«Морские истории»

Иван Муравьёв

Морские Истории

Шесть индусов в одной лодке

Микроповесть в семи частях Часть 1

Парус из салфетки

Был прекрасный день… нет, не так. Был невыносимо жаркий день в пригороде Шарлотты, что в Северной Каролине, когда плавится асфальт, воздух над ним дрожит раскалённым маревом, птицы прячутся в тень, и только неугомонные цикады звенят в кронах деревьев. В самый полдень, когда нормальные офисные работники носу не кажут из кондиционированных офисов, я сидел под навесом в летней столовой и смотрел фотографии весенней регаты. Синее море, белые паруса, азарт гонки и брызги волн – кажется, что в душном воздухе повеяло морской солью. И, похоже, не один я это услышал.

− Привет, Иван, ты не занят?

− Нет. Вот, фотки смотрю. Ты подсаживайся!

Шрини – истинный ариец. Самый настоящий, из Арьяваты. Сухой, остроносый, жилистый. Точен и пунктуален настолько, что с непривычки ввергает в испуг. Мы, впрочем, уже привыкли. Очень лёгок на подъём – я его уже звал однажды походить со мной под парусом. На Рождество, в Сан-Францисской бухте. Хорошо, что он не смог – в тот день дуло за шесть баллов с порывчиками, а под знаменитым мостом вообще свистело, как в трубе. Но тогда он, по своему обычаю, подготовился и теперь фотки рассматривает осмысленно. Задаёт вопросы, я отвечаю, на бумажной салфетке раскладываем по векторам движущую силу ветра, я увлекаюсь, рассказывая о штормах и приливах, и в какой-то момент с удивлением замечаю, что нас за столом уже четверо. Все наши, кто был на проекте, сидят вокруг, внимательно слушают и смотрят на схемы.

− Ты не отвлекайся, ты продолжай! – говорит Суданш – Нам всем очень интересно, я, например, уже согласен.

Вот так схемка, нарисованная на бумажной салфетке, стала тем, что один пилот когда-то назвал рисунком № 1. И нам четверым уже легко было говорить «об удавах, и о джунглях, и о звёздах». В отличие от остальных, благоразумно просидевших в офисе в тот жаркий день.Часть 2

О разных точках зрения

До конца недели идея похода успела обрасти деталями. Мы составили план, по дням и островам, с точным временем на каждый переход (а что вы хотите, Шрини иначе не может!). Я читал и слышал в отдалении гулкий смех дядьки Посейдона, большого любителя такого рода пунктуальностей. По крайней мере, было ясно, куда и зачем мы идем, чего стоит ждать и к чему готовиться. Это я так, в наивности своей, полагал.

Немного смущало отсутствие опыта: все мои компаньоны никогда не ходили под парусом и двое даже ни разу не были в море. Это вообще типично для детей индийского среднего класса: с детства их готовят к избранной специальности, за недостатком времени и денег отметая «не нужное в жизни», такое как спорт и плавание. Срочно надо было найти хотя бы одного опытного матроса, о большем я уже и не мечтал. К моей радости, нашелся в нашей рабочей группе один индус, Шаши, который по его словам много ходил под парусом, в основном, по озёрам, но это даже потруднее, чем в морях. Я пригласил его в команду, он согласился и дальнейшие планы мы обсуждали с ним вдвоём.

Теперь каждый день я находил в почтовом ящике письмо, а то и два, с просьбой принять в команду. Через неделю, когда в списке кандидатов было восемнадцать человек, я понял, что ситуация вышла из-под контроля. При взгляде на список у меня холодело внутри: я повидал этих людей в разных ситуациях, и при всех их достоинствах, некоторых просто не представлял на швартовке, на камбузе или на кокпите в волнение. Я поделился опасениями с Шаши, он сказал, что мы возьмём всех(!), просто яхта нужна побольше. «Насколько больше?» – он отвечал, что берёт всё на себя.

После этих слов я преисполнился уважения к такому бывалому марсофлоту. Я сам был не настолько крут, чтобы шкиперить что-то больше сорока футов, а в словах Шаши чувствовался опыт. Я с нетерпением ждал его выбора, мне рисовались огромные катамараны, на которых можно путешествовать ввосемнадцатером, океанские яхты и прочие длинномеры. Каково же было мое удивление, когда я открыл посланный Шаши линк и обнаружил на странице что-то калошеобразное.

− Это что? – спросил я.

− Это – отвечал он с гордостью – парусник. Средиземноморский, называется «гулета». Мы все там уместимся, в нём тринадцать кают! Вот эти занимаем мы, а здесь будет команда.

− Какая еще команда? – я начал что-то подозревать.

− Обычная, парусная. А еще стюард и кок.

Тут я понял, что идею отдыха под парусом мы понимаем слегка по-разному. Оказалось, что все путешествия по озёрам Шаши проделал в качестве пассажира на таком вот паруснике. Естественно, все манёвры он только наблюдал с борта, и ни разу не держал в руках штурвала, не говоря уже о линях и швабре. Да и кто бы ему дал? Вот так и рушатся надежды.

Пришлось мне отписывать всем в списке кандидатов, что им самим, с достаточно большой вероятностью, придется вязать кранцы, ставить и убирать паруса, а кроме того (сугубо по желанию, но всё же) стоять у плиты на камбузе, так как специалистов-коков по индийской кухне мы вряд ли найдём. Ну и драить палубу, квантум сатис.

Подумав, я еще напомнил, что на море бывает волна, в которую иногда придется спать. Прямо так, на якоре. Через день в списке осталось восемь человек. Среди прочих отсеялся незадачливый Шаши, и еще несколько хороших ребят отказались из-за морской болезни.Часть 3

«В моём романе не будет ни одной юбки!»

Итак, нас осталось восемь: ваш покорный слуга, шесть индусов и одна индийская же девушка. Во всей команде я один имел какой-то опыт, ещё трое бывали в море (пассажирами), и умели плавать целых пять человек. Мы собирались пройти, согласно утвержденному маршруту, сто восемьдесят миль, побывать в пяти маринах (а это минимум пять швартовок), и одну ночь провести на якорной стоянке… Вам уже смешно, дорогой читатель?

«Ничего-ничего» – уговаривал я свою паранойю – «вот у Джерома Джерома, к примеру, офисные хомячки из Сити знай себе гребут по Темзе по двадцать миль в сутки. И бечевой идут, и шлюзуются, и всё им в кайф!»

Паранойя мне цитировала на память строки об ирландском рагу и разыгрывала в лицах бессмертное: «Нос, смотрите, ваш нос!» – «Харрис, у меня на носу что-нибудь есть?» В общем, тут было о чём подумать.

В конце концов я решил, что без приглашённого шкипера не обойтись. В этом качестве был взят один знакомый, который вообще ничего не боялся, ни толпы чайников на борту, ни даже своего «инглиш» как средства общения. Зато у нас с ним был общий русский, а насчет разговора с командой, я возлагал большие надежды на учёбу методом погружения. Дальнейшие события показали, что погружение сработало на всех, и в итоге к концу путешествия мы изъяснялись на непредставимой смеси наречий, этаком попурри из английского, греческого и хинди с лёгкой примесью русского боцманского.

«Как же так?» – спросит внимательный читатель – «Боцманский, при даме?» Может быть, она повлияла бы на нас в лучшую сторону и мы стали бы учтивыми и галантными, но, увы – именно такой вопрос задали себе, а потом и друг другу, еще до начала похода Родственники Бедной Девушки.

«О, ужас!» – подумали они – «Наша дочь (племянница, внучка) – одна, в компании неотёсаных мужчин! Они научат её пить водку, ругаться СЛОВАМИ!» То, что она уже была в компании с нами на многих проектах, что участвовала во всяческих посиделках и ничего с ней не случилось – это, конечно, не довод. То, что все мы уже женаты – само собой, не аргумент. Как известно всем, девушке в окружении архитекторов ничего не грозит, а вот в окружении МАТРОСОВ – пусть это одни и те же люди – ужас, ужас, ужас!

Что ж, мы утешились сакраментальным «фройляйн на корабле – плохой примета». Зато ничто больше не мешало нам пить водку, ругаться словами и… нет, к девушкам мы не приставали, потому что мы, всё-таки, были женатыми, а некоторые даже не по одному разу.

Сборы в дорогу

О, как волнуют сердце дорожные сборы, иногда не меньше, чем само путешествие! Твой путь еще предстоит, он лежит в будущем, непройденный, манящий, а ты собираешь себя в дорогу, заранее предвосхищая события и готовясь к ним. Охотник и тангера, пилот и дайвер – когда они готовятся в путь, один и тот же огонь горит у них в глазах. Они знают цель, они идут к ней, готовясь встретить ее во всеоружии.

… Фильтры, широкоугольник, телевик…

… Две обоймы, накидка, вибрамы…

… Колье, туфельки, перцовый спрей…

Не случайно такие великие путешественники, как Джонатан Свифт и Карл Май, посвящали дорожным сборам своих героев не менее четырёх страниц. Я не претендую на их лавры, и всё-таки…

Мы в команде привыкли странствовать, это – часть нашей работы. Нам легко одну неделю провести в Денвере, а потом лететь в Тулон. Мы работаем вместе, звоним, переписываемся, но видимся вживую только в залах ожидания, если пересекаются рейсы, да еще сдавая друг другу проекты. Поэтому столь многие обрадовались идее провести неделю вместе. Как цинично, но верно, сказала одна молодая особа: «Вы просто на работе друг другу не надоели».

Где еще мы можем показать другим свои таланты, как не здесь, где море, простор и свобода? Играешь на флейте – возьми с собой флейту, любишь готовить – будь коком, еще и других научи. Ждешь практики в яхтинге – перчатки на руки, и вперёд! Хочешь быть в команде казначеем? Что, действительно хочешь? Феноменально!

Коками вызвались быть двое. Это хорошо, в походе всегда нужна смена. Остальных тоже предупредил, что будут на подхвате. Коки, посовещавшись между собой, выкатили список необходимого из девяноста шести пунктов. Одного только риса заказали восемнадцать килограм, плюс шесть кур. Остальная часть списка дешифровке не поддавалась. «Тёртый амчур, аджвайн или каром, хинг… Асафетида! (какая угодно, только не красная!!)». Шкипер уверил меня, что «в Греции всё есть». Я спросил про асафетиду (обязательно не красную) – он ушел посовещаться с женой и исчез из сети надолго. Коки тем временем всё поняли и сказали, что пряности возьмут с собой. Я представил себе ужас аэропортовской наркополиции при виде множества разноцветных ароматных пакетиков в сумке, и посоветовал им купить что можно на месте. Они в свою очередь заверили меня, что не мальчики, что всё будет подробно задекларировано и тщательно спрятано.

Забегая вперёд, скажу, что им удалось всё привезти. Специи всю неделю приятно разнообразили наши блюда, а также рассыпались при качке и летали тонкой взвесью по салону, отчего вся яхта пропахла ими как индийская лавка пряностей. Еще долго после нашего чартера потенциальные клиенты, заходя на яхту, загадочно принюхивались и просили кальян. Часть 5

Мы прилетим!

− Алё! Аллё! Иван, это я!

− Ты где, Сатьян? Билет купил? Когда прилетаешь?

− Иван, я в Дели! Сижу в посольстве! Мне визу не выдают!

Представляете, каково такое услышать? В три часа ночи! Перед чартером!! И для этих людей я старался?! Расписывал что брать и что не брать, составлял планы, посылал залог за яхту… Каждый день рассылал по письму: «Не соблаговолит ли Многоуважаемый отодрать-таки [нрзб] от кресла и послать, наконец, документы в посольство». ПОЛТОРА МЕСЯЦА ПОДРЯД!!!

Кажется, я ему что-то сказал. Посоветовал куда-то пойти, и чтобы с ним там что-то сделали. Честно, не помню – я был сонный и взбешенный, только прилетевший с проекта и слегка не в себе после долгого рейса. После чего бросил трубку и рухнул спать. До пяти утра оставалось всего ничего.

Аэропорт встретил меня необычной тишиной. За конторкой регистрации пассажиров скучала одинокая девушка, которая и объяснила мне, что рейс откладывается на неопределённое время из-за забастовки в Афинах. Конечно, про забастовки и протесты я и слышал, и смотрел по телевизору, но шкипер авторитетно заявлял, что «Все беспорядки происходят на площади Синтагма» и «В субботу греки не бастуют. Они смотрят футбол».

В пустом зале ожидания у огромного, во всю стену, окна дремал Рави (тот самый казначей-доброволец), сложившись на узкой сидушке вчетверо. Я опустился рядом и только хотел вздремнуть, как телефон, заранее вывернутый на полную громкость, заголосил сумасшедшим набатом. От дикого трезвона проснулся Рави, и даже привычные к рёву двигателей голуби за окном ссыпались с карниза. Звонил всё тот же Сатьян.

− Спасибо, Иван – кричал он на весь зал ожидания – Я сделал всё, как ты сказал. Всё получилось, визу дают, мы с Суданшем прилетаем завтра!

Хорошие новости… только я по-прежнему не помнил, в чём заключался мой совет.

Потом объявили посадку, но сразу же отменили, и мы продолжили ждать. Я принимал звонки ото всей команды, мы все, казалось, зависли в воздухе. Франкфурт-Афины – отменён, Майк срочно меняет билеты на Лондон. Дубай-Афины, отменён – но есть прямой рейс из Дели. Наконец нас пригласили на посадку. Ремни застегнулись, двигатели взревели, рейс начался.

В гудящем людьми аэропорту им. Венизелоса я рассмотрел-таки забастовщиков. Люди в аэропортовской униформе сидели вокруг стола, на котором были живописно расставлены стаканчики с кофе, банки с фисташками и телевизор с традиционным футболом. Им было хорошо. «Если Партия велит, они так и неделю пробастуют» – подумал я. Часть 6

А эти мажоры на «Кон-Тики»…

Мы приезжали в марину, поодиночке и группами. Мы оставили за спиной дела, офисы и тысячи миль морозной синевы стратосферы. Мы сменили клевер и вереск Лондона, полынь Техаса, магнолии и смог Бангалора на кипарисово-пряный воздух Греции. Наши часы показывали какое угодно время, но это было уже неважно. Подготовка к отплытию захватила нас целиком.

Перед отплытием каждому находится дело. Коки проводят время в магазинах, в попытках разобраться, чем загадочное «неро» отличается от не менее загадочной «раки». Казначей заполняет бумаги в пластиково-реечном «офисе» чартерной компании, и сердце его разрывается между страховым залогом и возможным ущербом. Будущие матросы вытаскивают шмотки из чемоданов (а ведь говорили им, берите сумки!) и уже выучили шикарное греческое слово на букву «М», которым, похоже, обозначается здесь любой вид деятельности. Покорный ваш слуга идёт принимать яхту.

Представитель чартерной компании обрадовался мне как родному брату и объявил, что лодочка наша уже вымыта, вычищена и ждёт у второго пирса. Оставив вещи в офисе и взяв только документы, я пошел (а хотелось бы побежать!) искать её. Уже конец сезона, но яхты всё еще стоят у пирса вплотную, касаясь друг друга бортами. От обилия звуков и запахов кружится голова. На яхтах работают люди. Вот эти, белокожие и неловкие – идут в чартер, эти, загорелые и охрипшие – возвращаются.

Где же, всё-таки, наша яхта? Неужели я её пропустил? Попробуем еще раз. Катамаран… не наш… узкий длинный полугоночник… какая-то драная лайба… мотояхта… – что-то не видно нашей лодочки. Постой-постой, неужели… Нет, не может быть!

Увы, зрение не обманывало меня. На корме лайбы, полустёршееся, но различимое, виднелось гордое имя владельца (он все свои яхты называл по-скромному, в честь себя, снабжая только порядковым номером). И за это убожество мы платили??? Оказавшийся рядом шкипер тоже в недоумении. Он знал и господина судовладельца, и его нежелание вкладываться в ремонт, но то, что мы видели, по его мнению, было уже чересчур. Тут же был отловлен и привлечён представитель чартерной компании, но он только развёл руками: все лодки в разгоне, заменить нечем. Буква договора выполнена, все судовые части в порядке.

Что оставалось делать? В присутствии достопочтенного г-на Судовладельца принялись составлять акт, не спеша обползая лодочку от носа до кормы и аккуратно отмечая всё, что на ней было потёрто, поломано и отвинчено. На пятьдесят седьмом замеченном дефекте он зарычал, проклял всё, схватил ящик с инструментами и с грохотом низринулся в салон чинить неполадки. Я тем временем продолжил осмотр, громко зачитывая новые записи и слыша в ответ из салона бряканье ключей и рычание судовладельца.

Постепенно начали собираться наши. Опасливо пробуя ногой тоненькую доску сходен, шли на борт, перегружали свои вещи и добычу коков из машины. Как обычно, в салоне и на кокпите выросла гора из вещей и припасов, и даже не верилось, что всё это без следа рассеется по рундукам и каютам. Тут же начали собирать на стол, открыли по бытылочке «неро» и «раки» (надо же понять, чем они отличаются!). Под шумок исчез судовладелец, оставив нам, как потом выяснилось, ящик с инструментами и непочиненный гальюн.

Под руководством шкипера все концы и шкоты, заскорузлые от морской воды, тщательно мылись из шланга. Текущие иллюминаторы заклеивались монтажной лентой (настоящей, из Техаса). Старая лайба приобретала мореходный вид. Еще чуть-чуть, и можно будет завести дизель, отдать кормовые и превратиться из живых – в плывущих по волнам.

Введение в аргонавтику

Случалось ли вам, читатель, проснуться в каюте, настолько тесной, что колени упираются в подволок, где снаружи за тонким бортом плещет вода, и всё ваше узенькое ложе кренит и покачивается? Солнечный луч проник в иллюминатор и бродит по каютке, снаружи доносится неясный шум города, в небе кричат ласточки и тихонько посвистывает ветер в снастях. Это утро – твоё, целиком, безраздельно, а потом будет день, тоже твой, и еще дни, наедине с ветром и морем. В парусном отдыхе много таких вот удивительно ясных минут. Мы настолько уверены в их безусловности, что не задумываясь тащим с собой на яхту детей, друзей, коллег – всех, до кого можем дотянуться, чтобы они имели свой шанс постигнуть однажды таким вот солнечным утром чувство полнейшей свободы.

Путешествие на яхте – свобода всегда. Ты не связан дорогой и расписанием, можешь сменить маршрут, остановиться в уютной бухточке на якоре, а потом плыть дальше. Можно выбрать дальнюю цель и идти к ней два дня подряд, сменяя вахты, а можно остаться на несколько дней в полюбившемся месте. Один раз в Кипарисси шкипер получил СМС-ку от двух человек команды, одну на двоих: «Отправляйтесь без нас, заберёте на обратном пути».

Чтобы уравновесить свободу, нужна цель. Для того и придуманы регаты, походы на дальний красивый остров Санторини, или, например, за золотым руном. Ведь классика греческой мифологии как раз об этом: собрались уважающие друг дружку коллеги, по профессии герои, сели на корабль и поплыли. И, наверное, просоленный мореман Лаэрт показывал сухопутному Гераклу как вяжется беседочный узел и следил, чтобы не зарывали в воду вёсла.

Припасы уложены, вода в танках залита под пробку, баллоны заправлены газом. Больных и увечных в экипаже нет. Рави вчера утопил в бухте свой смартфон – дядька Посейдон будет доволен такой жертвой. Паруса вчера проверены: не бог весть что, но на чартер хватит. Мы готовы в путь, можно помаленечку согреть кофе, завести дизель – и трогаться.

Мы выйдем в море, нас подхватят обещанные с вечера шесть баллов, и пойдут раскачивать, брызгать пеной и обдавать волнами, а индусы на носу, вцепившись в леера, будут петь песни и улюлюкать, ошалев от простора. Коки постигнут высокое искусство баланса со сковородкой и сжуют весь драмамин, занюхивая асафетидой. Будет и купание в тихих бухточках, добровольное и не очень, и попытка бунта на корабле, когда на швартовке не найдется места. Я войду на покинутую яхту, и спою в амфитеатре Эпидавроса, и чуть не сорву спину, подтягивая в одиночку сорокафутовик против ветра. Народ будет гонять на скутерах по Поросу в бангалорском стиле (это когда разметка и знаки неразличимы из-за скорости) и вести философские беседы на вершине утёса. А потом мы безупречно отчалим от набережной в Поросе (ты поймёшь меня, Лаэрт!) и возьмём курс на Афины. Через шесть баллов, ночью, под парусом, нам будет легко и спокойно. На штурвал встанет Рави, а звёзд будет столько, сколько в Лондоне не видали лет триста.

Мне тогдашнему это всё неизвестно. Я слегка волнуюсь за своих индусов, как они включатся в наш анабазис? Понять это можно одним единственным способом: одеться, выйти наружу и начать готовиться к отплытию. Сегодня мы выходим в море. Регата!

Путевые заметки

В полдень наш парусник бросил якорь в гавани старого генуэзского порта Монемвассия, в виду предмостных укреплений острова. Как хорошо снова ощутить под ногами твердую землю! Команда переодевалась, собираясь в город. Дразнящие запахи из таверн заставляли торопиться даже самых медлительных, тем более, что от загарпуненной сегодня утром мурены каждому достался совсем небольшой кусок…

Кто читал подобное в детстве, меня поймет. Кто может такое написать по собственному опыту, поймет еще больше. Море, поющие под ветром снасти, парус, древние города. Что может быть лучше? До недавнего времени и я так думал. Теперь узнал, что лучше – бывает, и называется это – регата. Она отличается от одиночного круиза или чартера примерно так же, как он сам – от водного велосипеда на озере в парке. Отличие это неожиданно и парадоксально.

Обычная наша жизнь легка и не затруднительна, даже на яхте. Ветер стих – и мы заводим дизель, никогда не узнав отчаянья от штиля. Дождь на маршруте – мы идем в ближайшую гавань пить пиво. Легкая поломка – и мы уже готовы вернуться. Нам нужны трудности, чтобы испытать радость преодоления.

«Хотели трудностей? – их есть у меня!» – радовался дядька Посейдон, рассыпая сюрпризы щедрой рукой по двум заливам – «Идите, сухопутные, не пожалеете!» И мы не жалели. День первый:

Кто там хотел дождь?

«Это не погода, это [beep] знает что» – ворчит шкип, и я подписываюсь под каждым его эпитетом. Время шесть утра. Где-то наверху, за толстым слоем облаков, уже светает, а здесь – темень, дождь, и в паре миль от нас невидимый вход в гавань Леонидии. Маяка не видно, земли не видно. Воистину, [beep]. Только посверкивают сквозь тьму ходовые огни идущих параллельным курсом яхт, таких же, как мы, фанатиков. Дождь теплый, и это хорошо. Еще милю помокли – как занавес раздвинулся. Туча осталась в море, а перед нами – темные горы, полоска огней вдоль берега, и самым левым – зеленый огонь маяка. «Маяк слева, заходим между ним и берегом» – бормочет шкип в мокрую рацию. От одежды идет пар, мы идем со скоростью ветра и воздух кажется неподвижным.

Швартовка? Ночью? – Нормально, главное, чтоб не в ветер, хотя зыбь с моря добавляет радости. Слева по борту бросают якорь наши попутчики – о, и вправду, наши, регатские. «А что ж на связь не выходили?» – «Да, я один был на вахте, а рация внизу, чтобы не промокла».

Яхты заходят одна за другой. Мы принимаем швартовы, как предписывает морская вежливость: причалил сам – помоги другому. Все экипажи разные, по-разному заходят и швартуются. Вот серый полугоночник, на весь процесс ушло секунд двадцать и пара слов шкипера. Сразу видно, народ к морю привычный и ходят часто. Вот большая белая «Бавария» – курсантская яхта, тот еще грузовик. Народ стоит по местам заметно напряженный, но яхта рулится правильно и швартуется чисто, под негромкое сопровождение одесской речи с палубы – капитан-инструктор при исполнении.

Приняв яхты, иду купаться. Вода +24, после дождя – вообще теплынь. Над головой – рассвет и радуга, под ногами – цветная галька Леонидии, кому расскажешь – скажут: «глюки» – и засмеют.

Первый день специально задуман для неспешной подготовки. Везде проверяют паруса, уже на одной яхте чинят стаксель, на другой пытаются расклинить грот, поминая создателей «Баварии» незлым тихим словом. Курсанты понадевали маски-трубки и ныряют, обследуя подводную часть своей яхты, чистят перо руля – однако, все серьезно! К полудню подходит автобус, водила просит «хандрид фифти юро», и вот уже свободные от дел едут в горный монастырь. После воздуха морского – сразу в горный, медовый! Возвращаются впечатленные и с банками меда, пропорциональными впечатлению.

Вечером – открытие регаты. Тут и Маргарита (хозяйка таверны) расщедрилась, и наши всего поназаказывали. Рыба, кальмарчики, шашлыки… «И все-таки, рыбу они готовить не умеют, не-у-ме-ют» – говорит мой сосед и соучастник, уписывая вторую дораду. Расчехляются гитары и идут песни, одна за другой, разные. «Любѝте, девушки, простых романтиков!!!» – разносится над ночной Леонидией.

День третий:

Ветер по морю гуляет

Ура! Дождались ветра. На легкую рябь по воде смотрят и радуются. Отвлеклись от застольных разговоров, в которых уже порвали соперников на ленточки. Забыта досада предыдущего дня, когда этап регаты был отменен из-за штиля. Все готовятся и ждут, когда желтый эскадренный буеносец (судейская яхта) выйдет и обозначит старт. Я смотрю на (су)действо со стороны – из-за легкости старта мне разрешили принять участие в гонке на борту дружественной яхты.

Ветер совсем легкий, колдунчик едва шевелится, и единственный курящий член экипажа бродит по кокпиту, тщетно отыскивая подветренную сторону. Тем не менее ставим грот и ждем старта. Как раз перед стартом ощутимо дунуло, достаточно, чтобы набрать скорость. «Только вот фальстартов не надо» – ворчит боцманша. «Как это не надо? У нас фальстарт – традиция» – отвечает шкипер. В отличие от всех на борту (да и на других яхтах), он спокоен как Терминатор.

Дунули, гуднули, пересекли стартовую линию – и пошли, кто – ловить береговой ветерок, кто – мористее. Свободные от вахты приносят кофе. «Да, тяжел парусный спорт!» – говорит шкипер, смакуя ароматный напиток. Посматривая на колдунчики стакселя, он почти ложится, держа руль пальцами ноги. Э-эх, было бы на что смотреть! Ветер опять стих, и мы дрейфуем по инерции. Отпускаются всевозможные оттяжки, после чего шкипер удовлетворенно кивает: «В ветер гоняться всякий умеет, а мы попробуем без ветра!» – и меня отправляют откренивать, делать парусу пузо.

Так и движемся, от порывчика к порывчику. Совсем близко впереди нас – курсантская яхта. С нее доносятся звуки гармоники, кто-то в варварском, наверное, эолийском, строе высвистывает ветер. В перерывах между трелями слышен капитан-инструкторский голос: «Подожди пока… сейчас наберем скорость, тогда крути… Леночка, потрави еще оттяжку гика!» А нам везет: приходящие порывчики ложатся как надо, и мы, почти не шевельнув снастями, ускоряемся. Хотя, сдается мне, у этого везенья есть имя и отчество.

Всё, уже виден финиш, но он прямо под ветром. Становимся «бабочкой», заводим дополнительные снасти, кто-нибудь постоянно отводит угол стакселя. Хмм, швабра в арсенале яхтсмена… Лучше уж крюк, и полегче, и стильнее. Широкий парус норовит хлопнуть, приходится упираться. Позади нас так же расправляют паруса остальные суда регаты, со стороны, наверное, смотрится феерично. Финишируем по-гоночному, в сантиметрах от судейской яхты. М-да, за эти два часа я узнал о гонках на слабом ветре больше, чем за два последних года, и моя благодарность к приютившей меня команде неизмерима. Но, пора к своим, поработать на финише и вытянуть буй. А те, кто говорят, что меня больше влекли вкуснющие запахи из камбуза, говорят так просто из зависти.

Что вам сказать о Монемвассии? Город на скале, за тысячу лет не вышедший из круга стен, где новые жители живут в старых домах, а вместо улиц – лестницы. Тут центральная улица шириной метра три. Здесь дворы гулкие и тихие, у каждого свой запах: апельсинов, корицы, кошек. Улочки ныряют между домами, под стенами, увитыми лозой, уходят под арочные мосты, ты идешь, уже заблудившись (скажи москвичу, что можно затеряться на квадратном километре – не поверит), карточка в фотоаппарате давно заполнена, а потом, после очередного извива дорожки, вдруг выходишь к подножию стен, к морским воротам. Здесь швартовались триеры, галеасы, флейты, а теперь вот мы. Время здесь несущественно, возраст относителен. Дедушка из местных взбегает по стометровой лестнице быстрее меня, а грозный шкипер, по-мальчишески оглянувшись, лезет на забор за гранатами, с виду зелеными, но сладкими (все то же, к вопросу о возрасте).

Бросить всё, уехать в Монемвассию, купить задешево дом – груду развалин, поросшую бессмертником, и отстроить всё заново. По вечерам пить мальвазию, торговаться на базаре с пройдохами-генуэзцами. Дружить домами с Яннисом Рицосом… Может быть, когда-нибудь.

А пока – вечер, ужин на открытой веранде. Недавние соперники поднимают тосты, перешучиваются, вот уже кто-то объясняет маневр наглядно, изображая яхты ладонями. Завтра гонки. Монемвассия нас дождется.

День пятый:

Яхда – эдо отделаддое пластикоб углубледие в воде

Льёт с утра. Небо серое, море серое, видимость едва километр. Бухта Кипарисси, что в солнечный день сияет голубым и лазурным, сейчас темна и неприютна. Энтузиасты прыгают с пирса в море, а пока скачут до яхты, дождик работает как душ. Между стоящими борт к борту яхтами дрейфуют запахи кофе и слухи.

− Говорят, к обеду будет до семи

− Ага, щазз, баллов!

− Интересно, старт будет?

− Будет как вчера, кто хочет – гоняется, кто не хочет, говорит, что ветра нет.

− Некоторые с утра на охоте. Поймали и убили (по слухам, затискали до смерти) излишне любопытного осьминога.

− В гостинице живет русская пара. Обвенчались на Санторини. Вчера поговорили…

− Ну и что, в какой экипаж уговорились?

На судейскую яхту заходят мокрые шкипера. Начинается собрание. Картина напоминает совет в Филях – столик, карта, толпа народу и мало света. Договорившись до чего-то, расходятся по экипажам. «Что решили?» – «Идем до Спетцеса, там дадим старт».

Пока выходим, ветер крепчает: гудит в снастях, срывает верхушки с гребней, свивает в жгуты и швыряет в нас струи дождя. «День обещал быть интересным». Когда выходим в залив, разгулявшаяся волна подбрасывает яхты, толкает в днища. Особенно достается тем, кто меньше сорока футов: они время от времени совсем скрываются из виду между волнами. Бедные круглые «Баварии», их валяет, как ваньки-встаньки. Да и у нас винт время от времени молотит по воздуху, к счастью, на очень короткое время.

Через некоторое время все осваиваются с волнами и образуют две кильватерные колонны. Смотрите, на одной яхте уже ставят грот! И еще одна, а на третьей экспериментируют со стакселем. Наши люди! Все зарываются носами в волну, расплескивая пену, но держат курс. Зрелище грозное и величественное. «Адмирал Того ведет броненосную эскадру на Вейхайвей, масштаб 1:6».

На подходе к Спетцесу дождь прекращается, но волны и ветер усиливаются. Семь не семь, но о-о-очень близко. Время решать, даём старт или нет. Боцманша неодобрительно оглядывает творящееся вокруг безобразие из относительной сухости люка: «Мой голос совещательный, но, я думаю, надо идти в Эрмиони». «Какое, нафиг, Эрмиони? Один раз за всю регату ветер! Гоняться!!» – а это говорит покорный Ваш слуга, маньяк-с. Шкипер и судья оглашает в рацию соломоново решение: «Кто хочет, заявляется на старт, кто не хочет, уходит на дизеле». В эфире тишина, и за эти пять секунд тишины я почти теряю надежду. Но вот экипажи выходят на связь, один за другим: «Мы участвуем в гонке». «Мы участвуем» «Мы…». Полугоночник, большая «Бавария», курсанты (кто бы сомневался!),… я не ослышался?… Самая маленькая яхта с самым зелёным шкипером – они тоже? Участвуют!! Ай да люди!!! Значит, будет старт. Другие уходят на дизеле. «Игорь, я иду в Эрмиони, у меня почти все лежат». Что скажешь, морская болезнь, шкипер заботится о команде – всё правильно. Еще яхта: «В старте не участвуем» – и всё, без объяснений. И еще. Уходят, так и не подняв паруса. Остальные тянут гроты, у кого на рифах, у кого – полные. В преддверии старта ходят хищными острыми галсами, режут верхушки волн. У команд лица яростно-счастливые. Клянусь Юпитером, это моряки! (С) И.А. Ефремов. Самая маленькая яхта опаздывает к старту, им трудно идти против волн. «Старт засчитывается всем. Начали!»

И были волны. И был ветер. И была гонка. И финиш, у всех – разный, у всех – достойный. Залихватский миллиметраж у полугоночника, идущего острейшим галсом. Финиширует «Бавария», а шкипер, сидящий на носу, даже ногу вытянул, чтобы хоть на десятую секунды да пораньше. Поворот с виражом, с креном и пенным следом, вся команда на палубе. И закатный финиш самой маленькой яхты. Команда слишком измучена, чтобы улыбаться. Плевать на места, народ, вы – победили.

Снова таверна, снова флаг регаты, опять сидим по экипажам. Другой день, другой город. Другие мы? Вслушайтесь в шум застолья. Тосты и здравицы произносят без натужного веселья. Беседуют как равные с равными. В репликах – тень уважения и готовность слушать. Снова научились молчать, для горожан – дар необычайный. Оно потом, конечно, размоется суетой жизни. Но что-нибудь останется.

За неимением фотографий (все делал с боцманского аппарата), создаю антураж репликами из разговоров, состоявшихся в тот день и в следующий.

− Взяли хорошую яхту, посадили туда чайников с закономерным результатом.

− А Давидыч этак ласково спрашивает: «Что ты собираешься делать?», и я понимаю, что еще чуть-чуть бы, и уронила гик.

− Не случайно на гоночных крейсерах делается длинный мощный погон гика-шкота – им работают, отпускают на порывах.

− А как же сам гика-шкот? – Им тоже работают, берётся два матроса…

− На следующий год возьмем что-нибудь совсем маленькое и будем привозить первые места!

− Ага, и с кевларовым парусом. Было, было!

− На волне якорь крепить – то еще занятие. Это как раз в десять секунд прыгать с трехметровой вышки, только без вышки. И полный капюшон воды.

− У вас же стаксель рабочий, вы бы его открыли, а на гроте бы рифы взяли – совсем по другому пошла бы яхта. Да хоть завтра попробуйте, а гоняться с нами можете.

− Идем: ветер, волны, нас кидает по-всячески. И тут меня нахлобучивает такая мысль. Ведь даже если что-нибудь случится, если я промокну, заболею, стукнусь, еще чего – все равно в ближайшие пять часов никуда отсюда не деться. Совсем другой взгляд на жизнь!

Я думаю, у нас еще будут поводы для отчетов.

Иван Муравьев, временно – секретарь сей адвентуры.

