«ИГЛЫ — ИГРЫ»

Борис Сенега

ИГЛЫ — ИГРЫ

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Борис Сенега, 2020

Стихи и проза крайних лет

ISBN 978-5-0051-2851-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

ИГЛЫ — ИГРЫ

Рыбья кровь

Письмо на ту сторону

Сказка про пашу

ИГЛЫ — ИГРЫ — I

И кровью дышат ковыли

СТОЛКНОВЕНИЕ

ДОРОГА В АМЕРИКУ

ИГЛЫ — ИГРЫ — II

ТЕМНЕМНЕЕ БРОНЗЫ

Эскиз ко дню рождения

Сон Пестерева

Из путевого дневника

Рыбья кровь

— И быть тебе за это, рыбой, мерзкой, скользкой!

— Обещали котом.

— Недостоин!

Григорий Горин. «Формула любви».

Пышнохвостые, золотые рыбки не спешно плыли по своим делам. Бутылочно-зеленая, слоистая вода, увеличивала их в размерах, словно линза телескопа, и от того они казались Пьеру, древними монстрами.

Когда-то давно, он наблюдал сих тварей в лондонском анатомическом театре при

Королевской Академии Наук. В те давние годы, доктор Мосли, облачённый подобно масону в чёрный, кожаный фартук, ловко препарировал Меченосца, показывая студентам измазанные кровью, крупные внутренности. Пучеглазый самец беспомощно трепыхался под скальпелем. Широко раскрывая рот, силился глотнуть воздуха. При каждом судорожном движении, его перистые щитки — заслонки по бокам головы, приоткрывались, и Пьер видел склизкие, красновато- серые жабры несчастного существа. Жабры отмирали, съеживаясь без воды с каждой секундой всё больше.

Кровь, разлитая по мрамору стола, текла из желобов в чашу, поставленную суетливым ассистентом неподалеку от грузного русского господина, пожелавшего посещать лекции профессора. Пьер морщился и вздрагивал, при каждом касании скальпеля. Со стороны могло показаться, что это его холёное, белое тело кромсают на куски и выпускают по капле кровь.

«Тогда я, верно, чувствовал себя рыбой. Полудохлой зловонной, жалкой рыбой. А теперь?

Кто я таков теперь»? — подумал он.

Икряная, оранжевая рыбина приблизила к Пьеру шершавую морду свою и слегка куснула в губы. Граф Безухов вздрогнул, но не открыл глаз.

Рыбина отпрянула и, чиркнув по лицу плавником, подалась прочь.

«Кто их выпустил? Они все мёртвые…»

Внезапно ему на ум пришло, что рыба не может быть мёртвой.

«У рыб души нет.… Про человека приличествует говорить, что он мёртв. Рыба дохнет. Чаще всего, на поварне, или, как в университете, под скальпелем. Без надежды на Воскресение. А человек? Человек, восстанет из гроба в час суда, и будет держать ответ, перед Господом. Каждый? И князь Василий тоже поднимется по зову труб Иерихонских? Зачем? Он чудовище алчно пьющее кровь. Мою кровь. Я всё вижу, чувствую. И всё понимаю, но воспротивится, нет сил, ибо я рыба. Потрошённая, скользкая рыба, не имеющая души. Рыба, фаршированная золотом. На Саксонском фарфоре лежат куски меня. И все жадно едят плоть мою при свечах.

Тысячу раз прав был Болконский, не для чего было бывать у Куракиных. Попал в омут. В капкан. Душно мне здесь, ей богу муторно, и дна не видно. Да, есть ли оно это дно? Будь всё трижды проклято! Чего ради, я приехал в Россию? Опиваться вином и бравировать силой? Отец позвал. Глупости. Отцу не было до меня прежде никакого дела. Граф Кирилл Владимирович, замазал блуд свой золотом. Над смеялся над всеми ими, отдав титул бастарду. Хотел натянуть нос князю Василию. Князь Василий, поди, ж ты, ужом вывернулся, дочь свою под меня подложил. А я, пустил слюни. Как же, Diana Marble. Нешто в Европе девок мало было? Или у этой ветрогонки — поперек?

В обеих столицах шепчутся уже: «Ах, бедный, маленький Пьер… Вы видали диковину, медведя с рогами? Графиня Безухова, „выкинула“ намедни, а от кого не известно. Очень может быть, что от брата своего Анатоля. Не зря, отец хлопочет по гвардии. В деревни услал сына. Женить стервеца собирается. Пьер то, по все дни в кабинете сидит трактат сочиняет…. Ах, mijauree, какова?»

Сколь уж денег роздано, только бы, слухи пресечь. И всё зря, клокочет болото

проклятущее. Зависть людская хуже ржи въедливой. Всё истребит, подчистую дай, срок. Стреляться разве с обалдуем этим? Или может и впрямь службы сыскать? В дипломаты податься. Интриги Европейские распутывать?

Хотя, куда мне со свиным то рылом? Хорош дипломат, с женой совладать не может. Сиди уж Ерёма дома, точи свои веретёна. Что на балах ёрзать, что в присутствие таскаться. Всё те же лица, кругом и рядом. К тому же, в министерстве говорят, потолки низкие, я им рогами все люстры расколочу. Нет, определённо пришибу Анатоля, как есть «угроблю всмятку». Какая тут к праху дуэль! Размажу, как клопа по паркету и вся недолга».

Пахнущая йодом, вода вокруг Безухова вдруг за пузырилась, закипая, но тепла он нисколько не ощутил. Скорее, напротив, от пенящихся, изумрудных столбов, выраставших повсюду, и так же, быстро лопавшихся с глухим, ватным звуком: «БООМ»! тянуло потусторонним холодом. Потревоженные обитатели моря, почувствовав опасность, кинулись врассыпную.

Пьер подобно ленивому киту не придумал ничего лучше, как опустится на глубину. Мрак, увешанный, водорослями Ламинарии и омертвевшими кораллами, кинулся, за ним следом. В фосфорном свете воды Пьер углядел на песчаном дне, блеснувший кругляшек, совсем маленький, с ноготок ребёнка.

«Вот сейчас, я коснусь её, — с надеждой подумал Безухов, вытягивая громадную конечность — плавник, по направлению к монете. (Ему казалось, что это именно давнишний, проигранный на пари, империал, лежит там припорошенный песком.) — Коснусь и спасусь. Не может быть, чтобы я не спасся. Ведь я, никому не делал зла. Желать, желал, но не сделал. И я, их всех люблю, и всех прощаю. И жену, и Долохова, и Анатоля. При мысли о людях рвавших, на части судьбу его, в разгорячённом мозгу Пьера, отчетливо, словно из кусочков цветной смальты сложилась картина:

Moscou, la ville sainte, объятая с четырёх сторон медно — жёлтым пламенем плыла в дыму и копоти на встречу грядущему. Пьер увидал себя идущим на пролом сквозь толпы жителей, потеряно метавшихся в жарком аду.

Отчаявшиеся получить ключи от города «лягушатники» под водительством Мюрата

ворвались, наконец, на пожарище и оказались между молотом и наковальней. Жажда наживы гнала французов по углям не покорённой святыни, в самое сердце пепелища. Но страх погибнуть от рук, раздавленных горем и унижением москвичей выталкивал из города прочь, как пробку из бутылки. В Москве наблюдался тот самый невообразимый хаос и безвластие, который позже и по другому поводу учёные нарекут Броуновским движением. Раздвигая толпу плечом, Пьер направлялся, на Поварскую, и оттуда на Арбат, к храму Николы Явленного, где в воображении своём замыслил он «дело».

Широкий с зазубринами кинжал в зелёных ножнах ждал своего часа под обтрёпанным сюртуком его.

Граф Безухов шёл убивать Наполеона. Ему представлялось, что со смертью Императора закончится всё. И этот чудовищный пламень, пожирающий величественный город, и война его породившая, угаснут сами собой. Он шёл, с намерением поставить кровавую точку в трагедии, написанной Вышними, силами для подмостков театра с именем: Россия.

Одно только угнетало его. Он двигался скованно, как человек до конца не осознавший последствий и тягот предстоящего. Пьер не знал точно, как будет убивать Бонапарта. Не думал, что может погибнуть сам. Он просто шёл покончить со ВСЁМ ЭТИМ, и в тайне надеясь, что ЭТОГО, не случится. Вернее, случится, но как-то само собой, без его физического участия, но при нравственном посредстве.

«Я трус. Жалкое ничтожество». — Подумал, отстранено Пьер Безухов, коснувшись,

заветного предмета.

Песок, возмущённый касанием, мутной взвесью стал, подниматься, к верху открыв, постепенно, Пьеру вместо вожделенной монеты печальное лицо князя Андрея. В глубинном пространстве лицо Болконского существовало само по себе. В не тела, которого здесь в пучине морской не было вовсе.

Лицо князя открыло глаза и усмехнулось. Оно всегда делалось открытым и добродушным при виде этого увальня в смешных, круглых очках, помещавшихся на толстой физиономии.

— Ах, мой друг, здравствуйте. Давно же мы с вами…

Пьер нисколько не удивился, услышав голос друга в своём мозгу. Напротив, удивление показалось ему не уместным, даже бестактным в подобных условиях.

— Душевно рад встрече Ваше Сиятельство. Однако же, вот где довелось свидеться.

— Да, да такова жизнь. Вернее, то состояние, которое здесь именуется жизнью. Впрочем, вы я вижу молодцом мсье Пьер. Какой великолепный хвост и плавники, загляденье.

— О чём это вы князь?

— Не важно mon here, главное вы теперь на всегда избавлены от ваших идиотских les bons principes.

— Вы хотите сказать! — Пьер в ужасе выпучил глаза, пытаясь под всплыть на поверхность. — Но позвольте князь…

— А, хули толку, Петруша? — горестно усмехнулся Болконский. — Что есть, то есть. Вам еще» «подфартило», как здесь выражаются. Вы, полюбуйтесь, на кого я стал, похож. Полный отстой.

Князь Андрей, несколько раз, крутнулся вокруг своей оси, давая Безухову рассмотреть себя подробно.

— А, как же прошлое, — с дрожью в голосе осведомился Пьер?

— Через как, любезный граф. — Ответствовал Болконский. — Здесь есть только настоящее, и то, не для всех.

Пьер, сделал, несколько кругов вокруг лица друга, стараясь, успокоиться. На языке его вертелось миллион вопросов, но каким-то «шестым» чувством, он понимал, что князь Андрей не удовлетворит его любопытства. Не потому, что не захочет, он просто не в силах. это сделать, так как, не знает всего. И всё же, один вопрос, самый главный, как ему казалось, Пьер не мог не задать князю.

— Скажите князь, а видение. Я полагаю, что видел нечто?

— Фрагментарное Озарение. — Равнодушно сообщил Болконский. — Здесь такое случается, почти с каждым. Артефакт. Галлюциногенное обострение в период адаптации. Со мной тоже, признаться, происходит нечто подобное, но, всё реже и реже, слава Творцу. Привык, знаете. И потом…

Князь Андрей умолк, размышляя о чём-то своём.

Пьер, из деликатности не решаясь тревожить друга, осваивался в новом для себя качестве. Крутил, пируэты и увлечённо пускал пузыри, с лёгкостью открывая жаберные клапаны. Но вскоре, голос Болконского вернул его, к прежним мыслям.

— Друг мой, вы и вправду хотите знать, что случилось с нами ТАМ? — Князь Андрей,

энергично выпустил пару пузырей в сторону поверхности.

— Если это не затруднит вас. — Сконфуженно ответил Пьер.

До него, наконец, начинало доходить, что любые воспоминания о прошлом, а уж тем более предположения о будущем, на которые здесь неизвестно кем наложено строжайшее табу, причиняют Болконскому мучительные страдания. Но знать, ему до дрожи в плавниках хотелось знать, чем завершилась вся эта канитель.

— Извольте, только право, лучше было бы, всё оставить, как есть.

Князь, нахмурил, брови припоминая минувшее, и начал свой рассказ:

— К не частью для Наполеона, и к счастью для вас, затея, с убийством, благополучно провалилась. Виной тому, ваша не решительность, лень, и как это ни странно, ваше мягкосердечие.

— Ну конечно, припоминаю пожар, девочка. — Встрял Безухов.

— Не прерывайте меня, прошу вас. Всё и без того…

— Простите. Я умолкаю.

Лицо князя, плавно переместилось в скопление световых бликов и, он продолжил:

— Не только это. В тот день, Император, въехал в Москву на четыре часа раньше,

предполагаемого, вами срока. Из Драгомиловского предместья, по Арбату, прямехонько в Кремль. Вы, разумеется, всего этого знать не могли, так, что до некоторой степени это вас извиняет. Сама судьба была против вас. Главное же то, что вы колебались, вас снедали эмоции, сомнения. Вы, были не готовы свершить задуманное. Прежде всего, потому, что позволили чувствам взять вверх над разумом. Смерть вообще, и смерть Наполеона в частности, представлялась вам игрой, неким театральным действом если угодно. Где вы герой из плоти и крови, закалываете злодея понарошку. Занавес закроется. Потом взметнётся снова. Вы вместе с персонажами этой дикой пьесы, выйдите на поклон, а на утро проснётесь знаменитым. Вам хотелось прослыть убийцей Наполеона больше, нежели умертвить его. А девочка — это лишь предлог, внешний признак, и ничего более.

Нет, мой друг, смерть, — это двери в иные миры, и открывать их для других, куда страшнее, чем для себя самого. Чтобы держать ключи от смерти в руках своих бестрепетно, надобно обладать железной волей, ясным, холодным, умом, и совсем, слышите ли вы меня? — Совсем не иметь сердца. То есть, Свершить Пиррову победу над собой. А победа, как женщина, по большей части глупа, ветрена и капризна. По достижении, оную, следует, крепко держать в узде.

Признайтесь, нечто подобное с вами случалось раньше, до двенадцатого года? Как пример: узнав, что отец ваш при смерти вы не слишком огорчились, ибо ждали, что старый граф позовет вас, дабы даровать вам, не любовь свою, нет, Вам, на подобные экзерсисы la plante. Метрическую запись с признанием отцовства. Заверенную, рукою Государя. Единственная востребованная вами цель. Вы жаждали внимания в Свете, денег. Участь un batard, терзала ваше самолюбие, как львица терзает, тушу быка на охоте. Признайте. Не лгите себе. Вы именно с этими чаяниями и надеждами возвратились в Россию.

Кстати, о женщинах. Говорил я вам Пьер: «Ежели хотите свершить, что-либо путное в жизни, нипочём, ни за что, не женитесь». Вы не вняли совету. А между тем, жена ваша, впрочем, Бог ей судья…

Кровосмесителю и прелюбодею Анатолю Куракину, полковой лекарь, по живому, ржавой пилой отнял, ногу в день Бородинской битвы. Боже, как он кричал, у меня от его воплей, уши закладывало. Вся боль, которую он причинил вам, да и другим некоторым, сторицей к нему возвратилась. Уймите злобу вашу. Вы отомщены самим Провидением.

— А Наташа?! — Не утерпел Пьер Безухов. Ему, хотелось, узнать у князя Андрея, не судит ли тот его за любовь к Наташе? Украденную им, как ему казалось, у мёртвого там, в недосягаемом прошлом?!

Но, князь оставил это восклицание без ответа, видимо сочтя его не уместным.

— Я умирал, мучительно. — Продолжал Болконский — Картечь попала в живот. Осколки, кое-как вынули. Однако, утроба начала гнить. Но боль физическая ничто, в сравнении с муками душевными испытанными мной в последние минуты существования. В эти мгновения, я ощутил, что должен поверить в Бога, которого презирал до сих пор. Поверить и принять всё как есть. Осознав, вдруг, что жизнь прожита впустую, а нечто важное прошло мимо. И всё же, как видите, и здесь мы опоздали.

Бонапарт, расплатился по счетам, не многим веселее нашего. Теперь лежит, подобно мумии в гробнице Собора Инвалидов. Ни тебе тлена, ни тебе вони, одни только почести запоздалые. Хоть сейчас готов мутить воду в Европе. Только душу вдохните и в строй.

— Он святой?! — Изумился Пьер Безухов.

— Ни в коей мере, мсье Пьер — Насмешливо взглянул на друга Болконский. Всё много проще и страшней…

Наполеон пал жертвой своего величия. Он сделался идолом, затоптанным в пыль стадом лизоблюдов, мародеров и варваров. Разжиревшая челядь, устав маяться в четырех стенах от безделья и глупости, в обмен на Английское золото и призрак свободы по наущению еврейских казнокрадов накормила Узурпатора мышьяком. Император мешал всем. Он, превратился в ночной кошмар для победившей коалиции. Совет Монархов, напуганный дерзким возвышением некогда безвестного капитана, решил, что лучше, для всех, чтобы его не было совсем. Эпоха великих потрясений закончилась бытовухой с примесью вульгарной уголовщины.

— Все они, и из грязи поднятые, и на тронах сидящие в конечном итоге предают. -Глубокомысленно изрёк Пьер, взмахнув плавниками. — Потому, что в душе всё одно, навсегда остаются рабами. Нет — свободным нужно родится, тут кровь решает всё дело, и никак иначе. В остальном, признаю князь, кругом ваша, правда. Прошлое ровно, как, то болото, которое лучше не колыхать.

— Согласен любезный друг. — Бодро ответил князь. — Только я подзабыл, в чём суть хохмы?

— Сдаётся мне, шторм надвигается! — воскликнул Пьер Безухов. — Ныряем глубже, и я расскажу, вам этот анекдот!

_____________

ПРИМЕЧАНИЕ: Диана Мраморная* Жеманница. ** *** Москва священный город. **** Мой милый.

***** Хорошие принципы. Плевать. ****** Между нами. ******* Извините. ******** Бастард. ********

(Франц.) Севастополь 1997 год

Письмо на ту сторону

(Не научная фантастика.)

Звёздная система Коул.

Планета Терекс.

11 Ноября 2599 год.

Орбитальное время: 8: 30 утра

Привет Илья!

Давно собирался черкануть тебе несколько строк, да всё не складывалось.

Сегодня, наконец, выдалось свободное утро. Сижу в своей халупе, с «банкой» «Метеорита» в обнимку, и пытаюсь выразить в словах, ощущение блядскости, временами, охватывающее меня, на этой грёбанной планете. Загнали в такую дыру, не приведи бог!

Здесь совсем нет приличной выпивки, и факт сей, надо признать, печален.

Без водки, чего греха таить, любой мир — совершенно теряет свою привлекательность, что бы там ни говорили моралисты и врачи. О бабах, приходится только мечтать. Здешние Кугутки не моются вовсе, им, видишь ли, вера не позволяет. На рожу страшнее атомной войны, и плоские, как моя жизнь.

В Гафанге правда, есть публичный дом, но, я вряд ли сумею вырваться туда раньше середины зимы. Приходится «передёргивать затвор» листая пожелтевшую подшивку «Маркизы».

Аборигены гонят самогон из пауков Листоедов — отвратное пойло. По вкусу нечто среднее между кувалдой и лаком для волос. После дозы грамм в сто, башка гудит сутки, и дристос прохватывает такой, что будьте нате. Кишки можно в сральной оставить очень даже запросто. Если паскуда экспедитор до закрытия рек не подтянет на базу «топливо» и провиант — сливай масло. Придется травиться местной «огненной водой». Однако, всё лучше издохнуть от поноса, чем от тоски по Родине.

Чёрт бы подрал Верховников! Сидят жлобы в шубах, «злого духа» под себя пускают!

Ильюха, власть меняет людей.

Кем был Будякин до того, как «Броненосцы» подсадили его тушу наверх?

Вшивым торговцем рыбой. Он ел у нас с ладони. Клялся в преданности общему делу…

А я спал с его женой. Признаю, сделал не простительную глупость, смешав общее и частное. Всё одно, что бадяжить «Столичную» с пивом. Ничего хорошего, кроме блевотины выйти не может.

Но не ветвистыми рогами, «генносе» Будякин, зашвырнул меня в космос. Всё сложнее и многогранней….

Прежде всего, нас погубила слепая вера в людскую порядочность.

Пройдя Путь Железа и Крови, мы, как это не дико осознавать, вышли из войны такими же идеалистами, как и вошли в неё. То есть История нас ни чему не научила. И «мацысты» снова «натянули» человечество на «кол» — соответственно законам Талмуда. Спасибо ещё, что не ломанули ледорубом по черепу.

Теперь приходится корячиться за здра́сьте или, как Сван, клеить коробочки в «Жёлтом доме».

Спиваюсь в хлам в этих богом забытых болотах, втюхивая туземцам «Основы демократии и человеколюбия». Которые, откровенно говоря, нужны несчастным, как керосин в Судный день. Кугут прост. С него довольно горсти сладостей не хитрых. Так что, я здесь, на вроде, кондитерского автомата с музыкой — проповедуй, что хочешь, хоть Кама-сутру, только конфеты с пяти до шести выдать не забудь. Народ на Терексе покладистый. Арбает за всю грязь.

Но всякий раз, расплачиваясь с ними за рабский труд убогой молочной карамелью я чувствую себя конкистадором, скупающим у краснокожих за зеркала и бусы — не понятное для них золото.

Еврей Хайме Колон, больше известный миру под именем Колумба был, как выясняется, тот ещё проходимец.

Испанцы говорили: «Не сдашь „песок“, Господь оденет тебя, в железные сапоги, а дон Христофор застегнёт пряжки». «Обували» туземцев, по полной программе.

Concepción рыгал кровью ещё добрых два столетия визжа от художеств Короны.

Пока индейские племена не объединились и не дали «цивилизованным» католикам бздей. Смеху было на всю Европу.

И чем скажи на милость, я отличаюсь от вице — короля Индии?

Знанием абсолютной истины? Умением управлять пилотируемым модулем в межзвёздном пространстве? Этим ржавым ведром с гайками, напичканным банальной электроникой? Поверь мне брат ничем совершенно.

Ну, разве, что я уже год, сдрачиваю в кулак, а Колон, даже в плаваниях умудрялся обходиться педиковатым юнгой, и имел не однажды, королеву Изабеллу поставив раком, на столе.

Прикинь картина — «голубки» блядь, «пыжатся» на груде государственных бумаг, и вдруг, является неврастеник Фердинанд. Какой пассаж…. Понятно дело — крепость, суд, чуть не сказал — Сибирь. Отлучение от Церкви, лишение всех «бабок» и наград. Финал простой — смерть в нищете….

Могилами наших парней усеян Земной Шар. От Можайска до Калифорнии.

Солдаты Первого Броненосного легиона — водрузили Знамя Победы на развалинах Капитолия. Но по собственной глупости и недальновидности ветераны отдали выстраданную победу негодяям и плутократам.

Невольно превратившись в лакеев Новой Еврейской Олигархии. Воистину «Благими намерениями вымощена дорога в ад». Теперь, я спрашиваю тебя капрал — доколе будет продолжаться наше шествие во тьму?

Не пора ли нам Славянам по Вере и Крови объединиться и сбросив каиново ярмо укротить, наконец, гиен Давида?

Куда идут миллиарды выкачиваемые из недр множества планет? Преодолев титаническим усилиями, Третью Мировую Войну, земляне в поисках новых пространств осваивает дальний Космос. Для кого? — спрашивается.

— Для людей! — ответишь ты!

— Говна на лопате, друг мой!

Консорциум еврейских Банкиров, прикрываясь Декларацией Прав Человека, занимается финансовым рукоблудием и скупает, за бесценок аграрные планеты.

При попустительстве ООН — этой клоаке мирового сионизма. Раздувает шумиху вокруг мнимых эпидемий, взвинчивают цены, на нефть, лекарство, жратву, в то время, как миллионы людей в Галактике подыхают от голода обретаясь в самых нечеловеческих условиях бытия. Скупает за нашу кровь.

Манипулируя идеями Долга и Совести, гонят солдат «цивилизованных» миров вколачивать с кровью «демократические, общечеловеческие ценности» в инопланетные народы при помощи напалма и свинца. Зачем?

На данном этапе, тот, кто владеет площадями плодородной почвы, водными ресурсами, углём, газом — владеет всем.

Ибо получение качественного, не испоганенное химией продовольствия и контроль над источниками различных видов энергии — это власть над телами и душами обитателей Вселенной. Раввины Сиона резво «вкурили» расклад. И, как у них заведено, принялись сколачивать бранжу. А Совет молчит!

— Хороший вопрос. Нынешним дерьмократам «цадики» слюнявят жирный процент.

Всяческие там, правители «Гуманных» миров, спят и видят, как бы успеть хапнуть, побольше, и отбыть в тёплые края.

Мы же для них, не смотря на все наши заслуги перед Отечеством, всего лишь величина малая. Надсмотрщики над рабами и сами в большинстве своём рабы.

Инструменты, предназначенные исключительно для достижения их далеко идущих целей. Нас смоют в клозетной чашке, как тампон. Едва только в наших услугах отпадёт надобность.

Ты думаешь, из — за жены Будякин загнал меня в эту глухомань? А хер бы он клал, на свою шалаву! Рыболов не может простить, что именно мы — «Броненосцы» подняли его во власть. Пришло время платить по счетам.

Ты где-нибудь видел банкира, торговца или биржевого воротилу, сполна оплачивающего долги? Делать этого, ой, как не хочется!

Современные Шейлоки могут бросить тысячу — другую в богадельню. Построить Синагогу на «сэкономленные» средства. Порассказать в своей гугнивой жёлтой прессе, о том, как они «любят» всё человечество — это они умеют, хлебом не корми, дай друг другу «Шнобилевские» премии выписать. А реальные обязательства можно не оплачивать. Они для них ровно туалетная бумага. Жиды добра не помнят. Они его не осознают.

Сегодня Будякин лезет в Канцлеры. И уже подмял большую часть Совета под себя. Потому, что в правительстве козням масонов больше никто не противостоит.

Пока ветераны входили в Государственный Совет, всю эту «ТалМудовую шушеру» ещё удавалось как-то сдерживать. Однако, после октябрьских событий 2593 года, когда одуревший от водки Большой Папа приказал вывести на улицы столицы танки, деятельная оппозиция перестала существовать. Её вульгарно «загасили», долбая из всех калибров, прямой наводкой, по зданию парламента.

Чтобы не «сгинуть задарма», пришлось идти на компромисс, выбирать между могилой и посольством на Терекс. Так, что история с Лидией — это «телега» для любителей клубнички. Сегодня общественности можно втереть любую мульку.

Как говаривал теле — халдей, прилюдно писая в бутылку из-под лимонада: «Пипл всё с хавает». Упрятав меня на Терекс, Рыболов лохонулся. Именно здесь в медвежьем углу мне удалось, я надеюсь, схватить его за яйца.

