ну что, съездим на выходные в ресторан?» — спросила меня Пусбас после конференции, поняв, что и моя заслуга есть в том, что не Дегенрат доклады делает. «Пока нет, — сказал я, — Дегенрат ещё на месте». На следующее утро у моей двери стояла коробка с тремя бутылками вина. Это был честно заработанный аванс от Пусбас. Я спас её от расправы Дегенрата.

«Ого! Это вам?!» — услышал я голос Мины сзади, когда зашёл с коробкой в кабинет, и хотел закрыть за собой дверь. «Я видела, как Пусбас вам это поставила! А за что? А я считаю, что Дегенрат лучше докладывал, чем профессор это делает! Правда? Вы видели, как эта Люляшка хлопала? Тьфу, терпеть её не могу, подхалимка! Хочу, чтобы сдохла! Но я как-то всех жалею, никому зла не желаю. Я вот себе характеристику уже набросала, посмотрите! Может, что добавите, если я что-нибудь упустила? А то Кокиш меня уже торопит! У меня ведь через три недели срок трудового договора кончается! Ой, даже не знаю, оставят или нет вместо Люляшки! Ах, будь, что будет! Мне как-то всё, честно скажу, всё равно, всё надоело! Пойду к своей Люляшке!».

Глава 8 Докторэ прав, профессор умер, а Люляшка в отпуске!

«Хотите принять участие в форуме?» — спросил меня профессор Эркенс после конференции. — «Могу». — «Можете или хотите?». — «Хочу». — «Хотите о гипнозе рассказать?». «Да, я думаю, это будет более интересно, чем об акупунктуре, да и нагляднее. Многие больные рисуют, что они видели в гипнозе. Могу показать вам рисунки, — предложил я. — Например, эта больная была с расстройством питания — анорексией, когда пришла в клинику весила 40 кг. На первом же сеансе гипноза видит себя со стороны. Вот рисунок: она на корабле! Рисует корабль, а ее нет! Я понял, что она стесняется своего тела, не в состоянии его даже нарисовать! И я пошёл по пути: не просто её в гипнозе усыплять, а ободрял, предлагал цели в жизни ставить! Вот, видите, последующие рисунки: появились её ноги, затем она поставила цель на вершину горы подняться, и уже полностью себя нарисовала! А здесь, следующая цель — гора выше! Я в гипнозе ставил ей реальные цели, она должна была постоянно двигаться дальше, почувствовать уверенность в себе, в своих силах! Внушал, что она привлекательная и хорошо выглядит! Вот рисунок, где она совершает привал и ест, чтобы набраться сил и подняться на следующую гору! И самое главное, что она одновременно стала есть и набирать вес — прибавила за два месяца 10 кг! Она выписалась в хорошем состоянии, забрала рисунки с собой, чтобы в трудных ситуациях на них смотреть и видеть, что она смогла преодолеть болезнь! Эти рисунки — копии, с её разрешения». «Да, это очень интересно, — согласился Эркенс, — а где вы занимались гипнозом?». — «В Петербурге». «Когда-то я сотрудничал с советскими врачами и часто там бывал, в том числе и у Рожнова в Москве. Это было давно, в советские времена и ГДР, — грустно улыбнулся Эркенс. — Я жил и работал в прежней ГДР. Эти рисунки я возьму c собой, если не возражаете. Через сканнер мы их пустим в увеличенном виде на экран, а вы сделаете доклад! Договорились?».

«Алле, это я Мина, заскочу на 5 минут! А что у вас делал, только что этот старичок-профессор?!». — «Да так, поболтали немного». — «О чём? Он с какими-то рисунками от вас вышел! А со мной — не знаю, что будет, наверное, уволят. Но Кокиш обещала, как только Люляшку сгноит — меня возьмёт! Но мне придётся обязательно Facharzt(а) сделать — специалистом стать! Главное — это хорошая характеристика, остальное, говорят, формальности, но не знаю, что будет. Будь что будет, мне как-то всё равно и всё надоело! Надо теперь уломать эту сволочь Люляшку, чтоб ей тошно было! Ладно, побегу! Спасибо за поддержку!».

«Докторэ, я решил завтра вас всех, т. е. самых главных: профессора Эркенса, Дегенрата, Клизман, и Люлинг пусть придёт, и вы… — собрать в ресторане и обсудить, как быть! Как развить клинику! В 12 часов поедем, это 30 км отсюда, там обсудим, это лучше, чем в клинике проводить совещание!».

«Алле, это я — Мина, сейчас заскочу! Как дела, что новенького? Что? Шнауцер вас позвал?». — «Завтра вашу Люлинг будут кормить в ресторане». — «Да вы что! Что вдруг?! Тьфу, чтоб ей подавиться!».

В машину Кокиш затолкались Клизман, Эркенс и я. Клизман, как и положено ей, оттеснила профессора на заднее сидение. По пути в ресторан переговорил с Эркенсом о предстоящей встрече со Шнауцером. Сидящим впереди нас не было слышно. «Чем Шнауцер нас накормит, — спросил я у Эркенса, — и как заставит вырвать всё?». «Аппетит пропадёт», — согласился Эркенс. «Уже после первого блюда вставит два пальца в рот!» — прогнозировал я.

«Друзья, ешьте, приятного аппетита, — начал Шнауцер, отставив в сторону еду, — но послушайте меня! Мы собрались здесь не только поесть, но и принять важные для нас решения! Так дальше продолжаться не может, у нас нет больных! Я всегда мечтал, чтобы стационарных больных становилось всё больше, чтобы нашу клинику уважали, ценили, чтобы больные продолжали и после выписки у нас лечиться амбулаторно! Надо и после выписки не терять больных! И один из вас, — без особого энтузиазма указал в мою сторону Шнауцер, — это начал осуществлять, но нужно всем! К нему ходят бывшие стационарные больные на амбулаторное лечение». «Это не проблема! — воскликнул Дегенрат, отправив в рот свиную котлету. — Давайте, организуем дневной стационар, нужны помещения, и вся проблема будет решена! Я могу возглавить эту работу, тогда и пойдут, повалят бывшие стационарные больные на амбулаторное лечение после выписки! Мы их выпишем, а они к нам будут амбулаторно ходить! Нужен статус, понимаете, условия!». «Хорошо, давайте создадим», — согласился Шнауцер. «Я буду начальником дневного стационара! — объявил о своём новом назначении Дегенрат. — Только тогда, пожалуйста, никаких стационарных больных вести не буду!». «Я тоже хочу вести только амбулаторных!» — воскликнула Клизман. «Все будут это делать! — обрадовал всех Шнауцер. — Только вот он не будет вести психотерапевтических больных! — указал Шнауцер в мою сторону. — Он будет только китайской медициной и гипнозом заниматься! Профессор Эркенс так считает! — отрезал Шнауцер и, посмотрев на Клизман, добавил: — И больше прошу передо мной этот вопрос не поднимать, что он должен вести ещё и психотерапевтических больных! Ясно?!». Клизман, обиженно совершила несколько оборотов бровками и скривила входное отверстие пищеварительной трубки, только что освободившееся от большого куска свинины. Шнауцер ласково посмотрел на меня. Я ему слегка кивнул головой в знак согласия. «А сейчас, давайте сначала закусим, выпьем! Только не напивайтесь, и пойдём дальше», — предложил Шнауцер. «Ах, вау! Как всё lecker (вкусно)! Что ещё взять? Вот возьму-ка себе Wildschwein (дикую свинью) с шампиньонами», — размякнув после выпитого и съеденного, объявляла вслух Клизман. «Но не берите же самое дорогое!» — призвал её к совести Дегенрат. — «А я возьму себе, например, Kalbssteak!» — ответил Дегенрат дорогой телятиной на вызов Клизман. «Ах, ах! Wie lecker, wie schmeckt (как вкусно-то)!» — повторяла Клизман, отправляя куски свинины в рот, вернее, рот натягивая на них. «А сейчас пойдём дальше! — прервал её оргию Шнауцер. — Я очень прошу, — сказал он тихо, по-доброму, Люлинг, — да подпишите вы, наконец, характеристику этой бедной Мине Барсук! А? Ну что вам стоит! Я понимаю, что она не может работать и не знает, как работать! Но прошу, подпишите, и пускай она идёт от нас спокойно! Без скандала уйдёт! Хорошо? Да? Ради меня, прошу, подпишите!». «Посмотрим», — улыбнулась игриво Люлинг, перекосив тем самым Кокиш. «Ну вот, и спасибо вам! — сказал ласково Шнауцер, когда Люлинг, как бы кивнула в знак согласия. — Я вас очень ценю и уважаю! — заверил он Люлинг. — Вы самая лучшая Allgemeinmedizinerin (врачиха общего профиля) в Германии!». Люлинг расплылась в широкой улыбке, но окосевшая Кокиш, защёлкав челюстями по спарже в соусе, отвернулась. «Пойдёмте дальше, друзья! Хватит, наконец, есть! — вставил каждому по первому пальцу в рот Шнауцер. — Как клинику развить? Зачем, думаете, я вас сюда привёл, накормил и напоил?! Чтобы у вас языки развязались!» — захохотал Шнауцер и, хитро прищурившись, вставил второй палец каждому в рот! И все стали по очереди отрыгивать. «Я считаю, что больные бегут, потому что ими мало занимаются, а занимаются перетягиванием каната! Главного врача нет, но кто-то должен на себя взять роль арбитра при перетягивании каната! — первым «отрыгнул» я. От этого Клизман втянула входное отверстие и выпучила, чувствовалось, выходное, Дегенрат засопел, а я продолжил: — Профессор Эркенс должен взять на себя эту роль! Вы меня извините, — обратился я к нему, — если это для вас будет дополнительной нагрузкой, но только вы можете спасти клинику! — понесло меня. — Все эпикризы, документы должны подписываться профессором! Это и для страховок будет весомее при продлении лечения! Надо совершать один раз в неделю профессорские визиты, исправлять или дополнять лечение, диагнозы — если надо! Профессор, и только он, должен определять качество и тактику лечения!». «Правильно, так и сделаем!» — с энтузиазмом согласился Шнауцер. И Люлинг благодарно посмотрела на меня, профессор — менее благодарно, а Дегенрат и Клизман потеряли, наконец, аппетит и перестали дальше заказывать «лекераи»!

«Докторэ, зайдите ко мне! — предложил Шнауцер после возвращения из ресторана в клинику. — Спасибо, докторэ, вы правы! Я всё заметил и понял! Я вас поэтому и пригласил в ресторан и ценю! А Силке поняла?! Дегенрат должен уйти!». «Нет, он может остаться», — попытался я остановить Шнауцера, чтобы он имел кого-то грызть, и Клизман не стала совсем живой. «Не волнуйтесь, докторэ, Клизман не будет главным врачом! — оскалился Шнауцер. — Она для этого очень непривлекательно выглядит!». «С сегодняшнего дня все медицинские документы в клинике подписывает исключительно профессор Эркенс!» — оповестил на следующий день приказ на доске объявлений.

«Это я — Мина, заскочу на пять минут! Ну, что слышно, что новенького! Что было в ресторане?». «У всех по-разному, — объяснил я, — Клизман отбила от Wildschwein (дикой свиньи) пару отбивных! Дегенрат оторвал кусок телятины от телёнка!». — «Да нет, я не об этом! Что там Люляшка делала? О чём говорили?». — «Что-то с аппетитом ела, пока Шнауцер не попросил её подписать вам характеристику». — «Да, вот молодец! Хороший мужик — херр Петер!». «Да и Силке хорошая баба», — добавил я.

До 50-ти, или более, врачей собралось на форуме. Зал не вмещал всех желающих, стояли вдоль стен и у дверей. Имя профессора Эркенса в приглашении сделало своё дело! «Принципы и сложности проведения групповой психотерапии», — была тема его доклада. Какую-то бесцветную тему выбрал себе Дегенрат. «А я буду вести форум — модерировать!» — объявила Клизман, отобрав эту функцию у профессора, сделав его, таким образом, простым докладчиком. Прошло уже полчаса, а профессора всё не было, он опаздывал. «Что я сказал! — радовался Дегенрат. — На этого человека нельзя надеяться! Если через 15 минут не приедет, начнём сами!». Профессор не приехал и через 15 минут к радости Дегенрата. Дегенрат нудно зачитывал свою писанину. Затем была моя очередь! Рисунки больной были у профессора, я думал, как без них обойтись, чем заменить? «Продемонстрирую на ком-то гипноз!» — решил. Но Эркенс появился раньше, чем Дегенрат закончил читать свою галиматью, усыпив всех участников. Со своей женой, тоже врачом, профессор появился в зале тихо, незаметно, в чёрном пиджаке, белой рубашке и с чёрным галстуком. Профессор выглядел торжественно-траурно. Его жена — полная, лет 55-ти, в чёрной юбке. Они как-то гармонично дополняли друг друга. Эркенс прошёл за трибуну и сел в углу на стул, уставившись в пол впереди себя. После Дегенрата он поднялся на трибуну и в течение часа без бумажки рассказал своими словами об особенностях групповой психотерапии. Его слушали внимательно, у него чувствовался опыт. Он мне ностальгически напомнил лучших советских профессоров, соответствующих этому званию. Эркенс с мягкой улыбкой, предоставил затем мне слово. Я рассказывал про особенности гипноза в психосоматике: о том гипнозе, который я разработал и применяю; об отказе от простого усыпления; гипнозе, подсказывающем больному пути выхода из ситуации, ободряющем его; о сочетании гипноза с акупунктурой при болях! Затем жена Эркенса стала демонстрировать на большой экран рисунки больной с анорексией (отказ от еды с целью потери веса), что та видела в гипнозе, а я их комментировал. Мой доклад оживил всех в зале, даже пришедшую бывшую зам. главврача фрау Пиппер, которая подпрыгивала на стуле, чтобы лучше рассмотреть рисунки. Зал проснулся! После форума подходили врачи и спрашивали о возможности приходить в клинику учиться гипнозу, и спрашивали, готов ли я организовать курсы. Профессор явно устал, на его лбу выступил обильный пот. Клизман выглядела раздражённой и озлобленной. Дегенрат был на кого-то обижен! Я остался доволен и пошёл в комнату дежурного врача. Предстояло ещё и от ночного дежурства удовольствие получить! Со мной в этот раз была жена, и нам было о чём поговорить и кого изобразить! Это была пятница.

«Ну, как форум? Я слышала, вы доклад какой-то делали? — утром сообщила мне “новость” Мина. — А мне зато Люляшка характеристику подписала! Мне её Кокиш только что дала! Вот она! Но я пока уйду из клиники, — сказала Силке, — но пообещала, что, возможно, приду! Мне как-то всё равно! Будь, что будет! Вот только Люляшку теперь осталось выпихнуть отсюда! Тогда и я приду!».

«Можно вас на минуту? — появился вслед за Барсук серб Бомбелка. Вид у него был слегка озабоченный, как будто двух копеек не хватает на компот, что он и озвучил: — Вы пока никому не говорите, никто пока не знает! Вчера умер профессор Эркенс».

«Алле, это я Мина, срочно бегу к вам! Как вам нравится? Старичок-то наш умер! Жалко, конечно, но ничего, наши Клизман и Дегенрат сделают всё ещё лучше, чем он».

«Да, конечно, — согласился я с Миной, — если они сделают то же самое, что и он». Кокиш плакала в своём кабинете: «Он очень был похож на моего дядю, такой же хороший был! Что мы теперь будем делать? Почему лучшие уходят, сейчас приедет Шнауцер». С заплаканными глазами пришёл Шнауцер: «Нет, нет! Он останется навсегда на наших дверях! Его имя останется навсегда на дверях! Пока я здесь хозяин, никто не посмеет это имя вычеркнуть! Он показал мне образец врача, каким должен быть врач! Эти все Scheiße (говно)! Эти все говно! Они говно! Но никто меня не заставит его забыть! Я их научу работать, как он, или выкину! Я не умру от инфаркта, как этот Эркенс! Я не умру от инфаркта, не дождутся!». Стены кабинета содрогались от его криков, воплей, ударов кулаком по столу. «Что будем делать, доктор?» — обратился ко мне Шнауцер. «Плохо», — сказал я. «Пойдёмте в конференц-зал, объявим этим Scheiße (говну)! Они этому обрадуются! Силке, собери всех!».

«Я вас всех собрал, чтобы сообщить: вчера умер профессор Эркенс», — выдавил Шнауцер. «Nein, nein», — затараторил Дегенрат. «Этого не может быть! — произнесла и Клизман, патетически заломила ручки и взвизгнула: — Ведь в пятницу он ещё жил! Но, знаете, я это как-то предчувствовала. Он был каким-то не таким, как всегда». Всплакнула и психолог фрау Мисс, тоже очевидно, своего дядю вспомнив. «А что вы скажете?» — обратился ко мне Шнауцер. «Это большая потеря для клиники, прежде всего, хорошего человека, хорошего специалиста. Он мне напомнил лучших советских профессоров», — почему-то сказал я то, что думал. «А когда похороны?» — осведомилась Клизман. «Да, когда?! — очень заинтересовано спросил и Дегенрат. — Отдадим долг!». Шнауцер как пришёл, так и вышел с Кокиш, сделав мне знак зайти к нему. Перед его кабинетом Клизман меня опередила и, проскочив впереди меня, закрыла перед моим носом дверь! Пришлось дверь открыть, вытянув Клизман в вестибюль, она дверную ручку так и не выпустила из рук. «Ой, ой, ой, какая беда! — притворно закатывала Клизман глазки. — Бедная жена, такого мужа потерять! Я знаю, что значит — жить без мужа! Ой, ой, ой, такой человек! Но ничего, не переживайте! — успокаивала Клизман и Шнауцера, и Кокиш. — Справимся! А когда похороны?».

«Доктор, — позвонил мне вечером домой Шнауцер, — мы тут с сестрой сидим и думаем, что делать?! Вы должны, доктор, теперь спасти клинику, только вы это сможете сделать!». — «Я не отказываюсь, буду каждый день делать обходы и лучше, если с Кокиш. Буду вносить необходимую корректировку в лечении больных и постараюсь, чтобы отток больных прекратился. Я так всегда делал — меньше теоретически обсуждать больных, а больше с ними практически работать! Беседовать с ними и меньше между собой!». «Это хорошая идея, доктор, спасибо. А что, доктор, если убрать Дегенрата? Я уже это решил!». — «Если только вы его уберете, это не решит проблему! Я бы не советовал его убирать, это нарушит равновесие системы». — «Хорошо, спасибо, доктор».

«Сегодня я продолжаю серию моих докладов по ведению документации! Конечно, профессора жалко, но жизнь идёт своим чередом», — «обрадовал» всех на конференции Дегенрат.

Шнауцер и Кокиш не объявили мне день похорон, это держалось в тайне. И только по чёрному, мятому платью Клизман, делающему её ещё больше похожей на Бабу-Ягу, и красивой, как смерть, и по чёрному пиджаку с зелёным галстуком в крапинку Дегенрата, я понял, что они со Шнауцером и Кокиш отправляются на похороны. Именно врагов профессора Эркенса повёл Шнауцер закопать, как он говорил — своего друга. «Я бы тоже пошла с удовольствием! — сказала уборщица-словенка Штильбе. — Я очень люблю ходить на похороны, в особенности, таких хороших и известных людей! Это ведь очень интересно! Только здесь в Германии не принято приходить на похороны без приглашения, а меня не пригласили! А в Словении, кто хотел, тот и приходил».

«Друзья! — собрал всех Шнауцер в конференц-зале через неделю. — Мы здесь собрались, чтобы проводить нашего руководящего психотерапевта доктора Дегенрата, который, к сожалению, у нас проработал недолго! Даже до полугода не дотянул, и вот преждевременно нас покидает! Я ожидал большего, но не все наши надежды оправдались! Он хороший врач, самый грамотный врач в Германии, пожелаем ему успеха».

«Да, конечно, жалко», — сказал в ответной речи, побитый как ребёнок, Дегенрат. Он и ростом стал меньше и выглядел, как плохой ученик в школе! Хотя сейчас он выглядел естественнее — самим собой. Клизман явно была в восторге, но сделала озабоченное лицо и образовала опять хоботок из входного отверстия! Только бровки выдавали её притворные, лукавые чувства.

«Я строил большие планы, хотел всё изменить в клинике и жаль, что не успел. Но это не моё решение и жаль, что я ухожу. Мне здесь очень нравилось», — произнёс по себе соло-реквием Дегенрат. В этот раз «лекераев» (вкусностей) не было, но два бокала игристого дешёвого вина Клизман всё же заглотнула и вконец развеселилась, как когда-то на проводах главного врача.

«Жаль, что Дегенрат ушёл, — сказала Мина, — но мне уже всё равно — всё надоело, и я тоже ухожу, так сказала Кокиш! Приду, если сдам на Facharzt(а), спасибо за поддержку, буду позванивать!». «Конечно, придёте», — пообещал я. «Да, вы думаете? — обрадовалась Мина Барсук. — Почему вы так думаете?». — «Потому что Люлинг уйдёт». «Ой, как я хочу, чтобы она сдохла! Вы себе даже представить этого не можете!». — «Почему, очень даже». — «Да?» — «Конечно, по вас видно, хотя вам и всё равно».

«Вы не знаете, как работает русское Консульство? Мне нужно паспорт поменять», — спросил я у Мины. — «А вы приезжайте, я вас на вокзале встречу и вместе поедем. Это не проблема». — «Давайте, на следующей неделе». — «Хорошо, мы вас встретим». На вокзале нас с женой встретила Мина со своей дочерью. Простояв в очереди и в страхе часа два за воротами, что к чему-то придерутся и в чём-то откажут, паспорта мы всё же получили за 200 Ђ — всего»! А жена в придачу ещё и сильную головную боль! Так бедняга своих земляков боялась!

Мина после этого звонила каждый день. Она уже не извинялась, она сделала нам одолжение и сейчас требовала вернуть то хорошее, что для нас сделала. «Узнайте, когда Люляшка уйдёт в отпуск! — дала первое задание Мина. — Пусть Люляшка напишет, что я достойна звания Facharzt(а)! Зайдите к Кокиш! Узнайте у Кокиш, и мне сообщите!». «Вот что значит, уметь что-то продать и за это назначить цену!» — сказал я жене. — Она нам сделала одолжение и теперь вправе требовать у нас расплатиться! Вот это и есть главный признак торговца!».

«Здравствуйте, — это я Мина, — ну что, поговорили с Кокиш? Пусть пришлёт от Люляшки справку, что я достойна быть Facharzt(ом)! Пусть Шнауцер и эту справку вышибет у Люлинг. Мне неохота приходить и видеть эту “люляшкину” рожу! Ну хорошо, спасибо, жду! Я буду дома».

«Шнауцер нашёл Facharzt(а) вместо Дегенрата! — объявила Кокиш на конференции, уже двух, а не трех “руководящих кадров клиники”. — Это доктор Бомбах». «Я его знаю! — обрадовалась Клизман. — Он очень хороший, не в пример Дегенрату! Это земной человек, а не психоаналитик! Он очень хороший, хотя и не психиатр, но зачем нам два, если я психиатр! Я его введу в курс дела, он ещё молодой! Но под моим руководством будет работать!» — пообещала Клизман. «Хорошо, давай, Ивона! — одобрила её Кокиш. — Действуй!». «А ты видела, Силке, какую характеристику себе Дегенрат написал? — спросила Клизман у Кокиш. — Ой, какой ужас, какой бестактный! Только он всё делал, но он почему-то забыл, что здесь ещё была доктор Клизман!» — почему-то ко мне обратилась Клизман, причём без «бумажки перед ртом».

«К нам придёт скоро новый врач — доктор Бомбах, вместо доктора Дегенрата! — радостно сообщила на конференции Клизман. — Он очень знающий, но не психиатр, но я психиатр и под моим руководством будет работать!».

«Аллё, это я Мина, можете меня поздравить! Я уже Facharzt, экзамен сдала! Почти не спрашивали, задали только один вопрос! И хоть я растерялась с этим вопросом, но, в общем, сдала! Я теперь, поздравьте меня, “знай наших”, — Facharzt! А когда Люляшка уходит в отпуск?». «Думаю, раньше я уйду», — сказал я Мине. — «Узнайте у Кокиш, и мне позвоните! Я не ищу работу! Кокиш мне обещала, что возьмёт, и чтобы я себе ничего не искала!».

«Вот молодец Мина Барсук! — сияла от радости Кокиш. — Сдала все-таки на Facharzt! Теперь Люлинг отправим в отпуск, и она нам уже больше не нужна!».

«Может, я тоже пойду в отпуск?» — предложил я, подав Кокиш заявление, которое она охотно подписала. Мина продолжала нам звонить домой, узнав, что никуда не уехали.

«Знаете, Люляшка ушла в отпуск!» — сообщила радостная Мина. — «Ну, а вас берут?». — «Ой, не знаю! Да мне как-то всё равно, посмотрим! Чтоб этой Люляшке не вернуться!».

«Аллё, это я — Мина! — раздался от неё звонок за день до конца нашего отпуска. — Это я — Мина! — кричала Мина Барсук в трубку. — Я уже тут! Я тут!». — «Где тут?!». — «В клинике, тут! Кокиш взяла меня на работу, пока как бы временно, пока Люляшка в отпуске! Теперь надо всё сделать, чтобы она не вернулась!».

Глава 9 А Мина уже тут!

На следующий день и мы с женой оказались «тут» — вернулись из отпуска. Кокиш попалась в вестибюле, я поздоровался. «Аааа, пришли! — зло щёлкнула челюстями Кокиш. — Как провели отпуск, майстер! С вами хочет Шнауцер поговорить! Он у себя в кабинете».

«Зайдите, докторэ! — тут же появился Шнауцер из своего и Кокиш — общего кабинета. — Пейте, докторэ, минеральную воду. Вам с газом или без?». «Лучше без!» — сказал я, поняв, что газ и так от Шнауцера получу! — «Докторэ! Вы только не бойтесь, докторэ! Вы, как я вижу, как-то напряжены, как будто готовитесь какую-то гадость от меня услышать!». — «Да, немного есть». — «Ну, я вас, докторэ, понимаю. У вашего народа такая история, что вы никому не доверяете, но я честно, ничего плохого вам не желаю! Я хочу только уменьшить вам зарплату, докторэ, до минимума, а остальное — сколько заработаете. Чем больше больных пролечите, тем больше получите! Получите небольшой процент за каждого больного. Чтобы меньше вам платить, я вам количество часов уменьшу в неделю, т. е. будете не на ставку работать, а, скажем, на 75 %. Но это не означает, что вы меньше должны работать! Вы будете просто меньше получать, а работать должны будете больше, чем на полную ставку, если захотите больше заработать! Амбулаторных больных вы можете лечить, если захотите их лечить, но только в нерабочее время, и я за них вам буду немного больше платить. Кроме того, докторэ, я бы хотел, чтобы вы работали и в субботу, и в воскресенье! А, докторэ! Правда хорошая идея?! И вам, я уверен, понравится! Вы будете ничуть не меньше получать, чем теперь! А ты, Силке, подготовь новый трудовой договор, и дай докторэ подписать!». — «Хорошо, я могу договор подписать и согласен меньше получать, но тогда я буду и меньше работать! Если три четверти ставки, то буду четыре дня в неделю работать! Если полставки, то три дня в неделю работать!». «Нет, докторэ, так не пойдёт! — искренне возмутился Шнауцер. — Я, докторэ, это делаю не для того, чтобы вы меньше работали! Вы должны больше работать, а не меньше!». «Так не будет! — возмутился в свою очередь я. — Если я нужен на полную ставку, тогда не уменьшайте количество часов! А раз уменьшаете количество часов, значит, я не нужен на полную ставку, и буду работать столько времени, сколько вы мне отведёте по договору! Это уже моё дело, захочу ли я больше заработать или нет, и работать ли мне после рабочего дня, да ещё в выходные!». — «Нет, докторэ, это не ваше дело, а моё!». — «Но это несправедливо, это надувательство!». — «Может и несправедливо, но я так хочу, докторэ! Я “Ökonom” (оконом — экономист), докторэ!».

«Алле, это я Мина! Как вы отдохнули? Сейчас заскочу, много новостей! Ну, что новенького? Что вас Шнауцер позвал? Я знаю — он хочет вам меньше платить, но знаете, его тоже можно понять! Я бы на его месте, вообще, всех поувольняла! Он меня тоже взял на 60 %, и я три дня в неделю только работаю! Но у вас ведь больше больных, чем у меня, поэтому он и хочет, чтобы вы каждый день работали, и его можно понять. У меня другая проблема, посоветуйте, что делать! Я как бы уже работаю, и мне трудовой договор готовят, но ведь завтра придёт эта Люляшка из отпуска! Тьфу на неё! Она ведь наглая и будет сражаться за своё место, а я её сейчас как бы замещаю! Подскажите, как её вытурить отсюда! Силке мне пообещала, что её сразу уберут, когда она вернется из отпуска! Я как бы в её кабинете работаю, и она придёт завтра в свой кабинет, а я не хочу из него уходить! Он очень удобный для работы, что делать?». «Наденьте каску на голову!» — предложил я Мине выход из создавшейся ситуации. «Это ещё почему?!» — возмутилась Мина. «Бить будут!» — пояснил я Мине. «Это кто ещё?!» — ещё больше и откровенно возмутилась Мина. — «Ну, ясно кто — Люлинг! — пояснил я Мине. — Она же должна будет попытаться вас из своего кабинета выкурить!». «Почему это я должна надеть каску?! — продолжала гневно возмущаться Мина. — Я ей так дам, что мало не покажется! Почему это я должна уйти из её кабинета?!». «Тогда возьмите в руки бейсбольную биту!» — посоветовал я альтернативу. «Это другое дело! — немного успокоилась Мина. — Хотя вы знаете, с другой стороны, зачем мне это всё надо — с Люляшкой сражаться?! Возьмёт, и ещё в Ärztekammer наябедничает и мне всё испортит! Ещё звание врача-специалиста отберут! Пусть с Люляшкой лучше Шнауцер сражается, он хорошим мужиком стал! Вот только я слышала, он хочет вам кабинет Люляшки отдать, а мне этот кабинет тоже нужен! Я ведь, когда Люляшка уйдёт, буду руководящее звено клиники! И мне надо в этом крыле сидеть! Или пусть мне дают кабинет бывшего главного врача Зауэра! Вот только кресло кожаное заберу с собой! Я как-то к нему привыкла, пока Люляшки не было! Ну ладно, спасибо за поддержку! Потом как-нибудь забегу!».

«Алле, это я Мина! Представляете, сижу я в кабинете, а Люляшка завалилась и говорит: “Ну вот, я уже здесь”, — вешает свою одежду в шкаф и садится на стул рядом со мной! Ждёт, что я ей кресло уступлю! — запыхавшись, заскочила Мина к нам в кабинет на следующий день. — Подскажите, что мне делать?! Как быть?! Силке жалко нету! Один Шнауцер в клинике, а я его как-то боюсь! Ну, ничего, всё равно пойду к нему! Пусть гонит эту Люляшку, я ведь сейчас работаю! Что она пришла и мешает! Вот дура! Оставалась бы уже дома, я ведь работаю! А два врача всё равно не нужны! Побегу к Шнауцеру!».

«Шнауцер позвал Люляшку, — заскочила Мина через 10 минут, — и обещал её отправить домой! Всё-таки хороший он мужик! Побегу посмотрю, что будет потом с Люляшкой! Займу пока её кабинет! Вот сволочь! Пришла, только настроение всем испортить! Ну ладно, потом расскажу, что было! Спасибо за поддержку!».

«Представляете, вот Шнауцер умный мужик! Отправил Люляшку домой! Она ушла, но какая-то спокойная. Забрала свои вещи и даже, сволочь, ушла и “до свидания” не сказала! Побегу, узнаю у Шнауцера, что там было?! Потом заскочу!».

«Докторэ, зайдите! — позвонил через полчаса Шнауцер. — Ну что, подумали о новом договоре? Подумайте, докторэ! Я хочу, чтобы вы работали, и вот даже решил вам кабинет Люлинг отдать! Переходите туда и работайте там! И вам будет лучше, а главное, недалеко от меня! А то вы всё в подвале работаете! Будем сейчас чаще видеться! А, докторэ? хорошая идея?». «А Люлинг что, уже не с нами? Ушла преждевременно?» — спросил я у Шнауцера. «Да вот, пришлось её уволить! — как бы с сожалением произнёс Шнауцер и объяснил, почему: — Доктор Мина стала специалистом, а мне два врача не нужны! Кроме того, докторэ, в отличие от вас, доктор Мина согласилась на 60 часов в неделю работать!». — «Но у неё два выходных дополнительных! Я тоже согласен на один-два дополнительных выходных!». «Докторэ, что вы себя сравниваете с Миной?! Вы что — Мина?! Она мне не нужна больше, чем три раза в неделю! Подумайте, докторэ, и переходите в кабинет Люлинг».

«Алле, я сейчас заскочу! Что новенького? Что Шнауцер сказал? А мне он дал кабинет бывшего главного врача Зауэра! Вот только он, не понимаю почему, против того, чтобы я на дверях написала, что я руководящий врач! Люляшка ведь была руководящим врачом, а я вместо неё! Ну ладно, посмотрим! Мне как-то, знаете, всё равно! И ещё сказал, что пока мне на конференцию руководящих кадров ходить не надо! Не понимаю, что он тянет! Да мне, знаете, как-то и не надо, не хочет и не надо! Будь, что будет! Вы пока ещё не перебирайтесь в кабинет Люляшки, пока я его не очищу от её хлама!». «Да, действительно, очистила!» — согласилась жена, когда мы вошли в пустой кабинет «убиенной Люлинг» на следующий день.

«Хорошо, закажу вам два кресла, — пообещала Силке Кокиш, — только не кожаные. А, кресло Люлинг перенесла к себе доктор Мина, ей ведь тоже оно нужно! Но и у вас будут, хотя и не кожаные, но неплохие! Подумали, когда новый договор подпишите? Подписывайте, вам же лучше будет! Петер вам только хорошее желает! Я знаю, как он вас уважает и не хочет, чтобы вы ушли!».

«Алле, Мина, заскочу на минутку! Что новенького? Что Силке говорит? Знаете, мне как-то неудобно, но моё кожаное кресло, действительно, неудобное! Если хотите, я могу с вами поменяться, когда новые получите! Я только что видела журнал, из которого для вас два новых кресла заказали! Мне бы одно из них подошло. Вы же всё равно мало сидите! Ну, посмотрим, когда получите, мы ещё поговорим! А так, что у вас слышно? Подпишете новый договор? Подписывайте, вам будет даже лучше, и мне, знаете, как-то Силке жалко! Петер её ругает за то, что вы не подписываете! Она у него во всём виновата! Хотя он тоже хороший мужик, всё-таки Люляшку выгнал, а меня взял, но Силке, вообще, прелесть!».

«Алле, Мина! Я всё знаю — вы только что получили кресла! Вам привезли их! Знаете?» — оповестила нас Мина через три дня. «Нет, не знаем», — ответила жена. «Как же, не знаете! Они с утра на складе! Стоят в упаковке, пойдёмте, возьмём! Смотри, какие тяжёлые и красивые! Правда, меньше, чем моё, но я согласна поменяться! Одно я сразу возьму, а вам сейчас привезу своё! Спасибо большое за поддержку!».

«Зачем ты согласилась?» — спросил я жену, когда Мина побежала своё кресло привезти, а наше уже увезла. «Да ладно, какая разница? — сказала жена. — Она ведь всё равно не высидит на нашем!». «Почему ты так думаешь?» — поинтересовался я у жены. «А то ты сам не знаешь? — рассмеялась жена. Как будто не видел её зада! Он больше в два раза, чем два наших кресла!» Как в воду глядела жена, хотя и на зад Мины очевидно тоже. «Алле, Мина! — раздался звонок через день. — Можно, я заскачу с вашим креслом? Не знаю, почему, но не вмещаюсь в ваше кресло! Оно какое-то непрочное и прогибается! Можно, я своё заберу?».

«Ну вот, и кресло вернулось, и Мина успокоилась!» — объяснила жена свою задумку. «А если б не дали сразу?» — наивно спросил я у жены. «Бегала бы, и гадила вокруг! — объяснила жена. — Она ведь с Силкой Кокиш — подружки! А Шнауцер делает, что Кокиш скажет! Даже Люлинг “отвёл в лес”, как мачеха Кокиш приказала!» «Ну да, — согласился я, — она ведь его правая конечность, если только что-нибудь экстраординарное не произойдёт между ними», — подумал я и сказал это вслух.

«А что будем с договором делать?» — спросила жена. «Конечно, на таких условиях не подпишу! — объяснил я ей. — Шнауцеру нельзя показывать, что легко соглашаешься, иначе он что-то ещё придумает! Он и после нового договора не успокоится! Но хотя бы на некоторое время притихнет, если ему с трудом удастся своё пропихнуть! А главное, действительно, не подпишу на его условиях, а только с одним дополнительным выходным!».

«Докторэ, мне нужно с вами серьезно поговорить!» — объявил Шнауцер через неделю. «Хорошо, зайдите ко мне!» — обнаглел я. «Хорошо», — растерялся Шнауцер. «Садитесь!» — указал я ему на жёсткий стул у двери, а сам сел в кресло. «Будете пить минеральную воду?» — предложил я ему, мельком заметив удивление на лице жены. «Как дела? — спросил у неё неуверенный Шнауцер. — Я предлагаю вашему мужу хороший договор, но он не хочет его подписать». «Я подпишу, но с условием работать столько часов, сколько будет в договоре указано!» — сказал я твёрдо. «Тогда я буду меньше денег получать!» — сказал наглый Шнауцер. «Конечно, — согласился я, — логично! Если я буду меньше часов работать, то меньше денег вам заработаю!». «Нет, это меня не устраивает! — ответил нагло Шнауцер. — Не для этого я это делаю, а для того, чтобы вы мне больше денег приносили, а я вам меньше платил, а не для того, чтобы вы меньше работали и мне меньше денег приносили!» — объяснил наглый, простой, как два цента, а не копейки — «оконом». «Так не будет!» — сказал я Шнауцеру. «Тогда мы с вами расстанемся», — сказал неуверенно Шнауцер. «Хорошо, лучше расстанемся, и я даже готов с вами, как с другом расстаться!» — улыбнулся я, решив, что терять мне уже нечего. «Так все говорят», — недоверчиво произнёс Шнауцер. «Хорошо, составьте договор! — посоветовал я ему. — Это сейчас беспредметный разговор! Составите договор, посмотрю, что там будет, какие условия!». «Нет, мы раньше договоримся, а потом я договор составлю», — ответил совсем растерянный Шнауцер. «Хорошо, составите нормальный договор с дополнительным выходным, или, если я нужен, на полную ставку, то тогда 5 рабочих дней, и я подпишу!» — объяснил я в очередной раз Шнауцеру. Ничего не ответив, Шнауцер вышел. «По-моему, ты с ним грубо разговаривал?» — сказала жена. «Нет! — успокоил я её. — Он пока не готов с нами расстаться!».

«Доктор, зайдите! — позвонила через день Кокиш. — Петер согласен на ваши условия, подписывайте договор!». «Ну что, заставил Шнауцер вас подписать договор!» — заскочила на следующий день Мина. «Не он, а я его заставил», — объяснил я разочарованной Мине. «А я вот не знаю, что делать, посоветуйте! Силке предлагает мне ещё одним специалистом стать — психотерапевтом! Просит пройти, здесь у нас, специализацию! Как вы думаете? Мне ведь, это не помешает? Пусть будет, на всякий случай! А то, я ведь ничего не понимаю на конференциях, о чём они говорят! Кстати, почему они всё время говорят, что к нам, какие-то нацисты поступают лечиться? Кто это такие?! Что, до сих пор ещё нацисты есть, и их лечат?!». Жена покатилась со смеху, я тоже, но не сразу, вначале не понял, кто это такие! Но оказалось, что так Мине слышится, когда речь идёт о нарциссах — нарциссических личностях. «Конечно, соглашайтесь! Будете тогда знать, кто такие нацисты». «Книги же Мина не читает, пусть тогда два года учится у Клизман и у нового специалиста Бомбаха — узнает поближе нацистов!» — подумал я. «Спасибо за поддержку, потом заскочу», — пообещала Мина.

Недостатка в больных не было, они всё прибывали и прибывали, а Шнауцер всё богател и богател. Чтобы не оставаться в клинике допоздна и не толстеть, решил не обедать в столовой. К тому же, голод делает энергичнее, злее и заставляет интенсивнее работать. «Хорошо выглядите! — похвалила Клизман. — Как вам удалось так похудеть?». «Немного стресса и не обедать», — поделился я хитростями похудения. «Вау, я вам завидую, но у меня как-то не получается не обедать!».

«Посоветуйтесь со Шнауцером, он поможет!» — посоветовал я Клизман. «Хорошо выглядите! — сделал мне комплимент и Шнауцер. — Похудели! Как вам это удалось?». «Вам спасибо», — поблагодарил я его. «Да, правда? — обрадовался Шнауцер. — Я же вам сказал, что будете довольны! Вот, я только не знаю, как мне похудеть?» — озабоченно показал на свой живот Шнауцер. — «Скажите Кокиш, пусть вам такой же договор составит, и вам сразу полегчает!».

«У вас хороший русский юмор, докторэ», — рассмеялся Шнауцер. «То, что хороший, согласен, а вот в том, что он русский — не уверен!». Я, действительно, становился легче с каждым днём, за месяц 5 кг сбросил! А сегодня с утра почувствовал себя совсем лёгким! И когда стал первую пациентку гипнотизировать, от лёгкости этой, даже головокружение ощутил и тяжесть в ногах! Но гипноз провёл до конца и, сев в кресло, которое вернула нам Мина, попросил жену давление померить! «80 на 40! — произнесла перепуганно жена. — Отдохни, посиди, ты устал», — посоветовала она. Проводя сеанс у следующего больного, почувствовал, что почва уходит из-под ног! Большим усилием воли довёл сеанс гипноза до конца. С трудом добрался до кресла, возвращённого Миной, и понял, что дела мои сомнительны — могу не вернуться домой. С большим трудом удерживал себя в кресле, чтобы не свалиться. «Подними первую пациентку, — сказал жене шёпотом, — займу её место на кушетке». Перепуганная жена подняла перепуганную больную и выпроводила её за дверь. С трудом добрался до кушетки и лёг. Жена убежала в сестринскую и вернулась с подмогой: медсестрой Бюльбеккер и притворной Клизман. «Вау, что случилось! — громко, театрально весело, бодро произнесла Клизман. — Никогда не думала, что у вас обмороки могут быть, и вы даже вспотели! Вау, как у вас здесь красиво! Такие красивые таблицы на стене! Хоть сейчас могу посмотреть, как у вас красиво!». Пока Клизман рассматривала таблицы по иглотерапии, жена наладила капельницу с физраствором и после струйного введения 200 мл раствора, я почувствовал себя почти бодро. «К чему этот театр! — сказала Клизман. — Что мы сами будем здесь колдовать! Надо вызвать скорую помощь, доктор просто испугал всех! Хи-хи, не думала, что вы такой слабый, и вспотели!». «Скорая приедет через пару минут, — объявила Бюльбеккер, — я попросила, чтобы поскорее». И вскоре зашли двое: один длинный с чемоданом для реанимации и еще один — покороче. Ничего у меня не спрашивая, тот что подлиннее, померил давление и наладил аппарат для снятия ЭКГ. Искоса наблюдал, что пишется на ленте электрокардиограммы, и успокоился, поняв, что не инфаркт! Но этого не поняла Клизман, тоже наблюдая за лентой электрокардиограммы. Клизман вдруг оживилась и слегка подтолкнула в бок Бюльбеккер, обращая её внимание на третье отведение, где вырисовывались: отрицательный зубец Т, слегка углублённый зубец Q, низкий зубец R, что в моём случае было связано с высоким расположением диафрагмы, а для дураков-недоучек всегда означает инфаркт. Глаза у Клизман радостно и живо засветились! «Второй друг мне — после Гитлера!» — понял я ещё раз, хотя и раньше это знал. На Клизман обратила внимание жена, она тоже следила за лентой электрокардиограммы и было видно, что электрокардиограмма не вызвала и у жены никаких подозрений. Но долговязый со скорой предложил ехать в больницу. Решил и я, что лучше в больнице разобраться, что случилось, чем рисковать, и стал собираться. На душе было, как и обычно в таких случаях, паршиво и недовольство собой: «Во что-то новое вляпался! Ещё мать говорила, что хорошо мне не будет! — взвешивал разные варианты происшедшего: — Что могло произойти? Ясно, что это не просто так, а что-то случилось!».

Вот и Кокиш Силке появилась. «Что, доктор, плохо да?». — «Да нет, ничего, думаю, обойдётся». Клизман скептически глянула на Кокиш и бровками дала той понять, что не обойдётся. «Так вы хоть останьтесь! — почти руками ухватилась Силке за жену, видя, что и она собирается почему-то со мной ехать! — Оставайтесь и лечите вы больных! Вы ведь тоже можете!». «Нет, я тоже еду», — ответила спокойно, но решительно жена, чем разочаровала и одновременно удивила Кокиш, не понимающую, причём тут жена к мужу! Тем более, если он «навернулся»! Не вся капельница прокапала, ещё миллилитров 150 оставалось в ёмкости, и я, отказавшись от каталки и носилок, как бутылку водки взяв ёмкость с раствором в правую руку за спину, быстро обогнал спасателей со скорой и пошёл к машине! По пути здоровался с больными и сотрудниками, кого сегодня ещё не видел! В машине лёг на носилки, куда-то повезли. Наконец выгрузили в приёмном отделении какой-то больницы.

Появилась дежурная врач, лет 45-ти и лениво спросила, что чувствую. Измерила давление, ещё раз электрокардиограмму сняла, анализ крови из вены. «Всё вроде бы у вас хорошо. Наверное, гриппом заболели? Можете идти домой, если хотите». Мои попытки рассказать про проблемы со здоровьем в детстве, юности и в последнее время, а также — какие лекарства принимаю, не вызвали интереса. «Давайте, — сказала она, — в таком случае ещё анализ крови полчаса подождём, и тогда всё прояснится.

«Анализ крови без особенностей, — сообщила дежурный врач, — слегка понижен гемоглобин, это бывает». «Для меня нехарактерно», — сказал я. «Бывает, — возразила она, — сейчас жарко и вы, наверное, много жидкости выпили, и капельница разбавила кровь». «Ладно», — обрадовался я тому, что необязательно оставаться в этом доме, где чувствуешь себя беспомощным дураком у безразличных дураков! «Меня и от советских больниц тошнило, не считая случаев, когда туда стремился, вместо того, чтобы ехать на уборку хлопка в студенческие годы! Но тогда я себя хорошо чувствовал и точно знал, что здоров! От больницы нужен был только кров, тепло и гостеприимство! А сейчас, чёрт его знает! Но точно что-то произошло! Только что?! Я ведь не тот, который без причины в обморок падает — не истеричка!» — всё это пронеслось в голове. Пожелав врачихе так же доблестно работать дальше, вышел в вестибюль. «Ну что? — обрадовалась жена. — Поехали домой?». «Да, наверное, — сказал неуверенно я. — Подожди-ка! Я мигом — в туалет! Проведу ещё одно исследование, как когда-то в походах в горах Таджикистана!».

Так оно и оказалось, что в голову пришло — желудочное кровотечение! Вот, что значит не расспросить больного! Чем болел раньше! И я забыл за 30 лет про язвенные кровотечения в Бердичеве! Тогда тоже было плохо, но был моложе. «Да ты что! Не может быть!» — испугалась жена. И тогда в Бердичеве, будучи учащимся машиностроительного техникума, сам себе поставил диагноз! И вот сейчас в стране победившего капитализма и демократии, где высокий уровень врачей, медицины, а главное — эта страна и врачи себя таковыми считают, у меня был выбор: или самому себе поставить диагноз, или умереть по пути домой! «У меня желудочное кровотечение», — сообщил я, вновь появившись в приёмном отделении, чем заметно расстроил дежурную, которая уже намыливалась домой и сдавала дежурство другому, который ещё больше расстроился, что я свалился на его голову. «Возьмите вот, сдайте анализ», — протянула мне медсестра, куда надо было сдать то, чтобы доказать, что я это всё не придумал! Как будто я дойная корова! И в любую минуту могу что-то сдать?! Но удалось — очень для «западенцев» постарался! «Ладно, оставайтесь», — сдались медики. «Нужно?» — спросил я риторически. «Нет! — обрадовался, пришедший на дежурство, прилизанный, похожий на представителя сексуальных меньшинств медик-педик. — В Германии больницы не тюрьмы и никого насильно не лечат!» — поучил он меня, дав понять разницу между демократической ненавязчиво-ленивой и безразличной немецкой медициной и насильственно-навязчивой авторитарной иностранной! Тем более что он оставался дежурить, и эта демократичность ему была выгодна! Всё же я решил не воспользоваться демократическими преимуществами немецкой медицины, и жене пришлось возвращаться домой одной. А я попал в палату к перепуганному старичку «местного разлива», который очень обрадовался, что хоть и русский, но главное не балканец, с которым имел дело до меня! Они ещё и по соседству с ним живут и, высыпая ежедневно на его машину мусор, помои и фекалии, отмечают краской на его машине, что они о нём думают — это он, оказывается, говно! И он их соответственно обозвал, поняв, окончательно, что я не балканец. Я приготовился к тому, что меня срочно повезут куда-нибудь в операционную или смотровую! Как в фильмах немецких сериалов: «Die Schwarzwaldklinik»! Где опытные, сердечные, любвеобильные немецкие актеры бегут за каталкой, подключив капельницу! Они тут же займутся остановкой кровотечения, которое, понятно, у людей, в особенности в возрасте, жизненно опасно! Но никто не прибежал и даже не пришёл! А лечение? Ужин не дали! Только ночью, когда я уже спал, очевидно, чтобы разбудить, медсестра включила свет в палате и, ничего не спросив, вышла! И утром ничего не произошло! Только, примерно, в час дня отвезли в процедурный кабинет, где в рот вставили пластмассовую распорку, чтобы рот не смог закрыть! И без анестезии горла вставили гастроскоп и, копаясь туда-сюда-обратно: по полчаса (так мне показалось) по пищеводу, желудку и, очевидно, в двенадцатиперстной кишке, как будто бы остановили кровотечение. Велели ничего не есть и не пить, но горсть таблеток назначили! Конечно, я пил! Я же не дурак, чтобы себе ещё почки закупорить! Приехали дети, жена каждый день приезжала!

На третий день появились Кокиш и её подруга Клизман, передав сердечный привет от Шнауцера. А на следующий день позвонил он сам — сердешный. Вновь пожурив, что слаб оказался, но обрадовался, что через пару дней приду на него вновь работать. «Нет, нет, что вы, не надо! Я просто так, хотел узнать как самочувствие!» — притворно запротестовал Шнауцер.

«Аллё, это я — Мина, что новенького? — объявилась и она. — Тут меня Силке и Шнауцер попросили узнать, когда точно придёте работать». «Наверное, дня через три, — сделав глупость, сказал я Мине и попросил никому не сообщать это. — Ведь точно ещё не знаю — контрольная гастроскопия предстоит». «Нет, я так не могу, не привыкла обманывать! — сказала честная Мина. — Меня ведь попросили!».

Лишил Мину удовольствия — продать меня от её имени — продал себя сам! Тут же позвонил Шнауцеру и сообщил, что послезавтра выйду на работу. «Нет, нет, не надо! — вновь фальшиво заголосил Шнауцер. — Лечитесь столько, сколько надо!».

«Как самочувствие?» — через полчаса звонок от Бомба-ха. — «Лучше и послезавтра приду». «Да, ну хорошо, — обрадовался Бомбах, — а то тут больные волнуются». Понял, что он позвонил из-за того, что больные требовали им сообщить: что случилось со мной и следует ли им оставаться в клинике. И в больнице не расстроились, что ухожу и, в отличие от советских больниц, не уговаривали ещё подлечиться.

На утренней конференции, как и обещал, через три дня уже сидел в рядах дружного коллектива и вкратце рассказывал о своих впечатлениях от здравоохранения в Германии. Мой рассказ не оставил глубокого следа в сердцах коллег. А Клизман, вообще, явно была расстроена, что инфаркт не подтвердился. «Было бы неплохо, если завтра подежурили бы!» — отреагировала на моё здоровье и досрочный выход на работу фрау Пусбас, которую я, дурак, спасал от дурака доктора Дегенрата: «Не разнимай дерущихся врагов!» — не выполнил я тогда, к сожалению, свою же заповедь!».

«Примите участие в форуме завтра? — спросил доктор Бомбах. — Может, расскажете врачам об акупунктуре, гипнозе?». «Хорошо», — согласился я. «Но модерировать буду я!» — предупредила его Клизман, как и тогда, когда профессор Эркенс был ещё жив. В отличие от длинного и худого Дегенрата, Бомбах был ниже ростом, но зато толще. Он своим поведением напоминал ассистента кафедры терапии советской клиники 70-х годов. И, действительно, до того, как заняться психотерапией, он был ассистентом-интернистом в университетской клинике. И сейчас был связан с этой же клиникой, откуда ему периодически присылали студентов на цикл по психосоматической медицине.

«Он земной, в отличие от Дегенрата», — осторожно хвалила его Клизман. «Он правильный, у него жена есть и двое детей», — брезгливо скривившись, добавляла Кокиш. «И нудный», — хотелось добавить мне. Ещё у Бомбаха были оттопыренные уши, наклонённая вперёд под углом голова! В физиономии было что-то поросячье, но вместо хрюканья: негромкий, затихающий к концу предложения голос и сонные глаза. От этого он и казался Клизман более приземлённым. Она его подкусывала, а он мало реагировал, но чувствовалось — порулить будет не против, постепенно только будет это делать, не как Дегенрат, не как: «с раной Мамай ворвался в сарай», что я часто слышал от брата в раннем детстве! Больные на Бомбаха не жаловались, как на Дегенрата. Он для них ничего хорошего не делал, но и не будоражил. Дегенрат тем более ничего хорошего не делал для больных, но ко всему ещё и стегал их. На фоне менее агрессивного Бомбаха, Бабой-Ягой для больных стала Клизман — она их кусала, подкусывала! А злой настоящей мачехой стала (кто бы мог подумать) трусливая фрау Пусбас! И из-за этого я жалел, что помог нарушить равновесие в доме, убрав Дегенрата. В каждом таком доме нужен свой Дегенрат!

Мина крепко присосалась к вымени Кокиш! Но была не против пососать у кого угодно, кто начальник! Вот только у Шнауцера она не решалась это делать, хотя и пыталась. «Боюсь я его как-то! Он какой-то не такой!» — жаловалась Мина. И поэтому Мина Барсук следила за каждым шагом и передвижением Шнауцера! И даже, когда он предложил сегодня на очередной встрече с бывшими пациентами нам с женой с ним запечатлеться на фото, Мина тут же подскочила, откуда ни возьмись, и свои 20х15 вклинила в кадр, чем испортила наши с женой выражения лиц. Мало кто из «прежних» добрался до этого праздника — для нас с женой уже третьего! Но вот, Ковачич — убиенный хаузмайстер, пришёл! Его, как всегда, пригласили мясо погрилить! Он это хорошо делал в своё время!

«Я тоже буду приходить мясо грилить, когда уйду из клиники!» — объявил я Шнауцеру. «Как вы думаете, докторэ? — как бы ответив на моё предложение, спросил, а вернее сказал, Шнауцер. — Только не пугайтесь! Я решил поехать в Китай и привезти оттуда китайцев! Они ведь оригиналы по акупунктуре и к тому же дёшево стоят! На вашу зарплату я могу минимум пять, а то и десять китайцев купить! И больных будет много! Все хотят китайцев! Наши немцы же дураки! Конечно, вы не бойтесь, докторэ, вас я оставлю! Но я открою, может, еще одну клинику или пару амбулаторий! Я ведь «оконом»! А, докторэ, как идея?». «Как хотите! Только не знаю, понимаете ли вы, что больные ко мне ходят не только и не столько из-за акупунктуры! Вон, видите, больной Фридрих, например, уже больше двух лет ходит ко мне амбулаторно! А последнее время и со своей женой вместе ходят!». «А зачем он ходит? Что он у вас делает?» — недовольно проворчал Шнауцер. — «Лечится». «Так долго лечится?!» — недоверчиво спросил Шнауцер. — «Да, но не только акупунктурой, наши пациенты с психологическими проблемами и меньше всего нуждаются в акупунктуре! С ними нужно уметь и психологические беседы проводить, и гипноз помогает! К каждому больному нужно подходить индивидуально! И не смотреть на часы». «Это я знаю! — раздражённо буркнул Шнауцер. — Кстати, докторэ, одна очень симпатичная молодая швейцарка, такая красавица прямо, психолог, хочет пройти у вас стажировку! Она училась в Китае акупунктуре! Что, если и у вас ещё подучится? Посмотрит, как вы всё это делаете — гипноз! И как с больными беседуете! Могла бы и вам иногда еще помочь! Она живёт в Германии! Вы, конечно, не бойтесь! Я вас никем не заменю, но жалко, если вы свой ценный опыт никому не передадите, докторэ! Она готова хоть год у вас учиться! Она хочет совмещать акупунктуру с психологией, как вы!».

«У меня уже есть помощница!». — «Кто, докторэ?!». — «Как, кто! Жена! Она и работает не хуже меня и половину денег, что я вам приношу, зарабатывает! Только вы ей не платите их!».

«Ах, докторэ! Вы всё о своём! Ваша жена вам помогает, а мне нужно, чтобы вас кто-то смог заменить!». — «Вы имеете в виду, как Люлинг?». — «Ах, вы, докторэ, очень недоверчивый, как все евреи!».

«Алле, Мина! — заскочила Мина. — Я слышала, что Шнауцер хочет китайцев привезти на ваше место! Это правда?». — «Да, полтора миллиарда».

«Нет, я слышала, что примерно 10 или 12 китайцев! Знаете, его можно тоже как-то понять, китайцы же дешёвые!».

«Да, он любит дешёвок!» — согласился я.

«И ещё, знаете, я думаю: Шнауцер хочет вас на место поставить!» — проговорилась Мина, что она хотела бы сделать со мной — «спасибо за поддержку», называется это у «Мин».

Возьмём две недели отпуска, пока китайцы не хлынули, решили мы с женой. «Это я, — Мина! Мина, я! — орала в трубку Мина, за два дня до конца отпуска. — Боже, какое горе! Ах, какое горе!» — стонала Мина. «А что случилось?» — спросил я. — «Вы что, не слышали?!». — «Нет, ничего ни по телевидению, ни по радио вроде не сообщали! А что? Ленин умер или Кеннеди убили?». — «Да нет же! Удивляюсь, что вы ничего никогда не знаете! Все знают, а вы не знаете! Шнауцер уволил Силку Кокиш! Он её уволил, какое горе! Что теперь делать, не знаю?!». — «А за что?». — «Придёте, расскажу! Какое горе, какое горе! Что теперь делать?» — причитала Мина, как будто ей руку или ногу оторвали.

Грустного Шнауцера увидел в вестибюле, когда возвратились из отпуска. «Как дела, доктор? Зайдите ко мне», — попросил Шнауцер. «А у вас как дела?» — спросил я у него. Посмотрев на меня внимательно, Шнауцер передумал со мной делиться своим горем, понял я. И стал нести какую-то чушь, пустяки! Не для этого же он меня сюда позвал!

«Где Кокиш?» — спросил я у весёлой секретарши Пир-воз. — «Нет, и никогда её уже здесь не будет! — ещё более повеселев, ответила Пирвоз. — Она уволена!». — «За что?». — «За то, что злоупотребила доверием Шнауцера». «И вы уверены, что она не вернётся?» — спросил я у Пирвоз. «Уверена! Никогда больше! Никогда! И я плакать не стану!» — рассмеялась Пирвоз. — «Это я понимаю, но я не исключаю, что Кокиш вернётся». «Да вы что! — возмутилась Пирвоз. — Этого не будет никогда! Шнауцер на неё очень зол». «Злой, но грустный, — подумал я, и сказал: — Всё сейчас зависит только от Кокиш!» — не порадовал я Пирвоз.

«Что Кокиш такое сотворила?» — спросили мы с женой у заскочившей к нам перепуганной и растерянной Мины. «Ой, не спрашивайте! — заламывая пухлые руки, простонала Мина. — «Такое горе! Такое горе! Такое несчастье!». — «У вас такой вид, как будто вы осиротели». — «Ой, точно! Именное такое у меня чувство!». — «Так, что же случилось?!». — «Только вы никому не говорите! Шнауцер застукал Силку с другим! Это надо же было такому горю случиться! И что вдруг его принесло именно в это время к ней домой поехать! На пять минут приехал бы позже, и бедная Силке успела бы! Так, нет! Его именно принесло тогда…! Ах, какое горе, какое горе! Что теперь с нами всеми будет?! Страшно аж подумать! К кому теперь приткнуться? Ума не приложу!».

«К Шнауцеру приткнитесь! Он с этого времени единственная сила в клинике!». — «Это, конечно, так, но я его как-то, знаете, боюсь!». — «А вы не бойтесь, «ловите момент»! Он сейчас уже не тот и нуждается в утешении! Утешьте его!». — «Да, вы думаете?». — «Уверен!». — «Ну, спасибо за поддержку, сейчас побегу попробую! Потом заскочу».

«Ой, как жалко мужика!» — заскочила Мина, как и обещала, через 15 минут. «Почему?» — поинтересовалась жена. — «Ну, как же, его же тоже можно понять! Он ей верил, любил!». «А сейчас?» — спросила жена. «Ой, даже не знаю, — засомневалась Мина, — я попыталась его успокоить. Попросила рассказать мне подробно, как и что произошло». — «Ну и что?». — «А он мне: “А зачем это? Что это мне даст? Чем сможете — вы, мне помочь?!”. Я ему сказала: “Если не помогу, то хоть рассмешу, возможно?” Обняла его и, даже пару танцевальных “па” с ним проделала! Но чувствуется, ему что-то большее нужно! Какое горе, какое горе!».

«Вы тогда не Шнауцером займитесь», — «переформатировал» я Мину. «А кем?!» — оживилась Мина. — «Ясно кем — Бомбахом!». — «Почему?». — «Потому что сейчас он будет начальник! Его главным сделает Шнауцер!». — «Вы так думаете?». — «Уверен!».

«Ой, спасибо за поддержку, побегу! Потом заскочу». — «Ну, и что?» — спросила жена у заскочившей через час Мины. — «Спасибо, вы оказались правы. Он, действительно, сейчас главный! Шнауцер сказал ему, что он будет директором клиники! Я его поздравила и сказала, что мы теперь с вами ему будем все бумаги на подпись относить, в том числе, и отпуск с ним согласовывать!». «Причём здесь — вы и мы! — не выдержал я. — Вы договаривайтесь с Бомбахом за себя». — «Бомбах сказал, чтобы мы с вами согласовывали отпуск, чтобы одновременно не уходить, не оголять клинику! И знаете, я его могу как-то понять! Он хороший мужик». «Но вы напрасно забыли ещё о Клизман! Теперь она будет ревновать, что вы так много внимания уделяете Бомбаху! Всё-таки она тоже, по-своему, начальник!» — решил я Мину во все начальственные места приткнуть. — «Ой, не знаю уже кто начальник! У меня уже от этого вся голова ходором ходит! Ну, спасибо, побегу, потом заскочу».

«Вот, что значит вымя потерять! Сейчас ей нужно, срочно искать другое! — пояснил я жене. — Надо несчастной помочь: где, что, и у кого пососать! Конечно, дружба Шнауцера и Кокиш вдохновляла их на каннибализм! Они пьянели от крови «убиенных», это их возбуждало, как сатанистов! И половую активность усиливало! Она ему указывала кого «прирезать»! И он ей доказывал свою силу, «прирезав» то одного, то другого! Сейчас эта эра закончилась, Силке, к счастью, дурой оказалась и не прислушалась к моему предостережению, когда в самом начале я ей сказал: «Со Шнауцером можно всё потерять в один момент!» — И я был уверен, что она в один момент это и потеряет! Он уже никогда, ей не простит и не забудет! Он, конечно, её вернёт в клинику, в этом я уверен! Его ревность заставит это сделать — забрать своё у конкурента. Он её не оставит другому. Другое дело, сам будет долбать и до-долбает! Он сейчас с ней будет рассчитываться, отрывая от нее «по куску мяса»! Он сейчас имеет, кого жрать и будет её жрать! Она обречена, она подставилась! Она, как Александр Матросов, своим телом прикрыла «амбразуру»! Не желая, совершила «подвиг»! Опасность сейчас в другом — в усилении Бомбаха! Он может развернуться! А это ещё хуже, чем Кокиш! Он неэмоционален, он «правильный немец»! Из двух зол выбирай меньшее! Он большее зло! — объяснил я жене психологическую обстановку — психодинамику в клинике. — Надо Силке возвращать! Сегодня позвоним ей домой! Узнаем, насколько она серьёзно подставилась!».

«Кокиш, — донеслось вечером тихо и робко в трубке. — Я всё потеряла, сама виновата! — как святая Мария фон Магдала каялась Кокиш. — Он самое дорогое у меня забрал — клинику!». — «Ага, вот что для тебя самое дорогое — власть! — подтвердила она мою правоту. — Не волнуйтесь, это он вам вернёт!» — уверенно сказал я Кокиш. — «Нет, никогда он не вернёт! Я сама виновата!». — «А я говорю, вернёт! Ему ещё хуже, чем вам! Уже через несколько дней будет вас просить вернуться в клинику!». «Не думаю», — безнадёжно вздохнула Кокиш.

Ведение конференции Бомбах взял в свои руки, Клизман сидела пришибленная, почти как Мина. Как я и предсказывал, именно Бомбаха объявил Шнауцер директором клиники! Во-первых, Клизман он не любил с самого начала, а во-вторых, она считалась подружкой Кокиш. «И Мина в опасности, но выкрутится, — сказал я жене, — а вот секретарша Пирвоз и другие подчинённые Кокиш временно оживут».

Грустнее и мрачнее всех был Шнауцер, как и положено рогоносцу! «Но на что он — дурак рассчитывал?! Помнишь шофёра, 28-ми лет, в питерской поликлинике? — напомнил я жене. — Он мне похвастал, что нашёл, наконец, свою любовь — тридцатипятилетнюю замужнюю мамочку, которая только его любит, причем, больше всех на свете! И ему поэтому никогда в жизни не изменит!». «Ну и что?» — заинтересовалась жена концовкой этой истории, которую тогда в Питере я ей не рассказал. — «Я этому дураку, когда он хвастал, сказал, почему он уверен, что эта мамочка ему не изменит, если она мужу изменяет!» «Это совсем разные вещи!» — уверял меня знаток женских душ. «И что же?» — уже безразличным тоном спросила жена, занося в компьютер данные пациентов. «Концовка не лирическая, а венерическая! Этот дурак через неделю прибежал ко мне в кабинет, но уже не один, а с гонореей на пару: — Помогите, доктор, вы оказались правы! — Вот и Шнауцер, примерно такой же дурак! Но он «поймал Кокиш», а не гонорею! Гонорея, по-видимому, редка в Германии?».

«Доктор, я назначил вам и жене в этом месяце премию в одну тысячу «ойро (евро)». Вы хорошо с женой поработали», — сообщил грустно Шнауцер в вестибюле. В этот раз обошлось без бодрого «докторэ», без кофе, без сахара, без сливок, без минеральной воды, но зато 1000 ойро (евро)! Как сказал однокурсник-кореец на курсах по иглотерапии в Казани: «Когда буду работать, у больных буду брать только деньги! А если нахалы принесут коньяк, скажу им: “Коньяк я могу себе и сам купить!”».

«Как только он вернёт Силке в клинику, перестанет выдавать премии. Он сейчас одинокий и нуждается в поддержке и неуверенно себя чувствует, — понимал я. — Страдания делают человека…!».

«Ой, какая радость! — заскочила Мина через три дня. — Силка, кажется, возвращается! Он её вернёт! Он просит её вернуться, но она ему поставила условие, что вернётся только его женой в клинику!». «Наглая она, — сказал я своей жене, — но дура! Он, может, ей и пообещает, но уже никогда этого не сделает! А за свою наглость Силке рассчитается! Она, дура, рискует! Вначале обделалась, а теперь хочет на белом коне въехать: «Если мёд, то ложкой»!

«Все её осуждают! — заскочила Мина, ещё раз через полчаса. — А я говорю: — А если это любовь? Просто, люди любят друг друга!».

«Кокиш возвращается! — обрадовала нас и уборщица Штибле, любительница посещать похороны. — Вы слышали, Кокиш возвращается! И я вам расскажу по секрету! Я вчера их обоих застукала в машине Шнауцера, когда ехала в своей. Я решила, что обозналась и поехала за ними, чтобы удостовериться! И увидела их в зеркале! Они сделали вид, что меня не видят, а я их увидела! Хорошо, что Кокиш возвращается! Она добрая ко мне! — Ну, что я вам говорила?! — встретила нас Штибле утром, через три дня, после того, как уличила парочку. — Кокиш уже здесь! Она у себя в кабинете! Она вернулась!».

«Силка здесь! Какая радость! — заскочила Мина. — Только похудела бедная, но здесь! Теперь мы все должны молиться, чтобы у них всё было хорошо! Чтобы они любили друг друга! И нам тогда тоже будет хорошо!».

«Только что я встретила плачущую уборщицу Штибле! Она выбежала от Кокиш и орала: — Она меня уволила! За что она меня уволила?!» — сообщила мне жена.

«За то, что вернулась в клинику и хочет вновь почувствовать себя человеком, восстановиться! Но больше, чем уволить уборщицу, она уже не в состоянии! Шнауцер ей большего уже не позволит, например, Бомбаха, и даже секретаршу Пирвоз она уже не в состоянии будет уничтожить!» — сказал я жене.

«Алле, Мина! Заскочу! Какие люди отвратительные! Не успела Кокиш прийти, говорят: — Она уже и уборщицу уволила! Как так можно говорить?! Силка добрейший человек! И долго мучилась с этой уборщицей! Эта Штибле ленивая — что-то с чем-то! Конечно, будут ещё увольнения! И секретарша Пирвоз уйдёт! Я бы, например, всех уволила, будь моя воля! И этот, Шнауцер, ещё ей нервы, бедной Силке, треплет! Только что приехал, обругал её самыми последними словами, назвал проституткой и уехал! Конечно, его бедного тоже можно понять! И он страдает, они любят друг друга! И, как мне сказала Силке, поняли, наконец, что не могут друг без друга! Пусть только, у них всё будет хорошо! Я больше ничего не хочу в жизни! Спасибо за поддержку, потом прибегу!».

«Пока Силка и Петя ссорятся, давай на неделю в отпуск сходим», — предложила жена.

«Аллё, это я — Мина! Мина я! Как отдыхается? Что новенького? Извините, что беспокою, не даю ещё и дома вам отдохнуть! Новости есть, это что-то с чем-то! Этот красавец, Шнауцер, сволочь поганая, чтобы он сдох! Хотя я никому зла не желаю, берёт на работу какого-то маленького, совсем чёрного еврея, такого противного-противного, типичного…! Я его ещё сама не видела, я, вообще, маленьких не люблю! Все недовольны, в особенности Пусбас и Бюльбеккер, и Клизман, и все остальные! Все говорят: — Что это такое! Мы что, теперь должны по-русски говорить, а не по-немецки?! И я, знаете, могу их понять! Но это бы ещё ничего! Самое главное, этот еврей, ко всему еще «альгемайном медицинщиком (врач общего профиля)» считается, и ясно, Шнауцер хочет мне конкуренцию создать! Посоветуйте, что делать? Как еврея выжить?! Этого нельзя допустить, чтобы он у нас работал! Он очень противный, что-то с чем-то — все говорят! Посоветуйте!».

«Нужно подумать, — сказал я, — ещё один, и еврей, ко всему прочему!». «Так в том-то и дело! Зачем нам это надо?! Нас двое и тоже ведь много! И, знаете, я могу немцев как-то понять! Я бы на их месте тоже этого не хотела! Побегу, попробую документы на этого чёрненького подсмотреть! Потом позвоню, спасибо за поддержку! Такая сволочь — этот Шнауцер! Я всегда это чувствовала! Не знаю, как уж и чем ему угодить?! Я и так и сяк пробовала! Если ему уж Люлинг не понравилась, такая вся из себя, и её он выгнал! То уж не знаю, кто ему нравится?! Паразит несчастный! Ну, всего доброго, отдыхайте, потом позвоню!».

Глава 10 По‐немецки он hahnrei (кастрат), а по‐русски рогоносец

«Ты оказался прав, Мину ждут страдания», — задумчиво произнесла жена. «Не только её, — добавил я, — если Мина не врёт, не выдаёт желаемое за действительное, что его все не любят, то Шнауцер и взял его всем назло! Он со всеми за свой позор, за свои рога рассчитается! Этот еврей — ложка дёгтя, хотя и не в бочку мёда! Ну, а Мину, конечно, он не любит, она же протеже Силке Кокиш, и ей придётся искать другое вымя! И за что её, вообще, любить? Но, в первую очередь, он ударит сейчас по Бомбаху», — рассуждал я. «Почему?» — удивилась жена. — «А ты не понимаешь? Не расстраивайся, не только ты не понимаешь, это способен понять только умный психолог-мужчина, как я, например, — скромно успокоил я жену. — Психологи не знают причин и различий в поведении мужчин и женщин, во всяком случае, не уделяют этому внимания, как будто большинство людей — гермафродиты! В этом еще один недостаток психотерапии, медицинской психологии! Кроме глупости и некомпетентности многих психологов, психотерапевтов это служит ещё дополнительным, вредным фактором психотерапии». «Я вообще не понимаю, — подхватила жена, — как могут психотерапевты, неудачники в семейной и общественной жизни, проводить терапию с другими? Чему может, например, Клизман научить женщину или мужчину с семейными проблемами, если сама не замужем и живёт одна». «Так и получается, что женщинам-пациенткам она будет внушать желание наплевать на мужчин и жить, как она — одна! Так же хорошо, как она выглядеть, как из дымоходной трубы! Пациентов — мужчин, она будет стараться соблазнить и убедить, что их жёны сволочи. Лучший вариант — это два терапевта для пациента: мужчина и женщина, которые компетентны в психологии, имеют сексуальных партнёров, удовлетворены и не нуждаются в сексуальных отношениях с пациентами. Но на практике, такое редко бывает!» — выразил я своё видение проблемы. «Какое это имеет отношение к “нашим баранам”?» — рассмеялась жена. — «А то, что и тебе как женщине непонятно поведение Шнауцера». — «Но ты ведь, к счастью, не похож на Шнауцера». «Точно, нет! — охотно согласился я. — Но в каждом из мужчин сидит маленький или большой Шнауцер! Как и в женщинах — маленькая или большая Кокиш!». «Выкладывай свою теорию, не тяни!» — нетерпеливо потребовала жена, желая, очевидно, понять во мне маленького Шнауцера. «Ладно, слушай, — согласился я, — но это ко мне не имеет никакого отношения». «Как и в первобытном стаде, мужчина стремится создать и сохранить гарем! Для этого ему надо доказать свою силу и оставаться сильным. В современном человеческом “стаде” деньги и положение играют главную роль! На втором месте потенция — сексуальная сила! На третьем — ум». «Тогда тебе ничего не грозит, — успокоила жена, — два последних у тебя есть». — «Но у меня нет первого! И этого уже достаточно, чтобы не быть уверенным в себе!». — «Перестань копаться в Шнауцере, создавать теории! — посоветовала жена. — Нам ещё не хватает из-за Шнауцера поссориться!». «Не бойся, — успокоил я её, — я что-нибудь придумаю! Такое, что тебе скучно не станет, со мной не соскучишься, — почти, как угрозу произнес я. — И, кроме того, в отличие от Шнауцера, я всё замечаю и тут же подправляю! Болезнь легче предупредить, чем лечить! Это Шнауцеру надо было Силку в постели с огромным плотником застать, чтобы убедиться…!». «Но ведь не у всех женщин одинаковые ценности и понятия сильного мужчины», — перевела жена разговор с полусерьёзной на серьёзную тему. «Да, ты права, вернее, ценности могут местами меняться. Здесь может быть много разных нюансов. Ясно, что если женщина дура, то причём здесь умный мужчина?! Хотя ум понятие относительное, смотря, кто оценщик! Да и богатство, тоже. Если в Германии это машина, дом, то в России может быть и бутерброд! Но, так или иначе, женщина выбирает сильного!». «Это всё же лучше, чем стараться создать гарем! — упрекнула жена мужчин. — Выбрала сильного, и с ним!». «К сожалению, не так! — ударил я вновь по женщинам. — Я ведь перечислил несколько признаков мужской силы, а их значительно больше! И эти ценности могут у женщины меняться. Сегодня ценит деньги, завтра сексуальность, послезавтра ум, а затем даже глупость, но с большой «глупостью»! Как наш сын говорит: — Не за кудри Васю любят, не за белое лицо, а за…!». «О, ты уже совсем плохой!» — испугалась жена, почувствовав, что я начинаю уже раздражаться из-за женской ненадёжности. «Короче, — подытожил я, — и та, и другая сторона — обе хороши! Или, как сказал Сталин: — Оба хуже!». «Ну, а причём здесь маленький, чёрный еврей, которого взял Шнауцер на работу?» — перевела жена опять разговор в более спокойное русло. — «С его помощью Шнауцер будет Силке доказывать свою силу! — пришлось объяснить, уже ничего непонимающей, жене. — Он взял такого еврея, которого все не любят, всё же мы в Германии! Даже еврейку — “мешок” Мину, Силке взяла для Шнауцера, взамен красавицы Люлинг! А он для неё — маленького, чёрного, старого еврея! Он для него всё равно, что евнух для гарема! Но здесь, он может просчитаться — евреи, обычно, не евнухи, даже старые!». «Ну и что будет дальше?» — заинтересовалась жена. «Хочешь заранее узнать конец детектива? Лучше, дочитай его до конца! — посоветовал я. — Будет неинтересно, если заранее узнаешь конец! Завтра кончается у тебя отпуск, узнаешь и увидишь продолжение! Чем дольше будешь смотреть — тем больше заработаешь!».

Уже в коридоре клиники натолкнулись на толстую, в халате на распашку, Мину, которая, как банщица, ловила больных и загоняла их в номера, т. е. в свой кабинет на осмотр. Она была явно встревожена, маленький, чёрный еврей сделал своё дело! Мина таким образом защищала от него своё стадо больных. А вот и он сам! Действительно, маленький, лысый, а всё остальное чёрненькое! И он меня опознал, и бросился ко мне, ища защиты от остального стада! «Это вы доктор…?» — назвал он меня по фамилии. — «Да, а что тоже похож?» — поинтересовался я. Но он был слишком встревожен, чтобы еще иронию понять! Даже пушок на лысине торчал дыбом, как у тех евреев в лагере Нюрнберга, по прибытии в Германию. «Можно к вам? — попросился он сразу в мой кабинет. — Ничего не пойму?! — начал он. — Все на меня в коллективе косятся, как на чёрта!». «Вы же в Германии!» — успокоил я его. — «Так и эта — еврейка Барсук тоже недовольна!». «Она из-за другого! Из-за боязни конкуренции!» — пояснил я «ошпаренному кипятком» еврею. «Да я не собираюсь её больных забирать! Я же здесь психиатр! Хотя на дверной табличке и дописали Allgemeinmediziner, но это не я, это Шнауцер дал указание!». Пришлось мне победоносно посмотреть на жену. «А вы откуда приехали?» — посмотрел внимательно чёрненький на меня и жену. — «Из Питера, а вы?». — «Я из Дербента, Дагестана». «Ага, поэтому чёрненький, другое “колено”, — понял я, — горский еврей! Не то, что мы — гордые ашкенази (евреи выходцы из Европы)». «Да, будем знакомы! — только сейчас протянул он руку. — Дадаш Абаев!». «Ой, горенько, угораздило тебя! — про себя, вспомнил я хохляцкое сочувствие — «горенько». — Очень приятно!» — протянул и я ему руку.

«Давай, проверим у тебя кровь! — предложила жена, когда Дадаш ушёл. — Уже пять месяцев прошло!». «Да, видать, надо», — согласился я без энтузиазма. Из-за этого плохого анализа полтора года назад вынужден был остаться работать у Шнауцера, когда он изменил мой трудовой договор — уменьшил зарплату! Тогда решил послать его, и послал в беседе с ним! Но Шнауцер пошёл на попятную, предоставив мне дополнительный выходной день, уменьшив часы! И я согласился. До этого проверил у себя в крови один показатель, который оказался слегка повышенным, и решил, что свой праксис нет смысла открывать — лучше синица в руках! Конечно, анализы мы проверяли тайно, жена взяла кровь у меня из вены и положила вместе с кровью больных! А результат перехватывали до того, как он попадал в руки других в клинике! Конечно же, узнай Шнауцер о моей проблеме, тут же уволил бы! Удалось найти врача, который терпеливо ждал моего согласия на операцию, а я решил наблюдать, пока показатель в крови не начнёт расти. Как обычно, закрыли дверь на ключ изнутри, в первую очередь от Мины! Жена набрала в шприц кровь, я написал себе направление на исследование и расписался. А она привычно отнесла в лабораторию. Время потянулось мучительно долго, только в четыре часа, не раньше, смогу позвонить в лабораторию и узнать результат. От которого будет зависеть: спешить ли с операцией или можно не спешить, а возможно и ничего не делать!» — мои мысли прервали первые больные, которые хлынули к нам на лечение в понедельник! За выходные много проблем накопилось!

«Жена настаивает, чтобы я с ней сейчас на курорт поехал в Испанию, а мне и здесь хорошо! И что делать?» — спросил первый — 1,90 м роста пациент, кровь с молоком, служащий, цепляющийся за клинику. «Мне бы твои проблемы!» — промелькнуло у меня в голове. Пришёл на акупунктуру и гипноз! Но только неопытный и чёрствый врач, будет тут же иглы втыкать такому пациенту! Нужно вначале побеседовать, для этого у меня есть не более пяти минут, т. к. через сорок минут у больного уже следующая терапия, а у меня следующий пациент. За 5 минут надо разобраться в его нежелании ехать с женой и подсказать ему выход из ситуации! Это у меня получается только из-за того, что я сразу, интуитивно, понимаю проблему пациента, до того как он рот раскрыл! Без предварительной беседы гипноз неэффективен, а иглы он вообще как наказание воспримет! Надо успокоить больного, когда у самого «кошки на душе скребут»! А идиот Шнауцер не понимает, отчего больные ко мне уже три года после выписки амбулаторно ходят на иглоукалывание! Хочет китайцев взять, чтобы больше денег ему приносили, как куры яйца несли. Амбулаторным больным страховка только за акупунктуру платит, гипноз и беседу они получают у меня бесплатно — в счёт не ставлю! Шнауцер этого не знает! Другое дело Мина, чистит больных как парикмахерша, но приспособилась амбулаторных больных, которые ко мне ходят, ловить в коридоре и загонять к себе в кабинет. И они как бараны идут, думают, что если ей откажут, то я обижусь и не буду их принимать. Она, Мина, ведь тоже «русская», как и я! Другое дело, что от Мины они получают счета, от которых не только они, но и страховка начинает чесаться! Но как-то у Мины все проходит. Хотя всё же половины больных лишилась! Они, выходя от нас, стараются проскочить у Мины, кто между рук, кто между ног, но убегают! Сказать Мине: «Не хватай больных!» — не поможет. Шнауцер её поддержит, ведь деньги — 90 % ему идут!

«Алле, я — Мина, заскочу! — прервала мои мысли о ней Мина. — Ну, как вам нравится этот новый красавец?! Шнауцер думает, что если мы с вами хорошо работаем, то все русские хорошо работают! Таких, как мы, он больше никогда не найдёт!». — «Скажите ему это». — «Я не ему, я Кокиш и Клизман сказала!». — «Ну и какой результат?». — «Клизман пообещала, что этот чёрненький до пенсии не доработает!». — «А, что вы о нём думаете?» — с надеждой спросила Мина. — «Я думаю, что не надо сражаться евреям с евреями и помогать их вытеснять!». — «Да я не против, пусть работает! Только не пойму, зачем его надо было, в его возрасте — 58 лет, брать?! Что, молодых нет?! Но знаете, мне как-то всё равно! Я никому плохого не желаю, всех жалею, пусть работает! Только, кто будет отвечать, если он что-то натворит с больными?!». «Что натворит?!» — изумилась жена. — «Ну, у него же нет опыта работы, как у меня!». «Он опытный врач, — “успокоила” Мину жена, — он и в Германии пять лет работал». — «Да я не против! Конечно, пусть работает! Спасибо за поддержку, потом заскочу». «Внутри животных одного вида борьба наиболее острая!» — сказал Дарвин, а теперь и жена задумчиво произнесла Мине вслед.

«Зайдите! — пригласила Кокиш, завидев меня в вестибюле. — Как вам доктор Абаев? Вот его документы!». — «Самое лучшее мнение: опытный врач-психиатр и врач общего профиля! Кроме того, достоин уважения — указал свою еврейскую веру в резюме на работу, что не прибавляет шансов найти работу в Германии!». «Да, — рассмеялась Кокиш, — я так и думала, что вы с ним сойдётесь. Он какой-то настоящий еврей! Меня удивила д-р Мина! Узнав, что придёт работать “контингент флюхтлинг” (обозначение еврейских эмигрантов в Германии), она расстроилась, а затем зашла вся красная и призналась, что она еврейка!».

«Зачем она это сделала?» — спросила у меня жена. — «Нас она не боялась, я ведь, при её устройстве не выдал, что Мина еврейка, когда Кокиш указала на неё, как на “контингент флюхтлинг” и спросила Мину: “Что это означает?”. Я тогда за Мину ответил, что есть такой контингент, и что это очень “хороший контингент”, хорошо будет работать! Тогда Мина изобразила мне благодарную рожу! А сейчас испугалась, что Абаев её продаст, как она его продаёт! И решила: лучше самой сдаться — сделать “явку с повинной”, покаяться пока не поздно!».

«Докторэ, зайдите!» — позвонил через полчаса Шнауцер, как раз, когда я закончил проводить гипноз у поступившего два дня назад больного со СПИДом и вторичной депрессией, желающего похудеть! У некоторых депрессия сопровождается приступами обжорства. «Как дела, докторэ, как здоровье?» — начал Шнауцер. Посмотрев на него, понял, что о здоровье он спросил просто так — мои анализы пока никому в руки не попали! «Всё прекрасно!» — заверил я «друга». «Как вам новый врач, докторэ?». — «Вот такой! — поднял я вверх большой палец. — И как врач очень опытный, и как человек прекрасный!». — «Почему, как человек?!». — «Не скрыть свою еврейскую веру, надо иметь мужество — быть честным и не приспособленцем!». «Удивительно», — разочарованно произнёс Шнауцер. «Что удивительно?» — поинтересовался я у Петера Шнауцера. — «Я ожидал, что вы будете недовольны его приходом на работу». «Так вы для меня его приняли?!» — уточнил я у «друга рогоносца», который, как оказалось: «для совершения самой низкой подлости, готов на самое высокое благородство!». «Нет! — злорадно рассмеялся Шнауцер. — Для вас я принял на работу психотерапевта, доктора Шибли! Он владеет акупунктурой! Мне его Клизман для вас нашла! Как конкурента вам! Он тоже честный — сразу сказал, что гомосексуалист!». «Поэтому вам не конкурент!» — вырвалось у меня.

Шнауцер действовал по сценарию, который я предсказал, обрадовался я правоте своей теории! Моя радость отразилась, очевидно, на лице. «А чему вы рады?» — разочарованно поинтересовался Шнауцер. «Тому, что и для меня гомосексуалист не конкурент! Я только хочу вас попросить — оградить доктора Абаева от гнева коллектива! — обратился я к Шнауцеру. — Все очень недовольны вашим выбором». «Нет, он должен сам выкарабкиваться! — холодно ответил Шнауцер. — Он должен вас благодарить за своё устройство! Как вы сами заметили: все против него! Тогда я их спросил, считают ли они, что вы плохо работаете, и они заткнулись! Передайте ему, что вы, как я понял, его авансом похвалили! Я обо всём знаю, и пусть смело работает! А кто не хочет, чтобы он работал — Мина, например, пусть придут ко мне! Я её давно у себя жду! Она только у Кокиш имеет хорошие карты, но не у меня! Кстати, этот новый врач, который придёт — доктор Шибли, ещё и сексопатолог!» — добавил Шнауцер. «Будет учить пациентов, что задница это половой орган!» — вновь вырвалось у меня. «Мы на Западе — толерантны», — возразил Шнауцер.

«Алле, это я Мина, заскочу! Что вам Шнауцер сказал? Я знаю, вы у него только что были! А Клизман мне сказала по секрету, что доктора, владеющего акупунктурой, взяли для того, чтобы он составил вам конкуренцию! К тому же он гомосексуалист! Что будете делать?!» — злорадно поинтересовалась Мина. «То, что делают с педерастами!» — уклончиво ответил я. — «А, что?». «Удовлетворю его!» — вновь вырвалось у меня. «Ну ладно, потом заскочу», — разочаровал я Мину своей заинтересованностью в педерасте.

«Ты прав! Шнауцер действует по твоему сценарию! Как будто он его прочитал! А Шибли только что я увидела, вот такая жопа, развела жена руки до отказа!» — изобразив гомика, глядя на меня, как на сценариста. — «Отвечу тебе изречением Абу Али ибн Сины! Помнишь, у нас в мединституте висел транспарант?». «Тот, который ты уже не один раз высмеял! — напомнила жена: “От преисподней до колец Сатурна все тайны мира ты познал недурно…”». «Да, да, точно! — обрадовался я. — Молодец, хорошая память, только это не я сказал, а Авиценна и полностью оно звучит: “От преисподней до колец Сатурна, все тайны мира я постиг недурно, лишь одного узла не смог развязать я — это узел смерти!” А я это только перефразировал, как ты тоже, наверное, помнишь: “От места срама до черепной коробки люда! Недурно разобрался я в причинах блуда!”».

«Давай, звони в лабораторию», — вернула меня жена к реальности. Набираю номер, сердце стучит чаще обычного, томительное ожидание пока ищут результат: «Так… ваш показатель… прежний у вас был…, а сейчас…» — ударило в правое ухо… записал я на листке. — «Спасибо». — «Пожалуйста, прислать факс?». — «Нет, спасибо. Подожду, пока по почте придёт, не срочно», — отказался я от факса, который легче, чем письмо, другим прочесть. «Ладно, — успокоил я помрачневшую жену, — повторим ещё один-два раза, затем решим, что делать. Если сохранится тенденция роста, то посмотрим».

«Можно к вам? — позвонил Дадаш Абаев. — Не пойму, почему на меня все волком смотрят? И эта — Мина Барсук? Она что, русская?». — «Нет, к сожалению, еврейка». — «Она меня сегодня два раза к себе в кабинет вызывала и потребовала общей медициной не заниматься! Я не собираюсь ещё и общей медициной заниматься. Мне дали уже двух психотерапевтических больных! Но если скажут, что я могу сделать? Придётся посмотреть и таких больных. А почему она против того, чтобы я “общей” занимался?» — не понимал наивный горский еврей. «Боится за свою шкуру», — пояснил я «горному колену». — «Вот, дура! И в синагоге я тоже натерпелся от ашкеназийских евреев!». «Ну, ваши тоже не все — мёд!» — поставил я горца на место. «Да, конечно, — согласился он, — но нас тут в Германии всего 200 человек. Мне дали больного, и Бомбах велел завтра доложить ему структурный анализ. Что это такое? Мы ведь это не учили в Союзе!». — «Бомбах вам устраивает экзамен! Хочет проверить уровень ваших знаний, он такие задания никому из немцев не даёт. Просто докладывают жалобы больных и вкратце историю болезни». «А откуда я это могу знать?» — наивно настаивало «горное колено». — «Вы читали книги по психотерапии, психоанализу, медицинской психологии? Психологии развития личности, например?».

«Вы плов кушаете?» — поинтересовался, в свою очередь, Абаев. — «Ещё как!». «Я как-нибудь приглашу вас в гости! Приезжайте к нам оба на выходные! Мы с женой приготовим плов», — предложил он мне и мрачной жене, ещё не отошедшей от результатов моего анализа.

«Откопируй ему этот раздел», — указал я на пять листов в книге по психосоматике, когда Дадаш Абаев вышел. «Зайдите, — позвонил я Дадашу через 15 минут, — вот это дома почитаете. Это раздел по психологии развития личности! А вот сводная таблица! А пока запишите, что я вам продиктую: “У данного пациента можно предположить нарушения в симбиотической фазе развития на первом году жизни! Что, возможно, и послужило причиной развития психоза”. Это произнесёте завтра на конференции, после доклада жалоб и анамнеза больного».

«Спасибо, придёте к нам? Я вас познакомлю с одной профессоршей в синагоге». — «Как, в синагоге: с профессоршей?!». — «Ну, она в Союзе была профессором, а здесь председатель правления синагоги! А я — её заместитель! Очень умная! Мы с ней на следующей неделе в синагоге симпозиум организуем, под названием “Толерантность и эмпатия”! Все недовольны и говорят: “Нельзя ли попроще?!” Приезжайте!».

«От чего лечится у вас этот мой больной со СПИДом?» — поинтересовалась у меня на конференции Клизман. — «Хочет похудеть». — «Так он скоро и так похудеет от СПИДа! Ему не долго уже осталось!» — захихикала Клизман, а за ней и все остальные врачи, терапевты, включая и Бомбаха. Все, как гуси загоготали, со смеху покатились.

«Можно мне доложить больного?» — в конце, когда Бомбах объявил, что можно расходиться, произнёс Абаев. «Ну, давайте», — согласился Бомбах. После объявления жалоб больного и истории болезни, Абаев, наконец, зачитал надиктованный мной ему текст. Клизман, глядевшая на него до этого скептически, так и окосела от неожиданности. «Ну хорошо, это можно принять за рабочую гипотезу», — согласился высокомерно и высокопарно Бомбах.

«Я не понял, как они отреагировали, когда я доложил?» — зашёл ко мне после конференции Абаев. «Окосели от удивления, — хотел я его обрадовать, — хорошо доложили». «А вы умеете делать “эриксоновские гипнозы”?» — спросил Абаев. — «Умею, но делаю классический, он мне больше подходит». «А я умею эриксоновский делать, — задумчиво произнёс Абаев, — но я пока не буду вылазить», — успокоил он меня. «Ты, по-моему, напрасно вокруг него суетишься», — сделала вывод жена, когда Абаев вышел. «Может быть, он мне чем-то Хейфеца, полуеврея-полудагестанца из бердичевского техникума напоминает, из-за которого мне часто приходилось драться! — предположил я. — Но дело, ведь, не в нём, а в окружающих. Я и тогда, в 17 лет, не столько за Хейфеца, сколько против окружающих был!».

«Шнауцер, только что собрал Кокиш, Бомбаха и Клизман на совещание», — ответила жена, которая больше меня общалась с внешним миром, планируя нашу работу. А я больше находился с больными в нашем бюро, состоящем из двух смежных комнат, на дверях которого висела спасительная табличка: «Не мешать, и не шуметь — гипноз!», что останавливало всех кроме Мины, и в последнее время и Абаева не отпугивала. Они без лишнего шума открывали дверь и вламывались, когда жены не было со мной! Только ей иногда удавалось остановить налёт, когда я наговаривал формулы гипноза.

«Шнауцер так орёт на них, — сообщила жена через полчаса, — как будто у него истерика! Всё идёт по твоему сценарию!». «Ну, да! — согласился я. — Он сейчас демонстрирует перед Кокиш свою мужскую силу! Он вожак стада, гарема, а сейчас ещё и евнуха взял — гомосексуалиста, который как бы будет охранять его гарем! Всё, как в первобытном стаде! По идее он сейчас орёт и избивает именно Бомбаха! Он ведь его сделал как бы вожаком стада, а сейчас должен перед Силке продемонстрировать свой бой с претендентом на место вожака — Бомбахом! Он ему сейчас рога пообломает — сохатому, покажет Силке, кто в стаде хозяин и кто достоин с ней спариваться!». «По-моему, Бомбах на это не претендует», — возразила жена. «Конечно нет, но это Шнауцеру нужно! Для этого он сам Бомбаха вожаком назначил, чтобы затем его постоянно свергать! Тем более что у него сейчас есть рога! И он будет их с разбега вонзать в Бомбаха! А эти две самки должны будут наблюдать за боем претендентов за право спариваться с самками! Только Клизман это не грозит! За право с ней спариваться никто никогда не будет сражаться! И я уверен, что никто никогда и не сражался, поэтому она даже на больных СПИДом злая, желает им скорой смерти! Но то, что совершает Шнауцер, он делает чисто на инстинктивном, подсознательном уровне! У него работает уязвленное самолюбие! На психологическом языке — это нарциссическая обида!».

«Зайдите ко мне, если можете», — попросила тихо, на следующий день утром, Кокиш, как только мы с женой вышли из машины, а она подкатила к клинике. У Силке были распухшие, заплаканные глаза: «Он меня увольняет со следующей недели! Кроме того, он так орал на Бомбаха вчера, что и тот сказал, что уйдёт. Он озверел окончательно, не пойму, чего он хочет! Я ему сказала, что личные дела, наверное, нельзя смешивать с деловыми, и он согласился. Что мне делать, посоветуйте? Он мне противен, я бы с удовольствием ушла, но я потеряю много денег! Всё моё материальное существование будет ужасным! У нас с ним ещё есть общие финансовые дела! Мне пришёл конец, он меня гонит! Я ему сказала, что сегодня дам ему ответ, что я выбираю: деловые отношения с ним или личные! Так как “и то и другое” не получается. И он даже с какой-то радостью согласился! Он ждёт от меня ответа, что мне делать?». — «Как долго ждёт?». — «Ну, со вчерашнего дня». — «Почему сразу не дали ему ответ?!». — «Но мне ведь нужно подумать! Я хочу уйти, он мне надоел, единственное, что меня сдерживает — это общие наши дела! Я ему скажу, что никаких личных отношений, пусть только деловые останутся! А что вы посоветуете?». — «Где он?». — «Ну, сейчас восемь часов утра — думаю дома». — «Сейчас же ему звоните!». — «Куда?». — «Ну, туда, где он находится!». — «Так он дома, спит!». — «Поднимайте с постели! Так делают все влюблённые!». — «Какие влюблённые! Он мне надоел, я его терпеть не могу!». — «Так вы хотите деньги и работу или нет?». — «Да, конечно, в том-то и дело, что хочу! Я лишусь средств к существованию! Он меня полностью уничтожит финансово, если я откажусь от деловых отношений с ним!». — «И что вы собираетесь делать?». — «Скажу, что мне всё надоело, согласна только на деловые отношения! Он тоже согласен, что те и другие у нас не получаются». — «Слушайте, что я вам скажу! Сейчас же звоните! Чем больше пройдёт времени, тем больше будет не в вашу пользу! Он ждёт с нетерпением вашего ответа! Лучше было бы, если бы вы ему вчера сразу ответили, без раздумья! Сказали бы ему, что для вас нет никакого вопроса, и вам нечего обдумывать! Вы его любите и выбираете любовь — личные отношения! А деловые вас не интересуют. Будьте, как русские женщины-декабристки! Идите за ним в Сибирь, если он туда, конечно, попадёт!». — «Так я же его не люблю, он мне надоел!». — «Вы что, не понимаете, что он вас испытывает?! Это тест, экзамен на то, что вам важнее! Если выберите деловые отношения, то, вообще, никаких не будет! Вернее, будут — будет преследовать и добивать вас на всех уровнях! Звоните прямо сейчас и скажите: “Петер, как тебе не стыдно?! Как ты мог мне такой вопрос задать: любовь или деньги?! — Любовь, только любовь, Петер! Всё отдам за любовь!”». — «А как от него уйти?». — «Только постепенно! Освобождайтесь от деловой, финансовой, экономической зависимости от него!». — «А что подумает его сестра, если я позвоню?». — «Ну и что? Тем лучше! Пусть сам, дурак, оправдывается перед сестрой, сам захотел ответа! Надо было ночью ему позвонить! Это ещё лучше было бы, влюблённые так и делают! Вы и так потеряли много времени. Звоните, а я выйду! Потом сообщите мне результат и его реакцию! Без меня, дальнейших моих советов, сами ничего не совершайте, никаких шагов!». «Доктор, зайдите», — раздался через пять минут звонок от Кокиш. — «Ну что?». — «Позвонила!». — «Ну и что?». — «Трубку взяла его сестра». — «Дальше, это неважно!». — «Сказала ему, как вы советовали». — «Дальше!». — «Не знаю, я сразу положила трубку». — «Молодец, правильно сделали!». — «А теперь что?». — «Теперь он пусть думает! Вы “забросили мяч на его половину поля”! Уверен, что сегодня же даст о себе знать! Судя по его характеру, будет здесь через полтора-два часа, ровно столько, сколько ему ехать из дому!». Кокиш вздрогнула, её перекосило, но тут же опомнилась: «Знаете, как я его люблю! Еr ist mir uber alles (он мне превыше всего!)». — «Ну вот! Пошли старые напевки: “Deutschland uber alles!” Только сейчас уже Петя превыше всего! А раньше Германия была превыше всего! — понял я и извинился перед Кокиш: — Ладно, я побегу, меня больные ждут». «Спасибо, доктор, за поддержку!» — почти, как Мина, но с благодарным видом боязливо произнесла Кокиш.

«Думаешь, ты правильно сделал?» — спросила жена. — «Понимаешь, в тот момент она была для меня пациентка, автоматизм сработал! Ведь не мог я ей подсказать, как неправильно действовать!».

«Алле, Мина, заскочу, что вы делали у Кокиш?». — «О работе беседовали». — «Скажу вам по секрету, я была при её разговоре с Клизман. Кокиш сказала, как и Клизман тоже, что будет хорошо, когда придёт этот, ну, как его вы обозвали — педераст. Они его берут для конкуренции с вами». — «Так вы мне об этом уже говорили». — «Да, но это было раньше! А вчера я услышала от них ещё раз после их конференции со Шнауцером! Кокиш плакала, он её и Бомбаха обругал последними словами! Она после этого советовалась со мной и Клизман: “Что делать?”». — «Ну и что вы посоветовали?». — «И я, и Клизман в один голос сказали: “Плюнь ты на него, этого облезлого красавца! И не имей с ним никакой любви! Что за любовь-морковь такая?!” Надо только работать! Скажи ему: “Никакой больше любви, только работа!”». — «Ну, а она?». — «Ей сразу стало как-то легче, перестала плакать, и тогда и состоялся разговор о вас, о конкуренции вам со стороны доктора! Как его… забыла…. Ах да, правильно, доктора Шибли! Ладно, побегу, потом заскочу! Узнбю, где этот чёрненький! Поговорю о нём с Кокиш! Пока, спасибо за поддержку».

«Ну что?» — посмотрела на меня скептически жена. «Не переживай! — успокоил я её. — Во-первых, это не последнее “землетрясение” для Кокиш! Во-вторых, сваливая эти две кучи в одну, я делаю хорошее дело для других! Лучше одна большая куча, чем много везде поменьше! Пусть нюхают друг друга! — произнёс я со злостью и, успокоившись, добавил: — Ведь и больные наши не ангелы, а многие с нацистским прошлым! Но мы ведь не советуем им намеренно плохо, когда обращаются за помощью! У нас реакция врачей — помочь! Иначе невозможно было бы работать! А она, как я уже сказал, была в тот момент для меня пациенткой».

«Шнауцер здесь», — объявила через два часа жена, выйдя за кофе и наткнувшись на Шнауцера. — «Ну и что?». — «Они оба счастливые, он и Кокиш, вышли из столовой. Кокиш бросилась мне дверь открывать, а Шнауцер театрально поклонился в пояс и подержал дверь, пока я пройду». — «Знай наших!» — сказала бы Мина. «Кокиш и Шнауцер оба пьяные! Шатаются по клинике, как угорелые, все больные от них шарахаются», — сообщила жена, выйдя в очередной раз в сестринскую за историей болезни. «Ну ясно, празднуют слияние душ», — пояснил я.

«Абаев ломится в дверь, несмотря на табличку “не мешать”», — объявила жена. — «Впусти, что он хочет?». — «Не знаю». — «Что мне делать, уже всё надоело. Мина Барсук меня опять вызвала и потребовала убрать с двери табличку, что я врач общего профиля». — «А кто её повесил?». — «Ну, конечно, не я — регистратура, Шнауцер дал им указание». — «Ну и пошлите её к Шнауцеру!».

«Доктор, огромное спасибо! — ввалилась в кабинет Кокиш, не обращая внимания на Абаева. И, обняв меня, прошептала на ухо: — Такой совет вы мне дали, который мне так сразу помог, мне ещё никто не давал! Спасибо, доктор! Я остаюсь, и буду маркетингом заниматься, ну и его заместителем остаюсь! Будем теперь отделение для русских пациентов создавать! Мы приняли ещё одного русского психолога на работу! Он из Казахстана — Aussiedler (переселенец), его фамилия Балдус, не слышали?». — «Нет, я ведь из Питера». «А вы знаете ещё других русских врачей? Мы их всех возьмём!» — только сейчас, Кокиш заметила Абаева. «Да! Да! Знаем! И очень выдающуюся личность — профессора, доктора медицины! — обрадовался Абаев. — Он тоже из Казахстана, только настоящий русский, его фамилия Сукау! Слышали?» — спросил у меня Абаев. — «Нет, я ведь из Питера». — «Он может даже возглавить русское отделение!» — отдал ему тут же пост Дадаш Абаев. «Отлично!» — обрадовалась Кокиш. «Я вас могу с ним познакомить!» — предложил ей Абаев. «Отлично!» — ещё больше обрадовалась Кокиш. «Поговорю с ним, думаю, через пару дней согласится!» — заверил Абаев. «Он что, не работает?» — спросила жена. «Где-то работает, по-моему, — промямлил Дадаш, — в каком-то центре. Но он хочет врачом-профессором работать! Он же врач! Профессор!».

«Это имеет большое значение! Будет русский начальник у вас! — пообещала мне Кокиш на следующий день, протянув документы профессора Сукау: — Доктор, посмотрите! Вот Абаев принёс его документы!».

На меня смотрел с фотографии очень важный с бородкой лопаточной формы, в очках — пятидесятивосьмилетний «инспектор отдела кадров ГУЗЛа», который категорически отказался взять меня в Ленинграде на работу, в качестве участкого врача, в 1985 году! Не он, конечно, но или его двойник, или из того же яичка — однояйцовый брат-близнец! Под фамилией Сукау стояло: урожденный Тарабаров.

«Вы уверены, что хорошо сделали? — спросил я у Дадаша Абаева. — Зачем вы тащите сюда говно и ещё при этом — антисемита?!». «Почему вы так думаете? Вы ведь его не видели и не знаете!» — изумился Дадаш. — «Мне достаточно то, что я его фотографию видел на его документах, которые вы подбросили Кокиш!». — «Ну и что вы можете о нём сказать?». «То, что уже сказал: — В первую очередь, — говно! А во вторую, — антисемит, ещё и фашиствующий! Не только вас продаст, но свою Родину — русский род свой продал — сам Тарабаров, а фамилию взял, наверное, жены — русской немки, и стал сукой — Сукау! Вернее, была сука — Тарабаров, а стала сука — Сукау! Вы что думаете, укроетесь под его крылом?! Он вас и продаст в первую очередь! Вы же религиозный еврей! А поступаете, как Рабин и Перес — привели в дом, где жили, Ясира Арафата и вооружили его! Создали ему сразу рекламу! У вас теперь будут не только немцы начальники, но ещё и русский антисемит начальник! И он как раз в первую очередь и будет вас бить — “своего”, чтобы чужие боялись!».