Южный Крест или Мечты сбываются От автора

Выход «Южного Креста» в публикацию закономерно вызвал вопросы от заинтересованных читателей. К сожалению, часть этих вопросов была вызвана не интересом к рассказу, а другими соображениями. Меня спрашивают, кто был прототипом Данила и действительно ли он нарушал торговое эмбарго Кубы. Интересуются, как называлась яхта, замеченная нами в дрейфе у берегов Гаити. В связи с этим, считаю нужным сделать необходимое пояснение: все без исключения события в данном тексте являются плодом авторского вымысла. Все совпадения имён, дат, географических названий и сюжета являются случайными. Местоимение «Я» в данном тексте обозначает на Автора, а вымышленного персонажа.

Когда мне было шесть лет, я прочитал книжку. Сейчас я, увы, не помню ни автора, ни текста. Помню только, что говорилось в ней про морские экспедиции. Иллюстрации в книге были замечательные, как раз для тогдашнего меня: я часами мог рассматривать рисунок каравеллы в разрезе, парусное вооружение баркентины и прочее. Для ребёнка-горожанина, живущего у широкой, но такой известной Волги, впитанная доза морской романтики была сокрушительной: на время я пропал для общества, бредил пассатами, шкотами, кильблоками и прочими жвакагалсами. Тогда же пообещал во всеуслышание, что обязательно отправлюсь на паруснике на Карибы. Чтобы Южный Крест. И пираты. Местная продвинутая молодежь (в моем продвинутом детском садике) подняла меня на смех. «Послушай, старик» – увещевали они (было круто вот так обращаться, «старик») – «пока мы повзрослеем, парусников не останется вовсе». В глубине души признавая их правоту, я не переставал мечтать. Вот я стою у штурвала, ведя по компасу корабль сквозь ночь, вот встречаю в открытом море фрегат под «Юнион Джеком», вот схожу на берег, прихрамывая (не знаю почему, может, пиратами навеяло). Моремания продолжалась, тихо, без манифестаций, но судомодельный кружок, занятия плаванием, увлечение океанологией – многое нанизывалось на эту невидимую нить.

И вот, представьте себе, всего 35 лет спустя после прочтения той книги я стоял на руле парусника безлунной карибской ночью с заряженным картечью пистолетом на боку и вполголоса крыл в морского черта бабушку всех пиратов, из-за которых приходится идти без огней и жечь солярку. А потом через день мы были остановлены фрегатом Royal Navy, из-за чего экипаж заимел недостающее горючее, а я – разрыв связок на голеностопе. Вот так они и сбылись, мои детские мечты, с точностью до буквы.

Впрочем, обо всём по порядку. Данил и его команда

К началу первой главы нашего повествования я успел выучиться, обзавестись семьёй и радикально сменить место жительства. Работа, дети, заботы по дому – обычная житейская круговерть. Впрочем, я состоял членом местного парусного клуба, хотя все наши приключения ограничивались воскресными покатушками под парусом по реке Делавар.

Как и все виденные мной клубы, Делаварский парусный состоял из новичков, приходящих и уходящих каждый год, постоянных участников и стоящей наособицу элиты. Как раз элита вела совсем другую, более интересную жизнь, из них постоянно кто-нибудь ездил на гонки, регаты, перегоны… к ним-то я и обратился. «Нет проблем!» – сказал шкипер клуба, и меня включили в лист рассылки, пообещав от себя рекомендацию: как видно, я был в клубе на хорошем счету. Не прошло и двух недель, как в почтовом ящике оказалось весьма увлекательное предложение.

Народ с парусного клуба искал добровольцев в перегонную команду. Один их общий знакомый, по профессии учёный и по складу души авантюрист, выйдя на покой, в корне поменял уклад жизни: продал квартиру и купил 45-футовый парусный катамаран. Этот-то катамаран и нужно было пригнать к месту временной стоянки во Флориде с Британских Вирджинских островов, которые стараниями сэров Уолтера Рэйли и Генри Моргана с XVII века имеют славу крупнейшего торжища парусников. Я уже было расстроился, так как Британские Карибы были для меня без визы недостижимы, но народ меня успокоил, сказав, что все равно растаможка будет на Пуэрто-Рико, и значит, я смогу присоединиться к команде там и все время плавания формально не покидать территории США (Пуэрто-Рико – палуба – Флорида). В другие порты заходить они не собирались, планируя преодолеть тысячу двести миль до Флориды в один длинный перегон.

Собирать справки и готовить документы для меня – занятие не из приятных, но оставшиеся две недели я просто летал: к врачу освидетельствовать здоровье, к шкиперу клуба за рекомендацией… Меня дразнила и манила предстоящая мне неделя под парусом, первый долгий перегон в моей жизни. И вот, наконец, настал тот день, когда рейсовый лайнер оторвался от полосы, перелетая из слякотной зимы Северо-Востока в палящий зной Пуэрто-Рико.

Не знаю как вас, дорогой читатель, а меня волнует суета автобусных станций, гудки поездов на вокзалах, несмолкающий гул аэропорта. В этих местах для нас чуть-чуть приоткрывается веер путей, доступных в жизни. Подумать только, можно просто вот так, прямо сейчас, улететь, например, в Аддис-Абебу, пройти дорогами Николая Степановича или сэра Артура, или найти свой путь, и рассказать о нём, когда придёт время. Вот господин судовладелец, например, сменил кабинетную жизнь на долю морского бродяги. По письмам судя, нервничает, скупится, но не жалеет пока.

Пуэрто-Рико свалилось на меня со всех сторон разом, ослепив солнцем, оглушив хаосом гудков и музыки, доносящейся из каждого открытого окна, забив обоняние густым ароматом сигар и гниющих фруктов на обочинах. Осязанию тоже досталось, когда я неосторожно облокотился на раскалённый багажник такси. «Первый раз здесь?» – спросил таксист, рассматривая в зеркале заднего вида мою физиономию.

Улыбнулся на мой обалделый кивок и заключил: «Привыкнешь еще, потом захочешь вернуться». С ветерком доставил меня к въезду в марину, получил причитающееся, газанул и ввинтился в беспорядочный поток машин на Калле дель Трен.

Марина «под флюгером» ничем не отличалась от других, мною виденных: та же хаотическая на первый взгляд мешанина яхт у причалов, мельтешенье тузиков, гудение автоцистерн, развозящих горючее. Катамараны, как самые широкие и неповоротливые, швартовались ближе к выходу, туда я и направился. Возле первого, подходящего под описание, возился, выводя на борту новое название, рыжебородый мужик, одетый в ветхую футболку и выгоревшие до снежной белизны джинсовые шорты (для понимающих – статусные атрибуты морского волка).

− Хэллоу! – поздорвался я – Ай эм Иван. А ю зе скиппер?

− Привьет, Иван – отвечал мужик – Я Данил. Прыгай aboard!

Вот так состоялось моё знакомство с капитаном Дэниелом Бэйкером. Человек интересной судьбы, он работал в НАСА инженером, а когда начались совместные полёты на «Мир», был приглашён в Россию, работал в Звёздном и лихо рассекал по московским улицам на дизельной «Оке». Потом разругался с начальством, уволился, превратил хобби в профессию и сейчас работает по доставке яхт, без ограничений (от так и сказал, по-русски, «Без ограничений!», подняв вверх перемазанный краской палец).

Мне навстречу из салона выпрыгнул господин судовладелец. Был он сухощав, подвижен и напоминал Суворова, если вы можете представить генералиссимуса в тёмных очках и ветровке. Быстро кивнув на моё приветствие, он представил меня своей жене (Мэри-Лу, на двадцать лет его моложе, ну точно авантюрист!) и остальной команде.

Команда, кстати, подобралась странная, с бору по сосенке. Формально подходящие под строгие критерии страховой компании, мы все весьма различались.

− Пол, Пол Джексон. Смотрит прямо, пожатие крепкое, да и форма одежды привычно-мореманская. Тоже уникальный в своём роде: айтишник, консультант, весьма известный, живёт с женой на яхте, снабженной спутниковым Интернетом, откуда и работает. Морской опыт сравним с даниловым (что потом сослужит нам дурную службу).

− Нараянан, можно просто Ник. Юный, восторженный. ветровка на нём не обмята и смотрит радостно, как, наверное, и я сам.

− Питер Бухвальд. Пожилой уже дядька, с висячими усами и сам какой-то весь обвисший. Как потом оказалось, выдающийся флегматик.

Всего получилось шесть человек, не считая шкипера, как раз на три вахты. Быстро их распределили, Пол и Ник сразу же заграбастали вахту с четырёх до восьми («Закаты и восходы!» – мечтательно произнёс Ник), судовладельцу с женой предложили семейную, восемь утра и вечера, а нам с Питером, как самым пофигистам, и вахты достались самые нудные: полдень и полночь.

Представившись, все разбежались по прежним занятиям, которых, как всегда перед отплытием, для всех находится в избытке. Тем более, что лодочка досталась Судовладельцу после трёх лет чартера, а значит, интенсивного и весьма небрежного пользования. Вот почему мы ползали по ней, проверяя, поднимаясь на мачту и опускаясь в мутную воду гавани. Починив и почистив всё что можно, долго плескались в маринском душе, стиральным порошком смывая с себя мазут, смазку, герметик и прочие субстанции и, вконец обессилев, повалились вокруг стола на кокпит. Уже настал ранний тропический вечер, но было по-прежнему душно.

− Ну, кто добровольцем на камбуз? – несмело спросил Судовладелец. Взоры, полные мольбы, были ему ответом.

− Тогда пойдёмте куда-нибудь в кафе! – предложил Ник – Только в маринское не надо: там дорого и невкусно.

− Надо бы Данила спросить. Кстати, а где он?

− Кто хочет, может в кафе – сказал умытый и подстриженный Данил с пирса – а можно и со мной. Нас всех приглашает к себе мой друг.

Так вот и получилось, что через полчаса мы всем кагалом завалились в гости к Данилову корешу, для нас совершенно незнакомому человеку. Наученные опытом путешествий, мы по дороге закупились вкусным мясом для барбекю и прочей снедью (кстати, совершенно не по-американски), а от покупки алкоголя Данил нас отговорил.

Данилов друг с женой проживали недалеко за городом. Их дом, одноэтажный, с плоской крышей, оштукатуренный и выкрашенный в ярко-желтый, был едва виден с дороги через разросшийся сад. Шорох гравия и шелест опавших листьев под ногами, желтый прямоугольник распахивающейся двери, и вот уже хозяева приветствуют нас как старых знакомых. Оба неуловимо похожи друг на друга, как все люди, живущие вместе долго и счастливо. Он – авиамеханик, она – водитель, в прошлом дальнобойщица, поэтому рядом с домом у них гараж размером с ангар, наполненный всякими ездящими штуками в разной степени разобранности. Всё свободное от дома и гаража место густо заросло разно-всякой тропической флорой. Меня тут же мобилизуют на сбор апельсинов, хозяин вызвался показать, где здесь они растут, и по странной случайности путь лежит через гараж. Возвращаемся с полными пакетами, обсуждая тонкости холодного пуска дизеля. «Ну вот, а мы чуть соков не купили» – улыбнулся Данил. Всё тут же выжимается, и хозяин дома смешивает коктейли, доливая в сок из огромной бутыли зелёного стекла. «Ром» – отвечает он на наши вопросительные взгляды – «Нет не наш, у нас тут сосед специалист».

Что сказать, ром был действительно хорош, в соке почти не ощущался, мясо было запечено по-карибски, с восемью сортами перца, и мы расселись вокруг гриля в саду. Вокруг лампы бесшумно порхали большущие тропические бабочки и чертили зигзаги летучие мыши.

Возвращались за полночь, умиротворённые. Гостеприимная хозяйка села за руль минивэна и отвезла дремлющих нас обратно в город и в марину. В бешеном пуэрториканском потоке на магистрали она вела машину без подгазовок и торможений, ровно и быстро, как тридцатитонный грузовик.

Ночью над нами пролетел скоротечный тропический шквал, мы проснулись с рассветом и спешно отчалили, чуть не забыв впопыхах заправленные баллоны с газом и ушедшего почистить зубы Пола Джексона.

Гаитянские пираты, известные своей жестокостью…

В самом начале нашего пути у нас был выбор: идти через океан, оставляя Багамы к югу, или южными проливами вдоль Гаити и Кубы. Штурманы команды, которыми были все, исключая Данила и Мэри-Лу, проложили северный маршрут на огромном куске специальной картографической кальки, и предъявили результат Данилу. Данил посмотрел на наше творчество, хмыкнул и на обратной стороне начертил южный вариант маршрута.

− Вот так – сказал он – мы и пойдём. Я хочу чтобы помощь была близко, если случится что-нибудь. А по волнам, будьте уверены, мы еще наскачемся.

Именно поэтому весь первый день мы шли вдоль берега, чтобы к ночи окунуться в штиль, духоту и мёртвую зыбь пролива Мона. Меня сопровождал в ночной сон глухой рокот дизелей и отблеск ходовых огней в иллюминаторе.

Будильник, поставленный на вибрацию, сработал без пяти двенадцать, и я проснулся в угольной черноте носовой каюты. В иллюминаторе не было видно ни огонька. Интересно, а почему не горят ходовые огни? Пощёлкал выключателем – свет в каюте не включался. Ещё интереснее… Пока одевался, заметил, что оба дизеля молотят на полном ходу. В тревоге прилетаю на кокпит: огни не горят, приборная доска закрыта полотенцем, у руля о чём-то совещаются шёпотом Данил и судовладелец.

− Иван – сказал Данил – у нас проблемы.

Полчаса назад в эфир на тревожной частоте вышел капитан небольшого круизника и сообщил, что судно атаковано. По его словам, у нападающих были пистолеты и дробовики. Маломерные круизные суда весьма манёврены и хорошо ускоряются, это и спасло пассажиров и команду. Капитану удалось отогнать пиратов, действуя двигателем как водомётом, а потом оторваться и уйти в океан, пользуясь большей мореходностью, отделавшись лёгким испугом и разбитыми иллюминаторами. При всём при том он не потерял голову и сумел примерно подсчитать пиратов (вышло до дюжины), скорость их лодки в волнение (двенадцать узлов) и отметил координаты места.

Данил уже наметил точку нападения на карте и очертил круг радиусом шесть миль, полчаса хода пиратов на максимальной скорости. Мы уже находились внутри очерченной окружности, и при наших восьми узлах полного хода были для них лёгкой добычей. Поэтому-то мы и шли, полностью затемнившись, но ярко светящийся кильватерный след был виден издалека.

− Иван, ты стрелять умеешь? – спросил меня Данил.

− Не то, чтобы быстро, но метко – ответил я – Пистолет, мелкашка, Калашников.

− Калашников – это хорошо, но чего нет – того нет. Держи ракетницу!

Я с удивлением рассмотрел в свете звёзд старомодную ракетницу, похожую на пистолет с широким дулом.

Пистолет??

− Вот именно, и полностью легальный – сказал Данил, заталкивая в ствол странную кургузую ракету – только заряд с картечью вынуть.

− И вообще – прошептал Судовладелец, показываясь из салона с коротким помповым ружьём в руках – здесь территория Стреляющих Штатов Америки.

Уже проснувшийся Питер с обычной его невозмутимостью встал у штурвала, Судовладелец ушел в салон, Данил занял позицию в кокпите, а я отправился на нос вперёдсмотрящим. Ночь была чёрной, безлунной, в высыпавших на небе звёздах можно было заблудиться. Млечный Путь, из города едва различимый, здесь сиял огнями на полнеба. Звёздам вторили другие огни: светился океан. Мерцали глубины, посверкивали гребни волн. Тонкими росчерками проносились вокруг кальмары, и серебрился за нами кильватерный след. Некоторое время рядом с нами под самым килем плыли какие-то огромные тени, тоже сопровождаемые свечением моря. До самого горизонта – никакого присутствия человека. Так мы и шли всю ночь до утра, никого не встретив и истратив полбака соляры с левого борта. Оружие на борту (лирическое отступление)

Вообще-то, все частные суда должны заходить в порт без оружия на борту. Единственное исключение – пистолет у капитана на больших коммерческих. Всё остальное оружие – нелегальное и его наличие карается по суровым морским законам, вплоть до объявления такого судна пиратским, со всеми возможными последствиями. С другой стороны, настоящие пираты живут в местах, где подобные законы не особо жалуют, и поэтому у них-то как раз с оружием всё в порядке. Вот и ухищряются судовладельцы и шкиперы, стараясь избежать подобных встреч. К сожалению, попасть, например, в Сингапур можно только через опасные моря. И что тогда делать?

Был у меня знакомый, дядька с парусным стажем, еще в восьмидесятые имевший капитанскую лицензию. В лихие девяностые, когда большинство из нас перебивалось случайными заработками, он решил попробовать себя в перегоне яхт. И тогда, и сейчас капитана, с какими угодно корочками и сертификатами, просто так на перегон не возьмут. Нужны рекомендации, а для них нужны перегоны, получается заколдованный круг. Вот и пришлось моему приятелю соглашаться на первое же предложение, оказавшееся весьма рисковым.

Некий англичанин, проживавший на Кипре, купил в Южной Африке катамаран (кстати, у той же фирмы, что делала и нашу посудину) и захотел перегнать его по месту жительства, для чего нанял моего приятеля с командой. В команде еще планировался друг по МГУ-шному яхт-клубу (у которого не получилось с визой) и два матроса, точнее, две матросочки. Итого вышло пять человек: мой приятель, две девушки и англичанин-судовладелец с его бойфрендом. Для полных вахт народа не хватало, и шкиперу пришлось стоять за двоих.

С тех пор, как французы прорыли Суэцкий канал, в Средиземку вокруг Африки есть два пути. Один старый, Васко-да-Гамский, через запад, длинный и нудный, с огромной полосой штилевого моря посередине. Жара, духота, во внутренних помещениях благоухающие канистры с горючкой… Второй через восток: короткий, с хорошим ветром всю дорогу. Обогнуть Африканский Рог – и в Красное море. Кстати, Африканский Рог – это Сомали. В начале девяностых до разгула сомалийского пиратства было еще далеко, и район считался умеренно опасным, примерно как Нигерия на западном берегу. Так что мой приятель после раздумий согласился на восточный маршрут.

Сказано – сделано! Перегон начался, но, чем ближе подходили мореплаватели к Африканскому Рогу, тем тревожнее становились слухи. После Занзибара господин Судовладелец начал потихоньку ударяться в панику. Приятель мой тоже стал задумчив и набросал маршрут через Сейшелы. Для такого перехода нужно было много припасов, которыми решили запастись в Момбасе.

Русская часть команды вернулась на борт с несчётными сумками всяческой снеди (всё, кроме мяса, которому мой знакомый в Африке не доверял). Их встретили сияющие как два юбилейных фунта Судовладелец с Бойфрендом и показали свои приобретения: два новеньких, в масле, китайских калаша и к ним два цинка патронов. Мой приятель вздохнул, почесал в затылке и поздравил с покупкой.

На следующую ночь, уже в океане, завершив свою двойную вахту, он застал в салоне такую картину: на столе разложены части разобранных автоматов, и сидят весьма обескураженные Судовладелец и Бойфренд.

− Что случилось? – спросил шкипер.

− Да вот, собрался почистить – хмыкнул Судовладелец – разобрал, почистил, а как собрать – не знаю.

− Так их же два! – удивился мой приятель – второй бы разобрали, посмотрели, как там и что.

− А я говорил! – встрял Бойфренд – А ты: Оба сразу, оба сразу!

− Может, ты знаешь? – и два вопросительных взгляда скрестились на усталом шкипере.

− Мне умыться надо, вся морда в соли – сказал шкипер – вам Оля поможет. Оль, собери дяденькам автомат, им на вахту пора.

Оля подошла к столу и, привычно беря детали, собрала автомат. Положила на стол, потянулась ко второму…

− Олья, стоп! – прервал её Судовладелец. – Где ты научилась этому?

− В школе.

− В школе KGB? – округлил глаза Бойфренд.

− В школе Spetsnaz? – блеснул познаниями Судовладелец.

− В обычной школе, на НВП… как это перевести-то… Basic Military Training.

− Я не верю! – Судовладелец встал из-за стола.

− Ох, как же убедить вас… Вот, придумала. Сейчас Ленку позову. Лен, Ле-ен, помоги англичанам автомат собрать!

− Сама не можешь? – сонная Лена появилась из дверей каюты.

− Тебя надо для статистики.

− Для статистики… – Лена подошла к столу, не глядя, собрала автомат, щёлкнула спуском и положила на стол. – Всё, я досыпать пойду.

После этого Судовладелец с Бойфрендом посмотрели сначала друг на друга, а потом на показавшегося из гальюна моего приятеля.

− Не знаю, как ты – промолвил Бойфренд, – а я стал меньше опасаться пиратов.

Знакомства там, наверху

Первые два дня нашего плаванья ветра не было. То есть, совсем. Данил смотрел в небо и чесал бороду, потом смотрел на уровень солярки в баках, и опять чесал бороду. Правда, его же стараниями у нас был резерв: шесть пластиковых сорокалитровых канистр, из которых производилась аварийная процедура № 8, а именно, дозаправка в море.

Покажите мне того извращенца, который проектировал горловины баков! Они смонтированы не в палубе, а в борту, и смотрят наружу. Наружу! Я понимаю, это выглядит шикарно, когда в марине услужливый заправщик наполняет их из серебристой цистерны, вытирает сияющий борт и ловит небрежно брошенную рандовую монетку на чай. Удобно, луж из горючего нет на палубе. Но в океане! На зыби! Из скользкой пластиковой канистры весом в сорок кило! ВЕСЬ В СОЛЯРЕ!!!. За проявленное мужество, смекалку и небрезгливость был произведен в боцмана с торжественным купанием на лине. Что я вам скажу, стиральный порошок и протяжка в море на шести узлах делают чудеса. Я вылез на борт такой же розовый и чистый, как в день моего рождения, и потом долго не верил, что потоком воды ничего не оторвало и не унесло.

После той достопамятной ночи ничего особенного в нашем плавании не было. По левому борту тянулись холмы Гаити, покрытые дымом: жители пускали палы, выжигая джунгли под пашни. Дымные облака растекались по склонам и тянулись в штилевое море толстыми серыми космами. Запах дыма смешивался с выхлопом дизелей и вездесущей вонью соляры, порождая весьма депрессивное сочетание. Судовладелец размотал за кормой толстую лесу с яркой блесной, но почему-то в этих богатых рыбой местах клёва у нас не было. Мэри-Лу решила побороть охватывающее нас уныние с помощью блюд филиппинской кухни, что вышло у неё хорошо, не считая добавленных в общий коктейль запахов горячего масла и специй. Данил со своей стороны взялся за нас проверенными методами; целый день все свободные от вахты проводили в работе: чинили, мыли, красили и полировали. Зыбь и жара делали своё дело: у нас стали появляться травмы. Судовладелец сорвал ноготь, откручивая приржавелый винт, и мне пришлось, вспомнив основную специальность, обрабатывать рану и срезать ноготь. Ник уселся на свежеошкуренный для покраски фиберглассовый кожух и много чего себе занозил. Я истратил полтора метра монтажной ленты на удаление инородных тел и раскрасил его йодом под леопарда.

К концу второго дня путешествия ожила рация: чей-то хорошо поставленный голос вызывал нас.

− Парусный катамаран, идущий под мотором с координатами…, назовите себя! – звучало из радио – Вас вызывает фрегат «Хоув» Королевского военного флота.

Данил назвал нас, наш маршрут и пункт назначения и спросил, не находится ли фрегат в патруле из-за недавнего случая с пиратами. С фрегата отвечали утвердительно. Завязался разговор, в ходе которого Данил рассказал о событиях прошлой ночи, упомянув как бы случайно о незапланированном расходе горючего. За время беседы едва различимая искорка по правому борту выросла в корабль военных очертаний. Носовое орудие было зачехлено, и это хорошо, а то я уже напридумывал себе всякого. Когда мы оказались в полукабельтове друг от друга, Данил и вахтенный на фрегате уже звали друг друга по имени, травили байки и вспоминали общих знакомых.

− Так что там насчёт горючего? Сколько вам надо? – вспомнил вахтенный.

− Да так, по мелочи, шести канистр хватит.

− Ну что, тогда гребите к нам с канистрами. Мы их заполним, а вы пока бумаги подпишете.

Через две минуты наш тузик вспарывал носом волны, унося Данила, Судовладельца и пустые канистры. Обратная перегрузка оказалась куда сложней: отяжелевший тузик не хотел стоять у борта, зыбь подкидывала его и по-всячески вертела. Вытягивая тяжелую скользкую канистру, я оступился, ступня подвернулась, вверх по ноге долбануло хрустящей болью – и я охромел до конца плавания. Мы обменялись гудками с фрегатом, помахали им на прощание, и я занял обычную мою позицию на борту. Аварийная процедура № 8 требовала новых жертв.

Уже совсем под вечер Ник зашел в салон, где коротали время над судовым журналом Данил и Судовладелец, и сообщил, что появился ветер и его достаточно для постановки парусов. На это радостное событие из салона высыпали все, и оба паруса были поставлены за рекордное время. Ветер с норда унёс запахи дыма и выхлопа, на кокпите наконец-то запахло морем. Единогласно было решено ужинать снаружи.

Отдав должное вкуснющей тушеной курятине по-филиппински, мы расселись на кокпите, подставив лица ветру. Односложный послеобеденный разговор быстро свернул на удачи минувшего дня. Данил усмехнулся в бороду:

− Со мной не пропадёшь! – сказал он полушутя-полусерьёзно – У меня там, наверху, знакомства – и показал пальцем в лиловое вечернее небо.

− В смысле, знакомства? – удивился Ник.

− Ну да, и по дружбе дают мне предчувствия, знаки, знамения, называй как хочешь. Были у нас проблемы с горючим, хлоп – и их больше нет. Не было ветра, раз – и он уже есть!

− Хорошо, если так! – включился в разговор Пол, – А что говорят твои предчувствия об этом – и он показал на натянутую за кормой лесу – Клюнет на неё что-нибудь?

− Не волнуйся – сказал Данил в тон – Клюнет и нас всех удивит.

Мы еще посидели, наслаждаясь ветром и глядя по сторонам, как вдруг Ник вскочил с места.

− Смотрите, там, за кормой! – закричал он.

И мы увидели, как какая-то огромная туша появляется в буруне за кормой, поворачивается белым брюхом. Леска вмиг натянулась до звона, тренькнула и оборвалась.

− Стоп машина! – приказал Данил – на винт бы не намотать. Потом обернулся к ошарашенным нам и сказал: – Ну вот, а вы, небось, сомневались.

Встречи в полночном море

С ветром наше путешествие стало веселее. Пусть его и не хватало пока для хорошей скорости, но мы уже могли идти только на одном дизеле из двух и меньше расходовать горючее. Для меня настало время вожделенной парусной практики. На перегоне, когда и ветер, и курс долгое время постоянны, можно изменять натяжение парусов, их взаимное расположение и прочее, добившись в конце концов оптимальной тяги. Пусть у большого катамарана время реакции доходит до одной минуты, всё равно, за вахту я мог перепробовать множество различных вариантов. Правильно отстроенный парус давал заметную прибавку в скорости, и такие изыскания приветствовались всеми, включая Судовладельца. Только Данил, непонятно почему, смотрел на мои экзерсисы с видимым неудовольствием. Когда я спросил его о причине, он неодобрительно хмыкнул:

− Снастями ты ёрзаешь, туда, сюда… Парус перетягивается, снасти трутся, рангоут нагружается бестолку… Не на регате мы сейчас!

Потом я не раз замечал, что отличные капитаны-перегонщики на регатах и гонках излишне осторожничают, выбирают безопасную нагрузку и курс, и оттого проигрывают своим более рисковым коллегам. Данила я послушал, согласился с ним, но парусами играть не перестал, только сделал настройку более щадящей, а во время регулярных боцманских обходов с большей тщательностью обследовал снасти.

Ветер всё свежел, качка тоже усиливалась, меня в носовой каюте уже ощутимо подбрасывало на койке. Ник первый из наших надел спасжилет (пижонский, с тревожным радиомаяком и автонаддувом), и тут же умостился на носовой сидушке, где самый ветер и волна. Вернулся через десять минут, совершенно мокрый, счастливый и в раздувшемся спасжилете. Умная встроенная автоматика приняла особенно сильное обливание волной за утопление, и тут же надула жилет, заклинив Ника в сидушке на пять минут, пока он не нашёл стравливающий клапан, а сдавленные его вопли о помощи никто в кокпите не слышал.

Весь третий день плаванья нам попадались корабли: попутные и встречные, грузовые, пассажирские, медленные и быстрые… Весь этот поток между Карибами и Штатами втягивался в воронку Багамского канала между Багамскими рифами и Кубой. Теперь нести ночную вахту стало гораздо труднее: приходилось высматривать в ночном море ходовые огни кораблей, определять на глаз их курс, брать пеленг, а при необходимости – связываться по радио и согласовывать курсы. Конечно, согласовывать – это сильно сказано: обычно вахтенный представлялся и спрашивал, не идем ли мы пересекающимся курсом и не надо ли нам его сменить.

− Ну да, мы идём под парусом, вроде как, имеем приоритет – комментировал Данил, разлёгшись на банке в кокпите – но нам гораздо проще повернуть, чем, например, ему – и он показал зажатым в руке бутербродом на идущий встречным курсом здоровенный супертанкер.

− И, кроме того – добавил Пол, выходя из салона, тоже с бутербродом в зубах – если он не отвернёт, то об нас даже краску не поцарапает. А нам будут опаньки.

Предмет нашей беседы всё тянулся мимо нас, а высокая кормовая надстройка еще была далеко по курсу.

− И еще, никогда не проси их сбавить или прибавить ход! – Денис нанёс coup de grace моей вере в морские традиции – Тебя просто пошлют нафиг. У него каждая секунда полного хода – это двести долларов горючки, и подобный штраф на вахту судовладельцы могут повесить запросто.

Настроенный подобным образом, на свою вахту я отправился вперёдсмотрящим, вооруженный биноклем и рацией, в страховочной сбруе. В отличие от Ника, я устроил наблюдательный пост возле мачты: досюда волна пока не доставала, а за парус можно и заглянуть.

Ночная вахта в оживлённом судоходном канале – это четыре часа вращения головой, замечательная профилактика остеохондроза и тренировка зрительной памяти. Видишь белый огонь справа по корме – звезда это или корабль? Если корабль, тот ли это, что ты наблюдал десять минут назад? Стал ли он ярче, или тусклее? Ага, ярче… А что это справа от него? О, да это зелёный ходовой огонь, значит, кто-то нас нагоняет и скоро нагонит. Ну и что, что красного не видно, может, он закрыт надстройкой или вообще не горит. Брать пеленг, при необходимости связываться для коррекции курса. А ведь это не единственный корабль в поле видимости – их несколько, и каждый приходится запоминать, отслеживать, брать пеленги…

Тот, нагонявший, оказался транспортом типа Либерти, привет из Второй Мировой, переделанный в сухогруз, и ходовой красный у него действительно не горел. Зато радист у него бдел на вахте, а не в видеоигрушку гонял. Тут же нашелся вахтенный, я в рацию слышал, как он гоняет дежурных ремонтников до боли знакомым лексиконом. М-да, «я русский бы выучил только за то…»… Меня поблагодарили и проследовали дальше, на Сантьяго, оставив нас всматриваться в горизонт.

Впрочем, что там всматриваться? Прямо по курсу звёзды поблёкли, над горизонтом переливалось зарево. «Круизный лайнер, встречным курсом» – разъяснил Питер – «Сейчас появится» И впрямь, появился! – над горизонтом вставала мачта, расцвеченная прожекторами. Вот показался мостик, а вот и палуба за палубой выходят из-за горизонта яркими полосками, начисто забивая моё ночное зрение. Какие там ходовые огни, где? «Посмотрим, где мачта» – пока я тёр ослеплённые глаза, Питер невозмутимо приник к биноклю – «Ага, прямо над мостиком. Значит, идёт на нас контркурсом. Надо связываться».

Я настроился на шестнадцатый канал, вызвал круизный лайнер, подождал, повторил вызов… Никакого ответа, а между тем он уже показался из-за горизонта целиком, и вся сияющая громадина невозмутимо пёрла нам навстречу. На мой отчаянный вызов откликнулся только давешний сухогруз: «Слушай, земеля, это же круиз, у них радисты часто [bebeeep] пинают. Так что, готовь ракетницу!» Ракетница в чехле, ракеты рядом в кармашках… блин, какой же там код: красный? Белый? – всё забыл на нервах! Белая ракета с шелестом ушла в зенит, лопнула и осветила нашу посудину. Через десяток секунд нас вызвали по рации. Голос недовольный, говорит по-английски с густым средиземноморским акцентом, среди фоновых шумов – явственное хихиканье. Стараясь не сорваться, повторяю запрос. Мне отвечают: «Всё в порядке, следуйте прежним курсом». Какой, нафиг, прежний?! Вот мы, а вот они, идём навстречу друг другу. Да нас одним буруном перевернуть может! Ну их, такие курсы! Питер был со мной согласен.

− Вас не понял, вас не понял, сильные помехи. Отклоняюсь налево пятнадцать, налево один-пять, новый курс двести семьдесят, новый курс два-семь-ноль. Over.

Мы повернули влево на пятнадцать, а потом еще на десять, и всё равно туша круизника прошла в двух кабельтовых от нас. Ярусы палуб возвышались над нами стеной, грохотала музыка, с открытых балконов щёлкали вспышками. В довершение всего с мачты засиял прожектор, осветив наше судёнышко и ослепив меня и Питера. Вся команда как по тревоге высыпала на палубу. «Вот, гады!» – выразил общее мнение Данил – «Аттракцион из нас сделали. Это они специально так!» Снова ожила рация. «Мальчики, вы были восхитительны!» – сказал из неё хмельной женский голос – «Извините Луиджи за невинную шутку, это я попросила». Я задохнулся, все цензурные слова куда-то делись. Вместо меня рацию взял Данил, процитировал статью Морского кодекса, время и координаты нарушения и вежливо попросил Питера занести всё в журнал.

Проводив морского мега-хулигана незлым тихим словом, свободные от вахты отправились по каютам спать, мы же с Питером снова вперили восстановившиеся глаза в горизонт. Почти сразу же оба увидели по курсу пару очень странных огней. Белые, как ходовые, они могли бы обозначать судно на ходу, но ни красного, ни зелёного мы не разглядели. Впрочем, если мы видим его борт, то оно точно куда-нибудь уйдёт, вправо, влево – неважно, освободив нам дорогу. Время шло, мы сближались, но загадочное судно оставалось прямо по курсу. Более того, белые огни слились теперь в один, что значило, что наш визави повернулся в нам кормой… или носом! На вызовы по рации нам отвечал только треск помех. «Давай уклоняться» – решил Питер. Право двадцать!

Ночное море обманчиво: таинственное судно оказалось гораздо меньше, чем мы думали – и гораздо ближе! Мы обходили, оставляя слева по борту, роскошную круизную мотояхту. На её борту – ни шума, ни движения, ни даже всегдашнего гудения генератора. Темнота и тишина, только два габаритных огня, которые мы и видели. «Как ты думаешь, может, им нужна помощь?» – задумался Питер. Пробужденный сменой курса и изменением оборотов дизеля, в кокпит вскарабкался зевающий Данил. Увидев яхту, округлил на нас глаза:

− Вы что здесь забыли? – прошептал он – Быстро рвать отсюда когти!

Когда яхта призраком растаяла за кормой, мы спросили Данила, чего он так испугался.

− Смотрите! – сказал Данил уже нормальным голосом – Дорогущая яхта лежит в дрейфе, да не где-нибудь, а между Гаити и Кубой, без шевеления на борту. Скажите честно, нам это надо?