Разгребая административный бардак, я набрёл на пачку писем и отчётов, из которых явствует, что Консорциум сознательно занижает валовой оборот Терекса.

Даёт центральному правительству заведомо фальшивую информацию по нефти, алмазам и прочим ресурсам. Если наши обормоты признают Терекс не рентабельным, планету законсервируют. И хапуги наложат на неё свои поганые лапы. Теперь вдумайся Ильюха, что произойдет, если эта падла победит на выборах? «Мацаеды» легко проглотят Вселенную.

Спрашивается, на хрен было огород городить? Смешивать Америку с дерьмом и пеплом? Когда через такого вот Будякина человечество опять будет дёргать за верёвочки возрождённый Каганат. К сожалению, я слишком шумно принялся возится в своей «берлоге», и Рыболов видать что-то пронюхал. В тутошних лесах намедни объявились Тайваньские карлики. Сам понимаешь приятного мало. Этим обморокам палец в рот не клади. Из парочки трупов этих мудаков я приказал местным умельцам сварганить чучела. Получилось не плохо. Думаю, послать Будякину подарочек с ближайшим почтовым звездолетом. Пусть знает гад, что расслабляться я не собираюсь, а там, как карта ляжет. Там, даст бог нечисть выведем.

Если же всё-таки, меня «припаркуют» — знай Ильюха, что ушёл я не по своей воле, а всё о чём бы ни написали газеты, лажа, от первой до последней строки. Рыболов, несомненно, будет искать с пеной у рта нарытые мной документы, поэтому, случись что, будь крайне осторожен. Весь наш боевой опыт, в драке с этим пауком может оказаться, бесполезен, если не держать рот на замке, а глаза открытыми.

Прощай! Остаюсь твой друг

Сержант Броненосного легиона

Борис Бобров

4. 11 — 5. 11. 2005 19:25 Севастополь.

Сказка про пашу

В нашем селе жил Паша. Был он так себе пассажир, чисто Чебурашка поролоновый. Одутловатый по жизни. Тушканчик, одним словом. Растил Паша «ганджибас» в огороде сочный, метровый и вставной до опупения. И тем был Паша счастлив и горд, как Мичурин. Но однажды вползли к нему на флэт вилы вильные, завальцовонные, гранённые. На заводе «СЕРП и МОЛОТ» спецом для Паши не трезвыми ударниками труда в три смены смастряченные.

Пришла короче Паше пора в армию идти, от врагов буржуинских Родину защищать. Сдулся Паша на раз, будто грудь пожилой хористки, хайер под воротник спрятал, сидит стремается. Рубит Пашу, измена лютая, мехом к верху вывернутая. Паша с малолетства, весь «пацификами» обклеенный, словно чемодан туриста не здешнего. Не пруха ему с милитаристами в яшкаться. Хоть плачь, не климатит Пашу в Красную Армию вписываться.

Долго думал Паша думу крутую на «ганжибасе» ядерном настоянную. Делать неча, не стал он военкома с кренделями дожидаться. Решил идти сдаваться на дурдом, пока крылья не заломили, а там, будь, что будет. Авось кривая вывезет.

Набил Паша подсумок травой. Дунул пятку понтовую напоследок и полетел. Долго ли летел над полями и горами это не ведомо. Только случился с Пашей приход небывалого качества. Упёрся он рогом в параллелепипед стеклянный, со всех сторон огнями расцвеченный. Над дверьми надпись аршинными буквами:

УНИВЕРМАГ «УРУГВАЙ»

Вошёл Паша в двери. Вокруг лохи и урелы мечутся, как тараканы на свету, друг другу «фуфель» пополам с лебедой впаривают.

«Ага»! — смекнул Паша, и выменял на траву Будёновку со звездой, саблю и коня резинового на палочке. Скачет Паша по «стриту» только пыль из-под копыт летит, да менты в след свистят, удивляются.

Прискакал Паша на призывной пункт, слез с коня поклонился военкому в пояс и молвит: «Хочу, от супостата Отчизну оборонять, под твоим светлым началом воевода. Дозволь боярин в конницу вступить, пешему де мне не способно, хобот мешает». Военком дородный «мэн» в орденах по самый копчик возрил на Пашу поросячьими глазками, затопал ногами, замахал руками и роняя челюсть на пол, кликнул санитаров страшным голосом. От того рыка звериного листва с деревьев облетела, и птицы оземь попадали. Выскочили молодцы из железного сундука на колёсах, предстали пред военкомом не мертвы, не живы от страха и давай пеленать «кавалериста» в рубище смирительное. Матюгался Паша на всю округу. Кусался пса цепного злее, да только захомутали Пашу санитары без жалости. Привезли в чертоги медицинские, где ширяли серой нещадно, пока не очреслел Паша, не сделался бэк его, деревянным, как у Буратино. Лежит Паша в палате на животе к кровати вервием принайтованый, мух считает и думает: «Вот, однако же, все, по-моему, вышло. Не схавали, вояки Пашу, отрыгнулось, им сукам блохастым». Осенью спустился Паша с Терапевтической Горы со справкой. Пришёл в своё село, а в огороде трава, аж до неба вымахала. Обрадовался Паша, и полез по стволу ганджибаса под самые небеса. Глядь, а на облаке сидит военком улыбается и, махает Паше, заряженным косяком:

— Давай, мол, Паша дунем.

Оторопел Паша, и упал с «ганджибаса» на грядку. Упал и заплакал. Потому, как понял, что никуда от Судьбы не деться, сколько не бегай.

Севастополь. 2004 г.

ИГЛЫ — ИГРЫ — I

КАРТИНКИ С ВЫСТАВКИ

Хвост поезда уполз за горизонт.

На рельсах только изморось осталась.

Японец в котелке, раскрыл свой чёрный зонт,

Хотя дождя, ещё не наблюдалось.

Чертили ласточки меж серых облаков,

Замысловатой геометрии фигуры.

Когда из многозвучья голосов,

Согласно знакам божьей партитуры,

Мелодия сложилась и слилась,

С природой убегающей натуры.

Весельем наполняя пёстрый люд,

И позволяя в сласть крутить амуры.

И молодости шумной, и мужам седым,

Чей опыт жизни говорит: «Все бабы — дуры»!

Гук*, поднабравшись в волю новостей,

Пресытившись гуляньем по перрону,

Сел на извозчика, и покатил скорей,

Докладывать кормильцу и патрону,

Что на вокзале утром нет смертей,

Фандорин-сан* ошибся, слава Посейдону!

И можно выпив чашечку саке, опять предаться,

Дрёме — занятию достойному вполне…

Блошиный рынок плещет матом в окна.

В квартире солнце растянуло сеть. Куда

Попали: телефон, копеечная вобла, про —

Давленный диван и пепельницы медь.

Предсердие качает с перебоем, отравленную,

Алкоголем кровь. И с целью обретения покоя,

Листаю в новь тургеневскую «Новь».

Пытаюсь вникнуть в давние расклады: Кто? С кем?

И по какому поводу? Зачем? Не знаю лишь,

Кому всё это надо? Чужая страсть, как омут,

Вешний зыбкий по Весне. И может стать, последней,

Каплей горя или читателя оставить не в себе.

А в «Жёлтом доме», в пору листопада, забиты,

Все свободные места. Как не крути, нет — мне туда,

Не надо. Там отлучат от чистого листа. Заставят,

Жить, как зверя в тесной клетке. Чуть что, не так,

Под кожу впрыснут яд. Бывает так, из тех чертогов,

Медицинских, и у поэтов, нет пути назад.

06.01.2018 18:05

* Фандорин и Масса — знаменитые персонажи из книг Бориса Акунина.

ЭКСПРОМТ — VI

Незнания своего, нет, не страшусь.

И контурные карты жгу над газом.

Какая разница, когда, я в путь пущусь?

Ведь жизнь моя, «накрылась медным тазом».

Осталось лишь, чуть меньше половины,

Быстро текущих дней, бессмысленных ночей.

А там, как знать, куда лежит, тропа души моей?

Возьмут, да сделают межзвёздным водолазом,

Нырять и плавать стану меж теней. Выискивать,

В кипучих океанах, добро чужое. Чтоб три тысячи,

Чертей, могли пропить хабар, в иновселенских,

Ресторанах, и мёртвых золото потратить на блядей.

Работа та ещё видать, не хуже канцелярской, надеюсь,

Что чистописания не страшней. А то вдруг, окажусь,

В конюшне барской, затем, чтоб, взнуздывать,

Взбесившихся коней. Какому ни будь демону, из мелких,

Кто старше беса, но чуть ниже упырей. Да мало ли, дорог,

Крутых и терпких для бесприютной участи моей?

09.01.2018 14:19

ЭКСПРОМТ — VII

Любовь прекрасна, я её не стою,

Не то чтобы гвоздя, иной слезинки.

И не хрен, о любви писать в стихах.

Всем всё ровно, что свадьба, что поминки,

Виновник торжества, всегда в долгах.

Поэтому, жить надо без напряга.

Украл молчи, кто в силе, тот и прав.

Обиду, боль, всё стерпит лишь бумага,

В каких ни будь убогих словарях. Всё,

Прочее оплачено быть должно, по счёту,

Сталью или же свинцом. И Бог и ним, с тем,

Что назовут моралью. Мы все играем за одним,

Столом. Где карты мечет сразу в пользу казино,

Какой ни будь крупье. Слепой двурушник,

И выиграть, никому не суждено.

09.01.2018 15:40

ЭКСПРОМТ — VIII

Вот бы, взять, да и уехать — в Парагвай!

Это вроде, отпуск летом — Пропуск в Рай!

Ничего, что в джунглях влажно и темно,

Там помимо крокодилов — Никого!

Не бурлит телеэфир и не стучит, по ночам,

Электродрелью — Содомит! Что один в,

Пустой квартире, сверлит пол, ему надо,

Заработать, он — Хохол! У него,

На праздник — Сало! В будни — Хер!

Так меня здесь всё достало! В СССР,

Попасть желаю хоть на — Час!

Прокатится на трамвае, выпить квас.

Просто выйти на бульвар и потолкаться,

Меж людей. Ещё не отягощённых горем,

Доброй Родины — Моей! Жаль, что это —

Невозможно! Да, Бог с ним! Только чуют,

Мои ноздри — Мира кровь! Где-то рядом,

Совсем близко — Серп войны! Быть великой,

Горькой жатве без — Вины!

12.01.2018 01:14

ЭКСПРОМТ — IX

Что в тишине такой разноимённой,

Мы ищем, прикурив от пустоты?

Вот марки, собранные в детстве.

Вот стакан гранёный, подаренный,

Хранительницей тьмы, во дни, депрессий.

Чтоб залить водярой, убогий быт. Боль,

Исковерканной души. Вздор школьный,

В разлинованных тетрадях, на веки,

Проклят и давным-давно забыт. Вдруг,

Неожиданно всплывёт и как дымящаяся,

Рана, как краденный у дьявола магнит,

Саднит и мучает воспоминаниями,

Где всё ещё, мой город не изрыт,

Как пулями рекламными щитами,

И власовской «портянкой» не пестрит.

И есть надежда на выздоровление,

И жив отец, и старость к маме не спешит.

Надежда есть, но я уже — убит!

13.01.2018 01:12

Вдруг в доме станет темно,

Исчезнут тени от свечки.

И постучится в окно,

Чужая жизнь из кино.

И встанет в рост на крылечке.

Что буду делать тогда?

Не знаю, пить или плакать.

Ведь снова память будить,

Играть с судьбой в домино,

Ступать в осеннюю слякоть.

А я, совсем не готов,

К принятию новых даров.

Пропах копеечной водкой.

И разучился рулить, без,

Парусов и ветров, своей,

Убогонькой лодкой.

К тому же, музыка дней,

Звучит давно не с моей,

Живой как свет партитуры,

И я не чувствую в ней,

Ни смысла новых идей,

Ни уходящей натуры.

Так пусть всё будет, как есть,

Давно пора разучится,

Взирать на мир, как на дом,

В который, кто-то стучится.

Не то, возможно совсем,

Поехать вниз головой,

И окончательно спится.

19.01.2018 14:14

ЭКСПРОМТ — X

Душещипательный яд, проникнув в мой организм,

Ломает стереотипы. Я был алкаш из пивной. Потом,

Английский портной, всё по сценарию клипа. Теперь,

Сижу на краю, каких-то бренных миров. Пишу роман,

Про тайгу, и про проделки Эдипа. Мне совершенно плевать,

Кто может взять и издать, весь, этот бред, после гриппа.

Ведь режиссером Судьбы, с похмелья вроде не стать,

Кинематограф здесь — липа! А я увы, не из тех, кто станет,

Трезвым внимать, адептам МХАТа и ВГИКа. Куда как проще,

Послать всех долбоёбов на ять, и стать монархом без свиты.

Пить самогон из горла и рассуждать до темна, что вся Культура, убита. А дети праздник любя, пусть похоронят меня, как не живого коня. В могиле нового быта.

20.01.2018 — 21.01.2018 02:12

ДВЕСТИ ПЯТНАДЦАТЫЙ КАТРЕН НОСТРАДАМУСА

Ещё горит огонь в моей яранге,

И черти с дымом вылетают прочь,

Царапая когтём кривой фаланги,

Морозную октябрьскую ночь.

И вовсе не в сомнениях о Боге.

И не под гнётом собственных забот.

Я прибываю. Быт моей берлоги,

Меня признаться, вовсе не ебёт.

Иное, под корой хмельного мозга,

Гнездится уж полгода как. Мечтаю

Вплавь покинуть полуостров. Предвижу,

Бедствия. На небе дурной знак.

Является столь часто, что кажется,

Прописан янтарём. И всякий день,

Погожий иль ненастный, он говорит:

Беги. Спасайся. Смерть идёт с тавром.

Подвергнется Нашествию Страна.

Гиперборейских Руссов Уйдут в ничто.

И превратятся в мусор, поля и пастбища.

И сгинут подо льдом, и пеплом города.

Всё в раз изменится, и смелый станет трусом,

И реки потекут не весть куда. В добавок ко всему,

Ток электрический, изменит минус с плюсом,

Сместивши несколько земные полюса.

29.01.2018 16:50

Невероятная халтура, писать плаксивые стихи.

Травой — дурманом, на хи-хи подстёгивать своё,

Сознание. И лгать родне, как шерсть с руки, что:

«Без бабла и пол строфы не накропаю в оправдание».

А то, вдруг отпрыски мои, решат, что, на строку легки,

И по стопам моим, увы, отправятся ловить мечты,

В страну гнилого рифмования. Жить там, им будет,

Не с руки. Ни технологии, ни знания. Тем паче здесь,

В миру, где свет, есть, лишь, для Геллы и Афрания.

30.01.2018 23:36

ЭКСПРОМТ XI

И творчеством, и ростом не велик.

Имею с бытом вечные проблемы.

Как прежде пьян, и не могу не пить.

Не тунеядствовать, не выпадать из схемы.

Таков мой путь, измеренный в стаканах,

Ведущий из… скорей всего, что на…

Но я привык не быть, одним из клана,

Достаточно вполне, что я есть я.

Кто не согласен, пусть напишет книгу,

О том, как правильно грести не под себя.

А я останусь среди тех, кто держит фигу,

В кармане. И нос по ветру в чаянии рубля.

Образование моё грешит пробелом. Диплом,

Давно, прибит гвоздями над столом. Конечно,

Хорошо быть вечно в белом, но жизнь,

Заставит, и измажешься дерьмом. Здесь,

Чистых нет. И запах как в дегтярне. Солоно —

Горький с кровью пополам. Как учит Маркс:

«Всяк труд — предмет товарный» и я торгую,

Собственным пером. Царапаю сто строк,

Не ежедневно, но всё ж, достаточно, чтоб,

На флакон поднять. И пусть идёт по дальше,

Цензор гневный. Ему, моей судьбы, не поменять!

31.01.2018 18:17

ПИСЬМО А. П. ЧЕХОВА С МЕСТА СОБЫТИЙ 1900 ГОД

Желаю удачи всем! Тунеядцам и Негодяям!

В деле выноса товара в ночь, через двери чужих окраин.

Как не, терпящий пустоты, в погребах чужих, я вполне отчаян.

В кражах, терпких вин и пивной слюны, а по салу, вообще, эксперт, как старик, Державин. Вместе с тем, и ценитель чая, не брезгаю «ширями» из Китая. Запросто, беру всё, что плохо лежит, хотя знаю, можно выхватить, Пиздюлей или каторгу, на Сахалине, где собачьим лаям заходятся. Надзиратели, в плоть до Мая. А потом, получив надбавку бегут в Хиву, И кутят там не просыхая, потому что, у них в роду, заведено от Мамая. Потребление, спиртных напитков в пределах Рая. Загоняя народ под нары, очень хочется остаться в святцах. А то, и вовсе, угодить в мемуары.

03.02.2018 00:24

Когда мы тырили бутылки,

Из погреба, где «Рислинг» стыл.

Старик Державин нас заметил,

И всех, директору спалил.

Типа А. С. Пушкин.

Говорят, интернет это — Бог.

И уже, слагают об этом песни.

От которых, весь Мир оглох,

От Чукотки до Красной Пресни.

Даже здесь, на краю небес,

Стаи ангелов в робах белых,

Тянут оптико-волокно, на три

Сотых, шестнадцать целых.

Дескать, велено пролагать,

Трафик новой Любви и Веры.

Не пропойцам, каким ни будь,

Юзерам, отчаянно смелым.

Что Свет Истинный понесут,

Людям с помощью ноутбука.

Чтоб не висли вдруг, без вины

И не сгинули в Вечных Муках…

05.02.2018 16:23

ЭКСПРОМТ XII

Звездец всему, и лошадям, и людям,

Ушёл под лёд последний паровоз.

Здесь всё, как в шахматах. Пехотой,

Загнан в угол, и из угла, не выбраться,

Барбос. И хорошо, если и цепь, и миска,

И будка есть. А то, снесут на живодёрню,

В храм садиста, и станешь там, и увядать,

И цвесть. Пока в стране сбежавшей, от марксизма,

Хоть у кого, пол сердца медных, есть.

Или же, всадят с дуру пулю с ядом,

Промеж рогов, чтоб зря не мучился,

Нелепой верой в жесть. Иные пастухи,

Приставлены за стадом смотреть.

У них в руках не только «Что, бля?! — Шесть!»

Но вяжут в узел, принципы по круче,

Которых в, философских книгах, тьма,

Из тьмы, а тот строитель, что возвёл,

Плавучий дом на случай, для них,

Всего лишь, плотник без вины.

16.02.2018 23:39

ВЕЧЕРНИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

Когда мясо моё протухнет, и я стану похож на навоз,

То душа, всё равно пробьётся, через тысячи мух и стрекоз.

В неизбежные горние выси, к перекрёсткам иных миров.

Где не надо служить в Наркомпроссе, извергать в день до

Тысячи слов, на бумагу, для идиотов, что трясут, основу основ.

Совершенно не понимая, здесь за каждым не счесть грехов.

И не следует мерой веры, измерять в газетах слова,

Потому что, волной регресса очень плотно накрыта страна.

А указы, Кормчего Пу. (Чья природа и так, ясна.)

Как минимум, полумеры, и ведут нас всех, в никуда.

Как странно быть пилотом без штурвала,

И грызть орехи, хоть не белка в колесе.

Я сам из тех, кого здесь всё достало,

Давно и прочно, словно гайка на болте.

Пишу, как есть и слов не выбираю. К чему,

Культура если на сердце темно. И пусть,

Придут владельцы карнавала, я уплатил,

За свой колпак, давным-давно. Монетой,

Звонкой. Золотом из детства. Замешанным

На извести тоски. И вот, теперь, когда, столь,

Многое постиг, возник вопрос: Куда, с моим умением,

Видеть поэтические сны, и их разгадывать, падется?

Провидцы этой власти не нужны.

Пусть будут лучше, пошлые шарады,

Которых здесь, в журналах до хрена.

На то, что есть, смотреть совсем не надо.

Какая разница, куда, несёт на крыльях пустота:

Над городами, полными скорбей и бытового смрада,

Над храмами, чья медь зимой, на откуп ночи отдана.

И над делами, мерзкими людей, жизнь коих, столь давно,

Подверглась многоточию. Что только, бунтом будет решена.

Без Веры, как и без Любви, прожить на свете невозможно.

Но, мы живём, и корабли, в моря спускаем осторожно.

Под крики чаек, паруса, вздымаем, каждым божьим утром.

О ветре, молим небеса, и об удаче. Некто мудрый, порю,

Слышит нас, но чаще, к молитвам нашим глух и нем.

Сколь не стремились мы пробиться к нему, сквозь сеть Химер

И толщу стен. Он лишь поманит осторожно, край истины чуть,

Приоткрыв. Ведь, большинство из нас, безбожны, и наша алчность,

Как нарыв, на теле Мира. Всё съедает от ржавчины, и до кости.

Кто знает, сколько нужно силы, ему, чтоб нас убогих вновь спасти?

19.02.2018 — 20.02.2018 01:49

СТРАННЫЙ СОН, В ПОЛОВИНЕ ТРЕТЬЕГО НОЧИ.

Когда над собором Святого Петра пролетят мириады скворцов,

И на базарах Рима расторгуют с утра Кайенский перец и рыбу.

Папа закроет Ватикан на засов и поднимет всех слуг на дыбу.

Потому что, прежде чем Мир спасать, надо в доме прибрать,

Хоть не много. И пусть не каждое лыко в строку, но всякое слово,

От Бога. А пряник и кнут, в начале пути, их не бывает много.

Пусть будут, ибо с ними, ночью светло как днём, и не так тяжела,

Дорога. Через Вечность и кровь людей, на вершину сакральной

Власти. Где каждый второй пьёт чашу до дна, и дышит смрадом,

Драконьей пасти.

02.03.2018 02:35

ПРОГРАММА МИНИМУМ

От простуды треснула губа,

И чесотка одолела тело.

Ах, зачем же, жизнь меня внесла,

В список живших в годы беспредела?

Нет бы кинуть, лет на семьдесят назад,

Пусть и в раскалённую Европу. Только,

С теми знаньями: в чей сад, вор забрался,

И зачем, устроил всему Миру — жопу?

Ох, и завертелась бы юла! Лучше не,

Придумать. Право слово, как в той песне:

«Знай свои права! «Штучные» откроем,

С полвторого»!

А ещё, бабла бы, накосил, и пустил бы,

Биржу всю по ветру. Отогнал масонов,

От котла. Разобрал Нью — Йорк по,

Километру!

Горби, задушил бы ка щенка,

Голыми руками в колыбели.

Чтоб его поганые дела,

В будущем значения не имели.

Виндзоров развесил по столбам, как,

Протухшую селёдку в день получки.

Всяких там, политиков, в Бедлам,

Пока Мир не довели до ручки.

Ой, и натворил бы я делов,

Господи, прости за откровение!

Жаль, что, «кроме мата — нету слов».

И почти закончилось терпенье!

06.03.2018 03.16

Трактат о жизни насекомых, написан был, увы, не мной,

И среди всех своих знакомых, прослыл совсем ни как Playboy.

Да что там глянец, даже в меди, не разбираюсь ни хрена.

Извечно «капают» соседи, на мозг. И дворником был послан на…

За то, что взял, да сжёг газеты, в почтовом ящике дотла. Порой,

Бесчинствуют поэты. И это — Не моя вина! Когда я вижу буква,

В букву, как вырастает из дерьма. Из гнуси. Из макулатуры. Ком,

Не приличного вранья. Про наше прошлое, про город, в котором,

Столько прожил я. Спалить не то что бы бумагу, Рейхстаг, поджечь,

Согласен я. Настолько сильно травит ядом, меня, газетная строка.

11.03.2018 0.37

ЭКСПРОМТ XIII

Пепел — это только то, что в пути, сразу после тёплых дождей.

Господи, скажи, как мне быть, я давно устал от людей?

Потому, и жгу корабли если соловей не поёт. Потому,

Вокруг так тепло, потому и плавится лёд. Сидя на краю,

Января, трубку раскурю от углей, и у проходящего дня, попрошу:

«Грамм сто мне налей». Потому, что дальше невмочь, дальше,

Круторогий Февраль, а за ним столетняя ночь, а я, всё ищу свой Грааль. Верую, он скрыт где-то здесь, в подземельях, в горном Крыму. Только мне, Никак без огня, и не подойти одному. Рядом нужен кто-то ещё. Кто-то, кто, способен понять: Что такое, время вообще?

И как повернуть его вспять?

Но, вокруг совсем никого. С башни лишь, кричат сторожа, проклиная, Ветер Борей, рвущий из песка якоря…

14.03.2018 06:18 — 14:33

ПОСЛЕДНЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Говорят, я умер вчера? Так вот нет, вы в это не верьте.

Просто я, ускользнул туда, где свет жизни, и нету смерти.

Алюминиевый перестук, невесом, лечу пневмопочтой, по трубе,

Как стрела, чей натянутый лук, вдруг внезапно утратил прочность.

Во вселенский калейдоскоп брошен чей-то рукой всемогущей.

Осознанье, того, что гроб, только дверь, не в Райские кущи, и не,

В дикий подземный Ад, населённый литературой, а всего лишь,

Вместилище для, чуть больше двухсот костей и убогой мускулатуры. Изуродованной, пьяным врачом, а душа моя, суть жива, и летит, сейчас, К Демиургам на Гранатовые острова или может на много, дальше? Вопрос к тем, кто ведёт меня, сквозь завалы дерьма и фальши. Интеллект, Обнажая до дна. Избавляя от бедствий раньших. И от времени, как ярма. Знай лети себе, словно пух, сквозь, прекрасные города и неведомые, Пространства. Я как будто крылатый дух, рать, избавленная от упрямства, И от прочих, иных, грехов, искушавших сознание прежде. Теперь кажется, нет Долгов. И пути-дороги, открыты, к надежде…

14.03.2018 16:30

Я из лесу вышел, а толку чуть?

В цепях как батрак, и пьян.

На мне пальто чужого плеча,

И зубьев во рту, изъян.

Должно по случаю, где, подрастерял,

Наткнулся на вражий кулак,

А может скулой саданулся об пень,

Ведь, всюду вселенский мрак.

Сколь дён, шкандыбаю не весть куда?

Найти бы где, хоть тухлый кабак,

От пуза пожрать горячительных щей,

И выспаться, но ништяк, за горой.

Не светит мне, как будто кто, слямзил фонарь,

Лишь только, занудную песнь, о чужом дерьме,

Поёт подгулявший волгарь, он щиплет струну,

И кладёт слова, как в стену кладут кирпичи,

Мелодия эта — разуму яд. И камень, на дно души.

24.03.21018 23:16

За путь земной, который не удался,

Мы выпьем и закусим, тем что есть.