«Ладно, я побегу, у меня сейчас больная!» — выскочил из кабинета, как ошпаренный — «Рабин-Перес» — Абаев Дадаш — «дашь на дашь».

«Да, — произнесла жена, — ну и события, какой-то дурдом! Всё в один момент закрутилось!».

«Алло, это я — Абаев! Можете ко мне зайти на пять минут! Знаете, вы опасный человек! — рассмеялся Абаев. — Как вы сразу так распознали Сукау? Он мне сам рассказал, что в России его говном на работе называли. И ещё мне сказал, что евреев не любит, но я какой-то не такой еврей, из-за которых он так настрадался в Союзе. Но в тоже время, я думаю, что он русским гадости не сделает. И он как врач — хороший. Он мне сказал, что когда в России одна врач отказала какому-то больному в помощи, он ей сказал: “Как вам не стыдно! Даже немецкие — нацистские — врачи лечили в концлагерях больных и никому в помощи не отказывали!”».

«Ну ясно», — посмотрел я на безнадёжного узколобика с большим носом, маленькой головкой, похожего на птичку — Дадаша. Только сейчас я это заметил. «У меня после ваших слов голова разболелась, — указал на свою маленькую головку Дадаш, — что сейчас делать, не знаю. Он всё равно уже придёт, я ему телефон клиники дал». «Ну и хорошо, пусть приходит ваш Сукау! — успокоил я Абаева. — За меня не волнуйтесь! Я знаю, как на х*й гавнюков посылать! Если ко мне сунется! О себе подумайте и делайте, как вам лучше». «А Силке, опять подставилась! — понял я. — Теперь получит от Шнауцера еще и за этого русского профессора — приревнует!».

«Чего он хотел?» — спросила жена. «Его поведение, и всех остальных, понятно! Другое дело, что это не по мне. Я никогда не был, вернее, не родился и не буду педерастом!» «А зачем всё же ты помог Силке?». — «Я жрал мышей, но никогда — дохлых!». «Ты же сам всегда говорил: “Хочется другим что-то хорошее сделать — перетерпи и не делай!”». — «Я не столько хочу сейчас другим помочь, сколько нам самим! Сейчас надо “есть”, но не мышей, а настоящий — крупный и мелкий рогатый скот и падальщиков — шакалов и гиен! Сейчас, как ты видишь, нарушилось равновесие в фауне, причём нарушилось против нас! Две гиены: Клизман и Бомбах; два бегемота: Мина и Шибли; цепной пёс — Шнауцер; драная коза — Кокиш; горный козёл — Дадаш Абаев; горный баран — Балдус. Получается один бегемот и одна гиена лишние! Клизман и Мину вытеснить нереально, остаётся бегемот Шибли и гиена Бомбах. Бегемота Шибли любит гиена Бомбах, если его убрать, то и Шибли, возможно, уйдёт!». — «Ты что, замахнулся на директора клиники?!». — «Не только я, но и Кокиш! Он её не устраивает». — «Думаешь, драная коза сожрёт гиену?». — «Ей надо использовать для этого цепного пса Шнауцера — он сделал из мелкого шакала гиену». — «А с чего ты взял, что Дадаш горный козёл?». — «Он козлик, согласен, извини — козлик! Евреи обычно не дотягивают до «гаевских», они «полугаевские», главное, что он мелкий рогатый и Балдус из этой же группы — баран! Вот они и будут выяснять отношения между собой! Разбегаться и делать: «баран, баран — буц»! Пока это будут делать, нам не мешают, но если рога на нас направят — обломаю! Видишь, козлик уже заказал для себя русского хамелеона Сукау».

Глава 11 Ряды не наших — редеют!

«Принимай его — он уже здесь!» — оповестила жена. — «Кто?». — «Ну, козлик». — «Извините, что ворвался, значит так: Кокиш завтра встречается в ресторане со мной и Тарабаровым, ну по-немецки он Сукау — будем его на должность ставить! И ещё нам с вами надо написать концепт для нового отделения, вы напишите, а я добавлю. Можете ещё и Балдуса взять в помощь, я договорился! Завтра к нам придёт брать интервью корреспондентка нашей центральной газеты. Она напишет статью о нашей клинике и тогда русские сюда повалят: «пойдёт говно по трубам»! Я буду менеджером русского отделения, Сукау начальником, а вы с Балдусом — вести больных, так я договорился с Кокиш».

«Как тебе нравится — козёл?! — негодовала жена. — А ты его защищаешь!». «Я людям или животным, вначале всегда даю шанс! А затем, как моя мать говорила, повторяя за хохлами: «Нэ хтилы люды, манну исты, нэхай трастю идять!» — это если люди этот шанс не используют. Вначале он будет бодаться с бараном Балтусом, затем за ним будет бегать бегемотиха Мина Барсук, и, наконец, его загрызут две гиены: Бомбах и Клизман! А Шнауцеру донесут, какую он вредную вещь затеял — немцев вытеснить, русскими заменить!».

«Все к Кокиш на интервью! — ворвался «менеджер» Дадаш на следующий день. — Корреспондентка уже здесь!». Примерно 60-ти летняя пожилая женщина налаживала старый советский кассетный магнитофон. Кокиш с интересом наблюдала за её приготовлениями, а Мина — скептически. Ей не нравилось, что Дадаш в люди выбился и командует, и Балдус был явно не в восторге от этого русского отделения. «Всё, начинаем!» — скомандовал Дадаш. «Вот, это наш ведущий врач!» — указала на меня Кокиш. «Расскажите о себе и о клинике», — направила на меня диктофон корреспондентка «нашей» газеты, и Мина старалась добавить. «А теперь вы расскажите, добавьте», — предложила и ей корреспондентка. «А что тут говорить — посмотрим», — промямлила Мина. «Ну, как вы относитесь к идее открытия русского отделения?». «Причём здесь русское! — недовольно поморщилась Мина. — Это немецкая клиника». Разговор шёл на русском, поэтому Кокиш одобрительно кивала, как и я когда-то, участвуя в общениях с таджиками в Душанбе, на их родном. Старая еврейка осталась верной своему родному русско-украинскому языку — языку её газеты «Радянский шлях» (Советский путь), а теперь газеты: «Еврейский путь» в Германии. Она была внештатным корреспондентом «нашей» газеты, и её место в синагоге тоже было «внештатное».

«А теперь, все на съемки!» — скомандовал «режиссер» Дадаш Абаев и всех повёл к входу клиники, а старуха там пощёлкала несколько раз фотоаппаратом. Все остались довольны, кроме Мины и Балдуса. «Всё бесплатно организовал!» — похвастал Дадаш. «Почему бесплатно?! — возмутилась жена. — Несколько сот евро не повредили бы еврейской корреспондентке». «Зачем?! Нет, нет! Я ведь обещал фрау Кокиш, что бесплатно будет!» — гордо пояснил Дадаш.

«Молодец Абаев!» — не могла нарадоваться Кокиш у нас в кабинете через два часа после интервью. «Сколько стоит эта реклама?» — спросил я у Кокиш. — «Абаев сказал, что бесплатно». «Вот пусть он и работает бесплатно!» — не выдержала жена. «Конечно, мы заплатим, — слабо заверила Кокиш и добавила: — Я уже разговаривала с господином Сукау». — «Ну, и как?». — «Ну, так вроде…». «Он нам не нужен!» — уверенно прервал я Кокиш. — «Почему?». — «Нам нужны работники, а не начальники!». «Я тоже так думаю, — согласилась Кокиш и перешла на другую тему: — Хотите почитать характеристику на вас от Бомбаха и Клизман?» — с улыбкой предложила Силке. «Что вдруг?» — не понял, я. «Шнауцер поручил ему и Клизман на всех написать характеристики! Только никому не говорите! — протянула Кокиш папку. — Затем лично мне вернёте!».

«Ну, что пишут эти сволочи?!» — открыла папку жена, когда дверь закрылась за Кокиш. — «Ничего хорошего». — «А что он — дерьмо — может написать о тебе плохого!» — возмутилась жена. «Хорошее, Кокиш нам бы не показала. Ей нужен соратник в борьбе против Бомбаха», — пояснил я. «Вот скотина! — негодовала жена. — Вот что эта скотина пишет: — Не принадлежит к команде, работает сам по себе, создал клинику в клинике, хотя и удовлетворительно «arbeitsfreudig (трудолюбивый)». «Ничего, успокойся, он скоро будет у меня «hilfsbedurftig (нуждающийся в посторонней помощи)! — заверил я жену. — А вот, что он о Мине пишет: — Квалификация низкая, но не касается психотерапии, поэтому для клиники невредна! — это за её любовь к ним. — Любовь часто бывает безответной». «Ты прав, Кокиш будет сражаться с Бомбахом! Она его не любит», — похвалила меня жена за прозорливость. — «А за что ей его любить? Шнауцер его назло ей назначил, выдвинул! Чтобы она искала у него от Бомбаха защиты! Рассчитывается с ней за её измену ему!».

«Сейчас к вам заскочу!» — порадовала по телефону Мина. «Скажешь ей про характеристику?» — торопливо спросила жена. — «Нет, конечно! Она будет еще больше любить Бомба-ха за муки и страдания. И будет еще больше для него стараться! Как сказал Отелло: — Она его за муки полюбила, А он её за состраданье… — не дословно сказал, как у классика, но к нашей Дездемоне, то бишь Мине Барсук, подходит».

«Ну, что Кокиш вам рассказала?» — взяла быка за рога Мина. — «Будем, говорит, здесь Россию создавать — даёшь Russland руками евреев на немецкой земле!». — «Ой, не говорите! Это Абаев старается, хочет остаться здесь работать!».

«Шнауцер, — объявила жена, — просит к нему зайти, прими что-нибудь от давления». — «А, докторэ, заходите! Будете минеральную воду?». — «Нет, лучше кофе и со сливками не забудьте!». — «Скажите, нужно нам русское отделение, которое Кокиш и Абаев хотят? Я, вообще, докторэ, собираюсь, честно говоря, разогнать это русско-еврейское сообщество! Что думаете на этот счёт?». — «Думаю хорошая идея». — «Какая идея?». — «Ну, разогнать всех» — поддержал я Шнауцера. — «Вы ходите на конференции, доктор?». — «Хожу, когда есть что сказать. Вернее, всегда есть, что сказать: что в гипнозе происходит с больными, их мысли, видения — это ценный материал для психотерапевтов». «Конечно», — согласился Шнауцер. «Только моим сообщениям психотерапевты почему-то не очень рады!» — поняв, к чему клонит Шнауцер, пояснил я. — «Почему?». — «Потому что я им говорю то, что они не знают о больных, а это значит, что они их не знают! Те не открываются перед ними!». «Ну ясно, — согласился Шнауцер, — что вы можете сказать, докторэ, о Бомбахе?». — «Ничего хорошего: нудный, безликий, но подспудно агрессивный, т. н. пассивно-агрессивная личность по классификации расстройств личности». — «Что это означает?». — «Ну, например, в лицо улыбаться, а за глазами гадости делать!». «Я его скоро выгоню!» — успокоил Шнауцер.

«Что он хочет?» — спросила тревожно жена, когда я вернулся. — «Хочет нас — «русских» и евреев, в придачу, разогнать, зато и Бомбаха пообещал погнать, а идею о русской клинике уже похоронил». — «Почему?». — «Потому, что этого Кокиш хочет!». — «А почему — Бомбаха?». — «Чтобы перед Кокиш свою силу показать, но пока этого не сделает». — «Что?». — «Ни первое, ни второе, а вот русскую идею точно закрыл! Абаев дурак, у него был только один шанс остаться здесь работать — набрать русскоязычных и самому их вести. Для этого не нужны знания по психотерапии! И хорошего знания немецкого не нужно, не надо писать заявки на продление лечения в собес — 4 недели и домой! Русские и сами больше 4-х недель не захотят, и собесу не нужны объяснения, медицинские обоснования! Платят столько долго — сколько нужно! Тогда он доказал бы нужность русского отделения, а значит и свою нужность! Но он хочет на нас всё повесить, чтобы мы немцев лечили, да еще и русскими занимались в качестве дополнительной обязанности! Это его самая большая приобретенная ошибка, кроме врожденной глупости! В отличие от Мины, он ленив в работе и хочет занять дурацкую несуществующую нишу менеджера, которую сам себе придумал! Нет такой ниши здесь, и не будет!».

«Ну вот, и статья появилась, и фото неплохое получилось!» — объявил через неделю, сияющий Дадаш. «А почему здесь написано: — Все кто хочет, могут прийти в клинику лечиться?» — спросил я у менеджера Дадаша. «А почему, нет?!» — удивился Дадаш. «Надо раньше с собесом договориться!» — пояснил я. «Пусть придут, а затем мы с собесом сами договоримся», — определил последовательность действий Абаев. «Кто это — мы?!» — поинтересовалась жена. — «Моя задача, я вам уже сказал, добывать больных! А остальное меня не касается — я менеджер! Приходите ко мне в три часа, Балдус тоже придёт — будем концепт отделения писать. Балтус написал, но я всё забраковал!». — «Почему?». — «Много грамматических ошибок он сделал!». «Пойдёшь?» — спросила жена. — «Пойду, посмотрю на сражения «мелкого рогатого скота»!».

«Он не шутит!» — возмущённо объявила жена, после моего возвращения с поля брани. — «А что?». «Каждые пять — десять минут нам звонят русские и спрашивают: — Когда прийти в клинику! — Спрос огромен». — «А почему они нам звонят, а не Абаеву?». — «Они звонят в регистратуру, а там соединяют с нами и говорят: — Мина не психотерапевт, Кокиш не понимает по-русски, — а Дадаш велел их с нами соединять. — Вот, кстати, звонят!» — сняла трубку жена. — «Здравствуйте, это сумасшедший дом?». — «Пока, нет». — «Мне нужен сумасшедший дом, вы главный психиатр?». — «Нет». — «А Дадаш сказал, что вы. Я от Дадаша из синагоги. Он вас назвал, как специалиста по русским!». — «Он вас обманул!». — «А как мне попасть в сумасшедший дом?». — «Пойдите к психиатру, и он вас направит». — «А Дадаш сказал, что никакого направления не надо, только прийти — и ты уже в сумасшедшем доме! И сколько хочешь долго, и все на русском! Можно прийти?». — «А вы откуда?». — «Из Украины. А вы лечите на русском, да? Вы психиатр?». — «Нет, я занимаюсь китайской медициной и гипнозом. Придёте на лечение в клинику и если надо вас колоть, то буду лечить!». — «А когда прийти?». — «Тогда, когда собес даст согласие». — «А Дадаш велел раньше прийти, и он договорится с собесом». — «Вот его телефон, позвоните ему, он у себя». «Вот, наглый! — возмущалась жена. — У нас каждые 15 минут новый больной — делай гипноз и разговаривай по телефону! Вот ещё кто-то звонит!».

«Здравствуйте, можно прийти на лечение — у меня шизофрения». — «У нас не психиатрическая клиника, а психосоматическая». — «А что, это такое? Дадаш сказал, что вы всё лечите». — «Он вас обманул». — «Как обманул?!». — «Вот так, взял и обманул! Позвоните ему — он у себя».

«Там за дверьми двое русских, они уже здесь! — вбежала перепуганная жена. — Собирается целая очередь!». — «Пошли их к Дадашу!». — «Они говорят, что он их к нам послал!». — «Пошли их к Кокиш, а я с ним пойду, поговорю!». — «Что вы творите?! Вы не даёте мне работать!». — «Почему, я вам не даю работать?!». — «Вы всех русских ко мне направляете! У меня же есть свои обязанности! Вы что — русское отделение для меня открыли, для меня собираетесь его создать?!». «Знаете, мне, вообще, это всё откровенно надоело! — объявил Дадаш. — Я больной человек! А эти Бомбахи и Клизман ещё пристают, чтобы больных вёл! Вот и сейчас, у меня одышка с утра появилась! Думаю — инфаркт миокарда произошёл, посоветуйте, что делать?!». — «Как, инфаркт миокарда?!». — «Да, меня врачи предупреждали, что это произойдёт, вот и произошло! Вызовите мне, пожалуйста, скорую!».

«Абаеву плохо!» — объявил я Кокиш, прервав, судя по виду обоих, её недружественную беседу с Бомбахом. «Да, он мне тоже это сообщил, и попросил его обследовать — полчаса назад, — добавил Бомбах. — Там у него перед кабинетом русские столпились! Я его обследовал: сердце, давление. Всё у него нормально. Посоветовал, если боится, вызвать такси и поехать в приёмное отделение больницы». «Что делать?» — обратилась ко мне Кокиш. «Вызвать ему сантранспорт и отвести его в больницу», — посоветовал я. — «Думаете?». — «А, если он умрёт на работе?!». — «Да, действительно, вызовите транспорт!» — обратилась Кокиш к Бомбаху. «Спасибо, — позвонил через полчаса Дадаш, — Бомбах вызвал транспорт, а я уже собрал вещи и жду».

«Смотри, вот он идёт!» — удивилась жена, когда наша машина поравнялась с Дадашем в конце рабочего дня. Дадаш бодро топал к клинике, а мы домой. «Почему вы здесь?» — спросила у Дадаша жена. — «Меня уже обследовали, сказали ничего страшного, инфаркт миокарда не подтвердился». — «А почему вы в клинику идёте?». — «Так я же машину там оставил!».

«Что он творит!» — озадачило жену поведение Дадаша. «Реакция паники — «нэ хтив манку исты — нэхай пшонку исть!» — перефразировал, я мамин фольклор.

«Они расисты», — как бы извиняющимся тоном, произнесла Кокиш на следующий день. — «Кто они?». — «Да все: Бомбах, Клизман и медсёстры! Никто не хочет русское отделение. Бегают, жалуются Шнауцеру, что уже и по-немецки нельзя поговорить! Кругом говорят по-русски, и что русские больных распугивают. В общем, Шнауцер уже не хочет русское отделение».

«Они дали мне двух больных! — возмущённо ворвался Дадаш. — Двух шизофреников!». «Успокойтесь, здесь нет шизофреников, кроме, конечно, руководства», — подправил я. «Что, и они тоже?! — не понял юмора Дадаш. — Боже, куда я попал! У нас в синагоге есть старуха профессор». — «Знаю, вы мне о ней уже говорили». — «Так вот, она хорошая знакомая Эрика Берна — второй, после Фрейда, знаменитости». — «Вы это тоже говорили». — «Так вот, она регулярно созванивается с Эриком Берном и в курсе всех новинок психотерапии!». «Каким образом созванивается и куда звонит? — поинтересовался я. — Берн, как известно, давно умер!». «Да нет, вы не в курсе дела! Он жив!» — настаивал Дадаш. — «Ну хорошо, даже если он, как В.И. Ленин, жив, и что же?». — «Она мне сказала, что тот больной, с которым вы мне как бы помогли разобраться — шизофреник, а не, как это называется, вы сказали: «расстройство личности». «Почему же она не работает, а сидит в синагоге?» — поинтересовалась жена. — «Она на «ниже профессора» не согласна, а места, как вы знаете, немцами заняты!». — «Ну хорошо, пусть она вам помогает», — согласился я. — «Да, но она немецкий язык не знает, а мне надо писать! От меня здесь требуют всё по-немецки!». «Я вам подскажу, — решился я на ещё один неумный поступок: — Когда я начинал в Германии работать, то брал образцы историй болезни других больных и подбирал для моего больного подходящие предложения, фразы, составлял как бы мозаику из готовых предложений». «Аааа… — понял! — хитро прищурился Дадаш. — Хорошая идея, спасибо!». «Ты, что творишь?! — негодовала жена. — Он же такую «мозаику» сотворит! Надо же знать, что за больной, диагноз, что, вообще, хочешь сказать и к чему ведёшь!». — «Но это единственный для него шанс!».

«Мина к нам», — порадовала жена. «Что хочет этот Абаев от вас? Не помогайте ему, он всё равно не будет здесь работать! Я всю клинику подняла на ноги, хотя я ему зла не желаю! Но он какой-то противный, зря вы ему помогаете! Бомбах и Клизман так и говорят, что вы его тянете! Бросьте его, зачем он вам нужен! Я знаю этих горских евреев, они все подлые и сапожники!». «А Абаев говорит, что все евреи ашкенази противные!» — сообщил я Мине. «Ах, и те и другие хороши! — согласилась Мина. — Ну, как хотите, это моё мнение!».

«Тебе письмо», — без большого желания протянула жена на следующий день конверт: адрес немецкий, но почерк до боли знакомый — женский, явно выпускницы Бердичевского машиностроительного техникума — чертёжный шрифт. Этот техникум не только я, но и почти все мои родственники и знакомые и, скорее всего, даже все существующие в мире евреи: кто в 50-тых, как мой брат, двоюродные и троюродные сёстры и братья, а кто в конце 60-тых, как я, закончили!

«Здравствуйте, уважаемый господин — доктор медицинских наук! — начиналось письмо. — Это Вам пишет Ваша родственница, может, помните мою маму…, мою бабушку, может, помните, их звали…! Мы жили в Бердичеве, бывали часто у Вас в гостях и Вы у нас. Я знала Вашу маму, папу, бабушку, брата. Вы в 1967 году уехали с братом в Среднюю Азию. Прочла о Вас в газете и решила написать… Вот мой телефон, если сможете, позвоните. Пожалуйста, извините за беспокойство! Мира». «Ты её знаешь?» — поняла по моему лицу жена. «Ещё бы! Кто не знает Миру “лапшу” — “локш” на идиш, как её моя мама называла за длинный рост и громкий смех! Но почему она в таком тоне обращается?! Хотя понял, последние её слова — напутствие перед нашим с братом отъездом в Душанбе были: — Вы очень гордые и слишком высокого мнения о себе! — вспомнил я, и продолжил: — Когда мать психически заболела, а мы с папой и с братом оправдывались, что не бандиты, как моя мать нас представляла, а мы упорно в этом “не признавались” и “не покаялись” — это дало ей основание для такого не умного — умозаключения!».

«Здравствуй, Мира, — тут же набрал я телефонный номер, — это я, который ничего не помнит! Всё забыл — еврей, не помнящий родства, в люди выбился! Хочу проверить свою память: тебя звали Мира, чуть было “локш” не сказал…». «Ой, как я вам благодарна, что позвонили! — всплакнула семидесятилетняя Мира. — Так это, действительно, вы! Вас в газете узнал мой муж». — «Можешь на “ты” называть меня, Мира».

«Ну вот, я и понял для чего здесь Абаев Дадаш!». «Ага, он здесь, чтобы собрать вашу родню!» — поняла и жена.

«Подождите, я мигом!» — оттолкнув больного, ворвался перепуганный Дадаш, как будто услышав, что о нём говорят. По его бледному лицу было видно: «наших бьют». — «У вас есть картонные коробки, мне надо вещи собрать, меня уволили». — «Как уволили?!». — «Только что, мне об этом сообщили Кокиш и Клизман. Они обе пришли ко мне в моё бюро и сообщили…».

«Вы что, уволили Абаева?» — пошёл я к Кокиш выяснять причину. «Да, извините, это не я решила, это Шнауцер решил, а я взяла с собой Клизман. Одной было неудобно, ему это сообщить и жалко его было. Но Клизман и Бомбах этому очень рады, это они настроили Шнауцера — они расисты! Я сейчас здесь ничего не решаю, Шнауцер меня власти лишил». «Я вам помогу её вернуть!» — заверил я Кокиш. — «Нет, он мне никогда не простит».

«Ну, что я вам говорила! — не могла нарадоваться Мина, присоединившись ко мне на моём обратном пути в кабинет и даже раньше меня проскочив в него! — Вы ходили к Кокиш просить за Абаева, да?». «А почему бы, нет!» — возмутилась жена. «Да нет, я не против, мог бы дурак работать, — согласилась Мина. — А он только переполошил всю клинику, ну ладно потом заскочу».

«Я завожу больного?» — предложила жена. — «Давай заводи, пойду сегодня на конференцию. Так, кто там к нам?». — «Талантливая фрау Мауэр». — «Не заводи, пока я столик не поставлю! А вот здесь и кресло!». «Зачем?! — возмутилась жена. — И так пройти негде!». — «Вот это я и хочу, чтобы она не прошла ко мне, к моему столу, а пусть сразу на кушетку! Столик — это не столик! Это “надолба”! Кресло — это тоже не кресло — это “противотанковый ёж”!». «Что это за “надолбы, ежи”?!» — пробурчала недовольно жена, не знающая военной терминологии Великой Отечественной. — «Немцев останавливать — фрау Мауэр, которая, как танк прёт на меня, как пчела на мёд! Эти лунатики очень верят гипнотизёру и идут на него, как бабочки на свет! Давай, теперь впускай Мауэр!». Мауэр влетела, как и предсказывал, сломя голову, и сразу ко мне, к столу! В руках она держала очередной рисунок предыдущего сеанса гипноза! Изобразила то, что видела!

«Вот, доктор, смотрите, что я нарисовала!» — пёрла, как танк, пятидесятилетняя учительница. Но я рассчитал всё точно! Вначале Мауэр споткнулась об «ежа» — кресло, а затем задержалась у «надолбы» — столика, и пока замешкалась, я сам подскочил к ней, взял рисунок и положил его на столик. На рисунке тридцатилетняя красавица собирала цветы! Похвалив «талантливую» Мауэр, указал ей на кушетку: «Ложитесь, фрау Мауэр!». Мауэр тотчас закатила глазки и приоткрыла рот, вернее не закрыла — точь-в-точь, как в морге! Ну и картинка! Вот это гипноз — «турбо», как говорят немцы! «Я доктор летала вместе с вами! Вы были ангел, сейчас расскажу!» — глаза у Мауэр после пробуждения радостно сверкали. — «Лучше нарисуйте и в следующий раз принесёте». «Хорошо, спасибо!» — выскочила из кабинета фрау Мауэр, забыв тапочки, очки и часы.

«Всё, побежал на конференцию!». «Выпей воды!» — посоветовала жена. Там Бомбах уже демонстрировал рекламный проспект про специалиста китайской медицины Шибли. «Доктор Шибли будет у нас заниматься сексуальными нарушениями!» — объявила мне злорадно Клизман, скривив ротик и перекосив глазки. «С кем?» — наивно осведомился я. «С больными», — не поняв меня, буркнул Шибли. «Чему же вы будете их учить?» — обратился я к Шибли. Шибли недоумённо уставился на меня. «Есть же гетеросексуальные нарушения и есть, наверное, и гомосексуальные нарушения?» — пояснил я свою озабоченность. «Это не имеет никакого значения!» — парировал Шибли. «Он будет ещё и китайскими травами лечить! — вступилась Клизман за Шибли, и добавила: — Херр Шнауцер ему два самовара купил! Будет для больных травяной чай заваривать!». «Давайте, я лучше расскажу, что у меня сегодня на терапии было!» — влезла танцорка со своими успехами. «Давайте», — раздражённо поддержал её Бомбах.

«Доктор, зайдите, если время есть! — натолкнулся я после конференции в коридоре на “скромного” Шнауцера. — Что будете пить, минеральную воду или кофе?» — решил зачем-то меня задобрить Шнауцер. — «Лучше водку!». — «Ну как вам, доктор Шибли?». — «Я же гетеросексуал, херр Шнауцер!». «Да нет, я не об этом, — пояснил Шнауцер, — Бомбах хочет, чтобы он сексуальными нарушениями у нас занялся. Я ему сказал, что только с вашего разрешения! Вы же знаете, доктор, что я всегда на вашей стороне!». — «Знаю, поэтому и проспекты для Шибли отпечатали без того, чтобы меня спросить и посоветоваться!». «Да, это Бомбах ошибку совершил! — согласился Шнауцер притворно возмущённо. — Он у меня за это получит, но сама идея, как?! Нравится, доктор?! Я всегда хотел расширить ваше отделение! Все и так вами довольны! А сейчас будет ещё лучше! Вы же не занимаетесь сексуальными нарушениями». — «Нет, я гетеросексуал». — «Ну ладно, доктор, у нас в Германии это не имеет значения».

«Ну тогда пусть объясняет больным, что половой орган надо искать сзади! И геморрой не мешает до этого подлечить!» — согласился я. «Вы думаете, он плохой специалист?» — задумался на миг Шнауцер. «Почему же, в этом деле он преуспеет», — успокоил я Шнауцера. «Ладно, посмотрим, если что, выгоню его! — успокоил Шнауцер. — А вот Абаева я выгнал! Не хочу, чтобы у меня здесь было русское отделение!». — «Ну да, — согласился я, — лучше гомосексуальное».

«Что вам сказал господин Шнауцер?» — раньше меня в мой кабинет проскочила Мина. «Больные ждут», — попыталась затормозить её жена. «Я мигом! Ухожу! — заверила Мина. — Меня просто интересует, что Шнауцер хотел? Знаете, его можно как-то понять, он ведь больше денег хочет, а Шибли очень милый человек, здесь же Запад! Они так воспитаны. Балтус, например, мне сказал, что у каждого из нас есть две половинки — одна женская, другая мужская. Но и вы всё очень правильно сказали на конференции. Ой, как интересно, что дальше будет?! Ну ладно, побегу, потом заскочу».

«Что там было на конференции?» — спросила жена. — «Потом расскажу, давай раньше больных». — «Я сама всё сделаю! Иди, Кокиш тебя уже зовёт».

«Шнауцер меня выживает, — горестно с заплаканными глазами объявила Кокиш, — он все деловые функции передал Бомбаху, он меня лишает власти». «Плюньте на это!» — предложил я Кокиш. — «Как?!». — «Выполняйте эти и другие функции дальше! Игнорируйте Бомбаха или, ещё лучше, давайте ему сами задания. Шнауцер не хочет, чтобы вы ушли! Он хочет ваших страданий, но не ухода! Он хочет, чтобы вы жаловались на Бомбаха, просили у него, Шнауцера, защиты! А вы сделайте так, чтобы Бомбах просил у него защиты от вас, тогда он просто станет ему не нужен! Обостряйте ситуацию!». — «Спасибо, доктор, Бомбах вас тоже ненавидит за то, что больные вами восхищаются». — «Знаю, поэтому он Шибли толкает вперёд, вернее, в зад!». «Почему в зад, доктор? Шибли я вытолкаю отсюда! — так поняла меня Кокиш. — Поговорю со Шнауцером, он не хочет вас потерять, а Шибли вас не заменит, хотя и хороший человек, но этого для клиники мало».

«Что она сказала? — взволновано спросила жена. — Работаем или пора картонные коробки, как Дадаш, искать?». «Пока работаем, заводи больных! В общем: “или вошь победит социализм, или социализм — это мы, вшей”!» — пояснил я ситуацию жене по пути домой. — «Кто, думаешь, победит?». — «Думаю, в этот раз мы!». — «Думаешь, будет много ещё таких разов?». — «Надеюсь». «Да, хотелось бы ещё поработать, — согласилась жена, — ещё хотя бы два года, иначе пенсии не будет! И как ты думаешь, будут дальше складываться события?». «Здесь не надо быть Нострадамусом! — обрадовался я возможности погадать, это всегда было моим любимым занятием. — Будешь записывать, чтобы потом не отказалась…!». — «Что это ты предсказывал?». — «Ну да». — «Ладно, и так запомню». — «Значит так: уверен, что Кокиш найдёт себе очередного кавалера! Кто раз напился крови, будет это делать и дальше! В данном случае, дерьма наелась!». «А Шнауцер не дерьмо?» — возразила жена. — «Именно дерьмо, но вокруг лежат ещё кучи и почему навозный жук должен только в одной копаться?!». — «Ну и что? Тогда он её точно выгонит?». — «Если будет слушать меня, то нет!». — «Ты ему скажешь: не надо!». — «Нет, я ей подскажу, как сохраниться!». — «Зачем?». — «Ну, во-первых, она нам не причинила реального вреда! В какой-то степени мне её жалко! Он более мерзкий, в нём нет ничего святого! Если она уйдёт, нам будет намного сложнее. Во-вторых, мне интересна сама игра, и я надеюсь — переиграю его!». «Надо еще, чтобы она выполняла, что ты ей советуешь!» — заметила жена. — «Да, в этом главная сложность! Для этого мой авторитет у неё должен быть выше, чем его. Кое-что мне уже удалось. Согласись, ещё некоторое время назад трудно было себе представить, что она будет вообще со мной советоваться по поводу него!». «Но это её заслуга, что она изменила ему!» — логично возразила жена. — «Да, но и моя заслуга в том, что я ей помог вернуться, восстановиться! Она была совсем плохая и беспомощная». «Если она нам нужна, то лучше, чтобы она никого больше себе не находила?» — решила жена. «Очень мудро! — “согласился” я. — Повесить замок?! Во-первых, это невозможно, во-вторых, и не надо. Если она никого не найдёт, это усилит Шнауцера в его садистских наклонностях, а её ослабит! А так, пусть страдает он, а ей будет легче и интересней всё это терпеть!». — «Ты, что хочешь из неё сделать…?!». — «Ну да, куртизанку! Вернее, не сделать, а только помогу ей в этом себе признаться и не считать это чем-то плохим, разрешить ей “это”. Другое дело, что вращается она не в “высшем свете”, но “по Сеньке и шапка”! Ничего нет постыдного в сексуальной жизни и потребностях! В Германии и везде в Европе разрешают зады подставлять и этим даже гордиться!». — «И ты думаешь, она будет слушать твои советы?». — «Уверен!». — «Почему?». — «Потому что меня слушают все, кому я советы даю!». — «Я твоя жена и вынуждена их слушать». — «Никто не вынужден слушать советов, их можно быть вынужденным выслушать, но не следовать им! Моим советам следуют те, естественно, кому я их даю, потому что они просты и не направлены против природы личности! Я даю только те советы, которые личности удобны, оправдывают её! Я всегда на стороне личности! Не ломаю природу, характер личности: делай так, как тебе хочется и легче! Но, делай так, чтобы не попасться: воруй, если хочешь, но соблюдай вот такие-то меры предосторожности! И самое главное, попавшись, ни в коем случае не сознавайся! Как мой брат — советский прокурор говорил: “Признание уменьшает вину, но удлиняет срок”! Моим советам следуют потому, что они душу облегчают, освобождают от чувства вины, угрызения совести, ну и люди чувствуют их пользу — быстрый положительный результат! Например, посоветовал Кокиш сказать Шнауцеру: “Любовь и только любовь! Никаких деловых отношений между нами…!” — И он тут же, уже через полчаса вернулся к ней!».

«В твоих суждениях о людях чувствуется презрение к ним!» — отметила жена. — «К людям нет, а к остальным — да! Я не умиляюсь никем, но и не судья никому — читай Библию! А главный мой принцип, я тебе уже говорил: “Я явлению всегда стараюсь поставить диагноз! И только тогда лечить!”». — «Например?». — «Ну, например, вначале я старался создать у Шнауцера хорошее впечатление о себе: хороший врач, опытный, умелый, пользующийся авторитетом у больных, лучше многих других. Затем, очень быстро, понял, что это всё оборачивается против меня! Шнауцер со мной конкурирует, завидует, даже в ущерб своей клинике! Ему не нужен я, такой хороший, которого все хвалят! Он должен быть лучшим и любимым!». — «Почему он, в таком случае, тебя не убирает?». — «Потому что он хочет это доказывать в конкуренции со мной! Убрав меня — он слабый! Ну и, в какой-то степени, ему интересно узнать, как у меня это всё получается! Не против был бы у меня ещё и поучиться». — «Почему он так зациклился на тебе?». — «Я думаю, что уже при устройстве на работу, из-за Кокиш! При первой встрече со мной, Кокиш стала меня хвалить и восхищаться! Это вызвало у него ревность, но и интерес, желание доказать ей, что он всё же, во всех отношениях, лучше меня! Поэтому его реакция была гнусная, но честная на немецкий лад. Когда я заболел, ничего лучшего не придумал, дерьмо, чем признаться, что он этому рад! Не такой я, оказывается, сильный, как он думал! Я уверен, что если Кокиш уйдёт, то он нас оставит работать! Он будет со мной советоваться и выдавать себя за друга! Но ручным он не станет никогда! Всегда будет “с камнем за пазухой”! А затем решив, что всему научился или, что я ему уже не нужен, будет мстить за все свои неудачи! Он гиена, по своим повадкам! Потеряв Кокиш, он станет очень опасен и неуправляем! Вся его последующая жизнь будет подчиняться цели ей доказать, что он лучший и кого она потеряла! Он будет совершать нерациональные, вредные, разрушительные для него же поступки! Он захочет, возможно, вернуть всех убиенных, убитых при Кокиш и это плохо! Самой моей большой местью ему, было бы “взять себе” Кокиш! Но, одновременно, это было бы ещё большей местью себе самому!». — «Почему же ты этого не делаешь?!». — «Я уже сказал, что это, если бы хотел отомстить не только ему, но и себе! Ну и ты меня очень устраиваешь!». — «С тобой не соскучишься», — миролюбиво подытожила жена. — «Да, нам с тобой в этом домике скучать не дадут! Основные события, я надеюсь, ещё впереди!». — «Почему надеешься?». — «Надеюсь, что ещё поработаем здесь». — «Ты думаешь, проработаем дольше, чем Кокиш?». — «Мы проработаем до тех пор, пока будем здоровы! Уверен, он не решится нас выгнать, пока мы приносим пользу. Ему станет скучно, совсем неинтересно, когда уйдёт Кокиш! Кроме того, он не захочет такого подарка ей сделать, если она уйдёт! Она будет очень рада, если и мы уйдём! Во-первых, это докажет, что все от него бегут, не только одна она! Во-вторых, она не хочет, чтобы он имел таких врачей, как мы! И, в-третьих, боится, что мы станем его советниками. Если мы уйдём за ней, то он плохой! Если она одна ушла, то она плохая!». «Значит нам выгодно, если хотим работать, чтобы ушла Кокиш?» — спросила жена. «Нет, при ней всё же легче — она его сдерживает от больших гнусностей! Она не хочет, чтобы мы ушли, она лишится советников. Она, вообще, не знает, что ей надо делать, вернее, всегда делает неверно! Но ей, как я уже сказал, очень захочется, чтобы мы ушли за ней! Чего ей не следует бояться — это того, что мы станем его советниками. Во-первых, я не буду ему советовать во вред ей, во-вторых, если бы даже советовал, то он не тот, который следует советам на 100 %. Он выполняет только ту часть советов, которые ему хочется — гадости совершать! Например, если ему посоветую быть к Кокиш добрее и помягче, делать ей больше приятного, то он не умеет это! Или, если сделает что-то неплохое, то тут же два пальца или, скорее, всю пятерню в рот вставит, чтобы её вырвало! А главное, он параноидная личность! Он вначале может обрадоваться совету, согласиться, что совет мудрый! Но вскоре подумает: а что этот совет означает? Что я задумал, на что его подталкиваю? Что от этого хочу выгадать, ему продать?! Для него все вокруг враги и хотят ему навредить!». «Ну, в этом он прав!» — поддержала Шнауцера жена. — «Да, в этом он прав, но это оттого, что он отталкивает людей от себя! Он никому не желает хорошего и понимает, что и ему никто не желает хорошего!». «Мы долго сможем здесь работать?!» — недоверчиво спросила жена. — «Я уже сказал — пока здоровы! В противном случае сразу погонит, чтобы не платить просто так, ну и раненых, слабых добивает — гиена! Нам не будет здесь комфортно, он постоянно будет придумывать разные гадости, чтобы нам жизнь мёдом не показалась! Расслабиться здесь не придётся. Если Кокиш уйдёт, то мы станем для него главным очагом раздражения и одновременно каким-то приятным воспоминанием о ней! Как больной зуб — воспоминание о здоровом». — «Ты думаешь, он её так сильно любит?!». — «По-гиенски — да, любит, хочет её грызть, отрывать от неё куски! И она должна всё это терпеть и его любить! К тому же он стар, и это его последняя любовница! Больше у него уже никого не будет! Когда он её нашёл, ему было где-то 60, и она его воспоминание, что когда-то он был не таким старым! Он, конечно, может себе за деньги другую купить, но это дерьмо хочет, чтобы по любви всё было, чтобы его любили, нюхали и говорили: “пахнет”! Он хорошо понимает, что любить его уже нельзя, слишком поздно, а если можно, то только за его деньги!». — «Да, хорошую картину ты описал, хорошую перспективу для нас!». — «Я могу продолжить». — «Да нет, и этого мне достаточно! В отличие от тебя я не могу так далеко заглядывать, мне лень заниматься этой работой». — «А я не совершаю работу, я не думаю, а вижу, хотя уже и одним глазом: одного лишился на немецком фронте». «Ну и юмор у тебя!» — помрачнела жена. — «Ладно, не всё так страшно, это нормальная жизнь. Главное, чтобы мы дальше были здоровы».

«В коридоре ждёт больная профессора Юнкера, — объявила жена на следующий день утром. — Помнишь, он позвонил месяц назад, просил её принять». — «Помню, но не помню с чем она». — «По-моему, какие-то сексуальные проблемы, с которыми Юнкер не справился. Он лёгких больных не присылает из своего института психологической травмы, а её прислал на гипноз». — «Вот как раз случай для Шибли, хотя он специалист по другой сексопаталогии. Давай её сюда. Что хочет этот Юнкер?».

«Мюллер», — представилась на вид тридцатилетняя толстушка. Не может заниматься сексом с женихом из-за болей в половых органах и заднем проходе. Глянул на жену, это уж, действительно, ближе к Шибли. «А у вашего мужа тоже есть боли?». — «Нет». «Жаль, — подумал я, — был бы ещё больше случай для Шибли. Такой простой этот профессор Юнкер! Представляет себе гипноз: раз — спит, два — уже нормально сношается! Хотя бы по телефону объяснил характер болей и психологический подтекст их! Даже анамнез, видать, не собрал! Сам не представляет, наверное, как секс происходит, или тоже его знает по Шибли!». — «Будущего мужа любите?». — «Очень». — «Когда боли появились?». — «Полгода назад». — «Что было до этого?». — «Переехала к жениху из другого города». — «А там было нормально?». — «Да». — «Чем там занимались?». — «Работала в хирургическом кабинете медсестрой». — «Там было хорошо?». — «Да». — «А после переезда?». — «Стало грустно и одиноко». «Почему? Ведь, к жениху переехали!». — «Да, но потеряла хорошее место работы». — «А там были хорошие коллеги?». — «Да». — «Кто?». — «Ну, врач очень хороший». — «Зачем уехали?». — «Жених настоял». — «Почему?». — «Приревновал к этому врачу». — «С ним были интимные отношения?». — «Нет, что вы, никогда!». — «Сны снятся иногда?». «Такие, что даже стыдно признаться». — «Какие?». — «Вчера во сне целовалась с бывшим одноклассником». — «Любили его?». — «Да, когда-то». — «Мужу рассказали про этот сон?». — «Нет». — «Муж требует от вас какого-то необычного секса?». — «Нет». — «Всё обычно?». — «Ну, не совсем: предложил секс с его другом, а он будет наблюдать». — «Ну и что?». — «Не было пока». — «А будет?». — «Ну, если будет настаивать! Хотя мне это неприятно, но это многие делают!». — «Покажите, где болит».

«Как тебе, профессор?! — сказал жене после ухода фрау Мюллер. — Попробуй, вылечи, когда лечить нечего! Её надо или к однокласснику направить, или к тому врачу хирургу!». «А её жениха, возможно, к Шибли?» — предположила жена.

«Ладно, кто у нас следующий». «Кокиш», — объявила жена. «Как вы думаете, доктор, я правильно сделала тогда, что вернулась сюда». — «Думаю, да, но вам не надо было спешить». — «Почему?». — «Надо было поставить свои условия возвращения». — «А он простит, как думаете?». — «Думаю, нет». — «Почему он говорит, что любит и всё будет хорошо, вот вчера, например, у меня дома, а потом в один момент я стала проституткой?!». — «Вот это, я и имел в виду!». — «И что мне делать?». — «Искать другого». — «Вы думаете?». — «Уверен!». — «Но он же меня тогда выгонит!». — «Необязательно». — «А как вы думаете, я выйду за него замуж?». — «Вы имеете в виду, или он женится?». — «Ну, да». — «Уверен, нет, но можете так сделать, что будет у вас жить! Затем убегать, затем вновь прибегать! А вы, действительно, хотите, чтобы он к вам пришёл? Вы хотите иметь клинику ещё и дома?». — «Нет, нет! Это было бы ужасно!» — на миг задумавшись, рассмеялась Кокиш. — «Вот именно, радуйтесь, что он не у вас, так для вас выгоднее!». — «Но я хочу иметь семью!». — «Поэтому и сказал: ищите другого!». «А от вас, доктор, ничего не скроешь! — лукаво объявила Кокиш. — Вчера познакомилась, но ещё не знаю или люблю. У меня и для вас хорошая новость, доктор!». — «Что Шибли стал гетеросексуалом?». — «Нет, он уходит! Сказал, не может работать в таких условиях! В общем, из-за вас, доктор, уходит! Бомбах очень расстроен». — «Ну и Клизман не меньше», — добавил я. — «Да, они оба! Поможете мне, доктор, Бомбаха выпихнуть?». — «Конечно, помогу! А Клизман не хотите в придачу?» — «Нет, она мне пока нужна — помогает против Бомбаха! Она его тоже не любит!». — «Это понятно — метит на его место!». — «Нет, доктор, Шнауцер её не любит!».

«Что она хотела?» — нетерпеливо спросила жена. — «Разговор был про “любит, не любит”, а главное: Шибли уже не с нами!». — «Мина мне уже сообщила об этом и сказала, что и Балдус ещё уходит», — добавила жена. «Мина, запомни, никогда не врёт — она, как Ленин! Придётся, видать, самим лечить фрау Мюллер без помощи Шибли! И что им всем здесь не работается, как говорит фрау Мина!» — сказал я «за упокой» Шибли. «Молодец!» — похвалила меня, жена. — «Согласен, они меня все разозлили! Они не помогают работать, а мешают! Все хотят меня кем-то заменить! Чтобы нас заменить, надо им не одного врача брать, надо брать: интерниста, психотерапевта, врача по китайской медицине, по гипнозу и, чтобы дураками, при этом, не были!». «Ладно, давай работать!» — предложила жена. — «А я, что делаю?! Сейчас самая важная работа в этом домике — отгонять собак, как на нанайском унитазе: за одну лыжную палку держишься, которую в снег воткнул, а второй от задницы собак отгоняешь!».

Глава 12 Китайцы снесут нам яйца!

«Ты просил, чтобы они оба пришли! И вот, они уже здесь — фрау Мюллер с её женихом!». — «Давай раньше его!». Жена впустила такого холёного, жирненького, среднего роста сексуального неудачника. Инженер, как и положено сексуальному неумехе. К невесте не пристаёт, жалко её из-за болей! Проявляет полное понимание её проблем! Действительно, не против, чтобы она с другим попробовала! Может ей будет меньше болеть, главное, чтобы ей не болело! Жениться? Нет, пока не будет — пока болеть не перестанет! Его мама, вообще, против женитьбы! Невеста хочет замуж, считает, что тогда боли пройдут, но он не поддастся на Erpressung (шантаж)! Может ли он себе представить обойтись без этой невесты? Плохо, но может… «Заведи её!» — попросил я жену. Не успела зайти, как глаза увлажнились, жених принялся её гладить, успокаивать, и невеста окончательно расплакалась! «Подождите ещё пару минут в коридоре, — попросил я невесту, а жениху сказал: — Меньше её гладьте и успокаивайте, а больше дело делайте!». — «Как?». — «По-разному попробуйте! Пусть зайдёт невеста, а сами подождите в коридоре». — «Мне кажется, вы себя уговариваете, что его любите? Вы очень хотите замуж?». — «Да, хочу, мне ведь уже 35 лет». — «Можете себе представить, что вы с ним расстанетесь?». — «Нет, что вы!». — «А если боли останутся?». — «Этого я и боюсь, что они останутся, и он меня бросит». — «Во время секса тоже об этом думаете?». «Да, а сколько сеансов мне потребуется, чтобы выздороветь?» — перешла к деловой фазе невеста. — «Не знаю, скорее всего, больше десяти, а может и больше!». — «У меня столько денег нет, мой бюджет не позволяет». — «А жених не помогает?». — «Нет, я сама плачу». — «Хорошо, подумайте и если решите — приходите». — «Сколько я вам должна?». — «Ничего». — «Вы же на меня много времени потратили!».

«Лучше, если не придёт», — решила жена. — «Именно! Их легче убить, чем вылечить! Профессор Юнкер лёгких не посылает! Ее жених тоже из серии “любит — не любит”, похож на гомика! Хочет посмотреть, как её другие и представить, видать, себя на её месте! Ей помочь — решить уравнение со многими неизвестными, вернее, известными, но несовместимыми условиями!». — «Ты ей поможешь, если она придёт?». — «Думаю, да». — «Каким образом?». — «Несмотря на заманчивость психологических причин проблемы, почти уверен, что у неё причина — органическая! Какие-то спазмы? Сейчас всё стараются объяснить психологическими проблемами, тем более, если попадает к психологам по образованию. Всё можно подогнать, одно из двух: или выгодно, чтобы болело и потому болит, или боится, что может болеть и это невыгодно, и поэтому от страха болит!». — «Да, но она же его не любит!». — «И что, поэтому болит, что ли? Что, честные женщины едят только “деликатесы”, а остальное выплёвывают! Я больше доверяю женским поговоркам: “Что ни соринка, то витаминка!” и ‘На безрыбье и рак рыба!”. Хотя согласен — вторая поговорка больше мужская! Мужчины, хотя так и говорят, но ищут себе всё же рыбу — им тяжелее притворяться». «Это кому — Шнауцеру?!» — возмутилась жена. — «При чём здесь Шнауцер! Он давно уже не мужчина и даже не старик! Он уже бабушка, в его возрасте многие становятся бабушками или он ею родился!».

«Давай, следующего заводи! Кто там ждёт?». — «Сейчас услышишь и увидишь страдальца!». — «А, Бауэр, от которого жена ушла!». — «Да!». — «Заводи его!». «Как у вас?» — спросил у кислого двухметрового сорокалетнего гандболиста Бауэра. — «Плохо». — «Почему?». — «Жена уже нашла себе квартиру. Живёт с этим…». — «Как вы допустили, что ваш друг её увёл?». — «Не думал, что так получится, верил ей!». — «А ему?». — «Тоже». — «Тогда, порадуйтесь! Не можете?». — «Нет». — «Ну вот, представьте себе: кто-то украл у вас полное ведро мусора!». Бауэр помрачнел, вот-вот заплачет! Переборщил с ним, не прошла «будёновская атака» — он романтик, страдалец! Попробую зайти с другого конца: «Вот вы говорите, что друг у вас увёл жену. На самом деле нельзя ведь нормального человека — мать двоих детей, взять и увести! Увести можно козу! Даже собаку трудно увести!» — гиганта Бауэра ещё больше скрючило, как от удара слабым разрядом тока. Что такое?! Что это со мной?! Все мимо и мимо, и жена на меня вытаращила глаза, как на дурака смотрит! Нет, нужно ещё раз попробовать! Я умею обычно одним махом портить аппетит на изменщиков и помогать потерпевшим! Сейчас подумаю: как бы поаккуратнее — неженка оказался! Не хочется ему, видите ли, чтобы плохо о его проститутке отзывались! Ну, что ж, зайдем со стороны «друга»: «А вы могли бы у своего друга жену увести?». — «Нет, никогда!». — «А, если б увели, или она сама к вам бы напросилась, приняли бы такую?!». — «Нет!». — «Почему?». — «Это неприлично!». «Вот этого я не люблю! — вспомнил я советское кино: — Прилично, неприлично, а надо, как в Турции! — Но он же немец, русских фильмов не смотрит и Турцию не знает с этой стороны! А самое главное — молчит, как истукан! — и я пошёл на 3 попытку: “Самое главное, что такая жена и от вашего друга обязательно уйдёт! Как с одним проделала, так, можете мне поверить, и с другим проделает! Она и от него уйдёт!” — пошел я путем Нострадамуса». Смотрю, «истукан» слегка оживился, глаза с надеждой посмотрели: «Ах, вот оно что! Оказывается, ты окончательный мазохист! — понял я и проверил: — Если она к вам вернётся, примите?!». «Истукан», чуть было не бросился к двери её искать, аж подскочил на кушетке! — «Вот, дурак, натворил! — понял я. — Теперь будет мазохист-страдалец ждать и надеяться на её возвращение! Надо его побыстрее усыпить! Хотя, кто знает, какие картины увидит?! Скажешь про природу — увидит себя и бывшую на берегу моря! Пусть лучше просто спит и набирается жизненной энергии!».

«Можешь ещё всё исправить — спасти свой авторитет, — успокоила жена. — После него зайдёт фрау Минц, попросила её принять! Вчера пришла в клинику, никто не может ей помочь, и пациенты посоветовали обратиться к нам! Ты, сказали они, одним махом от любви избавляешь!». Ничего себе влюблённая — шестидесятилетняя фрау Минц! В отличие от немок, крашенная, без запаха пота, маникюр, губы в помаде и, что самое плохое, в прозрачных трусиках! Или из-за этого ушёл от неё муж, или поздно это всё сделала?! Оказалось, пока не ушёл от неё — пятидесятилетний зубной врач, наоборот, секса от неё требует! А у неё сейчас депрессия — ломается ещё бабушка! Но, оказывается, он в другом — подлец! Он ей перекрыл банковский счёт, т. е. — «кто не сношается, тот не ест!». «Действительно, природа многогранна: «на каждую задницу — свой мастер»! Оказывается и на такую — есть охотники! — подумал я, и спросил: — Есть его фото?». — «Есть, принесла вам четыре фото! Мне сказали, что к вам только с фотографиями нужно приходить!». «Да, действительно, отвратительная рожа! — отметил я про себя, и сказал: — Я вам его опишу, каким я его вижу, хорошо? Эгоист, собственное удовольствие у него превыше всего, дружит до тех пор, пока с вами весело, не умеет сопереживать, сочувствовать, использует людей, затем легко их выбрасывает, вспыльчивый, ворчливый, сварливый, поверхностный!». — «Да, доктор, вы всё точно описали! Пока у меня были деньги, фирма и настроение хорошее, я была нужна, а сейчас нет». — «Ну и зачем он вам такой нужен?!». — «Мы 10 лет были вместе». Чуть было не сказал: «Найдёте себе другого, лучшего! — но, взглянув на фрау Минц, передумал и промолчал на этот счет, но добавил: — Таких друзей лучше не иметь, хорошо, что это произошло сейчас!» — чуть было не сказал: «пока вы молоды!». В гипнозе укрепил и настроил старушку на положительный исход: себя стабилизировать и от других не зависеть! «Спасибо, — проснувшись, улыбнулась фрау Минц, — мне полегчало, и я его видеть больше не хочу! Он мне деньги предлагает взять, как вы думаете?». — «Думаю, берите, пока даёт, вы ему больше дали!». — «Спасибо, доктор, поставьте мне побольше сеансов в план лечения! Это мне помогло больше, чем все другие методы!». — «Вот, это человек! Не то, что молодёжь — романтики, хлюпики! Приятно с такими работать! Ты что, специально сегодня всех влюблённых пригласила? Что сегодня Валентинов день?». «На завтра тоже оставила», — обрадовала жена.

И действительно, следующий день начался с Кокиш. Позвонила рано утром: «Он очень старается, доктор!». — «Кто, Бомбах?». — «Да, новый концепт придумал». — «Не знаете, что делать! Исправляйте его! Вычёркивайте, целые абзацы перечёркивайте!». — «И что вставлять?». — «Да ничего не вставляйте, просто перечёркивайте! Он исправит, что-то другое напишет, а вы опять перечеркните! Ему скажете, что так не пойдёт, пусть додумывает, улучшает! А если он пожалуется Шнауцеру — вот этого мы и хотим, это будет хорошо! Щнауцер только порадуется, что идут бои! У Бомбаха нервы сдадут, скажет Шнауцеру: — Так больше не могу! — а Шнауцер ему скажет: — Не можете — уходите! Шнауцер будет рад вам доказать, какой он решительный, всемогущий, сильный!». — «Думаете?». — «Уверен!». — «Спасибо!».

«Что она опять хочет?!» — спросила жена нетерпеливо. — «Убрать Бомбаха! Мы этого тоже хотим!». — «Иди, теперь узнай, что хочет Шнауцер, он тебя ищет!». «Доктор, что будете пить, минеральную воду или кофе?». — «Кофе!». — «Со сливками или без?». — «Лучше — “со”»! — «Принеси доктору кофе со сливками, — позвонил Шнауцер секретарше, — а мне яблочный сок. Доктор, вы ведь знаете, что у меня разлад с Кокиш». — «Слышал, в нашем доме нет секретов». — «Что можете посоветовать? Почему Кокиш не ладит с Бомбахом?». «Это он не ладит с ней!» — поправил я Шнауцера. — «Почему?». — «Вы передали ему функции Кокиш, вот она и сражается!». «Сам не можешь, как жених у фрау Мюллер, и смотришь, как другие это делают!» — подумал я. — «Я хотел, доктор, главное, чтобы ей легче было!». «Тебе легче повозбуждаться еще при этом! — пронеслось у меня в голове, а ему сказал: — Для Кокиш клиника — её дом! Дайте ей возможность почувствовать в этом доме, как у себя. У вас есть свой дом, а у неё нет! Не передавайте Бомбаху своих прав на Кокиш!». — «Почему?». — «Вы теряете авторитет в её глазах!». — «Вы правы, доктор, я как-то не подумал об этом». — «Будьте помягче к ней! Вы с ней, как строгий отец!». — «Это умная мысль доктор!». — «У меня нет дурацких мыслей!». — «Да, поэтому я с вами и советуюсь! И потом, я знаю, что и Кокиш с вами советуется». — «Да, по работе». — «Я этому рад, доктор. Она должна с вами советоваться, это хорошо, спасибо, доктор, заходите, если есть проблемы».

«О чём вы разговаривали с херром Шнауцером?» — уже подъевреевала или, даже поджидала меня в моём кабинете Мина. — «О китайской медицине». — «А с Кокиш?». — «О русской». — «И что, она хочет всё-таки русское отделение открыть?! — встрепенулась Мина. — А я также слышала, что Шнауцер ищет китайских врачей к нам работать! Только никому не говорите, что я рассказала! Побегу, если ещё что-нибудь узнаю — прибегу!».

«Видишь, Кокиш тебе ничего не рассказывает, хотя и всё знает!» — возмутилась жена. — «У нас для этого Мина есть! Ладно, давай больных. У нас сегодня тоже есть из серии “любит — не любит”?». — «Конечно же, есть — фрау Берг (гора)!». — «Действительно гора, хотя и молодая!». — «Она тебя всем нахваливает! И к нам уже записалось на приём больше 10 больных — “брошенки”!». — «Да, действительно, уважает, — почувствовал я по рукопожатию, — и даже чуть больше, чем просто уважает!» — по рукопожатию я сразу могу определить, что хочет человек, в особенности, женщина. В книгах, руководствах по языку жестов, телодвижений, по-немецки: Kцrpersprache — язык тела, много что описано, но не описано то, что я заметил. Есть много оттенков рукопожатий, но два важных и самых частых, одно из двух: или тебя рукопожатием отталкивают от себя, или тянут к себе. Плохо, если тянет на себя мужчина — значит гомик; также плохо, если старуха, ну, а молодая, как хочешь — тебе решать! Так вот, фрау Берг — двадцатипятилетняя толстушка, даже богатырь, вначале отталкивала, затем рукопожатием как бы тормозила: стой, ближе нельзя! А через три-четыре сеанса тянет к себе! — «Мне опять хуже, доктор». — «Это нормально, невозможно одним махом избавиться от любви! В начале шок, когда бросают, затем тоска, затем злость, а затем опять тоскливо, начинаете искать в себе вину!». «Точно, — согласилась Берг, — мне кажется, доктор, что если бы мать не вмешалась и с ним не поговорила, этого бы не случилось!». — «Конечно, лучше если б ваша мать не вмешивалась и помалкивала, но причём здесь вы? Он может злиться на вашу мать, мог бы и на вас, если бы вы поддержали мать, или были бы при этом разговоре и молчали! В конце концов, ему жить с вами, а не с вашей мамой! Мог бы сказать: “Тебя люблю, а с твоей мамой больше ничего не хочу иметь общего, никаких дел!” Нет, он использовал это как повод!». — «Но у нас всё было хорошо!». — «Было бы всё хорошо — ваша мать не влезала бы! Значит, вы ей жаловались на него». — «Он, доктор, не знает, что я в клинике». — «Если бы хотел знать, где вы, нашёл бы вас — узнал бы! Если любимый не явился на свидание — не думай, что он место встречи, или время перепутал! Но я вам советую не мучиться этим вопросом, а взять и сообщить ему, что вы в клинике! И посмотрите, что он с этим сделает!». «Что?» — с надеждой спросила Берг. — «Или не отреагирует, или ясно скажет: — Не хочу больше! Придёт ещё и выговорит — не приставай!» — Берг потускнела. — «Но я вам советую — сообщить, иначе не успокоитесь! Он вас не заслужил, вы лучше! Он использовал вашу доброту. Был бы мужчина, не обратил бы внимания на маму! Не исключено, что ему, вообще, женщина не нужна! Ваша проблема в том, что вы сами негодяев себе ищите! С нормальным человеком вам скучно! Позвоните ему!». «Нет, я ему сообщение по е-мail пошлю!». — «Тоже можно, но по телефону сразу уже результат узнаете, а так ещё придётся неделю ждать! Не ответит, будете думать — электронная почта не сработала!». «Ты много на неё времени тратишь! — подвела черту жена. — Этой дуре ничем не поможешь! Поехали домой, хватит на сегодня. Дурак Шнауцер, хочет нас китайцами заменить! — возмущалась жена по дороге домой. — Какой китаец поймёт психологические проблемы больных, и что он сможет этим больным предложить!». — «Ну, это мы знаем, китаец может предложить дешёвые китайские иглы низкого качества, поэтому мы пользуемся японскими иглами, и немного ещё головой пользуемся! Мы здесь уже адаптированы, понимаем проблемы немцев, их менталитет, знаем, как с ними надо говорить! С русскими совсем по-другому. На русском я уже и гипноз разучился, к сожалению, проводить. Но всё же, и те и другие — европейцы! Но китайцы — это другой мир, другая планета! Китайцы здесь и в иглоукалывании слабы, а о психологии смешно говорить! Но Шнауцер рассчитывает на глупость немцев и китайские глаза! Сразу “куча пациентов” будет у китайцев, а у него куча денег! Золотые “яички” будут ему китайцы нести! Хотя не только деньги для извращенца важны! Ещё хочет доказать мне, что я не лучший, что может без меня обойтись! Хочет дожить до того светлого дня, когда больные от нас к китайцам перебегут! Он уже понял, что к немецким врачам не перебегут и с русскими тоже ничего не получается! Думал — все русские такие же хорошие и даже лучше, чем мы. Вот у него и мистический страх перед нами, не понимает в чём дело, почему к нам больные идут! Мы на своём месте — врачи от природы! Инженером был дерьмовым, а вот в этом качестве — врача, чувствую себя неплохо! Хорошо, что нашёл в себе силы поменять профессию, приобрести подходящую! А то был бы всю жизнь плохим инженером, как другие плохие врачи!». — «Я тоже уверена, что китайцы нам не конкуренция! Как специалисты не конкуренты, но кровь попортить могут! Многие больные побегут на китайские глаза, и пройдёт какое-то время, пока не поймут, что эти глаза пустые и алчные — деньги любят! Он, Шнауцер, если возьмёт китайцев, не захочет честной конкуренции их с нами! Он им создаст лучшие условия, рекламу им будет делать, фотографировать, будет везде трезвонить: “Вот, наконец, оригиналы в клинике, а не подделки!”». «Правильно, он корреспондентов, прессу пригласит, скажет, как я в раннем детстве говорил: “Я привёз тебе родная (Кокиш) два гондона из Шанхая!”». «Или три, — уточнила жена, — кто знает, может, уже завтра они будут здесь?».

Но назавтра пришли не китайцы, а Кокиш — счастливая ввалилась к нам в кабинет, впервые к нам, а не нас позвала к себе! Что такое случилось?! Чувство дистанции потеряла! Обняв по-восточному раньше жену, а затем и меня, сказала: «Спасибо!». — «За что?». — «За ваши советы! Я, хочу, чтобы мы были на “ты”, зовите меня по имени — Силке!». — «А что случилось?». — «Очень хорошо, я наконец нашла доктор то, что искала!». «Золото, брильянты?» — поинтересовался я. — «Да, можно сказать, и то и другое!». — «Кто этот Золотце?». — «Я вам говорила, что с банщиком познакомилась?». «Пока нет!» — признался я. — «Ну, в общем, он там работает, обслуживает, массаж делает тому, кто хочет!». «Ну и что?» — спросила жена у Силки. — «Очень хороший — это не Шнауцер! Вот только боюсь, что Шнауцер узнает! Что делать?». «Плюнуть на Шнауцера! — выпалила жена. — Но он моя поддержка — Existenz!». — «Конечно, и “это” не бросайте», — согласился я с Силкой. — «Но я же не могу спать с двумя одновременно!» — почему-то возмутилась Силка! «Спите по очереди», — невозмутимо посоветовал я. «Ах, доктор, вы меня толкаете на обман, а я привыкла к честности!» — скривила Кокиш кривой ротик, и моя жена тут же скривилась, глянув удивлённо на Кокиш. «Но он — Шнауцер, вас ежедневно обманывает!» — решил я помочь Кокиш не жить честно. «В общем, вы правы!» — живо согласилась Кокиш. — Спасибо, вы мне всегда помогаете. Да вот, что ещё хотела вам сказать, Шнауцер пригласил на завтра какую-то делегацию из Китая, будем фотографироваться. Я хочу, чтобы вы тоже были при этом — не забудьте, завтра в два часа!» — мы с женой переглянулись.

«Вот сволочь, никак не угомонится!» — возмутилась жена. «Да, хочет наш статус понизить, — согласился я, — но ничего, мы не таких обламывали, главное — здоровье!». «В том-то и дело, что я за тебя боюсь, ты ведь чрезмерно реагируешь!» — объяснила жена предмет своей озабоченности. — «Думаю, что сейчас нет, жизнь меня чему-то научила! И, кроме того, мы сейчас меньше зависим, есть гражданство, Approbation — признание диплома, можно и свой кабинет открыть! Единственное, для этого нужно здоровье, посмотрим».

«Эта сволочь, тебя уже зовёт!» — передала мне трубку жена. «А, докторэ, есть пять минут? Зайдите! Ну что, докторэ, как дела? — перешёл на подлый, усыпляющий бдительность, как ему казалось, тон Шнауцер. — Что, докторэ, будете пить?». — «Водку!». — «Водку завтра будем пить, докторэ! Я просто ничего не хочу делать за вашей спиной, докторэ! Хочу, чтобы вы лучше от меня узнали, чем от других!». — «Да, я уже знаю: китайцы идут!». — «Откуда, кто вам сказал?!». — «Вся клиника на ногах, все знают, так что не от вас первого это слышу!». — «Я выясню, кто эти ложные слухи распространяет, докторэ! Завтра, докторэ, к нам придёт китайская делегация: профессор из Китая, один врач-специалист и его жена, тоже специалист по китайской медицине, ну — как вы с женой! Я вас тоже позову, приглашу, познакомлю, хочу ваше мнение услышать о них! Я ведь не специалист по китайской медицине, как вы знаете, докторэ! А немцы — дураки! Это я знаю, что вы самый лучший, а они все хотят китайцев!». — «Не согласен!». — «С чем?». — «Что все немцы дураки, хотя и многие! Легко быть дураком, когда это тебя не касается, твоего здоровья, а пациент, даже дурак, чувствует, кто ему помогает, а кто деньги просто берёт! Вначале, действительно, побегут многие к китайцам, а затем ещё быстрее убегут!». «Да вы мне, докторэ, это уже говорили, но я, докторэ, не хочу, скажу вам честно, чтобы у вас была монополия на китайскую медицину! Хочу, чтобы была нормальная конкуренция!». — «Конкуренция хороша для государства, но не для владельца предприятия, тем более конкуренция в рамках одного предприятия плоха и разрушительна! Она разрушает предприятие и больным вредит — больше интриг, чем дела! Настоящей конкуренцией было бы, если бы я открыл поблизости свой кабинет, и тогда было бы видно, к кому ходят больные!» — с удовлетворением увидел я, как перекосило Шнауцера от такой перспективы. «Нет, нет, доктор! — а уже не “докторэ”, продолжал Шнауцер. — Я не против вас, и не собираюсь вас увольнять! Хочу, чтобы вы просто оценили их работу — китайцев! К тому же они не могут без вас работать, не имеют права в Германии! Вы сами будете решать, каких больных к ним посылать — вы шеф! Они вам подчиняются и вы, доктор, не бойтесь, я всегда на вашей стороне!».

«Что он хочет?» — спросила жена. — «Нашими руками установить китайские порядки, чтобы мы сами себя обесценили, разрушили! Типичные немецкие замашки: “рой сам себе яму”!».

Не обманул Шнауцер — явилась делегация: лысая, овальная башка, долговязый, худой, косой профессор по иголочкам, и два раба поменьше, но потолще! И еще пришла косая китайская парочка — она, как и он лет сорока. «Косой профессор» высокомерно поздоровался, как рублём одарил! «Наш лучший специалист», — представил меня Шнауцер, не произведя этим никакого впечатления на профессора. Только косая парочка заинтересовано поздоровалась с будущими коллегами, которых надо переплюнуть — понял я. «Он хороший, — повторил Шнауцер, указав на меня, — но я хочу, чтобы вы — оригиналы здесь работали!» — пояснил он свою мысль, задумку, как говорится: «Ату его, ату! Докажите, что вы лучше, и его здесь не будет!» — так это прозвучало у Шнауцера. «Ну что, пойдёмте фотографироваться!» — обратился Шнауцер, к Кокиш. «Вы тоже идите», — обратилась к нам Кокиш, за что удостоилась недовольного взгляда Шнауцера. «Сходи за фотоаппаратом», — послал её Шнауцер. «У меня есть!» — протянул я с готовностью свой. «Давайте!» — обрадовалась Кокиш. Всю делегацию: немецко-китайско-русско-еврейскую вывели во двор напротив входной двери с табличкой: «Клиника по китайской медицине»! Все встали в ряд, и Кокиш отщёлкала пять-шесть раз, передав мне мой дигитальный фотоаппарат, пообещав отправить снимки в редакцию газеты, которая это событие осветит в прессе. «Ну, хорошо, — произнёс мрачно Шнауцер, не сфотографировавшись почему-то с нами. — Что, есть работа у вас?» — спросил Шнауцер у меня. «Всегда есть!» — согласилась жена. — «Ну, тогда хорошо, работайте, спасибо! Можете работать, доктор».

«Вас сфотографировали?! — ворвалась раньше нас в наш кабинет Мина, которая, как оказалось, из окна своего кабинета за нами следила. — Что я вам сказала — китайцы придут! Довольно симпатичные китайцы, в особенности тот высокий симпатичный! Он, говорят, профессор. Конечно, господина Шнауцера можно понять, это ведь китайская медицина, и больные хотят китайцев! Нет, о вас тоже хорошо говорят! Ладно, побегу, если что узнаю — прибегу!».

«Что такое, ничего не пойму! — на следующий день сообщила Мина, держа в руках утренний номер газеты. — А где вы?!». С фотографии на нас, на фоне клиники у того же входа, на фоне тех же табличек смотрели те же китайцы, та же Кокиш и даже с широким оскалом «chees» Шнауцер, обнажив свои вставные челюсти — получилась улыбка «chees на унитазе»!

Мы переглянулись с женой. «Что он сделал?!» — нарушила первой молчание жена, когда Мина убежала. «После нашего ухода, заново сфотографировался!» — объяснил я жене. — «Ты ему это скажешь?». — «Конечно, нет! Зачем ему доставлять двойное удовольствие! Будем “сионскими мудрецами!”». — «А Кокиш скажешь?». — «Нет, конечно! Я лучше ей подскажу, как Шнауцера на неё монополии лишить! Будет, как и мы конкурента иметь — оригинала!».

«Спасибо, доктор, мы с вами победили, Шнауцер уволил Бомбаха! — объявила Кокиш на следующий день! — Я, доктор, опять прокура! И ещё, доктор, спасибо вам за банщика!». «А мне за что?!» — вспомнил я советский фильм. — И кто такой, этот банщик?». — «Я же вам рассказала, что прекрасного банщика нашла. Конечно, Шнауцера с ним не сравнить! Я поняла — Шнауцер Петер уже старый!». — «Смотрите, чтобы Шнауцер вас не поймал!». — «А может, ему рассказать, а, доктор?». — «А как же Existenz, и ещё прокура вы?!». — «Так что делать?!». — «Работать здесь и банщика не забывать!». — «А если поймает?». — «Не обязательно, что выгонит! Во-первых, банщик просто ваш знакомый, во-вторых, в крайнем случае, влюбились! Шнауцер будет за вас бороться! Выгнать вас, значит, отдать вас банщику! Он вас может выгнать, но только тогда, когда заставит бросить банщика! А вы скажите ему, что банщик такой нахал, еще такого не встречали, и вас не отпускает, говорит: никому не отдам! Вы сейчас должны выходить из подчинения Шнауцера». — «Как?». — «Главное, не бойтесь его, и не реагируйте на его окрики и капризы! Чем вы будете больше проявлять самостоятельность и независимость, тем он будет больше от вас зависеть!».

«Доктор, сегодня у нашей бухгалтерши фрау Татке день рождения, 60 лет исполнилось, приходите в конференц-зал! Шнауцер будет её чествовать, это я настояла! Он вообще не любит дни рождения, в особенности, свои», — пригласила Кокиш на Таткины именины. Шнауцер уже был в конференц-зале и потягивал винцо из бокала. Было ещё пять терапевтов и вездесущая на всех торжествах — Клизман. — «Заходите, докторэ, немного вина?». — «Да, спасибо». «Водки нет! — предупредил шутливо Шнауцер. — Вот смотрите, докторэ, какие женщины “пунктуальные”! Мы уже полчаса, как ждём именинницу и Кокиш! Они поехали за подарками, так сказали, а мы ждём! Кокиш больше всех хотела торжества! Подожду ещё минут 10 и уйду! — предупредил Шнауцер. — У меня есть, чем заниматься!». «А вот и они!» — объявила Клизман. «Мы ждём!» — зло бросил Шнауцер, обращаясь к Кокиш. Вместо ответа Кокиш обратилась к Татке с приветственным словом! Все поддержали её слова возгласами: «Glückwunsch, zum Wohl(счастья и благополучия!), — а для нас с женой, добавили: — На здогггоовье». «По-русски: за здоровье!» — поправил я. «Но русские говорят: на здоггггоовья?!» — вставила Клизман. «Ну это смотря какие русские!» — возразила жена, наверное, из Казахстана!». «Да, да! — подтвердила Клизман — Ещё по-русски знаю: работи, работи, давай, давай!». «Это уже от ваших, побывавших в русском плену», — объяснил я. «Вы где так долго пропадали?» — вновь пристал подпитый Шнауцер к Кокиш. Следуя моему совету или вспомнив приятное с конкурентом Шнауцера — банщиком, Кокиш не отреагировала. «Хааааллё!» — грозно заорал Шнауцер, так что Клизман голову в плечи втянула, как будто ракетой с ядерной боеголовкой ей в голову угодило. «Молодец Кокиш, способная ученица, ноль внимания!» — отметил, я. «Халлёоооооо!» — ещё громче, но уже, как раненый лось призывно, протрубил Шнауцер. В этот раз Клизман поперхнулась вином и закашлялась, а Кокиш отвернулась от Шнауцера и заговорила с одним из терапевтов. «Хааааааллёёёёё!» — в третий раз, как Змей Горыныч испустил огненный клич подбитый Шнауцер, лишённый монополии на Кокиш. Он ничего не понимал, земля ушла у него из-под ног! Послушная, прежде боязливая Кокиш не реагировала на его оклики! Шнауцер нервно покинул зал, Кокиш вконец развеселилась и заговорщически посмотрела на меня. Я одобрительно кивнул.

«Молодец!» — похвалила меня жена у нас в кабинете. «Операция “монополист” началась! — подтвердил я. — А вот и Мина!».

«Вы знаете уже, что Бомбах уходит?!». — «Да, слышали». — «Ах, что делается, такого человека…! Как мы теперь, без него?!». «Трудно будет, но выстоим!» — успокоил я Мину. «Он ко мне был очень справедлив!» — не унималась Мина. «Да, в особенности, что касается характеристики», — занесло меня. — «А какой характеристики?!». Жена укоризненно на меня посмотрела. — «Ладно, потом скажу». — «Нет, давайте сейчас!». — «Ну ладно, Бомбах на вашу любовь к нему ответил нелюбовью! Он и мне дал плохую характеристику, а про вас написал, что у вас низкая квалификация, но из-за вашего хорошего характера: не лезете в психотерапию и не мешаете специалистам работать — можете остаться пока в клинике». «Ну вот, видите, он ведь обо мне хорошо написал», — так оценила характеристику Мина. Жена на меня злорадно посмотрела. «Ну да, — согласился и я, — если вам это подходит, то он отличный человек». — «А что он про вас написал?». — «Это я уже для себя оставлю!». «Вот видите, я вам всё рассказываю, — укорила Мина, — а вы…! Ну ладно, спасибо за поддержку, побегу, и вы тоже можете в 12 часов прийти на прощание с Бомбахом». «Где тело будет?» — уточнил я. «Не поняла!» — опять не поняла Мина. — «Ну, где будет Бомбах?». — «В конференц-зале!» — как всегда, удивилась Мина вопросу. — «Хорошо, обязательно придём попрощаться». «Зачем ты ей сказал про характеристику?» — не могла успокоиться жена. — «Чтобы посмотреть на её реакцию». — «А если она ему расскажет?». — «Так он уже ушёл!». — «А если она Кокиш расскажет?». — «Ну, бывает меня заносит, согласен, останавливай меня!». «Тебя остановишь!» — засомневалась жена. — «Ну, захотелось посыпать перца на язык, чтобы ей было не так приятно зад лизать!». «Она любит начальство — нужных людей, и перцем её не остановишь!» — правильно решила жена.

Мина и жена не обманули: Мина, потому что с Бомбахом, действительно, прощались, а жена, потому что подошли как раз, когда Мина прощальные слова на плохом немецком произносила! Из Мининых глаз по щекам текли настоящие, размером с крупную горошину слёзы. Все, оказывается, потеряли большую личность, человека! И «весь мир» понёс невосполнимую утрату, а Бомбах останется навсегда в сердцах наших! И вечная память ему…! Жена вновь на меня победоносно глянула: это была почти, что речь Хрущёва в день похорон Сталина, ещё до разоблачения культа личности! Больше особых речей не было, всем было как-то жалко, и почти все слегка осиротели. Только мы с женой не проронили ни слова, а пришли просто на поминки: вкусно покушать и может даже, при случае, потанцевать! А пока что просто потягивали винцо из бокалов, а затем и вкусные пирожные отведали с фруктовым соком! Всё было вкусно и красиво — по настоящему красивые похороны! Но «мертвец» хотел ещё и страдания народа видеть — его слёзы и других предостеречь, как я его когда-то, при получении должности — повышения в «день проклятия» Кокиш, Шнауцером. Тогда я его — ещё «живого мертвеца» предостерёг, что тот, кто у Шнауцера высоко взлетает, должен проявлять осторожность перед возможным последующим падением! И даже авансом незаслуженный комплимент сделал Бомбаху, что он, в чем я уверен, способен трезво оценить ситуацию не быть эйфоричным, а лучше — бдительным. Тогда я искренне, по-дружески предупредил Бомбаха, чисто по-человечески, но Бомбах всё равно перевозбудился — «заманиакалил»! И вот он уже здесь перед эшафотом с верёвкой на шее и сейчас, видать, решил быть пророком, как и я тогда, и аппетит испортить нам, что ли? Иначе бы не сказал, чтобы я тоже был осторожен в этой клинике. «Спасибо, знаю», — согласился я с оценкой ситуации по Бомбаху. Кто как ни он знает, что обгадил. Но он переоценил своё значение для Шнауцера. Шнауцер любит поиграть в «кошки-мышки» — объявить мышку кошкой на время, на что и попался дурак Бомбах!

«Зайдите, — предложил Шнауцер после “похорон” Бомбаха, — садитесь, докторэ! Знаете, я его решил выгнать!». «Да, уже догадался», — рассмеялся я. — «Ну, как думаете, я правильно сделал?». — «Конечно!». — «Знаете, докторэ, мне Кокиш всё же дороже, а они не ладили! Он оказался не тем, на кого я рассчитывал! Но ничего, докторэ, я лучшего нашёл для Кокиш — один молодой, сорока лет, экономист, имеет опыт работы в сберкассе, энергичный, поможет Кокиш! Это я вам, докторэ, первому говорю, даже Кокиш ещё не знает! Вы ей пока не говорите, хочу для неё сюрприз сделать — обрадовать! Нужно, чтобы кто-то за ней присматривал, а она — за ним! И оба будут мне докладывать друг о друге! А, докторэ, как идея?». — «Бомбах врач, а этот — экономист! Почему?». «Докторэ, какая разница, кто присматривает за Кокиш!» — рассмеялся Шнауцер. — Ну, а вы, докторэ, не бойтесь китайцев! Я их хочу не для вас, а для себя, хочу больше заработать! Как я понял, китайская медицина — перспективная область и новая!». «Да, всего лишь 5000 лет насчитывает!» — согласился я. — «Я вам докажу, докторэ, что я прав. Вы хороший врач, а я хороший «оконом». Но эти китайцы, докторэ, к сожалению, отказались. Вернее, этот профессор хотел их очень дорого мне продать, а я хочу купить таких, чтобы их только кормить. Запущу их в одну комнату, сниму для них поблизости, и пусть живут. Питаться будут у нас в столовой с больными, и пусть работают. Вы мне приносите, докторэ, не так много евро в месяц! Теперь посчитайте, сколько буду иметь от китайцев: два китайца — это уже в 3 раза больше, чем те деньги, что приносите вы! Даже, если будут зарабатывать не больше вас, докторэ, а я хочу 10–20–30 китайцев, — у меня будет, я уже подсчитал, 600000 тысяч евро, а 50 китайцев — миллион в месяц, а это больше 10 миллионов в год! Грандиозные планы, а докторэ! А!!!». — «А где столько больных возьмёте?!». — «Больные есть, докторэ!». «И китайцы есть на каждой улице — рядом с китайским рестораном всегда есть их праксис! Утром иглы ставят — вечером уток жарят!» — дополнил я Шнауцера. — «Да вы не бойтесь, докторэ, я вас не гоню! Будете вместе с китайцами работать, они у вас еще и поучатся! Научите их еще и гипноз делать!». — «Вы разрушаете то, что я создал — китайскую медицину для больных с психосоматическими заболеваниями! И китайцы вам в этом не помогут!». — «Ладно, посмотрим, докторэ, этих я всё равно не беру, так что вы не беспокойтесь! Вы, докторэ, и так мне дорого обходитесь! Вместе с женой, получаете почти столько, сколько одна Кокиш! Кроме того, мне не нравится, честно вам скажу, что вы монополист!». «Любимая работа, как женщина — либо ты монополист на неё, либо другие!» — пояснил я Шнауцеру.

«Что вам сказал господин Шнауцер? — не пропустив меня раньше себя в мой кабинет, поинтересовалась Мина. — Вы ещё не знаете, а я знаю: Шнауцер берёт на работу господина Тухеля». — «Что за Тухель?». — «Увижу, расскажу! Побегу, у Кокиш спрошу!». «А вот и она сама! — порадовала жена. — Они нам только работать мешают!». «Доктор, он теперь другого нашёл!» — тревожно сообщила Кокиш. «Ничего страшного, мы тоже другого нашли!» — успокоил я Кокиш. «Кого?» — переспросила Кокиш. — «Хорошего банщика!». Жена вновь, укоризненно на меня посмотрела. «Думаете, он всё же не женится на мне?» — горестно спросила Кокиш. «Кто?» — спросил я. — «Ну, Шнауцер!». — «Может банщик женится?». — «Нет, доктор, он не семейный человек!». «Попробуем женить тогда Шнауцера, — успокоил я Кокиш, добавив: — Если вам надо!». — «А что нужно для этого делать, доктор?». — «Искать другого!». — «Где?». Хотелось ей по-русски ответить…, но ответил по-немецки: «Быть активной в жизни, больше везде шарить и зырить». — «А что, доктор, с этим новым делать?». — «Гнать его, если появится!». — «Как?». — «Как и Бомбаха, выгнать поганой метлой!». — «Спасибо доктор, вы мне поможете?». Экономист Тухель, по-немецки экономист — Geschaftsfuhrer, оказался долговязым с угодливой гадливой улыбочкой, прилизанный набок чубчик, причёсочка «а-ля фюрер». «Это наш лучший специалист по китайской медицине, — представил меня Шнауцер. — А это Тухель, экономист, — представил и его мне Шнауцер, встретив меня в коридоре. «Очень приятно», — согласились мы оба. «Пойдём, — подморгнув мне заговорщически, по-дружески и по-отечески обняв за плечи Тухеля, забрал его от меня Шнауцер, — я познакомлю тебя с нашей прокурой Кокиш».

«Куда он его повёл?» — на ходу в коридоре перехватила меня Мина. «Похоже, пристрелить!» — объяснил, я. «Ну, а серьёзно, куда?» — впервые поняла лёгкую иронию Мина. — «К Кокиш». «Ну, это хорошо! — обрадовалась Мина. — Пусть им будет хорошо! И херр Тухель ей поможет, видно такой благородный, интеллигентный человек. И херру Шнауцеру будет легче. Если бы вы знали, как я им добра всем желаю! Лишь бы им было хорошо, мне больше ничего не надо!». — «Догадываюсь». — «Знаете, мне всех как-то жалко». — «И об этом я догадываюсь». И как бы в доказательство сказанного, по щекам Мины обильно потекли крупные, как вишня, мокрые, настоящие слёзы! «Всё будет хорошо, — успокоил я Мину, — не плачьте».

«Ну что, работаем, наконец?!» — поинтересовалась жена. — «Обязательно! Заводи больного!». — «Нет, больную заведу — фрау Берг. Ты ей, так видать, помог, что совсем кислая сидит!». — «Доктор, спасибо». — «За что?». — «Вы оказались правы». — «Позвонили ему?». — «Нет, меня опередила подружка! Она ему сообщила, что я в больнице и просила, чтобы он меня обязательно проведал. Он позвонил и сказал, чтобы я не приставала к нему, не хочет меня видеть. Но готов встретиться ещё один раз, прийти в больницу, чтобы окончательно с этим вопросом покончить». — «И когда он придёт?» — «Он решит, а не я. Он позвонит, сообщит, когда захочет». — «Что вы ответили?». — «Я расплакалась, для меня это было шоком, не ожидала такого». — «Но зато вы теперь знаете правду, не будете страдать от ожидания. У вас сейчас, я думаю, разочарование, злость, недовольство самой собой». — «Точно, вы правы». — «У вас есть два варианта ответа: первый — ждать пока он позвонит и отказать ему в приходе, сказать уже не надо, второй — самой позвонить и то же самое сказать. Я вам советую всё же второй вариант выбрать! Ложитесь, в гипнозе будете искать выход из ситуации, ответ на вопрос “что делать?”». «Ну что, помог ей?» — засомневалась жена. — «Настолько, насколько это возможно! Она не самостоятельная личность и дура! За неё то мать разговаривает, то подружка! Не удивлюсь, если подруга с ним снюхается, слишком активная. Он её терпел, пока она здоровая была. Он негодяй, а она липучая! Ему, скорее всего, женщина, вообще, не нужна! Если женщина нужна, то имеют с одной дело, или находят себе другую, а у него никого!». — «А как же тогда — с подругой снюхается?!». — «Это я подругу охарактеризовал, она хочет! Но это не значит, что ему это надо. Я помог ей тем, что вскрыл гнойник, перевёл хроническую форму в острую, меньше будет нудить и страдать! А нам пора домой, я устал! Завтра будем только больными заниматься!».

«Ну вот, первая больная уже есть! — сообщила “завтра” жена. — Кокиш рвётся!». «Доктор!» — прорвалась Кокиш с двумя бутылками вина. Жена на меня глянула с видом: «Надо же, Кокиш стала благодарной — две бутылки принесла, совесть, видать, заела её: постоянно получает сеансы психотерапии, психологическую помощь!». «Спасибо, доктор, что всегда могу зайти, посоветоваться! Вы мне очень многим помогли!» — проникновенно сообщила Кокиш, поставив на стол две бутылки вина. «Всё нормально, — успокоил я Кокиш, успев прочесть этикетки на бутылках: одна рислинг немецкий, недорогой, но “дареному коню в зубы не смотрят”! Вторая бутылка, тоже недорогая — красное итальянское вино. Но зато две бутылки! Где-то насобирала или ей подарили! И она своё — последнее отдаёт!» — понял я. А Кокиш продолжила: «Доктор, он — этот Тухель, сразу стал проявлять начальственные замашки! Мне вопросы задаёт, концепты исправляет! Разработал новый концепт клиники и очень подробно — финансовую часть!». «Ну да, он же из сберкассы! — вспомнил я. — Это Шнауцер, ему поручил! Всё, что он делает — это с ведома Шнауцера! — объяснил я Кокиш. — Он его науськивает!». «Was will der Mann (что хочет этот мужчина?!)» — имея в виду Шнауцера, гневно, как давно, взвизгнула Кокиш! Видать, банщика потеряла и опять зациклилась на старом рогоносце Шнауцере. «Я же вам сказал, он хочет, чтобы вы страдали! От него зависели, от его милости, просили убрать этого Тухеля от вас, пощадить вас или наказать Тухеля!». «Was will der Mann?!» — ещё громче вновь взвизгнула Кокиш и ещё больше, чем прежде перекосив глаза и, как в «лучшие времена», защелкав челюстями. Хотелось ей ответить из советского фильма: «Что он хочет, понять его нетрудно — твои волости, твои богатства, и от себя добавить: грудные и задние просторы! — но вместо этого, лишь выдавил я: — Он хочет вашей зависимости!». «Und, was mache ich (и что я должна делать)?!» — вновь, по-дурацки вытаращив глаза, взвизгнула Кокиш. Точь-в-точь, как в старые добрые времена «до революции», когда она ещё не была замешана в революционной деятельности — до плотника и до банщика. С банщиком, видать, плохо и опять права заявляет на старого безнадёжного рогоносца Щнауцера! «Наглость у неё не исчезла и не исчезнет! — пронеслось у меня в голове, но сказал: — Sie machen Folgendes (вы сделаете следующее)! То же, что и с Бомбахом!». «Und, was mache ich?» — вытаращив вновь глаза, как баран, потребовала разъяснений Кокиш! Аж жена, вижу, терпение теряет и готова уже эти две бутылки отдать Кокиш! Вернуть ей их по голове и вытолкать! «Sie machen Folgendes, — так же, по-дурацки, повторил я. — Всё, что пишет или уже написал Тухель — перечеркните! Требуйте всё переделать, а Шнауцеру говорите, что Тухель ничего не понимает в медицинских вопросах. Медицина — это не сберкасса! — А он, вообще, толковые вещи предлагает?» — поинтересовался я у Кокиш. «Ja, ja! Der Mann ist ganz fit (Да, да, этот мужчина очень подкованный!)». — «Это не имеет значения, перечёркивайте всю его “продукцию”, и давайте ему новые задания!». «Он и кабинет Бомбаха занял!» — пожаловалась Кокиш. — «Оттуда его выгоните! Скажите, что это врачебный кабинет! Или — для следующего главного врача!». — «Его туда Шнауцер посадил!». «А вы его выгоните! (и пусть канает! — хотелось мне ещё добавить, но не хватило немецкого). — Пусть ищет себе место! Пусть слоняется по клинике без стола и стула, без крыши над головой: голодный, холодный и ищет себе пристанище!» — вспомнил я метод работы в первой клинике в Германии, где главный врач Боскугель больных выгонял из их комнат и закрывал комнаты на ключ, чтобы больные были активными и не «наркоманили». А больные слонялись в одних подштанниках по холодной клинике, скорчившись от холода! «И всем прикажите, — продолжил я, — секретаршам, администрации и всем прочим — всем, не привечать Тухеля! Взял Шнауцер этого бездельника — бродягу без определённого места жительства на работу! Пусть сам его и устраивает — у себя в кабинете!». — «А если он пожалуется Шнауцеру?!». — «Очень хорошо! Этого мы и хотим! Тогда его ждёт участь Бомбаха! Заставьте Шнауцера выбирать между вами и другими!». — «А как вы думаете, доктор, Шнауцер женится на мне?». «На коооом…?!» — вырвалось у меня, и жену передёрнуло! «На мне», — невинно уточнила Кокиш. «Будем стараться», — пообещал я, глянув на две бутылки. «Спасибо, доктор! Что бы я без вас делала? Такого, как вы мне бы дома иметь, чтобы советовал!» — жену ещё больше передёрнуло, а меня затошнило. «Ладно, потом вином запью тошноту», — решил. «Ну, всё! Я побежала! Спасибо! Чу-чу-чу!» — «прочучукала» по-свойски Кокиш, вместо: Tschuss, Tschuss, Tschuss (пока, пока, пока!). «Ну, ты и времени на эту сволочь потратил!» — возмутилась жена. — «Что делать! Зато две бутылки вина!». «Плевать на это вино, век его не видать!» — накаркала жена. «Bitte, bitte! Entschuldigung (пожалуйста, извините)!» — вновь ворвалась перепуганная Кокиш с видом: «а, где мой квартирный ключ», схватила две бутылки вина: «наш немецкий рислинг и красное итальянское», и, бросив: «Извините, bitte, bitte…!» — убежала! «Ну и крохоборка! Слов не хватает! — возмущалась жена. — Ты понял, что она сделала!». — «Ты накаркала! Ты же сказала: “Век его, вина, не видать!” Вот оно и исчезло! На тебя обиделось! Она просто вино для себя где-то раздобыла, ей и в голову не приходит и не придёт, что она что-то, кому-то должна!». «И он такой же крохобор, этот Шнауцер!» — продолжала возмущаться жена. — «Не переживай, вино не пропадет! Они вместе его разопьют и ещё другим разбавят! Кроме того, что крохоборка, видать, ещё и запила! Совсем лёгонькая стала Силке Кокиш! Давай всё же больных сюда!».

«А, фрау Берг!» — обрадовалась, как родственнице, жена. Всё-таки приятнее, чем Силке Кокиш. Фрау Берг тоже сияла: «Спасибо, я сделала, как вы сказали — позвонила ему и послала! И сказала: “Никогда больше не звонить и не приходить!” Он попытался сказать: “Нет, нет, я приду, раз обещал”, а я ему: “Ты просто мне уже не нужен”, — и бросила трубку! Вы не можете себе представить, насколько мне легче стало!». — «Могу, иначе бы не посоветовал!». Когда фрау Берг от нас через сорок минут вышла, в вестибюле громко хохотали пьяные Кокиш и Шнауцер! «Наши две бутылки!» — объяснил я жене.

На следующий день, как я ему и предписал, Тухель «бом-жевал» — слонялся по клинике, весь такой согбенный, холодный, бледный, скукоженный! Увидев меня, подскочил, подал дрожащую, влажную ручку, сделал «кникс (реверанс)», как перед царём Соломоном: «Я много о вас хорошего слышал и от больных, и от фрау Кокиш, и от господина Шнауцера! Прямо не поддаётся воображению, как вы прекрасно работаете! Ваши успехи, авторитет у больных! С вами очень приятно разговаривать! Вы такой мудрый! Спасибо вам!».

«Что сказал вам господин Тухель? Я вас видела с ним!» — уличила меня Мина и заскочила одновременно со мной в мой кабинет. — «Сказал, что я мудрый, талантливый, со мной очень интересно разговаривать, все обо мне хорошо отзываются, и в особенности больные». «Фу, дурак какой-то!» — скривилась Мина. — «Нет, в этот раз, я с вами не согласен!». — «А что он ещё сказал?». — «Спасибо сказал за то, что я с ним рядом стоял и разговаривал». — «Ну, ладно, побегу, если что узнаю, расскажу».

«Иди! Сейчас, “больной Шнауцер” попросил зайти к нему», — вернулась жена без обычного больного в кабинет. «Докторэ, вы знаете, что я вас ценю, ваши советы и всегда на вашей стороне! Помните, когда я вас брал на работу, тогдашний, главный врач был против, а я настоял, чтобы вы работали! И я сразу решил, что вы китайской медициной будете заниматься, а вы не хотели, хотели психотерапией! Но я настоял на китайской медицине! Теперь хочу китайцев — это моя мечта! Докторэ, я вообще люблю Китай! Вы не хотите поехать, докторэ, в Китай?». «Нет, вы немного перепутали, это я хотел и настоял на китайской медицине, а вы хотели, чтобы я психотерапией занимался, чтобы вы деньги не теряли, когда я в отпуск иду!». «Разве?! — притворно усомнился Шнауцер. — Ну ладно, хотите кофе?». — «Хочу!». — «А вина немного?». — «Даже много хочу!». «Ания, принеси доктору кофе, — позвонил, как всегда, Шнауцер секретарше, — со сливками или без, доктор». — «Со сливками! Можете в будущем и не спрашивать — всегда со сливками!». — «Так вот, доктор, что мне делать с Тухелем, как вы думаете?». — «Пусть работает…». — «А зачем он нужен? Я хотел, докторэ, его, честно скажу, для Кокиш! Чтобы присматривал за ней!». — «Возьмите лучше евнуха, дешевле будет!». «Так он же ещё и экономист! — возразил Шнауцер. — Вот, чего я не пойму — почему Кокиш против? А, доктор? Ей же легче!». — «Я вам уже объяснял». «Объясняли, но почему?!». — «Она не хочет вас делить с кем-то, в данном случае с Тухелем». — «Но я же с ним, доктор, не…». — «Это не имеет значения, она же не знает, что вы с ним не….». — «Аber das ist verrückt (это же сумасшествие!), а доктор?! Ничего не понимаю!». — «А если она влюбится в Тухеля, что тогда будете делать?». — «Но я же его для работы купил, а не для этого…». — «А они возьмут и влюбятся друг в друга: “Не толкай жену свою, в лапы врага своего!”». — «Это где-то, вроде, в Библии написано? Хорошие слова, и какие мудрые!». — «Нет, это у меня написано!». — «Вообще, доктор, вы правы! Я понял, она меня безумно любит, безумно, безумно любит!». — «Конечно, любит — «und wie (и как)!». — «Спасибо, докторэ, с вами легко и всё становится ясно! А Тухеля я выгоню! Как это я не подумал, что Кокиш так меня безумно любит! А вот он, кстати, и сам! — воскликнул Шнауцер, завидев под своими дверьми согбенную фигуру Тухеля, который подобострастно закивал головой и затрясся. — Если нужны советы, обращайтесь всегда к нему! — указал Шнауцер на меня Тухелю. — Как я это делаю!» — и ушёл, оставив меня с Тухелем, давать ему советы. — «Вы такой умный, доктор! Вас так все уважают!». — «Не всегда и не все, и это хорошо». — «Das stimmt (это соответствует действительности), доктор!» «Лучше, когда не хвалят, но и не ругают!» — подарил я ещё одну мудрость Тухелю, из которого Силке Кокиш бомжа сделала, а Шнауцер наигравшись, продемонстрирует теперь Кокиш свои крепкие рога «а-ля забодаю»! Они оба мои советы слушают, а теперь ещё и Тухель хочет советов. Весь трясётся, как поросячий хвост! Такой жалкий, плакать хочется, на него глядя! «Почему вы пришли сюда работать?» — спросил я у Тухеля, мол: зачем тебе это нужно. «Вы знаете, доктор, я сомневался долго, когда господин Шнауцер мне предложил эту должность, тогда я спросил у своего живота! И живот мне ответил — иди! Я и пошёл, а сейчас я не жалею, и фрау Кокиш очень опытная! У неё есть, чему поучиться, и я учусь, и очень ей благодарен! Господин Шнауцер прекрасный человек, и я счастлив, я горжусь, что с ним меня судьба свела, с таким великим человеком познакомиться! Мне очень повезло, доктор! Мне нравится эта клиника! И я горжусь в ней работать, ей лояльным быть, отдавать ей все свои силы и всю свою энергию! И очень ценю, что с вами познакомился! Мне всё здесь, так нравится! Я горд “beim Herren Schnauzer zu sein” (у Шнауцера быть)!». «О! Ты, подлец! — пронеслось у меня в голове. — Ты далеко пойдёшь, если дорвёшься…! Ты был бы незаменимым в годы Великой Отечественной, и не против был бы даже от фюрера ребёнка заиметь!».

«О чём вы говорили с господином Тухелем?» — и здесь не удалось спрятаться от Мины. — «Да так, ничего особенного». — «Как, ничего особенного?! Вы что не знаете, что господин Шнауцер его уволит?!». — «Нет». — «Только не говорите, что я сказала». — «Так может и сам Шнауцер этого ещё не знает?». — «Нет, он знает и Кокиш знает, но больше никто. Хотя Тухель благородный человек, хороший человек, но я могу как-то понять и Шнауцера! Ой, как всё интересно! Что дальше будет?! Ладно, побегу».

«Ну вот, и Кокиш идёт», — порадовалась жена. «Доктор, мы опять победили! — ввалилась Кокиш в кабинет уже без двух бутылок вина. — Тухель тоже ушёл! Теперь никто не будет нам мешать работать! Я опять прокура! Клизман главный врач и она моя подруга! Клиника в наших руках! Обещаю вам, никаких китайцев не впустим к нам!».

«А, вот вы где! Извините, что «störe (мешаю), — ворвалась и Мина, — вы, что ничего еще не знаете?!». «Нет, ничего не знаем!» — подтвердил я. — «И вы, фрау Кокиш?!». «Was ist los (что случилось)?!» — перепугано взвизгнула Кокиш. «К нам пришли китайцы — китайская делегация! Шнауцер их водит и показывает клинику!» — поведала Мина Барсук. «Dieser Mann macht mich verrückt (этот мужчина сведет меня с ума)! — завизжала и задвигала челюстями Кокиш. — Und was mache ich (и что мне делать)?!» — обратилась вновь ко мне Кокиш. «Gute Frage (хороший вопрос)! — ответил ей в тон я. — Присоединяйтесь пока к делегации из Дальнего Востока!». — «Und dann (а потом)?». — «Потом будет, “как давно и недавно!”». — «Was heißt das (что это значит)?». — «Sisyphusarbeit (Сизифов труд) будем совершать дальше! Опять камень закатим, вернее, выкатим — das ist Leben (в этом жизнь), фрау Кокиш!». «Aber das ist verrückt (но это ненормально)! — возмутилась Кокиш. — gut, dann marschiere ich (хорошо, тогда я пошла)! — собралась с силами Кокиш. — Чу-чу-чу!». «Как мне её жалко! Но и господина Шнауцера тоже можно понять! Мне всех жалко!» — «потекла» Мина, и крупные прозрачные капли вновь проступили на её глазах. — «На что они похожи?! Что-то мне напоминают?! Да, точно — это божья роса!».