Крыть было нечем. Мы согласились с Даниловой логикой и продолжали нести вахту. Герои авантюрных романов непременно пошли бы на яхту и огребли на свою голову сюжета страниц на двести. Увы, вокруг нас была реальная жизнь. Данил теперь уже не ушел в каюту, а укрылся одеялом в кокпите.

− Как ни уйду спать, у вас опять приключение – проворчал он – Буду здесь с вами бдеть.

Он действительно провёл с нами остаток вахты, пока не вышли на смену Пол и Ник. Из-за этого и случились с нами последующие события.

Вы часто просыпались в невесомости? Я именно так и проснулся под утро той же ночи. Ощущение падения, вокруг – только воздух, темнота и вой в темноте, и потом резко – удар об подволок каюты лицом и раненой ногой. О-о-ой, что ж так больно-то! Сознание моментально включилось, на автомате схватился за поручень, и тут проснулось и подняло тревогу внутреннее чувство опасности. Что-то было не так. Опасно не так.

Беглый взгляд в иллюминатор – в свете палубного фонаря мечется и хлопает полотнище стакселя, облепив прижатую к борту человеческую фигуру. Опять волна в борт, да сильно как! Снова многоголосый вой, как ветер в трубе… Ветер! Мы попали в шторм! Накинуть ветровку и сбрую – секундное дело, обуваться дольше: саднит ударенная по больному нога, потом приковылять наверх. В открытую дверь тут же ворвался ветер, несущий хлопья пены, чуть не затолкал меня обратно в салон. Ого, а я вовремя: вокруг бушует и ревёт, в кокпит захлёстывает пена, Пол с видимым усилием вцепился в штурвал, и больше никого на кокпите нет. «Где Ник?» – он угадал мой вопрос, звук которого оборвал и унёс ветер, и только мотнул головой вперёд на палубу.

Вся палуба освещена мачтовым фонарём, так что оступиться мне не грозит. Враскорячку доплетаюсь до стакселя, дёргаю запутанные шкоты. Парус с фырканьем уходит за борт, освобождая Ника, который тут же садится на палубу, не обращая внимания на хлещущие волны. «С тобой всё нормально? Не ранен?» – он только улыбается и трясёт головой. Тащу его в кокпит, а навстречу мне уже ползут, пристегнувшись, Мэри-Лу и Питер. Отдав Ника им на попечение, остаюсь у мачты с Данилом: брать рифы на гроте, скручивать стаксель и закреплять всё по-штормовому.

Зимние шторма на Карибах налетают быстро, и почти без предвестников, ветер набирает полную силу за считанные минуты. Коварство стихии не было опасно для утренней вахты: опытный мореман Пол Джексон углядел приближение шторма за несколько минут. Ошибка его была в том, что, понадеявшись на свой морской опыт, он не стал будить команду, решив, что они с Ником справятся вдвоём. Дальше была заклинившая закрутка стакселя, сам парус, заполоскавший по ветру и прижавший Ника к леерам, да так, что еще чуть-чуть – и вытолкнет за борт и, в довершение всего – сдохший от перегрузки автопилот и гидроусилитель штурвала. Оказывается, я действительно успел вовремя.

Чуть отойдя от аврала, зашли в салон, и узрели там полтергейст в действии: все незакреплённые предметы под ударами волн встряхиваются в тесном пространстве салона как в огромном миксере. «Утюги за сапогами, сапоги за пирогами…»… Утюгов, к счастью, не было, но мне прилетело в затылок пластиковой канистрой с маслом, а за Мэри-Лу погнался увесистый лоцманский атлас, кровожадно щёлкая переплётом. Хорошо еще что посуду мы её стараниями моем после, а не до, еды, а то бы еще и «Федорино горе» проиллюстрировали, хотя мне уже виденного в салоне хватило с избытком. Да-да, уважаемый читатель, признаюсь честно, я сбежал от прыгучих бутылок и летучих полотенец, на волю, в кокпит, оставив Судовладельца и Мэри-Лу бороться с вещами и Ника – предаваться самолечению пуэрториканскими запасами. Снаружи всё так же выл ветер и били волны, но паруса были зарифлены, вещи закреплены, и Пол держал курс, с усилием, но ровно ведя катамаран наперерез волнам.

Тем временем настало утро, и невидимое за тучами солнце взошло, осветив небо у горизонта, и показалось мне, что это задник исполинской сцены. Кулисами здесь были дождевые шлейфы туч, а зрителями были мы. И на этой сцене шло представление – на ней танцевала нечеловечески гигантская фигура, похожая на куклу из палочек, но огромная, достигающая головой туч. Одетая в водяную пыль, она изгибалась, как в восточном танце.

− Твистер, водяной смерч – сказал мне в самое ухо Данил. Только сейчас я заметил, что он одет, как и все мы, в ветровку, жилет и сбрую.

Тут из-за кулис выплыла вторая извивающаяся колонна, и они начали медленный танец, обходя друг друга. А дальше, за пеленой дождя, виднелись ещё, и ещё. Свистел ветер, бушевали волны, а мы чувствовали себя детьми, которые попали на таинственный праздник неведомых существ и, не дыша, во все глаза смотрят на происходящее. Жаркое из летучей рыбы

До полудня шторм стих так же быстро, как и налетел, оставив после себя несущиеся рваные клочья туч, ветер на шесть баллов с порывами и резкую короткую волну. Как объяснил Данил, к северу от нас большие океанские валы дробятся на рифах и рождают этакую рябь, с полутораметровыми злыми волнами. От их ударов катамаран гудел как барабан, но держался.

Мы подсчитали потери. Можно сказать, дёшево отделались: одна погнутая леерная стойка, подтекающие иллюминаторы на правом борту, ненадёжный автопилот. Ещё одну потерю обнаружила Мэри-Лу, собираясь готовить завтрак: не работал холодильник. Тридцать литров его были загодя набиты всяческой снедью, которую мы расходовали экономно, понемножку на все шесть дней пути. Теперь всё это богатство разморозилось и больше одного дня не проживёт. Ко всему прочему, перелечившийся Ник поставил обратно незакрытую бутылку, и она упала от качки. Теперь холодильник предлагал нам на выбор колбасу с ромом, сыр с ромом и проспиртованные сосиски. И колбаса, и сыр по американскому обычаю были куплены уже нарезанными, и поэтому сейчас в пищу годились весьма условно.

Ник, мучимый совестью и похмельем, вызвался сварить обед из сосисок и макарон, но плита, пыхнув желтым огнём, отказалась зажигаться. Дело житейское, кончился газ в баллоне, у нас было еще два, в Пуэрто-Рико заправленных доверху. Пол сноровисто поменял баллоны, но и с новым дело не заладилось: плита молчала и не зажигалась. Данил подключил третий – та же история. Похоже было, что какой-то шакал из яхтсменов ночной порой поменял наши заправленные баллоны на свои, пустые, очернив душу кражей и сэкономив себе двадцать долларов. В довершение всего наши запасы галет промокли натёкшей из иллюминатора морской водой.

Чипсы и сосиски (холодные), сосиски и чипсы! – вот каково было наше меню на оставшиеся два дня перегона. Надо сказать, что теперь, когда гидроусилитель штурвала не работал, вахтенному приходилось трудиться всерьёз, чтобы удержать наше судно на курсе. Четыре часа усиленной мышечной нагрузки, пусть даже и сменяясь – калорий уходит прорва. Сменившиеся с вахты молотили наше скудное меню так, что треск стоял, и даже заспиртованные помидоры уписывали с благодарностью во взгляде. Мэри-Лу, глядя на это, страдала всей душой. Порывшись в куче барахла, оставленного в рундуках с чартерных времён, она разыскала там блесну совершенно психоделического вида и, наживив, отправила за борт. Судя по окраске и дредам, блесна была предназначена для ловли раста-рыбы, которая так далеко от Ямайки не водится, поэтому разнообразить меню не удалось.

Тем временем мы уже прошли узость Багамского канала и повернули на север, к Флориде. Толкотня волн закончилась, нас подхватил на свои могучие плечи Гольфстрим. Цвет воды изменился, стал густо-синим, среди волн часто просверкивали косяки летучей рыбы. Ночью, когда мы с Питером стояли вахту, рыбки искрами проносились над палубой. То ли ходовые огни их привлекали, то ли еще что-то. Во время обхода я обнаружил, что палуба ближе к носу буквально кишит летучими рыбами. Вот так улов, сам идет к нам в лодку! Недолго думая, я собрал их в ведро и залил морской водой. Меня они не впечатлили: вылитая мойва, хоть и с крыльями.

На следующее утро Мэри-Лу действительно обрадовалась улову и, тщательно выпотрошив каждую рыбку, выложила их на противень. Среди оставленной от чартерных времён всякой всячины она обнаружила пакет с углем, а монументальных размеров гриль с тех же времён украшал наш кормовой транец. Ветер раздул огонь под решеткой, на краткое время превратив наше судёнышко в пароход, а еще через пять минут, привлечённая запахом, на кокпите собралась вся команда. Последним появился Данил. Узнав, что именно печется на углях, он скривился:

− Ой, напрасно вы это делаете. Гадость эта летучая рыба: костлявая, и пахнет рыбьим жиром. Давайте лучше сосисок запечём, всё ж разнообразие!

Узнав, что сосисок больше нет, тяжело вздохнул:

− Вот вечно так: как ни возьмусь перегонять, фунтов пять сброшу.

Мэри-Лу тем временем выложила рыбу на бумажное одноразовое блюдо. Действительно, пахло от рыбы странно: если бы я сам собственными руками не ловил её этой ночью, подумал бы, что она «спит» уже третий день.

− Э-эх! – сказал Данил, открывая пакет с чипсами – А ведь совсем недалеко от нас была Куба.

− И что, Куба? – забеспокоился Судовладелец – нам на Кубу нельзя! Судно-то американское.

− Видите ли, – улыбнулся Данил – тут есть тонкости. Дело в том, что весь Багамский канал находится в пределах территориальных вод Кубы. Так что, хочешь не хочешь, а все суда проходят через них. С другой же стороны, кубинские рыбаки, наловив, к примеру, лангустов, чуть-чуть отплывают от берега, и вот они уже в судоходной зоне.

Глаза его прикрылись Данил размечтался.

− Идешь, бывало, Багамским каналом, чуть принял к югу – и вот они, рыбаки. Кричат: «Лангуста! Лангуста», и на вытянутых руках показывают во-от таких зверюг! – тут Данил развёл в стороны руки. – И валюты никакой не надо, сплошь бартер: ты им пива, они тебе лангуста, расходимся довольные!

− И тем самым нарушаете закон о торговом эмбарго Кубы – в голосе Пола Джексона сквозило ехидство – А если кто узнает?

− Вот потому американские яхтсмены строго блюдут законы, и никогда не меняют на пиво этих вкусных, только что выловленных, мясистых лангустов – сказал сурово Данил и решительно пододвинул к себе тарелку с летучей рыбой.

Ну вот и последний, шестой день нашего путешествия. Удивительно спокойный, надо сказать. Разношерстная наша команда втянулась в ритм, мы уже не стучимся об углы, даже в ночной темноте салона, и без будильника просыпаемся на вахты. Ветер как был так и остался, почти семь баллов, но мы к нему уже привыкли. Нам помогает течение, и Пол с гордостью уже дважды выводил в журнале скорость в девять узлов. Мы приспособились-таки кипятить воду на гриле, и я соорудил на обед макароны по-флотски, правильные, с тушенкой. Даже раны, полученные в плаваньи, у всех зажили, несмотря на влажность и постоянную нагрузку. Только я шкандыбаю на хромой ноге как Джон Сильвер.

Под вечер шестого дня появилась сотовая связь, первым у Данила на старомодном, но до жути мощном аппарате с внешней антенной. К нему тут же выстроилась очередь «на позвонить». Я тоже дождался и обменялся счастливыми репликами с семьёй. Слышно было всё еще плохо, но радость в голосе родных было не скрыть. Почти сразу же забеспокоился Пол: ему могли звонить заказчики по поводу многочисленных его проектов, включил свой телефон и отправился на левый борт, как будто разница в четыре метра могла помочь.

Близость берега чувствовалась в воздухе, несущем запах пальм и бензина, в криках чаек и снова изменившемся ритме волн. Все наши распаковывали сумки, вывешивали сушиться или клали под матрас «гладиться» рубахи. В гальюнах брились, расплёскивая неприкосновенный запас воды. Мэри-Лу в салоне сосредоточенно красила ногти, и от ударов волн дребезжала на столе косметика.

Мы с Данилом обходили катамаран вдвоём, составляя список поломок для страховой компании. Список получался длинный, но всё по пустякам.

− Не стоит это предъявлять страховщикам – рассуждал вслух Данил – Они, конечно, выплатят, но потом страховой взнос задерут. Мы лучше сами.

С этими словами он полез в машинное, откуда через минуту вернулся озадаченный.

− Иван, попробуй запустить второй дизель! – попросил он. Я нажал кнопку, повернул ключ… Дизель не запускался!

− Сдохла пусковая схема, причём, где-то закоротило – поставил неутешительный диагноз Данил. – Пусковые аккумуляторы разряжены в нуль.

− Да уж… Выходит, мы дойдем на одном только дизеле…

− И если он заглохнет, его больше не запустить.

Как-то мне фатально не везёт на двигатели в пути. Не первый, между прочим, случай.

− Land ahoy!! – выкрикнул Пол с борта, и кокпит над головой задрожал от топота бегущих ног. Вылезли и мы. Право, на это стоило посмотреть: на фоне закатного солнца прямо из океана вставали небоскрёбы Майами.

− Ну вот, мы у цели – сказал Данил – Еще четыре часа – и дома.

Четыре часа мы шли вдоль постепенно меркнущей линии заката и разгорающихся огней. Фары машин, вспышки рекламы, линии фонарей вдоль улиц – а мы, похоже, отвыкли от всего этого. К причалам Форт-Лодердейл мы подошли уже поздно, в самый отлив. Данил пригласил Судовладельца к штурвалу.

Маневрировать в тесном канале против отливного течения – дело и так не простое, в порывистый ветер, да на одном дизеле – сложнее в разы. Мы чудом разминулись с буксирами, волокущими плавучий док, потом долго нацеливались под мост. Данил, кажется, пожалел о своём опрометчивом решении. На лбу Судовладельца выступили крупные капли пота. Остальные могли только сочувствовать и стоять по бортам с кранцами, на всякий случай.

В очередной раз промазав мимо створа, Судовладелец не выдержал и взял рацию.

− Pan-pan, pan-pan. Катамаран…, маневрирую в канале против сильного отлива, имею проблемы с двигателем. Прошу помощи.

В ответ рация чихнула и сказала сонным голосом:

− Катамаран, вы к первому пирсу сами причалите, или вам нужна помощь?

− Причалим, причалим! – сказали, показалось мне, мы все хором.

− Хорошо, чальтесь там. Эту ночь забесплатно. Пришлю к вам таможенника, а завтра посмотрим что и как.

Дважды просить нас было не надо. Катамаран был немедленно притёрт бортом к свободному месту на пирсе № 1. Тут же был прокинут электрокабель и шланг с водой (бесплатно же!), и мы, будто не было долгого стояния с кранцами, зашуршали по судну со швабрами, отмывая его от сантиметровой толщины соляной корки. Заправившись водой под пробку, сошли на берег.

Как же это странно, быть на берегу после недели в море! Земля стоит под тобой и совсем никуда не двигается, а вокруг всё какое-то пёстрое, быстрое и маленькое. Даже голова кружится с непривычки. Решил пройтись вдоль пирса и адаптироваться, Данил присоединился к прогулке.

Первый пирс Форт-Лодердейла – это ярмарка тщеславия, выставка напоказ воплощённой американской мечты. Наш кораблик (сорок пять футов длина, двадцать метров мачта) не просто потерялся среди стоящих громадин: его невозможно было разглядеть! И ведь все эти суда – чьи-то частные яхты, буквально, лодочки для покатушек. «Я говорил» – продолжает разговор Данил – «Тузик надо брать самый большой, который только можно упихнуть на палубу. Вот смотри!» – и показывает на одну такую яхту. Там на кормовой шлюпбалке висит тридцатифутовый катер. Хмм, а на верхней палубе вообще вертолёт: «Предводитель команчей живёт в пошлой роскоши». Дошли до ночного кафе, посмотрели в меню, разглядели ценники, крякнули. Что ж теперь, возвращаться к нашим с пустыми руками? «Зачем же с пустыми?» удивился Данил – «У меня здесь машина на стоянке, прокатимся». На даниловой машине, старом пыльном джипе с брезентовым кузовом, мы посетили пару магазинов и, вернувшись, устроили настоящий пир, первый на твёрдой земле. На следующий день нас ждал ремонт, перегон на финальную стоянку, а меня – обратная дорога.

Я вернулся домой загорелый до черноты, хромой, привезя для маленькой дочки красивую розовую раковину. «Хорошо походил?» – спросила меня жена, и на мой утвердительный кивок загадочно прищурилась: «Это важно, потому что следующие полтора года у тебя не получится». Так я узнал о грядущем прибавлении в семействе.

Прошло время, и за это время много интересного и разного случилось в моей жизни. Из той моей команды только Судовладелец подаёт о себе весточки: из Вальпараисо, Гонолулу, Сиднея… Судя по всему, дела у него идут неплохо. Данил устроился на работу, опять по специальности, только уже без командировок в Россию. Мои детки подросли достаточно, чтобы самим читать (и сочинять!) истории про пассаты, шкоты, кильблоки и прочие жвакагалсы. Этой весной мы с ними решили пройти по Карибам. Я думаю, нам будет о чем написать. Пиастры! Пиастры!

Разбирать сумки после отпуска – занятие для многих скучное и неинтересное. Подумать только, сколько всего можно измазать, порвать и растерять всего за неделю! Из сумки раскладываешь по кучкам: не пользованное, в починку, на выброс.

…Спасательный жилет Сашки, условно чистый…

…Спасательный жилет Владьки, весь в соли, стирать…

…Кинжал, всю неделю пролежал в ножнах, смазать – и в ящик…

…Блесна, помята чьими-то зубами и крючок разогнут. На выброс…

…Рубашка шёлковая, дырявая. Постирать и зашить…

Монотонные движения, открытые сумки. Поздняя ночь, дом спит, только одинокий ночник горит в прихожей, бросая по углам длинные тени. И кажется мне на границе сна и яви, что кто-то другой задолго до меня так же откладывал на деревянный пол кинжалы и шёлковые рубахи, улыбался воспоминаниям и прикусывал ус. И вот уже ночник обернулся шандалом, а кусочки перламутра на дне саквояжа заблестели старым золотом.

Предисловие

Из тебя выйдет прекрасный юнга, Хокинс

Дети и увлечения родителей: сколько по этому поводу сломано копий, сколько слёз тайно пролито в подушку! Детям свойственно увлекаться и остывать, а потом придумывать свои занятия. Им трудно часами ковыряться в железках, даже зная, что из них выйдет настоящий мотоцикл. Они пищат, тихо и не очень, идя с рюкзаком по горной тропе. А рядом с ними идёт взрослый, и каждый шаг его – неустойчивый баланс. Показать трудности, не отпугнув. Заразить интересом и поддержать его. Отличить каприз от усталости. По-другому не выйдет, если хочешь, чтобы сын или дочь тебя поняли и, даже не следуя твоим путём, познали радость увлечения. Точно так же когда-то учили тебя самого.

Был случай, мы возвращались с недельной регаты по Эгейскому морю (в команде были я и моя дочь Сашка). На подходе к Афинам усилился ветер, раздуло волну. И вот, уже почти у самой гавани, мы заметили вдалеке среди волн какие-то треугольнички. «Детки тренируются» – объяснил шкипер. Треугольники оказались парусами швертботов, и управляли ими дети, по одному в лодочке. Они плыли среди волн, почти скрываясь за ними, отпуская паруса на порывах, их лица были веселы и сосредоточены. Они перекрикивались, кто-то брызгался, кто-то лихачил на гребне волны, а за ними чуть поодаль, чтобы не мешать, следовал тренер на моторном катере. Санька махала рукой деткам, а я запомнил взгляд тренера, бдительный, оценивающий риск, со знанием и верой в подопечных. Сколько раз потом я беспокоился за детей: когда поднимал Сашку на мачту, чтобы она распутала снасти, когда отправлял Владьку вперёдсмотрящим на нос, лавируя среди мелей и рифов, когда отдавал Егору вахту на длинных переходах! Тогда я вспоминал малышей в швертботах, взгляд тренера, и мне становилось легче. Часть 1

Каждый был готов помочь мне, едва узнав, что мы едем за сокровищами

− Эй, Детки, хотите отправиться в плаванье?

− Хочу-хочу-хочу! – мгновенно ответила Сашка.

− Конечно! – отозвался Егор.

− А акулы там будут? – поинтересовался Владька – А то в прошлый раз не было!

− Хорошо! – обрадовался я – а теперь берём бумагу и пишем, чем мы хотим заниматься в плаваньи.

Список получился внушительный. Там были и Санькины рисунки, и «сокровща» (это Владька), и фотография, надводная и подводная, и разговор с дельфинами, да много чего еще. Экзотику, вроде «битв с пиратами», трезво оценив семейные возможности, решили исключить.

− Теперь давайте посмотрим на карту и скажем, где всё это у нас получится.

Да, слабовато у девятилетних с географией! Абстрактно потыкав пальцами от Жёлтого моря до Антарктиды, меньшие свалили решение на старших: меня и Егора, а сами убежали куда-то.

− Да, кстати, ты узнавал, чего хочет мама? – спросил меня Егор.

Мама хотела, чтобы было «тепло» и «красиво». Еще она хотела купаться и, если получится, танцевать. Вроде бы, простые желания, но Чесапик и всё, что севернее Вирджинии-Бич ими отметались, равно как и Западное побережье. До июня там слишком холодно.

− Может быть, Флорида? – вслух думал я – Тёплое море, рыба, губки всякие… Представляешь, швартуемся в Санкт-Петербурге, и сразу с борта яхты – в музей Дали! А вечером – танцы, Тампа рядом.

− А что мы остальную неделю будем делать? – включился в роль скептика Егор – Вокруг мели, особо никуда не причалишь. Так и бегать вокруг Тампы?

− Тогда мыс Гаттерас! Песчаные дюны, хищные растения, ящерицы. Двести километров диких песчаных пляжей – и никого вокруг!

− И ближайший магазин тоже миль за двести. И ветер семь баллов каждый день. Пап, ты не на регате!

− Что ж тогда остаётся? Только Средиземка и Карибы…

− Карибы! – подумали мы хором. Это часто получается с детьми: хором громко думать.

− А что! – подумал дальше я – В этом есть благородная безуминка. Островов много, все они разные, переходы небольшие. Яхтенных агентств много, лодочки на выбор.

− На каждый остров нужны визы. Приехал, и сразу в таможню – возражал Егор, но уже скорее по обязанности. Идея, похоже, его захватила.

− А мы поедем туда, где виз не надо! Смотри, вот Американские Виргинские острова. Сент-Томас, Сент-Джон, Сент-Круа. Вот Пуэрто-Рико с Моной и Кулебрами. Выбирай, что хочешь!

Последующие события показали, что я был не совсем прав, но об этом – несколько позже.

Следующие две недели прошли в неторопливом поиске чартерных агентств. Их на моё удивление оказалось гораздо меньше, чем через пролив в британской виргинской колонии. Ценами они тоже не радовали, а узнав, что я планирую обойтись без наёмного капитана, вообще поднимали до потолка. Явно здесь был какой-то риск, о котором мы не знали.

Беседы на форумах и чтение путевых журналов приоткрыли тайну. Наветренные острова действительно расположены очень компактно и, как правило, достижимы за пару-тройку часов под парусом. Если разыграется непогода, всегда есть где спрятаться. Путь же от Сент-Томаса до Кулебры занимает полдня, а в ненастную погоду и при волне – даже больше. Если с яхтой что-то случится, спасатели могут элементарно не успеть на помощь. Теперь представим себе типичного офисного «яхтсмена», вышедшего из уютных внутренних вод в океан. Похоже, чартерным агентствам было чего опасаться.

Отказавшись от посредников, стал звонить в агентства напрямую. На третьем звонке меня внимательно выслушали, не испугались русского акцента, запросили резюме на шкипера и членов команды. «Хотите резюме – получите!» – обрадовался я, и послал данные о себе, Егоре и Сашке. Сашкино-то резюме с восемьюстами милями, ночными вахтами и починкой такелажа их, как потом оказалось, и добило. Цену мне назначили гораздо ниже, «как для своих», хотя страховой взнос запросили наличными.

Оставалась последняя забота: авиабилеты. Я, конечно, знал, что в пасхальную неделю дешевых рейсов не жди, но всё равно действительность ошарашивала. Авиакомпании, похоже, решили, что мы отправляемся за золотом Флинта и уже знаем, где его искать. Тут на помощь пришла моя профессия. Каждую неделю летая на проекты, я накапливаю в год весьма приличную сумму в авиамилях, за которые можно приобрести билет, и не один. Только вот ни в одной системе миль для всего семейства не хватало. Пришлось менять мили на билеты поодиночке, и выходило, что все мы прилетаем в Сент-Томас разными рейсами, по одному, как революционеры-конспираторы. Самый длинный и нестандартный рейс оказался у меня с младшими. Пускай, так даже интереснее.

Интересно, кто мог нарисовать эту карту

В восьмидесятые годы прошлого столетия тогдашний я мало напоминал себя нынешнего. Был я беспечным, худым и лохматым, но, как и сейчас, меня охватывала время от времени жажда странствий. Когда это происходило, умные книжки переставали лезть в голову, на работе становился рассеянным и забывал помыть скальпели или того хуже, запереть сарай с мётлами. От древнего недуга, знакомого еще Гиппократу и Авиценне, было только одно средство, и выдавалось оно в особом месте.

От метро «Таганская» мимо старых усадеб с магазином мед. инвентаря, мимо церкви Мартина Исповедника, Папы Римского и православного святого, налево в проулок, где огромные старые клёны, к широкой двустворчатой двери, которой с виду не пользовались лет пятьдесят… Это, к вашему сведению, схема прохода. Название тоже атмосферное: «Большая Коммунистическая 17, библиотека МГЦТК».

В сундуке Билли Бонса лежала только одна карта. Синдбад-Мореход совершил семь путешествий в жизни. В архивах Библиотеки Центрального Турклуба хранятся тысячи отчётов. Кроки, нарисованные от руки, чёрно-белые фотографии – иллюстрации, а кое-где – рисунки, наброски с натуры и портреты.

Здесь чернила расплылись – на порогах залило чехол с журналом. Тут строчки отчёта выжгло до желтизны злое устюртское солнце. Сихотэ-Алинь и Путоран, Чаткал и Кемь… Самая роскошь была взять в ДСП-шном отделе карту – километровку и, сверяясь с отметками широт и долгот, прокладывать маршрут, которым может быть пойдёшь в будущем:

…Ориентация склонов север-юг. С севера к перевалу ведёт широкий снежно-ледовый склон протяжённостью 350–400 м и крутизной 30–35˚, примерно на 2/3 подъёма бергшрунд, пересекающий весь склон. Седловина широкая, осыпная, тур рядом с характерным скальным «пальцем» у восточного края седловины…

Мало что изменилось сейчас, разве что фотографии стали цветными, и поход в библиотеку не так обязателен. Точно так же сверяешься с записками незнакомых, но дружественных тебе людей, расставляя значки на карте. Так же примеряешь к себе их походные впечатления, события и невзгоды. И еще кое-что изменилось к лучшему – теперь я составляю маршруты не один.

Итак, нужна хорошая морская карта. Обязательно карта, а не какое-нибудь спутниковое фото, потому что едва заметное пятнышко на снимке запросто может оказаться губительным для яхты рифом, а на красивый сверху пляж будут обрушиваться океанские валы. Да, карта – на ней хорошо чертить переходы, отмеряя расстояния, выписывать истинный и магнитный курс, избегать опасных мелей, планировать заходы в гавани по крупномасштабным врезкам. К сожалению, самые красивые и неизвестные бухты на карте врезок не удостоены и в масштабе выглядят как маленькие загогулинки. Как туда заходить, где становиться, что там с глубиной и течением? Тут приходят на помощь всё те же кроки, только отсканированные. Незнакомому человеку ты доверяешь, хотя бы частично, себя, команду и судно.

На первом этапе карта напоминает хаотический коллаж с россыпью значков и пометок: красоты, полезности, опасности. Потом между ними протягиваются ниточки дневных переходов: не слишком длинных и не коротких, минующих опасные скалы при свете дня и под ветром, с возможностью уйти от шторма в защищённую гавань.

Я сижу за столом в подвале, развернув на экране карту. Время от времени слышу за спиной чьё-то дыхание: это мои домашние заходят посмотреть как движется дело и, может быть, поучаствовать. Вот пришёл Егор, раскритиковал за длинные переходы: «Пап, куда мы гоним? Всем плавать хочется, нырять!» – и маршрут, сократившись, получил днёвку на якоре. Владька спросил про рыбалку – и мы отклоняем переход на Кулебру к югу, теперь он проходит через самое барракудное место.

Архипелаг Кулебры, с необитаемыми островами, морским заповедником и пиратским прошлым, тянул меня как магнитом, и я сделал его целью нашего путешествия. К югу от него лежит тоже почти необитаемый остров Вьекес, но для него, почему-то, ни лоций, ни кроков в сети не находилось. По непонятным причинам яхтсмены обходили его стороной. Пришлось идти в библиотеку и заказывать официальный лоцманский справочник, к счастью, в Штатах не ДСП-шный. Вчитавшись, тоже провёл маршрут как можно дальше. «Отдыхающих ждут незабываемые встречи с обломками потонувших кораблей и ржавыми торпедами». Весь остров оказался – бывший полигон. Нет уж, мы как-нибудь мимо.

Так, в несколько этапов, вырисовывалась перед нами картина будущего пути, и уже можно было, глядя на неё, представлять, как выходишь на рассвете из бухты Рождества, глядя на розовеющие скалы Французского Рифа, как тянешь бьющуюся макрель на переходе до Луиса Пеньи… Действительность, как это всегда бывает, оказалась гораздо интереснее и совсем непохожей. Часть 3

Я ничего не могу сказать, сэр, пока не увижу её в плаванье

Вы, мой проницательный читатель, уже поняли, наверное, что яхтсмены в массе своей – люди, влюбленные в море и всяческие кораблики. Иначе не выходит, всех других отталкивают постоянные неудобства, качка, сырость, холод, зной и прочие тяготы морской жизни. Как всякий влюблённый, яхтсмен неравнодушен к своему предмету, что проявляется иногда в яростных спорах по пустякам (это как нам, посторонним, кажется). Однажды на форуме я задал невинный вопрос: «Какой узел лучше подходит для вязки кранцев?». Результатом явилась жаркая перепалка на несколько дней, в которой с переходом на личности отметились все участники. В итоге тема была закрыта, я же отлучён от форума на месяц «за провокации». Точно так же один мой знакомый, отличный гонщик, морщит нос при слове «секстан», а другой, с кругосветкой за плечами, бывает, цедит презрительно: «Да какие они моряки, если по джи-пи-есу ходят!» Вдвоём их лучше не оставлять.

Ещё одна общая и чувствительная тема для нас – яхточки, а именно, что лучше: иметь свою или брать в прокат? Об этом идут дебаты с тех, наверное, пор, как Тезей ушёл в море на чужом корабле без запасного паруса. В наши дни дилемма породила множество «житейских мудростей», остроумных и не всегда цензурных. Сторонники аренды упирают на разнообразие, удобство и необременительность. У судовладельцев на это есть только один довод, который, впрочем, перевешивает все остальные: «Никогда не знаешь, что сломано или вот-вот сломается на арендованном судне».

Мой корабельный стаж более чем скромен, но за дюжину с чем-то чартеров и перегонов я еще ни разу не видел полностью исправной яхты. Висящие меж двух подвижных сред, они испытывают всевозможные нагрузки. Вибрация от двигателя, вездесущая ржавчина, вечно текущие прокладки и люки – список этот можно продолжить ad infinitum.

Проходя по марине, по делу, или просто гуляя, очень легко отличить тех, кто взял лодочку в прокат от тех, кто на ней живёт. Эти последние никогда не сидят без занятия: вечно что-то чистят, прикручивают, подтягивают и лакируют, защищают от враждебных стихий. Я видел раз одного француза: в знойный полдень он дремал под тентом на кокпите своей яхты, изящной деревянной голландки. Глаза его были закрыты, и только пальцы двигались. Сначала я подумал, что он перебирает чётки, но приблизившись, понял, что он полирует бронзовую цепь. Зелёные пальцы его двигались размеренно, звено за звеном цепь ложилась на палубу, при этом моряк не прерывал дремоты.

Я понял для себя, что если иметь лодочку, не живя на ней, в борьбе со стихиями в конце концов уступаешь. Когда мы с уважаемым мной коллегой, дядькой головастым и рукастым, перегоняли его полугоночник, это обернулось самым богатым на события стомильным перегоном в жизни. Сдохшие ходовые огни, глохнущий дизель, запутавшиеся снасти (в итоге распутанные поднятой на мачту Сашкой), забитый (бурундуками!!) водяной фильтр и другие, более мелкие, неприятности. И всего-то стоило пару лет подержать яхточку на суше. Мы, кстати, дошли до пункта назначения, а по пути встречали черепах, дельфинов, мелкого китёныша, контрабандистов и гонящихся за ними пограничников, и прочих обитателей моря. Чудеса и красоты океана были вокруг, и это мирило нас со своей участью, разве что Судовладелец, полдороги пролежав в машинном, был несколько разочарован.

Именно поэтому каждый раз, получая яхту, я точно знаю, что на ней что-то сломано, и посвящаю поискам и проверкам как минимум два часа. Найдя, все вместе решаем, насколько это может осложнить путешествие, по итогам берём или требуем замены.

В агентстве, согласившемся иметь со мной дело, было три яхты на выбор: огромный Бенету, не менее масштабный катамаран, и лодочка поменьше, сорокафутовый крейсер американской постройки. Фотографии крейсера показывали комфорт, уют и полную морскую идиллию, даже занавесочки на иллюминаторах в морских звёздах и раковинках. Меня больше интересовала ёмкость танков, срок замены парусов и моточасы дизеля. Всё вместе смотрелось достаточным для размеренного недельного круиза без захода в порты. Как вы помните, Американские Виргинские – не признанно-туристское место, и марины там есть лишь на двух островах. Такая роскошь, как запасной якорь, шлюпбалка для тузика и два гальюна (для понимающих – очень важно) убедили меня окончательно, и мы решили – берём!

Весь следующий день я крутил перед глазами наш парусник и представлял его в различных ситуациях. Вот мы встречаем шквал и вынуждены брать рифы. Вот мы становимся на два якоря, по-багамски. Швартуемся против ветра к бетонной стенке… Чем дальше я думал, тем очевиднее была малочисленность нашей команды. Из опытных – я и Егор. Сашка, в принципе, тоже считается, только она небольшая и лёгкая; ни на якорь, ни к парусу её не поставить. Сможет ли помочь Мама – большой вопрос. Нужен еще человек! Верите ли, найти участника похода на Карибы – легче лёгкого. Буквально в тот же день отозвался Друг Семьи, уже бывавший с нами на Чесапике и доказавший свою уживчивость и надёжность.

Теперь все важные приготовления были окончены, и оставшиеся два месяца мы просто ждали. Когда ожидать становилось трудно, мы читали книжки о местах наших путешествий, покупали деткам куртки, обувь и спасики, подбирали рыболовную снасть, то есть, готовились. Так и получилось, что к началу путешествия сумки были собраны, батарейки заряжены, Детки подстрижены и настроены на дальний путь. Мы были готовы к тому приключению, что ожидало нас.