И пусть к пятидесяти годам я, днесь,

Как бесприютный пёс по-истаскался и время,

Выдрало и вымело, всю шерсть. Я никогда,

В себе, не сомневался. Хотя, болезнь, порой,

Ломает просто — Жесть. Так жить не в мочь, что,

Боже правый! Куда там Данте с его вымыслами,

Тьмы. Случалось, и над небом насмехаюсь,

Хоть и не вижу в том, большой беды. Механика небес,

Совсем простая: по полотну ветра гоняют облака

И ничего. Лишь иногда, зачем-то кран отверзнут, и льёт,

На Землю ржавая вода. Не лучше ли, пусть капает портвейн?

Иль в крайности, пошлют нам коньяка?

25.03.2018. 00:00

Хоть и бываю пьян с утра,

Порою и до изумления, но,

Всё же, жужжит моя пчела,

Жужжит, на ниве просвещения.

Я буквы многие беру,

И их укладывая в слоги,

Бросаю детям, ведь они,

Не состоявшиеся боги.

Им ещё только предстоит,

Руками звёзд иных коснутся,

И осознать, что Мир летит,

В эпоху новых Революций.

И что, звонят колокола к обедне,

Не у Notre-Dame, а выше,

Там, где, зреет — Тьма,

Как мать — Великого обмана…

31.03.2018 23:57

ЭКСПРОМТ XIV

Мой доктор, стаканчик портвейна,

Мне выпить бы, мать его так!

Тогда я, готов хоть под скальпель,

Хоть, в пыльный, удушливый мрак,

Шагнуть, как в поток Ниагары. И Бог,

С ней, с тюрьмой для души. С моей,

Не удавшейся тарой, всё ясно давно.

Сочтены, все ГОСТы и сроки. Сломают,

Хребет, под напором судьбы. Случится,

Так выдадут новый, а нет, полечу мотыльком,

И где ни будь в камнях Парижа, себе обустрою,

Свой дом. Пока же, винищем потешусь.

Налей до краёв эскулап! Ещё бы, Led Zeppelin,

В тему, да вызвать из сестринской баб.

Зажжём! Поломаем все схемы! Коперник,

Не так уж, не прав был: «В любых столкновеньях,

С Системой — прав тот, у кого больше прав».

А мы с тобой, голь — медицина. Хреново нам,

Будет всегда. Так стоит ли, в хлам не нажравшись,

О жизни судить с высока?

06.04.2018 17:28

ДАЛЁКИЕ ТРИДЦАТЫЕ

По слухам, жизнь не столь печальна,

Как пишут в сводках новостей. Уже,

Дымится север дальний, кострами,

Пламенных идей. И на заводах, запрягают,

Табун в сто тысяч лошадей. Чтобы поднять,

Аэропланы и в поле выгнать трактора.

Вот скульптор изобрёл стаканы, бестрепетной,

Рукой граня и бытовой масс культ для кухни,

И монументы на века. * с трибуны, блоковский,

Мессия вещает о принятии мер, и к раскулаченным,

Подлюгам, и к равноправию всех вер.

Шумит, живёт моя Россия! преобразуется в СССР!

10.04.2018 16:46

*Ве́ра Игна́тьевна Му́хина (1889—1953) — советский скульптор-монументалист. Автор гранённого стакана

ЕВРОПЕЙСКАЯ РАПСОДИЯ

Мак не важный, самогонка тоже,

Да и, сало в общем подкачало.

Только я один, небритой рожей,

Олицетворил Весны начало.

В этом полутёмном ресторане,

Спят в объедках мятые окурки.

Здесь когда-то «шпилил» на органе,

Бах, и с ним, его ученики — придурки.

Зажигали в целом не по-детски.

Даже ротный Фридрих, обрыдался.

Уж на что, был дядька богомерзкий,

Но и тот, от слёз не удержался.

Суки! — говорил. — Вынают душу!

Так что в пот бросает от услады.

Век бы этих лабухов, я, слушал,

Но, однако, надо, принимать парады.

Время продиктовывает властно

Раскроить Европу по лекалам!

Пусть умолкнут музы повсеместно,

Быть казармой — музыкальным залам!

Вот среди обилия конских яблок,

Чуть прикрытых тополиным пухом,

Движутся «коробки» гренадеров,

Салютуя пушечным бубухом.

Новому порядку, пиву с хреном

Биркам на гвоздику и на порох.

Стоит где, вербовщикам явится,

Утихает в раз, мышиный шорох.

Лишь окорка в коптильнях виснут,

Наливаясь янтарём под кожей. Им нет,

Разницы — Кого? Где? За что же? — Бьют.

Главное, чтоб — продали дороже.

29.04.2018 0:42

На все вопросы дать ответ,

Как не старайся, невозможно.

Но на душе, кой день, тревожно,

Тоска, взяла по снегу след,

И рыщет в сердце осторожно.

Махорка, водка, пистолет, всё

Рядом. Ближе чем возможно,

Но смысла не было и нет,

В существовании на Пресне.

Достал изрядно гул метро.

И изменить, что либо, сложно,

Жизнь — чёрно-белое кино,

В котором склизлый червь,

Подкожный, глодает клоуну лицо,

А сторож в цирке, спит с похмелья,

На шару, выжрав полведра. И даже,

Звери в тесных клетках, сегодня,

Спят, как никогда. Всех равнодушие,

Объяло сетями каторжного сна.

Нет, в этом фильме без начала,

Нет логики, и нет конца. Ведь, такова,

Сейчас Россия, а уж, тем более — Москва.

04.05.2018 12:29

Всю жизнь прожил, прислушиваясь,

Чутко, к чужим словам, но, в них лишь,

Пепел гаснущего дня. Увы, не в силах,

Сердце успокоить, вино и хлеб, когда,

Душа мертва.

Скажи зачем, счастливая минутка,

Ты убегаешь, холодом разя?

Мне без тебя, неимоверно жутко,

Перед лицом земного бытия*

16.05.2018 02:01

* типа Александр Вертинский.

ЭКСПРОМТ XV

Третий день интернет не грузится,

Словно, Мышь на крупу, небо куксится,

И дожди сука, злые дожди. Вот возьмёт,

Бог, по нитям воды, к нам, и спустится,

И утонет в нашей крови. Как тогда, без,

Него всё сложится? Сплошь слепые,

Поводыри. И линялые флаги торговые,

Да, с пробоинами корабли. Нет не выдюжить,

Нам без Кормчего. И другие карты нужны,

А не то, ветхий край свой и отчину, продадим

Как есть, за гроши. Может змеям каким, из космоса?

Нет. Скорее в горнило войны, будут сброшены,

Плуги, молоты, миллионы жертв без вины,

Всё за ради, нефти и золота. Всё во имя Большой Игры.

17.05.2018 01:30

ЭКСПРОМТ XVI

Не зги не видно, треть меня,

Уже по ходу, спит, а остальное,

В дебрях букв, блуждает. Мысль,

Дробит. На составляющие суть,

Сюжеты прошлых лет. На то,

С чем, жизнь пришлось связать.

Чему, названия нет. Что столь давно,

Течёт в крови и не меняет цвет.

Чей привкус меди на губах, как будто,

Горсть монет, по пьяни, с горя проглотил,

Да, спрыснул коньяком, привычный,

Как билет в ломбард или поход в дурдом….

18.05.2018 17:37

МЫСЛИ ВСЛУХ

Всё равно, всем помирать,

Так стоим ли трудится?

Рвать зубами плоть Судьбы,

Как быка волчица.

Лучше сразу на стакан,

Прямо из-за парты.

Жизнь, сплошной самообман,

В рамках древней Спарты.

Всех излишних под откос,

Мордой, да об скалы.

Чтоб не портили ландшафт,

И не гнули шпалы.

Грифы выклюют мозги,

Сирым и увечным.

Остальным, дарует Зевс,

Ключ, к блаженствам вечным.

Колготишься здесь, за зря,

Взращиваешь смену, но, твердолобым,

И тупым, не сломать Систему!

Они держат курс к баблу,

Что им наша пашня? Пусть весь Мир,

Летит во тьму! К бую, день вчерашний!

Лишь бы, вовремя взойти на вершину,

Башни. И открысить по пути, ништяки и башли.

21.05.2018 14:25

ЭКСПРОМТ XVII

Мои победы счесть по пальцам,

Достанет каждому из вас, но что,

Такое, стать скитальцем, едва,

Окончив первый класс? Утратить,

Искренность и Веру, в людей, что,

Адденды в твой круг? И претворятся,

Очень смелым, когда природа на испуг,

Берёт почти что ежедневно, твой потрясённый,

Организм? И знать, что жизнь, не пишут мелом,

На досках, держащих карниз, той башни,

Из слоновой кости, что убегает в облака. И если,

Не дай Бог, сорвёшься, то кувыркнёшься в никуда,

Где только пар седых вулканов и лава с пеплом,

Пополам, а остальное всё, из марли и картона,

Один сплошной самообман. Театр — буф, если угодно,

Марионетки на тросах. В чьих диалогах нет свободы,

Чьё время меркнет на часах…

27.052018 0:49

То, о чём сожалею, говорит мне: «Времени больше нет»!

Скоро утонет в пиве, мой остывающий след.

Скоро иные страхи, наполнят наш старый дом,

Черновики, рубахи, сожгут с остальным тряпьём,

Так полагается. Вряд ли кто, станет, дальше,

Белок кормить с руки, в саду. Так делали прежде,

Одни только старики. Теперь, когда столь стремительно,

Из гаджетов льётся ложь. Куда, как дешевле и проще, всю живность, Взять и пустить, под нож. Ведь лишний рот, обременителен,

Да, и на что, он в сущности, гож?

27.05.2018 01:39

ЭКСПРОМТ XVIII

Плохие зубы, шпоры на сапогах.

Ворую коней в Кентукки. И подери,

Меня прах, если кто-нибудь верит,

Что время от времени мы, вновь,

Возрождаемся к жизни, как стебли,

Дурман — травы, как бочка хмельного,

Пива, открытая ради скуки.

Но, предупреждаю, Вас, живущих, во имя любви и науки:

«Пока, нарисованный глаз, на старых, «зелёных»,

Деньгах, смотрит на нефть, плотоядно, по куртизански,

Лишь её, всякий раз, вожделея, а терпкий Британский лорд,

С испитым лицом брадобрея, острой нуждой — проволокой,

Продолжает крутить всему миру, его трудовые руки,

Не будет добра и порядка! Одни лишь, еловые суки,

Отогрев ништяки в фарфоре, продолжат,

Множить людские муки, и клепать всеобщее горе»!

Кипеть бы им всем в котле, а лучше, пусть выпьют море!

31.05. — 01.06.2018 01:19

ЭКСПРОМТ XIX

Скажи, зачем мне, нужен Бог,

Слепой, как гибельное Лето?

Как текст в компе, на восемь строк,

В чьих буквах, силы смысла, нету?

А только, горечь и тоска, что,

Вяжут душу ностальгией, для,

Прочности на три узла?

Пусть в Бога веруют другие.

А я, уж, как ни будь, сквозь ночь,

Дойду, пешком по бездорожью,

Без всяких там, вкраплений в воск,

Молитв пронизанных, грошовой ложью.

Дойду, нагим в иную жизнь, Надеждой,

Только лишь хранимый. По лестнице,

Чей мрамор — лёд, не многими, преодолимый.

25.06.2018 15:58

Всё вами сделанное — Ложь!

Мир вышел в цифру безвозвратно!

Уже распродана Луна, кусками,

На очереди, с солнца, пятна!

Так и не найдены пути, преодоления,

Болезней. Обман в газетах, и в кино.

Увы, злей вашей власти — нет!

И каверзней, и бесполезней!

Всё, так же топчетесь во тьме,

И проедаете наследство,

Былой Империи. Из вне,

Чужие рыщут, ищут средства.

Чтобы пойти на нас войной,

Подняв, как знамя, зависть к землям.

Колонны пятой — змей стальной,

Подмял страну, и хвост подъемлет.

04.07.2018 13:11

      Памяти Ники Турбиной.

Не отрекаясь от своих стихов,

Я вам скажу, как страшно, там,

В подвалах вдохновенья моего.

Прогорклое вино и чёрствый хлеб,

По стенам птицееды в паутине.

Лишь моль голодная, в хрустальное,

Стекло, нещадно бьётся, в поисках,

Еды, между живыми. И строчки,

Наползают, как туман к бумажной,

Тени. Храня в себе, спасительный,

Обман. И призрак цели. Мышь кошельковая,

Шурша макнёт хвостом в чернила. Скелет,

Буквы выводя на слом, и вот, в проростках,

Брюквы-полу фраз, уже мелькают города и паруса,

И перепаханные плугом, дни недели.

А то, случится дождь кровавый, из червей.

В театре, где сидят в портере, ни кем,

Не понятые образы, они пока родится не сумели,

Во мне, и требуют и красок, и любви, для,

Воплощения. Не дай сего, угли мышленья,

И труда, в камине жизни, вдруг истлели.

11.07.2018 23:53

Я полжизни, писал к тебе, письма, цветными мелками,

В крайнем случае, свежим углём. Пока там, за бессмысленным,

Серым, холодным дождём, Бог играл в подворотне, в орлянку,

И в ножички снами, хотя мог просто взять и укрыть, от беды — непогоды, походным плащом. Жаль. Сегодня, ему не до нас. В этом злом, и безжалостном, Мире, каждый сам по себе, как тунец обречённый в полуденный зной на песке. Города, обстоятельства, всё, что создали, в спешке — иные. Всё уводит нас — прочь, друг от друга. Заставляя в полёте нести, как пудовые гири, неизбывное, Чувство вины.

12.07.2018 04:33

ЭКСПРОМТ XX

Мысли мои, давно пахнут апельсинами,

Каждый день, как чёрно-белое кино. Всё,

Тружусь пчелой, сливаясь с нивами, грешных,

Трав. Собираю воск, пока светло. А ночами,

Тщетно бьюсь над прозою. Строчками, прошиты,

Уж давно: горсть рассказов, две печальных повести,

И роман, про терпкое вино. Только всё, поджечь бы,

Да и вырваться, как из окружения, в рассвет. Я всё,

Лучше, понимаю Штирлица: «Здесь для победивших,

Жизни нет». А на островах далёкой Родины, сколько,

Бы, там, вишня не цвела. Пусть и до земли. Пусть даже,

Верят, вроде бы, но в сухом остатке, ждёт тюрьма,

И что хуже, вечное забвение, старость в нищете.

И полный крах. Подступает к крыльям онемение,

Тяжести стальной, исполнен, каждый взмах,

Господи! Подай мне силы, и терпения, дабы,

Превозмочь в себе, холодный страх!

19.07.2018 05:32 — 07:05

«Чрезмерно увлекаясь, алкоголем, накануне,

Можно вырваться из тела, и летать куда захочешь»!

Так однажды, Циолковский, утверждал, в Калуге сидя,

После сильного похмелья. Он был в шаге от открытья,

Скушавши всенепременных, щей дородных, с диким хреном.

Так, взбодрясь необычайно. Говорил: «Что, даже утром, звёзды,

Видно, как в стакане, если сразу после водки, накатить ещё,

Полпива. Мысль тогда, не так, пуглива. Расширяется сознанье,

До границ миров, не здешних. И холодный, влажный Космос,

Шевеля тьмой низких истин, открывает, нам секреты, всепланетного масштаба»!

24.07.2018 16:49

ЭКСПРОМТ XXI

Идите на хуй! Маслеными красками,

Меня распишут скоро, под орех.

Я стану, как полено папы Карло,

А сверху, нахлобучат, серый мех.

Но, внутреннего зрения, не лишат,

Всё словно в телевизоре, увижу:

На площади Согласия — дерьмо,

Цыгане, крюк готовят городу Парижу!

В Британии, зажжётся, новый день. Вон,

Муравьи, крадут Соломенные брёвна,

И сносят, на руины Трафальгара. Стремясь,

Воздвигнуть, каменный сарай. Для Виндзоров,

Ничтожных. Тли лакейской. Который год, зря,

Трущей горностай. И разменявшей власть, на стыд,

Житейский. Всему виной, невиданный бардак.

Смещение, Исторических реалий. Какой-то клоун,

Слямзил просто так. Для покататься — машину времени.

И понаделал дырок, в подпространстве. Вот сего, никак не ждали!

И теперь, едва ли, возможно привести всё, в прежний,

Вид. Уж сколько лишней крови, в наших реках. И дольше,

Века Сирия, саднит. И копят зло, Абхазия и Мекка. Война,

Уже почти-что у дверей. Ещё полшага и планета вздрогнет.

А разгребать всё, детям Родины моей, но у России, в достатке,

Нет, ресурсов и людей. И к сожалению, Меч Священный — погнут.

01.08.2018 03:01

ИЗ СЕРЕДИНЫ

Пить воду как вино, и есть анчоусы горстями, способен только полный идиот.

Когда придёт Весна. Они поднимут знамя. И выступят всем племенем в поход.

Весь мир, тогда, взорвётся шумным карнавалом. На небе вспыхнут тысячи огней.

И даже Бог, которого, давным-давно, достала, вся эта суета, вдруг скажет, своё, Редкое: «Забей»! И по верёвке спустится в Нью-Йорке. (А может быть, в Париж, инкогнито пришёл.) Отколет номер с воскрешением из мёртвых. И новый Лазарь двинет в, Мюзик-холл. Где выступит с речами о свободе, конечно же, станцует и споёт. Ведь XXI век, едва вошедший вроде. Уже салазки из народов гнёт. И каждого,

В узлы тугие, крутит. И выломает каждому Судьбу. Не дай сего. Писатели, как,

Люди, с опаской будут подходить к столу. Стремясь запечатлеть в движении, время. И смыслы новые внести в календари, но к сожалению, не многие допишут, истории, Правдивые свои. Иных уж нет, а кто уйдёт далече. Сменив перо на пахоту войны…

15.08.2018 02:53 — 17:15

ЭКСПРОМТ XXII

Чтобы всё было правильно, то, есть, так,

Как угодно, Богу. Водку пьют из стакана,

И освещают дорогу, сосновыми факелами,

Вплоть до самого Петербурга. Где каждой,

Сестре по серьгам, пока не наступит утро.

А там, или новые деньги, в обмен, на пустые,

Хлопоты. Или врачи — убийцы продолжат свои,

Опыты. Конечно, весёлого мало, но такова теория.

Можно не выходя из подвала, всю жизнь, нюхать вонь,

Крематория. Но, стоит раскинуть карты, на зелёном сукне,

И выиграть себе, лет с горкой или что либо, более.

Судьба ведь, она как флюгер. Куда, повернёт проклятая.

И вот, ты уже миллионщик, бывшая вошь, распятая.

Перед тобою все двери открыты, и челядь угодливо стелется.

Только едва слышно, как за стеною, мука кровавая мелется,

Это скрипят те самые, жернова Истории, в которые слабо верится.

20.08.2018 16:12

ГОЛОС ПАБЛО ЭСКОБАРА

Не закрывайте мне глаза, не закрывайте.

Я хочу видеть всё, что ждёт меня в пути.

Псы Медельинского картеля, громче лайте,

Я скоро буду, на пиру чужой вины.

Какая разница, когда сознание гаснет?

Ключи от Рая всё равно, в иных руках.

Увы, не ждёт меня, в Эдеме, вечный праздник,

Гореть душе моей, на каменных кострах.

С какого края есть земной пирог? Как,

Как простакам, надеть хомут на шею?

Обучен я. Теперь мотаю срок. Но, о свершённом,

Нет! Нисколько не жалею! Стать тем, кто есть,

Меня заставил страх. Страх перед бедностью,

И горьким унижением. «Рабы не — Мы»!

Соль истины в словах, дававших свет,

И сил к сопротивлению!

21.08.2018 12:39

В жизни было всё, как на бумаге,

Чёрной тушью, росчерком пера,

Рисовали горы и овраги, и писали,

Мудрые слова. А ещё, мы пили,

И молились, чтобы миновала, нас беда.

Но, в тумане змеи шевелились,

И корвет тащили прочь, ветра,

По волнам мятежных океанов.

Смерть нас за собою, всех вела.

Наши дни текли, как гной из раны,

Золотом сверкая иногда. Гневались,

И боги, и тираны за иные скорбные дела.

Виделись нам, висельные петли,

В отблесках чадящего костра.

Мы всё чаще, просыпались в страхе,

И в предощущении топора.

09.09.2018 15:45 — 22:53

МЫСЛИ В СЛУХ — II

Чужая душа — потёмки. И пока за окнами дождь,

Вряд ли здесь, что-то изменится. Слишком кошель — тощ.

Слишком всё не однозначно. Газеты и радио — лгут.

Здесь, каждый второй — мошенник, а каждый четвёртый — плут.

Воистину, кто не в золоте, тот по колено в дерьме, и сожалеет,

О молоте или скорбит о серпе. Но, толку от этих страданий,

Почти с голубиный хрен. В России, троцкизм при власти!

И теперь, угрожает всем! И детям, что в колыбелях смотрят,

Цветные сны. И взрослым, лишённым цели, и ждущих зова войны.

А она несомненно будет, хоть карты раскинь, хоть бобы,

Цены на нефть лихорадит, и небеса темны. Это слетаются вороны,

К погостам родной страны…

09.09.2018 16:37 — 10.09.2018 14:13

На краю, моего сердца,

Ты построишь свой дом,

Из сосны и берёзы, в шесть комнат,

Венцом. И не трезвые ангелы,

В джинсовых крыльях, вместе с прорабом,

Окурят его косяком. Так начнём мы семейную жизнь,

Которая, будет длиться, ровно три года,

А после покроется льдом.

27.09.2018. 23:01

Я нужен всем, а мне едва ли,

Способен кто ни будь помочь.

День освятить, пивком с «Мадерой».

Или портвейном скрасить ночь.

Порой с похмелья, встав с дивана,

Чтобы хоть строчку написать,

Увижу хрен на дне стакана.

Пегаса нечем оседлать. И словно,

Бы, слепец в потёмках, давай слова

Вокруг искать, и спотыкаться на все

Рифмы. Обидно очень! Ёж их мать!

Пусть же, теперь, листа бумаги,

Признаться, вовсе не страшусь.

Но, если нет чего добавить,

С пол-оборота завожусь.

Как «Мерседес» папаши Глюка,

Когда в него зальют «байду».

И целый день хожу, как сука,

Пока на грудь, не восприму,

Хоть «марсалы» седой и терпкой,

Хоть благородных коньяков

Способных душу воскресить.

Сколь прав был дерзостный Фонвизин:

«Писать стишата и не пить?! Абсурд!»

Увы, без доброй кружки вовсе,

Поэмы нам не сочинить!

28.09.2018 0:59

За стенами осаждённой крепости,

Дороги покрылись льдом. и, наверное, этой,

Осенью, мы как бог, свят, в ничто сойдём. Поскольку ждать,

снисхождения, от врага, глупо, как есть соловья.

Один хрен, на всех не хватит. И с голоду сдохнет семья.

28.09.2018 23:26

МЫСЛИ В СЛУХ — III

Друзья друзей, приходят поздно ночью,

Садятся в круг за мраморным столом.

И жизнь мою подвергнув многоточью,

Выносят мозг оранжевым вином.

Мне говорят: «Во время беспредела,

Возможно всё. Куда важней, казаться,

А не быть. Снимать кино на камеру айфона,

И на пантах, на сцену выходить. Светить лицо,

И торговать мощами, на местном рынке,

Словно пахлавой. Всем всё равно, что будет,

Дальше с нами, когда мы встанем вновь, перед чертой».

Как человек лишённый чувства ритма,

Я ем стекло и верю лишь деньгам.

Моей щеки давно касалась бритва,

И всякий раз, кровь с пеной пополам.

И всякий раз, саднящие порезы, залью,

Одеколоном злобно матерясь. Что делать?

Блядь! Ведь я, дитя Системы. Плоды которой,

Пустота и грязь. А горы книг, прочитанных за годы,

Попытка выплыть, ног не замочив. Переть обучен яко,

Как танк через проливы, к насилью жизни, в целом терпелив.

Ни что меня давно не задевает. Обиды, да и в рот их все имел,

Я в прошлом был рабом и конокрадом, и на паях в Перу аренами владел.

Случалось, грабил галереи и трактиры, увы, ни что меня уже не удивит.

Живу давно, пророки и кумиры в моём кармане обустроили свой быт….

Самодостаточен стал, как звучанье лиры, и даже смерть меня не сокрушит

01.11.2018 17.18 — 02.11.2018 23:33

Севастополь 2018

И кровью дышат ковыли

(отрывок из романа)

С детства мне ни хуя не светило. Когда Лев Моисеевич Коган, старинной, добротной выделки врач, лазал в мою жопу шершавым шпателем, он говорил моему отцу: «Сёма! — говорил он, — «Там видно не только лишь гланды, и всю Северную Сторону, но, и квёлую будущность вашего обалдуя… Имейте знать, мсье Тойц, Вам надо уже, делать ноги…». Но мой незабвенный папа, был кован из бронзы, разбавленной на «Агдам». Презирал всё, что не было с КПСС, и не слушал за умных людей.

Как результат, семнадцати лет от роду, я влип в вагона-ремонтный завод. В лабазах, конца — начала прошлого века пахло мышиным дерьмом, столярным клеем, и лозунгами политпросвета.

Директор завода Мазуркевич, встретил нас в центре электрического пятна, выплеснутого ртутными лампами прямо на загаженный пол.

— Равняйсь! Смирно! — Прокричал, он так, что стёкла в заводе звенели и покрывались мелким истерическим потом. — Бляди! Здесь вас научат, строгать, пилить, и Родину любить!

Мы поняли, что дело наше кислое, но рыпаться было поздно. Синие технические халаты уже повисли на юношеских плечах.

— Будьте счастливы суки! — Во всю мощь своих лёгких в последний напутствовал нас Мазуркевич и пинками погнал, к труду. Небо над городом в этот момент заволокло серой мешковиной, и в ноздрях встал острый запах лошадиной мочи и дёгтя. Гоги Нахичеванский, сын зеленщика с нашей улицы, мудро констатировал раскуривая папиросу:

— Ара. Биджо. Генацвале. Нас наебали!

Глядя на муравьиную суету вокруг, с ним нельзя было не согласиться. Какие-то люди с большими напильниками в мускулистых руках, наступали на нас слева. Стены из рыжего кирпича окружили нас, и медленно пошли нам на встречу. Спасение было только ближе к теплу. Настороженно глядя по сторонам, мы двинулись к чреву металлического бака, туда где, весёлый мужчина в рваной тельняшке будил железным прутом огненных бесов. Бесы ярились и кашляли, кидали в мужчину раскалённый антрацит, но он только матерясь смеялся в ответ, и пил из бутыли мутный арамейский самогон.