Часть II Психотерапевтическая алхимия

Глава 13 «Из вороны никогда не получится голубь!» — болгарская поговорка

«Дупики уже ждут в коридоре», — объявила жена, когда я в очередной раз попытался допить стакан минеральной воды. Эта пара к нам уже три года один — два раза в неделю регулярно приходят, якобы на иглоукалывание. Но кто будет ходить только, чтобы колоться три года без перерыва? Только наркоманы, но эта пара очень даже приличная — не пьют! Он курит, 53 года ему, среднего роста, упитанный, рыхлый, короткий седеющий ёжик на голове, круглое лицо покрыто небрежной щетиной. Одет так же небрежно — постоянно несвежие носки издают стойкий запах затхлости, терпкого пота, возможно, с примесью нафталина. И весь какой-то «нафталиновый» — кто-то из старого шкафа его достал! Лечился три года назад у нас в клинике: от страхов, сердечной аритмии, вздутия живота, которое беспокоит, как мы убедились, многих немцев. И все они хотят от него непременно избавиться, и лучше, тут же при тебе, в крайнем случае, через пару минут после того, как ты их уложишь на кушетку и выйдешь! Но это «всё» тебя подкараулит, когда возвратишься. Вот и сегодня опять это вздутие беспокоит и, ещё говорит, выходной отдел кишечника не в порядке. Это у него тоже постоянно. Вначале, я удивлялся такой стойкости симптома, но вскоре перестал удивляться, когда он стал делать прозрачные намёки на то, что как только меня видит, то сразу везде всё становится лучше, в особенности сердце, и как он меня уважает! При этом, его глаза становятся томными и неприлично сладострастно-мечтательными. Что касается сердца, то здесь я ему помощник и помог — три года без аритмии! А вот с выходным отделом кишечника никак ему не помощник! У меня жена, которую к тому же люблю, а главное не гомосексуалист и не бисексуалист, и даже не метросексуалист — «железнодорожно-автобусный» гомосексуалист! Как всегда, указываю ему лечь на кушетку, что он, как всегда неверно понимает: валится на спину, как последняя шлюха, загибает чрезмерно ноги в коленях и поднимает их без надобности вверх, обнажая, для кого-то, возможно, аппетитный жирный зад! Стараюсь на это безобразие не смотреть! Быстро передвигаюсь к его головной части и беру левое запястье для проведения пульсовой диагностики, чтобы выявить энергетическую недостаточность или избыточность меридианов. Это необходимо для проведения классической китайской акупунктуры. Едва прикасаюсь к его руке, а часто ещё до этого, он тут же спрашивает: «Was sagt mein Puls (Что говорит мой пульс)?!». Хочется ему как всегда сказать: «Что ты зануда!». Но вместо этого объясняю, где у него энергии меньше, где больше, стараюсь смягчить патологию и разъясняю, что буду делать — в какие точки ставить иглы. Он сразу предупреждает: «Сюда не ставить — здесь больно, а здесь — боюсь!». Например, в ушную раковину маленькие 5 мм иголочки не ставить, боится, что они провалятся в его ухо внутрь, и ему придёт конец! Уговаривать бесполезно, поэтому соглашаюсь на «компромиссные» безопасные для него точки. Затем провожу сеанс гипноза, где убеждаю его, что у него всё хорошо, а будет ещё лучше и перехожу в соседнюю комнату к его жене, которая на 20 лет его моложе — «молодухе», как сказали бы в России! Она оживлённо рассказывала моей жене о своих проблемах, постоянно двигаясь на одном месте, топча ногами, как кура. Увидев меня, перестала ненадолго двигаться, но тут же затараторила и вновь одновременно задвигалась. А рядом, как всегда, маму охраняет десятилетний сынок, хорошо упитанный, как папа, и розовощекий, как мама. Сидит и сосёт, как всегда, свою бутылочку с колой и в глаза не смотрит! Все немцы постоянно что-то сосут и пьют, чтобы не высохнуть. Моё появление его мама восприняла, как знак раздеваться. Она сняла футболку и бросила её сыну, с приказом: держать бережно. Едва она отвернулась, сынок выбросил футболку на соседнее кресло, что было отмечено мамой и возвращено сыну с приказом: «Нет, у себя держи!» — и вдобавок к футболке он получил ещё и мамины штаны. «Воспитание будущего фетишиста», — отметил я. Затем мама улеглась для лечения на кушетку. Задёрнув шторки вокруг кушетки, я прекратил театр для сына! К тому же он получил возможность вновь и окончательно сбросить с себя мамино бельё. «Значит, фетишиста воспитать нельзя! — отметил я. — Хотя, возможно, бельё своего папы не выбросил бы, кому какое бельё нравится! Тем более что похож на маму, такой же розовощёкий и полненький». У его мамы в отличие от папы были проблемы в противоположном месте — внизу живота, напротив папиного выходного отверстия кишечника, что и понятно. Постоянный зуд и боли, в особенности при месячных, объявила мама. В отличие от папы, она не боялась игл, наоборот, спросила, почему сегодня так мало! Пришлось добавить! И как папу, тоже усыпить гипнозом. Моя жена, как всегда, вручила сынку дежурную конфетку. Он её жадно схватил, но есть не стал, а спрятал, опасливо, поглядывая на меня, хотя я ни разу у него ничего вкусного и невкусного не отобрал! Конечно, у моей жены вид добрее, и к тому же я всех колю иглами и усыпляю! «Добрый ты человек! — похвалил, я жену. — Как тебе это воспитание фетишиста?». «Может, боится, что вещи запачкаются?» — как-то слабо возразила жена. «Её вещи еще можно запачкать?! Не забудь кресло затем протереть!» — посоветовал жене. «Я, кажется, немного поспал?» — скромно объявил глава семейства, когда через час, его храпящего, вывел я из гипноза. «Совсем чуть-чуть!» — по-русски, тихо скороговоркой съехидничала жена. «Что, что?!» — встрепенулся Дупик, как все немцы, пугливо прореагировав на русскую речь. Пришлось «перевести»: «В России говорят: сон здоровью не вредит и жар костей не ломит!». «Что, что?!» — ещё больше напугался Дупик от русского юмора. Пришлось призвать на помощь немецкий фольклор: «Кто спит — тот не грешит!». «А-а-а-а, — слабо улыбнулся Дупик, — скажите, у меня, действительно, был нестрашный пульс сегодня?». — «Нет, совсем не страшный». — «А сердце как?». — «Очень хорошо, никакой аритмии больше нет». — «А энергетическое состояние выходного отдела кишечника — анального отверстия?». «Вот здесь, небольшая слабость сохраняется!» — согласился я. «Да, я это всегда чувствую! — согласился и Дупик, и добавил: — С вами очень интересно разговаривать!» — отметил Дупик, совсем отошедший от гипноза, но продолжающий лежать на спине, глядя на меня, прищурив глаза. «Спасибо, я это знаю», — скромно согласился я. «Скажите, как вы думаете, Путин диктатор?» — без интереса спросил Дупик. «Конечно, диктатор, но не больше, чем руководители других стран, с которыми вы дружите!» — возразил без интереса и я. «Я очень ненавижу и боюсь нацистов! — уже со страхом, горячо подхватил Дупик. — Мой отец был социал-демократом, и нацисты его в концлагере чуть не убили!». «Они и сейчас ещё могут вернуться!» — не успокоил я Дупика. «Я сразу сбегу из Германии!» — выпалил Дупик. «Я тоже», — согласился и я. «Куда?» — поинтересовался Дупик как бы и для себя, желая найти пристанище. «В Россию вернусь», — не успокоил я его. «А вам нацисты причинили вред во время войны?» — поинтересовался Дупик. — «К счастью, родился после войны! — уточнил я, а про себя отметил: — Надо же, как старо выгляжу! — а Дупику сказал: — Но родственников отца расстреляли, в том числе и беременную его сестру». Дупик сочувственно кивнул. «Ведёт себя не как немец», — сказал я жене, когда семейство ушло. «Что, думаешь, еврей?» — спросила жена. — «Не исключено, — согласился я, — у Жириновского папа юрист, а у этого социал-демократ! В любом случае не чистокровный еврей, а так у них у многих спрятаны еврейские родственники! Не только они, евреи здесь тоже в своё время поработали и, видать, не все гомиками были, как этот!».

«Выпей воды! — прервала жена. — За дверью уже Шлендеры ждут, пришли». Закон парных случаев, вновь пара, но на этот раз настоящие немцы: обоим по 50 с лишним лет, здесь муж больший оптимист, всегда улыбающийся и даже смеющийся, если шучу, среднего роста, полный, похожий на короля Швеции Густава. Он считает, что приходит только из-за жены, а у него всё хорошо, а вот жена безнадёжно больна. У неё всё есть — у сухой, как ящерица с рыбьими глазами, фрау Шлендер. У неё вздутие, как и положено благородной немке, запоры, мигрень, остеопороз, что означает: кальция в костях не хватает — любимый диагноз немецких врачей. И немцы пожирают всё, в чём кальций содержится, и к нему витамин Д вдобавок, как будто бы рахитики в Петербурге. Немцы любят всё крепкое, а больше всего свои кости! Но получилось, что кости укрепляла жена, а «рахитиком» оказался её муж! Возился бедняга у себя в саду, поскользнулся и сломал два поясничных позвонка! Так что сегодня он уже имеет настоящий повод для визита после операции на позвоночнике и двухмесячного лечения на курорте, где и акупунктуру получал. «Акупунктура помогла, но не так, как у вас», — признался он. Пришёл с болями в спине. Сразу отметил, что режут и латают немецкие хирурги и ортопеды неплохо — аккуратный рубец в области поясничного отдела позвоночника. Впервые вижу лысого, с головой, как бильярдный шар, Шлендера. Ни единого пушка на голове, ещё в ранней молодости, говорит, облысел. Сегодня он совсем не красавец и меньше стал похож на короля Густава, это всё было до болезни, когда парик красивый носил под волнистого блондина! Хороший парик, лучше чем «цигейка» у Кобзона! Вспомнил, как впервые четыре года назад (именно столько ходит ко мне пара Шлендеров) увидел такую красивую шевелюру! И сразу захотелось туда иглу поставить — важная точка Бай-хуэй — 20-я, 13-го меридиана. Любой русский иглотерапевт её знает из-за красивого названия! Тогда Шлендер меня остановил и объяснил, что проколю ему парик! С тех пор эти попытки прекратил. У него и другие проблемы были: гипертоническая болезнь, кожные заболевания и поражение локтевого нерва. Помог ему неплохо. Почему четыре года ходит? Видать, из-за ссохшейся красавицы жены? О вкусах, действительно, не спорят! И ему, делопроизводителю по профессии, пришлась по душе эта красавица с прямыми соломенными волосами, обтянутая сморщенной со старческими пятнами кожей. Она так же, как и Дупик, имеет привычку сгибать ноги в коленях, лежа на кушетке на спине, но по другой причине, чтобы закатать штаны и делает она это быстро, и не глядела мечтательно, как Дупик! Всё же я не маньяк, чтобы во всём замечать призыв к сексуальности! Немцы, вообще, очень естественны и натуральны и, в отличие от русских, без задних мыслей! Если немка и сгибает ноги в коленях, лежа на спине, то это не то же самое, как если бы это сделала русская женщина-романтик! И сегодня у фрау Шлендер всё есть: вздутие, запоры, головная боль. Провожу пульсовую диагностику, как положено — на двух руках, не как у Дупика. Сообщаю фрау Шлендер, где и как у неё с энергией. Она слушает с сонным видом — немного скептик и не во всё верит! Хотя и убедилась, что мне можно верить, всё что найду, подтверждают лабораторные и инструментальные исследования! Иначе четыре года не ходила бы! Тем более что страховая компания, оплачивающая её амбулаторное лечение не дураки — поняли, если б не я, то фрау Шлендер уже минимум пять-шесть раз была бы на стационарном лечении, а так за четыре года ни разу! А до меня, только в нашей клинике была четыре раза на стационарном лечении! Но всё же не поверила мне две недели тому назад, прорвалась к кардиологу, который тут же с радостью предложил обследовать сосуды сердца — ни много ни мало, а сердечным катетером! Не сумел отговорить фрау Шлендер, подвергла себя риску, но кардиолога порадовала! Немало денег стоит такое удовольствие, любимое баловство немецких кардиологов, чуть что — сразу катетер в сердце! И вот, как я и предсказывал, исследование показало полное благополучие! Здорова, как бык — до неприличия! И вот поэтому она сегодня и пришла разбитой, разочарованной, без цели в жизни! Как бы всё хорошо — чем же дальше заняться? Тем более, что работать не любит, устаёт, да и нудно с бумагами! Или, вообще, любая работа ей нудная? И муж к тому же лысый! И уже совсем не похож на короля Густава, хотя и весёлый оптимист! Но, видать, истиной потребности иссохшейся жены не изучил, не понял! Ему и так хорошо — лысому! И работу любит, и в саду не против покопаться! Ему не нужно болезни придумывать! И «хобби», к тому же он имеет — больную жену! Её болезнь и ему выгодна — может заниматься её болезнями, а не ею! И все при деле. «Ты, возможно, упрощённо это все объясняешь?» — возразила жена. «Возможно, я не настаиваю, что это всё так, но здесь ничего не изменишь! Эта пара нашла своё равновесие, и каждый своё применение! — согласился я. — Стоило бы разбираться, если бы нужно было что-либо менять! А они, в их возрасте, пусть спасибо скажут, что уравновесились! Это у нас в клинике во время стационарного лечения пытались изменить её жизнь, жизненную ситуацию! Стали помогать избавиться от страхов тем, что стали копаться в её детстве! Как у нас всегда происходит: кто её папа, мама, сёстры, братья, бабушки, дедушки, и на них списывать проблемы!». «Затем перешли к ее мужу, который мало бывает для неё дома, а больше на работе!» — добавила жена. «Ну и помнишь, что произошло — она ушла из клиники в худшем состоянии, чем пришла! И не только ей — всем хуже после стационарного лечения!» — подытожил я. «Для нас это неплохо, мы имеем их и в дальнейшем на амбулаторном лечении», — добавила жена и подсказала, что надо уже обоих выводить из гипноза. Херр Шлендер использует гипноз с пользой — крепко спит. Фрау Шлендер не спит, но впадает в глубокий гипноз. Вот и сегодня у неё исчезли головные боли, и энергия в меридианах выровнялась, о чём я сообщаю ей в конце сеанса. Перед уходом, чтобы мне, наверное, приятное сделать, она так же, как и Дупик, критикует Путина и добавляет, что в России политика замешана на большой крови и народ никогда не был свободен, в особенности при диктаторе Сталине. «Да, поэтому Германия напала на Советский Союз, чтобы освободить русских, осчастливить их — «Arbeit macht frei (рабство делает свободным)»! Немецкие диктаторы уничтожали всегда чужих, а русские — своих!» — уточнил я. Этот вывод, замечаю, не понравился чете Шлендер, и они поспешили к выходу, пожелав, как принято в Германии, всего хорошего! И мы с женой им, в свою очередь, пожелали. «Ты ещё их напугаешь, перестанут ходить», — слабо возразила жена, когда пара удалилась. «Я что, за четыре года впервые делаю нелицеприятные заявления? — успокоил я жену. — И что я сказал неправильного? Ты же помнишь загаженные подъезды и лифты в Питере? Немцы гадят в чужих подъездах, а русские — в своих!».

«Сейчас к нам зайдёт новый пациент/пациентка, который меня напугал!» — сообщила жена. — «Как фамилия трансвестита-транссексуала?». — «Лучше у него/неё спроси». «Фрау Клоке!» — представился/представилась двухметровая фрау с мужским голосом, но уже с писклявым женским оттенком. На фрау Клоке была короткая юбка, чёрные колготки, кофточка. Она села в предложенное кресло, застенчиво сжав коленки, склонив любознательно головку, кокетливо сжав рот — до ротика и затараторила, игриво глядя из-под сползающих чёрных волос на лоб: «Я слышала от больных, что вы и мне сможете помочь». — «Что с вами?». — «Ужасная мигрень, бессонница, страхи, депрессия». — «Чего боитесь?». — «Мне трудно решиться». — «На что?». — «Я родилась как бы мужчиной, но хочу стать полноценной женщиной! Веду двойную жизнь, по паспорту уже пять лет женщина, веду нормальную половую жизнь с партнёром, но всё ещё замужем, двое детей! Сейчас хочу решиться на операцию по изменению пола». — «Ваша жена против?». — «В том-то и дело, что моя жена ещё надеется меня для себя сохранить, но это уже невозможно! Я её уважаю как человека, и мне её жалко. Она склоняет меня к половой жизни, но я уже не в силах изменить моему партнёру! Да и желания нет!». Поставив фрау Клоке иглы, провожу сеанс гипноза, в котором укрепляю её уверенность в успехе задуманного! После выхода из гипноза фрау Клоке задвигалась, открыла глазки, встала, отряхнулась, отфыркалась! Скосив глазки, поблагодарила за доставленное удовольствие и пообещала прийти ещё, подав ручку на прощание, вернее, кончики пальцев. «Кто психотерапевт у кокетки?» — спросил я жену, когда кокетка удалилась, покачивая бёдрами. «Конечно, это наш дежурный гомосексуалист — доктор Обстгут! Он же в клинике сейчас специалист-сексолог и по психосоматической гинекологии специалист!». — «Ах да, я читал его трудовую и жизненную биографию месяц назад, когда он устраивался к нам на работу! Он объявил себя там этим специалистом и ещё гомосексуалистом! Это очень растрогало нашу администрацию, wie suss (как сладенько), сказали все в один голос, и удивились, когда я обозвал его агрессивным эксгибиционистом. Не обязательно кричать на улице, что ты еврей! Это уже хулиганство! Но самое главное — нет ничего глупее, чем приставить гомосексуалиста к гомосексуалисту! Уж этот уговорит бедную фрау Клоке отрезать пенис! Современная сексология очень «толерантная»! Учат, что секс может быть «гомо и гетеро». Секс может быть только гетеросексуальным, всё остальное не секс, а извращение! Если дальше так пойдёт, то и педофилия, и скотоложство, и некрофилия будут называться сексом! И выйдут руководства: «импотенция у педофилов», «ускоренная эякуляция у зоофилов».

«Успокойся, ты лечишь только нормальные сексуальные расстройства!». — «Кого ты имеешь в виду?». — «Он уже сидит, ждёт — херр Маротцке». — «О, ты ехидная! И на старуху бывает проруха! Ну, ошибся один раз, хотел помочь человеку, чтобы не мучался! Проявил инициативу и, может, ему моё лечение помогло получить лучший оргазм!». «Наверное, иначе не приходил бы на амбулаторное лечение», — согласилась и жена. Да, с этим Маротцке я, действительно, маху дал! Он такой весь тонкий, стройный, изящный, высокого роста с маленькой головкой, всегда наодеколоненный, что у немцев редко происходит! Но со страхом, бессонницей, головными болями, поносами. Я сразу заподозрил: не импотенция ли является причиной его страданий, тем более довелось увидеть его жену — такой крепкий бабец в штанах, 1,90 м ростом! И подумал: такую удовлетворить надо силу иметь в два-три наших херров Маротцке! И спросил его про потенцию — не страдает ли? Страдает, согласился херр Маротцке. Стал подбирать разные точки, то на животе, то на спине. Херр Маротцке через несколько сеансов в гипнозе стал даже как-то постанывать, кряхтеть, как мне показалось, от сексуальных фантазий и даже, возможно, появившегося оргазма! А вот мне не признавался, что лучше стало, такое тоже часто бывает у наших больных! Не любят говорить, что помог! Если стало лучше, то погода виновата, если хуже, то ты виноват! Затем признался страдалец, что у него только с женой плохо, а с партнёром всё хорошо!

Глава 14 Люди — звери

Сегодня утром не успели прийти на работу — телефонный звонок! «Подойди, — позвала жена, — наш бывший пациент херр Хенкельс», — помнишь, жену приводил на лечение. — «Доктор, можете мою дочь сегодня принять?» — «Обязательно сегодня?» — «У неё неприятности с другом, и я за неё беспокоюсь». — «Тогда пусть лучше с другом и придёт». «Совсем озверели! — отреагировала жена. — Что мы скорая помощь?! У нас и так сегодня 24 пациента! Первый уже ждёт — страдалец Херр Клозе». — «Пусть заходит моралист! Как у вас дела, херр Клозе?» — «Очень плохо, мне очень жалко жену и дочь!». — «Ну, с дочерью вы можете поддерживать отношения и помогать ей». — «Да, но она же больная — инвалид детства, болезнь центральной нервной системы! Она ко мне очень привязана, не представляю, как она без меня! Да и жену, я очень люблю, она мне ничего плохого не сделала!». — «Но и ничего хорошего, раз полюбили другую?». — «Да я даже и не знаю, полюбил ли? Я её просто не могу прогнать!». — «Не любили бы — прогнали!». — «Да нет! У меня, знаете, очень какой-то мягкий характер, мне всех жалко! Она молодая, на 30 лет меня моложе, ей всего 25 лет, к тому же иностранка, ваша, кстати, землячка из Украины! Если выгоню — её вышлют, она не имеет права здесь жить!». — «Да, действительно, землячка, — согласился я, — почти родственница». — «Как, родственница?!». — «Ну, для меня все украинцы родственники! Люблю как-то этот добрый интернациональный народ! Хотя и из Питера, но родился на Украине и очень прикипел к этой нации, с трудом оторвался!». Жена посмотрела на меня укоризненно, мол: «Время зря теряешь, он всё равно юмора не понимает!». «Ну и не надо прогонять, если любите», — перешёл я на конкретику. — «Но я люблю очень сильно свою жену! Вы даже себе это представить не можете — как сильно!» — закатил, как попик на молебне к небу свои притворные глазки: жирный, лысый херр Клозе. Его любимым народом, кроме молодухи с Украины, были арабы и, вообще, весь третий мир! С его слов у него много хорошей разной крови намешено: французской, голландской и, конечно, больше всего было немецкой! — «Почему не представляю, как вы жену любите?! Очень даже представляю! Я ведь вижу, как вы мучаетесь!». — «Да, но с ней я в депрессию впадаю». — «Почему?». — «Если б я знал! Всё хорошо, прекрасно с ней, она чудесный человек!». — «А с этой — молодой, не впадаете?». — «Нет, с ней нет! Она, знаете, такая сварливая! Вот, вы предлагаете её прогнать! Я один раз заикнулся, так она меня даже побила и ключи у меня забрала! Так что я сам не мог домой попасть!». — «Я подозреваю, вас устраивает секс с этой женщиной». — «Но это ведь не главное в жизни! Это ведь аморально, если так!». «Для вас, наверное, главное?!» — предположил я. — «Но ведь нельзя быть таким испорченным! Я ведь, знаете, глубоко верующий!». «Это чувствуется, — согласился я. — А вы пока не принимайте решений, пока в стационаре! Я в гипнозе вас укреплю и, возможно, в гипнозе своё будущее увидите».

«Не человек, а ангел, только ужасно противный! Как ты с ним много времени теряешь!» — пробурчала жена, когда херр Клозе сладко захрапел. «Что увидели в гипнозе?» — спросил я у Клозе через 50 минут. «А что, разве я спал?! По-моему прошло пять минут!» — удивился Клозе такому быстрому окончанию сеанса. «Почти час!» — подправила его жена. — «Да, вы что! Не может быть!». «Может, может — всё хорошее проходит быстро! — объяснил я ему закон жизни. — А что всё же вы видели?». — «Ой, знаете, всё время жалел эту бедную девушку! Знаете, она меня только иногда очень пугает, аж пот прошибает, когда говорит, что хочет от меня ребёнка!».

«Ну что, впустить херра Падель? — спросила жена. — Ждёт за дверью уже 15 минут! Радостный какой-то!». «Сколько раз я тебе говорил, не усложняй имена и фамилии! Называй наших героев проще! Скажи по-русски: — А сейчас зайдёт Падла! — и звучит понятно и знаешь о ком речь!» — попросил я жену. «Доктор, большое спасибо, вы мне помогли, вы волшебник!» — объявил вошедший «Падла». — «Чем помог?». — «Сделайте, пожалуйста, сегодня то же самое! — попросил херр Падель, укладываясь на живот, на кушетку. — После позавчерашнего сеанса, я могу выпускать воздух долго и постепенно, а до сих пор мне это удавалось только толчками!». Прикрыв, на всякий случай, зад музыканта «Падлы», стал в спешке ставить иглы и быстро погрузил его в гипноз! «Теперь тебе понятна его радость?! И что он воздухом называет — пердун несчастный?! Пусть сам таким воздухом дышит! Будить его надо предельно осторожно!» — посоветовал жене. «Вы знаете, я сегодня не сумел так сильно расслабиться в гипнозе, как в прошлый раз!» — объявил херр Падель после пробуждения. «Это и к лучшему!» — подумал я, заметив, что и жена была точно такого же мнения. А Падель продолжал: «Из головы не выходит мысль, которую мне подсказала моя терапевт-психолог, она мне объяснила причину моих бед! Оказывается, меня сексуально использовала моя мать!». — «Как?!». — «Эмоционально!» — сказала терапевт. «Новый вид изнасилования и последний крик моды в психотерапии — “не так, так этак”! — отметил я про себя и уточнил: — В чём же это выразилось?». — «Она меня сделала эмоционально от себя зависимым, поэтому я и не гожусь для прочных отношений с моей подругой! Она хочет замуж, детей, а для меня это слишком много! Вчера в машине я кричал, плакал и бил кулаками о приборную панель. Я плакал, плакал и плакал! Я долго не мог успокоиться! Я её понимаю, она моложе — молодая женщина, ей всего сорок, а мне уже почти 60! Ей нужна семья, дети! О! Сколько я пережил: тюрьма в ГДР, затем удалось сбежать, перейти на Запад, но и здесь я не стал счастливым! Ко мне недавно приехал мой близкий друг из ГДР, мы вместе сидели в тюрьме, у него боли в спине! Можете ему помочь? Только не выставляйте ему счёт, а мне, я за него заплачу! Сегодня я договорился делать музыку с Мандрой! Она очень талантлива, и мы по вечерам музицируем в подвале! Там я могу отдаваться своим чувствам: кричать, топать ногами, кричать, кричать и кричать! Мне хочется всё крушить, ломать, тогда мне становится легче! Жалко, что и у вас этого нельзя!».

«Что можешь сказать об извращенце?» — спросил я у жены после ухода херра Паделя. — «Что могу сказать? Гомосексуалист, педофил! Этой Мандре ведь 16 лет! Ее приёмным родителям — немцам она уже не нужна — наигрались, вывезли в детстве из Цейлона!». «Да, как с волнистым попугайчиком! — согласился я. — Ладно, пусть его друг приходит, укрепим его потенцию! Тогда, может, и Мандру в покое оставит!» — объявил я план дальнейшего лечения «Падлы».

«Сейчас фрау Мандре поможешь, она к нам следующая!» — объявила жена. «Скажи ей пусть придёт через час! Я пойду сначала на дневную конференцию, попробую обсудить с нашей психотерапевтической командой херра Паделя и его отношения с Мандрой. Надо её оградить от педофила! В зависимости от того, как её терапевты воспримут проблему, буду знать, как с ней разговаривать!». На конференции уже все собрались, сидели по кругу, как и положено психотерапевтической команде. Я был 16-тым, главный врач записывала желающих высказаться. «Фрау Мандра!» — объявил я и свою пациентку. «Она уже записана своим терапевтом!» — объявила главврач Клизман, указав на себя. «Я хотела бы поделиться своими впечатлениями о Мандре! — первой начала Клизман. — Мы обсуждали сегодня в группе фрау Мюллер! Её муж вчера позвонил и сказал, что любит её подругу — жену своего друга! Так сказать, семьями дружили. Обсуждали проблемы неверности! Не могу сказать, что фрау Мюллер была очень расстроена! Затем в разговор вмешался Херр Падель. Он очень возмущался неверностью мужа фрау Мюллер, успокаивал её, в общем, была такая очень трогательная картинка: einfach suß (просто — сладенькая сценка)! Фрау Мюллер почувствовала себя защищённой и понятой! В особенности: suß (сладеньким) был херр Падель! Такой заботливый, готовый помочь! Его чувствовалось, глубоко тронула эта история! А вот Мандра вскочила, посмотрела зло на херра Паделя и покинула группу! Я думаю, это из-за того, что у неё плохие отношения с приёмным отцом! Он отказался платить за её комнату, которую она сняла. Она переносит восприятие отца на херра Паделя!». «Да, это, скорее всего, так! — поддержала фрау Функ — психолог-терапевт фрау Паделя, и добавила: — Поведение херра Паделя я могу ещё объяснить тем, что он злой на своего отца, который бросил мать и его в детстве! Со своей матерью, Падель себя идентифицирует и происходит перенос на фрау Мюллер!». «А что вы хотели добавить по Мандре?» — со скептическим видом, обратилась ко мне Клизман. — «Меня тревожит дружба Мандры с Паделем! Он с ней “музицирует”, как он выразился, по вечерам в подвале! Они там вдвоём! К Мандре, как вы уже знаете, прилипают пожилые мужчины, как к лёгкой жертве! Её выбросила семья, которая “адаптировала”! А “в чужом краю и старушка божий дар”, как говорят в России, в данном случае — старичок!». «Почему?!» — не поняли психотерапевты. — «Ну, когда попадаешь в чужой край и никого не знаешь, то и старушке рад!». «Почему?! — удивилась Клизман, как мне показалось, с надеждой в глазах! — Что, в России любят пожилых женщин?!». «В целом, да!» — сдался я. «Всё! Еду в Россию!» — захохотала главный врач — фрау Клизман. «Но я хотел сказать совсем о другом! — продолжил я свою мысль. — В общем, я уверен, что у Паделя есть педофильные наклонности!». Директор клиники доктор Бомбах глянул на меня без энтузиазма! У его кабинета всегда сидели в очереди молодые пациентки: от 15 до 17 лет. Эту особенность уже все заметили, что его очень любят несовершеннолетние пациентки, вернее, он их любит и для себя отбирает! «Кроме того, Падель, я думаю, ещё и гомосексуалист и со своей подругой живёт только для того, чтобы это скрыть!». Тут на меня уже зло посмотрел доктор Обстгут — наш признавшийся гомосексуалист. «Гомосексуализм и педофилия не одно и то же!» — буркнул Обстгут. «Но одно не исключает другое!» — возразил я. «Да херр Падель, мухи не обидит! — вступилась за него, его терапевт фрау Функ. — Его проблемы из-за того, что его мать эмоционально его изнасиловала! А Мандру он рассматривает, как сестру, которую надо защитить от плохого отца!».

«Давай, пусть Мандра заходит!» — обратился я к жене, вернувшись после конференции. — «Как дела Мандра?». — «Всё хорошо». — «А почему встревожена?». — «Не знаю, как избавиться от Паделя. Я вначале думала, что у него только музыка в голове, и он как отец или дедушка относится ко мне, и — дура ходила с ним в подвал музицировать! А вчера он ко мне уже приставал сексуально, сексуальные предложения делал! Я его оттолкнула и убежала, а сегодня он меня опять вечером зовёт в подвал, и сказал, что любит. Раньше он только конфеты дарил». — «Почему, Мандра, ты постоянно попадаешь на одинаковых людей?». — «Они сами ко мне пристают». — «Это потому, Мандра, что ты берёшь то, что рядом с тобой лежит! Что ты делаешь, когда с горки в клинику спускаешься?». — «Иду осторожно, чтобы не споткнуться». — «А ещё что?». — «Больше ничего». — «А, зря! Что здесь по дороге всегда лежит?». — «Кучи коровьего дерьма?» — вспомнила Мандра. — «Правильно, и что ты делаешь, если оно под ногами лежит?». «Обхожу!». — «А здесь почему не обходишь?». «А почему столько много рядом дерьма?» — расфилософствовалась Мандра. — «Его много рядом, потому что оно ещё и внутри нас! — разъяснил я Мандре “дерьмовую” ситуацию. — И наша задача в нём не утонуть». — «Мне неудобно послать их!». — «Тогда вступай!». — «Но этот зашёл уже слишком далеко, а в группе изображает из себя ангела!». «Каждое дерьмо хочет пахнуть фиалкой! — ответил я Мандре словами одной бердичевской девочки-еврейки, обращенными к пристававшему к ней мальчику. — А ты возьми и завтра в группе при всех скажи ему это! Пристыди и потребуй больше не приставать!». — «Я хотела, но у меня не хватает смелости». — «А я тебе в гипнозе помогу, натренирую, как боксёра! Всё ему скажешь в группе при всех, тогда будет тебя бояться и стороной обходить! Не ты, а он выскочит из группы, убежит!». «О, это будет здорово!» — засветилась Мандра.

В конце дня, вернее, вечером «на закуску» пришла фрау Хенкельс с другом. Фрау Хенкельс, лет сорока — таких в России называют «бомбовозом», умудрилась на свои 120–130 кг джинсы натянуть! «Садитесь», — указал я на свободные два кресла, в душе попрощавшись с одним из них. Она устроилась поближе ко мне, как потерпевшая к судье, а виновник её бед, как я понял, подальше у двери — подсознательное желание убежать! Да и вид у него был совсем не заинтересованный: «мама привела непослушного сына в детскую комнату милиции». По его цепям на шее, джинсам, расстёгнутой рубашке на груди чувствовался любитель свободы: «Надоела мамка: всё с учёбой пристаёт, а девки — так и прут»! Решил с обоими одновременно побеседовать, хотя обычно предпочитаю — по отдельности. Если её отправить за дверь, решит, что он на неё плохое наговорил. Если его за дверь, то решит, что она наябедничала и, вообще, будет недоверчив к мужчине-психотерапевту. Хорошо, что жена при мне — это помогает снять настороженность у партнёров. «Расскажите о проблемах», — начал я, ни на кого не глядя, чтобы ни к кому конкретно не обратиться. Начала она: агрессивно, взволновано, почти скандально. «Ему, — указала она на провинившегося шалуна, — постоянно на хэнди звонит женщина! Он уходит в другую комнату и по часу с ней разговаривает, чтобы я не слышала!». Смотрю на «плэйбоя», и он объясняет: «Это моя старая знакомая — мой товарищ! Я с ней беседую, спрашиваю совета, а она — у меня! Никаких других отношений у нас нет!». «Знаем мы этих друзей! — подумал я. — Но нельзя становиться на сторону самки с рогами. Во-первых, она не хочет его потерять, иначе не притащила бы за шиворот, а во-вторых, он сразу меня, как врага расценит, и я уже ни ей, ни ему не помощник! Что делать?». Приходится спасать «Ромео», обращаюсь к «Джульетте», как можно помягче, с извиняющейся улыбкой. И с ней нужно осторожно, чтобы не восприняла как мужскую солидарность. «Я не вижу перед собой глупого человека, — указал я в сторону явного дебила — её «Ромео», — и поэтому, если бы он с этой женщиной имел какие-либо отношения, о которых вы говорите, то дал бы ей другой телефон или, вообще, никакого не давал бы! А дразнить вас или за что-то рассчитываться с вами тоже не за что, правда же?». — «Да, я ему ничего плохого не сделала». — «А вам я всё же посоветую, — обратился я к “Ромео”, — больше советоваться с женой, чем с другими!». «Я с ней советуюсь!» — обрадовался «Ромео», что так легко меня обдурил. «Есть ещё другие причины для недоразумений?» — спросил я под конец, поняв и решив, что теперь надо работать исключительно с фрау Хенкельс, её успокаивать и убеждать, учить, как себя вести в такой ситуации, если без него она не может. Если пойму, что может без него, то подскажу, как «послать» его. С ним работать бесполезно — он дурак, кроме того, ему от нее ничего не надо — это видно и ясно. «Давайте назначим дату следующего сеанса, приходите или вместе, или по одному!» — предложил я обоим. «Нет, я не могу!» — сразу подтвердил, таким образом, мои выводы «Ромео»: будет и дальше по телефону общаться или ещё ближе, а подруга его будет у меня лечиться от вредных привычек своего шалуна. Через окно увидели, что пара осталась довольна.

«Видать, Мандра херра Паделя в группе обидела! — объявила жена, глянув в вестибюль. — Он сидит совсем мрачный, хочет к нам зайти». — «Очень хорошо, значит, вчерашний сеанс удался с Мандрой! Давай его сюда!». «Как дела, почему вы сегодня такой мрачный?» — спросил я у Паделя, почувствовав себя подлым интриганом. — «Меня сегодня — эта Мандра опозорила перед всей группой, из меня детского насильника сделала! Я думал, что она интеллигентный человек, а она просто проститутка!». — «Ну, если честно, херр Падель, то вы сами виноваты!». — «Почему?!». — «Потому что никогда не надо иметь дел с несовершеннолетними детьми! Это и вам и им не пойдёт на пользу!». «В этом вы правы, больше я никогда в жизни с этой Мандрой не свяжусь!». «И не только с ней, но и с другими детьми!» — добавил я. «Ничего себе ребёнок! Вы только обратите внимание, какой у неё большой зад!» — выдал свои истинные цели Падель. — «Вот на это я вам не советую обращать внимания у детей! Ведь есть взрослые женщины, у которых он ещё больше!» — направил я Паделя на праведный путь. «Я вас уважаю за ваш юмор», — заулыбался в каком-то перверзном оскале, как Баба-Яга, жирный Падель. «Только сейчас обратил внимание, что у него и нос длинный, тонкий, изогнутый достаёт до губы, как у Бабы-Яги из сказок братьев Гримм!». «Я вас просил друга полечить, он приехал вчера из Эрфурта и у меня переночевал, чтобы сегодня к вам прийти», — напомнил Падель. — «Хорошо, пусть придёт».

«Очень хорошо, что удалось Паделя отвлечь от зада Мандры! И навлечь на зад его друга!» — порадовался я вслух. «Вот уж точно: “на каждый зад свой мастер”, как ты говоришь! — поддержала жена. — Но, знаешь, если бы наши психотерапевты узнали о твоих методах, они очень возмутились бы!». «Не только “наши”! — согласился я. — Сейчас вся просвещенная Европа и Америка — вся западная цивилизация притворная, ханжеская и очень гуманная к преступникам, перверзам, террористам! Нельзя нарушать их права, перверза надо жалеть, понимать и лечить массажем, музыкой, искусством, хорошим питанием с большим содержанием витаминов, которые усиливают потенцию, половое влечение к детям! Террористов надо ублажать, задабривать! Но всё дело в том, что я не перверз и не притворный, я действую разумно, рационально и стараюсь быть справедливым! Да и Паделю тоже после моего сеанса лучше будет! Он от своего друга больше получит удовольствия, чем от Мандры! Пойду, послушаю, что сегодня в команде скажут о событиях в паре Мандра — Падель!».

В этот раз я не записывался в ораторы, и без меня хватало желающих высказаться. Команда психотерапевтов пришла в крайнее возбуждение! «Ну, от Мандры я этого не ожидала! — воскликнула фрау Клизман. — Она так отчитала Паделя, и так решительно, и по существу, что он и рта не сумел открыть, только что-то бормотал в своё оправдание! Что произошло с Мандрой, не пойму! Как будто ее подменили! Молодец, умеет за себя постоять! Ну, как моя терапия?!» — гордо глянула на всех по очереди главный врач фрау Клизман. «Великолепно! — поддержали взбудораженные психологи-психотерапевты. — Вот это развитие за короткое время!». Только я один скромно помалкивал, стараясь не встречаться взглядом с Бомбахом и доктором Обстгут. «Боюсь, как бы Падель в регрессию не впал, — слегка задумалась его психотерапевт фрау Функ, — это было бы сейчас несвоевременно! Он как раз сейчас стал хорошо развиваться, стал активнее! Мне удалось его развить!». «А я попробую его в танце активизировать!» — предложила танцовщица. «Я тоже могу — он любит в барабаны бить и орать!» — предложила и музыкантша. «А я сегодня со всеми поход в лес организую, — предложил свои услуги телесно-ориентированный терапевт Хагелюкен, — научу его и в лесу громко кричать! Он всегда это хочет, это здорово ему помогает!». «А я его большими иглами заколю — будет активнее!» — предложил и я. Моё предложение почему-то понравилось только мне и жене, которой я это сообщил после возвращения с конференции.

«Позвонила фрау Хенкельс, не терпится прийти на беседу, пришлось записать её на сегодня», — в свою очередь сообщила жена. «Видать, телефон у суженного раскалился», — предположил я. «Ну что, доктор, вы мне скажете? — перешла в атаку фрау Хенкельс, поглядывая на мою молчаливую жену и, решившись, атаковала и её: — Поражаюсь вашей молчаливости, как так можно!». «Иногда это неплохо», — разумно предположила жена. — «Да, но вы ведь тоже женщина — вас, что не возмущает, когда такое слышите?!». «Расскажите, что было, когда от меня ушли», — оторвал я фрау Хенкельс от своей жены. — «А ничего, он сказал, что доктор тоже меня поддержал, чтобы ты не приставала!». — «Да нет, он понял, как ему выгодно! Дело не в нём, дело в вас! У вас есть выбор, или терпеливо смириться с его потребностями…?». «Это я не могу!» — прервала меня фрау Хенкельс. — «Или от него уйти…!». «Это я тоже не могу», — мрачно вставила она. — «Тогда придётся выбирать третий путь — дипломатический, артистический!». «Что это значит?!» — настороженно наморщив маленький лобик на огромном круглом рыле, осторожно спросила Хенкельс. — Я вас не пойму, что это значит?!» — уже как слон ревела Хенкель, раздувая огнедышащие ноздри, как Змей Горыныч. «Спокойнее, — предложил я, — вы его любите?». — «Очень сильно!» — заверила туша в центнер с лишним, да так, что и мне стало страшно, что такая в своей пылкой любви может натворить! — «Во-первых, начните красиво, модно одеваться, пользоваться косметикой, посещать фитнесклуб, сбавьте вес! Тоже куда-нибудь звоните, идите по вечерам гулять с подругой или с ним». — «Он не хочет!». — «Поэтому я и предлагаю — с подругой гулять! Т. е. живите своей жизнью, не делайте себя зависимой от его настроения, занимайтесь не им, а собой! Совершенствуйте не его, а себя! Нельзя заставить себя любить!». — «Он меня любит!». — «Ещё лучше, значит нельзя заставить взрослого мужчину себя “правильно” вести! У него должна появиться заинтересованность, ревность, желание, чтобы вы хотели с ним общаться, но делайте это всё искренне, не ожидая ежедневно, что он изменится, просто делайте это для себя. Как он относился к вам вначале?». — «Очень хорошо, внимательно, но я тогда была моложе, красивее и тоньше. Он за мной бегал — теперь, наоборот!». — «Вот, ваша задача — сделать, как было!». — «Легко сказать!». — «Не так трудно, как вы думаете!». — «Вы можете меня так глубоко загипнотизировать, чтобы ничего не чувствовала и стала другой!». — «Могу загипнотизировать, но другой вы не станете — я не занимаюсь пересадкой головы!». — «Хорошо, давайте быстрее загипнотизируйте меня!». «Вот это не надо! — сказал я Фрау Хенкельс, но всё же быстро её загипнотизировал, а жене уже в другой комнате пояснил: — Быстро только кролики сношаются!».

«Я не таким себе представляла гипноз, — объявила разочаровано после сеанса фрау Хенкельс, — но чем-то мне беседа с вами понравилась, не знаю, почему! Когда прийти в следующий раз?». «На следующей неделе, — предложил я, — пока один раз в неделю, вы ведь далеко живёте за 200 км и чаще не сможете».

«Как тебе эта мадам Грицацуева?» — спросила жена. «Такая же противная, как и её плэйбой! Я понимаю, ты можешь сказать, что я, как и остальные психотерапевты, делю пациентов на хороших и плохих, на приятных и неприятных?». «Ну да, — согласилась жена, — ты тоже стараешься их изменить!». — «Нет, этого я не делаю, я не наивен! Ты же знаешь, я не делю людей на полезных и неполезных, как животных, хотя и придерживаюсь биологически-социального взгляда на людей! То есть, я считаю, что людей, как и животных, можно грубо разделить: на травоядных и хищных! На насекомых разного вида; хладнокровных и млекопитающих; пресмыкающихся; рыб; простейших; паразитов — микробы, вирусы. Мир создан по принципу аналогии: человек-хищник пожирает окружающих травоядных. Террористы — это паразиты, микробы, вирусы, они опасны тем, что проникают внутрь общества и разрушают его изнутри, и их подкармливать — то же самое, как если бы вырастить микробов в питательной среде, а затем эту культуру выпить! Я считаю, что задача психолога распознать в пациенте, к какой категории он относится: хищник, травоядное, паразит, падальщик, навозный жук и т. д. и в рамках этой классификации действовать. Если я вижу, что пара Хенкельс принадлежит к виду навозных жуков, то почему я их должен разлучать — им комфортно в навозной куче! Другое дело, внести коррекцию, чтобы каждый имел достаточно навоза и не сражался за чужой кусок навоза. Нельзя также разводить двух хищников, т. к. в лапы разведённого хищника может попасть травоядное». — «А кто херр Падель?». — «Похоже — крокодил! Не всегда легко так сразу взять и определить! Я ещё в юности пытался людей классифицировать, это ещё труднее, чем растения. Труднее всего решить, какие признаки взять за основу: физические или социальные? Это, скорее, социально-биологические особенности. Ты же знаешь, как ошибся Карл Линней, когда взял за основу некоторые морфологические признаки. У него в одно семейство попали растения из разных семейств. Например, если за основу взять только количество лепестков или размеры, то уж точно арбуз не попадёт к ягодам! Хотя, может быть, это и правильно было бы, что арбуз не ягода. Всё зависит от того, что взять за основу, какие признаки! Может, Падель и не крокодил, а тоже жук-навозник. Я не догматик, я меняю своё мнение, понаблюдаем за Паделем, может, дорастёт у нас даже до змеи, тогда отнесём его к пресмыкающимся!». — «А кто же тогда Мандра?». — «Ну, с Мандрой, думаю, проще — она газель, которая идёт к болоту напиться, не думая, что там её подстерегает крокодил! Мандра всё-таки шри-ланкийка, и нужно знать этот народ, как там все делится. Каждый народ имеет свои особенности и своё предназначение в этом мире! Хотя внутри каждого народа есть и травоядные, и хищники и т. д.». «Это, скажут, неполиткорректная теория», — предположила, жена. «Почему? Я же не заявляю, что есть плохие народы, а говорю, что внутри каждого народа есть разные виды, но совершенно очевидно, что все народы имеют свои особенности, и я не политик, а врач-психолог и сужу по результату, а не, что политически выгодно! У одного народа может быть больше хищников, у другого больше травоядных! Но эти соотношения непостоянны и изменчивы в зависимости от уровня цивилизации, ситуации! Развитие того или иного народа изменчиво. Когда-то у европейцев было больше хищников-разрушителей — крестовые походы совершали! Мою теорию можно перенести и на семейную жизнь: кто жена, кто муж и кто дети, почему несовместимость? Например: жена — коза, муж — шакал, дети — птички! Жена блеет, муж тявкает, дети щебечут, каркают — разговаривают на разных языках и не понимают друг друга! Эта теория не всеобъемлющая, но часто применима! Могут сотрудничать два хищника! Но и жвачные, и хищники могут иногда сотрудничать, например: змея сосёт молоко у коровы и т. д. Плохо, если у коровы исчезает молоко, тогда пропадает к ней интерес!». «Почему люди похожи на животных? Ты же считаешь, что человек не от обезьяны произошёл!» — вставила жена. — «Некоторые даже очень, а причина, возможно, в универсальности природы: онтогенез повторяет филогенез, и фиксация каждой особи может происходить на определённых стадиях развития, например: стадии пресмыкающегося, земноводного, млекопитающего и т. д.». «Твоя теория опровергает Фрейда?» — как бы саму себя спросила жена. — «Нет, почему же? Половой инстинкт есть у всех зверей, в том числе и у человека! Но моя теория, точнее взгляд на мир, объясняет, почему не у всех людей существует развитое «сверх я» — совесть! О какой совести можно говорить, допустим, если речь идёт о гиене, падальщике, разрушителе?! Именно поэтому так неуспешна психотерапия у убийц, педофилов, их нельзя вылечить — они здоровы!». «Ты сам не всегда свою теорию применяешь!» — констатировала жена. «Человек сложное, многогранное существо, и только дураки с одной теорией ко всем подходят! Почему столько теорий? Потому что ни одна не отвечает всем случаям! Все теории односторонние, нет универсальной для всех случаев жизни, как нет и чуда-лекарства от всех болезней! Хорошо уже, если теория для некоторых случаев жизни подходит! Мой подход в психотерапии индивидуальный и учитывает межчеловеческие отношения на работе — в коллективе, в семье. Ошибка всех теоретиков состоит в том, что они свою теорию, как презерватив на каждый орган стараются натянуть! Я никогда не подхожу к человеку с какой-то теорией, я лечу практически: кому лекарство, кому иглы, кому гипноз, кому что подходит — индивидуальный подход, что, как ты знаешь, не нравится теоретикам-психотерапевтам, но очень нравится и помогает больным! Жизнь богаче любой теории! Только дрессированные учёные дураки подходят к человеку с одной заученной теорией, работают тем инструментом, которому его обучили! Поэтому опасно лечиться у психоаналитика — уложит на кушетку и будет нудно и настойчиво ковыряться во всех дырках, искать изъяны! Ещё опасней, сама понимаешь, мужчине обращаться за помощью к гинекологу! Теория должна возникать из наблюдения жизни, и её надо применять самому! Не обучать теории дураков, как в болгарской сказке, где врач подсказал своему ученику: надо быть наблюдательным во время визита к больному и если, заглянув под кровать, увидишь там яблочные огрызки, то одной из причин его болей в животе может быть — объелся яблоками».

«Получается в рамках всей человеческой цивилизации можно выделить народы — хищники, травоядные и т. д.?!» — предположила жена. — «Да, так получается, и это реальный взгляд на мир! Это мой взгляд на мир. В животном мире мы это видим и не удивляемся! Я не закрепляю за одним народом навечно роль жвачного или хищника — это изменчиво и зависит от стадии развития народа, общества! Что в обществе на данной стадии востребовано, поощряется, то и преобладает — происходит естественный отбор, латентные свойства проявляются открыто! Например, если гомосексуализм сейчас моден, то скрытые гомосексуалисты становятся открытыми и даже этим гордятся: это модно, современно — устраивают парады гордости! Будут их презирать, как раньше — спрячутся и объявят себя гетеросексуалами — уйдут в подполье!» «А кто сейчас евреи?» — вслух рассуждала жена. — «Похоже, Израиль — общество жвачных! Там всё больше накапливается жвачных, которые толкаются, бодаются за травку — портфелями она у них называется! И они не хотят замечать, что вокруг них скопились гиены и ждут своего часа! Ситуация повторяется, но ещё более опасная, чем при нацизме — больше жвачных скопилось на маленьком пространстве! Тогда немцы относили евреев к крысам-разрушителям! И сейчас мир это делает! Это называется проекцией в психологии — переносить свои особенности на других!».

«Пока мы с тобою философствовали, в коридоре накопилось к нам много жвачных, хищников и простейших! — объявила жена. — Кого звать?». — «Пусть зайдёт, тот, чья очередь подошла, а наша задача уже определить, хищник он или жвачное, и помочь ему свою роль выполнить, тогда избавим его от невроза!».

Следующим был пациент Циглер, 48-ми лет, учитель математики, среднего роста, толстенький, подозрительно нежный! С депрессией, социальной фобией: не то сказал, не так посмотрели 14-ти — 17-тилетние ученики, боли в шее, затылке — головные боли, тошнота! — «Когда тошнит?». — «Утром всегда!». — «Когда надо идти в школу?». — «Да». «Меня тоже тошнило, когда учился в школе!» — признался я, но не обрадовал Циглера. «Ко мне всегда плохо относились и соученики, как сейчас ученики!» — признался Циглер. — «И ко мне, в особенности, учителя математики! Но это не имеет значения, кто плохо относится, хотя, конечно хуже, когда равные по положению!». «Да, ко мне и коллеги плохо относятся!» — добавил Циглер, мрачно задумавшись. «Женаты?» «Да». — Это меня, честно, удивило! Я от него этого «не ожидал», скорее, похоже, что замужем! — «А как дома?». — «Там сейчас всё хорошо». — «Почему “там” и “сейчас”?! Отвечаете как будто не у вас это, а где-то “там”, не имеющее к вам отношения! Ну, сейчас хорошо, а раньше?». — «Моя жена пять лет назад мне изменила». — «Один раз?». — «Нет, она четыре года имела контакты с другом моей сестры». «Вот пример хищницы! К таким нельзя приводить друзей — отберут! Хапают всё, что рядом лежит или в сети попадает, или дохлое! Может быть, она из семейства кошачьих, может, насекомое — паук, а может и падальщица?» — подумал я и глянул на жену. «Не существует друга или подруги семьи — существует её вор или воровка!» — объяснил я Циглеру. «Почему?!» — удивился Циглер. — «Друг твоей семьи хочет стать и другом твоей жены, подруга твоей семьи — твоей подругой!». «А что делать?» — продолжал удивляться наивный Циглер. — «Не впускай “друзей” в свою семью или хотя бы “пометь” свою жену — учись у собаки! — по виду Циглера понял, что он ничего не понял, поэтому перешел на простую материю: — А сейчас жена изменяет?». — «Нет, этот мужчина пять лет в коме лежит». «Плохой знак для женщины, у которой мужчины в кому впадают — мрут, как мухи! От таких лучше бежать, да поживее, паукообразное какое-то?! Но этот — явный травоядный, мазохист, любит страдания, создан, чтобы его жрали!» — пронеслось у меня в голове.

«Бойся вдов — они уже одного убили!» — произнёс я свой личный афоризм. «Конечно же, я с ней ничего не имел! — вновь не понял Циглер. — Его жена — это же моя сестра! — он так и не понял, что я его жену имел в виду, и я вспомнил другой свой афоризм: — Не пожелай жену друга своего, если друга желаешь! — а к Циглеру обратился с земным вопросом: — А как у вас сексуальная жизнь?». «Травоядная жертва» посмотрела стыдливо на мою жену, поняв это, она удалилась. «Закройте, пожалуйста, двери, — попросил Циглер, — понимаете у меня половые девиации — извращения!». «Надо же, какой сексуально-грамотный и самокритичный! — подумал я, и спросил: — Какие? Трансвестит — переодеваетесь в женское бельё?». — «Нет, надеваю, что-то белое наверх: рубашку, футболку». — «А на низ?». — «На низ необязательно, но не терплю, когда жена голая — она должна тоже что-то белое носить наверху и лучше быть в штанах». — «Что, не нравится видеть женские половые органы?». — «Это, тоже». — «А, ещё?». — «Я очень пассивный, и это жене не нравится! Я от неё требую борьбы». — «Значит, не пассивный?». — «Да, но она меня должна побороть, а ей это не нравится». — «И какой выход вы находите?». — «Она всё же это делает, но ей не нравится. Смотрю в Интернете картины сексуальной борьбы, там есть такие странички». — «Ну, хорошо, у каждого есть какие-то фантазии, главное, чтобы они не были опасные для общества. Есть у вас педофильные наклонности?». — «Этого нет!». — «А гомосексуальные?» — «Тоже нет». — «И никогда не было?». — «Мне стыдно об этом говорить, но с 13 до 16 лет мой друг — школьный товарищ со своим старшим братом принуждали меня к гомосексуальным играм. Они вводили мне свои половые члены в задний проход, но я от этого удовольствия не получал!». — «А почему тогда это позволяли?». — «Чтобы не потерять единственного товарища в классе». — «И что, тогда вы были одеты в белые рубашки?» — «Нет, это произошло позже, в семнадцатилетнем возрасте! Я как-то пришёл на день рождения к школьному товарищу — другому! Я, он и его отец, все носили белые рубашки с бабочками. Его отец стал с нами баловаться, устроил борьбу, нас борол, валял, прижимал, тогда я и испытал половое возбуждение! И сейчас я люблю надевать белую рубашку с бабочкой во время секса, и хорошо, если это и моя жена делает, но она не всегда этого хочет!». — «Так у вас нет хороших отношений ни дома, ни на работе! Нет детей! И почему вас не должно тошнить!». «Да», — согласился Циглер, заплакав. — «Вам повезло, вас сама главврач лечит. Она спросила о ваших сексуальных проблемах?». — «Нет, она всегда спрашивает про родителей, детство, взаимоотношения с ними». — «Ну, и что там было?». — «Ничего особенного, отец был строгий, требовал хороших оценок». — «А мать?» — «Мать меня всегда жалела, сестёр и братьев не было». — «Есть у вас хобби — отдушина в жизни?» — «Пишу романы, но их не публикуют». — «О чём?». — «Фантастические: войны цивилизаций, борьба между добром и злом». — «И кто побеждает?» — «Конечно, добро», — кисло улыбнулся Циглер. «К сожалению, в жизни — чаще зло! — объяснил я ему. — Вас с женой ничего в жизни не связывает: нет детей, она вам долго изменяла, и вы не обязаны ей верность соблюдать!». — «Да, но она сказала, что согласна со мной вместе всю жизнь прожить!». — «Вы вправе себе, как и она, найти другую, которая тоже будет получать удовольствие от ваших наклонностей, вас любить! У вас нет никаких уродств! У каждого из нас есть какие-то фантазии, наклонности, инстинкты! Уважайте себя таким, какой вы есть, а я в гипнозе укреплю у вас уверенность в себе! Возможно, и выход увидите из своей ситуации». «Ушёл довольный», — отметила жена. — «Надолго ли? Видел, небось, в гипнозе то, что любит в Интернете смотреть! А доволен тем, что я — “его папа” ему это разрешил». «Да, твоя теория как будто работает, — согласилась жена. — Получается, что астрология это чушь, хотя и основана тоже на схожести людей и животных?». — «Ну, во-первых, в астрологии очень небольшой набор животных, во-вторых, все люди разные, хотя и родились в одном году или даже в одном месяце! В твоём классе в школе, что все были похожи? Какой-то всё же смысл, фон, оттенок, дата рождения может иметь. Вполне возможно, происходит у эмбриона фиксация на какой-то стадии эмбриогенеза, на качествах какого-то класса животного мира. И, может, этому тоже способствует окружающая среда, год развития и дата рождения. Хотя я в это меньше верю. “Звёздным животным” приписывают человеческие качества, а я, наоборот, человеку — животные. Причём “астрологические животные” не соответствуют их биологическим видам». — «Ты сказал, что, чуть ли не в детстве, видел людей как животных, на что ты ориентировался?». — «На внешнюю схожесть, повадки, но скорее интуитивно! Это ненадёжная основа, легко ошибиться, полагаясь только на биологические, морфологические признаки. Социальное положение много проясняет — человек животное, но социальное! В детстве я был не настолько умён, к сожалению!».

Глава 15 Не прыгай в чужой поезд — свой уйдёт!

«Сейчас по твоему совету к нам зайдёт фрау Хенкельс, — объявила жена, — ты же ей рекомендовал два раза в неделю приходить!». «Был дурак! — согласился я. — Она у нас много времени отнимет! Помнишь, одна из моих заповедей гласит: “Не ищи себе наказания, оно тебя само найдёт!”». «Да, а вот ещё одна твоя заповедь! — вспомнила жена: — Не соглашайся с мужем, что он дурак, даже если он это сам сказал!». «Да, действительно, у меня много неглупых мыслей произнесенных экспромтом! — скромно согласился я, — вот еще одна, записывай: — Не тот дурак, кто себя им называет!».

«Вижу, дела у вас лучше!» — объявил я Хенкельс, как только она вошла. — «Откуда вы знаете?». — «Вижу!». — «Что по мне видно?!». — «Мне да!». — «Интересно! — посмотрела на себя Хенкельс в зеркало. — Но то, что вы мне советовали, я не выполняю! Я не артистка и не могу обманывать!» — гордо объявила фрау Хенкельс. — «И почему вам лучше?». — «Если б я знала! — ответила Хенкельс привычно для дурацких пациентов. — Просто стало как-то легче! Он также перезванивается с той, но я как-то легче это воспринимаю! Думала, что ваш гипноз на меня не действует, но возможно всё же как-то помогает? Единственная новость: он мне предъявил счета, которые я за него должна оплатить». — «Что это за счета?». — «Это его старые долги, ещё до нашего знакомства». — «И что, оплатите?». — «Да, оплачу! Только сказала ему, что хотела бы всё же знать, за что он задолжал! Но он не говорит — очень гордый! А что вы мне посоветуете?». — «Не платить!». — «Тогда он обидится и уйдёт!». — «Тогда платите! Может, он с вами из-за денег дружит!». — «Нет, нет! Он очень гордый, чтобы из-за денег…!». — «Да, это чувствуется, — сдался я. — Ложитесь, я вас в гипнозе укреплю и успокою». «Гордый альфонс», — согласилась со мною жена, когда Хенкельс задремала. «Какие они разновидности животных?» — задумалась жена. «В данном случае не имеет никакого значения, — задумался и я, — главное, они устраивают друг друга. Здесь явный комменсализм — он поедает её кишечные остатки в кишечнике, но до кишечной стенки, видать, ещё не добрался! И ему хорошо, и ей щекотно! Он какая-то амёба или микроб, может кишечная палочка, которая какое-то время непатогенна для хозяина, даже витамины помогает вырабатывать! И здесь, как ты знаешь, не следует назначать антибиотики, чтобы мутаций не произошло, тогда кишечная палочка за счёт мутации может стать патогенной и вредной для хозяина! Поэтому я не вмешиваюсь активно! Вот, если в следующий раз она придёт и скажет: — Болит живот, понос, рвёт, больше не могу! — тогда назначу “антибиотики”, чтобы убить паразита! А пока он комменсалист, питается ее пищевыми остатками — деньгами, а их у неё пока много и ей и ему хватает — “антибиотики” не показаны! Хотя честно — убил бы заразу!». «А, что она за животное?» — поинтересовалась жена. — «В данном случае, это тоже не имеет значения — микробы есть у всех животных: и у хищных, и у жвачных!». «Сегодня днём лучше расслабилась! — объявила в конце сеанса Хенкельс. — Когда прийти ещё?». «Можно уже один раз в неделю, — разрешил я, — или когда будут проблемы». «Нет, я хочу два раза в неделю! — уверенно заявила Хенкельс. — Я чувствую эффект, я на него уже не злюсь, а раньше это мне мешало». «Ты для неё делаешь хорошо?» — задумалась жена. — «Не я делаю, а она это делает! А я только её поддерживаю в том, что она сама хочет! Она всё равно будет это делать, но только перестанет к нам ходить, если буду её в обратном убеждать! И тогда не смогу ей в кризисной ситуации помочь! Здесь не остаётся ничего другого, как выжидать! Они могут так и до старости дожить, и обоим будет сносно! Ей не нравятся приличные мужчины, а она им! Ей нравятся “плэйбои” по её вкусу, а за это надо платить, и как раз среди плэйбоев и есть альфонсы, которые берут плату за свою “красоту”! У неё первый муж, судя по всему, был спокойный, семейный, родители ей его нашли! А затем, она накопила денег и купила “вещь”, о которой с детства мечтала! Она не ценит людей за их человеческие качества, а ценит за физические достоинства!». «Так он же и на вид мерзкий!» — возмутилась жена. «Вот здесь очень уместна мудрость русских женщин! — вспомнил я. — Любовь зла — полюбишь и козла!». «Точно, он похож на козла!» — обрадовалась жена. «Вот и ты научилась распознавать виды “человеко-зверей”! — обрадовался и я. — Она жирная коза, а он козёл, и зачем их разлучать?! Тем более, кто может козе понравиться?! Тот — первый, скорее всего, был приличным бараном!».

Иди и посмотри, что за коза или козёл к нам хотят сейчас!» — предложил жене. «Ты очень удивишься, — объявила жена, — но к нам, действительно, коза рвётся! Почему-то все та же Силка Кокиш!». «А что тут удивительного! — не удивился я. — Возможно, новые “шуры-муры” или, как немцы говорят: “Schechtel Mechtel”». «С кем?!» — удивилась жена. — «Это мы сейчас узнаем! Давай её сюда, сейчас посмотрим в чём дело! Уже соскучились!». — «Извините, что я врываюсь к вам, но не знаю, что делать! Он меня увольняет с работы!». «Что случилось?» — перешёл я сразу к делу. «Ну, как бы вам сказать, не знаю с чего начать!» — засмущалась Кокиш. «С самого существенного!» — подсказал я. — «Ну, в общем, он меня опять застукал! И я не вижу причин, почему он не может уйти ко мне!». — «Кто?!». — «Ну, Петер!». — «Да, но сейчас надо решать не эту проблему, а как вам не уйти!». — «Да, да, конечно, мне сейчас не до этого!». — «Как случилось, что он вас опять застукал?!». — «Ну, ко мне в гости банщик подъехал, а этот…… — указала Силке в сторону кабинета Шнауцера, — взял и неожиданно тоже подъехал, увидел чужую машину и всё понял!». — «Он что, в дом зашёл?!». — «Нет». — «Так почему у вас был “другой”, а не “другая”, или родственники вас посетили? Почему, чуть что — сразу секс должен быть!». — «Я призналась». — «Кто вас за язык тянул!». — «Не умею врать!» — скромно ответила честная и принципиальная Силке. — «Что вы ещё сказали?». — «Сказала правду, что от секса никакого удовольствия не получила». — «Зачем это сказали?!». — «Ну, чтобы его как-то успокоить». — «Думаете, это для него так важно?». — «Конечно, думаю, что важно — это, значит, люблю только его!». «Ну да, об этом я как-то не подумал», — согласился я. «А что, я что-то неправильно сделала?!» — встревожено спросила Силке, только сейчас, похоже, напугалась по-настоящему. — «Ну, как вам сказать: русскую женщину, во-первых, трудно поймать! Но, даже если поймаешь в постели, она удивится и скажет: “Я мирно спала и не понимаю, как этот нахал ко мне в постель попал!” Вы, похоже, не русская!». — «Да, не умею врать», — честно призналась Кокиш. «И не имею мозгов! — добавил я мысленно, и спросил: “А зачем вам нужен Шнауцер, если можете себе других найти?!”» — задал и я совсем безмозглый вопрос. — «Ну, как же, он же моя экзистенция!» — тут уж я себя дураком почувствовал. — «Так вы думаете, он ко мне не переедет?!». — «Кто?!». — «Ну, Петер!». «Думаю, сейчас нет! В общем, так скажите ему: “Я соврала, я не спала с другим! Как тебе в голову могло такое прийти! Я всё это по-дурацки затеяла — придумала, чтобы у тебя ревность, дурачок ты этакий, вызвать и ускорить твой переезд ко мне!”». — «Да, но он же меня случайно поймал!» — почему-то в этот раз, сообразила Силке. «В том-то и дело, скажите, что вы неполная дура (полудура — пронеслось у меня в голове), и хорошо понимали, что он вас может застукать! И на это вы как раз и рассчитывали!». «Как я могла рассчитывать, если не знала, что он застукает?!» — опять «сообразила» Силке. — «Вы же работаете в психотерапевтической клинике и много слышите о роли подсознательного, а он, Шнауцер, тонкий психолог! Скажите ему, что, скорее всего, действовали на подсознательном уровне! Хотели, мечтали даже, чтобы “дурачок” Шнуцер вас поймал! А другой вам совсем не нравится! И вы его толком даже не знаете, а если бы хотели по-настоящему изменить, то пошли бы к нему домой или в гостиницу… и т. д. и т. п.». «Вы, действительно, правы, что я на бессознательном уровне действовала!» — обрадовалась бессознательная Силке. «Конечно, на бессознательном!» — поддержал я бессознательную Кокиш Силке. — «И что, он простит?». — «По крайней мере, ему будет легче перенести вашу измену». — «А что, это для него так важно?!». — «Конечно важно, иначе бы вас не гнал!». — «Но я же ему сказала, что удовольствия-то не получила! А, значит, его люблю! Иначе получила бы удовольствие, правда ведь?». — «Нет, не правда, идите и делайте — как я сказал! С сегодняшнего дня ничего лишнего не болтайте, не посоветовавшись со мной!».

«Во, даёт!» — укоризненно покачала головой жена, когда Силке ушла. «Дала», — подправил я. «И что, думаешь, он её не выгонит?!» — спросила жена. — «Если меня будет слушать, то есть шансы остаться! Но проблема в том, что она будет ещё и отсебятину нести! И это усложнит мою задачу, но я надеюсь, что и Шнауцер не Спиноза! Он ведь профессиональный рогоносец и дурак! Ему, с его самовлюблённостью, будет легче поверить, что его любят, чем в то, что его смогли заменить первым встречным! Я ему даю желательную наживку, которую он охотнее заглотит, чем горькую пилюлю — правду! Он её может прогнать, но позже, когда успокоится! А сейчас у него шок, психотравма называется, — реактивное состояние!». «А что он за животное?» — поинтересовалась жена. — «По уму — баран, по характеру — свинья, всё жрёт! А по биологическому признаку — крыса, думаю!». «Но он же крупный», — засомневалась жена. «Ну хорошо, водяная крыса — нутрия! — согласился я. — Помнишь, в Ленинграде женщины ее шкурку на головах носили в виде шапок, а старухи даже расчёсывали такую шапку, как собственную причёску! Вот и Кокиш позарилась на его шкурку!». «Так кто он всё-таки такой?» — настаивала жена. — «Дерьмо, и пойди попробуй его определи: баранье, свиное или крысиное? Ну, конечно, можно! Но я не специалист по дерьму, и я уже сказал, что человек сложнее, чем животное и может признаки многих животных иметь. Дома он свинья, на работе крыса, а с любовницей — рогоносец-многорог, например. Ну и потом, это не так сейчас важно. Сейчас самое важное, что он баран, и мы поможем Кокиш его облапошить!». — «Зачем?» — спросила жена. — «Ну, во-первых, человек попал в беду, она сейчас наша пациентка. Во-вторых, пусть он жрёт то, что заслужил, пусть имеет, чем заниматься — меньше будет нам гадить! Страдания превращают свинью в человека». «Думаешь?» — скептически скривилась жена. — «Ну пусть получится свинья с человеческой рожей — как социализм! А что толку с того, если мы не поможем Кокиш, и он её выгонит? Я же тебе говорил, что на смену одним паразитам приходят другие, и их задача поддерживать здоровые силы — иммунную систему в тонусе! Ты же знаешь ещё одну мою заповедь: “Не помогай одним паразитам уничтожать других, пусть ослабляют друг друга!”». «Ты прав», — согласилась жена, задумавшись. «Конечно, прав!» — живо согласился я.

«Пойдём, нас уже ждёт на кушетке фрау Блох», — прервала меня жена. Тридцатисемилетняя, щуплая, невысокого роста, бледная, зашибленная фрау Блох без особого энтузиазма встретила наше появление. Она, чувствовалось, ни на что хорошее не надеялась. Двое маленьких детей, а муж, по её описанию, полицай-садист. От него, в основном, и сбежала в клинику: «Хочу разобраться в своих проблемах», — скромно объявила Блох. «Во всём виновата ваша мать! — объявила ей наша психотерапевт фрау Функ. — Мать вас женственности лишила, всё запрещала и ревновала к отцу, который изменял вашей матери». Возвращаясь с гулянки, отец был ласков с дочерью, а это не нравилось маме, которая была к ней строга. Фрау Блох была к тому же очень похожа на отца! И это тоже не нравилось её матери.

Предложил в гипнозе фрау Блох, увидеть картины детства и дать волю своим чувствам, ничего не бояться! Я рядом и её поддержу, что бы она ни делала, что бы с ней ни происходило! «Ну что видели в гипнозе?» — спросил я у фрау Блох. — «Свою мать видела». — «И что?». — «Она мне запрещала гулять с мальчиками». — «А вы?». — «А я её лягнула ногой и не один раз!». — «А мать?». — «Она на меня пёрла, а я лягалась и отбила атаку!». — «Ну и как себя чувствуете теперь?». «Очень хорошо! — призналась Блох. — Я всегда это хотела сделать, но не решалась!». «Ты уже как немцы лечишь!» — упрекнула жена, когда довольная Блох ушла. — «Нет, я же ей не приказал бить мать, но и запретить не могу, если охота. Зато теперь мы знаем, что фрау Блох нашла себе или ищет “мальчика”!». — «Почему?». — «Потому что отбила атаку матери, которая ей это запрещала!». «Она же замужем!» — возразила жена. — «Но она же хочет мальчика, о котором в детстве мечтала! Вот сейчас и наверстывает, тем более, что их — этих мальчиков здесь много! Они — “мальчики”, она — “девочка”! А муж — “мама”, которая ей запрещала гулять с мальчиками, он же полицай!». «Рассуждаешь, как психотерапевт — фрау Функ», — рассмеялась жена. — «Иногда приходится, в конкретных случаях! Я же не догматик! Я не отрицаю в психологическом развитии личности роль воспитания! Другое дело — индивидуально это применять, а в данном случае это подходит». «Но причём мама и муж полицай? — возразила жена. — Скорее, муж — это папа!». — «Нет, папа у неё был добрый — гуляка, как и она! А злого мужа, можно и как злую мать воспринимать — это роли не играет, главное образ зла! Фрейд, кстати, говорил о замещении во сне одного образа другим!». «Схожу сегодня на конференцию, расскажу про гипноз у Блох! Интересно, что наши психологи скажут?».

«Это очень хорошо и интересно! — обрадовалась фрау Функ, услышав мой рассказ. — Я буду теперь в упражнениях по имагинации (воображение образов по Карлу Юнгу) её учить, мысленно себе представлять — мать ногой бить, себя защищать! Она отлично поддаётся развитию!». «Поразительно, за такой короткий срок!» — восхищались и остальные. «А я ей могу сегодня, во время прогулки по лесным тропам, предложить оплёвывать деревья, представляя, что это её мама!» — предложил свои услуги и телесно-ориентированный Хагелюкен. «У неё явный конфликт “близости и дистанции”! — сообщила танцовщица (танцетерапевт). — Я к ней вчера вплотную, да ещё сзади, приблизилась и прижалась! И она от меня, что вы думаете, отбежала — не переносит близости!» «Очень хорошо, что Блох не такая, как ты — лесбиянка!» — подумал я. «Но я буду с ней и дальше тренировать близость!» — пообещала танцетерапевт! «Вот этого не надо! — подумал я и неудачно пошутил: — Может, пусть в следующий раз к ней пациент её возраста прижмётся? И у неё не будет этой проблемы — “близости и дистанции”!». «Причём тут половые различия! — возмутились главная врач, танцовщица и музыкантша одновременно. — Здесь пол ни при чём!». «Она по вечерам часто общается с пациентом Биднером! — сообщила “неуместно” и встревожено дневная медсестра. — И ночная медсестра её с ним видела, они целовались!». «Да вы что!» — побледнела фрау Функ. «Это точно чистая регрессия — уход в детство!» — возмутилась главный врач Клизман, готовая ехать аж в Россию за «регрессией» — пожилыми мужчинами.

«Я Блох тоже вижу часто с одним и тем же пациентом, — согласилась жена после передачи мною содержания конференции. — Я не придавала этому никакого значения, но ты оказался прав в своём прогнозе!». «В констатации! — поправил я. — Я редко выхожу из нашего отделения, только в туалет и иногда на конференции, что менее приятно, чем в туалет, а ты часто ходишь по клинике. Иногда мне “доноси”, что снаружи происходит, тогда мне не надо будет строить догадки по гипнотическим фантазиям! Не буду тратить время на разгадку уже свершившегося факта. Получается, что “соседка” уже родила, а я только предсказываю, что она только вот-вот гульнуть собирается!».

Блох пришла к нам сегодня, она была чем-то довольна, но и встревожена одновременно. «Спасибо!» — поблагодарила Блох. — «За что?». — «Я по-настоящему влюбилась с вашей помощью!». — «Почему с моей?». — «После гипноза, где я с мамой рассчиталась, я её уже не боюсь!». — «А мужа?». — «Его боюсь, но не люблю, и он это понял. Он согласен измениться, стать добрее ко мне и готов дать больше свободы! Но я от него уже ничего не хочу, я по-настоящему влюбилась!». — «Вы уверены, что это тот, на которого мужа и детей стоит променять!». — «При чём здесь дети!». — «Потому что чужой мужчина им никогда не будет настоящим отцом!». — «Муж всё равно мне их не отдаст!». — «Тем более! Вот, он даже и на компромиссы согласен! А этот холостой?». — «Был женат, но разведен и у него тоже двое детей». — «С кем дети?». — «С его женой». — «Тоже, видать, не золото!» — предположил я. — «Нет, это его жена виновата, он мне всё рассказал!» — уверенно сказала фрау Блох. — Она ему, как и мне мой муж, не давала никакой свободы, была как его строгая мать!». — «Я вам советую не спешить и мужу не рассказывать!». — «А я ему уже всё рассказала, и он готов мне дать свободу, чтобы меня окончательно не потерять!». — «Тем более, я вам не советую спешить!» — по раздражённому виду Блох понял, что она больше не придёт. «Она больше не придёт к нам — дату визита не заказала», — подтвердила и жена после ухода Блох. — «Знаю, но бывают такие ситуации, когда я не могу не советовать пациентам то, что им не нравится. Она потеряет свою семью, и не найдёт другую: с одного поезда соскочила, а другой просто не придёт! Дети наиграются на травке, как козлики и разбегутся! Затем приползёт к мужу, а там уже будет другая на её плацкартном месте. Она точная копия своего отца-гуляки — “горбатого могила исправит”! И я поддался на соблазн изменить личность!».

«Поступила новая больная с тяжёлой депрессией! — прервала меня, как всегда, жена. — У неё головные боли, главврач её терапевт, попросила помочь акупунктурой». — «У нас что, есть ещё время?». «Придётся дольше задержаться после работы, — вздохнула жена. — Эта больная, похоже, суицидная, на лице какая-то обречённость!». «Ну ясно, поэтому Клизман не хочет с ней заниматься, хочет нами подстраховаться! — понял я. — Давай её сюда, да побыстрее, чтобы здесь не ночевать!» — «Она уже за дверью!» — «обрадовала» меня жена. «Блюмхен (цветочек по-русски)», — протянула сухонькую ручку маленькая старушка. Вся сухонькая, сморщенная, поблекшая, но по одежде и макияжу, а главное дате рождения, молодящаяся пятидесятипятилетняя пациентка. — «Что вас беспокоит?». «Семейный кризис», — сообщила Блюмхен. — «А что произошло?». — «Я влюбилась в другого, а он меня обманул: обещал жениться, как только уйду от мужа. Я ушла, и он исчез, а муж не впускает обратно — гонит». Мы с женой переглянулись. «У вас головные боли?» — решил взяться я за более реальную задачу. «Да», — согласилась «неудачливая пассажирка, ушедшего поезда». — «Ложитесь вот сюда на кушетку и покажите, где конкретно болит». «Ну что, полегчало?» — спросил, когда Блюмхен открыла глаза после сеанса. — «Нет, не могла расслабиться, всё думала о муже». — «О каком?». — «Ну как, о каком? О моём!». «Фигу ты имеешь, а не мужа! — тут же вспомнил я бердичевский анекдот: — Не хотели друзья смертельно напугать бедную женщину, у которой муж только что умер, а она об этом ещё не знала. Решили по-доброму, по-дипломатичному, по-умному всё сделать, постепенно, а не сразу сообщить, чтобы привыкла. Пошли они к несчастной домой и осторожно постучали. — Кто там?! — спросили за дверью. — Скажите, пожалуйста, здесь живёт вдова Рабинович? — ласково спросили друзья в один голос. — Какая я вам вдова, сволочи! — донеслось из-за двери. — Идите к чёрту, у меня муж есть! — Муж у тебя есть! Фига у тебя есть, а не муж! Твой муж умер!» — как бы помягче сообщили ей друзья. Но Блюмхен — не Рабинович, и поэтому не узнала от меня про эту весёлую историю.

«А вы можете поговорить с мужем, чтобы простил?» — спросила простая, как два пфеннига, Блюмхен. — «Что простил?». — «Ну, что я поддалась соблазну». — «Как это произошло?». — «Ну, гуляли в одной компании с мужем. Меня один пригласил потанцевать — так и произошло!». — «Т. е. этот “другой” знакомый вашего бывшего мужа? Ой, извините — вашего мужа!» — почти как с «вдовой Рабинович» получилось. «Ну да, он же меня и привёл в эту компанию!» — как бы «сам виноват» хотела этим сказать Блюмхен. «Нет! Думаю, сейчас это преждевременно делать! Ваш муж ещё не отошёл от удара!» — «радости, скорее» — пронеслось у меня в голове.

«Опять закон парных случаев! — отметила жена. — Точь-в-точь, как фрау Блох!». «Не совсем! Эта старая, а та ещё молодая. Для этой поезд уже навсегда ушёл! Тот “танцор”», видать, очень пьян был и не разглядел её в пьяном танце, а затем, когда протрезвел — испугался!» — объяснил я разницу с мужской позиции. «Она что ненормальная, в старом возрасте такие глупости совершать!» — изумилась жена. — «В том-то и дело, что на старости лет человек, если так можно сказать, становится самим собой! Обрати внимание на фотографии, даже наши, мы сейчас больше похожи на себя в трёхлетнем возрасте, чем на себя двадцатилетних!». «Почему?!» — удивилась жена. — «Человек, очевидно, проделывает цикл развития, как и в эмбриогенезе, но в обратном направлении и не на разных животных похож, а на более ранние периоды своего развития и на разных родственников! В семь лет на отца, например, был похож, и в 60 вновь стал на него похож! В 15 лет больше на мать был похож, и в 65 вновь на неё похож! В 30 лет на бабушку был похож, и в 70 опять на бабушку похож! И дальше всё больше в бабушку превращается, пока не превращается в трехлетнего ребёнка, как по виду, так и по уму! С возрастом функция коры ослабевает, тогда и проглядывают заложенные инстинкты-свойства каждого: “Позолота сотрётся — свиная кожа остаётся!” — сказал Андерсен. — С возрастом человеку сложнее: волей, напряжением мышц, позой, изображая себя каким-то героем замаскировать свои пороки!». «Так уж плохи наши дела?» — посмотрела жена на меня, а затем и на себя — в зеркало. «Нет, пока ещё неполное сходство с трёхлетним возрастом!» — успокоил я её. «А, кто эта Блюмхен?» — заинтересовалась жена. — «А ты, как думаешь?». — «Коза, как фрау Блох?». «Скорее, муха!» — решил я. — «Почему?». — «Ну, видишь сама, как получилось: муж взял её с собой в туалет, и она тут же на другую кучу пересела!».

«Поехали домой, на сегодня хватит! — предложила жена. — А то, ещё какая-нибудь “муха” в клинику залетит!». «Муха, может, и нет, но Кокиш по-моему хотела залететь, но не решилась, увидев очередь у нашего кабинета», — объявил я. «Ничего завтра залетит!» — успокоила жена.

И, действительно, утром Кокиш была первой у нас! Вид у Кокиш был повеселевший: «Всё сказала точь-в-точь, как учили! Вначале он сказал — не верит в то, что я это всё специально сделала, чтобы ревность у него возбудить! Но, когда объяснила ему, что это подсознательно было, то он задумался и, как-то, по-моему, успокоился. Во всяком случае, не прогнал, а только орал и обзывал меня пр…..ой! А потом отвёз меня на своей машине домой. Рассказать, что дома было?». — «Нет, подробностей не надо, только концовка!». — «Ну, мы легли в постель». — «Нет, и этого не надо, дальше давайте!». — «А дальше, почему-то после всего, опять обругал — снова обозвал пр……..ой. Спросил, дурак, или я с “тем” так же спала, как с ним. Дурак какой-то, ни стыда у него, ни совести, что я пр…….ка какая-то! Конечно, сказала ему, что с ним лучше было, чем когда-либо и с кем-либо, и что люблю только его одного! Всё, вроде, как вы учили! Он проверил все мои счета, телефонные номера, записки, хэнди, кто звонил, кто записан! Ещё раз обругал и уехал, не попрощавшись, и не поцеловал, как обычно! Как вы думаете, выгонит?!». — «Думаю, нет! Острый период психотравмы прошёл, видать! Сейчас период посттравматических психических нарушений». — «Что это значит?». — «Это он сейчас лучше знает! Но не вздумайте у него спрашивать, что это такое!». — «Да нет, что я дура какая-то! Я лучше возьму книгу в библиотеке и почитаю. А как вы думаете, сколько ещё продлится у него эта — психотравма?». — «Ну, пока не перейдёт затем в хроническую фазу, как и положено! А затем будут единичные вспышки, обострения». — «Как долго?». — «У каждого по-разному». — «Что, пока ещё не давить на него, чтобы ко мне перешёл жить?». — «Пока нет, пусть рану вначале залижет!». — «А, когда можно будет?». — «Я скажу! Пока не надо». — «Спасибо огромное, мне после бесед с вами становится как-то легче! Как себя дальше вести?». — «Ведите себя, как до того. О том, что его любите, не говорите, пока сам не спросит, такими словами не сорите! Ведите себя с достоинством, по принципу: «А, что такое! А что, собственно, произошло! Его не упрекайте, но и свою вину не показывайте!». — «А что делать с “этим?”». — «Кем?». — «Ну, “тем”…». — «“Того”, пошлите!». — «Он говорит, что любит». — «Придётся вам выбирать: или любовь, или экзистенция — работа, деньги!». — «Нет, нет! Я “этого”, действительно, очень люблю». — «Какого “этого”?». — «Ну, “нашего”»! «Да, “наш” лучше», — согласился и я.

«Ну, кто она?» — спросил я у жены. «Дерьмо паршивое!» — выругалась жена. «Ну это же не животное! — укоризненно покачал я головой, точно так же моя школьная учительница 1-го класса, в г. Бердичеве — заслуженная учительница УССР с ласковой улыбкой, укорила ученика Абрашу за то, что ученика Гришу жидом обозвал! — Не отходи от моей классификации!» — потребовал я. «Тьфу! Чтобы я ещё классифицировала её!» — возмущалась жена. — «Ну, хорошо, а Петер Шнауцер тогда кто?». «Конечно, дерьмо и ещё более вонючее!» — ещё больше возмутилась жена. «Значит, она муха! — подвёл черту я. — Если он дерьмо, значит она тоже муха, как и Блюмхен, только большая, зелёная и жирная!».

«Ну, с ней понятно! — успокоилась жена. — А сейчас к нам зайдёт фрау Лешке, помнишь, она два года назад у нас лежала, ей 54 года и её изнасиловал словенец, лечилась у нас после этого полгода». «Вот народ, ну что за народ! — возмутился я. — Нет, их всех надо направить на перевоспитание в Россию, хотя бы на несколько месяцев!». «Ты какой-то русофоб!» — укорила жена. — «Наоборот, я очень уважаю русских женщин, и чтобы какая-то русская женщина после полового акта лечилась полгода! Если было хорошо — будет продолжать! Если было плохо — найдёт другого!». «Так её же изнасиловали!» — как к дураку, обратилась ко мне жена. «И ты в это веришь?! Её можно изнасиловать?! Этого пятидесятичетырехлетнего «Фрица Поддубного» — богатыря, можно изнасиловать?! Косая сажень в плечах, 185 рост, рожа тевтонского рыцаря! И какой же это словенец изнасиловал тевтонского рыцаря?! Только русским это удалось один раз! Плохо знаю историю, но, по-моему, “Ледовое побоище” состоялось утром 5 апреля 1242 года на Чудском озере?!».

«Пусть зайдёт?» — нетерпеливо спросила жена. — «Зови тевтонского рыцаря!». — «Как здоровье, фрау Лешке?». — «Плохо». — «Вы как будто похудели? Но вам так даже лучше». — «Да это неплохо, но депрессия мучает, и за отцом приходится ухаживать. Всё ещё жив. Он мне надоел, в детстве меня не баловал, а сейчас я ему ещё обязана!». — «Так, может, его в старческий дом оформите?». — «Тогда он мне дом не оставит в наследство». — «А как этот насильник поживает — отстал наконец от вас?». — «Сейчас да, а после стационарного лечения два года тому назад он всё же меня ещё несколько раз изнасиловал!» — произнесла Лешке с видом «приятно вспомнить». — «А сейчас есть партнёр?». — «Нет, сейчас вообще никого нет! Вы разве не слышали, что уже здесь — на выходных произошло?». — «Нет, я не был сегодня на утренней конференции». — «Этот Яшке Клаус — сорокапятилетний сопляк, меня чуть не изнасиловал в субботу! И еще один раз в воскресенье пытался!». — «Как это, чуть не изнасиловал?!». — «Ну, в субботу он меня пригласил в сауну, а в воскресенье пригласил к нему в палату ночью! И это после моей психотравмы — два года назад, мне ещё здесь этого не хватало! Я сразу же забила тревогу, поставила в известность дежурного врача! Почувствовала, что такая беда может случиться! И в очередной раз я такого уже не выдержу! Так что вы думаете?! Все больные на его стороне и в меня пальцем тыкают, меня во всём обвиняют! Я, оказывается, во всём виновата!». — «А как вы себя сейчас чувствуете?». — «Меня всю трясёт, я очень возбуждена и не могу успокоиться, как будто это случилось на самом деле! Всю ночь не спала, кошмары снились». «Ложитесь на кушетку, — прервала Лешке жена, — гипноз вас успокоит».

«Ну, как тебе жертва?» — поинтересовался я мнением жены после сеанса лечения Лешке. «Ну и в России ей не помогут, там сейчас мужчины спились! — засомневалась жена в успехах российской сексологии. — И никто там по полгода не держит таких на курорте!». «А в советское время двухнедельного дома отдыха хватало, чтобы подлечить таких женщин, — согласился я, сделав вид, что не заметил укоризненного взгляда жены, и спросил: — А она кто?». «Притворная!» — определила жена Лешку по своей житейской классификации. «Ты помнишь старый пошлый советский анекдот про курицу и петуха?» — решил упростить я проблему. «Это ещё про что?» — не вспомнила жена. «Петух гонится за курицей и думает: “Вот догоню и …..!” А курица думает: “Не слишком ли я быстро бегу?” Конечно, она не кура, а старый страус! И таких страусов становится в цивилизованном мире всё больше, а петухов, таких хороших, горластых и крепких всё меньше!».

«Всё это хорошо, но с этим Яшке Клаусом ты всё-таки, по-моему, перестарался!» — упрекнула жена. «Он сюда пришёл совсем зашибленным: маленький, щуплый, метр с кепкой ростом, на эмбриона похож, обсыпанный сыпью. А сейчас сыпь поблекла, он расцвёл. Что ж я плохого сделал? У него нейродермит исчез!». — «Да, но тут не Россия, а Германия, ты пациенток-немок всех разгонишь!». «Во-первых, не я, а он! И потом, уверен: все немки к нам толпой повалят, прослышав о том, что у нас в клинике такой петушок — обсыпанный, породистый — завёлся! И я надеюсь, что в скором времени он будет не только приставать! Пока я его научил только тому, как приставать! А если будет себя хорошо вести, научу, что после приставаний надо делать! Как в сумасшедшем доме больным сказали: “Пока прыгайте в бассейн без воды, а если будете себя хорошо вести, мы ещё и воду нальём!” И можешь не сомневаться, в клинку нашу куча немок повалит! К нашим петушкам, а не в Турцию будут ехать! В очереди к нам будут стоять! Разница между русской и немкой только в том, что русская делает то, о чём немка мечтает — бредит! Я согласен с некоторыми позициями в современном психоанализе, что бред преследования иногда связан с навязчивым желанием близости — пусть и подсознательно. С одной стороны стремление к близости, а с другой страх перед ней. Допускаю нарушения автономного периода развития, где-то в трёхлетнем возрасте, по теории психологии развития личности, когда ребёнок начинает в прятки играть с близкими: убегает от мамы, но следит за тем, следует ли она за ним. Если она перестаёт за ним следовать, то останавливается и привлекает к себе внимание, чтобы она его не потеряла из виду. Боится потеряться с одной стороны и оторваться от мамы, с другой — стремление к автономности, независимости. Т. е. тот, кому кажется, что его преследуют, пристают к нему — хочет этого. Они дразнят своих преследователей, чтобы сблизиться». «Ты уже становишься научным психотерапевтом», — вновь укорила меня жена. — «Я уже говорил, что в каждой теории есть своё зерно, хотя всё можно и проще объяснить! Любые самки, и в животном мире, убегают, независимо от того какая мама была: внимательная шакалиха или холодная шакалиха! Это заложено природой в инстинкте самки, возможно, отобрать того, кто лучше бегает, для хорошо бегающего потомства! А, возможно, просто страх. Ведь куры не знают, что в петушиных мозгах происходит, зачем догоняет! Не всегда самец догоняет для секса, может ограбить хочет: у куры яйца забрать, например?! Ладно, давай сюда этого преследователя — насильника Яшку. Он, я видел, уже за дверью ждёт».

«Ты, Клаус, гроза всех женщин в клинике, а я этого не хотел, хотя и рад за тебя!». — «Вы имеете в виду эту Лешке?». — «Ну, да». — «Так она сама со мной заговорила и глазки строит, ну я ей, шутя, и предложил со мной вместе в сауну сходить». — «Надо же постепенно, а ты чуть что — сразу в сауну или ночью к ней врываешься!». — «Да она мне, вообще, не нравится! Здесь есть получше». — «Которые за тебя и заступились!». — «Да». — «Скажи, у тебя когда-нибудь, до нашего тренинга, было столько поклонниц?». — «У меня, вообще, никого не было». — «Почему?». — «Вы же знаете, кто подойдёт к такому, как я — в сыпи, только пугал всех!». — «Теперь ты понял, что это не имеет никакого значения? Всё зависит от твоей уверенности в себе — самооценке!». — «Но от меня все шарахались ещё в детстве!». — «Ты что, считаешь на лице женщины каждый прыщик, если она тебе нравится? Давай будем дальше работать».

Уже вечером, отъезжая от клиники, увидели «плэйбоя» Яшку в длинном чёрном пальто, с цепью на шее в окружении многочисленных поклонниц, весело смеющихся. «Вот это развитие!» — похвалила жена, то ли меня, то ли Яшку.

Глава 16 У нас такие тоже прокурами назывались!

Утром нас уже ждала встревоженная Кокиш: «В чём дело?! Ничего не понимаю, делаю всё, как вы велели, и всё вроде хорошо было, а вчера сидим в ресторане — он меня повёл после того, как у меня хорошо время провел — я старалась. Дома он проверил все мои записные книжки, опять телефоны, номера, каждый раз подбегал к окну, если машина проезжала. Я спросила, что он высматривает: — Ты знаешь “что” — грубо ответил он! — Затем почему-то отказался спать со мной в моей постели. Я его спросила: — Почему?! — Он опять сказал: — Ты знаешь, почему! — Я его пыталась отвлечь от глупых мыслей, сказала, что нельзя быть таким подозрительным, тем более что я не проститутка, чтобы со всеми спать в моей постели! — Именно, проститутка! — ответил он и задал дурацкий вопрос: — А где ты спала?! — Что я могла ему сказать?! Ну, сказала: — Уже не помню! — И тут он стал такое творить: орать, обзывать! Но потом успокоился и всё же что-то у нас и получилось, вроде…? — Поедем в ресторан! — предложил он в конце. Это меня растрогало, значит, думаю — понравилось! Мне-то этого ничего всего не надо, но для него старалась, честно скажу! Поели, посидели хорошо. Ну, думаю, прошли у него — эти, как они называются — посттравматические психические нарушения! А он за десертом выпалил, глядя в окно: — Я тебе этого никогда не прощу! — Затем почему-то опять проституткой обозвал и ушёл! Я даже про его сестру не успела спросить!». «Что спросить?» — не понял я. — «Ну, как эта злая, противная ведьма поживает. Можно его уже с женитьбой потормошить? Как думаете?». — «Оплевать может!». — «Как это?!». — «Ну, как верблюд, если его подразнить!» — вспомнил я «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова. — «Ладно, пока не буду. А что ему сказать, если проституткой обзовёт?». — «Скажите, что он не прав и ошибается». — «А что ещё?». — «Имеете право обидеться и даже разозлиться!». — «А что, я, действительно, на него злая! И главное, за что он меня обзывает?!». «Наверное, немного ревнивый!» — предположил, я. — «Ничего себе — немного, совсем с ума сошёл! Ему в каждой машине, по-видимому, “тот” чудится?! Хочет от меня подробности выпытать, как с тем было, что чувствовала и даже, как всё это делала! Бесстыдник какой-то! Что ему ответить, когда спрашивает?». — «Мы с вами уже договорились, что этого всего не было! Специально ему от злости это придумали!». — «Так он же настаивает!». — «Обзовите его бесстыдником и как он даже подумать такое может, что вы на такое способны!». — «Ну хорошо, так и скажу!». — «А вы его лучше спросите, пусть расскажет, как он это делает!». — «А он говорит, что со всеми, кроме меня, как с сестрой!». — «А вы с “этими” тогда были, как с братьями — не больше! На расстоянии от них были, к себе и близко не подпустили!». — «Спасибо, как-то легче стало. Он обещал вчера, что сделает меня главной администраторшей! Напомнить ему это?». — «Пока, нет!». — «Почему?». — «Для вас важна любовь, чувства! Он не должен думать, что вы ради денег! Чувства! Только, чувства!». — «Спасибо, так и скажу! Я всё делаю, как советуете! Без вас ничего не делаю! А “тот” всё же звонит и рвётся ещё в гости!». — «Видать, понравилось!». — «Да, нет! Знаете, мне это, действительно, ничего не дало! Вот, дура — глупость совершила! Но я ему так и сказала, что я же не могу всё это вернуть обратно! Что свершилось, то уже свершилось!». — «Кому, ему?!». — «Ну, нашему Пете!». — «Так я же вам сказал, что ничего не случилось! Так и говорите!». — «Ну да, правильно! Так теперь и буду говорить! Только вот никак не пойму, почему это так важно?! Я же не сказала, что мне “это” понравилось!». — «Делайте, как я сказал!». — «Да, хорошо, я так и делаю! Ой, кажется, его машина подъехала! Он приехал! Побегу, спасибо, потом расскажу!».

«Во даёт!» — сказала жена, когда Силке помчалась к возлюбленному Петеру. «Сейчас ей надо только успевать! — согласился я. — Работы непочатый край!». «Не выгонит?!» — засомневалась жена. — «Уже нет, он прозевал этот момент! Ему следовало её сразу погнать, тогда у нее было бы чувство проигрыша, как с поездом: соскочила, сбегала за мороженым, а поезд ушёл, и мороженное растаяло, и чемодан уехал! А теперь получилось: начальник состава подал руку, и она вновь заскочила на подножку и — юрк в вагон! Едет дальше с плацкартой, и ещё ругается: кормят плохо, чай остыл, постель несвежая!». «И долго будет ехать?» — поинтересовалась жена. — «Пока мы этого захотим, она сама без мозгов — постоянно глупости творит!». — «А почему он её не выгнал?». — «Потому что у него ревность выше разума, так основная масса мужчин поступает при измене женщины, как и в животном мире: главное отбить атаку конкурентного козла на твою козу, рога-то у него ещё крепче и больше стали — забрать своё, не отдать самку другому! Он её и отвоевал, как ему кажется, у покусителя на его стадо! Исполнил свой козлиный инстинкт, и она опять его, так ему кажется! Только позже будет думать, если будет, а зачем она ему, вообще, нужна! В любом случае к ней он уже не уйдёт!». «Вот ты Россию все в пример ставишь, а я не вижу разницы!» — засомневалась жена. — «Разница в том, что в России больше распутства, а здесь — проституции, меркантильный интерес. Конечно, глупо говорить, что так было всегда, но впечатление такое, что здесь это происходит чаще, чем в России, где больше отдаются своим чувствам и эмоциям. Поэтому здесь меньше бездумного распутства, и мне кажется, что в своём большинстве немки более преданы своим мужьям! Для русской часто одного комплимента достаточно, чтобы она откликнулась, восприняла это, как предложение. Свежую вдову в чёрном уже сразу после похорон или даже во время можно на танец приглашать, как в анекдоте про поручика Ржевского: оркестр заиграл похоронный марш, и поручик Ржевский, не растерявшись, даму пригласил! Русские, вообще, чуть что сразу и везде танцуют: на работе, в любых компаниях, а главное — в ресторанах! Это называется: “разрешите вашу даму пригласить, а ты ешь!” — и отказать в этом неприлично, а главное — опасно! Всё равно, что закурить не дать на улице!». «Почему опасно?» — не поняла жена. — «Потому что, если твою женщину пригласили, то можешь не сомневаться — танцор получил её молчаливое на это согласие! Приглашают только тех, которые на это своими телодвижениями и глазками согласие дали! Она, значит, с “танцором”, до этого переглядывалась, глазками стреляла — по-русски! Поэтому он и спрашивает у тебя разрешение — в её согласии он не сомневается! Чаще всего она тоже смотрит на своего мужчину — хозяина и ждёт его согласия, а если бы не хотела, должна была возмутиться, что его спрашивают, а не её и сразу отказать, даже если он разрешил! Что вдруг он ею распоряжается! Приглашают только определённых женщин — тех, которые, окажись они без тебя в ресторане, не отказали бы!». — «Почему ты так в этом уверен?!». — «Я ведь мужчина и знаю, как эта система работает, как выбирают партнёрш для танца и больше, чем для танца! Никогда не иди с женщиной, которую приглашают! Немцы в ресторан идут поесть, поговорить — русские потанцевать и максимально сблизиться — танцующие человечки какие-то! Стоит дудке заиграть — в пляс пускаются!».

«Сейчас ты ещё больше подтвердишь своё мнение о верности немецких жён, — без энтузиазма сказала жена, — к нам зайдёт фрау Розенталь». «Да, этой я бессилен чем-либо помочь! — согласился я. — Она, как видишь, не выходит из траура, депрессии. Хотя муж умер год тому назад и умирал ведь постепенно, не внезапно: сначала лейкемия, рак, затем сердце, пневмония. Несколько лет подряд болел! За такое время близкие родственники, не только жёны, привыкают к потере! И в её 39 лет, могла бы не растеряться и уже на похоронах пригласить кого-нибудь “потанцевать”!». «Ты немного циник, — прервала жена, — и немного женофоб». Не реагируя на ехидство жены, продолжал: «Плохо, что в ней ресурсов энергии не чувствуется, нет воли, стремления жить, причём не притворяется! Ты же слышала и видела позавчера, как я ей в гипнозе провёл сеанс кататимной психотерапии — восприятие картин, образов. Если обратила внимание, она должна была себя на поляне увидеть и реку, затем прийти к дороге и там, увидев едущую машину, остановить её, сесть в машину и поехать, обращая внимание: кто шофёр и т. д. Эти стандартные мотивы я объединил, чтобы понять её внутреннее настроение на подсознательном уровне. И, если бы она остановила машину, села в неё и поехала дальше, то это был бы признак того, что женщина готова к сексуальной активности! Это тест, который обычно хорошо работает». «Да, она ничего не видела, никакой машины, никакой дороги», — вспомнила жена. «Сегодня попробую ей предложить в гипнозе по морскому побережью погулять, — продолжал я. — Она один раз увидела себя лежащей на берегу моря». «Вспомни фрау Шибор, три года назад была у нас, там большого траура не было», — не согласилась жена с верностью немецких фрау. «Ну, ты сравнила! — обрадовался я. — Мужа она имела — фигу она имела! У того жена была, двое детей, и эта Шибор захандрила, устала, видите ли, от двойной жизни — к ней не уходят от жены! Она его сама и погнала, но затем поняла, что ей в её 45 лет и с глистообразной фигурой, и лицом в “противогазе”, быстро не найдётся заменитель! И может быть, до сих пор не нашёлся или вернулась, возможно, к старому разбитому корыту — согласилась на все его условия!». «Да, она в первых картинках гипноза видела только мрачное детство, погреба, сараи, где её родители закрывали, старую куклу — единственную игрушку, плакала после сеанса, себя жалела», — вспомнила жена. «Правильно, а затем я разработал специально для неё ресурсо-активизирующий гипноз с целью её развить, помочь найти ей выход из трудной жизненной ситуации, открыть её потенциальные возможности, открыть для неё её скрытые желания! Она оказалась “образцово показательной”, её рисунки увиденного в гипнозе были поразительны, достойны демонстрации на самом высоком медицинском форуме! Конечно, как ты помнишь, наш директор херр Бомбах всё сделал и добился, чтобы наш доклад и демонстрация были сняты: “Много времени отберёт!” — выкрутился он». «Он был очень раздражён, когда уже на предыдущем форуме твои демонстрации картин гипноза и развития больных затмили все остальные темы! Привело участников в крайнее возбуждение! Вот сволочь! В России по одной причине, а здесь по другой не протолкнёшься!» — до сих пор возмущалась жена. — «Во-первых, мы не толкаемся, во-вторых, эта проблема не только российская, правильнее расистская проблема, и здесь в стране — родине нацизма играет особенно существенную роль! Во-вторых, или в-третьих, они знают, что я не русский! Да и русских они тоже не балуют. Ну, да ладно, чёрт с ними, мы не для них работаем и не приехали сюда за любовью! Что может быть глупее: еврею в Германию за любовью ехать! — Вот её картины, можешь вспомнить! Уже с третьего сеанса она залезла на качели, затем со скакалкой прыгала, затем я её отправил по поляне бродить и идти дальше, и дальше вдоль реки и если хочет в горы — брать вершины! Смотри, что интересно — у неё все картинки имеют сексуальную окраску: вначале она резвится с двумя лошадьми, на поляне скачет на лошади, говорит, что чёрная лошадь — это она, а сама верхом на белой! Затем появился незнакомец, она с ним в обнимку у реки, затем пошла в горы по тропе, дальше обрыв, и она не видит дороги, дальше тропа закончилась! После этого я ей в гипнозе подсказал выход искать! Сказал, что выход всегда есть, искать обходные тропы! Она увидела одну такую и незнакомца, который ей подал руку и помог переправиться по горному озеру, где она с этим незнакомцем опять в обнимку! И дальше, что бы я ей ни говорил и советовал, она не двигалась с места! Затем пошла и пришла к поваленному лесу: брёвна, деревья, нет прохода, и она запуталась. Именно это определяло её состояние — потеряла мужчину, наломала дров, как бы нет выхода! И только в следующих сеансах мне удалось её вывести из этого тупика на лесную тропу! Она пошла дальше, но уже одна, без мужчины. Интересно то, что, как ты помнишь, именно после этого она перестала думать об её женатом партнёре и стала себе искать другого! Стала спокойнее, нейродермит на лице прошёл!». «Ты мне рассказываешь, как будто бы я не была при этом!» — остановила меня жена. — «Да, но это было три года назад! А теперь, сравнивай с теперешним случаем. Там было сильное желание и цель — найти замену! Зови теперь эту Розенталь, давай её сюда!».

«Сегодня в гипнозе попробуйте пойти по берегу моря и идите, пока кого-нибудь не встретите!» — предложил я. — «Доктор, я вам не всё рассказала на предыдущем сеансе. Вы мне дали задание в гипнозе остановить машину. Я всё же увидела машину, она ехала в мою сторону, но это был катафалк». — «Почему вы мне сказали, что никакой машины не видели?». — «Мне было очень тяжело об этом говорить». — «Ну понятно, попробуйте сегодня увидеть что-то более приятное. Это гипноз развивающий — всё, что получится в гипнозе, поможет вам и в реальной жизни достичь того же». «Ты думаешь её можно развить, как ту — Шибор?!» — усомнилась жена. — «Думаю, нет, но я должен что-то делать, она сама пришла к нам за помощью. Что я должен сделать? Сказать: “Вам никто не поможет и ничто не заменит мужа, которого, как видно, вы очень любили”. Плохо ещё, что у неё детей нет, может, следовало бы адаптировать, но у неё самой был четыре года назад рак груди, и она ожидает рецидива».

По виду Розенталь можно было и не спрашивать, помог ли ей гипноз: «Я встретила на побережье своего мужа, и мы пошли вместе. Мне не хочется жить». — «Это я обязан доложить на конференции, есть опасность суицида». — «Да», — согласилась жена.

«Да, — согласилась и фрау Мерц — психолог-терапевт фрау Розенталь, — опасность есть, но небольшая. Я с ней работаю над проблемой проработать траур. Она зависимая личность!». «Да, это ужасно быть до такой степени зависимой! — скривилась презрительно одинокая терапевт-«танцорка», от которой фрау Блох испуганно шарахнулась, когда танцорка к ней плотненько прижалась, и предложила ещё одну идею: — Я с ней проработаю очень эффективный метод — я разложу тряпки по комнате, как символ вещей умершего её мужа, и фрау Розенталь придётся их выбросить за дверь из комнаты!». Команда психологов откровенно была восхищена такой простой, но умной идеей. Танцовщица победоносно даже ни на кого не глянула и, опустив скромно глаза и голову, погрузилась в своё глубокое баранье раздумье. Чувствовалось, она смаковала предстоящее зрелище эффективной терапии. «Может, стоит ей на барабане похоронный марш отыграть!» — предложила и свои услуги музыкальный терапевт, глядя с надеждой на каждого по очереди. Она недавно пришла в команду и явно страдала от роли гадкого утёнка. «Нет, нет — это неуместно! — запротестовала главврач Клизман. — Вы её ещё больше в регрессию погрузите, танцетерапия здесь уместнее. И я бы посоветовала, после того, как вещи мужа выбросит, пусть отпляшет танец маленьких утят с молодыми пациентами. Мне так нравится этот танец и его мелодия, что когда из танцевального зала она доносится до моего кабинета, аж самой хочется пуститься в пляс! Эх, жалко партнёра нет!». Телесно-ориентированный терапевт Хегелюкен от таких намёков отвёл глаза и, чтобы не оставить у главной врачихи никаких надежд, предложил свою методику переработки траура: «Предложу ей с силой швырять мяч о стенку и приговаривать: “Прочь траур, прочь! Жизнь прекрасна!”». «А я всё-таки думаю — EMDR уместна!» — дополнила фрау Функ — специалист с недавнего времени по методу американки — психолога Шапиро, двигать глазками вправо и влево, вспоминая картины травмирующей ситуации и до тех пор двигать, пока легче не станет! «А вот гипноз, по-моему, регрессивная методика», — выразила своё глубокомысленное сомнение Клизман.

«Ну что, нанюхался?! — глянув на меня, вернувшегося с врачебной сходки, поняла жена. — Лучше б нескольких больных полечил, вон какая очередь скопилась!». — «Я обязан был оповестить о суицидальной опасности, а всё остальное меня не волновало!». «По тебе этого не видно! — усомнилась жена. — Попей лучше водички, тебя уже “заказала” Кокиш — к нам прётся!». — «Извините, что я к вам сегодня второй раз, но не могу вас не обрадовать: шеф сказал, что любит меня и опять своей прокурой назначает!». «Кем?!» — вздрогнула жена. «Прокурой!» — подтвердила Силка. «Ну да, у нас “такие” тоже так назывались», — подтвердил и я жене. «Теперь, я шеф! — не могла нарадоваться Силке. — И конкурентов теперь выживу!». «Тай лэнывых нэ люблю, у сэбэ на дорози!» — как обычно пронеслась у меня в голове очередная глупость, в этот раз из известной песенки в УССР — «Шахтарочка». — «Спасибо, я всё делала, как вы учили, и всё получилось! Теперь, вы для меня супервизор! Ничего без вас не буду самостоятельно говорить ему! Можно уже начать давить на него, чтобы ко мне от сестры ушёл? Вот, кого я ненавижу, чтобы она пропала! Как вы думаете, он спит еще с кем-нибудь?». — «А что он вам говорит?». — «Говорит, со всеми, как с сестрой живёт! Хорошо ему только со мной, а с другими уже давно ничего не происходит! Да у него и со мной уже ничего не происходит!». — «А почему тогда к вам не переходит? Но пока не настаивайте!». — «Да вы знаете, я сама не знаю, хочу ли я этого! С ним очень тяжело, даже те несколько часов выдержать, когда он ко мне приходит! Ладно, спасибо, пойду готовиться к моим новым обязанностям! Я ведь — прокура!».