Вставай! Мы уже в Бристоле!

Вот вам рецепт карнавала от аэропорта Луис Муньоз Мартин, Сан Хуан. Взять дюжину некрупных толп пассажиров (стараться выбрать одетых по-разному, от пуховиков и алясок до супермини), хорошенько перемешать. Спрыснуть запахами моря, духов, сигар и бензина. Покрошить сверху побелку из вечно длящегося ремонта. Украсить со всех сторон вывесками, рекламами и торчащими из сумок сувенирами. Добавить музыки (из каждого киоска разной). Еще раз осторожно перемешать, не взбалтывать… ну я же просил, не взбалтывать! Нет, вы только посмотрите, посмотрите, что творит этот лысый! Он бежит с рюкзаком за спиной и сумками в руках, из-под ног его разлетаются вспугнутые курортницы. Он разбивает толпу, оставляя кильватерный след, а в этом следе за ним бегут, подпрыгивая и хохоча, мальчишка и девчонка. Вот такие, как он, и рушат наши праздники! Посмотрите в его лицо… так…, что-то оно кажется мне знакомым… Так и есть! Это же я бегу из терминала «А» на другой конец аэропорта, а со мной – Владька и Сашка. Мы опаздываем на самолёт, который должен отвезти нас на Сент-Томас, и этот самолёт на сегодня последний. Нет, я запланировал достаточно времени между рейсами, и багажа мы не сдавали, и в аэропорт явились вовремя. Просто в аэропорту мы два часа подряд слушали одно и то же: «Ваш рейс задерживается по техническим причинам». Естественно, компания клятвенно обещала наверстать время в полёте. Так же естественно, никто этого не сделал: керосин, он денег стоит. Вот и приходится мне прорубаться через карнавал, словно злодею в боевике. А Владько скачет в кильватере и кричит: «Ура! Ура! Мне весело бежать!». Еще бы не весело, после трёх часов в кресле!

Сан-Хуанский аэропорт может не только тормозить спешащих, но и дарить им отсрочку. Законы карнавала действуют на всех, и когда мы, пыхтя и отдуваясь (пыхтел, в основном, я), вбежали в зал отлёта, в нём только начиналась неспешная подготовка к посадке. Заключалась она, кроме всего прочего, во взвешивании пассажиров. Потом нас выстроили попарно, как школьников, и аэропортовская девушка, мисс Пуэрто-Рико в мешковатом комбинезоне, открыла перед нами дверь на пышущую жаром взлётку.

Нас было всего девять на весь рейс, но при взгляде на самолёт мы засомневались, как мы все там поместимся? Малюсенькая Сессна-410, с багажными отсеками в гондолах двигателей, с окошками, открытыми на время полёта и пилотом со скучающим лицом водителя маршрутки. «Вы!» – пилот указал на меня – «Вы полетите в кресле второго пилота». «Могу ли я уступить моему сыну?» – и на Владькином лице мольба сменилась надеждой. «Нет!» – категорически ответил пилот – «Мне нужен впереди кто-нибудь тяжёлый». Пришлось Деткам угнездиться на крохотных сидушках в хвосте, там, где у нормальных самолётов багажное отделение. С фырканьем завелись моторы, пилот погонял их, разогревая, потом вырулил на взлёт и дал газу.

Прекрасен полёт над океаном в ясную погоду, когда скользишь над ярко-синей гладью среди облаков. Вдвойне прекрасно, когда летишь не на стратосферном лайнере, словно бы над картой, а на двухмоторной «Сессне», которая упрямым шмелём огибает тучи, и навстречу ей из тумана встают острова, а между туч в пелене дождя проблескивают радуги. С чем можно сравнить вид из кабины пилота – я объяснить не могу. Не хватает слов, только и можешь, что цитировать других: писателей и лётчиков. Кажется, что все, кто видит такую красоту каждый день – обязательно добрые и мудрые люди. В океане ведь то же самое, после второй кругосветки как-то облетает с людей шелуха, уходит суета и тщеславие. Я немного общался с великими капитанами, и все они – удивительно скромные и лёгкие в общении. Может быть, потому-то и давит на них наше бестолковое крикливое общество, потому и тянет в океан?

А, между тем, мы уже летим над островами. Они тонкой цепочкой протянулись до горизонта. Скалы, Los Cayos. Среди них нет двух похожих. Один остров – нагромождение каменных глыб, далеко в море выставивший клыки скал, на которых кипит прибой. Другой – весь из лагун, бухточек, полных изумрудной воды и яркого песка. Третий – как яркая клумба посреди бурных волн. И всё дальше, дальше, а последний и самый большой из них – Кулебра, цель нашего плавания. Над Кулебрами тучи, остров в пелене дождя. «Нечего с верхотуры смотреть, вот придёте – тогда насмотритесь!» – слышится в громе низкий рокочущий бас. И не поспоришь. В заключение пилот, обогнув грозовые тучи, направляет самолёт в хвост дождя. Короткий грохот капель по обшивке – и вокруг вспыхивает радуга! А тучи уже распахиваются навстречу солнцу, и взлётная полоса острова Сент-Томас ложится нам под шасси.

«Уважаемые пассажиры! Командир корабля и экипаж приветствуют вас на Виргинских островах. Приятного вам отдыха!» – говорит пилот невыносимо скучным голосом, затем украдкой подмигивает мне. Ай да водитель маршрутки! Все выгружаются и расходятся по такси. А нам с Малышнёй предстоит в третий раз за день сменить транспорт, уже на прокатную машину, и начать уже, наконец, готовиться к походу. Часть 5

К чёрту сокровища! Море, а не сокровища, кружит мне голову

Мы сидим под навесом на веранде ирландского паба «Молли Малоне». В динамиках играет традиционная скрипочка, я смакую утренний чай (как обычно у них, ирландцев, перестоявший). Детки приканчивают огромные порции мороженого, предпочтя их традиционной овсянке. Улыбчивая официантка лавирует с подносами между столиков, и, шипя, отползают с пути потревоженные игуаны.

− Интересно – удивится читатель – Как оно совмещается: ирландский бар и игуаны?

Вот так и совмещается. Бар стоит на берегу залива Ред Хук на острове Сент-Томас, а в самой бухте среди десятков других парусников покачивается на бонах наша яхточка. Мы её должны будем осмотреть и принять, а до того – встретить всех наших, привезти сюда, затариться продуктами, доставить их на яхту, сдать прокатную машину… День перед отплытием всегда суматошный, и тем дороже для меня такие спокойные минуты рано утром, когда до моря и ветра уже рукой подать, когда весь путь лежит перед нами открытый, как еще нечитаная книга. Можно сидеть, не спеша прихлёбывать чай, вдыхать запах горячего дерева, соли и водорослей с оттенком вездесущей соляры. Можно выйти с веранды по скрипучим мосткам на пирс, сквозь полоску мангровых зарослей, где на ветках греются разноцветные бородатые игуаны. Там уже видна бухта, вся в солнечных бликах, скрипе снастей и шуме волн. Ветер доносит в порывах звон колокола: где-то бьют склянки. С хриплым гудком отваливает от дальнего пирса паром на остров Сент-Джон с огромной надписью на пандусе: «Не для прокатных машин!». На всё это буйство запахов, звуков и красок глядит из-под мохнатой чёлки пёс Ральф, сидящий одиноко на пирсе. Он живёт с хозяином на яхте, лохматая шерсть его свалялась, как волосы серфингиста. Несмотря на беззаботный вид, Ральф здесь по делу: ящерицы уже спустились с деревьев и заползают на веранду в поисках еды. Скоро его позовут официантки, и тогда он получит законную возможность гонять между столами игуан, кидаться за ними в воду и получать в награду что-нибудь вкусное и ирландское.

Мой персональный телефон, не убиваемая таблетка, несколько раз вздрагивает: пришли сообщения. От капитана чартерного агентства, сообщает, что лодку для нас уже готовят. От Друга Семьи – его рейс по расписанию, ожидается через час. Вот и закончилась для меня сиеста. Детки, по местам, мы выезжаем! Счёт, пожалуйста!

Рейс в аэропорт: двадцать миль по ухабистой дороге, когда напряжением воли удерживаешь взгляд на шоссе, а вокруг – тропическое буйство, потом на второй передаче восползаешь на вершину холма, а оттуда такой вид, что сверзишься в пропасть, и, летя, будешь смотреть восхищённо. А из аэропорта – обратно в марину, и Вера ужасается, что мы едем по левой стороне дороги (здесь, на островах, так), и снова в аэропорт, и в магазин за продуктами, и вода, вода, еще вода, и непременный ром (местный, самый лучший!). А капитан от агентства уже звонит, сообщает, что всё готово и ждут только нас. Ждут, конечно, в том же «Молли Малоне». Планируем челночные рейсы: команда, вещи, продукты (середина дня, все пирсы заняты, не пристать). А потом грузимся в агентственный тузик, и через пять минут скачки по волнам, ветра и брызг пристаём к борту яхточки, которая на ближайшую неделю будет нам домом.

Вера и Детки становятся цепочкой и начинают перекидывать нашу добычу в салон. Мы же с капитаном Сэмом обходим посудину, точнее, обползаем, составляя документ о приёмке. От тёмных пространств под пайолами до грот-мачты, от тесного машинного до открытой всем ветрам якорной площадки на носу. Кстати, о ветре: что-то он разгулялся. Надо бы проверить паруса, но ставить их на бонах уже опасно: может сорвать. «Да только вернулись с зачёта с курсантами: всё там нормально!» – говорит Сэм, и паруса принимаются условно. Потом эта условность нам весьма сурово аукнется.

Так не спеша доходим до тузика, висящего на кормовой шлюпбалке. Да, это не тузик, это какой-то боевой туз! Вся долгая биография, полная невзгод, опасностей и преодолений, написана на его потёртых и залатанных боках. Несколько ран совсем свежие: «М-да, похоже, он воздух не держит» – констатирует Сэм. «Новый тузик?» – «Не вариант, есть только один запасной, и тот слишком маленький». Он решает всё починить до утра и уезжает, таща пострадавшего на буксире. Нас, безлошадных, обещает возить на берег и обратно его напарница Рози.

Вот так неожиданно утренняя сиеста получила вечернее продолжение, только в этот раз мы все были вместе, и Детки на правах старожилов объясняли новоприбывшим где и что. Мы сошли на берег, и от пуза наелись пиццы, да так заразительно, что Рози осталась ужинать в том же заведении, а потом бродили по берегу, вслушиваясь в плеск волн, шелест пальм под ветром и другие, загадочные, шумы тропической ночи. Ночью, уже на лодке, нас укачивал прибой и свистел колыбельные песни ветер.

Как меня называть? – Ну что же, зовите меня капитаном

Рано утром (в 5.57 по местному времени) первый утренний лучик солнца выглянул из-за горы Камелберг. Серо-розовая бухта вмиг окрасилась золотом, на дремлющих яхтах проступили краски. Солнце озарило наш кокпит и согрело меня, сворачивающего мокрый от росы спальник. Кроме меня, на кокпите была утренняя Сашка, пахнущая мятой (я выключил на ночь водяной насос, и сполоснуть рот после чистки зубов у неё не вышло). Весь остальной экипаж досматривал сны.

Мой друг, коллега и счастливый обладатель полугоночника, обожает просыпаться с солнцем. Искупаться в чистой утренней воде, разжечь плиту, завести дизель – и в океан! Только вот редко выпадает нам такое счастье: неделя, максимум, две в году. А переехать совсем жить на яхту получилось только у двух моих знакомых; остальные, бедные, всё по домам да по квартирам. У меня, кстати, тоже был вариант, но об этом как-нибудь потом. Пока же – разбежаться и, рыбкой, в прозрачную ярко-синюю воду!

Пока я плещусь и фыркаю, на кокпите собирается вся команда. Тут же организуется кофе, бутерброды… Прыгать ко мне не хотят. Как-то нехорошо, я тут кайф ловлю, а они работают! Для очистки совести осматриваю днище, гребной винт, перо руля. Ничего особенного, обычная в меру убитая чартерная лодка ближе к середине сезона. На киле видны засечки: похоже, кто-то на предыдущем чартере воткнулся в риф, несильно, но заметно. Вылезаю из воды. Хорошо они живут, буржуи: тут и складная лесенка в воду, и деревянная платформа на корме, и никаких тебе штормтрапов. Правда, у нас висящий тузик будет занимать всю корму, с ним уже не поныряешь. Кстати, о тузике, его уже должны были заклеить и проверить, и теперь можно забрать его с причала.

Вот такая она, яхтенная жизнь. С одной стороны – полная свобода, с другой – вечные и категоричные условия. Можно прокайфовать всё утро на якоре, упустить бриз и чапать без ветра на дизеле. Можно выбрать уютный пирс, закрытый от волн, но потом настанет отлив и прижмёт яхту как пылесосом, так что не отчалить. Да всего и не перечислишь. Нам предстояло забрать тузик до того, как раздует ветер и начнётся толчея в бухте. Время – как раз прикончить бутерброды.

Те из вас, дорогие читатели, кто учился водить машину, возможно, помнят, как меняется восприятие, стоит только обучайнику сесть за руль. Скорость кажется огромной, все препятствия – опасно близкими, а капот, похоже, загораживает весь обзор, оставляя лишь узенькую полоску сверху. Теперь представьте себя за штурвалом одиннадцатитонной яхты, пробирающейся в канале между пришвартованных судов. Вокруг – якорные цепи, буи, тузики. Лавирую, покрываясь холодным потом. Это ж крейсер! Длинный киль, идеально держащий курс, но вот ни фига не способный к манёврам! На лёгкий поворот штурвала совсем не реагирует, зато потом рыскает в сторону. На скорости меньше двух узлов не слушается вовсе, знай себе тянет влево. То же самое на реверсе: манёвренности нет. А между тем заправочный док всё ближе, и капитан Сэм на свеженадутом тузике глядит из-под руки на наши манёвры: «Посмотрим, какой ты Сухов…»… Разворачиваюсь на пятачке перед доком, используя ветер и левый ход на реверсе. Выходит неплохо, швартуюсь к самому краю пирса, этак скромненько. Взгляд Сэма заметно теплеет. Он помогает зачалиться и сообщает приятную новость: владелец агентства разрешил идти на Кулебры. Почему-то мне кажется, что он нарочно приберегал эту весть напоследок, и если бы я лопухнулся на швартовке, он бы «случайно забыл» сказать. Мы втроём с Сэмом и Егором споро вешаем тузик, аккуратно отчаливаем – и вот мы в плаваньи!

Мы проходим вдоль пирсов, вдоль якорной стоянки, пропускаем чумазый паром («Мистер Б», гласит название), оставляем по борту маяк – и бухта уходит назад, а перед нами раскрывается огромный лазурный бешеный простор, весь в зелени волн и пене барашков. Вдали – косые чёрточки мачт: кто-то идёт под всеми парусами с сильным креном. Нам тоже туда, и тоже неплохо бы поставить парус. Но команда моя, непривычная к качке и ранним подъёмам, вся спит, даже неугомонная Сашка прикорнула за столом с карандашиком в руке. Пусть спят, еще находимся.

Раз мы идём под дизелем, можно включить автопилот и не спеша оглядеть приборы. Сэм вчера предупреждал, что они глючат, вот сейчас и посмотрим. Однако… Компас врёт градусов на десять, лаг периодически клинит, ветромер выдает абсолютно случайный результат. Эхолот зато работает как часы, а на всё остальное у меня есть неубиваемая таблетка с полным набором программ. Карты тоже есть, даже крупномасштабные, а то, что мне оставило агентство в качестве карты, вызывает стойкие ассоциации с пачкой «беломора». Зато в штурманском рундуке обнаружил секстант и звёздные таблицы. Эх, поопределяемся!

В этот день многое было в первый раз для моей команды, да и для меня тоже, кое-что. В первый раз швартовались на крейсерской яхте в узком канале. В первый раз запускали мотор на тузике. Становились на якорь среди кораллов, стараясь не повредить их. Высаживались на пустынный берег в бухте Ламешур, распугивая куликов и толстых серых пеликанов. Бродили в мангровых зарослях, провожаемые удивлёнными взглядами оленей. Сашка плыла в маске среди коралловых рифов, а из трубки доносился её радостный визг и хихиканье. Владько купался в спасике, а потом, расхрабрившись, и без него, и всё удивлялся, как держит его морская вода. Мы сплавали в Коралловую бухту, где поели бутербродов с ракушкой-трубачом в прибрежном ресторанчике. Вернулись через узкий проход между рифов обратно в Ламешур, где и встали на буй на ночёвку. Упали быстрые тропические сумерки, потом взошла полная луна и посеребрила бухту и скалы. Взять секстант, поупражняться в навигации… но я уже не мог. Первый день был слишком богат событиями.

Ром, свиная грудинка и яичница – вот и всё, что мне нужно

Для идущего на яхте в чартер вся неделя – сплошной праздник. Для шкипера со второго дня включаются будни. С них начинается утро, ими завершаешь день. Обойти судно, проверить зарядку батарей, прокачать гальюны, осмотреться снаружи, проверить крепления у всего, что на палубе… Десятки мелочей, а упустишь хоть одну, и будет у всех не отдых, а сплошная борьба со стихиями. Вот за Детками не уследил – и Сашка уже траванулась, теперь сидит зелёная. Рискованно это, немытыми лапами за пиццу!

Хорошо, когда в команде есть желающие помочь и научиться. Совсем прекрасно, если они уже привыкли к волнам и готовы к действию. У нас команда уже сложилась, роли расписаны и известны. Егор – бессменный старпом и вахтенный второй вахты. Санька – матроська, она же ведёт журнал. Друг Семейства – шлюпочный и главный по рыбалке. Остальные по возможностям и настроению. На камбузе дежурим все (обычно кухарит тот, у кого есть желание, ну или как исключение – самый голодный).

О, камбуз! Место, где из банальной тушёнки и макарон выходят шедевры кулинарии, где приготовить яичницу – вызов природе, а блины – настоящий подвиг. Стоит только прожить две недели на кильке в томате, и сразу понимаешь, что хороший кок – воистину дар небес. У многих пиратов, бороздивших те же моря за четыреста лет до нас, доля кока уступала только капитанской, штурманской и квортерместерской.

У авторов, живописующих морские приключения, тема еды на борту проходит тонкой красной нитью. Бочка с яблоками у Стивенсона и китовый бифштекс Мелвилла, вчерашний борщ у Аксёнова и букан Сабатини – они не только присутствуют декорациями, они образуют сюжет, действуют в нём. Да и в настоящей нашей жизни примеров сколько угодно, от плота до броненосца. Я думаю, что царедворская холодность графа Резанова дала трещину, когда он оказался после скудного пайка и птиц морских в апельсиново-винной Калифорнии.

Мы, едва нырнув в тёплые волны бухты Ламешур, были окружены морскими обитателями. Медузки, рачки, цветастые рыбы, голотурии… Мы смотрели друг на друга с любопытством, округлив глаза (у некоторых они с рождения круглые), а кое у кого любопытство имело выраженный гастрономический оттенок. Оказавшись вновь на борту, свободные от вахты начали подготовку к морской рыбалке. Потрошились рюкзаки, из них вытаскивались лески, грузила, блёсны и прочий арсенал. Друг Семьи налаживал снасти и готовил их к заброске. Снявшись с якоря, наша яхточка немедленно ощетинилась тремя блеснами на лесках, и волокла их всю дорогу до Коралловой бухты и обратно. Мы полоскали наживки в морской воде, проходя мимо рыбацких лодок, на которых радостные дядьки тянули в сачках добычу. Мы распутывали их в бухте, на берегу которой аборигены жарили в масле ракушек-трубачей и макрелей. Мы тянули их вдоль полосы прибоя, где серебристые тела марлинов просверкивали в волнах. И посреди всего изобилия до самого вечера не поймали мы ни-че-го-шень-ки. Уже совсем перед закатом Егор закинул с борта удочку, наживленную счастливой чесапикской приманкой. Он красиво повёл приманку вдоль борта, бросая из стороны в сторону, как настоящую рыбку, и вдруг из-под лодки на неё кинулась тёмная тень! Поймалась! – и заскакала, сгибая удочку дугой. Через минуту борьбы мы смогли рассмотреть добычу. Это оказалась здоровая, за полметра, прилипала. Скорее всего, она прицепилась к нам в бухте, да так и путешествовала с нами. Прилипала, конечно, не бог весть что, но всё-таки, неплохая добавка в меню. Егор аккуратно подвёл её к борту, выудил из воды, но не учёл, кого он тащит. Рыба рванулась и в момент прилипла к днищу! Егор поднажал, леска тренькнула, освобождённая прилипала рванулась и исчезла в воде. Вот так уплыл наш первый и единственный улов.

На следующее утро, готовясь к переходу на Кулебры, мы провели разбор ошибок. Похоже, леска была отмерена слишком коротко, и наша наживка плыла в самом кильватере. Естественно, ни одна здравомыслящая рыба не неё не клевала. Мы отпустили лесу подальше. Потом мы обнаружили, что две блесны из трёх скачут по поверхности, а наша рыба ходит в глубине. Дополнительные грузила пришлись кстати. Третью нашу ошибку мы осознали, когда леска звенькнула и оборвалась, унеся и блесну, и добычу. «В океане рыба в пятьдесят килограмм – совершенно нормальный улов» – гласила третья мудрость. Те лески, что были у нас, таких зверюг не держали До ближайшего рыболовного магазина было миль двадцать. И, наконец, когда мы смотали вечером лески в виду Кулебры, одна блесна оказалась пожёванной чьими-то мощными челюстями. Мы обогатились четвёртой мудростью: «Черепахи тоже любят рыбку. Очень любят. Запасные блёсны – не роскошь, а необходимость».

Обогащенные новым знанием, мы не могли его применить, потому что на Кулебре рыболовных снастей не продавалось. Заповедная зона, нечего вводить в соблазн малых сих! Малые сии ездили за снастями в Пуэрто-Рико, нам терять полдня на дорогу было жаль. И уже без охотничьей страсти мы смотрели на огромных, с Сашку, тарпонов в гавани Энсенада Хонда, на юрких макрелей в лагуне Кулебриты, на страшенную барракуду в Рождественской бухте и прочих морских жителей. А то, что я пытался руками поймать лангустов и осьминога, так это просто из спортивного интереса. Часть 8

И ведь найдутся люди, что взвалят вину на таможенного надзирателя

Мы подходили к Кулебре на закате, спустив грот, свернув стаксель и форстень-стаксель. Остров раскинулся перед нами в пене волн и изумрудной зелени отмелей. Мимо проплывали сказочной красоты бухты: Энсенада Дакити, Малена, Фулладоза. Каждая из них – полумесяц рифов, о которые бьётся прибой, а за ними – гладь воды, коралловый песок и тишина. По нашему плану мы ночевали бы на якоре в одной из них, но, увы, человек предполагает… Как только мы подошли к острову достаточно близко и появилась мобильная связь, мой телефон запиликал. Пришло сообщение от чартерного агентства: «Совсем забыл: прибыв на Кулебру, немедленно сообщите в погранслужбу и на таможню. Кстати, там же и зарегистрируйте яхту, а то за весь год вы на Кулебре первые. Удачи – Сэм» «Ты ж блинское блинчатое блинство!» – промолвил боцман и грязно выругался. Кто бы мог подумать, из Америки в Америку плыть через таможню! Вот и приходится тащиться на ночь глядя в Энсенаду Хонда, с жёлтым флагом Quebec: «Прошу таможенного досмотра». Документы у нас у всех в порядке, вот только немного напрягает сэмово «Удачи». И на берег не сойдёшь.

На берег мы, тем не менее, сошли на следующее утро. Оказалось, что таможенная служба в бухте не работает и надо за досмотром идти в аэропорт. Самим, ножками, благо остров небольшой и до аэропорта меньше километра. Спускаем плавсредство, запираем лодку, грузимся – и вот уже боевой туз рассекает безмятежную гладь лагуны, везя нас к причалу. Вокруг – все возможные оттенки зелёного, из которого кое-где торчат красные крыши: пираты, а потом торговцы, повырубили на острове деревья крупнее акаций, так до сих пор все заросли низкорослые. Дальше лагуна становится проливом, уходящим куда-то под подъёмный мост (красивый, новый), а по берегам виднеются причалы, среди которых самый большой – общественный. Он-то нам и нужен.

Подойдя поближе, понимаем, что не больно он нам и нужен. Причал с виду бывший военный, еще с тех времён, когда здесь был полигон. Полигон закрыли, а пирс подарили городу. Да уж, подарочек… Прямоугольник серого щербатого бетона высотой метра два. Кое-где из него гостеприимно торчат ржавые арматурины, которые при фантазии можно использовать как ступеньки или привязывать к ним тузик. Не хватает только плаката: «Добро пожаловать». Что-то мне сразу расхотелось сюда швартоваться, тем более, что через пролив – ресторанчик «Dinghy Dock» с настоящим удобным швартовочным пирсом, прямо вдоль галереи, у самых столиков. Там по-утреннему пусто, только бармен развалился за стойкой. «Можно мы здесь на часок пришвартуемся?» – в ответ улыбка как фотовспышка: «Отчего бы нет? Кстати, мы уже открыты. Что-нибудь налить?». Мы обещаем, что закажем по возвращении и ступаем на землю Кулебры.

На что похож городок Дьюи, столица и единственный город на острове? А похож он на посёлок городского типа где-нибудь в Узбекистане (мне приходит на ум Кибрай). Те же пыльные улицы с припаркованными так и сяк машинами. Такие же куры и собаки, ходящие где им вздумается. Заборы, кирпичные или из железных прутьев, а за ними, в зелени садов – одноэтажные дома в разной степени достроенности. Вот дом, по плану – двухэтажный, но первый этаж достроенный и жилой (причем видно, давно жилой), а от второго – только несущие балки с арматурой. Из отличий – аляповатые вывески от руки не на узбекском, да кокосы с бананами по дворам, вместо винограда и персиков, и, конечно же, море, видимое отовсюду. А вот и аэропорт: бетонная взлётка, площадка с неизменными «сесснами», ограда с колючей проволокой и возле неё – вросший в грунт асфальтоукладчик. Надо всем гордо реет в утреннем бризе звёздно-полосатый флаг. Мы пришли. Таможня.

Таможенник, усатый кряжистый офицер, смотрит на меня из-под насупленных бровей: «Это что вы тут принесли?» Мой ответ: «Документы на регистрацию» – его не радует. Он перебирает бумаги, насупливается еще больше. Кажется, я слышу внутренний монолог: «Понаехали тут… всякие… Тьфу ты, еще и русские!» Это настолько напоминает Хутор Михайловский или Новогрудок, что я неожиданно успокаиваюсь. Как говорил один штурман: «Плавали, знаем!» Хотя этот, похоже, верещагинского типа, он взяток не берёт. Тогда и нам не опасно.

Следующий час Друг Семьи провёл в челночных рейсах: на яхту за документами, на яхту за регистрацией, на яхту за кодом AIS и рации… Наконец усатый таможенник оторвался от экрана компьютера: «Ну всё, таможенные процедуры закончены. Заполните начисто вот эти бланки – и свободны». Смотрит на изведшихся ожиданием Деток и замечает: «А все остальные, если хотят, могут пойти в кафе, на перекрёстке прямо. Там всё вкусно, сам десять лет столуюсь».

«Ура, в кафе!» – Детки вылетают из таможни на форсаже, куда там Сесснам, не забывая по дороге погладить всех собак. На выходе нас ждёт Друг Семьи, тоже волнуясь. Видя наши улыбки, вздыхает с облегчением! «Ты нас всех выручил» – мы с Егором хлопаем его по спине, как забившего гол футболиста – «Сегодня вечером мы тебе наливаем». Потом, утирая со лба пот, говорю: «Да и себе тоже. Устроим днёвку. Ночуем здесь же, на якоре».

После вчерашнего дня с тридцатью милями по волнам и ветру, после сегодняшних мытарств (вот точное название!), самое дело устроить днёвку. Побродить по острову, привести себя в порядок, устроить набег на магазины. В полдень мы загрузили тузик водой, Детками и всем нужным для ныряния, и сплавали по каналу в морской заповедник, подарив себе впечатления, а Вере – отдых от мельтешащих детей. Заправили тузик, купили свежего мяса (которое сегодня утром еще кудахтало), а также каких-то особенных кулебрских манго, которые даже не разрешают увозить с острова. Манго благоухало на весь салон, забив привычные яхтенные запахи и возбудив в нас волчий аппетит. В результате мы оказались в том же «Dinghy Dock», только на этот раз он был уже полон. Впрочем, об этом – чуть ниже.

Он старый моряк. Живет на суше и держит таверну

Ресторан принимает заказы на ужин начиная с шести вечера, но уже в полшестого все столики заняты, нам едва нашлось место. Пришедшая сразу после нас компания загорелых обтрёпанных бородачей остаётся без стола, но не теряется и прямиком идёт в бар, где их атаман громогласно требует: «Пива всем за стойкой!». Разнообразные тузики и шлюпки теснятся у причальной стенки. Егор собрался было пристегнуть тузик тросиком на замке, как положено в незнакомых местах, но потом, улыбнувшись, остановился. Действительно, среди новых, блестящих карбоном и лоснящихся резиной шлюпок наше плавсредство не выглядело кандидатом на угон. Оставили так.

Здесь, на полпути между Наветренными и Пуэрто-Рико, для того, чтобы начать морской роман, ничего не надо выдумывать, достаточно оглядеться. У барной стойки хохочут и осушают пинту за пинтой морские бродяги, что могут сыграть в пиратском боевике без грима. Через столик от нас вкушает вечерний кофе с ромом старик в парусиновом костюме и капитанской фуражке. В лисской таверне он смотрелся бы так же естественно. Два худых мексиканца за угловым столиком, с характерными шрамами на пальцах, словно вышли со страниц Хэмингуэя. «Хорошо, персонажи у нас есть, а о чём писать?» – спросите вы. Закройте глаза и слушайте; я сам именно так и сделал.

− С ума сошёл этот Вацлав: перед сезоном купил Тойоту в цену хорошего стакселя…

− Даю полный ход, а меня продолжает нести кормой. «Всё» – думаю, «если не стихнет – воткнусь!»

− Весь такой яхтмастер: сертификат, жилет, перчатки, а дырки перепутал и назюзюкал в танк для воды солярку. Прикинь, все восемьсот литров!

−…а на спинакере свою бывшую нарисовал. С фотографии, на десять метров, в цвете – и нагишом.

− Говорит: «Стоп машина! Мы пираты!» – представляешь, это он мне говорит!

Открываю глаза: у нашего столика стоит девочка, с виду ровесница Сашки, тоненькая, сероглазая, одетая, кроме обычного тропического костюма, в шапку-зюйдвестку; стоит и с любопытством рассматривает наших детей. Видно, что ей очень хочется с нами поговорить. Приглашаю гостью за стол.

− Добрый вечер. Как тебя зовут?

− София. Вы здесь живёте?

− Нет, пришли морем, как и ты, наверное. Ты ведь тоже не здешняя?

− Ну да, мы живём на яхте. Всё время путешествуем. А как зовут вашу дочку?

Хорошо Сашке, нашлась ей на вечер собеседница. Девчонки уже радуются, уже предвкушают разговор, игры и секреты… но только они разговорились, переливчатый свист раздаётся с причала. Новая Санькина подружка удручённо вздыхает:

− Это папа зовёт. Надо выйти в море до шквала. О'ревуар! – отходит к причалу и, одним длинным движением размотав швартов, прыгает в шлюпку.

Эх, даже адреса электронного не оставила, а Сашка не спросила. Пусть была бы хоть пара писем, всё ж интересно. Вот и Санька поняла, жалеет.

Жалость продлилась ровно десять минут, до того момента, как в воде у досок причала замелькали в вечернем свете какие-то длинные тени. В ресторане зажглись огни и нижняя подсветка, и стало видно, что в воде лагуны шевелят плавниками какие-то огромные рыбины.

− Тарпоны – объясняет старик из-за соседнего столика – Разленились, живут подачками. Они уже и наживку не берут.

Кто-то запустил в воду кусок хлеба. Мгновенный бросок, всплеск, и опять тишина и сонные движения плавников. Интересно, есть ли в ресторанном меню тарпоны?

− Зачем вам они? – морщится пробегающий мимо официант – Есть их, конечно, можно, но ничего особенного. Хотите экзотики – есть сегодняшний марлин, пальчики оближешь!

Мы заказали на всех групера, ваху, дораду и лангуста, и в ожидании ужина играли в карты. Я от карт отказался, меня больше занимало небо на севере. С севера накатывалась туча, она вырастала в полнеба и гасила первые вечерние звёзды. Закатное солнце, уже невидимое здесь, отражалось от её вершины, окрашивая всё вокруг в потусторонний жёлтый цвет. Да, под ней – тот самый шквал, которого остерегался отец Софии, как раз пройдёт к югу от острова, у самого горла бухты. Поздние рыбаки, наверное, спешат сюда укрыться на полном ходу.

Всех поздних рыбаков оказался лишь один катер. Он подошёл к самому причалу, и старший рыбак зычно крикнул: «Эй, Франсуа, групер есть, брать будешь?» В доказательство он вытащил из холодильника и поднял для обозрения обещанного групера. О, это был достойный трофей! Ярко-красный, полтора метра в длину, он весил килограмм сорок, а в распахнутую пасть мог бы залезть Владька. Торг был скоротечен, рыбаки спешили, и только они дали ход, удаляясь от нас, как пришёл ожидаемый шквал. Здесь, в защищённой бухте, он был не особенно силён, но пальмы на холме почти легли под ветром. Затем на нас рухнул дождь, настоящий тропический ливень, и сразу всё за досками причала исчезло в сверкающей тьме. Нам принесли закуски, потом ужин, потом десерт, а дождь всё лил и лил. Затем на краткий промежуток ливень стих и в разрывах туч проглянули звёзды. «Бежим!» – сказал я – «А то опять припустит!» Мы поскорее расплатились, ударно вычерпали воду из тузика (а налилось её с неба немало) и отчалили. Уже на полпути огни нашей яхты стали меркнуть и расплываться. Буквально за пятьдесят метров до финиша ливень грянул снова, и за оставшиеся до швартовки полминуты мы успели промокнуть до нитки. Часть 10

Эта земля – тот остров, к которому мы плыли

«Мы идём на Кулебриту! Мы идём на Кулебриту» – распевает Сашка. Солнце встаёт над островами, чистыми и отмытыми до блеска вчерашним ливнем. Утренние волны просвечивают насквозь голубым и зелёным, разрезаются носом нашей яхточки, поднимая веера брызг, изредка окатывая Владьку, расположившегося на носу вперёдсмотрящим. Владька хохочет и дразнит волны босой ногой, да так, что я то и дело порываюсь бежать на нос, призывать его к порядку. Я вообще могу сейчас бегать по палубе сколько хочу, потому что штурвал – в надёжных Санькиных руках. В первый раз за всё плаванье у нас целиком детская вахта. А вот в салон спуститься или, например, в кокпите лечь у меня пока не получается. Волнуюсь. Здесь на выходе из бухты – мешанина из рифов, мелей и скал, и на всё разнообразие – ровно три буя, из которых, почему-то, видно только два. Вот и полагаемся на зоркие глаза вперёдсмотрящего и твёрдую руку рулевого.

− Справа по курсу рифы! – рапортует Владька с носа и, как условились, показывает направление рукой.

− Лево десять, курс сто двадцать! – Сашка перекладывает штурвал.