— Замёрзли салаги?! — Закричал он, увидев нас сбившихся в кучу и заворожённо глядящих на игру пламени.

Но уже, люди с напильниками обступили нас, и один из них, сверкая золотыми зубами взял Гоги за воротник, и чуть приподняв над полом, встряхнул словно бурдюк с кефиром.

— Ну-ка голубь, пойдём со мной! — Сообщил он офанаревшему практиканту. — И вы тоже щеглы! Работать пора!

— Кейсех кунем! Былять! Иди на хуй! Да! — заорал разгневанный Гоги и попытался лягнуть ближайшего к нему работягу в пах. Тот едва успел увернутся от удара, и снёс сапогом заветную бутыль человека в тельняшке. За мгновение до того заботливо отставленную хозяином на пол. Сосуд с зельем упал и лопнул с огорчительным звоном. Образовав под ногами самогонное озеро, тут же вспыхнувшее от искры подброшенной коварными бесами из огнедышащей бочки.

Видя, как обладатели напильников и прыщавые подмастерья принялись танцевать танец страха в надежде растоптать родившийся огонь, мужчина в тельняшке, сплёл из воздуха огнетушитель, и стал заливать мир окрест себя толстой и вонючей пеной. Когда баллон в очередной раз хрюкнул и издох, как пенсионер на вокзальной лавке. Мужчина в тельняшке в вразвалочку подошёл к золотозубому работяге, и едва уловимым для глаз движением правого кулака, сделал тому, удар под дых. Все мы стояли и смотрели, как мешком оседает в тающие хлопья поверженный Гогин оскорбитель. Никто даже и не думал вмешиваться. Я вдруг подумал, что здесь и сейчас вершиться, что-то большое и страшное. Что-то, что несомненно изменит мою судьбу.

— Что за ботва, Кузьмич? — Обратился мужчина в тельняшке к человеку в промасленной клетчатой кепке. — Что за козлиное мероприятие вы тут устроили?

— Так, это Боцман… — Начал оправдываться Кузьмич. — Мазуркевич велел пэтэушников к станкам поставить, а они ломанулись от нас как сайгаки…

— Мазуркевич пусть идёт в пень! — Раскачиваясь с носка на пятку, и глядя прямо в глаза Кузьмичу, спокойно сообщил Боцман. — Значит так, — Он извлёк и кармана величественный хронометр на массивной золотой цепи. — Через час с небольшим, я видеть перед здесь, четверть первача и поляну, поперёк себя шире. В противном случае… Ну, ты в курсе, что будет…. Да и ещё, — Боцман посмотрел в нашу сторону. — Я забираю, вот его, — Он указал на Гоги. И, пожалуй, что жидок, — Боцман ткнул пальцем в меня. — Будет за мной… Всё! Время пошло. И не слова больше не говоря, он повернулся к собранию спиной, и продолжил ворошить угли в баке.

— Но… это… Как же? … Мать! Етить! … — Пробовал возразить Кузьмич, грозя пространству кулаком, сжимавшим кепку. Но едва люди с напильниками обступили пленённых наших собратьев, Кузьмич плюнул с досады, и повёл колону идущих на х*й, в недра гремящего железом завода.

— Людоеды на х… Попали, былат в рабство…, Чучь слэм махтва. Вертел я на х*ю этот пролетариат … — Сокрушался Гоги, разыскивая в отсыревшей пачке, хоть одну сухую папиросу.

— Напрасно Вы так молодой человек. — Оторвавшись от полыхающего бака возразил Боцман. — Пролетариат — это великая сила. Способная сдвигать горы, и созидать миры. За пролетариатом — будущее! Так завещал нам Ленин, и так учит нас партия. Да продлит Аллах её дни. Впрочем, за политику вам ещё будут сказать люди пожирнее меня, а пока что, берите, лопаты, тачки, и пиздуйте по руду. И помните, здесь, как в Туркестане, тепло, страшно и басмачи кругом….

На серой климатической руде, сваленной в кучу, сразу за воротами цеха, лежал человек в ватнике. Он спал на спине, Положив под голову пузатый парусиновый портфель, заляпанный сургучом, и раскинув руки по сторонам. Из кармана сиреневых галифе с лампасами, торчала рифлёная рукоять нагана. Человек был изрядно пьян. Он храпел, хлюпал носом, и по временам сучил ногами во сне, так, будто ехал невесть куда на велосипеде….

Мы сделали уже чёртову уйму ходок. Сожгли дотла грёбанные халаты. Научились пить воду на бегу, как жирафы, из подвешенного к потолку чайника. Истёрли в кровь руки, словно после недельной суходрочки. И таки, да, нагрузили странным дерьмом, разъедающим кожу до кости, дощатый бункер в цеху, а эта падла, обутая в «вяленную кирзу», продолжала спать, будто пожарный. И даже, когда, механический петух, обосновавшийся в часах, на проходной, прохрипел полтора раза и упал оглушённый пудовой гирей из чистого чугуна, даже тогда, гнида не дунул в хуй, и не соизволил проснутся. Он так и лежал, нисколько не изменив позу, разве только часто и оглушительно пердел. Возвещая Граду и Миру, о скором опорожнении растревоженного желудка.

— Ой, чует моё сердце, не так здесь что-то… — Забеспокоился Гоги, наблюдая спящего. И зрачки в его глазах вдруг, приняли вертикальное положение, и из обычных, водянисто — зелёных, сделались бархатно — чёрными, исполненными магнитного блеска, и всё пожирающей пустоты. Один не верный шаг, и рискуешь исчезнуть в них навсегда.

Этот взгляд, был мне знаком с детства. Сын торговца овощами, слыл в нашей Слободе, Оракулом, потому что мог… Он многое мог… Жаль, что выяснилось это слишком поздно, когда поправить уже было ничего нельзя. И хотя трепаться про Гоги, даже среди своих не принято. Я, скажу, раз уж твёрдо решил, положить эту историю на бумагу, а там, поступайте, как вам будет угодно…

В раннем летнем детстве, когда трава была голубой, а небо зелёным, ещё задолго до переезда в наши края, Гоги, имел глупость заблудился в горах, где не терялся только ленивый и угодить под грозу. А что вы хотите? Судьба ведёт человека по жизни, от одной глупости к другой, пока не столкнёт, смеясь, в червивую яму. В поисках укрыться от непогоды, Гоги таки, упал, на дно каменного мешка, оказавшись, без свечей и провианта в пещере восемь на семь, где не известно кто жил, и пахло тухлятиной, так что в пору было одевать противогаз. Но, у Гоги не было противогаза, и потому он дышал через раз, как городовой на морозе. И случилось то, что случилось, и будь я проклят, если могло случиться иначе. В пещеру вплыл клубок белых молний величиной с голову пионера. И натыкаясь на стены, рассыпая повсюду яркие холодные искры, от которых всё вокруг, горело и плавилось, попытался уйти в верх, но будто увидел плачущего объятого страхам ребёнка, метнулся к нему, и коснулся Гогиного лба электрическим жалом, а потом, взорвался с шумом китайской петарды. Пахнуло озоном, и Гоги упал замертво. Так тело его три дня и три ночи лежало в пещере, а душа по воле богов скиталась в иных мирах. Но после, по законам, явленным свыше, жизнь снова вошла в него, и Гоги открыл глаза. Те глаза, которые указали ему в последствии долгий путь к одиночеству. После пробуждения, следуя воображаемой карте, вставшей перед его мысленным взором, мальчик без труда, отыскал родное селение, и вернулся домой. Гоги решил, что лучше, стиснув зубы стерпеть отцовскую порку, но не в коем случае, ни никому рассказывать о случившимся с ним происшествии. Через пять лет после приключения в горах, семья Гоги перебралась город, где отец его Вахтанг, на паях с братом жены Леваном Эрнестовичем, купил в Слободе небольшую оптовую лавку, и пошёл по торговой части овощами и свежей зеленью.

Но Гоги с тех самых пор, начал понемногу «Шаманить», как он говорил. Однажды местный дуралей Яшка Сомов решил приколотить понты перед обществом и пошёл по верёвке, натянутой через двор, держась за воздух с помощью коромысла. Гоги посмотрел на этот плюгавый цирк магнитными глазами и сказал не к кому особо, не обращаясь:

— Он сейчас ёбнется. Сломает ногу. Его отвезут до больнички, где Яшка проникнется тем, что он есть, и со временем станет хирургом. Будет людей резать и сырыми нитками штопать гнойники, где-то в жёлтых песках.

Понятно, никто из нас ему тогда не поверил. Даже когда Сомов упал лицом вниз с охранительной высоты, многие продолжали сомневаться. Только случилось всё, как и было предсказано. В апреле 198… студент — медик Яков Сомов попал под раздачу в военкомате, и загремел, а Афган, где следы его для нас потерялись.

Есть и ещё истории про Гоги, но писать о них здесь, чернил не хватит. Скажу лишь, что, придя в возраст мы с Гоги крутили на улицах свой маленький гешефт, по части где — что плохо лежит, и благодаря и его несомненному таланту, и моим скромным способностям, имели свой кусок масла на чужой кусок хлеба. Всё было в ажуре, пока мой папаша, упёртый как паровоз, не стал кричать на всю улицу, что я мешигинер, который пьёт его кровь стаканами, и что на флоте нет ещё пока, еврея, желающего стать матросом, так почему бы…? Эти намёки весьма отравляли мне жизнь. Нужно было что-то решать, и тогда Гоги сказал: «Стучитесь в бурсу и вам откроют». Так мы очнулись возле кайла и лопаты, и имели несчастье созерцать упитое в хлам тело возле ног своих.

Севастополь. 12.11.2020

СТОЛКНОВЕНИЕ

Любителям мёртвых чисел и Стражам шершавой щели —

Посвящается.

(ОН. НАЧАЛО.)

Он — вот так без инициалов. Просто он, и всё. К чему вам его фамилия?

Он ездит на старом «Форде», пьёт чужую кровь стаканами, штудирует буддийскую литературу и занимается бизнесом, по-совдеповски: Покупает у нуждающихся граждан стеклотару за гроши.

День его — это день «праведника в камуфляже». Мир его — Пазлы.

Собирать из кусочков цветного картона вымышленные картины мира, что может быть увлекательнее для мужчины, обременённого пивным пузом и коммунальными долгами?

По вечерам, между парой «флаконов» «мутного» и отходом ко сну, в пропахшей котами «двушке» на окраине города N, он складывает такое, что у приезжих «шуба» становиться дыбом.

В трактате Каргайла «О Градации греха» про таких людей сказано: «Игры их — бессмысленны. Но время их — бесконечно, ибо они есть черви Царства Божия. Основа Мира сего».

Тут смешно другое — он искренне верит в создаваемые «под парами» «аппликации». Они составляют смысл его жизни.

Порой, им овладевает приступ графомании, тогда он превращает картинки в рукописи, и несет, свои опусы в кафе «Ротонда». Где читает тинэйджерам в слух в расчёте на всеобщее поклонение.

Желание сделаться «Гуру» обитаемой среды не оставляет его с тех пор, как он потерпел фиаско на поприще рок — музыки в одной из европейских столиц, развёлся с женой, и ушёл глубоко в себя.

Вот, если угодно, одно из его досужих творений.

Снежинки, пронизанные широкими полосами галогена, стеной падали на асфальт. От мерного шелеста мотора в машине сделалось умиротворяюще уютно. Если смотреть строго вперёд, невольно ощущаешь себя галактическим героем несущемся в серебряном звездолете, на встречу судьбе.

Выходить не хотелось.

Чем плохо? Ехать и ехать чёрт знает куда, лишь бы не стоять на месте, чтобы проблемы и сложности мира не могли догнать тебя и пожрать с костьми и мудями, отрыгнув по итогу желчью невыплаченных карточных долгов, обид и горьких воспоминаний….

Такси остановилось у зашмыганный «свечки» на Колупанова. Пора было выметаться. Подняв воротник пальто, Пафнутий, не спешил входить в подъезд.

Встал под «козырёк», дожидаясь пока отвалит автомобиль.

Закурил, пуская хрупкие пушистые «кольца» в черноту неба.

Таксист, лихо, взнуздал своего стального коня, мигнувшего на прощание оранжевым гребнем и был таков.

Не пытайся подобрать ко мне ключи.

Не старайся обломать и перестроить.

Да, я в прошлом, так боялся темноты,

Что готов был, себе свет чужой присвоить.

Но теперь, когда всё зыбко и мертво,

Больше нет причины красть у посторонних,

Я бросаю воровское ремесло,

Чтобы встать в ряды сынов господних…

К чему сложились эти странные стихи? Кто ж знает. Строчки обычно приходят неоткуда и чаще всего предвещают беду. Последний раз «сочинительство», принесло известие о смерти матери.

Несколько месяцев назад голос, искажённый виртуальными помехами, сообщил, что Ирида Серафимовна умерла.

Пафнутий, прервал командировку, приехал в город N, и прямиком «ломанулся» в морг, где накаченный винищем санитар долго искал маму по холодильникам.

Наконец выудив Ириду Серафимовну из дальнего «погреба», сдал труп Пафнутию под расписку и, выделывая вензеля ногами, отправился на футбол.

Пафнутий сам обмыл и обрядил распухшее тело матери в холщовый саван, после чего «усадил» труп в автомобиль.

Пока ехал через город, слёз не было, всё казалось, он сидит в пустом зале и смотрит китайский фильм без перевода.

Ему бы остановиться, выйти на свежий воздух, но чьи-то цепкие руки, вынырнув из полумрака, ухватили за плечи, и силком прижали, к водительскому креслу, требуя досмотреть «ленту» до конца. Когда, щит с именем города едва не столкнувшись, с его «Жигулёнком» испуганно отпрыгнул в сторону и попятился назад, Пафнутия, наконец, прорвало.

Слёзы и нервический смех сотрясли всё его существо.

Неведомая сила заставила Пафнутия гнать по тёмной автостраде до упора втопив в пол педаль газа.

Напоминая о бренности бытия, согбенное тело Ириды Серафимовны, притороченное ремнями к заднему сидению, уже начинало смердеть, оттаивая после прозекторской. Салон заполнил запах мертвечины.

Уголки плоских бескровных губ покойницы, омертвев, чуть приподнялись вверх.

Она «улыбалась» озирая невидящим взором несущееся на встречу пространство.

Подземелья Мангуп — Кале полны захоронениями с древних времен, поэтому решил Пафнутий, не будет ничего дурного в том, что мама упокоится среди милых её сердцу древностей.

Поднявшись по «серпантину» на мыс «Дырявый», Пафнутий, отнёс мать в пещеру, возжёг припрятанные факела и свечи и принялся в голос читать священные мантры из Книги «Воды и Огня».

Он читал медленно и с расстановкой, отгоняя сон тёплой водкой. Едва над городом мёртвых взошла и утвердилась луна, Пафнутий, окурил тело матери можжевеловым дымом. Обнажил в гранитной стене пещеры нишу, походившую на школьный пенал, и, уложив внутрь Ириду Серафимовну, продолжил молитвенное чтение до рассвета….

Отряхивая с себя перхоть нахлынувших печальных воспоминаний, наученный горьким опытом Пафнутий, входя в подъезд, достал пистолет, навинтил на ствол цилиндрик глушителя, и осторожно, кошачьим шагом стал подниматься на шестой этаж.

На лестничных переходах царила пыльная пропахшая мочой темнота. Коробки лифтов, завывая по-волчьи, носились на ржавых тросах в гулкой «проруби» шахты.

Обитая клеенкой, дверь квартиры №21 была чуть приоткрыта. Освещение, льющееся изнутри, казалось странным. Каким-то не естественно золотым. Словно невидимая линия проходила между домашним светом и тьмой коридора.

Дослав патрон, Пафнутий толкнул дверь и переступил порог. Метнувшись по комнатам, он не обнаружил ничего не обычного. Всё как будто на своих местах, только халат жены шёлковым пятном лежал на полу в спальне, да электричество запузыривало повсюду.

— Марина! — крикнул Пафнутий. Но, ему никто не ответил.

Пафнутий вошел в кухню. Никого.

В сковородке брызгая жиром во все стороны, румянились котлеты. Стол покрыт накрахмаленной скатертью, в дорогом фарфоре отражается пламя свечей. Вино, дожидается своего часа в плетёной корзине.

«, наверное, вышла к соседке». — Подумал Пафнутий, снимая пальто и убирая ствол в наплечную кобуру. — «Зачем же двери распяливать»?

Через мгновение, Пафнутий, услышал за спиной лёгкие шаги, и не знакомые гипсово-белые пахнущие землёй ладони, закрыли ему глаза.

Обжигающий холод сковал его, казалась, он превратился в кристаллическую статую.

Пафнутий резко повернулся.

Перед ним стаяла рыжеволосая девица, имевшая на себе из одежды лишь карнавальную маску поросёнка.

— А где Марина? — Изумленно вымолвил он.

Вопрос прозвучал как-то нелепо по-детски и от того Пафнутий остро почувствовал глупость, и опасность всего с ним происходящего.

— Вышла. — Ответила девица хриплым шепотом. — Совсем вышла. Теперь я за неё.

— То есть, как вышла? Куда?

— Не бери в голову милый. Давай ужинать. Смотри, какие сочные котлеты.

Девица начала раскладывать лакомство по тарелкам.

Руки незнакомки с тонкими длинными пальцами, украшенные ухоженными лиловыми ногтями проворно мелькали над плитой.

«Ногти! — Озарило Пафнутия. — Где я раньше мог видеть этот маникюр»?!

Пафнутий выхватил пистолет и, пальнул в девицу. Выстрел, прозвучал, как выходящее из организма скопление газов, и рассеялся по кубатуре. Ноги непрошенной гостьи подогнулись, и она упала лицом в сковородку.

«Странно, почему нет крови, хотя должно быть море разливанное»?

Пафнутий ухватил труп за волосы, сдёрнул пластиковую маску.

На горле девушки обнаружилась кроваво-синяя борозда. Он повернул тело к свету.

Нет, память, его никогда не подводила.

«Так и есть. Арфистка»!

Из свежей раны на пол вытекло несколько капель зелёной желеобразной жидкости. Образовав на линолеуме чёрное дымящееся пятно. Пафнутий отскочил в сторону и поспешно вытер руки о штору.

Присев к столу, открыл бутылку, налил вина. Выпил. Вкуса он не чувствовал. Тёмная виноградная жидкость пошла по жилам, как вода. В голове зазвенело множество колокольчиков. Пафнутий, дождался, пока они утихнут, и, закусил котлетой.

Этого не может быть, но это данность, как снег, падающий за окном. Он сидит рядом с трупом на кухне и жрёт котлеты.

Пафнутий встал. Вышел в прихожею. Заперся, на все замки и ещё накинул цепочку на дверь.

По пути проверил телефон.

«Молчит. „Отгрызли“ значит экспромтом здесь и не пахнет. Или, в теремок не постучатся? Стоп»!

Пафнутий в два прыжка оказался около ванной включил свет и распахнул дверь. Электричество, ровно отражалось в багровых узорах, выведенных маньяком — авангардистом на кафельных белых стенах.

Марина — вернее то, что некогда было ею, сидела в мраморной «чаше» до краёв наполненной красной жижей собственного сока. В стеклянных глазах жены застыли недоумение и ужас.

«Тюльпан» умывальника радужно сверкает окровавленным «никелем» хирургического инструмента.

Широкое во всю стену холодное зеркало несло на себе алые буквы ехидного послания: «Приятного аппетита, козлик»!

Пафнутий перевёл взор на обезображенный труп. Из левого бедра Марины вырезан большой кусок мяса. Подсознание услужливо протянуло «ниточки» к съеденным котлетам и Пафнутия обильно вытошнило на пол. Потрясенный он выскочил из ванной.

Ножом по нервам резанули механические трели. Переведя дыхание, Пафнутий на цыпочках подкрался к входной двери и глянул в глазок.

На лестничной площадке суетились, мешая, друг другу, мордовороты в «мышиной» робе с «калашами» на перевес.

Минут пятнадцать запоры выдержат, а больше и не надо».

Пафнутий вернулся на кухню, прихватил пальто. Стараясь ступать, как можно тише прошёл к книжному шкафу в кабинете. На средней полке надавил на томик Байрона. Шкаф неслышно отъехал в сторону, открывая потайной проход. Пафнутий сделал шаг, шкаф за спиной, как бы сам собой вернулся на прежнее место, и он оказался в соседней квартире.

Человеку его рода занятий, подобно лисице всегда полезно иметь запасную нору. Не зажигая свет, Пафнутий присел на диван.

Очень хотелось курить, но, он не позволит себе не одной затяжки пока, не разложит всё, как следует по полочкам.

Искать выход нужно быстро, но по принципу: «Не торопись, а то успеешь».

«Спалили хавиру к говённой матери! Что же такое рано или поздно должно было, случится, издержки профессии, так сказать.

Теперь, как завещал нам Картавый: «Думать, думать и думать»!

Ясный перец, менты кинутся пробивать Марину. Сие ни есть гут, но избежать этого, к сожалению, невозможно.

Связи — хуязи. То сё. Родные? Слава богу, она была сиротой.

Выпуклое, но отстранённое слово БЫЛА — определяющее нежданно свалившееся на него вдовство, нисколько не опечалило, скорее на оборот. С плеч, словно гора свалилась.

Друзья. Кто я для них? Баральчус Валериан Адамович «жучок» из Латвии? Так сгорел он падло, в топке паровоза и даже шлака не оставил.

Жили мы тихо.

Соседи? Составят фоторобот? Да и что с того? Пальцев моих, на хате нет. Потому, как «грабки» «щавелем» травленные. Покуда разберутся, что к чему, рак родить может. Нет здесь, пожалуй, «псы» упрутся рогом в повидло.

А «нору» жалко. Заебатая была норка».

Пафнутий прикупил смежную квартиру через три месяца после знакомства с Мариной. Честно сказать, случай помог. Дедок пенсионер «щёлкнул ластами». Пришлось подсуетится.

Люди Васи Коня за жирный «нал» смастерили купчую на имя, какого-то, Кедрова Ю. П. За которым, видать тоже, сплошные дыры в далёком космосе.

Сложнее было, пока Марина отдыхала на Валдае стену «проковырять», чтобы комар носа не подточил…

«Ай, как говорится: «Теряя хер, по волосне не плачут».

Световые зигзаги метнулись по потолку. За окнами послышался шум двигателей.

Пафнутий подобрался к столу. Включил «Sonar» настроенный на милицейскую волну и навострил уши:

— «Агат. Я 09 –ый»! — Доносилось из эфира — «У нас Кебаб»!

Колупанова 72 — 21 «Кебаб»!

— Что?! Как?! Повторите! — Не унимался тугой на ухо «Агат».

— Расчлененка. Мать вашу! Пошлите…

Пафнутий не стал слушать, кого и куда менты собираются послать. Вырубил «шарманку» и «подтянулся» к окну.

Во дворе было не меряно «лоханок» канареечной масти. На «пяточек» перед домом лихо вкатывала «скорая».

Кучка «цветных» в штатском возле бежевой «Волги» оживлённо о чём-то спорила, пиная руками ночную атмосферу.

В одном из «ораторов», Пафнутий с удивлением узнал своего шефа. Тучного, лысеющего блондина шестидесяти лет. Генерала Свидригайло. По прозвищу Муравей.

«Что за хрень»? Воистину задуматься было о чём.

Пафнутий увидел, как из подъезда выбежал бритый мент, что-то, бубня в «мыльницу», кинулся к начальству.

Отделившись от «консилиума» Муравей дунул в свисток, и из палисадника, с газонов стали подниматься люди в зимних маскхалатах, и запрыгивать в обшарпанный «Икарус» с рекламой «Госстрах» на борту.

«Интересное кино, господа удавы».

Сомнений больше не оставалось. Говнюки пришли по его душу. Он едва не сгорел, как свечка.

«Нет, всё же надо выпить, не то, „чердак“ снесёт к чёртовой матери».

Пафнутий опустил плотные шторы на окнах. Включил фонарик. Открыл бар в серванте. Достал початую бутылку «Столичной», глотнул.

Вроде отпустило, но расслабляться сейчас никак нельзя.

«Осовеешь и всё смерть вот она, тут, как тут, схарчит тебя тёпленького — не подавится. Вернёмся лучше к нашим баранам, вона, сколько их во дворе посеется.

Режь — не хочу. А ведь придется, коли, не разбегутся.

Хотя прорыв в моём положении дело хлопотное. Шансов — ноль. Здесь даже фактор внезапности не поможет» ….

Согласно легенде Пафнутий служил снабженцем на Рижской парфюмерной фабрике. Такая «крыша» давала возможность бывать везде и всюду не вызывая подозрений, иметь множество знакомств в самых разных слоях общества.

Последний «заказ» пришел к Пафнутию, через «почтовый ящик». Какие были закреплены за ним в нескольких городах Союза и за рубежом.

Он должен раз в два — три месяца, объезжать их по графику и получать приказы от руководства.

Сняв очередной сигнал, Пафнутий вылетел в Ленинград.

В аэропорту «Пулково» на латке купил сфабрикованный специально для него номер журнала «Работница».

Симпатическими чернилами межу строк передовицы излагалась необходимая информация о клиенте. Среди иллюстраций прилагалось фото.

«Контора» просила «передать привет» арфистке служившей в оркестре театра имени Кирова.

Ничего сложного. Дело, каких Пафнутий, провернул уже множество, в разных частях света.

Было только одно странное пожелание «угомонить» даму при помощи верёвки.

Обычно заказчика не волнует способ исполнения. Но, тут за эту блажь предлагали не хилую надбавку.

«Может она чья-то родственница»? — Решил Пафнутий, вспомнив обычаи сицилийских мафиози….

Часам к шести он вошел в вылизанный «колодец», на Кронверкской улице.

Количество всевозможных, авто свидетельствовало о том, что обитатели дома «не дрыщут» поедая выломанный у жизни кусок пирога.

Скучающей походкой, прикрыв рожу шикарным букетом роз, Пафнутий направился, в нужную «конуру».

Цветы, «огнетушитель» «Советского Шампанского», тортик в «клешне».

Вот всё, что опишут потом операм бабушки на лавочке и стайка мальчишек, бегающих во дворе.

Несколько ярких пятен, отвлекающих внимание от серой, мерзостной сути происходящего. Абстракция! Всё должно быть пёстро и зыбко, как море.

В бывшем коммунальном «курятнике» сделали не плохой ремонт, но вот замки, стоящие поставить забыли. Пафнутий «расколупал» силумин в полминуты.

Дожидаясь музыкантшу, выпил кофе с ликёром. И в полночь, когда подвыпившая арфистка припёрлась на «базу» задушил её отрезком бельевого шнура.