Слыша это слово, жена, как обычно, рассмеялась. «По-немецки она прокура!» — объяснил я жене тонкости и разницу взаимоотношений в Германии и в России. — «Что, она уже главный врач?!» — изумилась жена. — «Нет, пока администратор». «Вот, дурак!» — изумилась жена. — «Это мы и раньше знали, но не знаю, надо ли ей так радоваться! Он и за этот “подарок”, не раз будет ей два пальца в рот вставлять, чтобы её вырвало! С одной стороны, он её закрепляет ещё больше за собой, чтобы ей было что терять, если ему вновь “рога” наставит! С другой стороны он демонстрирует свою мощь, преимущество перед молодыми соперниками: если у тех биологический статус выше, то у него социальный! А это для нее важнее! Конечно, он и не подозревает, что его можно не любить, думает — она просто легкомысленная!». «Ты не опасаешься, что в роли начальницы она может вновь стать опасной для нас?» — сказала жена. — «Опасаюсь, тогда придётся уравновешивать, чтобы у неё всегда проблемы были. Она, как мы знаем, нас ненавидит! Только беда её к нам пригнала! К тому же, если укрепится, будет опасаться и ненавидеть ещё больше, как свидетелей, много знающих, которые могут ей напортить. Как говорят в России: “Тебя уже можно убивать — много знаешь!” Но если у неё будут постоянные проблемы, будет нуждаться в нашей помощи. Здесь нужно искусство дипломатии. Уверен, что нам и делать в этом смысле ничего не придётся, у неё уже всегда будут проблемы! Он её-то “поднимет”, то “опустит”, нам стараться не придётся! Уже завтра, прибежит с перекошенной физиономией и скажет: “Какая же он сволочь!”».

«Ладно, давай деньги зарабатывать! Кто к нам следующий?». — «Ты что, забыл? Ты же приказал принести с собой сыр, и у нас его съесть!». — «Вот сволочь, точно к обеденному перерыву! Будет у нас жрать, а мы лапу сосать! Это же немка! Не догадается и нам что-либо пожрать принести!». «Конечно, нет! — уверенно, согласилась жена. — А ты не забудь ей ещё guten Appetit пожелать, так у них положено!». «Guten Tag, Hallo», — мрачно поздоровалась тридцатидевятилетняя фрау Нимдорф, придя с аппетитным свёртком. — «Чему не рады, сыром недовольны?». — «Нет, моим партнёром». — «Что, тоже аллергически, как сыр на вас действует?». «Да!» — скривилась в улыбке, Нимдорф. «Психоаналитики бы сказали: вы идентифицируете сыр с вашим партнёром, чем-то партнёр для вас недоступен, — желаем и вреден, одновременно, как сыр! В России говорят: “Близок локоть, да не укусишь”, от этого и сыр вызывает аллергическую реакцию! — «Точно, так и есть! Я его люблю, но сегодня с ним рассталась!». — «Почему?». — «Он сказал, что не уйдёт от своей жены ко мне — согласен только на такие отношения! А мне нужен муж! Но ведь аллергия на молочное у меня от рождения!» — спохватилась фрау Нимдорф. «Правильно, — поддержал я её догадку, — поэтому я и не вульгарный психоаналитик! Их догадки, чаще всего сказочные, не имеют под собой никакой почвы! Ведь, если пошёл дождь, то это не из-за того, что вы плачете! Хотя, в вашем случае, вульгарный психоаналитик всё же выкрутился бы и сказал, что вы мужчин выбираете, как сыр — тех, которых нельзя есть». «Может, они и правы?» — обвульгарилась Нимдорф. «Эту тему можно ещё больше психоаналитической сделать! — разошёлся я. — Ваш партнёр “сыр”, и поэтому он любит в масле купаться — сразу двух женщин хочет!». «Точно — он сыр! — уже не сомневалась фрау Нимдорф. — Я даже не предполагала, какая интересная область — психоанализ, хочу её изучить! А кто его придумал?». «Еврей Фрейд! — не удержался я испортить аппетит голубоглазой блондинке Нимдорф, и добавил: — И все его последователи тоже евреями были и, к счастью, сбежали от нацистов. Психоанализ, так и назывался — еврейской школой!». Увидев потускневшую Нимдорф, как будто уже сыра вредного объелась, вернул её к реальности: «Ешьте вкусный сыр, он всё же безвреднее психоанализа!». Слопав грамм 200 «Эдамера» с булкой и запив минеральной водой, фрау Нимдорф улеглась на кушетку, получив в целебные точки акупунктурные иглы и вдобавок сеанс десенсибилизирующего гипноза, направленного на то, что сыр у неё не вызовет никакой реакции. Так оно и произошло — впервые в жизни обжора, разочаровавшаяся в еврейском психоанализе, не отреаги-ровала сыпью и приступом астмы на любимый сыр! «Ей повезло, что не узнала, что и здесь не обошлось без еврея — задохнулась бы в приступе астмы!» — подумал я.

«Зачем ты разыграл этот спектакль? — поинтересовалась жена. — Она ведь, всё равно, ничего не поняла!». — «Наверное, не отделался до сих пор от комплекса доказывать, что означает быть евреем». «И, заодно лишил Германию сторонника психоанализа! — добавила жена. — Вот, блин — “психоаналитичка”! Всё хочет жрать: и сыр, и женатых! Крокодил она по твоей классификации! — решила жена и обрадовала: — Сейчас Дупик зайдёт».

Дупик пришёл один. «Жена занята, — объявил Дупик, — и, кроме того, боюсь, что страховка за двоих долго не будет платить». «Да, Боливару двоих не снести!» — проговорила жена, естественно, по-русски. «Что, что?!» — встревожился Дупик. — «Да она возмущается страховкой — сволочи, по-русски, сказала. Люди всегда на родном языке возмущаются». «А-а-а-а», — согласился Дупик, улегшись на спину, на кушетку и, как ему положено, задрав зад кверху. «Что говорит мой пульс?!» — встревожился Дупик, опередив меня с исследованием его пульса. Не удержавшись, остановил свою руку на полпути к его запястью, где его пульс был спрятан. — Что сказал мой пульс?!» — уже панически настаивал Дупик. Продолжая смотреть безучастно на Дупика, не брал его за запястье. «Он молчит пока, — как можно помягче, но безучастно объяснил я Дупи-ку, — вы же видите, я ещё не начал его исследовать! Он сказал, что у вас мало энергии в меридиане почек», — наконец, объявил я Дупику. «Да, это может быть, — согласился мрачно Дупик. — А, что говорит выходной отдел кишечника?». «Как всегда слаб на зад!» — по-русски “на глазок” опередила меня жена. «Да, это она определяет по цвету вашего лица: у вас, как обычно, маловато энергии в анальном отверстии!» — пришлось перевести на немецкий приговор моей жены. «Это тоже может быть! — согласился Дупик, мечтательно глядя мне в глаза, от чего захотелось харкнуть ему в его выходное отверстие, но он продолжал: — Вы сегодня такой красивый! Галстук для меня надели?» — игриво поинтересовался Дупик, ослабив еще больше энергию в своей пошлой заднице. — «Нет, ради жены! Я никогда не надеваю красивую одежду ради мужчин!». «У меня сегодня проблемы с уретрой!» — перешёл еще к одной своей проблеме Дупик. — «А это почему?». «Обнаружили в мазке микробы, которым не положено быть в уретре, а положено в кишечнике!» — с гордостью, что не только пассивный, произнёс Дупик. «Вот, что значит, не за своё дело взялся!» — возмущалась жена в другой комнате, пока Дупик лежал в гипнозе и постанывал. «Нет, сейчас ему, по-моему, хорошо — привычным делом занимается! — успокоил я жену. — Ты права, что немцы вымирают — через зад не рожают!». «Не только они — вся Европа вымирает!» — добавила жена. «Да, даже евреи требуют свободу гомикам и право по Иерусалиму маршем пройти! К сожалению, это не только немецкая проблема», — вынужден был согласиться и я. «А кто Дупик по твоей классификации?» — риторически, для меня, спросила жена. «Ну, зачем ты это делаешь, “Абраша”,“Гришу” так обзываешь! Меня — врача, культурного человека, провоцируешь на пошлости из детского периода моей жизни!» — возмутился я. «Не поняла!» — захотела жена глупость, что ли услышать. — «Ну здесь я перестаю быть психологом!». «Он что — попугай какаду?» — догадалась жена. — «Да, да, именно! Это крупный какаду!».

«А теперь давай маленького волнистого попугая — Мандру, по-моему, её очередь. Эти оба, конечно, не имеют отношения к моей классификации, и между ними нет ничего общего! Дупик только в рифму — какаду получился! А Мандру, по несчастью, завезли как экзотическую птичку в Германию», — продолжил я. «Вы мне здорово помогли, я поняла, что лучше русских нет. Я познакомилась с русскими в воскресенье на дискотеке, один очень понравился, Адольфом зовут, хотел от меня сразу секса, но я удержалась, пообещала в следующий раз, а сегодня мы встречаемся. Как вы думаете, что делать?» — решила посоветоваться, меня отблагодарить и одновременно похвастаться — Мандра. «Ну, раз пообещала, то не знаю, что тебе и сказать, ты уже решила» — ответил я. — «Я только из-за вас согласилась, вы мне помогли, и мне не хочется терять русского друга! Если откажу то, наверное, потеряю его, а так замуж выйду! Хотя мне надо ещё развестись с одним старым марроканцем». — «Ты что замужем?!». — «Да нет, это фиктивный брак, чтобы его из Германии не выгнали, а я заработала немножко. Только вот — за это два года тюрьмы присудили, адвокат подал на апелляцию, нужны деньги, а родители не дают». — «Думаешь, русские дадут?». — «Нет, это так — по любви, я знаю, что русские денег не имеют!».

«Она точно не попугайчик! — определила жена. — Она инфузория туфелька!». — «Да, да, молодец! Ты уже не хуже меня ориентируешься!». — «Зачем ты её спасаешь? Она всё равно попадается». — «Ну да, как по ручью плывёт. Но, что поделаешь, нам надо пытаться что-то делать, тем более что в этот раз, в знак благодарности мне, отблагодарит “русского” Адольфа! Он и не догадывается, кому кланяться должен — “русский” Адольф — мне тоже “русскому”! Мне никто, никогда, ничего не дарил! И тебя я нашёл своим честным трудом! Но, видать, действительно постарел! В молодости благодарят тебя, а позже, в честь тебя, другого! Превращаешься в маклера!». «Ты считаешь её подарком?» — скривилась жена. «Но и “русский” Адольф не подарок и не будет сегодня её домогаться, это скорее её фантазии, как она говорит — ради меня. У меня в голове, как всегда, глупости из детства или юности. Я, ведь, как ты знаешь, нестрогий теоретик! Часто пошлый анекдот более уместен, чем сложная теория. К Мандре очень старый советский анекдот подходит». — «Давай, только поживее, там уже амёба ждёт за дверьми — фрау Хенкельс, по виду с важными новостями. Давай свою пошлость, хотя чаще анекдоты не пошлые, а неуместные — выкладывай!». — «Не помню точно, но примерно так: встретила Авдотья Никитична Веронику Маврикиевну, та с раскладушкой, а на ногах презервативы: — Ты куда собралась? — спрашивает её Авдотья Никитична. — На уборку урожая отправляют! — А зачем презервативы?! — Работа там, сказали — херовая! — А зачем раскладушка? — Если плохо будем работать, пообещали изнасиловать! — и Мандра таким же образом свою задачу поняла! Я, конечно, всё смягчил, убрал пошлые ругательства, которые этот пошлый анекдот как раз таки украшают, но ты, я уверен, сама их добавила, про себя — раз понравился!». «Поехали домой, на сегодня хватит, утомили “туфельки”! — предложила жена. — Завтра у нас тяжёлый день». — «Кстати, я есть хочу, что у нас дома есть, или ты хочешь раньше в магазин?». «Конечно, в магазин! — как всегда охотно согласилась жена и объявила: — Завтра ещё одну “туфельку” получишь!».

«“Туфелька” уже здесь! Сейчас к нам зайдёт новая пациентка фрау Хорн», — как и обещала, объявила на следующий день жена.

Худенькая, маленькая, но неистощённая фрау Хорн — рог по-русски, оказалась очень отзывчивой, любознательной, игривой смазливой брюнеткой 42-х лет с двумя детьми, на немку не похожа, скорее — среднее арифметическое между итальянкой и еврейкой. Домохозяйка, любимица мужа, сообщила с гордостью, что очень мужа уважает. «Но не любит!» — понял я. Зато влюбилась в африканца, который ей массаж, как физиотерапевт делал от болей в спине. Он уже давно закончил курс массажа, за это время фрау Хорн так к нему привыкла, а главное к негру, что не против была и дальше это делать — «на здоровье», как, по мнению немцев, русские при выпивке говорят. «Здорово мне помог!» — призналась фрау Хорн. Золотые руки оказались у негра, не то, что у её уважаемого мужа! Но негр закончил курс лечения, и не захотел больше спать с Хорн! — «Он меня бессовестно использовал, мои нежные чувства к нему, мою любовь!» — он ей, негодяй, и аппетит на мужа окончательно испортил! «И сам не гам, и другому не дам!» — пронеслось у меня. «Сделайте мне очень глубокий гипноз, чтобы я вспомнила мои проблемы в детстве!» — попросила фрау Хорн. — «А так не помните?». — «Мне казалось, что помню, но психолог — мой психотерапевт считает, что я не всё помню. Она уверена, что мой отец меня изнасиловал, и поэтому я не люблю своего мужа, которого за отца принимаю!». — «Глубокий гипноз в медицине делается только с целью психоанализа — узнать, вспомнить забытое, он не имеет лечебной цели, а вы ещё недостаточно стабильны для такого гипноза. Могут проявиться неприятные картины психотравмирующего характера, которые вытеснены в подсознание, это охранительная способность психики — неприятное забывать, вытеснять! И не надо эту функцию взламывать, по крайней мере, сейчас это преждевременно!». «Нет, нет, я хочу очень глубокий гипноз, такой не хочу! — “по клизмански” скривила губки фрау Хорн. — А вы тоже психотерапевт?» — поинтересовалась Хорн у жены. «Да, и к тому же моя жена», — ответил я за жену, угадав характер вопроса Хорн и объяснил таким образом, что такого глубокого лечения, как у негров, у нас не получит. «Вот тебе ещё одна преданная жена — немка!» — ехидно сказала жена после ухода Хорн. «Виновата её фамилия — Хорн (рог)! По-видимому, её предки ставили рога мужьям», — объяснил я жене.

«А сейчас зайдёт благодарная женщина — Кокиш!» — торжественно объявила жена. «С Петером вроде бы всё уладилось с вашей помощью», — сообщила возбуждённая Силка. «А с кем нет?» — логично поинтересовался я. — «Я, по-моему, опять влюбилась!». — «Где, и в кого?». — «Я по утрам бегаю в парке и давно одного заприметила, и он, по-видимому, меня! Вчера пристроился за мной, мы вместе бегали, пока не добежали до моего дома, и он напросился в гости». — «Сколько ему лет?». — «На два года младше Петера и ещё довольно бодрый, даже ещё бегает!». — «Понятно, раз вас догнал!». — «Он полицай!» — с гордостью добавила Кокиш. — «Тем более обязан догонять, это его работа!». — «Он очень умный и добрый!». «Представляю! Полицай, ведь!» — поддержал я Кокиш. — «Что делать?». — «Ну, что! Дружите с ним, и бегайте!». — «А что с Петером делать?». — «Убежать от него, или бегать с двумя!». — «Но я не могу спать одновременно с двумя!». — «Тогда с одним!». — «С кем?». — «А полицай женат?». — «Нет, был». — «Значит, бегайте с ним — есть шанс замуж выйти». — «Ну да, этот же не уйдёт ко мне?». — «Думаю, нет». — «Но я тогда, потеряю должность, деньги». — «Пока “нового” ещё толком не знаете — бегайте с двумя! Как говорят в России: “Не выливай грязную воду, пока чистую не найдёшь!”». — «Ну, так я не могу!». — «Будьте актрисой, не признавайтесь Петеру!». — «Он же требует от меня спать с ним, а я не могу с двумя!». — «Скажите, сегодня больны, плохо себя чувствуете — спина болит, например!». — «Точно, после вчерашней встречи с Иоганнесом, действительно, спина разболелась!». — «Тем более! Только не говорите, что это после Иоганнеса!». «Нет, этого не скажу! — пообещала Силке. — Иоганнес сегодня в гости зовёт, он только, знаете, немного импотент. Я его успокоила, чтобы не переживал, думаю, скоро будет у него получаться». — «Пришлите ко мне — подлечу». — «Спасибо, это хорошая идея». — «Я думаю, что он волнуется. Только будьте осторожнее, не попадитесь! Шнауцер второй, или уже 4-й раз не простит! Он может почувствовать ваше охлаждение к нему и может задать прямой вопрос: “Ты опять другого, или четвёртого нашла?!». Кокиш выпучила перепугано глаза и поинтересовалась: «И что ответить?!». — «Если так будете смотреть, как сейчас на меня, всё поймёт!». — «А как надо?!». — «Ну, вот так: покачайте укоризненно головой и переходите в атаку — лучший способ защиты! Скажите ему, что если он с другими каждый день изменяет, это ещё не значит, что и у вас в голове только измена!». — «Да, и еще я ему скажу, что мне нужен мужчина, который всегда рядом со мной!». — «Так не говорите, может спросить: “Что нашла уже себе такого?!”». — «И что тогда?!». — «Тогда скажите: “Да нашла, но он, к сожалению, пока не хочет быть рядом со мной!”». — «Но я ведь не знаю ещё или он не хочет! Он сказал, что хочет на мне жениться!». — «Кто сказал?!». — «Ну, Иоганнес!». — «Причём тут Иоганнес?! Мы же с вами отрабатываем сейчас защитные приёмы от ревности Петера!». — «А, правильно, ну да! И, что у него спросить?». — «Это он у вас спросит, кого вы себе нашли!». — «И что сказать?». — «Что его нашли и надеетесь, что он уйдёт от своей уродливой сестры, и к вам придёт!». — «Ой, спасибо за эти слова — я бы её убила, если б смогла! Ну, что ей надо?! Но он не уйдёт от неё! Как вы думаете?». — «А вы хотите, чтобы пришёл?». — «Не знаю, наверное, нет, с ним тяжело! А с Иоганнесом легко! Он чем-то похож на меня и очень внимательный, я сильно влюбилась! Плохо только, что он деньги даёт своему сыну, который учится, а тот, чувствуется, из него их высасывает! Я ему уже сказала, что это мне не нравится! У него, видать, много денег, он ведь полковник! А что, если я предложу Петеру только деловые отношения?!». — «Погонит!». — «Почему?!». «Погонит, и ещё с треском! И постарается вас очень сильно опустить! Можете попробовать с ним поговорить, прощупать или уйдёт к вам, но очень осторожно, тогда будете знать, что с Иоганнесом делать! В конце концов, лучше Иоганнес как муж, но без должности, чем Шнауцер с должностью, но без вас! Будете одиноки! Но повторяю: не спешите! Вы пока Иоганнеса настолько хорошо не знаете!». — «Спасибо, что бы я без вас делала!».

«Зачем ты так стараешься?!» — не выдержала жена, когда дверь за Кокиш захлопнулась. — «Как для любой нашей пациентки, не больше! И к тому же Шнауцера не переношу! Он же “под нас копает”! Мечтает вместо нас китайцев безмолвных привезти из Китая. Как мы говорили в детстве: — Я привёз тебе родная два гандона из Шанхая!». — «У тебя было очень “культурное детство”! И я от тебя эту присказку не первый раз слышу!». — «Я тоже от тебя не впервые слышу упрек в моем “культурном детстве”! Это он первый объявил нам войну, хотя я же с ним не сражаюсь! Я его игнорирую, а его любовнице как пациентке просто помогаю. Что я должен, продать ее ему?! Рассказать, что она рога ему ставит?! Не я же ей нахожу кавалеров!». «Я с тобой полностью согласна, я просто так», — задумалась жена. — «Нет, не просто так! Тебе просто противна Кокиш! Но для меня она пациентка! А для тебя она женщина! А с ним я, считай, играю в шахматы!». — «И какая фигура Кокиш?». — «Ты же сама видишь — толстая!» — «Королева?». — «Нет, конечно, тура — турка по-русски! Поехали домой или в магазин?». — «Конечно, в магазин! Кстати, забыла тебе сказать: — Завтра утром к нам придёт, ни за что не угадаешь кто!». — «И не буду гадать! Кто, говори! Что за животное придёт?». — «Это тебе решать!».

Глава 17 Прошу прочистить все мои «чакры»!

«К нам пришла зануда — социальная паразитка фрау Кремер!» — объявила жена после ухода одного из «неинтересных» больных. «Эта секретарша, которая сражалась с шефом, обвиняла его в моббинге — он её травит! На этом и заработала инвалидность в сорок лет! Энергичная, жизнерадостная, маленькая, но кусачая, как такса! — вспомнил я, и спросил вошедшую Кремер: — Что случилось фрау Кремер?». — «Инвалидности лишили, вот читайте, какое письмо получила из собеса!» — «Да, сволочи! — пришлось и мне согласиться. — Но каковы негодяи! Вот что пишут: “Можете работать полный рабочий день, и у вас нет признаков инвалидности!”» — зачитал я с серьёзным видом, боясь глянуть на жену, чтобы не рассмеяться. — «Можете помочь?». — «Как?». — «Ну, напишите мне соответствующее заключение…». — «Нет, фрау Кремер, мы же с вами в Германии, а не у меня на родине — в Советском Союзе!». От таких слов фрау Кремер передёрнуло, очевидно, представила себе, как ей было бы в Сибири, где её отец отбывал срок в плену и очень мучился! За это сообщение фрау Кремер у меня ещё несколько лет назад получила по заслугам: «Пусть скажет спасибо, что вернулся! Из немецкого плена русские не вернулись, а евреев сразу уничтожали!» — объяснил я ей разницу в уровне жестокости. Но сейчас она за помощью пришла не к своему родному батьке — немцу, а ко мне, и даже не к русскому, а ещё пострашнее, и за это фрау Кремер тоже получила в своё время от меня, хотя и мало, но по заслугам! По неосторожности и неопытности назвала евреев хитрецами. Пришлось ей объяснить: что такое хитрость, что такое зависть, и что такое неистребимый немецкий антисемитизм! И затем я ещё больше «уничтожил» фрау Кремер, сообщив, что именно сейчас перед ней этот хитрец и стоит! Но Кремер сумела тогда оправиться от удара, побежав оправляться в туалет, да ещё в спешке в служебный! И за это, но уже от секретарши «получила» и окончательно оправилась только в домашних условиях, позвонив: «Завтра прийти не могу, у меня Magen-Darm-Grippe (желудочно-кишечный грипп)» — означает: блюю и гажу! — любимая и самая частая немецкая слабость.

Вот и сейчас, по её виду, оправилась уже от немецких властей и прибежала искать защиты у хитреца! — «Так вот, фрау Кремер, я не немец, как вы знаете, и готов вам помочь, но как врач китайской медицины, которым работаю в настоящее время. Это тогда, когда вы у нас на стационарном лечении были, я был ещё и психотерапевтом, а теперь я только врач по китайской медицине и не имею права давать заключения по психологической экспертизе или внутренней медицине. Вы имеете амбулаторного врача?». — «Да». — «Вот он и должен был вам давно изменить диагноз. Он вас уже пять лет как бы лечит с первичным диагнозом: реактивная депрессия. Расстройство адаптации, связанное с острой конфликтной ситуацией на работе. А вы уже пять лет не работаете, нет сейчас у вас конфликтной ситуации на работе — нет работы! Удивительно, что собес пять лет терпел такой диагноз! Понятно, сейчас у них возник вопрос: “Что сталось с вами сейчас?” Не можете работать со старым шефом, который, может, уже давно умер! Работайте с новым шефом на новой работе!». — «А какой диагноз должен сейчас быть?». — «Должен быть такой, какой он у вас сейчас есть! Здесь, например, указано, что у вас всё ещё реактивная депрессия средней тяжести, а я думаю, что у вас тяжёлая депрессия, рецидивирующая форма! Кроме того, у вас есть страхи — социальные фобии! У вас есть постоянные боли: головные и в спине! Отсутствие аппетита, плохой сон, вы не в состоянии выполнять домашнюю работу, не говоря уже о профессиональной!». «Да, да!» — хитро, как чукча, прищурилась фрау Кремер, поняв мою подсказку. — «Вот и пойдите к своему врачу и пожалуйтесь на то, что вас беспокоит, а через неделю покажите ему письмо и пусть диагноз изменит, а если не захочет, то ложитесь на стационарное лечение! С этими вашими жалобами вам и изменят диагноз после выписки! Ясно?». «Ясно! У меня сейчас, действительно, голова разболелась!» — тут же вошла в роль Кремер. — «Неудивительно, может и понос прихватить, такое письмо получить! Да ещё в конце подпись: “С дружеским приветом Ваш собес!” Сто лет таких друзей не иметь, как в России говорят: “Второй друг после Гитлера!” Ложитесь, фрау Кремер, поколю и ещё загипнотизирую, научу, как разговаривать с “дружеским собесом”»!

«Да, сложная у тебя задача! — сочувственно посмотрела на меня жена, после ухода повеселевшей фрау Кремер. — С одной стороны, ты ей хочешь помочь, а с другой, перед немцами нельзя раскрываться, и так — хитрец!». — «Да, я не могу ей сказать: — Скажите, что у вас вот “такие и такие” симптомы… — Она потом скажет, что я хитрец, хотя схитрит она! Но всем будет рассказывать, какие евреи хитрые и обманщики! У нас выход: или послать её к чёрту и сказать — ты здорова! Иди работать! Как говорят немцы: «es tut mir leid, aber… (очень сожалею, мне доставляет большие страдания так вам сказать, но пошла вон)! Или помочь и говорить поэтому намёками! Я тебе уже говорил не раз: врач, как и адвокат, должен всегда поддерживать пациента, в том числе и помочь ему обхитрить государство! Государство всегда против человека! Помогая государству, а не человеку, становишься ментом, а не человеком! Правда, это больше понятно в России! Немцы всегда на стороне государства, если беда не их, а другого касается! Когда государство их клюёт в зад, то они очень хорошо умеют государство дурить! И дурят они ещё ловчее, чем русские! Кому в России придёт в голову в 35 лет со здоровьем космонавта пенсию вышибать! Правильно! — согласился я, поняв по мимике жены свою ошибку. — Не приходит это в России в голову, потому что это невозможно! Инвалидность получают только за два — максимум за три дня до смерти, или чаще, как и звание Героя — посмертно!». «Кто она по твоей классификации?» — решила уточнить у меня жена. — «Ты же сама сказала — паразитка! Но, т. к. она питается остатками в кишечнике государства, а не за счёт нас с тобой, то она “комменсалистка” — кишечная палочка, например!».

«Ну и денёк! Ещё одна “кишечная палочка” стоит к нам в очереди!» — объявила, жена. «Кто?!» — перепугался я. «Да, видать, “пошло дерьмо по трубам”! — решила жена. — Фрау Хофер, в гости к нам!». — «Что, совсем озверел собес немецкий! Устроили массовый отстрел паразитов?!». «Нет, она не первая к нам», — объяснила жена ситуацию за дверью. — «Впусти её сейчас, пока я в форме — злой на собес!». — «Кто против вас, фрау Хофер? Кто “наших” бьёт!». — «Вот, читайте, письмо получила!». — «Знаю я эти письма! Что вы хотите, фрау Хофер? Хотите работать вновь в школе, участвовать в воспитании подрастающего поколения? Что вы преподавали? Немецкий, историю, физкультуру, по-моему?». — «Да». — «Не хотите, чтобы ваши земляки говорили на “высоком немецком”, хотите, чтобы на ломанном немецком, как я?». — «Вы хорошо говорите». — «Спасибо за поддержку фрау Хофер! За это я вам помогу! Значит так, с диагнозом у вас всё в порядке! Вас вызывают только на перекомиссию! У вас лёгкая депрессия, страхи, фибромиалгия — значит, всё везде болит! Не волнуйтесь, идите! Они не посмеют вас погнать в школу в ваши 53 года! Я вам дам заключение о постоянных соматоформных болях!». — «Они ведь пошлют меня на обследование!». — «Пусть шлют! Ну, и пошлют! А что это им даст? Нет ещё прибора, определяющего соматоформные — функциональные, неорганические боли! Душа у вас, фрау Хофер, болит — душа! А тело — вторично болит! И душа у вас болит от зверств немецкой образовательной системы, где учитель также бесправен, как и ученики! И вы их не любите из-за того, что вы бесправны!». — «Почему?! Люблю!». — «Тогда работайте!». — «Они меня не слушают, заплёвывают!». — «В том-то и дело! Значит, они вас любят не меньше, но и не больше, чем вы их! Ложитесь, в гипнозе научу, что говорить в собесе и как себя вести. У вас лёгкая задача, будете волноваться, значит, подтвердите диагноз: невроз страха! Будете безразличны, спокойны, во что я мало верю, подтвердите диагноз: депрессия! У вас “железный диагноз”! Не подкопаешься! Всем бы такой диагноз! Можете вполне сказать: — Хочу работать! Хочу к ученикам — в школу! Пустите меня к ним!». «Нет, нет, не хочу!» — испугалась фрау Хофер. — «Вот и чудненько! Хорошо, ложитесь, фрау Хофер, спите и представьте себе этих никчемных врачей собеса, которые вас должны бояться, а не вы их!».

«Ну что, закончилось “дерьмо по трубам”»? — с надеждой спросил я у жены после ухода фрау Хофер. «Раньше напейся, а потом скажу!» — мрачно произнесла жена. «Кто, Кокиш?!» — побледнел, по-видимому, я. — «Пей, пей! Именно Кокиш и невесёлая! Значит надолго!». — «Что делать?! Шеф меня опять обругал!». — «За что?». — «Пошляк просто какой-то! Вчера завалился ко мне вечером, всё было хорошо, пока чёрт не дёрнул этого Иоганнеса позвонить! Я ведь его предупреждала, что у меня шеф будет вечером! В общем, позвонил на хэнди! Домашний-то номер я ему не дала! Видите ли, захотелось ему узнать, как у меня дела! Как с шефом время провожу! Лучше ли, чем с ним — дурак какой-то! Конечно, он лучше! И какая разница, если они оба импотенты! Я промолчала, и говорю: — Я потом перезвоню! — Я же не могла при шефе говорить!». — «А он что, рядом был?!». — «Ну, конечно, в одной комнате! Ну, и тут такое началось! Шнауцер стал так орать на меня, обзывать последними словами! Что, говорит, опять скурвилась, опять связалась с мужчинами! И опять всё пошло-поехало сначала! Что мне было сказать! У него такой вид был, что страшно передать! Как будто бы я его очень обидела! — Кто звонил, говори! — пристал, как с ножом к горлу! — Я немного подумала, а затем нашлась: — Подруга, говорю, из Гамбурга! — Он её тоже знает! — Не ври, говорит, знаю я, как с подругой ты разговариваешь! И почему ты не стала при мне говорить, а замолчала?! — Я и молчу, не знаю, что ему ответить! Так и сказала, что клянусь всем на свете — чистая правда! — А я сейчас проверю! — сказал он, и стал названивать подруге. — Хорошо, что её дома не оказалось!». — «Так вы её, хотя бы предупредите! Он ведь всё равно ей позвонит, проверит!». — «Ой, точно! Спасибо, не подумала! Сейчас же от вас и позвоню: — Здравствуй, Дороте!». — «Халё, Силке!» — услышал и я. «Мой дурак вчера тебе звонил, хотел узнать или ты мне звонила!» — пояснила Силке. — «Почему?». — «Ну, мы с ним вчера пообщались! И мне в это самое время Иоганнес позвонил!». — «Какой Иоганнес?». — «Да один такой — сладенький! Я, по-моему, влюбилась, мы вместе бегаем с ним по вечерам, а сейчас и “больше”! Нет, вот “нос”, к сожалению, у него не очень! Извини, я разговариваю из кабинета зав. отделением китайской медицины. Что я здесь делаю? Лечусь! Ну, в общем, очень тебя прошу, если шеф позвонит, скажи ему, что ты мне вчера звонила. Ну ладно, пока, подробности позже! Почему я должна так сказать? Ну, зав. отделением китайской медицины так советует! Ну, пока, потом объясню!». «Эта, Дороте, просто прелесть — сладенькая! Я вас с ней как-нибудь познакомлю, много о вас рассказывала! Она тоже хочет с вами советоваться, у неё тоже есть свой шеф! Спросила, большой ли нос у Иоганнеса! У нас — немцев есть примета народная: «Wie ist die Nase des Mannes, so sein Johannes (какой нос у мужчины, такой у него и член). — Ну, и что мне сейчас делать?! Я, как вы и советовали, заказала серьёзный разговор с Петером на сегодняшний вечер — сказала, что нам надо серьёзно поговорить!». — «Зачем?». — «Ну, вы ведь мне советовали». — «Тогда была другая ситуация, не было Иоганнеса с его “носом”! А что теперь вы будете выяснять у шефа?». — «Ну, или он уйдёт ко мне?». — «Не вы его сегодня будете спрашивать, а он вас! Он будет вам задавать вопросы! У него к вам много вопросов накопилось! Он будет настаивать на том, что вы ему опять изменяете! И вы своей назначенной встречей только подтверждаете, что у вас что-то случилось — новая ситуация для него! Я бы на его месте сразу понял, что у вас есть новенький, и вы хотите решить для себя: “он” или “другой”!». — «Петя не такой умный, как вы!». — «Согласен, что Петя дурак, но здесь много ума не надо! Ну ладно, будем надеяться, что он не дурак, а идиот! В общем, так: Иоганнесу строго-настрого запретите вам звонить и к вам приходить! Только вы имеете право ему позвонить — он нет! Его “нос” испытывать только у него дома или в другом месте! Гостиницу, например, пусть снимет! У него, говорите, много денег! А с шефом сегодня не начинать первой разговор! Спросит — скажите, хотели его просто видеть, т. к. его иначе не вытянешь из дома от его противной сестры!». — «Точно, так оно и есть!». — «Затем, если сразу не начнёт плеваться и бить, можете перейти в атаку и сказать, что хотели бы от него большего — всегда иметь около себя, а не так урывками! И для этого вам приходится чрезвычайные встречи назначать! Поняли?». — «Да, спасибо». — «Больше от себя, ничего не говорите — никакой отсебятины!». — «Ой, спасибо вам! Сейчас без вас сама ничего делать не буду! Что бы я без вас делала! Поговорю с шефом: вашей жене хотя бы небольшую зарплату назначить, чтобы не бесплатно работала. Это мне всё равно обойдётся дешевле чем, если б платила вам за каждый супервизион у вас! Завтра расскажу, что было вечером, а сейчас — так волнуюсь!».

«Ну что, кто там ещё за дверьми ждёт?». «Ждут! Но если — эта Силка, будет так всегда нам голову морочить, то больные разбегутся! Могли бы легко пять больных принять вместо этой…!» — возмущалась жена. — «Ну, ничего, зато будешь за деньги работать!». «Да, было бы неплохо, — согласилась жена, — думаешь, она это сделает?». — «Точно, сделает! Она сейчас от нас зависит, у неё очень шаткое положение, а она полная дура, и Шнауцер — полоумный придурок!».

«Знаешь, что я подумала? — наконец, “додумалась” жена. — Ты видишь в людях в основном негативные, тёмные стороны!». — «А ты разве не понимаешь, что психолог не тот, кто ориентируется только в человеческих достоинствах, а тот, кто и в его пороках! Не тот врач, кто только нормальную физиологию и анатомию изучил на первом и втором курсе мединститута на лягушках и собаках, а тот, кто и патологическую физиологию и анатомию, а главное: внутренние, психические, инфекционные, неврологические и прочие болезни изучил и разобрался в них! Повторюсь, почти как Абуали ибн Сино, но который только до колец Сатурна всё познал недурно, а я: “От срамной области до черепной коробки люда — познал недурно я причины блуда!” Психолог должен своего пациента учить побеждать других, как тренер боксёра!». — «Всех учить?». — «Нет, конечно, я не стану учить террористов, убийц, воров, насильников, перверзов! Я учу только нормальных людей выжить в этом мире с их безобидными пороками, вернее, с их слабостями! Ведь к нам обращаются только слабые личности, убийцам не нужна наша помощь!». — «Ладно, я просто так — разозлилась на Кокиш». — «А за что на Силку злиться? В России таких называли потаскушками: “потоскует, потоскует и одна спать ложится!” — в отличие от “порядочной” женщины, которая всем даёт по порядку!». — «Кого звать, порядочную или потаскушку?». — «Пусть заходит, а я сам определю!».

Зашёл Дупик, а значит, порядочный. — «Укладывай его сама, чтобы при мне своим пошлым задом не эксгибиционировал, затем меня позовёшь». Не получив удовлетворения от эксгибиционизма, Дупик лежал скучный, но как всегда, встретил меня одним и тем же примитивным приветствием — шуткой: «Приветствую шефа этого дома!». «Спасибо», — скромно поблагодарил я Дупика, взявшись за его пульс. «Что он сказал?!» — испуганно вскрикнул Дупик. — «Зад слабоват, т. е. выходной отдел!». Дупик кивнул в знак согласия, мол: «И так, знаю!». — «Ещё меридиан мочевого пузыря слабоват!». И об этом Дупик догадывался из-за того, что обнаружились в мочеиспускательном канале бактерии из чьего-то кишечника. «О чём ещё говорит пульс?!» — испуганно, настаивал Дупик. «Всё остальное в норме! — заверил я Дупика. — А вам что, мало?!». — «А, что говорит меридиан рта?». — «Такого меридиана, к сожалению, нет. А, что у вас со ртом?». — «У меня там тоже обнаружили бактерии, которым там не место!». «Неужели гонококки или спирохеты?! — испугался я. — Были у стоматолога или у венеролога?». «Да, был, но никаких страшных бактерий там, к счастью, не обнаружили!». «Вот, паразит!» — возмущалась жена после ухода Дупика.

«Ладно, давай следующего “порядочного»”! «Да, у тебя уставший вид», — подтвердила жена, увидев, что я на себя в зеркало гляжу. — «Это понятно, но знаешь, я вот о чём подумал, запиши это как ещё одну мою заповедь: “Полюби ближнего, как самого себя, если в зеркало смотришь!”». «Правильно, — согласилась жена, — а я подумала, что, послав мне тебя, Бог тебе большой подарок сделал, да и мне не меньше!». «Да, согласен, ты меня украшаешь, как оправа! — остался я доволен своим выводом и добавил: — Давай, зови следующих шалунов!».

«Попей воды, к нам сейчас зайдёт фрау Гузки, это новая больная, по виду истеричка», — определила жена. Фрау Гузки на вид 42-х — 43-х лет не зашла, а вплыла в белых джинсах, о которых мечтал ещё Остап Бендер, с обильным макияжем — вся такая крашенная, напомаженная, сказали бы в российской глубинке, шея и руки в украшениях, бижутерии! Вспомнил песню, которую мой брат тихо на свой лад и для себя напевал, а я в детстве подслушал, и себе под нос напевал: «Кольца и браслеты… Пепел сигареты, Счастье моё, где ты? Отзовись!». Выпученные, как от удивления, глаза, расширенные зрачки. Всё выдавало у фрау Гузки огромный сексуальный интерес. — «Что привело вас к нам?». «У меня все чакры заблокированы! Я занимаюсь постоянной медитацией и выравниванием чакр! — очертила круг своих интересов фрау Гузки. — А вы умеете делать очень глубокий гипноз?» — томно спросила Гузки. «Умею, но думаю, что вам он сейчас ни к чему! Терапевтический эффект не зависит от глубины гипноза!» — заверил я фрау Гузки. «Но я хочу летать! Я хочу вылететь из своего тела!» — поставила мне скромную задачу Гузки. — «Не спешите, лучше будет, если это позже произойдёт у вас! Вы замужем?». «Да, но у меня есть много партнёров! Я не могу только с одним мужем!». — «А он это знает?». — «Да, конечно, он очень толстый, если похудеет — буду и с ним!». — «Это он тоже знает?». — «Да, конечно!». — «И что говорит?». — «Говорит: постараюсь! У меня ещё есть шестнадцатилетний сын, сняла отдельную квартиру, буду жить отдельно! Я хочу узнать, что такого особенного случилось со мной в детстве! Кто меня изнасиловал?». — «Почему, обязательно, изнасиловал?!». — «А психолог фрау Функ сказала, что она в этом уверенна! И я тоже чувствую, что кто-то это сделал! Хочу в гипнозе подробнее узнать и увидеть: кто, где, когда и как? Я хочу себя глубоко познать! И ещё, прошу прочистить все мои чакры — они забиты!». «Хорошо, ложитесь, приступим!» — согласился я. «Я всё ещё летаю! — объявила на выходе из гипноза Гузки. — Я не могу прийти в себя! Что это со мной! Что это такое! Где мои руки! Что с моими пальцами! Что вы сделали с моими пальцами?! Где мои пальцы?! Где я, где я?! Что вы со мной сделали! Ой, ой, ой! Я сейчас буду кричать, буду громко кричать! Что вы со мной сделали!». — «Спокойно, встать! Спокойно! Открыть глаза! Вы здесь! Всё нормально! Вы пришли в себя, проснитесь! Всё хорошо, сеанс вас укрепил! Все чакры свободны! Дыхание свободное! Глаза широко открыли! Голова ясная! Откройте глаза! Согнуть руки в локтях, резко выпрямить! Всё нормально, хорошо, бодро себя чувствуете!». — «Да, сейчас хорошо, спасибо! Когда завтра прийти на следующий сеанс?». «Увидите в терапевтическом плане!».

«Как хорошо, что воды напился! Назначь её, но не на завтра, а через неделю! И никаких чакр больше! — приказал я жене и себе. — Поехали домой! Мои чакры пусты! Я хочу есть, а затем спать, но не в гипнотическом сне, а в нормальном!». «Кто она?» — спросила жена. — «Сумасшедшая, сексуальная истеричка — даже Фрейд не обрадовался бы такую увидеть! Что, сама не видишь?! Хорошо, что ты была рядом, а то посадили бы за изнасилование во все её чакры!».

«Кокиш, к нам!» — обрадовала на следующее утро жена. «Вы оказались правы! Не надо было ему назначать серьёзный разговор!» — начала Кокиш с признания моих заслуг. — «Что понял, что кто-то есть у вас?». — «Нет, это к счастью нет! Но, когда он вечером пришёл, и мы с ним почти что начали…. Ну, понимаете! Легли в постель, он ещё даже не совсем разделся. У него дурная привычка — ложиться в постель в туфлях, а затем их снимать, долго шнурки развязывать». — «Это необязательно рассказывать, дальше!». — «Ну, а дальше я начала раздеваться, а он приказал…». — «Это тоже неважно». — «Как же неважно?! Очень даже важно, ведь я не успела раздеться, как позвонили в дверь! Он встрепенулся! «Кто это?!» — испуганно спросил он у меня. Я и сама испугалась! Никого не приглашала на этот вечер! И побежала, извините, в одних трусах к дверям! Открываю и, что вы думаете! Этот негодяй — Иоганнес, стоит у порога! — Пусти! — говорит. — Куда прёшь — зараза! — я ему. — Кто тебя звал! — Я так и знал, что сегодня ты сношаешься! — он мне. — Как тебе, говорю, не стыдно такое говорить — я сплю! — Да, да, спишь! С кем?! Спишь с ним — с начальником своим?! — опять он мне глупость сказал. — Пошёл вон, Иоганнес! — говорю. — Я тебе потом позвоню, всё объясню! А теперь пошёл вон! — Еле, еле его вытолкала! Вошла в комнату, вся трясусь! — Кто это был?! — как мне показалось, подозрительно и весь перепуганный такой и еще больше, чем я трясущийся, спросил шеф. — Рекламу, говорю, принесли. — Где она? — спрашивает, а у самого бедного аж руки, ноги и даже голова трясутся! Покажи! — Выбросила уже! — отвечаю я. — Я их всегда выбрасываю! — Затем и он, наконец, успокоился, и кое-как мы с горем пополам переспали. После этого, провалив секс, он сразу за меня взялся, как вы и обещали мне: — Чего хотела?! Зачем меня звала, что хотела сказать?! — Тут, я и выпалила: — Взяла для дела, а ты обделался! Когда ко мне уйдёшь от своей жабы старой? — Никогда! — эта сволочь сказала, и ещё раз повторил: — Никогда! Что, тебе плохо было?! — ещё спросил нахал. — Когда? Я ничего не почувствовала! — говорю, ещё спрашивает — паскуда. — Иди к своей старой жабе, жри её — ей будет достаточна твоя “трясучка”! — говорю. — И знаете, что он мне на это всё ответил?!». — «Догадываюсь». — «Проститутка! — сказал, оделся, не сказал даже “спасибо” и убежал. — Ну что, правильно я с ним поговорила?». — «Почти». — «А что ещё надо было ему сказать?». — «В следующий раз доскажете». — «Думаете, он меня выгонит?». — «Нет, не выгонит». — «А что нужно делать, чтобы он ко мне пришёл?». — «То же самое: продолжать… и Иоганнеса не впускать». — «Да, этот — вот ещё урод! А что с ним делать?». — «Гнать!». — «Как, гнать?! Я же влюбилась в него! И вы сказали, что замуж за него можно!». — «Можно было, а сейчас нельзя». — «Почему?». — «Потому что он не придерживается правил игры!». — «Каких?». — «Прётся без спросу!». — «Да, вы правы! А зачем он, вообще, пришёл, не понимаю?». — «Из-за избыточной ревности, наверное! Проверить, что делаете по вечерам с шефом». — «Вот, дурак! Я же ему сказала, что только его люблю!». — «Наверное, он не поверил?!». — «Да, вы правы! А как его прогнать?». — «Так и скажете, что он нарушил договор! Как трудовой договор, если нарушают, что делают? Вы же прокура!». «Ну да! — весело рассмеялась Силка. — Уволю его! А с Петером, что делать?». — «Продолжать дружить». — «Думаете, выйду замуж?». — «Возможно, но главное: вы не русская женщина — плохая актриса!». — «Да это верно, что правда, то правда! Не умею врать, притворяться!». — «За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь!» — перешел я на русский фольклор. — «А зачем мне за зайцами гоняться?!». — «Ну, это в России так говорят! А здесь, правильнее сказать: “за двумя Иоганнесами”!».

«Совсем оборзела!» — возмутилась жена. «Вот и ты, как Петя! — укорил я жену. — Давай, кто там ещё, какая проститутка?». «Не проститутка, а новая старуха вчера поступила», — разочаровала меня жена. Проститутки, оказывается, кончились.

«Сивка», — представилась порядочная старуха. Толстая, сальная, жирная физиономия, как русский деликатес — сальтисон, пустые оловянные глаза! Говорит под язык, шепелявит, 52-х лет — не такой уж старухой оказалась. «Что беспокоит, фрау Сивка?». — «Я очень сильно мужа люблю!». — Тут я победоносно посмотрел на жену, которая скромно отвернулась. «Так это же прекрасно!» — поддержал я «Сивку-бурку». — «Но меня страхи мучают», — подпортила хорошее впечатление о себе Сивка. — «Какие страхи?». — «Если б я знала!» — «А чего боитесь?». — «Если б я знала!», — заладила, как все немцы, Сивка. — «А муж вас любит?». — «Очень сильно! Там всё нормально!». — «А где нет?». — «Везде нормально». — «Если бы везде было нормально, не было бы страхов?!». Здесь фрау Сивка даже не выдержала и расплакалась, но быстро успокоилась, как только вытерла глаза поданной ей салфеткой. — «А вы мне поможете?». — «В чём?». — «От страхов избавиться». — «Конечно, но мне надо раньше причину страхов понять!». — «Если б я знала». — «Вы что, не немка?». — «Почему?». — «Ну, по фамилии». «Чистая немка! — с гордостью сказала Сивка. — Родители из Силезии, поляки изгнали после войны, но мы чистые немцы!». — «А чем занимаетесь, профессия?». — «Фирма у нас по амбулаторному обслуживанию пациентов». — «Значит, вы медик?». — «Ну да, почти». — «В фирме всё нормально?». — «Да». — «А у мужа?». — «Он шофёр». — «Хороший муж?». — «Золотой человек». — «Вы его любите?». — «Очень сильно». — «А как он в сексуальном отношении?». — «Я с ним не живу сексуальной жизнью». — «А с кем?». — «Уже ни с кем». — «А раньше?». — «Раньше, жила!». — «С кем?». — «С Хайнцем и Гюнтером». — «Почему?». — «Я не могу только с одним партнёром!». — «Почему?». — «Если б я знала». — «А сейчас?». — «Они уехали, оба!». — «А муж?». — «Он очень толстый». — «Любите худых?». — «Немножко», — согласилась сразу Сивка. — «А муж знает про Хайнца и Гюнтера?». — «Знает, а вы мне поможете акупунктурой?». — «Постараюсь». — «Очень прошу, помогите! Мне никто не мог помочь! У меня нет никаких причин для страха». — «В чём главная причина ваших проблем?». — «Я очень люблю своего мужа». — «И он вас очень, ложитесь на кушетку! Спите! Вы видите приятные картины прошлого, настоящего, будущего и, возможно, причину страхов увидите». — «Ну, что-то видели?». — «Да, Хайнца!». — «Это уже кое-что! Ещё что?». — «Гюнтера видела!». — «Это уже много, а мужа?». — «Я его и так постоянно вижу, я его очень люблю». — «Да, это чувствуется, а сейчас лучше себя чувствуете?». — «Да, спасибо, очень хорошо, я очень сильно люблю мужа и сейчас поняла, что хочу домой, там мне было хорошо». — «Было бы хорошо, не пришли бы сюда». — «Я очень люблю своего мужа и скучаю».

«Кто она?» — спросила жена. «Конечно, жвачная установка по производству навоза!». — «Можно ей помочь?». — «Нет!». — «Почему?». — «Никогда не поможешь тем, кто отвечает: “если бы я знала, или знал”. Она, скорее всего, кишечнополостная простейшая, состоит только из пищеварительной трубки — гидра, например! И совсем немного нервных клеток, но не в головной части — нервничает, но мозга нет!». — «А её муж кто?». — «Гидрённый» муж, естественно!». — «А чего она боится?». — «Она хочет Хайнца и Гюнтера одновременно — старая развратница! Боится, что их уже потеряла и уговаривает себя и нас, что мужа любит! От этого ей плохо становится!». — «А почему он её терпит?». — «Мы же его не видели! Может, она красавица по сравнению с ним! Или он червяк, который сидит в заднице, привык к темноте, считает, что там хорошо и слепнет от света, когда выползает наружу и быстро опять в задницу ныряет, как острица, например! Он у неё зуд в заднице вызывает от постоянного выползания и обратного заползания! Зуд вызывает бессонницу, она чешет себе зад, но легче ей не становится! А тут возьми, да и из задницы власоглав Хайнц и аскарида Гюнтер разбежались! Вот, и ищет их!». — «Ну и теория у тебя!». — «Это самая реальная теория, не оторванная от действительности!».

«Ну, как тебе верные немецкие жёны?!» — ехидно, риторически спросила жена. — «Ладно, давай следующую! Эта уж точно будет верная!». «По-моему, такая же верная, как и Сивка! — обрадовалась, жена. — Сейчас зайдёт фрау Писке, вчера поступила». — «Почему ты считаешь, что она неверная жена, неужели тебе её фамилия не нравится?». «А тебе нравится?» — резонно спросила жена. — «Но это же немецкая фамилия, а не русская! Я же не классифицирую людей по фамилиям! Не отступай от моей классификации!». — «Но если по твоей классификации, то она такса!» — ещё за дверью определила жена. — «Ну давай “таксу” сюда, посмотрим».

«Что вас привело сюда, фрау Писке?» — чуть было «такса» не сказал. — «Депрессия, мигрень и сильные страхи». — «Чего боитесь?» — спросил я без обиняков. — «Если б я знала». — «Замужем?» — продолжил я по предыдущей схеме. — «Да, второй раз». Это уж что-то новое по сравнению с Сивкой: «И что, второй лучше, чем первый?». — «Они друзья!». — «До сих пор?». — «Да». — «Этот — второй был до вас женат?». — «Да». — «А ваш — первый не женился на жене второго?». — «Нет, он имеет партнёра». — «И как этот второй?». — «Очень меня любит!». — «А вы его?». — «Тоже стараюсь». — «Что вас в нём не устраивает?». — «Он меня полностью лишил свободы». — «А что бы вы делали со своей свободой?». — «У меня есть знакомые, круг общения был». — «Когда впервые появились страхи?». — «Тогда, когда было очень хорошо! Мы с мужем…..». — «Вторым?». — «Да, отдыхали в Испании: лежали рядом, загорали. Всё было прекрасно, и вдруг: ощутила сильный страх, стала задыхаться, сердцебиение! Муж испугался, не знал, что со мной делать, я тоже». — «А теперь знаете, отчего страхи?». — «Нет, в том-то и дело — всё хорошо». — «В общем, так, как вы мне описали своего мужа, он согласится дать вам больше свободы, если поймёт, что может вас совсем потерять, и что ваши страхи находятся в зависимости от длины его “поводка”! Даже собаки не все переносят короткий поводок, да ещё и ошейник душит! Пусть отстегнёт поводок, а затем и ошейник снимет, и вы перестанете задыхаться!». «Но я очень боюсь его совсем потерять!». — «Так, как сейчас происходит — он вас потеряет! Дайте ему это понять!». — «Думаете, не уйдёт?». — «Уверен, нет!». — «Почему?». — «Из своего профессионального опыта, знаю! Он от вас не уйдёт!». — «Я очень боюсь его потерять!». — «Вот, завтра суббота, идёте домой до воскресенья, поговорите с ним! Объясните, что в процессе психотерапии поняли причину страхов!».

«Что я тебе сказала, что она такая….», — радовалась жена, когда озадаченная Писке ушла. — «Молодец, права!». — «А что она будет делать, когда он “поводок” снимет?». — «Что делает собачка в таком случае?». «Бегает?» — предположила жена. «Самое главное — она все деревья метит, подняв лапку!» — подытожил я. — «Думаешь, будет так делать?». — «Конечно, будет! Поэтому и свобода нужна — деревьев ведь много! Она и до этого так всегда делала. Дура, что гомика бросила, с ним могла бы легко деревья метить! Но, видать, он сам её другу подарил, который, возможно, бисексуал, и его, нет-нет, да и уважит! Но она, ты сама сказала, как такса: маленькая, миниатюрная, ножки короткие кривенькие, смазливая, кусачая! Сорок лет, по-моему, ей, полна желаний и даже бисексуалу пришлась по вкусу! Он, видать, с садистскими наклонностями: её жрал и даже её мужа — крепкая хватка! Она стала задыхаться от избытка его любви! Возможно, что у неё кто-то ещё есть, а он мешает. Почему боится его потерять? Чем-то устраивает, да и мужа хочет, он же вроде не бедный! К тому же фирму имеет свою — “кобель противный”, как говорят в таком случае гомики!». «Где ты это слышал?» — удивлённо глянула жена. «От зэков слышал, когда в тюрьме работал, правда, они не “кобель” говорят, а сама понимаешь….! Не хочу материться в Германии по-русски. Ну что, всё на сегодня?». — «Как бы нет так! Попей водички, Дупик ещё!».

Глава 18 Как узнать, выполняю ли я свою роль?

«Как здоровье, херр Дупик?». — «Когда вас вижу — сразу легчает!». «Понятно, ложитесь», — неосторожно предложил я. Обрадовавшись, Дупик тут же повалился на спину, отклячив к потолку зад, а коленки аж к груди прижал, как будто рожать пришёл. «Не так сильно! — остановил я Дупика. — Выпрямите ноги и лежите спокойно, расслабьтесь!». «Что мой пульс сказал?» — как всегда заладил свою песенку извращенец. — «Очень возбуждены». — «Точно, угадали!». — «Не угадал, а вижу». — «Да, откуда?». «По твоему паршивому заду», — хотелось сказать. «А что говорит выходной отдел кишечника?» — игриво, как красна девица, поинтересовался Дупик. «Как всегда — слабо ваше анальное отверстие», — назвал я вещи почти своим именем. «Вы знаете, у меня газы плохо отходят!» — не унимался обнаглевший, раскрепощённый западноевропейский гомосексуалист, о благе зада которого пекутся все общественные и государственные организации, и он, и его зад подлежат охране! «Ладно, помогу, но разряжаться прошу дома!» — не удержался я от медицинского, а больше этического совета. Поставил, как положено, иглы в положенные по древним китайским принципам точки и собрался ещё и гипноз лёгкий провести — усыпить извращенца! Но Дупик и не думал свои бесстыжие глазки прикрывать, а внимательно на меня их выпучил, как до этого свой зад. «Закройте глаза! — предложил я Дупику. — И спите!». «Только, если меня за ручку будете держать», — обнаглел современный «социал-демократ». Тут уж не выдержали мои гетеросекуальные нервы: «Послушайте, херр Дупик, я истинный — чистый гетеросексуал! Я никогда не держал, и не буду держать мужчину за ручку! Я только это с женщинами проделываю!». «А мою жену будете, если приведу?» — ничуть не смутился Дупик. — «Тоже не буду, у меня есть для этого моя жена!». «Что, боитесь семейного скандала?» — уже как бы шутил Дупик. «Да, и не только, у меня есть, кого держать за ручки!» — с «гетеросексуальным достоинством» отразил я назойливые приставания извращенца, готового, если не себя, то хотя бы свою жену отдать, а затем через неё и свой зад «зарядить»! «Чего ты такой злой?» — спросила жена, пропустив моё общение с Дупиком. — «Его нужно срочно в русскую колонию строгого режима отправить, хотя бы на месяц, в порядке культурного обмена между Россией и Западом!». «Ну ясно, у гомика чакры забились, прочистить хочет! Это единственная верная “немка” за сегодня! — подытожила жена. — Поехали домой, на сегодня хватит, но раньше в магазин, в холодильнике все чакры пустые, тем более, два дня выходных, а в понедельник уже с утра фрау Сивка у нас! Что, думаешь, она в понедельник скажет? — задумалась жена. — Помогло немного?». «Да ты что! — возмутился я. — Как ей можно помочь?! Наоборот, теперь ей будет на что ссылаться, почему плохо! Скажет: “Акупунктура и гипноз ухудшили состояние!”». — «Думаешь?». — «Уверен!».

Как и обещал, спросил у Сивки, как она себя чувствует. «Плохо! Очень плохо, после акупунктуры хуже стало! Раньше, так плохо никогда не было! В особенности, в выходные дни плохо было!» — подтвердила Сивка мой прогноз. — «А где были?». — «Дома». — «Что делали?». — «С мужем гуляла, и дома были». — «Ну и как муж?». «Люблю его очень», — заплакала Сивка. — «Чего же плачете? Радоваться надо!». — «Ну, как же, он же переживает за меня! Я боюсь: сейчас домой приду и не справлюсь с домашними обязанностями! Мне его жалко, вы не можете себе представить, как я его люблю?». — «Почему же, могу!». — «Я хочу домой, пока дома была, так всё хорошо было — прекрасно! Так не хотелось в клинику, хочу домой, дома лучше!». — «Если бы дома было хорошо, то не пошли бы в клинику!». — «Мне дома было очень хорошо, а акупунктура мне плохо сделала! До акупунктуры лучше было!». — «Что же получается, пока не пришли в клинику — было хорошо?». — «Да». — «Зачем тогда пришли?». — «Думала лучше будет». — «Если было хорошо, то зачем лучше…?». — «Если б я знала, страх у меня за мужа — очень его люблю». «Как ты с ней столько терпения имеешь говорить?! Несёт какой-то “бред сивой кобылы”!» — возмутилась жена. — «А она, кто?! Она и есть — Сивка!». «Да, скорее всего», — согласилась жена.

«Ладно, давай сюда других животных!». — «Нет, “органы” пошли — фрау Писке сейчас!». — «Спасибо, доктор, я вами восхищена!». «Почему? Хотя и согласен, что есть, чем восхищаться», — скромно предположил я. «Да, доктор, я всё сделала, как вы сказали! Он вначале очень разозлился, а затем всё понял и согласился, чтобы меня не потерять! Я свободна — свободна решать, что буду делать! Имею право и без него идти, куда хочу — гулять! И вы знаете, стало легче дышать, страхи исчезли! Я, вообще, чувствую себя настолько хорошо, что решила выписаться домой! Завтра ухожу из клиники, но к вам буду амбулаторно приходить! Можно, сразу назначить дату?». — «Хорошо, приходите на следующей неделе». «Как ты думаешь, главный врач Клизман — её терапевт будет довольна такими твоими достижениями?!» — усомнилась, жена. — «Ей всё равно, тем более что себе припишет заслуги в лечении, скажет, её таблетки помогли, а хозяин клиники всё равно ничего не знает! Кто ему скажет, что я такой успешный психотерапевт?! Тем более что они и сами не знают: кто и что помогло! Главное, что я это не афиширую, а если бы им сообщил, то заплевали бы и сказали, что я испортил всё лечение и больную в регрессию поверг — в распутство! Скажут, надо было бы в детстве покопаться и в муже разобраться: почему он склонен к тесным симбиотическим отношениям! Пойду сейчас в Тeam (команду) на конференцию, услышу, что они говорят о Писке, как расценивают её уход из клиники!».

Пришёл на 10 минут позже, в команде было, как всегда, скучно и ничего не произошло. «Фрау Писке была у меня сегодня, сообщила, что домой идёт», — затронул я «пискин» вопрос. «Ну и очень хорошо! — сказала Клизман. — Противная больная, и я, честно сказать, не знала, что с ней делать! Она мне суицидальной показалась! Подумала, ещё возьмёт и сиганёт с балкона! И очень хорошо, что уходит! Вот что с Сивкой делать? Ума не приложу!». «Её проблема в том, — начала танцетерапевт, — что, она тяготеет к симбиотическим отношениям с мужем и без него никак не может! Может, поэтому так и тяжело ей в клинике? Нужно эти отношения разорвать или ослабить! Я сегодня с ней проделала следующие упражнения: взяла крепкую верёвку, и привязала Сивку к себе! Велела ей попробовать от меня освободиться! Она очень старалась, а я не пускала! Я вдавилась, можно сказать, в неё! И только, когда она стала кричать: — Пустите! — и вместе со мной в связке стала к дверям ползти, я её отпустила! Когда она отдышалась, я спросила: — Ну, а сейчас легче?! — Она призналась, что да. — Вот так и с мужем! Когда от него освободитесь, будет легче! — сказала я ей. — У вас с ним симбиоз, вы к нему сильно привязаны! Освободитесь от этих пут, и приходите ко мне! Будем с вами — эти и другие упражнения отрабатывать, как освободиться вам от мужа!». «Да, она очень привязана к мужу! — согласилась психолог фрау Функ — тоже Сивкин терапевт, и даже добавила: — Она своего отца любила симбиотически и переносит эту любовь на мужа!».

«А вы знаете, что у Сивки были любовники?» — решил, по-глупому, внести сумятицу я в Тeam. «Не знала, она мне об этом почему-то не рассказала!» — возмутилась фрау Функ. «Да это не имеет никакого значения! — разозлилась танцовщица. — Это не любовники! Они ей не нужны, раз их так много! Это, скорее, “перенос” на её братьев!». «Конечно, только ты ей нужна, вернее, она — толстенькая тебе нужна!» — подумал я. «Ей лучше всего быть одной, независимой!» — поддержала идею Клизман. «Она должна быть независимой, как ты, ищущая хоть какого-нибудь старика!» — подумал я. «Да, вот еще! Она мне сказала, что ей хуже от акупунктуры и гипноза! — как бы, кстати, вспомнила Клизман. — Может не стоит ей это делать?!». «Можно и не делать! — согласился я. — Посмотрим, станет ли ей лучше: акупунктуру я ей от головных болей делал, которые у неё прошли уже после первого сеанса!». «А давайте больше не делать! — обрадовалась Клизман. — Тем более, если честно, что я его сама боюсь — гипноза!». «А что, если я с ней проделаю сегодня во время прогулки по холмам следующее упражнение! — догадался телесно-ориентированный терапевт Хагелюкен. — Я его не раз предлагал пациентам при похожих проблемах! Я за ней побегу, а она пусть попробует от меня убежать, как от своего мужа! Это поможет ей и в реальности от него отделиться!». «Прямо, как петух за курой! — подумал я. — Только, в отличие от танцовщицы, Сивка от тебя не убежит — даст догнать! И что будешь затем с ней делать, ты — гомик!».

«Ну что? — поинтересовалась жена. — Нанюхался? Теперь водички попей! Что там было?». — «Телесно, и по-другому ориентированный терапевт будет за Сивкой по холмам гоняться!». — «Как, зачем?!». — «Догоню, сказал, и т. д…!». «А она и убегать не будет, и так мечтает…! — решила жена. — Только, что он — гомик будет тогда с ней делать?!». — «Вот и я так думаю — ты молодец, способная ученица! Это нудные больные, от них устаёшь! Поехали домой! Я устал сегодня от “дупиков” и “сивок!”».

«Как бы не так! — жёстоко остановила меня жена. — Тебя Кокиш уже заказала!». — «Гони её в шею!». — «Да она уже за дверью!». — «Что нового у вас?». — «Уже не помню, что вам рассказывала, а что нет! Боюсь что-то упустить и неправильно поступить! Я вам рассказывала, что мы с ним встретились у меня?». — «Да, рассказывали». — «И что в постель легли?». — «Это вы всегда рассказываете!». — «Да, но в этот раз, как только остались в трусах — шеф нагрянул!». — «Как это — шеф нагрянул?!». — «В том-то и дело, что этот подлец ещё раз нагрянул!». — «Кто? шеф?!». — «Да нет же — Иоганнес!». — «Я же вам сказал: гнать этого Иоганнеса!». — «Я ему так и сказала: — Пошёл вон, говорю! — а он: — Давай встретимся и решим окончательно нашу проблему! — Я и согласилась, чтобы его, наконец, прогнать и избавиться! В общем, нагрянул Иоганнес вчера, как и договорились! Это было уже 11 вечера! Поговорили, я его обругала, как следует! А он говорит: — Давай напоследок, ещё раз… поговорим! — В общем, в постель меня и затащил!». — «Это не надо!». — «Да я понимаю, что неважно! В общем, разделись, и — как положено…!». — «Тоже не важно!». — «Но тут самое главное: настойчивый стук в дверь! Наверное, звонок в дверь в суматохе прослушала, пока там с этим проклятым Иоганнесом…! Ладно, вы говорите — это неважно. Короче, можете мне позавидовать!». — «Не завидую!». — «Почему?!». — «Потому что не лёг бы в постель с Иоганнесом!». — «Так и я же не хотела! Короче, я почувствовала, что это шеф нагрянул! Никогда его чёрт так поздно не пригонял! Всегда в это время уже у себя дома торчал! Я осторожно, в чём мать родила, подошла к окну и ахнула — шефа чёрт нанёс! И тут такое стало твориться! Этот негодяй — Иоганнес, тоже, в чём мать родила, к окну, и стал меня ещё и проституткой обзывать! Это я, оказывается, шефа ждала! В общем, с трудом одного успокоила, а другого не впустила! Теперь этот Иоганес постоянно звонит и требует ещё одной встречи: — Надо, — говорит, — договорить! Ещё не всё договорили! — говорит. — Я ему сказала, что столько уже говорено и переговорено! Что там ещё говорить?! А он сказал: — Всё равно приду, и договорим! — А наш шеф…». «Не наш, а ваш!» — поправил я Кокиш. — «Да, извините — наш! Сегодня тоже обозвал меня проституткой и заявил: — Ты, наверное, опять нехорошими делами занималась и поэтому меня не впустила?! — Я ему говорю: — Дурачок, я только тебя люблю, ты ведь сам знаешь! — В общем, все сделала, как вы меня учили!». — «Этому я вас не учил!». — «Ну, вы же сказали: стать русской артисткой! Вот я и стараюсь! Короче, шеф мне почему-то не очень поверил! Оказывается, я врать и притворяться не умею! Затем он, всё-таки, поцеловал меня и даже сказал: — Люблю, сегодня к тебе приду, жди меня — поговорим немного! Ну, вот! И что мне сейчас, прикажете, делать?! Они же двое придут сегодня договорить!». — «Кому-то придется отказать! Скажите, что вы срочно заболели и сегодня не приёмный день!». — «Кому?». — «Это уж вы решайте, с кем больше поговорить хотите! Двоих принимать у себя не советую!». — «Да я и сама не смогу с двумя спать! Вот это я не умею!». — «В общем, сами решите: с кем — сегодня, а с кем — завтра!». — «Если бы я знала, не пришла бы к вам за советом!». — «Думаю, Иоганнесу скажите…». — «Что? Чтобы пришёл?!». — «Нет, что вы внезапно заболели!». — «Почему?!». — «Потому что шеф — это положение, деньги — ваша экзистенция!». — «Точно, я, действительно, поняла — очень его люблю! Это он — дурак не верит! Как думаете, уйдёт от своей старой жабы ко мне?». — «Возможно». — «Сказать ему это сегодня, когда ко мне придёт?». — «Пока не надо». — «А, когда?». — «Когда с Иоганнесом ещё раз поговорите!». — «Точно, большое вам спасибо! Вот, как с вами поговорю, как-то легче становится, и всё ясно, что и как! Ладно, пока! Завтра расскажу подробней, как было!». «Вот, проститутка!» — возмутилась жена вдогонку Кокиш.

«Пошли домой! Уже все за дверью кончились?» — «Посмотрю, ещё!». — «Нет, нельзя! Доктор уже закончил приём!».

«Здрасьте, доктор! Моя фамилия, Херес! Я уже месяц, как в клинике! Вы меня, наверное, не знаете? Ничего не могу: есть, глотать, боюсь подавиться! Посмотрите, как похудела: кожа да кости! А фрау Шмук и фрау Трап мне посоветовали к вам обратиться. Вы им за короткое время, говорят, помогли: обе стали есть и набирать вес!». — «Хорошо, фрау Херес, приходите завтра с утра! С вами надо хорошо разбираться, это не пятиминутный разговор!». — «Да, да, огромное спасибо! Я только хотела узнать, сможете ли вы мне помочь?». — «Постараюсь».

«Что с ней?» — спросила жена по дороге домой. — «Да я на конференции только о ней постоянно и слышу, что она худеет, глотать не может, а если и глотает, то рвёт её! Медсестра постоянно сопровождает её в столовую, но толку нет! Лечат её: психолог Функ, танцорка, музыкантша и телесно-ориентированный терапевт Хагелюкен порывается полечить! Но у неё сил для него не осталось!». «Похожа на какую-то антилопу», — предположила жена. «Да, или газель», — согласился я. — «Антилопа вроде легко траву глотает», — усомнилась жена. — «А может быть, ей предлагают глотать то, что для неё несъедобно!». «Ты что, вульгарным психоаналитиком стал?» — удивилась, жена. — «Нет, но иногда приходят в голову разные глупости. Ладно, завтра посмотрим, не надо сегодня портить себе аппетит».

Как и договорились: утром фрау Херес пришла. «Когда появились у вас проблемы с глотанием?». — «Примерно, лет пять!». — «Сколько лет живёте с другом?». — «11 лет». — «Какие взаимоотношения?». — «Хорошие». — «Что значит — хорошие?». — «Очень его ценю, уважаю, как человека». — «А как мужчину?». — «Тоже». — «Как с сексом?». — «Никак». — «Он не может?». — «Нет, я не хочу!». — «Почему?». — «Просто, нет желания». — «Работаете?». — «Нет». — «Специальность?». — «Воспитательница». — «Дети есть?». — «Нет». — «Не можете иметь?». — «Не хочу». — «Вам 39 лет, можете ещё иметь детей». — «Не хочу». — «Почему не замужем?». — «Не хочу себя связывать». — «Но вы ведь любите?». — «Да, уважаю». — «Почему не хотите связывать себя?». — «Я неспособна к семейной жизни». — «Может, не любите?». — «Не в этом дело». — «Почему не расстаётесь с другом?». — «Ну, а куда я пойду? У меня: ни денег, ни работы, ни квартиры». — «А если бы у вас всё это было — ушли?». — «Нет, многим ему обязана». «Как в детстве было?». — «Тяжело». — «Отца любили?». — «Нет, ненавидела!». — «За что?». — «Пил, дебоширил». — «Вас бил?». — «Нет». — «А мать?». — «Была слабой и не в состоянии отцу чем-либо противостоять». — «Братья, сёстры были?». — «Нет». — «Уважаете сильных мужчин?». — «Да». — «В детстве никто сексуально не надругался?». — «Нет, но в 16 лет изнасиловали». — «Кто?». — «Трое знакомых». — «После этого исчез интерес к сексу, и расстройства глотания появились?». — «Нет». — «После этого были партнёры?». — «Да». — «Сколько?». — «Трое». — «Опишите вашего теперешнего друга». — «Он хороший человек». — «А физические качества?». — «Но он же не виноват, что у него: деформированная куриная грудь, гнойники на теле, прыщи на лице, жирная сальная кожа, гнойная мокрота». — «Вы его так описали, что и у меня аппетит испортился, противно стало! Не мог бы сейчас есть, что-либо проглотить — желание пропало! Вы же физически его не переносите, и у вас к нему отвращение!». «Почему вы так считаете?». — «Чувствуется по вашему описанию!». — «Чем вы можете мне помочь?». — «Посмотрим, ложитесь на кушетку». — «Что будете делать?». — «Акупунктуру и попробую гипноз». — «А что это мне даст?». — «Попробую акупунктурой убрать спазмы в горле и пищеводе! А гипнозом укрепить уверенность в себе, снять страх перед глотанием!». — «Как думаете, я не умру?». — «Когда-нибудь умрёте». «А в ближайшее время?». — «В ближайшие 50 лет нет!». — «Думаете?». — «Уверен!». «А Функ, моя психотерапевт, говорит, что долго жить не буду, максимально один-два года или даже раньше умру». — «Фрау Функ, вы точно переживёте!». — «Почему вы так думаете?». — «Чувствую, как врач!». — «Я игл боюсь, а в гипноз не верю». — «Не надо верить!». — «Давайте лучше ещё поговорим». — «Это вы сможете с вашим психотерапевтом Функ наверстать». — «С ней не о чем говорить — она тупая! Вы знаете, о чём она говорит с больными?». — «С кем?». — «Ну, например, с шестнадцатилетней фрау Мондсхаузен». — «Нет, она ходит ко мне на акупунктуру, но не разговаривает со мной, всегда говорит, что только со своим психотерапевтом фрау Функ разговаривает». — «Потому что ей стыдно рассказать, о чём она с Функ говорит! Та ей навязала, что её отец в детстве изнасиловал». — «Да, это я слышал на конференции». — «Но откуда она это взяла? Мондсхаузен, даже сама этого не знала и не помнит! У Мондсхаузен хорошие родители, я их видела. Вы считаете, Функ правильно делает?». — «Нет». — «Почему вы ничего не делаете против этого?». — «Я не располагаю такой властью, поэтому и занимаюсь только китайской медициной, чтобы не касаться психотерапии, с методами которой я не согласен!». — «Но с вами я могу разговаривать, вам я доверяю! Почему вы не занимаетесь психотерапией?». — «Я ею занимаюсь». — «Где?». — «Здесь!». — «Когда?». — «Сейчас!». — «С кем?». — «С вами! Я не занимаюсь ею официально, но то, что я вам помогаю понять себя — это и есть психотерапия! Кроме того, я укрепляю у вас уверенность в себе. Я вас не унижаю, я вас воспринимаю, какая вы есть! Вы чувствуете себя понятой и достойным человеком! Это и есть психотерапия!». — «Тогда скажите, что мне делать, как поступить?». — «С чем?». — «Мне понравился один пациент». — «Кто?». — «А вы не расскажете на конференции?». — «Раз просите — не расскажу!». — «А Функ говорит, что она обязана всё рассказывать, и я ей поэтому не доверяю, ничего не рассказываю!». — «Ну я же не фрау Функ!». — «Этого человека зовут Томас, ему 35 лет!». — «Ну видел его, хотя и не лечу!». — «Как вы считаете, могу я с ним иметь близость? Мне трудно это решить». — «Он вам нравится?». — «У него хорошая фигура, сексуально нравится». — «Ну, так в чём же дело?!». — «Он полный дурак, интеллекта нет!». — «Ну попробуйте!». — «А меня потом совесть не будет мучить? Мой друг этого не заслужил!». — «Думаю, что вы это всё равно сделаете!». — «Почему?». — «Уже мысленно пожелав кого-то, считайте — переспали с ним! — примерно так, по-моему, в Библии написано». — «Но я же могу удержаться!». — «Сколько раз, и до каких пор?». — «Вы считаете, что это позволительно сделать?». — «Во всяком случае, осуждать вас не буду! Буду вас лечить, и поддерживать морально!». — «Если бы ваша жена это сделала?». — «Не сделает!». — «Почему?». — «А вы посмотрите на неё!». — «Вы её прогнали бы?». — «Что значит прогнал!». — «Ну, если бы она только поцеловалась с кем-нибудь?». — «Посмотрите на неё ещё раз, а теперь на меня!». — «По вам видно, что вы бы её на Луну отправили!». — «Нет, сам отправился бы на Венеру!». — «Почему?». — «Там, говорят, красивые Венеры живут!». — «Так что же мне делать?!». — «Советую, пока ни с кем не связываться, только ещё больше запутаетесь, появятся страхи, угрызения совести, потеряете то, что имеете, хотя это и немногое, но будете себе ещё более противны! Зачем вам выбирать между физическим и интеллектуальным уродом?!». — «А что делать?». — «Я бы вам посоветовал: или детей родить, или себя поднять в профессиональном отношении — положение в обществе поднять, уверенность в себе! Как Фрейд называл: сублимировать энергию сексуальную в какую-нибудь интересную деятельность! А когда найдёте более достойного, тогда другое дело!». «А как вы относитесь к движению “Красные бригады”»? — «Как к террористам!». — «Но они уже более 20 лет отсидели в тюрьме, почему их не выпускают из тюрем?». — «Сейчас как раз эту глупость могут сделать!». — «Но они же хотели общество улучшить!». — «Методами террора общество не улучшишь! И цель террора не улучшение общества, а его уничтожение!». — «В этом я с вами не согласна! Вы просто не знаете цели этих людей!». — «Мне достаточно, что я знаю их действия! Они сотрудничали с палестинскими террористами, захватывали израильские самолёты, убивали людей! Это те же нацисты, времена изменились: они сублимировали нацистскую энергию в красиво звучащую революционную! А вы бы могли убивать как они?». — «Нет, убивать я не могла бы, но могу их понять!». — «Оттого, что вам плохо не значит, что общество виновато в ваших бедах!». — «Но вы же тоже не согласны с методами психотерапии!». — «Я не иду по пути изменения психотерапии, не убиваю психотерапевтов! Я для себя ищу приемлемую деятельность в психотерапевтической клинике!». — «Вы приспосабливаетесь к обществу?!». — «В чём-то приспосабливаюсь, в чём-то — нет! Стараюсь не совершать подлости, жить в ладах со своей совестью! Не я этот мир придумал, его законы! И не в моих силах эти законы изменить! У каждого из нас есть своя роль в этом мире и я свою нашёл!». — «А как мне найти?». — «Ищите её, может, я вам помогу в себе разобраться! Но не совершайте глупостей, раньше, чем удостоверитесь, что это ваши глупости, а не чужие!». — «Как это узнать?». — «Это самый тяжёлый вопрос! Лучше, если человек сам в состоянии разобраться в себе и в окружающем мире!». — «А, если нет?». — «Искать того, кто может помочь!». — «А как найти такого?». — «Доверяйте своей интуиции!». — «А как узнать, выполняю ли я свою роль?». — «По проблемам глотания, например!». — «Что это значит?». — «Если бы вы выполняли свою роль — не было б проблем с глотанием!».

«Ну, ты её раскрутил! У меня аж челюсть отвисла!» — смотрела на меня жена, как будто первый раз видела! С ней же мучаются уже больше месяца!». «Во-первых, не мучаются, а во-вторых, кому это мучительно? Дурака нельзя заставить мозгом работать, если его нет! Пойду на конференцию сегодня, послушаю, что о ней говорят!».

Запись на доклад шла уже полным ходом! Каждый хотел что-то о ком-то доложить. «Фрау Херес!» — назвал и я свою пациентку. «Она уже записана, фрау Функ её записала, — обрадовала меня главный врач Клизман и добавила: — Наши аноректички прямо чудо совершают: и фрау Шмук, и фрау Трап вес набирают. Правда, это чудо совершаю я!» — скромно объявила Клизман свои успехи в лечении мною этих пациенток. «Да, да, это очень отрадно! — закивала фрау Функ. — А вот что с моей пациенткой Херес делать — не знаю!». «Сегодня я с ней беседовал, — скромно признался я, — и начал курс акупунктуры и гипноза». «Думаете, поможете вашими укольчиками! — ухмыльнулась Клизман. — Здесь всё серьёзнее, она агрессивная больная и очень заносчивая!». «Не участвует ни в каких упражнениях! Даже танец “маленьких утят” отклонила! Это я всегда для сложных больных применяю, чтобы их как-то расшевелить! Все от этого танца без ума! А она сразу: нет да нет! Эта глупость, говорит, не для меня! В связку со мной не идёт! Тоже говорит: не для меня! Боится контакта, близости!» — продолжила «танцорка». «Это и понятно — её уже изнасиловали один раз!» — объяснил я танцовщице отказ Херес от «связки». «Да, возможно», — согласилась танцовщица. — «Она и у меня пассивна: не бьёт в барабан, не дудит на дудке! И к другим инструментам не прикасается!» — поддержала музыкантша. «И у меня! — подтвердил Хагелюкен. — Пытался её подключить к швырянию мяча о стенку — агрессивность выразить! Отказалась! По холмам не бегает! Отказывается оплёвывать деревья, представив себе в них своих насильников! И тоже отказалась со мной войти в физический контакт: “тело к телу”! Хотел проверить её проблемы: “с близостью и дистанцией”! Прямо так и шарахнулась от меня!».

«Знаешь, наш телесно-ориентированный спортсмен, похоже, не чистый гомик, а бисексуал!» — «обрадовал» я жену, которая на меня недоверчиво посмотрела, когда я вернулся с конференции. «Знаешь, вот чего я не могу понять: как можно жить с тем, кого не любишь?!» — подбросила мне тему жена. «Не всем так везёт, как тебе!» — скромно ответил я. — «А я бы никогда не смогла!». — «Процентов 90 так живут, и ты смогла бы!». — «Вот, чего-чего, а этого не смогла бы!». — «Но ты же знаешь поговорку: “На безголосье и жо… — соловей!”». — «Но это не для меня! Я, вообще, не вижу мужчин кроме тебя!». — «Ты что, не отмечаешь у кого-то хорошую фигуру или ещё что-либо?!». — «Нет, никогда!». — «Как, никогда?!». — «Ну, с тех пор, как тебя увидела!». — «Одно время мы с тобой, после женитьбы, работали в разных коллективах, и ты в этих коллективах иногда проводила не только рабочее время, но и свободное!». — «Это было очень редко: один или два раза!». — «Но всё же было! Ты убедилась, как я раскручиваю поведение людей на примере фрау Херес». — «Но я же не Херес! Нет, я тебе уже сказала: я ни в ком никогда не видела, и не вижу мужчин кроме тебя!». — «Я и в это мало верю, и в то, что для какой-либо женщины только один мужчина единственно приемлемый вариант!». — «Тогда почему я ни с кем не имела никаких отношений за время нашей жизни, и даже знакомства?!». — «Ну, допустим, я тебе верю, но это в большей степени моя заслуга!». — «Почему?». — «Потому, что ты поняла, что мне нельзя голову морочить!». — «Нет, это женщину не останавливает!». — «Я же не баран! И тебе было что терять! А я тебя поставил перед выбором: или я, или коллектив! Я не признаю коллективно-общественных жен! Крадут партнёра, обычно, не из дому! Хотя и: бойся друзей своих! Крадут партнера, чаще всего на работе — в коллективе! Там “привыкают” друг к другу, общие интересы, успехи или неудачи! Там ощущение, что тебя кто-то понимает лучше, чем твой муж или твоя жена, и эти “кто-то” и есть вор у твоего мужа или воровка у твоей жены! Дома с мужем или женой только проблемы: с детьми, будни, нудно, а тут муж или жена ещё и несправедливы — обидели чем-то! А тот вор на работе, всё понимает: он альтруист, толерантный, комплементы обильные сыпет! У него цель — секс, а не женитьба, или даже не секс, а флирт — в себя влюбить и проверить свои возможности! Ему его жена, возможно, изменила! Нет для таких неудачников иного способа повысить самооценку, как увести чужого мужа или жену. Ты права, что на счастливую семейную жизнь много завистников!». — «Но меня же не увели?». — «Я тебя остановил!». — «Как ты меня остановил?! Ты всё представил, как будто я овца и меня можно увести!». — «В том-то и дело, что уводят только тех, кто этого хочет! Вот здесь моя ещё одна теория: слушай! Я очень плодовит на теории, но ты также знаешь, что ещё в большей степени — я практик. Я не столько теоретик, сколько практик! И если и немножко теоретик, то это мои догадки, и я им доверяю, следую им, и практика подтверждает мою правоту!». — «Ну хорошо, что за теория, о которой я от тебя ещё не слышала?». — «Знаешь закон инерции Ньютона: один из его трёх законов: “Телу свойственно находиться в состоянии покоя, или совершать прямолинейное движение, пока на него не подействует другое тело”». — «Причём тут Ньютон!». — «Ты же знаешь, я люблю образные сравнения! Конечно, Ньютон здесь не причём, но что-то в этом и для психологии верно! Я раньше пришёл к этой догадке, а затем ещё и Ньютона вспомнил! Моя идея в том, что женщина с юности ищет мужа, партнёра! Это её инстинкт — цель жизни! Её мозг, эмоции, всё настроено на поиск — доминанта в мозгу! Затем, наконец, она находит себе мужа, но не у всех женщин отключается эта доминанта поиска! И они продолжают и дальше искать, как хомячок: наполнил себе защёчные мешки, отложил в углу, и побежал за дальнейшей порцией, и так без конца!». — «Ты считаешь, что я хомячок?». — «Нет, конечно! Есть ещё и другая причина! Это тоже моя догадка: женщина стремится к замужеству, но и одновременно к независимости, впрочем, как и мужчина! Когда она достигает своей цели — замужества, появляется обратная тенденция к независимости — свободе! И именно в те моменты, часы, когда она вся в коллективе, муж для нее исчезает из поля зрения — зоны ее интересов! Как для ребёнка, когда он играет со сверстниками, может даже описаться!».

— «Ну и как ты меня остановил?» — «Я оживил твой инстинкт к поиску мужа, по отношению ко мне! Ты почувствовала, что теряешь или уже потеряла мужа, как в анекдоте: “Муж у тебя есть? Фига у тебя есть!”. Я тебе показал, что твоё счастье очень зыбкое, и ты стала вновь меня искать, за меня сражаться, бороться, как в самом начале! Всё-таки у меня ещё оставалось преимущество перед ворами в твоем коллективе! Ты ещё не успела так к ним привыкнуть, “cдружиться”, они ещё не стали для тебя своими! Я никогда не довожу проблему до хронической! Я хирург — радикал, а не консерватор! И здесь две возможности — работать с партнёром в одном коллективе, как мы с тобой сейчас! Или найти себе свой отдельный коллектив, свою компанию! Тогда партнёру будет не до гулянок, он станет за тебя сражаться, если любит, а если нет, тогда, как говорят русские женщины: “Гуляй, Вася!” И ищи другую или другого! Гулять хорошо спокойно, пока другой тебя дома ждёт! Если никто не ждет дома — это уже не гулянка! Ты тогда просто одинокий, и фига у тебя есть, а не жена или муж! В семье, как правило, гуляет кто-то один, а другой ждёт дома! Почему актёры разводятся чаще других. Они в процессе своей “трудовой деятельности” занимаются, как минимум, петтингом! Если муж или жена это терпят — визионисты, например, то тем самым они отдают свою жену или мужа другому. Он или она возбудились от увиденного по телевизору или наяву, а партнёра уже нет, он к другому “артисту” приспособился! Тебе стало интересно, а ей или ему тебя уже не надо! Вывод — не будь бараном! Но и рога тебе не нужны, делай всё, чтобы в козлёночка не превратиться, а если уже отрастил, то бодайся, отгоняй соперников, пока можешь! Учись у животных, у них не засорены мозги притворными политическими идеями равенства, братства! Нет животных, борющихся из притворных конъюнктурно-политических целей за права других животных! Хочешь выжить — будь животным! Лучше будь животным с человеческим лицом, как у социализма! Для нормальной жизнедеятельности человек, как и животное, нуждается, в первую очередь, в своей среде обитания — территории! Кто сдает свою территорию, соединяется, по-марксистски, не с женой, а с пролетариатом! Даже дети пытаются тебя вытеснить из стада твоего. Это не влюблённость в отца или мать — комплекс Эдипа или Электры! Это борьба их за право создать своё потомство на твоей территории, в твоей квартире! Детей где-то с 18-ти — 20-ти лет надо отселять, помогая им, естественно, создать свою среду обитания. Это относится больше к мужчине — он самец, если мужчина! К нему претензии, у него хотят отобрать территорию и самку! Он должен сражаться! Самке обычно всё равно, лишь бы самец был: потомство, материальное обеспечение. И, если её угнали, то навсегда для тебя, но не для того, кто угнал! У него кто-то другой ее угонит!». «Ты какой-то женоненавистник!» — решила жена. — «Да, это знакомые слова из кинофильма “Где находится нофелет“! Радуйся, если это так, и я рад буду, если и ты станешь мужененавистницей, ненавидя всех мужчин, кроме меня!» — «Не все же женщины такие, как ты их описал!». — «Конечно, не все, есть исключения! И кто тебе сказал, что мужчины хорошие?! Я хоть одно такое слово произнёс?! Мужчины или гомики, или воры! Причём, крадут женщину, не умея с ней обращаться! Крадут куру, не зная как её есть: вилкой пытается куру есть — импотент! Жрёт, сволочь, куру вилкой — интеллигент паршивый, а не руками! Куру надо есть руками! Держать её надо крепко за крылья или ноги, чтобы не выскользнула из твоей тарелки на пол или ещё хуже — в чужую тарелку! Конечно, мне милее женщина, чем мужчина! На женщин я злой по одной причине: видя такого хорошего, как я, проносят свой зад мимо меня, и манят других раскачиванием бёдер. Женщина никого не угоняет, она провоцирует, чтобы её угнали или хотя бы погнались за ней!». — «А мужчины?». — «Это, вообще, ублюдки! Зачем бежит баран за курой, когда в доме у него есть хорошенькая курдючная овца!». — «Тебя могут упрекнуть, как сейчас модно говорить, в политнекорректности: в том, что ты человека представил как животное, т. е. дозволено всё — лишь бы себе хорошо сделать!». «Ну, во-первых, все, кроме сумасшедших, делают для себя хорошо! Во-вторых, как раз негодяи-расисты повышенно социализированы — это чисто человеческое явление — извращенное отношение к своему ближнему! У животных эта нецелесообразная жестокость отсутствует, нет у них политической изощренной ненависти! Когда животные сыты, они даже своих врагов не преследуют! Люди творят жестокости, а затем ласкают животных, чтобы очиститься и зарядиться от них положительной энергией! Мировые войны — это человеческое явление! Нацизм с идеей уничтожения всех евреев — это человеческое явление! Нет у львов идей уничтожить все существующих гиен и гоняться для этого за ними по всему миру! Если бы человек вёл себя менее социализировано, а больше как животное — мир добрее бы стал!». — «Успокоился? У тебя много теорий в голове! Начинаешь с одной, а затем идешь все дальше и дальше!». — «Я давно спокоен, а это ты правильно заметила, что я перехожу от одной идеи к другой! Ну, во-первых, всё в мире взаимосвязано и одно вытекает из другого! Во-вторых, не забывай, что я “немного” еврей! А по известному старому анекдоту: “Рабиновича, удивительно похожего на Ленина, вызвали в КГБ и потребовали бородку сбрить, а то некрасиво как-то получается…! — Ну, бородку я, допустим, сбрею, а идейки куда девать прикажете?!” — ответил Рабинович. — «Вот как тебя перевозбудили на конференции!». — «Это ты права! Но когда я злой, я становлюсь активным, в том числе и мыслительно: “выделяю мысль”!». — «А теперь, попей водички и давай дальше работать. Изложением теорий ты проиграл обед — время кончилось!».

Глава 19 Тот, кто врагу не дает воевать — воин, кто своим и врагу мешает воевать — пацифист, кто своим не дает воевать — предатель!

«Готовься к приёму баранов и овец — их там целая отара скопилась! Первый баран уже рвется со своей “гузкой” — фрау Гузки (по-немецки)», — в моём стиле выразилась жена.

«Guten Tag!» — подал мне руку почти двухметровый херр Гузки, держа под руку пошатывающуюся лёгонькую фрау Гузки. Действительно толстоват, но не так безобразно толст, как описала его “привереда” фрау Гузки. «Доктор, загипнотизируйте меня поглубже!» — пристала ко мне с привычной просьбой фрау Гузки. «Мне её подруга сообщила, — прервал “баран” херр Гузки свою “куру” фрау Гузки, — что она задумала покончить жизнь самоубийством! Пошёл к ней в её новую квартиру, которую она сняла по совету ваших психологов, чтобы от меня отделиться! Я не соглашался, тем более что у нас четырнадцатилетний сын, который остался со мной. Но затем решил, если ей по совету ваших психологов будет так лучше, то пусть отделится, а там посмотрим, что дальше делать! Ну вот, видите, что получилось: вчера приехала из клиники к себе на квартиру! Мне из вашей клиники даже об этом не сообщили и я не знал бы, если б её подруга не позвонила! Нашёл её полуживой у неё в квартире и привёз сюда к вам. Она попросила именно к вам её привезти!».

«Вы что-либо принимали: таблетки, лекарства или ещё что-нибудь?» — спросил я у фрау Гузки. — «Нет». — «А почему вы шатаетесь?». — «Нет, нет, я только хотела из окна выпрыгнуть, но ничего не глотала».

«Вот как её ваша клиника подлечила!» — укоризненно бросил «баран» Гузки, который оказался меньшим бараном, чем наши психологи!

«Я позвоню сейчас главному врачу фрау Клизман, идите к ней! Я не буду в этой ситуации вашей жене гипноз или акупунктуру делать, это сейчас неуместно! Ей надо лекарства назначить и решить вопрос о госпитализации!». «Куда?» — безучастно спросила фрау Гузки. — «В отделение психиатрии хотя бы на несколько дней, чтобы вы глупость не сделали! В этой клинике нет средств, возможностей наблюдения за суицидальными больными! Идите, фрау Клизман ждёт вас». — «Знаешь, что она мне сказала по телефону?». «Что у неё нет времени! — догадалась жена. — Так она и ждёт у её двери, хотя там пусто — ни одного больного!» — сообщила жена, выйдя в коридор за очередным больным. — «Я в этой ситуации обязан был направить её к главврачу! Представляешь, если она после гипноза и акупунктуры выпрыгнет из окна! Клизман скажет, что это из-за гипноза и акупунктуры!». «Конечно! — согласилась, жена. — Скажет, что ты её в регрессию гипнозом погрузил, а они её сделали активной. Она не скажет, что отделила больную с психозом от мужа, чтобы он не мешал ей из окна выпрыгнуть!».

Очередным больным оказался такой же здоровый и толстый, как херр Гузки — пятидесятилетний херр Швалер, похожий на большого ребёнка с физиономией пастушьей собаки, с интересом разглядывающей своего хозяина, склонив морду набок: бросят или не бросят ей кость. Как и херра Гузки, его тоже жена обидела — 190 сантиметровая толстая огромная баба! По описанию херра Швалера: он ее боится, как мать свою родную в детстве, желающую его отдать куда-либо кому-либо, но всё же не отдала, а просто часто била, передав «эстафетную палку» жене херра Швалера! Херра Швалера, по его собственному признанию, было за что бить! Он часто приходил в ярость, всё в доме крушил: посуду, мазал стены краской! Но зато его жена пила водку, а научилась она этому во время частых деловых поездок в Россию. И напившись, принималась воспитывать нерадивого херра Швалера, вот он и сбежал в клинику после очередного воспитательного сеанса! По его виду — ему горы крушить, а он или мебель крушил, или принимался рыдать, и попробуй такому иглы поставить, и ещё загипнотизируй! Он ни минуты не стоит на месте спокойно, в кабинет врывается, как лев, рукопожатие, как в тиски попадаешь! Что это за жена немецкая такая, такого гиганта — слона, мамонта бьёт — динозавр не иначе, точнее — тираннозавр! Но мне удалось «приручить» херра Швалера! И он с криком: «Я ненавижу иглы!» — засыпал на час и больше. «Только с вами я смеюсь! — порадовал меня херр Швалер. — А остальные здесь без юмора!». Херр Швалер книги «глотал», как собака кусочки сахара: наизусть цитировал философов, психологов, великих поэтов! Он во всех вопросах истории, религии, искусства был сведущ! Откопав у себя одну четверть еврейства: бабушку нацисты уничтожили — интересовался и иудаизмом и, вообще, всем, что касается евреев. Он знал всех великих евреев, кроме меня. Это было бы огромной ошибкой с моей стороны, сообщить херру Швалеру, что и я еврей, и я этого не сделал! Он бы просто не поверил в то, что я еврей, т. к. считал меня великим психологом, как он выражался: «Вас все здесь считают могущественнейшим врачом в клинике!». Находясь рядом с ним — ему до пояса, мне было смешно, но приятно это слышать. «Он, конечно, не поверил бы, что я еврей. Украинцам, да и русским, было бы смешно это от меня услышать! Как будто и так не видно! Это здесь, в Германии, меня всегда дураки — немцы, за более чем полвека отвыкнув от живых евреев, спрашивают: — Откуда вы? — Угадайте! — отвечаю я всегда. Мне приятно, как немцы ошибаются. Вначале обзывают румыном, затем венгром, доходят даже до чеха, итальянца. — Извините меня, украинцы! Один раз меня даже за «вашего» приняли, но я же не виноват! И во время войны, говорят, без вас трудно пришлось бы немцам отыскивать евреев! — И, наконец, когда слышу: “Русский!”, мне, действительно, становится приятно, могу гордо посмотреть жене в глаза! Только один негодяй меня ливанцем обозвал! Но больше никто не посмел так географически близко угодить! Хотя вру, однажды больная — пьяная немка “Jude” кричала, пока я ей подушкой рот не заткнул, но это было в другой клинике. — А херр Швалер даже Иисуса Христа не хотел признавать евреем: — Арамейцем, — сказал он, — был Христос. — Вот, что значит антисемитизм — антисемитское воспитание в Германии! В России этого вопроса, вообще, не касаются, хотя арамеец очень красиво звучит, как «армеец»! И зачем, вообще, думать: кем был Христос, если известно, что его жиды замочили — ясно, кем он был — русским он был! Евреев не христами, а иудами называют!» — это всё пронеслось в голове, пока не увидел, что херр Швалер плачет, плечи трясутся в рыдании. — «Кто вас обидел?!». — «Доктор Клизман только что сказала, что я безнадёжный случай, и никто мне не поможет! Ещё сказала, что я просто паразит и лучше мне идти в психиатрическое отделение! В особенности, разозлилась, когда я вас похвалил». — «А почему вы верите Клизман?». — «Она же главврач!». — «Ну и что! Первый раз вы видите главврачей-идиотов?!». — «Как вы так смело говорите и не боитесь обзывать своего начальника!» — перестал плакать херр Швалер. — «А что мне её бояться? Я могу ей это и в лицо сказать, если захочет! Да я ей всё время и так об этом намекаю!». — «Она вас не любит!». — «Это для меня комплимент! Вот и для вас должно быть приятным, что Клизман вас не любит! Таким образом, вы сразу вместе со мной причислены к “лику святых”! Херр Швалер затрясся в этот раз от смеха: «Вот с вами, у меня сразу проходит желание рыдать. Что мне делать?». — «Прячьтесь здесь, как можно дольше от жены! Затем, когда Клизман вышвырнет, приходите ко мне амбулаторно, тогда я смогу больше для вас сделать!». — «Вы и так мне помогаете! Могу я сейчас час поспать в гипнозе?». — «Нет, вы свой час со мной проговорили». — «А можете мне сделать гипноз у меня в палате, и я смогу спать сколько захочу? Я сегодня всё равно ни на какую терапию не пойду! У меня остались только танцы и музыкотерапия. У меня есть хорошее CD со звуками морского прибоя, это мне лучше помогает!». «Ладно, пошли», — отправились мы с женой в палату херра Швалера, он при этом, забегая вперёд, как собака, открывал нам все двери. «Сволочи!» — объявила на обратном пути жена, глядя в пустоту. «Понятно, конечно, что они сволочи!» — подтвердил я, зная, кого она имеет в виду и за что.

«Всё, поехали домой!» — предложил я. — «Конечно, какой прыткий! К нам сейчас, не ровён час, и Кокиш нагрянет, как к ней: то Иоганнес, то Шнауцер — по очереди!».

«Точно, Кокиш прётся — накаркала! — испуганно, сообщила жена. — Что делать будем? Уже шесть часов!». — «Ну что делать — впускай её! Нам же ещё немного здесь работать хочется, а она всё-таки прокура! Себе не может помочь, но нам нагадить вполне! Это в её натуре! Гадить — не убирать!». «Хорошо перефразировал: “ломать — не строить!”» — похвалила жена. «Именно! — согласился и я. — Достаточно ей слегка попросить Шнауцера, и он с удовольствием это сделает — изгонит нас из “рая”! Он к ней не уйдёт, но нагадить рад будет, если любимой, или даже не совсем любимой удовольствие тем доставит!». «Ничего себе рай! — возмутилась жена. — За такие деньги и столько работать! Праксис свой откроем! Раза в три будем больше зарабатывать!» — успокоила жена. «Для этого нужно быть уверенным в своём здоровье, — возразил я, — а я не хочу обследоваться! Но всё равно, если что — пошлём их к чёрту! Не пропадём, надеюсь! Ладно, давай, обезьяну зови!».

«Ну, у вас сегодня и народу было, не могла прорваться! А что это к вам так долго, четыре года подряд, одни и те же амбулаторные больные приходят?! — как бы недовольно поморщилась Кокиш. — Что у всех спина болит?». — «Нет, чаще душа болит!». — «И что, акупунктура помогает при этих проблемах?!». — «Но я же не только акупунктуру делаю, ещё и гипноз, и разговариваю с пациентами». «Да, Шнауцер это подозревает!» — поморщилась Кокиш. — «Как подозревает?! Я и не скрывал, что беседую с больными! Я же не только “колольщик”! Я же ещё и психотерапевт, и интернист, и в целом — врач! Нельзя к больному только одним стандартным методом подходить! Если больной пришёл как бы на акупунктуру, но я вижу, что его еще какая-то проблема мучает, а не только спина, то я должен помочь ему разобраться в причине, и с ним вдвоём поискать выход из его ситуации, тогда и иглы помогут, иначе от игл ещё хуже станет! У нас пациенты с психологическими проблемами, а боли в спине — вторичны!». — «Да, да, я понимаю. Так вот, спасибо вам — от Иоганнеса избавилась!». — «Как?». — «Да просто выставила за дверь и сказала: — Пошёл вон, мне моя экзистенция важнее!». — «Ну хорошо, значит всё у вас в порядке!». — «Да, спасибо, благодаря вам избавилась…! И Шнауцер как-то лучше, добрее стал, перестал обзываться! А вчера с такими огромными двумя букетами явился, так любит, оказывается! А я ему тут же про его старую жабу-сестру: — Когда придёшь, говорю, навсегда?». — «А он?». — «Ничего не ответил — потащил меня в постель! Успели до трусов…». — «Не надо, это не главное!». — «Как это не главное, если Иоганнес постучал! Я этого мерзавца уже по стуку узнаю! Взял себе моду мне звонить и сразу стучать в дверь! У меня времени не было даже халатик набросить! Боялась, что Шнауцер тоже побежит к дверям. Вон, говорю! Пошёл вон — ублюдок! Не видишь, я при деле — занята! Я тебя не звала сегодня! — Вижу, — говорит наглец, — а когда освободишься, можно прийти? — спрашивает. — Нет, больше никогда не приходи без моего приглашения! — я ему. — Назвал проституткой и ушёл! Так что, благодаря вам, избавилась — вернулась к шефу! — Кто стучал?! — как всегда спросил шеф. — Рекламу, — сказала, — принесли! — А где она?! — Выбросила! — Поверил, к счастью!». — «Ну, значит, всё хорошо?». — «Да, за это спасибо, но вот ещё одна проблема. Шеф объявил, что ещё одну прокуру берёт на работу!». — «Зачем?». — «Вот и я не понимаю, зачем ему две прокуры! Говорит, я буду заниматься экономической частью, а та маркетингом. И что мне делать?». — «Шнауцер — любитель устраивать петушиные или даже куриные бои — конкуренцию! Но и иметь, в случае чего, чем тебя заменить!». — «Так я и думала, вот подлец! Ну и что мне делать?». — «Показать, что вы лучше! Как вчера, после ухода Иоганнеса!». — «Ой, вы, как всегда, шутите!». — «В каждой шутке есть доля истины!». — «Да вы правы, я вас очень ценю! У вас такие образные сравнения! Ну что ж, спасибо за то, что объяснили ситуацию. Мне ничего не остаётся, как эту бабу отстрелить! Но главное, что от Иоганнеса избавилась, чуть было не попалась, вот дура была! Спасибо, что бы я без вас делала?! Я вам завтра принесу мой концепт экономического развития клиники, который я для шефа приготовила! Почитаете и мне своё мнение скажете, надо эту сволочь обставить, правильно сказали! Её фамилия, кстати, Фресснапф! Сорок семь лет — проститутке!». — «Ваша взяла — вы моложе!». — «Спасибо вам, буду стараться, как вы учили!». — «Этому вас учить не надо, лучше меня знаете!». — «Спасибо вам, пойду».

«Вот даёт, сволочь! — возмутилась жена. — Вот, наглая! Она уже даже пальцы стала гнуть! У тебя допытывается, чего это больные так долго к нам ходят!». «Это не её слова, это Шнауцер беспокоится, что нас трудно будет выпереть!» — пояснил я жене. «Да, он тебя ненавидит, но пока боится уволить, — согласилась жена, — потеряет много денег!». «Тогда будет искать замену, — согласился я, — но Кокиш это, вроде, невыгодно, чтобы мы ушли», — уточнил я. — «Ну да, она же обделается без твоих советов!». — «Во-первых, я её не буду просить помочь, а во-вторых, если и попросил бы — не поможет! Она тоже нас ненавидит, а самое главное, завидует тебе, что ты имеешь такого хорошего мужа, думает, что это только моя заслуга, а не твоя!». «Это я чувствую!» — согласилась жена. «А самое главное она — обезьяна, думает, что всему у меня научилась, и самому главному: “заглядывать под кровать” — что там лежит, какие остатки, значит, поняла — это больной и слопал! Пока мы едины — мы непобедимы!» — успокоил я жену фразой из гимна «Венсеремос» левой коалиции Чили!