Идём под дизелем; под парусами в такой обстановке, да с Детками на вахте, было бы трудновато. А жаль! Утренний ветер дует ровно и буквально просит поставить грот. Решаю повременить до выхода из бухты. Нам на пути до Кулебриты очень хотелось показать Вере морской заповедник у Луиса Пеньи, а транс-кулебрский канал по глубине и дизайну непроходим ни для чего крупнее тузика.

На острове Луиса Пеньи три бухты и множество незащищённых швартовочных буёв. Мы решили остановиться в бухте, чтобы укрыться от волн (да, что-то раздуло волну с позавчерашнего!). Заглушили двигатель и сразу же окунулись в крики птиц, свист ветра и вечный речитатив прибоя. Под водой вокруг, среди светящегося под солнцем песка, тёмные пятна кораллов. Желающие попрыгали прямо с бортов, для любителей комфорта спустили тузик. Пробираемся мимо кораллов на малом газу, чтобы не врезаться и не повредить скользящую мимо красоту, потом и вовсе глушим мотор. Мы на месте, можно нырять. Первой в воду уходит Сашка, почти тут же выныривает, что-то восторженно пищит в трубку, машет лапами. Владька, глядя на неё, внезапно решается тоже нырнуть в маске. Быстро подгоняю маску и трубку, и вот мы уже втроём парим над рифом.

Плыть среди кораллов – это как идти по нетронутой тайге. Вокруг тебя – рыбы, крабики, голотурии, скаты – все заняты своим делом, никто не замечает тебя, разве что наткнётся случайно. После этого посмотрит удивлённо: «Надо же, что на свете бывает!» – и плывёт (ползёт) своей дорогой. Вот между мной и Сашкой проплыла стайка макрели. Здесь, в заповеднике, им не угрожают ловлей, и они огибают нас, красуясь, закладывая лихие поворотцы: «Мы – красивые рыбки! Мы вот так умеем, и вот так!» Вон лангуст высунул из-под камня свои усы. Ползёт куда-то огромная букцина, настоящая римская боевая труба. А дальше и глубже, где заканчиваются кораллы, в синей дымке скользит песчаная акула. Она сердито дёргает хвостом: мы испортили ей утреннюю охоту. Но вот акула заволновалась, прижалась к песку и исчезла в глубине. Остальные морские жители тоже забеспокоились, вот уже и я различаю бормашинное жужжание моторов. И, вот те нате! – из-за мыса выруливает здоровенный прогулочный катамаран, оглашая окрестности рёвом двигателей и «Макареной» из динамиков. С грохотом летят в воду якоря (в заповеднике! Изверги!!), и три десятка отдыхающих сыплются в воду. Морские жители, осознав своё будущее в качестве сувениров, прячутся или убегают. Даже букцина притаилась под камень, сидит там вместе с лангустом. М-да, как говорил о туристах некто Фёдор, «Это бедствие, Эдик. У нас некоторые от этого болеют, а самые слабые даже умирают». Нам болеть не хочется, мы лучше снимемся с бочки и пойдём на Кулебриту. Только номерочек катамарана запишем.

Кулебрита… Один из необитаемых островов архипелага и, пожалуй, самый интересный. Когда-то на этом острове запасались провизией и чинились пираты. Здесь был построен самый старый маяк на Карибах. Здесь гремели пушки Испано-Американской войны и тонули на рифах корабли. Стивенсон в своём «Острове Сокровищ» почти точно скопировал Кулебриту, лишь увеличив её в размерах и несколько повернув. Представляете, каково это, подходить к острову, руководствуясь не лоцией, а любимой когда-то книгой? Вот южная стоянка, Пунте Аренсика, она же стоянка Капитана Кидда, и действительно, стоять на якоре здесь мешает течение. Мы идём дальше, где между берегами открывается лагуна и, как Джим Хокинс когда-то, Владька стоит на носу, пока мы идём между рифами. Риф Ботелла, справа от нас – голая скала вулканического базальта, потёки камня торчат рёбрами. Уж точно, остров Скелета. В лагуне уже стоят большие мотояхты и два катамарана под французскими флагами. Есть место близко к берегу, но я туда не хочу: если верить Стивенсону, там мелко. Становимся ближе к выходу. Отсюда видны океанские валы, бьющиеся о скалы. Зыбь, проходя через горло бухты, качает нашу яхту. Порывы ветра заставляют дёргаться якорную цепь. Вытравливаю побольше цепи и готовлюсь к тревожной ночи на якоре. Всё, дошли! Перед нами Остров Сокровищ.

Мы быстро собрались для путешествия по острову. Владька всё сокрушался, что у нас нет лопаты: по его мнению, сокровища искать достаточно просто, выбери место – и копай. Мы сошли на берег, и дежа вю охватило меня с новой силой. Вот тропинка вдоль берега, среди мангровых зарослей, где шуршат сотни раков-отшельников (огромных, с Сашкин кулак). Тропа огибает болото (готов поставить свой парик, что лихорадка здесь есть!) и, извиваясь, уходит в гору. Легко представить себе пиратов, бредущих по склону, согнувшись под тяжестью мушкетов и пороха. Оставив слева длинную песчаную равнину, мы поднялись на холм. Вот остатки старого частокола (сосновые брёвна, почерневшие от времени, сейчас на острове не растут сосны). А вот и маяк. На этом месте вполне представляешь себе форт. С него видна лагуна (они обстреливали нас из пушки весь вечер) и дикие скалы на другом конце острова. На обратном пути тропинку перебежало стадо коз, когда-то – дичи Бена Ганна. Век восемнадцатый, век двадцать первый… Карибы, парусник, сокровища… Где мы, кто мы? Не заблудиться бы в веках.

Вернулись на яхту уже под вечер, поужинали запасами с Кулебры. Дети заснули быстро, я же расположился в кокпите. Ветер всё крепчал, он выл в снастях, разошедшаяся волна качала нашу яхточку во всех направлениях. Ко мне на кокпит пришла, завернувшись в одеяло, Сашка: ей приснился страшный сон. Мы побеседовали, она, успокоившись, ушла, и почти сразу же пришла Вера, тоже встревоженная. Мы сидели с ней, говорили и пили чай, а взошедшая луна в полосах туч освещала развалины маяка на холме и бросала шевелящиеся мохнатые тени на зловещие скалы Острова Сокровищ.

До сих пор мне снятся по ночам буруны, разбивающиеся о его берега

Я проснулся перед рассветом, среди свиста ветра и шума волн, от очень неприятного и опасного звука. Несколько секунд лежал, прислушиваясь. Яхта качалась, мачта описывала дугу среди звёзд, ветер гудел на разные голоса среди снастей, скрипел, качаясь, гик… всё это было неудобно, шумно, но не страшно. Грохот прибоя раздавался совсем рядом, вот это уже тревожило. Вылетая на кокпит, услышал, как звук повторился: негромко звякнула якорная цепь. На якорной стоянке цепь натянута ветром, волнами и течением, звенеть она может только если что-то толкает её снаружи, или если не держит якорь. Осматриваюсь из кокпита в бледном свете заходящей луны: два катамарана, рядом с которыми мы становились, маячат впереди, а за кормой, уже недалеко, морская зыбь встаёт валами и рушится на невидимые камни. Так и есть, якорь не держит, нас тащит на рифы.

Аврально бужу Егора, объясняю ситуацию. Он кивает головой, выбирается в кокпит на автопилоте, спотыкаясь о канаты и медленно просыпаясь. Я завожу двигатель, включаю якорную лебёдку и готовлюсь дать ход. Якорь перезавели весьма спокойно, цепь вытравили на все пятьдесят метров, только один раз пришлось её распутывать: предыдущие чартерщики не укладывали её как надо, результат – «борода» весом килограмм в тридцать. Даже не пересекли ничьей якорной цепи. Проверив всё, пошли досыпать. Больше на яхте не проснулся никто, так и спали, в свисте ветра, грохоте цепи, бурчании дизеля и прочих звуках.

С утра пораньше выспавшиеся дети потянули нас на прогулку по острову. Вчера у нас было время только на маяк, а чудесная коралловая бухта и дикие скалы северо-запада остались неисследованными. Договариваемся, что гуляем до половины десятого утра: мне очень не нравится всё усиливающийся ветер. И я не хочу застрять здесь еще на одну беспокойную ночь.

Возьмите самый мелкий белый песок, которым наполняют часы. Насыпьте им полумесяц лагуны. Обрамите его снаружи густо зарослями мангров и пальм, протопчите в чаще загадочные тропинки. Теперь украсьте лагуну по краям с юга – белоснежными обломками кораллов, с севера – угловатыми валунами и скалами разноцветно-тёмного базальта, Оставьте в скалах проходы, через которые пробиваются гигантские волны прибоя, и журчат солёные ручьи, поросшие на дне яркими актиниями. Добавьте естественных бассейнов со скальным дном, где вода невозможно прозрачная, горячая снизу, холодная сверху. Это – Кулебрита. Дети карабкались по скалам, находили цветные камушки в лагуне, примеряли на себя огромные раковины и никак не хотели возвращаться. Взрослые их понимали и сочувствовали.

Десять утра. Все вернулись на борт, дизель проверен, клапана закрыты, иллюминаторы и люки задраены, тузик закреплён. Вера поставила тесто для оладьев. Завести двигатель, включить рацию и оборудование. Поднять якорь! Курс на Сент-Томас!

Пока поднимаем якорь, пока выходим из лагуны, рация приносит тревожные вести. «Внимание, внимание! Виргинский пролив, Северный проход Кулебры – ветер 32–35 узлов, в порывах до сорока. К вечеру возможно усиление ветра. Прогулочным яхтам выход в море не рекомендуется. Повторяем…». Обогнули мыс, где сегодня утром лазили по скалам, довернулись – и открылся океан, весь до самого горизонта белый. Успел крикнуть в салон: «Всем держаться!», прибавить газу и еще довернуться – и первая волна с шипением рухнула на палубу.

Следующие четыре часа были непрерывной борьбой с волнами и ветром. Волны то скрывали от нас горизонт, то возносили как на горку, откуда мы в пене и брызгах съезжали вниз, к подножию новой волны. В салоне выскакивали из креплений чашки и блюдца, бедному тузику оторвало оба страховочных конца, Егор с Другом Семьи перезакрепляли его, цепляясь за снасти, а я уже готовился надеть страховочную сбрую и идти на пропадающий в волнах нос крепить якоря по-штормовому. Тучи мчались над нами, время от времени поливая дождём, радио сообщало об усилении ветра, над гаванью Сент-Томаса уходил в облака хобот твистера, водяного смерча. Мы выкачивали из гальюнов сочащуюся воду, перезадраивали текущий иллюминатор, я уворачивался от волн, идущих уже с двух направлений.

Оказавшись в тени острова Сент-Томас, решили поставить парус и идти вдоль берега искать стоянку. Грот решили поднять не полностью, оставив на втором рифе, иначе в такой ветер не выдержит мачта. Егор с Другом Семьи отрепетированно встали на палубу, потянули вверх грот – и обрывок второго рифа оказался у них в руках! А парус забрал ветер, выгнулся пузырём, потянул яхту влево с креном… больших трудов нам стоило спустить его обратно. Егор исследовал обрывок рифового конца: «Пап, это задолго до нас было. Смотри, обрыв не свежий, уже в пыли, в смазке…». Вот так вот неполный осмотр яхты чуть не привёл к беде.

Мы шли вдоль берега, оставляя по левому борту стоянки: оборудованные и дикие, защищённые и не очень, и ни одна из них нам не подходила. Проходим Внешний рейд у аэродрома: стоящие там яхты болтаются как клёцки в супе. Идём дальше, Водный остров: в защищённой лагуне столпилось, наверное, два десятка яхт. У выхода из лагуны дрейфует под ветром большой катамаран, попутно собирая якорные цепи близстоящих лодок; отдельные реплики шкиперов долетают даже до нас. В городской гавани – сплошной лес мачт, качающихся, как поле под ветром. Ну что ж, идём на свою стоянку в марину!

Еще через два часа мы становились на бочку в гавани, из которой начиналось наше мореплавание. На яхту жалко было смотреть: стёкла иллюминаторов мутные от соли, под тузиком мотаются обрывки страховочных концов, нос палубы в водорослях, кокпит весь завален верёвками: целыми и оторванными. А у меня уже настаёт отходняк, делать ничего не хочется. В кокпит выбирается выспавшаяся Сашка: «Пап, ты отдыхай, мы с мамой всё свернём!» Благодарно киваю, спускаюсь в салон, выключаю рацию… На камбузе в раковине стоит кастрюля, а в ней – лучшее в мире, размешанное качкой с невозможной тщательностью, тесто для оладьев.

Серебро в слитках и оружие всё ещё лежит там, где зарыл его Флинт

Мы сидим под навесом на веранде ирландского паба «Молли Малоне». В динамиках играет традиционная скрипочка, я пью утренний чай (как обычно у них, ирландцев, перестоявший). Да, в отличие от предыдущих наших анабазисов, заботами Веры, чайник и запас чая мы привезли с собой, и я от него а походе не отвык. Остальные взрослые члены экипажа смакуют кофе – растворимый местный горлодёр, в самый раз для суровых мореманов. Детки угощаются необыкновенно вкусным морсом из четырёх сортов фруктов: манго, папайи, гуайявы и еще чего-то. Егор собирается заказать такой же, но с ромом. Сегодня можно: через три часа ему улетать.

Мы сдали лодочку, прибранную и умытую, с чистой палубой и аккуратно свёрнутыми парусами, на руки ошеломлённому капитану Сэму. Он обошёл с нами всю яхту, потрогал иллюминаторы, провёл руками по тузику и, всё еще не веря своим глазам, спросил:

− А вы что, с Кулебры позавчера пришли?

− Ну да – кивнул я.

− Офигеть! – выдохнул он – Я, если честно, ожидал драмы: порванных парусов, потерянного тузика, что там еще?

− Два блюдца и чашка – сказал я, – И еще верёвки вот, перетёрлись, порвались…

− Офигеть! – повторил Сэм – Верёвки у них порвались…

Больше вопросов у него не было. Он посмотрел, как я заправляюсь (Вера на случай пролива держала наготове бутылку моющего средства), спросил, где мы учились парусному делу, загрузился в яхту и, уже заведя мотор, сказал:

− Ну, ты, это, заходи, если что… У нас тут пятидесятифутовик есть, катамаран, опять же…

Вот так и завершились наши карибские приключения. Оставалось только приехать в аэропорт, снова поодиночке, опять пройти таможню, доказав, что мы не верблюды и не замышляем терактов, и вернуться в дождливый апрель северо-востока.

«Неужели всё?» – спросит читатель – «А как же рассветные скалы Французского Рифа, как же бухта Рождества?»

Этот вопрос я себе тоже задал, за день до сдачи лодочки, и рано утром мы действительно туда сплавали. С севера бухта Рождества заперта скалой, между ней и берегами есть лишь два узких пролива. Пираты эту особенность рельефа знали и, бывало, убегали от погони, используя пролив и течения. Преследователи, идя за ними по прямой, садились на мель и частенько сами становились добычей. Мы прошли в бухту как положено морскому человеку, через пролив, под парусами. Владько с Егором были на носу вперёдсмотрящими, и я был спокоен.

Мы решили не спускать тузик и преодолеть сто метров до берега вплавь, все, даже Владька, не боящийся отныне глубины. Море наградило его за смелость видом огромного ската, плывущего в туманной синеве. Много было других встреч с морскими жителями: мы видели осьминога, притворившегося лангустом (высунул из-под камня щупальца как усы, и цвет изменил), наблюдали рыбок-чистильщиков. В обратный путь до яхты нас сопровождала свирепого вида барракуда с зубастой ухмылкой мафиози; сопровождавшие её по бокам рыбы-лоцманы напоминали своим полосатым нарядом и суетливостью шестёрок-адвокатов. Она описывала круги вокруг нашей плавучей компании до самого трапа, после чего ушла под киль. На яхте нас ожидали утренние оладьи и кулебрские манго, оказавшиеся до невозможности кислыми. Обратно шли тоже под парусом, на ошеломительных семи с половиной узлах, о которых бедный крейсер в жизни не мечтал.

Наша история о Кулебрах была бы неполной без сокровищ. Владька напрасно искал их на песчаном пляже и вдоль тропы на гору. Тем не менее, на острове они были и, наверное, есть до сих пор. Ожидая с Детками заселения в гостиницу (наш обратный рейс был на следующее утро), мы бродили вдоль магазинчиков в вестибюле, читая вывески и рекламу. Тут моё внимание привлёк броский плакат у витрины ювелирной лавочки. «РЕДЧАЙШИЙ ДРАГОЦЕННЫЙ КАМЕНЬ!» – утверждал плакат – «ТОЛЬКО ЗДЕСЬ!» Конечно же, камень был полудрагоценный, сродни уральскому лазуриту, но и правда найденный лишь среди местных вулканических пород. Отшлифованные камушки радовали глаз на диво чистыми морскими цветами. Я смотрел на них, смотрел – и вдруг вспомнил: жила точно такого же цвета проходила вдоль излома скалы почти над самым обрывом, в тех местах, где мы лазали! Что ж, если судьба вдруг закинет меня в те места (и желательно под парусом), я прихвачу молоток, зубило и отправлюсь в самом деле за сокровищами. Послесловие

Приглашенные дрожали от испуга, а он заставлял их слушать его рассказы

Прошло больше месяца с окончания нашей поездки. С меня сошел уже красный карибский загар, Детки порастеряли и пораздарили кораллы, ракушки и прочие сувениры. Фотографии распечатаны и вклеены в альбом. Собака наша, оставленная у друзей на неделю, давно нас простила. Жизнь вошла в свою колею, ведь правда же? Но в неспешном течении жизни, как в песке кусочек янтаря, нет-нет, да и мелькнёт уголок того приключения.

Сашка теперь время от времени балует нас кулинарией. Пока дальше салата не уходит, но всё-таки.

Владька, избавившись от страха глубины, заметно посерьёзнел, а еще научился ждать.

Егор научился просыпаться без раскачки, сразу собранным. Начало было положено той ночью на якоре.

То тут, то там роли «малое дитя» – «взрослый дядя» трещат по швам, заменяясь другими. Иначе не выйдет: тот, кому доверился на ночной вахте, не будет носить детские штанишки, если сам того не хочет. И отношения выстраиваются другие, равные. Страшно? Отпускать дитятку одного, ответственного, в большой опасный мир? Отвечу честно: «Ещё как!» Но начало уже было положено, когда Сашка держала штурвал, когда Егор ставил парус, когда Владька бдел на носу. Для того мы и делаем что-то с детьми, все эти образования, воспитания и развития, чтобы они в одно прекрасное утро сами поставили парус и поплыли куда-то, уже за своими сокровищами. И то, как они его поставят, куда и зачем поплывут, сейчас ещё зависит от нас.

«По рыбам, по звёздам», или хроники одного несбывшегося перегона

Иногда так бывает…

Разбирая старые вещи и документы, находишь вдруг неказистый запечатанный конверт. Из любопытства открываешь его, читаешь письмо, которое когда-то давно не удосужился распечатать – и понимаешь, что, не сделав это тогда, ты упустил что-то важное, что-то, что могло изменить твою жизнь, к добру ли, к худу ли…

Иногда так бывает…

На рассвете, в заурядной гостинице заурядного города, выходя из утренней полудрёмы, вдруг с неожиданным озарением понимаешь, что события последних лет жизни тебе приснились, что груза ошибок и потерь на самом деле нет, что можно всё начать с начала – и, осторожно и радостно, ждёшь с замиранием сердца, пока вернётся настоящая память о прошедшем.

Иногда так бывает…

Встречаешь на просторах Сети давних знакомых, с кем работал, пел и пил когда-то. Этот угрюмый толстяк в дорогом костюме когда-то, весёлый и голодный, звал к себе в артель. Артель, ни разу не сменив названия, сменила душу, превратилась в синдикат, символ олигархического настоящего.

И тогда, оборачиваясь в прошлое, видишь в жизни не линию, а множество узлов и ветвлений некоего дерева, и хочется попробовать, а что, если бы… Пройтись по развилкам, отыскать потерянных друзей, помочь тем, кто в помощи нуждался, выйти за горизонт… Увы, такие путешествия возможны разве что мысленно. Одно из них вы сейчас читаете. В рассказе все события, вплоть до самых мелких, происходили в действительности, все действующие лица имеют своих прототипов. В нём есть только один вымышленный персонаж. Это – автор.

Звёзды – невод,

Рыбы – мы,

Боги – призраки у тьмы.

О жизни в эпоху перемен, звёздах и яблоках

Эта история началась в сентябре 1993-го, когда я вновь оказался без работы. Надо сказать, что я не очень удивился: время вокруг стояло интересное, ничего нельзя было знать заранее и мало кто планировал будущее больше чем на месяц вперёд. Уже несколько раз, просыпаясь поутру, мы узнавали, что живём в совсем новой стране, а, приходя в магазин, могли обнаружить выросший за ночь лишний нолик на ценниках. С занятиями творилась та же чехарда: третий год подряд в конце лета очередное место работы приказывало долго жить. Сначала это был институт, которому под корень срезали финансирование, и только в паре лабораторий теплилась жизнь на скудном пайке зарубежных грантов. Моей лаборатории среди счастливчиков не оказалось. Потом это было совместное предприятие, как шутили его сотрудники, «по упаковке и вывозу мозгов», но формально изображающее инженерную деятельность. По истощению мозгов СП закрылось, вывалив шлак на улицу. И вот теперь МГУ-ный технопарк гостеприимно распахнул для нас свои двери – наружу. В очередной раз я оказался предоставлен самому себе посреди осенней Москвы.

Москва, как во все времена, от основания до наших дней, куда-то бежала, суетилась, ругалась и спешила. Очередями в магазинах, лотошниками у метро, пёстрыми объявлениями, заклеившими бахромой все столбы. А над городом пламенела осень с запахом прелых листьев и дымом костров. В парке МГУ мичуринские гибриды окрасились в безумные осенние цвета: алые, ярко-синие, лиловые. Столбы дыма из труб поднимались в штилевом воздухе высоко вверх и казались в свете заката гигантскими колоннами, на которых держится небо. Ясными безлунными ночами я сидел на крошечном балконе моей однушки в Тропарёво, смотрел, как с неба срываются, падая, звёзды и ел разноцветные вычурные яблоки, собранные всё в том же парке МГУ. Однажды вечером, когда яблоки приелись, я постучался к соседу и с его телефона позвонил другу по институту. Через десять минут разговора меня приняли шабашником в яхт-клуб МГУ на окончание парусного сезона. Остававшихся денег как раз хватило на рабочую хэбэшку второго срока и билет на электричку до платформы Хлебниково. Глава 2

О яхт-клубе и предчувствии гражданской войны

У каждого человека есть заветное место, где он может снять, словно жмущие ботинки, дежурную улыбку или угрюмость, задвинуть в угол десяток лишних лет и пару забот, вылезти из тесной шкуры повседневности. Эти места у всех разные: письменный стол или верстак, бурлящий фестиваль реконструкторов или тишина утренней рыбалки, а то и покой собственных закрытых глаз – но они есть. Человека тянет в своё место с необычайной силой, там он может приоткрыть какую-то часть себя и на миг стать настоящим. Замученный жизнью айтишник, попав на КСП, вспомнит, что и он тоже бард; он будет хлестать шило, в двухсотый раз хохотать над анекдотом про скрученные колки и вести вторым голосом что-нибудь задушевное. А через неделю он будет увлечённо пускать с сыном бумажные самолётики, и нечто знакомое будет в его глазах: они вдвоём создают новое заветное место.

Для меня таким убежищем, среди прочих, был парусный клуб на Пироговском водохранилище. Я бывал там уже второй сезон, сперва проникнув тайком, по знакомству, потом – по законному праву (была у сотрудников технопарка такая льгота). Походил в разных качествах на всех тамошних плавсредствах, даже восстановил один катамаранчик и пробовал на нём гоняться, за недостатком опыта воткнул на порыве в волну и совершил кульбит через мачту, здорово напугав матроса. Был известен в узких яхтсменских кругах как «Тот, кто летал через Мачту», «Тот, кто сидел на Столбе» – имена, сделавшие бы честь какому-нибудь ирокезу. Поэтому, увидев меня в невеликой бригаде шабашников, старые мои знакомые скорее обрадовались: будет, кому проследить, чтобы корпуса яхт не приколачивали к зимним стеллажам (были тут в прошлом году умельцы). К метаморфозе из инженера в подёнщики отнеслись философски: время сейчас лихое, бывает всяко; наоборот бывает тоже, но реже.

Как всегда в сентябре, рабочих рук не хватало – студенты погружались в учёбу, и мало кто находил время на выходных съездить не покататься, а «саночки повозить». Наша бригада-ух была нарасхват: спешно подновлялись лодочные сараи, из которых ушлые дачники повыдёргивали доски на «фазенды», чинились рассохшиеся за лето слипы, перекрывались толем крыши. Одну за другой вытаскивали яхты, яхт-клубовцы снимали мачты, подвесные моторы и вообще всё, что можно было снять. Заливали смазку и антифриз, смазывали всё подвижное, обёртывали целлофаном неподвижное, и напоследок укрывали лодочки тентами, готовя к зиме. Вечером в клубной сторожке я заваривал смоляной густоты «лабораторный» чай из жёлтой пачки со слоном, нарезал тонкими ломтиками дорогой фрукт лимон. Чай пили молча, обычные мужские разговоры не клеились. Было отчего.

В клубном здании круглые сутки бубнил телевизор. На наших глазах творилась Новейшая история России, без цензуры и прикрас. В Белом доме парламент и президент громогласно отрешили друг друга от власти, у каждой из противоборствующих групп откуда не возьмись объявились вооружённые отряды, и можно было только гадать, когда в дело пойдут танки. То, что они пойдут, сомнений уже не было. В близком Шереметьеве взлетали и садились военные борта, у моста через Клязьму встали бронетранспортёры ОМОНа с расчехлёнными стволами. Клуб совсем опустел, после учёбы с политикой ни у кого не оставалось времени на яхты.

Между тем, незаметно среди трудов и волнений приблизился финал нашей шабашки. Среди ясной тишины бабьего лета мы наводили на домики и сараи последний лоск и блеск, а меня одолевали невесёлые думы о том, что опять надо искать работу, соглашаться на что угодно и где угодно, потому что Москва военная не верит вообще ничему. Парусный народ из оставшихся заметил мою хандру. Илья, тот самый институтский знакомый, посоветовал не киснуть раньше времени и сказал, что потенциальных работодателей заманит прямо на место. Так и случилось по слову его, когда в воскресенье перед самым нашим отъездом в яхт-клубе появились Димон и Саныч.

О поиске работы в военной Москве и преимуществах катамаранов

Они шли по асфальтовой дорожке между поставленных на подпорки яхт и куч палой листвы, клубный пиджак Димона пламенел как осенний клён, а в глазах его, когда он притворно-скучающе осматривал наши судёнышки, время от времени взблескивал азарт. Саныч был одет подчёркнуто скромно: свитер грубой вязки, джинсы. Только стетсоновская шляпа его несколько выбивалась из образа. Они подошли, увидев Илью, обменялись с ним рукопожатиями, затем уже вместе направились ко мне. Я, внутренне ухмыляясь, протянул им ладонь, измазанную в тавоте (готовил к зиме подъёмник). Саныч без колебаний пожал мою руку у предплечья, в то время, как напарник его взирал на опасность, грозящую его пиджаку, с беспокойством. Как он вообще ухитряется крутить свой бизнес в юрском парке России девяностых, с такой милой непосредственностью?

Тем не менее, знакомство состоялось. Наскоро досмазав подъёмник, я вытер руки и присоединился к беседе. Тема была интересной: Димон хотел обзавестись яхтой, причём непременно парусной, демонстрируя собеседникам клинический случай моремании в острой стадии. История болезни была типичной. Поехав летом по каким-то бизнес-делам в Грецию, среди беготни, мата и тёрок, он неожиданно обнаружил, что у него есть два свободных часа перед важной встречей и, вместо того, чтобы поехать, как водится, в кабак, решил пройтись по набережной. После чего, забыв про всё, наблюдал, как швартуются и ставят паруса многочисленные яхты, чуть не опоздал на встречу и с тех пор не может найти покоя. Ему всё время видится море. Собеседники понимающе кивали: что тут объяснять, сами такие!

Беседуя, подошли к стоящей на асфальтовом пятачке яхте класса «Дракон» – самой, пожалуй, красивой в клубе. Даже на суше, без мачты, она, казалось, куда-то стремительно летела, на лакированых боках играли отблески невидимых волн.

− Что вы думаете, за сколько такую можно выторговать у клуба? – спросил Саныч.

− А смысл? – удивился Илья, – Она же необитаемая, гоночная, ходить на ней далеко не выйдет, а гоняться в клубе лучше и веселее. Тогда, может, заказать Микрик в Финляндии?

− Вот с этим мы к вам и пришли. Давайте, мы вам расскажем, чего хотим, а вы нам поможете подобрать достойный вариант.

В те доинтернетовские времена информация собиралась долго. Знания почёрпывались из толстых журналов и еще более толстых справочников, хождения по выставкам и собственного опыта. Мы в клубе были достаточно беспристрастны и незашорены, говорили по делу и не пускали пыль в глаза. Димон и Саныч пришли по нужному адресу. Да и по лодкам можно было еще полазить, прикинуть, что к чему.

Мы так и сделали: ходили по яхтам, я примерял на себя роль Вергилия (это легко, особенно когда отворяешь тёмный кокпит уже закрытого к зиме полутонника), Димон лазил следом, постепенно сквозь его восторг всё больше и больше проглядывало разочарование, которое он и выразил в свойственной ему манере по окончании нашего тура:

− Чё-то, как-то, не это… То не так, другое… блин…

Я сокрушённо кивнул. Димонова правота была неоспорима. Ну вот, скажите, как уместить в одном корпусе комфорт, обитаемость, малую осадку и скорость? Стоп-стоп-стоп! А с чего мы, собственно, решили, что корпус должен быть один? Мы посмотрели друг на друга и почти синхронно произнесли:

− Катамаран!

Катамараны у нас были только гоночные, показывать было нечего. Но можно было теперь расширить поиски, благо журналы теперь были в достатке со всех сторон света. Да и в Фидо, самопальной предтече Интернета, бытовали уже эхо-конференции на эту тему, то есть можно было спросить прицельно и получить, при некотором везении, ответ. По крайней мере, теперь было ясно, что искать. Так вот мы шли по дорожке, успешный коммерсант и сезонный рабочий, говорили о настройках паруса, пока чуть не столкнулись с Ильёй и Санычем. Оба они выглядели одинаково подавленными.

− Мы из клуба – сухо отчитался Саныч – Смотрели телевизор, слушали радио. В Москве началось.

Двумя днями позже мы ехали в Москву. Димонов «Паджерик» ровно шуршал по асфальту, мурлыкал дизелем и гудел на скорости багажником. Вёл машину Саныч: у Димона не получалось одновременно следить за дорогой, крутить руль, оборачиваться к нам и размахивать руками, поэтому на въезде на Дмитровку он передал руль напарнику. Дорога была не то, чтобы пустынной, но поток транспорта заметно поредел, и чем дальше мы въезжали в Москву, тем это было заметнее. На вечно запруженной Большой Грузинской не было почти ни души, солнечные лучи простреливали улицу насквозь, ветер катал вороха газет, листовок и плакатов. Саныч остановил машину у подъезда Ильи, я передал его сумку с вещами. Мы поехали дальше, по безлюдным переулкам, по мосту через Москву-реку, справа мелькнул и скрылся почерневший от пожара Белый дом. Во дворе казённого дома сталинской постройки Саныч притормозил.

− Этаж помнишь? Давай, там тебя встретят. Отзвонишься потом, как и что. Ни пуха!

Я с бьющимся сердцем послал их к чёрту и устремился по лестнице вверх.

− Вот, здесь находится наше производство и сидят программисты. Я вижу, сегодня нет особых авралов, так что нам можно войти. Не помешаем?

Голос моего будущего работодателя лучился радушием, да и сам он, круглый и лысоватый, с носом-картошкой, похожий на артиста Леонова, очень располагал к себе. Тем не менее, я пару раз ловил на себе его взгляды. Радушием в них даже не сквозило. Он, казалось мне, в долю секунды отсканировал и совсем новый, необмятый мой джинсовый костюм, купленный с зарплаты перед самым отъездом, и мозоли с царапинами на руках, и давно не стриженные волосы. Да, столичный лоск за два часа не навести! Что ж, будем показывать интеллект, знания и готовность работать.

− Что здесь у нас, Артур? А, понятно, наши партнёры принесли прототип компьютерной игры. Собираются привлекать наши ресурсы, чтобы доделать. Кстати, если проект пойдёт – будем набирать команду программистов.

На экране виднелся кокпит боевого самолёта, изображённый с величайшей тщательностью. За стеклом фонаря летел размазанный от скорости пейзаж, впереди по курсу дрожал едва видимый двухкилевой силуэт.

− Управление джойстиком с дублированием на клавиатуре – объяснял, видимо, представитель партнёров, худой и лохматый, с фанатичным блеском в глазах – Вот, тангаж… крен… педали – только с клавиатуры. РУД… это – тяга. Форсаж.

Он бросил истребитель в крутой вираж и сверху клюнул в пике, промчавшись так близко от второго самолёта, что почти задел крыло с жёлто – синим кругом.

− Сейчас я включу режим карты. Тут у нас введён Таманский полуостров и Керчь…

Мы снова оказались за стеклянной дверью. Я всё еще был под впечатлением увиденного, и вопрос моего потенциального работодателя застал меня врасплох:

− Ну что, пойдёшь работать на этот проект?

Я обернулся и увидел его взгляд, даже тень взгляда, после которого глаза приняли прежнее добродушное выражение. Я еще подумал, понимая, что сказанные слова невозможно взять обратно, и ответил:

− Только если будет другая карта. И воюющие стороны.

− Интересно, почему? Мне доказывали, что в сюжете-то как раз и есть самая изюминка.

− Вот поэтому и не хочу, чтобы дети в это играли. Играть в такую войну – значит, привыкать к её возможности.

Он уже не прятал взгляд и не притворялся жизнелюбивым увальнем.

− Мне кажется, выбирать работу можно только если есть выбор.

− Да. Значит, буду искать дальше.

− Значит, бедный, но гордый?

− Тут не гордость…

Всё-таки, не выдержал я характер, слишком много было надежд связано с этим визитом. К горлу подкатил комок, глаза предательски защипало. Но только я сделал шаг к лестнице, меня окликнули.

− Зайдём к системщикам, им как раз такой нужен. Знающий и честный. Предупреждаю, зарплата хуже, чем у программистов.

Так я начал работать в системном отделе одного из московских НПО, умудрившихся выкрутиться в мутном вихре девяностых и даже не скатиться в торговлю чулками и кассетами. За валом работы почти не оставалось времени, поэтому димоновым заказом я занимался урывками. Составлял каталог, сравнивал надёжность моделей и, может быть, пришёл бы к достойным вариантам где-нибудь к лету девяносто четвёртого, но на меня у судьбы, в лице Димона, были иные планы.

в которой звучат трубы, собирается команда и барахло

Народная примета гласит: если тебе звонят в пять утра и говорят: «Кароче!» – это Димон. Голос из трубки жужжал бодрым Карлсоном:

− Кароче, слухай сюда! Я тут, типа, нашёл. Прикинь, тримаран! Десять метров, в натуре, каюты, все дела!

− Ух ты! Поздравляю! На смотрины пригласишь?

− Да всё круче! Я тя на самовывоз хочу припахать. В команду, канкретна!

Моя сонливость в момент куда-то делась.

− Ого, спасибо, Димыч! А когда, и где эта лодочка?