Шнур впился в горло, словно в свежее масло. Кукла несколько долгих мгновений извивалась всем телом, пытаясь вырваться из цепких объятий смерти, но потом изошла на говно, покорно затихла, отдавая богу душу.

Пафнутий, уничтожил следы своего пребывания в доме, и тихо ушел, прикрыв за собою дверь.

.И вот, «дело», сделанное на «ять», сегодня обернулось кошмарной лажей.

«Выходит, что это та самая простота, которая порой хуже воровства. Где же я так прокололся то Господи»?

Пафнутий, отпил ещё малость из бутылки, и перед ним будто на экране высветилось в памяти прыщавое лицо подростка, случайно плюнувшего в него пластилиновым шариком из «харкалки».

«Ой, извините дядя я случайно. Я не хотел»!

«Якобы лестница Якова — упала на голову Якову тоже случайно. Нет, таких совпадений не бывает.

Наверняка таким вульгарным способом посадили «клопа» на спину. Отследили по спутнику самого до лежбища….

Если знать место, куда я должен обязательно прийти и иметь фото, все одно к одному. Получается, УСО* решило меня «слить». Если учесть, сколько лет я играю на их поле, убирать пешку с доски самое время».

Снова включив фонарик Пафнутий тоненьким, острым лучом наткнулся на вазу с мармеладными дольками.

Он взял одну и уже хотел, отправить конфету в рот, но ему вдруг припомнилась зелёная субстанция, сочившаяся из «лишней» дыры в теле арфистки.

ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ (КВАГГИ)

С давних пор, пробивая энергетические коридоры, в пространстве, инфернальные сущности проникают из иных измерений на нашу планету, и терзают человечество.

Случается, бесы вселяются в живых людей, но это происходит крайне редко. Большинство эпизодов так называемой «одержимости», на поверку оказываются всего лишь запущенными формами психических расстройств.

Как правило, объектами проникновения демонов и полтарахн становятся трупы людей, не доживших до своей естественной старости, т. е. тех людей, чья жизнь оборвалась внезапно, но в чьём теле ещё сохраняется основательный запас потенциальной энергии….

Пока над Египтом светит солнце в песках Верхнего и Нижнего Нила царит власть фараонов. Однако с приходом темноты сотни мертвецов встают из могил, входят в города и селения, и повсюду утверждается иное правление. Правление князя Тьмы с вакханалией бесовских игрищ и кровавыми пирами.

Вурдалаки и вампиры вламываются во дворцы и хижины. Они грызут, душат, насилуют, чтобы с первым криком петуха кануть в небытие до нового восхода луны. Оставляя за собой горы обескровленных тел, разграбленные зернохранилища и оскверненные храмы.

Адская карусель, вертевшаяся в стране сынов Озириса из века в век, в конце концов, стала одной из причин падения великой цивилизации. Патологический страх наводнил души, рабов и придворных, жрецов и царей.

Последние при проектировании пирамид создавали всевозможные, хитроумные ловушки, и запутанные лабиринты руководствовались отнюдь не сбережением своих сокровищ от расхитителей гробниц, а куда более рациональными мотивами.

Согласно поверью: «Чем большим влиянием пользовался покойник при жизни, тем более значительный и качественный Инферно потенциал обретал он после смерти в результате контактов с тем Светом».

Что может натворить «взлетевший» из саркофага мертвец, вырвавшись к свету?

Как пишет чернокнижник Иит — Пта: «Фараон — вампир, отыскавший путь в мир живых, гонимый жаждой крови, обрекает страну, на погибель и разорение делая её лакомой добычей для врагов».

Несомненно, жрицы учитывали последствия возможных «побегов». Потому мумифицировали вельмож и правителей, рассчитывая, при помощи смол, трав и всевозможных снадобий, набальзамировав тело, отогнать от души покойника, чёрную силу.

В XIV веке в предместье Праги угодил в засаду и был забит сорока осиновыми кольями некто Миклош Брадобрей. До этого момента, вампир терроризировал округу прокусывая горло припозднившимся горожанам. При осмотре поверженного вампира у него обнаружилось два ряда зубов, удлинённые клыки, верхние и нижние с еле заметными отверстиями. Причём, клыки были полыми и имели трубчатое строение. И, что любопытно, при вскрытии тела не обнаружилось ни капли крови, даже в его собственных венах и артериях оказались лишь запекшиеся сгустки.

Куда же в таком случае улетучилась кровь?

Ответить на этот не простой вопрос в разное время пытались философы, алхимики, врачи и инквизиторы, но безуспешно. Тайные знания никак не давались им в руки.

И только ламы Тибета сумели схватить истину, а вернее чёрта за хвост.

Трудолюбивые монахи, из монастыря Таши Лумпур* возведённого не далеко от горы Кайлос, перемежая благочестивые блуждания по астральным дорогам Вселенной, с совершенно конкретными опытами в области биоэнергетики и медицины, открыли, что мертвецы, ставшие вампирами, окунувшись в воды Черного озера, в долине Гарунд обретают как бы «второе рождение».

Человеческая кровь является основным источником жизни для демонов высшего порядка. Которые в силу иерархического этикета редко появляются на Земле. Используя вампиров в качестве поставщиков. Всё происходит примерно следующим образом: Высасывая из жертвы кровь, вампир — донор, прокачивает «продукт», через себя. После чего кровь по каналам — окнам, открывающимся в космосе, поступает, демонам — хозяевам.

Хозяева взамен, подпитывают своих слуг, необходимой тёмной энергией.

Решив, что озеро, выступает, как своеобразная аккумуляторная ванна, монахи исследовали его глубины, и выделили из донной растительности особый вид ламинарии — Кваггивадис. Создав на её основе гелиевую субстанцию ярко — изумрудного цвета.

С помощью, чудесной мази удавалось не только заживлять колото — резаные раны, но при воздействии на определённые участки мёртвой материи оживлять ее.

В шестой декаде правления Тан умер настоятель монастыря. И монахам представилась возможность испробовать снадобье на человеке высокой души и светлого разума. Как утверждают источники: «К великому огорчению братьев, тело мудрого Джандуанга сойдя с тропы Вечности, вернулось в обитель, но дух утонул в Море Забвения».

Что подразумевалось под столь странной формулировкой? Неизвестно. Скорее всего, Джандуанг, как и предполагалось, послужил монахам в качестве подопытного кролика. Сделавшись первым Кваггом Воплощённым мертвецом.

Со временем оборотистые братья, научились манипулировать потоками инфернальной энергии, и использовали «волшебный препарат» по максимуму, создавая из умерших, безропотных рабов, для правителей Лхасы.

Когда в 1938 году, экспедиция Эрнста Шеффера * посетила загадочный монастырь, монахи, в обмен на золото вручили представителям СС драгоценный бальзам и отрядили в Берлин специалистов.

Работы по созданию Квагов — суперсолдат для армии Рейха велись в лабораториях СС в рамках проекта «Зигфрид» и составляли одну из высших тайн партии. По всей видимости, опыты завершились удачно.

Потому, что достоверно известно следующее: в апреле 1945 года оборону Рейхсканцелярии, среди прочих держали странные люди, одетые в униформу Ваффен СС, без знаков различия. У них были неестественно белые абсолютно бескровные лица. Объяснялись они по преимуществу жестами и лишь изредка, гортанными звуками, на неизвестном наречии. Очень редко улыбались, обнажая кривые плесневелые клыки. Квагги входившие в личную охрану Гитлера сражались яростно, до последнего патрона. В плен не сдавались. Живые добивали раненых истекавших зелёной ядовитой слизью….

«Такие значит, загибоны?! Выходит, они всё-таки нашли бумаги Зиверса. * Почему нет?

Вольтер сказал: «Нет ничего не возможного в самом лучшем из миров».

Теперь понятно, зачем девку просили придушить. Чтобы шкуру не испортить.

Скорее всего, расклад должен был быть такой:

Нежить является к нам в дом. Разбирает Марину на части и сваливает. Нарисовываюсь я, и меня берут тёпленьким, у сковородки при разделанной жене. А, что?

Обезврежен злой упырь хавающий за обе щёки сладкое женское мясо. На такого можно, что хочешь списать. Запаришься отмазываться.

И всё, ментам халва и отпуск в Житомир, а мне намажут лоб зелёнкой и привет. Всё шито- крыто. Сливайте воду. Солите огурцы.

Может, оно так всё и прокатило бы, да только, у живого человека рефлексы всегда выше, плюс с котлетками перебор вышел.

Интересно, кому это Муравей так весело «подмахивает»? скорее всего, узбекскому Папе, В «Конторе» давно поговаривают, будто тот не брезгует человечиной».

Подсвечивая себе фонариком Пафнутий, прошел в ванну. Разделся и встал под холодный душ. Следовало взбодриться.

«По утру оперы начнут поквартирный обход. Значит, уходить надо, не телясь, часа, через час — два, больше у меня нет».

Вытираясь Пафнутий, вернулся в комнату. Вдел одну ногу в штанину вельветовых джинсов и замер. Тишину ночи прорезали выстрелы.

Опомнившись Пафнутий, оделся, схватил пистолет и, прижавшись к стене, глянул в окно. «Луноход» и «скорая» обрызгивали, синим светом куцый палисадник. По всей округе в домах стали зажигать свет. На балконах появились тёмные силуэты.

По двору метались, менты, матерясь, и всполошено паля в небо. В коридоре послышался топот ног, потом этаж вздрогнул от взрыва. Из окна его бывшей кухни, озаренный иссиня — жёлтым пламенем, весь в крошеве битого стекла, спиной вперёд вылетел человек в белом халате.

«Понятно», — Решил Пафнутий. — «Должно быть, Кварг очнулся, менты „обделались“ от страха, и кто-то „умный“ бросил гранату. Молодцы кавалеристы это значительно упрощает задачу».

Над телом выпавшего из окна медика в припрыжку скакали разгорячённые блюстители правопорядка, сообщая в эфир о полном обломе. Пафнутий почувствовал едкий запах гари из коридора в «нору» стал сочиться дым. Отблеск сырого пламени лёг на чёрные стёкла. Из дома стали выбегать заспанные жители. Паника распластала мышиные крылья над микрорайоном.

Пафнутий отодвинул диван. Вынул несколько «ёлочек» паркета. Извлёк из тайника, короткоствольный автомат с откидным прикладом, и не большие целлофановые свёртки. Не спеша, тщательно уложил добро в спортивную сумку.

План отхода был в общих чертах готов.

Теперь, наконец, можно выкурить вожделенную сигарету. Пафнутий блаженно затянулся, и допил водку прямо из «горда», дожидаясь нужного момента.

Он, почему-то вдруг сейчас вспомнил Никарагуа:

Уже неделю в маковых «полях» партизаны «бодались» с правительственной гвардией. Над джунглями почти беспрерывно лили проливные дожди. Самосовцы крепко их тогда пощипали. Уцелело меньше половины отряда. Боеприпасы были на исходе. Лекарств не было вовсе, а «Красным цаплям» ещё предстояло переть миль двадцать по горам с тяжело ранеными и грузом «сырца». И не факт, что всем им удастся дойти до основного лагеря в Сьерре. Поэтому Доктор перед решающим броском разрешил большой привал, чтобы, как он выразился: «Подтянуть лямки». Бойцы, лежали вповалку, на раскисшем травяном насте, измученные, но счастливые покуривая толстые «сигары» из марихуаны и не торопливо беседуя о чём-то своём, обыденном крестьянском. Пафнутию показалось, что этих парней совсем не гложет тоска и давящий страх смерти. Война и пахота их привычная работа. У них есть цель.

Когда улыбающийся командантэ Ортега накрошил на широкий банановый лист сочный свиной окорок, начинённый сухими горошинами перца, и они, из пузатой армейской фляги, выпили по первой крепчайшей деревенской граппы, ему пришло на ум, что: «Эти не грамотные пионы и их неистовый командир, очень счастливые люди, потому, что они верят в то, что делают. Они живут, сражаясь, и сражаются, чтобы жить. И Пафнутий завидовал им. Ибо сам он, с некоторых пор был лишен, сколько ни будь ясных перспектив. Ощущая себя раз заведённым роботом. Чей механизм, по истечению ресурса без сожаления выкинут на свалку»

«В смысле: «За, что боролись, так тебе и надо. Сеньор Даниэль стал президентом. А ты, что ты такое? Положим, удастся вытащить хвост из мясорубки. И что дальше?

КГБ станет гонять тебя, как таракана по глобусу.

Не каркай!

Конечно, недооценивать их нельзя. Но, один раз со мной они уже прокололись. Кто сказал, что подобное не повторится? Как говаривал папаша Вандербильт: «Крах начинается с цента». Ладно, философствовать будем потом…»

Заслышав вой сирен, Пафнутий упаковал в сумку любимое пальто, обмотал лицо до глаз мокрым полотенцем, отворил входную дверь, и лёг пластом.

Вскоре по лестнице забухали тяжёлые шаги. В клубах плотного дыма показались оранжевые куртки пожарных. В противогазах и блестящих медных касках они были похожи на инопланетян, сражающихся с гигантским щупальцем брандспойта. Увидав, мужчину, пытавшегося выползти из задымленной квартиры, один из расчета кинулся к лежащему, остальные бегом рванули к очагу возгорания.

Взяв руки склонившегося над ним человека в уверенный захват, Пафнутий рывком перебросил пожарного, через себя в «нору». Покуда «пациент» не очухался, ткнул его пальцем в шею. Здоровый сон, до утра сердобольному трудяге был обеспечен. Облачившись в брезентовый реглан, Пафнутий, прихватил сумку с вещами, и покинул убежище. Вся пертурбация заняла не больше пяти минут, в дыму и всеобщей сутолоке, как и ожидалось никто, ничего не заметил….

«Хата, надо думать, выгорит полностью». — Размышлял Пафнутий, шагая сквозь дымовую завесу по трубам теплотрассы.

Отыскав люк на крышу, Пафнутий, извлёк из сумки автомат, и, поводя стволом, стал осторожно выбираться наверх. Мокрый искристый снег валом валил над городом. В безветрии рвущееся под ним из окон оранжево — золотистое пламя казалось Пафнутию языком диковинного дракона лижущего адскую смолу небес. «Пожарок» и ментов во дворе прибавилось, однако «комитетских» вот так, сходу, на таком расстоянии вычислить было трудно, и всё же они тут были, в этом Пафнутий не сомневался. Следовало быть максимально осторожным. Найдя заранее припасённую длинную доску, Пафнутий перекинул один её конец на соседнюю крышу и как по мостику перешёл на соседний дом. Он хотел, было повторить эту не хитрую манипуляцию, когда почувствовал, как в спину ему, упёрлось нечто весьма похожее на ствол.

«Приплыли хиппи» …. Пронеслась строка из далёкой юности в голове Пафнутия.

— «Бросай хурду»! — Скомандовал голос у него за спиной. — Не поворачиваться. Руки за голову! Медленно становись на колени. Вот так молодец.

— Не уж то господин генерал, вы соизволили снизойти до грязной работы? — Съязвил Пафнутий, послушно выполняя распоряжения начальства. — Позвольте осведомиться, почём нынче «консервы» на Алма-атинских рынках? Или вы с Шарафом предпочитаете свежатину?

Муравей злобно засопел, чуть сместился в сторону, намереваясь ударить, и не успел. От затылка правую руку, раскрытой ладонью вниз Пафнутий выбросил в сторону. Кривое, лезвие бедуинского ножа, выпорхнув бабочкой из рукава, впилось в горло незадачливого генерала. Муравей захрипел и повалился на снег. Пафнутий инстинктивно откатился в сторону, и тут же рядом взметнулись фонтанчики снега. В падении, огрызнулся короткой бесшумной, фыркающей очередью, по бесформенной белой фигуре, показавшейся из слухового окна. «Реплик» со стороны оппонентов больше не последовало.

Пафнутий, выждал несколько времени. После чего, проложил импровизированный мостик над растревоженным двором в последний раз, и благополучно перебрался на заснеженный квадрат «двенадцати-хатки».

Тёмные заснеженные вершины кипарисов, высаженных по периметру парка, отлично были видны Пафнутию с этой точки.

«Если удастся проскользнуть через парк и выйти к гаражам, он свободен. Почти свободен. Аэропорт и вокзалы они, конечно же, перекроют. Хотя, судя по тому, что Муравей, упокой господи его душу, сам оторвал зад от кресла и привлёк «левых» ментов, весь этот балаган, насквозь частная инициатива. Иначе от меня давно один ремешок бы остался. Государство, где боевые генералы в угоду правящим на скоряк лепят кровавые импровизации, долго не простоит. И всё же, на такую лафу лучше не рассчитывать. Пусть каждый несёт свой чемоданчик.

Петрухин «Москвич» вполне ходкий. И, если я прав сеть не может быть слишком частой. Значит, на машинке можно рискнуть. По крайней мере, выскочу из Крыма, дальше автостопом или на перекладных. Главное живым добраться до Петрозаводска. Там через «окно» Финляндия. И, даст бог, в Европу въедет уже совсем другой человек».

В одной из ячеек государственного банка в Хельсинки Пафнутия дожидалась кое, какая наличка и итальянский «картон» * на имя Николса Треди.

Скинув пожарный костюм, Пафнутий, подхватил спортивную сумку и, пройдя через чердак, не торопясь, выбрался на лестничную клетку. Остановился, удобно пристраивая автомат под пальто.

«Остался последний раунд. И он, должен быть за мной. Иначе всё вокруг лишено смысла». — Сказал себе Пафнутий, ступая размеренным шагом в эту бесконечно долгую морозную ночь…

___________________

(ОН. ОКОНЧАНИЕ.)

Он движется по аллее к серому морю, бушующему вдали. Под ногами хрустит жухлое золото осени. Он идёт считать волны. Желание пойти побродить появляется у него всякий раз, как он перестаёт «играть в слова».

Обычно, перечтя написанное, он даёт себе зарок, никогда больше, ни при каких обстоятельствах не браться за перо. Но не сдерживает эту свою клятву, как не исполняет много других обещаний. И спустя время опять начинает писать. Хотя умом понимает, что проза его грузна и статична, как располневшая балерина. Что всё, чем он обычно занят по вечерам у стола, размазано, пошло, и потому совсем никому не нужно. Как, впрочем, не нужны здесь не только не зрелые вещи, но и вообще какая-либо литература. Этот город попал в период распада, и он, будет неизбежной смертью разложен на атомы вместе с ним. А пока, остаётся, идти, не спеша или пить без просыху. Либо руками ласкать пустоту в надёже, что из… прорисуются неясные женские очертания, ну, в крайнем случае, выпадет купюра другая столь необходимых ему денег.

Денег всегда не хватает. Но больше денег, не хватает времени. Оно уходит, как вода, расходуясь на не приятные встречи с мало понятными людьми, какие-то дела, которых не переделать, и что самое страшное, с каждым прожитым днём, времени у него всё меньше, а он до сих пор не определился — чего же он хочет от жизни, которой, в сущности, нет? Писать? Нет. Он не стремится стать писателем. Тем паче, что Пьюзо*, к примеру, не переплюнешь, а раз так, то стоит ли плевать против ветра? Предприниматель из него, мягко говоря, никакой. За столько лет, пройдя горнило и лёд бандитского капитализма, он сумел вырвать у судьбы всего лишь жалкий стекло пункт в дровяном сарае. Другие не имеют и этого — скажете, вы и будете по-своему правы. Но, ему хотелось не этого. Так чего же? Вопросы, вопросы. Жизнь состоит из одних только вопросов.

Прилетевший ветер, гонит впереди себя газету. На одной её стороне выткан знак вопроса, сложенный из цветных квадратиков рекламных объявлений. Что-то вроде: «Сыктывкарский Госуниверситет проводит день закрытых дверей».

«Да, господи»! — думает он, подбирая печатный листок. — «Лучше бы подсказали, куда пойти лечится, от всего этого маразма, разлитого повсюду и во всём?

Он развернул отнятую у ветра «прессу», и, щурясь, на садящийся за горизонт, красный шар солнца бегло прочёл: «Сегодняшние горе — „композиторы“, увлечённо клепающие „шлягеры — однодневки“ — напоминают бородатых токарей эпохи застоя, пропивающие в обоссаной подворотне украденные на заводе болты, которые на самом деле на хрен никому не сдались». Или «Николаевские судостроители досрочно спустили со стапелей круизный лайнер „Академик Шнеерсон“ типа река — море…».

И дальше всё в том же духе в таком разрезе.

В самом «подвале» * страницы прилепилась заметка о том, что: «В дни проведения венецианского карнавала из вод гранд канала был выловлен труп мужчины с изъеденным рыбами лицом и переломанными ногами. В кармане утопленника найден замшевый мешочек полный самоцветов на общую сумму, что-то около ста пятидесяти тысяч Евро, а также, кредитные карточки, и водительские права на имя Николо Треди книготорговца из Генуи».

«Ну, вот ещё один искатель счастья попал под каток случая. А друзья сманивают бросить всё и уехать к черту на рога. Зачем? Чтобы к мимолётному ужасу празднично одетых буржуа, болтаться, как дерьмо в апполонке, всплыв, в какой ни будь европейской луже?

Нет уж, увольте! Быть погребённым в овечьей могиле, такого конца я себе не желаю. А какую кончину ты для себя полагаешь? А шут его знает. Наверное, что ни будь крахмально — благопристойное. С хорами, пирожками и не слишком «отмороженными» фейсами присутствующих».

Он вышел на волнорез, когда, соперничая со звездами, повсюду, зажглись неоновые огни прибрежных баров. И над пляжем поплыл печальный голос БГ:

Шамбала, ты моя Шамбала!

Жаль, что к свету исход не возможен,

Русь, утратила свет навсегда,

Вместо ликов здесь, пьяные рожи,

Шамбала, ты моя Шамбала!

_____________________

* (1) УСО — Управление Специальных Операций. Структурное подразделение КГБ СССР. С 1939 по 1991 годы занималось ликвидацией не угодных большевистскому режиму людей. Как на территории Советского Союза, так и за его пределами.

Таши Лумпур — Тибетский монашеский орден. Буквально: Чёрное солнце.

Эрнст Шеффер. — (нем. Ernst Schäfer, 14 марта 1910—21 июля 1992) — немецкий зоолог, орнитолог, тибетолог, штурмбаннфюрер СС, руководящий сотрудник Аненербе.

Бумаги Зиверса — Больше известные, как архивы Аненербе.

Аненербе — буквально: Наследие предков. Государственный институт Третьего Рейха по тридцати различным направлениям собиравший и изучавший Техно — магический мировой опыт. Основан Генрихом Гиммлером в 1943 году.

Вольфрам Зиверс — (1898 — 1947) штандартенфюрер СС. Шеф Аненербе. Казнён, по приговору Нюрнбергского трибунала

Активными поисками архивов Аненербе занимались НКВД — КГБ СССР, но, по всей видимости, в этом не преуспели.

Узбекский Папа — Рашидов Шараф Рашидович. (1925 — 1990)? Первый секретарь ЦК компартии Узбекистана.

Картон (Жаргон.) — Паспорт.

Марио Пьюзо (1928 — 1997) Итальянский писатель. Автор знаменитого романа «Крёстный отец» и ряда других произведений бытописующих нравы итало — американкой мафии и современного западного мира.

«Подвал» — Последняя колонка газетной полосы

23 ноября 2006 г., 14:34:46 — 17 декабря 2006 г., 20:33:30

г. Севастополь.

___________________

ДОРОГА В АМЕРИКУ

Памяти графа Л. Н. Толстого.

«…Экое чудо чудесное, бегут по волжской глади пароходы „Окоём“ и „Зелентуй“, таская пассажиров с танцами и музыкой, аж до самого Нижнего, где всё теперь, бурлит и клокочет. И горя не знает. Потому как, весело…! Потому как ярмарка …! И всё, и всяк в движении пребывает, лишь я, обретаюсь здесь без просвета, и сердцу моему холодно, как в сугробе. Эх, будь она не ладна жизнь, клятая и битая коромыслом…»

Так размышлял глядя в окно на пронизанную солнцем реку, коллежский регистра́тор Яблоков. Человек без роду и племени, как он сам себя называл. Яблоков пил на квартире своей, и хмель забирал его медленно, но упорно, как будто он Яблоков не «казённую» вкушал, битый час в однова, а воду колодезную в себя лил горстями.

«…И нет фарту, хоть ты тресни. Тоска, тоска такая… Ети её мать… Словно кто кол осиновый вдавил в брюхо. Надо бы менять что-то вокруг себя. Да, да, непременно менять! Департамент бросить! Гори она огнём эта служба…»!

«Так ведь христовым хлебом кормиться станешь». — Немедленно пропел Яблокову ехидный Внутренний Голос. И тут же услужливое воображение принялось в красках рисовать, как он Антоша Яблоков в рубище, да с сумой, кладёт босые разбитые в кровь ноги по горькому Чулымскому тракту в поисках подаяния, да ещё звон кандальный приплело для пущего ужаса.

«Так, мы, пожалуй, вот что…»! — Антон Сергеевич выпил ещё фужер кристальной огнедышащей влаги, съел пяток солёных груздей, сопливо распластавшихся на китайском фарфоре, и прислушался к себе. — «Обратимся к «Третичной системе», но прежде непременно метнуться к тётке за субвенцией…»

Тётушка Поллинария Викентьевна не то чтобы жадна была от природы, вовсе нет, она в меру жертвовала по больницам и приходам, да только, решительно не для чего всё это было, как казалось Антону. «Быть как все, не хуже других»! Вот её девиз. И Поллинария Викентьевна следовала ему всю жизнь неукоснительно. Все дают на благотворительство, и я дам, от чего же не дать, раз директив такой вышел. Главное, чтобы люди о тебе чего лишнего не думали. Поллинария Викентьевна всё делала скорее по обязанности, нежели от души, как заведённый автомат. (Автомат — это не русское слово, недавно вышедшее в обиход, очень нравилось Антону, он представлял себе медного человека, изрыгающего огонь и читающего чужие мысли.) И даже содержание, положенное Яблокову по завещанию от родителей его, тётка выплачивала аккуратно, но как подачку совала всё равно. Только бы приличия соблюдены были. «На мол, Антоша, отвяжись, и ступай себе с миром…» И то сказать «оклад» сей, по нынешним временам, смех один, двести пятьдесят целковых в два месяца. «Дабы не баловал и зазря по трактирам не валандался…». Так дескать покойный Папа распорядился… до приведения в возраст. Сунулся было просить о прибавке, так тётка выгнала в шею. Ещё и в клятые крючкотворы определила, службу тащить в Севрюжьем Комитете*. Сиди теперь, как сыч в присутствии, сукно протирай. Ума и опыта набирайся, как она говорит.