«Поехали наконец домой! Завтра к нам новый пациент записан — из Бундесвера», — порадовала жена разнообразием.

«О, это какой-то необычный “новый”, не такой как все пациенты, какой-то растерянный, нервозный, с пристальным взглядом, как будто выпрыгнул из самолёта без парашюта и не понимает, почему не разбился, и где он, вообще, находится, на каком свете! Я протянул ему руку, указал на кресло, назвал себя и он себя — Хильдебрандт. На вид ему было лет 55, а оказалось — 44 года! Был в горячих точках: Босния, Косово и, наконец, Афганистан. — “Что беспокоит?”. Долгий пристальный взгляд, как будто пытается узнать: не враг ли я! К тому же мой акцент тоже не улучшает общение с недоверчивым немцем, да ещё натовцем. Сам не разговорится, понял. — “Что вас больше всего беспокоит: страхи, подавленное настроение, отсутствие желаний, дезориентация, чувство вины перед однополчанами, что они там, а вы здесь? Тянет туда, где друзья, дома себя чувствуете чужим, картины пережитого видите?” — предложил я ему на выбор “ассорти” из посттравматических психических расстройств — адаптации личности. «Всё, что вы перечислили, — ответил херр Хильдебрандт, удивлённый тем, откуда я знаю его страдания. — Расскажу вам один случай, — сбивчиво начал Хильдебрандт, — шесть лет назад я находился в Боснии, сидел в бронетранспортёре, когда нас обогнала одна машина, из местных, и перекрыла нам путь. Времени на осмысление ситуации не было: кто они, с какой целью, террористы ли? Высунулся из бронетранспортёра, щёлкнул затвором автомата, и дальше ничего не помню — действовал как робот. Убил тех, как оказалось, террористов. А если бы не успел, и они меня убили?». — «Но ведь этого не произошло!». — «Но могло же». — «Ну и что, это же война!». Молчание, пристальный непонимающий взгляд. — «Вы что, испытываете страх, что кого-то незаслуженно убили?». — «Нет». — «Что вас могли убить?». — «Может быть». — «Или приказы со стороны начальства были для вас очень неопределённы?». — «Да, скорее это. Нас учили, что мы должны быть милыми немцами, идти в народ, помогать людям, а среди них террористы и попробуй, отличи его от хорошего. Он в любой момент может рядом с тобой взорвать бомбу». — «Вы видели такие моменты?». — «Нет». — «Вы видели убитых?». — «Нет, только раненых. Проблема была и в том, что наш лагерь снаружи охраняли афганцы, а их можно было подкупить и к нам ворваться!». — «Что вас больше всего шокировало, травмировало в этой кампании?». — «А вы не слышали, что автобус с нашими военными террористы взорвали в 2004-м!». «Ничего, вроде, не сообщали в израильских средствах массовой информации! — подумал я. — Да и в России наших военных, по-моему, не взрывали в Чечне или я не слышал?! Ах да, “наши” — это ведь сейчас немцы! Вот чего не мог никогда предположить, что немцы — это “наши”! Всегда были “наши” и немцы! Конечно, “наши” в России сейчас тоже не мои “наши”! Они для русских только “наши”! Значит, “наши” для меня — это только израильтяне? Но, к сожалению, я для них не “наши”! А мои дети и подавно, по Галахе, не “наши”! А я же не могу, к счастью, оторвать от себя детей и им сказать: — Немцы — это “наши”, а вы, мои дети, не “наши”! А моя жена — патриотка Израиля, больше, чем премьер Ольмерт, и уж несравненно большая патриотка, чем его жена и дочь, — безоговорочно не “наши”»! И вот, в результате этих сложных перипетий “наши” для меня оказались немцы — солдаты Вермахта, — тьфу, чёрт, оговорился, — Бундесвера! У которых всё равно в генах — играть с русскими черепами, с ними фотографироваться, что и их отцы и деды охотно делали в 1941-м, а теперь они дорвались до русских черепов в Афганистане!».

«Ну, у тебя и мысли гуляют!» — поразилась жена, услышав от меня то, о чём я думал, обследуя херра Хильдебрандта. «Главное, что я всегда могу проследить всю цепочку моих мыслей: от понятия “наши” и т. д. Я никогда не говорю, как немцы: “Wenn ich wusste (если б я знал!)” — на вопрос: “почему у них плохое или хорошее настроение”»! «Всё же я с тобой не согласна! — решила жена. — Не всегда пацифисты гомики, они просто за мир!». — «Согласен, что не все пацифисты гомики, но в любом случае — все пацифисты предатели!». — «Не поняла твою логику?!». — «Где ты видела пацифистов?». — «Ну, хотя бы в Израиле! Они маршируют по улице вместе с палестинцами против войны, и вместе с палестинцами под их флагами сражаются с израильскими солдатами против войны и забора, разделяющего эти народы!» — подлила керосинчика в мой костер жена! «Правильно отметила и правильно меня поняла: “нет пацифистов — есть предатели”, которые перешли на сторону врагов, и на их стороне воюют против своего народа! Причем все по меркантильным соображениям: одни деньги за это получают, другие по политической выгоде — быть в центре внимания, премии получать, должности! Антисемитам это нравится и доказывает их правоту: “Посмотрите, — говорят они, — сами евреи — евреев осуждают!” Я не видел бескорыстных пацифистов, если они есть, то, может, в буддистских монастырях валяются в нирване — медитируют! Те, кто маршируют по своим улицам, сражаются со своей полицией — это те, кто принял вражескую сторону конфликта! Если б израильские т. н. пацифисты были бы пацифистами, то они должны были бы один день по улицам Израиля маршировать, а на другой день с израильскими флагами, со своими палестинскими братьями, на палестинских улицах маршировать против войны! Они должны были бы, не только стоять перед израильской полицией, но и перед палестинцами-хамасовцами стоять, и не давать тем и другим стрелять! Или договориться со своими палестинскими братьями по миру: “Мы будем сдерживать своих танкистов, а вы сдерживайте своих хамасовцев — касамовцев!” Они должны были бы с их палестинскими братьями стоять на разделительной границе и своими телами сдерживать армии враждующих сторон!». «Вот, ты даёшь! — прорвало жену. — Как ты можешь им такие вещи советовать! Их пацифистские задницы на палестинской территории тут же порвут, а трупы будут за ноги по улицам таскать под улюлюканье палестинских тёток, в таких чёрных мешках на головах, и те сладости будут раздавать друг другу! Я так понимаю: если ты воюешь с врагом — ты патриот, если ты воюешь со своими — ты предатель!» — подытожила жена.

«Но это всё не имеет особого значения для “не нашего” херра Хильдебрандта! — продолжил я. — Хуже, что Клизман ему нейролептики не назначила, не распознала, что у него зрительные и слуховые галлюцинации при засыпании — т. н. гипногогические галлюцинации угрожающего характера: видит, слышит, чувствует присутствие кого-то, сооружает защитные средства из стульев у дверей, чтобы неприятель — враг незамеченным не проник к нему в комнату! Это всё хотя и укладывается в посттравматические психические нарушения, но мне представляется чем-то большим — граничащим с психозом. Вполне может от страха с балкона спрыгнуть ночью!». — «Что будешь делать?». — «Доложу на конференции». — «Попей раньше во-ды!». — «Нет, уже опаздываю, конференция началась».

«Ну что, не жалеешь, что не напился?» — съехидничала жена после конференции. «“Лучше лишний раз напиться, чем на конференции сидеть!” — перефразировал я “зэковскую” мудрость: “Лучше лишний раз напиться, чем в милиции сидеть!”». — «Попей хоть сейчас, давай быстрее!». «Ну что, сильно напугал Клизман состоянием больного херра Хильдебранд-та?» — ехидно спросила жена, когда с конференции вернулся. — «Да, она очень осталась недовольна, что он у нас будет лечиться! Тем более что перепутала гипногогические галлюцинации с гипнозом! Нейролептики не назначила, она просто сомневается в диагнозе и поэтому решила ничего не назначать, раз не знает, что это такое!».

«К нам сейчас придёт ещё один бундесверовец, вчера поступил. Клиника с военным медицинским управлением договор заключила. Они нам психотравмированных вояк будут поставлять!» — порадовала жена. «Вот, вояки! — возмутился я. — А Сталин возился с ними 5 лет! Можно было, вообще, в Советский Союз их не впускать и не делить с ними Польшу, а воевать на территории Польши! Немцы очень трясутся за своё здоровье и жизнь! Устроили себе курорт в Югославии, а теперь и в Афганистане. Помнишь, у нас в прошлом году офицер херр Фридрих лечился, зализывал свои психотравмы! Ни в одном бою не участвовал, только фотографией занимался — фотоохотой! Показывал нам видеозаписи, видеоснимки Афганистана. Воюют, сказал, англичане и американцы, а они, немцы, помогают мусульманам жизнь наладить! Им бы проблемы израильской армии! Имей они проблемы израильтян, у нас бы вся немецкая армия лечилась от поноса! Вот израильские правители — бараны и подхалимы! Ничего более постыдного не придумали: Бундесвер будет их защищать — не будет пропускать корабли с оружием Хезболле в Ливан! Они хотя бы немецкую прессу почитали б и мнение немцев на эту тему, как они любят Израиль и хотят его охранять! Их главный вопрос: “Получим ли мы право стрелять и в евреев?” Евреи хотят нас стравить с арабами! — А самое главное, одним махом израильские бараны дали индульгенцию немцам за массовое уничтожение евреев: — Ну всё! Вы уже хорошие! Евреи вас любят больше, чем вы их! Теперь можно их — евреев — критиковать, призывать к ответу и поддерживать их врагов!». «С тобой мало кто согласится, хотя то, что ты говоришь справедливо!» — заметила жена. — «Я не претендую на роль вселенского справедливца! И что ты конкретно имеешь в виду?». — «Ну, бросается в глаза, что у тебя самые отвратительные люди это гомосексуалисты». — «Я тоже над этим думал — над причиной. Ну, во-первых, ты знаешь, что я могу каким-то явлением возмущаться, но отталкиваюсь всегда от конкретного человека — его качеств характера! Не все гомосексуалисты вызывают у меня отвращение, так же, как и не всех немцев я презираю, не всех евреев люблю, так же, как не все русские — антисемиты! Я думаю, это лишний раз доказывает, что в каждом человеке сидит, в первую очередь, животное, а значит, противоестественное вызывает отторжение! Люди другого вида вызывают настороженность! А потом уже разумом, наблюдением вносишь поправки, можешь менять своё отношение! Ясно, что мы не можем любить слово “немец”, но к конкретным немцам мы относимся хорошо, а пациентов вообще не делим на “наших” и не “наших”, хороших или плохих! Иначе, не было бы к нам полного коридора немцев в очереди! Дупик, особый случай! Я не люблю агрессивных: то ли зелёных, то ли демократов, то ли фашистов, то ли гомосексуалистов. Почему гомосексуалисты мне сейчас неприятны? Потому что, они модны и им мало, что их не бьют, не обзывают, не сажают в тюрьмы, они претендуют уже на большее: они нормальные, они современные, они стараются в свою веру, как сектанты, других обратить! Им непременно нужны демонстрации и уже не только в Тель-Авиве, но непременно и в Иерусалиме! Если бы их били, сажали, и к нам заскочил бы гомосексуалист в кабинет с криком: “Спасите, за мной гоняются, хотят меня убить!”, мы бы его спрятали, спасли. Но это не значит, что я должен уважать навязчивого гомика, который требует держать его за ручку, гладить, обслужить его выходной отдел кишечника! Это меня оскорбляет, злит, но, тем не менее, я его лечу, и он не замечает моего неприятия перверсий. Я ему не показываю этого, как пациента я его жалею и не дискриминирую». «Да, это так, но какое отношение имеют демократы к гомосексуалистам?! У тебя часто такие параллели!» — отметила жена. — «Ты права, я буду следить за своим лексиконом, конечно же, это не одно и то же. Гомосексуалистов было много и среди фашистов, существует мнение, что и Гитлер, например, и другие в его команде были гомосексуалистами! Но в то же время кто становится пацифистом, “сверхдемократом” в современном Израиле, окружённом смертельными врагами — это не мужчины! В генах мужчины потребность защищать свою жену, своих детей, свою территорию, среду обитания от внешних врагов, как и положено самцу! Можно ли назвать мужчиной того, кто желает сдать свою территорию, свою жену, своих детей, помогает врагу захватить свою страну, и тем самым убивать детей, женщин! Можно ли назвать мужчинами тех евреев, которые ломают заборы, защищающие их от арабов, и делают это часто вместе с арабами! Значит, если мужчина не мужчина, то кто он?! Помоги мне его назвать!». — «Ну, хорошо, но еврейские женщины тоже заступаются за арабов, некоторые, даже замуж выходят за них! И в Израиле были даже случаи, когда они помогали террористам-арабам бомбы прятать!». — «О женщинах у меня особое мнение. Женщины, как и самки у животных, интернациональны, им по природе всё равно, из какого народа-племени самец. Кто проявил инициативу и хоть чуть понравился — имеет шанс! Самка пассивное начало! Среди женщин, как ты знаешь, значительно меньше националисток, они более толерантны и к врагам, и к чужакам! Если замужняя женщина становится на сторону врага, как, например, жена премьера Израиля — это всегда антипатия, презрение к мужу! И дочь его презирает отца! Уже за одно это умный народ не избрал бы такого премьера! Тот, кто не может в своей семье заслужить уважение, никогда не будет уважаем своим народом! Этот мужчина и в прямом, и в переносном смысле импотент!». «Что ты предлагаешь? — остановила меня жена. — Почему ты так перевозбудился?». — «Я просто хотел сам разобраться в своих чувствах!».

Глава 20 Спасибо за помощь, а вам помощница поможет!

«Введи второго бундесверовца!». Этот был сорокапятилетний мужчина, тоже перепуганный, но не травмированный. — «Кем служите?». — «Я руковожу в батальоне службой психологического ведения войны!» — гордо ответил новенький. «Ясно, немецкий политрук, — понял я. — Что беспокоит?». — «Ничего особенного, просто устал». — «От психологического ведения войны?». — «Нет, от безделья». — «Ну, хорошо, ложитесь, восстановлю вашу “пропагандистскую” силу и энергию!». Через 10–15 минут немецкий пропагандист громко храпел, не боясь, что бывший советский гражданин выведает у него во сне тайны, секреты психологического ведения войны.

«Удивишься! — вернулась жена из фойе. — К нам сейчас зайдёт, помнишь, фрау Писке? Ты ей помог мужа не бояться! Пришла к нам со своей подругой, около двух метров ростом!». — «Ну, давай посмотрим её нового мужа!». — «Судя по вашему виду, у вас всё хорошо, фрау Писке!». — «У меня да, огромное вам спасибо, вы мне очень тогда помогли! У меня страхи, всё негативное исчезло, хорошо себя чувствую! Да вот только моя самая близкая подруга себя неважно чувствует, спина болит, и я решила её к вам привести». Подруга или «подруг» нежно обняла или обнял фрау Писке! И «чмокнула» или «чмокнул» ее в щёчку! Фрау Писке нежно прижалась к «подруг»! «Хорошо, снимите верхнюю одежду и ложитесь на живот», — предложил я “подруг” и посмотрел на фрау Писке: “мол, а ты можешь за дверью подождать”». «А можно мне здесь побыть?» — спросила Писке, не желая ни на минуту оставлять, с таким трудом доставшегося «подруга» с чужими! «Да, пожалуйста! — согласился я, вставляя иглы в спину, ноги и другие части “подруга”, в душе испытывая сострадание к маленькой (160 см) Писке, что с ней может сотворить такой “подруг”, если ещё и спина не будет болеть»! «Всё, действительно, прошло, нигде не болит! — бодро соскочил после сеанса с кушетки Пискин “подруг”! — Спасибо вам! — стиснул “подруг” мне руку, да так, что у меня косточки затрещали. — И тебе, моя маленькая, спасибо, поехали за город!». «Приходите, если что, — на прощание пролепетала жена, впечатлённая увиденным. — Ты что думаешь?» — недоверчиво спросила она у меня после исчезновения «подруги — подруг». — «А ты, что думаешь?». «Мне, как-то всё равно, это их дело! — закончила мудро жена. — А ты ей помог?». «Да, тем, что разрешил заниматься любовью с той или тем, с кем хочет, по своему призванию! То же самое я сделал с фрау Херес: разрешил ей гульнуть с другим и признаться самой себе, что мужа она физически, до рвоты, не переносит!». — «И что, думаешь, она твоим советом воспользуется?». «Сейчас узнаем! — указал я жене на окно, мимо которого прошагала по направлению к нам фрау Херес. — Давай её сюда! Я не люблю тянуть с неясностью — хочу узнать результат своей акции!».

«Фрау Херес, судя по вашему виду, дела пошли значительно лучше!» — начал я, почти так же, как и в предыдущем случае с фрау Писке. — «Ну да, вроде бы». — «Что значит: “вроде бы”?». — «Ну, стала нормально есть, не поперхиваюсь». — «А что не так?». — «Да нет, всё вроде бы неплохо, можете у меня уверенность в себе укрепить!». — «Попробую, раньше проведу пульсовую диагностику!». — «Ну, что?». — «Всё хорошо, только вы чем-то приятно возбуждены!». — «Откуда знаете?». — «По пульсу!». — «А что, это можно по пульсу узнать?!» — встревожилась Херес. «Я могу, другие не смогут!» — успокоил я Херес. — «Вы угадали, у меня сегодня встреча с этим дебилом, о котором я вам говорила! Посмотрим, что получится!». «Знаете, фрау Херес, многие русские женщины говорят в таких случаях: “Если долго мучиться, что-нибудь получится!”». «На вид он привлекательный, но интеллектуально — абсолютный нуль!» — не поняла русских женщин и меня Херес». — «На это, опять же мудрые русские женщины, отвечают: “Не попробамши — как знать будешь!”» — ещё больше усилил я непонимание Херес. — «Ладно, пойду! Потом вам расскажу, как было!». — «Вот этого не надо делать! Врачу важно, чтобы вам было хорошо! А как да почему, ему не надо знать!». «Вот, научил!» — возмущалась жена после ухода Херес. «Вот, даёшь! — возмутился в свою очередь я. — Это я научил! Как будто без моего разрешения она бы этого не сделала! Она это уже не раз делала, и будет делать! Она всё перепробовала, аж до тошноты и поперхивания! Это она из себя просто изображает великую праведницу, интеллектуалку, чтобы на нас впечатление произвести! У неё проблема в том, что с одной стороны она любит “это дело”, и по всякому, а с другой — сама себе за это противна! Моё добро на это дело просто может помочь снять у неё внутренний стыд, и перестать поперхиваться. Не будет вырывать после орального секса! Ладно, давай следующего извращенца-праведника! По-моему, Дупик к нам!». — «А ты откуда знаешь?». — «Когда Херес выходила, его “выходной отдел кишечника” успел заметить».

«Здравствуйте, херр Дупик! Как чувствуете себя?». — «Да так, ничего». — «Это неплохо». — «А что сказал вам мой пульс?». — «Пока ещё ничего, я его еще не пощупал!». — «Ну и что он сказал?». — «Сказал, что маловато энергии в меридиане лёгких». — «Это страшно?! Надо задуматься?!». — «Нет, не надо». — «Это достойно опасения?!». — «Нет, не достойно!». — «А с чем это связано?!». — «Ну, немного иммунная система ослабла». — «Да, вы правы, у меня горло болит! Это опасно?!». — «Нет, неопасно». — «А что может случиться?!». — «Ничего страшного, укреплю меридиан лёгких, и иммунная система укрепится». — «А как с сердцем?!». — «С сердцем нормально».

«Вот видишь, как я людей меняю», — обратился я к жене в соседней комнате, пока Дупик укреплял свои лёгкие. — «Да, действительно, стал какой-то серьёзный, чище одет, меньше воняет от него, носочки посвежее!». — «А, главное, не строит глазки, не спрашивает, что говорит выходной отдел кишечника!» — добавил я. «Точно, не спросил!» — удивлённо констатировала жена. — «Понял, что здесь его перверсии не найдут удовлетворения! Так что я не всем всё разрешаю! Я одним разрешаю, а другим запрещаю и, как видишь, люди меня понимают! Даже гомосексуалист может зажать свой анус, если ему объяснить: “Здесь не курят!” или: “Извините, ваша собачка должна остаться снаружи!” — как немцы пишут на дверях магазина: “ich muss draußen bleiben” (я должна остаться снаружи)! — и рисунок собачки приводится, чтобы не перепутать, какая собачка имеется в виду! Вот и Дупик оставил свою “собачку” снаружи!». «Надолго ли?» — усомнилась жена. — «Правильно, не навсегда! “Собачка” опять затявкает у гомика! Опять получит по “собачке”, да так, что она завизжит!». «Ну, молодец! — согласилась жена. — Неплохо дрессируешь!». — «У Павлова научился!» — скромно согласился я.

«Готовься, “дрессировщик”, — главная обезьяна к тебе!». — «Неужели Кокиш?!». «Именно она!» — мрачно произнесла жена. «К вам, как всегда, трудно прорваться — полно больных! Где вы их берёте, ведь в клинике столько нет!». — «Амбулаторные приходят!». — «Откуда они берутся, мы ведь вам рекламу не делаем!». — «Рекламу нам делают сами больные — это самая лучшая реклама! Помогло — рассказал знакомым, а те своим». «Вот это правильно, это лучше всего! — покровительски и притворно подтвердила Кокиш, и совсем уж ханжески добавила: — Поэтому мы вам и не делаем рекламу!». — «Не поэтому!». — «Нет? А почему?». — «Потому что Шнауцер давно мечтает меня выставить отсюда, но этот поток больных ему мешает это сделать: деньги потеряет, клинику опустит, меньше больных и на стационарное лечение будут приходить! Многие ведь из-за акупунктуры и гипноза приходят!». — «Нет, вы ошибаетесь, шеф вас очень уважает, только вам этого не говорит!». — «И очень хорошо, что не говорит!». — «Теперь, что у меня, расскажу! Я вам о чём последний раз рассказывала?». — «Про Иоганнеса, который помешал….». — «Да, за это я уже рассчиталась с ним, не объявляется больше! А вот шефа, как подменило! Он меня, говорит, любит! Вчера пришёл, ну так неплохо время провели, я даже ему поесть приготовила! Я могу вкусно готовить, когда хочу! Он всё с аппетитом поел, затем поспал даже часок, чего никогда прежде не бывало! Затем встал, сходил в туалет, там с газетой часок посидел, было уже 11 вечера, чего тоже раньше никогда не бывало! Чувствую, скоро замуж позовёт! А вы как думаете?». — «Вполне возможно». — «Вот только, когда стала ему про эту дрянь Фресснапф говорить — вторую прокуру, зло меня прервал, и сказал: “О работе не хочу говорить!” Как думаете, почему?». — «Ну, может, надоело ему, пришёл ведь к вам любовью наслаждаться!». — «А что мне делать в таких случаях?». — «Всё, чтобы довольным ушёл!». — «Это я и так стараюсь делать! А настаивать, чтобы о работе говорил, мне ведь надо эту Фресснапф выжить!». — «Нет, чем больше будете говорить ему и натравливать — он будет делать наоборот, он любит тараканьи бои!». — «А что делать?». — «О ней плохо не говорить, он ее еще не взял, а если придет, обставлять её своей инициативой!». — «Вот правильно, я решила с завтрашнего дня начать проводить конференции руководящих кадров клиники! Приходите и вы, и Клизман тоже придёт! Буду конференции еженедельно проводить. А что делать с его сестрой?». — «Ничего плохого тоже не говорить! Дайте ему почувствовать разницу, что у вас ему спокойно, тогда, может, и замуж выйдете!». — «Т. е. молчать, а я как-то не умею этого». — «Ну, говорите о любви». — «А об этой старой жабе?». — «Оставьте её в покое». — «Ну, хорошо, я вас слушаю, чувствую, что всё идёт, как вы предсказываете! Я уже, честно говоря, от вас зависима, как от наркотика! Без вас боюсь что-либо неправильно сделать! Мне обязательно надо раньше с вами посоветоваться, и мне на душе как-то сразу становится спокойнее!». — «Ну вот, а вы спрашиваете, почему ко мне пациенты ходят». — «Да, да, я вижу — вам тяжело! Шеф для вас даже одну помощницу нашёл». — «Какую помощницу?!». — «Да, там — одну, она тоже специалист по китайской медицине». — «Мне не нужна помощница!». «Да вы не переживайте! Он её так, только, чтобы больных как интернист обслуживала. Я не допущу, чтобы она акупунктурой занималась. К тому же, она очень дорого хочет себя продать! Таких денег мы ей платить не будем! Вы нам выгоднее, в два раза вдвоём меньше получаете, чем она одна хочет! Я думаю, что она, вообще, не придёт. Ну ладно, спасибо огромное, до завтра. Завтра приходите обязательно на мою конференцию, вы ведь тоже руководящий состав. Вы мне скажете потом, правильно ли я всё говорила».

«Ну и сволочь, ты ей помогаешь, а она за твоей спиной козни против тебя плетет! — не могла успокоиться жена. — А этот вонючий Шнауцер, как тебе нравится?! Он ещё нос воротит!». «Ладно, посмотрим, видели мы уже таких! Мы и не в таких ситуациях оказывались! — успокоил, я жену. — Понятно, Кокиш — говно, да я и не рассчитываю никогда на чью-то помощь, тем более — немецкую! Но надеюсь, что она хотя бы вонять меньше будет, не будет активным врагом! Она ведь очень опасная! Достаточно, если она хотя бы нейтральна будет! А пока мы ей нужны! Без наших советов, поняла даже своими беличьими мозгами, не знает как себя вести, не ориентируется в ситуации». — «Почему беличьи мозги? Ты, что её к благородным беличьим уже причислил?». — «Нет, не совсем, она, скорее, крыса, но белка тоже грызун, просто белка совершает бессмысленную тупую работу! И она, как белка, крутит колесо и остаётся на одном месте! Это я слегка её притормозил, и она стала медленнее крутить своё дурацкое колесо и совершать хоть какие-то осмыслённые действия, и Шнауцер к ней как бы лучше стал относиться! Но она, дура, думает, что Бога за бороду держит! — как евреи говорят. — В её случае: держит чёрта за рога! И он уже завтра или послезавтра её облает! И, кроме того, мы будем следить, чтобы она высоко не заносилась! Начнёт пальцы гнуть — придумаем что-нибудь! Мы в тылу врага! Нам надо быть очень осторожными и маневрировать, балансировать среди говняных куч, чтобы не вляпаться то в одну, то в другую — другого выбора у нас нет! А пациенты, если Шнауцер нас вышвырнет, уже через пару недель о нас забудут, придут новые, и о нас знать никто ничего не будет! Этот мерзавец явно хочет нас сменить! Он думает, что к немке будут больше пациентов приходить! Единственное, что его ещё останавливает — это то, что мы универсалы: и акупунктура, и гипноз, и психотерапия! Он понял, что больные не ходят четыре-пять лет только на акупунктуру! Он даже своими подлыми убогими мозгами понимает, что мы делаем что-то такое, чего не делают другие! Немецкие праксисы для акупунктуры пусты, никто туда не ходит! Я думаю, что он будет нас просить, если возьмёт кого-нибудь, чтобы мы их ещё и поучили, скажет: — Ну пусть посмотрит, у вас поучится, что вам жалко! Я же её не на ваше место готовлю, не бойтесь! Я для неё открою праксис в другом городе и т. д.». «И что будем делать?!» — возмутилась жена. — «Как, что делать! Пошлём и его, и её, и ещё того, кто захочет и так далеко, чтобы больше не просили! Ладно, поехали домой, обстановка явно накаляется!».

«В чём дело, что ему ещё надо?!» — не понимала жена. — «Как, что! Он — дерьмо, завистник, у него дома плохо, любовница рога наставила! Его девочки не любят, он разрушитель — свою семью разрушил! Дома не сидится, у любовницы только в туалете хорошо! Вот он и придумывает различные гадости! Кроме того, у него не получается меня облапошить, как Люлинг! Я не подчиняюсь его командам!».

«Попей водички и иди, Кокиш тебя ждёт», — напомнила утром жена. «Ну, я вам должна сказать, вчера чуть со смеху не умерла!» — начала Кокиш свою первую конференцию в роли «руководящей прокуры». «Да, а что случилось? — перекосилась от искусственного смеха Клизман: — Аааа, ауауааа, ое, ое, — глянув искоса на меня. — Правда, смешно, доктор?». — «Да, очень, а что было вчера?» — осторожно осведомился я у Кокиш. — «Была в театре, один кабаретист такие смешные вещи говорил, пел и танцевал. Может, знаете его — Фриц Дитрих?». «Да, немного знаю», — почти, как пациент Бехзад из «Питера» согласился я. «Да ты что! — покатилась от хихиканий и взвизгиваний Клизман. — Это, действительно, очень смешно, правда, доктор!» — вновь обратилась ко мне Клизман. — «Да, он очень смешной, но русские смеются только после бутылки водки!» — отвлёк я Клизман и Кокиш от темы: «Фриц Дитрих», который был мне не более известен, чем марсианин! Но уровень его шуток всё же мог себе представить по шутейным программам немецкого телевидения. Такая «потеха», что только челюсть придерживай, чтобы не отвисла! «А ты была одна?» — ехидно поинтересовалась Клизман у Кокиш. — «Нет, конечно, с ним пошли!» — сообщила довольная Кокиш. «Уже не бузит?» — не отставала Клизман. — «Сейчас он даже очень внимательный, два букета принёс!» — не порадовала её Кокиш. «А мой куда-то пропал — пропади он пропадом!» — сообщила Клизман. «Ты, Ивона, меньше за ним бегай — учись у меня!» — посмотрев на меня, «сверив со мной стрелки своих часов», Кокиш посоветовала Клизман. «Не бегай! Тебе это легко сказать! — укорила её Клизман. — В моём возрасте тоже будешь бегать! Мы, женщины, обречены бегать! Ой, извините, доктор, я о вас забыла!» — захихикала Клизман. «Ничего, ничего, бегайте — это полезно для здоровья!» — не очень уместно пошутил я. «А я не буду бегать, не дождаться им! — решила Кокиш. — Я замуж выйду!». «За кого?» — поинтересовалась Клизман. «Как за кого? За него…!» — вновь сверила со мной «стрелки» Кокиш. «Ой, не верь мужчинам! — скривилась Клизман. — Извините, доктор, я опять о вас забыла!». «Ну, а что нового у тебя, Ивона?» — чтобы что-то спросить, спросила Кокиш у Ивоны. — «Да вот, стала вновь рассылать письма по Интернету». — «Что, больных завлекаете?» — наивно, как оказалось, а главное невпопад, уточнил я у Клизман. И, заметив укоризненный взгляд Кокиш, замолчал. «А что у вас нового, доктор?» — спросила у меня Кокиш. «Пишу письма в страховки на согласие оплатить лечение больных. Представляете, на больного Пархатку получил от его страховки согласие: будут платить за его лечение столько долго, сколько потребуется! От меня требуется только один раз в квартал посылать им сообщения о состоянии больного и ходе лечения, а он ведь уже четыре года лечится у меня! Принимал наркотические аналгетики, даже морфий не помогал, наркоманом стал! В каких только клиниках и центрах для снятия болей не был! Страховка вначале отказывалась ему за лечение у меня платить, не верили в эффект! А теперь он два года без болей, причём аналгетики не принимает, наркотики не употребляет! Два раза в неделю у меня лечится, приезжает за 80 км! Страховка оплачивает ему не только счета за акупунктуру и гипноз, но и дорогу, которая стоит дороже, чем лечение. Они поняли, что им всё же это дешевле, чем больного гонять в разные клиники и платить за стационарное лечение!» — прорвало меня в ответ на вопрос Кокиш, которая, гляжу, аж глазки прикрыла от интереса — вздремнула от любопытства. Но Клизман не спалось: «Этот Пархатка мерзкий негодяй! Он всю клинику нам перевернул, когда четыре года назад у нас стационарно лечился! Гоните его, я его выгнала тогда! И он к вам привязался! Он то и дело наркотики пил, дебоширил и ещё больных настраивал против клиники! Он и сейчас, после лечения у вас, ещё несколько часов разъезжает на своей инвалидной коляске и общается с больными! Ладно, я побегу!» — бросила зло напоследок Клизман.

«Ну что, доктор, хорошо я провела конференцию?» — осведомилась, наконец, проснувшаяся Кокиш. — «Да, очень хорошо, всё было прекрасно, на высшем уровне». — «Спасибо, я на вас всё время смотрела, как вы реагируете!». — «Да, я видел, всё было прекрасно». — «Знаете, доктор, я вам скажу, шефа как будто подменили! Таким ласковым и сладеньким я его давно уже не помню! Всё делаю, как говорите и как советуете! Вчера была очень смешная история. Я уже вам говорила, что по вечерам бегаю в парке! Так вот, уже несколько месяцев как обратила внимание на одного очень приличного мужчину — он тоже бегает. Обычно мы встречались на бегу, навстречу друг другу, а вчера получилось так, что я как бы за ним бежала. Он остановился, поприветствовал меня, и мы разговорились. Он оказался владельцем очень крупной фирмы и даже не совсем старый — 65 лет всего! Вот не знаю, что делать?». — «Он что, предложил вам дружбу?». — «Нет, пока нет, но это ведь может случиться! Что делать?». — «Пусть сначала предложит, а потом будем думать». — «Ну да, я тоже так же думаю. А вот Клизман совершает большую ошибку!». — «Да, она не умеет обращаться с пациентами! — согласился я. — Ни профессионализма, ни человечности, что она, например, привязалась к этому Пархатке?! Парню 27 лет, после тяжёлой травмы головы, ампутации нижних конечностей с фантомными болями, головными болями! Он ей жаловался на пролежни в пояснице, ягодичной области! Она ему говорила, что всё нормально! А он затем в хирургическом отделении полгода от некроза — омертвения тканей лечился, две пластические операции перенёс. Пусть скажет спасибо, что он в суд на неё не подал!». — «Да, Ивона иногда хаотичная, я согласна, но как человек она хорошая, и мы понимаем с ней друг друга! Но она совершает большие ошибки! Я не раз ей об этом говорила, но она не слушает!». — «Что она ещё такое натворила?!». — «Она, доктор, отсылает письма по Интернету такого содержания, что диву даёшься! И на таком высоком интеллектуальном и философском уровне, что с ума сойти!». «Зачем она это делает, ведь для страховых компаний надо проще писать?» — согласился я, что Клизман плохо пишет обоснования для лечения больных. «Вот и я не пойму! Я говорю ей: — Ивона, пиши проще, понятнее — мужчины не любят сложностей и тонкостей, будь с ними проще, тогда отбоя не будет! Ты своими мудреными письмами только их распугиваешь!» — согласилась и Кокиш со мной. «Ах, так она знакомится по Интернету?» — осенило меня. — «Ну да, редкий попадается, и тот тут же куда-то пропадает! Вот мужчины какие-то непоследовательные пошли!» — не могла успокоиться Кокиш. «Так она же страшная — как смерть!» — возмутился я. — «Ну, в её возрасте, доктор, она ещё неплохо сохранилась». «Да, как после эксгумации!» — согласился я. — «Вы, доктор, шутник!» — развеселилась верная, как и Ивона — её подруга Силке. — «Да, не обращайте внимания, привык по-русски выражаться!». — «Вы вот, доктор, говорили про еврейский юмор, я и купила одну книжку, но что-то ничего не пойму и смешного не нахожу. Кстати, у вас очень хочет поучиться фрау Вонибергер, это её мечта!». — «Какая ещё Вонибергер?! Чему она хочет у меня поучиться — еврейскому юмору?». — «Ну, я же вам сказала, что Петер Шнауцер нашёл для вас одну специалистку! Она имеет кучу дипломов по китайской медицине, доцент в институте китайской медицины! Имеет свой праксис, но согласилась у нас работать! Она вам очень понравится — одинокая, бедная женщина, ей 42 года, муж бросил, куча долгов, больных в праксисе у неё нет! Хочет у нас работать, слышала про вас много хорошего, да и Шнауцер вас очень хвалил, а я больше всех! Если б вы знали, как я вас расхвалила!». — «Зачем?». — «Как это зачем! Вы же у нас незаменимый!». — «Зачем же мне её учить, чтобы стать заменимым?!». — «Да нет, вас всё равно не заменишь». — «Ну и радуйтесь!». — «Вот мы и радуемся — Шнауцер вас очень уважает, если б вы только знали, как он вас уважает!». — «Догадываюсь». — «Вот видите, и вы чувствуете. Она придёт на днях, и я вас познакомлю». — «С кем?». — «Ну, с этой Вонибергер». — «Необязательно, мне ни ученицы, ни ученики не нужны! Не понимаю, зачем это Шнауцеру нужно её брать, да ещё, чтобы я её выучил! Вернее, понимаю, поэтому и не буду этого делать!». — «Да она ещё может и не прийти, не переживайте раньше времени! Если б вы знали, какая она дорогая, сколько себе зарплаты запросила!». — «Догадываюсь, Шнауцер решил со мной поиграть в дурные игры, но я буду с ним играть не в его игры, а в свои!». — «Нет, нет, он и не думает, чтобы эта Вонибергер занималась у нас китайской медициной, она будет лечить больных только методами обычной медицины: у кого понос, у кого головные боли, а у кого и давление! Кстати, меня одна врач по альтернативной медицине, которая имеет праксис в соседнем городке, очень просила разрешения у вас хотя бы пару месяцев поучиться, а именно: как вы это всё делаете, что у вас так много больных?! А у неё праксис почему-то пустой!». — «Ну, и что вы хотите, чтобы у неё праксис был полон, а у нас клиника была пуста!». — «Нет, я с ней договорилась, что за то, что вы её поучите, она будет своих больных в нашу клинику на лечение посылать!». — «Вы что, фрау Кокиш, совсем “того”, как сказать это поточнее, такая доверчивая, или меня за дурака держите?! Сами со мной советуетесь! Вы что, советуетесь с дураком! Конечно, вы не доверчивая, сами, как смерти боитесь Фресснапф и других конкурентов! Конечно, я никого не буду учить, с учётом тенденций в нашей клинике, назойливой мечты Шнауцера меня заменить — вытеснить и при этом, чтобы я ещё кого-то поучил! Мне самому скоро придётся поблизости в городке открывать праксис! И зачем это я буду своих будущих конкурентов учить?! Кто меня учил в Германии?! Германия только тем и занимается, что все мои удостоверения и дипломы не признаёт! Я не дорогой, как Вонибергер! Мне можно платить в несколько раз меньше! Жене позволено бесплатно работать, и я должен ещё кого-то учить, чтобы меня затем за ненужностью вышвырнуть! Что это за такая немецкая особенность — еврея заставлять ещё самому себе яму выкопать перед расстрелом! Нет, фрау Кокиш, я не такой еврей! Мой отец прошёл всю войну: от Москвы до Берлина! Он был здесь у вас — в Берлине! И всегда, с самого первого дня войны и до последнего, пока не водрузили флаг победы над Рейхстагом — носил с собой гранату, на всякий случай, для себя, чтобы себе яму не копать! А в нацистов он не гранаты швырял, а мины из миномёта и очень метко! И у меня, фрау Кокиш, его гены!». — «Да нет, нет, успокойтесь! Вы неправильно меня поняли, я очень хочу, чтобы вы у нас работали, я зависима от вас!».

«Что с тобой? Ты бледный! — испуганно посмотрела на меня жена. — Попей водички!». — «Кто к нам сейчас?». — «Ну, видел же, за дверьми Пархатка в своей коляске! Да ты успокойся раньше, водички попей, прими, может быть, успокаивающее! Давай, я давление тебе померю!».

«Доктор, как у вас дела?». — «У меня хорошо, а как у тебя?». — «С вашей помощью болей нет, и вообще всё прекрасно! Стал вновь заниматься частной деятельностью, выбил у страховки за свою травму 150 тысяч евро! Я, доктор, вот что подумал: зачем вам работать на других здесь? Они все вас облапошивают! Я готов вам в своём офисе две-три комнаты выделить, сколько хотите! Оборудования вам много не надо, самое главное для вас — это кушетки, я всё обеспечу. У меня отличный налоговый консультант есть! Два года я готов за вас, за все ваши помещения платить! Я буду вам больных поставлять! Я о вас всем рассказываю, у меня большие связи, в том числе и в прессе! Вас многие знают, но вы далековато от центра работаете, будете работать, где я. У вас будет уйма больных! Подумайте, я вижу, что последнее время вы не очень весело выглядите. Я знаю вашего шефа, я с ним имел когда-то дела, когда здоров был, он шкуродёр и мошенник, подумайте хорошо!». — «Спасибо, Пархатка, подумаю». Затем Пархатка — полуполяк, полуюгослав по отцу, привычно подкатил на своей коляске к краю кушетки, оголил верхнюю часть туловища — накаченный торс, опёрся руками о кушетку, и перескочил на неё. Затем руками забросил и протезы ног на кушетку. Я взял его за низ протезов, где голени, и Пархатка ловко перевернулся на живот. Подавая мне иглы, жена то и дело вдыхала воздух сбоку — на стороне. Недержание всех физиологических оправлений давало о себе постоянно знать. Через 15 минут Пархатка крепко спал в гипнотическом сне, а ещё через 40 минут мы с женой и Пархатка всё проделали в обратном порядке. На прощанье дал ему руку, и он весело покатил к выходу. «Мне надо ещё успеть к подруге — познакомился по Интернету, хорошая девушка! — заверил Пархатка. — Пора мне уже жениться». «Завидный оптимизм при незавидном положении!» — заметила жена. «Прошли боли, и он уже женится, и всем доволен! Давай, открывай поскорее окна, сейчас следующий больной, даже двое пришло, а здесь не продохнуть!» — отметил я. «Может, ты перекусишь?» — предложила жена. — «Нет, спасибо, пусть раньше проветрится, у меня что-то аппетит исчез! А его страховка — сволочи платят 50 % за его лечение!». «Может, будем его один раз в неделю лечить?» — с надеждой спросила жена. — «Посмотрим, если болей не будет и дальше, тогда попробуем». — «А что, если они вдруг появятся?! Уже несколько лет отсутствуют!». — «Ну, я чувствую, если его перевести на один раз в неделю, то появятся». «Конечно, никто с ним не возился, как мы, — отметила жена, — и он ещё много времени отнимает своей болтовнёй!». — «Это входит в его “комплекс” — хочет показаться значительным: есть деньги, есть дело, и даже девушки на выбор!».

— «Давай, мать и дитя заводи!». Фрау Дёрнер — сорокадвухлетняя «бизон»! Тут уж без всякой натяжки — чистый бизон без всякой примеси, и подробно описывать её не надо! В этот раз привела своего «бизончика» — семилетнего «телёнка», на неё похожего и тоже, как и она, с синдромом гиперактивности: «на месте не сидится и не лежится»! Лечилась три месяца стационарно, разочаровалась в психотерапии и в своих терапевтах! И вся клиника радовалась её уходу, но она решила продолжить у меня амбулаторное лечение, да ещё своего маленького привела! «Как дела, как зовут?» — обратился я к «маленькому бизончику». «Андреас», — небрежно бросил маленький и, схватив со стола целую упаковку ещё невскрытых игл, тут же их вскрыл. «Что, игл боишься?!» — с надеждой спросил я. Вместо ответа, Андреас снял рубашку и грохнулся на кушетку. «Откуда знаешь, что надо делать?» — поинтересовалась жена. — «Мама сказала». — «Кем хочешь стать, когда вырастешь?». — «Тайквандо майстер!». «Вот чего я боюсь с его характером — это тайквандо, он и так всех детей избивает!» — справедливо заметила мать. Затем перешли к маме, при 170 см ростом, казалась коротышкой, но зато — какой! Мощная шарообразная голова, посаженная на торс без шеи, морда бизонья, коротенькие мощные руки, полусогнутые в локтях, специально созданные, чтобы кого-то крепко за талию захватывать и валить! Коротенькие, но мощные ноги, оттопыренный мощный зад! Вот, кто мог бы доставить истинное наслаждение пациенту Циглеру с его страстью бороться с тётками, лучше любого психотерапевта помогла бы! Видать, по описанию, и мужа имела Циглеру подобного! Но парадокс секса в том, что женщины умеющие бороться, любят всегда быть «поборотыми», что ни мужу фрау Дёрнер, ни Циглеру не удалось бы! Поэтому с трудом уговорил я фрау Дёрнер не бросать пока мужа! — «Крепкого мужчину хочу!» — заявила фрау Дёрнер. Вот те на! Это какой же слон должен быть, чтобы для Дёрнер крепким показался! Но сердцу женщины не прикажешь, и за мощной оболочкой фрау Дёрнер скрывалось нежное слабое нутро! Вот из-за этого противоречия и страдала фрау Дёрнер! Была бы «доминой», отбоя от «циглеров» не было бы! А кому нужен нежный бизон, который не валит, а сам валится на спину?! Короче, природа подшутила над фрау Дёрнер! «Сынок ваш пусть спортом занимается!» — перед её лечением посоветовал я фрау Дёрнер. — «Почему?». — «Пусть свою энергию расходует! Пусть лучше сражается на ринге, чем на улице!». Закололи мы с женой иглами и этого большого бизона, лежащего на животе! Зрелище, прямо сказать, не для садистов, но зато какое прекрасное для мазохистов! Согласно своему тонкому нутру, фрау Дёрнер после первых моих фраз тут же провалилась в глубокий гипноз! Всегда ругаю жену из-за её полного неуважения к моему гипнозу, поверила в то, что это просто — как два пальца обмочить! Я начинаю произносить формулы гипноза, и она тут же пристаёт со своими вопросами к пациенту: — Вас укрыть? Лампу включить? — и т. д. Сколько раз при этом бросал на жену зверский взгляд, да и потом ей доставалось — не помогает! Не бил по-настоящему, видать, вот и не боится! Вот и сейчас! Я заговорил, и жена с её вопросами к фрау Дёрнер! Хорошо, что Дёрнер наплевала на женины вопросы и в ответ захрапела! А другие пациенты, бывает, вздрагивают, открывают глаза, разрывая, как намагниченные, веки и со страхом смотрят в пустоту, ничего не понимая, и не отвечая! Что делать в таких случаях?! Приходится жену локтем в бок, затем иногда ещё и коленом…! И выставляю из комнаты взашей, а пациент уже сам глаза прикрывает! «Что пристала?» — говорю жене. — «Да, пошёл ты! Я, как лучше, а ты: “пристала”!». Пробудили вначале маленького «бизона», он тоже «окочурился»! И поняли, что ошибку совершили, перейдя затем к маме — «бизонихе», её будить! Этот маленький оказался очень любознательным! Тут же, вскочив с кушетки, побежал за нами маму понаблюдать! С уважением уставился в мамину «гору» — между спиной и ногами! По его виду было понятно, что он знал: почему и зачем бежит! Эта картинка точно порадовала бы Фрейда с его теорией — комплекса Эдипа! Мы с женой понимали проблему! Сынок «бизоний» тоже понимал, что ему «надо»! Только мама его: ни практически, ни теоретически не была подготовлена к проблеме! «Отца ни во что не ставит, презирает, не слушает, хотя тот в нём души не чает и нежно любит! А я вот, его и луплю, и ору, и гоняю от себя! А он, всё ко мне и ко мне!» — то ли с гордостью, то ли с сожалением, на прощание сказала мама. «Что здесь можно сделать!» — риторически произнесла жена. «Ничего не сделаешь! — согласился и я. — В доме нет кота! Мыши бегают по столу! Здесь спору нет — прав Фрейд!». «Но таких семей масса!» — добавила жена, давая понять, что Фрейд в большинстве случаев прав. Пришлось вновь напомнить «оппонентке»: «Я не соревнуюсь с Фрейдом! Да, конечно, он прав, но это не исключает различия в проявлениях. Я имею в виду различие между Эдиповым комплексом у травоядных и у хищников». — «В чём разница?». — «Ну, хотя бы в том, что у хищников его проявление может быть более кровавым, непримиримым, войной на изгнание, уничтожение! А здесь, смотри, всё мирно. Отец, вообще, этого не замечает, не чувствует, что его все презирают, жуёт травку и жуёт! Мать тоже — корова “бизониха” не чувствует ничего. Хуже, если в сынке хищник сидит — сожрёт отца, и за матерью будет охотиться! Затем изнасилует женщину похожую на мать! Это очень даже на него похоже! Для своего возраста физически очень развит и любознателен! Здесь тоже Фрейд прав, энергию надо иногда сублимировать в другие виды деятельности! Пусть лучше будет таквайндо майстер и сам по роже будет получать, чем беззащитных бить! Ты обратила внимание, что он совершенно не вздрагивал и не реагировал на уколы?». «Да, — согласилась жена, — редкая сволочь попалась!» — «Очень часто у жестоких людей, убийц, как и у бойцовых собак, притуплена болевая чувствительность!» — добавил я.

«К нам, в коридоре, ждёт такая длинная, сухая в белых штанах, тоже, по-моему, из семейства собачьих, но какой-то особой породы! Может, даже такая — гиеновидная собака?! И, по-моему, это и есть та “великодушная помощь шефа”, о которой Кокиш сообщила!» — прервала моё теоретическое благодушие жена. — «Ты думаешь? Позвоню Кокиш! Почему она в таком случае её сама не привела?». «Боится тебя!» — правильно подумала жена.

«Вы к нам никого не подослали?» — по телефону, напрямик спросил я у Кокиш. — «Да, да, доктор! К вам очень хочет фрау Вонибергер — пошла с вами познакомиться! Я вам уже говорила, может, возьмём её? Очень хочет всё же у вас поучиться!». «Ну-ка, давай её сюда, заводи её! Что за день такой собачий!». — «Да, действительно, жена права, что-то от семейства собачьих есть! Но какой-то вид особый: маленькая головка на длинных, как ходули, ногах, впалые щёки, хищные маленькие, глубоко посаженные глазки, какая-то постоянная гаденькая улыбочка! Откуда-то мне такая улыбочка уже знакома? Ну и рожа! Ах, да! В детстве видел у соседей собачку с такой рожей, которую я назвал: рожа — “как говна объелась”! Вот и сейчас вижу — нечто подобное! Возможно, эта улыбочка, чтобы изобразить доброжелательность, но и тайное желание присутствует — надежда скрысить что-то, чего-то хочет выесть, объесться! Ну, что ж! Накормлю, как меня здесь кормят!» — пронеслось у меня в голове.

«Вонибергер!» — представилась, отгаданная загадка. «Слушаю вас, что я могу для вас сделать?» — с холодной немецкой вежливостью, поинтересовался я. Как у меня, обычно, главные врачи, при моей попытке устроиться у них на работу спрашивали. Что означало: «Пошёл вон, чего надо!».

«Мне много о вас рассказывали, хочу посмотреть, как вы работаете! Я окончила серию курсов по китайской медицине — более 300 часов учёбы! Занимаюсь всем: акупунктурой, прижиганием, траволечением! А вы занимаетесь траволечением?». — «Занимался, но в этой клинике — нет». — «Почему?». — «У нас здесь особая клиника: неврозы, психосоматические проблемы и много аллергических проблем. Основная масса больных получает психофармакологические препараты, и смешивать их с травами нет никакого смысла, непредвиденные реакции будут, и неизвестно от чего: от китайских трав или лекарств! Китайские травы прописывают или в порошках, или в отварах, даются в больших дозировках и они совсем не безобидны! А наши больные очень чувствительны, постоянно чувствуют какой-то дискомфорт: то тошноту, то боли в животе, то поносы, то запоры, то рвоту, то головные боли и, вообще, боли различной локализации! Их и колоть нужно очень осторожно! То, что я делаю, скорее, можно назвать психотерапевтической акупунктурой! Я ее с гипнозом сочетаю! Больных надо успокоить, проблему их понять, иначе депрессивный больной или с расстройством страха: припадками, паникой, иглоукалывание воспримет, скорее как наказание, чем как помощь! Я 23 года занимаюсь ТКM (традиционной китайской медициной), из них 13 лет в области психосоматической медицины, мне пришлось многое переучивать, пересматривать! Концепция обычной — классической китайской медицины здесь имеет очень ограниченное применение!».

«Кстати, вы сказали, что много здесь больных с болями, а я как раз этой проблемой и занимаюсь, я ортопед и занимаюсь широко противоболевой терапией, так что мы с вами здесь очень можем сотрудничать!» — вставила Вонибергер свои условия тоном работодателя. Она, оказывается, пришла мне предложить у неё здесь поработать — ей помогать! — «А вы знакомы с председателем общества акупунктуры в Германии профессором Френцелем?» — поставила она меня в тупик, что главаря «вырви глаз» не знаю, т. е. крыши не имею. — «Нет, ещё не успел». — «А профессора Книпера вы знаете?». — «Тоже не успел». — «А профессора Кёнимонд знаете?». Пришлось признать, что я ничего и никого не знаю, как говорят в России: С «солнцевской» группировкой не сотрудничаю! С «казанской» не знаком, хотя там и специализировался! «Ваньку-кирпича» не знаю! Мишку Косого не пользовал и т. д. Не свой, получается!

«Хотела бы у вас поучиться», — скромно подытожила Вонибергер и усилила свою улыбочку, так что нам с женой завоняло.

«Значит так, фрау Вонибергер! Судя по вашему большому опыту, вы в учёбе не нуждаетесь! Кроме того, нельзя показать гипноз, это не театр, не шоу, только настораживает и пугает больных! Я беседую с больными, это тоже исключает присутствие третьего лица!». «А, она?» — кивнула Вонибергер на жену. — «Она не только опытный врач, но ещё и товарищ по учёбе, и жена! И больными воспринимается, как одно целое со мной. Её присутствие мне помогает, успокаивает и, кстати, и больных успокаивает! Если она на пять минут покидает кабинет, и больные приходят, то они тут же спрашивают: “А где ваша жена?” Многие психотравмированные женщины — пациентки, подвергшиеся сексуальному насилию в детстве или позже, не приходили бы ко мне одному! Она меня дополняет, а я её дополняю!».

«Ну, хорошо, посмотрим!» — угрожающе заулыбалась Вонибергер, оставив у нас ощущение, что мы в ночной горшок с головой окунулись.

«Ну, что доктор? — завалилась Кокиш через 10 минут, не дав нам с женой даже свежим воздухом подышать. — Как вам Вонибергер? Правда, славная — энергичная такая!». «Что касается энергичности, этого у неё не отнимешь!» — согласился я. — «Вот видите, я очень рада! Я знала, что она вам понравится, что вы очень даже подходите друг другу! Вы, даже, чем-то похожи!». — «Кто похожи!». «Ну, вы!» — замялась Кокиш, увидев моё неприветливое лицо. — «Ну, не то, чтобы очень похожи, но она, поверьте мне, очень милая! И, главное, мне её очень жалко! Она без мужа — муж её бросил, денег не оставил, она очень несчастная, ей надо помочь!». — «Ладно, фрау Кокиш, а как у вас дела?». — «Ой, знаете, огромное вам спасибо! Вы мне очень помогли! На чём мы остановились в последний раз? Про шефа с двумя букетами рассказывала?». — «Да, фрау Кокиш!». — «Про то, что газету у меня стал читать, после того….?». — «Да, и это рассказывали». — «Про то, что проституткой меня уже давно не обзывал?». — «Нет, вот про это, пожалуйста, поподробнее расскажите!». — «А зачем? Ведь, не обозвал! — перепугалась Кокиш. — А про то, что постоянно говорит, что любит меня?». — «Об этом, знаю». — «А про то, что хочу начать наступать на него, чтобы ко мне насовсем ушёл?». — «Тоже говорили». — «И что посоветуете? Начать наступление на него?». — «Начинайте!». — «А про этого — чудного, милого владельца фирмы, с которым я бегаю по вечерам в парке?». — «Говорили». — «Вот хорошо, если бы вы на него посмотрели и оценили! Так что с ним делать, посоветуйте!». — «Организуйте наступление!». — «На кого, на него?». — «Да». — «Да! Хорошо, спасибо, попробую! Я без вас ничего не делаю, не посоветовавшись! Вы мне помогли с шефом наладить отношения! От Иоганнеса помогли избавиться! Теперь, чувствую, и замуж поможете выйти! Знаете, очень хотелось бы хоть пару хороших лет провести в прелестной семейной жизни с шефом! Думаю, заслужила это! — жалобно запричитала Кокиш. — Как думаете, придёт ко мне он насовсем?». — «Придёт, обязательно придёт». — «Спасибо, по-моему, машина шефа подкатила!». «Ну, у тебя и выдержка! — удивилась жена. — Ну, и сволочи! Ладно, поехали домой! Я ещё хотела “нового” позвать на беседу, сегодня поступил, тогда завтра можно было бы лечение начать!». — «У меня много выдержки, но не столько, чтобы ещё кого-нибудь видеть сегодня! Поехали домой!».

Глава 21 Вставай, страна огромная!

«Ну, что они задумали, как считаешь?» — спросила жена уже по пути домой. «Ясно что — этот вонючий Шнауцер хочет, чтобы эта вонючая Вонибергер у нас подглядела, как работаем, научилась, а нас затем выбросить!». — «Зачем ему это?». — «Он нас ненавидит! И не в последнюю очередь за то, что пока не может выпихнуть! Нас он взял, как ты знаешь, чтобы предыдущего главврача вышвырнуть! Но я не стал ему в этом помогать: сказал, что психотерапией не буду заниматься! Таким образом, не помог ему выпихнуть главного врача, хотя тот и заслужил этого, но я никогда не был орудием в руках других. Кроме того, сразу же оценил, что буду следующим! Независимо от того, помогу я ему или нет, он возьмёт очередного, чтобы меня выпихнуть! Это его постоянные игры, он играет людьми в дурацкие шахматы: одну фигуру бьёт другой! Он играет и с женщинами, как иранский шах: сестра — это его мама, трусы сменит, когда описается, накормит, спать уложит!». — «Так он не уйдёт к Кокиш?». — «Это от меня зависит! Можно сделать, чтобы ушёл, но ненадолго. Он разрушитель: разрушил клинику, каждый последующий главный врач хуже предыдущего. Вот только новые любовницы ему, в его возрасте, уже не светят — старый п….н, ведь! Он бы нас давно выгнал, но на китайскую медицину плюс гипноз нелегко найти достойную замену! А я ещё и психотерапевт, и интернист. Кроме того, мы ему приносим, без затрат для него, несколько десятков тысяч евро, а нам обоим платит одну десятую! Даже с его разрушительностью и злобой, тяжело отказаться от таких денег! Выгонит нас в этом месяце — тысячи не дополучит, а клиника ему приносит всё меньше дохода! Всё держится на том, что платит всем крохи, а меньше всего — нам! Конечно, Клизман получает у него раз в пять больше нас, но за это он её очень скоро выгонит! Он жадная скотина! Подсчитав своими козлиными мозгами, что если мы ему одни приносим 20 тысяч в месяц, то если возьмёт ещё такого одного, как я, будет иметь 40 тысяч, трёх, как я — 60 тысяч, 4-х, как я — 80 тысяч, пять, как я — 100 тысяч и т. д. Он же сам так прямо и сказал в прошлом году: “Подготовьте мне четырёх, а лучше пять специалистов!” А через пару недель нам, как бы шутя, ляпнул: “Я скоро разгоню эту русско-еврейскую компанию!”». «А, что Кокиш? Она же от тебя зависит! — засомневалась жена. — Как она будет без тебя?!». — «Кокиш продажная сволочь! И как он правильно ее обзывает — проститутка! Она знает про его намерения, но нас не предупредила, наоборот, работает теперь полностью на него! Она, как наш народ говорит: думает, что уже “бога за бороду” держит! — Она неблагодарная скотина, думает, что всему уже у меня научилась — поняла, как с ним себя вести и не понимает, что его “любовь” временна! Скоро последуют побои и её новые унижения! Он насосался крови и пока отдыхает! Он ведь эту вторую проститутку — прокуру хочет взять, чтобы Силку грызть, чтобы её чуть что — заменить, и чтобы между ними была конкуренция за него! Но Кокиш поверила, что он её любит и благодаря мне перестала временно колесо как белка крутить — совершать бесполезную работу вечного двигателя! Поэтому она сейчас наслаждается покоем и его как бы расположением». — «А где ее благодарность тебе? Ты ей помогаешь, а она тебе гадит — подсовывает эту Вонибергер!» — «От Кокиш ждать благодарности, надо быть полным дураком! Ей будет приятно, если и мы будем страдать и с кем-то сражаться! Она в этом похожа на своего господина: жадная, подлая, лишённая элементарной благодарности! Это русский человек, если его накормишь, да ещё выпить дашь, будет тебе благодарен! Но это не распространяется на немцев. Я тебе уже не раз говорил: “Немцу сделаешь добро — примет за твою слабость!” Если немцу что-то хорошее делать, то надо его сделать зависимым от себя, держать постоянно за горло, отпустишь — он тут же тебя схватит! С немцем надо быть сильным! Кстати, и на государственном уровне нельзя им делать подарки, как Горбачёв и Ельцин: то парочку картин из музея вернуть, то даже ГДР подарили, а в ответ…?! Ты же сама видишь и слышишь, что они говорят: “Зачем русские делают эти подарки? Что они у нас взамен выторговывают?!” Просто многие русские германофилы! А много встречала ты здесь русофилов? Короче, посмотрим, как будут развиваться события дальше! Мы не дураки, мы здешнюю публику хорошо изучили! Главное запастись здоровьем! В случае чего — пошлём их к чёрту! Откроем по соседству свой кабинет, тогда они узнают: кто такой профессор Френцель-сренцель и чего он стоит, кто такой профессор Книпер-триппер и кто такая их ученица — гиеновидная собака Вонибергер! Они обосрутся, больные будут у нас, а они будут хер собачий сосать — жадность фраеров сгубит! Конечно, в клинике, даже в такой как эта, интереснее работать, но если откроем кабинет, то денег мы точно больше заработаем! Что самое главное, я эту Вонибергер на пушечный выстрел не подпущу к нашему кабинету!». «Думаешь, можно научиться тому, что ты делаешь? — скептически скривилась жена. — Ты же с каждым больным другой, и по-другому работаешь!». «Нет, конечно, научиться она не научится, но им скажет, что научилась, а это облегчит им задачу нас выпихнуть. Вот посмотрим, как Клизман завтра представит её на конференции, пойду завтра послушаю!». «Сволочи, они только мешают работать! — подытожила жена. — Радовались бы, что ничего не требуем: ни денег, ни условий работы! Кто бы делал в таких условиях гипноз: шум — телесно-ориентированные терапевты и их ученики — пациенты лупят мячом о стенку, как бы своих мам и пап избивают, дикарская музыка, барабанный бой доносится с музыкотерапии! И в таких условиях больные спят в гипнозе, успокаиваются! За пять лет даже шторки не постирали, грязные дорожки! Везде сделали ремонт, кроме наших кабинетов. На креслах сидеть невозможно — сидения сползают!» — запричитала жена. — «Ладно, не зли меня, я и так злой!».

«Попей водички, прими от давления», — утром напутствовала меня жена перед конференцией.

Все были уже в сборе и даже фрау Вонибергер в своих вечных и совсем не белых штанах. Завидев меня, Клизман расплылась в сладострастной вонючей улыбочке, как у Вонибергер, очевидно, скопировав её.

«Дорогие дамы и херры! — торжественно, нарочито громко, чеканя каждое немецкое слово, начала Клизман. — Я очень рада иметь право представить вам нашего нового специалиста по китайской медицине фрау Вонибергер, которая не только “этими иголочками колется”, но и травами лечит! — ехидно покосилась в мою сторону Клизман. — А теперь, прошу всех себя представить по очереди, фрау Вонибергер!». «Моя обязанность в этом доме — китайская медицина», — скромно представился я, решив: «Здесь пока не буду ставить Клизман “на место”! Получит у меня через полчаса на конференции у Кокиш!».

«Ну что, как вам новенькая? — спросила Силке как бы у нас с Клизман. — Как она тебе понравилась, Ивона?» — поинтересовалась Силке у Ивоны, догадавшись о моём мнении. «Ой, ой, Силке! Какая прелесть! Очень положительная, знающая и энергичная! Правда, доктор?» — поинтересовалась Клизман или мне воняет. — «Да, очень нравится! Только, знаете, что мне не понравилось — это то, как вы обозвали мою работу: акупунктуру вы умышленно обозвали — “иголочками колоться”! “Колоться иголочками” — это по-вашему, а в китайской медицине — акупунктурой именуется и составляет основу китайской медицины!». — «Ой, извините, я не хотела вас обидеть!». — «Вы не меня обидели! Вы обидели китайскую медицину! Что же касается траволечения, то я китайские травы не применяю не потому, что не умею, а потому, что опыт их применения имею, и у нас они неуместны!». — «Ой, извините…». «Ну что ещё нового? — прервала Кокиш “диспут”, отвлекая от конфликтной ситуации, и предложила свою более миролюбивую тему: — А я вчера была в ресторане со Шнауцером! Мы чудненько вечер провели!».

«Я так и не поняла, что там произошло на конференции?» — притворно поинтересовалась у нас в кабинете Кокиш через 20 минут. — «Я же сказал, что Клизман акупунктуру пренебрежительно назвала: “колоться иголочками”, а вот фрау Вонибергер, в отличии от меня, ещё и травами лечит!». «Вот, Ивона, как она так может! Что за тон такой! Вот за это я её не люблю! — заверила Кокиш. — Что за манера такая! Вы очень правильно её одёрнули». «Вы ведь сказали, фрау Кокиш, что Шнауцер взял Вонибергер для общемедицинского обслуживания больных! — напомнил я. — А Клизман её представила как принятую вместо меня на работу». — «Да, да! Шнауцер ей строго настрого запретил заниматься здесь китайской медициной, а только общемедицинскими вопросами». — «А она что сказала шефу?». — «Нет, она только сказала, что открыта для любой деятельности, но, самое главное, хочет у вас поучиться. Да, я что-то хотела у вас узнать… Ах, да! За что шеф меня вчера, вновь проституткой обозвал?!». «Он мне ничего об этом не сказал!» — притворно удивился я. «Зато мне сказал! — раздраженно, с упреком в мою сторону отреагировала Силка. — Мы отлично поужинали, затем пошли ко мне! Тоже всё прошло хорошо: почитал газетку в туалете, посидел там, как всегда! А затем, когда вышел из туалета, сволочь сказал: “Проститутка всё же ты!” Что это означает, не пойму?! Что он хотел этим сказать?! Теперь всегда так будет?!». — «Ну, может, он в газете какие-то ассоциации с вами нашёл?». — «Какие?». — «Да всё, что угодно! Например, женщину лёгкого поведения увидел, обнимающуюся с мужчиной! И вспомнил про вас, про вашу измену!». — «Точно, одна там такая — голая парочка была! Вы правы. Но при чём здесь я?! Что делать?!». — «Ничего, не обращайте внимания». — «Хорошо, спасибо, а с Вонибергер я поговорю, чтобы она не лезла пока в китайскую медицину».

«Вот проститутка, сволочь! — поддержала Шнауцера моя жена, когда Кокиш ушла, и спросила: — Что будем делать?». — «Пока работать». — «Ладно, попей водички и прими успокаивающее, давай я тебе давление измерю». — «Пойду днём на конференцию, пойму, как Кокиш поговорила с Вонибергер». «Вон, смотри! — указала жена на окно. — Вон, эта Вонибергер стоит, курит с Клизман! Они уже сдружились!». — «Ладно, не зли меня, плевать на них!». «Смотри, какая агрессивная! — не унималась жена. — Хотя бы приличие соблюдала, огляделась бы раньше, изобразила добродушие, не лезла бы как танк, осмотрела бы больных, обследовала бы их! Так нет — сразу отбирать твоё поле деятельности!». — «Это не только в ней причина! Она получила на это разрешение Шнауцера! Кокиш врёт! Как она сказала: “Вонибергер открыта для любой деятельности!” Это означает: открыта для любой подлости, как и Шнауцер, и Кокиш, и Клизман! Это одна шайка сейчас! Они намереваются с нами играть в игру “собачка и мяч!”. Помнишь, как в Союзе: дети перебрасывают мяч друг другу, а тот кто “собачка” за мячом гоняется!». — «Ты думаешь?». — «Уверен! Я думаю, что уже примерно через час на дневной конференции получу этому подтверждение».

Конференция началась, как всегда, нудно, пока её не оживила Вонибергер, оказавшись рядом со мной на соседнем стуле: «Я посмотрела только что одного пациента и считаю, что ему очень хорошо поможет лечение травами, которое я решила ему провести». «Фрау Вонибергер, я вам уже объяснил, — как можно спокойнее начал я, — что травы не применяю из-за их возможных побочных эффектов! И, в особенности, в сочетании с психофармакологическими средствами. Вы же должны, как специалист, понимать, что если их применять, то только в соответствующих больших дозировках, как китайцы это назначают! Это 10–20 грамм, это не миллиграммы! Это, если делать так, как положено по принципам китайской медицины! А если назначать в виде готовых таблеточек из Голландии и всем одинаковые, то это профанация!.. Что получает больной?» — обратился я к медсестре. «Инсидон», — заглянув в листок назначений, объявила медсестра. — «Вот видите, фрау Вонибергер — антидепрессант получает больной!». «А мы его отменим!» — парировала Клизман, выскочив тут же «с камнем за пазухой»! «Нет, я не согласен с такой постановкой вопроса: всё отменим, лишь бы дать фрау Вонибергер поработать, больному травы назначить! Больного с депрессией оставить без антидепрессивных препаратов! Я сам посмотрю больного и решу, что для него лучше!» — как можно спокойнее подвел я черту в дискуссии. Немецкий трудовой коллектив, по их физиономиям, был явно не на моей стороне, но все промолчали.

«Ну что? — спросила жена после моего возвращения в “родной окоп”. — Попей водички, прими успокаивающее, давай давление измерю. Ну что?». — «Как я тебе и предсказал, проститутка Кокиш очень “хорошо” с Вонибергер побеседовала! Игра “в собачку” идёт полным ходом!». — «Что будем делать?». — «Пойду, поговорю со Шнауцером, я не сторонник заболевание переводить в хроническую форму — вскрою гнойник!». «Смотри, осторожно!» — посоветовала жена. — «Знаю, “гранату держу за пазухой”, как мой отец на фронте, если что “подорву” их тоже!».

Кокиш ворковала с шефом у неё в кабинете. Шнауцер, обычно обращающий внимание на мой живот, в последнее время помалкивал. Мой живот уменьшился от такой жизни, а его, как нарочно, расползся до неприличия, как глобус больших размеров! Шнауцер стоял и отрыгивал что-то съеденное и выпитое с Кокиш и, извергая вокруг тухлятину, приговаривал: Entschuldigung! Entschuldigung (извините, извините!). «Как дела, доктор?» — ханжески, обратился ко мне Шнауцер. «Как вы думаете, какие у меня могут быть дела?! Если я слышу от вас, что вы берете на работу Вонибергер как врача общей практики, а Клизман её представляет на конференции как видного специалиста по китайской медицине! А я, видите ли, какими-то “иголочками колюсь”, а Вонибергер ещё и травами лечит! Одному больному, который принимает антидепрессант, уже назначила бесполезные травы! А Клизман этот препарат готова отменить, лишь бы дать Вонибергер попрактиковаться в области траволечения!».

«Вот говно эта Клизман! — притворно возмутился Шнауцер. — Ну, ты, Силке, сама виновата! Ты должна была в коллективе объявить, что он начальник, а она, эта Вонибергер, подчиняется ему во всех вопросах, в том числе и в общей медицине!». «Причём общая медицина ко мне?! — понял я подлый трюк Шнауцера: — На меня возложить ответственность за общую медицину, оставив поле деятельности по китайской медицине за Вонибергер!». «А что, доктор, почему бы вам электрокардиограммы не делать больным и обследовать их?» — подтвердил Шнауцер, что я его пакости разгадал. «У меня достаточно работы в моей области, по моей прямой обязанности — китайской медицине!». — «Ну, вам здесь и Вонибергер может помочь!». — «Из этого ничего хорошего не получится!». — «Получится, доктор! А ты, Силке, скажи на конференции: он начальник! А она — эта Вонибергер, если будет лезть не в свои дела, уйдёт!» — изменил Шнауцер один притворный тон на другой притворный, думая, что я клюну на его пошлость! И, решив еще больше меня убедить в его «искренней неискренности», добавил: «А эту Клизман, я давно хочу выгнать! И выгоню в ближайшее время! Что делать с ней, доктор, что думаете?».

«Ну что, какая его реакция?» — спросила жена. — «Игра “в собачку” продолжается, и я правильно понял, что всё делается от имени и по поручению Шнауцера — это его проект!». — «Что будем делать?». — «Потихоньку относить домой наши вещи: книги, журналы». — «Думаешь?». — «Да, он уже не раз собирался нас гнать и не решался, но в этот раз дело серьёзнее, у него сейчас настроение: “наши пришли” — подмога подошла в виде Вонибергер!». — «Позвать новую больную на беседу?». — «Нет, с таким настроением не делается ни психотерапия, ни иглотерапия, ни тем более — гипноз!». «Завтра придём сюда на “общий праздник”?» — спросила жена. — «Придём». — «Зачем?». — «Посмотрим, послушаем, что он скажет о Вонибергер коллективу! Посмотрим, как он со своей сестрой обращается, он её всегда берёт с собой в такие дни».

«Кокиш, рвётся!» — объявила жена через 10 минут. «Ну, доктор, вы молодец! Вы выиграли сражение, поздравляю!» — поздравила меня Кокиш с победой «над немцами»! «Пока рано, я ещё ничего не выиграл». «Я вас, доктор, очень прошу! Приходите завтра на праздник! Я хочу узнать ваше мнение о шефе, его отношении к сестре, ее влиянии на него! Есть ли у меня шансы на то, что он ко мне придёт навсегда? А эту Вонибергер мы уберем!». — «Хорошо, я и так решил, что приду… Поехали домой, — предложил я жене, — завтра рано вставать».

Всё в клинике играло, бурлило, народ ел, жарил, пил минеральную воду, мороженное ел, но без алкоголя — не как в России! Вернее, алкоголь был, но в отдельном кабинете у Шнауцера, где и его сестра была, и Кокиш была — такой треугольник в немецком варианте. «Силке, сходи, принеси мне списки больных и доходы клиники за этот год!» — отправил Петер Силку погулять. «Пейте, доктор!» — налил Шнауцер мне, моей жене и себе игристого вина. Хотел он и своей старой сестре налить, но та скромно удалилась, возможно, за Кокиш пошла последить. «Ну что, доктор, довольны вы работой?» — поинтересовался слегка охмелевший Шнауцер. — «Да, очень!». «Действительно, да?! — удивился Шнауцер, зная, что он этому не способствует, и решил уточнить: — А с каким настроением идёте на работу?». — «С очень весёлым». «Это, знаете, самое главное! — согласился Шнауцер. — А, как вам Вонибергер?». — «Плохая!». — «Плохая?». — «Совсем никудышная!». — «Почему?». — «Ну, во-первых, дура! Во-вторых, агрессивная и плохой специалист!». — «Почему дура?». — «Была бы умнее, вела бы себя поскромнее, а не пёрла бы, как танк, тогда, глядишь, чему-нибудь научил бы. Плохой специалист, потому что не понимает, что травы вместе с психофармакологическими средствами назначать — безответственно! А Клизман готова антидепрессанты отменить после моего замечания о несовместимости, лишь бы мне нагадить!». — «Ну да, пусть больной прыгает в окно! — согласился Шнауцер. — Эту Клизман, я выгоню!». «Если Вонибергер хороший специалист, почему у неё праксис пустой?» — продолжил я свои доводы. «Почему пустой, доктор?» — возразил Шнауцер. — «Иначе, не искала бы другую работу! В нашей клинике, например!». — «Ну, это ещё не показатель, доктор». — «К тому же, она точь-в-точь как Клизман, они сразу друг друга и нашли! Обе без мужей, обе агрессивные, обе злые на весь мир!». «Вот это, доктор, вы правы, над этим я не подумал! — наконец, согласился Шнауцер и добавил: — А вот Фресснапф, правда, чудная! Скажите об этом Кокиш!». «Наконец я попал на то, что Петера беспокоит!» — понял я. «А вот и Кокиш! Слышишь, Силке, что доктор сказал? Он прав, он тебе всё объяснит по поводу этой Вонибергер! Спасибо, доктор!.. Ну ладно, поехали домой! — обратился Шнауцер уже к сестре, вернувшейся вслед за Кокиш. — А ты, Силке, тоже можешь идти домой отдыхать», — разрешил добрый Петер злой Силке.

«Ну, что думаешь?» — спросила жена, когда после «праздника» решили дома подкрепиться. — «Думаю, как с Кокиш обойтись». — «В каком смысле?». — «Что нам выгоднее: Кокиш уверенная в себе, или Кокиш узнавшая горькую правду?!». «Ну, думаю, если у неё будет хорошее настроение, то она и нам охотнее поможет», — решила жена. — «И много она нам помогла?». «Нет», — согласилась жена. — «В том-то и дело! А знаешь, я эту Силку опять посажу в колесо — пусть его крутит! Белка должна колесо крутить! Пусть страдает: “Только страдания делают человека человеком”, — сказал Достоевский». — «Но ты говорил, что это не на всех распространяется?» — «А мы посмотрим в понедельник! Поехали к детям, хватит об этом дерьме!».

«Кокиш к нам!» — объявила жена в понедельник утром, как только в кабинет вошли и даже свет ещё не включили. «Доктор, спасибо, — сияла Кокиш, — что помогаете мне и на праздник пришли! Я уже вам домой хотела звонить, не терпелось узнать ваше мнение!». «Садитесь!» — мрачно, как на Страшном суде, предложил я. «Ну что, доктор?!» — встревожилась грешница.

«Вот я и думаю, сказать вам или не сказать?! Не лучше ль вам всю правду вывалить, иль вам приятное сказать?» — по смыслу почти по-старославянски, но все же по-немецки ошарашил я Кокиш.

«Правду, доктор! Правду, только правду!» — заголосила побледневшая Кокиш. — «Значит так, говорю правду, хотя и понимаю: больно сделаю вам!». — «Говорите, доктор, говорите!». — «Значит так, приготовьтесь!». — «Готова, доктор!». — «Это будет больно слушать, но Шнауцер любит только себя!». — «Да вы что?» — побледнела, как смерть, Кокиш, да так, что даже жена моя болезненно скривилась, глядя на нее. — «Он с сестрой — одна команда! А с вами он играет! Он никогда к вам не придёт! Вы для него игрушка, а сестра — мама! А фрау Фресснапф он очень уважает! Она для вашей замены! Она ваш конкурент! И он вас в один прекрасный момент ею заменит!». «Я так и думала», — прошептала через пару минут «убитая» Кокиш. «Правильно я сделал, что правду вам сказал? Или надо было лучше промолчать?! — на немецкий манер поинтересовался я у Кокиш: — Страшно ли вам? Боитесь ли вы умереть? Больно ли вам?» — типичные немецкие вопросы. — «Очень правильно, доктор, спасибо вам». — «Да не за что!». «Ну и подлец! Я так и знала, предполагала это! И согласна с вашими наблюдениями, хорошо, что вы мне помогли разобраться. Значит так, — эту Фресснапф я вышибу! — оживилась отошедшая от шока Кокиш. — Я, знаете, люблю сражаться, я очень люблю сражаться! Мне даже как-то было скучно, когда вы меня призывали к спокойствию и сдержанности. Правда, отношения с Петером стали лучше, но он подлец, и я ему покажу! Буду себе искать другого мужчину, другую работу, но его изведу! А эту Вонибергер я уволю! Спасибо, доктор, я люблю сражаться! Я себя сейчас даже как-то лучше чувствую, и, самое главное, ваши наблюдения совпали с моими!».

«Молодец, правильно!» — бросилась поздравлять меня жена. — «Конечно, правильно! Белка опять крутит своё колесо! Вонючий Шнауцер — интриган — подавится от своих интриг, гадостей! У него ещё и новые рога пышно расцветут! Что касается Вонибергер, здесь я меньше всего уверен, что Кокиш что-то хорошее для нас сделает! Но ничего, пусть её жрут! В любом случае, мне легче! И я “помочился в их чайник”!». «В какой чайник?» — не поняла, жена. — «А помнишь старый советский анекдот: “В общежитии двое, живущие одной комнате, издевались над третьим студентом, то его вещи спрячут, то измажут! Затем у них, почему-то совесть заговорила, и они решили прекратить издевательства и говорят ему: — Знаешь, Ваня, мы решили прекратить издеваться над тобой! — Ага, ну хорошо, ребята, — согласился Ваня, — тогда я тоже перестану мочиться в ваш чайник!” Тем более что я Кокиш не сказал ничего, что является неправдой! Просто раньше я её жалел, щадил и помогал, и Шнауцер к ней, действительно, стал лучше относиться! Теперь я просто ей горькую правду поведал! Ну и, конечно, больше ей помогать не буду — проститутка должна находиться в публичном доме! А старый пердун — к сестре! Старый хрен, куда ты прёшься, что ты дома не……! Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути! Вставай страна огромная! Врагу не сдаётся наш гордый “Варяг”! А теперь — зови больных! У меня вновь появилась энергия и желание работать, и творить!».

Глава 22 «Никогда не знаешь, откуда беда придет и куда уйдет»!

Идет война народная…

Не смеют крылья черные над Родиной летать!

Поля её просторные не смеет враг топтать!

Загоним пулю в лоб!

…сколотим крепкий гроб!

В. Лебедев-Кумач

«Больных давай! — повторил я. — Воевать начнём завтра!». Следующий день предвещал войну! «Пойдёшь сегодня на конференцию?» — спросила жена. «Пошли они к чёрту! Чего это мне нюхать эту Вонибергер! Пусть без меня воняет!» — решил я. «Правильно! — поддержала жена. — Лучше двух лишних больных принять!». «Нет, лучше два лишних бутерброда съем!» — разозлился я, но не успел и одного съесть…

«Только что — такое произошло…!» — взволновано затараторила, ворвавшись к нам, принятая месяц назад на работу сорокапятилетняя русскоязычная Лариса Матвеевна. Посоветовал Кокиш её взять, и теперь она считала своим долгом нас посвящать в острые сюжеты клиники. Голосом Шуры Балаганова: «Паниковского бьют!» — Лариса Матвеевна сообщила: «Только что, когда несчастная Вонибергер приготовила для больного капельницу, в сестринскую ворвалась Кокиш и велела Вонибергер прервать свою деятельность и следовать за ней! Через минут 10 Вонибергер вернулась в сестринскую красная от злости с уведомлением о немедленном увольнении! Схватила свои вещи, отпуская на ходу ругательства в адрес клиники и Кокиш, и ускакала в неизвестном направлении! — Вот вы — молодец! — восхищалась Лариса Матвеевна. — Такую гадину, в один момент вышвырнуть! Какая она вонючая, путом так и прёт — ужасно противная! И в ваш адрес всё время гадости отпускала, хотела вам сообщить, но сейчас видать уже не надо. Она даже уже свой план работы на месяц составила: у всех акупунктуру будет делать и капельницы ставить! Капельницы, сказала, много денег приносят!».

«Действительно, подстрелена на лету!» — согласился я, переглянувшись с женой. Не стали разочаровывать Ларису Матвеевну, что, к сожалению, не мы вытолкали Вонибергер. «Ладно, побегу, если что узнаю, приду к вам», — пообещала Лариса Матвеевна.

«Кокиш к нам, — сообщила жена, — хочет с тобой поговорить». — «Доктор, вы оказались правы! Ну и дрянь — эта Вонибергер! И ещё вонючая, к тому же! Вы разнюхали, как потом от неё прёт?! Как от обезьяны!». — «Разнюхал, но вы ведь убеждали меня, что она прекрасно пахнет». — «Нет, нет, воняет, и ещё как! Но самое главное, эта дрянь решила Петера увести! Я их застукала сегодня утром, обнимающихся у него в кабинете! Она его обнимала, а он не сопротивлялся! Вот подлец! Вот почему, оказывается, он её привёл! Не для вас, оказывается, он её привел, а для меня!». — «А вы думали, что для меня?». — «Ну да, он мне так и объяснил: чтобы вы не зазнавались, чтобы монополией не владели! Вот, подлец, что задумал: меня на неё заменить! Ну ничего, я и с ним рассчитаюсь! Я собираюсь в Арабские Эмираты через две недели, и кто его знает…..! Там богатые арабы есть! А эту дрянь я уже уволила и ему сообщила, а он, подлец, смеётся, сказал, что вы будете довольны. Я это и для вас тоже, доктор, сделала! Ещё, знаете, надо угробить эту Фресснапф! Вы мне, думаю, поможете! Мы победим, доктор!».

«Никогда не знаешь, откуда беда придёт и куда уйдёт!» — философски заметила жена.

«Заводи больных!» — согласился я.

«Кудра!» — назвалась долговязая сорокадвухлетняя блондинка с заплаканными глазами: выступающие скулы, сухое лицо — хороший череп для студентов мединститута. Поступила в клинику два дня назад: депрессия, угроза самоубийства. Неделю назад партнер покончил жизнь самоубийством: у неё в квартире повесился. «Пришла с работы и нашла его висящим в дверном проёме. Я виновата, я его убила!» — причитала фрау Кудра. — «Почему вы? Он сам себя убил!». — «Нет, мы поругались накануне, и я его прогнала!». — «Значит, была причина?». — «Моя мать мне до сих пор говорит, что я никчемная и ничего в жизни хорошего не достигну! И он то же самое мне сказал!». — «А с первым мужем, что случилось?». — «Я его тоже выгнала». — «Почему?». — «Потому что он никчемный был, как ребёнок, а я всё за него делала!». — «Значит, это не вы никчемная, а никчемных мужчин себе выбираете!». — «Но зачем он повесился у меня в квартире?!». — «Чтобы вас наказать!». — «Как наказать?!». — «Чтобы вы мучились!». — «Но он же сам себя наказал!». — «Некоторые люди таким образом наказывают близких! Он хотел, чтобы вы всю жизнь мучились — он эгоист! Самоубийцы одновременно и убийцы: убивают себя, когда других не могут и агрессию направляют против себя! Мог бы, убил бы вас!». — «Ах, вот оно что! А я как-то об этом и не думала!». — «А что вам говорит ваш психотерапевт?». — «Советует поскорее забыть это и начать жить сначала: ходить на танцы, гулять и не общаться с мамой. Мама ведь виновата!». — «Почему?». — «Она меня такой воспитала, а он похож на мою маму! Но то, что вы мне сказали, это для меня полная неожиданность! Он, действительно, был эгоистом и хотел меня наказать! Но зачем он это сделал у меня дома?! И мои дети от первого мужа его первыми обнаружили, это ведь так ужасно!». — «Ладно, сейчас ничего не изменишь! Каждый сам распоряжается своей жизнью!». — «Но я могла бы его уберечь!». — «Нет, если человек решил, то он это и в клинике сделает!». — «Значит, вы думаете, что я не могла его уберечь?». — «Нет». — «Но всё равно, это ужасно!». — «А как вы себя физически чувствуете?». — «Голова болит». — «Ложитесь, после акупунктуры и гипноза будет легче!». Проспав около часа, фрау Кудра, выглядела повеселевшей и спокойной. «Я всё время думала над вашими словами и согласна с вами: он меня хотел наказать — он эгоист!».

«Зачем ты это сделал?» — засомневалась жена в правильности моей тактики. — «Я, как ты знаешь, всегда на стороне пациента, как адвокат, каким бы негодяем он не был! Я обязан его воспринимать таким, каким он является, не осуждая, давать ему возможность самооправдания, совершить сделку со своей совестью. Каждый этого хочет, и надо ему в этом помочь. У неё далеко ещё не всё завершилось! Она ещё не раз будет плакать — каждый раз при очередной неудачной попытке новых связей будет плакать, потому что его поступок будет для неё доказательством его истиной любви и её потери!». — «Зачем же ты его в плохом свете выставляешь?». — «Конечно, я могу и её довести до самоубийства, сказав: “Вы виноваты! Вы убили человека!” Но свою задачу, как психолога, я вижу не изменить человека, а помочь ему в кризисной ситуации! Конечно, её мама виновата, но не в воспитании, а в том, что родила её такой! Пусть себе такой и гуляет! А, кавалеры, — берегитесь вдов! Они уже одного убили!».

«Доктор, я того бегуна — джоггера всё-таки догнала!» — сообщила Кокиш на следующий день после «изгнания из рая» Вонибергер. — «Когда?». — «Вчера вечером! Я, помните, вам рассказывала, что когда вечером, совершаю пробежки в парке, ещё одного бегущего старичка, довольно бодрого, встречаю! Всегда здоровались, а вчера разговорились! Он вдовец, заведует похоронным бюро, неплохо зарабатывает! И я ему, оказывается, к тому же понравилась! И что теперь с Петером делать, как вы думаете?». — «Пока не вышли замуж за похоронщика-гробовщика, водитесь и с Петером!». — «А, если он узнает?!». — «Старайтесь, чтобы не узнал». — «А если узнает — выгонит? Как думаете, уйти к джоггеру или остаться с Петером?». — «Пока бегайте за джоггером, но не убегайте далеко от Петера — “экзистенции” своей, хотя джоггер может и неплохим женихом оказаться!». — «А Петер уйдёт ко мне, как думаете?». — «Думаю, нет». — «А что мне делать, чтобы ушёл?». «Познакомьте сестру Шнауцера с джоггером, он знает, как это делать!». — «Что делать?». — «Ну, отправлять людей на тот свет! Во-первых, жену свою отправил! А во-вторых, профессионал — “похоронных дел мастер”! Вот, когда он это сделает для сестры Шнауцера — “приберёт” её, тогда Шнауцер, возможно, к вам и переберётся!». — «Нет, нет, доктор, его сестра меня переживёт!». — «Не водите пока, джоггера к себе домой, не давайте ему свой адрес, а сами ходите к нему! А Шнауцера и дальше принимайте у себя дома, но разделите их пути, чтобы не пересекались!». — «Да, я больше этой ошибки не повторю, как с Иоганнесом! Вы правы, еле избавилась тогда от него! Завтра расскажу, как с джоггером было. Да, по-моему, я вам говорила, что Клизман предложила Пусбас сделать Oberarztin (старшим врачом). Думаю, будет лучше работать, чем Клизман».

«В России говорят: “Хочешь узнать, кто я? Посмотри на моего товарища!”» — «подтвердил» я мнение Кокиш о «хорошей» подруге Пусбас. — «Так мы же её знаем, она очень хорошо себя проявила! Ну ладно, может сегодня ещё забегу к вам к вечеру!».

В 12 часов все собрались на конференцию, все кроме Клизман и обещанной её заместительницы! Через 10 минут появились и они! Пусбас как подменили, из недобитой Дегенратом безграмотной недоучки она превратилась в «грамотного специалиста» — гадкая утка превратилась в важную безобразную гусыню! «Познакомьтесь: наша старо-новая Oberarztin — мой заместитель фрау Пусбас!» — объявила Клизман. Пусбас при этом уже не как гусыня, а как старая индюшка важно надулась! «Вот, что значит: «Зробы з Ивана пана (сделай из Ивана господина)! — как говорят хохлы, — подумал я. — А я, дурак, её зарезать Дегенрату не дал!». — «Мы с ней вместе работали и дальше будем работать. А, Гудрун, я права?» — задала риторический вопрос ей Клизман. «Да, конечно», — согласилась коренастая мужиковатая Гудрун, глянув на помятую, пережёванную, выпущенную не известно откуда в белом платье «саване» Ивону, как мне показалось презрительно и без особой благодарности. «Воздвигла на пьедестал свою могильщицу? Ещё и Шнауцер того и гляди влюбится назло Кокиш! В любом случае, будет любить больше, чем Клизман», — пронеслось у меня в голове.

«Какая противная! — прибежала к нам взволнованная Лариса Матвеевна после конференции. — И, по-моему, большая антисемитка!». «Да, хотя ростом и меньше Клизман, но толще и антисемитка не меньше!» — уточнил я. «Пусть только попробует! — отважно заверила Лариса Матвеевна. — Я, вообще, ничего не пойму! Здесь одни шизофреники лежат, а они с ними ещё и разговаривают!». «Здесь нет никого с психозами, а только с неврозами», — осторожно поправил я Ларису Матвеевну. — «Я два года работала психиатром в Туркестане и у нас таких не видела! Не забудьте, завтра шеф всех собирает к себе с Рождеством поздравить!». — «А раввин тоже будет?». — «Да нет, это же Рождество!».

«Они её выпрут, — подвела черту жена после ухода Ларисы Матвеевны, — она ещё, нахалка, тебя не слушает! Спросила бы, что такое психиатрия, психотерапия и какие книги почитать! Как ты тому горскому еврею написал и рассказал, какие существуют теории психического развития личности, какие здесь вкусы по глубинно-психологической психотерапии! А он тебе: “Это всё ерунда! Вот у меня книга психотерапевта Карвасарского, в 1980 году в Советском Союзе издана, здесь всё написано!” И вскоре пришёл у нас коробку от игл просить — вещи упаковывать, когда погнали!». «Да, жалко было “горскую птичку”, — согласился я, — не туда залетела, не использовала шанс!». «Тебе никто не помогал ни устроиться, ни работать», — вспомнила жена. «Почему же? Помогли — “хохляцко-еврейская” пара, не взять меня на бесплатную практику», — вспомнил и я.

«Вот и Кокиш привалила!» — объявила жена, увидев Силку через окно. «Ну что, объявила Клизман о новой должности Пусбас? Как сотрудники отнеслись?» — поинтересовалась Кокиш. — «Восторга не видел!». — «Серьёзно?! Что не обрадовались?!». — «Нет, а Шнауцер может её даже против вас использовать — изобразить влюбленность! Вы рискуете! Я бы её не повысил в должности! Зачем нужны две “Клизман”? Первая, хотя бы нелюбимая уродка! А эта вполне может во вкусе Шнауцера оказаться, с учетом его престарелого возраста, а главное вам насолить! Если бы со мной посоветовались, сказал бы: “Нет!”». «У неё нет никаких шансов с шефом! — заверила Кокиш. — Во-первых, она не имеет докторского титула и старая». — «А ему для постели необязательно и даже вредно! Вы тоже не имеете титулов и, тем не менее…! В любом случае, шеф может играть на вашей ревности, а эта очень даже непростая: она злобная, интриганка, притворная и всё делает из-за спины, при этом изображая приветливость на лице!». — «Ну, если что, поможете мне её выгнать! Во-вторых, доктор, у меня есть про запас джоггер. — «Если Шнауцер вас поймает, то имея “старо-новую” Пусбас, легче вас вышвырнет, а не имея замены, мог бы и стерпеть, и побегать за вами! — объяснил я Кокиш старческую психосексуальную ориентацию Шнауцера. — Клизман, возможно, не себе замену приобрела, а о вас “позаботилась”»! — «Вот дура, эта Ивона!». — «Не только дура, она еще и подлая!». — «А я её тоже выгоню, если надо будет!». — «Не выгоните». — «Почему?». — «Она вас устраивает, она несчастная, и её “мальчики” не любят». — «Какие мальчики?». — «Ну Петер, например, а эту Гудрун Пусбас остерегайтесь!». — «Спасибо, доктор, приходите завтра к шефу! Будет всех поздравлять с Рождеством!». — «А раввин там будет?». — «Нет, это же Рождество». — «А, жаль!».

«Что пристаёшь к дуракам! — возмутилась жена. — Они же шуток не понимают!». — «Хороши были бы мои дела, если б шутил ради них! Это у меня автоматически срабатывает».

Действительно, у Шнауцера состоялось действо! Все тут были: и уборщицы, и главные лица, и секретарши, и прокуры, и игристое вино, и пирожные, и лёгкая закуска, Imbiss, по-немецки, по-русски звучало бы перекусить, а по «шнауцерски» — «дать по зубам»! Матвеевна расположилась впереди Гуд-рун, или, вернее, Гудрун пристроилась за ней! Силке впереди всех — рядом с Петером, Ивона за Силкой и мы с женой недалеко! Все, как в известной сказке: дедка за репку, бабка за дедку….

«Конечно, у нас нет водки для русских!» — швырнул первую шутку в мою сторону Шнауцер. «Ничего, допью дома», — как всегда, сыграл я с ним в «пинг-понг». «Мы хорошо проработали, — в своем стиле “а-ля Брежнев” продолжил Петер, — все получат премию! Но в разном размере!» — подчеркнул он. В это время Матвеевна отчего-то дёрнулась и отскочила от Пусбас. «Да, у нас старо-новая сотрудница! — как можно радостнее объявил Шнауцер. — Нет, не Кокиш, — притворно поморщился он, указав на Силке, — а Гудрун Пусбас — Oberarztin! Я рад такой старо-новой сотруднице! Чего спрятались и стоите около двери?! Всегда держитесь поближе к шефу!». Гудрун тут же, как бывшая девочка-бройлер, задвигала, чем могла, и с игривостью носорога подбежала к Пете, оказавшись наравне с Силкой! Петя, полупокровительски, полу-эротически, не сумев от слабости прижать к себе «бегемота», сам прислонился к нему, перекосив, таким образом, лицо Силки и порадовал одновременно Ивону Клизман.

«Ты была сегодня настоящей принцесхен (маленькой принцессой)!» — нарочито громко, чтобы Кокиш услышала, произнесла Клизман в коридоре после сходки у Шнауцера. «Ты, как в воду глядел, точно предвидел!» — похвалила меня жена.

«Представляете, что эта сволочь — Пусбас себе позволила! — ворвалась Матвеевна к нам. — Она подкралась сзади и в спину мне сказала: — А почему вы здесь?! Вы же еврейка, а это христианский праздник! — А я ей: — Нет, нет, я не еврейка! — Ну, я же вижу! — мне эта сволочь ответила. — Расскажу шефу, что это за сволочь!». — «Если вы думаете, что шефа это очень расстроит или возмутит — ошибаетесь! Всё равно, что лису попросить: кур рассудить! Какого немца волнует антисемитизм! А вот вы совершили ошибку!». — «Какую?!». — «Вам следовало не отказываться от своего еврейства, а громко озвучить, что Пусбас вам сказала! Например, следовало так сказать: — Слышите, что мне только что наша коллега заявила: “Почему вы здесь?! Что евреи здесь делают на христианском празднике?! Здесь вход только для немцев!” — По крайней мере, шеф должен был бы как-то возмутиться и остальные как-то отреагировать, а Пусбас обделалась бы!». «Да, не подумала», — согласилась Матвеевна.

«Опять ты должен заступаться! — возмутилась жена после ухода Матвеевны. — Что они все к тебе бегут!». «Не волнуйся, в этот раз не буду! Я могу за еврея заступиться, но только не за того, кто им не хочет быть, скрывает своё еврейство и ещё больше из-за этого вляпывается!». — «Но эта сволочь Пусбас, не успели её повысить, как она тут же нагадила! Ты её точно вычислил, но не вовремя, сделал ошибку — спас её от её естественного врага — Дегенрата: спас бегемота от крокодила! — моим языком, но, немного спутав животную принадлежность медработников, справедливо высказала свою критику в мой адрес жена, добавив: — Завтра у нас три дня отпуска, что будем делать, поедем к детям?». — «Нет, будем спать».

В 10 часов утра разбудил звонок, беспокоила Матвеевна: «Всё, конец! Вы ещё ничего не знаете?! Шеф выгнал Кокиш! Она только что собрала свои вещи и со слезами покинула клинику! Шеф злой, как собака!». Мы с женой переглянулись! «Ладно, приду, разберусь», — пообещал я Матвеевне. «Ну, ты молодец, и здесь оказался прав!» — смеялась жена. «Кокиш, конечно, дерьмо, но момент неудачный — нельзя, чтобы Пусбас захватила власть! — понял я. — А это теперь возможно! Я думаю, теперь Шнауцер выгонит и Клизман как подружку Кокиш, и у Пусбас открыт “Путь к Олимпу”! Шнауцер может её сделать главным врачом! А Кокиш, видать, всё-таки вляпалась, попалась! Давай-ка ей позвоним домой».

«Спасибо, что позвонили, я хотела сама вам позвонить, но неудобно было беспокоить». — «Что случилось?». — «Петер, меня застукал с джоггером! Я вас не послушала и пригласила джоггера к себе! Уже было поздно — 11 вечера, как эта сволочь завалилась и застукала нас, вернее, меня, а джоггер успел в туалет заскочить! Петер, успел заметить, что кто-то прошмыгнул в туалет и закрылся там! Он спросил у меня: — Кто там?! А джоггер ему из туалета: “Besetzt” (занято) промямлил. Посмотрели бы вы на Шнауцера, на его глаза! Я думала, он убьёт меня и джоггера вытащит из туалета! Но он ушёл, хлопнув дверьми, а сегодня утром меня выгнал из моего кабинета: — Пошла вон! — сказал и вдобавок некрасивым словом обозвал! — Условия увольнения, — сказал, — потом уладим, а пока пошла вон! — И что теперь мне делать?!». — «Ждать пока шеф сам не объявится!». — «А он объявится?!». — «Конечно!». — «Почему?». — «Потому что он — ревнивый дурак и будет стараться изо всех сил вас вернуть, но потом будет вас “немножко вешать”!». — «Вот мерзкая, злая сволочь, вечно припрётся, когда не надо! Спасибо вам, вы меня, доктор, всегда успокаиваете. А деньги, как думаете, заплатит?». — «За что?». — «Так он ведь меня письменно еще не уволил, только на словах и никакого письменного сообщения не отправил!». — «Значит, придётся заплатить! Я ведь сказал, что он ещё объявится, пока он отреагировал, а потом будет разбираться!». — «С кем?». — «С вами». — «А с джоггером?». — «Нет, он не боец, иначе сразу бы джоггера “очень удобно” в унитазе утопил!». «А что мне с джоггером теперь делать?». — «Теперь крепко уцепитесь за него и не дайте убежать! Он единственная поддержка у вас и, кроме того, стимулятор для Шнауцера!». — «Какой стимулятор?». — «Не половой, конечно, но для возбуждения ревности годится! Шнауцер теперь будет стараться вас отбить у джоггера — вернуть! До сих пор джоггер был помощником у Шнауцера, а теперь — наоборот, Шнауцер запасной игрок и будет помогать джоггеру». — «Почему?». — «Ну, джоггер — он теперь, как в футболе — основной игрок, забивает в ворота, а запасной игрок — Шнауцер сидит на скамье и ждет своей очереди! При умелом вашем поведении можно даже кое-что и наварить на этом!». — «А как себя вести? Я буду теперь с вами постоянно, доктор, советоваться! А что делать, если шеф придёт?». «Джоггера сразу в туалет! А сама с Петером на улицу, и гулять, гулять, гулять….! И там — на улице, договариваться о содержании, увольнении и т. д. Но лучше джоггера не подпускать, пока со Шнауцером не разберётесь, проблему с деньгами не решите! Скажите ему, что любите его превыше всего, как фюрер Германию! А с джоггером у вас только платонические отношения!». — «Я, действительно, шефа люблю превыше всего, доктор!». — «Ну вот, я же так и сказал! А раз любите, то он тоже должен вас любить, ценить вашу любовь! Пусть один год платит зарплату, а вы за это время найдёте себе работу! И джоггер пусть тоже платит!». — «Вы такой юморист, доктор, но советы даёте хорошие! Шефа я действительно люблю, даже очень, но джоггер тоже милый человек и думаю, что он меня тоже любит! Спасибо, доктор, вы единственный, кто мне позвонил! Все неблагодарные, а я им ведь столько помогала! Буду вам теперь звонить! Надо как-нибудь увидеться, приду к вам, при случае, в гости! Чу, чу, чу!» — вместо: чус, чус, чус (пока, пока, пока) произнесла Кокиш, что означает расположение к собеседнику.

«Вот этого ещё не хватало! — возмутилась жена. — В гости захотела проститутка!». «Конечно, не допустим, — согласился я. — У нас же есть автоответчик в телефоне, не поднимем трубку!». «Как, думаешь, поведёт себя Шнауцер?» — поинтересовалась жена. — «С Кокиш? Я ей уже объяснил». «Да при чём здесь эта проститутка! — вновь возмутилась жена. — С тобой, как он себя поведет?». — «Возможны два варианта: или тоже вытеснит, но постепенно, не сразу, чтобы я не перешёл на сторону Кокиш и, кроме того, чтобы клинику сохранить, не разрушить, и Кокиш показать, что за ней никто не ушёл! Второй вариант: “превратится” в Кокиш, т. е. будет со мной, как она советоваться». «Не думаю», — усомнилась жена. — «Я тоже так думаю, как ты “не думаешь”, но ему доложили, я уверен, что Кокиш к нам в кабинет приходила, и она ему говорила, что советуется со мной по вопросам ведения клиники! Может, и он захочет и одновременно секреты выведать! Увидим это завтра или послезавтра!».

Первой встретила нас в клинике Матвеевна: «Ну, как вам это нравится! Как у нас люди вылетают! И что он себе думает! Такого человека выгнать! Она же душа клиники! К кому теперь мне обращаться, сама не знаю! Эти две: Пусбас и Клизман на меня сообща окрысились: мои письма не подписывают, заставляют переписывать все — просто издеваются!».

«Аааа, доктор! Хорошо, что у вас отпуск уже кончился! Или, что у вас там было? Зайдите ко мне на пять минут! — пригласил мрачный Шнауцер, выйдя из бывшего кабинета Кокиш. — Вот так, доктор! Такие дела! Уже знаете?». — «Да, у нас быстро разносится!». — «А, доктор, скажите, ну как она могла так поступить!». — «Как поступить? Я знаю только, что фрау Кокиш у нас больше не работает! — назвал я Силку по фамилии, чтобы не подчёркивать свою т. н. дружбу с ней, что сейчас было бы неуместно. — Но, что произошло, не знаю!». — «Ах, не знаете! Я сейчас объясню! Кстати, доктор, давайте друг к другу на “ты” обращаться! Мы давно знаем друг друга, и мне не с кем больше посоветоваться! Я знаю, что и Кокиш с вами советовалась!». — «Да, фрау Кокиш, часто советовалась по вопросам ведения клиники». — «На “ты” будем обращаться, когда одни или при всех?» — на всякий случай, уточнил я. «Нет, нет, всегда и при всех! Меня звать Петер, как вашего царя!» — захотел Шнауцер Россией править. «По-русски Петя», — опустил я Петера на землю. «Ja, Ja — Петьия, — кисло по-немецки оскалился Шнауцер, — можно и Петьия! Так вот, Алекс! — обратился ко мне, наконец, по-свойски “Петьия”. — Кокиш меня второй раз обманула!». «В пятый!» — пронеслось у меня в голове. — «Я её застукал с другим, и этот серун спрятался в туалете! Полные штаны наложил засранец, а то я бы его убил! Но зачем мне из-за Силке сражаться! Я её вышвырнул и мне, честно, стало как-то легче», — почти плача произнёс “Петьия”. — Как думаешь, Алекс, — обратился ко мне Петя, — правильно я сделал?». «Так поступил бы любой настоящий мужчина!» — заверил я Петю. — «И я так думаю! Знаешь Алекс, я сейчас здесь наведу железный порядок! Вышвырну, в первую очередь, эту вонючую Клизман! О! Как я её ненавижу, эту старую бездельницу! Как думаешь, правильно сделаю?». — «Очень правильно, давно её гнать поганой метлой надо!». — «А как тебе нравится Пусбас? По-моему, она то, что надо! Сделаю её главным врачом вместо Клизман, а? К тому же её Кокиш не любила, а мне она говорила, что и ты её не любишь!». — «Дело не в любви, Петя! Пусбас врач общего профиля и к психотерапии не имеет прямого отношения, и мы ещё не знаем её качества, как руководителя, чтобы её сразу главным врачом сделать!» — попытался я затормозить пыл Пети. — «Так узнаем! Если что — выгоню!». — «Давай, Петя, пусть лучше она будет пока исполняющей обязанности главного врача! Если справится — хорошо, а если нет, тогда легче будет её вышвырнуть! Кроме того, в должности претендентки, будет больше стараться! А настоящего главного врача советую, Петя, искать!». — «Молодец, Алекс, ты умный человек! — согласился Петя. — Зачем нам одни бабы нужны! Я лучше хорошего мужчину найду!». — «Правильно! — обрадовался я. — Кроме того, не забывай, Петя, что Пусбас подружка Клизман и всё будет ей докладывать, и советоваться! И выгнав Клизман, ты как бы оставишь её дух в клинике!». — «Вот, умница! Об этом я и не подумал! Но она мне, чем-то всё-таки нравится — эта Пусбас!». — «Ну, так и имей её как женщину, но не как главного врача! Зачем смешивать “мух с котлетами”, как говорит русский президент». — «Точно, правильно! Но, знаешь, мне женщина как-то и не нужна, вот мне и с тобой говорить приятнее даже, чем с Кокиш». «Ну, ни хера себе!» — ошалел я, но по виду Пети понял, что мне ничего не угрожает! Он имел в виду, видать, чисто мужскую — платоническую дружбу.