− Лодка ваще заводская. Где-то под Одессой, на заводе стоит. Самовывоз, ну, ты понял. Её надо пригнать. Думаю сначала до Ростова, а потом посмотрим, куда.

− От Одессы до Ростова – это серьёзный перегон. Кто в команде?

− Команда-ух, ты, да я. Шучу, шучу! Ты же в больших лодках не копенгаген? Ну и я, сам знаешь, валенок. Найдём кого-нибудь. У тебя есть кто на примете?

− Боюсь, что нет – я почесал в затылке, разгоняя сон – Вот, разве что, Илью задействовать, может, он знает.

− А я ему уже звонил, вот тока что. Прикинь, он сначала «хочу» сказал, потом проснулся. Так что, все там будем, гы! Бывай!

Димон давно уже положил трубку, а я всё стоял, держал её у самого уха и слушал короткие гудки. И казалось мне, что в эти гудки вплетаются крики чаек, свист ветра в снастях и бесконечный рокот волн.

Дождавшись более позднего утра (видит бог, мне это нелегко далось!) я дозвонился Илье, и у нас началась неспешная подгогтовка к новому для нас делу, с элементами хаоса в виде Димона. То он притаскивал груду каких-то навороченных спасжилетов с лиловыми штампами воинской части («зацени, братан, вещь!»), то появлялся в фуражке-капитанке, отпустив бороду. Одна только его эпопея с картами Чёрного моря, в то время еще строго ДСП, тянула на хороший детектив. Мы с Ильёй по мере сил и времени участвовали в его пиратских рейдах на барахолки Москвы. А на московских барахолках в то интересное время можно было купить, по выражению Саныча, «всё, от папы с мамой до атомной бомбы». Наша роль, большей частью, заключалась в том, чтобы напоминать ярому судовладельцу, что у него будет в собственности не крейсер, и ему совсем не нужен, пусть даже очень хороший, надувной спасательный плот от БПК «Адмирал Чабаненко».

На какой-то стадии подготовки мы вспомнили о том, что на яхте нужен бинокль, компас и секстант. Ночной бинокль был бы еще лучше. Сказано – сделано, и вот уже димонов «Паджеро» несётся в Красногорск, где был в то время хороший заводской магазин по продаже оптики. В магазине нас встретили пустые полки, только кое-где по углам таились пыльные фотоаппараты.

− Не, я чо-то не понял… А где всё?! – насупился Димон.

− А всё раскупили, мальчики! – отвечала радостная продавщица – Вот недавно приехали, и всё купили. Такие вежливые ребята, горцы.

− И чо, и ночные бинокли тоже?

− И ночные бинокли, и прицелы инфракрасные. И даже эту здоровенную дуру конверсионную, два года об неё спотыкались, всё купили. Весь склад вымели. Фотоаппаратик не нужен?

Это был серьёзный удар. Во многочисленных «комках», как мы уже узнавали, ночные бинокли были только под заказ. С горя мы заехали на радиорынок в Митино, где Димон обзавёлся настоящим морским цейссовским биноклем, тяжелым, как зараза. Я у того же продавца на свои кровные приобрёл компас с визиром и линзой – нужную вещь для взятия пеленгов.

В материальном плане мы были уже хоть как-то подготовлены, а вот шкипер на перегон всё не находился. Это было понятно: все хорошие капитаны были заняты и держались за место, те, кто похуже и пошустрей – ушли в торговлю, используя связи в «комках». Оставшихся брать было, по выражению Димона, стрёмно. Одно время нашей затеей интересовался действительно яхтенный капитан с весьма впечатляющим стажем, но потом он нашёл по объявлению каких-то англичан и уехал шкиперить в Южную Африку. Димон выдумывал всё новые пословицы про безрыбье, большей частью нецензурные, и день ото дня мрачнел. Когда мы уже совсем отчаялись, на адрес клуба пришло письмо. Свои услуги предлагал капитан Изумрудов.

Мы перечитывали сухие строчки резюме, отпечатанные на машинке. Мы рассматривали серые тусклые копии трудовой книжки, читали характеристику с печатью Одесского морского пароходства, и понимали – вот оно, наше везенье, наш счастливый билет на перегон. В конце резюме был домашний телефон. Димон позвонил на него сразу же, был у него на телефоне выход на межгород. Сквозь треск и шорох пробился уверенный и радушный голос. Димон объяснил ситуацию, невероятным усилием воли не сбившись на «братковский» стиль. Голос в трубке заверил, что не видит ничего сложного, что, да, он готов предоставить услуги шкипера. Надо только договориться о времени и дать ему осмотреть перегоняемое судно. С нами беседовал человек, знакомый с морем не понаслышке. Илья, вслушивающийся в разговор, медленно поднял вверх большой палец. Глава 5

Об улетевшем паспорте и способности быть как ветер

С этого момента события поскакали галопом. Утрясание времени, выбивание на работе двух недель отпуска, упаковка бесчисленных необходимых вещей, ураганная последняя закупка – и вот уже Внуковский экспресс мчит нас с Димоном от «Юго-Западной». Он собирался прибыть на пару дней пораньше нас, оформить все бумаги и принять лодочку. Как всегда, нашлось неотложное последнее дело – Димон лихорадочно вписывал мои паспортные данные в список команды, шипя сквозь зубы при каждом толчке автобуса. Потом, зачем-то, нужны были данные из трудовой книжки, о прописке, еще откуда-то, и в результате мы оказались на высадке во Внуково последними. Я помог Димону дотащить до приема багажа два чудовищных клетчатых баула модели «радость челнока», помахал ему на прощанье, а сам отправился домой. Там меня ждали такие же сумки и билет на вечерний поезд до Киева. Уже когда я садился в автобус, ужасная мысль пронзила меня иглой: паспорт! Я впопыхах забыл его выложить, и сейчас он летел в Одессу в димоновой папке! Бежать в аэропорт в надежде, что рейс задержат или отменят? Скорее всего, без столку: он должен быть уже в воздухе. Связываться с Димоном? Бессмысленно, на пересылку паспорта обратно уйдут дни, меня никто ждать не будет. Что же делать?

В таком сокрушённом состоянии я вернулся домой, сел у сумок в прихожей и задумался. Солнечный луч полз по паркету, отмеряя минуты дня; до отправления поезда оставалось меньше двух часов. Где-то за окном, в невидимой дали, шуршало галькой Чёрное море, и на площадке неведомого завода ждал тримаран. Эх, будь, что будет! В крайнем случае, высадят с поезда, доберусь обратно. Я взял в качестве последней надежды серую ксерокопию первой страницы паспорта, и, навьючившись сумками, закрыл за собой дверь.

Киевский вокзал с непривычки ошарашивает. Это вам не провинциальный Савёловский, не строгий Белорусский, и даже не запутанный-перепутанный Курский. Здесь всё другое – и громкоголосая толпа, и немосковская яркость красок, и вкуснющие запахи из сумок и баулов у приезжих. Всё это бурлит и толпится в узеньких переходах, перекликается, сверкает глазами, ест домашнюю кукурузу… Только цыган с медведем не хватает! Едва я так подумал – вот и цыгане, тут как тут, правда, почему-то без медведя.

Пятьдесят метров до платформы я шёл против мощного напора толпы, которая крутила и бросала как щепку и меня, и мои тяжеленные сумки. Дойдя, долго и недоверчиво себя ощупывал, проверяя, весь ли я дошёл. Оказалось, даже без потерь, хотя кто-то и успел надрезать в одной из сумок верхний карман. С высоты вагонной ступеньки на меня понимающе смотрела повидавшая всё проводница. Я дал ей билет, она протянула руку за паспортом… Но тут из перехода на платформу повалили цыгане, с детьми и вещами, явно нацелившись на киевский поезд. Проводница, быстро пропустив меня внутрь, встала в проходе, как царь Леонид в Фермопилах. Недолгая осада завершилась нашей победой. Ромалэ, лезшие в вагон с пронзительными криками «Ай, дети! Там дети наши! Пустите!» – замолкли, когда я вывел за уши на белый свет двоих успевших проскочить внутрь цыганят. «Вот ваши крошки, держите!» Свирепое лицо проводницы озарилось улыбкой. По вагонам волной прошёл железный грохот. Поезд тронулся.

За пятнадцать лет до этих событий неожиданный ураган разметал яхты, участвующие в гонках «Fastnet Race». Огромные океанские гоночники теряли мачты, переламывались под натиском волн, опрокидывались кверху килем. В то же время нашлись яхточки, которые продолжали гонку сквозь штормовое море, многие и похлипче, и поменьше, чем сокрушенные гиганты. Удача? Меньший риск? Возможно, но еще, в паре случаев уж точно, было и другое. «Я выбрал курс, чтобы ветер был нам попутным. Так его сила ощущалась меньше… Самым трудным было оставаться на волне, не съезжая вниз и не выходя вверх, на гребень. Это чем-то напоминало серфинг. Мы двигались вместе с ветром и волнами».

Через пять лет после этих событий в маленьком додзё в университетском районе Питтсбурга Кагеяма-сэнсэй скажет мне: «Ты борешься, упираясь изо всех сил. Тебе правда так важно остановить мой кулак? Зачем, если он может пройти мимо тебя? Я вот не могу ударить воздух, он уходит с пути».

А я нынешний, я смотрю в окно поезда на уплывающий вокзал. Я еще не читал об урагане Фастнета, еще не заходил в чайный магазинчик в Питтсбурге. Но, уезжая в другую страну без паспорта, потеряв адрес места встречи во взрезанном кармане, я спокоен. Что ж, будем как ветер…

Собственно, дорога, в которой случается всякое

Мне достался билет в «жёсткое купе» – было в то время на некоторых поездах такое, купе без белья и матрацев. На этот случай, и еще на перегон, я вёз с собой старый повидавший жизнь спальник. Клацнув, отошла в сторону дверь.

− Добрий вечiр!

− И вам добрый вечер!

Три места в купе занимали «заробитчане», возвращающиеся домой с какой-то московской шабашки. Два здоровых парня, Андрий и Левко, и старший над ними, длинноусый серьёзный мужик, загорелый в цвет старого кирпича, представившийся как Дядько Васыль. Как опоздавшему, мне досталась задняя верхняя полка, где я и расположился со всем удобством, с трудом разместив своё добро на третьей между тюками попутчиков. Кажется, я понял, для чего они путешествуют в купе: тут элементарно больше места.

Слово за слово, завязался обычный железнодорожный трёп, в традиционном русско-украинском антураже, разве что вместо белобокой курицы были ломти жёлтого духмяного самосольного сала (э-эх, хлопче, да разве это – сало? Ни перца, ни вкуса. Вот у нас в Виннице…). Я выпросил у проводницы не положенный в жёстком купе чай. Когда я появился в купе с гремящими подстаканниками, да еще и с блюдечком тоненьких лимонных долек, мой невидимый вес в обществе заметно вырос, а когда я, решась, объяснил мои трудности с паспортом, вообще взлетел. Парни отчего-то решили, что на катамаране ждёт меня зазноба, о которой я умолчал из рыцарских чувств. Дядько Васыль, подумав, вынес вердикт:

− Нэ журысь, хлопче, мы тебя в ящик над дверью спрячем и сумками заставим. Еще с проводницей договориться, но тут уж ты сам. Сможешь? – и поглядел на меня испытующе.

Договориться с проводницей после совместных Фермопил оказалось не особо трудно. Серая ксерокопия паспорта убедила её, что я не опасный преступник, а обычный человек в трудных обстоятельствах. Вот так и вышло, что возглас «Громадяне, увага! Митниця!» застал меня скорчившимся в три погибели в тесном и невозможно пыльном ящике, забаррикадированном сумками. Попутчики постарались на совесть – я едва видел отблеск фонарика и еле слышал бубненье голосов:

− Так, а шо у вас здесь? Ваша сумка?

− Моя – ответил голос Дядьки Васыля. Холодок пробежал по спине: я услышал звук расстёгиваемой молнии на моей суме.

− Та-а-ак. Это шо такое? – в незнакомом голосе послышались нотки возбуждения.

− Жилет это, рабочий. Светоотражающий. Личные вещи.

− А это шо?

− Где? А, это – страховочные ремни, для работы на высоте.

− Ага. Ну, закрывай. – и свет фонарика стал ярче. Я понял, что таможенник, встав на полку, светит прямо в ящик – Так, здесь у нас шо?

− Личные вещи. Больше ничего нет.

− Доставай, посмотрим!

Меня пробил холодный пот.

− Пане лейтенанту, там ничего. Нет. Совсем Ни-че-го.

В голосе Дядьки Васыля послышались прямо-таки джедайские нотки. Луч фонарика дрогнул, ушел, свет погас.

Дождавшись, пока шаги удалятся по коридору я, с трудом разогнувшись, вылез из-за тюков, от души поблагодарил соседей по купе. Потом, когда таможня неспешно, вразвалочку удалилась в соседний вагон, прокрался в туалет и долго плескался там, отчищаясь от пыли и какой-то непонятной трухи, которой был щедро усыпан ящик. Приведя себя в человеческий вид, проскользнул в уже спящее купе и, едва взобравшись на полку, сам рухнул в тёмный колодец сна.

Проснулся я, когда за окном серый цвет уже сменился розовым, а поезд, сбавив ход, постукивал по стыкам в дальних предместьях Киева. Мои попутчики, проснувшиеся и одетые, сидели за столом и вели очень тихую беседу. Говорил Андрий:

− Я, дядько, ездить больше не хочу. Ломаешься там как батрак, полгода, и всякий прыщ с деньгами тобой помыкает. Думал, на дом себе заработаю, на машину… А не выходит на дом. На сарай, разве что.

− Не умеешь еще, вот и зарабатываешь мало. Как научитесь, станете зарабатывать, дальше – больше. У тебя получится, я знаю. А машина – вот зимой съездим в Польшу, вернёшься уже на своей. Там они дешевле, да и я там механика знаю, из честных.

− А я, может, сам хочу. – с каким-то отчаяньем произнёс Андрий – К нам вербовщик приезжал. В наёмники звал, в Боснию. Там жолняру по тысяче долларов в месяц платят. Кормят бесплатно, одежда, сброя… Ну и что взял – твоё.

− Вот радость-то – громыхнуло дальним громом из-за стола – таких же, как ты, грабить. А тысяча долларов – попадёт тебе осколок в живот, вот сюда (за столом кто-то громко икнул), и чем они помогут? Жизнь ты на них купишь?

Внизу замолчали. За окним тянулись промышленные зоны, переплетения стрелок. Навстречу нам с гудением и стуком проносились электрички. Близился город.

А потом был ярчайший рассвет на Центральном вокзале Киева, и весёлая сутолока, и возгласы встречающих. Оставив сумы в камере хранения, я отправился бродить по Киеву и намотал по его улочкам, наверное, километров тридцать. Тропинки, асфальтовые и дикие, вели меня на кручи над Днепром, вниз и снова вверх, среди новых кварталов, среди старых кварталов, между домов совсем уже старинных, чуть не посполитых времён. Шелестел клёнами Андреевский спуск, грели на солнышке старые булыжные кости валы Детинца, вдали звенели колокола Софии. Дальше, дальше – и вот уже Берестов, и Лавра, и ботанический сад… Уже совсем под вечер, на полпути к вокзалу, я приземлился отдохнуть на террасе малюсенького кафе. Там подавали настоящий чай, а не дежурный пакетиковый суррогат, и я смаковал его, отдыхая, а мимо в вечерней дымке плыли в закат невозможной красоты киевлянки.

В Одессе с ночи свирепствовал восьмибальный шторм. Это было первое, что я узнал на вокзале. Вокруг было мрачно: грохот дождя по крыше, тьма за вокзальными окнами и толпа у выхода. На улице было еще неприветливее. Ветер рвал листву, гнал струи дождя, катил по пустынным улицам мусорные баки. Выходить не решался никто. Но вот толпа зашевелилась, и через неё пробрался парень, поглядел вокруг, надвинул на лоб кепарик:

− Эй, кто со мной бегом до трамвая?

И по-спринтерски рванул через ливень.

Я принял вызов, и через полминуты ввалился на трамвайную остановку, мокрый до нитки. В кроссовках гнусно хлюпало и обещало насморк. Подъехавший трамвай приветливо открыл двери: внутри было светло, тепло и сухо. На окне висело самопальное объявление: «Высовывайтесь-высовывайтесь! Один тут уже высунулся». Над выходом красовалось еще одно: «Чтоб вы так доехали, как заплатили!» Да, я в Одессе.

Трамвай шёл медленно, осторожно переходя вброд залитые перекрёстки, искря и покачиваясь от ветра. У автовокзала выпустил единственного пассажира – меня, и укатил на кольцо. Вот он, автовокзал, вот расписание автобусов, вот касса. Не хватает одного. Из порезанной еще в Мосве сумки незадачливый воришка утащил свёрнутую бумагу с телефоном и адресом места. Единственное, что я помнил – это маршрут (за Южным портом в сторону Николаева) и название места – Седьмая площадка. Что ж, говорят, язык до Киева доведёт. Посмотрим, как насчёт площадки.

Через пятнадцать минут распросов вокруг меня была толпа не толпа, но человек десять точно. Все громко вспоминали различные заводы, каких на побережье нашлось удивительно много, водили пальцами по карте, время от времени уличая друг друга в невежестве и небрежении географией родного края. Кто-то посоветовал спросить у водителей автобусов, на что я смог только сардонически улыбнуться. По моему московскому опыту, за пределами маршрута для них были сплошные белые пятна и земли псоглавцев. «А ты не хмыкай, ты спроси!» – парировали мне – «Тут кое-кто по тридцать лет водит». И случилось чудо. Первый же водитель, коренастый пышноусый дед, не только знал точно это место, но и начертил мне кроку прохода от остановки. «Иначе не доберёшься, заблудишься».

Купив билет и переодевшись в единственную сухую сменку, коей были футболка, треники и шлёпанцы, решил скоротать время, бродя по окрестностям и купить съестного в дорогу. Дождь уже перестал, только ветер шумел листвой и погромыхивал жестью на крышах. После визита на близкую Молдаванку желудок и рюкзачок стал заметно тяжелее, а кошелёк, соответственно, легче. Я готов был уже вернуться на автовокзал, как вдруг мне на плечо опустилась чья-то тяжелая рука.

− Проверка паспортного режима, «Беркут». Ваши документы?

− Я обернулся. Справа и слева редкой цепочкой стояли очень неприветливые люди в камуфляже и с оружием. Ловить было нечего. Убегать не хотелось. У меня была лишь секунда сориентироваться и выкрутиться. Интуиция с неслышным воем вышла на форсаж. Через секунду на беркутовца глядел уже совсем другой человек.

− А щё такое, или уже нельзя вийти из дому без паспорта?

− Вы шо, живёте поблизости?

− Таки да, на Люсиновской, сорок два.

− Это на углу, где химчистка?

− Извините мене, но химчистка в тридцать третьем, напротив. Если хочете, пойдёмте, я усё покажу.

Меня не стали задерживать, только проследили, как молодой человек из хорошей, но, вэй, чуточку бедной, семьи идёт уже домой к мамочке. Осталось свернуть в нужный двор, и переулками – к автостанции. М-да, никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу…

Всё остальное по сравнению с бурным началом дня казалось уже незначительным. Полтора часа на автобусе, километры пешком через бесчисленные промзоны Южного порта, закрытые ворота Седьмой площадки, недоверчивый сторож – всё это было только мелкими преградами на пути к цели. У меня были силы их преодолеть, и даже площадочный цербер при упоминании Дмитрий-Юрьевича (истинное имя Димона, дающее власть над живыми), ворча, удалился. В закатном свете передо мной высился стоящий на киле тримаран, и был он прекрасен. Я взобрался на кокпит, втащил багаж и разложил спальник на нагретой солнцем палубе. До завтра, до нашего выхода в море, оставалось совсем чуть-чуть.

в которой тримаран получает имя, выходит в море, а в сюжете на краткий миг мелькает капитан Изумрудов

Просыпаться можно по-разному. От трезвона будильника и крика: «Рота, ПА-АДЪЁМ!». От плача ребёнка и его же хихиканья, тут как повезёт. От крика петуха в ночи и тявканья шакалов за эфемерной стенкой палатки. Но мало что может сравниться с пробуждением в свете раннего утра под бирюзовым куполом неба. Ветер доносит до тебя запах моря и степи, с лёгким привкусом дыма из порта. Над тобой гомонят чайки, вдали плещут волны.

В салон проникнуть не удалось: проход был тщательно закрыт. Фундаментальный замок начисто отрубал всякую надежду. Оставалось ждать. В ожидании я прошёл по лодочке, проверил снасти. Затем, распаковав сумки, начал подвинчивать слегка разболтанные леерные стойки.

− Илюха, смари, кто приехал! А ты: «Не приедет, побоится!». С тебя Хеннеси, лошпет!

Вопль Димона не спутаешь ни с чем. Я спрыгнул с борта навстречу ему, и Илье, и еще какому-то бородатому красноносому дядьке, чем-то похожему на растрёпанного Санта-Клауса.

− Вот, Викторпалыч, познакомьтесь, тот самый матрос. Прибыл в запломбированном вагоне из Германии. Виктор Палыч Изумрудов, наш капитан.

− Очень приятно! – цепкие глаза Изумрудова обежали меня с головы до ног, затем сощурились в улыбке – Наслышан, наслышан. Что ж, рад прибытию и, раз команда в сборе, можно спускать судно на воду.

Пока ждали подъёмник, Димон отвёл меня в сторону. Он до сих пор не мог отойти от встречи:

− Ну, братан, ты молоток! А то Изумрудов уже плешь проел – и он притворно застонал, издеваясь: – Ой, как же так, а вдруг приедет, а никого нет; ой, давайте я со своей командой пойду… Типа, добрый.

− А что, у него и команда есть?

− Ага. Прикинь, я приехал, покупка, бумаги, туда-сюда – а он, хопа! – нагнал каких-то муфлонов, типа: вот, перегонная команда. Ну, я с ним перетёр канкретна, он всё понял, тока вот ноет.

− Зачем это ему, как ты думаешь? Он что, нам не доверяет?

− Ну и это тоже, но это как бы пофиг. Еще бабок хочет срубить по-лёгкому. За одного его башлять, или с гоблинами – есть разница.

Тут подполз наконец кран, и тягач, и на следующие два часа у нас появилось занятие. Мы страховали тримаран во время спуска на воду, швартовали его к стенке, сновали бурундуками между берегом и кокпитом, набивая лодочку всем необходимым в плаваньи, раскатывали шланги и наполняли танк водой, а потом заправлялись солярой из тяжеленных армейских канистр («В порту заправка – дикий геморрой!» – тоном знатока заметил Илья, уже знакомый с местными обычаями). Напоследок Димон с таинственным видом выстроил нас на пирсе. В руках у него появилась четвертушка шампанского.

− Щас, народ, тут это, надо. Чтобы чисто грамотно всё.

Он посерьёзнел и подтянулся.

− Служи нам верой и правдой, а мы тебя будем беречь и чинить, если что. Крещу тебя именем «Пеликан»! – и с размаху запустил в якорь. Хлопнуло, брызнуло на корпус пеной, осколки блеснули в тёмной воде канала. Слева от меня шумно сглотнул Изумрудов.

− Ничо, кэп, я для нас тоже приберёг всякого. Илюха, молчи! Я знаю, сухой закон и вооще. Так это на конец путешествия. Ну что, вы на борт, а я за важным!

Капитан Изумрудов бодрым колобком перекатился с пирса на тримаран, а вслед за ним – мы с Ильёй, готовиться к отчаливанию. Дизель завёлся не сразу: почихал, выбросил густое сизое облако и только после этого забормотал на низких оборотах. «Странно» – почесал бороду капитан – «вроде же, только что откапиталенный… Присматривайте за ним, ребятки!». Тут к бурчанью двигателя добавился еще одни звук, гораздо тоньше. Это с кормы на утлой моторочке, собранной, казалось, из фанеры, подъехал Димон.

Кроме него в лодочке уместилась пара пластиковых канистр с водой и набитое льдом ведро, из которого торчали букетом разноцветные горлышки. «Ну вот, тузик есть, ведро есть, теперь можно и в плаванье!»

Ведро занимает особое место в арсенале яхтсмена. Обычное, пластиковое, оно является столь же непременным атрибутом настоящей яхты, как руль и паруса. Практическая ценность его неоспорима. Им зачёрпывают забортной воды для утреннего омовения (от банального умывания до коварного облития соседа по кокпиту). В него опускают бьющихся рыб свежего улова. Плеснув из него на горячую палубу, делают ее прохладной и дышащей морем. Набив льдом, превращают в дополнительный холодильник для разнообразных морских напитков. Ведро можно поднять на мачте как заменитель сигнала «чёрный шар»; сбросив в воду на прочном лине, красиво оттормозиться у причала; в шторм использовать, как плавучий якорь; и даже, если оно после этого всё еще держит воду, использовать, чтобы надраить палубу.

Гораздо важнее неизмеримая психологическая ценность ведра. Всякий, кто видит на борту сей предмет яхтенного обихода, подсознательно делает вывод, что обладатель его – человек надёжный и обстоятельный. Такому можно доверить ключ от маринского душа без риска, что туда набегут все яхтсмены в округе, или, например одолжить ключ на 12, а то и какой-нибудь другой предмет, который путешественник мог совершенно случайно потерять. Вот, что подумает собеседник: «Любой, кто прошёл дневные и ночные переходы, шторма и авралы, швартовки в битком набитых маринах и разборки с портовыми властями, и при этом сохранил своё ведро – вполне заслуживает доверия».

Мы неспешно, по-деловому, отчалили, на малом ходу пошли из канала, раздвигая форштевнями смолянисто-густую с радужным отливом воду. Оповестили о выходе по радио (да, у нас была с собой рация системы «Пирс», предмет особой димоновой гордости), дождались разрешения от диспетчера. Потом аккуратно, мимо бокастых ржавых угольщиков, мимо громады сухогруза, растопырившего грузовые стрелы, по самой кромке фарватера выбрались из акватории порта. Нас обволокло янтарно-жёлтое сияние солнца и масляный блеск штилевого моря. Влажная дымка скрыла от нас горизонт, только чёрные верхушки кранов еще маячили над полосой тумана. Скоро пропали и они, и «Пеликан» оказался один между солнцем и морем. Ни облачка на небе, ни дыма на горизонте – только небо, море и мы, как будто весь остальной мир вдруг исчез. Капитан доверил Димону румпель, а сам только поглядывал на небо, на компас и по сторонам. Мы с Ильёй обживали каюты. Нас разместили в боковых поплавках, в каждом из которых гением неведомого дизайнера было оборудовано по спальному месту. В такую, весьма тесную, каюту залезать и вылезать надо было через большущий пластиковый люк с крышкой выпуклой, словно фонарь истребителя. Лежать там было интересно: волны плескали со всех сторон, и света было достаточно, чтобы читать. Впрочем, лежать не пришлось: мы были припаханы капитаном на работы по яхте. Просто удивительно, сколько на таком, в общем-то, небольшом судёнышке уголков, мест и деталей, требующих внимания! Проверить помпу, разобрать её, собрать и снова проверить. Облить снаружи иллюминаторы, убедиться, что они не протекают. Вычистить поддон под двигателем. И так далее, и так далее. Димон, сменившийся с вахты, облачился в драные шорты и тоже включился в работу, и уже через полчаса, чумазый и пыльный, не отличался от нас с Ильёй, напоминая слегка упитанного брата-близнеца.

Моя очередь стоять на руле подошла уже ближе к вечеру. Я выбрался на кокпит и с удовольствием подставил лицо влажному, тёплому, но всё равно освежающему ветру. «Пеликан», всё так же под двигателем, шёл вдоль широкой песчаной косы. С другой стороны, полускрытый дымкой, угадывался силуэт идущего параллельно нам грузового судна. Солнце, тусклое и мохнатое, клонилось к закату. Небо, уже не синее, а жёлтое, озаряло мир вокруг загадочным потусторонним светом. По-прежнему царил штиль, но по морю шла пологая зыбь.

− Ровнее держи, а то, видишь, румпель бьёт – наставлял меня Изумрудов.

Приложив к карте линейку (на кокпите был для этого небольшой столик), провёл линию по заметным одному ему ориентирам, удовлетворённо крякнул:

− Ну вот, Тендровскую косу мы прошли. Скоро Железный порт, а там и на якорь можно встать.

На кокпит выбрался красный в серых полосах Димон:

− А чо на якорь, я не понял? Ночью можно же идти?

− А кто пойдёт? Вы, я вижу, подустали. Время есть, погода пока хорошая, можно первую ночь провести на якоре. А то, знаете, ночью проходить Евпаторию, Севастополь…

Мы не то, чтобы подустали, мы с непривычки валились с ног. Поэтому предложение капитана, особо не чинясь, приняли единогласно. Отдали якорь, перевязали тузик, чтобы не запутать конец в винте или пере руля. С удовольствием и моржовым фырканьем искупались в приятной прохладной воде. Поужинав, расползлись по каютам. Я заснул в полёте, еще не коснувшись матраца. Где-то в середине ночи сквозь плеск волн мне почудился близкий звук мотора, и больше до самого утра ничего не беспокоило.

в которой старый капитан безошибочен, а новый в первый свой день допускает три промаха

− Мёртвый штиль. Полное безветрие. Колдунчик не шевелится, паруса лежат на стеньгах. А когда по морю ходит зыбь, паруса при качке хлопают о стеньги, наводя невыносимую тоску.

Я произнёс это про себя, проснувшись в сером свете утра и глядя в плексигласовый фонарь каюты. Затем, откинув фонарь, сел и огляделся из поплавка. Туман – это всё, что я увидел. Тёмный силуэт «Пеликана» качался на подросшей с ночи зыби. На корме виднелась неразличимая туманная фигура. Надев ветровку, поёживаясь от сырости, перебежал на корму. У румпеля, нахохлившись, сидел и злился Димон.

− Так, я не понял, а чо люк не закрыл? В «Титаник» решил сыграть? Метнулся быстра!

− Что случилось, Димыч?

− Да ничо не случилось! Изумрудов, гнида, сбежал!

Я закрыл люк и вернулся. На Димона было жалко смотреть.

− Точно сбежал? Может, на берег за чем-нибудь съехал? Вроде, какая-то деревня там была…

− И хабара взял чиста на сувениры, да? Сходи вниз, посмотришь.

Я сошёл в салон. Еще вчера набитый, как у любой яхты на переходе, сегодня он казался просторнее. Так… нет рации в гнезде… не видно двух спасиков, которым вчера не нашлось места… исчез немецкий бинокль… канистра с бензином для тузика… На штурманском столике на раскрытых картах белел судовой журнал с вырванной страницей. Да, это всерьёз.

Со своего матраца в корме выбрался Илья, оглядел салон, увидел журнал и застыл. Сверху подошёл Димон. Оглядев место происшествия, заговорил человеческим голосом:

− Ну что, бояре? Будем совет держать, что делать.

− Что ты имеешь в виду? – спросил слегка ошарашенный Илья.

− Можно подойти к берегу, зачалиться и попробовать найти это чмо Изумрудова. Можно пойти в ближайший порт и докупиться снарягой. Можно продолжать перегон.

Они оба посмотрели на меня, как младшего по негласному званию и опыту. Ну да, старинные морские традиции, с меня и начинать.

− Сейчас туман – ответил я – а тузика у нас нет. Сколько будем искать эту деревню – непонятно. Изумрудов сбежал ночью и сейчас, наверное, уже продал тузик и едет к себе в Одессу. Я за порт.

Илья и Димон уставились друг на друга. Через несколько секунд безмолвного поединка Илья кивнул, соглашаясь:

− Я не знаю, сколько этот туман продержится. В нём будет трудно найти вход в порт. Я бы сделал так: пошёл безопасным курсом, не очень близко к берегу. Развеется туман – сориентируемся, будем искать порт, нет – пойдём дальше. Отметка нашей стоянки на карте есть, от неё и спланируем.

Димон тряхнул головой:

− Всё правильно. Идём дальше. Получится – заходим. А эту падлу – и тут он ощерился волчьей улыбкой – эту конкретную падлу я еще отловлю. Во, еще – Илюха, то есть, Илья Евгеньич – принимай шкиперство. Ты тут выходишь самый опытный.

Мы снялись с якоря, вручную вытянув двадцать метров заиленной цепи. Завели движок, опять с помощью ритуальных танцев, и пошли по компасу сквозь туман. Несмотря на штиль, всем нашлось дело: Илья наново заполнял журнал и чертил маршрут, Димон взял румпель, я же бдел на носу: в такой туман вперёдсмотрящий обязателен. Часы шли, и «обязателен» понемногу становилось «бесполезен». Солнце так и не пробилось сквозь серую пелену, а туман сгустился настолько, что сделалось по-вечернему темно.

Илья с Димоном в кокпите едва виднелись размытыми силуэтами. Берег или корабль я мог обнаружить только столкнувшись нос к носу. Илье это не нравилось, и поэтому он выудил откуда-то из закромов обрезок железной трубы, привязал к вантам и принялся отбивать туманный сигнал. В принципе, на «Пеликане» изначально была рында, но беглый капитан взял её, вероятно, польстившись на цветной металл. Так что, теперь труба раз в минуту издавала дребезжащий гул, который нёсся сквозь клочья тумана над водой, словно вой Баскервильской собаки над болотами Девоншира. Внезапно я услышал откуда-то спереди ответный сигнал: слабый удар колокола. Сообщив об этом Илье и Димону, я весь обратился в слух. Звук приближался, но источник его по-прежнему оставался невидим. На кокпите затревожились, мы сбавили ход, потом еще, и еще… Наконец сквозь туман проступила странная треугольная тень. «Ну конечно же!» – хлопнул себя по лбу Илья – «Это же буй!» Вот и хорошо, сейчас определимся!

Еще через полминуты на малом ходу мы приблизились к бую. Неимоверно ржавый, обросший бородой водорослей и слоями ракушек, он качался на зыби, время от времени взвякивая. Ни цвета, ни цифр маркировки распознать не было никакой возможности.

− Давайте рассуждать логически! – сказал Илья – мы шли одним и тем же курсом, берега не видели, сильного ветра и течения быть не могло, а, значит, это – буй возле мыса Прибойный или Тарханкут. Нас снесло ближе к берегу, чем я рассчитывал, но это ничего. Зато нам теперь известно, где мы находимся. Скоро менять курс, идём на Евпаторию.

Я собрался было занять место на носу, но заметил, что Илья тревожен. На мой безмолвный вопрос он пожал плечами:

− Странно это всё. Я скорость смотрел, постоянно было шесть узлов. Мыс Тарханкут мы должны были пройти два часа назад. А получается, еще полчаса минимум. То есть, либо лаг у нас врёт, либо теченье сильное. И еще туман этот, не посмотришь…

− Да ладно! Крым большой, не промажем.

Между тем, несмотря на близящийся вечер, ощутимо светлело. Клубы тумана истончались и редели, поднимались вверх. Наконец-то задул ветер и Илья, подождав для верности, распорядился поднять грот. Новенький ярко-белый парус с натугой поднялся на мачту, затрепыхался, расправляя складки, и ровно, с хлопком, натянулся, почувствовав себя в родной стихии. А Димон уже тащил из салона мешок со стакселем.