Да плывёт он к бую, опыт этот, а ума и своего достаточно. Жалование с голубиный хрен, а мороки, на всю голову хватит. Одно только и спасает, когда, никогда в «банчок» с сослуживцами раскатать, да по-шумствуешь на лёгкую ногу в трактирах окрестных, а так скука слякотная. Обрыдло всё, спасу нет.

И чего ради с утра до ночи в чинушах мелкотравчатых корячится? Когда Поллинарии свет Викентьевне стоит, только пальцем шевельнуть при её то связях в Петербурге, и меня хоть в Статские Советники в раз выведут? Ан, нет изволь в глуши прозябать и изжогой мучатся. Нет, как хочешь, а денег, тебе добру молодцу тётка не даст, ни под каким соусом. Потому, как призирает она меня, как есть брезгует. Это ясно как день.

Ах, как было бы славно применить «арифметику» барона Шварца на наших болванках, уж я бы тогда, непременно банк сорвал, а там, глядишь и Париж не за горами».

Похождения барона Шварца лихо описываемые на страницах французских и австрийских листков неким газетёром Арно Жуттеном весьма интересовали Антона Сергеевича, он прочитывал всё до него касаемое и брал на скоросшиватель. Вот венский «Der Standard» намедни сообщал, что оный Шварц изрядно потрепал за игрой в новомодный «Покер», обитателей клуба «Ландау» при помощи, изобретённой им «Третичной системы». «Нагрел толстосумов» аж на шестьдесят тысяч имперских дукатов. «Лихо! — ничего не скажешь».

В сносках неутомимый хроникёр давал, как показалось Антону Сергеевичу весьма дельное пояснение насчёт основной методы. Как человек приверженный цифири Яблоков тотчас воспылал интересом к сему предмету. Исчеркав не мало бумаги разного рода формулами и транскрипциями Антон как ему казалось, сделался твёрдо уверен в действенности означенной «системы», и желая немедленно её опробовать на практике, ринулся было подсчитывать свои «пенёнзы», но осёкся, ибо состояние оных оказалось плачевным. Всего-то пол сотни ассигнациями и пять рублей монетой.

«Не густо, увы». — Огорчился Яблоков — «С такими «видами» нечего и думать садиться за карточный стол. В «Палласе» ставка идёт от тысячи рублёв, а у «Вебера» купчишки и того выше загибают. «Куда мне в калачный ряд…?»

Оставалось одно только — «Мыслить»! Чему Яблоков с превеликой охотой и предавался, обратив процент не великих своих «капиталов» в нехитрую снедь из лавки по соседству, да купив четверть «Смирновской» по двадцати пяти копеек серебром за ведро.

Признать надобно, с некоторых пор, Яблоков полюбил сам «процесс» подобного «размышления». И хотя в силу стеснённости материального своего положения таковая возможность, как сегодня, выпадала Антону Сергеевичу не часто, он старался ею не пренебрегать.

«Вот водка…» — Говорил он себе наполняя фужер. — «Кто мы без неё…? И главное, куда мы без неё…? Нет, господа, в России без водки решительно невозможно. Отбери у русского человека водку, и сразу бунт, тот самый „бессмысленный и беспощадный“ о котором, ещё Пушкин предупреждал. А Пушкин — это наше всё…! Пушкин, и сам, между нами сказать, вкушал „Перцовую“ с приятностью. Ему при этом бездны открывались… а я, что я…? Головка от граммофона. Червь взыскующий горизонта. Мне бы хоть на ноготь удачи, я бы кажется Землю дыбом поставил…»

«…Хорошо бы с тётушкой удар какой приключился…». — Услужливо сообщил пробудившийся Внутренний Голос. — А что, так оно часто бывает. Вон секретарь уездного суда Ерофеев, жил себе человек жил. Присел в нужнике. Перенапрягся и помер. Доктора говорят тромб оторвался…»

Антон Сергеевич опорожнил фужер стекла муранского до краёв наполненный, «Смирновской». Размашисто перекрестился на божницу, отгоняя от себя видение иссиня — багрового перекошенного смертной судорогой лица несчастного Ерофеева. Нежданно выплывшее перед ним из небытия. Лицо, вдруг принялось летать по комнате, хлеща Яблокова по глазам окровавленным адъютантским аксельбантом, росшим кажется из невидимой головы. Когда же покойный судейский натешился в волю и исчез так же внезапно, как и появился. Антон Сергеевич вновь погрузился в свои не весёлые думы.

«…А идея, знаете ли вы, совсем даже не плоха…». — Вновь вкрадчиво сообщил окаянный Голос. «Одно не большое усилие, Mein Lieblings kleiner Junge** И… Рулетенбург. Шикарные женщины, и ещё чёрте что, у твоих ног… Свобода, одним словом. Надобно только…».

«Что только»?! — Взвился Антон Сергеевич и холодный пот прошиб его, ибо он понял, что вожделенная им независимость, вот она… Лежит совсем рядом, руку протяни. Стоит лиши убрать тётку с дороги! Убить — то есть совершить поступок противный душе человеческой».

«Душа что»? — Продолжал наставлять Голос. — «Душа она, как птица в горсти. Сдавил её и поворачивай, как хочешь».

«Ну, да»!? — Изумился Антон Сергеевич, прикладываясь к фужеру. — Так ведь грех — это убить живого человека. Как можно? И потом — Совесть…».

«Грех не в мех». — Витийствовал Голос. — «Не грешить, только Бога смешить… И потом, что-то ты не слишком про совесть вспоминал, когда у Павлуши Сухомлинова с месяц тому, портмоне в „Астерии“ слямзил»?

«Ну, вот ещё! Нашёл про что вспоминать!» — Антон Сергеевич с досады на себя чуть водку не пролил, так, руки затряслись. — То случай выпал, его по тем обстоятельствам никак упустить было невозможно. И потом, у этого лоботряса Павлика, бюваров подобных, набитых кредитными билетами, как у дурака махорки. Всё ж таки, племянник военного министра, это вам не фунт изюма. Для него десять «Катенек» *** туда, десять сюда — пыль. Никто ничего и не заподозрил, решили потерял где-то, потому как накануне пьян был до изумления.

«Так и это есть случай Herr offizielle****». — Сообщил Голос. — «При том, отличный, и право слово, глупо будет им не воспользоваться. Как говориться — следите за руками: Берём некоторое количество ртути в аптеке Цылермана и кидаем Поллинарии Викентьевне под кровать… Через месяц — другой, всё. Приходи кума любоваться…»

«Конечно»! — Возмутился уже изрядно захмелевший Антон Сергеевич — «А в следственной части идиоты сидят…? Чуть что не так пойдёт, малейший заусенец… вцепятся клещом не отдерёшь, разве что с мясом…»

«С чего вдруг»? — Не унимался въедливый Голос

«А с того!» — Всё больше распалялся на своё бестолковое Альтер Эго Яблоков — «Тётка моя, огромными деньгами ворочает. К самой Kaiserin — Mutter***** вхожа, искать станут всерьёз. Это значит перевернут всё вверх дном, и как пить дать дознаются и про ртуть, и про аптеку. Тогда всё. Пиши пропало. Упекут соколика в каторгу, как есть упекут…

К тому же убирают у тётки в опочивальне по нескольку раз на дню. Очень Поллинария Викентьевана чистоту уважает, выметут «подклад» с божией помощью и вся недолга. Нет, тут надобно, что-то иное придумать. Простое, дерзостное, но с искрой, чтобы после всего в меня даже пальцем указать не смели, не то что камень бросить…

«Тогда на эту затею нужно ещё водки». — Не унимался Голос. — «А ты, как видно уже и двигаться не в силах, и языком шевелишь не внятно, мычишь только, и клювом щёлкаешь, как дятел… Так что лучше усни Антоша, и пусть тебе присниться сны от лукавого.

Сны, в которых ты уже будешь не ты, а лишь отдалённо похож на себя, скачущего по цветущей прерии на белой кобыле. Чей бег устремлён параллельно щербатому полотну, первой в Севера — Американских Штатах железной дороге. В погоне за чадящей трубой ускользающего паровоза ты обязательно встретишь своё будущее. Ты уже настигаешь его. И оно не минуемо явиться тебе, в образе пятерых суровых мужчин, до бровей, накаченных дерьмовым виски. Мужчины сидят в почтовом вагоне не тюках с грузом и напряжённо ждут, сжимая в мускулистых руках заряженные ружья. Они ожидают тебя, чтобы подарить тебе, твою смерть….

*Севрюжий Комитет — Средне-Волжское Императорское Рыба — Надзорное Общество.

** Mein Lieblings kleiner Junge — Мой любимый маленький мальчик (нем.)

*** «Катенька» — Купюра в сто рублей ассигнациями с изображением портрета Российской императрицы Екатерины II Великой.

**** Herr offizielle — Господин чиновник (нем.)

***** Kaiserin — Mutter — Императрица — Мать (нем.)

Севастополь. 09.12 — 14.12.2016

ИГЛЫ — ИГРЫ — II

КАРТИНКИ С ВЫСТАВКИ — III

Не говори мне, что я делать должен,

Коль скоро сел, как муха на стакан.

Давным-давно, столь гулко и тревожно,

Не буйствовал водопроводный кран.

Средь пыльных книг и мебели вчерашней,

Заполненной фарфором и стеклом.

Подобно узнику, оставленному в башне,

Я одинок и переломлен сном. Мне видятся,

Совсем иные дали. В них, журавли, форсируя,

Крылом, прочерчивают в воздухе спирали,

Чтоб было легче отыскать свой дом и сад,

В котором, вянут цинандали и дерзость,

Не считается грехом. Где «перья» точат,

Из дамской стали, кого не попадя ночами,

Во хмелю, а чтоб, стихи писать, красивыми,

Словам. И изживать, в душе, крадущуюся нежить,

Глаголом вечным: Верю, суть — люблю!

16.01. — 20.01.2019 23:53

На моей странице вдруг, ночью кто поселится,

С «пузырём» портвейна, да с запахом конфет?

За окном, четвёртый день, не мычит, не телится,

То ли, осень грязная, то ли, снежный след. Иногда,

За стенкою, дети скрипку мучают или кошка белая,

Со стола крадущая ливерный паштет. Скажет мне,

Убогому, в никуда идущему: «Всё в порядке в общем-то,

Будь здоров, поэт»! Что-то мне не пишется, в ночи эти лунные,

Всё как будто мыслями изошёл на нет. Может с недосыпу где,

Лишнее у слышится? Или явью скажутся, пригоршни монет.

Вот они тяжёлые, золотом пропитаны, как штаны у битника,

Собственной судьбой. Катятся, едрёна вошь! По сукну зелёному,

Мухами изрытому, чтоб в подвале каменном, обрести покой.

Только, от картины той, неизменно красочной. Тянет, как от,

Вервия мылом и тоской…

20.01.2019 23:42

В моём саду увяли цинандали,

И морфий кончился и ломится строка.

Свет подадут по проводам, едва ли,

Ведь не уплачено по счёту не хрена.

Кому я должен, от души прощаю.

В верх по спирали в небо уходя.

Даст Бог, мы встретимся опять,

В самом начале. Я к вам вернусь,

Под маской журавля.

21.01.2019 16:32

ПАМЯТИ ВЛАДИМИРА ВЫСОЦКОГО

Вот сижу я, с удобством, на облаке,

Из одежды, штаны и пиджак.

Сколько лет уж, как, числюсь на отдыхе,

Но, к безделью привыкнуть — никак.

Опротивело всё, дальше некуда,

Пальцы просят гитарной струны.

Здесь, однако, в разряженном воздухе,

Не поют даже птицы, увы.

И приходится тайно, на досочке,

Процарапывать ногтем стихи.

За которые, здешние правила,

Гарантируют яд немоты.

Это гаже железа коленного,

Страшней бегства по Райским садам.

Когда вдруг, да, не слишком, тверёзого,

Ударяют ключом по устам.

26.01.2019 02:00

К ЧИНОВНИКАМ

Разинув в придыхании жадный рот,

И высунув язык, как пёс шкодливый.

Ползёшь по трупам, вверх. Туда где прёт.

Во всяк и всех, излишествах ретивый.

Готовый удушить за медный грош, и мать,

Родную, и отца, и брата. Лишь только бы,

К корыту ближе стать. И грабить! Рвать!

Россию до заката! Ещё ты смело лжёшь,

На площадях, и мажешь калом, прежние знамёна.

Тебе не ведом наказанья страх. Ты глух, как тетерев,

К мольбам людским, и стонам. Токуешь сука,

Возле собственных счетов?! Надеешься остаться,

Вечно в белом?! Но, очень скоро,

Сложим всех, в говённый гроб,

Уже подведена черта кровавым мелом. 27.01.2019 17.20

Я вышел из… но, сам не ведал,

Куда ж, я всё-таки иду?

В начале думал, что по следу,

Согласно сердцу и уму.

Потом, поскольку был без карты,

Решил по звездам — наугад.

Но, вдруг попёрли из-за парты,

И дали в руки автомат.

Двадцатый век, слегка погладил,

С домашней шерсти пыль стряхнул.

И от религии отвадил. И в перестройку,

Затянул. Где навалились тяжким грузом,

Ошибки мамы и отца. Пришлось прощаться,

С детством, с Вузом. И продавать быт с молотка.

Увы, и выручил не много, и растерял всё по пути,

Будь проклята моя дорога, но только мне по ней идти.

28.01.2019 01.28

МЫСЛИ В СЛУХ VI

Скажи мне, на х…, какое время года, там за окном?

Я что-то блядь, запутался совсем. Мне кажется,

Или чудит природа, тряся дождями, мою клеть, вдоль стен?

И ветер, этот стылый ветер, сука, корёжит всё, внутри, да и вовне,

Так словно, лихорадка по весне, уже вползла в наш дом,

Все шорохи и звуки сметая, будто паутину на Луне.

Собор сгорел, и мне здесь, тошно тоже, как будто, кто,

Из глотки рвёт стакан. И вроде бы, я пьян, но хитрым рожам,

Увы, mon cher, не верю, не на гран. Пиздят, как дышат,

О всеобщем благе, а в магазинах цены до небес. У них,

Всё так, красиво на бумаге. В реальности же, кружит мелкий бес.

Все их проекты, сметы и расклады. Являя людям, желчную грызню.

И как, портвейном, хлеб пропитывают — ядом.

И веру в чудо — губят, на корню.

20.04.2019 16:40 — 25.05.2019 12:07

ПИСАНО ОТ РУКИ

Сладкозвучием арфы пленяясь,

Пальцы в кровь истончаю ночами.

Но, родится из музыки грязь.

Кто бы знал, блядь, как всё заебало!

Дядь. Я. Хо

Сколько зря, мимоходом задушено,

Обезглавлено с дуру минут. Трупы их,

Запихают в отдушину, и до дна, белым,

Воском зальют. Что ещё делать с временем,

Канувшим? Таруса разводить колесом?

Да, возможно, пока ещё. Но, весна скоро,

Вломится в дом. И тогда, война, мёдом покажется.

Драки в кровь, и гужбан за столом.

Мы хоть, в целом, ребята, спокойные,

Лишь стамеской владеем и ткёт,

Но советуем всем: Будьте вежливы,

Можем в рыло пихнуть кулаком! С роду, нам,

Ваши цифры, да стрелочки,

Всё равно что, флакон на толпу.

Нам бы, вечность помять, словно женщину

И сыграть с самим Богом в лапту.

Говорят, есть, артели Вселенские,

Где, в далёком и диком краю,

Можно всё. Взять от большего к меньшему.

Даже вывернуть шлык на меху.

Там в лесах каплуны бродят жирные,

И нет дела до них, никому. А в амбарах,

Рыжьё накаляется, и гнилые, замки на весу…

Вот бы парус поднять в вольном городе,

И пустится в набег по волнам?

И кто знает, Фортуна изменчива.

Повернётся, быть может, и к нам?

29.01.2019 0.49 — 17.35

Как мы пишем, так и дышим,

Пьём «чернила» спозаранок,

А стихи наши, как мыши,

И рассказы, как подранок.

Никому до нас нет дела,

В океане слов и строчек.

Сколько б кто, не плёл умело,

Не менял бы, ловко почерк.

Всё равно в плавь не прорваться,

К берегам литературы. Можно разве,

Что нарваться на пиратов корректуры,

И редакторской секирой, получить,

По фейсу крепко. Как сказал,

Один механик, плотно сидя,

На стакане: «Берегите репку, дети,

Пусть вас минет, чаша знаний»!

31.01.2019 02.02

По спеши за мной, в тёмный подвал.

Я и правда, с утра зае*енил. Воспринял

Полтора коньяка, и теперь, органичен,

Как Ленин. Мне бы кепку сейчас, да торшер,

Броневик, на Финляндском вокзале, и клянусь,

Чем угодно, mon cher*, «Зимний» вытрясем,

В самом начале. А потом, телеграф, телефон,

Цацки-пецки, в овраге с волками. Может статься,

Смешают с дерьмом, и сдадут в секонд-хенд,

Наше знамя. Только это, совсем,

Ничего, по сравненью с идеей, Свободы!

Наше дело, взойти на крыльцо. И вести,

За собою народы!

31.01.2019 17.24

* Мой милый (франц.)

МЫСЛИ В СЛУХ IV

Движемся тайными тропами, к Господу.

Может быть нас, там ждут? Ведь всё, что случилось,

Странно, если только, газеты не врут.

Пишут, что: «А» не в тренде.

И давно закрыт, на засов. Дескать они, неудачники. За каждым,

Полно долгов. Их совсем не слышно в эфире. И в стихах, не осталось слов.

Группа — «живая легенда». Про них можно снимать кино.

Но, вельможи украли, субсидии, и сценарий ушёл на дно.

И, однако, они, всё ещё, жарят мидии. Хотя их, не жрёт никто.

Потому что, на площадях города, зреет кастрюльный бунт.

Так что, хайер под ноль, и бороду…».

Да, нас давно, не стояло тут! Мы снова с важнейшей миссией,

Возле пивных запруд. Ждём, когда, небо окажется — ближе? Вдруг,

Снова, к столу позовут?!

24.03.2019 14:23

Господи, Январь давно прошёл,

И игрой в слова меня не тешил,

Может быть, оно и хорошо,

Я ведь, далеко, как не безгрешен.

В пальцах гвозди гну, за просто так,

Пью коньяк, из литерной баклаги.

И ночами жгу в ведре стихи,

Что попьяне, передал бумаге.

Двух минут, за всю мою зарю,

Не бывал, избыточно счастливым.

Иногда, казалось, что, люблю,

А на самом деле — терпеливым,

К глупостям и слабостям людским,

Быть учился. Жизнь, давно в овраги,

Покатилась. Раздувал пожары над,

Страной. Ветер Перемен. Лишая воли,

И отваги. Люд Советский!

И, забыли — МЫ что, НАМ, Маяковский, завещал?

«Не ссы в компот, бродяги! Нет, у Революции конца!

Есть лишь только, пал обратной тяги»!

02.04.2019 01:10

Чему бывать — того не миновать,

Умение из двух создать четыре,

И телеграмму в центр отослать,

Что дескать: «Всё, в подлунном этом мире.

Ценней, чем написание стихов,

На подлинном французском, без акцента…»

И ни к чему, растратив сотню слов,

Доказывать, что кровь, сильней цемента,

Скрепляет в одно — целое людей, лишённых,

Порой всяких убеждений.

Кто поднял бунт, против царей и псов.

И свет зажёг. Тот безусловно — гений!

Для многих поколений, на сто лет,

а может быть и дальше, кто же, знает?

Уже скрипят истории круги, и медленно,

Но, всё же, возвращают, и делателей злых,

И малых сих, кто, приуготовляет…

09.04.2019 16:32

Если я хапну много денег,

То, обрету покой в душе.

И стану прозорлив, как Ленин,

Что пишет прозу в шалаше.

Достану из кладовки крылья,

И даже, вырулю на взлёт,

Стремясь в пределах Замогилья,

Свершить свой прерванный полёт.

Может, пельменную открою,

И всех голодных накормлю,

На зло тому, кто, козни строит,

Согласно сердцу и уму.

Вообще, заделаюсь быть может,

Фотографом грядущих дней.

Хотя увы, с моей-то рожей,

Мне светит только, мордой в клей.

24.05.2019 17:46 — 25.05.2019 12:07

МЫСЛИ В СЛУХ — VI

Мечется как зверь в парусах, северный ветер,

Теплится рассвет, в холодных волнах.

Отстаём от флагмана почти на две трети,

Вечное вчера, на песочных чесах.

Эх, совсем не весел, наш сегодняшний поиск,

Ускользнул в ночи, от банды пропойц,

Ухарски везучий голландский купец,

До верху, гружённый, шелками и яшмой,

Только и видали его флаг, вот стервец!

Впредь, нам всем наука, ленивым и серым:

«Не фиг, перед «делом», наливаться вином,

Кто грешит «Малагой» и Ромом, без меры,

Оставляет фарт свой, гнить за бортом»

23.102019 17.07

Мне пятьдесят, а я кладу стихи,

Как кирпичи в израненную стену.

Газеты говорят: «Молчи! Молчи!

Уже никак, нельзя, перековать систему»!

Но, что не день, сырьё для словарей,

Замешенное, в известь горьких мыслей,

Смердит. И гнилью тянет, от моих дверей.

Как будто здесь, ждёт тур по Замогилью.

Или куда там, черти занесут, желающих,

Коснутся книжных полок. В литературу путь,

Увы, так долог, и весь изъеден скопищем червей…

23.102019 16.02

Выпью водки и поплыву,

В океане бескрайней ночи.

Сквозь колодезную тайгу,

Мимо хлебных седых обочин.

Только слышно, как, на лету,

Бес осенний, вовсю хохочет.

Заставляя дурить компас.

И неровностью дурных слов,

Искажает и мысль, и почерк.

Следом снег, по ветвям шуршит,

Кровью меченный, пополам с золою.

То, погоня следом летит,

И пожар встаёт, над тайгою.

29.102019 15.48

По мотивам сочинений Эдварда де Вера, графа Оксфорд

Всему на свете, есть предел,

И даже солнце, остывает.

Раз в сотню лет, идут дожди,

Которые совсем смывают,

С уставшего лица Земли,

Людскую накипь. Бог всё — врёт!

Лишь мудрецы досужие — ВСЁ знают.

Летающие корабли, несут к Земле,

Дыхание чужих ветров.

И горький яд, сакральных знаний.

Наука жизни состоит, из формул,

Многотрудных слов, и горестных,

Воспоминаний…

18.10.2019 18.10

Я люблю Тебя, слышишь, люблю!

Так, как будто бы, жизнь промелькнула.

И не важно, что жгут костры,

У последнего караула.

И не важно, что снег идёт,

Он сбивает волков со следа.

Наше время, ещё течёт,

Вопреки, и на зло бедам.

Пусть не громко, но видит Бог,

Тот, которого, здесь, и нету.

Что был к нам, беспримерно строг,

И не верно бросил монету.

28.10.2019 16.13

А год ещё, отпишет мне своё,

Истерзанное радужным похмельем.

Не важно как, впадая в полузабытьё,

(Иные назовут это — бездельем.)

Я становлюсь умён и прозорлив,

Как Черчилль, после Крымского сиденья.

Сигары и коньяк. Мысль далеко.

(Чтобы догнать её, придётся запастись терпеньем.)

И наблюдать, как рушатся мосты, сдвигаются и холодеют снова.

Как создаются из огней и пустоты, иные карты и народы. Просят крова, хлеба, и своей игры, но жизнь, увы, по-прежнему сурова. 05.11.2019 0.29

От дождя встрепенулся Париж.

По брусчатке запрыгали голуби.

Начался исторический движ,

И Бальзаковский палец из проруби,

Показался на десять вершков.

Серым ногтем пугая прохожих,

Всё что, съедено, вышло рывком,

Желчь осталось на масленых рожах.

Страх скрестился, как сабельный звон,

С витражами соборов и спален.

Тот, кто, раньше был прав и глумлив,

Стал трагически не актуален.

Как оттиснутый в спешке памфлет,

В France Soir* про каких-то торговцев,

То ли, мёдом вчерашних цветов.

То ли, кровью несчастных аварцев.

В чашке кофе, почти на изломе строки,

Там, где, дышит надеждой на завтра

Пролетарий. По Сене спешат корабли,

И везут внутри гроб космонавта.

И ещё, контрабандой, до чёрта вещей,

Но, зубами скрежещет таможня.

Кокаиновый след потеряется меж овощей,

И тревога окажется ложной…

05.11.2019 01:58

• «Франс-суар» (фр. France Soir, рус. Вечерняя Франция) — ежедневная газета, основанная в 1944 году.

Ежи и свечи, мёд и плесень.

Мир соткан из противоречий,

Как будто, в печень, кто, засунул,

Сдуру нож. И в Мире, не то, чтобы,

Шершавой полуправды, но, даже

Сказки нету, ни на грош. И сей,

Субстанцией изрядной. Где в основании,

Лишь дерьмо и ложь. Заполнено,

Всё вдоль, и поперёк. Сонет, пожалуйста,

Но лесть, сочится между строк.

Какой там, Бальмонт или Блок.

Все врут, как дышат! Скрытен,

Даже Бог. Хотя ему как раз, халявить,

Не с руки. Он, самодисциплина и природа.

И зажигает вечности огни…

Лишь мы мельчаем год от года, увы.

14.11.2019 01.51

Растите бороду — для города,

И пейте с мёдом молоко.

А стражник, что стоит у ворота,

Бесплатный бл*дь, билет в кино,

(Про сук, и мёртвого Чапаева,

Чья конница лежит в пыли.)

Уже продал, теперь рога его,

Ветвисты на хуй, и крепки.

Всё потому, что верит в символы,

И ловит свет прожекторов,

Ему бы, пить спокойно водочку,

Или послушать докторов.

Они хоть, падлы, очень хитрые,

(Жизнь разобрали на винты.)

Но, мысль их, едко — самобытная.

(Как спирт чистейший — без воды.)

И стражник, вылечится — Может быть!

И пользу людям принесёт!

Растите бороду! Растите!

Хоть жизнь порою и — не мёд!

28.11.2019 16.40

Я никому не должен ничего!

Расчёт давно произведён, горстями.

Меж Государством и родителями.

Но, ещё пытаются тянуть клещами.

(Налог на воздух. И дорожный сбор,)

Весь тухлый Мир, давно, торгует нами.

Расширив на…, в Европу, пресловутое окно.

Жиды и Негры, лязгают клыками.

А чтобы мы, не слишком, — сунут… «Сникерс» в рот,

Или стегнут, кредитными вожжами

Доколе, блядь! Мы будем всех кормить?!

Как — что случись, и все в Россию, прутся скопом.

А здесь, народишко влачит, бессмысленную жизнь,

Рабочий — пьян! Крестьянин — с голым попом…

29.11.2019 16.22

Даль чужеродна, и не так близка,

Как кажется, во-первых, строчках песни*.

Я был мостом связующим два сна,

Один в Париже, а другой на Пресне.

Потом меня, изъяли на корню,

Из всех учебников истории — за деньги.

Осталась живопись, в ногастом стиле — Ню

И в божий храм, щербатые ступеньки.

Но, даже там, не нужный никому, я не жил долго,

И бежал в пустыню. Где протоптал в песках,

Свою тропу. И так, нагой, брожу по ней — до ныне.

Барханы движутся, и всадники порой, спешат,

Верблюдов подгоняя хворостиной. Мир созерцая,

Сквозь табачный дым. Я говорю себе: «Года — невосполнимы»!

05.12.2019 14.04

*«Прекрасное далёко» — композитор Евгений Крылатов на стихи поэта Юрия Энтина. (1985 год)

Сопли и слюни этого мира,

Постепенно высыхают на моём мундире.

Врачи говорят: «откажись от кира. Будь,

Осторожен, и спи в сортире».

Продав, что возможно, за полкопейки,

Я всё же, оставил свой «Браунинг» дома,

Ведь, так безопасней смотреть телевизор,

Не впасть в маразм и общаться с властями.

И не то, чтобы очень, хотелось скандала,

Просто, жить безоружным — весёлого мало.

В наших «каменных джунглях», темно, как в жопе.

Здесь мы все, как в засаде. Ещё хуже в Европе.

14.12.2019 16.59

Ночь. Злая Римская тоска, изъедена домашней пылью,

Паук свисает с потолка, готовый к мелкому насилью.

Столбы, увитые плющом, упёрлись в арки небосвода.

На улицах царит Садом, в преддверии будущего года.

Дождь происходит за оком. Всё перепутала природа.

«Пол-литра», резко вздорожал. Как и «ништяк» другого рода.

Собой, взрывая пустоту, в петардах мнится блеск, кинжала.

По Новому Мосту, в Москву, прочь убегают, от вокзала,

Сливаясь с блеском водной ртути. Грохочут те же, поезда,

Такие вечные по сути. В них круговерть, и чай до дна,

И старый Рерих, точит жало, чтоб вязким кобальтом писать,

Как всех нас, время развело, и на путях опять собрало.

31.12.2019 08.36. — 15.18

Севастополь 2019

ТЕМНЕМНЕЕ БРОНЗЫ

(Отрывок из романа)

Драматург Березуцкий страдал с похмелья. На столе среди хлебных крошек и грязной посуды обрывок серого картона при поддержке химического карандаша, сообщал ему, что семейная жизнь его, кончена и вернуть ничего нельзя. Текст был слякотный и торопливый: «Ты достал. Не ищи меня больше». Так пишут, будто тянут невод. Уже чаяли распластать улов на палубе, а сеть возьми и прохудись, и рыба ушла, и злоба душит как клопы в теплотрассе, а вот пенять некому… «Сама виновата, не нужно было выёживаться и строить из себя Сару Бернар в леспромхозе… Да, ещё бежать в ночь впереди паровоза». Осади Юлия чуть назад, он бы и сам, может быть, через пару дней, сделал тёте ручкой. Без всяких истерик и угроз. «Дёшево всё! Ой, дёшево! Хотя, падение дражайшей половины, с высоты, при нынешних вялых обстоятельствах, выглядело бы весьма сюжетно. Какие-нибудь олени из жёлтой прессы непременно бы, от топтались по их тухлому ягелю, а как же: „Известный писатель примитивист, замеченный в склонности к марксизму выбросил жену с балкона“. Да и бес с ними, со всеми…» Березуцкий, отыскал «королевский бычок» в пепельнице. Опробовал пальцами его убедительную плотность. Раскурил и двинул в поисках горячительного. Где-то, несомненно должно быть заныкано:

«Когда сушняк душил с утра.

В дому где, проклята любовь.

И счастья жития, лишился.

Нечаянно из тьмы веков,

Флакон портвейна мне явился.

Как Небо возблагодарить,

За дар, ниспосланный, случайно?

Не ведаю, но, может быть, вина,

Налью. И мне откроют, боги тайну?»

(типа А. С Пушкин. Том Второй. Страница двести пятнадцатая.)

И правда, в углу за креслами притих «Крымский Красный» ноль тридцать три. Как говаривала бабушка, приучая Березуцкого, чуть не с пелёнок, всё и вся прятать по углам: «Не ищи то, что тебя само, и так найдёт». «Вполне хватит чтобы «каску» поправить». Присев Березуцкий, сделал из «горла» блаженный глоток и грязь Мира едва отступила от него, но лишь затем, чтобы, изготовится для нового выпада, в его сторону. «И ведь верно, если здраво оценивать весь тот бардак, случившийся вчера в театре. Теперь понятно от чего повсюду так остро, пахло мышами и пылью. «Так пахнут бедствия земные, час предвещая раковой». Воистину был прав Вольтер: «Не всякая усмешка богов, от доброты, иногда это — оскал дьявола».

В верхнем фойе где по табельным дням клубились только избранные и даже чистую публику пускали лишь в особых случаях Березуцкий без толку продавливал плюш уже двадцать минут в ожидании Завлита Смычкова, этот «гигичпок» во фраке, бессовестно опаздывал. Смычков позвонил, ему накануне. Весь в мыле, и отчаянно грассируя в трубку, понёс околесицу с такой деспотичной дикцией, будто изучал «Великий и Могучий» в чайной за арыком, на краю Ферганы, а не в столичном университете:

— ЭдуаРРд, это про вшЬ матЭРРиалу. Надо встРРЭтитца. ВРРемЬЯ блЫзкО.

— Прости, Станислав Харитонович, я не совсем Тебя понимаю… Что происходит?

— Сей РРасс. Не естрь ваЖЖнА. СрРАчнА надА гуднуть.

— Ну, хорошо, как только, так сразу, не раньше, я постараюсь быть у Тебя…

И вот, уладив неотложные дела, и скинув лаковые штиблеты, Березуцкий, лежал на диване в фойе, и изучал свои крахмально-белые носки, «РАПОМОвской» (1) выделки в ожидании, такой канители, которая непременно должна сегодня случится, так он предчувствовал, и эдакого гадского предчувствия пакости, он не испытывал уже давно. Разве что в студенческие годы, да и то… навряд ли, поскольку, тогда солнце светило ярче… и люди были много добрее…

Он, уже думал спустится вниз и выпить пива в буфете, когда завлит наконец предстал, в полосатом халате, унизительной канареечной расцветки, тюбетейке «a la (2) Максим Горький» и с бутафорской грыжей вместо живота. Припарковав рядом с диваном ишака на палочке. Смычков широко раскинул руки в стороны и полез лобызаться. Была за ним известна такая дурно пахнущая манера, слюнявить всех подряд. Но, чего только не позволяет себе, наш не просвещённый век.

— ПррЫвЭтствУю! — Заорал он, на всю «деревню»! О, шайтан! — Вдруг спохватился Смычков, вынимая боксёрскую капу изо рта. Какой-то вдохновенный идиот, из местных, на дысь, посоветовал ему, таким образом имитировать восточный говор. И не выкупивший подлянки завлит, щеголял теперь на сцене, хамской приблудой.

— Извини, Эдуард Михайлович, запоздал несколько. У нас тяжёлый «прогон». Всё никак «Насреддина» размотать не можем. Ну, ладно, это наши дела. Звал я тебя, совсем по другому поводу….

Ещё ничего не предвещало пожара, но Березуцкий весь внутренне подобрался. Когда пройда завлит запрягает подобным образом, обязательно стервец, повезёт на хуеву горку. Смычков пожевал губами явно подбирая в уме слова, потом уставился взором в лепной потолок, но и там, как видно ничего путного не отыскал.

— Может по коньячку? — нашел он, как ему показалось спасительный выход.

— Успеется. Харитоныч, ты вываливай, не телись. И потом, ты знаешь, я коньяк не люблю, от него говно чёрное…

— Эстет, бля. Хорошо, как знаешь, только на сухую такое, трудно переварить.

— Уж как ни будь. Давай… Ёрш твою!

— Твоя пьеса, у нас не пойдёт. Её вообще не один театр в городе не примет. — Рубанул с плеча Смычков.

— Это pourquoi? (3)

— Потому, что попендикуляр. Так комиссия решила!

— Какая ещё комиссия на…!?

— Большая и толстая, как хрен моржовый. Ты что, местных газет совсем не читаешь?

— Нет. Даже в сортире не держу. Сразу на помойку, а что?

— У нас теперь, всё по-взрослому. — усмехнулся Смычков. — Вступили как суслик по утру в коровью лепёшку, так за метрополией и тянемся. Горсовет решил создать Комитет по Культуре. При комитете общественный совет…

— Понятно, в зайце утка, в утке проститутка, у проститутки игла, вот и вся недолга. Дальше….

— Да, подожди ты, не закипай. Совет сей, призван оценивать весь поступающий к нему «творческий ресурс» на фригидность…, тьфу, профпригодность, так сказать.

— Это что же, цензуру опять вернули?

— Ну, оно может и так, на первый взгляд, а на деле всё куда прозаичней. Сегодня государство через искусство мощное бабло прокачивает. «Взращивание молодых дарований». «Поддержание традиций». «Созидание новых форм» и прочая струйня, чем не вывеска для фарша кроить? Вот и наши муркаводы решили приобщиться к «культурке». И им несомненно уже капает, а то бы они так суетились возле бани, знамо дело, всем халвы хочется…

— А я здесь с какого…? У них что, баня загорелась?!

— С такого! Ячнев решил выступить борцом с огурцом. Я ему суке, говорю: «Яков Павлович, пьеса Березуцкого, написана автором специально к Юбилею Великой Октябрьской Социалистической Революции и утверждена Главлитом. Постановка пьесы, является совместным проектом коллектива нашего театра и общественности города… — Кричит. — Это волюнтаризм и в очковтирательство! Вы потворствуете возвращению к бандитизму девяностых! И безответственно агитируете в массах, за развитие махровой антидемократической реакции! По ГУЛАГу стосковались! И бла-бла-бла и прочее, вполне в разрезе нынешнего мутного времени. Я говорю — так нельзя, у нас сроки, контракт. А он — Да, клал я на ваши тяги, с прибором! Сами если не одумаетесь, по этапу пойдёте…»

В общем Эдуард Михайлович, зарезали твою пьесу на корню. Я сделал всё, что мог, но сняли гады… Ты уж, прости.

Приунывший драматург уставился невидящим взором в пространство. Казалось он резко утратил интерес к происходящему. Окружающие его запахи и звуки, сейчас измельчали и стали доходить к нему как через вату. В подсознании только кораблик под чёрными парусами плыл по волнам. Не предвещая нахлынувшей действительности, ничего хорошего… И часы. Где-то на грани его жизни по-прежнему отстукивал мгновения белый костяной циферблат в серебряной оправе, отмеряя не минуемое приближение глубокой полночи.

— Извини, что ты сейчас, сказал…? — Спросил Березуцкий с трудом приходя в себя.

— Я говорю, аванс придётся вернуть.

— То, есть…?

— То и есть, как хер без соли. Этот дятел, весьма настаивает. Грозит театру аудиторской проверкой, налоговым абортажем, мля арбитражем и прижиганием мудей без наркоза. Ещё раз прости, Эдуард Михайлович, но нашему очагу культуры, такие дрова ни при каком раскладе не нужны. Не дай сего, начнут копать, все по Владимирке (4) пойдём, ты же понимаешь, о чём я…

— Да, уж… а денег нет. Аванс весь жене на шубу съехал. Жены, впрочем, тоже нет. И она курва, съехала, вместе с моей сберкнижкой. Так что видишь Харитоныч, все куда-то уезжают, только я, как ты сказал… жертвенный агнец? Всё верно, баран он и есть баран…, а «…баранов в стойло, холодильник в дом…», так кажется у классика? Ты мне лучше вот что, расскажи откуда он нарисовался, этот Ячнев в наших Палестинах? И с чего вдруг присрался к моей стряпне? У нас вроде всё ровно было с Худсоветом, а тут…?

По удобней устраиваясь на диване, Смычков принялся вещать. И дальше: «Коррида полилась как песня, и звон мечей, вспорхнув в тумане, унёсся к северным горам…» Этот его задушевный баритон очень любили редакторши на местном радио и постоянно зазывали чтецом в разные литературные программы. Стареющие клуши, буквально кончали если Смычков читал сказку про Репку.

— Понимаешь Эдик, — начал он. — Ты со своей пьесой явно пришёлся не ко двору. Скажу больше, вляпался в большую политику…

— И политику эту… — Заикнулся Березуцкий…

— Ты всё правильно понимаешь. — Поддержал завлит. — Сегодня здесь олицетворяет некто Ячнев Яков Павлович Председатель Совета по Культуре в нашем огороде, а также, заместитель мэра по общим вопросам, и вообще человек — аквариум если верить всему, что про него говорят. Во всяком случае местечковые чинуши всех уровней, и особенно мэр, его на столько бздят, что аж, но, уссыкаются.

Что касается пьесы, то это своего рода прямой вызов правящей макушке…

— Но позволь! — Изумился Березуцкий. — У нас кажется, всё было согласовано ещё после первой читки. Мы пришли к выводу, что «Неизбежное Восхождение» это про сугубо исторические моменты и никакой политики. Вы все сказали — Да.

— Да, то да. — Усмехнулся Смычков. — Мы ведь как, думали: Пусть пьеса даже и про Революцию, но под покровом надвигающегося фестиваля, прокатит, тем паче, что все свои. К тому же, наши отцы города, по театрам не шастают. Они всё больше по водочке выступают и баб щупают. А если ещё вдруг, и «Золотую маску» отхватим, совсем хорошо. Победителей не судят. И потом… оставь ты эти басни для наших не далёких интеллигентов пусть тешатся, лишь бы не забеременели. Не мне тебе объяснять, что история, в любом её проявлении это и есть политика. Вот появился на нашем небосклоне мудаковатый дракон Ячнев и ветер сразу переменился в иную сторону, и историзм этим самым, огорошил нас по голове, нынешней, пусть холщовой, но политикой. Вам хочется фактов, их есть у меня:

Смычков подобно фокуснику на детском празднике ловко извлёк из рукава халата машинописную рукопись злополучной пьесы и передал драматургу.

— На ка вот, пробегись по тексту ещё раз.

— Да, на кой ляд? — Возмутился Березуцкий. — Я всё же, написал. И так, помню, почти дословно, а это твой экземпляр…

— И всё же, перечти, не сочти за труд. — Настаивал завлит. — Особливо, те эпизоды что взяты мною в квадратные скобки:

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

3 (16) Июня 1907 Год

Тифлисское товарищество торговли церковным обиходом.

Армянский базар против Джиграшенской церкви.

…Утро едва до половины добралось, а уже принесло с собой уйму песка и серой пыли. Идёшь как по войлочному одеялу, а народу, что блох на собаке. Впрочем, на этом перекрёстке всегда так, мастеровой люд топает в бондарню Цитриани. Вёсельники и грузчики со складов подённого общества «Спирантов и Ко» дожёвывая на ходу, что бог послал, уже привычно ругаются с десятниками пытаясь урвать лишний гривенник: «А то, как же, захребетники ещё спят, цикаду им задницу, только мы здесь отсвечиваем, как в бане». Елисо Ломидзе, наконец углядел, как Котэ Цинцадзе семафорит ему о приближении «каплуна» (5) размахивая соломенной шляпой. Откуда он взял это дурацкое канотье? Ещё и перчатки… франт херов. — подумал Елисо нащупывая ребристую рукоять револьвера. Сегодня велено, только смотреть, как что происходит, не больше. «Нужно, всё выяснить. До последней точки и тогда…» — Наставлял метеоролог Сосо. «Вот пусть у себя в обсерватории и наблюдает. Не даром у меня левая ладонь всю ночь чесалась… знать к деньгам». Тотчас бросив свой пост, размахивая на ходу, нелепой бамбуковой тростью. Котэ поспешил к нему, видимо посчитав сою задачу выполненной. За ним следом, рысцой подгрёб запыхавшись, верный Ваничка в нестиранной гимназической тужурке. С газетным свёртком под мышкой, от свёртка за версту несло ружейным маслом. «Вот же… Ё.»! — помянул чёрта Елисо, злясь вдруг на эту вонь и на всё прочее разом. Где-то на краю сознания затеплилась горькая мысль: «Дрянь дело», но, азарт, уже закипал в крови, и об отступлении не могло быть и речи.

— Ну, что!? — Оглядел он своё воинство? Все на «музыке играют»? (6)

Разгорячённые «обраги» (7) в нетерпении закивали головами, как застоявшиеся кони перед скачкой. Преданно пожирая предводителя глазами. — Хорошо. Значит так, сейчас сами сработаем, делов то… — Котэ, повернулся Ломидзе к щёголю. — На тебе шарабан.

— Сделаю, батоно!

— Только, где… прах её…? –. Находясь и без того на нервяке, Елисо уже начал проявлять не терпение.

— Смотри, вот…! — Крикнул Ваничка, когда к лавке подкатил заветный фаэтон.

— Не ори, дура… Всё. Пошли. Или может, кто обделался с непривычки? — Насмешливо спросил друзей Ломидзе.

— Что ты, как можно…? — Ответил взволнованный Ваничка уже распахивая тяжёлую входную дверь…

Полумрак церковной лавки пропах апельсинами, корицей и ещё какой-то дрянью настолько сильно щекотавшей ноздри, что хотелось чихнуть. В помещении людей было, как сельди в бочке и двое вошедших только добавили тесноты. Елисо и Ваничка стали продвигаться вдоль прилавка прицениваясь к товарам и наблюдали за дверью в глубине помещения, из которой, то и дело входили и выходили люди. Поскольку они и ранее часто бывали тут, и даже делали мелкие покупки, крестик, цепочку для часов, иную копеечную дребедень, то стали как бы, частью пейзажа и на них никто не обратил внимания, что собственно и было нужно. Наконец, из задней комнаты показался мужик в бархатных штанах и мещанской поддёвке. Это сторож Евлампий Мезенцев тянул майдан на просушку. Выставив вперёд живота обитый железом ящик, он как сохатый пёр к выходу матерясь и отдавливая посетителям ноги:

— Поберегись суки! Сдай назад, падла, кому сказал! Нишкни стерлядь ползучая! Назад гниды! — Пробивался Евлампий к выходу. И так было всегда, и вчера, и позавчера, но вряд ли случится завтра. Потому что, как только сторож поравнялся с ними, Елисо выхватил револьвер и упёр оружие в его бородатое лицо.

— Руки в верх! Замочу гангрена! Бросай хурду! — Сообщил ему Елисо и с мясом принялся выдирать ручную кассу.

— Всем лежать на…! — Вторил своему командиру Ваничка, явив из своего вонючего свёртка здоровенный маузер. — Приморю как клопов земноводные! — вполне научно выругался он, и для острастки пальнул в потолок.

Посыпалась штукатурка, в ушах у присутствующих сделался звон. Не особо желая гибнуть за чужое добро сторож Евлампий обмочил штаны и сдал боевикам ящик.

Дуркуя и захлёбываясь адреналином Елисо Ломидзе окованной кассой высадил здоровенное окно в лавке и вместе с ливнем осколков вывалился на улицу, умудрившись при этом порезать руку. Следом за ним, выпорхнул Ваничка, потирая на бегу, ушибленную пятую точку.

Котэ Цинцадзе с начала «экса» уже «тёрся» возле, и как только услышал выстрел, запрыгнул в фаэтон, долбанул кучера револьвером по черепу и уже горячил коней. Совершенно наплевав на безжизненное тело, торопливо скинутое на летнюю землю. Елисо и Ваничка проломились сквозь образовавшуюся на площади толпу зевак и свалив добычу в фаэтон, запрыгнули следом.

— Мамой прошу, Генацвале! Погоняй! Дрюкать, потом, станешь, да! — бешено заорал Елисо Ломидзе, когда первые свистки и пули, наконец опомнившихся городовых, стали ложится рядом.

— Обложить решили! В клещи берут! А вот хрен им всем, до самого Петербурга! — Горячился Ваничка, яростно паля во все фигуры в белом из своего маузера.

— В лес надо! — Прокричал с облучка Котэ. — Ни что, уйдём, кони знатные…

Так собственно и случилось. Погоня сдулась едва начавшись. Полиция и жандармы без крайней необходимости, не очень-то, совались в азиатскую часть Тифлиса. Памятуя видимо недавние события девятьсот пятого года (7) и упругий нрав её жителей.

До темноты прятались в развалинах усадьбы Нелидова сгоревшей прошлой осенью. Пробовали открыть клятый ящик, но плюнули и уволились вповалку спать почти сгоревшие изнутри от пережитого нервного напряжения. И у каждого в снах шёл нескончаемый дождь, тщетно пытающийся смыть с лица земли остатки той не поправимой глупости, что совершена ими сегодня утром. Той самой глупости, в которой, от случайной пули, погиб портной, отец почтенного семейства. И даже правда старших товарищей, о том, что: «Мировая Революция — во имя великой цели, простит нам случайные жертвы». (8) не согревала их озябшие души.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

(1) «РАПОМ» — Товарно-сырьевое, кредитное общество помощи рабочим. Было создано в 1921 году в Москве. Прообраз будущей потребкооперации.

(2) Почему? (франц.)

(3) Максим Горький, как известно носил тюбетейку

(4) Владимирский тракт (просторечное Владимирка) — название грунтовой дороги главного сообщения из Москвы на Владимир. С XVIII века Владимирский тракт использовался для отправки в Сибирь осуждённых на каторгу, пеше-этапным порядком.

(5) Каплун — Объект нападения при деньгах. (Жаргон.)

(6) «Играть на музыке». — Быть при оружии.

(7) Обраги — разбойники

(8) Цитата из трудов Л. Д. Бронштейна (Троцкого)

20.02. — 07.07.2018 Севастополь.

Эскиз ко дню рождения

Как крестили меня, я не помню. Вероятие всего, пронесли мимо храма, да с тем и оставили без довольства. Но я не в обиде, потому как время было мутное и кислое, как краденная брага, и не каждому от щедрот его доставалось. Ещё помню квартиру нашу в Щепотьевском переулке, узкую, словно пенал, но в две комнаты с печкой из белого кафеля и с зевом из посеребрённого чугуна. Как засыпая однажды в уюте и сытости, я с лёту саданулся об угол нашей печи башкой, и кровил нещадно, и смеялся. Чем свёл маму в истерику, а она совсем с перепугу не знала за какой край хвататься. И как есть меня босого в охапку, потащила в Первую Больницу, где бородатый доктор, похожий скорее на геолога из тайги, ругаясь по-французски и гремя хромированной хирургией основательно зашил мне рассечение на лбу и налив маме мензурку спирта совсем выставил нас за дверь. И вот вечер и ближе к дому. В палисаднике, устроенном по проекту отца, брат мой, Лёня, возводит дырчатый муравейник из жёлтого песка, подвозя раствор на красном жестяном самосвале. Отец, когда мы вошли в дом. Читал газету, и чтобы выслушать о пришествии в красках, отложил её. Он, что-то после долго говорил, успокаивая маму, да и себя. Не помню. Здесь подробности стёрлись. Только потом, за ужином, я чувствовал себя космонавтом. Это чувство сопричастности к чему-то большому и страшному, к тому что держит озябшую душу на весу, над бесконечной пропастью, потом много раз навещало меня в моей пёстрой и странной жизни. Конечно я не знал, как она сложится жизнь моя, да и почти никто в Мире, не знал тогда в семидесятых, что Союз рухнет, и по всем нам, как катком пройдутся люди во фраках из плакатных снов Маяковского. Что снова, как в семнадцатом, будут делить флоты, порты, гектары и заводы. Выносить вязанками картины из музеев. Что я толкну свой «ваучер» на пустыре за бутылку водки кляня обгадившуюся рыжую крысу последними словами. Мне было на класть тогда, потому что туман сгущался. И не знал я, что папа, умрёт очень скоро, борясь с тяжелейшей болезнью и собственной не востребованной судьбой. Что брат мой Лёня, отслужит на всех флотах некогда, великой империи три раза обогнёт Земной шар, чтобы упасть «грузбером» на Юмашевском рынке. Где колготится в домино до глубокой ночи. А сам я буду мечтать, о Париже, как о чём-то спасительном… Но, лошадь моя вот-вот издохнет, а устриц кажется, мне так и не подадут….

23.03.2018 17:37 Севастополь.

Сон Пестерева

Однажды небо, послало Пестереву, бутылку водки, он выпил её, упал и уснул. И снилось ему, что вот он уже, принимает парад. Стоя на глыбе собственного века.

Приветствует, пёструю толпу душ, всех тех, с кем его сводило когда-либо по жизни, и кто, повинуясь, законам взбалмошной природы, уже отдал концы. Отбыл к берегам далёкого Закуда.

Души несли транспаранты испещренные прописными истинными.

Истины эти, давно навязли в зубах, от них пахло общепитом и портвейном «777».

И только «Stormbringer» * льющийся неизвестно откуда, был всё ещё той, постепенно истончающейся, связующей нитью, между абсурдом, развернувшимся у ног Пестерева и ненастьем, зарождающимся над «…Миром земным раздавленным ночью, в которой, потоки тепла, сражаются с холодом мерзким». **

Мелодия эта, коконом оплела человека, одиноко стоящего на импровизированной трибуне и механически телепавшего распухшей рукой.

В его резиновой улыбке пока ещё теплилась жизнь, но он понимал, что это ненадолго, может быть год, от силы два, и он, сойдёт с помоста жизни, чтобы присоединится к восторженным массам внизу, чтобы вот так же, воздев над головой банальное изречение, сляпанное под трафарет на дешёвом алом сатине приветствовать иных.

Он станет одним из многих, он снова будет никем.

Вообще, мироощущение удивительным образом, напоминало ему песочные часы.

Песчинки перетекают из одной колбы в другую, и как только последняя падает вниз, кончается жизнь на Земле.

Казалось бы, баста! паспорт в утиль, тело в печь, но нет, некто часы переворачивает, и вновь начинается колгота. Своего рода — Круговорот дерьма в природе. Всё обыденно и блевотно, до приторной зеркальности.

В том смысле, — думал Пестерев, — что мне не сидеть меж богов и героев, а «у рояля», скорее всего, окажется то же, «что было и раньше».

Вопрос только в том, можно ли разорвать этот порочный круг?

Неожиданно над толпой демонстрантов поплыло сочетание цифр долгое время, лишавших Пестерева сна и покоя. Всякий раз, когда

эти цифры являлись прежде, у него поднималось давление, перехватывало дыхание, и он начинал суетиться в поисках телефона.

Найти работающий аппарат в округе было большой удачей. Пестерев, пёрся аж на троллейбусную остановку, выстаивал очередь.

Соединившись по линии, выслушивал порцию лжи и в состоянии эйфории бежал домой писать несуразные стихи.

24 — 95 — 41 ослепило его яркой канцелярской латунью. Пестерев по привычке принялся лихорадочно озираться, и оказался в жёлто — красной обшарпанной будке прилепившейся к брюху «стекляшки».

Диск зашелестел под дрожащими пальцами.

Длинный зуммер обрывался неожиданно, тишина между гудками рождала ощущение полёта в пропасть. Новый сигнал снова давал надежду на чудо, но электрическая немота, опять заставлял лететь вниз.

Так продолжалось бесконечно. Пестерев уже собирался повесить трубку, когда, на том конце провода послышался изломанный помехами женский голос.

— Привет. Я тебя не разбудил?

— Хуже, вытащил из ванны.

— Это уже интересно.

— Смотря для кого.

— Когда увидимся?

— Не знаю.

— Это не ответ. Так, когда?

— Ну, может быть завтра. Я тебе позвоню.

— Куда, в рельс?

— Ах, да прости, я что-то совсем замоталось.

— Будешь хамить, повешу трубку.

— Мне действительно очень хочется тебя… увидеть.

— Я знаю. Послушай, я, вся в мыле, стою посреди коридора, и мёрзну.

С меня течёт в три ручья. Всё пока.

— А, как же…?

— Буду завтра к десяти. Целую.

Пестерев, сжимая в ладонях гудящею эбонитовую «рогулину», наблюдал, как по стеклу бегут на перегонки дождевые капли.

«Итак, завтра», — сказал он себе. — Завтра он вновь будет обладать той, которая вьёт из него верёвки. Мотает душу до казематной гулкости внутри. Разводит и лжёт через слово на каждом шагу.

Временами, когда острым кристаллам действительности, всё же, удавалось проникнуть в его разгорячённый страстью мозг, он готов был, согласится с доводами друзей по поводу «Мадмуазель». Ему даже казалось, что он явственно ощущает зуд пробивающихся рогов, но это была только перхоть, и ничего больше.

Сначала, он врал себе, говорил: «Всё, в последний раз».

Однако, этих «разов» скапливалась уже немыслимая куча, а «подвязать» никак не удавалось.

Одно прикосновение к ЕЁ телу накрывало Пестерева волной животной похоти, лишало воли и разума. В такие минуты он бывал, противен самому себе, но, поделать с собой ничего не мог или не хотел, так точнее.

Лишь много позднее, когда этот «гордиев узел» разрубила сама жизнь, до него, наконец, дошло, что «Мадмуазель» просто ловила судьбу за хвост. Он был для неё, всего лишь картой в игре за себя. Пресловутым запасным аэродромом. Не больше.

Лакмусовыми бумажками, всецело проявившими правду, оказались, тогда, по-настоящему, бутафорские деньги, насыпанные «горкой» на передвижной столик.

Глупая это была затея, попытка купить на «пустышку», склеить чашку, которую склеить невозможно не потому, что она разбилась в мелкое крошево, а оттого, что чашки к тому времени, не было вовсе.

Вся ЕЁ «любовь» — наигрыш на волне популярности группы.

Фикция. Ложь. Обман.

Сколько их, было, впоследствии — прицепившихся, словно моллюски к брюху Левиафана к их сообществу, с одной только вульгарно — примитивной целью — жрать и гадить.

«Мадмуазель» была лишь, первая ласточкой в этом срамном саду.

Она, конечно же, жалела — желала не «рогатого» бедолагу Пестерева.

Нет. Она жалела, что не сможет получить эти деньги «налом» минуя «Три стадии развитого идиотизма», на которые всё больше в последнее время стал походить их «роман».

Она, как и все прочие попавшие волею случая в их орбиту, не желала оплачивать выпитое и съеденное.

К сожалению, это норма для здешних мест.

Самоуважение и честь — не трава, они на пустом месте не растут.

Страна же, где, всё ещё, обретается Пестерев, с недавних пор, сделалась ПУСТЫМ МЕСТОМ, в прямом и переносном смысле слова.

«Ну, да бог с ней, пусть живёт, как знает. Говорят, у неё родилась, дочь, не дай сего, если девочка с годами пойдёт характером в мать, а в остальном „Прекрасная маркиза“ желаю вам счастливого пути».

Пока эти мысли грызли его, дождь миновал.

Телефонная будка исчезла и он, с облегчением понял, что эта часть прошлого покинула его навсегда.

Не будет никакого «завтрашнего впостеливаляния» и лживых признаний чёрт знает в чём, тоже не будет. Оказывается, здесь, во сне, цену имеет лишь то, что происходит с нами сейчас, в данный, конкретный отрезок времени. Всё остальное, серая «пыль грузинских дорог».

Что же касается возникшей перед ним внезапно, тропы, то «путь» этот, извилистый и путанный, словно бы подтверждая строчки о том, что: «Судьба меняется в секунды, а камням век лежать на дне».

Привел и поставил Пестерева перед «каре» средней во всех отношениях школы, где он «мотал» последние три класса десятилетки.

Здание взирало на своего выпускника беспомощным недомерком «брежневской» архитектуры. Только в широких, тёмных окнах золотыми линиями преломлялся свет одиноких фонарей.

Дверь парадного входа была приоткрыта, но входить Пестерева не тянуло. Наверно потому, что школа всегда была для него своеобразной каторгой. Надо «отбыть своё», идёшь «отсиживаешь» и с глаз долой из сердца вон.

Так поступали тогда многие потому, что всерьёз принимать «совдеповскую образованщину» для неокрепшего сознания было чревато.

В «Бурсе», случались казусы достойные быть увековеченными высокой латынью в циничных медицинских трактатах.

Желая, «выбиться» в медалисты, иные «ретивые ученики», заучивали «талмуды» скажем, по истории, а потом, пыжились до рвоты, пересказывая параграфы, наизусть.

Пряник с волшебной фамилией Грицуевич — умудрился «вызубрить» том «Геометрии» и понятно «не вписался в поворот», только вот открылось это не сразу.

Уверовав в собственную исключительность юный «гений» по окончании школы ломанулся в «Дзержинску» где, неожиданно для себя, прямо в аудитории от волнения, должно быть, ощутил провалы в памяти и слабость мочевого пузыря.

Пестерев, по воле родителей, как раз к стыду своему попал в класс, набитый такими вот «умниками» под завязку.

Это был цирк в чистом виде. Ешь — не хочу.

Ковры, хрусталь, контрамарки, на концерты заезжих знаменитостей, пройдя тёмными лабиринтами родительского комитета, попадали в учительскую и там материализовывались в обратную сторону в виде положительных оценок за четверть и даже за год. Знания, как токовые, на фиги были никому не нужны.

Важно было уметь, ходить строем и не выделятся из толпы.

Учителя делали вид, что учат, ученики, симулировали «энтузиазм поглощения знаний» примитивно «слизывая» критику с методических трудов при создании «собственных сочинений».

Учится думать, здесь было, уже не принято. Оно и понятно — «дрова» ценилась выше не скованного догмами интеллекта.

Буратины чеканя шаг, маршем двигались вверх, по феодальной лестнице, вожделея осесть в министерских креслах и ментовских кабинета. Те же, кому местов у корыта не хватило, пополняли собой неисчислимые стада серой скотинки. Внутри «сих стад пасомых пропагандой» царили свои расклады не менее лживые и циничные, чем на вершине пирамиды.

Едва ступивший в те годы на тернистую ниву стихосложения Пестерев быстро «вкурил», что в силу хромоты и безденежья ему хоть из шкуры выпрыгни, никак не светит попасть с ходу, в «высокие ВУЗы». Значит, придётся корячится. И бить лбом в стену. Всё как везде. И Пестерев отрастил, бороду, патлы, и призрев условности, примкнул к почитателям питерского гуру Б. Г. Хотя БГ, был, как оказалось в последствии, тот ещё губастый шершень с мандолиной, но речь сейчас о другом…

Решение сие, как показала жизнь, для начинающего поэта сделалось определяющим.

Волосатый «пипл» распивавший по подвалам дешёвое пойло, вначале «поскуливал» под звуки «леспромхозовской акустики» опусы невских «Отцов основателей», но вскоре обстоятельства, которые видимо навсегда, останутся для широкой публики, темны и загадочны, всё поставили по своим местам. Образовав шайку менестрелей, под вывеской «MBW» ***, хипаны с успехом начали гастроль по городам и весям трещавшей по швам страны.

Так было, но то, что было то, прошло — того нет, а значит, и не было, никогда. Осознание этого, примитивного на первый взгляд, факта, обрушило на Пестерева волну пустоты. Той пустоты, которая образуется внутри брёвен в венцах старых домов после экспедиции в их древесные недра отряда грозных жуков — точильщиков. Будучи цельным и собранным внешне Пестерев ощутил себя вдруг до ужаса старым, трухлявым пнём внутри. Ему захотелось выть, но из пересохшей глотки вырывался придушенный клёкот не опохмеленного филина — разночинца.

Отчаявшись взорвать криком тишину школьного двора. Пестерев окинул окрест себя ночное пространство и упёрся взором в адский огонь маяка.

Красное пламя на вершине ржавой футуристической башни, билось, как это не странно, в унисон с его истерзанным сердцем, выталкивая в пространство едва успевающие остыть строки. Но, стихи эти, следовало гнать от себя, поганой метлой,

Потому, что они…

Споткнувшись в своих размышлениях, изумлённый Пестерев не сразу заметил, что местность вокруг опять изменилась.

Упругий ветер, сотворённый где-то и кем-то, воспринял, должно быть, не печатные строчки, **** как призыв о помощи, взвалил безутешного Пестерева к себе на закорки и устремился с ним к развалинам древнего храма горделиво высившегося на холме.

Путаясь в космах ароматного дыма, Пестерев направился в святилище, хотя внутренний голос и предостерегал его: «Не суй свой хер, куда собака нос не сунет».

Но нам же всегда больше всех надо, чаще всего мы не хотим слышать и видеть разумное и очевидное, что поделаешь, так устроен человек, и Пестерев, устало шагавший по каменным плитам, не был исключением из правил.

В обыденной повседневности своей, Пестерев, презирал любопытствующих особей обоего пола, но сам он, к сожалению, не чужд был всезнайству, и это порой, доставляло ему много хлопот.

Помнится, в некоем санатории, Пестерев был, пойман за весьма предосудительным занятием. Расколупав отвёрткой дыру в перегородке женской бани. Блаженно наблюдал некую сказочную феерию. Уставшие от трудов тяжких и праведных,

сдобные санитарки и темпераментные медсёстры, не чужды были, как оказалось плотских радостей. И совмещали дармовую помывку с агрессивными лесбийскими играми.

Забывший от восторга об осторожности, юный Пестерев утратил бдительность рукоблудствуя по полной программе. И попался, как карась!

Случился разбор полётов. Пестерева вышибли вон, и он почти год, не приезжал в Евпаторию. Чему был, разумеется, рад, ибо эскулапы успели порядком его достать.

Но не всегда всё обходилось без последствий. Бывало, что любопытство подводило его к краю бездны.

Сейчас, наверное, как раз именно такой случай, ибо одна половина сознания вела Пестерева к мраморным ладоням алтаря полного козлиной крови, а вторая настойчиво предлагала: «Валить на хер из этой помойки, пока шерсть не подпалили».

От жаровни, поставленной в центре расписанного фресками зала под самые своды поднимался аппетитный фимиам, посылая мозгу сигналы о голоде и тщете в связи с этим всех философских систем вместе взятых.

Воистину брюхо наш проводник и хозяин души нашей в те моменты, когда дело идёт о еде и выпивке.

Воззрение на мир сытых людей, и алчущие умствования голодных разнятся, как зима и лето и не соединимы меж собой подобно небу и земле.

Хотя возможно, всё же, трижды прав был мудрец: «Хочешь жрать — не умничай, но иди за брюхом своим, ибо только оно, истинный проводник твой»! *****

Пестерев был голоден и это чувство, добавлявшее любому, пусть и самому культурному обществу, несомненный оттенок стадности влекло его к человеку, колдовавшему над жаровней. Монах, нанизывавший на длиннющие шампуры сочные куски мяса, был так увлечён своим делом, что казалось, не замечал Пестерева.

И всё же когда Пестерев, закашлялся, поперхнувшись, монах, продолжая стряпню, посмотрел на пришельца и, усмехнувшись, сказал:

— Прикатился колобок. Как жаренным запахнет, все сюда летят, будто мухи на это самое…

— Да я собственно… — пролепетал Пестерев.

— Знаю, знаю, — Отмахнулся монах — Похавать на халяву, и языком почесать. Вам писакам только бы умствовать пустопорожне да пьянствовать в блуде и пакости.

«Чья бы корова мычала». — Подумал поэт, глотая слюни. — Ему пришли на ум служители культа, населяющие в изобилии «Декамерон». По внешности, судя, хозяин «святого» шалмана явился именно из этой книги.

Монах, опрыскав вином из плетёной бутыли, шашлык принялся ловко поворачивать мясо на жарких углях.

— Что же, давай сюда свой вопрос, — сказал он, разливая тёмное густое вино в гранёные стаканы.

— Какой вопрос — Удивился Пестерев. — Меня ветер принёс. Я вообще не при делах.

— Эй, парень, — погрозил ему монах пальцем. — Не крути вола. Мясо почти готово, а ты петляешь. Такой «Кандёр» заварил…

— Какой такой «Кандёр» дядя? За «базаром» следи!

— Ну, как же ты возле школы сопли жевал про «мослы», вопрошая слёзно? Мы тут с «товарищами» посовещались и решили пособить тебе недоумку. Так, что хочешь знать, когда «ластами щёлкнешь»?

— Не! — заблеял перепуганный Пестерев.

— Так я и думал, — Монах поднял стакан, глянул вино на просвет, отпил глоток. — Хорошо «Токайское», не то, что ваши «чернила» грошовые. Да ты пей, пей, не стесняйся «На шару и уксус сладкий».

Пестерев послушно пригубил вино.

Вкус у этого напитка и впрямь был не обыкновенный. Вино полилось, как диковинный нектар по пересохшим «трубам» Пестерева, прочищая мозги и согревая теплом озябшую душу.

— Зачем же ты щелкопёр попусту «СФЕРЫ» тревожишь? — Продолжал монах, подавая Пестереву шампур. — Чревато.

— А если это была аллегория? — Начал оправдываться Пестерев.

— Аллегория. Ни хрена себе закидоны. Дури в вас поэтах много, вот что. Метафорами жонглируете, будто мячами на арене. Лишь бы цветно было, а там хоть потоп.

— Что-то я никак не въеду отче, ты с какого перепугу учить меня взялся? — Окрысился Пестерев, алчно вгрызаясь в великолепно пропеченное мясо.

— А с такого гость дорогой, коли яства мои, уминаешь за обе щеки, то и СЛОВОМ моим не побрезгуй.

Ну, так вот, побредём далее. — Продолжил монах, отпив ещё вина. — Не о присутствующих речь разумеется, но настоящие поэты в этом мире своего рода носители высших идей. Идеи эти могут быть разными восхитительными и безобразными, гуманными и не слишком. И поэтам, вменено в обязанность «СФЕРАМИ», — Монах назидательно поднял вверх указательный палец, — доносить их, до куцых умов людских. А ты чем занимаешься?

Фразерствуешь беспробудно, сифилис духовный ночами плодя.

Расползается потом, мерзость сия по миру, жидовскими деньгами оплаченная. Погибель, в себе тая не только для каждого конкретного индивида, в отдельности, но и для человечества в целом.

А оно такое маленькое это наше человечество.… Песчинка в космосе бескрайнем….

Дунет на него Чёрный ветер, и оно рассыплется в прах, и уже никогда из этого праха не возродится. Потому что, нет такой силы, поверь мне, что способна возродить мир из пепла. Не создал её Господь. Легендарная же, птица «Феникс» — на самом деле рождественский гусь, пригрезившийся «укушавшамуся в хлам» дворнику Верёвкину в образе жены его Степаниды сбежавшей от побоев мужа с гусаром N — ского полка.

И Бога тоже нет, как такового. Бог, это — миф! Вернее, гарусная плеть, вручённая «ВЫСШИМИ СФЕРАМИ» Правящим. Дабы могли они сладкими посулами «вечности» или же «чуда не рукотворного», держать чернь в узде повиновения вечного. До скончания мира. Аминь.

В строках различных, поэтических, всё больше в последнее время, замечаю я ростков и семян Чёрного ветра.

Взять хотя бы твои стихи, дохлятиной, не к столу будет сказано, несёт от них за версту.

Не гнушаешься ты «сочинительствуя», и обман совершать на бумаге, и кражу, и прелюбодействовать со всем миром бесстыдно и помногу. Грех сие есть, чадо грех великий и губительный для души заблудшей.

Довелось же тебе, к настоящей тайне прикоснутся сейчас, и приссал ты голубь, аки шавка беспородная, живодёров с арканами убоявшись. Или нет?

В последний раз спрашиваю: Хочешь ли, предел жизни своей ведать?

Пестерев молчал, заворожено глядя в серые, льдистые глаза собеседника. Ему было по-настоящему страшно, впервые в жизни страшно оттого, что этот толстый карикатурный монах припёр его к стенке. Обнажив до корней всю убогость его «творчества», явил, бессмысленность прожитых лет. Ответ, на вопрос, поставленный в ненаписанном «тексте» скорее для рифмы, нежели в угоду истине страшил, он мог оказаться для Пестерева непосильной ношей и Пестерев это осознал, и от того стремился избегнуть его, и впрямь: «Язык мой — враг мой»; как осознал он и то, что ошибся дверью, занявшись литературой двадцать лет назад.

Писательство удел сильных, черви вроде него Пестерева, должны «бурлить» в префектуре с девяти до пяти, и не писать ничего кроме поздравительных открыток и кляуз по начальству.

— Молчишь? — Спросил монах. — Видать, разговора не получится, а жаль. Ну, и хрен с тобой. Только помни: «Утром, не всегда повторяется то, что случается вечером».

Произнеся это, монах взмахнул руками, от чего рукава его шёлковой рясы, сделались крыльями гигантской летучей мыши, и исчез. Вместе с ним пропали развалины храма, вино и шашлыки.

Остался лишь Пестерев. Терзаемый головной болью, он безучастно смотрел на чёрные, маслянистые столбы жирного дыма, поднимавшиеся, над рыхлым «квадратом» гаражного кооператива, где пьяные сторожа жгли старые покрышки.

__________________________________

*«Stormbringer» («Буревестник») — девятый студийный альбом британской группы Deep Purple, вышедший в ноябре 1974 года

** Строка одной из песен, всё с того же альбома.

*** «MBW» — группа Механические Братья Валентович. Она же, Рок-группа — «Андеграунд». Основана в Севастополе. В октябре 1986 года.

Севастополь. Сентябрь 1994 года Редакция 07.08.2018 16:16

Третьего дня обедали у Леоновича, много пили и по обыкновению спорили. На сей раз предметом для нас сделалась не литература как мне бы хотелось, а так около-всяческая лажа, потому что Редькин, как человек сугубо приземлённый, высказался в том смысле, что от книг один сплошной головняк, и следовало бы всех писателей к стенке без разговоров. Разве вот, Чехова оставить, поскольку медицина у нас и так в загоне. И потому, он лично отправляется на балкон жарить сосиски на гриле и имел виду все буквы в здешнем алфавите. Человек обозначил свою позицию и по здравому разумению нужно бы её уважить, особенно после того случая в гаражах. Помнится, весь день тогда над городом копились тучи и после полудня наконец должен был разродится дождь, ужасно парило и все ждали, что ливонёт, да такой как из ведра. В кооперативных рядах заходились от натуги больные моторы с трудом покрывая солёный, густой мат. Трудяга Редькин оставив дышать металлолом и по локоть в масле, двинулся дымя не уставной папиросой к самому краю забора. В расчёте на добротно отлить после съеденного пива. И надо же этому быть, чтобы день в день, как раз на кануне, люди в синих спецовках с надписью: «ГорЭнерго» раскопали деревянными лопатами неутомимую глину повсюду, и изувечили кабель. Чёрный змей в потревоженной обёртке, не долго потел, вонзая в жёлтую глину голубые звёзды наконец зашипел как идиот на паперти выпуская холодную острую молнию, как раз в том месте где задумчивый Редькин дал не кислый расслабон мочевому пузырю. В момент, скованный током Редькин заплясал джигу словно каторжанин на морозе. Волосы его встали дыбом и из ноздрей повалил белый дым. Так продолжалось пока проходящий мимо рецидивист Акопян не внёс Редькину доской по хребту, и бедняга лишился без чувств.

Собаки вокруг перестали брехать. Мужики по причине нетути электричества совсем сделались без трудового энтузиазма и пришли поглазеть на абы что…

— На массу пришло. Ётить. — Философски заметил Акопян осеняя себя крестным знамением. В раз запахло озоном и уголовной статьёй. На горизонте уже забрезжили проблесковые огни полицейской люстры и для пожилого армянина мир вновь стал сужаться до размеров околотка. Но внезапно новоиспечённый «труп» ожил и сел, явно ничего не осознавая ещё вокруг себя. И сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Si t;, de inmediato, no me das vino, el cielo te castigar; por ello! *

Мы в раз все, тут и остолбенели, подавившись соплями. И куда исчезло всё сколько ни будь годное для нас понимание произошедшего? Воскресший Редькин между тем не унимался:

— Estoy pidiendo vino, maldicin! ** — Орал он на всю округу охрипшим голосом.

— Накатить желает, сердешный. — Сочувственно сообщил собранию Акопян. С готовностью извлекая из недр своего видавшего виды «Адидаса» бутылку «Кагора». Ловко вышиб пробку и отдал страдальцу.

Редькин припав к сосуду в три глотка исчерпал его досуха и огласил пространство:

— Tu dios, tu padrino! ***

После чего ушёл в глубокий сон на два дня предоставляя нам все заботы о своём настрадавшемся теле.

Когда уже минуло время и Редькин вполне мог отбивать «дупля». Он поведал нам нечто от чего мошонкам нашим сделалось холодно и бесприютно в штанах: «Вылетел я как бы из тушки своей прочь. И рванул невесть куда по цветной трубе. Огни музыка и всё так очень быстро меняется как в калейдоскопе. Легко и главное никто проблемами не грузит знай себе катись пневмопочтой. Я понял вдруг, что быть могу кем угодно, и во множестве миров разом. Ей-ей совсем не хотелось возвращаться. Но вытолкнула меня неведомая сила на палубу галеона испанского, и я сука гранд в перстнях и перьях. В ботфортах, со шпагой стою на карачках в собственной блевотине понимаю на х… Какие-то барбосы в рванине уже пошли на абордаж и щавельно всё. Людей в кирасах совсем горстка и кровищи вокруг по щиколотку. Летит на меня чёрт с вилами, а я шпажонку выставил, пыряю его, да только всё как в салат. Этот дятел прижал меня к борту и саданул со всей дури ржавым железом в бок. Очнулся уже дома среди гаражей. Только сушняк душит спасу нет… а что это было хер понимаю».

С той поры механик Редькин записался на курсы испанского языка и прочёл все книги про пиратов, из моей библиотеки. А какой ни будь чокнутый ботаник развёл бы тут бодягу об изменённой диафрагме подсознания или того хуже о влиянии торсионных полей на человеческое воображение. Старик Акопян же, приняв лишку на грудь, сформулировал всё просто: «Вот что бывает, если обоссать провода под напряжением».

________________________________

*Si t;, de inmediato, no me das vino,;el cielo te castigar; por ello!

Если вы, немедленно, не дадите мне вина, небо покарает вас за это! (испан.)

**Я же прошу, вина, чёрт возьми! Estoy pidiendo vino, maldicin! (Испан.)

***Счастлив твой бог, человек! Tu dios, tu padrino! (испан.)

06.02. — 07.02.2018. 01:30 Севастополь

___________________

Из путевого дневника

Не погода третьи сутки, а мне бы, в Мельбурн. Из носу кровь. Вместо этого, сижу в ресторане. Наливаюсь по самую бровь, пережжённым насквозь виски, Поедаю прогорклый сыр. И приходят дурные мысли, Про уродливый этот мир. Тридцать лет таскаюсь по свету, из своих сорока восьми, Ни кола, ни двора нету, и наверно уже не найти. Я бродяга, лишь соль да чернила, всё что есть у меня за душой, И по жизни меня носило, так что, Господи Боже мой!

Караванщиком у берберов за понюх табаку служил, Был наёмником «Красных Кхмеров». В Ереване могилы рыл. Приходилось через границу контрабанду таскать на горбу. Мыл посуду в Париже. В Ницце проигрался дотла в «Буру». И бежал от долгов в Италию, где в сердцах, наплевав на закон, «Вынес» с ходу с одной канальей, «Ювелирный», но вышел «звон», Со стрельбою, а хули толку? Денег взяли, смешно сказать, Сорок тысяч «зелёных», и камни, без возможности их продать. Да, к тому же, Карабинеры сели всё-таки, нам на хвост. Уходили, как в кинокартине, даже рвали гранатами мост. И «сосали ослиные ноги», и скрывались в монастыре, И хоть я, не верую в Бога, но молиться пришлось и мне, Потому, что тамошний Настоятель, Ох, донельзя дотошный мужик, Всё ему расскажи подробно, кверху мехом выверни «шлык», От потуг, ****ь, внутриутробных, до «путёвки» в последний путь. Только мне, ни к чему такие, откровения, ясна суть, И поэтому, под немого, я «закашивал», как могу, Только мой «корешок» Джованни, (Век бы падле гореть в аду), Нажрался вином не в меру, и паскуда «расплёл метлу». Вот такой вышел цирк с конями. Я бежал в ночь по простыням, Пока пьяного «в дым» балабола, честный падре сдавал ментам. Прихватив напоследок кассу, у достойных святых отцов, Что поделать? Совсем не в масть мне, уходить от суда без штанов. До Милана добрался «стопом», «пощипал» по карманам в метро, Тиснул «ксиву» у жирного лоха, и сейчас не известно, чего, Дожидаюсь, у барной стойки, может чуда? Даст Бог повезёт?

И меня навсегда отсюда, к кенгуру самолёт заберёт. Лишь бы только циклон проклятый, поскорее с радаров исчез, И тогда я, клянусь «распятым», не коснусь больше этих мест, Ни руками. Ни словом. Ни делом. Век в Австралии доживу. И всё то, что не праведно спиздил, у Всевышнего от молю…. 17.12.2016 03:45 — 18:01

Фото обложке: из архива группы «Андеграунд»

клип «Следы»