«Больные тебя уже заждались. Был, наверное, у Шнауцера?» — поняла жена. — «Да, у Петьии». — «У какого Петьии?» — рассмеялась жена. — «Да, да, у Петьии — у херра Пети Шнауцера! Сейчас он для нас Петьия, а по-русски просто Петя, по крайней мере, для меня! Зови эту Кудру, потом расскажу!».

«Спасибо, доктор! — объявила повеселевшая фрау Кудра. — Уже после первой вашей акупунктуры мне стало легче!». «Не только акупунктуры», — уточнил, я. «Конечно, и от беседы с вами! — вяло согласилась Кудра. — Хотя и настоящая психотерапия мне тоже нужна!». — «Мои беседы и есть настоящая психотерапия». — «Но фрау Пусбас считает, что моя мама виновата, а вы — что бывший друг!». — «Нет, я считаю, что нет виноватых в нашем поведении! Нужно себя разумно вести и не искать виноватых!». «Я уже стала это делать! — лукаво призналась Кудра. — Вчера ходила на танцы и познакомилась с очень симпатичным мужчиной, даже моложе меня на пять лет! Я уже, доктор, “свежо и по уши” влюблена! Я вся так и порхаю, и бабочки у меня в животе порхают! Он хочет ко мне переехать жить, а свою квартиру сдать! Он всё равно безработный, и ему нечем платить за квартиру!». — «Не советую!». — «Почему?». — «Скоро поймёте!». — «А что делать?». — «Ну, делайте, как хотите!». — «Но мой же бывший оказался не прав, как и моя мама, что я себе никого не найду, что я никчемная! А я вот взяла и нашла, и очень даже хорошего! И вы мне помогли избавиться от вины! Сейчас я даже совсем не чувствую себя виноватой! Это он был эгоистом и даже обо мне не подумал, устроив такое безобразие у меня в квартире — взял и повесился! И еще на виду у моих детей — это просто свинство!». — «Я имел в виду другое!». — «А что?». — «Не чувствовать себя во всём виноватой, не означает не иметь совести, но когда вы поймёте, что этот очередной не для вас, вам станет стыдно, и тогда, действительно, мама окажется права!». — «А что делать?!». — «Не кушайте, потому что кушать надо!». — «Нет у меня аппетита, я и не хочу кушать, на 2 кг за это время похудела». — «Я не ”эту еду” имею в виду». — «А какую?». — «Сексуальную». — «А, ну с этим у меня уже всё в порядке! Это мне всегда хочется!». — «Ну, тогда действуйте».

«Что ты хочешь от дуры?!» — возмутилась жена. — «Уже ничего, но вначале поверил нашим коллегам, что она может покончить с собой! В этом случае лучше перестараться, чем недоглядеть! Лучше переоценить человека, его качества, чем их недооценить! Теперь ясно, самое простое — это нас уговорить: не мы сволочи!».

«Мина к нам хочет», — объявила жена. — «Будет выпытывать, о чём я разговаривал с Петей. Впусти, всё равно прорвётся!».

«Как отпуск, что новенького? — испытывающе рассматривая нас с женой, выпытывала Мина — наша старая русскоязычная коллега в этой клинике. Мы с женой часто жалели, что и её, как и Матвеевну, допустили в клинику работать. — О чём вы с хером Шнауцером разговаривали?». — «Интересовался, как отпуск провели». — «А ещё о чём…?». — «Больше ни о чём, особенном». — «Ну, понятно, я случайно прошла мимо двери кабинета Кокиш, и мне показалось — послышалось, что господин Шнауцер к вам на “ты” обращался…?! А вы его Петей, даже обозвали…?!». — «Да, он предложил на “ты” перейти». — «Почему…?!». — «Решил, раз мы давно вместе работаем, наверное, поэтому?». «Эх, жаль, что он и ко мне на “ты” не обращается: — Ты — Мина! — не называет», — грустно произнесла Мина. — «Ещё всё впереди». — «Думаете? Кстати, вы уже, наверное, знаете, что он Силку уволил!». — «Да, слышал». — «А я считаю, что она сама виновата! Такого мужчину не оценить! С ним бы любая баба согласилась! А как вам нравится Лариса Матвеевна…? Объявила себя психиатром…». «Но она и работала в Союзе психиатром!» — возмутилась жена. — «Да какая она, к чёрту, извините за выражение, психиатр! Что мы там могли!». — «Вы же тоже оттуда», — осторожно напомнила жена. — «Но я здесь уже давно и сюда раньше её пришла!». «Счастье, что не раньше нас», — не совсем осторожно добавил я. — «Это почему же!». — «Потому что мы бы здесь не работали! Вы бы этого не допустили — трупом, костьми бы легли! Всю свою энергию приложили бы, чтобы нас не допустить, или ещё кого-либо русскоязычного, в особенности, лиц известной национальности!». — «Ой, как вы так можете! — запричитала Мина. — Конечно, я вам благодарна, что за меня тогда слово замолвили, — прослезилась Мина. — Я не против Ларисы Матвеевны, она очень неплохим специалистом оказалась, но напрасно она с Клизман и Пусбас сражается. Они очень симпатичные люди и ко мне хорошо относятся. А Гудрун Пусбас, вообще, прелесть!». «Знаете, что она сказала Ларисе Матвеевне в кабинете у Шнауцера?» — решил я чуть-чуть Минины глаза открыть. «Да, она мне сказала. Я ей даже велела, чтобы она вам пожаловалась. Но она действительно же еврейка!». — «А вы?». — «Я как бы немка! У меня уже два года гражданство!». — «Тогда Лариса Матвеевна ещё больше немка, чем вы! Она вас переплюнула, у неё муж русский немец, и фамилия у неё лучше вашей — Дрисслер по мужу! К тому же, его еще и Клаусом зовут!». — «В общем, всё ясно! Ладно, побегу!» — утерев выкатившуюся слезу, побежала Мина.

«Вот, сволочь!» — поддержала меня жена. «Пойду, и других сволочей на конференции посмотрю!» — решил я. «Смотри, смотри, Мина с Матвеевной уже вместе пошли на конференцию!» — выглянув в окно, сообщила мне жена. «Ну и хорошо, народ надо сплачивать», — решил я.

В воздухе конференции висел траур! «Здравствуйте, доктор», — как никогда приветливо, встретила меня Клизман, однако я никакой любви не отметил на челе Пусбас, но и печати траура на ней тоже не было — даже какое-то сладострастное ожидание.

«Я не в состоянии, доктор, больше так работать! — заплакала Клизман. — Он меня оскорбляет, преследует! Сегодня утром зашёл ко мне в кабинет и назвал бездельницей! Обругал за то, что я на полчаса опоздала, и он будет меня теперь ежедневно контролировать!» — начала конференцию Клизман. «Это ужасно!» — поддержал Клизман трудовой коллектив, кроме «русскоязычных» и Пусбас.

«Скажите, доктор, вы, как известно, — мудрый человек! Что мне делать?!» — впервые как к мудрому человеку обратилась ко мне Клизман. «Я не спорю, что мудрый, — согласился я, — но вы должны сами решить, чего хотите!». «А как бы вы на моём месте поступили?» — поинтересовалась Клизман. — «Мне трудно представить себя на вашем месте». — «Ну, если бы шеф вас, например, постоянно оскорблял?». — «Ответил бы ему тем же! Вы же знаете, как я отвечаю на несправедливость, сами были тому свидетельницей, и даже участницей!». «Вот и я это сделаю! — решила стать такой как я — Клизман. — Я сейчас же к нему пойду и обругаю! Возьму затем больничный лист, пусть и мне платит, как Кокиш! Она мне рассказала по секрету, что шеф её будет целый год содержать — деньги платить! Пусть и меня содержит, чем я хуже Кокиш?!». «Конечно, правильно!» — как бы захихикала, но получилось — захрюкала Пусбас. «Ах, ты сволочь! Хочешь, чтобы Клизман ушла, и ты станешь “принцесхен”, как тебя Клизман обозвала! — понял я, прочитав её злорадную улыбочку. — Клизман, конечно, говно, но и ты не лучше! Лучше уж пусть эта мерзкая Клизман, но не любимая Шнауцером останется, пока новый главный врач не появится…», — размышлял я.

«Если вы пойдёте сейчас к шефу, то работать уже не будете, он вас уволит!» — логично произнёс я, обратившись к Клизман. «А чего бояться! — так и подпрыгнула Пусбас, да так, что стены задрожали, глянув зло в мою сторону. Затем вприпрыжку побежала почему-то в угол комнаты к урне, как крыса, и от волнения туда что-то выбросила. — Каждый из нас может себе найти другую работу! — подытожила она. — Чего бояться?!».

«Ты права, Гудрун! — согласилась с ней совсем дурная Клизман, и решилась: — Jetzt marschiere ich zum Schnauzer (а сейчас я марширую — иду к Шнауцеру)! Он меня не сможет уволить, возьму больничный лист и буду сидеть целый год дома! Скажу, пусть и мне сделает хорошее предложение, как Кокиш! Посмотрим, что он мне предложит! Ну, всё! Я пошла, пошла!». «Иди, иди! — от всей души поддержала её Гудрун. — Правильно! Иди, иди! Пошла, пошла! Не бойся!».

«Ну что, давайте, продолжим конференцию! Клизман, видать, уже не будет у нас работать! Давайте теперь о деле! — предложила Гудрун, как новый самозваный главврач. — Кто хочет выступить?». «Гудрун, ты молодец! Ты так хорошо выглядишь! — обняла её с неподдельной любовью Мина после конференции в коридоре. Даже глаза увлажнились у Мины от умиления. — Можно, Гудрун, к тебе на минутку?» — прошмыгнула Мина в кабинет к Гудрун.

«Ну, что коллектив?» — спросила жена по возвращении «мужа Алекса» в бюро. — «Клизман “тёп, тёп, тёп” к Пете! Пусбас метит в «бегемотихен-принцесхен»! Мина ей “чмокать зад” пошла». — «Ну, ясно, а что хочет Клизман?». — «Ну, как в рекламе русских немцев: — Тёп, тёп, тёп в Парагвай — там жизнь малина! Покупайте у нас — “там, на луне” землю и тёп, тёп, тёп туда! А нам ваши денежки оставьте! — Вот и Пусбас отправила Клизман в Парагвай, то бишь к Шнауцеру Пете, обругать его, потребовать у него статус Кокиш для себя! А он её — “голубушку”: — Шмяк, шмяк, хлоп, хлоп, хлоп, а “бегемотихен-принцесхен” будет вау, вау — главным врачом!». «Этого нельзя допустить!» — согласилась жена. «Постараемся, — согласился и я, — давай больных сюда! Что у них интересного происходит?».

«Зигер», — тихо прошептала вчерашняя, вновь поступившая пациентка: лицо в синяках, кровоподтёках, и такие же на руках, ногах, и всё тело к тому же болит». «Не вяжется это с вашей фамилией — Зигер (победитель)», — сочувственно произнёс я. «Да», — кисло согласилась Зигер. — «Что случилось?». — «Сын избил». — «Как сын избил!». — «Хотел убить, но мне дико повезло». «Ой, как повезло!» — неуместно пошутил я. — «Он пригласил меня к себе домой, достал бейсбольную биту и принялся меня обрабатывать по лицу, голове, по всему телу, приговаривая: — Наконец, ведьма я тебя прикончу, чтобы ты мне козни не творила! Чтобы ты злыми силами не управляла! — Спасло то, что я сумела выскочить на улицу, соседей позвать на помощь». «Он психически больной?» — понял я. — «Да». — «Где сейчас?». — «В психбольнице». — «Его выпустят?». — «Боюсь этого». — «Уже пытался вас убить?». — «Это третий раз». — «Почему пошли к нему и в этот раз?». — «Сын ведь, поверила, сказал — поговорить хочет о важном». — «Ещё пойдёте?». — «Нет, больше не пойду». — «А те разы почему его выпустили из психбольницы?!». — «Решили, что больше не опасен».

«Как тебе нравится немецкая психиатрия и законы?» — поинтересовалась у меня жена, уже в другой комнате, пока фрау Зигер лежала с иглами, чтобы боли снять. А гипноз решил не делать — сына с битой может в трансе увидеть. «Очень не нравится мне немецкая психиатрия и их законы! — согласился я с женой. — Но и русская психиатрия и русские законы по другой — обратной причине тоже не нравятся!».

«Остальных больных я приму, а ты: тёп, тёп, тёп к Пете! Он тебя зовёт!» — объявила жена. — «Ну что, Алекс, как тебе нравится Кокиш?». — «Что ещё случилось, Петя?». — «Эта паразитка — сволочь, всё рассказала Клизман: про моё с ней соглашение, что я ей деньги буду платить целый год! Всё рассказала, и Клизман пришла ко мне — то же самое требовать!». — «Пусть для тебя тогда то же самое делает, что и Кокиш!». — «Ты что, Алекс, кому она нужна! Я её выгнал! Она, конечно, возьмёт больничный лист, я это понимаю, и будет вонять дома! Но я ей покажу, я тебе обещаю, она будет у меня пятый угол искать! Я буду каждый день приходить в её кабинет и её оскорблять! Я буду её унижать, я её уничтожу!». — «Так она ведь дома будет сидеть!». — «В том-то и дело, Алекс, я мало, что могу сделать! Кокиш во всём виновата, но зачем она так поступила, как ты думаешь, Алекс? А, Алекс, ты ведь умный человек? Я тебя слушаю, и всё делаю, как ты советуешь — я Фресснапф, например, выгнал!». — «Это ведь не я советовал». — «Всё равно выгнал! Я хочу теперь только мужчин иметь! Понял, Алекс? Все беды были у нас от баб! Вместо Фресснапф, т. е. вместо Кокиш, у нас теперь будет мужчина! Нашёл одного — очень опытный, он и меня в моё отсутствие заменит! А сам я буду редко здесь появляться. Он будет экономистом у нас — моей прокурой! И тебя я с ним познакомлю! Велел ему с тобой больше советоваться! Он и тебе, уверен, понравится!». «Хорошо, тогда он и моей прокурой будет!» — весело согласился я. «Да, зайдите!» — ответил Петя на стук в дверь, не обратив внимания на мой юмор. «Херр Дегенколб к вам!» — объявила регистраторша. «Очень хорошо, пусть войдёт! Это он!» — обрадовался Петя, и меня решил порадовать.

Вошла гордость Пети! Действительно, хороший — около или больше двух метров длиной, зато головка с кокосовый орех, волосы от бровей растут, фигура глиста, точнее — бычий цепень. «Познакомьтесь! — предложил Петя и добавил: — Ну, хорошо, Алекс, мы с тобой сегодня ещё увидимся», — что можно было понять как: «ты уже не нужен, не все секреты для тебя, а только тайны от Кокиш».

«Кто этот высокий, представительный мужчина?» — поджидала меня в моём кабинете Мина. — «Теперешняя Кокиш!». — «Как Кокиш?! Она ведь ушла!». — «А этот — представительный, теперь Кокиш у нас! Телепортация произошла!». — «Он что, вместо Кокиш?». — «Не вместо, а он — она и есть! Транссексуализационная трансформация произошла!». «Очень симпатичный, приятный мужчина! — согласилась Мина. — Как он вам?». «Тоже очень понравилась — понравился!» — согласился и я. — «А, что ещё сказал хер Шнауцер?». — «Нас ждёт перестройка, да и ускорение тоже!». — «Правильно, я шефа вполне могу понять! Держите меня, пожалуйста, в курсе новостей! А вы уже видели нового главврача?». — «Нет». — «Как, нет! — изумилась Мина. — А шеф, что не сказал?!». — «Нет, а вам сказал?». — «Нет, мне регистраторша всё рассказывает. Она всё видит и знает! Он, такой маленький, щупленький и фамилия — Цаплик у него!». — «Да вы что! Прямо так — Цап-лик?!». — «Да, он чех. Пусбас, вроде, его тоже уже видела. Он ей очень не понравился, говорит, на Гитлера похож!». — «Так это же хорошо, она будет его помощницей!». — «Нет, нет, он ей очень не понравился! Ой, как интересно всё! Я вся в нетерпении! Побегу, потом увидимся!».

«Фрау Кудра к нам», — порадовала на закуску жена. — «Доктор, вы пророк! Я послала нового подальше, сказала ему: — Feierabend (конец рабочего дня)! — Гуляй, Вася!» — по-русски, для себя, перевёл я. — «Он не для меня оказался, буду заниматься только собой, как вы советовали. Вчера была на танцах!». — «С другим познакомились?». «Нет, что вы, больше не надо!». «Зарекалась свинья говно не жрать!» — закончила по-русски жена. «Что вы сказали?» — не поняла Кудра. — «Она сказала, что вы правильно объявили: конец рабочего дня, а это по-русски означает — доброе утро для следующего дня! Это русская народная мудрость!» — пояснил я Кудре.

«Ну что, Feierabend?». «Конечно, поехали домой!» — согласилась жена. Дома автоответчик уже мигал световым сигналом! Включил: «Это я, Силке, пожалуйста, позвоните мне, очень нужно!».

Позвоним, решили с женой, иначе позвонит тогда, когда есть будем и аппетит испортит. «Спасибо, что позвонили, Петер выгнал Клизман!». — «Я знаю». — «Я, думаю, что все уйдут за мной! Он всех выгонит, без меня всё развалится! Я это ему и сказала. А как вы думаете, доктор?». — «Он вместо вас длинного мужчину взял». — «Знаю, доктор, это я ему его нашла в своё время как своего заместителя! Думала с ним будет лучше работать, чем с Фресснапф. Очень симпатичный работник, и я уверена, что с ним я бы сработалась, но без меня он вряд ли справится. Я думала: буду мозгом, а он исполнителем! Но самое главное, с вашей помощью и с вашими советами — хорошие условия содержания для себя у шефа выторговала! Будет мне целый год платить мою зарплату! Я довольна, а джоггер оказался очень даже…, в отличие от Петера, галантный и нежный, и так обо мне заботится…! Очень хороший, не в пример Петеру! Петер, знаете, уже слаб…». — «Вы с ним тоже встречаетесь?». — «Нет, нет! Только два раза удалось ему меня… А как вы думаете, вернуться к Петеру?». — «Думаю, нет — имейте лучше двух!». — «Я, знаете, Петера тоже всё-таки люблю и не хочу его терять! Но он говорит, что не потерпит, чтобы я ещё в придачу и с джоггером была! Боюсь, что джоггер узнает про Петера и обидится». «Я же вам сказал: — С Петером — у себя дома, с джоггером — у него дома!». — «Да, да, это я поняла!». — «Разведите их пути!». — «Понятно, большое вам спасибо! Вы мудрец, я бы до этого не додумалась!». «Да — сионский!» — согласился я. — «Нужно, доктор, нам как-то обязательно встретиться — есть о чём поговорить!». «Встретимся», — согласился я. «Обязательно!» — воткнула большую фигу в трубку жена. «Чу, чу, чу!» — ответила ей Кокиш.

«Как тебе мой помощник?» — поинтересовался утром Петя. — «Неплох, немаленький!». — «Правда, интеллигентный?». — «Да, примерно, как патрульный полицейский на вокзале! Я имею в виду не полицейского криминалиста — Kripo Polizei, а именно — патрульный!». «Ну, я понял, — огорчился Петя, — а как ты думаешь, Кокиш интеллигентка?». — «Да, примерно, как Клизман». — «Почему?». — «Родители их виноваты — такими родили!». — «В чём дело, Алекс, почему у тебя все не интеллигенты?!». — «Почему все? Не все, но их очень мало — я и ты». — «Хотя, Алекс, ты прав! Кокиш, действительно, не очень интеллигентная, иначе не променяла бы меня на этого «Arschloch(a)!» — дырку в жопе, по-русски, автоматически перевёл для себя я. — Да, Алекс, я нашёл по твоему совету нового главного врача». «Да ты что! — притворно изумился я. — Так быстро!». — «Но никому, Алекс, пока не говори! А главное, не говори Пусбас! Никто ничего, кроме нас с тобой, не знает!».

Глава 23 Зробы з Ивана пана… Дураки спрашивают советы, и дураки их дают!

«Хотела бы с вами поговорить», — остановила меня в туалете Пусбас между «Ж» и «М» после «секретного» сообщения Пети. «Хорошо, только сначала сюда! — указал я в сторону М. — А затем к вам!» — указал я в сторону Пусбас. «Правильно, и мне тоже надо!» — согласилась Пусбас, что по ней и так отчетливо было видно, и указала в сторону «Ж».

«Ну, как вам нравится обстановка в клинике?». — «Как всегда… — ответил я уклончиво и, сделав паузу, спросил: — Вы имеете в виду…..?». — «Да, да, Шнауцер берёт нового главного врача!». — «Да вы что?! — притворно изумился я. — Кто! Кого? Кто это? Когда и что вдруг?! Почему не вас?! Вы очень даже хороши! Что себе Шнауцер думает!» — «Вот и я так считаю», — согласилась грустно Пусбас, как тогда, когда её Дегенрат лупил, а я — дурак, заступился. «Так вы ему это и скажите — Шнауцеру!» — предложил я Гудрун. «Я уже сказала». — «И что?!» — «Обещал, что я буду главной, а не главный будет главным!». — «Как и всем обещает, и мне обещал: “Ты главный, а не Вонибергер!” — подумал я, и посоветовал Пусбас: — Так вы и держите себя, как главная! Не сдавайтесь! Вы же первой пришли сюда! Не уступайте своих позиций и не бойтесь!» — «Я и не боюсь, и буду отстаивать свои позиции, а вы мне помогите! Спасибо! Нам надо держаться вместе!» — «Кому это “нам”, и кто это “мы”?!» — пронеслось у меня.

«Мы теперь с Гудрун одна шайка-лейка!» — сообщил жене, которая уже больных полным ходом лечила. «Да пошла она к чёрту! — отреагировала жена. — Здесь больных полно, помогай! А вот и Мина!».

«Ну, что новенького, что вам Гудрун в туалете сказала?» — «А вы что, в унитазе спрятались?! Она сказала: “Патриа О Муэртэ! Но пасаран!” А из-за места событий получилось: “Но писяран!”» — объяснил я Мине содержание «новенького». «Почему?» — как обычно, не разобралась Мина. «Ну, надо же всем держаться против общей угрозы — иностранного вторжения в клинику! Главный ведь чех!». — «Да, да, он очень противный, отвратительный тип, и его надо гнать!» — поддержала горячо Мина. «Но он ещё даже не пришёл!» — отметил я. «Но он же придёт!». — «А откуда вы знаете, что он отвратительный?». — «Мне Гудрун всё рассказывает, у меня с ней всё хорошо!». — «А вы не думаете, что у вас с ней всё хорошо из-за того, что новый главный приходит!». — «Почему?». — «Ну, хочет Гудрун всех на свою сторону против него перетянуть! Если его не будет, то она станет главным врачом, тогда вы не нужны будете! Вот тогда она развернётся!». — «Нет, она очень приятная женщина, и она ко мне хорошо относится! И знаете, даже Дегенколб с ней хорошо, они подружились, и он ей пообещал её поддерживать в борьбе против этого Цаплика. И вы знаете, что и Шнауцер предлагает дружбу Пусбас?». — «А, она?». — «Сказала, что пока занята! Но может быть…?! Шеф сказал, что она ему очень нравится, и она будет главной в клинике!».

«Что будешь делать? — спросила жена по пути домой. — Я сегодня устала», — призналась она. «Конечно, — согласился я, — ты ведь практически одна работаешь, а я больше занимаюсь ситуацией в клинике! Эту ситуацию нельзя недооценивать! Если победит Гудрун и, как видим, Дегенколб к ней присоединился, обстановка для нас будет несносной! Эта Гудрун опасней Клизман: энергичная, как бегемот, упорная, как носорог!». «Да, — согласилась жена, — период перестройки и ускорения». «Кроме того, Шнауцер сейчас не заинтересован в спокойной обстановке в клинике! На его паршивой душе неспокойно и он постарается, чтобы всем жизнь мёдом не показалась!» — добавил я. «Обстановка будет несносной, придётся уходить! И Мина тут же к ним присоединилась! Что в ней больше: трусости или подлости?» — как бы про себя рассуждала жена. «Это одинаково в ней распределено! Таких людей большинство, они всегда за толпой, за “сильных”! Они доедают остатки за “сильными” — это “падальщики”! Они с пониманием воспринимают, если “сильные” и их побьют — это право “сильных”! Они гордятся дружбой с “сильными”, даже если им самим приходится за эту т. н. дружбу расплачиваться!». — «Ты так их описываешь эмоционально!» — удивилась жена. «Потому что я их встречаю с детства, и с детства презираю! Был в моём классе один, помню! Нам было тогда по 14 лет. Купили билеты в кино, а там, около касс, всегда “шакалы” крутились. Один такой “шакал” подошёл к этому однокласснику, слегка прошёлся по его щекам и потребовал, как я понял, привычные три рубля — тоже в кино надо. Мой одноклассник с готовностью ему их выдал, как будто уже заранее заготовил для такого случая. “Шакал” их выхватил, дал однокласснику лёгкий подсрачник на прощание, а сам поплёлся к кассе. Я не вмешался, потому что не почувствовал конфликта между “рукой дающей” и “рукой берущей”! “Это мой хороший друг! — объяснил мне “спонсор шакала”. — Он всегда за меня заступится, если кто-то полезет!”. Мина относится именно к такой породе “одноклассников”. Но дело не в Мине! “Мины” всегда были и будут! Дело в “шакалах” — с ними надо сражаться! Гудрун и Дегенколб у нас их представляют! В коллективе всегда надо их определить и по ним наносить удары!». — «Их ведь несложно определить», — предположила жена. «Нетрудно, если есть ум и наблюдательность, и если сам не “шакал” или “падальщик”! Даже на государственном уровне это происходит!». — «Ты имеешь в виду Америку?» — поняла жена. «Именно! Буш “падальщик” и удар нанёс по слабому Ираку, выбрав себе лёгкую добычу! Истинных виновников теракта в Америке не решился трогать — решил, что это ему не по зубам! Ещё более яркий пример — израильские правители! Отдают “другу” Аббасу “трёшку за трёшкой” — поселение за поселением, террориста за террористом, и говорят: “Это наш друг — Аббас, он у нас всё берёт, что даём! Не отдадим — всё равно сам отберёт!” Мой бывший одноклассник, видать, сейчас и правит Израилем?!».

«Зайди! — предложил Петя, завидев меня на следующее утро в коридоре. — Послушай, Алекс, откуда Кокиш все новости — всё, что в клинике происходит, знает?! Как ты думаешь? Она и о Дегенколбе знает, и о Цаплике, и о Пусбас! Всё знает и считает, что Цаплик неподходящая кандидатура для главного врача!». — «А ты, Петя, не понимаешь откуда?». — «Да, откуда?». — «Пусбас ведь подружка Клизман и ей всё рассказывает! А Кокиш — подружка Клизман!». — «Точно, Алекс, ты прав! Как я это не подумал?! Вот сволочь — эта Пусбас! Я её выгоню, но пока не могу, врачей нет! Вот сволочь, постоянно ко мне заходит и: “сю, сю, сю — Я вас люблю!” — говорит. Конечно, не в прямом смысле говорит, что любит, а так, как бы уважает! Она, конечно, мне тоже не нужна!». — «А, ты, Петя, знаешь, что Дегенколб уже сотрудничает с Пусбас по борьбе с Цапликом!». — «Да ты что! Почему?!». — «Я же тебе говорил, что Пусбас не перенесёт понижения в должности! Ты раньше её на пьедестал водрузил — объявил главным врачом! А теперь её понижаешь в должности! Вот она и будет сражаться с новым пришельцем! Это было запрограммировано!». — «Знаешь, Алекс, пусть сражаются, это даже лучше!». — «Почему?». — «А, почему нет?! Я люблю, когда сотрудники сражаются между собой! Хорошо, когда они не дружат!». — «Но Дегенколб как раз-таки подружился с Пусбас!». — «Вот за этим я, Алекс, буду следить! В клинике много больных, и это хорошо! Идёт большая прибыль!». — «Это может, Петя, быстро измениться! Сражения сотрудников обычно уменьшают количество больных в клинике! Больные чувствуют неспокойную обстановку! А враждующие стороны настраивают их против “противной” стороны!». — «Вот, если больных станет меньше, Алекс, то я Пусбас выгоню! Скажи лучше, Алекс, зачем мне нужна Кокиш?!». — «Я и сам этого не пойму!» — согласился я с Петей. «Знаешь, Алекс, я её пошлю к чёрту! Она мне не нужна, буду больше работать!». — «Наверное, тебя тянет к Кокиш!» — предположил я. «Может быть! — согласился Петя. — Но, почему?!». — «Ну, это очень сложный вопрос — философский! — согласился я с Петей. — Наверное, так природой задумано?» — предположил я. «Но, это ведь какое-то сумасшествие, Алекс! — изумился и одновременно возмутился Петя. — Вот как всё интересно и ненормально устроено! — восстав против природы, глубоко опустив голову, как баран глубоко задумался Петя и понял: — Но ты, Алекс, мудрый человек и с тобой интересно! Мне сразу как-то легче становится, и все понятно после разговора с тобой! Заходи ко мне почаще!». — «У тебя, Петя, всегда люди в кабинете». — «Нет, Алекс, для тебя мой кабинет всегда свободен, заходи без стука, спасибо тебе!».

«Что он хочет?» — без слов спросила жена. Рядом лежали больные на кушетках. «Хочет дружить и не понимает, зачем нужны половые органы и половой инстинкт», — шёпотом пояснил жене. «Он прав, — согласилась жена, — они и так у него уже никакой роли не играют».

«Цаплик пришёл! — ворвалась в кабинет Мина. — Всех зовут в конференц-зал!». — «Действительно, Цаплик, или цыплёнок: щупленький, маленький, плюгавенький, изогнутый, как у Бабы-Яги носик! — отметил я про себя. — Одет не как немец: белая рубашечка, костюмчик новенький, туфельки блестящие, запонки, галстук подобранный под костюм, волосики прилизанные назад и только отдельные вихорки торчат из темечка, личико как у Бабки Ёжки, но не старой, а лет 45-ти — 47-ми». Здесь все «силы» уже были собраны. Впереди всех — Пусбас, рядом — Дегенколб, около них — Шнауцер Петя и рядом с Петей, как бы прижавшийся к нему от страха — Цаплик.

«Дорогие друзья! — встав за трибуну, торжественно и громко затараторил Петя. — Я рад вам сообщить, что у нас с сегодняшнего дня новый главный врач — доктор Цаплик! Но правит у нас “триумвират”, и править будет — триумвират власти! — кивнул Петя и в сторону Пусбас и Дегенколба. — Этот триумвират и будет располагать полнотой власти в клинике, а я буду очень редко здесь появляться! Я полностью доверяю этому триумвирату опытных руководителей! У нас сейчас много больных, дела идут неплохо, но нам нельзя расслабляться, удовлетворяться достигнутым — нужно ещё лучше работать! Сейчас период нестабильной экономической обстановки и в стране, и в мире! Надо радоваться, что мы имеем работу, вовремя получаем зарплату! Доктор Цаплик имеет ещё и экономическое образование, и клиника будет развиваться. А вы все, помогайте доктору Цаплику!» — предложил Петя жестом Пусбас. Слово взял и Дегенколб, который согласился со всем, что сказал шеф: «хорошо, и ещё больше хорошего надо». Затем на трибуну взошла Пусбас: «У нас в клинике дела идут хорошо, много больных и я забочусь о них! Больные довольны клиникой, клиника на хорошем счету! Теперь мне в помощь пришёл доктор Цаплик, и я надеюсь, что он будет мне помогать справляться с лечением больных! Будет вести не менее 10-ти — 15-ти больных, дежурить! В общем, всё делать, что необходимо делать в клинике!» — пообещала Пусбас сладкую жизнь Цаплику, сделав из него своего помощника, а не — наоборот. Потянулся и Цаплик к трибуне. Вяло и тихо сообщил, что мир полон конкуренции и если хотим выжить в этом мире, нужно уметь конкурировать с другими. Не сообщив при этом, как! Все разошлись, а Цаплик стал благоустраиваться в кабинете Клизман, содрав с дверей табличку со словом «Клизман»! Установили новую табличку с перечислением всех его прошлых титулов и нынешней должностью главного врача. Но и Пусбас со своей двери табличку с надписью: «Главврач» не сняла! И она оказалась главным врачом! Не убрала она эту табличку: ни на второй, ни на третий день, ни даже на четвёртый…! И то ли поэтому, то ли от своего безволия поплёлся Цаплик со всеми на следующий день к ней в кабинет на конференцию! Пусбас у окна за своим столом, а Цаплик на стуле со всем «простым людом» у двери, даже не около стены. А раз она у окна и в своём кабинете, то она, Пусбас, и стала вести конференцию и раздавать поступивших новых больных! И как сказали бы в Российской Федерации: «и попал Цаплик под раздачу»! Из девяти поступивших новых больных, Гудрун щедро семерыми его одарила! Кроме того, посоветовала ему ещё две психотерапевтические группы вести! И в субботу прийти, и провести ознакомительные беседы с новыми, желающими попасть в клинику пациентами! И Цаплик всё брал и брал — всё, что раздали!

«Ну, что за Цаплик такой?» — спросила жена. «Дурак и импотент!». — «Ну, это видно по нём», — не удивилась жена. «Уже самая большая его ошибка, что конференцию не у себя в кабинете проводит, а поплёлся к ней — к Пусбас!» — добавил я. «Самая его большая ошибка, что он никчемный!» — предположила жена. На следующий день всё повторилось по тому же сценарию, с той разницей, что Пусбас объявила: идёт на неделю в запланированный отпуск. Едет в Дубаи, где уже была — райский уголок! А всем надо её ждать, работать так же, как сейчас хорошо, и главное ничего не менять в организации работы клиники, посмотрела она предупредительно строго в сторону Цаплика, сжав его своим взглядом! «Что будешь делать?» — спросила жена. — «Буду его “тушку” раздувать, укреплять! Попробую из цыплёнка боевого петушка сотворить!». — «Бесполезно, напрасный труд!» — махнула рукой жена. Даже без Пусбас, на следующий день поплёлся Цаплик к ней в кабинет на конференцию, и хотя Гудрун уже в Дубаях была и со старыми арабами «якшалась», её дух всё равно витал в кабинете! А ее место заняла старая психолог — старуха фрау Пендель. Видать, Пусбас ее своим заместителем оставила, и Пендель пошла по «гудрунской лыжне» командовать и управлять! И снова Цап-лик «попал под раздачу» — получил ещё пять больных к уже имеющимся у него семерым! Попытался, правда, слабо сопротивляться, но опытная старожилка клиники — шестидесятилетняя Пендель всё-таки убедила Цаплика, что именно этих сложных больных только ему, как опытному специалисту, можно доверить! «Пойду к Цаплику, — объявил жене после конференции, — а ты больных лечи».

«Можно к вам на пару минут?» — по телефону спросил Цаплика. «Да, конечно, спасибо, садитесь», — указал Цаплик на кресло в своём кабинете и весь сжался в томительном ожидании. «Извините, но я немного знаком со здешними нравами и, если вы не против, кое-что могу подсказать». — «Да, да, Шнауцер мне сказал, что вы очень опытный работник». — «Постарайтесь всё сделать, как считаете нужным, пока Пусбас в отпуске! Меняйте всё, что вы считаете нужным изменить: ведение клиники, конференций, возьмите на себя функцию главного врача, отберите у неё эту функцию, которая ей не принадлежит! В конечном счете, Шнауцер с вас спросит, если что не так будет, а она скажет, что всё было хорошо пока вы не пришли! Если она пожалуется Шнауцеру, то и ему скажите, что раз вы главный врач, то вы несёте ответственность, и будете делать так, как считаете нужным — иначе вы не можете нести ответственность за клинику! Конференции проводите у себя в кабинете».

«Знаете, у меня, видите, вот: дорожки, коврики из дому принёс, новая мебель. Я как-то не хочу, чтобы это всё пачкалось от ежедневных посетителей конференций», — запричитал Цаплик. «Ну, понятно, — согласился я с Цапликом, — мелкий крохобор, — понял я, — коврика жалко! Скоро все в рулон свернёшь и “тёп, тёп, тёп” сделаешь!».

«Ну, что Цаплик?» — риторически спросила жена. «Гивно собачье!» — почему-то по-украински сказал я, не дотянул Цап-лик до великорусского «говна», и рассказал жене про «ковровую» проблему Цаплика. «Я же тебе сказала: отнеси-ка ему лучше, вот пару коробок, которые у нас из-под акупунктурных игл стоят, пусть упаковывается!» — посоветовала жена. «Но надо попробовать его, хотя бы сколько-нибудь здесь попридержать! Может, у Пусбас нервы сдадут! Или за это время, она Пете чем-то не угодит! Всё меняется, не надо спешить сдавать свою территорию врагу, как Израиль это делает! Надо сдерживать врага, укреплять врагов врага!» — объяснил я свою тактику. «Ой, ой, нашёл врага Пусбас в лице Цаплика!» — засмеялась жена. «Но у меня нет других рычагов». — «Нашёл рычаг — тростиночку, как говорит белорусский батька!» — не унималась жена. «Ещё попробую оказать воздействие на Шнауцера Петю!». — «Да, тот тебе всё пообещает, но сделает по-своему!» — подвела итог жена. «Ну вот, и ты уже стала еврейкой!». — «Благодаря тебе! Я, вообще, считаю, что ты в любую ситуацию вносишь интригу, приключенческую историю!» — «Я ничего не пускаю на самотек! Я часто предвижу развитие событий, поэтому стараюсь их опередить, смягчить удары! Это справедливо и к мировым событиям, например, я считаю, что Израиль сам себя не спасает! Мудрость исчезла у этого народа, а главное, у его руководителей, но его могут обстоятельства спасти!» — перешел я от малого к великому! «Какие?» — «Ну, например, в мире станет неспокойно, террор наберёт силу! И миру будет, в том числе и мусульманам, не до Израиля. Между собой будут грызться, а Израиль под шумок может, таким образом, и со своими ближайшими соседями рассчитаться! Главное сейчас не спешить, не сдаваться, тянуть время!». — «А куда делась мудрость народа? Она или есть, или её нет!» — возразила жена. «Израиль сейчас представляет собой “сборную солянку”, скопились на ограниченном пространстве разные типы животных. Западный тип — преимущественно птицы: куры, фазаны, куропатки. Восточный тип из арабских стран и Ирана, Средней Азии — в основном мелкий рогатый скот: бараны, козлы, козы и иногда до верблюдов дотягивают. Из Африки… — сама понимаешь! Из стран бывшего Советского Союза — правильнее ориентируются в окружающем мире не испытывают иллюзий о всеобщей любви и равенстве, толерантности! Среди них можно наблюдать представителей всех видов “животных”, так как территория огромна и разнообразна! Кроме того, въехало много “неевреев”: хохлы, бульбаши, армяне, среднеазиаты, кавказцы и т. д. Эта группа несет в себе опасность антисемитизма, враждебности к иудаизму — все, что мы наблюдали в Союзе! Мы в этой группе наблюдаем “животных”: от мелких хищников до пресмыкающихся и даже полезных животных — свиней, например! По библии от евреев произошли остальные! Поэтому и среди евреев есть все типы: собаки и кошки, куры и свиньи, козлы и бараны — ослов почему-то много, и даже змей — гадов много! Но среди евреев отсутствуют, как правило, гиены! Жестокость не характерна для этой нации!». — «Когда же придет мудрость у евреев?» — спросила жена. «Она может и не прийти! В любом случае, общество должно еще переплавиться! А что получится, какой сплав из этой кучи, пока не понятно! Но евреем не только рождаются, но и становятся! Обстоятельства, агрессия других народов — антисемитизм делают евреев! Иногда и петух становится львом, защищая свой курятник!».

«Ну что, послушал тебя Цаплик?» — спросила жена после конференции на следующий день. — «Немного да. Он объявил, например, что с сегодняшнего дня всех больных по порядку будем разбирать, а не только тех, кого “танцорка” и “музицирка” предлагают, чтобы показать свой доблестный труд, а остальные больные остаются без внимания! Стал исправлять медикаментозные назначения, больше назначает антидепрессантов. Отменил в некоторых случаях диазепины! Он стал слегка “кукарекать”, у него прорезался слабый голосок! Ну, а остальные подняли бунт, что это нецелесообразно, а я его поддержал! А затем и у него в кабинете его поддержал, велел не сдаваться и настаивать на своём! Сказал ему, что всё правильно делает». — «Он, действительно, правильно делает?». — «Именно, правильно! Он не полный дурак, а полудурок, по крайней мере — грамотный дурак! И больные его не ругают, как других! Он уже знает всех больных, посещает их у них в комнатах. Он, как тяговая лошадь — осёл, вернее, а надо из него кучера сделать, а Гудрун в верблюда превратить — пусть тащит обоз! После “дубаёв” она, возможно, легче в верблюда превратится? Для этого надо, чтобы Шнауцер её побил, и у неё два горба выросли на спине!». — «Что, к Пете пойдешь?». — «Конечно, пойду!».

«Как дела, Алекс?» — встретил меня Петя, попытавшийся выйти из своего кабинета. «Есть, Петя, разговор», — остановил я его, и первым вошёл в его кабинет. — «Что-то случилось, Алекс?». — «Да». — «Что?». — «Петя, ты взял человека, — не сказал я Пете, «что цыплёнка», — бросил его в болото с крокодилами и хочешь, чтобы он яйца нёс! Его жрут все, Петя! А зря! Он очень толковый, грамотный специалист. Он добросовестно лечит больных, а остальные халтурщики, к тому же ещё и агрессивные! Он может и клинику снаружи хорошо репрезентировать! А, если они его сожрут, Петя, кто останется — безграмотная Пусбас?». — «Ты прав, Алекс, у нас почему-то больных уменьшилось на 10 штук». — «Это результат, Петя, неспокойной обстановки в клинике и это выгодно Пусбас. Она скажет тебе, что когда она была одна, всё было хорошо! А вот пришёл этот “новый” и стало плохо!». — «А почему всё же больных стало меньше?» — не понимал Петя. «А потому, что Пусбас быстрее больных выписывает: 3–4 недели и на выписку!». — «А ну-ка давай, Алекс, посмотрим! — забегал Петя. — Где список больных?! Ты смотри, вот сволочь! А где больные?! Алекс, куда больные деваются?!». — «Я же тебе объяснил, Петя, куда они деваются!» — в отличие от соученика по Бердичевскому техникуму Гены Хейфеца, слопавшего «квасолю» у отчима, я объяснил «отчиму» Пете: куда «квасоля», то бишь пациенты делись! «Алекс, что делать?! Я её выгоню!». — «Пока не найдёшь другого врача вместо неё, не надо, пусть работает, но работает не как главный врач! Главный врач — Цаплик, а она пусть работает, как старший врач, кем и была при Клизман! Пусть Пусбас докладывает Цаплику, кого готовит на выписку и почему! А Дегенколб пусть с больными беседует, интересуется: довольны ли они лечением, чувствуют ли себя здоровыми и т. д., если нет, пусть заставит Пусбас и Цаплика продлевать лечение. По медицинским вопросам — главный Цаплик, а по экономическим и настроению в клинике — Дегенколб! С него спрашивай, Петя, за количество больных, тогда меньше будет с Пусбас дружить! И дай ему срок один месяц, не выправит положение в клинике — пусть идёт!». — «Правильно, Алекс! Ания, позови-ка ко мне Дегенколба! — обратился Петя к секретарше. — Спасибо, Алекс, я с ним сейчас разберусь! Зайди потом ко мне ещё».

«Гудрун, наконец, вернулась из Дубаев, как я рада! — сообщила свою радость нам Мина. — Как надоел этот противный Цаплик! Наконец, Гудрун здесь! Хорошая баба — Гудрун! А что хер Шнауцер говорит о Цаплике?». — «Очень его уважает», — разочаровал я Мину. «Да, ты посмотри! Хотя я могу шефа очень даже понять — Цаплик неплохой мужик!» — тут же оценила и Мина — мужика Цаплика!

Дневная конференция началась необычно: зашла перепуганная «хорошая баба» Пусбас, что-то шепнула на ушко «неплохому мужику» Цаплику и вывела его из своего кабинета! Затем вошёл «хороший мужик» Дегенколб и начал издалека: «Я попросил доктора Пусбас и доктора Цаплика не присутствовать на конференции, чтобы им не было неудобно: речь пойдёт о них и о всех! По поручению шефа, херра Шнауцера, я призываю всех уважать доктора Цаплика! И не забывать, что он здесь новый и ему надо помогать!». — «Но он не учитывает наши интересы — интересы коллектива, наше мнение!» — взволновалась психолог — старуха Пендель. «С Пусбас я уже поговорил, — прервал её Дегенколб, — и шеф ей тоже скажет, она должна помогать Цаплику!». — «А она что, не помогает!» — вновь возмутилась Пендель. «Есть сведения, что Пусбас недовольна доктором Цапликом из-за потери своей должности! — вставил Дегенколб. — И этого мы не потерпим — беспорядка в клинике!» — подытожил Дегенколб. Коллектив затих и скис, все согласились, закивали, всеобщий мир был восстановлен! Бунт подавлен, рабы с любовью и послушанием смотрели на хозяина, который «фу» сказал: «этого не кусать»!

Вышел Дегенколб, вернулись, как лучшие друзья: парочка Пусбас и Цаплик. Он с ней ласково щебетал, счастье ему привалило, благодать сошла, но откуда она — эта благодать взялась, Цаплик не ведал! А на меня он победоносно посмотрел, мол: «Знай наших! Я не такой слабак, как ты думал!» — весь вид его говорил.

«Молодец Дегенколб! — восхищалась и ворвавшаяся к нам Мина. — Эту Пусбас давно надо было на место поставить, а Цаплик не такой уж плохой мужик! Я вам вот что, по секрету, расскажу! — плотно прикрыв за собой дверь, сообщила Мина. — Клизман укрепила Пусбас против вас, а не для себя! Пусбас акупунктуру умеет делать, и Клизман сказала: — Он Вонибергер выгнал, а я ему другую специалистку нашла! Пусбас ещё опытнее, чем Вонибергер! И Кокиш тоже это поддержала, я слышала, как они вместе хихикали. Правильно хер Шнауцер сделал, что Кокиш изгнал! Побегу, меня больные ждут». — «Вот сволочи, не уймутся! — не могла успокоиться жена. — И как тебе — сволочь Мина нравится? Раньше молчала!».

«Мины нужны в круговороте “обмена веществ” исторических событий!» — сделал вывод я. «Зачем?!» — возмутилась жена. «Их роль — опыление, если они пчёлы, пыльцу — информацию переносить с одной клетки общества на другую! Мёда хотя и не дают, но благодаря этой информации у мудрецов мысли рождаются и решения! А если они мухи, как Мина, например, то заразу переносить, что иммунитет — сопротивляемость мудрецов укрепляет, как в нашем случае, или популяцию живых существ уменьшает — уничтожает, как в случае с “горской птичкой” — Абаевым Дадашем!» — объяснил я своё видение мира.

«Кокиш опять голову морочит», — недовольно передала мне трубку жена. «Это я — Кокиш, можно говорить? Вы одни?». — «10 минут да, а затем придёт пациент», — знаком указал жене закрыть дверь в соседнюю комнату, где уже один в гипнозе лежал. «Не знаю, что делать! — волновалась Кокиш. — Мой заказал поездку в Арабские Эмираты, а этот не разрешает». — «Кто “мой”, а кто “этот”?» — «Ну, Шнауцер не разрешает». — «А кто заказал?». — «Ну, мой — джоггер!». — «Конечно, поезжайте!». — «Но я не хочу и Шнауцера терять, только сейчас поняла, как он мне дорог! Он мне угрожает, что плюнет на меня, если поеду, а если не поеду, то вместе дело откроем!». — «Что ещё обещает?». — «Больше ничего, так немного денег карманных дал и пообещал добавить». — «А джоггер женится на вас?». — «Пока нет, но если так пойдёт, как сейчас, то может и женится? А как с Петером быть?». — «Его не потеряете!». — «Почему?». — «Потому что от ревности будет, дурак, бегать за вами!». — «А зачем ему ревновать?! Я же ему правду не говорю!». — «Просто подозрительный дурак какой-то! В общем, не бойтесь, вы его не потеряете, он будет за вас сражаться!». — «С кем?». — «С вами!». — «Ой, я боюсь, что он с джоггером что-то сделает!». — «Нет, не сделает, уже бы сделал! Ему собственные страдания больше приносят удовлетворения!». — «Он, знаете, детектива за мной приставил!». — «Это тоже ему приносит удовлетворение!». — «А, может, вернуться к нему?». — «Тогда вы никого не будете иметь! Лучше иметь двоих, чем ни одного!». — «Почему?». — «Ну, вы же это и так делаете!». — «Но, может, я не права?». — «Раз делаете — значит правы». — «А, если я к нему вернусь, то он мне обещает…». — «Что обещает? Что будет, как раньше?! К вам не уйдёт, но будет приходить! Вас же это не устроило! Будете, как и раньше, ждать его звонков, злиться! А теперь, он ждёт! А раз будете злиться, то будете более требовательной к нему, приставать к нему, а он вас пошлёт подальше, ещё и скажет: — После того, что ты сотворила, после твоих измен, вообще, молчи и ничего не требуй!». — «Огромное вам спасибо, вы меня выручили! А то, я уж не знала, как быть, как бы не хочу его терять, но джоггера я тоже люблю, он очень предприимчивый — так старается! Я ещё позвоню».

«Что за психотерапию ты с ней проводишь?!» — непонимающе произнесла жена. «Это моя психотерапия, я бы её назвал: “практической — реальной психотерапией” — позволять другим делать то, что они хотят! Она же, всё равно, хочет поехать в Арабские Эмираты, она хочет иметь двоих, троих… ну пусть и имеет! Ничего не даст, если я ей запрещу или пристыжу!». — «А зачем она, вообще, тебе нужна?! Зачем ей советовать?!». — «Ну, пошлёшь её в следующий раз к чёрту, я разрешаю! Ладно, заводи больного».

«Теперь тебя Петя уже зовёт! — вернулась жена без больного. — Иди, я сама с больным разберусь!». На Шнауцере лица не было, вернее, только морда «вверх тормашками» была! «Садись, Алекс! — предложил Петя, заведя к себе в кабинет и указав на кресло. — Я сейчас не могу тебе заплатить, Алекс, за тех двух больных — моих знакомых, которых к тебе прислал! Может, в следующем году? Пока денег нет! Ну, да ладно, это не главное, Алекс, — это мелочи! — объяснил Петя. — Главное, Кокиш голову мне морочит! Не знаю, что с ней делать?! Она едет в Арабские Эмираты с её новым “аршлохом” (дыркой в жопе)!». — «А старая дырка — это ты!» — пронеслось у меня. «Я ей запретил, сказал, если поедет — порву с ней всякие отношения!» — прервал мои мысли Шнауцер. «Ты уверен, что сделаешь это?». — «Да, буду больше работать, заниматься делами». — «Ну, тогда так и делай!». — «Я так решил, зачем она мне нужна?! Хотя она говорит, что с тем не спит, а только так…». — «Вот старая скряга и дурак ко всему! — промелькнуло у меня: — Денег тебе не дам, а ты мне давай советы! Всё давай! Ты мне хлеб — я тебе камни!». — «А с “этим” она спит, Алекс, как ты думаешь?» — «полюбопытствовал» Петя. «Знаю только, что просыпается!». — «Как просыпается?!» — с видом ребёнка, который вот-вот заплачет, буркнул, ничего уже непонимающий Петя. «А ты уверен, Петя, что можешь её бросить?!». — «Не знаю». — «А я уверен, что нет!». — «Может быть», — согласился обречённо Петя. «Значит, не бросай её совсем, — смягчился я, забыв, что денег от него не получу, — ты же терпел, когда она мужа имела! Ты же, Петя, никогда к ней не уйдёшь!». — «Что я, дурак!» — откровенно возмутился Шнауцер. «Вот именно, поэтому не будь таким строгим к ней!». — «Но я не могу ей позволить ещё с кем-то спать, кроме меня!». — «Пусть лучше с этим, Петя, пока будет, чем с другим, которого может и полюбить!». — «А этого она не любит, Алекс, как думаешь?». — «Конечно, нет». — «А почему она тогда с ним?!». — «А почему ты не с ней?!». — «Нет, я, Алекс, с этим смириться не могу!». — «Смирись пока, она всё равно будет недалеко от тебя, и в конечном итоге к тебе приползёт!». — «Но я не захочу её тогда, в таком виде она мне не нужна будет! И почему она приползёт?». — «Наверное, потому, что деньги будут нужны!» — вновь вспомнил я про свои «утраченные». «А меня, как думаешь, она любит? Она сказала, что я для неё превыше всего!». — «“Германия, Германия превыше всего!” — вновь услышал я слова фюрера и сказал: — Любит, конечно, любит, Петя, наберись терпения, и она будет у тебя». — «Значит, не запрещать ей ехать в Арабские Эмираты?». — «Нет, пусть едет и увидит тот мир, довольна она не будет!» — искренне пообещал я. «Я вот, Алекс, никак не пойму, по какой теории-методике ты работаешь? Ты советы мне даёшь, которые никакой психотерапевтической теории не соответствуют!». — «Я работаю по своей теории, вернее, практике, ориентированной на конкретного индивидуума! Тебе же, Петя, не сорок лет! — вновь вспомнил я про свои утраченные деньги. — И нереально, Петя, что ты себе другую женщину найдёшь! — глаза у Шнауцера грустно погасли. — Вернее, ты можешь себе найти, — пожалел я его уже, как пациента, — но ты будешь знать, что это из-за денег, что они к тебе из-за твоего положения тянутся! А с учётом твоей нарциссической личности, тебя это не удовлетворит. Конечно, есть и восьмидесятилетние старики, которые трутся о тридцатилетних проституток и рады, что хоть потереться о них можно! Кстати, вопрос интимного характера, когда ты последний раз спал с Силкой?». — «Месяц назад!» — гордо ответил Петя. «Делай это чаще, в особенности тогда, когда знаешь, что она пойдёт к “тому”! Обязательно делай “это”, перед каждым разом, когда она к “тому” собирается!». — «Почему?». — «Он станет ревновать, почувствует это, что ты уже поработал там, и погонит её! Тогда, скорее всего, не она от него уйдёт, а он от неё! Только не халтурь, Петя, работай за троих! — вновь вспомнил я про утраченные деньги и Петину скупость: — Не хочешь заплатить — отработаешь!» — решил я. «Спасибо тебе, Алекс, ты мне очень помог, мне сейчас совсем легко стало, ты меня всегда выручаешь», — как-то вяло и неуверенно произнес Петя. «Зайдите, — нехотя ответил на стук Шнауцер Петя, и Цаплик вошел, — если у вас будут когда-либо и какие-либо жизненные проблемы, обращайтесь к нему! — глядя на меня, посоветовал Шнауцер и усилил: — К нему обращайтесь!» — в мою сторону кивнул Шнауцер.

«Что он хотел?» — спросила жена. «То же, что и Кокиш!». — «Ну, и что?». — «Профессионализм не позволил». — «Что не позволил?» — переспросила жена. — «Его угробить, но это сделает за нас Кокиш! Каторжный труд его угробит!». — «Ты, как двойной агент!» — рассмеялась жена. «Да, опасность есть, — согласился я, — но что я могу сделать? Не я к ним пришёл, а они ко мне и, причём оба наши враги!». — «Ты будешь этим пользоваться, чтобы их уничтожить?». — «Я же сионский мудрец! Нет, конечно, слишком мелко, профессионализм не позволяет! Хотя и тяжело отделаться от неприязни к ним, но раз они этого не чувствуют, то её и нет при работе с ними, как и с пациентами! Пациенты, больше других чувствуют негативную энергию терапевта!». — «А, как ты можешь давать двум одновременно противоположные, взаимоисключающие советы?! Ты же как бы “сам с собой” в шахматы играешь!». — «Как видишь, я даю советы, которые их сведут вместе, если это им надо, или разведут, если они этого хотят! Это по-немецки называется: „Sterbebegleitung!“ (сопровождение умирания). А если у них будут два разных психотерапевта, например, для Кокиш я, а для Шнауцера какой-нибудь профессор-теоретик, то я надеюсь, теоретика обыграю, и Петя проиграет! Это будет сражение двух разных психотерапевтов. Так в жизни и бывает, поэтому один психотерапевт для двоих — неплохой вариант, если психотерапевт не дурак, а главное добросовестный и беспристрастный, хотя этого в жизни на практике не бывает! Поэтому умные люди свои проблемы сами решают: “Дураки спрашивают советы, и дураки их дают!”. Хотя я тоже спрашиваю советы у тебя и не дурак, и их даю — и ещё раз не дурак! В общем, я сам не знаю, к чему я их приведу, сами напросились! Попробуем, это же интересно манипулировать людьми!».

«Они манипулируют! — возмутилась жена. — А ты им ещё и помогаешь! Меня всегда возмущает: ты им помогаешь, а они в ответ только гадости придумывают! Нет элементарной благодарности!». — «Согласен, я не манипулирую! Я, точнее, лавирую между ловушками, минами, которые они мне расставляют!».

«Смотри! — принесла жена записку из информационного отдела. — Тебе сообщение: “Херр Краускопф просит ему позвонить по телефону”. Объявился, разыскал тот самый Краускопф, который тебя затащил работать к нему в Зигхайм, а затем через два месяца ушёл!». — «Это его ушли!» — поправил я жену. «Да, это тот, который тебе дал адрес другой, не этой клиники и сказал: “Работай там, пока я свою не открою!” Зачем он появился, и как он узнал, где ты работаешь?!» — риторически спросила жена. «Не означает ли это, что здесь всё для нас закроется? Он всегда появляется, если где-то для нас процесс заканчивается — предвестник заката! — предположил я. — Будем надеяться, что в этот раз история повторится в виде комедии — пустышки! Ну что, позвоним ему и узнаем: что надо и как разыскал?». — «Здравствуйте, херр Краускопф!» — «Приветствую вас, Алекс! Вы, оказывается, вновь прочно обосновались, задержались и в другой клинике! Шесть лет прошло!». — «Что не ожидали?». — «Нет, конечно, не ожидал! Так вот, я открываю новую клинику, переходите ко мне!». — «Давайте встретимся?» — предложил я. — «Где?». — «Ну, у меня дома, например!».

«Что приготовим? Плов, давай!» — решили с женой, как когда-то давно. Краускопф отличался пунктуальностью во встречах, это единственная была его черта, на которую можно было положиться. Минута в минуту — звонок в дверь! «Не ожидал, что вы шесть лет отработаете в одной клинике! — не мог успокоиться Краускопф. — Думал, ну полгода, ну год от силы!». — «Вы и в Зигхайме не ожидали, что два года без вас клинику продержу!». — «Да, — согласился Краускопф, — тогда тоже, но я вынужден был покинуть клинику — обстоятельства…! — многозначительно произнёс Краускопф и рассмеялся. — Ну что, пойдёте в мою новую клинику?». — «На сколько? На два месяца, полгода?» — съехидничал я. «Нет, нет! — как и в Зигхайме, глазом не моргнул Краускопф, и как тогда добавил: — Вы, чтооо…! Я бы не стал вас срывать с места и предлагать вам, если бы не был уверен в успехе! Это новый перспективный концепт! Никто не работает на таком уровне! Условия: пятизвёздочный отель, психотерапевтические беседы, ресторанное питание и только частные пациенты!» — привычно, по накатанному шаблону, «покатил телегу» Краускопф. Этот «новый концепт» я от него слышал: шесть лет, восемь лет, десять лет назад. «Ну всё-таки объясните! — не унимался Краускопф. — Как вам удалось продержаться в этой клинике шесть лет?! Ведь я знаю Шнауцера, никто с ним не срабатывается!». — «Знаете, херр Краускопф, евреи, как трава — везде прорастают, и меняют к лучшему окружающую среду, климат! В основе этого лежит: неприхотливость, воля к жизни!». — «Ах, понял! — осенило Краускопфа. — Это о вас, о таких — “сионских мудрецах” говорят!». — «Да, да! Вот один перед вами! — скромно согласился я. — Но есть ещё сионские глупцы и даже подлецы!». — «А это кто?» — поинтересовался Краускопф. «Все остальные!».

Глава 24 Полезные и вредные люди!

«Что будем делать?» — спросила жена, после того как я провёл Краускопфа до его машины. «Посмотрим, я не сказал ему ни да ни нет! Эту, т. н. клинику он собирается через два — три месяца открыть, а мы знаем, что означает у Краускопфа два — три месяца. В любом случае неплохо хоть что-то иметь в запасе!». — «Ты думаешь, Петя нас ещё выставить может?» — изумилась жена. «А зачем тогда Краускопф появился?!» — полушутя-полусерьёзно произнёс я. Мина в таких случаях говорит: «Мистика какая-то!».

На следующий день Мина не заставила себя ждать, как только появились в клинике! Ещё и больного не уложили…. «У меня срочное сообщение для вас!» — то ли взволновано, то ли радостно объявила Мина. «Что, Дегенколб навернулся?!» — от радости не удержался я. «Нет, он не навернулся, но он сказал Пусбас, а та мне, что господин Шнауцер ему поручил найти для клиники китайцев вместо вас! Одного он уже нашел: Dr. China (Китай) Fu — его звать!». — «Что?!» — не столько перепуганно, сколько изумлённо переспросила у неё жена, и уже испуганно посмотрела на меня. «Да вы не расстраивайтесь, — успокоила Мина, — может, ещё и не найдут? И, потом, я не понимаю, что себе думает господин Шнауцер! Вас заменить! Вас же все считают незаменимым в клинике! Вы не расстраивайтесь, если что-то ещё узнаю, прибегу!» — пообещала на прощание Мина.

«Вот тебе и значение появления Краускопфа, — задумчиво произнесла жена. — Ну, ты молодец, как в воду глядел!». — «Я всегда уделяю внимание знакам, сигналам, которые нам кто-то посылает, и всегда к ним серьёзно отношусь! Но вот так, как в этот раз, нечасто бывает — уже на второй день…!». — «Что, к нему пойдём?!» — спросила жена. «Думаю, нет! Краускопф, скорее, как знак, хотя посмотрим какой!». — «Меня другое возмущает! — выпалила жена. — Какая неблагодарная сволочь, этот Шнауцер! Ты ему помогаешь, а он не прекращает подлости творить! В чём дело?!». — «Неужели сложно это понять!». — «А ты его понимаешь?!» — удивлённо и одновременно возмущённо спросила жена. «Я ни одного дня, ни даже одной минуты, не сомневался в чувстве “благодарности” Пети! И, в отличие от немецких евреев 30-х годов, я не разочарован в немце — Пете! Я им не был очарован! Я тебе уже говорил, что ещё в юности хотел разобраться в психологии немцев — причинах массового уничтожения евреев. Евреи не могли понять, почему именно коллеги — друзья их активно предавали, занимали их кабинеты, отбирали имущество, квартиры, призывали больных не лечиться у своих коллег-евреев! Зависть лежит в основе всего этого — успешность евреев их авторитет у больных!». — «Ты что — думаешь, Шнауцер тебе завидует?! Но ты же на него работаешь! Это же его клиника! Ты ему деньги приносишь, авторитет его клинике, а значит ему самому! Он же знает, что многие больные только из-за тебя приходят сюда лечиться! И после выписки, больные вот уже 5–10 лет регулярно к тебе амбулаторно приходят!». — «Знает! И именно поэтому я, как ты знаешь, давно перестал перед ним хвастать успехами в лечении больных! Не сообщаю ему об интересных, удачных случаях лечения больных, это его всегда раздражало! Хотя он вроде и хвалил, и делал вид, что очень доволен!». — «Да, но почему он именно сейчас, когда ты ему помогаешь, гадит?!». — «Потому что именно сейчас чувствует свою ущербность! Старого импотента бросила женщина, несмотря на его деньги и положение, предпочла небогатого чиновника, который не моложе его. А я такой, как он считает, успешный! Кокиш меня хвалит и, как он знает, со мной советуется! И он должен ко мне за помощью обращаться! Кроме того, я свидетель его поражения! А он всегда шумел, что у него всегда хорошо! Он меня воспринимает не как работника в его клинике, а как соперника!». — «В чём ты с ним соперничаешь?! — не поняла жена. — Его соперник — это новый кавалер Кокиш!». — «Да, но Петя трус — шакал! Он кусает только тех, кто от него зависит, как он думает! Конечно, был бы не трус и себя уважал, то плюнул бы на Кокиш или набил бы морду её кавалеру! Но он — “Наполеон дома”, а не “Наполеон на улице”!». — «А что ему даст, если он тебя выгонит?!». — «Ну, во-первых, он пока не хочет выгнать! Во всяком случае — не сейчас, пока не знает, как работают китайцы, и как они справятся здесь в клинике с больными, с которыми не умеют работать! Здесь же, если боли, то психогенные — душа болит! Китайцы, если что-то и могут лечить, то настоящие органические боли — радикулит, например! Петя хочет, чтобы я продолжал на него работать, просто в меньшем статусе, чтобы не блестел, доказать, что я не лучший — китайцы лучше, чем я! Он хочет доказать Кокиш, именно ей, что он самый главный, сильный, всемогущий и для него нет авторитетов! Сражаясь со мной, он сражается за неё, за авторитет у неё! Ей он доказывает, какой он могучий! Тут ничего сложного нет! Ущербные личности, всегда так поступают для самоутверждения! Петя знает, что мы хорошие специалисты и нас уважают, ему это не надо доказывать. Это как раз то, на что он завидует, и что его раздражает! Я всегда стараюсь явлению поставить диагноз, тогда я знаю как себя вести! Если вернуться к большому формату, то Израиль, например, совершает ошибку, стараясь всему миру доказать, что они хорошие, демократичные, гуманные к террористам, что они не фашисты, что к арабам лучше, чем к евреям в Израиле относятся! И даже террористам у них хорошо живётся, и в тюрьмах, как на курорте! И образование террорист ещё получит, сидя в тюрьме за убийство евреев! Телевизоры у них, питание лучше, чем у мамы террористки, мобильники имеют! Ну и что! Миру это нужно?! Кому нужны эти израильские доказательства! Все это и так прекрасно знают! Миру нужно другое, и без доказательств, что евреи — это безжалостные националисты! Сионисты — это фашисты! И для этого не нужны доказательства, весь мир это понимает, потому что он этого хочет! А Израилю нужно не стараться, что-либо доказывать миру, а для себя делать хорошее! Но давай опустимся на землю: — Ещё одна причина, почему Шнауцер мною недоволен! Он не может мной манипулировать, я ему не подчиняюсь! Что с того, по его логике, что я хороший, если это не его “вещь”, если я не выполняю его команды! И выход Кокиш из его подчинения усилил у него чувство, что и я не подчиняюсь ему, а он сейчас должен выполнять мои указания, следовать моим советам, которым я уверен он и не следует, и поэтому тоже так велики его “успехи” с Кокиш, и за свои провалы он меня винит!».

«Ну и что? — прервала меня жена. — Что будем мы в этой ситуации делать?». — «У нас есть несколько вариантов поведения! — предположил я. — Первый вариант: хлопнуть дверьми и обрушить, таким образом, стену на Петю! Хочет китайцев — пусть их жрёт, а мы уволимся! Он обделается! Этого пока он не хочет! Но этим мы и себе можем нанести ущерб, надо будет открывать самостоятельно кабинет — это деньги! И пока раскрутимся, кто знает, сколько времени пройдёт и как пойдёт? А мы не молодые начинающие специалисты. Наказывая Петю, и себя можем наказать! А моя мама всегда говорила: “Не бросай врагам пироги в морду!” — Это сейчас тортами бросаются, вместо того, чтобы торт съесть — богатыми стали! И мы, если швырнём Пете пирог в морду, то сами безработными станем! Второй вариант: пойти временно к Краускопфу, т. к. у него клиники долго не работают! Это будет ударом по самолюбию Пети и ещё сильных конкурентов получит в нашем лице, и таким образом уже он швыряет пироги в морду Краускопфа! Краускопфа он как соперника рассматривает и ненавидит из-за этого! Будет психологический удар по той же самой ране, что и Кокиш ему нанесла! Но и нам это ничего хорошего не принесёт, только моральное удовлетворение, хотя если он нас погонит, то это неплохой вариант! Третий вариант: посмотреть, как будут события развиваться. Поставить Пете условие: китайцам не лезть в нашу сферу! Пусть для них делает рекламу! Пусть они только амбулаторных больных калечат! Неплохо было бы, если б Петя пронюхал про Краускопфа, что тот с нами общался! Тогда боялся бы нас вытеснить, чтобы мы к его сопернику не ушли! Пока, думаю, остаёмся, но поставив Пете условие!». — «Думаешь, он остановится в своей подлости!» — усомнилась жена. «Нет, конечно, но мы не простаки! Правила игры с Петей отныне меняются! Буду вести с ним двойную игру! Петя нам не брат и братом никогда не будет!». — «Ты думаешь, это только немцам присуще?» — усомнилась жена. «Нет, конечно, это всем присуще: и русским, и евреям! Но есть одна особенность, которую я отметил! Они, в своей основной массе, не обладают способностью переносить чужие страдания на себя! Сами боятся боли и даже вздутия живота, если нельзя разрядиться! Боятся смерти, но хладнокровно уничтожали других, причиняли другим боль! Не выражено чувство сострадания у них, отсюда их любимые вопросы: “Боитесь ли вы смерти, умереть?” Для них нехарактерно не делать другим то, чего себе не желали бы! Русский тоже может убить и убивает, но затем поплачется, раскается, он и в жестокости ленив, не такой упорно-мстительный! Я говорю о большинстве, конечно, не о всех 100 % народа! Хотя сейчас меньше тех “настоящих немцев”, и они смешались?! Ладно, пока работаем, заводи больного!».

Завела жена какого-то неряшливого маленького сморчка — лет 55-ти с трехдневной щетиной, как говорят немцы — прямо обросший доктор Цаплик — наш главный врач! Поступил с депрессией. В чём дело? Оказывается, любовница бросила. «Ну и что? Есть же ещё и жена, а у любовницы — муж!» — призвал я его к справедливости: умерь обжорство! «Да, но она меня очень любила, а я её любил! — возразил всеядный «Дон Жуан» и продолжил: — И ничего такого не предвещало! Просто уехала одна отдыхать в Испанию и пропала! И только от её подруги узнал, что другого себе нашла! Как так можно — не понимаю! Меня, которого любила, променять на первого встречного!». — «А как она смогла своего мужа променять на вас?». — «Да, но она же мужа не любит!». — «Значит, и вас не любила! И теперешнего поменяет на следующего!». — «Вы так думаете?!» — с надеждой спросил рогоносец. «Уверен, да и вы же свою жену променяли на другую!». — «Что же делать?!». — «Езжайте тоже в Испанию — там, видать, хорошие водятся!». — «Вам смешно, а мне не очень, доктор!». — «Ну что вы ожидали от женщины, предавшей своего мужа — верности к любовнику?! Есть её фотографии?». — «Принести?! — оживился брошенный. — Я мигом!». И действительно — мигом, да ещё не один, а с бывшей на фото! Жирная баба на берегу какого-то водоёма — бегемот в эротической позе «ласточка», в два раза крупнее этого, уже бывшего, любовника-рогоносца! «Ну что, охарактеризовать?» — предложил я. «Пожалуйста!» — нетерпеливо откликнулся брошенный рогоносец. «Ладно, — подумал я, — ты то ещё хуже выглядишь, чем она, но так и быть, ты пока пациент — больной, так сказать! — поэтому пошел по щадящему для рогоносца варианту — он «нака», а она «кака»: — Я вижу в ней любительницу поесть! — начал я беспроигрышную физиогномику. — Эгоистка! — тоже несложно было угадать. — Непривлекательной внешности!». — «Ну, это не скажите!» — возразил «кинутый». «Ну да, — согласился я, — дело вкуса! Ладно, тогда перехожу к более тонкой материи! Она очень самолюбива, обидчива, агрессивна и злопамятна, настаивает на своей правоте, убирает с дороги того, кто с ней не согласен! Можно или быть с ней — за неё, а если против, то уже не с ней — она этого не простит!». — «Вы что, её знаете?!» — изумился потерпевший. «Конечно, я всех плохих женщин знаю! Я постоянно это слышу, когда гадаю по фотографиям, и не только по фотографиям!». — «Но вы точно во всё попали!». — «Как обычно», — скромно согласился я. «А может быть, она на меня разозлилась за пару недель до её отъезда в Испанию?! Мы с ней совершали с одним моим знакомым путешествие на паруснике. Он специалист по парусному спорту. Через некоторое время она стала оспаривать его действия по управлению парусника. Я, естественно, его поддержал!». — «При нём?» — поинтересовался я. «Ну да, при нём! Она мне потом с глазу на глаз сказала: “Как ты мог стать на его сторону, а не меня поддержать!”». — «А вы что ответили?». — «Я ответил, что я за справедливость! А разве я неправильно поступил?!». — «Это не имеет сейчас уже никакого значения!» — сказал, я поняв, что всё равно ничего не поймёт. «А что мне делать, посоветуйте? Могу я её еще вернуть?». — «Нет, но это небольшая потеря». — «Вы так думаете!». — «Уверен!». — «Ну, спасибо».

«Что вы такое сказали моему пациенту, как он выразился: “Одним словом депрессию сняли!” — полюбопытствовала на следующий день на конференции его психолог фрау Помпа. — Он сказал, что после вашей фразы: “kein großer Verlust!” (это небольшая потеря!) — у него в один момент пропали чувства к любовнице!». — «Вот это и сказал», — подтвердил я. «Да причём тут: сказал — не сказал! — взорвался и подскочил уже не как петушок, а как курочка на насесте — Цаплик. — Больной стал заметно веселее после моего назначения — я ему антидепрессант Тревилор назначил!».

«Ну что, команда?» — поинтересовалась жена. «Ещё один “благодарственный” объявился! — рассказал я ей про «курочку» Цаплика. — Пусть кудахчет, пока!».

«У тебя уже авторитет гадалки! — объявила жена. — Ещё одна принесла фотографию любимого». — «Доктор, посмотрите, пожалуйста! — протянула мне портрет изменщика шестидесятилетняя учительница, второй раз у нас на приёме: акупунктуру и гипноз получает. — Мне один пациент к вам посоветовал. А этот негодяй мне сердце разрушил (mein Herz gebrochen!)». «Святая двоица» — она сама, похожая на старую собаку породы колли, и «бывший», точно такой же породы, но постарше, смотрели на меня одновременно доверчиво и тупо с фото! «Зачем мне сейчас враги в такой ситуации и репутация гадалки! Наши “фрейды” скажут: порчу им всю их психотерапию!» — решил я и сказал: «Знаете что, фрау Херциг (сердечко)! — “Ах вот почему, у неё “Herz gebrochen”!” — понял я и добавил: — Раньше пройдите психоаналитическую психотерапию у наших специалистов, и если вы потом захотите, то приходите ко мне амбулаторно после выписки! Я вам постараюсь ответить на ваши вопросы. Нельзя все психологические методы “бросать в один горшок”!» — не добавил, что так наши драчливые «курочки и петушки» считают.

«Возьми телефон, Кокиш с “дубаёв”», — передала жена трубку. «Хале, доктор, я вернулась!». — «Ну, что арабы?». — «Чудесные люди, доктор!». — «А ваш джоггер?». — «Тоже очень хороший, но я, доктор, всё же поняла: Шнауцера люблю. А как вы думаете?». — «Думаю так же». — «Как так же?». — «Что любите его», — видать, совсем спилась Кокиш в «дубаях», поняли с женой — «крыша поехала»!

«Ты такой работник стал! — упрекнула жена. — Теперь ты Пете нужен!». — «Алекс, знаешь, что я тебе скажу! Только тебе одному! Очень недоволен я Дегенколбом и Цапликом, никакого ведения клиники, она плывёт по течению, пока не разобьётся! И что будет с клиникой, если я заболею или ещё хуже — умру!». — «Да ты что, Петя, а когда?! Когда ты собрался это сделать?!». — «Да я не шучу, Алекс, мне не на кого рассчитывать — только на тебя и на себя! Поэтому я решил — выгоню Дегенколба!». — «А Цаплика?». — «Пока нет, но самое главное, Алекс, у меня другие проблемы. Вчера был шок! Такого, Алекс, ещё не переживал, вот где мне больно было! Знаешь, Кокиш вернулась и позвонила мне. Я решил, как ты меня учил, с ней переспать и тут же ей и сказал, что вечером к ней приду, а она мне говорит: “Я решила у родителей переночевать”. Я, почему-то, решил её проверить! Приехал к ней! Действительно, её не оказалось дома. Но через минут пять появилась она с этой “тумбой” — старым, лысым уродом, они были вдвоём со спортивными сумками! Я понял: из сауны возвращаются! Повела к себе его на секс — сексуальные оргии! Ой, Алекс, как мне больно стало! На кого она меня променяла?! Мне от этого ещё больнее стало! Как обидно, что меня на такую вот старую лысую тумбу!.. А что я должен был, Алекс, по-твоему, делать?! Я не стал сражаться с этим мужиком! Сел незаметно в машину и уехал. Всё, Алекс, я её знать не хочу! Всё теперь, все силы посвящу клинике! А, Алекс, как ты думаешь? Что ты молчишь? Я, Алекс, только с тобой всегда откровенный! И сейчас только тебе одному говорю, чтобы лучше ты от меня узнал, а не от других! Я, знаешь, Алекс, китайца — Dr. China (Китай) Fu нашёл! Будет травами лечить и Чигонг — гимнастикой у нас заниматься, ну и, конечно, тебе акупунктурой иногда поможет». — «Доктор, фу-фу-фу!» — как бы про себя, задумавшись, произнёс я. «Что ты сказал? Не понял», — не понял Шнауцер. «Это я по-русски». — «Что, по-русски тоже “фу”?!» — «А почему он доктор Хина Фу?» — на вопрос ответил я вопросом. «Потому что он из Китая!» — запросто объяснил Петя Шнауцер. «Хорошо, Петя, тогда зови меня доктор “руссэ”! Я не знал, что есть: доктор “болгарэ”, доктор “румынэ”, доктор “немец”! Доктор или есть, или его нет!». — «Ваш народ недоверчивый!» — вновь решил Петя. «Нет, Петя, этого не будет!» — принял я окончательное решение. «Нет?! Почему не будет?». — «Потому что у нас есть уже триумвират власти: два главных врача, Geschaftsfuhrer, да и ты ещё есть и тоже как бы с ними одну и ту же работу выполняешь! Нет в клинике руководства, говоришь! Чем больше людей, Петя, делают одну и ту же работу, тем больше беспорядок! Только одно в клинике пока хорошо идёт — китайская медицина и её не надо разрушать! Разрушить, Петя, легко — построить трудно! Хочешь китайца Фу — бери! Можешь их даже 1,5 миллиарда: “Фу”, “Ху” — на все буквы иметь, но не пихай их туда, где всё хорошо и где они не нужны! Сделай для них рекламу в газетах, специально для китайцев — рекламу для амбулаторных больных, и пусть работают! А стационарных больных я буду лечить! Я справляюсь! Когда будет к нам такая очередь, что сам не буду справляться, тогда сам скажу: — Бери, Петя, на помощь мне одного китайца, двух — трёх корейцев, вьетнамцев — всех у кого узкие глаза, они все за китайцев сходят!». — «Ты прав, Алекс, хорошо, пусть он только для амбулаторных больных будет — это хорошая идея! Ты, Алекс, будешь начальник, а китаец твой заместитель! Ему же нельзя самому работать! У него, почему-то, отобрали врачебную апробацию, хотя и немецкое гражданство есть! Но самостоятельно он почему-то не имеет права здесь работать! Почему — не знаю! Но какая разница! Немцы, Алекс, — все дураки! Они прут к китайцам! Они, Алекс, даже к русским прут, как к тебе, например! Ну ладно, Алекс, ты мне лучше с Силкой помоги! Она тебя уважает, и я знаю — слушает! Подскажи ей, чтобы бросила эту старую жирную “колоду”, и пусть ко мне возвращается!». — «Хорошо, Петя, обязательно я это сделаю!». — «Я тебе очень благодарен за всё! Да-да, Алекс, можешь мне верить — я тебя одного уважаю и ценю! А китайцев ты не бойся! Этот, вообще, милый человек, очень и очень чувствительный — это мне и понравилось в нём! Он сразу мне сказал: — Этот русский будет против того, чтобы я работал здесь — вы его обезвредьте! Кстати, он завтра придёт, поэтому я тебя очень прошу, найди два часа времени у себя, и я вас познакомлю! Он тебе, я уверен, очень понравится!».

«Ну что, Петя?» — спросила жена. «Как мы и предполагали, очень хороший — типичный негодяй!». — «Что будем делать?». — «Как что?! Помогать ему во всём, он это заслужил! Китайцы уже здесь!». — «Да они уже весь мир завалили, их везде полно!» — возмутилась жена. «Единственный очаг сопротивления им в Европе — это мы!» — гордо объявил я.

Как Петя и обещал, утром на следующий день, когда вся команда собралась на конференцию у Пусбас в кабинете — отворилась дверь и двухметровый Дегенколб завёл полутораметрового маодзедуновца. «Это — Фу, будет у нас работать!» — объявил торжественно Дегенколб, проявив первые трудности в обозначении китайцев. И попробуй их обзови: ФУ Чунь Дзянь или ФУ Чунь Минь, Всунь Хунь Чань или Вынь Су Хим?! А затем Дегенколб нарушил привычное представление всех нас — нами самими, обозвав всех нас по очереди — по фамилии, а не по должностям. «Чтобы я себя не объявил врачом по китайской медицине», — понял я. Промолчав по-китайски на конференции, согласно китайской мудрости: «Слово — серебро, молчание — золото», в конце конференции китаец Фу обратился ко мне: он меня, оказывается, уже видел в Интернете — поизучал, как конкурента или облапошить удастся. «Похож я на самого себя?» — спросил я у китайца. Не понял он моей немецкой шутки — никакой реакции! Но тут же к нему подошёл — петушок Цаплик, отобрал у меня китайца и повёл его в столовую на откорм! «Выполняет задание Шнауцера, — понял я, — не дать мне запугать китайца! Решил, его пока укреплять, откармливать, чтобы больше золотых китайских яиц Пете снёс!».

«Ну, как вам ваш конкурент? — заскочила Мина, то ли от радости, то ли просто так. — Вам, кстати, Кокиш привет передала, я ей позвонила. Она говорит, что всё-таки любит Шнауцера и, ко всему ещё, у неё и деньги кончились! Говорит, что Шнауцер ей ещё кое-что подбрасывает. Он это, оказывается, не раз уже делал, а на следующий день всегда приходит и отнимает обратно! Она, кстати, недовольна, что Шнауцер Дегенколба обижает, а тот ей всё это рассказывает».

«Петя тебя зовёт! — объявила на следующий день жена. — А ты всё правильно предсказал! — добавила она. — Он сражается со всеми, которых хвалила или теперь хвалит Кокиш, даже уже и с Дегенколбом!».

«Алекс, во-первых, я только тебе одному говорю, никто не знает! Дегенколб решил от нас уйти. И я могу его понять, у нас же нелегко работать, а у него опыта нет! Но это и хорошо, Алекс, как ты думаешь? Ты что-то молчишь в последнее время! Вторая новость, Алекс, мне письмо написал Краускопф, который тебя когда-то мне порекомендовал. Ты ведь его знаешь, Алекс! Он мне предлагает сотрудничество! Клинику, болтун, собирается поблизости открыть, и не одну, говорит! Что ты, Алекс, о нём думаешь?». — «Уверен, что он это сделает, Петя!». — «А с тобой, Алекс, он связывался?». — «Да, Петьия, связывался!». — «Ну, и что он хочет?». — «Хочет, Петьия, чтобы я к нему работать пошёл, говорит: “Задержался ты, Алекс, у Петьии!” Но ты, Петьия, не думай и не бойся ничего такого, и я только тебе одному говорю! Я ему сказал, что пока Петьия мне ещё даёт работать и пока не очень мешает работать, я буду работать у него!». — «Аха, кто-то звонит! — побежал Петьия к телефону. — Да, слушаю тебя, Силке! — подчёркнуто торжественно объявил Петя, потускневший было от моего сообщения о Краускопфе. — Да-да, Силке, здесь у меня в кабинете “профессор” Алекс — лучший врач Германии! Хочешь с ним поговорить, да?» — протянул мне телефонную трубку Петьия и, чтобы изобразить деланное безразличие, гордо покинул свой кабинет. «Здравствуйте, доктор, рада ваш голос слышать! Я себе работу нашла, далеко отсюда…! Я вам перезвоню через полчаса в ваш кабинет! Ну ладно, пока!». Тут же вернулся Петьия, ничего не спросив про Кокиш, и я ничего ему не сказал. «Она себе работу нашла, — не выдержав, мрачно объявил Петя. — Как ты думаешь, Алекс, почему несмотря на все её проделки, я ей деньги даю, а?». — «Ты, Петьия, хочешь показать, что ты великодушный, добрый, богатый и сильный». — «Т. е. я босс, да?» — поддержал меня Петя. «Ну, да, — согласился я, — ты же сам, Петя, знаешь». — «А почему, Алекс, ты меня иногда “Петя” называешь, а иногда “Петьия”?» — «Петьия, это как ты меня докторэ называешь, а Петя это как доктор — по-русски, стараюсь на одном языке с тобой говорить!».

«Стал чуть соображать Петя — появились элементы критики», — объявил я жене, возвратившись в кабинет.

«Вот опять она тебе звонит», — передала жена мне трубку. «Да, она обещала». — «Доктор, я счастлива, нашла работу!». — «А как с джоггером?». — «Очень хорошо, доктор, я его люблю! Но я боюсь Шнауцера, он мне угрожает, преследует, уже несколько раз бил. Что мне делать?». — «То, что делаете, вы всё делаете правильно. Радуйтесь, что работу нашли, и джоггера не бросайте!». — «А что мне делать со Шнауцером?». — «То, что и делаете — жизнь подскажет!».

«Всё, я завожу больного!» — нетерпеливо заявила жена после телефонного общения с Кокиш. «Давай, заводи!». — «А это кто звонит?! Что за “б…”! — выругалась жена и даже повторила: — Что за новое “б…”?!» Новое «б» оказался профессором университета — профессор Юнкер! Тот, который пять лет тому назад прислал ко мне больного с хроническими болями, после многочисленных травм: автотравм, мототравм — гонщик спортсмен. Профессор Юнкер мне его переправил не от хорошей жизни, сам не справился, и другие не справились! И ещё попросил моего разрешения присутствовать во время сеанса гипноза у этого больного. Это говорило о желании профессора не столько больному помочь, сколько мне мешать — наслышался о моих успехах и решил подсмотреть, как я это делаю! Это я сразу понял!

Больной 40 лет, агрессивный, на костылях — живого места на нём не было: последствия многочисленных переломов рук, ног, черепа! Во время первой беседы понял: кроме болей, ещё важная проблема у него — вышибает пенсию! Таким образом, не заинтересован признаться, что лучше стало, даже если лучше станет! Конечно, я сам дурак, что взялся за этого больного, да ещё согласился на присутствие профессора уже на первом сеансе гипноза! Это делало мою задачу ещё сложнее, в присутствии своего профессора пациент будет ещё больше сопротивляться! Но Кокиш попросила и у меня был тогда азарт, желание доказать себе, и на свой авторитет поработать! Больной уже лежал на кушетке и ждал, что с ним буду делать, никогда гипноза раньше не получал и не верил, что такое с ним может произойти! А этот — Юнкер появился, как и положено настоящему профессору, опоздав минимум на полчаса! «Он пошёл к Шнауцеру поболтать!» — объявила тогда жена. «Пойди, и скажи ему при Шнауцере, что начинаем гипноз без него!» — попросил я жену. Юнкер тут же пришёл, но не извинился, а ляпнул: «Ну что, начнём!». Это было уже выше моих сил, такую наглость выдержать! Мало того, что опоздал, задержал нас и других больных, уже очередь собралась у кабинета, так то ли по тупости, то ли умышленно, своим дурацким заявлением он сделал из меня второстепенного участника сеанса. Он начальник, а я, который должен провести гипноз — подмастерье! Привык, что он профессор завкафедрой. Больной тут же переключил всё своё внимание с меня на Юнкера! «Начинать, проводить, завершать — буду я! — резко бросил я профессору. — А вы, если хотите наблюдать, то не мешайте!». Тем самым больного ошарашил, так никто при нём ещё не разговаривал с профессором, и Юнкера ошеломил! Он тут же спрятался за моей спиной! Зато гипноз провёл на должном уровне. А Юнкеру пообещал: «Когда через час подойдём к больному, он будет так же лежать с закрытыми глазами и не шевелиться! И только по моей команде откроет глаза! А до этого, я покажу на нём каталепсию — “восковую гибкость”: поднятая мною рука пациента застынет в воздухе и останется так висеть!» В общем, всё показал, но профессора, видать, обидел своим резким тоном и тем, что всё получилось! Зато мы с женой были довольны, не посрамились и, не в последнюю очередь, именно, из-за моего умышленно резкого тона с профессором! Гипнотизёр должен быть спокойным, но решительным, уверенным в себе и авторитетным! А вот профессор, хотя и Шнауцеру, как я узнал от Пети, меня очень нахваливал, обиду всё же затаил! Не объявлялся с тех пор, и больных не присылал! И вот, через пять лет вновь появился! Это всё пронеслось в голове, когда услышал в трубке: «Здравствуйте, доктор, с вами разговаривает профессор Юнкер. У меня для вас интересный случай: больная 32-х лет с неясными болями… Когда прислать её к вам? Сможете помочь?». — «Присылайте», — согласился я.

«Опять подарок шлёт? — догадалась жена по моему виду. — Теперь можно, наконец, заводить больных?». — «Давай…!».

Домой добрались поздно вечером, и злые в основном на Петю. «Он ещё пальцы гнёт! — не могла успокоиться жена. — К китайцам профессор Юнкер больных не пришлёт! Они на каждом углу свои кабинеты имеют. Интересно, Петя знает про Юнкера?». — «Завтра ему сообщу, если увижу? Посмотрю его реакцию, хотя мне и так ясна его реакция!».

«Ну вот, — иди и сообщи! — утром объявила жена. — Петьия тебя зовёт!». — «А, Алекс, заходи, как дела?». — «Петя, профессор Юнкер, нам новый подарок шлёт — больную, которую легче убить, чем вылечить!». — «Да, я знаю! — отреагировал без энтузиазма Петя. — Я с тобой, Алекс, хотел посоветоваться, как мне себя вести с Силке? Я ведь во всём, Алекс, тебя слушаюсь и стараюсь, при первой же возможности, в постель её затащить!». — «Правильно, Петя, так всегда делают, чтобы конкуренту меньше досталось!». — «Ну да, так я и сделаю, хотя, Алекс, не могу сказать, что это мне очень надо! Мне и поговорить, выпить, побыть с ней, просто так, достаточно! Но я тебя понял: нельзя позволять сопернику — этой “жирной колоде” получать удовольствие! Я тебя, Алекс, очень хорошо понял: чем больше достанется мне — тем меньше ему! Это я вчера всё и проделал, вернее, попытался. Только кое-как, вроде, начал, как звонок — мобильный телефон у Силке зазвонил! Не поверил я, Алекс, своим ушам! Она стала при мне оправдываться, отчитываться перед этой “колодой”, что сейчас находится у своих родителей, что ей плохо без него, скучно, но долг есть долг — всё же родители! Ты меня понял, Алекс?! Она оправдывалась при мне, перед этим ничтожеством!». — «В жизни, как в футболе! — пронеслось у меня в голове. — Теперь ты, Петя, запасной игрок, а “колода” на игровом поле! Раньше Кокиш точно так же дурила тебя по телефону, когда ты ей мешал…!» — «Что мне делать, Алекс?!». — «Делай, как делаешь, Петя». — «А что получится из этого, Алекс? Зачем мне это надо?!». — «Значит надо, раз делаешь!». — «Я её брошу, Алекс, пошлю к чёрту!». — «Не пошлёшь, Петя!». — «Почему?». — «Потому что не послал до сих пор! Скажи, Петя, тебе очень больно?». — «Да, очень больно, Алекс, — аж душа болит!». — «Вот, поэтому и не бросишь!». — «А, когда брошу?». — «Когда душа болеть перестанет, Петя!». — «А, когда это будет?». — «Жизнь подскажет, Петя!».

«Кто сейчас звонит? — сняла трубку жена. — Здравствуйте, господин Краускопф!» — передала мне она трубку. «Ну что, Алекс? Поедем сегодня смотреть ваше будущее место работы?! — бодро звучал голос Краускопфа. — Ваш кабинет готов, и даже кресло, рабочий стол на месте! Я за вами заеду в 17 часов». — «Поедем, посмотрим!» — согласилась жена. «Поедем, — согласился и я, — здесь обстановка накаляется! Как запасной вариант неплохо иметь, хотя я и не верю Краускопфу! История с ним повторяется, и не первый раз: то в виде драмы, то в виде комедии. Но, в случае чего, пару недель у него поработать можно рассчитывать, можно и дольше, но без зарплаты!».

Краускопф как всегда был пунктуален, и мы поехали! «Здесь недалеко — километров 50, — сказал Краускопф и продолжил: — Как там, Шнауцер? Ещё не умер от моего письма? Предложил ему сотрудничать, сослался на вас, как на связывающее звено. Ничего не ответил “альтер аршлох” (старая дырка в заднице)! Он испугался, наверное, что вы можете от него уйти. А что это за китаец, я в интернете увидел, у вас появился?!» — «Старпер какой-то, лет 60-ти вроде, такая же, как и Шнауцер, дырка в заднице, только в китайской!» — охотно поддержал я его критический тон. «Он что — дурак, его, как конкурента для вас взял?!». — «Да, и хочет, чтобы ещё китайские яйца ему нес — своих уже давно ведь нет! И у китайца их тоже нет!». — «Нужно быть, действительно, рваной дыркой в заднице, чтобы вас на китайца заменить! Я могу ему их целый мешок принести! Он, вообще, не заслуживает, чтобы вы у него работали, слишком большая честь для старого никчемного скряги! Ну вот, мы и приехали! Как вид?». — «Пятизвёздочная гостиница!» — согласилась жена. Новое, светлое, большое пятиэтажное здание! Светлый, просторный вестибюль, светлые, большие, просторные помещения! Здание в форме русской П. Внутри фонтанчики, цветы, просторный двор. Строители завершали внутреннюю покраску, побелку. Все приветливо, подобострастно здоровались с Краускопфом, как с их шефом. «Через месяц всё будет готово! — пообещал Краускопф. — Хотите посмотреть ваш кабинет — главного врача?». Мы с женой переглянулись. «Да, да! Я хочу, чтобы вы были главным врачом! Считаю, что только вы в состоянии концепт этой клиники претворить в реальность! — перехватил наше с женой переглядывание Краускопф. — Подобрал уже пятерых врачей, семь психологов, физиотерапевтов. У вас хотят поучиться гипнозу, акупунктуре. А вот и ваше бюро! Уже мебель завезли, и всё оборудовано!» — провёл нас Краускопф в просторный, примерно 40 квадратных метров, светлый просторный кабинет с балконом на втором этаже с видом на фонтанчики! Санузел, душевая, добротный дубовый стол, массивное кресло с высокой спинкой — настоящий трон! Паркетный пол кремового цвета, гардины, большая хрустальная люстра, на стенах картины Кандинского, Даля! Просторный кожаный диван, троим — лежать, пятерым сидеть можно! «У канцлера Меркель хуже кабинет!» — определила жена. «Нравится? — сиял Краускопф. — Вы заслужили! Остальную мебель завезут через месяц. Я велел ваш кабинет оборудовать в первую очередь!». На нашем пути попадались одиночные фигурки будущих коллег, с которыми Краускопф нас знакомил, представляя: «Наш главный врач! Велеть кофе приготовить?» — предложил напоследок Краускопф. «Нет, поедем — всё прекрасно!». — «Поехали, я вас домой отвезу». На обратном пути Краускопф описывал его видение будущей клиники её перспективы! Показал также большую психосоматическую клинику рядом с «нашей». «Наши конкуренты, но вам нестрашно, в Зигхайме вы обставили клинику профессора Майнландера! От него к вам убегали, я знаю!». — «Ну да, они не опасны!» — согласился и я. «На ваше пожелание размера зарплаты — владелец-инвестор откликнулся положительно! — уже у нашего дома сообщил Краускопф. — Вы и ваша жена, будете в 2 раза больше получать, чем у скряги Шнауцера. Так что, подавайте этому идиоту Шнауцеру заявление об уходе! А я через месяц вновь появлюсь, дам о себе знать!». — «Ну, что скажешь?» — спросил у жены дома. «Хорошее место, хорошее здание, хороший кабинет, но тебе решать на тебя нагрузка ляжет! Ты будешь всё делать, а я, конечно, буду помогать! — согласилась жена. — Ну, а Краускопфа мы знаем не один год! Он укладывается в твою теорию полезных и вредных животных — в переносе на людей». — «Это я ещё, как тебе уже говорил, в ранней юности заметил, что одни люди несут с собой удачу, а другие неприятности! Как мой товарищ по техникуму, меня всегда в дерьмо затаскивал! Причём интересно то, что и те и другие выполняют как будто свою функцию: гадить или помогать нам, не прилагая для этого даже усилий! Как будто, и те и другие к нам кем-то приставлены, вероятно, разными силами! Ведь, если взять того же Краускопфа, наша судьба ему совершенно безразлична, говорит, как в Зигхайме: — Увольняйся и приходи, переезжай, снимай квартиру и работай! — А через пару недель сам исчез, как провалился! Хорошо, что владельцы попросили меня остаться работать, вести клинику! А так мы бы стали бомжами в этом Зигхайме! Но хочет он этого, или не хочет, вернее, ему всё равно, он приносит нам обычно удачу. Но с ним надо быть мобильным, и его использовать как подножку, чтобы в поезд заскочить или в другой перескочить!» — вспомнил я значение для нас Краускопфа. «Что будем делать?» — спросила жена, терпеливо выслушав от меня, что она уже и сама знала. «Лучше, чтобы он пока заглох, пока со Шнауцером не выясним! Если от Шнауцера надо будет уходить, то можно, вероятно, использовать Краускопфа, как промежуточный — временный вариант? В наших интересах, чтобы он подольше здесь был, но нас не тревожил! Но уверен, что это не наш вариант! В этот раз история смеётся — мы к нему не пойдём! Его к нам “пригнали”, чтобы дать понять: cладко вам не будет, будете даже Краускопфа искать! Не хотите к нему — ищите другое, лучшее место! Шнауцер озвереет! Китаец будет “кучи накладывать” с подачи Шнауцера! Держитесь! — Таким образом, пока работаем у Шнауцера! И как в русской сказке — утро вечера мудренее!».

Утро началось с взволнованного голоса — звонка Кокиш: «Доктор, я уже вам говорила, что уезжаю работать, это будет через неделю, хотелось бы с вами повидаться! Что делать, посоветуйте! Я поиздержалась — деньги кончились! Шнауцер хочет мне немного денег подбросить, предлагает встретиться у меня дома! Говорит: “Поговорим на прощание, а после этого получишь!” — Как думаете, даст?». — «Думаю, может дать и мало не покажется!». — «Да, много даст?!». — «Так говорят в России! Он вас заманивает в ловушку!». — «Значит, не идти?». — «Сами решайте!». — «Охота денег перед отъездом немного подзаработать! Ну хорошо, доктор, спасибо, не пойду! Чу, чу, чу!».

«Давай, наконец, работать, хватит этими… заниматься!» — предложила жена.

«Ой, ой, ой! — ворвалась на следующий день Мина с физиономией, как будто на голову встала. — Бедная Кокиш, хотя и бедного господина Шнауцера тоже можно понять!». — «Почему они оба бедные, у Шнауцера немало денег!» — возразила жена. «В том то и дело, бедная Кокиш! Захотелось ей перед отъездом деньжат немножечко подзаработать! Господин Шнауцер ей пообещал». — «Ну, и подзаработала?». — «В общем, бедный господин Шнауцер, после встречи в конце, забрал у Кокиш все кольца и браслеты! Которые он ей подарил когда-то, и даже то, что другие подарили забрал! Немножечко даже отлупил, но, вроде, несильно». — «Ну, так он ведь ещё богаче стал на подаренное другими золото!» — съехидничала жена. «И денег Шнауцер не дал Силке! Ну ладно, вижу, у вас много больных, если что нового узнаю, потом прибегу», — сжалилась Мина.

Глава 25 Русско‐китайский договор и немецко‐китайский сговор!

«Вах, вах, вах — бедная госпожа Силка!» — только это, почти по-грузински, и сумел произнести я после убытия Мины. «Ну и рожа у Мины!» — не могла успокоиться жена. «Так она же вверх тормашками стояла!» — пояснил я. «А вот и сама жертва!» — передала жена мне трубку. «Доктор, это я, Кокиш! Представляете, доктор, что эта свинья — старый импотент сделал!». — «Догадываюсь». — «Он ко мне пришёл, забрал все драгоцености на сумму несколько тысяч евро! Даже те забрал, которые мне другие дарили! Ничего не сумел…..! Выспался, “нахрапел”, посидел в туалете, напился, надавал мне по морде, а затем стал названивать джоггеру: “Твою пр……у, — сказал, — использовал! Хочешь с ней поговорить, она здесь — у меня!” А я джоггеру: “Не верь ему, он импотент ничего не сумел!” За это он опять мне по роже надавал и ушёл! Вот я и осталась без дохода, ничего не заработала, ещё и своё заработанное отдала! И джоггера, наверное, обидела? Не видела его после этого! А этот, опять предлагает встретиться, извиняться, говорит, будет: “В этот раз, — сказал, — точно дам: и то, что забрал, отдам, и ещё добавлю!” Что делать, доктор?!». — «Хотите ещё по мордасам получить?!». — «Нет, нет, доктор, не хочу!». — «Хотите, чтобы джоггер вас бросил? Если ещё не бросил!». — «Нет, не хочу, значит, не идти к нему, доктор?». — «Куда идти?». — «Ну он, в этот раз, предложил в ресторане встретиться, через пол часа встреча!». — «А вы где?». — «У ресторана!». — «Значит, вы согласились?!». — «Если вы скажете “нет”, я быстро уйду, его ещё нет!». — «Бегите! Иначе я не смогу вам помочь, и никто не сможет!». — «Спасибо, доктор, побежала!».

«Вот пр…….ка! — подытожила жена. — Вот тебя уже старый импотент зовёт!». — «Алекс, хорошо, что ты здесь, посоветуй! Только что позвонила Кокиш: “Не могу, — говорит, — с тобою увидеться на прощание! — и плачет: — Я тебя боюсь!” — говорит. В чём дело, Алекс?! Как это понять?! Только что хотела, а сейчас не хочет! Что с ней случилось?! Как, думаешь?! Хотелось с ней попрощаться, она уезжает! Хотелось на прощание ей пожелать, кое-какие подарочки ей приготовил, деньги! Я ей сказал: “Трусливая пр……ка, чего боишься?! Я что — дурак, в тюрьму сесть из-за тебя?!” Она говорит: “Боюсь, извини”, — и бросила трубку. Ладно, не хочет, тогда я с её “новым” поговорю по телефону! Я узнал его номер телефона! Расскажу ему, как она предана ему! Я, знаешь, Алекс, чего боюсь?! Боюсь, что Клизман придёт на наш праздник! Через неделю у нас, ведь, гуляния! И она перед пациентами начнёт меня позорить! И может, даже и с Кокиш прийти — этого я очень боюсь! Женщины ведь, знаешь, мстительные! А Клизман, мне вчера как раз позвонила и, ни с того ни с сего, ляпнула: “Чего, — говорит, — старый пердун, к Кокиш пристаёшь! Я приду, — сказала, — и тебе твои вонючие остатки волос повырываю!” Что вдруг она мне позвонила, и ещё на “ты”?! Я с ней никогда не был на “ты”! Она грубая и вульгарная, и я её боюсь! Завтра приходи в конференц-зал на проводы Дегенколба. Он, видите ли, захотел от себя устроить проводы, а я ему запретил! Лучше я сам ему устрою! Кто он такой, чтобы устраивать в моей клинике проводы?! Он, представляешь, что натворил — дерьмо! Китайца к себе в гости домой пригласил, и там его кормил, угощал! Устроил, видите ли, семейный праздник — Scheiße! (говно!). Кто такой китаец, чтобы его в гости приглашать к себе домой! Хочешь его накормить, отведи в столовую! Я бы китайца к себе домой, ни за что…! Этот китаец мне, честно говоря, вообще, не нравится! Он не восточный человек! И учти, Алекс, я всегда на твоей стороне!».

«Что хотел старый перверз! Будем, наконец, работать! — поджидала меня жена в бюро. — Ах ты, сволочь! Опять Кокиш!». — «Доктор, спасибо! Я уже у дома джоггера, что ему сказать?». — «Скажите, что если были бы хороши для Шнауцера, то он бы ему не позвонил! Что цель Шнауцера — вас поссорить! Он, понятно, хочет вас вернуть, и пусть джоггер не поддаётся на провокации! Пусть, вообще, не берёт трубку, если Шнауцер звонит, и не разговаривает с ним! Если будет приставать, пусть в полицию обращается!». — «А, если он будет ко мне приставать, доктор, что делать? Он мне угрожал!». — «Тоже в полицию! Он уже мог бы давно отсидеть, и даже успеть на свободу выйти, за то, что вам по мордасам надавал!». — «Спасибо, доктор, я завтра уезжаю! Чу, чу, чу!».