Мы подняли и стаксель, полюбовались, как бежит «Пеликан» под ветром, зарывая поплавок. Потом Илья выключил дизель. Нас окружила столь знакомая парусному люду тишина. В ней поскрипывает румпель, журчит и плещет вода, тихонько поют под ветром снасти, и что-то внутри тоже поёт и рвётся туда, где сходятся море и небо. Да, туман уже совсем исчез, и стало видно закатное небо, всё в росчерках перистых облаков, а впереди нас на горизонте – полоска земли. Слева от нас, вопреки исправленному курсу на карте, земли не просматривалось вовсе. Илья подумал и решил: «Не страшно, продолжаем тем же курсом, дойдём до берега – разберёмся!» «Пеликан», набрав полные паруса ветра, летел стрелой, на лаге показывалось и девять узлов, и десять, солнце садилось в растущие на горизонте тучи, берег становился всё ближе, расцвечиваясь огнями. Илья забрал немного к югу, чтобы войти в бухту Евпатории, как он предполагал. Берег оказался несколько дальше, чем казалось нам при свете дня, и только в ночной темноте мы приблизились достаточно близко. Мы шли вдоль берега, выискивая ориентиры и маяки.

− Да тут среди огней чёрт ногу сломит! – вполголоса ругался Илья – И, как назло, этот… нехороший человек… бинокль попятил. Народ, ищите мигающее!

Легко сказать, ищите, а что делать, когда среди тысяч мерцающих окон, фар машин и уличных фонарей надо найти огонь маяка? О, вот он! – разве можно просмотреть этот яркий белый огонь, оставляющий дорожку на воде! Теперь взять бы на него пеленг, только увы, мой компас пропал. Но можно сосчитать периодичность и длину вспышек и сравнить с картой. Я так и сделал.

− Илья, слушай, это – не Евпатория!

− То есть, как, не Евпатория?

− А так. Два проблеска, две и пять секунд. Такого маяка на карте нет! Разве что они сигнал сменили…

− Специально, чтобы запутать нас… Фигня какая-то…

Илья ушел в салон и минут пять отсутствовал. Потом вернулся с круглыми глазами:

− Народ, это – Форос. Мы Севастополь прошли!

− Вот и хорошо! – обрадовался Димон – Быстрый он у нас, Пеликаша! Разворачивай, кэп!

− И то верно. Давайте, майнайте стаксель, а я движок заведу.

Только мы успели спустить стаксель, как огни берега померкли и на нас обрушился шквал.

где в борьбе со стихией приходят последовательно ужас, катарсис, отчаянье и прозрение

На что похож внезапный шквал в ночном море? На пробуждение из кошмара, только наоборот. Еще секунду назад ты шёл под парусом вдоль красиво освещённой береговой линии, ветер доносил с берега музыку и смех, и вдруг всё исчезает в чернильной тьме, в которой что-то воет, визжит и рычит, и палуба становится дыбом, и вода летит со всех сторон сразу.

Стихия застала меня с Димоном на палубе. Димон, бросив стаксель, вцепился в мачту, прильнул к ней, скользя по палубе. Меня хватило на отчаянный прыжок, после чего я пихнул мокрый ком стакселя в салон, скатился сам и выбрался, неся спасики и страховку, в кокпит против льющейся по ступенькам воды. Быстрее, быстрее! – взяв спасики в зубы, задраил люк, прицепил страховку и огляделся. В кокпите, раскорячившись и держась непонятно за что, Илья правил тримаран по ветру. Аккуратненько подобраться к нему, закрепить страховку, а вот со спасиком не выйдет, Илья вцепился в румпель и, вперившись в какую-то невидимую точку, ведёт вставший на поплавок тримаран филигранным курсом между разрывом паруса и опрокидыванием. Только и хватило сил, чтобы кивнуть мне, не отрывая глаз от курса. Теперь Димон: вон он, едва видимый возле мачты. До него три метра по заливаемому волнами пластику. Ползу по встающей на дыбы палубе осторожно, с наветра, таща страховочный поводок. Вот и мачта, вот и Димон. Сидит, обхватив мачту, глаза абсолютно серые, безумные. Он, похоже, решил, что мы потерпели крушение.

− Димыч! Ди-мыч! Это я. Всё нормально. Тебя сейчас страховочным концом обвяжу, пойдём в кокпит.

Легко сказать, пойдём… У Димона руки не разжимаются, закоченели на мачте. Вижу, он что-то шепчет, но ничего не слышно сквозь воющий ветер. Приникаю ухом к его лицу, слышу:

− В к-карм-мане. В-вынь. Д-д-дай мне.

Охлопываю его карманы, в штанах справа что-то есть. С трудом вытаскиваю плоскую флягу, отвинчиваю пробку. Так и есть, коньяк. Подношу, и Димон впивается в горлышко. Через полминуты смотрит на меня уже осмысленным взглядом, отлипает от мачты и мы вместе, как пара пьяниц ползём в кокпит. Вовремя: Илья держится из последних сил. Кричит мне в ухо:

− Держи румпель! Просто держи, прямо!

И оставляет меня держать рвущиеся куда-то под бушующим ветром три тонны «Пеликана». Румпель бьётся под руками, будто и впрямь живое существо. Сверху набегают порывы, раздувают до самых вант вытравленный грот, отчего тримаран ускоряет и без того жутко-стремительный бег. Мы пронзаем разошедшиеся волны, вскакиваем на гребни, и надо держать ухо востро, чтобы, скатываясь с волны, не уйти под ветер, чтобы не накрениться сверх меры… Постепенно начинает получаться, и уже не хаос ощущаешь вокруг, а суровую, безжалостную, но ясную стихию. Вот сейчас дунет – а мы довернёмся к ветру. Вот волна: полого взбежать на гребень, и так же полого – вниз. Ох ты ж! На спуске внезапно дунул ветер, и понёс «Пеликана» вместе с волной, как лёгонькую доску серфингиста, легко и мягко, под самым гребнем. Что-то случилось вокруг… или, может, внутри? Как будто попал в некий фокус, в баланс, в глаз бури. Нет больше борьбы со стихией, а есть невероятно долгое скольжение по волне, похожее на полёт, есть ветер, на такой скорости ровный и не жестокий. Тонкое равновесие, грань, отделяющая ужас от восторга. За этой гранью – соскальзывание с гребня носом в волну, мгновенный кувырок и треск лопающегося корпуса. За ней – потеря скорости, и парус, растерзанный налетевшим ветром, и сломанная мачта. Но я, и «Пеликан», и Димон с Ильёй – по эту сторону. Там, где восторг.

Ветер порвал в лоскуты тучи. Между ними выплыла полная луна и осветила бурное море и натянутые снасти «Пеликана». Димон, оставшийся в кокпите (а я и не заметил!) повернул ко мне восхищённое лицо.

− А-хре-неть! – сказал он – Братве расскажу – не поверят.

Тримаран продолжал нестись сквозь ночь на гребне волны, лаг давно уже заклинило на пятнадцати узлах. Огни берега пропали за горизонтом, только луч маяка изредка пробивался между гребней.

С трудом протиснувшись в люк, из салона вылез переодетый Илья, уже в спасике и страховке. Огляделся вокруг и обратился к нам:

− Идём прежним курсом, пока ветер не стихнет! Грот смайнать не выйдет. Движок не заводится.

Кажется, мы попали… В неверном свете лампочки дизель блестел металлом и шаровой краской. Он выглядел как новенький, только почему-то не хотел заводиться. Масло, тосол, напряжение на свечах – всё было в норме. Из топливного шланга исправно текла соляра.

После третьей попытки завестись Илья прекратил издевательство над усопшим, и в салоне воцарился траур. Молчание прервал Димон, весьма нетактичным образом. Он отодвинул в сторону Илью, хряпнул на пайолы увесистый ящик с инструментами, витиевато выругался и расстелил возле движка чехол от стакселя.

− Димыч, эй, Димыч! А что ты делать собираешься? – робко спросил Илья.

− Позагорать тут решил, гы! – Димон подмигнул ошарашенному Илье – Двигло смотреть, вот чо! Не боись, хуже не будет, ибо некуда!

− А ты – ты можешь?

− Да чо там мочь? Мой движок, хочу – разберу, хочу, велосипед соберу.

− Интересно… – богатая событиями ночь начала сказываться. Илью тормознуло.

− Раз стоишь, фонарик возьми, посветишь.

Ветер, уже не штормовой, но пока еще сильный, продолжал мчать нас в ночь. Я согрелся в спасике, и даже решил привестись ближе к ветру, чтобы не улететь уже совсем в Турцию. Мало-помалу у меня начало получаться, и «Пеликан», хоть и кренясь, нёсся уже в галфвинд почти строго на восток. В салоне мерцала лампочка и сквозь шум ветра доносились спокойные нотки разговора. Время от времени оттуда взблескивал случайный фонарь, я жмурился, чтобы сохранить ночное зрение, и продолжал вести тримаран по компасу и ветру. Луна поднялась, прошла зенит, всё больше хотелось спать. Когда небо по курсу начало светлеть, внизу подо мной что-то фыркнуло, зарокотало, и в морской ветер вплелась дымная струя. Наружу, обтирая руки ветошью, вразвалочку поднялся Димон. Огляделся, сплюнул за борт:

− Откапиталили они дизель… Шоб их самих так в морге капиталили! Всего ремонта – одна покраска.

− Ты что, его починил?

− Починить не починил, но от говна очистил. Ага, Илюха тоже завис.

Он заржал.

− Пять лет в МАИ – это вам не хухры-мухры! – посмотрел на обалделого меня и ухмыльнулся – А ты чо думал, я – дитя Больших бульваров?

С работающим дизелем мы смогли зарифить, наконец, грот, привестись максимально круто к ветру и продолжить путь на северо-восток. Где-то там, за розовеющим горизонтом, нас ждало Азовское море.

в которой герои повторяют путь и некоторые деяния аргонавтов

…Ветер тогда прекратился, и море безветренной гладью

Пред Одиссеем простерлось. Высоко взнесенный волною,

Зорко вперед заглянул он и землю вдали вдруг увидел…

…Двенадцатого октября, через месяц и шесть дней после отплытия с острова Гомера, наблюдателем на мачте была замечена земля. Вот он, Новый Свет, Божией милостью дарованный нам!..

Для нас, между тем, часы шли за часами. Уже давно рассвело, уже взошло солнце. Море просматривалось до самого горизонта. Ветер дул ровно, мы снова поставили стаксель, и «Пеликан» делал хороших десять узлов… но, насколько видел глаз, земли видно не было. Дело в том, что весь первый час вчерашнего шторма никто из нас не смотрел ни на часы, ни на компас. Даже потом мы с Ильёй запомнили лишь примерный курс. Мои якобы непромокаемые часы были залиты и навечно встали на полвторого. Мы находились где-то в Чёрном море между Турцией, Крымом и Кавказом, и это всё, что было нам известно. А над нами простиралось ясное послештормовое небо. Оно дразнило нас заходящей Вегой, блестело Венерой, полной Луной и Солнцем – а у нас не было ни секстанта, ни астрономических таблиц, ни умения всё это применять. Поневоле начнёшь сочувствовать аргонавтам, угодившим до нас в такую же переделку и примерно в этих же местах.

Не имея опыта дальних переходов, никто из нас не озаботился проверить компас на девиацию, так что он мог легко врать градусов на двадцать. Если бы можно было повернуть на север, дойти до земли и потом, сориентироваться… Но как раз с севера дул крепкий ветер и шла волна, и против них скорость была совсем черепашьей. Поэтому Илья решил, что лучше плохо бежать, чем хорошо ползти, и мы мчались в крутой бейдевинд на северо-восток. Оставалось надеяться, что нас не очень снесло.

Начали сказываться последствия ночной борьбы со стихиями. Димон потерял голос, у него получалось только сипеть и булькать. Илья не мог вращать головой, и оглядывался теперь всем телом, как человекоподобный робот. У меня болело всё. Тем не менее Илья погнал меня, как наиболее сохранного, на обход судёнышка. Я вернулся с неутешительной вестью: в шторм треснул люк на левом поплавке, туда мало-помалу затекает вода. Получалось, что единственным для нас оставался левый галс, пока не упрёмся в землю или не стихнет ветер.

Часы шли за часами. Всё так же шуршала под днищем вода, ровно дул ветер, молотил тихонечко на холостых оборотах дизель. Солнце совершало свой вечный путь по небу. Мы уже освоились передвигаться по-крабьи, держась за леера и поручни, уже не отворачивались, когда ветер швырял в лицо брызги и пену. Толково и без спешки работали парусами. «Еще пара дней перегона» – думал я – «и никто не назовёт нас салагами». Только кто бы нам дал эти два дня…

Илью лихорадило, болела голова. Он уже не мог стоять на румпеле и ушёл вниз, в салон. Я потрогал ему лоб: жар, и градусник не нужен. Обследование выявило жуткий, донельзя запущенный, тонзиллофарингит. Я скормил ему из аптечки лошадиную дозу антибиотиков, обязал полоскать горло и ушёл на румпель сменять Димона. Уже через минуту из кокпита потянуло горелым спиртом и хриплый «димонический» бас произнёс: «Ну, кто тут самый тяжелобольной в мире человек?»

Они еще о чём-то говорили, но я уже не слушал. Я вглядывался в тёмную полоску на горизонте. Еще несколько минут назад это было просто облако. Теперь я различал крутые склоны, долины, спускающиеся к морю… Земля!

Двумя часами позже весь наш невеликий экипаж, включая выползшего из кокпита Илью, осматривал горную цепь. Она занимала почти весь восточный горизонт, мы шли на самую её оконечность. Дальше от берега горы становились выше, круче, а справа по борту уходили вообще под облака. «Братки» – просипел Димон – «Братушки, это ж Кавказ! Нас мотануло канкретна!». К тому времени ветер отошёл, подослаб, и мы могли спокойно двигаться на север вдоль обрывистого берега. «Нутром чую» – прошептал Илья – «Там, где эта цепь кончается, есть бухта». Тут он замолчал, вглядываясь куда-то вдаль, глаза его прояснились. «Народ, идём тем же курсом. Прямо по ходу – трамвайчик». И действительно, в паре миль от нас чикилял прогулочный теплоходик, из тех, что катают возле порта туристов. Они принципиально не отходят дальше радиуса начала морской болезни. Как чайки для моряков Колумба, для нас он означал скорый конец пути. Вслед за ним мы обогнули мыс, и перед нами в лучах вечернего солнца открылся приморский курортный город с белыми домиками и кривыми улочками, сбегающими к набережной. Вот мол, на молу – маяк. Вот пристань, на пристани старики и мальчишки удят рыбу. Мы смайнали паруса, подошли ближе и я, единственный, сохранивший голос, крикнул им:

− Добрый вечер! Как ваше место называется?

− Малая Бухта – донёсся ответ.

− К чёрту подробности! – проревел Димон внезапно прорезавшимся хриплым басом – Город какой?

− Анапа – хором ответили с пристани.

Илья повернулся к нам с Димоном. Бледный, красноглазый, с синяками под глазами, он был велик и горд.

− Дошли! – прошептал он, и уполз в кокпит переодеваться к швартовке.

Ветер уже совсем стих и не мешал нам швартоваться к дощатому пирсу на столбах. С другой стороны пирса сушились рыбачьи сети и чья-то одежда, лежали вёсла. Всё указывал на то, что народ тут стоит спокойный и доброжелательный. Впрочем, это не мешало аборигенам подойти к нам сразу после швартовки. Они подошли с третьим сакраментальным русским вопросом: «А какого?», и без ответа уходить не собирались. Почувствовав себя в родной стихии, Димон, отодвинув нас, перебрался на пирс, и уже через пять минут, потрясённые димоновым напором и новообретённым басом, местные отступили. А еще через пять, привлечённый шумом и толкотнёй, пришёл Олег Егорыч, долговязый и жилистый дядька неопределённого возраста, «старший над всем этим гамузом», как он отрекомендовался. Он посидел с нами в кокпите, обговорил с Димоном плату за швартовку и посоветовал мастера, к которому можно обратиться для починки дизеля. Осмотрев в вечернем свете треснувший люк, сказал, что с утра посмотрит, обмеряет и, если металлическая рамка уцелела, может взяться за ремонт и сам.

Как всегда на юге, быстро упала ночь. На столбах пирса зажглись неяркие лампочки. Я заварил чай для нас и для гостя. На кормовой койке спал, намучившись, Илья (кажется, антибиотики и полосканья начали действовать). Я и сам с трудом держал глаза открытыми: целый день и целая ночь под парусом сморят кого угодно… Вокруг было тихо, сухо и безопасно. Спать… Спать…

О тихой гавани

Перед рассветом по настилу топали рыбацкие ботинки. Волокли сети и другие нужные в морском деле вещи, удивительно громко и разнообразно. Обменивались мнениями и шутками, в полный голос, от полноты чувств и щедрости души. Заводили ревущие движки, более подходящие танкам, чем мирным рыбачьим судам. Среди всего этого бедлама мы спали мирно, как дети, за тонкой стеклопластиковой обшивкой «Пеликана». Только потом, когда взошло солнце и с берега зашумел город, я проснулся. Это было удивительное ощущение – просто лежать и не бежать на вахту, не осматриваться, вообще не спешить. Можно спокойно разжечь горелку, заварить чаю для себя и для болящих. Порыться в продуктовых запасах, сообразить яичницу «с чем бог послал». Пожелать доброго утра проснувшимся от вкусного запаха Илье с Димоном… и осознать, что день, как обычно, несёт с собой хлопоты.

Димон, едва проснувшись, проглотил свою порцию завтрака и, взяв документы, убежал: по бюрократам, на таможню и регистрацию, только его и видели! Илья был еще слаб после вчерашнего, и на меня легли все работы по лодочке. Дел было не так чтобы много: развесить сушиться всё вымокшее, постирать просоленное. Выкачать воду из поплавка ручной помпой. Гальюн, вода и топливо тоже были на мне. Убираясь в кокпите, я всё боялся обнаружить какую-нибудь недостачу, досадуя на себя, что заснул в салоне, вместо того, чтобы бдеть. Приятным сюрпризом для меня была подвешенная к гику связка вяленых таранек, подарок от рыбаков.

Закончив со срочными делами, сходил на ближний пляж. Быть в Анапе и не искупаться – немыслимое дело! Вернулся освежённым, усталым и опять голодным. Издали заметил на «нашем» пирсе уже вернувшийся рыбачий баркас и каких-то людей на палубе «Пеликана». Впрочем, что значит, каких-то? Вон Димон, только он так машет руками. А вот, худой и сутулый – это Олег Егорыч. Добежал до лодочки, отметил стоящие возле неё на досках снятые ботинки (уважают, не ходят по мытому!), разулся сам – и окунулся в визг болгарки, запахи резины и эпоксидки. Когда заново прилаженный люк уже встал на место и Олег Егорыч, вежливо отказавшись от обеда, ушёл, Димон обратился к нам с Ильёй.

− Кароче, братки. Я тут прикинул палец к носу, и, наверное, здесь оставлю Пеликашу. Ну его, Ростов!

Заметив сомнение в наших глазах, а может, чтобы еще раз убедить себя, продолжил:

− Море хорошее, зимой не мёрзнет – раз. Народ деловой и жизнь понимает, канкретна. Два. Сочи рядом, мотай – не хочу. Ялта опять же. Три. Чо думаете?

Илья пожал плечами:

− Ты же знаешь, мы не ходили ни там, ни здесь. Тут, конечно, приятно. Горы, сосны, субтропики. Море чистое. Если есть где оставить «Пеликан» – так и хорошо.

− Замётано! – Димон скатился в салон и позвал уже оттуда: – Давайте за новый пеликашин дом, по маленькой!

В салоне на столе обнаружились завёрнутые в фольгу вкусно пахнущие шашлыки, салат и лепёшки. Димон достал из рундука одну из бутылок, разлил по пластиковым стаканчикам:

− Из Одессы, контрабандное. По-нашенски!

Его голос дрогнул.

− Ну чо, за перегон! Огромное вам спасибо, братки!

Что оставалось? Недолгие сборы, путь до вокзала на отловленном частнике-бомбиле, чудом нашедшееся место в купе для Ильи. Я «по-хорошему договорился» с проводницей и смог устроиться в том же купе на третью полку, на которой в чтении и сне провёл время до Москвы. Так закончился наш анабазис, и пути команды разошлись, чтобы никогда больше не пересечься.

Скажем так, почти. Я время от времени переписывался с Ильёй, но он двигал научную карьеру, потом женился, и всё как-то не хватало времени то у него, то у меня. А однажды я, придя на работу, обнаружил на столе толстый картонный конверт. В конверте был мой компас, тот, с визиром, что я купил когда-то на Митинском рынке, и который похитил среди прочих вещей незадачливый капитан Изумрудов. Там еще было письмо, но что-то помешало мне тогда его распечатать, и я сунул конверт в бумаги, где он и пробыл без малого двадцать лет. Глава 12

О том, что дальше

У всех путешествий бывает «а дальше», хоть у Одиссея, хоть у мальчишек с острова Неверлэнд. Само наличие этого «дальше» как-то успокаивает, мирит со странными трансформациями людей под действием времени. Мои герои, будучи людьми абсолютно реальными, тоже этого не избежали.

Илья теперь доктор наук и лауреат. Я частенько вижу его на фото с конгрессов, где он, с седой гривой волос и в угловатых очках, даёт хорошую фактуру для иллюстраций. Он женат на весьма эффектной и тоже научной даме; их дети, мальчик и девочка, учатся где-то в Америке. На его многочисленных фото – ни одного под парусом.

Димон круто пошёл в гору в конце 90-х, даже одно время мелькал по телевизору во втором эшелоне младореформаторов, а с какого-то момента полностью исчез, смолк, как отрезало. Где он? Что с ним? Даже вездесущий Интернет не даёт зацепок, его записи в социальных сетях закрыты за неактивностью.

Среди новостей недавней поры я вдруг мельком углядел Изумрудова. Он, с поредевшей бородой, похожий на усталого от жизни Конфуция, рассказывал о нелёгкой работе их фонда помощи кому-то далёкому и страдающему. Этому голосу, этим глазам и рукам хотелось верить.

Андрий тоже оказался в новостях. С того вагонного разговора он заматерел, еще раздался в плечах. Как и говорил тогда старый характерник дядько Васыль, он научился многому. И много где побывал. На его ладно подогнанном камуфляже специально для такого случая блестели медали. «Защитник Свободы» Ичкерии, боснийский «Златни Лилян», Медаль Чести Грузии, еще какие-то. Он смотрел в объектив камеры, словно в прицел. Эмоций в речи у него не было вовсе.

«Пеликан» сгорел вместе с причалом в девяносто восьмом, когда серьёзные люди взялись прибирать к рукам курортные города. Насколько я знаю, на том месте собирались воздвигнуть фешенебельный яхт-клуб, да так ничего и не построили.

Время хватает себя за хвост, как старинный алхимический символ. Те, кому нужно было встретиться, но не сложилось, потом крутятся в его водоворотах, приближаясь, разбегаясь…

На слёте КСП Восточного побережья мы спели любительским дуэтом с неким студентом. Я потом задержался у костра с их компашей, где травил разнообразные морские байки. Может быть, они позовут моего сына шкипером летом на Чесапик. Если отцы когда-то неплохо сработали вместе, дети тоже могут.

Недавно в Таиланде на аукционе был куплен новенький катамаран «Леопард-39» и тут же назван хозяином «Золотой Ланью». Если вспомнить кругосветку Френсиса Дрейка, выбор названия не случаен.

Быть может, когда-нибудь мой тысячу раз смененный телефон зазвонит, и, нажав на «ответ», я услышу хриплый инфернальный бас: «Кароче, есть маза рвануть на Минданао. Ты как?» Я, скорее всего, отвечу: «Да». И еще скажу: «С тебя тузик и ведро».

И чокаясь с созвездьем Девы

И полночи глубокой завсегдатай,

У шума вод беру напевы,

Напевы слова и раскаты.

Педагогические шанти

I'm a blue water sailor just came from Hong Kong

To me, way hey, blow the man down

You give me some whiskey, I'll sing you a song

Give me some time to blow the man down

(Blow the Man Down)

Для тех из вас, дорогие читатели, кто не носит в левом ухе золотой серьги, кто не может отличить лисель-спирта от выстрела и никогда не поднимал на краспице флаги «UW», то есть, практически, для всех, кто читает эти строки – моё краткое пояснение. Шанти – это песни, причём обязательно морские и непременно рабочие. Моряки складывали что-нибудь напевно-ритмичное, чтобы легче и не так скучно было делать какую-нибудь работу: грести, поднимать якорь, да хоть и драить палубу. Сочинялись они на лету, распевались хором, а особо удачные оставались в поколениях. О чём говорится в них? Да всё о тём же: о морях, о штормах, о девчонках, что ждут где-то там на твёрдой земле. Залихватские, грустные, боевые.

Как во всяком народном творчестве, в них множество смыслов. Как-то, разбирая одну песенку рыбаков из Нантукета, на поверхности – про всякую морскую живность, с удивлением обнаружил в ней последовательность действий при грозящем шквале. Некоторые, я точно знаю, специально выучивались «салагами», чтобы не путаться в снастях и командах.

Вот и я решил продолжить традицию в том же стиле, благо новичковых экипажей за этот год перебывало достаточно, да и сам я из этой категории не вполне вышел. Хотя, только ли во мне здесь дело? Все мы, живущие – вечные новички перед Великим океаном, неистощимым на чудеса и ужасы. Песнь 1

Welcome aboard, салаги!

A is the Anchor that holds a bold ship,

B is the Bowsprit that often does dip,

C is the Capstan of which we go round, and

D is the Duty to which we are bound.

So merry, so merry, so merry are we,

No matter who's laughing at sailors at sea.

Oh, hi derry, hey derry, ho derry down,

Give sailors their grog and there's nothing goes wrong,

(The Sailor's Alphabet)

Друг мой, пилот-любитель и счастливый обладатель на паях старой 150-й «Сессны», когда-то ухаживал за девушкой. Девушка была красива, поклонники вились вокруг неё в достатке. Но, как рассуждал мой друг, мало кто может вот так вот взять – и прокатить вечерком на личном самолёте. Девушка была того же мнения, и вот в один прекрасный осенний вечер я привёз их на аэродром и потом долго смотрел, как самолётик крутит виражи в изумрудном закатном небе над озером и багряными холмами. После приземления друг спросил у девушки, понравилось ли ей. «Это какой-то ужасный ужас!» – дрожа, отвечала она – «Ничего не видно, болтает, отовсюду дует и тошнит!» Для утешения друг повёз её в ресторан, потом они долго встречались, но совместного полёта так и не повторили. А жаль.

Вот так же и мы, парусный люд. Мы, однажды приняв рундучно-гальюнный яхтенный быт ради красот и свободы океана, теперь воспринимаем его как данность. Самые мудрые из нас, приглашая к себе друзей, напоминают о тесноте и качке, советуют брать мягкие сумки и обувь на светлой подошве. К остальным в марину приходят, цокая каблучами и волоча огромные чемоданы на колёсиках, чтобы потом долго и мучительно избавляться от иллюзий.

Всему виной, конечно же, реклама (так говорят друг другу шкипера). В фильмах и на постерах всегда солнечно, волны ласковы, все яхты не меньше восьмидесяти футов, а в гамаке между грот-мачтой и форштагом лежат красотки в бикини и туфлях на шпильках. Конечно, всем приглашённым высылают обычно планы кают, советуют взять драмамин и непромокайки. Но – реклама! Солнце, ласковые волны! Многопалубный простор и барная стойка на кокпите! «Красивая лодочка! Она нас до яхты довезёт?» – радуется Одна Восторженная Девушка. Узнав, что это и есть наша яхта, и мы всю неделю будем на ней всемером, смотрит на меня, как на изувера. Это она еще не побывала внутри.

Все новички, оказавшись впервые на яхте, испытывают лёгкий шок. Таков закон природы. В обычной жизни мы страдаем, когда за стеной кто-то храпит или капает вода из крана. Теперь представьте, каково это, разместиться в кормовой каюте, где под тобой – гальюнный танк, над тобой – место весёлых посиделок в кокпите, слева плещет вода, а справа тарахтит дизель… При этом толщина условной фиберглассовой стенки – два сантиметра максимум. Шкипер, собрав команду на беседу, рекомендует: «Есть носовая каюта: высокая, тихая, но тесная и там качает. Есть кормовая – пониже и пошумнее, зато на волне спокойнее». «А можно высокую, тихую и без качки?» – робко просит еще недавно Восторженная Девушка. «Как вам будет угодно, сударыня!» – отвечает галантно шкипер – «Можно устроиться в салоне или на кокпите! Теперь давайте проследуем в гальюн, я научу вас им пользоваться».

А вы как думали! Переключатель, насос и отсекающий клапан, и всё в последовательности, а ошибёшься – вся неделя будет, так сказать, с душком. И это если не зальёт на волне или в крен.

После экскурсии в гальюн на лицах наименее подготовленных членов команды появляется тень сомнения, странное чувство, что неделя на яхте начинается как-то не так. Тут самое главное – поймав этот момент, напомнить команде, для чего мы здесь собрались. Хорошо помогает разложенная на столе в салоне морская карта.

− Я смотрел метеосводки: в ближайшие два дня ясно и ветер слабый. Будем ходить пока под дизелем. Вот, посмотрите, куда мы сегодня можем дойти.

Нас ждёт путешествие. Острова, обитаемые и не очень, уединённые бухты и толкотня в городских маринах, рифы и скалы с таинственным подводным миром, затонувшие корабли. Всё это лежит перед нами на столе в салоне на расстоянии протянутой руки, и глядя на него, можно радостно обживать каюты, распихивать припасы и одежду по рундукам, приближая тот миг, когда будут убраны сходни, отданы швартовы, и морская волна подхватит нас, превратив из людей – в мореплавателей.

Свистать всех наверх!

One damn tough life

Of toil and strife

We whalermen undergo.

And we don't give a damn

When the whaling's done.

How hard the winds still blow.

(Old Maui)

«Мореплаватели?» – скажете вы – «А как же роскошь? Где же нега? Мне, вроде как, обещали?» А вы посмотрите, какой лист заполняет на вас шкипер, прежде чем отправиться в плаванье. Скорее всего, он заполняет «Crew List» а, значит, вы – команда, а не пассажиры. Разница между ними огромна, несмотря на то, что и те, и другие соседствуют на одном и том же судёнышке. Жизнь пассажира скучна и размеренна, роли расписаны: он плывёт, его развлекают. Если развлекают плохо – это повод погрустить в социальную сеть. Если хорошо – туда же уходят картинки. И вся разница.

Команда спит в таких же каютах, ест ту же рыбу, и пьёт то же, что послал им бог через кока и прибрежные магазинчики. Но для них возможно пробуждение в четыре часа особенно мерзкого утра под шкиперское: «Пойдём, поможешь! У нас якорь не держит». Для них падают метеоры в невозможно звёздном небе над Кикладами, когда пассажиры, наотдыхавшись, спят в каюте. Они, ныряя в хрустальной чистоты воду Карибов или Средиземки, нет-нет, да осмотрят гребной винт: не намоталось ли там что. И в час, когда стонет, ломаясь, корпус и палуба встаёт дыбом, а пассажиры со слезами ждут своего места в шлюпках, команда эти шлюпки готовит, спускает и, если уж совсем не судьба, играет до последнего вальс на рушащемся в волны корабле.

Поэтому и установки на плаванье у тех и у других разные. Я, например, пассажиром могу взять кого угодно. В команду беру тех, кого знаю по разным трудностям и непривычным обстоятельствам.

Было дело, сплавлялись мы по Клязьме, тремя байдарками и тремя семьями с малюсенькими детьми. Тёплый летний дождь, оросивший начало нашей экспедиции, все дни потом так и не переставал, превратившись в обложной. Он лил на нас, пока мы шли по реке, теряя друг друга из виду за водной пеленой. Он нахлёстывал, когда мы спешно ставили палатки. Он моросил, когда мы пытались разжечь костёр из дров сырых, очень сырых и вконец раскисших. Он не переставал, когда поздно ночью мы латали свежие пробоины в днище одной из байдарок, и в свете фонариков толклись зудящие стаи комаров. Мы не выдерживали график, наши припасы и дети промокли насквозь. В конце концов мы снялись с маршрута и, доползя до ближайшей станции, вернулись домой. В электричке детки уснули сидя, чуть не первый раз в тепле и сухости, и пар поднимался от их розовых ушей. С этими людьми, что с детьми, что со взрослыми, я готов в любой момент хоть в Атлантику, хоть в кругосветку.

Разница в установках намечается уже на первый день плаванья, и дальше только растёт. Там, где для пассажира «Ну вот, пасмурно!», для команды – долгожданный повод гордо надеть непромокайку. Пассажир уходит с палубы, спасаясь от ветра – команда радуется и ставит паруса. Для пассажира качка – это страдание и драмамин, команда же отважно сидит в кокпите под брызгами и уписывает за обе щёки макароны по-флотски, приправленные для желающих тем же драмамином. Дельфины, рассветы, закаты, тайные бухты и красивые острова достаются в равной пропорции и тем, и другим.

Достаточно много моих знакомых приходят без точно заявленной роли. Обычно это: «Давай, посмотрим, может, и втянусь». Это само по себе хорошее начало, признание возможности. Потом они из любопытства и желания попробовать встают на пару минут к штурвалу. На второй день помогают швартоваться в узком аппендиксе марины, где любая пара рук придётся к месту. А на следующее утро они появляются в кокпите уже в перчатках, и ты понимаешь – вот оно, начало превращения. Теперь главное – не взвалить слишком много сразу, не спугнуть зарождающееся чувство любви к морю. Сумевшему это сделать шкиперу достаётся величайшая награда, когда кто-нибудь из команды спрашивает: «Ты не очень долго стоишь на штурвале? Может, тебя сменить?»

Конечно, можно! Сразу же организуются вахты, сначала обычно не жёсткие по времени. Иногда просто договариваемся, кто следующие три часа будет её стоять. Для идущих с нами не в первый раз вахты расписываются заранее, и некоторые дети очень стремятся в них попасть, чтобы по звону рынды (ну, или по звуку будильника, если рынды нет), сурово стиснув зубы, идти надевать непром и спасик.

Дальше – больше. Глотнув воздуха свободы, почувствовав уверенность в своих силах, команда хочет только своих вахт, без мелочной опеки шкипера. Так образовались Детская вахта на Карибах 2014-го, Вахта Клоунов на Чесапике в тринадцатом. Сами планируют и держат курс, сами ставят и настраивают паруса. Шкипера, по привычке выбегающего в кокпит при каждом изменении вокруг, ласковым словом отправляют обратно: «Шкип, ты поздно заснул, рано проснулся. Ты устал и ОЧЕНЬ ХОЧЕШЬ СПАТЬ!» Делать нечего, приходится идти в салон, и хотя твоя шкиперская душонка протестует и дрожит при мысли, каких делов могут наворотить – эти – в кокпите, ты говоришь ей: «Цыц! Так надо!». Если шкипер действительно смог уснуть – его тоже можно поздравить. Он научился доверять своим.

Впрочем, я забежал немного вперёд, потому что и ночные вахты, и совместные швартовки нам только грезятся в будущем. Пока у нас есть разношерстный люд, которому еще предстоит стать командой. Об этом – наши следующие шанти. Песнь 3

За ветер удачи!

Our anchor's aweigh and our sails are all set

Bold Riley, oh, boom-a-lay

The folks we are leaving, we'll never forget

Bold Riley, oh, gone away

(Bold Riley)

Те, кто планируют отпуск с путешествием в наше время, обычно делают так: намечают на карте интересные места, прикидывают время на посещение каждого, а потом соединяют их ниточками дороги. Получается очень ясная схема: есть Путь, в конце которого ждут Места, Где Приключения. Путь может быть и скучным, и трудным, это неважно. Важно, что вознаграждение ждёт в конце. Детки эту логику не всегда разделяют, и обычно после первых трёх-четырёх часов дороги начинают ныть и проситься на волю.

