«Королевство крестоносцев (Два века правления европейских рыцарей на древних библейских землях. От взятия Иерусалима до падения Акры)»

Джошуа Правер Королевство крестоносцев (Два века правления европейских рыцарей на древних библейских землях. От взятия Иерусалима до падения Акры).

Только задумайтесь над тем, обращаюсь я к вам, как Господь уже в наши дни перенес Запад на Восток. Так мы, бывшие уроженцами Запада, стали теперь уроженцами Востока. Тот, кто был ромеем или франком, теперь галилеянин или житель Палестины. Тот, кто был гражданином Реймса или Шартра, теперь стал гражданином Тира или Антиохии. Мы уже забыли те места, где мы родились, многим из нас уже ничто не напоминает о них… Некоторые взяли себе жен не из своего народа, но сириек, армянок и сарацинок, которые приняли благодать крещения. Некоторые ввели вместе с ними в свои дома зятя или невестку, тещу и тестя, пасынка и племянников, а еще внуков и правнуков… Разные языки стали известны обеим нациям, и вера объединяет тех, чьи предки были чужими друг другу… Те, кто были чужеземцами, теперь – местные обитатели, и тот, кто был временным гостем, стал постоянным жителем. Каждый день прибывают наши родители и родные, чтобы воссоединиться с нами, оставляя, хотя и с некоторой долей сожаления, все, что они имеют… Вы – свидетели великого чуда, которое может глубоко удивить весь мир. Слышал когда-нибудь кто-то о чем-либо подобном?

JOSHUA PRAWER

HE CRUSADER’S KINGDOM: EUROPEAN COLONIALISM IN THE MIDDLE AGES

© Перевод, издание, ЗАО «Центрполиграф», 2019

Предисловие

Этот труд не является очередным повествованием о крестовых походах и об утверждении католичества в странах Востока. Скорее это попытка описания и анализа средневекового общества, перенесенного в область Восточного Средиземноморья, которое создало собственные формы общественной и культурной жизни вне географических и культурных границ Европы. Хотя колонизация совсем не новый феномен в европейской истории, именно со времени крестовых походов утвердилась постоянная взаимосвязь между всеми колониальными завоеваниями и их преемственность. С этих пор колониализм остается основным фактором в европейской и внеевропейской истории. В этом смысле оправдано называть королевство крестоносцев первым европейским колониальным обществом.

Определение крестового похода как разновидности колониального завоевания относится к тем временам, когда, несколько столетий назад, прилагательное «колониальный» не имело уничижительного значения. Понятие «колониализм» приобрело примирительный оттенок в эпоху Просвещения, а в период высшей стадии империализма перед Первой мировой войной оно получило негативное значение и остается таковым до наших дней.

Несмотря на то что крестовые походы давно стали называть колониальным движением, в таком качестве они никогда не рассматривались. Было принято говорить о крестовых походах и Латинском королевстве как о первом примере европейской колониальной экспансии, не вникая особо в ее сущность. Они никогда не претендовали на то, чтобы открыть новую главу в истории колониализма. Конечно, ни один автор не обходит стороной тему крестовых походов, когда начинает говорить о европейской экспансии, колониализме и империализме. Но очень немногие из них задаются вопросом, что это значило – задать импульс колониальному движению семь веков назад. Нет ни одного исследования на тему, как выглядела «колония» в XII–XIII вв., как она жила и развивалась в качестве «колониального» учреждения.

Показать идеологические предпосылки колониального движения, рассказать о существовавших в Леванте европейских общественных институтах, формах их организации и их достижениях – основные задачи данного труда. Тем самым мы надеемся внести свой вклад в изучение средневековой истории, а также колониальных движений.

План этой книги сложился после 25 лет изучения истории крестовых походов и самих крестоносцев. Идея книги родилась в процессе обсуждений отдельных сопутствующих основной теме проблем с коллегой в Еврейском университете Иерусалима, ныне покойным доктором Йониной Тальмон, социологом, чья преждевременная смерть была большой потерей для ее друзей и университета. Годы, потраченные на подготовку и завершение работы, были большим испытанием для моих издателей, и поэтому мне бы хотелось поблагодарить их за поддержку и понимание. Позвольте мне также выразить свою благодарность супругам Р. Сиро, в чьей парижской квартире была написана большая часть моей книги. Я также благодарен мистеру Д. Бен-Якову за его труды в подготовке рукописи для печати.

И последнее, но не менее важное. Я хотел бы поблагодарить моих близких друзей профессоров С.Н. Эйзенштадта и Д.Б. Тальмона, которые любезно согласились прочесть машинописный вариант моей книги и сделали ценные замечания; профессора М. Бараша, который отрецензировал главу об искусстве; доктора Б. Кедара за многие важные дополнения и критические отзывы; мисс С. Шейн, моего помощника. Хочу выразить особую признательность моим друзьям Кл. Каен из Сорбонны, Дж. Ричарду, профессору истории Университета в Дижоне и Г.Э. Майеру, профессору Университета в Киле, чьи книги открыли новые перспективы для исследований и помогли, среди прочего, написанию этого труда.

Глава 1 Канун 1-го Крестового похода

Страны Леванта тянутся вдоль восточного побережья Средиземного моря почти по прямой линии. Их древние народы, заселившие равнины и холмы между прибрежными дюнами на западе и негостеприимной пустыней на востоке, видели множество завоеваний и завоевателей. Могущественные державы «плодородного полумесяца» на севере и долины Нила на юге совершали периодические вторжения с целью приращения территорий приграничных провинций своих империй, стремились обеспечить гегемонию над вечно соперничавшими правителями Сирии и Ханаана и создать буферную зону, которая обезопасила бы их основные владения.

Эти центры древней культуры, колыбели двух великих монотеистических религий – иудаизма и христианства – были поглощены имперским Римом и подверглись нивелирующему и объединяющему влиянию наиглавнейшей державы Античности. В итоге покоренные народы благодаря присущей им всепобеждающей духовной силе завоевали империю изнутри, навязав свою религию и кодекс поведения на всем ее обширном пространстве.

Родина новой религии и морали жила своей отдельной духовной жизнью во времена империи, внося свой вклад в философию и богословие, влияя на различные еретические учения. Со времени появления гностической ереси во II в. и вплоть до конца VII в., когда формировались христианские догматы, Сирия и Палестина часто играли решающую роль в выработке Символа веры и организационных основ христианства.

В то время как по всей империи был принят императорским эдиктом Символ веры, в Сирии, Палестине и странах Востока, не находившихся под непосредственным контролем центральных властей, нашли пристанище различные ереси. Население, в основном семитического происхождения – финикийцы и евреи, смешавшись с греческими и римскими поселенцами, разделилось на группы и секты в результате вероисповедных споров.

Во второй четверти VII в. ислам развернул свои знамена над всей этой территорией конфликтовавших друг с другом христианских сект, к которым официальная византийская церковь иногда относились терпимо, но чаще преследовала, и еще остававшимися в Святой земле евреями и самаритянами. Возникла новая держава, нарушив вековое равновесие имперских границ от Евфрата до дельты Нила. Поднялась новая империя, рожденная на острие копий конников, которые устремились на север с Арабского полуострова, и еще не успело смениться одно поколение, как они уже поили своих коней водой рек Египта и Месопотамии. Два поколения спустя в начале VIII в. у врат Константинополя уже слышалось ржание арабских скакунов, а у города Херес-де-ла-Фронтера (711) в Испании звучала похоронная песнь по павшим в битве христианам. От Пиренеев через Северную Африку, Египет, Палестину, Сирию, Малую Азию и почти до Индии меч ислама заставил миллионы новых верующих молиться в направлении на Мекку.

В начале VIII в. новая политическая конфигурация определила будущие судьбы и Ближнего Востока, и Европы. Три империи Средиземноморья противостояли друг другу. Сильная и полуварварская романо-германская империя франков столкнулась с исламом на реке Эбро в Испании и на северных берегах Средиземного моря. Византия граничила с исламскими владениями от побережья Адриатического моря и до гор Тавра, возвышавшихся над плодородными долинами Месопотамии. Средиземное море – некогда внутреннее море Римской империи – стало опасным рубежом соперничающих держав. Новая Европа была отрезана от колыбели своей веры и богатейших провинций в Северной Африке и Азии.

Византия, потеряв южные провинции, реорганизовала свои силы на Балканском полуострове и в Малой Азии. Отброшенная к своим срединным землям, она стала греческой по духу более чем когда-либо.

Энергия ислама была направлена на освоение обширных недавно колонизованных земель и различных народов, на них проживавших. Бескрайняя мусульманская империя не пережила периода своей начальной экспансии при Омейядах. К середине VIII в. независимый халифат образовался в Испании, а в начале X в. Аббасидскому халифату в Багдаде начали угрожать шииты Фатимиды в Каире. Вследствие раскола власть аббасидского халифа ослабла. В начале XI в. бывший духовный правитель всех правоверных уже не имел никакой политической власти даже в окрестностях своей столицы Багдада. Завоеванные провинции, хотя и обращенные в ислам, вернули себе до некоторой степени свою национальную и культурную идентичность в условиях подъема местных династий. Последние признавали власть халифа и упоминали его имя в торжественной пятничной молитве, в то время как они добились значительной независимости для себя в рамках халифата.

Распад Аббасидского халифата остановили в середине XI в. племена относительно недавно обращенных в ислам турок-сельджуков. Набрав силу в степях Центральной Азии, они двинулись в Индию, Иран и Месопотамию и вдохнули новые силы в умиравший халифат. В Багдаде они провозгласили себя правой рукой халифа, который в 1056 г. даровал их вождю Тогрул-Беку титул султана и «Предводителя правоверных» в халифате и других странах, которые предстояло завоевать.

Турки двинулись на запад, разгромили в 1071 г. византийцев при Манцикерте (Маназкерте) и заняли всю Малую Азию, почти до Константинополя. Часть их орд повернула на юг, прошла через Сирию и Палестину и разбила египтян, которые удержали здесь только прибрежные города.

Центром завоеванных сельджуками земель оставался Иран, и резиденция султана расположилась в городе Рей близ Тегерана. Но вновь образованная империя просуществовала едва ли одно поколение. Провинции, хотя и провозгласили багдадского халифа как единственного законного «Предводителя правоверных», а султана как их верховного правителя, быстро раскололись на независимые государства. Малая Азия, Сирия и Палестина представляли собой мозаику небольших, постоянно воевавших друг с другом эмиратов. В это время армии 1-го Крестового похода достигли Малой Азии и после победы над турками в битве при Дорилее (1097) вошли в Сирию и Палестину.

Глава 2 Крестовый поход

Паломничество, военный поход, священная война, колониальная война, мощное миграционное движение – обо всем этом любой историк или публицист может говорить применительно к крестовому походу. При этом выбирают тот аспект, который в наибольшей степени соответствует духу времени. Независимо от того, превозносят или проклинают крестовые походы, о них часто говорят как о зловещем заговоре папизма, о том, что крестоносцы были движимы плохо скрываемым чувством алчности и это был искусственно вызванный массовый психоз, но в то же время это было масштабным предприятием по воплощению в жизнь возвышенных идеалов, коллективным покаянием и мессианским движением, которое ведет человечество к дню Страшного суда и навстречу Царству Небесному.

Большинство этих взглядов не ново. Немецкие хронисты с чувством ужаса описывали сборы армий 1-го Крестового похода (1095–1099). 50 лет спустя, после неудачного завершения 2-го Крестового похода (1147–1150), уже было немало тех, кто усомнился в божественности его планов. 3-й Крестовый поход (1187–1190) был подвергнут критике за его несоответствие основным положениям учения христианства. 4-й поход (1202–1204), закончившийся завоеванием и разграблением христианского Константинополя, вызвал настоящий шок в христианском мире. В XIII в. усилились оппозиционные настроения; решительный протест и язвительную критику можно было услышать от богословов и сторонников пацифизма, трубадуров, государственных деятелей, миссионеров, купцов и даже от францисканских и доминиканских монахов. Доминиканец Гумберт Романский (умер в 1274 г.), страшившийся возможного вторжения мусульман в христианскую Европу (что и произошло два столетия спустя, когда возвысилась Османская империя), дал гневную отповедь всем своим оппонентам, говоря о том, что «цель церкви не наполнить собой Землю, но пополнить Небеса» (имелось в виду мучениками). Только папство не испытывало никаких сомнений, будучи упорным приверженцем выдвинутой им самим идеи в течение двухсот лет.

Почему вопрос крестовых походов является одной из самых сложных проблем исторического исследования? Выглядит сомнительным, чтобы какой-либо человек, общественный институт или идеология могли непосредственно послужить отправной точкой крестовых походов. События в различных сферах жизни в то или иное время и в различных странах подготовили христианский мир к 1-му Крестовому походу. Политика пап соединила все эти элементы и создала движение, имевшее свою цель, место и время.

Определенные материальные предпосылки дали возможность крестовым походам состояться. Трудно даже представить масштабы возможной миграции в Европе, которая была бы сопоставимой с Великим переселением народов, не будь большого запаса рабочей силы в конце XI в. и в следующие двести лет. Хотя причины демографического взрыва или, по крайней мере, беспрецедентного роста населения в течение этого века не получили убедительного объяснения, сомнений в этом факте почти что нет. Резкое увеличение численности сельского населения в Европе XI в. вело к значительной внутренней колонизации. За два столетия леса были вырублены, болота осушены и основаны тысячи новых деревень. Интенсивная хозяйственная деятельность сопровождалась перераспределением наделов земли для одной семьи. «Белая мантия церквей и монастырей», что покрыла Европу уже к середине XI в., обратила на себя внимание бургундского хрониста Рауля Глабера. Прирост населения привел к образованию новых городов и настоящей революции в урбанизации в XII в. Избыточное сельское население начало играть большую роль в обществе, и сельское хозяйство могло снабжать своей продукцией тех, кто не получал своих доходов непосредственно от земли, например ремесленников и купцов.

В некоторых областях процесс колонизации служил не только чисто экономическим целям. Германская колонизация славянских земель имела политический подтекст, и экономическое продвижение на Восток (Drang nach Osten) создавало предпосылки для будущей экспансии. Тот же самый избыток людских ресурсов в Европе давал возможности для организации крестовых походов, хотя он и не был их причиной.

Эволюция и трансформация класса военной аристократии в западном христианстве не была связана с основным направлением европейского развития в XI в. Начало этого процесса относится к раннему периоду господства Каролингов, когда новый тип социальной связи – тесной и непосредственной между сеньором и вассалом – покончил с чувством неуверенности, проявившейся после окончательного исчезновения римской администрации и прекращения действия первых племенных германских конституций. Новая социальная иерархия потребовала создания класса профессиональных воинов из среды простых людей. Как представляется, наследственный класс дворянства сформировался только в XI в., так же как и негласный кодекс поведения дворянина. В процессе своего дальнейшего существования этот кодекс получил признание церкви, и это стало поворотным моментом в его развитии. Не признававшая в принципе кровопролитие, церковь не давала на это своего благословения, пока традиционное военное соперничество не получило оправдания высокими идеалами. Чтобы быть достойным своего положения, солдат должен был считать себя воином Христовым (miles Christi). У воина-германца, которого отличали военное искусство, храбрость и верность, в его новом качестве появилась обязанность защищать всех слабых и угнетенных и саму церковь. Родился идеал христианского рыцарства. Древняя церемония посвящения в рыцари теперь проводилась под знаком креста. Молитвенное бдение и пост готовили молодого рыцаря к исполнению будущих обязанностей. Оружие, которое ему вручали, благословлялось священником, который прочитывал соответствующую молитву-благословение. Обряд посвящения в рыцари отпрыска знатного рода становился для него вторым крещением.

Не подчинявшаяся никому буйная каста военных, своеволие которой стремилось обуздать пользовавшееся поддержкой церкви Движение за Мир Божий (первая половина XI в.) во Франции, королевстве Капетингов, теперь стала столпом общества. От них ожидали, что они станут гарантом мира и безопасности. Их братоубийственную вражду осуждали церковь, монарх и общественное мнение. Эта каста нашла выход своей энергии в крестовых походах. Рыцари и дворяне получили на борьбу с неверными санкцию церкви.

В то время как европейская аристократия проходила через этап глубокой трансформации, целью которой было превращение ее в основную силу борьбы с исламом, в христианском мире проявилась еще одна тенденция. Не все ее аспекты, зачастую связанные с Клюнийской монастырской реформой и реформой папства, имеют непосредственное отношение к нашему повествованию. Тем не менее движение в целом способствовало созданию климата, благоприятного для идеи крестовых походов.

Наиболее ярким свидетельством возрождающейся духовности в XI в., начало чему положило аббатство в Клюни, было покаянное паломничество. Это был достойный акт покаяния для благочестивого и набожного паломника, особенно в XI в., когда оно стало коллективным. Первое тысячелетие христианства завершилось. Многие ожидали наступления 1000 или 1033 г. (в тысячелетнюю годовщину распятия Богочеловека), который должен был открыть новую эру в истории старого мира. Некоторые ожидали Страшного суда и второго пришествия Христа. Время шло, и ничего не менялось, но ожидание оставалось. Человечество ощущало бремя греха более явственно. Природные бедствия становились, казалось, более многочисленными. Голод, наводнения, болезни усугубляли чувство подавленности и объяснялись как знаки судьбы. О драматическом противостоянии папства и империи во время конфликта по поводу инвеституры говорили как о происках Антихриста. Многие оставляли мир и уходили в монастыри в надежде на личное спасение. Другие откликались на призывы странствующих проповедников к покаянию и возвращению к евангелической бедности, к Vita Apostolica – жизни первых апостолов. Для поколения, которое со страхом ожидало дня Страшного суда, покаяние стало выражением благочестия. Паломничества к святыням из акта индивидуального благочестия превратились в акт коллективного покаяния. Сотни людей, представители всех слоев общества, как священники, так и миряне, отправлялись в коллективные паломничества, в том числе и в Святую землю.

Эти разрозненные события могли и не привести к формированию единого большого движения. Сам исторический процесс и гений папы римского свели их вместе. Приблизительно за десять лет до начала крестовых походов император Византии (Восточной Римской империи) обратился к Западной Европе за помощью. В условиях постоянной угрозы вторжения сельджуков император Алексей Комнин запросил поддержки у графа Фландрии Роберта. В ответ на его обращение небольшой отряд европейских рыцарей был направлен в Константинополь. Это, видимо, имело положительные последствия, поскольку в 1095 г. император снова повторил свою просьбу. На этот раз это было сделано через его послов на церковном соборе в Пьяченце, на котором председательствовал папа римский. Послы рассказали о сложившейся опасной ситуации на христианском Востоке и предупредили о том бедствии, что ожидает западную церковь и христиан, в случае если ислам завоюет империю. Несмотря на то что, объективно говоря, положение Византии было более стабильным, чем поколение назад, послы в попытке добиться помощи нарисовали, как представляется, довольно мрачную картину.

Папа Урбан II пошел послам навстречу. Нет причин сомневаться в его искренней озабоченности положением христиан на Востоке, хотя папство и преследовало своекорыстные цели. В середине столетия Великая схизма расколола церковь на западную и восточную. Конечно, существовали незначительные расхождения в вопросах догматики, литургической и религиозной практики. Но основная проблема заключалась в непризнании первенства папы со стороны константинопольского патриарха. Отношения между Римом и Константинополем были прерваны со времени понтификата Льва IX и правления греческого патриарха Михаила Керулария (1054). Урбан II увидел в просьбе императора шанс объединить две церкви и восстановить главенство римо-католических понтификов. Эта идея не была новой. Поколением раньше она уже была выдвинута великим папой Григорием VII. В своем известном послании к императору Генриху IV в 1074 г. этот папа сообщал о своем намерении организовать поход армии Запада на Константинополь. Более того, он предложил себя в качестве ее командующего с целью вернуть собор Святой Софии. Тем самым Византия была бы спасена, раскол излечен и папа был бы признан верховным главой христианского мира. Такая важная победа, несомненно, имела бы большой отклик на Западе. Традиционная обязанность римских императоров – защита христианства, идея, появившаяся при дворе Карла Великого и унаследованная его преемниками на троне, перешла бы к папе римскому. Такое впечатляющее событие могло бы погасить конфликт, связанный с инвеститурой, который раздирал Европу.

С такими мыслями папа отправился из Италии во Францию, медленно путешествуя по южным провинциям, пока не прибыл в Клермон в Бургундии, где и созвал собор (1095). Основной его задачей было реформировать французскую церковь. Предстояло также решить трудный вопрос, как поступить в деле с французским королем Филиппом I, лишенным причастия за внебрачное сожительство.

Папа ехал через земли, которые некоторое время имели связи с христианской Испанией. Осознание мусульманской угрозы и необходимости Священной войны против неверных было всеобщим. Испанская Реконкиста, борьба за освобождение от власти мусульман, нашла сторонников во Франции, и французские рыцари и дворяне из Прованса и Лангедока уже участвовали в военных походах в эту страну. Поэтому вполне возможно, что Урбан II, находившийся под впечатлением встречи с византийскими послами в Пьяченце, уже пришел к определенному решению на своем пути в Клермон.

Сам собор стал довольно заурядным мероприятием, совсем не таким, как его описывали хронисты после успеха 1-го Крестового похода. Заседания собора посетили некоторые французские прелаты и местная знать. Блистали своим отсутствием прелаты из владений Капетингов, которым Филипп I воспрепятствовал приехать в Клермон. Только в самый последний день собора (27 ноября) Урбан II поставил вопрос о крестовом походе. Ирония истории заключается в том, что его эпохальная речь не сохранилась, и мы вынуждены реконструировать ее текст по нескольким более поздним вариантам, некоторые из которых были написаны уже во время крестового похода. Урбан II призвал рыцарей Запада, особенно Франции, отправиться в поход на Восток. Он особенно остановился на мусульманской угрозе и опасном положении христиан Востока, обратившись к мужественному и воинственному Западу с призывом собрать свои силы для их спасения. Но при этом Урбан II так и не упомянул о просьбе византийского императора. Константинополь уже перестал быть основной целью похода, речь теперь шла об освобождении Святой земли, Иерусалима и Гроба Господня от ига неверных. Эта новая цель стала поворотным моментом в европейской истории. Призыв спасти Константинополь и восточных христиан был бы воспринят с полным равнодушием, и он не смог бы воодушевить народные массы, чего, собственно, и достиг Клермонский собор. Очень немногие знали о Константинополе, и еще меньше им интересовались. Но Иерусалим и Гроб Господень были теми словами, что в течение тысячелетия звучали в каждой часовне, в каждом храме и монастыре. Повторяемые в каждой молитве, эти наименования были живой реальностью. Человек мог не знать названия соседней провинции, но Иерусалим, Вифлеем и Назарет были частью его религиозной жизни и образования.

Ответ был неожиданным и всеобщим. Плотины, сдерживавшие эмоции, рухнули, и могучие потоки веры напоили засохшие души. Проповедники, официальные и самозванцы, путешествовали по стране и призывали людей освободить Святую землю. Не только Гроб Господень должен был быть освобожден из-под власти неверных, но необходимо было спасти самого Христа, пленника мусульман, чтобы Он воссиял во славе.

Зов Клермона был услышан в тиши монастырей и в торжественных кафедральных соборах, в величественных замках и жалких лачугах нищих крестьян. На него откликнулись десятки тысяч человек. Причины у каждого из них и у каждого класса были различны. Воинственные дворяне смотрели на крестовый поход как на возможность дать выход своей энергии и найти применение своему военному мастерству. Сражаться с неверными было не только обязанностью дворян, но того желал сам Господь. Высшее духовенство понимало, что это был путь спасения. Урбан II обещал отпущение грехов всем, кто возьмет свой крест. Орудие Христовых Страданий, крест, стал эмблемой Его воинов, намеренных освободить Спасителя и место Его земного воплощения. Поход в Иерусалим был военным паломничеством; это был очистительный акт покаяния для тех, кто достиг цели, ну а те, кто пал в пути, были увенчаны славой мученика. Для людей, недовольных своим положением, что были во всех классах общества, крестовый поход представлялся дорогой к лучшему будущему. Благородная знать мечтала о княжествах, замках и земельных владениях, а негодяи, которых хватало, – только о добыче. Более того, крепостной крестьянин получал свободу, если присоединялся к армии крестоносцев.

Религиозное рвение было характерно не только для представителей высших классов, и среди простого люда мессианское чувство достигло своего пика. Год спустя после Клермона и задолго до того, как аристократы закончили подготовку к походу, по всей Франции начали хаотично появляться крестьянские армии, которые выдвигались в долины Рейна и Дуная. Иногда их возглавляли местные рыцари, хотя чаще всего крестьяне выбирали вожаков в своей среде. Одно такое воинство выпустило взятую с собой утку, которая была в Средневековье символом колдовства, чтобы узнать направление своего движения. Считалось, что иметь командиров – дело ненужное. Ведомые Богом (Deo duce), они отправились в путь вместе с женами и детьми, погрузив на телеги свой жалкий скарб. Покинув свои родные места и оказавшись в незнакомой провинции, каждый раз при приближении к новому городу они обычно спрашивали, не это ли «Небесный Иерусалим».

Возродилась древняя вера о бедных во Христе, из которых образовалась первоначальная христианская община в Иерусалиме. Под влиянием экстатичных проповедников, стремившихся спасти души и изменить мир, подобно апостолам оставивших мир, чтобы жить в бедности и во Христе, в народе верили, что только бедные войдут в Царствие Небесное. Только самым бедным была дана возможность войти в эту общину избранных с одной-единственной молитвой: «Да приидет Царствие Твое».

Дух авантюризма, набожность, алчность и другие присущие людям страсти обуревали это движение. Когда собрались первые отряды, они начали двигаться на восток. Массовый психоз и давление со стороны общества привлекали все больше новобранцев, и небольшие отряды превращались в армии. Как уже было замечено раньше, первыми в движение пришли крестьяне. Их переход через Рейн и дальнейшее продвижение вдоль Дуная сопровождалось самой массовой и ужасной в европейской истории резней евреев, которой не было подобных вплоть до нашего времени. Еврейские общины в прирейнских землях, существовавшие с древнеримских времен, еще до того, как там осели германцы, были безжалостно уничтожены. Здесь и там епископы по убеждениям или за взятку защищали еврейские общины, но, за небольшими исключениями, это не помогло. Было вполне естественным для того, кто собирался сражаться с неверными за пределами страны, начать с наведения порядка в собственном доме! Общину за общиной ставили перед выбором: апостасия или смерть. Одних евреев крестили насильно; другие, под угрозой смерти, соглашались быть окропленными святой водой; кто-то выбирал мученичество, вдохновляясь преданием об Анне и ее семи сыновьях (2-я кн. Маккавеев, 7) и последним героическим противостоянием Израиля против римлян в Масаде[1]. Даже несмотря на наш век, видевший холокост миллионов, нельзя не ужаснуться, читая еврейские хроники того времени. Отцы убивали своих жен и детей, а потом и себя, принося всех в ритуальную жертву, чтобы избежать осквернения от рук неевреев. Этот невиданный погром, уничтоживший все еврейские общины и их учебные заведения, положил начало трагическому тысячелетию. Это был «Судный день 1096 г.», как он был назван в еврейских источниках (Gzeroth Tatnu); событие это никогда не изгладится из памяти еврейского народа. Виновниками его были те, кто пошел освобождать Святую землю, основывая свою веру на еврейских священных книгах, освобождать гробницу Бога любви и всеобщего мира.

Этот первый поход закончился катастрофой. Не управляемые никем орды вскоре где-то в Богемии (Чехии) остались без провианта, и начались грабежи. Они были практически полностью перебиты местным населением Венгрии и византийского Балканского полуострова. Очень немногие вышли к побережью Босфора[2]. Чешский хронист Козьма Пражский (скончался в 1 125 г.) считал, что они были уничтожены праведным гневом Божьим и что это было отмщением за чудовищную резню евреев.

Тем временем четыре большие армии собирались во Франции: норманнская, англо-норманнов которой возглавил герцог Роберт Нормандский, фламандцев – граф Фландрии Роберт и Стефан Блуаский; дворяне Северной Франции и Западной Германии под началом Готфрида Бульонского; отряды из Прованса под командой графа Тулузского Раймунда IV де Сен-Жиля; и норманны из Италии Боэмунда и Танкреда. Папский легат Адемар, епископ города Ле-Пюи, был своего рода главнокомандующим. Северяне избрали сухопутный маршрут, по которому ранее прошли участники народного крестового похода; южане частью двинулись через Иллирию, частью – переправились через Адриатическое море и высадились на Балканском полуострове. К весне 1097 г. они достигли Константинополя.

Прибытие таких «помощников» едва ли подбодрило византийцев. В Пьяченце Византия просила о присылке отряда славных европейских рыцарей. А получила grande armee, которая разграбила все провинции на подходе к Константинополю, подожгла пригороды и проявила заносчивость и страсть к военной добыче, что не предвещало ничего хорошего. Византийцы не могли не заметить, что в этом воинстве были итальянские норманны, которые несколькими годами раньше пытались вторгнуться в их провинции на Балканском полуострове.

Последовали продолжительные переговоры между императором и крестоносцами. Император требовал если и не верховного командования, то, по крайней мере, гарантий, что эти армии не будут сражаться сами по себе. Его позицию подкреплял тот факт, что крестоносцы нуждались в проводниках и запасах провианта, чтобы пересечь всю Малую Азию – еще недавно бывшую византийской провинцией, а теперь захваченную сельджуками, – а затем достичь Сирии и Святой земли.

По окончании сильно затянувшихся переговоров одни командующие армиями принесли присягу в верности, другие прошли через торжественную церемонию оммажа. Были приняты требования Византии на получение своей части завоеванных территорий. Со своей стороны император обещал предоставить крестоносцам проводников и снабдить армии продовольствием. Никто не был удовлетворен, и все не доверяли друг другу. При таких неблагоприятных обстоятельствах войска 1-го Крестового похода были переправлены через Босфор в Малую Азию. Император мог вздохнуть свободно, а крестоносцы наконец-то столкнулись лицом к лицу с неверными. В известном сражении при Дорилее (ныне Эскишехир) в июле 1097 г. сельджуки потерпели поражение. Их недавно завоеванные земли в Малой Азии стали легкой добычей для крестоносцев.

Большие потери личного состава и невероятные мучения сопутствовали крестоносцам на протяжении всего перехода через засушливые пустынные районы Малой Азии. Армия разделилась, перевалив через горы Тавр и выйдя в Южную Киликию. Одна ее часть под командованием Балдуина, брата Готфрида Бульонского, быстро двинулась на восток к Евфрату, где в Эдессе армянские христиане просили о помощи. Большая часть армии пошла в южном направлении вдоль побережья Сирии.

Прибрежные города закрывали свои ворота перед крестоносцами, которые, однако, не встретили серьезного сопротивления, пока не достигли столицы Сирии Антиохии. Тяжелая и длительная осада закончилась в июне 1098 г. взятием города после предательства одного из своих командиров. Это было поистине чудом, поскольку большое войско сельджуков находилось уже в нескольких днях перехода от столицы. Вчерашние осаждавшие оказались сразу же в роли осажденных в только что захваченном ими городе. Их запасы продовольствия закончились во время осады; людей косили голод и болезни. Ситуация была критической, и крестоносцы вполне могли найти в Антиохии свою могилу. В момент наивысшего отчаяния было чудесным образом «обнаружено» Святое копье, которым тысячелетие назад якобы было прободено тело Распятого Христа[3]. Воодушевленные этим видимым знаком Божественной воли, крестоносцы совершили вылазку и разгромили превосходящие силы осаждавших город сельджуков. Антиохия была освобождена, и уже не было силы, которая могла бы преградить дорогу на Иерусалим.

В этот момент все скрытые до сих пор амбиции и завистливое соперничество вышли наружу. Это была опасность не меньшая, чем угроза со стороны мусульман. Это было моральное банкротство, что привело к распаду армий. Командование оставило Антиохию, и их отряды начали совершать рейды по территории вражеской страны; каждый командир пытался захватить для себя часть земель и сделать их своим владением. Некоторым это удалось, большинству же помешали это сделать друзья или враги. Войско, если таковое и было, пыталось выиграть время в Сирии. Казалось, что Земля обетованная находилась на реке Оронт, а не в гористой Иудее. Исчезли мессианские мечты и надежды на Новое Царство. Идеалы крестового похода были забыты, и начали властвовать самые низменные желания. В условиях духовного кризиса среди руководства проявили себя низы. Больше всего беднейших крестьян в войске крестоносцев, которые по крайней мере умели лучше выражать свои мысли, было в армии Прованса. Брожение среди них привело к бунту, и вождям уже грозило народное восстание. Была оставлена Северная Сирия, и поход на Иерусалим был продолжен, в противном случае стены Антиохии были бы разрушены, а город сожжен. Это был глас истинных крестоносцев, в их умах, в основном простого народа, были безнадежно смешаны представления о земном и Небесном Иерусалиме. Остатки армии вели фанатики, которые сражались в пешем строю без щитов и какой-либо защиты; они верили, что их жизни находятся в руках Провидения. Они не только безжалостно убивали своих врагов мусульман, но даже ели их плоть. Этот народный элемент снова возжег искру энтузиазма.

Ультиматум отрезвил командующих, и армия продолжила движение на юг, задержавшись только в Триполи, напрасно понадеявшись на легкое завоевание ливанских городов. Оттуда армии направились в Иерусалим. Пройдя через Святую землю и оставив в стороне прибрежные города Ливана, удерживаемые египтянами, они миновали города Кесария и Яффа и остановились в Рамле, которую оставили мусульманские жители, а затем, перевалив через горы к середине июня 1099 г., появились под стенами Иерусалима.

Глава 3 Завоевание и установление новой власти

Еще до того, как крестоносцы устремили свои взоры на стены Иерусалима, сложилась новая карта Ближнего Востока. Их победоносный поход через Малую Азию разрушил державу сельджуков, которая угрожала Константинополю. В результате побед «франков» (крестоносцев Франции и других стран) Византийская империя отвоевала свои потерянные территории и вновь отодвинула свои границы от побережья Эгейского моря до гор Тавра.

В горах Тавра армяно-христианские общины, избавленные от угрозы со стороны мусульман, заложили основы своего будущего царства Малая Армения.

Вне этого горного района в Сирии крестоносцы основали княжество Антиохия. К востоку от него Балдуин, будущий король Иерусалима, основал в Эдессе на Евфрате армянское княжество, которым начали править франки.

Далее к югу, на побережье Ливана, армия крестоносцев создала плацдарм, на котором впоследствии появилось графство Триполи. В итоге 15 июля 1099 г., после пяти недель осады, крестоносцы взяли штурмом Иерусалим[4], сломив сопротивление его египетского гарнизона. В последовавшей затем трехдневной резне защитников города мусульман и евреев погибли от 20 до 30 тысяч жителей. Благодарственные молитвы возносились в притихшем Иерусалиме, смердевшем от разлагавшихся трупов, среди сожженных мечетей, синагог и домов горожан.

Взятие Иерусалима завершило эпический 1-й Крестовый поход, продолжавшийся три года. Победоносная армия достигла заявленной цели: Гроб Господень был освобожден из-под власти мусульман. У крестоносцев уже была столица, королевство еще предстояло создать. Судьба окруженного со всех сторон мусульманами нового государства все еще находилась на чаше колебавшихся весов. Собери мусульмане достаточные силы, и с малочисленными поселениями латинян было бы покончено. Однако в этот критический момент мусульмане не смогли скоординировать свои усилия. Соперничество между Дамаском и Каиром делало невозможным совместное наступление на латинян, а Иран, где находился центр сельджукской державы, был расположен слишком далеко, чтобы осуществлять эффективный контроль своих вассальных сирийских эмиратов.

Воспользовавшись почти полным параличом власти мусульман, который наступил после шока, вызванного их поражением, крестоносцы сумели организовать полноценное королевство со столицей в Иерусалиме менее чем за десять лет. Иерусалим в сердце горной Иудеи не мог рассчитывать на помощь крепостей латинян на севере, удаленных на расстояние сотен миль. Образовавшиеся в Антиохии и Эдессе колонии франков должны были в сражениях отстаивать свою независимость и не могли предоставить помощь ни людьми, ни вооружением. Выживание Иерусалима зависело от того, сумеет ли он захватить порты на средиземноморском побережье и установить непосредственную связь с христианскими флотами и Европой.

Во время своего похода на Иерусалим крестоносцы наступали из Кесарии в направлении Рамлы. Приближение франков вызвало среди мусульман панику, и они оставили Яффу и Рамлу, которые были сразу же захвачены крестоносцами. Легко справившись с небольшими гарнизонами в этих двух стратегических городах, они обеспечили безопасность коммуникаций между Иерусалимом и побережьем. Путь в Рамлу из Яффы, шедший по плодородной долине Шарон, оставался небезопасным в течение более десяти лет. Пройти через горные проходы Иудеи по дороге из Рамлы, хотя на ней не было никаких мусульманских крепостей, через ан-Наби-Самвил (Наби-Самуэль) (название стало боевым кличем крестоносцев) было невозможно без воинского сопровождения. При наличии эскорта купцы и пилигримы могли путешествовать в Иерусалим и обратно. Слишком поздно египтяне и сирийцы осознали важность этой дороги между Иерусалимом и Яффой, и время было упущено. На протяжении следующих шести лет (1099–1105) мусульманские нападения на Рамлу и окружавшие ее районы опустошали всего лишь центральную часть страны. Тем временем крестоносцы продолжали получать подкрепления из Европы. Их было меньше, чем ожидалось, но достаточно для того, чтобы предотвратить падение латинских поселений.

Могло показаться, что накануне крестовых походов имели укрепления только побережье Палестины и его приморские города. Вдобавок несколько замков охраняли главный путь из Дамаска в Моав и Идумею, который соединялся с дорогой в Мекку в Хиджазе в Аравии и дорогой через пустыню Синая. Среди гор и холмов Палестины, в которую входили Иудея, Самария и Галилея, по-видимому, не было каких-то крепостей и оборонительных сооружений.

Поняв, что внутренние области страны были почти беззащитны, Танкред повел своих воинов на север и взял Наблус в Самарии и Бейсан, там, где река Иордан пересекает Йизреэльскую долину[5]. Продвинувшись далее к северу, он захватил Тиверию на берегах Тивериадского озера. Так, одним ударом, он создал вдобавок к королевству новое княжество Галилея. Танкред попытался овладеть Хайфой (в то время небольшим портом, хотя здесь и располагалась известная верфь Фатимидов), чтобы иметь выход к морю для своего княжества. Его намерениям воспрепятствовал Балдуин I, король Иерусалима, который даровал лен Хайфа в 1100 г. одному из своих приближенных. Потерпев неудачу на западе, Танкред попытался компенсировать ее на востоке. Отважный норманн из Сицилии, имея под своим началом не более 80 рыцарей, пересек Иордан и проник на плодородное плато на южной оконечности Ливанского хребта. Предприняв оттуда несколько вылазок в поисках фуража, он оказался в итоге в южной житнице Дамаска. Не имевшая защиты сельская местность, богатая зерном и скотом, постоянно подвергалась грабительским набегам. В сирийской метрополии резко поднялись цены на продовольствие и появились первые признаки его нехватки. На этом никем не обороняемом поле битвы Танкред добился главной политической, если не военной, победы. Правители Дамаска были вынуждены признать, что новая власть на Ближнем Востоке крепнет и намерена там остаться. Им пришлось вступить в переговоры с франками и пойти на необычное соглашение. Голан, то есть земли, находившиеся к востоку от Тивериадского озера и к югу от Дамаска, стали частью некоего кондоминиума. Обе стороны согласились не строить укрепления в этой области, но поделить получаемые здесь доходы: треть шла Дамаску, треть – франкам и еще одна треть – феллахам, то есть крестьянам, обрабатывавшим землю. Это соглашение, несмотря на то что его несколько раз нарушал Дамаск, который даже постарался захватить Моав и Идумею, расположенные на юге, оказалось наиболее длительным среди всех франкских договоренностей. Дамаск со временем понял, что иметь своими соседями франков гораздо безопаснее, чем мусульман, которые постараются «спасти» его от неверных, чтобы самим стать хозяевами. К двадцатому году существования Франкского королевства соглашение, принятое под давлением, стало краеугольным камнем политики Дамаска. Довольно любопытно, что оно оставалось в силе, даже когда в середине столетия Дамаск пал в результате объединительной политики Нур-ад-Дина и вплоть до разгромного поражения крестоносцев в битве при Хаттине в 1187 г. Основание княжества Галилея было результатом индивидуального предприятия. Его быстро присоединил к своим владениям Балдуин I, когда Танкред оставил страну, чтобы принять на себя обязанности регента на время нахождения в плену своего родственника Боэмунда, князя Антиохии.

Тем временем крестоносцы продолжали наносить удары по прибрежным плацдармам. Яффу и Хайфу франки захватили еще до восшествия на престол в 1100 г. Балдуина I. Побережье было просто усеяно городами. Одни из них, такие как Арсуф, были не более чем простыми рыбацкими портами; другие, как Кесария, уже потеряли свою былую славу. Были расположены здесь также и важнейшие центры торговли, как Тир и Акра с искусственными гаванями, построенными еще во время правления династии Тулунидов в IX в. Естественный залив Акры имел надежную якорную стоянку, что было важно, потому что на побережье страны не было гаваней. Город лежал на перекрестье дорог: одна шла с севера на юг вдоль берега моря, вторая вела к Йизреэльской равнине и в Галилею и Трансиорданию.

Завоевание побережья оказалось трудной задачей для королевства, которое заполучили конные рыцари и пешие воины. У них не было практически никаких осадных средств для захвата этих приморских городов, в которые по морю можно было бы поставлять продовольствие и подкрепления из Египта и Тира. Но тут вмешались в военные действия крепнувшие морские республики Италии. Некоторые из них, как Амальфи, имели давние связи с Восточным Средиземноморьем. Ее купцы часто заходили в порт Александрии и посещали городские базары. В третьей четверти XI в. они даже построили для себя церковь и странноприимный дом в Иерусалиме. Но начинался закат Амальфи, особенно явно это проявилось со времени завоевания ее норманнами. Молодые города шли на смену республикам, и самыми важными среди них были те, что не были прежде связаны с Левантом. Венеция, наполовину союзник и наполовину враг Константинополя, и частый гость в Александрии, колебалась вступить в опасную войну, которая могла бы подорвать прибыльную торговлю с мусульманским Левантом. Но Генуя и Пиза, чьи корабли курсировали вдоль побережья Западной Италии и у берегов Южной Франции, с надеждой смотрели на Восток, обещавший новые рынки сбыта и источники снабжения. Иногда отдельные предприимчивые купцы снаряжали корабли для торговли с Левантом; чаще строительство и снаряжение флота было делом совместных усилий горожан и церкви. Христианская вера, страсть к приключениям и обладанию невиданными богатствами имели своим следствием строительство крупных флотов, суда которых разворачивались в направлении Святой земли. Были заключены договоры между Латинским королевством и Пизой и Генуей, обещавшие последним богатые трофеи и особые привилегии в будущих завоеваниях. Немногим позже Венеция, которая обладала самым мощным флотом, связала свою судьбу с новыми государствами крестоносцев. Город Святого Марка не был равнодушен к пробирному клейму серебра.

Сотрудничество с итальянскими флотами склонило чашу весов в пользу крестоносцев. Египетский флот, который мог вполне успешно сражаться с европейцами, хорошо зная свои моря, побережья и ближайшие порты, так и не предпринял каких-либо серьезных действий. Его спорадические появления говорили об отсутствии решимости, и все немногие стычки на море заканчивались тем, что египтяне уходили на свою базу в Аскалоне. Подобная тактика была большой ошибкой египтян, которая стоила мусульманам восточного побережья и помогла окончательному установлению власти франков.

Каждый год, между Пасхой и поздней осенью, когда итальянские корабли приплывали из Европы (зима была опасным периодом для навигации), франкские армии начинали очередную кампанию и наносили удар по одному из портов, в то время как пришедшие итальянские суда блокировали его с моря. Через несколько недель осады города сдавались; их отдавали на разграбление, а население вырезалось. Только во втором десятилетии существования королевства произошли значительные изменения в подобной политике. Франкская знать, которая ожидала получить во владение свой феод в результате завоеваний, старалась предотвратить грабежи и резню горожан. Дворяне предпочитали обзавестись уцелевшими после осады городами вместе с их купеческим и ремесленным населением, а не грудами тлевших развалин.

Около 1 100 г. все побережье за исключением двух городов было в руках франков. Тир на севере, с великолепной гаванью, держал осаду вплоть до 1 124 г. На юге египтяне превратили Аскалон, постоянно угрожавший Иерусалиму, Рамле и Яффе, в неприступный оплот. Аскалон оставался мусульманским до 1 153 г.

В середине 1120-х гг. крестоносцы, видимо, определили свои военные цели и стратегическую политику экспансии и выхода на природные границы. Палестинские реки, как правило, не служили границами. Даже Иордан можно было легко перейти в нескольких мелководных местах, а южные и юго-восточные части страны, сожженные солнцем и крайне засушливые, вообще не имели рек. Крестоносцы избрали в качестве естественной границы пустыню. За исключением северо-запада, где дорога между морем и горами Ливана связывала королевство Иерусалим с франкским графством Триполи, и запада, где стеной служило море, крестоносцы провели свои границы по линии, разделявшей пахотные и населенные земли и пустыню. Как уже упоминалось, земли между Тивериадским озером и Дамаском, библейские Голан и Башан, оставались демилитаризованной без всяких укреплений территорией, которая находилась в совместном владении франков и Дамаска. На юге крестоносцы нашли союзников среди местных христиан и заложили основы Франкского княжества, манор Трансиордании. Предусмотрительно укрепив древние города и построив новые оборонительные сооружения вблизи источников вдоль известной дороги, они превратили все земли от Аммана до Акабы во франкские владения. Вклинившись между Дамаском и Египтом, они стали серьезным, а возможно, и непреодолимым препятствием для прямых связей между Сирией и Египтом. В то же время новые франкские замки контролировали один из основных транспортных и торговых путей в исламском мире.

С основанием манора Трансиордания франкские границы приблизились к самой пустыне, тем самым препятствуя сосредоточению мусульманских войск на восточном фланге. Сложная система замков и гарнизонов, построенных франками, была нацелена на создание надежной границы, которая могла защитить от любой попытки вражеского нападения с востока. Со временем сложился своеобразный образ жизни в этих отдаленных и пустынных районах востока. Франки нисколько не желали препятствовать торговле и паломничеству. Они предпочитали извлекать доход, обеспечивая безопасность прохождения мусульманских караванов и выделяя для них вооруженное сопровождение.

В то время как продвижение на восток и создание там укрепленных границ было делом довольно простым, поскольку этому не было активного вооруженного сопротивления, на юго-западных границах страны сложилась иная ситуация. К югу от Яффы прибрежные дюны продвинулись вглубь суши на значительное расстояние со времени ухода византийцев. Там не было ни одного значительного поселения. Далее к югу продолжали существовать только древние города Аскалон, Газа и Рафах. Они жили за счет узкой полосы плодородной земли, расположенной за дюнами, прибрежной торговли и прибыли от прохождения караванов в Египет и в обратном направлении по северному пути через Синай. Месяц спустя после завоевания Иерусалима Аскалон едва не взяли франки. Напуганные одним видом армии франков, жители уже были готовы капитулировать; но тут между вождями крестоносцев вспыхнула ссора, и это придало новые силы оборонявшимся. Незначительный разлад стоил франкам 50 лет борьбы, чтобы поставить Аскалон на колени. Аскалон был на протяжении двух поколений занозой в теле королевства. Египтяне правильно понимали его значение. Это был населенный и хорошо укрепленный город у Синайской пустыни и вполне мог служить плацдармом, нацеленным против Латинского королевства. Запасы провианта и различного снаряжения, гарнизон и небольшая флотилия, базировавшаяся в порту города, делали его неуязвимым при скудных ресурсах крестоносцев. Египтяне приложили все свои силы, чтобы удержать город. Три или четыре раза в год они меняли гарнизон, привлекая свежие части для защиты мощных стен. Каждый родившийся в городе ребенок ставился на военное довольствие, гарантируя стабильность населения. Более того, Египет ежедневно снабжал Аскалон продовольствием, потому что постоянные набеги франков мешали ведению сельского хозяйства. Несколько франкских приступов провалились, хотя мусульмане оставили Газу и Рафах.

Существование мусульманского Аскалона давало о себе знать самым чувствительным образом. Хеврону и Вифлеему на юге грозила постоянная опасность быть захваченными. Равнина Рамлы на дороге из Иерусалима в Яффу стала ареной противостояния между Аскалоном и франками. Египтяне редко решались вступить в бой. Для них в худшем случае поражение означало потерю армии. Для франков каждая битва требовала привлечения всех имевшихся в наличии сил, оставляя Иерусалим, где оставалось духовенство, старики и старухи, на волю случая. Разгром означал потерю королевства.

Во время борьбы за Аскалон франки разработали новую стратегию. Непрестанные нападения франков на город разоряли сельские окрестности, но не могли заставить город ни капитулировать, ни поставить египетскую армию на колени. В итоге франки выработали новую стратегию, настолько же эффективную, как и необычную. Их основной целью было покончить с опасными мусульманскими рейдами на территории франков. Для этого они систематически блокировали все основные дороги из Аскалона на север и восток. Несколько замков взяли город в кольцо. Место древнего Элевтерополиса (Бет-Гуврин или Бейт-Джибрин Талмуда) было выбрано для строительства небольшой крепости (около 1136 г.), которая перекрывала дорогу из Аскалона в Хеврон и Вифлеем. Затем в 1141 г. были построены укрепления в Явниэле, известном по Талмуду, который французы назвали Ибелин. Эта новая крепость закрыла дорогу из Аскалона на равнину Рамлы и в Яффу. В следующем году (1 142) был возведен замок в Тель-эль-Сафи, переименованном в Бланшгард (Белая Гвардия), который перекрыл другую дорогу, которая шла из Аскалона в северном направлении. Укрепленные города Яффа, Лидда и Рамла и более мелкие замки Шато-Маэн (Бейт-Дажан) и Шато-де-Плен (Язур) между Рамлой и Яффой охраняли юго-западные рубежи королевства и ужесточали каменную хватку Аскалона.

Однако строительство изолированных замков в безлюдной местности создавало проблемы логистики. Крестоносцы решали их оригинальным способом. Они селили франкских фермеров в деревнях, построенных под защитой новых укреплений. Фермеры трудились на земле, снабжая гарнизоны продовольствием. Одновременно они несли воинскую повинность, и им была обещана часть военной добычи в случае боевых действий с мусульманами. Впоследствии эти укрепленные деревни стали самодостаточными образованиями, охранявшими полную опасностей границу и которые предоставляли людей для вторжения на вражескую территорию.

Падение Аскалона было, казалось, вопросом времени. К тому же в Египте возникли внутренние разногласия, которые парализовали все попытки спасти город. Осада Аскалона длилась восемь месяцев, и наконец город капитулировал в 1153 г. на условиях свободного выхода гарнизона и жителей. Египетский плацдарм пал, и теперь только пустыня отделяла Латинское королевство от Египта. Еще раньше франки укрепили свою оборону на этой границе, построив замок (в 1149 г.) на месте древнего и оставленного города Газа, где они и поселились. Позднее был возведен замок (1 168) на окраинах пустыни в Даруме (Дейр-эль-Балах), который стал самым южным форпостом королевства. Франкский гарнизон охранял границу, и франкские чиновники взимали пошлины с караванов, шедших из Египта. Крестоносцы иногда совершали вылазки в пустыню, разрушив деревню в оазисе Эль-Ариш на дороге в Египет. Деревня была восстановлена, но не была укреплена, став ничейной землей между христианством и исламом. Великая пустыня, так франки называли пустыню между Газой и Акабой, оставалась самым верным стражем южных границ. Ту же роль играла пустыня, располагавшаяся к востоку от Пути пилигримов в Трансиордании.

Завоевание Аскалона и продвижение юго-западных границ непосредственно к самой границе пустыни являлось не только завершением периода завоеваний, но и апогеем территориальной экспансии королевства.

Прошло 50 лет между завоеванием Иерусалима и падением Аскалона (1099–1153). Взятие Аскалона в середине XII в., важный сам по себе факт, был не более чем запоздалый эпизод в эпической истории завоеваний. Латинские учреждения на Востоке пустили глубокие корни на сирийской и палестинской почве, сформировалась социальная структура и политический режим. Балдуин III, четвертый король Иерусалима (1 143–1 162), мог с удовлетворением взглянуть на свои границы, которые совпадали с границами Святой земли. За границами лежала пустыня, самая надежная из всех границ.

Но в то время, когда королевство достигло своего наивысшего могущества, в мусульманском лагере появились ростки нового. Громовые раскаты в безоблачном небе предвещали шторм, который разразился над королевством спустя поколение.

Нашей задачей не является пересказывать историю крестовых походов. Последующие страницы книги отражают основные события в истории королевства и служат хронологической подсказкой для освещения нашей основной темы – описания и анализа сообщества крестоносцев, его экономики, общественных институтов и культуры.

Королевство имело самую большую территорию при Балдуине III. В то же время мусульмане начали собирать свои силы на севере и вскоре стали угрожать границам и самому существованию латинского присутствия на Востоке.

Пререкания между мусульманами спустя два поколения ушли в прошлое, и единство было достигнуто под знаменем джихада, священной войны против неверных христиан. Попытки договориться предпринимались неоднократно и раньше. Их инициаторами выступали халифы Багдада, но в большей мере это было заслугой сельджукских эмиров Мосула. Нерешительные попытки объединить эмираты Месопотамии и Сирии заканчивались ничем, и все намерения создать общий фронт мусульман на севере и Египта Фатимидов на юге терпели провал. Многие из эмиров рассматривали призыв к священной войне как прямую угрозу собственной независимости, а не как серьезную попытку нанести поражение крестоносцам.

Чтобы осуществить джихад, о котором многие поколения до 1-го Крестового похода имели смутное представление, ислам нуждался в возрождении и в интеллектуальной и духовной подготовке, которые сделали бы призыв действенным. Эмир Мосула Имад ад-Дин Занги заложил основы движения, но только наследовавший ему Нур ад-Дин Махмуд Занги пожал плоды этого начинания.

Эмиру Имаду ад-Дину Занги (убит в 1 146 г.) удалось взять верх над некоторыми эмиратами Верхней Месопотамии, прибегнув к силе, коварству и убеждению, а затем овладеть и эмиратами Сирийского плато, граничившими с княжествами крестоносцев на севере. Алеппо и Хомс открыли свои ворота, и после ряда боев крестоносцы отошли на левый берег реки Оронт. Мосул и Алеппо стали двумя ключевыми позициями в борьбе с крестоносцами. Однако не вся мусульманская Сирия была готова перейти под власть Занги, чему препятствовал Дамаск. Сирийская столица предпочитала «освобождению» союз с Латинским королевством. Несмотря на угрозы и интриги, Дамаск противостоял Занги почти на протяжении поколения (1130–1154). Это предотвратило конфронтацию на юге с Латинским королевством, но не помешало Занги захватить Эдессу в 1 144 г., первое княжество, созданное христианами на Востоке еще до того, как участники 1-го Крестового похода достигли Иерусалима. Попытка отбить Эдессу (1 146) была неудачна, и Нур ад-Дин Занги, преемник Занги, усилил давление на восточные границы Антиохии и Триполи. Так называемый 2-й Крестовый поход (1 147–1 149), который возглавили французский король Людовик VII и король Германии Конрад III, не только не смог восстановить Эдесское графство, но нарушил соотношение сил, сложившееся за пятьдесят лет существования королевства. Ошибочное решение атаковать Дамаск (1148), единственного союзника крестоносцев среди мусульман, заставило его перейти на сторону Нур ад-Дина, который тем самым укрепил свои позиции от Месопотамии до Сирии и до южной оконечности Ливана на северной границе Латинского королевства.

Несмотря на территориальные потери и утрату чрезвычайно важного союзника, деятельность латинских учреждений не стала менее интенсивной. Положение северных княжеств стало более ненадежным, и вторжение Мануила Комнина поставило их на краткий период времени под управление Византии, но вот на юге открылись новые возможности. Завоевание Аскалона (1153) значило больше, чем разрушение последнего египетского бастиона в Святой земле. Египет, ослабленный внутренней смутой, стал добычей своих соседей мусульман и христиан. По просьбе визиря крестоносцы под началом короля Амори I (1 163–1 174) вторгались в Египет пять раз. Они никогда не проигрывали сражения, но проиграли войну. Знамена крестоносцев развевались над Каиром (1164), и франкские фискальные чиновники собирали подати и репарации, но все предприятие кончилось катастрофой. Нур ад-Дин, который был призван одной из соперничавших египетских партий, вступил в игру после некоторых колебаний. Крестоносец и сириец, каждый из которых имел своих сторонников, теперь соперничали в «освобождении» Египта. Исход был ясен. Крестоносцы, которые могли управлять Египтом хотя бы временно, не рассчитав своих сил, приняли решение завоевать страну. Даже самая решительная победа не могла бы гарантировать владычество франков на Ниле.

Неудачные попытки завоевать Египет стали поворотным пунктом в истории Ближнего Востока. Египетская авантюра ослабила франкское королевство, которое потеряло свою атакующую силу и даже политическую и военную инициативу. Более того, на Ближнем Востоке сложилась иная политическая и религиозная обстановка. Сирийские «освободители» Египта стали его хозяевами. Военачальник Нур ад-Дина курд Саладин положил конец шиитскому халифату Фатимидов (1171), и Египет попал под власть суннитского Багдадского халифата. Полная перемена политической сцены имела еще большее значение. Саладин тяготился своим положением сюзерена Нур ад-Дина, и напряженность в их отношениях порождала пассивность его действий, когда были предприняты половинчатые попытки наступления на королевство из Сирии и Египта. Смерть Нур ад-Дина Махмуда Занги (1 174) предупредила открытый разрыв между сирийским сюзереном и его могущественным египетским вассалом. Саладин отправился из Египта в Сирию и укрепил свою власть, постепенно избавившись от всех родственников и бывших сателлитов Зангидов. Спустя почти десять лет новая династия Айюбидов уже контролировала всю Сирию. Дамаск был взят в 1174 г., но Алеппо держался до 1183 г.

Приход Саладина к власти в Египте (1 169) ознаменовался началом разрозненных попыток атаковать королевство крестоносцев, которые играли скорее пропагандистскую роль, нежели настоящие военные мероприятия. Трансиорданские замки подверглись кратковременной осаде, и было проведено несколько незначительных рейдов против королевства. Единственное серьезное наступление Саладина в 1177 г. закончилось его полным поражением в сражении при Монгизарде (библейский Гезер), но тогда Саладин был еще посредственным командующим. Его величие заключалось в том, что ему принадлежали сердца верных ему воинов.

Но время работало в его пользу. Укрепление его власти в отдельных областях Месопотамии, Сирии и Египте – и даже в отдаленных Судане и Йемене – предоставило в его распоряжение большие армии, в которых часто проводилась замена личного состава. В противоположность этому, иммиграция в Латинское королевство уменьшилась после 2-го Крестового похода, прекратился рост населения, и даже наметился его спад. Каждый военный поход требовал почти тотальной мобилизации всех имевшихся в распоряжении сил, и одно проигранное сражение могло закончиться потерей всей армии и гибелью королевства.

Тем не менее не следует преувеличивать опасности. Несмотря на поддержку пацифистских кругов общества и больших масс народа, Саладин не в полной мере мог распоряжаться материальными ресурсами исламского мира. Да и его оборона не была уж столь непроницаемой. Доказательством чему послужили успешные попытки франков пройти через Синай и вторгнуться в приграничные области Египта или рискованный поход Рено де Шатильона к Красному морю (1183) вплоть до Мекки и Медины. Именно внутренние события в Латинском королевстве подталкивали противника к вторжению. Противостояние различных фракций и гражданские распри ослабили власть центрального правительства, в то время как набеги Саладина (начиная с 1 183 г.) становились все более частыми и набирали силу и привели к роковой битве при Хат-тине близ Тивериадского озера (июль 1 187 г.).

Не было ничего необычного в этой известной кампании. Войска под командованием Саладина были, вероятно, более многочисленными, чем обычно, но и франки, которых возглавлял Ги де Лузиньян, были тоже сильны. Даже стратегия была стандартной: перейти Иордан и атаковать в центре. Целью в этом случае была Тиверия. Мелкие отряды начинали опустошать сельскую местность. Ответом франков было решение предпринять необходимый маневр, чтобы армия могла занять позицию удобную для лобовой атаки, основной ударной силой которой была тяжелая кавалерия. Предлагалось также сконцентрировать свои силы на направлении главного удара и заставить мусульман отойти или рассеять их. Накануне битвы франки вначале избрали второй вариант, но потом, последовав чьему-то ложному совету, решили выдвинуться к высотам Тиверии. Во время перехода армия попала в ловушку, и битва закончилась ее полным уничтожением. Около 1200 рыцарей и 15 тысяч пеших воинов были убиты или взяты в плен. Армии не стало, а вместе с нею и королевства.

Мобилизация, предшествовавшая битве при Хаттине, была настолько полной, что в прямом смысле слова не осталось людей для защиты замков и городов. Когда Саладин обещал христианам свободный выход из осажденных крепостей, большинство открыло ворота немедленно или после краткого сопротивления. Иерусалим капитулировал 2 октября 1187 г. после 88-летнего правления христиан. Небольшие очаги сопротивления оставались в Галилее, но они постепенно исчезли, и к концу 1 189 г. ничего не осталось от королевства, кроме Тира. На севере Антиохия, Триполи и Маргат были единственными франкскими островами в море ислама.

3-й Крестовый поход (1 189–1 192) восстановил Латинское королевство. Падение Иерусалима потрясло Европу, которую снова призвали освободить Гроб Господень. Армии из Франции, Англии и Германии, ведомые Филиппом II, Ричардом Львиное Сердце и Фридрихом I, набранные со всей Европы, высадились в Тире и в заливе Акры, двигались сюда через Балканский полуостров. Их мощь значительно уменьшилась, когда германская армия, шедшая после Балканского полуострова через Малую Азию, случайно потеряла своего командующего, старого императора Фридриха I Барбароссу[6]. Прибывшие войска присоединились к отрядам Ги де Лузиньяна, отпущенного Саладином, и осадили Акру. На протяжении трех лет (1 189–1 191) Акра оставалась в фокусе событий на Ближнем Востоке и в какой-то мере в Европе. Голод вынудил оборонявшихся сдаться, и Ричард Львиное Сердце отправился в поход на юг. Его храбрость и упорство помогли отвоевать для франков некоторые части побережья. Христиане и мусульмане были готовы заключить мир, что и было сделано в Рамле (2 сентября 1 192 г.). Узкая полоса побережья от Тира на севере до Яффы на юге стала новой границей королевства.

В сравнении с невероятными усилиями, которые предприняли европейцы, результаты 3-го Крестового похода были разочаровывающими. Более того, надежда на приток иммигрантов в королевство так и не оправдала себя. Основной проблемой оставалось не наличие в достаточном количестве войск, чтобы разгромить противника в битве (в чем крестоносцы были мастера), а нехватка рабочих рук для освоения захваченных земель, людей, готовых пустить здесь свои корни. Это сыграло негативную роль в условиях резкой смены мусульманской стратегии. Во время 3-го Крестового похода Саладин избрал тактику выжженной земли, которой придерживались в дальнейшем его преемники в Дамаске и Египте. Все замки и города, захваченные у франков, систематически разрушались. Необходимы были время и деньги для их восстановления при постоянной угрозе нападения мусульман. С другой стороны, только массовая иммиграция могла вдохнуть жизнь в города и замки и восполнить потери поражения при Хаттине и в 3-м Крестовом походе. Но миграция не зависела от крестоносцев. Ей управляли в не меньшей степени, чем духовные и эмоциональные связи христианства со Святой землей, местом своего рождения, демографические и хозяйственные процессы в Европе.

В каждом последующем походе крестоносцы старались отвоевать потерянные земли. Несмотря на то что зачастую все сводилось к отдельным набегам, крестоносцам удалось овладеть отдельными утерянными областями королевства. Так, поход 1197 г. обеспечил связь южного побережья с графством Триполи после захвата Бейрута. Во время крестового похода 1204 г. был взят Сидон на севере и обеспечен полный контроль над Рамлой и Лиддой, который до этого осуществляли совместно мусульмане и франки.

Половинчатые результаты крестовых походов, наряду с проблемой контроля внутренних областей страны, объясняют отклонение более поздних маршрутов крестоносцев от основного направления на Святую землю и прямые атаки на Египет, главную мусульманскую державу на Ближнем Востоке. Дважды, в 1218–1221 гг. и во время похода Святого Людовика (короля Франции Людовика IX) в 1248–1250 гг. (он оставался в Святой земле до 1254 г.), казалось, что крестоносцы на полях сражений в Египте отвоюют Святую землю и восстановят свое королевство. Дважды повторилось блестящее начало, победа крестоносцев и согласие Египта уступить франкам все бывшее королевство (за исключением Трансиордании), и все закончилось катастрофой и эвакуацией из Египта.

Чего не удалось добиться на поле битвы, было достигнуто в результате благоприятно сложившихся обстоятельств: произошел распад империи Айюбидов после смерти ее основателя Саладина (1193). Вслед за этим началось соперничество между правителями отдельных областей бывшей империи, номинально подчинявшихся султану Египта. Прибегнув к коварной политике угроз и предложений о союзе, Латинское королевство дважды добивалось восстановления некоторых своих прежних владений, хотя оно никогда и не вышло к своим прежним границам.

Известный крестовый поход (1228–1229) Фридриха II Гогенштауфена, хотя многие и не признают его заслуг, закончился мирным договором в Яффе (1229). Владения франков приросли новыми землями, в частности Назаретом и частью Иерусалима; также были установлены два коридора, связавшие побережье с новыми приобретениями в Галилее и Иудее. Иерусалим вновь стал христианским, хотя не более чем на 15 лет (вплоть до 1244 г.), когда город был захвачен хорезмийцами.

Франки были изгнаны из Святого города, и здесь больше не было христианского правителя вплоть до того дня, когда после отступления турецкой армии в город в 1917 г. вошел генерал Алленби. Тридцать лет спустя (1947) половина города стала столицей государства Израиль, а вторую половину оккупировал Абдулла, король Трансиордании. Двадцать лет спустя после этих событий в результате Шестидневной войны (1967) весь Иерусалим стал израильским.

Границы королевства, раздвинутые Фридрихом II в 1229 г., снова были перенесены в 1240–1241 гг. после походов графа Шампани Тибо, а затем графа Корнуолла Ричарда, брата английского короля Генриха II. Граф Тибо заключил договор с Дамаском, который был крайне необходим для христиан, объединившихся против Египта. Был заключен договор о сотрудничестве и союзе, и он принес крестоносцам Сидон и Бофор и совместное управление в Галилее с ее столицей Тиверией. Земельные владения значительно увеличились годом позже после похода Ричарда Корнуоллского (1240–1241), в результате которого мирный договор с Египтом признал за крестоносцами право на все прежние и вновь приобретенные земли. Вся Галилея отошла к крестоносцам, как и Иерусалим, Вифлеем и коридор через Рамлу и Лидду до Яффы. Более того, примыкавший анклав был расширен после присоединения к нему Бейт-Джибрина и Аскалона на побережье. Новые границы стали самыми протяженными в XIII в. При сравнении территории с первым королевством сразу же бросается в глаза потеря Трансиордании, Голана, Северной Иудеи и Самарии, которые оставались под властью мусульман.

Эти новые границы могли дать гарантию для существования королевства, но не способны были поддерживать его жизнедеятельность. Будущее зависело от желания и возможности закрепиться на новых отвоеванных землях. Были предприняты определенные усилия, но достаточно было прочитать описание укреплений в Сафете (1240), чтобы понять, какие суммы требуются на их восстановление. Возвращенные земли обезлюдели, замки были разрушены, и только прибытие мигрантов могло спасти положение. Но на это не было никакой надежды. Невозможно было надеяться и на новые походы, подобные тем, которые предприняли Святой Людовик и принц Эдуард (будущий английский король Эдуард I). После них в Святой земле осталось мало поселенцев.

Прибытие хорезмийцев[7], которых пригласили египтяне (1244), привело к тому, что они отняли у крестоносцев Иерусалим и стали первыми в числе многих бед, постигших европейцев. Святой Людовик IX, чьи войска завязли в топкой илистой почве дельты Нила, пришел к здравому решению: остаться на четыре года на побережье и приложить все усилия для строительства городских укреплений, откуда могла начаться европейская реконкиста, если на то будет воля христианской Европы.

Прибрежные города и замки были укреплены довольно быстро благодаря тому, что Египет не вмешивался и безмолвно наблюдал за тем, как мамелюки (мамлюки) захватывают власть у ослабевших Айюбидов (1250). Кроме того, вторжение монголов, что стало одной из самых больших катастроф в истории Азии и Европы, докатилось и до Ближнего Востока. Это случилось поколение спустя после того, как Чингисхан создал новую систему политических взаимоотношений. Завоевание монголами Персии (Ирана)[8] и возникшая с их стороны угроза Месопотамии и Сирии бросала вызов гегемонии на Ближнем Востоке не только Египта, но и ислама.

Святой Людовик IX, как и все крестоносцы, рассматривал новую силу в качестве возможного союзника. Среди монголов были принявшие христианство племена и командиры-христиане, что было заслугой несторианских миссий, действовавших в Центральной Азии. Монголы перешли в наступление на халифат, и приближался час прямого столкновения с главной мусульманской державой.

Джихад середины XIII в. означал не только борьбу с еще уцелевшими христианами, но и священную войну с монголами. Попытки крестоносцев вступить в союз с монголами провалились, и во время решительного столкновения крестоносцы были не только пассивными наблюдателями великих событий, которые решали судьбу Ближнего Востока. Человек, который возглавил джихад и определял судьбы ислама, был Бейбарс, мамлюкский правитель Египта. Это был человек выдающихся способностей и основная фигура на Ближнем Востоке в третьей четверти XIII в. Победитель монголов в битве при Айн-Джалуте (1260) и в последующих с ними сражениях в Сирии, Бейбарс (умер в 1277 г.) уничтожил последние учреждения крестоносцев в Сирии и Палестине. За три года (1263–1266) Бейбарс подорвал власть крестоносцев в Галилее и затем обрушился на сильно укрепленные замки и города на побережье. Захваченные города уничтожались, чтобы не дать восстановиться власти крестоносцев, что стало бы кошмаром для мусульман.

Падение последних твердынь крестоносцев было только делом времени. В 1291 г. аль-Малик аль-Ашраф Халиль осадил Акру (5 апреля – 18 мая), и город пал после героической 44-дневной обороны. Жители Тира и Сидона были эвакуированы, потом пришла очередь Бейрута и Хайфы. 14 августа 1291 г. храмовники (тамплиеры) оставили Шато-Пелерин, последний оплот крестоносцев в Святой земле, и отплыли на Кипр.

Глава 4 Иерусалимское королевство

Современный студент мог бы удивиться, узнав, что, когда участники 1-го Крестового похода отправились на помощь христианам Востока и для освобождения Гроба Господня, никто из них – ни папа, ни князья – не мог сказать, какова будет судьба будущих завоеваний. Что станет с завоеванными землями после обретения Гроба Господня и освобождения его из-под ига мусульман? Выглядит правдоподобным, что Урбан II пообещал (хотя нет прямых доказательств этого) несметные богатства тем, кто отправится на Восток. Но это, скорее, имело отношение к военной добыче, и вопрос о будущем управлении территорий не поднимался. Представляется, что среди вождей армии только Раймунд IV Сен-Жильский, командовавший отрядами из Прованса, намеревался остаться на Востоке. Другие заранее предпринимали необходимые шаги, чтобы обеспечить управление новыми землями в их отсутствие, надеясь рано или поздно вернуться на родину.

Во время тех трех лет, что крестоносцы провели в походе, в их среде начали вызревать идеи относительно своего будущего на завоеванных землях. Неожиданные обстоятельства поставили их перед свершившимся фактом, который никто не мог предусмотреть. Первыми, кто использовал новые возможности, были непостоянные, неразборчивые в средствах и нуждающиеся в деньгах норманны Сицилии. Боэмунд претендовал на роль представителя византийского (восточно-римского) императора в войске крестоносцев, а его племянник Танкред пытался сделать города на Киликийской равнине своим владением еще до того, как крестоносное войско подошло к Северной Сирии. И снова это был Боэмунд, который захватил для себя Антиохию, отняв ее у Раймунда Сен-Жильского после того, как его захватили в плен сельджуки. Следом по пятам шел Балдуин, брат Готфрида Бульонского, который откликнулся на призыв армян Эдессы о помощи против их соседей мусульман. Спустя краткое время ему удалось возбудить мятеж против местного христианского властителя и стать самому новым правителем графства Эдесса.

После захвата Антиохии крестоносцы отправили послание папе с просьбой присоединиться к их войску и возглавить его. История Среднего Востока могла бы быть совершенно иной, согласись папа на их просьбу. Но ни один папа так и не посетил новые провинции западного христианства (как не случилось этого и в наши дни в колыбели христианства), несмотря на то что ряд понтификов были избраны из прелатов латинского Востока.

По правде говоря, призыв из Антиохии был эфемерным. Больше никогда крестоносцы не обращались к папе с просьбой возглавить их армии. Более того, как уже говорилось ранее, в Антиохии крестоносцы и их вожди пытались выкроить для себя княжества и маноры.

Вопрос о будущем оставался нерешенным, но урок Антиохии и Эдессы не был забыт. Было понятно, что после того, как город был занят, требовалось поставить кого-либо во главе исполнительной власти и наладить его управление. Первое столкновение идей в вопросе будущего завоеванных земель имело место во время осады Иерусалима. Эти преждевременные споры под стенами еще не сдавшегося Иерусалима позволяют нам взглянуть на политические концепции, которые сформировались за три года эпического 1-го Крестового похода.

Светское командование армии, то есть герцоги, графы и дворяне, которые вели свои войска из Европы в Иерусалим, предлагали, естественно, немедленный выбор правителя. К тому времени большинство крестоносцев, вероятно, уже решили вернуться в Европу после завоевания города, освобождения Гроба Господня и формального выполнения клятвы, данной в начале крестового похода. Эти влиятельные вожди похода имели большой опыт управления собственными странами. Для них было ясно, что светский правитель должен избираться теперь, когда крестовый поход, который унес множество жизней и стоил многим его участникам состояний, наконец-то принес свои плоды. Вся сложность заключалась в выборе отвечавшего всем требованиям правителя, но не правительства.

Диаметрально противоположных взглядов придерживались представители народного движения, что едва не привело к бунту в Антиохии. Мы не знаем конкретно, кем они были, но, возможно, к ним относилось низшее духовенство, которое и выдвинуло свои предложения. Движимые мессианскими устремлениями, которые были характерны для времени начала крестовых походов, они в принципе отказывались от назначения или выбора любого правителя. Объясняя пророчество пророка Даниила довольно странным образом, они заявляли, что приход мессии уже близок, и в любом правителе нет необходимости (Книга пророка Даниила, 9: 24). Для тех, кто покинул Европу с кличем «Христос ведет нас!», для крестьянских армий, заполонивших дороги Франции и Германии, которые справлялись в каждой встреченной на пути деревне, не Иерусалим ли это, – для всех них вернуться к прежнему порядку вещей и создать обычное государство с правителем, законами и привычными институтами власти было равносильно предательству самой идеи крестового похода. Разве не падут стены Иерусалима, подобно тому как пали стены библейского Иерихона, когда босые и кающиеся воины обойдут их под звуки труб? Эти люди почувствовали себя освободившимися от всех грехов и очистившимися, готовыми войти в Царствие Небесное. И потому сама идея земного государства казалась им нелепой и абсурдной.

Третью группу представляли прелаты, которые не оспаривали необходимость назначения мирского защитника и хранителя города. Они настаивали, что избрание патриарха должно предшествовать выбору правителя. Духовные вопросы, как они считали, имеют преимущество перед вопросами этой временной жизни. Однако протокол не был их основной проблемой. Крестовый поход был следствием папского призыва; ни один король Европы не принял в нем участия. Тем самым разве не было ли само собой разумеющимся, чтобы завоеванные земли признали верховную власть папы? Надо признать, что никто не высказался в этот момент за создание папского государства, владычество святого Петра на земле, где родился святой Петр. Однако несколько месяцев спустя энергичный Даимберт Пизанский, патриарх Иерусалима, заставил присягнуть себе Готфрида Бульонского, Балдуина Эдесского и Боэмунда Антиохийского. При этом Готфрид даже обещал оставить ему святой город.

Столкновение мнений прервали военные действия. Дискуссии были отложены до взятия города. Только после победы, грабежей и резни, когда все население города, за исключением некоторого числа заложников для получения выкупа, было уничтожено, все вожди похода встретились вновь в храме Гроба Господня. Миряне преобладали, и после того, как отвергли кандидатуру могущественного и заносчивого Раймунда де Сент-Жиля, главой города был избран Готфрид Бульонский.

Благочестивая легенда рассказывает о том, что Готфрид отказался от титула и королевского венца в городе, где Христос носил терновый венец. Он принял титул «Защитника Гроба Господня», хотя это отчасти имеет двусмысленный характер. «Адвокатом» в те времена выступал, как правило, дворянин, который был представителем церковного учреждения – монастыря или церкви при выполнении ими общественных обязанностей в качестве феодального властителя. Необычный титул Готфрида значил, возможно, что он признает отчасти церковный сюзеренитет, хотя оставалось неясным, что это означало на практике. Его почитание патриарха Даимберта спустя всего лишь неполный год после завоевания Иерусалима (1 100) указывают на то же самое. Но Готфрид был первым и последним правителем Иерусалима, который отчасти признавал свою зависимость от папы и патриарха. Уже Балдуин I, брат Готфрида и наследник Иерусалимского трона, высказался предельно ясно, что его королевский титул «дарован ему Господом», независимо от какого-либо посредника. Возможно, его выбор Вифлеема вместо Иерусалима для коронации был каким-то образом связан с его желанием дистанцироваться от церковных требований. А возможно, это было желание уподобиться царю Давиду, помазанному в Вифлееме. Изображение Гроба Господня на королевских монетах и печатях было единственным свидетельством связи между королями Иерусалима и Гробом Господним. Но на монетах и печатях присутствовало также изображение мечети Омара (Куббат ас-Сахра, Купол Скалы), которая стала «храмом Господа» крестоносцев и крепостью Давида, то есть цитаделью священного города, свидетельствующей о нецерковном характере королевства. Гроб Господень был вторым значимым объектом, наиболее известным и почитаемым в городе и королевстве, но он никогда не претендовал на независимость.

Новое королевство, таким образом, было светским государством, во главе которого стали светские правители из знати. Но сила религиозной традиции не ушла окончательно и оставила глубокие следы в политической структуре власти.

Если взглянуть на карту завоеваний европейцев на Востоке, узкую и протяженную полосу земли от Киликии до Акабы, достигавшую в длину до 500 миль, а на картах королевства она протягивалась от Бейрута до Красного моря на 300 миль, то поражает прежде всего местоположение столицы. Определенно географический центр всех этих владений должен был находиться около ливанского Триполи; собственно, в самом королевстве столицей должна была быть Рамла или Акра. Но именно Иерусалим, который находился на самой южной границе владений крестоносцев, дал название королевству. Но примечательно не только геополитическое положение столицы. Многие города крестоносцев превосходили по величине, количеству населения и богатству Иерусалим. Акра и Тир, вне сомнения, были более важными центрами, чем Иерусалим, в то время как Антиохия была наиболее населенным и богатым из всех городов крестоносцев. Иерусалим, удаленный от моря город, не имел преимуществ торговых городов и не был связан с каким-либо международным маршрутом торговли. Как экономически, так и стратегически Иерусалим был скорее чаемым городом будущего, чем настоящего времени.

Тем не менее Иерусалим был избран в качестве столицы, и крестоносцы приняли этот факт как само собой разумеющийся, обращаясь к своим правителям как к «королям Иерусалима». Называли новое государство по-разному, то Иерусалимским королевством, то королевством Давида. Все эти названия были тесно связаны с библейской историей. Согласно традиционному вероисповеданию, христиане «по духу» были наследниками исторического, некогда получившего благословения Израиля, избранным народом, которые признавали Христа как мессию.

Неписаный закон управлял судьбами Иерусалима. С тех пор как Давид, царь Израиля, провозгласил Иерусалим «храмом Царским и столицей царства» (Книга Амоса, 7: 13), все страны и нации, что воспринимали Библию как Священную книгу или как часть своего духовного наследия, избрали Иерусалим своей столицей. Так было во время царств Иуды и Израиля и снова во времена царей из рода хасмонеев и существования британской подмандатной территории, и так есть в Израиле уже в наши дни. Ни египтяне, ни вавилоняне, ни персы, ни римляне, ни византийцы, ни арабы и турки, которые правили этой страной в различные периоды истории Иерусалима, насчитывающей четыре тысячелетия, не придавали ему должного значения как месту почитания. Основными городами были Кесария, Рамла, Газа и Сафет. Более того, Иерусалим был столицей, только когда Святая земля имела статус независимой страны. Когда она становилась провинцией или сатрапией Востока, город лишался почетного положения столицы.

Когда Иерусалим стал столицей латинского Востока, его первым правителям пришлось снова заселять его, поскольку его исконные жители были истреблены. Вначале была заселена не более чем четверть города, примыкавшая к Гробу Господню и Башне Давида. В других частях города некоторые мечети, как и мечеть Омара на эспланаде храма, стали церквами, а мечеть Аль-Акса королевским дворцом. Но даже это малочисленное население стремилось покинуть столицу и уехать на побережье, где жизнь была легче. Власти были вынуждены издать указ, который предполагал конфискацию собственности у всех отсутствовавших на тот момент ее владельцев и в случае их невозвращения передачу ее к концу года арендаторам. С целью сделать Иерусалим более привлекательным был принят указ, согласно которому пошлины на все продовольствие, взимаемые у ворот города, отменялись. Но в итоге короли Иерусалима, которые были его правителями, начали повторно последовательно заселять город. Около 1 1 15 г. они организовали переселение восточных христиан из Трансиордании, предоставляя им для размещения северо-восточный, бывший еврейский, квартал города, который продолжал называться Juiverie. Со временем город поднялся из руин. Поскольку евреям и мусульманам не разрешалось селиться в столице, его жителями были исключительно недавно прибывшие в страну европейцы и восточные христиане. Скудные возможности для ведения торговли частично компенсировались за счет обслуживания нараставшего потока паломников. Более того, в городе размещалась королевская администрация и патриаршая кафедра, находилась штаб-квартира военных орденов и многочисленные церкви и монастыри, что придавало Иерусалиму вид процветавшей, но в основном типично потребительской столицы. Единственную статью экспорта составляли священные реликвии, вывозившиеся в неограниченном количестве, которые благочестивые верующие приобретали, а некоторые и похищали.

Благодаря престижному статусу города только его правитель носил королевский титул. Антиохия была княжеством, а Эдесса и Триполи графствами. Только в начале XII в. образовавшееся в Малой Армении новое Армянское государство короновало своего правителя королевской диадемой. Лузиньяны, франкские правители Кипра, случайно захваченного во время 3-го Крестового похода, также приняли королевский титул. Но все это были более поздние события, не связанные непосредственно с началом крестовых походов.

Королевский титул, как и название «Иерусалимское королевство», имели двойное значение. Эти титулы означали главного сюзерена, осуществлявшего свою власть над всеми франкскими княжествами, что иногда подчеркивалось проведением торжественной церемонии оммажа. Более того, во время войн, в случае несовершеннолетия, плена или гибели правителей северных княжеств короли Иерусалима брали в опеку их владения. Этот особенный статус королей Иерусалима никогда не был предметом формального законодательства, но результатом всеобщего согласия, в основном обязанного тому факту, что король правил Иерусалимом, городом, занимавшим центральное место в священной истории.

С другой стороны, титул «король Иерусалимского королевства» использовался в узком смысле слова, обозначавшем правителя самого южного княжества среди всех земель латинян на Востоке. Во времена своего наивысшего могущества оно граничило с графством Триполи на севере. Общая граница проходила в нескольких милях к северу от Бейрута по реке Нар-эль-Муамилтайн. Граница сложилась довольно случайно, Бейрут оказался самым северным городом, захваченным в 1110 г. королем Иерусалима, в то время как Джебель (древний Библ) за рекой уже находился в руках (1103) Раймунда Сен-Жильского, основателя франкской династии, владевшей графством Триполи. С падением города Триполи в 1 109 г. весь район к северу от небольшой реки перешел под управление графов Прованса. Это была единственная общая граница между двумя латинскими образованиями, протяженностью всего в несколько миль. Далее к востоку граница подходила к горам Ливана и практически не была обозначена на местности. Непосредственно к востоку от Бейрута проживавшее в горах Аль-Гарб мусульманское население пользовалось значительной автономией, хотя официально оно признавало сюзеренитет франкских правителей Бейрута. Счастливый случай сохранил некоторые интересные документы крестоносцев на арабском языке, в которых говорилось о наделении местных шейхов земельными владениями с деревнями. Этот район был населен маронитами, христианами Ливана. Горные деревни, в которых жили великолепные стрелки из лука, имели, как правило, дружественные отношения с франками и даже признали верховную власть римского престола.

Граница франкских владений спускалась с Ливанских гор в южном направлении. Она шла вдоль реки Литани (Эль-Литани) с севера на юг, резко поворачивая на запад вблизи замка Калъат-аль-Шекиф, который крестоносцы называли Бофор. Большая с плодородными почвами котловина Марджъуюн («Долина источников»), расположенная к востоку от Эль-Литани, которую крестоносцы называли Val Germain, и еще более удаленный на восток Вади аль-Тайм, где паслись стада, принадлежавшие кочевникам бедуинам и туркоманам, по-видимому, не входили во владения королевства. Крестоносцы часто совершали набеги на эти земли и возвращались, гоня перед собой стада скота. Кочевники были вынуждены выплачивать дань франкам, обещавшим свое покровительство, и за исключением Бофора они не претендовали на эти пастбища (была только небольшая крепость Хасбайя к востоку от Вади аль-Тайма, называемая в документах крестоносцев Ласабеб).

В месте резкого поворота реки Эль-Литани франкская граница поворачивала на восток. Оставляя позади Ливанские горы, она проходила через истоки Иордана и достигала южной оконечности покрытой снегами горы Хермон (28 14 м). На одном из отрогов горы Хермон находился Калъят-аль-Субейбе (современный Калъят-Нимруд), который господствовал над городом Банияс и отмечал крайнюю точку франкских владений на северо-востоке. В этом месте не было ни реальной, ни формальной границы между Латинским королевством и его северным мусульманским соседом – великим городом Дамаском.

Истоки Иордана и небольшие реки, которые далее к югу образовывали эту реку, находились в границах королевства. Но плато Голанитис (в еврейском языке Голан, на арабском Джаулан) на востоке и расположенный южнее Аль-Савади (Терр-де-Сюэт, как называли его крестоносцы) у Тивериадского озера были ничейной землей. Или, правильнее сказать, совместным владением франков и Дамаска. Весь район вплоть до реки Ярмук на юге, хотя политически и зависимый от Дамаска, выплачивал большую дань правителям Галилеи. Две небольшие крепости на восточном берегу Тивериадского озера Эль-Аль и Каср-Бардавиль (замок Балдуина) были, по-видимому, единственными оборонительными сооружениями во всем районе, и неизвестно, когда и кем они были построены.

На южном берегу реки Ярмук (Эль-Ярмук) стояла мощная необычная пещерная крепость, которую арабы называли Хабис или Хабис-Джалдак, а крестоносцы – Кав-де-Сюэт (крепость Аль-Савади). Это была природная твердыня, которую крестоносцы занимали на протяжении большей части XII в., хотя она и меняла своих хозяев и становилась иногда владением Дамаска.

От Хабис-Джалдака до истоков Ярмука между Музайрибом (Эль-Музайрибом) и Даръа тянулись обширные пастбища. Крестоносцы проникли в этот район и овладели Даръа. Переданный в феод знатному франку из окрестностей Парижа, он был назван «городом Бернара де Этампа». Но владычество крестоносцев было кратковременным. У них не было в достаточном количестве людей, чтобы освоить этот периферийный район.

Далее к востоку располагались города Бусра (Бусра-эш-Шам) и Сальхад. Правителей в эти города назначал Дамаск. Но отдаленность от Дамаска и близость к франкам, которых в XII в. многие мусульмане считали союзниками, хотя и ненавидимыми и опасными, приводила к странным политическим маневрам. В середине XII в. в Бусре и Сальхаде при попустительстве франков был создан независимый мусульманский эмират. Это было выгодно франкам, так как они не могли управлять отдаленными территориями, но получали выгоду от существования автономного буферного государства, полностью от них зависимого. Но франки просчитались, поскольку эфемерный независимый эмират после периода короткого и бурного существования распался.

К югу от реки Ярмук древнее поселение на высоком плато Джиляд (по арабски Джебель-Айюф) и его южная часть, горы Аджлун (до 1247 м) вместе с западной частью глубокой впадины Иордана, никогда не подчинялись франкам, хотя во время одного из своих походов они дошли до места Гераса (Джараш), которое разрушили. Мусульманский замок Калъат-аль-Рабад, построенный вблизи Аджлуна в XII в., – одинокий свидетель мусульманского владычества в этом пустынном районе.

Господство франков проявляло себя более явственно на древних землях Аммона и Моава к югу от реки Эз-Зарка. Эта обширная область, протянувшаяся далеко на юг до Красного моря, стала франкским владением Трансиорданией.

Граница франкских владений оконтуривала населенные и пригодные для ведения сельского хозяйства земли. К востоку лежала Трансиорданская пустыня, которая на юге в окрестностях Маана незаметно переходила, на пересечении дорог с Синайского полуострова и из Хиджаза, в Аравийскую пустыню. Франкская граница, как представляется, проходила по важной дороге, которая вела к побережью Красного моря в Акабу. Не позже 1115 г. франки пришли с севера и овладели рыбацкой деревней, не встретив сопротивления. Они построили небольшую крепость, которая охраняла выход к Красному морю и контролировала дороги из Акабы на Синай и в Египет на западе и в Аравию на юге.

В этом месте граница опять исчезала в песках пустыни. После утверждения здесь владычества Византии пустыня Негев опустела, а ее города занесло песком. Это была, как называли ее крестоносцы, Великая пустыня в юго-западной части Палестины. В пустыне, простиравшейся в западном направлении и далее на Синай, не было проведено никаких границ. Здесь не было ни одного человеческого поселения, за исключением нескольких оазисов на трех главных дорогах, что пересекали Синай. Еще во время захвата Акабы Балдуин I подошел к монастырю Святой Екатерины у подножия горы Синай (2285 м). Греческие монахи попросили его как можно скорее покинуть святое место, чтобы не испортить отношения с мусульманами, будь то кочевники бедуины или египетские чиновники.

Только выйдя к побережью Средиземного моря по самой северной дороге, связывавшей Египет с Палестиной, франкская граница могла быть вновь обозначена крепостью Дарум или Дейр эль-Балах на самом краю пустыни. Здесь начинался ее самый безопасный участок, шедший вдоль средиземноморского побережья.

Глава 5 Завоеванные земли и народы, их населяющие

На протяжении тех пятидесяти лет (1099–1 153), в течение которых Иерусалимское королевство почти беспрепятственно развивалось, передвигая свои границы на всех направлениях вплоть до окраин пустыни, первоначальное ядро других христианских княжеств, основанных во время 1-го Крестового похода, также достигло максимальных размеров. В итоге латинские владения на сирийском побережье протянулись от залива Александретта (Искендерун) на севере до Акабы, порта на Красном море.

Вследствие различия природных условий территория крестоносцев, протяженностью до 600 миль в длину, разделялась на западную часть, расположенную на побережье, и восточную – на границе с пустыней. Разделительной линией служила глубокая долина, соответствовавшая геологической депрессии, разрезавшей горное плато. Пологие хребты гор Тавр, которые образовывали естественную преграду на севере, переходили в направлении Сирии в хребет Аманус (Нур). Южнее Антиохии их сменяли горный хребет Ансария (Эн-Нусайрия) на западе и высокое плато Алеппо на востоке, от которого на запад расходились хребты Ливанских и Галилейских гор, а на востоке поднимались высокие плато Голан и Башан.

Этот горный массив можно легко преодолеть. Долины рек Аль-Асвад, Африн и Оронт (Эль-Аси) прорезают проход между горами Аманус (Нур) и Ансария, связывая Алеппо с Антиохией. Долина Букайа связывает Хомс и Триполи, а Ийзреэльская долина (долина р. Харод) позволяет пройти из Галилеи в Самарию и Иудею.

Эти основные физико-географические особенности территории повлияли на судьбу латинских завоеваний. Захватив морское побережье и порты, крестоносцы постарались расширить свои владения на восток, но их успехи были довольно скромны. Только власть графства Эдесса утвердилась в долинах верховий Тигра и Евфрата. Все другие княжества, за исключением очень короткого периода, никогда не владели землями к востоку от большой впадины, протянувшейся с севера на юг. Время от времени армии крестоносцев проникали вглубь мусульманской территории. Был момент, когда они подошли к воротам Алеппо, но тут же отступили, оставив захваченные крепости, и нестабильная граница теперь проходила по большой долине. Единственным исключением было Иерусалимское королевство, расположенное дальше всех к югу государство крестоносцев, которое на протяжении почти ста лет владело землями к востоку от Иордана вплоть до порта Акаба на юге.

Территории, занятые крестоносцами, представляли собой узкую полосу земли от Средиземного моря до большой долины на востоке. Именно здесь были расположены исторические области, разделенные политическими, этническими и религиозными границами и населенные самыми разными народами, которые сыграли большую роль в истории.

Ислам, бывший официальной религией завоеванных стран, в результате соперничества двух халифатов раскололся на два течения – суннитов Багдада и шиитов Египта. Но это разделение было результатом не только борьбы за первенство в вопросах веры и стремлением доказать правоту своего вероучения в рамках ислама. Две крупные политические силы боролись за влияние над верующими. Победы на поле боя были столь же важны, как и победы в борьбе за умы правоверных. Местное мусульманское население всегда сохраняло лояльность по отношению ко всем сменявшим друг друга правителям и в зависимости от того, кто находился у власти, часто придерживалось и их религиозных воззрений. Накануне образования Латинского королевства Палестина и Ливан, сохраняя верность своим несчастливым историческим судьбам, были предметом соперничества между своими могущественными соседями на севере и юге, двумя противоборствующими халифатами. Клонившаяся к закату суннитская династия Аббасидов Багдада нашла защитников в лице турок-сельджуков. Турки прошлись по Сирии, Ливану и Палестине; в то время как с господством Византии в окрестностях Антиохии было покончено. Египтяне были изгнаны из своих последних крепостей за пределы Синайской пустыни. Население городов и гарнизоны на вновь завоеванных землях стали турецкими. Однако иногда представители местной знати в условиях политического хаоса, пользуясь удобным случаем, образовывали автономные эмираты в прибрежных районах Палестины и Финикии. Египет, потерявший свои палестинские территории с началом турецкого вторжения в последней четверти XI в., все еще удерживал несколько прибрежных городов. За несколько месяцев до прихода франков египтянам даже удалось отвоевать у турок Иерусалим (1098).

Вторжения в Палестину и Сирию египтян и турок никак, или только в небольшой степени, не сказывались на национальном составе населения. Основная часть населения была представлена древними семитическими народами, которые последовательно подвергались влиянию эллинизма, римлян и христиан и, наконец, были обращены в ислам, хотя меньшинство всегда продолжало сохранять религию своих предков. Прибывшее в результате завоеваний новое население было незначительным. Солдаты различных гарнизонов в державах Птолемеев и Селевкидов были римлянами, романизованными кельтами и германцами, которые вступали в родственные связи с местными жителями. Возможно, оставили свой след и кочевые арабские племена, но он был незначительным. То же самое можно было сказать и о турецких гарнизонах в городах и крепостях, которые легко растворялись среди местного населения, чему способствовала общая вера.

Ко времени начала крестовых походов большинство местного населения были уже мусульманами. Сунниты и шииты в своей пятничной молитве в тысяче мечетей упоминали имена своих халифов. Однако это было скорее политическим, чем религиозным актом, поскольку тем самым подтверждалась верность своему правителю. Обычно он сам давал на это разрешение, местное население об этом не спрашивали. Начальник египетского гарнизона в приморском городе обычно произносил имя фатимидского халифа, в то время как турецкий командир в соседней крепости на некотором расстоянии от побережья тоже упоминал имя, но уже аббасидского халифа Багдада.

В конце X в. уроженец Иерусалима арабский географ Мукаддаси сообщал, что подавляющее большинство мусульман в Сирии и Палестине были суннитами, но в восточных и северных районах страны – в Тиверии, Кадеше (Галилея), в Наблусе и Аммане в Трансиордании население было шиитским. Накануне крестовых походов, когда на побережье владычествовали египтяне, шииты, возможно, были и в западной части страны.

В то время как большинство мусульман жило в городах и деревнях, некоторых из них представляли, и представляют до сих пор, кочевые племена. Это были бедуины, называемые в мусульманских источниках арабами, которые кочевали в поисках новых пастбищ между Евфратом и Нилом. Создание Латинского королевства прервало на время их традиционные кочевья, но крестоносцы вскоре признали за ними право на это и установили тесные отношения с обитателями пустыни.

Большое бедуинское племя таалаба, имевшее две ветви – бану-дарма и бану-рузаик на границе с Египтом, сотрудничало с франками. Одно из племен бану, которых называли джарм-кудаах, имело свои пастбища на границе пустыни между Газой и холмистой местностью в Хевроне (Эль-Халиле). К югу от Газы, в окрестностях Дейр-эль-Балаха, жили другие ветви этого же племени – бану-гхор и бану-бухаид. Другие племена, кочевавшие от оазиса до оазиса между Египтом и Сирией, были: бану-садр, бану-хааид и бану-убайи. Мы находим частые упоминания о существовании в этом районе кочевых племен, известных также в Египте и Южной Трансиордании, бану-кинана, бану-хаубар и бану-халед. В Южной Трансиордании, в окрестностях твердынь Керак и Шаубак (название у крестоносцев – Монреаль), обитали бану-укбах и бану-зухаир, а далее к северу вокруг гор Аджлун – бану-ауф, которые дали название высокой равнине Джебель-Ауф. К северу вплоть до Дамаска и Хаурана были владения большого племени бану-рабиах, ветвь племени бану-тайи. Накануне 1-го Крестового похода они владели столицей страны Рамлой, на что было получено позволение от Фатимидов Египта и Палестины. Позднее мы обнаруживаем их на северо-восточных границах Латинского королевства. Еще дальше на западе в Вади-аль-Тайм, долине, связывающей Южный Ливан и Палестину, мы также замечаем присутствие кочевого населения, пользовавшегося богатыми пастбищами этой территории.

Вероятно, в границах королевства обитало совсем мало кочевых племен. Нам известно о существовании нескольких племен поблизости от Наблуса. Они платили налоги Иерусалимскому королевству, но нельзя сказать с полной уверенностью, что это были за племена. Арабское племя бану-амила, осевшее в Галилее вслед за мусульманским завоеванием в VII в., дало свое имя горам Джебель-Амила в Южном Ливане. От них не осталось больше никаких следов в этой области, но в какое-то время они могли эмигрировать в Сирию, в район между Хомсом и Дамаском.

Уцелевшие потомки кочевников-тюрков вели тот же самый образ жизни, но были иного происхождения. В то время как большинство из них стали оседлыми в XII в., другие продолжали кочевать в поисках новых пастбищ. Арабские источники, так же как и крестоносцы, называют их туркоманами, чтобы отличить их от оседлых сельджуков.

Короли Иерусалима становились сюзеренами всех кочевых племен, лишь только те пересекали границы королевства. Племена были обязаны платить деньги за оказываемое им покровительство и использование пастбищ, а также за право прохода по стране. К несчастью, рыцари-крестоносцы не всегда могли сдержать себя, когда они видели великолепных коней, выведенных кочевниками, и, несмотря на заключенные с ними соглашения, совершали набеги на их стойбища. Сохранилась одна любопытная грамота короля Балдуина IV, в которой он даровал ордену Святого Иоанна в Бельвуаре (Галилея) привилегию принять в свои новые владения сотню шатров (семейств) бедуинов при условии, что прежде они не принадлежали королю Иерусалима.

В труднодоступных местах Ливана между суннитами на севере и шиитами на юге жили друзы. Секта появилась в 30-х годах XI в. после убийства в 1021 г. полубезумного фатимидского халифа аль-Хакима. Вера в то, что аль-Хаким был последним «воплощением Бога», распространилась за границы его Нильской державы вплоть до гор и долин Ливана. Еще раньше здесь находили прибежище различные мусульманские секты. Некоторые поверили в проповедь адь-Дарази о воплощении, от чьего имени и произошло название секты. Его слова упали на благодатную почву. Как ни странно, хотя истинный организатор секты Хамза Ибн Али впоследствии объявил учение адь-Дарази еретическим, но в ее названии сохранилось имя ее первого учителя. Со всей очевидностью, как уже часто случалось в этих местах, учение о воплощении было воспринято некой этнической группой, обитавшей в окрестностях замков Калъат-аль-Шекиф и Банияс и на соседствующих с ними землях Вади-аль-Тайма. Мусульманский историк Ибн аль-Асир писал, что в этой области жили нусайриты, друзы, зороастрийцы и представители других сект.

Самое первое описание друзов вышло из-под пера еврейского путешественника Беньямина из Туделы. Он пишет, что земля друзов простиралась от горы Хермон до приморского Сидона. Понятно, что он многого не знал о них. Близ Сидона, рассказывает он, «милях в десяти от него существует народ, воюющий с жителями Сидона (то есть франками). Этот народ называется друзы, они язычники, и у них нет религии. Они населяют высокие горы и уединенные места среди скал, и нет над ними ни короля, ни судьи. И их земля простирается до горы Хермон, что в трех днях пути». Если описание Беньямина точно, а обычно он подмечает все достаточно верно, тогда возможно, что шейхи Вади-аль-Тайма к востоку от Сидона (Сайды), о которых часто говорится в письменных источниках крестоносцев, были друзами. В XIII в. франкские правители Сидона имели довольно сердечные отношения с населением горной области, лежавшей к востоку от Сидона и Бейрута, в местностях Аль-Гарб и Аль-Шуф. Весьма вероятно, что это были друзы.

Беньямин из Туделы был не одинок в безуспешности своих попыток понять, что представляют собой друзы. Два поколения спустя епископ Акры Жак де Витри, яростный обличитель всех сект и ересей, с неудовольствием замечал: «И есть такие сарацины, которые придерживаются оккультизма. Они не рассказывают о своей религии своим сыновьям, даже когда те уже стали взрослыми».

Большинство коренного населения Сирии и Палестины уже приняли ислам прежде, чем начались крестовые походы. И все же не весь Ближний Восток был мусульманским. Христиане из автохтонных семитов выстояли даже при исламе. Большие территории Малой Азии в горах Тавр и на южных его склонах имели армянское население, которое сохранило верность своей автокефальной церкви. В XII в. правившие армянские династии создали христианское царство, известное как Малая Армения, в воспоминание о Великой Армении вокруг озера Ван, погибшей в волнах мусульманских нашествий.

В то время как восточные районы до горного барьера Тавра были мусульманскими, на западе ситуация на побережье вплоть до Антиохии складывалась иным образом. Здесь население оставалось христианским, придерживающимся греко-православного или византийского обряда. Правда, Антиохия была под мусульманским владычеством более чем три столетия (636–969). Но затем наступил век господства Византии (969–1084). Мусульманское завоевание Антиохии (1084) за пятнадцать лет до появления первых крестоносцев (1098) не могло радикально изменить этнический и религиозный состав населения города. Не повлияло на него и завоевание города крестоносцами, в древней столице Сирии появился лишь новый правящий класс. Ее население оставалось в основном византийским, и император Константинополя считал себя патроном и защитником города. Свою задачу он выполнял с молчаливого согласия мусульманских властей до появления на Ближнем Востоке франков.

Однако греки не были единственными христианами на этой территории. Сирийцы (suriani), как их называли франкские источники, очень часто было родовым именем всех религиозных некатолических течений, которые имели «восточный» облик в глазах особо не разбиравшихся в этих вопросах франков. Официально так следовало именовать восточных христиан, которые придерживались византийского обряда и служили литургию на греческом языке, а в повседневной жизни говорили на арабском. Яковитов все еще зачастую продолжают называть «сирийцами». Зарождение яковитской церкви восходит к богословским диспутам о природе Христа, которые раскололи церковь в середине V в. В 451 г. на Халкидонском соборе было принято учение о двух природах (physis) Христа, Божественной и человеческой, и осужден еретический догмат, признававший только одну Его природу – Божественную. Сторонники этого учения были названы монофизитами. В VI в. были основаны три монофизитские церкви: Коптская церковь Египта и Абиссинии, Армянская национальная церковь и Яковитская церковь Сирии и Палестины (или Сиро-яковитская церковь). Своим названием яковитская церковь обязана монаху Иакову Барадею, который основал ее в VI в. У яковитов был свой патриарх в Антиохии, которому при византийском правлении не всегда разрешалось там проживать. Когда мусульмане завоевали Ближний Восток, яковиты оказались в более благоприятном положении, чем их преследователи греки, так как мусульманские власти часто подразумевали последних, и, возможно, не без основания, в провизантийских симпатиях. Яковиты предпочитали правление мусульман-сельджуков правлению христианской Византии, и новые яковитские церкви появились в Антиохии после ее завоевания сельджуками. Яковиты, чьим родным языком был арамейский, под влиянием завоевателей приняли арабский язык, но продолжали пользоваться западноарамейским диалектом в литургической практике. Застарелая ненависть между греками и яковитами пережила время. В последней четверти XII в. уже при правлении франков яковитский патриарх Антиохии Михаил Сириец никогда не упускал возможности очернить греков в своих проповедях.

Другие монофизитские церкви – Армении и Египта – были представлены довольно слабо за границами своих стран. Однако притяжение Святого города было столь велико, что каждая из них имела свою церковь и монастырь в Иерусалиме и в других местах Святой земли. Коптская церковь Марии Магдалины была построена почти сразу же после завоевания города турками.

Похожая ситуация сложилась с другой национальной церковью – православной церковью Грузии (называемой часто Иверией) на Кавказе. В Иерусалиме она имела монастырь Святого Креста, построенный на том самом месте, где было срублено дерево для Креста Господня. Монастырь был тесно связан с далекой Грузией и существовал на пожертвования ее царей и князей, среди которых была царица Тамара.

Несториане были еще одной сектой, плодом христологических споров. В то время как православное определение Эфесского собора 431 г. признало Христа Богочеловеком, еретический догмат гласил, что Христос был рожден простым человеком, с которым потом соединился Бог, и потому нельзя называть Марию Богородицей. Основной центр восточных несториан располагался в Персии (Иране), в Эдесском графстве и Ираке, где в Багдаде была резиденция несторианского патриарха. Отсюда отправлялись их миссии в Центральную и Восточную Азию, где они проповедовали свое лжеучение и крестили местное население. На территории, занятой франками, несториан было мало. Однако небольшая несторианская община действовала в Иерусалиме при господстве франков.

Последняя христианская секта, сыгравшая свою роль в истории Латинского королевства и которую стоит здесь упомянуть, были марониты, христианское население Ливана. Несмотря на неоднократные попытки маронитов доказать свою принадлежность к православию, было очевидно, что они следуют догмату единой воли, в Христе воплотившемся. Учение монофелизма стало символом веры ливанских христиан после мусульманского завоевания и разрыва связей с византийской церковью. Название «марониты» происходит, как свидетельствуют члены этой церкви, от Иоанна Марона, бывшего якобы патриархом Антиохии в конце VII в. Однако патриарх с подобным именем в это время неизвестен. Некий Марон действительно жил в V в., и монастырь Святого Марона на реке Оронт в Сирии был центром христианской жизни. Однако раскол датируется VII в. Эта христианская община, как и ее соседи друзы, проживала в горных районах Ливана и пользовалась в достаточной мере правами автономии при мусульманах. Марониты были прекрасными воинами и лучниками, что было оценено франками. В 1182 г. патриарх франков Антиохии Амори добился евхаристического общения с папством. По свидетельству Уильяма Тайра, известного средневекового историка, сорок тысяч человек отреклись от монофелизма и приняли учение Рима. Община маронитов продолжает существовать и в наши дни.

К востоку от Антиохии, за Тигром и Евфратом, продолжали существовать небольшие общины сирийской, яковитской и несторианской церквей и христиане армяне. Эти области вокруг Тель-Башара и Эдессы, которые до середины XI в. принадлежали Византии, добились автономии и признания своей христианской идентичности после того, как было образовано графство Эдесса под управлением франков.

Между Антиохией и Триполи христиан встречалось мало. В середине VII в. Южная Сирия, Ливан и Палестина были отрезаны от Византийской империи, и хотя в результате успешной византийской «реконкисты» в X в. были возвращены территории вплоть до Йизреэльской долины и Кесарии на палестинском побережье, но все эти завоевания были преходящи.

На протяжении четырех столетий, когда эти территории не принадлежали Византийской империи, они были исламизированы. К сожалению, недостаток надежной информации не позволяет описать этот процесс. Все же можно уверенно заявить, что исламизация шла медленно, поскольку на этих территориях, и особенно в Палестине, арабы-мусульмане не селились, и лишь отдельные вторгшиеся племена обосновались на узкой прибрежной полосе. Однако ислам в начале XI в., как оказалось, стал не только религией правителей, но и большинства населения, особенно в районах к югу от Ливана. Однако именно здесь отдельные территории оставались преимущественно христианскими. Это касалось не только священных для христиан мест, таких как Назарет и Вифлеем, но также отчасти и Иерусалима, который оставался христианским вплоть до конца X в. Позже положение изменилось, но в середине XI в. христиане все еще занимали четвертую часть города, а именно северо-западную вокруг Гроба Господня. Соглашение, заключенное тогда между византийским императором и правителями Египта Фатимидами, предусматривало восстановление разрушенного храма Гроба Господня и поселение всех христиан в городе вокруг него.

Более интересным фактом является существование христианских анклавов в сельской местности. Христианские деревни, расположенные между Вифлеемом и Иерусалимом, не были исключением, как и деревни между Иерусалимом и Рамаллой на главной дороге в Наблус, на юге вокруг Газы и вблизи горы Фавор в Галилее на севере.

Представляется удивительным, что христианские деревенские общины Палестины после четырех столетий владычества мусульман и постоянно проводившейся их исламизации все-таки выжили.

С другой стороны, прозелитизм ислама, за исключением кратких периодов его активной деятельности, не был агрессивным, что помогало выживать христианским общинам. Следует также помнить, что византийская церковь была крупным землевладельцем и оставалась таковой вплоть до прихода крестоносцев, несмотря на частичные конфискации ее земель мусульманами. При этом не наблюдалось конфликтов между представителями мусульман с одной стороны и землевладельцами и крестьянами с другой. Процесс исламизации был более глубоким в городах, поскольку постоянно приходилось иметь дело с мусульманской администрацией, и всем были видны преимущества, которые давало исповедание господствующей религии. Также в городах принимались антихристианские и антиеврейские законы, которые предусматривали ношение особой одежды для всех «находящихся под защитой закона» общин. Такая дискриминация немусульман также способствовала обращению их в ислам.

Арабский язык постепенно вытеснял греческий в качестве официального в течение всего VII столетия, но стал местным языком только спустя 200 лет к 800 г. Но он так и не вытеснил греческий и арамейский язык на севере и еврейский язык на юге.

Даже тогда процесс не завершился. Первые христианские тексты на арабском языке из Сирии и Палестины, переводы Библии, агиографические тексты и подобные литературные произведения все еще использовали греческий и арамейский алфавиты, а евреи на протяжении длительного времени продолжали писать на арабском, прибегая к помощи древнееврейского алфавита. Более того, национальные языки продолжали существовать и развиваться в качестве привычного средства коммуникации между учеными. Хотя процесс арабизации стал определяющим фактором ближневосточной истории в IX в., процесс исламизации был более медленным и так и не искоренил местные религии.

Упорно держась за свою древнюю родную землю, еврейские общины продолжали существовать в довольно большом количестве в Палестине и сопредельных странах. Мусульманское завоевание в VII в. покончило с преследованием евреев со стороны византийских властей. Существовавший в Византийской империи запрет на проживание евреев в Иерусалиме был отменен. Попытки Иерусалимского патриарха воспрепятствовать этому окончились ничем. Еврейская община обосновалась в Иерусалиме поблизости от того места, где в прошлом стоял храм. Позднее евреи поселились в северо-восточной части к востоку от христианского квартала, расположенного вокруг Гроба Господня. Значительно более многочисленные общины существовали и в других местах. Наиболее влиятельная община сложилась в Рамле, недавно основанной мусульманами своей столице в Южной Палестине. Она пришла на смену Тиверии в качестве центра еврейской жизни в Святой земле.

Еврейские общины существовали также в приморских городах, но больше всего их было в Галилее. В то время как в Иудее и на прибрежной равнине общины располагались в городах, в Галилее мы наблюдаем совсем другую картину. Там еврейские общины существовали в деревнях, хотя население их не было исключительно еврейским, а смешанным. Некоторые еврейские общины Галилеи вели свое начало от времен Второго Храма и независимого государства Израиль. Известно, что после окончательной победы римлян Иудея пострадала в наибольшей степени, в то время как в Галилее ситуация была более благоприятной. На основании еврейских литературных источников и результатов археологических раскопок можно предположить, что значительная часть еврейского населения выжила на севере, и такое положение сохранялось на протяжении сотен лет после разрушения храма.

Сразу же после мусульманского завоевания главным центром еврейской жизни была Тиверия. Академия (иешива) и главный раввинатский суд продолжали находиться там при жизни нескольких поколений, пока обстоятельства не позволили им вернуться в Иерусалим. Но в гористой части Галилеи все еще продолжали существовать около двух десятков еврейских деревень.

Существовавшая изначально еврейская община в Палестине крепла, время от времени ее пополняли иммигранты из-за рубежа. Еврейские паломники и поселенцы прибывали из соседней Месопотамии и Египта и даже из таких отдаленных мест, как Русь и христианские страны Европы. Египетское господство в Палестине и Сирии в X–XI вв. создало благоприятные условия для деятельности еврейских общин, поскольку влиятельные единоверцы при дворе Фатимидов всегда могли поддержать их и пресечь акты произвола против евреев со стороны губернаторов и чиновников.

Иммиграция в Святую землю приобрела в X в. поддержку с довольно неожиданной стороны – еврейской секты караимов, которая в VIII в. откололась от официального или, как его называли, «раввинистического» иудаизма. Некоторые вожди караимов в Святой земле выступили с призывом к единоверцам оставить свои дома в диаспоре и переселиться в Святую землю, особенно в Иерусалим. Караимские общины не были многочисленными, но сами по себе караимы были людьми состоятельными. В городе Рамла, мусульманской столице страны, часто вспыхивали конфликты между караимами и еврейской общиной.

В середине XI в. обе общины достигли наивысшего расцвета, что стало известно из их переписки в этот период. Но в 70-х гг. вторжение сельджуков подорвало их позиции.

Войны в бурную эпоху турецких завоеваний и споры между руководителями общин принесли с собой разрушения и нестабильность. Раввины-гаоны еврейской общины, академия и суд переехали из Рамлы в Тир, а затем окончательно осели в Дамаске, откуда турки правили Святой землей, их власть не распространялась только на приморские города. В то же время другая часть общины поселилась в Аль-Фустате (старом Каире) в Египте.

Самаритяне, исторически составлявшие часть еврейской общины, продолжали жить в гористом районе у Наблуса (в древности Сихем). После византийского правления, во время которого они то были терпимы, то подвергались преследованиям[9], настали более мирные дни под господством ислама. Вековая традиция ритуального жертвоприношения на горе Гаризим в праздник Песах восходит к древним верованиям за несколько столетий до разрушения государства Хасмонеев. Первосвященник и каста священнослужителей управляли общиной. Древние летописи сохранили имена первосвященников, сменявшихся из поколения в поколение, а также скудные сведения о преследованиях общины и случившихся бедствиях.

Калейдоскопическое наслоение этнических групп и религий подобно библейскому списку различных народов. Каждая этническая группа и каждая вера, известная цивилизованному миру, присутствовали на этих древних библейских землях, и в частности в Иерусалиме. Любая нация или вера, которая располагает частью еврейского библейского наследия, обязательно представлена в колыбели еврейской религии.

Глава 6 Завоеватели

Родовая знать

Латинские поселения на Востоке были первой попыткой европейцев основать колониальное королевство и управлять им. Завоевания привели к созданию нескольких средневековых сообществ, основывавшихся на принципе разделения на победителей и побежденных, которому вряд ли удавалось следовать в полной мере на протяжении двух сотен лет. Крестоносцы не стремились ни изгнать местное население, ни обратить его в свою веру. Их устраивало такое положение, потому что исконное население было главным источником их существования. Та же причина служила политике христианизации и последующего освобождения новообращенных.

Франкское общество правило покоренным чужеземным большинством. В XII в. оно поддерживало свое собственное существование и образ жизни за счет нескончаемого притока паломников и поселенцев и создания надежных барьеров между собой и местным населением, которые оставались всегда неизменными. Завоеванная Палестина, которая стала родным домом для завоевателей и их потомства, должна была, согласно их планам, и впредь быть колониальным христианским королевством на границах с исламом.

В то время как война и завоевания были явлениями не новыми, администрация колониального поселения не имела прецедента в средневековой европейской истории. Становление франкского общества и его социальное расслоение, связи с родной страной и отношения с местными жителями – все это было явлением новым. Некоторые шаги франки на Востоке предпринимали сознательно, хотя в большинстве случаев они были вынуждены действовать под давлением обстоятельств. Некоторые из их наработок были использованы позднее, когда франки оказывались в подобной ситуации в Средиземноморье. Впоследствии ряд известных ученых утверждал, что их опыт был использован европейцами на Канарских островах и в Северной Америке.

В середине XII в. в представлении европейцев знать Латинского королевства была воплощением высоких рыцарских идеалов. Потомков первых крестоносцев идеализировали за их неоспоримую отвагу, связь со Святой землей и защиту ими Гроба Господня и христианства. Их облик нашел отражение в самом почитаемом святом рыцаре – святом Георгии. Его изображение – в кольчуге, восседающего на боевом коне и поражающего ужасного дракона – известно по множественным фрескам, витражам и скульптурам, декорирующим тимпаны и порталы в сотнях церквей.

Этот идеализированный образ не всегда был далек от действительности. Крестоносцы по праву прославились своей храбростью, стойкостью и военной доблестью. Но даже сражающееся общество существует не только благодаря мечу. Войны имеют обыкновение заканчиваться, и эти могучие воители, перед которыми трепетали мусульмане, могли насладиться длительными периодами мира и жить обычной жизнью колониального правящего класса в заботах о своих семьях и попечении о своей собственности. Здесь в основном идет речь о франкском обществе как таковом, его формировании, структуре и эволюции на протяжении двухсот лет его существования.

Армии крестоносцев 1-го Крестового похода стали тем фундаментом, на котором сформировались все социальные классы в королевстве. Рыцари, которых вела преимущественно французская знать, а также небольшие отряды рыцарей из Германии и Северной Италии[10], сформировали ядро будущего общества. В некотором смысле сам крестовый поход стал фактором в их эволюции. Десятки и даже сотни тысяч участников крестового похода на Восток остаются неизвестными. Ни один из средневековых летописцев не обеспокоился указать их происхождение и социальное положение. Мы знаем только главных вождей похода. Имеются только отдельные упоминания об известных рыцарях, составлявших их свиту, чьи военные подвиги достойны упоминания, но все это только обрывочные сведения. Имена множества людей, конных воинов и сопровождавших их крестьян со своими семьями, отправившиеся в поход на Восток, затерялись во мгле веков.

В самых первых документах упоминаются владельцы первых пожалованных фьефов в королевстве, которые вряд ли имели какую-то связь с европейскими знатными семействами. Даже с самыми неродовитыми, не говоря уже о аристократических. Это позволяет сделать вывод, что, за исключением некоторых княжеских домов (Готфрида Бульонского, Боэмунда Тарентского (Отрантского), его племянника Танкреда и Раймунда Сент-Жиля), ни один аристократический род не участвовал в становлении знати королевства на его начальной стадии. Держатели фьефов в Латинском королевстве в первой четверти XII в. все homines novi, новые люди, которые благодаря своим личным усилиям добились успеха и положения в Святой земле. На родине они были простыми рыцарями в свите местной знати. Другие рыцари владели небогатыми поместьями и вели жизнь мало в чем отличавшуюся от жизни подвластных им зажиточных крестьян. У них не было ни достойного социального статуса, ни состояния. Для многих из них было естественным шагом поступить на службу к богатому сеньору, что многие и делали. Другие выступали в поход самостоятельно. Но во время долгого похода на Восток их скудные средства быстро таяли, и они, в свою очередь, становились вассалами, принося присягу в верности какому-либо вождю крестоносного войска. Последний должен был обеспечивать существование рыцарей, а они – добывать ему славу в боях и приносить доход.

Армии крестоносцев формировались по территориальному признаку на основе родного языка и национальной принадлежности. Соратники графа Роберта Фландрского говорили в основном на фламандском языке, хотя их вожди определенно знали французский. К норманнам под командованием герцога Роберта Нормандского присоединились некоторые рыцари из норманнской Англии[11]. Герцог Годфрид Лотарингский имел под своим началом армию, говорившую на немецком и французском языках (обе эти нации заявляют свои права на него, но только бельгийцы считают его своим героем). В армию Лангедока входили дворяне Прованса и, вероятно, говорившие на каталанском языке рыцари Раймунда де Сент-Жиля; а франко-норманнских завоевателей Южной Италии и Сицилии вели Боэмунд и Танкред.

Такое квазинациональное разделение армии имело решающее влияние на будущие судьбы завоеванных земель на Востоке. Вожди крестоносцев, ставшие правителями вновь завоеванных княжеств, обустраивали их, передавая право сбора налогов своим сторонникам, а впоследствии и раздавая феоды. В результате княжество Антиохия под управлением Боэмунда стало норманнским по своему характеру и обычаям, графство Триполи, основанное Раймундом Сен-Жильским, – прованским, в то время как Иерусалимское королевство во всем напоминало Северную Францию. Графство Эдесса с самого своего основания имело свои особенности: местное в основном армянское население (но также яковитское) не ушло с приходом завоевателей. В княжестве действительно было совсем немного франкских поселений. Хотя им правили представители дома Бульонов, а потом и Куртене, сохранилась значительная прослойка исконной армянской и местной знати.

Все княжества крестоносцев, будь то норманнское, прованское или французское, создавали свою знать буквально из ничего. Становление новых семейств было процессом длительным в стране, терзаемой войнами, где жителей косили чума и тяжелый климат. Знатью становились люди предприимчивые и целеустремленные.

Как сообщают летописи, многие бедствующие рыцари становились богачами, забирая в свое владение собственность в захваченных городах. Это была первая приобретенная в Святой земле «легальная» собственность, согласно любопытному Закону о завоеваниях, действовавшему во время крестовых походов. Рыцарь и простолюдин встраивались в экономику своей новой страны.

Тот же самый закон действовал, видимо, и по отношению к земельной собственности. В письменных источниках упоминаются многие деревни в окрестностях Иерусалима, которые носят названия не исторические – еврейские, греческие или арабские, – а называются по имени их владельца франкского воина. Права на владения деревнями на начальном этапе существования королевства рыцари могли потребовать на основании уже упомянутого закона.

В некоторых случаях этот захват земель имел политические последствия. Когда Танкред захватил Наблус, Бейсан, Тиверию и гору Фавор, это было не просто приобретение собственности. За этим стояло намерение создать независимое княжество. Только обращение антиохийцев, которые призвали Танкреда к управлению своим городом в отсутствие Боэмунда, предотвратило создание еще одного латинского государства на Востоке. Но это был исключительный случай, объяснявшийся высоким рангом норманна. Мелкие рыцари похода не рассуждали в таких категориях. Они стремились приобрести земельные поместья или городскую недвижимость, чтобы упрочить свое положение. Можно только представить себе картину, когда они, решившись на рискованное предприятие, отправлялись в сельскую местность, где мародерствовали турки и бедуины, а разгневанные крестьяне устраивали засады на ненавистных франков. Деревни не имели оборонительных сооружений, и их жители не осмеливались открыто нападать на франков, опасаясь мести с их стороны. Отдельные рыцари, возможно объединившись в отряды, просто захватывали деревню и объявляли ее своей собственностью. Требовалось некоторое время, прежде чем удавалось хоть в какой-то степени наладить работу королевской администрации на покоренной территории. Захваченные деревни впоследствии официально закреплялись за их «завоевателями» в виде феода или иного рода земельных владений. При этом они приносили двойную присягу: на верность и оммаж королю.

Но самым главным завоевателем был сам король. Он организовывал каждый военный поход и подписывал договоры с итальянским флотом при осаде приморских городов. Захваченные города ни Готфрид Бульонский, ни Балдуин I не жаловали сразу. Проводя взвешенную и мудрую политику, они намеревались вначале создать обширный королевский домен, прежде чем раздавать лены своим подчиненным. В завоеванном городе размещали гарнизон и во главе его ставили королевского губернатора. Часть городских доходов в виде налогов и таможенных пошлин он брал себе на содержание. Как правило, в конце первого десятилетия существования феода его жаловал рыцарю сам король. Земли захваченных деревень, реквизированная городская собственность и полученные с нее муниципальные доходы служили начальным экономическим базисом класса рыцарства. Однако было много таких рыцарей, которым непосредственно платил король. В действительности сложился класс оплачиваемых воинов, хотя и сохранялась торжественная церемония оммажа.

К концу первых 20 лет завоеваний уже сложилась в основных чертах административная система, что по времени практически совпало с окончательным покорением страны (около 1120 г.). Хотя королевский домен был все еще большим, значительная часть земель страны была уже поделена на сеньории и фьефы. При наделении сеньорией вполне вероятно, что новый ее владелец жаловал часть земельных наделов своим вассалам при условии несения ими военной службы. Но новые владельцы обширных фьефов, пожалованных короной, следовали, как правило, королевской политике в земельном вопросе и не стремились раздавать в виде фьефов только что полученные земли. Для феодальной системы королевства было характерно, что пожалованные фьефы давали возможность для содержания только одного рыцаря. Во франкских документах их называли fief de son corps. Такие «фьефы на одного рыцаря» существовали и в Европе. Только в исключительных случаях даровались большие по площади фьефы, которые давали возможность их владельцу, в свою очередь, жаловать землей подвластных ему рыцарей. Другой характерной чертой в системе земельных отношений была замена городской ренты на «денежный фьеф». Этот, как его называли, fief de besant был известен и в Европе, но встречался очень редко, поскольку это было необычным способом вознаграждения вассала за его службу. На латинском Востоке такие фьефы получили большое распространение, и получали их не только простые рыцари, но и люди с положением. Это объяснялось двумя основными причинами. С одной стороны, владения франков были относительно малы, и их владелец не получал никакой выгоды от раздела своей земли на несколько феодов. Он предпочитал жаловать ее целиком простым рыцарям с обязательством несения военной службы у своего господина без вмешательства всяких посредников. С другой стороны, существовали местные обстоятельства. Крестоносцы создали исключительно феодальное общество в рамках денежной экономики. Палестина и Сирия, как и сопредельные страны мусульманского Востока, никогда не проходили через этап исключительно натурального хозяйства при очень ограниченном денежном обороте. Золотые арабские динары, византийский иперпер и серебряные драхмы, чеканившиеся почти из чистого золота с небольшой добавкой серебра, были обычными инструментами торговли. Крестоносцы восприняли эту экономику, основанную на денежном обращении, поскольку в условиях Востока у них не было иного выбора.

Крестоносцы начали активно использовать деньги в рамках своей феодальной экономики. Рыночные и таможенные пошлины, городские налоги на недвижимость и торговлю платили наличными деньгами. Для франкского феодала было естественным, что часть полученных таким образом доходов он перечислял вассалам деньгами. В условиях превалирования денежной экономики простой рыцарь считал более удобным для себя получать свой феодальный доход звонкой монетой, чем в форме земельных пожалований. Денежная рента, таким образом, стала преобладать в Латинском королевстве.

Развитие этой феодальной практики имело далекоидущие последствия для структуры франкского общества. В сравнении с Европой того времени вассальные связи были более простыми на франкском Востоке, но в то же время усилилось расслоение в среде дворянства. В результате знать раскололась на небольшую группу землевладельцев-феодалов и зависимую массу простых рыцарей. Последние представляли собой наследственных вассалов, имевших денежное содержание. Не было ничего похожего на многочисленный класс европейских мелких землевладельцев. Во владении находились лишь отдельные деревни, но они не имели связей с окружающей территорией и походили на существовавшие издавна гарнизоны.

Эту уникальную черту франкской знати подчеркивал тот факт, едва ли встречаемый где-либо еще в западном христианстве, что почти все франкское население сосредоточивалось в городах. Святая земля была преимущественно землей городов. Мусульманские правители унаследовали эллинскую, древнеримскую и византийскую традицию размещения в городах основных органов управления и, поселившись сами в городах, не нашли нужным что-либо менять. Крестоносцы, приспособившись к обстоятельствам, подогнали свою административную систему под уже имевшуюся. К тому же правители городов были также правителями в беззащитной сельской местности. Построение оборонительных сооружений в деревнях было новым словом крестоносцев в области фортификации. Но вновь построенные замки, даже небольшие, почти сразу же опоясали псевдогородские агломерации или укрепленные пригороды, ставшие цитаделями нового города.

Модель поселения, не встречавшаяся нигде в Европе в ту эпоху, подчеркивала скорее прозаический характер франкского рыцаря. Он был вассалом, приносил присягу на верность, выполнял обязанности «советника и помощника» своего сеньора, но казначей его господина выплачивал ему жалованье. Платили деньгами, но иногда частично и натурой: пшеницей, ячменем, растительным маслом, вином и фуражом. Последняя выплата была следствием целесообразности, но подобная практика бытовала и в некоторых мусульманских армиях. Например, нам известно, что подобная система оплаты воинов была принята у мамлюков (мамелюков) в Египте в XIII в. Весьма вероятно, что на франков в этом вопросе повлияли соседи-мусульмане.

Мы уже говорили о том, что первоначальными владельцами земельных поместий становились неродовитые дворяне. Более того, на протяжении одного поколения они часто сменяли друг друга. Король Иерусалима раздавал рыцарям за фьефом фьеф, а спустя несколько лет выморочное имущество вновь отходило короне, чтобы быть переданным другому арендатору. Это не означает, что право наследования когда-либо оспаривалось. Насколько нам известно, принцип наследования существовал изначально. Подобная традиция утвердилась в Европе в XI в. Частые случаи с выморочным имуществом были обусловлены в основном первоначально сложившейся структурой общества крестоносцев. Многие представители знати, присоединившиеся к войску крестоносцев, были женаты, но оставили свои семьи в Европе. Однако большинство рыцарей были молодого возраста и не имели семьи, а в войске крестоносцев было совсем немного женщин. Об этом свидетельствуют частые браки рыцарей с представительницами прекрасного пола местного населения. Согласно народной этимологии прозвище «пуллани» или «пулэн» (pullani, poulains), которое давалось рожденным в Сирии франкам, происходило от названия местности Апулия в Южной Италии.

Отсутствие семейных связей и вытекавших отсюда, соответственно, брачных обязательств было основной причиной нестабильного положения в среде знати. Смерть знатного крестоносца приводила к тому, что его поместье превращалось в ничейную собственность. Редко случалось, чтобы находился сын или родственник, который мог бы заявить на него свои права. Выморочное имущество отходило короне, и оно снова могло быть даровано кому-либо в качестве феода. Это мог быть родственник королевского дома или имевший заслуги рыцарь. Но довольно часто феод получал совсем недавно прибывший крестоносец, пожелавший поселиться на Востоке.

Прошло время, равное продолжительности жизни одного поколения, после основания королевства, и прояснилась генеалогия владельцев феодов. Мы уже можем различить обычную передачу земельных владений и наследственную. В это время знатные фамилии давали начало династиям; представители знаменитых familles d’Outremer (династии заморских территорий) впоследствии были воспеты в легендах и литературе как образец рыцарской доблести.

Тем не менее положение франкского общества было еще довольно нестабильным, и формирование его не завершилось. Основной проблемой был хронический недостаток людских ресурсов, в которых была острая нужда для защиты и расширения границ королевства. Все законы, принятые в этот начальный период, свидетельствуют об осознанных усилиях по привлечению на Восток рыцарей из Европы. В то время как первые феоды жаловались знатному воину с передачей его прямым наследникам, впоследствии новый феод могли получить по наследству и все его родственники. Это укрепило династический принцип и одновременно сделало более привлекательной перспективу поселения на новом месте. Дочерям также было даровано право наследования феода, и это в то время, когда в Европе это еще не стало всеобщей практикой. Но королевское законодательство наложило жесткую узду на представителей знати. Первоначально закон препятствовал, например, концентрации феодов в руках одного владельца. Человек, который уже владел феодом, терял право наследования другого феода в пользу более далекого, но безземельного родственника. Такое законодательство имело целью использовать землю и денежные ресурсы королевства наиболее экономным образом. Оно поощряло иммиграцию и рост поселений, гарантируя обеспечение права феодальной собственности для возможных иммигрантов.

Этот эгалитарный тренд первоначального законодательства резко изменился во второй четверти XII в. Господствующие династии стали строже подходить к вопросу наследования своих сеньорий, и они стали еще богаче в результате стабилизации политической обстановки в стране. Повышение доходов от сельского хозяйства и торговли, особенно в приморских городах, появление новых рынков сбыта во вновь образованных городских центрах усилило позиции династий, и в отношениях между аристократией и короной появился совсем иной тон.

Вполне оправдано описывать вторую четверть XII в. как период формирования высшей родовой знати. Прежние эгалитарные законы, направленные против концентрации земельной собственности в руках одного человека, были отменены. Отныне закон о наследовании и передаче феодов по наследству и в качестве приданого открыл иные перспективы перед аристократией и изменил образ ее поведения. Она все больше превращалась в замкнутую касту. Франкская знать обеспечивала экономическое и социальное положение своих дочерей, выдавая их замуж за людей состоятельных. Это создавало замкнутый круг одних и тех же земельных магнатов, связанных узами брака и имевших общих предков. В результате внутрисемейных браков их число сокращалось, в то время как росли их состояния.

В завершающий период существования Первого королевства не более чем шесть или десять семейств принадлежали к высшим кругам аристократии. Их амбиции и претензии достигли апогея. Они осмеливались противоречить королю и выступали против его вмешательства в вопросы заключения брачных контрактов, настаивая на принятии своих собственных условий при совершении наследственных браков, чтобы избежать возможного мезальянса с фаворитами короля. В это время они породнились с королевским домом Иерусалима и царским домом Армении и даже заключали браки с представителями императорского дома Константинополя. Многие аристократы в Латинском королевстве могли с гордостью смотреть на достигнутое благосостояние, поднявшись из захудалых и бедных дворян-иммигрантов на Востоке. Прошло всего два поколения, а они уже могли считать свои фамилии самыми известными в христианском мире. В ту эпоху не было принято, чтобы человек, обязанный всем самому себе, занимался самовосхвалением, и потому некоторые из них сделали все возможное, чтобы стереть малейшую память о своем низком происхождении. Не каждый мог претендовать на происхождение от лебедя, как это делал Готфрид Бульонский, хотя он мог избрать в свои предки и менее благородную птицу, ведь он был из рода Карла Великого с обеих сторон. Некоторые участники 1-го Крестового похода пытались доказать, что они имеют родственные связи с европейской знатью.

Наиболее замечательный пример возвышения древнего феодального рода – история известного рода Ибелинов. Хотя более поздняя традиция связывает его начало с виконтом Шартрским, с большой долей вероятности можно предположить, что первые представители рода вышли из пизанского купеческого семейства. Правда, в последнее время начали утверждать, что его родоначальником стал небольшой рыцарский клан из норманнской Сицилии. В конце эпохи Первого королевства и во времена Второго королевства почти все аристократические семейства, включая династии Антиохии и Триполи, королевские дома Иерусалима и Лузиньянов, правителей Кипра, были связаны брачными узами с Ибелинами.

Закрытый характер замкнутого на себя рода часто приводил к конфликтам с королевской властью, при этом также страдали общественные интересы. Вероятно, вследствие первой причины и отчасти второй франкская родовая знать приветствовала всех новоприбывших из Европы. Но к середине столетия в ее отношении к власти наступила резкая перемена. Теперь франкская знать смотрела на пришельцев как на захватчиков и соперников. Тьерри Фландрский, совершивший четыре паломничества в Святую землю, вызывал к себе такое неприятие, что местная знать предпочла вести переговоры с осажденными в Шайзаре[12] мусульманами и снять осаду (1 157), чем передать город во власть новоприбывшего европейца.

Несмотря на подобные обостренные отношения с чужаками, отдельные богатые наследницы испытывали к ним страстные чувства. Так было в случае с бедным рыцарем по имени Рено де Шатильон (из-под Парижа), который прибыл в Святую землю в свите французского короля Людовика VII. Он решил остаться после поспешного отъезда своего господина, когда тот прекратил неудачную осаду Дамаска из-за необоснованного подозрения в измене местных франков и явно обоснованного подозрения в неверности своей жены, известной Алиеноры Аквитанской.

Красивый и галантный рыцарь остался и пополнил ряды соискателей руки овдовевшей принцессы Антиохии. Его личное обаяние помогло победить всех соперников и снискать расположение принцессы. Но для заключения брака требовалось согласие короля. Рено оставил осаду благородной дамы ради осады Аскалона (1153), чтобы встретиться с королем Иерусалимским. До короля дошли компрометирующие слухи о флирте кокетливой принцессы, и потому он с радостью согласился отдать ее в надежные руки Рено. Выбор был замечателен. Рено успешно защищал свое княжество, и его страшились мусульманские соседи. К несчастью, он попал в засаду и провел 14 лет пленником в Алеппо, где он не сидел сложа руки и выучил арабский и турецкий языки. К тому времени, когда его выкупили из плена, он уже был вдовцом, а княжеством правил его сын от первой жены. Но появились новые возможности занять пустовавший трон некоторых владений. Правитель Трансиордании умер, оставив наследницей Эшив де Мейи. Рено добился ее руки и приданого. Несколько лет спустя Рено предпринял попытку захватить Мекку и Медину с помощью бедуинов. Он построил корабли в замке Монреаль в Трансиордании, затем перевез их, разобранные на части, в Акабу и спустил на воду в Красном море. Это посеяло панику на землях от Каира до Джидды. Рено намеревался доплыть до Баб-эль-Мандебского пролива в поисках торгового пути в Индию. В итоге он принял почетную смерть от руки самого Салах ад-Дина.

Рыцарские романы, рассказывавшие о героических подвигах, подобных деяниям Рено, читали во всех замках Европы. Они будили воображение и заставляли молодых мелких феодалов мечтать о Земле обетованной. В реальности, к сожалению, все было по-иному. Число незамужних наследниц было ограничено, и на обладание ими уже претендовали местные аристократы. Эта знать пожелала, чтобы наследница королевства Сибилла (после смерти ее героического и бездетного брата Балдуина IV) заключила брак с одним из ее представителей – Балдуином из Рамлы. Сибилла предложила свою руку и королевство Уильяму Лонгсворду, приехавшему из Европы, а после его кончины храброму красавцу Ги де Лузиньяну (к сожалению, не обладавшему интуицией ни в политике, ни в военном деле). Главный приз был тем самым выхвачен из рук местной знати, и возмущение, охватившее одного из них, могущественного Раймунда III из Триполи (правителя Галилеи), было отчасти одной из причин отсутствия единства в королевстве накануне битвы при Хаттине.

Этот круг магнатов (grands lignages) сосредоточил в своих руках управление сеньориями и все должности королевства, став его истинным правителем, тем самым ослабив власть короля, которая стала тенью себя прежней. Согласно средневековым взглядам на общество, не только магнаты, но и каждый рыцарь принадлежали к благородному знатному сословию. Многие рыцари были гораздо беднее, чем рядовой купец в приморских городах, но четкие классовые различия продолжали сохраняться, и границы между ними были непреодолимы. Даже самых бедных и незнатных рыцарей связывали с аристократией общие воспитание и идеи. Обычное право и королевское законодательство всегда относились к классу знати как единому целому. И хотя было ясно, что этот класс или, вернее, сословие не является однородным, что оно делится на вельмож (riches homes), крупных феодалов и мелких рыцарей (chevaliers), все они были равны перед законом.

Несмотря на скудость письменных источников, мы можем нарисовать достаточно достоверную картину злобного сословия. В Латинском королевстве при проведении мобилизации (без учета духовно-рыцарских орденов и наемников) набиралась армия из 600 рыцарей. В стычках и небольших сражениях, которые часто описываются в летописях, редко принимало участие большое количество рыцарей. Даже в таком значительном предприятии, как экспедиция Амори I в Египет, было всего лишь около 300 рыцарей (согласно достоверным современным сведениям).

Простые рыцари обычно жили в городах и несли службу либо в гарнизоне, либо при дворе правителя. Личный состав рыцарей гарнизона периодически менялся в главной цитадели и в небольших крепостях, которых было много на основных дорогах страны. Гарнизоны больших пограничных замков, подобных замкам Трансиордании, были, вероятно, постоянными.

Как и во всех феодальных системах, рыцарь зависел от своего непосредственного сеньора. Но в Латинском королевстве по уже известным причинам это обычно был сам правитель города, столицы сеньории. Это способствовало более тесной связи между господином и его вассалом, но и вело к большей зависимости рыцаря, попадавшего под прямой надзор своего сеньора. Более того, существуя благодаря денежной ренте и не имея собственного домена, он резко отличался в этом от европейского дворянина, которого крупный историк Марк Блок[13] называл индивидом, обладающим «правом распоряжаться». Некоторые из простых рыцарей достойны упоминания. Известный Филипп Новарский (живший в середине XIII в.), придворный при дворе Ибелинов, стал влиятельным человеком в королевстве. Разносторонние способности этого рожденного в Италии рыцаря, его дар писателя, поэта, юриста сделали его фаворитом при королевском дворе.

Но очень немногим рыцарям удалось достичь такого положения. Большинство из них были просто воинами, которым платили за их ратный труд. Типичный феод обеспечивал рыцарю ежегодный доход в 450–500 золотых безантов. Это считалось достаточной суммой, столько можно было получить с одной деревни. Мы должны помнить о том, что в середине XIII в. ежедневные расходы рыцаря составляли один безант в день. Это позволяло поддерживать достаточно высокий уровень жизни, даже если у него была семья, что было обычным делом. Относительно небольшой доход франкского рыцаря ставил его в зависимое положение от сеньора. Подобная черта феодальных отношений сильно влияла на политическую систему страны. Появление сеньориальных династий и преобладание родовитых дворян в политической жизни страны следует рассматривать в рамках общего положения дворянства в королевстве. Гегемония сеньориальных династий мешала прямым контактам между короной и вассалами крупных сеньоров.

Тем не менее социальному положению рыцаря можно было позавидовать. Каков бы ни был его материальный достаток, рыцарь стоял выше всего остального франкского населения, не говоря уже о местных жителях. Земельная собственность, будь то в городах, будь то в сельской местности, называвшаяся «феодом», по закону могла принадлежать только рыцарям. Граждане коммун были лишены возможности иметь подобную собственность, которая обеспечивала ее владельцу особый общественный статус. Наказание за оскорбление, нанесение ран и убийство представителя знати (в этом случае не было никакой разницы между вельможей и простым рыцарем) было несравнимо с наказанием за преступление в отношении простолюдина. Свидетельства знатного человека в суде было достаточно для осуждения обвиняемого. Ни один простой человек не мог решить свою судьбу в поединке. Никакой рыцарь не мог быть посажен в тюрьму за долги, хотя его фьеф могли продать в уплату за них. Классовый подход нашел отражение в своеобразном законодательстве, таком как «Ассиза Бильбейса» 1168 г. Соответственно ее положениям, рыцарь не был обязан спешиваться, даже участвуя в приступе осажденного города. Конь, символ статуса рыцаря, значил больше, чем военная целесообразность.

Несмотря на подобные социальные барьеры, браки с представителями низших классов не были редкостью. Рыцари имели собственность в городах, но она не только была частью их фьефов. Собственность имела специфическое городское происхождение, рыцарь владел городской землей на правах аренды. Такой недвижимостью мог владеть простой горожанин, и можно предположить, что она перешла во владение рыцаря в качестве приданого невесты, хотя ее он мог получить и в качестве дара от правителя города. Но на основании этого нельзя делать вывод, что для королевства была характерна повышенная социальная мобильность. Начиная с середины XII в. нам не известен ни один рыцарь, который сумел войти в круг высшей знати. В XIII в. добиться этого стало еще сложнее даже через заключение выгодного брака, поскольку права родственниц магнатов и размер приданого оговаривались особыми условиями брачного контракта. По крайней мере, известен один случай, когда горожанин Триполи стал феодалом Бутроном, взяв в жены его наследницу и заплатив ее опекуну графу Триполи золотом, вес которого равнялся весу женщины. Чаще рыцари роднились с семействами зажиточных горожан, чему способствовало их совместное проживание в городах.

Экзогамные браки, с другой стороны, были обычны среди знати в XII в., когда родственные браки вследствие ограниченного числа аристократических фамилий были канонически запрещены. Большое количество поданных требований о разводе объяснялось тем, что внезапно «обнаруживались» родственные связи между состоявшими в браке супругами. Как уже говорилось ранее, аристократы часто женились на представительницах знатных фамилий Армении и Византии и европейской знати, осевшей в Леванте, на Кипре и в Греции, хотя также присутствовали матримониальные связи с дворянством Франции и других стран.

В XIII в., особенно после отъезда Фридриха II (1229), аристократия начала править королевством де-факто и де-юре. Отсутствующего короля заменила олигархия. Именно в этом контексте сформировалась одна из типичнейших особенностей аристократии: страстный и отчасти фанатический интерес к закону и законности. Ни одна христианская аристократия той эпохи не культивировала и не пестовала с такой настойчивостью знание обычного права и не уделяла столь пристального внимания рассмотрению запутанных вопросов конституционного права, как это имело место в Латинском королевстве. Эта аристократия не произвела на свет ни одного ученого, богослова и писателя, за исключением Гийома (Вильгельма) Тирского. Вся интеллектуальная энергия королевства уходила, казалось, на изучение законов. Этим занимались не только потомки рыцарей-миноритов, среди которых были Гланвиль, Бомануар и Пьер де Фонтен, как это происходило в Европе, но и выходцы из знати, такие как Жан Ибелин. Их любимым времяпрепровождением было вести казуистические споры, касавшиеся вопросов юриспруденции. Если бы склонность к подобным занятиям, довольно странная для представителя знати, была направлена на укрепление законности, то в таком случае были бы воплощены в жизнь высокие идеалы средневекового правосудия. Увы, эти интеллектуальные усилия были направлены в основном на укрепление социального положения тех самых представителей знати, кто вел такие споры. Ученые законники старались сохранить феодальные порядки неизменными. Подобная политика оказалась катастрофичной для будущего страны, но оставила после себя замечательные собрания юридических договоров феодальной эпохи, которые считались классическими вплоть до конца старого порядка в Европе.

К правящему классу, помимо знати, относились простолюдины-франки. Если конные воины 1-го Крестового похода стали ядром будущего класса рыцарей, пехотинцы превратились в простых поселенцев. В войске крупных феодалов служили представители самых разных наций, они следовали за своими военачальниками и вместе с ними селились на новых землях.

В языке крестоносцев за ними закрепилось вводящее в заблуждение наименование «горожанин» (burgesses, borjois). Так называли франка, который не имел благородного происхождения и не принадлежал ни к одной из итальянских общин. Но едва ли эти люди могли претендовать на городское происхождение. В конце XI в. в Европе городов было мало, они были небольшими и с небольшим числом жителей. Вследствие постоянного притока крестьян из относительно перенаселенной сельской местности города начинали расти. Этот процесс продолжался безостановочно на протяжении двухсот лет существования королевства. Трудно предположить, за небольшими исключениями, что города имели избыточное население и постоянно пополняли ряды эмигрантов.

Поэтому подавляющее большинство франков-простолюдинов происходили из крестьян Северной Франции, Германии и Италии. Пожалуй, только жители городов в Южной Франции, где некоторые элементы городской жизни сохранились от раннего Средневековья, могли участвовать в крестовом походе. Нечто подобное наблюдалось и в Северной Италии, но итальянцы были жителями коммун, а не «городов». Европейская эмиграция в XII в. не поменяла свой характер. Резкий прирост крестьянского населения в XI в. вызвал интенсивное переселение в города избыточного населения. К тому же появились рабочие руки для корчевания лесов и осушения болот, и в XII в. возникли сотни новых деревень. Крестовые походы и эмиграция на Восток помогали решать вопросы сельского перенаселения в Европе в то время.

Крестьянин, который уходил в крестовый поход, прощался не только с родной землей, но и с цепями рабства. Его феодал не мог помешать его уходу. Никаких манориальных обязательств и никакого подневольного труда в войске крестоносцев не существовало. По молчаливому согласию, затем по обычаю и, наконец, уже по закону все участники крестового похода становились свободными людьми. Само собой разумеется, что однажды полученная свобода не терялась с момента поселения на новом месте. Бывший крепостной теперь был предоставлен самому себе, и ничто не привязывало его к хозяину. Если выпадала удача, то он приобретал собственность в городе или в сельской местности. Менее удачливые и прибывшие позднее могли стать арендаторами. Но крепостное право ушло в прошлое. Существовали, конечно, и общественные обязанности. Крестьянин должен был являться на военную службу в случае всеобщего призыва (levée en masse). Он был обязан не только принимать участие в защите города, но и участвовать в военном походе, когда королевство оказывалось в опасности. С другой стороны, будучи независимым от правителя города, он не был обязан служить. Если появлялась такая необходимость, он, например, мог стать «сержантом» (serviens), но требовалось заключать соглашение, чтобы получать за это плату. Изменения в юридическом и экономическом статусе простого народа требовало его положение во вновь колонизуемом королевстве. Хотя и стоявшие по своему социальному положению ниже дворянства, такие люди были полноправными соправителями, распоряжавшимися судьбами покоренных народов.

Термин burgesses (житель города), как название класса, довольно сложен для понимания. Вряд ли было бы возможно, чтобы этим словом, заменившим слово «пехотинец», назвали целый класс в Европе. Это было новое название, и на латинском Востоке так называли людей, которые не были ни дворянами, ни крепостными. Но если в Европе оно происходило от слова burgus, которое переводилось как «пригород», «небольшой город», то на Востоке в отношении новых поселений, возникавших как грибы после дождя вокруг крепостей, такая этимологическая связь не прослеживается. Это слово начало означать новое и свободное положение поселенцев. Фактически недвижимая собственность простых людей, горожан, стала называться borgesie. Дворяне и духовенство не могли владеть этой собственностью. Это было исключительной монополией нового класса. Право владения распространилось и на земельную собственность, и даже на целые деревни – явление неизвестное или, по крайней мере, исключительное на Западе. Статус человека определял статус его владений. В первый раз в Средние века так близко подошли к понятию права полной собственности. Помимо обязанности нести военную службу, выплата номинальной ренты правителю города была практически единственной общественной обязанностью горожанина. Он был свободен в решении вопроса отчуждения своей собственности посредством ее продажи, сдачи в аренду, раздела или обмена. За право отчуждения правитель взимал символическую плату; это напоминало соглашение, заключаемое с сеньором, согласно которому в недавнем прошлом отчуждалась подобная собственность в Европе. Все еще продолжали существовать отдельные архаические ограничения, необходимые для защиты прав родственников, например преимущественное право на покупку. Временами это вызывало чувство досады у собственника, ведь экономика страны была уже достаточно развита. Это объясняет тот факт, почему в королевстве был отменен еще один пережиток прошлого, так называемое retrait lignager – право родственников покупать в установленный срок завещанное для продажи имущество. В Европе родственник имел преимущественное право на покупку в течение года и одного дня после заключения контракта на продажу земельной собственности, тем самым лишая соглашение юридической силы и оставляя статус собственности неопределенным в течение длительного времени. В Латинском королевстве предъявленное требование было действительным не более недели после публичного объявления о продаже. Всеобщая свобода и состояние экономики вели к полной свободе распоряжения собственностью.

Почти с самого начала жизнь горожан регламентировалась обычным правом – как в отношении каждого из них, так и его собственности. История разработки свода законов интересна сама по себе. Участники 1-го Крестового похода и последующих волн иммиграции имели самое разное происхождение. Их знания закона основывались на знании законов своей родной страны и зависели от их социального происхождения. Как правило, речь шла о манориальном праве в странах Северной Европы. Поскольку крестоносцы так и не приняли систему персонального права, существовавшего (отчасти) в Европе в XI в., вопрос разработки городского права стал для горожан настоятельным. Манориальная традиция вряд ли подходила для новой социальной и экономической реальности. Манор с его замедленным темпом жизни не мог предложить никакой новой законодательной системы для бурно развивавшейся городской экономики, и вряд ли от старого общественного устройства можно было ждать каких-то предложений в области законодательства. Местное население – мусульмане, христиане и евреи – руководствовалось системой права мусульман и их предшественника Византии. Крестоносцы, по-видимому, приняли законы Южной Франции, где городской образ жизни продолжал существовать с поздних времен Древнего Рима. Римское право, видоизмененное под влиянием местного законодательства, действовало вплоть до полного возрождения римского права в XII в. Этот свод законов вполне соответствовал новым экономическим реалиям королевства. Более того, он был известен итальянским коммунам и коренному населению. К сожалению, мы не располагаем первоначальным сводом ассизов для горожан. Автор приводит в качестве примера свод законов Прованса – Lo Codi, взятый из частного собрания законодательных актов XIII в. (известный как Livre des Assises des Bourgeois), согласно которому велось судопроизводство в городских судах. Римское обычное право было дополнено королевским законодательством, касавшимся горожан, отрывки которого сохранились в вышеупомянутом собрании актов.

Обычным типом собственности горожан была городская недвижимость: дом с двором, колодцем и садом; с виноградником, плодовым садом и огородом в окрестностях города или даже в нем самом. Некоторые горожане составили себе состояния на начальной стадии существования королевства. Выше упоминавшийся Закон о завоеванных землях давал многим из них возможность приобрести большие по площади владения. Проблемой королевства в самом начале его существования был не дефицит городской земли, но нехватка рабочей силы. В Иерусалиме, например, ко времени его завоевания крестоносцами проживало около 20 тысяч жителей, хотя численность его населения упала в следующие несколько лет до нескольких сотен. Существовала возможность беспрепятственно занимать пустующие дома. Опасность проживания в заброшенном квартале заставляла вновь прибывающих в Иерусалим людей селиться в одном месте – в окрестностях храма Гроба Господня. Предприимчивые горожане также приобретали земельные владения вне городов, скупая целые деревни. Имеются свидетельства таких приобретений в окрестностях Иерусалима и вблизи Акры. Завоевания и первые поселения привели к возникновению в стране растущей группы богатых горожан. Другие поднимались по социальной лестнице иным путем. Длительные крестовые походы и следовавшие друг за другом волны иммиграции способствовали росту социальной мобильности. Те рыцари, которые теряли своих коней в бою или отдавали их на пропитание голодавшим солдатам, становились пешими воинами. И внешние различия между рыцарем и простолюдином становились призрачными. Богатые военные трофеи в первые годы завоеваний – казалось, что так будет продолжаться бесконечно, – помогали разрушать классовые барьеры. Неожиданно в документах появляются имена людей явно простого происхождения с гордым титулом milites – то есть рыцарь.

В среде горожан начал медленно складываться полупатрицианский класс. Хотя его представители в редких случаях могли похвастаться сказочным состоянием, но все же появился высший класс горожан. Наиболее доходные источники городского благосостояния были захвачены членами организованных и привилегированных европейских коммун. В итоге, помимо приобретения собственности, горожане поднимались наверх, активно проникая в ряды королевской, сеньориальной и церковной администрации. Снова и снова мы обнаруживаем подписи одних и тех же горожан на королевских и церковных документах, которые касаются или повседневных дел, или даже вопросов политики. Незаметно для всех горожане появляются на судейских скамьях в городских судах и, будучи членами суда, занимают наивысшее положение в иерархии своего класса. Постоянные близкие связи с администрацией и участие в отправлении правосудия привели к созданию целого сообщества городских юристов, чья репутация была столь высока, что с ними консультировались по вопросам феодального права и они могли присутствовать в сеньориальном суде или даже королевском суде, высшем судебном органе королевства. Эта почти патрицианская группа горожан в случае крайней необходимости даже участвовала в решении государственных дел. Был один исключительный случай, объяснявшийся угрозой мусульманского завоевания, когда Балиан Ибелин, которому была поручена оборона Иерусалима, осажденного Салах ад-Дином, посвятил в рыцари одного горожанина.

Но только отдельные представители горожан могли добраться до вершины социальной пирамиды. Все же большинство горожан добились более высокого положения в обществе в сравнении с тем, что они занимали вначале. Их каменные дома были подобны дворцам на фоне крестьянских лачуг Запада. Их питание было более разнообразным, а одежды, иногда из шелка, богаче. Однако их положение во франкском обществе было не столь уж завидным.

Горожане составляли большую часть населения в Латинском королевстве, хотя в Триполи и Антиохии, не говоря об Эдессе, преобладали местные христиане. Среди горожан были мясники, сапожники, портные, плотники, кузнецы, кожевники, пекари, пивовары, повара (на которых был большой спрос в городах, наводненных паломниками), цирюльники и продавцы специй и парфюмерии. Было много лавочников, живших и работавших в небольших комнатах, вход в которые вел прямо с улицы. Некоторые владели собственными лавками, другие арендовали их у вассалов короля, церкви и монастыря. На базаре Иерусалима стояли прилавки, на которых можно было видеть буквы SCA ANNA, что говорило об их владельце – храме Святой Анны, который сдавал их в аренду. С другой стороны, среди них редко встречались крупные торговцы. Эта ситуация была характерна для Латинского королевства, где крупномасштабная торговля была в руках привилегированных коммун Южной Европы.

Из среды буржуазии рекрутировались работники административных органов, управители и бухгалтеры доменов, сборщики налогов, таможенные служащие, рыночные инспекторы и городские полицейские. Пехотинцы, получавшие жалованье, – serjeants или serjeants à cheval, также набирались из горожан.

Другие горожане, хотя и были уже полноправными городскими жителями, продолжали, как и прежде, заниматься сельским хозяйством в окрестностях своих городов. Это было характерно для всех больших городов королевства.

Как упоминалось ранее, франкское население было сосредоточено в трех больших городах. Иерусалим, бывший столицей, был самым малочисленным из всех трех, в нем проживало, по приблизительным оценкам, от 20 до 30 тысяч человек. Акра играла самую важную роль даже в XII в. В XIII в. ее население превысило, предположительно, 60 тысяч человек. Вслед за ней шел город Тир на севере. Другие города, в число которых входили порты и населенные пункты в центральных областях страны, были значительно меньше. Такой город мог насчитывать до 5 тысяч жителей, довольно большой показатель по сравнению с городами Европы того времени, но все же города Ближнего Востока были крупнее. В королевстве было около 20 таких городов, и большинство их населения составляли горожане.

Особое положение имели те бывшие горожане, которые оставили города и поселились в новых франкских деревнях. Короли Иерусалима и церковь поощряли поселенцев осваивать земли, заброшенные после недавних захватнических войн. Многочисленное местное мусульманское население предпочло покинуть свои земли, чтобы найти прибежище в Дамаске и Египте, чем оставаться на волю победителя. Начало колонизации земель положила церковь, и скоро за ней последовали короли и другие светские правители. Как правило, новые деревни основывали вблизи старых поселений на месте оставленных и обезлюдевших местных деревень, расположенных близ колодцев и мест добычи строительных материалов. Это были более крупные деревни, чем существовавшие прежде. В палестинских деревнях жило всего до 20 или немногим больше семей, в то время как во франкских деревнях их число достигало 150, что составляло 500 душ. Этому способствовали повышенные меры безопасности; почти все франкские деревни были укреплены или имели башню, служившую как пунктом наблюдения, так и убежищем для жителей.

При ближайшем рассмотрении мы узнаем много нового о структуре и составе новых деревень. В 1 136 г. король Фульк укрепил Бейт-Джибрин (Бет-Гуврин) на дороге между Аскалоном и Иерусалимом и передал его ордену Святого Иоанна. Франкское поселение было заложено под защитой орденской крепости, и уже в 1 153 г. в нем проживало 32 семьи, то есть около 150 жителей. Кроме фермеров здесь были портной, плотник и погонщик верблюдов. Беньямин из Туделы упоминает о трех живших здесь еврейских семьях, по всей видимости красильщиках. Два поселенца пришли из Иерусалима, по одному из Эдессы, Хеврона и Рамлы. Другие прибыли из разных мест Европы: Оверни, Гаскони, Ломбардии, Пуату, Каталонии, Бургундии, Фландрии и Каркасона. Каждый поселенец получил по 70 гектаров земли. Он должен был платить за аренду земли (terragium), десятину от всего урожая и плодов, за исключением оливок, а также определенный процент с того, что удавалось ему присвоить во время набега на мусульман! Поселенец имел право отчуждать свою собственность, что обеспечивало ему преимущественное право на покупку и гарантировало небольшие платежи.

Другой пример – Махомерия (Эль-Бира). В середине XII в. в новой деревне было 90 семей; некоторое время спустя еще 50 семейств поселилось вокруг небольшого замка, доведя численность франкского населения до 500 душ. Снова мы встречаем здесь поселенцев родом из Оверни, Прованса, Бургундии, Гаскони, Лиможа, Пуату, Тура, Буржа, Каталонии и Ломбардии, а также палестинцев из Иерусалима, Наблуса, Сингиля, Наби-Самвиля и Яффы. Некоторые были августинцами-мирянами, но большинство просто мирянами. Некоторые имели профессию кузнеца, плотника, сапожника, садовника и каменщика, но основным их занятием было сельское хозяйство и виноградарство. Власти принадлежали к каноникам Гроба Господня, но поселенцами управлял местный суд присяжных, выбранных из их среды. Каноники подписывали контракты с поселенцами, в которых оговаривались система возделывания культур и оброки, наподобие шампара и комплана (отдававшаяся сеньору в виде оброка часть урожая). Мельница и пекарня, построенные канониками, имели монопольные права, и крестьяне были обязаны везти туда зерно и муку.

Невозможно в полной мере оценить масштабы этой колонизации. Она проходила весьма активно в XII в., и нам известны с полдюжины различных «типов поселений», которые организовывали поселенцы и переносили их традиции с места на место. Это служит доказательством жизненности движения, но мы не можем ничего сказать о его распространенности. В любом случае переселенцы происходили из самых бедных слоев общества. Один хронист замечает, что все те, кто селился вне городских стен, не имели средств для проживания в городе.

Независимо от своего положения в обществе и обеспеченности франк простого происхождения всегда оставался свободным. Все его обязанности носили общественный характер. Занимаясь своим ремеслом, он был обязан платить налоги, но они были обусловлены экономическими отношениями, а не его личной зависимостью. Он был неподсуден манориальному суду, его мог судить только суд присяжных его сословия. Не случайно хронист той эпохи писал, что крестоносцы называют себя франками, потому что они свободные люди (от французского слова franche – свободный).

Национальные коммуны

Характерной чертой социальной и политической организации королевства было существование национальных коммун: итальянской, прованской и испанской. Их юридический статус и положение в обществе являются отражением типичного колониального духа, который пронизывал все институциональные структуры латинского Востока. Термин «коммуна» был заимствован из Италии, где им называли политически независимые крупные городские центры в XXII вв. Он приобрел расширительное значение, и им стали обозначать коллектив людей той или иной национальности, селившихся в королевстве. Хотя они были европейцами и придерживались латинского обряда и тем самым принадлежали к правившим завоевателям, они не относились ни к дворянам, ни к горожанам, но формировали отдельный класс, имевший особый статус и специфические привилегии, отличные от привилегий как дворян, так и горожан. Если франки составляли небольшую группу завоевателей, основавших колониальное королевство, то коммуны были самыми первыми выразителями своеобразного духа колониализма, который спустя несколько столетий привел к образованию английских, французских и голландских торговых компаний. Но в то время как эти торговые компании были предтечей колониальных держав, коммуны в королевстве крестоносцев существовали в чужом для себя государстве и осознавали, что их члены никогда не станут гражданами страны проживания. Коммуны не подпадали под действие обычного права в королевстве, и им почти удалось стать государством в государстве. Почти все время они существовали в виде автономных политических единиц. Преследуя свои собственные цели, они были больше связаны с теми странами, откуда они вышли, чем со своей новой родиной. Можно сказать, что члены коммун не были постоянными поселенцами и их численность постоянно колебалась. Их целью было отправиться на Восток с явным намерением вернуться на Запад, как только они смогут обогатиться. Но даже те, кто оставался, никогда не считали себя гражданами страны. Если считать королевство крестоносцев европейской колонией на иностранной почве, то коммуны колонизировали колонию.

Они монополизировали обширную внешнюю торговлю королевства, почти все банковское дело и кораблестроение. Однако не их экономическая деятельность определяла их привилегированное положение. Длинный перечень «международных соглашений» между королями Иерусалима (а позднее и отдельными правителями приморских городов) и итальянскими городами определял социальный статус членов коммун. Эти привилегии были результатом итальянского вклада в завоевание. Сначала Генуя и Пиза, а затем и Венеция посылали свои флоты на Восток, которые сыграли важнейшую роль в захвате всего морского побережья. Без их тесного сотрудничества завоевание прибрежных городов потребовало бы более длительного времени или окончилось бы ничем.

За оказанные услуги, или, вернее, за услуги, которые следовало оказать, три больших города-государства потребовали компенсации. Хотя поступок этот выглядел не совсем благородно и в нем был торгашеский дух, в то время как христиане сражались по-рыцарски, но положение было тяжелым, и помощь итальянцев незаменима. Венецианцы высокопарно провозгласили, что они пришли сражаться за освобождение Святой земли. Однако это не помешало дожу, который участвовал в осаде Тира (1 124), потребовать себе во владение одну треть города и окружавших его территорий, а также почти полной отмены таможенных пошлин и других привилегий, благодаря чему Венеция получила такую же власть над этим большим северным портом, как и король. Ни архиепископ Пизы Даимберт, который командовал пизанским флотом у Яффы в 1 100 г., ни Эмбриако (Эмбриаци), одно из знатнейших аристократических семейств Генуи, принявшее участие в осаде Иерусалима, не преминули потребовать политических и экономических привилегий. Вожди крестоносцев настойчиво стремились захватить порты, обеспечить стране экономическое развитие и колонизовать ее, надеясь на будущие большие доходы, и потому вполне могли согласиться с непомерными требованиями итальянцев. Это было в их интересах – привлечь итальянского купца, значимую фигуру в европейской экономике и привязать его к молодому королевству. Если бы итальянцы получили все столь щедро даримые им привилегии, в руках новых правителей и поселенцев осталась бы лишь малая часть городов. Передача почти четвертой части всей собственности и наделение автономией различной степени – постоянная черта всех соглашений о даровании привилегий коммунам. Невозможно сказать, были ли все эти условия в текстах грамот результатом недосмотра дарителей, или же они были чистой формальностью. Однако обо всех этих привилегиях сохранились записи в документах королевства.

Если рассматривать действия итальянских коммун, то можно предположить, что их требования были вызваны как их жадностью, так и незнанием обстановки. На первоначальном этапе освоения земель было невозможно заранее знать, в каких из них будет процветать торговля, а в каких нет. Было проще требовать повсюду привилегий.

Итальянцы учились на ошибках. Важный город Иерусалим не играл никакой роли в экономике страны. Располагавшаяся здесь главная администрация королевства и управление церкви и даже постоянный поток паломников не сделали этот город центром международной торговли, которую могли бы прибрать к рукам итальянцы. В таком же положении, и даже в большей степени, находились более мелкие города, такие как Тиверия и Наблус. Их рынки обслуживали только ежедневные потребности местного населения и не приносили выгоды крупным купцам. Однако в некоторых приморских городах итальянцам представилась возможность вести прибыльную торговлю. Большой порт Акры и северный порт Тир стали их основными базами в королевстве. В сложившихся обстоятельствах (особенно политических) Бейрут был также важен для их торговли. Триполи и Антиохия, столицы княжеств, стали основными центрами коммерческой деятельности итальянцев. Такие порты, как Яффа, естественный порт для Иерусалима, Хайфа, Кесария и Сидон, захваченные с итальянской помощью, не смогли привлечь к себе купцов. Несмотря на то что привилегии гарантировали им владение собственностью и освобождение от таможенных пошлин, они так и не поселились в этих портах.

Каковы бы ни были первоначальные надежды правителей королевства и итальянских купцов, вскоре выяснилось, что Святая земля не сможет потеснить Константинополь или Александрию в торговле со странами Леванта. Большие порты королевства в роли товарных рынков имели вторичное значение. Несмотря на это, существование дружественного христианского государства на Востоке давало некоторые преимущества. Погромы, изгнание и конфискация имущества, зачастую имевшие место в Византии и Египте, не угрожали итальянским купцам в Акре. Их автономные кварталы, имевшие надежную защиту и от врагов, и от друзей, в значительной степени повлияли на эволюцию итальянских поселений. Вначале приморские города, автономные кварталы и городские рынки были не более чем временными базами для экономической деятельности, скорее торговыми постами, чем постоянными поселениями. Небольшое ядро более или менее постоянных обитателей, людей, управлявших собственностью коммуны и церквей, жило в автономных кварталах. Однако средний итальянский купец часто проводил в плавании три или шесть месяцев в сезон навигации (с поздней весны до конца осени), посещая Египет, Константинополь и сопредельные страны. Он покупал на свои золотые и серебряные слитки товары, которые намеревался затем продать во время своего путешествия или позднее в Европе, и останавливался иногда в одном из портов крестоносцев, чтобы провести там зиму. Возвращался он в метрополию в самом начале весны.

Так продолжалось на протяжении XII–XIII вв. В реестре недвижимости венецианцев и генуэзцев перечислены палаццо и меблированные комнаты, пустовавшие большую часть года, которые снимались всего лишь на сезон, когда приходил торговый флот. Но облик итальянских кварталов постепенно менялся.

Начальный период существования итальянских поселений, который можно условно назвать «периодом зимовки», постепенно завершался. Во второй половине XII в. численность итальянского населения стала более или менее стабильной. Иногда процесс заселения зависел от характера привилегий. Примером этого мог служить портовый город Тир. В соответствии с договором, заключенным между патриархом Вармундом в 1123 г. (в отсутствие плененного короля Балдуина II) и дожем Венеции, треть города и его окрестностей была передана коммуне Венеции. Этот договор скрупулезно соблюдался, и треть всех деревень в сеньории стала владением Венеции, как и квартал в северной части города вблизи порта (южный порт, известный в прошлом, к тому времени заилился). Венеция передала своим соотечественникам во владение несколько деревень в обмен на выполнение тех феодальных повинностей (исключительный случай), которые коммуна несла перед королевством. Так, группа венецианских поселенцев, владельцев земли, осталась в Тире, вследствие чего число итальянцев в городе резко увеличилось. Члены коммуны арендовали у местных коммунальных властей дома, дворы, виноградники и места торговли на рынках, тем самым получая статус постоянных жителей. Они исполняли роль посредников между владельцами прибывавших кораблей и приезжими купцами и местными деловыми людьми. Купцы все чаще оставались на зиму на Востоке и селились там. Так поступали агенты крупных купеческих и банкирских домов, часто родственники и партнеры в торговых компаниях.

Из тех купцов, что часто посещали приморские города, правление той или иной коммуны выбирало своих официальных представителей в страны Леванта. Время их пребывания на посту представителя с титулом «консула» или «виконта» было кратким, не более одного-двух лет. Но после падения Первого королевства (1187) и во время реставрации почти сразу же (1 192) всеми основными коммунами была введена более централизованная система. Отныне главный бальи (bailli general) в Акре представлял венецианцев; ему подчинялись все бальи (baillis) в латинском Леванте. В то же самое время генуэзцы назначили «генерального консула» для Сирии, тогда как Пиза, которая вначале назначила двух «генеральных консулов», сократила их число до одного, в подчинении которого были местные чиновники.

В начальный период чиновники назначались из местных купцов и, возможно, с их участием. Позднее они присылались непосредственно из метрополии. Однако было вполне логично и практично, что назначавшиеся должны были знать Левант. Часто их выбирали из левантийских купцов.

Таким образом, в королевстве крестоносцев начал складываться некий местный итальянский патрициат, который имел деньги и политическую власть. Чиновники, естественно, выбирались из самых богатых купцов, чью власть поддерживали к тому же родственники в итальянской метрополии. Участники этих влиятельных групп оставались жить в Леванте. Очень часто их сыновья отправлялись в Италию для заключения выгодной партии. Приданое невест состояло из товаров и других вложений. Потом они возвращались в Акру и другие порты королевства. Образовались своего рода левантийские филиалы Венеции, Пизы и Генуи; здесь говорили на итальянских диалектах, существовали итальянские обычаи и церкви. В XIII в. члены генуэзских «консульских» семейств, таких как да Вольта, высшей аристократии города, поселились на Востоке. Также здесь были представлены все известные венецианские фамилии – Контарини, Дандоло, Морозини и другие, которые дали своему городу дожей, капитанов, советников и сенаторов. История некоторых семейств прослеживается на протяжении трех поколений в Латинском королевстве.

Привилегии коммун, которые даровались еще во время 1-го Крестового похода, сохранялись и передавались по наследству. Было необходимо сохранять свою национальную идентичность. Автономия коммун и торговые привилегии обеспечивали итальянцам подавляющее преимущество над всеми местными франкскими купцами. Поэтому было вполне естественным намерение королей Иерусалима в середине XII в. ограничить существовавшие привилегии. Их усилия имели лишь частичный успех. Святой Престол, находившийся под сильным давлением Венеции и Генуи, которых называли, соответственно, Serenissima и Superba, призвал королей к порядку. Генуя, поступив бестактно, даже воздвигла позолоченный монумент рядом с Гробом Господним с перечислением всех своих привилегий! Купцов с трудом удалось изгнать из храма. Все же некоторые короли брали верх над итальянцами и ограничивали их привилегии по причинам безопасности и политическим соображениям. Так, например, Генрих II Шампанский (король Иерусалима в 1192–1197 гг. Генрих I) разрешил остаться в Акре только 30 пизанским семействам. С другой стороны, в минуты опасности старые привилегии возобновлялись и даже расширялись. Конрад Монферратский, осажденный в Тире в 1190 г., подтвердил старые и даровал новые привилегии коммунам, и незадачливый Ги де Лузиньян подтвердил их verbatim (дословно). Когда восходила новая звезда на политическом небосклоне, как это было в случае с королем Франции Людовиком IX Святым, коммуны собирали все свои привилегии en gros (в целом) и просили об их подтверждении со стороны короля.

Корона не могла ни отменить привилегии, ни поставить коммуны под свое начало, но старалась, как могла, пресечь наиболее явные случаи злоупотребления правами. Хотя представителям национальных коммун было запрещено законом обладать феодами и сдавать в аренду городскую землю, им удавалось добиться этого посредством брака, наследования и коммерческих сделок, в результате которых коммуны приобретали землю или дома, принадлежавшие к вышеозначенной собственности, вне границ своего квартала. Венецианцы, генуэзцы и пизанцы имели двойную выгоду. Они приобретали местную собственность и в то же время пользовались коммунальными льготами. Всеобщая неопределенность в вопросе прав собственности в Средние века, их зависимость от личного статуса и, как в данном случае, от экономического и политического положения коммун создавали невообразимую путаницу. Это приводило к конфликтам не только с королевскими властями, но и внутри самих коммун. Некоторые спорные дела, переданные на рассмотрение арбитражного суда, протоколы которых сохранились до наших дней, свидетельствуют о том, что адвокаты имели специальный день, посвященный рассмотрению сложных вопросов юриспруденции. Как бы то ни было, такие осложнения указывали на то, что часть городских или земельных налогов проходила мимо правителя города и короля. Последний, согласно византийской практике середины XII в., настаивал, что членам коммун следует отказаться или от своей новой собственности и платить обычные налоги, или от своих привилегий и стать гражданами. Проблема так и не была разрешена, и даже уже в XIV в. после потери королевства короли Кипра все еще продолжали биться над ее разрешением.

К большой тройке – Венеции, Генуе и Пизе – примыкали все прочие итальянцы. В стремлении воспользоваться привилегиями пизанцев купцы со всей Тосканы заявляли о себе как о гражданах Пизы. Признанные таковыми правлением коммуны, они получали все ее права. Тосканские купцы, в свою очередь, признали право юрисдикции пизанцев над собой и своей собственностью на протяжении всего того времени, что они оставались на Востоке. Естественно, что подобное имело место и в случае с другими коммунами.

Но в это же самое время появились новые лица в торговом мире Леванта. Одним из них быль Марсель, к его гражданам присоединились жители Монпелье и других городов Прованса. Они пользовались ограниченным набором привилегий, не идущими ни в какое сравнение с итальянскими. К тому времени королевство усвоило преподанный ему урок и стало намного осмотрительнее в деле предоставления привилегий. В середине XII в. марсельские купцы перешли к довольно неуклюжим попыткам расширить свои возможности торговли, фальсифицируя документы на получение привилегий и датируя их задним числом. Вышедшие позднее на сцену другие коммуны, во главе которых стал каталонский город Барселона, получили большей частью только торговые привилегии и не пытались создать свои национальные кварталы. Коммуны Марселя и Барселоны никогда не имели большого значения. Марсель, получивший в середине XIII в. статус известного морского порта, был примером примитивно организованной колонии Востока, напоминавшей итальянские колонии, существовавшие сто лет назад. Марсель с торговыми складами был не более чем местом временной стоянки и аванпостом для купцов, торговавших на Востоке.

Невозможно дать точную оценку численности населения в коммунах в Латинском королевстве. Если довериться списку населенных пунктов и переписям имущества, можно сделать вывод, что она была небольшой, максимум несколько сотен человек. Но сила их заключалась не в числе жителей, особенно принимая во внимание их роль в экономике. Восточные колонии пользовались мощной поддержкой своих родных городов. Метрополия посылала флоты – купеческие суда в мирное время и вооруженные галеры во время войны. Коммуны на Востоке часто становились полем битвы, на котором итальянские государства сражались, защищая свои земли и колониальные владения. Соперничество на Корсике и в самом Константинополе, столкновения в Эгейском море достигли наибольшего размаха в середине XIII в. и превратили Акру в кровавое поле сражения за итальянские интересы. Местные итальянцы принимали участие в боях, на помощь им прибывали солдаты и моряки из Европы. Каждый национальный квартал в Акре был укреплен, весь город был поделен на крошечные республики в окружении крепостных стен и башен, которые сражались со своими соседями, что вело к большим разрушениям. Главы коммун превратились в независимых властителей, почти не признававших существования королевства.

Глава 7 Власть монарха

Первым королевством (1099–1 187) выпало править пяти королям по имени Балдуин. К имени этому франки на Востоке, видимо, были неравнодушны. Современные данные нумизматики и сфрагистики не дают возможности с достаточной уверенностью приписать те или иные монеты и печати конкретному королю Иерусалима. Для XII столетия могут быть с достоверностью идентифицированы только монеты и печати короля Амори. Их оформление незначительно отличается друг от друга. На них обычно изображено одно из главных в столичном городе строений. На некоторых тщательно выгравированных печатях (что само по себе служит характерным признаком процветающего поселения) имеется изображение трех основных символов города. Это квадратная башня с зубцами и двустворчатыми, окованными гвоздями воротами, увенчанная двумя небольшими башенками с куполами, которая представляет собой цитадель, так называемую Башню Давида. Совсем рядом с ней был построен позднее королевский дворец. Второй символ – коническая крыша с круглым отверстием в ее верхней части, покоящаяся на столбах и небольшом квадратном основании; это – храм Гроба Господня. И наконец, прекрасный большой купол с водруженным на нем гигантским крестом представляет храм Господень (мечеть Куббат ас-Сахра – «Купол Скалы»). На реверсе монет имеется крест, который окружает имя короля, а на обратной стороне печатей обычно изображается король Иерусалима в круглой или многогранной короне. Подвески, предположительно украшенные драгоценными камнями, свешиваются по обеим сторонам головы. Король одет в подобие свободной туники с широкими отворотами, с державой в одной руке и крестом в другой.

Король на печатях изображен в таком виде, что он ни в чем не отличается от правителя христианского мира Запада. Возможно, это потому, что граверы были европейцами и они следовали традиционным образцам, или же сами левантийские короли захотели, чтобы их представляли в облике современных им западных владык.

Повсюду в христианском мире в торжественной коронации, которая предваряла новое царствование, соединялись светские и духовные элементы. Король являлся, будучи законным наследником или избранным правителем, помазанником Господа; он правил христианским королевством милостью Божией. Но помазание и коронация в «граде Давидовом» (единственным исключением была коронация Балдуина I в Вифлееме) вызывали исторические и духовные ассоциации, не имевшие параллелей в христианском мире. Это тем более достойно внимания, потому что светские элементы в коронационной церемонии сильно контрастировали с ее религиозным значением, ставя ее выше всех юридических законов. Основной целью при этом было не придать законности власти, но возобновить договор между королем и его воинами-выборщиками, что, как предполагают, имело место в конце 1-го Крестового похода.

Почти в каждом королевстве в XII в. монарха либо выбирали, либо он получал власть в силу права на наследование. Даже Плантагенеты и Капетинги, обладая наследственной властью, сохранили ради практических целей часть древних выборных традиций. Одна из них – необходимость согласия подданных, которая уже давно потеряла свое значение. Символически это выражалось шумным одобрением присутствовавшими на церемонии дворянами при объявлении имени нового короля. Только в кризисных ситуациях и в отсутствие прямых наследников дворянство, используя древнее право выбора, избирало короля среди членов правящей династии.

В Латинском королевстве еще сохранялись следы многих старых выборных практик в условиях уже укоренившегося и принятого всеми принципа наследования. Несколько факторов способствовали сохранению некоторых особенностей. Самым важным прецедентом было избрание Готфрида Бульонского. Вся история королевства начинается с избрания «Защитника Гроба Господня». Легенда об избрании «скромного» Годфрида была известна всем. Притязания на наследование престола Балдуина I (1100–1118) и Балдуина II (1118–1131), второго и третьего правителей королевства, были необоснованными. Аристократы несли прямую ответственность за их восшествие на престол, а в случае Балдуина II они не посчитались с наследственными правами Евстахия Булонского, брата и законного наследника Балдуина I. Воспоминания о настоящих выборах были еще свежи в памяти и не были забыты. В итоге принцип наследования не был реализован на практике вплоть до 1131 г., когда Мелисенда стала королевой и наследовала своему отцу.

Но об электоральном принципе при проведении коронационной церемонии не забывали, и он был не просто данью традиции. Он влиял на составление текста официальной присяги, согласно которой король обещал не только править справедливо, но и подчиняться законам королевства. Затруднительно определить точную дату ее принятия, которая подразумевала заключение некоего «общественного договора». Самые первые описания коронации, сохранившиеся до нашего времени, касаются, по всей видимости, коронационных торжеств Балдуина I. Приводится обычное обещание короля править справедливо и охранять права церкви. Но во второй половине XII в. при короле Амори (1 162–1 174), когда магнаты стремились участвовать на равных с монархом в управлении королевством, текст присяги стал более конкретным.

К тому времени масса законодательных актов, принятых более чем за полвека, и накопившиеся прецеденты начали играть роль «благой вести» в политической теории и практике королевства. Были определены права короля и дворянства и особо оговорены священные привилегии знати, часть которых ранее были королевскими. «Свободы и особые права», как европейские дворяне называли свои привилегии, стали краеугольным камнем политической системы, когда сохранение этих прерогатив стало raison d’être (смыслом существования) королевства. В это самое время появилась легенда о Готфриде Бульонском как «законодателе». Готфрида избрали своим правителем его соратники дворяне, участвовавшие в 1-м Крестовом походе, и они же приняли законы королевства. Этот двойной аспект первой коронации утвердил идею contrat social (общественного договора) двух сторон. Впредь короли Иерусалима будут давать обещание безоговорочно соблюдать существующие традиции и свободы в качестве непременного условия их коронации. Весьма вероятно, что в правление Амори, когда дворяне обладали достаточной властью, чтобы заставить короля развестись с женой, прежде чем разрешить ему взойти на трон, стало возможным принять эти строгие правила. Показательно также то, что в коронационной клятве последующих королей Иерусалима ясно говорилось об обязательстве монарха соблюдать «законы короля Амори и его сына Балдуина», то есть Балдуина IV (1 174–1 185), что указывало на признание дворянством большого значения конституционной теории и практики, выработанных за этот период. Таким образом, коронованный властитель Иерусалима по крайней мере начиная с середины XII в. во время коронационной церемонии давал двойное обещание: гарантировать особое положение патриархов Иерусалима и соблюдать королевские обязательства в отношении дворянства. Великий день коронации начинался с приготовлений к ней в главных зданиях столицы. Это были: королевский дворец, примыкавший к цитадели (Башне Давида), храм Гроба Господня, храм Господень (мечеть Купол Скалы) и резиденция тамплиеров в храме Соломона (мечеть Аль-Акса)[14]. Улицы, через которые должна была пройти королевская процессия, были празднично украшены; с балконов домов, имевших плоские крыши, свешивались ковры яркой восточной расцветки, и во всем городе царила праздничная атмосфера. Рыцари и дворяне съезжались в столицу со всего королевства, чтобы принять участие в торжествах. По этому случаю высшие должностные лица государства должны были исполнять обязанности, которые им поручали еще в эпоху Каролингов. Четыре высших чиновника в королевстве, то есть сенешаль, коннетабль, маршал и камерарий, отвечали каждый за определенную часть церемонии. Это был символический намек на их первоначальные скромные должности, которые превратились в главные посты государства.

Самым занятым человеком в городе в день коронации был сенешаль, исполнявший свои давние обязанности королевского мажордома. Он был ответствен за всю церемонию в целом, и ему был поручен надзор за своими помощниками и многочисленными слугами и писарями.

Будущий король облачался в коронационные одежды во дворце. В этом ему помогал камерарий (camerarius), который ведал покоями короля (camera). Затем, в окружении членов своей семьи и сановников, король выходил на площадь перед королевским дворцом. Здесь его ожидали маршал и коннетабль с королевским штандартом из ткани белого цвета в форме квадрата. По углам и в центре были помещены красные кресты; это должно было напоминать об алтаре с его пятью крестами, представлявшими раны Христа. Король садился на коня в нарядном убранстве, и вся торжественная процессия трогалась в путь. Возглавлял ее камерарий, который указывал направление движения врученным им королевским мечом. Следом за ним вышагивал сенешаль, который нес скипетр. Далее следовал коннетабль, ранее называвшийся comes stabuli («главный конюший»). Он нес королевский штандарт все время, пока кортеж шел до Гроба Господня. Здесь король спешивался, и коннетабль брал под уздцы его коня и вручал королевский штандарт маршалу. Король, по-видимому, не въезжал на территорию, прилегающую к храму, но проходил пешком последний отрезок пути. У величественных врат храма Гроба Господня короля встречал патриарх Иерусалима, прелаты и многочисленные священники латинской и восточных церквей.

Король в традиционных диаконских облачениях – богато вышитой далматике и, возможно, даже со столой – преклонял колена, так же как и высшие сановники, перед патриархом, возносившим молитвы. Это было прелюдией к собственно коронации.

По просьбе патриарха король произносил коронационную клятву. Ее первая часть не сильно отличалась от подобных клятв европейских монархов. Король обещал защищать владения и права церкви и привилегии духовенства, а затем клялся защищать вдов и сирот. В завершение церемонии король давал особую клятву патриарху: «Я пребуду с сего дня вашим верным помощником и вашим защитником от всех, кто живет в Иерусалимском королевстве». Это было подтверждением существовавших издревле обязательств перед церковью. Хотя это не было своего рода оммажем, клятвой верности, приносимой вассалом своему сеньору, но сильно напоминало ее. Хотя и ставшая анахронизмом к середине XII в., эта клятва напоминала о признании Готфридом Бульонским верховной власти патриарха (что тот требовал).

Эта первая часть клятвы была обращена не ко всему обществу в целом, но имела отношение только к патриарху и церкви. За этим следовало то, что можно было назвать возобновлением прежнего договора. В то время как общепринятое обещание защищать права, собственность и привилегии граждан можно было найти в коронационных клятвах всех европейских монархов, ни в одной из них не было столь четко сказано, как в клятве королей Иерусалима: «Я обязуюсь защищать ассизы королевства и королей, моих предшественников, да будет им светлая память, и ассизы короля Амори и его сына короля Балдуина, и древние обычаи и ассизы Иерусалимского королевства».

Не только содержание клятвы делало ее более обязательной для исполнения, чем в других европейских странах; важно было и то, каким образом была обставлена церемония. Когда Гуго III де Лузиньяна в 1269 г. должны были провозгласить королем Иерусалима, «Жак Видаль, представитель «всего народонаселения королевства», ознакомил его с текстом клятвы, которую были обязаны приносить и обычно приносили феодальные сеньоры королевства, а затем король произнес слова присяги. И как только он сделал это в присутствии своих вассалов, те поклялись ему в верности». Тем самым коронационная клятва становилась двусторонним соглашением между королем и дворянством.

После принесения клятвы патриарх помогал королю подняться и, держа его за правую руку, обещал «поддерживать его и защищать увенчавшую его главу законную корону, охраняя при этом права римской церкви» (или монашеского ордена, если патриарх был монахом). Затем патриарх целовал короля и, обращаясь к присутствовавшим рыцарям, духовенству и горожанам, призывал их viva voce (во всеуслышание) подтвердить, что этот человек был законным наследником короны. После троекратного обращения к присутствовавшим все трижды выкрикивали «да».

Собравшийся народ выслушивал королевскую присягу и шумно приветствовал своего законного правителя, а потом присоединялся к хору, певшему христианский гимн Te Deum laudamus («Тебя, Бога, славим»). Сокровищницу Гроба Господня, ключи к которой были у госпитальеров и тамплиеров, открывали, и знатные феодалы выносили королевские короны (короля и королевы). Король оставался стоять вблизи алтаря, в то время как по всему собору продолжало разноситься пение Te Deum. После того как патриарх прочитывал все молитвы, король восходил на трон, обратившись лицом к Гробу Господню. После служилась месса, по окончании которой король возвращался на свое место перед алтарем. Патриарх затем возглашал Benedicimus («Благословляем Тебя») и помазывал голову короля и его плечи освященным маслом, хранившимся в сосуде, имевшем вид рога. Затем он надевал на палец королю кольцо, символ верности, и опоясывал его мечом, символом справедливости и защитника веры. В завершение церемонии патриарх возлагал корону на голову короля и вручал ему скипетр, символ неизбежного наказания всех злодеев, в правую руку, а державу, означавшую власть, – в левую. После троекратного возглашения «Да здравствует и процветает король» на латинском языке король совершал целование прелатов и возвращался к трону. В завершение мессы читалось Евангелие. Король причащался, и вся церемония заканчивалась патриаршим благословением королевского штандарта, который король возвращал коннетаблю.

Королевская процессия выходила из храма Гроба Господня и шла узкими улицами к храму Господню, где король возлагал свою корону на алтарь, что символически изображало представление Младенца Иисуса, принесенного в храм, старцу Симеону. Отсюда королевский кортеж шел к [разрушенному] храму Соломона (мечети Аль-Акса), где устраивался торжественный пир, поскольку этот храм некогда был королевским дворцом.

Пир устраивали горожане Иерусалима, для которых это было одновременно и обязанностью, и привилегией, под наблюдением сенешаля. Использованные блюда и кубки становились его собственностью. Королевского коня с роскошной сбруей и попоной получал коннетабль. Во время пира перед королем держали скипетр.

Только семь из девяти правителей крестоносцев Первого королевства короновались в Иерусалиме, тогдашней столице страны. Среди них не было Готфрида Бульонского и Балдуина I, короновавшегося в Вифлееме. Только один правитель Второго королевства получил корону в Иерусалиме. Фридрих II Гогенштауфен, отлученный от причастия папой и патриархом, взял корону с алтаря храма Гроба Господня и возложил ее на себя (1299). Все остальные правители были коронованы в Тире, втором городе королевства. В отсутствие патриарха проводил церемонию архиепископ (второй по рангу после патриарха Иерусалимского). Но даже если коронации совершались в Тире, основные торжества проходили в Акре, официальной столице Второго королевства.

Строгое соблюдение закона как королем, так и дворянами было краеугольным камнем в системе управления королевством. Короли Иерусалима, как это имело место в случае со всеми средневековыми властителями, правили и как монархи, и как феодалы. При этом реальная власть имела своим источником феодальные отношения. Знаменательно, что, в то время как во всех официальных документах короли титуловали себя rex или rei (написанные на французском языке акты появляются с 1211 г.), в юридических договорах обычно используется термин chief seigneur (главный сеньор). Он ни в коей мере не имел уничижительного значения. Это просто означало, что в рутинных делах управления страной король осуществлял свою власть, находясь на вершине феодальной пирамиды. Сеть феодальных связей и зависимостей образовывала каркас государства и общества, и право правителя на доминирование в этой структуре было основой его реальной власти.

Власть не была абсолютной и деспотической. Ее характер зависел от того, в какой мере удавалось добиться гармонии противоположных интересов короля и его вассалов. Институциональным инструментом, с помощью которого можно было добиться сотрудничества, а в иных случаях он мог стать и угрозой политике короля, была встреча короля и его прямых вассалов – главных владельцев ленов – в королевском суде Curia regis, названном крестоносцами Haute Cour (Верхняя палата). Каждое новое правление начиналось со встречи короля со своими вассалами в Верхней палате. Связи феодального вассалитета, которые согласно закону переставали существовать с исчезновением одной из договаривающихся сторон (в этом случае речь шла о почившем короле), восстанавливались вновь после принесения клятвы верности и совершения оммажа. В исключительных случаях, когда было неясно, кто может стать наследником трона, для решения вопроса еще до коронации собиралась Верхняя палата, которая устанавливала легитимность претендентов.

Настоящее правление начиналось с принесения феодалами клятв сразу же после коронации. Дворяне, выстроившись согласно своему рангу, опускались на одно колено перед королем и присягали ему на верность. Каждый дворянин признавал себя человеком короля, и затем подтверждалось его право на владение феодом. И вслед за этим приносилась уже сама клятва в верности. В конце XIII в. разница между этими двумя клятвами была незначительной. Клятва в верности приносилась на Евангелии, и она не включала в себя взаимное обещание короля, как было в случае оммажа. Первая клятва носила более общий характер, и ее обязательства были взаимными.

Вассальные клятвы, которые приносили сразу после коронации, давали только высшие чиновники государства, дворяне, владельцы ленов и рыцари королевского домена. Но затем наступало время сорока дней, когда король был особенно занят. Начиная с последней четверти XII в. все владельцы феодов (за исключением только непредвиденных случаев) должны были принести клятву и получить подтверждение их права на земельные владения в течение 40 дней, в противном случае они могли их потерять. В правление короля Амори, когда был принят важный законодательный акт Иерусалимского королевства Assise sur la ligece (Ассиза о принесении обета верности сеньору, около 1 170 г.), не только главные владельцы ленов, но и каждый держатель фьефа должен был приносить присягу. Это значило, что клятву верности должны были принести 600 раз, по числу военнообязанных рыцарей. Возможно, их было больше. Сенешаль мог заменять короля при совершении этой утомительной церемонии, принимая присягу простых рыцарей.

В отдельных случаях, когда король сомневался в лояльности некоторых знатных феодалов, он мог потребовать принесения дополнительной присяги. Теперь уже от жителей городов, находившихся на их землях. Вряд ли все жители клялись в верности; за них это могли сделать присяжные Городской палаты, присягая королю или его представителю, тем самым подтверждая верность всех граждан.

Позднее, во второй половине XIII в., в торжественном заседании Верхней палаты начали принимать участие высшие иерархи церкви и магистры духовно-рыцарских орденов, главы итальянских коммун и, наконец, представители новых общественных институтов, таких как городские братства, которые заняли видное положение в то время анархии, которое наступило после крестового похода Фридриха II. Они отказались от своей пассивной роли и лично сами присягали на верность новому правителю. В тот период, когда феодальные связи ослабли, а государство и общество находились под угрозой распада, такая клятва могла иметь хоть какое-то практическое значение. Но это также свидетельствовало о закате феодального строя.

На протяжении двухсот лет своего существования Иерусалимское королевство прошло через несколько этапов развития. При сравнении с теми событиями, что происходили в то время в Европе, можно сказать, что институт монархии развивался в противоположном европейскому направлении. Европейские монархи накануне 1-го Крестового похода только начинали закладывать основы своей будущей власти. Король Франции Людовик VI был стеснен в передвижениях в пределах границ Иль-де-Франса. Короли Иерусалима обладали гораздо большей властью как в теории, так и на практике. В середине XIII в., когда в Западной Европе правили такие влиятельные личности, как Фридрих II, Святой Людовик X и Эдуард I, от короля Иерусалима осталась только тень.

Несмотря на то что первый правитель Иерусалима принял на себя скромное звание Защитника Гроба Господня, правил он твердой рукой, не проявляя ни малейшей слабости. Социальный состав класса воинов, сложившегося за время 1-го Крестового похода, способствовал существованию сильной монархии. На протяжении жизни более чем одного поколения королевский дом не имел никаких соперников, потому что ни один дворянин не мог похвастаться достаточно благородным происхождением и не обладал сильной властью, чтобы бросить вызов монарху. Поскольку положение класса воинов зависело от щедрости короля, их верность была гарантирована. Тем не менее не только отсутствие могущественной аристократии было положительным фактором для королей Иерусалима. Новое государство, чтобы выжить, прежде всего нуждалось в сильном властителе. Централизованное государство Англия сложилось, как многие утверждают, в результатах двух завоеваний: Нормандии – викингом Роллоном (91 1) и Англии – Вильгельмом Завоевателем (1066). В некотором смысле это было верно и для Латинского королевства. На протяжении первых десяти лет после завоевания Иерусалима королевство постоянно находилось в состоянии войны, и король был первым и основным командующим армии. Все его другие обязанности были вторичны. В этих обстоятельствах было невозможно следовать принципу разделения властей. Тем не менее в условиях формирования феодальной структуры короли Иерусалима проводили очень взвешенную внутреннюю политику, которая часто выражалась в нежелании наделять дворян новыми феодами. Готфрид Бульонский больше надеялся на доходы от городов, чем от феодов, дарованных его верным воинам, и Балдуин I проводил ту же политику. Однако отсутствие административной инфраструктуры, которая могла бы обеспечить эффективное управление на местном уровне, привело к раздаче феодов и созданию сеньорий.

В первой половине XII в. королевский домен был довольно большим. Он включал в себя почти всю древнюю Иудею и Самарию, а также побережье от Яффы до Аскалона, где находились земельные владения (апанаж), раздававшиеся отпрыскам королевской семьи. К домену относились главные порты страны – Акра и Тир, а также отдельные земли и замки. На протяжении пяти царствований от Готфрида Бульонского до Балдуина III земельные владения короны были больше и богаче всех остальных феодов, вместе взятых. Более того, на протяжении некоторого времени после завоевания дворяне редко передавали свои феоды наследникам, которые после их смерти отходили к короне.

Подобное положение начало медленно меняться во второй четверти столетия. Некоторые дворяне, наделенные фьефами, дали начало наследственным династиям. Некоторые отдаленные территории, такие как Трансиордания (образованная в 1115 г. и переданная в феод в 1140 г.), изменили баланс между владениями феодалов и собственностью короны. Но даже в это время перемен королевская власть сохранила свою силу. Законодательные акты, которые, возможно, восходят к временам Балдуина III (1143–1162), правление которого едва ли отличалось чем-либо новым в этой области, давали королю право конфискации фьефов без суда у их владельцев по разным причинам. Некоторые из них, такие как подстрекательство к бунту крестьян против короля, были признаваемы уважительной причиной в любом феодальном суде. Но перечень наказаний за другие правонарушения показывал, насколько королевская власть сохранила свои полномочия в середине XII в. Такие действия, как открытие морского порта и торгового пути в мусульманские страны, чеканка своей монеты и подделка королевских монет, сразу же влекли за собой наказание без решения суда. Это были королевские прерогативы и монопольные права, которые, несмотря на существование независимых сеньорий, монархи Иерусалима сумели удержать за собой. Более того, вплоть до конца XII в. корона сохраняла право надзора за земельными владениями феодалов. Это касалось не только сферы закона, существовали и другие области, в которых сеньоры не были свободны от королевской опеки. Присутствие короля в любом сеньориальном суде сразу же делало его «королевским». Верховенство королевской власти объясняет тот факт, что соглашения с итальянскими коммунами, что касалось также городов, расположенных на землях сеньории, заключала сама корона.

Влияние королевской власти на церковь было значительным. Первые попытки преобразовать королевство в церковное государство провалились, и даже просьбы патриарха передать Иерусалим и Яффу во временное владение церкви, хотя на это было получено согласие Готфрида Бульонского, так и не были удовлетворены. Та же просьба, с которой вновь обратились к королю, теперь уже Балдуину I, была столь же безуспешной. Единственным следствием этих обращений было появление патриаршего квартала в Иерусалиме вокруг храма Гроба Господня. Довольно странно, но церковь так никогда и не обрела политического веса в «королевстве Креста». О конфликте по поводу инвеституры, потрясшем европейское христианство, здесь было неизвестно. Фактически, несмотря на обращения к Риму по спорным вопросам выборов и симонии, король Иерусалима имел решающее влияние на выборы епископа. Следуя традиции, получившей письменное оформление в середине XII в., король имел право выбрать епископа из трех кандидатов, предложенных капитулом. Более того, во многих случаях король непосредственно влиял на выбор кандидатов, выдвигая своих фаворитов.

В середине XII в. аристократия укрепила свое положение за счет короны. Это выяснилось довольно скоро после принятия нового законодательства, которое способствовало росту владений баронов и укреплению их автономии. Споры о наследовании короны, возникшие, когда Балдуин III достиг совершеннолетия, привели к кратковременной гражданской войне (1152) с вдовствующей королевой Мелисендой, стремившейся к власти. Эта борьба, в процессе которой обе соперничавшие партии нуждались в помощи дворянства, сильно скомпрометировала монархию. Минуло одно поколение, и вновь вспыхнули споры за наследство после смерти отважного Балдуина IV Прокаженного (1185). Придворной партии, которую возглавили вдовствующая королева Агнес де Куртене, ее дочь Сибилла, не раз выходившая замуж, и Лузиньяны, противостояли местные дворяне, ведомые Раймундом III Триполийским, правителем Галилеи (граф Триполи с 1152 г., князь Галилейский и Тиверский с 1171 г.). Хотя королевская партия победила, новый король Ги де Лузиньян (1 186–1 190), муж Сибиллы и наследник ребенка-короля Балдуина V (1185–1186), никогда не пользовался уважением своих дворян и так и не смог вернуть утерянный престиж короне.

В этот период, незадолго до катастрофы в битве при Хат-тине (близ Тивериадского озера), проявилась новая тенденция в отношениях между монархией и дворянами. Два больших магната, Рено де Шатильон, правитель Трансиордании, и Раймунд III, граф Триполи и князь Галилеи, вели себя как независимые властители. Каждый из них проводил свою внешнюю политику. Так, Рено де Шатильон разорвал договор о мире, который гарантировал ему права прохода караванов из Египта в Дамаск, а Раймунд позволил мусульманам совершить набег на королевство через территорию Галилеи. Фатальный исход битвы при Хаттине (1187) окончательно подтвердил слабость монархии, и за власть стали соперничать магнаты-крестоносцы.

Ничто так не характеризует сложившееся положение, как тот факт, что вожди 3-го Крестового похода Ричард Львиное Сердце и Филипп II Август согласились поделить свои будущие завоевания, как будто в королевстве не существовало никакой законной власти. Быстрота, с какой европейские короли предложили корону Иерусалимского королевства сначала Конраду Монферратскому (1 190–1 192), а затем Генриху, графу Шампани (1192–1197), являет собой еще один пример беспомощности монархии.

С восшествием на престол Жана де Бриена (1210–1225) начало казаться, что для королевства, теперь сократившегося до одной пятой первоначальной территории, наступают времена стабильности. Но вскоре крестоносцы выступили в поход на Дамиетту в дельте Нила, и папский легат Пелагий заявил, что земли, завоеванные в Египте, не принадлежат Латинскому королевству. Жану пришлось убеждать папу, после того как поход провалился, что необходимо защитить права королевства в случае завоевания новых территорий в будущем крестовом походе.

Приход к власти в королевстве Фридриха II Гогенштауфена (1225–1243) означал окончательный упадок королевской власти. Среди множества титулов, что он носил, – «Император римлян», «Король германцев», «Король Сицилии» – титул «Король Иерусалима» был почетным, но не приносившим материальной выгоды. Прагматичный Гогенштауфен всегда был готов воспользоваться своими привилегиями крестоносца, но не воспринимал достаточно серьезно свои вытекающие из этого обязательства. Когда решалась судьба его германских и итальянских владений, Святая земля больше не фигурировала в его планах. Его известный крестовый поход, его блестящий успех, вызванный им скандал в христианском мире, когда отлученный от причастия крестоносец короновал сам себя в храме Гроба Господня, в то время как Иерусалим находился под интердиктом, – все это, вместе взятое, едва ли могло укрепить позиции монархии в распадавшемся государстве. После отъезда Фридриха из Святой земли в 1229 г. вплоть до 1243 г. правил его сын Конрад IV (скончался в 1254 г.), но королевская власть была фиктивной, потому что новый король так и не посетил ни разу Святую землю. Центральная власть полностью прекратила свое существование, на ее место пришли дворянство, духовно-рыцарские ордена и итальянские коммуны. Фарс с признанием в 1243 г. регентами принцессы Алисы (внучки короля Амори) и ее мужа Рауля де Суасона принес им только ни к чему не обязывающий титул и не дал никакой власти. Дворяне заявили, что это было сделано во имя закона, чтобы защитить права Конрада, сына франкской принцессы Изабели (дочери Жана де Бриена) и высокомерного Фридриха II. Печальный эпилог деяний героических королей.

Последние три монарха из династии Лузиньянов, бывшие королями Кипра, стали по праву наследования королями Иерусалима. Все усилия Гуго III (1268–1284), Жана I (1284–1285) и Генриха II (1285–1291) сохранить земли королевства, которые представляли собой не более чем несколько городов на побережье, были патетическими и напрасными. Все это означало только дополнительное финансовое и военное бремя для Кипра в отсутствие всякой надежды на европейское вмешательство и возвращение потерянных территорий. В 1277 г. корона Иерусалима была продана (с санкции Рима) Карлу I Анжуйскому, что было театральным действом, и совсем не созидательным. Отсутствующий претендент вытеснил на время Лузиньянов, но так и не стал правителем страны. С другой стороны, представители рода Лузиньянов, которые восстановили свое право на трон, правили с согласия духовно-рыцарских орденов и коммун, которые не признавали монарха, когда им это было выгодно. Когда Акру осадили в последний раз (1291), король Кипра и Иерусалима отважно проник в город и защищал его до тех пор, пока не была потеряна последняя надежда. Тогда он покинул последний христианский бастион в Святой земле и отправился на Кипр, свое островное королевство.

Глава 8 Система управления

Королевский двор Иерусалима претерпел много изменений с тех пор, как воины 1-го Крестового похода избрали своего первого правителя в храме Гроба Господня. Рост благосостояния королевства в XII в., соприкосновение с жизнью Востока и наглядный пример сказочных восточных дворов, их атмосфера, кухня и одеяния, сильно повлияли на двор франков на Востоке. Когда в конце XII в. дворы Европы посетила миссия из Латинского королевства, то зажиточные жители западных стран были поражены внешним видом ее участников – женоподобных, в роскошных одеждах, сильно надушенных и увешанных драгоценностями. Это посольство состояло из представителей церкви, которые приехали, чтобы просить финансовой помощи от Запада! Надо заметить, что королевский двор едва ли уступал в блеске церковным посланникам.

Первый дворец королей Иерусалима располагался в великолепной мечети Аль-Акса. Здесь территория первоначального храма выходила к южным стенам Иерусалима. Королевский дворец смотрел на древний город Давида, долину Кедрон и Масличную гору. Мечеть сильно пострадала, когда ее захватил Танкред во время штурма города. Он водрузил свое знамя на куполе и избавил мечеть от всех ее сокровищ. Но суровые воины Франции, должно быть, почувствовали, что сказка о прекрасном Востоке стала явью.

В этом дворце жили Готфрид Бульонский, Балдуин I и Балдуин II. Вероятно, при Балдуине II королевский дворец переехал из прекрасной мечети (недостатком которой было ее изолированное положение в редко населенном городе) в западную часть Иерусалима. Неясно, было ли построено новое здание королевского дворца или использована старая постройка; возможно, дворец разместился в бывшей резиденции главнокомандующего Фатимидов. Нам известно достоверно лишь то, что дворец был расположен вблизи цитадели, так называемой Башни Давида, и связан с ней. Цитадель лежала к северу, в то время как на западе дворец выходил к глубокому оврагу, который отрезал город от окружавшей его равнины, простиравшейся до кладбища Мамиллах. Это было традиционное место погребения горожан, а при крестоносцах оно стало кладбищем для духовенства храма Гроба Господня. На востоке обращенный к городу в пределах его стен дворец смотрел на греческий монастырь Святого Саввы и армянский монастырь Святого Иакова.

Как выглядел дворец, мы не знаем, так как не сохранились его описания того времени, и раскопки, подобные тем, что велись в окрестностях Башни Давида, не открыли нам свидетельств его былого величия. На карте Иерусалима XII в. дворец показан как здание в три или четыре этажа, окруженное стеной и фланкированное двумя круглыми угловыми башнями. Нижние этажи не видны за стеной; верхний этаж представлен в виде открытой галереи с аркадами. Крыша не плоская, что характерно для восточных стран, но западного типа с фронтоном, покрытая свинцовыми пластинами с декоративным узором.

Кроме Иерусалима королевские дворцы были в Акре и Тире. Дворец в Акре располагался в цитадели и стоял в центре внешней северной стены, по всей вероятности, в наиболее уязвимом месте оборонительных сооружений. Позднее он лишился своего военного облика, потому что в XIII в. новый пригород защитили прочным поясом стен. В итоге цитадель и дворец теперь были почти в центре столицы. Обычно замок служил резиденцией кастеляна, но на время визита короля и позже, когда король уже постоянно жил в Акре, он становился королевской резиденцией.

Как и во всех христианских странах Запада, Curia Regis (Суд короля) был главным органом государственного управления. Вероятно, примером в этой области была Франция. Этот факт легко объяснить, если принять во внимание происхождение правившей династии и класса воинов королевства. Однако следует заметить, что в начале XI в. различия между королевскими дворами Европы были незначительными. Двор Иерусалима, имевший консервативную природу, был подобен дворам норманнской Англии, Франции времен Капетингов и герцогов Нормандии, которые обладали реальной властью. Начав свое существование в сходных условиях, в течение XII в. европейские дворы выработали механизм управления, отвечавший процессам сосредоточения всей власти в руках монарха и новым реалиям экономической жизни. Процесс разграничения властных полномочий привел к тому, что Curia Regis стал колыбелью системы государственного управления. Выделились отдельные административная, судебная и законодательная власти. Подобного не случилось в Латинском королевстве. Его централизованная система управления закоснела на той стадии, которую она достигла где-то в 1125 г., поколение спустя с момента завоевания, и не претерпела коренных изменений вплоть до падения королевства в 1291 г. К концу существования Первого королевства (1187) этот механизм управления стал анахронизмом, а во времена Второго королевства он уже окончательно устарел.

Нелегко объяснить заторможенность его развития, а точнее, отсутствие развития. Видимо, сошлись вместе три главных фактора, которые сформировали его характерные особенности. Во-первых, нужно сказать о том, что первое поколение жило в условиях постоянных военных действий, не прекращавшихся с момента завоевания страны, что породило необходимость направить все усилия государства на решение вопросов ведения войны, дальнейшей экспансии и обороны. На этом этапе вопрос функционирования центрального аппарата управления, не говоря уже о необходимости системного развития административных функций, приобрел второстепенное значение. Особое внимание уделялось военным нуждам и эффективному управлению на местном уровне, необходимо было координировать усилия, чтобы обеспечить средствами существования короля и его вассалов, которые кое-как перебивались.

Второй фактор, который объясняет особенности развития Латинского королевства, связан с эволюцией феодализма как системы управления в государстве крестоносцев. Его отправной точкой были сильная монархия и подчинявшиеся ей дворяне-вассалы. Но если в XII в. в Западной Европе росло могущество монархии, боровшейся с центробежными тенденциями, и в итоге автономные административные единицы были интегрированы в состав королевства, то в Латинском королевстве наблюдались обратные процессы. Во второй половине XII в. нобилитет, или, выражаясь точнее, крупные магнаты стали доминировать в управлении страной. Королевские прерогативы были при молчаливом согласии сторон упразднены, и система эффективного управления сложилась на местном уровне, поскольку основные функции управления осуществлялись в рамках феодальных образований, настроенных враждебно к вмешательству центральных властей, и достаточно сильных, чтобы успешно противостоять им. Таким образом, для становления центральной администрации практически не оставалось возможностей.

Наконец, мы можем сделать еще один вывод из всего вышеперечисленного – это как бы иной аспект того же самого явления – и считать его третьим фактором, повлиявшим на развитие Латинского королевства. Этот фактор – образование Верхней палаты (la Haute Court), традиционного места встречи короля, который был ее председателем и судьей, и его вассалов для принятия совместных решений. Этот институт был выражением феодальной системы, для которой характерны патриархальные взаимоотношения. Однако в Латинском королевстве обязанность вассала «оказать помощь и дать совет» своему сеньору стала привилегией. В скором времени она была подтверждена сводом правил, которые обязывали короля не только просить совета, но также и следовать ему. В какой-то степени легитимность королевских решений стала зависеть от согласия Верхней палаты, которая тем самым могла воспрепятствовать планам короля и проведению его политики. Верхняя палата стала главной шестеренкой в механизме управления, который сильно ограничивал реальное правление короля и препятствовал созданию специализированных институтов.

В итоге королевский механизм управления хотя и развивался, но мало чем отличался от первоначального. Сохранялась опора на государственные учреждения, исторически восходившие к каролингской традиции управления вотчинами короля. Когда монархи Европы приступили к упразднению этих учреждений или преобразованию некоторых из них в почетные синекуры, Латинское королевство продолжало опираться на них как на единственные центральные исполнительные органы на протяжении двухсот лет своего существования.

Верхняя палата в наибольшей степени в сравнении с другими институтами характеризует Латинское королевство. Название палаты на латинском языке было Curia generalis (Высокая курия), на французском языке – Parlement. Только в юридических договорах ее называют Haute Court. Начиная с XII в. и до середины XIII в. в ее состав входили исключительно бароны. Впоследствии в нее вошли представители духовенства и горожан. В Верхней палате король встречался с теми ленниками, которые получили фьеф (была ли это сеньория, просто фьеф или фьеф-рента) непосредственно от него. Дарение королем фьефа и принесение его новым владетелем оммажа сеньору устанавливало законную связь между королем и его непосредственными вассалами. Как было принято, на встрече в Верхней палате присутствовали как крупные землевладельцы-бароны, так и вассалы королевского домена, которые были простыми рыцарями из королевской свиты, получавшие свои фьефы на условиях несения ими военной службы. На практике решающий голос имели только «магнаты» королевства. В «недемократичную» эпоху Средневековья имело значение не количество голосов, а их вес. Присутствие простых вассалов со своим мнением, если только они не были фаворитами при короле или входили в его свиту, было чисто декоративным.

Заседания Верхней палаты посещали не более двух десятков дворян (таковым было в основном число крупных землевладельцев), но обычно их было меньше. Согласно закону для кворума было необходимо присутствие только короля и трех крупных землевладельцев, но для того, чтобы успешно провести сессию суда, необходимо было также наличие специалистов.

В составе Верхней палаты в правление короля Амори в 1162 г. произошли значительные изменения. Известный законодательный акт Assise sur la ligese (Ассиза о принесении обета верности сеньору), влияние которого вскоре почувствовалось почти в каждой области общественной жизни, провозглашал, что отныне все владельцы фьефов в королевстве (как крупных, так и мелких) должны были приносить присягу на верность непосредственно королю. Тем самым они становились равными друг другу и получали право участвовать в заседаниях Верхней палаты. Это могло серьезно увеличить количество участников, поскольку в королевстве было более 600 держателей фьефов. Однако на практике простые вассалы посещали заседания палаты только в случае организации военного похода или другого экстраординарного события, и нам известны несколько таких случаев. Вполне возможно, что заседания Верхней палаты в Иерусалиме и Акре посещали местные рыцари, но они не влияли на принятие ее решений; в ней всегда преобладали магнаты.

Состав Верхней палаты изменился снова около 1232 г., когда в процессе революционного движения против Фридриха II Гогенштауфена, возглавляемого могущественными аристократами Ибелинами, возник новый общественный институт, который, оттеснив Верхнюю палату от власти на целых 12 лет, принял на себя его функции. Это была так называемая Коммуна Акры, в действительности собрание владельцев земельных владений, которая представляла «общину королевства» Иерусалима. Используя организационную форму братства, религиозной благотворительной ассоциации, патроном которой стал святой Андрей, это собрание превратилось в легальный революционный орган. Стремясь обеспечить себе широкую общественную поддержку, коммуна открыла свои двери рыцарям и дворянам, которые совместно с горожанами города принесли клятву взаимной верности и избрали руководителей коммуны. Эксперимент продолжался недолгое время, и вместе с исчезновением опасности со стороны Гогенштауфена, который якобы угрожал конституции, коммуна была распущена, и Верхняя палата вновь пришла к власти. Но это событие имело свои последствия. Например, была предпринята попытка ввести в Верхней палате обязательную официальную регистрацию в письменном виде рассматриваемых вопросов и принятых решений. Это имело место в 1250 г. во время пребывания Святого Людовика IX в Святой земле на совместном заседании Верхней палаты и Палаты граждан, представлявшей интересы горожан. Предложение о реформе не прошло, но идея проведения общественных дискуссий была замечательна уже сама по себе. Позднее, когда перестали проводить совместные заседания двух палат, в работе Верхней палаты были отмечены значительные изменения. Начиная с XII в. главы духовно-рыцарских орденов, не будучи вассалами короля в обычном значении слова, участвовали в заседаниях Верхней палаты. Их присутствие могло быть оправдано тем, что они имели большие земельные владения, но основной причиной было то, что они были едва ли не главной военной силой в королевстве. Присутствие высшего духовенства, также владельцев больших феодов, в действительности отражало их традиционное положение в христианском обществе. К дворянам, прелатам и главам рыцарских орденов в конце XII в. присоединились новые члены общества, что было следствием нового расклада сил в политике. Самыми важными среди них, вне сомнения, были представители самоуправлявшихся итальянских коммун. Их также на вполне законных основаниях можно было рассматривать как владельцев больших ленов, но право участвовать в заседаниях им опять же обеспечивала их морская мощь, военные отряды и значительные состояния. Представители Венеции, Генуи и Пизы участвовали во всех важных заседаниях Верхней палаты.

Вслед за итальянскими коммунами во второй половине XIII в. настал черед городских братств. Остается загадкой, было ли участие в заседаниях Верхней палаты старшин братств следствием нового правила – принесение клятвы верности своим сюзеренам, – или сама эта клятва объяснялась их почетным правом участвовать в феодальном собрании. Факт остается фактом, что во второй половине XIII в. они участвовали в прениях в Верхней палате.

Таким образом, сугубо феодальный институт Curia Regis первой половины XII в. медленно менялся, обретая новые черты. Но он так и не стал парламентом или своего рода Генеральными штатами, неким представительным органом. В конце XIII в. Haute Court был местом встречи различных властных сил общества, собранием тех, кто имел в нем вес. Если бы Верхней палате было отпущено больше времени, то она могла бы в русле общественного развития той эпохи осуществить на деле принцип представительства, хотя это и потребовало бы необходимых изменений во всей структуре королевства.

Изменения в составе палаты сопровождались эволюцией ее прав. Этому процессу в XIII в. противились юристы королевства, настаивавшие на сохранении в «неизменном виде» общественных институтов, учрежденных якобы высокочтимым Готфридом Бульонским. Их доводы отражали явное неприятие жителями Средневековья всех новых явлений. Тем не менее Верхняя палата постепенно превратилась из консультативного учреждения в государственный де-факто орган, управлявший страной. Было бы довольно сложно перечислить все его функции, но Верхняя палата, можно сказать, участвовала на равных с монархом в управлении государством. Вдобавок Верхняя палата была инструментом, посредством которого, наряду с важными государственными чиновниками, монарх осуществлял свои полномочия в качестве официального лица, находившегося во главе феодальной пирамиды. Различие между суверенной властью и властью сюзерена, возможно, не всегда было понятным современникам той эпохи. Тем не менее такое различие существовало, и Верхняя палата имела особое положение в этих делах.

Как глава государства и командующий армией, король решал политические вопросы. К ним относились подписание договоров, объявление войны и заключение мира. Традиционно всеми этими делами занимался не один король. Окончательные решения принимались только после обсуждения вопроса с Верхней палатой. Вследствие сложившейся практики международных отношений многие королевские браки, за которыми стояли политические союзы Балдуина I, также становились предметом обсуждения с целью принятия окончательного решения. Нам известно о частых случаях расхождения во мнениях среди членов Верхней палаты, что является доказательством реально имевших место дискуссий. В одном случае, например, когда решался вопрос, осаждать Аскалон или Тир (1 123), прибегли к верному средству – положиться на волю Божью: клочок пергамента с написанным на нем названием города должен был вынуть мальчик. Но члены Верхней палаты, каким бы гармоничным ни казалось их сотрудничество с королем, могли только советовать, окончательное решение принимал король.

Однако в первой половине XII в. функции Curia Regis вышли за рамки только совещательного органа. Приобрел актуальность вопрос выбора наследника короля в условиях, когда наследственное право давало возможность претендовать на трон, но этого было недостаточно для получения титула. Дом Готфридов призвал Балдуина I наследовать своему брату, несмотря на противодействие Танкреда и патриарха (1 100). Королевский суд вызвал также из Эдессы кузена Балдуина I, будущего Балдуина II, несмотря на законные притязания отсутствующего брата Евстахия Булонского. Верхняя палата принудила Амори развестись с женой (1162), до того как признать его законным наследником его брата Балдуина III. Таким образом, во всех вопросах наследования Верхняя палата играла решающую роль, являясь не только консультативным органом. Тем не менее в 1176 г. Балдуин IV сломил сопротивление крупных феодалов и дал согласие на брак своей сестры и возможной наследницы Сибиллы с Вильгельмом Длинным Мечом, а в 1180 г. с Ги де Лузиньяном.

В вопросах мира, войны и международных соглашений ситуация была совсем иной. Несмотря на то что слово короля оставалось решающим, положение требовало сотрудничества крупных феодалов и рыцарей, мнение которых принималось во внимание. В кризисных ситуациях Верхняя палата могла действовать энергично. Согласно известному соглашению патриарха Вармунда с венецианцами (1123) во время пребывания Балдуина II в плену, мы, к своему удивлению, узнаем, что дворяне были готовы заставить короля после его освобождения следовать условиям соглашения, в противном случае они не собирались признавать его своим законным правителем.

Трудно сказать, в каких случаях в процессе управления страной король выступал как верховный правитель, а в каких – как сюзерен. Мы можем рассматривать обсуждение крупными феодалами условий брака принцесс как их непосредственную обязанность в качестве вассалов короля давать советы своему правителю. Такие процедуры были обычны в каждом феодальном суде, где вассалы правителя обсуждали его семейные дела. Брак в королевской семье значил больше, чем обычный семейный вопрос, чем будущее какого-либо манора или замка. Любой брак на государственном уровне предполагал также заключение политического союза, имевшего важные экономические и военные аспекты. Дискуссии о таких значимых делах в Верхней палате были в действительности обсуждениями внешней политики королевства.

Взимание налогов, не имевших феодального характера, находилось в компетенции короля как суверена. Пока королевские доходы имели чисто феодальные источники, не было необходимости в особых соглашениях, поскольку все шло по заведенному распорядку. Однако это не касалось введения чрезвычайных налогов. Так, в 1 166 г., в преддверии очередной кампании против Египта, король Амори провел заседание Верхней палаты в Наблусе, на котором было принято решение (вероятно, совместно с представителями зажиточных горожан) о введении десятины на все движимое имущество в королевстве. Указ о введении еще одного не-феодального налога был принят в 1 183 г. собранием Верхней палаты в Иерусалиме, которым облагалось все движимое и недвижимое имущество, принадлежавшее каждому жителю страны, невзирая на его пол и вероисповедание. Исключительный характер этого налога требовал согласия всех, кого он касался, и тех, кто представлял горожан, то есть палаты.

Как бы ни были важны полномочия Верхней палаты, вся ее деятельность основывалась на том, что именно здесь было место встречи короля с его вассалами, здесь отправлялось правосудие. В этой роли Верхняя палата или ее законный кворум (три вассала и король) заседала постоянно. Правосудие, или, вернее, судопроизводство, представляло тогда собой более обширное поле деятельности в сравнении с нашим временем. Оно рассматривало все личные дела между вассалами короля (ratione personae) и все дела, касавшиеся владения вассалами своих феодов (ratione materie). Уголовное и гражданское судопроизводство, имевшее отношение к этим делам, также находилось исключительно в компетенции суда. Убийство, изнасилование, словесная угроза и оскорбление действием, государственная измена или оскорбление монарха (lèse-majesté) – все эти преступления рассматривались как нарушение феодальных законов, и их виновников судил сам король в Высоком суде. С другой стороны, все дела о феодальных владениях, наследовании, опеке, обязательствах, являвшихся следствием оммажа (то есть касавшихся феодального служения), также подпадали под его юрисдикцию. Более того, дела об отчуждении имущества, продаже, сдаче внаем и аренде феодов могли быть решены только в Верхней палате. В последнем случае решение суда было не просто обязывающим, но и «регистрационным», гарантировавшим права собственности обеих сторон. Письменный акт о продаже или отчуждении имущества был не больше чем aide-mémoire (памятной запиской), а не законным доказательством.

В полномочия Верхней палаты входило право судить не только королевских вассалов, но и самого короля. Это была теория чистого феодализма, как заявляли юристы крестоносцев. В действительности следов этого в истории королевства нет. Несомненно, что иск монастыря Богородицы против короны был рассмотрен королевой Мелисендой на заседании Верхней палаты. К сожалению, сохранившаяся королевская грамота не сообщает, было ли это решением суда или результатом соглашения между королевой и монахами, письменно зафиксированным судом (это было делом об отчуждении земли).

В конце XII в., когда во всех королевских судах в Западной Европе были организованы своего рода специализированные подразделения с обученным персоналом для рассмотрения различного рода дел, суд в Латинском королевстве работал по старым правилам. В структуре суда за двести лет его существования не произошло никаких изменений.

Судопроизводство вело к развитию законодательства. Характерное для Средневековья неприятие всего нового часто влекло за собой приверженность к якобы уже имевшемуся «старому закону». Не привносилось ничего нового, закон просто по-разному интерпретировали или иначе формулировали. Однако в этом случае крестоносцы были менее консервативны, чем их европейские современники. Как только было образовано королевство, оно порвало с традиционной теорией законодательства. Были приняты новые законы, хотя большинство из них относились к области прецедентного права. Решения суда создавали прецеденты, которые получали силу закона. Судебные решения создавали прецедент и получали силу закона, то есть судебное решение становилось законом. Верхняя палата, осуществлявшая правосудие, была также законодательным органом.

Несмотря на то что большая часть законов обычного права и процессуальные нормы, которые разработали в середине XIII в. Филипп Наваррский (1 195–?) и известный юрист Жан д’Ибелин, правитель Яффы, относились к прецедентному праву, законодательство начинало меняться. Имела место сознательная попытка закрепить законодательное право за королем и дворянством, потому что на новые требования обычное право не давало ответа. Административные указы принимал король, и за их неисполнение могло последовать наказание. Но даже в этом случае им оказывалось противодействие, как это произошло с гротескным распоряжением одного из Балдуинов – приказавшего убирать улицы города под угрозой штрафа. Палата граждан не была расположена выполнять этот полезный для здоровья граждан указ, поскольку решение было принято без ее согласия. С другой стороны, любое важное законодательство могла принять только Верхняя палата. Если верить поздней традиции XIII в., монархия учредила в первые годы существования королевства комитет по кодификации права. После знакомства с положением в данной области в других странах и по здравом размышлении комитет предложил свод законов для королевства. Вся эта на удивление эффективная деятельность начала XII в. в стиле политики просвещения вызывает обоснованные подозрения и заставляет вспомнить легенды о великих древнегреческих и древнеримских законодателях. С другой стороны, нет сомнения в том, что законы предлагались королевскому суду и после обсуждения принимались и копии одобренных законов хранились как «Письма Гроба Господня» в самой главной святыне королевства. Эти законы называются ассизы и имеют то же значение, что и законы в Нормандии и Англии. Существовал целый свод таких законов, по которым разбирали уголовные, земельные и гражданские дела, и они же определяли процедуру их рассмотрения. Подобная активная законодательная деятельность велась в XII в., но, видимо, в XIII в. пошла на спад. Все вместе, и законодательство XII в., и накопившиеся за сто лет прецеденты, могли быть вполне достаточны для потребностей страны, но мы осмелимся предположить, что стремление к нововведениям угасло. Дворяне все больше цеплялись за «старый закон», который стал священным и неприкосновенным. Хотя Верхняя палата и могла принять какое-либо новшество, она считала себя хранителем и защитником древних законов, обычаев и свобод.

Первостепенное значение Верхней палаты крестоносцев в качестве главного фактора управления объясняет вспомогательную роль исполнительных органов, а именно высших должностных лиц и чиновников королевства. Верхняя палата присвоила себе многие королевские полномочия, в то время как другая их часть перешла к крупным землевладельцам, которые становились все более независимыми. Это не оставляло много места для деятельности королевской администрации и объясняет тот факт, что мы не знаем о каких-либо попытках Верхней палаты контролировать знатных должностных лиц, как это было сделано, например, в Англии, в так называемой «Бумажной Конституции» 1244 г. или в Оксфордских провизиях 1258 г. Местное дворянство никогда не рассматривало занятие высших постов в качестве наследственной привилегии. В каждом поколении знатных дворянских фамилий были те, кто стремился добиться высших должностей. Но считалось, что они это делают из карьерных соображений, ведь у дворянина могли быть свои интересы и в Верхней палате, и в администрации своих собственных владений. Поэтому королевская власть могла свободно решать, кому предоставить те или иные должности, даже недавно приехавшим в королевство дворянам.

В этих обстоятельствах высшие должности в королевстве не соответствовали таковым на Западе. Когда придворная должность сенешаля в Западной Европе приобрела значительный вес, французский король Филипп II Август оставил ее вакантной, что привело в итоге к ее упадку. Ничего подобного не наблюдалось в Иерусалимском королевстве.

Здесь коннетабль был более важной фигурой, хотя у сенешаля и были заслуги в прошлом. Главной отличительной причиной при сравнении положения этих двух должностей в Европе и королевстве был тот факт, что коннетабль, возглавлявший армию, не только играл важнейшую роль в охваченной войной стране, но и осуществлял свои властные полномочия в той единственной области, в которой мнение короля никогда не оспаривалось. Сенешаль мог председательствовать в Верхней палате в отсутствие короля (за исключением тех случаев, когда рассматривались уголовные дела и спорные дела о земельных владениях, которые не были инициированы в присутствии короля). Однако власти у него было не больше, чем у короля, который был не более чем primus inter pares (первый среди равных), председательствуя в Верхней палате.

Сенешаль, как личный представитель короля, мог председательствовать на заседаниях Верхней палаты во времена мира. На войне он командовал войсками короля. В остальное время сенешаль управлял королевскими финансами. Конечно, казначейство и департамент финансов так и не вышли на уровень норманнского казначейства. Однако управление Secrete (так назывался департамент в письменных источниках Иерусалимского королевства и Кипра) было важной обязанностью сенешаля. Он назначал и контролировал работу писцов и чиновников различного ранга, занимался сбором королевских доходов или отдавал его на откуп за большие деньги. Поскольку сенешаль распоряжался финансами, он был обязан поддерживать в должном состоянии королевские замки, обеспечивал их продовольствием и комплектовал гарнизоны, не вмешиваясь в решение военных вопросов.

Военное министерство, как уже говорилось, возглавлял коннетабль и его помощник маршал. Между ними существовала особая, довольно необычная связь, ведь маршал был обязан своей должностью коннетаблю. Подобная взаимосвязь была характерной чертой Латинского королевства. За свою службу коннетабль получал от короля феод, часть которого он передавал маршалу в качестве основного содержания. Основной обязанностью коннетабля было поддерживать на должном уровне боеспособность армии и ее материальную часть и осуществлять командование. Он проверял выполнение крупными землевладельцами своих обязательств выставить определенное количество воинов, которых он должен был принять и вооружить. В походах он имел право судить по законам военного времени, хотя правосудие было прерогативой вассалов. В армии всегда было много заносчивых аристократов, и поэтому власть коннетабля ограничивали укоренившиеся обычаи, особенно когда дело касалось дворян. Но феодальное войско было только частью армии. В случае крайней опасности и чрезвычайного положения король и знать нанимали рыцарей, сержантов и оруженосцев рыцарей. Коннетабль непосредственно отвечал за их содержание и выдачу жалованья. Он представлял в суде их требования и жалобы. Вероятно, в таких случаях в отсутствие короля он лично председательствовал в суде. Основной обязанностью маршала был уход за лошадьми и раздел военных трофеев, в первую очередь боевых коней. Если конь пал в битве, то за его заменой обращались к маршалу. Эта должность никогда не имела особого значения.

Гофмейстер имел более тесные связи с королем, чем другие высшие сановники, и его должность сохранила много старых черт, которые были обязаны его службе при королевском дворе. Его должность, по крайней мере в XII в., давала право владеть феодом с пятью деревнями, стоимость которого оценивалась в 7500 безантов. Это приносило годовой доход около 1 тысячи безантов (рассчитанный из 15 % годовых), то есть это был доход двух рыцарских феодов. Гофмейстер отвечал за проведение церемонии присяги на верность королевских вассалов, за расходы королевского двора и распоряжался слугами.

Косность центрального механизма управления ни в чем не проявляется так явно, как в отсутствии развития в деятельности канцелярии. Когда королевские канцелярии во всей Европе становились ключевыми учреждениями, принимая на себя новые функции и расширяя поле своей деятельности, способствуя беспрецедентному усилению монархической власти, канцелярия Иерусалима пребывала в застое. Хотя во главе ее всегда стоял прелат, иногда достаточно влиятельный, незаметно, чтобы она когда-либо оказывала влияние на королевскую политику. Не сформировался также и секретариат. Чаще всего сам глава канцелярии писал указы или диктовал их, а иногда другой прелат замещал его. Среди указов преобладали дарственные грамоты (хотя возможно, что это ошибочное представление, ведь мы судим по сохранившимся грамотам). Канцелярия никогда не занималась вопросами судопроизводства, не была связана с другими учреждениями и вела только королевскую корреспонденцию и, возможно, занималась регистрацией событий.

Мы уже перечислили основные причины, которые препятствовали развитию системы центрального управления. Вследствие растущей автономии феодальных владений нам следует искать ее ростки на местном уровне. В этом случае королевский домен должен рассматриваться как одна из сеньорий или, скорее, как объединение нескольких земельных владений, принадлежавших короне.

Глава 9 Маноры – управление на местном уровне

Сеньории и карта феодальных владений королевства

Природа и политика не терпят пустоты. Как только прерогативы короля ограничивали, а власть центра слабела, в дело вступала аристократия. Таким образом, во второй половине XII в. при менее эффективном правлении центра управление страной перешло на местный уровень в сеньории.

История становления сеньории мало известна, и не всегда удается ее проследить. Мы уже говорили о том, что монархия, по крайней мере в лице двух первых королей Готфрида Бульонского и его брата Балдуина I, довольно неохотно жаловала замлевладения своим соратникам по оружию. Была ли тому причиной бедность королевства или, что более вероятно, опасение, что появится земельная аристократия, способная бросить вызов короне, но власть начала проводить политику, почти неизвестную в Европе. Чтобы наградить вассалов за службу и гарантировать выполнение ими своих обязанностей в дальнейшем, короли Иерусалима выплачивали им денежное содержание вместо дарования земельных владений. Это было естественно для королевства, которое и после франкского завоевания продолжало развивать традиционную для Ближнего Востока денежную экономику. Первые фьефы были денежными фьефами, хотя и не всегда имели ту форму, которая позднее получила распространение под названием fief de besant (безантный фьеф).

Если бы подобная политика проводилась последовательно, то она привела бы к созданию псевдофеодального государства с дворянством на жалованье, которое функционировало бы подобно бюрократическому аппарату. Можно было пойти и по эволюционному пути, имевшему место в соседних мусульманских странах. Там икта (или феод), по крайней мере, вначале следовала той же линии развития. Преданность мусульманской аристократии, как и ее средства к существованию, также гарантировались денежными выплатами из государственной казны.

Однако политика отказа от создания сеньорий не пережила первых двух царствований. Уже в правление Готфрида Бульонского произошло событие, которое вряд ли пришлось по вкусу королю, – возникло княжество Галилея со столицей в Тиверии, подобное большой сеньории. Его правитель Танкред не собирался, по всей видимости, управлять фьефом, который зависел бы от монарха в Иерусалиме, но хотел создать независимое государство на севере страны. Будущее государство должно было включать Тиверию с Галилейским озером как географическим центром и все земли за Иорданом вплоть до границ Дамасского эмирата на востоке и до реки Ярмук на юге, в то время как западная граница должна была выходить к Средиземному морю и охватывать всю Галилею. Город Хайфа, который, по словам Танкреда, был обещан ему умиравшим Готфридом Бульонским (1 100), должен был служить выходом к морю. Танкред принял титул princeps (князь), который подобал не вассалу короля, но скорее независимому властителю (как и титул «князь Антиохии»). Исторические обстоятельства заставили Танкреда отправиться в Антиохию, позволив Балдуину I включить это потенциальное государство в состав своего королевства. Этот большой район, впоследствии сократившийся до Галилеи, затем в качестве манора был пожалован одному из аристократов королевства. Правитель Галилеи (он был единственным среди вассалов короля, кто сделал это) принял титул «князь», что напомнило об амбициях Танкреда.

Создание обширного княжества Галилея было явлением исключительным по нескольким причинам. В основном образование сеньорий пришлось на первую четверть XII в. В последние годы правления Балдуина I и во время правления Балдуина II (1118–1131) были проведены границы земельных владений, хотя новые продолжали появляться и в третьей четверти столетия.

Большим по площади синьориям, как и всем феодальным образованиям, была присуща неспособность обеспечения эффективного административного управления и выполнения общественных функций, главнейшей из которых была воинская повинность. Европа, которая постоянно подвергалась нашествиям варваров, перешла к натуральному хозяйству, и ее первые средневековые королевства раскололись на относительно небольшие и псевдонезависимые территориальные образования, чье выживание было гарантировано только одним источником богатства – земельной собственностью. Положение в Латинском королевстве было совершенно иным. Денежная экономика утвердилась здесь еще до прихода крестоносцев, и в новых латинских образованиях не собирались отказываться от денежного обращения. При его помощи можно было создать систему управления, которая опиралась бы на наемную армию и получавшую жалованье бюрократию. Вновь возникшее государство не зависело от таких экономических условий, как наличие сельской бартерной экономики. Феодальная система утвердилась в государствах крестоносцев частично вследствие их военного характера, но в основном благодаря ментальности европейского рыцарства и дворянства, которых объединяли традиционные общественные связи. Феодальная практика была для европейцев единственно известным сводом законов, и этот фактор был определяющим при переносе всей феодальной системы в целом в новое королевство.

В то время как введение этой системы можно объяснить уже имевшимся опытом и целесообразностью, ее окостеневший, неизменный характер подчеркивает «колонизаторский дух» королевства. В этом проявлялась слепая приверженность прошлому, которое не только прославлялось, но и освящалось. Так, дух Франции XII столетия сохранялся в Латинском королевстве вплоть до конца XIII в., когда французское государство уже необратимо изменилось.

После ряда попыток ограничить процесс создания маноров вернулись к привычной европейской практике. Соратники Готфрида Бульонского и Балдуина I, да и те рыцари, что прибыли позднее и служили уже под началом Балдуина II, рассчитывали на получение фьефа, который обеспечил бы им положение в обществе и средства к существованию. Их требования не шли вразрез с интересами монархии и не могли ее ослабить. Ни один средневековый правитель не хотел быть королем нищих и слуг-наемников. Более того, политика создания поселений и колонизации территорий, как и налаживание эффективного управления, способствовала образованию фьефов для класса рыцарей-воинов.

Наши источники ничего не говорят о природе первых земельных пожалований. Нам неизвестно, почему некоторые фьефы стали независимыми манорами, в то время как другие остались обыкновенными ленами в королевском домене. Возможно, размер фьефа и ранг дворянина или его близость к королю каким-то образом определяли его положение в феодальной иерархии. Предположительно так было на начальной стадии существования королевства, но существование маноров с двумя или тремя вассалами (были и многие им подобные) едва ли служит доказательством этого. Каковым бы ни было объяснение, следует признать, что первоначальное пожалование леном обусловливало его будущий феодальный статус как манора или фьефа, когда вассал приносил присягу на верность. Некоторые из земельных пожалований, бывших вначале простыми фьефами, позднее становились манорами. Это часто происходило там, где центром фьефа был замок или город. Вполне возможно предположить, что были случаи незаконного захвата земель в этом феодальном христианском государстве, твердо следовавшем букве закона.

Манор имел определенную степень автономии, которой никогда не было у обыкновенного фьефа. Позднее законодательство крестоносцев признало за сеньорией или манором право отправления правосудия, право печати и чеканки монет. Его владелец имел право на феодальный суд, в компетенции которого было рассмотрение всех видов правонарушений, начиная с мелких и заканчивая тяжкими преступлениями. В его состав входили вассалы манора, для кворума было необходимо присутствие трех из них. Если такого количества вассалов у владельца манора не было, то его сюзерен был обязан выделить их ему из своей свиты. Второй привилегией было право иметь свинцовую печать (в отличие от обычной восковой) для подтверждения законности документов. Третьей привилегией было осуществление юрисдикции над городскими судами и манориальными судами в сельской местности.

Если манор был образован, то его никогда не могли упразднить как единое целое. Его владельцы могли меняться, правящая династия могла пресечься, он мог быть присоединен к другому поместью того же владельца, доставшегося ему в результате брачного союза, получения наследства или обычной покупки, но, несмотря на все эти перемены, сеньория продолжала существовать. Франкский барон, у которого было несколько маноров, даже если они граничили друг с другом, управлял каждым как отдельным поместьем. Феодальный суд мог иметь место только в сеньории. Понятие феодального вассалитета, который объединял также членов семьи и ее вассалов, делала более ярко выраженным и система его управления. Те же черты, что были присущи феодальному суду манора, были характерны и для городского суда, который, вероятно, следовал феодальному институту в качестве образца. Городской суд в любом городе действовал независимо от других подобных судов и не был связан с ними.

Сеньории крестоносцев не создавались по особому генеральному плану. На самом деле вряд ли было хотя бы намерение самого планирования. Представление о том, что Готфрид Бульонский и Балдуин I делили королевство на сеньории, подобно ветхозаветному Моисею, делящему Землю обетованную между коленами Израиля, только теперь в Средние века, должно быть отнесено к области легенд, одной из многих, сочиненных законоведами крестоносцев в XIII в.

Превратности войны и завоеваний, давление со стороны рыцарей и дворянства и стратегические потребности обороны провели границы маноров. Типичным был случай с княжеством Галилея. Грандиозный план Танкреда закончился ничем. Но что случилось с земельными владениями? Хайфа (захваченная в 1 100 г.), желанный порт, стала небольшой независимой сеньорией. Вся западная часть бывшего княжества была разделена на несколько независимых маноров. Некоторые непосредственно были созданы короной, другие начали свое существование как фьефы княжества Галилея, но очень быстро стали независимыми и непосредственными вассалами короны. Возможно, их намерение уйти из-под власти своего сеньора могло быть благосклонно воспринято монархом, который был далек от сочувствия знатным феодалам, видя, как они теряют свои владения, ведь он приобретал прямых вассалов за их счет. Так, например, два замка, построенные князьями Галилеи, – Торон (Тибнин) и Шатель-Нёф (Хунин), стали независимыми держателями ленов короны. С другой стороны, когда некоторые фьефы королевского домена становились независимыми, монархия сама теряла свои сеньории. Так, к югу от королевского города Тир небольшая сеньория Скандалион (Искендерун) была образована из королевских земель.

Самыми важными манорами королевства были княжество Галилея и сеньория Трансиордания. Княжество Галилея, окончательно сложившееся во второй четверти XII в., занимало лишь гористую часть этой области. На востоке к ней относилось Тивериадское озеро, но княжество претендовало на совместное владение с Дамаском сирийскими Голанскими высотами, простиравшимися до границ Дамаска. Поскольку по молчаливому соглашению на плато Голан ни одна из сторон не имела укреплений, претензия была чисто номинальной. Тем не менее князья Галилеи получали значительный доход от этих обширных территорий вплоть до катастрофы под Хаттином. На западе княжество потеряло предполагаемый выход к морю, часть здешних земель была поделена между короной и независимыми владетелями маноров.

Большая сеньория Трансиордания простиралась от Ярмука (или, возможно, от реки Эз-Зарка, библейской Йабок) на севере до порта крестоносцев Акаба на побережье Красного моря. Стратегическое положение сеньории было чрезвычайно важным для обороны королевства, так как она вклинивалась между территориями мусульманского Египта и Сирии. Это был район, где были расположены два мощных замка – Монреаль и Крак (Шаубак Эш-Шаубак), построенные соответственно в 1116 и 1142 гг. и принадлежавшие Иерусалимскому королевству. Но около 1161 г. он стал независимым манором. Поэтому основная тяжесть обороны на открытом участке границы легла на плечи его владетелей. Это было семейство де Милли (Мийи), а затем появился легендарный Рено де Шатильон. Ни одна другая сеньория не могла сравниться по площади с этими двумя.

Краткий обзор других маноров поможет прояснить феодальную структуру королевства. На северо-западном побережье располагалась сеньория Бейрут. Граница с королевством проходила по небольшой реке Аль-Муамальтайн, а за рекой к северу лежало графство Триполи. После завоевания в 1 1 10 г. Бейрут был пожалован фламандскому семейству де Гин (de Gines), родственникам Балдуина I. Впоследствии в правление короля Амори I он был приобретен короной, а затем стал фьефом одной из ветвей семьи Ибелинов. К югу находилась сеньория Сидона. По его арабскому наименованию Сайда крестоносцы называли его Сайетта или Сагитта, и геральдической эмблемой города стала стрела (sagitta в переводе с латинского «стрела»). Сеньория принадлежала одной из ветвей рода Гренье, одной из старейших фамилий королевства (представители другой ветви были правителями Кесарии). К востоку от Сидона располагался манор Банияс (в древности Панеас), названный крестоносцами Белинас, который принадлежал английскому семейству де Брюс, а позднее – правителям Торона. В 1 157 г. половина его отошла ордену Святого Иоанна, а в 1 164 г. его захватили мусульмане. Еще два небольших манора в этой области – Марон и Торон (Тибнин). Последний располагался вокруг замка, построенного князьями Галилеи, чтобы противостоять мусульманскому Тиру. Около 1 107 г. он стал независимым манором и положил начало одной из известнейших дворянских династий в королевстве. Манор Скандалион (Искендерун), напротив мусульманского Тира, непосредственно подчинялся монарху.

Следуя далее вдоль побережья, к югу от королевской Акры и небольших независимых маноров Хайфа и Каймон (Каймун или Йокнаам) располагался богатый манор Кесария, принадлежавший семейству Гренье. На юге он граничил с манором Арсуф (в древности Аполлония), который примерно в середине XII в. стал автономным, а в начале XIII в. перешел в качестве приданого в руки известного Жана д’Ибелина, правителя Бейрута. В 1261 г. он был продан ордену Святого Иоанна, а четыре года спустя (1265) захвачен султаном Бей-барсом. К югу лежало королевское графство Аскалон и Яффа. Наконец, на побережье к югу от Аскалона располагался манор тамплиеров Газа и пограничный город королевства крепость Дарум.

Между манорами на побережье и королевскими землями в горах Иудеи и Самарии располагались небольшие сеньории, призванные сыграть решающую роль в жизни королевства. В 1141 г. король Фульк Анжуйский приказал возвести небольшую крепость к юго-востоку от Яффы, чтобы противостоять постоянным набегам на франкские владения египтян из Аскалона (окончательно захваченного крестоносцами в 1153 г.). Замок был возведен на холме, где в древности стоял город Йабнех (в арабском языке Йибне), который за тысячу лет до описываемых событий фигурировал в истории евреев как духовный центр нации после гибели Второго царства. Граф Яффы передал замок, находившийся в его владении, некоему Балиану, который получил свою фамилию от его названия – Ибелин. Ряд удачных земельных приобретений, в основном в результате заключенных браков, составили состояние семейства. К середине столетия манор Рамлы был присоединен к манору Ибелинов. Таким путем основатель большого и знатного рода собрал вокруг себя земельные владения, ставшие основой будущего могущества семейства. По счастливой случайности его способные сыновья женились на богатых наследницах и принесли Ибелинам много маноров и фьефов. В итоге они стали главным семейством королевства, из которого вышли государственные деятели и делатели королей.

Центральная прибрежная равнина принадлежала графству Аскалон и Яффа; на юге с ним граничила Газа (восстановленная в 1149–1150 гг.). Она тоже принадлежала короне, но в качестве крепости ею пользовались тамплиеры, которые также владели замком Дарум на краю Синайской пустыни. Расположенный на некотором расстоянии от моря небольшой замок Бланшгард (Тель-эль-Сафи), возведенный королем в 1 142 г., впоследствии был присоединен к графству Яффа, когда будущий король Амори получил в удел Яффу. После его восшествия на престол она стала независимым манором и была пожалована Готье, правителю Бейрута. Стоит упомянуть еще два манора Назарет и Лидда, как единственные церковные сеньории в королевстве.

Значительное количество больших и малых маноров уравновешивалось землями королевского домена. К середине XII в., когда сменилось два поколения после завоевания, королевских земель было еще достаточно много. Их ядро образовывали территории вокруг Иерусалима. Грубо говоря, они простирались на весь горный район, от окрестностей Хеврона и Вифлеема на юге, далее через Иудею с Иерусалимом в Самарию, с Наблусом (древний Сихем) и Севастией (древний город Самария) на севере. Но около 1 174 г. король Амори подарил Самарию своей жене Марии Комнине. Балиан II Ибелин, женившись на вдове, вышел на сцену. Хеврон в южной части королевского домена ранее стал автономной сеньорией и был присоединен около 1161 г. к сеньории Трансиордания.

Эти обширные территории во внутренних районах страны имели, вероятно, меньшее значение для экономики, чем некоторые прибрежные районы, которые принадлежали короне. Королевский домен занимал центральную и южную часть прибрежной равнины с портом Яффа. Манор Яффа первоначально включал в себя, кроме самого города, часть прибрежной равнины и лежавшие восточнее плодородные области с городами Мирабель (Маждаль-Йаба) на севере, Рамла и Лидда в центре, Бланшгард и Ибелин на юге. В течение непродолжительного времени манор Яффа не входил в королевские владения; с 1 120 г. им владел род Пюизе. После мятежа, поднятого Пюизе против короля (1 131), манор был конфискован и вновь передан короне. В 1151 г. он стал апанажем Амори, брата короля Балдуина III, который также получил недавно завоеванный город Аскалон. Так образовалось графство Аскалон и Яффа, чья территория простиралась вдоль побережья до недавно вновь отстроенного города Газа (1 150). С восшествием Амори на престол графство отошло к королевским землям, но вскоре стало приданым дочери короля Сибиллы. После того как ее второй муж Ги де Лузиньян (1 186) стал королем, графство вновь отошло короне.

Два больших порта королевства Акра и Тир, расположенные севернее, принадлежали королю. Первый продолжал оставаться королевским городом и в XIII в. был столицей королевства. Тир, который мусульманам так и не удалось захватить, стал, вплоть до падения королевства во второй половине XIII в., независимым манором семейства Монфор, хотя окончательно и не вышел из королевского домена.

Карта феодальных земель королевства будет неполной, если не принять во внимание положение духовно-рыцарских орденов. В середине XII в. проявился новый феномен: образовались маноры этих орденов. В условиях постоянных войн и недостаточного финансирования неудивительно, что военные ордена приняли на себя бремя обороны. Пограничные крепости и отдаленные замки были переданы им еще в первой половине столетия. Со временем довольно обширные землевладения перешли в их собственность. Не совсем ясен их юридический статус, потому что ордена приобретали земли на различных условиях. Более того, ордена были церковным учреждением, и возникала путаница с определением статуса земель, принимая во внимание экстерриториальное положение их владельцев. Сложился своеобразный тип орденского манора, что приведет впоследствии к основанию Пруссии и созданию независимого государства рыцарей Тевтонского ордена. Кульминация этой практики на Ближнем Востоке нашла выражение в графстве Триполи, где в 1142 г. владения ордена иоаннитов были практически независимы. В его подчинении были вассалы графства, и он имел право отправления правосудия, как все бароны. Представляется, что нигде в Латинском королевстве ни одному ордену не удалось достичь подобного положения, хотя в распоряжение орденов перешли огромные земельные владения. Так, например, тевтонские рыцари в своих феодах в Галилее, центрами которых были замки Шато-дю-Руа (Мильях) и Монфор (Калъат-Курейн), владели более чем 15 деревнями (между 1218 и 1220 гг.). Но это не значит, что они имели право суда и все права манора. Другой пример – Арсуф, приобретенный госпитальерами (около 1261 г.). Сменив прежнего владельца манора, на очень короткое время они стали королевскими данниками.

У нас нет необходимости прослеживать судьбы различных маноров в XIII в. Великие крестовые походы в этом веке, которые стремились возродить королевство крестоносцев после поражения при Хаттине, в действительности не могли добиться большего, как только восстановить свое господство на узкой прибрежной равнине. Конечно, в 1240 г. (во время крестового похода Ричарда Корнуолльского) королевству удалось стравить Египет с Дамаском и отвоевать большие части Иудеи и Галилеи. Но восстановление господства было недолгим, как и владычество крестоносцев над Иерусалимом (1229–1244), и королевство снова сжалось до узкой прибрежной равнины. В последней четверти века даже в этой части страны правление крестоносцев с большим трудом можно назвать успешным.

Последствия роста могущества знати также проявлялись в положении манора в королевстве. При сравнении их начального состояния и положения в конце XII в. видны значительные изменения. Примечательно, что если в 1120 г., когда в Наблусе существовал городской совет, монархия была еще достаточно сильна, чтобы сохранять за собой право вмешиваться в деятельность феодальных судов, то спустя три поколения об этом было невозможно и подумать, и ее действия сочли бы незаконными. Судебный приказ короля не имел силы в местных феодальных судах. Это был важный шаг на пути превращения маноров в автономные образования.

Еще одно событие только подтвердило общее направление развития. Первые соглашения с итальянскими коммунами, которые даровали им ряд привилегий, прежде всего в области финансов и судопроизводства, были одобрены и подписаны правителями королевства. Это было следствием сложившейся ситуации, когда привилегии предоставлялись итальянским коммунам, чтобы добиться их поддержки, и потому им были обещаны большие прибыли в случае завоевания новых городов. В итоге, когда завоеванные земли жаловались знати крестоносного войска, они уже были обременены долгами или находились в закладе. Со временем ситуация изменилась. Короли больше не раздавали привилегий и не заключали соглашений, и уже правители городов становились главными владельцами ленов. Это имело место уже после разгрома при Хаттине. Восстановление королевской власти в XIII в. не покончило с этой узурпацией ее прав, которая стала обычным явлением и продолжалась вплоть до падения королевства. Позиции крупных феодалов окрепли; теперь они могли сами даровать привилегии и подписывать договоры с иностранными державами, как будто они были независимыми правителями.

Другим ярким показателем возросшей силы и независимости феодальных владельцев маноров было появление монетных дворов в их владениях. Королевский указ, который можно отнести ко времени правления Балдуина II, но более вероятно – Балдуина III, провозглашал чеканку монет королевской прерогативой и монополией. Ее нарушение наказывалось конфискацией феода вассала. Тем не менее данные археологии говорят о наличии монетных дворов феодалов, где они чеканили свою монету. Ни в одном указе не говорится об отмене королевской монополии. Даже юридически заверенные договоры, заключенные дворянством королевства, в которых подробно перечисляются все его привилегии, не упоминают о каких-либо изменениях в законе. Феодалы просто узурпировали королевскую прерогативу. Хотя это и приносило определенный доход, но не стоит преувеличивать его значимость. В международной торговле использовались золотые монеты, которые чеканились на королевском монетном дворе. На местном уровне использовались в большом количестве королевские и мусульманские монеты, так что чеканка феодалами монет, которые имели оборот на небольшой территории, не могла принести им большой прибыли. Это было, скорее, стремлением показать свое независимое положение, как личное, так и своего манора.

Ограничение королевской юрисдикции и посягательство на королевские прерогативы наглядно показывает, как на местном уровне все сильнее проявлялась автономия феодалов. Это наиболее ярко отражалось в менявшемся балансе сил между монархией и дворянством на конституционном уровне.

Местное управление в действии

В королевстве крестоносцев, как и в других христианских странах в эпоху Средневековья, манор был основным звеном политической и социальной организации общества. Однако в феодальной Европе фьеф, иногда даже самый простой, мог играть равнозначную роль в установлении социальных связей. В то время как манор объединял прежде всего коллектив вассалов, для европейской деревенской общины объединительным началом было феодальное поместье. В обоих случаях, и в маноре, и в поместье феодала, имелся коллектив людей, которые принадлежали к одной и той же культуре и имели одну и ту же религию. Чужеродные элементы довольно редко проникали в монолитную структуру этих сообществ.

Латинское королевство в политическом и даже больше в общественном плане имело иную структуру общества. Манор представлял собой не только коллектив вассалов, но и обособленный коллектив завоевателей, имевших свою культуру, язык и религию. В маноре землевладелец почти не имел непосредственных контактов со своими вилланами, потому что структура манора крестоносцев не предполагала их в принципе, и к тому же они не принадлежали к одному и тому же обществу и не предпринимали попыток объединения.

Главной задачей манора было осуществление административных функций, для феодального поместья – обеспечение франков средствами к существованию. И манор, и поместье были частью колониальной машины управления для обеспечения господства над завоеванными землями и чужеродным населением.

Предыдущий опыт крестоносцев (имеется в виду опыт Европы в XI в.) вряд ли мог им помочь в выработке собственной системы организации. Европейские войны шли на христианских землях с однородным населением. Только норманны Сицилии могли иметь отдаленное представление о проблеме и, возможно, испанцы. Но опыт норманнов не был использован в Иерусалиме (хотя отчасти он был реализован в управлении норманнским княжеством Антиохия), и не так уж много испанцев приняли участие в 1-м Крестовом походе. Крестоносцы тем самым создали оригинальный тип организации. Было принято лишь несколько законодательных актов, организационный процесс шел опытным путем, прежде чем сложилась и утвердилась единая система.

Три основных принципа определяли поведение крестоносцев и отражали особое отношение завоевателей, которое мы можем назвать «колониальным». Первым был принцип абсолютного разделения завоевателей и завоеванных; вторым – перенос традиций родной страны на чужеземную почву, несмотря на то что завоеванная страна предлагала в этой области новые возможности; третьим – принятие существовавших в то время местных институтов власти без каких-либо изменений со стороны завоевателей.

Сеньор и его вассалы и сеньор и франкское население городов образовали закрытую группу завоевателей. Ни заслуги, ни видное положение не давали нефранку возможности войти в эту группу. Политические институты манора, воплощенные в феодальном и городском суде, являются не только административной машиной королевства и манора, но одновременно служат институциональным символом классового статуса. Факт принадлежности к юрисдикции феодального суда и городского суда – это привилегия класса. Этот принцип был столь силен, что он обесценил прежние представления, например об унизительном статусе некоторых профессий. Крестьянин-франк не принадлежал к крепостным вилланам. Он был гражданином, как называли франки людей, стоявших на нижней социальной ступени, бывших свободными и имевших европейское происхождение.

Воссоздание европейских институтов на новом месте – еще одна характерная черта этого колониального общества. Хотя экономические условия делали возможным создание если и не бюрократического государства, то по крайней мере государства, которое могло платить чиновникам и содержать наемную армию (как это было в Европе в конце XIII в.), крестоносцы просто перенесли европейские традиции, преимущественно французские, на территорию королевства. Вся система управления, начиная с высших должностей и ленного землевладения и заканчивая судебной и манориальной системой, была полной копией Франции XI в. Некоторые различия, такие как сильная королевская власть и отсутствие владельца в поместье, были следствием особых местных условий.

Наряду с этими собственно франкскими институтами необходимо было также создать органы управления завоеванными землями и упрочить положение завоевателей. Франки пошли по линии наименьшего сопротивления. Никаких новых общественных институтов создано не было, завоеванное население было предоставлено самому себе. Межконфессиональные суды, которые существовали еще при мусульманском владычестве, получили разрешение продолжить свою деятельность. Крестоносцы вторглись только в область неизбежных контактов завоевателей и покоренного населения. Дела, где одна сторона была представлена европейцами, а другая – местными жителями, рассматривал особый суд. Попытка примирить две судебные системы выразилась в том, что все уголовные дела, связанные с нанесением вреда жизни и здоровью человека, и гражданские дела по финансовым злоупотреблениям рассматривались во франкском суде. Во всем остальном покоренное население представляло отдельный мир, который давал прибыль, но являлся источником возможной опасности.

Различные политические институты не выросли органично на местной почве, но были составлены из элементов различного происхождения, имевших свои особенности. Они сформировались лишь в силу необходимости и были вызваны к жизни завоевателями. Опыт показал, что механизм работает гладко и приспособлен к решению стоявших перед ним задач. Его минусы объяснялись не плохим исполнением им своих функций, но сосредоточенностью на решении непосредственных задач, не принимая во внимание единое целое – королевство.

Средний размер манора был небольшим, иногда он мог достигать 50 квадратных миль. Княжество Галилея была исключением; большие сеньория Трансиордания и графство Аскалон и Яффа были разделены на мелкие сеньории (не обязательно пожалованные кому-либо), существовавшие в качестве независимых административных единиц. Небольшой размер земельного владения давал администрации крестоносцев возможность более эффективно управлять им. На местном уровне она справлялась со своими обязанностями великолепно, даже когда сталкивалась с проблемой социального расслоения общества.

Королевская администрация и администрации родовой знати на местном уровне почти ничем не отличались друг от друга. Это частично объяснялось тем, что некоторые маноры, прежде чем они были пожалованы знатным крестоносцам, были королевскими, а также тем, что маноры родовой знати подражали королевским.

Большая часть маноров крестоносцев и, конечно, наиболее важные из них управлялись из центра; это мог быть город или укрепленная городская агломерация. Только в небольших манорах и приграничных районах замок был центром фьефа. В таких случаях замок был больше чем крепостью и часто служил резиденцией правителя и административным центром. В начале XII в. в этом было основное различие между Европой и Святой землей. Именно местные условия Святой земли, наличие в ней городов с их традиционной ролью в организации государства предопределили структуру маноров крестоносцев.

Наличие трех типов поселений – город, замок и деревня – с однородным населением ставило для баронов сложные административные задачи. Повторимся, местные условия до и после завоевания привели к ситуации, не то чтобы не наблюдавшейся ранее, но в которой Европа оказывалась довольно редко. Не существовало прямой зависимости между типом поселения и социальным положением его жителей. Администрация городских столиц имела дело как с франкскими дворянами, рыцарями и горожанами, так и с нефранкским городским населением. В сельских районах проживали мусульмане-вилланы и крестьяне, придерживавшиеся восточного христианства. В то же время в некоторых деревнях поселились франки, которые имели статус горожан.

Главным административным органом была сеньориальная палата, точная копия королевской Верхней палаты. В ее состав входили вассалы сеньора, то есть все владельцы фьефов: и те, кто владел землями, и те, кто получал денежную ренту. Если судить по количеству тех, кто призывался на королевскую военную службу в том или ином маноре, то можно сделать вывод, что в княжестве Галилея, графстве Аскалон и Яффа и сеньории Сидон было от 70 до 80 вассалов, а в самых небольших сеньориях – от 7 до 5 и меньше. В состав палаты должны были входить три вассала (tres faciunt collegium). Это не было законодательным принципом, но отражало повседневную реальность. Сеньор был обязан найти замену отсутствующим членам, чтобы выполнить установленную квоту. Жан д’Ибелин насчитывает 22 феодальные палаты в манорах.

В некоторых манорах, значительных по площади, были учреждены высшие должности наряду с королевской палатой. В небольших манорах не было нужды в громоздкой администрации, в них существовала небольшая канцелярия, во главе которой стоял, возможно, духовник главы манора. В то время как о прерогативах королевской Верхней палаты имеются исчерпывающие сведения, содержащиеся в юридических договорах, те же самые источники ничего не говорят о феодальных судах. Принято считать аксиомой, что деятельность феодальных судов во всем повторяла таковую Верхней палаты. Однако наблюдается достаточно различий, и это предположение можно считать не более чем декларацией основного юридического принципа.

В действительности положение было, вероятно, иным, потому что различия в положении простого рыцаря и владельца крупного лена были значительны. С другой стороны, склонность сеньора к авторитарному правлению смягчалась патриархальными отношениями, которые, в общем, пронизывали всю феодальную систему и имели большую силу в малых коллективах, чем в феодальном суде.

Нам неизвестно, собирался ли феодальный суд в заранее определенные дни. Сессии суда могли прийтись на великие праздники христианского календаря, что выглядит сомнительным. В таких случаях сеньор наряду с другими крупными владельцами ленов обычно посещал заседания королевского суда в Иерусалиме, тем самым выполняя свои феодальные обязанности, а также принимая участие в церковных празднествах. Относительно малая территория страны не давала сеньору возможности не посещать королевский двор, как в Европе, где он имел в своих владениях свой собственный двор. Таким образом, можно предположить, что феодальный суд собирался нерегулярно, лишь в том случае, когда того требовали обстоятельства.

В торжественных случаях суд созывался для официального признания нового владельца манора. Вассалы давали при этом клятву верности своему господину. В подобных случаях могли также присутствовать горожане из разных городов, которые тоже приносили присягу своему новому правителю. Таким образом, община франков обретала законный статус и продолжала существовать в рамках манора. В то же самое время складывалась более тесная общность сюзерена и его людей, основанная на феодальном сродстве, связанная феодальным кодексом чести.

Манориальный суд был, по крайней мере в теории, форумом, на котором вассалы могли высказать свое мнение касательно вопроса замужества дочерей своего сюзерена и его брачных союзов. Однако мы сомневаемся, что в условиях Палестины такая практика имела место. Естественно, это зависело в большой мере от личности правителя, но следует помнить о том, что он принадлежал к очень узкому кругу магнатов, во главе которых стоял король, где и решались подобные вопросы. Некоторые обязательства, вытекающие из феодальной структуры общества, могли потребовать созыва суда. Так, это происходило в тех случаях, когда Верхняя палата объявляла мобилизацию или вводила новые налоги или когда владетель манора попадал в плен к врагам и его вассалы обязывались собрать средства на его выкуп.

Такие важные вопросы были исключением. Обычно суд собирался по прозаическим причинам, волновавшим современников. При рассмотрении большинства дел исходили из священного принципа, что любой вопрос, касавшийся феодальной собственности или взаимоотношений сюзерена и его вассалов, должен решаться только в феодальном суде. Так, пожалование феодом должно было происходить и «письменно заверяться» в суде. Церемония оммажа и принесения клятвы на верность происходила в присутствии членов суда, а печать владетеля, скреплявшая жалованную грамоту, требовала подписи свидетелей этого акта. В других случаях от суда требовалось признать право на феод сына или ближайшего родственника, и владетель манора наделял его поместьем и делал это тоже перед лицом суда.

В суде также фиксировались все сделки с земельной собственностью в границах данного манора. К компетенции суда относились вопросы отчуждения собственности, ее продажи, раздела и сдачи в аренду. Поскольку для решения большинства этих дел требовалось согласие владельца манора, то оно давалось одновременно с письменным свидетельством. Обе договаривающихся стороны были заинтересованы в том, чтобы сделать их соглашение публичным. Никакой регистрации дел, даже в Верхней палате, вплоть до середины XIII в. не существовало. Крайне сомнительно, чтобы она велась и в манориальном суде. Живые свидетели были лучшими гарантами заключаемой сделки.

Отдельные упоминания об имевших место сделках, в основном касавшихся земельной собственности, встречаются в казначейских книгах, называвшихся Secrete. Такие книги были, вероятно, в каждом маноре, и в спорных вопросах прибегали к их помощи.

В суде часто разбирались гражданские и уголовные дела. Для их решения применялись законодательные акты королевства, в манорах, по-видимому, не было своего свода законов. В обоих случаях – и гражданского, и уголовного дела – манориальный суд был высшей инстанцией, и невозможно было апеллировать к какому-либо иному суду в королевстве. Ближе всего мы подходим к такому понятию, как апелляция, в случае, когда вассал обвинял своего сюзерена в незаконных действиях, предпринятых в отсутствие решения суда, или в воспрепятствовании слушанию его дела в суде (défaut de droit). В первом случае вассал имел право заявить о своих требованиях перед Верхней палатой, согласно ассизе короля Амори (Assise sur la ligece). Во втором случае он мог апеллировать к самому королю в поисках правосудия. Но если манориальный суд принимал окончательное решение, то апелляция была невозможна. Единственной возможностью для вассала было открыто обвинить судью, что не всегда было с его стороны разумным шагом, в пристрастном рассмотрении дела (la cour faussez). Такое обвинение вело к фантастическим последствиям: вассал должен был выйти на поединок с каждым присутствовавшим членом суда.

Административные вопросы манора также рассматривались в суде. Здесь же назначались чиновники двух ведомств, называвшихся scribanagium и drugemanagium (имелись в каждом феоде), а также все иные чиновники манора.

Феодальный суд манора был, таким образом, высшим судебным и административным институтом этой основной территориальной единицы. Здесь решались серьезные проблемы рыцарей франков манора. Однако общественное положение суда и его престиж не зависели от количества рассматриваемых дел. Наряду с немногочисленными рыцарскими семействами в городах и поселках маноров проживали тысячи франков, представлявших городское население.

Все дела франкских горожан рассматривались в специальном учреждении, называвшемся Палата граждан (Cour de bourgeois), которая позднее (с середины XIII в., а возможно, и ранее) получила название Нижняя палата (Cour Basse). Очевидно, что это новое слово появилось в королевском городе, возможно в Акре, как противопоставление Верхней палате дворянства (ни один феодальный суд манора не назывался Верхней палатой). Полномочия Палаты граждан распространялись только на горожан данного города. Таким образом, каждый город с франкским населением имел свою собственную палату, то есть свой собственный суд. Эти суды не были связаны между собой, и само собой разумеется, что не существовало никакой правовой иерархии. Юристы в королевстве крестоносцев считали, что свидетельство, данное и «записанное» в одном суде, не учитывается (или, по крайней мере, не является необходимым) в другом городском суде, даже в пределах одного манора. В то время как феодальный суд занимал важное место в жизни всех рыцарей манора, соответствующего учреждения для горожан не существовало. Городские суды имели лишь часть полномочий феодального суда. Суд осуществлял функции государственного управления на местном уровне, и в его юрисдикции находился имевший свои права класс со своим особым типом собственности.

В 22 манорах, перечисленных Жаном д’Ибелином, в конце XII в. было 37 городских судов. Но в действительности их число было бо́льшим. Документы того времени указывают на 42 суда подобного типа, но возможно, что их было больше. Такие суды могли существовать в деревнях, населенных крестоносцами. Трудно назвать точную цифру таких поселений с городским населением, но можно сразу перечислить с десяток названий. С правовой точки зрения суды в деревнях можно рассматривать как манориальные суды. Судопроизводство могло находиться в руках владельца деревни, который мог быть вассалом владельца манора или церковного института. Тем не менее такой суд едва ли может быть назван манориальным. В нем заседали горожане-франки, и он подчинялся законам королевских городов. В этом случае следует заметить, что франкский поселенец, хотя и жил вне городских стен, имел статус и привилегии своего городского класса.

Палата граждан состояла из 12 судей и председателя; все они назначались главой города. Титул председателя был vice-comes – виконт. Должность никогда не была наследственной, и он оставался чиновником на жалованье. Его выбирали на несколько лет из рыцарей манора. Принимая во внимание род занятий виконта, его вполне можно было назвать губернатором города. Он был посредником правителя города во всех переговорах с франкским простонародьем и нефранкским населением. Он возглавлял местную полицию, имел в своем распоряжении отряд сержантов и во главе ночного дозора обходил город. Эту обязанность мог исполнять за него его заместитель, имевший должность инспектора рынка (по-арабски она называлась mathesep). Безопасность горожан и сохранность их карманов находилась в руках виконта. Он наблюдал за работой рынков и инспекции мер и весов и отчасти за ценами. Его обязанностью также был сбор рентной платы, налога с продаж и прочих налогов. Будучи главой суда, он также взимал судебные штрафы и прочие обязательные платежи, наложенные судом. В этом случае виконт имел под своим началом чиновников суда и его администрации.

Виконт нес ответственность за сохранение мира и обеспечение благосостояния города. Особенное внимание в этом отношении он уделял франкскому населению. Его основной обязанностью было председательствовать на сессиях суда и вести его заседания; после утверждения приговора на него возлагалась ответственность за его выполнение.

Происхождение титула и причина появления этого важного поста в администрации манора представляют собой некую загадку. Прежний пост виконта в правление Каролингов, когда он был графским наместником в графстве (comitatus), к XI в. оставил о себе только смутные воспоминания. К XII в. почти везде виконт стал наследственным титулом, и виконтства уже не считались больше частью графств. Виконтом был обычно могущественный сеньор, прямой вассал князя или короля. Следы первоначального его положения сохранились, видимо, только в Нормандии (и отсюда в Англии, где англосакский шериф принял новый титул vicecomes) и во Фландрии (castellani). Это позволяет утверждать, что виконт крестоносцев имеет своих северных прототипов, хотя большая часть городского сословия со своим сводом законов сложилась в Южной Франции. Само по себе это неудивительно, если мы вспомним, что представители господствующего класса и королевской династии прибыли из Северной Франции.

Палата граждан состояла из присяжных заседателей (iurati или jurés), название которых произошло от слова «присяга», которую они приносили, когда их назначал глава города. Суд был всегда выразителем интересов главы города и никогда не был органом городской автономии, о которой в королевстве не было понятия. И все же, поскольку данный суд был единственным административным органом в городе, он мог время от времени устраивать делегатам франкских горожан аудиенцию у главы города. Правитель города согласно юридическим договорам мог, прежде чем назначить виконта, обсудить этот вопрос с горожанами. Нам также известны случаи, когда городские указы принимались после консультации с членами палаты.

Двенадцать заседателей Палаты граждан собирались трижды в неделю – по понедельникам, средам и пятницам, за исключением праздничных дней, – и заседали с рассвета до заката, разбирая все дела горожан и вопросы их собственности. Последнее касалось их земельных владений. Если обстоятельства складывались таким образом (заключение брака или наследование), что земли горожан отходили знатным крестоносцам, земля продолжала оставаться в юрисдикции городского суда, а не феодального суда манора. Кроме права рассматривать все гражданские иски, городской суд имел в своей юрисдикции уголовные дела всех городских жителей, за исключением представителей знати.

Палата граждан в каждом городе пользовалась правами автономии, как любой феодальный суд. Ее решения были окончательны, и апелляция была невозможна. Существовало лишь одно исключение, когда обвинение строилось на пристрастном судействе, которое могло вызвать сомнения в честности суда и его членов. Такое обвинение могло стоить обвинителю его головы, если бы не милосердие, которое проявлял глава города, и все заканчивалось отрезанием языка.

Существовала благочестивая и чтимая традиция, которая была унаследована от первого правителя Готфрида Бульонского, – деление судебных учреждений на две категории. Один суд был для знати и рыцарей короля, другой – для франкского простонародья. Но только во второй четверти XII в. получил официальное оформление городской суд. Но это ни в коей мере не нарушало традицию. Принимая во внимание краткость правления Готфрида Бульонского и постоянные войны, которые велись в его стране в то время, представляется маловероятным, чтобы Готфрид мог учредить суд для городского сословия. Эволюция различных юрисдикций шла обычным порядком, и они вполне могли сформироваться в правление Балдуина I, когда процесс приобретения собственности выявил более ярко классовые различия между знатью и людьми незнатного происхождения в стане завоевателей. Это коренилось в природе феодального общества, что земельная собственность в завоеванных странах делилась на фьефы, находившиеся во владении знати. Положение в завоеванных городах было не столь ясным. Завоеватели, которые обычно изгоняли местное население, стали в одночасье хозяевами земли и всех строений в пределах городских стен. Власть принадлежала правителю города, но все еще не было окончательно определено право требования на городскую собственность. Достаточно часто положение человека в обществе влияло на статус его владений, независимо от того, касалось ли это землевладений феодала или горожанина. Со временем феодальные владения в городах стали исключительным явлением, правитель города мог только в виде особой милости даровать их своему вассалу. Стало правилом, что всей землей в городах владели горожане. Более того, законодательство крестоносцев, запретившее горожанам владение феодом, ассоциировало представителей этого самого большого сословия франков почти исключительно с городскими владениями.

Расслоение общества, в том числе и по отношению к собственности, нашло свое выражение в институциональной структуре королевства. Вероятно, оно уже проявилось в королевском суде первых королей Иерусалима, который стал местом встречи приближенных королей Готфрида Бульонского и Балдуина I, феодальной знати. Позднее, отвечая на растущие потребности франкского незнатного населения Иерусалима, был создан новый общественный институт – городской суд.

Феодальный суд не был каким-то новым учреждением, но ему не хватало опыта при общении с людьми, которые не были ни знатью, ни вилланами, ни крепостными. Автономные городские поселения были в конце XI в. все еще исключением, и их суды едва ли могли стать образцом для крестоносцев. Все же крестоносцы принесли с собой из Европы некоторые базовые принципы законодательства и судопроизводства, которые могли лечь в основу новых учреждений. В сущности, было два принципа: ведение суда крупными феодалами и необходимость свидетеля при заключении любой сделки или продаже. Неудивительно, что первое упоминание о «горожанине» в документах крестоносцев связано со свидетелем акта продажи. Вскоре появились и другие названия свидетелей из горожан, такие как «законный свидетель» и «свидетель его величества короля»; позднее у них появляется титул «присяжный заседатель» и, наконец, Curia. Сравнивая все эти названия, мы приходим к выводу, что во всех документах речь идет об одной и той же группе людей. И хотя слово «суд» появляется довольно поздно, горожане уже исполняли обязанности свидетелей заключаемых сделок в качестве членов суда, или, как он назывался, суда письменного производства. Судопроизводство в начальный период существования королевства еще не получило должного развития, и лишь позднее были созданы его институты.

Становление суда происходило предположительно в Иерусалиме, а затем появились его точные копии в других городах королевства. Частично это могло быть следствием того факта, что почти все города королевства отвоевали у мусульман короли Иерусалима. Обычно они формировали местные органы управления в захваченных городах по образцу администрации Иерусалима. Когда город передавался в феод дворянину, все институты оставались прежними, поскольку переход от королевского к сеньориальному правлению не требовал изменений в системе управления.

Во вновь основанных деревнях появлялись поселения горожан, администрация которых строилась на основе уже имевшегося опыта. Действовавший в этих условиях городской суд был в некотором смысле выражением корпоративного духа городских поселенцев, проживавших вне городских стен.

Если бы города крестоносцев были однородны по своему национальному составу, вполне достаточно было бы для отправления правосудия и административных целей наличие феодальных и городских судов. Но в действительности была совсем иная ситуация. За исключением Иерусалима, который со дня завоевания закрыл свои ворота для мусульман и евреев, почти все города имели смешанное население. Некоторые изгнанные из городов еврейские и мусульманские общины вновь возвращались на прежнее место. Почти повсюду встречались общины восточных христиан, в основном сирийцев и яковитов. Эти общины имели давние традиции самоуправления, сложившиеся за четыре века мусульманского господства. Отторгая любое внешнее и, по определению, враждебное влияние, общины создали собственные общественные институты, занимавшиеся не только религиозными вопросами, но также благотворительностью и судопроизводством. Развитие последнего было естественным следствием того, что гражданское право, и в особенности семейное и наследственное право, которым руководствовались общины, имело в своей основе древние римское и восточноримское (византийское) законодательства, расходившиеся с законами мусульманских завоевателей. Лишенная государственности, христианская община (по примеру еврейской) заменила государственные институты религиозными учреждениями. Церковная иерархия организовывала общинную жизнь и отправляла правосудие. Если возникали тяжбы между членами одной и той же общины, тяжущиеся стороны прибегали к помощи собственных судов и законов. Угроза анафемы со стороны священства была могучим оружием, которое могло привести к остракизму человека, изгнанию его из общины и лишению средств к существованию. Во имя безопасности и благополучия общины ее членов призывали не просить о вмешательстве государства. В действительности мусульманское государство, как правило, было радо оставить самоуправление в руках автономных общин. Все же случаи вмешательства мусульман были. Довольно странно, что они имели место во время выборов на высшие посты церковной иерархии. Иногда местные власти вмешивались в управление церковной собственностью.

В то время как характерной чертой при мусульманском владычестве стало решение гражданских дел общинным судом, нам неизвестно многое об уголовном судопроизводстве. Было ли оно в руках общины, или находилось полностью в ведении государства? Нам ничего не известно о том, как велись «смешанные» дела между членами различных немусульманских общин. Можно только предполагать, что в случае неудачного посредничества обе стороны прибегали к помощи государственных судебных органов.

Завоевание крестоносцев не привело к большим переменам в традиционной местной организации христианских меньшинств. Согласно традиционному изложению событий, принятому у крестоносцев, «сирийцы», то есть местное христианское население, обратилось с просьбой к новым правителям даровать им собственные суды и право иметь свои законы и соблюдать свои обычаи. Эта просьба, как нам сказали, была выполнена. Это может означать только то, что сохранилось status quo ante (прежнее положение дел). То, что было верно в отношении местных христиан, было верно и по отношению к еврейской общине. Все акты, записанные в ее судах в Латинском королевстве, были сохранены.

Местные суды в городах и деревнях манора находились в ведении местных церковных организаций. Гражданские дела – бракосочетания, составление завещаний и прочее в этом роде – рассматривал церковный суд общины. Нам известны случаи, когда во главе общины стоял мирянин, которого называли reis (в переводе с арабского «глава»), он же председательствовал в местном суде. Нельзя рассматривать церковные власти в качестве части администрации манора, но она выполняла многие ее функции. Церковная власть и мирские суды восточных христиан были частью механизма, который гарантировал административное управление на местном уровне и отправление правосудия в отношении не-франкского населения.

Вполне возможно, что форма правления для местных христиан вначале сложилась в столице, а затем распространилась на другие города и сельские местности королевства. Тот факт, что короли Иерусалима поселили в столице большую общину восточных христиан из Трансиордании (около 11 15 г.), делает это предположение весьма правдоподобным. Было бы естественным предположить, что подобная массовая иммиграция способствовала развитию общественных институтов или, по крайней мере, послужила катализатором их развития.

Именно в связи с местными судами произошли достойные внимания перемены в XII столетии. Имеющиеся в нашем распоряжении источники, к сожалению, не могут в полной мере объяснить их, и нам приходится довольствоваться лишь предположением. Произошло слияние местных судов восточных христиан и особого суда, который существовал в каждом большом городском поселении, так называемого Cour de la Fonde, то есть Рыночного суда. Словом Fonde или funda иногда называли земельную собственность в целом. Оно приобрело среди крестоносцев значение «рынок» или «место (площадь или улица) торговли». Заместителю виконта, называвшемуся по-арабски mathesep (первоначально «надзиратель за рынками»), теперь было поручено надзирать за этими процветающими городскими центрами. Вполне естественно, был выработан свод правил для торговцев на рынке. Неповоротливый механизм управления городского суда больше мешал, чем помогал при решении незначительных спорных вопросов и заключении сделок. Нам неизвестен первоначальный состав Рыночного суда, но, по-видимому, с самого начала в него входили судебные заседатели со стороны как франков, так и сирийцев. Это соответствовало в основном если не по букве, то по духу главному правилу суда пэров. Мы можем только предполагать, какие сделки заключались чаще всего между местными производителями, крестьянами, ремесленниками и мелкими купцами с одной стороны и франкскими покупателями с другой. И очень редко они менялись ролями. Чаще всего ответчиком выступал местный уроженец, а истцом – франк. Это наглядно отражалось в составе суда: четыре заседателя были местными, а двое франками. Председателем суда был, естественно, франк, имевший титул бейлифа (bailli). Уголовные дела были исключены из компетенции суда; рассматривались только гражданские иски, за которые платили одной маркой серебра (в начале XIV в. одна марка серебра равнялась 25 кипрским безантам). Дела, выходившие за рамки суда, передавались в Городскую палату, даже когда стороны не принадлежали к той же самой общине или классу.

Со временем Рыночный суд получил еще большие права и поглотил местный суд. Возникает вопрос, был ли это осознанный шаг франков, или ситуация развивалась сама по себе в этом направлении. Возможно, здесь действовали оба фактора, но это не изменило в значительной мере положение дел. Судебные разбирательства, касавшиеся одновременно сирийцев и франков, не могли проходить исключительно в «сирийском» суде. Слияние судов мало в чем повлияло на сложившуюся ситуацию. Проблема заключалась во взаимоотношениях самих сирийцев. До тех пор пока существовала автономная юрисдикция, их дела рассматривались в местном суде под председательством реиса. Затем власть перешла к Рыночному суду. Возможно, изменения происходили постепенно, но в любом случае они были неблагоприятны для местного населения. По аналогии с положением еврейских общин в мире ислама и христианства новые компетенции Рыночного суда могли не привести к отмене первоначальных автономных местных институтов. Возможно, в случае необходимости можно было прибегнуть к их помощи по желанию спорящих сторон. Отныне сохранение местных институтов зависело в основном от всеобщего объединения различных общин. Помня о стремлении небольших групп сохранить свои права и институты, мы можем предположить, что суды реиса не окончательно лишились своего положения или, по крайней мере, не исчезли. Мы также должны помнить, что матримониальные и связанные с ними дела оставались, как и прежде, в юрисдикции местного духовенства.

Итак, оба суда – суд реиса и Рыночный суд – были заняты отправлением правосудия на местном уровне. Все же они были ограничены в своих действиях, поскольку находились в зависимости от выделяемых им денежных сумм и не имели права разбирать уголовные дела. То же самое можно сказать и о земельной собственности местного населения, которая, будучи городской землей, была в юрисдикции городского суда. Последний не являлся апелляционным судом. Суд реиса и Рыночный суд были автономными судами в рамках своей юрисдикции.

Посмотрим теперь на другие города королевства, где потребности различных классов привели к созданию особых судебных учреждений. В портах королевства существовал, вероятно со второй четверти XII в., особый суд, занимавшийся вопросами морского права. Он получил свое название от цепи, натянутой между двумя башнями на пристани, которая закрывала на ночь вход в гавань, а также во время осад, когда к городу подходил вражеский флот. «Суд цепи» (Curia catenae) состоял из морских купцов, знакомых с торговым законодательством. Слушание более важных дел здесь только начиналось, а затем они передавались в городской суд. В этом последнем случае он играл роль некоей комиссии по расследованию, чьи отчеты отсылались в более высокий суд для вынесения вердикта. Как и почти во всех судебных учреждениях, вопросы правосудия и финансовые дела были тесно связаны друг с другом, и «Суд цепи» обязан был не только собирать штрафы, но и налоги за стоянку судов и другие портовые сборы. В XIII в. существовала должность vicomte du port, который, вероятно, был председателем суда и отвечал за управление портом. «Суд цепи» был единственным судом, который рассматривал не конкретные правовые вопросы, но конкретные дела. Ничего подобного не проявилось в других органах управления крестоносцев.

В деятельность королевской и феодальной администрации в крупных городах (все они были приморскими) часто вмешивались органы самоуправления европейских общин. Их полномочия, с одной стороны, были идентичны полномочиям феодального и городского судов, в этом отношении они были равноправными инстанциями для членов общины. С другой стороны, все крупные общины, хотя и в разной степени, владели манорами. Отдельные общины владели городскими кварталами, в то время как другие – землями в окрестностях городов. В обоих случаях в юрисдикции общины были как городские, так и сельские жители. Естественно, это не касалось рыцарей, зависимых от своих сеньоров, но горожане, члены других общин и местные жители, не важно кто, будь то христиане, евреи или мусульмане, часто оказывались в юрисдикции и под управлением общины.

Вне городов в деревнях, основанных франками, местное управление осуществлялось Палатой (судом) горожан, а в других деревнях – судами местного населения. Мало что известно о том, как работали эти туземные учреждения. Однако нам известно, что в некоторых местах при правлении крестоносцев действовали мечети и мусульманские священнослужители, которые, вероятно, отправляли правосудие среди мусульман в своей местности. Те же самые функции выполняло местное духовенство, греческое и яковитское, в отношении христианских жителей деревни. Продолжало также существовать в деревнях правосудие, основанное на древних обычаях. Это могло быть обязанностью старейшин деревни, которые занимались этим на добровольной основе, или авторитетного главы местного деревенского семейства. На то, что эти традиционные институты продолжали существовать, прямо указывает тот факт, что, когда франкский правитель посещал приобретенную деревню, он обычно принимал своеобразную присягу на верность старшин деревни и глав деревенских семейств. Это были местные реисы, которые продолжали выполнять свои обязанности при новом правлении, как они это делали на протяжении предыдущих сотен лет в тех же самых деревнях, независимо от происхождения своего сеньора и правителя.

Администрация деревни была самого простого типа. Поскольку у владельца манора не было здесь земельных владений, его интересы в деревне были чисто фискальные. Обязанностью его представителя, который имел различные титулы – drugeman, scriba или gastaldio, – был сбор налогов сеньора. Обычно он появлялся в деревне во время жатвы, чтобы взыскать треть или четверть урожая зерна и доставить его в житницы своего господина. То же самое касалось и сбора маслин и других плодов. Было свое время и для преподнесения «даров» (xenia) сеньору – воска, меда и прочего.

В деревнях, которыми владели церковные учреждения, положение дел было несколько иным. Здесь, в деревне, монастырь или церковь имели келью (cella). Это было место, где обычно проживал монах (например, во время сбора урожая), который наблюдал за сбором монастырских налогов. В духовно-рыцарских орденах существовало особое учреждение, контролировавшее сбор налогов в поместьях, принадлежавшее ордену.

Феодальная администрация небольших территориальных образований в королевстве крестоносцев, не важно, городских или сельских, вполне справлялась со своими обязанностями. Феодальный механизм управления проявлял себя более эффективно на уровне манора, чем королевства. В небольших манорах крестоносцев личный контакт и связи позволяли быстрее решать все вопросы. В этом, возможно, кроется одна из причин, почему администрация крестоносцев так и осталась на уровне развития феодальной системы Европы XI в. Не существовало потребности в переменах. В изменениях нуждалась вся система управления королевством. Но прежде чем во второй половине XII в. пришло осознание этого факта, власть монарха уже близилась к закату, а знать препятствовала любой попытке проведения реформ.

Глава 10 Церковь

Положение и устройство

Один из наиболее спорных вопросов истории крестовых походов – считал ли папа Урбан II завоевание Святой земли предварительным этапом в деле создания теократического государства, еще одного «наследия святого Петра» на Востоке. Однако известно, что влиятельная церковная партия в войске 1-го Крестового похода после завоевания Иерусалима заняла твердую позицию при выборе первого правителя королевства. Прелаты потребовали, чтобы избрание Иерусалимского патриарха предшествовало выбору светского правителя города и страны. Это требование отражало дух 1-го Крестового похода и отвечало средневековым представлениям о примате горнего мира над земным.

Однако прошло четыре долгих года после начала крестового похода, прежде чем Иерусалим был завоеван, и во время длительного пути на Восток пришлось отказаться от многих идеалов. Духовные устремления, что вели участников похода, за исключением отдельных его представителей, постепенно улетучились навсегда по пути через Малую Азию. Более того, со смертью папского легата Адемара де Пюи в Антиохии больше уже не вспоминали об официальных заявлениях церковной иерархии. Да и командующие армиями, по крайней мере те, кто решил остаться на Востоке, видели себя в качестве правителей светского государства.

Тем не менее изначальный духовный порыв не угас. Готфрид Бульонский присвоил себе титул «Защитника Гроба Господня». Спустя короткое время ситуация в королевстве стабилизировалась, и Готфрид, как и князья Антиохии и Эдессы, принес присягу на верность избранному патриарху Даимберту, бывшему архиепископу Пизанскому, и заявил о себе как вассале Гроба Господня. Более того, «Защитник Гроба Господня» обещал передать патриарху города Иерусалим и Яффа, как только границы королевства расширятся. Это было важнейшим требованием церкви. Меньше чем через год (в 1100 г.) брат Готфрида и его наследник Балдуин I был коронован и титул «Защитника» был предан забвению. Благоприятный момент миновал, и, когда несколько лет спустя патриарх Стефан (1128–1130) вновь заявил о прежних требованиях, на них просто не обратили внимания. Отдельные споры между королями и патриархами имели место и в последующей истории королевства, но в целом прелаты сохраняли лояльность.

В Латинском королевстве, в становлении которого участвовал, а затем оказывал ему значительную поддержку Ватикан, церковная иерархия не играла решающей роли. В то время как европейские монархи отчаянно боролись за право выбора епископов, монарх в Иерусалиме имел решающий голос при их назначении. Это касалось как епископата, так и патриарха. Обычно капитул храма Гроба Господня (позднее собор епископов) составлял список кандидатов в патриархи, который представляли королю; именно за ним оставалось право выбора. Королевский двор часто вмешивался в процесс отбора кандидатов, предложенных капитулами кафедральных соборов. Это имело место в то время, когда в Европе папство напрягало все свои силы в борьбе с императорами и королями, чтобы добиться свободных церковных выборов. В Европе сочли бы практику крестоносцев за чистую симонию. Несмотря на благочестивое заявление Жана д’Ибелина, правителя Яффы и автора знаменитых «Иерусалимских ассизов» (Assises de Jerusalem), составленных в середине XIII в., что Иерусалимское королевство имеет двух «основных сеньоров», одного духовного – патриарха, а другого мирского – короля, в действительности все было совсем не так.

Именно в свете подобных отношений мы должны рассматривать другую особенность Латинского королевства. Как и повсюду в христианстве, церковь имела в своем ведении регистрацию родившихся и заключение браков, дела о наследовании, вопросы отпадения в ересь и сексуальных перверсий. С другой стороны, церковь не имела в королевстве, как в Европе, больших земельных владений. Существовало всего лишь четыре крошечных церковных манора; ко второй четверти XII в. их число сократилось до трех. Требование патриарха владеть Иерусалимом закончилось компромиссом. Один квартал города вокруг Гроба Господня, или, как его называли, «патриарший квартал», стал церковной сеньорией в столице, которая, в свою очередь, была королевским манором. Согласно преданию крестоносцев, квартал Гроба Господня в середине XI в. подарили христианам Фатимиды Египта, которые заключили соглашение с византийским императором, дав обещание оплатить ремонт городских стен, примыкавших к кварталу. Затруднительно сказать, действительно ли получение независимости этого квартала восходит к XI в. или к более позднему времени. Как бы то ни было на самом деле, в квартале была собственная патриаршая администрация, и все жители находились в юрисдикции патриарха. Неясно, требовал ли монарх сюзеренитета над церковной частью города, но подобное выглядит сомнительным. Вопросы безопасности, которые были целиком в руках королевской власти, возможно, привели квартал к зависимости де-факто.

Другим церковным манором была Лидда, известная как место рождения святого Георгия, христианского воина-мученика. Эта сеньория была учреждена во время 1-го Крестового похода еще до осады Иерусалима. Армия остановилась на отдых в соседнем городе Рамла, который покинуло его гражданское население, и посвятило город Богу в благодарность за свою победу. Это было первое латинское епископство в Святой земле и первый манор. В новый диоцез входила Рамла и близлежащая Лидда. Но довольно скоро (около 1 1 19 г.) Рамла оказывается в руках светского правителя, в то время как власть епископа, кафедра которого располагалась в Лидде, распространялась только на этот небольшой город.

Назарет, третья церковная сеньория, был создан крестоносцами, поскольку первоначально кафедра епархии располагалась в отдаленном Бейсане[15]. Крестоносцы перевели ее в Назарет в Галилее, и епископ стал правителем города. То же самое произошло с небольшим городком Вифлеемом[16], возведенным в ранг епархии, а сам епископ стал правителем города.

Как мы видим, территориальная власть церкви, в отличие от ее экономических ресурсов, была крайне незначительна, что, несомненно, приводило к тому, что она не играла большой роли в политике.

Ограниченность властных полномочий духовенства в системе феодальных отношений нашла свое отражение также в законодательстве королевства, которое запрещало церковным организациям владеть фьефами. Об этом говорится, в той или иной степени, в различных договорах крестоносцев. Тем не менее при внимательном ознакомлении с документами обнаруживаются факты сотен земельных дарений церковным организациям. С точки зрения закона земельные дарения короля считались не феодальными владениями, но «земельными пожертвованиями» (elemosina). Однако с помощью этого закона вряд ли можно систематизировать все дарения церкви со стороны мирских правителей и вассалов и подвассалов короны. Последние считались (за исключением свободной от ленных повинностей собственности) феодальными владениями, и дарения церкви означали отчуждение феодальной собственности, которая, находясь в руках церкви, больше не облагалась обычными феодальными налогами. Запрещение отчуждения феодальных владений в пользу церкви было распространено и на городскую собственность, то есть владения горожан. Законоведы крестоносцев ясно свидетельствуют об этом запрещении, но церковные источники говорят о значительных пожертвованиях городской собственности церкви.

Церковные владения не были полностью свободны от государственных обязательств. Принятые в королевстве в последней четверти XII в. правила призыва на военную службу обязывают церковь выставить определенное количество новобранцев для службы короне. В данном случае речь шла не о рыцарях, но о «сержантах», пеших или конных, численность которых была значительной. Церковная собственность тем самым вносила свой вклад в оборону королевства.

Создание латинской церкви на Востоке было сложной проблемой, которая так и не нашла удовлетворительного решения. Основной проблемой была несовместимость древних византийских (восточноримских) традиций и новой организации поселений крестоносцев. Латинское завоевание означало разрыв с византийским прошлым, хотя завоеватели были заинтересованы в том, чтобы их считали законными наследниками предыдущей власти. Они были вынуждены приспосабливать существующую традицию к новым потребностям.

Организационные изменения латинской церкви в Святой земле были вызваны скорее политическими потребностями, чем пастырскими. Это имело следствием перенос традиционной границы между двумя восточными патриархатами – Антиохии и Иерусалима. В Антиохийский патриархат со времен Античности входило большое архиепископство Тира, чья территория простиралась от Акры на юге до Тартуса на севере и который имел семь викарных епископов. Его церковная традиция противоречила новому политическому устройству, с тех пор как в состав королевства вошел город Тир. Под давлением королей Иерусалима, которые не могли согласиться с тем, что часть их королевства, включая два его самых больших порта Акру и Тир, управляется из патриаршей резиденции в Антиохии, Святой престол потребовал, чтобы границы патриархатов совпадали с границами государства. Так митрополичья кафедра Тира была включена в Иерусалимский патриархат, но лишилась при этом своих викарных епископов вне границ королевства. Это стало официальной политикой Рима, что каждая новая завоеванная иерусалимскими королями территория должна была подчиняться юрисдикции Иерусалимского патриархата. Тем не менее не так легко было покончить со старыми традициями. Часто Антиохия выдвигала вновь свои старые требования, митрополиты Тира не всегда сохраняли лояльность, и вопрос окончательно был решен в пользу Иерусалима только сто лет спустя после завоевания Святой земли – в 1206 г.

Другой аспект организации церкви касался митрополичьих кафедр и епархий. В начале XIII в. Жак де Витри писал: «Есть также много других городов в Земле обетованной, в которых еще до прихода западной церкви были свои епископы, представлявшие сирийскую и греческую церкви. Однако по причине их большого количества и бедности латиняне переводили многие церкви и многие города в подчинение одному кафедральному городу, чтобы не умалялось достоинство епископа».

Так, Назарет, место Благовещения Богородицы, стал центром епархии (1109) вместо Бейсана (Скифополиса). Вслед за ним в 1110 г. последовал Вифлеем с храмом Рождества Богородицы. Довольно странно, что греки не имели в этих городах епископских кафедр, хотя в каждом из них проживало много христиан и здесь были их святыни. Как бы то ни было, стало неизбежным, что внимание пришельцев с Запада привлекут такие места, как Вифлеем и Назарет. Они считали, что великие святыни христианства должны занимать почетные места в церковной иерархии.

Несмотря на эти изменения, вызванные политическими и духовными потребностями, лишь с большим допущением можно утверждать, что в основе церковной организации лежали приоритеты королевства. В таком важном городе, как Яффа, так и не была учреждена епархиальная кафедра, как и в подобном ей Наблусе. С другой стороны, небольшой город Хеврон стал резиденцией епископа, в то время как в Акре, самом большом городе крестоносцев, так и не была создана митрополичья кафедра.

Подобные случаи были и в Европе, где древние города, имевшие славное прошлое, часто не давали новым и большим городским центрам занять достойное место в церковной иерархии. Однако есть существенная разница между Европой и Латинским королевством. Средневековая Европа, родившаяся в эпоху нашествия варваров, развивалась в русле своих традиций без значительных потрясений. Крестоносцы, хотя и не полностью свободные от влияния ранней Византии (Восточной Римской империи), пошли по пути организационных изменений структуры общества. Давление традиций и сиюминутные интересы помешали в полной мере адаптировать церковные учреждения к демографической обстановке в стране.

Территория собственно Иерусалимского королевства делилась в церковном отношении на четыре епархии: Иерусалимскую, возглавляемую патриархом и четырьмя архиепископами, и епархии Кесарии, Назарета, Тира и Трансиорданской Петры (с 1168 г.). Помимо митрополичьих кафедр, патриарх имел викарных епископов в Лидде-Рамле, Вифлееме и Хевроне.

История епархий Вифлеема и Хеврона довольно интересна. Вифлеем стал приоратом каноников храма Гроба Господня, Аскалон должен был стать епархией. Но Аскалон был захвачен крестоносцами только в 1153 г., и потому они посчитали, что Вифлеем с его святынями должен стоять выше, чем простой приорат. Таким образом, в 1110 г. город получил своего собственного епископа, ставшего викарием патриарха. Аскалон, присоединенный к королевству довольно поздно, так и не обрел епископа и находился в зависимости от епископа Вифлеема. Так же развивались события и в Хевроне. В 1119 г. «открытие» гробниц патриархов дало право городу поднять свой статус с приората до епископии. Интересный факт: в Яффу так и не был поставлен епископ, и она зависела от каноников храма Гроба Господня. Это можно объяснить тем фактом, что первоначально Яффа наряду с Иерусалимом была обещана в качестве вотчины патриарху.

Для того чтобы картина Иерусалимской епархии стала полной, заметим, что настоятели храма и монастырей горы Сион и Елеонской (Масличной) горы были также викариями патриарха Иерусалимского. С географической точки зрения непосредственная юрисдикция патриарха распространялась на все древние Филистею и Иудею вплоть до Самарии.

Кесарийская архиепископия, зажатая между Иерусалимской патриархией и митрополией Назарета, имела всего одного викария, епископа Севастии (Самария). Достаточно странно, что Хайфа, расположенная поблизости от Акры, также входила в юрисдикцию Кесарии. К северу находилась архиепископия Назарета, где была торжественно учреждена в 1108 г. митрополичья кафедра для всей Галилеи. Прежде она находилась в Бейсане (Скифополисе), который при крестоносцах стал небольшим городским поселением. Как мы уже говорили, Назарет должен был состязаться за свой статус с монастырем Преображения на горе Фавор. Выйдя из спора победителем, Назарет все равно должен был отдавать половину доходов епархии монастырю. Митрополит Назарета имел викария – епископа Тиверии. Этот город, будучи столицей Галилеи, так и не стал ее церковным центром.

Митрополит Тира имел викарных епископов Бейрута, Сидона и Банияса (древняя Кесария Филиппова), и в него входила епархия Акры, самое последнее приобретение крестоносцев.

Архиепископ Петры в Заиорданье имел своего викария – греческого настоятеля монастыря Святой Екатерины на Синае, но он был чисто номинальной фигурой, поскольку власть крестоносцев на полуострове была непостоянной.

Епархия была на удивление мала. Несомненно, большое число кафедр имеют древние традиции (одних епископов, занимавших кафедры, в землях, захваченных крестоносцами, насчитывается более ста человек), но они также отражают сложившееся новое общество. От латинского духовенства редко требовалось исполнение пастырских обязанностей вне пределов городских стен и замков, поскольку подавляющее большинство европейского населения проживало именно в городах. Поэтому официальные границы епархий не имели большого значения. Вся деятельность духовенства сосредоточивалась в городах, и величина последних, а также численность в них латинского населения определяли значимость кафедры. Отдаленные сельские районы, населенные мусульманами и восточными христианами, имели второстепенное значение. Поэтому величина епархии не определяла социальное и имущественное положение латинских прелатов. Основной доход они имели с приходских церквей, пожертвований от нескончаемого потока паломников и, прежде всего, от городской собственности и земельных владений, дарений князей и знати. Возможно, что эти доходы были более значимыми, чем земельная десятина франкских владетелей маноров.

Резиденции митрополитов и епископов располагались в кафедральных соборах их городов. Доход с каждой церкви делился между епископом и капитулом и, очень часто, как в храме Гроба Господня, в соответствии с заключенными соглашениями. В 1114 г., когда патриарх Арнульф ввел устав Святого Августина для каноников храма, было заключена договоренность: «От всех пожертвований на Гроб Господень вы будете получать половину; от пожертвований на другие святыни храма (например, на Голгофу и подобные ей) две трети пойдет на освещение, треть – патриарху; каноникам, которые хранят Крест Господень, пойдут все пожертвования на него, за исключением тех, что будут иметь место в Страстную пятницу, или когда они потребуются патриарху. Я также дарую им (каноникам) десятины от всего священного города Иерусалима и окрестных мест, за исключением рынка (funda), которые поступают патриарху». В больших городах было много церквей кроме кафедральных соборов, но часто они не являлись приходскими церквями в прямом смысле слова. Значительная часть доходов прихода шла монастырям и церквам духовно-рыцарских орденов, а также автономным итальянским коммунам.

Достаточно перечислить все церкви такого города, как Акра, чтобы иметь наглядное представление о сложившейся ситуации. Главным храмом города был кафедральный собор Святого Креста, где находилась резиденция епископа Акры, а позднее патриарха Иерусалимского. Орден иоаннитов, тамплиеры, тевтонские рыцари, ордена Святого Лазаря, Монжуа и Святого Фомы – все они имели свои собственные церкви; зачастую они конкурировали с приходскими церквями. Три большие церкви, Святого Марка, Святого Петра и Святого Лаврентия, принадлежали, соответственно, венецианцам, пизанцам и генуэзцам. Церковь Святого Мартина в XIII в. принадлежала колонии бретонцев, а церковь Девы Марии – провансальцам. Всего в документах крестоносцев перечислены 40 церквей в Акре в XIII в. Почти все эти церкви были неподвластны юрисдикции местных властей; из-за них местное духовенство несло большие убытки. Это объясняет те резкие слова епископа Акры Жака де Витри, обращенные к представителям черного духовенства, которые «отравленные земными богатствами и сверх меры отягченные собственностью, презирают своих настоятелей, разбивают узы, что связывают сердца, и не хотят нести бремя монашеской жизни».

Обратимся теперь к монастырям, чтобы получить более полное представление о структуре церкви.

Начало монашества в Святой земле восходит к эпохе Античности, и только Египет может похвастаться более древними монашескими общинами. Следы этой монашеской традиции можно обнаружить в греческих монастырях, которые уже существовали накануне крестовых походов, и в уединенных кельях отшельников, продолжавших населять места, освященные их присутствием, со времен Античности. Это и гора Кармель, и Иосафатова долина, и Елеонская (Масличная) гора. Некоторые из этих отшельников были европейцами, отправившимися в паломничество в Святую землю и осевшими там в период мусульманского владычества. Эти отшельники продолжали существовать при крестоносцах, придавая особый колорит местной жизни. Вера и расположенность к монашескому уединению влекли людей на Восток; они стремились следовать образу жизни древних подвижников святого Пахомия и святого Илариона. Но только с приходом крестоносцев здесь укоренились западные монастыри. Хотя некоторые из монастырей настаивали на своем более раннем происхождении, нет никаких оснований связывать их с монастырями времен Карла Великого, не говоря уже об обителях времени Григория I и существовавших до него. Сохранились только отдельные воспоминания, но они дали богатую пищу для создания большого количества легенд. До завоевания крестоносцев существовало только два бенедиктинских монастыря, построенных в христианском квартале Иерусалима, напротив Гроба Господня. Это были монастырь Святой Марии Латинской (Sancta Maria Latina) и женский монастырь Святой Марии Великой (Sancta Maria la Grande), которые были основаны купцами Амальфи во второй половине XI в. и связанные с церковью Божьей Матери и ее гостиницей для паломников, посвященной святому Иоанну. С приходом крестоносцев открылась новая глава в истории монашества в Святой земле.

Самые первые монашеские организации были созданы монахами и священниками в армиях 1-го Крестового похода, особенно последователями Готфрида Бульонского. Почти сразу же после взятия крестоносцами города три древние святыни, частично разрушенные мусульманами и оставленные греческим духовенством, перешли к латинянам. Это были бенедиктинский монастырь Святой Марии в Иосафатовой долине, отстроенный заново над гробницей Божьей Матери, монастырь и церковь Вознесения на Масличной (Елеонской) горе и монастырь на горе Сион. В пылу завоевания и обстановке всеобщего братства настоятели этих монастырей признали свою непосредственную зависимость от иерусалимского патриарха и каноников храма Гроба Господня. Эта зависимость была выражена более явно, чем обычно, поскольку местная иерархия обладала особыми правами на проведение празднеств в монастырских церквах.

В то время как вышеупомянутые монастыри были основаны в местах, освященных древней традицией, и достались в наследство от греков, в столице также были основаны новые монастыри. Один из них был аббатством Храма Господня (Templum Domini) на северной стороне бывшей мечети Омара, которое не следует путать с монастырем ордена тамплиеров, расположенным вблизи мечети Аль-Акса. Другой монастырь – Святого Стефана – основали вне городских стен у Дамасских ворот. Место побиения камнями этого первомученика иудеями в разное время указывалось в разных местах Иерусалима, пока окончательно не было установлено в этом монастыре.

Одновременно с учреждением мужских монастырей, живших по уставу святого Августина, основывались и женские монастыри. Самым старым среди них был монастырь, возведенный купцами из Амальфи, Святой Марии Великой близ храма Гроба Господня. Однако монастыри, образовавшиеся позднее, стали более известными; они пользовались покровительством и милостями короля, например обитель Праведной Анны. Построенная в Сирийском квартале вблизи Иосафатовых ворот, монастырская церковь романской архитектуры напоминает о своем славном прошлом. Место традиционно соотносилось с купальней Вифезда (Piscina Probatica) Нового Завета, над которой на византийском фундаменте была построена небольшая церковь (в старофранцузском языке moustier). Что более важно, дом святых Иоакима и Анны, где родилась Богоматерь, был расположен именно здесь. Жены и дочери королевского семейства постригались добровольно, а иногда и принудительно в монахини этого монастыря. Другой известный монастырь был построен в Вифании, где произошло чудо воскрешения Лазаря. Второй настоятельницей была Иветта, дочь короля Балдуина II.

Подавляющее большинство монастырей приняли устав святого Бенедикта. Интересный факт, что лишь очень немногие из ведущих европейских монастырей посылали своих представителей в Латинское королевство в начале XII в. Показательно, например, отношение цистерцианцев. Несмотря на неоднократные попытки короля Балдуина I, который щедро финансировал строительство монастыря в Наби-Самвил (Наби-Самуэль, могила пророка Самуила), уговорить цистерцианцев отправиться в Святую землю, они ответили отказом, но предложили обратиться к ордену премонстрантов. Последний построил большую церковь, позднее обращенную в мечеть, которая сохранилась в Иерусалиме до наших дней. Крестоносцы назвали это место Монжуа (Mons Gaudii; в переводе – «Гора радости»), поскольку именно отсюда перед армиями 1-го Крестового похода, как и более поздними паломниками, двигавшимися от побережья, впервые открывался вид на Святой город. В традиции трех монотеистических религий это место (библейская Мицпа или Рама) было связано с пророком Самуилом. Отказ цистерцианцев, который святой Бернард объяснил опасностью «вторжений язычников и тяжелым климатом» страны, вызывает некоторые сомнения в действительных его причинах. Представляется более вероятным, что цистерцианцы никогда не признавали Святую землю в качестве доминирующей религиозной ценности. Премонстранты, которые уже обосновались в Кенисе близ Лидды в монастыре Святых Иосифа и Аввакума, также поселились в Монжуа.

Клюнийцы, имевшие тесные связи с крестоносцами, редко появлялись в Святой земле. Мы знаем только о небольшом бенедиктинском монастыре в деревне Палмареа (вблизи Хайфы), которая была передана им (около 1170 г.), когда он стал клониться к упадку.

Особого упоминания заслуживает большой монастырь бенедиктинцев на горе Фавор, на месте прежнего греческого. В свое время он претендовал на размещение в своих стенах кафедры Галилеи. Гора Фавор напоминала небольшую сеньорию. Хотя первоначальные постройки крестоносцев, возглавляемых Танкредом, были разрушены в 1 1 13 г. мусульманами, монастырь восстановили клюнийцы, которые собрали здесь прежних монахов. Монастырь и крепость часто страдали от вражеских набегов, особенно в XIII в., поскольку располагались на самой границе королевства. Поэтому монахи продали свое имущество ордену иоаннитов, которому пришлось принять на себя обязанности обороны и обеспечение безопасности монастыря, на что они согласились крайне неохотно.

Невозможно при кратком описании монастырей не упомянуть о единственном монашеском ордене, созданном в Святой земле при крестоносцах, – кармелитах. Первые общины кармелитов под наставничеством святого Бертольда появились, по-видимому, в середине XII в. Лишь в начале XIII в. началось организационное оформление ордена, когда монахи, жившие на склонах горы Кармель, получили в ответ на свою просьбу устав от патриарха Альберта (1204–1216), позднее подтвержденный папой Гонорием III. Кармелиты, которые позже обосновались также в Акре, никогда не играли важной роли в Святой земле, но они принесли в Европу свое библейское имя и память о Святой земле.

Развитие монашеского движения не было остановлено падением королевства. Наоборот, в XIII в. наблюдалось, скорее, его возрождение, хотя это может быть лишь внешним впечатлением после знакомства с уцелевшими источниками. Нет никакого сомнения в том, что потеря королевства означала разрушение экономической базы монашеской жизни. Земля и деревня, крепостной и крестьянин, паломники и пожертвования стали не больше чем воспоминаниями о прошлом. Только в приморских городах церковные учреждения смогли выжить, хотя имели очень ограниченные доходы. Первое место среди этих городов занимала Акра. Еще раньше, в XII в., некоторые архиепископы, епископы и аббаты имели здесь свои дома. Должно быть, было очень выгодным иметь дом в большом порту королевства не только по финансовым причинам, но и потому, что здесь делались государственные дела. Когда королевство прекратило свое существование после поражения при Хаттине (1 187), а восстановилось оно только после 3-го Крестового похода, все религиозные общины бежали в Акру. Временное пребывание для них сменилось постоянным местожительством, и местные жители жили в надежде на реконкисту, которая так никогда и не стала явью. Другие оставляли своих представителей в Акре и начинали постепенно переезжать в Европу, в свои имения, дарованные им ранее за их заслуги в сохранении святынь Палестины.

Количество церквей и монастырей на карте Акры XIII в. поражает. Еще более впечатляет тот факт, что наряду со старыми церковными учреждениями в исчезающем королевстве возникают новые филиалы европейских монашеских орденов. Наиболее важными среди них были, естественно, францисканцы и доминиканцы, которые прибыли в Палестину довольно рано (около 1230 г.) и сразу же вошли в большом числе в состав ее высшей иерархии. Часто в их домах располагались первоначальные организации миссий. Вместе с францисканцами прибыли сестры ордена Святой Клары. Среди новых конгрегаций можно назвать конгрегации Святого Духа и Святой Троицы (последняя была военным братством, в отличие от одноименной больницы). Привлекает особое внимание конгрегация Святой Марии Магдалины, члены которой имели попечение о падших и каявшихся женщинах этого космополитического города. Были представлены монастыри всех военных орденов – госпитальеров, тамплиеров, тевтонских рыцарей, а также ордена Святого Лазаря, принимавший в свои ряды рыцарей, заболевших проказой; и женский монастырь Святого Лазаря, возможно связанный с тем же самым орденом или же бывший филиалом монастыря в Вифании. Кроме того, были английский орден Святого Фомы Кентерберийского и новый рыцарский орден Святого Лаврентия (возможно, имевший связи с Генуей).

Вполне понятно, что новые и старые ордена и конгрегации считали для себя, можно сказать, обязательным иметь своих представителей в Святой земле. Например, доминиканцы, возможно следуя обычаю духовно-рыцарских орденов, приняли решение (в Меце в 1251 г.) посылать из Европы определенное число братьев в Святую землю. Некоторые конгрегации рассматривали королевство крестоносцев как поле своей деятельности и проповеди, других привлекала атмосфера духовной созерцательности, ну а третьи вновь почувствовали потребность иметь свое представительство в святых местах быстро распадавшегося королевства. Эти представительства существовали вплоть до падения Акры, что означало конец королевства. В гористой области страны церкви и монастыри крестоносцев, уже потерянные в 1 187 г., возвратились к прежним хозяевам – сирийцам и грекам. Некоторые из них были обращены в мечети, тем самым сохранив преемственность религиозной функции и живую память об исчезнувшем мире крестоносцев.

Францисканцы, относительно поздно прибывшие в Святую землю, первыми адаптировались к новой ситуации. Игравшие роль официальных «Хранителей Святой земли» с начала XIV столетия, они сохранили латинское присутствие в Палестине до наступления лучших времен в XIX и XX вв., когда произошло европейское возрождение латинских учреждений (католиков и протестантов) в святых местах.

Церковные праздники и религиозная жизнь в королевстве

Помимо святынь паломников привлекали также праздники христианского календаря. Когда сформировалась «священная география» Иерусалима, праздники не просто отмечали, но разыгрывались настоящие мистерии, повествовавшие о евангельских событиях в естественной исторической обстановке. Крестные ходы во главе с духовенством шли к многочисленным церквам города и его окрестностей, демонстрируя верующим могущество их веры и драму их спасения.

Кроме больших праздников, обычных в Святой земле и в целом для христианства, некоторые имели место только в Иерусалиме. Каждый год 15 июля столица праздновала два памятных события: овладение города крестоносцами в 1099 г. и освящение Гроба Господня, произошедшее полвека спустя в 1 149 г.

Завоевание города отмечалось торжественной процессией. Возглавлял ее сам патриарх; она начиналась ранним утром и шла от храма Гроба Господня к Templum Domini, мечети Омара. Здесь процессия останавливалась, и у южного входа, в той части эспланады, что была обращена к мечети Аль-Акса, читались молитвы. Отсюда процессия следовала через эспланаду к месту захоронения у стен города тех, кто пал во время штурма. Затем, пройдя через Иосафатову долину, участники крестного хода направлялись к северной части городских стен; здесь, недалеко от их северо-восточного угла, крест отмечал то место, где рыцари Готфрида первыми проникли в город. В этом месте патриарх произносил проповедь перед собравшимся народом и священниками; и благодарственные молитвы возносились в память об утверждении крестоносцев в Святой земле.

Иерусалим праздновал большие события литургического года наравне с остальными христианами. Эти празднования, должно быть, производили глубокое впечатление на всех их участников – крестоносцев и паломников. Крестные ходы начинались от храма Гроба Господня и заканчивались у памятных мест празднуемых событий. Конечно, во время пышных торжеств случались ссоры и недоразумения, поскольку не всегда отношения между конгрегациями складывались гармонично.

Иногда во время остановки процессии у ближайшей церкви в ней начинали звонить во все колокола, чтобы не дать священнику произнести проповедь и помешать ее участникам. Подобный случай имел место, к неудовольствию всех жителей города, когда госпитальеры однажды попытались сорвать молебен верующих в храме Гроба Господня. Бывало и так, что аббат какого-либо монастыря начинал служить самовольно, не получив разрешения у настоятеля, или патриарха, или каноников Гроба Господня. Такие конфликты часто разрешал церковный суд, или их передавали на рассмотрение высших иерархов. Праздничную службу Рождества Христова в базилике Вифлеема часто возглавлял патриарх.

В Пепельную среду патриарх встречался в зале капитула с канониками и братьями-мирянами конгрегаций. В полдень один из больших колоколов созывал верующих в придел Голгофы. Со ступеней этой святыни патриарх проповедовал всем собравшимся во дворе храма. После исповеди, отпущения грехов и благословления верующих их головы посыпали пеплом.

В праздник Сретения устраивалась процессия с зажженными свечами, кадильницами для курения фимиама и крестами от храма Гроба Господня к храму Господню.

Вербное воскресенье праздновалось особенно пышно. Перед восходом солнца сразу же после утрени все духовенство Иерусалима, патриарх, приоры монастырей горы Сион и Елеонской (Масличной) горы, а также настоятель храма Богоматери в Иосафатовой долине отправлялись пешком в Вифанию. Ризничий храма Гроба Господня нес самую почитаемую реликвию – Святой Крест. Тем временем жители города собирались у храма Господня вместе со священниками церкви Воскресения, монахами монастырей Святого Иоанна, Святой Марии Латинской и горы Сион. На эспланаде храма один из прелатов благословлял пальмовые и оливковые ветви, принесенные людьми, и вел процессию через ворота Иосафата в долину с одноименным названием, расположенную сразу же за городскими стенами. Здесь они встречали процессию, шедшую из Вифании, во главе с патриархом, несущим Крест. Затем процессия поднималась по крутому склону на холм, с которого открывался вид на долину, и шествовала в храм Господень, входя в город через Золотые ворота (открытые специально по этому случаю), в воспоминание триумфального входа Христа в Иерусалим. Обойдя владение тамплиеров в храме Соломона, процессия с молитвами подходила к храму Господню. Таким образом, эпизод из Нового Завета, изображенный на тысячах картин и скульптур, разыгрывался in situ.

Обряд умывания ног накануне Страстной пятницы совершался в монастыре Святой Марии на горе Сион. Живший в XII в. автор Требника храма Гроба Господня, согласно которому мы ведем свое описание, хотел удостовериться заранее, что ноги приглашенных бедняков были вымыты еще до церемонии, чтобы вовремя обнаружить у них случаи проказы или других заболеваний. Перед совершением обряда патриарх молился и затем освящал благословленное масло, которое раздавалось всем конгрегациям. Вслед за этим приор и каноники Гроба Господня выносили тазы и полотенца, умывали головы и ноги бедняков, целовали у них руки и раздавали им одежду и обувь. На следующий день в пятницу из ризницы храма Гроба Господня выносили Святой Крест и выставляли его в приделе Голгофы. Собор священников храма молился босым, и его призывал на мессу не удар колокола, но стук в деревянное било, обычай, принятый на Востоке.

Какой бы известностью ни пользовались эти празднества, но самой важной церемонией, имевшей место только в Иерусалиме, было схождение Благодатного огня. Корни события уходили в отдаленное прошлое (но о нем нет свидетельств ранее IX в.). Обычай греков празднования кануна Пасхи был перенят франками. Вначале в нем проявлялись византийские черты, но впоследствии они исчезли. Православный игумен Даниил из Руси, посетивший Иерусалим в 1105 г., хотя и не настроенный против франков, все же с радостью воспринимал участие в праздновании греческих монахов из монастыря Святого Саввы. Он с удовлетворением отмечал, что греческие лампады на Гробе Господнем сияют иначе, чем зажженные франками, что свет их более яркий. Позднее здесь служили только франки, и в Требнике упоминается только франкская община.

Священники и народ заполняли всю большую базилику, и многие были вынуждены оставаться на внешнем дворе. Для короля и сопровождавшей его свиты приходилось расчищать дорогу к малому западному входу к местам напротив Гроба. Невообразимая давка (которая часто приводила к тому, что в толпе были задохнувшиеся) и напряженное ожидание чуда создавало атмосферу скорого прихода Мессии. Для христиан той эпохи Иерусалим был единственным местом в мире, где каждый год в назначенное время чудо становилось реальностью и можно было ощутимо почувствовать присутствие Бога. Всегда были сомневающиеся, и анонимный автор Требника советует патриарху «выбрать трех-четырех человек, в том числе и среди паломников, если таковые будут присутствовать, которые известны своей честностью и благочестием, тех, кто достойны, по его мнению, принять участие в подобном чудесном событии, чтобы опровергнуть возражения всех сомневающихся и укрепить веру. Им следует отправиться туда, где хранится Святой Крест». Затем Святой Крест несли во главе процессии четыре босоногих служителя, которые обходили с ним Гробницу, увенчанную большой серебряной статуей Христа и находившуюся под открытым куполом придела Вознесения.

«Собравшиеся здесь толпы людей, представителей всех наций, возносят громким голосом молитвы прошения, непрестанно обращаясь к Богу. Он должен услышать мольбы и слезы своих рабов и снизойти к ним и возвеселить их чудом схождения Благодатного огня».

Шесть или семь раз Крест обносили вокруг Гроба под усиливавшееся молитвенное пение собравшихся и их призывы. Наконец, одна из погашенных лампад над Гробом Господним начинала чудесным образом мерцать колеблющимся светом. Тот служитель, кто нес Крест, заходил в Кувуклию и со страхом Божиим и почтением зажигал свечу от чудесного огня. Его приносили патриарху, и тот передавал огонь королю и его свите, присутствовавшей в храме. Затем раздавался звон двух больших колоколов, и тысячи свечей зажигались от одной первоначальной под пение гимна Te Deum laudamus («Тебя, Бога, хвалим»). Этот праздник, более чем какой-либо иной, поражал воображение франков, так же как и пилигримов. Но чудо действовало до тех пор, пока существовало Первое королевство. С потерей Иерусалима наступило отрезвляющее пробуждение, и папа Григорий IX в 1238 г. своей буллой отменил латинское празднование (Иерусалим тогда короткое время был в руках франков). Восточные церкви продолжали проводить обряд[17]. Когда читаешь описание празднества у лорда Керзона в середине XIX в., возникает ощущение, что присутствуешь на церемонии, происходившей семь веков назад.

Пасха праздновалась с большой пышностью. Центральной частью торжеств был ритуал «Посещения Гроба Господня», который в античное время распространился из Иерусалима и вернулся в этот город с крестоносцами в европейском обличье. Хорошо известно, что этот обряд привнес в торжественную восточную литургию некий драматизм. В Средние века он способствовал развитию жанра религиозной драмы. Можно было ожидать, что в аутентичной исторической обстановке Иерусалима он будет развиваться и дальше и станет для всех образцом. Так бы все и шло, но спустя какое-то время со всеми начинаниями было покончено. Давайте послушаем, что говорит древний Требник. Во время заутрени «три молодых клирика в женской одежде стоят за алтарем, как это принято у древних греков и римлян… затем, следуя за свещеносцами, они выходят оттуда; каждый держит в руках золотой или серебряный сосуд с небольшим количеством мирра, и они начинают петь O Deus, quis revolvet? [ «И говорят между собою: кто отвалит нам камень от двери гроба?» (Евангелие от Марка, 16: 3)]. И когда они приближаются к вратам Гроба Господня, два других клирика со свечами и в накидках с капюшоном становятся перед входом или близ него и поют в ответ: Quem queritis [ «Кого ищете»]. А жены отвечают: Jhesum Nazarenum. Тогда те им в ответ: Non est hic, surrexit [ «Его здесь нет, Он воскрес» (Евангелие от Матфея, 28: 6)]. Они продолжают петь, когда жены входят во Гроб и после короткой молитвы выходят и встают посреди хора. Они громко всем возвещают: Alleluia. Resurrexit Dominus».

Автор Требника прерывает свое описание переодевания клириков в женское платье замечанием: «Но этого больше не делают по причине больших толп молящихся паломников». Замечание озадачивает, если понимать его буквально, что из-за тесноты в храме невозможно было переодеваться. Мы скорее склонны думать, что паломники (наш автор не говорит о людях в целом, но только о паломниках) находили подобное представление (хотя и обычное в Европе) несколько фривольным и неподобающим в святом Иерусалиме. Это был не единственный случай, когда европейцы проявляли бо́льшую толерантность у себя дома, чем в Святой земле во время паломничества.

В праздник Вознесения крестный ход, естественно, направлялся к Масличной горе, где после молитвы «Отче Наш» (Pater Noster) процессия шла в храм Вознесения Господня (Ascencio Domini), в котором сохранились отпечатки его стоп.

Праздник Обретение Святого Креста, возникший в Иерусалиме в честь его чудесного обнаружения (3 мая 326 г.) императрицей Еленой, матерью Константина Великого, торжественно отмечался в храме, в приделе Обретения Креста.

Хотя Требник не указывает деталей, мы можем предположить, что праздник Троицы и Сошествия Святого Духа имел отношение к храму на горе Сион. Здесь также праздновался праздник Успения Пресвятой Девы Марии, когда участники торжеств шли крестным ходом в церковь Спасителя, а затем в церковь Святой Девы Марии в Иосафатовой долине.

Ничего подобного Требнику храма Гроба Господня не сохранилось в других местах, кроме Иерусалима. Конечно, ни один город не мог сравниться по количеству храмов и памятных мест со столицей. Тем не менее Назарет, Вифлеем, гора Фавор, храм Иоанна Крестителя в Иудейских горах (Айн-Карем) и церковь Встречи, место Крещения Господа на реке Иордан были не только местом паломничества, но и важными центрами торжеств в соответствующие дни литургического года. Каждый год для благочестивых и любознательных паломников и местных жителей здесь устраивались чтения Евангелий, назидательное представление для всех пришедших.

«Приидите, неверные, покажите мне место, где вы храните ваши самые ценные реликвии. Если вы не сделаете этого, готовьтесь к смерти!» Эта фраза взята не из кровавой мелодрамы или поучительного сказания о монашеских чудесах. Эти слова принадлежат Мартину, аббату цистерцианского монастыря Пайрис в Эльзасе, и приведены в его жизнеописании, написанном монахом Гюнтером. Они относятся к 1204 г., когда крестоносцы разграбили Константинополь. Биограф рассказывает, как во время повального грабежа города, когда каждый крестоносец искал для себя добычу, добрый аббат ворвался в одну из византийских церквей, где была похоронена мать императора Мануила Комнина (по всей вероятности, храм Пантократора), и похитил все его реликвии. В последней главе его биографии содержится полный список реликвий, которые были вывезены в Европу и стали ценным сокровищем монастыря Пайрис. Биограф-монах, наделенный чувством юмора, подытоживает все деяния своего настоятеля краткой фразой: «sacrum sacrilegium» – «святое святотатство»!

Культ реликвий, бывший важной проблемой в первые века христианства, стал самым популярным выражением массового благочестия в пору раннего Средневековья. Простой человек не ждал, пока святые отцы и ученые выработают теорию о святости мощей мучеников, как о земном храме, хранителе Святого Духа. Вера в чудесные свойства мощей была одной из наиболее распространенных религиозных практик на Западе. Иногда чудесным образом, но довольно часто самым прозаическим образом святые реликвии привозили с легендарного Востока. Не все Translationes (перенесения мощей), как эвфемистично называли это ограбление, получили большую известность, как это было с мощами святого Марка, принесенными с триумфом из Александрии в Венецию, и только о некоторых можно сказать, что они переместились сверхъестественным образом. Так случилось с телом святого Иакова, которое оказалось в Компостеле (ставшей Сантьяго-де-Компостелой). Церкви и монастыри просто жаждали иметь у себя любые «подлинные» мощи, чтобы придать себе больше святости и повысить свой статус. В этих обстоятельствах Святая земля и некоторые граничившие с ней страны, такие как Египет и Сирия, стали миной замедленного действия для людей благочестивых и золотым дном для предприимчивых авантюристов. Константинополь, в котором собирались реликвии со времен Античности, снабжал ими всю христианскую Европу вплоть до разграбления города во время 4-го Крестового похода (1204). Европу после этого события наводнили святые реликвии византийской столицы. Тем не менее Святая земля продолжала обладать многочисленными святынями. В святых местах Палестины, особенно в Иерусалиме, Вифлееме и Назарете, паломники имели большие возможности для приобретения реликвий или, по крайней мере, различных сувениров, которые потом с большим почитанием хранились в церквях и монастырях их родных городов.

Было бы утомительно перечислять все те места, из которых в Европу привозили частицы святых мощей. Гроб Господень, Голгофа, Колонна бичевания Христа – все это только небольшая их часть. Строго говоря, фрагменты скальных пород и земля, пропитанная елеем, были не «реликвиями»; их классифицируют в наши дни как «святые объекты», которые обладают некоторой долей святости; они соприкасались со святыми останками и собственно святынями. «Подлинных» святынь было меньше; волосы, зубы и кости святых почитались более всего, но ничто не шло в сравнение с фрагментами Креста Господня, бывшего самой большой святыней среди всех тех реликвий, что остались от Христа. Отдельные частицы Креста были привезены в Европу; часть из них архиепископ Ансельм передал Парижу, и им поклонялись сотни лет вплоть до Французской революции. Иногда собрание реликвий с частицами истинного Креста становилось средством пропаганды, которой занимались крестоносцы за рубежом. Иногда будущий объект поклонения присылали из Европы, как это случилось с перстнем французского короля Людовика VII. Его отослали обратно во Францию после того, как им прикоснулись к различным святыням.

Невозможно сказать, насколько этот культ мощей стал частью религии самих крестоносцев. Все, что мы знаем, связано с паломниками и церковными учреждениями в Европе. Люди, жившие в постоянном соприкосновении со святынями, могли иметь совсем иное отношение к мощам и святым предметам, чем те, кто пришел издалека в поисках таких предметов. Если бы крестоносцы имели более трезвый взгляд на вещи, то они могли бы понять, что это не было следствием софистических рассуждений, но простым «привыканием» к святому. То, что мы знаем о практике крестоносцев в области их верований, не дает нам сделать какие-либо выводы.

Суеверия крестоносцев были идентичны не только суевериям их современников в Европе, но и зачастую таковым восточных христиан и мусульман. Вера, что земля из Мамре близ Хеврона (из которой был создан Адам) была действенным лекарством от болезней, имела широкое распространение. Таким же исцеляющим средством, но только против укуса змеи, было немедленное совокупление. «Молоко Девы Марии» – частички белого пористого камня из Млечного вертепа (лат. Crypta Lactea) в Вифлееме, которое принес с собой епископ Вифлеема на поле битвы под Аскалоном (1123), обеспечило войскам победу. Стрела, которая пробивала доспехи, сразу же отклонялась, едва коснувшись надписи с именем Господним. Длинный перечень таких суеверий можно составить по источникам крестоносцев. Это характерно не только для Святой земли, на основании любого европейского источника можно собрать подобный богатый урожай сведений. С другой стороны, небесные видения (столь обычные в 1-м Крестовом походе) – рыцари в сияющих доспехах, ведущие Божьих воинов в бой с неверными; таинственные отшельники, дающие советы предводителям войска, какую избрать тактику для победы, – случались все реже с каждым последующим крестовым походом. На самом деле довольно сложно найти подобные примеры в хрониках самого королевства. Это само по себе не доказывает, что крестоносцы имели более трезвый взгляд и были меньше склонны к сверхъестественному; им требовался мессианский экстаз, чтобы вызвать видения Божественного вмешательства. В повседневной жизни жители королевства хотя и просили Бога о помощи, но больше надеялись на свои собственные силы, даже если мусульманин был учеником сатаны.

Для поведения крестоносцев был характерен один феномен – почитание мест, что считались святыми для всех религий. Гробницы патриархов в Хевроне[18] с постройками царя Ирода почитались евреями, мусульманами и крестоносцами. Последние даже «повторно обрели» их в 1118 г. Начиная с I в. традиция почитания гробницы царя Давида вышла за пределы горы Сион, и она стала святым местом всех трех религий. Известный еврейский путешественник Беньямин из Туделы рассказал историю о христианах, которые попытались проникнуть в гробницу, и Бог жестоко отомстил им за это. «Пещера льва» напротив Яффских ворот на кладбище каноников храма Гроба Господня (Мамилла) была местом, где персы собирались предать огню христианских мучеников, но чудесным вмешательством льва, который охранял их, они были спасены. В XIII в. ученик великого Нахманидеса рассказал, увы, ту же самую историю, только на место христиан он поставил евреев, а на место персов – христиан! Место близ Акры вблизи «Бычьего источника» (Айн-Бакар), где Адам пахал землю, почиталось представителями всех трех религий. «Зеленая мечеть» – Аль-Кхадра – в Аскалоне стала храмом Святой Девы Марии Катарской. «Пещера Илии» на горе Кармель была почитаема христианами, евреями и мусульманами. Само собой разумеется, что эспланада перед храмом со своими святынями, так же как и Елеонская (Масличная) гора, почитались всеми.

Эти немногие примеры среди множества других не могут служить доказательством синкретичности религий и религиозной терпимости. Такая практика просто отражает непростую историю страны, которая стала колыбелью иудаизма и христианства. Под их объединенным влиянием ислам многое заимствовал у них. Святыни сменили хозяина. Христианство изгнало иудаизм из места его рождения, построив свои церкви и монастыри. Когда пришел ислам, они стали мечетями, а затем крестоносцы снова обратили их в храмы. Мусульмане уничтожали скульптуры, иконы, кресты и мозаики и, как это сделал Саладин после захвата Иеруслима, совершили обряд очищения оскверненных христианами мечетей розовой водой. Христиане закрывали михраб в южной стене мечети и строили алтарь у восточной, переплавляя захваченный металл в колокола. Места, святые для одной религии, оставались такими и для другой, когда та побеждала. Новые верующие брали себе святые писания прежней религии и продолжали молиться в тех же самых местах вместе с теми, кто относился к ним как своим законным наследникам, молясь и надеясь на искупление своих грехов.

Даже несмотря на наше исчерпывающее знание церковной организации, довольно трудно определить роль церковной иерархии и понять значение религиозной жизни в королевстве. Налицо явно выраженная двойственность между официальной и действительной позицией духовенства в жизни государства и общества. Хотя из договоров крестоносцев следовало, что патриарх является одним из двух правителей королевства, и называли его не иначе как «духовным владыкой», в действительности ни один прелат не влиял когда-либо на политику и не играл важной роли в его истории. Имя патриарха, как и повсюду в Европе, стояло первым в списке тех, кто участвовал в работе государственного совета и присутствовал на официальных церемониях, и подпись его тоже стояла первой под международными договорами. Но так было принято в любой христианской стране, что отражало общую концепцию общественного строя, и это не служит доказательством значимости его поста в королевстве.

Латинская церковь на Востоке с самого начала обеспечила себе более важное положение в королевстве, чем церковь в Европе. Тем не менее в королевстве, созданном в большой степени благодаря инициативе папства, которое оставалось его главной опорой на протяжении двухсот лет его существования, роль церкви так и не стала определяющим фактором. Она никогда не представляла интересы какой-либо партии, идеологии или хотя бы группы влияния ради соперничества с монархией и знатью. Казалось бы, напрашивается вывод, что общество крестоносцев было более мирским и менее религиозным, чем современные ему европейские общества. Об этом могли бы свидетельствовать и впечатления большого количества паломников, и обличения епископа Акры Жака де Витри. Однако, если трезво проанализировать все его труды, нам трудно однозначно опровергнуть или принять эту точку зрения. Дело было не в религиозности или отсутствии ее, место церкви в обществе определял тип прелата, который управлял ею и представлял ее.

За единственным исключением – это был архиепископ Тира Вильгельм (Гийом)[19] – среди палестинского духовенства никогда не встречалось выдающихся личностей. Палестинский клир, если сравнить его с клиром таких стран, как Англия, Франция, Германия и Италия в ту же самую эпоху, так и не дал миру ни выдающихся государственных деятелей, ни мыслителей, ни ученых, ни духовных лидеров, типичных для Европы XII–XIII вв. Это может быть отчасти объяснено неблагоприятными условиями, сложившимися в королевстве. К примеру, тем, что оно вело постоянные войны. Но этот ответ, как представляется, не совсем правильный.

Иной подход, возможно, поможет прийти к решению вопроса. Никто из высшего духовенства (и снова за исключением архиепископа Тира) не был уроженцем Святой земли. Высшие эшелоны церковной иерархии рекрутировались исключительно из европейцев. Некоторые папские легаты стали патриархами, а священники-визитаторы были избраны в епископы и настоятели. Страна не произвела на свет своих собственных духовных вождей.

Эта зависимость в священниках от Европы – характерная черта королевства. По всей вероятности, крестоносцы настолько привыкли ждать помощи и руководства от Европы, что приняли за само собой разумеющийся факт, что духовенство приглашалось из-за границы. Возможно, чувство своей неполноценности порождало эту зависимость от Европы. Но нельзя было пожаловаться на отсутствие возможностей или интереса. Множество церквей и монастырей, святые места и другие достопримечательности Святой земли вкупе с богатством церковных учреждений – все это были благоприятные факторы, должным образом не используемые. Здесь и там мы слышим о наставнике, обучающем клириков храма Гроба Господня, об учителе теологии в Акре. Но такие отсылки очень редки, и они не более чем любопытные исключения. Школы при церквах и монастырях, конечно, существовали, но они занимались только начальной подготовкой священников и никогда не становились настоящими школами в средневековом смысле слова. Если ученик отличался одаренностью и хотел продолжать обучение, он следовал примеру архиепископа Вильгельма Тирского, который покинул королевство и 20 лет обучался во Франции и Италии. Само королевство не давало такой возможности способным людям и так и не обзавелось своей богословской школой. Государство крестоносцев, находясь на периферии Европы, оставалось колониальным по своей сути, зависимым от материнского континента в самых сокровенных областях своей духовной жизни.

Очевидная провинциальность местной культуры и тот факт, что в королевстве так и не появилось ни своей школы, ни собственных священников, вполне достаточны для того, чтобы объяснить то незначительное влияние, которым пользовалась церковь и духовенство. Это резко контрастирует с богатством церкви. В описях ее имущества фигурируют сотни деревень, домов, виноградников, торговых мест, сушильных печей, купален. Десятины с различных феодальных доходов, богатые дарения из-за границы и пожертвования паломников постоянно пополняли церковную казну.

Обратившись затем, после рассмотрения проблем клира, к общественным институтам и организациям церкви, мы вновь обнаруживаем подобную двойственность. С одной стороны, духовенство обладало большими состояниями и отдельные его представители вели жизнь весьма далекую от аскетической жизни 1-го Крестового похода, не говоря уже о следовании по стезе апостолов, которые учительствовали и проповедовали здесь тысячу лет назад. Излишне упоминать про патриарха, у которого хозяйство вела замужняя женщина. Жители Иерусалима прозвали ее Мадам патриарх. Не обращая внимания на некоторые преувеличения такого проницательного наблюдателя, как англичанин Ральф Найджер, невозможно не вспомнить его описания патриарха Ираклия, который накануне падения Первого королевства просил помощи у Запада.

«Я видел патриарха Иерусалима, который приехал в Европу просить помощи. Он прибыл в роскошном облачении, блиставшем золотом и серебром, которое начинало звенеть каждый раз, как только он совершал какое-либо движение, и это мешало, к большой досаде, расслышать его слова. Добавьте к этому различные их напитки с травами и специями и сами их наряды, издававшие сильный запах, от которого начинала кружиться голова. Я видел его церковную утварь, которую мне еще не доводилось увидеть в своей жизни, я имею в виду более дорогую. Подытоживая сказанное: ни один патриарх в западном мире не появлялся в обществе в столь торжественной обстановке. Если нам придется судить о других сторонах восточной роскоши этой страны (Палестины) на примере того, что мы видели, мы должны признать, что многое из этого противно Богу. А те, кто приходит из этой страны, рассказывают еще более удивительные истории».

Даже если не принимать во внимание большую часть того, о чем говорил Жак де Витри (который считал себя святее римского папы), вполне можно согласиться с его описанием богатств церкви, чему мы имеем многочисленные документальные свидетельства.

«И когда почти весь мир, – писал епископ Акры, – стал данником прелатов церкви и черного духовенства, одаривая их различными дарами и пожертвованиями, «и пасли пастыри самих себя, а овец Моих не пасли» (Книга пророка Иезекииля, 34: 8). Они даже заразили своим продажным поведением свою паству. Они стали коровами, жиреющими на горных пастбищах Самарии; они стали богачами, вместо того чтобы быть бедными, как Христос; вместо того чтобы, как он, унизиться, они возвысились; его бесчестью они противопоставили свою роскошь, они возвысились на его наследии. И все это они делают, когда Господь сказал апостолу Петру: «Паси овец моих» (Евангелие от Иоанна, 21: 17), и мы никогда не слышали, чтобы Он говорил: «Стриги овец моих».

Некоторые из этих прелатов были придворными фаворитами, и они добились высокого положения в церковной иерархии благодаря королю; другие, все еще не потерявшие благочестия, как получившие образование, так и его не имеющие, довольно малочисленны. В лучшем случае они были посредственными личностями и посредственными церковниками. Это был тип колониального духовенства; благодаря местным социальным условиям Святой земли и ее святыням эти священники заняли в церкви посты, которые они вряд ли могли заполучить благодаря своим личным качествам.

Мы опять сталкиваемся с двойственностью церковной организации. С одной стороны, процветающая и развивающаяся с беспрецедентным размахом новая латинская церковь. Нас поражает количество церквей и монастырей, построенных на небольшой территории Святой земли за два-три поколения после ее завоевания. Даже сверхкритичный Жак де Витри, которого охватывало лирическое вдохновение, только когда он занимался обличениями (что было в порядке вещей), не мог не отдать должное достижениям латинской церкви на Востоке: «Старые церкви были восстановлены, а новые построены благодаря щедрости правителей и подаяниям верующих, монастыри построены в подходящих для этого местах, повсюду возведены приходские церкви, а священники обеспечены всем необходимым для богослужений».

Но то же самое стремление простого человека и церковных институтов твердо обосноваться в Святой земле имело своей оборотной стороной процессы, мешавшие интегрироваться в новую жизнь. Языковые различия вели к образованию замкнутых групп верующих вокруг отдельных церквей. Можно было участвовать в литургии, обладая поверхностными знаниями латыни, или вовсе не знать ее. Но в таком случае невозможно было требовать от прихожан понимания произносимых проповедей на незнакомом языке. Кроме того, существовали местные и глубоко укорененные традиции, заимствованные in toto (в целом) из Европы. Венецианцы, пизанцы и генуэзцы, если и не находились в какой-то момент в состоянии войны друг с другом, вряд ли могли договориться. Они привезли собственных священников и построили собственные приходские церкви, которые находились в зависимости от своих кафедральных соборов. В итоге монастыри и духовно-рыцарские ордена узурпировали обязанности и привилегии приходских церквей. Официально или полуофициально они не подчинялись местным иерархам, и их приходы продолжали соперничать с местным духовенством. Они открывали свои церкви для таинства крещения, когда город был под интердиктом; в это время они также не отказывали в христианском погребении даже тем, кому было в нем отказано местными священниками. Совершались тайные браки, и заключались незаконные союзы, часто запрещенные каноническим правом. Высшая иерархия в отсутствие энергичных епископов была не в состоянии противостоять этим центробежным тенденциям, имевшим своей причиной разнородное происхождение иммигрантов.

Взаимоотношения в рамках церковной организации представляли те же самые центробежные тенденции, в политике представленные иммунитетом и независимым положением итальянских анклавов-коммун и духовно-рыцарских орденов. В целом они являются симптоматическим отражением реальностей колониального государства, которое так и не решило проблему соперничавших друг с другом институтов. Государство не смогло объединить в единое целое разнородное население, продолжавшее следовать своим обычаям и религиозным взглядам, которые так и не удалось привести к общему знаменателю с официальным вероисповеданием.

Глава 11 «Священная география» святой земли

Широко известен обескураживающий факт. Латынь, основной язык средневековых источников, не имеет соответствующего термина «крестовый поход». Крестоносец – crucesignatus, человек, помеченный крестом или взявший крест, но выражение «отправиться в крестовый поход» и само слово «крестовый поход» представляют собой термины, взятые из другой области религиозного опыта. Обычно «крестовый поход» называли via Hierosolymitana – «дорога в Иерусалим», или словом peregrination – «паломничество». Этот странный феномен семантики заставил многих ученых рассматривать крестовые походы как разновидность паломничества; все различие между ними состояло лишь в том, что участники крестового похода были вооружены. Однако вооруженный караван с паломниками не становился крестовым походом, и замена копья на посох не превращала пилигрима в крестоносца. Несмотря на то что крестовые походы и паломничества имели много общего, особенно в области религии, крестовые походы не вырастали органично из паломничеств, хотя последние им способствовали. Когда крестовые походы обнаруживали тенденцию превращаться в военные паломничества или просто паломничества (именно их в середине XII в. приветствовал Бернард Клервоский), они полностью теряли свой смысл. Мы не придерживаемся взгляда, что крестовые походы были особым видом паломничества, однако нет никакого сомнения в том, что среди тысяч тех, кто оставил свой дом и присоединился к крестоносному войску, многие рассматривали крестовый поход как коллективное вооруженное паломничество. Для них это был акт, дававший возможность индивидуального и коллективного спасения. Паломничества будут существовать до тех пор, пока люди верят в контакт божественного и человеческого начала. Верят в то, что все места хотя и имеют одинаковое значение в перспективе вечности, но некоторые отличаются большей благодатностью из-за событий, имевших там место, или потому, что они пробуждают воспоминания, которые возвышают человеческую мысль, укрепляют веру и ведут к духовному возрождению.

Несмотря на то что вопрос связи крестового похода и паломничества остается дискуссионным среди ученых, существует общепринятое мнение, что за 200 лет крестовых походов паломничества стали одним из наиболее ярких выражений христианской религиозной практики, в своей основе отличных от больших военных походов. Важные паломнические центры существовали и до крестовых походов, и накануне решающих событий религиозная практика паломничества уже имела тысячелетнюю христианскую традицию. Тем не менее крестовые походы придали ему новый стимул и превратили Святую землю в наиболее желанную цель всех паломников и, вероятно, наиболее посещаемую среди всех других мест.

Рим и гробницы апостолов, Сантьяго-де-Компостела (город в Испании, стремительно разбогатевший в XII в.), Константинополь – каждый город ревниво охранял свои драгоценные реликвии и гордился своими священными традициями, своими святыми и явленными чудесами. Каждая страна и провинция, каждая церковь и монастырь стремились стать местом паломничества, часто прибегая к сочинению благочестивых легенд и даже краже мощей святых и мучеников. Перенесение мощей апостола Марка из Александрии в Венецию считалось одним из наиболее славных подвигов «владычицы Адриатики», который был увековечен в прекрасной мозаике на тимпане ее кафедрального собора.

Святая земля, и Иерусалим в частности, имели древнейшую традицию паломничества, восходящую ко времени откола христианства от иудаизма и связанную с ранней традицией древнего Израиля. Среди евреев паломничество в Иерусалим было религиозной обязанностью с того времени, как появился храм. Христиане никогда не придавали такого значения паломничеству, как мусульмане хаджу в Мекку и Медину, священные города ислама, но со временем оно стало неотъемлемой частью христианской практики.

Еврейская традиция все еще продолжала сохраняться в первые века христианства, и Святая земля влекла к себе и вызывала у ранних отцов христианства научный интерес и чувство ностальгии. Но паломничества вошли в практику только в IV в., когда христианство стало официальной религией империи.

Потеря западной части империи и мусульманское вторжение в ее восточную часть не остановили паломников. Паломничество не только продолжалось, но появилась новая его концепция под воздействием факторов, казалось чуждых религиозному опыту и жизни. Существовала практика изгонять за пределы страны правонарушителей, которой, вероятно, было положено начало в конце IX в. в Ирландии. Изгнание из того места, где было совершено преступление, было обычной альтернативой денежному штрафу и возмещению убытков. Со временем в изгнании рождались новые идеи. Изгнанник был вынужден придерживаться режима строжайшей экономии, что склоняло его к аскетическому образу жизни. К тому же вера в заступничество святых и усиленные молитвы в местах, наполненных особой благодатью, постепенно превращали странничество в чужой стране (это был IX в.) в peregpinatio – паломничество, имевшее конкретную географическую и духовную цель. Частично эти перемены произошли благодаря преступлениям, совершенным бездомными бродягами, против которых власти, в том числе и церковные, были вынуждены принимать законы. Но более важным стало понятие паломничества как покаяния. Совершивший проступок отправлялся в святые места, чтобы искупить свои грехи. Паломничество тем самым было временным наказанием и духовным трудом, когда жаркая молитва вызывала заступничество святых. Но довольно часто, особенно позднее, паломничество рассматривалось как часть компенсации жертве со стороны ее обидчика. Паломничество и молитва, наравне с подаянием и мессой, были предназначены для спасения души жертвы.

Хотя включение паломничества в свод уголовных законов в раннем Средневековье и могло повлиять на его развитие, работали также другие факторы. В то время верили в паломничество как в заслуживающий похвалы акт веры. Как уже говорилось ранее, существовала вера в силу молитвы в местах, освященных традицией и богатых святыми реликвиями, что давало возможность попасть в царствие небесное. Этот взгляд никогда полностью не разделялся учеными мужами церкви. Ряд отцов христианства критиковали эту практику. В результате развился двойственный подход, как в случае со святым Иеронимом, который поселился в Святой земле. Паулины, более глубоко понимавшие суть христианства, пытались контролировать человеческие потребности простых людей и простых верующих, чтобы те могли приблизиться и прикоснуться к земным следам святости. Но народная вера в итоге одержала верх.

Среди всех мест паломничества Иерусалим имел почетное положение, и паломничество императрицы Елены в значительной мере повлияло на складывание понятия «священная география» Святой земли. Местности, связанные с событиями Ветхого Завета, были хорошо известны в правление императрицы, в чем мы можем наглядно убедиться при знакомстве с «Ономастиконом» Евсевия Кесарийского. Традиции Нового Завета были еще только на стадии формирования. В итоге были установлены названия не только городов и деревень, но даже улиц и домов, связанных с жизнью Иисуса в Иерусалиме, Вифлееме и Назарете и их окрестностях, которые были нанесены на карту святых мест. Можно было проследить их топографическую последовательность начиная от места Благовещения до мест Распятия и Воскресения. Вскоре здесь были построены храмы в воспоминание этих событий и для утешения верующих.

Желание визуализировать события священной истории привело в итоге даже к установлению мест, упомянутых в апокрифах. Ко времени начала крестовых походов была картографирована вся страна. С образованием Латинского королевства и открытием регулярных путей сообщения с Западом Святая земля стала основным местом паломничества.

Дважды в год, на Пасху и в середине лета, в портах Южной Европы собирались флоты перед отплытием в Левант. Многие корабли отплывали в мусульманскую Александрию, крупный торговый порт на Средиземном море, а затем брали курс на Акру, Антиохию и далее в Константинополь. Другие корабли плыли непосредственно в Святую землю, хотя на обратном пути они могли зайти в порты Египта, Кипра и Византийской империи. Это были в основном торговые суда, на борту которых с началом крестовых походов появились паломники.

Пилигримы в таком невиданном прежде количестве, движимые целями далекими от стяжания земных богатств, открыли новую главу в истории пассажирского сообщения и торговли в Европе. С чисто экономической точки зрения присутствие паломников на борту кораблей имело в XII в. важное значение, поскольку суда, плывшие на Восток, имели небольшое количества груза. Пилигримы, таким образом, играли роль балласта и приносили также коммерческую выгоду в качестве пассажиров. Вместо нескольких купцов с драгоценным металлом, отправлявшихся в Левант, на судах плыли в Святую землю сотни и тысячи паломников. В известном каталанском своде правил морской таможни – Consulado del mar – используется слово pelegri в качестве синонима понятия «пассажир», что является революционным изменением в истории европейской торговли.

Существовало резкое различие между пилигримом и купцом: каждому пилигриму разрешалось взять с собой в дорогу только личные вещи. Естественно, купец мог стать пилигримом и посетить святые места после завершения своих торговых дел. Но по мере того, как развивалась торговля с Левантом, купцы все чаще совершали туда путешествия и реже становились паломниками.

Хотя основной торговый и паломнический «сезон» начинался во время Пасхи, шкиперы, а зачастую и судовладельцы начинали нанимать команды в декабре. Подписать контракт с моряком зачастую представляло проблему. Для больших кораблей была необходима команда в сто и больше моряков и плотников, а количество кораблей, отправлявшихся в Левант, постоянно росло. Так как контракт заключался только на одно плавание туда и обратно, каждый раз было необходимо все начинать сначала. Требования для моряков постоянно росли, в отличие от содержания. Жалованье не было низким, но труд моряка был тяжел. С момента подписания контракта, а плавание продолжалось не менее полугода, моряк становился почти рабом хозяина корабля. Во время плавания на борту судна поддерживалась железная дисциплина; приговоры за нарушения были обычны – отрезание ушей и отрубание рук, килевание (протаскивание под килем в качестве наказания) и жестокая порка. Питание было скудным, а пища – отвратительной. Морякам грозила постоянная опасность попасть в руки пиратов (мусульман или христиан), не говоря уже о морских опасностях.

Одной из причин присоединиться к экипажу, кроме тяги к приключениям, была официально разрешенная практика сочетания морского ремесла с торговлей. Как правило, матросам разрешалось брать с собой определенное количество товара, не неся при этом транспортных расходов. Всегда был шанс заключить выгодную сделку, которая могла принести достаточно денег, чтобы стать купцом. Естественно, удавалось это не всем. Подавляющее число матросов было молодого возраста, и они оправлялись в плавание в Левант, пока у них были на это силы. Женившись, они оставляли своих жен и детей дома, надеясь когда-нибудь разбогатеть или, по крайней мере, продвинуться по служебной лестнице. В то время профессия моряка была все еще почетной; только позднее осужденных и рабов начали приковывать к веслам.

Основными пунктами отправления на Восток были Марсель, Генуя, Пиза и Венеция. Такие порты, как Барселона, и некоторые города в Провансе и Южной Италии также посылали свои корабли в Левант, несмотря на то что большие морские державы делали все возможное, чтобы монополизировать выгодный транспортный бизнес. В XII в. Генуя практически запретила отправку паломников из городов Лангедока. На короткое время занять ведущее положение и оттеснить Геную удалось Пизе. Но в XIII в. уже Монпелье, Марсель, Сен-Жиль (а начиная с середины этого века построенный королевский порт Эг-Морт) вели соперничество между собой и с итальянскими судовладельцами. Городская коммуна Марселя требовала от иностранных судов, что заходили в гавань, торжественной клятвы не перевозить пилигримов вдоль морского берега, а только до Монако! Подобную политику проводили и другие города, но результаты были мизерны. Перевозка пассажиров была выгодным делом, и не могло не быть лихорадочной конкуренции. Европейские города зашли в своей политике так далеко, что ограничили число кораблей, снаряжаемых крестоносцами. Например, тамплиеры и госпитальеры получили разрешение отправлять свои корабли из Марселя в Святую землю только один раз в год.

Бросая вызов поздним снегопадам и ранним весенним дождям, паломники толпами шли по дорогам, ведущим на юг из Англии, Франции и Германии, в Святую землю. Скандинавы, отправлявшиеся в Иерусалим (среди них был король Норвегии Сигурд I Крестоносец), избирали иногда сухопутную дорогу на Рим и садились на корабли в одном из итальянских портов. Другая их часть предпочитала путь через бескрайние равнины Руси в Киев, затем через Черное море в Константинополь, и уже оттуда добирались до Святой земли.

Не было более разнородного общества, чем толпа пилигримов. Чосеровы пилигримы были избранным обществом. Знатный рыцарь в сопровождении двух оруженосцев с вьючными лошадьми обычно возглавлял колонну паломников; за ним следовали монахи и священники и зажиточные горожане. Некоторые несли с собой тщательно спрятанные деньги; более богатые пользовались кредитами и переводили свои денежные средства в один из банковских домов Италии или хранили деньги в местных приоратах тамплиеров и госпитальеров, чтобы можно было воспользоваться ими по достижении цели пути. Но другие намеренно отказывались в пути от всего, надеясь только на милостыню, как это советовал делать Иисус своим апостолам. Пришедшие из поздней классической Античности pera et baculum (сума и посох) были внешними признаками пилигрима; ему давал их местный священник в феодальном поместье или деревне перед отправлением в путь. Некоторые пилигримы-ветераны нашивали на свою одежду или головной убор раковины и небольшие свинцовые фигурки; это были знаки их предыдущих паломничеств в Сантьяго-де-Компостелу и Рим. У всех пилигримов на шляпах, туниках и на спине были нашиты красные кресты. Некоторые паломники вели предельно аскетическую жизнь, были одеты во власяницы и носили на теле вериги. О том, что перед вами странствующий кающийся грешник, свидетельствовали длинная, развевающаяся борода, нестриженые волосы и долго не мытое тело.

В порту отправления пилигрим очень часто оказывался в компании со своими соотечественниками. Если ему везло, то он вместе с ними находил приют в местной гостинице, построенной на пожертвования христианских правителей, или, что случалось чаще (поскольку гостиниц было не так много), в местной таверне. Эти портовые таверны пользовались недоброй славой и немногим отличались от притонов. Здесь были помещения для временного ночлега, а обычай спать вдвоем-втроем в одной постели не способствовал укреплению нравов. Женщинам без сопровождающего было запрещено отправляться в паломничество, но часто этот запрет обходили, и даже мужская компания не всегда служила им надежной защитой. Немецкая пословица гласила: «Уезжала паломницей, а вернулась проституткой».

Договор о перевозке людей и товаров на Восток заключали на шумных городских площадях. В Венеции пилигрима встречал лес корабельных флагов на площади Сан-Марко, с которой открывался вид на Canale Grande – Большой канал. Под каждым флагштоком стояли капитан и корабельный писарь, зазывавшие к себе паломников и просто пассажиров. Они расхваливали достоинства своих судов – некоторые носили такие о многом говорившие названия, как «Святой Дух», «Рай» и им подобные, – искусство капитана, профессионализм команды и замечательное питание. Все заканчивалось тем, что пилигрим выбирал свое судно. После подписания соглашения капитан обычно приглашал своих пассажиров подняться на борт корабля и отобедать вместе с ним. Угощение было обильным, такого им не придется больше отведать вплоть до возвращения домой. Паломник приходил к убеждению, как любой современный турист, что ему удалось заключить выгодную сделку, и пряные блюда со сладкими винами, столь приятные для жителей Севера, погружали его в состояние эйфории и предвкушения духовных и земных радостей Востока.

Поскольку обман был неотъемлемой частью бизнеса, городские власти были вынуждены вмешиваться, чтобы если не удастся спасти пилигрима, то хотя бы спасти доброе имя города и обеспечить перевозку живого груза дважды в год в Левант. Копия соглашения, заключенного между капитаном и пилигримом, должна была храниться у городских властей, чтобы быть предъявленной в случае тяжбы. В контракте были перечислены: стоимость проезда; обязательства капитана; количество мест, зарезервированных для пилигрима; перечень продуктов питания, приготовляемых корабельным коком, и продуктов, разрешенных иметь при себе пилигриму; время пребывания в Святой земле. Позднее в соглашение иногда включали обязательства капитана обеспечить паломников местами в гостиницах и организовать посещение достопримечательных мест Святой земли. И последнее, но не менее важное: были перечислены условия похорон паломника в случае его смерти во время путешествия.

В конвой кораблей, отправлявшихся на Восток, входили в основном торговые суда, но иногда в качестве охраны их сопровождали быстрые военные весельные галеры. Некоторые транспорты, перевозившие фураж и лошадей, напоминали современные десантные суда. Они были остойчивые, а на корме их были трапы, чтобы облегчить посадку и высадку лошадей. Различные своды морских правил того времени обязывали иметь наблюдателей от коммун на борту судна или чиновника, которого называли «консул» и который нес ответственность за безопасность всего конвоя и имел право распоряжаться пассажирами, купцами и командой. Паломники-иностранцы часто были обязаны приносить клятву послушания и верности городу, откуда они отправлялись в путь, на все время путешествия.

Суда, ходившие в Средиземном море, будучи наследниками древнеримской традиции, но испытавшие влияние Византии и ислама, были замечательно приспособлены для своих целей. На борту было мало комфорта, но в нем паломник, решившийся на покаяние, и не нуждался. Самые большие суда достигали 110 футов (33,5 м) в длину, но большинство судов были вдвое меньше. Самый большой корабль имел максимальное расстояние от борта до борта в 41 фут (12,5 м) и от уровня палубы до киля 39 футов (1 1,9 м). Он мог перевозить свыше 1 тысячи человек в дополнение к 100 или 150 матросам и имел водоизмещение от 500 до 600 тонн.

Большинство паломнических кораблей и больших транспортов были парусными. Боевые корабли и небольшие купеческие суда также могли использовать весла. Для гребцов были установлены длинные ряды скамей по обоим бортам, а также короткие скамьи для двух или трех гребцов, расположенные уступом, чтобы они не мешали свободе движений; у всех гребцов весла были разной длины. Иногда два или сразу пять гребцов работали с одним веслом длиной в 40 футов (12,2 м).

Основной движущей силой был ветер. Большая мачта устанавливалась в средней части палубы; на мачте недалеко от топа располагался рей, к которому крепился основной парус, часто треугольной формы из плотной хлопчатобумажной ткани. В XII в. суда имели, как правило, одну мачту, но позднее появились парусники с двумя и тремя мачтами. Управление судном осуществлялось при помощи двух больших весел по обоим бортам, с которыми работали несколько человек. Позднее на корме установили штурвал, что значительно облегчило управление кораблем.

Когда заканчивалась погрузка и посадка пассажиров, перед отправлением в плавание служили торжественный молебен и иногда устраивали крестный ход. Возможно, впервые в жизни паломникам предстояло выйти в безбрежное море, и молитва поднимала их дух. Многие из них давали молчаливый обет и обращались с особой молитвой к апостолу Петру или святому Николаю, покровителю моряков, чьи мощи находились в Бари.

Современный читатель вряд ли может представить себе все трудности морского путешествия в Средние века. Простому пилигриму выделялось под палубой рядом с трюмом место (часто помеченное мелом), имевшее 6 футов (1,83 м) в длину и немногим более 2 футов (0,61 м) в ширину, где он ревниво хранил ото всех свой сундук и матрас. Теоретически пилигрим мог находиться на палубе целый день, да и спать он мог здесь же.

Длинные ряды матрасов тянулись вдоль обеих сторон трюма от носа до кормы, на которой лучшие места предоставлялись более зажиточным купцам. Матрасы, зачастую просто брошенные на продолговатую крышку сундука пилигрима (который служил в качестве гроба в случае его смерти), тянулись в несколько параллельных рядов; ноги спящего пилигрима в одном ряду почти касались головы следующего пассажира. Между рядами матрасов был предусмотрен узкий проход, но обычно он был забит багажом.

Там, где были корабли, были и крысы. Каталанский консул требовал от капитана корабля обязательно держать кошек на борту, если он не хотел платить за товар, попорченный крысами. Но не это было самой большой досадой. Некоторые из путешественников – аскетичные пилигримы – поклялись не стричь волос и не мыться во время всего путешествия. Вероятно, в отношении личной гигиены они производили ужасающее впечатление. Прежде чем сесть на корабль, они уже месяц или два провели в пути, путешествуя по суше, и переход по морю мог только усугубить их состояние. Грязными были не только аскеты. Каталанский свод морских правил предписывал матросу не снимать одежду на протяжении всего плавания, за исключением того времени, когда корабль находился в порту. Если матрос нарушал правило, то его окунали несколько раз в море или даже лишали жалованья!

Всего лишь поверхностное знакомство с матросским меню (которое предложил венецианский государственный деятель Марино Санудо в начале XIV в. во время завоевания Святой земли) дает нам представление о тяжелых условиях жизни на борту корабля. Pièce de résistance (основным блюдом) был матросский хлеб – biscotum, дневной рацион которого составлял полтора фунта. Его можно было размочить в вине (которое давалось ежедневно в эти времена, когда еще не было ни чая, ни кофе), это был утренний завтрак моряка и первая выпивка. Ежедневно также выдавалась одна унция сыра и скудное количество овощей, в основном бобов и плодов других бобовых растений. Мясо – соленая свинина – давалось один раз в месяц, всего каких-то жалких три с четвертью фунта. Овощные блюда готовились через день, в воскресенье давали мясную пищу. Каждый второй день основным блюдом было подобие овощного супа. Этот стандартный рацион иногда разнообразили свежие овощи, фрукты и вода во время стоянки в портах на длинном пути, продолжавшемся от 6 до 8 недель. В подобных обстоятельствах пилигриму приходилось заботиться о себе самому. Ему было разрешено проносить на борт овощи, фрукты, вино и, что важнее всего, живых цыплят. Их держали в специальных клетках, и у пассажира было право пользоваться корабельным камбузом. Новая профессия возникла в портах отправления – cargator, поставщик провизии, который снабжал необходимыми продуктами команду корабля и пилигримов. Чтобы избежать случаев мошенничества, снабженцами не могли быть родственники капитана. Из всего вышеизложенного становится ясным, что путешествие в Святую землю не было приятным круизом.

В разношерстной толпе пилигримов встречались люди совсем не святой жизни – воры, мошенники и проститутки. Муниципалитет Марселя был не одинок в своем намерении покончить с проституцией в городе или, по крайней мере, разрешить заниматься ею только в специально отведенных для этого кварталах. Женщины легкого поведения штрафовались, если они носили богатую одежду и выдавали себя за знатных дам, вводя тем самым в заблуждение добропорядочных людей. Муниципалитет инструктировал своих консулов на кораблях, отплывавших в Святую землю, как не допустить проституток на борт и помешать им, уже по прибытии на место, поселиться вместе с паломниками в гостиницах, находившихся в собственности коммуны. Мы не можем сказать, насколько выполнялись эти правила. В середине XIII в. папа написал гневное письмо духовенству Акры, отдававшему в аренду проституткам церковную собственность. Искушение было сильно, потому что проститутки с готовностью платили самую высокую ренту.

В XII в. корабли часто ходили близ берега, от острова к острову, но в XIII в. они уже выходили в открытое море. Остатки реальных представлений об окружавшем мире, доставшиеся частично от древних греков и римлян, тонули в море фольклора, из которого моряки черпали небывалые истории, чтобы напугать еще неопытных молодых моряков. Рассказывали о морских чудовищах, по сравнению с которыми миф о поющих сиренах был детским лепетом. Грациозные и безобидные дельфины превращались в злобных гигантов, которые могли своим взглядом заморозить человека, лишь только тот попытается взглянуть им в глаза. А каких сказок только не рассказывали о случайно заблудившемся ките, заплывшем в Средиземное море!

Встреча с чужим кораблем не была поводом для радости. Никто не знал, что было можно от него ожидать, даже если флаг был знакомым, поскольку пиратством занимались не только мастера этого дела. Когда в середине XIII в. «война коммун» опустошала Акру и союзы так же быстро создавались, как и распадались (что сопровождалось сменой флагов дружественных на вражеские и наоборот), ни один корабль не мог чувствовать себя в безопасности, даже когда он перевозил пилигримов. Акты пиратства в открытом море и христианских портах, и не только в Акре, столице королевства, были обычным делом. Опасность со стороны человека была столь же велика, как и от стихии.

Когда спустя шесть или восемь недель на горизонте появлялись песчаные берега Святой земли, радости пилигримов не было предела. Капитан, совершая искусный маневр, вел свой корабль вдоль скалистой морской гряды, проходившей параллельно берегу. Заходя в залив Акры, он медленно поворачивал на запад, а затем на север, оставляя позади гору Кармель, и заходил в порт, держа курс на церковь Святого Андрея. Молитвы благодарения, возносимые после счастливого завершения плавания, мешались со звоном колоколов, который оповещал всех, что в город прибыл флот.

Большие корабли должны были становиться на якорь на внешнем рейде, поскольку гавань Акры была относительно мала. Но разгрузка и таможенный досмотр проходили в порту. Корабль проходил к причалу между двумя мощными башнями, от каждой шла стена к основным городским укреплениям. Между башнями была натянута толстая железная цепь, которую опускали для прохода корабля.

Разгрузкой занимались портовые грузчики, или же ящики и тюки просто спускали по доскам, перекинутым с корабля на пристань. Ступив наконец-то на сушу и покончив с таможенными делами, наши счастливые и усталые пилигримы договаривались о ночлеге и шли в кафедральный собор Святого Креста Акры или в церковь, расположенную в квартале своих соотечественников, где они также могли найти себе пристанище.

Христианин-пилигрим мог выбрать один из двух наиболее известных маршрутов Святой земли. Один вел к Тивериадскому озеру, а затем – через Самарию и Иудею – в Иерусалим; другой путь шел из Акры прямо на юг вдоль побережья и потом сворачивал на Иерусалим. Когда большая часть страны стала мусульманской, последним путем пользовались чаще, поскольку он шел по территории христиан. К середине XIII в. священная география Святой земли была описана подробнейшим образом, но современные исследователи сотворили хаос из этой очаровательной картины, полной наивной веры. «Путеводитель паломника» XIII в., в котором указываются самые невероятные местоположения святых мест, приглашает нас заглянуть в мир, где история и география тесно соседствуют с библейскими событиями и народными преданиями.

Из Акры дорога вела пилигрима вдоль залива, носившего имя города, через серповидные песчаные дюны; здесь и там пальмовые рощи вторгались в их массивы; в этом месте в море впадали реки Нааман и Белус. Напротив города через залив, на его южной оконечности, возвышалась гора Кармель, зеленея пологими склонами. Это была гора пророка Илии, где он жил в пещере, который почитается теперь и евреями, и мусульманами, не говоря уже о крестоносцах той эпохи. Здесь зародился орден кармелитов, учрежденный в середине XII в. святым Бертольдом, который собрал под своим началом благочестивых отшельников, живших в многочисленных пещерах горы. Здесь они построили церковь, посвятив ее Божьей Матери, ставшую колыбелью ордена братьев Пресвятой Девы Марии с горы Кармель.

Вблизи располагался греческий монастырь Святой Маргариты, а между латинским и греческим монастырем место (теперь не идентифицируемое), называвшееся Анна (Anne), которое снискало печальную славу – именно здесь были выкованы гвозди для Распятия.

Довольно странно, но имя святого Дионисия, патрона Галлии, оказалось связанным с горой. В небольшой деревне Франшвилла, которую можно отождествить с Палмареа (основана крестоносцами в середине XII в. по инициативе правителя Хайфы), посещавших ее пилигримов уверяли в том, что здесь родился этот святой, и показывали колодец, вырытый им собственноручно. Возможно, это ошибочное определение места рождения святого связано с тем, что за него принимали Дионисия Ареопагита, предположительно сирийца. В то же самое время название поселения было оправданным – «деревня франков» (правильнее переводить как «вольная деревня»).

Спустившись с горы Кармель, пилигрим шел вдоль берега, оставляя справа древнюю Шикмону, которая по странной причине стала известной христианам и евреям как «Капернаум»; подобное отождествление представляется сомнительным для ученых.

Пройдя некоторое расстояние в южном направлении, пилигрим останавливался в небольшой деревне Тира, в которой церковь Святого Иоанна принадлежала грекам. Впоследствии вся деревня получила название Святого Иоанна Тирского. Идя далее на юг через плодородную равнину Шарон, паломник оставлял слева (то есть с восточной стороны) отроги горы Кармель, а справа – дюны, переходящие в цепь невысоких холмов, где издавна находились карьеры по добыче камня, и выходил к небольшой часовне, называвшейся Peroun, где якобы останавливался Иисус. Отсюда узкий горный проход выводил к скалистому мысу, на котором возвышался мощный замок Пелерин. Это место, древний Атлит или Замок Сына Божия, как его первоначально называли, принадлежало тамплиерам. Поскольку крепость была построена только в 1218 г., трудно было говорить о существовании здесь каких-либо христианских традиций. И тем не менее десятилетие спустя начали утверждать, что здесь останавливалась на отдых святая Евфимия. Совершенно непонятно, как девственница из Халкидона, умученная в царствование Диоклетиана, могла здесь оказаться.

Возвратившись на основную дорогу, пилигрим продолжал двигаться на юг. На его пути находилась небольшая крепость, расположенная на берегу тихой бухты, где в античные времена стоял город Дор[20]. Он был назван крестоносцами Мерль, «черный дрозд», хотя эта птица чаще встречается на горе Кармель, чем на равнине. Считалось, что здесь родился апостол Андрей, а на пещеру в окрестностях указывали как на место, где скрывалась Дева Мария с Иисусом.

В четырех милях к югу прибрежные дюны и холмы сменяли марши. Дева Мария, нашедшая временное прибежище в Мерле, также останавливалась и здесь. Это памятное событие отмечает часовня Божией Матери, что в маршах.

К этому времени пилигрим знакомился с замечательными фортификационными укреплениями Кесарии, недавно восстановленными французским королем Святым Людовиком IX (в 1251 г.). Вокруг города крестоносцев – более чем в десять раз меньшего по площади славной столицы Ирода – по всей равнине были разбросаны колонны, капители и мраморные блоки. Сразу же за городом находилась часовня, в которой покоился центурион Корнилий, язычник и нееврей, крещенный апостолом Петром в Кесарии.

Древний амфитеатр Ирода, на котором устраивались конные скачки на колесницах, поражал воображение средневекового пилигрима, как и современного туриста. Вполне естественно, что ему попытались придать «священный» смысл, и потому его стали называть «столом Иисуса Христа», два небольших конических пилона превратились в «свечи Господа». Кроме того, в Кесарии находилась могила дочерей апостола Филиппа, того самого, кто крестил евнуха. Его дочери, обладавшие пророческим даром, переселились в Ассирию, но, по-видимому, вернулись в родной город и были там похоронены.

К югу от города пилигрим оказывался в болотистой местности, где протекал Крокодилий ручей (современная река Таниним). Здесь пользовалась известностью часовня Девы Марии, которую посещали паломники из Кесарии. Находившаяся в этом же месте деревня со странным названием Pein Perdu (первое слово означает «наказание», «кара»; второе – «потерянная») также называлась Башня Святого Лазаря.

Затем дорога шла к древнему семитскому городу Ришпону (греческая Аполлония, арабский Арсуф, искаженное название Ассур крестоносцев). В окрестностях для одинокого паломника находиться было небезопасно. Проход в горах, который называли Roche taille, бывший в древности тоннелем для стока вод реки Фалик, был известен тем, что здесь местные разбойники устраивали засады.

Наконец пилигрим оказывался в Яффе с ее небезопасной гаванью. История города связана с пророком Ионой, здесь также вблизи замка была построена церковь Святого Петра, которая господствует над портом. В городе также находится почитаемое место Perron Saint Jacques, откуда было взято тело святого Иакова и чудесным образом перенесено в Испанию, что принесло известность городу Сантьяго-де-Компостела.

Идя дальше на юг, паломник попадал в пустынную местность, лишенную каких-либо святынь. В Аскалоне, чья древняя Зеленая мечеть была превращена в христианскую церковь, не было ни священных реликвий, ни продажи индульгенций. Газа могла похвастаться памятью о Самсоне, и для благочестивого путешественника она больше не могла предложить ничего.

Обычно пилигримы шли из Яффы или Кесарии в Рамлу, находившуюся на перекрестье дорог, ведших в Иерусалим. В Рамле крестоносцы построили собор романской архитектуры. В близлежащей Лидде пилигримам показывали могилу святого Георгия – святого патрона европейского рыцарства. Ни один другой святой не приходил на помощь крестоносцам на поле боя столь часто, как святой Георгий. Неудивительно, что Лидда, а иногда даже и Рамла (построенная в VIII в.) назывались городом Святого Георгия.

Из Лидды пилигрим направлялся в Бейт-Нубу, если он не предпочитал более южную и живописную дорогу, но весьма опасную, которая вела в Toron de Chevaliers (современный Латрун), отождествляемый со Spelunca Latronum. Дорога через гористую местность Иудеи выводила путника к вершине холма, с которого открывался вид на Иерусалим с севера, холма Наби-Самуэль (Наби-Самвил). Здесь была гробница святого Самуила, пророка, почитаемого верующими всех трех религий. Франки называли гробницу Монжуа, поскольку отсюда паломник мог впервые увидеть город.

Иерусалим, цель крестоносцев и конечная цель пути всех паломников, вызывал глубочайшие чувства. Пилигрим-христианин преклонял колена у Монжуа и благодарил Бога за то, что дал ему возможность увидеть святой город. Еврейский паломник при виде Иерусалима с холма Наби-Самуэль (библейский Раматаим) или с Масличной (Елеонской) горы, если он подходил к городу с запада или юга, разрывал свои одежды и произносил молитву об освобождении Сиона от христианского и мусульманского господства и о восстановлении славного «града Давидова». Во время правления крестоносцев и евреям, и мусульманам было запрещено селиться в городе. После завоевания Иерусалима Салах ад-Дином в нем поселились в небольшом числе евреи, и позднее эта часть города стала еврейским кварталом, который существовал до войны 1948 г., когда был разрушен арабами, в 1968 г. началось его восстановление.

Самой большой святыней Иерусалима был, конечно, Гроб Господень. Храм, перестроенный в первой половине XII в. (освящен в 1 149 г.), включал в себя остатки некоторых византийских святынь, частично восстановленных в конце предыдущего столетия. Небольшая мраморная Кувуклия Гроба Господня под огромным куполом храма представляла собой святая святых, и каждая христианская конфессия старалась закрепить за собой место вблизи от нее и установить определенное время для своих богослужений.

Голгофа, придел Святой Елены и большое количество более мелких приходов, находившихся во владении греков, армян, яковитов и коптов, принимали верующих, которые во время богослужений молитвенно вспоминали последние часы Иисуса, его Распятие и Воскресение. Здесь любознательным пилигримам показывали «пуп Мира» (центр всего мироздания); средневековая вера в него основывалась на причудливых толкованиях библейских текстов. Средневековые картографы помещали в центр своих карт Иерусалим, в то место, где сходились Европа, Азия и Африка.

Выйдя из храма Гроба Господня, паломник проходил мимо старейшего монастыря Святой Марии Латинской, построенного до крестоносцев, и городской гостиницы. Рядом с ним находился новый дворец ордена иоаннитов, в котором при мусульманском владычестве (после 1189 г.) располагалась больница. Улица вела через людные базары к величественному храму Господню (Templum Domini). Перейдя через эспланаду, пилигрим мог посетить резиденцию тамплиеров, или храм Соломона, как его называли христиане (Академия Соломона у евреев).

Посещали также Гробницу царя Давида и часовню Сошествия Святого Духа и Последней вечери на горе Сион. Благочестивые верующие обозначили даже место, где пел петух, свидетель колебаний Петра, – здесь на склоне холма поставили часовню Святого Петра.

Затем пилигрим спускался в долину Акелдама, то есть «поле крови», место предательства Иисуса; теперь здесь было бедное паломническое кладбище. Затем он завершал свой благочестивый обход Иерусалима посещением цитадели, все еще называвшейся Башня Давидова. После этого он выходил к Латинскому кладбищу вокруг пруда Мамиллах, на которое претендовали и христиане, и евреи, как место захоронения мучеников, которых чудесным образом спас дикий лев от рук нечестивых. Место Мамиллах затем стало мусульманским кладбищем (и продолжает быть им и в наше время), объединив в смерти тех, кто в жизни сражался за власть над городом.

Двигаясь в западном направлении, пилигрим попадает в живописную Долину Креста с древним грузинским монастырем. На его месте росло дерево, которое было срублено для Креста Господня.

Каждое евангельское событие и почти каждый шаг Иисуса имели привязку к местности и были отмечены памятными знаками и храмами. Крестный путь (Via Dolorosa) с купальней Вифезда, церковь Святой Анны, палаты Пилата, арка «Се человек» (Ecce Homo) и остановки на Крестном пути – примеры попыток нанести на карту события священной истории. Но чтобы осмотр святынь был полным, надо было выйти за стены города и посетить Гефсиманию, Елеонскую (Масличную) гору и Вифанию, деревню праведного Лазаря.

После Иерусалима пилигрим был готов отправиться в путь на восток. Необходимо было заранее позаботиться о сопровождении, прежде чем отправиться в путь к Иордану по сильно пересеченной местности. Первая остановка была в оазисе, поросшем пальмами, в Иерихоне, откуда было совсем рукой подать до традиционного места крещения Иисуса в Иордане. Здесь паломники после совершения богослужения окунались в воды святой реки, что было кульминационным пунктом паломничества. В память о событии человек уносил пальмовый лист и получал официальное звание паломника. Обычно он наполнял свою фляжку иорданской водой. Позднее из-за этого у него могли быть проблемы с корабельной командой, поскольку было всеобщим поверьем, что эта вода оказывает решающее влияние на погоду. В случае бурного шторма пилигрима принуждали расстаться со своей драгоценной фляжкой и выбросить ее в море.

Очень немногие пилигримы решались на посещение горы Синай и могилы святой Екатерины, девы-мученицы из Александрии. Сказочный монастырь, построенный Юстинианом в сердце пустыни, продолжал оставаться в руках греческих монахов, которые смогли найти общий язык с египетскими властями и местными племенами бедуинов. Крестоносцы подошли к монастырю в 1115 г., но сразу же оставили его, чтобы не подвергать опасности беззащитных монахов. Пилигримы, конечно, знали об этом известном монастыре пустыни и пересказывали истории о чудесной прозрачной мраморной гробнице и чудотворном масле, которое излечивало больных и питало свирепых зверей пустыни.

С Иордана паломники обычно возвращались в Иерусалим и посещали византийскую церковь Рождества Богородицы в Вифлееме, которую императоры продолжали украшать даже во время правления крестоносцев. Дорога шла мимо гробницы Рахили, почитаемой всеми тремя религиями, но больше всего евреями. Вифлеем и его окрестности пробуждали в памяти известные народные пересказы событий Нового Завета: вот колодец, в который упала путеводная звезда, что вела волхвов; вот место, где были умерщвлены по приказу царя Ирода невинные младенцы; а вот поле, где ангел возвестил пастухам о рождении Иисуса, и, наконец, вот место самого Рождества.

Иногда пилигрим отправлялся из Вифлеема в Хеврон, город, где находится Двойная пещера – Пещера патриархов (Махпела), чудесным образом обнаруженная при правлении франков в первой четверти XII в. Это место также почитается всеми тремя религиями, оно было передано мусульманскими властями в вакуф (самый первый был учрежден в VII в. вскоре после завоевания страны арабами). Христианские пилигримы могли увидеть неподалеку от этого места старый Мамврийский дуб, у которого Аврааму явились три ангела, которые, согласно христианским экзегетам, были прообразом Святой Троицы.

Некоторые пилигримы продолжали свое паломничество, на этот раз отправившись из Иерусалима на восток, в гористую Самарию. В Наблусе им показывали место, где Иисус разговаривал с самаритянкой, а в великолепной базилике в Севастии место, где был обезглавлен пророк Иоанн Креститель. Отсюда они шли, минуя в пути гору Фавор, в Галилею.

В XIII в. пилигримы обычно отказывались от посещения Самарии и использовали Акру в качестве базы своих путешествий. Дорога проходила мимо небольшой франкской крепости Шафран, как ее называли крестоносцы. Совсем недавно появившаяся традиция связывает ее с именами святого Иакова и святого Иоанна.

Назарет, который помнил детство и юность Иисуса, был еще одним важным паломническим центром. Главной святыней была церковь Благовещения Девы Марии, но были также плотницкая мастерская святого Иосифа и колодец Девы Марии на окраине города. Самое драматичное место – Гора Свержения (Saltus Domini), крутая скала с видом на дорогу, которая поднимается с равнины к расположенному на холмах Назарету. Из Назарета пилигримы следовали в Кану Галилейскую, где им показывали остатки двух кувшинов, использовавшихся во время известного брачного пира.

Затем путь проходил через Наин, где Иисус воскресил сына некой вдовы, к Тивериадскому озеру, где Иисус перед апостолами совершал чудеса. Пилигриму показывали место рождения святого Петра и святого Андрея, а также Капернаум и место Mensa Christi, где Господь накормил множество народа пятью рыбами и двумя хлебами. Даже приводили на место, где Иисус был взят под стражу и посажен в тюрьму, а святой Петр, поймав рыбу, обнаружил в ней денарий, чтобы заплатить пошлину. Почитались сами воды озера и водившаяся в нем рыба.

Возвращаясь из Тиверии через гористую местность Галилеи, пилигрим видел на вершине холма огромный замок Сафет, восстановленный в середине XIII в. по инициативе епископа Марселя Бенедикта Д’Алиньяна. В античное время об этом месте ничего не знали, но во времена правления франков о нем стали говорить как о месте захоронения Товии.

На обратном пути пилигрим посещал величественную гору Фавор, господствовавшую над Йизреэльской долиной; в наше время о горе говорят как об алтаре, воздвигнутом во славу Бога. Извилистая тропа вела на ее вершину, но паломник был вознагражден уже тем, что молился на месте Преображения Господня и Нагорной проповеди (честь места произнесения проповеди оспаривал также холм вблизи Тиверии).

И наконец, пилигрим снова оказывался в Акре. Хотя в Библии он вообще не упоминался, этот факт побуждал к благочестивым измышлениям. Название города было Акко или Акка, и оно было ошибочно идентифицировано с библейским филистимлянским Аккароном (Экроном, Екроном). Тем самым он тоже становился причастным священной истории. Его название получило новое произношение, и теперь повсюду в мире оно звучит как Акра[21]. Отсюда был всего один шаг до того, чтобы наименовать основную башню у входа в порт Башня мух, поскольку в библейском Акроне существовало божество Веельзевул («Повелитель мух»). Здесь, как считалось, язычники приносили жертвоприношения, и кровь только что забитых животных привлекала мух, давших название башне.

Тем не менее Акра никогда не вызывала ассоциаций со священной историей. Их заменяла торговля индульгенциями, которые предлагались приезжавшим пилигримам. Их предлагали возле каждой церкви и монастыря. Список индульгенций конца XIII в. указывал на то, что можно было купить прощение грехов более чем на триста лет!

Глава 12 Восточные церкви

В знаменитой речи папы Урбана в Клермоне ключевым был призыв прийти на помощь христианам Востока, находившимся под угрозой мусульманского нашествия. И потому мы с некоторым удивлением читаем письмо от 11 сентября 1098 г., адресованное папе вождями 1-го Крестового похода после взятия Антиохии.

«Мы одержали победу над турками и язычниками, но мы не можем покончить с еретиками – греками и армянами, сирийцами и яковитами. Потому мы настоятельно просим нашего возлюбленного отца… викария Святого Петра, приехать и воссесть на его кафедре (то есть в Антиохии), а мы, ваши послушные сыны, готовы свершить правое дело. И тогда, какие бы ереси ни встретились на нашем пути, они будут вырваны с корнем и уничтожены вашей властью и нашей силой».

Странное заявление от тех, кто отправился спасать восточное христианство! В то время как монофизиты были официально признаны еретиками, таковыми вряд ли можно было назвать верующих православной греческой церкви Византии. Хотя отношения между Римом и Константинополем прервались с середины XI в. и так и не были восстановлены, византийская церковь не считалась еретической.

После образования Латинского королевства одной из основных проблем, с которыми столкнулись крестоносцы, был выбор политики по отношению к местным христианам. Во всех странах под мусульманским господством церковь (так же как и синагога) находилась в центре не только религиозной, но и общественной жизни. Духовенство управляло обществом и было его официальным представителем. Тем самым церковная политика в действительности определяла политику государства по отношению к восточному христианству.

Накануне завоевания крестоносцами Святой земли ее правителей и подданных, мусульман и христиан разделяла непреодолимая пропасть. Крестоносцы в своей пропаганде, обращенной к Западу, говорили об исламе и «Законе сарацинов». Европейцев ужасала также сама мысль о том, что Гроб Господень захвачен неверными.

Встреча с христианским Востоком вне стен Константинополя должна была сильно озадачить крестоносцев. Восточное христианство оказалось сложным понятием; оно объединяло с полдюжины различных общин различных конфессий.

Быстро распространявшиеся слухи о приближавшихся армиях крестоносцев 1-го Крестового похода породили на Востоке атмосферу напряженного ожидания. На Балканском полуострове в связи с этим даже возникло христианское мессианское движение. В восточной христианской литературе турок-сельджуков называли не иначе как народами Гог и Магог, и крестоносцы были Божьим воинством, которое вскоре должно было поразить Сатану на поле битвы Армагеддон. Армянский хронист Матфей Эдесский видел в приходе крестоносцев исполнение пророчества почитаемого армянского католикоса Нерсеса: «С помощью франков Господь хотел поразить персов (турок)… Они пришли, чтобы разбить сковывавшие христиан цепи, освободить святой град Иерусалим от ига неверных и вырвать силой из рук мусульман почитаемую гробницу, принявшую Бога».

Сирийский патриарх Михаил Сириец писал так: «Франки, что пересекли море, собрались и обещали Господу, что если им будет дано войти в Иерусалим, то они будут жить в мире со всеми христианскими конфессиями, и у каждого народа, который исповедует Христа, будут свои церкви и монастыри».

Слово «освобождение» часто срывается с кончика пера писателей христианского Востока, но, что бы они под ним ни понимали, это не имеет отношения к понятию свободного христианского государства. В то время как греки Антиохии все еще мечтали о возвращении Византийской империи, которая восстановит их власть в сирийской столице, а армяне Тавра и Киликии размышляли о возможности получить политическую автономию без вмешательства со стороны греков и турок, о таких вещах не задумывались яковиты, несториане, сирийцы и копты. У первых трех из этих четырех общин не было традиций независимой государственности. Их религия никогда не соотносилась с какой-либо территорией и с определенной этнической группой. С египетскими коптами дело обстояло несколько иначе, но, каковы бы ни были их чувства, мусульманские соседи рассматривали коптов как «дхимми», немусульманское население в мусульманском государстве, находившееся под защитой закона. Единственным исключением были ливанские марониты, сформировавшиеся на основе этнической группы, объединенной одной верой, на определенной территории, хотя греки и монофизиты относились к ним с презрением.

Для восточных христианских сект «свобода» означала в большинстве случаев свободу религиозного культа; при этом речь не шла о христианском доминировании. Мусульманские правители, в отличие от христианских, чаще даровали право свободы вероисповедания. Михаил Сириец писал, что «они не расспрашивают об образе занятий и о вере, и они никого не преследуют за это, как поступают греки-еретики, народ коварный». Сыновья Магога, как он называет турок, «правят с позволения Бога», и это сильно беспокоит еретиков-греков. Турки не заставляют насильно яковитов исповедовать их веру, как это вошло в обычай у греков.

Страх и ненависть к «халкидонитам», то есть греко-византийской церкви, – постоянный лейтмотив в большом историческом повествовании Михаила Сирийца (XII в.). И те же самые чувства отражают источники, из которых он черпал информацию о более ранних исторических временах. Таких же взглядов придерживался богослов, писатель и сиро-яковитский епископ Абу-ль-Фарадж ибн аль-Ибри (Бар Эбрей), сын новообращенного еврея. Страх перед греками никогда не оставлял армян Малой Азии или коптов Египта.

Этот исторический опыт армян, яковитов и коптов отчасти объяснял те сдержанные чувства, с которыми они встретили армии 1-го Крестового похода, о чем свидетельствуют восточнохристианские источники. Александрийский копт Савирус ибн аль-Мукаффа посвятил этим событиям несколько строк: «Во дни Аввы Михаила (коптского патриарха Александрии) армии византийцев (Ар-Рум) и франков прибыли из Рима и из франкских земель в Сирии в большом множестве и овладели Антиохией и окружающими ее землями и большей частью Верхней Сирии… Потом они овладели славным городом Иерусалимом (аль-Кудс аль-Шариф)… Мы, община христиан, яковиты и копты не приняли участия в паломничестве (аль-Хадж) в Иерусалим».

Поскольку свобода вероисповедания была великой мечтой всех христианских сект, то это стало основным критерием для христианского Востока при оценке действий пришельцев-франков.

Если принять во внимание эту точку зрения, освобождение Иерусалима от мусульман не было столь значимым событием для жителей Востока. Они вряд ли могли надеяться на то, что крестоносцы вернут им святые места; единственное, на что они могли рассчитывать, – что им удастся приобрести что-либо из владений греческой церкви. Была также надежда на избавление от вымогательств при сборе налогов мусульманами.

Более того, на святыни и храмы Святой земли восточные секты смотрели по-разному. Были восточные паломничества в Иерусалим и к Гробу Господню. Все восточные христиане отмечали праздник сошествия Благодатного огня, но подозрительно отсутствовали упоминания об Иерусалиме во множественных сочинениях яковитов, коптов и армян. Иерусалим стал целью стремлений всех европейцев, и франки чувствовали, что они становятся законными наследниками Царства Давидова. Никакого подобного чувства невозможно обнаружить у восточных христиан. Михаил Сириец пишет в тени известного сирийского святого Бар Саума, а не Гроба Господня. Ни копты, ни яковиты, ни армяне не возводили Иерусалим в ранг патриархата, изредка он становился епископальным городом. Причиной этому могли быть чисто материальные факторы и отсутствие большой общины, но все это вряд ли может служить достаточным объяснением. Основной причиной был иной тип религиозного чувства со всеми его последствиями.

Копты и мусульмане называют Иерусалим аль-Шариф – «благородный»; в этом святом городе яковиты и копты ставили епископов в другие города или новый патриарх делал свое первое назначение на иерусалимскую кафедру, благоговейно приводя слова апостола Луки (24: 27; в переводе на сирийский язык): «Всему начало в Иерусалиме». Но это было повседневной практикой и для других мест.

Каковы бы ни были ожидания восточных сект, действительность оказалась довольно мрачной. Крестоносцы с самого начала правили безжалостным образом, и годы завоевания были периодом всеобщих страданий. То, что восточные христиане говорили на арабском, носили бороды и одевались в мусульманские одежды, часто приводило к тому, что они становились жертвой военных действий и грабежей. Но и позже, когда франки научились отличать их от мусульман, «сирийцы» всегда находились под подозрением.

Но основным пробным камнем оставалась религия и богослужебная практика. Первоначальные конфликты с восточными христианами крестоносцы сумели разрешить, и справедливость удалось восстановить, но память о них осталась. Ничто так ярко не иллюстрирует эти события, как свидетельство армянского историка Матфея Эдесского, который, как и многие его соотечественники, приветствовал приход франков. В 1 102 г., как он утверждает, Богу пришлось вмешаться и показать, что он гневается на франков. В Страстную субботу Благодатный огонь не сошел на Гроб Христа, и только молитвы истинно верующих (то есть монофизитов) заставили его снизойти, хотя и днем позже. И причиной этого было то, что «франки изгнали из монастырей армян, греков, сирийцев и грузин». После явленного чуда франки покаялись и «всем вернули то, что им по праву принадлежало». Коптский хронист Савирус ясно говорит о том, что после захвата Иерусалима копты больше не совершали свои традиционные паломничества в Святой город «по причине той ненависти, что франки испытывают к нам, и их ошибочных представлений о нас, и их обвинений нас в неблагочестии».

Крестоносцы упустили нужное время и имевшиеся возможности, и восточные христиане так и не стали их союзниками. Временами местные общины благосклонно относились к их правлению, но в целом они придерживались политики невмешательства. Крестоносцы никогда не ставили местных христиан в один ряд с латинским иммигрантским населением; возможно, к ним относились лучше, чем к мусульманам, но не более того. Если мы будем делать свои выводы, основываясь только на официальных договорах королевства, мы найдем очень мало различий в отношении крестоносцев к тем или иным христианским сектам и, как ни странно, даже к нехристианам. Все они были равны перед законом, пользовались правом внутренней автономии, и им была гарантирована личная безопасность и неприкосновенность имущества. Конечно, были некоторые отличия в правовом статусе, но, видимо, это не было связано с религиозным или этническим фактором. Существовали вилланы как христиане (сирийцы и греки), так и мусульмане; некоторые были прикреплены к земле, некоторые нет. В то же самое время члены всех сект (включая мусульманские и еврейские) жили в городах, платили подушный налог (capitatio), но имели свободу передвижения, хотя они, естественно, не принадлежали к городскому сословию. Некоторые восточные христиане даже делали карьеру в армии или на службе короля. Все же, будучи материально не хуже обеспеченными, чем их единоверцы под мусульманским правлением, местные христиане выказывали к властям лишь внешние симпатии. Такие события, как падение Иерусалима или захват мусульманами Триполи, могли побудить восточного прелата написать погребальную песнь, но основной ее темой было осквернение христианской святыни, и при этом ни слова не было о потере, что понесли крестоносцы.

Политика властей на предоставление равных прав всем восточным сектам и даже мусульманам и евреям не распространялась на религиозную сферу. В общественной жизни законы принимались исходя из реальности, в области вероисповедной большое влияние имела церковь и ее богословие. Решающее значение часто приобретали сугубо материальные интересы и политика Святого престола.

В наибольшей степени завоевания крестоносцев коснулись греческой православной церкви. В северных княжествах большое число ее приверженцев были византийского происхождения, но на юге в Латинском королевстве это были в основном сирийцы. Они были уроженцами Святой земли или соседних стран и говорили на арабском, но придерживались греческого обряда. В тысячелетней истории сирийских греков были славные периоды, как во времена поздней Римской империи, и периоды мрачные под властью ислама. Но позиции греческой церкви были сильны, собственность обширна, и всегда существовала возможность вмешательства Византии, что должны были учитывать мусульманские правители. Однако все в одночасье изменилось с приходом крестоносцев. Отчасти это было вызвано плохими отношениями с византийским императором и подозрениями в отношении верующих греческой церкви. Но основной причиной стало расхождение в богословских взглядах.

В отличие от яковитов и несториан греческая церковь не была еретической. Хотя православные греки и не были в евхаристическом общении с Римом, обе церкви были частями одного тела. В итоге крестоносцы заявили, что не может иметь место двойная иерархия и что греческая должна быть отменена, и ей на смену должна прийти католическая. Греческая церковь, таким образом, теряла свое первенствующее положение, и ее духовенство теперь было оттеснено на задний план и поставлено под контроль католиков.

Первый акт трагедии разыгрался в Иерусалиме. Греческий патриарх Симеон был изгнан мусульманами и бежал при приближении армий крестоносцев. Завоеватели без всяких колебаний выбрали на его место своего латинского патриарха сразу же после завоевания города. Симеон провел последние годы своей жизни (умер в 1116 г.), странствуя между Кипром и Константинополем, иногда наведываясь в Иерусалим. Его попытки вернуть себе кафедру провалились, и престарелый патриарх дал выход своим чувствам в написании богословских трактатов, обличавших использование опресноков в католическом обряде.

То же самое произошло в другом патриархате – Антиохийском. Греческий патриарх Иоанн оставил кафедру два года спустя после захвата города крестоносцами и удалился в Константинополь. Тогда крестоносцы возвели на кафедру католического прелата. Так как возможностей сопротивления не было, византийская церковь ответила тем, что продолжала назначать номинальных патриархов Иерусалима и Антиохии, которые находились в Константинополе в изгнании.

Не следует игнорировать разницу между двумя кафедрами. В то время как население Иерусалима при правлении крестоносцев в основном состояло из западных иммигрантов, ситуация в Антиохии была совершенно иной. Здесь большую часть населения, как и раньше, составляли местные греки и яковиты. Это объясняет в большой мере постоянные усилия византийских императоров восстановить греческого патриарха в Антиохии. Когда политические обстоятельства складывались благоприятно, они добивались успеха, и однажды князь Антиохии принял на кафедре грека. Само собой разумеется, что в таких случаях католическая иерархия накладывала на город интердикт, что, безусловно, имело поддержку Рима.

Замена местного духовенства католическим сопровождалась изъятием у восточных церквей их владений. По отношению к ним внешне сохранялась законность, поскольку власти не делали официальных заявлений о подобном грабеже. Католическое духовенство просто забирало себе бывшую византийскую собственность. Так, Готфрид Бульонский и Балдуин I согласно правилам храма Гроба Господня передали ему 30 деревень в окрестностях Иерусалима, а Танкред даровал монахам горы Фавор обширные земельные владения по обоим берегам Иордана. Тем самым они просто подтверждали право католической церкви на собственность своих греческих предшественников. Когда средневековые путешественники и современные историки рассказывают о греческих владениях при правлении крестоносцев, они всего лишь перечисляют остатки былых богатств.

В процессе завоевания многие землевладения местных христианских общин были конфискованы крестоносцами-мирянами. Франкские феодалы не были столь щепетильны в соблюдении прав местных христиан и относились к ним как к завоеванному народу. Требовалось большое терпение и добрая воля королей Иерусалима, а иногда приходилось прибегать и к взятке, чтобы вернуть собственность ее законным владельцам. В связи с этим вспоминается одна история, связанная с яковитской общиной, существовавшей в окрестностях Иерусалима. Ее земли были захвачены франкским рыцарем, и тяжба шла столь долго, что успело смениться целое поколение, пока община не восстановила свои права на землю. Это произошло не в результате судебного решения, но благодаря вмешательству королевы Мелисенды, дочери армянки Морфии Мелитенской, которая была расположена к монофизитам.

Хотя законодательство крестоносцев не делало различий между греческими православными и яковитскими общинами, видимо, греки подвергались большей дискриминации. В сущности, к армянским и яковитским общинам отношение было более терпимым, чем к греческим. С приходом крестоносцев значительно вырос иерархический статус этих двух церквей. Наиболее явственно это проявилось в северных княжествах, которыми незадолго перед тем управляла Византийская империя (Эдесса, Антиохия, Триполи). В этих княжествах византийцы безжалостно преследовали все негреческие христианские меньшинства, и завоевание крестоносцев, которое подорвало позиции греческой церкви, было для этих меньшинств освобождением. В Латинском королевстве перемены не были столь радикальны, но ситуация на севере решительно повлияла на положение в самом королевстве.

Обратной стороной слабости была сила. Греки всегда могли надеяться на политическую и финансовую поддержку Византии. Во времена дружественных отношений между Константинополем и Иерусалимом византийский император брал на себя ремонт церквей и монастырей. Так, Мануил Комнин восстановил и украсил церковь Рождества Христова в Вифлееме во времена короля Амори и отстроил греческие лавры, которые населяли общины отшельников, в Иудейской пустыне и на берегах реки Иордан (1 169). В Вифлееме до сих пор можно видеть результаты этих трудов. Теперь потускневшие, но когда-то яркие мозаики в верхней части стен главного нефа изображают вселенские и местные церковные соборы с надписями на латинском и греческом языках. Однако подобное сотрудничество было редким, и оно резко контрастировало с постоянными напряженными отношениями между двумя частями христианства.

Хотя многие церкви отошли к католикам, церковные учреждения местных христиан полностью не исчезли. Как правило, клир во многих больших и малых церквах сменялся. Церкви и монастыри в деревнях, где продолжали жить восточные христиане, находились в ведении местного духовенства, но под наблюдением католиков.

Даже в больших соборах местное священство, поддерживаемое населением, продолжало служить греческую и сирийскую литургии. Право богослужения в храме Гроба Господня, в отдельных его приделах и на нескольких алтарях было оставлено за представителями некатолической конфессии. То же самое касалось церкви Рождества Христова в Вифлееме. Греки смогли удержаться повсюду, несмотря на насилие со стороны франков. Они сохранили за собой свой монастырь Святого Илии на горе Фавор напротив нового бенедиктинского монастыря.

Если исходить из строгих канонических правил, то трудно объяснить факт присутствия греческих епископов в Святой земле. Но нам известно имя Мелетия, имевшего титул «архиепископа греков и сирийцев в Газе и Бейт-Джибрине» (1 164). Под сирийцами понимаются местные уроженцы христиане, говорившие на арабском языке; литургия в их церквах служилась на греческом языке, и священники у них были греки. Нам также известно о греческом капитуле при Гробе Господнем (церкви Вознесения). Его члены носили звание иереев, девтерариев («второй по чину»), протодиаконов и диаконов. В Иудейской пустыне существовал греческий монастырь Святого Саввы (лавра Саввы Освященного), который пользовался расположением королевы Мелисенды. В столице также была греческая монастырская гостиница с церковью Святого Моисея (1217), находившаяся в ведении настоятеля монастыря на горе Синай.

В порту крестоносцев Акра также были греческие монастыри и церкви. Известно о церкви Святой Екатерины (1217), но были и другие храмы для многочисленных сирийцев в этом большом городе.

В деревне Бейт-Джибрин под Иерусалимом, в которой потом была построена крепость госпитальеров, был греческий монастырь Святого Георгия. Большой храм, посвященный этому святому, в Лидде, месте его рождения, был захвачен католическим епископом. В греческом народном сказании рассказывается о страшной судьбе франков, которые пытались войти в его гробницу. Не удержались греки и в Назарете, который стал латинской кафедрой. Но в Севастии, где в храме Святого Иоанна Крестителя расположилась резиденция католического епископа, греки утвердились вновь и построили там монастырь на том месте, где, по их уверениям, голова Иоанна Крестителя была поднесена Ироду.

Мы можем только предполагать, что вне больших городов в христианских деревнях или деревнях со смешанным христианским и мусульманским населением имелись церкви. К сожалению, невозможно точно сказать, какого обряда придерживались их жители. Источники крестоносцев часто путают сирийцев, которые, собственно говоря, придерживаются греческого обряда, с их заклятыми врагами яковитами. Большое количество деревень в окрестностях Иерусалима, Вифлеема, близ Рамлы, Лидды, Рамаллаха, Бейт-Джибрина, Газы, Назарета, Тиверии и в Трансиордании имели христианское население; но мы не знаем, были они сирийцами или яковитами.

Мы лучше информированы о монастырях. В окрестностях Иерусалима, Иерихона и на берегах реки Иордан греческие монастыри пережили мусульманское господство и завоевания крестоносцев. Некоторые из них заявляли о своей древности, возводя свое происхождение ко временам зарождения монашества. Достаточно странно, что франкские источники редко упоминают о них; они, видимо, были вне сферы их интересов.

На дороге из Иерусалима в Вифлеем стоял греческий монастырь Святого Пророка Илии (Мар-Элия), разрушенный землетрясением, но восстановленный Мануилом Комнином. За Вифлеемом в направлении Иерихона были монастыри Святого Феодосия (Дейр-Доси), Святой Евфимии и известный монастырь Святого Саввы (Мар-Сабба). Здесь также стоял монастырь Святого Харитона, и в его окрестностях располагалась деревня со смешанным мусульманским и христианским населением (возможно, Анатот), шейх которой сопровождал паломников в пути к Иордану. Мощи святого находились в Иерусалиме. Монастырь Каламон отмечал то памятное место, где Дева Мария расположилась на отдых на пути в Египет. В источниках упоминаются вызывавшие глубоко благоговейные чувства монастыри Хозива в глубоком ущелье реки Вади-Кельт и Святого Герасима (Каср-Хаджла), как и монастырь Святого Иоанна Крестителя на берегах Иордана (Каср-аль-Яхуд), где толпы паломников погружались в воды святой реки, а восточные христиане крестили своих детей. Этот монастырь, разрушенный временем, был восстановлен также Мануилом Комнином. Почти все эти монастыри, как мы знаем об этом со слов греческого пилигрима Иоанна Фоки (1185), были укреплены, поскольку их изолированное положение представляло для них большую опасность. Некоторые из них имели деятельные общины и оставили после себя рукописи, которые были скопированы во времена крестоносцев, и теперь они имеются во многих библиотеках. Как правило, греческие монашеские общины жили по уставу святого Василия Великого. Мы хотели бы знать больше об их истории, но наши источники слишком скупы, чтобы делать определенные выводы.

Отношения между тремя монофизитскими церквями – армянской, коптской и яковитской – были дружественными. При избрании нового патриарха какой-либо из этих церквей они непременно сообщали об этом друг другу. Они также сотрудничали в полемической борьбе с греками. Завоеватели относились с большей благосклонностью к этим церквям, чем к грекам или сирийцам, и тем больший интерес вызывает их отношение к крестоносцам.

В Святой земле собственно яковиты были представителями монофизитов, хотя их основные общины существовали между Антиохией и Эдессой. Насколько мало значило вторжение крестоносцев для восточных христиан, свидетельствует тот факт, что яковитский патриарх Антиохии никогда не имел резиденции в столице княжества, которая дала ему титул (единственным исключением был Игнатий II, 1222–1252). Его резиденция попеременно располагалась в различных монастырях и городах (часто это была Амида). В середине XI в. при правлении византийцев яковитский патриарх был изгнан из Антиохии. Но положение изменилось после прихода крестоносцев, и он мог беспрепятственно поселиться в христианской столице, но все же он предпочел мусульманскую территорию. Тот факт, что большая часть яковитской общины проживала на мусульманских землях, вероятно, должен был влиять на принимаемые им решения. Но та легкость, с которой патриарх перемещался между землями, населенными исключительно крестоносцами, и мусульманскими областями, говорит о его нежелании проживать только на территории крестоносцев. Сирийская «нация» продолжала существовать в том же виде, что и до прихода завоевателей. Ее общины были разбросаны от Тавра до Иерусалима и от Средиземного моря до Месопотамии, и сирийцами правил патриарх, а в восточных областях его владений – мафриан, его помощник. Яковиты не селились среди крестоносцев, хотя их взаимоотношения были почти что сердечными. Крестоносцы, со своей стороны, не делали ничего, чтобы восточный христианин стал полноправным гражданином королевства.

Главным центром яковитов в Латинском королевстве был Иерусалим. Здесь в сирийском квартале, расположенном между Дамасскими воротами и Иосафатскими воротами, были церковь Святой Марии Магдалины и монастырь с гостиницей. Церковь, по-видимому, была основана коптом Макарием при патриархе Александрии Авве Яакубе (810–830). Монастырь тогда стал яковитским и перестроен с разрешения сельджуков при помощи служившего им яковита Мансура аль-Бальбаи (написание имени может быть ошибочным). Освящение состоялось в 1092 г. в присутствии посланников коптского патриарха Кирилла II. В яковитской традиции было принято считать это строение домом Симона Прокаженного. В церкви был выставлен для поклонения волос святой Марии Магдалины. Яковитские монахи жили в резиденции своего епископа в Иерусалиме (имеется их полный список с 1090 г.), здесь же останавливался приезжавший в город патриарх. Помимо епископов Иерусалима нам известны некоторые яковитские епископы Акры и Триполи в XIII в.

Несмотря на то что отношения с армянскими и коптскими монофизитами были в основном дружественными, случались периоды взаимонепонимания и полемических споров. Одним из наиболее памятных событий был раздор между яковитами и коптами относительно Иерусалима. Как уже упоминалось, ни одна монофизитская церковь не имела патриаршей кафедры в городе. Оазис аль-Ариш на Синае служил границей Антиохийского патриархата (к которому относились иерусалимские епископы) и Александрийского. После завоевания Салах ад-Дином Иерусалима египетские христиане, которые часто посещали Палестину и Сирию, потребовали поставления в святом городе коптского епископа. Патриарх Александрийский Кирилл III назначил епископа (1237), которого он собственноручно рукоположил, хотя это было прерогативой патриарха Антиохийского. Первый коптский епископ был отлучен от церкви патриархом Антиохийским Игнатием II, но франки, которые уже 15 лет правили Иерусалимом после крестового похода Фридриха II, приняли нового епископа, несмотря на протесты яковитов. Яковитский патриарх в качестве мести посвятил негра в епископы Абиссинии, право поставления которого принадлежало только патриарху Александрийскому.

Отношения между яковитами и франками были обычно ровными, но в них сквозила некая снисходительность, едва ли не презрение со стороны франков. Официально яковитские и армянские епископы Иерусалима были викариями латинского патриарха, который вмешивался во внутренние дела яковитов, и довольно часто решение спорного вопроса не обходилось без взятки. Но вмешательство не ограничивалось только церковными вопросами. Крестоносцы переняли обычай мусульман подтверждать выборы восточных патриархов и епископов. В XII в. уже не халиф издавал указ о назначении, но эмиры, правители городов и княжеств. Крестоносцы продолжили их практику, и Амори I подтверждал права яковитского патриарха на кафедру, как и Балдуин IV. Это давало возможность монархам вмешиваться в церковные дела, что считалось обычным делом, поскольку те же самые права они имели и в западной церкви.

Армяне, грузины и несториане были не столь многочисленны, как сирийцы и яковиты. Влияние несториан сохранялось в Месопотамии и в восточных провинциях халифата. Их небольшие общины смогли выжить в государствах крестоносцев. Несторианский католикос, имевший резиденцию в Багдаде, имел своего представителя в Иерусалиме. Армяне и грузины представляли собой отдельные религиозные, этнические и политические сообщества. Их связям с Иерусалимом было положено начало во времена поздней Римской империи. В VII в. армянские церкви и монастыри были очень многочисленны в Святой земле. Видимо, под властью крестоносцев армянские общины существовали только в Иерусалиме и Акре, хотя среди отдельных вассалов королевства были и армяне. Их самой большой святыней был храм Святого Иакова на Армянской улице между Башней Давида и Сионскими воротами. Армянский патриарх считал себя наследником апостола Иакова, в чью честь и был построен около 1165 г. великолепный кафедральный собор.

Грузины, часто называемые иверийцами, имели свою святыню – монастырь Святого Креста, расположенный вне стен Иерусалима. Будучи представителями христианского царства, находившегося далеко на Кавказе, они пользовались поддержкой латинской церкви и латинских благочестивых королей. Во время царствования царицы Тамары (1 184–1211) величайший грузинский поэт Шота Руставели жил в этом монастыре и написал здесь известнейшее произведение грузинского национального эпоса «Витязь в тигровой шкуре». В результате исследований, предпринятых грузинскими учеными в монастырском храме (1964), были обнаружены фрески XV столетия, на которых изображены поэт и его покровители.

Если оценивать успешность человеческих усилий, сравнивая поставленные цели и полученные результаты, то можно сказать, что политика крестоносцев в отношении восточных христиан потерпела полный провал. Проживавшая изолированно в горах Ливана и не принимавшая никакого участия на протяжении нескольких веков в религиозной жизни региона, этническая группа маронитов воссоединилась с Римом (1182). Объединение произошло на условиях Рима, и марониты были вынуждены признать главенство римского папы и католическую иерархию. Мы не должны недооценивать важность этого объединения, которое наложило свой отпечаток на политическую и культурную жизнь Ближнего Востока. Однако все это проявится только в будущем, потому что марониты не стали мостом между европейцами и восточным христианством и не интегрировались в ряды правивших страной крестоносцев.

Если так обстояло дело с теми восточными христианами, которые признали главенство Рима, то этот факт также оставался в силе и для греков, сирийцев и яковитов. Хотя они и называли себя «народами», эти христиане никогда не стремились ни к какой свободе, за исключением свободы вероисповедания. У них не было чувства изгнанничества, ведь они были уроженцами этой страны. Соответственно, они не мечтали о том, чтобы «вернуться». Их чувство сектантского единства крепло в постоянной полемике и соревновании с другими сектами, к тому же они были островком в море ислама. Скрепой «народа» была его церковная иерархия, духовная власть которой распространялась на земли, протянувшиеся от Средиземного моря до гор Персии (Ирана). Появление крестоносцев ни в чем не изменило сложившееся положение, благодаря им только привносился новый элемент в богословские споры. Монофизиты и халкидониты, которые ранее писали богословские труды с разоблачениями ошибок противной стороны, теперь поставили в центр полемики католиков. Палестина не была для них землей, освобождение которой от мусульманского господства стало бы торжественным событием.

Крестоносцы, со своей стороны, не сделали ничего, чтобы изменить структуру восточного христианства, хотя попытки и предпринимались, но лишь спорадические и незначительные. Это была инициатива церкви, точнее, ее наиболее ревностных прелатов, и поэтому затруднительно объяснить эти действия наличием некой церковной программы преобразований; это не было даже политикой. Более того, государство не принимало участия в этих попытках. Если мы вспомним, что в XIII в. в Испании церковь сумела привлечь государство к решению вопроса об обязательном для нехристиан посещении катехизических проповедей, то в сравнении с этим апатия гражданских властей в государстве крестоносцев становится более явной.

Приведенных фактов достаточно, чтобы понять, что церковь и государство по-разному относились к вопросу, какую политику проводить в отношении местных христиан. Тем не менее не следует думать, что за безразличием государства скрывались сознательный либерализм и толерантность. На практике толерантность выражалась в том, что государство терпимо относилось к различным религиозным общинам. Либерализм проявлялся в том, что каждая община могла придерживаться своих обычаев и обрядов. Но проводимая политика не была следствием толерантности. Это был наиболее простой способ справиться со сложной ситуацией, чтобы поддержать существующий порядок. Всем нефранкам предоставлялись одни и те же права, но никто не имел гражданства. Прежние дхимми – немусульманское население в мусульманском государстве – теперь становились дхимми в королевстве крестоносцев.

Официальное непризнание Западной церковью греческой иерархии и подчинение всех других деноминаций католическим прелатам имело свое начало в богословской концепции Рима. Отношение государства объясняется колониальным прагматизмом, который отказывался от всех возможных подходов и признавал кастой местных подданных. Местный христианин был туземцем, именно так на него смотрел чужак-завоеватель. Его вера не способствовала улучшению ситуации, и он в той же мере пользовался религиозной свободой, как и еврей, самаритянин и мусульманин. Той же, но не больше.

В современных реалиях это решение выглядит довольно демократичным и либеральным. Можно даже сказать, что это был самый сложный тест на толерантность: согласиться на тот же самый статус и те же свободы для всех некатоликов. Это представление обманчиво, поскольку игнорируется факт, что все население было расколото на правящую касту правителей и низшую касту неграждан, независимо от того, рассматривали они себя как «освобожденных» или покоренных.

Проблемы либерализма и толерантности просто не возникает, было бы абсурдным употреблять подобные понятия применительно к европейскому обществу XII в. Настоящим тестом была бы готовность принять и интегрировать христианские меньшинства в одно политическое образование, чего не было раньше и чего даже не предвидели. Крестоносцы пришли как завоеватели и остались таковыми в Святой земле. Все разнородные составляющие системы стригли под одну гребенку, изоляция которых усилилась из-за расхождения в религиозных взглядах.

Первое колониальное предприятие опиралось первоначально на разные концепции, но все закончилось принятием классического правила колониализма: никогда не смешиваться с туземцами.

Глава 13 Евреи

Изгнанные из франкского общества и не имея связей с христианскими и мусульманскими общинами, евреи жили обособленно на своей исторической родине. Ни экономическими, ни социальными условиями было невозможно объяснить, почему смогла выжить еврейская община в стране, где жизнь была и так неимоверно тяжела, когда христианский и мусульманский фанатизм представлял реальную угрозу жизни евреев. Несмотря на соблазны более зажиточных стран, таких как Египет и Ирак, еврейская община не покинула Святую землю.

Некоторые еврейские общины раннего Средневековья были, по всей вероятности, автохтонными и существовали еще до прихода римлян, византийцев и мусульман. Несмотря на немногочисленность еврейского населения, оно пережило Тита, Адриана и гонения византийцев. Примером могут служить еврейские деревни в Галилее. Другие общины, такие как Иерусалимская, образовались значительно позднее; они образовались как раз в то время, когда мусульманское завоевание в VII в. (638) положило конец византийским преследованиям и христианской дискриминации.

Характерной чертой еврейского населения Святой земли была его миграционная подвижность и паломническая активность, что обеспечивало поколение за поколением непрерывность еврейского присутствия в Святой земле. Еврейские общины могли исчезнуть из-за преследований или оскудения, но спустя какое-то время образовывались новые общины из прибывших поселенцев, которые привлекали новые семьи, и те в итоге принимали решение остаться. Многие места, раз покинутые, не заселялись вновь, но не было случая в истории, чтобы в Палестине не оставалось ни одной еврейской общины. Евреи, казалось, постоянно лелеяли мечту о своем праве на страну, подкрепляя его своим постоянным физическим присутствием. Их ежедневные молитвы и изучение Торы сохраняли память о Божественном обещании, данном их праотцам. К середине XI в. за два поколения до нашествия крестоносцев наиболее важным еврейским центром в Святой земле была столица страны Рамла, удерживаемая египтянами, лежавшая на полпути между Яффой и Иерусалимом. В Рамле был центр иудаистской секты караимов, которые вели постоянные споры с «талмудистами», как прозвали евреев. Обе общины вели обширную переписку с духовным центром в Иерусалиме и поддерживали тесные связи со своими богатыми и влиятельными братьями в Каире, Дамаске, Алеппо и Багдаде. Небольшие еврейские общины существовали в тридцати других населенных пунктах. Сельджукское вторжение, еще до прихода крестоносцев, последовавшие за тем войны, грабежи и всеобщее чувство неуверенности больше всего задели немусульманское население. Однако, как только завоевание завершилось, новые сельджукские правители предприняли решительную попытку вернуть безопасность в опустошенную войной страну. Но процесс восстановления продолжался менее чем на протяжении жизни одного поколения.

Молва шла впереди 1-го Крестового похода на Восток, за которой шли вести о страшной резне евреев 1096 г., совершенной участниками «крестьянского крестового похода» во Франции и Германии, что все вместе привело еврейские общины на Востоке в состояние полного замешательства и страха. Мессианские движения, феномен еврейской истории, оживились в диаспоре. На Балканском полуострове и христиане, и евреи видели в них знаки приближавшегося Страшного суда. Если первые ждали пришествия Антихриста, то вторые слышали поступь Гога и Магога, до этих пор заключенных за «Горами мрака». За ними по пятам придет Мессия, «сын Иосифа», и предтеча Мессии, «сын Давидов». Вскоре армии крестоносцев появились у стен Константинополя и, после того как они пересекли Малую Азию и Сирию, вошли в Святую землю.

Появление крестоносцев на побережье Ливана (1099) пробудило новые опасения перед войной. В небольшом городке Раффах близ Газы житель пишет письмо, в котором просит еврейского единоверца в Иерусалиме сообщить последние новости о происходящих событиях, чтобы можно было вовремя перебраться в соседний укрепленный Аскалон. Перед лицом завоевателей-крестоносцев евреи, мусульмане и даже христиане оставляли свои дома и бежали. Подобное происходило в Яффе и Рамле, и нет никакого сомнения, что еврейские жители участвовали во всеобщем бегстве населения.

Поход армий крестоносцев через территорию Святой земли не встречал сопротивления вплоть до того дня, когда они достигли своей цели – Иерусалима. Сельджуки уже были изгнаны египтянами. Цитадель защищал гарнизон, состоящий из египетских и суданских воинов, а на стены вышло мобилизованное городское население. Жители каждого квартала отвечали за оборону выделенного для них участка стен. Евреи, которые также защищали свой квартал, и мусульмане (восточных христиан рассматривали как потенциальных предателей) заняли свои места на крепостных стенах (секция между Дамасскими воротами на севере и так называемой Журавлиной башней в северо-восточном углу города). Этот участок был самым уязвимым местом в городской обороне, потому что в этом месте перед стенами не существовало рва, который служил бы естественным препятствием, и защитники могли полагаться только на крепость стен.

С зубчатых стен евреи могли обозревать армию Готфрида Бульонского. Именно этот сектор обороны после пяти недель осады был выбран крестоносцами в качестве основного направления атаки. 15 июля неприятель взял штурмом стены еврейского квартала, и войско Готфрида Бульонского вошло в город. Вслед за ним в город проникли войска Танкреда в северо-западной его части и Раймунда де Сен-Жиля – на юге, со стороны горы Сион. Защитники города были оттеснены в район храма. Путь завоевателей отмечали тысячи трупов людей и горевшие разграбленные дома. Евреи, отчаявшиеся оказать сопротивление, искали убежище в синагогах, где были безжалостно сожжены живьем. Спаслись немногие, а те евреи, которых захватил Танкред, были проданы в рабство в Италию. «Тридцать человек за одну серебряную монету», – с ликованием сообщает христианский историограф Балдерик Бургулийский; в этом прослеживается прямая связь с 30 сребрениками, заплаченными Иуде Искариоту за предательство. Других евреев Раймунд де Сен-Жиль отвел в Аскалон, и их выкупила местная еврейская община с помощью египетских евреев. В живых из евреев в Иерусалиме не осталось никого.

Вслед за исчезновением еврейских общин Яффы и Рамлы и за резней в Иерусалиме настал черед других общин, все они были уничтожены. Осажденную христианами Хайфу (1100) совместными усилиями защищали мусульмане и евреи. Ранее еврейская община в этом городе получила особые привилегии от правителей Египта Фатимидов. С моря Хайфу блокировал венецианский флот, а на суше ее осаждали франки. Танкред уже готовился снять осаду, но иерусалимский патриарх убедил продолжить ее, иначе, по его словам, его имя будет опозорено, если сопротивлявшиеся евреи одержат над ним верх. Хайфа пала, и вместе с ней погибли ее жители.

Во время следующих десяти лет завоевательной войны (1100–1110) мусульманское и еврейское население было уничтожено во всех захваченных городах, и установление господства крестоносцев напоминало возвращение императора Тита[22].

Ситуация изменилась во втором десятилетии XII в. Те же самые крестоносцы, что отметили свой путь через Европу потоками еврейской крови, утвердившись в Латинском королевстве, начали проводить совсем другую политику. Во время правления крестоносцев в Святой земле не известно ни об одном погроме, и это имело место в то же самое время, когда каждый новый крестовый поход сопровождался резней евреев в Европе.

Однако у франкских правителей не было определенной политики в отношении евреев. Выбрав однажды линию поведения во взаимоотношениях с местным населением в целом, крестоносцы следовали ей во всех случаях. Принятые законы иллюстрирует следующая практика: «Если грек выдвигает иск к еврею, а тот не принимает его, то грек должен привести свидетелей-евреев, и эти свидетели должны принести клятву согласно их закону, если есть правда в иске и если они видели, как ответчик совершил правонарушение, или слышали, что он говорил оскорбительные вещи».

Если свидетелей не было, ответчик мог идти. Еврей давал клятву на Ветхом Завете, самаритяне – на Пятикнижии, и греки – на Библии. Эти и подобные правила определяли политику по отношению ко всем нефранкам. При рассмотрении уголовных дел люди делились на тех, «кто подчиняется Риму, и тех, кто нет». Вергельд, выплачиваемый за убитого нефранка, был в два раза меньше, чем за убитого франка. Закон гласил: «Кем бы люди ни были, сирийцами, греками, евреями, самаритянами, несторианами или сарацинами, они такие же люди, как и франки, и они обязаны платить и отдавать все, что бы у них ни отсудил городской суд».

Это была официальная политика, но, как и в случае с восточными христианами, применению этого положения помешала общая обстановка в королевстве. Вильгельм (Гийом), архиепископ Тира (около 1180 г.), страстно обличал христианских правителей, которые прибегали к услугам еврейских врачей. Поэма, написанная, по всей вероятности, в Иерусалиме во время 3-го Крестового похода, призывает христиан изгнать евреев из своих стран. И само собой разумеется, что епископ Акры Жак (около 1220 г.), который мечет громы и молнии на всех и вся, написал краткий труд о евреях. Вначале он повторяет официальную позицию церкви, которая запрещает насильственное обращение в христианство и убийство евреев, потому что они были «свидетелями правды Божьей», но обрекает их на судьбу Каина, «вечного странника», с клеймом убийцы на своем челе.

«Сарацины, среди которых они живут, презирают и ненавидят их. В то время как алчность наших христианских правителей позволяет им продавать в рабство христиан и грабить их при помощи бесчеловечной практики ростовщичества, то, пребывая среди сарацин, евреи живут трудом своих рук, выполняя самую тяжелую и самую презираемую работу. У неверных они находятся на положении рабов и влачат жалкое существование».

Все вышесказанное едва ли можно отнести к палестинским евреям, поскольку там взиманием ростовщического процента занимались сами итальянские купцы и духовно-рыцарские ордена, не особо опасаясь еврейской конкуренции. Несмотря на подобные литературные выпады, общая ситуация была вполне благоприятной, что позволило евреям совершать паломничества в Святую землю, а затем даже произошли возрождение и на краткое время расцвет местной еврейской общины.

При правлении крестоносцев паломничества евреев стали более частыми, чем прежде. В Иерусалим и другие святые места путешествовали не только евреи Ближнего Востока, но и евреи из далекой Византии, Испании, Франции и Германии. Причиной этого были отчасти новые пути сообщения, связавшие христианский мир со Святой землей и сделавшие путешествия более быстрыми и легкими. Возросшие масштабы паломнического движения иллюстрирует тот факт, что представители тосафистской школы (XI–XIII вв.) были вынуждены внести изменения в брачный закон. Талмудический закон обязывал жену под угрозой развода и лишения приданого следовать за своим мужем, если он решил эмигрировать и поселиться в Святой земле. Законники отменили это положение, они полагали вначале, что проживать в королевстве крестоносцев будет слишком опасно. Это правило было отменено в конце XII в.

Новая волна паломников оживила старые еврейские центры, и поэтому вполне могли возродиться некоторые общины под властью крестоносцев. Естественно, евреи селились вместе, в документах крестоносцев упоминаются о «домах евреев» (domus Judaeorum) и «улице евреев» (rua Judaeorum) в нескольких городах королевства. Насколько нам известно, евреи имели право селиться там, где они хотели, за одним исключением: это был Иерусалим. Нам говорят, что крестоносцы считали святотатством разрешить мусульманам и евреям проживать в святом городе! Этот закон был принят, вероятно, сразу же после завоевания города; однако уже при Балдуине II (1120) было сделано послабление, мусульмане могли привозить продовольствие в город. Позднее (примерно в 1174 г.) Беньямин из Туделы встречает в Иерусалиме несколько еврейских красильщиков вместе с семьями, которые жили напротив королевской Башни Давида. Но значительная еврейская община появилась в Иерусалиме только при мусульманском правлении в самом конце XII столетия.

Самые большие еврейские общины были в Аскалоне, Тире и Акре. В первых двух городах они не были уничтожены с приходом крестоносцев, так как оба города капитулировали и их не брали силой. Еврейская община в Аскалоне продолжала существовать при крестоносцах до 1191 г., когда город был разрушен по приказу Салах ад-Дина во время 3-го Крестового похода. Евреи оставили город, как и другие его жители, переехали в Иерусалим и там осели. Испано-еврейский поэт и философ аль-Харизи, совершивший в 1216 г. паломничество в Иерусалим, назвал их «аскалонитами».

Наибольшее влияние имела еврейская община в Тире. К старой группе восточных евреев, возглавлял которых приблизительно с 1 174 г. рабби Эфраим, «египтянин», присоединилась новая община уроженцев Европы. Беньямин из Туделы встречался здесь с рабби Меиром из Каркасона и рабби Хийахом, «главой общины» (Рош ха-Кахал). Документы того времени свидетельствуют о том, что община поддерживала связь с Маймонидом, жившим тогда в Каире. Маймонид даже обратился с такими словами к одному из духовных вождей общины: «Вы один из мудрых среди мудрецов Израиля, и я всегда говорю жителям Эрец-Исраэля и сопредельных стран, что это объясняется тем, что вы проживаете в этом месте, где нас поддерживает даже сейчас наш Искупитель».

Многочисленная еврейская община уже существовала в Акре в XII в. Из переписки Маймонида мы узнаем, что она следовала традиционной форме организации общины, которая имела «главу» и раввинатский суд.

Мы можем предполагать, что захват Акры Салах ад-Дином в 1 187 г. вряд ли повлиял на судьбу еврейской общины. Во всяком случае, она почти сразу же появляется вновь после взятия города войсками 3-го Крестового похода (1 191) и вскоре становится самым важным еврейским центром в стране. Указ крестоносцев, изданный, возможно, в самом начале их правления, провозглашал, что нефранкам не будет позволено проживать в Старом городе (XII в.), а его прежним жителям, участникам крестового похода, будут возвращены их дома. Еврейская община переселилась в новый квартал Монмусар.

Раввинатский суд Акры исполнял не только судебные функции, но и имел право издавать законодательные акты для общины. Подобные постановления (такканот) становились законом и, хотя, строго говоря, были обязательны к исполнению только в данной общине, часто принимались всеми еврейскими общинами в Святой земле. У нас есть наглядный пример подобного законодательства 1233–1234 гг. Некоторые еврейские семьи утверждали, что их предками были несиим (ед. число наси), главы патриархальных семей и кланов, жившие в IV в., то есть во времена поздней Римской империи, и, соответственно, претендовали на привилегированное положение и обладание правами юрисдикции и правом на херем (анафему). Эти претензии встретили сильное противодействие. Во главе еврейских общин XIII в. не было представителей традиционных фамилий, общины сами выбирали свое правление. Решающим фактором при выборах были образованность и социальное положение в общине. Египетская община первой заявила, что несиим не имеют особых привилегий и что наложение и снятие херема – дело авторитетных людей общины в каждом городе. Община Акры вынесла такое же постановление.

Одной из характерных черт общины Акры времен крестоносцев был ее разнородный состав. Существовали различия не только между восточными и западными евреями, но и среди последних: между еврейством Испании и Прованса, с одной стороны, и еврейством Франции и Германии – с другой. Это различие представлено в XIII в. двумя важными направлениями в иудаизме. Как правило, испанские евреи были открыты своему христианскому и мусульманскому окружению, они были философами, религиозными и светскими поэтами. Одновременно они были склонны к мистицизму, погрузились в изучение каббалы, нового учения, возникшего в Юго-Западной Европе. Более традиционное франко-германское еврейство сосредоточилось на изучении закона (галаха) и толковании Талмуда.

Встреча в Акре представителей этих двух направлений в иудаизме не была бесконфликтной. Евреи разного происхождения старались сохранить свою идентичность и поэтому строили свои собственные синагоги со своим богослужением и обычаями. Почти все синагоги имели училища или академии (Бейт ха-Мидраш), где изучали Талмуд и где молодое поколение получало образование. Эти «дома учения» посещали также все члены общины, несмотря на их положение и род занятий. В таких училищах была своя программа обучения и экзегезы, построенная по образцу школ места их происхождения. Одну такую академию основал в Акре рабби Йехиэль, родом из Парижа, великий духовный вождь французского еврейства, обосновавшийся в Святой земле в середине XIII в. Слава новой академии «мудрецов из Акры» была столь велика, что рабби Шломо бен Адрат писал в далекой Испании: «Среди мудрецов Святой земли и Вавилона принято, что если на какой-либо вопрос нет ответа, то тогда они говорят: «Давайте обратимся к мудрецам Акры».

Само собой разумеется, что столкновение двух разных направлений в иудаизме создавало трения во взаимоотношениях общин. Причиной их дальнейшего обострения стал французский раввин Соломон Малый, когда он вновь открыл полемику о философском наследии Маймонида. Соломон считал, что его труды отличает рационалистический подход, и выказывал обеспокоенность их влиянием на молодежь. В итоге он запретил изучение и использование трудов Маймонида, что уже было сделано за полвека до этого в некоторых центрах Европы. Некоторые раввинаты в Германии и Италии заявили о своей поддержке этого решения, и Соломон Малый во всеуслышание объявил о запрещении. Ответ последовал незамедлительно. Вожди еврейских общин Дамаска, Мосула и Багдада официально исключили равви Соломона Малого и его сторонников из общины и организовали покаянное паломничество евреев к могиле Маймонида в Тиверии.

Еврейство Акры разделилось во мнении. Разнородная еврейская община не выступила открыто в защиту Маймонида, и только небольшая группа раввинов присоединилась к херему. Это печальное событие раскололо общину, и она пребывала в таком состоянии вплоть до захвата Акры мамлюками в 1291 г.

Кроме Тира и Акры небольшие еврейские общины существовали в Бейруте, Сидоне, Кесарии, Лидде, Вифлееме, Бейт-Нубе, Зарине и Бейт-Джибрине. Еврейские общины в Галилее представляют особый интерес. В Тиверии существовала община, член которой равви Нахорай заявил о себе как о наследнике равви Йехуды ха-Насси (II в.), кодификаторе Мишны. В начале XIII в. была также община в Сафеде. Один из ее членов принял титул Рош Иешиват Гаон Яков, то есть Глава Академии, которая существовала в Святой земле в XI в., она была сначала переведена в Тир, а затем в Дамаск. Кроме этих двух городских центров Галилеи евреи жили в сельских районах. Это были: Гискала (Гуш-Халав), Алмах, возможно, также Барам, Амука, Кефер-Хананья, Кефар-Танум, Мерон, Далата, Бира, аль-Авиях и Банияс.

Многие из этих деревень известны еще в раннем арабском периоде, и это дает возможность предположить, что эти еврейские деревни особо не пострадали во время завоевания крестоносцев. Основные битвы происходили в окрестностях городов, и сельские районы не были затронуты военными действиями. Более того, в интересах крестоносцев было восстановить нормальную жизнь в деревнях как можно быстрее, потому что от их благосостояния зависело снабжение войск.

Нет такого периода в еврейской истории, который не был бы отмечен именами тех, кто путешествовал в Святую землю и получил прозвище «йерушалми», что значит «иерусалимляне». К началу XII столетия (возможно, под влиянием христиан) появился новый литературный жанр – итинерарий (масаот) и различные описания святых гробниц (Киврей-Авот, в переводе «могилы предков»). Христианские паломники распространяли послания (excitatoria), целью которых было привлечь общественное внимание и побудить к участию в крестовых походах. Среди евреев были посланники из Палестины (шлихим), которые посещали восточные и европейские общины; они имели с собой список святынь и собирали деньги в поддержку еврейских общин в Святой земле.

Паломничество в Иерусалим в дни трех великих праздников (Песах, Шавуот и Суккот) было религиозным правилом, которое исчезло после разрушения храма. Но обычай продолжал исполняться без перерыва на протяжении веков. Даже римское и византийское законодательство, запрещавшее евреям проживание в Иерусалиме, было не в состоянии противостоять их страстной вере. Не имевшие возможности войти в город, они посещали район храма и руины святилища на Елеонской (Масличной) горе. Если Иерусалим был недоступен и если еврей жил в диаспоре, все же существовала надежда быть похороненным в Святой земле. Достаточно побывать в недавно раскопанных катакомбах Бейт-Шеарима, относящихся к позднеримскому периоду, чтобы явственно представить себе тот поток евреев, устремлявшихся в Святую землю из Месопотамии, Египта, Италии и Испании. Некоторые привозили с собой тела своих почивших родственников, которые высказали пожелание быть похороненными в земле Израиля, подобно Иосифу.

В последний период существования Первого королевства и после образования в результате 3-го Крестового похода Второго королевства произошли важные изменения в жизни еврейских общин и в отношении еврейской диаспоры к Святой земле. За исключением XVI столетия (после изгнания евреев из Испании) и нашего времени, еврейская иммиграция в Святую землю никогда не принимала таких размеров, как в XIII в. Документы того времени создают впечатление, что так долго подавляемая устремленность нации к Святой земле, которой не давали погаснуть преследования, вера и ежедневные молитвы, внезапно нашла выход в движении возвращения на родину. Ни паломничества, ни миграция не были новым явлением, но в XIII в. они приняли особый характер, который отличал их от предыдущих паломничеств и миграций как по количеству и составу их участников, так и по целям и мотивации.

В XIII в. появились новые факторы, которые изменили характер паломничества и миграции и в итоге характер еврейского поселения в Святой земле. Вероятно, изменения начались во время завоеваний Салах ад-Дина. Хотя и менее либеральный, в отличие от образа, отраженного в более поздней легенде, Салах остался в памяти евреев как правитель, который обратился к евреям с призывом селиться в Святом городе после его освобождения от крестоносцев. Испано-еврейский поэт аль-Харизи рассказывает следующее: «И Саладин приказал объявить об этом в каждом городе, чтобы знали и молодежь, и старики: «Обратитесь к сердцу Иерусалима, дайте знать каждому, чтобы те, кто от семени Эфраима, пришли к нему».

По утверждению поэта, время этого оповещения приходится на 1189–1190 гг., то есть два-три года спустя после завоевания города мусульманами. Салах ад-Дин представлен как второй Кир[23], он торжественно объявляет о «возвращении изгнанников». Фактически должно было пройти несколько столетий, прежде чем такое заявление сделал Наполеон во время кампании в Египте и Сирии. Нет никакого сомнения в том, что после завоевания мусульманами Иерусалима запрет крестоносцев был отменен и евреи снова жили в Святом городе. В нем селились целыми общинами. «Аскалониты» пришли после того, как Салах ад-Дин взял штурмом их город. Евреи Магриба, спасаясь от преследований аль-Мансура и его сына аль-Насера, прибыли в 1198 г., а затем настал черед еврейских иммигрантов из Франции в 1210–1211 гг.

Одновременно с восстановлением еврейской общины в Иерусалиме произошло удивительное восстановление связей евреев с древним родным городом. Победа Салах ад-Дина над крестоносцами могла активизировать это движение, но более весомым фактором был еврейский взгляд на Латинское королевство. За 1-м, 2-м и 3-м Крестовыми походами и крестовым походом Святого Людовика IX последовала волна преследований и страданий со всеми вытекавшими из этого последствиями: появление мессианских движений и ожидание дня Страшного суда. Это была уникальная манера поведения в истории человечества. Нация, которая никогда не теряла своей идентичности и коллективной памяти о прошлом, реагировала таким образом на враждебное окружение и непостижимые повороты судьбы. Во времена массовых убийств и расправ ностальгия по родной земле, уверенность в конечном освобождении из обагренных кровью рук преследователей и неколебимая вера в спасение и искупление породили неизмеримое число мучеников, которые не стали отступниками. Бедствия продолжались, но произошли и великие события в колыбели нации. Мусульмане и крестоносцы начали соперничать за господство в Святой земле. Еврейская диаспора выдвинула собственные требования и, не имея государства и армий, возложила свои упования на провидение и пророчества. Десятки тысяч христиан устремились навстречу року на Восток, многие состояния были расточены, и страна обратилась в руины. Салах ад-Дин проводил политику выжженной земли и разрушал захваченные города, чтобы предотвратить их восстановление крестоносцами в будущем. Христиане-крестоносцы понесли окончательное поражение, и все церковные структуры были обречены. Еще во времена 1-го Крестового похода евреи пытались объяснить себе странные повороты судьбы. В письме, отправленном с Балканского полуострова ввиду приближения войска крестоносцев, мы находим любопытное объяснение, что это было делом провидения побудить всех преследуемых к исходу из Европы и собрать их в Святой земле. Вспоминаются слова пророка Исайи: «Восстань и отряси с себя прах, дочь Сиона». Но 1-й Крестовый поход закончился удачно, и христиане утвердились в Святой земле на сто лет. Скромные результаты 3-го похода и поражения крестоносцев в XIII в. способствовали формированию новой концепции этих великих исторических событий. Ее представил в середине XIII в. великий светоч иудаизма рабби Моше бен Нахман (Моисей Нахманид). После участия в религиозном диспуте в 1263 г. в Барселоне с новообращенным, доминиканским монахом Пабло Кристиани, Нахманид решил оставить родную Каталонию и эмигрировал в Святую землю. Он поселился в Иерусалиме (1267), где студенты толпами ходили за ним, и именно здесь он закончил работу над комментариями к Пятикнижию. В этой работе он представил, среди прочего, свой взгляд на современные события и сделал выводы относительно судеб Святой земли. Его работы и комментарии отражают новый подход к проблемам Святой земли, и они имеют современное звучание, даже когда встроены в древние традиции.

В то время как традиционная экзегеза в основном ограничивалась толкованием текстов с точки зрения Галахи, то есть правовым содержанием Священного Писания, то истолкования Нахманида благоухают всеми ароматами родной земли. Приводя библейскую цитату о «земле хорошей и пространной, где течет молоко и мед» (Исход, 3: 8), он размышляет: «Воздух здоровый и целебный для людей, и все, что есть хорошего, можно найти здесь… Равнины и долины – широкие и прекрасные… пригодна для скота земля со своими тучными пастбищами и прозрачной водой, и потому коровы дают много молока… Плоды столь сочны и сладки, что как будто сама земля сочится медом».

Нахманид дает такой комментарий следующим словам: «…в землю, в которой камни – железо, и из гор которой будешь высекать медь» (Второзаконие, 8: 9): «Можно также найти карьеры, где добывают обыкновенные большие камни и драгоценные камни, где высекают камни для строительства домов, городских стен и башен. Есть рудники, где добывают железо и медь, которые удовлетворяют потребности жителей страны в металле. Поистине, здесь есть все».

Никаких видений Небесного Иерусалима и царских палат, снисходящих с неба в День Страшного суда, но вместо этого реальные образы сельского труда и строительства, описание ремесел и промышленности земли, ждущей своих поселенцев. Этот новый реализм отражает изменение в отношении еврейства к родной земле, менявшееся на протяжении предыдущих поколений.

В то время как христианство ломало голову над причиной поражения, теологи, всеми силами стараясь объяснить необъяснимое, в своем отчаянии пришли к заключению, что знамения могут быть неправильно истолкованы. Они приняли традиционное объяснение евреев, что причиной всех бедствий были грехи человечества. Так оценивали евреи отступление христиан. Нахманид подвел итог всему историческому опыту. Он так говорит о словах Писания – «опустошу землю вашу, так что изумятся о ней враги ваши, поселившиеся на ней» (Левит, 26: 32): «Это радостная весть для всех стран изгнания, что наша земля не принимает наших врагов. Это также решительное доказательство и подтверждение наших надежд, потому что во всем мире нет земли более прекрасной и более просторной, населенной с незапамятных времен, но которая сейчас пустынна. С тех пор как мы покинули ее, она не приняла ни одного народа. Многие народы старались поселиться здесь, но это было не в их власти».

Появляется новое объяснение, еврейское объяснение крестовых походов, что они были серьезной попыткой отвоевать страну евреев у евреев (не у мусульман). Победы Саладина (Салах ад-Дина) и Бейбарса случайны. Наиболее важен тот факт, что ни один народ не смог в течение длительного времени удержаться в стране, поскольку Бог, согласно Писанию, предназначил ее еврейскому народу. Даже то, что она разорена, предопределено провидением, потому что это отбивает желание у других захватить ее. Страна ждет прихода евреев, «хотя и опустошена просторная и плодородная земля, другие недостойны тебя, и ты также не подходишь для них».

Для Нахманида возвращение еврейского народа – историческая необходимость. Ведь говорится, что «…к месту, какое изберет Господь, Бог ваш, из всех колен ваших, чтобы пребывать имени Его там, обращайтесь, и туда приходите» (Второзаконие, 12: 5). Он интерпретирует эти слова так: «Вы пойдете к Нему из далекой земли и спросите, где дорога в дом Господа, и вы скажете друг другу: «Приидем и взойдем на гору Господню, в дом Бога Иаковля». Как об этом повествует глава 50, стих 5 в Книге пророка Иеремии: «Будут спрашивать о пути к Сиону… обращая к нему лица». И во «Второзаконии Сифре» сказано также: «Взыщите». Из этого вы можете сделать вывод, что вам позволено медлить, пока пророк не обратился к вам с призывом встать и идти. Но Священное Писание говорит, что вы должны еще в этой жизни взыскать и прийти. Ищите и обрящете, и тогда пророк призовет вас».

Нахманид, критикуя «Книгу предписаний» Маймонида, пишет: «Нам было суждено унаследовать землю, данную Богом – да возвысится имя Его – нашим праотцам Аврааму, Исааку и Иакову, и мы никогда не отдадим ее никому из других народов и не оставим мы ее в запустении, поскольку Священное Писание говорит: «И возьмите во владение землю и поселитесь на ней, ибо Я вам даю землю сию во владение» (Числа, 33: 53)… Это значит, что всем поколениям было обещано, что земля будет отвоевана. И поэтому завет мудрецов пребывать всем нам в Земле Израиля, чему они придают столь большое значение, очень важен, ведь нам назначено наследовать землю и поселиться в ней. Следовательно, этому завету обязаны следовать все поколения, он обязателен для каждого из нас, даже во времена изгнания».

Затем он продолжает: «Наследовать землю». Мы не позволим оставить ее в руках других людей или дать ей запустеть… И не подумайте превратно, что этот завет относится к священной войне против семи племен (населявших Ханаан во времена еврейского завоевания)… это не так, нам было предопределено уничтожить эти племена, если бы они пошли на нас войной. Но если эти люди захотят мира, мы должны заключить с ними мир и позволить остаться на определенных условиях. Но мы не оставим землю в их руках или какого-либо иного народа на все времена!»

Придя к заключению, что завет о заселении страны обращен к его поколению, он обратился к идее, выраженной в Сифре (галахическом Мидраше на книгу Левит), и сделал ее девизом: «Проживание в Эрец-Исраэль равнозначно всем другим предписаниям Торы».

Это изречение Нахманида означает принципиальное изменение в отношении еврейства XIII в. к Земле Израиля. Отныне речь шла не о благочестивом паломничестве, похвальном индивидуальном поступке, не о молитве о «возвращении наших старых дней», но о твердом намерении пустить корни в этой земле.

Взгляды, подобные тем, что выражал Нахманид, объясняют характер и масштабы еврейской миграции в XIII в. в Святую землю. В 1209 г., а затем в 1211 г. две большие группы евреев эмигрировали из Европы. Одни пришли из Прованса и Лангедока под началом рабби Ионафана ха-Коэна из Люнеля, известного почитателя Маймонида. Другие переселенцы были из Нормандии, а возможно, также и из Англии, их возглавляли братья Барух и Меир из Клисона. Выдающейся личностью среди иммигрантов был рабби Самсон из Санса, один из известнейших тосафистов своего времени. Два поколения спустя рабби Иехиэль из Парижа, глава евреев Франции и участник религиозного диспута с новообращенным в христианство евреем Донином, состоявшегося в 1240 г. в Париже, решил оставить Францию и поселиться в Святой земле. В соответствии с местной традицией, сохраненной первым палестиноведом Эстори Пархи (начало XIV в.), он намеревался возродить в Иерусалиме ритуальные жертвоприношения, явный знак веры в восстановление храма в ближайшее время. Иехиэль из Парижа прибыл в Святую землю в 1258 г., но поселился в Акре, где создал иешиву. Ее посланцы объезжали еврейские общины в Европе, собирая средства на содержание иешивы. Но не только еврейство Запада приняло участие в этом движении.

6 декабря 1286 г. был издан указ, серьезно ущемлявший права евреев королевского домена в Германской империи. Взойдя на трон, Рудольф фон Габсбург приказал конфисковать собственность у всех евреев, которые собирались покинуть Германию. В указе особо упоминался конечный пункт эмиграции Ultramare (заморские владения), что явно указывало на королевство крестоносцев. В указе упоминались несколько крупных еврейских центров имперского домена: Шпейер (Шпацер), Вормс, Майнц, Оппенхайм и Веттерау. Все это были большие еврейские общины на Рейне.

Массовый исход из Германии в Святую землю начался полугодом ранее летом 1286 г., его возглавил признанный духовный вождь немецкого еврейства рабби Меир из Ротенбурга. Как и на его предшественника Нахманида, на рабби Меира произвело впечатление драматическое поражение крестоносцев. Он пишет: «Написано так – «и твои враги, что поселились там, будут удивлены этому». Это значит, что нееврейские нации, что живут там, не будут процветать, потому что они пребывают во грехе. Вот почему Земля Израиля опустошена сейчас и нет в ней ни укрепленных городов, ни жителей, как в других странах».

Он призвал к скорейшему заселению земли и предостерег от безответственных иммигрантов, которые несерьезно относятся к религиозным предписаниям. Слова рабби Меира не разошлись с делом. «Книга обычаев общины Вормса» (Pinqas Minhagei Worms) дает нам живописное описание его одиссеи и страданий: «Наш учитель блаженной памяти рабби Меир из Ротенбурга собрался в путешествие по морю со всем своим семейством, дочерями и зятем, и со всем своим скарбом. Он добрался до небольшого города, расположенного среди высоких гор, известных в Германии как Ломбардские горы (Lombardische Gebirge), чтобы подождать здесь прибытия тех, которые намеревались путешествовать вместе с ним. Случилось так, что в это же время через город на обратном пути из Рима проезжал нечестивый епископ Базеля, сопровождаемый вероотступником Книпсе – да будет вычеркнуто из памяти его имя и он сам, – который узнал нашего учителя и сообщил о нем епископу. Тот заставил правителя города графа Майнхардта из Гёрца схватить рабби, что произошло 4 таммуза в год 5046 от сотворения мира, а затем передать его королю Рудольфу…»

Таким образом, мы располагаем кратким рассказом очевидца событий о тайно организованном бегстве во главе с рабби Меиром из Ротенбурга. Группа беженцев под его началом обманула бдительность властей и сумела добраться до самой Ломбардии, где она должна была встретиться с другими группами беженцев, направлявшихся к одному и тому же месту назначения – Святой земле. Император Рудольф заточил рабби Меира в крепость, где он и умер семь лет спустя.

В контексте этой истории мы можем лучше понять слова анонимного ученика Нахманида, который отражает образ мышления его учителя. Проживая в Акре, он писал незадолго до падения города в 1291 г.: «Пусть никто не подумает, что Мессия появится в нечистой земле; и никто не должен тешить себя иллюзиями, что он появится в Земле Израиля среди язычников». И он делает, вероятно, закономерный вывод, что заселение Обетованной земли евреями – необходимое предварительное условие для пришествия Мессии, и заключает: «Сейчас многие собираются и охотно отправляются в Землю Израиля. И многие верят, что пришествие Искупителя уже близко, когда они видят, под каким тяжким языческим игом живут дети Израиля во многих местах, и наблюдают другие явные знаки, открытые Избранным».

Глава 14 Духовно-рыцарские ордена

Из всех институтов Латинского королевства всего лишь несколько претендуют на оригинальность. Королевство опиралось на европейский опыт и редко решалось на инновации, если только к тому не вынуждали местные обстоятельства. Врожденная привычка следовать обычаям родной страны почти что исключала введение любых новшеств. Не было недостатка в талантливых людях и представлявшихся возможностях, но общественный и интеллектуальный климат общества крестоносцев подавлял все новое и оригинальное.

Было два основных исключения из этого общего правила, и в обоих случаях крестоносцы давали свободу своей творческой фантазии. Это касалось духовно-рыцарских орденов и военного искусства наряду с фортификацией. Тот факт, что рыцари нашли в этих двух областях возможности для инноваций, весьма показателен. В религиозном рыцарстве крестоносцы нашли свой идеал, на что повлияла идеология движения крестоносцев. В создании оборонительных сооружений проявилась способность к решению насущнейшей проблемы – физического выживания. В первом случае шла речь об узаконенной идеологии, во втором – о практическом уроке для правящего королевством меньшинства в условиях перманентной войны, или, иначе говоря, в условиях постоянной осады внутри страны и извне.

Первым духовно-рыцарским орденом в Святой земле был орден иоаннитов. Дата основания не имеет большого значения, когда на первое место выходит идеология и организация. Первоначально орден Святого Иоанна посвятил себя заботе о больных и нуждавшихся паломниках. Тем самым он играл важную роль в жизни королевства на первоначальном этапе его существования. Однако это не было новым явлением, потому что подобные учреждения существовали на всех путях пилигримов в Европе за сотни лет до того. Но даже на этом этапе конгрегация Святого Иоанна в Иерусалиме отличалась, и не случайно, от подобных ей европейских институтов. Занятие благотворительностью для представителей класса наследственных правителей и воинов в ее самом уничижительном виде – ухода за больными – было явлением необычным. Несмотря на то что благотворительность была частью кодекса христианской этики и обязанность заниматься ею лежала на богатых и представителях власти, подобные библейские чувства никогда не находили своего выражения в деятельности аристократических институтов. Благотворительность в представлении богатых заключалась в раздаче милостыни среди нуждающихся. Совершенно иной точки зрения придерживалась небольшая группа рыцарей, которая сплотилась вокруг монаха Петра Жерара почти сразу же после завоевания крестоносцами Иерусалима. Они провозгласили благотворительность в качестве своей основной задачи и обязанности. Таким образом, рыцари начали заниматься делами, относившимися прежде исключительно к сфере монашества и церкви.

Бесполезно рассуждать, как подобная деятельность повлияла бы на средневековые общественные отношения и о ее влиянии на Святую землю и европейское дворянство. Естественная эволюция первоначальной идеологии госпитальеров прервалась, когда сошло со сцены их первое поколение. Новое объединение рыцарей заложило основание ордена Храма. Храмовники создали новую идеологию. Ее небывалая сила и притягательность вынудили рыцарей старого ордена признать ее, в то время как они продолжали следовать своим изначальным идеалам. В результате орден Святого Иоанна воплотил в своем уставе два различных и не связанных между собой основополагающих принципа: занятие делами благотворительности и новую монашескую идеологию. Со временем проявилась их несовместимость, и произошло разделение выполняемых рыцарями обязанностей, что повлекло за собой появление в ордене социальных различий. Забота о больных осталась обязанностью ордена. Но в повседневной жизни – хотя это позднее и нашло отражение в уставе – перед братьями по оружию, имевшими благородное происхождение, стали ставиться исключительно военные цели.

Новая идеология тамплиеров (сформулированная к 1128 г.) объединила в себе два идеала средневекового общества – рыцарство и монашество. Сложилась община воинов-монахов со своим уставом, что стало новым феноменом в европейской истории, но было характерным и для других культур.

Тысячелетняя христианская традиция принципиально противостояла войне и кровопролитию, хотя и вынуждена была иногда уступать реалиям жизни и человеческой природе. Нравственные доктрины, провозглашаемые церковью, вряд ли могли изменить общество. Тем не менее не следует преуменьшать их влияние. Воин жил с чувством вины, но класс воинов был необходим для существования и стабильности общества, и он не мог обойтись без моральной оценки его деятельности со стороны христианского духовенства. Отсюда идет покаянная практика, когда рыцари исповедуются на смертном одре и принимают монашеские обеты и им преподается перед смертью причастие. Именно в крестовых походах наиболее явственно проявился моральный аспект в отношении к классу воинов. Идея военного ордена получила свою легитимацию.

Санкционированные церковью крестовые походы и приносимая крестоносцами клятва являлись выражением компромисса с традиционным церковным учением. Церковь узаконила военную профессию исходя из ее целей. Класс воинов теперь получил оправдание перед Богом и обществом. Им были переданы законные социальные функции в обществе, управляемым Божьей волей, и они стали орденом (ordo).

В Средневековье словом ordo называли не только организацию или корпорацию, поскольку в нем содержалась идея социального и общественного порядка. Люди, которые принадлежали к ордену, не только следовали предначертаниям своей судьбы, но занимали определенное место в христианском государстве. Воины как класс представляли теперь орден и имели свои обязанности (officium). Эта идея проводится в кратком вступлении к первому уставу Храма. Рыцарство, говорится в нем, отступило от своих целей. «Оно презрело любовь к справедливости, что является его обязанностью, и не делает того, что ему предначертано, то есть защищать бедняков, вдов и сирот и церковь, но вместо этого соревнуется в насилии, грабежах и убийствах». Первой целью нового института было восстановить первоначальную чистоту рыцарского ордена. Храмовники заявили, что в военных орденах «рыцарство расцвело и воскресло к новой жизни», и они обращаются к тем, «кто ведет жизнь «секулярного рыцарства», для которого Иисус Христос не является примером, и которые преследуют только мирские цели, и призывают последовать за теми, кого Господь по своей неизреченной милости избрал из гибнущего стада и поставил на защиту святой церкви». Идеал «чистого» рыцарства со временем потускнел, и тамплиеры были настроены восстановить его первоначальную чистоту.

Тесная связь между тамплиерами и Бернардом Клервоским хорошо известна, и некоторые положения их устава он повторил в своем известном трактате «Похвала Новому рыцарству» (De laude novae militiae), который получил распространение 20 лет спустя накануне 2-го Крестового похода. Подобные идеи, однако, были обычны уже по прошествии нескольких лет после захвата Иерусалима. Два хрониста 1-го Крестового похода считали, что теперь представилась благоприятная возможность для восстановления первоначальных обязанностей рыцарства. Гвиберт Ножанский приписывает следующие слова папе Урбану II в Клермоне: «До сих пор вы вели несправедливые войны; вы поражали отравленными стрелами человеческую плоть, руководствуясь исключительно алчностью и высокомерием. Это обрекало вас на людские проклятия. Теперь мы предлагаем вам принять участие в войне, которая обещает вам в качестве награды славный венец мученичества, в войне, которая покроет вас вечной славой».

Еще прямее высказался епископ Дольский Бальдерик (1110), предельно кратко высказав мысль, позднее подхваченную Бернардом Клервоским (но не принадлежавшую ему). В его версии папа высказался так: «Это ни в коей мере не воинство Христово, которое похищает овец Спасителя. Святая церковь призвала на свою защиту рыцарство (militia), но оно стало служить злу (malitia)… Если вы хотите спасти свои души, то отрекитесь от такого рыцарства и выступите храбро рыцарями Христа и поспешите на защиту восточной церкви».

Следование рыцарскому идеалу, который превращал мирского воина в рыцаря Христа, было одним из аспектов идеологии тамплиеров. Этот идеал и «обращение» к новому образу жизни спасали человека от участи большинства, обреченного на вечные муки.

В то время как устав ордена объясняет, что значит быть Христовым рыцарством, он ничего не говорит о роли монашеской общины. О том, что она собой представляет, всем хорошо известно. Устав в основном дает конкретные правила, по которым живут члены ордена, и меньше обращает внимания на общие принципы. В нем просто говорится: «Если какой-либо рыцарь из мира захочет оставить мир погибели и избрать общинный образ жизни». Или: «Вы, кто отрекся от своей воли, и те, кто хочет служить Верховному Владыке, оседлайте коня и возьмите в руки оружие ради спасения ваших душ». Все это было хорошо понятно современникам. Монашеские обеты в соединении с рыцарскими правилами не меняли сущность рыцарства. Представители рыцарского сословия становились рыцарями Христа не потому, что они были монахами, но благодаря восстановлению идеалов рыцарства. Принеся обеты бедности, безбрачия и послушания, рыцари избирали особый образ жизни. Подвиги воина прославляли его имя, подвиги воина Христова возвеличивали славу Бога. Неизвестные подвиги рыцарей монашеской общины прославляли орден Храма.

Церковный запрет на кровопролитие перестал быть препятствием, монашество и рыцарство стали взаимно дополнять друг друга, о чем прямо говорилось в уставе ордена. Возник «новый тип религии, так что рыцарство соединилось с религией, и отныне религия должна опираться на меч рыцаря и расправляться с врагами, снимая с рыцаря всякую вину за убийство».

Превращение храмовников, бывших небольшим отрядом в 1118 г. под началом Гуго де Пейна (Пейена, Пейона), в громадный военный орден было захватывающим зрелищем. Их первоначальная задача охранять христианских паломников на их пути от побережья до Иерусалима, а затем в дороге из столицы в святые места на берегах Иордана вскоре потеряла свою значимость, и на передний план вышли более важные военные задачи. Внутренняя безопасность была обеспечена, и полицейские функции вряд ли подходили большой рыцарской общине. Обеспечивать оборону не считалось доблестью среди военных, то же самое касалось и храмовников. Защита и охрана пилигримов превратились в защиту и охрану королевства. В конце концов, все крестоносцы были «пилигримами».

Хотя духовно-рыцарские ордена не создавались ни государством, ни церковью, никакое другое учреждение не могло в большей степени обеспечить их силу и положение. Военные ордена поддерживали церковь, но пребывали в конфликте с церковной иерархией. Ордена усиливали мощь государства, но не всегда – институтов этого государства.

Имеется длинный список папских булл, каждая из которых в чем-то расширяла привилегии орденов. Они были исключены из епархиальной юрисдикции, и их подчинение только Святому престолу вело к тому, что местный епископ не мог предать их анафеме. Ордена получили право открывать церкви в особые дни в городе, который находился под интердиктом. Местная иерархия тем самым не могла применить по отношению к ним никаких дисциплинарных мер.

Ордена на местном уровне часто соперничали с церковными организациями. Несмотря на сильное противодействие, некоторые орденские церкви и часовни присваивали себе прерогативы местных приходских церквей, лишая их прихожан и доходов. Кладбища ордена Святого Иоанна противостояли кладбищам при местных церквях и пополняли казначейство ордена доходами от завещанного имущества. В то же самое время рост земельных владений орденов приводил к сокращению церковных доходов. Подданные-христиане были обязаны платить десятину, по-видимому, со времени учреждения Латинского королевства. Но определенно она стала обязательной с 1 120 г., когда такое решение принял собор в Наблусе. Десятина взималась с земельной собственности и с военных трофеев. Десятину платили христиане – крестьяне и франкские землевладельцы, которые получали доходы от земельной ренты и различных поборов. Владение орденом землями создавало особую проблему. При сборе десятины местное духовенство имело преимущество, а ордена не освобождались от ее уплаты, если только местные власти не принимали такое решение. В противном случае должны были заключаться официальные соглашения, согласно которым иногда дозволялось поделить десятину между тяжущимися сторонами. Дарованная папой привилегия, которая освобождала ордена от уплаты пошлины с их поместий (это имело особое значение для земельной собственности орденов в Европе), не достигла своей цели в Латинском королевстве. Как считают многие ученые, характерной особенностью земельных отношений орденов было отсутствие манориальной системы, то есть земельных поместий. Таким образом, ордена могли лишь отчасти воспользоваться папской привилегией. Десятина не взималась с виноградников, оливковых рощ и плантаций сахарного тростника, которые удовлетворяли потребности самих орденов. Более того, ордена шли на хитрость: они переводили облагаемые десятиной земли, на которых выращивались зерновые, в разряд плантаций, свободных от налога. Подобная политика вела к частым ссорам с местным духовенством, что вынуждало заключать договора с дополнительными условиями для преодоления разногласий.

Рассматривая вопрос привилегий, постоянно сталкиваешься с агрессивностью орденов, с попытками злоупотребления привилегиями с их стороны. По-видимому, это характерная особенность многих корпоративных организаций, которые сложнее контролировать, чем отдельных людей. Ордена даже попытались распространить свои привилегии на мирян, состоявших в ордене (в качестве собратьев). Поскольку в их число входила значительная часть местного дворянства, которое было основным благотворителем церкви, это могло иметь разрушительные последствия. В подобных случаях жалобы местного духовенства снова умеряли ненасытный аппетит орденов.

Постоянные жалобы и тяжбы, отраженные в массе документов, доказывают, что духовно-рыцарские ордена, несмотря на свое служение королевству, никогда не были близки местной иерархии. Даже патриарх Иерусалима, который благословил первых тамплиеров и раздумывал о том, не сделать ли ему своей основной опорой военные ордена, был глубоко разочарован, когда они отказали ему в послушании. Все эти сложные проблемы местного уровня представляли резкий контраст отношениям с Римской курией.

Курия наблюдала за эволюцией духовно-рыцарских орденов с большой доброжелательностью и волнением. На Иберийском полуострове и в латинских государствах Востока военные ордена в XII в. уже играли значительную роль в защите и экспансии христианства. Папство не замедлило оценить возможности международного хорошо организованного движения, чье безоговорочное послушание превратило каждое монашеское братство в эффективный инструмент в руках магистра и капитула, в прямого слугу Святого престола. Задолго до создания нищенствующих орденов и инквизиции разветвленная сеть военных орденов могла быть поставлена на службу папству, что в итоге и произошло. Римская курия не скупилась на раздачу привилегий орденам. Это стало предметом острой критики на 3-м Латеранском соборе. Прозвучало требование остановить набиравший силу процесс льготного налогообложения. Были предприняты нерешительные попытки ограничить всевластие орденов, но основные привилегии были уже пожалованы, и их не собирались отменять.

Ирония истории заключается в том, что в итоге интернациональный характер орденов, их привилегии, освобождение их от налогообложения и прямая зависимость от Рима позволили папе (находившемуся под сильным давлением со стороны французского короля) распустить могущественный орден тамплиеров и отправить великого магистра и его соратников на костер.

Хотя местная иерархия имела достаточно причин для обвинения военных орденов в агрессивности и посягательстве на свои права, критики – даже среди духовенства – не могли не признать их неоценимый вклад в обеспечение безопасности католического Востока. Оба духовно-рыцарских ордена пользовались теми же льготами и привилегиями, что и церковь, но существовали значительные различия в их экономическом и политическом положении в различных княжествах крестоносцев.

В Латинском королевстве госпитальеры приобрели значительно больше земель, чем тамплиеры. Действительно, их разделяло целое поколение, госпитальеры образовались раньше. Это могло повлиять на различия в характере земельной собственности, но следует принять во внимание тот факт, что дарения орденам рассматривались как акт благотворительности. Благосостояние госпитальеров зависело скорее от потенциальных дарителей. Ордену, который проявлял попечение о больных и нуждающихся, недвижимость дарилась в виде «милостыни» (elemosina), и ее получатель не имел никаких обязательств в отношении дарителя и должен был только молиться за благотворителя.

В XII в. земельные владения орденов значительно выросли. С учреждением независимого ордена тевтонских рыцарей во время 3-го Крестового похода ордена стали важным фактором в экономике страны. Их сила заключалась не в финансах, поскольку их положение в конечном счете определялось их ролью военного оплота страны.

Было несколько факторов, повлиявших на сложившуюся ситуацию. За исключением Испании, совсем незначительное число государств того времени пребывало в состоянии постоянной войны, что выпало на долю Латинского королевства. Даже в те редкие годы мира, когда не случалось военных кампаний, продолжались пограничные набеги. Положение усугублялось из-за опасных дорог в местностях, где проживали мусульмане. Приходилось нести тяжелейшее бремя, постоянно пребывая в состоянии боевой готовности. Как и в европейских государствах, основную часть войска королевства составляли рекруты. Войско крестоносцев было, возможно, более боеспособным, и мобилизацию можно было провести легче и быстрее, чем в Европе. Однако слабой стороной королевства были его небольшие размеры. Всего в войске было 670 рыцарей и несколько тысяч пехотинцев. Часть этих сил составляла гарнизоны цитаделей и крепостей, тем самым сокращая число солдат в полевых войсках. Это объясняет важную роль орденов в защите королевства.

Ордена могли собрать армию, по численности не уступающую армии королевства. Несмотря на то что отсутствуют точные цифры, представляется весьма вероятным, что каждый орден располагал 300 воинами. Тем самым объединенные силы госпитальеров и тамплиеров по численности равнялись всем имевшимся рекрутам.

Количество не было единственным критерием. Военные ордена находились в состоянии постоянной готовности к мобилизации, в то время как вооруженные силы королевства должны были быть мобилизованы только в минуту опасности. Военные ордена были всегда готовы к бою, их существование зависело от реалий войны. Именно война была привычным образом жизни, и принимать в ней участие было долгом каждого. Нет ничего, что было бы выражено более откровенно, чем одно из положений устава ордена тамплиеров: «О почтенные братья, Господь на вашей стороне, потому что вы дали обет оставить бренный мир ради вечной Божественной любви и презреть плотские желания. Принявшие в себя плоть Господа и освященные ею, умудренные Господом и обретшие благодаря ему силу, не устрашитесь после завершения Божественной службы пойти в бой и будьте готовы быть увенчанными венцом мученика».

Устав орденов не только облегчал проведение мобилизации в короткие сроки, но и обеспечивал постоянную готовность войск к боевым действиям. Ордена с самого начала были организациями, объединявшими всех христиан. Резиденции их располагались обычно в Святой земле, но членов своих они рекрутировали в Европе, которая обеспечивала их всеми необходимыми средствами для выполнения ими своих задач в Святой земле. Во всей Европе шел не имевший аналогов процесс создания все новых военных орденов, пока сто лет спустя не появились ордена нищенствующих братьев, созданные в Святой земле в ответ на брошенный европейцам вызов. Их успех в Европе можно лишь отчасти объяснить этим вызовом. Защита освобожденного Гроба Господня и христиан от неверных были, несомненно, мощным фактором мобилизации европейского дворянства, но духовное и общественное послание этих орденов, обращенное к классу профессиональных воинов, стремившихся обрести свою идентичность и идеалы, имело гораздо большее воздействие.

К 1113 г. госпитальеры уже владели недвижимостью в Сен-Жиле (Франция), а также в Асти, Пизе, Бари, Отранто и Мессине в Италии. В 1134 г. король Арагона и Наварры Альфонс I пожелал разделить свое королевство поровну между госпитальерами и тамплиерами и Гробом Господним. Описание несметных орденских богатств в Европе выходит за рамки нашего повествования. Хронисты XIII в. утверждают, что только госпитальеры владели в Европе 19 тысячами маноров! Эти данные трудно проверить, но они отражают то впечатление, которое эти богатства производили на современников. Мы сталкиваемся с фактом, что доходы госпитальеров год за годом переводились в их резиденцию в Святой земле. Это были так называемые responciones. Каждый филиал ордена, где бы он ни находился, был обязан выплачивать определенные суммы. Иногда орден в Святой земле, испытывая потребности в некоторых товарах, требовал от своего филиала их обязательной поставки. Так, например, в 1 182 г. генеральный капитул госпитальеров распорядился, чтобы приор Франции и приор Сен-Жиля прислали по 100 тюков хлопка каждый для пошива одеял. Антиохия обязывалась прислать 2 тысячи локтей хлопковых тканей; приоры Италии, а также Пизы и Венеции – 2 тысячи локтей фланели различного цвета; Константинополь – 200 тюков войлока; сахар поставлялся с плантаций ордена в Триполи и Тиверии. Сопутствующие пересылке расходы должны были оплачиваться из местных доходов или собранных пожертвований. Кроме того, орден Святого Иоанна имел свои корабли для транспортировки товаров из Европы в Святую землю. Иногда они конкурировали с приморскими городами в области перевозок груза и пилигримов, тем самым создавая новые источники доходов.

То же самое можно было сказать и о тамплиерах. Не говоря уже о том, что они владели значительной недвижимостью, тамплиеры также стали крупнейшими банкирами своего времени. Их филиалы были разбросаны по всей Европе, и они достаточно быстро находили источник финансирования в высших сферах. Вклады, трансферты, обмен валюты, кредитные операции и предоставление ссуд, то есть вся политика в сфере финансов была явным выражением обличаемого христианами ростовщичества. В XIII в. тамплиеры получили известность в качестве финансовых советников западноевропейских монархов; эту роль они уже давно играли при папском дворе. Их экономическая деятельность охватывала всю Западную Европу, и они контролировали всю торговлю Европы с Левантом. Одновременно храмовники и госпитальеры ссужали деньгами правителей крестоносцев. Не были исключением случаи, когда ордена становились землевладельцами и даже феодальными правителями, когда местная знать не могла выплатить закладные платежи. Тем не менее ордена в Святой земле, казалось, были снисходительными кредиторами.

Существовала глубокая пропасть между официальными заявлениями и реальным положением дел. Те, кто называл себя «хранителями и рабами нашего Господа, защитника бедняков» или «нищенствующими воинами Христовыми и Храма Соломона», в повседневной жизни были землевладельцами, правителями провинций и банкирами. Это вовсе не значит, что ордена всего лишь прикрывали свои земные дела покровом святости. Часть доходов патримония ордена госпитальеров (responciones) шли на попечение о бедных и больных, и лишь впоследствии они стали поступать в казну ордена. Военно-монашеские ордена не смогли не принять манеру поведения, принятую в общинах, в которой давались личные, а не коллективные обеты жить в бедности. Это явление коснулось даже нищенствующих орденов и всех сочувствовавших им приверженцев-идеалистов. Это не наша задача давать оценку алчности и богатству военных орденов; нам важно знать, как они использовали доставшиеся им ресурсы в соответствии с декларируемыми ими идеалами.

Вряд ли можно оспаривать их вклад в попечение о больных и защиту королевства. Госпиталь иоаннитов в Иерусалиме содержал 2 тысячи больных, ежедневно обеспечивая их едой, одеждой и собранной в Иерусалиме и Акре милостыней, что глубоко поражало христианских и еврейских пилигримов, обычно склонных к выискиванию недостатков. Ничего подобного не было в их родной Европе, несмотря на то что Византийская империя и мусульманские учреждения могли привести примеры для сравнения.

Начиная с 1130 г. и вплоть до падения королевства едва ли хоть одна военная экспедиция обходилась без участия духовно-рыцарских орденов. Их храбрость вошла в поговорку, что было, впрочем, характерно для любого класса воинов. Рыцари ордена отличались от обычных воинов-дворян своим обетом послушания и дисциплиной. Каждый писаный и неписаный закон феодализма и рыцарства рассматривал оставление рыцарем своего господина во время битвы как ужасное и непростительное преступление. Но стратегия и тактика зависели от дисциплины и послушания ордену, а эти требования никогда не воспринимались серьезно в феодальных армиях, воины которых отличались крайним своеволием. Каждая битва распадалась на ряд конных поединков, когда рыцарь один на один сражался со своим соперником. Только самая жесткая дисциплина и безоговорочное следование приказам делали из армии серьезного противника мусульманскому войску. К тому же военной подготовкой занимались каждый день, и потому воины стали хранителями воинских традиций и ценного боевого опыта. Ни одно европейское войско не могло обойтись без советов орденов. Они хорошо знали Восток и врага-мусульманина со всеми его слабостями и сильными сторонами.

Постепенно на протяжении XII–XIII вв. храмовники, госпитальеры и тевтонские рыцари стали бастионом католического владычества на Востоке со своими мощнейшими замками на границе и внутри страны. Когда под давлением мусульман границы переместились на запад, многие замки, прежде располагавшиеся во внутренних районах страны, стали пограничными твердынями, а затем и крепостные стены городов побережья стали последними границами королевства, духовно-рыцарские ордена держали последнюю оборону.

Примечательно, что первыми начали нести гарнизонную службу не тамплиеры, но госпитальеры. Еще в 1137 г. орден Святого Иоанна получил от короля Иерусалима Фулька замок Бейт-Джибрин (Гибеллин). В 1152 г. Газа была передана тамплиерам, и на них легла обязанность защищать границу с Египтом и ее главную крепость Аскалон. Пять лет спустя в 1157 г. госпитальеры вновь участвовали в обороне обреченных на скорую сдачу крепостей Банияс и Шательнёф на дамасской границе. До 1160 г. орден Святого Иоанна приобрел 7 или 8 замков; затем в этом году он получил еще 11 или 12 замков и приобрел права над 6 замками. В 1180 г. орден владел 25 замками, а в 1244 г. – 29 замками. Также орден Святого Иоанна имел 56 крепостей в Палестине и Сирии. У тамплиеров никогда не было столько замков и крепостей на Востоке, а у рыцарей Тевтонского ордена, которые пришли позже всех, их было еще меньше. Общее число замков, в которых ордена имели свои гарнизоны, превышало число замков любого правителя, не исключая короля. Есть своя правда в словах царя Армении Тороса, посетившего Латинское королевство в середине XII в. «Когда я приехал в вашу страну, – сказал он иерусалимскому королю, – и задал вопрос, чьи это замки, мне ответили, что эти принадлежат храму, другие – госпитальерам, а третьи – аббатству на горе Сион. Поэтому я не мог найти замка или города, которые принадлежали бы вам, за исключением трех замков. Все остальные принадлежат различным религиозным орденам».

В XII в. передаваемые орденам замки были обычно королевскими, но некоторые дворяне, которые не имели возможности содержать свои замки, были готовы владеть ими совместно с военными орденами. Ситуация обострилась в XIII в., когда потеря восточной части страны после Хаттина поставила палестинскую знать в тяжелое положение. Ибелинам приходилось тратить доходы от Кипра на то, чтобы только удержать свои владения в королевстве. Выход был один – передать все замки и даже города военным орденам. В 1260 г. госпитальеры получили Арсуф, а тамплиеры в 1278 г. – Бейрут и Сидон. Вместе с замками и городами орденам часто отходили земельные владения баронов.

Бедность королевства была основной причиной того, что в XIII в. все недавно возведенные крепости принадлежали не королю и знати, а военным орденам. Так, один из самых больших замков на латинском Востоке Шато-Пелерин (Атлит, 1218), так же как и замок Сафет (строительство начато в 1240 г.), был передан тамплиерам, а Монфор (немецкое название Штаркенберг, арабское – Кальат-Курейн) – тевтонским рыцарям. Когда в середине XIII в. гора Фавор получила статус марки, госпитальеры взяли ее под свою защиту.

Несмотря на решающую роль духовно-рыцарских орденов в Латинском королевстве, они никогда не достигли на юге того положения, какого они добились на севере, в графстве Триполи и Антиохийском княжестве. В 1144 г. орден Святого Иоанна получил от Раймунда II большую территорию на границе с графством Триполи. Позднее здесь был построен огромный замок Крак-де-Шевалье (Хисн-аль-Акрад – «Замок курдов»). В 1168 г. правитель Антиохии Боэмунд III поручил охрану своей восточной марки с Апамеей (Фамиях, с 1 149 г. в руках мусульман) ордену Святого Иоанна. Обе территории, несмотря на присущие каждой свои особенности, имели одну общую черту. За орденом признавались не только права главного владетеля графства и княжества, но и права независимого административного образования в составе свободной федерации. В обоих случаях орден был признан сеньором на своих землях, и ему разрешалось не только проводить независимую внешнюю политику в отношении его мусульманских соседей, но и князь и граф соглашались следовать советам госпитальеров при проведении своей собственной политики. В случае Антиохии госпитальеры были не намерены придерживаться договоров, заключенных князем без их согласия!

Ни один из духовно-рыцарских орденов не добился подобного независимого положения в Латинском королевстве. Причина, возможно, была в том, что в XII в. королевство находилось в более безопасном положении, чем их северные соседи. Защиту территории королевства обеспечивали замки Трансиордании и узкая полоса укреплений вокруг Газы. К тому же пустыня уменьшала опасность внезапного нападения, что позволяло королевским и сеньориальным гарнизонам своевременно подготовиться к обороне замков. Не следует также забывать о том, что короли Иерусалима пользовались большим авторитетом, чем правители-крестоносцы севера, и создание квазинезависимого государства в Святой земле было психологически менее вероятным делом.

Но какова бы ни была причина, военные ордена не добились независимого положения и даже тех привилегий, что имели венецианцы в Тире. Нет никаких доказательств, что ордена были суверенными сеньорами даже в пределах собственных кварталов. В Иерусалиме относительно большая территория в христианском квартале, напротив южного входа в храм Гроба Господня, принадлежала госпитальерам. Теперь на этом месте расположена площадь Муристан, на которой на рубеже веков возник базар. Однако нет свидетельств того, что жители квартала находились в юрисдикции госпитальеров. Такое же положение было и в квартале тамплиеров, где располагались мечети Омара и Аль-Акса. В отличие от них патриарх Иерусалима имел право юрисдикции над своим кварталом. В Акре три обширных квартала в старом городе и квартал в новом пригороде Монмусар принадлежали большим военным орденам. В XIII в. Монмусар был обнесен крепостными стенами и преобразован в самоуправляемый район. Нам ничего не известно об их юрисдикции. Можно только предположить, что лишь члены ордена и близкие родственники имели право проживать в этих кварталах. Вопрос о том, к какой юрисдикции относились все обитатели кварталов, никогда не поднимался. Достаточно было знать, что члены ордена находились в его юрисдикции.

С другой стороны, известно, что орден в качестве сеньора имел в своей юрисдикции свои владения в сельских районах. В его юрисдикцию входили также горожане, проживавшие в деревнях и городах, приобретенных орденом. Об этом известно по нескольким свидетельствам, касающимся Бейт-Джибрина и Арсуфа (последний был в юрисдикции феодала) в переходном периоде.

Приобретение маноров и сеньорий порождало ряд военных и юридических проблем. Если сеньория приобреталась орденом, то оговаривалось, что новый сеньор должен организовывать воинский призыв на службу короне. Это могло означать, что орден должен был снарядить определенное число рыцарей. В одних случаях этим занимались бывшие потомственные вассалы, в других – сам орден.

Юридический аспект владения орденской собственностью был более важен. Появление нового собственника сеньории означало, что прежний главный владелец лена покидал королевский совет и терял членство в Верхней палате. Означало ли это, что орден занимал его место и становился формальным главным владельцем на службе короны? Насколько нам известно, об этом речь не шла. Ордена никогда не становились вассалами короны. Даже когда в Арсуфе формально было оговорено, что орден Святого Иоанна принимает на себя исполнение обязанностей прежнего сеньора, служившего короне, служба в охране короля (service de corps) недвусмысленно исключалась. Невозможно даже доказать, что великие магистры ордена участвовали в церемонии оммажа, когда вступали во владение леном, хотя инвеститура обязательно имела место и могла даваться торжественная клятва в верности. Ордена не были, в привычном смысле слова, вассалами короны, и их великие магистры не были «людьми короля».

Даже древняя клятва послушания, однажды данная патриарху Иерусалимскому тамплиерами, была временно отменена, и рыцари орденов не приносили специальной присяги королю. Не существовало ни юридических, ни формальных связей между государством и орденом. Но не следует думать, что между ними никогда не возникало напряженности в отношениях. Военные ордена внесли большой вклад в развитие королевства; их особое положение только подчеркивало одну из характерных особенностей королевства – его свободную форму организации и наличие параллельных учреждений, никогда не объединявшихся в единое целое.

Особенно ярко выделяется позиция двух больших орденов госпитальеров и тамплиеров при сравнении с третьим духовно-рыцарским орденом, созданным в Святой земле, – Тевтонским орденом (орден дома Святой Марии Тевтонской в Иерусалиме).

Первая попытка создания Тевтонского ордена была предпринята во время 1-го Крестового похода; немецкое языковое и культурное меньшинство не желало быть поглощенным доминировавшей французской культурой завоевателей.

Тевтонский орден был основан и официально признан незадолго до 3-го Крестового похода. Сам орден распространил о своем происхождении благочестивую легенду, согласно которой уже в первой половине XII в. тевтонские рыцари были тесно связаны с больницей в Иерусалиме, основанной франками германского происхождения. Вероятно, строительство для их нужд больницы, монастырской гостиницы и часовни относится ко времени правления Балдуина I (умер в 1 1 18 г.). Такие постройки возводили для своих соотечественников не только франки. Например, венгерский странноприимный дом существовал в Иерусалиме в то же самое время, не говоря уже о приюте для восточных христиан; на характер этого заведения и его клиентуру влиял местный язык и обычаи.

Новая монастырская гостиница обслуживала в основном пилигримов из Центральной и Восточной Европы, которые не говорили по-французски, на универсальном языке города. Взаимоотношения его с орденом Святого Иоанна не совсем ясны.

Большой орден госпитальеров мог оказать помощь этому заведению, а возможно, что оно само попросило об этом. Были созданы, вероятно, отдельные филиалы, если признать подлинность письма 1143 г. папы Целестина II, в котором упоминается попытка германского учреждения заявить о своей независимости. Папа даровал ограниченную автономию, поставив во главе их отдельного приора, действовавшего в рамках старого ордена.

Немецкие постройки в Иерусалиме размещались на одной из улиц, что вели через юго-восточные ворота города на горе Сион к эспланаде Храма, расположенной ниже армянского квартала. Во время правления мамлюков этот квартал стал еврейским. Раскопки 1968 г. руин выявили здесь остатки небольшой романской церкви, которая может быть идентифицирована как церковь Святой Марии Тевтонского ордена. Немецкие пилигримы свидетельствовали о бедности церкви, которой оставалось надеяться только на их личную помощь; притока мигрантов из Германии не было, их переселение так и не было организовано.

Трудно предположить, какова была бы дальнейшая судьба немецкого учреждения, но битва при Хаттине и последующий захват святого города Салах ад-Дином положил конец его существованию. Однако в немецком госпитале действительно была острая потребность, особенно во время 3-го Крестового похода. Несмотря на то что император Фридрих I Барбаросса погиб (утонул в реке) в 1190 г., еще до осады Акры, значительные отряды крестоносцев под началом германских князей высадились в городском заливе. Потребность в больнице для немецкоговорящих солдат была явной. Согласно старой чтимой традиции полевой госпиталь был построен крестоносцами из Бремена и Любека, материалом для него послужили корабельные доски и паруса. Покровительство немецких князей, особенно Фридриха Швабского, и его брата, короля Генриха VI, поддержка папы Климента III (1 191) и дарование новых привилегий Целестином III (1196) способствовали быстрому строительству. Годом позже, когда в Святую землю прибыл большой отряд немецких воинов и напрасно ожидал Генриха VI, он был преобразован в полноправный духовно-рыцарский орден. Имеется описание этого события в ранней орденской хронике, в так называемом «Повествовании о происхождении Тевтонского ордена»: «Многие германские князья (пишет хронист) считали делом нужным и благородным даровать вышеупомянутому госпиталю устав тамплиеров. Ради этой цели германские прелаты, князья и знать собрались в доме тамплиеров в Акре и пригласили для участия в столь важном собрании прелатов и феодалов Святой земли. Все собравшиеся пришли к единодушному мнению, что для ухода за бедняками и больными в заведении должен быть принят устав Ордена Св. Иоанна Иерусалимского, каковой и был ранее. Что же касается духовенства, рыцарей и другой монашеской братии, то они согласились, что для них предпочтительнее следовать уставу Ордена тамплиеров… После того как это решение было принято, прелаты и храмовники представили всем новое монашеское братство с уставом Ордена тамплиеров, и тогда они избрали настоятелем брата Генриха из рода Вальпотенов… Великий магистр Ордена тамплиеров вручил ему устав рыцарей Храма, по которому отныне должна была жить монашеская община».

В феврале 1199 г. папа Иннокентий III преподал новому духовно-рыцарскому ордену свое благословение.

Вопрос, существовала ли какая-либо связь нового ордена с немецким учреждением в Иерусалиме, был предметом жарких дискуссий. Кроме многочисленных доводов об отсутствии каких-либо контактов между ними еще до образования ордена, можно привести один любопытный факт. В документах крестоносцев более чем на протяжении 20 лет орден в связи с Иерусалимом не упоминался. Только в 1220 г., спустя не один десяток лет после образования духовно-рыцарского ордена, нам встречается наименование «Госпиталь Святой Марии Тевтонского дома в Иерусалиме». Вплоть до этой даты название дается разное: «Госпиталь алеманов, что в Акре», «Дом тевтонского госпиталя», «Церковь алеманов, что в Акре», «Дом алеманов в Акре». Отныне имя Иерусалима никогда не исчезнет из его титула. В 1229 г. великий магистр нового ордена Герман фон Зальца, один из выдающихся людей своего времени, получил от императора Фридриха II в свое владение собственность немецкого учреждения в Иерусалиме. Связать имя этого славного в Иерусалиме учреждения с новым орденом было естественным шагом, так что можно только удивляться тому, почему этого не было сделано ранее. В 1220 г. поколение, пережившее катастрофу Хаттина, уже уходило, а вместе с ним ушла и память о тех событиях.

Орден развивался довольно быстро, потому что с начала XIII в. церковь регулярно даровала орденам различные привилегии. Однако тевтонские рыцари не пошли по стопам своих предшественников. Несмотря на то что недвижимость, приобретенная ими, была разбросана по всей Европе, продолжала сохраняться изначальная связь с Германией. Это привело к тому, что орден формировался как инструмент германской экспансии для проникновения в земли его славянских соседей. В каком-то смысле эволюция Тевтонского ордена может рассматриваться как воплощение в жизнь скрытых устремлений его рыцарей, что характерно для всех военных орденов. Тамплиеры и госпитальеры начинали свою деятельность в северных княжествах крестоносцев с создания полунезависимых государств в Антиохии и Триполи. В отсутствие возможности стать независимыми правителями Испании тамплиеры некоторое время носились с идеей стать правителями Кипра. В 1211 г. тевтонские рыцари попытались создать независимое государство в Бургенланде в Венгрии. После первоначального успеха они были изгнаны в 1225 г. местными аристократами во главе с королем. Шесть лет спустя (1231) польский князь Конрад Мазовецкий пригласил тевтонских рыцарей в северные земли Польши и на берегах Балтики было основано государство ордена, будущая Пруссия.

То, что подобные устремления не были чужды духовно-рыцарским орденам, даже на Востоке, доказывается примерами графства Триполи, княжества Антиохия и Кипра. Если результаты не были впечатляющими, то причиной этого были политические обстоятельства, а не отсутствие воли. Каким бы образом ни складывалась ситуация, вступила в игру присущая событиям динамика, которая нашла выражение в создании независимого государства. Тамплиеры не достигли этой стадии, потому что дальнейшее развитие их ордена было прервано коварными планами французского короля Филиппа Красивого (1268–1314, король Франции с 1285 г.).

Несмотря на признание и принятие уставов ордена тамплиеров и госпитальеров, орден тевтонских рыцарей развивался относительно медленно. Владения этого ордена были значительными, но их нельзя было сравнить с собственностью более старых орденов. Даже его основной замок Монфор, хотя и живописный, выглядел бледно в сравнении с такими гигантами, как Шато-Пелерин и Сафет, принадлежавшими тамплиерам. Причиной подобного замедленного развития, возможно, были небольшие размеры королевства в XIII в. Даже отвоеванные крестоносцами земли, такие как Галилея, оставались в их власти всего на протяжении жизни одного поколения. Более того, эти земли не были ничейными. Их первые владельцы, включая старые военные ордена, имели вполне обоснованные претензии. Это всего лишь часть ответа на вопрос, и вторая причина становится ясной после ознакомления с описью движимого и недвижимого имущества ордена. Всем очевиден факт, если проводить сравнение ордена с тамплиерами и госпитальерами, что новый орден не пользовался популярностью в королевстве. Почти все его земельные владения были куплены, и лишь малая их часть была получена в дар. Здесь и там мы сталкиваемся с королевскими дарениями, но в основном это касается городской собственности. Если речь идет о деревнях и пахотной земле, то это прежде всего результат купли. Почти все 60 деревень, принадлежавшие ордену, были куплены за наличные деньги, и даже было выплачено отступное королю Иерусалима. Более того, средства ордена составлялись не из его доходов в королевстве, но поступали в основном от пилигримов из Германии или из денежных сборов германских земель. Суммы были довольно значительными, и можно было подумать, что рыцари Тевтонского ордена получают адекватную их положению поддержку, хотя и из очень небольшого по площади района Европы. Папство часто выступало в их поддержку, иногда даже придавая преувеличенное значение предприятию тевтонов, как в случае с Монфором. Император Священной Римской империи Генрих VI и в еще большей степени его сын император Фридрих II Гогенштауфен оказывали постоянную поддержку тевтонским рыцарям, но нельзя было сказать, что императоры были сторонниками идеи христианской империи. Вмешательство их было прежде всего обусловлено тем, что, будучи королями Германии, они представляли в первую очередь ее интересы. Было чистой случайностью, что папа Иннокентий организовал в своих интересах брак Фридриха с Констанцией Арагонской (вдовой короля Венгрии Имре, которая была старше Фридриха на 15 лет), в результате которого королю в качестве приданого жены досталось Иерусалимское королевство. Став королем Иерусалима, он сделал щедрые пожертвования тевтонским рыцарям, но, находясь под его покровительством, они также стали проводниками политики германизации и насаждения христианства по побережью Балтийского моря.

Несмотря на то что рыцари Тевтонского ордена рано утвердились в Пруссии, они не оставили Святую землю вплоть до окончательного падения королевства. Мы находим много примеров активного участия ордена во всех основных военных и политических событиях XIII в. Менее многочисленные и более бедные, чем их товарищи по оружию, тевтонские рыцари никогда не играли важной роли в истории королевства. Они никогда не вмешивались в его внутреннюю политику, в решение стратегических задач и аристократические интриги, как это делали тамплиеры и госпитальеры.

Эту позднюю поросль духовно-рыцарских орденов можно сравнить с итальянскими коммунами, пока тем еще удавалось сохранять свою культурную и языковую идентичность. Здесь заканчивается все их внешнее сходство, потому что у итальянских купцов так и не сложился свой идеал, и их связанная присягой организация не старалась поставить перед собой иные цели, кроме чисто коммерческих, так и не выйдя за рамки привычных коммун. Действия тевтонских рыцарей представляли собой попытку культурного меньшинства выжить в условиях его интеграции в действующий механизм государства и общества. Их поражение доказывало, что понятие плюралистического общества входило в явное противоречие со средневековой реальностью и что даже в колониальном государстве, выражением которого по определению было средневековое христианское общество, они не могли найти своего места. Общий религиозный знаменатель не был достаточно сильным, чтобы их общность могла интегрироваться, хотя их и принимали безоговорочно, но они представляли собой чужеродный элемент.

Подражая большим духовно-рыцарским орденам, по всей Святой земле в XII–XIII вв. основывались менее важные религиозные ордена и братства. Их военное и политическое значение было ничтожным, но они представляют интерес как выражение тех же самых общественных и духовных запросов, которые дали начало большим орденам.

Самым известным среди малых орденов был орден Святого Лазаря Иерусалимского. Мы полагаем, что он был основан в Иерусалиме в 20-х годах XII в., хотя первые привилегии датируются 1 130–1 145 гг. Основным направлением деятельности ордена был уход за самыми отверженными в обществе людьми – прокаженными. Их основным учреждением был «Дом для прокаженных» (Domus leprosorum) в северной стене Иерусалима, вблизи небольшой потерны, которой они дали свое имя. В Средневековье проказа не поддавалась излечению, и целью ордена было обеспечить изоляцию больных от общества. На орденской печати было изображение прокаженного, лицо которого было обезображено болезнью; на больном была туника с открытым воротом, голову покрывал чепец. Одну руку он прячет под туникой, в другой – колотушка. Когда они покидали свое убежище, они были обязаны предупреждать людей о своем присутствии, громко стуча колотушкой.

В «Доме для прокаженных» вскоре начали действовать своя церковь и монастырь (1142), а в середине столетия (1147) появилось Братство прокаженных Иерусалима. Немного позже (1155) у них уже был свой магистр. Братство имело дома в Тиверии и Аскалоне, позже в Акре, а возможно, и в Кесарии, а также в Бейруте. Видимо, к середине XII в. это больничное заведение превратилось в духовно-рыцарский орден с соответствующими правилами. Утверждают, что магистр ордена должен был быть сам болен проказой, подобно своим братьям по оружию. Мы знаем об участии больных проказой братьев совместно с большими военными орденами в роковой битве при Форбии (Хирибийя) в 1244 г., где они понесли тяжелейшие потери. В Акре, новой столице королевства, орден имел свою Башню Святого Лазаря в северном пригороде Монсумаре и отвечал за ее оборону. Дом ордена располагался вблизи моря, на северной оконечности города, а вблизи кафедрального собора был образован женский монастырь для ухода за прокаженными. В 1253 г. орден предпринял неудачный набег на мусульман в Рамле, и только своевременное вмешательство Святого Людовика IX спасло орден от полного разгрома.

Другие ордена менее известны. Это орден Святой Троицы, орден меча (Militia Spatae), орден Святого Духа (Militia Sancti Spiritus), орден рыцарей Святого Лаврентия (Sanctus Laurentius de Militibus). Все они участвовали в обороне Акры во время ее последней осады в 1291 г. Орден Святого Духа был, вероятно, образован на основе братства с тем же названием, а затем был преобразован в военный орден. Орден рыцарей Святого Лаврентия или Сан-Лоренцо был, по-видимому, орденом рыцарей из Генуи, патроном которой был святой Лаврентий. В этом случае мы можем провести параллели с орденом тевтонских рыцарей, английским орденом Святого Фомы Кентерберийского и испанским орденом Святого Иакова. Эти ордена имели свои больницы и кладбища, но не приобрели известность.

Духовно-рыцарские ордена были заинтересованы прежде всего в поддержании присутствия крестоносцев на Востоке. Их в большей степени, чем итальянские коммуны, беспокоило положение в Святой земле, которой они щедро жертвовали жизни и деньги. После того как первоначальный порыв завоевателей в первой четверти XII в. угас, на Святую землю начали смотреть с чисто коммерческой точки зрения, чему способствовала и политическая ситуация. Главные административные органы общин находились в Европе; духовенство прибыло из родной страны, и местные церкви подчинялись кафедральным соборам метрополии. Напротив, все церковные коллегии и епархии военных орденов в христианской Европе подчинялись генеральному капитулу в Святой земле. Нет ничего более убедительного, чем лексика орденских документов, в которой нашли свое отражение взгляды крестоносцев. Так, если под словом Outremer (заморские владения) во всех странах в XII–XIII вв. понимали Святую землю, то в орденских уставах так называли Европу. Это свидетельствует о том, что главным в их идеологии был Иерусалим.

Духовно-рыцарские ордена помогали мобилизовать материальные и людские ресурсы Европы для освоения католического Востока, реализуя на практике папские призывы к крестовым походам, вводя церковное обычное и чрезвычайное налогообложение. Интернациональный статус орденов был отражением их военного братства и универсальной природы христианства. Если Латинское королевство образовалось в результате объединенных усилий Европы, а крестовые походы были формальным продолжением этих усилий, то военные ордена обеспечивали постоянное присутствие на завоеванных землях сопутствовавшей им идеологии.

Несмотря на то что для поддержания этой идеологии были созданы необходимые социальные институты, она не устояла под давлением времени и общества. Следование первоначальным идеалам благотворительности и необходимость вести оборонительную войну рассматривались как двойственная задача всего ордена, представлявшего собой группу людей благородного происхождения, но не каждого его члена. Таким образом, ордена адаптировались к социальной структуре общества и его социальной стратификации. Ежедневный уход за больными стал обязанностью рядовых членов ордена, а военным ремеслом занимались рыцари благородного происхождения. Оборонительная война прошла через все этапы благочестивых намерений. Ордена действительно защищали веру и королевство, но, как и в наши дни, защита не может сводиться только к обороне, когда на границе напряженное положение, а страна находится в постоянной осаде.

Все полководцы духовно-рыцарских орденов в Святой земле без исключения не принадлежали к высшей европейской аристократии, хотя и принадлежали к знати. Это вполне соответствует тому, что мы знаем о первоначальном этапе формирования знати в среде крестоносцев. Военные ордена давали возможность карьеры для отпрысков неродовитого европейского рыцарства и тем самым становились инструментом социальной мобильности. Конечно, возможности были ограничены из-за обета безбрачия, когда не могли сложиться новые династии. Подобно тому как это происходило в монашеских орденах, рядовой никому не известный монах мог подняться до высших постов ордена.

Удивителен и не менее значим факт отсутствия в высших слоях орденов представителей местной знати. Казалось, важные руководящие должности, которые занимали носители рыцарских идеалов, должны были привлекать местных знатных крестоносцев. Но представители последних, как ни странно, не занимали высших постов. Единственным исключением являлись великий магистр ордена тамплиеров Филипп де Милли (1169) и великий магистр ордена Святого Иоанна Гарнье из Наблуса (1190). На основании этого мы можем заключить, что духовно-рыцарские ордена, несмотря на все их достоинства, были чужеземцами в глазах местной аристократии. Слава и сила ордена, его рыцарский кодекс поведения были достаточным поводом для представителей местной знати пополнить его ряды. Но все эти факторы были недостаточно действенны для того, чтобы они могли искренне принять его правила, рассматривать службу в ордене как призвание и возможность занять место в его руководстве.

Следствием этого феномена было неучастие духовно-рыцарских орденов в местной политике, за одним исключением. Великий магистр ордена тамплиеров Жерар де Ридфор страстно ненавидел графа Триполи Раймунда. Их интересы лежали в области международной политики, где они представляли противоположные интересы; во внутренней политике они выступали скорее посредниками и находились в скрытой оппозиции к местной аристократии, раздираемой войной партий. В отсутствие семейных связей с правящим классом, в условиях, когда такие отношения были одним из основных факторов власти в государстве и обществе, они оставались вне различных группировок аристократии в стане крестоносцев.

Глава 15 Фортификационные сооружения и военное искусство

Вплоть до восстановления Израиля в трехтысячелетней истории Палестины нет такого периода, в котором небывалое строительство могло бы сравниться с масштабом сооружений в Латинском королевстве. Все военные учреждения крестоносцев основывались на двух факторах: оборонительных сооружениях, являвшихся статическим элементом обороны, и армии, обеспечивавшей тактическую мобильность. Военная архитектура крестоносцев, возможно, одно из наиболее впечатляющих их достижений на Востоке и наглядное проявление европейского гения. В деле строительства оборонительных сооружений был преодолен традиционный подход (с отрицанием местных традиций). Крестоносцы доказали свою готовность учиться у византийцев и мусульман.

Фортификационные сооружения крестоносцев не могут считаться только чистой областью архитектуры, ни рассматриваться с точки зрения военного дела. Их функции выходили далеко за рамки требований, предъявляемых к обороне. С самого начала эти замки не только защищали границы и осуществляли управление страной, но и становились административными центрами новой власти. Все это было отражением европейской традиции накануне начала крестовых походов. Замки становились административными центрами в тяжелое время после распада империи Каролингов.

Однако причиной тяжелого положения, в котором оказались замки крестоносцев, игравших ведущую роль в системе обороны и управления, был не распад центрального правительства, а латентная война и необходимость управлять враждебным населением. Провал политики властей обеспечить заселение новых земель поставил европейцев в положение явного меньшинства, и замки стали наглядным символом присутствия крестоносцев в Святой земле. Потребности фортификации в условиях малочисленности населения привели к необходимости не только строительства крепостей, но и оборонительных сооружений в городах и деревнях, и также для защиты церквей и монастырей.

Обеспечение военной безопасности было основной задачей франков. Составлявшие меньшинство в начальный период завоевания, крестоносцы так и остались меньшинством на протяжении 200 лет своего господства. Поэтому вопросам безопасности Латинское королевство уделяло основное внимание. Еще одним важным аспектом внутренней политики был характер расселения франков. Как всегда бывает с меньшинствами, франки селились в одних и тех же местах, что ослабляло возможности их обороны. Подавляющее большинство франкского населения жило в сильно укрепленных городах и замках. Даже в деревнях, в сельской местности, они строили укрепления.

Во времена крестовых походов в Палестине были укрепленные города; почти все они располагались на побережье, и совсем немного замков было во внутренних областях. Крестоносцы воспользовались имевшимися укреплениями, но их было недостаточно, и поэтому они поставили перед собой сложнейшую задачу строительства новых оборонительных сооружений, чтобы сделать свое королевство неприступным. В стране, постоянно испытывавшей нехватку рабочих рук, каменные стены должны были заменить воинов в деле ее защиты. Из примерно 1200 населенных мест Палестины крестоносцы укрепили не меньше сотни.

Фортификационные сооружения

Геополитическое значение

У крестоносцев не существовало предварительно разработанного генерального плана по строительству оборонительных сооружений. Крепости строили по мере того, как войска продвигались во внутренние районы страны, и лишь впоследствии они стали обозначать ее границы, стражами которых они были. Замки строили и города укрепляли в ответ на сиюминутные вызовы. Так, например, замки и укрепленные поселения возникли во второй четверти XII в. вокруг египетского аванпоста Аскалон, целью их было блокировать этот город. Это помешало египтянам проникнуть в удерживаемый крестоносцами коридор, протягивавшийся от Хеврона через Вифлеем, Иерусалим и Латрун (Торон-де-Шевалье) вплоть до Рамлы и Яффы. Три замка закрывали дорогу на восток и север: Ибелин (древний Ябнех), Бланшгард (Тель-эль-Сафи) и Джибелин (Бейт-Джибрин). Восстановленный и укрепленный древний филистимлянский город Газа (1149–1150) отрезал на суше Аскалон от Египта. Подобная ситуация в северной части королевства вызвала к жизни цепочку крепостей вокруг Тира, находившегося в руках мусульман. Небольшие крепости Шательнёф (1106–1107, Хунин), Торон (Тибнин) и Касл-Гумберт (1 123, Ахзив) окружали город с востока и юга.

Другие замки отмечали путь крестоносцев, устанавливавших свою власть на завоеванной территории. Так, были построены два больших замка Монреаль (1 1 15, Шаубак) и Керак (1142, библейский Кир-Моав) на отрезке дороги, по которой шли участники хаджа (Дарб-аль-Хадж) в Мекку и Медину. Крестоносцы углубились здесь в Моав, дошли до Акабы (захвачена около 1 1 16 г.) на побережье Красного моря и оказались на подступах к Хиджазу. Три большие твердыни на обширных пустынных пространствах могли с тем или иным успехом контролировать движение караванов, которые зависели от мест, в которых была вода, так необходимая для людей и животных, и отражать набеги бедуинов, хотя и не так эффективно. Однако они вряд ли могли воспрепятствовать вторжению регулярной армии, не важно какой – египетской или дамасской. Для укрепления своей власти крестоносцы продолжали строительство небольших крепостей вдоль главного пути. В итоге с севера на юг протянулась цепочка из семи замков. Керак располагался на вершине холма, господствовавшего над окружающим плато, и его световые сигналы видели в Иерусалиме. Тафиле находился в 25 милях к югу; затем на расстоянии 22 миль от него возвышался Монреаль; еще через 15 миль были Хурмуз и Села; и в 60 милях от Акабы – Во-Муаз (Наби-Муса или Аль-Уайра). Несмотря на то что этот район был слишком большой, чтобы его можно было эффективно контролировать и защищать, продвижение вражеских войск затрудняла нехватка воды и редкое население. Тем самым пограничные крепости были значительным препятствием для неприятеля.

Наряду с необходимостью укрепить юго-восточную границу королевства та же самая задача стояла перед крестоносцами и на севере. Тем более что основные силы мусульман были сосредоточены под Дамаском, и о вторжении сирийцев в районы юго-востока не было и речи, а основной противник, Египет, находился на расстоянии почти двухнедельного перехода через Синайскую пустыню и Моав. Как ни удивительно, восточный район от истоков Иордана до южной оконечности Мертвого моря был практически не защищен. Это пример прямой и видимой связи между политическими интересами и вопросами обороны. На начальном этапе существования королевства, вслед за бесконечными нападениями на границе с Дамаском, было достигнуто известное соглашение (формально действовавшее с 1108 г.) между Иерусалимом крестоносцев и мусульманским Дамаском, в результате которого в этом районе возник некий кондоминиум. Хотя соглашение иногда нарушали как мусульмане, так и христиане, тем не менее, как это ни удивительно, соглашение оставалось в силе почти до Хаттина. Соответственно, ни одна сторона не предпринимала попыток проникнуть на эту территорию и возвести там укрепления. Крестоносцы, правда, пытались обойти это соглашение и вынашивали идею создания независимого мусульманского эмирата в Босре (Бусра-эш-Шам) и Салхаде к востоку от истока реки Ярмук (Эль-Ярмук). Это было бы некое буферное государство на юго-восточном фланге Дамаска. Но это предприятие закончилось провалом (1147). Другие попытки создать плацдарм на стратегических направлениях для обеспечения своего господства в этом районе были столь же безуспешны. Дара на Ярмуке некоторое время находился в руках крестоносцев, но это продолжалось недолго (1118–1129), и только название, данное ими, Сите Бернар д’Этан (по имени жителя из Этана под Парижем), сохранило память об этом кратком периоде. Что-то подобное было и в Джераше (античная Гераса, библейский Галаад, арабский Джебель-Ауф), который крестоносцы захватили в 1119 г. В их хронике отмечено, что город был разрушен после его захвата, потому что у христиан не было достаточно людей, чтобы удерживать удаленный от их основных центров район. Основная слабая сторона крестоносцев была заключена в нехватке рабочих рук, и потому крепости в этом районе удавалось удерживать только в течение непродолжительного времени.

Самый мощный бастион крестоносцев против Дамаска был укрепленный город Банияс. Снабжаемый водой из Иордана, он главенствовал над основной дорогой из Дамаска на восточном фланге и южными отрогами горы Хермон. Далее к югу лежала небольшая крепость крестоносцев Каср-Бардавиль, или «замок Балдуина», вблизи деревни Эль-Аль. Это место лежало на пути частых вторжений из Дамаска. Как правило, сборный пункт войск располагался к югу от Дамаска, у истока Рас Аль-Ма. Далее войска двигались к Хисфину и Фику, расположенным на возвышенном плато Голан (Аль-Савади), и к долине Аль-Батиха на восточном берегу Тивериадского озера. Другое достойное упоминания место – скальная крепость Хабис-Джалдак вблизи реки Ярмук и равнина Майдан (вблизи Музейриба). Их судьба была подобна судьбам других крепостей в этих землях.

При взгляде на карту королевства крестоносцев может создаться впечатление, что 10 крепостей от горы Хермон до Акабы играли роль внешней линии обороны. Как уже говорилось, их строительство было вызвано сиюминутными потребностями. К тому же в век мобильной кавалерии их военное значение не должно преувеличиваться.

В тылу крепостей на главной транспортной артерии Трансиордании, которая разделяла пустыню и возделываемые земли, протекала река Иордан, лежало Мертвое море и обширная пустыня. Это была своего рода вторая линия обороны. Иордан можно было пересечь в любом месте, но дороги, шедшие с востока на запад, связывали только броды через реку. Было три основных брода на севере. Наступавшие армии могли пересечь Иордан в районе Банияса, у входа в Вади Аль-Тайми и через более сложный переход на реке Литани. Далее к югу был расположен исторический брод через Иордан к югу от ныне осушенного озера Хуле у «Моста дочерей Иакова» (Джиср-Банат-Йаакуб). Кроме того, был брод на южном выходе из Тивериадского озера у Аль-Синнабра, откуда дороги шли на Тиверию и Назарет. На месте менее важных бродов теперь построены мосты в Аль-Мааджами, мосты Хусейна и Дамия, и на святом броде Святого Иоанна. Последнее место, где был крещен Иисус, охраняла небольшая крепость тамплиеров, а «Мост дочерей Иакова» – крепость (1178) Каср Аль-Атра, тоже укрепленная тамплиерами. Все остальные броды не имели защиты.

Северные подходы находились под охраной замка Банияс, и его захват мусульманами (1 164) был серьезным ударом по безопасности королевства. Долины Вади аль-Тайми и Марджьуюн, которые защищал с юга Хунин, охранял живописный замок Бофор (Кальат-эш-Шакиф), там, где Литани резко поворачивает на запад. Важный узел дорог в Аль-Синнабре, где крестоносцы потерпели поражение в 1113 г. в битве с коалицией мусульман, находился под охраной замка госпитальеров Бельвуар (Каукаб-аль-Хава). Вся долина Иордана от южной оконечности Тивериадского озера до входа в долину Бейсан обозревалась с этого места, и не было замка с более выгодным стратегическим положением.

Защитные линии вдоль среднего и нижнего течения Иордана были значительно слабее. Опасность была незначительной, поскольку к реке выходило плато Галеад с крайне редким населением. Джераш, как уже упоминалось, был разрушен крестоносцами (1 1 19). Вплоть до постройки в 1 184 г. Аджлуна одним из эмиров Салах ад-Дина здесь не существовало сильной крепости для защиты от врагов и от возможного их нападения со стороны Дамаска. Более того, область вокруг Бей-сана была болотистой, и враги часто обходили ее. То же самое можно сказать и об Йизреэльской долине, где были стратегически важны только места пересечения ее дорогами и Тиверии и Галилеи вблизи источника Айн-Джалуда (библейский Айн-Харод). Тем не менее небольшой форт был построен в Бейсане.

Другие броды на Иордане Джиср-Дамия и Святого Иоанна в стратегическом отношении были еще менее важны, чем Бейсан. Эта местность за Иорданом, Галеад и Балка (библейский Аммон), не представляла никакой угрозы королевству. Расположенная в 180 милях от Дамаска, она не могла служить местом сосредоточения войск для вторжения. В районе Иерихона было много греческих православных монастырей, многие из которых были недоступны. Они были способны противостоять грабителям и набегам бедуинов, но только не мусульманской армии. На юге Синайская пустыня и ее северо-восточное продолжение, остававшиеся безлюдными на протяжении 400 лет со времени арабского завоевания, служили прекрасной защитой от возможного египетского вторжения.

К востоку и западу от Иордана две линии замков внешне напоминали шахматную доску; они прикрывали границу, имея за собой укрепленный тыл. Стратегический гений крестоносцев подтверждается тем, как они расположили свои замки. Страна не была «чистой доской» ко времени завоевания ее крестоносцами, три тысячи лет ее истории оставили заметные следы. Оборонительные сооружения арабов располагались в основном в прибрежных районах. Ими воспользовались крестоносцы, восстановили и достроили. Положение было совсем иным во внутренних неукрепленных районах и на восточной границе. Сеть укреплений в основных чертах повторяла таковую Византии и древнего Израиля.

Оборонительные сооружения крестоносцев во внутренних областях страны предназначались для обеспечения порядка и безопасности, по мере того как росла мусульманская угроза, некоторые из них становились приграничными крепостями. В дополнение к ним вокруг важных и сильно укрепленных городов на побережье устраивались многочисленные защищенные наблюдательные посты. Они служили местом убежища для местного населения на случай внезапного нападения и поднимали тревогу при подходе вражеских войск.

Северные прибрежные города были укреплены слабее. Такие города, как Бейрут и Сидон, трудно было атаковать непосредственно со стороны Дамаска, а северные подходы защищало графство крестоносцев Триполи. Можно упомянуть следующие передовые крепости, защищавшие северные города: Дейр-Кала (Мон-Главьен) в горах Эль-Гарб к востоку от Бейрута (местное мусульманское и друзское население признали власть крестоносцев и имели полуавтономный статус); небольшая крепость Амид, расположенная к юго-востоку от своего первоначального местоположения на берегу реки Дамур (Ривьер-Дамор); небольшой форт Абу-аль-Хазим (названный крестоносцами Belhacem) к северу от Сидона. Эти населенные пункты были, вероятно, укреплены еще мусульманами, а затем они перешли к крестоносцам.

Более важной и, конечно, весьма интересной была скальная крепость в Тирун-эль-Нихе, названной крестоносцами «Пещера Тирона», на полпути между Сидоном и рекой Литани (Эль-Литани). Ее было трудно обнаружить в горной местности, и ее патрули могли скрытно вести наблюдение и устраивать засады, угрожая тылам мусульманских отрядов, наступавших на Сидон. Это был небольшой форт с малочисленным гарнизоном, который мог оказаться в любой момент в опасном положении.

Фортификационные сооружения были более многочисленными на более густонаселенном юге, где имелась сеть хороших дорог. Самая важная среди дорог, пересекавших страну с запада на восток, была дорога из Тира в Дамаск. К югу от покрытых снегом горы Хермон и хребтов Ливан и Антиливан она соединялась с дорогой, шедшей из Иорданской долины, и ее ответвлениями на Вади аль-Тайми и Бейрут. Вышеупомянутые замки Банияс и Хунин вблизи истоков Иордана соседствовали с замком Тибнин (Торон), на полпути между Баниясом и Тиром.

Далее две дороги вели из Дамаска на юг в направлении на Акру, к северу и югу от Тивериадского озера. Северную дорогу охранял в месте пересечения ею реки Иордан существовавший недолгое время замок Шастеле (Chastelet), а также Сафет (построенный, вероятно, в 1 102 г., но не позже 1 142 г.). Игравший важную роль уже во второй половине XII в., Сафет впоследствии стал (перестроенный после 1240 г.) одним из самых больших и мощных замков, когда-либо построенных крестоносцами.

Южное ответвление дороги пересекало Иордан у моста в Сенабре, где болотистая местность долины препятствовала возведению фортификационных сооружений. Дороги нижней Галилеи, проложенные в широтном направлении, охранялись большим количеством башен и небольших фортов. Единственным исключением была гора Фавор. Укрепленный монастырь на ее вершине стал важной крепостью в XIII в., когда весь он был окружен двойной стеной и искусственным рвом, не упоминая о том, что склоны горы были достаточно круты. Небольшая деревня крестоносцев Дабурия (Buria) у подножия Фавора; укрепленная церковь Благовещения в Назарете; невысокая башня Сефория (Sephorie), охранявшая водяной источник; расположенная западнее Башня тамплиеров в Шфараме Ле Сафран (le Saffran) имели второстепенное значение. То же самое относится и к башне Аль-Фула (La Feve) в Йизреэльской долине, которая так и не стала важной дорогой Святой земли. Восточные подходы к долине охраняли небольшие форты Белам (Castellum Beleismum) и напоминавшие о славных библейских и постбиблейских событиях Дженин (Gerin), Зарин (Le grand Gerin) и Арара (Castellum Arearum).

Переправа Джиср-Дамья на Иордане и дорога, которая вела через Самарию в Кесарию по побережью, почти не имела защитных сооружений. Исключением были города Наблус и Севастия. Кирбет-эн-Нейраба (Munitio Malve) был незначительным аванпостом, но Какун (Caco) на пересечении дорог близ Кесарии сыграл свою роль в военной истории страны (1271).

Вообще говоря, Иудея и Филистея на юге имели больше фортификационных сооружений, чем на севере. И все же было бы ошибкой заключить, что юг находился в большей опасности. Угроза для него прежде всего исходила из Египта. Вторжение с этого направления требовало поглощающих много денег приготовлений и разработки сложной логистики. Было бы предпочтительнее не строить мощные крепости и военные склады, но возводить небольшие форты для защиты дорог, административных центров и поместий. Тот факт, что эти крепости располагались вдоль дорог, некоторые из которых вели в Трансиорданию, не противоречит этому объяснению. Дороги, по которым продвигались армии, совпадали с торговыми путями, и было вполне естественным, что форты обеспечивали безопасность местных дорог.

Некоторые из этих фортов были столь незначительны, что их имена не сохранились для истории, и только археологи могут определить время их возникновения. В качестве примера можно привести Эль-Бурдж (в переводе «крепость») вблизи деревни Синджил (Сен-Жиль) у северного окончания узкой долины на плато Самарии и Бурдж-Бардавиль (в переводе «крепость Балдуина») на выходе из нее. Вблизи находились небольшие форты Тайибе (Effraon) и Бейтин (Бетель). Эта долина была известна крестоносцам как Vallis de Cursu, что, возможно, переводится как «долина, где происходили набеги». Это соответствует арабскому названию Вади аль-Харамейн («вади, где встречаются разбойники»)! На той же самой дороге, ближе к Иерусалиму, два небольших форта в Эль-Бире (Magna Mahomeria) и Рамаллахе (Ramelie) охраняли владения каноников Храма Гроба Господня и деревни крестоносцев, недавно там возникшие.

Пояс укрепленных церквей и монастырей окружал Иерусалим; они не имели столь мощные укрепления и выглядели менее живописно, чем греческие монастыри близ Иерихона и Мертвого моря. Монастырь Георгия Хозевита в Иудейской пустыне, монастырь Искушения на Сорокадневной горе близ Иерихона, лавра Саввы Освященного в Кедронской долине во многом подобны крепостям крестоносцев или неприступным монастырям на горе Афон.

На дороге из Иерихона в Иерусалим путешественник проходил мимо небольшой крепости на склонах Маале ха-Адумим (Талаат-аль-Дам; Maldoim или Castrum Dumi), к которой вела извилистая тропа. Далее дорога шла к небольшому форту Бетани вблизи католического женского монастыря и только затем выводила к сильно укрепленному Иерусалиму. К северу от города на оживленной дороге, ведущей от побережья, находился монастырь Наби-Самвил (Montjoie). В непосредственной близости от столицы располагался грузинский монастырь-крепость Святого Креста.

От Иерусалима дорога вела к самой южной баронии королевства (если не принимать во внимание Акабу), к укрепленному городу Хеврону. Дорога проходила мимо церкви-крепости Рождества в Вифлееме, через пост в Бурдж-эль-Сур (Bethsura), мимо укреплений в Кармеле (Carmel), где все еще бил источник библейских времен, и далее шла к оазису Сегора (Palmarea) у южной оконечности Мертвого моря, а затем в Трансиорданию.

Все крепости отвечали за безопасность и порядок на двух параллельных друг другу дорогах, которые вели из Иерусалима к Рамле и Лидде, а затем к via maris вблизи Яффы. Северную верхнюю дорогу via Montjoie охраняли построенные крестоносцами крепостные башни в Эль-Кубейба (Parva Mahomeria) и небольшой замок в Ялу (Chastel Hernaut). Этот замок был построен специально для защиты пилигримов, шедших от побережья в Иерусалим. Наконец-то мы попадаем в библейский священнический город Ноб, или Бейт-Нуба (Bethnoble), Эль-Бурдж и укрепленный кафедральный собор Святого Георгия в Лидде. На южной дороге были два небольших форта в Кастель (Belvoir) и Субе (Belmont), которые были наблюдательными пунктами на высотах на западных подступах к Иерусалиму. Здесь было два поселения крестоносцев: в Икбале (Aqua Bella), где был частично укрепленный женский монастырь, и в Фонтенуа (современный Абу-Гош), который, предположительно, не имел укреплений. И наконец, замок тамплиеров в Латруне (Toron de Chevaliers), что стоял на перекрестье дорог, ведших с юга на север, и из Иудеи к побережью. Возможно, что он выполнял более важные стратегические функции, потому что находился в месте, где дорога вступала в горы.

Древний путь из Египта на север проходил через область Шефела, восточная граница которой отмечена холмами, переходящими в горные хребты Иудеи и Самарии, а западная – прибрежными дюнами. Эта дорога была удобней, чем та, что шла по болотистым землям и движущимся пескам на побережье. Эти две параллельные дороги разделяло расстояние не больше семи миль, и они заканчивались там, где Йизреэльская долина выводила к заливу Акры. Дальше к северу шла только прибрежная дорога.

Все прибрежные города были укреплены, и по своему характеру укрепления скорее арабские, хотя их возводили также ранее византийцы и строители Ирода. Причем наиболее древние укрепления занимают большую площадь, чем постройки крестоносцев. Это объясняется экономическим упадком и демографическими причинами после свержения арабами власти византийцев. Некоторые прибрежные города крестоносцы отстроили заново, и почти всегда на месте прежних укреплений.

Древние города на побережье, захваченные крестоносцами, сыграли когда-то значительную роль в истории финикийцев, евреев и филистимлян. Овладев этими городами, крестоносцы приступили к их восстановлению и укреплению фортификационных сооружений. На севере было три основных города: Бейрут, Сидон и Тир. Сидон развивался в середине XIII в. благодаря присутствию в нем Людовика Святого (Людовика IX), который возвел «Замок на море» и мост, связавший его с укреплениями на суше. Тир был защищен с суши тройным поясом стен, со стороны моря было две стены. Узкий перешеек (который со времен Александра Великого соединял остров с материком)[24] прикрывала мощная Башня госпитальеров (Бурдж-эль-Шемали, La Tor de l’Opital), которая возвышалась на подходившей к городу дороге из Тибнина посреди известных садов.

На узкой прибрежной дороге между Рас-Абъядом (Caput Blancum) и Рас-эль-Накурой (Passe Poulain) находился замок Искандерун (Scandalion). Построенный в 1 1 16 г. с целью противостоять угрозе со стороны Тира, он контролировал важную прибрежную дорогу и стал известным в военной истории королевства (1232) во время братоубийственной Войны с ломбардцами (1228–1243).

Несколько близко расположенных друг к другу замков на северных и северо-восточных подходах к важному городу крестоносцев Акре были построены, несмотря на свой внешний облик, совсем не в целях ее обороны. Ахзив (Касл-Имберт) на побережье, Манават (Manueth), Килат-эль-Рахиб (Raheb), Джудин (Iudin) и Милья (Chastiau dou Roi) не имели никакого отношения к задачам обороны. Это были не более чем укрепленные сеньориальные резиденции и административные центры. Их близость к Акре (в радиусе 9 миль) позволяла аристократам, обычным горожанам, проводить свой досуг в собственных манорах.

Поблизости (в 12 милях к северо-востоку по прямой) находился еще один замок XIII в. – Монфор (Кальат-Курейн). Обычная ошибка – приписывать ему важное стратегическое значение. Несмотря на то что папа Григорий IX называл его твердыней христианства, необходимо помнить, что подобное выражение папы объясняется его призывом к западному христианству собирать деньги на строительство замка. Не говоря уже о том, что замок слишком мал, чтобы иметь важное военное и стратегическое значение, само его положение вдали от дорог превращает его скорее в уединенное укрытие, чем выдвинутый аванпост. Живописный замок прячется среди окруживших его скал. Мало что можно увидеть из его окон, если не считать того, что перед вами раскрывается удивительная панорама глубоких вади и круто вздымающихся склонов, покрытых густой растительностью. Монфор вполне мог служить убежищем для великого магистра и капитула ордена тевтонских рыцарей. Мог быть безопасным местом для хранения казны и архива, вдали от мятежной и пребывавшей в раздорах Акры. Но он никак не мог играть роль большого военного объекта.

Мощь Акры была заключена в ее оборонительных сооружениях. Порт был укреплен, но со стороны моря город не имел крепостных стен. Рифы и выступающие в море скальные мысы препятствовали чужим судам не только подойти к берегу, но и представляли реальную опасность даже в штиль. В XIII в. была построена вторая линия стен, охватившая северное предместье Монмусар. Оборонительные сооружения постоянно ремонтировали и укрепляли вплоть до падения города, это было постоянной заботой Святого Людовика IX и других европейских правителей. Благодаря этому Акра стала самым укрепленным городом католического Востока.

На побережье к югу от Акры и в холмистой местности к востоку от города располагалось много крепостей. Имели укрепления такие города, как Хайфа, Кесария, Арсуф, Яффа, Аскалон и Газа. Между Хайфой и Яффой на побережье располагались резиденции сеньорий: Эль-Кенисе, которую христиане и евреи отождествляют с Капернаумом, что довольно необычно; Кафр-Лам (Cafarlet), Эль-Бурдж (Merle), Кирбет-эль-Шумарийа (Castellum Feniculi), Умм-Халид (Castellum Rogerii Longobardi). Параллельно им далее к востоку располагались Каймун (Caymont), Какун (Caco), Кирбет-эль-Бурдж (Tour Rouge), Калансуа (Calansue), Мадждаль-Йаба (Mirabel) и Кула (Cola).

Среди этих небольших и совсем маленьких крепостей было одно исключение: могучий Шато де Пелерин – Замок Пилигримов (Атлит, Chastel Pelerin). Его возведение отражает собой особый этап в истории королевства. Небольшой наблюдательный пост, с которого можно было вести наблюдение за основной дорогой, был известен в XII в. как Districtum. Он был построен на вершине горного хребта в том месте, где через него проходила узкая тропа, выводившая к побережью. Это место принадлежало тамплиерам; с него открывался прекрасный вид на долину и гору Кармель, где часто скрывались разбойники. Граница королевства проходила сразу же за Иорданом, и потому не было нужды в добавочных укреплениях. Положение изменилось после 3-го Крестового похода, когда образовалось куцее королевство на побережье. Тогда и был построен Замок Пилигримов. Строительство невероятно мощной крепости началось в 1218 г. на небольшом мысу, выдававшемся в море. Рядом с замком располагалась небольшая укрепленная деревня. Гордый замок тамплиеров выдержал все осады и ни разу не был взят приступом. После падения Акры (1291) тамплиеры оставили замок и бежали на Кипр.

К югу от Яффы было только два укрепленных города – Аскалон и Газа. Небольшие укрепленные поселения, такие как Минат-аль-Кала (Castellum Beroardi), чьи руины среди дюн напоминают замок призраков, и Дейр-эль-Балах (Dar-um) на дороге в Египет, были, соответственно, резиденцией сеньории и своего рода укрепленным таможенным постом, располагавшимся там, где начиналась ничейная земля, на дороге, ведшей к оазису Эль-Ариш на Синае.

Замки крестоносцев

Географическое положение оборонительных сооружений крестоносцев и их расположение на местности указывают на тот факт, что в королевстве не было принято строить замки по заранее намеченному «стандартному» плану. Каждый из них возводился по собственному проекту и отвечал требованиям времени и места. Но все они имели в своей основе западноевропейскую традицию, на которую оказала влияние Византия и мусульманский Восток.

Некоторые научные проблемы, связанные с замками крестоносцев, такие как степень восточного влияния, возможно, никогда не будут решены, поскольку имеющиеся источники явно недостаточны. Современная историография не склонна следовать взглядам ученых XIX в., которые рассматривали Ближний Восток как школу, в которой люди Запада познакомились с начатками военной архитектуры. Нам известно, что во второй половине XI в., за одно-два поколения до начала завоевательных походов крестоносцев, европейцы стали свидетелями быстрого развития искусства фортификации. Даже в начале XII в. крестоносцы знали больше, чем только строить деревянные донжоны на насыпном земляном холме, окруженные частоколом (motte and bailey castle). Вместе с тем крестоносцы непосредственно познакомились с арабскими фортификационными сооружениями, часто в основе своей византийскими, но которые мусульмане поддерживали и укрепляли. Это должно было оказать свое влияние и обогатить опыт планирования крестоносцев. Невозможно оценить относительную значимость двух факторов. Часто «восточный» элемент был всего лишь следствием физико-географических условий местности, в то время как подозрительное отсутствие «западного» влияния объяснялось местными обстоятельствами. Например, наличие больших резервуаров воды в крупных замках или беркиль (арабское «биркет» в переводе означает «бассейн») объяснялось климатическими условиями Святой земли, но их строительство осуществлялось согласно местной технологии. С другой стороны, сухой ров, окружавший многие крепости, – прямой результат того факта, что Святая земля хотя и текла молоком и медом, но не давала достаточно воды для его наполнения. То же самое справедливо и в отношении формы стен и башен. Некоторые ученые попытались выявить сложившийся в результате развития архитектуры образец, который объяснял бы степень восточного влияния на круглые и квадратные очертания замковых башен. Была доказана неверность этого положения, как и утверждения, что двойная ограда – это позднее заимствование с Востока. В обоих случаях на форму башен влиял характер грунта.

Видимо, можно с достаточной уверенностью сделать вывод, что уже первые крестоносцы принесли с собой довольно большие познания в искусстве фортификации[25]. На протяжении двух веков существования королевства военная архитектура стремительно развивалась как в Европе, так и на Востоке. Архитекторы крестоносцев находились в выгодном положении, пользуясь сразу двумя источниками и внося свои достижения в строительный процесс.

Башня (turris, tour) была наиболее распространенным и простейшим типом архитектурного сооружения. Обычно это было небольшое и квадратное строение, предназначенное для охраны дорог, с немногочисленным гарнизоном. Гарнизон осуществлял полицейские и административные функции, выполняя распоряжения короля или сеньора. Хотя он и мог быть использован для защиты местного населения при нашествии врага, такой гарнизон был слишком мал для того, чтобы выдержать осаду. Функции его были чисто оборонительные, он давал лишь временное укрытие для возвращавшегося из набега отряда. Такие небольшие башни строили там, где в этом была необходимость. При строительстве использовали возвышенности в рельефе, но башню могли разместить и на ровной местности. На равнине двухэтажное строение было замечательным наблюдательным пунктом, а в чистом воздухе Палестины наблюдатель мог видеть на расстоянии нескольких миль. Обороняясь, защитники башни вели огонь из бойниц и из-за зубцов на крыше, и они вполне могли отразить нападение конных лучников. Но они были обречены на поражение, вздумай враг штурмовать их, а в случае осады могли умереть от голода. Бессмысленно спорить, у кого крестоносцы заимствовали этот тип фортификации. Прототипом могли быть подобные, но меньшие строения в Европе или многочисленные небольшие мусульманские бурджи, название которых восходит к византийским пиргос, которых было много построено в сельской местности и на лимесе.

Небольшие замки, построенные в середине XII в., с целью обозначить границу владений крестоносцев и защитить сельское население от мусульманских набегов, относились к иной категории построек. Хотя их основными обязанностями были оборона и защита, они имели постоянные гарнизоны и их могли использовать в качестве исходного рубежа для совершения рейдов на мусульманскую территорию. Со временем эти расположенные изолированно замки стали центрами колонизации и частью среды обитания крестоносцев. Башни стали цитаделями деревень и городов, находящихся под их защитой.

Этот тип небольшого замка стал характерным для южных районов страны, и, хотя невозможно подробно описать его из-за того, что в наличии имеются только отдельные фрагменты разрушенных строений, сохранившиеся сообщения и рассказы ушедшей эпохи дают представление о его внешнем виде. Самый первый по времени появления замок в Бейт-Джибрине (около 1136 г.) – «мощная крепость, окруженная неприступной стеной с башнями, внешними стенами и рвом». Более подробно описывается замок Ибелин (1141), строительным материалом для которого послужили камни стен существовавшей здесь некогда талмудической академии Явне, а воду черпали из древних колодцев. «Они построили на холме, – писал хронист, – очень мощную крепость с четырьмя башнями, утвержденными на глубоко заложенном фундаменте». Наконец, в деревне Тель-эль-Сафи был построен замок Бланшгард, который был «твердыней, сложенной из высеченных камней, покоившихся на прочном фундаменте, имевшей четыре башни достаточной высоты».

Процесс строительства лучше всего проследить на примере крепости крестоносцев в древней Газе. Первый форт 1149 г. был очень небольшим. «Он располагался, – пишет хронист, – на небольшом холме. Жители, видя, что их усилий будет недостаточно, чтобы застроить всю территорию, заняли всего лишь часть холма; после того как они заложили фундамент на необходимую глубину, они возвели стены и башни». Спустя несколько лет возник небольшой город. «Как мы сказали, замок занял только часть холма, на котором появился город. Но люди, что собрались там, чтобы чувствовать себя в большей безопасности, постарались укрепить оставшуюся часть холма воротами и стеной, хотя менее мощными и более скромными».

Подобную картину являет собой замок в Даруме, построенный в 1 170 г. Вначале появился типичный четырехугольник форта, стены которого были построены «на расстоянии брошенного камня», по словам историка того времени. Замок имел башни по углам, но отсутствовали ров и внешняя стена. Одна из башен была более массивной и надежней укреплена, чем другие. Вокруг старого замка возникло поселение со своей церковью. Во время 3-го Крестового похода поселение было укреплено. И если верить англо-норманнскому трубадуру Амбруазу, «они имело 17 башен и башенок, прекрасных и мощных; одна башня, самая величественная, возвышалась над всеми остальными. Вокруг замка шел глубокий ров, облицованный с одной стороны камнем, а противоположная сторона представляла собой скалу».

К сожалению, так мало уцелело от этих построек, что мы вынуждены основываться на предположениях. По видимости, было два типа замков: в виде квадрата с башнями по углам (Ибелин, Тель-эль-Сафи, древняя Газа) или с одной башней, господствовавшей над всеми остальными (Дарум), и замки в виде башни с дополнительной линией стен и облицованным рвом (Бейт-Джибрин и Дарум). В последнем случае замок представляет собой донжон, который является наиболее характерным элементом европейских замков XIXII вв.

Во второй половине XII в. появляется иной тип фортификационных сооружений, который можно назвать укрепленной сеньориальной резиденцией. Развалины этих построек все еще встречаются в сельской местности: Мануэт (арабский Манават) недалеко от Акры, Джудин и Суммейрие в тех же местах, живописный Кафр-Лам вблизи Кесарии и Castrum Beroardi (Минат аль-Кала), расположенный среди дюн между Ашдодом и Аскалоном. Все эти замки небольшие и в плане прямоугольные. Некоторые каменные постройки претендуют на изысканность. Вне замка, который имел угловые башни, как в Кафр-Ламе, располагается небольшой окруженный стенами внутренний двор с цейхгаузом, перекрытым сводчатым сводом, и воротами в нижней внешней стене. В других замках, как в Castrum Beroardi, есть только прямоугольное строение и угловые башни. Его расположение в дюнах говорит о небольшом гарнизоне, и это скорее аванпост, а не дом манора. Круглые угловые башни замков в Кафр-Ламе и Castrum Beroardi производят неожиданное впечатление и полны очарования. Эти постройки нельзя отнести к позднему XIII в., потому что, несмотря на то что Кафр-Лам оставался в руках крестоносцев во время 2-го Крестового похода, расположенный южнее Castrum Beroardi был потерян во времена Салах ад-Дина.

XII в. стал свидетелем строительства больших замков; произведенные недавно раскопки на месте их расположения изменили наши представления об эволюции концепции военной архитектуры и технике строительства крестоносцев. Наиболее известные замки, построенные XII в., были Крак-де-Шевалье в Трансиордании, Шатле (Каср-аль-Атра) и Бельвуар в Галилее. В XIII в. – Монфор и Сафет в Галилее и Замок Пилигримов на побережье. То, что эти замки перечислены в хронологической последовательности, вовсе не говорит о двух разных периодах строительства и об их значимости в эволюции военной архитектуры крестоносцев. Так, раскопки 1964–1968 гг. в Бельвуаре (годы строительства 1168–1187) открыли совершенную планировку крепости и искусство строителей. Были также обнаружены архитектурные элементы, которые отдельные исследователи относят к достижениям XIII в.

В рамках этой книги невозможно рассказать о всех постройках крестоносцев в Святой земле. Мы сосредоточим свое внимание на самых известных памятниках военной архитектуры и расскажем о ее основных типах.

Замок Бельвуар (на арамейском языке и иврите назывался Кохав а-Ярден или Кохава; на арабском Каукаб аль-Хава, крестоносцы именовали его Coquet), построенный во второй половине XII в., – один из величайших памятников архитектуры крестоносцев. Замок имеет меньшие размеры, чем Крак-де-Шевалье в Сирии (6,5 акра, 2,6 га) или огромный замок Сафет (10 акров). Площадь Бельвуара около 3 акров (112 × 100 м, 1,2 га). Это не просто великолепный замок, его уникальность в том, что архитекторам была предоставлена свобода действий. Когда было принято решение строить замок на краю плато Нафтали (Галилейского плато), возвышавшегося над долиной Иордана, а на севере в качестве границы строительной площадки выбрать русло вади, встал вопрос о размерах замка. Свободный в своем выборе неизвестный архитектор смог реализовать свой план наилучшим образом, создав совершенный по форме и размерам замок, несмотря на ограниченность средств и недостаток рабочей силы. Хотя некоторые исследователи сомневаются, что в XII в. строились концентрические замки, несомненно, что с самого начала Бельвуар окружало двойное кольцо стен.

План замка Бельвуар в Галилее и его реконструкция (рисунок справа)

На плане замка выделяются три основные его части, каждая из которых имела свои функции. Это внутренняя крепость; внешняя стена и ров; большая восточная башня. Внутренняя крепость представляла собой почти правильный квадрат (около 50 × 50 м). Четыре мощные одинаковые башни (10 × 10 м) стояли по углам; западная стена имела дополнительную укрепленную башню в центре для защиты основных ворот, которые вели во внешний двор замка. Имелся еще один вход в этот компактный квадрат – узкая потерна в нижней части восточной стены, которая закрывалась сверху мощным каменным блоком. Квадратные угловые башни построены на прочном, но невысоком (около 2 м) гласисе, покрытом камнем с грубо отесанными краями и выпуклой лицевой поверхностью, напоминавшим руст. Над гласисом поднимались двухэтажные башни, внутри которых на верхний этаж вели лестницы. Назначением башен было не укрепление стен, но создание самостоятельных опорных пунктов обороны. С башен, расположенных на близком расстоянии друг от друга (около 35 м), можно было вести перекрестный огонь, если враг осмелился бы штурмовать внутренний замок. Однако сомнительно, чтобы на квадратных крышах башен (4 × 4 м) можно было разместить тяжелые метательные орудия.

Толстые стены центрального замка (3 м) окружали квадратный внутренний двор (22 × 22 м). Даже время было не властно над исходящим от него идиллическим спокойствием. Нам необходимо помнить, что обитатели замка не носили оружия 24 часа в сутки. Внешние дворы открываются на север и юг через трое ворот на каждой стороне замка. На территории замка – представленного на плане в виде длинного и узкого прямоугольника (40 × 10 × 3,5 м) – имеются складские и служебные помещения, конюшни. Кухни расположены в южной части близ потерны. Три больших открытых печи могли примыкать к общей трапезной. Повара брали воду из цистерны во внутреннем дворе.

Жилые помещения рыцарей ордена Святого Иоанна располагались, вероятно, над цокольным этажом. Большое здание в западной части внутреннего двора нарушало симметрию постройки. В юго-западном углу тщательно отделанное большое помещение могло служить трапезной или залом собрания капитула. Двухэтажная постройка на трех арках перекрывала весь внутренний двор. Самая большая центральная арка вела к западной башне над основными воротами. Внутренний лестничный пролет вел из внутреннего двора на верхний этаж. Здесь, возможно, была канцелярия замка и палаты кастеляна. Здесь же были найдены остатки церкви или часовни, барельеф святого Матфея и фрагменты арки некогда существовавшего портала.

Внутренний замок имел одни ворота и единственную потерну. На уровне нижнего этажа и в верхних этажах были проделаны бойницы. Окна жилых и складских помещений выходили на внутренний двор. Существовал также внешний двор прямоугольной формы (шириной около 14 на 16 м) между внутренним замком и строениями, в которых размещались склады и другие хозяйственные помещения и которые одновременно были внешними оборонительными сооружениями. В то время как внутренний двор был вымощен каменными плитами, внешний двор оставался незамощенным. На каждой стороне, за исключением восточной, трое арочных ворот вели в сводчатые камеры складов, которые располагались вдоль наружной стороны обороны.

Внешние фортификации замка имели форму пятиугольника, так как два отрезка его восточной стены, сходясь, образовывали выступающий угол, который еще больше акцентировала высокая восточная башня. Кроме квадратных башен в каждом углу замка, было построено по башне в центре каждой стены. Из семи башен три (на юге и западе) имели потерны, которые выводили из рва на уровень складских помещений. Вход в них извне был тщательно замаскирован, их использовали для совершения вылазок. Выходили они на плато там, где могли быть установлены осадные машины врага. Защитники крепости могли совершить вылазку и уничтожить эти машины.

Фундамент башни располагался на уровне фундамента внешних стен. Башня и стена поднимались перпендикулярно вверх. Ров был от 10 до 12 м глубины, высота самой стены – 12 м, то есть каменная стена поднималась более чем на 20 м со дна рва, завершаясь зубцами. Фланкирующие башни превышали высоту стен на 2–4 м.

Вокруг внешних стен и башен проходил сухой ров шириной 20 м. При его прокладке в скальной породе вырезались базальтовые блоки, что само по себе было инженерным достижением, которые также использовались при строительстве замка. По контрэскарпу рва можно судить о работе строителей. Ров можно было пересечь только в двух местах, которые имели прекрасную защиту. На западной стороне замка через ров был перекинут мост, который располагался между юго-западной угловой башней и башней в центре западной стены. По всей вероятности, мост не был постоянной постройкой, но был сложен из бревен, которые можно было сжечь или убрать в случае опасности. Поскольку ширина рва в этом месте достигает 20 м, в центре его должен был стоять столб или какая-либо иная опора, чтобы поддерживать настил моста. Мост можно было легко защитить, стреляя с обеих башен и из бойниц в стене по сторонам моста. Перейдя его, можно было через узкие ворота попасть в сводчатые помещения в толще внешней стены, а оттуда во внешний двор.

Третьей важной частью всей системы укреплений была Большая башня на восточной стороне. Это была наиболее укрепленная часть замка. От ее подножия шел вниз крутой склон, и с высоты 450 м открывался вид на долину Иордана. Восточный край плато крестоносцы решили превратить в самый мощный рубеж обороны. Это может показаться странным, пока мы не поймем, что башня, труднодоступная сама по себе и расположенная на массивном и искусственном склоне – гласисе, призвана была сыграть роль последнего убежища. Большая башня могла выдержать длительную осаду, даже если весь остальной замок падет. Одни исследователи утверждают, что она исполняла функцию донжона, который обычно занимал центральное место в замке; самым уязвимым в ее расположении считалось то, что она вынесена за внешние стены. Иногда ее сравнивают с редутом, свободно соединенным с внешними укреплениями. К сожалению, эта часть фортификационных сооружений почти полностью разрушена, и можно только делать предположения о первоначальном их устройстве. Для того чтобы правильно оценить роль башни во время ведения боевых действий, нам необходимо проследить ее связь с другими укреплениями восточной стороны замка. Хотя такая связь явно существует, Большая башня представляет собой почти автономную единицу в сфере обороны. Даже если противник проникнет в замок, башню это не затронет. С другой стороны, невозможно представить, какую роль могла бы сыграть Большая башня в деле обороны замка. Ее крыша была ниже стен замка, и технически сложно было разместить на ней катапульты или баллисты для его обстрела. Таким образом, редут не должен рассматриваться в качестве оборонительной структуры, призванной усилить самое слабое место замка. Скорее, это последнее убежище для его защитников, где они могут укрыться, если замок будет захвачен.

Вся восточная часть замка была построена на естественном возвышении. Вершина холма была срыта, чтобы освободить в центре его место для строительства огромной, массивной и квадратной башни (30 × 18 м). Ровную гладь стены, обращенной на восток, испещряют темные отверстия бойниц на каждом этаже. Небольшая потерна в южной части башни выводит на открытое пространство вокруг нее. Башня связана с основным замком в своей северо-западной части, где лестница в форме латинской буквы «L» ведет через сводчатый переход в стенах. Этот переход мог быть легко заблокирован или разрушен в случае опасности, и тогда башня оставалась бы полностью изолированной.

На первом этаже башни располагался просторный зал площадью 500 квадратных метров, разделенный надвое рядом квадратных колонн. Мы можем представить себе двухэтажное строение, нижний этаж которого был в два раза выше верхнего. Бойницы имели меньшее значение, чем зубчатый парапет на крыше, за которым оставалось достаточно места для лучников и артиллерии. Вражеский лагерь, расположенный у подножия холма, представлял собой хорошую цель для крестоносцев, в то время как сама территория вокруг башни и у восточных входов в замок (на расстоянии менее 40 м) была в пределах досягаемости.

На восточной стороне мы находим наиболее продуманную систему входов в замок. В юго-восточной части замка одна сторона угла пятиугольника была защищена тройной линией укреплений. За внешней глухой стеной на равном расстоянии (около 5 м) шли две параллельные стены с бойницами, которые в южной части соединялись со входом и мощной угловой башней. Отсюда тропа вела к небольшому колодцу, расположенному примерно в 500 м к югу от замка. По всей вероятности, эта тропа также выводила в долину Иордана и к деревне Джебель-Ауф за рекой. Через ров в этом месте ниже мощной башни в юго-западном углу был перекинут мост. Короткая лестница, делая крутой поворот, подводила к арочным воротам. Ворота закрывались не только двойными дверями (отверстия для засовов прекрасно сохранились), но и железной опускающейся решеткой. В поднятом состоянии она находилась в квадратной башенке над воротами. Ворота вели в сводчатые помещения, расположенные в толще крепостных стен, а затем выводили на внешний двор замка. Не менее тщательно продуманным был вход в северо-восточном углу стен. Потерна заканчивалась небольшими воротами, и Z-образные лестницы вели через башню внутрь замка. В данном случае мы не можем объяснить значение этого входа, если не предположить существование другого моста через ров или наличие дороги, которая вела из долины Иордана к замку. Если верно последнее, то главный вход в замок должен был находиться здесь, а не на противоположной стороне. Ворота замка и подъездные пути к нему располагались обычно таким образом, что замок оказывался по правую руку входящего человека (хороший пример – Монфор), чтобы не дать ему защитить себя.

Монфор – прекрасный образец того типа оборонительных сооружений, мощи которого больше способствовала природа, чем человек. Если архитектор в Бельвуаре был свободен в выборе плана, форм и даже размера замка, такого нельзя было сказать о замке рыцарей Тевтонского ордена Монфор. Мы уже говорили о том, что выбор его местоположения не определялся стратегическими целями; гарнизон замка был небольшой, и он не мог выдержать длительной осады. Решающим фактором при выборе места строительства была одновременно его близость к Акре и изолированность от нее, его центральное положение среди приобретенных орденом фьефов и маноров близ небольшого поместья Милийя (Шато-дю-Руа). Рельеф местности определил его план.

Когда стоишь у подножия замковой скалы и глядишь на замок из глубокой долины, возникает впечатление, что зеленые холмы Галилеи разрезает нос гигантского корабля. Крутой склон поднимается от берега реки Курейн на высоту 180 м над уровнем моря, а в западном узком конце долины пересекаются русла двух вади, окаймляющие горный отрог и севере и юге. На этом хребте тевтонские рыцари в 1226–1229 гг. заложили основание замка.

Архитектору пришлось решать чрезвычайно сложную задачу – выбрать место для строительства на узком горном гребне. Средства и рабочая сила были, видимо, ограничены. Есть несколько построек крестоносцев с такой невысокого качества каменной кладкой, где известью часто заделывали грубые швы, как в Монфоре. Даже приспособление плана к новым требованиям делалось поспешно, в манере, не свойственной немцам. Ощущение ограниченности возможностей возникает при сравнении Монфора с современным ему Замком Пилигримов. Тем не менее отдельные части замка имеют замечательную каменную кладку. Это относится к главной башне и к частям облицовки на южном склоне. Возможно, у строителей кончились деньги, или к наиболее важным и уязвимым участкам постройки отнеслись более внимательно.

План замка Монфор и поперечное сечение

А – донжон и его стены; Б – переход из замка в цитадель; В – кухня; Г – мастерские; Д – конюшни; Е – церковь; Ж – караульное помещение; З – внешняя стена

Примечание. Цифрами обозначены цистерны.

На востоке замок отделял от горного отрога глубокий и широкий ров, пробитый в скале. Изолированный таким образом и немного искривленный участок гребня хребта протягивался в длину на 1 10 м, не превышая в ширину 20–30 м. Рыцари не полностью снесли гребень хребта, и это усложнило строительство.

Оборона замка зависела исключительно от его расположения. Большой ров у подножия главной башни защищал восточную сторону замка. Вдобавок был проделан большой объем работ по укреплению южных и северных склонов холма и по их облицовке. Отдельные камни имели огромные размеры и были выпуклой формы. К тому же камни накладывались друг на друга подобно черепице. Все это делалось с целью осложнить врагу штурм стены. Вниз по склону наполовину сохранились остатки какой-то стены, но неизвестно, опоясывала ли она весь холм, и ее оборонительные функции не ясны. Мы склонны думать, что главным в обороне замка были непосредственно его собственные стены.

Пол главной башни замка на несколько метров выше уровня его цокольного этажа, ко входу изнутри вела винтовая лестница. Единственной военной функцией башни, имевшей живописный вид благодаря изысканной каменной кладке и готической форме окон, была охрана подъемного моста, перекинутого через искусственный ров. Вряд ли она имела какое-либо значение в деле обороны. Если бы врагу удалось занять замок, ее гарнизон, изолированный в тесном помещении башни (13 × 10 м), вымер бы от голода.

Кроме главной башни замок имел еще три основные части, даже четыре, если принять во внимание верхний этаж, который, несомненно, существовал, на что указывают остатки лестницы. По всей вероятности, здесь располагались жилые помещения и канцелярия замка. Продвигаясь по территории замка с запада на восток, в направлении к главной башне, мы встречаем вначале Большой зал, самую важную часть замка. Поскольку здесь начинается уклон в рельефе, то появляется необходимость укрепить фундамент. Были построены два сводчатых помещения, крыши которых поддерживают пол зала. Последний был самой прекрасной частью замка, высокий и просторный (17 × 17 м), в центре его была восьмигранная трехметровая колонна. Отсюда исходили нервюры каркасного готического свода, поднимаясь на высоту 18 м и опускаясь к трем колоннам по углам и в центре каждой стены. Все эти архитектурные детали производили незабываемое впечатление, достойно соперничая с Вади-Курейном. Дверь в восточной стене Большого зала вела в следующее помещение, возможно использовавшееся в качестве часовни. Это просторное помещение для молитвы (21 м в длину и 15 м в ширину) делилось на два нефа одним рядом крестовых колонн. Качество строительных работ здесь довольно невысоко; восточная стена не параллельна западной, и потому часовня имеет слегка трапециевидную форму.

Третью часть замка, видимо, должны были возвести по плану часовни, но в итоге ее разделили на несколько разнородных помещений. Первоначальный план предусматривал, что южная стена замка должна была одновременно быть стеной этих помещений, и параллельная стена построена в северной части. Крыша этого четырехугольника (23 × 7 м) покоилась на готических арках и продольных балках, опиравшихся на четыре клиновидные колонны в центре и четыре полуколонны, углубленные в толщу стен. Таким образом, появились три пролета. Впоследствии внутреннее пространство было еще больше поделено, несомненно, в целях экономии. Между пролетами колонн были построены стены, на месте двух пролетов появились пять жилых комнат. Восточное, самое большое помещение было оставлено как есть, и, возможно, оно служило кухней. Северная часть замка служила местом повседневных занятий. Это доказывает сохранившийся резервуар для оливкового масла с давильным прессом. В районе кухни в результате раскопок был обнаружен горн и мастерская.

Имелся также замощенный вестибюль с лестницей, ведшей к башне. В южной его части остались остатки ворот, которые выводили на северный склон и, возможно, на тропу, что спускалась от замка вниз в долину.

Замок пилигримов (Шато-Пелерин)

За десять лет до того, как тевтонские рыцари обосновались в Монфоре, тамплиеры при поддержке переселенцев из Европы начали строительство на мысе Атлит, едва ли не единственном на всем протяжении от Хайфы до Яффы. Здесь они возвели один из величайших замков, когда-либо построенных на Ближнем Востоке, Шато-Пелерин (Замок Пилигримов). Строительство замка приходится на тот период, когда растущее давление мусульман на границы Второго королевства делало его существование все более зависимым от укрепленных городов на побережье. Людовик IX Святой постарался к 1250 г. усилить оборону морской границы, укрепив каждый город и замок, от Сидона на севере до Яффы на юге, создав каменный пояс крепостей.

Талант крестоносцев в решении архитектурных и военных задач при строительстве Замка Пилигримов показал себя во всей силе. Сохранились замечательные руины как свидетельство высшего мастерства и гениальности, которых редко когда удавалось достичь и которые остались непревзойденными. Возможно, большой замок тамплиеров в Сафете, построенный спустя поколение, мог бы сравниться с Замком Пилигримов. Но, увы, Сафет был сильно перестроен, и то, что удалось обнаружить в результате раскопок, невозможно сопоставить с сохранившимися описаниями его внешнего вида.

Определяющим фактором при строительстве замка Шато-Пелерин было существование естественного квадратной формы мыса, со всех сторон окруженного морем, в восточной части соединявшимся с сушей. В центре мыса поднимался невысокий холм. Мыс имел в длину 280 м и в ширину – 168 м (максимальные размеры); холм поднимался на высоту 16 м. Вся территория мыса (около 12 акров, или 4,85 га) была застроена во второй половине XIII в., тогда как вначале намечалось использовать для строительства четверть или одну треть всей площади. Сомнительно, чтобы первоначальный план предусматривал двойную линию стен. Вторая линия обороны (за исключением восточной стороны) была возведена позднее, не из-за военных потребностей, но для обеспечения добавочного жизненного пространства. Это стало необходимостью, когда к 1250 г. территория королевства начала сокращаться. К тому времени вопросы проживания и безопасности стали синонимами, и проблему надо было решать одновременно.

Оборонительную систему замка следует рассматривать в трех аспектах – оборона наиболее уязвимой восточной стороны, затем внутреннего замка и внешних дворов замка.

План замка Шато-Пелерин

Как и ожидалось, искусство архитекторов тамплиеров проявилось на восточной стороне замка. Здесь плоская поверхность не поднималась выше уровня близлежащего моря. И поэтому основной проблемой было отсечь мыс от окружавшей его территории. Простого рва, конечно, было для этого недостаточно. Открытая равнина перед укреплениями позволяла врагу беспрепятственно вести огонь, хотя добротный ров мог воспрепятствовать применению таранов при штурме. В итоге оборона была построена на рве, мощных стенах и линии наружных стен и башен, что позволяло обороняющимся использовать всю ширину перешейка – 200 м – для ведения многоуровневого огня. Так, перед второй линией стен восточного участка была поставлена двойная задача: поддерживать и усиливать огонь первой линии обороны и, если та будет взята противником, стать основным бастионом обороны.

Зажатый между облицованным камнем контрэскарпом и первой стеной, ров шел на протяжении почти 200 м от северного до южного пляжа. Контрэскарп уходил в море с обеих сторон, чтобы помешать вражеским войскам перейти вброд отмель и приблизиться без потерь к основной линии обороны. Двое арочных ворот в контрэскарпе вели через узкий проход в небольшой город, который вырос у подножия замка.

Ров, 18 м в ширину и сухой (хотя в подобной ситуации в Тире и, возможно, Кесарии можно было подвести морскую воду для заполнения рва), простирался до фундамента наружных стен и башен. Ни у стены, ни у башни не было гласиса – довольно необычная черта в сооружениях крестоносцев. Так как Замок Пилигримов был построен на ровной суше близ моря, вражеский подкоп сразу же залила бы вода. Таким образом, гласис был излишним в конструкции, а тяжесть стен заставляла забыть об их подрыве.

Через ров моста не было, входили и выходили из замка по настилу под наблюдением стражи через одни из трех двойных ворот в башнях во внешней стене. Эта стена была построена из отесанных камней, некоторые из них были гигантских размеров, как в некоторых постройках Иерусалима. Стена перекрывала весь перешеек. Три симметрично расположенные башни имели в высоту 16 м, глухой стороной они были обращены к врагу. Двойные входы были в боковых стенах между четырехугольными и выступавшими вперед башнями. Каждая из стен состояла из двух галерей, расположенных одна над другой, в каждой было по 20 амбразур. У каждой было два воина; один стрелял из арбалета или лука, в то время как второй заряжал свое оружие. Таким образом, 40 лучников могли стрелять одновременно с двойной линией стен. Расстояние между центральной и боковыми башнями равнялось около 46 м, что позволяло вести эффективный перекрестный огонь из бойниц башен и из-за зубцов на крыше. Ворота башен имели прочную защиту. Двойные двери и железная опускающаяся решетка надежно изолировали вход. Мертвое пространство перед воротами могло обстреливаться из нависающих бойниц первого этажа.

Из боковых ворот башни, пройдя по крутой в виде буквы «L» лестнице, можно было попасть во внешний двор – длинный и просторный проход (шириной 18 м; напротив больших башен – до 10 м), расположенный вдоль всего перешейка. К нему была обращена вторая стена и ее огромные башни-близнецы. Вторая линия стен была несколько короче, чем первая. Что объяснялось тем, что здесь перешеек несколько сужался. Наоборот, центральная часть стены между большими башнями была толще внешней стены, и проход внутри стен позволял проехать конному рыцарю через длинный туннель с цилиндрическим сводом.

Две башни-близнецы были неотъемлемой частью обороны крепости, в которых также располагались палаты сеньора. Внешняя сторона цокольного этажа была глухой, а на втором этаже в стене были бойницы, выходившие во внешний двор замка. Третий этаж начинался на высоте внешней стены; с этого места стены поднимались до высоты 16 м. Башню венчала плоская крыша, ее поддерживали крестовые своды, опиравшиеся на мощный столб в центре помещения. Ребра сводов опирались на стенные консоли. Они сохранились в большой северной башне. Эти прекрасные палаты использовались для торжественных церемоний и приемов. Над ними располагался парапет, увенчанный зубцами для защиты лучников и артиллеристов. Поскольку высота башен и связывающей их стены (совместная их протяженность 34 м) на 16 м выше первой внешней стены, защитники второй стены могли свободно стрелять поверх голов защитников первой стены. Более того, большие башни располагались между тремя башнями и воротами, и все они держали под обстрелом пространство перед крепостью.

За этой сложной линией обороны находился невысокий холм (около 16 м), выступавший в роли внутреннего двора замка. Располагавшийся на уровне второго этажа больших башен, он представлял собой прямоугольник, длина которого в два раза превышала ширину (128 × 62 м). Первоначально его окружали стены с оставшихся трех сторон, а по углам, возможно, стояли башни. Но стены и башни стали ненужными, когда вне пределов двора воздвигли добавочные постройки. Однако старая стена не была полностью разрушена. Отчасти она была перестроена во внешнюю стену протяженных и больших подземных тоннелей на северной и южной стороне внутреннего двора, которые служили складами. В них вели лестницы с цокольного этажа больших башен. Эти подвальные помещения почти 16 м в высоту, 10 м в ширину и 67 м в длину могли хранить почти неистощимые запасы продовольствия. Провиант подавался на внутренний двор через отверстия в цилиндрических сводах.

Небольшой подвал обнаружен в западном углу внутреннего двора. Эта удлиненная и искривленная постройка возведена в довольно небрежной манере, северная и западная стены похожи на плохо подогнанные стороны треугольника. Это объясняется тем, что старая стена, вошедшая в постройку, плохо подходила к новым требованиям. Ребра крестового свода сходились к замковому камню в виде цветка, опираясь на консоли в форме кубка, что характерно для построек того времени в Акре. Должно быть, это был небольшой зал для собраний.

Единственная примечательная постройка во внутреннем дворе – полигональная церковь. Сам ее план носит на себе печать влияния тамплиеров, чьи церкви в Святой земле и других странах являются повторением их первоначального храма – мечети Омара в Иерусалиме.

Как уже упоминалось, первоначальные укрепления стали ненужными с появлением в середине XIII в. новых построек. В полукруг, шедший с юга через запад на север, были включены восемь больших построек, которые вызывали впечатление строительства добавочной концентрической линии обороны. Укрепления были продолжены вплоть до морского побережья. Из-за скалистого побережья вряд ли мог быть принят во внимание военный фактор; возможно, стимулом для строительства служило возросшее население замка. В этой связи мы должны помнить, что небольшое поселение выросло у стен замка приблизительно в то же время, оно обслуживало его потребности и в нем жили работники и держали домашний скот.

Дополнительные строения создали большое количество внешних дворов, разделенных проходами и площадками. Например, проход рядом с северным подвалом, возможно, использовался как открытый загон или конюшня. Также была застроена территория (хотя она могла существовать и прежде) вблизи подвалов на южном окончании мыса. Здесь двор был непосредственно связан с причалом небольшой гавани замка. Гавань была закрыта изнутри стеной одного из новых больших зданий – Южного зала, представлявшего в плане огромный прямоугольник (58 × 32 м), который был разделен двумя рядами колонн на три одинаковых нефа. Здесь мог собираться капитул, а близлежащие здания на западе и юге замка были, вероятно, трапезными. Две круглых и больших печи обслуживали кухню. Для перехода из новых зданий во внутренний двор, приподнятый на несколько метров над фундаментом замка, в самом узком месте существовали мостки.

Шато-Пелерин так никогда и не был взят штурмом. Гарнизон оставил его и отплыл на Кипр в 1291 г., после того как пала Акра.

Городские укрепления

Писатели-романтики представляют рыцарей-крестоносцев на фоне высоких горных замков, которые поднимаются ввысь к гнездам орлов. Этот впечатляющий образ не соответствует реальности. В Святой земле не было неприступных гор, и замки крестоносцев чаще располагались на равнинах и в долинах рек, где даже небольшой холм имел стратегическое значение.

Это еще в большей степени верно в отношении городов крестоносцев. Города населяли не только представители городского сословия, здесь также жили дворяне, итальянские и провансальские купцы. Города были важными центрами торговли, и они же давали основную рабочую силу. В военном отношении их роль была не менее важна, чем замков. Особенно она усилилась в XIII в., когда были потеряны гористые районы страны, а власть крестоносцев сузилась до прибрежной полосы.

Естественно, крестоносцы занимались укреплением своих городов. Задача облегчалась тем, что прибрежные города имели укрепления со времен Римской империи. Во внутренних областях, за исключением Иерусалима, только несколько городов были укреплены, такие как Наблус в Самарии и Тиверия. Их оборонительные сооружения не были достаточно мощными. Напротив, все прибрежные города имели мощные фортификационные сооружения. В наши дни, за исключением Яффы и Газы, чьи последние остатки укреплений исчезли еще в XIX в., все побережье от Аскалона на юге до Бейрута на севере усыпано крепостями крестоносцев.

Подробное описание городских фортификационных сооружений крестоносцев не входит в задачи данного труда. Мы сосредоточимся только на некоторых характерных чертах.

Определяющими факторами при строительстве оборонительных сооружений были равнинный рельеф и близость моря. В некоторых местах на прибрежной равнине поднимались пологие холмы. Например, Арсуф (Аполлония античного времени) был возведен на холме на высоте 20 м над уровнем моря. Достаточно перечислить только главные крепости – Аскалон, Яффа, Кесария, Акра, Тир, Сидон и Бейрут, которые располагались на плоской прибрежной равнине.

На характер укреплений влияло их приморское положение. Основные фортификационные сооружения были построены для отражения наступления противника со стороны суши, и очень мало укреплений было обращено в сторону моря. Только пирсы со своими стенами и башнями, между которыми натягивались цепи (catenae), защищали вход в портовую гавань. Подобные укрепления были в Акре и в небольшом порту Арсуф, где все еще видны остатки стен на ушедших под воду пристанях. Этот город выделялся тем, что был укреплен как с суши, так и с моря. Склон холма, на котором стоял Арсуф, образовывал естественный гласис, облицованный с большим мастерством камнем. Стены города словно вырастали из этого гласиса. Там, где архитектор сталкивался со скальным основанием холма, не было нужды в дополнительной облицовке.

Все города имели два вида оборонительных сооружений: крепостные стены, их окружавшие, и внутреннюю цитадель. Многие города имели только одну линию стен, которые были построены, сообразуясь с рельефом местности. При строительстве укреплений Аскалона учитывали его расположение в холмистой местности; образно говоря, крепостные стены располагались по дуге лука, тетиву которого образовывало морское побережье. Там, где форма укреплений не зависела от рельефа, она была трапециевидной, как в Кесарии, или прямоугольной, как в Акре XII в. В Тире остров с древним городом имел надежное сообщение с материком с тех пор, как Александр Македонский построил дамбу в 332 г. до н. э. – за 14 столетий до образования королевства. Течение переносило наносы, и они образовали перешеек, а сама форма острова диктовала условия строительства стен. Насколько нам известно, город имел двойную линию стен, обращенных к морю, и тройную – в направлении суши. В конце XII в. прямоугольник стен Акры претерпел изменения, в южной его части была построена новая стена, связавшая прежние фортификационные сооружения с побережьем; благодаря ей сложился характерный треугольник стен нового пригорода Монмусара.

Единственное отличие в технике строительства оборонительных сооружений городов и замков заключалось лишь в масштабности проводившихся работ. Обязательным было наличие рва, гласиса и, как правило, четырехугольных выдвинутых за стены башен. Ров имел укрепленный облицованный контрэскарп, над которым отвесно поднималась стена (Кесария). Контрэскарп не требовал дополнительного укрепления, когда он представлял собой естественный каменный склон. Однако зачастую его роль выполнял гласис. Ров шириной от 15 до 20 м и достаточной глубины никогда не заполнялся водой (как и в замках). Дно рва не мостили, так что дождевая вода свободно уходила в песок. Ров в Замке Пилигримов могли заполнять морской водой, но этого не делали в городах. Вероятно, единственным исключением был Тир, ров которого, проложенный через перешеек, могли наполнять морской водой.

Стены города вырастали из гласиса, башни при этом были выдвинуты вперед и расположены близко друг от друга. Лучники и арбалетчики на каждой башне могли обстреливать ров перед соседними башнями. Окружавшие город стены и башни, как правило, имели одинаковую высоту, и потому зубцы тех и других составляли одну непрерывную линию.

Общая схема оборонительных сооружений менялась, когда город имел больше одной линии стен. Это касалось как Акры XIII в., так и Тира. Поскольку остатки сооружений немногочисленны, мы можем только делать предположения на основе литературных источников и допустить, что городские укрепления строились по образцу замковых. Двойная стена предполагала, что внутренняя стена будет выше внешней и между ними будет какое-то расстояние. Подобную проблему уже решили византийцы: расстояние между стенами у них равнялось около четверти высоты более высокой внутренней стены. Так что при высоте этой стены около 30 м расстояние между стенами было приблизительно 8 м. Иногда внутренние стены (если вспомнить о пропорциях Замка Пилигримов) были в два раза выше внешних стен (в последнем примере – 34 м и 16 м). В итоге башни располагались в шахматном порядке, отдельные секции внешних стен без башен перекрывались башнями второй линии.

Не следует думать, что подобному плану крестоносцы следовали в мельчайших деталях, что нам показывают замечательные карты Акры XIII в. Причины этого ясны. Вторая линия стен вокруг старого города была построена в качестве внешней линии обороны, и она должна была соответствовать существовавшим условиям, что было заботой архитекторов. Только в новом пригороде Монмусаре мог быть построен комплекс укреплений без оглядки на предыдущие постройки.

В Акре расстояние между двумя оборонительными стенами напоминало узкий внутренний двор в колодце стен. Его пересекали дороги, которые вели из башен внутренней стены к внешним. По всей вероятности, существовала также круговая дорога вдоль всего периметра городской стены.

В условиях, когда решающим фактором было не удобство, а обеспечение безопасности города, количество ворот преднамеренно сокращали, не превышая имевшегося лимита. Довольно большой город Аскалон имел трое ворот; Иерусалим – четыре или пять, и какое-то количество потерн; Кесария, видимо, имела не больше трех ворот, в то время как Тир имел только одни ворота. Ворота всегда имели сложную систему защиты.

Для того чтобы подойти к воротам, штурмовавшим необходимо было пересечь ров, который помимо контрэскарпов имел другие виды укреплений – палисады и барбаканы. Преодолев внешнюю линию обороны, наступавшие подходили к мосту, переброшенному через ров. Эти мосты, известные на примере Акры и от которых сохранились развалины в Кесарии, были возведены полностью или частично из дерева. Центральная их часть покоилась на арках или на массивном каменном столбе, установленном в середине рва. От этого места мост из деревянных бревен, который можно было быстро разрушить во время приступа, был перекинут к воротам.

Ворота всегда имели L-образную форму, как в арабских укреплениях, и через них было невозможно пройти сразу. В Тире тройные стены, в каждой из которых были свои ворота, образовывали настоящий лабиринт.

Города крестоносцев имели большие двойные ворота на петлях, запиравшиеся брусом, который входил в гнезда в стене по обе стороны ворот. Пазы по обеим сторонам дверного проема говорят о наличии опускной решетки, которая поднималась при помощи ворота на уровень второго этажа. Главные ворота Кесарии имели второй этаж с арочной галереей с внутренней стороны ворот, с которой можно было оказывать сопротивление врагу, если внешние ворота будут взломаны.

С обеих сторон ворот поднимались башни, незначительно превышавшие по высоте городские стены. На печатях крестоносцев обычно изображены две высокие башни по обеим сторонам ворот.

В Акре, по-видимому, было много ворот, и один мусульманский хронист описывал, как во время последней осады города крестоносцы держали ворота открытыми. Смысл этого был в том, что осаждавшие были вынуждены следить за городом со всех направлений, поскольку было неизвестно, из каких ворот их противник предпримет вылазку. Две такие вылазки закончились неудачно. Первый раз кони рыцарей запутались в веревках мусульманских палаток, во второй раз мусульмане зажгли огни в лагере, и, несмотря на безлунную ночь, рыцари были обнаружены.

Некоторые городские укрепления Аскалона и Кесарии поражают наблюдателя своим совершенством и одновременно оставляют у него чувство некоей незавершенности. Им не хватает компактности замковых сооружений. Линия стен была слишком протяженной, чтобы можно было удачно оборонять ее в течение длительного времени. Вполне естественно, что был необходим еще один центр обороны – цитадель, которая была сама по себе замком. Именно с этой точки зрения ее и следует рассматривать. Ее расположение менялось от города к городу. В Акре цитадель вначале располагалась в центре северного отрезка стены; затем она переместилась почти в центр внутренней линии обороны, когда появились новые укрепления Монмусара. В Иерусалиме цитадель размещалась в одной из древних башен, известной со времен Средневековья вплоть до наших дней как Башня Давида.

Было правилом, что цитадель, в которой часто располагалась резиденция правителя, должна была быть независимой от города. В этом отношении ее положение можно сравнить с положением главной башни замка. Тем не менее множество цитаделей было построено еще до крестоносцев в разное время евреями, римлянами, византийцами и арабами.

В Иерусалиме цитадель с прилегавшим к ней королевским дворцом служила доминантой города на протяжении тысячи лет до захвата ее крестоносцами, которые продолжили ее использовать по старому назначению. Цитадель представляла собой неправильный многоугольник (750 кв. м), фланкированный шестью башнями в три и четыре этажа. Внутри был просторный двор, разделенный стеной времен Ирода. Мощная двухэтажная стена отделяла цитадель от города, но основное оборонительное значение имели огромные башни; с северной стороны они смотрели на одни из главных ворот Иерусалима – Яффские. Цитадель окружал сухой ров, с городом ее связывал мост. Можно предположить, что какой-то переход вел из цитадели во дворец, расположенный в южной части. Гласис из циклопических камней, все, что осталось от Башни Фесаила (Tower of Phasael), поднимался со дна рва. Его продолжением были стены и башни высотой в 25 м. На плоскую крышу башни вели 200 ступеней, и на ней могли располагаться катапульты и баллисты. Крестоносцы произвели ремонт стен, что видно по каменной кладке, отличающейся от древней времен Ирода.

Нам известно из разных источников, что камни не только скрепляли прочным известковым раствором, но и железными скобами или даже заливали стыки камней расплавленным свинцом. Поэтому башню было трудно разрушить (Башня Давида выдержала все штурмы).

В башне располагался не только гарнизон под командованием кастеляна, но и склады, из которых снабжались воины гарнизона и, вероятно, сам город. Здесь размещалась королевская администрация, собиравшая подати со всех приезжавших в город.

Совершенно другой тип цитадели присущ Кесарии, которая находилась в наиболее защищенной части города – в порту, на южном причале. Цитадель не была связана непосредственно с городом, а в случае опасности ее гарнизон мог быть эвакуирован по морю. Отдельные сохранившиеся фрагменты не позволяют в полной мере реконструировать ее внешний облик. Однако по описанию того времени можно представить, как выглядела основная линия обороны. При правлении крестоносцев порт Кесарии имел второстепенное значение. Однако в свое время Иосиф Флавий считал, что он превосходил по величине Пирей, порт Афин. Северный причал был довольно странным сооружением, не имевшим аналогов. 60 огромных гранитных колонн времен Ирода были уложены на мелководье. Южный причал имел подобное строение, но только был замощен. На нем была построена цитадель. Ров отделял цитадель от города и, по всей видимости, был заполнен морской водой (или, по крайней мере, вода из моря подводилась через специальные ворота), и цитадель была небольшим островом. Сразу же за рвом поднималась мощная стена, с двумя башнями по сторонам, защищая вход. Нигде (за исключением, возможно, Иерусалима) каменная кладка не была прочнее, чем в цитадели Кесарии. Кроме того, короткие колонны из порфира и гранита были положены крестообразно в основание стен, превращая их в непреодолимое препятствие.

Особый интерес представляет цитадель Арсуфа. Город был расположен на крутом склоне холма, господствовавшем на побережье. Для постройки цитадели на побережье не было места. Не имело смысла строить ее в восточной части города, где не было естественных препятствий. Крестоносцы построили цитадель к северу от города на том же самом холме; они использовали в качестве рва между городом и цитаделью проходившую в этом месте лощину. Она шла в сторону моря по склону холма высотой в 30 м; в целях обороны цитадели ее значительно расширили и искусственно продолжили к северу и востоку от цитадели, выкопав ров. Длинная лестница, вырубленная в скале, вела за стенами к небольшой гавани на побережье.

В Акре, как уже упоминалось, в XIII в. цитадель располагалась в центральной части города. Но не ее расположение было главным фактором обороны города, а наличие нескольких городских цитаделей. Речь идет не о многих превращенных в небольшие крепости дворцах и башнях в кварталах привилегированных городских общин, а о конкретных крепостях, например ордена Святого Иоанна, трапезная которой является замечательным произведением архитектуры. Мы можем представить себе это здание, имея на руках описание укрепленного дворца тамплиеров, автором которого был один из членов ордена: «Квартал тамплиеров (Temple) был наиболее укрепленным местом в городе, большая часть побережья, которое он занимал, представляла собой настоящую крепость. Стены твердыни были высоки и мощны и очень толстые, они состояли из блоков в 28 футов (8,5 м). На каждой стороне крепости стояло по одной невысокой башне, и на каждой было изображение lion passant (идущего льва с поднятой правой передней лапой и смотрящего вправо), которое было величиной с откормленного быка, и все оно было покрыто золотом. Все фигуры четырех львов оценивались, принимая во внимание материал и стоимость работ, в 1500 сарацинских безантов. Это было великолепное зрелище. С другой стороны, по направлению к Пизанскому кварталу, стояла еще одна башня; вблизи через улицу Святой Анны находился дворец великого магистра ордена. Вблизи, над женским монастырем Святой Анны, возвышалась огромная башня с колоколами и очень высокой церковью. В дополнение к перечисленным башням на пляже была еще одна. Это была старая столетняя башня, построенная по приказу Саладина. Здесь тамплиеры хранили свою казну. Эта башня была столь близка к морю, что до нее доставали волны. И много других замечательных построек было в Тампле, о которых я не упомянул».

Армии крестоносцев

На протяжении всей истории войны были функцией общества; на них отражалась его демография, социальный состав и отношение к военному делу. Средневековые европейские и мусульманские армии не были исключением. В них отразились их политические, общественные и национальные традиции. На протяжении двухсот лет почти постоянной конфронтации они сохранили верность своим концепциям ведения боевых действий. Это было следствием не только технического застоя, но и того факта, что вплоть до конца XII в. лишь незначительное число армий были постоянными и профессиональными. Вся система образования формировала образ поведения, категорически не воспринимавшего любые новации. Конечно, изменения происходили, но они были редки, и восприятие их было замедленным. Обычно это было ответом на внешние вызовы, когда появлялся новый тип оружия и доспехов или новая тактика ведения боя.

Военная традиция Латинского королевства была европейской по своему характеру и оставалась такой на всем протяжении его существования, несмотря на то что местные обстоятельства повлияли на некоторые аспекты ведения боевых действий.

Неизменность систем оружия европейского типа была не только следствием глубоко укорененного традиционализма, но и результатом привходящих факторов: адекватной и умелой адаптации европейского оружия к местным условиям и постоянной связи с европейской воинской знатью, представители которой участвовали в крестовых походах.

Общество крестоносцев и образ их правления в геополитических условиях Ближнего Востока были определяющими факторами в складывании структуры крестоносных армий. Общественное устройство обусловило появление класса профессиональных воинов – рыцарей. На них была возложена двойная задача: наступательная и оборонительная. Ее должны были выполнять крепости и мобильная армия. Различные национальные особенности ведения войны бросали крестоносцам вызов в области стратегии и тактики, на который они должны были найти адекватный ответ.

Костяк армии крестоносцев составляло феодальное войско, в которое входили рыцари, обязанные нести военную службу в обмен на предоставленные им короной земельные пожалования. Сохранились письменные свидетельства, на основании которых Жан д’Ибелин, граф Яффы, описывает сложившееся к 1170 г. положение армии. Согласно списку состоявших на службе рыцарей, их насчитывалось от 647 до 675 человек; все они составляли основу военной силы королевства. По современным стандартам, их число слишком мало. Тем не менее в известных битвах, имевших место в Европе в это время, принимало еще меньшее число участников[26]. В некоторых больших походах крестоносцев, например во вторжении в Египет, число рыцарей вряд ли было большим.

Расхождение между средневековым и современным подходом к численности армий – результат не только революционного роста населения; он базируется на разном определении роли бойца. Мы настолько свыклись с понятием о военных частях и об армии, действующей как единое целое, что нам трудно представить ситуацию, в которой воин был сам по себе военным подразделением. Тяжеловооруженный средневековый рыцарь сражался в составе отряда только на начальной стадии битвы; после первой стычки он продолжал сражаться в одиночестве, и поле боя становилось местом дуэли отдельных рыцарей. Для лучшего понимания средневековой реальности можно сравнить рыцаря с ведущим бой современным танком.

В действительности численность войска была, по-видимому, большей, чем в вышеприведенной описи. Ситуация была аналогичной европейской, где в королевском реестре перечислялись только те, кто состоял на королевской службе. Каждый из крупных феодалов имел в своем подчинении рыцарей, сквайров (оруженосцев) и вооруженных слуг. Как правило, эти рыцари служили не короне, а своему барону, и, когда в том появлялась необходимость, они вместе со своим сеньором отправлялись в поход.

Надо сказать, что характерной чертой армий крестоносцев было присутствие в их рядах наемных солдат. Это выражение предпочтительней, чем определение «наемники», так как нет доказательств существования профессиональной организации бойцов, которые не имели бы работы в мирных условиях. Большая часть наемных воинов происходила из рядов пилигримов, которые после завершения своего паломничества могли остаться в стране. В XIII в., когда в терявшем свои земли королевстве стало резко не хватать средств к существованию, такие большие прибрежные города, как Акра и Тир, взяли на себя обеспечение людей, готовых поступить на военную службу. Увеличение армии за счет наемных воинов зависело от финансовых ресурсов короны и феодалов. Их всегда не хватало, и обычно средства на это поступали в качестве дара, отправляемого монархами и папами на Восток. Известный пример – английский король Генрих II, французские короли Филипп II Август и Людовик IX Святой. На Втором лионском соборе (1274) было принято решение, что каждый европейский монарх должен оплачивать содержание определенного количества рыцарей в Святой земле. Конечно, подобное решение, ставившее набор в армию в зависимость от случайных дарений, было явно неудовлетворительным. Но поскольку часть денег выделяли папы, которым постоянно поступали налоги со всей христианской Европы, правители-крестоносцы могли рассчитывать на более или менее постоянный источник доходов из-за рубежа.

Феодальное войско состояло в основном из конных воинов, многие из которых были наемниками. Королевство также располагало значительными отрядами пехоты и кавалерии не из дворян. Наличие пехоты было особенно важно в армиях крестоносцев. Воинов легкой кавалерии и пехоты в источниках крестоносцев обычно называли сержантами (serviens).

Сержанты, пешие или конные, проходили мобилизацию на феодальной основе, хотя нам неизвестно, как она проходила. Жан д’Ибелин называет число сержантов в 5025 человек, состоявших на службе короны и которых поставили церковные учреждения и города королевства. Достаточно странно, но в документах крестоносцев не упоминается об этой обязанности, и потому можно сделать вывод, что это было обычной практикой, что зависела только от наличия финансовых ресурсов. Против нее не возражали церковные институты, патриарх, епископы и аббаты. Их собственность заключалась «в подаяниях». Что касается правителей городов, то в этом вопросе мы не находим удовлетворительного объяснения.

Наконец, королевство располагало еще одним источником пополнения военной силы – arriere-ban, то есть призыв вассалов к оружию в минуту прямой опасности. В таком случае все вассалы, даже те, кто не служили непосредственно королю, как главные владельцы лена, должны были явиться на военную службу. Этот же призыв касался каждого годного к службе франка в королевстве. Естественно, боеспособность этого контингента не была на высоте. Но во время непосредственной опасности он мог сыграть важную роль, даже в качестве городской милиции, когда гарнизон отправлялся на смотр, а затем на поле брани.

Рассматривая вопрос в данном контексте, мы должны вернуться к духовно-рыцарским орденам, потому что с 30-х годов XII в. тамплиеры и госпитальеры играли все более важную военную роль в королевстве. Важным фактором в его защите стали духовно-рыцарские ордена, которые, будучи правителями замков, имели в своем распоряжении их ресурсы и гарнизоны. Вскоре их способность поставлять за короткое время необходимое число войск и восполнять их потери, привлекая финансовые и человеческие ресурсы в Европе, сделала их незаменимыми.

Нелегко оценить военную мощь орденов. В особо важных случаях, например похода короля Амори в Египет, госпитальеры смогли выставить 500 рыцарей и 500 туркополов. Примерно столько же воинов могло бы мобилизовать королевство при условии привлечения всех своих ресурсов. Это был исключительный случай, обычно орден располагал 300 рыцарей. Вероятно, мы не ошибемся, если скажем, что объединенные военные силы двух орденов были равны по численности войску королевства.

Воины орденов не были в прямом смысле воинами королевства; политику орденов определяли их великие магистры и капитул. Но мы не пойдем на крайности и не будем утверждать, что ордена отказывали короне в подчинении. Скорее, их сила иногда позволяла им диктовать свою политику короне и заставить ее принять их совет, подобно тому как слово опытного ветерана имеет большой вес на военном совете.

Вооруженные силы королевства, составлявшие около 1200 рыцарей и более чем 10 тысяч сержантов, вполне могли наступать и защищаться. Не военная слабость, а демографические причины остановили наступательные действия и вынудили перейти к обороне. Перспективы завоевания новых земель, что доказывалось не раз, не только в близлежащей Трансиордании и Дамаске, но даже в Египте, на обширном Синайском полуострове были вполне реальны. Но эти завоевания были эфемерны, поскольку не было достаточно войск, чтобы поддерживать длительное время свое военное господство, не говоря уже о попытках колонизации завоеванной страны.

Проблема выглядела по-иному с точки зрения вопросов обороны. Слово «оборона» в его общем понимании не способно в полной мере отразить сложившуюся ситуацию. Под «обороной» понималась не только защита границы, что уже само по себе было непростой задачей на открытой территории Трансиордании, но также и управление внутренними областями страны.

Войска крестоносцев должны были препятствовать мусульманским вторжениям. Даже если дело не доходило до крупных сражений, военные действия сопровождались уничтожением урожая и потерей собственности, что подрывало материальную базу существования крестоносцев. Любое вторжение могло привести к большой битве.

В обоих случаях замки и укрепленные города имели для крестоносцев большое значение в их стратегии. Удачное мусульманское вторжение, даже если оно приводило к опустошению больших областей, не угрожало господству крестоносцев. Если мусульмане не могли захватить замки и города для установления контроля над страной, то в таком случае рано или поздно, но им приходилось отступить. Несмотря на то что страна была в такой ситуации разорена, а финансовые потери оказывались болезненными, правление крестоносцев продолжалось, так как основные центры управления не были затронуты военными действиями.

Эти факторы сформировали военную доктрину крестоносцев. Для противостояния вторгнувшемуся в страну врагу франкам приходилась призывать в войско каждого годного к военной службе жителя города и обитателя замка. Это касалось и чисто номинальных гарнизонов. В случае поражения не оставалось, в полном смысле слова, ни одного человека для защиты крепостей. Классический пример – битва при Хаттине. После сокрушительного поражения крестоносцев, когда замки и города оказались уже не способны сами защитить себя, они открыли ворота перед победителем Салах ад-Дином.

Поэтому перед лицом возможного нападения врага крестоносцы часто колебались в выборе: решиться на авантюрную кампанию или не предпринимать никаких действий и переждать. Это не свидетельствовало о непоследовательной политике, шатаниях и отсутствии планов. Наоборот, происходила оценка имевшихся рисков и своих возможностей. Принимались во внимание и местные факторы – тип мусульманских армий и присущая им тактика.

Несмотря на численное превосходство мусульман, крестоносцы имели ряд больших преимуществ. Начиная с того, что армия крестоносцев была сплоченной силой и набиралась из местных жителей, в то время как мусульманские армии были разнородными по своему составу и воины набирались либо в Египте, либо в Дамаске. В последнем случае в их составе были уроженцы Северной Сирии (Алеппо, Хомс) и даже Месопотамии. Их сплоченность всегда была слабой (так продолжалось вплоть до середины XIII в., до правления мамлюкского султана Бейбарса), и только в исключительных случаях они находились на войне больше нескольких месяцев. Обыкновенно поход длился с самого начала лета до его последних дней, то есть захватывал период от сева до уборки урожая. Большей частью мусульманская кампания редко продолжалась больше нескольких недель, до тех пор, пока она проходила удачно и ожидались большие трофеи. Свои приемы ведения войны крестоносцы приспособили к этой мусульманской тактике. Когда численное превосходство противника было очевидным, крестоносцы избегали сражения и ждали, пока мусульманская армия не распадется. Классический пример – кампания, которая последовала за поражением крестоносцев в битве при Синн-аль-Набра (Аль-Саннабра) в июне 1113 г. Армия крестоносцев еще не успела укрыться в горах в окрестностях Тиверии, как была окружена многочисленной мусульманской армией, состоявшей из выходцев из Дамаска, Мосула и Мардина. Все это походило на окончательный разгром, тем более что в то же самое время в сельской местности Палестины вспыхнуло восстание против франков. Двадцать шесть дней крестоносцы выжидали, находясь в опаснейшем положении. Мусульмане не решились на прямую атаку, но начали опустошать сельскую местность и рассеялись спустя три недели. Подобная тактика могла бы иметь успех под Хаттином. На ней, собственно, и настаивал накануне битвы Раймунд III, граф Триполи, которого поддержал Ги де Лузиньян, но было принято иное решение под давлением их противников.

Минуло четыре поколения вооруженного противостояния, пока мусульмане поняли, что только разрушение крепостей и укрепленных городов положит конец господству крестоносцев. По-видимому, Салах ад-Дин был первым, кто разработал новую военную доктрину, а один из его наследников, правитель Дамаска аль-Малик аль-Муаззам начал систематически проводить в жизнь эту стратегию. Еще во время предварительного этапа мирных переговоров с Ричардом Львиное Сердце в Рамле (1 192) Салах ад-Дин предусматривал разрушение твердынь крестоносцев, которые представляли угрозу в будущем. Эта политика, которой методично продолжали следовать в дальнейшем, поставила крестоносцев на колени. Победные кампании и битвы крестоносцев были неэффективны, поскольку не хватало денег и рабочей силы для восстановления, повторного заселения и создания новых гарнизонов разрушенных замков. Крестоносцы имели достаточно сил только для обороны прибрежных городов. Людовик IX Святой потратил состояние на создание в них фортификационных сооружений (1250–1254), но мамлюк Бейбарс проводил систематическую политику изоляции прибрежных городов и захватывал их один за другим. Бейбарс запустил механизм разрушения, снося укрепления городов, несмотря на явные материальные потери, которые он нес, опустошая прибрежную равнину. Нет никакого сомнения в том, что его главной целью было предотвратить возможное возвращение крестоносцев, которые смогли бы использовать приморские города в качестве плацдарма для нового завоевания.

Этот резкий поворот в мусульманской стратегии привел к полной смене политики крестоносцев в XIII в. Изменение направления крестовых походов, переориентация их со Святой земли на Египет, не было вызвано ростом «джингоизма» или империалистическими устремлениями, но представляло насущную необходимость; это было последней попыткой спасти свое дело с помощью новой военной доктрины. Цель была поставить Египет на колени и вернуть Святую землю на полях сражений за Дамиетту и Каир. Победа над Египтом означала конец господства мусульман в Святой земле. Добиваясь контроля над Египтом, крестоносцы хотели выиграть время, чтобы вновь утвердиться в Святой земле и гарантировать свою безопасность. Бездарное командование и еще более провальная дипломатия лишили крестоносцев плодов замечательных побед в двух больших египетских кампаниях, так называемом 5-м Крестовом походе (1217–1221) и походе Людовика IX Святого (1248–1250).

После провала последнего похода Латинское королевство никогда больше так и не вернуло себе военную и дипломатическую инициативу. Самое лучшее, что ему оставалось сделать, это защищать себя. Жалкие остатки королевства на узкой полоске побережья продолжали обороняться: жители углубляли рвы и укрепляли стены. Находясь в обороне, перед лицом мобильного противника крестоносцы ждали генерального наступления мусульман в своих изолированных городах. Мусульманам был не нужен новый Хаттин, они могли справиться с каждым городом по отдельности. И города сдавались один за другим после короткой осады. Только осада Акры (1291) занимает достойное место в славном прошлом королевства.

Оружие и доспехи

Доспехи крестоносцев были, по существу, европейскими. На одной из своих монет Танкред изображен в шлеме, который покрывает нечто вроде куфии. Это не говорит о влиянии восточных традиций, но свидетельствует о том, что Танкред с типично норманнской практичностью воспользовался мусульманским головным убором для защиты от жаркого солнца Востока (он мог узнать о нем раньше еще в Южной Италии или на Сицилии).

Мы располагаем всего несколькими описаниями оружия и доспехов крестоносцев. Но мы можем получить исчерпывающее представление об экипировке рыцарей 1-го Крестового похода, поскольку они были почти современниками рыцарей Вильгельма Завоевателя, увековеченных на гобелене из Байё в Нормандии. Последующие изменения в вооружении крестоносцев можно проследить по европейским источникам. Наиболее детальные сведения о европейском оружии были получены при изучении изображений на печатях того времени, большое количество которых принадлежит европейским знатным воинам, активным участникам крестовых походов в XIIXIII вв. Кроме того, на печатях крестоносцев отображено оружие и доспехи рыцарей. В известной степени мы можем также воспользоваться иллюминированными рукописями крестоносцев; даже если в них присутствуют библейские сюжеты, воины изображены в доспехах Средневековья.

Взяв в качестве основного свидетельства известный гобелен, мы можем сделать вывод, что роль доспехов была чисто функциональной. Не самые удобные и далекие от изящества, они должны были защитить того, кто их носил, от самого разного оружия: стрелы, копья (иногда метательного), боевого топора, булавы, меча и кинжала. В то же время они должны были помочь своему хозяину в атаке и при пользовании собственным оружием.

Основными доспехами были шлем и латы, которые должны были закрывать как можно большую часть тела рыцаря. Поверх длинной легкой рубашки рыцарь надевал стеганую толстую тунику, матерчатую или кожаную, поверх которой носился камзол с нашитыми металлическими пластинами. Этот длинный пластинчатый доспех был ниже колен и назывался кожаной курткой (broigne). Она имела разрез спереди и сзади для того, чтобы рыцарь мог сесть в седло. Часто ноги были защищены штанами из того же материала. Надежность подобной куртки зависела от плотности нашитых металлических пластин.

Разновидностью этого доспеха, который вначале носили только весьма состоятельные знатные воины, но затем и все рыцари, был хауберк (первоначально hals-berk – защищающий шею), в котором на смену металлическим пластинам пришла кольчуга – откованные вручную и переплетенные кольца. Под хауберк надевался стеганый камзол. В XIII в. хауберк имел длинные рукава, прикрывающие кисти рук.

Тяжелые и негибкие доспехи, как металлические, так и кожаные, были неудобны, и к тому же хауберк сильно нагревался на палящем солнце. Поэтому поверх него рыцари носили длинную белую накидку (cotte d’arms). В XIII в. на ней был изображен герб рыцаря, как и на попоне его коня.

Другой важной частью доспехов был шлем, чей внешний вид менялся начиная со времени 1-го Крестового похода и до падения Акры. Рыцари 1-го Крестового похода носили железный шлем конической формы. Для защиты шеи к нижней части шлема крепилось кожаное прикрытие. У некоторых шлемов был наносник, прикрывавший лицо рыцаря. На Востоке рыцари часто драпировали шлем куском белого полотна.

В последней четверти XII в. форма шлема изменилась, он стал цилиндрическим с плоским или закругленным навершием. Этот шлем, который был распространен и в XIII в., носил названия grand heaume, casque de St Louis или casque de Croisades. Наносник уступил место забралу; ниже прорезей для глаз проделывались отверстия для дыхания. Шлем этот был непрактичен, поскольку был очень тяжелым. Поэтому рыцарь обычно носил небольшой шлем, называвшийся chapeau de fer («железная шапка»), полусферической формы с загнутыми полями.

Вооружение завершал щит. Рыцари 1-го Крестового похода носили большие щиты с закругленным верхом, прямыми сторонами и заостренной нижней частью. Нам известно о них по гобелену из Байё. Щит был довольно тяжел, сделан из дерева, обит изнутри, а снаружи покрыт кожей. Рисунок напоминал солнце с лучами; укрепляли щит металлические полосы, сходившиеся в его центре в виде выступа.

Этот тяжелый щит, когда рыцарь передвигался на коне, держался на кожаном ремне, перекинутом через плечо с левой стороны. В пешем строю он прикрывал рыцаря от шеи до стоп и был прекрасной защитой, когда доспехи были еще несовершенны.

Во время 1-го Крестового похода франки познакомились с круглым щитом Востока, легким и практичным, удобным в бою для всадника, однако не совсем подходившим для пехотинца. Восточный щит с самого начала произвел впечатление на крестоносцев. Во всяком случае, развитие оружейного дела шло в Европе в том же направлении, несмотря на то что круглый щит так и не стал выпуклым.

Во второй половине XII в. с появлением кольчуги старый щит потерял свое значение. Его сменил небольшой щит, который прикрывал грудь и живот всадника и оставлял ему большую свободу действий. В XIII в. щит продолжал оставаться круглым или треугольным по форме. Когда начали складываться рыцарские гербы, их помещали на щите и накидке рыцаря.

Основным оружием рыцаря были копье, меч, булава и боевой топор. Копье, увенчанное небольшим флажком, стало характерной приметой рыцаря. Копье покоилось во время движения на локтевом сгибе правой руки и использовалось как колющее оружие, но иногда и как метательное. Древко копья было обычно из ясеня и имело стальной наконечник различной формы. Если рыцарь был вынужден сражаться пешим, он мог использовать свое оружие как пику, хотя оно и не было достаточно прочным для этой цели.

И наконец, был меч. В XII в. основным типом был короткий обоюдоострый меч, похожий на древнеримский, с треугольным острием. Был меч и более изысканной формы, сужавшийся от рукояти к острию. Головка эфеса была, как правило, круглой или плоской, хотя встречались и другие формы. Меч носили в кожаных окованных ножнах; они висели на шее или плече, позднее – на поясе. В XIII в. мечи стали делать длиннее, тяжелее и прочнее, чтобы они были более эффективны в сражении против становившихся все более совершенными доспехов. Стоимость экипировки рыцаря была очень высокой. В XIII в. госпитальеры оценивали ее от 1500 до 2000 серебряных денье Тура; больше всего стоил, конечно, конь.

Экипировка пехотинца была гораздо более простой. Сомнительно, чтобы она у каждого воина соответствовала правилам «Ассиза о вооружении», принятого в правление английского короля Генриха II. Хронисты крестовых походов обычно повествуют о том, что пехотинцы были вооружены хуже рыцарей. Нормандский трубадур Амбруаз во время 3-го Крестового похода сообщает, что голову солдата защищал железный шлем и одет он в хауберк и стеганый льняной камзол (Armez de coife e de hauberk e de parpoint a meint bel merc). Обычным же оружием и доспехом были: железная шапка, кожаный или простеганный нагрудник, пика, лук, иногда арбалет и кинжал.

Ведение боевых действий

Крестоносцам пришлось столкнуться на поле боя с армиями, о которых ничего не знали в западном мире, хотя они и были известны византийцам. В XII в. наблюдалось большое различие между армиями Египта и Сирии и Ирака. Египетская кавалерия имела на вооружении меч и копье, мало в чем отличаясь от кавалерии крестоносцев, хотя доспехи были легче. О Египте все было известно. Опасность исходила только от мусульманских армий севернее. Здесь сельджукское завоевание повлияло на мусульманскую кавалерию, которая была продолжателем военной традиции арабов, и появился новый тип воина и новая тактика – лучник-конник, который сражался a la turque.

Лук и арбалет не были новым оружием ни на Западе, ни на Востоке. Что касается лука, то он практически вышел из употребления в Европе еще до XII в., и конные воины смотрели на него свысока. Он стал оружием для лиц, не имевших благородного происхождения. Знатные воины пользовались луком на охоте, но пользоваться им в бою считалось занятием простонародья. Вероятно, сходный процесс развивался и в мусульманских армиях, например в египетской, где пешие воины рекрутировались из чернокожих суданцев.

Все изменилось с приходом турок. Они заимствовали из прошлой кочевой жизни в Центральной Азии привычные приемы боя, когда воин на коне, быстро менявший позицию, получил в качестве оружия лук. Сражение начинали лучники (лук даже стал в некоторых случаях орудием победы), а затем наступал черед копья, меча, булавы и топора. Преимущества этой тактики против врага, незнакомого с ней, были явными.

Решающим фактором была мобильность армий. Различие в весе доспехов заставляло крестоносцев использовать более мощных и тяжеловесных коней, которые медленнее передвигались. На марше крестоносцы всегда оказывались в невыгодном положении. Многие описания битв рисуют ту же самую картину. Мусульманские конные лучники на большой скорости устремлялись на колонну крестоносцев, сближаясь с ней на расстояние 50–80 м, обрушивали на нее дождь стрел и затем исчезали так же быстро, как и появлялись. И вскоре снова атаковали. Такие нападения предпринимались на фланги колонны и ее тылы. В своих описаниях хронисты пишут, что враги, словно пчелы, кружили над войском крестоносцев.

Крестоносцы ничего не могли противопоставить этой тактике. Никакое оружие – ни меч, ни копье, ни дротик – не помогало против всадников с луками. Тяжелый доспех стрелы пробить не могли. Хронисты описывают, как после подобной атаки щиты крестоносцев и доспехи выглядели, словно дикобраз с поднятыми иглами! Но в отсутствие кольчуги крестоносец был уязвим. Более того, мусульмане пользовались тем, что в XII–XIII вв. лошади не имели доспехов. Поэтому иногда было легче выбить рыцаря из седла, убив его коня. Спешенный рыцарь не мог защититься от конного воина.

Приемы ведения войны, которыми пользовались турецкие воины, были вызовом, брошенным крестоносцам. Наконец решение было найдено. Прибегли к помощи туркополов; считалось, что они сражаются подобно туркам, но при внимательном знакомстве с текстами обнаруживается, что вопрос был более сложным, чем казалось. Название «турко-пол» переводится как «сын турок», и в хрониках крестоносцев указывается на их смешанное происхождение от отца турка или араба и гречанки-матери. Их набирали в войско в пределах королевства, хотя некоторые из них были иммигрантами из регионов севернее. Со временем их этнический состав изменился, и название «туркопол» стало обозначать особый тип солдата, независимый от его национального происхождения.

По словам участника 3-го Крестового похода трубадура Амбруаза, туркополы были одеты в особые одежды и им было приказано хранить молчание, чтобы никто не узнал, что они не арабы. Позднее было разрешено рекрутировать их из местного населения. Туркополов описывают как рыцарей (или конников) в легких доспехах; хотя нет никаких доказательств, что они сражались исключительно как конные лучники. Конечно, некоторые из них могли пользоваться луком, но в целом в войске крестоносцев они не стали аналогом конных лучников турок-сельджуков. Вероятно, даже в XIII в. они продолжали оставаться в составе легкой кавалерии, когда рыцарские доспехи стали тяжелее. Они могли использовать более быстрых коней, чем рыцари, и они находились всегда в авангарде, служили в разведке и в частях фуражиров. Туркополы стали интегральной частью армий крестоносцев, которыми командовал маршал королевства, а в духовно-рыцарских орденах для них был отдельный командующий – туркопольер (turcoplier).

Туркополы были в лучшем случае лишь отчасти ответом на турецкий вызов. Сами крестоносцы не смогли научить свою кавалерию турецким приемам ведения боевых действий, так как требовалось много времени на переучивание войск применительно к новой тактике. Крестоносцы просто использовали пеших лучников и арбалетчиков. Европейская пехота из крестьян так и не отказалась от лука, который зачастую оставался ее основным оружием наряду с пикой и щитом. В Европе йомены, вооруженные луком, не имели в бою большого значения до тех пор, пока в XII–XIV вв. в Англии не появился большой лук в рост человека. На Востоке события развивались по-иному. Крестоносцы считали, что пехотинцы-лучники были достойным ответом на турецкую угрозу. Подразделения лучников ставились впереди эскадронов конных рыцарей. Их арбалеты и луки держали конных лучников противника на значительном расстоянии от основной армии и защищали кавалерию крестоносцев. Сельджуки и пехотинцы могли долго обмениваться залпами из луков, в то время как кавалерия ожидала. Затем, в нужный момент, ряды пехотинцев раскрывались, и конница крестоносцев бросалась на врага всей своей мощью.

Преимущества пехотинцев-лучников были явными, но были и отрицательные моменты. Подобная тактика лучше подходила для генерального сражения, а не для стычки на марше. Скорость продвижения задавалась медленно двигавшейся пехотой, что сдерживало быструю кавалерию. Это объясняет, почему турки постоянно кружили вокруг армии крестоносцев. Когда кампания представляла собой череду продвижений и остановок, безопасность армии крестоносцев зависела от слаженности действий всего армейского механизма, поддерживать который было трудным делом. Вдобавок компактно расположенные части служили заметной и легкой целью для турок, если им удавалось приблизиться к армии крестоносцев на расстояние выстрела из лука. Так, войска Салах ад-Дина, продвигаясь вдоль хребта и преследуя крестоносцев, когда король Ричард Львиное Сердце вел их из Акры в Яффу, постоянно беспокоили их левый фланг, причем сами не несли никаких потерь.

Успех армии крестоносцев зависел в основном от внутренней дисциплины, когда рыцарям не давали инициативы и не позволяли выйти за кольцо собственной пехоты, обеспечивавшей им защиту. Горячая молодая кровь в каждой армии создает подобные проблемы, но в Средневековье, когда поединок был высочайшим испытанием рыцаря, в армии, которая пришла из Европы сражаться с неверными, такая тактика могла казаться рыцарю недостойной. В свете этого становится ясно, почему тактика кочевников, будь то скифы, турки или монголы, была успешной в войне с крестоносцами. Кочевники имитировали бегство, а затем поворачивали вспять и наносили удар. Преследуя бежавшего врага, вся армия крестоносцев распадалась на отдельные отряды. Более того, конный рыцарь отрывался от своих пехотинцев-лучников и становился мишенью для мусульманского конного лучника, которого невозможно было достать ни копьем, ни мечом. Что случалось с отдельным эскадроном всадников, то же самое происходило и со всей армией, когда рыцари отделялись от пехоты. Подобное случилось и в битве при Хаттине у Тивериадского озера.

Вот что писал Иаков, епископ Акры, во время осады Дамиетты: «Египтяне взяли в плен наших рыцарей и туркополов, после того как они ранили их коней, которые по какой-то причине были заняты или на подвозе дров, или перевозке зерна; поэтому они отошли на значительное расстояние от армии; египтяне ушли, они не хотели рисковать и ждать подхода поддержки. Иногда они брали в плен некоторых наших воинов, которые, пренебрегая дисциплиной, начинали преследовать врага, когда тот якобы убегал».

И далее: «Сарацины были более осторожны и всегда готовы к быстрому отступлению; они не собирались ждать подхода наших сил, если они не преобладали численно и не имели явного превосходства. У них в плену находилось более 3000 наших воинов, которых держали в цепях, в то время как у нас в плену находилось не более 1000 человек».

Различие в вооружении и тактике также имело далеко идущие последствия, влияя на выбор местности двумя противниками. Для мусульман было предельно важно выбрать пересеченную и открытую местность, которая обеспечивала им необходимую мобильность. Более того, сильно пересеченная территория мешала крестоносцам применить свою основную тактику – фронтальную атаку тяжелой кавалерии, внушавшей наибольшие опасения противнику. Подобная атака была наиболее успешной на ровной местности, не имевшей каких-либо препятствий.

Если мобильность и обстрел противника на расстоянии были наибольшими преимуществами мусульманских армий, то основным оружием крестоносцев была сила удара. Лавина рыцарей с копьями наперевес и в доспехах на конях, перешедших в галоп, до момента соприкосновения с врагом накапливала большую ударную силу. Целью атаки было разрушить боевые порядки противника, сокрушить его легкую кавалерию и одержать решающий успех. Если первая атака, направленная в центр, не решала дела, противник мог предпринять фланговые удары или, имея достаточно времени, подтянуть резервы и бросить их в битву. Таким образом, сила и правильно выбранное время атаки играли решающую роль в противостоянии двух армий. Для того чтобы добиться успеха, было недостаточно ударить быстро и сильно; крестоносцы атаковали основные силы врага на узком участке фронта, стараясь сделать так, чтобы в результате своего маневра заставить противника отступать там, где позади него располагались холмы или иное препятствие, чтобы отрезать ему путь к отступлению. В этом случае битва могла быть выиграна.

Мусульмане имели свой ответ на подобную тактику – они размыкали свои ряды в момент атаки. В последнюю минуту перед столкновением они расступались, и крестоносцы врывались в их ряды подобно урагану. Самой известной атакой подобного рода была атака Раймунда III, графа Триполи, в битве при Хаттине. Мусульмане разомкнули свои ряды и позволили его рыцарям покинуть равнину и войти в узкое ущелье, которое вело к деревне Хаттин, а затем выйти в долину у Тивериадского озера. Отряд спасся, но не нанес урона врагу. Ги де Лузиньян остался во главе ослабленной армии, которая нашла временное прибежище после катастрофы на седловине холма «Рога Хаттина».

Осадное искусство

Несмотря на то что осады не были новым делом на Западе, встреча с военной архитектурой Ближнего Востока поставила перед крестоносцами новые проблемы. Тот факт, что восточные города и крепости были построены из камня, который не так часто использовали в Европе того времени, имел во многом определяющее значение. Размеры крепостей не шли ни в какое сравнение с замками Запада. В византийской и мусульманской армии были саперно-строительные подразделения, которые использовались при осаде крепостей. Подобных военных строителей не было в армиях 1-го Крестового похода. При осаде крепостей, как и в Европе, прибегали или к полной блокаде, когда прекращался подвоз продовольствия и гарнизон вымирал от голода, или устраивали общий приступ, используя осадные лестницы и передвижные башни, с которых перекидывались мостики на зубчатые стены. Характерный случай произошел при осаде Иерусалима в 1099 г. Осада большого города затянулась, неоднократные попытки штурма заканчивались ничем. Важным вкладом в победу было прибытие генуэзского флота в Яффу[27]. Моряки разобрали свои корабли и через Филистею и Иудею доставили осаждавшим мачты и другие их деревянные части, а также веревки и крюки для строительства передвижных осадных башен, которые помогли взять город приступом. В армии крестоносцев определенно не хватало инженеров и саперов.

Несомненно, что крестоносцы при осаде крепостей заимствовали опыт мусульман и византийцев. Когда спустя несколько лет после окончания 1-го Крестового похода нам вдруг начинают рассказывать о новых технических приемах крестоносцев, мы можем смело предположить, что они были заимствованы у дружественных им византийцев и армян или у мусульман. Новые технические приемы не вытеснили собой старинные прежние. Для осадного искусства крестоносцев было характерно смешение старых и новых традиций, когда каждая использовалась в том или ином конкретном случае.

Искусство осады крепостей предполагало применение всех возможных средств, будь то при помощи приступа, подкопа, блокады или военной хитрости. Заставить жителей городов и даже замков голодать и тем понудить их к сдаче было делом трудным, поскольку запасов продовольствия в них могло хватить на несколько лет. За крайне редким исключением армия крестоносцев не могла позволить себе длительную осаду. Более того, большая протяженность периметра городских стен не давала возможность для небольших армий крестоносцев установить полную блокаду города. Во время 3-го Крестового похода только относительно небольшой город Акра был полностью взят в кольцо осады.

Это оставляло осаждавшим только один выход: взять город штурмом. Поскольку обычное оружие было при подготовке штурма почти бесполезным, применялись механические приспособления, которые имели очень древнее происхождение и были частично заимствованы у древних греков и римлян и византийцев. Их использовали когда-то египтяне, ассирийцы, вавилоняне и персы. Они были переняты народами ислама и усовершенствованы под влиянием далекого Китая.

При осаде крепостей применяли тройную тактику. Во-первых, использовали лестницы, с помощью которых взбирались на стены. Во-вторых, осадные башни, с которых велся обстрел крепости и не только; башни подкатывали как можно ближе к стенам, и уже по мостикам с башен на стены осаждавшие проникали в крепость. В-третьих, бомбардировали башни и стены с помощью метательных машин (известных еще в Древнем мире), использовали тараны или делали подкопы.

Однако первоочередной задачей было преодолеть крепостной ров, шириной от 12–15 и до 20 м. Очень часто ров засыпали. К этой черновой работе привлекали простых воинов, но, в крайнем случае, и рыцарей. Вполне можно было понять их недовольство, ведь согласно одному из ассизов королевства рыцарь не был обязан спешиваться, даже во время осады.

Работы по засыпке рва были не только изнурительными, но и опасными. Оборонявшиеся все силы стягивали в то место рва, где сосредотачивались отряды противника. Рой стрел и метательных снарядов обрушивался на трудившихся на засыпке рва пехотинцев. Щиты были недостаточной защитой от различных снарядов, и к тому же они тормозили работу. Осаждавшие старались согнать лучников со стен, обстреливая их из баллист. Когда переход через ров был готов, начинался штурм. Наиболее отважные воины, запасшись веревками с крючьями, взбирались на стену по лестницам. Добравшись до защитных зубцов стен, они сбрасывали вниз веревочные лестницы, по которым поднимались осаждавшие. Штурмовой отряд устремлялся к воротам, чтобы открыть их для остального войска. Осажденные лили кипяток, горячие масло, смолу и расплавленный воск на головы карабкавшихся вверх по лестницам вражеских солдат. Удача и отвага были существенным фактором, хотя иногда случалось, что замок удавалось взять при помощи измены.

Во время больших осад широко использовали различные осадные механизмы. Самыми известными среди них были подвижные осадные башни, имевшие несколько этажей-площадок, на каждой из которых располагались лучники и арбалетчики. На некоторых достаточно больших площадках размещали баллисты и катапульты. Передвигались осадные башни при помощи деревянных катков; иногда их ставили на колеса.

Осажденные, стараясь разрушить башню, забрасывали ее огромными камнями, пытались поджечь или опрокинуть. Во время вылазок башни разрушали и уничтожали охранявший ее отряд. Со стен летели горящие стрелы и пылавшие вязанки хвороста. Применяли также греческий огонь. В его состав входили смола, сера, селитра, деготь, нефть и масло (иногда добавляли древесный сосновый уголь). Все эти компоненты помещали в легко разбивавшийся керамический контейнер. Этот огонь было невозможно затушить водой. Имеется известное описание Жуанвиля, хрониста похода короля Людовика IX Святого в Египет: «Большая горевшая бочка оставляла за собой в воздухе огненный след. Она подлетала со страшным грохотом, подобным грому. Казалось, будто летит огромный дракон. При этом свет от огня был столь ярок, что наш лагерь был виден ночью словно днем».

Такие «снаряды» метали из баллисты; иногда небольшие емкости можно было выстреливать из арбалета. Для защиты от огня башни покрывали сырыми шкурами недавно забитых животных или войлоком, пропитанным уксусом и мочой.

Не всегда имелись условия для строительства осадных башен, и осаждающая сторона была вынуждена прибегать к другим средствам разрушения стен. Можно с уверенностью сделать вывод, что крестоносцы учились у своих восточных сторонников и врагов. Существовало также богатое наследие древних римлян и византийцев, которое развивали мусульманские армии. Несмотря на то что арабские источники называют различные технологические приспособления «турецкими» и «персидскими», их происхождение восходит к Античности.

Военные механизмы этого времени можно разделить на механизмы торсионного действия и работающие по принципу маятника. К последним относился классический aries, в источниках крестоносцев он называется bellier, mouton или eue (все это синонимичные слова, в переводе означающие «баран»). Он представляет собой стенобитное орудие таран. Имеется его описание, относящееся ко времени 3-го Крестового похода: «Обычно таран называют «бараном» (aries), так как он разрушает такие прочные фортификационные сооружения, как стены, и делает он это подобно барану, когда тот наносит головой частые и быстрые удары. Епископ Безансона повелел применить таран, со всех сторон защищенный железными щитами, для разрушения стен… Внешне он походил на сводчатую постройку, внутри которой было огромное бревно с окованным железом концом. Его раскачивали вручную несколько человек, отводили как можно дальше от стены, а затем с силой били. Повторными ударами они старались пробить в стене брешь, а то и разрушить ее. И те, кто раскачивал таран и бил им, находились под надежной защитой».

Это стенобитное орудие крестоносцев арабы называли кабш, что также переводится как «баран». В арабском описании обращается внимание на то, что у тарана были два железных рога, длиной с копье и толстых, как колонна. Раскачивающийся таран подвешивался на канатах или железных цепях. Для противодействия ударам таких орудий каменную кладку скрепляли железными скобами.

Для защиты воинов, обслуживавших стенобитное орудие, от различных метательных снарядов противника использовали более или менее прочный навес, который описывали в хрониках как «дом». Эти передвижные навесы называли «черепахой» (testudo); они имели остроконечную двускатную кровлю, помогавшую с легкостью отражать метательные снаряды. Арабское название для этого сооружения было «даба-ба» – «тот, кто ползает». Арабский хронист именует передвижные навесы «санура» (кот). Некоторые из них отличались необычной формой, как те, что были построены Людовиком IX Святым в Мансуре. С обеих сторон навесы имели башни, и назывались они chats-châteaux («коты-замки»).

Вторым типом военных механизмов были пусковые установки для любого вида метательных снарядов. Они имели общее название petrariae или pierrieres, то есть катапульты для метания камней. Причем существовали два типа подобных механизмов. Катапульты, которые стреляли дротиками или метательными копьями, имели тетиву, как у лука. При помощи механизма ее натягивали и затем отпускали, и выстреливаемый дротик скользил по направляющему желобу. Баллиста стреляла камнями или другими метательными снарядами (иногда отрубленными головами пленных). Вертикальный брус отводился назад, и в углубление на одном его конце клался камень, а затем брус отпускали, и камень по высокой эллиптической орбите улетал в направлении осажденной крепости и бил либо по стене, либо падал за стены.

Последним средством было рытье подкопов под стены. Когда крестоносцы появились на Востоке, саперное искусство и минирование уже вошло в практику местных осадных работ. Местные специалисты, наподобие тех, что были в Алеппо, были широко известны и высоко ценились крестоносцами.

Подкопы вели под стены, и прорытый туннель укрепляли деревянными подпорками-крепями. Когда подпорки позже поджигали или валили при помощи веревок, целая секция стены или башня проваливалась в подкоп. К большинству известнейших замков этот метод был совершенно неприменим. То же самое можно было сказать и о прибрежных крепостях. Прокладывание туннелей в песчаном грунте неминуемо привело бы к их затоплению. Система была эффективна в сухих внутренних областях, в холмистой или гористой местности, даже если она располагалась близ побережья.

Обычно шахту выкапывали на некотором расстоянии от крепости, а затем от нее прокладывали туннель в направлении стен. Оптимальным вариантом было бы начинать земельные работы вне зоны действия метательного оружия противника, то есть на расстоянии 100–200 м от стен, но это удлинило бы срок прокладки туннеля. С другой стороны, если начинали копать ближе, то саперы оказывались под вражеским обстрелом. Обычно их защищали деревянные щиты и корзины с землей, предохранявшие от небольших снарядов. Зачастую вынутую землю насыпали в виде холма, служившего укрытием для саперов. Так поступали, когда туннель рыли вблизи рва. В этом случае он был длиной от 20 до 30 м и около 20 м глубиной. Потом обрушивали крепи, и атакующие врывались в крепость через брешь в стене.

Подземным туннелям пытались противостоять с помощью различных архитектурных особенностей оборонительного сооружения. Рытье подкопа затруднял наклонный гласис, широким основанием опиравшийся на дно рва. К тому же полость между стеной и облицовкой гласиса заполняли тяжелые камни. Рабочие не могли справиться с большим статическим давлением земли в месте подкопа. Стены тоже были немалым препятствием; они были толщиной от 3 и до более 5 м, и не всегда их возводили из циклопических камней.

Пространство между двумя рядами кладки заполняли строительным мусором, битыми черепками (некогда прекрасные образцы терракоты из Кесарии), землей и заливали известковым раствором. Стены становились не только толще, но и увеличивался их вес. Все это затрудняло ведение подкопа.

Применялся также контрподкоп. Осажденные рыли туннель со своей стороны и, встретившись с саперами противника, пытались уничтожить их и разрушить сделанную ими работу.

Во время некоторых осад, когда осажденные обнаруживали, что ведется подкоп, на угрожаемом направлении быстро выстраивали вторую стену.

Глава 16 Экономика и торговля

Завоевания крестоносцев в Средиземноморье не только лишили мусульманские страны морских портов, из которых их корабли отправлялись на Запад, но также нарушили привычный ход торговли на сухопутном пути с севера на юг и обратно, который связывал Месопотамию и Сирию с большими городскими центрами в долине Нила и его дельте. Одновременно сложилось новое единое экономическое пространство, объединявшее все государства крестоносцев, которые протянулись вдоль восточного побережья Средиземного моря от Малой Армении до залива Акаба.

Несмотря на явную враждебность своих соседей, новые западные колонии не были отброшены в своем развитии до состояния примитивной автаркии. Не только враждебные границы были частично открыты для торговли, но и прибрежные города продолжали выполнять свою прежнюю функцию мест выхода к морю для мусульманских областей, находившихся во внутренней части страны. Более того, новая сеть торговых связей с Европой способствовала небывалому росту экономической активности в Святой земле со времен византийского господства. Вслед за установлением связей с портами Южной Европы мусульманские внутренние области открылись для европейцев, и одновременно товары Востока хлынули на европейские рынки, перешагнув через Альпы. Мусульманские, сирийские и еврейские торговые посредники, появившиеся в начале Средних веков, были вытеснены из международной торговли христианскими купцами и принуждены были вернуться в места своей прежней деятельности на Востоке. Рос поток ценных металлов из стран Запада на Восток, а импорт восточных товаров резко вырос в объеме, в то время как европейский экспорт только начал проникать на Восток.

Рост торговых связей с византийским и мусульманским Востоком в XII–XIII вв. был следствием не только крестовых походов, но и всеобщим пробуждением Европы: ростом населения, накоплением богатств, появлением нового общественного слоя потребителей новых товаров, производившихся в европейских городах, и импортных товаров Востока. Часто утверждают, что подобная эволюция произошла бы и без крестовых походов, что все большая вовлеченность Европы в международные дела была неудержимым процессом, который неизбежно вел к установлению торговых связей со всем Средиземноморьем. Это вполне возможно, но, даже если крестовые походы были лишь отчасти причиной экономического развития Европы, несомненна их роль в установлении контактов с Востоком, в росте информированности о нем европейцев. Этот чисто человеческий фактор не должен упускаться из виду при рассмотрении вопросов экономики. Тот факт, что государства крестоносцев были небольшими в сравнении с владениями мусульман и византийцев на Востоке, не преуменьшает их роль в торговле между Востоком и Западом. Экономические факторы, несомненно, влияли на положение в международной торговле, но участие в ней европейских государств было лишь отчасти результатом крестовых походов. Также невозможно рассматривать в отрыве от крестовых походов рост европейских флотов, новые типы судов и совершенствование искусства навигации. Корабли, отправлявшиеся на Восток, везли золотые и серебряные слитки и оплачивавших свой проезд пилигримов, что повышало доходность рейсов. Все это со временем могло появиться само по себе. Но произошло это именно в XII в. вследствие воздействия крестовых походов на самого человека и на его естественное окружение.

Основной чертой экономической жизни в королевстве была особая взаимосвязь между экономикой и общественным статусом. Некоторые ее аспекты напоминают кастовую систему. Четыре основных слоя общества соответствуют в основном четырем областям хозяйственной деятельности. При этом почти полностью отсутствовала социальная мобильность. Люди рождались в определенном классе, для каждого был характерен определенный род занятий. Законодательство препятствовало в отдельных случаях социальной мобильности, но в большей степени это было следствием укоренившихся обычаев, создававших непреодолимые препятствия, или политических соглашений, которые вели де-факто к образованию монополий. В общем, окостеневшая социальная структура превратила экономические функции в неотчуждаемый атрибут общественного статуса.

Население королевства было занято в некоей комплементарной экономике. Каждый слой общества выполнял определенные экономические задачи, которые дополняли друг друга и формировали гармоничную, но не всегда жизнеспособную экономику. В обществе крестоносцев некоторые слои занимали привилегированные позиции, на другие были наложены ограничения.

В сельском хозяйстве были заняты коренные жители – мусульмане и христиане. Бурное развитие в XII в. сельского хозяйства (и незначительное в XIII в.) не изменило общего характера экономики. Сельскохозяйственную продукцию поставляли местные жители, а на доходы от нее жило привилегированное сословие (крупные феодалы и их вассалы).

Если перейти от рассмотрения вопросов сельского хозяйства к торговле и международным экономическим связям, то есть импорту и экспорту, транзиту и банковскому делу, то мы столкнемся с совершенно иной социальной средой. Всем этим заправляли купцы из Италии, а также Прованса и Каталонии. Местному франкскому населению тоже разрешалось заниматься этой прибыльной деятельностью. Но привилегированная позиция национальных коммун, которых или освобождали от уплаты таможенных пошлин, или же взимали с них незначительные суммы, делала конкуренцию с ними заведомо проигрышной. Кроме того, для коммун были открыты рынки сбыта в их родных городах, которые законодательно запретили участие иностранцев в импорте товаров из Леванта.

Между двумя полюсами экономики – сельским хозяйством и торговлей – особое положение занимали ремесленники и мелкие торговцы, которые были местными уроженцами и колонистами. Мусульмане, евреи, восточные христиане и горожане-франки конкурировали друг с другом на базарах и в городских лавках, не всегда на равных основаниях. Преимущество имели горожане из франков.

Все основные составляющие экономики – сельское хозяйство, международная торговля, ремесленное производство и местная торговля – контролировали франкская аристократия и церковные институты, которые получали большую часть своих доходов от земельных владений, от городских и рыночных пошлин и налогов на международную торговлю.

Сельское хозяйство

Иерусалимское королевство образовалось в одном из древнейших мест обитания человечества. Местное население перешло от кочевничества к оседлому образу жизни и земледелию задолго до того, как еврейские племена пришли в Ханаан во 2-м тысячелетии до нашей эры. Завоеватели и правители приходили и уходили. Новые культуры и способы обработки земли изменили характер земледелия. Менялись система расселения и налоги, но качество почвы и климат оставались неизменными. Экономическая и демографическая катастрофа разразилась, когда арабы отвоевали страну у Византии. Даже при поверхностном сравнении карты Святой земли времени господства Восточной Римской империи (Византии) (IV в. – 638), арабов (638–1099) и крестоносцев (1099–1291) видны большие изменения в системе расселения и обработке земли. Самый поразительный факт – полное запустение полузасушливых районов в южной части страны. К югу от линии, проходившей от Газы на западе через Хеврон в ее центре и далее к северной оконечности Мертвого моря на востоке, территория превратилась в пустыню. Некогда она была густо населена, в основном поселения располагались вдоль торговых и военных путей. Селения сосредотачивались вблизи источников и колодцев, и человеческая предприимчивость и трудолюбие компенсировали скудость природы. Замечательные сооружения, обеспечивавшие постоянный запас воды, делали возможным существование в этих тяжелых условиях. Теперь древние поселения находятся под слоем песка, заполнившим колодцы и ирригационные каналы; раскопанные современными археологами, они поражают воображение ученых и туристов. В наши дни новое поколение энтузиастов снова осваивает дикую пустыню.

Отступление поселенцев на север привело к образованию естественной границы с пустыней на юге. За ней оставались только скудные источники воды вдоль караванных путей, и не было ни одного поселения. Уход из южных областей хотя и был значительным событием в системе расселения в период между правлением Византии и приходом крестоносцев, но не единственным. Южная часть страны, то есть древняя Филистея на побережье Средиземного моря и Иудея, имела меньшую плотность населения, чем при византийцах. Население Галилеи и на прибрежных равнинах Шарона (Хашарон) и Финикии оставалось достаточно большим, но им было далеко до славы древних времен. Вероятно, внутренние области страны, гористые районы Северной Иудеи и Самарии и восточные районы Галилеи были меньше населены, чем побережье или холмистая местность на востоке. Трудно точно сказать, когда произошли эти изменения, но, видимо, это было следствием римских походов и арабского завоевания.

Общую картину страны нам дают, в некоторой мере, имеющиеся в нашем распоряжении документы. С одной стороны, итальянские общины не имели интереса к поместьям, находившимся за пределами городов, в которых были их резиденции. С другой стороны, церковь владела земельной собственностью в окрестностях церковных центров, которые представляли собой традиционные святые места, такие как Иерусалим, гора Фавор и Вифлеем. В итоге характерные особенности сельских поселений в Святой земле при правлении крестоносцев нам известны лучше всего на примере поселений вблизи прибрежных городов и церковных центров.

В Латинском королевстве, как можно заключить на основании имеющихся данных, в XII–XIII вв. насчитывалось 1200 селений. В результате топографических исследований удалось идентифицировать около 900 названий, что доказывает правильность общей оценки.

Количество сельских населенных пунктов в XII–XIII вв. напоминает о количестве селений, захваченных и разрушенных Адрианом во время восстания Бар-Кохбы в начале II в. Согласно свидетельствам Диона Кассия, римляне разрушили 50 больших поселений и 985 деревень. Приблизительно такое же количество деревень существовало в период владычества крестоносцев. Однако не следует делать вывод, что в стране активно возрождалось сельское хозяйство. Не свидетельствует это и о непрерывном поступательном развитии страны. Как мы покажем ниже, топонимика поселений крестоносцев явно указывает на запустение сельской местности.

Карта Святой земли эпохи крестовых походов пестрит почти тысячью географических названий мест и городов. При первом знакомстве с ними создается впечатление, что все они имеют французское происхождение. Это верно только отчасти, большинство названий семитические: древнеханаанские, еврейские и арамейские[28]. Некоторые наименования более современные. Обычно они указывают на особенности рельефа местности и имеют арабское происхождение. У всех названий, к какому бы языку они ни относились, написание и произношение арабское. Арабская топонимика доминировала в сельских районах Палестины, так как на арабском языке говорили в это время все местные уроженцы: мусульмане, христиане, евреи и самаритяне. Якобы французские названия появились в результате деятельности администрации крестоносцев, которая записывала местные названия на латинском языке. В процессе их существования большая их часть изменилась до неузнаваемости, а другие приобрели французское произношение, что создавало впечатление, что это исконные французские названия. Когда великолепную крепость, возвышавшуюся над долиной Иордана, назвали Бельвуар, ее замечательное расположение вполне заслуживало это наименование. Другое ее название Coquet или Co-quetum, но это не иное французское слово, а искаженная первая часть арабского названия Каукаб-аль-Хава («Звезда ветров») или более древнего еврейского или арамейского Кохава. Чужая номенклатура, в данном случае французская и латинская, была наложена на древнюю семитическую топонимику страны, которая быстро исчезла с уходом временных завоевателей. Это периодически повторяющийся феномен в долгой истории Святой земли. Только в единичных случаях встречаются чисто французские названия, и это, как правило, названия крепостей и укрепленных поселений. Их присутствие символизирует господство крестоносцев в стране, так же как отсутствие европейских названий в сельской местности является доказательством того факта, что она так и не была колонизована.

Как и в наши дни, в Святой земле и в Средиземноморье возделывались три основные сельскохозяйственные культуры – пшеница, оливки и виноград. Библейское благословение Ханаана продолжало иметь свою силу и при господстве крестоносцев. Это земля, где изобилуют «пшеница, ячмень, виноградные лозы, смоковницы, гранатовые деревья… масличные деревья и мед» (Второзаконие, 8). Для путешественника и пилигрима из северных стран, более привычного к ржаному хлебу, вину и молочным продуктам, белый хлеб Востока, виноград, оливки и оливковое масло Святой земли были, казалось, неопровержимым доказательством существования библейской Земли обетованной. В многочисленных путеводителях Святую землю называли «землей, которая течет молоком и медом». Только очень прозаичный пилигрим воздерживался от библейских аллюзий в своих рассказах о ней. Автор одного из наилучших и подробных описаний Святой земли монах Бурхард с Горы Сионской (1280), предваряя свой рассказ о ее фауне и флоре, пишет: «Теперь вы должны узнать, что в действительности Святая земля была и есть, по сей день, лучшей из всех земель, хотя отдельные люди, которые смотрят на все поверхностно, говорят противоположное. Земля эта весьма богата зерном, для выращивания которого не требуется особенно большого труда».

Неудивительно, что даже в XVIII в. ученые продолжали обсуждать вопрос, была ли в действительности виноградная кисть столь большой, что ее с трудом несли на своих плечах два человека. Должны ли мы, в таком случае, придираться к наивным утверждениям русского игумена Даниила (совершил в 1106–1108 гг. путешествие в Палестину, 16 месяцев жил в Иерусалиме), который писал: «Одна мера посаженного зерна приносила урожай пшеницы в 90–100 мер. Не благословение ли Господне почиет на этой святой земле?»

Наиболее достойным внимания для европейца был, несомненно, белый хлеб, которым питались в Святой земле. Поселенцы выпекали его в виде каравая, а местные жители – плоской лепешки (питта). Это был белый хлеб из пшеницы, основной зерновой культуры Ближнего Востока. Несмотря на то что лучшая пшеница в наши дни выращивается на тяжелых почвах побережья, в долинах Йизреэль и Иордана, крестоносцы культивировали пшеницу повсюду.

Основными житницами королевства крестоносцев и мусульманского Дамаска были земли к востоку от Иордана и северо-востоку от Тивериадского озера; на севере – земли по другую сторону озера – Аль-Савад («черная земля»), который крестоносцы называли Тер-де-Суэт (Terre de Sueth); древний Голан и, восточнее, Хуран. В этих областях располагались также лучшие пастбища страны. Большую часть сельскохозяйственной продукции давали окрестности поселения Нава, расположенного восточнее и вблизи стратегически важных и плодородных долин Банияса на западе, переходящих в западные долины Галилеи вокруг Тибнина (Торон).

В западной части страны также простирались поля зерновых культур. Лучшее зерно давала историческая Шефела, холмистая местность между прибрежной равниной и гористыми районами Центральной Иудеи, Самарии и Галилеи. В южной части этого пояса сеяли высококачественную пшеницу. Область, где выращивалась пшеница, начиналась на западном входе в Йизреэльскую долину у высот прибрежной Кесарии и тянулась далее в южном направлении до Рамлы и, проходя через Акир, вплоть до Бейт-Джибрина. Кесария, Рамла и Акир славились своим белым хлебом. На прибрежной равнине пшеницу выращивали в окрестностях Аскалона и южнее в окрестностях Газы вплоть до песчаных дюн Дарума (Дейр-эль-Балах). До прихода крестоносцев зерно из этой южной области вывозилось в Иерусалим. Однако после их победы эти места пришли в запустение. Поселения в Бейт-Джибрине и Тель-эль-Сафи (Бланшгард) возникли только около 1140 г., и только 15 лет спустя Аскалон стал христианским. В хрониках крестоносцев говорится о необычайной плодородности равнины Аскалона, земля которой не возделывалась в течение 50 военных лет, а теперь приносила богатые урожаи новым поселенцам. Несмотря на то что пшеница была наиболее распространенным хлебным злаком, в некоторых районах выращивали менее требовательный к уходу ячмень. В основном его посевы были вокруг Хеврона, откуда ячменный пояс распространялся до отдаленных селений Гурмуль и Само, расположенных на краю большой южной пустыни, и шел далее к северу по направлению к Вифлеему.

Гористая Иудея от Вифлеема до Иерусалима и Рамаллаха была заселена во времена крестоносцев. Несмотря на отсутствие ирригации и нехватку водных источников, урожаи были столь богатыми, что уже упоминавшийся русский паломник игумен Даниил был глубоко потрясен Божьей милостью к этой земле. Известно, что в середине XII в. было очень трудно приобрести даже за большие деньги землю в этой области. Это было, несомненно, следствием проводимой крестоносцами политики колонизации. От Вифлеема на севере до Эль-Биры (Махомерии) и Рамаллаха на главной дороге в Самарию все, кто только мог, – управляющие королевским доменом, духовно-рыцарские ордена, церкви и монастыри – соперничали за землю, хотя их основные интересы были обращены не на зерновые культуры, а на виноградники.

Многие крестьяне в горах Иудеи обрабатывали землю в узких долинах и на горных плато. Занятие сельским хозяйством никогда не было легким делом в этих краях, где человек издавна занимался террасным земледелием. Арабский географ Якут (Йакут) в начале XIII в. заметил, что гористая местность не позволяла применять плуги, и крестьяне обрабатывали землю мотыгами.

Кроме пшеницы и ячменя возделывали просо, овес и полбу в качестве продовольствия для человека и на корм скоту. В одном интересном документе крестоносцев середины XIII в. упоминается «маис» среди зерновых культур, выращиваемых в Галилее. Если наш перевод правилен, то это еще одно доказательство азиатского (а не американского) происхождения кукурузы.

Важным дополнением к зерновым были бобовые культуры и овощи. Бобы были важны не только для питания и как корм скоту, но они обогащали почвы азотом. Бобы даже дали название поселению Афула в Йизреэльской долине (Castrum Fabae). Выращивались также горох, чечевица и нут.

Кроме того, упоминаются арбуз и дыня. Мы не знаем, выращивался ли в то время известный в Палестине лук аскалонский (лук-шалот), но на столах крестоносцев присутствовали лук, чеснок и горчица. Другие растения использовали в виде приправы, хотя их специально не возделывали. Наиболее часто упоминаемые – фенхель, шалфей, рута, которые также использовались в медицинских целях. Возможно, также культивировали просвирник. Руту собирали в иудейской деревне Кирьят-аль-Анаб, в нескольких милях от Иерусалима.

Со времен Античности большой гордостью страны были плодовые деревья, первое место среди них занимали оливковые деревья. Они встречались повсеместно в горах, долинах и на равнинах, но основным районом их произрастания была южная часть страны. В Самарии христианские пилигримы в начале XII в. встречали целые рощи оливковых деревьев, а за сотню лет до этого о них писал с восторгом мусульманский путешественник Насир-и-Хусрау. В гористой местности Иудеи вплоть до Хеврона также произрастали оливковые деревья. Еще до прихода крестоносцев их масло отправляли в соседние страны. Окрестности Хеврона, Иерусалима и Наблуса были крупными центрами культивирования этих деревьев. Довольно странно, что редко упоминают об оливковых деревьях в Галилее. Может, это чистая случайность, или же это отражает средневековую реальность. С другой стороны, все прибрежные города, от Аскалона на юге и вплоть до Тира, включая Яффу, Арсуф и Кесарию, были окружены оливковыми рощами. О них и о роскошных садах вокруг городов постоянно упоминается в повествованиях об их осаде крестоносцами. В окрестностях Тира получение оливкового масла было поставлено на коммерческую основу. В каждой деревне времен Средневековья имелись давильные прессы (massara), приводимые в действие человеком или животным, хотя многие из них были известны еще с Античности.

Другим источником получения растительного масла был кунжут, который сажали летом для лучшего севооборота. Ароматное кунжутное масло высоко ценилось на Ближнем Востоке.

Самой важной плодовой культурой был виноград, который подавали на стол или делали из него вино. Для русского игумена Даниила виноград был «лучшим из всех плодов земных… подобный Небесному плоду». Логично будет предположить, что виноградники и виноделие были едва ли не единственной отраслью сельского хозяйства, которая испытала влияние крестоносцев. Мусульманский закон запрещал употребление алкоголя, и виноград выращивали только как столовое блюдо, хотя христианские общины при господстве мусульман и занимались виноделием. Спрос на вино со стороны крестоносцев-землевладельцев и городских жителей создал процветающий рынок вина и способствовал росту его производства. Почти вокруг каждого города на побережье произрастали виноградники, а в холмистой и гористой местности внутренних областей страны их было особенно много. Виноградники были разбиты к северу от Сидона на побережье; в Галилее, вокруг Тиверии и Назарета; но больше всего их было вдоль дороги из Самарии в Иерусалим и в окрестностях Наблуса, Рамаллаха, Иерусалима, Вифлеема вплоть до Хеврона на юге. В конце X в. под Иерусалимом росли два сорта винограда: duri и ainuni, который экспортировали в соседние страны. Церковные организации крестоносцев, которые имели земельную собственность, как и можно было ожидать, уделяли большое внимание развитию виноградарства. Монахи Храма Гроба Господня выращивали прекрасный виноград в деревнях на дороге из Иерусалима в Рамаллах. Военные ордена на землях, где прежде произрастала пшеница, разбивали виноградники. Подобный шаг можно было объяснить потребностями ордена, но нет никакого сомнения, что виноградники приносили большую прибыль, чем поля пшеницы.

Кроме трех основных продуктов сельского хозяйства – пшеницы, оливок и винограда, – Святая земля также славилась своими великолепными фруктами. Отсутствовали привычные для европейца яблоки, груши, орехи и вишня, но было изобилие новых, экзотических и имевших специфический вкус плодов. Яблочные сады встречались только в окрестностях Иерусалима, в Зоаре (Зохаре) к югу от Мертвого моря и в Бейсане; небольшое количество орехов собирали в Самарии. Северянин наслаждался сочными плодами финиковых пальм, рощи которых росли в субтропиках под Бейсаном, в Иорданской долине, распространяясь вплоть до болот Гулеха на севере, в знаменитом оазисе Иерихона и в Зоаре (Зохар, ныне Неев-Зохар). Местное население и крестоносцы называли Зоар «городом пальм» (Пальмареа). Зеленоватые финики этого района, которые назывались inkila, были предметом экспорта в период господства арабов. Финиковые пальмы произрастали также в окрестностях приморских городов, придавая им особый колорит. Известная пальмовая роща между Хайфой и Акрой дала название основанной крестоносцами новой деревни – Пальмареа. Финики ели в свежем или сушеном виде; их добавляли в лепешки. Кроме того, из них получали сладкий сок, видимо, это и был библейский «мед».

Бейсан лежит в том месте, где Йизреэльская долина переходит в Иорданскую. Тяжелая тропическая жара, высокая влажность воздуха и самые большие запасы воды в стране превращают Бейсан в естественную теплицу, где выращиваются тропические фрукты и растения. Подобные условия имеются лишь в Иерихоне (Арихе). Некоторые из этих фруктов встречаются в долине Иордана вблизи Тивериадского озера и на болотистых землях в окрестностях Гулеха. Здесь и в Бейсане рис выращивали еще до прихода крестоносцев. Об этом имеются редкие упоминания в документах крестоносцев. Возможно, что риса стали собирать меньше, так как для франкского населения он был непривычен. При власти мамлюков рис выращивался в Баниясе.

Кроме финиковой пальмы еще одно экзотическое растение вызывало чрезвычайный интерес. В отрывочных описаниях говорится о его едва ли не божественном происхождении. Это – сахарный тростник. Его выращивали еще до крестоносцев в окрестностях Сидона, в галилейской деревне Кабул, в долине Иордана в Караве, но больше всего в окрестностях Тира. Крестоносцы поняли важность этого растения для Европы, где в качестве заменителя сахара использовали мед и различные сладкие фрукты. Они сохранили все старые центры производства сахара и одновременно расширили посадки тростника. Основные плантации по-прежнему находились вблизи Тира, орошаемые водами реки Рас-эль-Айн. На побережье севернее сахарный тростник выращивали в Сидоне и Акре, где был построен большой сахарорафинадный завод. Основным условием для выращивании сахарного тростника было наличие достаточного количества воды, и поэтому заводы располагались вблизи Тиверии, откуда госпитальеры получали для себя сахар; в долине Иерихона со множеством источников; вблизи Наблуса и сеньориальной резиденции Мануэт в Галилее, где сложная ирригационная система и запасы воды способствовали произрастанию этого дорогостоящего растения.

Не менее удивительными для европейца были цитрусы. Кислые и сладкие плоды лимонных и апельсиновых деревьев, издававшие сильный аромат, покорили европейцев. Цитрусовые культуры выращивались на побережье вблизи Кесарии, в окрестностях замка Монфор и Банияса. Не менее экзотическим плодом был банан, который пилигримы называли «райским яблоком» и который рос на левом берегу реки Иордан. Еще одним ценным плодом был инжир, который составлял конкуренцию инжиру Дамаска; его ели в сыром и сушеном виде. Вероятно, смоковницы чаще встречались во внутренних горных районах. Паломники рассказывают о фиговых деревьях, встречавшихся им на пути от Хеврона до Самарии, а также у городов Рамла, Явне и Кесария; но неизвестно, по какой причине не говорят об их посадках в Галилее.

Имеются редкие упоминания о гранатовых деревьях, бывших гордостью страны, изображения которых украшают древние памятники и присутствуют на печатях и монетах. Нам известно о гранатовых деревьях, произраставших в Иерихоне, вблизи Наблуса и в Трансиордании, но, видимо, специально их не возделывали.

Реже встречалось дерево сикомор, и плоды его были менее вкусны. Росло оно в окрестностях Аскалона и Хеврона. Его древесина первоначально использовалась в строительстве, но при крестоносцах оно уже не имело прежнего значения.

В тяжелые времена на помощь приходило рожковое дерево. Оно произрастало в Иудее и Самарии, и это был основной продукт питания для войска 3-го Крестового похода, осадившего Акру. Полный список плодовых деревьев и растений, произраставших в Святой земле, достаточно большой. Местный географ и большой патриот, уроженец Иерусалима Мукаддаси (X в.) насчитал четыре дюжины видов. Среди них – айва, орехи, черная смородина, миндаль, спаржа, артишоки и салат.

Поражает разнообразие культур, которые выращивали на такой небольшой площади между Средиземным морем и пустыней. Сельское хозяйство, видимо, процветало, что поражало воображение средневекового пилигрима, как и современного читателя. Описания того времени, если и отчасти преувеличенные, не могут не соответствовать истине. Но разнообразие сельскохозяйственных культур еще ничего не говорит об уровне развития сельского хозяйства. Плодородные оазисы не свидетельствуют о продуктивности пустыни. Сельское хозяйство крестоносцев можно рассматривать только в перспективе всей страны.

Каким было сельское хозяйство Палестины семь столетий назад? Каков был характер сельских поселений? То время реконструируют европейцы, применяя латинскую и французскую терминологию. Очень редко ее дополняет информация из местных (в основном арабских) источников. Не всегда подобная терминология отражает повседневную жизнь сел Палестины, ведь она родилась в иной среде, а теперь при помощи ее описывается палестинская реальность.

Дома в деревне строились из камня, который был более дешевым материалом в Святой земле, чем дерево, и наиболее распространенным. Многие дома были глинобитными. Строения были одноэтажными с плоской крышей, на которой часто спали жарким летом и использовали для хранения различных предметов домашнего обихода. Небольшие окна не позволяли проникать внутрь жгучим солнечным лучам, и потому в доме было прохладно. Полов часто не было, их заменяла утрамбованная земля, которая поддерживала прохладу летом, но в сезон дождей из-за нее в доме было холодно.

Преобладали тесно застроенные деревни, а отдельно расположенные фермы встречались крайне редко. Небольшие оконные проемы выходили во двор, глухой фасад отмечала только входная дверь. В некоторых домах были подвалы для хранения зерна. Печь, которая топилась кизяком и сухими сучьями, который собирали женщины, обычно пристраивалась к дому. Колодец, иногда располагавшийся на некотором удалении от деревни, оставался с библейских времен местом деревенских разговоров и сплетен. Воду из колодца наливали в пористые кувшины, в которых вода долгое время оставалась холодной.

Строили дома, как правило, из камня. Карьеры были во многих районах страны, однако строительный материал было легко найти в развалинах городов и селений, которых было много в сельской местности. В деревни перевозили мраморные колонны, капители, оконные наличники – печальные следы былой славы – затем феллахи использовали их повторно при постройке своих простых домов. Некоторые из древних городских центров превратились в настоящие каменные карьеры. Примером тому Аскалон времен Ирода и Кесария. Их чудесные монументы были использованы при строительстве крестоносцами своей малой Кесарии и нового города Акра. Такие карьеры использовались до конца XVIII – начала XIX в.

Один или два дома в деревне были больше и просторнее других, здесь жил раис, местный староста. Чаще всего он же был и главой самого большого деревенского клана хамула, иногда единственного в деревне, хотя в ней могли жить две или больше семей. Раиса официально утверждал местный сеньор франк, и в его доме были все условия для того, чтобы принять путника. Иногда для этой цели служил особый большой покой (мадфаа).

Раис (или raicius, как он назывался в документах крестоносцев) не только был традиционной главой деревни, но и ее официальным представителем и ответственным перед властями, прежде всего за сбор налогов и местную безопасность. Налоги собирали натурой и отправляли в административный центр сеньории. В большинстве случаев он располагался в каком-либо прибрежном городе или в замке во внутренних областях страны. Обычно в деревне был один раис, но в некоторых встречаются два или даже три раиса. Все они имели официальный статус. Возможно, такое происходило, если в деревне было несколько знатных семейств.

Раис, опираясь на традиции и разрешение сюзерена, обычно принимал участие в некоторых официальных мероприятиях своей родной деревни, таких как передача прав или собственности. Раис представлял собой своего рода вассала или был представителем коллективного вассала – крестьян деревни. Нам известен, в частности, случай, когда госпитальеры «передали под управление раису Абету несколько деревень… на то время, пока его деятельность будет удовлетворять магистра и братьев ордена». Подобный случай не был исключением.

Раис и старейшины деревни должны были подтверждать свою преданность сеньору, когда он посещал их, обеспечивая его провизией. Устраивалась торжественная встреча, столь дорогая сердцу человека Средневековья, когда сеньору дарили несколько серебряных монет, несколько горстей зерен пшеницы и оливки. Когда деревня переходила другому владельцу, раис и старейшины приносили ему присягу верности. В ней довольно странным образом были отражены в феодальных терминах взаимоотношения между сюзереном и вассалом: «На обнаженном мече они приносили согласно своим обычаям слова клятвы, которые им подсказывал переводчик; они клялись в верности не только великому магистру, но и всем братьям ордена».

В то время как о раисах постоянно упоминается в документах и юридических договорах, в некоторых случаях нам встречаются названия чиновников, выполнявших те же самые или подобные задачи. Тевтонские рыцари назначали бейлифа в галилейскую деревню Араба, для того чтобы он следил за соблюдением прав ордена. Точно так же называемый чиновник имелся в администрации архиепископа Назарета (хотя, возможно, это объясняется неверным прочтением; то есть выражение «nostre rais de Saphorie» было прочитано как «nostre bais de Saphorie»). Некоторые из чиновников носят восточные фамилии, такие как Иоанн Семес (Шамс) и его сын Ботрос (Петр), которые тоже входили в архиепископскую администрацию. Эти люди были, возможно, местными уроженцами и, подобно венецианскому чиновнику gastaldio в окрестностях Тира, вполне могли осуществлять надзорные функции, также выступая в роли раиса.

Надзор за земельными владениями осуществляли drugoman и scribanagium. В переводе это означает всего лишь «переводчик» и «писец», но вполне понятно, что выполняемые ими функции далеки от первоначальных. Драгоман, вероятно, начинал свою деятельность как переводчик-посредник между местным арабоговорящим населением и феодалом-франком и впоследствии стал важным чиновником с большим доходом. Нам известно, что в Галилее права драгоманов в трех деревнях госпитальеров были следующими: «Каждый виллан в этих деревнях будет платить тебе [то есть драгоману] с каждой карруки [мера земли] один модий [около 190 литров] пшеницы и один модий ячменя; к тому же из общего урожая сеньора и вилланов ты будешь иметь с каждой кар-руки два манипула (manipuli) пшеницы и два ячменя. Кроме того, случись тебе посетить одну из этих деревень, вилланы снабдят тебя продовольствием, а твоих верховых коней фуражом… В дополнение к этому, когда сеньор и вилланы будут иметь в сумме 100 модий урожая, тогда ты должен получить от них 6 модий, а если урожай будет меньшим, то – в соответствующей пропорции».

Должность стала наследственной и продавалась, как и фьеф, в королевском суде за значительную сумму в 250 без-антов. Мы не знаем, в чем было отличие между должностями scribanagium и drugemanagium. Их появление, как нам представляется, было обязано практическим нуждам администрации и следствием развития феодальной системы, то есть появления пребенд или фьефов. Эти должности занимали вассалы, часто имевшие незнатное происхождение. Сомнительно, чтобы драгоман франкского происхождения, получивший эту должность в наследство, продолжал исполнять обязанности «переводчика». Сирийский христианин, обучившийся французскому языку в городе, больше подходил для этой роли, оставляя драгоману решение административных вопросов в деревне.

Во время сбора урожая гумно было не только местом особой деловой активности, но и жарких споров об уплате налогов. Сам владелец земли или его представитель наблюдали за ходом обмолота зерна, чтобы определить долю феодала. Оценка натурального налога часто осложнялась тем, что деревни не всегда принадлежали одной и той же сеньории, но были поделены между несколькими фьефами. Не следует думать, что между фьефами существовала какая-либо граница. В случае разделенной собственности принималось одно из двух решений. Одно принимало во внимание статус крестьянина. Крестьянин и его семья были приписаны к конкретному поместью, и это означало, что все налоги с них собирал их франкский феодал. В других случаях подобной зависимости не было. Если деревня принадлежала трем различным фьефам, урожай оценивался на току, и его делили между всеми тремя франкскими владельцами соответствующим образом. Подобные факты оценки всего урожая так и подбивают нас предположить, что не существовало частных земельных владений, а была общинная земля. Примеры этого мы находим позднее в Палестине, где существовала так называемая земля муша, и подобные ей формы землепользования в других местах (задруга у славян). Мы не должны неверно истолковывать эти факты. Существовали общинные земли деревни, но возделываемые наделы земли принадлежали отдельным крестьянским семьям. Коллективное налогообложение объяснялось тем, что так было удобнее собирать налоги. При этом разверстка податей происходила индивидуально для каждой крестьянской семьи. За этим наблюдал раис, который определял квоты в зависимости от количества имевшейся во владении семьи земли и собранного ей урожая. Затем представители различных владельцев-феодалов договаривались между собой о причитавшейся им доле.

Единицей измерения пахотной земли была каррука (carrucae в латинском языке; charrue’s – во французском). В Европе это означало площадь земли, которую можно было обработать колесным плугом за один сезон. В Палестине применять такую единицу измерения было необоснованно, так как такое европейское название не отражало истинного положения дел. В Средневековье палестинский плуг, как и арабский плуг нашего времени, никогда не был колесным. Он был деревянным, имел рукоять и железный лемех, которым с трудом можно было перевернуть пласт земли. Плуг срезал верхний слой земли и тем самым готовил почву для посева. Он прекрасно подходил для легких почв, позволяя сохранить небольшой запас влаги. Изображение этого простого плуга, который тянул бык, появляется в середине XIII в. на виньетке карты Акры, автором которой был Матвей Парижский. Тем не менее каррука продолжала оставаться мерой измерения земли, что было выражением консервативного «колониального духа».

Известны и другие единицы измерения обрабатываемой земли. Часто упоминается аратрум (aratrum), что в переводе с латинского значит «плуг», «соха». Это слово встречается в выражениях «земля, которую можно вспахать одним плугом» или «земля, для вспашки которой требуется два плуга». В таком значении эта мера немногим отличается от карруки, поскольку плуг, применяемый на Ближнем Востоке, применяли еще в античное время. Другая система измерения земли основывалась на оценке труда домашних животных, как, например, «участок земли, который пара быков вспахивает за один день». В графстве Триполи нам опять встречаются европейские меры измерения, например parilliata, которая существовала в Провансе и Каталонии. В Триполи также применялась caballaria, мера, которая пришла из Южной Европы. Надо сказать, что это еще один пример неправильного употребления термина (если только он не обозначает тип норманского фьефа на Сицилии). Вполне можно было ожидать, что в княжестве Антиохия также использовали в качестве меры «греческую карруку». И наконец, земля измерялась количеством зерна, необходимым для посева, что было распространенной практикой, которая принимала во внимание качество земли и ее плодородие.

Обычное значение слова charrué – единица пахотной земли. Но оно обозначает также находящуюся во владении крестьянина его собственную землю и соответствующую часть общинной земли, которая необходима для содержания его семьи и которую он сам обрабатывал. Каррука (carruca) в таком значении соответствовала европейскому мансусу (mansus), и в документах крестоносцев действительно говорится: «кар-рука, которую мы называем мансусом».

Один charrué мог обеспечить реальные потребности крестьянина. Его размер был различным в зависимости от плодородия почв конкретной местности и количества собираемого урожая. Арабский фаддан (faddan) на равнине был в два раза больше по площади, чем в гористой местности, например в Иерусалиме. Однако по причинам административным требовалась единая общая мера земли. Ей стала каррука, утвержденная в королевстве официальным указом. По описаниям она имела «24 корда в длину и 16 кордов в ширину, а корд должен был равняться 17 туазам, причем туаз измерялся по размаху рук среднего человека». Так, принимая во внимание, что туаз равнялся 6 римским футам, можно подсчитать, что площадь карруки была около 35 гектаров. С этой официально принятой единицы каждая деревня платила налоги.

Сельскохозяйственный год начинался незадолго до начала сезона дождей, который столь часто приносил разочарование жителям Святой земли, примерно в середине ноября. Основные культуры были озимыми. Обыкновенно распахивали всю пахотную землю, частично готовя ее для зимних посевов, а частично для летних. Земля, подготовленная для озимых культур, засевалась пшеницей, а затем ячменем. Другая часть земли резервировалась для бобовых культур: гороха, чечевицы (в том числе дикой), вики. Третья часть, которая называлась в источниках крестоносцев garet, оставалась под паром вплоть до весеннего сева на следующий год. Земля, выделяемая под озимые культуры, больше не засевалась другими культурами в течение всего сельскохозяйственного года, так как их созревание наступало позже, чем культур, высеваемых весной.

Вспаханная, а также оставленная осенью под паром земля перепахивалась весной вновь, а затем засеивалась яровыми культурами. Эти весенние сельскохозяйственные работы описываются в источниках крестоносцев итальянского происхождения как maggiatica, то есть майские, несмотря на то что они имели место в марте, что объясняется итальянским сельскохозяйственным календарем. Яровые культуры были не столь важны для хозяйства страны, но были крайне необходимы для сохранности почвы, создания запасов влаги и борьбы с сорняками. Основной культурой был кунжут и, вероятно, также нут и два вида проса (беда и сафра), или сорго. Избыток земли давал возможность вести экстенсивное хозяйство, оставляя большие участки земли полностью под паром, тем самым обеспечивая большую урожайность. К сожалению, трудно определить соотношение площади обрабатываемой земли к землям под паром.

СЕВООБОРОТ

Урожай был скромным. Урожай пшеницы был 1:5 или 1:7 (то есть в 5 или 7 раз больше посеянного), а ячменя – 1:10 или 1:13.

Большая площадь «официальной» карруки и тот факт, что семьи крестьян имели в своем владении более чем одну кар-руку (обычно полторы или даже две), свидетельствует об основной проблеме сельского хозяйства: не было недостатка земли, но был дефицит рабочей силы. Низкая плотность населения также объясняет еще одну характерную особенность сельских поселений при крестоносцах. Значительное количество местностей, связанных с сельскохозяйственным производством, описываются в наших источниках не как casalia, а как gastinae. Сотни документов в нашем распоряжении свидетельствуют об определенном правиле расселения. Почти вокруг каждого casale расположены несколько gastinae. Последние, которые называются именами собственными, очень часто указывают на определенную культуру и являются придатком casale. Имеются в виду пастбища, колодцы и рощи. Причем слово gastina существовало только в языке крестоносцев, в Европе было более распространено другое название – wastina, что означало «пустошь» (waste по-английски), необитаемую территорию. В арабском языке имеется аналог этому названию – khirbet (руины), земли, некогда населенные, но потом оставленные. Необычайно большое число таких gastinae – явное доказательство малонаселенности сельской местности. В основном их использовали в качестве пастбища, но также и для выращивания культур в течение непродолжительного времени, а затем оставляли под паром. Эти земельные угодья, находившиеся в общинном пользовании, в Европе называли «альменда».

Положение палестинских крестьян было, вероятно, значительно лучшим, чем у их собратьев в Европе и в мусульманских странах Ближнего Востока. Что касается мусульман, то у нас есть беспристрастные свидетельства Ибн-Джубайра, мусульманского путешественника из Испании второй половины XII в., который утверждает, что налоги, которые платило местное население крестоносцам, значительно ниже тех налогов, что платили феллахи в мусульманской Сирии. Если налоги были уплачены, то франки уже не вмешивались во внутреннюю жизнь деревни.

Отсутствие барщины было положительным моментом для местных крестьян, в отличие от их собратьев в христианском мире Запада. Не имея желания предпринять какие-либо другие шаги, как только жить на доходы от плодородной земли, крестоносцы отказались от введения манориальной системы хозяйства. Привычная практика раздела земли между доменом сеньора и крестьянскими наделами не была известна в королевстве. Феодал из крестоносцев не имел намерения обрабатывать свои земли, и вся деревенская земля возделывалась самими крестьянами. Вследствие этого не было нужды в привлечении рабочей силы для работы в поместье, и самый ненавистный аспект манориальной системы, барщина едва ли имела место. Крестьян не принуждали отрабатывать три дня в самую страдную пору (во время сева, пахоты и сбора урожая).

Имеются отдельные упоминания о барщине, но она не имела отношения к конкретной работе в поле. Франкский феодал заставлял крестьян работать на барщине только в наиболее прибыльных отраслях хозяйства: выращивании сахарного тростника, оливок и винограда. Нам известны случаи замены барщины денежным оброком, и он настолько мал, что можно сделать вывод, что роль барщины была ничтожной.

Основной налог на земельное владение назывался terraticum или terrage, первоначально его взимали натурой, как правило, с крестьян. Это была часть урожая с вновь возделанной земли. В источниках крестоносцев о нем говорится как об обычной дани, взимаемой с земли. Латинское название налога скрывает под собой более ранний мусульманский налог харадж, которым прежде облагали неверных, а затем собирали с земель, некогда принадлежавших им, а теперь мусульманских.

Terrage составлял третью часть урожая крестьянина. Это было не такое тяжелое бремя в сравнении с тогдашними европейскими платежами и налогами. Однако помимо этого налога взимались дополнительные платежи. Так, в правление короля Амори рыцари Тевтонского ордена ежегодно получали с каждой карруки королевского домена Иудеи и Самарии «по одной роббе пшеницы и по одной ячменя от урожая крестьян». В дополнение к этому собирались платежи под общим названием xenia или exenia; это греческое слово первоначально означало «подарки» или «дары», но в действительности это были платежи, связанные с проведением религиозных праздников или датами сельскохозяйственного календаря. Несмотря на случайный характер, они составляли надежный источник дохода духовенства. Король Балдуин IV сообщал архиепископу Тира Уильяму, что «десятину от всех даров (exenia) мы получаем из сеньории Торон (Тибнин) на Рождество, Масленицу (перед Великим постом) и Пасху, в основном дичью, яйцами, сырами и дровами». Сохранились перечисления «даров» тевтонским рыцарям: «птица, яйца, сыры». В другом венецианском документе говорится о «личных платежах»: «с каждой карруки [взимается] птица, десяток яиц, половина круга сыра и 12 безантов за повозку с дровами».

Кроме налогов на пахотную землю существовали специальные налоги на плодовые деревья, самый важный – на оливковые деревья. Он составлял треть получаемого из них масла. При этом франкские землевладельцы практиковали барщину для крестьян, трудившихся в оливковых рощах, как, например, в окрестностях Тира, где было свыше двух тысяч оливковых деревьев, а также на виноградниках и плантациях сахарного тростника. В отсутствие манориального домена принудительный труд применялся именно в этих областях хозяйства.

Обязанностью виллана была также перевозка зерна в житницы и его доставка на ток (portagium). С него брали налог на пчел и мед, налоги на домашний скот (овец, быков и волов). В тех местах, где во владении франкского помещика были лес и заросли кустарника, крестьянин также платил за право пасти свой скот, собирать валежник для очага, заготавливать древесину для строительства и брать ветви в качестве подпорок (paxilla) на виноградниках.

Среди пахотных земель были земли, которые называли свободная каррука (carruca libera или carruca francesia). До сих пор нет удовлетворительного объяснения этому понятию. Это определенно является территорией, с которой не платили налогов и, возможно, не взимался terrage. Но мы не можем сказать, появилась ли эта привилегия на раннем этапе истории страны, или это было делом завоевателей.

Несмотря на большие участки земли, которые окружали деревню, сама она в эпоху крестоносцев была малонаселенной. В окрестностях Тира, что подтверждено документально, в среднем в каждой деревне проживало 20 семей. Если судить по количеству земли в других деревнях, картина повсюду была одной и той же. Основываясь на слухах, венецианский чиновник в Тире писал в Венецию: «Говорят, что в районе Аскалона 72 casalia, и даже в самых небольших из них вы обнаружите 200 семейств, а в самых маленьких casalia в среднем проживают 20 семей». Вот эта последняя цифра и свидетельствует, по всей видимости, о среднем количестве семей в деревне. Можно даже утверждать, что семьи местных жителей были небольшими. Семья состояла из трех-четырех человек, включая детей, живущих вместе с родителями. Имеющиеся демографические данные подтверждают наш взгляд на характер сельского поселения, о котором говорилось ранее. Страна была малонаселенной.

Это объясняет еще одну интересную особенность сельского хозяйства крестоносцев. Кроме неоднократных попыток при помощи поселений крестьян-франков колонизовать сельскую местность, франкские землевладельцы, как светские, так и церковные, старались осваивать принадлежавшие им земли, используя труд франков и местных жителей. Этот факт обычно выявляется в связи с уплатой или, чаще, неуплатой десятины. Как правило, десятину платило все франкское население, но не местные уроженцы нехристиане. Феодал платил ее из своего дохода, а в 1 120 г. церковный собор в Наблусе, проходивший в присутствии короля Балдуина II, сделал ее уплату обязательной для всего королевства. Существовали исключения, особенно для духовно-рыцарских орденов, когда речь шла о novales, недавно освоенных землях и о землях, которые непосредственно эксплуатировали церковные иерархи. В связи с этим часто возникали споры между черным духовенством и теми лицами, которым предоставляли подобную льготу – не платить десятину. Складывалось достаточно тяжелое положение, когда франкское поместье, платившее десятину, приобретал духовно-рыцарский орден. Но было еще хуже, когда орден распахивал его земли для получения дохода. Пока орден получал часть урожая от своих вилланов, доход облагался налогом и орден был вынужден платить десятину, но в случае непосредственного распоряжения землей складывалась совсем иная ситуация, и орден отказывался платить десятину. Каким образом ордену и другим церковным учреждениям удавалось находить рабочую силу для обработки этой земли? Имелась возможность привлекать к работе в поле обслугу орденов и трудников церкви. В некоторых орденах к сельским работам привлекались мирские братья. Однако в большинстве случаев прибегали к шампару (champart, то есть полевая подать). Это означало, что любой колонист вкладывал свой капитал в землю, посевное зерно, инвентарь, а крестьяне предоставляли рабочую силу. Урожай делился пропорционально (обычно 1/3 к 2/3) между обеими сторонами. Церковь полагала, что ее обсчитывали при таких сделках, и требовала уплаты десятины, в то время как колонисты считали, что это нарушает их право не платить ее. Эту ситуацию хорошо иллюстрирует спор между епископом Акры и тевтонскими рыцарями. Епископ заявил, «что великий магистр и братья ордена должны заставить своих вилланов и крестьян, кому они поручили обрабатывать свои земли, расположенные в диоцезе Акры, выплачивать десятину полностью… с тех плодов, которые получили крестьяне и вилланы за свой труд и сохраняют их по той или иной причине».

Орден не только отказал в этом требовании, но потребовал невероятной компенсации в 24 тысячи безантов «за выплаченную им церкви Акры десятину, которую орден считает необоснованной, так как у них не было сведений о стоимости тех земель, которые обрабатывали их собственные крестьяне, о недавно освоенных землях и кормах для скота. Это также касалось садов и других вещей».

После долгого разбирательства было решено, что орден «выплатит пятнадцатую часть десятины на все культуры, независимо от того, обрабатывают ли они их сами или привлекли рабочую силу».

Само дело (как и многие ему подобные) свидетельствует о том, что испольщики-вилланы, получавшие оплату за свой труд, занимались обработкой земли и разбивкой виноградников.

Мы не располагаем достаточными сведениями, чтобы правильно оценить доход крестьянской семьи. Но имеем некоторое представление о доходах, полученных от сельского хозяйства, основанных на имеющихся сведениях. В среднем стоимость деревни равнялась 3–5 тысячам безантов. В некоторых случаях эта сумма была выше, что зависело от величины деревни, поставляемой ей продукции и близости ее к городским центрам. Деревня Дамур была продана за 12 тысяч безантов, а известная Кафр-Кана (Кана Галилейская) – за 24 тысячи безантов. Средний годовой доход деревни равнялся 500 безантам. Весьма симптоматично, что эта сумма была равна доходу, получаемому рыцарем с фьефа, который давал возможность устроиться на военную службу. С другой стороны, она отражает относительную ценность вложений в сельское хозяйство. Норма прибыли достигала 10–12 %, это было значительно меньше, чем давали вложения в торговлю. Только доход от производства сахара и винограда приближался к среднему уровню дохода в сфере торговли.

Имеющиеся сведения о структуре сельского хозяйства в Латинском королевстве позволяют нам сделать несколько выводов, касающихся состояния экономики и характерных черт власти крестоносцев. Нет никакого сомнения, что в XII–XIII вв. страна была уже не столь процветающей, как при правлении Византии. Четыре столетия господства арабов привело к резкому сокращению числа поселений. Вся хозяйственная жизнь сосредоточилась в наиболее плодородных областях страны. Падение экономической активности не было столь резким, как о том рассказывают арабские источники. Сотни деревень, не задокументированные арабами, отмечены в источниках крестоносцев. Никак нельзя утверждать, что все это были недавно основанные деревни, они уже существовали при римлянах и византийцах. Топонимика времен крестоносцев не столь сильно отличается от таковой времени господства мамлюков. Основные изменения касались размеров и статуса городов, а не деревень. В XIII в. мусульмане систематически разрушали города или сносили их укрепления, чтобы предотвратить возможную реконкисту крестоносцев. Подобные действия не затрагивали сельские поселения. Производилось только меньше продукции из-за сокращения числа городских рынков. Сельская местность перешла к автаркии. Сомнительно, чтобы период правления мамлюков сказался на демографии сельских областей, хотя о значительном ухудшении в этой области могут свидетельствовать последующие четыре столетия правления Османской империи (с 1517 до 1917 г.).

В то время, как нам представляется, окончательно сложилась новая система поселений, значительные перемены произошли в области демографии. Почти в каждой деревне были заброшенные дома. Во владении каждой семьи находились большие участки земли. Крестоносцы могли сыграть свою роль в депопуляции населения в сельской местности. Нам известно о мусульманских беженцах из Палестины, которые поселились в Египте и Сирии. Невозможно с определенностью сказать, являлись ли они переселенцами из захваченных крестоносцами городов и деревень. Однако, даже признавая влияние крестоносцев, нельзя объяснить только их завоеваниями подобные изменения, имевшие далекоидущие последствия. С одной стороны, период покорения страны был довольно краток, он измерялся всего лишь десятью годами. Более того, в интересах завоевателей было сохранить деревни с жителями, ведь от них зависело их существование. Нам также приходится принимать во внимание те демографические изменения, что происходили в сельской местности во время, предшествовавшее приходу крестоносцев.

Крестоносцы не смогли обжиться в сельской местности. Предпринимались попытки колонизации, включая внедрение новых видов поселений, но результаты не оправдывали усилий. Колонизационная политика не изменила этнический состав крестьянства. Не только франкского крестьянина нельзя было увидеть в селе, то же самое можно сказать и о франкском землевладельце. Его обычным местом пребывания был город, в редких случаях местный замок. Этот факт имел далекоидущие экономические и социальные последствия для общества крестоносцев.

Феодал часто проживал в своем городском дворце, зачастую даже вне своего манора, как это было, например, в Акре. Это было одним из первых примеров нового социального явления – помещик, живущий вне своего имения. Отсутствовали прямые связи между феодалом и его землей. Было только отношение пользователя к постоянному источнику его дохода. Подобное положение препятствовало хищнической эксплуатации земли, тому, что немцы называли емким словом Raubwirtschaft, так как было в интересах помещика сохранить землю и людей, которые гарантировали ему будущие доходы. С другой стороны, мало что напоминало о взаимоотношениях землевладельца и его арендатора, объединенных общими интересами, близким соседством и традиционным патернализмом. Отсутствующий владелец был прежде всего рантье. Его отсутствие было тем более явным и возмутительным для местного населения еще и вследствие того, что он принадлежал к завоевателям. Для многих он был угнетателем, эксплуататором и неверным в одно и то же время. Несмотря на то что мусульманский географ Ибн-Джубайр утверждает, что экономическое положение палестинского феллаха при крестоносцах было значительно лучшим, чем их соотечественников под властью мусульман, этого было явно недостаточно, чтобы между землевладельцем из среды крестоносцев и его крестьянами сложились доверительные отношения.

Наличие рантье объясняет также самую важную особенность организации сельского хозяйства во времена крестоносцев – отсутствие манориальной эксплуатации, с присущими ей поместьями и барщиной (corvees). Для того чтобы земли, не сдаваемые владельцем в аренду, приносили доход, был необходим прямой и постоянный надзор за ними. Славянская пословица гласит: «От хозяйского глаза и конь добреет». Отсутствующий владелец в отсутствие посредников-управляющих не мог в должной мере успешно эксплуатировать свои земли. Крестоносцы сделали необходимые выводы и отказались от манориальной системы. Одна треть урожая и определенные квоты на фрукты, овощи и молочные продукты вполне удовлетворяли потребности дворянского семейства. Городская собственность и доходы от торговли давали дополнительный доход. Излишки сельскохозяйственной продукции крупных землевладельцев хранились в цитадели или замке, ею могли пользоваться вассалы как рыцарского, так и простого происхождения. Подобная неманориальная система использования земель в итоге привела к складыванию взаимовыгодных экономических отношений между землевладельцем-крестоносцем и крестьянином-мусульманином. Владельцу был обеспечен доход, который менялся в зависимости от урожая от года к году; крестьянин обладал большей свободой, и его меньше эксплуатировали, чем при господстве мусульман и определенно меньше, чем его собратьев в Западной Европе.

Сельское хозяйство было экономической и материальной основой существования крестоносцев, и его организация определила характерные особенности колониального общества завоевателей. Его наиболее типичная черта – прослойка рантье и землевладельцы, проживающие вне своего поместья, что углубляло пропасть между завоевателями и завоеванными.

В Средние века и в более позднее время слово «Левант» будило в людях воображение и вызывало представление о больших оживленных базарах и портах Востока. Это было реальностью, и о том свидетельствуют многие итинерарии (описания путешествия) по Святой земле. Латинскому королевству крестоносцев, расположенному на перекрестье путей из Европы, Азии и Африки, казалось, было предназначено сыграть важную роль в международной торговле. Однако требуется дать более точное определение месту общественных институтов крестоносцев в торговых связях между Востоком и Западом.

В международной торговле эпохи заката Римской империи и в раннем Средневековье господствовали в обращении византийская номисма (восточно-римский вариант солида) или наследовавший ей гиперперон (иперпер), золотые монеты высочайшего качества и с относительно стабильным курсом. Будучи средством обмена в Средиземноморье и важным товаром варварской Европы вплоть до Скандинавии, эти золотые монеты относительно недавно были названы «средневековым долларом». Когда в конце VII в. монополия была нарушена и мусульманский золотой динар влился в атрофированные артерии международной торговли, мир вокруг mare nostrum принял обе денежные единицы. Их поддерживала экономическая мощь двух крупнейших империй, чья хозяйственная активность затронула всю Европу вплоть до Северного моря и через Индийский океан и степи Евразии распространилась до Дальнего Востока.

Утверждение колоний крестоносцев на границе Византии и Ислама породило третью денежную единицу, которую начали чеканить крестоносцы, – безант. Много надежд и ожидания было связано с тем, что безант станет третьей по значимости золотой монетой в международной торговле. Казалось, золотые запасы Европы и ее развитая торговля, а также близость рынков Востока дают этой монете великолепный шанс. Но безант даже в свои лучшие времена не оправдал надежд крестоносцев. Само его название говорило о том, что первые золотые монеты, встреченные крестоносцами, были византийскими. Арабская вязь на монетах напоминала о надписях динара Фатимидов в Египте. Затем религиозное чувство потребовало добавить на монеты изображение креста и заменить хвалы Аллаху и его пророку славословиями Святой Троице, по-прежнему переведенными на арабский язык. Использование на королевском монетном дворе арабских литейных форм объяснялось не восточным влиянием, но твердым коммерческим расчетом. Целью крестоносцев было сделать так, чтобы новая монета была принята на Востоке. В этом деле их постигла неудача, они не выдержали конкуренции со стороны Византии и мусульманских правителей. Тем не менее безант был удостоен чести быть первой золотой монетой христиан в широком обращении, который чеканился за сотню лет до того, как в Италии появились флорины и дукаты.

В Иерусалимском королевстве имели хождение многие валюты; их было больше, чем христианских княжеств. Во всех странах Европы существовало большое число монетных систем, но имелись определенные ограничения. Так, большие суммы оплачивали золотыми монетами, бывшими в дефиците, и слитками, прибегали также и к взаимовыгодному обмену. К тому же большая часть деловых сделок осуществлялась в относительно немногих финансовых центрах. На Востоке, захваченном крестоносцами, сложилась совсем иная ситуация. Деньги не только шли за купцом, но были они и у множества пилигримов, съехавшихся со всего христианского мира. Нам известно, что во время 1-го Крестового похода имели хождение монеты из Пуату, Шартра, Ле-Мана, Лукки, Валенсии и графства Мельгёй. Денежный запас, хранившийся в Триполи некоторое время после 1221 г., представленный 3500 серебряными монетами и биллонами, состоял из 1700 монет крестоносцев и 1800 французских монет из 24 разных мест. В результате недавних раскопок в районе дворца тамплиеров в Иерусалиме был обнаружен клад монет XII в. из Шартра. Эти многочисленные западноевропейские монеты вкупе со всеми валютами Ближнего Востока были введены в оборот восточными купцами, равно как и мусульманскими, христианскими и еврейскими паломниками. Этим объясняется важность менял, которым были выделены особые улицы в Тире, Акре и Иерусалиме. В столице две улицы в соседстве основных базаров занимали, соответственно, столы сирийских и европейских менял. Хотя это разделение могло быть связано с разным налогообложением, в большей степени это было результатом специализации.

Местные деньги были из золота, серебра и меди. Чеканка монет была королевской монополией. И вплоть до правления Балдуина II, а возможно, даже и при Балдуине III дворянство было лишено этой привилегии под угрозой конфискации феода. Королевские полномочия так и не были официально отменены, как и не была дарована привилегия чеканки монет любому вассалу королевства. Используя последние данные исследований, мы можем утверждать, что монетные дворы в сеньориях появились очень поздно, только после битвы при Хаттине. Даже тогда право чеканки монет было ограничено; несмотря на то что, возможно, она и была доходным делом для феодала, сомнительно, чтобы это занятие имело чисто экономические причины. Монеты были малого достоинства и низкой пробы. Основная цель их чеканки была, вероятно, заявить о своей политической независимости.

Наиболее частыми в обращении в королевстве были иностранные золотые монеты. Самыми первыми монетами был византийский иперпер, который чеканился при дворе императора Михаила VII Пафлагонского и имел хождение в Антиохии. Южнее, в Триполи и Иерусалиме, самой первой золотой монетой был динар Фатимидов. Со временем появились монеты крестоносцев, которые, видимо, чеканилась на севере страны. Обычным делом было гравировать на византийских монетах имена правителей крестоносцев. Европейцы начали чеканить свои монеты позже, в XII в. Имеются ранние упоминания об использовании при расчетах безантов (bisantini). Однако неизвестно, были ли это оригинальные монеты или копия низкого качества динаров Фатимидов. Bisantini sarracenati (сарацинские безанты) появились в 60-х гг. XII в. Видимо, это было нововведением в области финансов. Появление в обращении золотых монет крестоносцев не привело к отказу от фатимидского динара. Пользовались как мусульманскими монетами, так и монетами крестоносцев, на что влияла экономическая конъюнктура.

Древний динар содержал 4,25 г почти чистого золота. Поздний фатимидский динар, который копировали крестоносцы, был более легким и низшей пробы. Однако он все еще превосходил по весу и содержанию золота bisantinus sarracenatus крестоносцев. Обычно он был от 22 до 23 мм в диаметре и весил от 3,5 до 3,7 г (наибольшая вариативность была от 3, 15 до 4,02 г). В сплаве было 65,5–75 % золота. Это была довольно грубая копия. Эти самые первые монеты крестоносцев внешне напоминали арабские. Однако любой, кто хотя бы поверхностно знает арабский язык, легко заметит, что надпись лишена смысла и, за небольшим исключением, вязь совсем не арабская. Это просто набор вертикальных черточек, кругов и тому подобных знаков. Сомнительно, чтобы это делалось сознательно. Мы явно имеем дело с западными чеканщиками, работавшими на Востоке, но не знавшими местного языка. Этот феномен вызывает тем больший интерес, если принять во внимание, что монетный двор Фатимидов в Тире работал за год до того, как город был захвачен крестоносцами (1124), и завоеватели, по всей видимости, продолжали чеканить фатимидский динар, используя существовавшие штемпели.

Со временем мастера крестоносцев, работавшие над воспроизведением динара, добились того, что стали прочитываться отдельные буквы и слова, например дата и место чеканки. На некоторых монетах были изображения небольшого креста и латинские буквы «B» и «Т», которые могли обозначать одного из Боэмундов (или Бертрана Триполийского) и Танкреда или указывать на монетный двор в Триполи, Тире, Антиохии и Акре. Новая разновидность динара появилась позже, хотя он не заменил более ранние. Новая монета была копией динара Айюбидов. Поскольку был обнаружен только один подобный золотой динар, трудно выяснить его значимость. Он имеет 22 мм в диаметре и немного легче (3,31 г), чем предыдущий динар Фатимидов. Хорошо скопирована часть надписи, хотя куфическое письмо воспроизведено не столь отчетливо; вторая часть надписи не имеет смысла, и чеканщик явно не знал арабского.

Значительное изменение в монетной системе государства крестоносцев произошло только в 1250 г. Папский легат Одо де Шатору был возмущен, «что на безантах и драхмах, отчеканенных христианами в Акре и Триполи, указаны имя Мухаммеда и дата его рождения», и папа Иннокентий IV запретил чеканку монет с мусульманскими надписями. Власти крестоносцев ответили на требование папы необычным образом: на своих новых монетах надписи остались на арабском языке, но содержание их стало христианским. Подобные золотые монеты чеканили по крайней мере в течение 8 лет (1251–1257), в то время как более распространенные серебряные монеты, которые копировали дирхем Айюбидов (21–23 мм; 2,12–2,88 г), были в обороте небольшое время, обходя запреты папы. Новый золотой «христианский» без-ант внешне походил на динар Фатимидов, но имел особый шрифт (nashky), которым пользовались на монетных дворах поздних Айюбидов. В центре был изображен крест, а арабский текст надписей говорил о происхождении Христа: «Отчеканен в Акре в 1251 г. от Воплощения; Отец, Сын и Дух Святой». В центре читалось: «Бог един». На реверсе была надпись: «Мы гордимся Крестом нашего Господа Иисуса Христа, в котором наше Спасение, Воскресение и Жизнь, и Он наша Защита и Прощение».

Эти золотые монеты имели 23 мм в диаметре, но их вес колебался от 2,80 до 3,63 г. Имелся полудинар 19 мм в диаметре с относительно большим весом в 3,12 г. Вероятно, к тому же самому времени относится неизвестная золотая монета крестоносцев. На аверсе в ее центре изображен Агнец Божий (Agnus Dei), а по окружности проходит надпись Agnus Dei, qui tollit peccata mundi («Агнец Божий, упразднивший грехи мира»); на реверсе – Christus vincit, Christus regnat, Christus imperat («Христос побеждает, Христос правит, Христос царствует»). Эта монета (ок. 20,5–21 мм) из основного сплава и весит 3,31 или 3,62 г.

Золотые монеты использовались при международном обмене и при уплате больших денежных сумм. В ежедневной торговле пользовались серебряными и медными монетами. В то время как крестоносцы не чеканили золотых монет с образами своих правителей, национальными символами и латинскими или французскими надписями, это стало правилом для монет серебряных. Но так как в международной торговле пользовались золотой и серебряной валютой, крестоносцы также чеканили копии серебряных монет низкого качества. Это могло быть обращено во благо местных мусульман, христиан и евреев. Первые копии были сделаны сразу же после завоевания, когда местное население проводило политику саботажа в отношении поселений пришельцев, а в некоторых случаях отказывалось даже обрабатывать землю, с тем чтобы не принимать продовольствие из рук крестоносцев. Местные жители все еще ждали прихода армий Египта и Дамаска. Они надеялись, что те вторгнутся в пределы королевства и сбросят захватчиков с их деньгами в море. Подобное отношение было причиной того, что новые незнакомые деньги, будущее которых было неизвестно, принимали с явным неудовольствием.

Серебряные копии монет не датированы, и тем самым нам мало что известно об истории их появления. Их чеканка продолжилась и в XIII в., когда серебряные деньги крестоносцев уже вошли в обиход. Возможно, потому, что к ним уже просто привыкли. Некоторые серебряные копии мусульманских монет выглядят настолько странно, что заслуживают особого внимания. Клад монет из Файюма в Египте содержит несколько монет крестоносцев; среди них подлинные серебряные дирхемы Айюбидов с христианскими надписями на арабском. Но имеются также отдельные гибридные монеты. Арабская надпись говорит о том, что монеты были отчеканены в Дамаске во время правления халифа аль-Мустансира Божьей милостью и султана Салеха Исмаила в 1253 г. (от Рождества Христова!). Иначе говоря, монеты можно отнести к 50-м гг. XIII в., так как последняя цифра часто отсутствует. Дата выдает свое происхождение. Ее явно поставили крестоносцы. Обращает на себя внимание также короткий призыв: «Во имя Аллаха милостивого и милосердного» (без упоминания имени Пророка Мухаммеда). Это было сделано для того, чтобы не обидеть ни мусульман, ни христиан. Лучшая копия серебряного дирхема Айюбидов с полным текстом призыва выдает свое происхождение, поскольку на ней неверно указаны года правления халифа и султана Дамаска – оба они к тому времени скончались.

Серебряной монетой крестоносцев был, собственно говоря, денарий или денье, аналог мусульманского дирхема. В источниках крестоносцев, даже в официальном перечислении рыночных пошлин, оба названия употребляются на равных. Несмотря на многочисленные находки королевских денье, хронология их эмиссий до конца не выяснена. В основном это объясняется тем фактом, что пять королей носили имя Балдуин, и монеты с надписью Balduinus Rex еще больше запутывают все дело. Более того, при каждой эмиссии новых монет старые монеты не заменялись новыми, что делает вопрос неразрешимым. Его должны решать скорее нумизматы, чем экономисты, потому что между монетами имеется небольшое различие в размерах, весе и содержании чистого серебра. Это может указывать на относительную стабильность курса серебряных монет. Королевские серебряные денье с именем Балдуина, которые чеканились в Тире и Акре (а возможно, также и в Иерусалиме), весили от 0,90 до 0,95 г, с содержанием серебра около 34,7 % (то есть 0,285 г чистого серебра).

Распространено мнение, что самые первые королевские монеты появились в царствование Балдуина II (1118–1131) и Балдуина III (1143–1163). Если это так, то ни Готфрид Бульонский, ни его прямые наследники Балдуин I и Балдуин II (возможно) и Фульк Анжуйский (не найдено никаких монет) не чеканили монеты со своим именем. Хотя подобное вполне возможно, но это довольно странный факт, что на протяжении 40 лет после завоевания в денежном обороте не присутствовали монеты королевской чеканки. Пока нумизматы не опровергнут эту гипотезу, мы можем только предположить, что монеты Фатимидов (большое количество которых прибыло во франкских сундуках во время завоевания и поступило в виде платежей от местного населения) были достаточны для хозяйственных потребностей страны. Также и западная валюта, прибывшая вместе с пилигримами и переселенцами, оставалась в обращении. Деньги собственно крестоносцев появились только в середине XII в., во времена стабильного экономического положения.

Согласно данным нумизматики, в XIII в. чеканили меньше монет, чем в XII столетии. Большой кризис, вероятно, имел место в правление короля Амори (1194–1197). Средний вес его денье сократился наполовину, то есть до 0,55 г (колебался от 0,290 г до 0,721 г), а содержание серебра на треть до 20,3 %, то есть до половины содержания серебра в денье (до 0, 162 г). Ги де Лузиньян и Жан де Бриен успешно чеканили монеты после захвата Дамиетты. Они весили около 0,73–0,80 г, но содержание серебра в них было низким – от 0, 157 до 0, 163 г в одном денье (20,3 и 22 %).

Кроме серебряного денье в обращении находилось также полуденье, оболы (13–15 мм; 0,40–0,51 г) и небольшие медные монеты (22 мм в диаметре и весом 1,40 г). Граф Генри из Шампани чеканил в Акре редкий пужуас (pugeoise). Во времена кризиса и непризнанного центрального правительства в обращение поступили неизвестные монеты. В отсутствие надежного свидетельства можно предположить, что они появились во время 3-го Крестового похода. На них были такие надписи, как «Moneta Regis», «Turris Davit», «Sepulchri Domini», «San Aerea», «Via Crucis».

Монеты крестоносцев чеканились в разных местах, что в известной степени отражает экономическую ситуацию в стране. Некоторые сеньориальные монетные дворы соревновались с королевским монетным двором только из-за вопроса престижа. Время их появления неизвестно. Их существование было невозможно при монархах Первого королевства, так как нарушение королевских привилегий наказывалось конфискацией феода даже без решения Верхней палаты. Только после дезорганизации центральной власти при Балдуине V и его наследниках честолюбивые феодалы начали чеканить собственную монету, что было явным нарушением законов королевства. Археологические раскопки подтвердили существование монетных дворов в некоторых сеньориях. Монеты чеканились из драгоценных металлов и просто меди в следующих городах: Яффа (возможно, после 1205 г. в правление Готье де Бриена), Сидон (в правление Реджинальда после 1 187 г.; на монетах изображена стрела, по-латыни sagitta, в языке франков – saiette, что объясняет арабское название города Сайда), Бейрут (в 1205–1236 гг. при Жане Бейрутском), Торон (Хунфрид III) и Тир (Филипп и Жан де Монфор; середина и вторая половина XIII в.).

Международная торговля

Роль крестовых походов в области торговли одними исследователями преуменьшается, другими преувеличивается. Некоторые ученые говорят о вспышке экономической активности в Европе в эпоху крестоносцев в XII–XIII вв., другие утверждают, что рано или поздно события стали бы развиваться подобным образом даже и без крестовых походов. Имеющиеся в нашем распоряжении данные об объеме торговли того времени, которые могли бы быть положены в основу экономических исследований, далеко не полны. В нашем случае невозможно избежать полемики. Тем не менее можно наметить некоторые основные линии развития и определить место королевства в системе международной торговли.

Колонии франков, хотя и основанные на процветавших землях, не контролировали основные экономические центры. Латинское господство никогда не распространялось за пределы естественной природной границы-впадины, отделявшей прибрежные земли от больших городов внутренних арабских областей: Дамаска, Алеппо и Багдада. На юге границей был Синайский полуостров, и за исключением кратких периодов крестоносцы никогда не владели полностью Каиром и Александрией. Третий большой центр предпринимательства и торговли, Константинополь, оказался под властью латинян в результате 4-го Крестового похода в 1204 г., но это не оказало значительного влияния на состояние торговли Латинского королевства. На всей территории, где господствовали крестоносцы, только три города были важными центрами производства: Антиохия, Триполи и Тир. До прихода крестоносцев они были экономически связаны с мусульманским миром – Дамаском и Багдадом на востоке и портами Египта. Но не только; товары шли по древнему торговому пути via maris («Дорога моря») и по караванным путям, проходившим через Трансиорданию и Синай.

Непосредственным результатом завоеваний крестоносцев было утверждение нового типа торговых связей. Начало было положено в XI в. в результате первых контактов с Европой, и купцы из Амальфи были в этом процессе первыми. Это не значит, что предприятия крестоносцев радикально изменили экономику Ближнего Востока. Египет продолжал поддерживать связи с Сирией и Месопотамией через Красное море и Персидский залив. Даже сухопутная торговля не исчезла, и по-прежнему использовались караванные пути. Во время мира действовало временное соглашение, согласно которому крестоносцы гарантировали безопасность мусульманским караванам на условиях уплаты ими транзитной пошлины. Все же, несмотря на явную заинтересованность христианских и мусульманских властей, сухопутные контакты стали редкими и ненадежными.

Непосредственный и главный результат завоевания крестоносцев проявился в перенастройке коммерческой деятельности на восточном побережье Средиземного моря в соответствии с потребностями Европы. Отсюда шел экспорт местных товаров, и, что более важно, через порты вывозилась продукция, поступавшая из мусульманских внутренних областей (включая Африку, Аравию и Дальний Восток). Одновременно средиземноморское побережье стало дверью Азии на Запад.

Потребности и возможности Европы за два столетия господства крестоносцев значительно изменились. Растущие богатства расширили рынок сбыта для иностранного импорта и сформировали новые вкусы и представления о достойной жизни и комфорте.

Большим нововведением этой эпохи было приспособление экономик Палестины и Сирии к экономике Европы. Существовавшие тогда производства были больше ориентированы на Европу, чем на мусульманский мир. Непромышленная продукция, в основном продовольствие, которую описывал в восторженных выражениях мусульманский географ Мукаддаси в X в., потеряла свое значение в качестве экспортного товара из-за опасений, что она будет вывозиться из Палестины в Сирию и Египет.

Строго говоря, экспорт крестоносцев зависел от продукции промышленных центров страны. Процветали различные ремесла – было развитое производство гончарных и железных изделий, которые находят в каждом археологическом раскопе. Но не они были главными статьями экспорта. Ориентированная на экспорт местная продукция включала текстильные изделия, стекло, красители, сахар и его производные. Наиболее важной статьей был текстиль. Антиохия и Триполи унаследовали античную и византийскую традиции его производства, которая продолжала существовать при господстве мусульман и поддерживалась крестоносцами. Согласно нашим данным, только в Триполи было 4 тысячи ткачей, занятых в производстве шелка и камлота. Шелк использовался при производстве великолепной и дорогой парчи. Шелковые «одеяния из Антиохии» указываются среди таможенных товаров, облагаемых пошлиной. Не менее известным был белый шелк Тира, который производился в Венецианском квартале города сирийскими мастерами и был одним из источников его доходов. Менее важным центром был Бейрут, который экспортировал хлопчатобумажные и шелковые ткани. Позднее вблизи города были посажены тутовые деревья для разведения шелковичных червей. Дешевый хлопчатобумажный текстиль также был предметом экспорта; по-видимому, хлопок выращивался на равнинах близ Акры и Тиверии. Некоторые шерстяные ткани поставляла Шефела, вблизи Рамлы.

Нам меньше известно о другом очень важном экспортном товаре – природных красителях. В списке экспортных товаров Акры перечислено большое количество красителей, однако в королевстве было только несколько центров их производства. Индиго поставляла долина Иордана, марену – долина Оронта, окрестности Иерихона – ароматические смолы. Битум добывали в окрестностях Мертвого моря. Можно предположить, что часть их, не используемая в местной промышленности, шла на экспорт.

Изделия из стекла были еще одной статьей экспорта. Их производство было сосредоточено в Тире. Это стекло было известно в Европе, и начало производству венецианского стекла, вероятно, было положено именно здесь. Два сохранившихся образца расписанного стекла происходят, возможно, из Тира и свидетельствуют о высоком искусстве мастеров. Хотя местный стеклодув был, вероятно, евреем, западный мастер изобразил на одном из них Богоматерь, сопроводив изображение латинской надписью. Если говорить о керамических изделиях, то они покрыты ангобом обычного типа и расписаны довольно грубо. Поэтому сомнительно, чтобы местная керамика шла на экспорт. Наоборот, у нас есть свидетельства, что керамические изделия в королевство импортировались. Вероятно, они были высокого качества, поскольку импортировали также художественно раскрашенные вазы.

Среди местных продуктов питания, которые, возможно, экспортировались, следует упомянуть замечательные оливки и кунжутное масло. Оливковые рощи в окрестностях Тира принадлежали венецианцам и имели экспортное предназначение. Это не было чем-то новым для страны, которая платила при власти мусульман часть налогов маслом. Возможно, более важным продуктом было вино, производство которого значительно увеличилось, когда страна была захвачена крестоносцами, и его, по видимости, экспортировали на Запад. Предметом торговли был также сирийский рис.

В то время как экспорт масла и вина зависел от их качества, поскольку этих продуктов было много в Южной Европе, выращивание сахарного тростника было почти полностью восточной монополией. Плантации этой культуры тяготели к Тиру, Тиверии и долине реки Иордан. Конечный продукт экспортировался в виде сахара-рафинада и сахарного песка, а также сиропа.

Вблизи Бейрута была найдена железная руда, но ее вряд ли экспортировали, поскольку крестоносцы испытывали потребность в оружии.

С точки зрения экономики невозможно дать качественную оценку. Выдающийся ученый Вильгельм Хайд, занимавшийся этим вопросом, делает заключение: «Из всего сказанного следует вывод, что Сирия экспортировала много товаров». Но более конкретными данными мы не располагаем.

Несмотря на внешне впечатляющий перечень товаров, положение королевства в международной торговле лишь частично зависело от производимой им продукции. Королевство играло более значимую роль в транзите товаров и в качестве центра экспорта промышленных и других товаров, произведенных другими странами, а также места сбыта европейских товаров в королевстве и реэкспорте их на мусульманский Восток.

В качестве рынка сбыта европейских товаров роль королевства была довольно важной. Население в этот период достигло максимальной численности в 250 тысяч жителей (в Иерусалимском королевстве проживало около 120 тысяч человек, а в Триполи, Антиохии и Эдессе – приблизительно столько же). Все они были потенциальными покупателями европейских товаров. Сукно и другие товары удовлетворяли местные потребности. Это касалось накидок с капюшоном и беретов из Шампани и других предметов одежды, которые не пользовались спросом на мусульманском рынке. Ни в чем не уступать европейской моде было отличительной чертой колониального общества и создало надежный рынок сбыта для товаров Запада.

Европейские товары, которые поступали в Левант, не предназначались только для европейцев, жителей королевства. Многие товары отправлялись дальше на восток в мусульманские области.

Мусульманские товары имели еще меньший спрос на местном рынке. Практически нет сомнения в том, что купцы в прибрежных городах отправляли эти товары в Южную и Центральную Европу. Уже в XII в. итальянцы и провансальцы стали торговыми посредниками между различными странами Ислама, они поставляли товары в Египет, Северную Африку и Испанию. Не говоря уже об их важной роли в транзите, латинские колонии, вероятно, субсидировали развитие внутренних торговых связей на Ближнем Востоке между Константинополем, Антиохией, Акрой и Александрией.

Каково бы ни было их значение в международной торговле, нельзя отрицать, что крестовые походы радикально изменили ситуацию на восточном побережье Средиземного моря по сравнению с арабским периодом. На протяжении двух веков эти земли занимали первые места в международной экономике, пока новое мусульманское завоевание (приход мамлюков, а затем двести с лишним лет спустя – турок-османов) не затормозило их развитие вплоть до нашего времени.

Превращение страны в финансовый и транзитный центр, где регулировался приток ценных металлов и валют, было делом итальянских купцов. Их частичное или полное освобождение от таможенных и рыночных пошлин и налогов превратило гавани королевства в свободные порты. Несмотря на то что значительная часть доходов терялась из-за полученных итальянцами привилегий, это имело и положительные стороны. Итальянских и в меньшей степени провансальских купцов привлекали эти привилегии и стабильность христианской власти. В портах Египта, Малой Армении и Византии можно было приобрести почти все возможные товары. Лишь цены на товары Дамаска и Багдада могли быть более высокими из-за дополнительных транспортных расходов. Наиболее доходной была торговля пряностями, которые везли из Южной и Восточной Азии через Персидский залив, Багдад и Дамаск или из Каира и Александрии через Красное море. Проводимая крестоносцами политика льготных пошлин препятствовала развитию европейской торговли в Египте, а привилегии национальных общин приводили к тому, что страна не стремилась опираться на собственные ресурсы и выгоды своего географического положения.

На протяжении двух столетий существования королевства в мировой торговле произошли важные изменения, проявившиеся как во внешних объемах, так и в ее характере. Несмотря на активность нескольких крупных торговых центров Европы, таких как Венеция, Пиза, Генуя, Марсель, Барселона, их экспортные и импортные товары не отличались разнообразием. Конечно, существовали местные отличия, но ни один из этих городов не обеспечивал себя и ближайшую округу. Они снабжали рынки и ярмарки Европы одними и теми же товарами. Порты захода часто менялись, что происходило по чисто политическим причинам (влияние Венеции в Константинополе после 4-го Крестового похода; изгнание генуэзцев и венецианцев из Акры и обоснование их в Тире и Бейруте). Но это имело незначительный эффект на торговый оборот в целом, потому что постоянные покупатели как собственной страны, так и восточных областей диктовали ассортимент и объем заказываемых товаров.

Наша информация о состоянии дел в Первом королевстве (1099–1187) основывается в большей степени на реестре привилегий национальных общин, учетных книгах генуэзского нотариуса Джованни Скриба и относительно небольшом числе других нотариальных актов. Они указывают на то, что предметом большинства сделок во второй половине XII в. был перевод драгоценных металлов из Европы на Восток. Запад еще не добился такого положения в торговле, когда его экспорт уравновешивался бы импортом. Он был покупателем, который платил в твердой валюте. Однако то, что верно для всей торговли между Западом и Востоком в целом, не всегда соответствует реальному положению дел в центрах торговли в Леванте. Их прибыли зависели не только от прямой торговли с Востоком, но и от перевозки иммигрантов и пилигримов. Более того, как уже говорилось, итальянский флот поддерживал транспортное сообщение между различными исламскими центрами. Таким образом, расходы на импорт частично покрывались этим дополнительным доходом.

Однако не следует думать, что за все платили драгоценным металлом. Продукция Европы издавна продавалась на Востоке. В Средние века из Европы в порты Леванта шли корабли с дешевым текстилем и северным дорогим сукном, заячьим мехом, деревом и свинцом. Эти товары не считались в 1150 г. в новинку, и нет причин полагать, что они не экспортировались значительно раньше, хотя и нет подтверждения этому в учетных книгах.

Недостаток документальных свидетельств заставляет многих ученых предполагать, что между Европой и Сирией существовал определенный тип торговых связей, когда европейцы реализовывали экспортные товары и драгоценные металлы обменивали на какую-либо продукцию и местную валюту, а затем полученная прибыль шла в Египет. Это предположение основывается на том факте, что в нотариальных записях перечислены экспортные товары, направлявшиеся в Сирию, но не в Египет, и одновременно в них имеются свидетельства о значительном импорте из Египта. Эта картина представляется крайне односторонней. Не объясняется, почему товары, которые вполне можно приобрести в Сирии, должны покупаться в Египте (некоторая египетская продукция была, естественно, дешевле, а что касается хлопкового волокна и высококачественных квасцов, то их можно было приобрести только в Египте). Объяснение этой загадки, возможно, кроется в том, что экспорт в Египет рассматривался в основном как контрабанда, которая нарушала запреты папы римского и национальных общин. В Египет поставляли дерево, железо, свинец и смолу – те продукты, что отсутствовали в стране и были крайне необходимы в судостроении. Заключать такие сделки нотариус, конечно, не мог, хотя официальное соглашение между Пизой и Египтом все же имелось. Тем самым прямой экспорт в Египет позволял на вырученные деньги покупать исключительно египетскую продукцию и импортируемые им пряности. Сирия во власти крестоносцев находилась в ином положении. Импорт строительных материалов был крайне небольшим и не мог сравниться с импортом европейского сукна и материалов.

Этому также имеются доказательства в книгах уже упоминавшегося генуэзского нотариуса Джованни. Из 335 соглашений (из всех 1300 имевшихся) 116 касаются Италии и Сицилии, 107 – Северной Африки, Южной Франции и Испании, 112 – Леванта. Последний пункт делится таким образом: 58 – Александрия, 34 – Сирия и 20 – Византия. В Александрию было совершено в два раза больше рейсов, чем в Сирию, однако инвестиции Генуи выглядят совершенно по-другому: 9031 фунт – Александрия, 10 075 фунтов – Сирия и 2007 фунтов – Византия. Среднее вложение в рейс: 300 фунтов – Сирия, 156 фунтов – Александрия, 100 фунтов – Византия. Таким образом, преобладание в торговле Египта – мнение ошибочное; инвестиции в Сирию были в два раза больше, чем в Египет, и больше, чем вложения в Египет и Византию, вместе взятые. Сирия во власти крестоносцев занимала ключевую позицию в европейской торговле с Левантом. Большое количество морских рейсов в Египет может быть объяснено тем, что экспорт в Сирию был представлен высокоценными товарами небольшого объема, в то время как грузы в Египет были большого тоннажа и громоздкими, занимавшими много места. Тем самым требовалось совершать больше рейсов, не увеличивая вложений.

Просматривая генуэзские нотариальные документы, мы можем констатировать, что во второй половине XII в. не произошло каких-либо серьезных изменений в характере левантийской торговли. Как и прежде, государства крестоносцев импортировали в основном дешевый текстиль. Иногда встречаются упоминания о сукне из Вероны и экспорте мечей в Сирию (несмотря на производство более дорогих знаменитых дамасских клинков) в дополнение к серебру. Имеются сведения, что в Сирию экспортировались из Северной Франции текстильные изделия, кожи, жемчуг и золото.

Нотариус Оберто Скриба в 1184 г. зарегистрировал 18 контрактов для Сирии на общую сумму 1109 фунтов. В 1186 г. тот же нотариус зарегистрировал 14 контрактов для Сирии на 3056 фунтов; в 1190 г. – 20 контрактов на сумму 2091 фунт. Годом позже, вне всякого сомнения в связи с 3-м Крестовым походом, нотариус Гульельмо Кассинезе зарегистрировал 42 контракта (6387 фунтов). Встречаются совсем небольшие суммы, например, контракт 1190 г. стоил всего 2–3 фунта. Даже в годы больших инвестиций (суммы в 500, 600 и 700 фунтов) заключались контракты стоимостью в несколько фунтов.

Во второй четверти XIII в. отмечены наилучшие показатели европейского импорта из Сирии. В 1233 г. Венеция приняла правила о морских перевозках из этой страны. Объем и вес товара рассчитывался исходя из тоннажа судна. Импортируемые товары также делились по весу и объему. Первая категория включала: хлопок, хлопчатобумажную пряжу, шерсть для беретов, лакрицу, сахарный тростник и лаванду. Ко второй относились: перец, длинный перец (piper longum), имбирь, мускатный орех, гвоздика, рис, сахар, сахарная пудра, камедь, миррис, алоэ, ладан, кардамон, камфора, сандаловое дерево, воск, индиго, квасцы, стекло, купорос, наждак, шелк-сырец, шелковая материя и др. В третьей категории были красное дерево, лен, корица, тмин, анис, камлот.

Пятнадцать лет спустя наметилась иная тенденция: теперь уже европейские товары отправлялись в Сирию. Частично они шли в уплату за вышеперечисленные товары Востока. Весной 1248 г. из гавани Марселя вышли несколько судов. Капитан одного из них, «Сен-Эспри», воспользовался услугами марсельского нотариуса Амори. За две недели до отплытия (14–31 марта) он зарегистрировал не менее 150 контрактов для 180 клиентов, всего лишь треть из которых взошла на борт кораблей, другие (инвесторы) остались в Марселе. Инвестированные суммы (в деньгах или товарах) составляли в среднем от 10 до 50 фунтов по городскому курсу (в 5 случаях – ниже 10 фунтов; в 59 – от 10 до 50 фунтов; в 24 – от 50 до 100 фунтов; в 30 – выше 100 фунтов). Среди купцов, отправившихся в плавание, один Пьер Беллег получил денег и товара по условиям 13 контрактов на сумму 1323 фунтов (уровень инвестиций разнился от 7 шиллингов 8 пенсов до 230 фунтов). Груз состоял из различных товаров (in communibus implicitis), но преобладали текстильные изделия (draparia). Это были: ткани из Шалона и Реймса; сукно из Тараскона и Нарбона; шерстяная ткань (stamina) из Сен-Понса и Арраса; сукно из Шампани и Лувьера; сукно из Камбре и Сен-Квентина; черный стенфорд из Англии; грубая полушерстяная ткань из Шартра; ткань алого цвета из Ипра; сукно из Базеля; шелковые ткани из Авиньона; золотая нить (aurum filatum) из Генуи и Лукки; пряжа из Бургундии; коричневое сукно из Дуэ; фланель из Парижа и сукно из Германии. Среди других товаров были: шафран, кораллы, ртуть, олово и лисий мех.

Список впечатляет, и впечатлит он еще больше, если мы попытаемся оценить стоимость всех товаров. Весь груз судна «Сен-Эспри», включая денежную наличность, оценивался в 11 100 фунтов по курсу Марселя, 1100 фунтов графства Мельгёй и 1228 фунтов Тура.

Нотариальная документация Генуи XIII в. была издана только частично. Но проведенные исследования говорят о том, что вложения Генуи в Левант за 30 лет с 1233 по 1262 г. (за исключением времени братоубийственной междоусобной войны в Акре в 1256–1258 гг.) были очень высоки. В 1253 г. они достигли больше 50 тысяч фунтов и составляли от 40 до 70 % всех иностранных торговых контрактов Генуи.

Один документ крестоносцев середины XIII в. в Акре проливает дополнительный свет на экспорт, который шел из этого важного центра торговли. Некоторые товары, облагаемые налогом, не обязательно предназначались для отправки в Европу, и их поставляли, видимо, на корабли снабжения. Например, соленую рыбу из Египта и продукты местного рыболовства, цыплят, индеек, гусей, а также оливки, спаржу, яблоки, груши и айву. Все они облагались таможенной пошлиной. Среди изделий на экспорт мы находим шелк, хлопок, пряжу Дамаска, природный лак, льняное полотно, клееный холст, слоновую кость, местную керамику, балки и бревна (возможно, для экспорта в Египет) и седла и ремни. Вполне естественно, что лук (возможно, известный шалот из Аскалона), финики, кунжут, миндаль шли на экспорт, ими грузились корабли, отплывавшие из Акры. Большая часть пошлин приходилась на пряности, духи и красители. Среди них были: лакричник, квасцы, ладан, кардамон, мышьяк, аммониевая селитра, камфорный корень, корица, наждак, алоэ, гвоздика, мускатный орех, орехи, несколько типов сахара, лаванда, миробалан, имбирь, левкой.

Все источники с середины XII в. до второй половины XIII в. говорят о том, что нельзя недооценивать роль государства крестоносцев в мировой торговле.

Торговая жизнь любого крупного приморского города сосредотачивалась в двух местах, которые назывались катена и фунда, то есть портовый и рыночный кварталы. Катена (дословный перевод «цепь») включала в себя портовые сооружения, места для торговли, товарные склады, здание таможни и, по всей видимости, здание портового суда. В городах, которые служили конечными пунктами караванных дорог, существовали караван-сараи или постоялые дворы, которые представляли собой то же самое, что и катена. Здесь платились пошлины, сдавался на хранение багаж и находились приюты для иностранных купцов. Начальник таможни, который назначался главой города, имел в своем подчинении арабоговорящих чиновников, среди которых иногда встречались восточные христиане.

Разгрузка судов была ответственным делом. В отличие от таможенного контроля наших дней чиновники не только проверяли товар, но и судовые документы. Размер пошлин зависел от качества товара, как это было, например, с льняным полотном, поставлявшимся в Акру, и от положения купца. Венецианцы, пизанцы и генуэзцы платили разные пошлины, но значительно меньшие, чем местные торговцы и приезжие купцы, которые не принадлежали к их общинам. К тому же величина пошлин различалась от города к городу, будь то Яффа или Акра, Бейрут или Тир. В результате цена одного и того же товара была различной. К тому же корабли в порту облагались разными пошлинами, что опять же отражалось на конечной цене товара.

С кораблей взимались два основных налога: terciarium и anchoragium. В первом случае уплачивалась одна треть неясно с чего, возможно транспортных расходов. Этот налог может показаться неоправданно большим, но нам известно, что власти Марселя взимали с капитанов кораблей, доставлявших паломников в Святую землю, треть стоимости перевозки каждого из них. Часто национальные общины освобождались от этого налога.

Налог Terciarium был причиной постоянных раздоров между городскими властями и находившимися в привилегированном положении общинами. Первоначальное соглашение с венецианцами 1123 г., носившее название Pactum Warmundi, оговаривало, что венецианцы будут платить налог на паломников, которые приезжают или покидают страну. При этом они получали ежегодную компенсацию в 300 безантов от рынка Тира, а позднее Акры. Однако в 1244 г. венецианцы заявили, что они будут платить налог только за возвращавшихся паломников. Такой же налог существовал в Антиохии – tertienaria, а в 1200 г. Боэмунд даровал привилегию Пизе, сократив оплату налога наполовину. В Триполи в 1 109 г. генуэзцы получили освобождение от налога на перевозку паломников.

Связан с транспортным налогом был anchoragium, который, как можно понять из его названия, был портовым налогом. Еще один налог, назначение которого нам неясно, назывался carates; считается, что он составлял 1/24 часть стоимости всего груза.

Только после уплаты двух основных налогов начинался торг с таможней. Современный читатель, внимательно ознакомившись с привилегиями, которыми пользовались в Акре представители разных национальных общин, может с удивлением задать вопрос, а платил ли кто-нибудь «нормальный» налог. Это напоминает ситуацию с покупкой билета в современной Италии, Греции и даже Франции. Ты получаешь забавный опыт, наблюдая, как местные жители подходят к кассе с документами, дающими право на бесплатный или льготный проезд. Это касается солдат, полицейских, инвалидов войны, глав многодетных семей, не считая пассажиров с билетом сезонным и «туда и обратно»… Напрашивается сравнение со средневековым налогообложением. Почти каждый требовал для себя каких-то льгот, а кто их не имел, всеми способами пытался пробиться в круг привилегированных людей как обычными, так и мошенническими способами. Жители городов вокруг Генуи пользовались правами генуэзцев; уроженцы Тосканы считали себя пизанцами; граждане Прованса – марсельцами; ну а каталонцы были, конечно, барселонцами. Удостоверений личности не существовало, и поэтому идентификация конкретного человека и правильное взимание налога при наличии множества валют было высочайшим искусством. Неудивительно, что общины посылали своих представителей в катену, чтобы помочь в случае надобности своим членам. Они предоставляли о них нужные сведения и следили за тем, чтобы те не переплатили за таможенную пошлину. Были неудачники, полностью уплачивавшие все пошлины. Так, в Акре они составляли около 11,5 % от всей стоимости товара.

Несмотря на то что первоначальные привилегии ограничили, продолжали существовать льготы в уплате налогов, начиная от полной их отмены и до взимания их только в половинном размере. В Антиохии венецианцы платили 5-процентную таможенную пошлину на льняное полотно и шелковые ткани и 7-процентную на другие товары. Однако в 1153 г. их снизили соответственно до 4 и 5 %. Пизанцы в то же самое время (1154) платили в Антиохии половинную таможенную пошлину на транспортные расходы за прибывавших и отбывавших пилигримов, на все покупки и продажи, но были свободны от уплаты всех налогов в Триполи (1187). Король Амори, будучи в то же время графом Яффы и Аскалона, снизил таможенные пошлины для пизанцев в Яффе наполовину, как и налоги в Антиохии. Генуэзцы получили полное освобождение от уплаты налогов в Триполи, Жибеле (Джубайле), Тире и Антиохии.

Следует помнить, что катена, где освобождали от налога, была первой остановкой на въезде в королевство (место импорта и транзита) и последней при отъезде (место экспорта). Для того чтобы полностью оценить весь объем таможенных сборов, мы должны принять также во внимание сбор, взимавшийся у городских ворот и в рыночном квартале (фунда). В некоторых случаях общины освобождались даже от этих налогов, а иногда платили их в меньшем объеме. Наглядный пример этого – привилегии, дарованные Конрадом Монферратским в 1192 г. венецианцам и Жаном Ибелином в 1229 г. тем же венецианцам в Бейруте. Здесь, кроме освобождения от таможенных налогов, отдельные товары, покупаемые в рыночном квартале Бейрута, не облагались торговым сбором. Среди них были хлопок, шелк и шелковые ткани, перец, ладан, сахар, всевозможные пряности, индиго, нард, шерсть и шерстяное сукно, льняное полотно, жемчуг, драгоценные камни, стекло и мыло. Генуэзцы в том же самом городе получили полное освобождение от уплаты таможенных пошлин (1223) на свои товары, за исключением гончарных изделий (opus poterie), вина и масла. С другой стороны, пизанцы (согласно привилегиям 1200 и 1216 гг.) платили в Антиохии налоги с человека и на товары в половинном размере. Генуэзцы в Тире платили полностью налоги на импортируемые товары из стран Северной Африки, Египта, мусульманского Востока и Константинополя, но благодаря привилегии, дарованной Генрихом Шампанским, транзитные товары налогом не облагались. В похожем положении находились венецианцы в Тире в середине XIII в. За товары, импортируемые из Дамаска и других мусульманских центров, платили налог в 9 1/3 %, и таким же налогом облагался венецианский импорт. За транзитные товары, шедшие из Акры в Венецию, платили около 4 1/6 % и немногим больше чем 5 % за транзит из Венеции в Дамаск и другие мусульманские города.

Фунда и местный рынок

Автор известного труда XIV в. под названием «Pratica della mercatura» или «Libro di divisamenti di paesi e di mesure di mercatantie» («Книга, описывающая разные страны и торговые меры») Франческо Бальдуччи Пеголотти рассказывает в начале своего повествования о том, как называются «рынки», «места торговли» у различных народов. При одном перечислении их можно понять, насколько универсально понятие «рынок». «Эти названия, – продолжает автор, – означают места в городах и замках, где продаются товары. Все виды продовольствия и все потребное для жизни человека, зерно и животные. Некоторые из них действуют постоянно, некоторые в определенные дни недели и сезоны года». Хотя этот общественный институт универсален, он не функционирует везде одинаково. Линия раздела проходит между постоянными и временными рынками. Пеголотти говорит о характерной черте рынка крестоносцев – его постоянстве.

В каждом городе крестоносцев был торговый центр, обслуживавший прежде всего местных жителей. Он был известен как funda (лат.), а иногда его называли plathea или ruga, что соответствует современным словам piazza и rue. В первом случае так называли площадь неправильной формы, окруженную зданиями. Второе слово означало узкий проход между домами, первые этажи которых занимали склады (bothegae или stationes) и тянувшиеся вдоль стен прилавки (ban-ci); верхние этажи были жилыми, и здесь же располагались магазины (слово арабского происхождения) купцов и мастерские ремесленников.

Подобно тому как это было в Европе, рынки крестоносцев специализировались на отдельных товарах и продуктах. При устройстве рынков имело значение национальное происхождение и вероисповедание купцов. Но не только – в зависимости от того, какая партия находилась у власти, появлялись те или иные новые торговые центры в соответствии с ее фискальными интересами.

На местном уровне торговали продовольствием и продукцией местных ремесленников. Такие продовольственные товары, как зерно, масло, вино и овощи (возможно, из-за их большого объема), часто выставляли для продажи не на узких улицах, а на более открытых площадях. Так, в Иерусалиме большая площадь, расположенная по левой стороне главных ворот вблизи цитадели, служила огромным рынком зерна. Ее положение облегчало подвоз товара и сбор пошлин.

Вторым и наиболее живописным коммерческим центром в Иерусалиме был базар. Торговля фруктами и пряностями, оптом и в розницу, шла в одном из трех параллельно расположенных рядов базара – Rue des Herbes. «Здесь продаются все фрукты города, травы и специи». Этот ряд сменял Рыбный рынок, затем шел Рынок домашней птицы, где можно было купить мясо домашней птицы, яйца, сыры. Затем были улицы поваров и продавцов текстиля. Все эти ряды и рынки располагались вблизи храма Гроба Господня, на пересечении двух главных городских улиц (шедших с севера на юг и с запада на восток). Третий центр располагался вблизи квартала тамплиеров, недалеко от Стены Плача. Здесь был Рынок скота (на котором, как всегда на Ближнем Востоке, продавалось больше овец, чем быков), а рядом – бойни и сыромятни.

Торговые центры Иерусалима не обязательно были основаны крестоносцами; есть достаточно оснований предполагать, что они уже существовали до их прихода. Восточные христиане вполне могли сохранить прежнюю систему городской торговли и передать ее новым завоевателям и колонизаторам. Если места торговли имели удобное расположение, крестоносцы оставляли их на прежнем месте, и некоторые из них сохранились и до наших дней.

Иерусалим представляет собой пример организации торговых центров, учитывавших только потребности экономики. Хотя сирийские и латинские менялы имели свои столы по обеим сторонам базара, это не означало, что на торговлю влияло разделение по национальному признаку. Скорее причиной было разное налогообложение.

Это не было единственной формой организации рынков. Иерусалим был расположен на удалении от моря, и поэтому для контроля всей торговли было достаточно собирать пошлины у городских ворот и рыночные налоги. Не менее важным был тот факт, что, кроме автономного патриаршего квартала, в городе не было мест, которые получали бы льготы при уплате налогов. Рынки и базары принадлежали королю. Церковные учреждения тоже владели недвижимостью, например лавками и городскими пекарнями и торговыми местами на базарах. Их владельцы получали ренту, но они не были освобождены от уплаты обычных рыночных сборов правителю города.

Подобное положение было и в Бейруте. Владетели города Ибелины предоставляли привилегии, и довольно обширные, исключительно местным торговцам, но не чужакам. Здесь опять мы имеем дело с сеньориальным рынком, который предполагает, что каждый товар имеет свои собственные места продаж. Это было вызвано не только общественной потребностью, когда вместе собираются люди одинаковых профессий (во многих случаях купцы были теми же производителями), но могло быть связано с необходимостью административного надзора. Его осуществлял инспектор рынка (mathesep) и его помощники. Одной из их обязанностей была проверка мер и весов в интересах общественной справедливости и сбора королевских и сеньориальных доходов. Видимо, существовало два типа платежей – рыночные пошлины на определенные товары и сборы за использование мер и весов. Каждый товар, будь то жидкий или насыпной, имел свои измерения; и потому продавцы тех или иных товаров собирались, естественно, в одном месте. Часто купцов принуждали использовать сеньориальные меры, что облегчало надзор за правильностью их использования и также обеспечивало получение сеньором дохода.

Меры часто отдавали на откуп за определенную сумму, что было обычной практикой для сеньориальных монополий. Так, в Тире сумма откупа была очень большой: за годовое пользование весами платили 1900 безантов, за меры различного вида (для зерна, вина, оливкового масла) – 310 безантов.

Использование сеньориальных мер было связано со специальными платежами и тем самым стало в Тире привилегией. В Тире венецианцы имели право использовать свои собственные меры при расчетах со своими соотечественниками при продаже товара, но были обязаны пользоваться королевскими мерами при всех покупках с другими клиентами. Подобная привилегия была дарована в 1187 г. Конрадом Монферратским пизанцам Тира.

Облик города в государстве крестоносцев складывался не только под влиянием экономических и общественных факторов. Не менее важным был экономический аспект политических привилегий. Так, в двух самых больших городах королевства, за исключением столицы, привилегии общин и других общественных институтов создали иной и более сложный тип организации. В Тире существование автономного венецианского квартала привело к тому, что площадь рынка увеличилась вдвое. Кроме королевского (позднее сеньориального) рынка существовал особый funda Venetorum (венецианский рынок). Каждый рынок имел свои весы и меры, своих наблюдателей и свои налоги. Каждая партия требовала от обитателей своего квартала пользоваться только ее мерами. Когда Жан де Бриен освободил местных сирийцев от уплаты таможенных пошлин, это вызвало их переезд из венецианского квартала в королевский.

Ситуация была еще более сложной в королевском городе Акра. Если «цепь» продолжала оставаться королевской, то королевская фунда почти исчезла. В сотнях документов, имеющих отношение к Акре, она упоминается только в одном, и то вскользь, так что трудно точно определить ее местоположение. Конечно, это не свидетельствует о неразвитости торгового центра Акры. Для города, который в конце XII в. насчитывал 30 тысяч жителей, а 50 лет спустя, возможно, вдвое больше, можно с уверенностью предположить обратное. В Акре появились полдюжины разных торговых центров. Венеция, Генуя и Пиза имели рынки в границах своих кварталов. Прованс, в котором первенствовали марсельцы, последовал примеру итальянских городов. По-видимому, духовно-рыцарские ордена также имели свои рынки, потому что, по сообщениям Пеголотти, у них были собственные меры. Естественно, не на каждом рынке можно было приобрести все имевшиеся в наличии товары, так что продолжали существовать рынки со своей специализацией. Но на экономической жизни города сказывался административный фактор. В этом аспекте можно рассматривать странные таможенные пошлины Акры. Независимо от того, обязаны были нелатинские жители города жить в определенном квартале или их только принуждали покупать товары на определенном рынке, нет сомнения в том, что королевский указ был принят с целью обеспечить получение дохода от пошлин, взимаемых на нелатинском рынке. Это напоминало политику Жана де Бриена в катене Тира.

Отношения между катеной и фундой не всегда ясны. Кто-то может предположить, что в катене была не только таможня, но и рынок, ориентированный только на экспорт, а фунда обслуживала местную торговлю. Это не совсем так. Если сирийские ткачи были освобождены от уплаты пошлин в катене, то все равно они платили их на венецианском рынке. И потому ситуация не представляется столь однозначной, как это выглядит на первый взгляд.

Наиболее характерной особенностью местных рынков была их величина и постоянство пребывания на одном месте. Это не только отражало древнюю традицию Востока и его денежную экономику, но и было результатом демографического фактора, характерного для общества крестоносцев, то есть его высокой степени урбанизации. Не то чтобы знать содержала себя только за счет земельных владений. Это было частично верно для ее высшего слоя и относительно небольшого числа мелких рыцарей. Другие владели денежными фьефами, иногда получая доход натурой – пшеницей, оливковым маслом и вином. В итоге большинство знатных крестоносцев покупали продовольствие на городских рынках. Конечно, это касалось в большей степени горожан и представителей национальных общин, которым было запрещено законом владеть земельными поместьями, за исключением фруктовых садов. Франкское население тем самым выступало в роли потребителя и зависело от поставок продовольствия со стороны.

Отсутствие настоящей манорной системы и наличие фьефа-ренты не давали возможности перераспределять земельные поместья, что создавало излишки сельскохозяйственной продукции на двух полюсах общества. Знать и крестьянство располагали (за исключением периодов засухи или затяжных дождей) избыточной продукцией сельского хозяйства, превышавшей их нужды. Собрав урожай, создав его запасы на год и оставив посевной материал на следующий год, владельцы больших поместий, то есть монарх и аристократы, пускали остававшееся у них зерно в свободную продажу на рынках. То же самое касалось церковных учреждений, имевших земельные владения. Их доходы и десятина покрывали их потребности, позволяя делать запасы зерна и отправлять его излишек на рынок. Трудно сказать, какая часть урожая оставалась в распоряжении духовно-рыцарских орденов, потому что в их замках имелся годовой или даже больший запас продовольствия. Имело смысл даже импортировать беспошлинно зерно из Европы, чтобы сбалансировать свои потребности.

Другим источником поступления продовольствия были крестьянские хозяйства. После выплаты своему помещику арендных платежей у крестьянина оставались 2/3 или даже 3/4 урожая. Обычно урожай не был обильным, но у крестьян всегда оставались излишки. Даже если в соглашении между Дамаском и Иерусалимом, касавшемся расположенной на северо-востоке земли Суэт (Terre de Sueth), оговаривалось, что франкские феодалы и дамасцы получают каждые по 1/3 урожая, оставшаяся треть вполне могла прокормить местных крестьян. Это не более чем косвенные доказательства, но это определенно указывает на тот факт, что крестьянское семейство, отдав 2/3 урожая, могло продать значительное количество зерна. Естественно, должны были существовать его запасы для посева, и поэтому в неурожайные годы крестьяне обычно оказывались на грани разорения и были вынуждены брать зерно у феодала в долг. Таким образом, городское население почти бесперебойно снабжалось продовольствием из поместий феодалов и деревень, которые не были манорными. Таков был характер экономических проблем, существовавших во Втором королевстве. За исключением коротких периодов своего существования, его территория ограничивалась узкой полосой земли, тянувшейся вдоль побережья. Это составляло не более чем треть или даже меньше от первоначальной площади государства. И это не считая пустыни Негев (вряд ли можно говорить о сельском хозяйстве за Хевроном) и Заиорданья (Terre d’Oultre-Jourdain). Даже статистика не уделяет должного внимания продовольственной проблеме. Территориальные потери королевства после Хаттина касались в большей части сельскохозяйственных земель, одного большого города – Иерусалима и трех небольших городов – Наблуса, Тиверии и Назарета. Хотя эти земли и города были потеряны, часть их населения выжила и с позволения Салах ад-Дина переселилась в Тир, а после 3-го Крестового похода – в другие городские центры. Поэтому города на побережье сохранили свое население. Более того, иммигранты селились только здесь. Франкское общество в еще большей степени стало городским, что усложнило положение людей, зависимых от снабжения продуктами питания, которые выращивались на узкой полоске прибрежной пахотной земли. Спрос оставался стабильным, в то время как предложение катастрофически сократилось. Ни знать, ни церковные учреждения не могли поставить достаточное количество продукции со своих уменьшившихся поместий на рынок. Было много правды в словах Жана, правителя Бейрута, что ему пришлось строить укрепления города из доходов своих имений на Кипре. Франкское население в городах побережья, которое с трудом удовлетворяло свои продовольственные потребности после потери больших территорий королевства, надеялось только на местное крестьянство в восточной части страны, теперь находившейся под властью мусульман. Нам не известен характер отношений между двумя частями королевства, но мы можем с большой долей уверенности утверждать, что они были совсем не так тесны, как во времена Первого королевства. Понятно, что теперь городам крестоносцев больше приходилось надеяться на импорт продовольствия из Малой Армении (армянского государства в Киликии), Кипра и Европы.

Глава 17 Искусство

Церковное искусство

Пилигрим с Запада, совершавший путешествие из Акры в Иерусалим или Назарет семь столетий назад, проезжая через мусульманские деревни, был, вероятно, поражен экзотической природой страны. Но, приблизившись к городу, путешественник, несомненно, распознавал в них знакомые черты, что напоминали ему о родном доме, несмотря на ровную линию горизонта, нарушаемую лишь сиявшими куполами и высокими мечетями. Необычны были сухие и отрывистые молитвенные призывы восточных христиан и скорбные голоса муэдзинов, но эти чужие звуки заглушал перезвон церковных колоколов. Несмотря на чуждые формы высоких городских стен, церкви, монастыри и часовни напоминали о Европе и были близки, как католические священники и ежедневные литургии.

Вплоть до нашего времени не было в долгой истории Святой земли периода, который был бы отмечен такими небывалыми масштабами строительства, как в королевстве крестоносцев. Даже при царе Ироде столько не строилось. Причин этого явления несколько, однако темп строительства и количество возводимых зданий определял в основном массовый наплыв людей с Запада. Почти не было нужды в строительстве частных домов, так как изгнанные из городов местные жители оставили после себя в городах пустующие здания, которых вполне хватало для размещения поселенцев. Общественные здания представляли отдельную проблему. Многие мечети и дворцы были перестроены в церкви и резиденции знати, но потребности были еще выше, и воины, пилигримы и поселенцы воссоздали прежнюю среду обитания в монументальном масштабе. Церкви, монастыри, цитадели и крепости имели довольно заурядный интерьер, который оживляли и украшали скульптура, живопись и мозаики.

Как уже упоминалось, фортификационные сооружения стали самым впечатляющим достижением в строительстве на заморских территориях, но здесь мы уделим внимание гражданской архитектуре.

Строились и восстанавливались церкви и монастыри, отдельные здания, как уже говорилось, перестраивались для церковных нужд. Все это отражало большие духовные потребности нового общества. В каждом поселении крестоносцев верующие жители требовали постройки церкви, чтобы иметь возможность посещать церковные службы. Кроме того, церковных иерархов было довольно много для относительно бедной страны. Однако, следуя древней традиции, учреждались епархии и основывались кафедральные соборы, как это было принято еще в Византии. Кроме того, военные ордена – госпитальеры, тамплиеры, тевтонские рыцари и рыцари Святого Лазаря – имели свои собственные церкви и часовни. Свои церкви были и у национальных общин. Настоятелями их приходов были священники-соотечественники, назначенные собственным митрополитом. У нас имеется длинный список типовых церквей, построенных в поселениях крестоносцев, и церквей различных общественных организаций королевства. Также большое количество церковных зданий было построено, чтобы сделать более наглядной «Священную географию Святой земли». Многие места, известные благодаря Ветхому и Новому Завету и апокрифам, отмечались если не церковью, то, по крайней мере, освященной часовней, где могли молиться благочестивые пилигримы и получать индульгенции. Монашеские общины также обосновались в Латинском королевстве. Это были бенедиктинцы, клюнийцы и премонстранты и представители более старых конгрегаций – францисканцы и доминиканцы, а также новых общин, таких как кармелиты, орден Святого Духа, женский орден Святой Марии Магдалины и др.

Очевидно всем, что количество церквей в эпоху крестоносцев превышало потребности даже самого благочестивого населения. Хотя мы не можем привести точное число всех церковных строений, некоторые данные могут свидетельствовать об их небывалом количестве. Собственно в Латинском королевстве было около сотни поселений крестоносцев. В это число входят города, деревни, замки и небольшие укрепленные поселения, а также некоторые монастыри. Нам твердо известно, что в Акре было 40 церквей, в Иерусалиме – 30, в Тире – 16. Эти цифры (часовни не учитываются) взяты из официальных документов и актов того времени, и это только малая часть всех церквей.

Размер и внешний вид церквей не соответствует их количеству. За небольшими исключениями, эти церкви были очень скромными по тогдашним европейским стандартам. Только храм Гроба Господня и церковь Рождества Христова, да еще храм Господень и храм Соломона могут быть названы прекрасными. Но храм Рождества в Вифлееме был построен византийцами. Храм Господень и храм Соломона были прежде (до 1099 г.) мечетями Омара и Аль-Акса[29] (как и в настоящее время). Церкви, построенные крестоносцами в Триполи и Тартусе, были большими сооружениями, но они были расположены вне границ королевства. Возможно, быстрый рост количества строившихся церквей влиял на их пропорции. Кафедральные соборы Иерусалима, Наблуса и Акры (ее храм Святого Креста не сохранился) были большими и великолепными. Но в тех же самых городах было много небольших часовен в приходах и монастырях, а также в итальянских общинах. Желание заявить о своем статусе (это было присуще военным орденам) вступало в противоречие с действительными потребностями конгрегации при определении размера и украшения здания церкви.

Большинство церковных зданий крестоносцев относятся к XII в., то есть ко времени Первого королевства. В XIII в. происходило восстановление и реставрация церквей в процессе возвращения населения. Несмотря на то что в XIII в. крестоносцы продолжали удерживать все приморские города, они, как представляется, не строили новых церквей. Новые церкви могли быть построены в столице Акре, например в пригороде Монмусар вне старых стен.

Однако даже в XII в. период активного строительства продолжался не более 50 лет. До 1125 г. не появилось почти ни одного нового строения, строились только замки и укрепления. Это было время постоянных войн, когда очень бедное молодое королевство вело борьбу за свое существование. Только во второй четверти века появились время и деньги для строительства, которое продолжалось на протяжении жизни трех поколений до катастрофы при Хаттине.

Таким образом, церковная и гражданская архитектура почти полностью относится ко времени расцвета романского стиля. В Европе уже создавались шедевры ранней готики, но ее влияние в Святой земле было незначительным. В XIII в. она заявила о себе, но к тому времени строительная деятельность крестоносцев была завершена, за исключением крепостного строительства. Готические постройки крестоносцев можно встретить скорее на Кипре, чем в Святой земле.

Романский стиль многим обязан влиянию Востока, заимствовав множество черт от Византии и пришедших ей на смену мусульман. Не важно, проникло ли их влияние во Францию через Средиземное море или Пиренеи, но оно создало архитектурную школу, характерные особенности которой вышли далеко за пределы страны. Странно, что монументальные постройки крестоносцев, возведенные в непосредственной близости от Византии и мусульманских памятников архитектуры, так редко вдохновляются романским стилем. Он был просто заимствован крестоносцами из Европы, точнее, из Прованса и Бургундии, и украшен восточными орнаментальными мотивами. Существовали лишь искусные реплики полигональной мечети Омара, но они появились не столько из-за ее художественной ценности, но потому, что она была символом тамплиеров. Похожие памятники появились не только в королевстве, но и в Европе. Впоследствии также возводили подобные ей строения круглой формы.

Как правило, церкви крестоносцев были 35 м в длину (от портала до апсиды) и 20 м в ширину. Соотношение длины и ширины часто менялось от удлиненного квадрата (2:1) до почти квадрата, хотя никогда он не был идеальным. Они обычно были трехчастными базиликами с главным нефом и двумя боковыми; очень редко встречались однонефные церкви. Все церкви имели алтарь, ориентированный на восток. Центральный и боковые нефы завершались полукруглыми апсидами. В одних храмах боковые апсиды были одного размера с основной и заканчивались на одной линии; в других боковые апсиды были меньше и устроены с отступом назад. В центральной апсиде располагался алтарь, добавочные алтари были в боковых приделах.

Главный неф (вверху) и план кафедрального собора крестоносцев в Рамле

Ни одна церковь крестоносцев, за исключением Гроба Господня, не имела обходной галереи. Одной из характерных особенностей церквей была плоская стена в восточной части – chevet, в которую были заключены апсиды, так что их не было видно снаружи. Основной неф был отделен от боковых двумя рядами массивных крестовых колонн, образовывавших двойную аркаду. На капителях колонн покоились арки нефа и приделов.

Основной неф был перекрыт цилиндрическим сводом и делился на секции полукруглыми или пологими стрельчатыми арками. Крестовым сводом, как правило, перекрывали боковые нефы. Пяты арок крестовых сводов (редко ребристых) опирались на консоли боковых стен, находившихся на уровне капителей колонн основного нефа. Основной и боковые нефы пересекал трансепт. В стране Христа крестообразный план храма был едва различим. Только в нескольких церквах трансепт выходил за стены здания церкви, и часто помещение хор в месте пересечения трансепта и основного нефа имело форму квадрата. Возвышавшийся над этим местом купол был поставлен на паруса, которые служили переходом от прямоугольного основания к круглому куполу. К куполу с востока примыкал полукупол центральной апсиды.

Внутреннее пространство освещалась светом, проникавшим через ряд узких верхних окон, расположенных на уровне галереи второго этажа боковых приделов. В полукуполе апсиды часто располагалось окно; еще одно круглое или овальное окно находилось над центральной апсидой.

Внешне церкви крестоносцев выглядели низкими и приземистыми, подобное впечатление усиливалось тем, что в восточной части здания не было обособленно стоявших апсид. Их скрывала стена, соединявшаяся под прямым углом с северными и южными стенами церкви. Приземистость здания часто акцентировалась многоугольным барабаном купола и контрфорсами с обеих сторон церкви. Казалось, что церкви крестоносцев строились не только для молитвы, но и для обороны.

Суровый и неприступный облик здания почти всегда смягчался западным фасадом с входным порталом. За исключением храма Гроба Господня, ни один романский фасад не отличался пышностью форм. Внешний декор, довольно простой и лаконичный, прекрасно соответствует духу здания и производит впечатление сдержанной элегантности. В церковных постройках камень относительно небольших размеров, и только нижний ряд кладки может состоять из больших прямоугольных блоков. В качестве строительного материала использовался известняк желтоватого и светло-коричневого оттенка, который придает теплоту гладким поверхностям стен. Незамысловатый простой орнамент великолепен. Диагональные и параллельные линии, оставленные резцом мастера, прямо указывают время его создания – XII–XIII вв. Другой характерный тип орнамента храма крестоносцев почти никогда не встречается в церковных постройках, но является элементом крепостной архитектуры. Квадратные и слегка прямоугольные камни с небольшими полями на внешней стороне создают впечатление «рустованной» стены.

Прекрасный пример церкви XII в., построенной в романском стиле, одной из самых совершенных – храм Святой Анны в женском бенедиктинском монастыре в Иерусалиме. Западный фасад представляет собой трехэтажную прямоугольную стену с немного наклонной, почти плоской крышей, фланкированную с севера и юга двухэтажными пристройками. Центральная часть фасада, за которой находится основной неф, отделена от стен боковых приделов слегка выступающим контрфорсом, доходящим до второго этажа. Фасад с порталом отличает великолепная каменная кладка. Три выдвинутых вперед столпа оформляют вход, над ними поднимаются изящные арки из клинчатого кирпича. Выступающие арки портала не имеют украшений, и только внешняя поверхность свода украшена ромбовидным орнаментом. На тимпане имеется надпись, которая говорит о том, что эта церковь была при Салах ад-Дине превращена в медресе.

Входя в святой город через главные западные ворота – Врата Давида (в наши дни Яффские ворота), средневековый пилигрим оставлял справа от себя цитадель с примыкавшим к ней королевским дворцом. Резко повернув налево, он оказывался в патриаршем квартале с его большой базиликой – храмом Гроба Господня, самой почитаемой святыней христианства. Сегодня от человека потребуется вся сила его воображения, чтобы представить первоначальное великолепие кафедрального собора, одного из величайших архитектурных сооружений середины XII в. Полуразрушенный внутренний двор перед главным порталом; уродливое нагромождение лепящихся вокруг построек; фрагментарный ремонт из неподходящего материала, выдающий работу непрофессионала; барочные «улучшения» XIX в. на замечательных романских апсидах; стальные стяжки для предотвращения обрушения здания – так выглядит храм, имевший в прошлом величественный вид.

Во время завоевания Святой земли крестоносцами поблизости от храма Гроба Господня существовали две византийские церкви, ремонтировавшиеся несколько раз при правлении мусульман (последний раз после их разрушения фатимидским правителем Египта эль-Хакимом в 1100 г.). Это церкви Распятия и Воскресения Господня. Вблизи была Голгофа, церковь Святой Елены и пещерный храм Обретения Креста Господня. Смелый план архитектора-мастера объединил все эти здания в единую святыню. Под одной крышей оказались памятники, которые воздвигли, чтобы почтить память о Распятии, Погребении и Воскресении Христа. К тому же была необходима резиденция для иерусалимского патриарха и духовенства, которые после реформы 1114 г. стали членами капитула ордена августинцев. Мы не знаем ни имени архитектора, ни когда был заложен краеугольный камень. Предполагается, что план был уже готов к 1130 г., а весь комплекс был завершен 15 июля 1 149 г.; в этот день базилика была освящена в пятидесятую годовщину завоевания города.

С художественной точки зрения наиболее важной постройкой была новая базилика Гроба Господня, хотя не были лишены архитектурных достоинств кельи, трапезная, зал капитула и дормиторий каноников-августинцев. Новая базилика, возведенная к середине XII в., была современницей храмов Шартра и Везле во Франции. Несмотря на отсутствие внутреннего единства, она занимает достойное место. Прежде всего это был монумент в самой колыбели христианской веры, который свидетельствовал о трудном пути христианства. Еврейская гробница в скале, остатки великолепной базилики Константина, ценные поздневизантийские мозаики, порталы, нефы и скульптуры – все это свидетельства истории, запечатленные в камне. Сама реализация такой постройки была вызовом. Она объединила планы, составленные в Константинополе в IV и VII вв., и планы европейских архитекторов, которые реализовали местные зодчие, каменщики и резчики. С самого начала смешение стилей помешало сохранить некое художественное единство на стадиях планирования и выполнения. Однако попытка была сделана, хотя результаты были не столь впечатляющими.

Интерьер храма Гроба Господня (гравюра)

План храма Гроба Господня

1 – Патриаршая улица; 2 – придел Воскресения (Анастасис); 3 – Гроб Господень; 4 – обходная галерея; 5 – придел Богородицы; 6 – внешний проход; 7 – «Темница Христа»; 8 – апсиды кафоликона; 9 – арка между приделом Воскресения и кафоликоном; 10 – купол над кафоликоном; 11 – кафоликон; 12 – Камень Помазания; 13 – Голгофа; 14 – большие южные двери; 15 – придел Св. Иоанна Богослова; 16 – придел Троицы; 17 – придел Св. Иакова; 18 – внутренний двор; 19 – монастырь; 20 – подземная церковь Св. Елены; 21 – купол над церковью; 22 – подземная церковь Обретения Креста; 23 – приорат (руины)

Приезжий с Запада, ступивший на камни Улицы Паломников, вполне мог удивиться тому, что главный вход в святилище находился не на западной его стороне напротив главного алтаря, как это было принято в соборах Европы, а на южной. Вход вел через аркаду, покоившуюся на пяти византийских колоннах. Пройдя через внутренний двор (атриум), посетитель оказывался перед двойным порталом святилища. Справа отдельный вход вел на паперть придела Голгофы. Слева возвышалась высокая и квадратная в плане колокольня с куполом. Над Гробом Господним и византийским приделом Воскресения Господня поднималась странная крыша в форме усеченного конуса. Восточнее виднелся купол, перекрывавший новый кафоликон крестоносцев, а поодаль – небольшой купол над приделом Святой Елены.

В западной части храма располагалась византийская ротонда. На цокольном этаже 18 колонн, которые поддерживали галерею второго этажа, образовывали круг. В центре его находилась небольшая Кувуклия с низким входом, ведшим к самой каменной Гробнице, покрытой мраморной плитой. За круговой аркадой шла обходная галерея с тремя радиальными проходами на запад, север и юг.

Для того чтобы объединить древнюю церковь Воскресения Христова с новыми постройками, крестоносцам пришлось разрушить изящную круговую аркаду. Они разобрали восточную апсиду и построили на ее месте триумфальную арку, которая вела в новое здание церкви. Внутренняя круговая часть ротонды теперь открывалась на восток в главный прямоугольный неф, а северная и южная части обходной галереи превратились в боковые приделы по обе его стороны.

От этого места и далее на восток святилище превратилось в романскую церковь. Неф и боковые приделы пересек трансепт, не выходивший за стены церкви, и на месте их пересечения был возведен купол. Здесь находился знаменитый «Пуп земли» (Omphalos), отмеченный на замощенном полу крестом, согласно богословским представлениям Средневековья. Северный рукав трансепта заканчивался стеной, которую поддерживали огромные столбы с встроенными в них полуколоннами, в то время как южный, более длинный, проходя через большой портал храма, выводил на двор. Неф, который вел на восток, заканчивался полукругом главного алтаря. Боковые приделы образовали новую обходную галерею с тремя радиально расположенными часовнями.

Колокольня, по всей видимости, не входила в первоначальный план строительства и была возведена позже. Квадратная и массивная башня имела пять этажей и поддерживалась невыступавшими контрфорсами, и она имела вид средневековой крепости. Три пары двойных и тройных окон на каждом этаже, которые заканчивались небольшими арками на элегантных колонках, отчасти смягчали суровый облик колокольни. Башня имела характерную крышу. Слегка выступавшая квадратная галерея, увенчанная зубчатым парапетом, шла вокруг самого верхнего этажа. Ребристый купол имел шарообразное завершение.

Подобная таким же колокольням в Провансе и Испании, башня все же выделялась своим восточным обликом среди других строений храма. Появившаяся в архитектурном ансамбле самой последней, она не смогла стать органичной его частью.

В целом план базилики напоминал прямоугольник. Его западное полукруглое завершение было в два раза больше восточного, и оба имели три апсиды. С западной стороны апсиды были больше апсид нового кафедрального собора крестоносцев. Восточные апсиды были романского стиля.

Церковь Рождества Христова в Вифлееме и [разрушенный] храм Соломона (и мечети «Купол Скалы» и Аль-Акса на нем) в Иерусалиме появились еще до крестоносцев, хотя они и были частично восстановлены и приспособлены для потребностей общины крестоносцев. Базилика Гроба Господня была уникальным архитектурным памятником. Со временем ее византийский облик приобрел западные черты.

Скульптура

Разрушительное влияние времени сказалось на постройках крестоносцев, однако судьба произведений скульптуры была еще более трагической. В большинстве своем они оказались погребенными под развалинами домов и были утрачены безвозвратно. То, что пощадило время, затем пало жертвой иконоборцев Востока. За редкими исключениями, сегодня почти невозможно найти неповрежденное изображение человека на мозаике или целую скульптуру. Судя по сохранившимся фрагментам, мы можем сделать вывод, что скульпторы, работавшие на Востоке, не создали оригинальной школы. Тем не менее здесь тоже развивалось романское искусство, представители которого вряд ли относились к восточным франкам. Конечно, они были европейцами, которых пригласили местные власти, а возможно, и из пилигримов, прибывших в Святую землю. Даже такая вполне рутинная работа, как обработка камня или нанесение на него растительного орнамента, дает примеры высокого искусства. Тщательно и профессионально высеченные из камня карнизы, консоли и капители были, несомненно, делом рук опытных мастеров. Но стоит только посмотреть на перемычку дверей и карниз храма Гроба Господня и капители церкви Благовещения в Назарете, чтобы понять: это не только шедевры, но и свидетельство любви.

Отдельные скульптуры имели счастливую судьбу. В то время как колокольня храма Воскресения была слишком заметной вехой, чтобы можно было терпеть ее присутствие в мусульманском Аль-Кудсе (арабское название Иерусалима), и была разрушена, собор пощадили, и притолоки его портала сохранились. В Назарете благодаря случаю уцелели капители храма. Некоторые склонны благодарить епископа Назарета, который накануне вторжения Салах ад-Дина приказал спрятать капители незаконченного собора. Их обнаружили семь веков спустя в начале XX столетия. Это непревзойденный памятник эпохи Крестовых походов. Уцелевшие скульптурные фрагменты сейчас находятся в музеях Дамаска, Константинополя, Иерусалима и в Лувре. Остается только сожалеть, что многое потеряно безвозвратно.

В нашем дальнейшем повествовании мы сосредоточим наше внимание на трех основных памятниках скульптуры крестоносцев. Это две перемычки портала базилики Гроба Господня и скульптурные капители из церкви Благовещения в Назарете. В первом случае сохранился весь портал южного рукава трансепта, в Назарете – только капители. Хотя описание фасада относится к области архитектуры, мы надеемся, что оно уместно в контексте нашего повествования о скульптуре.

Как уже говорилось, главный вход в собор располагался в южной части трансепта. Первый его ярус отмечен двойным порталом, а во втором расположены два окна. Обрамление этих проемов в стене – заслуга архитекторов, скульпторов и резчиков по камню, проявивших всю свою изобретательность и мастерство. Арки дверей и окон, имеющие архивольты, имеют почти одинаковые размеры. Но если портал занимает всю плоскость стены, то стрельчатые окна опускаются от внутренней арки до середины высоты обрамляющих их колонн. Портал и окна образуют гармоничное и впечатляющее единое целое, хотя и разделенное надвое роскошным почти барочным по характеру карнизом, на который опираются колонны с обеих сторон окон.

Входные двери разделяет пучок из пяти колонн на крестообразном основании с резными капителями. Между двумя дверями ранее существовал, вероятно, простенок. Немецкий пилигрим Теодорих описывает то, что он увидел в 1172 г., так: «С внешней стороны церковных врат (покрытых бронзой) в простенке между ними стоит статуя Христа в торжественном облачении, словно только что восставшего из мертвых. Мария Магдалина распростерлась у его ног, не касаясь их. Господь протягивает ей свиток, на котором написано (по-латыни): «Жено, что ты плачешь, преклонив колени, и ищешь Его среди мертвых? Не прикасайся ко Мне, а зри Меня живым, достойным поклонения». Как была расположена статуя, сказать трудно.

С капителей колонн свешиваются высеченные в камне листья аканта, а верх их увенчивается завитками. Далее взгляд наблюдателя переходит на две мраморные перемычки дверей, тимпан над которыми сегодня пуст, а прежде его покрывала мозаика. Теперь перемычки хранятся в Музее Иерусалима. Они совершенно разные по стилю, что нарушает гармонию скульптурного декора портала, однако объяснение этому не найдено. Явно мастера выбирали совсем разные объекты изображения и принадлежали к разным школам. Внешний вид порталов сегодня сильно отличается от того облика, что он имел во времена крестоносцев. Поневоле напрашивается вопрос: а не было ли первоначальным намерением возводить тройной портал? В этом случае орнамент из арабесок с цветными мотивами на перемычках обеих боковых дверей прекрасно сочетался бы со скульптурными украшениями капителей, импостов и архивольт и создавал бы естественное гармоничное обрамление для резной перемычки центральных ворот. Возможно, постройка громоздкой башни в левой части фасада помешала выполнению этого плана?

Точная датировка создания двух перемычек невозможна. Не связанные непосредственно с общей структурой здания, они могли быть исполнены в любое время в промежутке от 1130 г. до завоевания города Салах ад-Дином в 1187 г. Как правило, ни один путеводитель по Святой земле времен крестовых походов, который уделяет столько внимания описанию святых мест и их внутреннему убранству, даже не упоминает о существовании этой архитектурной детали.

Правая перемычка представляет собой тонкую квадратную мраморную плиту, украшенную полным изящества и гармонии орнаментом, для которого характерен постоянно повторяющийся мотив. В основе главного узора лежит изображение толстой ветви дерева, которая растет из пучка стилизованных листьев финиковой пальмы. Эта ветвь, декорированная трех-зубчатыми удлиненными листьями, развертывается полукругами по всей длине перемычки. Таким образом, она образует пять различных компартиментов: два над ней и три под ней. Поле каждого из трех компартиментов, расположенных над основной ветвью, заполняет тройная сужающаяся спираль, которая заканчивается стеблем с цветком наподобие артишока, находящимся в обрамлении четырех коротких листьев. Небольшие стебли, покрытые листьями, расходятся по всем направлениям.

В основную спираль вплетены три фигурки, изображающие мальчиков: две вертикальные и одна горизонтальная. Обнаженные мальчики держатся за спираль, словно стараясь придать ей круговое движение. И действительно, все три части орнамента производят впечатление медленно вращающихся цветочных колес.

В то время как первая и последняя панели симметричны, различаясь в основном только направлением кругового движения (левая – против часовой стрелки, правая – по часовой), средняя панель имеет свои характерные черты. В обрамлении одной и той же спиральной лианы (движется по часовой стрелке) вертикальная фигура слева напоминает своих двойников на других панелях, но вертикальная фигура справа совсем иная. Это centaur sagittarius (кентавр, стреляющий из лука) с головой, повернутой на три четверти. Человеческий торс плохо соотносится с животной частью туловища (эта же особенность изображения присутствует в некоторых книжных иллюстрациях крестоносцев). Кентавр, готовый выпустить стрелу, направляет лук на сирену. Сирена изображена в облике большой птицы с человеческой головой и напоминает херувима в некоторых средневековых миниатюрах.

Остальные полукруглые панели имеют тот же самый орнамент, подобный тройной спирали. Однако со стеблей не свисают плоды и сами стебли повернуты вверх. Три балансирующие человеческие фигуры на каждой из предыдущих панелей заменены птицами. В верхней части каждого колеса сидят две птицы, а одна – внизу и что-то клюет в листве.

Вспомним, что тулузская и коптская скульптура того времени использовали один и тот же тип декора, который отсылает нас к Античности, когда изображали влюбленных в виноградниках и птиц, клюющих виноград. Каковы бы ни были источники сюжетов, мастер в нашем случае явно вдохновлялся классическими и языческими мотивами. Прическа мальчиков типично римская, но почему-то волосы косой спускаются на шею и плечи. И хотя тела с анатомической точки зрения не совсем верно изображены, их движения переданы довольно искусно и в классической манере.

Как уже упоминалось, левую перемычку отличает от правой стиль и объект изображения. На смену изысканности, гармонии и ритмичности движения, свободных поз обнаженных тел приходит холодная статичность, которая, в общем-то говоря, свидетельствует если не о недостатке мастерства, то определенно об отсутствии того вдохновения, которое было присуще мастеру правой перемычки.

Перемычка имеет шесть панелей, на которых представлены эпизоды из жизни Иисуса, все непосредственно связанные с Иерусалимом и его окрестностями. Панели расположены в хронологической последовательности, за исключением первых двух, которые, неизвестно почему, поменялись местами. На первой изображено воскрешение Лазаря из мертвых, на второй Мария и Марфа умоляют Христа совершить чудо. С художественной точки зрения это самые лучшие панели. В то же время их автор – это тот же самый мастер, который покрыл резьбой всю перемычку, имевшую единый стиль. Некоторые из фигур на первой и последней панелях (Тайная вечеря) почти идентичны.

Как уже говорилось, на первой панели изображено воскрешение Лазаря. Тройная аркада в верхней части символизирует город. Аркада венчается куполами странной тыквообразной формы. Также присутствует изображение двухъярусной башни, ворот и круглой башни (все они удивительно похожи на башенки Башни Давида, такой, как она выгравирована на королевских печатях Иерусалима).

Фигуры объединены в три группы, соответствующие аркам тройной аркады. Все пространство под правой аркой занимает высокая фигура Иисуса. Он в длинных одеждах, на ногах сандалии. Вокруг его головы крестообразный нимб. В одной руке он держит открытую книгу, а сложенными пальцами другой преподает латинское благословение, а слуга заглядывает через его плечо. На противоположной стороне в первой аркаде помещены четыре фигуры. Лазарь, одетый в тунику с капюшоном, уже стоит, восстав из мертвых. Слуга снимает с него погребальные пелены. Поблизости стоят еще два человека; один из них прикрывает платком нос и рот, а второй отодвигает плиту, покрывающую гробницу. В средней аркаде перед Христом мы видим группу из трех человек. Высокий мужчина закрывает нос и рот рукой, в другой он держит посох. Стоящий рядом с ним человек делает жест рукой, что выражает его изумление происходящим перед ним чудом. Последняя фигура в этой группе – приземистый человек, прикрывающий рукой глаза, – лучше всего удалась мастеру. В центре всей картины Марфа о чем-то молит или благодарит Христа. Рядом еще один человек помогает сдвинуть могильную плиту и убрать костыли.

Вся сцена скомпонована очень искусно, и все десять человеческих фигур удачно изображены на панели в трех планах. Хотя резьба в некоторых случаях оставляет желать лучшего, вся композиция впечатляет. Люди вокруг Христа одеты в длинные одежды с треугольными и горизонтальными складками. Их бороды, прямые или с завитками, говорят об их почтенном положении. Больший интерес вызывают два человека, отодвигающие надгробную плиту. Это, вне всякого сомнения, слуги, поскольку они носят короткие туники рабочих людей, которые часто представлены в ранней средневековой скульптуре и живописи. Они также обуты в башмаки, в то время как другие носят сандалии. Жесты просящей Марфы и людей, прикрывающих свои носы, отчетливо проработаны. Жесты последних обычно объясняют тем, что тело Лазаря смердело. Это утверждение не совсем убедительно. Один персонаж поднес руку к глазам. Поэтому возможно, что на самом деле это жест скорбящего человека. Подобное прикосновение руки к глазам можно найти в миниатюрах и на картинах художников Латинского королевства, где подобный жест действительно выражает чувство скорби.

На следующей панели изображены события, предшествующие событиям, представленным на первой панели. Мария опустилась на колени у ног Иисуса, а Марфа преклонила перед Ним голову и просит Его воскресить Лазаря. Высокая фигура Христа в середине панели делит ее на две части. Христос (его голова отколота) не лишен величественности, но не вписывается в общую картину. Он стоит на небольшой сфере и держит открытую книгу под самым невероятным углом. Это больше похоже на сцену Вознесения, чем на что-либо еще. Слева, на фоне городских башен, четыре персонажа, связанные с Вифанией. У всех в руках палки, что указывает на то, что они совершили путешествие из столицы, чтобы приветствовать Иисуса. Вполне возможно, что один из них, с внешностью патриарха, в восточном тюрбане на голове – Симеон. Четыре фигуры слева и четыре справа, вне всякого сомнения, апостолы; двое держат в руках книги.

Три следующие панели повреждены, но, к счастью, потерянный фрагмент перемычки был найден и подарен Лувру. Третья панель слева разделена по горизонтали на две. В верхней части Иисус поручает Петру и Иоанну найти место для празднования Пасхи; в нижней – двое апостолов приуготовляют агнца для принесения в жертву. На следующей панели показано обнаружение осла, на котором Иисус войдет в Иерусалим. На предпоследней панели изображен Вход Господень в Иерусалим. Народ приветствует Его, некоторые взобрались на пальмы или на плечи друг друга, чтобы увидеть Иисуса. Над воротами, ведущими в Иерусалим, имеется странное украшение. Видимо, это покрытое куполом святилище с двумя изысканными круглыми башенками, окруженными зубчатой стеной.

Последняя панель – Тайная вечеря. Тройная аркада, как на первой панели, переходит в колонну необычной формы, рифленый цоколь которой установлен на квадратном пьедестале. Панель делится по горизонтали полукруглым, покрытым скатертью столом, который буквально лежит на коленях апостолов. Десять апостолов сидят на некоем подобии помоста. Безбородый Иоанн полулежит перед Христом; апостолы с правой стороны – это те же самые фигуры, что и в сцене воскрешения Лазаря. Иуда появляется на противоположной стороне стола, своем традиционном в средневековом искусстве месте. Художественные достоинства панели не слишком высоки.

Имеется только один пример хорошо сохранившейся скульптуры крестоносцев романского стиля – капители Назарета. Если они действительно представляют собой произведения скульптуры, созданные в последней четверти XII в., то можно с уверенностью сказать: в королевстве не было недостатка ни в мастерах, ни в шедеврах.

Капители относились к крупнейшей после храма Гроба Господня базилике, которая могла соперничать своими размерами с современными ей базиликами Европы. Она имела в длину 248 футов (75,6 м) и в ширину 99 футов (30,2 м), кроме главного были два боковых нефа и три апсиды. Более чем 60 колонн придавали невиданное великолепие кафедральному собору. Другие церкви крестоносцев не могли с ним в этом соперничать.

Пять капителей, вероятно, принадлежали главному западному порталу. Самая большая капитель, на треть больше всех остальных, украшала, как нам представляется, центральную колонну. Резьбой были покрыты только три ее грани. Другие капители восьмиугольной формы венчали колонны, тесно соединявшиеся со стеной, поэтому две грани были стесаны, и орнамент имели только оставшиеся шесть. Сегодня, когда капители не находятся на своем месте, при их ближайшем рассмотрении может показаться, что это макет для театра марионеток. На его сцене появляется не менее 48 неподвижных персонажей, которые рассказывают миру свою историю.

Общая объединяющая черта всех капителей – верхний декоративный пояс. Это линия арок, декорированных квадратными бусинами и образующих аркаду, которая символизирует город. Узкая и стройная аркада с закругленными арками на опорах напоминает древнеримский акведук. Непрерывная линия таких арок проходит на одной высоте над колоннами и столбами и объединяет всю композицию.

Фигуры на капителях статичны. Лишь в отдельных случаях мастер стремится показать их в движении. Этой цели служит особая постановка ног, но чаще – развевающиеся одежды. Однако создается впечатление, что движутся не сами персонажи, а их обвевает ветер. Как правило, статуи находятся в застывшем положении. Жесты святых замедленны и скованны. Плоские нимбы вздымаются от самых плеч и похожи на огромные церковные блюда. Эти скульптуры едва ли могут побудить молящегося к благочестивым размышлениям. Для каждой капители характерен элемент напряженности. Приходишь к мысли, что это было сделано намеренно. Был применен принцип двойной перспективы, которая придает нереальность всей ситуации. В то время как аркады с сотнями стройных колонн выглядят как если бы на них смотрели сверху, то скульптурные капители видятся так, как если бы наблюдатель видел их снизу. Несмотря на то что головы, руки и ноги изображаемых людей не выступают за плоскость капители, появляется ощущение, что скульптурные изображения словно наклоняются над ним. Это впечатление, должно быть, усиливалось тем, что капители находились на высоте от 6,5 до 9 футов (от 2 до 2,75 м).

Выбор персонажей, изображенных на капителях, должен был быть довольно странен, по мнению любого благочестивого пилигрима. На самой большой капители, которая, возможно, принадлежала столпу между двумя дверями портала, имеется изображение Веры. Она представлена в виде Королевы, которая в правой руке держит посох и ведет за собой святого или, может быть, апостола. Путь королеве преграждают два демона, один из которых держит стрелу, а второй позади него вооружен треугольным щитом и копьем. Такая же пара демонов стоит позади святого. Надо сказать, что полуобнаженные демоны с развитой мускулатурой выглядят более жизненно, чем поучающий персонаж в центре композиции. Еще более незавидно положение святого; он, как кажется, очень неохотно следует за царственной госпожой.

Капитель с подобным универсальным сюжетом могла подойти для любой христианской церкви. Но сюжеты четырех других капителей вызывают странное чувство. Повествуется об апостоле Фоме и Иисусе; апостоле Петре, его хождении по водам и воскрешении им Тавифы; об апокрифической миссии апостола Варфоломея в Индию и апостола Матфея в Эфиопию; и апостоле Иакове. Основной темой, как видно, является история апостолов и их миссий. Это довольно странный выбор для церкви, посвященной празднику Благовещения. Определенно христианские миссии не настолько заслуживали внимания крестоносцев, чтобы помещать рассказ о них на портал большой святыни Назарета. Можно только предположить, что сюжеты, тематически связанные с Благовещением, все же нашли отражение в скульптуре, иконах или мозаике и были предназначены для украшения фасада и интерьера храма.

Краткое описание капителей может быть полезным для читателя. Два главных персонажа на первой из двух малых капителей – Иисус и апостол Фома; каждый помещен в отдельную нишу, подобную апсиде. Иисус своей правой рукой – другая рука скрыта под одеждой – указывает Фоме на рану в боку. Фома протягивает левую руку из-под одеяний, чтобы прикоснуться к ране. Другая рука придерживает концы плаща. Места, где одеяния соприкасаются с коленями, локтями и плечами, выделяются проработанными резцом кругами. Скульпторы романского стиля обычно укорачивали голень и удлиняли бедра изображаемых ими людей и драпировали их таким образом, чтобы подчеркнуть выступающее колено; вследствие этого движения становились неуклюжими, создавалось впечатление, будто человек переходит вброд реку.

Капитель с изображением апостола Петра повествует о двух эпизодах из его жития. Первый из них – хождение по водам. В небольшой лодке, имеющей серповидную форму, сидят два апостола; один держит в руках закругленное весло. Волны в виде лент перетекают в следующий регистр, где Петр идет по волнам. На других гранях капители изображено воскрешение Петром праведной Тавифы в Яффе. Тавифа, возлежащая полуобнаженной на деревянной кровати, пытается привстать с помощью молодого человека (возможно, апостола Иоанна). Мускулы ее правой руки напряжены, подчеркивая ее усилия подняться. На последней грани капители изображения апостолов.

На следующей капители изображены два эпизода – это миссия апостола Варфоломея в Индию и мученичество апостола Иакова. Варфоломей на пути в Индию остановился в Великой Армении, где исцелил одержимую бесом дочь царя Полимия. Царскую дочь, которая ожидает помощи от святого, ведет косматый дьявол с торчащими изо рта страшными зубами. На других гранях капители представлена история апостола Иакова, на которого первосвященник Авиафар послал донос царю Ироду Агриппе I. Рядом с обоими персонажами в богато украшенных одеяниях изображен святой, который на пути к месту своей казни совершает обряд крещения писца Иосии, несмотря на то что его руки привязаны прочной веревкой к шее. Как это ни странно, наиболее удавшейся мастеру фигурой стал палач, занесший над головой коленопреклоненного святого меч, вписанный в свод ниши. Своей позой он больше походит на танцора или фехтовальщика.

На последней капители представлена легенда о миссии апостола Матфея в Эфиопию, который воскресил сына местного царя Иглиппа и тем самым посрамил местных магов.

Скульптуры Назарета высоко оценивали такие исследователи, как Э. Энлар и П. Дешан, которые придерживались мнения, что это самый прекрасный образчик романского стиля. Их создателем, несомненно, был большой мастер, в чьем творчестве явственно проявилось западное влияние, в частности бургундской школы и области Берри. Именно бургундская школа дала художникам образец изображения семитического типа. Самое удивительное, что всего лишь в одном случае прослеживается связь скульптур церкви Благовещения в Назарете со Святой землей, когда одно из повествований в камне об апостоле Павле напоминает нам о Тивериадском озере. Вероятно, эта замечательная скульптура была плодом заимствования, на что указывает общая концепция ее произведений и манера исполнения. Было невозможно на протяжении жизни всего лишь двух поколений создать в королевстве крестоносцев полноценную художественную школу. Как в области скульптуры, так и в других областях искусства нашел отражение колониальный характер королевства крестоносцев, которое во всем ориентировалось на Европу.

Миниатюры и иллюминированные рукописи

Древнеримское изречение «habent sua fata libelli» («книги имеют свою судьбу») в точности отражает судьбу книг крестоносцев. Большинство книг не сохранилось, но, к счастью, не все потеряны. Книги, написанные и иллюстрированные в Латинском королевстве, были обнаружены в крупных библиотеках Запада. В итоге теперь мы можем описать эту разновидность искусства, о существовании которого было неизвестно еще 10 лет назад.

Было идентифицировано 20 книг франкского Востока. Четырнадцать из них имеют сугубо религиозное содержание: псалтыри, сакраментарии, миссалы, архиерейские обрядники и французские переводы фрагментов из Ветхого Завета; три – мировые хроники; три – хроники крестоносцев XIII в. Сохранившиеся книги были созданы в двух больших центрах переписки и иллюстрирования рукописей. Это были скрипторий храма Гроба Господня в Иерусалиме и скрипторий XIII в. в Акре. Удивительно, что Антиохия, самый богатый город крестоносцев, все еще не представлена в этом списке, хотя нас не оставляет надежда, что книги Антиохии, как и Кипра, будут со временем обнаружены.

Почти все сохранившиеся книги богато и роскошно иллюстрированы, так что, возможно, они предназначались для очень зажиточных читателей. Позволить заказать себе такие шедевры мог только королевский дом Иерусалима и Кипра, подобные этим книги могли приобретать также только аристократические дома в Европе. Весьма возможно, что церковные центры Европы могли обладать такими сокровищами, но до сих пор об этом ничего не известно. Открылись новые возможности для дальнейших исследований в этой области после обнаружения памятников живописи в весьма неожиданном для нас месте, происхождение которых, возможно, имело отношение к крестоносцам. Имеется в виду большая коллекция прекрасных икон в монастыре Святой Екатерины на Синае. Поскольку мы располагаем результатами только предварительного обследования этих икон, они не были включены в книгу.

Первое впечатление от этих иллюстраций, особенно относящихся к XII в., что их происхождение византийское. Изображения масштабных сцен исторических евангельских событий, в частности Распятия и Вознесения, кажется, только что вышли из византийского скриптория. Иллюстрации отличаются насыщенным золотым фоном, и фигуры святых сопровождают греческие надписи. Однако детальный анализ миниатюр говорит об ином происхождении. Латинский текст псалтырей, сакраментариев и миссалов написан европейцем; да и церковный календарь западный, и сами миниатюры выдают руку западного мастера, тщательно копирующего византийские образцы. Копиисты рассматривали свои модели как священные объекты и опасались прибегать к помощи воображения. Кроме того, их техника была довольно слабой, а о вдохновении не было и речи. Как следствие, все это свидетельствовало о снижении уровня мастерства копиистов. Все изменения в положении фигур, поз и жестов были отмечены небрежностью и неуверенностью кисти мастера. Самый лучший результат достигался, когда исполнитель рабски копировал оригинал.

Одним из первых трудов скриптория храма Гроба Господня была Псалтырь королевы Мелисенды 1131–1143 гг. Одна из ее лучших миниатюр изображает встречу Марии и Елизаветы, обнимающих друг друга. Глубоко впечатляют их развевающиеся одеяния, объемно моделированные складки туник и верхней одежды из богатой ткани, округлые очертания фигур обеих женщин. Драматизм ситуации передан через движение тел, взаимный поцелуй и горячие объятия. Светлый фон выгодно оттеняет темные одежды, в то время как свет в картине и темные линии подчеркивают спонтанные, почти кружащиеся объятия. Но еще одна миниатюра той же самой Псалтыри Введение во Храм статична и безжизненна. Удачно прорисована только крыша храма с луковичной главой на низком барабане. Первосвященник, который отдает Марии Младенца Иисуса, нарисован соразмерно. Но изображенная художником Мария как будто не желает принять ребенка обратно. Мать словно не замечает тянущихся к ней рук Младенца. Ее правая безжизненно повисшая рука кажется парализованной. Святой Иосиф, с печальным лицом, почти наступает на правую ногу Богородицы. Праведная Анна со свитком в руке, стоящая справа, словно застыла. Объяснение этому простое: художник рисовал по образцу, на котором Младенца Иисуса Мария передавала первосвященнику. Когда он изменил сюжет и, не имея перед собой живой модели, рисовал фигуру Марии, то сильно исказил ее.

Автор миниатюр часто использовал различные модели, которые он старался объединить в одной картине, и результат не всегда был удачным. Так, в сцене Воскрешения Лазаря почти все выглядит неестественным. Гробница похожа на дом, в дверях которого стоит живой Лазарь. Но больше всего поражает передний план. К ногам Спасителя припали крошечные фигуры Марии и Марфы, двое слуг нарисованы в том же самом масштабе. Плохо уравновешенная надгробная плита явно не подходит к гробнице, и один из слуг, кажется, готов убежать, чтобы только не поднимать тяжелую плиту. Миниатюра выглядит гротескно, в ней мало от нравоучительности. Мастер явно копировал фигуры с разных моделей, но ему так и не удалось объединить их в единую композицию. Иногда в процессе копирования ему удавалось создавать довольно живые, полные очарования миниатюры. Попытка изобразить Вход Господень в Иерусалим привела к написанию сказочной картины. Народ выходит из городских ворот, чуть выше над ним помещен схематический план храма. Всей картине придает декоративность похожая на веер пальма и человек, взбирающийся на нее. Слева фантастический холм представляет Елеонскую (Масличную) гору, рядом с которым стоит римский храм со статуей идола! Фигура Христа на переднем плане притягивает наше внимание. Иисус сидит боком на осле, повернувшись к зрителю лицом, но копыта животного не касаются земли. Осел плывет в воздухе, что заставляет вспомнить ночное путешествие Мухаммеда на сказочном коне Бураке[30].

Мастер, создававший миниатюры для Псалтыри королевы Мелисенды, подписал свое имя на миниатюре – Деисис. Ниже стоп Христа на скамейке для ног мы читаем: «Basili(us) me fecit» («Исполнил Василиус»). Хотя греческие имена и встречаются в среде крестоносцев, более вероятно предположить, что художник выбрал для себя псевдоним, чтобы заявить о том, что он был учеником у византийцев. Это было своеобразным дипломом. Возможно также, что обычное франкское имя Рекс или Рей было переведено на греческий. Но больше всего удивляет тот факт, что мастер, трудившийся в Иерусалимском скриптории в 30-х и 40-х гг. XII в., и его собрат по профессии, создатель скульптур в храме Гроба Господня, совсем не знали друг о друге. Некоторые из сюжетов, такие как Воскрешение Лазаря, Вход Господень в Иерусалим и Тайная вечеря, были изображены обоими мастерами, но нет ни малейшего свидетельства об их прямых контактах. Возможно, это было следствием обычного соперничества между профессионалами. Но возможно также и то, что оба мастера не были современниками. Автор миниатюр, который трудился в Иерусалиме, так и не смог привнести местный колорит в свои византийские образы. В одной из своих работ он изобразил купол храма, хотя он имеет мало общего с Templum domini, или мечетью Омара, но задний план никак не соотносится с окружающей обстановкой.

Вне всякого сомнения, над иллюстрациями Псалтыри работали несколько мастеров. Фигуры некоторых святых, которые произносят литанию, исполнены менее искусной рукой одного из мастеров. И снова художник в этом эпизоде следует византийскому образцу. С художественной точки зрения выполнены миниатюры весьма посредственно. Это свидетельство совершенства моделей и несовершенства мастерства копииста. Другой мастер трудился над вводными словами литургических глав в тексте. Заглавные буквы черного цвета написаны на роскошном золотом фоне, в то время как остальной текст – золотыми буквами на пурпурной подложке. Исследователи установили, что мастерски написанные инициалы заимствованы из нескольких источников. Пройдя в своем развитии через несколько этапов, они обрели свое место в документах Латинского королевства. Так, великолепно нарисованная заглавная буква «В» в слове Beatus, похоже, английского происхождения. В верхнем полуовале буквы изображен стреляющий из лука кентавр, в нижнем – карабкающийся вверх дракон с цветком в пасти. Все эти рисунки романского стиля характерны для Северной Европы, конкретно для Англии XII в. Английские образцы не были единственными и непосредственными источниками вдохновения для мастера. Известно, что мастера Иерусалима имели связи со скрипторием монастыря Монте-Кассино. Другой пример, теперь уже исламского влияния – заглавная буква «D» в начальной фразе католического песнопения Dominus illumination mea, над которой поставлена пара небольших квадратов, что заставляет вспомнить рукописи Фатимидов из Египта. Но образец не был заимствован непосредственно с мусульманского Востока. Гиппокампос (сказочное морское чудовище с туловищем коня, с крыльями и рыбьим хвостом) в левом верхнем углу буквы и грифоны (с туловищем и ногами льва, с крыльями и орлиным клювом) в инициалах пришли из Южной Италии, по всей видимости, через посредство монастырского скриптория в Монте-Кассино. Из Иерусалимского скриптория в XII в. выходили другие иллюминированные рукописи, но их художественные достоинства ниже их исторического значения; это редкие свидетельства искусства Иерусалима времен крестоносцев.

Почти столетие спустя на Востоке появилась великолепная Библия. Она хранится сегодня в Библиотеке Арсенала в Париже и известна как Арсенальная Библия. Эта прекрасная книга, в которой собраны отдельные главы Ветхого Завета и апокрифы во французском переводе, содержит 20 иллюстраций, размером в страницу, которые служат фронтисписом к различным книгам Библии. Эти великолепные иллюстрации позволяют сравнить их с известной парижской Bible Moralisée и с Книгой в картинках Ветхого Завета, хранящейся в Библиотеке Моргана. Эта Библия происходит, по-видимому, из Святой земли и относится к XIII в. Ее вполне мог заказать французский король во время его пребывания в Латинском королевстве (1250–1254). Роскошное оформление книги напоминает о европейских Библиях того времени. Конечно, они связаны друг с другом. Мастер, работавший над палестинской Библией, возможно в Акре, ориентировался на европейские Библии. Отдельные фигуры и целые сцены, которые писались в византийском стиле, не были прямо заимствованы или скопированы, но писались с европейских, преимущественно французских, образцов, и византийский стиль претерпел изменения.

Два примера свидетельствуют о великолепии Арсенальной Библии. Фронтиспис Книги Исход состоит из шести сцен (некоторые миниатюры, занимающие целую страницу, разбиты на двенадцать более мелких изображений), нарисованных в круглых медальонах. В них представлены ключевые события Книги Исход, начиная с эпизода, когда дочь фараона обнаружила Моисея. Перед дворцом текут бурные воды Нила, которые приносят корзину, в которой лежит младенец в пеленах. Профессионально написано обнаженное тело принцессы, нагнувшейся над ребенком. Затем следует сцена с горящей купиной, в виде которой явился Господь на горе Хорив. Моисей у подножия Святой горы снимает свои сандалии, в то время как его стадо из четырех овец пасется поблизости. Впечатляет сцена потопления войска фараона в Красном море. Воды начинают смыкаться над головами египтян, одетых в доспехи и гребневидные шлемы. На переднем плане колесница, запряженная двумя лошадьми, на одной из которых сидит воин. Лошади мчатся галопом. Сцена нарисована с большим мастерством; возможно, она скопирована с иллюстрации, изображающей лошадиные скачки. Однако колесница смотрится неорганично; конская сбруя относится скорее к Античности, а совсем не к XIII в. до н. э. Кажется, что лошади плывут в воздухе.

Следующая картина представляет израильтян, которые переходят через Красное море, убегая от египтян. Впереди Моисей в раздуваемой ветром тунике. Рядом с ним Аарон, держащий в руках небольшую шкатулку, которая напоминает дароносицу. За ними идет весь народ, мужчины и женщины; они ведут детей за руку или несут их на спине. Все они чудесным образом идут посуху, воды моря раздвинулись в стороны, а на переднем плане нарисована рыба. Прекрасно написан медальон в нижней части листа. В нем изображено дарование Закона «избранному народу» на горе Синай, вздымающейся в центре всей сцены. Бог парит в небесах и вручает Скрижали Завета старейшинам Израиля. Израильтяне носят странный головной убор, напоминающий фригийский колпак.

Вероятно, еще рано давать оценку художественной ценности иллюстраций и миниатюр, созданных на Востоке крестоносцами. Наличный материал фрагментарен, а связи между Европой и Востоком требуют дальнейшего изучения. Все еще имеются сомнения касательно принадлежности некоторых рукописей скрипторию крестоносцев. Тем не менее общая картина ясна. Все мастера, видимо, прибыли из Западной Европы. Некоторые осели в королевстве, другие были паломниками. Все они работали в XII в. в скриптории храма Гроба Господня и в XIII в. в скриптории кафедрального собора Святого Креста в Акре. Стиль и техника их работ говорят о месте их происхождения. Видимо, Северная Франция, норманнская Англия и Италия были их родными странами, откуда они черпали свое вдохновение. В новом государстве, рожденном из хаоса завоевательных войн, в грубой воинской среде они могли найти покровителей только среди наиболее образованных и состоятельных прелатов церкви и членов королевских династий. На работы мастеров оказывали влияние традиции Европы, требования богослужебной практики и желания их знатных патронов. И хотя европейское влияние было преобладающим, мастера, прибывавшие на Восток, опирались в своем творчестве на византийские образцы. Имеющиеся в нашем распоряжении иллюминированные рукописи появились, возможно, благодаря покровительству какой-либо царственной особы. Однако на латинском Востоке, несмотря на всеобщее французское влияние, правители были представителями Византии. Отсюда притягательность византийских образцов для европейских мастеров, помимо их неоспоримого совершенства. Обладание роскошной Псалтырью с византийскими миниатюрами было показателем статуса ее владельца. Если Псалтырь была действительно заказана для королевы или самой Мелисендой (наполовину армянкой), нет ничего удивительного в том, что миниатюры создавались a la byzantine (в византийском стиле). Имя Василиус могло быть случайным, но оно было хорошей рекламой для миниатюриста того времени. Факт обучения мастерству в Константинополе не столь существен. Библиотека при храме Гроба Господня, бывшая греческой до прихода крестоносцев, могла предложить несколько образцов, а Антиохия продолжала оставаться греческим городом даже и после завоевания.

Практика прямого копирования не всегда была удачной, но на протяжении века она совершенствовалась и еще больше изменилась во времена Второго королевства. Поскольку отдельные звенья в цепи событий отсутствуют, мы можем только предполагать, что во второй половине XII в. обаяние Византии угасло вместе с потерей политической власти. Византийские модели все еще использовались, но отношение к ним стало более сдержанным, и стало меньше рабского копирования. Но мы остереглись бы утверждать, что в королевстве сложилась местная школа миниатюристов. Вероятней предположить, что они по-прежнему продолжали приезжать из-за границы, привозя с собой собственные образцы. Византийское и мусульманское влияния можно обнаружить в миниатюрах XIII в., но, как выяснилось, они шли через Европу. Скопированные в Англии, Франции и Италии, в итоге они достигали Акры. В отдельных рукописях проявляется специфическое влияние покровителя мастера, заказавшего их. Несмотря на все усилия ученых, практически невозможно установить связь иллюстрации с местом работы мастера. Крайне редко в миниатюре XIII в. можно обнаружить колокольню храма Гроба Господня. Иногда изображается ротонда придела Воскресения, купол храма тамплиеров, но все восточные одеяния, оружие, позы поддельные. Поскольку в Европе уже был сложившийся образ Востока, художник подлаживался под свою аудиторию. Миниатюристу лучше удавались экзотические верблюды, чем костюмы, здания и естественное окружение. В этой связи мы вспоминаем об иллюминованных французских рукописях великого историка крестоносцев Вильгельма Тирского. Рожденный в Святой земле и получивший образование во Франции, он знал Европу и Константинополь столь же хорошо, как и место своего рождения. Его хроника – это кладезь географической информации, и его описания словно иллюстрации, срисованные с натуры. Но как сами миниатюры соотносятся с этой замечательной хроникой, одной из лучших в христианском мире в XII столетии? В них не только невозможно увидеть какой-либо восточный элемент, но и ни одна из работ миниатюриста не указывает на то, что события происходят в Латинском королевстве. Все изображаемое им – это Франция, которую перенесли за море. Витражи Сен-Дени, как и некоторые европейские фрески XII в., изображающие битвы между крестоносцами и неверными, в гораздо большей степени являются отражением Востока, чем миниатюры, написанные в самом Латинском королевстве.

В области миниатюры мы снова сталкиваемся с феноменом, с которым мы уже сталкивались ранее в церковной архитектуре и скульптуре. Творец-художник закрывает глаза на окружающий его мир. Свободный от византийского влияния, он следует художественным традициям своей земли. Вряд ли можно утверждать, что в Святой земле развивалось искусство, которое без труда можно назвать местным по своему происхождению.

Мозаики, стенные росписи и другие виды искусства

Время не пощадило архитектуру и скульптуру крестоносцев, не сохранились иллюминованные рукописи, но равнодушие, фанатизм и сектантство обрекли на исчезновение столь богатое художественное наследие в области стенной живописи и мозаики. То, что сохранилось, – достаточное доказательство, что у Византии был достойный наследник на протяжении двух сотен лет. Исследования уцелевших памятников наряду с письменными свидетельствами далекого прошлого дают картину утраченных сокровищ. Нет ничего более наглядного, чем описание дворца Ибелинов в Бейруте, сделанное посланником Германской империи на латинском Востоке: «В одной из этих башен, недавно возведенных (в пределах городских стен), мы увидели великолепно украшенный дворец, который я намереваюсь вкратце описать, если мне хватит слов. Постройка прочная, расположена на удачно выбранном месте. С одной стороны открывается вид на море с плавающими по нему кораблями, а с другой – на луга, сады и приятные взору окрестности. Полы сделаны из мрамора, их рисунок создает впечатление движущейся воды, колеблемой легким бризом. Это сделано так искусно, что у каждого возникает ощущение, будто он идет по воде, удивляясь, что стопы его не оставляют следов на песке. Из плоскости стен, покрытых мрамором, выступают искусно вырезанные вазы. Потолок выкрашен в цвет неба, так что вы, кажется, видите, как по нему плывут облака; здесь веет зефир, там светит солнце. Годы, месяца, дни, недели, часы и минуты движутся в поясе зодиака. Во внутренних покоях дворца, в самом его центре находится бассейн, созданный из разноцветного мрамора. Его цвета создают иллюзию живых распустившихся цветов. Как ни пытается посетитель разглядеть их, они растворяются перед его взором. В центре бассейна фонтан в виде дракона, который изливает обильные струи кристально чистой воды во все стороны; поэтому во время жары воздух делается влажным и прохладным. Под тихий шепот воды предаются неге собравшиеся вокруг люди».

Увы, от дворца франков не осталось ничего, и ничто не напоминает о его былой роскоши. Сохранились улицы и рынки, остатки небольших гражданских построек. В монументальных строениях, в основном в церквах, уцелела большая часть внутреннего декора. Но и они всего лишь жалкие остатки первоначального великолепия. Немецкий пилигрим Теодорих (XII в.) так описывает внутреннее убранство в храме Гроба Господня.

В одной из часовен (édicule) имеется «мозаичное изображение Положения Господа во гроб, которое совершают Иосиф и Никодим; рядом стоит Богородица, Его мать, и три Марии… с кувшинами благовоний. Ангел, отодвинув крышку гроба, сидит на нем».

В ротонде «стены… блещут мозаикой несравненной красоты. Там, перед хорами… изображен в той же мозаике Младенец Иисус с прекраснейшим ликом, но работы более древнего мастера; слева стоит Его мать, справа – Архангел Гавриил, который произносит известное приветствие: «Благословенная Мария, Господь с тобою, благословенна ты в женах, и благословен плод чрева твоего». Это приветствие написано по-латыни и на греческом языке вокруг самой фигуры Иисуса Христа. Далее, правее мозаичное изображение 12 апостолов, у каждого в руках похвалы Христу, слова которых отсылают к священным мистериям. Среди них, в небольшом углублении в стене сидит во всем царском великолепии, в трабее (торжественное одеяние) император Константин… Здесь же, рядом с апостолами, Архангел Михаил блещет в чудном свете. Слева стоят 13 пророков, лица всех повернуты к прекрасному Младенцу, в руках они держат пророчества, которые они некогда получили от Него. Посреди их, напротив сына, сидит благословенная императрица Елена».

Некоторые мозаики византийского происхождения, восстановленные и обновленные при власти франков, о чем свидетельствуют греческие и латинские надписи. Стенные росписи храма менее известны, чем мозаики. Если последние украшают византийскую ротонду, росписи декорируют арки восточной стороны кафедрального собора, вне хор. И снова мы цитируем пилигрима Теодориха: «Высокий алтарь посвящен… нашему Господу и Спасителю, здесь же расположена кафедра патриарха, над которым свешивается с арки очень большое и украшенное изображение Богоматери, Иоанна Крестителя и Архангела Гавриила. На своде храма запечатлен наш Господь Иисус Христос, который держит крест в левой руке, а Адама – в правой, устремив взгляд в небеса. Его левая нога приподнята в гигантском шаге, а правая все еще упирается в землю, в то время как Он восходит на небо. Вокруг Его стоят Богоматерь, Иоанн Креститель и апостолы».

Не менее роскошно был украшен придел Голгофы: «Ее пол замощен различными видами мрамора, а свод украшают изображения пророков, то есть Давида, Соломона, Исайи и некоторых других. Они держат в руках тексты, рассказывающие о страданиях Христа. Фигуры столь искусно воплощены в мозаике, что ничего прекраснее под небом встретить невозможно. Вот только ясно увидеть их затруднительно, освещение довольно тусклое из-за строений, что вокруг».

Все, что сохранилось от этих роскошных мозаик, хранится в основном в церкви Рождества в Вифлееме (на своде Голгофского придела, правда, можно увидеть сюжет «Христос в Славе»). Уцелевшие фрагменты мозаик в нефах и кафоликоне храма хотя и не являются лучшими произведениями византийской школы, по крайней мере, дают представление о декоре большинства церквей крестоносцев. К счастью, сохранились латинские и греческие надписи с именами меценатов и мастеров, а также датировка произведений. Мозаичист Эфраим, если и не грек, то сирийский христианин, прославляет в своей надписи благодеяния императора Мануила Комнина, покровительство короля Амори и епископа Вифлеема норманна Рольфа, в правление которого он выполнил свою работу. Это 1169 г. Вышеупомянутые заказчики определяли стиль мозаик и, в большой мере, их содержание.

Мозаики Вифлеема рассказывают краткую историю христианской догматики. Они представляют Вселенские церковные соборы и несколько местных соборов, изображают города, в которых они проходили, и сообщают вкратце о принятых постановлениях. Мозаики расположены в пяти регистрах напротив друг друга на северной и южной стороне нефа. Два самых нижних представляют генеалогию Христа согласно апостолу Матфею и апостолу Луке. Над ними изображения соборов, которые венчает растительный орнамент. На этой высоте мозаики достигают окон, и пространство стен между ними заполняют фигуры ангелов. Над ними также проходит полоса орнамента в виде листвы. Мозаики не заканчивались этими нефами. Из современных им и более поздних описаний XVII в. известно, что на западной стене нефа имелась композиция «Древо Иессеево», на ветвях которого располагались лики пророков и свитки, предсказывавшие пришествие Мессии. На противоположной стороне на колоннах трансепта сохранились росписи времен крестоносцев, а выше их, и также в конхах апсид, были мозаики, некоторые из которых тоже сохранились. В этой части церкви мозаики отображают сюжеты Нового Завета.

Описание некоторых из этих мозаик может дать нам представление об их стиле и работе мастера. Мозаики, изображающие Вселенские соборы – Первый никейский (325), Первый константинопольский (381), Эфесский (431), Халкидонский (451), Второй константинопольский (553), Третий константинопольский (680) и Второй никейский (787), – занимают одну стену. Местные соборы – противоположную стену. Это Карфагенский (255), Лаодикейский (ок. 350), Гангрский (ок. 345), Сардикийский[31] (ок. 343–344), Антиохийский (272) и Анкирский (314).

В этих дидактических картинах мало красоты, но их исполнение великолепно. Возможно, сюжет был не столь вдохновляющим, поскольку целью соборов было утвердить основные догматы веры. Два типа изображений представляют эти соборы. Каждый из Вселенских соборов на южной стене представлен двойной аркадой, покоящейся на трех колоннах. В каждой аркаде есть алтарь или аналой с положенным на него Евангелием. В верхней ее части текст соборного решения, в то время как над алтарем свисает кадило, а по обеим его сторонам стоят высокие подсвечники. Местные соборы, представленные на северной стене, исполнены более тщательно. Лучше всего сохранились мозаики, изображающие собор в Сардике. Они дают нам общее представление об остальных мозаиках. Хотя схематические изображения церквей и городов разнятся между собой, в принципе они следуют одному образцу. Крестообразная часть трехнефной церкви служит внешней рамкой панели, а четыре колонны ясно указывают на части здания. Над нефом и приделами поставлен полукупол. В нижней части центральной апсиды учительные тексты; приделы украшены ромбоидальным орнаментом, который переходит на преграду, которая отделяет апсиды от приделов. Купол фланкирован двумя башенками, увенчанными крестом. В верхней части небольших конх апсид изображены подсвечники и плоские ампулы, напоминающие фляжки пилигримов. Над ними, в узких сводах потолка – вазы с грубо нарисованными цветами.

Другие соборы изображены по тому же образцу, хотя в деталях могут различаться. Пространство между панелями заполнено тщательно прописанным растительным орнаментом. Основная его тема – фантастическое дерево, посаженное в большую вазу, от которого отходят несколько горизонтальных ветвей со стилизованными листьями и рогами изобилия. По обеим сторонам от него узкие вертикальные полосы орнамента, состоящего из нескольких ваз с геометрическим рисунком листьев. «Крылья», замечательная деталь одного из орнаментов, заменяют листья на самой верхней ветви. Они напоминают один из древних месопотамских мотивов. Хотя рисунок мозаик на северной и южной стенах схож, мозаики северной стены более совершенны. Ее декор разнообразней и богаче; мастер даже использует радужный перламутр для создания мерцающего эффекта.

Некоторые тексты в мозаичной истории принятия догматов довольно необычны. В то время как все соборные тексты даны на греческом, текст Второго никейского собора (787) написан на латинском языке. Причина этого, видимо, кроется в том, что два императора Византии подверглись анафеме, как и сам константинопольский патриарх. Чтобы пожалеть чувства греческого населения, надпись была составлена на иностранном языке. Но следует также помнить, что решения этого Вселенского собора (Седьмого) не были сразу приняты на Западе. В этом смысле латинский текст можно рассматривать как выражение «соборного духа», который характеризует мозаики Вифлеема в целом. Двойные названия, на греческом и латыни, постоянно присутствуют в генеалогии Иисуса, в именах ангелов, святых и апостолов.

Другой тип мозаики в базилике Вифлеема сохранился достаточно хорошо, чтобы дать представление о всех других несохранившихся мозаиках. Имеется в виду сюжет «Сомнение апостола Фомы» в северном рукаве трансепта базилики. Хотя вся композиция малоудачная, сцена поистине очень живая. В центре ее фигура Христа с нимбом, стоящего перед двойным порталом. С обеих сторон тройные аркады покоятся на капителях колонн, характерных для времени крестоносцев, с украшенным растительным орнаментом фустом и круглыми базами. Апостолы разделены на две группы, по пять человек в каждой. Замечательна грациозная, почти классическая поза самого крайнего справа апостола. По всей вероятности, это молодой безбородый Иоанн. Центральная сцена полна драматического напряжения. Христос обнажает правую сторону своего тела, хватает протянутую руку Фомы и прикладывает ее к ране.

По совпадению, в базилике Рождества также сохранились самые лучшие образцы стенных росписей крестоносцев. Известны только росписи в Вифании, Абу-Гоше и Триполи, скудные свидетельства искусства, которое процветало в Латинском королевстве. Фрески украшают круглые колонны базилики. В настоящее время они в плохом состоянии, но реставрационные работы постепенно возвращают им первоначальное состояние. Двойной ряд колонн, что идет от входа к трансепту, с обильно украшенными растительным орнаментом капителями, которые относятся ко времени Византии или крестоносцев, расписан образами святых. Всего на колоннах имеются 32 фрески, расположенные в несимметричном порядке. 11 колонн с каждой стороны главного нефа покрывают 23 росписи (последняя колонна с северной стороны несет два изображения), и колонны южного бокового нефа – 8 росписей (две колонны имеют двойные изображения). Вполне можно было ожидать, что колонны северного бокового нефа будут тоже покрыты росписями, но их нет ни одной.

Ниже золотых мозаик (на заднем плане) поверхность монолитных колонн нефа и трансепта покрывают росписи. Ниже капителей основной цвет бледно-голубой в бело-красной рамке, который служил фоном для верхней части фигур святых. В нижней части был другой фон, возможно темно-красный, который не сохранился. Уцелевший слой краски свидетельствует, что она была масляной. Святых можно определить по двуязычным надписям на греческом и латинском, расположенным рядом с нимбом. Иногда имена появляются на свитках в руках святых и у их ног.

В полном перечне святых и их детальном описании нет необходимости. Мы сосредоточим наше внимание на фигурах высокохудожественных и представляющих исторический интерес.

Св. Викентий

Св. Илия Пророк

Схематичные изображения росписей колонн в храме Рождества Христова в Вифлееме

Длинный ряд святых, написанных на северных колоннах, прерывается неожиданным изображением – Марии, кормящей Младенца Христа. Подпись отсутствует, так как в комментариях к сюжету нет необходимости. Богоматерь одета в длинную темно-синюю тунику и поверх нее в розовый мафорий, который покрывает ее голову и плечи. Она держит запеленутого Младенца с нимбом на левой руке, в то время как правая сжимает обнаженную левую грудь. Рисунок посредственный, а фигура со слегка наклоненной головой застывшая. Складки одеяний прорисованы плохо. Декоративными элементами являются подушка, украшенный орнаментом в виде аканта трон и ковер, на котором стоят ноги Богоматери в черных туфлях.

Лучше всех среди святых изображен святой Стефан. Имеется латинская надпись по обеим сторонам его головы, увенчанной нимбом. Греческая надпись, как и все другие рядом с изображениями святых, выделяется тем, что некоторые греческие буквы («A», «S», «E») копируют соответствующие латинские. Последний по времени исследователь росписей П. Юхас заметил, что голова святого нарисована особым образом. Если рассматривать ее снизу, то взгляд святого кажется устремленным долу. Если же смотреть на голову сверху, то она выглядит расположенной фронтально, и взгляд святого прямой. На святом очень длинная туника с воротником. Оба конца столы виднеются над сандалиями. Главная часть одеяния – богато вышитый далматик. Воротник и рукава отделаны жемчугом с большими драгоценными камнями. Передняя часть далматика акцентирована нашитыми лентами с геометрическим узором, и весь он богато украшен. В круглых медальонах помещено изображение белых орлов с распростертыми крыльями, и квадратные пространства между медальонами заполняют мелкие цветы. Святой держит процветший крест правой рукой, а левая рука, обернутая в плащ, поддерживает книгу в драгоценном переплете.

Изображение пророка Илии и ворона довольно редкое в этом ряду. Греческая надпись проста: «Св. Илия». Латинская представляет собой целую фразу: «Каждый день приносят два ворона пищу Илии». Обычно позади святого пустой фон, но Илия сидит в поле с цветами близ реки, а вдали виднеется гора. Он одет в голубую тунику и розовый плащ. Он в позе медитации; правой рукой, опираясь на колено, одновременно поддерживает голову, которая повернута в сторону прилетевших воронов, изображенных в правом верхнем углу, с плоскими хлебами в клювах.

Роспись, изображающая Богоматерь с Младенцем и тремя молящимися фигурами, важна по нескольким причинам. Это, вне сомнения, более совершенное ее изображение, чем Богоматерь Млекопитательница. Младенец прильнул к Богоматери, обняв ее за шею, что выглядит более естественно, чем в предыдущей росписи. С обеих сторон Богоматери стоят молящиеся, юноша слева и две девушки справа. Загадочны латинские надписи. Над головой Богоматери мы читаем: «Сыне, ты еси Бог, я молюсь, чтобы ты был милостив к ним». Затем следует краткое указание на дату создания росписи; сообщается следующее: «В год 1 130 от Боговоплощения, 8-го индикта, 15 мая». Это означает, что росписи были выполнены в правление короля Балдуина II. Еще сменится целое поколение, прежде чем будут созданы мозаики времени царствования короля Амори. Внизу еще одна латинская надпись: «Божественная Богоматерь, утешь всех, кто в печали». И еще две буквы «W—A»; несомненно, это подпись мастера.

Мы должны упомянуть еще два факта, интересные с исторической точки зрения. В росписях неожиданно встречаются короли-святые: норвежский король Олаф и датский король Канут[32]. На их главах круглые короны; одеты они в широкие подбитые мехом плащи, которые скреплены застежкой на груди. Левой рукой они опираются на овальный короткий щит с крестом в центре, украшенным драгоценностями; в правой руке держат копье.

Очевидно, что не существовало изначально общего плана росписей колонн Вифлеема. Образы святых и Богоматери писались по мере того, как их заказывали жертвователи. В соответствии с национальными предпочтениями писались святые Востока и Запада, Скандинавии и норманны Италии. Росписи определенно датируются XII в., несмотря на то что сохранилась только одна дата (1130). Мастера были, по-видимому, западные, однако частично они писали в византийской манере, и возможно, что некоторые из них были местными христианами, которые следовали византийским традициям в своих работах. Итак, как мастера, так и сюжеты их произведений свидетельствовали о взаимодействии разных культурных течений.

Всего лишь несколько примеров свидетельствуют о качестве второстепенных видов искусства в Латинском королевстве. Многие из них не оставили по себе никаких следов. Такова была судьба мастеров золотых дел. Судя по числу людей, которые были известны как aurifaber (ювелиры), таковых было достаточно много. Шокирующее впечатление, которое производили на Западе увешанные драгоценностями франкские прелаты, говорит о склонности знати крестоносцев к расточительности. Другие специальности, такие как резчики по камню, представлены довольно хорошо. Уцелевшие надгробные памятники тому пример. Об искусстве гравировки можно судить по сохранившимся печатям королей, аристократов, общественных учреждений и частных персон, не говоря уже о многочисленных монетах. Что же касается художественных достоинств и мастерства ремесленников, комментировать особенно нечего. Надгробные надписи, печати и монеты следуют в основном западным образцам, и, вообще говоря, они более низкого качества, чем современные им европейские произведения. Медленный прогресс наблюдался лишь в чеканке известного сарацинского безанта, от первых малоудачных экземпляров и примитивной их имитации в начале XII в. к великолепным образцам монет к середине следующего столетия. Но вполне возможно, что этим прогрессом крестоносцы были обязаны местным мусульманским и христианским мастерам, которых первоначально не допускали к прибыльному искусству чеканки.

Керамика крестоносцев, интересная для ученых-археологов, мало привлекательна, если судить по сохранившимся экземплярам. Техника исполнения и орнамент, которые характерны для работ местных мастеров, мало в чем отличаются от произведений предыдущего арабского и последующего мамелюкского периодов. Тот же самый тип керамики встречается на Кипре и Сицилии и в мусульманских центрах Востока. Только специфические христианские символы, такие как кресты, человеческие фигурки и другие, указывают на работы мастеров крестоносцев – глазурованной посуды с характерным зеленым и коричневым цветами. Но отсутствуют шедевры – по крайней мере, они не найдены, чтобы их можно было сравнить с удивительно прекрасными предметами керамики, авторами которых были мастера того времени в Египте, Сирии и Персии (Иране).

Было бы поучительно знать больше о мастерах стеклодувах и текстильщиках. Последние приглашались из Антиохии, в то время как первые имели свой большой центр производства в Тире. Есть два прекрасных экспоната изделий из стекла предположительно XIII в. в Галерее Эдуарда VII в Британском музее. На одном из них на молочно-белом стекле нарисована Мадонна с латинским посвящением – прекрасный образец ремесленного искусства; второй экземпляр не идентифицирован.

Образец резьбы представляет оклад из слоновой кости Псалтыри королевы Мелисенды. Поскольку оклад был изготовлен в то же время, когда писался текст, резьбу можно датировать 30-ми гг. XII в.

На верхней крышке оклада, в рамке из лиственного и геометрического орнамента, изображено шесть сцен из жизни царя Давида. Вдоль всей рамки идут завитки виноградной лозы. В верхнем поле изображены две вазы, из которых исходят виноградные стебли, сходящиеся к центру и переплетающиеся в геометрическом орнаменте. С обеих сторон ваз имеется резное изображение двух рыб и двух птиц. Стебли виноградной лозы тянутся к углам переплета, образуя стилизованный лиственный узор, и свисают гроздьями листьев.

Шесть сцен из жизни царя Давида помещены в круглые медальоны. В первом из них Давид пасет овец, убивает льва и преследует медведя. У Давида длинные волосы, ветер развевает его короткую тунику, на правом плече висит заплечный мешок. Он наступает на когтистую лапу льва и раздирает его челюсти (это напоминает сюжет с Самсоном). Медведь убегает прочь, и ягненок из стада Давида спасен. Рядом с фигурами вырезаны красными буквами слова DAVID, LEO, URS(US), AGN(US). Во втором медальоне Самуил помазывает Давида. Самуил с бородой и длинными волосами, он одет в тунику и плащ, застегнутый на шее. В левой руке у него рог с освященным елеем, а правая рука касается головы коленопреклоненного Давида. С правой стороны врата с надписью «Вифлеем», а рука Бога сверху касается рога помазания. Вырезана надпись: UNGITUR DAVID (помазываемый Давид) и SAMUEL. Медальон в центре слева представляет Давида и Голиафа. Они сражаются в открытом поле, которое символизируют три ветви. Голиаф в кольчуге, коническом шлеме и с удлиненным щитом, каким защищались в XII в. Он угрожающе размахивает копьем над головой Давида[33]. В следующем медальоне первосвященник Авимелех вручает меч Давиду. Лампа, свисающая с потолка, алтарь и хлебы предложения указывают на то, что действие происходит в храме. Рядом с Авимелехом, одетым в тунику и плащ с капюшоном, стоит еще один человек с надписью DOEG.

В нижнем ряду слева кающийся Давид, уже с бородой, в королевской короне и мантии, преклоняет колени перед алтарем в языках пламени. Ангел размахивает над ним мечом. Пророк, изображенный справа, который в надписи назван P(RO)PH(ETA) GAD, держит в руках свиток с надписью CONSTRUE ALTARE D(OMI)NO («воздвиг алтарь Богу»). Над головой Давида написано EGO PECCAVI («я согрешил»). Последний медальон представляет Давида-псалмопевца, играющего на гуслях. На его плече сидит голубь, символ Божественного вдохновения. Верхняя часть туловища повернута к зрителю фронтально, нижняя часть вполоборота. По обеим сторонам сидят царские музыканты ETAN, IDITUN, ASAPH, EMAN. Двое играют на арфах, один на подобии скрипки, один на виоле. Все сцена происходит во дворце.

Пространство между медальонами заполнено сценами «битвы между добродетелью и пороком». В верхней части две женщины BONITAS (доброта) и BENIGNITAS (радушие). Между ними FIDES (вера) безжалостно побивает камнями IDOLATRIA (идолопоклонничество) в образе женщины с хоругвью. В нижнем ряду PUDICITIA (целомудрие) перерезает горло LIBIDO (страсть). Обе женщины в конических головных уборах, облегающих платьях с широчайшими висящими рукавами, с поясами на бедрах. В центре коронованная HUMILITAS (смирение) с помощью другого человека, который держит ножны, перерезает горло SUPERBIA (гордыни) обнаженным мечом. Последняя показана в образе воина в кольчуге, с мечом и круглым щитом, провалившимся в яму. Справа спокойно стоит PATIENCIA (терпение), в то время как IRA (гнев) убивает себя. В нижнем ряду слева SOBRIETAS (воздержанность) с хоругвью нападает на LUXURIA (роскошь). В центре FORTITUDO (мужество) в кольчуге направляет копье на AVARITIA (алчность), которая схватилась за свой кошель с деньгами. Справа CONCORDIA (согласие) ударяет ножом по голове DISCORDIA (раздор). И наконец, в самом низу располагаются добродетели BEATITUDO (блаженство), LARGITAS (щедрость), LETICIA (красота).

Задняя часть переплета имеет то же композиционное построение, что и лицевая, но орнаментальная рамка и сюжеты медальонов другие. Хотя основной мотив тот же – изображение листвы, но в основе рисунка две большие ветви. Одна в верхней и в нижней части рамки образует два больших трилистника, а на правой и на левой стороне рамки по три и четыре трилистника соответственно. Вторая ветвь заполняет внутреннюю часть трилистников и пустые места листьями и виноградными лозами. Как правило, драгоценные камни расположены именно в этих местах.

Шесть медальонов, связанных витой орнаментальной лентой, содержат примеры «дел милосердия»; пространство между медальонами в центре заполнено изображениями сражающихся друг с другом животных, а по обеим сторонам медальонов изображены птицы. Большую птицу в самом верху сопровождает надпись HERODIUS. Внизу вырезан заяц. Все перечисленные дела милосердия даны на латинском языке. Это «Насыщение алчущих и жаждущих», «Гостеприимство», «Призрение нуждающихся», «Посещение болящих», «Посещение узников». Некто, кто ведает этими благотворительными делами, изображен в четырех медальонах, подобно царю, он носит одеяния византийского императора. Нищий одет в широкую тунику рабочего человека.

Помимо слоновой кости мастер воспользовался также драгоценными камнями. Глаза персонажей из камней рубинового и зеленого цветов, листва блестит бирюзой, аметистами и карбункулами.

Сюжеты на окладе были близки предполагаемому обладателю Псалтыри. Образ царя Давида восходил еще к временам Античности и был близок людям Латинского королевства. Ведь его часто называли «Королевством Давида», и коронация имела место и в Вифлееме, а не только в Иерусалиме. Иногда словом HERODIUS вместо слова FULCIA (опора?) именовали последователей Христа. Одновременно это могло напоминать о Фульке, короле Иерусалима и муже Мелисенды, предполагаемой владелице Псалтыри. Содержание медальонов соответствует основным мотивам изобразительного искусства, таким как борьба между пороком и добродетелью, и основывается на поэме «Психомахия», написанной Пруденцием в IV в.

Имя мастера остается загадкой. Вряд ли манера резьбы может что-либо сказать о ее происхождении, хотя она вполне могла прийти с Запада. В отличие от представленных в иллюминированных рукописях фантастических одежд и доспехов в иллюстрациях Псалтыри нашли отражение западный костюм и оружие Европы XII в., каким оно существовало во времена Латинского королевства. Образ византийского императора мог быть отражением исторической реальности, или же его использовали иерусалимские короли с целью изобразить величайшего христианского правителя. Не так много нового дает изучение декоративного оформления книги. Оно было характерно и для Востока, и для Запада в XII в. Западный мастер, возможно из Южной Италии (находившейся в сфере влияния византийской культуры), мог быть резчиком оклада этой Псалтыри.

Обзор различных ремесел Латинского королевства поражает своим разнообразием, притом что произведения искусства в художественном отношении неравноценны. Те из них, что сохранились от двухсотлетнего периода, не дают основания дать им оценку. Однако можно сделать несколько общих замечаний.

Очевидно, что в Святой земле под властью крестоносцев так и не сложилось центра самобытного художественного творчества. Сомнительно, чтобы мастера, чьи произведения сохранились, были постоянными жителями страны. Сложившиеся как мастера в Европе и впитавшие ее художественное наследие, они переезжали на Восток, чтобы заниматься творчеством. Мы не знаем, кто из них остался, а кто вернулся позднее на родину. В любом случае у нас нет убедительных доказательств, что в Святой земле сложились собственные художественные школы. Наши утверждения, что в Иерусалиме и Акре создавались иллюминированные рукописи, основываются только на хронологии (XII–XIII вв.), а не на характерной манере исполнения миниатюр, позволяющей сделать вывод о месте их происхождения.

Что верно в отношении иллюминированных книг и настенных росписей, еще в большей степени касается произведений скульптуры и декоративных аспектов архитектуры. Невозможно отнести их к какому-либо определенному центру. Резец мастеров Лангедока и Прованса, Бургундии и Шампани оставил свой след на камне и мраморе Палестины. В то же самое время восточные каменщики следовали византийским традициям в орнаментальной скульптуре.

Таким образом, сложно дать оценку художественному творчеству в королевстве в целом. Различные objets d’art (предметы искусства) нельзя рассматривать исключительно в аспекте местного подхода. Необходимо оценивать их в сравнении с европейскими и византийскими образцами. Если действовать таким образом, то, за немногими исключениями (капители Назарета и миниатюры Акры), художественные произведения Святой земли не соответствуют высочайшим стандартам современного искусства. Явный вывод из этого, что ведущие мастера того времени не работали в королевстве крестоносцев.

В некоторых сферах художественного творчества Восток оставил свою печать на произведениях времени крестоносцев. Мозаики были и остались искусством восточных мастеров, продолжавших византийские и мусульманские традиции. Материала явно недостаточно для изучения взаимосвязей в этом виде искусства между Востоком и Западом. На основании описаний паломников и уцелевших произведений можно сказать, что манера их исполнения следует восточной традиции.

Восточные влияния прослеживаются также в керамике и некоторых декоративных элементах архитектуры. Керамика крестоносцев почти не отличается от керамических изделий арабов и мамлюков. Когда археологические и исторические данные позволяют точно датировать памятники или когда при раскопках обнаруживаются артефакты с христианской символикой, то лишь в этом случае можно с уверенностью отнести их к эпохе крестоносцев. Это подчеркивает тот факт, что местные христианские и мусульманские ремесленники продолжали изготавливать гончарные изделия в традиционной манере, но, учитывая запросы новой клиентуры, ввели дополнительные символы и изображения.

Восточное влияние может проявляться и в некоторых декоративных элементах архитектуры. Оно достаточно слабое и не сказывается на внешнем виде построек. Местные каменщики и мастера использовали свою традиционную технику при возведении зданий по западным проектам. Скульптурные капители и фризы храма Гроба Господня могли быть выполнены местными христианами, которые продолжали традиции Византии.

Существуют свидетельства о прогрессе в технике исполнения миниатюры, но нет достаточно материала, чтобы судить о произведениях скульптуры, мозаиках и памятниках архитектуры, которые появились в течение очень короткого времени – всего лишь 50 лет. Прогресс интересен сам по себе, поскольку он показывает переход от грубого топорного стиля, даже в области копирования, к более свободному и не столь рабскому следованию модели. В то же время скульптура и миниатюра иллюстрируют важную черту, присущую обществу крестоносцев, – старание следовать европейским вкусам, несмотря на существование замечательных восточных образцов, которые могли бы привнести в работы мастеров местный колорит. Скульптор, резцом которого созданы прекрасные капители Назарета, запечатлевая в камне восточные сюжеты, никогда не задумывался о том, а не воспроизвести ли ему линию восточного горизонта, нарушаемого только куполами и плоскими крышами. Его модель – общепринятый европейский образ города и традиционный способ его изображения. В иллюстрациях книг этот феномен выражен еще сильнее. Рисуя библейские сцены в стране Библии, художник очень редко пытается воспроизвести окружение, в котором он живет, и даже такие явно выраженные реалии, как национальные костюмы. В то время как художники XIX в. считали арабскую одежду более подходящей для библейских персонажей, палестинские мастера XII–XIII вв. предпочитали изображать самые немыслимые и совершенно неизвестные в Святой земле наряды. Люди Леванта носили по их милости фригийские колпаки и еще более странные головные уборы. Это отражало представление европейцев о Востоке; крестоносцы, несмотря на то что пытались сохранить нейтралитет в этом вопросе, потворствовали предвзятому отношению.

То, что было для художника истиной, стало истиной и для «интеллектуала». Ни один крупный европейский поэт, богослов, ученый и историк так и не обосновался в государстве крестоносцев. Некоторые побывали пилигримами, и в своих произведениях и поэмах они описали паломничество в Святую землю, обогатив свое творчество восточными образами и мотивами. Хотя крестовые походы и Святая земля стали важными темами тогдашней европейской поэзии, поэты-молитвенники редко становились практиками.

Глава 18 Наследие эпохи

Крестовые походы как разновидность колониальной экспансии

Европа достигла совершеннолетия в конце XI в. Исторические события предыдущих пяти веков сложились в причудливую картину, в которой уже можно было различить черты Нового времени. В следующие пятьсот лет в сфере влияния Европы оказался весь земной шар, самые разные народы, общества и культуры.

Крестовые походы занимают в истории промежуточное место между распадом Римской империи и эпохой Великих географических открытий. Результатом их было появление первых европейских колоний вне естественных границ континента. Крестовые походы положили начало европейской экспансии и предвосхитили все последующие колониальные завоевания.

Колонизация отнюдь не явление нашего времени. Еще классическая Античность дает многие ее примеры. Но не следует путать миграцию с колонизацией. Миграция мирная или воинственная не обязательно заканчивается колонизацией. Только тогда можно говорить о колонизации, когда иммигранты становятся доминирующим фактором во вновь созданном государственном образовании. Иногда этот термин используется субъективно, когда речь идет о миграции германских племен в эпоху раннего Средневековья, известной как Великое переселение народов[34]. Однако в пределах римского лимеса оно рассматривалось как вторжение варваров.

Вплоть до эпохи крестовых походов колонизация, которая оставила зримый отпечаток в истории человеческой цивилизации, происходила в основном в области Средиземноморья. Здесь она была по происхождению финикийской, древнегреческой и римской. Эллинистическая культура широко распространилась в прибрежных районах Средиземного моря и в Римской державе, когда в ней еще была республиканская форма правления. Идеальные границы колониальной традиции Античности соответствовали географическим границам mare nostrum. Так смотрела на это Европа, которая рассматривала эллинизм, древнеримскую цивилизацию, христианство и иудаизм как основные элементы своей культуры. В противоположность этому крестовые походы не оставили после себя на Востоке общего средиземноморского наследия. К тому времени крестоносцы уже были носителями общего наследия европейской культуры. Они принадлежали к западной ветви вселенской церкви, были воспитаны в ее традициях, жили в мире со сходными представлениями и отношением к действительности, и их социальная стратификация основывалась на одних и тех же этических и идеологических предпосылках. Не случайно, что для мусульман аль-франж значило европеец, а христианские хронисты крестовых походов называли словом франки европейских завоевателей на Востоке.

Если крестовые походы отличаются от средиземноморской экспансии времен Античности по своей роли в распространении общеевропейской культуры, то она же связывает их с эпохой Великих географических открытий. В то время как тысячелетие разделяет образование новых греческих и римских колоний от колониальных завоеваний Европы в XI в., сохраняется преемственная связь между крестовыми походами и открытием Канарских островов[35] и других земель в Западном полушарии.

С началом крестовых походов отходит на второй план Средиземноморье как «колонизационный центр», поскольку походы вовлекают в свою орбиту Северную Европу. Но все же, несмотря на преобладание трансальпийских элементов, Средиземноморье продолжало играть важную роль в образовании новых колоний. Но не потому, что это касалось его непосредственно, а вследствие того, что колониальное наследие крестоносцев было воспринято и освоено народами Средиземного моря и стало краеугольным камнем будущих колониальных завоеваний.

С точки зрения истории колониальных предприятий необходимо особо подчеркнуть главное отличие 1-го Крестового похода от всех последующих миграций, независимо от того, назывались ли они крестовыми походами или как-то еще. Мы уже упоминали о массовом характере 1-го Крестового похода, когда десятки тысяч людей покинули свой дом и осели на новых землях на Востоке. Ни один из последующих крестовых походов и мирных переселений в промежутках между ними не был подобен первому. Не менее удивителен факт, что к первому походу, можно сказать, почти не готовились. Не было предпринято никаких предварительных попыток. Не было никакого заранее намеченного плана, и отсутствовали предприимчивые люди, которые могли бы проложить новые пути. К удивлению хронистов, поход выглядел как всеобщий исход из Европы; подобное определение здесь вполне уместно, так как массами двигала религиозная экзальтация. Это не исключает того факта, что каждый надеялся разбогатеть или просто поправить свое материальное положение. Слишком много людей не могли отказаться от того, что они уже имели для поддержания своего хотя бы сносного существования, и отправиться в неведомые земли. Следующие походы были совсем иными. Каждый знал или надеялся, что знает хоть что-то о стране будущего проживания, и мог сопоставить имевшиеся риски и возможные выгоды. Тем самым 1-й Крестовый поход по многочисленности своих участников и их мотивации и по своей неподготовленности резко отличался от других колониальных походов.

В тесной связи с тем, о чем мы только что говорили, стоит вопрос о составе участников похода. Во многом он определялся тем, что материальные факторы для большинства из них не имели большого значения. Типичный элемент всех колониальных предприятий – маргиналы, сыгравшие такую большую роль в колониальных завоеваниях, участвовали в первом походе крестоносцев в незначительном количестве. Мы уже не говорим о предприимчивых и отверженных обществом людях, которым было предназначено стать конкистадорами; мы не говорим ни об авантюристах, будь то пираты, купцы или исследователи, ни о миссионерах. Конечно, воины 1-го Крестового похода не были святыми. В войске встречались грабители, убийцы, проститутки и различные правонарушители, люди дна, бывшие в конфликте с обществом. Но из них редко выходили первопроходцы. Такие люди не имеют собственной воли, ими управляют обстоятельства. Основными же участниками 1-го Крестового похода были представители состоявшегося и стабильного общества. Аристократ, рыцарь, свободный человек, клирик и крепостной, отправившиеся на Восток, не были изгоями, но опорой существующего миропорядка. Предводители похода не были конкистадорами, искавшими только добычи, но представляли наиболее традиционную часть общества.

Большие массы народа отправились на Восток по идейным соображениям – освободить Гроб Господень из рук неверных. Родившись в лихорадочной эсхатологической атмосфере, эта целеустремленная идея не оставила место для любого заранее продуманного политического и экономического плана. В многочисленных письменных источниках не содержится ни одного упоминания о будущей судьбе освобожденного Гроба Господня. Молчание документов само по себе свидетельствует о несформулированных политических целях крестового похода. Больше ни о чем, кроме как об освобождении восточного христианского мира, не задумывались. Однако задолго до того, как эта цель была достигнута, в поведении и настроениях армии произошли большие изменения. Поход на Восток продолжался почти три года. Крестоносцам просто по-человечески не хватило бы сил выжить в течение трех лет с опорой только на религиозное рвение. Некоторые трения проявились уже в конце похода через Малую Азию во взаимоотношениях между Балдуином и Танкредом в Киликии, а позже в Эдессе. Но вслед за большой победой у Антиохии новая реальность стала очевидной. Крестовый поход грозил закончиться полным провалом. Каждый военачальник грабил сельские местности, захватывал себе деревни и города. Полгода, проведенные под Антиохией, привели к окончательному моральному банкротству первоначальных целей. Иерусалим и Гроб Господень отошли на задний план. Кое-кто удовлетворился Северной Сирией, не настаивая на Палестине. Кроме проявившегося у всех чувства алчности, возможно лишь за исключением Боэмунда, бывшего из породы государственных деятелей, вожди похода не имели ясного представления об организации государства. Их заботой были только военные трофеи и сохранение награбленного. Нет ничего более показательного в этом отношении, чем Закон о завоеваниях, который позднее стал частью законодательства королевства. Согласно этому закону, человек, который как-то обозначил тот или иной объект, захваченный им на завоеванной территории, например дом или деревню, становился его владельцем. Это означало переход от религиозного этапа похода к политическому.

Переход прошел не столь гладко. Некоторые рядовые участники похода, сохранившие верность изначальным принципам, попытались препятствовать подобной трансформации. Они угрожали сжечь захваченные города, если вожди похода не оставят немедленно Сирию и не продолжат поход на Иерусалим. Угроза принесла свои плоды, и войско двинулось в южном направлении. Но это была всего лишь временная победа. Столкновение прямо противоположных точек зрения было неизбежным, и оно проявилось незадолго до штурма Иерусалима и сразу же после его захвата. Партия в войске, условно названная «бедные», в которую входили, вероятно, крестьяне и низшее духовенство, но также и простые рыцари, воспротивилась формированию любого правительства! Нигилизм? Едва ли. Они ожидали схождения Царствия Небесного на гору Сион и утверждения сопутствующего ему нового порядка, при котором тысячелетняя мечта человечества об абсолютной справедливости будет исполнена. Неимущие станут избранными, которые первыми войдут в «Небесный Иерусалим». Две другие соревнующиеся партии, одна из которых требовала установления светского правления в королевстве, а другая – поставить в правители патриарха, не были сторонниками революционных идеологий. Обе представляли существовавший порядок, хотя и расходились во мнении, кого поставить в правители.

Вскоре был выбран Готфрид Бульонский, которому предстояло продолжить завоевания. Его избрание было решающим фактором в истории крестовых походов, а также в их идеологии. Было принято решение о создании королевства и общества в Святой земле, которые были бы подобны европейским. Однако первоначально существовавшая неясность не была окончательно устранена. Титул Готфрида «Защитник Гроба Господня» не только указывал на самоочевидную задачу, но и подтверждал первоначальные задачи. Он не только король, и новое политическое образование является не столько государством, сколько сокровищем, временно доверенным ему, пока не будет принято окончательное решение о его дальнейшей судьбе. Была признана верность прошлым идеалам, теперь выраженным в земных реалистических и понятных терминах, когда Готфрид признал себя вассалом патриарха и обещал уступить ему Иерусалим и Яффу. Обязательства Готфрида Бульонского были подтверждены согласно принятым в то время в Европе правилам. Но при этом в принесенных клятвах были заложены идеи совершенно отличные от тех, что были характерны для традиционного оммажа Европы того времени, а именно идея его освящения Богом, из чего следовала необходимость подчиняться церкви. Касательно идеологии еще не было сказано окончательного слова.

Что и произошло в конце 1100 г., спустя полтора года после захвата Иерусалима. Балдуин I, брат и наследник Готфрида Бульонского, короновался в базилике Рождества в Вифлееме. Он отказался от сомнительного титула «Защитник Гроба Господня» и назвал себя «Король Иерусалимского королевства». В столкновении между идеологией и реальностью победила последняя. Освобождение Гроба Господня означало утверждение христианского королевства в Святой земле, крестоносцы были скрепой нового общества и гражданами нового государства. Идея освобождения Гроба Господня, не подкрепленная планами на будущее, привела к созданию нового дома для всех уже приехавших и для тех, кто захочет приехать в новое христианское и европейское государство на Востоке.

Логика этого решения объяснялась реалистичным подходом к социальным институтам и обществу, хотя она нуждается в объяснении и обосновании. Легитимность завоевания должна была основываться на учете всех этнических и религиозных требований времени. Об этом в общих чертах уже говорил папа Урбан II, который оправдывал завоевательный поход тем, что христианский мир имеет законное право владеть Землей обетованной. Хороший пример этого – воображаемый диалог между патриархом Иерусалимским и жителями-мусульманами Кесарии во время осады этого города (1 101). Мусульмане сослались на то, что Библия запрещает кровопролитие и захват чужой собственности. На что патриарх отвечал: «Верно, что наш закон не разрешает грабить и убивать, и мы не хотим этого делать. Но этот город не ваш, это город Святого Петра, так есть и будет. И это ваши предки изгнали его насильно из города. И если мы, викарии Святого Петра, хотим возвратить себе его землю, то, в таком случае, мы не отбираем у вас вашу землю».

Таким образом, завоевание было вполне законным, и оно получило свое объяснение. Завоевание и образование королевства означало только одно – возвращение собственности ее законным владельцам.

Для обоснования той же самой идеи прибегли к помощи истории, чтобы можно было привить новый побег – Иерусалимское королевство – на старом дереве. Была создана древняя и почетная хронология, и новое государственное образование было не просто «Королевство Иерусалима», но «Королевство Давида». Это не было простой библейской реминисценцией, но историческим оправданием (для самих себя и других) его существования. Это было тем более удобным, что одновременно и отдавали дань средневековому horror novi (ужасу перед новым), и обращались к глубоко укорененному традиционализму Средних веков. Крестовые походы были тем самым не явлением империализма и колониализма, но, с точки зрения христиан, это был акт деколонизации!

Получивший признание законности своей власти и генеалогическое древо, правитель нового королевства Балдуин I вскоре заявил о своей политической программе, приняв титул «Король Вавилона и Египта». Вера в магическую силу слов предполагает, что достаточно произнести их, как они станут реальностью. Четыре года спустя тот же самый король «даровал» генуэзцам третью часть Каира и земельные поместья в его окрестностях.

Когда образовалось королевство крестоносцев, на руинах мусульманского владычества появились еще два христианских государства: Испания и Сицилия. Есть много общего между Иберийским полуостровом, Сицилией и государственными образованиями крестоносцев на Востоке, хотя отличия довольно значительны. Сам факт завоевания и одновременность происходящих событий еще не создают одни и те же модели. Самые большие различия наблюдаются не в сфере идеологии и мотивации. Испанский термин реконкиста соотносится с понятием восстановления или «деколонизации», с которым мы столкнулись в Святой земле. Главное отличие – в исторических обстоятельствах и в физико-географических условиях.

В то время как завоевание и колонизация Испании и Сицилии носили «континентальный» характер, колониальные захваты крестоносцев на Востоке происходили на «заморской территории». В этом было их главное отличие. То, что имело место в Испании и на Сицилии, напоминало германскую колонизацию в славянских землях и Прибалтике. Как в Испании, так и в Германии существовали центры, откуда шла колонизация и которые сохранили свое значение и в дальнейшем, уже после завершения завоевательных походов. Для экспансии, континентальной по своему характеру, было необходимо наличие общей границы с противником. Это определяло основные черты будущей власти и нового общества, которое складывалось на недавно завоеванных территориях. В приграничные опустошенные войной районы шел основной поток иммигрантов. Туда, где местное население было уничтожено в результате военных действий, приходили новые поселенцы и распахивали запустевшие земли. В тех областях, где сохранилось коренное население, социальные связи в обществе ослабевали или разрушались настолько, что создавались предпосылки для ассимиляции коренного населения. В этом было отличие Святой земли от Сицилии и Испании. В то время как крестоносцы раздвигали границы своих владений, они не переселялись на сопредельные земли, как это происходило на Иберийском полуострове. Это был основополагающий фактор при формировании государства крестоносцев и его общества. Возможно, в век иных технологий, сокращавших расстояния и увеличивающих объем перевозимых грузов, это могло привести к совсем иным результатам. Но на пороге XI столетия физико-географические условия становились непреодолимым препятствием и определяли темп и ритм эволюции.

Время, в течение которого совершалось завоевание, было не менее важным фактором. Для того чтобы добиться успеха, крестоносцы должны были быстро перемещаться, наносить неожиданные удары и создавать новые базы. В противном случае их несущие потери войска, в отсутствие возможности пополнять их подкреплениями из тыла, рассеялись бы и исчезли без следа. Для проникновения на вражескую территорию и ее завоевания в дополнение к уже имевшимся опорным пунктам создавались новые рубежи и плацдармы. Подобная тактика ведения боевых действий требовала сосредоточения перед наступлением всех имевшихся сил. Действительно, войска 1-го Крестового похода превосходили по численности любую из армий крестоносцев, которые они собирали для своих походов впоследствии. В то время как завоевание Испании и Прибалтики шло на протяжении многих поколений, экспедиция крестоносцев была лишь кратким моментом в истории. Окончательно границы королевства сложились за десять с небольшим лет. Таким образом, в отличие от Испании, сам процесс завоевания не оказал решающего влияния на формирование будущего общества. Характер создаваемого государства определился сразу же после завоевания. Выбор был между созданием укрепленных центров, в основном морских портов, своего рода анклавов на чужой территории, через которые можно было бы вести торговлю и распределять товары, производимые в своей стране, или государств-колоний, заселенных и управляемых иммигрантами. Сомнений в выборе не было. Государства создавались крестоносцами не из коммерческих соображений, а идея организации торговых факторий не имела смысла в рамках их идеологических установок. Уже заранее было предрешено, что будущие колонии крестоносцев не подпадут под категорию финикийских и карфагенских поселений и не будут напоминать португальские, французские и английские колонии в Индии и на Дальнем Востоке. Однако они стали предтечами английских и испанских колоний в Западном полушарии.

На протяжении всей истории процессу колонизации, будь то торгового или поселенческого типа, способствовала деятельность колонизационных центров. Государство, город или компания привлекали финансовые ресурсы и рабочую силу и предоставляли практические необходимые сведения, от которых зависел успех колониального предприятия. Не всегда оно начиналось с предоставления привилегий и дарования властных полномочий. В случае компании ее привилегированное положение гарантировалось верховной властью, а самой компании только делегировались права на предоставление льгот третьему лицу. Как бы то ни было, государственная власть рано или поздно проникала вслед за успешной компанией на вновь завоеванную или колонизуемую территорию и заявляла о своем верховенстве и праве на часть доходов. Зависимость, которая де-юре присутствовала всегда, становилась окончательно узаконенной. Формы вмешательства различны, но тенденция общая для всех. При континентальной колонизации прямые связи обеспечивают возможность более жесткого контроля над вновь приобретенной территорией, в отличие от заморской колонизации. В первом случае власть государства, осеняющая мирное или военное предприятие, находится всего лишь в одном шаге за спиной колонистов и завоевателей. Независимость или первоначально дарованная частичная автономия со временем ограничивается, и механизм контроля, которым обладает колонизационный центр, постепенно интегрирует колонию в политическую структуру центра. Подобное происходило в различных королевствах Иберийского полуострова (Португалии, Кастилии и Арагоне), в Московии[36], а также в Пруссии под властью тевтонских рыцарей. При колонизации заморских территорий сложилась иная обстановка, поскольку полная интеграция была в принципе невозможна. В данном случае мы имеем дело с зависимым статусом, который становится источником напряжения и соперничества между центром и колонией, и рано или поздно колонисты разрывают существующие связи. До тех пор пока существуют связи зависимости, колония может рассчитывать на защиту со стороны центра, пока она приносит доход своему бывшему отечеству. Позднее, когда колонии становятся пешками в международной политике, колониальная стратегия и международный престиж бывают не менее значимыми, чем доходы от совместных торговых сделок между колониями и колониальными державами.

Если принять во внимание все эти соображения, то крестовые походы, как разновидность колониальных захватов, приобретают уникальное и особое значение. Уникальность заключается в том, что не существовало никакого колонизационного центра или страны с экономическими и политическими требованиями к территориям, которые предстояло завоевать. Панхристианская идеология и участие в походах всей Европы, которая рассматривала себя прежде всего как христианскую общность, с самого начала исключала любые политические и экономические претензии на новое королевство. Теоретически могло бы выступить с подобными притязаниями папство, но более чем сомнительно, чтобы требование патриарха Даимберта, обращенное к Готфриду Бульонскому, о принесении оммажа было инициативой верховного понтифика. Таким образом, общехристианская идеология, которая была господствующей уже в первом походе, определила будущие судьбы завоеванных земель как независимых политических единиц, не имеющих никаких связей с колонизационными центрами. Короли Франции и Англии, императоры Германии, князья и герцоги Баварии и других германских земель и короли Венгрии никогда не рассматривали свои походы как «национальное» предприятие. Хотя согласно средневековым представлениям любой поход, возглавляемый королем, имел «государственное» значение. Деньги, которые посылались в королевство, были частью общеевропейской политики по сохранению присутствия крестоносцев в Святой земле. Европейские правители принимали участие в крестовых походах, боролись за королевство и поддерживали его в полном убеждении, что оно воюет за христианскую веру.

Однако существовали три исключения из общего правила, два из которых были особо значимы, поскольку они представляли различные подходы и различные концепции. Во время 3-го Крестового похода между французским королем Филиппом II Августом и английским королем Ричардом Львиное Сердце было заключено соглашение по разделу будущих завоеванных территорий. В то же самое время оба правителя обещали передать генуэзцам часть земель, которые предстояло завоевать, если прежде они не принадлежали королевству. На деле все земли были переданы иерусалимскому королю, но оба европейских правителя претендовали на этот титул.

Ситуация изменилась в 1225 г., когда Фридрих II Гогенштауфен женился на Изабелле, наследнице Латинского королевства и дочери Жана де Бриена. К своему длинному списку титулов император добавил еще один – короля Иерусалима. Этот личный союз мог бы иметь международный характер, если бы тому не помешали политические обстоятельства. Когда это случилось, Фридрих II так никогда больше и не посетил свое восточное королевство, и после его длительного отсутствия местная знать выдвинула своих правителей – Лузиньянов Кипра. Но даже во время краткого присутствия на троне Гогенштауфена проявились некие черты, которые полностью раскроются только в будущем колониального образования. Крестовый поход Фридриха II (1228–1229) ускорил неизбежное столкновение короля с местной знатью.

В последующей Войне ломбардцев император попытался действовать в соответствии с принципами имперского права, но местные феодалы сразу же воспрепятствовали подобной его политике и высокомерно заявили, что они подчиняются только своим собственным законам и обычаям. Этот короткий эпизод открытой конфронтации между крестоносцами и иноземным правителем привел к тому, что были предприняты попытки ввести на завоеванных территориях обычаи «родной земли». Но было слишком поздно, прежняя родина никогда не была колонизационным центром и не могла регулировать жизнь своего доминиона.

Только уже в последние годы существования королевства была предпринята еще одна попытка, которая могла бы открыть новую главу в колониальной истории, а именно – создание нового типа связей между государственными образованиями латинян и Западом. Автором инициативы был генуэзец Бенедетто Заккария, один из замечательнейших деятелей XIII столетия. В 1287 г., когда графство Триполи подняло мятеж против своего правителя, посланник Генуи Бенедетто Заккария предложил графству заключить соглашение, согласно которому оно становилось бы частью республики Генуя. В таком случае генуэзцы, ранее пользовавшиеся правами автономии в своих кварталах в приморских городах королевства, получали бы власть над всем графством. Это означало создание государства под управлением подесты, бывшего своего рода верховным комиссаром или губернатором, которого направляла бы на Восток республика. Но идея так и не была реализована на практике, и с захватом Триполи мусульманами к этому вопросу больше не возвращались.

За небольшими исключениями, государственные образования крестоносцев представляют собой особый случай в колониальной истории. С самого момента своего основания и до падения они существовали как абсолютно независимые государства. Их зависимость от папства была, скорее, морального порядка и никогда не формулировалась в политических терминах, хотя экономически они от него зависели. Несмотря на то что идея территориальной экспансии не была чужда римской курии, подобные устремления, если они вообще имели место, не переходили в конкретные дела, по крайней мере в том, что касалось королевства крестоносцев. Конечно, папство может рассматриваться как «колонизационный центр» sui generis (своего рода). Оно формулировало и вырабатывало идеологию крестоносцев, было их spiritus movens (движущим духом), фокусом мобилизации и пропаганды и, очень часто, даже казначеем крестовых походов и государств. Прежде всего, папство представляло общехристианскую идею. Несмотря на все это, оно никогда не имело суверенного статуса в латинских государственных образованиях Леванта.

Их политическая независимость – замечательный факт в истории колониальных завоеваний. Это серьезный урок. Быть независимым – значит быть предоставленным самому себе. На начальном этапе формирования колонии поддержка со стороны родной страны особенно важна для ее становления; позднее она может иметь первостепенное значение для выживания колонии, если ей угрожают соперники или враждебные державы. Причина слабости Латинского королевства была в том, что, будучи независимым, ему пришлось полагаться только на свои силы. Право на европейскую поддержку королевство обосновывало тем непреложным фактом, что оно было эманацией общехристианской идеи, которая должна была являть свою силу и жизненность. Так, в отсутствие прямых политических связей, потенциальная поддержка государственных образований крестоносцев зависела от факторов, находившихся вне сферы их влияния. Решающее слово было за интеллектуальной эволюцией Европы.

Между королевством и христианским миром существовали связи материальные и идеологические, первые зависели в большой мере от вторых. Не только финансовая поддержка Европы зависела от жизненности общехристианских чувств, но и благосостояние, миграция и создание поселений в Святой земле были напрямую связаны с этим. До тех пор, пока Европа и христианский мир ощущали необходимость в королевстве, они могли апеллировать к массам, призывая их отправиться на Восток.

Но после 3-го Крестового похода и провала 4-го[37] речь об организации новых походов уже не шла, за исключением похода Людовика IX Святого. Трубадур Рутбёф кратко подытожил ситуацию: «Увы, Антиохия, увы, Святая земля! Повсюду слышатся горькие сетования. Нет больше среди вас Готфрида, огонь любви угас в сердцах христиан. И нет дела до Божьей войны ни старикам, ни юношам».

В задачи нашего исследования не входит рассмотрение различных факторов, которые привели к постепенному угасанию идеи крестовых походов. Здесь только важно подчеркнуть, что следствием этого процесса было окончание эпохи военных походов и прекращение миграции мирных граждан. Одно только папство оставалось самым последовательным помощником и союзником королевства. Официальным представителем общехристианской идеологии, помимо Ватикана, была Священная Римская империя. Перед лицом поднимающихся феодальных монархий империя отказалась от своих заявлений и роли международного арбитра. Папство к середине XIII в. было серьезно ослаблено и в годы понтификата Иннокентия III едва ли могло оказывать серьезную поддержку крестоносцам. Королевство уже потеряло свою мощь к тому времени, когда крестоносцам пришлось противостоять мамлюкам, объединителям исламского мира. Умаление силы папства означало исчезновение единственного фактора поддержки на Западе, на который крестоносцы могли рассчитывать. Таким образом, политическая независимость в долгой истории колониальных предприятий не всегда была спасительным средством на все случаи жизни.

Колонизация колонистов – итальянский эксперимент

Вслед за завоеванием Святой земли первое поколение иммигрантов и колонизаторов заложило основы нового общества, которое развивалось впоследствии по европейским образцам. Более поздние волны иммиграции были без особых сложностей интегрированы в рамках существовавших общественных отношений. Однако успех в сфере социальной организации не сопровождался столь же быстрой адаптацией к государственным учреждениям страны. Этот процесс так и не завершился. Даже такие учреждения, как духовно-рыцарские ордена, игравшие значительную роль в королевстве, формально не входили в него. Они были частью колонии, не имея официального положения и не признавая суверенитета королевства (хотя и не подрывали его). Никаких феодальных связей между иерусалимским монархом и орденами не существовало. Они не были подданными королевства в принятом смысле этого слова. Ситуация продолжала оставаться неопределенной, в то время как в Антиохии и Триполи они были почти независимыми государственными образованиями. Положение с итальянскими коммунами было другим, их положение определяли договоры, заключенные между их европейскими городами-метрополиями и властями королевства (сначала с королем, а затем с феодалами).

Внедрение итальянских коммун на латинский Восток можно описывать как параллельный колонизации процесс. В своем роде это была колонизация учреждений крестоносцев. Ее целью не было ни завоевание мусульманской территории, ни главенство над местным населением и его экономическая эксплуатация. Когда подобное случалось, эти явления были чисто вторичными, результатом пожалований, которые получали коммуны в своих национальных городских кварталах, и пользования земельными поместьями. Основной целью итальянских коммун после первых завоеваний было использовать территорию крестоносцев в качестве политической и экономической базы. Королевство крестоносцев правило и эксплуатировало богатства страны, в то время как итальянцы преследовали свои собственные нефеодальные цели. Их земельные поместья и система баналитета делали их в некоторой степени независимыми, хотя вряд ли они имели автаркию. Но это были вторичные соображения. Важнейшее значение имели структура управления королевством и их торговые привилегии на всей его территории и, возможно, в сопредельных странах.

Итальянцы использовали королевство как базу для своих торговых операций, как рынок сбыта для своих товаров и рынок сырьевой и конечной продукции, которая была предназначена на экспорт во все те страны, где хорошие дороги, попутные ветры и отношения спрос-предложение обещали большие доходы. Особенностью крестовых походов, если рассматривать их как колониальное движение, было их бытование на двух уровнях – каждый со своими целями, методами и достижениями.

Несмотря на то что в колониальных предприятиях большой тройки – Венеции, Генуи и Пизы – было много общего, во многих аспектах они занимали разные позиции, особенно на начальной стадии завоеваний. Провансальские и каталонские коммуны, которые тоже утвердились в Святой земле, добавили разнообразия национальным городским кварталам.

Вряд ли можно как-то объяснить, почему итальянцы приняли участие в крестовых походах. Но очевидно, что решающая причина была совершенно иной, чем у остальных их участников. Вполне естественно, что купеческое сообщество руководствовалось больше материальными соображениями. Это следует из того факта, что ни в одном из письменных источников тройки городов – Венеции, Генуи и Пизы – нет ни намека на мессианские ожидания, упоминание о которых вполне обычно для указов и распоряжений других стран, расположенных по другую сторону Альп. Это не служит доказательством отсутствия веры, но, скорее, свидетельствует об отсутствии религиозной экзальтации, которая порождала эсхатологические мечтания. Конечно, необходимо учесть репрезентативный характер нашей выборки письменных свидетельств. Если судить по описаниям генуэзского хрониста по имени Каффаро де Каскифелеоне, в среде крестоносного движения существовало хрупкое равновесие между религиозным воодушевлением и алчными устремлениями. Возможно, замечательно ощущать, что, пока ты стремишься достичь реальных земных целей, тебе открыт небесный кредит. Другой современник 1-го Крестового похода, Альберт Ахенский, писал, что все эти пизанцы, венецианцы, генуэзцы и купцы Амальфи были людьми, «у которых вошло в привычку воевать и грабить, особенно это касается моряков».

Для того чтобы понять историческое значение итальянского опыта колониальных походов, нам необходимо проанализировать его наиболее характерные черты. Мы намерены рассмотреть это явление в трех аспектах: организация первых экспедиций; положение колоний в отношении к их городам-метрополиям; создание системы административного управления колоний и их контроля со стороны их метрополий.

Первый вопрос касается организации самых первых экспедиций. Поскольку это были морские предприятия, их система финансирования в корне отличалась от финансирования крестового похода. Знатный крестоносец по ту сторону Альп закупал столько провизии и пытался скопить такую сумму денег, насколько это было в его силах. Часто он закладывал свое поместье и присоединялся к войску. Когда запасы провизии и денежные средства иссякали, такого знатного воина обычно продолжал материально поддерживать какой-либо большой военачальник похода. В таком положении оказался даже Танкред. Должно быть, это было уделом простого рыцаря. В приморских городах основной задачей было выделить необходимую сумму денег для постройки и снаряжения кораблей. Требовались значительные вложения капитала в чрезвычайно рискованное предприятие. Менее чем за 10 лет корабли были построены и спущены на воду. Появились сильные флоты.

В вопросах финансирования проявились первые различия между итальянскими городами. В то время как в дальнейшем все итальянские города содержали флоты за счет доходов от пиратства и грабительских набегов на Востоке, на первом этапе каждый город, будь то Венеция, Пиза или Генуя, действовал по-своему. Флот Генуи, содействовавший захвату Антиохии и Иерусалима, был построен усилиями отдельных предпринимателей без участия городских властей. В Пизе и Венеции в деле строительства с самого начала участвовали власти города.

Каффаро называет фамилии десяти знатных людей, которые были создателями первого генуэзского флота. Они снарядили 12 галер и один транспорт и выделили средства на содержание 3–4 тысяч воинов и матросов. Мы не знаем, платили им или нет за их службу; возможно, что они (хотя и не были профессиональными моряками) содержали себя за свой собственный счет. Тем не менее снаряжение такого флота не требовало больших финансовых затрат. Те, кто был организаторами экспедиций, были по необходимости и их финансистами. Они инвестировали свои деньги и, возможно, средства тех людей, кто не был непосредственным участником экспедиции. Многие, известные по имени, были членами знатных семейств или занимали доходные посты «адвокатов» церкви. Накопленные доходы от земельной собственности могли быть еще ранее вложены в торговлю и иной бизнес, и это обязательно касалось вложений в судостроение. Несмотря на то что нет ничего невозможного в том, что первые 12 кораблей, предназначенные для отправки на Восток, были построены между 1096-м, когда призыв Урбана II был услышан в городе, и 1097 г., когда корабли отплыли, это выглядит маловероятным. Более правдоподобным выглядит предположение, что по крайней мере часть судов была построена ранее, а теперь подготовлена для экспедиции. В 1097 г. мы вновь слышим о двух генуэзских галерах братьев Эмбриако (будущих правителей Джубайля), отправившихся на Восток. В 1100 г. вслед за ними отплыли 24 галеры и 4 транспорта с 8 тысячами людей на борту Гульельмо Эмбриако. В 1101 г. – 8 галер, 8 голаби и 1 транспорт. Даже если предположить, что некоторые из этих боевых кораблей и судов использовались повторно (некоторые были разобраны в Святой земле, например галеры братьев Эмбриако, которые приобрели новую галеру для обратного путешествия), все же это говорит о лихорадочном строительстве судов и беспрецедентных инвестициях в судостроение. Частично оно финансировалось за счет быстрого оборота средств первоначальных инвестиций, но также и привлечения средств купеческого класса Генуи. Судя по характеру более поздней торговли Генуи с крестоносцами на Востоке, можно заключить, что вложения были не столь многочисленными, но очень большими. Капиталисты этой эпохи инвестировали огромные суммы и ожидали высокой отдачи. Едва ли были какие-то вложения моряков, но они ожидали получить свою долю от пиратства и военных трофеев в походах.

С организационной точки зрения мы можем рассматривать эти генуэзские предприятия как прототипы торговых компаний. Их финансировали собственные члены, которые рекрутировали своих собственных людей и матросов и ожидали прибыли от своих инвестиций. По описаниям Генуэзской экспедиции 1101 г., участники которой вместе с Балдуином I участвовали в захвате Кесарии, нам известны детали раздела военных трофеев. После взятия города 10 % (десятина) получила церковь, 5 % отложены на корабли (предназначались для судовладельцев). Участники получили вознаграждение согласно своему рангу и общественному положению; и наконец, каждый участник получил 48 су Пуату и 2 фунта перца. После раздела трофеев, который можно назвать выплатой дивидендов от инвестиций, первоначальная кампания 1101 г. была распущена. Новое предприятие, согласно условиям коммерческих договоров того времени, требовало создания новой компании. Но нас нисколько не удивит, если мы обнаружим в новом договоре фамилии тех же самых людей и семейств, которые постоянно финансировали и возглавляли генуэзские экспедиции. После завоевания Святой земли это привело де-факто к установлению в Леванте при крестоносцах торговой монополии ряда благородных семейств Генуи, так называемых «консульских» семейств. В своем родном городе они занимали ключевые позиции консулов и представляли торговую аристократию города.

Пиза и Венеция избрали другой путь. Возглавивший Пизанскую экспедицию (лето 1099 г.) Даимберт был больше чем епископом. Даимберт был самым важным человеком в Пизе не только из-за своего священного сана, но и благодаря его положению во вновь организованной республике. Четырнадцатью годами ранее, в 1085 г., Даимберт был посредником в улаживании гражданской распри, приведшей к войне. С одной стороны, на власть притязало благородное семейство маркиза Тосканы (чья власть близилась к закату), а с другой – представитель маркиза в городе, имевший титул виконта, который перешел на сторону народной партии. В итоге принятая благодаря посредничеству Даимберта Мирная хартия превратила Пизу в независимую коммуну. Два года спустя (1087) появились первые консулы коммуны. В то время Даимберт был rector et doctor (командующий) пизанского флота из 120 кораблей и судов, который держал курс на Восток. В отличие от генуэзского флота сама коммуна спонсировала флот Пизы. Это не значит, что коммуна финансировала всю экспедицию. 120 кораблей и судов принадлежали зажиточным купцам, постройка только некоторых из них была, возможно, оплачена городом или епархией. Но флот назывался пизанским.

То же самое, можно сказать, происходило и в Венеции. Финансовая поддержка была более чем формальной, потому что ко времени 1-го Крестового похода Венеция уже была городом с древней историей, и ее торговые связи с Востоком, особенно с Византией, уже насчитывали несколько столетий. Венецианский флот подошел к берегам Святой земли, когда 1-й Крестовый поход был близок к завершению и крестоносцы уже укоренились в Антиохии и Иерусалиме. Мы можем проследить, как происходила первая Венецианская экспедиция, которая началась летом 1099 г. Она достигла Святой земли в 1100 г. и захватила незначительный порт Хайфа. Венецианский монах с острова Лидо, написавший историю экспедиции около 1 1 16 г., основной упор сделал на эпизод перенесения мощей святителя Николая из Мир Ликийских в Венецию, которое было одним из «благочестивых грабежей» того времени. Есть нечто в его описаниях от духа заметок Каффаро, касавшихся Генуи. Ничто не может лучше проиллюстрировать событие, чем прямое цитирование его сочинения: «Три года спустя после начала Крестового похода (повествует монах из Лидо) венецианцы, по причине местонахождения своего города, пользовались кораблями там, где другие использовали лошадей. Эта нация, имевшая больший опыт, чем какая-либо иная, в ведении боевых действий на море и привыкшая к победам, со всем тщанием, несмотря на большие расходы, подготовила огромное число кораблей для обслуживания «Божьего пути» [Крестового похода], снабдив их достаточным количеством людей и военных припасов. И поскольку не было окончательно решено, кто возглавит флот и будет командовать армией, все единодушно обратились к клиру церкви Святого Марка, и ее священники вместе со всем народом просили Генриха, епископа Кастильского, быть rector et preceptor (правителем), а Джованни, сына дожа Микьеле, возглавить армию и флот. Итак, епископ Генрих хотя и неохотно, но был вынужден подчиниться патриарху и приказу дожа и внять молитвам духовенства и простого народа».

Первую экспедицию Венеции на Восток спонсировало государство. Епископ Генрих Контарини, сын дожа Доменико I Контарини, принадлежал к правящей родовой аристократии города и, подобно Даимберту, возглавил экспедицию. Непосредственное командование флотом и армией было в руках Джованни Микьеле, сына правившего дожа Витале Микьеле. Сама экспедиция была организована дожем. Победа над пизанским флотом у Родоса (осень 1099 г.) позволила венецианцам осознать опасность со стороны Пизы и Генуи, недавних пришельцев в Восточном Средиземноморье. Поведение венецианцев отличало причудливое сочетание благочестия и алчности, о чем свидетельствуют условия, выдвинутые для освобождения захваченных в плен пизанцев: «Никогда впредь не войдут они в пределы Византии ради торговых целей, никогда не будут сражаться с христианами; и только в тех случаях, когда их призовет долг защищать Гроб Господень, им будет позволено пройти через наши воды». Предприятие завершилось, и, по словам монаха из Лидо, его участники были увенчаны двумя пальмовыми ветвями, знаменующими паломничество и победу.

Привилегии и обязательства итальянских коммун были не менее важны для будущего колониализма, чем первоначальная организация экспедиции. Кроме их материальных привилегий нас интересует, каким образом формировался их статус, то есть особый тип отношений, которые сыграют важную роль в истории итальянской колонизации. Привилегии не были дарованы непосредственно принимавшим участие в завоевании итальянцам (даже генуэзцам), но всей коммуне и их потомкам. Такие привилегии были обычны для церковных институтов (таких как монастыри) и этнических групп (например, евреев), но для христиан-мирян это было делом новым. Этот факт сам по себе означает появление нового элемента в юридической системе эпохи. Они были, естественно, скопированы с феодальных моделей, но признавали негласно принцип коллективного вассалитета. Но коммуны никогда не были вассалами королевства. Методом проб и ошибок новая форма выражения общественных интересов обретала свою форму.

Если привилегии предполагалось сохранить и в будущем, их не могли отменить при роспуске компаний, организовавших экспедицию. Это было особенно важно для Генуи, чьи экспедиции не финансировались государством. Решение вопроса заключалось в предоставлении нового вида пожалования, такого, как то, что в 1 188 г. получила пизанская корпорация Societas Vermiliorum (Общество красных) вслед за успешной обороной Тира. Конрад Монферратский даровал им и их наследникам собственность в Акре и Тире. Грамота гласила, что, если члены корпорации решат разделить между собой дарованную всей корпорации собственность, привилегии будут сохраняться до тех пор, пока существует их ассоциация. Более того, акт дарения останется в силе даже после роспуска их ассоциации, и каждый ее член будет свободно владеть своей долей. Мы не знаем, даровались ли раньше такие привилегии, хотя это было теоретически возможно. Что действительно превалировало, так это дух корпоративизма. Так, самые первые привилегии были дарованы генуэзцам в 1098 г. Боэмундом, причем «всем гражданам Генуи в городе Антиохия», а в тексте клятвы генуэзцев князю Антиохии о них говорится как о «добрых гражданах Генуи»; и далее следует продолжение: «Ко всем гражданам Генуи, тем, чьи имена были упомянуты и всем оставшимся, которые окажутся в Антиохии или в таком месте (то есть в пределах владений Боэмунда), где они смогут принести клятву». Взаимные отношения генуэзцев и князя затрагивали каждого генуэзца, который в будущем мог поселиться в его владениях. В 1104 г. Балдуин I даровал привилегию «генуэзской церкви Святого Лаврентия», и с этого времени кафедральный собор Сан-Лоренцо играл важную роль в истории генуэзских учреждений на Востоке.

В то время как значение пизанских и венецианских кафедральных соборов самоочевидно благодаря той роли, что играли их прелаты в первых экспедициях, вопрос Генуи требует пояснения. Генуэзские купцы из благородных семейств, участники первых экспедиций, стремились получить титул, что гарантировало получение новых привилегий. Индивидуальный предприниматель сразу же исключался. Это должна была быть коллективная привилегия, и кафедральный собор вполне мог ее получить. Акт дарения церковному институту имел некоторые явные преимущества. Выполнение обещанного гарантировали поддержка иерархии и ее право цензуры. Надо также иметь в виду, что первые генуэзские экспедиции почти совпали по времени с началом революции, приведшей к образованию коммун. По всей видимости, она не обошлась без участия епископа города. На том этапе своего становления, когда коммуна еще была новым институтом, было вполне естественным основным получателем привилегий сделать церковь.

Коллективный характер привилегии привел к тому, что предводители крестовых походов столкнулись с проблемой, с которой ранее не сталкивались. А именно: было необходимо определить права и обязанности договаривавшихся сторон. В генуэзских документах соглашение названо securitas (гарантия, обеспечение), в пизанских – convenientia et pactum (договор и пакт). Вместо принесения присяги в верности или оммажа обе стороны давали общую клятву: не покушаться на чужую жизнь, не брать никого в плен, не захватывать собственность. В 1156 г. Балдуин IV и пизанцы обещали воздерживаться от насилия в отношениях друг с другом. Со временем в клятву были внесены изменения, и она стала более рыцарской по духу, по крайней мере в том, что касалось положительных обязательств. Так, в 1169 г. генуэзцы принесли клятву Боэмунду Антиохийскому: «Они будут помогать мне и хранить мою честь и преумножать ее; они будут всеми силами защищать моих людей и их собственность и все то, что принадлежит мне. Они будут защищать мою собственность от всех посягающих на нее». Все же некую первоначальную шероховатость стиля можно обнаружить (объясняется трудным временем) в тексте клятвы, данной уже в 1193 г. Генриху, графу Шампани и правителю королевства. Он обратился к консулам и уроженцам Пизы с требованием принести ему клятву в том, что «до тех пор, пока они остаются на моей земле и под моей властью, они будут охранять мою жизнь и мою честь и всю мою землю от всех людей».

Особенность первых соглашений проявляется в том, как они попытались установить особые правила обсуждения спорных случаев между коммунами и монархом. Естественно, было невозможно опираться на существовавшие феодальные правила, требовались более точные формулировки. Так, Балдуин I (в 1104 г.) обязался рассматривать жалобы генуэзцев за 30 дней со дня их подачи; Бертран, граф Триполи (в 1109 г.) обещал то же самое, оговорив возможную задержку при рассмотрении дела в 15 дней. Хотя не упоминается, как проходило судебное производство, вряд ли прибегали к обычной процедуре. Скорее разбирательство напоминало арбитраж, чем суд. Позднее власти крестоносцев постарались выработать определенные юридические нормы (formulae) для этих дел. Так, привилегия, данная Боэмундом генуэзцам Антиохии (в 1169 г.), предоставляла возможность пересмотра жалобы спустя 40 дней после ее подачи (обычная отсрочка в феодальном судопроизводстве). В случае impedimentum (неявки в суд по уважительным причинам) разрешалось предоставление еще одной отсрочки в 15 дней, и уже после этого судебное заседание могло продолжиться.

Новизна ситуации, заключавшейся в том, что с одной стороны появилась коллективная привилегия, а с другой шло становление королевства, объясняет характер заключаемых соглашений. Они – часть нового колониального опыта. Договаривающиеся стороны встречаются впервые и только начинают знакомиться друг с другом. Никто не знает о величине доходов любой из сторон и о возможных взаимных требованиях. Все основные привилегии были дарованы коммунам в первой четверти XII в., то есть совпадают со временем первоначальной экспансии и создания учреждений. Тем самым мы оказываемся в новой ситуации, и теперь самое главное установить, в каких отношениях были коммуны с королевской властью, даровавшей им привилегии, и со своими городами-метрополиями.

В чем заключался интерес метрополий к своим колониям? Ожидали они быстрых прибылей или каких-либо выгод от самого факта владения этими территориями? Коммуны имели свои штаб-квартиры в основных приморских городах королевства. У них была в них своя собственность, и они получали доход из разных источников. Документы не уточняют, шла ли часть этих прибылей в их родные города. Члены коммун, которые жили в своих кварталах, платили символический налог за проживание, так как все, чем они владели, находилось в собственности коммун. Некоторые незанятые дома предназначались для особых целей. Их арендовали для временного проживания приезжих купцов. Такие учреждения общего пользования, как печи, скотобойни, бани, перешли в ведение коммун. Кроме того, был еще доход от земельных поместий, от оформления различных юридических документов жителей квартала.

Все эти доходы были довольно значительными. Часть доходов шла на содержание местной администрации, но не только на выплату жалованья чиновникам; оплачивали также расходы приходских церквей. Деньги часто были нужны для того, чтобы добиться расположения со стороны местных властей. Часто деньги требовались для оплаты внешних расходов. Например, Большой совет (Maggiore Consiglo) Венеции приказал своим представителям в Святой земле посылать деньги своим чиновникам в Малую Армению. В XIII в., когда братоубийственная вражда коммун потребовала строительства стен вокруг своих кварталов, приобретения дорогого военного снаряжения и вербовки солдат для защиты, потребовалось еще больше денег, чем было получено от сбора доходов. Перед лицом довольно больших местных расходов сомнительно, чтобы значительные суммы отсылались в метрополию.

По-видимому, можно предположить, что основной целью метрополии было не получить доход со своих колоний, но использовать те возможности, что открывались с их помощью в торговле и банковском деле. Основной доход метрополии давало местное купеческое сословие, чьи дела процветали благодаря, inter alia (среди всего прочего), существованию колоний.

Отношения между метрополией и колониями, несмотря на различные стартовые позиции, развивались повсюду по схожему сценарию. Как правило, это означало создание государственного наблюдательного органа, что было в истории колониализма событием с далекоидущими последствиями. Итальянские колонии в королевстве «принадлежали» городу-метрополии. Но сам факт «принадлежности» имел различные степени и значения. Так, город Джубайль, который принадлежал Генуе, пока она не утратила над ним контроль в середине XII в., уже был готов стать в некоем роде «Заморской Генуей». В свою очередь, третий из городов, венецианский Тир, не только получил «автономию», но добился столь высокого положения в королевстве, что венецианцы могли считать свой квартал Тира частью Венеции. Ничего подобного нельзя утверждать в отношении национальных кварталов Генуи и Пизы. Не будет преувеличением утверждение, что со временем общее направления развития могло бы способствовать возвышению итальянских колоний и они превратились бы из автономных анклавов в отдельные самостоятельные территории своих метрополий.

Мы не знаем, как города-метрополии распоряжались доходами своих соотечественников за рубежом. Такие вопросы могли не беспокоить Пизу и Венецию, потому что их экспедиции с самого начала спонсировались государством. В совсем ином положении была Генуя. Однако нет никакой причины утверждать, что вмешательство метрополии встречало противодействие со стороны властей крестоносцев и итальянских колонистов. Первые были, естественно, заинтересованы в установлении прямых связей с итальянскими городами-метрополиями, источником потенциальной поддержки, а вторые могли только выиграть, прибегая к защите со стороны своих городов.

Для того чтобы обеспечить развитие своих колоний, метрополия взяла под свой контроль местную администрацию. Первая половина XII столетия была временем преобразований, которым были присущи две тенденции: использование хорошо известных форм феодального администрирования, как наделение фьефом, и введение бюрократических методов управления в органах администрации заморских территорий. Лидером в проведении новой политики стали предприимчивые генуэзцы.

Первые чиновники, назначенные Генуей для защиты своей собственности и привилегий, были простыми «смотрителями», одним из первых среди них был приходской священник генуэзской церкви Сан-Лоренцо. То, что последовало за этим, было попыткой использовать феодальные методы работы администрации. Одним из первых приобретений генуэзцев в государствах крестоносцев был библейский город Гевал (Библ), названный крестоносцами Джубайль. Первоначально им была дарована треть города, но к 1109 г. генуэзцам передан во владение весь город. Это был первый и единственный случай, когда владельцем целого города крестоносцев стал собственник, не относящийся к феодалам. Генуя передала город во владение семейства Эмбриако, которое тем самым стало вассалом коммуны, а также графа Триполи. По закону граф Триполи был сюзереном братьев Эмбриако, но в то же время они, будучи правителями Джубайля, были вассалами коммуны. Братья тем самым должны были принести двойную присягу двум различным сюзеренам за один и тот же фьеф. Джубайлем и другой собственностью в Палестине и Сирии генуэзцы владели на выгодных условиях. В 1154 г., год спустя после поражения Генуи в Западном Средиземноморье, коммуна передала в аренду семейству Эмбриако все свои владения в Антиохии на 28 лет за 80 генуэзских фунтов; владения в Джубайле и Лаодикее (ныне Латакия) в Триполи – за 270 безантов и паллий, стоимостью 10 безантов, для алтаря церкви Сан-Лоренцо; владения в Акре за 50 генуэзских фунтов (за следующие четыре года 100 фунтов). Инвеститура в Джубайле была официальной. Гульельмо Эмбриако «в присутствии всего собрания получил от коммуны Генуи шелковое знамя в знак передачи ему вышеперечисленных мест вплоть до конца означенного срока». Генуэзцы передавали фьеф на ограниченное время и требовали возобновления инвеституры по окончании срока владения. Гульельмо Эмбриако обещал, что «он явится в распоряжение консулов, когда срок владения указанными местами закончится». Видимо, оговоренные выплаты продолжались до 1168 г., но к 1179 г., нарушив клятву, Эмбриако перестали платить; и в 1186 г. папа Урбан III пригрозил им отлучением от церкви и конфискацией фьефа, но все было напрасно. Джубайль был потерян для Генуи и стал семейным фьефом Эмбриако, которые были обязаны за это служить графу Триполи. Все же некоторые связи с Генуей сохранялись вплоть до XIII в., возможно, из-за того, что в городе проживали генуэзские колонисты, но официальные отношения так и не были возобновлены. Освобождение семейства Эмбриако от феодальной зависимости от своего родного города не сказалось на положении других генуэзских владений. Во время 3-го Крестового похода, когда Генуя оказала серьезную поддержку крестоносцам при обороне Тира и транспортировке их армий (за большое вознаграждение), коммуна восстановила свои привилегии и владения вне Джубайля.

Попытка сохранить колониальные привилегии и владения, прибегнув к помощи феодальных институтов управления, закончилась катастрофой. Урок был выучен, и подобную попытку в королевстве крестоносцев уже не повторяли. Пиза, по-видимому, не пыталась поступать подобным образом, в то время как Венеция использовала эту систему частично и в разумной мере. Когда согласно Pactum Warmundi (1123) Венеция получила треть города и сеньории Тира, что подтвердил Балдуин III (в 1 125 г.), было оговорено, что коммуна поставит трех рыцарей королевскому войску. Венецианцы пожаловали часть своих владений венецианскому аристократу Роланду Контарини и сделали его ответственным за призыв на военную службу. Относительно его новых обязанностей земельные пожалования были на удивление велики: целых 10 или 12 деревень (из 21 деревни) и третью часть в 4–6 деревнях (из имевшейся 51 деревни), в которых коммуна имела собственность. Еще одно аристократическое семейство, Панталеоне, было пожаловано фьефом (род занятий неизвестен). Таким образом, почти половина земельных владений перешла в разряд дарений. Венецианцы теперь тоже рисковали, продолжая управлять с помощью феодальных институтов. Вдова Роланда Контарини добровольно передала свои земельные владения королю (после 1164 г.), который частично вошел в права феодального наследования.

Удаленность города-метрополии от своей колонии затрудняла надзор за ней и, в частности, за местной знатью. Явный интерес графов Триполи и королей Иерусалима к пересмотру щедро раздаваемых ранее пожалований показывал, что продолжать управлять ими в рамках феодальных взаимоотношений – дело рискованное. Поэтому было вполне оправданным развивать другой тип управления – прямое администрирование. Зачатки управления были созданы почти сразу же после получения коммунами первых привилегий, когда участники экспедиций вернулись в свои родные стены. Неясно, как называлась самая первая официальная должность. Затем появились виконты (vicecomes). За исключением Венеции, этот титул встречается во всех торговых колониях Востока. Но это также было названием должности в новой администрации королевства. Позднее так называлась должность губернатора, не бывшая наследственной, которая появилась вначале в королевских, а потом и в сеньориальных городах. Виконты председательствовали в городских судах. Был ли титул итальянского происхождения, или итальянцы заимствовали его у крестоносцев, неизвестно. К сожалению, наши источники не дают ответа. Как бы то ни было, в Генуе титул «виконт» имел в то время определенную феодальную окраску. Виконт был крупным феодальным магнатом в городе и в его окрестностях. Члены семейства Висконти (ведущих свое происхождение от виконта Идо, жившего в X в.) вплоть до конца XII в. обладали большим влиянием в городе, и большое число первых консулов коммуны происходило из различных ветвей этого семейства. С учреждением коммун во главе их администрации становятся консулы. Если титул «виконт» был генуэзского происхождения, то в таком случае мы сталкиваемся со странным феноменом – переносом генуэзского общественного института на Восток, когда он приходил в упадок и постепенно исчезал в родном городе. Как бы это ни выглядело удивительным, но мы сталкиваемся с подобным явлением в процессе дальнейшей эволюции генуэзской заморской администрации.

Каково бы ни было происхождение итальянского vice-comes, термина заимствованного (позднее воспринятого провансальцами и каталонцами), в конце третьей четверти века сначала Пиза (1 179), а потом другие коммуны ввели в состав администрации нового чиновника – консула. Виконт стал подчиненным официальным лицом, хотя иногда таким именем называли и новую должность, консульскую. Изменение в титулатуре не было случайным, оно указывает на растущее значение колоний в глазах метрополии. Эта должность соответствовала по значимости другим высшим должностям чиновников республики. Только Венеция избегала называть так высшего чиновника в своих колониальных владениях, но о том, что она имела к ним большой интерес, говорит тот факт, что у нее тоже был специальный посланник – baiulus или baiulo.

Во времена Второго королевства (1 187–1291) управление колониями было регламентировано. Все коммуны попытались создать центральное представительство для Сирии и Палестины с центром в Акре или Тире. Венеция имела своего верховного комиссара для Сирии – baiulo, которому подчинялись местные представители, также называемые baiuli и vicecomes, – чиновник, занимавший более низкую должность. Генуя и Пиза создали интересную коллегиальную систему. Генуя имела двух генеральных консулов, часто называвшихся «консулы и виконты в Сирии». Чиновники на второстепенных должностях, круг обязанностей которых ограничивался городом проживания (Акра, Тир, Бейрут), имели тот же самый титул. Вначале у Пизы, как и у Генуи, было два консула (1 192), затем стало три, и в итоге появился «консул пизанской коммуны в Акре и во всей Сирии». Введение коллегиальной системы могло быть вызвано стремлением добиться большей эффективности в управлении, но, что более вероятно, это была система, обеспечивающая взаимный контроль. В качестве интересного исторического факта можно вспомнить о федерации коммун Прованса и Каталонии в Тире, во главе которых было шесть или семь консулов, но один общий суд под председательством виконта. В то же время Марсель и Монпелье имели своих консулов в Акре. Порядок назначения чиновников в колониях и наделение их полномочиями строго регламентировались, а за их деятельностью велось тщательное наблюдение. Например, Maggior Consiglio Венеции углублялся в малейшие детали выбора, полномочий и деятельности своих baiuli. Венецианский baiulo и его советники (consiliarii) избирались в Венеции и перед тем, как отправиться на свои посты (имевшие замечательное название signoria), получали особое письмо (commissio); время от времени Maggior Consiglio в дополнение к нему высылал чиновникам какие-либо новые распоряжения. Baiulo имел в своем подчинении сержанта и оруженосца (scutiferus), а также нотариуса (tabellio). Он и его советники представляли свой родной город в колонии и саму колонию во взаимоотношениях с властями крестоносцев. Город-метрополия управлял своей колонией через их посредство, давая самые детальные указания. С другой стороны, авторитетный представитель Венеции, наподобие венецианца Марсильо Дзиорци, имел свободу действий в решении важных политических вопросов в королевстве, хотя и в рамках письма, полученного от Maggior Consiglio (Большого совета). Baiulo, его советники и нотариус получали достойное жалованье и приличные суммы на различные расходы. Им помогали в управлении собственностью коммуны по крайней мере два казначея (camerarii). Они отвечали за арендную плату, платежи в казначейство (casella communis) и за ведение счетов (quaterna). Один раз в месяц baiulo и его советники проверяли счета и ревизовали собственность коммуны. Не менее важной была роль baiulo в качестве главы автономного венецианского суда, который имел часть судебных полномочий королевства. Венецианский суд часто отвечал за отправление правосудия над всеми (включая не только венецианцев) жителями квартала. Тесно было связано с судопроизводством право регистрации всех торговых контрактов венецианцев. Регистрация происходила в присутствии baiulo, а советники выступали в качестве свидетелей. Надзор за самим baiulo был довольно строгим. Ему запрещалось брать с собой товары в Левант, хотя не ясно, существовал ли запрет заниматься торговлей, пребывая на официальной должности. Для того чтобы предотвратить фаворитизм, ему не разрешалось отчуждать собственность коммуны в пользу любого члена своего семейства. Интересно читать о том, как Большой совет, заседая в Венеции, вмешивался в повседневные дела своей колонии, хотя некоторые из распоряжений касались вопросов общей политики. Например, в 1272 г. власти Венеции распорядились, что «двадцать наших самых известных граждан, которые живут или временно пребывают в Акре» должны, по крайней мере в течение года, не покидать пределов венецианского квартала. Годом ранее (1271) Совет вернулся к своему решению и распорядился, чтобы евреи (возможно, бывшие жители венецианского квартала и тем самым находившиеся в юрисдикции Венеции) жили только в квартале. Для того чтобы защитить интересы Венеции, венецианцам запретили арендовать дома в Акре до тех пор, пока все дома и магазины коммуны не будут заняты. В то же самое время распоряжения политического или коммерческого характера посылались baiulo для исполнения. Как, например, такие. Все венецианские грузы железа и древесины должны разгружаться в Тире и Акре и не могут быть реэкспортированы без разрешения baiulo. Подобными мерами пытались предотвратить контрабанду материалов, потребных для судостроения, в мусульманские страны. В другом случае власти Венеции запрещали импорт тех товаров с заморских территорий, которые не являлись собственностью Венеции.

Похожее законодательство характерно и для Пизы. «Консул Акры и всей Сирии», а также два его советника и нотариус были избраны тайным голосованием на Большом совете в присутствии двух францисканцев и двух доминиканцев в кафедральном соборе города. На эти посты можно было избираться только один раз в жизни, и выборы было необходимо проводить в одно и то же время. Это означало, что каждый новый консул приводил с собой полностью обновленный административный персонал. Все чиновники были на жалованье, которое выплачивалось из местных доходов. Интересно отметить, что из двух советников один должен был быть юристом (iuris peritus), а другой – известным купцом (publicus mercator). Правила подчеркивали важность защиты монопольных привилегий Пизы. Так, консул должен был уплатить большой штраф, если он позволял непизанцам воспользоваться торговыми привилегиями в городском порту при прохождении таможни.

Вероятно, будет нелишним провести сравнение с подобным законодательством Марселя. Это важно не только потому, что речь идет не об итальянской коммуне. Марсель позже всех начал развивать торговые отношения и имел мало привилегий. Поэтому организация его колонии за морем находилась еще на первоначальной стадии, которую итальянские коммуны прошли за сто лет до этого. Там, где нет консула, говорит муниципальный статут Марселя, но имеется 10 или 20 марсельцев, они должны избрать из своей среды консула, который будет иметь все полномочия. Для больших городов консул и его советники избираются муниципальными властями Марселя. Это ректор, синдики и главы гильдий. Избранный консул, хотя и являвшийся официальным лицом Марселя, имел другое положение, в отличие от его пизанских и венецианских коллег. Он прежде всего купец в левантийской торговле. Венеция запрещала таким людям занимать свою должность. Но даже Марсель не давал разрешение на это тем, кто имел привилегии в Сирии, являлся судовладельцами и капитанами кораблей. Человек, избранный в консулы, но отказывавшийся занять свой пост, должен был заплатить большой штраф. Кроме защиты привилегий коммуны, главными обязанностями консула и советников было отправление правосудия и регистрация торговых сделок. Во власти консула было наложить штраф, но в случае подачи апелляции ректор Марселя мог его отменить. Консулы отвечали за архив (cartularium), который вел нотариус или, в его отсутствие, корабельный писец. После возвращения в Марсель архив отдавали на хранение в суд. Чиновники, по-видимому, не получали жалованье, но имели половину суммы штрафов, взимавшихся властями Марселя. Важный пост в заморской администрации занимали управляющий fondaco (fundegarius fundici) и его помощник nabetinus. Видимо, эти люди были постоянными жителями колонии, и, хотя, возможно, и находились в юрисдикции консула, они ставились на свою должность непосредственно ректором Марселя, которому они приносили присягу.

Колониальное общество

Завоевания 1-го Крестового похода создали своего рода плацдарм, на котором обосновались прибывавшие чередой друг за другом европейцы, в основном французы. Были образованы государства, и появилось новое общество. В то время как само завоевание происходило стремительно, складывание и утверждение новых общественных институтов и государств продолжалось на протяжении жизни почти двух поколений. Процесс развития был случайным, не существовало заранее разработанного плана. Тем не менее ни государство, ни общество не начинают с чистого листа. Европейское наследие могло помочь сгладить противоречия между различными составными частями складывавшегося государства. Расселение иммигрантов происходило по национальному принципу и близости культур. Норманны селились в Антиохии, уроженцы Прованса в Триполи. Иерусалимское королевство имело более смешанное население, но доминирующим элементом стали выходцы из Северной Франции. Это способствовало развитию интеграционных процессов, хотя при этом исчезли некоторые культурные и этнические группы.

В новое общество иммигранты привнесли свои культурные традиции. После завершения первого похода и позже поселенцы, независимо от своего социального положения и нового окружения, строили чисто европейское общество. Социальная мобильность, характерная для стран, принимающих иммигрантов, повышала их статус и ликвидировала социальную пропасть между поселенцами. Новое общественное устройство отличалось от старого в одном важном аспекте. Общество крестоносцев, хотя и было феодальным, европейским, никогда не знало крепостного права и тем более рабства, какой-либо юридической или экономической зависимости. Несмотря на свою иерархичность, это было общество свободных людей, где даже самые бедные и обездоленные были не только свободны, но и имели больше прав, чем самые зажиточные представители местного завоеванного населения. Это удивительное отличие не было следствием применения на практике социальных теорий, это основывалось на идеологических предпосылках крестового похода, когда любой человек, присоединившийся к нему, становился свободным. Крепостной, которому удавалось добраться до королевства, автоматически становился свободным человеком, и его нельзя было снова обратить в крепостного. Новые поселенцы, таким образом, создали свое собственное общество, которое сумело обойтись без института крепостничества.

Новое общество должно было наладить систему взаимоотношений с местным населением. Теоретически существовало три возможных решения: чисто латинское христианское общество, смешанное римское и восточнохристианское общество и смешанное европейское и восточное (мусульманское и христианское) общество. В первом случае туземное население изгонялось и перемещалось, на его место приходили иммигранты-колонисты, и создавалось жизнеспособное общество, в котором за все экономические задачи и исполнение общественных функций отвечали переселенцы из Европы, то есть крестьяне, ремесленники, купцы и чиновники – правители и подданные. Другое решение – смешанное европейское и восточное общество – означало сохранение и порабощение местного населения, которое рассматривалось как источник доходов, что обеспечивалось политической и военной властью. В таком случае было необходимо предоставить определенные права местному населению или его различным представителям – христианам и мусульманам.

Реальность повлияла на принятие окончательного решения. И этой реальностью была демография. Во время осады Иерусалима (июнь–июль 1099 г.) войско крестоносцев насчитывало около 20 тысяч человек. Это была многочисленная армия, которая могла стать важным фактором при заселении Святой земли. Но всего лишь несколько месяцев спустя к концу 1099 г. численность ее резко уменьшилась, сократившись до нескольких сот знатных фамилий, а также определенного числа людей незнатного происхождения. Земли, которые предполагалось заселить, не пустовали, и местных жителей здесь было достаточно. Поэтому изгонять их (как это происходило в городах, захваченных до 1100 г.) имело смысл только в том случае, если можно было бы рассчитывать на прибытие большого количества иммигрантов и если новые поселенцы были бы психологически готовы обосноваться в стране и завести собственное хозяйство. Ни одно из этих условий не было для крестоносцев осуществимо ни в начальный период завоеваний, ни в будущем. Палестина была заселена, ее сельское хозяйство развивалось, а население было многочисленным, особенно в окрестностях городов. Бедуины кочевали только в приграничных районах. С другой стороны, конные воины крестоносцев не видели себя в будущем крестьянами Святой земли. Они привыкли сражаться и не были готовы заниматься тяжелым крестьянским трудом. Человек же простого происхождения, хотя и из крестьянской среды, не желал снова становиться крепостным. Более того, не хотел он быть и крестьянином-арендатором. К тому же из соображений безопасности многие иммигранты оседали в городах. Хотя местных жителей можно было изгнать из городов, из сельской местности им уходить было некуда.

Это диктовало особые правила сосуществования. Крестоносцы не собирались заниматься производительным трудом; они эксплуатировали местное население, заставляя его производить продукты питания и все необходимое в принудительном порядке. Таким образом, с самого начала новое общество состояло из завоевателей и завоеванных, эксплуататоров и эксплуатируемых.

Такое положение не было уникальным в завоеванных областях Европы того времени. Колониальная система сложилась сразу же после завоевания и оставалась неизменной в течение двухсот лет существования государства крестоносцев. Колониальная ситуация была намеренно создана крестоносцами, чтобы выстроить систему сосуществования с местным населением. Фундамент экономики сложился на основе общественно-религиозной идеологии. Отсюда подавление любой попытки к ассимиляции и интеграции.

Крестоносцам было суждено существовать в дуалистичном обществе. Использование определений «завоеватели и завоеванные», «эксплуататоры и эксплуатируемые» вполне уместно, но, чтобы понять их подлинное значение, необходимо выйти за рамки чисто внешних о них представлений. По всей вероятности, эксплуатация в правление крестоносцев была менее суровой, чем при власти мусульман или в соседних мусульманских странах. Многие из местных крестьян уже давно потеряли свои права собственности и стали арендаторами мусульманского землевладельца, городского купца или вакфа. Крестьянина эксплуатировали и прежде, и даже, как мы уже говорили, в гораздо большей степени, чем при крестоносцах. За исключением особых случаев, таких как война или арбитраж франкского феодала, новый режим был не столь репрессивным. Но для крестоносцев роль завоевателя и эксплуататора создала совершенно новый тип отношений. При более суровом мусульманском правлении эксплуатируемый был частью той же самой религиозной общины, одной из основ исламского общества. Более того, он принадлежал к той же самой культурной общности, что и его эксплуататор. Он мог смотреть с фатализмом на свою участь, как заранее предопределенную, как это было и с европейским крепостным, или рассматривать эксплуатацию и судебные поборы как нечестивые поступки, за которые придет расплата в этом или ином мире. Хотя общественные и религиозные деятели осуждали жестокость феодалов и нечестие правителей, но возмущались они не их поведением; негодование имело место в связи с существовавшей социальной несправедливостью и тяжелым материальным положением угнетенных. В случае с крестоносцами та же самая эксплуатация означала нечто иное. Причиной возмущения было не экономическое положение. Появлялось чувство унижения, поскольку завоеватели были неверными, что противоречило воле Аллаха. Эксплуататор был чужеземец, враг религии, притеснитель верующих. Это создавало непреодолимую пропасть, которую невозможно преодолеть даже самым терпимым отношением.

Таким образом, с обеих сторон сложилась идеология и практика неприятия друг друга. Никакая интеграция, даже сближение были невозможны, обе стороны отрицали друг друга. Неизменность этой колониальной ситуации имеет важнейшее значение. Почему неизменность? Почему не было изменений, или почти не было, на протяжении двух столетий? Самая явная причина – это экономическая зависимость завоевателей от завоеванных в их повседневном существовании. Это свидетельствует о гораздо большем, чем политическом доминировании, поскольку диктовало политику, основным постулатом которой был отказ от любого сближения и интеграции, которые могли подорвать существующий порядок. Теоретически интеграция была возможной. Тем, что разделяло франков и нефранков, были религия и завоевания. Но это не обязательно создавало непреодолимую ситуацию. Только человеческий фактор делал положение неизменным. Не только первые завоеватели, но и их потомки и все будущие иммигранты пожинали плоды завоевания. Их участие заключалось в том, что они имели свою долю в христианском наследии, а в глазах крестоносцев в наследии католической веры.

Это рассуждение заставляет предполагать, что любой местный мусульманин, обращенный в католицизм, тем самым становился полноправным гражданином. Действительно, таков был закон королевства. Но он не действовал для значительной части завоеванного населения, хотя отдельные обращения определенно имели место. Обращение было равносильно ассимиляции. Неофит не только порывал с прежней верой и с собратьями по вере, но принимал язык своего нового окружения (французский) и религии (латинский), а также становился членом какого-либо класса (знати или горожан). Это было возможно, только если принимающее общество считает обращение и ассимиляцию важной целью, если они имеют миссионерский характер, религиозный или культурный, или оба вместе. Особенностью Латинского королевства был тот факт, что его общество никогда не было миссионерским и никогда не заявляло об этом. В некоторых случаях политика королевства препятствовала проведению миссионерской деятельности. Достаточно ознакомиться с обличительными заявлениями епископа Акры Жака де Ви-три в первой четверти XIII в., чтобы получить представление об оказываемом ей противодействии. Не было для европейского прелата более актуальной и благородной задачи, чем проповедовать схизматикам, еретикам и мусульманам учение о спасении. К своему величайшему удивлению, он обнаруживал, что и франки не принимают его слов. Они были готовы сражаться и умирать за свою веру, но не готовы заниматься обращением в истинную веру и помочь даже пожелавшим этого.

Теоретически мы можем представить себе иную ситуацию. Разве было невозможным сохранить существовавший экономический и социальный порядок даже после обращения? В конце концов, европейский крепостной был в такой же степени христианином, как и его господин. Существовал образец, которым можно было воспользоваться. Однако сама идея о возможности обращения без изменения социального статуса была оторвана от действительности. При таких условиях отсутствовал материальный стимул для ассимиляции.

В этом контексте положение восточных христиан имело важнейшее значение и еще более явно подчеркивало «колониальную ситуацию». Здесь мы имеем дело не с врагом, но с отдельными сектами одной и той же религии. Более того, задачей 1-го Крестового похода было «освободить» этих христиан от ига мусульман. Здесь существовала большая христианская община, которая была компактно расселена в нескольких местах. Даже без всякого обращения, как в случае с мусульманами, она могла бы войти как единое целое в состав европейских завоевателей. Подобного так и не случилось, и местные христианские общины остались вне общества победивших франков.

В XIII в. нищенствующие монашеские ордена предприняли серьезные усилия для обращения населения в христианство на пути унификации всех церквей. В то или иное время соглашение было достигнуто почти с каждой христианской сектой – маронитами, армянами, яковитами и несторианами. Однако за исключением маронитов добиться успеха в отношениях с другими исповеданиями не удалось. Восточные церкви были расколоты по территориальному принципу, и их общины проводили независимую политику. Часто они находились в оппозиции к своим главам из практических соображений, и их прелаты время от времени пытались достичь соглашения с Римом на подобной основе.

Но оппозиция духовенства крестоносцев новой политике Римской курии была нисколько не меньше. В XII в. была предпринята попытка поставить в местных церквях католических иерархов. Тем самым греки лишались своих епископов, а прелаты других церквей становились викариями латинских прелатов. Это был фактически полный провал. В начале XIII в. в Риме была выдвинута новая идея. Восточным христианам предлагалось принять новые догматические определения, хотя бы в устной форме, и признать супрематию папы. Одновременно местным церквям была обещана автономия. Это свидетельствовало о намерении «вывести из подчинения католического духовенства в Сирии греческих верующих по этническому, а не догматическому признаку». Все попытки провалились; сначала в XII в. в отношении армянской церкви, а затем и греческой, яковитской и мелькитской церквей. Какова бы ни была генеральная линия епископов, духовенство крестоносцев было не готово к какому-либо союзу в верхах, при котором сохранилось бы самостоятельное существование церквей на низовом уровне. Если бы союз состоялся, религиозная интеграция стала бы эквивалентом мирской, и это означало бы полное слияние и неоспоримое господство латинского духовенства.

Объединения церквей так и не произошло, поскольку духовенство крестоносцев было готово принять его только на своих условиях. Восточному христианству было отказано в признании церковью, и в еще большей степени это проявилось на уровне государства и общества. К местным христианам относились не лучше, чем к мусульманам, евреям и самаритянам. Хотя на деле отношение к ним могло быть благосклонным, законодательство королевства в принципе не гарантировало им прав, отличных от прав покоренных народов и враждебного мусульманского населения. Королевство не осознавало своей миссионерской миссии (средневековый эквивалент «бремени белого человека»), оно было лишено духовного базиса своего существования. Оно было де-факто только хранителем святых мест. Государство просто признавало себя принадлежащим Римско-католической церкви, и речь в данном случае о самой вере не шла. Положение Святой земли как законной части наследия христианства означало всего лишь владение территорией. Крестоносцы не сделали страну христианской, им была важна доминирующая роль христианского населения в Палестине. В каком-то смысле это может рассматриваться как банкротство идеологических притязаний на Святую землю. Крестоносцы не изгнали местное мусульманское население, не ассимилировали восточных христиан. В их мирском представлении речь шла о еще одном земном королевстве, о завоевании новых земель, вместе с которыми попутно были обретены и святые места. С этой точки зрения все крестовые походы в дальнейшем были призваны обеспечить физическое выживание королевства. Неудивительно, что Бернард Клервоский считал, что смысл крестовых походов не в их целях, а в том, что кающемуся грешнику дается возможность сознательно присоединиться к походу ради искупления своих грехов.

Мы обсудили проблему создания объединенного общества с точки зрения крестоносцев. В этом контексте под «интеграцией» понимается много вещей, начиная от обращения и полной ассимиляции вплоть до постепенного вхождения в структуры государства и в общество. Конечно, это зависело не только от тех, кто готов был принять новообращенных, но и от готовности их самих, в том числе и от их желания отказаться от собственного культурного наследия. В обществе, где отсутствует плюрализм, подлинная интеграция невозможна, если не отказываются от прежних взглядов, хотя отдельные элементы отброшенной традиции могут выжить и повлиять на новую. Помимо воли и четко сформулированных намерений тех, кто решил интегрироваться, два главных фактора, как представляется, крайне необходимы для успешной ассимиляции и интеграции. Во-первых, вера завоеванного народа в превосходство культуры, цивилизации и общественных институтов завоевателей и разрыв с родной культурой, которому предшествует потеря ее способности объединять и служить жизненным эталоном. Ничего подобного с местным палестинским населением не произошло. Оно было глубоко укоренено в родной земле, в этом значительно отличаясь от кочевников, связи между которыми были более слабыми и больше подвержены внешнему влиянию. Завоеватели в основном предоставили местное население самому себе, пока оно продолжало платить налоги. Отказ от введения манориальной системы и сохранение деревенской общины с ее традиционной властью вождей означало политику невмешательства в существующую организацию общества. Не была предпринята попытка порвать с традиционными формами общественной жизни.

Поскольку в завоеванной стране преобладающим чувством среди населения была ненависть по отношению к завоевателям, в контексте нашего повествования может больше значить чувство презрения. Воспоминания представителя арабской знати писателя и полководца Усамы ибн-Мункыза, который посещал двор франков, отражают не страх или ненависть, но скорее презрение по отношению к франкам. Это не означало полного отказа от всего того, что принесли с собой франки. Весьма ценилась их военная доблесть, и просматривалась даже некоторая зависть к кодексу франкского рыцарства. Это не преуменьшало того факта, что он смотрел на них как на безграмотных варваров, для которых физическая сила – высшая добродетель. Для него религия франков представлялась презренным политеизмом, медицина – собранием суеверных представлений, а судопроизводство, с его формализмом и поединками, – смесью отживших представлений и иррациональных причуд. Этого представителя утонченной арабской аристократии вряд ли что-то могло объединять с палестинским феллахом. Тем не менее все, что он говорил о франках, находило живой отклик среди низших слоев населения, хотя они и выражали его мысли более простым языком. Покоренный народ не только считал себя ровней завоевателям, но и ощущал свое превосходство.

Не разделяя полностью субъективную критику ибн-Мункыза, можно сказать, что нет никакого сомнения в том, что встреча Запада и Востока в начале XII в. была встречей разных культур. Одна из них находилась на начальной стадии своего развития, далекой от того уровня, которого она достигла спустя два столетия, а другая была порождением высокоразвитой мусульманской цивилизации. Последняя была более достойной наследницей классической Античности, чем ее романо-германский последователь. В области философии, литературы, искусства, архитектуры, материальной культуры, технических достижений, медицины и географических знаний – не говоря уже об утонченной атмосфере мусульманского двора – Запад сильно уступал Востоку и едва ли был способен прочувствовать его превосходство. В культурном отношении крестоносцы мало что могли предложить Востоку. Мусульманское общество имело прочную институционную основу, и, несмотря на частые смены правителей, оно не собиралось уступать чужеземному давлению.

Крестоносцы были сторонниками запрета интеграции с местным населением в сфере общественной жизни и в области политики, что имело следствием упорное неприятие всего восточного мира. Многое было написано о процессе «ориентализации» или «левантизации» общества крестоносцев. Трудно избавиться от ощущения, что все эти выводы были сделаны учеными, придерживавшимися ультралиберальных и романтических взглядов. В некоторых случаях это была сознательная попытка доказать жизнеспособность колоний в Северной Африке и на Ближнем Востоке.

За два столетия (на протяжении жизни десяти поколений) тесного сосуществования колонистов и местных жителей восточная среда, несомненно, повлияла на европейские колонии на Востоке. Однако каждый факт следует рассматривать отдельно в конкретной исторической обстановке. Понятие «ориентализация» в отношении крестоносцев в такой же степени противостоит современному выражению «укореняться на новом месте», как и «левантизация». Для европейца XII в. не было ничего унизительного в том, чтобы «стать человеком Востока». Наоборот, это означало стремление выйти на тот же уровень цивилизации и культуры, что был значительно выше его собственного. Изысканность противостояла грубости, комфорт и роскошь – примитивному быту, широта взглядов и развитое эмпирическое и спекулятивное знание на бескрайних просторах мусульманского мира – невежеству и местничеству, пытливый интеллект – учению Библии и Отцов церкви. Во всех этих явлениях крылась реальная «угроза» ориентализации.

Мы наглядно объяснили объективное значение этого понятия, абстрагировавшись от конкретного времени и места, но у европейцев той эпохи было диаметрально противоположное мнение, и у них были совсем иные критерии. В основе шкалы их ценностей лежала вера в превосходство их религии и нации, не говоря уже о своем особом месте в мироздании. Если рассуждать в таких категориях, то было легко обнаружить у жителей Востока изнеженность, грех роскоши, отсутствие достоинства, склонность к пустым размышлениям и потворство темным силам с целью овладеть природой, все те пороки, что противны явленной истине Евангелий. Существует достаточное количество текстов, иллюстрирующих подобное отношение. Наиболее известно собрание гневных обличений епископа Акры Жака де Витри. И он далеко не единственный свидетель. Что касается «левантизма» в его современном уничижительном значении, латинские учреждения были тем самым местом, где родилось это явление. Однако скорее оно было характерно для низших слоев общества крестоносцев.

«Ориентализм», несмотря на его явные положительные стороны, встречал упорное противодействие. Собрание текстов, которые описывают контакты крестоносцев с окружением, искажает картину. Классификация явлений возможна, если все факторы – противодействия, автономии и взаимодействия – рассматривать в терминах социального участия.

Самый естественный и неизбежный контакт был в сфере материальной культуры. Какое бы представление о себе крестоносец-колонист ни имел, вряд ли он был способен выдержать длительную конфронтацию. Превосходство комфорта и необходимость адаптации к местным условиям были самоочевидны. Даже ревнитель веры не мог отрицать превосходство восточного жилища, если он не был отшельником. Что европеец, тем более родом из-за Альп, мог противопоставить «улицам (Акры), которые были удивительно чисты; стены домов одинаковой высоты и все построены из отесанного камня, украшены росписями, а в окна вставлены стекла. Дворцы и дома в городе были построены не только для того, чтобы удовлетворить потребность в жилье, но и со всей роскошью и приятностью обустроены. Каждый дом старается превзойти другой в росписях, орнаменте и прочих украшениях, как снаружи, так и внутри его».

В торжественных случаях улицы города покрывали материей из золотых и шелковых нитей. Нелишне вспомнить о шестиэтажных домах Тира и дворцах правителей Бейрута, чтобы понять, что крестоносцы охотно перенимали восточный стиль жизни. Они восприняли плоские крыши домов, удобные во всех отношениях на Востоке; узкие окна и новинку – стекло в оконных рамах в обыкновенных домах; дома из камня, защищавшего и от жары, и от холода. В этой области жизни революционные изменения были явными, однако здесь следует сделать одно замечание. Причиной этого было не влияние Востока, а вопросы безопасности, к тому же крестоносцы были преимущественно городскими жителями. Но города они не строили. Только за исключением одной лишь Акры, где был возведен новый и большой пригород. Крестоносцы просто селились в ранее принадлежавших мусульманам домах после того, как их жители были ими изгнаны. Таким образом, города крестоносцев с их рынками и жилыми домами были полностью по своему характеру постройки мусульманскими. Если не были построены еще ранее. Если строили новые дома для простых людей, то делали это по местным правилам.

В переезде из дома во дворец, если он не был прежде резиденцией местного правителя, мы находим сознательное подражание восточным традициям; так, в Бейруте слились в единое целое мусульманские и византийские элементы. Когда вы сравниваете европейский донжон XII в. с современным ему мусульманским строением, не нужно никаких дополнительных объяснений. Крестоносцы отказались от привычной концепции сооружения, когда рыцарь оборонялся во многом пассивно. Преимущества Востока[38] в области технологии и искусства были столь явны, что только иррациональные фанатики могли сопротивляться их заимствованию.

Но победное продвижение восточного влияния затормозилось, когда дело коснулось церковной и военно-оборонительной архитектуры. Купола увенчивали храмы и перестроенные мечети, построенные до прихода крестоносцев. Но очень редко их использовали в новых постройках. Более поздние церкви крестоносцев были построены в романском стиле; это касалось как их плана, так и внешнего вида. Восточный орнамент мог появиться на фризе и капителях здания, что являлось свидетельством участия в строительстве местных каменщиков. Рабское подражание поздним византийским колоннам коринфского стиля могло быть последним всплеском туземного искусства, которое выжило среди христиан Сирии. Возможно, минарет мог быть легко перестроен в колокольню. Но когда крестоносцы строили колокольни, как в храме Гроба Господня, они заимствовали образцы из Южной Франции. Местные заимствованные образцы не придавали церкви или монастырю восточного облика, это даже не походило на слияние стилей Запада и Востока. Запад диктовал свой стиль и изобразительное искусство, и там, где Восток не мог предложить никаких образцов, мастера использовали местные художественные детали. Военная архитектура, возможно, впитала в себя много характерных восточных черт, как бы в ответ на мусульманский вызов. Но уцелевшие образцы интерьеров построек крестоносцев чисто европейские по замыслу и стилю исполнения. В качестве примера можно привести крипту собора Святого Иоанна в Акре (возможно, трапезная госпитальеров), зал собраний в Шато-Пелерин, покои в замке Монфор рыцарей Тевтонского ордена, залы в Бейт-Джибрине ордена госпитальеров, привратное помещение в Кесарии. Ныне они имеют скорее европейский вид, в отличие от того времени, когда их стены и полы покрывали восточные ковры. Ордена были не прочь украсить интерьер своих залов, применяя восточный декор и используя одновременно готические и романские образцы.

То же самое можно сказать и относительно питания и одежды. Кулинарное искусство Востока открыло колонистам новый мир вкусов и ароматов: неизвестных плодов, приправ и специй. Палестина и Сирия, однако, добавили не так-то много к столу крестоносцев в том, что касается мяса и дичи. Фауна страны была значительно беднее европейской. Восток проникал в колонии через кулинарное искусство. Браки между византийскими и армянскими наследниками и наследницами царских и княжеских семейств, а также между представителями менее знатных родов армян, сирийцев и новообращенных в христианство мусульман в наибольшей степени повлияли в этом отношении на кухню крестоносцев. Не менее важным было открытие общественных столовых в городах, особенно в Иерусалиме. Они существовали и до крестовых походов, но теперь обслуживали пилигримов, подобных современным туристам. Для того чтобы познакомиться с «восточным впечатлением», мы последуем за пилигримом Титмаром (1217 г.) на восточный сук, или базар: «Жители Дамаска столь же прекрасны, как и их город. У них столько великолепных деликатесов и такое разнообразие яств, которые только может представить себе человек, и даже больше того. Двадцать с лишним названий хлебных изделий, некоторые из них я пробовал. Очень редко готовят себе пищу дома, поскольку обычно ее приготовляют на рынках и разносят затем по городу на продажу».

В Иерусалиме и Акре, а возможно, и в Тире основными посредниками выступали местные христиане по той простой причине, что мусульманское население было уничтожено во время завоевания, а в Иерусалиме ему было запрещено вновь селиться в городе. Здесь европейский колонист впервые познал вкус пряностей и приправ. Сахар, лекарственное средство для многих будущих поколений, получали непосредственно из сахарного тростника (cana mellis) или пили как сироп. Фульхерий Шартрский во время 1-го Крестового похода не находит слов, чтобы описать чудесные свойства этого неизвестного ранее растения, которое он впервые встретил. Еще большие чудеса ожидали поселенцев впереди. Как и в наши дни, местные растения широко использовали при приготовлении приправ, а пряности из дальних стран можно было легко и недорого приобрести. Даже Жуанвилю, который был достаточно образованным, казалось, что эти пряности пришли из самого рая: «Прежде чем эта река (Нил) войдет в пределы Египта, опытные рыбаки забрасывают вечером свои сети в реку и оставляют их там до утра. Когда же наступает утро, они находят в своих сетях такие предметы, которые продаются на вес в этой стране, а именно имбирь, ревень, алоэ и корицу. В стране верят, что все эти предметы происходят из земного рая; когда под ветром раскачиваются деревья в раю, подобно сухим ветвям в наших лесах, все то, что падает в реку, уносит вода, и купцы собирают это и продают нам на вес». Это было написано во второй половине XIII в., когда итальянские и провансальские купцы определенно появились в родной сенешалю Шампани и пряности не были в новинку.

Было невозможно не признать преимущества этой кухни. Сироп из меда или сахара служил напитком, и его также добавляли в восточную выпечку. Цитрусовые – апельсины и лимоны – «местные жители использовали вместе с маринованными овощами в качестве гарнира к птице, рыбе и другим блюдам, и они придавали пище особый вкус». Персики, цитрусовые и бананы разнообразили простую и грубую северную пищу. Вместо сливочного масла и лярда на кухне использовали оливковое масло. Побочными продуктами при производстве масла были известные всем восточные сладости. Сами крестоносцы возродили древнюю славу страны – ее виноградники и виноделие, которое понесло урон во время господства ислама. Фиги и гранаты, маслины, рис, кукуруза и нут (арабы приготовляют из него вкусный хумус); замечательные фрукты Дамаска, произрастающие круглогодично; снег с горы Хермон, которым охлаждали шербет (от арабского слова «шараба», что значит «пить») – все это было ново и удивительно и открывало Восток с самой привлекательной стороны. Тут и там восточное влияние одерживало верх над европейскими обычаями. Несмотря на обычное пользование столами и стульями, коренные рыцари часто принимали пищу, сидя на корточках. Блюда Востока лучше подходили к местному климату, чем западноевропейская пища, и вскоре стало принятым подавать блюда более мелкими порциями. Аппетиты Гаргантюа, типичные для Севера, не совмещались с новым климатом. Смертность была высокой, и такой она сохранялась у крестоносцев на протяжении двух столетий. Палестинский климат выкашивал сотни и тысячи колонистов.

Так же как крестоносцы приняли восточную пищу, они многое заимствовали из восточного костюма. Изображение куфии, которую носил Танкред, появляется на одной из его монет, но считать это отражением процесса «ориентализации» выглядит преувеличением. Танкред говорил на арабском, который он мог выучить в Южной Италии. Но это ни о чем не говорит, как и его куфия. Было просто практично прикрывать стальной шлем куском материи в жарком климате Сирии. Несомненно, что знатные франки и князья чаще использовали шелковые материи, чем дорогую парчу Востока, которая предназначалась для торжественных случаев. Однажды Жуанвиль купил отрез камлота для королевы Маргариты, и она преклонила перед ним колени, приняв его за святые мощи. Именно крестоносцы открыли дорогу восточному текстилю в Европу, который покорил светскую и церковную знать. Монополия Византии на экспорт дорогих тканей была обойдена путем налаживания прямых связей с Египтом, Дамаском и Багдадом, а также с местными производителями в Сирии. Восточные жены князей, представителей знатных домов Европы, могли положить начало процессу перемен. Духов и восточных аксессуаров, привезенных ими, не чуралась и франкская аристократия, и церковные иерархи. Хотя в области питания и одежды восточные обычаи получили широкое распространение, продолжали существовать некие непреодолимые барьеры и сдержанное отношение к взаимному общению, что проявилось в свое время в архитектуре.

Королевство крестоносцев имеет сомнительную привилегию быть первым христианским государством, которое ввело правила в ношение одежды. Еще в 1120 г. городской совет Наблуса выступил с угрозой, что любой мусульманин, надевший франкское платье, будет отдан на милость короля. Это был односторонний запрет, поскольку явно не было необходимости запрещать франкам носить мусульманские одежды. Целью было предотвратить возможное смешение франков и коренных жителей. Что касается франков, то одеться как местный уроженец означало для них подвергнуть себя позору. То, что франки использовали восточные ткани, не означало, что они приняли мусульманскую одежду. Западные источники, которые часто критикуют крестоносцев, особенно когда тех подозревают в подражании жителям Востока, хранят молчание об этом, что свидетельствует о том, что крестоносцы следовали европейской моде. Считалось унизительным, что сирийские христиане носят ту же самую одежду, что и мусульмане. Подобное отношение не распространялось на шерстяной пояс (в более поздних источниках этих сирийцев называли «Христиане, носящие пояс» – Chrétiens de ceinture). Очень часто сирийских христиан принимали за мусульман и убивали из-за их бород и одежд. По одежде можно было безошибочно определить, кто франк, а кто нет. Женщины франков, например, никогда не носили брюк как части своего туалета, хотя некоторые мужья, принадлежавшие к низшим слоям общества, заставляли своих жен носить чадру. Наиболее дорогие восточные наряды знатным франкам дарили мусульманские правители. Но общественное мнение было настроено решительно против восточного влияния. Генрих Шампанский, пытавшийся установить дружеские отношения с Салах ад-Дином, послал ему следующее сообщение: «Вы знаете, что ношение туники и тюрбана считается среди нас бесчестьем. Я буду носить их в знак дружбы с Вами».

Поскольку мода непосредственно связана с внешним видом, нас не удивит, что франки следовали европейской традиции. Воины 1-го Крестового похода носили бороды. Балдуин I, испытывая острую потребность в деньгах, угрожал своему тестю-армянину отрезать его бороду, если он не заплатит все королевские долги. Однако бороды исчезли к середине XII в., и, когда в наших источниках рядом с именем встречается приписка cum barba (с бородой), это является исключением. В конце столетия мусульманский хронист так описывает внешность дворянина-франка: «Он был по-настоящему красивым, но чисто выбритым, согласно традиции этого народа».

Запреты в ношении того или иного типа одежды исходили от монашеских конгрегаций, духовенства и духовно-рыцарских орденов. Не следует делать выводов из этого факта, так как мы имеем дело с формальными правилами, обычными для Европы и христианского Востока. Белые шерстяные мантии рыцарских орденов могут быть обязаны своим появлением некоторым восточным одеяниям, таким как аббайя или бурнус. В Новое время подобную одежду (pères blancs) носят жители Северной Африки и французские спаги. Ее практичность в жарком климате не вызывает никаких сомнений.

Третья область контакта, или, возможно, его подобие, относилась к языку страны. Слова арабского происхождения в европейских языках часто указывают на сильное восточное влияние. Некоторые историки даже рискнули предположить, что все франки знали арабский язык. Наши источники доказывают совершенно обратное. В письменных источниках крестоносцев встречается всего лишь тридцать с лишним арабских слов. Треть из них обозначает мусульманские реалии, без которых было невозможно обойтись. Например, qadi, rais, mameluk, turgeman, faqi, mahomeria, mesged masquida (последние три слова неологизмы, производные от имени собственного Магомет), halifa (халиф) и Baffumet (Мухаммед). Слово turgeman дало название dragomanagium, франкскому учреждению, а также земельному владению или фьефу, что указывало на необходимость иметь переводчика в стране, где феодал и крестьянин разговаривали на разных языках. Некоторые слова были из области торговли и сельского хозяйства. Например, massera – давильный пресс для вина и оливок; jarra – кувшин как емкость и мера объема жидкости; quintar и rotulus – меры веса, принятые на Ближнем Востоке, как и ghirara; денежные единицы robuinus, robba и carrubla; налоги kharaj и tuazo; duana (диван) – помещение таможни; daremus (дирхем) – денежная единица; motasep – инспектор рынка; rabbatium (рибат) – гостиница для купцов; sochelbes (сук аль-безз) – рынок текстиля; soguedic (сук эль-дик) – рынок домашней птицы; funeidec – небольшой рынок.

Другие слова обозначают местные предметы: sussiman – кунжут, zuccarum – сахар, samit – парча, baudequin – балдахин, taffeta – ткани дамаск, камлот и муслин; nacare, cassaria и zalamella – музыкальные инструменты, casigans, targe – щит. Чаще встречаются названия berquile – водные резервуары, caravan – сезонный транспортный корабль и arsenal (дар аль-сана) – док, или место для ремонта кораблей.

Появление нескольких отдельных арабских слов еще более удивительно, таких как персидский izeq, обозначающее воинскую часть, calige – канал, karaque – небольшое судно, tabout – гроб, muzar – гробница, mesquine – бедняк, имевшее также значение «арабская проститутка».

Географические названия встречались в восточной версии: деревня – «кефар», дом – «бейт», источник – «айн», гора – «джебель». «Кефар» превращался в casale, когда у деревни был франкский владелец. Например, casale Roberti, casale episcopi и т. д. Упомянуты также сухие русла oedi (вади), чаще их называют vallis.

Подобное количество заимствований из арабского на протяжении двухсот лет вряд ли может говорить о значительном влиянии местного языка на крестоносцев. В сравнении с испанским или итальянским в словарь крестоносцев вошло мало арабских слов. Хотя на базарах Иерусалима, Акры и Тира в ходу были, вероятно, и многие другие слова, но они не вошли в письменные источники.

Знание арабского языка, как представляется, не было всеобщим. Об этом говорит не только потребность в официальных переводчиках. Симптоматично, что в западных и восточных источниках особое внимание уделяется тем людям, кто говорил на арабском. Если в 1146 г. эмиссар крестоносцев, заподозренный в сговоре с мусульманами, был снова отправлен вести переговоры, так как он знал обычаи мусульман и их язык, трудно утверждать, что арабским языком владели многие. Кроме того, самые первые копии арабских монет, отчеканенные крестоносцами, доказывают их полное незнание вражеского языка.

По самым разным причинам некоторые из франков изучили арабский язык. Среди простого народа это было повседневной потребностью – знание хотя бы необходимых слов для заключения торговых сделок на базарах. Другое отношение к языку было в высших слоях общества. Вильгельм Тирский, единственный выдающийся деятель королевства в середине XII столетия, мог читать и, возможно, говорить по-арабски. Он также написал самую первую латинскую историю ислама, к сожалению утраченную. В третьей четверти XIII в. Вильгельм Триполийский, о чьем происхождении нам ничего не известно, знал арабский достаточно хорошо и написал для миссионерских целей трактат «О сарацинах и их лжепророке Мухаммаде, о их законах и вере». Той же целью при изучении языка руководствовался доминиканский монах Ив ле Бретон. Младший командир тамплиеров Лион Казалье из Сафета (1266, возможно, сириец по происхождению) был послан к Бейбарсу, потому что знал арабский язык. На этом языке говорили знатный крестоносец Николай из Акры, рыцарь Филипп Менбёф тоже из Акры, представители аристократических семейств, такие как Гунфрид, который был переводчиком у Ричарда Львиное Сердце, и Балдуин Ибелин. Некоторые познания можно было получить, посещая мусульманское общество. Существовала оппозиция этому своего рода братанию. Достаточно вспомнить отношение франков к императору Фридриху II (хотя обстоятельства были довольно исключительными), но не только. Между Реджинальдом Мансуером, сыном коннетабля Антиохии, и правителем Булуньяса завязались дружеские отношения. Целые дни рыцарь проводил со своими мусульманскими друзьями в городских садах, а затем пригласил их в свой замок. Однако идиллия продолжалась недолго, и какой-то ревностный франк просто выгнал мусульман.

Запрет расовой интеграции или, говоря точнее, политика апартеида имела далекоидущие последствия, и не только для общества и государства. Она породила барьеры в области непосредственных человеческих взаимоотношений. Это было, вероятно, одной из главных причин неудавшейся попытки королевства крестоносцев стать посредником между мусульманским Востоком и христианской Европой. Почти беспрерывная череда войн вполне могла стать помехой королевству в достижении этой цели, однако мы не можем полностью разделить мнение, что это было основным фактором. Крестоносцы, стремившиеся изучать язык и познавать мусульманскую культуру и религию, могли этим заниматься и занимались. Примером могут служить епископ Тирский Гийом (Вильгельм) и другие менее известные ученые, такие как пизанец Стефан из Антиохии, выпускник врачебной школы в Салерно, переводчик (в 1127 г.) медицинских трудов Али ибн аль-Аббаса (X в.), который также имел намерение переводить арабскую философию. Был также Филипп из Триполи, предположительно епископ этого города, который перевел (ок. 1250 г.) широко известную книгу, приписываемую Аристотелю, Secretum Secretorum («Секрет секретов»). Испанец Амори, архидиакон Антиохии, в середине XII в. перевел на испанский язык отрывок из Ветхого Завета, вошедший в «Путеводитель по Святой земле» и посвященный Раймунду, архиепископу Толедскому, основателю крупной школы переводчиков в этом городе. Познания Амори в древнееврейском языке Библии и, возможно даже, в арамейском просто замечательны. Он был первым, кто перевел на испанский часть Ветхого Завета, при этом используя еврейский оригинал, а не текст Вульгаты. Остается вопрос, почему он сделал так мало. Еще более удивительно, что превосходные знания мусульман в области географии не вошли в наследие крестоносцев. В таких городах, как Антиохия и Иерусалим, несомненно, черпали из сокровищницы восточного знания. Гийом (Вильгельм) Тирский получил от короля Амори арабские рукописи для написания своего труда «Деяния князей Востока», впоследствии утерянного. Среди них была хроника Евтихия Александрийского (Саид ибн-Батрик). «Философ» Феодор при дворе Фридриха II был арабом из Антиохии. У князей-крестоносцев были врачи сирийцы и евреи, уроженцы королевства и соседних стран. Книга по восточной астрологии была посвящена королю Амори. Вопрос был не в наличии необходимых источников, но в том, насколько готово было общество крестоносцев принять интеллектуальные богатства Востока. Ответ на это негативный.

Был ли основной причиной невосприимчивости крестоносцев к интеллектуальным и духовным достижениям Востока военный и торговый характер их общественных институтов? Мы не думаем, что это в целом удовлетворительный ответ. Если для этого нужны доказательства, то стоит вспомнить, что были долгие периоды мира и что даже во время войны караваны продолжали идти по торговым путям. Мусульманские ученые посещали Сирию и Палестину, а восточные христиане были частыми гостями в городах крестоносцев. Бесспорно, существовали большие возможности для обоюдных контактов даже в сложившихся уже обстоятельствах, хотя и не столь благоприятных, как в Сицилии и не всегда мирной Испании. Некоторые познания Востока пришли через их посредство в Европу. Были заимствованы некоторые художественные сюжеты, которые вошли в литературу Запада. Но только Chansons des Chetifs вполне могли быть созданы в Антиохии. Европейцы, посещавшие Восток, собирали местный материал и, благополучно вернувшись на Запад, начинали ткать пряжу своих повествований. Естественно, некоторые вели себя подобно современным туристам. Пилигрим, как и Титмар (1217), мог заявить: «Я был в Дамаске шесть дней и узнал многое об учении и жизни сарацин». Все, что ему стало известно, – это то, что порок гомосексуализма вполне мог угрожать будущему ислама, если бы не звучащий с минаретов призыв муэдзинов, побуждавший мусульман выполнять свои супружеские обязанности! Неудивительно, что он заключает: «Их жизнь груба, и их суды продажны».

Основное условие для взаимопонимания – признание полезности, важности и ценности достижений оппонента. Утилитарный фактор (как материальное благополучие, которое имело значение для крестоносцев) также мог присутствовать в нематериальной области. Стимулом для изучения Корана и мусульманского богословия и философии была не любознательность ученых, но потребность в оружии для проведения религиозных диспутов и миссионерской проповеди. Подобное происходило и на Западе, но крестоносцы пренебрегли этим. Крестоносцы ценили воинскую доблесть и рыцарство мусульман, несмотря на то что их называли gens maudits (проклятые люди). И только лишь когда королевство стало клониться к упадку, заговорили о религии мусульман и их нравах, но инициатива исходила не от крестоносцев, но от европейских миссионеров, приехавших ради более близкого знакомства со своими оппонентами. Вильгельм (Гийом) Триполийский все еще имеет проблемы с мусульманской религией и пытается пропагандировать христианство, но спустя поколение доминиканский миссионер Рикольдо да Монте Кроче с симпатией будет говорить об исламе и мусульманах. Но в среде крестоносцев его заявления просто не восприняли.

Это не было следствием фанатизма или ханжества. В каком бы пороке ни обвиняли крестоносцев, они могли быть кем угодно, только не фанатиками. В их городах продолжали действовать мечети и была свобода вероисповедания. Их либерализм и терпимость в вопросах религии вызывали большое недовольство, так что в произведениях европейской литературы появился образ двуличного и коварного колониста, зачастую клятвопреступника. Фрейданк, немецкий миннезингер, участник крестового похода Фридриха II, утверждал: «Клянусь, нет разницы между христианином и язычником… Старые и молодые говорят на языке язычников. Для них язычник стоит больше двух христиан». В итоге, не отрицая возможное влияние противоречивых политических обстоятельств, во внимание должны быть приняты иные факторы, чтобы объяснить невосприимчивость к внешним влияниям культуры крестоносцев и, как следствие, ничтожную ее роль, как посредника между Востоком и Западом. В результате крестовых походов сложилась особая ситуация, которая повлияла на состояние культуры в колониях. Здесь уместно вспомнить такое понятие, как фронтир, его характерные особенности для Испании норманской, Сицилии и восточных областей Московского княжества (Русского государства). Во всех этих «континентальных» колониальных продвижениях фронтир играл важную роль в будущей судьбе различных колоний. Это значит, что речь идет не только о военном походе, но и о территории противостояния противоборствующих сторон как месте продолжительных контактов народов и культур. Знакомство с врагом через границу, продолжавшееся на протяжении десятилетий, сыграло основополагающую роль в экспансии и даже большую в истории будущей колонизации. Была проведена оценка положительных и слабых сторон противников, и вызов был принят. В приграничных районах имело место взаимопроникновение различных культур. В таких районах формировалась особая восприимчивость к чужакам, даже если существовало их неприятие. Последующая экспансия и колонизация несли с собой не только уже приобретенные знания, но и восприимчивость к иному общественному устройству и культуре. Более того, культура колонизатора была подвержена частичному влиянию культуры колонизуемого народа, и частичное сглаживание существовавших различий открывало возможности для более широкого непредубежденного подхода. Приграничные районы «передвигались» вместе с продвижением завоевателей, и то, что было прежде вражеской территорией, становилось землями фронтира. Если прежнее население этих земель не уничтожалось и не изгонялось, повышались шансы на то, что эти вновь завоеванные территории еще больше углубят процесс взаимного влияния. Их роль как фронтира зависела в значительной степени от того, насколько продолжителен был мирный период перед следующим наступлением. В условиях заморской колонизации, когда не существовало никакого фронтира, его функции могло выполнять первое же учреждение колонизаторов, становившееся неким плацдармом.

Для проведения 1-го Крестового похода и образования колоний отсутствовали необходимые условия. Не существовало привычного фронтира, не было контактной зоны для взаимного общения, ничего не было известно о противнике и его культуре. Можно сказать, существовало в корне ошибочное представление о враге – его характерных чертах, образе жизни, религии, учености и науке. Таким образом, участникам крестового похода был присущ не только фанатизм и религиозное рвение, но и чувство неприятия всего нового и неизвестного. Сам период завоевания был кратким, настолько кратким, что не удалось превратить плацдарм Запада во фронтир, который мы описали ранее. Города, основные центры исламской культуры, подвергались систематическому разграблению в течение всего времени существования первого поколения завоевателей, и носители этой культуры были уничтожены или изгнаны. Мусульманская интеллектуальная элита (так же как и восточных христиан) так никогда и не восстановилась в королевстве. Контакты между Западом и Востоком имели место на уровне общественных институтов, и торговля способствовала их распространению на соседние страны. Однако контакты на интеллектуальном уровне, которые могли бы иметь важные последствия, были редки. Паломничества и посещения приграничных мусульманских земель не могли заполнить эту пропасть. Более поздние миссионеры уже не были местными сирийскими уроженцами, но подобно Рикольдо де Монте Кроче были европейцами. В это время в Европу уже проникало восточное влияние через Испанию и Сицилию.

Кроме того, культурный уровень королевства важен сам по себе для того, чтобы можно было объяснить, почему колонии не становились центром взаимодействия культур. Безусловно, неверно утверждать, что колонии всегда находились в состоянии войны и звон мечей заглушал все другие голоса. Но королевство так и не стало центром интеллектуальной деятельности, оставшись придатком европейской культуры, провинциальным и маргинальным. Конечно, школы существовали – приходские, монастырские и при кафедральных соборах, но они не оставили по себе никакого следа. Ни одна переводческая школа, ни один университет так и не были созданы, и это в то время, когда в Европе основывались университеты. Все, что крестоносцы считали ценным и могли передать последующим поколениям, так это повседневные жизненные правила, подражание старым поколениям, стремившимся сохранить рыцарский кодекс поведения, и отдельные коммерческие навыки. Не случайно изучение законов и местных обычаев и преданий становится излюбленным занятием аристократии крестоносцев. Кроме того, что закон был краеугольным камнем классовых привилегий, по своей природе это был наиболее традиционный и консервативный элемент. Со всем тем, что было общим для Европы и ее восточных колоний, ни одна европейская страна не использовала в такой большой мере принцип прецедента, как это было на латинском Востоке. Занятие юриспруденцией было одним из наиболее важных проявлений интеллектуальной жизни.

Отсутствие какой бы то ни было школы в средневековом значении этого слова не только показатель интеллектуального уровня, что особенно важно в контексте нашего повествования. Передача культуры очень редко зависит от деятельности одинокого подвижника. Сфера распространения его знаний ограничена, а жизнь его очень кратка. Несмотря на то что коллеж, университет или какая-то школа не могут постоянно обеспечивать высокий уровень преподавания, все равно эти интеллектуальные центры становятся хранилищем культуры. То, что в королевстве не было создано ничего подобного школе Салерно или Толедскому университету, можно объяснить тем фактом, что отсутствовал какой бы то ни было механизм сохранения и передачи восточной культуры, которую накопило предыдущее поколение.

В итоге крестоносцы просто повторяли зады. Постоянный приток иммигрантов в XII в. и большие военные экспедиции действовали как духовный растворитель на любые процессы смешения Востока и Запада. Колонии не создали достаточно прочную культурную сеть, чтобы захватить в нее волны новых поселенцев и ассимилировать их. Каждый новый крестовый поход и каждый новый иммигрант укреплял западный элемент и обеспечивал его постоянство. Это может объяснить, почему в XIII в. слышатся новые примирительные голоса в отношении ислама. В этом столетии почти иссяк приток мигрантов и прекратились крупные крестовые походы.

Даже выборочный процесс частичной ассимиляции для многих прибывших из Европы, да и для некоторых современных историков, представлялся как вырождение нации. Верно и то, что другие историки видели этот процесс в положительном свете, как начальный этап поглощения и слияния, явление, никогда не имевшее место и о котором крестоносцы и не помышляли. Есть много правды и верных наблюдений в высказываниях образованного мусульманина Усамы ибн-Мункыза: «На франках тяготеет проклятие, этот народ не сообщается ни с каким другим, кроме как представителями собственного племени». Можно было ожидать, что это чувство отторжения было сильнее среди вновь прибывших – участников крестовых походов, пилигримов или простых иммигрантов, чем среди тех, кто жил в стране. Тот же самый мусульманский автор замечает: «Некоторые франки уже освоились на новом месте и давно общаются с мусульманами. Они гораздо лучше тех, кто недавно прибыл из франкских земель. Но они составляют исключение из общего правила». Какой можно сделать вывод из этого. Буквально это означает, что в стране было постоянно больше вновь прибывших. Этот факт трудно признать или опровергнуть. Однако возможно предположить, что в XII в., когда шла постоянная миграция, именно так и было. Но так или иначе, мусульманскому наблюдателю, хорошо знавшему общество крестоносцев, оно казалось неспособным воспринять ассимиляцию.

Некоторые области ревниво охранялись от возможного влияния местной культуры и оставались исключительно европейскими. Здесь был представлен весь спектр различных общественных институтов и административных органов, существовали свои правила поведения для различных классов общества крестоносцев. Все общественные институты и органы управления были европейскими, и все было направлено на то, чтобы создать европейское общество. Хотя некоторые аспекты материальной культуры менялись, но интеллектуальная, артистическая, общественная и политическая атмосфера совсем не были подвержены внешнему влиянию, за исключением имевших место отдельных случаев, на всем протяжении двухвекового сосуществования. Демаркационная линия между областями открытыми влиянию местной культуры и закрытыми определялась представлениями крестоносцев о том, чем они есть в своих собственных глазах. Все те черты, что свидетельствовали об идентичности крестоносцев, не должны были подвергнуться чужеземному влиянию.

Преднамеренное создание и сохранение подобных барьеров могло иметь далекоидущие последствия. Не повлияло ли это в некоторой мере на отношение крестоносцев к собственному наследию? Все их политические и общественные институты, их военная организация и некоторые аспекты их художественного творчества были пропитаны сильным чувством традиционализма. Несмотря на постоянные связи с Европой и даже ощущение того, что они ее часть, они неохотно и с запозданием перенимали все изменения в ее развитии. Казалось, они лелеяли анахроничный образ Европы, присущий ей на рубеже XI в. Этот глубоко укорененный традиционализм был, возможно, результатом нескольких факторов. Первый и самый важный – ощущение того, что они были новым отпрыском, которое характерно для многих колониальных обществ и которое вызывало чувство неполноценности и потребность следовать сложившемуся порядку вещей, принять как должное нравы предков и родной земли. Такое отношение могло измениться только в том случае, если все подавляющий чужеродный элемент становился доминирующим и вытеснял существовавшие эмоциональные связи новыми обязательствами и благочестивыми намерениями. На такие изменения могла решиться элита, до некоторой степени интеллектуальная, настроенная более оптимистично и решительно, которая желала освободиться от существовавших связей и действовать по-новому. Но ни один из этих факторов не присутствовал в королевстве крестоносцев. С самого начала и до конца доминирующее положение в обществе и культуре занимал французский элемент, достаточно сильный, чтобы подавить все остальные в обществе иммигрантов. Наконец, мы уже говорили о почти полном отсутствии интеллектуальной элиты в королевстве.

На фоне всех этих факторов наше отношение к восточному обществу могло бы, по крайней мере, выявить его характерные черты. Общество, которое возводит барьеры на пути всего нового и инородного, обречено к еще большей изоляции и замкнутости в своем собственном наследии, которое становится священным и неприкосновенным. Неприятие инноваций приводит к окостенению собственного наследия, которое считается совершенным во всех отношениях на начальной переходной стадии. За этим следует канонизация своего прошлого. То же самое отрицание, пусть и не полное, любой чужеземной культуры находит свое отражение в скептическом отношении ко всем изменениям в своем собственном доме. Превозношение прошлого и связь с традицией, важные на определенной стадии развития нового общества, превращаются в мертвый груз анахроничных постулатов.

Примечания

В 66–73 гг. н. э. во время I Иудейской войны – основной оплот иудеев. После взятия Масады ее защитники покончили жизнь самоубийством. (Здесь и далее примеч. ред.)

Некоторые крестьянские отряды к лету 1096 г. дошли до Константинополя и переправились в Малую Азию, в октябре 1096 г. эти поредевшие отряды были под Никеей наголову разбиты сельджуками.

К прованскому священнику Петру Варфоломею явился святой Андрей, указавший, где зарыто копье.

Незадолго до этого египетский флот истребил или захватил весь генуэзский флот, который вез осадные средства и снабжение для войска крестоносцев. Только один корабль с осадной техникой и материалами прорвался, что дало возможность успешно провести шутрм 15 июля 1099 г. А перед этим, 8 июля, крестоносцы совершили крестный ход вокруг города, после чего их силы словно утроились.

Долина небольшой реки Харод, впадающей с запада в реку Иордан (в верховьях которой находится Йизреэль).

Родился ок. 1125 г., с 1152 г. император Священной Римской империи. Утонул в 1190 г. в р. Салеф.

Эти хорезмийцы были остатками войск последнего хорезмшаха Джалал ад-Дина, которые бежали от монголов в Северную Месопотамию и жили грабежами и наемничеством.

Иран ко времени завоевания монголами был в составе державы Хорезмшахов.

См. примеч. ранее.

Так в тексте, однако в 1-м Крестовом походе видную роль сыграли формирования из Южной Италии, находившейся под властью норманнов, под командованием Боэмунда Тарентского.

Англия была захвачена офранцуженными норманнами из Нормандии под командованием Вильгельма Завоевателя после битвы при Гастингсе в 1066 г. (ранее с конца IX в. Англия периодически захватывалась датчанами, в 1013–1035 гг. входила в состав державы датских королей, прежде всего Кнуда I Великого, правившего в 1017–1035 гг. Данией, Скандинавией и Англией).

Ныне в провинции Хама в Сирии.

1886–1944 гг., французский историк, занимавшийся периодом Средних веков. В июне 1944 г. после пыток расстрелян гестапо.

От храма Соломона после его разрушения римлянами, взявшими штурмом в 70 г. Иерусалим, осталась только часть наружной ограды – так называемая Стена Плача.

Современный Бет-Шеан в Израиле.

Называется также Байт-Лахи.

Чудо схождения Благодатного огня ученые и сейчас объяснить не могут. И является этот огонь только греческому иерусалимскому православному патриарху в присутствии представителей сирийской, коптской и армянской церквей. Остальным остается только сомневаться.

Согласно монотеистической традиции, здесь похоронены первые люди, Адам и Ева, а также библейские патриархи и их жены – Авраам и Сарра, Исаак и Ревекка, Иаков и Лия.

1130–1186 гг., также один из лучших историков крестовых походов XI–XII вв.

Дор – один из городов филистимлян, наряду с Аккароном, Ашдодом, Аскалоном, Газой и Гатом.

Ныне в Израиле Акка (Акко).

Взявшего штурмом в 70 г. Иерусалим, где из примерно 1 млн евреев, оказавшихся в городе к началу осады, после штурма уцелело лишь 70 тыс. – они были проданы в рабство. Однако Тит, главнокомандующий римскими войсками в Иудейской войне 66–73 гг. с 69 г., стал императором только в 79 г. (в 73–79 гг. был соправителем своего отца Веспасиана).

Напомним, что персидский царь Кир после взятия в 539 г. до н. э. Вавилона, в который персы и мидяне проникли ночью через несколько открытых «пятой колонной» крепостных ворот, в благодарность за содействие разрешил евреям вернуться из «вавилонского плена» в Палестину и восстановить свой храм в Иерусалиме.

Александр Македонский в ходе осады Тира (январь–август 332 г. до н. э.) построил дамбу, поставив на ней осадные башни с метательными машинами, после чего штурмом овладел городом. Со временем дамба превратилась в перешеек благодаря приносимым течением наносам.

Поскольку усвоили их еще ранее на обломках сокрушенной германцами и другими Западной Римской империи.

Были и гораздо более крупные по числу рыцарей сражения. Например, у Леньяно в 1176 г. у Фридриха I Барбароссы было 3–3,5 тыс. рыцарей, но он потерпел поражение от рыцарей и пехоты городов Северной Италии. А в судьбоносной битве при Бувине в 1214 г. одержавшие победу французы короля Филиппа II Августа имели около 2 тыс. рыцарей против около 5 тыс. рыцарей у германского императора Оттона IV и его союзников (помимо нескольких десятков тысяч пехотинцев, сражавшихся с обеих сторон).

Генуэзский флот был уничтожен или захвачен египетским флотом. Прорвался только один корабль с осадной техникой и материалами, доставивший их крестоносцам, что дало возможность успешно провести штурм Иерусалима 15 июля 1099 г.

Многие названия имеют досемитскую основу (с «ар», «яр», «рус»), например, тот же Иерусалим («иер», искаженное «яр», и «рус» в основе).

Существует определенная путинца в названиях. В данном случае мечеть Куббат ас-Сахра («Купол Скалы») часто называют мечетью Омара, хотя собственно мечеть Омара находится напротив храма Гроба Господня.

Снова особый нехристианский взгляд со стороны. Имя коня (ал-Бурак) означает «блеск», «молния».

Или Сердикский – в городе Сердика, современная София в Болгарии.

Кнуд II, Кнут IV (II) (лат. Canutus; дат. Knud den Hellige), ок. 1043–1086, датский король с 1080 г., убит, канонизирован в 1101 г., святой покровитель Дании.

На самом деле Давид с большого расстояния попал камнем из пращи в голову великана-богатыря филистимлянина Голиафа. После чего, подскочив, мечом того же Голиафа отрубил лежащему на земле богатырю голову.

Помимо германских племен в Великом переселении народов участвовали иранские, славянские и другие, в частности гунны, которые и дали едва ли не основной толчок этому переселению.

Здесь имеется в виду вторичное открытие Канарских островов итальянскими экспедициями 1312 и 1341 гг. Перыми же достигли Канарских островов финикийцы за несколько веков до нашей эры, а в античное время сюда плавали мореходы из Кадиса и др.

Так даже в XVI–XVII вв. называли в западных источниках Русское государство, которое в это время стремительно расширялось в восточном направлении, достинув Тихого океана.

Перенаправленного на Константинополь.

Точнее, усвоенное мусульманскими завоевателями наследие греко-римской и иранской культур (базировавшихся и на более древних).