«Ну что, звать больного?». — «Зови! — порадовал я, наконец, жену. — А завтра будем провожать “в последний путь” незабвенного Дегенколба — многогранную, благородную, интеллектуальную личность, любителя “Янь — Инь”!».

Ну вот и больной! Кто бы мог подумать — Дупик! Давно не держал в руках его трусливый пульс! «Всё нормально было до сегодня?» — поинтересовался у Дупика. «Я, доктор, с того света пришёл!». — «Ну, и как там?». — «Вначале было хорошо». — «Где, на том свете?!». — «Нет, после лечения у вас! Затем — стресс на работе! Хотел к вам, но времени не было! Появились перебои в сердце. Пошёл к кардиологу, а тот сказал: “всё нормально”. Затем, через неделю, пришёл домой с болями в животе, груди! Жена на машине отвезла в клинику! И уже там, через пять минут — остановка сердца. Спасло то, что это в клинике случилось! Реанимировали, затем ночью повторилось! Опять реанимировали, поставили стент! На третий день, домой пошёл. Затем три месяца в реабилитации, затем — курорт! Сейчас неплохо, и решил ходить к вам постоянно! Ходил бы без перерыва, уверен, не было бы инфаркта и клинической смерти!». — «Помните что-нибудь? Какие-нибудь картины, как их изображают: туннель, встречи с умершими родственниками?». — «Ничего не помню, и не видел — очнулся в палате!».

«Спасибо, доктор», — сказал в конце сеанса спокойный, равнодушный Дупик, забыв спросить «а что пульс говорит». «Как тебе Дупик?». — «Смерть закалила! — согласился я. — Исчез, как бы, страх умереть! Вот и смысл поговорки: “Горбатого исправит могила, а упрямого дубина”! Именно могила эффективно избавляет от пороков! А ученые считали, что это неизлечимо и лечить неполиткорректно! Таблетками и даже дубиной не лечится, а могилой — глянь какой чудесный результат! За такое сообщение Нобель положен, но нам, уверен, не дадут — ещё и обругают!».

«А вот, и долгожданная Мина!». — «Больных, нет?». — «Пока, нет». — «Что вам господин Шнауцер сказал? Мне его как-то жалко! Чувствуется, Кокиш ему “Herz gebrochen” (сердце разбила)!». — «Почему не по-древнееврейски сказали?!». — «Это не мой “Muttersprache” (материнский — родной язык)!». — «А “Herz gebrochen?!”». — «Вы знаете, я говорю по-немецки уже лучше, чем по-русски!». — «Зачем, по-русски! Вы же урождённая “ошанка”! Как “по-ошански”: сердце разбила? Неужели “Herz gebrochen”?!». — «Завтра, знаете, будет Abschiedsfeier (праздник прощания) по Дегенколбу! — как ни в чём не бывало продолжила Мина на «мутершпрахе» — родном немецком языке! — Придёте?». — «Конечно, gerne (охотно)! — в тон ей пообещал я. — Я люблю проводы великих людей!». — «Да, точно! — согласилась Мина. — Жалко, конечно, что Дегенколб уходит. На кого он Пусбас оставляет?! На этого Цаплика противного! Они так с Гудрун хорошо дружили против Цаплика! Кто теперь ей будет Rücken stärken (спину укреплять — усиливать человека)? Мне как-то всех жалко!». — «Не плачь, девчонка, пройдут дожди! Дегенколб вернется, ты только жди!» — вырвалось по-глупому у меня. «Не поняла, что вы сказали?! Это кто такой, Дегенколб?!». — «Это я про нового, вместо умершего!». — «А как его звать, вы уже знаете?!». — «Вскоре все узнаем». — «Ты с ней напрасно шутишь, она шуток не понимает», — напомнила жена.

Мина и Шнауцер не обманули, в 12 часов следующего дня Trauerfeier (торжественные проводы покойника) по «убиенному» Дегенколбу шли полным ходом! И «покойник» тоже речь толкнул: «Очень жалко, — сказал он, — не довелось все планы претворить (при жизни), — сообщил убиенный, — но всё равно счастлив, что имел честь познакомиться с великой личностью нашего времени Шнауцером!». Затем господин Шнауцер — «Петя-Барбос», как мы с женой его про себя величали, великодушно простил нерадивого! Больше желающих выступить не было, поэтому быстро перешли к закуске — суши по-китайски. Исполнителем, как оказалось, был др. Китай Фу! Таким образом, он отблагодарил своего «Pate» (наставника)! Cуши мы с женой не стали есть, чтобы не стать похожим на президента Украины Ющенко! А всё остальное было довольно вкусно и питательно! Хорошо подкрепились и пожелали Дегенколбу удачи в дальнейшем его трудовом пути, как всегда делают немцы, отказывая тебе в трудоустройстве! Я тоже размягчился от выпитого и съеденного и, как всем до него в таких случаях, чтобы как-то успокоить неудачника пообещал сотрудничество и уверенность, что ещё не раз увидимся, чем чувствовалось, удивил Дегенколба. «Умное удивление» тут же отпечаталось на его низко-узком лобике. Он ведь знал о намерениях Шнауцера избавиться от нас с женой, при первой же возможности! Он ведь — Дегенколб для этого и нашёл китайца Фу по заказу Шнауцера! Мог бы ещё и больше удивить и испугать Дегенколба, если б точно ему изобразил и повторил слова Шнауцера, обращённые к нему примерно полгода назад: «Найди мне китайца, чтобы я мог выгнать “этого”, доказать ему, что он не лучший! Найди китайца, к которому перебегут от “этого” все больные! Я тогда посмеюсь над ним! Докажу ему какой он “лучший”! Найди мне оригинала-китайца, но недорого, а я тебя за это отблагодарю, будешь 5 % получать за каждого амбулаторного больного у китайца! Не беда, что китаец без образования и не будет иметь права работать в Германии, будем его работу через “этого” оформлять! А он, как ведущий врач, будет за всё отвечать!».

«Ах, вот оно что! — сам себе объяснил я задумку Шнауцера, и сразу после «похорон» Дегенколба пошел за ним в его «ещё пока» бюро! Закрыл за собой дверь и уверенным тоном сказал: — Да, вот что! Мне необходимо резюме доктора Фу, копии его документов, образования, где работал, характеристики! Мне же придётся за него нести ответственность, так считает Шнауцер! Мне необходимо все о нем знать, чтобы оправдаться в случае его ошибок в работе! Пойдёмте, пока вы здесь, я посмотрю резюме и тут же вам все верну! Пойдёмте сейчас, у меня мало времени — пять минут, а затем пациенты!». Дегенколб безвольно за мной поплёлся! Зашли в его «ещё пока» кабинет, ключи-то у него заберут после проводов! Дегенколб выдал мне из шкафа «папку Фу»! Быстро её открыв, я как бы вспомнил, что больные меня уже ждут: «Я посмотрю все у себя в кабинете и через 10 минут она будет у вас в вашей деловой ячейке!» — сказал я и, уходя, прихватил с собой «папку Фу», оставив Дегенколба в растерянности. «Возьми, быстро скопируй папку этого Фу и положи оригинал в ячейку Дегенколба! — попросил я жену. — А после работы её изучим! Никогда не буду пропускать проводы врагов, они в такие минуты наиболее милы, полезны и доступны! “папка Фу” — хорошее приобретение в нашем положении! Врага нужно знать со всех сторон!».

Через пару минут жена вручила мне копию «папки Фу», и не выдержав до конца работы, я её тут же зачитал со своими комментариями: «Итак, папка “доцента доктора Китай Фу”, по определению “профессора” Шнауцера Пети: “Маленький Фу начал свою трудовую и творческую деятельность в детском саду!”». — «Ему повезло, что немцы лишены чувства юмора», — прервала жена своим замечанием моё чтение. Но я продолжил: «Затем, уже юный Фу, окончил школу! Затем, уже зрелый Фу, пять лет учился китайской медицине! Затем, два года западной медицине учился уже “перезрелый” Фу! Как видим, у него нормальное, обычное в Китае, образование по китайской медицине! Но вот то, что он врач и доктор медицины — враньё! Никакой ученой степени у него не было, и нет! Это Шнауцер придумал для рекламы! Ага, вот и Германия, “разрешение на работу врачом по китайской медицине в праксисе доктора Лисицки”. Через пол года доктор Лисицки (Лисицкий — по-русски) его нагнал! По немецким законам он не врач! Петя дёшево, говорит, его купил! В Зигхайме были такие же, но дорогие из Китая, результаты были хуже, чем у меня, “казанца”, окончившего казанский ГИДУВ. Самое главное, он не имеет права работать в немецкой клинике врачом! Посмотрим, как далеко зайдёт наглость Пети и жадность! Что будем делать? Сообщим немецким властям? — задал я самому себе риторический вопрос, и самому себе ответил: — Нет! Немецкому “командованию” не сообщим! Немецкое командование и без нас за всем следит, тем более его данные будут в Интернете! Меня же не один раз трепали: или я имею право работать в Германии, или я имею право врачом работать, хотя у меня уже все немецкие документы были в отделе здравоохранения и врачебной палате! Уверен, что некоторые из “коллег” на меня постоянно стучали, хотели услужить! Но мы это не умеем, а вот Пете сейчас сообщу, что всё знаю, секретов от меня у него нет! Все документы засняты! Карты “рваного очка Пети” — “крапленые”! Предупрежу, если что, как кобра: “не приближайся”! Конечно, он это проигнорирует! Но у нас выход: уходить, или попробовать выстоять в этом “антисионистском” заговоре — Берлин-Пекин “Немец с китайцем — братья на век!” — И Москва была с Пекином, а нам терять нечего — никого позади! Вставай страна “не огромная”!». — «Почему никого позади?! — возразила жена. — Мина уже здесь!».

«Я видела, вы общались с Дегенколбом на его Abschiedsfeier! Прекрасный человек и такой высокий!». — «Действительно длинный! — согласился я. — Как говорят хохлы: “Вэлыкый до нэба, та дурный як трэба!”». — «Ах, эти хохлы из Крыжополя! А как вам доктор Фу?». — «Очень даже Фу!» — вновь согласился я. «И такой улыбчивый!» — поддержала Мина. «Бойся улыбчивых!» — почти по Бруно Ясинскому бросил я Мине. «Не поняла», — как всегда, не поняла Мина. Пришлось пояснить: «“Серьёзные тебя могут только убить, а улыбчивые будут при этом ещё и улыбаться! Это при их улыбчивом участии происходят все подлости в мире!” — сказал Бруно Ясинский». — «Какой Бруно?! — вновь не поняла Мина. — Ладно, побегу, потом забегу». — «Как, думаешь, будет Фу себя вести после ухода Дегенколба?» — спросила жена. «Его теперь будет опекать Цаплик по поручению Шнауцера?» — предположил я. «Он сам нуждается в постороннем уходе», — засомневалась жена. «Правильно, но это особой роли не играет! Для нас ничего не изменилось. Хотя положительно уже то, что ушёл любимец толпы Дегенколб! Ориентируйся по Мине — она любит того, кого толпа любит! И камень трусливо бросит в того, в кого толпа бросает!». — «Думаешь, китайца толпа полюбит?». — «Нет, но им интересно будет наблюдать, как нас с пьедестала сталкивает, спихивает Шнауцер! Поэтому лучше нелюбимый толпой Цаплик, чтобы не всё нам “досталось”, чем любимец Дегенколб!». — «А, кто его любил? Только Гудрун и Мина!». — «Правильно, но это самые активные враги на данный момент! А Цаплика, зато никто не любит!». — «Думаешь, нас удастся “стащить” или “выпихнуть”?». — «Я тебе сколько раз уже говорил, пока здоровы — нет! А вот, в дерьмо окунёмся — в такой грязный кювет! И сон мне в эту ночь приснился». — «Какой?!» — встревожилась жена. — «Мы с тобой догоняем какой-то товарный поезд, успели почти на ходу влететь, впрыгнуть в него! А там — внутри, разруха, грязь, холод, неуютно и неизвестно, куда он катит!». — «И что, это означает?». — «То, что уже сказал: в грязи, но катим вперёд! Ладно, давай — вкатывай больную! Посмотрим, что дальше будет! Скучно не будет, но главное здоровье, и чтобы нам не очень мешали работать».

«Как самочувствие?» — поинтересовалась жена у пациентки, которая у нас второй раз: головные боли, депрессия. «Скорее — агрессия! — понял я. — Не может уничтожить того, кого хотела бы! Вот и депрессия от этого!». — «А это, что за “паучок” у вас в ухе?!» — спросил я, хотя и так уже всё понял. На правом ухе у больной стояла круглая иголочка, замаскированная как будто паутинкой. И я иногда ставлю такие иголочки на ушах на одну неделю, заклеенные пластырем: при избыточном весе, от курения, наркозависимости, от бессонницы. «Это мне доктор Фу поставил сегодня!» — «порадовала» меня больная. «Вы что, ходите и ко мне, и к нему на иглоукалывание?!». — «Нет, я у него Чигонг делаю, а он сказал прийти ещё и на иглоукалывание. Я ему сказала, что у вас лечусь, а он: “Ничего, я тоже добавлю для укрепления почек, у вас почки слабые — мало энергии!” Я ему: “Почки у меня здоровые!” — а он: “Я по пульсу определяю — пульс плохой!”».

«Ну, что будем делать?» — огорчилась жена. «Пойду, поговорю с “хунвэйбиновцем”!». — «Может, со Шнауцером?» — предложила жена. «Нет, с ним я уже не один раз говорил! Это от него исходит! Я ведь с ним договорился: Фу берёт амбулаторных больных, а мы стационарных! И он, если хочет, делает для него специальную рекламу! Его идея была “оригинала” иметь, чтобы дополнительных больных привлечь, заманить извне на оригинальные глаза! Не в его, казалось бы, интересах забирать у нас стационарных больных и просто передать их китайцу! Но, как видишь, он это делает, т. е. его цель оторвать у нас больных! Хочет мне доказать, что больные бегут к Фу! Развенчать меня, как специалиста! Доказать Кокиш и себе, а главное мне, что я не лучший! Мы ведь об этом уже не раз говорили! Это означает, что со Шнауцером говорить бесполезно! Он этого и хочет, чтобы я просил, уговаривал его, а он будет соглашаться, но китайцу скажет: Ещё больше переманивай больных! Будь активным! Докажи, что ты лучше! Ты — оригинал и сделай, чтобы больные к тебе убежали, тогда я выгоню этих “русских”! Фу, конечно, и сам по себе подлый! Но сам, думаю, не решился бы это делать, а делает и слушает, что ему Шнауцер говорит! Попробую ему объяснить, что не в его интересах работать против меня, если он хочет сам спокойно работать. Шнауцер меня тоже настраивал против бывшего главврача, сказал: “Займёшь его место!” — Но я же не пошёл у него на поводу!». — «Что же ты меряешь всех с собой! — возмутилась жена. — Ты меня удивляешь!».

«Приветствую вас, херр Фу!» — обратился, как к немцу, я к «доктору — Китай», который не теряя времени оживлённо переговаривался с банщицей (Bademeisterin — по-немецки) фрау Гертрудой Штро (Гертруда Солома — по-русски), Мининой подружкой. «Приду к вам поколоться!» — успела пообещать «солома» китайцу и осеклась, увидев меня. Она не один раз прибегала к нам с болями в спине, и бесплатно избавлялась от болей за два — три сеанса! Фу изобразил китайское дружелюбие в стиле: «Немец с китайцем — братья на век»! Поняв, что я по его душу пришёл, Фу предложил мне пойти в столовую беседовать! «В его “кормушку”! — понял я. — Шнауцер там его прикармливает! А, значит, там его дом!». Сели за свободный столик — ему милый! Только сейчас, имел удовольствие его разглядеть — типичный учитель из казахского аула на пенсии, заслуженном отдыхе: нудный, задрипанный, средних размеров, круглолицый, но не толстый и не худой. «Будет работать — быстро наберёт убойный вес! Столовую любит!» — понял я и сказал: «Я предлагаю вам поделить сферу влияния! Я работаю со стационарными больными, а вы с амбулаторными! — по его попытке округлить глаза понял, не врубился! — Я лечу стационарных больных, вы — амбулаторных!» — упростил я его задачу осмыслить. «Кроме того, что не умный, так ещё и “оригинал”! Хотя тоже 15 лет в Германии жил, но говорит почти по-китайски, наверное, “мандаринское” произношение?!» — отметил я. И его понять было сложно! И он никак не понимал, что я от него хочу! «Warum (почему)?!» — спросил Фу. «Чтобы не мешать друг другу работать, чтобы не толкаться локтями!» — объяснил я. «Warum?!» — так же тупо переспросил он. «Ну, вы ведь не психолог и не работали в психосоматике!». — «Warum?!» — ещё больше сузил глазки Фу. «Я так хочу! Иначе будет война!» — уже по-советски предупредил я КНР. «Gut, gut!» — тут же понял бывший младший брат. «Произошло все-таки узнавание старшего брата! — решил, было, я. И, чтобы удостовериться, что это так, повторил: — Я буду, значит, стационарных больных лечить, а вы амбулаторных!». — «Gut! — повторил Фу. — Хотя херр Шнауцер сказал всех брать!». — «Шнауцер хочет, чтобы была война!» — как бывшему брату по соцлагерю, хотя и меньшому, объяснил я. «Warum?!» — вновь взялся китаец за своё «warum». «Ну, хорошо, договорились!» — протянул я руку китайцу.

«Договорился?» — «молча», как всегда при больных, глазами спросила жена. «Он не будет придерживаться правил приличия! Но я не дурацкая Россия, которая верит китайцам!». — «Что будем делать?». — «Будем сионскими мудрецами, хотя с удовольствием стал бы японским самураем!». — «Нам придётся вести войну на несколько фронтов?» — спросила жена. «Нет, на одном — германском против Шнауцера, все остальные — сателлиты! Хотя китаец, и сам по себе тоже будет активно гадить! Во-первых, он по природе говнючий! Во-вторых, будет стараться доказать Шнауцеру, что он лучший что Шнауцер от него и требует. А Шнауцер думает, что будет получать “половое удовлетворение” от игры “а ну-ка, мальчики”».

«Девочка Мина уже здесь», — объявила жена без восторга. «störe (мешаю)? — спросила риторически «германка» Мина, и решительно протиснулась мимо больного. — Гертруда сказала, что вы херра Фу куда-то увели!». — «И что, вернулся?». — «Да, только не такой весёлый, как обычно, сказала Гетруда! Он ведь очень весёлый!». — «А, кто такая Гертруда?». — «Ну, как же! Это же фрау Штро — Bademeisterin (банщица)! Так о чём вы говорили с Фу?». — «Сказал ему: Фу! Фу!». — «Как так?». — «У вас что, не было собаки в доме?». — «Знаете, многие больные хотят к нему! И у меня спрашивают, можно ли к доктору Хина Фу? Я, конечно, всем говорю, что вы тоже хороший врач, но они все к нему хотят! Их тоже можно понять — он же оригинал! Господин Шнауцер, как я узнала, ему поручил большую презентацию сделать на нашем Maifest (майском празднике). Вы придёте? Господин Шнауцер ему здесь большое будущее готовит!». — «Он каждый май это готовит». — «Как?! Доктор Фу ведь только месяц у нас!». — «Конечно, но в прошлом мае была фрау доктор Фу!». — «Это кто?». — «Как, кто? Фрау Вонибергер! Фу-фу-фу! Фэ-фэ-фэ!». — «Ах да, я уже ее забыла! Она бедная, недолго пробыла у нас! Ладно, я побегу. Как это всё интересно! Что будет! Если что узнаю — прибегу!». — «Пойдём на этот Fest (праздник)?» — спросила жена.

Католический Fest, приуроченный к «поездке» Христоса по небу — Christi Himmelfahrt, а у Шнауцера день встречи с оригиналом Фу — его прибытии, как манна небесная ему с неба свалился, начался в 10 часов утра. Как и обычно, гремела музыка! В этот раз, из-за отсутствия Кокиш, играл немецкий бэнд, а не русскоязычный. Кокиш находила русских «лабухов», а так всё было, как обычно. Не считая, что на одного китайца прибавилось в буде! «Ощущение такое, что здесь много китайцев стало!» — заметила жена. «Их всегда много, даже если мало, но мало не бывает!» — согласился я. Завидев нас, Фу деланно приветливо раскланялся: «Wie gehtґs (как дела)?» — точно, как его хозяин Шнауцер, спросил доктор Хина Фу, похожий на учителя начальных классов из Джамбула. «Und selbst?» (а у самого-то, как дела)?» — вместо ответа, как его хозяин-немец, спросил я у Фу. «Mir geht immer gut (у меня всегда дела хороши)!» — стараясь уж совсем походить на хозяина-немца, издал гортанно слуга «Фу! Какой вонючий Фу! — подытожила жена. — Ответил, как будто воздух испортил!». — «Никогда не спрашивай у жопы, как дела?» — философски заметил я. «Кто это сказал?» — понравилось жене. «Ты же слышала, что я!». — «Звучит, как заповедь!» — решила жена. «Пойдём дальше, ещё не дошли до своего кабинета, а сколько впечатлений!». Наш кабинет — наша крепость! Проскочить к нам не так просто, табличка: «Тихо и не мешать!» — на двери, заставляет всех остановиться, кроме Мины, конечно.

«Что новенького? — тут же доказала нам это Мина. — Доктор Фу будет через пол часа свои энергетические способности показывать! Пойдёте?». — «Мы уже спросили у него, как дела». — «И что он ответил? Вы как-то всё загадками, тайнами говорите! Но я тоже не пойду смотреть, пойду в столовую — там вкусные Kuchen (пирожные) будут, пойдёмте!». — «Нет, мы начнём с гриля. Пойдём за грилем», — предложил я жене, и тут же наткнулись на Шнауцера с его высушенной, сутулой сестрой. «А, вот и Алекс», — представил ей меня Шнауцер, хотя я в представлении не нуждался. И мы её знали, и она по её недоброму виду знала от Шнауцера, какие мы несговорчивые хитрецы! Целый год, к счастью, её не видели, с того последнего «феста» с Вонибергер! Хорошо присушила её Кокиш! «Работу Фу на Алекса будем записывать! — с надеждой, сообщил ей Шнауцер, чтобы увидеть мою реакцию. — А Алекс будет за это 10 % получать! Правда, Алекс?». Я молча кивнул. «Вот видишь!» — обрадовался Шнауцер. Но его сутулая сестра недоверчиво скорчилась. Заручившись моим «молчанием», Петя отправился произносить стандартную речь о достижениях в клинике. В этот раз главным достижением был Фу! Шнауцер взял в руки микрофон, как «попа — звезда»! Обслуга скомандовала лабухам: «Замри!».

«Дорогие пациенты и гости, бывшие пациенты! — прозвучало, как: «сумасшедшие и бывшие сумасшедшие», — Мы, как всегда, все здесь собрались и, как всегда, у меня есть для вас хорошие новости! В этот раз эта хорошая новость зовётся — доктор Хина Фу!» — «Китайский Фу, фу, фу — доктор», — вслух для жены перевёл я, от чего вздрогнули рядом с нами стоящие немцы, русская речь, как выстрел, на них действует. «Я глубоко рад, — продолжал Шнауцер, переходя на свой скрипучий крысиный дискант, — наконец, осуществилась моя давняя мечта иметь у себя оригинала — китайского оригинала! Доктор Хина Фу опытный специалист, доцент, почти профессор, мастер Чи-гонга! Сегодня вы сами сможете убедиться в его мастерстве, он для всех желающих будет там, на лужайке, свою энергию демонстрировать, Чи называется, как я понял. У тех, у кого её недостаток — добавит, у кого избыток — отберёт! Расценки его, пожалуйста, выложены в приёмной (рецептион)! Как видите, дорогие гости, мы постоянно развиваемся, переходим на всё новые высокие орбиты! Всё выше и выше “Attacke, Attacke, Attacke!” — мой девиз. На Новый Год, я вам торжественно обещаю: в новом нашем центре для него уже есть название “Китайский Эдем (Китайский рай)” — Paradise, на рождество будут Gänse gegessen (гуси поедаться)! У нас будут знаменитости со всего мира оздоравливаться, ну и все вы за скромную плату! Geiz ist geil (скупость свята)! Итак, дорогие гости, greifen Sie zu (расхватывайте — хватайте всё)! Доктор Хина Фу к вашим услугам! Вы у нас сможете также хороший “имбис” получить!». — «Получить Imbiß (получить по зубам)!» — перевёл я дословное значение жене и рядом стоящим немцам. «К вашему Genuss(у) (наслаждению): мясо гриль, Kuchen (пирожные), напитки и музыканты! — добавил Петя и скомандовал музыкантам: — schon los (давай начинай)!» — и музыка вновь пошла. Стараясь не смотреть в мою сторону, Шнауцер поплёлся к себе, надев на свою рожу «дежурный оскал» — улыбку. Его горбатая сестра, поплелась за китайцем на лужайку, где уже собралось до 10 зевак. Доктор Фу занялся с ними «рукоприкладством» — энергию отбирать! «Вы куда?» — подскочила Мина. «У нас шесть амбулаторных больных», — остановила Мину жена. «Позвоните, когда освободитесь!» — не отставала Мина. «Обязательно», — пообещали мы. «Ну, что скажешь?» — спросила жена. «Сука-Шнауцер! Достойная тема для романа “Германия двумя и одним глазом сионского мудреца!”». — «Ну и юмор у тебя!» — укорила жена за моё подтрунивание над своей одноглазостью — потерей зрения в этом домике! «Главное, чтобы хуже не было! — успокоил я жену. — Меня жизнь как будто научила, бурно не реагировать! И на китайца не надо бурно реагировать! И на Шнауцера не надо реагировать! Китайца он любит и нам назло, и из-за его дешевизны! Но ему пришлось на него потратиться, чтобы его раскрутить, и ещё больше придётся! Одни китайские глаза, как он рассчитывал, не привлекут толпы немцев лечиться!». — «Эти рассуждения я уже слышала, ты повторяешься», — нетерпеливо отметила жена. «Это я не для тебя, я рассуждаю вслух, говорю сам с собой. А ты не все слушай или мне придётся выкопать ямку в земле и туда говорить свои секреты. Ты ошибаешься, думая, что я говорю одно и то же! Ситуация постоянно меняется, вчера не было китайца, сегодня он есть — ситуация изменилась. Когда я мыслю вслух, мне легче принимать решения, понять явление, поставить ему диагноз, только тогда знаю, как действовать и я так делал всегда! Это ты от меня тоже уже слышала, но я не всегда тебе говорю, а чаще себе! Мысли вслух успокаивают и настраивают на правильные действия. Я разобрался в Шнауцере и Кокиш, поэтому никогда не впадал в умиление даже тогда, когда они что-либо полезное для нас делали. Врагов надо последовательно ослаблять! Как только они укрепятся или ты ослабеешь, они начнут или продолжат тебе вредить! Кто тебя ненавидит, реагирует на твои промахи, а не на твои праведные поступки! То, что Израиль набрал африканцев, их кормит и лечит, мир пока молчит, но как только Израиль попробует кого-то из них выгнать, поднимется шум! Арабам можно всё, но им нельзя на это ответить! А от тебя мне только и нужно — делать вид что слушаешь и иногда даже встревать! Это мне иногда помогает думать!». — «Спасибо за высокую оценку моей роли!» — раздраженно бросила жена. «Извини, я переборщил, и многое несправедливо выразил! Меня, бывает, заносит! Знаю, что лишнее говорю, но тяжело остановиться! — признал я свой недостаток. — Для нас главное сохранить спокойствие и единство, не раздражаться друг на друга! Есть, кому бить морду — враг не дремлет! Это в Израиле бараны и козлы скрещивают рога друг с другом, не замечая, что гиены подкрадываются всё ближе и ближе!». — «Это я тоже слышала», — рассмеялась жена. «А ты ещё раз послушай! — по фильму «Брат» отреагировал я. — Просто то, что человека волнует, он склонен повторять! Давай, подумаем, как себя вести в новой ситуации». — «Как и до сих пор», — решила жена.

«Ладно, давай больных». — «Раньше, я! — вклинилась Мина. — Только что, была на лужайке! Сестра херра Шнауцера alles macht mit (делает, как китаец)! От доктора Хина Фу, чувствуется, большая энергия исходит!». — «Добивает аж сюда!» — принюхался и согласился я. «Да, вы чувствуете?! — порадовалась за «доктора хина» Мина. — Действительно, чувствуете?!». — «Конечно, поэтому и окна закрыли!». Мина непонимающе посмотрела на окна, но продолжила: «Херр Шнауцер пригласил, оказывается, много корреспондентов, и все они Фу снимают! Но всё-таки и он не прав, что ни разу вас не упомянул! Вы же тоже ТКМ! И даже, как и я Leiter (руководитель)! Но и его тоже можно понять, он делает рекламу Фу! А что вы будете делать?». — «Дегазацию проводить!». — «Какую дегазацию?». — «Чтобы Фу-Фу-Фу не было!». — «Думаете, удастся его убрать?». — «Нет, но его “Фу” нейтрализовать постараюсь!». — «Ой, как интересно! Что будет?! Ладно, побегу Kuchen (пирожные) есть! Если, что узнаю — прибегу!». В конце празднества, по традиции, с женой друг друга сфотографировали на фоне поедания Kuchen у нас в кабинете! Фото назвали: «А мы всё ещё тута — здеся!». На следующий день вся клиника жила в атмосфере «Фу»! Все указатели, стрелки и объявления на дверях, стенах — указывали в направлении кабинета доктора Хина Фу! Появились также стопки с его портретами, и расценками: «что, почем у Фу стоит»! Шнауцер приготовился яйца золотые получать! Было ясно, он велел Фу: «Всех больных хватай — всех, которые согласятся! Активно вырывай у них больных! Поставь их перед фактом: больные к вам не хотят! Больные хотят к китайцу!».

«Мы ощущаем нацизм в маленьких масштабах, нацизм местного значения в Германии наших дней! Это модель нацизма: жестокость, лживость, лицемерие, ханжество, притворство, вероломность — есть исполнители и даже пособники! Не хватает только политической системы, но она придет с распадом Европы! Тогда вместо: “У Алекса не лечиться!” — придет указ: “У евреев не лечиться!”. А пока Шнауцер скажет: “Что делать, Алекс! Больные к нему хотят, он лучше, он оригинал!” Я тебе всё время говорил — придёт оригинал, и ты будешь, не нужен! Хочешь работать — выполняй другую работу! — объяснил я ситуацию жене, и поставил свой диагноз: — Шнауцер приготовился и деньги косить, и удовольствие получить — мне доказать, что я не дотягиваю до врача ТКМ!». — «А как это лечить?» — спросила жена, перейдя на мой язык. «Делать так, чтобы больные к нему не убегали!». — «Ага, попробуй сделать, чтобы больные к нему не бежали! Они не сами бегут, их к нему гонят! Смотри! — показала жена на следующий день лечебные планы больных. — Смотри, что они придумали — все больные назначены к Фу на так называемую вводную беседу “Введение в китайскую медицину”! Этот “доцент” с тремя классами образования им будет лекцию полтора часа читать!». — «Ну ясно, Шнауцер решил агрессивно вырывать у нас больных! С другой стороны, он не уверен, что только одна реклама китайцу принесёт победу в деле “отрывания” у нас больных! А так, все пройдут через “чары Фу”, и тому удастся убедить больных лечиться у него, а не у нас!» — уточнил я «диагноз Шнауцеру».

«Ты куда?!» — испугалась за меня жена. «Поговорю с Петей!». — «Прими лекарство от давления!». — «А, заходи, Алекс, как у тебя дела?». — «Петя, твои надежды, что все больные убегут к “оригиналу”, провалились! Ты не уверен в его успехе!». — «Это почему, Алекс?!». — «Ты надеялся, что как только он появится в клинике — толпы будут к нему!». — «Будут, Алекс! Будут!». — «Нет, Петя! Их нет — этих куч больных! Поэтому ты решил просто нахально уламывать больных идти к нему!». — «Нет, Алекс, больные сами к нему идут!» — разозлился Петя. «Не сами, ты все указатели, все стрелки направил в его комнату! Портреты его, проспекты о его мнимых “заслугах” лежат на каждом столике в вестибюле! Нет никаких указателей, стрелок, что есть я, пока ещё ведущий врач! А сейчас ты пошёл ещё дальше: со всеми больными он проводит агитационные беседы, убеждает у него лечиться! Ты, Петя, нарушил закон о конкуренции, не говоря уже о том, что создал дурацкую конкуренцию внутри клиники! Если хочешь настоящую конкуренцию, я тебе помогу! Я организую рядом свой праксис, тогда это будет настоящая конкуренция! Тогда ты увидишь, у кого больные будут!». — «Успокойся, Алекс, я же на твоей стороне, и ты это знаешь! Я знаю, что ты лучший, поэтому тебе нечего бояться!». — «Ты, Петя, считаешь меня за дурака?!». — «Нет Алекс, ты не дурак…!» — как бы с сожалением произнёс Петя. «Если бы это было так, Петя, то ты просто бы наблюдал или амбулаторные больные к нему побегут, как ты рассчитывал! А ты разрушаешь стационарное отделение! Ты стационарных больных от меня отрываешь, ты разрушаешь мой концепт, который я семь лет создавал! Этот концепт хорошо работает, больные довольны, им помогает, а ты в “бутике поместил блошиный рынок”! Ты сбиваешь с толку больных! Больные, которые сюда приходят, и без того, не хотят китайскую медицину! Примерно 80 % больных уже амбулаторно получали китайскую медицину! Они отказываются при первом обследовании от китайской медицины. Говорят: болело, не помогло, хуже стало! Они соглашаются на один пробный сеанс и только затем ходят ко мне. Мне приходится всем доказывать, что я не такой врач, как у них дома! Сейчас, Петя, больше врачей по китайской медицине, чем пациентов! Такие китайцы, как этот и даже лучше, на каждой улице имеют праксис! И к ним не ходят больные! А ты создаёшь этому рекламу, которую он не заслужил! Ты из него порнозвезду сделал! Он ещё ничем не доказал, и не докажет, что умеет работать!». — «А я докажу, Алекс! Я тебе всё докажу! У него будет много больных!». — «Ты, Петя, разрушаешь клинику!». — «Это моя клиника, Алекс, моя!». — «Да, ты именно свою клинику разрушаешь!». — «Это моё дело, Алекс!». — «Он, Петя, никчемный!». — «Это почему?!». — «Это я уже вижу, он ничего не смыслит в ТКМ! Он на ушах ставит иглы в одни и те же точки всем больным, так не бывает в ТКМ! Кроме того, он не смыслит ничего в классической китайской медицине, иначе постеснялся бы в один день со мной у одного и того же больного ставить иглы! Я работаю по одним принципам, а он по своим, и не понимает, что создаёт путаницу?! Или, скорее всего, умышленно, специально её создаёт! В любом случае, он несерьёзный специалист! Он халтурщик!». — «Если так будет, тогда я его выгоню, Алекс!». — «Ты, Петя, лишил меня желания работать! У меня нет никакого желания у тебя работать!». — «Ах, Алекс, успокойся, — перепуганно, но притворно миролюбиво произнёс Петя, — я не знал, что он ставит иглы больным! Ания, зайди-ка ко мне! — по телефону позвал Шнауцер секретаршу Анию! — Позови-ка ко мне этого Фу, он у меня сейчас получит! Что придумал, мерзавец, иглы ставить всем больным! Хорошо, Алекс, я на твоей стороне! Я всегда, и ты знаешь это, был на твоей стороне!» — протянул лапу Шнауцер.

«Ну что?» — тревожно посмотрела жена. «Пока работаем, — не успокоил я, ни её, ни себя, — заведи больного».

«Садитесь! — указал я больному на кресло. — Вы вчера поступили!». Больной согласился. «Я ведущий врач — завотделением ТКМ, а это врач из моего отделения, — указал я на жену. Больной и с этим согласился. — Наша клиника работает интегрально: сочетает, совмещает научные методы лечения с альтернативными, — больной и с этим согласился, и кивнул головой. — Я так же врач по внутренней медицине и психотерапии, поэтому моя задача, как ведущего врача, совместить эти методы. За 27 лет работы в области китайской медицины, я пришёл к выводу, что у больных с душевными проблемами, а этим как раз и страдают больные в нашей клинике, к сожалению, иглы недостаточно помогают! Они действуют в основном на уровне тела, а не души! Это китайцы вам скажут, что всё могут! Нет такого метода, который всё бы мог! Если бы китайская медицина всё могла, то не развилась бы западная — научная медицина! Когда китаец сам болеет, то бежит к врачу западной — научной медицины! — на этот справедливый довод, наш больной громко рассмеялся! — Поэтому, — продолжил я, — в своей практике я совмещаю китайскую медицину с гипнозом, который дополняет этот пробел китайской медицины! Фрейд работал с гипнозом! Гипноз введён в научную медицину немецким врачом Францем Месмером в 18 веке! — решил я также приятное земляку Франца Месмера сделать. — Итак, что вас беспокоит? С чем пришли в клинику?». — «У меня депрессия и страхи», — сообщил больной.

«Молодец!» — похвалила жена. «Что делать! Сейчас наша задача — развенчать халтурную ТКМ — традиционную китайскую медицину: ТКМ — фу! Гипноз — основа всего! Чтобы нас вытеснить, Шнауцеру придётся брать ещё, как минимум, одного гипнотизёра, который будет ходить за “Фу” и гипнотизировать!». — «Да ещё третьего, который умел бы с больными, как ты разговаривать!» — добавила жена. «И ещё для каждого по жене, как ты!» — уточнил я.

Глава 26 Русский с китайцем — братья навек!

«В общем, пока здоровы, будем работать! — пообещал я. — Заводи следующего больного!». А-а-а, — эта жирная сорокапятилетняя, агрессивная фрау Вагнер! Вначале вела себя нормально, а затем быстро «скапустилась» и даже стала агрессивной! Это жена моя не догадывается, но я то хорошо знаю, почему эти одинокие, агрессивные тётки пришли на наш «курорт» — клинику! Они пришли искать знакомства, свою жизнь устраивать, берут всех подряд, — кто «клюёт»! Конечно, врач был бы хорошим трофеем! Но вскоре узнаёт такая «тетка», что жена — помеха! А позже видит, что и врач холодный, как айсберг! Это очень обижает и злит!

«Доктор, — обратилась Вагнер, — сегодня я не хочу гипноза! Делайте только акупунктуру, хотя она мне тоже почему-то перестала помогать! Как вы думаете, доктор, может, мне пойти к доктору Хина Фу на Чи-гонг?». — «Это вам решать!». — «А что вы мне посоветуете?» — не отставала жирная, под центнер, фрау Вагнер. «Если есть лишние деньги — идите, 200 евро придётся вам заплатить!». — «Ничего, доктор, для здоровья ничего не жалко! Все говорят, что доктор Хина Фу хороший Чи-гонг делает». — «Ну, он не совсем доктор!» — поправила жена. «А кто?!». — «Heilpraktiker (целитель)». — «Не знаю, везде пишется: “доктор Хина!”» — заступилась за «Хину» Вагнер. «Обо мне ведь не пишут — доктор Russe! Есть врач интернист, врач ухо-горло-нос! Но нет доктора: итальяно, французэ, португизэ! Это национальности, а не научные степени и не специальности!». — «Ну, понятно! — кисло скривилась Вагнер. — Пожалуйста, без гипноза, он на меня не действует, ваш гипноз! Как лечь?». — «Что болит сегодня?». — «Спина, после спорттерапии!». — «Ложитесь на живот», — предложил я. «На животе не люблю!» — капризно, заявила Вагнер. «Ложитесь, как любите!». — «На боку, люблю!». — «Хорошо, на левом боку!». — «А почему на левом?». — «Чтобы иглы достали вашу спину — справа стенка!». — «Спасибо, стало легче после сеанса, — отметила Вагнер. — Можно не три раза в неделю приходить, а один раз?». — «Можно».

«Вот сволочь — Шнауцер! — возмутилась жена. — Он “аппетит портит” и больным, и нам!». — «Конечно, это не условия для работы! Ладно, посмотрим, что будет дальше! Желательно до пенсии доработать! А Шнауцер, как мы знаем, любит выбрасывать, не давая до пенсии доработать! Он любит это делать, если ты тем более этого боишься! Поэтому нельзя свой страх показывать!». — «Да, много чего нельзя и много чего надо!» — философски произнесла жена. «Понятно, что Фу будет подбирать всех сомневающихся и любознательных, а не серьёзных больных! — предсказал я. — Истинные больные, тем более с душевными проблемами и болями останутся у нас! А здесь, как мы знаем, таких немного! Здесь, как и во всех немецких психотерапевтических клиниках, в основном “курортники”, не желающие работать и ищущие приключения! Германия ещё больше социальное государство, чем Советский Союз! Ленивых много, но те, которые работают — работают лучше, чем в Советском Союзе работали, и поэтому страна богаче! — объяснил я, заодно медико-социальную проблему Германии. — Ладно! Есть ещё больные?».

«Да, но Мина раньше!» — порадовала, жена. «Давай, запускай переносчицу заразы — муху! Хоть и противно, но новости её иногда полезны — новости из враждебного лагеря!». — «У меня новость для вас!». — «Ну-ну!». — «Мне Гизела только что сообщила!». — «Кто это, Гизела?!». — «Как, вы еще не знаете?! Доктор, Шнауцер…» — начала было Мина. «А это кто, ещё один “доктор Фу”?! Одни доктора! Или вы “барбоса” уже доктором величаете?!» — вырвалось у жены. «А это кто такой?!» — в свою очередь, не поняла Мина. «Ну, да ладно! — прервал я обеих. — Так что “доктор Шнауцер” натворил?!». — «Он для доктора Фу Arzthelferin (помощницу врача) Гизелу Визэ дал в помощь. Она работает со мной, разве вы не знаете?» — не то возмущенно, не то радостно сообщила Мина. «Знаю, знаю», — согласилась жена. «Значит, и вас “доктор Шнауцер” обидел — забрал Гизелу!» — попытался возбудить я Мину. «Нет, она будет и у меня, и у доктора Фу работать», — не захотела против начальства возбуждаться Мина. «Но Фу — не совсем доктор!» — поправил я Мину. «Ну да, Шнауцер так его называет», — согласилась Мина. «Ну, ладно! — согласился и я. — У “неврача” Фу будет врачебная помощница!». — «Так вот! Гизела мне сказала, что у Фу уже целая куча больных: три амбулаторных и два стационарных!» — торжественно объявила Мина. «Кто из стационарных?». — «Только что фрау Вагнер мне сказала, что идёт к нему на Чи-гонг. Она от вас вышла, меня встретила и сказала. И еще одна старушка, по-моему, фрау Шмид будет сама ему платить. Гизела мне сказала, что больные от вас уходят к доктору Фу! Гизела должна ежедневно докладывать Шнауцеру сколько от вас больных к Фу ушло». — «Ну хорошо, спасибо, — впервые поблагодарил я Мину за информацию, — невелики пока успехи у Фу и у его “папы” Шнауцера! Фрау Вагнер не ушла от нас совсем, а фрау Шмид у нас вообще не было! Трое амбулаторных больных — тоже невеликое количество, Шнауцер рассчитывал на 3 тысячи, как минимум! Посмотрим ещё, как долго эти больные у Фу задержатся!». — «Ладно, побегу!» — побежала Мина. «Вот сволочь — Шнауцер! — в очередной раз повторила жена. — Ты прав, он решил активно отрывать у нас больных, целый штаб создал для этого!». — «Да, это теперь стало целью его подлой жизни! — согласился я. — И хорошо, что это так и останется его единственным удовольствием! Надо постараться, чтобы и оно исчезло!».

«Пойдём в запланированный отпуск на неделю?» — спросила жена. «Конечно! — обрадовался я. — Хоть и есть возможность за это время несколько больных потерять, но чёрт с ними! Кто уйдёт — пусть идёт! Не сторожить же их! Нужно только больным сообщить, что на неделю в отпуск уходим. Заведи, кто там за дверью?». — «Здравствуйте, фрау Мюллер, как чувствуете себя?». — «Немного лучше: спина полностью прошла, колени не болят. Только ещё вот, правое плечо немного болит». — «Мы вам, фрау Мюллер, сегодня сделаем третий сеанс акупунктуры! Затем одна неделя будет пауза». — «Как, почему?!». — «Мы в отпуск уходим на неделю». — «А кто вас замещает?». — «Никто, и вам лучше нас подождать». — «А доктор Фу не замещает?». — «Он, конечно, будет вам рад — руки чешутся, и шеф его подстёгивает: “Давай, коли их всех подряд!” Но вы, фрау Мюллер, когда пришли, вообще не хотели на акупунктуру ходить! Сказали, что уже везде пробовали и не помогает!». — «Ну да, не помогло амбулаторно дома». — «А у меня за два сеанса помогло! Хотите ещё раз попробовать, как другие колют, и не помогает?! Одним неверным сеансом вам вернут ваши боли!». — «Тогда опять к вам приду». — «Хорошо, сами решайте, фрау Мюллер, вам не нужно моего разрешения на это!». — «Вот, неблагодарные сволочи — больные!» — возмутилась жена. «Конечно, и в первую очередь — дураки, на это и рассчитывает Петя! Он же мне так и сказал: “Немцы — дураки, на китайские глаза будут, как бабочки на свет лететь!”. Он ещё и агрессивную рекламу китайцу делает. Всё равно пойдём в отпуск! Мы не будем сражаться за больных, это не выход из ситуации».

Отпуск пролетел не очень быстро, с мыслями «что будет дальше», а «дальше» наступило ровно через неделю.

«Ну, вот! — посмотрела жена на сообщение по локальному — местному Интернету. — Тебя в 10 часов Шнауцер зовёт».

«Ага, приветствую тебя! — любезно, даже радостно вскочил из-за стола Петя. — Как отпуск, как отдохнул? А этого знаешь?» — весело указал Петя на присутствующего у него, кто бы мог подумать — Тухеля! «Тот самый Тухель, которого сожрала Кокиш! Тот Тухель, который за счастье считал со мной поздороваться и два слова сказать! Тот согбенный “бродяга” без кабинета и даже стула — бомж клиники! Теперь, по его виду, у него всё есть и даже важность, как у индюка! Откуда бы это?!» — промелькнуло у меня. «Да, Алекс, — словно ответив мне, объяснил свою задумку Шнауцер, — я решил ещё раз попробовать херра Тухеля, которого Кокиш недооценила! Выгнала, как я понял!». Тухель надулся ещё важнее: маленькая головка на длинненьких тонких ножках, сутулый, маленькие глазки, подпрыгивающая походка. Весь такой лёгонький, как будто бы по луне ходит. Хохлы бы сказали: «Якый ж цэ Тухель (туфель)! Да тэж — сандаль!». А он ещё и до «сапога» старался надуться, и меня как бы не узнавал! Не всучил свою ручку, как раньше. «Ну, что скажешь, Алекс?» — поинтересовался Шнауцер, оценил ли я его «хитрую» задумку. «Ничего хорошего, Петя!». — «Это как, Тухель нехороший?!». — «Нет, Тухель-то хороший, но ты, Петя, успел мне такую характеристику дать, что Тухеля даже напугал! Не знает, что делать ему, здороваться или нет!». — «Нет, нет, Алекс, это ты зря, я тебя хвалил!». После чего Тухель сделал милость: подал важно свою женскую ручку! «Мы вот с Тухелем посмотрели, пока ты был в отпуске, Алекс, и поняли — все больные захотели к доктору Фу!». — «Это кто же?». — «Кто хочет к Фу?» — посмотрел Петя на Тухеля. «Многие», — «уточнил» Тухель. «А конкретно?» — поинтересовался я. «Ну, вот фрау Вагнер меня просила к нему пустить». — «А что ей вас просить, я ей ещё до отпуска сказал, что может идти! Ещё кто?». — «Ещё кто, точно сейчас не помню», — вновь «уточнил» Тухель. «Пусти их, Алекс!» — взмолился Петя. «Во-первых, Петя, никто к Фу не рвётся! А если, кто и хочет — пара сумасшедших от сексуальных желаний пятидесятилетних дамочек! То кто ж их держит! Вагнер я сказал: идти к нему. Ты, Петя, не там видишь проблему, где она есть!». — «В клинике неспокойно, Алекс!». — «Ты, Петя, притворный!». — «Я притворный!?» — возмутился Петя. «Да, ты!». — «Это почему?!». — «Ты сам хотел, это “неспокойствие” в клинике, и ты его имеешь!». — «Это моя клиника!» — возмущённо, вскочив со стула, завопил Петя. «Вот, я и говорю, что в своей клинике ты хочешь беспокойство, и ты его имеешь! Кроме того, Петя, ты не получил то, на что рассчитывал!». — «На что рассчитывал?!». — «Ты рассчитывал, что больные убегут от меня к китайцу, но ты, Петя, просчитался!». — «Почему это, я просчитался?!». — «Потому что несмотря на твою бесчестную рекламу для Фу: он оригинал, он настоящий, он лучше, он доцент, он, он, он… — больные почему-то к нему, Петя, не побежали и не побегут! А дальше, вообще, не пойдут! Твоя “лягушка” лопнет!». — «Какая, это еще лягушка лопнет?!» — тупо уставившись, уже ничего не соображал Петя. «Которую ты стараешься до быка раздуть! Так в России говорят». — «Я тебе, Алекс, все равно докажу, что пациенты к нему уйдут!». — «Не мне — себе докажи!». — «И докажу!». — «Докажешь?! Тогда нечего просить меня больных к нему отправлять! Я никого не держу!». — «А чем ты их, все-таки, так держишь?!» — заинтересованно спросил рогоносец Петя. «Объясняю, Петя, записывай: умением, знаниями, опытом, эффективностью лечения». — «Я знаю, Алекс, ты их гипнозом держишь!». — «Может, и гипнозом! Я создал этот концепт специально для лечения психосоматических заболеваний, где иглы не работают! Я придумал, специально разработал психосоматическую ТКМ — китайскую медицину-акупунктуру в психосоматике. Я без всякой твоей рекламы, наоборот, при твоей постоянной антирекламе, даже когда китайца еще не было, ты всем говорил: “Посмотрите, придут китайцы — оригиналы, и у нас будет настоящая китайская медицина!” — Я сумел выстроить работающую технику, и создать интерес у больных! Они на ТКМ охотно шли: акупунктуру и гипноз! А ты разрушаешь этот концепт! Всё это я построил, ты мой концепт сводишь на нет! Теперь у нас будет — “как у всех”! Как у всех — плохо! У тебя не будет больше китайской медицины такого уровня! Будет как у всех, от которых больные бегут, и из-за которых, при поступлении к нам в клинику, отказываются от ТКМ!». — «Хорошо, я его уволю! Хочешь, я его уволю?!» — хитро прищурившись, предложил Шнауцер. «Увольняй!». — «Но я скажу, что это ты захотел!». — «Говори! Уволить его или нет?!» — заладил притворно Петя свое «любит, не любит». — «Мне всё равно, Петя, уволишь ты его или нет — это твоя клиника! Меня такой дурак вполне устраивает! Не мешай только мне работать, если хочешь, чтобы я работал!». — «У вас что, своего “эго” (своего “я”) нет?» — невпопад ляпнул до этого молчаливый, важно надутый Тухель. «Чувствуется, почитал одну книжку по психологии, готовился к важной работе — ко второй попытке здесь в люди выйти», — понял я, и не удостоив Тухеля ответом, откланялся.

«Да, Алекс, Тухель мой первый заместитель! Он будет решать все вопросы, а я буду всё реже появляться в клинике и, наконец, вообще не стану появляться! Мне это всё уже надоело! Я хочу Ruhe (покой)».

«Ну, что хочет рогоносец Петя? Почему так долго?» — спросила жена. «Рогоносец хочет Ruhe!». — «Вечный покой ему! — поддержала жена. — Что он ещё хочет?». — «Чтобы мы сами прогнали больных к доктору Хина Фу! А ещё, не поверишь, в помощь себе опять Тухеля взял». — «Да ты что?! — не поверила жена ушам своим. — А тот, что сказал?». — «Уже научился первое слово, как Шариков, произносить — “абырвалг”, а у него это “эго” называется!». — «Вот сволочи! Что будем делать?». — «Пока больные не разбежались — лечить! Заводи!».

«А, фрау Хаузман! Как самочувствие?». — «Плохо». — «Что плохо?». — «У меня сейчас терапевт — главный врач доктор Цаплик, он замещает фрау Пусбас, а она в отпуске». — «И что?». — «Не лучше, чем она — сидит и молчит, вытаращив глаза!». — «Вы лечитесь у нас и у херра Фу?» — спросила жена, глянув в терапевтический план у Хаузман. «Да, была у него сегодня». — «Чем он лечит вас?». — «Как и вы — акупунктурой!». — «Как, в один день и у меня, и у него?!». — «Да». — «Зачем вам это?». — «Меня к нему главный врач послал, он сказал: “Идите к доктору Фу, он хорошо помогает!”. Я ему сказала, что к вам хожу, а он: “Ничего, идите ещё и к доктору Фу”». — «Фу знает, что вы у меня лечитесь акупунктурой?». — «Я ему сказала, что сегодня и у вас акупунктура». — «А он?». — «Сказал, можно еще и у него!». — «Нет, фрау Хаузман, вам нужно выбирать. Нельзя, одновременно, у двух врачей акупунктуру получать! Да и страховка не заплатит за два сеанса в один день! Каждый специалист работает — идёт своим путём! Я делаю одно, а он другое! Вы не получите никакой пользы, только вред, и ещё сами будете платить за это!». — «А почему тогда главный врач меня направил к Фу?». — «Спросите у него! Возможно, потому, что клиника в деньгах нуждается! Другого, рационального объяснения у меня для этого нет!». — «Так что, на мне хотят ещё и заработать?!». — «Фрау Хаузман, вам нужно в жизни быть ко всему готовой — и такое, к сожалению, в медицине тоже бывает!». — «Тогда я не пойду больше к Фу». — «Это ваше право!». — «Вот сволочи!» — заладила жена. «В последнее время она часто стала эмоционально возмущаться, что нехарактерно для неё», — отметил я с тревогой про себя. «Видишь, события развиваются, как и говорили — Шнауцер поручил всем направлять больных к “Хине Фу”! Единственное утешение — больные сами к нему не очень-то бегут!» — попытался я её успокоить. «А ты ещё помогал этому ничтожному Цаплику выстоять против Пусбас, — укорила жена. — Вот он тебя и отблагодарил!». — «Да, не учёл свой юношеский опыт с Геной Хейфецом: не заступайся за слабого — он тебе этого никогда не простит!» — согласился я с ней.

«А вот уже сообщение в Интернете, — показала жена, — фрау Хаузман отменила посещение доктора Фу. Они совсем обнаглели, — не могла успокоиться жена, — это ведь надувательство — советовать больной два сеанса акупунктуры у разных врачей в один день с двумя часами разницы! Скажем Шнауцеру или главному врачу?». — «Конечно, нет! Рогоносец этого хочет, он, таким образом, старается меня вытеснить! Его задумка или, точнее, “бездумка”: одна и та же больная попробует у китайца и у меня, и решит, что Хина Фу лучше и останется у него! И ещё всем скажет: “Идите к Фу — он лучше, я проверила!”». — «Ну, а главному врачу скажешь?» — задумалась жена. «А этот вообще сам по себе ничего не решает! Он делает всё, что ему говорит Петя! А Петя хочет, чтобы я к нему пришёл и взмолился: “Дай работать!” Тогда он сможет сказать: “Я тебя не гоню, проводи психотерапию или общую медицину! ТКМ может и Фу делать, все больные к нему хотят!” Зачем к рогоносцу идти, если это его тактика?!». — «А что будем делать?». — «Наши способности использовать: психологические, гипнотические, знания в ТКМ, и плюс методы сионистских мудрецов. Главное — здоровье, видали мы и “таких”, и “не таких”! Нас, “сионских мудрецов”, всегда хотели, хотят и будут хотеть вытравить! Не надо бросаться на яд, надо его переложить в тарелку противника, самому не заглатывая! Пойду, схожу на конференцию, что думает немецкий народ по поводу нашествия китайских орд на Германию!».

Давно не бывал я в этих краях! Как представителю «китайских мандаринов», мне было необязательно на эти сборища по психотерапии ходить, поэтому ради экономии времени не ходил! Ходил только, если кому морду набить или что-либо важное рассказать, что в моей терапии произошло! Народ как бы возбудился! Чувствовалось, всех волновала китайская медицина! «Не понимаю, как можно в серьёзной клинике деньги у пациентов выманивать?! Везде лежат листовки с расценками: банки — 15 евро, акупунктура — 50, массаж — 20, травы — 100, таблетки из лекарственных трав 70 евро за 50 таблеток! — высказался новый психолог Фридрихсен, и обратился ко мне: — А что вы думаете по поводу этих трав и таблеток?». И Цаплик тоже был здесь и помалкивал, вернее, сам с собой разговаривал. Он всегда, только с собой общался, иногда даже «про себя» — себе улыбался, да так, что казалось — плачет! Иногда, что-то себе говорил, но практически никогда другому! И, как всегда, сидел у двери в кабинете Гудрун, которую до сих пор и, скорее всего, навсегда боялся! А она, лишившись Дегенколба, нелюбимая у Пети, потому что не откликнулась на его любовные призывы, стала мне «почти другом»: спрашивала как дела, и о своих новостях рассказывала, стала иногда прорываться ко мне в кабинет, что-либо рассказать, а главное, поругать Цаплика. Она не догадывалась, что это я её затормозил, не дал Пете, в своё время, Цаплика убрать, а её повысить, а так в этом качестве — оппозиционера она была «приятнее» и менее опасная. А она, в свою очередь, как мне Петя поведал, была против того, чтобы я в конференциях руководства участвовал! Взаимное уважение и любовь, как оказалось, со счётом 1:1, но мой «гол» был весомее! Я её власти лишил, а она мне помогла сохранить нервы и время — не ходить на конференции руководства! Большая «честь и удовольствие» — каждый день в 12 часов с Петей общаться, и его еще при этом выслушивать!

«А как вы, как ведущий врач ТКМ относитесь к этим китайским травам и таблеткам?» — повторила вопрос психолога Пусбас. «Плохо отношусь! — охотно ответил я, что заставило Цаплика вздрогнуть и даже проснуться. — Это ничего общего не имеет с классической китайской медициной! Готовые таблетки даются всем и от всего одинаковые, как в старом советском анекдоте, решил я объяснить его смысл: — Приходят двое больных к врачу: один с болями в животе, другой с головными болями. Врач разламывает одну и ту же таблетку на две части, и даёт одному — половину таблетки и другому — половину той же таблетки!». — «Ну и что?» — спросила команда. Пришлось пояснить, что имелось в виду в этом «мудром» анекдоте: «Если лечить китайскими травами, то во-первых, это нужно делать легальными травами, проверенных на пестициды, тяжёлые металлы и из немецких аптек! Врач выписывает больному рецепт, и тот в аптеке получает это в виде порошка или отвара, или настойки. А то, что у нас происходит: во-первых — незаконный промысел, во-вторых — опасно и, в-третьих — искажение всех принципов китайской медицины!». — «А что делать?» — спросили у меня и посмотрели все на Цаплика, который уже снова отсутствовал, и что-то интересное стал сам себе рассказывать.

«Он невозможный — этот Фу! — пожаловалась после конференции мне Гудрун. — Он пристаёт ко всем больным, отвлекает их от психотерапии, ведёт с ними какие-то беседы во дворе! Вчера прибежал к медсестре в сестринскую спросить, можно ли ему больного птичьим гриппом иглами лечить! Он всех переполошил! Я рассказала это Шнауцеру!». — «А тот?». — «Вы за него отвечаете, как зам. главного врача, на то вы и здесь! — ответил он. — Почему я, а не ведущий врач по китайской медицине?!» — спросила я. «А, он?». — «Ничего не ответил. Почему он вас отстранил от ваших обязанностей?!». — «Где Фу “откопал” птичий грипп? — вместо ответа на её риторический вопрос, спросил я и за неё ответил: — Диагнозы он ставит по телевизионным сообщениям из Китая! И чувствуется, очень “знаком” с правилами эпидемиологии и санитарных мероприятий». — «Зачем он нам нужен? Он нас только втянет в неприятности!» — вновь риторически спросила Гудрун. «Он нужен Шнауцеру для выравнивания его пошатнувшегося нарциссического равновесия! Фу сейчас для него — фрау Кокиш!». — «Как?! Шнауцер гомосексуалист?!» — поразилась Гудрун. «Нет, он “би”!» — «Это как?!». — «Это т. н. заместительное мужеложество! Ну, и вообще, мы же не знаем, кто на самом деле Фу?! Может, он транссексуал или лесбиянка?! Или просто — китаец, попавший в беду в зоне Европейского Союза! Каждый зарабатывает, как и чем может!». Если что-то новое будет, обменяемся мнениями, договорились мы с Гудрун.

В кабинете Мина меня уже подъевреивала — поджидала: «Что нового? О чём вы с Гудрун разговаривали? Хорошая баба Гудрун!». — «А вы что, не слышали последние новости?!» — решил я и Мину «посвятить»! «Нет!» — встрепенулась Мина. «Хина Фу — транссексуал!». — «А это что?!». — «Ну, транссексуал!». — «А это что?!». — «Ну, гомосексуалист, проще говоря!». — «Да вы что, не может быть! — ойкнула Мина. — А кто это вам — Гудрун сказала?!». — «Нет, это я ей…». — «А вы откуда….?». — «От господина Шнауцера!». — «Зачем ты ей это сказал?» — укорила жена. «Не бойся, она у Пети не спросит, побоится, будет теперь ходить с этой тайной! Кроме того, я не сомневаюсь, что они, действительно, все латентные педики! Посмотри на рекламы Фу: “смеющийся Фу” на фоне клиники, Фу передаёт энергию, Фу делает массаж, Фу колет, Фу накалывает, Фу растирает, Фу трётся! И какие он при этом глазки строит, ножки расставляет, ручки заламывает! А Пете это нравится, это в его вкусе! Сама делай выводы!». — «Пока ты был на конференции, я двух больных уколола, и у каждого на правом ухе по иголочке вставлено! — возмущалась жена. — Опять начал, сволочь, гадить!». — «Не прекращал! — поправил я её. — Петя так велел: не обращать на меня внимания, рвать больных на себя!». — «Что будем делать?» — как обычно, спросила жена. «Делать вид, что не замечаем! Сейчас уже не до соблюдения принципов, правил китайской медицины, нужно выдержать нашествие китайско-немецких орд! Если будем больным замечания делать — напугаем их, убегут к Фу! Пусть получают удовольствие и от нас, и от него, если хотят! Не надо жадничать, пусть и Фу отсасывает свою долю, а Петя у него, а он у Пети, а Тухель у них у обоих, а они у Тухеля, а Цаплик у всех, а Гудрун и Мина у остальных! Вот такая репка получается!». — «С фантазиями и метафорами у тебя всё в порядке, — согласилась жена, — приятная картинка. А в реальности, — побледнела жена, — тебя Цаплик к себе зовёт к 11 часам! Вот сообщение в локальном Интернете!». — «Ну, понятно, ничего хорошего, — согласился я с ней, — опять какая-то гадость. Шнауцер никак не успокоится, впился в ножку, но трус — меня боится, не умеет разговаривать и этому — самому младшему сотруднику поручил!». — «Прими лекарство!» — посоветовала жена. «Ах да, заходите, садитесь!» — второй раз оказался я в «крепости» Цап-лика. Первый раз его «крепость» демонстрировала секретарша Ания, в его отсутствие, провела нас по ней и всё подсмеивалась над фото его жены, стетоскопом — древность, которую Ания никогда не видела у немецких врачей, домашними ковровыми дорожками. В голову мне пришёл тогда образ «человека в футляре», музей-квартира средневекового знахаря, но без знахарских знаний. «Кофе хотите?» — гостеприимно предложил Цап-лик. «Хочу!». И Цаплик пошёл к своему домашнему кофеагрегату. «Надо же, как себя любит! Всё своё: кофеагрегат, бутерброды, ковры! Здесь же и фото его мужиковатой жены — значит, считает, что, на ней женившись, ее обманул, а она считает, что его обманула! — вспомнил я отцовский юмор. Так мой отец говорил, глядя на уродливую парочку на улице: — Каждый из них думает, что обманул другого — ему больше повезло в выборе!». Пока Цаплик заваривал мне кофе, решил взять инициативу в свои руки: «В чём вы, по поручению Шнауцера, должны меня уговорить?» — напрямик ошарашил я Цаплика. «Да нет, не уговорить, — промямлил Цаплик, — к вам просьба: дать работать доктору Фу». — «А кто ему не даёт работать?!». — «Так он же без вас не имеет права здесь работать! — в сердцах выпалил Цаплик. — Он же не врач! И только под вашим наблюдением имеет право работать! Вот в чём проблема», — уже грустно произнёс Цаплик. «А вы уверены, что Шнауцер хочет моего наблюдения?». — «Нет, Шнауцер хочет, чтобы Фу работал и свою работу записывал на вас, как бы вы её, вроде бы, выполняете. А вы будете за это проценты получать и в деньгах не проиграете». — «Вы плохо знаете Шнауцера, я его лучше и больше знаю! Он на этом не остановится, его задача ТКМ передать Фу, да ещё моими руками, как во время второй мировой войны: “сам себе яму перед расстрелом выкопай”! — Вы же знаете историю!». — «Но можно договор заключить со Шнауцером, чтобы больных у вас не забирал», — совсем вяло предложил Цаплик. «Шнауцер хочет, чтобы они сами убежали от меня, да ещё и с моей помощью! Не бегут больные от меня сами по себе, а он на это надеялся! А затем Шнауцер мне скажет: — Для ТКМ ты мне не нужен! Предложит мне другую работу выполнять!». — «Какую?». — «Ну, например, психотерапию». — «Может, вам и стоило бы, вы ведь хороший врач-психотерапевт». — «Но я и неплохой врач по китайской медицине, иначе бы больные убежали к оригиналу!». — «Вы, всё же, подумайте», — безвольно промямлил Цаплик, выполняя поручение Барбоса. «Я уже давно обо всём подумал!». — «О чём?» — глупо спросил Цаплик. «Обо всём, вы же тоже психолог, подумайте и вы!». — «Нет, я ничего не понимаю», — прочёл я на его маленьком личике «Бабки-Ёжки»: кривой безвольный ротик, но злые глазки, низкий лобик, прилизанные назад волосики в стиле 50-х годов, но современный костюмчик, рубашечка, галстучек, туфельки. Одет женой «с иголочки»! «Хорошо, я передам Шнауцеру», — уныло промямлил Цаплик. «Я сейчас сам ему всё разъясню!» — резко направился я к Шнауцеру.

«А, Алекс, заходи! Будешь кофе?». — «Всё буду, Петя!». — «Ания, принеси кофе». — «Петя, значит, давай так сделаем, я не против здесь работать, но не так, как ты хочешь! Я тебе предлагаю компромисс и возможность сделать шаг назад! Ты меня увольняешь, я получаю деньги по безработице, и жду один — два месяца твоего звонка! И если ты мне позвонишь, приду обратно! Не позвонишь — буду работать в другом месте!». — «Ой-ой-ой! Ах, ах! Ты, что такое придумал!» — подбросило Петьию вверх! Выбросило, как катапультой из взорвавшегося самолета: «Кто это с тобой так поговорил?! Кто с тобой разговаривал?! А, я всё понял — это он! Это заговор! Ания, позови-ка ко мне Цаплика и Фу! Я тебя, Алекс, понял! Я позвоню тогда, когда Фу здесь уже не будет, без тебя он мне не нужен будет, всё обвалится здесь!». — «Да-да!» — весело подтвердил я. «Ты что! Больше не предлагай мне такого! Давай, вот так сделаем: приходи через полчаса, и мы все вместе всё обсудим!».

«Ну что, работаем?» — посмотрев на меня, без слов спросила жена. «Через полчаса пойдём к Шнауцеру, ты тоже пойдёшь! Приём больных отложи и отмени!». — «Да, это уже не работа, — согласилась она, — не дают сволочи нам спокойно работать!».

Команда заговорщиков была в сборе, когда с женой открыли дверь к Шнауцеру. Тут был Цаплик, Фу и сам Петьия! «Садитесь! Как работа?» — делано дружелюбно поинтересовался Шнауцер у жены, моё мнение он уже знал. «Плохо! — услышал он в ответ. — Вы не даёте нам спокойно работать!». — «Я не даю!» — возмутился Петьия. «Да, вы!». — «Это вы не даёте ему работать!» — указал Петьия на весёлого Фу, хозяин нас ругал. «Ja, ja, не дают, не дают!» — радостно подскочил возбуждённый Фу. «Чем же он вам мешает?!» — спросил Петя. «Я ставлю иглы, и он у того же больного через полчаса ставит иглы! Он даже не удосуживается другого больного взять! Он просто портит всю мою работу! А если у больного будет реакция: ухудшение, усиление болей — кто будет виноват?! Кто неправильно лечил?! Даже из-за этого нельзя двум специалистам ставить иглы у одного и того же больного и ещё в один день! Не говоря уже о том, что это полная безграмотность, и говорит о том, что на принципы китайской медицины херру Фу наплевать!». — «Подожди, подожди, как это так! Он что, тоже ставит иглы?! — как бы удивился Петя и притворно у Фу спросил: — Вы что, тоже иглы ставите?!». — «Конечно, ja, ja, ставлю! — радостно согласился Фу, не поняв о чём речь. — Вы сказали ставить, и я ставлю, ставлю! Всё, как вы сказали!» — преданно заверил Фу, Петю. «Как это — я сказал! Да вы что такое творите!» — заорал Барбос на Фу. «Не ставить?! Нет?! Не ставить?! — испугался Фу. — Хорошо, не ставить! Значит, с сегодняшнего дня больше не ставить!» — уточнил Фу. «Так вы и до сегодняшнего дня не должны были ставить иглы!» — продолжал деланно возмущаться Петя. «Конечно, — поддержал его и Цаплик, — не надо ставить, это неправильно. Не надо было ставить». — «Можно ставить иглы, и даже надо их ставить! — с другой стороны зашёл Петьия. — Но только с его разрешения, он начальник! — указал в мою сторону Петьия и спросил: — А можно ему, как ты думаешь, Алекс, ставить иглы? Как ты думаешь, а?». — «Я уже сказал своё мнение, я готов отказаться от амбулаторных больных, пусть он их берёт, но стационарных буду я лечить!». — «Warum?! (почему)?!» — вновь «заварумкал» Фу. «Я уже вам объяснил: во-первых, нет столько больных для двух специалистов, если я 20 больных в день лечу! Во-вторых, Шнауцеру не нужны двое врачей для стационара!». — «Конечно, не нужны!» — выскочило у Шнауцера. «Он и меня одного вначале не хотел!» — открыл я «секрет» Шнауцера. «Дело в том, — вмешалась жена, — что мы работаем со специфическими больными — это больные с душевными болями. Это психосоматические боли! Мы с больными работаем и как психотерапевты, раньше с ними беседуем, затем иглы ставим, затем гипноз проводим. Больные обычно приходят к нам возбуждённые, беспокойные после групповой психотерапии, депрессивные, у некоторых мысль о самоубийстве. Они задают вопросы, если им не ответить — не успокоятся, они не дадут себя уколоть, им и без игл плохо, а уколы они тогда, как дополнительное наказание воспринимают. Мы с ними беседуем, успокаиваем, отвечаем на их вопросы — объясняем, зачем нужна акупунктура». — «Ладно, не надо мне объяснять, я знаю, что он хороший психотерапевт», — буркнул недовольно Барбос. «Он и врач по ТКМ хороший! Иглы помогают больным справиться с хроническими болями! Больные приобретают опыт, что можно без болей жить! Это часто нарциссические боли: от обид, потерь, неудач — это психосоматические боли. У наших больных, нет настоящих органических болей! — продолжала уговаривать, убеждать Петьию жена. — А у доктора Фу нет опыта в психосоматической медицине!». — «Вот, амбулаторные больные — это чаще всего обычные больные! — дополнил я. — И здесь он может показать своё мастерство! Зачем разрушать то, что хорошо работает уже 8 лет!». — «Семь лет!» — подправил Барбос.

«Ага! — промелькнуло у меня. — Подсчитал уже сколько, при случае, придётся мне при увольнении компенсацию заплатить — только за семь лет, а не за восемь!» — «В общем, я так понял! — закудахтал Цаплик. — Здесь пришли в противоречие две школы, два направления ТКМ, поэтому они непримиримы. Но надо, как-то искать, я думаю, компромисс». — «А что если больные убегут к нему?!» — указал Петя на Фу, вопрошая меня, довольный своей хитрой уловке, как ему показалось. «Будет, будет — он будет kaputt, kaputt, делать!» — заикаясь, указав на меня, выпалил Фу. «Послушай, послушай! Прекратить! — одёрнул его Петя. — У нас никто kaputt не делает!». — «Как когда-то в школе! — вновь вспомнил я. — В первом классе, в Бердичеве, классный руководитель “укорила” еврея Абрашу за то, что он еврея Гришу жидом обозвал! Даже тогда, в семь лет, я оценил её притворство! А тут, через 50 лет, я вновь и вновь то же самое вижу и слышу! Фу мог провалить попытку Шнауцера усыпить мою бдительность! Действительно, лживость, притворство и пошлость не знает ни временных, ни географических, ни национальных границ!». — «Ты, Алекс, не можешь на меня обижаться! — вдруг вспомнил Петьия свои благодеяния. — Я тебе не меньше рекламу делал, чем ему! Помнишь, два года назад мы все сфотографировались с китайской делегацией, и я тебя и твою жену тоже пригласил?!». — «Я могу злым стать (böse werden)! — отреагировал на её смех Шнауцер. — Конечно! — выпалила жена. — Сфотографировались мы-то вместе, а затем в газете появилась фотография без нас!». — «Как это?!». — «А вот так! — вывела Барбоса на «чистую воду» моя жена. — Вы, после нашего ухода, перефотографировались с китайцами без нас!». — «В общем, Алекс! — перевёл Барбос на настоящее, уйдя от «греха прошлого» подальше и перешёл с прошлых своих заслуг перед нами, на настоящие его заслуги. — Я очень хочу, чтобы вы дружили с Фу! Вот, давайте! Давайте ваши руки! Давай свою руку, а ты свою! Пожмите друг другу руки! А я своей рукой их скреплю!» — образовал Шнауцер «тройственный союз побратимов»! Увидев мою усмешку, и что я отвернулся к двери, желая уйти, Петьия взмолился: «Нет, нет! Это серьёзно! Нет, это всё очень для меня серьёзно: “das liegt mir auf dem Herz!” (лежит у меня на сердце). Дружите!». — «Доктор, доктор! — заикаясь, в тон ему затараторил китаец Фу. — Я не знаю кто вы, кто вы?». Хотел, видать, чтобы «юдэ» сказал. Шнауцер, конечно, его уже просветил насчёт этого: кто я и почему такой несговорчивый. «Из России», — нехотя бросил я. «Ну, хорошо, из России… — тоже нехотя согласился Фу и фальшиво заголосил: — Russland, Russland! Для нас Chinesen (китайцев) всегда была, как Будда, как Будда! Была для нас Russland!». — «Да, да! Москва — Пекин! — согласился я. — Пойдём!» — сказал я жене.

«Что, звать больных?» — засомневалась она. «Нет, поехали домой! У нас ещё неделя отпуска в этом месяце, пойдём в отпуск!». — «Больные могут к Фу убежать!» — решила жена. «Никто не убежит, а кто убежит, так им и надо!» — решил я.

Неделя прошла быстро и тревожно! «А что там?» — указал я в сторону компьютера. «Никто не убежал! — порадовалась жена, взглянув в компьютер. — Сейчас посмотрю еще, что на страницах у Фу происходит? Глянь, у этого “доцента” всего 4 амбулаторных больных и двое стационарных на Чи-гонг ходят!». — «Поэтому и бесится Петя! Не работают “узкие глаза” и его раскрутка! Не только в Интернете, все местные газеты трубят про “Великого Хина Фу”! Про Великую Китайскую стену меньше шума, чем о нём! Не такими дураками оказались немецкие больные, как это Шнауцер предполагал! Это Шнауцер дурак! А на Фу эта слава неожиданно свалилась. Лежал на мусорке, по вечерам, видать, утки жарил в китайских ресторанах, а утром кого-то “накалывал” в общей куче китайского центра! А тут вдруг, “herzlich willkommen”, ты доцент, ты в центре прессы, Интернета! Почти как Мина: зашла тогда к Кокиш с улицы, семь лет назад, а та её как будто ждала — такую толстую, безобразную, чтобы врачиху-красавицу вытравить, любимицу Пети! “Красавицу” заставили подписать Мине характеристику, а себе, тем самым, подписать смертный приговор! “Красавицу” — вон, Мину — в клинику и, видать, последней в ней “свет потушит”! Шнауцер работает по одной схеме, разнообразием не балует, но мы не та “дурная красавица”, которая всё подписывает, хотя и красивая, на вкус Пети, но дурная!».

«Смотри, тебя уже Тухель зовёт к себе в 13 часов! — прервала мои рассуждения жена. — Вот, прицепились — сволочи, не дают работать! Пойду сама, к Тухелю схожу! У нас больных полно в это время». — «А почему ты пойдёшь?!». — «А почему ты должен всё на себя брать! Тебе работать не дают, тебе нервы портят, и тебе после этого гипноз ещё проводить! Пусть попробует кто-нибудь из них, или другие в такой ситуации провести гипноз! Они должны за счастье считать, что ты у них работаешь! Они неблагодарные свиньи! Я не могу больше терпеть эту несправедливость!». Через 5 минут появилась жена — бледная с гримасой боли! «Что случилось, с кем ты поговорила?!». — «Не успела! Как только его рожу вонючую увидела — этого Тухеля! Головная боль в затылок ударила! Дай что-нибудь принять, сейчас пройдёт». — «У тебя давление за 200!» — померил я. «Нет, у меня всегда было низкое». — «Возьми эту таблетку под язык, а эту проглоти!». — «Отпустило, — через три минуты сообщила жена, — не ходи больше сам!». — «Не переживай! Мы всё время повторяем, что главное здоровье, а ты так близко всё это восприняла!». — «А ты?». — «Я нет, я закалился после глаза, когда хулиганы зрения лишили! Поздно, но понял, что всё это не стоит здоровья!». — «Я же вижу, что ты переживаешь!». — «Нет, я злюсь!». — «Так я тоже разозлилась! У меня именно была злость, когда это дерьмо убогое увидела!». — «Надо показывать, а ещё лучше проявлять полное равнодушие! Ни в коем случае не проявлять злость, а еще хуже страх, и не убегать от собаки! Остановись, повернись к ней, крикни “фу!”, можно “Хина Фу!” крикнуть, если собака гавкает! Если собака приближается к тебе, оттяни чуть назад правую ногу — стой устойчиво! И как только собака приблизит свою морду на дистанцию вытянутой ноги, достаточную, чтобы твой правый носок её достал — как можно сильнее, без замаха, резко ударь её носком, как футбольный мяч по морде снизу, только один раз! Если ты, это хорошо сделаешь, то она завизжит жалобно и убежит! А, если нет, то отходи медленно, пятясь назад, осторожно, чтобы не упасть, и будь готов ещё раз ударить, как только собака начнёт вновь приближаться к тебе! И так, отходя, бей, бей, бей пока силы есть! Если она не выдержит и побежит, тогда ты за ней с камнями, с криками гони её дальше! Добивай!». — «Ты думаешь, я слушаю, что ты говоришь? У меня ещё голова не прошла, извини». — «Может мне отказать этой собаке — Тухелю в разговоре, и с тобой остаться?». — «Нет, иди! Оставь только несколько таблеток». — «Вот это, то, чего я больше всего боялся! — промелькнуло у меня в голове. — В этот раз, жена “сломалась”! Надо что-то делать! Это не место для нормальной работы».

«Что вы хотите мне сообщить? Что Шнауцер вам поручил?» — только войдя к Тухелю, решил ударить его профилактически «правой ногой по морде»! «Садитесь! — приветливо, любезно, как лучший друг, фальшиво заголосил Тухель. — Шнауцер мне ничего не поручил! А как у вас дела? Как настроение?». — «А, у вас?». — «У меня всегда bestens (лучшим образом)!» — заверил Тухель. «Лучше, чем первый раз?». — «Какой первый раз?!». — «Ну, вы же, как говорят в России, колбаса, которую второй раз кушают!». — «Какая колбаса?!». — «Ну, так говорят в России! Просто меня удивило, что вы второй раз сюда сунулись!». — «Я тоже сомневался, — признался Тухель, — а затем взял, и спросил у своего живота! Я у него всегда “спрашиваю”, и он мне сказал: “Иди!”». — «Довольны?». — «Да, очень! Я счастлив работать у Шнауцера! Я счастлив, называть себя именем этого дома, быть лояльным этому дому, преданным ему быть! Я сейчас работаю над новым концептом клиники! Здесь надо многое менять, повышать мотивацию, преданность коллективу, лояльность, трудолюбие! Нужно сделать так, чтобы люди гордились работать в этом чудесном доме, и у такого великого человека, как Шнауцер и его сестры! Я вот, что хочу вам предложить: дайте больше работать Фу!». — «То, что я создал за 8 лет….». — «За 7 лет», — как и Петя, подчеркнул Тухель. «Это он, значит, подсчитал, сколько я отработал! И, возможно, это его инициатива! Для Шнауцера старается, всё считает, роет! Нарыл, что 7 лет, а не 8! — понял я. — Очень инициативен!». — «Хорошо, пусть будет 7 лет! Это столько, сколько мне надо было создавать, а поломать можно за пару дней, это уже и сделано!». — «Как сделано?!» — поразился и одновременно возмутился Тухель. «Больные к китайцу Фу не убежали, как рассчитывал Шнауцер, и не убегут от меня — не надейтесь! Но “аппетит” больным он портит, и мне своим “блошиным рынком” — эрзацмедициной!». — «А почему вы не хотите, чтобы он один работал, а вы будете получать за это деньги?!» — как бы удивился простой как 2 копейки Тухель. «Я не устал работать! Я работаю не только из-за денег! Мне интересно работать, и больные мою работу ценят!». — «Вы понимаете в чём дело! Доктор Фу не имеет права работать!» — открыл Америку мошенник Тухель. «Я это знаю, и пусть не работает! Пусть Шнауцер ему деньги просто так платит!». — «Да, но Шнауцер хочет, чтобы он работал! Кроме того, мы боимся, что Фу что-то натворит! У него нет хороших медицинских знаний: то он птичий грипп порывается лечить, то кровотечение происходит у больных после иглоукалывания!». — «Так он же всех больных от жадности подряд хватает! Есть пациенты, которые антикоагулянты принимают — средства против повышенной свёртываемости крови!» — усилил я страх у Тухеля. «Вот, видите! Вы сразу поняли причину, а он нет! И мы с господином Шнауцером не понимали, пока один кардиолог нам это не объяснил! Поэтому мы и боимся, что он что-то натворит! В общем, мы со Шнауцером решили: вы подпишите согласие, будете контролировать его работу! А он будет на вас работать! А вы только Kohle (деньги) будете получать, и всем будет хорошо! И мы со Шнауцером будем спокойно спать! Знаете, что только мне не нравится — это то, что вы залазите на интернетовские страницы Фу, проверяете сколько у него больных, следите за ним!». — «Как же вы мыслите, я должен его контролировать?!». — «А он будет вам показывать больных, в которых сам не разберётся!». — «Если он не разбирается в больных, то как он может сам решить: в каких он разбирается, а в каких не разбирается?! Нет уж, пусть во всём сам разбирается, а вы спите спокойно!» — предложил я. «Мы можем Фу сказать, чтобы он не так агрессивно рвал от вас больных! — предложил мне «косточку» Тухель. — Если подпишете, конечно!». — «Нет, нет, пусть рвёт! А вы спокойно спите» — разрешил я.

Глава 27 Социализм со свиным лицом

«Поехали сегодня раньше домой!» — предложил я жене. «У нас ещё двое больных!». — «Тогда заводи сразу двоих!». — «Вот, посмотри! — указала она на иголки в ухе у одной и у другой больной. — Фу продолжает…». — «Конечно, он и будет продолжать! Плевать, пусть ставит!». — «Дай мне таблетку», — вновь схватилась жена за голову. Вечером, наклонив голову, скорчилась от боли, давление до 220. «Завтра пойдём к врачу, который мне лекарства выписывает, попрошу компьютерную томографию головы и шейного отдела позвоночника назначить», — решил я. «К нему очередь на месяц вперёд», — напомнила, жена. «Ладно, пойду завтра к Шнауцеру, у него есть связи в клинике, которая рядом! — подумал я. — Так и быть, подпишу, чтобы ему “спалось спокойно”!».

«Петя, — обратился я к нему на следующий день, — у тебя знакомые в неврологической клинике, можешь помочь жену обследовать?». — «А что случилось?». — «Головные боли». — «Конечно, могу! Так у нас же главный врач — специалист по головным болям! Пойдём-ка к нему! — открыл Петя ногой дверь к Цаплику и скомандовал: — А ну-ка, посмотри его жену!».

«Может, это сосудистые спазмы мозга или остеохондроз шейного отдела позвоночника?» — предположил я, видя потуги мысли на лбу Цаплика. «Natürlich (естественно), всё может быть!» — заключил Цаплик методом диагностики на расстоянии.

Петя уехал, не сообщив про возможность обследования в соседней клинике. «Можно попасть сегодня к врачу?» — позвонил я на следующий день в праксис.

«У вашей жены гипертоническая болезнь», — решил врач-интернист. «Но, почему такие сильные головные боли?! Моя жена не неженка! Если уж говорит, что болит очень сильно, то это очень сильные головные боли не характерные для неосложненной гипертонической болезни! Может, это выпадение дисков шейного отдела позвоночника?». — «Нет, вряд ли». — «Можете назначить МРТ?». — «Нет, что вы! Это очень дорого! Я не оправдаю этих расходов!».

Ночью приступы участились, после лекарства уснула. «Что-то надо делать, обследовать, но где? Ладно, завтра утром вызову экстренную помощь! Тогда серьезнее воспримут в клинике неврологии и МРТ сделают! — решил ночью. — Вот и у меня что-то сердце давит! На всякий случай приму “Нитролингвал”. Ничего себе ощущение — теряю сознание? Тяжело дышать! Её будить не хочется, головные боли возобновятся, с таким трудом успокоилась, с другой стороны, если утром увидит, что я “язык высунул”, ещё больше напугается и завтра утром, вернее, уже сегодня надо в больницу её отвезти, — вертелось в голове, но решился и тихо обратился к жене: — Можешь мне давление померить?». — «Что случилось?» — увидев, как пот градом катится у меня по лицу, встрепенулась она и снова за голову схватилась. «Вот дурак! Ничего лучшего не мог придумать! Знал же, что натворю её, разбудив! — проносилось в голове. — Прими лекарства!» — дотянулся до её лекарств. «Тебе плохо?!» — держась за голову, подхватила меня жена, чтобы я не упал. «Что за дерьмо! — злился я на себя. Утешало то, что я за неё переживал, а не за себя! — Я не сломался из-за Шнауцера! А вот от неё вообще никогда не ожидал, что может сломаться! Всегда спокойная и оптимист! Ясно — это из-за обиды за меня! Она сломалась из-за меня, а я из-за неё!» — про себя продолжал я анализировать ситуацию. «Ну что, легче? Уже некогда спать, поедем на работу», — сказала она. «Нет, не поедем!». — «Как, не поедем!». — «Слушай меня внимательно! Сейчас я вызову скорую, поставлю тебе грозный диагноз! Поедем в клинику, где тебя будут вынуждены быстро обследовать, чтобы исключить мой диагноз!». — «Нет, давай тогда сами поедем в приёмное отделение! Зачем нужна скорая?!». — «Если сами поедем, прождём в очереди целый день! А затем отфутболят в праксис к нашему врачу — “корифею”, у которого уже были!».

«У моей жены приступы транзиторного нарушения мозгового кровообращения, возможно инсульт! Я врач!» — позвонил в скорую. «Где больная?». «Спасатели» прибыли довольно быстро — минут через 10. «Я сейчас объясню: мы с женой вместе работаем, поэтому имею возможность её наблюдать! Давление до 200-х подскакивает со вчерашнего дня с приступами головных болей и головокружениями! Такого раньше не наблюдалось! Это явное нарушение мозгового кровообращения как минимум транзиторное! Необходимо исключить инсульт или его развитие!» — перехватил я инициативу у медиков.

«Ну что ж, поехали!». В приёмном отделении встретила врач невропатолог, лет 35. Оказалась незлой, а узнав, что оба врачи, отнеслась нормально. «Сейчас постараюсь, чтобы быстро сделали компьютерную томографию! Если хотите, после компьютерной можете домой! Если всё будет нормально! Для МРТ придётся пару дней полежать!». — «Лучше полежит!» — решил я, опередив жену.

«Можете побыть здесь! Я вашу жену сама отведу на компьютерную томографию и через полчаса приду — сообщу вам результат!». — «Подождите в коридоре!» — как собаку Белого Бима, выставила меня зашедшая в комнату медсестра. И мне, как и Белому Биму с чёрным ухом, пришлось уйти! Прогнала злая тётка! Добрых — их, всё-таки, мало! Наконец, появилась жена, одна, без врачихи. «Что она тебе сказала?». — «Ничего не сказала». — «Хотя и не злая, но и необязательная, — понял я. — Ладно, негордый — позвоню ей».

«Всё нормально у вашей жены». — «Ну, слава Богу, один страх ушёл!». — «Есть люди, которые любят лежать в больницах! — подкусила разговорчивая санитарка, сама из эмигрантов, видать. — Ладно, пойдёмте, отведу», — сделала она милость. «Иди домой», — посоветовала жена уже в своей палате, где уже лежала ещё одна жертва медицины. «Вот тебе хэнди (мобильный телефон), звони, а я буду тебе звонить. Настаивай на МРТ, пусть исследуют шейный отдел позвоночника!».

«Позвони на работу», — посоветовала жена. «Ания, — почти, как Петьия, произнёс я по телефону, — это я, завтра приду на работу». — «Ах, ах, а что случилось?!». — «Жена в клинике, Шнауцер не захотел знакомых врачей попросить её обследовать — было бы быстрее, а сейчас ей придётся побыть в стационаре», — умышленно сказал я, чтобы Ания передала Петьие мое недовольство им, а она всегда с удовольствием стучала. «Ах да, господин Шнауцер уже интересовался, что с вами!». — «Ну да, поэтому и уехал домой вчера в пять часов, даже не сообщив мне, договорился или нет обследовать жену! Что он будет делать, когда сам заболеет? Ко мне прибежит, как полгода назад с болями в спине, и я его за полчаса от них избавил! А он приставил ко мне Цаплика! Обследует, сказал, твою жену — он лучший врач!». — «Ну и что? — наивно поинтересовалась Ания. — Обследовал?». — «Он на расстоянии ставит диагнозы! Так просто посмотрел, и установил, что всё, оказывается, может быть». — «А лечение назначил?» — ещё более глупо поинтересовалась Ания. «Чтобы назначить лечение, надо диагноз установить! Мне были важны результаты обследования: магниторезонансной и компьютерной томографии, поэтому я и обратился к Шнауцеру! А он приставил мне Цаплика, чтобы тот донес ему, что с моей женой или можно на нас ещё рассчитывать, как работников! Так, я понял жест Шнауцера! Но он переоценил способности Цаплика в диагностике!» — добавил я Ание ещё материал для доноса. «Ах, ах, ах, какой стыд!» — притворно возмутилась Ания. «Вот, именно! — согласился я с Анией. — В особенности Шнауцер бесстыжий и бессовестный!» — пусть и это передаст ему, решил я. «А может, вам побыть дома с женой?» — участливо посоветовала Ания. «Нет, я приду завтра!». — «Хорошо, я всё передам Шнауцеру! — подтвердила мою правоту Ания, видать, сама поняла, что зря так ляпнула, и подправилась: — Я передам, что вы завтра придёте на работу! Всего вам лучшего и жене привет с лучшими пожеланиями! До завтра!».

«Ну, что нашли у неё?» — поинтересовалась Мина, завидев меня в клинике. «Пока ничего и не надо ничего». — «Как не надо?! Зачем же она тогда легла?!» — недоумевала Мина. «Чтобы исключить, а не найти!» — пояснил я.

Позвонил жене. «Oberärztin (старшая врачиха) сказала, что завтра сделают МРТ брюшной полости», — сообщила она. — «Зачем?!». — «Ищут феохромоцитому надпочечников!». — «Что вдруг они решили?!». — «Считают, что такие приступообразные подскоки давления характерны для феохромоцитомы». — «Вот дураки, из университетской клиники! Они, видать, любят редкие и сложные диагнозы, красиво звучащие! А про МРТ шейного отдела позвоночника ты сказала? Да, но она уверена, что это не является причиной». — «Когда сделают?». — «Завтра».

«Ну, что нашли?!» — вновь пристала Мина. «Ничего». — «Как же так?!». — «А что бы вы хотели, чтобы нашли?». — «Ну, есть же какая-нибудь причина!».

«Алекс, зайди! Как у жены?» — тревожно спросил Петьия. «Ну, обследовали». — «Ну, и что?! Что?!» — от нетерпения повторил Петя. «Компьютерная томография в норме, вроде, всё от давления». — «Конечно, от давления, — согласился Петя, — у неё же столько нервотрёпки было! Она чрезмерно переживает, по ней видно. Извини, что не позвонил в клинику, забыл, но не уверен, есть ли у них такая аппаратура», — а вот и Тухель. «Что с женой?» — как и хозяин, тревожно спросил Тухель. «Видать, обсуждали с “барбосом”, что делать, если уйдём. Пока к этому не готовы!» — понял я.

«Что с женой?» — тут же поймала меня новая, беззлобная сорокалетняя администратор фрау Тешке. «Можно к вам? — через полчаса позвонила Тешке. — Вот букет, передайте вашей жене от администрации: Тухеля и Шнауцера — с наилучшими пожеланиями! Пусть выздоравливает, мы все её ждём, и больные тоже».

«В общем, если что-то найдут, обязательно мне позвоните! — ещё раз напомнила о себе Мина. — А что ещё будут искать?». — «Не искать — обследовать!» — подправил я Мину. «Ну да, обследовать, — согласилась Мина, — а, что будут обследовать?». — «МРТ брюшной полости». — «А, что они там ищут?». — «Надеюсь, того нет». — «А что всё-таки ищут?».

«Завтра сделают МРТ брюшной полости, — позвонила жена, — Oberärztin жаждет феохромоцитому найти. Метод дорогостоящий с ангиографией, но ей очень хочется свой диагноз подтвердить. А сегодня она меня позвала и исследовала сосуды головного мозга и шеи — ультразвуковую допплерографию сделала. У меня давление подскочило до 200, боли, как никогда, были сильные. Она мне таблетку от давления под язык вложила, сказала “всё хорошо” и отправила в палату, не проверив перед этим давление! Я корчилась от боли, приняла свои лекарства и только после этого, через полчаса, стало легче». — «А эта — Oberärztin, хоть пришла еще раз проверить как у тебя?». — «Нет, конечно». — «Ладно, главное, чтобы это её любимое исследование показало норму!». — «Сама переживаю!». — «Позвони сразу о результатах исследования! Я буду дома!». 12 часов следующего дня, 13 часов, 13:30, жду с нетерпением звонка, и вот он, наконец! «Ну, что?! Говори результаты!».

«Это я, а какие результаты? Что нашли?! Это я — Мина!». — «А, сказылась бы ты (сбесилась бы ты)!» — сказали б ей хохлы. «Я ухожу, не могу сейчас разговаривать!» — разочаровал я Мину.

Ну, наконец: «Всё нормально, не переживай!». — «Фу, наконец-то! Молодец!». — «А я тут при чём!» — как всегда, произнесла скромная жена. «Попроси, чтобы МРТ шейного отдела позвоночника сделали, и можно домой — сами справимся! Главное исключить нежелаемое! Они всё равно ничего не делают, только таблетки от давления! Поговори с этой Oberärztin, попроси её, и позвони мне». — «Ну всё, завтра МРТ шейного отдела позвоночника сделают», — через час сообщила жена. «Ладно, я приеду вечером». — «Зачем? Я же домой завтра!». — «Позвони мне на работу, завтра буду работать!».

«Ну что же всё-таки нашли? — настаивала Мина. — Такого же не может быть, чтобы ничего не нашли!» — перехватила меня Мина сразу же утром. «А вы что бы хотели, чтобы нашли — скажите честно!». — «Да нет, мне как бы всё равно! — вырвалось у Мины. — Просто я переживаю».

Опять томительное ожидание: 12–13–14 часов, 14:10! «Всё хорошо, у меня выпячивание дисков шейного отдела позвоночника, Oberärztin расстроена, даже грыжи дисков нет! Физиотерапевт сказал, что мышцы шеи как камень напряжены! Назначил массаж, один раз уже сделал, иду сегодня домой!».

«Буду акупунктуру и массаж шейного отдела позвоночника делать», — предложил я. «Нет, акупунктуру не хочу, — решила жена. — Завтра пойдём на работу!».

На конференции рассказал, как компьютерную томографию в течение получаса в клинике сделали! «Ich bin stolz eine Deutsche zu sein (я горда быть немкой)! Deutsche Medizin ist die beste in der Welt (немецкая медицина лучшая в мире)!» — немедленно отреагировала старая Пендель.

«Я вся испереживалась», — призналась Мина в вестибюле. «Как здоровье?» — протянул лапу и Петьия. «У нас неделя отпуска, но сегодня и завтра работаем, с понедельника пойдём в отпуск!» — объявил я ему.

«Сон приснился! — вновь напугал жену на второй день отпуска. — Не знаю, к чему бы это? Тот сон помнишь? В грязный вагон заскочили…!». — «Ну, да». — «Так, вот! В этот раз приснилась чистота! Мы попали в какой-то городок, где всё чисто, свежеокрашено бежевой краской, а кое-где светло-коричневой шоколадного оттенка! Чистота — всё блестит, чистые улицы, здания, даже прохожие приветливые!». — «Ну и к чему это?». — «В любом случае, думаю, неплохой сон: или Фу меньше станет, или, действительно, наш кабинет приведут в порядок? Столько работаем — 7 лет, ни разу не красили стены, даже портьеры на окнах не стирали, а ковровое покрытие на полу, стыдно сказать, грязное, серо-мышиного цвета, запылённые пятна! Главное, чтобы здоровыми прийти на работу! Буду тебе каждый день массаж шейного отдела позвоночника делать! Иглы, как оказалось, ты не уважаешь». В этот раз, неделя пролетела быстро, жена, как обычно, сразу в компьютер в терапевтические планы полезла и сообщения от секретарши, администрации.

«Глянь-ка! — показала жена на сообщение от фрау Тешке: — Завтра придут ремонтники, сообщите в какое время лучше. Будут ваш кабинет в порядок приводить!». Переглянулись с женой, мистика какая-то, как Мина говорит!

«К вам завтра придут красить стены, перестелют полы!» — и Мина сообщила, и сон не обманул. Пришли ремонтники, показали образцы покрытия на пол! Через неделю кабинет засверкал, бежевым цветом, всё как во сне, только, к счастью, без прохожих! Только Мина, проходя, заскочила: «Ах, как у вас красиво! Я тоже так хочу! Тухелю скажу, пусть и мне сделает!».

«Он тебя зовёт в час дня», — сообщила жена. «Что нужно сделать, чтобы вы столько же денег приносили клинике, как раньше?» — поинтересовался наивный Тухель. «Уберите хотя бы его вводные беседы с больными! Этот рекламный трюк отвлекает больных!». — «Шнауцер, наоборот, хочет, чтобы вы психотерапией занимались!». — «Во-первых, не буду, и он это знает! А, во-вторых, как он себе это мыслит! Ещё и другую работу выполнять, и больше по ТКМ ему зарабатывать!». — «Он вам готов даже немного денег прибавить за психотерапию». — «Если хочет прибавить, пусть за ТКМ прибавит, за семь лет работы он ни разу этого не сделал. Ну что, ни один больной не убежал к Фу за время моего отпуска!». — «Да, вроде нет! Хотя было много желающих». — «Были бы — убежали б! Не вы же, или Шнауцер, их остановили! Да и если бы, это так было, то вы бы не предлагали мне больше другую работу выполнять!». — «Почему?». — «Потому что ваша мечта не осуществилась, больные не убежали к Фу! Поэтому решили меня другой работой оттеснить от ТКМ, подбрасываете мне разные дешёвые наживки и думаете, что я их заглотну!».

«Что они ещё придумали?» — спросила жена. «Чтобы я ещё психотерапией занимался». — «Какие сволочи!» — возмутилась вновь жена. «А ты, что не знала?! Я вот что понял: больше всего тебя возмущает и бесит несправедливость, как и меня! Я тогда реагирую словами: “Ах ты, сука! Да ты посмотри, какая сука!” Этой реакции надо опасаться, она вредна для здоровья, если не можешь сразу убить! Выход: знать, с кем имеешь дело, и не рассчитывать на справедливость. Что означает: “Да ты посмотри, какая сука!” — это реакция неожидаемого! Учись у несправедливых людей, они всегда легко реагируют на несправедливость, у них самих нет чувства справедливости, они политики от рождения!». — «А, как с ними бороться?». — «Как с крысами! Её не возьмёшь, если на неё с палкой, а она юрк в щель и нет ее. А ночью опять прибежит, и опять юрк, если что! С палкой можешь против собаки, это благородное животное! Если убежит, то уже не прибежит или подчинится, будет тебя или уважать, или уйдёт!». — «А как же с крысами?» — спросила жена. «Как ты в Петербурге! Вначале ты на них с кочергой кидалась и промахивалась, а затем взяла и приготовила шарики из мясного фарша, да крысида туда побольше! Они с удовольствием всё это пожрали — передохли, и исчезли! Несправедливым людям, как и крысам, яд нужно вкладывать в наживку, которую они любят и заглатывают! Почему неэффективна психотерапия и даже вредна? Она создана несправедливыми людьми, которые учат справедливости других, страдающих от несправедливости! Они говорят: “Добивайтесь, отстаивайте себя, пробивайте лбом стенку!” Так и своих детей дурные родители воспитывают! А надо учить, что мир несправедлив, не иди лбом вперёд, не ожидай справедливости — её нет, не отвечай прямой агрессией на несправедливость! Я считаю, что депрессия это нереализованная, неотреагированная агрессия!». — «Все используют “наживки”, но чаще именно подлецы ими пользуются! — добавила жена. — И Шнауцер, подбрасывая “шарики с фаршем и ядом”, тебе говорил: — Фу будет работать, а ты только деньги получать, но занимайся ещё и психотерапией!». — «Да, конечно, — согласился я, — все используют наживки! Но сионские мудрецы, поэтому и мудрецы, что могут распознать наживку! И если её и заглатывают, то яд выплёвывают! И детей нужно учить “наживки” распознавать!».

«Придёте сегодня на доклад Тухеля?» — заскочила взволнованная Мина. «А почему вы взволнованны?». — «А вы не знаете, что Тухель отменил нам всем Verpflegung!». — «Что это такое?». — «Еду и питьё — вот что он нам отменил! Почитайте в Интернете сообщение!». — «Ага! — нашла жена: “Из гигиенических соображений, с первого числа следующего месяца не брать никаких Getraenk(ов) (напитков) — минеральную воду в столовой, никаких булочек, никакого кофе! Эти меры призваны уменьшить загрязнение в вестибюле, рабочих кабинетах, навести порядок в процесс приёма пищи! Пищу разрешаю принимать только в столовой: кофе стоит один евро, булочка — два евро, минеральная вода — один евро, обед — пять евро! К обеду будет всем выдан стакан минеральной воды!” Ну понятно, кто не ест, тот и не пьёт!» — сказала жена. «Это почему же?!» — встрепенулась Мина. «Ну, короче, как говорят хохлы: “Нэма бильшэ билых булочок!”» — разъяснил я Мине. «Зачем он это делает?! — возмутилась Мина. — Нужно об этом Шнауцеру сказать!». — «Шнауцер ему уже сказал», — объявил я Мине. «Что сказал?!». — «Так сделать!». — «Для чего?». — «Чтобы везде деньги крысить! Прошли те хорошие времена, после ухода Кокиш, чтобы нас на свою сторону перетянуть он объявил: “Вот вам фрукты, greifen Sie zu, (хватайте) витамины!”». — «При чём тут фрукты?!» — как всегда, не поняла Мина. «Ну как же, разве вы не знали, не разучивали в детском саду на утренник, такую песенку: Вот вам штапель, вот вам тюль, вот вам яйца, а вот вам…!» — попытался напомнить я Мине её ошанский детский сад. «Ну и что? Разве только об этом сделает доклад товарищ Тухель?! Он, как мне сказали, ещё подготовил план новой политики в клинике!» — порадовала Мина. «Да вы, что?!» — притворно поразился, я. «Да, да, план очень интересный! Какая-то лояльность? Кстати, что означает эта лояльность?». — «Это означает, чем вам меньше дадут есть и пить, тем больше должна быть ваша любовь к Шнауцеру!». — «Откуда вы это знаете?». — «Это из советского опыта, у немцев он похожий! Ну что, пойдёмте, послушаем члена “шнауцерского политбюро” — херра Тухеля!».

«Сегодня у нас четыре доклада!» — обрадовал персонал Тухель. «А почему питьё и кофе отменили?» — взволновались психологи. «Это, чтобы не сорить в вестибюле! Давайте лучше начнём, нам нужно много тем разобрать! Главный врач доложит о новых мерах материального стимулирования!». Главный врач Цаплик не доложил, а прочитал: «На всех ляжет больше нагрузки! Экономический мировой кризис — в Европе конкуренция». Второй доклад фрау Тешке о новых методах статистики: «Учёт работы и выполненных терапий». Третьим доложил телесно-ориентированный спорттерапевт Хагелюкен — один из уцелевших «революционеров», восставших против Шнауцера, которых я семь лет назад, в первый же день моей здесь работы, предупредил о вреде революций! И вот он из революционера превратился в одного из главных оппортунистов! И в очередном докладе фрау Тешки не было никакой революционной романтики! Она доросла до ассистентки Тухеля, приблизилась к администрации очень близко, намного ближе, чем на расстояние пушечного выстрела! Она доложила о своих успехах в деле добычи больных для клиники! И, наконец, пятый доклад сделал сам херр Тухель: «Я счастлив и для меня огромная радость, со всеми вместе, работать на таких прекрасных людей, как херра Шнауцера и его сестру! Он и его сестра кормят нас, дают нам экзистенцию. Для нас всех должно быть огромной честью называться швайнбургами и принадлежать к этому лучшему дому в Германии! Семья нам помогла! Теперь мы должны им помочь: быть лояльными, не щадить себя и живота своего (так это прозвучало), делать Überstunden (работать сверхурочно), а если надо и в выходные работать и не требовать за это вознаграждения! Иначе мы не вытянем этот дом, который нас вознёс и вознесёт на ещё более высокий уровень — беспримерный в Германии! У нас будет китайский центр с китайскими оригиналами! Один уже есть — это доктор Хина Фу! А теперь в заключение давайте потренируемся, мы это будем сейчас часто делать — поднимать нашу Arbeitsmoral (трудовую мораль)! Кто хочет ещё сказать — доложить, как он понимает, что такое Treue (тройе — верность)?». Руку поднял спорттерапевт-оппортунист Хагелюкен: «Treue — это когда ты всегда предан делу, коллективу, работодателю в первую очередь, и не щадя сил и здоровья, времени, всего себя отдаёшь общему делу!». — «Очень хорошо! — похвалил Тухель. — А кто скажет, что такое Loyalität (лоялитет — верность органам власти)?». И вновь подпрыгнул оппортунист Хегелюкен! «Может, нам и другие ещё доложат? — пожелал Тухель. — Ага, пожалуйста!» — позволил Тухель высказаться пожелавшей «музицирке» — Musiktherapeutin. «Лоялитет (Loyalität) — это, когда ты лояль — loyal (верный)!» — глубокомысленно высказалась та. «Кто хочет добавить? — не удовлетворился Тухель, и самоудовлетворился: — Loyalität — это когда, что бы не сказал или сделал херр Шнауцер, мы сохраняем ему преданность и верность! — но, решив что этого мало, продолжил: — А кто как понимает “stolz ein Schweinburger zu sein (гордиться быть свиным жителем)”?». И вновь подпрыгнул бывший революционер — ныне оппортунист Хагелюкен! «Ну, давайте! — по-доброму улыбнулся ему гордый свиножитель Тухель. — Вот, кто у нас самый активный — наш спорттерапевт!» — похвалил он Хагелюкена, который был всё же пассивным, а не активным. «Быть гордым свиножителем, значит гордиться этим званием и с честью носить это имя — имя нашей клиники! Звание Швайнбургер звучит гордо!» — активно доложил «пассивный». «Ну, вот и отлично! Я считаю, что у нас — этот первый форум прошёл великолепно! Теперь будем каждую неделю “такое” проводить, тренироваться, поднимать нашу трудовую мораль!». — «А как будет с кофе и минеральной водой?!» — вспомнила назойливая Гертруда Stroh (солома), близкая и к Мине, и к Фу. «Только вместе с Verpflegung (платной жратвой, а не халявной)! Ешьте на здоровье!» — на немецкий лад пожелал всем в конце Тухель.