Люди, знающие тайны дорог, поступают чуть по-другому: они ведут маршрут так, чтобы в пути ожидало и встречалось что-нибудь интересное, удивительное. Мы, например, однажды посреди долгого, на двенадцать часов, автопробега решили свернуть и поехать не по магистрали, а по горной дороге, по хребту. Конечно же, маршрут удлинился часа на два, но это было неважно. Таинственный горный серпантин в тумане, огромные тисы, узенький, в одну полосу, мост над пропастью, над гулко шумящей водой – дети до сих пор вспоминают тот день.

И вот, представьте себе яхту, которая хоть и движется по маршруту, но не образует отдельного мирка. Чтобы коснуться воды (или чтобы она тебя коснулась, как повезёт) не обязательно останавливаться. Обзор во все стороны – обычное дело, горизонт и небо – твои рабочие инструменты. Волны, ветер, запахи, звуки – всё это, ничем не задерживаясь, настигает, завораживает. Под парусом твой путь – это ты. Так говорили когда-то древние мудрые китайцы, рисуя иероглиф «Дао», сам похожий на тропу вокруг дома.

Естественно, в такой дороге меняется сам смысл приключений. Они больше не ждут тебя где-то за горизонтом, нет – они сопутствуют тебе, случаются вокруг. Из них состоит путь.

Вот мы на перегоне со сдохшим движком, идём в галфвинд, ловя парусами несильный ветер. Море спокойно, до самого горизонта – ни души. Вдруг – вокруг нас поверхность воды словно взрывается от десятков прыгающих тел, в глазах рябит от брызг и веретенообразных силуэтов. Дельфины! Они окружают нашу лодку, для них она неопасна и не раздражает шумом двигателя. То один, то другой поворачивается боком, глядя на нас из-под воды любопытным глазом. Наши малыши приходят в восторг: «Дельфины, дельфины!» – кричат они голосами, переходящими в ультразвук. И дельфины слышат их! Прыгают перед носом яхты, вертятся в воздухе. Пищат в ответ: мне слышится: «Человечки, человечки!» Из салона появляется усталый Судовладелец: в руке торцевой ключ, лицо в полосах масла. Узнав причину шума, расплывается в улыбке, машет рукой непонятно кому (мне показалось, дельфинам) и с новыми силами уходит вниз, чинить двигатель дальше.

Вот ночной переход Глифада – Монемвассия, время за полночь. Дует ровный ветер, мы идём под всеми парусами. Дизель заглушили, чтобы не тревожить спящих. Слышен только гул ветра, да плеск волн за кормой. В густой ночной тьме нам светит звёздное небо, по носу – слабые отблески ходовых огней, и россыпи огоньков на горизонте. Когда над скалами острова Идра поднялась луна и позолотила по борту дорожку, из салона, шлёпая босыми ногами, выбралась Юная Матроська. Огляделась вокруг, уставилась на луну, прошептала зачарованно: «Как тут красиво!» Свернулась на сидушке в кокпите калачиком и не хотела уходить, пока совсем не продрогла.

Во всяком путешествии, а в морском особенно, приключения не только случаются вокруг. Нет, они активно, хотя и не всегда осознанно, создаются командой. Каждый малюсенький огрех, каждое упущение может привести к весьма суровому стечению обстоятельств. И если из них удаётся выйти невредимыми, они тоже потом называются приключениями. Рассказывать о таких интересно, а вот вспоминать – стыдно.

В Аннаполис мы пришли в субботу вечером и, естественно, все швартовки на бочках в гавани были уже заняты. Свободное место было только одно, в центральной марине, и мне следовало бы подумать, а почему, собственно говоря, на него никто не позарился. Но я уже обещал команде отдых в настоящем городе, поэтому решил заходить и швартоваться. Это, заметим, была моя вторая самостоятельная швартовка в жизни. И понеслось! Движение в бухте по интенсивности сравнимо разве что с Голландией: всё, от каяков до двухмачтовых шхун и от скоростных катеров до туристских лайб, мельтешит во всех направлениях со всеми возможными скоростями, только крути головой! Зайдя в узкую кишку марины, обнаружил, что боковой ветер очень силён, места для разворота в канале явно недостаточно, а в глухом аппендиксе канала рядом с предназначенным нам доком растопырился на кильблоках моторный катамаран, винтами в проход. Места для манёвра нет совсем. Полный назад! Дизель воет, нас в облаке выхлопа продолжает тащить ветром мимо дока, мимо обалдевшего служителя марины с причальным концом в руках – прямо на хищно блестящие винты катамарана! Мой Первый Помощник срывается с места, одним прыжком приземляется на нос и изо всех сил, пружиня, отталкивается от борта катамарана, который мы уже почти «поцеловали». Я газую, компенсирую уваливание под ветер, Первый Помощник героически, по сантиметру, отпихивает нашу яхту всё дальше, дальше, к самому доку, где уже отошедший от ступора служитель бросает мне конец. Мы причаливаем. Через час, в ресторанчике, меня настигнет свирепый отходняк и я засну со стаканом в руке над тарелкой с крабами.

С хлопаньем полощется на ветру парус, яхта кренится на борт – порвался рифовый конец. Захлебнувшись, смолкает дизель – забился фильтр топливной системы. Тренькнув, стопорится лебёдка – что ж, металл подшипников тоже устаёт. Но кроме всяких неизбежных на море опасностей есть и другие, целиком зависящие от нас, мореплавателей. О некоторых из них речь пойдёт ниже.

And it's all for me grog

What shall we do with a drunken sailor?

What shall we do with a drunken sailor?

What shall we do with a drunken sailor?

Early in the morning?

Way-hay, up she rises

Way-hay, up she rises

Way-hay, up she rises

Early in the morning

(Drunken Sailor)

Бог знает, откуда оно пошло: из мексиканских сериалов, фильмов о Джеймсе Бонде или еще из старых открыток с ерами и ятями, но слово «яхта» у нас занимает почётное место рядом со словами «вилла» и «личный самолёт», символизируя баснословную роскошь. Где-то в ряду тех же символов находятся вечеринки с шампанским, тройками, цыганами и прочими атрибутами кутежа. Вполне естественно, что многие, попав на яхту, изо всех сил стремятся этому образу соответствовать, в меру своей фантазии. Мои индусы, например, при любой возможности закупались самым дешёвым вискарём, который только могли найти. По вечерам добыча употреблялась в устрашающих количествах и с минимальной закуской.

Явление это хорошо известно с давних пор и описано классиками:

«Они тоже начали с невинной прогулки за город, но мысль о водке возникла у них, едва только машина сделала первые полкилометра. По-видимому, арбатовцы не представляли себе, как это можно пользоваться автомобилем в трезвом виде, и считали авто-телегу Козлевича гнездом разврата, где обязательно нужно вести себя разухабисто, издавать непотребные крики и вообще прожигать жизнь».

Не всякий шкипер обладает достаточной харизмой, чтобы мирно и необидно положить конец безобразию. Гораздо проще решить, что гг. Пассажиры и Команда – люди взрослые, ответственные, и пустить всё на самотёк, не гнушаясь и самому пропустить рюмашечку-другую. Последствия бывают самые разнообразные.

В один ясный вечер во время моей индусской эпопеи мы сумели-таки притиснуться к причалу в Эпидавросе. Сорокафутовому «Моргану», шедшему следом за нами, у причала не осталось места и, после учтивого запроса шкипера, он пришвартовался к нашему борту, вторым рядом. Еще тогда мы удивились, что шкипер «Моргана» управляется со штурвалом и концами сам, один и без помощи команды. Наши безмолвные вопросы разрешились сами собой, когда сразу после швартовки из его салона показались шесть сердитых дамочек с рюкзаками. Ни говоря ни слова, они продефилировали по нашей яхте на берег, голоснули такси и умчались в сумерки. «Вот как бывает!» – вздохнул шкипер сорокафутовика – «Прервали чартер на полдороге, потребовали вернуть деньги – и адью!» Тут его взгляд упал на моих индусов, возвращавшихся с краткой экскурсии по городу: «Эти хоть не буянят? Довольны?» Я кивнул и двинул на борт принимать самих экскурсантов и их характерно позвякивающие покупки: причал был неудобно низок. Стихийно образовалось застолье, в котором принял участие горюющий шкипер-без-команды и, к своему стыду – покорный ваш слуга. В результате на следующее утро полкоманды имело бледный вид, а у нашего соседа двинулся в почке камень и мы, не доверяя местным скорым, посадили беднягу на такси до больницы. Сложилась грустная ситуация: к нашему борту пришвартована яхта без шкипера и команды. Мы не можем выйти, не передвинув её, и в то же время двигать и всходить на борт без шкипера запрещено законом. Я метнулся в портовую полицию, но нашёл только запертую дверь: по греческой традиции утренний кофе вполне мог затянуться до обеда. Рыбаки тоже не спешили нам помочь. «Будем вытаскивать!» – решил шкипер.

План выхода казался несложным. Мы перетянули швартовые концы сорокафутовика на берег, в обход нашей яхты. Теперь трое из нас должны остаться на берегу и, когда наша «Бавария» отойдёт от причала, подтянуть на освободившееся место «Морган». Нужно было работать споро и слаженно: в пяти метрах с подветра из воды недружелюбно торчали камни, и отпущенный на волю сорокафутовик вполне мог на них оказаться. Поэтому на берег сошли трое самых сильных и быстрых: Шрини, Рави и я как старший береговой команды.

Пока мы готовились, отжимной ветер всё крепчал и к самому нашему отходу уже вовсю гудел и посвистывал в вантах. Мы заняли позицию возле швартовых. «Внимание, хлопцы! Отваливаю!» – закричал наш шкипер и дал газ. «Бавария» двинулась, почему-то таща за собой Рави. «Ёшкин кот!» – завопил шкипер – «Канат зацепило!». Рави бесстрашно прыгнул на борт, в три секунды распутал конец, но обратно прыгнуть не смог – корма была уже далеко от причала. В это время Шрини, напрягая все силы, отталкивал от пирса нос. Нос он оттолкнул, но потерял равновесие, замахал руками, прыгнул – и, ухватившись за леера, повис на носу нашей «Баварии», уходящей от причала в море. На берегу остался один я, держащийся за длинный швартов. На другом конце швартова, разогнавшись под ветром, дрейфовал на камни сорокафутовик.

Вы никогда не пробовали тащить против сильного ветра семитонную яхту? Я попробовал, ничего интересного. Когда я, наконец, дотянул её к причалу, сил не оставалось совершенно ни на что. Мне радостно махали с яхты индусы, показывали большой палец рыбаки (тоже мне, зрители…), а у меня лишь с третьего раза получилось улыбнуться.

Вы думаете, это всё? Как бы не так! Едва мы вышли в море, все окончательно разомлели от качки и сладко кейфовали до самого Пороса. В результате на швартовку в Поросе мы встали со второй попытки, и всё равно мне пришлось тянуть, в этот раз уже нашу, пятидесятифутовую, яхту. С той поры я сторонник умеренности на борту, а всем желающим погудеть рассказываю эту историю.

Кстати, куплет, вынесенный в эпиграф – это кабестановое шанти. Пелось оно, когда матросы числом от десяти и более крутили лебёдку кабестана, поднимая якорь. Делалось это обычно рано утром, чтобы успеть в море с отливом, и моряки частенько были «в кондиции». Так запевалы, эти бесчеловечные изверги, нарочно придумывали всё более многосложные куплеты. У кого-то заплетался язык, он сбивался, окружающие смеялись. «Лучше уж запнуться здесь, чем на мачте» – думал наблюдавший за процессом молчаливый боцман.

Cape Cod girls ain't got no combs

Haul away, haul away

They brush their hair with codfish bones

And we're bound for Australia

(Cape Cod Girls)

Я хочу рассказать вам об экваторе. Но не о том, что делит Земной шар пополам, не о том, который пересекают торжественно и весело, с купанием новичков в океане. Речь пойдёт о незримом экваторе, разделяющем плаванье на две половины. Как географический его тёзка имеет свои координаты, так и наш, педагогично-шантишный, можно определить с достаточной точностью. Его пересекают в конце третьего дня.

Что в нём такого важного, почему к его наступлению готовятся опытные капитаны-инструкторы? Так получилось, что к концу третьего дня путешествия и психология, и физиология, и физика начинают работать на усталость и разлад.

Если в первый день просыпаешься с безмолвным: «Ура! Я иду в море!», то на второй день это больше похоже на «Да, я плыву по морю», а на третий: «Что-то как-то долго это тянется…»… Живой интерес первых дней угас, а если на его месте ничего не возникло, наступает скука.

Качка, теснота, а в непогоду – еще и сырость. У невезучих – морская болезнь. Ко всему этому надо привыкать, чем и занимается изо всех сил наш организм. За три дня наступает адаптация, но резерв внутренних сил уже потрачен, срываешься легче обычного.

Твои соседи по лодочке, при всём изначальном дружелюбии, начинают досаждать. Кто-то громко храпит, кто-то рассказывает одни и те же анекдоты (и первым смеётся над ними!). Плюс, кто-нибудь что-нибудь непременно разольёт на камбузе или недокрутит гальюнный клапан. Они не нарочно, они случайно, но тебе от этого не легче.

Вот и представьте себе усталых, дезадаптированных людей, которым просто некуда друг от друга деться. Чем это может закончиться? Да практически чем угодно! Команда может ополчиться на шкипера, обвинить его во всех грехах и отказаться от чартера (что и проделали сердитые дамы из предыдущих шанти). Они могут выбрать «козла отпущения» из своих, или разбиться на враждующие партии… Депрессия и пьяный загул – еще не самые плохие варианты, но тут уж насколько хватит у команды адекватности.

Однажды, как раз в середине третьего дня, мы с Семейством и Друзьями прибыли на Порос. Прибыли, надо сказать, вовремя: свежая еда и напитки подходили к концу, и Младшие Дети, тогда еще совсем малявки, начинали канючить. Оказавшись на твёрдой земле, вся команда брызнула в стороны, благо Порос – остров большой, и интересных мест там достаточно. Целый день до вечера мы бродили, иногда пересекаясь, рассказывая о виденных красотах. Только после заката, мелкими групками, вернулись на лодку, нагулявшиеся и спокойные. Впрочем, кое-кому впечатлений не хватило, и они развернули карнавал на всю прибрежную часть города. Об этом я тоже расскажу, когда придёт час.

Во время моего индусского анабазиса нам повезло меньше. Мы зашли в гавань Эпидавроса на закате. Все места у единственного пирса были заняты пришедшей регатой. Яхты, небольшие полугоночники, стояли тесно, в два ряда. Третьим рядом наш пятидесятифутовый бегемот швартовать не хотел никто. Увы, пускать или не пускать к себе – их право. Пришлось, безрезультатно покрутившись по бухте, вставать на якорь в отдалении. Садилось солнце, мерная зыбь качала нашу «Баварию». Индусы смотрели на меня нелюдимо и хмуро. «Кто на тузике в город ужинать?» – спросил я. Вызвались двое. Остальные, поглядев на зыбь и оценив расстояние до берега, сердито отказались. Мы втроём забрались в тузик, догребли до города, поужинали вкусной морской дичью и, даже почти не промокнув, с сувенирами вернулись назад. Когда мы, пахнущие оливковым маслом и специями, поднялись на борт, нас встретили кровожадные взгляды остальной команды. С видом мучеников они ели – китайские быстрорастворимые макароны! «Игорь!» – сказал я шкиперу – «Завтра, кровь из носа, надо пристать! И сделать днёвку у причала». «Вань, я согласен!» – шёпотом ответил тот – «У них такие взгляды… кровожадные!»

Кое-как проведя ночь на якоре, мы снялись на рассвете и, сразу после того, как отчалила регата, заняли коронное место у пирса. Нужно ли говорить, что все индусы, мигом переодевшись в неморскую одежду тотчас оказались на берегу. У нас было целое утро с «кофее глико элленика», а еще – поездка в Старый Эпидаврос с театром и музеем, неспешное хождение по берегу, и, в завершение всего – настоящий ужин, в прибрежном ресторанчике, с продолжением на борту (ну, не смыслят греки в настоящей индийской кухне!).

С тех пор у нас стало негласной традицией приберегать на экватор какое-нибудь красивое место. Это может быть цель всего похода, как Кулебры четырнадцатого, или просто интересный городок, где есть что посмотреть, как Тарпон Спрингс весной пятнадцатого. Иногда в таких местах даже устраиваем днёвку, на якоре или в марине. Естественно, пока команда гуляет и отдыхает на твёрдой земле, шкипер с помощником драют палубу, отмывают камбуз и гальюны. Они, всё-таки, уже большие, и этот экватор у них далеко не первый. Песнь 6

Паруса – это свобода

I've been to Harlem, I've been to Dover

I've traveled this wide world all over

Over, over, three times over,

Drink what you have to drink, and bring the glasses over!

Sailing east, sailing west,

Sailing over the ocean,

You better watch out when the boat begins to rock, or

You lose your girl in the ocean.

(Bring the Glasses Over)

Многие собеседники, которым я раскрываю душу (а она хорошо так распахивается, морская-то душа, настежь, до донышка, а там – волны, чайки, закаты!) – так вот, многие мои собеседники поначалу недоумевают, что такого особенного именно в парусной лодке как средстве передвижения. «Ну вот, пришёл ты в какой-то свой Порос» – говорят они – «Так и что? Туда ведь на машине и проще, и быстрее!» «Или вот, зачем, скажи, неделю (неделю!) – тащиться из Пуэрто-Рико во Флориду? На самолёте три часа – и там». Я полностью разделяю их вывод, что яхта – это самый медленный, капризный и дорогой способ двигаться из точки А в точку Б. «Ну, а в чём же смысл?» – недоумевают они, и тогда я отвечаю: «Свобода».

Действительно, с каких-то давних тёмных пор, еще до Тезея и аргонавтов, пришла и укоренилась в людях мысль, что море – это нечто особое. Антипод земли с её стадами, полями и незыблемостью. Место, где правят другие законы, где стихии ужасны, а сокровища – несметны, живые существа огромны и просторы неизмеримы. И тогда на лёгких тростниковых лодках, едва годящихся для тихого Нила, люди поплыли в Пунт и Офир, а на плотах из бальзовых брёвен – через океан в Полинезию. Позднее кто-то сказал: «Navigare necesse est, vivere non est necesse» (плыть по морям необходимо, жить – не обязательно).

Границы на море условны и размыты. Чем дальше от берега, тем меньше довлеет над тобой государство с налогами и правилами. Отошёл от берега на триста метров – и прыгай в море, купайся без спасика хоть до полного изумления, на виду у всех пляжных спасателей. Всего три мили от причала с полицейским – и законы штата не для тебя. Можно предаваться азартным играм и другим порокам (что и делают на особенных, «трёхмильных» паромах, выходящих в море на закате и возвращающихся под утро). Двенадцать миль – и ты официально выехал из страны. Алименты, налоги, парламенты – всё осталось за невидимой чертой. Ты теперь сам себе Советская власть, и как власть имеешь право заключать браки, регистрировать рождение и смерть «а также принимать решения, от которых зависит жизнь находящихся на борту и нести за них ответственность». Любое судно в открытом море – кусочек своего государства и эмбрион нового. Нашёл новую землю – она твоя! Селись, стройся, придумывай флаг. Кто не верит – может посмотреть историю княжества Силэнд или королевства Энен-Кио.

И вот, представьте себе, вы, не выходя из «дома»-корабля, сидя на «крылечке»-кокпите с друзьями и любимыми за чашкой чаю, можете всерьёз отправиться в такое путешествие. Хотите – встречаете рассвет в штилевом море, где до самого горизонта – никого и ничего. Желаете – встаёте на якорь где заблагорассудится, хоть в трёх метрах от пляжа с надписью «ЧАСТНЫЕ ВЛАДЕНИЯ, ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН!!!». Настроены серьёзно – приспускаете флаг, встречая далеко в море крейсер дружественной страны (и они, если уж совсем не хамы трамвайные, чаще всего ответят). И если вдруг, не дай бог, конечно, старушку-Землю постигнет катаклизм, шкипер посмотрит на пламенеющий горизонт, заглушит дизель и скажет всем что-нибудь простое и спокойное, например: «Консервные банки не выбрасываем. Пригодятся на блёсны».

Плаванье на яхте – всегда испытание свободой. «Что за странное такое испытание?» – подумает читатель. Сейчас объясню.

Вот мы встали на якорь в речном заливчике недалеко от устья. Команда, давно и безуспешно ловящая рыбу весь путь до стоянки, приступает к шкиперу с требованием: «Хотим тут рыбачить!» Хотите? – Пожалуйста! Вот вам удочки, наживка, тузик. Вот прекрасный летний вечер. Только учтите, что рыба здесь – речная, и на что она клюёт, да как забрасывать, сказать вам не могу, потому что не знаю. Команда тем временем, не слушая резонёрства шкипера, закидывает в тузик припасы, удочки и друг дружку, после чего они отваливают от борта и, выставя удочки, тихо гребут в прибрежные заросли. Через два часа приплывают исцарапанные, растерявшие блёсны, но с верой в победу: «А мы их ночью! На донки! Не, ты видел, как она плеснула!» – и чуть не вывихивают руки, показывая размер сорвавшейся добычи.

Вот мой друг, свернув паруса, выбирает место для ночёвки вдоль узкой песчаной косы. За косой – солёное мангровое болото, защиты от ветра никакой, хотя волны и не мешают. Команда, посмотрев вокруг, морщит носы: «Ну, ты завёл! Неужели лучше стоянки не нашлось? Воняет тиной, да небось и комарья тучи. Идём в другое место!» «Как скажете!» – мой друг пожимает плечами – и следующие три часа лавирует среди бесчисленных мелей и островков в кромешной темноте тропической ночи, среди ветра и волн, а на носу терпит невзгоды и лишения очередной вперёдсмотрящий из команды, которым захотелось ночевать в красивом месте. В конце концов они, разумеется, дошли, встав на расчалки в крошечной бухте с чистейшей водой, окружённой гигантскими деревьями. Утренний вид вознаградил их за все тревоги ночи.

Оказывается, в море, как и в мире, абсолютной свободы не бывает и, что бы ты не сделал – обязательно придётся столкнуться с последствиями. На лодке, как правило – именно тебе.

Вот наша команда – ух после долгого перегона занимается ремонтом и сиестой на пирсе в Форт-Лодердейле. Данил, наёмный шкипер на перегоне, буднично передал документы и шкиперство Судовладельцу. Козырнул нам и уехал, сказав на прощанье: «Сегодня высокий прилив в час тридцать». Подумаешь, прилив! Тут – твёрдая земля! Мороженое! Девушки!! Вот и получилось, что опомнились мы как раз в полвторого, наскоро покидали всё в катамаран и пошли заправляться. Заправочный док там небетонный, а настилом, на сваях. Пока швартовались, пока заправлялись – пошёл отлив, и отливное течение, свободно проходя под сваи, прижало борт нашего катамарана к доку, аж кранцы сплющились. Каких усилий, нервов и мата нам стоило отодрать катамаран от места вынужденной стоянки – не описать словами. Все хорошо отделались: Судовладелец – парой царапин в покрытии, заправщики – лёгкими спугом, когда 45-футовая туша пронеслась в миллиметре от топливной трубы. А ведь могло закончиться гораздо печальнее.

Такое сочетание полной свободы и полной ответственности рождает в людях, шкиперах и команде, неизвестные ранее свойства. Об этом – чуть ниже.

Новые люди

Since we sailed from Plymouth Sound

Four years gone, or nigh, Jack

Was there ever chummies, now

Such as you and I, Jack?

Long we've tossed on the rolling main

Now we're safe ashore, Jack

Don't forget your old shipmate

Fal-dee ral-dee ral-dee rye eye doe!

(Don't Forget Your Old Shipmate)

И вот так – день за днём, сквозь переходы и стоянки, швартовки и вахты. Реальные шторма и внутренние бури экватора, размолвки и примирения друг с другом, досадные промахи и помощь друзей – всё это влияет на нас, лепит и ваяет. От этого никуда не деться, не убежать, да обычно и не хочется.

Постепенно, исподволь, незаметно ни для тебя самого, ни для окружающих, внутри начинает что-то меняться. Что-то проклёвывается, расправляется, растёт. Конечно, для полного роста нужна, наверное, кругосветка. Хорошо, как минимум – трансатлантика. Но и за неделю обычного чартера, бывает, пускают ростки удивительные качества.

Сначала расправляет листочки авантюризм. Для него вообще достаточно снятия гнёта повседневности, не более. А уж на яхте, да на воле он вообще расцветает пышным цветом, и плодоносит вовсю, только уворачивайся.

Так случилось, что из семи участников нашего индусского анабазиса четверо не умели плавать. То есть, вообще. Естественно, пребывание среди бурной глубокой воды было для них испытанием и нагрузкой. Но за время чартера они пообвыклись, осмелели… В последний день круиза мы шли почти сорок миль до Афин, и завершающий отрезок пути, через залив, от Эгины преодолевали уже совсем ночью. Ветер усилился до шести баллов, постепенно раздувало волну. Сушил подошёл ко мне, буднично застёгивая спасик: «Иван, я на нос пойду». «Зачем?!» – «Да, очень звёзды красивые, а из кокпита их не особо видно» Ночью, в волну и ветер, человек решил идти на заливаемый волнами нос посмотреть на звёзды! Я тогда уговорил его ограничиться палубой и надеть страховку, но он, похоже, на меня чуть-чуть обиделся. Ему показалось (!) что я (!!) ему не доверяю(!!!) – вот, что с людьми делает авантюризм!

Или еще. В наших греческих эскападах участвовали две тогда еще подружки, назовём их условно Старшая и Младшая. Мы прибыли на Идру, удачно швартанулись в щёлочку пустого пространства рядом со ржавой лайбой «Христос Нектариос», и разошлись исследовать остров. Подружки, надев купальники, умчались по тропе вдоль берега и куда-то исчезли. Когда через два часа они не появились, я забил тревогу, и оставив детей на добрых соседей по яхте, побежал их искать. Я прошёл тропу до конца, позаглядывал во все купальни, навлёк на себя проклятия нескольких уединившихся парочек – но не обнаружил ни следа беглянок. Они появились сами еще полтора часа спустя. Отсутствие своё объяснили просто: им стало скучно на Идре, и они решили сплавать на соседний остров. Полтора километра!! Через пролив, где ходят паромы!!! На соседнем острове они побыли совсем немножко, после чего поплыли назад. Да, через тот же пролив.

После этого я спокойнее воспринимал и дальние самостоятельные походы детей на Кулебрите, и стометровое плаванье до берега тогда еще мелкого Владьки. То ль еще бывает!

Постояв на вахте, полавировав в незнакомых маринах, члены команды проникаются следующим чувством: абсолютной уверенностью в себе. Всё, за что ни возьмись, кажется им по плечу, причём, самое удивительное – чаще всего, именно так и есть.

Вот те же подружки в Поросе, после ужина и вечернего моциона по набережной. Ощущение праздника у них неполно: хочется потанцевать. «Ничего у вас не выйдет! Греки не танцуют». – говорит всезнающий шкипер – «Они по стенкам стоят и только слушают музыку». «А мы их растанцуем!» – сверкают глазами подружки и, наведя боевой макияж, уходят на танцпол, провожаемые скептическим взглядом шкипера. Вечер вступает в свои права, зажигаются огни на набережной, закрываются мелкие туристские магазинчики – а наших дам всё нет.

Но вот что-то загадочное происходит в дальнем конце набережной: танцевальная музыка, сначала почти неслышная, звучит всё громче, громче… Это в клубе настежь распахнули двери и окна, потому что зал уже не в силах вместить огромную веселящуюся и пляшущую толпу! Народ перед дверями клуба танцует всё, что только попадает в ритм, от брейка до сиртаки. Образуются какие-то хороводы, цепочки, в круг спешат всё новые и новые люди! Вскоре уже вся набережная отплясывает и веселится. «Ну и ну!» – качает головой шкипер – «Сколько здесь хожу, никогда такого не видел, ни-ког-да!»

Славный град Порос гудел и танцевал до закрытия баров, а потом веселье переместилось на многочисленные плавсредства. В бухте чуть не до рассвета бегали катера, оглашая окрестности музыкой. Дамы вернулись глубоко ночью, натанцевавшиеся и счастливые. Похоже, с тех пор шкипер поменял мнение и о греках, и о команде.

«А что же дальше?» – спросите вы. О, дальше будет только интереснее. Если человек не испугался одного путешествия под парусом, если впустил море себе в душу, то на следующие регаты, чартеры и перегоны он придёт уже совсем подготовленным. «Делай что должно, и будь что будет!» – девиз не только рыцарский. Ему следует и морской люд. Самого разного возраста.

Над якорной стоянкой у острова Госпорт, что к востоку от Портсмута, забрезжило хмурое ненастное утро. Заряды тумана то окутывали наш полугоночник, то улетали под ветром к неприветливому скалистому берегу. На корме полугоночника сидел Дядька Питер, судовледелец и шкипер, и грустно чесал бороду.

− Иван! – сказал он, пододвигая мне кружку с кофе – Иван, у нас запутались фалы в лэзиджек. Кто-нибудь должен полезть на мачту и их распутать.

Я поднял глаза на мачту, высокую, как у всех полугоночников. Где-то у самой верхушки, еле видимой сквозь туман, угадывались запутанные снасти.

− Проблема в том – продолжал Дядька Питер – что у нас для подъёма – только спинакер-фал. А он старый. Много не выдержит.

− Спокуха, шкип! Я знаю, что делать – и, перегнувшись через люк в салон, тихо позвал.

Через пару минут на пороге возникла Матроська семи лет от роду. Встрёпанные со сна волосы, сонные глазища, пижама в цветочек.

− Слушай, тут такое дело… – объяснил я – Вон видишь, вверху – снасти запутались. Надо их того, распутать.

− Хорошо! – сказала она – Сейчас переоденусь… только мачта мокрая, можно, вы меня на верёвке поднимете? – и исчезла в салоне.

Дядька Питер слушал наш диалог, открыв рот.

− Это что? – спросил он – Это она так просто согласилась?

− Ну, а что откладывать? Делать-то всё равно надо. Возьми вот, беседку привяжи Маленькой Девочке.

Мы усадили в беседку Матроську, закрепили её понадёжнее (нас сильно бросало на зыби) и аккуратненько подняли на мачту. Пару раз в пути она соскальзывала, отпускала мачту, и тогда её болтало на фале как девчонский маятник, но, пролетая мимо мачты, она ухитрялась зацеплять ногами мокрый алюминий, и подъём продолжался. Всё это время я стоял, задрав голову и страховал её насколько возможно. Но вот снасти распутаны, Дядька Питер, облегчённо вздохнув, пошёл травить фал, и Матроська приземлилась на палубу. Отвязывая девочку, я услышал странный хлопающий звук. Оглянувшись, мы увидели: совсем недалеко от нас разворачивается пассажирский паромчик, а на его палубе стоят люди и аплодируют. Я растерялся, а Матроська, выскочив из беседки, раскланялась как на сцене, с книксеном.

Хорошо, конечно, выйти в океан умелой сплочённой командой; командой, которой не страшны ни ветры, ни долгие вахты, в которой не конфликтуют, понимают друг друга без слов и всегда готовы придти на помощь. Многие об этом мечтают. Но только представьте себе, насколько фантастически прекрасно – взять, и сделать такую команду из себя, из других. Кстати, это не всегда и получается, зато уж если выйдет – с такой командой можно хоть на край света. И за край.

Море ждёт

It is time to go now

Haul away your anchor

Haul away your anchor

It's our sailing time

(Padstow's Farewell)

Над нашим домом идут дожди, барабанят по крыше, шуршат и журчат в водостоках. В лужах уже достаточно глубины для какого-нибудь «Оптярика», не говоря о виндсерфингах. В парусном клубе, над которым наше семейство шефствует второй десяток лет, без нас вытащили и укрыли в элинг все швертботы, заперли в сарае тузики и вёсла. Теперь уже до февраля, разве что вытащат наш флагман, «Золотую Лихорадку», свозят на гонки на юга. Потом хоть немного пригреет солнце, лак перестанет застывать на малярных кистях, и можно будет шкурить, стругать и лакировать, готовя лодочки к новому сезону. Некоторые персонажи моих шанти уже заранее к этому готовятся.

Скоро настанет зима. В тех краях, где я живу, она капризная и странная: то ливанёт холоднющим, на лету застывающим дождём, то приморозит слякоть, превратив в катки все тротуары, а то спохватится – и засыплет снегом, не по крыши, но обильно. В такие ненастные дни, переделав домашние дела, я сажусь у компьютера в подвале, открываю карту и начинаю придумывать маршрут. Их у меня накопилось штук тридцать, наверное: от Таиланда до Бостона и от Эгейского моря до Карибов. Большую их часть мы уже прошли под парусом.

Самые удачные маршруты, вместе с кусками рассказиков, я рассылаю друзьям, знакомым и литературным персонажам. Часто от них приходят ответы.

Юная Матроська напоминает всякие морские случаи, например, как Самый Младший подцепил акулу, и еще – как она, Матроська, держала яхту в шквал, а еще – как мы с ней вдвоём шарашили под парусом к Сент-Майклу, пока остальная команда спала, а потом еще – … «Хватит, хватит!» – отмахиваюсь я – «Если это всё включить, будет не шанти, а какая-то Детская Сага. Вот, скажи лучше, что ты думаешь про Тортугу?». «Хорошо, думаю» – отвечает она – «Там интересно. Только сагу потом всё равно напиши!». Напишу, куда я денусь. Вот и издатель намекает.

А мне, смотрите, на посланный маршрут отвечают. Друзья, знакомые… «Эй, возьмите нас!» «Нас двое, и… и еще двое, только маленьких». Ого, а нас уже двенадцать, не всякая яхта вместит! Мой знакомый молодой шкипер усмехается: «Тоже мне, проблема! Возьмём две лодки, пойдём флотилией». Я верю ему: он когда-то давно, старшим над младшими, шёл с нами под дождём на Клязьме. Да будет так! – и черновик маршрута уходит на обсуждение новорождённым командам, с разбивкой по дням, местам и милям переходов.

Еще только осень. Нам всё только предстоит: и спорить над маршрутом, и выбирать эмблему для флага, и рассылать методички по парусному делу. Еще далёк тот рассвет, когда, отчалив, мы пойдём к горизонту, и море встретит нас. Но первый шаг уже сделан. Тропа идёт вокруг дома, складываясь в иероглиф. Дао, Путь. На этом пути мы встретим других, похожих и разных. Мальчишек с Верхней Пышмы, что сами строят парусные лодки. Чернокожих ребят из Окленда, что стараниями Одной Капитанши заболели морем. Бесшабашных лазерщиков, что в любую погоду гоняют вдоль Куршской косы. Их, как повелось с начала человеческого рода, влечёт к Великому океану. И когда кто-нибудь из них, замерев от восторга, будет качаться на мачте где-то на полпути между морем и небом, он, может быть, сложит об этом новые шанти. Об авторе

Иван Муравьёв родился в 1966 году в посёлке Пестяки Ивановской области. В детстве с семьёй поездил по стране, по медицинским показаниям. Тяга к путешествиям осталась по сей день.

В 1989 закончил Второй Московский мединститут, параллельно занимался нейрофизиологией. С закрытием фундаментальной науки переквалифицировался в айтишника, чем и занимаюсь, сначала в России, потом в Штатах.

Как-то так получилось, что увлекаюсь одним и тем же, с детства. Космос, с астрономией, самодельными ракетами и хорошей фантастикой. Океан, с морской жизнью и парусниками. Человек, от истории до нейрофизиологии. За долгие годы накопилось достаточно интересного, чтобы о нём поведать. Чем и занимаюсь, урывая минутки между работой и семейством.