«Я не всё поняла, — заскочила Мина в наш сверкающий, чистый кабинет. — О, как у вас красиво: покрашено, поменяли дорожки! Скажу, чтобы и мне так сделали! Вот, например, что сказал главврач, я не поняла!». — «Он сказал работать больше, кушать меньше!» — кратко пояснил я Мине. «Как это?!». — «Так он хочет! Халявы не будет! А паразиты — никогда!». — «А фрау Тешке, что имела в виду?». — «За вами будет следить, сколько наработали и не можете ли ещё больше наработать!». — «Вот, дураки! А что сказал херр Хагелюкен?». — «А он сказал, что он больше не революционер, а контра!». — «Ничего не понимаю! Ну, а херра Тухеля я сама всё поняла! Молодец мужик, красивую речь произнёс! Но вот, что такое лояльность, я так и не поняла! А кофе, как я поняла, всё-таки не будет! Но, с другой стороны, я могу как-то всё это понять и господина Тухеля, и Шнауцера! Пусть нам лучше больше денег платят!».

«В общем, Шнауцер решил ещё больше крохоборить!» — сказала жена, когда домой собрались. «Хочет за наш счёт ещё одну клинику построить. Самое обидное, что этот дурак даже не догадывается для чего он всё это сделал! Вот он думает, что китайца для меня купил — против меня! Ну, а мне-то что! Это же он за свои деньги его купил, и потратил, всего-навсего, 9 миллионов за всё удовольствие — за сгнившего китайца, и за “вшивый домик”, который он строит! Это ж дурацкое соперничество со мной его подтолкнуло доказывать, что он могуч!». — «Как ты говоришь: “Заставь врага совершать бездумные поступки!” — вспомнила жена. — Ой, глянь-ка!» — показала она на Петьию, выносящего украдкой из клиники ящик с минеральной водой. «Вот, вот, я об этом и говорю! Он у нас (у себя) уже не вино ворует, как когда-то, а минеральную воду!». — «Ну, ты молодец!» — согласилась жена. «Нет, это ещё не совсем то, что я хотел бы!». — «А что ещё?». — «Ещё надо малость поработать! Вот когда он приедет в клинику, наберёт пустых бутылок, поедет их сдаст, чтобы себе что-нибудь съестное на это купить, тогда я скажу: “Вот, это да! Теперь я доволен!”».

«Завтра собрание, на этот раз сам господин Шнауцер его проводит! — заскочила на следующий день Мина. — Придёте?». — «Смотри, какая активность!» — возмутилась жена. «Успокойся, не переживай, это не от хорошей жизни — дрищет старая лиса! Было бы ему хорошо, не суетился бы в своём старческом возрасте, а так 9 миллионов убежали, Кокиш убежала, взамен Кокиш — Тухель прибежал, взамен 9 миллионов — Фу явился, взамен вина — ворует у себя минеральную воду, к китайцу ходят четыре — пять больных, а он рассчитывал на четыре — пять миллионов больных! Мы ему меньше стали зарабатывать, акупунктура уже не считается, чем-то волшебным, её много стало и у нас, как и везде вокруг! Всё имеет цену у китайца, они дураки разложили везде его портреты, а на обороте, что он делает и сколько это стоит. Акупунктура — 90 евро, Чи-гонг — 100–200 евро, травы — 50 евро, это сразу отбивает аппетит у больных! Но если всё же кто-то приходит, то делает больно, беседовать с больными не умеет, становится от этого ещё больнее и обиднее, и за это ещё и платить дорого надо! Больные через три — четыре сеанса уходят от Фу, но уже не приходят и к нам. Их уже тошнит от слова акупунктура и китайская медицина! В общем, наше почти разрушил, новое не создал, а значит — поломал у самого себя! Я его себе очень хорошо в детстве представляю: он брал в руки игрушку — куклу и крутил, крутил ей ручку! Его мама ему: — Брось, дурак, не крути, открутишь! — А он: — Хочу, буду — моя игрушка! — Мама, ему: — Не делай этого! Ну вот, и открутил! Я тебе, что говорила, а — дурак! — А ручка уже отделилась от куклы, и у него в руках! — Вот видишь, дурак! — мама ему. — А он: — Моя игрушка, что хочу, то и делаю!». — «А почему он с куклой играл?» — спросила жена. «Я только так могу его себе представить! Во-первых, сварливый, завистливый — капризная баба! Во-вторых, слишком дурной, чтобы механизмами — техникой интересоваться!». — «Точно!» — согласилась жена. «У него и почерк, и подпись женская! Он и Кокиш не пользовался, как мужчина, всё приставлял к ней других мужиков, чтобы она от тех страдала, а он наблюдал!».

«Не все пришли!» — недовольно отметил Шнауцер, открывая сходку. Было пару пустых стульев, остальные были заняты психологами, медсёстрами, уборщицами и парой уцелевших врачей: Цапликом да Пусбас. Тухель на первом ряду, а мы с женой на последнем. Теперь уже к Тухелю пристроился Фу, он теперь был его мама вместо Дегенколба — папы. Хина Фу нашёл себе нового опекуна!

«Хочу сразу доложить, что так хорошо, как сейчас, у нас никогда не было!» — торжественно объявил Шнауцер.

«Тьфу, на тебя! — произнесла довольно громко, жена. — Чтобы у тебя всегда не лучше было!».

«Работаем хорошо, но надо еще лучше! — как бы возразил жене Петьия. — К весне планирую открыть филиал, где будет центр китайской медицины. Доктор Хина Фу доказал, что может работать и будет там работать! Нельзя не отметить, — указал в мою сторону Щнауцер, — это он создал китайский центр, но мы никогда не стоим на месте! Стоять на месте — не мой девиз! Attacke, Attacke, Attacke! — всегда было моим девизом! Вы спросите, почему мы так развились?! Отвечу: — Мы развились после того, как избавились от Кокиш! Её место занял он! — указал Петя на Тухеля. — Это он — мой самый большой выигрыш! Такого выигрыша и в деньгах, как сейчас, у нас никогда не было! — Тухель преданно глядел на Петю, даже Кокиш никогда так не смотрела на него! — Поэтому, — продолжил Петя, — кто заслужил, получит небольшие премии! На носу Новый Год! Что хотите? Премии или устроить вам ужин?». — «Премии, премии! — заволновались психологи. — Конечно, премии!» — вставила и Мина. «Ну а ты, что хочешь?» — улыбнулся, в оскале, в мою сторону Петя Шнауцер. «И то и другое хочу». — «Хорошо, я подумаю! — закончил Петя. — Вперёд, мой девиз Attacke, Attacke, Attacke!».

«Вот, какой молодец! — восторгалась Мина, заскочив сразу же в наш кабинет. — Молодец, хотя говорят, что он плохой, но он самый лучший! Как думаете, сколько даст?». — «Думаю, как вы говорите, так даст — долбанет, что мало не покажется!».

«Иди, он тебя уже зовёт! — объявила жена. — Вот, в Интернете — в 16 часов к нему. Не успели зайти, он уже готов тебя накормить, ты же заказал и деньги, и праздничный стол». — «Заходи, Алекс! Это хорошая идея у тебя “и деньги, и рождество”. Алекс, я готов тебе денег надбавить, но при условии, если будешь психотерапию проводить! Ты же лучший психотерапевт! У нас сейчас, как ты знаешь, дефицит психологов, а врачей вообще нет, и они требуют много денег! Лучше я тебе немного доплачу, чем брать дорогой мусор. Ты только не спеши — “нет” сказать! Подумай и ответишь, и не мне, а Тухелю и Цаплику». — «Я, Петя, уже сейчас скажу, я тебе уже не раз говорил, а ты опять за старое взялся, а, Петя! Опять заладил “психотерапия, психотерапия”! Я работаю врачом по китайской медицине уже почти 8 лет и буду им работать или, как я тебе предложил, можешь меня уволить, а потом я приду вновь!». — «Я тебя, Алекс, хорошо понимаю, ты мне уже это предлагал! Ты придёшь, когда я Фу уволю, без тебя он мне не нужен будет! Да?». — «Именно так, Петя! Он только за моей спиной может трудности создавать, с твоего напутствия, пусть их создаёт без меня, когда я уйду! Все, в т. ч. и ты, сразу почувствуют, поймут его никчемность и ТКМ никто не захочет!». — «А почему ты денег, Алекс, для клиники стал меньше зарабатывать?!». — «Петя, если кто-либо устраивает, организует, сооружает в многосемейном доме бордель — пусть не удивляется, что семейные женщины меньше секса имеют!». — «Какой бордель?!». — «Тот, который ты организовал!». — «Что, Фу — проститутка?!». — «Ты правильно мыслишь, Петя!». — «А, кто же тогда я?!». — «Ты, Петя, содержатель борделя! Ты сдаёшь Фу!». — «Ну, это уж ты, Алекс, слишком загнул! Ну хорошо, Алекс, хочешь я тебе хороший совет дам?». — «Нет, не хочу». — «Не держи ты больных! Пусть кто хочет у тебя лечится, а кто хочет к нему идёт! Ты ведь знаешь, я на твоей стороне! Он, всё равно, уйдёт в тот центр весной». — «Не прибежали, Петя, к нему амбулаторные больные, как ты рассчитывал!». — «Почему? Я тебе, Алекс, докажу, что прибегут!». — «Петя, ты уже уйму денег потратил на его раскрутку! Везде, во всех газетах: Фу улыбающийся, Фу смеющийся, Фу на фоне клиники, Фу серьёзный! Ты из него порнозвезду сделал, поэтому пару тёток и перебежало — отбил! Но я — дурак, что тебе всё это объясняю, трачу время! Ты это сам знаешь, это твоя цель — меня оттеснить от ТКМ». — «Почему, Алекс?». — «Зависть, Петя, ты со мной конкурируешь на фоне своего домика-клиники!». — «В таком случае, я тебя мог бы уволить, Алекс». — «Тогда, тебе скучно станет, не с кем будет конкурировать — некому доказывать, что ты лучший! В общем, Петя, считай, что я дурак!». — «Нет, ты не дурак», — тихо, как бы с сожалением, и больше для себя, произнёс Петя.

«Ну, что?» — спросила жена. «Опять за старое взялся перверз! Опять — “даёшь психотерапию!”». — «Ну что, заводить, наконец, больных?!». — «Нет, я всё же еще к Цаплику схожу!». — «Зачем?». — «Применю метод “Зачем я вам такой нужен?!”». — «Ты мне о таком методе не говорил!». — «Пойду раньше к нему, а потом объясню! Это я только что придумал! Иначе, не отстанут!». — «Так они, и так не отстанут!». — «Да, но Цаплик может просто распределить ко мне больных для психотерапии! Хорошо, что они — дураки до этого еще не додумались! Распределят ко мне больных, и попробуй их прогнать! Будет считаться — “отказ в медицинской помощи” или “отказ от работы”, по немецкому законодательству! Это у них Arbeitsverweigerung называется! А больных отправь, назначь на позже! Для нас сейчас самое важное это утрясти!».

«Заходите, будете кофе?» — побежал к своему автомату Цаплик. «Буду, я вот что хочу вам сказать, а Шнауцеру я уже сказал и не один раз! Я никакой психотерапии проводить не буду!». — «Понимаете! — взмолился Цаплик. — Мне воздуха не хватает! Я задыхаюсь от работы!». — «Знаю, и так будет всегда, пока Шнауцер будет измываться над сотрудниками: мало платить, много заставлять работать! А сейчас ещё и не пить, и не есть! Какой психолог или врач выдержит вести до 20 и более больных в день, как я? Но дело ещё в том, что я попросту не имею права заниматься психотерапией!». — «Как?! Вы ведь опытный, знающий психотерапевт!». — «Это вы знаете, но не Ärztekammer и не страховые компании! Им нужен только Facharzt (врач-специалист)!». — «Но вы же работали и учились в Санкт-Петербурге?!». — «Там я, как зам. главврача поликлиники, занимался психотерапией! Кто длительно болел, был на больничном листе, я им помогал!». — «Значит, вы психотерапевт!». — «Был в Советском Союзе!». — «Но вы ведь и в Германии шесть лет этим занимались и были даже главным врачом психотерапевтической клиники!». — «Да, это так, но я без учёбы, специализации в Германии, как положено — три года!». — «Вы же и письма Antragen (заявки на оплату лечения) писали в страховки, а для этого требуются психотерапевтические знания, знания современных теорий, психодинамику грамотно описать, установить диагноз, лечение назначить! Доказать, что больной нуждается в продлении лечения! А ТКМ вам можно заниматься?». — «Да, на это я имею специальное разрешение — сертификат от Ärztekammer!». — «Ничего не понимаю! Вы же разбираетесь в психотерапии!». — «Я вам открою ещё один секрет: я окончил в городе Бердичеве на Украине машиностроительный техникум и пять лет работал в качестве инженера и даже старшим инженером работал в Душанбе. Я умею работать на токарном, сверлильном станках, был разметчиком на Бердичевском заводе “Прогресс” в фильтр-прессном цехе, разбираюсь в слесарном деле! И что же, я должен параллельно в клинике ещё и замки чинить?!». — «Ну ладно, — сказал поникший Цаплик, — только не знаю, что мне делать?». — «Принять новых психологов, вместо сбежавших и убиенных!».

Глава 28 В чужих руках и Песара толще!

«Вот теперь давай больных!» — обрадовал я жену. «Здрасьте, я их уже отправила». — «Правильно сделала, я немного устал с другими “больными”! Поехали домой, завтра будем работать». В машине, по дороге домой, пересказал разговор с Цапликом: «Я использовал приём “мне нельзя психотерапией заниматься — я никто”! Может, хоть на время отстанут!».

«Ну вот, и результат — “отстали”! — на следующий день увидела жена в том же пошлом компьютере. — Фу теперь со всеми больными беседует! Его портретов прибавилось, в разных видах и позах, лежат в вестибюле, рецептион (регистратуре) и даже на каждом столике в столовой!». — «Ладно, не зли меня, давай больных!».

«Как самочувствие, фрау Вайзэ?». — «Ничего, только вот ухо болит!». — «Ухо? Покажите! А когда вам Фу эту иглу поставил?». — «Вчера». — «Для чего?». — «Для почек — почки, сказал, надо укреплять!». — «Это он всем говорит!» — объяснил я Вайзэ. «Да, да, и всем ставит! — согласилась Вайзэ. — А что вы думаете?». — «Я уже ничего не думаю, это ваше дело! Наверное, если всем ставит, и всем в почки — следует задуматься!».

«Шнауцер совсем озверел!» — сделала правильный вывод жена. «Не переживай, мы победим! Фу-фу-фу, Китай! Мы им не “дружилка Россия”!».

«Представляете! — заскочила Мина. — Нам не дадут премии к Рождеству! Тухель сказал, что это из-за того, что строительство филиала затягивается и его открытие откладывается, много непредвиденных расходов, денег нет, но обещал выдать талон на разовое угощение в столовой будущего филиала. Когда откроем, сказал, сможете по этому талону один раз прийти и отведать Leckereien (вкусности)». — «Эти талоны уже разложили», — принесла жена их из нашей ячейки в регистратуре. «Пойду и я свой возьму! — разволновалась Мина. — Ну вот, и у меня теперь есть! — принесла она свой. — Что они написали? Ага: — Сердечно приглашаем на открытие будущего филиала центра ТКМ! Приносите этот талон, и мы вас побалуем — Leckereien(ями) überfüttern (вкусностями закормим)! — перевела Мина. — Это ж, когда будет?!». — «В следующем году», — пообещала жена. «А что же мы на Weihnachten (рождество) получим?!». — «Я уже вам сказал — мало не покажется!» — пообещал я. «Сейчас пойду, узнаю и вам скажу!» — решила Мина. «Ну что?» — спросила жена у вновь ворвавшейся Мины. «Гуд-рун и Гертруда сказали: Weihnachten отменяются!». — «Где?». — «Ну, у нас». — «А я думал, в Ватикане! Ну, это ж хорошо, готовьтесь к Песах!». — «Нет, я еврейские праздники не отмечаю, я как-то уже к Weihnachten приспособилась!». — «Нужно попросить, пусть хоть Китайский Новый год помогут нам справить! У нас же сейчас Фу!» — посоветовал я Мине. «Конечно, интересно было бы его отпраздновать, ни разу не доводилось! — живо откликнулась Мина. — Скажу Гертруде, она с Фу дружна, пусть его попросит!».

«Смотри! — показала жена сообщение в Интернете о поступлении больных на следующую неделю. — Пархатка — наш амбулаторный больной, к нам в стационар поступает. Он у нас уже месяц не появлялся». — «Да, от этого мы многое узнаем! Он во все щели пролезет со своей инвалидной коляской, очень общительный и все его жалеют. Назначь-ка ему сразу термин при поступлении, он всё равно будет к нам рваться!».

«Видели сообщение?! Ваш Пархатка поступает! — вне очереди, ещё раз прорвалась Мина. — А мне никак не удаётся его заманить к себе, попробуйте ему сказать, пусть и ко мне немножечко походит, я ему кожу почищу». — «И карманы!» — добавила жена после ухода Мины. «Никто и ничто не ускользает от Мины! — согласился я. — И всегда: “И я хочу, и мне в задницу масло!”».

«Где вы были, куда исчезли?» — спросила жена у Пархатки, когда он, не ожидая приглашения, торжественно вкатил к нам в кабинет на своём «пархаткомобиле». «Физиотерапевты мне Beine gebrochen! (ноги поломали)». — «Как это, ноги поломали?». — «Подняли меня вертикально на носилках, но забыли пристегнуть ремнями, я и ухнул на пол, и две ноги weg (потерял)! Прооперировали, вставили металлические штифты. Теперь мои ноги много весят! Мне сказали, что клиника для вас китайца взяла! Зачем они это сделали?! Я считаю, что это бесстыдство по отношению к вам! Шнауцер должен гордиться тем, что вы у него работаете — такого врача иметь в клинике! Я его встретил вчера в вестибюле, и знаете, что он сказал: “Зачем ты ходишь так долго к нему!” — т. е. к вам. — “Иди лучше, — говорит, — к доктору Хина Фу — оригиналу нашему! Попробуй, — говорит, — нашего Фу!” Но больные хорошо говорят только о вас! Но и у Фу, говорят, интересно — его Чи — гонг! Он какую-то энергию гонит! Много рассказывает про ТКМ, я его видел, очень неприветливый. Может, и мне сходить к нему из интереса? Что вы мне посоветуете?». — «Это ваше дело, я никому не запрещаю энергию “гнать”! Вы хотите узнать, как я отреагирую, если пойдёте к Фу?». — «Я знаю, что вы подумали!» — стыдливо сказал Пархатка. «Я тоже знаю, что я подумал». — «Нет, я лучше не пойду к доктору Фу, а то вы меня обратно не возьмёте!». — «Есть боли?» — прервал я Пархатку. «Да, оттого что я к вам не ходил месяц! Всё болит!». — «Ложитесь, мы вам поможем». Привычным движением Пархатка забросил ноги на кушетку, а затем «получил» и иглы, и гипноз! И Пархатка тут же привычно захрапел! «Я вам буду всё передавать, что узнаю о китайце! Буду вашим шпионом!» — благодарно заверил в конце Пархатка.

«Смотри, что написано от Тухеля! — показала жена интернетовскую страницу: — По распоряжению херра Шнауцера, возьмите нашего работника к вам на лечение!». — «Почему не к Фу?! Он же хороший специалист!». — «А вот и он! — объявила тут же жена. — Нет, чтобы согласовать с нами!». — «Ага, вот он красавец — метр с кепкой! Что болит?». — «Спину надорвал в том филиале! Я строитель, тяжести таскал за центы! Ну и жадный ваш Шнауцер! Тяжесть на спину упала, ходить не могу, он из меня инвалида сделал. Сказал, что вы даже парализованным помогаете — какой-то инвалид на коляске лечится у вас! А я не окажусь в коляске?! Спина — поясница болит до пят, в ноги отдаёт!». — «Ладно, ложитесь». — «На живот!» — уточнила, жена. «Совсем не больно! — удивился югослав после «втыкания» ему игл. — Не “больные” иглы! Я первый раз, доктор, “делаю” иглы!». — «Радуйтесь, что не я первый раз делаю!». — «Почему?» — спросил югослав, лишившийся чувства юмора еще при рождении, или заразился от Пети Шнауцера! «Знаете, доктор, вы мне, конечно, не поверите, но практически не болит! Могу ходить!» — объявил сразу после сеанса югослав, «удивив» меня и жену. «Вот, сволочь — этот Шнауцер! — и жена меня удивила своим наивным выводом. — Пархатке говорит: “Иди к Фу”, а югославу: “Иди к ним!” Знает, как Фу-фу-фу помогает…! А оплачивать производственную травму югославу не хочет, быстро надо на ноги поставить раба! А вот он и сам тебя зовёт — скотина…!» — выругалась в очередной раз жена, обозвав почему-то Петю педерастом.

«Привет, Петя!» — чуть было “педераст” не вырвалось у меня. «Рад тебя видеть, Алекс». — «Я тоже очень… Твоему рабу только что помог, Петя». — «Да, я знаю, скажи лучше, Алекс, чем ты больных у себя удерживаешь? Гипнозом, да?». — «Конечно, Петя, и ещё умением в нужные места иглы ставить!». — «Ну да, я так и понял. Они же дураки — эти больные! Им всё равно, кто иглы ставит и куда!». — «Ты, Петя, до Хина Фу сказал, что стоит только китайцу появиться — все немцы к нему убегут!». — «Скажи мне лучше, Алекс, сколько у тебя стоит сеанс акупунктуры?!». — «Не у меня, а в ценовой книге — распоряжении для врачей! Расценка: 46 евро 92 цента за сеанс. Ты что, Петя, собираешься за строителя заплатить?!». — «Ну вот, Алекс, а у Фу — 60 евро стоит!». — «Знаешь, Петя, что говорят русские женщины: “Хотеть не вредно!”». — «Не понял, Алекс». — «Хорошо, Петя, я тебе объясню! А то вдруг ты на русскую старуху нарвёшься!». — «Ты, Алекс, этому рабочему счёт не выставляй! Мы его обязаны бесплатно лечить!». — «Ты хочешь, Петя, сказать, что я обязан бесплатно работать?». — «Ну, Алекс, мы с тобой как-нибудь пообедаем вместе! Ты, кстати, с женой получил 2 талона на обед?». — «Получил, Петя». — «Молодец, а другие — дураки, их порвали!». — «Да ты что, Петя! Я не дурак, и скажу тебе по секрету: мы с женой по пятьдесят копий сделали с каждого талона, таким образом, на сто обедов всего!».

«Что этот перверз сказал?». — «Давай лучше больных!». — «Что сказал вам господин Шнауцер?» — прорвалась раньше больных Мина. «Не рвать талоны и один раз покушать в филиале». — «Нет, я не порвала, но там ещё ничего не дают!». — «Шнауцер сказал: ждать — объявит!». — «Лучше бы денег подбросил! — мечтательно произнесла, Мина. — Знаете, этот китаец всё-таки подлецом оказался!». — «Да вы что! А, что он у вас стащил?». — «Он у меня одну комнату забрал! В моём процедурном кабинете кушетку свою поставил!». — «А вы что думали?! Они же размножаются, их полтора миллиарда! Им нужно жизненное пространство!». — «Но почему моё?!». — «А это, какое приглянётся!». — «Не знаю, я о нём была лучшего мнения. Да, мне Гертруда, вот что ещё сказала, его счета больные почему-то не оплачивают, вроде большие цены заламывает! Больные охают — ахают и возмущаются! Но, с другой стороны, его можно тоже понять, он же оригинал, поэтому больше хочет!». — «Жалко, что вы нерусская женщина!». — «Как это — нерусская?! Русская!». — «Да нет, совсем нерусская, посмотрите в зеркало!». — «Ну, не знаю — я православная!». — «Ну, если так, то должны знать выражение русских женщин: “Хочется? Перехочется, перетерпится!”». — «Да, я это тоже знаю». — «И говорили?!». — «Нет, как-то не пришлось, ну, я побегу, потом забегу».

«Ты так с ней разговариваешь, как будто она юмор понимает!» — как всегда возмутилась жена. «А причём здесь она?! Я что, для неё стараюсь?!». — «А для кого?». — «Для тебя тоже, но в первую очередь для себя самого — душу отвожу! Заводи, наконец, больных!». — «Захотел! Как бы не так! Мина опять здесь!». — «Извините, я не могла не заскочить! Только что мне сообщили, что Шнауцер застукал вчера херра Тухеля с фрау Тешке». — «Ну и что?». — «Они что-то делали нехорошее! Но, говорят, секса вроде бы не было?! Можно себе представить, что бедный Шнауцер пережил! Он ведь очень чувствительный к таким вещам, тем более после потери Кокиш! И зачем на работе — это… делать?! Ну ладно, побегу! Если что — опять прибегу!».

«Отпуск возьмём после Sommerfest (летний праздник) или до него?» — спросила жена. «Ты же видишь, какие революционные события происходят в домике, возьмём позже! Может, мы ещё здесь “подсобить” сможем! Кто бы мог подумать — Тухель так навернется! А бедный Петьия одни измены переживает!». — «Он тебя, кстати, зовёт!» — высмотрела жена на второй день сообщение в том же местном Интернете.

«Алекс, ты ведь знаешь, что я тебя очень ценю — твою мудрость, твой совет. Что делать с Тухелем?». — «Гнать! Да поживей! Да метлой поганой!». — «Гнать? Ты же не знаешь, что произошло!». — «Знаю, Петя! Bude (будка) небольшая у нас, сразу “вся и всё” знают! Это, Петя, и плохо, и очень опасно! Это вредит имиджу коллектива клиники! Хорошему авторитету учреждения, его доброму имени, гордому названию, желанию его высокое имя носить, верности ему, лояльности дому этому!». — «Вот, в том то и дело, Алекс! Я, Алекс, никогда себе этого не позволял в клинике!». — «Я знаю, Петя, во всяком случае, никто об этом не знал». — «Вот именно, Алекс, я ему сказал: “Ещё раз, так сделаешь — уйдёшь!”». — «Нужно не ждать, Петя, этого раза!». — «В общем, Алекс, я ищу ему замену, а фрау Тешке я уже уволил! Скоро, Алекс, я и Фу уберу отсюда в филиал, и тогда здесь будет спокойно. Да, вот еще что, у Фу какие-то непонятные проблемы со счетами! Больные не платят, и страховки отказываются платить?! Может, ты посмотришь его счета, диагнозы, которые он ставит? В чем дело, Алекс?!». — «Не знаю, Петя, наверное, дело в Фу!». — «Да, наверное, но ничего, будет в том филиале — летом откроется». — «Ты же говорил — весной?!». — «Я тоже так думал, Алекс, но денег не хватает, много недоделок! Там будет китайский центр, и Фу будет всем массаж делать и свою энергию передавать!». — «А где он будет находиться: под кроватью или в кровати?». — «Ты всё шутишь, Алекс, а мне не до шуток из-за Тухеля!». — «Хочешь, Петя, хороший совет!». — «Ну?». — «Возьми хороших двух-трёх девушек, можно китайских оригиналок! Пусть они делают массажи — передают свою энергию! Начальник Фу — Мао-Дзе-Дун — за счёт этого долго жил — ему девушки энергию передавали!». — «Хорошая идея, Алекс, но им же надо дорого платить! А что — Фу, думаешь, не сможет?». — «Сможет, Петя, уверен сможет, если строго ему прикажешь или просто позволишь!». — «За это не беспокойся, Алекс, заходи ко мне почаще!».

«Что опять, этот перверз…?!». — «Мне удалось его сутиком сделать, а ты говоришь: “Пошли в отпуск!”. Нельзя быть такой беспечной, когда страна в идейках нуждается! Чуть было, не обезглавили Шнауцера!». — «Чего вдруг?!». — «Я совет ему дал! Вот, чёрт! Забыл ему сказать, чтобы Фу там ещё уток китайских жарил! Утром иглы — вечером утки! И энергию в постели передавать!». — «Ладно, в другой раз посоветуешь, у тебя будет ещё возможность, до открытия есть ещё время! Давай, тебя ждёт уже больной! Вот тебе — тупфер (тампон со спиртом)».

«Кто это? Что у него?». — «Этот — вчерашний, проблемы с женой, головные боли». — «Как дела, херр Маске?». — «Плохо, я свою выследил с помощью детектива! Она, представляете, ещё старше меня себе нашла! Мне 51, а она семидесятилетнего захотела — так мне обидно! Я её выгоню!». — «Когда?». — «Думаю, скоро». — «Так через два дня ведь женский праздник!», — «Да, ну и что же? Не буду я ей ничего дарить, мне очень тяжело, сердце болит». — «А вы будьте великодушны — сделайте женщине подарок!». — «Нет, нет!». — «А вы сделайте — выгоните её к празднику, пусть она порадуется!». — «Ты что! — сказала жена взглядом. — Что ты ляпаешь!». — «Вы, доктор, молодец — гений! — рассмеялся Маске. — Я так и сделаю!». — «Ты какой-то женоненавистник! Зачем ты такие вещи советуешь?!» — уже словами выразила жена, когда удовлетворённый херр Маске впал в глубокий гипноз. «Ты же видишь, что ему легче стало! Он наш пациент, а не она. Если его жена придёт, я её научу, как его дурить! Я больше мужененавистник, чем женоненавистник!».

«Ладно, ну и что — идём на Sommerfest?». — «Как тебе не стыдно спрашивать такое?! — «пристыдил» жену. — Это ж наша традиция! Мы сюда и пришли к Sommerfest! И будем, пока работаем, ходить на этот “фест (праздник)”! И почему это мы должны от Kuchen (пирожных) и гриля отказываться?! Кстати, Фу тоже пришёл к Sommerfest, начал свою энергию демонстрировать в прошлый Sommerfest, это у него сейчас второй праздник, а у нас уже восьмой!». — «Я думаю, что в этот раз Петя, ему меньше чести окажет, вокруг него меньше будет ажиотажа, — решила жена. — Он не оправдал его надежд и всем надоел! Все от него, как от назойливой мухи отмахиваются!». — «Посмотрим, хотя Пете, я думаю, он нужен, он уже его в тот филиал планирует. Здесь он Петиных надежд не оправдал — нас не потеснил, но чадит — мешает! Но Петя-дурак думает, что там без нас он расцветёт — будет энергию свою пациентам передавать, а деньги Пете!».

«Ну вот, что я тебе сказал! Вот мы и проехать не можем на врачебное парковочное место! Видишь табличка “пресса”! Вот и Петя уже со своей пламенной речью!». — «Дорогие друзья! Мы в очередной раз собрались вместе! — донеслось из Петиного сопла. — Жаль, не получилось уже в том — нашем новом филиале, нашем Schönheit (красотище — сокровищнице нашей) Sommerfest (летний праздник) провести, куда мы с сестрой наши потом нажитые девять миллионов инвестировали! Это проект моей мечты, и вскоре там будем открытие праздновать, а на Рождество “Dort werden an Weihnachten Gans gegessen (там будут нами на рождество гуси поедаться)”! Как вы знаете, дорогие гости, вот уже год, как у нас работает наш оригинал — доктор Хина Фу! Я его туда себе заберу! И сам буду больше там, а эта клиника и так развита! Теперь надо нам всем общими усилиями тот “шмукстюк (красотище)” вытаскивать, поднимать! И мы это сделаем! Мы сможем! Мы всё сможем! Мой девиз, как вы знаете: — Attacke! Attacke! Attacke! А сейчас, дорогие гости, приступайте! Genießen Sie! (наслаждайтесь)! Greifen Sie zu! (налетайте, хватайте)! К вашим услугам: Kuchen? (пирожные)! Grill? (гриль)! Getraenke! (напитки)! Доктор Хина Фу тоже к вашим услугам, наслаждайтесь и им! Пресса, постарайтесь всё показать, как есть! Там, на лужайке, доктор хина Фу к вашим услугам!».

«Ладно, пойдём, возьмём гриль, затем Kuchen, Getränke zu greifen (напитки похватаем), сфотографируем друг друга для потомков! И можно будет уходить!» — предложил жене. «А вы куда?! — подскочила Мина. — Займите и для меня столик с вами! Господин Шнауцер как всегда в ударе — красивая речь!». — «Даже лучше, чем всегда!» — поддержал я Мину. «Правда?!» — обрадовалась Мина, что я, наконец, оценил Шнауцера. «Конечно! — согласился я и добавил, подняв вверх указательный палец: — Ум и благородство имеют границы — глупость и подлость безграничны!». — «Фу тоже молодец, он так старается, и мне его бедного жалко! В этот раз к нему на лужайку почему-то мало людей прибежало! Наших, вообще, не было, я одна была, и ещё пресса. Вот прессы много было: и из газет, и из журналов! Я вас увидела и к вам прибежала. Займите мне столик, я всё же ещё раз схожу на лужайку! Надо бедного Фу поддержать!». — «Тьфу на тебя — пошлая!» — сплюнула жена вслед Мине. «Не старайся — её ничем не возьмёшь! — разочаровал я жену. — Единственно положительно, что из-за “бедного Фу” она от нас отстала! Возьмём гриль и спрячемся в нашем кабинете, а она пусть лучше на лужайке сходит, а не у нас здесь!». — «Ах, вот вы где спрятались! Ну, Фу молодец — был в ударе! Жаль только, что я одна хлопала в ладоши — аплодировала ему! Представляете, что было бы, если б не я — Фу сконфузился б! Вы, хотите — верьте, хотите — нет, а мне как-то всех жалко! Ладно, не буду вам мешать, пойду Kuchen возьму, а вы подходите!». — «Давай пофотографируемся для сериала “а мы всё ещё здесь” и поедем домой, — предложил жене. — Посмотрим, что в немецких газетах напишут».

«Я вот вам газету принесла, из Интернета распечатала. Вот посмотрите, что пишут о нашем Фу! — как всегда, прорвалась к нам на следующий день Мина. — Правда, пишут не о нём, а о филиале Шнауцера, о великом проекте века, который он осуществляет несмотря на трудности! Оказывается, мы даже и не знали: строители на водный источник наткнулись! Шнауцер думал, что это минеральная вода — Quelle (источник), и можно будет Wellness Paradise (оздоровительный рай) открыть, спа (лечебные ванны), бальнеолечебницу! Но вот, что другая газета пишет: — К сожалению, источник оказался сточными водами из соседнего Betrieb(a) (производства). А вот, и фотография нашего Фу! Конечно, он одевается не очень и маленький — незавидный! Если бы я увидела его на улице, то подумала бы, что из моего Оша — типичный киргиз». — «А по-нашему — он на чукчу похож!» — заметила жена. «Ну, чукчей я не встречала, а вот в киргизах разбираюсь! Но больные его всё равно любят! Тухель говорит, что аж до 12 больных у него!». — «Нет, четыре», — подправила жена. «А он говорит — 12! Да, вы знаете?! Завтра нас всех в 12 часов перед клиникой будут фотографировать!».

«Ну что, пойдём?» — спросил у жены. «Конечно!» — согласилась она. Слегка опоздали, народ уже толпился! Женщина — фотограф была на месте. «Вас все ждут», — объявила нам фрау Мюльхауз — имиджмейкерша для «порнозвезды» Фу и по связям его с прессой. Тут были: и Цаплик, и Гудрун, и Мина и, конечно, сам Фу! Как и положено порнозвезде он начал тут же ловко — сзади пристраиваться к Цаплику! Наконец, пристроился и не отрывался больше от того! Мина пристроилась к Гудрун! А мы с женой рядом. Раз, два, три — ещё одно фото, два, три…! Вот здесь ручку поднять Цаплику! Рот закрыть Мине! Мне положить на щит-указатель клиники руку! Ещё фото, ещё раз! Хина Фу, наконец, оторвался от спинки Цаплика и втиснулся в центр группы! «Здесь мне, здесь надо, здесь! — гортанно бормотал Фу. — Здесь хочу! Mitte, Mitte хочу! (в середине хочу)!» Пришлось ещё два раза щёлкнуть корреспондентке. «Ну, теперь все довольны?» — спросила она, имея в виду Фу. «Дай, дай, покажи!» — по-хунвейбински подскочил к ней Фу. «Он же из тех самых годов — хорошая сноровка!» — объяснил я жене. Наконец, «хунвейбин» Фу выдернул камеру из рук фотографа! «Nein, nein (нет, нет)!» — завопила та, вырываясь от Фу. «Warum, warum (почему, почему)? — настаивал Фу. — Zeige, zeige (покажи, покажи)! Will sehen, sehen (хочу видеть, видеть хочу)!». — «Всё отпечатаю, тогда все увидите!» — попыталась фотограф стряхнуть Фу с камеры, но не тут то было, Фу ещё больше навалился на камеру! Победила хунвейбинская сноровка. «Камера! Дай камера! Хочу камера! Отдай камера!» — требовал Фу. И вот, камера уже у Фу! «Дайте, я сама покажу!» — сдалась фотограф. «Давай, давай, показывай! — потребовал Фу. — А где я — это я?!». — «Да, вы». — «Нет, плохой я! Где lachen (где смех)?! Lachen нет (смеха нет)! Почему lachen нет (смеха нет)?!» — возмущался Фу. «Что получилось, то получилось — я же не могу за вас lachen (смеяться)!» — неосторожно ляпнула фотограф. «Давай ещё, ещё давай! Lachen хочу! Ещё давай!». — «Всем встать! Фу lachen хочет!». Все нехотя вновь встали в позу «lachen»! «Ну так давайте же “lachen!”» — возмутилась фотограф, глядя на перекошенного Фу. «Ждать надо, потом lachen!». И тут настала очередь фрау Мюльхауз — имиджмейкерши Фу, проявить свою находчивость: Treue, лоялитет (преданность, лояльность) к своему подопечному! Двухметровая задница, размером с большой хулахуп — сорокалетняя Катарина Мюльхауз, почти как Katharina die Große (Екатерина II Алексеевна Великая) стала перед Фу канкан делать: зад назад, ножки вперёд! Но и это не «зацепило» Фу. «Покажите ему китайские упражнения из Чи-гонг, может, это его возьмёт!» — предложила Гудрун. «Не умею, я покажу ему еще, что умею!». — «Вот, уже пошло! Пошло! Я уже lachen, lachen хочу! — закричал Фу. — Давай быстрее фото, фото делай! А теперь давай, покажи!» — вновь подбежал Фу к фотографу. «Нет, всё! Хватит! Завтра принесу!» — крикнула фотограф и пустилась наутёк.

«А вот и наши фотографии пришли!» — на следующий день распечатала жена. «Ну что ж, мы неплохо “положили” на них — на клинический щит руку, и выглядим достойно! — отметил я. — А вот и Фу! Получился хуже киргиза из Фрунзе!». — «Может, так сейчас в Бишкеке выглядят? — предположила жена. — А вот и Мина — типичная ошанка, богатая киргизка! Судя по физиономии и фигуре, владеет большой бахчевой плантацией! Вот и Цаплик — маленькая Бабка Ёжка, даже какая-то жалкая! И Гудрун не красавица! В общем, мы с тобой, по сравнению с ними, молодцы! По крайней мере, на месте больных мы таким доверяли бы! — подытожили мы с женой. — Конечно, эти фото не понравятся Петьии Шнауцеру!».

«Вы слышали, каким наглецом оказался Тухель?! — взволнованно вбежала Мина. — Он обидел Фу, а тот молодец, не растерялся и так ему дал, что аж сам бедный, весь бледный, дрожит! Бедный прибежал, и всё об этом Гертруде рассказал! Этот Тухель, понимаете ли, его отчитал за то, что ложные счета больным выставил! В три раза дороже, чем в GOÄ (Gebühr Ordnung für Ärzte — расценки врачебных медуслуг) выписал! А он бедный просто считать не умеет, вместо 60 евро — 160 поставил! Больные пожаловались, а Тухель орал на него: “Выгоню! Вот тебе — выговор пока возьми!”. А Фу: “Кто ты такой — мальчишка! Ты мне в сыновья годишься! Это Шнауцер меня постановил, Шнауцер меня и снимет, если что!” Как ему не стыдно — Тухелю! Фу, какой противный! А Фу — умница! — решила Мина, и добавила: — Вас пригласили на открытие филиала?». — «Нет». — «Меня тоже нет! А жалко, так хотелось посмотреть! Говорят, там очень красиво будет! Через два месяца — Feier (торжество)!».

«Иди, тебя зачем-то срочно Шнауцер зовёт» — сообщила жена. «А, заходи, Алекс, здесь все свои! — свои, это были Тухель и ещё пару знакомых и незнакомых личностей, приближённых к Пете — руководство нового филиала. — Садись, Алекс, мы тут собрались по одному ЧП! Друзья! — как всегда по-крысиному визгливо с пафосом крёстного отца обратился к присутствующим Pate — Петя! — Мы им со всей суровостью и серьёзностью заявим: “Мы не позволим нас бить, выбивать нам зубы, ломать челюсти нашим людям! Мы поломаем руки и ноги нашим недоброжелателям! Нас никто и ничто не остановит! Мы не будем платить никаких денег! Никто и никогда не заставит нас заплатить! И горе тому, кто будет пытаться это сделать!” Ты понял, Алекс! — уже ко мне обратился Петя. Тухель и остальные сидели, понурив головы в позе «наших бьют» или, вернее, уже побили! — Так вот, Алекс, ты же знаешь нашего лучшего друга, который славно прошёл всю войну в Югославии на стороне НАТО — нашего Фридриха! Так вот, эти подонки из Ostblock (стран Варшавского договора)!». — «Кто конкретно?» — спросил я. «Ну, те же македонцы, только теперь на нашей территории, на территории нашего филиала высадили Фридриху от 10 до 12 зубов, сломали челюсти и порвали рот! И всё это только лишь из-за того, что я этим наглецам отказался заплатить 100 тысяч евро, потому что они плохо работу выполнили — много недоделок в строительстве! А наш Фридрих охранял объект. И вот — эти подлецы пришли и потребовали у Фридриха деньги! Он сказал, что у него денег нет, вот они и совершили над ним самосуд! Они линчевали нашего Фридриха!». — «В полицию заявили?» — осторожно осведомился я. «Нет, Алекс, надо без полиции уладить! Я вот чего боюсь, Алекс! Они ведь ещё могут прийти — эти македонцы, и даже у меня деньги потребовать, и у меня зубы высадить!». — «Так у тебя же, Петя, вставные зубы!». — «Всё равно, Алекс, жалко! Вставные ведь тоже мои! Что посоветуешь, Алекс?!». — «Принять бой, Петя!». — «У нас, Алекс, есть знакомые среди разных народов!». — «Мульти-культи!» — предположил я. «Да, да, Алекс, правильно! Может им поручить разобраться?». — «Нужно подумать, Петя!». — «Я, Алекс, вот ещё чего боюсь! Это же — “Ост-блок”! Они “Молотов-коктейль” могут подбросить и сожгут наш филиал! Но денег всё равно не хочу отдавать! Заходи завтра — поговорим, посоветуемся! Никому только не говори!».

«Что хочет перверз?» — спросила жена. «Наших бьют — летят зубы! Люди гибнут за металл! Фридриха (Фрица, по-нашему) порвали, как сейчас в России говорят!». — «Какого Фрица?». — «Ну как, какого! Не Энгельса, конечно! Был такой здесь и к нам пару раз заходил!».

«Вы слышали, Фрица поломали?! — прибежала взволнованная Мина. — Какое горе, что делается! Только никому не говорите! Эти македонцы разбежались, и со всего разбегу вышибли у Фрица оставшиеся после Югославии все 4 зуба мудрости, и ещё что-то порвали!». — «Рот порвали!» — уточнил я. «Да, правильно, а вы откуда знаете?! Что делается?! Ладно, побегу, если узнаю что новое, прибегу! Бедный Фриц, бедный Шнауцер, бедный Тухель, бедный Цаплик!».

Едва успев выбежать, Мина тут же вбежала: «Как вам нравится! Эти сволочи: Шнауцер, Тухель и подлый Цаплик, что вы думаете — они сделали?! Взяли для меня какого-то врача — Писару! Что они творят?! Он же ничего не понимает!». — «Писару взяли?! А у вас что, своей “писары” нет?!» — возмутился и я. «Да нет, вы не поняли! — возмутилась и Мина. — Не “писара”, а Песара!». — «А, понятно! Это, наверное, какой-то португалец или испанец?». — «Не знаю, не знаю — мне всё равно! — причитала Мина. — Они этого Песару взяли, и меня не спросили! Говорят, он тоже “альгемайнмедицинер” (врач общего профиля)! Сказали, что всё умеет и будет там работать! Ладно, побегу! И что делать мне сейчас?! Мне надо очень многое сейчас успеть! Мне, извините, материться хочется! Пошли они все на х*й! Извините за выражение! Пусть сдохнет этот старый засранец — Шнауцер! Пусть сдохнет этот бля… — Тухель! Пусть сдохнет этот рахитик — Цаплик! Хотя я никому зла не желаю! А вечером им всем даже свечки поставлю! Побегу, мне надо сейчас многое организовать поддержите меня, буду благодарна».

«Как ты говоришь: на каждую жопу свой мастер!» — вспомнила жена одну из моих любимых детских поговорок. «Ну понятно, Шнауцер мечтает в том филиале купоны стричь! Набрал экзотов, да ещё дешёвых и не немцев! Но не учёл Петя, что Мина — это не мы! Он её спугнул! А когда туалетную муху вспугнёшь — она будет жужжать, летать над головой, искать другую кучу! Будет и до головы доставать, и в лицо лезть, в общем, яйца глистов разносить! Это он зря — неаккуратно!». — «Так он её и прихлопнет!» — решила жена. «Нет! Мину, никогда! Она как зажужжит, как выстрелит ему в рожу! Да так, что Пете мало не покажется! Хотя, конечно, он будет скалить старые клычки и даже рычать! Ты понимаешь, что она хочет! Она хочет организовать народ, зовет всех на баррикады за неё сражаться! Мы молча сами за себя сражаемся, а она свою проблему делает общей проблемой — твоей проблемой!». — «Так это же, как у сионских мудрецов!» — предположила жена. «Нет, я делаю свою проблему проблемой врага, а не проблемой друга! Мои проблемы я сам решаю! Мина к “нам” не принадлежит, она по другую сторону баррикады! Никого не надо посвящать в свои слабости — свои проблемы, другие могут это использовать!».

«Ты прав, она уже здесь жужжит!» — объявила жена. «Только что была у Тухеля и сказала ему: “Делайте что хотите с этой Писарой, ой, с этим Песарой!” Я сама уже запуталась! Сказала ему: “Платите мне мою среднюю зарплату, плюс надбавку за Песару — и я отстану!” — “Посоветуюсь со Шнауцером”, — сказал он мне! Ещё была у Гудрун, она тоже возмущена этой Писарой — он ведь ничего не умеет!». — «А вы его уже видели?» — спросила жена. «Нет, и видеть не хочу! Я и так о нём всё знаю! Вот, все его документы собрала! Он, видите ли, пластической хирургией владеет и разными другими фокусами! А я так считаю, что он имеет право только то делать, что я могу, а то, как я — leitende (ведущая) врачиха смогу его проконтролировать! Сейчас побегу, скажу это Тухелю, потом заскочу! Вы пока больных не заводите, я сейчас же обратно!».

«Ну что?». — «Он, сволочь, говорит: “Не тревожься, Мина, дай человеку поработать! Он будет совсем другую работу выполнять ту, которую ты не умеешь! Дай ему шанс!” Ещё чего захотел — сволочь! Я ему наработаю, мало не покажется! А где они его, вообще, нашли этого подонка-“пластика”! Пойду прямо сейчас и спрошу у этого рахитика-карлика Цаплика: “Почему они без моего разрешения эту Писару приняли?!”».

«Так вот, оказывается, что они задумали! — вновь заскочила Мина, уже практически не ускакивая. — Его Bewerbung (резюме) у Цаплика уже полгода лежит! И договор с ним они, видите ли, без меня подписали! А как они вообще, так, с бухты-барахты, это делать могут?! Какое имеют право?! Я же leitende (руководитель)!. Сейчас побегу, еще медсестёр настрою: не впускать его в сестринскую без моего разрешения, не давать перевязочный материал, мази, дезсредства и прочие “Materialien”. Сейчас же прибегу!».

«Она сделала из нашего бюро свой штаб!» — предположила жена. «Конечно, плохо, но зато как интересно! Враги должны иметь свои проблемы, и не мешает знать какие, чтобы случайно не влезть между врагами!».

«Всё вроде сделала! — как и обещала, прибежала Мина. — Давайте теперь вместе требовать у Шнауцера повышения зарплаты и предупредим, если нет — уйдём вместе, хлопнем дверьми! — предложила Мина. — Сейчас побегу к Тухелю и сообщу этому уроду!». — «Так вот, я сказала, что нам с вами давно надо набавить денег!». — «Это вы зря, — осторожно заметил я, — лучше нам по-отдельности что-либо требовать! За нас не говорите, а то поймут, что мы сговорились и просто так пугаем!». — «Ну и не надо! — надулась Мина. — Я и не сказала! Он всё равно сказал, что Шнауцер только тогда будет деньги раздавать, когда вернёт эти свои девять миллионов и станет богатым!».

«Ладно, схожу пока в туалет! От этой Мины у меня уже полная “писара”!».

«Ага, давно вас не видел! — увидел меня Тухель, как будто карауливший неподалёку от нашего бюро в фойе. — Как дела, как здоровье? Вот сейчас вы хорошо выглядите, а несколько недель назад я, честно, за вас уже переживал!».

«Что надо, Тухель?! — нарочито нагловато, без излишней вежливости, ответил я на его восторг. — Я вас тоже давно не видел! И, вообще, где вы пропадаете?!» — использовал я свой давний приём — времён Душанбе, работая инженером после окончания техникума. Это когда я исчезал на пару недель на озеро — места отдыха трудящихся, а наглое начальство спрашивало: «Есть ли у вас больничный лист?!» — они, видите ли, давно меня не видели. «И я вас почему-то давно не видел!» — отвечал я. «Да нет, я всегда здесь, — смутился Тухель и предложил: — Я вот что, хотел бы с вами термин (встречу) назначить. Шнауцер хочет вам изменить условия оплаты, чтобы вы больше зарабатывали денег — надбавить вам». — «Вы что, Тухель, знаете меня за наивного человека?!». — «Нет, нет!». — «Ну, так имейте это в виду!». — «Нет, просто Шнауцер собирался с вами поговорить». — «Ага, вот почему он пожрать с ним предложил, чтобы потом два пальца в рот вставить! — промелькнуло у меня, и я сказал: — Передайте Шнауцеру, Тухель, что в деле “вернуть девять миллионов” я ему не помощник!». — «Нет, нет, вы не правы! Он хочет…». — «Я знаю, что он хочет! И вы это тоже знаете! Я не соглашусь ни на какое ухудшение трудового договора!». — «Да, да, я бы тоже не согласился, — «поддержал» Тухель, — но, насколько я изучил господина Шнауцера, он хочет вам только хорошее». — «Вам, Тухель, надо ещё многому учиться!». — «Да, да, — это из-за того, что вы дольше работаете?» — заискивающе заулыбался Тухель. «Не только! А так, я тоже всегда рад вас видеть». — «Да?! Почему?» — не понял Тухель. «Просто вы очень симпатичный мужчина», — похлопал я Тухеля небрежно по плечу.

«Только что пообщался с Тухелем», — сообщил жене. «Да ты что! Мина уже сработала?!». — «Нет, не совсем, они без неё это решили, но не решались нам предложить, не знали, как подступиться! А Мина, как всегда, переносчик заразы — катализатор гнилостных процессов, проще говоря: говно разносит!».

«Муха вновь здесь!» — порадовала жена. «Конечно, она же всё видела через свою замочную скважину!». — «Ну что, поговорил господин Тухель с вами о новых условиях трудового договора?». — «Нет». — «Нет, а о чём?!». — «Он обещал познакомить меня с Песарой». — «Странно, а вы что?». — «Сказал, чтобы вас не трогать! Вы незаменимы и даже очень хорошая». — «Скажите, пожалуйста, что мне делать, что ещё предпринять?». — «Как что?! Вы немало сделали! И правильно делаете, они неблагодарные несправедливы к вам, вы столько лет работаете за копейки, за центы, а они вам чёрной неблагодарностью отплатили». — «В том-то и дело! Вот, ваш Фу хотя бы что-то умеет, а этот ничего!». — «Чужой Фу всегда хорошо умеет!» — заметила жена. «Почему чужой? Он же ваш Фу!» — удивилась Мина. «Короче, наш Фу лучше вашей Писары! Чужой Фу всегда лучше своего Фу!» — подытожил я.

«Вот сволочь и дура одновременно, а ты говоришь, сионские мудрецы имеют к ней отношение! — укорил я жену. — Она, по моей классификации, смесь глупцов с подлецами — самая частая смесь!». — «Что будем делать с Барбосом?» — спросила жена. «Ты имеешь в виду — изменение договора об оплате? Я специально шуганул Тухеля! Пусть передаст Шнауцеру, иногда удаётся на время спугнуть шакалов! Ясно одно — ему сейчас невыгодно, чтобы мы ушли. Там, в ещё новом его “клоповнике” ничего не происходит и неясно, что там, вообще, получится! Хотя нам уже ясно — просрался Петя! Не видать ему девяти миллионов, выброшенных под хвост Кокиш! Ему пока еще ничего неясно, но уже встревожился навозный жук — куча уменьшилась! Хотя римский император сказал: “Деньги не воняют!” — вводя плату за общественные туалеты, но сравнение Шнауцера с навозным жуком уместно! Вот видишь, Мине удалось сделать свою проблему частично и нашей! Хорошо работает, хотя и на другом уровне, чем мудрецы, но инстинктивно хорошо! Подлецы, надо отметить, очень изобретательны в придумывании гадостей! Они не долго думают, это у них в генах — само собой получается! Кроме того, они не терзают себя угрызениями совести!».

«Что будем делать?» — спросила жена. «Тянуть время — это всегда выгодно, если враги заставляют что-либо сдать. Сдаться всегда можно успеть! Иногда обстоятельства заставляют врага от тебя отвлечься! Не бывает благоприятного момента для сдачи своих позиций — сдашь одно, враг потребует сдать и остаток! Это неплохо бы и Израилю понять!».

«Чем позже сдадим, тем больше денег накопим для пенсии — надо тянуть!» — согласилась жена. «Поэтому Шнауцер и оживился из-за нашей уязвимости перед пенсией! Уйдём — пенсия будет меньше! Чем позже Шнауцер осмелится гадость предложить, тем лучше! А там переговоры! Затем тянуть с подписанием нового договора! И, наконец, послать всех “на писару”!» — пояснил я.

«Муха жужжит!» — сообщила жена. «В общем, могу вам сообщить! Я уже видела Песару, имею его фото во весь рост!». — «Ну и как?». — «Фу! Какой противный! Похож на Цаплика: такой же маленький, худенький, чистенький в костюмчике, при галстучке — урод, в общем! Удавила бы гадюку! Хотя, знаете, их тоже можно понять, они хотят денег! Пусть и мне тогда платят, и я отстану! Вы знаете, что в субботу состоится открытие того филиала! Приглашена пресса, “проминенты (важные персоны)” из всей деревни! В общем, там будет Fest (праздник) и открытие Feier (торжество)! Сегодня Фу туда переселят. Вам-то хорошо, а вот Гертруда говорит: “Буду скучать, тосковать по Фу!” Он хотя бы что-то может, в отличие от моего Писары». — «Чужая “писара” всегда толще и больше может!» — согласился я.

«Фу выносят! — радостно подтвердила жена. — Только что видела: Hausmeister (завхоз) погрузил все его травы, фонарики китайские, стол, лежаки, а его самого, с таблицами у него в руках, вывела Мюльхаузен и усадила в закрытую хозяйственную машину! Вот смотри!».

«Моя едет, едет моя — туда едет, — бормотал Фу, — моя поехала, Tschüß (пока)».

«Чу, чу, чу», — сопровождала заплаканная Гертруда процессию. «Чу! Чу! Чу! — радостно кричали мы с женой, прыгая по кабинету и приговаривая: — Чу, чу, чу — изыди, Сатана! Фиги, фиги показывай вслед! — научил я жену. — Пфуй, пфуй, пфу, пфу, пфу! — сплюнули вслед через открытое окно. — Ура! Прорвали немецко-китайскую блокаду! Интервентов отбросили! Вот сволочь Шнауцер! Нас не позвал на этот Feier (торжество)! И очень хорошо! Мы бы ещё подумали или выходные тратить! Хотя, конечно, пошли бы от любопытства!».

«Была я на Feier в субботу!» — объявила Пусбас Гудрун в понедельник на утренней конференции, заговорщицки глядя на меня. Всего пять сотрудников было на конференции. Чтобы не тратить время в 12 часов на одночасовой дневной конференции — на утреннюю конференцию ходил. И, кроме того, в понедельник утром получаешь больше информации о больных за выходные. «Очень было смешно, — хихикала Гудрун, — как жена Цаплика, как паршивого мальчишку тащила его за шиворот, затыкала ему рот, если он что-либо сказать хотел! А он бегал за ней, вернее, она его впереди себя толкала! Фу, какая отвратительная сценка!» — поморщилась Гудрун. «На каждую жопу — свой мастер!» — привычно, но уместно промелькнуло у меня, хотя в данном случае не Цаплик, а его жена была мастер! «Ну, а Шнауцер? — поинтересовался я. — Кто его толкал?». — «Он был очень растроган хвалебными речами в его адрес, даже слёзу пустил! А жена Цаплика так противно прижалась к сестре Шнауцера! Сейчас покажу!» — изобразила Гудрун, противно прижавшись к медсестре, приподняв левую бегемотовскую ножку, как это жена Цаплика сделала. «Пфуй, пфуй!» — поморщились психологи, медсёстры и еще пару сочувствующих в знак солидарности. «Да, Фу тоже там был, получил свой кабинет, нажарил уток для гостей. Шнауцер о нём всего только пару слов сказал: “Оригинал у нас сейчас есть и на все руки мастер! Вот и уток вам нажарил, greifen Sie zu (расхватывайте)!” — сквозь слёзы растроганно объявил всем Шнауцер, и все зааплодировали!» — закончила повествование Гудрун. «Может, он всплакнул из-за того, что много денег потратил? И к девяти миллионам еще 300–400 евро за утки прибавилось!» — нарушил я умиление присутствующих. «Кстати, на вопрос журналиста: ожидает ли он Gewinn (деловой выигрыш), Шнауцер ответил грустно: “Этого я не знаю”», — подтвердила Пусбас мою догадку.

«Я вам как-нибудь всё расскажу! — заскочила после утренней конференции Мина. — Гудрун мне всё рассказала! Кстати, вы знаете, каким подлецом оказался Фу?! Он обобрал бедную Гертруду, похитил её Materialien, инструменты и всё туда в филиал забрал! А я опять была у Тухеля. Дайте мне денег, сказала ему! А он: — Я тебе могу всё пообещать, но деньги ведь у Шнауцера! Сегодня, в 12 часов, сходка у Цаплика состоится, и Песара там будет, и Тухель. Наконец, и меня позвали, и я им всё и вывалю!».

«Ого! — с уважением оповестила жена, выйдя в фойе. — Всё слышно: Мина кричит, Цаплик визжит! Ну вот, наконец, и она сама!».

«Ну что?!» — набросились мы с женой впервые так нетерпеливо на Мину. «Что вам сказать! Это было что-то с чем-то! — сверкая глазами, пыхтела, как самовар — красная, как свекла Мина. — Оказывается, этот красавец ничего не умеет! Он, конечно, умеет, но я не дам ему работать! Я ему кучу вопросов на-задавала! Цаплик орал, что это неважно, а Песара мне: “Что вы такая агрессивная?! Я ведь не знал, что вы здесь тоже работаете!” В общем, порешили: он будет два дня здесь, когда меня не будет! Будет новых больных принимать, а остальные дни там! Я уже настроила нашего доктора Эсера, Карла-Хайнца, что Песара и у него работу заберёт! Бедного Карла — Хайнца уже всего трясёт от злости! Медсёстры тоже его уже терпеть не могут и Гудрун тоже! Это ведь Цаплик, оказывается, его нашёл. Так, что ему ещё такое бы сделать?! Посоветуйте, что ещё надо, подскажите! Ах, да! Вот глупость сделала! Почему это, он должен быть здесь, когда меня не будет?! Именно пусть будет здесь, когда я здесь! Пусть сидит и ждёт, когда я его вызову и поэкзаменую! Он, оказывается, вены умеет склерозировать! Всё может — сволочь, и я у него чему-нибудь поучусь!».

«Молодец Мина, учиться надо у неё!» — восхищалась жена. «Да, у подлецов можно многому поучиться!» — согласился я. «Да нет, этому не научишься!» — заключила жена. «И это правильно», — согласился я.

«Все указатели к Фу сняли! — порадовала жена. — Но портреты его ещё остались, дух Фу ещё витает! Всё же, больные стали просить у нас уже три сеанса в неделю, как и до Фу, а не два, как при нем! Завтра один день выходной, отдохнём!».

Глава 29 Китайская игла и утка!

«Вас вчера не было — в Donnerstag (четверг)! — заскочила утром Мина. — А я вчера вытащила свою Писару! Ой, извините — свою Песару, извините никак не привыкну — своего Песару, и затащила его к себе в кабинет! А то он, бедный, слонялся без дела в фойе, как и больные! Ему ещё и кабинет даже не дали! А я в свой кабинет его, ведь, не впустила! Я решила ему экзамен по рецептам устроить, по процентам! Он, как оказалось, в этом плавает! Как раствор, отвар, настойку приготовить, в какой посуде, на каком огне, на какой воде, и как хранить! Сколько грамм взять и сколько это процентов составит? Как мы в Оше в 70-х годах это делали! Мы в Оше это от нищеты делали! Это здесь все лекарства готовые, а мы, ну не я, а аптеки в Оше сами все делали! Ну, он и поплыл! Я ему тогда и всыпала, говорю: “Что вы за врач такой! А ну-ка, подсчитайте мне быстренько и пропорцию составьте, как процент настойки, отвара вычислить!” И что вы думаете?! Он стал возмущаться: “Что это за экзамен такой по арифметике — это что, второй класс?! Я окончил и гимназию, и университет! Я буду жаловаться руководству! Вы не даёте мне возможности работать!” — и выскочил из кабинета, убежал жаловаться к Шнауцеру в филиал! Шнауцер сейчас там сидит и мне звонит: “Мина, что ты обижаешь моего португизу (португальца)! Почему не даёшь ему работать?!” Я ему всё и рассказала! А он мне: “Ладно, сейчас приеду, поговорю с тобой!” Короче, сегодня в 12 часов приедет. Что ему сказать, посоветуйте?! Я Песаре ничего не сделала, не обидела, а он сразу жаловаться на меня! И как теперь после этого я должна с ним работать?!».

«Может, дать ему всё-таки возможность работать, как мы китайцу?» — предположила, жена. «С какой это бухты-барахты?! Я раньше его сюда пришла, я его не звала! Он должен мне ноги целовать, что сюда, вообще, попал!». — «За что?» — риторически повесила жена вопрос в пространство.

«Ах, вот и Шнауцер прикатил! — через окно увидела Мина. — Пожелайте мне ни пуха, ни пера!». — «К чёрту, к чёрту!» — дружно — наперебой, пожелали мы с женой.

«Петя очень возбуждён, — отметила жена, — раньше сунулся было в туалет, но передумал — и сразу к Мине в кабинет! В коридоре слышно, как Мина орёт, а Петю что-то не слышно». — «Ну ясно, раз в туалет не сходил раньше, то тужится у Мины! Конечно, он всё сделает у неё и она, возможно, но всё равно молодец Мина! — восхитился я. — Она как скала! Всё о неё разбивается — настоящий утёс!».

«Петя уже укатил», — через полчаса увидела через окно жена.

«А вот и Мина звонит!» — «У вас что, больные уже зашли? Да? Жалко, тогда зайдите ко мне». — «Ой, ребята, что вам сказать! За что мне всё это?! Такое горе! Он на меня как зверь набросился! Дай, говорит, юноше моему — португизе поработать, моему Junge (юноше)! А я ему про рецептуру, про настойки и отвары рассказала. Он мне: “Залей себе в жопу эти настойки и отвары!” Хам, пошляк! Я ему: “Не хочу за португизе отвечать!” А он мне: “Он лучше тебя, больше тебя знает и умеет, а ты своими отварами всем больным жопы отварила!” Я ему сказала: “Этими отварами и жопами я вам больше денег приношу, чем другие!” Тут он немного успокоился и, в общем, сказал: “Не беспокойся, Мина, я тебя ни на кого не променяю, он мне там — в филиале нужен. Я его просто дёшево купил!” И даже похлопал меня по щёчкам на прощание!». — «Ах, да! Я видел, он до этого в туалет заходил!» — почему-то, глупо вырвалось у меня. «Ну да ладно, это нестрашно, — задумчиво ответила Мина, — посоветуйте лучше, что ещё я могу сделать? Да, вот! Вы ещё не знаете?!». — «Пока, нет». — «Пусть этот — Шнауцер не радуется! Вчера Кокиш позвонила, она вышла за Иоганнеса замуж!».

«Вот, она тебе уже звонит!» — первой услышала звонок жена, как только мы в свой кабинет вернулись.

«Приветствую вас, Алекс, это я — Краускопф, можете меня поздравить! Запустил клинику, нашёл главного врача, штат укомплектован! Есть и для вас предложения, я завтра к вам домой подъеду! Знаете, у меня ведь теперь фамилия изменилась, я на датчанке женился! Копенхаген — моя фамилия сейчас! Пока, до завтра, Алекс!».

«Что вдруг он фамилию изменил?!» — изумилась жена. «Скорее всего он свою жену любит больше, чем немецкую полицию! Для нас пока было бы лучше, если б он потерялся! Мы ещё не готовы идти к нему, в его воздушные замки. Позвоню ему вечером, скажу, что мы завтра утром на месяц в отпуск уезжаем, а когда приедем — сами ему позвоним!». — «Правильно! — обрадовалась жена. — А я уже думала, чем его — паразита завтра кормить!». — «Ну, и что пришло на ум?». — «Только беляши пришли на ум». — «У тебя хороший ум — для меня их и приготовишь! Мне надоели эти Мины, я за беляшами соскучился».

«Пока тебя “накормлю” двумя твоими любимыми пациентами!». — «Ах, это те сволочи-хулиганы, укладывай их! Давай раньше длинного!». — «Он отказался лечь на спину, лёг на живот!» — сообщила жена. «А как же он — старый педераст — должен лежать?! Ждёт удовольствия!».

«Как самочувствие, херр Кёниг?». — «Как всегда — хорошо», — недовольно пробурчал Кёниг. «Что болит у вас?». — «Ничего». — «Ладно, закройте глаза, проведём гипноз!». Кёниг в ответ ещё шире растопырил левый глаз. «Херр Кёниг, я думаю, что вам не нужен ни гипноз, ни акупунктура, вы и так здоровы!». Левый глаз Кёнига удивлённо покосился! «Хорошо, херр Кёниг, можете идти! Придёте, если боли возобновятся». — «Какие боли?!» — перепугался Кёниг. «Ну, бывает же такое, конечно, лучше, если нет, или если просто появится желание лечиться». Кёниг размышлял, левый глаз задумался. «Всё, tschüs — до свидания!» — отвернулся я, не тронув Кёнига.

«Теперь давай второго — маленького, но не менее вонючего!». Вонючий чиновник из медицинской страховки пришёл не лечиться, а в страхового агента поиграть. Всё проверяет время лечения, на часы смотрит в конце сеанса — не обманули ли его с продолжительностью сеанса. Гипноз, сказал, в прошлый раз, ненастоящий — не уснул навеки! Длился только 10 минут, по ощущению, но обалдел, когда на часы посмотрел — 45 минут дрыхнул, а значит, был в глубоком трансе! Но всё равно, противно иметь дело с таким! И ради чего?! Для Шнауцера стараться ещё минимум 80 евро заработать! А этот страховщик и так считает, что врачи только о деньгах заботятся! «Как самочувствие, херр Пешке?». — «Прекрасно!». — «Хотел спросить вас: “Что же вы в таком случае делаете в клинике?!” Ложитесь, херр Пешке, на спину! — предупредил я Пешке, чтобы не как Кёниг на живот плюхнулся. Ага, лёг! — Ну, как сейчас, после сеанса?». — «Без изменений — хорошо!» — съехидничал Пешке. «Ну вот и хорошо, херр Пешке! Я думаю, сделаем паузу в лечении!». — «Почему?». — «Вы ведь, как работник страховой компании, знаете, что за акупунктуру платят только тогда, когда боли есть, и то только боли в спине или коленях! За голову уже не платят, хотя, на мой взгляд, тоже нужный орган! Такие законы в Германии!». — «Вы правы», — нехотя согласился Пешке, вытянул у него изо рта «конфетку»! Хотелось ему и лечиться, и бузить, и разносить по клинике: «гипноз ненастоящий!», и спать при этом, и энергию иглами выравнивать, и свои знания медицинского страховщика проявлять! «Придёте, херр Пешке, когда боли появятся!» — «успокоил» я Пешке. «Правильно сделал, — поддержала жена, — у нас и без них больных хватает — не знаю, как время для терминов найти!».

«Поедем домой, пока третья больная — Мина, не завалила!». — «Вы что, уже уходите?! — словила Мина уже у дверей. — Я вам такое сейчас сообщу! Что-то с чем-то!». — «Что, Израиль бомбит Иран?» — «Да причём здесь Израиль! Тухеля убрали! Господин Шнауцер, Тухеля “кундиговал” (уволил)»! — «Да вы что!». — «Как жалко!» — причитала Мина. «А что он для вас хорошего сделал, или не успел сделать?». — «А я к нему уже как-то приноровилась, и он мне еще деньги обещал добавить». — «Ничего, другие надбавят!». — «А кто?!». — «Советую обратить внимание на господина Цаплика», — кивнул я в сторону его кабинета». — «Вы думаете?» — задумалась Мина. «Уверен! Главное, хорошо приноровитесь!».

«Интересный денёк!» — уже в машине произнесла жена. «Да, троих хулиганов убрали! — согласился я. — Двух здоровых “больных”, и третий — Тухель». — «А Тухеля тоже мы убрали?!» — то ли возразила, то ли спросила жена. — «Как ты, наверное, заметила, Шнауцер меня не слушает, но прислушивается! Мне иногда удаётся ему аппетит испортить. Кому я даю плохую характеристику, например: Дегенколбу, Клизман, Бомбаху и другим, исчезают раньше или немножко позже!». — «Думаешь, Хина Фу тоже исчезнет?!» — с надеждой спросила жена. «Отсюда он уже исчез, хотя Шнауцер планировал меня вытеснить! А дальше я вполне допускаю, что китайская “Prinzesschen” (принцесса), для которой 9-миллионный дворец построен, сам бросит Петю, получив статус порнозвезды в Германии, как и Кокиш это сделала, но без всякого статуса! Дурак-Петя его раскрутил, и он скоро не будет в Пете нуждаться — откроет свой кабинет или китайский ресторан, и как я всегда говорил: “Китайские специалисты утром накалывают иглами, а вечером — жареными утками!”». — «Думаешь, Петя, из-за твоей характеристики Тухеля уволил?». — «Конечно нет, может, я только ускорил, но это тоже немало! Я не настолько самоуверен, чтобы так думать. И Тухеля, и Бомбаха, и Дегенколпа он убрал, как несправившихся с обязанностями Кокиш!». — «Какими?». — «Он их всех принял назло Кокиш и даже на её место в её кабинете, посадил на её стул-кресло! Не были б они дураками — отказались бы от этого места! Ну хорошо — Дегенколб не видел Кокиш на этом месте, но Тухель ведь хорошо знал этот кабинет! Кокиш его часто вызывала к себе в этот кабинет, и он там дрожал, как импотент в публичном доме! И, наконец, этот педераст захотел занять это место — проститутки, чтобы перед ним дрожали!». — «Потому что Тухель, действительно, проститутка! — подытожила жена. — А почему ты думаешь, что Фу бросит Петю, а не наоборот?!». — «По тому же принципу! В тот клоповник, Петя планировал заточить Кокиш! Но она, благодаря моей помощи, выбыла, сбежала из его борделя! Её функцию перенял Фу — “китайская Prinzesschen”. Обрати внимание: не её место, как Тухель и Дегенколп, а её функцию! Т. е. он для Пети теперь Силке Кокиш — его любовь! А, если тех, кто занял место Кокиш, выжил Петя, то тот, кто её функцию выполняет, как и Кокиш, бросит Петю! Фу бросит Петю, а не наоборот!». — «Интересная у тебя психология. Это аналитическая или глубинно-психологическая?». — «Нет, это сионскомудрецовская психология, а проще — моя!». — «Ну что ж, посмотрим!». — «Да, если будем до этого момента ещё работать. Не посмотрим — так услышим! Главное, нам хорошо видеть и слышать — быть здоровыми! Мы не цепляемся за это место!».

«Давай, наконец, работать! — предложил я жене на следующий день утром. — Зови больных!».

«Пусбас что-то рвётся к нам!» — тут же пришла жена с сообщением, вместо того, чтобы больного завести. «Что случилось?! Пусбас не частый гость у нас! Пусть зайдёт, может, скажет: “Петя уволился?!”». — «Вы уже знаете?» — спросила вошедшая Гудрун. — «Нет ещё, а что?». — «Господин Шнауцер Тухеля уволил: “ab sofort frei gestellt, mit Haus verbot” (немедленное увольнение с запретом войти в это учреждение)!. Вспомнил я такую же практику первого работодателя Боскугеля: “Все немцы одинаковы, если мёд, то ложкой, если уничтожить, то дотла — дух выжечь!”».

«Спасибо за хорошую новость!» — откровенно порадовался я не как немец: «es tut mir leid (мне искренне жаль)». — «Да, я тоже так считаю, что это хорошо», — поддержала Гудрун. «Хотя вместо Тухеля придёт Штифел (сапог)!» — огорчил тут же я её. «Почему Штифел? — не поняла Гудрун. — Какой Штифел?». — «Ах да, извините», — сообразил я, что для Гудрун слово Тухель не ассоциируется с русским туфель и Stiefel (Штифел) — сапог тут ни при чём.

«Ну, а теперь заводи Раечку», — предложил жене. «Какую Раечку?!». — «Ну, ту — с которой учились в одной группе в мединституте!». Жена недоумённо посмотрела. «Ты ведь знаешь, что я всем даю конкретные клички и имена, чтобы лучше их запомнить! Ну, что даёт мне, например, фамилия Мюллер? Какие ассоциации? Никаких, а если я сделаю пометку, что он глиста, червяк, то сразу всплывёт он: длинный, бледный, высокомерный!». — «Ну, хорошо, — согласилась жена, — завожу Раечку, хотя она больше на корову похожа». — «Хорошо, добавлю для тебя пометку: “blöde Kuh” (дурацкая корова)». — «Как здоровье?». — «Ничего хорошо, — сообщила взволнованно «Раечка-корова», — главный врач назначил антидепрессанты, третий день принимаю, и с тех пор голова “пьяная”. Не знаю, что делать? Я не люблю лекарства!». — «Ну, поговорите с главврачом через пару дней, скажите, что не переносите лекарства». — «Да надо будет, спасибо, и знаете, что я заметила». — «Что?». — «Мне медсестра дала на выходные домой две половинки таблеток. Я в субботу приняла меньшую половинку, т. к. медсестра не смогла на равные части таблетку поделить, а в воскресенье приняла большую половинку таблетки. И вот что я заметила: после маленькой половинки я себя хорошо чувствовала, а после большой в воскресенье — плохо». — «Так берите всегда маленькую половинку!» — предложил я “blöde Kuh” (дурацкой корове)». — «Как?! — не поняла «blöde Kuh Раечка». — Половинки же разные! Если я возьму один раз маленькую, то второй раз придётся большую принять!». — «А вы всегда берите только маленькую!» — настойчиво предложил я «Раечке» и улыбнулся. «Раечка» отказывалась меня понимать, только лобик слегка напрягала. Я ещё раз повторил и при этом уж очень озорно улыбнулся. «А-а-а-а, поняла! — и хитро по-чукотски улыбнулась Раечка. — Отщипнуть кусочек, да?». Не мог же я дуре сказать, что можно вообще выбросить вторую половинку, или лучше две сразу! «Спасибо за совет!» — обрадовалась «Раечка». «Это не мой совет! Это вы так решили!» — подстраховал я себя от её глупости. «Да! — охотно и гордо согласилась «на медаль» «Раечка» и добавила, сделав из глупости положительное качество: — Это великолепно, что я воспитана в честности!». — «И рождена в глупости, притворстве и отсутствии чувства юмора!» — пронеслось у меня в голове.

«Будь осторожен, не советуй им то, что их врачи не советуют! Ты же знаешь, что это нельзя с ними делать!» — сказала жена после ухода Раечки. «Знаю, согласен! Давай следующую больную!».

«Следующая — “черепашка” по твоей номенклатуре!» — объявила жена и завела «ткачика». «Это “ткачик”!» — объявил я, когда «ткачик» скукожилась, окоченела и уснула в гипнозе. «А, правильно! — согласилась жена, вспомнив, что «черепашка» — это фрау Канн. — Хотя они похожи?!» — предположила тут же жена. «Нет, вот как выглядит “черепашка”!» — показал я жене черепашку, оттопырив нижнюю губу. «А у этой?» — задумалась жена. «А эта ткачик — семейство птиц, отряд воробьинообразных! А главное — маленькая головка, втянутая в плечи, и ручки складывает в гипнозе — как бы окоченела на морозе! Я не настаиваю на полном соответствии, но в работе помогает запомнить и не забыть, если через 5–10 лет опять поступит на лечение! Рад, что и ты подключилась к творческому процессу, проявила интерес к моему методу! Если ты, к примеру, мне сообщишь: “Черепашка, которая у нас лечилась 7 лет назад, опять поступает на лечение!” — Мне сразу будет ясно, кто это, а если б ты сказала: “Помнишь фрау Мюллер, она опять приходит”. — Это всё равно, что по жопе птичку узнать! — как в том школьном анекдоте». — «Их просто много и они часто меняются, поэтому трудно запомнить!» — успокоила жена, что с памятью у меня ещё всё в порядке. «С китайцами была бы еще большая проблема! Хорошо, что пока только один в «клоповнике»!» — добавил я. «Хорошо, что мы здесь одни, и другие не слышат…!» — сказала жена. «Ты имеешь в виду — насмешки над пациентами? — понял я. — Во-первых, все врачи на свой лад это делают! Во-вторых, это у меня автоматически получается! Я всех людей классифицирую. Я могу промолчать, но это не значит, что не подумаю! Это и есть способность разбираться в людях, как в животном мире — в породах! Я и над собой часто смеюсь! Тот, кто говорит: “я люблю всех людей!”, на самом деле никого не любит! Нельзя всех любить! А самое главное, как я тебе уже говорил: “Больные, которых мы даже не очень любим, ходят к нам уже семь — десять лет подряд, и по два раза в неделю! И даже страховки за них платят — знают, что пользу приносим!” Различать больных, не значит их ненавидеть! Больного не обманешь! Он, как никто другой, чувствует отношение врача. Уверен, что и меня больные как-то между собой называют, как и школьники учителей, другое дело — вслух побаиваются сказать и очень разумно делают!».

«По-моему, туалетная муха жужжит?» — сообщила жена, прервав мои физиогномические и психологические выкладки-рассуждения. «Что новенького? — влетела Мина. — А у меня, — сейчас расскажу! Была у господина Цаплика! И знаете, он не такой уж плохой! Пусбас тоже не мёд, и тоже неправа! А, что ему бедному делать?! Он скоро станет Geschaftsfuhrer (экономистом), я это узнала! Он будет иметь право деньги распределять, в обход господина Шнауцера! Кстати, сегодня у нас первый раз будет дежурить Песара! Пойду, Карла-Хайнца Эссера подготовлю!».

«Надо же, как она зауважала “доктора Тухеса”», — заметила жена. «Ну а как же, Корней Чуковский о нём бы сказал: “Туалетов он начальник, унитазов командир!” Даже римский император Веспасиан сказал: “Деньги не пахнут!” — и с римским императором Веспасианом я согласен. Это для Мины он доктор Карл-Хайнц Эссер, а для нас просто “доктор Тухес” (“доктор-задница” на идиш), в особенности для меня! Конечно, правильный перевод его фамилии — “едок-обжора”, но одна особенность только дополняет другую! Я же всегда боюсь после него в туалет попасть! Когда не зайдёшь, будешь всегда — после него, его след навечно остается и не выветривается! Даже когда дежурит, то предпочитает безобразить не в туалете дежурного врача, а в общем туалете! Или, скорее, его хватает и для того, и для этого туалета! Но, зато, сколько уважения к туалету! Всегда крышку закроет, и все двери после себя плотно прикроет! Но мне этот “интим” с ним не нужен! Двери настежь открываю! Пусть поскорее выветрится, по всему “вагону” пройдёт, а не только в “купе” останется! Вот какие большие возможности даёт классификации людей, даже по отношению к туалету! И это самая большая проблема — что взять за основу классификации: пестики, тычинки, зады или головы? Даже Абуали ибн Сино, в отличие от Сатурна, эту проблему он не познал недурно!».

«А вот и он приехал!» — увидела через окно жена машину Эссера. «Пойду спрошу, что он думает о Песаре!» — решил я. «Ага, разбежался! Мина его уже встретила у машины!» — остановила меня жена. «Карл-Хайнц, я к тебе на пару минут!» — донеслось из коридора. «А ты опереди его в туалете, — посоветовала жена, — пока Мина его задержала! Видел его живот?! Представляешь, сколько он привёз с собой…!». — «Да, ты права, иногда и Мина бывает полезной! Всё сделал, как Карл-Хайнц Эссер: и крышку закрыл, и дверь закупорил, и как он приветливо ему предложил: “bitte, treten Sie ein” (пожалуйста, заходите — милости просим, покорнейше прошу, добро пожаловать)!».

«Сейчас Мина залетит!» — объявила жена. «Ну всё, Карла-Хайнца проработала! Он тоже этого Песару терпеть уже не может! Посоветуйте, что мне ещё такое сделать? Подожду Песару, когда на дежурство придёт, и дам ему ряд указаний, я же руководящая! Как вы думаете? А вот и господин Цаплик приехал! Побегу к нему — пусть денег за Песару надбавит!». — «Может, ты его приободришь? — предложила жена. — Мина в четыре часа уйдёт, а он один останется дежурить!». — «Думаешь, стоит?!». — «А почему нет?! Пусть работает, китаец же работает! Пусть и на её “задницу мастер будет”!» — «Правильно! — согласился я. — Ты способная ученица, а главное — прошла школу “сионского мудреца”!»

«Можно к вам?» — открыл я дверь, предварительно постучав. «Да», — перепугано промямлил Песара. Чтобы его как-то успокоить, назвал свою фамилию и объяснил, чем занимаюсь в клинике. Песара ещё больше испугался. «Ну ясно, Хина Фу поработал — меня обрисовал! — понял я, но всё же дружелюбно спросил, не зная о чем с Писарой говорить: — Всё у вас в порядке, работа ладится? — Его реакция не предрасполагала к откровенности, Песара совсем побледнел. — Если будут проблемы — заходите!» — тупо, по-русски, закончил я, не спровоцировав Песару на откровенность. «Ну что?» — удивилась жена моему быстрому возвращению. «Нет, нет, он не жилец!» — сделал вывод я. «Почему?». — «Мина зашибла, Фу насплетничал, да и сам просто дурак!». — «Сам виноват!» — подвела черту жена. «Поехали домой, я устал от этих “писар”! Хорошо, что неделя отпуска впереди — отдохнём!».

«Ну, что новенького, как отдыхаете? — позвонила Мина через два дня в отпускное утро. — А у нас новости — господин Шнауцер Песару уволил! Мог бы, дурак, работать! Мне его даже как-то жаль — молодой ещё! А вы мне теперь лучше посоветуйте: как деньги — надбавку от господина Шнауцера получить?!». — «Конечно, он ведь вам обязан, вы столько хорошего для него сделали!» — согласился я. «И я так думаю! — охотно согласилась и Мина. — «Ну ладно, отдыхайте, потом мне посоветуете, как деньги получить!». — «Вот наглая! — всё ещё удивлялась жена. — Что ты ей посоветуешь?». — «Попробую ей так посоветовать, чтобы получила, наконец, по заслугам! А пока у нас ещё три дня отпуска».

«Ну, как отдохнули?» — встретила нас на парковке Мина. «Я раньше схожу на утреннюю конференцию, — притормозил я Мину, — а потом поговорим».

«Вы читали в прессе?!» — вдруг ни с того ни с сего спросила медсестра Бюльбеккер, испытующе глядя на меня. Здесь, в сестринской, уже все были в сборе: психологи, терапевты, а главное — Пусбас на председательском месте. «Зачем ей понадобилось, чтобы я что-то читал во время отпуска?!» — пронеслось у меня, и посмотрел на Пусбас Гудрун, и она тоже, было видно, ничего не поняла, что хочет сказать или узнать Бюльбеккер. Наконец, и сама Бюльбеккер поняла, что все её не поняли! Тут Бюльбеккер и начала мрачное для всех, кроме меня, повествование: «В последнем номере журнала… опубликован список лучших врачей Германии по результатам опроса медицинских специалистов! Их спросили: “К кому из врачей вы обратитесь за медпомощью, если сами заболеете, и к кому направите лечиться, если заболеют ваши родные? Кому вы доверяете?” И там стоит ваше имя — вам доверяют! — И Бюльбеккер ещё внимательнее посмотрела на меня и недоверчиво переспросила: — А вы что, не знаете ничего об этом?!». — «Нет, можете принести этот журнал?» — попросил я. «Хорошо, принесу, если не выкинула», — безучастно ответила Бюльбеккер, и я сразу понял, что если не выкинула, то выкинет «ненавистный журнал». «Действительно, интересно, принесите», — мрачно, но заинтересованно попросила и Гудрун её.

Вся и всё вокруг вдруг стало мрачным, молчаливым! Как будто солнышко за облаками скрылось, или солнечное затмение случилось?! И Бюльбеккер чернее тучи стала!

Она только сейчас поняла, что я действительно ничего не читал и не знаю! И зачем тогда она сама выдала то, о чём бы никто никогда так и не узнал! «Вот дура!» — было на ней написано.

«Вот дура, Бюльбеккер! — сообщил я жене. — Чёрт её дёрнул за язык! Пойдём после работы в газетный киоск, может, найдём еще этот журнал!». — «Да, это действительно интересно! Конечно, пойдём и закупимся — штук 10 возьмём!» — обрадовалась жена неожиданному подарку, узнав о лучших врачах Германии! «А я “боюсь” за Мину и Петю — они это не перенесут! Допрыгался, докаркался Петя, зря называл меня, с его немецкой иронией, лучшим врачом Германии! И Пусбас совсем плохая — лица на ней нет!».

«Знаете, послезавтра господин Шнауцер всем Feier (праздник) устраивает!». — «Какой фрайер?!». — «Ну, Feier — торжество! — наконец, прорвалась к нам Мина. — Торжество в его новом дворце, где сейчас доктор хина Фу работает!». — «И где Песары уже нет!» — добавила жена.

«А вот, и первые больные уже у кабинета!» — объявила мне жена через полчаса. «Кто?». — «В вестибюле недалеко от туалета Петя с Цапликом болтают!». — «Ага, пойду “помочусь” на них, всё-таки первые “деревья” после отпуска! — решил я. — Интересно, сказала им главная медсестра, и знает ли Мина про этот журнал, где меня отметили?».

«Как отдохнул?» — деланно-приветливо поинтересовался Шнауцер. «Хорошо, но мало!» — ответил я стандартно. «Так ты же всё время отдыхаешь! — как бы пошутил Петя. — А я тебе денег решил надбавить». «Согласен, давно надо было», — поддержал я Петю. «Только не я, а он, — указал Петя на Цаплика и притворно добавил: — Он сейчас распоряжается деньгами — у него деньги, у меня их нет. Но раньше ей добавлю!» — указал Петя на дверь Мины.

«Шнауцер шутит», — поделился с женой Петиным юмором. «Что вам сказал господин Шнауцер?» — тут же заскочила Мина. «Денег вам добавит, больше получите!». — «Да вы что?!» — обрадовалась Мина. «Только надо к нему поприставать!» — натравил я Мину. «Так я уже не один раз к нему приставала!». — «В этот раз точно получите, больше даст! Он сам пообещал!» — заверил я Мину. «Ну, попробую», — как-то недоверчиво поглядывала Мина и впервые, видать, задумавшись. «Что, думаешь, получит она, наконец, по заслугам?!» — после ухода Мины с надеждой спросила жена. — «Надеюсь!».

Ну вот, и настоящий пациент — херр Маске из далёкой Баварии припёрся! 37 лет, длинный очкарик, голова — среднеазиатская дыня средних размеров. С первого раза до трусов разделся без спроса, значит, гордится фигурой. Только перед кем? Скорее по привычке, проблема с подругой: на пять лет его старше и он ей не даёт ощущения надёжности, опоры. Она, видать, к старости готовится, а он такой ветреный, но её очень любит. «Вы меня настройте в гипнозе! На выходные дни поеду домой к подруге, состоится окончательный разговор: или вместе, или нет!» — сходу определил Маске свою лечебную цель. «А у вас… — как бы мягче для немца спросил я. — Будет у вас Geschlechtsverkehr (половой акт)?». — «Да вы что! — изумился и возмутился одновременно херр Маске. — Я ведь еду серьезные отношения выяснять и не до этого будет! Да и секс для меня не главное — главное чувства!». — «Правильно, но я думал вас подготовить, укрепить в сексуальном отношении, потенцию усилить! — в оправдание своей распущенности пояснил я Маске, выкрутился из некрасивой ситуации, как бы «больше так не буду» и предложил «праведное»: — Хорошо, тогда укреплю вас психологически, чтобы были: ruhig (спокойны), selbstbewust (себя уважали), Selbstvertrauen (себе доверяли), Selbstsicherheit (уверены в себе), Entscheidungsfähigkeit (легче принимали решения), sich respektieren (себя уважали), in der Lage sein Ihre Bedürfnisse, Wunsche artikulieren (были в состоянии выражать свои потребности, желания), sich durchsetzen (бороться за свои интересы!». — «Nein, durchsetzen — nein (свои интересы отстаивать — не надо), Wunsche sagen — ja (желания высказывать — да)», — поправил меня и обрадовался Маске. «Ложитесь! Ну, что видели в гипнозе? Мысли, картины с подругой представили себя, разговор с ней?». — «Нет, нет, я о ней даже ни разу почему-то, не подумал! Я думал, как после клиники поеду в отпуск и буду решать, что с работой делать». — «Очень хорошо, — подытожил я, — это и есть ваши истинные проблемы и заботы. Ваши проблемы не связаны с подругой. Гипноз тем и хорош, что истинные цели, мысли распознаются! Вас волнует ваша профессия, будущее положение и меньше всего ваши отношения с подругой! Это она и почувствовала. Она для вас Ersatz (заменитель истинных желаний)!». — «Das stimmt (это верно)», — согласился херр Маске. Не решился ему сказать, что ему «подруг» нужен, а не подруга. «Das stimmt, — согласилась и жена, когда Маске, наконец, ушел, и объявила без радости: — А вот и Мина звонит».

«Я к вам на пару минут, не заводите пока больных. Всё! Спасибо вам за совет! Только что была у господина Цаплика, он согласился мне денег добавить к зарплате, конечно, это жалкие крохи! И я не скажу вам сколько, но поверьте, это совсем немного! Я, конечно, заслужила больше, но всё же всё равно как-то хорошо. Думаю, вам тоже надбавят, меня не интересует сколько, но хотелось бы всё-таки, потом узнать: больше или меньше, чем мне?! Но, вообще, мне как-то всё равно, — подытожила Мина и решилась: — Ладно, побегу!». — «Вот твой юмор и “сработал”, она вышибла себе надбавку», — развеселилась жена. «Она рождена, чтобы сказку сделать былью! — оправдывался я. — Ладно, поехали покупать журнал!».

«Да, не обманула Бюльбеккер! На фоне известных профессоров и моё имя засветилось. Приятно видеть — читать знакомую фамилию и имя!» — признался я жене.

«Ой, как интересно! — аж подскочила регистраторша фрау Кудра, работающая в клинике со дня её открытия. — Вот господин Шнауцер порадуется-то! Вот радости-то сколько будет! Это ж ему повезло-то как, а! Реклама-то какая у него теперь, а! Больные так и повалят к нам толпой! А вот и фрау Пусбас! Фрау Пусбас, а ну-ка поживее к нам сюда! Смотрите, что написано в журнале. Наш доктор! В Германии он лучший! Вот радость-то, какая!».

«Где?! — нетерпеливо и почему-то зло вырвала Гудрун у неё из рук журнал. — Подумать только!» — вырвалось у неё перед тем, как она быстро ускакала.

«А вот и главная медсестра Бюльбеккерша — фрау наша! Смотрите, что о докторе пишут-то — в Германии он лучший!» — не унималась фрау Кудра. «Да, я знаю, — мрачно, как будто Гитлер наш сражение под Сталинградом проиграл, ответила Бюльбеккер. — Что и журнал купили даже?!». «Сразу 10 штук!» — порадовал Бюльбеккер я. «А я где читала — потеряла!» — Бюльбеккерша в ответ. — «Да и не надо, спасибо вам! У нас уже десяток есть!».

Ушла от нас Бюдьбеккер быстро, так и не подпрыгнув от радости ни разу…!

«Сделаю копию и положу Шнауцеру в ящик! Вот радости-то будет!» — никак не хотела или не могла уняться Кудра — фрау.

«Вы уверены?» — не удержался я. «В чём?!» — не поняла Кудра». — «Что много радости-то будет….». — «А как же! — удивилась Кудра. — Это ж его клиника! И даже адрес клиники написан и телефон указан! Это ж бесплатные почести клинике его, и не реклама, а событие! Уж он-то это разнесёт! И в прессе, и в Интернете донесет! Ну, а главное, — заслужили ж вы! Это ж признание труда какого!».

«Не все такие добрые и независтливые как, фрау Кудра, вы!».

«Будь сдержанней в своей радости, мы только врагов себе заработаем! — объяснил я жене в кабинете. — Теперь уже точно я не сомневаюсь, что ты не еврейка! Да и не все евреи это понимают, хотя, зависть — это самая общечеловеческая — бесчеловечная черта!». — «Да плевали мы на них!» — возмутилась жена. «Это ты права! — согласился я. — Интересно, всё же, что построил Петя для Хина Фу, или правильнее, то, что для Кокиш собирался! А заодно и журналом его “порадуем”!».

Дворец Шнауцера в стиле «сыхэюань» — китайский дом, в России назвали бы «смесь бульдога с носорогом». Постройка не выглядела на 9-ти миллионные затраты, но чего не сделаешь от любви. И как положено в китайском доме — первым делом наткнулись на китайца! В поварском колпаке и кительке он суетился вокруг закусок, готовых к употреблению. В зале располагались длинные столы, стулья. Прибыли все: психологи, терапевты, прислуга, настоящие начальники и даже бывшие. И Тухель пришёл — решил, видать, ещё раз закусить на халяву! «Ты точно определил, что китаец утром делает акупунктуру, а вечером жарит утки!» — сказала жена. «Я себе это так и представлял! Будет у Шнауцера всё делать! За любовь надо платить! А вот и сам Шнауцер!».

«Ну как вам Schmuckstück (драгоценность — жемчужина)?» — громко, чтобы рядом сидящие и дальше стоящие слышали, спросил и тем самым — торжественно объявил Петя. «Прекрасно!» — в тон ему согласился я. Заслышав звуки, исходящие от начальника, тут же подбежал доктор Хина Фу: «Guten Tag, доктор! Bitte! Моя утки сделал и суши китайские! Еда lecker (вкусная)! Кушайте! Вitte schön! Спасибо, что пришли в наш дом!». — «Иди оформляй буфет!» — остановил его Петя. «Он молодец, всё у меня делает! — как бы в укор мне сказал Петя Шнауцер. — Работает и в выходные, и за маленькие деньги. Располагайтесь, ешьте, greifen Sie zu (хватай — навались)! — посоветовал всем Петя. — Ко мне все приходят поесть, и мне не жалко всех накормить! — веселился Петя. — Вот видите, даже Тухель ещё раз пришёл! Пусть и он поест!» — уже презрительно в сторону Тухеля кивнул Щнауцер и отошёл к другой кучке сотрудников.

«Здравствуйте, доктор!» — осмелился подойти ко мне Тухель после ухода Шнауцера. «Здравствуйте», — холодно ответил я, не подав Тухелю руки.

«Господа! Прошу внимания! — как всегда, привлёк к себе внимание Шнауцер, стоя в центре зала. — Мы собрались в нашем Schmuckstuck(е) (драгоценность-красота) отметить огромное событие в нашем объединении и во всей округе! У нас уникальный центр китайской медицины, который называется “Китайская игла и утка”! У нас можно хорошо поесть, а перед едой получить китайские иглы — “энергию Чи” для аппетита, а после еды — на десерт получить иглы в живот для “Чи” пищеварения и, главное, хорошо отдохнуть! Вот и сегодня доктор Хина Фу для вас уток приготовил!». — «Да, да, приготовила! — радостно закивал доктор Хина: — Вitte schön! Это хина утки, хина медицин, много Ян-Инь — Чи энергию дают!». — «Молодец Хина Фу — доктор!» — похлопал его Петя по плечу и присоединился к столу, где уже сидело его семейство: старуха сестра Шнауцер(ка), сорокалетние сыновья и красивая, как папа, 45-ти летняя дочь. Все стали рассаживаться! Только Тухель не знал, куда ему и, наконец, подсел за стол к доктору Хина Фу и четырём уборщицам. «Из князей в грязи! — пояснил я жене. — Вот до чего доводят Treue (преданность), Loyalität (лояльность) — задолизание! Можно себе представить, как он сотрудничал с китайцем против нас, если это сейчас его лучший и единственный друг!». — «А утка, кстати, подгнившая, не первой свежести! — сразу отметила жена. — Видать, из Китая летела!». — «Пока долетела — устала!» — объяснил я. «Возьму лучше чего-нибудь сладенького», — решила жена. «И мне принеси, чтобы лишний раз мимо Пети не проходить!» — решил и я.

«Вот к тебе уже Мина идёт!» — порадовала жена. «Я лучше к вам…!» — порадовала Мина с уткой на тарелке!

— Молодец доктор Фу, хорошо приготовил! — отметила Мина. — Правда же?

— Да, но мне как-то больше португальская кухня нравится! — признался я.

— Пойду и себе тоже сладостей возьму, — отвлекла Мина от португальской кухни, завидев жену со сладостями.

«Ну, вот и всё! Кажется, всё съедобное подъели, пойдём, пока Мина со своими сладостями не вернулась! А вот, на ловца и зверь….!» — Петя сел за наш столик.

— Ну что, читали журнал? — взяла быка за рога жена.

— Какой журнал?!

— Ну, где он лучший врач Германии!

— Ничего не знаю! И не видел!

— Ну как же?! Вам регистраторша фрау Кудра копию в ваш ящик положила!

— Нашли, кому отдать… — промямлил Шнауцер.

— Ну, тогда вот вам журнал — оригинал! — подарила жена журнал Пете.

— Спасибо, — как раскалённое железо взял у неё Петя из рук журнал, — ага, потом почитаю. Ладно, вы ешьте, а я к своим пойду, — возвратился Петя к своим, а журнал незаметно под столом на соседний стул положил.

«В чём дело?! — спросил я у жены. — Это же его клиника, где радость!». — «И я не понимаю!» — согласилась жена. «Зависть в нем превыше денег!» — пояснил я. «Он приехал! — на следующий день объявила жена, заметив машину Шнауцера через окно. — И вот, смотри! Я местную бесплатную рекламную газету нашла в приёмной, читай: “Доктор Хина Фу — лучший в Германии специалист ТКМ! Господин Шнауцер очень доволен своим китайским специалистом! “Безусловно, он лучший в Германии!” — утверждает Петер Шнауцер. И доктор Хина Фу это на практике доказал! На снимке: доктор Хина Фу и господин Шнауцер в новом уникальном центре китайской медицины: “Китайская игла и утка”. Не одна спасённая жизнь на счету у доктора Хины Фу!”».

«Ну, вот и ответ нам Чемберлена!» — рассмеялся я. «Меня это бесит!» — разозлилась жена, бросив газету. «Ты явно не еврейка, хотя и молодец!». — «А, Алекс, заходи! Знаешь, Алекс, я китайцем недоволен! Лучше тебе буду присылать его больных! Я всех врачей уговариваю ему больных присылать, а они у него почему-то долго не держатся! Я же знаю, Алекс, что у тебя многие больные вот уже десять лет подряд лечатся. Ты, Алекс, их гипнозом держишь? Да? Так я лучше тебе буду больных присылать! Но ты, Алекс, не думай — я не дурак! Ты понял мою задумку, а?! Ты держишь пациентов гипнозом, а он их утками будет держать! Ещё я, Алекс, заметил, что когда он рядом с тобой работал, у него как-то все лучше получалось! Он, Алекс, по-моему, спятил! Я его выгоню, Алекс! Зачем мне вообще эти китайцы нужны?! Я, Алекс, лучше русских возьму — таких, как ты! Возьму их пять, шесть, десять — таких, как ты — русских! И они мне будут деньги зарабатывать! И больные у них по 10 лет, как у тебя будут держаться! А этот идиот, представляешь, Алекс, что натворил?! Я ему свою сестру для пробы отправил! У неё голова, вроде, болела — мигрень! Так вот, этот идиот понавтыкал ей 20 игл в голову! А потом она целый день бегала с одной иглой в голове и стонала от боли! Он извинился за то, что иглу вытянуть забыл! А кстати, Алекс, когда у тебя пенсия?! Ты что, Алекс, совсем уйдёшь на пенсию?! В ресторане — центре китайской медицины “Китайская игла и утка” посетителей пока не очень много. Я же не могу в ресторане еду всегда наготове держать, если посетителей мало — испортится всё! Я знаешь, что решил, чем посетителей ещё привлечь — факельными шествиями! У нас рядом лес! Организуем факельные шествия по лесу! Это же интересно! Как ты думаешь, Алекс?! В меню добавим очень интересное блюдо — пену из трюфелей! Знаешь, есть такие дорогие грибы — свиньи их откапывают! Это, конечно, очень дорого, а пену будем продавать немножко подешевле! В общем, я рад, Алекс, что ты решил и дальше у меня работать. Ты, Алекс, кстати, хорошо выглядишь! Вот, когда тебе будет столько лет как мне, тогда у тебя начнутся проблемы со здоровьем!».

— Ну что, Петя? Ты какой-то весёлый, — отметила жена.

— Давай работать, потом расскажу.

— Как бы не так — Мина к тебе!

— Гони в шею!

«А о чём вы так долго с господином Шнауцером говорили? Кстати, когда и какая у вас пенсия будет, приблизительно, конечно? Ну ладно, я все равно узнаю! Знаете, что этот Шнауцер придумал! Хочет меня на низ опустить!». — «В погреб?!». — «Да нет, пока в подвал! Там, говорит, будет сейчас твой кабинет! А здесь будет какая-то зам. главврача — к нам придёт! А я ему: “Я же тоже leitende (начальник — руководитель), и все leitende должны здесь быть! Там, где и главврач — господин Цаплик! И он даже здесь! — сказала я и про вас! — Здесь и секретариат!” А он мне: “Заниматься вашей медициной можно и внизу, для этого секретариат не нужен!” Как вы считаете, пойти мне на низ?». — «Пойдите, если хочется, а если не хочется, зачем идти». — «И я так думаю! С какой это бухты-барахты я должна — на низ?! Вы же тоже не идёте!».

Оглавление

Часть I Карьерная лестница сионского мудреца

  Глава 1 Эксперт по тоталитаризму

  Глава 2 Мина под фаворитку

  Глава 3 Русские для души

  Глава 4 Мина в кресле

  Глава 5 В лапах западной медицины

  Глава 6 Доцента на убой!

  Глава 7 А куда больные подевались?!

  Глава 8 Докторэ прав, профессор умер, а Люляшка в отпуске!

  Глава 9 А Мина уже тут!

  Глава 10 По‐немецки он hahnrei (кастрат), а по‐русски рогоносец

  Глава 11 Ряды не наших — редеют!

  Глава 12 Китайцы снесут нам яйца!

Часть II Психотерапевтическая алхимия

  Глава 13 «Из вороны никогда не получится голубь!» — болгарская поговорка

  Глава 14 Люди — звери

  Глава 15 Не прыгай в чужой поезд — свой уйдёт!

  Глава 16 У нас такие тоже прокурами назывались!

  Глава 17 Прошу прочистить все мои «чакры»!

  Глава 18 Как узнать, выполняю ли я свою роль?

  Глава 19 Тот, кто врагу не дает воевать — воин, кто своим и врагу мешает воевать — пацифист, кто своим не дает воевать — предатель!

  Глава 20 Спасибо за помощь, а вам помощница поможет!

  Глава 21 Вставай, страна огромная!

  Глава 22 «Никогда не знаешь, откуда беда придет и куда уйдет»!

  Глава 23 Зробы з Ивана пана… Дураки спрашивают советы, и дураки их дают!

  Глава 24 Полезные и вредные люди!

  Глава 25 Русско‐китайский договор и немецко‐китайский сговор!

  Глава 26 Русский с китайцем — братья навек!

  Глава 27 Социализм со свиным лицом

  Глава 28 В чужих руках и Песара толще!

  Глава 29 Китайская игла и утка! Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg