«Евангельская имущественная этика. Русская социальная мысль. Цикл публичных лекций»

Николай Сомин Евангельская имущественная этика Русская социальная мысль Цикл публичных лекций

Русское экономическое общество им. С. Ф. Шарапова

(РЭОШ) было создано в конце 2011 года в рамках духовно-просветительской организации «Переправа», духовным и нравственным ориентиром которой является Православие. На протяжении последней четверти века в России нашему народу навязываются чуждые идеи экономического либерализма, которые разрушают русскую цивилизацию. Подобно тому, как до этого русскую цивилизацию разрушала не менее чуждая нам марксистская идеология экономического материализма. Главной целью РЭОШ является просветительская работа по формированию в нашем обществе православного представления об экономике. Формирование такого представления предполагает прежде всего возвращение русскому человеку того богатейшего духовного и интеллектуального наследия, которое на протяжении многих веков накапливалось в христианском мире. К такому наследию относятся, в первую очередь, труды Святых Отцов по вопросам богатства, бедности, труда, милостыни, денег и иным аспектам хозяйственной жизни. Кроме того, это работы русских богословов и философов дореволюционной России, а также труды русских мыслителей и практиков, непосредственно относящиеся к устройству хозяйственной жизни России. Таким образом, главная цель Общества – вспомнить хорошо забытое мировоззрение наших православных предков по вопросам хозяйственной жизни и осмыслить его с учетом реалий нашей современной жизни.

Перечень конкретных задач, стоящих перед Обществом, крайне широк. Это оценка и критика с позиций православия нынешней капиталистической модели экономики, господствующей в мире и в России; оценка и критика нехристианских альтернатив современному капитализму; разработка предложений о выходе России из нынешнего тяжелого экономического состояния с учетом исторического опыта нашего отечества и других стран; разработка предложений по организации хозяйственно-трудовой жизни православных людей на местах на основе отечественного и зарубежного опыта; распространение православных представлений об экономике в нашем обществе и противодействие разрушающему действию на русского человека идеологии экономического либерализма («религии денег»).

Сайт РЭОШ:

Координатор РЭОШ – reosharapova@mail.ru

Предисловие автора

Предлагаемые читателю публичные лекции были прочитаны в 2013–2015 годах. Целью лекций было дать слушателям достаточно широкую картину тех мнений, споров, дебатов и недоумений, которые существуют в Православии (и даже шире – в христианстве) относительно проблемы богатства, бедности и собственности. Весь этот круг вопросов обычно называют христианской имущественной этикой.

В издание включены не только различные святоотеческие толкования, но и мысли ряда русских религиозных философов, активно занимавшихся социальной проблематикой.

Всего было прочитано 43 лекции. Однако пока публикуется лишь меньшая их часть – многие ещё не отекстованы, и их публикация предполагается позже.

После каждой лекции слушатели задавали вопросы. Они приведены в издании.

Автор благодарит ряд сотрудников общественной организации «Суть времени», организовавших эти лекции и осуществивших их отекстовку, Павла Анатольевича Морозова, предоставившего средства, Владимира Александровича Гончарова, приславшего ценные замечания по лекциям, а также и сотрудников издательства «Кислород», участвовавших в издании данной книги.

Евангелие и Святые Отцы о богатстве и бедности

1. Евангельский эпизод с богатым юношей

Я благодарю всех, кто пришёл на эту лекцию. Меня зовут Сомин Николай Владимирович. По убеждениям я православный христианин и одновременно социалист. Некоторое время я преподавал в православном Свято-Тихоновском гуманитарном университете. И вообще я занимаюсь проблемой «христианство и собственность, социум и вера». И, собственно, об этом я и буду говорить.

Я намереваюсь провести цикл лекций, причём довольно объёмный. Христианская экономическая имущественная этика – это настолько ёмкая и сложная вещь, что о ней за одну небольшую лекцию не расскажешь. И надеюсь, что, по крайней мере, часть слушателей придёт на следующую лекцию.

План будет таков. Основа Православия, основа христианства – это Священное писание, Новый Завет. В Новом Завете, оказывается, Господь часто говорит о проблеме собственности и учит людей, как с ней надо обращаться. И там есть замечательные, потрясающие по силе эпизоды, которые великолепно раскрывают эту тему. О них я и хочу рассказать. Один из этих эпизодов будет представлен сегодня.

Затем хотелось бы кое-что сказать о том, что такое справедливость с точки зрения Евангелия и вообще христианства. Вы услышите о замечательном, удивительном человеке и гениальном богослове – святом Иоанне Златоусте, который очень много уделял внимания проблемам богатства, бедности, собственности, милостыни. Рассказать о его учении, мне кажется, просто необходимо.

Но Златоуст – это, так сказать, теория, а в жизни всё бывает немножко иначе. Поэтому мы сделаем исторический экскурс и пройдёмся по разным странам и эпохам и посмотрим, как проблема богатства и бедности понималась в разные века, в том числе и Церковью. И увидим, что она понималась по-разному.

И, наконец, если не будет войны, не будет революции, и мы доживём до этих времен, я бы рассказал о наших русских религиозных философах, которые много занимались социальными проблемами и размышляли о том, как должно жить человечество, как должна жить Россия. Все они были православными людьми, и, надо сказать, большинство из них, по крайней мере, в определённый период своего творчества, было христианскими социалистами, Но это уже программа максимум.

Сегодня, для начала, я буду повествовать о замечательном евангельском эпизоде, эпизоде психологичном, который просто западает в душу и запоминается навсегда. Это история о богатом юноше. Кто знаком с Евангелием, тот, наверное, знает этот замечательный отрывок, ну а кто не знает, я попробую о нём рассказать и зачитать его.

Надо сказать, что эпизод с богатым юношей имеется во всех трёх синоптических Евангелиях. Синоптические Евангелия – это Евангелия от Матфея, Марка и Луки.

Этот эпизод настолько замечательный, что я его просто зачитаю сначала, по крайней мере, его основную часть в изложении евангелиста Матфея (Мф. 19:16–22).

«И вот, некто, подойдя, сказал Ему (т. е. Христу – Н. С.): „Учитель благий! Что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную?“ Он же сказал ему: „Что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог. Если же хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди“. Говорит Ему: „Какие?“ Иисус же сказал: „„Не убивай“, „Не прелюбодействуй“, „Не кради“, „Не лжесвидетельствуй“; „Почитай отца и мать“ и „Люби ближнего твоего, как самого себя“. Юноша говорит Ему: „Всё это сохранил я от юности моей; чего ещё не достаёт мне“? Иисус сказал ему: „Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твоё и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною“. Услышав слово сие, юноша отошёл с печалью, потому что у него было большое имение“.

Пока прервём чтение этого эпизода и попробуем его немножко прокомментировать. Итак, Иисус идёт со своими учениками, и вдруг к нему подходит некто. Это был молодой человек, юноша в рассказе Матфея. Лука говорит, что к нему подошёл некто из начальствующих. И этот человек спрашивает:

– Что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную?

Иисус посмотрел на него и говорит:

– Соблюди заповеди.

– Какие заповеди?

И здесь давайте будем внимательны. Христос объясняет:

– Не убивай, не прелюбодействуй, не кради, не лжесвидетельствуй, почитай отца и мать.

В общем-то, обычные заповеди из Десятословия, которые знали все иудеи и, естественно, старались исполнять. Но далее Христос говорит про последнюю заповедь: „И люби ближнего твоего, как самого себя“. Обратите на это внимание. Если первые заповеди – вещи в общем тривиальные: каждый должен почитать отца и мать, не убивать, не лжесвидетельствовать, не воровать – это очевидно. А вот „Люби ближнего твоего, как самого себя“ – это уже не так просто. Кстати, такая норма тоже есть в Ветхом Завете – в книге Левит. Но если в Ветхом Завете она как бы не очень заметна, то в Новом Завете это основная заповедь. Дело в том, что христианство – это религия любви. И можно сказать – исключительно одной любви. Христос говорит о двух основных заповедях, которые вмещают в себя, с Его слов, „весь Закон и пророки“ и всё христианство. Первая: „Люби Бога всей крепостью своею“ и вторая: „Люби ближнего твоего, как самого себя“. Причем Христос отмечает, что вторая заповедь – равная первой. Они, по сути дела, эквивалентны. Что же отвечает юноша? Он говорит (Мф. 19:20–22):

– Всё это сохранил я от юности моей. Чего ещё недостаёт мне?

Тогда Иисус произносит замечательную фразу:

– Если хочешь быть совершенным – пойди, продай имение твоё и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною».

И, услышав слово сие, богатый юноша неожиданно засмущался и отошёл с печалью. А потому что, как замечает евангелист, «у него было большое имение». И здесь мы пока оставим евангельский текст и сделаем небольшой экскурс в патристику. Дело в том, что вот эта фраза у Христа, казалось бы, совершенно однозначна, её невозможно иначе понять и по-разному истолковать. Оказывается, тем не менее, богословы толкуют её по-разному. И здесь мы сталкиваемся с удивительным феноменом. Оказывается, в Церкви, в том числе и в Церкви православной, относительно имущественной этики, то есть в отношении к бедности, к богатству, к собственности, имеются разные мнения. Причём существенно разные мнения. И именно в этом эпизоде эта разница ярко выявляется.

Первое мнение такое. Был в конце II – начале III веков замечательный богослов – Климент Александрийский. Интеллектуал, занимался много философией, ездил по свету. Где-то, неизвестно где, обратился в христианство. Появился в Александрии. Стал наместником богословской катехизаторской школы в Александрии – христианской, очень знаменитой школы. Этот замечательный человек – автор толстых произведений «Педагог», «Строматы». Но у него есть такая книжечка, которая называется «Кто из богатых спасётся?». Небольшая книжечка. Даже это скорее такая развёрнутая статья. И вся она посвящена толкованию именно этого эпизода с богатым юношей. И там Климент толкует этот эпизод так, что слова Христа «поди продай своё имение и вырученное раздай нищим» толковать буквально нельзя. Климент говорит примерно так: «Ну, допустим, человек раздаст всё своё имение каким-то там нищим. Ну, может быть, он сделает хорошо. Но жить-то он на что будет? Помилуйте! Собственность – вещь совершенно необходимая для жизни. И не мог Господь, который всех любит и всем хочет добра, посоветовать этому юноше такую ерунду. Ну не может этого быть, потому что не может быть никогда. Значит, Христос имел в виду нечто другое».

Что именно? А вот что. Оказывается, достаточно было не раздать своё имение, а отбросить от себя плохие помыслы насчёт имения. Очень часто бывает так, что богатство завладевает человеком, и человек становится рабом богатства. Вот это плохо, это никуда не годится. А если человек, наоборот, – хозяин своего богатства, и он как бы от своего богатства не зависит, то тогда ничего страшного! Такой человек может прекрасно обладать богатством. Любым богатством, даже очень большим. И если бы богатый юноша понял на самом деле эту мысль, и если бы он, так сказать, понял вот эти тонкости александрийской экзегезы, которую предлагает Климент Александрийский, он, конечно, повёл бы себя иначе. Потому что на самом деле Христос ему не предлагал раздать всё. Нет.

Такое толкование – оно, честно говоря, вообще никуда не годится. Оно просто противоречит тем словам, которые сказал Христос. И оно совершенно в Церкви не прижилось. Даже уже ученик Климента Ориген толкует эту фразу Христа буквально. Толкование не прижилось, но прижилась сама идея. Если ты к богатству не привязан – пожалуйста, можешь иметь его сколько угодно, и это не предосудительно для христианина. И, собственно, исходя из этого Климент Александрийский в этой книжечке разворачивает целую философию отношения к богатству. Примерно такую, как я описал.

Книга «Кто из богатых спасётся?» получила большую известность в древнем мире, в Церкви. Её многие читали, и в общем-то принимали за чистую монету. И вскоре она стала нормой. Некой нормой для христиан: вот так надо относиться к богатству. Нормой для многих, но не для всех. Дело в том, что в IV веке появилась плеяда великих византийских богословов: Григорий Богослов, Василий Великий, Амвросий Медиоланский, Иоанн Златоуст. И вот Иоанн Златоуст толкует эпизод с богатым юношей иначе. Комментируя ответ юноши – а помните, юноша сказал: «Это всё я исполнил от юности моей. Чего ещё не достаёт мне?» – Златоуст говорит замечательные слова: «Юноша сам себя обличил в пустом самодовольстве. Ведь если он жил в таком изобилии, а других, находившихся в бедности, презирал, то как же он мог сказать, что возлюбил ближнего?».

А вспомним, Христос не зря в список заповедей, которые надо исполнить, включил «Люби ближнего твоего, как самого себя». Потому что Сердцеведец отлично понимал, что этот юноша на самом деле вот этой-то заповеди и не исполнил. Понимаете, с точки зрения Христа, сидеть на мешках с золотом, когда рядом люди голодают и умирают, – это противоположно тому, что мы называем любовью к ближнему. И Златоуст очень тонко это подметил.

Собственно этой фразой, что юноша обличил себя в пустом самодовольстве, что он заповедь-то «Люби ближнего…» не исполнил – этим всё сказано. Этим всё объясняется, весь этот эпизод. И что же мы видим? Оказывается, фраза Христа «…иди, продай имение своё и раздай нищим, и приходи и следуй за мной» – это был на самом деле удар, но удар любящей руки. После этой фразы у юноши (а он неплохой был человек), как мне думается, произошёл катарсис. Он вдруг всё понял о себе. Во-первых, Христос ему сказал: «Если хочешь быть совершенным». То есть Христос его за совершенного не числит. А юноша думал, он ой-ой-ой, он всё исполнил, он все заповеди исполнил. И ещё дерзко говорил: «А чего ещё не достаёт мне?». Во-вторых, юноша вдруг понял, какую же именно из заповедей он не исполнил. А именно заповедь о любви к ближнему, ибо он, имея большое богатство, мог исполнить эту заповедь с помощью своего богатства, раздавая всем неимущим. А он не сделал этого. И, наконец, третье. Вдруг юноша осознал, что он и не может этого сделать. Не может! Он настолько прилеплен к богатству – не может отдать. Ну, не может – и всё! И замечательно говорит евангелист, что юноша отошёл «с печалью, ибо у него было большое имение».

И вот здесь, на этих двух толкованиях, мы как бы воочию видим пункт разногласий обеих школ. Первая школа считает, что, собственно, иметь богатство – это, в принципе, не зазорно, не аморально. Даже если вокруг люди нищенствуют. Первая школа – она занята аскетическими соображениями: как богатство воздействует на отдельную душу. Если богатство пленяет душу – это плохо. Тогда и сам Климент Александрийский говорит, что, в общем-то, надо таким людям от богатства освобождаться. А если не пленяет душу, то, пожалуйста – раз оно не вредит душе, имейте сколько хотите.

А вторая школа во главу угла ставит любовь. И правильно делает. Ибо любовь – это главное в христианстве. Собственно, христианин спасается любовью, и больше ничем, попросту говоря. Всё остальное – храмовая служба, милостыня, посты, молитвы – это средства для стяжания любви. И если он всё это делает – ходит в церковь, постится, а любви не имеет – это ничто. И об этом апостол Павел говорит: «я ничто…, медь звенящая или кимвал звучащий». Я, конечно, не Господь Бог, и не знаю, как там Господь определяет посмертную судьбу каждого человека, но человек, который не имеет любви к ближнему, скорее всего, не спасётся. И здесь мы видим потрясающую трагедию этого богатого юноши. Смотрите, ведь он неплохой человек-то: он подошёл с почтением к Христу, он озабочен тем, как бы спастись. Но выяснилось что? Что он очень много о себе думает.

Вопрос: Простите, речь шла в эпизоде не о спасении, а о совершенстве.

Николай Сомин: Совершенно верно. Вот я сейчас об этом скажу. Потерпите несколько минут.

Итак, в чём трагедия? Юноша думал, что он совершенный, раз всё исполнил. Но и Христа он тоже уважал, прекрасно понимая, что это человек замечательный, высокий – ведь он слышал о чудесах Христа. Он думал, что вот два таких совершенных человека потолкуют о проблемах спасения. Этот юноша думал, что он ракетой полетит в небо. А оказалось, что эта ракета – вот как наш «Протон»: видели, как он полетел… Юноша не исполнил заповеди. Я ещё раз хочу вам втолковать: кто не имеет любви, того в Царстве небесном не ждут! Там как бы нечего таким людям делать.

Теперь о совершенстве. Да, Христос говорит: «Если хочешь быть совершенным». И вот эти сторонники школы Климента Александрийского – я для краткости их буду называть климентистами – говорят: «Ага. Речь идёт о совершенстве. В общем, юноша – хороший человек. Он, наверное, спасётся. Но вот он только на совершенство не потянул. А так всё нормально. И в общем-то мы можем где-то так же поступать, как этот юноша».

На самом деле юноша никакого совершенства не продемонстрировал. Абсолютно! Какое же совершенство, если он не исполнил главную заповедь? И Христос, конечно, это всё мгновенно понял. Так зачем же Он говорит о совершенстве? Тут надо почувствовать в словах Христа тонкую иронию, горькую иронию. Помните, юноша говорит:

– Чего ещё не достаёт мне?

А в ответных словах Христа как бы слышится:

– Ну, милый! Если уж ты у нас такой совершенный оказался, то давай! Давай, продемонстрируй это совершенство на деле. Продай всё имение и вырученное раздай нищим.

Особо следует заметить, что юноша отошёл от Христа. А это трагедия, когда человек отходит от Христа. Это ещё один признак, что спасение богатого юноши под большим вопросом.

Кстати, в редакции от Луки ни о каком совершенстве не упоминается. Но там в списке заповедей, которые были предложены юноше, нету и заповеди «Люби ближнего твоего, как самого себя». И после того, как юноша похвастался:

– Всё это я исполнил от юности своей.

Христос ему прямо объявляет:

– Ещё одного не достаёт тебе. Поди, продай имение своё… – и т. д.

То есть Христос фактически говорит, что тебе не достаёт любви к ближнему, которую ты можешь исполнить, раздав своё имение. Таким образом, Матфей озабочен дословной передачей этого эпизода. Он был среди апостолов, он очевидец этого эпизода, поэтому он хочет рассказать так, как он запомнил. А Лука больше озабочен передачей смысла эпизода, поэтому он молчит об этой фразе о совершенстве, которая многих вводит в искушение.

Понимаете, дело в том, что собственность – это вообще страшная вещь. Сами знаете, чуть там у вас какие-то доллары завелись, вам нужно охранника нанимать, иначе вас точно где-нибудь кокнут, а если у Вас даже и нету долларов, все равно ночью не ходите, обязательно обкрадут. То есть собственность – это нечто столь притягательное, за обладание которой легко убивают. И климентисты – они, по сути дела, собственники. И потому они очень изобретательно эту собственность защищают. Они всё время не соглашаются с прямым, очевидным толкованием этого эпизода. И давайте мы дальше прочтём. После того, как «богатый юноша отошёл с печалью». Зачитываю Евангелие (Мф. 19:23–26):

Иисус же сказал ученикам Своим: «Истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное; и ещё говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие».

Услышав это, ученики Его весьма изумились и сказали: «Так кто же может спастись?».

А Иисус, воззрев, сказал им: «Человекам это невозможно, Богу же всё возможно».

Итак, Иисус уже обращается к своим ученикам и говорит, что «трудно богатому войти в Царство Небесное».

В Евангелии от Марка рассказывается чуть-чуть иначе: после этой фразы ученики ужаснулись, и Господь говорит, как бы поправляясь: «…трудно надеющемуся на богатство войти в Царство Божие» (Мк. 10:24).

«Вот! – говорят климентисты и потирают руки. – Вот, смотрите! В Евангелии от Марка в первый раз Господь сказал ну как-то не очень ловко, вроде бы „трудно богатому войти в Царство Небесное“. А после он поправился и уточнил свою речь: „…трудно надеющемуся на богатство войти в Царство Небесное“. Значит, вообще богатый может войти в Царствие Небесное. А вот тот, который надеется на богатство, – вот тому трудно».

Это, в общем-то, полностью соответствует мысли Климента Александрийского. Но здесь мы опять-таки должны снова обратиться к св. Иоанну Златоусту. Дело в том, что Иоанн Златоуст открыл и, собственно, эксплицировал замечательный нравственный закон относительно богатства. Он говорит, что чем больше у человека богатства, тем он ещё больше хочет его умножить. То есть получается вот что: по Иоанну Златоусту богатство, его обилие столь сильно влияют на человека, что у того распаляется страсть к богатству – сребролюбие, которое заставляет человека ещё больше стяжать богатств. Это увеличенное богатство опять давит на человека, увеличивая его сребролюбие, и так далее. Получается вот такой ком снега, катящийся с горы, или, говоря техническим языком, получается положительная обратная связь между богатством и любостяжанием. А сами знаете, – среди вас масса технарей, – что при положительной обратной связи система идёт вразнос, она не может отрегулироваться. Вот примерно то же самое получается в системе «богатство – сребролюбие». Они как бы воздействуют друг на друга, взаимно увеличиваясь, и, если человек попадает в такую мёртвую петлю, то выбраться из неё очень трудно. По словам Златоуста, такой человек становится «хуже зверей».

Вот теперь давайте посмотрим, что значит «надеющийся на богатство»? Это и значит – сребролюбивый, это и значит – любостяжательный. Ну, за что мы любим богатство? Не за то, что золотые монетки красивы. А любим за то, что богатство даёт нам надежду получить всевозможные блага: красивую жизнь, власть, и прочее, прочее, прочее. Собственно, все блага покупаются за деньги, поэтому надеющийся на богатство – это всё равно, что и сребролюбивый. А поскольку само богатство и сребролюбие вещи настолько связанные и в такую петлю зацикливаются, то по сути дела эти вещи – одно и тоже: одно является следствием другого. И, следовательно, фраза Христа «…трудно надеющемуся на богатство войти в Царство Небесное» эквивалентна фразе «… трудно вообще богатому войти в Царство Небесное». И в самом деле, климентистская теория предполагает, что легко можно встретить людей, которые богаты и в то же время не привязаны к богатству. Знаете, я вот лично таких не видел. И уверяю вас: 95 % стяжает богатство не ради спортивного интереса, а ради того, что как раз надеется на него, чтобы получить искомые блага. Поэтому, в общем-то, для богатого всегда неприятен Вопрос: «А зачем тебе богатство? Зачем тебе, если ты не привязан к нему? Зачем оно тебе – если ты не привязан к нему, а значит, ты его запросто отдашь безо всяких воздыханий? Но ты же имеешь это богатство при себе и не отдаешь. Зачем оно?».

И вот этот детский вопрос, совершенно детсадовский, разрушает, на мой взгляд, всю климентистскую теорию. Подавляющее большинство людей, если они богаты, то, уверяю Вас, привязаны к богатству и не отдадут его. Посмотрите хотя бы на наших олигархов.

Хотя я должен сказать: подавляющее большинство, но не все. Отнюдь не все. Бывают люди вот такие удивительные – богатые, но не привязанные к богатству. Златоуст сам об этом говорит. Правда, он приводит примеры из Ветхого Завета: Иов был богат, но не был привязан к богатству; Авраам был богат, но тоже хлебосолен. А вот из своего века Златоуст таких примеров в своих проповедях не приводит, но говорит, чтобы жить так, нужно очень много благодати. То есть бывают такие замечательные люди, но это люди, осенённые особой благодатью. Это уникумы. Их, так сказать, по пальцам можно пересчитать, они большая редкость. А остальные, которые чуть золотишко заимеют, то сразу как вцепятся и не могут рук от него оторвать? Как им быть? Златоуст говорит: остальным одно спасение – поступить так, как Христос советовал богатому юноше, – раздать всё, и тогда ты будешь свободен для Царства Небесного и, что самое главное, исполнишь этим закон любви.

Пойдём дальше:

«…и ещё говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие».

Конечно, вы все знаете эту фразу про игольные уши, которая вошла в пословицу. Фраза, которая не может быть иначе интерпретирована. Очевидно, что верблюд в игольное ушко никак не пролезет, как его не заталкивай. Кстати, знатоки говорят, что это была вообще пословица, распространённая по всему Востоку: просунуть верблюда в игольное ушко. Это, так сказать, был эквивалент «никак нельзя сделать, как не упирайся». А Христос эту пословицу просто использует и связывает с темой богатства, что «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие». Но понимаете, собственность настолько притягательная вещь, что люди эту фразу трактуют иначе, причём не простые люди, а богословы. Какого-то католического священника когда-то в средние века вдруг осенило, и он сказал, что вот эти «игольные уши» (а в греческом тексте там единственное число – «игольное ушко») не надо опять-таки понимать буквально. А на самом деле это были ворота в Иерусалимской стене, маленькая такая щель для загулявших людей; когда вечером основные ворота закрывались, то оставалась вроде бы такая щёлочка в Иерусалимской стене, и человек мог пройти.

– Ага! – сказали климентисты. – Вот видите, всё не так плохо, и всё-таки богатый может попасть в Царство Небесное, пройдя через эти воротца.

В общем, ситуация с этими воротами, должен сказать, крайне неоднозначная. С одной стороны, вроде бы эти «игольные уши» – реальность. Дело в том, что и сейчас в Иерусалиме есть так называемое Александрийское подворье. Кто был в Иерусалиме или будет, дай Бог, вы туда обязательно зайдите. Довольно оригинальное здание. Это вроде и Церковь, и в то же время в подворье встроен кусок Иерусалимской стены. И в этой стене действительно есть такая узкая-узкая дырка, такой ход, куда человек, согнувшись в три погибели, может протиснуться. Говорят, что однажды протащили сквозь эти «игольные уши» маленького верблюжонка – для того, чтобы доказать, что богатый всё-таки может войти в Царство Небесное. Но, с другой стороны, всё это, может быть, сделано, специально для туристов. Дело в том, что о таких воротах в Иерусалимской стене не упоминает ни один древний автор. И тем более Библия. Все ранние комментаторы Евангелия о таком толковании не знают, а евангелист Лука, приводя это речение (Лк. 18:25), вообще использует термин «белоне», означающий хирургическую иглу… Поэтому, в общем-то, можно допустить, что проход прорублен гораздо позже. Хотя я должен вам сказать, что «игольные уши» настолько маленькие, что нормальный верблюд в них не пройдёт, и, во всяком случае, надо будет с него снимать всю поклажу. А что такое снять поклажу? Это означает освободиться от богатства.

Но изобретательные климентисты говорят, что, вообще-то, это не верблюд, а канат. Дело в том, что «kamelos» и «kamilos» – это два греческих слова, которые отличаются одной буквой, – «верблюд» и «канат». Ну, канат – это вроде бы уже легче. Если очень постараться, его можно в игольное ушко засунуть. Нашли и иглы вот с такими громадными игольными ушами. Но оказалось, что у верблюда настолько грубая шерсть, что если сплести верёвку или даже нитку из верблюжьей шерсти, ну никак она в игольное ушко не пройдёт. Проще всё же понимать буквально это изречение. Именно так понимали Святые отцы. Например, Иоанн Златоуст понимает это изречение в прямом смысле и говорит: «Ну нельзя протиснуть верблюда в игольное ушко, ну нельзя, и богатому нельзя войти в Царство Небесное. Надо от своего богатства освободиться». Поэтому я вам советую эту гениальную гиперболу, это замечательное изречение понимать буквально и не вестись ни на какие ворота в Иерусалимской стене.

И, наконец, последнее. Вернёмся опять к Клименту Александрийскому. Ещё раз обратимся к его мысли. Он говорит:

– А что же было этому богатому юноше делать? Ну что, – он всё раздаст, станет нищим и будет побираться. Куда это годится! А может, он и вообще умрёт, он же не умеет ничего делать. Ну, где же здесь любовь Господня?

А на самом деле ситуация у богатого юноши не такая. Дело в том, что Иисус ему предлагал: «…и приходи, и следуй за Мною». Многие эту фразу понимают опять-таки аллегорически: надо духовно пойти за Христом. Даже Златоуст об этом говорит. Но на самом деле Христос сделал юноше очень конкретное предложение: пойти за ним, вступив в общину Христа. Дело в том, что в Евангелии разбросана масса свидетельств, хоть и не очень систематических, о том, что Господь организовал именно общину: из апостолов, из приближённых людей: жён-мироносиц, из апостолов из семидесяти. И об этом говорится в разных местах Евангелий. У них была и кружка, в которую они собирали пожертвования. Кстати, этой кружкой заведовал Иуда Искариот. И Христос предлагал богатому юноше вовсе не пойти по миру, нет. Он ему предлагал стать одним из них, вступить в общину и жить, как живут его апостолы, как живёт вся эта община. И в этом случае он бы вовсе не бедствовал.

Кстати, о том, что эта община была, есть свидетельство в самом фрагменте о богатом юноше. Дело в том, что после всего Петр говорит: «Вот, мы оставили всё и последовали за Тобою…» То есть Петр фактически говорит, что он находится в общине. А в этой общине, естественно, была общая собственность. Ну, была вот эта самая кружка, были пожертвования. И, конечно, они не бедствовали, ибо милостыня в Ветхом Завете – это закон, она записана в Моисеево законодательство, и каждый иудей, собственно, по закону обязан был благотворить, обязан давать милостыню. Поэтому можно предположить, что эта кружка у них была всегда полна. Так что богатый юноша и в материальном смысле, я думаю, не прогадал бы. И получил бы Царство Небесное.

Здесь мы неявно встречаемся с идеей общей собственности, идеей, которая, определённо, существует в Евангелии, в Новом Завете. Эта идея занимает там достаточно большое место. И здесь, встречаясь с общиной Христа, мы должны сделать заключение, что сам Иисус Христос жил общей собственностью.

На этом я закончу. Теперь – вопросы.

Вопрос: Вернёмся к эпизоду с этим средневековым священником, который предложил толковать «игольное ушко» как ворота. Вы не знаете, когда эта версия появилась и, для начала, когда она была зафиксирована?

Н. С.: Если я не ошибаюсь, она зафиксирована в начале Нового времени, это примерно XVI–XVII века.

Вопрос: То есть до XVII века эта школа, эта теория климентистов, она жила и продолжала обсуждаться?

Н. С.: Да. На следующих лекциях я более подробно расскажу о судьбе обеих школ. Это очень интересно. Да она и сейчас – основная. Возьмите любую тоненькую книжечку любого священника, диакона, где толкуются вопросы о богатстве, бедности, собственности. И вы в точности прочтёте вот эту теорию Климента Александрийского. Как она в начале III века появилась, так она и до сих пор существует в Церкви наряду с другими парадигмами христианской этики.

Вопрос: За это время появились другие взгляды на собственность?

Н. С.: Да, четыре взгляда.

Вопрос: Они будут рассматриваться?

Н. С.: Да, будут. Пока я вам сказал о двух взглядах, которые наиболее характерны для Православия. Есть ещё один взгляд, типичный для Православия. Забегая вперёд, скажу: это взгляд полного отрицания социума, взгляд надежды на чудо. Когда я спрашиваю:

– А как же экономика? В общем-то людей надо кормить, что-то производить? Мне отвечают:

– А вы невер! Вы в Бога не верите. Вот Моисей помолился, и туча перепелов упала на иудейский лагерь. И мы помолимся, и все имущественные проблемы будут решены, чего там.

Вот такой взгляд очень часто встречается, причём среди монахов. Они считают: да, мы будем молиться, и нам, как Сергию Радонежскому, в нужный момент будут приходить фуры с продовольствием. Один монах, настоятель маленькой общины в 10 человек, меня уверял, что они так и живут.

– Вот так и живём: помолимся – спонсор появится, ещё помолимся – ещё что-то будет.

Это вот такая надежда на чудо. Причём на чудо, которое как бы, когда мы захотим, тогда Господь и должен сотворить, – чтобы нам хлебы приходили прямо по нашему расписанию. Я считаю, что, с богословской точки зрения, это никуда не годно. И вообще это элементарная безответственность. Если мы так будем жить, то, знаете, долго не протянем.

Вопрос: У меня такой вопрос, он касается того же евангельского сюжета о богатом юноше. Есть Феофилакт Болгарский. Он тоже показал этот сюжет. Мне интересно Ваше мнение, потому что он понятие «имение» больше трактует в духовном смысле. И, может быть, Вы в следующий раз коснётесь толкования Феофилакта Болгарского.

Н. С.: Я коснусь толкования Феофилакта Болгарского, но не на этот эпизод, а на другой евангельский фрагмент. Да, очень часто понятие «имение» толкуют расширительно, что вот, например, ваши способности, ваши таланты – это как бы тоже ваше имение. Ну, это правильно. Но дело в том, что я занимаюсь собственностью в прямом смысле. Ну, так сказать, мой интерес в собственности в экономическом смысле. Поэтому я эти расширительные толкования не рассматриваю.

Вопрос: Я просто для объективности, потому что люди, они могут подумать, что сугубо тут, чётко тут только в этом разрезе существует мнение. Просто вот в этом смысле.

Н. С.: Хорошо. Но нельзя объять необъятное. Дело в том, что на этот эпизод существует тысяча толкований, и, более того, он является одним из воскресных чтений. Это означает, что все священники определённым образом обязаны этот эпизод толковать. Их учат толковать в семинариях и академиях именно этот эпизод. И, кстати, большинство из них толкует по Клименту Александрийскому. Увы.

Вопрос: Иисус вместе с евангелистами каким-то образом отреагировал на учение Аристотеля о том, что есть два вида хозяйствования: экономика и хрематистика?

Н. С.: Да, отреагировал. Если уж, так сказать, углубляться в ваш вопрос, то, безусловно, Иисус признавал только экономику, то есть домостроительство, и отвергал хрематистику как делание денег.

Вопрос: Если идёт экономика, то там нет богатства, а богатство появляется в хрематистике. В экономике богатства нет!

Н. С.: Ну, а я о чём сегодня говорю? Если богатство ради увеличения богатства – в этом никакого христианства нет. Абсолютно. Это означает, что весь капитализм – штука антихристианская с начала и до конца. Но я-то хочу, чтобы вы, так сказать, этот вывод восприняли по Евангелию. Сказать это – просто, а вот доказать на евангельском материале – это посложнее. В этом я и вижу свою задачу.

Вопрос: В самом начале лекции Вы сказали о разном отношении Церкви к богатству и бедности. В этой связи мне бы хотелось услышать Ваши суждения о Ниле Сорском, Иосифе Волоцком и об их противостоянии. Или это уже другая тема? Очень хотелось бы послушать.

Н. С.: Понимаете, в чём дело. Честно говоря, я об этом хотел сказать в историческом цикле. Это – замечательный эпизод нашей русской и церковной истории, на котором тоже выпукло видна вся имущественная проблематика. Но сказать о нём за две минуты очень трудно. Если очень кратко говорить, то в результате проиграли оба: и Нил Сорский, и Иосиф Волоцкий. А выиграли третьи. Выиграли иосифляне. Не надо отождествлять Иосифа Волоцкого с иосифлянами. Вот это тонкий момент, о котором я, если мы дойдём до этой лекции, конечно же, расскажу.

Вопрос: И последователи Златоуста, и климентисты говорили не собственно о богатстве (богатство сам по себе атрибут нейтральный, который не одобряется и не осуждается), а об отношении к нему, то есть о привязанности к богатству и о сребролюбии, т. е. к накопительству. То есть осуждали именно это, а не собственно само богатство. И вот по этому эпизоду из Евангелия существует ли толкование (как Вы к этому относитесь?) о том, что юноша осуждаем не за то, что он отказался раздать своё богатство, своё имение, а за то, что он отказался последовать за Христом. То есть он не отказался от своего собственного мнения, от своего собственного пути, не пошёл за Христом, а вовсе не из-за богатства. Можете что-нибудь сказать?

Н. С.: Нет, таких толкований я не знаю. По-моему, очевидно, что весь этот эпизод вертится именно вокруг проблемы богатства. И юноша не пошёл за Христом по одной простой причине: его не пустило богатство. И ничто другое. Абсолютно все толкователи, и Климент в том числе, именно на этом и сходятся.

Вопрос: Осуждается не богатство, а привязанность к богатству. Не само по себе?

Н. С.: Я вам только что рассказывал про петлю Златоуста, где Златоуст связывает эти понятия неразрывной цепью. Это Климент считает, что, в общем-то, может быть любостяжательный богатый, нелюбостяжательный богатый, любостяжательный бедный и нелюбостяжательный бедный. Все эти варианты для Климента равновероятны. Для Златоуста это совершенно не так. В подавляющем числе случаев, если человек богат, он – любостяжателен. Это мнение Златоуста, выведенное из своего жизненного опыта, который был, как мне думается, у него намного больше, чем у Климента. И кто прав? На мой взгляд, однозначно прав Иоанн Златоуст.

Вопрос: Совершенно неоднозначно. Я мог бы много привести Вам аргументов против. Я могу Вам предложить хотя бы один: почему мы не рассматриваем богатство как большую ответственность. Человек богатый не потому, что у него много денег, а потому, что у него много работы, и он даёт работу, он несёт ответственность не только за себя, но за всю ту экономическую единицу, которую представляет собой его богатство. И отказавшись от богатства, фактически он отказывается не только от каких-то имущественных своих ценностей, но и делает бездомными и несчастными многих людей из неимеющих, которые имеют возможность жить на его экономической единице.

Н. С.: Во, во, во! Вы в точности рассказали одну из парадигм, которая называется протестантской этикой (аплодисменты).

Вопрос: Поскольку в Православии одним из критериев истинности трактовки и Библии, и Евангелия является согласие Отцов, то существует ли такое согласие по поводу этого эпизода? И если да, то каково оно?

Н. С.: Понимаете, я считаю, что это согласие Отцов – вещь преувеличенная, это – идеал, которого на самом деле у нас в Православии нет. Святые Отцы всё время писали полемические книжки. Они полемизировали с другими богословами, с другими Отцами, а насчёт имущественной этики – тем более. У нас до сих пор нет единого взгляда на этот предмет. Видите, я насчитываю четыре, а на самом деле пять различных христианских парадигм имущественной этики. И все они, так или иначе, имеют бытие в Церкви, в том числе и в нашей Православной. И, может быть, это-то и хорошо. Понимаете, вопрос этот ещё не решён соборно. Имеются разные мнения, имеется поле для дискуссий. Гораздо было бы хуже, если бы уже всё было бы, скажем, Вселенским собором решено, и шаг в сторону – значит расстрел. Нет, слава Богу, что положение не таково.

Вопрос: А правильно ли можно сделать вывод о том, что как раз имущественный вопрос – одна из причин противоборства монашеских орденов в Средние века, в частности гонений Римско-католической церкви на Францисканцев?

Н. С.: Я так не считаю. Дело в том, что эти гонения, мне думается, преувеличены. Насколько я знаю, орден Францисканцев разделился на две части. Одни следовали полному нестяжанию, путешествиям в духе самого Франциска. А другие люди – более практичные – считали, что надо учить людей, кадры ковать. Для этого нужны школы. А для школ, так или иначе, нужны деньги. Поэтому всё равно какое-то материальное обеспечение необходимо. Насчёт гонений… Я не думаю, что эти гонения были какие-то серьёзные. Понимаете, все католические ордены, в общем-то, начинали с нестяжания. Но после так получалось, что они, так или иначе, обрастали громадной собственностью. Но вы не смейтесь, дело в том, что наши монастыри тоже начинали с этого. Троице-Сергиева Лавра во времена Сергия Радонежского не имела ни одной деревни. А после она стала прикупать, прикупать и превратилась в одного из самых больших собственников. Это некий закон. Понимаете, в чём дело: собственность – она даёт независимость, она даёт устойчивость, и Церковь как социальный институт это очень хорошо знает и понимает. Именно поэтому она всеми силами, всеми правдами и неправдами увеличивает свою собственность. Я этот вопрос так понимаю. Не потому, что батюшки там такие любостяжательные, что без собственности не могут, – нет. А потому, что эта собственность – некий якорь, который придаёт устойчивость Церкви в этом циничном мире.

Вопрос: Почему, если существуют различные мнения насчёт богатства, так однозначно отношение Церкви к святости царей и императоров, которые жили в богатстве?

Н. С.: Спасибо. Понимаете, там другие законы. Император это как бы человек более высокого порядка, который живёт не по обычным законам. Это василевс, это правитель. И канонизировали императоров, говоря современным языком, за их управленческие успехи. А то, что они были богаты, – надо различать богатство личное и богатство государственное. Византия считала, что император – владелец всех имений, всех земель, всей собственности, которая в стране есть. И он имел право любого собственника раскошелить, отнять его имение. Но это не считалось его богатством. Его богатство не вменялось ему в вину, ибо должность императора – должность представительная. Он должен показать своё богатство каким-то иностранным послам и тем людям, которые к нему приходят, чтобы тем самым символизировать своё величие и величие всей империи.

Вопрос: Почему бы не перенести такие представительские представления на целый класс, например на наших предпринимателей?

Н. С.: Ну нет, это разные вещи; император представлял всех, всю империю. А, извините, наши олигархи – это совершенно другой случай.

Вопрос: Песня про священную частную собственность?

Н. С.: Нет, подождите, я не хочу об этих песнях умалчивать. Они есть в нашей Церкви. Они популярны. Поговорите со священниками, и подавляющее большинство скажет: «Частная собственность лучше, что вы, это очевидно совершенно! Большевики вон что наделали с общественной собственностью, вон что натворили!». Так что эта песня, – она существует, и с этой песней надо аккуратно работать, её надо аккуратно, квалифицированно развенчивать. Но это делать надо не глоткой, а аргументами, основанными на Евангелии, основанными на знании церковной истории.

Вопрос: У Вас на сайте я ознакомился со статьёй Владимира Эрна «Христианское отношение к собственности». И Вы в своём вступительном слове как раз отметили, что статья, во-первых, блестящая, а во-вторых, те аргументы, которые в ней изложены, не получили должного ответа со стороны, так сказать, богословия. Вопрос о полемике. Существует ли сейчас данная полемика и где можно с ней ознакомиться?

Н. С.: Увы. Ознакомиться со статьёй можно только на моём сайте. И, к сожалению, её почти никто не репродуцирует, хотя статья эта гениальная, замечательная, несмотря на то, что написана молодым человеком 20-ти лет. Ну, в общем, потрясающая. Полемики нет вообще. Был только один отзыв на эту статью. В районе где-то там 1907 или 1906 года, после того, как она вышла. А отзыв – в типично климентистском стиле. А после она замалчивалась. Ну, что делать…

Вопрос: Какая ж это полемика? Когда аргументы не получают ответ. Где полемика?

Н. С.: Да, я писал о том, что аргументы Эрна не опровергнуты. Ну, это вопрос к климентистам, почему-то они помалкивают, что-то они застеснялись, не знаю, в чём дело.

Вопрос: А можно уточнить название статьи или адрес сайта?

Н. С.: «Христианское отношение к собственности». Владимир Францевич Эрн. Это на моём сайте. Вообще, кто не был на моём сайте -soc.narod.ru/, всё-таки зайдите. Его очень легко в Яндексе найти. Вы набираете: «Сомин Николай Владимирович», и там в первых трёх строчках, которые выпадут, наверняка статьи с моего сайта. Ну, там не только мои статьи, а статьи многих христианских социалистов, их (социалистов) там десятки. Вообще же статей около трёх сотен. Посмотрите, может быть, любопытно будет.

Вопрос: Скажите, пожалуйста, имущественные отношения – они как-либо отражены в концепции Русской Православной церкви, и если отражены, то каким образом?

Н. С.: Да, отражены. Есть документ: «Основы социальной концепции Русской Православной церкви», такой документ определяющий, который утверждён собором епископов в 2000 году. Там есть главка: «Труд и собственность». Главка, в общем, такая мягкая, беззубая. Но, может быть, это и хорошо. Она хороша тем, что там говорится, что Церковь признаёт разные виды собственности: и частную, и общественную, и такую-сякую, и коллективную, и всякую другую. Никакого вида собственности она не выделяет. На самом деле, это говорит о том, что вопрос данный не решён. А с другой стороны, опять-таки, слава Богу, потому что всё-таки это документ определяющий, от которого уже не уйдёшь. А вот последующие церковные документы – они явно прокапиталистические; там имеется в виду, что существует капитализм, и ничего другого нет и быть не может.

Вопрос: По поводу отношения христианской церкви к труду… Могли бы Вы как-нибудь осветить этот вопрос? Собственность и труд?

Н. С.: Не сейчас. Давайте я по вашей просьбе сделаю экскурс на следующей лекции. Потому что быстро об этом не скажешь. Вкратце: труд – это хорошо, труд – это Божия заповедь, соработничество Богу.

Вопрос: Я не очень понимаю вот какой вопрос. Ну, был Иисус, у него были ученики. И, тем не менее, я понимаю, что был исторический контекст, и они фактически жили на подаяние, была кружка. И вместе с тем Вы говорите, что христианство относится к труду положительно. А Иисус, получается, и его ученики, они не трудились или трудились? Как относиться к этому?

Н. С.: Понимаете, во-первых, Иисус Христос сам до тридцати лет трудился. И, по преданию, он воспринял ремесло своего отца и был плотником. Если бы труд – это было плохо, то Господь бы не стал этого делать. А Он, наоборот, своим трудом освятил все остальные виды труда. Но, понимаете, после Его задача изменилась. И если бы апостолы, допустим, продолжали трудиться где-нибудь у себя там на своих огородах или рыбу таскать неводом из озера, ну вряд ли они смогли бы впитать всю ту мудрость, которую Иисус им передал.

Вопрос: Был же ещё случай с Павлом, который шил палатки…

Н. С.: Да, Павел шил палатки, но, мне кажется, он это делал немножко демонстративно, чтобы показать, что он не тунеядец, он не объедает общины, в которых живёт. Но, в общем, тема труда – она, между прочим, не такая простая, потому что у нас есть такая монашеская традиция, где труд признается, но, в общем-то, говорится о его подсобном, аскетическом характере, что главное – молиться и молиться. А поскольку монашество у нас очень почитается в Православии, то вот такое мнение насчёт труда становится чуть ли не нормативным. Хотя на самом деле оно годится только для монахов, конечно.

Вопрос: Николай Владимирович, в своей речи Вы упомянули олигархов как наиболее очевидный пример тех верблюдов, которым тяжело пролезть в игольное ушко. И также Вы сказали, что Церковь расширяет монастыри, расширяет свою собственность для того, чтобы обеспечить свою экономическую стабильность. Я думаю, что проблема любостяжания – она актуальна не только для олигархов. Для любого человека. Где та граница между тем, когда он утверждает свою экономическую стабильность, защиту от нищеты и так далее, и тем, что называется любостяжанием?

Н. С.: Понимаете, границы нет. Есть лестница восхождения от несовершенного состояния к совершенному. Об этом очень подробно говорит Иоанн Златоуст. Как сказал Иисус: «Если хочешь совершен быть, отдай всё». Это верхняя ступень лестницы. И, в общем-то, задача христианина – карабкаться к этой верхней ступени и ни в коем случае не останавливаться на ступенях промежуточных. Но промежуточные ступени необходимы. Ибо человек в одночасье таким святым стать не может. Слабо ему. Надо, как говорил Златоуст, если не хочешь отдать всё, то отдай половину. А ты и этого не можешь сделать? Отдай треть. И этого не можешь сделать? Ну, отдай десятину, как в Ветхом Завете. Ну, милый, ты и этого не можешь сделать? Ну, жаль, конечно, ну, ты тогда хотя бы не воруй. Вот разные ступени.

Вопрос: Ну а все-таки, исторически, если брать наш пример, монастыри, проходя от общины нестяжателей к владению многими деревнями, они восходили по лестнице или нисходили?

Н. С.: Понимаете, собственность, причём даже общественная собственность, – она вещь небезобидная, и, в общем-то, исследователи нашей Русской Православной Церкви нашли любопытную закономерность: чем больше у монастырей собственности, тем меньше в них появлялось святых. Вот так. Но, конечно, так сказать, вредность общественной собственности и личной собственности не сравнимы друг с другом. Общественная собственность – она всё-таки учит любви. А личная собственность учит только эгоизму, и ничему другому.

Вопрос: Как Вы считаете, конфликт в социалистической революции, Великой Октябрьской, был в основном конфликтом климентистов и социалистов, или теистов и атеистов? Какой аспект больше влиял?

Н. С.: Где-то во второй половине XIX века Россия усиленными темпами побежала по дороге капитализма. И наша Церковь тоже побежала по этому пути, во всяком случае, она этот путь, не скажу чтобы благословляла, но очень благосклонно к нему относилась. Господь этого не попустил и наказал всех: и народ, и Церковь, и власть. А в то же время вывел народ на другой путь развития. Если говорить вкратце, вот как я понимаю эту коллизию. Довольны вы моим ответом?

Вопрос: Сейчас есть мнение о том, что частная собственность в экономическом плане более эффективна, чем общественная. Если собственность не является абсолютным злом, с точки зрения христианина, то, видимо, эффективность – это очень хорошая вещь. Собственность – это тот ресурс, который можно употребить в том числе и на благое дело. Вопрос следующий. Разделяете ли Вы такую точку зрения, что, скажем, частная собственность более эффективна в экономическом плане, чем общественная. Если нет, можете ли Вы привести пример, когда общественная собственность более эффективна?

Н. С.: Пример – Советский Союз. Темпы роста советской экономики намного превышали западные темпы. В разы, где-то в 5–7 раз. Это что, не доказательство эффективности? А есть и богословские соображения. Тот же Иоанн Златоуст говорит, что это всем понятно, что когда люди собираются вместе, это гораздо более эффективно, чем если каждый ведёт своё хозяйство. Это было очевидно ещё тогда, в IV веке. А то, что частная собственность более эффективна, это сказки. Она эффективна из-за сребролюбия и любостяжания, которые заводят этот капиталистический мотор. Она лишь в какой-то степени эффективна, но люди гибнут, они духовно гибнут в капитализме. И поэтому вот то, что у нас сейчас делается, это безумие, это гибель и физическая, и гибель духовная всего народа.

Вопрос: У меня вопрос по определению богатства: следуя логике Златоуста, и если расширять это определение богатства, то в итоге человек должен отказаться вовсе от собственности и уйти жить в общину, уйти в монастырь. То есть, оставаясь в миру, будучи включённым в социальные институты, человек будет отягощён собственностью, при любом устройстве общества, в том числе при коммунистическом. Человек не сможет обрести спасение в миру, а сможет его обрести лишь в монастыре.

Н. С.: Нет, нет. Понимаете, Златоуст рассуждал так: «Да, надо отдать всё. Но если все отдадут всё всем, что получится? Получится коммунизм». Именно вот примерно так он и рассуждал. Да, конечно, собственность надо как-то организовать, передачу этой собственности через Церковь, как это было сделано в Иерусалимской общине и описывается в Деяниях апостольских. И тогда получится общая собственность. Если все отдадут всё всем, получится общая собственность, коммунизм. Тогда, с одной стороны, у человека нет личной собственности, которая на него давит, не даёт подняться вверх к Царству Небесному, а с другой стороны, на базе общественной собственности можно организовать экономику, причём экономику эффективную, и тем самым решаются обе задачи: и задача физического выживания, и задача духовного возрастания. Может быть, это самое важное, что хочу я до вас донести.

Вопрос: Не подскажете, у Маркса в ранних работах сказано, что коммунизм есть процесс преодоления отчуждения, а частная собственность названа самоотчуждением человека, вот в этом ракурсе как Вы относитесь к коммунизму? И Вы себя охарактеризовали как социалиста. В чем Вы видите разницу между социализмом и коммунизмом?

Н. С.: Понимаете, я не марксист, хоть режьте меня. Я с определённым уважением отношусь к Марксу в том, что он всё-таки пытался вскрыть механизмы капиталистической эксплуатации. Но, на мой взгляд, он в самом объяснении этих механизмов довольно сильно напутал. Во-вторых, он почти не занимался проблемой банков и банковского капитала. В «Капитале» этого почему-то нет, хотя это самая страшная вещь; банкиры гребут деньги, выгребают и у бедных, и у богатых. А в-третьих, меня совершенно не удовлетворяет атеизм Маркса, прямо-таки воинствующий атеизм. Для меня социализм возможен только при наличии веры, вот что главное. Верующий человек может быть настоящим социалистом. А социализм неверующего очень быстро сдувается, вот так, как быстро сдулся наш советский социализм. Да, был, был, замечательный, но, увы! И его гибель именно следствие атеизма. Ещё Сергей Николаевич Булгаков понял, что настоящий социализм может быть только христианским, только религиозным. Вот это меня в Марксе совершенно не удовлетворяет. А эти рассуждения Маркса об отчуждении, – ну, я как-то всерьёз их не воспринимаю, честно говоря. Это он что-то не то говорит. Снятие отчуждения и любовь – это разные цели.

Вопрос: Вопрос прозвучал: чем отличается социализм от коммунизма?

Н. С.: Ну, здесь я марксист. Социализм – это ступень к коммунизму. Но дело-то вот в чём: дело в падшести человеческой. Человек – поганка падшая, она вся в грехах. И эти грехи приходится каждому человеку по каплям выдавливать из себя. А коммунизм – это очень высоко для жизни. В коммунизме нужен совершенно потрясающий нравственный уровень, которого нет у людей. Поэтому реально возможен только некоторый подход к коммунизму, некоторая ступень, которая называется социализмом. И вот один из вариантов этой ступени у нас был – это сталинский социализм.

Вопрос: Многие связывают имущественные отношения с другой притчей из Евангелия, притчей о талантах. Соответственно, есть ли у кого-то из Святых Отцов правильное понимание. Это приумножение чего именно? То есть именно в имущественном отношении.

Н. С.: Всё понятно. О притче о талантах я буду говорить на следующей лекции, она у меня запланирована.

Вопрос: У меня не вопрос, у меня комментарий в продолжение диалога по поводу нашего социализма, модели. То есть есть такая евангельская фраза: что напрасно трудится строящий дом, если Господь не созиждет его. Вот не наш ли это случай, что этот правительственный атеизм, вот это вот ложка дёгтя в большой нашей бочке мёда?

Н. С.: Я согласен. Понимаете, нет воли Божией, чтобы был атеистический коммунизм. Этого нет в планах Господа, совершенно не предусмотрено, и в устройстве мироздания это просто невозможно. Я согласен с вами. Причина гибели, в конце концов, глубинная причина гибели советского строя – это его атеизм.

Вопрос: Вы эту тему уже подняли – о причинах гибели Советского Союза. Возможна ли такая трактовка, если более подробно, что именно руководство страны, именно атеизм поставили барьер, который не могли преодолеть в плане отношения как раз к деньгам, к собственности? То есть они росли-росли-росли, дошли до определённой планки, а дальше было идти запрещено, а потом, соответственно, они просто расползлись, ну окуклились, и начали гнить на определённой стадии восхождения.

Н. С.: Ну, в принципе я согласен. Понимаете, атеист долго не может быть нестяжательным. Да, есть некий заряд любви в человеке. Но этот заряд должен всё время пополняться. Так происходит и с отдельным человеком, так происходит и с обществом. Это всё равно, что, вот например, компьютер. Компьютер можно подсоединить шнуром к электросети, и он будет постоянно работать. А может работать ещё и на батарейке. Сколько-то проработает и стухнет. Вот это, так сказать, модель человека и модель общества. Компьютер, подсоединённый к сети, – это общество с Богом, общество верующих. А компьютер на батарейках – это общество атеистов. И советский социализм это всё очень наглядно нам показал.

2. О «птицах небесных»

Начинаем вторую лекцию. Я благодарю всех собравшихся, вас опять очень много. В прошлый раз мы увидели, что в нашей Церкви, в общем-то, есть несколько разных мнений относительно богатства, бедности и собственности. В чём-то эти мнения сходятся, но, тем не менее, есть моменты, которые эти мнения очень чётко разводят в стороны. И сегодня наша лекция будет посвящена, я бы так сказал, трудным фрагментам Евангелия. А точнее, фрагментам спорным, о которых разные школы имеют разные представления.

Очень часто говорят, и это в книжках всё время пишут, что в Евангелии частная собственность нигде не осуждается, Господь ни разу об этом не сказал, а, наоборот, есть фрагменты, которые являются апологией частной собственности. Кроме того, часто можно услышать, что в Евангелии нет никакого коммунизма, даже намёков на него. Ну что я могу сказать? Первое мнение – оно, на мой взгляд, неправильное, и я постараюсь сегодня это доказать. А что касается второго? Да, действительно, в самом Евангелии упоминания о коммунизме, общей собственности – они такие прикровенные. Но если мы возьмём весь Новый Завет, то это не так. Оказывается, есть Деяния апостольские, и там мы встречаем совершенно потрясающие фрагменты, которые даже церковные исследователи называют коммунистическими (но об этом не сегодня, это в будущих лекциях).

Я бы выдвинул другой тезис, противоположный этому: я утверждаю, что в Евангелии нет апологии частной собственности. Нигде, ни одного фрагмента. Мне говорят: «Но как же так, Николай Владимирович, да их полно, пруд пруди! Да вот, например, притча о талантах или притча о десяти минах». Что ж. Есть притча о талантах – она в Евангелии от Матфея (Мф. 25:14–30); у Луки, в общем-то, похожий сюжет представлен как притча о десяти минах. Давайте мы притчу о талантах зачитаем и посмотрим, действительно ли это так.

«14. Ибо Он (т. е. Господь – Н. С.) поступит, как человек, который, отправляясь в чужую страну, призвал рабов своих и поручил им имение своё:

15. и одному дал он пять талантов, другому два, иному один, каждому по его силе; и тотчас отправился.

16. Получивший пять талантов пошёл, употребил их в дело и приобрёл другие пять талантов;

17. точно так же и получивший два таланта приобрёл другие два;

18. получивший же один талант пошёл и закопал его в землю и скрыл серебро господина своего.

19. По долгом времени, приходит господин рабов тех и требует у них отчёта.

20. И, подойдя, получивший пять талантов принёс другие пять талантов и говорит: господин! пять талантов ты дал мне; вот, другие пять талантов я приобрёл на них».

Кстати, талант, как вы поняли, – это денежная единица. Кто помнит, какая? Сколько это: много или мало? На самом деле – много. Это примерно 26 кг серебра, такой вот увесистый слиточек. Это серебряные таланты. А были ещё таланты золотые. Это значит, золотой слиток 26 кг. А золото в Иудее шло в 13 раз дороже серебра. И за один талант можно было купить очень большой участок земли, с домами, со всей инфраструктурой. Итак:

«…пять талантов ты дал мне; вот, другие пять талантов я приобрёл на них.

21. Господин его сказал ему: хорошо, добрый и верный раб! в малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего.

22. Подошёл также и получивший два таланта и сказал: господин! два таланта ты дал мне; вот, другие два таланта я приобрёл на них.

23. Господин его сказал ему: хорошо, добрый и верный раб! в малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего.

24. Подошёл и получивший один талант и сказал: господин! я знал тебя, что ты человек жестокий, жнёшь, где не сеял, и собираешь, где не рассыпал,

25. и, убоявшись, пошёл и скрыл талант твой в земле; вот тебе твоё.

26. Господин же его сказал ему в ответ: лукавый раб и ленивый! ты знал, что я жну, где не сеял, и собираю, где не рассыпал;

27. посему надлежало тебе отдать серебро моё торгующим, и я, придя, получил бы моё с прибылью;

28. итак, возьмите у него талант и дайте имеющему десять талантов,

21. ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у не имеющего отнимется и то, что имеет;

29. а негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов. Сказав сие, возгласил: кто имеет уши слышать, да слышит!»

Вот и мы тоже должны иметь уши, чтобы слышать и правильно интерпретировать эту притчу. Часто говорят: «Ну что вам ещё надо. Вот смотрите: Господь поощряет тех, кто деньги пустил в оборот и получил прибыль с них: у него было десять талантов, он их пустил в дело и приобрёл другие десять». Естественно, под господином понимается Господь Бог. Поэтому отсюда делается вывод: «Господь благословил не только личную собственность, но и частную собственность, которая приносит доход. И тем самым он фактически, казалось бы, благословил весь капитализм». Такое очень часто пишут в наших книгах. Но это совершенно некорректно.

Дело в том, что притча Господня – это особый жанр, который имеет свои законы. В притче всегда есть духовный смысл, ради которого притча и рассказывается. Но притча излагается на житейском материале, обычном таком, который всем знаком. И люди этот материал обычно очень хорошо понимают. Во всяком случае, в Иудее все всё понимали прекрасно. К сожалению, мы, будучи в XXI веке, иногда эти житейские ситуации понимаем не до конца. Господь как бы говорит притчами: в духовной области поступайте так, как в области материальной поступают вот эти люди, о которых я рассказываю. И поэтому притча о талантах имеет, в общем-то, очевидный смысл. Смысл в том, что надо все свои силы отдавать Богу. Господь даёт людям таланты, способности, знания, умения, ноги, руки, волю. Вот этим всем надо, так сказать, действовать ради Бога и получать взамен этого другие таланты – христианские добродетели. При этом само слово «талант» – значительная денежная единица – именно из-за этой притчи приобрело другой смысл: под талантами мы теперь понимаем какие-то выдающиеся способности человека. И, собственно, так толковали эту притчу все Святые Отцы. И при этом я подчёркиваю: вот эта житейская ситуация нужна для плавности рассказа, для понятности, чтобы люди, так сказать, по аналогии мгновенно схватили бы духовный смысл притчи.

Но совершенно из притчи неверно было бы заключать, что смысл притчи находится вот в этой житейской иллюстрации. Это было бы совершенно неверно. Потому что есть притчи, которые мне даже как-то боязно рассказывать, например – притча о десяти девах. Если мы будем за чистую монету брать вот ту житейскую ситуацию, которая там рассказывается, то получается… Понимаете: есть некий молодой человек – жених, как в притче сказано, – и есть десять девушек, которые все одновременно хотят к этому жениху войти в чертог. Причём получается, что пять из них, девушек, умные – они имели светильники, которые не погасли, а пять не очень умные, и поскольку жених замедлился, светильники погасли и этим пяти глупым пришлось отправиться к продающим, чтобы купить маслица. А в это время уже первые пять зашли, и дверь закрылась. Понимаете, если мы это будем воспринимать за чистую монету, то я не знаю, в лучшем случае это проповедь многожёнства, которое Господь ну никак не одобрял. А уж там далее каждый может нафантазировать всё, что ему придёт в голову. Получается абсурдно и нечестиво. Вот и в притче о талантах ни в коем случае нельзя думать, что Господь вот этим рассказом оправдывает и осуществляет апологию капитализма и частной собственности и всей этой системы прокрутки денег капиталистической, чтобы получить больше денег.

Просто дело в том, что эта ситуация была типична. И тогда в Иудее многие этим занимались. И фактически Господь этой притчей говорит: добывайте себе духовные дары так же, как деньги добывают некоторые ушлые иудеи. Поэтому можно из этой притчи лишь заключить, что это – типичная ситуация: да, весь ветхозаветный мир был основан на частной собственности, там люди очень быстро догадались до такой системы прокрутки денег и получения прибыли, и она была повсеместной. Но Господь этого нигде не одобряет – Он просто это принимает как факт: да, вот так есть. А вот как должно быть – из этой притчи совершенно не следует.

Тогда говорят: «Может быть, да, наверное. Но есть ещё много фрагментов, которые, тем не менее, являются апологией частной собственности, апологией богатства. В частности, Господь одобряет очень многих богатых, которых он встречает на пути. Одним из таких богатых является, например, некто Закхей. И в Евангелии от Луки есть такой фрагмент (Лк. 19:1-10)». Сейчас я его зачитаю:

«1. Потом Иисус вошёл в Иерихон и проходил через него.

2. И вот, некто, именем Закхей, начальник мытарей и человек богатый (обратим внимание! – прим. лект.),

3. искал видеть Иисуса, кто Он, но не мог за народом, потому что мал был ростом,

4. и, забежав вперёд, взлез на смоковницу, чтобы увидеть Его, потому что Ему надлежало проходить мимо неё.

5. Иисус, когда пришёл на это место, взглянув, увидел его и сказал ему: Закхей! сойди скорее, ибо сегодня надобно Мне быть у тебя в доме.

6. И он поспешно сошёл и принял Его с радостью.

7. И все, видя то, начали роптать, и говорили, что Он зашёл к грешному человеку;

8. Закхей же, став, сказал Господу: Господи! половину имения моего я отдам нищим, и, если кого чем обидел, воздам вчетверо.

9. Иисус сказал ему: ныне пришло спасение дому сему, потому что и он сын Авраама,

10. ибо Сын Человеческий пришёл взыскать и спасти погибшее».

Закхей – кто он? Начальник мытарей и человек богатый. В Иудее мытари – это сборщики налогов. Конечно, налоги – в пользу оккупантов, т. е. римлян. Следовательно – это люди, повсеместно презираемые. И, конечно, погружённые в коррупцию: ибо легко можно потребовать больше, а сдать меньше. А Закхей – вообще начальник мытарей, т. е. его коррупционный уровень очень велик. Поэтому и неудивительно, что он – человек богатый. Но вот что замечательно – он был восхищён Иисусом, хотел его увидеть и даже влез для этого на дерево. И настолько был потрясён тем, что Господь пришёл к нему в дом, что сказал: «Господи! половину имения моего я отдам нищим, и, если кого чем обидел, воздам вчетверо». Сейчас мы это обсудим, но тоже иногда говорят: «Вот, смотрите: Закхей, какой богатый человек, очень богатый. Но, тем не менее, Господь к нему весьма положительно отнёсся, пришёл в его дом, и даже сказал, что пришло спасение сему дому. Тем самым Господь не только оправдал богатство, а даже где-то рассудил, что богатство некая есть положительная ценность». Но что же сказал Закхей? Он сказал: «Половину имения моего я отдам нищим». Понимаете? «…и, если кого чем обидел, воздам вчетверо». Поймите, всё его имение было собрано на слезах других. В общем-то, всё его имение было (ну, может быть не всё, а большая часть) неправедным. А он что решил? Половину имения отдать, а всем, кого он обидел, воздать вчетверо. Теперь спрашивается: после этого что-нибудь у Закхея останется? Я думаю, вряд ли. Думаю, что он, наоборот, влезет в большие долги, чтобы исполнить то, о чём он торжественно провозгласил Господу. И, естественно, Господь вот это – что он отдал своё имение бедным, нищим, тем, которых он обижал – вот этот поступок Господь одобрил. Да, и, конечно, Господь оценил, что человек отдаёт, всё отдаёт! Сами знаете, как трудно отдать деньги. Особенно отдать всё. Можно отдать копеечку, бросить какую-нибудь десятирублёвую монетку. А когда милостыня измеряется уже серьёзными бумажками – тут уж каждый подумает: отдать или нет. Этот человек вот такой был – он всё отдал. Но опять-таки здесь нет ни малейшей апологии богатства. Заметьте, Закхей отдал всё, освободился от богатства, и только после этого Господь сказал, что пришло спасение дому с ем у.

Опять вроде бы не очень удачный для любителей собственности фрагмент, вроде опять ничего он не доказывает. «Ладно, – говорят, – полно ещё фрагментов. Например, у того же Луки». Вообще Евангелие от Луки – это, конечно, моё частное мнение – лучшее Евангелие, самое замечательное, самое потрясающее. Я считаю, что надо вообще Библию начинать читать с Евангелия от Луки, а после уж и всё остальное. Так вот. Нашли фрагмент такой: это эпизод с дележом наследства между двумя братьями (Лк. 12:13–15):

«13. Некто из народа сказал ему: Учитель! скажи брату моему, чтобы он разделил со мною наследство.

14. Он же сказал человеку тому: кто поставил меня судить или делить вас?

15. При этом сказал им: смотрите, берегитесь любостяжания, ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения».

Обычно этот фрагмент толкуют в том смысле, что право частной собственности, – а уж личной собственности и подавно, – оно настолько несомненно, настолько абсолютно, что сам Господь не стал в это право вмешиваться и не стал Сам как-то по-своему делить это наследство. На самом деле смысл этого фрагмента прямо противоположный. Господь не стал делить это наследство, а все думали, и братья думали, что, вот, Он разделит, причём разделит правильно, разделит справедливо. А Господь вообще не стал. А почему? А потому что собственность – это вообще вещь-то нехорошая. Понимаете? Господь хочет от людей ЛЮБВИ, а они его просят разделить между ними собственность. Он не стал этого делать и тут же предупредил:

«Смотрите, берегитесь любостяжания, ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения».

А каждый из братьев, конечно, хотел, в общем-то, получить побольше, надеялся, что Господь в его пользу разделит.

И так далее. Оказывается, что всё, что ни предлагают, оно – если повнимательнее посмотреть и прочитать текст – рассыпается. Никакой апологии частной собственности в Евангелии нет.

Наконец, последнее. Я дам слово специалисту. Такому, который, ну, просто собаку съел на этом деле. У нас был такой протоиерей Иоанн Восторгов, очень уважаемый человек, кстати, настоятель собора Василия Блаженного на Красной площади, он был убит сразу после революции, в 1918 году, и ныне причислен к лику святых как новомученик. Но об этом я больше говорить не буду. Для нас же он интересен как человек, который, кроме богослужения, всё время занимался вопросом обличения социализма. Он очень не любил социализм, само это слово. Говорил, что вообще социализм и христианство – это как бы «круглый квадрат»: вещи настолько несовместимые, что никак их не совместишь. Если христианство – это от Бога, то социализм, разумеется, – от сатаны. И он написал несколько книжек. Есть 5-й том сочинений о. Иоанна Восторгова. Он довольно толстый, и он полностью посвящён обличению социализма. Там более десятка работ, толстых и тонких, и одна из них называется «Противосоциалистический катехизис». То есть она написана по аналогии с Катехизисом церковным: вопрос-ответ. И там один из вопросов такой: «Говорит ли в Евангелии Господь о благодатности частной собственности?». И вот послушайте, что почитаемый священник, специалист в этом вопросе, говорит. Оказывается, он, квалифицированный богослов, эти все фрагменты, которые мы разобрали, пропускает. А находит в Евангелии вот что: Господь упоминает о 8-й и 10-й заповедях декалога. 8-я заповедь – «Не укради». 10-я – она формулируется примерно так: «Не пожелай»: «Ни жены ближнего своего, ни вола его, ни дома его, и не пожелай всего, что есть у соседа твоего». И Восторгов восклицает: что вам ещё надо? Господь повторяет две заповеди, которые очевидным образом направлены против общей собственности, и очевидным образом поддерживают собственность частную.

Ну, во-первых, я должен сказать, что всё-таки здесь Христос повторяет заповеди Ветхого Завета. А, как известно, Ветхий Завет – это всё-таки не Новый Завет. В Ветхом Завете нельзя найти высших идеалов. Недаром апостол Павел сказал, что «Закон (то есть имеется в виду закон Моисеев) ничего не довёл до совершенства» (Евр. 7:19). Закон был дан народу, очень далёкому от совершенства, как написано «народу жестоковыйному», – для того, чтобы взять его в узду, и для того, чтобы этот народ всё-таки исполнил предназначение, которое ему Господь положил. Это раз. Поэтому и декалог, в общем-то, включает в себя заповеди обычной такой морали: не убей, почитай отца и мать, не укради. Во-вторых, заповедь «Не укради» относится к любой собственности – и к личной, и к частной, и к общественной, поэтому никакой апологии частной собственности она не несёт. Более того, у нас в Советском Союзе за кражу общественной собственности давали больше, гораздо больше, чем за кражу личной собственности. А, в-третьих, что касается заповеди «Не пожелай», она на самом деле по святоотеческим толкованиям не имеет специфически имущественного характера: в этом списке, чего не пожелать – вы заметили? Там затесалась жена. А жену всё-таки трудно рассматривать как собственность. Даже в Ветхом Завете она как собственность не рассматривалась: жену нельзя было «загнать», т. е. продать. Нет, с ней можно было только развестись. Поэтому Святые Отцы толкуют эту заповедь как запрет на зависть. «Не завидуй!» – вот настоящий смысл этой заповеди. Так что такого прямого отношения к собственности она вообще не имеет. Опять облом!

Это, конечно, не доказательство моего тезиса, что в Новом Завете Христос нигде не занимается апологией частной собственности. Но, понимаете, доказать это надо контрпримерами. Так что ищите, ищите фрагменты! Я всё же думаю, что доказательства есть. Дело в том, что богословы – и католики, и православные, и протестанты – уже в течение двух тысяч лет ищут такие фрагменты. Но до сих пор ничего не нашли. А ведь, в самом деле, не нашли. Да если бы нашли, то эти надписи висели бы везде на виду, на всех домах, во всех комнатах. Потому что капитализму жизненно необходимо религиозное оправдание своего существования. Понимаете? Это было бы так здорово, так для них, апологетов собственности, полезно. Но вот до сих пор не нашли. И я так думаю, что и не найду т.

А поэтому мы будем заниматься в дальнейшем более серьёзными и трудными вещами. И сейчас мы займёмся одним замечательным фрагментом. Фрагментом, надо сказать, удивительным, просто поразительным. Который, безусловно, имеет отношение к нашей теме. Но этот фрагмент надо как следует понять. Ибо это, так сказать, твёрдый орешек. Я имею в виду фрагмент о птицах небесных. Кто Евангелие читал, его наверняка знает (Мф. 6:25–34). Обычно начинают читать с Евангелия от Матфея, и там близко к началу, в Нагорной проповеди, мы вдруг встречаем такие поразительные слова:

«25. Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды?

26. Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?

27. Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть?

28. И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут;

29. но и говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них;

30. если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, то кольми паче вас, маловеры!

31. Итак, не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться? (Представляете?! Не заботьтесь! – прим. лект.)

32. потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всём этом.

33. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам.

34. Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своём: довольно для каждого дня своей заботы».

Наш замечательный русский философ Владимир Эрн об этих строках пишет: «Эти слова так неудобны, что их обыкновенно не то чтобы комментируют – они как-то не поддаются искажениям – а просто замалчивают. Их отчасти стыдятся, конфузятся, в глубине души думая, что ведь это наивно и даже совсем невозможно».

И, в самом деле, мы-то – вроде хорошие люди, а заботимся о том, что нам есть и что пить, и уж во что одеться мы очень даже заботимся. А тут какие-то неожиданные совершенно примеры: нам в пример ставятся птицы небесные, которые порхают и вроде бы не трудятся, не прядут. Конечно, этот фрагмент на самом деле не обошёлся без комментариев, и, причём многочисленных комментариев. Владимир Эрн, который написал эту статью – «Христианское отношение к собственности», откуда я взял цитату – будучи очень молодым (ему, кажется, 21 год был), – совершенно не знал святоотеческого предания. Он читал только Евангелие. Но удивительно, что он прочитал его правильно и сумел сам сделать совершенно правильные, в общем-то гениальные выводы. А комментарии, надо сказать, очень различны и разнообразны.

Во-первых, помните, я вам на прошлой лекции говорил о парадигме чуда? О канонической христианской парадигме чуда – что надо только молиться, и манна небесная будет сама сыпаться. Не надо, собственно, ничего делать: ни экономику создавать, ни трудиться. Вот молитесь – Господь же благ, Он всем хочет добра. Помолитесь – Он даст. А если не сыпется, то просто молитва ваша слабая, ну не годитесь вы никуда. И они не такие дураки – сторонники теории чуда. Они основываются именно на этом фрагменте, который, казалось бы, говорит буквально то же самое: птицы небесные не работают, а только крылышками порхают. И Господь их кормит. А лилии как он одевает: что одежде Соломона против них слабо! И они вроде бы тоже не работают. Так и здесь прямо говорится: если лилии вот так одевает, «то кольми паче вас, маловеры!». Вот эта теория чуда – она вся растёт из этого фрагмента. Кажется, в ответе на вопросы на прошлой лекции я достаточно много сказал об этой теории. Дело в том, что, с моей точки зрения, – это просто безответственность. Ну, не может так страна жить. Это означает, что мы сами своей никчёмной волей хотим заставить Господа делать чудо периодически, и причём по нашему расписанию: чтоб на завтрак манна валилась, на обед, на ужин… Это никуда не годится именно с богословской точки зрения. Так Господь не делает. Так что это толкование нам совершенно не годится.

Следующее толкование более-менее очевидное: в этом фрагменте говорится о том, что всё зависит от Господа, в том числе и сфера экономики. Её не только люди создают, но ещё создаёт Господь Бог. И что говорится? Что надо искать прежде всего Царства Божия и правды Его, и тогда всё остальное приложится вам. В общем-то, против этой мысли трудно возразить, но она далеко не исчерпывает этого фрагмента.

Есть ещё толкование, которое говорит, что здесь Господь проводит идею аскетизма. То есть на самом деле и одежда, и пища – это лишь вещь, а человек – он, увы, очень любит об этом заботиться и просто всю жизнь на это кладёт. Да и не только на одежду и пищу, а и на менее нужные вещи типа компьютера. Вышла новая модель – ух ты! Процессор какой! Винчестер какой! Надо, надо обязательно старый выкинуть, а новый купить. И так далее. А Господь здесь нас учит не заботиться о материальных вещах вообще, ибо духовные вещи гораздо важнее. И учит нас не иметь много, не заботиться о большом гардеробе, жить скромно. В общем-то, так или иначе, эта мысль тоже в этом фрагменте есть. И, собственно, против этого опять-таки не возразить. Но этим не исчерпывается смысл этого фрагмента.

Тут я должен вернуться немножко назад и рассказать о труде. Меня на прошлой лекции в вопросах просили кратко обрисовать, что думает христианство о труде. И я о труде кое-что скажу, собственно, в противовес теории чуда.

Начну издалека, с Ветхого Завета. Господь создал человека и определил его в Эдем. Это такое выделенное место, где человеку было очень хорошо, где о пропитании он не заботился совершенно. Но знаменательно то, что Господь человека вовсе не оставил праздным. «И взял Господь Бог человека, которого создал, и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его» (Быт. 2:15). То есть Господь дал этому, ещё не согрешившему человеку заповедь труда, работы: возделывать и хранить Эдемский сад. Но смотрите, какая это работа: это работа замечательная, радостная работа, работа творческая. Нет более творческого человека, чем крестьянин, а здесь куда лучше – надо прекрасный, большой и разнообразный сад поддерживать. И в то же время мы из этого фрагмента научаемся, что истинным владельцем всего сущего, всего созданного является не человек, а Господь Бог. Человек же должен только возделывать сад, который Господь создал, сад Господень.

Но человек пал. И всё изменилось. И изменился, что для нас очень важно, характер труда. Господь говорит согрешившему Адаму: «…проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от неё во все дни жизни твоей; терния и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою; в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься» (Быт. 3:17–19). То есть на человека было наложено проклятье труда, причём труда тяжёлого. Недаром «труд» – от слова «трудно». Понимаете, труд труден, труд тяжёл. И так было с самых древнейших времён, и так и остаётся по сегодняшний день. Несмотря на все экскаваторы, подъёмные краны, технику, компьютеры, всё равно труд – это тяжесть, очень большая тяжесть. Вот такое как бы проклятье, такое наказание несёт человек с тех пор.

Это наказание имеет и другую сторону. Недаром труд мы называем работой. Работа – от слова «раб». Иначе говоря, работа закабаляет. Что имеется в виду? Что труд нечасто совершается в одиночку. Неизбежно человек в обществе вступает в трудовые отношения с другими, и вот эти трудовые отношения его стесняют, ой-ой-ой как стесняют. Сейчас считается: рабства никакого нет, феодализма никакого нет, а человек якобы сам добровольно нанимается на службу. Но мы-то понимаем, что мы, тем не менее, идём фактически в рабство. Ну, уйдём мы от одного, сразу нам зарплата прекращается, надо нам куда-то встраиваться, а там свои законы, и, может быть, в этом месте – более жестокие. Так что, с одной стороны, в труде свободы мало.

Но это с одной стороны. С другой же стороны, труд спасителен. Конечно, это сказки, что труд сделал из обезьяны человека. Нет, современная наука здесь тоже концы с концами свести не может. Но наоборот верно: что труд не даёт человеку превратиться в обезьяну и вообще в скота. Это уж точно. Кто честно трудится, тот остаётся человеком всегда. Труд приучает людей к таким христианским добродетелям, как терпение и смирение. Это очень трудные добродетели, я вам скажу. У подавляющего числа людей их нет, и труд хоть в какой-то степени своими ограничениями и тяжестями эти вещи вырабатывает.

Теперь подумаем: ради чего трудится человек? Есть разные резоны труда, разные мотивы. Прежде всего, человек трудится ради пропитания себя и своих ближайших родственников, своей семьи. Я семью тоже включаю, потому что людей, которые кормят только себя и на семью плюют, – таких, слава Богу, мало. Всё-таки человек – он пока ещё кормит своих детей. И Евангелие, Новый Завет этот мотив труда вовсе не третирует. Оно учитывает, что да, это человеку необходимо, что всем необходимы одежда и пропитание. И, собственно, сам Новый Завет говорит: «… трудящийся достоин пропитания». Или в отрицательной формулировке: «Кто не хочет трудиться, тот и не ешь». Прямо из коммунистического Манифеста: «Кто не работает, тот не ест». Конечно, наоборот: Манифест это взял из Нового Завета, но немножко подредактировал. А это говорит апостол Павел. И вообще, христианство признаёт, что человеческий труд является источником всех благ. Заметим, что именно труд, а не капитал. И поэтому, если говорить о справедливости, то распределение должно быть по труду, а не по капиталу, как это у нас сейчас, увы.

Но этот мотив – он, можно сказать, самый низкий, самый очевидный. Более высокий мотив – это мотив любви, любви к ближнему, когда вы трудитесь не только для своей семьи и для себя любимого, а трудитесь на кого-то: на свою общину, на свою нацию, на свою страну. То есть трудитесь ради других. Ну, волей-неволей мы все так трудимся. А многие хорошие люди – они сознательно так трудятся. Уверяю вас, есть такие до сих пор чудаки. Это очень высокий мотив. С помощью труда, с помощью способностей к труду человек реализует любовь, осуществляет эту любовь. А как мы с вами говорили в прошлый раз, без любви никто не спасётся. Нет-нет, даже и не надейтесь. Если вы работаете на себя – ой, маловероятно. Я, конечно, не Господь Бог, это от меня не зависит, но я сильно подозреваю, что это так. Я подозреваю, что и наоборот: если человек любит, то он спасётся. Но это отнюдь не ортодоксальная мысль. Многие считают, что хоть весь земной шарик люби, но если ты не крестился, то всё равно в ад пойдёшь. Не знаю, не знаю. Дело в том, что если вы креститесь и ходите в Церковь, то Церковь вас учит любви, она вам помогает любить, и в этом смысле у вас больше шансов спастись. Но я не могу, например, представить, что Александр Матросов или Зоя Космодемьянская где-то в аду – я этого никак не могу принять. Для меня это святые. Они действительно любили, они жизнь отдали ради других. И я думаю, что они где-то очень высоко находятся. Но это моё мнение, так сказать «имхо». Это я доказать никак не могу.

И, наконец, ещё более высоким мотивом является работа ради Бога. Работа по Его заповедям, работа по воле Божией. Да, Господь заповедал нам всех любить, это безусловно. Но это всё-таки выше, чем вторая заповедь. Дело в том, что наш кусочек мира – эта Земля и там, я не знаю, что-то вокруг Земли – он находится во власти тёмных сил, и Господь по праву Создателя, Творца, естественно, хочет эту часть мира вернуть себе. И в этом деле, в этом грандиозном, я скажу современными словами, проекте, в общем-то, очень большую роль играет человек. Господь дал человеку свободу. Свободу громадную. Свободу просто потрясающую. И Господь ждёт, чтобы человек в этом деле был Его сотворцом, Его воином Христовым, который боролся бы с тёмными силами на всех уровнях. В себе прежде всего. Но и не только в себе – и на уровне социума, на уровне всей природы. Ведь там тоже зла много. Господь хочет, чтобы всё-всё это было преображено, такова Его воля. И если мы вот эту волю чутко узнаём и эту волю выполняем – это лучше всего.

И я возвращаюсь к фрагменту о птицах небесных и хочу вам рассказать ещё одно толкование. Правда, это толкование уже встречается не в святоотеческих творениях. Его предложил наш русский замечательный религиозный философ Семён Людвигович Франк. Он заметил, что в этом фрагменте, в общем-то, нигде не сказано, что человек не должен работать. Да, птицы не работают, но у них совершенно другая природа. Они не могут работать, понимаете? А человек может работать. Так вот, Франк заметил, что на самом деле в этом фрагменте нигде не говорится «не работай», а сказано «не заботься». И, более того, сказано «не заботься о себе». Вот тут раскрывается самый замечательный смысл этого фрагмента. Да, заботиться о себе нельзя, и в этом смысле надо быть как птички небесные. Но кто вам мешает заботиться о других? Фрагмент этого совершенно не запрещает, а, более того, предполагает. И тогда, если каждый будет заботиться о других – это значит, что и о нём позаботятся, причём позаботятся все. И получается, что он вроде бы на себя не работает – как птичка небесная, – но он заботится о других. А забота о других – это уже не работа, это не труд, это любовь. Это совершенно другое дело, другое чувство. И тогда в точности получается по этому фрагменту, тогда мы именно найдём Правду Божию. Вот, оказывается, в чём Правда Божия – в любви к ближнему, доходящая до братских отношений. Такое, что ли, коммунистическое толкование этого фрагмента мне более всего нравится как самое глубокое. То есть мы должны трудиться, но труд сделать таким, чтобы он был эквивалентен любви к ближнему. Вот тогда всё решается, все проблемы труда решаются.

И в качестве заключения. Я недавно услышал такую притчу, которая прекрасно подтверждает только что высказанную мною мысль. Притча не святоотеческая, это новодел такой. Не знаю, кто её придумал, не знаю. Но притча такая.

«Некто просит Господа показать ему Рай и Ад. Хорошо. Господь ведёт его в одно место, и там большой котёл, громадный, наполненный очень вкусными кушаньями, в общем – слюнки текут. Вокруг этого котла сидят люди с длинными ложками, очень злые, которые ругают друг друга, всё время матерят. Все совершенно голодные. А ложки у них настолько длинные, что зачерпнёт человек – а в рот себе не может затолкать. Господь говорит: „Это Ад. А теперь пойдём в другое место“. Приходят, и этот человек видит котёл. Такой же. И в нём варятся очень вкусные кушанья. Вокруг этого громадного котла сидят люди тоже с длинными ложками. Человек спрашивает: „Господи, а чем же Рай от Ада отличается? Ты же мне сейчас Рай показываешь“. Господь отвечает: „Присмотрись более внимательно“. Человек присмотрелся – оказывается, эти люди сыты, добрые, друг с другом ласково разговаривают, в общем – всё прекрасно. Господь говорит: „Вот эти научились кормить друг друга“».

Эта притча, на мой взгляд, является прекрасной иллюстрацией к франковскому толкованию.

Ну, а теперь я могу ответить на вопросы.

Вопрос: Здравствуйте. А можно рассмотреть такой момент, по поводу притчи о птицах. Возможно ли, прикладывая уже к современности эту притчу, сказать, что именно то, что делает Запад в концепции потребительского общества, на основе этой притчи сказать, что это натуральное строительство Ада? И давно.

Н. С.: Да. Где-то так. Только я бы не сказал, что они этого не понимают. Они это понимают, но там есть силы, которые сознательно и планомерно вот этот Ад строят.

Вопрос: У меня проблемка такая – есть на компьютере файл, а в нём полезные цитаты. Есть цитата, а автора нет. Цитата по Вашей тематике. Я сейчас опишу её, может, подскажете? Кого-то из Святых Отцов спрашивают: «Вот, с одной стороны, Бог управляет миром, то есть всё в этом мире действительно предопределено. Ну, так зачем работать?». Та же теория чуда? А он отвечает, что работать надо так, что как будто всё зависит от тебя, а молиться так, как будто всё зависит от Бога. Вы не подскажете, кто может быть автором?

Н. С.: Нет. Вы знаете, не подскажу. Вообще, должен сказать, я не самый умный, не самый находчивый и не самый весёлый. И поэтому я только могу поискать в Интернете или в книжках порыться.

Вопрос: Добрый вечер! Скажите, Вы против прогресса? Я правильно Вас понял?

Н. С.: Нет.

Вопрос: Потому что получилось, что Вы мучаетесь со своим слабым процессором, а прогресс уже сделал такие процессоры, в которых всё быстро происходит, и Вы бы не мучились.

Ответ: Понимаете, если бы эти хорошие процессоры ещё бы бесплатно раздавались в хорошие руки… я только с удовольствием.

Вопрос: Ещё один вопрос. Олигархов надо полюбить и ждать, пока они сами раздадут богатства, украденные у народа?

Н. С.: Ух! Знаете! Здесь целая проблема. Вот святой Златоуст – он именно так и думал. Он жил в то время, когда, казалось бы, была христианская империя, была Церковь. Но на самом деле имущественные отношения были не лучше, чем сейчас. И было много богатых, которые сидели на своём богатстве и не хотели его раздавать. Но Иоанн Златоуст считал, что насилия в этом деле не может быть. Ну, ни в коем случае. Это гибельно – насилие. Это дискредитирует, исказит всю идею. Поэтому он всю свою проповедь строил так: он убеждал богатых, чтобы они сами, добровольно отдали своё богатство бедным. Он массу виртуозных аргументов приводил. Но это Святые Отцы так говорили. А если вы меня спрашиваете? Я, честно говоря, не знаю. С одной стороны – Златоуст, а с другой стороны, насчёт олигархов – ясно, что не отдадут. Не знаю, как быть…

Вопрос: Николай Владимирович, я далека от религии, но мне понравились как Ваши принципы, так и Ваша логика. Вот, и мне интересно, среди священнослужителей, или нет – среди богословов и среди Ваших преподавателей, да, когда Вы изучали богословие, – Ваши взгляды, они, скорее, в мэйнстриме, то есть главные, или такая вот оппозиция. Много ли людей верующих с такими взглядами?

Н. С.: Они – оппозиция, к сожалению. Среди простого народа, мирян – много примерно вот так думающих, и их становится всё больше и больше. А среди клира – нет. Там такая позиция есть; отдельные священники, которые примерно так думают, но у них тяжёлая жизнь, надо сказать. Да и у меня непростая жизнь. Меня очень часто принимают просто за умалишённого. И именно в церковной среде. К сожалению.

Вопрос: Николай Владимирович, я хотел бы немножко вернуться к Иоанну Златоусту. Вот по поводу его взглядов на имущество. Были ли у него оппоненты среди Святых Отцов или, скажем, среди богословов? И если были, то насколько успешной была их аргументация? Спасибо.

Н. С.: Знаете, всё было немного не так. Явных оппонентов у него не было. Златоуст – он довольно быстро был канонизирован, причём канонизирован в ранге вселенского учителя Церкви. Это очень высокий ранг, с которым трудно спорить. Но была, во-первых, неявная оппозиция. А во-вторых, Златоуста замалчивали. Его самые замечательные мысли просто не повторялись, они замалчивались. А повторялись его мысли, которые он говорил людям новоначальным. А новоначальные не могут сразу прыгнуть наверх, к совершенству. Бывают такие случаи, но очень редко. Нормальный путь – это восхождение «по ступеням». И для новоначальных Златоуст такой высокой цели, как общая собственность, цели полного нестяжания не ставил. Он понимал, что они «не потянут». Хотя он считал, что никогда не надо на какой-то ступеньке останавливаться. Задача христианина – идти, идти, идти выше к совершенству. Вот такие высказывания у Златоуста встречаются очень часто. Златоуст – это 25 толстенных томов. Полностью его мало кто прочёл. А сделали выжимки из Златоуста, и вот получилось, что по поводу его имущественного учения Златоуст учит, в общем-то, так же, как и другие Святые Отцы, что он апологет климентистской доктрины. То есть развитие богословия зачастую шло по пути искажения святоотеческой мысли, принижения её. А вот так явно, чтобы кто-то выступал и говорил, что Златоуст не прав – такого не припомню. Ещё бы – попробуйте вы с великим вселенским учителем подиску тировать…

Вопрос: Николай Владимирович, как, на Ваш взгляд, такое качество, как паразитирование, старше, чем история человечества?

Н. С.: Паразитирование? Ну почему старше? В человеческую природу это качество не заложено. Господь это не сотворил, это – следствие падшести человека. Человек пал, и природа его испортилась. Я не буду и не смогу объяснить, как это произошло, но вот плоды падшести мы все видим каждую секунду. Посмотришь в окно – гадко там, посмотришь в душу к себе: ой, сколько мерзости там наворочено. И, понимаете, падшесть эта – она тотальна. И паразитирование – оно следствие падшести человеческой. Не знаю, ответил ли я на ваш вопрос? Или вы имели в виду что-то другое?

Вопрос: Я имел ввиду другое. То, что, в принципе, это заложено в генах очень давно. И наблюдать это можно в живой природе практически везде.

Н. С.: А, понимаете, по церковному учению природа тоже впала в падшее состояние после грехопадения человека. Опять-таки я это не могу аргументировать и как-то объяснить. Так учат Святые Отцы. Сам я не теолог и не биолог, я в этом ни бельмеса не понимаю. Так что когда начинаются вопросы о генетике, я здесь пас.

Вопрос: Меня немного испугало, когда Вы сказали, что Вы в оппозиции. Я просто когда слушала… Всё, что я знала до этого в Церкви, то, что я читала у Святых Отцов, какие-то мои взгляды, Евангелие, что читал нам батюшка, объяснял, – всё, в общем, так и было. Я так же думаю, как и Вы, и все мои знакомые из Церкви, и Святые Отцы, опять же, я говорила. Вот в каких именно местах Вы говорите об оппозиции? Вы можете пояснить немножко? Почему это, то есть все мысли, которые Вы высказали – я думаю, что Церковь именно так и думает, и всё, что я слышала, – это так и было. А в каком месте оппозиция? Это Вы про что говорили?

Н. С.: Ну как? Вот простая вещь. Спросите батюшку вашего: «Батюшка, что лучше – общественная собственность или частная?». Батюшка вам ответит: «Ну конечно, частная лучше». Он по-любому скажет: «Вот большевики, они сделали общественную собственность, и что хорошего? Что в итоге получилось? Гулаг сплошной – одна часть страны живёт в Гулаге, остальная её охраняет». Я массу раз слышал это из уст очень хороших, умных батюшек.

Вопрос: Только насчёт этого, только по отношению к частной собственности? А насчёт всего остального, о чём Вы говорили, – к этому не относится? Правильно? То, что Вы много фрагментов говорили?

Н. С.: Я не знаю. Я считаю, что я просто актуализирую святоотеческие мысли, которые подёрнулись немножко паутиной, которые кто-то подправил, адаптировал, причём настолько, что их как бы и не узнать. Ну и, слава Богу, если я для вас ничего нового не сказал. Я очень рад.

Вопрос: В продолжение вопроса о том, что, с одной стороны – слова Златоуста, а с другой стороны – понятно, что сами не отдадут. А есть же какое-то вот учение о понятии – о насилии и ненасилии. Это вот – «подставь другую щёку». Вот этого вопроса мы коснёмся когда-нибудь или, может быть, это не сейчас?

Н. С.: Понимаете, вы хотите, чтобы я вам всё христианство объяснил. Нет, я этого делать не буду.

Вопрос: Может быть, посоветуете, где это посмотреть? Не понятно.

Н. С.: Понимаете, «подставить другую щёку» – это заповедь личная, относящаяся к индивидуальному человеку. Каждый должен так себя вести. Но если обижают вашего ближнего, то надо не подставлять щёку, а, наоборот, обидчику врезать. И это будет по-христиански. А вот что касается насилия в плане социальном – нужно ли отнять у олигархов? Ну вот, большевики отняли, а эти тогдашние олигархи не отдавали. Что делать было большевикам? Они их стали расстреливать, так как тех-то много, которые не хотят отдавать. Ну а в результате что получилось? Теперь нас этим Гулагом всё время топят и в сортир носом тыкают. Чуть что: «А вон ваши коммунисты Гулаг устроили, столько народу погубили!». А, кстати, сколько? Я занимался проблемой репрессий в среде Православной Церкви. Ну, это очень серьёзно. Около ста тысяч человек пострадало. Вот эта цифра более или менее достоверна. Из их 40 % расстреляно или умерло где-то в местах заключения. Ну, а в общем-то это люди хорошие, верующие. Хотя они, может быть, и были за частную собственность, считали, что большевики – это грабители, что такие-сякие, что в колхозы ни в коем случае нельзя вступать: это сатанинское сборище и прочее. Задача – всё это разгрести, честно обо всем сказать. Вот тогда люди, мне кажется, увидят, поверят и повернутся лицом. Если же говорить, что Гулага не было: то, ребята, всё пропало – это конец. Ведь я-то знаю, что Гулаг был, и все знают, что был. Но и другая позиция, что вот почти все сидели в Гулаге, а остальные были вохрами, их охраняли, – тоже абсолютно неверна. Даже с точки зрения чисто экономической. Гулаг давал ну 3 % ВВП нашей советской экономики. Ну, в некоторые, послевоенные, годы – 4 %, не более. Остальные-то 96 % кто создавал?

Вопрос: Николай Владимирович, у нас последнее время отнюдь не вспоминают о таком свойстве Православной Церкви и учения, как соборность. И, как я понимаю, здесь есть какая-то увязка с частной и общественной собственностью. Вот Вы с этой точки зрения не рассматривали соборность Русской Православной Церкви?

Н. С.: Да, конечно, рассматривал.

Вопрос: Расскажите, пожалуйста, как они эту частную собственность увязывают с этим свойством: соборность. Она как-то сочетается, они как-то борются?

Н. С.: Нет. Я считаю, что не сочетается. Понимаете, собственность растаскивает нас по углам. И при тотальном господстве частной собственности никакой соборности не получится. Соборность – это единство в любви. А частная собственность убивает любовь. Убивает. Ибо она людей делает эгоистами. Ну вот посмотрите на нашу молодёжь. Ну, вы тоже молодёжь… Я вот преподавал, я эту молодёжь видел. С одной стороны – это неплохие ребята. Но, понимаете, у них атрофированы, так сказать, все коллективистские инстинкты. Они даже не умеют друг другу подсказывать. Вот мы в школе подсказывали, друзьям списывать давали и прочее. Оказывается, сейчас нет этого. Ну, куда это годится?

Вопрос: Не подскажете, а есть ли какое-нибудь учение такое, которое как-то там сформулировало соборность, чтобы можно было, соответственно, по пунктам показать, в чём состоит это противоречие с капиталистическими отношениями. Не пробовали? Никто этим не занимался?

Н. С.: В общем, отчасти пробовали, но так вот целенаправленно, в точности, я такой работы не знаю. Это дело будущего. Напишите!

Вопрос: Несколько раз, довольно часто Вы употребляли выражение «святоотеческое предание». Вы не могли бы подробнее рассказать, что под этим имеете в виду? И вообще, впредь подчёркивать, какие конкретно тезисы Вы берёте непосредственно из писания, а какие непосредственно из предания? Что именно, кого именно Вы приписываете, какие именно труды Вы относите к святоотеческому преданию?

Н. С.: Понятно. К святоотеческому преданию я отношу труды Святых Отцов. Прежде всего, великих православных отцов IV века: Амвросия Медиоланского, Василия Великого, Григо́рия Богослова (Назианзи́на), Григо́рия Ни́сского, Иоанна Златоуста. Ну, было в III веке много Святых Отцов и ещё некоторых в других веках. Разделять же Священное Предание и Священное Писание нельзя – это не конструктивно. Дело в том, что Святые Отцы по большей части на 80 % в своих произведениях комментировали Евангелие. Или Ветхий Завет, что реже. В основном – Евангелие. Собственно, у Златоуста его проповеди – сплошь комментарии на евангельские и вообще новозаветные тексты. Вот он только что прочитал фрагмент Евангелия и тут же его начинает объяснять. Святоотеческое предание – оно, мы верим, правильно комментирует Евангелие. Не произвольно, а так, как это понимает Церковь, и так, как нам нужно понимать. Формально предание – это то, что знает и хранит Церковь, но что не является Писанием. А Писание – это Новый Завет и Ветхий Завет.

Вопрос: Хорошо. А другие русские философы, XIX века, тоже считаются?

Н. С.: Нет. Это не святоотеческое предание. Они по-своему не менее замечательны. Я вам скажу, что очень люблю русских религиозных философов. И если мы доживём, у меня обязательно будет по ним цикл лекций. Примерно человек пятнадцать из них – это просто мои друзья, о которых мне вам очень хочется рассказать. Но надо потерпеть, подождать. К святоотеческому преданию они не относятся – такова терминология. Хотя, может быть, в будущем они туда войдут.

Вопрос: Ну, хорошо. А такие фигуры, как Иосиф Во́лоцкий, там наши знаменитые русские настоятели, например, в Средние века писали – их Вы относите к преданию?

Н. С.: Я, честно говоря, нет. Но некоторые относят.

Вопрос: Спасибо.

Вопрос: Здравствуйте! Хотел бы услышать, как Вы прокомментируете такой момент, что Иисус Христос противопоставляет себя миру, и своих учеников, и тех, кто за ним идут, говорит, что они «не от мира сего»? И там даже такая фраза есть, что «я победил мир». То есть имеется в виду, что Христос победил мир? Как Вы это прокомментируете?

Н. С.: Понимаете, Христос победил мир.

Вопрос: То есть Он противопоставил себя как бы?

Н. С.: Нет…

Вопрос: То есть Он объяснил, такую фразу сказал, что Он «не от мира сего»?

Н. С.: Да.

Вопрос: И те люди, кто принимает Его в себя, то есть Его истинное слово, – они тоже становятся «не от мира сего», и как бы они противопоставляют себя этому миру? Земному имеется в виду, не небесному.

Н. С.: Понимаете, противопоставление миру – здесь имеется в виду противопоставление миру греховному, миру, который во зле лежит. Вот от этого мира надо уходить. И всегда Господь и своих учеников учил уходить именно от мира грешного.

Вопрос: Земного то есть?

Н. С.: Нет. Понимаете, я сегодня говорил, что Господь этот мир сотворил, Он его не уничижает. Задача Христа, в конце концов, этот мир преобразить, сделать его наполненным благодатью, сделать его Своим. Но пока… пока это не выполнено. В этом процессе должен участвовать человек. Пока он в этом участвует, в общем, недостаточно, противоречиво участвует. Но мира, им же созданного, Христос не отрицает. Боже упаси так думать.

Вопрос: Я не про отрицание, а про противопоставление. То, что есть, грубо говоря, мир земной, животный, низменный, который живёт по своим законам. А Христос является неким революционером, который выступает против этого мира, даёт ему некое новое Слово, которое меняет этот мир в новое качество.

Н. С.: Да, в этом смысле – преображение мира. Но не отрицание, не противопоставление. Противопоставление греху в мире, но не миру. Я это так понимаю. И, более того, многие святые говорили: например, Максим Исповедник, – он говорил, что задача человека по заповедям Господним, по воле Господней этот мир преобразить. Преобразить и космос, преобразить и социум, и вообще этот мир сделать раем.

Вопрос: Это и есть противопоставление. Если Он хочет что-то изменить, значит, этот мир уже Его не устраивает.

Н. С.: Это да. Конечно, не устраивает.

Вопрос: Здравствуйте! У меня такой вопрос. Я по поводу «птиц небесных». Не считаете ли Вы, что проповедь Христа – она, скорее, в данный момент палеолитическая, нежели коммунистическая? То есть не заботиться Он призывает человека, то есть быть, как птица небесная. Не заботиться о, собственно говоря, хлебе насущном, одежде, то есть быть фактически в образе палеолитического человека: охотника, собирателя, который, собственно, живёт присваивающей экономикой, а не производящей.

Н. С.: Понимаете, но я думаю, что люди палеолита вовсе не были птичками небесными. Они очень трудились, упорно, потому что какого-нибудь мамонта завалить – это сложное дело.

Вопрос: Говорят, что всего 4 часа тратится на полное обеспечение жизни экономической?

Н. С.: Кто вам сказал?

Вопрос: Самые разные источники…

Н. С.: Учёные?

Вопрос: Самые разные исследователи современной антропологии.

Н. С.: Ну, знаете, они вам могут на уши такое навешать… Я сомневаюсь.

Вопрос: Вы во всю науку не верите? В современную антропологию?

Н. С.: Я верю в науку, но в данном случае, как мне кажется, это некая спекуляция. Чем это доказано? Где опыт научный?

Вопрос: Основано на исследованиях современных охотников и собирателей, знания…

Н. С.: Ну, понимаете, биология, когда она лезет куда-то в глубь времени, – она становится спекулятивной. Там доказательств настоящих нет никаких.

Вопрос: До сих пор остались охотники и собиратели, которые живут в очень неблагоприятных условиях.

Н. С.: Ну и что? Они не вкалывают?

Вопрос: Четыре часа в среднем экономически живут они.

Н. С.: Ну, не знаю, не знаю. Хотя я, может быть, в конце концов, и соглашусь, что они тратят на жизнеобеспечение только 4 часа. Но для того чтобы первобытные охотничьи племена существовали, им для проживания нужна огромная территория – либо тайга, полная дичи, либо джунгли, где плоды свисают прямо с деревьев. Если всех людей перевести в режим первобытного проживания, то население нужно сократить до нескольких миллионов – остальным просто не хватит тайги и джунглей. Я никак не могу помыслить, что Христос имел в виду этот вариант.

В следующий раз мы будем продолжать изучать Евангелие. Я вам расскажу о самом удивительном и, в общем-то, самом непонятном евангельском фрагменте. Фрагменте очень важном, который доказывает безблагодатность, гнусность и даже нечестность частной собственности. Там есть такой фрагмент.

3. Притча о неверном управителе

Итак, сегодня мы продолжим рассмотрение евангельских сюжетов, связанных с проблемой собственности и вообще с имущественной этикой. На прошлой лекции я как-то упомянул, что среди богословов бытует устойчивое мнение, что в Евангелии частная собственность нигде не осуждается, а, наоборот, отношение к ней весьма лояльное. Я смею утверждать, что это неверно, и на ваш суд хочу предложить один евангельский сюжет. И поскольку этот сюжет ну просто замечательный, на мой взгляд, просто феерический, я буду рассказывать о нем все полтора часа. Я имею в виду притчу о неверном управителе. Эта притча рассказана нам одним евангелистом, Лукой. Причём Евангелие от Луки, на мой взгляд, – это самое замечательное Евангелие. Именно Лука приводит такие потрясающие фрагменты, как «Притча о блудном сыне», «Притча о богаче и Лазаре», эпизод о Закхее, о котором мы говорили в прошлый раз. У Луки, как и у других евангелистов, есть два разбойника, распятых по обе стороны от Христа. Но только евангелист Лука упоминает о благоразумном разбойнике. Это одно из самых глубочайших мест в Евангелии.

И вот притча о неверном управителе. Она обрамлена такими замечательными сюжетами, как «Притча о блудном сыне» и «Притча о богаче и Лазаре». Получился такой триптих, и, казалось бы, центральная часть этого триптиха должна быть самой значительной. Но, увы, именно с этой притчей у богословов нелады. Её объяснение считается очень трудным. Даже я должен сказать, что некоторые богословы считают, что здесь просто испорчен евангельский текст, и Лука поступил, как такой плохой корреспондент, который вставил материал, толком его не прочитав – даже до этого доходит. Но в чём же дело? Я зачитаю эту притчу сначала, а после мы о ней подробно поговорим:

«Сказал же и к ученикам Своим: один человек был богат и имел управителя, на которого донесено было ему, что расточает имение его;

2 и, призвав его, сказал ему: что это я слышу о тебе? дай отчёт в управлении твоём, ибо ты не можешь более управлять.

3 Тогда управитель сказал сам в себе: что мне делать? господин мой отнимает у меня управление домом; копать не могу, просить стыжусь;

4 знаю, что сделать, чтобы приняли меня в домы свои, когда отставлен буду от управления домом.

5 И, призвав должников господина своего, каждого порознь, сказал первому: сколько ты должен господину моему?

6 Он сказал: сто мер масла. И сказал ему: возьми твою расписку и садись скорее, напиши: пятьдесят.

7 Потом другому сказал: а ты сколько должен? Он отвечал: сто мер пшеницы. И сказал ему: возьми твою расписку и напиши: восемьдесят.

8 И похвалил господин управителя неверного, что догадливо поступил; ибо сыны века сего догадливее сынов света в своём роде.

9 И Я говорю вам: приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители» (Лк. 16:1–9).

Я пока что остановлюсь в чтении притчи и немножко прокомментирую сюжет. Итак, живёт богатый человек, который имеет много земли, он нанял управителя или приказчика или, как сейчас говорят, менеджера, который бы занимался этой землёй, сдавая её в аренду. И все взаимоотношения с этими арендаторами возлагаются на управителя. Так вот, на этого управителя донесли, что он подворовывает. Мелкий такой воришка. Господин его призвал к себе и сказал: «Вот на тебя такой донос и, в общем-то, ты не можешь управлять моим имением». Но, видимо, дал ему время как-то что-то сделать, оправдаться. И здесь обычно предлагается интерпретация этой притчи, казалось бы, совершенно очевидная. Что да, это вот мелкий воришка был пойман за руку и господин его отставил от должности. Тогда он, управитель этот, в отместку решил «скостить» арендаторам цену и получить с них меньшую плату (а плата взимается в виде продуктов). И хотя его управитель всё равно отставляет от имения, но всё же его похвалил, что догадливо поступил. Мол, шельма, а как ловко сделал! Вот. Но, понимаете, такая интерпретация, на мой взгляд, просто никуда не годится. Действительно, за что же господин похвалил управителя своего? Ведь тот его обманул и обокрал. Ведь за это умный человек не похвалит. А ведь обычно под господином понимается в притче сам Господь Бог всеведущий. Получается, что Господь Бог какой-то прямо-таки недалёкий. И вообще, весь этот сюжет в такой интерпретации как бы ну не вписывается в Евангелие – выглядит таким, что ли, дурацким рассказом. Один – шулер, а другой – не очень умный. В общем, рассказ, достойный пера Чехова или Гоголя, но в Евангелие такая вещь попасть никак не могла. А дальше – больше. Дальше-то:

«И Я говорю вам – то есть, это уже Христос говорит от себя – приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители» (Лк. 16:9).

Это как это «приобретать»? Это что, вот покупать друзей, чтобы они, когда мне будет плохо, пустили меня переночевать? Но это вообще настолько пошло, что такую вещь Христос не мог сказать. Вот такие трудности. Их, конечно, наши богословы прекрасно понимали. И они оказывались настолько непреодолимыми, что да, думали, что текст испорчен. И вообще, эта притча считается самым трудным местом в Евангелии. Или говорили: «Надо понимать эту притчу совершенно иначе – аллегорическим образом. Например, эта притча о человеке, который стал священником. Раньше он сам грешил, а теперь он стал отпускать грехи другим людям. Там это изображено в виде манипуляций с расписками. И вроде бы за это его Господь похвалил, что так и надо». Я в целом не могу полностью отрицать и такое толкование Евангелия, потому что Священное Писание многослойно, оно очень глубоко, оно имеет несколько смыслов. Но, конечно, такое содержание, в общем-то, не соответствует самому сюжету и самому содержанию притчи. Поэтому будем искать другое толкование.

Оно есть. Замечательное толкование дал такой известный и тоже замечательный богослов, как Феофилакт Болгарский. Это живший в XI веке епископ Охридской епархии, очень древней, знаменитой. Он никогда не был канонизирован, но авторитет имеет в Церкви большой. Авторитет – именно из-за его прекрасных толкований практически всего Нового Завета. Это четыре Евангелия, это Павловы послания и Деяния. Эти толкования очень часто используются в Церкви. Я советую, когда что непонятно, к Феофилакту обращаться – там можно найти много замечательного. Кроме того, Феофилакт всецело стоит на плечах гигантов, то есть Святых Отцов IV и V веков, и в основном он следует великому Иоанну Златоусту. Очень многие его толкования являются кратким пересказом Иоанна Златоуста, так сказать дайджестом. Но в данном случае это не так. Дело в том, что у Златоуста нет цикла бесед на Евангелие от Луки. Увы. Есть на Матфея, есть на Иоанна, а на Луку и Марка – нету. Ну что делать, видимо, они утеряны, потому что я уверен, что Златоуст не мог пройти мимо такой замечательной притчи. Златоуст в других толкованиях иногда обращается к этому сюжету, но Феофилакт очень подробно комментирует притчу, и, видимо, это его всё-таки собственные, оригинальные мысли. И эти мысли очень интересны.

Основной смысл притчи Феофилакт сводит к трём положениям. Во-первых, прежде всего, только Бог является собственником всего, собственником по праву Творца. Надо сказать, это мнение поддерживается буквально всеми Святыми Отцами, является общим местом святоотеческого предания и фактически никем не оспаривается. Далее Феофилакт говорит, что человек – лишь управляющий, распорядитель, домоуправитель, приставник, как сказано в церковнославянском тексте, но не более того. Феофилакт пишет: «Мы не господа имения, ибо ничего собственного не имеем, мы управители чужого, вверенного нам Владыкой».

Опираясь на это, Феофилакт идёт дальше и выдвигает второй тезис. Он говорит, что поэтому все, кто всё же желает приобрести собственность, всё равно остаются в очах Божиих управителями, но только управителями неверными. Он пишет: «Если мы поступаем в управлении богатством не по мысли Владыки, но вверенное нам расточаем на свои прихоти, то мы такие управители, на которых сделан донос, ибо воля Владыки такова, чтобы вверенное нам мы направляли на нужды сослужителей, а не на собственное удовольствие». Значит, с точки зрения Феофилакта, есть богатство праведное и богатство неправедное. И он тут же в своём толковании приводит признаки праведного богатства. Признаков этих у Феофилакта два: во-первых, признак очевидный: что это богатство должно быть собрано честно, трудовым образом. Если богатство собрано нечестно, неправедным путём, оно считается неправедным – ну, это для всех ясно. Но Феофилакт приводит и второй признак, для нас, может быть, намного более важный: только то богатство праведное, которое находится в процессе раздачи. Если же человек сидит на нём и нищим, бедным и тем, которые не имеют этого богатства, не раздаёт, а использует на собственные удовольствия, тот это богатство неправедное.

Надо сказать, что последнюю мысль подтверждают если не все, то очень многие Святые Отцы, в частности об этом множество раз говорит Иоанн Златоуст. У нас будет целая лекция, посвящённая этому великому человеку, поэтому я сейчас не буду останавливаться на цитатах из Златоуста. Но есть и другие Святые Отцы, например Симеон Новый Богослов, который был очень ригористичен в отношении к этому вопросу. Он писал даже так, вслушайтесь в эту цитату: «Поэтому тот, кто раздаёт всем из собранных себе денег, не должен получить за это награды, но скорее остается виновным в том, что он до этого времени несправедливо лишал их других. Более того, он виновен в потере жизни тех, кто умирал за это время от голода и жажды. Ибо он был в состоянии их напитать, но не напитал, а зарыл в землю то, что принадлежит бедным, оставив их насильственно умирать от холода и голода. На самом деле он убийца всех тех, кого он мог напитать». Представляете, как строго у Симеона Нового Богослова: даже если человек сначала имел богатство, а после одумался, стал его раздавать, и всё раздал, то всё равно он виновен! Именно виновен в тот промежуток, в который он на этом богатстве сидел. Так что, с точки зрения Симеона Нового Богослова, как только человек приобретает богатство, сразу включаются часы осуждения.

И, наконец, третья мысль Феофилакта: «А что же делать?». Мысль также в русле Златоуста. Феофилакт отвечает на этот вопрос так: «Что же остаётся делать? Разделить с братьями это имение, чтобы, когда перейдём отселе, то есть переселимся из здешней жизни, бедные приняли нас в вечные обители». Или иначе: «Нам не должно навсегда оставаться в этом бесчеловечии, но должно раздавать бедным, чтобы они приняли нас в вечные обители». То есть назначение богатства, с точки зрения Феофилакта, Златоуста и большинства Святых Отцов, только лишь одно – раздавать бедным людям. Вот такое замечательное толкование.

Но мы на этом не остановимся. Пока же подведём предварительные итоги. Во-первых, помните, я говорил, что у притч евангельских есть две стороны: смысл притчи, который всегда духовен, и сюжет притчи – это такая жизненная ситуация, на основе которой ведётся рассказ. И, собственно, всякая притча говорит, что в духовной области надо поступать так, как в материальной области поступают персонажи притчи. То же самое относится к притче о неверном управителе. Из толкования Феофилакта мы выводим, что тема притчи – это собственность. Иначе говоря, это взаимоотношения между Богом и человеком на почве имущественных отношений. И отношения эти очень определённы: только Бог собственник, а человеку предназначено быть исключительно управителем. И как только он это правило нарушает, он всё равно остаётся управителем, но управителем неверным, неправедным.

Кстати говоря, такой смысл притчи о неверном управителе даёт не только Феофилакт. Например, такая личность, как Лев Толстой, приводит, в общем-то, такое же толкование и при этом замечает, что, если так толковать притчу, как притчу о собственности, то она становится совершенно прозрачной – там и толковать нечего. Конечно, Лев Толстой – не христианин, вы это должны чётко понимать, это человек, который отрицал Троицу, божественность Иисуса Христа, Воскресение Иисуса Христа, Вознесение и прочие христианские догматы. Из религий он ругал только одно Православие и при этом удивительным образом лояльно относился ко всем остальным религиям. Вот поэтому-то наш Синод и зафиксировал, что Лев Толстой к Православной Церкви не принадлежит – это, надо сказать, совершенно правильно. И в то же время у Толстого есть очень много замечательных, просто поразительных прозрений. Вот одно из них касается этой притчи. И если понимать эту притчу как притчу о собственности, то действительно всё ясно. И непонятно, почему толкователи ходят вокруг да около и считают это трудным местом. Об этом и сам Феофилакт пишет: «Когда мы будем так изъяснять эту притчу, то в объяснении не встретится ничего ни лишнего, ни изысканного, ни сногадательного».

Но и сам сюжет этой притчи замечателен, и мы можем из него вынести много интересного. Очень красочно, прямо-таки в лицах, в притче описана манипуляция с расписками. Но что же на самом деле эта манипуляция означает? Есть два толкования наших богословов. Первое толкование в духе очевидного – толкование, о котором я уже говорил: что управитель решил сбавить цену, назначенную господином – ну, всё равно его увольняют. А выгоду он, возможно, получит: ему будут обязаны облагодетельствованные им арендаторы. И когда его выгонят, может быть, они его приютят. Но, как я уже сказал, в этом смысле совершенно невозможно понять, почему же господин похвалил управителя. Хотя якобы в пользу этого приводится такой аргумент, что ведь в начале притчи сказано, что управитель расточает это имение. Вот он и подтвердил это мнение – он продолжает его расточать. Но надо сказать, и этот аргумент никуда не годится. Потому что ведь в притче сказано, что на управителя было донесено, что он расточает. Понимаете, донос – это не есть ещё доказанный факт. А потом управитель заменил записки ведь уже после разговора с господином. То есть он всё-таки, скорее всего, хотел загладить свою вину, чем усугубить её. Ну, так нормальные люди делают.

Но есть и другое толкование этих комбинаций с записками – противоположное. Наш замечательный епископ, епископ советского довоенного времени Лоллий Юрьевский – умер он, кажется, в 35-м году – был за штатом, очень тихо жил у нас в Советском Союзе. Но ещё до революции он славился как великолепный знаток древней истории и древней жизни. Непревзойдённый знаток! И он написал рассказ именно про притчу о неверном управителе. Такой живой рассказ в лицах, где он блестящим образом доказывает, что ситуация иная: управитель сам завысил цену аренды по сравнению с тем, что велел ему господин. А, естественно, разницу между его ценой и ценой господина он преспокойненько клал себе в карман. Лоллий замечает, что именно такая ситуация была в те времена повсеместной. Такой элементарной коррупцией занимались все управители. Ну не все, но очень многие. И поэтому узнавание этой ситуации у слушателей этой речи во времена Христа не вызывало никакого затруднения. Все это понимали, что управитель просто завышал цену. Но не только Лоллий так комментирует, а и многие другие наши богословы. В частности, такое объяснение приводится в известной книге толкований Евангелия Бориса Гладкова. Очень популярная книга. Я думаю, многие из вас её имеют или читали. Книга, надо сказать, неглубокая. Сам Гладков, конечно, был дилетант в богословии, но энтузиаст. Он собирал разные толкования, и, в конце концов, свёл их в одну большую книгу.

Но теперь начинается самое интересное. А почему же всё-таки наш управитель повёл себя так нестандартно? Вдруг он решил заменить записки, а заменил он их, как вы помните, так: цена господина была 50 мер масла, 100 мер установил управитель, 50 мер он брал себе, а сейчас он попросил всех арендаторов записки заменить и написать в них подлинную цену, которую требовал от них господин. Понимаете, тоже не совсем понятно, ведь он, конечно, в этом случае перестал обманывать господина, но в то же время к его собственности тоже ничего не прибавлял. Своё же материальное положение он только ухудшал, а надеяться на то, что эти арендаторы будут у него в должниках… ну, можно надеяться, но это довольно-таки ненадёжная надежда. Так вот – за что тут хвалить? А господин – мы должны помнить, что это сам Господь Бог – он хвалит. Вот в русском тексте у нас сказано, что хвалит за то, что управитель догадливо поступил. И в этом случае в синодальном переводе вводится как бы такой элемент иронии: догадливо поступил, ловко поступил – такая вроде комбинация. А в греческом тексте там немножко не так: там использовано слово fronimos. Оно имеет смысл «разумно поступил, мудро поступил, правильно поступил». И в нашем церковнославянском тексте используется слово «мудро», а вовсе не «догадливо», что гораздо ближе к греческому оригиналу. То есть управитель-то поступил хорошо, по-Божески.

Как же это понять? То есть получил-то он от Бога не ироническую похвалу, а самую такую настоящую похвалу. И, видимо, после этого управитель остался в своей должности – мы можем так предполагать. Понять это можно, только переходя к духовному смыслу притчи. Как мы выяснили, притча о собственности. А теперь зададим Вопрос: какой собственности – личной или частной? Феофилакт не различает эти вещи. И естественно, в XI веке это было не актуально. И надо было человечеству прожить ещё 8–9 веков, чтобы понять, что на самом деле такое различение нужно делать, оно как бы логически необходимо. И если мы немножко вдумаемся, то мы тут же поймем, что эта притча именно о частной собственности. О том самом капитале, с помощью которого бизнесмены накручивают себе большие богатства. И действительно, давайте посмотрим, что делает управитель. Его поведение в точности соответствует действиям частного собственника – владельца земли. Он, узурпировав это порученное ему имение в свою собственность, начинает его как использовать? Да вовсе не для того, чтобы самому сеять на нём пшеницу. А он назначает такую цену аренды, чтобы как бы получать ренту с этой земли, так сказать, стричь купоны, не вкладывая в получаемое никакого труда. И смотрите, что получается: Евангелие неожиданно, просто пророчески переносит нас через столетия в новое время.

И теперь мы можем более точно, чем у Феофилакта, сформулировать духовный смысл притчи, имея в виду, что именно частная собственность имеется в притче в первую очередь. А человек, управитель, поставленный Господом только управлять, захватил, узурпировал имение Господа в свою собственность и начал его использовать чисто по-капиталистически, извлекая прибыль просто из самого факта обладания. Но Господь призвал такого человека к ответу, ибо человек присвоил себе в собственность то, что принадлежит одному Богу, и тем самым превысил свои полномочия. В этом случае Господь не только не считал его собственником (всё равно именно Бог остаётся собственником всего), а даже сказал, что Он отставит его и от управления имением. Таково наказание. То есть Господь не только отнимает у человека право собственности, но ставит вопрос и об отставке в управлении. Но человек понял свою ошибку: он не стал дожидаться печального финала. Он сложил с себя статус собственника, перестал получать нетрудовую ренту, заменив записки на справедливые. Вот именно за это и похвалил его Господь – за то, что человек перестал быть собственником, стал послушен воле Божьей быть только управителем. Ибо воленье Божие для человека – управлять, но не претендовать на владение.

И ещё одно. Поскольку смысл притчи – духовный, то, оказывается, вопрос собственности – это не материальный вопрос, а вопрос именно духовный. То есть от решения этого вопроса напрямую зависит спасение человека. И это в Евангелии, оказывается, написано – если его как следует прочитать. И об этом многие говорили. Например, наш, я считаю, замечательный русский философ Николай Бердяев. Он прямо говорит, что экономика насквозь духовна.

Ну и теперь, уточнив смысл притчи, мы можем двигаться дальше. И теперь будем толковать вот это смущающее умы толкователей речение: «Я говорю вам, приобретайте себе друзей богатством неправедным». Попробуем всё же разобраться в этом речении. И начнём с конца, с «богатства неправедного». Сильное выражение, но интересно, что в церковнославянском тексте то же самое сказано ещё сильнее: «от мамоны неправды». То есть вот, оказывается, как характеризует частную собственность сам Господь Иисус Христос! Ну, Мамон или Мамона – вообще это сирийский, финикийский бог богатства и прибыли. Но в Евангелии это не просто символ богатства, как обычно мамону понимают, а нечто большее. Понимаете, это сам Сатана, который маскируется шкурами собственности. Это антипод Бога, который пытается заменить собой Самого Бога и борется один на один с Творцом, желая заместить собой Бога в душах людей. Это не просто искуситель личных душ. Мамона – это мировой властитель. Вот именно так понимает Иоанн Златоуст слово «мамона» – это тот, который подминает под себя всё: и личные души, и социальное устроение.

Но Христос называет частную собственность мамоной неправды. Я должен уточнить: под частной собственностью я понимаю, как это принято, может быть, не сейчас, но в нормальной литературе, собственность, которая находится в индивидуальном владении или владении группы лиц и которая приносит прибыль, используется для получения прибыли. Ну, это замечание делается для того, чтобы здесь не было неясности. И я всегда отличаю частную собственность от личной собственности. Правда, это не так просто: разница между этими понятиями лишь функциональная. Например, лопата, которая у меня на даче, – это личная собственность, хотя является, надо сказать, средством производства. Ибо огурчики, которые я произвожу, я съедаю сам. А если я вдруг решу завести бизнес и выращивать огурчики на продажу, то моя лопата сразу станет частной собственностью, ибо она уже функционально используется иначе. Но в притче Господь частную собственность называет не просто мамоной, а мамоной неправды, подчёркивая несправедливость этого богатства. О том же говорит и Иоанн Златоуст. Например: «Невозможно разбогатеть тому, кто не делает несправедливости». Вот как сказано! На это и Христос указывает, говоря: «Сотворите себе други от мамоны неправды». Златоуст как раз ссылается на нашу притчу.

Но почему? Чем частная собственность плоха, почему столь суровый приговор, оказывается, ей даёт Евангелие? Из нашей притчи это совершенно очевидно. Ибо она наглядно демонстрирует две причины, по которым частную собственность мы должны признать явлением негативным. Во-первых, целью овладения частной собственностью является личное обогащение. Наш управитель клал денежки преспокойно себе в карман. Но нынешний бизнесмен – он, конечно, делает немножко иначе: он только часть прибыли кладёт в карман, покупает там разные яхты, дворцы, а часть, и большую часть, он вкладывает в развитие производства. Но не будем за него беспокоиться – и на себя ему остаётся, в общем-то, немало. А когда капиталы превосходят какую-то определённую черту, то просто увеличивать и увеличивать свои богатства становится скучно. И тогда человеком овладевает страсть более притягательная – страсть власти. И тогда уже вот этими капиталами он просто начинает покупать власть. И мы отлично знаем, что вот все эти президенты, все премьер-министры во всех западных цивилизованных государствах – и в России то же самое – являются просто ставленниками олигархов. Это для вас, я думаю, ни для кого не секрет.

И, во-вторых, частная собственность несправедлива: она позволяет человеку получать нетрудовые доходы. А этот наш управитель – он и ничего не делал. Он стриг купоны, чуть ли не половину всей аренды кладя себе в карман. И почему так он мог делать? Да из-за права собственности, именно из-за этого, и только из-за этого! И вот эта притча наглядно, с очевидностью показывает это.

Но многие благочестивые люди, христиане, могут возмутиться: «Помилуйте, не все же такие, как этот управитель. Да, этот управитель – ворюга. Но есть же честные люди, есть честные предприниматели, которые, так сказать, пишут своим должникам правильные, справедливые расписки. Нельзя же всех стричь под одну гребёнку!». Ну да, есть честные люди, и их очень много, и, надо сказать, на мой взгляд, – большинство таких. Но не все. И вот такие рассуждения не учитывают, что все мы – честные и нечестные, справедливые или жулики – живём в одном обществе и тесно связаны друг с другом. И, конечно, есть много хороших предпринимателей, людей православных, по-настоящему верующих, которые хотят делать добро и не хотят творить зло. Но параллельно с ними есть и другие – типа этого управителя, и все они погружены в одно общество, в один и тот же рынок. Вот влезьте в шкуру этого правильного управителя, то есть нашего хорошего православного предпринимателя. Как ему быть? Если он будет писать справедливые расписки, то есть платить своим наёмным рабочим по справедливости, его быстро обгонят вот те, другие, ибо конкуренция. Если будешь так прекраснодушничать, то это верный способ вообще разориться и потерять всё. И, уверяю вас, наши православные предприниматели так не делают. Они наравне со всеми получают прибыль. За счёт любых средств, в том числе и недоплачивают своим наёмным рабочим, в том числе и за счёт понижения качества, и за счёт всего остального. Ибо у них нет выхода. Иначе они разорятся, иначе они не смогут конкурировать с акулами капитализма. Ну, в общем-то, так и получается, что всё равно совесть-то у них есть, и поэтому, если мы посмотрим в Форбсе топ олигархов, то в топе мы православных людей не увидим. Они где-то там во второй-третьей сотне. Есть такие богатые люди и в то же время православные – я сам знаю одного такого.

Как они используют полученную прибыль? Прибыль можно использовать по-разному. Можно – на яхты, а можно – на благотворительность, на помощь Церкви, как обычно и делают наши православные предприниматели. Наши церкви, особенно в Москве, – они все на спонсорской игле. Всякие свечки и иконки, которые продают, – уверяю вас, за счёт этого храм в Москве жить не может. Потому что у него большое хозяйство. Храм надо ремонтировать, а это уникальное здание, ремонт стоит очень дорого: и снаружи, и внутри. Надо платить обслуживающему персоналу, содержать хор и прочее, и прочее, и прочее. Ну, наши батюшки нашли выход: у каждого храма есть свои спонсоры, православные люди, которые жертвуют в надежде на то, что за то, что они отстегнут что-то от своих миллионов, они получат Царство Небесное. Ну, я не знаю, но, по-моему, – надежда не стопроцентная. Так что жизнь наших православных предпринимателей непростая, и, по сути дела, они, на мой взгляд, находятся просто в трагической ситуации. Понимаете, они, с одной стороны, не могут удовлетворить вот тем двум феофилактовским условиям праведного богатства: собственно, ни то, ни другое они выполнить не могут. А в то же время – куда деваться-то? Если у них вообще не будет никакого богатства – они Церкви спонсировать не смогут. Дурацкая ситуация, честно говоря.

Есть у православных предпринимателей и другая проблема: их инициатива. Они люди инициативные, каждый хочет добра, делает то, что он считает нужным. Но в том-то и дело: их действия не согласованы друг с другом. Производят ли они то, что нужно стране? Знаете, не факт! Отнюдь. И в этом смысле плановая экономика просто на порядок более эффективна, именно за счёт плана, когда расписывается, сколько нужно произвести и какова номенклатура того, что надо произвести. А номенклатура определяется вовсе не меркантильными соображениями, не соображениями прибыли, а совершенно другими. Во многом в Советском Союзе она определялась морально-нравственными соображениями. Ну, конечно, наши православные предприниматели – они всё-таки люди совестливые, откровенную порнуху они производить не будут, но всё же… Вы поняли проблему: что эта вот несогласованность действий – это нехорошо. Это, собственно, присуще всему капитализму. Ну и вот эта их благотворительность… Тут тоже проблема. Казалось бы – да, Церкви надо возрождать, строить, ремонтировать, и всё это правильно. Но мне всё больше и больше видится вот такая картина – в общем-то, картина немножко страшная: что стоят церкви новенькие, с иголочки отремонтированные, выкрашенные, но стоят посреди бурьяна, стоят посреди полей, совершенно не засеянных. То есть получается какая-то парадоксальная диспропорция: чем больше у нас храмов и чем они лучше выглядят, тем хуже живёт народ, тем мы более опускаемся в яму той катастрофы, в которой мы последнее время находимся.

Но вернёмся к притче, потому что, мне кажется, эта притча – просто бриллиант, она настолько глубока, столько из неё можно ценного получить, если хорошенько прочитать! Теперь я прокомментирую первую часть фразы: «Приобретайте себе друзей богатством неправедным». Кто же такие «друзья»? Я думаю, что мы правильно ответим на этот вопрос, если сперва ответим на другой: как можно мамоной и неправдой приобрести себе друзей? Действительно, «приобретать себе друзей богатством неправедным» – фраза непонятная. Как можно приобрести друзей? Вы же понимаете, что настоящих друзей за «бабки» не приобретёшь, это иная категория. Ну, ясно, что приобрести себе друзей можно только путём раздачи этой неправедной мамоны. Вот это – реально. Если мы не покупаем их, не обязываем, а просто раздаём. И св. Иоанн Златоуст говорит о двух способах раздачи. Об одном мы уже много раз говорили: это раздача милостыни. И в одном из мест, вскользь, Иоанн Златоуст так и интерпретирует притчу о неверном управителе. Он говорит, что здесь Он (Господь) разумел не что иное, как милостыню. Его слова имеют такой смысл: ты приобрёл худо – истрать хорошо, собрал неправедно – расточи праведно. И говорит: «Здесь заповедывается не что другое, как только щедрая милостыня». То есть, таким образом, Златоуст привлекает притчу о неверном управителе в качестве апологии милостыни – личной милостыни и благотворительности.

Но, понимаете, тут Златоуст задаёт нам задачку. Ибо под милостыней он подразумевал не то, что мы обычно понимаем. Милостыня для нас: сидит там какой-то грязный нищий, мы ему монетку в 10 рублей бросили и пошли дальше. Довольные! О-о-о, сделали доброе дело! А с точки зрения Златоуста – я уже, кажется, об этом говорил, – это не милостыня. Это лишь повод потешить своё самолюбие. Впрочем, для людей таких жестокосердных, как мы, и это хорошо. Он замечает: делайте это. Если вы и это не будете делать, то превратитесь, вот, тук-тук, в деревяшку. Но для Златоуста всё ж это не милостыня. А милостыня, по его понятиям, – это щедрая милостыня, когда ты действительно отстёгиваешь от себя нечто, что тебе нужно на самом деле. Вот то – милостыня. Милостыня – это когда ты даёшь всем, без разбора, не взирая на лица. А мы так: вот этот – грязный, какой-то противный, и я ему ничего не дам, а вот этот – почище, я ему монетку брошу. С точки зрения Златоуста, это неправильно. И милостыню должны давать все: и бедные, и богатые. То, что вы бедны, вовсе не избавляет вас от милостыни. И вот если этому мы научимся, если все будут отдавать всем всё, то, как говорил Златоуст, наше общество превратится в Иерусалимскую общину, которая описана в Деяниях апостольских. Он говорит, что «таков плод милостыни, через неё упраздняются перегородки и препятствия; души их тотчас соединялись, у всех было и сердце, и душа едины». Это он говорит про Иерусалимскую первохристианскую общину, о которой мы будем говорить на следующей лекции. И в результате (здесь я уже пропускаю некоторые фазы доказательства) у Святых Отцов есть два способа толкования, кто же является вот теми друзьями. Это, во-первых, нищие, которым мы даём милостыню, во-вторых – святые на небесах.

И наш замечательный евангелист, евангелист Лука, объясняет, что это, собственно, одно и то же. Он соединяет оба толкования. По его мнению, нищим определено место на Небе, и он говорит: «Блаженны нищие». В Евангелии от Матфея сказано «блаженны нищие духом». А в Евангелии от Луки на самом деле сказано «блаженны нищие» просто. И эта фраза приобретает иной, социальный смысл – тот смысл, о котором мы всё время говорим, смысл имущественной этики. Правда, у нас, в нашем синодальном переводе, и в Евангелии от Луки стоит «блаженны нищие духом». Но это, я вам скажу, неправильно. «Духом» в Евангелие от Луки было вставлено только примерно в VIII веке. И все наши великие Святые Отцы читали Евангелие от Луки без «духом» – там было просто «блаженны нищие». Более того, «блаженны нищие» имеется во всех западных переводах, которые сделаны со знаменитой Вульгаты (Вульгата – это перевод Евангелия и вообще всей Библии на латынь, сделанный в V веке Иеронимом Стридонским). Если вы возьмёте, например, английский перевод – хороший, не современный, а более-менее добротный – там тоже будет «блаженны нищие». Более того, «блаженны нищие» у Луки, оказывается, есть и в греческом тексте «текстус рецептус», то есть в тексте каноническом для греческой церкви. И только у нас в церковнославянском тексте в русском стоит «блаженны нищие духом». Ну, вот такая ситуация. Я сейчас не буду растекаться по древу и объяснять, почему так сложилось.

Теперь перейдём к другой фразе: «Ибо сыны века сего догадливее сынов света в своём роде». О чём здесь речь идёт? Это довольно загадочная фраза, которая тоже ставила толкователей в тупик. Ну, сыны света – это христиане. А сыны века сего – это не христиане: всякие там язычники, атеисты. Почему же всё-таки сыны века сего оказываются догадливее? Опять здесь вставлено слово «догадливее». А в греческом тексте сказано «мудрее». Это тоже очень интересный момент. И в своём толковании блаженный Феофилакт как бы пеняет церковным людям: да, здесь Господь говорит, что именно имением христиане, сыны света, оказывается, управляют менее успешно, чем сыны века сего. В общем-то, так быть не должно. И здесь тоже видится некое пророчество. Понимаете, это пророчество о нас, о наших временах. Вот те сыны века сего, можно так понять, – это большевики, которые взяли и установили общественную собственность на средства производства. И тем самым в имущественных отношениях вполне выполнили волю Божию в отличие от христиан. А христиане – они всегда были твёрдыми собственниками: как раньше, так и сейчас. И свернуть их с этой позиции, надо сказать, очень-очень трудно.

Теперь пойдём дальше. Притча ещё не закончена. Дальше Господь нам уже говорит (Лк. 16:10): «Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом». Понимаете, раз это притча о частной собственности, то «малым» Господь называет вот эту собственность. И если вы в этом малом неверны – вы взяли имение в собственность – вы и в большом будете неверны. А большое – это Царство Небесное. «Если вы в неправедном богатстве не были верны, то кто поверит вам истинное». Ага, это опять Господь обзывает частную собственность неправедным богатством! И дальше: «Если вы в чужом не были верны, то кто даст вам ваше». Оказывается, собственность – это чужое с точки зрения Бога. А ваше – это Царство Небесное. И дальше идёт замечательный текст.

«Никакой слуга не может служить двум господам, ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить, или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и мамоне» (Лк. 16:13).

«Не можете служить Богу и мамоне!». Вот я своим студентам на социологическом факультете всё время повторяю, что надо это речение твердить, как Иисусову молитву: «Не можете служить Богу и мамоне, не можете служить Богу и мамоне…» И тогда после определённого количества повторений у вас в мозгу что-то установится и прояснится. Понимаете, это речение огромной силы: либо мы служим Богу, либо мамоне. И промежуточного состояния быть не может. А у нас, к сожалению, смешивать эти два ремесла есть тьма искусников. Ну, что делать… И на полном серьёзе очень часто наше богословие просто изощряется, чтобы доказать: а всё-таки можно. И пролезть верблюду сквозь игольное ушко можно, и служить Богу и мамоне всё-таки можно.

Капитализм – это строй служения мамоне. Чем капитализм страшен? Вкратце отвечу. Во-первых, капитализм воспитывает эгоистов. Частная собственность растаскивает нас по углам. И засилье вот этого принципа ежечасно, ежесекундно всех-всех воспитывает в этом духе. Люди – существа воспитуемые, поддающиеся. Поэтому мы и сейчас видим огромное засилье эгоизма. Коллективизм – он просто исчез из нашего общества. Во-вторых, капитализм несправедлив, о чём, собственно, и говорит эта притча. Я не буду здесь повторяться, но, собственно, то, что он несправедлив, – это давно доказано добросовестными экономистами и в XVIII, и в XIX, и в XX веках. И только мощная промывка мозгов современного человечества снова этот простой вопрос затуманила. И теперь наша молодёжь считает, что вот это и есть сама справедливость.

Но дело ещё хуже. Капитализм – это общество разврата. И такими развратными людьми оно всех нас и воспитывает. И самое страшное – ну, мы-то всё-таки люди взрослые – воспитывает в разврате наших детей, нашу молодёжь. Механизм простой: прибыль превыше всего. А поскольку человек существо падшее, то лучше всего продаётся именно грех. Гадость – она для падшего человека дорого стоит, поскольку он тянется к этому. Это, конечно, давно было замечено нашими бизнесменами, а именно то, что производить грех, греховные товары вы-год-но! Это – самый хороший бизнес. Поэтому это и производится. А в чём функции рекламы? Чтобы представить вот этот грех как норму, представить гадость в хорошем, красивом виде. Вот так и работает капитализм, вот так мы все и живём. То есть гадость, извращение представляются как норма. Поэтому у нас и «голубые» – это нормально сейчас, и ювенальная юстиция внедряется, и так далее. И, наконец, для меня last but not least, то есть последнее по порядку, но не по важности: капитализм уводит от Бога. Замещает в наших сердцах Бога мамоной. Все мы становимся под его воздействием людьми «экономическими», начинаем считать денежки, начинаем видеть в собственности нечто важное, притягательное, от которого зависят вообще всё и вся. Как говорил Бердяев, капитализм – это практический материализм. И, действительно, если наш советский строй, так сказать, идеологически всё время насаждал материализм, то фактически он был очень идеалистичен. Там не было поклонения мамоне. Во всяком случае, если и было, то в меньшей степени. А сейчас деньги – это «альфа и омега».

И, наконец, самый последний сюжет, который касается этой притчи. Конец притчи такой:

«14. Слышали всё это и фарисеи, которые были сребролюбивы, и они смеялись над Ним (то есть Христом – прим. лект.).

15. Он сказал им: вы выказываете себя праведниками пред людьми, но Бог знает сердца ваши, ибо что высоко у людей, то мерзость пред Богом» (Лк. 16:14–15).

Понимаете, фарисеи, которые стояли рядом с Христом и слушали всё это изложение, дураками не были. И не были наивными людьми вроде наших богословов. Они прекрасно поняли, что эта притча о них. О них эта притча! Потому что вот эта капиталистическая прокрутка богатства в Иудее была очень и очень развита. Недаром для всех было понятно, что управитель кладёт денежки в карман, и всем были понятны механизмы получения его богатства. Они смеялись над этим совершенно непонятным для них пророком Иисусом, смеялись над тем, что он наивен, наверное, или же что он недальновиден. Смеялись, потому что они не собираются от частной собственности отказываться. Ибо именно она даёт им власть. Как власть отдельным людям, так и всему Израилю в целом. А Христос очень жёстко им ответил, что «вы выказываете себя праведниками… но Бог знает сердца ваши. Ибо что высоко у людей» – то есть у них высок принцип частной собственности, – «то мерзость перед Богом». Так что именно мерзостью Христос капитализм и называет.

На этом я закончу. Теперь – вопросы.

Вопрос: Человек в системе капитализма, если он не живёт по этим правилам, особенно в бизнесе, в управлении, то он, соответственно, неконкурентоспособен, он выдавливается с рынка, то есть все люди, которые как-то действительно придерживаются православного мировоззрения, каких-то морально-нравственных норм, они с управленческого уровня выдавливаются. В том числе с управления соответственно муниципального, государственного, социального. Потому что там люди с такой установкой не приживутся, так как там идёт распределение государственной казны и там без своего интереса человека не оставят.

Н. С.: Распределение, во-первых, с точки зрения прибыли, а не с точки зрения морали, согласен. И там тоже надо быть коррупционером.

Вопрос: Какие Вы видите пути выхода, потому что это замкнутый круг, потому что люди оттуда выдавливаются? Соответственно, приходят люди с другими религиозными установками, другим религиозным мировоззрением, все, кто наверх поднимаются. Как выйти из этой ситуации, как этот круг замкнутый разорвать?

Н. С.: Только изменением социального строя, если говорить кратко. Я ещё раз подчёркиваю, я социалист, но я ратую за христианский социализм, то есть за социализм, когда идеология общества будет христианская, а вот экономическая модель общества будет социалистическая. Социалистическая в смысле буквальном, в смысле общественной собственности на средства производства, как это было при Сталине. Как перейти к христианскому социализму? Вот этого я не скажу, не знаю.

Комментарий из зала: Ортодоксальная Церковь категорически против, называет это ересью, не получится у нас перейти.

Н. С.: Понимаете, в чём дело. В Церкви тоже не всё так просто. Ладно, считайте, что вы мне задали вопрос. Понимаете, в Церкви тоже есть разные силы. Вот я в Церкви, я член Церкви, и не один я такой. Очень много мирян поддерживают примерно такие же или чуть более мягкие мнения, как мои. Другое дело, батюшки – да, там большинство за частную собственность. И чем мы выше пойдём по иерархии, тем вот эта капиталофилия, то есть принятие капиталистических принципов, более явная.

Понимаете, Церковь – институт инерционный. Но и там всё может постепенно меняться. 10–15 лет назад было вообще плохо, меня просто обзывали психом, ненормальным, и всё. Сейчас у меня много сторонников. Я думаю, с Церковью надо работать аккуратно, вежливо, а главное – квалифицированно. Там же наработано мощное богословие, и, как видите, богословие тоже противоречивое. Иоанн Златоуст – он за нас (и многие Святые Отцы), поэтому от этого надо и отталкиваться в нашей проповеди. Надо акт уализировать его учение, надо его пропагандировать, надо доказывать, что оно зиждется на Евангелии. Вот это, собственно, мой подход к проблеме: начинать с Евангелия, со святоотеческих толкований Евангелия. Так что дело не безнадежно, надо только терпеливо работать.

Вопрос: Говоря об этой притче, Вы сказали, что много противоречивых толкований, и в конце мы остановились на толковании, которое объясняет, что это частная собственность, и управитель играет роль собственника. Когда появилось это толкование? Кто ему противостоял, если кто-то вообще противостоял? Его генезис? И насколько это толкование живо в различных христианских конфессиях, в частности в католицизме, протестантизме? Есть какие-то различия?

Н. С.: Нет. Понимаете, я вам открою секрет, что относительно этой притчи Феофилакт Болгарский говорил о собственности вообще, считал, что смысл этой притчи – именно проблема собственности. А вот то, что это частная собственность, это, извините, придумал ваш покорный слуга. Что-то похожее есть у Льва Толстого, потому что, говоря о собственности, он всегда имел в виду частную собственность. Так что вот такая ситуация.

Вопрос: То есть, рассматривая эту притчу, ставя в центре её ренту, это у нас только сейчас возникло, только в XXI веке? До сих пор это никто не рассматривал в таком разрезе?

Н. С.: Понимаете, то, что господин получал ренту со своего имения, это для всех было всегда очевидно, во все века и для всех народов. А вот то, что управитель фактически является частным собственником, и именно об этом притча – тут я с вами согласен.

Вопрос: Политическая идея христианского социализма выглядит необычайно привлекательно, с одной стороны. Но, с другой стороны, нет ли здесь вечной исторической проблемы, связанной с тем, что государство – это есть аппарат насилия? И если светское государство, осуществляющее насилие, это неприятно, но как-то понимаемо, то вечная трагедия христианского государства заключалась в том, что насилие осуществлялось именем Христовым, порождая очень сильное противостояние в обществе. Потому что понятно, что казнить именем того, который сказал, что «подставь другую щёку», – в этом есть глубокое трагическое противоречие, которое с трудом христианским миром принималось и так и не было решено. Даже в монархии, даже в идее симфонии византийской, где всё-таки как-то разделялось, что казнить императора благословляет патриарх. А если бы было просто социалистическое государство, где все несут вроде бы ответственность?

И опять же возвращаемся к идее того, что всё равно это государство будет осуществлять свою власть где-то как-то насильственным путём просто потому, что всегда рождаются какие-то противоречия в обществе. И это насилие опять будет осуществляться именем Христовым?

Н. С.: Во-первых, у вас очень ёмкий вопрос, на который надо отвечать долго, целую лекцию читать. Но я не согласен с этим ленинским определением, что государство есть аппарат насилия. Государство есть аппарат управления. А насилие – в каком смысле? Не насилие, а принуждение тех, которые законы государства не исполняют. Если эти законы на пользу всему обществу, то они должны быть исполняемы, это справедливо, и здесь вот такая свобода неисполнения законов никуда не годится.

Христос, в общем-то, никогда не говорил, что надо не исполнять государственные законы, нигде вы этого не найдёте. А апостол Павел, наоборот, говорил, что власть от Бога установлена, и вот этот начальник – он слуга Божий, а поэтому ему надо повиноваться. Но прибавлял, что повиноваться надо не под страхом наказания, а по совести. Что он имел в виду? То, что повиновение законам, если они хорошие, справедливые, означает, что вы любите всех. Не только себя любите, а уважаете те принципы, которое приняло общество. Так сказать, себя смиряете перед этими принципами. И это любовь.

Поэтому в нашем падшем мире до тех пор, пока существует грех, будет существовать и насилие в смысле принуждения. Я нисколько не сомневаюсь, что работать, трудиться должны все. Это справедливо или нет? Справедливо. Если это установлено в законах государства, как это было у нас в Советском Союзе, это хорошо. А если ты этому не подчиняешься, то ты справедливо подвергаешься вот этому, как вы сказали, насилию. И это вовсе не противоречит христианству.

Что касается щеки, которую надо подставлять, то понимаете в чём дело. Если это свои щёки, то, пожалуйста, подставляйте сколько угодно – и правую, и левую. Это только возвысит ваш дух. Но если начинают бить по щекам вашего ближнего, то ваш долг вовсе не аплодировать этому, а тому насильнику врезать как следует! Это тоже будет правильно. Но об этом надо говорить долго и серьёзно.

Вопрос: Если сделать такой аналитический вывод: после искусственного убийства Советского Союза у нас произошёл в мире перевес в капиталистическую систему, и теперь нет сдерживающей силы как таковой, явной. И вот капитализм, как было уже здесь замечено, – это мамона, это дьявольская система. Это так. В Писании сказано, что должен прийти Антихрист. То есть получается, что мир, видя такой способ хозяйствования, жизни капиталистической, готовится фактически к пришествию, явлению Антихриста, о котором в Писании сказано. Как Вы думаете, получается так? Мы всё равно движемся, как сказано в Писании? Потому что эта система, получается, готовит мир для пришествия Антихриста?

Н. С.: Я согласен с вами, но с одним небольшим добавлением. Пророчества, в том числе апокалипсические пророчества, условны. Во-первых, они условны в смысле времени: мы не знаем, когда это будет, и в Писании сказано, что только один Бог Отец это знает. Поэтому никакого фатализма здесь нет. Да, эта тенденция, если ей не сопротивляться, приведёт к Антихристу. Это очевидно. Но, понимаете, наша с вами задача, несмотря ни на что, этому противостоять. Не важно, сбудется это или не сбудется, потому что в любом случае в этом противостоянии правда Божия.

Вопрос: Все известные творения Святых Отцов создавались в государствах, в которых наличествовала частная собственность: рабовладельческий строй, феодальный строй, феодализм в России. Есть ли какой-то след противоречия между христианством и частной собственностью в творениях Святых Отцов? Так как они всё время находились в общественном строе, где владычествовало неправильное отношение к собственности, наверное, это как-то отражалось в их суждениях? Известны ли ещё другие осуждения частной собственности у Святых Отцов?

Н. С.: Давайте посмотрим. Например, возьмём Византию. С одной стороны, Церковь главенствует и в почёте, развиваются высокое богословие, церкви, монастыри, поголовно все жители империи христиане и прочее. С другой стороны, вы совершенно правы: экономический строй Византии вовсе не христианский. Это такой вариант феодального общества, далеко не самый мягкий. Расслоение очень мощное между бедными и богатыми. Люди все бегут за богатством, об этом всё время говорит Златоуст и ужасается: что делается – сребролюбие возмутило всю Вселенную, говорит он, имея в виду под Вселенной империю.

Поэтому тут налицо ножницы между христианской нравственностью и экономическим строем. И они обратно влияли на Святых Отцов. Я на прошлых лекциях говорил, что существуют разные школы богословские именно по отношению к имущественной проблеме. И насчитали мы тогда четыре разных школы. Все эти четыре школы, так или иначе, например, сейчас, присутствуют в нашей Церкви, и существовали в ранние времена. Ибо они возникли рано и сосуществовали друг с другом. И между Святыми Отцами в этом вопросе происходила такая неявная, подпольная, но достаточно упорная полемика. Здесь вы правы, но для того, чтобы ваш вопрос раскрыть, надо гораздо больше приводить фактического материала.

Вопрос: Я бы хотел одно замечание, в продолжение темы конца света. У нас была в Краснодаре в конце декабря конференция совместно с православными. И там прозвучал вопрос о конце света, и православный священник или преподаватель – я не помню, кто конкретно – сказал, что конец света уже наступил, теперь ожидаем конца тьмы.

Но вопрос мой другой. Вы говорили о причине, почему частная собственность неправильная. Потому что она позволяет получать нетрудовые доходы. С духовной точки зрения может ли капитализм вообще существовать без ренты, без банковского процента? Есть некоторая общественная мысль о том, что давайте законодательно отменим банковский процент, и тогда всё будет замечательно, и ничего больше менять не будем. С другой стороны, протестантская этика, она вроде бы тоже говорит о трудовом накоплении богатства, а не о ростовщичестве и не о банковском проценте?

Н. С.: Насчёт процента вопрос не такой простой. Сейчас в Японии берут кредит практически под нулевой процент. И, тем не менее, там самый настоящий капитализм. Более того, есть проекты внедрения так называемых гезелевских денег: вы сами должны платить за то, что они находятся в банке. И это не так глупо, потому что если вы их положите просто в чулок, они инфлируют быстрее. Более того, если ввести такие деньги, за которые вы будете платить, деньги всё время будут в обороте, и скорость этого оборота очень сильно повысится, потому что все, конечно, платить не хотят. Такой проект есть. Это один из способов раскрутки экономики. Так что не всё дело в проценте.

Частная собственность не может быть чисто трудовой. Она частично трудовая. Я не отрицаю того, что капиталист работает, мозгами что-то комбинирует, звонит по телефону. Но всякому понятно, что эта работа не соответствует прибыли, которую он получает. То есть там есть аспект трудовой, а есть – не трудовой. И вот то, что есть нетрудовая составляющая, очень хорошо показано вот в этой притче о неверном управителе. Нельзя сказать, что управитель совсем не трудится. Надо придумать, надо соображать, надо работать, к тому же риск большой, видите, как получается. Но то, что есть обязательно нетрудовая составляющая, – это давно понято нашими добросовестными экономистами.

Что касается трудовой этики, то и там то же самое. Только говорится, что это трудовое накопление богатства. «От трудов праведных не наживёшь палат каменных». Это очень точная русская пословица. А если наживаешь дачу трёхэтажную, то это не от праведных трудов. Здесь всё очень просто.

Вопрос: Мы рассматривали этику для людей, а интересует имущественная этика для Церкви. Для меня лично, если я несу деньги в Церковь, – значит, я их не отдал нищему, а он умер. Значит, я убийца? С точки зрения не меня лично, с точки зрения Церкви: всё богатство, которое есть у Церкви – его нет в каком-то другом месте. Понятно, что Церковь – это культурное наследие. И где этот культурный баланс при синтезе христианства и красной идеи? И как должна финансироваться Церковь?

Н. С.: Для меня Церковь – не культурное наследие, а неизмеримо больше. Церковь – это носитель истины, и путь, корабль, на котором вы двигаетесь к спасению. Вот что пишет насчёт этого вопроса Иоанн Златоуст: «Церковь не на то, чтобы плавить в ней золото и ковать серебро. Она есть торжественное собрание ангелов, поэтому мы требуем в дар ваши души, ведь ради душ принимает Бог и прочие дары. Что польза, если Христова трапеза полна золотых сосудов, а сам Христос томится голодом?».

Под Христом Иоанн Златоуст понимал именно нищего, он отождествлял Христа с нищим, что кажется удивительным. «Сперва напитай его алчущего, украшая дом Божий. Не презирай скорбящего брата». Вот тут нищий человек – дом Божий. «Этот храм превосходнее первого». То есть лучше церковного здания.

Понимаете, мне думается, что для Церкви будет лучше, если она будет бедной. Тогда она действительно будет иметь духовный авторитет.

4. «Коммунистические фрагменты» Деяний апостольских

В нашем курсе лекций мы хотим проследить судьбу коммунистических идей в христианстве. Но дело в том, что на предыдущих лекциях эти коммунистические мотивы всё-таки не прозвучали во весь голос. В конце эпизода с богатым юношей мы выяснили, что Христос организовал общину, где кроме апостолов были ещё люди с общей собственностью, с общей кассой. На второй лекции мы, разбирая эпизод с птицами небесными, выяснили, что его лучшее толкование – опять-таки через коммунистический мотив. Что не заботиться о себе можно только тогда, когда вы заботитесь о других, и тогда другие позаботятся и о вас. А забота о других – это уже не забота, это любовь к ближнему. В третьей лекции мы выяснили, что само понятие «частная собственность» Христом вовсе не приветствуется. И есть такая притча о неверном управителе, которая, если правильно её толковать, оказывается страшным ударом по частной собственности. Но сегодня я хочу напрямую оправдать идею цикла, и посвящу свою лекцию так называемым «коммунистическим фрагментам» Деяний апостольских. Деяния апостольские – книга очень авторитетная, входящая в Новый Завет. Написана она, по Преданию, евангелистом Лукой, тем самым, о котором мы в прошлые разы говорили. Эти «коммунистические фрагменты» описывают столь необычную ситуацию, что вокруг неё образовались огромная литература, большое разнообразие мнений. И вот об этом столкновении мнений и будет идти речь. Ну а пока я зачитаю часть этих фрагментов.

«Все же верующие были вместе и имели всё общее. И продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого» (Деян. 2:44–45). Это уже во главе 2 Деяний говорится. А после ещё раз, в главе 4, евангелист Лука повторяет для непонятливых: «У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа. И никто ничего из имения своего не называл своим, но всё было у них общее. Апостолы же с великою силою свидетельствовали о воскресении Господа Иисуса Христа, и великая благодать была на всех. Не было между ними никого нуждающегося. Ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам апостолов. И каждому давалось, в чём кто имел нужду. Так, Иосия, прозванный от апостолов Варнавою, что значит „сын утешения“, Левит, родом кипрянин, у которого была своя земля, продав её, принёс деньги и положил к ногам апостолов» (Деян. 4:32–36).

Пока я остановлюсь и обрисую ситуацию. В главе 1 Деяний апостольских Лука говорит о Вознесении Господа, а в главе 2 он повествует о сошествии Святаго Духа на апостолов и ближайшее к ним окружение. И за этим в той же главе говорится, что: «Все же верующие были вместе и имели всё общее. И продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде всякого». Получается, что чуть ли не первое значительное деяние апостолов было именно это. Первое, что они сделали, – это организовали общину, в которой естественным образом возникла общая собственность. Причём люди сами, по своему почину, стали продавать то, что у них было. И вырученные деньги приносили в общину, как здесь говорится, «к ногам апостолов». И после уже эти средства распределялись, смотря по нужде всякого.

В главе 4 Лука более подробно об этом повествует. Говорит, что «не было между ними никого нуждающегося; что все, которые владели землями (заметьте: все) или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам апостолов; и каждому давалось, в чём кто имел нужду». Конечно, событие поразительное, удивительное, необычайно высокое в нравственном смысле. Вот такой единый порыв людей, которые поверили во Христа, почувствовали благодать, о чём и говорится: «Великая благодать была на всех». И стали объединять свои имущества. Это, конечно, события настолько из ряда вон выходящие, что, как я уже сказал, они комментировались многими, и, конечно же, комментировались по-разному.

Мы начнём, как всегда, со Святых Отцов. Это для нас наиболее авторитетный источник. Не только в силу авторитетности Святых Отцов, а ещё дело в том, что они, люди III, IV, V веков, гораздо ближе были к этим событиям, чем мы с вами, и больше об этом знали. Оказывается, что все они относятся к происшедшему в Иерусалимской общине с огромной симпатией.

Киприан Карфагенский, святой III века, пишет: «Всё наше богатство и имущество пусть будет отдано для приращения Господу, который будет судить нас. Так процветала вера при апостолах. Так первые христиане исполняли веления Христовы» – это – веления Христовы! – «Они с готовностью и щедростью отдавали всё апостолам для раздела». Я кое-что пропущу.

Василий Великий, человек удивительный, великий учитель Церкви, пишет: «Оставим внешних и обратимся к примеру этих трёх тысяч». Дело в том, что сразу перед этим Лука говорит, что к этому моменту, в результате проповеди Петра, уверовало около трёх тысяч человек, а после ещё больше составляло эту общину. «Поревнуем обществу христиан. У них было всё общее: жизнь, душа, согласие, общий стол, нераздельное братство, нелицемерная любовь, которая из многих тел сделала единое тело». И так далее.

Но больше всех восторгается происшедшим в Иерусалимской общине св. Иоанн Златоуст, к которому мы очень часто обращались, который более всего писал об имущественной проблеме в Церкви. И, кстати, следующую лекцию я посвящу целиком учению св. Иоанна Златоуста. Это нечто удивительное, очень продуманное, взвешенное, гармоничное, объединяющее все разделы имущественной проблемы. Так вот, Иоанн Златоуст, комментируя Деяния апостольские, пишет, точнее, говорит:

«Когда апостолы начали сеять слово благочестия, тотчас обратились три тысячи, а потом пять тысяч человек, и у всех их „было одно сердце и одна душа“. А причиною такого согласия, скрепляющею любовь их и столько душ соединяющею в одно, было презрение богатства. „И никто ничего из имения своего не называл своим, но всё было у них общее“. Когда был исторгнут корень зол, разумею сребролюбие, то превзошли все блага, и они тесно были соединены друг с другом, так как ничто не разделяло их. Это жёсткое и произведшее бесчисленные войны во вселенной выражение моё и твоё (обычно словами „моё и твоё“ Златоуст называл собственность – очень образно, надо сказать), было изгнано из той святой Церкви, и они жили на земле, как ангелы на небе: ни бедные не завидовали богатым, потому что не было богатых, ни богатые не презирали бедных, потому что не было бедных, но „всё у них было общее; и никто ничего из имения своего не называл своим“; не так было тогда, как бывает ныне. Ныне подают бедным имеющие собственность, а тогда было не так, но, отказавшись от обладания собственным богатством, положив его пред всеми и смешав с общим, даже и незаметны были те, которые прежде были богатыми, так что, если какая-то, может, рождаться гордость от презрения богатства, то и она была совершенно уничтожена, так как во всём у них было равенство, и все богатства были смешаны вместе». «Смотри, какой тотчас успех: не в молитвах только общение, и не в учении, но и в жизни. Это было ангельское общество, потому что они ничего не называли своим». Ну, и так далее. Я вас не буду утомлять длинными цитатами. У Златоуста очень много можно найти на эту тему. И именно в комментариях на Деяния апостольские слова Златоуста приобретают наибольший пафос.

Сделаем кое-какие выводы. Во-первых, Святые Отцы не сомневаются, что в Иерусалимской общине было, как говорится по-церковнославянски, «общение имений», то есть общественная собственность, или, говоря иначе, христианский коммунизм. Во-вторых, Святые Отцы, безусловно, принимают это устроение за подлинный, настоящий, высочайший, христианский идеал. Златоуст по этому поводу говорит: «Это было ангельское общество».

Но с тех пор много воды утекло. И, если мы сразу переместимся в XIX век, то мы неожиданно найдём, причём у богословов наших конца XIX века, другие оценки. Совершенно другие, что поразительно. Первый тезис, который выдвигают новые богословы XIX века, заключается в том, что, по их мнению, никакого коммунизма в Иерусалимской общине организовано не было. Нет, там было другое: в Деяниях просто описывается складчина, образование некоего общественного фонда, который состоял из добровольных пожертвований. Это мнение всё время повторяется.

Кстати, наиболее чётко сформулированную позицию можно, опять-таки, найти у отца Иоанна Восторгова, о котором я вам как-то уже упоминал. Он писал: «Отрицалась ли первыми христианами собственность при том общении имуществ, которое мы видим в Церкви Иерусалимской? Иначе говоря, принудительно ли совершалась продажа имений, внесение денег в общую кассу? Общежительно ли это было для всех христиан первого времени? Ни то, ни другое, ни третье. В той же книге Деяний читаем, что Мария, мать Иоанна-Марка, имела собственный дом в Иерусалиме» (мол, вот тебе и общая собственность). Из слов апостола Петра об Анании (мы к этому эпизоду с Ананией и Сапфирой перейдём попозже, это очень интересный эпизод): «Чем ты владел, не твоё ли было?» мы заключаем, что ничего принудительного в продаже имения не было. И если Анания и Сапфира были наказаны, то наказаны не за то, что оставили собственность у себя, а за обман, за ложь, соединённую с тщеславием. Священник Пётр Альбицкий вторит отцу Восторгову: «Коммунизма в социалистическом смысле не было между первыми христианами». Ну, и так далее. Вот примерно такую позицию занимают практически все наши богословы – православные богословы XIX или начала XX века. То есть, утверждается, что это была складчина, в которой участвовали вовсе не все члены общины, и не всё имущество общины было обобществлено. И складчина образовывалась на добровольных началах.

В общем-то, я немного удивляюсь этим тезисам, потому что они напрямую противоречат словам текста Деяний апостольских. Весь рассказ об этом событии апостолом Лукой нарочито насыщен, как говорят математики, кванторами общности: «все», «каждый». Вот смотрите:

«Все же верующие были вместе. И имели всё общее. И продавали имение и всякую собственность, и разделяли ее всем, смотря по нужде каждого. И никто ничего из имения своего не называл своим, но всё было у них общее. Не было между ними никого нуждающегося. Ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного. И каждому давалось, кто в чём имел нужду». Вот как бы Лука говорит: «Все отдали всё, распределяли всем». А богословы утверждают, что «нет, нет, всё-таки не все и не всем».

Что же касается дома матери Иоанна-Марка, то достаточно прочитать немножко дальше, о чём пишет Апостол Лука в главе 12: «И, осмотревшись, пришёл к дому Марии, матери Иоанна, называемого Марком, где многие собирались и молились» (Деян. 12:12). Оказывается, дом Иоанна-Марка использовался всей общиной как молитвенный дом. Ну и спрашивается, зачем же его продавать, когда он и так используется всей общиной?

Теперь относительно того, что коммунизм в Иерусалимской общине был добровольным. Да, действительно, добровольным, а кто с этим спорит? Но почему, добровольность должна исключать коммунизм, как неожиданно считают новые богословы? Наш богослов уже второй половины XX века, очень интересный, глубочайший человек, Феликс Карелин об этом пишет: «Толкователи книги Деяний не раз пытались ослабить нормативное значение первохристианского коммунизма на том основании, что общение имуществ было у первых христиан делом совершенно добровольным. Довод явно неубедительный. Личная святость тоже является делом совершенно добровольным. Можно ли на этом основании утверждать, что христианство не требует от человека личной святости?». Действительно, нигде нет упоминания о том, что вот эта передача имуществ в собственность общины стала такой нормативной, правовой нормой. Но фактически она стала некой нравственной нормой. И это я попробую раскрыть на эпизоде с Ананией и Сапфирой, который апостол Лука тут же за прочитанным фрагментом приводит. Я подчёркиваю: этот эпизод с Ананией и Сапфирой – одно из замечательнейших мест Нового Завета.

«Некоторый же муж, именем Анания, с женою своею Сапфирою, продав имение, утаил из цены, с ведома и жены своей, а некоторую часть принёс и положил к ногам апостолов. Но Петр сказал: Анания! Для чего ты допустил сатане вложить в сердце твоё мысль солгать Духу Святому и утаить из цены земли? Чем ты владел, не твоё ли было, и приобретённое продажею не в твоей ли власти находилось? Для чего ты положил это в сердце твоём? Ты солгал не человекам, а Богу. Услышав сии слова, Анания пал бездыханен; и великий страх объял всех, слышавших это» (Деян. 5:1–5).

Пал бездыханен – умер. И через три часа, как повествует Лука, то же самое произошло и с женой его Сапфирой.

Богословы XIX века считают, что этот эпизод как раз подтверждает их тезисы. Ну, во-первых, подтверждается, что всё делалось добровольно. Во-вторых, говорится: «Ну, что тут такого? Люди отдали часть, а другую часть они, так сказать, „заначили“ себе. Ну, это вполне естественно. Вот видите, даже люди, которые поверили в Христа и с огромным энтузиазмом влились в Иерусалимскую общину, тоже оставили часть своего имения себе и где-то припрятали на всякий случай». И отсюда делается вывод, что само устроение Иерусалимской общины было настолько непрочным, что она существовала очень короткое время, и что это вообще противоестественно для человека. Вот нормальные люди – Анания и Сапфира – в общем-то, разумно, хорошо поступили. А почему Господь их так неожиданно и так строго наказал? Объясняется – за обман. Обманули они – вот Господь их и лишил жизни. Что касается обмана, мы, честно говоря, тоже частенько лжём, говорим неправду, обманываем, чего греха таить. Иногда по мелочи, чтобы казаться получше, иногда по-крупному. Но, в общем, пока мы все живы и пока вот так сразу не падаем бездыханными. Значит, всё-таки дело немножко в другом, как представляется. А в чём же дело? Давайте попробуем разобраться.

Я остановлюсь на трёх моментах. Во-первых, я уже сказал, что общение имуществ стало если не юридической нормой для Иерусалимской общины, то нормой нравственной. Иосия первым продал всё и деньги положил к ногам апостолов. Все, конечно, были восхищены этим поступком. Высочайший, замечательный поступок. После и другие последовали его примеру. Получается: а что же остальные? Им уже как-то неудобно поступать иначе: что подумают те, которые отдали всё имущество? Наверно, они подумают, что эти люди недостаточно верят в обетование Христово, не верят в то, что решили сделать апостолы. А ведь все отлично помнили, что только недавно апостолы получили Духа Святаго в снисхождении языков – это всё описано в той же второй главе. Получается, они ни во Христа не верят и апостолам не верят. Поэтому естественно, что за первыми последовали все остальные. Это естественная психологическая необходимость. Итак, неудивительно, что апостол Лука говорит, что все продавали свои имения и всю выручку положили к ногам апостолов. А наши герои, Анания и Сапфира, они вот решили иначе. Они, может быть, тоже были увлечены, как и все. Или, лучше сказать, они хотели казаться, как и все – такими же святыми, такими же увлечёнными. Но на самом деле они были обычными людьми. И заботились о том, как бы чего не вышло: «А вдруг всё развалится, и тогда мы на бобах останемся? Нет, так, конечно, нельзя делать». И заначили часть своего имения. Вы видите, насколько ниже нравственный уровень Анании и Сапфиры по сравнению с другими членами Иерусалимской общины.

И здесь, во-вторых, может быть, ещё более разителен такой момент. В тексте говорится: «И каждому давалось, кто в чём имел нужду». Значит, давалось и Анании с Сапфирой. Иначе говоря, все, в том числе и Анания и Сапфира, жили, так сказать, на полном пансионе, пользовались всеми благами, которые община им предоставляет. Ну, я думаю, всякому ясно, что если ты хочешь пользоваться всем, то ты предварительно должен отдать всё. Это элементарно. Скажем, вот такой житейский пример: пошли вы в поход или на пикник. Обед. Все, естественно, из рюкзаков выложили всё съестное, положили на общий стол. Все сидят, шутят, смеются. Каждый берёт с этого стола всё, что хочет. И это вполне естественно. В походной обстановке ну как иначе? Тут не надо быть никакими святыми, никакими христианами, это для всех очевидно. И теперь представьте себе: вдруг после выясняется, что один человек, который только что сидел за общим столом, – вдруг его обнаружили где-то в кустах, он заначил какие-то припасы вкусные: сидит и тихонько грызёт шоколадки. Спрашивается: как к этому человеку ребята будут относиться? По-моему, в лучшем случае, без уважения.

В нашем московском дворе, на Русаковской улице, где я бегал мальчишкой, после такого поступка в мальчишеской среде с вами точно никто бы больше не разговаривал. А то бы ещё по шее надавали. И это нормальное человеческое понимание ситуации. А здесь этот эффект усилен во много раз. Вся община живёт высочайшей жизнью, это сообщество ангелов. У них была ангельская жизнь, как говорит Иоанн Златоуст. И вдруг выясняется, что эти люди, Анания и Сапфира, пользуясь всем, имеют ещё где-то на стороне, может быть, даже какое-то дело. Может, они имеют там бизнес, может быть, они эти деньги там прокручивают. Да, это был обман, но обман, но обман совершенно особый – в нравственной области. Чувствуете: нравственный разрыв между общиной и Ананией и Сапфирой очень большой, просто громадный. То есть Анания и Сапфира грубейшим образом профанировали то святое ангельское общество, которое с установлением общей собственности возникло. И недаром Иоанн Златоуст, когда комментирует этот эпизод с Ананией и Сапфирой, даже не употребляет слово «обман», на что нажимают вот эти комментаторы XIX века, а говорит «святотатство». Он пишет: «И когда столь многие поступали так же, как Варнава, когда была такая благодать, такие знамения, он, Анания, при этом не исправился, но, будучи однажды ослеплён любостяжанием, навлёк погибель на свою голову».

Кстати, некоторые считают, что это апостол Пётр, который выговаривал Анании и Сапфире, убил их обоих. На самом деле из текста это никак не следует. Апостол Пётр никого пальцем не тронул. А это вот такой удивительный промысел Божий, вот такое наказание: если ты наплевал на святое, – а святой была жизнь этой общины, – вот и получай эквивалентное наказание. Наказание, которое демонстрирует нам всю высоту жизни первых христиан и всю глубину падения Анании и Сапфиры. Ну, уж я не знаю, как это произошло: инфаркт, инсульт… Этого текст Деяний нам не доносит.

И, наконец, третье соображение, дополняющее, почему наказание было столь суровым. Дело в том, что вообще-то существует один закон духовной жизни: обособление от зла. Чтобы добро возрастало, его надо обязательно огородить от зла, отделить эти вещи. Иначе ничего серьёзного, ничего хорошего не получится. Если добро и зло в одном месте настолько перемешаны, что ты их не разделишь, никакой высоты устроения, никакой высоты добра, святости в социальном смысле получить нельзя. Это железный закон. И не даром Господь учредил рай и ад. И они разделены, как в Евангелии говорится, глубоким рвом, и перепрыгнуть его нельзя. Вот там этот принцип обособления от зла, он реализован Самим Господом, причем на сто процентов! Поэтому его надо стараться везде реализовывать. И, конечно, его понимал и апостол Пётр, лидер Иерусалимской общины. И он именно поэтому так строго внушал Анании и Сапфире. И я думаю, что апостол Пётр нисколько не удивился вот такому наказанию Божию. Для него это было, может быть, даже понятно и естественно.

И недаром говорится, что «великий страх объял всю церковь и всех слышавших это» (Деян. 5:11). Да, Господь научил всех, как плевать на святое! И после этого уже, видимо, таких событий, как с Ананией и Сапфирой, в общине не происходило. Хотя, конечно, человек – существо слабое, падшее, и в Иерусалимской общине происходили другие нестроения. Это эпизод с поставлением семи диаконов.

«Когда умножились ученики, произошёл у эллинистов ропот на евреев за то, что вдовицы их пренебрегаемы были в ежедневном раздаянии потребностей. Тогда двенадцать апостолов, созвавши множество учеников, сказали: нехорошо нам, оставив слово Божие, пещись о столах. Итак, братия, выберите из среды себя семь человек изведанных, исполненных Святаго Духа и мудрости; их поставим на эту службу, а мы постоянно пребудем в молитве и служении слова. И угодно было это предложение всему собранию» (Деян. 6:1–5).

То есть другие начались нестроения, меньшего масштаба, но тоже неприятные. В этом фрагменте рассказывается о том, что поссорились две группы из общины: одних апостол называет эллинистами, а других евреями. На самом деле, и те, и другие по национальности были евреями. Просто эллинисты – это евреи из рассеяния, которые прибыли в эту общину, а евреи – это местные, иерусалимские. Вот эллинисты увидели, что их люди, вдовицы, получают меньше, чем другие. И тогда апостолы решили поставить семь человек, которые позже были названы диаконами. И поставить именно для того, чтобы они занимались этими социальными проблемами внутри общины. Смотрели, насколько справедливо распределяется богатство, не обижен ли кто.

Почему я об этом говорю? Дело в том, что отсюда видно, что апостолы очень упорно держались за христианский коммунизм. Вот, казалось бы, начались нестроения, люди недовольны, и это повод для того, чтобы прекратить это всё. Пусть общинники будут питаться тем, что каждый имеет. Но они этого не сделали. Наоборот, несмотря на нестроения, они с необычайным упорством продолжали это дело. И для того, чтобы христианский коммунизм продолжался, поставили вот этих семь диаконов.

Позже они преобразовались в наших диаконов, которые сейчас служат в храмах. Но ещё очень долгое время диаконам вменялись в обязанность, кроме церковной службы, ещё всякие социальные занятия: ходить по прихожанам, выяснять, кто чем и как живёт, помогать из церковных средств прихожанам. И только, к сожалению, уже где-то в последнее время, в новое время, начиная с XVIII века, эта функция диаконов пропала.

Таким образом, общность имущества является христианским социальным идеалом. И впервые со всей силой этот идеал был провозглашён сразу же после образования Церкви в Иерусалимской общине. Тогда вся Церковь концентрировалась в этой общине, жила именно так. Однако богословы XIX века, они всё же заводят разговор: насколько удачно было то, что в Иерусалимской общине произошло? Потому что известно, что в какой-то момент… да, все двенадцать апостолов сначала были вместе. А после они разбрелись по разным странам проповедовать Слово Божие. И отсюда делается вывод, что вот эта Иерусалимская община распалась. Вывод этот неосновательный, потому что известно, что после лидером этой общины стал Иаков, брат Господень, который был, – это описывается в Деяниях, – в конце концов убит.

Вот оценка Иерусалимской общины, которую даёт наш известный, знаменитый сейчас, как некоторые считают – великий русский религиозный философ Иван Ильин. Сейчас многие им увлекаются, цитируют. Если мы, дай Бог, доживём, я когда-нибудь сделаю отдельную лекцию, посвящённую этому человеку. Сейчас вкратце скажу: это был ярый апологет частной собственности, ненавидевший социализм и коммунизм ну просто лютой ненавистью. Про Иерусалимскую общину, вопреки всем святоотеческим оценкам, он пишет: «Первые христиане попытались достигнуть „социальности“ посредством своего рода добровольной складчины и жертвами на распределительную общность имущества. Но они скоро убедились в том, что некие элементарные формы непринудительной негосударственной имущественной общности наталкиваются у людей на недостаток самоотречения, взаимного доверия, правдивости и честности», – намекая на Ананию и Сапфиру. В Деяниях апостольских эта неудача описывается с великим объективизмом и потрясающей простотой. Участники складчины, расставаясь со своим имуществом и беднея, начали скрывать своё состояние и лгать. Последовали тягостные объяснения с обличениями и даже со смертными исходами; жертва не удавалась, богатые беднели, а бедные не обеспечивались, и этот способ осуществления христианской социальности был оставлен как хозяйственно несостоятельный, а религиозно-нравственно – неудавшийся. Ни идеализировать его, ни возрождать его в государственном масштабе нам не приходится. Это уже XX век. Но, по сути дела, аналогичные суждения мы можем найти, например, в работах профессора Михаила Олесницкого, учебник которого «Нравственное богословие» был стандартным для духовных семинарий и духовных академий. Он пишет: «Известно, что общение имуществ первых христиан было кратковременным и местным; существовало оно недолго только в Иерусалиме. И оказалось оно непрактичным: иерусалимская община настолько обеднела, что другие христианские общины посылали ей вспоможение». Что касается вспоможения, то да, это правда. И сам Лука в Деяниях апостольских пишет, что апостол Павел собирал в других общинах средства, чтобы направлять их в Иерусалим.

Но были и другие богословы, к чести нашего богословия. Я уже упоминал о Василии Ильиче Экземплярском. Это богослов, который поддерживал святоотеческую линию. Насчёт Иерусалимской общины он писал: «Самая неудача организации жизни первенствующей Церкви не могла бы послужить помехою видеть в организации идеальную её форму». И ещё: «Общение имуществ первенствующей Церкви есть и навсегда пребудет идеалом устроения материальной стороны жизни членов Христовой Церкви».

Но некоторая доля правды в таких пессимистических оценках есть. Дело в том, что апостол Лука нигде не упоминает о том, что первые Христиане как-то организовали внутри общины своё производство. Пусть даже несложное, пусть даже кустарное. Видимо, такого производства у них и не было. И в этом случае, естественно, первый порыв… да, собирали деньги, жили первое время. Но если не производить, сколько ни собери, всё когда-нибудь кончится. И неудивительно, что другие христианские общины стали помогать Иерусалимской. Об этом очень подробно говорит наш русский, тоже великий, замечательный религиозный философ отец Сергий Булгаков. Он, когда ещё не был священником, говорил, что коммунизм Иерусалимской общины – это чисто потребительский коммунизм, который не имеет никакого политэкономического значения. Он писал: «Некоторые видят здесь вообще нормы экономического строя для Христианской общины. Однако, вдумываясь внимательно в содержание этого места, мы должны прийти к заключению, что именно хозяйственной нормы тут не содержится. И что здесь описан исключительно праздник в истории Христианства. А то, что естественно в праздник, не вполне неприменимо в будние дни. Значение нормы, имеет, конечно, то чувство любви, которое ярко пылало в этой общине. И при данных обстоятельствах имело экономическим последствием описанную форму общения имуществ. Но самая эта форма не представляет собой чего-либо абсолютного». Так, Булгаков считает: «Приглядываясь к ней ближе, мы видим, что в данном случае отнюдь не вводится какой-либо новый хозяйственный порядок или хозяйственный строй, а тем более новая организация производства. Напротив, по-видимому, в это время Христианская община какой бы то ни было хозяйственной деятельностью вовсе не занималась, постоянно находясь в учении апостолов, в общении, преломлении хлеба и в молитве. Здесь происходила не организация, а ликвидация хозяйства».

На мой взгляд, тут спорить трудно. Да, хозяйства, в смысле производства, никакого в Иерусалимской общине не было. И это её недостаток. Это её недостаток безусловный. Но его же можно исправить – организовать производство. И Иоанн Златоуст, кстати, замечает, что сейчас, как в Иерусалимской общине, живут в наших монастырях. Но там монахи всё-таки занимаются чем-то: рукоделием, огороды делают. Как-то себя обслуживают. Так что, в этом смысле, смысле экономики, Иерусалимская община – вовсе не идеал. Она идеал – в смысле общности имущества, общей собственности. Это социальный идеал христианства, идеал, который тогда был провозглашён на все века.

Ну а почему же всё-таки апостолы – а они были людьми, безусловно, умными – не стали организовывать производство? Здесь две причины. Об одной уже давно говорили богословы. Дело в том, что вся община жила эсхатологическими ожиданиями, ждала скорого второго пришествия Иисуса Христа. Все думали, что вот, не сегодня-завтра, не завтра, так через неделю, вот-вот Христос придёт. Так зачем же организовывать производство? Бессмысленно. Гораздо больший смысл имеет молиться. А если мы организуем производство, мы покажем, что Господь вроде бы и не хочет приходить, и мы Его и не ждём вовсе, а сами решили жить долго на этой земле. Здесь апостолы ошиблись. Прошло 2000 лет, но второе пришествие Христа не совершилось. А почему так? Здесь я пас – я не богослов.

Но есть и вторая причина. Может быть, более естественная и для апостолов не менее убедительная. Апостолы были учениками Христа. А Христос организовал общину, в которой тоже не было производства, которая занималась молитвами и жила за счёт милостыни. И апостолы, будучи Христовыми учениками, естественно, решили сделать так же. Вот так Христос заповедал, а они продолжают его дело. Поэтому они сделали так же и упорно на этом настаивали. Хотя, наверное, понимали все трудности такой жизни.

Мы с вами закончили экскурсы в Новый Завет. Я хочу немножко подытожить и кое-что сказать о библейской социологии. Некоторые считают, что такой нет, она в Библии не просматривается. Но я не могу с этим согласиться. На самом деле она просматривается, и достаточно чётко. Дело в том, что в Библии нам даются образы трёх обществ, трёх типов обществ. Это, если идти снизу вверх: общество мамоны; среднее общество – это общество справедливости; высшее устроение – это общество любви.

Я начну со среднего, с общества справедливости. О справедливости Христос достаточно много говорит и в Новом Завете. Но самое интересное, что есть его прямое описание: весь Закон Моисеев, можно сказать, декларирует общество справедливости, он «заточен» на справедливое общество. И если бы Закон Моисеев действительно бы исполнялся, то иудейское общество было бы обществом справедливости. И действительно: там имеется норма так называемого «седьмого года». То есть каждый седьмой год все обязаны были не засевать поля, оставлять их пустыми. И всё, что вырастает на них, – это шло в пользу зверей, и нищих, бедных. Каждый мог в этот год приходить и рвать как бы нерегулярно выросшие колосья. В этот год прощались все долги, и все рабы отпускались на волю. Но, должен сказать, что раб, «эвеб» по-иудейски, это не то, что раб в Древнем Риме, которого мы представляем в цепях, что он работает с утра до ночи, является собственностью хозяина и всё такое. Раб у иудеев был иным. Это было что-то похожее на крепостного крестьянина, причём временно. Как видите, каждый седьмой год все рабы-евреи отпускались на волю. Это был просто работник, который за еду работал у хозяина, был уважаемым человеком, садился с ним за стол, и прочее, прочее. Правда у евреев были и рабы настоящие, не евреи, которые действительно являлись собственностью, их можно было продавать, и никакой седьмой год на них не распространялся. Это были взятые в плен представители других народов.

А был ещё «пятидесятый год». Каждый пятидесятый год, помимо всего того, что требовалось исполнять в седьмой год, ещё любая собственность, которую человек, может быть, у кого-то купил, она безвозмездно отдавалась хозяину или семье. Хозяину, у которого она была куплена. Это очень сильная норма. Она обеспечивает то, что большая собственность не могла скапливаться в одних руках. Нет долгов – нельзя было много накопить, ни собственности накупить, потому что это оказывалось бессмысленным: в пятидесятый год это всё равно надо было отдать, причём совершенно даром. Были весьма справедливые законы относительно найма рабочей силы: зарплату надо было выплачивать наёмникам ежедневно, причём до захода солнца. Ночью заставлять работать нельзя было. Очень справедливы были в Моисеевом Законе относительно воровства: отдать втрое или впятеро, если это овца, всемеро, если это вол, и прочее. Повторяю, если бы это всё исполнялось, это было бы общество справедливости. Но беда в том, что Моисеев Закон – он декларировался, он был нормой, причём, казалось бы, непререкаемой. Но… фактически он не исполнялся. Историки говорят, что пятидесятый год, в общем-то, почти не исполнялся во всей истории Иудеи. А седьмой год, «субботний год», как говорили, он тоже частенько не исполнялся. Даже существует у евреев такое поверье, что семидесятилетний вавилонский плен дан был в наказание за семидесятикратное неисполнение седьмого года. Фактически, конечно, общество было другим, но всегда можно было к закону как-то апеллировать. И смелые люди это делали: появились пророки, которые обличали богатых, которые, вопреки Моисеевым законам, обирали бедных.

Но, тем не менее, де-факто, и уже во времена Христа, общество израильское приближалось к обществу мамоны. Как мы помним, капиталистического вида сделки: прокрутка денег, ростовщичество – были очень популярны в этом обществе. Хотя по Закону Моисееву ростовщичество запрещалось. Но, маленькая тонкость: запрещалось только среди иудеев, а иноземцам не только можно было давать в рост, но и нужно было давать, потому что вот этот механизм роста, механизм процентов – это силища. Это настолько мощный механизм, что если он запускается, он быстро обогащает одних и совершенно оставляет без штанов других. Хотя, кажется, процент-то небольшой, почти незаметный…

Кстати, здесь интересный момент с числом Зверя, с числом 666. Это число упоминается во всей Библии всего дважды. Второй раз, все, наверное, знают, – этим числом будет метить Антихрист на лбу и на запястье своих, поклонившихся ему людей. А после гибели Антихриста, как говорит Апокалипсис, эти люди будут очень мучиться: в дыму и сере, кажется. А первый раз 666 упоминается в Ветхом Завете, при описании государства царя Соломона. Дело в том, что именно при Соломоне Израиль достиг наивысшего экономического и политического могущества – единое государство, богатое, с достаточно обширной территорией – обычно Израиль занимал меньшую территорию, чем тогда была. И вот, оказывается, доход царя Соломона ежегодный был 666 золотых талантов. Иначе говоря, число 666 – это символ богатства, большого богатства, громадного богатства. И отсюда, кстати, следует, что Антихрист будет ставленником богатых, он будет своих метить символом богатства.

Что касается общества любви, то мы о нём говорили сегодня. Оно описано в Деяниях апостольских. Я повторяться не буду, только один момент. Да, в этом обществе одновременно были реализованы и любовь, и общение имуществ. Вот вопрос «на засыпку»: как соответствуют, как сочетаются любовь и общественная собственность? Они что, всегда железно следуют одно за другим, или нет? Опять я для ответа обращаюсь к великому Златоусту. Он по поводу Иерусалимской общины сказал следующее: «Вот скажите мне: любовь ли родила нестяжание» (под нестяжанием он понимал общение имуществ), «или нестяжание – любовь? Мне кажется, любовь – нестяжание, которое укрепляло её ещё больше». Глубокая фраза. То есть любовь первична. И цель любого социального установления – это увеличение любви. Общественная собственность – это не цель, это средство. Даже по Златоусту получается не столько средство, сколько следствие. Любовь, настоящая любовь, если она существует в достаточно большом сообществе, она неизбежно порождает общественную собственность. А вот наоборот – этого Златоуст не сказал. То есть можно сделать, ввести общественную собственность, но если нет первоначального уровня любви, ничего не получится. Это будет кошмар. Эту общественную собственность надо будет насаждать огнём и мечом. Люди должны быть нравственно готовы к этому. Это обязательное условие. «Но», – замечает Златоуст, – «которое укрепляло её ещё больше». Если общественная собственность держится, если имеется какой-то уровень любви, если люди могут в общественной собственности жить, то получается обратный эффект: общественная собственность начинает укреплять любовь. Это другой, что ли христианский социальный закон – любовь должна быть хорошо организована. Любовь – это нежный росток в нашем падшем обществе. Если этого нет, если всё идёт на самотёк, если любовь смешана со злом, этот росток гибнет.

Вот что я сегодня хотел сказать. А теперь – вопросы.

Вопрос: Вот у меня вопрос как раз по последнему, что Вы сказали. Если можно, то очень короткую цитату Владимира Францевича Эрна (работа «Христианское отношение к собственности»): «Грядущее торжество социализма сделает ненужным всякую борьбу за экономическое освобождение, и тогда все силы возрождённой Церкви должны быть направлены на последнюю и самую трудную борьбу за освобождение из рабства духовного (которое социализм лишь видоизменит и отольёт в последние формы)». Вот я Вас хочу спросить, правильно ли я понимаю, что можно принять, что организация экономического освобождения это и есть социализм, а общество любви в терминологии православия – это коммунизм?

Н. С.: Ну, где-то так, да. Понимаете, про наш советский социализм нельзя сказать, что это было общество любви всё-таки. Там любовь присутствовала, но далеко не в той мере, как это было в Иерусалимской общине. Но цель, повторяю, это увеличение любви. В этом вообще смысл жизни человеческой. Поэтому я где-то с вами соглашусь, да.

Вопрос: Оценивает ли как-то христианство, в частности Святые Отцы, дискриминационные законы Моисея по отношению к неевреям? В частности, экономические: я имею в виду в первую очередь рост и другие, т. е. обман и т. д. Есть ли анализ какой-то в христианстве?

Н. С.: В общем-то, у Святых Отцов, на мой взгляд, такого систематического, серьёзного анализа нет. Есть цикл лекций того же Иоанна Златоуста, но они не совсем лекции, а проповеди, которые называются «Против иудеев». Там обо всём этом говорится. Но там такой какой-то проработки этого вопроса, как он сделал с собственностью, нет. А что касается других Святых Отцов – я не встречал. Они там занимаются другими вопросами.

Вопрос: То есть в христианстве ответ на этот вопрос не сформулирован?

Н. С.: Да.

Вопрос: Вот Вы сказали, что Иоанн Златоуст замечает, что сейчас так же, как в Иерусалимской общине, живут в монастырях? Я скажу не точно, поэтому прошу прощения, но, хочу у Вас уточнить. Я слышал, что самые первые русские монастыри – они тоже как-то образовывались, у них первая жизнь как бы была тоже похожа на общинную жизнь, а потом они постепенно обрастали собственностью. Так ли это? И почему они не смогли удержаться?

Н. С.: Так, да. Именно так. Троице-Сергиева лавра при Сергии Радонежском не имела ни клочка земли, кроме как вокруг храма и какие-то ближайшие строения. А позже она стала приобретать собственность, уже при Никоне Радонежском, преемнике Сергия. Были куплены кое-какие деревеньки. Дальше больше, и Троице-Сергиева лавра, в конце концов, стала одним из крупнейших собственников в России. После произошла секуляризация земель: всё у неё отобрали – это при Екатерине II. А после опять, несмотря ни на что, Лавра стала опять деревеньки покупать, землю и прочее, и прочее. Понимаете, в чём дело: я должен сказать, что всё-таки эта собственность в монастыре была общей собственностью. Она не настоятелю принадлежала, а всей общине. И за счёт этого, за счёт этой собственности, русские монастыри кормились. Хотя, конечно, было и много пожертвований, разные вклады, заупокойные вклады – очень большая статья прибыли монастырей, но тем не менее. И главная проблема была в том, что здесь происходил элемент эксплуатации. Были крепостные крестьяне, которые принадлежали не помещику, а монастырям. И работали на монастырь, на монахов. Вот это негативный момент, очень негативный. И он, давно было замечено, сильно влиял на духовный уровень в монастыре. И получалось так, что чем больше у них собственности, такой с деревеньками, тем меньше святых они рождали из своей среды. Я ответил на ваш вопрос?

Вопрос: Николай Владимирович, извините, Вы на прошлых лекциях не рассказывали про общину, которая в конце XIX века в России была организована.

Н. С.: Я об этом собираюсь рассказать, но позже. Эта община организована Николаем Николаевичем Неплюевым. Он был богатым помещиком, представьте себе. Человек, который ратовал за общую собственность, был человеком необычайной любви. Вот он организовал христианскую трудовую общину, причём православную. Она существовала 40 лет. И пережила и Октябрьскую революцию, и Гражданскую войну, и период НЭПа. И была уничтожена только в начале 30-х годов. Да, это, как говорят, «песня». Удивительная, потрясающая. Я довольно много занимался этой общиной: у меня на сайте с десяток статей, посвящённых ей. Я обязательно посвящу ей пару лекций. Но это в будущем.

Вопрос: Хочу задать вопрос по поводу рабства. Рабство в Библии как экономическая категория в Ветхом Завете и в Новом Завете трактуется одинаково или по-разному? И в этом свете как Вы прокомментируете вот выражение «рабы божьи»? Какое имеет отношение как к духовной категории и как к экономической категории? Связь какая-то есть?

Н. С.: Понимаете, аналогия есть, так же, как в притче. Аналогия между земным и духовным. Раб, ну, я уже сказал, что в Ветхом Завете это экономическая категория. Да, там были рабы-эведы – евреи и рабы иностранцы, такие, настоящие, рабы. А в странах, окружающих Израиль, было самое настоящее рабство, рабовладельческий строй. Что же касается понятия «раб Божий» – это прекрасно. Вот всем бы нам так! Понимаете, Бог – это истина. Разве плохо быть рабом истины? По-моему, очень хорошо. Бог – это любовь. Вот быть, так сказать, «рабом любви», никуда от любви не отклоняться, это что плохо? Хорошо! Господь – это самое высшее, что мы знаем. Вот следовать этому неукоснительно, пытаться стать, ну, вот таким же. Это что, плохо? В этом смысле выражение «раб Божий» меня нисколько не коробит. Ну, может быть, оно кому-то неприятно, кто-то хочет, видите ли, свободы. Ну, не знаю. Я должен сказать, что свобода и любовь – это вещи, в общем-то, мало совместимые. Понимаете, человек, обычно хороший, настоящий человек, он свою свободу меняет на любовь к кому-то. Например, мать. То она была свободной, а тут вот родила. Она любит своего ребёнка, но она полностью потеряла свободу, она на пять минут от него не может отойти. И так вот по аналогии с этим должен бы поступать, в общем, каждый человек. Да, полюбить можно только свободно. Но, понимаете, если вы всё время будете держаться за свободу как за некую ценность – вы не то что не христианином, вы будете просто эгоистом. Вот так я это представляю.

Вопрос: А вот отношение Церкви, христианства к рабству?

Н. С.: Оно отрицательное.

Вопрос: А где оно сформулировано?

Н. С.: Оно сформулировано самой жизнью христианских общин и христианских государств. Во-первых, даже в первоначальной Церкви любой раб считался таким же «братом во Христе», как и свободный. И только ради скорее политических мотивов рабам христианам не рекомендовалось устраивать бунты. Дело в том, что и апостол Павел, и другие христиане боялись, что если христиане будут явно выступать против рабства, то их быстро в рабовладельческом обществе объявят бунтовщиками и уничтожат как в общем-то людей совершенно беззащитных. Но, в принципе, рабство – оно среди христиан не поощрялось. Правда, были, были случаи, и не только случаи, при которых рабство в христианских государствах оставалось. К сожалению. Но оно было по своей жестокости резко сглажено. Например, в Византийской империи рабство в какой-то форме оставалось до гибели Византии. Во всяком случае, в законах. Рабство это было мягкое. Рабам там разрешали, между прочим, жениться, заводить детей, заводить свою собственность. Но тем не менее, они числились рабами вплоть до гибели Константинополя. А в первые века христианства очень многие слои в Византии имели рабов. Даже говорят, епископы имели рабов. Ну, это потому, что христианское сознание, оно ещё не до конца вошло в души людей. Я так понимаю.

Вопрос: Скажите, пожалуйста, как Вы понимаете любовь? В чём она проявляется? Спасибо.

Н. С.: Понимаете, любовь – это жертва. Если говорить кратко, когда то, что у вас есть, вы от себя отрываете и отдаёте другому, – это любовь. Любовь обязательно жертва, жертва бескорыстная. Жертва собой, своим имуществом, своим временем, своей жизнью и своей душой, в конце концов. И высшую любовь показал Господь Иисус Христос, который пожертвовал Своей жизнью ради спасения нас всех. Поэтому, например, воин, который гибнет на войне, – это поступок высшей любви. Он отдаёт свою жизнь за других.

5. Имущественная этика св. Иоанна Златоуста

Я расскажу про имущественное учение великого богослова, святителя Иоанна Златоуста. Его учение – это вершина имущественной этики. Выше этого в данной области православная мысль ничего не создала. Но предварительно я обязан всё-таки рассказать о его жизни. Потому что, – вы, наверное, знаете, – у всякого великого человека и жизнь большая, замечательная.

Иоанн Златоуст родился в середине IV века (в 347 году) в городе Антиохия. Это очень известный, старинный христианский центр. Родился в высокопоставленной семье. По национальности он сириец, а его отец был военачальником достаточно высокого ранга, по-нашему – генералом. Златоуст получил прекрасное образование, в том числе философское. Крестился он поздно, где-то лет в 18. Дело в том, что в то время не было обязательной традиции крестить младенцев, и даже люди, которые очень хорошо относились к христианству и были фактически христианами, крестились поздно. Четыре года был чтецом в храме. После смерти его матери, христианки, он ушёл в горы, в монастырь. Четыре года жил в общежительном монастыре, а после два года в затворе, где совершал совершенно невообразимые для нас аскетические подвиги. Но подвигам неожиданно пришёл конец: он настолько испортил себе желудок, что вынужден был с гор снова возвратиться в Антиохию. Там его рукополагают в диакона. И вот пять с половиной лет Златоуст несёт диаконское служение. Дело в том, что в то время диаконы не столько служили, сколько занимались социальной работой: обходили своих прихожан, смотрели, как кто из них живёт, так или иначе помогали. И вот эти пять с половиной лет были вообще удивительной школой жизни для Златоуста.

И только после этого, уже очень зрелым человеком, в 39 лет, его рукополагают в священники, и он получает возможность произносить проповеди. И тут все понимают, что это проповедник от Бога. Он имел необычайный талант в этой области, но и, кроме того, специально учился риторскому искусству. Его проповеди очень быстро становятся необычайно популярными. Настолько популярными, что народ на них стремился, как ныне, скажем, на Аллу Пугачёву. Церковь наполнялась, так что яблоку негде было упасть. Появились ушлые люди, которые стали записывать скорописью его проповеди, и их за деньги продавать – вот настолько он был популярен. А для нас это оказалось промыслительным тем, что очень много проповедей Иоанна Златоуста дошло благодаря этим людям до сегодняшнего дня. 12 двукнижных томов толстенных, а последний том даже три книги, то есть фактически 25 томов мелкого шрифта – это всё проповеди, проповеди. Это величайшая сокровищница христианской мысли до сих пор как следует не изучена.

И Златоуст быстро находит нужную тему для своих проповедей. Обычно проповедники рассуждали об очень высоких предметах: о Троице, о Боге, об ангелах. Златоуст, конечно, тоже об этом говорил, но главное внимание он уделял повседневной жизни людей. Нравственная проповедь – вот, как оказалось, его конёк. И его жизненный опыт здесь ему необычайно помог. Мало кто из христианских святых так хорошо понимал грех, суть греха. И никто из них не мог так ярко, как Златоуст, изобразить все извивы греха. Именно поэтому его проповеди производили и производят до сих пор огромное впечатление. Читайте их, они все переведены с греческого ещё до революции, это замечательное чтение.

Так вот, Златоуст говорил о различных нравственных проблемах. Но, оказалось, что всё-таки темой номер один для его проповедей является тема имущественная, тема богатства и бедности, тема собственности и милостыни. Проповедь Златоуста обычно была построена по трёхчастной схеме. Он проповедовал сразу после чтения Священного Писания, и первая часть проповеди посвящалась подробному, фактически подстрочному комментарию только что прочитанного фрагмента Священного Писания. В то время не было жёсткого круга Евангельских чтений, как сейчас, и проповедник сам выбирал, что ему читать. И поэтому у Златоуста получались такие циклы: на Евангелие от Матфея – более шестидесяти проповедей, на Евангелие от Иоанна, на Павловы послания – он фактически все их подробно прокомментировал, и так далее. Вторая часть проповеди посвящалась нравственным проблемам, которые затронуты в этом отрывке Священного Писания. А после, в третьей части, Златоуст пускался в свободное плавание и говорил на ту тему, которую он считал наиболее актуальной. И очень часто он неожиданно вдруг мастерски сменял тему и сворачивал на свою любимую стезю: проблему богатства и бедности, собственности и милостыни.

Слава Златоуста как проповедника очень быстро распространилась по всей империи и дошла до столицы – Константинополя. В это время умер константинопольский патриарх Нектарий. И молодой император Аркадий, прослышав, что есть вот такой замечательный проповедник, сказал: хорошо бы нам его иметь в патриархи. Так и сделали. Златоуста неким обманом выманили из городской стены антиохийской, быстро посадили в карету, после – на корабль, привезли в Константинополь и там ему объяснили: ты будешь епископом константинопольским. Позже, поскольку Константинополь был столицей империи, этих епископов стали называть патриархами, потому что они имели главенствующее значение в империи.

Начался десятилетний, с одной стороны, самый блестящий, а с другой стороны, самый трагичный период жизни Златоуста. Он, человек святой жизни, вдруг увидел, что Константинопольская Церковь находится в большом беспорядке. Монахи в большом количестве шляются по улицам и по рынкам. Он это запретил, приказал им сидеть в монастырях. Епископские должности и прочие должности клириков продаются за деньги. Коррупция была бичом Византийской империи – не только нашим. И она, к сожалению, существовала и в Церкви: там уже были таксы, сколько надо дать, чтобы стать пресвитером, епископом и прочее. Златоуст был возмущён до глубины души: в Святой Церкви – симония! Он стал этих епископов своей властью снимать и ставить честных людей. Естественно, он нажил себе массу врагов, которые жаждали Златоуста сместить с его кафедры.

Сложные отношения у него сложились и с императорским двором. Императрица Евдокси́я, волевая, но очень страстная, сначала с восторгом принимала Златоуста. Но Златоуст был удивительный человек: он не взирал на лица. Когда императрица делала что-то хорошее, например участвовала в крестном ходе, он её хвалил прямо с амвона в проповедях. Но когда она совершала что-то не то, – императрица всё время выдавала всякие такие штуки, – он прямо с амвона её корил. Однажды он сравнил её с Иезавелью, ветхозаветным персонажем, тоже царицею, которая отняла виноградник у одного бедного человека. Вот что-то аналогичное сделала и Евдоксия. Конечно, Златоуст её имени не называл, но все поняли, кого он называет Иезавелью. Императрица просто рвала и метала. Образовалась партия во дворце, которая тоже жаждала смещения Златоуста. А поскольку император Аркадий, скажем так, был у свой жены под каблуком, то во дворце всё решала она.

И, наконец, третья партия. Дело в том, что Златоуст был человеком необычайно милостивым. Как только он стал диаконом, он всё своё имение, буквально всё до копейки, отдал на Церковь. А, будучи константинопольским патриархом, он решил устроить больницу для прокажённых. Тогда проказа была просто бичом для населения, много было прокажённых. И на окраине Константинополя за церковные деньги Златоуст купил землю, и там началось строительство больницы. Многим это не понравилось. Потому что земля в городе была в частном владении, и особенно это не понравилось землевладельцам рядом с больницей. Естественно, их земля стала падать в цене. А поскольку мимо участка протекала речка, то и вдоль речки участки стали дешеветь. В результате образовалась партия собственников, которая крайне была недовольна Златоустом.

Я не буду рассказывать, как это происходило, вы себе можете представить. И тогда было так, и сейчас так. В общем, эти партии объединились, устроили бесчестный епископский собор – «Под дубом» он назывался. И Златоуста низложили, извергли из сана и отправили в ссылку (тут для краткости я пропускаю многие детали). Сначала – в горы Армении; там он три года жил в ужасных условиях. А после император решил перевести его в ещё более отдалённое место, в Пицунду. Дело в том, что это сейчас Пицунда – курорт. А в те времена, с точки зрения Византийской империи, это была ужасная глушь. Таймыр, в общем. И вот туда его решили отправить, причём конвоирам намекнули, что если что-то с этим стариком случится – хотя он стариком не был, 60 лет, – то их, может быть, и не накажут, а может быть, даже и наградят. Но, мол, вы его очень хорошо охраняйте. Они так и делали. Охраняли, но везли его по армянским горам без шляпы. А он был лысый совершенно. Можете себе представить его муки – ведь это была первая половина сентября. Он большую часть пути шёл пешком, и на побережье Средиземного моря был уже совершенно без сил. И в городе Команы Понтийские он, со словами «Слава Богу за всё», отдал Богу душу.

Судьба переменчива. Через тридцать лет его мощи были перевезены в Константинополь, и он был канонизирован как великий учитель Церкви, Вселенский учитель. Мы должны понимать, что это очень высокая степень прославления. Тем самым, признав его Вселенским учителем Церкви, Церковь фактически канонизировала его учение. Но получилось так, что Златоуст был канонизирован, а вот его учение, замечательное учение о богатстве и бедности, на самом деле было забыто. Мы сегодня постараемся его как-то актуализировать.

Дело в том, что, как я уже сказал, имущественная тема у Златоуста – тема номер один. Это почему-то далеко не сразу поняли наши богословы. Об этом было явно, во всеуслышание, сказано лишь, представьте себе, в начале XX века. А до этого наши богословы имущественную златоустовскую тему просто замалчивали. Например, такой известный наш богослов середины XIX века Филарет Гумилевский – он буквально на ста страницах долго и подробно объясняет, что думал Златоуст по всевозможным церковным вопросам, по всем, кроме… имущественной темы. Наверное, считалось, что для святого как-то даже и неприлично об этом говорить. Святой должен говорить о Боге, об ангелах, о каких-то высших вещах, а здесь какая-то презренная собственность.

И только в 1907 году, когда праздновалось 1500-летие со дня смерти Златоуста, появился ряд статей на эту тему, и наши богословы наконец-то об этом сказали. Дело в том, что у Златоуста имеется огромное количество текстов на имущественную тему, буквально тысячи фрагментов. Они до сих пор как следует не изучены, не исследованы, не классифицированы, даже не собраны. Это дело будущих поколений богословов. Может быть, кого-нибудь из вас.

Я буду имущественную концепцию Златоуста рассказывать, имея в виду несколько тем. Причём темы я поставлю в некоторой логической последовательности, потому что у Златоуста нет никакой формальной системы. У него всё перемешано, он совершенно неожиданно обращается вдруг к этой теме, и, казалось бы, совершенно никакой системы нет. А на самом деле, если вникнуть, система есть. И есть система потрясающая, система глубочайшая, система всеобъемлющая. Тут у меня компьютер завис, и потому я буду рассказывать без цитат из Златоуста, передавая только смысл его концепции.

Начнём с вопроса, который смущал умы наших богословов: о соотношении между любостяжанием и богатством. Дело в том, что наши богословы воспитаны на книге Кли́мента Александрийского «Кто из богатых спасётся?». Я однажды о ней говорил на наших лекциях. Там Климент Александрийский понятия «любостяжание» и «богатство» как бы разводит. Любостяжание – это грех, это некая страсть, которая в душе. А богатство – это материальные предметы, которые где-то вне человека находятся. Казалось бы, совершенно разные вещи. И Климент Александрийский рассматривает как равновероятные все варианты. Богатые – они могут быть и любостяжательными, и наоборот, бессребрениками. Если любостяжательными – это плохо, конечно, а бессребрениками – хорошо. И бедные могут быть тоже и любостяжательными, и бессребрениками. Казалось бы, в общем-то, правильно, так оно и есть.

Но Златоуст на эту тему смотрит гораздо глубже. Он смотрит не как математик, который видит перед собой просто четыре возможности, а смотрит как социолог. И Златоуст, конечно, эту книжечку, «Кто из богатых спасётся?», читал – она была очень популярна. И, интересное дело, он обычно начинает рассуждение так же, как Климент. Но, рассуждая в духе Климента, он зачастую приходит к противоположным выводам. И у Златоуста можно найти два ряда высказываний. С одной стороны, он говорит, что всё дело в любостяжании: любостяжание грех, а не богатство. В точности, как Климент. А с другой стороны, у него можно подобрать целый ряд высказываний, не одно и не два, а десятки, где он говорит, что именно богатство губит человека. Богатство делает из человека зверя. И это, казалось бы, противоречие было давно замечено богословами. Но они не понимали, в чём дело, а всё сводили к тому, что-де у Златоуста как-то такая терминология не разработанная. И вообще, он немножко запутался в этом вопросе.

На самом деле это не так – Златоуст прекрасно разобрался. И самое интересное, он сам много раз эту загадку разъясняет. Дело в том, что Златоуст – я бы даже назвал это «первый закон Златоуста» – он видит зависимость между богатством и любостяжанием. Он говорит, что чем более человек имеет, тем более он любостяжателен, и потому он стремится ещё больше иметь, а это, в свою очередь, раздувает любостяжание, и так далее, и так далее. Получается некая положительная обратная связь: любостяжание, то есть желание иметь больше, толкает человека на приобретение богатства. А богатство – оно надмевает, от богатства любостяжание человека ещё более увеличивается, разбухает. Поэтому человек ещё больше хочет богатства и ещё больше пригребает к себе. У него было тысяча солидов – он хочет десять тысяч. Набрал он десять тысяч – он хочет миллион, и так далее. Такая вот положительная обратная связь, как говорят технари. А положительная обратная связь – это вещь страшная: в этом случае система идёт вразнос, и крах её неминуем. И Златоуст это прекрасно понимает. Он видит, что любостяжание настолько начинает на человека воздействовать, что он всеми правдами и неправдами стремится стяжать больше и больше богатства, начинает эксплуатировать, как говорит Златоуст, становится хищником. И вообще становится зверем или даже, по слову Златоуста, хуже зверей. Человек теряет человеческий облик, забывает не только Бога, но и забывает просто, что он человек. И все его помыслы направлены на то, чтобы грести, и грести к себе всё больше и больше. Поэтому, с точки зрения Златоуста, любостяжание и богатство очень тесно связаны. Связаны единой цепью. Они образуют как бы такую мёртвую петлю, которая, в конце концов, губит человека. Я думаю, что вы сами этот эффект не раз наблюдали.

Как бороться с этим? Как вы думаете? Златоуст говорит: есть лишь единственный способ борьбы. Можно это побороть, если отдать всё, что имеешь. Вот тогда ты в духовном смысле выживешь, тогда эта петля тебя минует. Как строго! Как ригористично! Отдай всё! Ни много, ни мало. Не десятую часть, не половину – это бесполезно. Всё отдать! Почему же так строго? Дело в том, что Златоуст считает вот эту страсть «грести к себе» самой распространённой и самой страшной болезнью человечества. Ей подвержены все, вся вселенная: и дети и старики, и мужчины и женщины, и верующие и атеисты, и военные, и художники, и интеллектуалы, и крестьяне, и все, все, все. То есть сребролюбие, как он говорит, «объяло всю вселенную». И уже добродетель нестяжания исчезла, её нет, не видно, нет таких людей. Посмотрите, что делается! Это раньше о них в книгах писали, а сейчас нет никого. Он считает, что любостяжание-сребролюбие – это вещь самая страшная. Даже блуд, даже грехи, связанные с полом, – они, с точки зрения Златоуста, менее страшны, чем это. Ибо распространённость сребролюбия просто потрясающа. Это болезнь, которая объяла всех, губит не одного, не десять, не сто, а губит всех. Именно поэтому врачевство, с его точки зрения, должно быть столь радикальным.

Кроме того – очень интересно! – Златоуст считает страсть любостяжания неестественной. Это что означает? Если блуд – хотя это, конечно, грех большой, но это всё-таки искажение естественного влечения между полами, которое Господь установил, – то с любостяжанием это не так. Такого инстинкта «грести к себе» Господь в человека первоначально не вкладывал. Этот грех появился вместе с грехопадением человека. И именно в этом смысле он неестественный, он не присущ человеческой природе по замыслу Творца.

В то же время Златоуст, тем не менее, говорит: «Да, но, всё-таки, где-то Климент Александрийский прав: бывают богатые бессребреники. Вот, в Ветхом Завете Иов был такой – был богатым, а после Господь у него всё забрал, он этим не опечалился. Авраам был такой, был очень милостивым, всех кормил, всё раздавал». Но, интересно, что Златоуст приводит примеры из Писания, из Ветхого Завета, а вовсе не из современной ему жизни. Но, на самом деле, тогда тоже были потрясающие бессребреники, но о них он умалчивает. А почему? А потому, что Златоуст мыслит здесь как социолог. Он понимает, что такие люди есть, но их мало, очень мало. Их можно перечесть по пальцам. Поэтому эти люди и попали в Библию: стали святыми, персонажами Ветхого Завета. Златоуст говорит, что эти люди особые. Им дана сугубая, то есть двойная, благодать от Бога. Именно благодаря этой двойной благодати они, оставаясь богатыми, могут сами эту петлю разорвать и стать бессребрениками. Это очень редкий случай. А мы с вами, в массе, мы с вами совершенно не такие, нам такая сугубая благодать не дана. Так что же нам делать-то, чтобы спастись? Отдать всё! Вот так сурово.

Златоуст к этой теме подходит и с другой стороны. Пока здесь он рассматривал как бы проблему аскетики, то есть влияние богатства и любостяжания на индивидуальную душу человека. Но он где-то и социолог – он рассматривает проблему с точки зрения отношений между людьми. Правда, эти отношения – так сказать, микроотношения между людьми: любви и ненависти, приязни и неприязни. И здесь Златоуст выводит – это можно назвать «второй закон Златоуста» – обратную зависимость между богатством и любовью. Он говорит, что чем больше у человека богатства, тем труднее ему любить, тем меньше у него любви, Ибо он любит не других людей, а своё богатство, он привязан к нему. Об этом Златоуст говорит даже не десятки, а сотни раз. Он объясняет так: когда богатый благ? – вовсе не тогда, когда он имеет богатство. А вот если он начинает богатство раздавать, он становится благим. Вот тогда Господь на него начинает смотреть. А если он на своём богатстве сидит, то никакой благодати у этого человека нет. Только отдав всё, отринув привязанность к богатству, человек может любить других людей по-настоящему.

Надо сказать, что насчёт способов получения богатства у Златоуста нет никаких иллюзий. Он прямо, без обиняков, говорит, что в основном богатство скапливается неправдою. Он говорит, что не может быть так, что один был бы богат без того, чтобы кто-то другой из-за этого не стал бы беден. Здесь он тоже социолог. Он не говорит, что богатство не всегда неправедно – на 100 %. Но где-то на 95 %, если вы видите богатого, то вы видите вора. Вот, по необходимости упрощая, позиция Златоуста.

Относительно права собственности святитель тоже рассуждает очень интересно. Дело в том, что у Златоуста социологический взгляд на мир. Конечно, он далёк от профессиональной социологии, но у него есть интуитивный социологический взгляд, поскольку он великолепно знает жизнь. В первую очередь Златоуст – богослов-моралист. Причём он настолько богослов, что даже не пользуется какими-то такими специальными терминами. Слово «собственность» у него очень редко встречается. Не исключено, что дело в том, что в юности его мать хотела сделать из него адвоката. Он даже начал этим заниматься. Но вскоре в ужасе это дело бросил. И после он частенько говорил, что судьи и адвокаты – это самые продажные и нечестные люди. Вот прямо буквально так и говорил. Поэтому он даже не пользуется никакой специальной терминологией: он не говорит «собственность», а заменяет это словами «моё и твоё», словами, которые великолепно выражают, что такое право собственности. Так вот, «моё и твоё», с точки зрения Златоуста, – это что? Оказывается, это слово нехорошее, неправильное, «проклятое и пагубное», «жестокое», которое вносит в человечество бесконечные раздоры. Слово неправедное. Однажды он говорит, что «моё и твоё» – от дьявола. Представляете, как строго! Правда, это он говорит в случае собственности супругов, когда супруги имеют не семейную собственность, а каждый свою. Вот это уж точно от дьявола.

Каковы же идеалы Златоуста? Личный идеал – я думаю, вы уже поняли, – это добровольная бедность, полное нестяжание. Вот таким должен быть настоящий христианин. А то у нас какое-то всё время христианство-лайт – христианство такое облегчённое. Кстати, о бедности: Златоуст чётко различает добровольную бедность и недобровольную бедность. Недобровольную бедность, в которой находится масса людей, он считает страшным бедствием. Этого не должно быть. Это хуже, как говорит Златоуст, «разжённой печи». Бедные – мученики, они из-за того, что бедные, всё время стеснены, жизнь их очень тяжела. Им обязательно надо помогать! Такой бедности быть не должно. И если человек хочет иметь достаток, он может его иметь. Но добровольная бедность имеет, с точки зрения Златоуста, огромное преимущество: бедный не отягощён ничем. Его душа, мысль может легко воспаряться к Богу. Добровольно бедные – это люди блаженные, осенённые благодатью. Поэтому недаром сказано в Евангелии, что блаженны нищие, в Евангелии от Луки.

А каков же общественный идеал? Златоуст думает и об этом. И оказывается, общественный идеал христианина – это общественная собственность, общность имуществ. Об этом Златоуст очень чётко говорит. Он обосновывает это и теоретически. Он, так же как и все остальные Святые Отцы, уверен, что всё принадлежит Богу. Подлинным собственником всего является Бог. Вот то, что люди собственники, это – иллюзия, как он объясняет. На самом деле не так: все мы – только управители, мы только управляем Божиим имением, и ничего более. Богатый должен, если он богатый, правильно этим своим богатством управлять. А как правильно? С точки зрения Златоуста, правильно только так: всё богатство раздать бедным. Вот это правильно! Потому что, с точки зрения Златоуста, если всё принадлежит общему владыке, Господу Богу, то всё принадлежит всем. Поэтому Господь, на самом деле, учредил для человека общую собственность. И только в результате грехопадения человек возымел эту страшную страсть любостяжания и стал забирать себе имение в частную собственность. А после он стал, чтобы оправдать это, придумывать законы, которые всё это легализовывали бы.

Златоуст с большим пиететом относится к тому, что произошло в Иерусалимской общине. Помните, на прошлой лекции я подробно рассказывал об этом феномене – первая христианская Иерусалимская община, в которой все двенадцать апостолов, причём сразу же после принятия Духа Святаго, организовали строгий христианский коммунизм. Златоуст в восторге от этого. Он говорит, что «это было ангельское общество». Фрагменты из его проповедей на Деяния апостольские, в которых рассказывается об Иерусалимской общине, – это самые интересные, самые замечательные, самые вдохновенные слова Златоуста. Но я уже об этом говорил и повторяться не буду. У нас мало времени.

А однажды, прямо с амвона, Златоуст обращается к пастве, к этой вот большой массе народа, которая стояла перед ним: «Ну, мы что же – хуже? Неужели мы не можем повторить то, что сделали первые христиане? Они стали продавать всё своё имение и все вырученные деньги приносить к ногам апостолов. Ну неужели же мы хуже? Мы же всё-таки христиане! Давайте мы сделаем то же самое. Вот тогда это будет настоящая проповедь христианства, вот тогда мы привлечём всех к себе, все уверуют в христианство». Конечно, Златоуст отлично знал, что ничего не получится. Люди, которые стоят перед ним, – это люди совершенно не того духа. Так и получилось – тогда никто ничего к ногам Златоуста не принёс, и всё пошло по-старому.

Златоуст очень много говорит о милостыне. Собственно, нет другого Святого Отца, который бы так превозносил милостыню. Он считал, что милостыня выше поста. Милостыня выше молитвы, выше девства. Подать чашу холодной воды какому-то бедному человеку – это равносильно тому, что священник подаёт евхаристическую чашу своим причащающимся прихожанам. Даже так! В устах Златоуста, который является создателем православной литургии, это совершенно потрясающее высказывание. Вот как он высоко ставил милостыню! Однако, однако… понимаете, он указывал, что милостыня, тем не менее, – лишь паллиатив. Есть страшная болезнь: это вот сребролюбие, стяжание. И милостыня, как елей на рану – она вот как-то это всё заглаживает, но кардинально не лечит. Мир всё равно остаётся тем же самым, несмотря на милостивых людей, милостыню и всё прочее. Поэтому он считал, что идеал вовсе не милостыня, а общность имуществ. Вот там, в таком обществе, всё преображается. Там нет ни богатых, ни бедных. Нету богатства – уничтожается сребролюбие, люди начинают жить, как ангелы.

И, во-вторых, надо разобраться, что считал Златоуст милостыней. Понимаете, вот то, что мы бросаем десять рублей, монетку в такой какой-нибудь пластмассовый стаканчик нищего, – это, с точки зрения Златоуста, не милостыня. Это профанация. Самая настоящая профанация. Подлинная милостыня – это совсем другое. Это вот что такое.

Во-первых, милостыню надо давать всем, кто ни попросит, прямо-таки по слову Евангелия «всякому просящему у Меня дай». «Давайте всем – не разбирая, что это за человек», – говорит Златоуст. Увы, мы с вами поступаем совершенно иначе. Мы, так сказать, умные. Мы знаем, что якобы все эти нищие – это жулики: они там в какие-то кланы организованы, что они там наверняка богачи, и поэтому ничего им не даём. Обычно проходим мимо. А если ещё этот нищий грязный какой-нибудь, и тем более вонючий… Златоуст считает иначе: давайте всем. Правда, он замечает: «Но не поощряйте порок». С точки зрения Златоуста, порок – это, например, танцовщицы, которые часто на улицах Константинополя танцевали. Вообще, Константинополь во времена Златоуста был, как ни странно, городом более языческим, чем христианским. Христиан было много, но всё-таки они были в меньшинстве. Златоуст отлично знает эти уловки: чтобы больше получить, они начинают применять разные приёмчики. Один лежит голым животом в холодной луже, чтобы разжалобить проходящих. Другой, говорит Златоуст, вообще страшные вещи делает: он вбил гвозди в голову своего сына и показывает это, чтобы вызвать жалость. Я понимаю, говорит Златоуст, что, с одной стороны, это ужасно, никуда не годится, а с другой стороны – они ведь это делают по нашему жестокосердию. Были бы мы действительно милостивыми, они бы на такие вещи никогда не пошли. И вообще люди становятся «профессиональными» нищими не от хорошей жизни. Так что давайте всем.

Дальше. Златоуст считает, что милостыню должны творить все: и богатые, и бедные. Никто от этой обязанности не избавлен. Даже если ты очень беден – всё равно должен благотворить, ибо милостыня больше полезна дающему, чем принимающему. Принимающий получил денежку, её проел или пропил и завтра уже снова есть хочет. А то, что вы даёте, – вы в какой-то минимальной форме проявляете любовь к человеку, пусть несовершенную, ну вот как умеете. Вот и получается, что это вам более полезно, чем принимающему. Так что давать должны все.

И, наконец, третье условие настоящей милостыни у Златоуста – это максимальная щедрость. Надо не 10 рублей кинуть, а действительно заметную часть своего имения отдать. Чтобы, так сказать, чувствовалось, что вы от себя нечто существенное оторвали. Ну, каждый по своим духовным возможностям. В идеале надо отдать всё, говорит Златоуст. Вот так именно и поступила евангельская вдова, которая кинула в кружку две лепты, а это было всё её состояние. Вот это настоящая милостыня! Вот такая милостыня может всё-таки преобразить мир. Если все дадут всем всё, в идеале, в пределе, то мир изменится, мир превратится в большую Иерусалимскую общину.

Однако, несмотря на всё, что я вам рассказал, удивительным образом многие богословы, даже большинство, считают, тем не менее, Златоуста апологетом частной собственности. Хоть стой, хоть падай. И, в общем, для этого они находят основания. Действительно, у Златоуста можно подобрать массу высказываний, где он считает: да, ты можешь иметь, например, свой дом, даже свою лавку, но только будь честным, не воруй. В чём же дело? Дело вот в чём. Златоуст был великим пастырем. Он отлично понимал, что люди не могут в одночасье стать святыми. И какие замечательные проповеди перед ними не говори, грех – вещь очень въедливая, и его приходится выдавливать из себя по каплям огромной духовной работой. Такие мгновенные преображения бывают, но это редкость. Их опять можно посчитать по пальцам. И поэтому Златоуст как бы выстраивает перед своими слушателями некую лестницу совершенств, по которой нам надо восходить, ибо сразу прыгнуть на верхнюю ступеньку невозможно, а можно лишь постепенно подниматься по ступеням. Особенно это верно в имущественной области: люди в этом отношении – самые разные. Есть патологические сребролюбцы, которые просто теряют человеческий облик: если он денежку схватил – у него судорога, и рука уже не может разжаться. А есть совершенные бессребреники, которые чуть что получили – раз! – и всё тут же раздали. Но самое интересное, что и те и другие встречаются среди христиан.

Поэтому в этом смысле устроение людей совершенно разное, и многим надо восходить по лестнице совершенств. Златоуст говорит: «Да, конечно, идеал – отдать всё. Но, вообще-то, я-то вижу по вашим физиономиям, что вы этого сделать не можете. Ну ладно, ладно. Ну, отдайте хотя бы половину. Что-то, я вижу, физиономии тоже постные какие-то. Вижу, что вы и половину не способны отдать. Ну, хорошо, вот в Ветхом Завете – там была десятина: там каждый должен был отдать десятую часть на храм. Ну давайте вы тоже будете отдавать десятину на храм, а мы уже эти деньги будем распределять. Да, но я опять вижу, что особого энтузиазма нет. Ну ладно, ладно. Ну, тогда хотя бы не воруйте, не будьте хищниками, не эксплуатируйте». То есть сделайте, что можете. Если вы на нижнем уровне, сделайте один шаг, ступите на следующую ступень лестницы. Но это не значит, что вы должны оставаться на этой ступени. Просто перед вами откроются новые горизонты, у вас немножко ментальность изменится, и вы сами увидите, что это далеко не совершенство. Есть ещё много ступенек, по которым можно идти. Но вот этих новоначальных, которые должны сделать только первый шаг по этой лестнице совершенств, перед Златоустом всегда было большинство. В храм набивался самый разнообразный народ: многие просто приходили поглазеть на Златоуста. Вот именно для них Златоуст очень часто снижает планку. Поэтому у него очень много высказываний в таком духе, что собственность, в общем-то, можно иметь, но честную. Если их собрать вместе, то получится довольно весомый корпус текстов. И на основе таких корпусов наши богословы и делали вывод, что Златоуст – апологет частной собственности. К сожалению, так у нас Златоуста и трактуют. Всегда, если мы читаем Златоуста, – это обязательно выжимка из кем-то подобранных цитат. Нам преподают Златоуста прокипячённого, вываренного. Поэтому он оказывается для собственников не опасным. Приём ловкий, поскольку кто прочтёт все двадцать пять томов? Сами понимаете, это очень тяжело.

Я вернусь к Клименту Александрийскому. Климент Александрийский – первый основатель, как я это называю, «общепринятой доктрины». Доктрины, которая считает, что собственность иметь можно для христианина в любом количестве. Но вот привязываться к собственности, зависеть от неё – это грех. Подчиняться собственности нельзя. А если ты не привязываешься – пожалуйста, владей сколько угодно. Златоуст мыслит иначе. Он считает, что если ты набрал много собственности, то вовсе неспроста ты это сделал: в 99 случаях потому, что ты сребролюбец, потому, что ты её любишь, потому, что ты её хочешь, всё больше, больше и больше. Свой тезис, что собственность иметь можно, Златоуст предлагает в качестве нормы для новоначальных, которые становятся только на первую ступеньку лестницы совершенств. А для совершенных он предлагает иное: надо жить так, как жили христиане в Иерусалимской общине. Всё у них было общее, «и никто ничего не называл своим». Таким образом, Златоуст строит очень глубокую и ёмкую концепцию, в которой есть определённое место и мыслям Климента Александрийского. Только он их ставит в надлежащую нишу: это норма для новоначальных, не более. К сожалению, история нашей имущественной этики такова, что вот эти нормы для новоначальных постепенно стали нормами для всех, в том числе всех христиан. И те высшие идеи общей собственности, которые Златоуст проповедовал, постепенно забылись.

Подытожим: у Златоуста как бы двухэтажная концепция. Для более совершенных он считает, что личный идеал – полное нестяжание, общественный идеал – общественная собственность. А для новоначальных он снижает планку и считает, что личная норма – это просто честный труд: не воровать и не эксплуатировать, а общественный идеал – это частная собственность с обязательной щедрой милостыней.

Вот на этом я свою лекцию окончу и отвечу на вопросы.

Вопрос: Николай Владимирович, вот Вы, описывая взгляды Златоуста, говорите о том, что у него было отрицательное отношение к эксплуатации. Я бы хотел задать вопрос: терминологически у него в первоисточнике как это звучит? Ведь вроде бы термин «эксплуатация», мы так привыкли, что это термин всё-таки довольно современный.

Н. С.: Да.

Вопрос: Это так сказать из марксизма, вот. А в какой терминологии он это описывал? Какие у него для этого были слова?

Н. С.: Он всё время произносит слово «хищник». Вот в контексте златоустовских проповедей это и есть эксплуататор. Хищник – это тот, кто терзает свою жертву, ведь эксплуатировать – это и есть мучить других. Златоуст считал, что такое хищничество – величайший грех, величайший, с христианством несовместимый.

Вопрос: Он (Златоуст) признавал возможность некоего владения для новоначальных. Но он, идеал, который он описывал для человека, так скажем, мирского, для человека не монаха, может, очевидно, представляться достаточно сложно выполнимым. Так сказать, для монаха его идеал очевиден, а для человека мирского, имеющего семью, близких, о которых он как-то должен заботиться, по отношению к которым у него есть тоже какие-то свои обязательства, он – человек, должен обладать неким умением, да? Или, так сказать, ну чем-то таким, благодаря чему он обеспечивает жизнь своим близким. Он же не мог, Златоуст, наверняка не мог тоже обойти в том числе и этот вопрос и здесь провести какое-то различение. Тоже интересно, как у него этот вопрос решается, как он его описывает, что он предлагает?

Н. С.: Понимаете, да. Личный идеал христианина – отдать всё. Но Климент Александрийский говорит: «А на какие средства жить, если отдать всё? Как вообще-то существовать-то?». Он даже считает, что Христос и не мог такой дурацкой нормы дать – «отдать всё». Златоуст видит решение проблемы в общей собственности. Он недаром говорит об общей собственности, об общей жизни. Действительно, вы отдали всё, всё в общину отдали, и у вас лично нету ничего. Но остальные люди в общине о вас заботятся. И тем самым вы в этом смысле богаче всех. Ибо в вашем распоряжении, так сказать, все возможности, все средства общины. Только за счёт общей общинной собственности разрешается этот конфликт. На уровне личной собственности он неразрешим никак.

Вопрос: Вы не могли бы ещё назвать, может быть, основные несколько работ, где, прежде всего, вот именно по имущественным (вопросам) наиболее такие ёмкие, программные у него? Где он высказывается по имущественным вопросам?

Н. С.: Понимаете, вот в том-то и дело – не могу. Дело в том, что у Златоуста есть проповеди, циклы проповедей, например, «На первое послание к коринфянам». Что-то около сорока проповедей. После он комментирует другую книгу Священного Писания, и так далее. И к имущественным вопросам он обращается совершенно неожиданно, обычно в третьей части своей проповеди, даже как-то иногда не мотивированно: вдруг раз – и он уже об этом говорит. Вот в том-то и беда: чтобы понять, так сказать, вычленить имущественную концепцию Златоуста, надо пропахать очень много. Надо прочесть всё. Это одна из задач нашего богословия. На самом деле это не сделано. Я вот 15 лет занимаюсь этим вопросом, у меня даже книга написана об имущественных воззрениях Златоуста. Книга, которую, к сожалению, издать невозможно. Я её пытался издать, но мне тут же сказали: она плохая, слабая в художественном смысле, там всё перепутано, да и содержание какое-то странное. В общем, никуда не годится. То есть, это задача будущих богословов. У меня есть корпус текстов, который я вывел: там что-то 600 килобайт текстов Златоуста, посвящённых этим вопросам. Давайте, включайтесь в работу – интереснейшая проблема.

Вопрос: Здравствуйте! Не подскажете, многие деструктивные секты также стремятся к тому, чтобы люди продавали имущество, да, и передавали им деньги. Как отличить?

Н. С.: Я думаю так. В чём гибельность секты? В тоталитаризме. Там обычно есть гуру, который непререкаем, он там харизматичная личность, он там всеми управляет. Секта – она не признаёт большую Церковь. Сектанты считают, что там, в большой Церкви, люди, безусловно, погибнут. Только мы спасёмся под руководством нашего гуру. В этом беда секты. А то, что они живут общей жизнью, то я считаю, что это хорошо. Мы, к сожалению, не живём так. Это вот плохо. На самом же деле жизнь общей собственностью – это традиция, которая сложилась в ранней Церкви. А я, между прочим, на следующих занятиях хочу сделать такой исторический экскурс, как жила византийская Церковь, и вообще, как жила Византия. Тоже полуторачасовая, «галопом по Европам». Там мы увидим, что, к сожалению, эта традиция в Византии утеряна, её надо возрождать, её надо воссоздавать.

Вопрос: Вы процитировали: «блаженны нищие».

Н. С.: Да.

Вопрос: А вроде бы – «блаженны нищие духом»?

Н. С.: Да, если сейчас вы откроете наши Евангелия, то в Евангелии от Матфея и в Евангелии от Луки сказано «блаженны нищие духом». Но дело в том, что в Евангелии от Луки слово «духом» появилось только в VIII веке. Иоанн Златоуст жил в IV веке, умер в 407 году, в начале V века и он, безусловно, читал Евангелие от Луки без «духом». Так же, как и все наши великие Святые Отцы: Григорий Богослов, Василий Великий и все прочие. Правда, в Евангелии от Матфея «духом» стояло с самого начала: это достоверно выяснено людьми, которые очень тщательно занимались рукописями. Здесь же, в Евангелии от Луки, – «духом» нету, причём нету именно в греческом тексте. Их Евангелие вы откроете – «духом» нету. В Евангелии от Луки «блаженны нищие духом» только в нашем церковнославянском тексте и в нашем русском тексте. Ни в одном западном переводе Евангелия «духом» нет. Вот так.

Вопрос: Ни в одном Евангелии?

Н. С.: Нет. Я вам говорю – в Евангелии от Луки только. В Евангелии от Матфея с самого начала стояло «блаженны нищие духом». И там, в обеих Евангелиях, это, собственно, немножко две разные мысли. Если «блаженны нищие духом» относится как бы к личной душе: это вот вопрос аскетический. А «блаженны нищие» – это уже социальный вопрос.

Вопрос: В связи с чем такая правка была внесена?

Н. С.: Она была внесена, как мне думается, именно потому, что Греческая Церковь к VIII веку уже прочно стала на позиции «общепринятой доктрины». Мысли Златоуста о том, что общая собственность это хорошо, это христианский идеал, – они к VIII веку были прочно забыты. И уже проповедники того времени об этом и не заикались. А всех учили, что частная собственность – это хорошо и неизбежно, и только так человек и может жить. Поэтому, когда люди читали Евангелие от Луки, то встречали какую-то непонятную вещь: «блаженны нищие». Ну вот, чтобы народ не соблазнялся, когда-то кто-то вставил «духом». Да, начиная с VIII века это «духом» становится общим местом в рукописях.

Вопрос: Спасибо.

Вопрос: Николай Владимирович, такой вопрос. Часто, когда приводится община Иерусалимская, то, соответственно, приводятся места в Апостольских Писаниях: то, что довольно-таки быстро другие общины начали помогать Иерусалимской, и вроде бы этим оправдывается то, что неправильное было обобщение общего имущества. Ну, я так думаю, в принципе, наверное, Иерусалимская община стояла в центре гонений, которые тогда были на Церковь. Что больше повлияло? Есть какая история первой Иерусалимской общины?

Н. С.: Понимаете, в чём дело. Вот, я вижу, вы человек новый. Вся прошлая лекция, все полтора часа были посвящены Иерусалимской общине. Жалко, что вас не было, но я вкратце повторю. Да, действительно, и апостол Павел об этом говорит, что остальные общины стали помогать Иерусалимской общине. Это, конечно, плохой признак. Почему? Не потому, что сам принцип общности плох. Но, в общем-то, они самостоятельно должны были прожить, безусловно. Ведь дело здесь не в гонениях, точнее говоря, не только в гонениях, а в том, что в Иерусалимской общине начисто не было организовано производство. Они ждали скорого пришествия Господа. Считали, что Он придёт если не сегодня, то завтра, если не завтра, то послезавтра. А в этих условиях начинать производство, рассчитанное на долгосрочную перспективу, как-то глупо. И это значит – не верить в скорое пришествие Господа. Раз ты начинаешь какую-то деятельность, значит, ты хочешь на земле устроиться надолго. Вот, видимо, поэтому производство в Иерусалимской общине, за счёт которого она могла бы прожить, – оно не началось, и это плохо. Об этом говорили многие наши философы. Например, отец Сергий Булгаков говорил, да и Златоуст говорил, что сейчас, как и в Иерусалимской общине, живут в монастырях. Только понимаете, в монастырях-то занимались каким-то рукоделием, и худо-бедно монастыри и у нас на Руси, и в Византии – они сами себя как-то прокармливали. В этом дело.

Вопрос: И ещё один вопрос. Вашу книгу в Интернет-версии можно посмотреть? Есть она на сайте?

Н. С.: Да, конечно. У меня на моём сайте. Если вы знаете, у меня есть сайт, который очень легко найти: Если вы в Яндексе наберёте «Сомин Николай Владимирович», то там он очень быстро выпадет (-soc.narod.ru). Там не только мои работы, около 200 работ разных авторов. И вообще он называется «Православный социализм как русская идея». Там не только эта книга, но много и о современности.

Вопрос: Хорошо, спасибо. А 25 томов Иоанна Златоуста в Интернет-версиях можно найти?

Н. С.: Да, есть, выложен. Пожалуйста. Сейчас выложены все 25 томов Златоуста, причём уже церковно-славянские вставки переведены на русский язык, и вы можете применить все новейшие компьютерные технологии для обработки этих текстов и выявления имущественных фрагментов. Все условия для успешной работы над текстом есть.

Вопрос: У меня вот такой вопрос. Если я правильно понял, то идея вот этой общественной собственности – она как бы появилась, да, но была характерна раннему христианству. О ней вы, собственно, достаточно подробно рассказали – в понимании Златоуста, да? А потом она как-то уходит на такое дно, да, то есть идёт какое-то историческое развитие, и люди всё чётче понимают, что вот эта положительная обратная связь – она ну как бы очень тяжело преодолима, надо как-то пытаться её разорвать. Да и вот, в частности, в нашей стране, по-моему, при Иоанне Грозном монах со звонкой фамилией предлагал, что боярским детям собственность отдавать не надо. Что-то типа того. Значит, потом – я очень отрывисто в силу плохой осведомлённости – и в более позднее время в XIX веке некоторые осуждали, например, в частности, монастыри за то, что у них было в подведомстве очень большое количество крестьянских поселений. Ну там иногда это доходило до того, что якобы в монастырских местах нельзя было ходить, стрелять дичь.

Н. С.: И в XVI веке такое происходило.

Вопрос: Вот-вот, я про это и говорю. Получается, что проходит 16 веков, когда вдруг вспоминают вот об этой общественной собственности Златоуста. Неужели она себя никак раньше не проявляла? И что вообще, в принципе, как-то противодействовали? Я уж не хочу к какой-то конспирологии всё это сводить, но 16 веков – а потом вдруг резко всплыла? Это вот как произошло? Спасибо.

Н. С.: Понимаете, вот как это всё произошло и происходило – собственно этому посвящён мой цикл лекций. Вы задали настолько обширный вопрос, на который невозможно ответить коротко, и я буду постепенно раскрывать это. По сути дела, вся история человечества – она является борьбой между идеями частной собственности и общественной. Идея общественной собственности – это идея чисто христианская. Она появилась по-настоящему только в христианстве. Хотя греческие мудрецы, «христиане до Христа», Платон например – они о ней говорили, но в такой уродливой достаточно форме. И эта идея оплодотворяла всю западную мысль долгое время. Социализм на западе вплоть до середины XIX века был христианским социализмом. Собственно, эта идея во многом – в такой, что ли, начальной форме – была внедрена и в русской жизни. Например, наша крестьянская община – в зачаточной форме это общая собственность, ибо там земля была общая. Самое главное средство производства было общим. Она (земля) принадлежала не крестьянам, а общине. И происходили переделы земли, и так далее, и так далее. Мой цикл лекций именно и посвящён тому, какова судьба идеи общей собственности как в Церкви, так и в обществе в целом. И следующая лекция будет посвящена судьбе имущественной этики в Византийской империи. А лучше сказать – в Православной Церкви. Ну, и заодно я попытаюсь объяснить, что такое Византия, вот этот удивительный феномен этого государства. Так что не могу я сейчас в двух словах на ваш вопрос ответить.

Вопрос: Можно такой по милостыни практический вопрос. Вот, допустим, мужчина бездомный просит денег и честно признаётся – на водку…

Н. С.: Да.

Вопрос: В другой ситуации: хорошо одетый пацан из полной семьи лет 12-ти просит денег, не знаю там на что. Как к этому относиться в свете… ну, того, что Вы говорили?

Н. С.: Понимаете, здесь всё зависит от вас и от того, насколько вы поняли Златоуста. Я не буду давать какие-то рекомендации. Я могу сказать, как я делаю. Я даю. Да, просит на водку – много не даю, но даю. Даю любому нищему, который на пути попадается. Этому я у Златоуста научился. И должен вам сказать, мне стало легко жить. Я не думаю, давать этому вшивому или нет. А может, он плохой какой-нибудь, а я ему дам. И вообще, наверняка там у них мафия, они ходят по вагонам, собирают деньги. Если вы точно знаете, что человек это использует порочным образом, тогда не надо. А тот же алкаш – он же погибнет без водки. Понимаете, он умрёт через пять дней. Вам не жалко его? А мне лично жаль. В общем, не буду я никаких рекомендаций давать. Да, многие считают, что надо давать с очень большим разбором: вообще никому не надо давать, а вот если ты точно знаешь, что человек действительно нуждается в этом, ты точно знаешь, вот тогда давай. Как кто думает.

Вопрос: Я прошу прощения. Может быть, я повторю какой-то вопрос отчасти, я просто не совсем понял. Златоуст – он давал вот эту низшую планку для начинающих христиан, и есть высший идеал. Но он видел, к каким людям он обращается, и он понимал, что высшую планку они, вот, не возьмут. Правильно?

Н. С.: Да.

Вопрос: И получается, что всё, на что он мог рассчитывать, что они все останутся на этой низшей планке. Но тогда, говоря о высшем, он либо должен был давать какие-то конкретные, такие вот прямо пошаговые рекомендации, как по этой лестнице двигаться дальше. Ну, не знаю – на что он рассчитывал? Он же, во-первых, ещё не знал, что его проповеди достанутся будущему поколению. Ну, по крайней мере, может, он как-то знал, но не был уверен. Поэтому-то он работал именно с той аудиторией, которая была перед ним. Вот как он ожидал, что они будут достигать этого, совершенствоваться как-то?

Н. С.: Понимаете, в чём дело. Златоуст был уверен, что, в общем-то, любой человек может достичь святости. И я тоже, честно говоря, в этом уверен. Что если он упрётся, то он станет святым. Только всё дело в решимости, как говаривал Серафим Саровский. И Златоуст считал, что если люди запрыгнут на следующую ступеньку, то почему они там остановятся? У них изменится ментальность. У них душа изменится. Они увидят совершенно другие горизонты. Понимаете? Да, кто-то остановится, может быть. Да, у него нет решимости. А другой пойдёт дальше. И можно ступать со ступеньки на ступеньку. Другое дело, сразу сигануть вверх – вот это очень трудно.

Н. С.: Вообще я должен сказать, что очень доволен тем, что здесь выступаю. Я никогда не встречал аудитории более подготовленной и аудитории более дисциплинированной. Обычно начинается гвалт какой-то. Все начинают руки тянуть, орать. И, в общем, кошмар получается. Так что, спасибо большое.

Вопрос: Скажите, пожалуйста, вот учение Златоуста – оно зародилось в Византии, а потом на какое-то время ушло в подполье. Время шло. Церковь разделилась на восточную и западную, позднее ещё ветвь протестантизма ответвилась. Вот подскажите, пожалуйста, мне лично интересно, в рамках католической этики и протестантской имело ли учение Иоанна Златоуста, особенно в протестантской, последователей наиболее ярких, и как шло развитие там?

Н. С.: Эх, вы всё забегаете вперёд! О католиках я собираюсь говорить в будущем. Вот я, может быть, вас удивлю, но дело в том, что учение Златоуста, во всяком случае, то, что общая собственность выше частной, в католичестве держалось дольше всего. По крайней мере, в теории – до XIII века. А у нас в Православии это забыли уже в V веке, в общем-то сразу после Златоуста. Это очень интересный Вопрос: какова имущественная этика католичества? Там очень хорошо видны шаги вниз, шаги в преисподнюю. Сначала она держалась на златоустовском уровне до XIII века. После она прыгнула вниз на уровень общепринятой доктрины. А сейчас она на уровне протестантской этики – это ещё более низкий уровень. Как это происходило? Я этому собираюсь целую лекцию посвятить.

6. Имущественные течения в истории Византии

Эта лекция должна ответить на один важный вопрос. А именно: как же так получилось, что в нашей замечательной Православной Церкви идеи Златоуста вдруг были забыты? Сейчас, конечно, Златоуст почитается как величайший святой, но его имущественное учение во многом забыто и просто не используется. Но чтобы это понять, нам придётся сделать небольшой экскурс в Византию.

Одни историки считают, что Византия началась с императора Константина Великого, который обратился в Православие и сделал неожиданно гонимую Православную Церковь не только свободной, но и Церковью государственной, Церковью господствующей. Другие историки считают, что Византия появилась позже лет так на 70–80, во времена императора Аркадия. Того самого императора, который упёк Златоуста в ссылку. Ну это, собственно, не суть важно. Важно, что появилось очень мощное православное государство, которое просуществовало 1000 лет. Это государство – нельзя сказать, чтобы было всегда равно себе. Оно изменялось, изменялись его и какие-то административные параметры, изменялось военное дело, изменялась экономика. Но две вещи всегда оставались неизменными. Это, во-первых, православная вера, которой ромеи, как себя называли на самом деле византийцы, очень твёрдо держались. И, во-вторых, власть императора. Без императора Византия жить не могла, и, более того, между Церковью и государственной властью образовалась, как говорили греки, симфония, то есть согласие. И вот эта симфония явилась таким замечательным социальным достижением византийцев, можно сказать – их социальной доктриной.

Вообще, вопрос симфонии очень интересен, и я чуть-чуть остановлюсь на нём подробнее. Дело в том, что часто говорят, что Церковь и государство – вещи совершенно разные. Церковь – она сопровождает людей в Царство Небесное, а государство занимается сугубо земными делами, и поэтому каких-то близких контактов между ними быть не должно. Такую позицию очень часто можно встретить в церковных кругах. Мне кажется, что такая позиция, мягко говоря, уязвимая. Да, одной из задач Церкви является приближение людей к Богу или, говоря церковным языком, спасение. Но, как я уже замечал, так узко смотреть на задачи Церкви было бы неверно. Есть ещё вторая, более широкая задача. Это – преображение этого мира, отвоевание этого мира от власти сатаны. И один из важных фронтов этой борьбы – это социум, социальные отношения между людьми. И в самом деле: эти две задачи Церкви очень сильно переплетены и связаны, и одна без другой, в общем-то, и существовать не может.

В самом деле, допустим, Церковь полностью отделена от государства. Но в этом случае эти социальные отношения, которые очень важны для спасения человека, оказываются вне её влияния. Дело в том, что, конечно, грех, прежде всего, гнездится в душах человеческих, это безусловно. Но не только в них. Люди действуют, они создают общество, они преобразуют природу, мир, в котором живут. И вот эта падшесть, греховность, которая в душах людей существует, – она неизбежно выливается во внешний мир и там огустевает в виде культуры, экономики, каких-то социальных отношений между людьми. И уже новые поколения рождаются и вступают в уже греховный мир, который очень сильно воздействует на людей, очень сильно. Воспитывает их, так сказать, в своём духе. И поэтому, чтобы решить задачу преображения этого мира, Церковь без государства обойтись не может. Да и первую задачу она решить, по сути дела, не может, потому что если мир плох, то против него обычно выступают люди, но это – наиболее сильные, волевые, которые идут против течения. А большинство, как вы знаете, идёт по течению, подчиняется реалиям этого мира и впитывает в себя все его грехи. Поэтому при такой ситуации обязательно есть люди спасающиеся, но их немного. Это как будто бы представьте себе: войска окружены, и некоторые наиболее сильные выходят из окружения, а остальные – сдаются в плен. Нам же нужна не такая ситуация, нам нужна полная победа. И поэтому без симфонии, без такого союза Церкви и государства, решить эту задачу абсолютно невозможно.

Это, так или иначе, поняли византийцы. И замах у них был очень большой: создать христианское общество. Общество, ориентированное на всеобщее приближение к Богу не отдельных людей, а в пределе всех, всего народа. И союз Церкви и государства должен был эту задачу решить. Как говорят учёные, это было в задумке сотериологическое общество. То есть общество, ориентированное на спасение. И византийцы очень, очень, очень любили свою единственную, уникальную христианскую империю и гордились, как гордились советские люди Советским Союзом, что они живут в некоем уникальном, не похожем на другие государстве. Но, конечно, уникальном в своём роде. Византийцы где-то рассматривали свою империю как если не царство Божие, то как преддверие Царства Божия: сначала тут человек живёт, а после, естественно, уже переходит в настоящее Царство. В этом смысл симфонии – создать подлинное христианское общество.

Но это в теории. А на практике всё получилось немножко не так, гораздо более приземлённо. Во-первых, конечно, подразумевалось, что в этом союзе всё-таки ведущую роль играет Церковь. Но в жизни получилось не так. Оказалось, что именно государство в лице императора захватило в этом союзе ведущие позиции. И когда в VI веке при императоре Юстиниане вот эта концепция симфонии Церкви и государства была зафиксирована – причём зафиксирована в новеллах, то есть в законах Византийской империи, – то там, если прочитать по-простому очень витиеватые византийские формулировки, получится примерно следующее. Юстиниан говорит священникам: «Всё, вы за меня только молитесь. На этом ваша функция и кончается. Всё остальное сделаю я сам. Я – православный государь, я управлю всю империю, установлю нужную экономику, социальные отношения, да и Церковью я на самом деле буду командовать. А вы только молитесь за меня». То есть Церковь была отодвинута от решения социальных проблем. Ей была предоставлена область работы с личными душами, но не более. Более того, императоры рассматривали Церковь как некое министерство. Обычно патриарх назначался по воле императора. Обычно это был или какой-то крупный чиновник, или, скажем, племянник императора. Конечно, это решение утверждал собор епископов, но он всегда одобрял. Это первое.

Второе. В Византийской империи очень большое внимание уделяли праву. Причём право византийское было на 90–95 процентов взято из римского права. И византийцы всегда гордились тем, что в этом смысле они – преемники Римской империи. А римское право основано на частной собственности. На праве частной собственности, которое там формулируется весьма жёстко: что собственность – это вот такое полное владение имением: что хочу, то с ним и делаю. Хочу – подарю, хочу – продам, хочу – буду там бурить скважину до центра Земли: моя собственность. И это, в общем-то, очень здорово влияло на жизнь Византии и византийцев.

И, наконец, сами императоры. Да, некоторые из них были канонизированы и считались квалифицированными богословами. Но большинство было людьми, достаточно далёкими от христианства (хотя, безусловно, император Византийской империи не мог не быть православным). И они вели своё государство «по заветам века сего», а вовсе не по христианским заповедям. А Церковь, к сожалению отодвинутая от социальных проблем, не объясняла, что же такое есть христианское государство, христианский социум.

И поэтому получились ножницы. С одной стороны, мы видим в Византии расцвет храмового христианства. Масса замечательных храмов. Великолепный храм Святой Софии, потрясающий, с куполом диаметром 33 метра, был построен из камня. Замечательные богослужения, была создана великолепная литургия. Появилась масса богословов, в результате ожесточённых споров была разработана православная догматика, появилось множество монастырей. И прочее.

А с другой стороны, социальная жизнь в Византии была, прямо скажем, не христианской. Рабство. Оно де-юре существовало вплоть до гибели Византийской империи, которая произошла в 1453 году. Хотя рабство было смягчено по сравнению с Римской империей, значительно смягчено, а после – в поздний византийский период – оно перестало быть актуальным по экономическим соображениям, стало экономически невыгодным. А в ранний период рабов в Византии было полно. И рабов имели все сословия общества: начиная от крестьян и кончая епископами. И это не считалось зазорным: вроде так и надо. Очень серьёзное социальное расслоение было между народом. Применялись и узаконивались самые изощрённые способы закабаления и эксплуатации крестьянства. И так далее, и так далее. В Византии мы, что интересно, никогда не наблюдаем коммунистических движений, даже локальных, сколь-нибудь серьёзных. Вот такова сила была римского права здесь.

Поэтому, заключая такой небольшой обзор, следует признать, что само византийское общество было в основе своей противоречивым. С одной стороны – идеология Православия, а с другой стороны – в реальной жизни, в социуме, это православие как бы куда-то девалось, фактически не приводило к преображению отношений между людьми, не приводило к увеличению любви. И, переходя, наконец, к нашей основной теме – к имущественной этике, – мы и в ней видим вот такое же противоречие, борьбу разных подходов к имущественной этике. Но всё по порядку.

Ещё до Византии, в период церкви гонимой, в I–II веках, если посмотреть, то оказывается, что очень многие христианские общины пытались копировать общину Иерусалимскую, в которой, как вы знаете из предыдущих лекций, был реализован христианский коммунизм. Откуда это видно? Видно из самых первых документов, манускриптов. Это манускрипты первого века: Дидахе – «Учение двенадцати апостолов». И ещё ранний манускрипт – послание Варнавы. О том, что христианские общины живут общей собственностью, так же как Иерусалимская община, свидетельствует широкое распространение института дьяконства. В то время дьяконы не служили в Церкви, а занимались социальной работой, распределением благ. Это было их основное церковное служение. Мы имеем свидетельства христиан во II веке: это святой Иустин Философ, который прямо говорит, что «мы живём в общей собственности». Или в начале III века известный богослов Тертуллиан: он тоже прямо говорит, что «мы живём общей собственностью».

Но всё меняется. Наступил III век. Хотя в III веке были гонения на христиан, но иногда преувеличивают масштабы этих гонений. Они были либо кратковременными, либо локальными. И число мучеников – оно там измеряется сотнями, вот где-то такие масштабы. Самые суровые гонения были в XX веке, когда по реальным подсчётам было репрессировано примерно 100 тысяч активных православных христиан, причём примерно 40 % из них было либо расстреляно, либо умерло в лагерях.

Это я к чему говорю? Что в III веке в Церковь приходят люди достаточно состоятельные, богатые, которые, становясь христианами, вовсе не хотят отказываться от своего имения. Так сказать, хотят совместить приятное с полезным: и попасть в Царство Небесное, и здесь пожить. Они так или иначе финансируют жизнь христианских общин, становятся уважаемыми людьми. И идеологом этой группы становится Климент Александрийский – богослов, о котором я уже не раз говорил, поэтому я буду краток.

Климент Александрийский – это церковный деятель где-то начала III века, который первым предложил так называемую умеренную «общепринятую» имущественную доктрину. Эта доктрина заключается в двух положениях. Первое. Иметь собственность, любую, даже большую, для христианина не предосудительно. И ему противопоставляется второе положение: но попадать в зависимость от этой собственности, подчиняться ей – это уже грех. Эта доктрина, с одной стороны – видите? – она противоречива. Иоанн Златоуст это хорошо объяснил: у кого богатство – он его собрал неспроста. Он его собрал потому, что он сребролюбив и хочет ещё большего богатства. То есть он находится в зависимости от богатства. Но, с другой стороны, я бы не сказал, что это худшая доктрина. Отнюдь. Она не худшая, она обладает определёнными достоинствами. Скажем, гибкостью: она может быть приноровлена и к жизни аскетов, которые ничего не имеют, и к жизни простых мирян, и к жизни богачей тоже.

Книга Климента Александрийского «Кто из богатых спасётся?», где эта концепция изложена, эта маленькая книжечка в 40 страничек, приобрела большую популярность в Церкви и где-то стала таким, что ли, нормативным взглядом на наш с вами вопрос.

Но пришёл IV век, век расцвета византийского богословия. Когда Церковь перестала быть гонимой, появилась масса замечательных христианских деятелей, богословов, и позиция Климента Александрийского была превзойдена. И вершиной этого нового богословия явилось учение Иоанна Златоуста, о котором я очень подробно говорил на предыдущей лекции, поэтому повторяться не буду. Но дело в том, что с основными положениями златоустовской концепции согласны и другие отцы Церкви. Например, тема, очень важная для Златоуста, тема оскудения любви при увеличении богатства. Златоуст об этом множество раз говорит. Ну и другие Святые Отцы тоже. Например, Василий Великий, он изрёк удивительно афористичную чеканную формулу: «Чем больше у тебя богатства, тем меньше в тебе любви». Потрясающе здорово сказано! То же самое говорят Амвросий Медиоланский и другие Святые Отцы. Другая мысль златоустовская: «Всё Божие, а потому всё общее». Об этом, например, говорит такой известный святой III века, как Киприан Карфагенский. И Василий Великий, и Амвросий Медиоланский, и Киприан Карфагенский, и Григорий Богослов – это всё предшественники Златоуста. Они тоже, так или иначе, достаточно активно высказываются по имущественным вопросам. Хотя и обращаются к ним не так часто, как Златоуст. И, оказывается, очень многие златоустовские мысли уже были ранее высказаны. Например, Златоуст считал, что большинство из богатых собрало своё богатство неправедным образом. А Василий Великий говорит: «Кто обнажает одетого, того назовут грабителем, а кто не одевает нагого, хотя может это сделать, тот достоин ли другого названия?». Иначе говоря, кто сидит на богатстве и не раздаёт этого бедным, тот вор, с точки зрения Василия Великого, грабитель.

Ещё одна мысль, впрочем, типичная для Златоуста: нестяжание как личный идеал христианина. Да об этом все святые говорят: Григорий Нисский, Киприан Карфагенский, тот же Василий Великий. Можно набрать массу цитат. Они же различают характерную для Златоуста разницу в требованиях между новоначальными и совершенными. Помните, я вам на прошлой лекции говорил, что Златоуст выстраивает лестницу совершенств. А вот другие отцы, например блаженный Иероним, советуют: «Хочешь быть совершенною, продай всё, что имеешь, и отдай нищим. Не хочешь быть совершенною, но хочешь удержать вторую степень добродетели, оставь всё, что имеешь, отдай детям, отдай родственникам». Или: «Ты благотворишь, ты жертвуешь, но это только первые опыты твоего воинствования. Ты презираешь золото – презирали его и философы мира. Ты думаешь, что стал уже на верху добродетели, если пожертвовал части целого. Самого тебя хочет Господь в жертву живую, благоугодную Богу. Тебя, говорю, а не твоего». То есть просто пожертвовать – это только первая ступень добродетели.

Однако есть момент, в котором предшествующие Златоусту Святые Отцы превзошли Златоуста. Это вопрос о происхождении права собственности. Златоуст говорит о том, что вначале не было золота, и никто не любил золото. Но подробно эту мысль не развивает. А вот другие Святые Отцы на этот предмет высказываются очень квалифицированно и чётко. Например, Лактанций, предшественник, где-то почти за 100 лет до Златоуста жил, латиноговорящий отец, поборник справедливости. Он вот что говорит, я зачитаю: «Любостяжание есть источник всех зол. Оно происходит от презрения к истинному величию Божию. Люди, обилующие в чём либо, не только перестали уделять другим избытки свои, начали присваивать и похищать себе чужое, будучи влекомы к тому собственною корыстью. То, что было прежде в общем употреблении у всех людей, начало скопляться часто в домах немногих. Чтобы других подвергнуть своему рабству, люди стали собирать себе в одни руки первые потребности жизни, беречь их тщательно, дабы небесные дары сделать своей собственностью. Не для того, чтобы уделять их ближнему из человеколюбия, которого у них не было, но чтобы удовлетворять единственно своему любостяжанию и корысти. После того составили они себе самые несправедливые законы под личиною мнимого правосудия, посредством которого защитили против силы народа своё хищничество».

Примерно в том же духе высказываются Василий Великий, Григорий Богослов, Амвросий Медиоланский. Я эти цитаты не привожу за неимением времени. Но суть дела в том, что сначала появилось сребролюбие, а законы, частнособственнические законы, освящающие право собственности, – они возникли позже и составлены для того, чтобы оправдать захват сильными собственности. В этом пункте другие Святые Отцы оказываются более политэкономами, более социологами, чем Иоанн Златоуст. А в целом, ещё раз повторяю: учение Иоанна Златоуста – это вершина православного имущественного богословия, но с ним практически во всём солидарны другие Святые Отцы. И поэтому златоустовскую концепцию следует называть святоотеческой концепцией.

В мире, к сожалению, происходит часто всё не так, как мы хотим. Златоуст был, говоря современным языком, репрессирован и умер в ссылке. Об этом я говорил, но трагедия была не только в этом. Дело в том, что Златоуст был необычайно популярен. И к нему в Константинополь для того, чтобы послушать великого святителя, съезжались из разных городов другие богословы и христиане поучиться. И постепенно вокруг Златоуста стал образовываться круг его поклонников, учеников. Много епископов, богословов. И после того, как Златоуст погиб, вся эта школа, которая ещё не оформилась, была разгромлена. На сторонников Златоуста посыпались гонения, причём гонения от государственной и церковной власти. Биограф и друг Златоуста епископ Палладий Еленопольский на нескольких страницах приводит только список тех людей, которые были подвергнуты гонениям: их около сотни. А это всё епископы, известные пресвитеры, монахи, миряне, которые сотрудничали с Златоустом. Например, известная диаконисса Олимпиада, которая после была причислена к лику святых.

Что это означает? Обычно вот эту историю с низложением Златоуста недооценивают. Её наши церковные историки рассматривают как некий такой эпизод нравов, не очень хороших в Церкви, но которые особенно на историю Церкви не повлияли. На самом деле не так. Это была трагедия, причём общецерковная трагедия. Дело в том, что после всех этих репрессий нравственное богословие в Византии постепенно сходит на нет. Смельчаков, которые обличали бы царей, обличали бы богатых, становится всё меньше и меньше. Люди боятся высовываться, грубо говоря. И византийское богословие прирастает богословием другого типа – высоким богословием. Сразу после гибели Златоуста начались споры в Церкви о соединении двух природ во Христе. Споры очень жаркие, но споры, далёкие от реальной жизни, не касающиеся нравственного богословия. А нравственное богословие постепенно-постепенно в Византии умаляется. Златоуст умер в 407 году 27 сентября. В этом, V веке, остались некие не репрессированные ученики Златоуста, такие как, например, Исидор Пелусиот, монах святой жизни, церковный писатель Иоанн Кассиан Римлянин, Феодорит Киррский. Первые два точно приезжали в Константинополь слушать Златоуста и стали его учениками. Читая писания, можно увидеть: да, действительно, они очень часто повторяют златоустовские мысли златоустовскими словами. Но, конечно, их известность и авторитет несравнимы с златоустовскими.

А что касается Феодорита Киррского, епископа города Кирры около Антиохии, то он первый начинает преобразование златоустовской концепции в умеренную доктрину. Феодорит Киррский живёт в середине V века, когда уже не было никаких сомнений, что византийское общество есть и останется обществом крепких частных собственников. И задача Феодорита – уже не вести людей к вершинам, а, скорее, оправдать существующее положение. Да, есть богатые и бедные. Да, есть ножницы между ними. Но Феодорит Киррский говорит, что и те и другие нужны. И бедные не могут обойтись без богатых, и богатые не могут обойтись без бедных, и вместе они как бы сотрудничают друг с другом и делают общее дело.

Идут годы. И учение Златоуста начинает постепенно забываться. В VIII веке фиксируется круг Евангельских чтений. Вы знаете, что в Церкви на каждой литургии обязательно читаются Евангелие и Апостол (Апостол – это выдержки из посланий апостола Павла или других апостолов или из Деяний апостольских). И вот интересный момент: фиксируются они так, что все эти коммунистические фрагменты, о которых я говорил в лекции про Иерусалимскую общину, – они отсутствуют, они выкинуты из этих чтений, так что в Церкви люди просто их не слышат. И вы это можете проверить. Деяния апостольские читаются в Пасхальные дни. И там, как только чтение доходит до одного из этих фрагментов, оно прерывается. Как доходит до следующего – тоже прерывается, будто бы нарочно выкинуто. Это VIII век, византийское наследие. Так, чтобы не смущать народ разными такими вещами, как общая собственность. После теряется не только сам дух златоустовского учения, теряется его буква. Все толкователи Священного Писания, которые говорят, что они следуют духу и букве Златоуста, они все говорят, что надо уделять часть из имеющегося, но никогда не говорят «отдай всё». Это забыто достаточно прочно.

Хотя, надо сказать, всё и в позднем византийском богословии не так уж плохо. Есть два имени, которые сохранили златоустовский багаж. Это, во-первых, святитель Феофилакт Болгарский, богослов XI–XII веков. Есть толкование Феофилакта на практически весь Новый Завет. Эти толкования очень авторитетные, на которые Церковь часто ссылается. И важно, что Феофилакт является учеником Златоуста. Если эти толкования внимательно почитать, то там очень часто появляются златоустовские мысли, златоустовские слова. Видимо, Феофилакт очень хорошо, в самом деле, проштудировал Златоуста. И вот кто бы написал работу «Феофилакт Болгарский как ученик Златоуста», но для этого надо, конечно, перепахать очень много материала. Пока я такой работы не встречал.

Второй богослов, даже ещё более ранний, X–XI веков. Это Симеон Новый Богослов. Симеон Новый Богослов – это великий святой, монах, аскет, составитель замечательных бурно-пламенных гимнов, воспевающих Христа. Но оказывается, что Симеон Новый Богослов был ещё и правдолюбцем, таким же правдолюбцем, как Иоанн Златоуст. То есть человеком неудобным, который подвергался гонениям как со стороны монашества, так и со стороны епископата. Но более всего удивительно, что в одном из своих сочинений он продолжает златоустовскую традицию, причём он идёт дальше Златоуста, он ещё более ригористичен. Прежде всего, он сторонник общей собственности. Он пишет: «Вещи и деньги в мире являются общими для всех. Как свет, как воздух, которым мы дышим, и сами пастбища неразумных животных на равнинах и горах. Всё, следовательно, было установлено общим для одного пользования плодами. Но господство не дано никому. Однако страсть к стяжанию, проникшая в жизнь как некий узурпатор, разделила различным образом между своими рабами и слугами то, что было дано Владыкою всем в общее пользование». Здесь Симеон Новый Богослов повторяет те «политэкономические» высказывания Святых Отцов до Златоуста. Далее очень интересно. Помните, я говорил, что однажды Златоуст высказался, что слово «моё и твоё», которым он обозначал право собственности, – от дьявола. Это было только однажды и применимо к частному случаю собственности супругов. А вот Симеон Новый Богослов говорит: «Дьявол внушает нам сделать частной собственностью и превратить в наши сбережения то, что было предназначено для общего пользования». Частная собственность – от дьявола!

И, наконец, ещё одно. Симеон Новый богослов считает, что даже если человек однажды был богат, а после одумался и всё раздал, – в этом никакой доблести нет. Он пишет: «Тот, кто раздаёт всем из собранных у себя денег, не должен получить за это награды, но скорее остаётся виновным в том, что он до этого времени несправедливо лишал их других. Более того, он виновен в потере жизни тех, кто умирал за это время от голода и жажды. Ибо он был в состоянии их напитать, но не напитал, а зарыл в землю то, что принадлежит бедным, оставив их насильственно умирать от холода и голода. На самом деле он убийца всех, кого он мог напитать». Если Златоуст и Василий Великий говорят, что богатый – это вор и грабитель, то Симеон Новый Богослов идёт дальше, он говорит: богатый, который сидит на своих деньгах, – это убийца. Вот как строго он судит об этом деле.

Но, несмотря на это, высказывания ни Феофилакта Болгарского, ни Симеона Нового Богослова уже никак на социальную доктрину византийского православия повлиять не могли. Всё, так сказать, уже было к тому времени определено могучим ураганом.

Теперь я перейду снова к Византии. Господь ждал, тысячу лет ждал, что всё-таки Византийская Церковь и византийское общество как бы найдут друг друга и в Византии это преддверие Царствия Небесного начнёт преображение социума. Но, к сожалению, этого не произошло. Более того, в поздней Византии ослабляется влияние государства и усиливается влияние крупных частных собственников. Если вкратце наметить развитие экономических реалий Византии, то мы имеем примерно следующую картину. Ранний период Византии IV–VII веков. Используется рабский труд, но сильное государство организует государственное производство. Государственные ремёсла процветают в городах. Византийские ремесленники были не только частными, а в основном объединялись в государственные, под контролем государства, предприятия. Они были чрезвычайно искусными. Византийские изделия ценились просто на вес золота. Шёлковые ткани тоже ценились по весу выше золота. И за счёт внешней торговли византийское государство во многом сводило концы с концами, содержало сильную армию и успешно отражало нападения врагов, которые случались беспрестанно. В средний период Византия живёт за счёт крестьянского труда, причём крестьяне организуются в общины. Это похоже на наши общины в Российской империи, только за одним «маленьким» отличием. Византийские крестьяне держали свою землю в личной собственности. В византийских крестьянских общинах не было переделов земли. В результате этого эти общины стали постепенно как бы терять вес, распадаться, и крестьяне всё более и более попадали в зависимость к крупным собственникам, крупным держателям земли. И вот здесь постепенно начался закат византийской экономики.

Где-то в XII веке в Константинополе большую силу возымели итальянские купцы из Генуи и Венеции. Они монополизировали внешнюю торговлю и во многом монополизировали даже внутреннюю торговлю в Византии. Потому что Генуя и Венеция – это первые капиталистические города. Очень ушлые ребята, которые приехали в Византию со своими банками, давали большие кредиты. И они очень быстро завоевали положение. Византийские императоры то с ними дружили, так что целые кварталы этих купцов были в Византии. А когда власти видели, что от них сплошные убытки местным купцам, то их выгоняли. Венецианцы, конечно, запомнили такое не всегда хорошее к ним отношение и профинансировали 4-й Крестовый поход, который вдруг не пошёл в Святую Землю, а повернул к Константинополю и взял его штурмом. Константинополь был разгромлен и разграблен, и примерно лет 50–60 жизнь Византийской империи висела, так сказать, на липочке. От неё остались только отдельные куски.

После византийцы сумели возвратить себе Константинополь, но былого величия Византия уже никогда не достигла. Разорённая экономика, армию содержать не на что, да и людей не стало, оказывается, некого было призывать в армию. В последний период Византии армия была в основном наёмная. А сами знаете, наёмники – они патриоты относительные. Византийцы стали терпеть поражение от турок, которые завоевали практически всю Малую Азию и подступали к стенам Константинополя и не раз его осаждали. После константинопольский патриарх ищет деньги на Западе, а для этого он идёт на унию, то есть подчинение папской власти. Сначала Лионская уния, после Флорентийская уния, которую подписали епископы и патриархи. Но обе унии народ не принял, и они, так или иначе, сошли на нет. Собственно, Запад помогал Византии, но нехотя, очень лениво.

И, в конце концов, в 1453 году турки подступили к стенам Константинополя, но византийцы надеялись, что эти стены очень прочны и высоки и взять их очень трудно. Тем не менее, ослабленная армия – она не сумела их оборонить. Город был взят, разграблен, население было в основном турками просто перерезано, и Византийская империя окончила своё существование. Окончила, так сказать, радикально. У Византийской империи нет преемника. Церковь византийская осталась, а вот государство исчезло. Вот такая печальная судьба. Господь покарал. Он долго ждал, долго надеялся, но долготерпению Божию всегда когда-то приходит конец. Теперь – вопросы.

Вопрос: Вы процитировали Иоанна Златоуста и Василия Великого в связи с соотношением богатства и любви. Не кажется ли Вам, что бедность, крайняя нужда, тем более, нищета отнюдь не способствуют произрастанию любви, ну, во всяком случае, среди мирян?

Н. С.: Понимаете, Златоуст различает добровольную бедность и недобровольную бедность. Добровольная бедность для него – личный идеал христианина. Почему? Потому что бедность как бы облегчает человека, он перестаёт заботиться о приобретении и становится восприимчивым к Божиим энергиям. Однако в чём-то вы правы – иногда бедность озлобляет. Но только бедность недобровольная. Причём озлобляет далеко не всегда. Недобровольную бедность Златоуст рассматривает как состояние мученичества; он говорит, что это хуже разжённой печи. А потому бедные – святые, любые, и добровольные, и недобровольные: одни мученики, а другие блаженные. И те, и другие наследуют Царство Небесное. А богатство – оно, с точки зрения Златоуста, практически всегда создаётся умалением любви. Богатство создаётся за счёт ограбления других, так или иначе. Поэтому бывают люди, которые сохранили в себе Божии дары при богатстве, но их очень мало. Это редкий случай, это святые люди, которые, несмотря на пагубное влияние богатства, тем не менее, сохранили в себе любовь. Так что в среднем получается, что бедный более любвеобилен, чем богатый.

Вопрос: Нет, но совершенно очевидно, что Божественные энергии, о которых Вы говорите, они гораздо доступней во время сугубого поста, когда человек сугубо постится, это совершенно очевидно. Позвольте ещё один Вопрос: смотрели ли Вы, скорее всего смотрели, фильм Тихона Шевкунова «Гибель империи»? Если смотрели, Ваше отношение к этому фильму, удался ли фильм и не видите ли Вы в этом фильме прямых аналогий с самой современной, новейшей историей России?

Н. С.: Ну, по-моему, этот фильм и создавался как аналогия современной России. Это фильм-предостережение, что если вы будете жить, как жили поздние византийцы, будет плохо и империя погибнет. Как погибла Византийская империя, также может погибнуть и Россия, и от неё ничего не останется. У нас будут в Московской губернии жить кавказцы, негры, но не русские православные. В общем, я считаю, что этот фильм неплохой. Там даже затрагивается имущественная тема, где-то Тихон Шевкунов говорит, что в Византии были олигархи, которые способствовали её гибели. Под олигархами он понимает, конечно, крупных земельных собственников. Но, понимаете, я всё-таки к самому автору фильма, грешным делом, отношусь с недоверием. И вот почему. Однажды (год был, я не знаю, может быть, 94-й. В общем, перестроечное время) я смотрел телевизор (вот грех такой был), и там выступал, ещё просто иеромонах, Тихон Шевкунов. И он так расхваливал только что народившийся у нас в России капитализм, так он расхваливал то, что у нас произошло в результате перестройки, так он восхищался частной собственностью, что я тогда подумал: но это же монах, помилуйте, он дал обет нестяжания! В чём же дело, почему он так это всё расхваливает? Здесь что-то не то. Надо в этом деле разобраться. И вот с тех пор я в этой проблеме разбираюсь.

Вопрос: Как Вы считаете, остались ли какие-нибудь следы у Златоуста, его взгляды и чем обусловлены они были, что чрезмерное богатство являлось как бы чрезмерным источником паразитирования общности, которое вело потом к его загниванию и к ослаблению и неэффективному развитию. И вообще, эти его взгляды по поводу регулирования эффективности развития, может быть, они были причиной чрезмерного богатства, то есть появления прослойки паразитирования?

Н. С.: Понимаете, вы очень как бы социологически смотрите на вопрос. Иоанн Златоуст так не ставил проблему. Он ставил её с двух сторон. Со стороны аскетической: богатство плохо влияет на состояние души, делает её злющей, и тем самым человек теряет возможность спасения. И с точки зрения любви между людьми: богатство остужает любовь. Это, так сказать, уровень микросоциальный. Вот уровень макросоциальный – богатство по отношению к государству, по отношению ко всему обществу и роли его в развитии общества – здесь каких-то таких определённых высказываний у Златоуста не находится. Единственное, он очень часто пользуется термином «мамона». А под мамоной он понимает именно вот это мамоническое устроение общества. Под мамоной он понимает вовсе не идола богатства, а дух богатства, который в обществе разлит. Он более чётко как-то сформулировать это не мог. Златоуст не был социологом ни в какой мере. Он был пастырем. Но интуитивно он как бы к этим понятиям приходил. Я уверен, что если бы златоустовская школа не была разгромлена, безусловно, мы что-то подобное бы услышали и на этом уровне. Но, к сожалению, так не получилось.

Вопрос: У меня вопрос немного шире сегодняшней темы, звучит он так: в чём причина информационного вакуума, связанная с историей Византии? Вот в нашей конкретно стране и на Западе. Страна существовала более тысячи лет. Очень сильная страна. Я читал где-то, что якобы в X веке 90 % всего золота находилось в этой стране. Почему Запад абсолютно её игнорирует? Он что, боится этой истории? Когда мы говорим «Средневековье», мы всегда в первую очередь думаем о западном средневековье, при этом византийскую историю даже в современной России не проходят. Что Вы думаете по этому поводу и как стоит из этого выходить?

Н. С.: Да, действительно, Византии, в историческом смысле, не повезло. Запад выстроил очень неприглядный портрет Византии, что византийцы – очень коварный, хитрый народ, который занимается только интригами, в отличие от благородного рыцарства, которое в то время было на Западе. Это такой типично западный взгляд. Понимаете, Византия – другая цивилизация, нежели Запад. И в этом всё дело. Это разрыв цивилизаций. Он обусловил и разрыв церквей, который, в конце концов, произошёл. Именно поэтому как Запад ненавидит Россию, вот так же он ненавидел и Византию. И, конечно, он потирал ладошки после того, как Византия погибла. Хотя после Западу пришлось много претерпеть от турок. В советское время тоже Византией занимались. У нас были достаточно сильные византологи, и советская школа византинистики – она неплохая. Она как раз хороша тем, что там много занимались социально-экономическими вопросами. Ну, с марксистской точки зрения, но, тем не менее, занимались и много там поняли. Но те столпы, на которых Византия стояла, православие и императорская власть – они совершенно чужды были советской идеологии: с неё мы не можем, мол, брать никакого примера. Если всё-таки советская цивилизация считала, что она выросла из западной цивилизации, но превзошла её, то ни в коем случае не из византийской цивилизации. А сейчас вообще общество западно-ориентированное, и к тому же атеистическое, на самом деле. Поэтому уровень изучения Византии сейчас, по-моему, очень низкий, гораздо ниже, чем он был в Советском Союзе. Всё опустилось до уровня истории императоров и войн. Каких-то серьёзных обобщений социальных сейчас не делается. Я читал некоторые современные книжки по Византии: это что-то…

Вопрос: Вы на самом деле считаете, что взятие Константинополя турками – это кара Господа?

Н. С.: Да, конечно. Господь не только милосерд, он ещё и справедлив, а справедливость неизбежно связана с наказанием. Хотя любое действие Божие не сводится на сто процентов к этим понятиям. Любое Божие действие – это одновременно, если действие такое трагическое, оно не только наказание, оно ещё и научение, оно ещё обычно и выход на какую-то другую дорогу, другой путь. Этим же наказанием Господь указывает выход из ситуации. И в любом случае Господь выявляет Свою правду. Правда Божья – она как бы всегда высвечивается. Вот таким действием и является взятие Константинополя. Византийцы не смогли сделать христианский социум. То, для чего была Богом предназначена Византия, она не исполнила. Когда не исполняется Божие предназначение, то в этом случае всегда в той или иной форме следует наказание, и это справедливо.

Вопрос: У меня будет некая реплика, дополнение к предыдущему вопросу, и, может быть, Вы тоже как-то откликнитесь на мою реплику по поводу выключения византийской истории из фокуса исторического внимания как в Советском Союзе, так и в новейшей, современной нашей истории.

Дело в том, что в нашей школе эта проблема теоретически и практически осмыслена, и она сформулирована. Советская власть предполагала, что до неё были «тёмные» века рабства и несправедливости. И, соответственно, новая страна началась в 1917 году, и выводить корни и историю страны из Византии и представление о России как о Третьем Риме – оно было не логично. Оно было для Советской власти онтологически противоестественно. Поэтому, как при Советской власти в средней школе на изучение истории Византии отводилось 1–2, в лучшем случае 3 часа в течение всего десятилетнего курса изучения истории, в новейшей истории, в либеральной России ровно всё то же самое. Получается, что в некотором роде здесь много общего. Советская власть считала, что история началась в октябре 1917 года, а современная власть считает, что правильная Россия началась в феврале 1917 года. И та, и другая сходились в том, что весь предыдущий период – это был неправильный период, и новые власти эту несправедливость историческую исправили. Это реплика на то, почему историей Византии пренебрегали тогда и пренебрегают сейчас.

По поводу вопроса о неких особенностях взаимоотношений, так сказать историософского соотнесения Запада и Византии, мне кажется, тут есть один важный момент, который Вы не упомянули, вернее, вскользь по нему прошлись, но он достаточно принципиальный. Это момент, связанный с общинным владением землёй. Вы совершенно правы, когда сказали, что земля там была в личной собственности, но при этом эти мелкие личные собственники (мелкие крестьянские хозяйства) объединялись в Византии в некие такие крупные общины.

И в период рассвета Византии, императоры несколько раз, кто-то из них отличился особенно в этом смысле, проводили некие мероприятия, направленные против захвата крупными землевладельцами владений мелких землевладельцев. Они некую амнистию объявляли и пытались сохранить массовое мелкое землевладение, которое было источником пополнения византийской армии. И только после того, как этот принцип стал забываться и крупные собственники и крупные землевладельцы стали захватывать земли и мелкие землевладельцы были обезземелены, источник пополнения византийской армии из византийских граждан стал иссякать. Они перешли к наёмной армии, и с этого момента началось угасание.

Это важный момент, потому что общинный принцип землевладения потом был унаследован Российской империей и сохранялся. И некоторые исследователи, насколько я знаю, не рассматривают это преемство византийского способа землевладения и того, который был в Российской империи, противопоставляя его тому принципу, которым стали руководствоваться на Западе. Потому что там изначально стали развиваться крупные землевладельцы, а общинное землевладение там не получило своего развития. И было быстро, так сказать не начавшись, прекращено.

Н. С.: Что касается изучения Византии, то тут я с вами абсолютно согласен. Вообще я ученик плохой. Вспоминая школьные годы, я не помню – изучали мы Византию или не изучали. Здесь я с вами на сто процентов согласен.

Что касается земельной собственности, общинной… Понимаете, дело в том, что в средний период развития Византии было очень много свободных крестьян, которые объединялись в общины. Но ещё раз подчеркиваю, передела в этих общинах не было.

Вот для Руси характерны переделы, например Московская губерния: там 100 % общин являлись передельными. Это было в XIX веке. А в Византии не было такой традиции; там община была просто неким самоуправляющимся обществом, но каждый крестьянин сидел на своей земле и передавал её по наследству.

Этих мелких крестьян начало использовать государство: оно стало освобождать их от налогов с тем, чтобы крестьяне служили в армии. Это была так называемая фемная реформа: изменилось административное деление Византии, появились более крупные области, которые назывались фемами. Там в обязанности генерал-губернатора каждой фемы входил сбор войска со своей фемы. Да, за счёт этого Византия набирала свою армию, и в средний период, в период Македонской династии, она даже увеличила свои владения. И совершенно верно вы сказали, что из-за этого некоторые императоры были заинтересованы в том, чтобы мелкое крестьянство жило в Византии как можно дольше и не подпадало под власть крупных собственников. Да, определённые результаты были, несколько веков Византия так прожила. Но сам принцип частной собственности, в конце концов, пересилил.

Вопрос: Можно ли основную Вашу мысль понять так, что частная собственность являлась одной из причин крушения Византийской империи?

Н. С.: Да, конечно, это одна из причин. Такая причина глубинная, которая на поверхности не видна, но она действовала. Господь иного хотел от Византии. Подлинная христианская жизнь – это жизнь в общественной собственности. Коли уж Византия села на частную собственность, то, в конце концов, у Бога её судьба была предрешена. Другое дело, что Господь долготерпелив, и благодаря этому Византия протянула очень долгое время.

Вопрос: Какие бы Вы посоветовали прочесть работы Иоанна Златоуста о вреде частной собственности? Где это более ярко отражено?

Н. С.: К сожалению, надо читать всего Златоуста. У него нет каких-то таких целенаправленных произведений. Дело в том, что 95 % произведений Златоуста – это проповеди, записанные в храме, произнесённые им после Евангельских или Апостольских чтений. И там он в какой-то мере зависел от тематики этих чтений, но не совсем зависел. Он умел переключаться на свободные темы, и эти темы были нравственными, самыми разными: о воспитании детей, о браке. Но, оказывается, больше всего он говорил о частной собственности, о богатстве, бедности, милостыни. Вот об этих всех вещах. Но переключался он на эту тему довольно неожиданно, спонтанно. И получается, что примерно в каждой третьей его проповеди эта тема есть. Но она занимает отнюдь не весь текст проповеди, а несколько высказываний: одно, два, три высказывания. Но вместе они составляют тысячи различных высказываний. Проблема современного богословия – это всё выявить, проработать, классифицировать, продумать. Это до сих пор не сделано, или же имеются только начальные работы, работы русских богословов начала XX века. Работа Попова «Иоанн Златоуст и его враги»: там эта тема затрагивается, но не настолько специализированно. Есть книга профессора Василия Ильича Экземплярского «Учение древней Церкви о собственности и милостыни». Совсем недавно она наконец-то переиздана в России в краснодарском издательстве. Может быть, она появится у нас на московских прилавках. Книга потрясающая, гениальная, просто замечательная! Ещё на моем сайте: ваш покорный слуга написал книжку, посвящённую целенаправленно этому вопросу, «Имущественное учение Златоуста». Но она в бумажном виде не издана, приходите на мой сайт и читайте.

Вопрос: Каково Ваше отношение к философии хозяйствования Сергея Николаевича Булгакова?

Н. С.: Отношение довольно скептическое. Я много разбирался в Булгакове, изучал его. Я надеюсь, что сделаю специальную лекцию, посвящённую Булгакову. Это очень интересно. Сам он человек потрясающий, замечательный, очень глубокий. Но человек, который менял свои мнения. У него можно выделять периоды: вот он марксист, вот он идеалист, вот он христианский социалист, вот он «сел» на умеренную доктрину, вот он написал философию хозяйства – новый этап. Его книга, которая слишком разрекламирована, считается каким-то новым словом в богословии. Я её так высоко не ставлю.

Дело в том, что общая идея этой книги – посмотреть на хозяйство из духовного космоса, посмотреть, какое значение имеет хозяйство как человеческий феномен в космической деятельности Господа. В то же время нравственная составляющая этого вопроса – богатые и бедные – в этой книге полностью отсутствует. Булгаков к тому времени считал, что это пережиток XIX века: политэкономия, которая занималась эксплуатацией, – это всё в прошлом. Он уже живёт в XX веке, в котором мыслят иными категориями, смотрят на проблему как на хозяйство, что характерно для Булгакова, не касаясь нравственных вопросов. Я мало ценю эту книгу, если говорить кратко.

Вопрос: У меня вопрос по поводу симфонии властей. Она когда-нибудь у нас на Руси была, в нашей истории – на примере государства Российского? При каком государе? Вообще, возможна ли она?

Н. С.: Симфония Церкви и государства – это Божие веление, как я себе представляю. Так должно быть, так хорошо, так Богом заповедано. Поэтому симфония должна реализовываться в нашем мире. Но всегда симфония была очень ограниченной, и на Руси тоже самое. Мы же себя считали Третьим Римом. Второй Рим поддался латинам и поэтому погиб, как считали у нас на Руси. Мы – Третий Рим и продолжаем дело Второго Рима. И Российская империя во многом шла по стопам Византийской империи. И идея симфонии в ней была, в общем, точно такая же. Но и реализована она была, в общем-то, косо. И я не могу сказать, при каком государе это получалось лучше всего, потому что во всех периодах есть, на мой взгляд, существенные недостатки. Я надеюсь о России и об этих вопросах сделать пару лекций, а может быть и более, потому что Россия – моя любимая Родина. И о России надо говорить более подробно. Выделить какого-то государя, при котором симфония реализовалась, я не могу.

Русская религиозная социальная мысль

7. Пётр Яковлевич Чаадаев

Начнём цикл, который я посвящу русской религиозной философии. Это очень интересное, уникальное явление, аналогов которому нет нигде в мировой культуре. Дело в том, что в XIX – начале XX веков на Руси появилась плеяда просто замечательных русских философов, оригинальных мыслителей. И так уж получилось, что русская религиозная философия выбрала свой уникальный путь. Если до этого наши некоторые русские мыслители следовали каким-то западным образцам и, в общем-то, повторяли то, что говорили западные философы, то вдруг произошёл качественный скачок.

Чем отличается русская религиозная философия от западной? Прежде всего – именно своей религиозностью, верой во Христа. Именно Христос является центром всего русского философствования. Все наши русские философы – Чаадаев, Хомяков, Данилевский, Леонтьев, Соловьёв, Фёдоров, Бердяев, Булгаков, Ильин, Эрн, Франк и прочие – были православными людьми, людьми глубоко верующими. Это первое отличие. И вообще, они рассматривали своё философствование именно как осмысление христианских религиозных истин.

Далее. Запад всегда старался создать систему, какую-то всеобъемлющую антологию, систему мира, ну, типа гегелевской системы. Для русских философов это было совершенно нехарактерно, они стремились не к созданию вот такой системы, а к другому. Они понимали, что создание такой всеобъемлющей системы – это невозможно, не под силу человеку, а стремились осмыслить Вопрос: как жить? Как жить в этом мире? Что такое хорошо и что такое плохо? То есть они, прежде всего, занимались нравственными вопросами. И именно нравственная тематика для русской философии – основное. И поскольку она ещё была связана с христианством, неизбежно русские философы всё время говорили о некоем нравственном христианском идеале.

И, наконец, третье и, может быть, самое важное. Дело в том, что православное богословие (и католическое тоже) имеет лакуну. Лакуна эта – учение об обществе, учение о социуме. И наши русские религиозные философы старались именно эту лакуну как бы закрыть. Очень значительная часть их творчества посвящена осмыслению социальных проблем. Не просто, как должен жить отдельный индивидуум в мире, и как он один должен противостоять перед Богом, – это обычная тема богословия. Они понимали вопрос немножко иначе: каким должно быть христианское общество? что значит христианский социальный идеал?

И буквально все наши русские философы активно занимались этой проблематикой. Причём мнения разделились. Можно назвать как бы две большие группы наших философов. Первая группа – сюда входят такие, в общем-то, замечательные люди, как Булгаков, Георгий Петрович Федотов, Карсавин, Эрн, Степун, отчасти Бердяев и Фёдоров. Они в определённые моменты своей жизни были социалистами и пытались соединить христианство с социализмом. И именно в социализме, в общественной собственности, они видели христианский социальный идеал. Но было и другое мнение, другой группы философов. Такие мыслители, как Семён Франк, Новгородцев, Иван Ильин, Струве, Чичерин, считали, что не должно быть ничего подобного ни в коем случае. Они считали, что в основу христианского общества должна быть положена именно частная собственность, а социализм есть не только христианская ересь, но просто сатанизм. Хотя все: и та, и другая группа, – так или иначе, критиковали капитализм, высвечивали его негативные стороны, но идеалы были различными. Этот спор постоянно тянулся в русской культуре, причём в разных своих вариациях. И он остался, надо сказать, так и незаконченным. До сих пор русская философия не пришла к определённому выводу: где же социальная истина, где социальная правда, каким должно быть идеальное христианское общество? Так что, это наша с вами задача – продолжить дискуссию и разрешить этот спор.

Ну, а я буду рассказывать историю, причём историю в лицах. Буду рассказывать о русских религиозных философах. Конечно, говорить обо всём, обо всей их философии в полноте – для этого у меня нет ни знаний, ни времени, ни возможностей. Но вот социальную тему я постараюсь затронуть. Причём я буду рассказывать в виде таких жизненных портретов, где жизнь и судьба переплетаются с философскими идеями. Мне кажется, что так будет лучше, интереснее, быстрее всё это усвоится.

И первым я наметил портрет Петра Яковлевича Чаадаева. 1794–1856 годы. А почему? Потому, что Чаадаев оказывается первым нашим русским религиозным социальным философом, как это ни удивительно. Он создал своё, такое необычное, неповторимое учение – христианскую философию социума. Но всё по порядку.

Чаадаев родился в Москве. Собственно, фамилия Чаадаев – не аристократическая. Чаадаевы не были знаменитым родом – от выходца из Литвы по прозвищу Чаадай. Отец его умер очень рано. Говорят, что покончил жизнь самоубийством. Мать тоже умерла рано. И маленького Петю, а также его старшего брата-погодка Михаила воспитывала тётка по матери княжна Мария Щербатова. А вот Щербатовы – это очень знаменитый аристократический род России. Княжна была человеком весьма состоятельным, и она решила своему сыну и этим двум племянникам своим дать хорошее образование. Образование было замечательное, классическое. Приглашались на дом профессора из Московского университета, а в то время Московский университет был на подъёме. Ну конечно, французский язык, история и всё как полагается. Мальчик Пётр был очень необычным ребенком, он как бы рано вырос и быстро стал взрослым. Уже в 14 лет он написал письмо совершенно незнакомому ему московскому градоначальнику – он за кого-то там заступался. В 15 лет – он студент Московского университета на филологическом факультете. С ним учатся такие люди, как Грибоедов, как Якушкин – будущий знаменитый декабрист, как Николай Тургенев – будущий автор известной книги «Опыт истории налогов» (кажется, так она называется), тоже будущий декабрист и экономист. В 16 лет Чаадаева знает вся Москва – он лучший танцор в московских салонах, с иголочки одевается. Недаром у Пушкина: «Второй Чадаев мой Евгений». Юноша выказывает необычайный ум и рассудительность, в любой компании он становится центром и лидером. Его мнение оказывается настолько основательным, настолько информативным и компетентным, что просто все перед ним преклоняются и все прочат ему блестящее будущее. К тому же он красив, и женщины от него без ума, вьются вокруг, смотрят ему в рот, слушают его разглагольствования. В 18 лет он идёт в армию, и тут как раз нагрянула война 1812 года. Чаадаев участвовал в Бородинском сражении, ходил в штыковую при Кульме. После, в качестве гусара, он прошёл весь путь до Парижа, получил несколько боевых наград, брал Париж, торжественно въезжал в него.

Затем, в 1816 году, полк корнета Чаадаева был расквартирован в Царском Селе. И тут он знакомится с лицеистом последнего года обучения Александром Пушкиным. Их встреча происходит у Карамзина, знаменитого историка, и молодые люди становятся закадычными друзьями. Причём Чаадаев на пять лет старше Пушкина и к Пушкину относится как к мальчишке. Собственно, он всегда так к Пушкину относился. Он этого мальчишку бесконечно поучал, втолковывал, как вообще жить ему надо, пытался из него, в общем, дурь выбить. Хотя всегда понимал, что это гениальный поэт, и, конечно же, признавал его поэтический талант. Вообще с Пушкиным Чаадаева связывает дружба на всю жизнь. Пушкин, как вы знаете, после ссылки жил в Питере, но часто наведывался в Москву, и тогда он всегда приходил к Чаадаеву, и они вели долгие беседы – опять Чаадаев его поучал. После смерти Пушкина Чаадаев в своём доме, говорят, показывал на стене масляное пятно и говорил, что это от головы Пушкина. Вот здесь было его кресло, он, прислонясь к стене, вот так сидел, мы разговаривали. Для Пушкина, конечно, Чаадаев был действительно непререкаемым авторитетом, он его исключительно уважал. Опять-таки вы знаете, наверное, эпиграмму Пушкина, которая ещё в лицейские годы написана:

Надо сказать, написано, конечно, мастерски, потому что «Периклес» по-гречески – это «осиянный славой». И чувствуете, как Пушкин элегантно обыграл это всё. Позже Чаадаеву посвящены, может быть, самые знаменитые в русской поэзии строки:

Конечно, все мы это в школе учили. Здесь, думается, Пушкин немного подделывается под менталитет Чаадаева, чтобы, так сказать, заслужить его уважение своими свободолюбивыми мыслями.

А карьера Чаадаева идёт в гору. Он – адъютант у князя Васильчикова, командира Гвардейского корпуса, в котором самые знаменитые полки Русской империи. Но происходит неожиданное: 1820 год – бунт в Семёновском полку. И Чаадаева, как бывшего офицера этого полка, отправляют узнать, в чём дело, и сделать доклад самому царю. Он это исполняет. Час беседы Александра I с Чаадаевым. О чём они беседовали – никто не знает, сплошные домыслы. Но после этого Чаадаев неожиданно подаёт в отставку, а Александр I её принимает и выказывает неудовольствие по поводу этого офицера. Сам Чаадаев объяснял это так, что «мне очень многие благоволили и, так сказать, прочили мне блестящее будущее, и вот мне оказалось занятным всем этим благоволением взять и пренебречь». Но так это или не так – неизвестно, но, во всяком случае, с ним в это время происходит неожиданный переворот: он становится пламенным христианином. Кстати, от того времени осталась такая очень любопытная, замечательная фраза Чаадаева: «Есть только один способ быть христианином, это – быть им вполне». Очень мудрая мысль, очень правильная. 1823 год – Чаадаев уезжает за границу. Он делит с братом своё имение и думает, что он больше в Россию никогда не возвратится. Ездит по Европам – Италия, Германия, Франция, Англия. В общем, исколесил всю Европу. Разговаривал со знаменитым философом Шеллингом. Но неожиданно опять что-то щёлкнуло, и он возвращается через 3,5 года в Россию. А в России в это время произошли серьёзные события – декабристское восстание 1925 года. И, конечно же, отъезд Чаадаева за границу его спас, потому что он перед отъездом вступил в Тайное общество, хотя активно в нём не участвовал, но, так сказать, всей душой сочувствовал декабристам. Кстати, в то же самое время он вступил и в Масонский орден и достиг довольно высоких степеней посвящения, но после отошел от активной деятельности в ордене и из него вышел.

По приезде его, конечно, забрали, немножко подержали под арестом. Но поскольку никаких серьёзных улик против него не было – а Чаадаев всё отрицал начисто, все свои связи с декабристами, – его оставили в покое, и он уехал к себе в имение.

Он поселился в Москве, стал снимать флигель на Басманной улице в так называемом доме Левашовой. Ну, Левашова была такая дама, кузина Якушкина. Ну, она, конечно, влюбилась в Чаадаева, но не об этом речь. С тех пор Чаадаев живёт в этом доме до самой своей смерти на Новой Басманной улице и получает прозвище «басманный философ». Живёт анахоретом, чудаком, сидит дома, никуда не выезжает, очень редко бывает в обществе. Но бывал, правда, в имении у своего брата.

И там происходит чисто онегинский случай: в него влюбляется соседка Дуня Норова. Это такая, в общем-то, не молодая девушка, очень экзальтированная, болезненная. Влюбляется – абсолютно. Сохранилось 49 писем её к Чаадаеву, написанных, конечно, на французском, всё как положено, в которых она просто его боготворит. Во всех строках этих писем ни малейшего упрека. А Чаадаев был в имении у Норовых, разговаривал с ней, конечно, учил её уму-разуму, учил христианству. А когда увидел, что вот такой вариант складывается, то перестал бывать и ни на одно письмо не ответил. Но это поклонение было удивительным. В одном из последних писем она пишет, что её единственное желание – просто получить от него благословение, больше ей ничего не надо. Ну, она так и усохла, и умерла через 10 лет после их первой встречи. И, кажется, на Чаадаева именно сам факт смерти всё-таки произвёл впечатление, потому что перед смертью он в своём завещании неожиданно написал, что просит похоронить его в Донском монастыре рядом с могилой дворянки Авдотьи Норовой.

Но был и второй вариант, аналогичный. Была другая соседка Чаадаева – Екатерина Панова. Очень молодая и продвинутая дама. С мужем они жили, как кошка с собакой, у них были, в общем, такие странные отношения: муж считал её сумасшедшей и хотел всё время засадить её в сумасшедший дом, чтобы тем самым получить все права на её имение. Кстати, это ему, в конце концов, удалось, хотя она, как могла, против этого боролась. Опять разговоры с Чаадаевым, после – письма, и Чаадаев решает на одно из писем Екатерины Пановой ответить. И вот этот ответ у него получается настолько длинным, настолько развёрнутым, настолько замечательным, что ответ превращается не в одно письмо, а в восемь длиннющих писем, которые в русской культуре носят название «Философические письма» Чаадаева.

Самое интересное, что он их так Пановой и не отослал, но аккуратно переписал и всячески распространял в обществе в рукописном виде. Очень хотел опубликовать, подсовывал их Пушкину в его «Современник», но Пушкин их отклонил. Пушкин, честно говоря, считал, что они как-то не очень удачно написаны и как литературные произведения они для «Современника» никак не годятся. Но Чаадаеву повезло – вдруг появился издатель, который сам захотел эти письма напечатать. Они тоже были, конечно, написаны на французском языке – французский Чаадаев знал лучше русского. Они были переведены, и первое письмо в 1836 году было опубликовано. И опубликовано оно было в таком малоизвестном журнале, как «Телескоп». Журнал хотел, естественно, стать известным, и поэтому решил опубликовать такую спорную вещь. И там наше русское общество вдруг прочло такие, знаете, неожиданные строки. Вот что Чаадаев пишет о России и русском народе:

«Сначала дикое варварство, затем грубое суеверие. Тусклое и мрачное существование, лишённое силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства. Ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании… Мы живём одним настоящим, в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мёртвого застоя. Про нас можно сказать, что мы составляем исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из иных, которые как бы не входят составной частью в род человеческий».

И представляете, всё это опубликовано в условиях строжайшей цензуры во времена Николая I. Скандал был оглушительный. Даже сказать оглушительный – это просто ничего не сказать. Герцен писал, что это был «выстрел в ночи». Правительство организовало дело и следствие: как вообще могла быть опубликована такая вещь у нас в Российской империи? Цензор «Телескопа» Болдырев, между прочим, ректор Московского университета, полетел со всех должностей – и из ректорства, и из цензорства. Сам Николай Надеждин, издатель и редактор «Телескопа», был отправлен в ссылку в Вологодскую губернию, если я не ошибаюсь, в Усть-Сысольск. Журнал был немедленно закрыт.

А вот что же делать с самим Чаадаевым? Письмо было без подписи, но все, в общем-то, знали, кто является автором, ибо по Москве оно ходило в списках. И Николай I, человек очень умный, придумал для Чаадаева совершенно гениальную казнь. Он сказал так: «Такой бред не мог написать нормальный человек – это явно, очевидно сумасшедший. Поэтому мы его не должны наказывать, мы больного человека должны пожалеть и, в общем-то, дать ему медицинскую помощь». И Чаадаев был объявлен сумасшедшим, к нему был приставлен лекарь, который должен был каждый день являться к Чаадаеву домой и его освидетельствовать. Ну, был сделан, конечно, обыск, все бумаги у Чаадаева были забраны, правда, их ему вскоре отдали обратно. Было запрещено писать и публично выступать. На самом деле казнь была египетская, потому что Чаадаев ожидал совершенно другого. Он где-то был вот такой артист, играл немножко на публику. Он думал, его, там, в каземат какой-нибудь запрут, а вот произошедшего он никак не ожидал. И он, бедняга, засуетился, стал бегать по своим знакомым, чтобы ему это наказание смягчили. Стал скандалить с этим доктором, который не стал у него появляться. Доктора сменили, потом ещё раз сменили, но Чаадаев всё равно скандалил. Кстати, вокруг Чаадаева существует масса легенд и анекдотов. Один из анекдотов такой, что когда первый раз доктор посетил Чаадаева, а это был профессиональный психиатр, он сказал так: «Если бы не моя семья и семь человек моих детей, я бы показал, кто на самом деле сумасшедший». Но это, видимо, легенда. Через год с Чаадаева этот медицинский надзор сняли, и, в общем, его простили, объявили, что он, видимо, как-то понял свой грех, да и вылечился, и больше ничего такого не нужно.

Но теперь поговорим немножко о самом главном. Дело в том, что, конечно, содержание «Философических писем» совершенно не сводится вот к такому шокирующему и, в общем-то, совершенно несправедливому мнению о России. На самом деле всё дело в неудачной подаче материала. Я думаю, что Пушкин был совершенно прав, что не напечатал это письмо, потому что это первое письмо было как бы преамбулой ко всей чаадаевской философии. Он там писал, что, мол: «Госпожа, но поговорим сначала ещё немного о нашей стране, при этом мы не отклонимся от нашей темы. Без этого предисловия вы не сможете понять, что я вам хочу сказать». И вот это предисловие и есть такое жуткое мнение о стране, что Россия – в общем, ничто, у неё нет ни прошлого, ни будущего, она живёт одним днём настоящим.

На самом же деле в этих письмах Чаадаев развивает достаточно интересную философию. И даже по автооценке, он сам себя называет христианским философом. Причём явно это философ социальный. Он сразу пишет: «Христианство обладает двумя легко различимыми функциями. Во-первых, действием на индивидуальное, во-вторых, действием на общее сознание». То, что, действительно, христианство действует на индивидуальное сознание, об этом говорит всё классическое христианское богословие. И это в основном так. Но вот что христианство действует на общественное сознание, – это, по сути, новое слово в богословии. Дальше очень интересно: «Народы – существа нравственные, точно так, как и отдельные личности. Их воспитывают века, как людей воспитывают годы». И ещё: «Таков подлинный смысл догмата о вере в единую Церковь… в христианском мире всё должно способствовать – и действительно способствует – установлению совершенного строя на земле – Царства Божия». Очень тоже важная мысль. В общем-то, Чаадаев постоянно говорит об историчности христианства. И именно эта сторона – «историчность христианства и воздействие христианства на общество» – его и интересует как философа. Он пишет: «Христианство является не только нравственной системой, но вечной божественной силой, действующей универсально в духовном мире»… «Ничего не понимают в христианстве те, которые не замечают в его чисто исторической стороне, составляющей столь существенную часть вероучения, что в ней до некоторой степени заключается вся философия христианства». «Разум века требует совершенно новой философии истории – философии христианской». А какая же это философия? Это-то Чаадаев и развивает в этих «Философских письмах».

Представьте себе – письмо, написанное даме. Ничего себе? Он всё время повторяет мысль, что «Смысл истории осуществляется божественной волей, властвующей в веках и ведущей человеческий род к его конечным целям». Цель эта – Царство Божие. То есть в истории с помощью христианства творится Царство Божие, и Царство Божие должно быть достигнуто не где-то в других мирах, не за гробом, а оно должно быть достигнуто в этой истории, так сказать, течением исторического процесса. И христианство является неким, если можно так сказать, «могучим ураганом», который движет всю историю к неизбежной конечной цели, к Царству Божьему. С точки зрения Чаадаева, надо только взглянуть на историю, и вам всё станет ясно, – что именно к этой цели она человечество и ведёт. И вот «могучим ураганом» оказываются западные народы, которые идут впереди планеты всей. По его мнению, на Западе всё-всё создано христианством. «Если не всё в европейских странах проникнуто разумом, добродетелью и религией, то всё таинственно повинуется там той силе, которая властно царит там уже столько веков». Или даже, на мой взгляд, такие перлы: «И поэтому, невзирая на всё незаконченное, порочное и преступное в европейском обществе, как оно сейчас сложилось, всё же царство Божие в известном смысле в нём действительно осуществлено». Представляете? Оказывается, с точки зрения нашего философа, Запад – это и есть уже реализованное, осуществлённое Царство Божие! Ну, с некоторыми недостатками, – а где их нет, – с некоторыми недочётами. Дальше: «Англичане, собственно говоря, не имеют истории, помимо церковной». Понимаете? Вот это он пишет об англичанах! Знаете, вот, честно говоря, когда я это читаю, у меня где-то возникает мысль: а может быть, Николай I был недалёк от истины? Может быть, действительно у Чаадаева где-то немножко не все были дома – сказать такую вещь о Западе, ну понимаете… (Смех).

Кстати, о том, что Чаадаев был действительно болен, говорят уже наши историки. И я не раз встречал статьи, где подборочка такая: что, мол, отец кончил жизнь самоубийством, брата, в конце концов, признали сумасшедшим (насколько обоснованно – неизвестно), вот и Чаадаева признали. Чаадаев всё время, всю жизнь жаловался на здоровье, всё время он хворал, всё время вокруг него были врачи. То одно, то другое. Всё общество знало, что Чаадаев всегда болен, что он чем-то недоволен, что он живёт совершенно анахоретом, что, в общем, много странностей у него. Но мне кажется, главная странность вот именно в этом мнении. Чаадаев не был либералом, как это ни странно. Это сейчас либерал и западник – одно и то же. Чаадаев, понимаете, очень уважал монархию, уважал царя, всегда признавал Александра I и Николая I, их самодержавие. Хотя о свободе он, конечно, говорил, но кто в те времена в юности об этом не говорил? И Пушкин тоже – «пока свободою горим, пока сердца для чести живы». Но на самом деле никаким республиканцем, демократом Чаадаев не был. А вот западником он был всегда. И действительно, его отношение к России было именно такое: Запад-то, он – да, он уже Царство Божие построил, а мы всё никак, даже и не начинали этого. И именно поэтому Россия – такая отсталая, такая ужасная, что в ней нет истории никакой, ни будущего нет никакого.

Правда, после, в 1837 году, он пишет работу «Апология сумасшедшего». Вот характерное название – уж очень его Николай I достал, обидно ему было до жути, что его считают сумасшедшим. А, в самом деле, ведь «Горе от ума» – это про Чаадаева. Знаете, я уже говорил, что Грибоедов знал Чаадаева с самой юности, знал как облупленного, и, собственно, в ранних редакциях «Горя от ума» там просто стоит фамилия Чаадаев. Это уже позже Грибоедов его заменил на Чацкого. И вся Россия знала, что Грибоедов написал пьесу про Чаадаева. И Пушкин писал, что вот там Грибоедов вроде написал про Чаадаева какой-то водевиль, так пришлите мне, мне интересно почитать. Кстати, Пушкин почему-то всегда его называл Чедаев в письмах. Не знаю, почему. Видимо, он считал, что это более русофильский вариант фамилии.

Чаадаев пишет «Апологию сумасшедшего», где он немножко корректирует своё мнение. Он пишет, что у России есть будущее всё-таки, есть у неё будущее, но это будущее, тем не менее, на западных путях. Вот если Россия пойдёт по западному пути, догонит Запад, у неё будет будущее. Да, русские – это молодой народ, они, так сказать, догонят ещё. А самобытного будущего у него нет, он об этом никогда не писал и считал, что это невозможно. Конечно, было опубликовано, кстати, только одно письмо из восьми. Ну, журнал тут же закрыли. В общем-то, вся вот эта чаадаевская религиозная философия была частично и в первом письме, но в большей мере она развивалась в последующих. И ещё раз я проговорю, как важно правильно подать материал. Понимаете, если бы у Чаадаева написанное было переставлено в другом порядке, то не исключено, что всё прошло бы благополучно. Что если где-нибудь эти нападки на Россию были бы запрятаны в какое-нибудь шестое, седьмое письмо, о них, может быть, так бы и не кричали. Это урок нам, всем пишущим.

Пушкин, безусловно, читал эти письма. Эти письма философские он читал, видимо, все; и не раз они с Чаадаевым о них говорили. Недаром на стене было масляное пятно от головы. Пушкин не был, в общем-то, согласен с Чаадаевым. Ну, в чём-то был согласен, – в том, что в России много скверного, много бюрократии, много коррупции, грязь и прочее. Но Пушкин всё-таки считал, что у России есть своё замечательное самобытное прошлое и есть и своё уникальное будущее. Здесь он сумел от Чаадаева, который всегда на него интеллектуально давил со страшной силой, отстроиться. И, кстати, после публикации в «Телескопе» Пушкин подготовил такое письмо – отзыв на «Философические письма». Он достаточно долго его писал, потому что сохранились черновики, но так Чаадаеву и не отослал. Историки считают, не отослал, потому что, в общем-то, Пушкину подсказали, что после скандала с Чаадаевым все письма, которые идут к нему, перлюстрируются. Он его не отослал; даже есть мнение, что Чаадаев с ним так и не сумел ознакомиться. А там Пушкин пишет: «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться… клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал».

После того, как к Чаадаеву в дом на Новой Басманной перестал приходить психиатр, он зажил спокойной жизнью, в общем-то, сидел дома. Выезжал иногда в английский клуб, где любил бывать и там всячески витийствовать. Но в салонах появлялся довольно редко, а когда был, в основном прислонялся где-то к колонне и со скрещёнными руками стоял и молчал, изображая, так сказать, диссидента, которому якобы нельзя говорить. Хотя гостей он принимал в этом самом доме, который существует и сейчас, говорят, на Новой Басманной. Я Москву плохо знаю, хоть и москвич коренной. Но этот дом можно посмотреть – удивительное дело, его до сих пор не сломали. Там перебывала вся русская интеллектуальная элита того времени. Там бывал Герцен, который его исключительно уважал. Там были и славянофилы: Киреевский, Хомяков, с которым они даже где-то подружились, хотя Чаадаев очень рано заметил, что появилась какая-то славянская партия, которая говорит совершенную ерунду о какой-то самобытности России. И он с этой партией спорил, писал заметки на статьи Хомякова и других славянофилов, заметки критические.

Судьба Екатерины Пановой – ну, в общем, дело тёмное. По одним свидетельствам, её муж всё-таки упёк в психиатрическую лечебницу. И по иронии судьбы, она помещалась тоже в Москве, недалеко от дома Чаадаева. Но есть сведения, что впоследствии она вышла оттуда и даже они с Чаадаевым где-то в Москве встречались. А вообще, она жила в имении своего брата совершенно потерянная, разведённая с мужем. А сам Чаадаев – это и в самом деле личность немножко странная. Обладая личной храбростью, впечатление такое, что он не обладал гражданским мужеством, и всё время нежно заботился о себе, как бы вот благополучно прожить в этом мире. Хотя отчасти понятно: он один живёт, ему тяжело, и он хотел иметь хорошие отношения с властями, с начальством. И когда началось следствие по поводу того, как это возмутительное «Философическое письмо» могло быть напечатано, всплыло, что написано оно какой-то Екатерине Пановой. Но Чаадаев открестился от неё, сказал, что он с этой безумной женщиной вообще никаких дел не имел и не хочет иметь. Потому что перед этим получил как раз сведения, что она попала в психиатрическую лечебницу. В общем, защитить он её никак не захотел.

И другой случай. Когда Герцен опубликовал, будучи за границей, некое мнение Чаадаева, с которым он был согласен, то Чаадаев сам принёс в третье отделение объяснительную записку, где написал, что он с этим вольнодумцем Герценом вообще никаких дел и отношений не имеет, что тот всё переврал, а на самом деле я думаю совершенно иначе, чем там написано. И когда кто-то Чаадаеву сказал, что зачем ты это сделал, кто тебя за язык тянул, тебя никто не просил это делать, он ответил: «Ну надо же заботиться о себе».

Умер этот человек неожиданно. Он пережил Николая I, но появился новый царь Александр II, и он ещё успел и новому царю дать очень нелицеприятную характеристику, что для России он ничего хорошего не сделает. Исследователи до сих пор спорят, отчего он умер. Ещё вот два дня назад он по своему обычаю обедал в ресторане, в который ходил десятилетиями, а после – раз и умер. Кстати, если говорить о денежных делах Чаадаева, то они всегда были очень сложными. Ну, представляете, человек, который нигде не работал, никаких заработков литературных не было у него никогда, дома сидел. Хотя он получил довольно приличное наследство с щербатовской стороны, но они его всё время делили со старшим братом Михаилом. И в результате, когда Чаадаев умер, у него было громадное количество долгов.

Может быть, это не самая интересная фигура для русской религиозной философии. Дальше я в следующих лекциях расскажу о фигурах гораздо, на мой взгляд, интереснее и значительнее. Но, тем не менее, Чаадаев – это начало русской религиозной философии и, по сути дела, начало русской общественной мысли. От этого «философического письма» начинается русское западничество, как оформленное литературное явление. Как противовес западничеству возникает русское славянофильство, и далее – уже вся наша русская религиозная философия.

Ну а сейчас вопросы, если есть.

Вопрос: Спасибо, Николай Владимирович. Не могли бы Вы сказать, есть ли какие-то следы полемик Чаадаева с философами или какими-то известными людьми, кроме вот этих вот «Записок…»? То есть он имел какие-то споры или полемику?

Н. С.: Да. Я немножко об этом упоминал. Он спорил со славянофилами. От этого осталось мало, так сказать, литературных памятников. Несколько его записок с замечаниями на славянофильские статьи. Но, безусловно, и в доме на Басманной, и в салонах они спорили, и, в общем-то, это отразилось на самих славянофилах, на творчестве Хомякова, в частности. Хотя Достоевский очень так критично вспоминает о Чаадаеве. Он просто замечает в «Записках…»: «Эта гадкая статья Чаадаева». Владимир Соловьёв, на удивление, тоже достаточно мало говорит о Чаадаеве, хотя, в общем-то, их мнения похожи. Чаадаев апологет католичества так же, как и Соловьёв. Хотя он истым католиком не был, причащался у нашего обычного православного священника. Но, тем не менее, католичество – это религия западной цивилизации, – и, естественно, он её уважал.

Вопрос: А ссылался он в своих работах на какие-то фундаменты, хотя бы западные? Ссылки были?

Н. С. Нет.

Вопрос: Не ссылался?

Н. С.: Ну, он ссылается на немецкую философию, он её уважает. Шеллинг. Гегеля он, по-моему, тогда не знал толком, я не встречал ссылок. Хотя, безусловно, он западную немецкую философию знал.

Вопрос: Ну а какие-то его воспоминания об этом остались? Вот с чего он вышел сам? Тот же Пушкин, например, очень часто упоминал западную литературу, того же Байрона например, и не хуже знал западную литературу и философию.

Н. С.: Видите, на самом деле литературное наследство Чаадаева небольшое. Вот эти «Философические письма», «Апология сумасшедшего», какая-то записка Бенкердорфу и письма. Писем, надо сказать, сохранилось не очень много. Я, конечно, не профессионал, не знаток Чаадаева. Но кое-какие письма читал. Он в основном в них излагает свою теорию о христианской истории и истории вообще.

Вопрос: А про фундамент он мало говорит?

Н. С.: Да. Мне кажется, что так.

Вопрос: Спасибо большое за лекцию. У меня такой вопрос возник из биографии. Я смотрю, что какой-то перелом у него – вот этот бунт в полку. Соответственно, потом он императору что-то сказал, ведь был же разговор. А через три года он уезжает в Европу, да? А с чем это было связано? Может быть, там что-то такое произошло, что его надломило? Может он подумал, ну, раз такое возможно, значит, действительно, что-то со страной не так. Нет таких данных?

Н. С.: Нет. Понимаете, наши советские историки думали, что, да, бунт в полку. Но никакого бунта не было. Там было просто некое неудовольствие солдат, они однажды не подчинились приказу. Но никакой стрельбы, ничего подобного не было, всё тихо, мирно. Так что вряд ли бунт в Семёновском полку на Чаадаева так повлиял. Что на него повлияло, – никто толком не знает. Есть разные мнения на этот счёт, и всё домыслы сплошные.

– Ну, просто похоже, что такую аналогию можно провести, потому что по тем временам неподчинение целого полка – это серьёзно. Не зря император потребовал доклад, это очень серьёзно.

Н. С.: Ну да, это событие было. Сразу расследование, сразу послали разобраться и доложить императору. Но стрельбы и поножовщины, уверяю вас, не было там.

– Ну, наверняка какая-то подлость была, что вряд ли люди как бы вот прямо уж совсем без повода. Ну, понятно, что тайна окутана мраком. Спасибо большое.

Вопрос: Скажите, пожалуйста, он Гегеля не знал, да?

Н. С.: Мне так кажется.

Вопрос: Просто, может быть, его такие взгляды исходят из гегелевской философии? Так как Гегель как раз считал западную мысль, вообще западную цивилизацию, самой прогрессивной в истории. Гегель вообще место России не отводит, вообще не указывает, что есть какая-то страна Россия. И, может быть, если Чаадаев знал немецкую философию классическую, то как раз опирался на подобные суждения?

Н. С.: Понимаете, я насчёт Гегеля не знаю, честно говоря. Хорошо Чаадаев знал Гегеля или не очень хорошо – врать не буду, не знаю. Но мне кажется, он всё-таки больше опирался на учение конкурента Гегеля – на учение Шеллинга, которого он действительно штудировал, уважал. В общем, одна из целей его поездки в Европу была – обязательно встретиться с Шеллингом.

Вопрос: Николай Владимирович, я хотел бы ещё раз уточнить. Правильно ли я понял, что Чаадаев был православным человеком?

Н. С.: Да.

Вопрос: И при этом его как бы философский подход, его новаторство были связаны с мыслью, что православие оказывает на социум…

Н. С.: Нет. Вот так он никогда не говорил «православие», а всегда говорил – «христианство». Имея в виду, конечно, западное христианство, имея в виду католичество. А что касается Православия, то в обрядовом смысле он был православным человеком, ходил в православные храмы, никогда он себя не манифестировал, что он, там, католик, что он пойдёт в костёл. Он был выше этого. Причащался у православных священников, и перед смертью его причастил тоже православный священник. И своим почитательницам он всё время писал, что надо исполнять все православные обряды, это очень полезно. Но внутренне, понимаете, он, конечно, был про-католиком. Это безусловно. Католичество он очень уважал. И на Западе его просто считают католиком. Наши вот русские католики, они начинают говорить: у нас там, в России, была целая куча католиков – Голицын, князь Гагарин и Чаадаев. Они его тоже приписывают туда, хотя это некорректно, потому что есть определённый чин в католической церкви перехода из других конфессий. Ничего подобного Чаадаев никогда над собой не проделывал.

Вопрос: Спасибо. Ещё один такой небольшой вопрос. Вы сказали, что Чаадаев имел такое очень сильное влияние на Пушкина…

Н. С.: Да.

Вопрос: Вот узнал о Чаадаеве, и вроде написал он тоже немного за свою жизнь. Мне просто так сходу не понятно, за счёт чего было так сильно влияние на гениального Пушкина?

Н. С.: Понимаете, Чаадаев – тоже гениальный человек. Сила его ума необычайная. Вот попробуйте почитать главные его работы «Философические письма». Врубитесь в его стиль изложения, и вы за этим увидите колоссальный интеллект. А, кроме того, Чаадаев всегда был компетентен, практически в любых вопросах. И имея прекрасное образование, феноменальные способности, он всё знал. Если речь даже шла о каких-то, я не знаю, нефтяных месторождениях около Каспийского моря, он и здесь, в этом вопросе, оказывался на голову выше всех собеседников. И имея такой сильный дар убеждения, желания и убеждения, он большое впечатление производил на современников. И на Пушкина тоже. Пушкин – личность гениальная, но, понимаете, всё-таки Пушкин – гениальный поэт. Его мышление поэтическое, но не философское. Как мыслитель Пушкин всё-таки уступал, видимо, Чаадаеву, и Пушкин это всегда признавал, надо сказать. Я вот так думаю.

Вопрос: Вы упомянули, что Чаадаев считал, что на Западе Царство Божие, да? А в чём конкретно Царство Божие выражалось?

Н. С.: Вот я сам удивляюсь этому, понимаете. Просто, по Чаадаеву, всю жизнь западный человек уже живёт в Царстве Божием. И, так сказать, плавно из этой жизни переходит туда, в загробное Царство Божие. Оказывается, вся культура западная сплошь христианская, вскормленная христианством, и она как бы поддерживает это Царство Божие. Но для меня это мнение – загадка, я не могу это понять. Вот, например, Англия. Начинаешь смотреть её философию, – так ничего там христианского нет, сплошной утилитаризм, фактически материализм. Там всё время речь идёт о самых материальных, земных вещах. В Англии деньги правили, а вовсе не Христос. А, тем не менее, для Чаадаева вся история Англии – она чисто христианская. Это для меня тоже загадка.

Вопрос: Николай Владимирович, а может быть, тут дело в том, что, не желая делать свой мир, выращивать, тут есть какие-то моменты паразитирования, окунулся в чужой мир, ему показался он готовым для жизни, а своего здесь строить он не хотел?

Н. С.: Ну, понимаете, может быть. Я не хочу какой-то суд вершить над этим человеком. Я просто дал, ну, достаточно легкий абрис, как бы его портрет, а вы уже сами рассуждайте, где он прав, где не прав, где он немного не в себе, где он нормальный.

Вопрос: Николай Владимирович, а вот всё-таки его значение для развития как бы русской социалистической, русской коммунистической, христианской коммунистической мысли в чём? Только в этой единственной идее, так сказать, о том, что народы есть исторические личности, они развиваются и воплощают, развёртывают в истории христианское задание?

Н. С.: Да.

Вопрос: Какое значение? Которое Вы усматриваете в нём, да?

Н. С.: Да, в этом я усматриваю то, что эта мысль – она не тривиальная, она для того времени была совершенно новой, как мне представляется. Может быть, на Западе что-то такое было, но у нас в России – ничего подобного. Да, я в этом вижу его значение. Ещё то, что промысел Божий в истории присутствует. Кстати, этот промысел Божий мы очень явно почувствовали вчера-позавчера, когда вдруг совершенно каким-то удивительным образом без единого выстрела Крым стал российским. Вот уж действительно промысел Божий.

8. Н. Я. Данилевский и его книга «Россия и Европа»

Сегодняшняя наша лекция будет посвящена Николаю Яковлевичу Данилевскому, нашему замечательному русскому социологу и автору знаменитой книги «Россия и Европа». Я обычно люблю рассказывать о личности, всякие биографические факты подкидывать, но здесь мне придётся ограничиться достаточно кратким рассказом, потому что, собственно, жизнь этого человека проста.

Данилевский родился в 1822 году в семье генерала, участника войны 1812 года. Родители дали ему хорошее образование и сумели его устроить в Царскосельский лицей – элитное учреждение, которое, как вы знаете, Пушкин окончил. После лицея Данилевский становится вольнослушателем Санкт-Петербургского университета, изучает естественные науки, ботанику, готовит магистерскую диссертацию. А затем, в конце концов, становится чиновником Министерства сельского хозяйства и всю жизнь служит. Каким образом служит? Он ездит в экспедиции, которые занимаются географией, изучением флоры и фауны Российской империи: то флора некоторых губернии, то климат. После этого он занимается ихтиологией, рыбным хозяйством, рыбными запасами наших морей, озёр и рек. Очень много времени уделяет постоянной экспедиции, причём экспедиции многолетней. И в одной из экспедиций, в Тифлис, он неожиданно умирает – видимо, от инфаркта, в возрасте шестидесяти трёх лет. А в промежутках между экспедициями или в перерывах на зимнее время он как бы между делом пишет свою книгу «Россия и Европа».

Но всё-таки я кое-что скажу о Данилевском. Дело в том, что и у него были в жизни тяжёлые моменты. Они никакого крупного человека никогда не обходят. Дело в том, что Данилевский был по образованию ботаником, но он, как бы не считался «ботаном», а интересовался всем на свете. В том числе и социальными проблемами. И в университете он увлёкся теорией социалиста Шарля Фурье, изучил её хорошенько. Он знал четыре европейских языка в совершенстве, в том числе немецкий и французский. Так что ему изучение Фурье не составило труда. Он стал посещать собрания у некого Петрашевского. И вот, после подготовки магистерской диссертации, в одной из экспедиций его неожиданно арестовывают.

Тогда, в 1849 году, арестовали всех петрашевцев. Это более ста двадцати человек. И, надо сказать, прошло мощное расследование, процесс, и двадцать один человек был приговорён к смертной казни, в том числе и наш великий русский писатель Фёдор Михайлович Достоевский. Забирают и Данилевского, который 100 дней отсидел в Петропавловской крепости. Однако он сумел оправдаться, причём, как говорят историки, это было сделано мастерски. С одной стороны, он никого малодушно не заложил, ничего лишнего не сказал. А, с другой стороны, он так повёл дело, что, мол, да, я изучал, действительно, этого французского экономиста. Но, во-первых, вы посмотрите, его труды у нас в России вовсе не запрещены. (И, в самом деле, не было, не выходило никаких распоряжений, никаких запретов). Притом, это совершенно мирный, безвредный писатель, никакой он не революционер. Я вам опишу его теорию. И Данилевский пишет для следствия большую-большую записку, где описывает теорию Фурье, причём настолько толково, настолько мастерски, что после шутили, что все судьи, прочитав эту записку, стали более или менее фурьеристами. И в записке он виртуозно доказывает, что теория Фурье совершенно безвредна для русского правительства, русского общества. И присовокупил в конце: «Даже после нынешнего разбирательства я не вижу, в чём она, собственно, несправедлива, какие к ней претензии».

И это, в общем-то, настолько, с одной стороны, удивило, а, с другой стороны, подкупило всю судебную комиссию, что его оправдали. Правда, тем не менее, сослали в Вологду под негласный надзор полиции.

А вот с Фёдором Михайловичем, которому тоже вменялось в вину изучение системы Фурье, обошлись гораздо суровее. Наверное, вы знаете, что его приговорили к смертной казни, причём смертная казнь была отменена на самой последней секунде. Всё было обставлено очень здорово. Приговорённых привезли на плац, одели в длинные смертные саваны, разделили на «тройки». Фёдор Михайлович попал во вторую «тройку». Первую привязали к столбам, завязали глаза, офицер скомандовал: «Готовьсь!» И только в этот момент прискакал фельдфебель, подал офицеру бумагу, тот её прочитал, и казнь отменили, пленных развязали и увели. Для Достоевского, надо сказать, это было потрясающе, такой удар, такой шок, который перевернул всю его жизнь, потому что он с ней уже попрощался тогда. Кстати, Достоевский и Данилевский позже встречались, уже в семидесятых годах, и, в общем, друг друга уважали. И совершенно Достоевский не был в обиде на Данилевского, что тому удалось так удачно отбрехаться.

Тем не менее, эта история повлияла на всю жизнь Данилевского. Он уже никогда не жил в наших обеих столицах, всё время где-то на периферии. А позже поселился в Крыму, в селении Мшатка. Это самая южная часть Крыма, где Форос, там, где была дача Горбачёва. Там Данилевский и жил последние свои пятнадцать лет. И там он и заканчивал свою книгу «Россия и Европа». И, между прочим, в этом имении, которое он купил по дешёвке, Данилевский и похоронен, там его могила.

Были ли другие тяжёлые моменты у Данилевского? В частности, буквально перед самым арестом он, наконец, сделал предложение одной вдове, такой умнице-красавице, Вере Николаевне Беклемишевой. Они очень долго переписывались – Данилевский был человеком необычайно скромным, необычайно стеснительным. И он только под нажимом своих друзей решил сделать предложение. Оно было принято, но его арестовали, сослали в Вологду. Но, тем не менее, Вера Николаевна к нему приехала в Вологду. Газеты тогда писали, что генеральша Беклемишева вдруг продала своё имение и вышла замуж за титулярного советника Данилевского. Вот такое, с точки зрения газетчиков, событие неординарное. Но трагедия в том, что очень скоро после свадьбы она заболела холерой и буквально за несколько часов умерла. И это тоже было жуткое горе для Данилевского. Он второй раз женился только через десять лет. Счастливый брак, шесть детей. Вторая жена намного его пережила.

Как я уже сказал, книга «Россия и Европа» была написана как бы между делом. Данилевский – человек любознательный, очень талантливый, исключительного, ясного ума и открытого характера, человек необычайно простой и честный. А друг его ещё с университетских времен, Николай Николаевич Страхов, вообще о нём писал: «Это был человек огромных сил, крепкий телом и душой, причём такой ясный, чистый, чуждый зла и малейшей фальши, что не любить его было невозможно» и что: «Он не оставил после себя ни единого врага или порицателя – его мало знали. В нём вовсе не было свойств, которыми приобретается известность. Его знали только люди, лично с ним сходившиеся или специально интересовавшиеся тем, что он писал и делал. Он принадлежал к числу тех, кого можно назвать солью земли русской и тем неизвестным праведником, которыми спасается наше Отечество».

Книга была опубликована в журнале «Заря» в 1869 году. Собственно, Данилевский полностью её закончил и полностью представил рукопись. Журнал был не слишком известный, потому что популярные журналы рукопись нового автора напечатать не посчитали нужным. А это был такой достаточно новый, восходящий журнал, и он решил её напечатать. И в течение всего года «Россия и Европа» печатается. Достоевский сам являлся автором журнала «Заря», в нём был опубликован «Дядюшкин сон». Фёдор Михайлович следит за публикацией и в письмах пишет: «С каждым новым номером я вижу, что эта статья становится всё как бы значительней и значительней. Это событие вообще в русской публицистике, в русской культуре. Вы обратите на неё внимание».

После книга была напечатана отдельным изданием, 1200 экземпляров – по тем временам довольно много, и расходилась с трудом. Такого, достаточно серьёзного, объёма книга. Я о ней постараюсь рассказать.

Логика книги примерно такая. Вначале Данилевский доказывает, что, собственно, Европа никогда не любила Россию, да и в будущем не будет её любить, и что это не случайность, а довольно глубокий факт. С другой стороны, данный факт доказывает, что Россия – это не Европа, это другая цивилизация. И вообще, Европа пусть не думает, что она такая уникальная и замечательная. И после Данилевский разворачивает свою теорию культурно-исторических типов или цивилизаций. Хотя он термин «цивилизация» не употребляет, но по смыслу это так. По Данилевскому, на Земле существовало и существует несколько, россыпь культурно-исторических типов, которые в каком-то смысле разнонаправлены. И Европа – это просто один из этих типов, ничего особенного. Дальше идут несколько глав, где Данилевский как-то, с высоты птичьего полёта, разворачивает некую картину истории Западной Европы, славянства и России. И в конце книги он говорит, что, собственно, есть, грядёт, рождается ещё один новый культурно-исторический тип – славянство. Культурно-исторический тип, который в некотором смысле выше Европы. И Россия является центром этого культурно-исторического типа, за ним будущее. Вот такая логика. Ну, давайте по этой канве пройдёмся, может быть, более подробно.

Начинает книгу Данилевский с чисто политических и геополитических событий. Он сравнивает события в Европе 1864 года, когда Германия оккупировала половину Дании, и, собственно, никто не пикнул, все только аплодировали, и события 1854 года – Крымскую войну, когда, казалось бы, Россия во всём права, защищает христиан от османов, от турок, и в то же время на неё ополчается вся Европа, которая неожиданно становится союзницей турок, и начинает против России войну. Надо сказать, что Крымская война для Данилевского была неким рубиконом, знаковым событием. В это время он находился в ссылке в Вологде, но сохранились письма Данилевского, в которых он всей душой переживает за эту войну. Он пишет: «Эта война со стороны России – война святая». И именно в этот момент, как говорится, он всё понял – что представляет собой Запад, что он хочет сделать с Россией, – в общем, всё ему стало понятно. И, видимо, вот тогда уже зародился замысел «России и Европы», который он сумел-таки осуществить.

Этот факт, что Европа ненавидит Россию, неприязненно к ней относится, я продемонстрирую несколькими цитатами Данилевского, как он об этом говорит. «Для этой несправедливости, для этой неприязненности Европы к России, которой сравнение 1864 и 1854 годов служит только одним из бесчисленных примеров, сколько бы мы ни искали, мы не найдём причины в тех или других поступках России, не найдём объяснения и ответа, основанного на фактах. Тут даже нет ничего сознательного, в чём бы Европа могла дать себе самой беспристрастный отчёт. Причина явления лежит глубже. Она лежит в неизведанных глубинах тех племенных симпатий и антипатий, которые составляют как бы исторический инстинкт народов, ведущих их помимо, хотя и не против, их воли и сознания к неведомой для них цели. Ибо в общих, главных очертаниях история слагается не по произволу человеческому, хотя ему и предоставлено разводить по ней узоры. Удовлетворительное объяснение как этой политической несправедливости, так и этой общественной неприязненности можно найти только в том, что Европа признаёт Россию и славянство чем-то для себя чуждым, и не только чуждым, но и враждебным. Для беспристрастного наблюдателя это неотвержимый факт. Не надо себя обманывать: враждебность Европы слишком очевидна. Она лежит не в случайных комбинациях европейской политики, не в честолюбии того или другого государственного мужа, а в самых основных её интересах. Россия в глазах Запада – не только гигантский, а лишний громадный исторический плеоназм».

Замечу, что «плеоназм» – это, в общем-то, излишество, многословие, употребление излишних слов, типа «масло масляное». Дальше читаем: «Но она не только для Европы этот исторический плеоназм, то есть что-то лишнее совершенно, но даже положительно и весьма труднопреодолимое препятствие к развитию и распространению настоящей общечеловеческой (то есть европейской) или германо-романской цивилизации».

И тут Данилевский развивает свою теорию культурно-исторических типов или цивилизаций. Вообще, сам Данилевский, конечно, был приверженцем научного метода, и, будучи естествоиспытателем, ботаником, он как бы переносит подходы, которые он очень хорошо и глубоко усвоил в естественных науках, на науки социальные. В общем-то, приём, надо сказать, в принципе, сомнительный. Так делать нельзя. Социальное отнюдь не сводится к какому-то естественнонаучному. Но, тем не менее, он так делает, и это всё время в построениях Данилевского прослеживается. Насчёт культурно-исторических типов он говорит, что та история, которую нам обычно преподают – древний мир, Средние века, новое время, – она, собственно, никуда не годится. Она, эта периодика, сделана под европейцев, сугубо под европейский культурно-исторический тип, и совершенно не подходит для других – ни для индусов, ни для китайцев. Она и для славян тоже не подходит. Поэтому должен быть совершенно иной подход к истории и должен быть иной подход, собственно, к самой классификации человечества.

Он пишет: «Итак, естественная система истории должна заключаться в различении культурно-исторических типов развития как главного основания ее деления от степеней развития, по которым только эти типы, а не совокупности исторических явлений, могут подразделяться. Отыскание и перечисление этих типов не представляет никакого затруднения, так как они общеизвестны». Дальше – внимание – следует очень интересная вещь. Данилевский пишет: «За ними не признавалось только их первостепенного значения, которое, вопреки правилам естественной системы и даже просто здравого смысла, подчинялось произвольному и, как мы видели, совершенно нерациональному делению по степеням развития». Это вот архаика, древний мир, Средние века. «Эти культурно-исторические типы, или самобытные цивилизации, расположенные в хронологическом порядке, суть…», обратите внимание, дальше он даёт список из десяти цивилизаций, или культурно-исторических типов: египетский, китайский, ассирийско-вавилоно-финикийский, халдейский, или древнесемитический, индийский, иранский, еврейский, греческий, римский, новосемитический, или аравийский и, наконец, десятый тип – романо-германский, или европейский. «К ним можно ещё, пожалуй, причислить два американских типа – мексиканский и перуанский, – погибшие насильственной смертью, не успевшие совершить своего развития».

В чём, так сказать, изюминка этого подхода? Да в том, что вся Европа спрессована здесь в один культурно-исторический тип, европейский, и как бы поставлена в один ряд и с древними египтянами, и с китайцами, и с индусами, и с древними греками, и с древними римлянами. А еврейский, семитический, тип у Данилевского, наоборот, существует в трёх экземплярах. Вот этим Данилевский как бы на своём, научном уровне, отплатил Европе, засунул её в один-единственный европейский культурно-исторический тип.

Очень интересно Данилевский выводит законы развития культурно-исторических типов и чётко их формулирует. Вообще, он мастер формулировок, и видно, насколько ясно он мыслит. Никогда он вопрос не пытается затуманить и заговорить. Наоборот, он старается как можно более выпукло, чётко сформулировать. Вот он формулирует законы развития. Причём, конечно, оговаривается, что это не законы, так сказать, естественнонаучные, вроде закона всемирного тяготения. Это, конечно, некоторые закономерности, но они проявляются в жизни этих вот цивилизаций.

Закон первый. Данилевский пишет: «Всякое племя или семейство народов, характеризуемое отдельным языком или группой языков, довольно близких между собою, для того чтобы родство их ощущалось непосредственно, без глубоких филологических изысканий, составляют самобытный культурно-исторический тип, если оно вообще по своим духовным задаткам способно к историческому развитию и вышло уже из младенчества». По сути дела, это некое определение культурно-исторического типа.

Ну, и сразу закон первоначального образования. Закон второй. «Дабы цивилизация, свойственная самобытному культурно-историческому типу, могла зародиться и развиваться, необходимо, чтобы народы, к нему принадлежащие, пользовались политической независимостью». Данилевский формулирует необходимые условия для превращения просто народа в цивилизацию, в культурно-исторический тип – это политическая независимость.

Закон третий. «Начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа. Каждый тип вырабатывает её для себя при большем или меньшем влиянии чуждых, ему предшествовавших или современных цивилизаций». Очень интересный закон, который требует комментариев. То есть, по Данилевскому, каждый культурно-исторический тип самобытен по своим началам. Он как бы образуется сам из себя и не заимствует какие-то свои основные, фундаментальные начала от другого типа, «Хотя всегда на развитие цивилизации действует масса факторов, чуждых влияний». Мысль, за которую Данилевского много полоскали, говорили, что это совершенно не так, и что, собственно, жизнь человечества этому противоречит.

О критике книги Данилевского я ещё скажу, но здесь надо упомянуть следующее. Да, по своим истокам каждая цивилизация самобытна, но это, по Данилевскому, не означает, что нет преемственности между цивилизациями. Тем не менее, в определённом смысле достижения цивилизаций передаются от одной к другой. И он предлагает следующую схему. С одной стороны, вроде бы у Данилевского получается, что каждая цивилизация – это отдельный куст, который имеет свою историю, – младенчество, юношество, период расцвета и умирания. И получается так, что вроде бы цивилизации, как пузыри в кастрюле, образуются, после лопаются, потом образуется другая цивилизация, третья. Вот эту схему очень многие критиковали, даже смеялись над ней. Но Данилевский не так прост.

Он, тем не менее, даёт некую шкалу сравнений цивилизаций. С одной стороны, они равноправны, но, так сказать, не совсем. Данилевский говорит, что цивилизации мы должны оценивать по четырём параметрам, по четырём основам, как он выражается, или видам деятельности цивилизаций. Эти четыре основы следующие: религиозная, культурная (в обычном понимании этого слова, включая и научную деятельность), экономическая и политическая. Это, так сказать, четыре координаты, по которым следует оценивать цивилизации. И, конечно, наиболее развитой цивилизацией следует считать ту, которая развита по всем четырём параметрам, и не только развита, но развита в высшей степени и дала человечеству в этих областях что-то ценное, неувядаемое.

Давайте с этой точки зрения и посмотрим на цивилизации. И тут получается, что первые цивилизации у Данилевского, такие как египетская и вавилонская, собственно, ничего не дали, ничем не прославились – пузырь лопнул, и всё. Следующие цивилизации, которые он называет одноосновными цивилизациями, дали в абстрактную сокровищницу человечества нечто одно. Древнееврейская цивилизация дала религию. Евреи были по преимуществу народом религиозным, и, в конце концов, в Древней Иудее зародилась великая религия – христианство. Другая одноосновная цивилизация – Древняя Греция. Она человечеству дала великую культуру, прежде всего, культуру художественную. Данилевский очень высоко ставит Древнюю Грецию, статуи Фидия, древнегреческую поэзию, Гомера, древнегреческую драму, Эсхила, Софокла. Древняя Греция нам даёт гениальную философию Платона и Аристотеля; это тоже к культуре относится. Ну, и отчасти науку – математику.

Древний Рим – тоже одноосновная цивилизация. Он в сокровищницу человечества дал политическое устройство – Римскую Республику, Римскую империю, которая объяла весь тогдашний цивилизованный мир, римское право, которое он относит к политике как часть этой сферы.

Наконец, европейская цивилизация. Европейскую цивилизацию он числит двухосновной. Она дала, с одной стороны, великую европейскую науку. Данилевский – учёный, он науку уважает. Он видит, что, да, ничего не попишешь, – европейцы создали науку, против которой, в общем-то, не возразишь. Это великая вещь. И второе достижение европейцев – это их политическое устройство, политическое устроение Европы. Надо сказать, больше он никаких основ в европейской цивилизации не находит.

Это 1869 год. Заметьте, экономику европейскую, которая сейчас объяла весь мир, он к великим достижениям мировой цивилизации не причисляет. В общем, это неспроста, мне кажется. Потому что дело в том, что на самом деле Данилевский очень прилично разбирался в экономике. Интересно, что именно во время написания «России и Европы» он одновременно с этим пишет большую экономическую записку стостраничную, которая как-то длинно называется – «Несколько заметок о дешевизне русского кредитного рубля и протекционализме». Вот эту заметку, оказывается, прочитал будущий министр экономики Вышнеградский и восхитился ей, сказав: «Вот, наконец-то я понял, что мне надо делать». И, в общем-то, ей в своей деятельности (министром он стал чуть попозже) он и следовал.

Трехосновных цивилизаций Данилевский не находит ни одной. Однако он в этом видит некую закономерность, что в процессе жизни человечества цивилизации становятся всё более и более основными, количество основ в них увеличивается. И в этом, собственно, смысл истории. И, в конце концов, история должна родить полную, универсальную, окончательную цивилизацию, четырёхосновную, в которой в высшей степени будет развита и религиозная, и экономическая, и культурная, и политическая составляющие. И в качестве такой цивилизации Данилевский предрекает славянство. Он говорит: «Да, пока славянство только зарождается. Это молодая цивилизация, она в стадии возмужания. Но у неё есть все возможности, для того чтобы она стала такой четырёхосновной». Ну, опять-таки в пику этой несчастной двухосновной европейской цивилизации. Но что для этого нужно? Необходимым условием расцвета славянской цивилизации является всеславянский союз. То есть союз славянских племен, где Россия является главной составляющей, но отнюдь не единственной. Сюда должны быть включены все славяне: и болгары, и чехи, не славяне, но как-то близкие к ним румыны, венгры. Сюда должны быть включены не славяне, но православные греки. И сюда должен быть включён Константинополь. И, собственно, столицей этой всей славянской цивилизации и должен быть Константинополь, он должен быть наш, это непременное условие.

Ну, я чуть увлёкся. Я просто комментировал вот этот третий закон Данилевского и немножко запрыгнул на четвёртый закон. Четвёртый закон Данилевский формулирует следующим образом: «Цивилизация, свойственная каждому культурно-историческому типу, тогда только достигает полноты, разнообразия и богатства, когда разнообразны этнографические элементы, его составляющие, когда они, будучи поглощены одним политическим целым, пользуясь независимостью, составляют федерацию или политическую систему государства». Одно моногосударство составить хорошую цивилизацию не может. Для этого, понимаете, должно быть разнообразие, вот эта «цветущая сложность», по Леонтьеву, должна быть федерация независимых государств. Собственно, посмотрите на Древнюю Грецию. Она составляет такую федерацию государств, это её преимущество. Древний Рим федерации не составляет, но он вобрал в себя много государств, и где-то эта федерация неявно в нём присутствует. Европа тоже составляет такую федерацию государств. Хоть они всё время собачатся между собой воюют, но это, в общем-то, между ближайшими родственниками неурядицы. И, главное, славянский тип обязательно должен составить такую федерацию. Без этого расцвета славянского типа не будет.

Книга Данилевского на самом деле современная, её надо читать нынешними глазами. Что мы в этом смысле видим – в смысле всеславянского союза? Увы, никакого всеславянского союза не получилось. Он немножко намечался в советское время с этой вот системой социалистических государств, но распался. А теперь, увы, в связи с украинскими событиями, совершенно ясно, что на идее этого всеславянского союза, в общем-то, можно поставить крест – по-моему, на ближайшие сто лет. Россия должна жить иначе. Понимаете? Сама должна жить, не в славянском союзе, а иным образом, самостоятельно. И это совершенно меняет всю ситуацию. Я не буду эту тему развивать, она очень больная, но, по-моему, это так.

Книга Данилевского, как я уже сказал, сначала раскупалась очень плохо. Её, собственно, толком не прочли. Но дальше всё-таки народ в неё постепенно вчитывался и стал восхищаться: «А здорово и глубоко написано!». Он поднял такие темы, такие пласты, что ой-ой-ой. И теперь мы Данилевского числим как великого социолога, как создателя цивилизационного подхода к истории и к человеческой культуре. Он первый ясно, чётко, подробно это сформулировал, причём намного раньше европейцев типа Освальда Шпенглера или англичанина Тойнби, которые тоже об этом писали. Да, собственно, сейчас на Западе признают, что Данилевский намного их опередил. Когда была написана «Россия и Европа», ещё никакого Освальда Шпенглера не было на свете просто.

Однако в России она была встречена по-разному. У книги появились фанаты. Это тот же Николай Николаевич Страхов, друг Данилевского, который очень высоко книгу ставил и до последней возможности её защищал, Пётр Астафьев и другие наши деятели. Но она нашла и яростного противника в лице такого замечательного русского мыслителя, как Владимир Сергеевич Соловьёв. Понимаете, дело в том, что Соловьёв развивал концепцию всеединства – очень такую мощную, всеобъемлющую концепцию. Но когда он её применял к истории и к человечеству, у него получалось единство, вообще, всего человечества и единый, так сказать, путь его развития, примерно так, как это мыслил Чаадаев. И в книге Данилевского он усмотрел явного противника своей системы. И действительно, она предлагает совершенно другую схему, никакое не единое человечество, а отдельные цивилизации. Идею единого общечеловечества Данилевский там очень ядовито критиковал, говорил, что это абстракция, что существуют отдельные цивилизации, а вообще никакого человечества не существует. Это так же, как в биологии существуют отдельные виды, вот это вот реальное образование. А уже рода, семейства, классы – это абстракции, которые являются больше классификацией, придуманной человечеством, чем реальностью. Тем более вид не смешивается с другим видом. Вот так же и цивилизация не смешивается у Данилевского с другой цивилизацией.

Соловьёв решил эту теорию разгромить на корню. А, надо сказать, полемистом Соловьёв был великолепным. Он был мастер, прекрасный писатель и очень ясно мыслил. Ирония у него была уничтожающая, логика железная. И он все эти орудия направил на Данилевского. Правда, первая статья Соловьёва вышла уже после смерти Данилевского. Она вышла в 1888 году и называлась точно так же: «Россия и Европа», специально, нарочито так же, как книга. И, собственно, рассказать об этом я подробно, видимо, не смогу. После вышла целая серия статей Соловьёва, шесть или семь. После они были объединены в его сборнике «Заметки по национальному вопросу»; первый сборник, второй. В споре ему в основном отвечал Николай Николаевич Страхов.

Аргументы Соловьёва следующие. Во-первых, это, как Соловьёв выражается, «ползучесть» теории Данилевского, то есть обращённость не в будущее, а в прошлое. Что будущего теория Данилевского не только не предсказывает, но она как бы не тянет человечество в светлое будущее, а, наоборот, приземляет человечество. Соловьёв пишет: «Существуют другого рода общественные теории, в противоположность, например, теории государства Платона, которые, в противоположность крылатым, следует называть ползучими. Они крепко держатся за данные основы общества и никогда не поднимаются на значительную высоту над современной им жизнью. Такова теория Данилевского. А обществу требуется теория, его возвышающая, двигающая вперед». Так считал Соловьёв.

Второе. Список исторических типов, который предлагает Данилевский, с точки зрения Соловьёва, никуда не годится. Во-первых, десять – почему десять? Он считает, что это произвольно набранный какой-то набор. Ассирийско-вавилонско-финикийский – очень неудачная комбинация. Финикийцы и по языку, и по культуре совершенно с ассирийцами не совместимы. Греки разделены с римлянами, хотя обычно понимаем их вместе как греко-римскую культуру. А вот все европейские народы слеплены в один тип, хотя каждый из них, в общем-то, составляет целую цивилизацию. Возьмите англичан, возьмите французов, возьмите испанцев, возьмите немцев, возьмите итальянцев. И, кроме того, куда делась Византия? Она попала в греческий тип, хотя это, в общем-то, совершенно другая цивилизация. Древняя Греция – это языческая цивилизация, а Византия – христианская. В общем, крайне неудачно.

Дальше. Теория Данилевского не может объяснить объединяющую роль религий. Религии как бы не подчиняются этим историческим типам, они плавают над ними и спокойно распространяются на разные типы. Он приводит пример буддизма, который придумали индусы, но у них он не задержался и перешёл в другие типы, то же самое с мусульманством и христианством.

Славянский исторический тип, с точки зрения Соловьёва, никакой не четырёхосновной, это натяжка. Наоборот, он в фарватере европейского, следует ему – и, в общем-то, пусть следует, это хорошо.

И, наконец, человечество по отношению к конкретным нациям находится в отношении не «род – вид», а как «часть – целое». Если человечество рассматривать как целое, а отдельные цивилизации как части, это правильная модель. А у Данилевского модель друга, родовидовая, это неправильно. И якобы Данилевский просто содрал все идеи у немецкого историка Рюккерта. Но это совсем, надо сказать, неудачный аргумент, потому что, в общем-то, почти доказано, что Данилевский этого Рюккерта и не читал даже.

В общем, все аргументы Соловьёва, по сути, сводятся к одной мысли – что вся теория Данилевского не христианская, что это теория, по сути дела, националистическая, а национализм с христианством не совместим, ибо во Христе нет ни эллина, ни иудея. И Россия, если она считает себя христианской цивилизацией, должна (по Соловьёву) отказаться от своего национализма, пожертвовать им ради объединения всего человечества. Вот в чём дело.

Я считаю, что тут хотя бы есть над чем подумать. Соловьёв отнюдь не посредственность. Надеюсь, что я сделаю про него лекцию – это потрясающий мыслитель, которого земля ещё не рождала. Но, тем не менее, в своей критике Данилевского он, в конце концов, оказался не прав. Да, приземлённая теория, но она оказывается ближе к нашей грешной и падшей жизни, чем такие замечательные теории, которые, оказывается, применить невозможно. Дело в том, что, да, конечно, христианство, в общем-то, выше национализма и преодолевает его. Но понимаете, в чём дело? Преодолевает настоящее христианство, а мы, на самом деле, до такого христианства не дожили. Мы живём в падшем мире, в котором, увы, по факту царит жестокая борьба за выживание. И вот эти теории, что если тебя ударили по одной щеке, то повернись так, чтобы тебя удобней было ударить по другой, применимы к личной нравственности человека. Но к жизни человечества, увы, их применимость под большим сомнением. Ну, представьте себе, что бы было, если бы мы этой заповедью руководствовались, допустим, в войне с фашистами? Они бы только гоготали и устроили бы нам геноцид, сказали бы: «Давайте, поворачивайтесь так, чтобы мы вас, так сказать, быстрее всех сожгли в одном месте». Так что, понимаете, жертвовать целым народом, целой цивилизацией, своими национальными интересами ради объединения всех других – это, знаете, уже слишком. Хотя Господь, так или иначе, заставляет русский народ жертвовать своими национальными интересами ради объединения других.

Теперь я постараюсь ответить на ваши вопросы.

Вопрос: Я хочу такой вопрос задать. Были ли знакомы Данилевский и Фет, Данилевский и Лукашевич, Данилевский и Киреевский? Были ли у них какие-то личные связи?

Н. С.: Да. Данилевский и Фет были знакомы – и лично, и через Страхова, который был знаком и с Фетом, и с Данилевским очень близко. Фет бывал у Данилевского в Мшатке, это известно. Но, понимаете, с другими, которых вы перечислили, вряд ли Данилевский был знаком. Понимаете, он не был публичной фигурой совершенно. Он в наших обеих столицах бывал редко очень, наездами. С Достоевским он был знаком, потому что они сталкивались у Петрашевского когда-то. И, собственно, Данилевского мало кто знал – он не вертелся в петербургских и московских салонах, «ля-ля-ля», со всеми нашими литераторами он лясы не точил. Он всё время работал, ездил по Азовскому морю, по Чёрному морю, вылавливал рыб, писал отчёты – ну, некогда ему было.

Вопрос: Я имел в виду не лично, а идейно.

Н. С.: Идейно? Понимаете, что касается идейного, то вообще, очень трудно понять идейные истоки Данилевского. Хоть он был учёным, тем не менее, книга «Россия и Европа» написана немножко странно. В каком смысле? Она не имеет списка литературы традиционного; вот не нашёл я его там. И нет ни одной ссылки на какой-то труд, на какие-то книги. Обычно какие-то безликие намёки, расшифрованные комментаторами в примечаниях. Так что, знаете, мне трудно ответить на ваш вопрос. Мне кажется, Данилевский был совершенно самостоятельный мыслитель. Да, он много читал, но ни за кем он не следовал. Вот эта особенность Данилевского: с одной стороны, удивительная скромность, но в то же время совершенная самостоятельность. Никто на него серьёзно не повлиял.

Вопрос: Идеи Данилевского имеют какое-то отношение к теории Гумилёва?

Н. С.: Не знаю, я бы не сказал. Дело в том, что, честно говоря, я лично к Гумилёву и к его теориям отношусь достаточно скептически. Почему? Во-первых, как Соловьёв не находил у Достоевского христианства, так и я у Гумилёва, честно говоря, не нахожу христианства в его теории. А, во-вторых, его теория пассионарности, она что-то ухватывает, но эта теория, понимаете, какая-то биологически механическая, в ней нет духа. У Данилевского больше духа, чем у Гумилёва. Теория Гумилёва материалистическая, несмотря на то, что Гумилёв был верующим человеком. Но у него, так сказать, вера в Церкви, а в науке он был, в общем-то, самым настоящим материалистом. Поэтому я не вижу идейной связи между Гумилёвым и Данилевским.

Вопрос: А может быть так, что… Просто Гумилёв евразиец, а евразийцы, приняв идеи Данилевского, расставили акценты, сместили акценты. То есть они сказали, что Россия – это такая уникальная цивилизация между Азией и Европой, «наследники Чингисхана» у Трубецкого, и Гумилёв практически продолжает эту идею Трубецкого. В этом смысле он продолжатель Данилевского как евразиец.

Н. С.: Понимаете, всё-таки я считаю, что да, здесь есть параллели, но Данилевский не евразиец.

Вопрос: А все евразийцы его считают своим.

Н. С.: Да, они его считают своим основателем, но по духу Данилевский – славянофил в прямом смысле этого слова, в гораздо более прямом, чем настоящие славянофилы. Он действительно всё время говорит о всеславянском союзе. А всеславянский союз – это не Азия. Это другая совершенно идея. Так что, может быть, они-то его числят за своего, но, я думаю, сам Данилевский себя к евразийцам не стал бы причислять.

Вопрос: Однако Россия сформировалась как цивилизация (ну, по евразийцам), действительно, акцентируясь в Москве, и часть азиатского типа, часть европейского. И она представляет не как, по Данилевскому, центр славянства, а центр вот такой.

Н. С.: У евразийцев – да. А у Данилевского, во всяком случае, я так понял эту книгу, Россия – организатор всего этого всеславянского союза. Хотя, вот, столица в Константинополе, извините.

Вопрос: Данилевский рассматривал вопросы, почему цивилизации рождаются, развиваются и почему они гибнут? Или он просто разделял, а генезис…

Н. С.: Он рассматривал генезис. Правда, цифру в тысячу лет он не называет. Тысячу лет называет Гумилёв – кстати, очень неудачно, ибо советская цивилизация прожила семьдесят лет, но это самая настоящая цивилизация. Но Данилевский же биолог, он считает, что, как и обычный организм, цивилизация развивается, имеет стадии жизни, и это нормально. Так же, как вид. Виды тоже не живут бесконечно. Они образуются, имеют свой цикл и ареал развития, а после уходят.

Кстати, я не сказал, что Данилевский в последние годы работал над книгой «Дарвинизм», где он развил критику теории Дарвина. Но это особый вопрос, об этом можно будет поговорить. Но, поскольку пока такого вопроса не было, я лучше помолчу.

Вопрос: Я хотел бы уточнить касаемо генезиса цивилизаций. Насколько, по Данилевскому, он зависит от внутренних качеств самой цивилизации?

Н. С.: Зависит.

Вопрос: Напрямую или опосредованно? Или вопрос жизни цивилизации определяется политическими перипетиями? Грубо говоря, потерял независимость – и всё кончилось.

Н. С.: Нет, нет, нет. Он, наоборот, считает, что внешние явления, увы, имеют место, но в основном жизнь цивилизации зависит от её внутреннего содержания, от самой себя зависит, сумеет ли цивилизация продлить свою жизнь, насколько она будет полна. Если у неё больше основ, она больше имеет шансов на жизнь. Вот так я его понимаю.

Вопрос: А возможна ли некая цикличность? Или это всё-таки инертность с точки зрения модели: какое-то время проехали, остановились, закончили. Или всё-таки возможна цикличность?

Н. С.: В развитии? Это трудный вопрос. Как-то чётко об этом Данилевский не говорит, хотя у него есть так называемый пятый закон, который я не озвучил. И он, теперь я вижу, объясняет, что цикличности нету. Значит, что он пишет в пятом законе: «Ход развития культурно-исторических типов всего ближе уподобляется тем многолетним, одноплодным растениям, у которых период роста бывает неопределённо продолжителен, но период цветения и плодоношения относительно короток и истощает раз и навсегда их жизненную силу».

То есть он цивилизацию уподобляет вот такого типа растениям многолетним, которые долго растут. Но в какой-то момент у них появляется один замечательный цветок, они расцветают, а после всё, в общем-то, растения умирают. Но он не доказывает, почему это так. Он говорит, что это такое ботаническое наблюдение, вот так бывает.

Вопрос: Какие у него были отношения с православием?

Н. С.: Очень хорошие. Он не был православным мыслителем, он не был теологом, как другие наши русские религиозные философы. Но именно в каземате Петропавловской крепости он тщательно познакомился с Евангелием, потому что там других книг не давали. И с тех пор он очень твёрдый православный христианин, хорошо знает историю Церкви. Например, момент разделения, 1054 год, он трактует именно как отделение католической Церкви от вселенского православия. Тогда, в те века, это было отнюдь не тривиально. Такие мысли высказывал Хомяков ещё до него, но, во всяком случае, здесь Данилевский полностью с Хомяковым согласен. Вообще, он считает Православие истинной религией. Культурно-исторический тип должен быть православным – в этом развитие правильной религиозной составляющей.

Вопрос: А, может быть, спор Соловьёва с Данилевским – это вечный спор уникального и универсального? То есть всегда будет вот этот момент, где граница между уникальностью – ну, цивилизацией человека – и универсальностью, чтобы жертвовать собой во имя объединения? Ну, или человечества, или цивилизации, или, допустим, сообщества. По-моему, и тот, и тот отчасти правы.

Н. С.: Вы понимаете, Данилевский стоит на земле крепко и очень хорошо видит те реалии, которые здесь, на земле, происходят. А Соловьёв – гений, конечно, я не спорю, но он витает в облаках и желаемое принимает за действительное. А принимать желаемое за действительное – это все делают и, увы, все ошибаются. Это самая распространённая ошибка. Между прочим, Соловьёв в конце жизни от этих самых завиральных идей отказался. Это очень интересный момент. Если мы доживём до лекции о Соловьёве, я об этом расскажу.

Вопрос: Его посыл, по крайней мере, понятен. Понятно, что он хочет сказать – что, действительно, надо частью своей свободы жертвовать для объединения, это нормально.

Н. С.: Да, да. Это не так глупо, над этим очень даже надо крепко подумать. В общем-то, абстрактна эта самая такая христианская мысль – жертвовать собой ради других. Но, понимаете, Христос, с одной стороны, пожертвовал собой ради других. Но, заметьте, как – он, тем не менее, пожертвовал собой, а не апостолами. Все апостолы остались живы и не пострадали. Он не вовлёк их в свою жертву. Это нам говорит о чём? Собой жертвовать – пожалуйста. А другими и всей этой Русью пожертвовать – это, знаете, подумай десять раз, прежде чем такими вещами заниматься.

Вопрос: А правильно, что Данилевский усматривает смысл истории в том, чтобы рождались цивилизации более основные?

Н. С.: Да.

Вопрос: В то же время они у него как бы независимые, что ли, никак друг от друга не питаются, самобытные, в каком-то смысле. Тогда мне до конца не понятно, в чём благо историческое? Оно только для вот этой отдельной цивилизации?

Н. С.: Нет, не совсем. У него есть некая абстрактная сокровищница человечества. Вот эта основа, которую цивилизация выработала, принадлежит всему человечеству, а не только этой цивилизации. То есть по своим истокам все цивилизации независимы, а по плодам они как бы кладут результаты своего труда в корзинку. И следующие цивилизации пользуются этой корзинкой. Вот такая у него схема, где-то противоречивая, но достаточно изощрённая.

Вопрос: Сколько длилось его поражение в правах по делу петрашевцев?

Н. С.: Его поражение в правах заключалось в том, что его просто сослали в ссылку в Вологду. И после не дали защитить магистерскую диссертацию. Но это длилось года четыре. После его перевели в Самарскую губернию. А потом он уже мог жить в Питере. Он дослужился до тайного советника, между прочим. Но он уже сам не хотел. Он ездил в экспедиции по всей России. Большая экспедиция была на Чёрное и Азовское моря, поэтому он решил: «Я не буду жить в Питере, оттуда далеко мне ездить на Чёрное море, а буду жить в Крыму». Он уже сам не хотел жить ни в Москве, ни в Питере.

9. Ф. М. Достоевский: «Всесветное единение во имя Христово – вот наш русский социализм!»

Сегодняшняя лекция посвящена Фёдору Михайловичу Достоевскому. Когда я читал лекции перед студентами, то этой лекции немного опасался. Дело в том, что Достоевский – слишком известная, знаковая в русской культуре фигура. О нём написаны масса книг, тысячи статей. Кажется, что известно о нём совершенно всё. И я вряд ли скажу вам что-то новое. В основном я буду касаться его социально-религиозных воззрений, а также расскажу об одном эпизоде, который, на мой взгляд, достаточно хорошо характеризует мировоззрение Достоевского. Это спор Достоевского с профессором А. Д. Градовским. Но всё по порядку.

Достоевский родился в 1821 году в семье лекаря – врача военной больницы. Кстати, его дед был священником – сначала священником униатским, а после перешёл в Православие. Родители довольно быстро умерли. Причём, по преданию, отца убили его крепостные. Причём не совсем понятно, за что. То ли он слишком вольно обращался с крепостными девками, то ли за его необузданный нрав – в общем, достоверно ничего не известно. Фёдор и его старший брат Михаил были определены в Военно-инженерное училище. И, собственно, Достоевский его окончил, получив какой-то самый младший офицерский чин. Но, конечно, это было совершенно не в его характере – он довольно быстро по окончании училища вышел в отставку, потому что все его помыслы занимало писательство. Он как бы в себе чувствовал необоримую силу к сочинительству, хотел писать. И вскоре появился его большой роман «Бедные люди», который произвёл фурор. Белинскому роман очень понравился, Некрасову. Сначала они Достоевского носили на руках. Но уже его следующие произведения этим маститым деятелям понравились гораздо меньше.

Достоевский в это же время, будучи ещё молодым, знакомится с Михаилом Петрашевским – таким, можно сказать, революционным деятелем, входит в его кружок. Там он делает доклады о социалистической системе Фурье. А, между прочим, в то время Достоевский был таких, что ли, либерально-прогрессивных взглядов. Весь кружок Петрашевского арестовывают, очень строго судят, и Достоевский, вместе с другими петрашевцами, был приговорён к смертной казни. Вот такое жуткое наказание, казалось бы, ни за что – за слова. Да и слов-то антиправительственных никаких не было. Казнь в последний момент заменяют на каторгу. Причём это обставлено было артистически – их выстроили «тройками», и первую «тройку» привязали к столбам для расстрела. Но тут прискакал фельдъегерь, который зачитал указ, что император помиловал этих людей. А Достоевский был во второй «тройке» и ожидал неминуемой казни. Это событие произвело на писателя колоссальное впечатление – самое сильное в его жизни.

Дальше – Омский острог, четыре года. Затем – служба рядовым в Семипалатинске. Но, на его счастье, к нему благоволит местное начальство, которое уже знало, что это молодой известный писатель. И благодаря этому Достоевскому довольно быстро возвращают офицерский чин, а затем разрешают жить в обеих столицах. В Семипалатинске он первый раз женится на такой очень экзальтированной женщине – Марии Дмитриевне Исаевой.

В это время в России начинается период капитализма. 1861 год – крестьянская реформа, после – банковская реформа. Достоевский снова начинает писать. Появляются его большой роман «Униженные и оскорблённые» и другие произведения – в общем, Достоевский свою известность писателя умножает. Но интересный момент: в его романах одним из важных действующих лиц вдруг становятся деньги. Пачки денег. Помните, в «Идиоте» вдруг появляется пачка денег, которую Настасья Филипповна бросает в печь. В общем, деньги, которые неожиданно, неизвестно откуда появляются, деньги большие – они как фантом проносятся в романе, что-то производят и исчезают из поля зрения. Но это неспроста. Во-первых, вот так художественно капитализм отражается в его романах. А во-вторых, деньги в жизни Достоевского оказываются воистину злой силой.

События такие. Он вместе с братом Михаилом организует журнал. В это время его мировоззрение достаточно сильно меняется. Дело в том, что в остроге он познакомился, как он считал, с простыми русскими людьми. Хоть это были зачастую убийцы, преступники, но они ему понравились какой-то особой душевностью. И в это время у него происходит религиозный переворот. Он становится таким, что ли, апологетом Христа. Христос становится единственным его идеалом, в который он уже верит всю жизнь. И в свой второй Петербургский период он постепенно отходит от либеральных взглядов. И журналы «Время», а после – «Эпоха» – уже имеют направленность компромиссную и пытаются примирить западников и славянофилов. Однако происходят всякие тяжёлые события: журнал прогорает экономически, неожиданно умирает редактор журнала, его брат Михаил Михайлович Достоевский, которого он очень ценил, умирает жена Достоевского от туберкулёза. Следующий журнал, который ведёт сам Достоевский, тоже прогорает, и он весь в долгах. К тому же он считает, что должен помогать семье: вдове Михаила – Элеоноре, сыну своей умершей жены от первого брака Павлу, своим младшим сёстрам. В общем, он весь в долгах, за ним бегают кредиторы, он от них отбивается. И в это время он великолепно осваивает технику всяких векселей, расписок, кредиторов – всё это он познаёт на практике и после изображает в своих романах. И, в общем-то, дела его были бы совсем плохи, если не помощь Божия. Он влип в такую историю, что за долги продал право на публикацию всех своих сочинений одному издателю – Стелловскому при условии, если к сроку не напишет для Стелловского роман достаточно большого объёма.

Достоевский тянул время. И когда уже осталось буквально 20 дней до срока, он вдруг встрепенулся и ужаснулся – какой кошмар! что же делать? Ему посоветовали найти стенографистку – мол, ты будешь наговаривать за день, она ночью будет переписывать, и с Божией помощью ты за это время надиктуешь роман, и всё обойдется. Он последовал этому совету. И нашлась молодая очень серьёзная девушка, Анна Григорьевна Сниткина, которая к тому же оказалась фанаткой Достоевского – она прочла все его произведения. И когда она узнала, что будет работать с Достоевским, то счастью её не было предела. После окончания работы Достоевский в самый последний момент сумел рукопись всучить Стелловскому. И произошло объяснение между ним и Анной Григорьевной, причём объяснение такое, что ли, литературное. Достоевский говорит: знаете, Анна Григорьевна, у меня есть замысел новой повести. В ней выведен художник – уже пожилой, больной, жизнь его полна неудач, и вдруг он встречает молодую красивую девушку. И у него возникает чувство. Так вот, я вас хочу спросить, как бы эта девушка к нему отнеслась? Анна Григорьевна отвечает: а что, он – хороший человек, и она бы к нему отнеслась с симпатией. Достоевский: а вот представьте, что этим художником являюсь я, а вы – эта девушка. Что бы вы ему ответили? Тут она поняла, что это на самом деле объяснение в любви, и тут же сказала: я бы ему ответила, что я люблю его и буду любить всю жизнь. Вот такая история. Через несколько месяцев – свадьба. И Анна Григорьевна (а ей было всего 19 лет) оказалась для Достоевского добрым гением. Она, во-первых, была очень верной женой. А во-вторых – удивительно практичной. Она взяла на себя все его ужасные финансовые проблемы – оказалось, что она великолепно это умеет делать. Кстати, кто – то из литераторов о ней сказал, немножко зло, что если бы Анна Григорьевна не вышла за Достоевского, то она учредила бы на Невском проспекте меняльную лавку.

После свадьбы Анна Григорьевна мгновенно увидела, что вокруг Достоевского масса прихлебателей, которые считали, что Достоевский должен их кормить, – и Элеонора, и Паша, и прочие. И как только Достоевский получал какие-то денежки – а он в это время печатал первые главы «Преступления и наказания» – то тут же у него появлялись просители, которым он всё отдавал, ничего себе не оставалось. Но Анна Григорьева была женщиной решительной – она продала всё, что у ней было: драгоценности, личные вещи, – и наскребла деньги на заграничную поездку. Вся семья Достоевского была ужасно обижена. Потому что они Анне Григорьеве говорили: вообще-то, что зарабатывает Фёдор Михайлович – это деньги нашей семьи, а не ваши. Собственно, поэтому она и пошла на такой шаг и увезла Достоевского за границу, прочь от семьи и заодно от кредиторов. Они думали, что там пробудут месяц, а пробыли четыре года. Там начали рождаться дети, Достоевский дописал «Преступление и наказание», написал роман «Идиот». И они часто вспоминали тот эпизод, когда Достоевский надиктовывал роман, который получил название «Игрок».

Кстати, там главным действующим лицом была такая Полина, которая имеет очень определённый прототип. Это – Апполинария Прокофьевна Суслова. Наверно, вы читали про жизнь Достоевского. Фильмы сейчас сделаны, и вся бытовуха Достоевского там очень подробно показана. Был даже многосерийный фильм – с Мироновым в главной роли. Я его не смотрел, но мне студенты рассказывали. Понимаете, о Сусловой нельзя не сказать, потому что она – типаж многих персонажей Достоевского. Практически все женские типы Достоевского – очень гордые, независимые: Настасья Филипповна в «Идиоте», Лиза в «Бесах», Грушенька в «Братьях Карамазовых» – всё это инкарнации Апполинарии.

Апполинария действительно была дамой нетривиальной. С одной стороны, красавица – как в современных журналах. Но, при этом, интеллектуалка, нигилистка, писательница (Достоевский в своем журнале публикует её повесть). Дама, которая посещала университет. Были моменты у нас в Российской империи, когда женщинам дозволялось не то чтобы полноценно учиться, но посещать лекции. Она появлялась в университете, к ней подходили профессора, говорили: ну зачем вам, девушка, учиться в университете – у вас есть возможность получить всё, что вы захотите, и без университета. Тогда она, не снимая перчатки – хлоп по щеке какого-нибудь доцента. В общем, типичная дама Достоевского. Они познакомились в 1861 году, и, в общем, надо смотреть многосерийный фильм, чтобы в этом разобраться. Я рассказывать об этом всём не буду. Но когда Достоевские поехали за границу, то Анна Григорьевна очень опасалась, что там Достоевский встретит Суслову, и всё начнется сначала. Суслова написала потом книгу под интригующим названием «Годы близости с Достоевским». Она опубликована, и её можно найти и прочитать. Но ничего такого, никакого интима там нет. Сама Анна Григорьевна была девушка видная, всё при всём, но, конечно, на фоне Апполинарии она скромно смотрелась. И рассказывала, что однажды, даже малодушно, купила подзорную трубу, чтобы смотреть в окно, не приближается ли Достоевский вместе с Апполинарией. Но Достоевский всегда приходил один – она не знала, что Апполинария в это время как раз уехала в Россию.

Бог с ней, с Апполинарией – у неё сложная судьба. Она умерла в Крыму в 1918 году. Кстати, в том же году умерла и Анна Григорьевна – они жили где-то рядом на крымском побережье, но, конечно, не встречались и друг друга люто ненавидели. После Достоевские как-то расквитались с долгами, переезжают в Питер, летом Анна Григорьевна увозит всю семью на дачу в Старую Руссу в Новгородской губернии, где создаёт Достоевскому все условия для работы. Зимой они в Петербурге.

Я не буду рассказывать про романы Достоевского – мне и слабо, и для этого нужно несколько лекций. Я немного расскажу про «Дневник писателя». Это периодическое издание, которое известно гораздо меньше, чем его громовые романы, но в котором он в основном и выражает своё мировоззрение. Впервые «Дневник писателя» появился в журнале «Гражданин» в 1873 году, когда Достоевский был редактором этого журнала. Форма издания такая: каждый месяц Достоевский писал текст в полтора издательского листа, примерно 32 страницы – в общем-то, это непросто. Текст быстро печатали, помещали или в журнал, или издавали отдельным очерком. Это, в принципе, каторжная работа – каждый месяц вынь да положь эти 32 страницы. Достоевский это годами выдерживал. Но брал отпуска для написания больших романов – «Подростка», «Братьев Карамазовых». А так, каждый месяц появлялся «Дневник писателя». Причём сюжеты были самые разные, и, казалось бы, зачастую совершенно незначительные. Часто складывается впечатление, что это просто трёп, ни к чему не обязывающий. Но Достоевский умел настолько мастерски выстраивать отношения между читателем и собой, что эти, казалось бы, не очень глубокомысленные тексты воспринимались как откровения. Он действительно умел разговаривать с читателем. И постепенно «Дневник писателя» приобретает всё большую и большую известность. У Достоевского появляется масса фанатов и фанаток. Ему пишут письма. Особенно большое количество писем было в последние годы его жизни – это 1879–1880 годы и начало 1881 года. Пишут самые разные люди, причём часто выкладывают там свою душу.

Понимаете, в конце жизни Достоевский становится таким, что ли, всероссийским духовником. Такой вот замечательный феномен. И в конце жизни он преображается из человека страстного, обременённого страстями в почти старца. Вы знаете, что Достоевский играл в рулетку, причём играл очень страстно: он просаживал все деньги и Апполинарии, и своей жены, не мог остановиться. Но до некоторого времени. А однажды всё отошло. Он сказал себе «я больше играть не буду» и сумел это выдержать. Кстати, тогда на него повлиял очень интересный случай. Он приехал в Баден-Баден, где рулетка-то вовсю крутилась. Причём жена его отпускала – она была очень умной женщиной. Если она видела, что Федя заскучал и у него творчество плохо идёт, то ей было всё ясно. Она ему говорила: «Федя, а не съездить ли тебе немножко развеяться». Тот говорил: «Да, да, конечно, мне это очень надо». «Ну, поезжай». Он брал у неё деньги. Кстати, у них были замечательные отношения – он все деньги до последней копейки отдавал жене: на хозяйство, на кредиторов и прочее. А на игру он спокойно брал у неё, сколько ему надо. Он ехал, просаживал там все деньги, приезжал назад в таком покаянном настроении, смиренный, ах, ах. И у него творчество возрождалось, он сразу начинал писать. А однажды он уехал, все денежки просадил и в ужасном настроении где-то ночью решил зайти в Церковь. А ввалился не в Церковь, а в синагогу. И этот случай настолько на него повлиял, он увидел как бы перст Божий, что с тех пор перестал играть.

Именно в «Дневнике писателя» Достоевский развивает своё религиозно-социальное мировоззрение, которое обычно характеризуют словом «почвенничество». Достоевский считал, что русский народ и сердцем и душой воспринял Христа, подлинно воспринял Христа. Не важно, что простой крестьянин в смысле догматики не обучен, что крестьяне обычно под Троицей понимают Христа, Богородицу и Николая Угодника. Не важно это. Но то, что русский народ настолько сердцем воспринял Христа, – это для Достоевского стало некой аксиомой. И с каждым годом он в этой мысли утверждался всё более и более, что русский народ благодаря этому образует как бы некую церковь – церковь народную. Она – эта народная и одновременно вселенская церковь как бы немного отличается от Церкви официальной, это не одно и то же. К официальной Церкви Достоевский относился всё же с некоторой дистанцией и критицизмом. Он говорил, что со времён Петра I наша Церковь находится в параличе, что она не стала стержнем народного сознания. Но в народе существует как бы своя, народная церковь. И благодаря этому русский народ имеет удивительное качество всемирности. Он умеет воспринимать любые культуры, с уважением относится к другим религиям, хотя готов и умереть за Христа. И поэтому русскому народу и предназначена эта всемирная миссия объединить все народы в окончательной всемирной гармонии.

Эту мысль Достоевский очень ярко выразил в своей знаменитой «Пушкинской речи». У нас, почему-то в Москве, а не в Петербурге, решили поставить памятник Пушкину. Собрали деньги, скульптор нашёлся великолепный, Опекушин, создавший этот замечательный памятник, что сейчас стоит на Пушкинской площади, и решили к этому моменту приурочить как бы литературную конференцию о Пушкине. Разослали приглашения всем русским знаменитым писателям. А в то время (1880 год) их было достаточно. Гремел Тургенев, гремел Гончаров – он к тому времени уже написал все свои знаменитые романы. Гремели Толстой, Аксаков, Достоевский. Кстати, Толстой не приехал на это мероприятие, так что журналисты писали, что «Толстой блистал своим отсутствием». Он отговорился, что, мол, это несерьёзно. Он в то время писал свою знаменитую «Исповедь» – ему было не до какого-то Пушкина. А вот Тургенев приехал и прочитал свою речь о Пушкине, которая Достоевскому мало понравилась. Это естественно – в то время Достоевский с Тургеневым были как бы конкурентами, что ли. Соревновались в популярности. Тургенев очень низко оценивал все романы Достоевского. Он говорил: это кислятина какая-то. А Достоевский, в общем-то, ценил литературный талант Тургенева, но совершенно не ценил его либерально-западное мировоззрение. Они часто сталкивались на всяких литературных вечерах. Кстати, Достоевский оказался замечательным чтецом. Вы знаете, у него была эмфизема лёгких – это такой надтреснутый голос, но он так умел декламировать, читать, – а читал он либо стихи Пушкина, либо отрывки из своих произведений, – что это производило потрясающее впечатление на публику, ему страстно аплодировали.

И вот на следующий день уже Достоевский произнёс свою «Пушкинскую речь», которая произвела потрясающий фурор. Люди визжали от восторга, обнимались, целовались, полчаса его вызывали. Какой-то юноша выбежал на сцену и от наплыва чувств упал в обморок – его утащили за ноги со сцены. Сам Тургенев восхитился, стал Достоевского целовать. Появился лавровый венок, громоздкий и тяжёлый, который тут же водрузили на Достоевского – он сгибался под его тяжестью. Аксаков, который должен был следующим читать, вышел и заявил, что Достоевский всё сказал в своей речи и потому он отказывается свою речь произносить. И в своей речи Достоевский о призвании русского человека говорит, что русскому народу предназначено «в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой общей гармонии, братского окончательного согласия всех племён по Христову евангельскому закону», ибо «ко всемирному, ко всечеловечески-братскому единению сердце русское, может быть, изо всех народов наиболее предназначено».

Вообще, Достоевский боготворил Пушкина. Он считал, что в русской литературе есть Пушкин, дальше никого, никого, никого, а дальше уж там Лермонтов, Гончаров, Толстой – о себе он не говорил. И не понимать русскому Пушкина – это значит, как он выразился, «не иметь права называться русским» – это он в «Дневнике писателя» говорит. После своей речи он ночью специально, чтобы не было народа, поехал к только что открытому памятнику Пушкина, возложил венок и поклонился до земли.

Но на следующий день уже пришло отрезвение. Тогда в зале все подумали, что Достоевский высказал какое-то последнее слово, которое примиряет славянофилов и западников. Но оказалось, что нет, что это была иллюзия, которая во многом обусловлена была той магией, которую умел создавать Достоевский – и магией слова, и магией своего голоса. Появились критические статьи вокруг Пушкинской речи. Одна из них – Константина Леонтьева «О всемирной любви». Очень такая едкая статья.

Но интересной оказалась и другая статья, которую написал ныне малоизвестный у нас человек – Александр Дмитриевич Градовский. Это профессор университета, по современному говоря, социолог, политолог, который исповедовал такую мягко консервативную идею, что Россия должна держаться на трёх китах: государстве, частной собственности и Церкви. Но для Достоевского это всё равно был западник, это всё равно был либерал. А таких Достоевский крайне не уважал и всё время с ними ругался. Так вот, Градовский буквально через четыре дня опубликовал статью «Мечты и действительность». За неимением времени я не буду зачитывать цитаты, но суть дела вот в чём. Градовский говорит, что Достоевский – за личное христианское совершенствование. Но совершенно не обязательно, чтобы лично совершенные христиане образовывали бы совершенное общество. И приводит примеры. Так, первые христиане внимательно слушали апостола Павла и следовали его советам. Безусловно, они были хорошими христианами. Но рабство этой хорошестью вовсе не уничтожается. Другой пример, ближе к нашей российской действительности. Представим себе, что наша общественность вдруг стала бы заниматься христианским воспитанием, совершенствованием наших помещиков – наших Коробочек и Собакевичей. Но отсюда совершенно не следует, что наши Коробочки и Собакевичи, усовершенствовавшись, вдруг отменили бы крепостное право. А крепостное право – это мерзость. И нужна была особая воля реформаторов, которая совершенно не сводится ни к какой совершенной нравственности, чтобы это крепостное право отменить. «Личная и общественная нравственность не одно и то же. Отсюда следует, что никакое общественное совершенствование не может быть достигнуто только через улучшение личных качеств людей, его составляющих».

Или вот ещё у Градовского: «Улучшение людей в смысле общественном не может быть произведено только работой „над собою“ и „смирением себя“». Работать над собою и смирять свои страсти можно и в пустыне, и на необитаемом острове. Но, как существа общественные, люди развиваются и улучшаются в работе друг подле друга, друг для друга и друг с другом. Вот почему в весьма великой степени общественное совершенство людей зависит от совершенства общественных учреждений, воспитывающих в человеке если не христианские, то гражданские доблести. В общем, здорово сформулировано, сильно и ясно. Так что, Градовский – умный человек и сильный противник. Жалко, что этот человек умер, не дожив до 50 лет.

Так вот, в августовском номере «Дневника писателя» в 1880 году в первой главе Достоевский публикует свою «Пушкинскую речь», а во второй главе он даёт ответ Градовскому. Видно, задела эта статья Достоевского за живое, и он посчитал, что надо срочно ответить. Достоевский пишет: «Живой, целокупный организм режете вашим учёным ножом, господин Градовский, на две отдельные половинки и утверждаете, что эти две половинки должны быть совершенно независимы одна от другой». Под половинками Достоевский понимает христианские добродетели и гражданские, общественные добродетели. Но надо сказать, что упрёк не очень-то попадает в цель, потому что Градовский как раз за то, чтобы как можно теснее сблизить эти две половины. А после Достоевский выгораживает Коробочку: «Курьёзно вы, однако же, понимаете христианство! Представить только, что Коробочка и Собакевич стали настоящими христианами, уже совершенными (вы сами говорите о совершенстве) – можно ли де их убедить тогда отказаться от крепостного права? Вот коварный вопрос, который вы задаёте и, разумеется, отвечаете на него: „Нет, нельзя убедить Коробочку, даже и совершенную христианку“. На это прямо отвечу: „Если б только Коробочка стала и могла стать настоящей, совершенной уже христианкой, то крепостного права в её поместье уже не существовало бы вовсе, так что и хлопотать было бы не о чем, несмотря на то, – замечает Достоевский, – что крепостные акты и купчие оставались бы у ней по-прежнему в сундуке“. Вот так он отвечает: главное, чтобы были хорошие отношения по сути, а какие там формальные, юридические отношения – это уже не важно. Но мы-то на самом деле знаем, что это, увы, не так. Что часто происходит обратное: те юридические, законодательные социальные отношения, которые сложились между людьми, – они, наоборот, влияют на человеческую нравственность и не дают ей восходить вверх, к Богу. Так что и здесь ответ Достоевского не очень удачен. Оказывается, именно он разделяет эти две половинки, и у него получается, что гражданские добродетели имеют вторичный, подчинённый характер, что они нужны только для того, чтобы поддерживать христианские добродетели. Но если христианские добродетели у человека уже есть, то никаких гражданских вроде бы не нужно. У Достоевского вот так получилось.

Критика оценила ответ Достоевского достаточно низко. И удивлялась, как это Достоевский в одном дневнике совместил свою замечательную речь с таким слабым ответом Градовскому. Но и сам Достоевский, видимо, чувствовал, что не удалось по-настоящему ответить. И через полгода он возвращается к этому вопросу. В своём последнем „Дневнике…“ Достоевский уже пишет замечательные слова, которые, надо сказать, много раз цитировались. Вообще, необходимо повторить, что „Дневник…“ писался Достоевским, как всегда, в спешке. Там много неотделанного, много всякого мусора. Но в том-то и дело, что среди такой, так сказать, необогащённой руды встречаются замечательные бриллианты.

И вот в последнем „Дневнике…“, который, кстати, вышел в продажу буквально в день похорон Достоевского, он пишет свой знаменитый фрагмент про русский социализм: „Вся глубокая ошибка их в том, что они не признают в русском народе церкви. Я не про здания церковные теперь говорю и не про причты, я про наш русский „социализм“ теперь говорю (и это обратно противоположное церкви слово беру именно для разъяснения моей мысли, как ни показалось бы это странным), – цель и исход которого всенародная и вселенская церковь, осуществлённая на земле, поколику земля может вместить её. Я говорю про неустанную жажду в народе русском, всегда в нём присущую, великого, всеобщего всенародного, всебратского единения во имя Христово. И если нет ещё этого единения, если не созижделась ещё церковь вполне, уже не в молитве одной, а на деле, то всё-таки инстинкт этой церкви и неустанная жажда её, иной раз даже почти бессознательная, в сердце многомиллионного народа нашего, несомненно, присутствуют. Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского: он верит, что спасётся лишь в конце концов всесветным единением во имя Христово. Вот наш русс кий социализм! Вот над присутствием в народе русском этой высшей единительно-„церковной“ идеи вы и смеетесь, господа европейцы наши“.

Надо сказать, что эту цитату надо разбирать очень тщательно, буквально по предложениям. Потому что её можно понять неправильно. Можно понять, что Достоевский настолько сближает Церковь с социализмом, что почти их отождествляет – ведь говорит же он, что спасение всесветным единением во имя Христово и есть наш русс кий социализм! Но на самом деле эту фразу надо понимать немножко иначе. Дело в том, что после острога Достоевский всё время ругал социализм. Таких высказываний много и в „Дневнике писателя“, и в записных книжках, и в подготовительных материалах к „Дневнику…“, и в его романах. Собственно, его роман „Бесы“ – это такая ядовитая пародия на социалистов. И думать, что он вдруг так мгновенно перековался, – то ругал, ругал, а тут вдруг стал заядлым христианским социалистом – это сомнительно. Эту фразу надо понимать в контексте спора с Градовским. Достоевский так или иначе пришёл к выводу, что общественное устройство – оно вовсе не безразлично для христианина, и оно само по себе имеет значение. И здесь, поскольку Достоевский много думал о социализме, он и вспомнил про социализм, что именно социализм хочет решить ряд социальных проблем. И Достоевский понял, что эти проблемы реальны, они существуют, что их надо решать обязательно. Но социализм, западный атеистический социализм, на самом деле решить эти проблемы не может – в силу своей атеистичности, в силу своего материализма. А может эти социальные проблемы решить нечто другое – может решить та самая народная Церковь, то самое всесветное единение во имя Христово, о которой он всегда говорил и которая всегда существует в душе русского народа. И здесь он фактически пишет, что да, эта Церковь не вполне созрела, что она существует только в молитве, а не на деле. Но подождите – ещё не вечер; эта Церковь, которая, безусловно, в русском народе существует, – она проявит ещё себя. А вы, господа европейцы, т. е. господа либералы-западники, господа градовские, этой-то Церкви, которая одна и может решить не только русские, но и мировые проблемы, – вы её просто не видите. Вы смеетесь над этой мыслью.

С одной стороны, это вроде бы то же самое почвенничество. Но с другой стороны, Достоевский здесь делает явный шаг вперёд в осмыслении социальных проблем. Но, увы, это было написано меньше чем за месяц до смерти, которая последовала неожиданно. Получилось, на мой взгляд, тоже промыслительно – что может сделать частная собственность. К Достоевскому приехала его младшая сестра Вера Михайловна и стала просить, чтобы Достоевский отказался от части своего наследства. В это время умерла их богатая тётка – Куманина – и оставила приличное наследство, которое должно было распределиться по всем родственникам. Вера Михайловна упрашивала Достоевского, чтобы он от своей доли отказался. Она считала, как и все родственники, что Достоевский – богач, что гребёт деньги прямо-таки лопатой, что для него это ничего не стоит, а мы все бедные, нам есть нечего. Достоевский же считал иначе: что он ещё не со всеми долгами расплатился, что у него на шее жена и дети, что он зарабатывает тяжёлым литературным трудом, да и в банке у него ничего нет. В общем, они поругались – с обвинениями, с криками. И это на Достоевского произвело такое впечатление, что ночью у него пошла горлом кровь – его болезнь резко обострилась. И буквально через два дня он умер. Умер на взлёте. У него была масса планов, и в том числе литературных – и продолжение „Братьев Карамазовых“, и продолжение „Дневника писателя“».

Вот, собственно, о Достоевском и всё.

10. Лев Николаевич Толстой. Его жизнь, социальные и религиозные воззрения

Сегодняшняя лекция посвящена Льву Николаевичу Толстому. Я должен сказать, что отнюдь не в восторге ни от социальных, ни от религиозных воззрений Толстого и считаю их, в общем-то, неверными и даже неинтересными. Но, тем не менее, ко мне в начале курса подходило несколько человек, которые, как выяснилось, считают Толстого религиозным гением, христианским светочем. И поэтому мне захотелось немножко подробнее высказаться о Льве Николаевиче. Всё-таки это фигура потрясающая. Писатель он, конечно, мирового класса.

Кстати, на Западе, собственно, из русской литературы знают только Достоевского и Толстого. Там не знают ни Пушкина, ни Лермонтова, ни Некрасова, ни Гоголя, а только Достоевский и Толстой. Мне кажется потому, что в восприятии западного человека романы Достоевского – это как бы триллеры XIX века, они щиплют немножко за душу. А что касается Толстого – это мыльная опера XIX века. Вот «Война и мир», собственно, воспринимается современным западным человеком как серийная мыльная опера. Никаких глубоких исканий западный человек, на мой взгляд, в них не усматривает.

Говоря о Толстом, я сразу должен постараться объяснить его суть, и выскажу три наиболее ярких его стороны души. В совокупности они и определяют, что же такое Толстой.

Во-первых, это огромная сила самости Толстого, в христианском понимании – это его, что ли, гордыня, самоуверенность. Он – человек, который делал только то, что хотел. Но, сами понимаете, так жить очень тяжело, и это связано с массой горестей, скорбей, и они, естественно, Толстого не миновали. Вообще, каждый человек, особенно великий человек, – это трагедия, а Толстой – это, на мой взгляд, трагедия в квадрате. Толстой – человек очень страстный, и он всегда давал волю своим страстям: вот хочу – и сделаю то, что хочу, и собственно, никто мне не указ. Он всегда имел своё личное определённое мнение, авторитетов для него не было вообще. Мы ещё к этому вернёмся.

Во-вторых, в противоположность этому, Толстой всегда стремился, причём искренне стремился, к высокому и чистому, всегда в глубине души хотел разрешить самые главные вопросы бытия, самые главные вопросы жизни. Он постоянно самосовершенствуется, ведёт дневник, в котором он записывает свои духовные, душевные переживания, падения и взлёты. Он всегда хочет быть честным, справедливым, хорошим, и в этом, собственно, и видит цель своей жизни.

И, в-третьих, все эти помыслы и переживания он гениально умел воплощать в своих произведениях, в литературе. На мой взгляд, более сильного писателя, чем Толстой, просто не рождалось. Его мастерство потрясающе, оно меня всегда удивляло, восхищало, я, просто с замиранием каким-то, раскрывая рот, читал любую его вещь. Толстой обладал исключительной творческой силой, просто силой феноменальной, и за долгие годы жизни он её совершенно не растерял.

Теперь немножко о жизни, биографии, семье Толстого. Кстати, семья и вообще семейные связи для Толстого всегда были исключительно важны, его даже считают описателем семейных ценностей, он особенно эту сторону умел мастерски воплощать. Будем одновременно вспоминать его родню и персонажи «Войны и мира».

Мать – Мария Николаевна Волконская. Вы сразу должны вспомнить княжну Марью, Марию Николаевну Болконскую. Он, собственно, ничего и не изменял, только немножко фамилию переменил. Кстати, образ княжны Марьи в «Войне и мире» довольно близок к прототипу. Свою мать Лев Толстой просто боготворил, но она рано умерла, когда Толстому не было еще трёх лет, и он в основном знал о ней по рассказам, по семейным преданиям. Он был исключительно высокого мнения о своей матери.

Кстати, дед по материнской линии – Николай Сергеевич Волконский – это старик Болконский, человек екатерининского, даже елизаветинского времени, человек строгого порядка. Помните, как он заставлял княжну Марью учить алгебру, чтобы она не была такой же дурой, как все остальные знатные дамы? Собственно, это тоже списано с натуры, ибо Николай Сергеевич, в конце концов, вышел в отставку и посвятил остаток жизни воспитанию своей дочери (в своем стиле, конечно).

Отец Толстого – Николай Ильич Толстой. А как звали Ростова? Николай Ильич Ростов. Тоже чуть-чуть изменил фамилию здесь. В «Войне и мире» Николай Ростов – довольно недалёкий человек, но, что называется, «добрый малый», и действительно, это похоже на отца, Николая Ильича. В общем-то, Мария Николаевна вышла за Николая Толстого, когда ей было за 30, тогда это считалось очень поздно, совершенно она в девках засиделась. Но брак был очень счастливым. Пошли дети: Николай, Сергей, Дмитрий и четвёртым – Лёвушка, Лев Николаевич Толстой. Последним ребёнком в этой счастливой семье была Мария, младшая сестра Толстого, после родов которой мать и умерла. Мария Николаевна после стала монахиней, в конце жизни (правда, прожив бурную жизнь – дети, два мужа), она стала монахиней в Шамординском монастыре. Именно к ней в последние дни своей жизни приезжал Лев Николаевич. Первое, что он сделал после своего знаменитого ухода, – поехал к ней.

Отец Толстого тоже довольно рано умер, когда Толстому было, если не ошибаюсь, девять лет, и всю семью воспитывали разные воспитатели и воспитательницы в разное время, тётки какие-то. Последняя воспитательница жила в Казани, именно туда все переехали, и дети стали поступать в Казанский университет. Старшие братья поступали на математический факультет, в то время там преподавал знаменитый математик Лобачевский, все шли к нему, а Лёвушка решил поступать на филологический факультет, причём у него была специализация по восточным языкам. Он очень здорово сдал экзамены. Вообще, Толстой был исключительно способен к языкам, он легко выучивал их. Для этого ему надо было просто одну-две недели как следует позаниматься. Он и грамматический строй воспринимал, и словарный запас выучивал. Вообще, по жизни он не только владел французским языком, потому что тогда вся наша аристократия им владела, но мастерски, на уровне англичанина, владел английским языком, переписывался с англичанами, немецким языком на том же уровне. И вообще, ещё десяток-полтора языков – он свободно на них читал.

Но, понимаете, такая натура – делаю, что хочу, – для неё учеба в университете не слишком подходящее занятие, Левушка запустил занятия, завалил экзамены. Его уже должны были отчислить – он ушёл из университета сам, уехал в Москву, в имение родовое, Ясная Поляна. Ясная Поляна – это на самом деле было имение матери, имение Николая Сергеевича Волконского. Там необузданность натуры молодого Толстого проявилась в полной мере. Он пытался что-то делать, завёл школу для детей окрестных крестьян, но в основном он прожигал жизнь, честно говоря, игрой в карты и просадил массу денег, залез в долги. И ему старший брат Николай, человек положительный, которого Толстой всегда очень уважал, посоветовал: «Знаешь, тебе надо стать военным. Куда-нибудь на юг отправиться. Это, в общем-то, твоё дело, может быть, там ты и денег заработаешь».

И Лёвушка уехал на юг, воевал там с чеченцами. А после началась Крымская война, Толстой участвовал в обороне Севастополя, проявил замечательную храбрость, получил орден. Уже в то время он начал писать. Если в Ясной Поляне он не знал, чем заняться, и подумал: «напишу роман». Романа не получилось, но получилась повесть «Детство», которую он отправил Некрасову в «Современник», и там все восхитились, тут же её напечатали. Он нигде не учился писать, но сразу настолько здорово написал. Если вы эту повесть помните, – она гениально написана, исключительно талантливо. После пошли его «Севастопольские рассказы», которые произвели на нашу общественность огромное впечатление. Советую просто их почитать, так здорово они написаны.

Причём это понимали все. Наши государи – Александр II и Александр III – они зачитывались Толстым, просто были в восторге от его сочинений. И по просьбе Александра II, он ещё тогда не был императором, его с театра военных действий убрали, потому что слишком это был ценный для России человек.

Толстой попадает в Москву. Там он знакомится со всей писательской братией. Много пишет новых вещей, хотя продолжает играть в карты и вести себя неподобающим образом. Я умолчу о «подвигах» Толстого, скажу только, что злые языки говорили, что в школе для крестьянских детей, которую организовал Толстой, обучались буквально его дети. Я всё же думаю, что это преувеличение.

Толстой женится, уже немножко остепенившись, – ему было 34 года, на 18-летней девушке – Софье Андреевне Берс. Она была дочерью медика, получила прекрасное образование, очень талантливая – и музыкантша, и писательница; человек очень живой, активный. В общем, любовь и довольно быстрая свадьба. Толстой переменился: он вдруг превратился в рачительного хозяина, который стал поднимать хозяйство в Ясной Поляне (до этого оно было совершенно заброшено). Он решил себя посвятить писательскому труду, сказал, что этим трудом будет зарабатывать. Ясная Поляна – это довольно среднее имение, кстати, оно было не одно у Толстого; ему в наследство досталось несколько деревень с крестьянами, с землёй, которые все, кроме Ясной Поляны, он проиграл в карты. Ясная Поляна осталась.

Он вёл себя очень жёстко и с издателями своих сочинений, требовал гонорары приличные. И если Достоевский с трудом мог выторговать 150 рублей за печатный лист, будучи на вершине славы, то Толстой сумел поставить дело так, что уже за «Войну и мир» он получал по 500 рублей за печатный лист. А сами знаете, «Война и мир» – это четыре толстых тома. Он организовал хозяйство в Ясной поляне, оно стало приносить доход, подключил к этому жену, которая с удовольствием всем этим занималась.

Отношения между Софьей Андреевной и Львом Николаевичем в разные периоды были, надо сказать, разные. Сначала пламенная, жертвенная любовь, 13 детей, между прочим, из которых восемь дожили до глубокой старости. Софья Андреевна всячески помогала Толстому. После женитьбы Толстой замыслил свою эпопею «Война и мир», примерно за четыре года он её написал. Софья Андреевна переписывала его рукописи по ночам.

А автором Толстой был исключительно требовательным. Он и к себе, и к своей литературе предъявлял очень высокие требования. И если Достоевскому всё время было некогда, он писал второпях и часто не мог литературно как-то отделывать свои сочинения, Толстой переписывал, в том числе «Войну и мир», по нескольку раз, зачастую по семь-восемь. Исключительная творческая трудоспособность Толстого всю жизнь, потрясающая.

Толстой после «Войны и мира» стал крупнейшим писателем. Всемирная слава. После нескольких повестей появляется следующий большой роман – «Анна Каренина», написанный с тем же мастерством, может быть даже ещё более высоким, чем «Война и мир».

Толстой очень самокритично относился к своим писаниям. Например, после издания «Войны и мира» он в письме заметил Фету: «Как я счастлив, что писать дребедени многословной, вроде „Войны и мира“, я больше никогда не стану!». Но, правда, он написал очень много, и «Анна Каренина» – это не тоненькая брошюрка, и «Воскресение» тоже. В общем, полное собрание сочинений Льва Николаевича Толстого насчитывает 90 томов, каждый том – толстенный.

После «Анны Карениной» произошло нечто совершенно удивительное: Толстой резко изменился, его стали интересовать религиозные вопросы, и он из великого писателя стал религиозным проповедником. Начался второй, самый интересный и самый трагичный период жизни Толстого.

Я ещё немножко расскажу о Толстом как о писателе. Это был человек, который не признавал никаких авторитетов, если он к своим писаниям строго относился, тем более он очень строго относился к произведениям других авторов, настолько строго, что это просто поражает. Например, Чехов, с которым, в общем-то, он коротко познакомился, можно сказать дружил, писал: «Чем я особенно в нём восхищаюсь, так это его презрением ко всем нам, прочим писателям, или, лучше сказать, не презрением, а тем, что он всех нас, прочих писателей, считает совершенно за ничто. Вот он иногда хвалит Мопассана, Куприна, Семёнова, меня. Отчего хвалит? Оттого, что он смотрит на нас как на детей. Наши повести, рассказы, романы для него детские игры, и поэтому он, в сущности, одними глазами глядит и на Мопассана, и на Семёнова. Вот Шекспир – другое дело. Это уже взрослый и раздражает его, что пишет не по-толстовски».

Я когда-то был очень увлечён Толстым и конспектировал его. У меня был доступ к этому 90-томному собранию сочинений. Ну, все 90 томов я не читал, но, тем не менее, несколько лет я с ума сходил, и у меня сохранилось несколько тетрадей выписок.

Толстой о писателях: «Читаю Гёте и вижу всё вредное влияние этого ничтожного, буржуазно-эгоистического даровитого человека». «Читал „Мёртвый дом“. Я много забыл, перечитал и не знаю лучше книги изо всей новой литературы». Достоевского он уважал. «Читаю всё Лескова. Нехорошо, потому что неправдиво». «Думал, „Разбойники“ Шиллера оттого мне так нравились, что они глубоко истинны и верны».

В конце жизни Толстой пишет статью про Шекспира – она называется «О Шекспире и о театре», – где он Шекспира просто размазывает по стенке (это мало, наверное, сказано, это что-то!). Причём он – сам профессионал, он написал несколько пьес: «Живой труп», «Власть тьмы». И он, по ходу критики Шекспира, высказывает массу тонких замечаний о том, как надо писать пьесы, какой должна быть пьеса. Ничего этого он у Шекспира абсолютно не находит, и его вывод, что это очень посредственный писатель. У нас, мол, часто очень человека раздувают, и, кажется, что он что-то значит, а на самом деле его писания – они приносят только вред, они безнравственны. Шекспир не умеет создавать образы. Кстати, подумайте, – это замечание на самом деле верное.

Переходим к религии. Я скажу сразу, Толстой отрицал на самом деле всё христианство: он отрицал Троицу, божественность Иисуса Христа, отрицал его искупительную жертву, отрицал вечную жизнь (для Толстого душа вечной жизни не имеет), отрицал церковные таинства, отрицал чертей и ангелов, отрицал непорочное зачатие Христа, отрицал грехопадение первых людей и, собственно, падшесть человеческого рода. Всё, что отличает христианство от других религий, – он это всё открыто и громогласно отрицал.

Бог для Толстого не имеет личности, понимаете? Это нечто такое, где-то там растворено, как-то живёт, но Бог – не личность. Это удивительно. Поэтому Богу, с точки зрения Толстого, нельзя молиться, его нельзя любить (как личность, понимаете), Богу можно поклоняться, можно ему служить. Для Толстого Бог – это хозяин, который запускает человека в мир и ждёт от него, чтобы он хорошо себя, по-Божьи, вёл.

Самым главным его врагом в жизни оказалась Православная Церковь. Он лояльно относится ко всем религиям – и к индийским, и к буддизму, и к исламу – всё, что угодно, ко всему, кроме Православия, которое он резко, грубо критиковал. Я кое-что зачитаю немножко позже. К этому Толстой пришёл не с бухты-барахты, а путём довольно долгих религиозных исканий. Был у него период, когда он ходил в Церковь, исповедовался, даже причащался, но всё это было, понимаете, не в коня корм. А после вот эта гипертрофированная самость Толстого, эти сомнения, эти отрицания, которые у него появились, – они превратились в уверенность, и дальше Толстой только утверждался в истинности своей религиозной позиции. Из всего христианства он взял только нравственное учение. Конечно, это очень важная часть, и нравственное учение христианства, на мой взгляд, уникально и отличается от других религий, но есть и много общего. Для Толстого Христос, конечно, не был никаким Богом, но он был гениальным проповедником. Впрочем, такими же гениальными проповедниками были и Конфуций, Будда, Лао Цзы, Магомет.

Иногда он к этой когорте приплюсовывал Руссо, которого он очень любил и уважал. Толстой сделал перевод, свод, так сказать, четырёх Евангелий в один текст. Выкинул всё, о чем я говорил, выкинул все чудеса, оставил только нравственное учение. Например, начало Евангелия от Иоанна – «вначале было Слово», то есть Логос, Христос, Вторая ипостась Троицы. Но Толстой, пользуясь тем, что слово «логос» многозначно, означает и «слово», и «мысль», и «разум», так это переиначил, что у него получилось «вначале было разумение жизни». И вот в таком духе он пересказал все Евангелия.

После, 1881 год – это смерть Достоевского, а на следующий год выходит «Исповедь» Толстого: довольно большое сочинение, в котором он честно и искренне описывает все перипетии своего религиозного сознания и формулирует то, к чему пришёл. По сути дела, Толстой создал новую религию, так сказать, религию для интеллигенции, где он с водой выплеснул ребёнка. Хотя этот замысел создать новую религию у него возник ещё в юности. Он почему-то уже в юности посчитал, что призван это сделать.

Толстой много писал в своих дневниках и после – в многочисленных религиозных сочинениях, которые нынешнее поколение, надо сказать, совершенно не знает, хотя это большая часть наследия Толстого. Дело в том, что 90-томное собрание сочинений, все его большие романы, уместились в первых 15-ти томах, максимум – 20-ти. А остальные 70 – это его религиозные сочинения, это его дневники, это его письма, которые в основном приходятся на поздний период.

Часто говорят, что Толстой потерял свой писательский дар во второй части жизни. Я с этим не могу согласиться. И «В чём моя вера?», и масса других толстых книжек второго периода очень талантливо написаны. А его публицистические статьи – они у него обычно имеют мощные названия: «Одумайтесь!», «Не могу молчать!», «Стыдно!», «Так что же нам делать?» – в общем, такие, ударные – все они очень здорово написаны.

«Исповедь» Толстого в России ещё напечатали, а после его перестали печатать. Но у Толстого появился ученик: Владимир Григорьевич Чертков. Это удивительная личность. Сын очень высокопоставленных родителей, приближённых ко двору, человек огромной воли, человек сухой, фанатик. Он познакомился с новыми воззрениями Толстого, ими восхитился, пропитался и стал, как сейчас говорят, пожизненным фанатом Толстого, принял толстовство, в общем, стал святее Папы Римского, был более толстовец, чем сам Толстой. Чертков, во-первых, взял на себя труд издания всего, что пишет Толстой. Толстого быстро запретили в России, но в Лондоне Чертков организовал целое издательство-посредник, которое издавало новые произведения Толстого на русском языке и ввозило в Россию. И вторая роль Черткова, очень неприглядная: он всё время капал на мозги Толстому, всё время Толстому объяснял, что тот призван провидением создать новое слово в религии, объяснить людям истину. Он постоянно, при каждом разговоре, Толстому внушал, а Толстой – человек тщеславный, хотя после своего религиозного переворота, надо сказать, Толстой всё-таки сильно изменился в лучшую сторону, но тщеславие, гордыня у него остались, – он постоянно убеждал Толстого идти по выбранному им пути. Это был человек, по отзывам, очень неприятный, но Толстой его любил, считал его своим ближайшим другом, хотя вся родня Толстого – и Софья Андреевна, и сыновья, которые к тому времени подросли, и дочери – они все этого Владимира Григорьевича на дух не переносили. Вот, представьте себе, такая, например, картина: комар сел на лысину Черткова, сзади к нему тихонько подбирается Толстой – хлоп! убил комара. Голос Черткова: «Лев Николаевич! Как вы могли, это же живое существо!» – то есть зануда ужасный.

Конечно, проповедь Толстого на многих производила впечатление, но и очень многим не нравилась. Естественно, у Толстого появилась масса врагов, в основном из людей Церкви. Много священников, епископов читало это и удивлялось: как это можно всё писать, каким образом это появилось в России? Но, казалось, Толстому всё сходило с рук. Если Черткова выставили из России, в конце концов, несмотря на заступничество в очень высоких сферах, то к Толстому долгое время никаких репрессий не применялось. Почему? Потому что и Александр II, и Александр III очень любили Толстого как писателя, зачитывались его книжками. И при них как-то осудить Толстого было невозможно.

Вот Александр III умер – и началась работа в Синоде по составлению документа по отлучению Толстого. Она велась несколько лет. Первый вариант, жёсткий достаточно, написал К. П. Победоносцев, но после епископы и митрополиты, которые заседали в Синоде, его здорово отредактировали, смягчили, выкинули все слова типа «анафематствования», «отлучения». Документ под названием «Определение Священного Синода» в 1901 году появился, там сказано: «Бывшие же к его, – то есть к Толстому, – вразумлению попытки не увенчались успехом. Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею. Посему, свидетельствуя об отпадении его от Церкви, вместе и молимся, да подаст ему Господь покаяние в разум истины». То есть в этом документе нет анафематствования, а есть только констатация, что Толстой сам себя своими воззрениями, своими сочинениями отделил от Церкви, то есть «отпал» от Церкви, как сформулировано в этом «Определении». И получилось что-то немножко несуразное. Дело в том, что отпадение без анафематствования наши церковные каноны не признают, а слова «анафематствование» нет в документе, поэтому само это определение как бы немножко неканонично, не вписывается в наши каноны. Но, тем не менее, всё-таки по своему смыслу и по последствиям, которые оно имело, это, безусловно, отлучение от Церкви.

Кстати, я забыл сказать, что проповедь Толстого всё-таки, безусловно, имела успех в русском обществе и произвела большое впечатление. Более того, считалось, что у нас в России самыми известными людьми считаются двое: Лев Толстой и отец Иоанн Кронштадтский. Отец Иоанн имел исключительный авторитет в народе: пламенная вера, чудотворец, человек замечательный. Оба самых известных человека России, конечно, друг друга не любили, но если Толстой всё-таки об Иоанне Кронштадтском не высказывался, хотя, обладая удивительным даром слова, он мог бы высказаться очень сильно, я думаю, то Иоанн Кронштадтский, наоборот, не стеснялся совершенно в выражениях. Его пламенное сердце не могло вынести этого кощунства, которым Толстой бравировал. Он такими выражениями его именовал: «Юлиан отступник», «новый Арий», «лев рыкающий», «распинатель Христа», «богоотступник», «барская спесь», «злонамеренный лжец», «дьявольское слово», «кумир гнилой», «змий лукавый», «льстивая лиса», «смеётся над званием православного крестьянина, в насмешку копируя его». Толстой к тому времени стал одеваться в русскую рубаху, в сапоги, но дело в том, что Софья Андреевна покупала ему рубаху из лучшего льна, и сапоги у него были самой лучшей марки, и это, с точки зрения Иоанна Кронштадтского, пародия на настоящую крестьянскую одежду. Вот ещё из Иоанна Кронштадтского: «О, как ты ужасен, Лев Толстой, порождение ехидны!» Или просто «свинья». Ужас! «Вам (то есть Толстому), по писаниям, нужно бы повесить камень на шею и опустить с ним в глубину морскую. Вам не должно быть места на земле!» – писал Иоанн Кронштадтский. Сурово.

А вот что писал о. Иоанн Кронштадтский за несколько месяцев до смерти – Кронштадтский умер в 1908 году, а Толстой – в 1910-м. Так вот, он пишет: «Господи, не допусти Льву Толстому, еретику, превзошедшему всех еретиков, достигнуть до праздника Рождества Пресвятой Богородицы, которую он похулил ужасно и хулит. Возьми его с земли – этот труп зловонный, гордостию своею посмрадивший всю землю». Но я не знаю, как это понимать, – всё-таки вот так вот достал Толстой своими исканиями, что он громогласно желает смерти этому еретику.

Толстой на своё отлучение отреагировал довольно быстро. Во-первых, он очень жалел, что там нет слов про анафематствование и отлучение, он, так сказать, хотел по-настоящему пострадать. А тут что? Ни рыба ни мясо. Он написал ответ на определение Синода, где он очень чёток. Послушайте: «То, что я отрёкся от Церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо. Я убедился, что учение Церкви есть теоретически коварная, вредная ложь, практически же – собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающего совершенно весь смысл христианского учения». А подлинный смысл христианского учения Толстой в своих творениях прояснил: «Я действительно отрёкся от Церкви, перестал исполнять её обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей и мёртвое моё тело убрали бы поскорей, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым. То, что я отвергаю непонятную троицу и басню о падении первого человека, историю о Боге, родившемся от Девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо». Вот так, понимаете?

В Ясной Поляне часто собираются потомки Толстого. У них такая традиция: раз в два года они приезжают в Ясную Поляну. Приезжает их много, более 200 человек. И в 2001 году, на столетие отлучения, эти потомки Толстого обратились к нашему патриарху – Алексию II – с просьбой это отлучение сделать как бы несуществующим, отменить. Но патриарх этого не сделал. Я думаю, что, действительно, после таких заявлений он никак не мог этого сделать.

Что касается социальных воззрений Толстого, мне кажется, относиться к ним серьёзно даже не следует, однако некоторые его мысли, тем не менее, по-своему замечательные и стоят того, чтобы их отметить. Вы знаете, что Толстой был против цивилизации вообще: против телефонов, пароходов, паровозов, – это всё людям не надо. Но, если присмотреться, то Толстой всё-таки отрицает не всякую цивилизацию, он отрицает, что называется, буржуазную цивилизацию, которая возникла вместе с капитализмом. А вот цивилизацию крестьянскую он отнюдь не отрицает.

Государство, по мнению Толстого, – это насилие, его не должно быть. Вообще, одна из самых главных религиозных идей Толстого – это неприятие насилия, в любой форме, не мог он этого переносить даже в малой степени. А что такое государство, с точки зрения Толстого? Это первый насильник. Оно постоянно издаёт какие-то запретительные законы, сажает людей в тюрьмы, ведёт войны, которые являются самым большим злом для человечества и являются апофеозом насилия. Поэтому государства надо просто ликвидировать. Простым крестьянам оно не нужно, им нужно только спокойно работать на своём поле и, собственно, всё. Это, конечно, типично анархистские воззрения, но Толстой себя называет безгосударственником, у него масса публицистики на этот счёт. Естественно, её у нас не могли публиковать.

В связи с этим Толстой развивает теорию непротивления. Да, много зла в жизни, но победить зло другим злом невозможно. Поэтому отвечать на зло насилием, то есть таким же злом, ни в коем случае нельзя. А как же быть? А надо принять статус непротивленца, то есть не протестовать силой, а просто отказываться: отказываться от служения государству, от военной службы и прочее-прочее.

Вообще, надобно сказать, что, на мой взгляд, глубинная беда Толстого, что он совершенно не чувствовал падшесть человеческую. Ну вот начисто не чувствовал ни в себе, ни в других. Он считал, что вот есть тёмная комната, в которой ты сейчас находишься, а рядом светлая комната, ну что тебе мешает перейти из тёмной комнаты в светлую? Сам он почему-то считал, что он может перейти или уже перешёл, не знаю.

У Толстого есть, на мой взгляд, и ценное – это его неприятие частной собственности. Он в этом был твёрд, постоянен, писал: «Деньги, собственность есть дело не христианское. Оно идёт от властей – власти и отдавай». Собственности по Евангелию нет, у тех, у кого она есть, у тех горе, то есть тем плохо, и «поэтому в каком бы положении ни находился христианин, он по отношению к собственности частной ничего другого не может сделать, как то, чтобы не участвовать в насилии, совершённом во имя собственности». У него была очень интересная переписка со Столыпиным, это где-то на уровне 1906–1907 годов. Столыпин пишет Толстому: «Вы считаете злом то, что я считаю для России благом», – то есть собственность. «Природа вложила в человека некоторые врождённые инстинкты, и одно из самых сильных чувств этого порядка – чувство собственности». Это вот мнение Столыпина, которое он чётко сформулировал и действовал в соответствии с ним. Толстой отвечает ему: «За что, зачем вы губите себя, продолжая начатую вами ошибочную деятельность, не могущую привести ни к чему, кроме как к ухудшению положения общего и вашего? Вы сделали две ошибки: первая – начали насилием бороться с насилием», – это известные, так сказать, «столыпинские галстуки», когда он после революции вешал революционеров. И вторая ошибка – апологетика частной собственности. Столыпин хотел всех утихомирить именно насаждением собственности. Кстати, и притчу о неверном управителе Толстой трактует, на мой взгляд, в этом смысле совершенно правильно, как притчу против частной собственности.

Толстой много раз говорил, что всё очень просто, что если вы последуете моим советам, «если бы все люди», – как он выражался, – последовали этому вот толстовству, «то на земле был бы просто рай, не было бы ни революций, ни войн, люди жили бы дружно». В общем, всё было бы прекрасно.

Конечно, религиозная проповедь Толстого задела многих, но по сравнению со всем населением России это, конечно, была капля в море. И даже свою семью в толстовстве Лев Николаевич убедить не мог, вот такой конфуз, хотя очень старался. Прежде всего, он не мог убедить в толстовстве свою жену. Она его очень любила, старалась ему помочь, но оставалась традиционной христианкой. Ходила в Церковь, исповедовалась, ругалась с Толстым, яростные были споры, но переспорить его, конечно, не могла никогда. У неё было очень тяжёлое положение, на мой взгляд. С одной стороны, она – жена Толстого и вроде должна его защищать, как всякая нормальная жена, что она и делала: она писала Николаю II, писала первоприсутствующему в Синоде Антонию Вадковскому, с тем чтобы отлучение с Толстого сняли бы. И в то же время, оставаясь традиционной христианкой, она не могла принять его учение. Толстой очень хотел духовного соединения с женой, но ничего не получалось. В результате их очень хорошие, замечательные отношения пошли под гору. Тут ещё встряли проблемы собственности, которую Софья Андреевна, надо сказать, очень любила, а Лев Николаевич изменился: если он в свой молодой период драл 500 рублей с листа, то после он разослал по газетам объявление, что он разрешает всем издателям безвозмездно печатать свои сочинения (правда, начиная с 1881 года, это уже после «Анны Карениной»), печатать его религиозные сочинения. Софья Андреевна была ужасно этим недовольна: итак денег нет, а тут они уплывают, это же всё можно было реализовать.

Дети Толстого тоже относились к идеям своего отца скептически. Они часто сидели в Ясной Поляне рядом с Толстым, за одним большим столом, и Лев Николаевич тоже часто начинал проповедовать свои идеи. А те, значит, в кулачок смешок, отводили взгляды, как замечали гостя Толстого (Черткова). На детях гения природа отдыхает: увы, это не только на детях Достоевского, но и на детях Толстого то же свершилось. В общем-то, все дети Толстого, в конце концов, обрели какое-то место в жизни. Старший, кстати, остался в России, стал профессором Московской консерватории, он был способным к музыке. Прочие уехали после революции (или еще до революции), где-то они в Америке, в Европе кувыркались. Произвели потомство. Недавно были в Москве 200 человек – это всё от сыновей.

Дочери Толстого – о них немножко иной разговор. Старшая, первая в семье, Татьяна, очень любила Толстого, но толстовкой не была. Средняя – Маша – по отзывам была просто ангелом, человеком любви. Она боготворила своего отца, фактически стала его секретарём. Но умерла довольно быстро, её Господь забрал. И младшая – Александра, судьба которой вообще очень тяжёлая, я о ней чуть позже скажу.

Я не буду говорить про историю о завещании Толстого – она настолько запутанная. В конце концов, получилось так, что Толстой передал все права на издание своих сочинений младшей – Александре, но написал некое дополнение, что, мол, есть такой хороший человек – Владимир Григорьевич Чертков, и что «издавать мои сочинения надо после того, как Чертков их отредактирует». Собственно, оба этих фрагмента приобрели юридическую силу, там суды начались, и мгновенно между Александрой и Чертковым начался конфликт, каждый стал тянуть одеяло на себя. Но Чертков оказался сильней, он, в конце концов, остался в России. Конечно, он уникальный был человек, сумел как-то подружиться и с большевиками, и, в конце концов, советское правительство решило издавать полное собрание сочинений Толстого, вот эти 90 томов, и редактором подавляющего большинства из них оказался Чертков, который умер только в 1936 году. Только последние два-три тома уже без Черткова издавались. Софья Андреевна была, конечно, этим недовольна, – это ещё очень мягко сказано. Она все время искала эти завещания Толстого, чтобы их прочитать и уничтожить, но ей не удалось их найти, потому что Толстой подписывал завещание тайно, в лесу, они выезжали на лошадях подписывать.

И последний аккорд, может быть, самый главный в жизни Толстого – это его уход. Отношения в семье стали на редкость невыносимыми, и, кроме того, Толстой чувствовал, что живёт не по-толстовски. Он носил прекрасную одежду, жил в хорошем доме, у него были слуги, – это всё его тяготило. Ну как же так, – я совсем другое считаю истиной, а почему-то живу не так. И однажды, это было осенью, Толстой, взяв с собой одного только доктора, Маковицкого (а Толстой на самом деле очень боялся смерти), ночью уехал в Оптину Пустынь. Там он был несколько дней, даже намеревался попасть в келью старца Иосифа Оптинского, но в последний момент повернул обратно. Потом уехал в Шамордино, где монашествовала его сестра Мария Николаевна. Ей он говорил, что хотел бы остаться в Оптиной. Но приехала вдруг Александра Львовна, – она была в то время ярой толстовкой, именно поэтому Толстой ей отписал издание всех его сочинений, – они круто поговорили, и через пару часов она его увезла из Шамордино, посадила на поезд, который шёл в Ростов-на-Дону.

Какие были планы – непонятно. Видимо, она его хотела устроить в какую-то толстовскую общину, которые к тому времени уже существовали в России в достаточно большом количестве. В поезде была жуткая жара, духота, Толстой выходил в тамбур подышать – и схватил тут же воспаление лёгких. Его ссадили – Александра с доктором Маковицким – на станции Астапово, которая ныне называется «Лев Толстой». Удивительная случайность: начальником станции был толстовец по фамилии Озолин. Он тут же предоставил Толстому свой дом, где больного Толстого положили. Через несколько дней народ узнал, что Толстой там, стали собираться люди полюбопытствовать, стали подтягиваться фанаты Толстого, приехал Чертков, приехали все его сыновья, приехала, в конце концов, Софья Андреевна. Толстой не разрешил её к себе впускать. Приехал старец Варсонофий Оптинский с особой миссией. Дело в том, что то, что Толстой был в Оптине, вроде бы хотел со старцами поговорить, – это дошло до епископального начальства, до Синода, и Синод издал секретное распоряжение, что если Толстой перед смертью покается, то отлучение с него снять. И с этой миссией Варсонофий Оптинский поехал на станцию Астапово. Он слёзно просил аудиенции с Толстым. А Толстой, нельзя сказать, что был уж совсем тогда при смерти, он был в своём уме, он потерял сознание только за два часа до смерти, но родственники встали в распор: и Чертков, и Александра. Так Варсонофия и не пустили, хотя он несколько раз пытался прорваться к Толстому. Толстому стало хуже, и 7 декабря 1910 года он без исповеди умер.

Вот вкратце всё о Толстом.

11. Владимир Сергеевич Соловьёв. Искание социальной правды

Сегодняшняя лекция будет посвящена Владимиру Сергеевичу Соловьёву – в общем-то, самому крупному русскому философу. К сожалению, сейчас его мало знают. А если и знают православные люди, то числят его за папёжника (то есть католика), за еретика, даже за масона. И говорят о нём много всяких глупостей.

Я не буду умалчивать о его неудачных идеях, а наоборот, буду на них обращать внимание. Но дело в том, что каждый человек – это трагедия. А человек выдающийся, талантливый – это, как я уже как-то говорил – вдвойне трагедия. И, может быть, главное величие Соловьёва в том, что в конце жизни он сумел отречься от своих неудачных идей и многих кумиров, которым поклонялся. Это удивительно – просто для Соловьёва истина всегда была выше собственных амбиций.

Владимир Сергеевич родился в замечательной семье – семье нашего знаменитого историка Сергея Михайловича Соловьёва. Вы, наверное, знаете, что у нас в России числятся три великих историка: Карамзин, Соловьёв и Ключевский. Так вот, это тот самый Сергей Михайлович Соловьёв, который написал двадцать восемь томов «Истории России» и этим вошёл в историю.

У него была большая семья: до зрелого возраста дожило восемь человек детей. Из них трое братьев и пять сестёр. Семья по-своему замечательная, очень интеллигентная и в то же время верующая. Владимир Соловьёв был четвёртым ребёнком. У него был старший брат, Всеволод Соловьёв, кстати, достаточно известный писатель-романист. Сейчас, после перестройки, некоторые его романы переизданы. Соловьёв-младший с ним мало контактировал, и между ними всё время была какая-то конкуренция. Знаете, такое бывает между братьями.

Зато с младшим братом Михаилом он всегда дружил – сохранилась огромная переписка. И ему он поверял свои самые такие интимные, что ли, мысли вперемежку с шутками. Так, он писал брату в письме: «Все скоты, но не ты». И было пять сестёр, которые, надо сказать, очень ревностно следили за нравственностью их обожаемого брата. А, конечно, Владимир в семье быстро стал кумиром. Необычайно способный, он уже в гимназии перечитал и усвоил всех европейских философов.

Но где-то лет в 14–15 Соловьёв потерял веру, детскую веру. Хотя до этого он был очень верующим. Пытался даже делать какие-то такие смешные аскетические подвиги. Спать, например, без одеяла «во славу Божию». А после вдруг стал ярым материалистом, выбросил все иконы, которые у него были, в окошко. И поступил в университет специально на физико-математический факультет, хотя явно был типичным гуманитарием. Потому что он тогда считал, что гуманитарные науки – это всё ерунда. А вот физика, математика, биология – это то, что должен знать настоящий человек. В общем, поступил типичным нигилистом – прямо-таки Базаровым. Но как-то это всё благополучно разрешилось. Во-первых, он вновь обрёл веру и уже сознательную, а во-вторых, он оказался совершенно неспособен к этому факультету: завалил там физику, биологию и перевёлся на гуманитарный факультет, философский. И там он оказался просто король.

После блестящего окончания университета он быстро подготовил магистерскую диссертацию. Но защищал её не в Москве, а в Петербурге. Дело в том, что Сергей Михайлович Соловьёв был в то время ректором университета. И он тщательно следил за тем, чтобы по возможности не вмешиваться в судьбу своего сына, и, Боже упаси, ему как-нибудь помочь. Он принципиально не подписывал ни одного документа, который бы его сына как-то продвигал: вот такой принципиальный человек. Вот сейчас бы так. Но Соловьёв в этом и не нуждался – он был настолько одарён, что по гуманитарным наукам у него сплошь были высшие оценки. Но отец сказал: «Нет, защищайся в Санкт-Петербургском университете». И ему пришлось ехать туда, там организовывать защиту. Защищал он целую книгу, которая называется «Кризис западной философии (против позитивистов)». Защита была не та, что сейчас: она шла шесть часов подряд. Выступали оппоненты, тщательно разбирали его работу, ругали его, задавали вопросы. Сначала Соловьёв стеснялся и отвечал достаточно кратко, но после он разошёлся и начал настолько блестяще отвечать на каждое возражение, на каждый вопрос, что публика ему стала аплодировать. После защиты один известный историк, Бестужев-Рюмин, в письме написал, что «Россию можно поздравить ещё с одним гениальным человеком».

То же самое было на докторской диссертации. Но перед этим его сманили из Москвы в Петербург – он там стал преподавать. Подготовил докторскую, сначала одну – «Философские начала цельного знания». Но его руководитель, известный философ Юркевич, сказал: «Володя, знаешь, эта книжка – она ничего, но ты можешь лучше написать». И тот не стал спорить – написал ещё одну докторскую – «Критика отвлечённых начал». Тоже блестящая защита, семь оппонентов, надо сказать, было – вот как в то время были поставлены у нас защиты. После защиты докторской Соловьёв преподаёт.

Но перед этим обнаруживается ещё один удивительный талант Соловьёва – талант мистический. Ещё в Москве, кажется, он выпросил командировку в Лондон – изучать оккультные науки, каббалу и якобы по ним написать докторскую. Его отпустили. Он едет в Лондон и там, прямо в знаменитой Британской библиотеке, ему является София. Это такая удивительная, замечательная женщина-явление. Она говорит, что ему надо ехать в Каир, в египетскую пустыню и там встретиться с ней ещё раз. Это явление в Британской библиотеке было уже вторым явлением. Впервые же Соловьёв увидел Софию в девять лет – он об этом рассказывает в своей поэме «Три свидания», которую написал за полтора года до смерти. Поэма эта во многом даже юмористическая – он с большой иронией описывает, как поехал в Египет и его приключение в пустыне. И описывает эти три явления Софии. Надо сказать, что София занимала в жизни Соловьёва очень большое место. После, по приезде в Россию, он пишет трактат о Софии, который при его жизни так и не был опубликован. А также ряд стихотворений, посвящённых Софии.

Соловьёв активно включается не только в чисто философскую науку, но и в общественную жизнь России. В молодости его убеждения были, в общем-то, близкими к славянофильским. Характерна его статья «Три силы» – очень четкая. Три силы – это Запад, Восток и Россия. И Россию он рассматривает как такую гармоничную третью силу, которой должно принадлежать будущее. Но постепенно его мнение изменяется – появляются критические ноты и по отношению к России, и по отношению к Византии, и по отношению к русской Церкви. И, наконец, Соловьёв в 80-х годах (а родился он в 1853 году, умер в 1900 году – 47 лет, для философа – это, в общем, ничто, очень мало, но за этот срок он успел проделать очень много работы) упорно работает над таким грандиозным проектом, философско-социальным, который называется «Всемирная теократия».

Это было что-то! Ну, представьте себе, Соловьёв говорит, что для того, чтобы добро и христианство победило на земле, надо, чтобы жизнь человечества была должным образом упорядочена. Человечество должно стать единым и правильно организованным. Каким образом? Во-первых, налицо разделение церквей, которое очень сильно мешает борьбе со злом. Зло едино, а церкви все разобщены и воюют друг против друга. Нет, этого быть не должно. Должна быть единая Церковь под началом… Ну, сами подумайте, какое может быть начало у единой Церкви? Православные церкви – они все разобщены, у них там много патриархов, а вот Церковь католическая – она одна. И у неё есть единый глава – папа. Поэтому объединение церквей должно быть под началом папы. А вот в государственном смысле всё человечество должно объединиться в единую империю, где главой должен стать русский царь.

Соловьёв под это построение подводит мощнейшую теоретическую базу. Мол, у Христа было три служения – священническое, царское и пророческое. В общем-то, все три служения должны быть и в этом едином человечестве. Значит, священническое – под началом папы, царское – под началом русского царя (он хоть и ругал и достаточно критично относился к русскому самодержавию, но, тем не менее, утверждал принцип самодержавия). А вот в качестве пророков, под которыми он понимал всяких там свободных философов… в качестве такого главного пророка он, на самом деле, где-то подразумевал самого себя: мол, раз он выдвинул такой грандиозный проект – вот ему и быть. Вот представьте себе – в России двинуть такую теорию! А он очень серьёзно в неё упирался, написал несколько книг на эту тему. Первую ещё опубликовали в России – «Великий спор и христианская политика». А остальные уже цензура закрестила, и ряд книг по поводу всемирной теократии он публикует за границей. Это «История и будущность теократии», «Русская идея» – такая статья на французском языке, которая была издана в Париже – это, так сказать, дайджест предыдущей книги, «Владимир Святой и христианское государство», «Россия и Вселенская Церковь». Это всё российская цензура запретила. Соловьёв ездит в Париж, в Краков. Там он общается с католиками. Католики уже договариваются о встрече с самим Папой Римским – с небезызвестным нам Львом Тринадцатым – помните, который написал «Рерум Новарум». Но что-то произошло. Понимаете, в последний момент встреча не состоялась – вдруг Соловьёв дал задний ход и уехал из Европы. Причём в Европе он демонстративно причастился у православного священника, где-то в Загребе. Что произошло – не совсем понятно. Но он писал: «Я приехал из Европы… и я никогда не был таким православным, как сейчас».

Дело, в общем-то, в том, что русская публика буквально в штыки восприняла эту теорию всемирной теократии – и вполне естественно. Но для него неприятным сюрпризом было, что очень многие католики – они тоже это восприняли в штыки. Им тоже никакого экуменизма, никакого объединения церквей, даже под началом Папы Римского, не нужно было. У них жёстко – либо ты входишь в Римско-Католическую церковь и, соответственно, отрекаешься от Православия, от протестантизма, либо ты еретик, в лучшем случае схизматик. И вот это, видимо, Соловьёву не понравилось. Он приехал в Россию и почувствовал, что, несмотря на всю «замечательность», его теория не выгорает – её не принимают ни в России, ни на Западе.

Он был человек, в общем-то, не унывающий. Другой бы запил. Но он всё-таки верил в промысел Божий, в то, что, если вот так получается, ну, значит, это неспроста. И у него есть ещё масса фронтов, на которых он сможет побороться за настоящее христианство. В России он начинает борьбу со славянофильством и с книгой Данилевского «Россия и Европа». Но об этом я уже говорил в лекции о Данилевском, и поэтому повторяться не буду. Полемика между Соловьёвым и апологетами Данилевского продолжалась лет десять, тоже масса статей была написана. Ну, и в итоге, собственно, и здесь критика Соловьёва, оказалась недостаточно убедительной. Данилевского он не победил. А уж что касается всемирной теократии, тут Победоносцев сказал, что любая деятельность Соловьёва в России вредна. В общем, тоже фактически объявили, как и Чаадаева, сумасшедшим. У него в России начались тяжёлые времена.

Конечно, проект всемирной теократии, надо сказать, никуда не годится. Бердяев назвал этот проект «нелепым». Ну, и в самом-то деле, он утопический, нереализуемый и, главное, принёс бы России исключительный вред. Но давайте всё-таки посмотрим, в чём дело. Почему такой проект Соловьёв двигал, почему он в него упирался? Дело вот в чём.

Основной идеей всей деятельности Соловьёва – и философской, и литературной, и общественно-политической, и социальной, и публицистической – была уверенность в том, что Церковь призвана не столько к тому, чтобы спасти каждого человека, но она призвана к тому, чтобы преобразить мир, преобразить общество. И вот эту мысль о преображающей силе Церкви в социальном смысле Соловьёв пронёс через всю свою жизнь, через всю деятельность. И это всё объясняет. Соловьёв тщательно разрабатывает эту идею социального призвания христианства, массу аргументов приводит. Собственно, главный аргумент – это аргумент всеединства. Всеединство – основная философская идея Соловьёва. Он считал, и, надо сказать, не без оснований, что в мире всё управляется из единого центра, которым и является Бог, Всевышний. Бог управляет всем. И, несмотря на то, что Своему творению дал свободную волю поступать, как каждая тварь, в общем-то, захочет, тем не менее, Он незримо ведёт весь мир к такому, что ли, светлому единству. И постепенно человечество проходит стадии восхождения, восхождения и нравственного, и социального, к Богу. И, несмотря на все зигзаги истории, это всё постепенно осуществляется, движется вот к этому светлому всеединству, которое в пределе и будет Царством Божиим, Царством Небесным. Вот это движение и составляет смысл истории. И, собственно, такой проект всемирной теократии и был некой конкретной реализацией этой идеи. Соловьёв подсказывал миру, как конкретно это движение к светлому всеединству должно совершиться – через единую Церковь, через единое государство. Так что, казалось бы, Соловьёв исходит из таких, что ли, глубинных христианских соображений.

Но, понимаете, в чём дело… Та же самая идея у него проводится и в полемике с Данилевским: Данилевский-де разрезал человечество на отдельные культурно-исторические типы – так мы никогда до светлого всеединства не доберёмся. Боже упаси, не надо нам этих отдельных типов. Человечество должно быть единым, максимально объединяться в единое целое. Только так оно может бороться со злом, с разъединением. Разъединение и зло – это для Соловьёва, в общем-то, одно и то же. Так что у Соловьёва есть своя правда здесь, но в то же время проект этот действительно нелепый. Он как бы слишком оптимистичный. Почему-то он думал, что и католики, и православные, прочитав его книги, восхитятся, скажут: как здорово! Давайте мы все объединимся и будем жить радостно. Но жизнь его стукнула по голове: и наши православные это дело не приняли, и католики.

Кстати, у Соловьёва ещё есть несколько аргументов в пользу социального понимания роли Церкви. Что главное в христианстве? Главное в христианстве – любовь. Это он глубоко смотрел. Но любовь должна быть деятельной, а не просто симпатией. А деятельность вне социума, вне общества – она невозможна. Собственно, Господь и создал общество для того, чтобы люди в деятельной любви помогали друг другу. А Церковь создана Господом для того, чтобы весь этот процесс возглавлять, организовывать. Он считал, что общество – это не такая просто арифметическая сумма индивидуумов. Он говорил, что, «к счастью, человечество не сводится к психической пыли», а составляет реальное единое целое, общество, которое существует как бы само по себе.

Ещё у него любопытная мысль. Господь сотворил историю. Неспроста сотворил. Зачем Он сотворил вот эти бесконечные столкновения и взаимодействия народов? А для того, чтобы в этом процессе совершенствовалось само общество. Отдельный же человек может совершенствоваться и вне истории. Помните, Градовский (лекция о Достоевском) говорил, что совершенствоваться можно и на необитаемом острове. Здесь Градовский, на самом деле, где-то повторяет мысль Соловьёва.

И, наконец, аргумент о богочеловечестве. Богочеловечество – это вторая значительная философская идея Соловьёва. Суть её в том, что Господь выделил человека из всего творения. Выделил настолько, что человек призван к обожению, к реальному восприятию Божией благодати, к соединению с Богом. Это, в общем-то, ортодоксальная святоотеческая мысль, которую Соловьёв философски развивал. И вот это человечество после крестной смерти и победы Христа над смертью теперь обладает всеми возможностями для обожения. И, собственно, это обожение должно происходить не только в индивидуальном плане, но и в плане общественном. Общество должно совершенствоваться, общество должно преображаться. В общем-то, здорово! Когда же он погружался в историю Русской церкви или в историю Византийской церкви, он видел совершенно другое. Там упор делается на чисто личное спасение. Как бы общество находится вне церковного попечения. Обществом управляет государство, царь, православный царь. Но это всё-таки не то. Работы, именно церковной работы над преображением общества, нет.

И после он пишет работу под названием «Византизм и славянство». Там он особенно чётко формулирует мысль, что Византия пала именно поэтому. Вот он пишет: «В Византии не ставилось никакой высшей задачи для жизни общества. И для государственной деятельности несовершенство есть общий удел. Византия погибла, конечно, не потому, что была несовершенна, а потому, что не хотела совершенствоваться». И ещё: «Оказавшись безнадёжно неспособной к своему высокому назначению быть христианским царством, Византия теряла внутреннюю причину своего существования». Ну, мол, поэтому Господь и прекратил её существование. Эту мысль мы с вами обсуждали. В общем-то, помните, то же самое говорил и Хомяков. Соловьёв это повторяет, но, кстати говоря, на Хомякова не ссылается. Вот здесь очень любопытная такая особенность Соловьёва: он очень не любит ссылаться на предшественников своей философии. Вы видите, на самом деле он многое взял от Чаадаева. Вот эта по сути дела всемирная теократия – это развитие чаадаевских идей. Однако о Чаадаеве молчок. Только однажды скромно упоминается «статья Чаадаева».

Казалось бы, Хомяков и Соловьев о Византии говорят одно и то же. И о Церкви у них очень схожие мысли. Однако насчёт Хомякова Соловьёв иронизирует всё время и не считает его за какую-то крупную величину. Ну, дело здесь ещё в том, что Хомяков однажды написал статью против Сергея Михайловича Соловьёва. Тогда ещё Сергей Михайлович был таким молодым историком. И Хомяков его раскритиковал, в общем-то, по делу. Потому что Соловьёв всегда был историком либерального направления. А Соловьёв очень любил свою семью, и для него любые нападки на своего отца были совершенно неприемлемы. Однажды кто-то в собрании сказал, что вот у Сергея Михайловича большая семья, как-то иронически. Соловьёв это всё слышал и кинулся: «Я ему сейчас объясню!». Его поймали за фалду, усадили. Через несколько минут вскакивает: «Нет, сейчас я ему морду набью!». Он, конечно, был фанатом своей семьи. И правильно. У Шеллинга Соловьёв много взял, у Шопенгауэра, в том числе терминологию. Но, однако, он, фактически, на них не ссылается. Вот такая любопытная особенность.

Немножко о личности Соловьёва. Соловьёв – очень талантливый писатель, человек с необычайно сильной логикой, человек, который умеет ясно выразить свою мысль, причём литературно умеет выразить. Вот просто возьмите и почитайте любую статью Соловьёва. Вы поразитесь силе ума этого человека. Это видели все вокруг. Да, в общем-то, видел и он сам. И чтобы не впасть в самомнение (действительно, талант был первостатейный), он придумал такой способ самосмирения: всё время иронизировал над собой. Бесконечные шутки. И вообще, Соловьёв – это человек юмора.

Вы знаете, что Соловьёв, кроме того что был великим философом и богословом, он был и известным поэтом. Очень известным – предтечей серебряного века. И, собственно, наши знаменитые поэты Блок, Брюсов считали его своим учителем. И действительно, Соловьёв постоянно писал стихи, много очень хороших, замечательных стихотворений. Но, оказывается, 90 % его стихотворений – это стихи шуточные. Это бесконечные какие-то пьесы шуточные, которые ставились. Писал всякие стихи, которые он не публиковал, а они в его письмах существуют. Например, его эпитафия самому себе:

И масса всяких шуток относительно себя, автопародии и прочее. Вот в письмах их очень много. По сути дела, каждое письмо Соловьёва читать интересно – там обязательно какая-нибудь шутка: иногда острая, но в основном мягкая, доброжелательная. Буквально ни одно письмо без этого не обходится. Ну, вот такие высказывания: «Все мы под цензурою ходим», «Становлюсь чем-то вроде литературного подёнщика», «Я мало-помалу превращаюсь в машину Ремингтона» (Знаете? это печатная машинка), «Я неизменно страдаю невралгиями, бессонницею и безденежьем», «Я так ужасно простудился, что представляю в одном лице и Осипа, и Архипа», «О себе скажу только, что нахожусь в весьма выгодном положении, а именно, теперь мне во всех отношениях так скверно, что хуже быть не может. Следовательно, будет лучше», «Нахожусь в крайне жалком положении. Изнемогаю от обилия истекающей крови и скудости притекающих денег». То есть видно, что в жизни у Соловьёва две беды: это болезни – он постоянно болел, и безденежье.

Что касается безденежья, то дело в том, что Соловьёв был удивительный бессребреник. Таких просто не бывает, невозможно в это поверить. Он был одним из знаменитых в России авторов, всё время писал статьи и получал за них очень приличные гонорары, потому что его статьи журналы хватали, дрались за них. Но оказывалось, что буквально на второй день после получения гонорара у Соловьёва абсолютно нет денег – он всё раздал. К нему частенько приходили нищие, он им тут же выкладывал из кошелька. И более того, завидев нищего где-то на другой стороне улицы, он сам бежал к нему и выворачивал карманы. Каждому извозчику он вместо двугривенного платил три рубля. Поэтому, где бы ни жил Соловьёв, около его квартиры всегда скапливалась груда повозок, и извозчики ругались между собой, кто вперёд. И Соловьёв к ним выходил и просил, чтобы они установили между собой очередь. В общем, всё – денег нету. Он писал в «Трёх свиданиях» шутливо: «В моём кармане хоть кататься шару», или о деньгах он выражался фразой Жуковского «Не говори с тоской их нет, но с благодарностию были». Это было постоянно. Но, поскольку он был совершенно незлобивый человек, ему тут же давали взаймы деньги. В общем, в этом смысле он действительно исполнял буквально заповедь Христа: отдай всё нищим и следуй за Мной.

Это был человек удивительно миролюбивый. Его ругали постоянно, причём последними словами. Например, Василий Васильевич Розанов всю жизнь с ужасной неприязнью относился к Соловьёву. А Соловьёв – нет. Он пишет тому письмо:

«Дорогой Василий Васильевич! В силу евангельской заповеди (Мф. 5:44) („любите врагов ваших“ – Н. С.) чувствую потребность поблагодарить Вас за Ваше участие в наглом и довольно коварном нападении на мою книгу в сегодняшнем „Новом времени“ (приложение). Так как это маленькое, но довольно острое происшествие не вызвало во мне враждебных чувств к Вам, то я заключаю, что они вырваны с корнем и что моё дружеское расположение к Вам не нуждается в дальнейших испытаниях. Спешу написать Вам об этом, чтобы избавить Вас от каких-нибудь душевных затруднений при возможных случайных встречах. Считайте, что ничего не произошло и что мы можем относиться друг к другу точно так же, как в наше последнее прощанье на Литейной… Будьте здоровы. Искренно Вас любящий Влад. Соловьев».

Хотя в полемике, в принципиальных вопросах, Соловьёв был очень твёрд и всю свою мощнейшую логику, иронию и весь свой интеллект он употреблял на то, чтобы идейно прикончить оппонента.

Что касается его церковности, Соловьёв не был церковным человеком. Он великолепно знал церковную догматику, был богословом, прочитал всех Святых Отцов и знал их труды, знал историю Церкви в совершенстве. Но в Церковь ходил редко, причащался не чаще, чем раз в год. Причём он считал себя членом не Православной церкви, а членом всемирной церкви. И ему было как бы всё равно, где причащаться. Поэтому были случаи, что он причащался и у католиков. Этим католики манипулируют, говоря, что «…ага, вот Соловьёв-то, он, раз он причащался у католического священника, значит, он перешёл в католичество». Действительно, определённые прокатолические симпатии у Соловьёва были, но в плане экуменизма, в плане соединения церквей. А когда он умирал, Соловьёв причастился у простого сельского батюшки, которого ему вызвали. И перед этим очень подробно и искренно ему исповедался. Этот батюшка сказал, что такую исповедь вообще редко можно услышать.

Если в молодости Соловьёв публиковался в журналах патриотически-славянофильского направления, в журнале Ивана Аксакова «Русская беседа», то после становится всё более и более западником, критикуя славянофильство; считает, что оно выродилось. Мол, если ещё ранних славянофилов можно почитать, хотя они люди наивные, то поздние славянофилы – это уже никуда не годится. Публикуется в «Вестнике Европы» – очень известном журнале либерально-западного направления. Ну и вообще, он считает, что эта критика Европы, которой славянофилы занимались, – она несостоятельна, потому что европейцы, оказывается, где-то ближе к каким-то христианским идеалам, потому что у них по факту как-то чтутся достоинства человека, права человека. Например, суд у европейцев нормальный, состязательный. То есть они прыгнули на определённую ступень цивилизации, а эта цивилизация – шаг вот к этому светлому будущему, к Царству Небесному. А в России и этого нету. Мы говорим о духовности, а ничего у нас толком нет, даже того, что есть в Европе. То есть Соловьёв демонстрирует филокатоличество, европейничание и такое, что ли, очень оптимистичное христианство, что человечество худо-бедно, но всё-таки движется к Царству Небесному по пути духовного прогресса. И, собственно, Господь это осуществит. Надо только Господу здесь помогать.

Но в конце жизни… но прежде я здесь всё-таки должен сказать о его работе «Смысл любви». Очень интересная работа. Там ряд неудачных вещей есть, но в конце он выходит на интересный вопрос. Он спрашивает: а почему так получается, что человек, если полюбит другого, он неожиданным образом вдруг видит только одни его достоинства, только положительные, только замечательные стороны и совершенно не замечает его недостатков? В чём дело-то? А вот в чём: у человека есть два характера, как он говорит: характер эмпирический и характер умопостигаемый. Терминологию он взял у Шопенгауэра. Так вот, характер эмпирический – это человек как он есть, со всеми его недостатками, со всей его падшестью. А вот характер умопостигаемый – это, так сказать, замысел Божий о человеке, это человек, каким он должен быть, каким его Господь замыслил в этом мире. И когда человек влюбится, полюбит, то по благодати Божией вдруг Господь ему даёт увидеть этот умопостигаемый характер. И этот характер оказывается настолько замечательным, настолько потрясающе красивым, настолько изумительным, что человек забывает об эмпирическом характере, эмпирический характер для него тухнет, исчезает. Вот такая замечательная, на мой взгляд, и близкая к истине теория. Надо сказать, Соловьёв её сам в жизни исповедовал. В одном шуточном вопросе: «Сколько раз вы влюблялись?» – ответ: «Серьёзно один раз, а так двадцать семь раз». Серьёзно один раз – это Софья Петровна Хитрово. Это довольно оригинальная женщина, которая на семь лет его старше, муж есть, трое детей. Муж, правда, дипломат, служит в Японии, его годами нет в России. Конечно, она понимала Соловьёва, уважала Соловьёва. Но вот любила ли – это дело тёмное. Например, она его приглашает на дачу, в Пустыньку, такое место под Питером. И вдруг – раз! Смоталась, оставила его совершенно одного в огромном доме. А Соловьёв и рад этому: у него появилось время писать очередную книгу. Он человек был на редкость неприхотливый: спал в кресле, в двух пальто, одетых одно поверх другого. Чем он питался в это время – непонятно. В общем, такие вот отношения. Но переписку между собой они по взаимному уговору сожгли. Так что, кажется, нет ни одного серьёзного письма между ними.

Когда у Соловьёва был очередной роман, все пять сестёр его – они в ужасе: «Володя, ты посмотри, куда ты вляпался, разуй глаза-то!». А он им спокойно отвечал: «Да, эмпирический характер у неё тяжёлый. Но зато умопостигаемый прекрасен». И всё, те затыкались.

В конце жизни Соловьёв пишет произведение, которое называется «Три разговора». Произведение удивительное, произведение, может быть, самое гениальное. Оно не очень-то броское. Это примерно 50 страничек. Там пятеро русских, как он говорит, просто разговаривают между собой. Три дня они разговаривают – и получается три разговора. Действующие лица такие: Князь-толстовец, Генерал, Политик, Дама и господин Z. Господин Z высказывает соловьёвские идеи. Собственно, это надо прочитать. Этот диалог, а точнее, пенталог, передать очень трудно. Он выглядит как произведение против толстовства. Там Князь-толстовец рьяно защищает идеи Толстого. Общество с ним как-то разговаривает, полемизирует и, в конце концов его разбивает в пух и прах. Тогда все приходят к выводу, что если Князь не сам антихрист, то это слуга антихриста. А вот хорошо бы нам увидеть самого антихриста. И тогда господин Z достаёт некую рукопись монаха Пансофия и зачитывает её. Это знаменитая «Повесть об антихристе» Соловьёва. Ну и кажется, на первый взгляд, что это просто антитолстовское сочинение. Соловьёв и Толстой были в неважных отношениях друг с другом. Толстой всегда был холоден к Соловьёву. А Соловьёв – он просто никак не мог понять: Лев Николаевич, почему же вы вообще против христианства, не верите ни в воскресение Христа, ни в Его вознесение, в то, что Христос – это Бог? Поэтому Соловьёв сильно критиковал толстовство. Но на самом деле эта работа имеет подтекст, и подтекст очень серьёзный. Дело в том, что «Три разговора» – это некое особое покаяние Соловьёва. Именно в «Трёх разговорах» он критикует то, чему он поклонялся всю свою жизнь. Критикует розовое христианство своё. Он, кстати, поддерживал Достоевского в споре с Леонтьевым насчёт розового христианства.

Здесь же он приходит к выводу, что нет, не будет этого. Человечество в истории не придёт к этому светлому будущему. Что история человечества другая. Что она более правильно описана в Апокалипсисе. И вот эта «Повесть об антихристе» – это как бы Апокалипсис, но в изложении Соловьёва, в изложении замечательном, кстати говоря. Соловьёв прощается со своим европейничанием: там есть такой персонаж, – Политик, которому посвящён целый разговор, второй. Если вы этот разговор прочтёте, то выясняется, что этот Политик, а он типичный западник, либерал, – личность очень неприятная. И говорит он вещи какие-то банальные, неглубокие. Соловьёв тем самым развенчивает своё западничество. Разочаровывается он и в своём филокатоличестве, – там, в «Повести об антихристе», все три конфессии, можно сказать, играют равную роль в разоблачении антихриста и в победе над ним. И, может быть, Православие, в лице некоего старца Иоанна, играет главную роль, потому что православный старец первый встаёт и говорит: «Братушки, антихрист!» – указывает на антихриста, который до сих пор рядился в тогу благодетеля человечества.

Более того, оказывается, персонажи негативные, отрицательные персонажи «Трёх разговоров» – это сам Соловьёв. Понимаете, Князь – это где-то сам Соловьёв; Соловьёв именно в его лице иронизирует над таким вываренным, что ли, оптимистичным беспроблемным, что ли, христианством. Антихрист – это тоже Соловьёв, потому что в изображении Соловьёва антихрист – это гениальный человек, писатель, который пишет книги, который решает самые насущные проблемы человечества. Здесь он над собой иронизирует. Некий Аполлоний, маг, помощник антихриста – это тоже Соловьёв. Здесь Соловьёв над собой смеётся, над своей мистикой. Может быть, даже смеётся над этой привязанностью к Софии, над спиритизмом, которым он в молодости занимался. Ещё там есть персонаж Вежливый Самоубийца. Это человек, который всем угождал и деньгами, и просто действием, и так забегался, что сошёл от этого с ума. Это Соловьёв над собой иронизирует, он тоже где-то был таким. Там есть и старец Варсонофий, который учил: «Ты греши сколько угодно, только не кайся. Каяться – только бесов смешить». Здесь опять-таки старец Варсонофий – это Соловьёв, который поругался со священниками, с монахами, не причащался, не исповедовался и советовал так другим. Понимаете, это удивительное покаяние такое в литературной форме, может быть, завуалированное, но, по сути дела, очень жестокое к себе. И это поняли, поняли люди сразу, прочитавши «Три разговора». Умные люди – Бердяев, Мочульский, Е. Трубецкой – поняли: о да, здесь Соловьёв-то кается. Соловьёв сказал, что «за это произведение мне будет от тёмных сил ой-ой-ой. Я получу очень здорово. Ну, – отвечают – ещё не скоро. Нет, – говорит он, – скорее, чем вы думаете». Этот разговор, записанный Величко, был за месяц до его смерти.

Несколько слов о смерти Соловьёва. У него никогда не было собственного ни кола, ни двора. Он всё время жил на чужих квартирах: либо в гостинице, либо в квартирах у своих знакомых, либо на даче. Был ужасно неприхотливый. Поскольку он имел феноменальную память, ему не надо было сидеть в одном месте, он легко перемещался из места на место, это ему совершенно не мешало. Он переезжал с маленькой стопочкой книг – всё остальное он держал в голове. Как видите, жизнь его была неустроенна до чрезвычайности. Кроме того, он был просто трудоголик, писал в основном ночами – днём он вращался в миру или обдумывал свои работы. То есть, жизнь была на редкость неупорядоченной. Отсюда болезни. Да ещё в чисто житейском плане с Софьей Петровной Хитрово полная неустроенность. В общем, к сорока семи годам это была полная развалюха: у него атеросклероз, цирроз почек. Летом 1900 года всё это неожиданно обострилось, его привезли в имение Сергея Николаевича Трубецкого, в деревню Узкое. И там он через полторы недели умер. Как я уже сказал, – исповедавшись и причастившись у православного священника. Он не боялся смерти, а боялся, чтобы, как сейчас говорят, не стать «овощем», не стать обузой. Господь ему это дал.

Хоронили его в Москве, на кладбище Новодевичьего монастыря. Очень мало было провожающих, потому что Москва, как и сейчас, летом опустевает – народ уезжает на дачи. За гробом шло несколько его друзей, философов. Шла, правда, кавалькада нищих. И слетелось невообразимое количество птиц. После похорон Сергей Николаевич Трубецкой сказал: «Сегодня мы схоронили самого большого русского человека».

Вот такая история.

12. Николай Николаевич Неплюев и история Крестовоздвиженского трудового братства

Продолжаем цикл наших лекций. Я как бы сделаю прыжок в конец XIX века, в Россию. Дело в том, что мне показалось, что очень важным и актуальным будет рассказать вам о Крестовоздвиженском трудовом братстве, которое было организовано на Украине, в Черниговской губернии, Николаем Николаевичем Неплюевым. Это одна из удивительных страниц нашей отечественной и церковной истории, которую, к сожалению, недостаточно знают. На память приходят аналогии с утопиями, с которыми мы познакомились. Но лучше всего этот феномен Крестовоздвиженского трудового братства сравнивать с Иерусалимской первохристианской общиной, о которой мы тоже говорили.

Братство синтезировало в себе три, казалось бы, несовместимых между собой аспекта. Во-первых – строгая православная вера: храмовое богослужение, посты и всё-всё, что связано с традиционным Православием. Второе – христианский коммунизм. Социальный строй братства основан на полном равенстве и общей собственности. И, в-третьих, высочайший технический и, можно сказать, научный уровень. Братство вело обширное хозяйство, которое было на уровне высших технических образцов того времени.

Но сначала я должен рассказать о создателе братства – Николае Николаевиче Неплюеве. Россия, вообще, щедра на таланты. И Неплюев – один из таких удивительных феноменов русской земли. Он родился в 1851 году в очень аристократической и высокопоставленной семье Неплюевых. Его предки: был такой Иван Иванович Неплюев, служить начинал чуть ли не при Петре Первом, а при Екатерине Второй был членом Государственного совета и конференц-министром. Основатель города Оренбурга. Отец Николая Николаевича Неплюева – Николай Иванович Неплюев – был очень богатым помещиком. Поместья его были в разных частях России, но самые большие находились в Черниговской губернии. И там он был предводителем губернского дворянства. Сын – Николай Николаевич – рос мальчиком очень чутким, очень восприимчивым, искренне верующим во Христа и очень-очень любвеобильным. Сам Николай Николаевич рассказывал, что в детстве он видел ангелов. Буквально видел: они к нему приходили, разговаривали с ним. И однажды, когда он был уже отроком, они пришли к нему и сказали: «Ты уже большой, мы больше к тебе не придём».

Мальчик рос, его стали учить Катехизису – основам православной веры. И на беду учитель оказался столь неудачным, столь формально преподавал предмет, что юноша от этих уроков, наоборот, потерял веру. Он поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета, окончил его, получил место дипломата в Мюнхене. Там пребывал и вёл, как он писал, «достаточно рассеянную жизнь».

Но однажды случилось удивительное. Ему приснился сон, что он находится где-то в глубинке России, в деревне, вокруг бедные крестьянские детишки. И такая удивительная благодать вокруг, и ему очень хочется ими заниматься. И какой-то голос говорит: «Уезжай». Этот сон повторился три раза и произвёл на 27-летнего молодого человека совершенно неизгладимое, потрясающее впечатление. В Неплюеве произошёл переворот: он бросил свою дипломатическую карьеру, уехал в Россию и стал на год вольным слушателем Петровской сельскохозяйственной академии. В это время он снова обрёл веру, активно изучал Евангелие и вообще христианство.

И после этого он уезжает в городок Воздвиженск, в имение своего отца. И рядом, в местечке Ямполь, организует школу для крестьянских сирот. Сначала в этой школе было только 10 человек. И были большие трудности. Потому что и отец был против этих занятий сына, и все вокруг удивлялись: надо же, молодой парень, а так чудит, ерундой занимается. Но Неплюев с огромным упорством каждый день уезжал в Ямполь и там с утра до вечера занимался детьми.

Через три или четыре года (это было уже в 1885 году) Неплюеву удаётся организовать Низшую сельскохозяйственную школу для крестьянских детей: отец разрешил ему в Воздвиженске это сделать. Школа получила государственную дотацию и активно развивалась. Школа была исключительно для мальчиков – пятилетка-интернат, в котором, кроме общеобразовательных предметов и предметов сельскохозяйственных, ещё преподавался Закон Божий, литургика, история Церкви и прочие церковные предметы. После была организована аналогичная школа и для девочек – уже четырёхлетка.

Об этих неплюевских школах стоит рассказать подробнее. В каждой из школ училось примерно 100 ребят. Каждый год принималось 20 новых учеников с 12-ти лет. Причём был жёсткий конкурс, 5–7 человек на место: окрестные крестьяне быстро прослышали, что там даётся великолепное, очень основательное образование, и стали посылать туда своих детей. Приходили дети на экзамены буквально со всех концов Украины, за несколько сот километров. Дотации государства были небольшие, и в основном школу спонсировал сам Неплюев из своих средств и тех средств, которые он как-то выпрашивал у своего отца.

Вообще надо сказать, что сам Неплюев – человек удивительно талантливый, человек пламенной веры во Христа, замечательный писатель. Его изданное при жизни собрание сочинений насчитывает пять томов и ещё около двухсот статей. Он – великолепный организатор, человек большой культуры. Музыкант – он профессионально играл на фортепиано, композитор – у него, оказывается, есть цикл песен на стихи Алексея Степановича Хомякова – нашего знаменитого русского философа и поэта. Но главным талантом Неплюева была любовь. Его даже называли «апостол братской любви». Он писал в своих работах, что любовь для него – альфа и омега. Без любви он жить не мог. И основное, что хотел воспитать Неплюев в своих учениках, – это любовь, это чувство любви. Воспитать с помощью христианской веры. Как писал Неплюев, «основная цель воспитания – воспитать сознательных христиан, верующих не формально, не обрядово, а действительно всей душой верующих в Бога живого, и действительно признающих, что главная ценность для христианина – это братская любовь».

Как он этого добивался? Мерами, которые далеки от классической педагогики. Сначала там были введены наказания. Но Неплюев быстро от них отказался. И вместо этого ввёл, казалось бы, совершенно антипедагогическую меру: каждую неделю проводились общие собрания всех педагогов и всех учителей, на которых каждая сопля, каждый ученик, мог высказать всё, что он думает о педагогическом процессе, о педагогах и о своих однокашниках. Вторая, казалось бы, антипедагогическая мера – совместное выполнение домашних заданий, коллективное. Удивительно: она привела к результатам. Успеваемость в школах от этого существенным образом повысилась. Наиболее продвинутые ребята в старших классах организовали так называемый «старший братский кружок» и решили брать шефство над ребятами не особенно благополучными из младших классов. Причём там была введена такая подлинная демократия: эти младшие ребята сами выбирали себе старших шефов. То есть тех ребят, которые им наиболее по душе. А старшие писали на младших ежегодные характеристики. Мне довелось несколько таких характеристик прочитать. Знаете, это удивительно здорово написано – настолько это психологически глубокие документы. А написаны пятнадцатилетними ребятами.

После образовался «младший братский кружок». Здесь напрашиваются аналогии с пионерами и комсомольцами в наших советских школах. И, в общем-то, такие аналогии дальше по мере нашего повествования будут, так или иначе, проступать.

Первый выпуск из школы состоял всего из шести человек. Причём трое из них настолько сжились с тем братским ритмом жизни, который образовался в школе, что не захотели с ним расставаться. Трое выпускников ушли в мир, а трое попросили Неплюева дать им небольшой участок земли и образовали на нём братство, которое уже послужило прообразом Крестовоздвиженского. Они там начали строить дом (это был так называемый Рождественский хутор), стали обрабатывать поле, сеять сельскохозяйственные культуры. И одновременно они умудрялись работать педагогами в неплюевских школах.

Кстати, сначала педагогами в школах были люди со стороны. Возникала масса проблем, потому что педагоги не понимали, чего хочет Неплюев. Были и неурядицы, и скандалы. И Неплюев их с трудом решал. Но после того как Неплюев добился, что преподавать в школах будут их же выпускники, дело пошло на лад.

После подоспел следующий выпуск школы. Уже больше ребят подключилось к этому вновь образованному братству. И так с каждым выпуском братство всё расширялось и расширялось.

Неплюев написал Устав братства. И с огромными трудами этот Устав он утвердил. Утверждение Устава заняло несколько лет. Но зато он был утверждён аж у самого Государя императора Александра III. Причём Неплюеву в разных инстанциях ставились большие препоны при утверждении этого Устава: как в Епархии черниговской, так и при дворе. И дело кончилось бы ничем, но помогла мать Неплюева, урождённая баронесса Шлиппенбах, бывшая фрейлина императрицы. Кстати, фамилия Шлиппенбах вам должна быть знакома по «Полтаве» Пушкина:

Оказывается, мать Неплюева была прямой внучкой вот этого шведского маршала Шлиппенбаха, который был взят в плен, обрусел и остался на Руси.

И мат ушка Неплюева – она уже была старушкой – надела старое платье, поехала ко двору и добилась аудиенции у императрицы. Поговорила – и дело было сделано.

Это оказалось очень важным. Дело в том, что Неплюев не зря окончил юридический факультет Университета. И вообще он был человеком удивительного ума. Он отлично понимал, что бумажка – вещь очень важная. И если она утверждена на высоком уровне – это очень сильная защита от недругов, которые, как он и предвидел, у братства скоро появились.

Очень интересно (это, правда, не в Уставе, а в другом документе записано), как Неплюев формулировал главную цель братства: «Главная цель братства – осуществить христианство в несравненно большей степени, чем оно осуществляется в окружающей жизни. Основать отношения и труд на единой христианской основе братолюбия». И единственную форму такого рода братства Неплюев видит в трудовой общине. Он писал: «Мне нечего было придумывать форму жизни, наиболее соответствующую вере и пониманию жизни верующего христианина. Святые апостолы научили нас тому примером братских общин – этой единственной формы социального строя, вполне соответствующей братской любви».

Устав братства предусматривал три разряда братьев. Это, во-первых, полноправные братья. Они участвуют в выборах и установлении самого уклада братства. Во-вторых – приёмные братья. Они на равных с полноправными участвуют в доходах братства, но не участвуют ни в выборах, ни в установлении уклада жизни братства. Полноправные братья составляют так называемую Думу братства. Из полноправных братьев пожизненно выбирается блюститель братства, которым пожизненно был выбран сам Николай Николаевич Неплюев. Помимо Думы братства избирался ещё Хозяйственный совет, который мог состоять из любых братчиков: полноправных, приёмных, и даже не из братчиков, а людей со стороны, но хорошо понимающих в хозяйственных проблемах. Был ещё один вид братчиков – это «братья-соревнователи», которые живут не в братстве, а на стороне, но так или иначе, идейно или материально помогают братству. После жизнь заставила образовать и четвёртый разряд братчиков. Это приёмные члены, которые перед приёмом в братство проходили испытательный срок один год.

Кроме Думы было ещё общее собрание братства: всех братчиков, и полноправных, и приёмных. Однако решения общего собрания имели для Думы только рекомендательный характер. Все дела решала Дума. Решала по-разному: либо простым большинством голосов, либо квалифицированным большинством. Интересно, что Дума была малочисленна. Думу составляло восемь человек тогда, когда состав братства уже далеко перевалил за сотню. Причём четверо из них относились к семье Неплюевых. Оказывается, Неплюев, после того, как его отец умер, стал наследником всех неплюевских имений, стал очень богатым человеком. И, став полным хозяином Воздвиженского, он как следует развернулся: пригласил туда своих младших сестёр – Марию и Ольгу, которые стали играть в братстве очень важную роль. И пригласил туда же свою мать, вот эту самую баронессу Шлиппенбах. И все они были в Думе. Ну, а основной состав Думы составляли наиболее преданные, верующие, старые и закалённые члены братства. После в братство стали принимать и девушек, выпускниц уже женской сельскохозяйственной школы.

Братство разрасталось. В нём образовались первые молодые семьи из братчиков. Очень интересно было организовано распределение доходов братства – вопрос первостепенной важности. Я просто зачитаю выдержку из Устава братства: «Чистый доход братства распределяется так: двадцать процентов отчисляется ежегодно в основной и запасный капитал: по десять процентов каждый. Остаток чистого дохода разделяется поровну между всеми полноправными и приёмными братьями, но не выдаётся им на руки, а записывается на их личные счета. Все суммы, записанные на личные счета, до выхода члена братства (добровольного или принудительного) не поступают в его бесконтрольное распоряжение, а могут быть им расходуемы только с согласия простого большинства наличных членов Думы. Примечание: при выходе из братства выходящий получает в полную собственность всю причитающуюся на его долю сумму, за вычетом денег, взятых им с согласия Думы, во время пребывания в братстве».

Очень любопытно. Значит, все братчики работают. Работают либо учителями в неплюевских школах, либо на полях, либо на организованной животноводческой ферме, либо в мастерских, которые были сначала в собственности Неплюева, а после перешли в собственность братства; работают на заводах, которые были неплюевскими, а в один прекрасный момент стали братскими. И так далее. Но все получают поровну, причём на руки выдается меньшая часть прибыли, которую получают братчики, а большая часть записывается им на счета в банке. А меньшая часть какая? В год сначала было около пятидесяти рублей. После где-то ста-ста пятидесяти рублей на личные расходы. Дело в том, что все братчики жили за счёт братства, жили в братских домах. Были организованы общие братские трапезы, но не только для них самих, но и для их детей, которые стали рождаться у братчиков. Дети обучались в братских школах, была выстроена больница, в которой братчиков бесплатно лечили. И так далее. Даже похороны производились на братском кладбище за счёт братства. Кстати, на этом кладбище был похоронен, в конце концов, и сам Николай Николаевич Неплюев. Я был на этой могиле.

Ещё следует сказать о религиозной жизни братства. Был построен храм – вот этот самый Крестовоздвиженский храм, в честь которого и было названо всё братство. Храм был красивый, но не очень большой. И после, когда братство разрослось до пятисот человек, встал вопрос о строительстве большого каменного храма. В храме пел братский хор, на службах прислуживали сами братчики. Были организованы молитвенные кружки, в которых более церковные и молитвенно продвинутые собирались и читали молитвы. Соблюдались все православные посты. Братчики причащались достаточно часто – во всяком случае, раз в месяц.

И, что самое интересное, в этом Крестовоздвиженском храме служил братский священник. Дело в том, что в Уставе братства был записан особый пункт, что братство, Дума братства имеют право избирать себе священника из числа духовенства. Надо сказать, этот пункт совершенно уникальный и единственный в своем роде: нигде в России так не было, чтобы приход сам себе назначал и избирал священника. Это, в общем-то, не нравилось епархии, не нравилось черниговскому архиепископу, но он поделать с этим ничего не мог. Устав был утверждён аж у самого царя. Кстати, после утверждения Устава Александр III вскоре умер, а Николай II необычайно почитал своего отца и всё то, что было отцом сделано. Поэтому он его решения никогда не изменял. И поэтому, так сказать, дезавуировать этот Устав уже не было никакой возможности. Об Уставе знал и Синод, так как после утверждения государем Устав поступил в Синод, затем спустили Устав в епархию, ну и так далее.

Таким образом, священник назначался братством по согласованию с черниговским епископом. Между прочим, сначала первый епископ Всеволод Соколов очень хорошо относился к братству, к идее братства. Он несколько раз приезжал туда, общался с братчиками. Но на беду он умер. А следующий епископ, тоже Соколов, но Антоний, однажды за все 15 лет приехал в братство, посмотрел, ничего не сказал, уехал и больше там никогда не появлялся. Но, тем не менее, он утверждал того священника, которого избрало братство. О священниках я ещё расскажу. На самом деле оказалось, что священник братства – это большая и тяжёлая проблема.

Но пока о хорошем. Братство быстро развивалось, развивалось и его хозяйство. О братстве быстро прослышали в России. Вот такая удивительная община коммунистическая, и хозяйство у них замечательное. Стали приезжать люди, народ валом повалил туда. Люди разные: и православные, и не очень православные. Но, как вы знаете, люди очень любят учить других, как надо жить. И вот приезжие стали активно учить Неплюева, подсказывать ему: вот это плохо, вот это он делает не так, вот это неудачно, а это вообще совершенно неправославно, и так далее. И быстро у братства появились люди, которые братством восхищались – помощники братства, а также и недруги братства. Причём, оказалось, что недругов значительно больше. И ранг этих недругов оказался повыше, чем благодетелей. Братство очень не понравилось первоприсутствующему в Синоде митрополиту Антонию Вадковскому. Он писал, что это, в общем, совершенно не в православном духе, но из-за Устава братства ликвидировать его своей властью не мог. Братство крайне не любил, казалось бы, всесильный Победоносцев. Он верил всем негативным нелепым слухам о братстве, которые стали появляться и быстро разрастаться. Всячески вставлял палки в колёса, мешал, препятствовал, но разрушить братство был не в силах.

Один из писателей, Панкратов, передаёт очень любопытный разговор между Неплюевым и Победоносцевым. Я зачитаю: Победоносцев говорит: «Что за охота Вам заниматься не своим делом? Если хотите послужить Богу, выстройте монастырь, примите монашество, и мы скоро сделаем Вас епископом». Это была для Победоносцева обычная практика. Он очень любил делать епископами таких матёрых вдовых священников. Быстро проводил их через все монашеские степени. Неплюев отвечает: «Но моя цель – просвещение народа». Победоносцев: «Оставьте народ, ему не нужно просвещение, а государству народное просвещение даже вредно, ибо может колебать его устои».

В общем, это не Неплюев писал, поэтому стопроцентной уверенности в содержании этого разговора у меня нет. Но он характерен – вот так к делу Неплюева относилось консервативное крыло нашей Русской церкви. А это крыло, естественно, было в Церкви доминирующим. Про неплюевское братство говорили, что оно совершенно не в православной традиции, что это новшество, что это, в общем-то, типично протестантское учреждение. Хотя Неплюев строго следил за тем, чтобы всё было православным. Когда нужно было, благословлялся у епископа, и в этом смысле вёл себя совершенно корректно.

Но недоброжелатели были и в обществе. Например, такой известный русский публицист – Михаил Осипович Меньшиков. Очень известный наш публицист. Такой писака: каждый день писал по фельетону в течение многих лет. Он однажды побывал в братстве, правда, будучи ещё толстовцем. Три дня он находился в братстве, уехал и стал публиковать разгромные статьи в газете «Неделя», где он сотрудничал. Он говорил, что да, в братстве, казалось бы, присутствует дух любви, но всё деланное, всё какое-то слащавое, неестественное, что в этом братстве как бы нету ничего настоящего, подлинного.

В братстве была введена повседневная и праздничная форма – белые рубашки, очень красивые. Братчики, в общем, достаточно хорошо одевались: все носили кожаные сапоги, что в то время было необычным. Вы должны представлять себе, что состав братства – это простые украинские крестьяне, которые прошли братские школы. И фамилии братчиков – Фурсей, Чвертка, Федоренко, Набоко, Кобец – в общем, такие, что ли, хохлацкие фамилии. Все они из простых семей. Когда-то получили в школах хорошее образование, очень серьёзное. Хотя школы назывались низшими сельскохозяйственными, но именно сельскохозяйственное образование там давалось на очень высоком уровне, мне даже кажется, что чуть ли не уровне сельскохозяйственных институтов. Братчики становились людьми весьма культурными: они читали газеты, интересовались общественной жизнью, постоянно общались друг с другом. Но вот, с точки зрения Меньшикова, всё это, оказывается, никуда не годилось.

Теперь я возвращаюсь к священникам. Один из первых трёх основателей братства – Илья Кобец – был очень верующим и благочестивым человеком. И он хотел идти по священнической линии. Неплюев этому благоприятствовал, думал, что человек окончит семинарию и станет священником братства. Но Кобец неожиданно умирает, и священников пришлось брать со стороны. Сначала Неплюев приглашал в качестве таковых молодых людей: священников, только что окончивших Киевскую или Санкт-Петербургскую академии. В общем-то, это было их первым местом служения. Обычно такой молодой священник восхищался самой идеей братства, быстро соглашался и приезжал в Воздвиженск. Но оказывалось, что, прослужив год или полтора, отношения между Неплюевым и священником становились очень холодными. И по взаимному согласию этот священник находил себе другое место службы, и появлялся новый священник.

Так у братства переменилось пять или шесть священников. Причём среди них, оказывается, были люди очень неординарные. Одним из священников был и отец Сергий Четвериков. Может быть, вы знаете такое имя? После он иммигрировал и стал известным протоиереем, духовником РХД в эмиграции. Он разругался с Неплюевым и написал разгромную статью насчёт братства и насчёт положения священника в братстве. Он посчитал, что положение священника в братстве – как бы не заслуживающее высоты священного сана, что священником в братстве пренебрегают, что он становится требоисполнителем, что вот он совершает литургию, преподаёт святые дары, исповедует братчиков, но не становится духовным лидером братства.

Действительно, подлинным лидером – и духовным и организационным – в братстве всегда был Николай Николаевич Неплюев, который постоянно жил в братстве и отдавал этому делу всё своё время и все свои силы. Вот именно на этой почве между священниками братства и братством во главе с Неплюевым возникал конфликт. Ведь священники всегда хотят быть лидерами. А здесь им предлагался немного другой статус. Это далеко не все выдерживали и уходили. Такой же конфликт был и с другим священником, Романом Медведем, человеком, который ныне даже канонизирован как исповедник нашей Церкви.

И только тогда, когда священником стал человек, академии не кончавший, а окончивший только семинарию – отец Александр Секундов – вот он нашёл правильный модус поведения в братстве и закрепился там. Стал постоянным священником братства. В конце концов, он обрёл и авторитет, и известность, и даже стал делегатом от священства Черниговской епархии на Поместном соборе 1917 года.

Братчики были организованы в так называемые семьи. Семья – это фактически такая производственная бригада, в которой жили и холостые братчики, и настоящие семьи со своими детьми. Каждая семья занимала огромный дом, который специально для неё был выстроен. В этом доме для семьи из пятидесяти-шестидесяти человек организовывались своя трапезная, свой детский сад, было своё локальное самоуправление. Эти семьи назывались по именам святых. Например: семья Николая Чудотворца – в ней жили учителя неплюевских школ.

Но оказалось, что самый страшный враг находится не снаружи, а внутри братства. Оказалось, что среди вот этой самой семьи учителей – людей развитых, считавших себя интеллигенцией братства, – появились индивидуальности, которых стали не устраивать братские порядки. Они стали мутить воду, говорить, что в братстве слишком много молитв, что какой-то средневековый колорит у братства, что семья Неплюевых занимает в братстве слишком большое положение, и поэтому братство является как бы карманным у Неплюева, который является и хозяином, и благотворителем. А главное, плохо то, что всё в братстве распределяется поровну, что совершенно несправедливо: в миру педагоги получают гораздо больше, чем прачки, а у нас всё совершенно одинаково. Это несправедливо, надо каждую семью в хозяйственном смысле изолировать, пусть она имеет свой счёт, получает свои доходы.

Неплюев предложил этим людям письменно изложить своё мнение и зачитать его на собрании братства. Это было проделано, и, в общем-то, заявления сохранились. Они произвели и на самого Неплюева, и на всех братчиков ужасно удручающее впечатление: точнее, на Неплюева удручающее, а на всех братчиков – соблазнительное. Особых возражений не последовало, и тогда Неплюев решил, что пусть соберутся все недовольные семьи и проведут отдельное собрание без братской Думы, без Неплюева. И пусть там они договорятся, как следует поступить, и сделают ясные предложения. Такие собрания были проведены, причём в течение нескольких дней. Неплюев пишет, что для него это были дни кошмара. Он, в общем, передумал очень много и уже хотел всё бросить, потому что видел, что, оказывается, люди не поняли самую главную идею братства. Причём эти диссиденты организовали прямо целую оранжевую революцию. В братстве были люди, которые до этого братство необычайно хвалили. Один из них был поэтом, который писал восторженные оды про братство и издал за счёт братства две книги. Другой из них был личным секретарём Неплюева.

После того как Неплюев прочитал предложения того многодневного собрания, он всё-таки решился переломить ситуацию, и на следующем общем собрании выступил сам. До этого он молчал. Он думал, что братство само эту заразу переборет. Но не тут-то было. Пришлось ему произнести пламенную речь, которая изменила ситуацию. И, в конце концов, большинство братьев стало на его сторону, а эти диссиденты ушли из братства, примерно пять-шесть человек. После некоторые просились обратно, но Дума их уже приняла как приёмных и дала им год испытательного срока, от которого они тут же отказались.

Как это всё расценивать? Неплюев создавал общество любви, он выстраивал с помощью школ, с помощью братства самое настоящее общество любви, состоящее из христиан, объединённых братской любовью. А тут он увидел, что в этом братстве имеются люди, для которых собственное Я, собственный эгоизм гораздо важнее. Остальные ещё не укреплены в любви настолько, что могут этому наглому эгоизму противостоять. Для него это был большой удар. Но после того как диссиденты ушли, дело пошло на лад. И постепенно духовная жизнь братства стала выправляться, и более ничего подобного в братстве не было.

Теперь расскажу про братское хозяйство. В конце концов Неплюев передал братству большую часть своего состояния, земли, мастерские, заводы. И в результате этого братство получило мощный капитал, который оценивался в 2 миллиона тогдашних рублей. Благодаря этому смогло развиваться своё хозяйство, причём с прибылью. После этого братство каждый год, причём по нарастающей, получало ощутимую прибыль. Хозяйство, как я уже говорил, велось по всем современным канонам земледелия. Десятилетний севооборот, который был разработан киевским профессором Слёзкиным, неуклонно соблюдался. А потому урожайность на братских полях была в три-четыре раза выше, чем на полях окрестных крестьян. Урожай пшеницы – восемнадцать центнеров с гектара. Такой урожай на тех же полях был достигнут только в советское время, и только в 1972 году.

Далее, животноводческая ферма – сплошь из зарубежных, английских пород; свиноводческая ферма, ферма крупного рогатого скота, сто голов лошадей – иногда больше, иногда меньше, птицеферма, заводы. Кирпичный завод изготовлял великолепные кирпичи с клеймом братства. Когда я был в Воздвиженске, я эти кирпичи видел. Довольно мощный механический завод (правда, не в Воздвиженске, а недалеко в посёлке): сто человек рабочих, изготовлявших сельхозтехнику и оборудование. Спиртовой завод, который перерабатывал продукты сельского хозяйства, выращиваемые в братстве: картофель и другие плоды. Насчёт этого спиртового завода было много нареканий. И до сих пор недруги говорят, что Неплюев спаивал местное население. Было лесное хозяйство и, соответственно, была мебельная фабрика, которая, оказывается, приносила наибольший доход. После, уже в советское время, появилась электростанция. И братчики организовали во всех основных своих точках электрическое освещение. Затем появился телефон, связывающий все основные хозяйственные точки. После появились тракторы, не говоря уже о всевозможной современнейшей хозяйственной технике, которая всегда выписывалась из-за рубежа – новейшие образцы американской техники.

Продукция братства была очень высокого качества. Она экспонировалась на всевозможных выставках и получала медали, также очень хорошо шла на рынке. И именно от этой продукции братство и получало прибыль. Кстати, на братских предприятиях работали и наёмные рабочие, причём довольно много. И для них было построено даже общежитие. Эти наёмные рабочие не были членами братства и получали приличную зарплату. Братство пережило первую русскую революцию. Окрестные крестьяне, между прочим, братство очень не любили, и про Неплюева они говорили, что странный он человек, очень странный: так, в общем-то, не видно, но наверняка от этого братства какую-то выгоду он имеет, мы не можем понять какую, но обязательно имеет.

Между прочим, были попытки вступления в братство окрестных крестьян, но они закончились неудачей. Они были несколько лет в братстве, но затем уходили оттуда. Оказывается, менталитет окрестных крестьян был такой, что они той братской, коммунистической, жизнью жить не могли: для них это было невыносимо. Вот поэтому основную, подавляющую часть членов братства составляли выпускники братских школ, молодёжь. Во время первой русской революции братчикам пришлось всё женское и детское население отправить в Ямполь, в город. Потому что вокруг происходили вещи ужасные, пожары, и братчикам пришлось с ружьями охранять свои угодья и вызывать казаков. Правда, всё обошлось несколькими выстрелами в воздух.

А в самом начале 1908 года Николай Николаевич Неплюев вдруг неожиданно умирает под неутешные стоны всего братства. Для братства это была катастрофа. Но братство выжило. На собрании был избран новый блюститель – сестра Неплюева, Мария Николаевна Уманец. Она оказалось очень мудрым человеком и повела корабль братства дальше.

Братство пережило Первую мировую войну, хотя многие члены братства стали солдатами, воевали, а некоторые были убиты. Братство пережило революцию, Гражданскую войну, хотя каждая армия – то белых, то красных – нещадно реквизировала братское хозяйство: то волов забирали, то лошадей, то мешки с зерном.

Братство стало жить при Советской власти, причём в первое время оно сумело договориться с новой большевистской администрацией, поскольку братчики переименовали себя в коммунистическую артель и сумели убедить администрацию, что они являются самым настоящим коммунистическим предприятием. Первое время это удавалось. Однако, в общем-то, конечно, большевики видели, каковы порядки в этой артели – а после колхозом имени какого-то октября стал – и понимали, что порядки в этой артели совсем не большевистские: там проходят службы православные и прочее.

Поэтому в 1925 году над братчиками был организован судебный процесс. Вся верхушка братства – человек пятнадцать примерно – получили большие реальные сроки – по пять-десять лет тюрьмы и лагерей. А после в 1929 году началась коллективизация, и здесь уже братство было разрушено полностью. Большинство братчиков было выселено из Воздвиженска и расселено по разным деревням. Они уже больше никогда не собирались. В общем, братство превратили в советский колхоз. В храме богослужения прекратились, а после войны этот храм вообще был разрушен. А сейчас в городе Воздвиженске (теперь уже, к сожалению, не в России, а в Украине) существует музей Неплюева, организованный удивительным подвижником – Валерием Николаевичем Авдасевым, который собирает о Неплюеве материалы. Сам он уроженец Воздвиженска, бывший преподаватель биологии. Узнал, что в его городе жил такой замечательный человек, восхитился им, бросил всё и сумел организовать музей. Он уже 15 лет единственный, так сказать, и директор, и сотрудник этого музея. Получает мизерную зарплату и живёт впроголодь. Но он всё знает о Неплюеве, всё, что можно знать. Он проследил даже судьбу каждого братчика. Братские здания сейчас разрушены. Правда, остался дом, в котором жил Николай Николаевич Неплюев. Дом находится в ужасном состоянии, однако половину его, как ни странно, занимает Крестовоздвиженский храм. Он сделан в бывшей кухне Неплюева. Там иногда проходят богослужения. К сожалению, всё это находится в плачевном состоянии. Местные жители числят Авдасева за немного ненормального человека, который ерундой занимается. Однако о братстве помнят и, самое интересное, говорят об этом братстве всегда шепотом.

Это первая лекция по Неплюеву. Будет ещё одна лекция, посвящённая социальной философии Неплюева. Дело в том, что Неплюев не только практик, он ещё и выдающийся русский социальный философ. Он разработал замечательную христианскую социальную философию. И вот о ней на следующей лекции я вам расскажу.

13. Социальная философия Н. Н. Неплюева

Сегодня мы продолжим неплюевскую тему. Тем, кто не был на предыдущей лекции, я очень кратко скажу, что Н. Н. Неплюев является создателем уникального Крестовоздвиженского трудового братства. Это братство совмещает в себе три, казалось бы, несовместимые идеи. Во-первых, строгую православную веру, во-вторых, очень хорошо организованный, эффективный труд, использующий современную по тем временам технику, и, в-третьих, особое социальное устроение, основанное на общей собственности всего братского хозяйства и братском, равном распределении полученного продукта.

Но Неплюев не только практик, не только создатель этого братства, он ещё и очень крупный религиозный и социальный философ. Он разработал, на мой взгляд, замечательную систему религиозной философии, очень продуманную, и, по моим понятиям, он должен встать в ряд наших знаменитых религиозных философов наряду с Булгаковым, Бердяевым, Соловьёвым, Хомяковым и прочими. А может быть, и выше их.

Неплюев очень хорошо, ясно свою систему изложил письменно: он автор пятитомного собрания сочинений, которые были изданы ещё при его жизни, и около 100 статей, заметок, докладов.

Я буду его философию в основном излагать по последней его замечательной работе, которая называется «Путь веры». Это был цикл лекций, прочитанных Неплюевым в Санкт-Петербургской духовной академии в 1906 году. Вот такое произошло удивительное, невероятное событие: его пригласили в Академию, и за несколько дней он начитал эти лекции. После они были изданы.

Неплюевская система содержит в себе ряд настолько сильно взаимосвязанных между собой положений, что затрудняешься, откуда начать изложение. Но я последую самому Неплюеву – он начинает свои лекции со следующего тезиса: «Надо сделать себя достоянием Божиим».

Что это значит? Вообще-то говоря, в этом ничего нового нет. Давно все христиане знают, что надо выполнять волю Божию, но в чём новизна этого тезиса?

Вопрос в том, что обычные люди, христиане, поступают наоборот. Они не сами становятся достоянием Божиим, а наоборот – делают Бога своим достоянием. Это удивительно, но, тем не менее, это так.

Как обычно христианин поступает? Вот что-то заболело у него, и он говорит: «Господи, вылечи меня, пожалуйста». Или надо выдать удачно дочь замуж – опять призывается Господь: «Господи, помоги, пошли дочери хорошего жениха» и прочее. Получается, что человек живёт сам, по своей воле, а Бог у него в кармашке, он его в нужный момент вытаскивает и использует, даже где-то эксплуатирует: это мне сделай, другое мне сделай. К тому же ещё есть святые. Вот мне ногу свело, я кричу: «Николай Угодник, больно, помоги!». Или нужно, чтобы отчёт заместитель директора подписал, я говорю: «Николай Угодник, помоги, чтобы он подписал отчёт». А святые – они всё равно обращаются к Богу. Бог всё совершает. Вот так живёт подавляющее большинство людей верующих и считает, что, в общем-то, так и надо.

Подход Неплюева совершенно другой – самому стать достоянием Божиим, исполнять волю Божию, идти за Христом во что бы то ни стало, чего бы это ни стоило. Неплюев пишет, что как только он это до конца понял, всё преобразилось для него, прежде всего Священное Писание. Раньше он подходил к нему со своим умом. Так обычно человек и подходит: одно ему нравится, этим он восхищается, другое ему не понятно, это ему не очень нравится и т. д. А Неплюев вдруг увидел, что в Священном Писании есть такая определённая, даже чёткая программа, как жить христианину, что всё Священное Писание об этом говорит. Однако таких, как Неплюев, меньшинство. Неплюев говорит, что люди делятся на две «партии»: одни исполняют волю Божию – это сыны Света, а другие живут по собственной воле – это сыны тьмы, и между ними никакой договорённости, никакого компромисса, согласия быть не может.

Во-вторых, из тезиса стать полным достоянием Божиим Неплюев логически выводит целую положительную программу. «Стать достоянием Божиим» – что это значит? Это значит быть таким, как Бог заповедал, где-то уподобиться Богу, и недаром в Евангелии сказано: «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный».

А что главное в Боге? В Боге главное любовь. Бог есть любовь. Об этом говорит апостол Иоанн в своём послании, причём для забывчивых он это говорит дважды, очень чётко излагает мысль, что есть сыны Света и сыны противления, и собственно этим, по сути дела, и кончается классификация человечества. Это самая глубокая классификация.

Поэтому человек, отдавший себя в волю Божию, – это человек любви. Любовь – это главное в христианстве, основное и может быть где-то единственное, потому что Бог есть любовь. Вот так удивительно: Бог – это любовь. И даже не просто Бог любит, а вот он весь есть любовь. Поэтому и люди должны любить друг друга. Об этом говорит апостол Иоанн: «Как я возлюбил вас, так и вы любите друг друга». Это из Евангелия от Иоанна. Поэтому главные признаки любви – это мир, долготерпение, солидарность, единомыслие, братолюбие. Вот только таким человеком любви должен быть христианин.

Это всё Неплюев формулирует следующим образом. Он называет это верховным законом христианского откровения. То, что главное в христианстве, – любовь. И формулирует это так: «Верховная заповедь любви к ближним при свете любви к Богу всем разумением».

Казалось бы, опять ничего нового. Все знают, что любовь это замечательно, это нечто высшее, чего человек должен достигнуть. Но у Неплюева любовь не просто добродетель, а это нечто единственное, уникальное, определяющее. Для Неплюева любовь – ценность исключительная.

Неплюев писал, и, помню, на меня эти слова произвели сильное впечатление: «В действительности любовь всегда святыня и всё собой освящает, всё очищает до святости. Не будем ошибаться: любовь остаётся святыней при всех обстоятельствах, она не меньшая святыня и в сердце атеиста, и в сердце разбойника, и в сердце блудника. Греховное, злое равнодушие к Богу и всему остальному его творению так греховно, что в этой мрачной пучине тонет святая капля их исключительной любви, но капля эта остаётся сама по себе не менее святою и делает святынею всё, что сделано в духе этой искренней любви. Вот почему лучше, чище, святее атеист, разбойник и блудник, имеющий эту каплю святыни в сердце, нежели самодовольный фарисей, лишённый её».

Для Неплюева любовь – это не просто такое положительное отношение к человеку, любовь – это обязательно дело. Без дел любовь мертва. Поэтому верховный закон христианского откровения включает в себя полную отдачу человека любви, осуществляющего её во всей жизни любви, во всех человеческих отношениях, во всех сферах: семейной, трудовой, социальной. Любовь должна быть везде и всегда, 24 часа в сутки. Тогда это будет настоящий христианин.

Отсюда очевидным образом выводится, что наиважнейшим делом христианства является создание братств. Причём именно трудовых, так как это такая форма общины, в которой наилучшим образом реализуется любовь. В том числе любовь в очень важной для человека сфере, в сфере труда. В сфере, которой человек, может быть, отдаёт большую часть своего времени и вкладывает туда наибольшие силы. Но, к сожалению, этот верховный закон христианского откровения, то есть любовь, забыт. Но, конечно, в христианстве много говорится о любви, но по-настоящему, говорит Неплюев, этому закону не следуют.

Да, люди молятся, ходят в храмы, соблюдают посты и прочее, но на самом деле любви в них нет, они её не достигают. Но, тем не менее, считают себя добропорядочными, настоящими христианами. Неплюев говорит – это беда. Получается, что христианство превращается в некую мёртвую букву, в закон, который исполняют, но подлинное содержание христианства куда-то исчезает, оно уходит на второй план.

Есть и другое искажение верховного закона христианского откровения, это когда берут какое-нибудь высказывание, тезис из Священного Писания, его абсолютизируют, считают, что его «железно» нужно исполнять, хотя предлагают его к исполнению людям, которые от христианства далеки и далеки от этого верховного закона христианского откровения. В качестве примера Неплюев приводит Л. Н. Толстого с его теорией непротивления злу. Толстой, действительно, этот тезис абсолютизировал и предлагал к исполнению всему человечеству. Если все не будут противиться злу, то оно исчезнет. Но сами понимаете, к чему на практике это приведёт, потому что одни примут к исполнению этот тезис, а другие нет. Представляете, если сейчас мы, россияне, не будем противиться злу, распустим армию, милицию, что тогда от нас останется? Государство, нация, народ мгновенно будут уничтожены. Как опасно что-то такое абсолютизировать.

Неплюев говорил, что каждое речение Священного Писания это как буква в тексте, она играет свою роль, но выньте одну букву, и вы ровным счётом ничего не поймёте.

Любовь, безусловно, у Неплюева на первом месте, но он не забывает и об остальных силах души: есть ещё разум и в его терминологии ощущения, под которыми он понимал чувства.

Как любовь, разум и ощущения связаны между собой и какая должна быть иерархия между этими силами, написано Неплюевым в статье «Христианская гармония духа». Статья эта удивительная! Она переведена на несколько европейских языков в силу того, что она очень необычная и там этот вопрос на массе примеров и частных случаев очень подробно рассматривается. Неплюев приходит к выводу, что наибольшей гармонией является соотношение, когда эти силы следуют в таком порядке: на первом месте любовь, на втором – разум, на третьем – ощущения, и выводит такой закон: «Разум, подчиняясь любви, должен властвовать над ощущениями или иначе – альтруизм, подчиняясь любви к Богу, должен властвовать над эгоизмом».

Но обязательно должны присутствовать в этом порядке важности все три компонента. Если что-то отсутствует, то это неправильно, это ненормально. Чистая любовь жить не может. Любовь должна быть хорошо, разумно организована. Любовь – очень нежный росток, он легко может погибнуть. Если за ним не ухаживать, не создавать условия для этого ростка, то он быстро погибнет. Это первое условие существования общества любви.

Также обязательно, что разум должен быть очень хорошо организован. Плохая организация развалит всё дело, с какими бы хорошими намерениями люди его не создавали, и даже какими бы хорошими они не были.

Но есть и другое условие существования общества любви. Условие очень важное, о котором Неплюев много говорил и называет его – освобождение от зла и злых.

Чтобы общество любви жило, обязательно оно должно быть отделено, обособлено от общества злых. Это необходимое условие. В обществе, где всё перемешалось, где добро соседствует со злом, условий для существования и роста любви нет, любовь гибнет, ростки любви не могут пробиться. Возрастание в доброте может быть только в условиях отделения от зла. Неплюев это множество раз повторяет, он говорит, что об этом не раз повествует Священное Писание, и пишет:

«Действительно, и Спаситель мира требует от апостолов своих того же обособления, говоря им: „В какой бы город или селение ни вошли вы, наведывайтесь, кто в нём достоин, и там оставайтесь, пока не выйдете (Мф. 10, 11). Не думайте, что Я пришёл принести мир на землю; не мир пришёл Я принести, но меч, ибо Я пришёл разделить человека с отцом его, и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её (Мф. 10: 34–35). Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня (Мф. 10:37). Никто не может служить двум господам; ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадетъ. Не можете служить Богу и мамоне (Мф. 6: 24). И апостолы Его говорили: Прелюбодеи и прелюбодейцы! не знаете ли, что дружба с миром есть вражда против Бога? Итак, кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу (Иак. 4, 4). Нечем вам хвалиться. Разве не знаете, что малая закваска квасит всё тесто? (1 Кор. 5, 6). Внешних же судит Бог. Итак, извергните развращённого из среды вас (1 Кор. 5:13). Кто приходит к вам и не приносит сего учения, того не принимайте в дом и не приветствуйте его. Ибо приветствующий его участвует в злых делах его“ (2 Ин. 1:10–11).

Господь обособляется от зла и злых, налагая на них проклятие отлучения и свободы от Себя, низвергает Сына денницы, ставшего сатаною, изгоняет из рая согрешивших прародителей, не восстановляет общение благодати ранее искреннего покаяния. Апостолы обособляют верующих в христианские общины, воспрещают им всякое общение со злом и злыми, требуют от них изгнания из своей среды всякой вредной закваски, с большим трудом допускают в общину изменивших, признавая всё это не только согласным с христианским милосердием, но и требуя того именно во имя христианского милосердия, которому они оставались неизменно верны, понимая, что именно это нужно как для разумного созидания добра в жизни и христианской правды жизни добрых, так и для проповеди делом спасительного примера для злых».

Несоблюдение этого принципа обособления от зла и злых является причиной постоянных неудач в организации обществ высокого типа – христианских сообществ, как больших, так и малых. Ибо даже небольшое количество представителей зла, которые не отвечают требованиям любви, способно быстро всё разложить и разрушить. В связи с этим вспомним пример Анании и Сапфиры в первой христианской Иерусалимской общине, о котором мы подробно говорили на предыдущих лекциях. Там Анания и Сапфира оказались не представителями любви: они были такие, в общем-то, обычные люди вроде нас с вами, решили сделать заначку, часть денег отдали в общину, а часть они оставили себе. Ну, в общем, казалось бы, ничего страшного, обычное дело. Однако они подверглись очень жёсткому, жестокому просто, наказанию именно потому, что такие должны из общества любви быть обязательно извергнуты, иначе их пример очень быстро развратит всё сообщество.

Принцип обособления зла и злых строго соблюдался в неплюевском братстве. Там люди, которые не удовлетворяли требованиям любви, просто из братства исключались. Братчики, конечно, общались с окрестными крестьянами и местными жителями, однако всё-таки степень этого общения была ограничена в братстве. И, собственно, именно меры, которые были приняты Неплюевым, в этом смысле – они-то и спасли братство от гибели, от разложения, и этот удивительный феномен просуществовал около 40 лет. Неплюев пишет, что обособление есть пророчество о таком глобальном разделении добрых и злых в человечестве и в человеческой истории. Чтобы это пророчество понять, надо внимательно прочесть Апокалипсис. И именно в Апокалипсисе, как считает Неплюев, рассказывается, что в результате страшных социальных потрясений в человечестве произойдёт разделение на добрых и злых и добрые образуют тысячелетнее Царство Божие, и будут тысячу лет праздновать с Христом, а злые будут в то же время жить на земле и, в конце концов, по прошествии этого тысячелетия устроят некий бунт. Это такое достаточно смелое и своеобразное толкование Апокалипсиса, но, в общем-то, очень интересное.

Ещё одно понятие, тоже, надо сказать, замечательное, которое выводит Неплюев. Это дисциплина любви. Очень сильное понятие, ибо без обладания дисциплиной любви общество любви жить не может. Каждый член такого сообщества должен иметь дисциплину любви. Так что же это такое? Дисциплина любви – это когда человек сознательно, по любви жертвует своим, своими интересами ради интересов общинных, ради интересов братских, ради целого. В советское время говорили: «прежде думай о Родине, а потом о себе». Неплюев считает, что это важнейшее качество христианина. Без этого качества никакое братство просто невозможно. И в своих школах Неплюев прежде всего учил дисциплине любви, умению подчинять свои «хотелки», свои интересы интересам братства, интересам целого. А кто этому научиться не мог, кто свой эгоизм всё-таки ставил на первое место, какими бы умственными способностями и какими бы талантами этот человек ни обладал, он для братства не годился. И такие люди быстро понимали, что они в братстве просто существовать не могут. Не могут, и всё там. И эти люди либо сами уходили, либо, если они начинали мутить воду, то братство их из своей среды изгоняло.

В связи с этим Неплюев выдвигает очень интересную, замечательную теорию, так называемую теорию трёх сил. На чём вообще держится общество? Общество, его стабильность, может держаться только на трёх силах. Это первая сила – сила в прямом смысле, принуждение. Общество может держаться на принуждении, какое-то время. Вторая сила: корысть. Общество может держаться на денежном интересе, корысти. И, наконец, третья сила. Это любовь. Настоящее подлинное христианское общество – оно держится на любви. Недаром Неплюев называл любовь цементом, который скрепляет всех в единое целое. Любовь, именно любовь разрешает все противоречия в социуме, и, прежде всего, главное противоречие: между индивидом и обществом. С помощью вот этого тезиса дисциплины любви.

Хотя, в общем-то, возможно, да, и, к сожалению, в большинстве своём общество держится на двух других силах. Тоталитарное общество держится на принуждении. А общества капиталистического типа держатся на корысти. И ничего, существуют себе. Однако жить в таких обществах… ну, в общем-то, лучше в них не жить. Это ниже человека – существовать в такого рода обществах. Ну и, конечно, эти вот три общества – некие идеальные типы, в реальных обществах всё перемешано: там существует и любовь, которая существует на социальном уровне, которая даже записана, зафиксирована в законах. Существует и принуждение. И существует, неизбежно существует и личный интерес, корысть. Всё дело в соотношении этих сил: чем больше любви, тем, естественно, общество лучше.

Неплюев создал своё братство. После определённого этапа становления, о котором я вам рассказывал в прошлый раз, братство стабилизировалось, стало развиваться и в социальном плане, и в духовном плане, и в хозяйственном плане, стало и по жизни идти дальше. Но Неплюев отлично понимал, что одно братство погоды не делает. Чтобы изменить Россию, одно братство ничего сделать не может. Нужна сеть братств. Нужно, чтобы эти, такого рода трудовые братства организовывались бы повсеместно, на разной основе: где-то в студенческой среде, в среде творческой интеллигенции, в рабочей, в крестьянской и т. д. Эти братства должны быть объединены не только единой идеей, они должны общаться друг с другом, должны быть объединены в некую сеть, иметь центральный орган. Это всё Неплюев называл: Всероссийское трудовое братство. Вот такая великая идея, которую Неплюев попытался реализовать. Стал устраивать собрания, в которых он идею Всероссийского братства начал проповедовать. Стал искать единомышленников. В Киеве были проведены такие собрания; там вроде люди поняли, что Неплюев хочет сделать. Образовались единомышленники, многие ему аплодировали. Но, по скромности, Неплюев тогда в оргкомитет этого образования не вошёл. И, собственно, всё рассыпалось, ничего не получилось. Люди поговорили, поаплодировали и разошлись.

Вторую попытку он уже сделал в столице, в Санкт-Петербурге. Тоже ему много аплодировали, тоже вроде люди не стали объединяться, и там ничего не получилось. И, кроме того, на беду Неплюев в Санкт-Петербурге простудился, приехал в свой Воздвиженск. Простуда переросла в какой-то очень зловредный грипп, и он, проболев месяц, умер. В результате из затеи Всероссийского трудового братства ничего не получилось. А Неплюев считал, что это как бы некий альтернативный образ развития России. Собственно, он в этом видел единственный способ спасения России. Это были 1906–1907 годы. Только что отгремела первая русская революция, и Неплюев прочувствовал, что значит революция, что значит анархия, и очень хорошо прочувствовал, на собственном братстве. Он предрекал, что это не последняя революция в России, что причины революции не исчерпаны: ещё будут в России катаклизмы, если она не пойдёт по пути создания вот такого рода христианских трудовых братств. Этому должны были, по мысли Неплюева, способствовать все слои русского общества: и власть государственная, и богатые люди, промышленники и купцы, и простой народ, и духовенство. Вот такая была программа.

Ещё одна очень интересная неплюевская идея. А Неплюев не был теоретиком – он все свои социальные религиозные идеи выстрадал на примере своего братства. Он их опробовал, он их прочувствовал. И вот ещё одна его идея, тоже необычная, идущая в разрез с общепринятой христианской практикой, – это отрицание обычной благотворительности. Он обычную благотворительность называл: «бессистемная благотворительность». И противопоставлял вот такой бессистемной благотворительности идею братства трудового, в котором, как он считал, реализуются все виды благотворительности. Обычно рассматривают милостыню как высшую христианскую добродетель. Помните, когда я говорил о Златоусте, и Златоуст превозносит милостыню как никто из Святых Отцов. Однако для Златоуста настоящая милостыня – это в пределе, когда все отдадут всем всё. Вот это милостыня в идеале. И вот такая милостыня, по мысли Златоуста, привела к первой христианской Иерусалимской общине. А обычная милостыня, – она ничего в социальном смысле изменить не может. Да, она полезна дающему, потому что умягчает его душу. Причём больше полезна дающему, чем принимающему. А принимающий, как говорит Златоуст, получит милостыню, а на следующий день этот человек опять есть хочет. Опять вы дадите. И так до бесконечности. Неплюев считал, что вот такого рода милостыня – никуда не годится. Это просто безобразие. Просто бездарное распыление средств, которые никуда не идут – всё уйдёт в песок. Самые большие капиталы легко можно вот так на милостыню разбазарить, и всё без толку будет. Этой милостыне он противопоставлял братство и говорил: если есть капитал, его надо использовать разумно, правильно, хорошо, создав вот такое трудовое братство любви.

Неплюева очень резко критиковали именно за этот пункт. Само братство, как организация, благотворительностью не занималось. То есть были окрестные крестьяне, но братство, несмотря на то что стало, в конце концов, достаточно богатым, крестьян окрестных не одаривало и вообще подобной благотворительностью не занималось. Буквально все, которые приезжали к Неплюеву, начинали его учить: «Ну как же вы, вы же, собственно, не христиане, раз вот такой благотворительностью не занимаетесь. Ведь милостыня – это первый признак подлинного христианина. Получается, что вы любите только вот своих, а вы любите всех. Вот тогда вы будете подлинными христианами».

На это Неплюев отвечал: «Я с распростёртыми объятиями готов принять любого окрестного крестьянина, который хочет по-братски жить. И были случаи, когда крестьян в братство принимали. Правда, эти крестьяне, пожив годик-два-три, из братства уходили. Пожалуйста, приходите. Но живите, как живёт братство, по-братски, как должны жить подлинные христиане. Но я же вижу, что окрестные крестьяне вовсе к этому не стремятся. Их идеал совершенно другой. Они хотят выбиться в люди. Да, они бедные сейчас, но они хотят стать побогаче, построить дом хороший, прикупить землицы. А земли будет много – значит, нанять батраков эту землю обрабатывать. Вот это у них называется выйти в люди. Стать кулаком. А после, может быть, и больше – стать очень богатым человеком. Так что, я буду раздавать братские средства вот на такого рода идеалы, на такого рода деятельность? – Нет, не буду, извините».

Что можно об этом сказать? В общем-то, на мой взгляд, здесь Неплюев прав, но не на 100 процентов. В принципиальном плане он, безусловно, прав. Но в плане тактическом он, в общем-то, где-то ошибался. Дело в том, что в результате таких взглядов отношения между братством и окрестными крестьянами были далеко не безоблачными. Я уже говорил, что в Первую русскую революцию эти самые крестьяне очень хотели братским имуществом поживиться. Просто разворовать его. Или сжечь, на худой конец, если разворовать не удаётся. И братчики с ружьями, так сказать, 24 часа в сутки свои имения охраняли. Были случаи, когда братчики вызывали полицию, вызывали казаков, потому что сами они увещевать этих крестьян не могли. Понимаете, в чём дело: человек не может сразу стать святым. И эти окрестные крестьяне – они не такие уж плохие. Но они не могут сразу допрыгнуть до того уровня, который нужен был Неплюеву. Человек по каплям выдавливает из себя грех, и надо ему в этом пути восхождения по ступеням совершенства помогать. И, в этом смысле, милостыня вот такая, обычная, на мой взгляд, окрестным крестьянам очень бы помогла. Они стали бы иначе относиться к братству. А после бы и поняли, наконец, и цели братства. И, возможно, история братства пошла бы иначе. Но Неплюев в этом вопросе был ригорист.

И последнее, о чём я расскажу. У меня нет времени говорить об отношении Неплюева к социализму или к крестьянской общине. А скажу я вот о чём. В 1906 году началась подготовка к Всероссийскому церковному Собору. Было организовано так называемое Предсоборное присутствие, в котором обсуждались всякие идеологические и организационные вопросы будущего Собора. Собор много обсуждался в печати. И Неплюев тоже стал участвовать в этом обсуждении, написал статью о том, какова же должна быть программа этого будущего Собора, что Собор должен делать и что он должен решить. Программа эта по-своему интересна. Неплюев говорит, что главное дело Собора – это не организационные разные решения. Это всё не важно. Главное дело Собора – это покаяние. Покаяние в чём? В том, что наша Русская церковь забыла верховный закон христианского откровения. Он вот буквально так жёстко это и формулирует. Да, он считает, что Церковь наша русская не находится в должном порядке, она забыла главное, основное в христианстве: забыла дело любви. Да, службы совершаются. Да, храмы строятся. Да, в монастырях живут монахи. Да, есть у нас приходы. Люди стоят на литургии, исповедуются, причащаются. А любовь куда-то уходит, она на втором плане. И Неплюев считает, что возрождение любви жизненно, просто жизненно необходимо именно для России. Если это не изменится, то катастрофа для России и для Русской церкви неизбежна.

И в этом он оказался пророком. Нужно, чтобы покаялись все: и духовенство, и миряне. Духовенство должно покаяться в том, что оно не учит паству вот этому верховному закону христианского откровения должным образом. И, более того, что духовенство смотрит сквозь пальцы на проявления зла среди пасомых. И далее он говорит, что иногда духовенство даже благословляло вот эти погромы барских усадеб, петуха, которого пускали крестьяне. Это, мол, вообще просто ни в какие ворота не лезет. А миряне – ну, во-первых, миряне – они играют разную роль в государстве. Миряне это и государственная власть, это и купцы, промышленники, богатые люди, люди с капиталом. Это и простой народ. Каждый из них может по-разному участвовать в этом покаянии. Но главное, что миряне забыли свои права и обязанности. Они перестали должным образом активно участвовать в жизни Церкви, а стали пассивным элементом. Перестали образовывать вот эти братства. Да, есть приходы, но люди приходят туда, каждый по своему графику, что ли, исповедуются, причащаются. Они не составляют единого организма. И миряне совершенно пассивны, они ничего не решают в Церкви. Хотя, казалось бы, по любви, настоящий церковный Собор должен состоять как из духовенства, так и из мирян. И, более того, мирян из всех российских сословий.

Мысли о церковном Соборе Неплюев изложил в специальной статье. Те же самые мысли он высказывал и перед профессурой Санкт-Петербургской духовной академии. Но на Церковь это мнение Неплюева никоим образом не повлияло. Церковный собор в 1906 году так и не был созван, а был созван, когда уже, в общем-то, было поздно – в конце 1917 года. И никакого покаяния на этом Соборе не было. И революция Октябрьская произошла, кстати, во время работы того Собора. А, кстати, именно 25 октября, во время штурма Зимнего, Собор обсуждал, знаете, какой вопрос? Обсуждал вопрос, сколько из церковной прибыли должен получать клир, сколько священник, сколько диакон, а сколько должны получать чтецы… И только после, когда вышли декреты Советской власти об отделении Церкви от государства, Собор вдруг обнаружил, что всё резко, неожиданно и трагично изменилось в жизни Церкви.

Ну, на этом я закончу.

14. Лев Александрович Тихомиров – две жизни

Сегодня я вам расскажу об одном замечательном, уникальном человеке. Это Лев Александрович Тихомиров. Он уникальный в том смысле, что полжизни был народовольцем, революционером и ещё идеологом народовольческого движения, а после он резко изменил своё мнение – стал монархистом и консерватором. И опять, в общем-то, во многом стал идеологом. И сами монархисты даже говорили, что «это среди нас самый умный человек».

Родился он в 1852 году в Крыму. Там окончил среднюю школу, затем поступил в Московский университет. Его отец – военный врач. Кстати, сын священника, так что сам Тихомиров – внук священника. Но вот отец, хотя окончил семинарию, но по духовной линии не пошёл, а стал врачом, военным врачом. Его перемещали по многим точкам России. А сын поступил в Московский университет. В то время (это где-то около 1870 года) это был самый рассадник свободомыслия и, в общем, таких околореволюционных идей. Вообще надо сказать, что вся Россия, интеллигентская Россия, была такой. Очень малое количество людей образованных чтило царя, чтило правительство, чтило строй, который был в России.

История русского революционного движения вкратце такая. После реформ 1861 года, когда в России начался настоящий капитализм, он как-то странно подействовал на русских и русское общество. В 1860-х годах появились так называемые нигилисты. Это люди, которые отрицали всё традиционное, они специально ходили в каких-то таких оригинальных одеждах, в большие платки закутывались, чтобы как-то выделиться. Ну, и все традиционные ценности отрицали.

Уже где-то в 1870-х годах среди интеллигенции появилась идея «хождения в народ», просвещения народа. Где-то 80 % населения Российской империи – это крестьяне. Они, мол, люди хорошие, но совершенно непросвещённые никакими современными идеями. И создавались кружки, в которых люди готовились просвещать народ, шили и покупали себе крестьянскую одежду; затем эти люди устраивались фельдшерами или просто маскировались под каких-то приезжих крестьян, заводили знакомства и агитировали прямо среди вот такого чисто крестьянского населения. И удивительное дело: результаты были очень незначительными. Просто никакими. Крестьяне в эти современные, в основном вычитанные из каких-то западных книжек, идеи не верили. Только один раз получилось что-то похожее на бунт – это знаменитое Чигиринское дело, когда крестьяне, в общем-то, были в конфликте с помещиками, и там пришедшие агитаторы просто обманули крестьян, анонимно напечатали такую очень красивую грамоту, с золотым тиснением. Это был как бы призыв от царя-батюшки создавать тайные общества. Мол, «я люблю народ, но вокруг меня чиновники и дворяне, которые мне мешают. От них мне надо освободиться». И тут крестьяне сначала сомневались, а после на это купились. Конечно, там, как всегда, появились предатели, многих переловили, отправили на каторгу, ну а агитаторы смылись. Это некие Лев Дейч и Яков Стефанович. После они постоянно участвовали в революционном движении.

Но неудача «хождения в народ» (это примерно 1872–1874 годы) привела в результате к изменению тактики. Наша революционная интеллигенция решила действовать по-другому.

А в это время Тихомиров учится в Московском университете – то на юридическом факультете, то на медицинском. В общем, учится плохо, хотя он Керченскую гимназию окончил с золотой медалью и его фамилия была написана золотыми буквами на доске золотых медалистов. Правда, после его фамилию оттуда стёрли.

Он всецело поддерживает эти идеи, знакомится с революционными кружками (так называемый кружок «чайковцев» (или «чайковцев»). Почему такое название? Потому что этим кружком руководил некий Чайковский, прекрасный организатор, умеющий заводить знакомства. Правда, он после эмигрировал в Америку.

А Тихомиров, совсем забросив учёбу в университете на третьем курсе, переехал в Питер, в столицу Российской империи. Там такие кружки были развиты в ещё большей степени. И он в Питере знакомится с Перовской, Морозовым, Кропоткиным. У него прорезывается литературный дар, в общем, он хороший писатель, пишет брошюры, сказки политические. К сожалению, они у нас не изданы, и почитать их невозможно.

Итак, революционеры изменяют тактику и решают агитировать не среди крестьян, а среди рабочих. Это более перспективно, как они считают. Тихомиров тоже в этом участвует, но полиция не дремлет, и где-то в 1873 году его арестовывают. На квартире, где он жил, находят его брошюры, которые тайным образом печатались, и он загремел сначала в Петропавловскую крепость, после – в Шлиссельбург. Это вот две точки, где в основном наша русская интеллигенция сидела. Вы, наверное, знаете, что Петропавловская крепость – это шпиль Петропавловского собора, а на задворках – так называемый Алексеевский равелин, где по традиции сидели самые знаменитые преступники в России: сначала царские отпрыски, которых не хотели пускать на престол, а вот уже в XIX веке сидели революционеры. А Шлиссельбург – это остров в устье Невы, даже в Финском заливе. Остров-крепость, который был специально оборудован для отсидки. И там построили к этому времени такой ДПЗ (дом предварительного заключения), хотя там сидели годами и десятилетиями. В общем, тюрьма, так сказать, построенная по самым современным тогдашним технологиям.

И бедный Тихомиров за свою сказку, за брошюрку отсидел четыре года. Причём в одиночке. Полиция работала очень активно, и этот ДПЗ был полон революционерами. Они нашли способ переговариваться между собой через, извиняюсь, канализацию. Тогда канализация была без водяных замков, а просто крышка. И крышку открываешь, – там прекрасная акустика, – и говоришь. Если, конечно, от запахов с ума не сойдёшь.

Многие не выдержали условий заключения и умерли. Там был знаменитый «процесс 193-х». 193 подсудимых было собрано вместе вот такого рода, и был суд. Причём должно было быть больше, но за годы следствия умерло примерно 60 человек. Надо сказать, некоторые свихнулись, некоторые от туберкулеза – бог знает от чего. Конечно, были очень тяжёлые условия содержания.

Тихомиров честно отсидел четыре года, и на процессе, собственно, кроме этой брошюрки, за ним никаких грехов не было, и ему как раз дали четыре года. И, стало быть, его после процесса определили в ссылку, куда-то, если я не ошибаюсь, за Уральский хребет.

Во время отсидки он сильно озлобился и из такого романтичного юноши стал настоящим революционером, который хочет, в общем-то, отомстить власти за такое надругательство над собой. Его навещали товарищи. В частности, Перовская под видом невесты к нему туда приходила, его подбадривала, и, историки говорят, что так между ними завязался тюремный роман. Но он и дальше, надо сказать, продолжался.

Тихомиров отправился в ссылку, но решил бежать оттуда и перейти на нелегальное положение. Перед этим он пытался восстановиться в университете, но, естественно, его культурно послали, сказали, что, в общем-то, «вы уже немолоды, ваше время вышло. Зачем вам учиться?». Он бежит из ссылки, появляется в Петербурге, его встречают друзья и соратники, обнимают. И он сразу становится как бы во главе издательского дела организации, которая называлась тогда «Земля и Воля». Это были 1878–1879 годы. Организуется газета «Земля и Воля», Тихомиров становится её главным редактором. Из «Земли и Воли» быстро выделяется более радикальная организация – «Народная воля», а оставшаяся часть назвала себя «Чёрный Передел». Разница между ними была такова, что «Народная воля», в общем-то, была склонна к самым радикальным средствам борьбы, включая террор, а «Чёрный Передел», – казалось бы, название более страшное, – но они под влиянием Плеханова считали, что надо по-другому действовать, что террор – это не метод, будет только хуже.

Я не понял, почему, но Тихомиров оказался именно в «Народной воле». Может быть, потому, что Перовская там была, кто его знает? Ну а Перовская – это, как говорят, «песня». Она – дочка генерала, который был одно время градоначальником Москвы, то есть очень высокопоставленного, но папа с ней ничего сделать не мог. Она была ужасно самостоятельная, была такая очень серьёзная, всё делала сама. Вот ушла в эти сферы революционные и стала одним из лидеров «Народной воли». Такая очень волевая женщина.

Газета изменила своё название, стала именоваться «Народная воля», и в первом же номере этой газеты была заметка, где приговаривался к смерти царь Александр II. Ну, за что? А за то, что он приговорил к смерти нескольких революционеров, которые где-то не в Питере, а на юге, в Одессе, убили несколько человек из администрации. Эта организация посчитала, что приговор это надругательство над личностью и надо воздать око за око. А кто приказал? Александр II. Вообще же у них была теория, что надо как следует ударить по правительству, по высшим деятелям – тогда правительство развалится, в России начнётся революция, и как бы сама государственная власть в результате этой революции изменит свой характер, станет народной.

И началась буквально война. «Народная воля» стала законспирированной организацией, там был такой Александр Михайлов по прозвищу «Дворник» – гений конспирации, всё время следил, чтобы не было провалов. Хотя провалы случались, но они не приводили к разгрому организации. Кроме того, удивительное дело: в полиции сидел агент «Народной воли», некто Клеточников. Он был мелкий клерк, на низших ролях, никакой не следователь, но, тем не менее, он получал информацию и знал, кого и где будут арестовывать. И передавал эту информацию, так что революционеры избегали арестов.

Одна гадалка предсказала, что на Александра II будет семь покушений. Первое покушение, совершённое в 1866 году Каракозовым, было совершенно не связано с «Народной волей»; это ещё был период нигилизма.

Второе покушение было в Париже в 1867 году, когда польский революционер Березовский, ну, в общем, как-то выстрелил неудачно, его тут же схватили. Произошло это в Булонском лесу.

Третье покушение было уже связано с «Народной волей». Это весна 1879 года. Некто Соловьёв, которого опекали народовольцы, давали ему деньги, он им сказал: «Нет, вы подождите, Александр II – это мой». Он действительно улучил момент, где-то в самом центре Питера стрелял в царя, пять выстрелов, всё время мимо, царь, как заправский вояка, такими зигзагами убегал, от пуль уходил. Соловьёва поймали и повесили.

Четвёртое покушение было потрясающее. Это уже чисто «Народная воля» – она решила взорвать царский поезд. Готовились основательно. Чем взорвать? Минами. Надо сделать подкоп под железнодорожный путь. Подкоп вели в трёх местах, чтобы уж наверняка, в разных точках. Причём всё со страшными трудностями: где-то под Москвой купили дом недалеко от пути железнодорожного, там команда делала подкоп, но, поскольку рядом проходили грунтовые воды, это, в общем, был адский труд: по шею в воде, по-пластунски они там в 50 метров, вот представьте себе, под землёй сделали туннель. Всё, провели проводку, осталось только сомкнуть провода. Но было два поезда: один – на котором ехал царь, а второй – на котором ехала свита. И царский поезд должен был вроде ехать вторым, но поезд со свитой поломался, и порядок поездов поменяли в самый последний момент. А революционеры об этом не знали. И царский поезд проехал, а они взорвали второй, со свитой, и не рассчитали: там несколько вагонов сошло с рельсов, и всё, никакого эффекта. В другом месте почему-то провода не сработали, вообще взрыва не было. В третьем месте отказались по техническим причинам. В общем, неудача полная.

Пятое покушение было в Зимнем дворце. Народоволец Халтурин устроился каким-то рабочим в Зимний дворец, подружился с охраной и стал постепенно притаскивать динамит и класть его в сундук. Много натащил, чтобы уж наверняка взрыв был. Там под царской столовой это было всё. Ну и часовой механизм был поставлен, в общем, с расчётом на царский обед. Но, вот понимаете, царь задержался, дела у него были, и он остался где-то в другой части дворца. А взрыв очень сильный был, убило 11 человек охраны царской, но царь остался невредим.

Понимаете, народовольцы были люди замечательные. Я вам по секрету скажу, ещё в советское время издавалась серия книг «Пламенные революционеры». Это были десятки, многие десятки книг, и в каждой рассказывалось про кого-то. Много книг было про «Народную волю» и деятелей «Народной воли». Я, честно говоря, этими книгами просто зачитывался, они у меня и сейчас лежат где-то на полатях. Часто народовольцев характеризуют как бандитов; я с этим не согласен. У меня язык не поворачивается их так характеризовать. Наоборот, это замечательные люди, удивительно жертвенные. Они не ради себя шли на смерть. Нормальные бандиты-то – они грабят, чтобы себе нагрести. Здесь – наоборот, полная отдача делу освобождения народа. Вот такой пример. Одной из обязанностей Тихомирова было набирать и вербовать людей. И такая была Прибылёва-Корба, тоже воспитанная в таком духе. Тогда все люди, вся интеллигенция в таком жертвенном духе были воспитаны. Её Тихомиров принял в организацию как агента первого разряда. А там была система: агенты первого разряда, более высший чин – агенты второго разряда, и после уже Исполнительный комитет. Причём они друг друга не знали, и агенты общались только вот с одним человеком, чтобы в случае провала не выдать всю организацию. И никто не знал даже из организации, кто входит в Исполнительный комитет. А туда входили и Перовская, и Тихомиров, и Желябов – в общем, вот такие люди, которые в советское время были на слуху. И вот Прибылёва шла после по Невскому проспекту, а потом в воспоминаниях писала: «Сердце переполнилось восторгом, мне казалось, что уже близок час, когда я отдам жизнь за счастье родного народа. Я переживала лучший день в моей жизни и до сих пор уверена, что тогда во всём мире не было человека счастливее меня». Да, вот это люди! Вера Фигнер, тоже железная женщина – 22 года в одиночной камере. Попробуйте. Её выпустили только где-то в 1917 году, но она в партию большевиков принципиально не вступила, а стала эсеркой. И после жила в Советском Союзе, умерла во время войны, в 1942 году. Написала замечательные воспоминания двухтомные, которые очень интересно читать. Единственная, кто не была сразу после основного покушения схвачена. Тот же Александр Михайлов, «Дворник». Его поймали до главного, первомартовского, покушения, когда Александр II был убит. И просто по случайной глупости: он, видите ли, заказал в какой-то фирме, в фотоателье, фотокарточки ранее казнённых революционеров, и это стало известно полиции. Они, естественно, организовали засаду. А он сам пошёл эти карточки брать, и его тут же поймали. И после этого дисциплина «Народной воли» посыпалась, начались аресты, провалы, многие конспиративные квартиры были взяты. На конспиративной квартире устраивалась засада и когда туда приходил человек, его, естественно, ловили. Так попался Клеточников. Причём полиция была необычайно удивлена: как это? Его даже спросили: «А вы чего здесь, Николай Васильевич, делаете?». Офицер полиции в первое мгновение даже не понял, что Клеточников – тот, кого они ловят.

Итак, пошли аресты. Перовская решила, что надо события ускорить, и началась лихорадочная подготовка к покушению. И наконец, 1 марта 1881 года произошло покушение. Да, кстати, интересный момент: одна из конспиративных квартир народовольцев была в том самом подъезде, где жил Фёдор Михайлович Достоевский. То ли этажом выше, то ли этажом ниже. Это было сделано специально для конспирации: полиция знала, что Достоевский там живёт и к нему много ходит народа, ну, чтобы было меньше заметно. И эту квартиру взяли буквально за несколько дней или сразу после смерти Достоевского. В общем, эти события фактически совпали.

Желябов, руководитель группы метателей бомб, был арестован. Да, еще интересный момент: всё это были люди молодые, меньше 30 лет. Они, конечно, кроме служения народу, как-то и жить хотели, и как-то естественным образом организация разбилась на пары: Перовская – Желябов (значит, после Тихомиров ей не понравился), Тихомиров – Сергеева, Морозов – Любатович, Саблин – Геся Гельфман. Итак, Желябов был арестован, и Перовская взяла на себя непосредственное руководство покушением. Было три метателя бомб, и когда царь ехал в карете и свернул на набережную, она махнула белым платочком, подбежал первый метатель, Рысаков, и бросил бомбу. Бомбу тоже делали специалисты-химики, которые были в «Народной воле», – Александр Кибальчич, тоже знаменитая фамилия, он перед казнью изобрёл принцип реактивного движения в космосе. Но Рысаков её как-то неумело бросил – руки дрожали. В общем, он попал в лошадей и немножко покорежил ось кареты. Тут же его схватили, царь вышел из кареты, Рысакову сделал внушение: мол, ну что, не получилось у тебя? А он был спокоен. Ведь было только пять покушений. Ну, мол, ничего, ещё два в запасе. Поэтому он себя довольно смело вёл. А в это время подбежал другой бомбометатель, Гриневицкий, буквально вплотную к царю, и бросил под ноги свою бомбу, этим смертельно ранил себя и смертельно ранил Александра II. Это в том месте, где сейчас в Питере стоит Спас-на-Крови, такой величественный собор в духе Василия Блаженного. Рысаков, надо сказать, оказался слабым и всех сдал. Сдал, кто в организации, как она организована. И начались аресты. Поймали и Перовскую, через неделю, кстати, но она из Питера не уезжала, потому что решила организовать освобождение Желябова. И однажды на Невском проспекте её опознали и схватили. Вы знаете, что шесть человек было приговорено к повешению. Правда, еврейку Гесю Гельфман, которая была беременной, не стали вешать, а отложили казнь, и она умерла где-то в тюрьме. И ребёнок умер. В общем, вся эта организация была разгромлена. А наш герой, Тихомиров, уже до этих покушений вёл себя немного странно: он уже задолго до покушений стал агитировать своих товарищей против террора, но с ним не соглашались. Тогда он попросил отпуск, но выходить из этой организации нельзя было, потому что при приёме человек давал клятву. И когда была ажиотажная подготовка к последнему покушению, он вообще не появлялся в организации, жил со своей женой Сергеевой, тоже членом «Народной воли», но она как бы далеко была, не на первых ролях. Они, кстати, венчались в церкви. И когда везли на казнь эту приговорённую к казни «пятёрку» народовольцев, он смотрел на это просто из окна своей квартиры. И вспоминают, что после покушения он надел траурную повязку, чем своих товарищей привёл просто в недоумение. Ну зачем? Ну, он говорил, для конспирации. На самом деле не так. Хотя он после покушения написал от имени «Народной воли» резкое письмо Александру III, но после, тоже находясь на нелегальном положении, с женой смог уехать за границу по чужим паспортам.

За границей он ещё несколько лет общался с местными революционерами – Петром Лавровым, всякими иностранцами. Но после с ним произошёл некий окончательный переворот, во время которого он стал верующим православным человеком, и в Париже, а затем и в России он посещал Церковь, и недаром в конце жизни он жил около Троице-Сергиевой лавры.

Кроме того, он отмёл вообще все левые идеи и с тех пор стал считать, что путь России – это путь совершенно другой. Это путь монархии, путь легальных преобразований. Капиталистическая экономика должна остаться, но надо вести работу с рабочими, улучшать их быт. В общем, вот такая программа. Он стал писать в новом духе статьи, ещё несмелые, но это повергло в шок революционное сообщество, и большинство из них решило, что он буквально спятил. Ну, не может быть такого: человек, который руководил идеологией «Народной воли», вдруг повернулся совершенно, на 180 градусов. Конечно, всякое бывает, но…

– После 90-х он решил, что они спятили?

– Нет, он не считал, что они спятили. И, кстати, когда он снова приехал в Россию, написал письмо Александру III о помиловании, где он просил «отпустить бесчисленные вины и позволить возвратиться в Отечество». Царь разрешил, и где-то в 1888 году, через значительное время после покушения, он возвращается в Россию. Конечно, я где-то, с одной стороны, сочувствую народовольцам и восхищаюсь ими – такое самопожертвование феноменальное, это настоящие люди. А с другой стороны, идеи освобождения народа были ими оставлены на втором плане, а на первый план вышли, увы, террор и месть. А террор – это, в общем-то, не метод. И если чисто рационально, цинично смотреть, террор не может ничего изменить. И, во всяком случае, любое правительство, чтобы не ударить лицом в грязь, неизбежно будет против террористов жестоко бороться. Вот как сейчас, например. Ну, потому что не бороться против террористов – это значит проявить слабость и трусость. Ну, кто будет такое правительство уважать? Поэтому то, что народовольцы ставили на террор, была очень большая ошибка, и Тихомиров как умный человек это быстро понял и старался предотвратить. И, кроме того, «каким судом будешь судить, таким и тебе осудится». Если идёшь по трупам – значит, и сам станешь трупом. Это нравственный закон, который Господь выполняет. И он выполняется уже в этой жизни, а не только в будущей. Ну что, вот халтуринский взрыв убил 11 совершенно ни в чём неповинных человек. Даже если «Народная воля» объявила войну правительству, то тех-то за что? Или во время основного покушения была убита девочка, которая шла по тротуару, и её тоже взрывом захватило. И, кстати, Александр II увидев эту девочку, вышел из кареты и пошёл смотреть, что же с ней случилось, потому что она упала. Это после первого взрыва. Недаром Плеханов писал: «Ну, а что изменилось-то? Только к имени царя прибавилась палочка – вместо Александра II стал Александр III».

Тихомиров возвращается в Россию. В общем-то, его второй период жизни малоинтересен. Он – сотрудник различных консервативных газет, после был редактором газеты «Московские ведомости» – это знаменитая консервативная газета, которую раньше вёл Катков. После он советник Столыпина по рабочему вопросу (1906–1907 годы). Он огромное количество статей напечатал в журналах. Но, понимаете, он хотел реформ. Он был таким упёртым монархистом, написал большой труд «Монархическая государственность» – теоретический труд, интересный. Правда, он написан как бы слишком научным языком, и его называли недоброжелатели «немецким трактатом». А недоброжелателей у него в России и во втором периоде было полно. Но в результате он почувствовал, что его идеи, – а у него был целый план преобразований, достаточно подробно разработанный, я повторяю, в сотнях статей газетных и журнальных, – он почувствовал, что всё пустое, и его абсолютно никто не слышит. В том числе и Столыпин, с которым он разошёлся. Его выставили из редакции «Московских ведомостей» со скандалом и судом. Как он написал в дневнике: «силам добра нет доступа к власти». И, в общем, он к 1917 году совершенно отошёл от политической общественной деятельности. Тоже вроде бы вот кричал человек, кричал, а после замолчал. Купил себе домик в Сергиевом Посаде, большую часть времени там жил, навещал Троице-Сергиеву лавру, там молился. И как-то совершенно индифферентно отнёсся к Февральской революции, которая свергла царя. Казалось бы, такой крутой монархист, а оказалось всё равно. Более того, он написал петицию о том, что приветствует Временное правительство и во всём будет ему подчиняться. Также индифферентно он встретил и Октябрьскую революцию, хотя социализм во второй свой период он просто ненавидел, писал множество статей против социализма, теоретически доказывал его вредность и то, что он вообще невозможен. И интересная вещь: в 1922 году, живя в Сергиевом Посаде, он поступился принципиальностью. Была такая организация, КУБУ называлась, это «Комитет устроения быта учёных». Ну, разруха, голод, и государство организовало такую вот подпитку наиболее лояльных к Советской власти учёных, самых разнообразных. Давался паёк, давалась пенсия, так что в эти годы можно было прожить. И наш ярый монархист пишет заявление в эту КУБУ, что, мол, он большой учёный, теоретик, историк, заполняет бланк, где записывает многие свои сочинения. Конечно, не антисоциалистические, а такие, более мягкие. И этот бланк попадает в эту организацию, и ещё живая к тому времени Вера Фигнер хлопочет за него, и ему дают паёк и пенсию. Конечно, в это время он жил в Сергиевом Посаде с женой и двумя дочерьми, которых тоже, в общем-то, надо было кормить как-то, поэтому поступок, я считаю, в общем, оправданный. И, кстати, у него ещё было двое сыновей. Оба они попали под репрессии в 1937 году, и один из сыновей стал епископом Тихоном Тихомировым. Он тоже был сослан в ГУЛАГ и умер уже в 1955 г. А сам Тихомиров в советское время и в период самых революционных потрясений (1917–1918 годы) пишет большой труд, который называется «Религиозно-философские основы истории». В общем-то, труд довольно оригинальный, где он попытался рассмотреть историю не с точки зрения событий, а совершенно с другой точки зрения. Это была история идеологий, история религиозных идей.

Кстати, он был членом Предсоборного присутствия. Когда в 1906–1907 годах была идея созвать Церковный собор, то Предсоборное присутствие было организационным органом, который рассматривал, какие же вопросы должен будущий Собор рассматривать. И там Тихомиров активно участвовал благодаря своей публицистической деятельности.

Книгу эту он дописал; это большая, интересная книга. Но после болезни в 1923 году он в том же Сергиевом Посаде умирает.

Несколько слов о «Монархической государственности». Это книга, в общем-то, знаменитая. Считается, что там расписана некая теория монархической власти. Но книга по-своему интересная. Тихомиров предлагает чётко различать такие понятия, как «общество», «государство» и «верховная власть». Обычно как-то верховную власть сцепляют с государством, – он считает, что это совершенно некорректно, что верховная власть определяет идеологию, а государство – это такой законодательный орган, оно реализует эту идеологию в виде законов и следит за их выполнением. Он везде чётко проводит такое разделение. А верховная власть может быть либо монархией, либо аристократией, либо демократией – только три вида, по Аристотелю. Ничего другого быть не может. Если принцип демократии – это принцип количества, то есть голосование большинством, принцип аристократии – это качество (государство образуют лучшие, наиболее подготовленные люди), то принцип монархии – это принцип нравственный. Я не берусь это критиковать, потому что в этих вопросах я плаваю, и с этим надо разбираться и разбираться. Но у меня как-то интуитивно возникают некие сомнения в этой схеме. Ну, да Бог с ними. Эту книгу надо читать и с карандашом в руках штудировать.

Я немного расскажу о его социальной теории. Тихомиров писал массу публицистических статей, но одновременно он был и теоретиком, он очень любил схемы, такие мыслительные схемы, и ставил их в основу, а уже всякие публицистические статьи – это как бы листики, это вязь вокруг схемы, её конкретная разработка. В общем-то, так и надо, настоящий мыслитель именно так и должен делать. И в социологии Тихомиров тоже предложил следующую схему. Человек живёт как бы в трёх пластах бытия: бытие биологическое, бытие общественное и бытие духовное. Вот три слоя, причём биологический уровень – это вроде понятно, человек должен просто поддерживать свою жизнь, и этим он занимается постоянно. А вот что касается общества, то в чём основа общества? Это определённый вид психологии. Все общественные отношения – это отношения, как он считает, психологические. И более того, все общественные отношения находятся на душевном уровне. Он различает и разводит душевность и духовность. Ну, то же самое делают и Церковь, и христианское учение. Духовность – это как бы уподобление Богу. Поскольку человек создан как образ и подобие Божие, но в своём житии он может быть ближе к Богу, а может быть дальше от Бога, он может более уподобляться Богу (а Бог – это чистый дух, без всякой примеси материального) и может дальше отходить от Бога, даже в отрицательную сторону, быть богоборцем. А душевность – это иное. Он пишет, что часто эти вещи путают, но напрасно совершенно. Душевность – это некие силы души: ум, чувства и воля – когда эти силы души направлены на земное бытие. Ну, это я уже сам дополняю, он такого уточнения не делает, потому что, понимаете, он вообще считал, что ум – это чисто душевный феномен. Умный человек ничуть не ближе к Богу, чем глупый, чем дурачок. А вот вера – это духовность, она приближает к Богу. А атеизм и богоборчество отдаляют от Бога. Воля – тоже сама по себе к Богу не приближает, потому что воля может быть и на хорошие дела использована, и на что-то плохое. Так же, как и ум, кстати. Чувства, которые владеют человеком, всякие аффекты, порывы – они тоже относятся к душевной области. И в этом смысле такое понятие, как «любовь», надо разделять. Понимаете, в русском языке, к сожалению, есть только одно слово «любовь», и уже виды любви с помощью дополнений, прилагательных определяются. Кстати, в других языках это не так. И в греческом языке, на котором написаны Евангелия, учёные насчитывают что-то восемь разных слов, которые обозначают разные типы любви. Есть любовь-желание, есть любовь-пристрастие. Ну, вот нравится мне этот человек, я становлюсь его фанатом. Но всё это любовь как душевное проявление. А любовь жертвенная, любовь к Богу, любовь, которая направлена не к себе, а к ближнему, – это уже любовь духовная. И удивительным образом Тихомиров считает, что всё многообразие общественных отношений – это чисто душевные феномены. А духовностью занимается только Церковь. И в этом смысле общество в этой иерархии занимает как бы среднее положение. Есть материально-биологический мир, есть душевный мир общественности и есть духовный мир общения с Богом и приближения к Богу.

Я считаю, что против самой этой классификации трудно возражать. Но, на мой взгляд, Тихомиров делает такую ошибку: он считает, что общество – это сплошь душевность. А это неправильно. На самом деле там смесь духовности и душевности. И, общество, мир, – он и предназначен для того, чтобы, живя в обществе, человек как бы обнажил свой духовный потенциал, выработал бы духовные качества свои – или в положительную сторону, или, уж как он хочет, в отрицательную сторону. Хотя бы потому, что такой феномен человеческий, как совесть, по Святым Отцам, – это орган, который ведает духовностью. И как только человек против духовности прегрешает, то совесть «звонит», она даёт человеку сигнал, что «нет, неправильно ты действуешь, давай-ка разберись». Правда, и совесть свою можно приручить и не слышать того, что она нам говорит. Но я считаю, что людей без совести мало. Уж так её совсем, знаете, не добить. И бандиты – с совестью, и все люди с совестью. Но, понимаете, живя в обществе, человек всё время попадает в такие ситуации, где нужен нравственный выбор, совестливый выбор. Поэтому жизнь в обществе – не только душевная, не только умственная, не только чувственная, не только волевая, а она в огромной степени ещё и нравственная. А нравственность – она от Бога, и если понимать под нравственностью не исполнение каких-то нравственных внешних законов, а как внутренний закон, который движет человеком, и не исполнить его он внутренне, по совести, не может. Это тоже духовный феномен. Поэтому жизнь в обществе насквозь духовна. И экономика – такая же духовная сфера. И, на самом деле, искусство во многом душевное, но уж совсем отказывать в духовной компоненте искусству нельзя. И вообще любая сфера, где человек живёт и проявляет себя, – она в какой-то степени духовна, потому что в каждом человеке есть этот духовный уровень, он заложен в человека Богом при сотворении. Его можно забить, но совсем уничтожить нельзя. Духовность – это действительно одно из трёх важнейших свойств человека.

В Церкви, конечно, духовность более высокая, чем в обществе. Там она основана на вере в Бога, вере во Христа, там духовность явная, и всё подчинено выработке и усовершенствованию духовности. А общество не знает, откуда это всё, откуда совесть, и поэтому там духовность только в основном на нравственном уровне, и эта духовность – не постоянная, она может переходить в свою как бы противоположность, менять знак. Вот современное западное общество, на мой взгляд, имеет отрицательную духовность. Нельзя сказать, что они вот чисто материально-душевные. Нет, именно сатанизм там уже вовсю гуляет.

Ну, и поэтому как к теоретику к Тихомирову надо относиться, на мой взгляд, с осторожностью. Он умный человек, да, очень умный, любит вот эти схемы. Но, честно говоря, у меня такое впечатление, что он в христианстве так и остался неофитом. Может быть, он в 1920-х годах, к концу жизни, как-то более пропитался этим, но вот что касается его статей конца 1890-х годов или начала века, то этого не видно.

Вот всё, что я хотел вам рассказать. Теперь – вопросы.

Вопрос: Как Вы думаете, он вообще искренне менял свои взгляды? Он действительно так думал или приспосабливался в каких-то случаях?

Н. С.: Я считаю, искренне. Понимаете, в чём дело. Мне кажется, в глубине души он всё время был консерватором и монархистом, вот где-то совсем в глубине души. Но по молодости лет он совершенно искренне пошёл в революционное движение, вслед за всеми. Все шли туда, вся думающая, совестливая интеллигенция. А поскольку он был человек с амбициями, ценил свой ум, свой литературный талант, он и стал идеологом сначала революционного движения, и многие революционеры говорили, что он великолепно аргументирует своё мнение, прекрасно говорит, убедительно, спорить с ним тяжело. И он же пытался стать вторым Катковым и в области консервативно-монархической мысли. Ну, и где-то стал, и сейчас имя Тихомирова тоже на слуху, пишутся о нём книги. Кстати, Валентин Юрьевич Катасонов часть своей книги (даже двух книг) посвятил разбору тихомировских идей. Ну, то есть это серьёзный мыслитель, действительно, мимо которого нельзя проходить. Я считаю, что он всё-таки был искренним. Хотя, как говорил Мюллер, что «всегда перемена убеждений дурно пахнет». Помните, в «Семнадцати мгновениях весны»? Меня тоже такие люди немножко останавливают, и я им на сто процентов верить не могу. Хотя все мы как-то меняем свои убеждения, происходит вот такой переворот духовно-душевный, вдруг выясняется, что Бог-то есть. А это кардинально меняет всё и вся вообще в нашем мировоззрении. Нет, конъюнктурщиком он не был всё-таки.

Вопрос: А к Советской власти он как относился или к большевикам? У него нет каких-то высказываний?

Н. С.: Нет, именно в то время он полностью отошёл от публичности.

Вопрос: То есть никак вообще?

Н. С.: Никак. Он почти не вёл никакой переписки, сидя в Сергиевом Посаде. Да и не с кем было. Его консервативные друзья либо были перебиты, либо в тюрьмах сидели, либо за границей были к тому времени по большей части. А с друзьями революционными он никаких дел не имел. Хотя как честный человек он, общаясь с полицией, сразу сказал, что «даже не задавайте мне никаких вопросов насчёт революционеров, я всё равно ни на один вопрос не отвечу». И там, помнится, шеф полиции, Дурново, его всё-таки спросил: «Знаете ли, Лев Александрович, у нас вот есть такой шифр, который мы никак не можем разгадать. Но вы-то, член Исполнительного комитета, наверняка этот шифр знаете». А народовольцы переписывались в целях конспирации шифрованными письмами. Там это всё дело было поставлено на очень высокий уровень. И, мол, «кого вы выдадите, если нам ключ от шифра расскажете?». Тихомиров подумал и сказал: «Нет. Оставьте меня честным человеком. Я ничего не скажу».

Вопрос: Когда он был революционером, он что-то конкретное предлагал, какую-то систему?

Н. С.: Он предлагал, что нужно это правительство, эту власть смести, но никакой анархии, Боже упаси. Он и в то время считал, что власть и государство – это абсолютно необходимые вещи. Да, должно быть другое государство, народное, типа Советов, что земля должна принадлежать народу, то есть крестьянам, выборность сверху донизу. В общем, в этом смысле очень похожая большевистско-эсеровская такая программа. Должно быть Учредительное собрание, куда съедутся народные представители, и они сами решат, какую форму власти они хотят. Вот, если вкратце, это программа народовольцев. А смести это правительство как – ну, вот все остальные народовольцы считали, что террор настолько испугает правительство, что оно само разбежится. А Тихомиров так не думал, а считал, что нужна последовательная работа где-то в массах народа.

Вопрос: А что случилось с этим «Дворником»?

Н. С.: Он умер от отека лёгких в 1884 г. в Петропавловке.

Вопрос: Это «Дворник» или Клеточников?

Н. С.: Клеточников тоже умер. Ему дали вечную каторгу, и он скончался через два года после суда, объявив голодовку, тоже в Петропавловской крепости.

Вопрос: Ну, просто они умерли, их не приговорили к расстрелу, к повешению?

Н. С.: Михайлова сначала приговорили к смертной казни, но царь заменил ее вечной каторгой. Роль «Дворника» в «Народной воле» была самой активной и, в общем-то, решающей. Он вместе с Перовской был вторым заводилой и мотором «Народной воли». Это был человек, полностью отданный делу. Сам он из старообрядцев, между прочим. То есть человек был железный, самый железный из всех народовольцев.

Вопрос: Часто говорят, что качество людей тогда было совсем другое. Вы как считаете?

Н. С.: Понимаете, я считаю, что и сейчас есть такие люди. Им не дают поля деятельности, они прозябают и спиваются.

Вопрос: Но те ведь тоже могли прозябать и спиваться. Или тогда условия были всё-таки другие?

Н. С.: Ну, тогда была у интеллигенции другая идеология – многие надеялись на лучшее будущее, что можно своими силами, без Бога, сделать народную жизнь прекрасной. И народовольцы, и вся интеллигенция снисходительно относились к верующим людям и сами были слегка верующими, но отношение к Церкви у них было отрицательное. Поэтому и революция-то произошла, ее всё-таки, по большому счёту, сделала вот эта разночинная интеллигенция, которая меняла свои формы: то мирное «хождение в народ», то народовольцы, то большевики, то эсеры. Ну, в общем, не на сто процентов, но во многом это решающий фактор.

Вопрос: А сейчас Вы находите какой-нибудь потенциал в обществе подобный?

Н. С.: Я сейчас, честно говоря, не вижу его. Но уверен, что такие люди есть, они где-то…

Вопрос: Это макропроцесс, так сказать, это не из частиц складывалось. Ну да, вот идеология у интеллигенции была: то «хождение в народ», то какие-то революционные идеи, а сейчас…

Н. С.: А сейчас – никакой. Понимаете, во-первых, бизнес, золотой телец и мамона, он всё перебивает, и, к сожалению, у людей на первом месте именно этот круг идей. И такие наиболее пассионарные люди идут именно туда, пытаются. Хотя у подавляющего большинства ровным счётом ничего не получается. А во-вторых, понимаете, вот эти идеи такого народного государства, общества настолько за последние 25 лет дискредитированы в этой антисоветской, антисоциалистической пропаганде, что надо ждать, надо ждать, пока эти идеи снова как-то возникнут. Но они должны быть обязательно соединены с христианством, потому что без Бога ничего всё равно не получится. То есть экономика должна быть социалистической, а идеология должна расти именно из христианства. Об этом я много говорил, и книга у меня написана, и прочее. Я лично вот таких людей почти не встречал. Вроде бы они есть, эти люди, но им совершенно ходу не дают, абсолютно. В то время правительство, наоборот, очень легкомысленно и либерально относилось к революционным идеям, поэтому они и плавали по России. А сейчас идеологическая пропаганда настолько сильна, что они забиты полностью. Но, может быть, поживём – увидим. Может быть, через несколько лет проснётся всё-таки народ. Точнее, Господь его пробудит какой-нибудь войной страшной, бедствиями или чем-то таким. А что делать? Так всегда. Если человек не просыпается, Господь даёт какую-нибудь болезнь такую тяжёлую – вот тогда, да, тогда человек начинает думать о жизни.

Вопрос: И ничто не может им помочь?

Н. С.: Ну да, есть люди, которые исключительно на лекарствах после этого зацикливаются и бегают по больницам и больше ничем не заняты. Ну, увы. Как достучаться-то до человека? Господь свободную волю человеческую никак не уничижает, не заставляет его, на самом деле. Он только ограничивает его разными обстоятельствами. Но как человек будет на эти обстоятельства реагировать – это его, человека, дело. Господь всесилен по отношению к человеку, но чтобы изменить Своей волей его волю, – вот так Он не делает. Ибо тогда человек потеряет образ Божий. Господь уважает эту свободу, этот стержень, который в человеке сидит. И решать за него Он никогда не будет.

Вопрос: То есть этот знак духовности человек может сам менять, да?

Н. С.: Да, конечно. Знак духовности можно поменять – можно повернуться в эту сторону, в сторону Бога. Но это трудно, знаете, как трудно повернуться – ой-ой-ой. Я, помню, лет десять, даже больше, поворачивался.

Вопрос: Спасибо.

15. Христианский социализм в творчестве Сергея Николаевича Булгакова

Сегодняшняя лекция будет посвящена Сергею Николаевичу Булгакову – известному богослову, философу, экономисту, социологу.

Булгаков, вообще – фигура знаковая. Человек, который всю жизнь, с разной степенью вовлечённости, занимался социальными вопросами и в то же время был человеком Церкви. И, надо сказать, что это был и по своей душе человек замечательный. Это отметил Сам Господь. Я начну не с рождения, а со смерти. Вот представьте себе ситуацию: в 1944 году, в Париже, у него, декана богословского Свято-Сергиевского института, случается инсульт, сразу после Троицына дня. Отнимается речь, он лежит. И, через несколько дней, сиделка-монахиня вдруг видит такую картину: лицо у Булгакова преображается, начинает светиться, как лицо Серафима Саровского при его разговоре с Мотовиловым. Сиделка зовёт других людей, и они в течение двух часов наблюдают эту картину. Глаза движутся, он как бы разговаривает с Богом, и Бог ему показывает, как же на самом деле устроен небесный мир, о котором он столько писал и в который он хотел мысленно проникнуть. 40 дней длилась болезнь, после – агония, и на Петра и Павла Булгакова Господь забирает.

А родился Сергей Николаевич в русской глубинке, в старинном и очень патриархальном городе Ливны Орловской губернии. Городок очень небольшой, 10 000 жителей. Такая среднерусская природа, неброская, но замечательно красивая. Родился он в семье священника кладбищенской церкви Николая Васильевича Булгакова. Поэтому неудивительно, что всё детство Булгакова прошло около церкви и даже в самой церкви. Причём он любил больше ходить не в отцовскую церковь на кладбище, а в этом городе была замечательная Церковь Сергия Радонежского. Не знаю, существует ли сейчас этот храм, но Булгаков о нём пишет с очень большим восторгом. И вся его жизнь была посвящена церковному распорядку: исповедь, причащение, соблюдение постов. На Пасху, в страстную седмицу, – жизнь буквально по часам: все дети как бы проходили крестный путь Христа. 9 человек детей было. Но, удивительное дело, все они умерли. До взрослого состояния, кажется, дожили только Сергей и его старший брат Владимир. Брат стал священником, но умер молодым. Как пишет Булгаков – умер от туберкулёза, но наследственный алкоголизм, как он выразился, здесь сыграл свою роль. И отец его, видимо, не был свободен от этой дурной привычки. Булгаков вообще рисует, например, такие картины церковной жизни: люди беспокоятся – не знают, проспится на Пасху главный церковный бас или нет.

Булгаков был, видимо, в семье очень необычным ребёнком, выделялся среди остальных детей. И был надеждой родителей. Булгаков по стопам отца заканчивает Ливенское духовное училище. После – поступает в Орловскую семинарию. И вдруг происходит совершенно неожиданное и для него, и для его отца: он теряет веру. Буквально. Вдруг он посчитал, что Бога нет. Видимо, настолько бездарно, плохо было поставлено обучение в Орловской семинарии, что Булгаков встаёт на путь, который выбрали многие в русском обществе. Например, Чернышевский, Добролюбов – они оставили священнический путь и стали интеллигентами.

Булгаков говорит, что он потерял веру в Бога, но не веру вообще. Эта вера трансформировалась у него в веру в человечество, в служение народу, служение идеалам. Он уходит из семинарии в 14 лет, поступает в Елецкую гимназию, которая в то время славилась, оканчивает её и поступает в Московский университет на юридический факультет. Причём избирает для себя направление политической экономии. Почему так? А потому что он считал, что именно знания политэкономические больше всего принесут пользу в его будущем деле служения народу. Он упорно грызёт гранит этой науки, и там быстро находит связи с марксистами, которые тогда – в конце XIX века – в большом числе были в Московском университете. Проникается марксистскими идеями и даже пишет небольшую книжечку о рынках при капиталистическом производстве. Книжечка вызвала положительную реакцию Ленина. У Ильича есть фраза «книжечка Булгакова недурна».

Он оканчивает университет. Его оставляют при университете для дальнейших занятий и подготовки докторской степени. А таких людей обычно командировали на 1–2 года за границу. Такая была практика: и Соловьёв ездил, вот и Булгакова отправили. Но перед этим в жизни Булгакова совершилось два важных события. Где-то в 24 года, после 10-летнего периода безверия, он снова обретает веру в Бога. И, во-вторых, немного позже этого, он женится на Елене Ивановне Токмаковой. Она в то время была весьма известной писательницей народнического направления, из довольно большой семьи. Дело в том, что её отец был, как сейчас говорят, бизнесмен. Довольно крупный заводчик, который жил где-то на границе с Китаем. Он схватил туберкулёз – бич всей дореволюционной России, – и ему посоветовали переехать в Крым – там хорошие условия для туберкулёзников. Он переезжает, занимается там виноградарством, виноделием и отстраивает шикарный особняк в Олеизе – это недалеко от Ялты и Алупки, на берегу моря. И вот Булгаков попадает в такую семью. Это, конечно, повлияло на его дальнейшее мировоззрение.

Молодая чета едет за границу. Там Булгаков изучает немецкую философию – он был очень склонен к абстрактному мышлению, к немецкой и вообще всякой иной философии. Там он встречается с известными марксистами: Бебелем, Каутским. Там у него рождается первая дочь Мария Булгакова.

После он возвращается. Но в его сознании марксизм уже имеет подмоченную репутацию. Тем не менее, он пишет книгу «Капитализм и земледелие». Это большой двухтомный труд, его написанием он в основном и занимался за границей. Булгаков представляет его на соискание магистерской степени. Он надеялся, что Учёный совет, в силу капитальности труда, даст ему сразу докторскую степень. Но так не получилось: Учёный совет присвоил ему только степень магистра. А у Булгакова был чисто житейский план стать профессором Московского университета. Это не удалось; раз не доктор – то, стало быть, и не профессор. В этом университете правила достаточно строго соблюдались ещё в то время, не только в наше. Предложили место доцента, а это ему не очень понравилось, потому что семья увеличилась: родился второй сын Федя, которого, как говорит Булгаков, назвали в честь Достоевского. Надо как-то кормить семью. И тут ему приходит приглашение из Киева занять профессорское место в Киевском коммерческом институте. Это было довольно известное заведение, и он выезжает в Киев в 1901 году, уезжает уже с другой ментальностью.

Вообще я вам должен сказать, что для Булгакова характерна смена парадигм. Он прошёл несколько этапов, когда его мировоззрение очень сильно, почти полностью менялось, и на следующем этапе он часто писал совершенно противоположное тому, что он писал на предыдущих этапах. Поэтому, чтобы в Булгакове разобраться, нужно чётко понимать, в каком году эта статья написана. Иначе – каша полная.

Так вот, тогда уже он входит в новый свой период – период идеализма. Пишет несколько статей, встречается уже не с марксистской интеллигенцией, а с интеллигенцией верующей. Правда, не так ортодоксально по-православному верующей, но по-интеллигентски верующей. Участвует в сборнике статей «Проблемы идеализма», составляет свой сборник с характерным названием «От марксизма к идеализму» – там больше десятка статей. И после как-то судьба его возносит: он, может быть неожиданно для себя, становится редактором журнала «Вопросы жизни». Этот журнал издаётся в Питере. Булгаков часто ездит в Питер, его ближайшим сотрудником и соредактором становится Николай Александрович Бердяев. Булгаков очень активно занимается этим журналом, берёт бразды правления в свои руки.

И в 1905 году у него начинается ещё один период – период христианского социализма.

Революция весь 1905 год, но журнал, тем не менее, всё равно выходит – Булгаков как-то умело находит спонсоров. И в нём публикуется ряд значительных статей. Во-первых, статья Булгакова «Без плана», где он делает вывод, что Церковь обязательно должна заниматься социальными проблемами. Что направленность на чисто личное, индивидуальное спасение – она неверна. Церковь не может так жить, когда рядом происходят такие события, когда в России происходит такая явная несправедливость, – не замечать Церковь этого не может. Она обязана заниматься социальными проблемами, или – он берёт термин Соловьёва – «христианской политикой».

После, в августе, в его журнале выходит известная статья Владимира Эрна «Христианское отношение к собственности». Статья замечательная. У меня на сайте есть заметка, полностью посвящённая разбору этой статьи. Это одна из лучших статей по этому вопросу. Эрн тогда был очень молодым человеком, и это была его первая статья, но статья блестящая. Там он с евангельских позиций доказывает, что подлинный христианский взгляд на собственность – это именно общая собственность. Личный взгляд – это отдать всё, а взгляд христианско-общественный – это коммунизм, общая собственность. И, наконец, в следующем, сентябрьском номере, выходит статья самого Булгакова «Неотложная задача», которую можно считать манифестом христианского социализма. Очень хорошая статья, на мой взгляд. Там он, во-первых, повторяет свой ранний вывод о том, что Церковь должна заниматься христианской политикой, то есть социальными вопросами. И то, что она игнорирует это, – это прямо-таки «преступно», как он формулирует. И, во-вторых, он делает вывод, что социальным строем, наиболее близким, адекватным христианству является именно социализм. И обосновывает это тем, что социализм ближе всего к христианской любви. Конечно, можно мыслить и христианский капитализм, но только абстрактно. Потому что, на самом деле, капитализм влечёт за собой несправедливость, и поэтому с христианством он несовместим. И в конце статьи он говорит, что надо переходить от слов к делу, и предлагает создать партию «Союз христианской политики». В качестве приложения к статье он публикует программу будущей партии.

Итак, ещё в начале 1906 года Булгаков – христианский социалист (в статье «Религия и политика» он ещё об этом говорит). То есть христианским социалистом Булгаков был полтора года. Причём надо всё время за Булгакова додумывать, что же он на самом деле хочет сказать – в этот период он предлагает идею «трёх социализмов». Он говорит, что если у капитализма идеология одна – это идеология наживы, то у социализма как экономического строя идеология может быть разная. Причём разная до противоположности. И он насчитывает в этом смысле три социализма. Во-первых – социализм, как он говорит, гедонистический, который ставит своей задачей наиболее полно наполнить свой живот, удовлетворить потребности человеческие. А поскольку работа сообща всегда выгоднее работы индивидуальной, то в этом смысле мы видим преимущество социализма, которое можно таким образом использовать. Но такой социализм довольно быстро переходит в социализм атеистический, связанный с отрицанием Бога, и даже в социализм богоборческий. О богоборческом социализме он явно пишет после, в своей работе 1906 года «Карл Маркс как религиозный тип», где он уже окончательно прощается с марксизмом и рассматривает теорию Маркса как чистое богоборчество. Но может быть и третий вид социализма – христианский социализм. Он рассматривается как реализация христианский любви в обществе. И что это вполне возможно, и это – правильный тип социализма.

Но, опять-таки, в том же 1906 году всё меняется. Причём меняется всё снова и радикально. Следующий кульбит идеологии Булгакова опять-таки выразился в нескольких статьях, которые после составили его знаменитый большой сборник «Два града». Это – два тома, довольно толстых, которые вышли в 1911 году, а до этого печатались в разных журналах. Идеология этого периода такая. Во-первых – три социализма превращаются в два социализма. Первый – социализм недоктринальный, то есть социализм, рассматривающийся как чисто экономический строй, без идеологии. А второй социализм – социализм человекобожеский. То есть социализм атеистический, социализм богоборческий. То есть он делает вывод, что на самом деле идеологией социализма по факту является и может являться в дальнейшем только атеизм. А христианский социализм он упраздняет. А после, в 1916 году, он вообще говорит, что все «разговоры о христианском социализме основаны на недоразумении». Но, тем не менее, он от социализма не отказывается. Парадоксальным образом он считает, что не может быть никакого церковного христианского социализма – Церковь выше любого социального строя, и в этом смысле она ни на каком социальном строе зацикливаться не должна, Боже упаси. Но социализм может быть использован как реализация тех христианских идей, которые христиане проповедуют. Но это должен быть один социализм, общий для всего общества: и для верующих, и для неверующих. И Церковь должна впрячься в общую упряжку по такому трудному и такому долгому созданию социализма в обществе. Вот такая немного странная, противоречивая позиция.

В связи с этим ещё один секрет Булгакова открою. Этот человек никогда не боялся противоречий и, более того, никогда их в своих мыслях не замечал. Это удивительно! Обычно, когда всякий нормальный человек видит противоречие в своей мысли – это звоночек: значит – что-то не то, надо разобраться, я где-то неправильно думаю. У Булгакова это отсутствует. Поэтому он так легко перепрыгивает от одного мировоззрения к другому. Может быть, я сгущаю краски, но что-то подобное имело место.

Новое мировоззрение изменяет и его отношение к капитализму. Капитализм теперь – это некая реальность. И, что поделаешь, христиане должны к нему относиться объективно: жить в капитализме, исполняя при этом свои христианские обязанности. При этом он вспоминает своего тестя Ивана Фёдоровича Токмакова, который был одновременно и заводчиком, и христианином. Он построил Церковь в Кореизе – рядом, где он жил, – и вообще был церковным человеком.

Но в данном случае имеется конкретная причина, почему Булгаков уходит от христианского социализма. Дело в том, что именно в 1906 году он решает, что должен быть священником. Дело в том, что семья Булгакова была наследственно священнической семьёй. Он писал, что «во мне текла левитская кровь шести поколений». И в 1906 году он почувствовал, что вот эта левитская кровь в нём взыграла. Что все шесть этих поколений с неба требуют от него, чтобы он продолжил их дело и стал бы священником. Он это твёрдо решает. Но стать священником, будучи христианским социалистом, – дело в России совершенно безнадёжное. В то время Церковь всё время говорила, что смешивать одно с другим – полный абсурд. Это как круглый квадрат, вещи несовместимы друг с другом. Что нельзя рай смешивать с адом. И все христианские социалисты, если они находились в каком-то сане, были из сана извергнуты. Например, священник Григорий Петров или архимандрит Михаил Семёнов: их всех очень жёстко выкинули. Поэтому ему волей-неволей пришлось менять идеологию, если он хочет стать священником. И в нём, видимо, боролись честность социолога и желание стать священником. И оба эти противоположных стремления и привели к такой компромиссной идеологии.

Надо сказать, что к социализму Булгаков всю жизнь относился положительно. И считал, что, хотя никакой смычки, никакого христианского социализма быть не может, но может быть положительное отношение между Церковью и социализмом. И уже с этой позиции он никогда не сходил. Однажды, много позже, в 1920 году, он попал в Крым, и ему там в каком-то белом церковном совете предложили высказать своё отношение к социализму – в смысле разругать и «анафематствовать» его. А вот этого Булгаков не сделал. Он ответил, что у Церкви нет поводов отрицательно относиться к социализму. Конечно, не к социализму атеистическому – здесь есть повод, – а к социализму именно недоктринальному как к экономическому строю. Он вполне соответствует христианским ценностям.

Дальше – ещё интереснее. Через год после «Двух градов» выходит книга Булгакова «Философия хозяйства». Это, наконец-то, – докторская диссертация, книга, которую он представил на соискание докторской степени. Он её защитил, степень получил. Правда, перед этим он переезжает в 1906 году в Москву, получив место профессора уже в Московском коммерческом институте, который только открылся. Преподаёт одновременно и в Московском университете. А в 1912 году он в том же Московском университете защищает докторскую диссертацию. Книга «Философия хозяйства», надо сказать, интересная. Это водораздел между экономическо-социальными работами Булгакова и его богословскими работами. Можно сказать, что это последняя экономическая работа и первая богословская. Называется она «Философия хозяйства», но на самом деле лучше бы её было назвать «Богословие хозяйства». Потому что решается в этой книге именно проблема богословия хозяйства.

Здесь Булгаков смотрит на хозяйство и все хозяйственные процессы как бы с высоты Бога, с высоты Космоса. Его основной вопрос – каково значение хозяйства с точки зрения теургического процесса, с точки зрения создания и развития Божьего мира? Это, конечно, совершенно иной взгляд на проблему. И, надо сказать, что такая постановка задачи – заслуга Булгакова. С этой точки зрения, он по-другому смотрит и на процесс труда, который у нас, к сожалению, в православном богословии не был в достаточной мере разработан. Был разработан труд как аскетическое упражнение: монахи плели корзины, например. Но какое-то социальное значение труда, его мировое значение – этого у нас никогда не было. Булгаков первый ставит так задачу.

Но у этой книги был, на мой взгляд, очень серьёзный изъян. Дело в том, что точка зрения нравственная в книге полностью отбрасывалась. Все предыдущие авторы, которые писали об экономике, становились на какую-то нравственную точку зрения: рассматривали, справедливо это или несправедливо. Богатство и бедность – хорошо это или плохо? Так вот, у Булгакова этого в книге нет совершенно. Он как бы говорит читателю: нравственная точка зрения на экономику – это XIX век, а мы живём уже в XX веке, и точка зрения должна быть иной. Поэтому он даже постоянно применяет термин «хозяйство», а не «экономика». Экономикой занималась политэкономия, а политэкономия, начиная с английских экономистов, и у Маркса тоже, так или иначе, не чужда нравственных вопросов. Правда, в предисловии Булгаков пишет, что это только первый том, а во втором томе мы рассмотрим нравственную философию хозяйства. Но второй том он так и не написал. А написал другую книгу – «Свет невечерний», почти целиком посвящённую Софии.

Здесь мы переходим к очень интересному моменту. Дело в том, что София появляется уже в «Философии хозяйства». Как формулирует Булгаков, трансцендентальный субъект хозяйства – это София. Совершенно неожиданный поворот для читателя. Но не для самого Булгакова. Дело в том, что по своим философским воззрениям Булгаков был типичный платоник. Он признавал, что есть мир вещей, а над ним существует мир идей. Но он был больше, чем платоник: для вещей сложных, в которых участвует человек (например, хозяйство), идея должна быть одушевлённой. Эта идея, которая объемлет всё хозяйство, должна быть личностью. И она должна в себя включать всё знание о хозяйстве, весь смысл хозяйства. Эти знания она получает от Бога и передаёт их уже конкретным хозяйствующим субъектам, то есть людям. Объясняет он это так: смотрите, хозяйство – это единое целое, единый организм. Там всё согласовано друг с другом. Каждый работает в соответствии со своей маленькой целью, но, тем не менее, все эти цели собираются в одну большую цель. Это – развитие человечества, прогресс человечества. И это всё одухотворяет София. Она находится как бы между Богом и человеком. Правда, в «Философии хозяйства» – только одна глава, посвящённая Софии. Прочие главы имеют другой характер. Он ругает марксизм, обсуждает, что такое социология. Кстати, он там уже говорит, что христиане новую науку социологию, которая появляется, отрицать не должны, в ней есть смысл.

А Софии полностью посвящена его следующая книга – «Свет невечерний». Книга очень экзальтированная, где-то в стиле Бердяева написана. София там – основное действующее лицо. И уже там у Булгакова возникают догматические трудности с Софией. Он никак не может её пристроить. Что же такое София: это нечто тварное или причастное к Богу? Если тварное, то это очень низкий статус Софии, что ему совершенно не нравится. А если София включена в Бога? Но, поскольку она личность, получается четвёртая ипостась. Бог-Отец, Бог-Сын, Бог-Дух Святой и ещё четвёртая ипостась – София. Это православная догматика очень строго запрещает: в Боге ровно три ипостаси: ни больше, ни меньше. И после он, бедняга, с этими трудностями мучился всю жизнь. Он массу вариантов перепробовал, но ни один из них не устроил ни его, ни, главное, его критиков.

Книга «Свет невечерний» выходит в 1917 году, ещё до революции. А уже через год, в 1918 году, Булгаков всё-таки добивается священства. Но в то время всё изменилось. Был Всероссийский церковный собор 1917–1918 годов, где Булгаков активно участвует. Он даже написал первое окружное послание вновь избранного Патриарха Тихона. Он на Соборе делает доклад, посвящённый проблеме Церкви и государства. Всё изменилось, и он, будучи человеком, приближённым к Патриарху, испрашивает у него благословения на священство. Но интересно, что патриарх Тихон – конечно, человек святой – неожиданно сказал ему следующее: «Вообще-то Вы нам (то есть Церкви) гораздо более полезны в сюртуке, чем в рясе. Ну уж коли Вы этого так хотите – ладно». И, действительно, это были где-то пророческие слова. Всё-таки, на мой взгляд, наиболее ценные свои работы Булгаков написал именно в сюртуке, а не в рясе, хотя он и после очень много писал.

А тогда, на Троицу 1918 года, его рукополагают в дьяконы, а на следующий день его сразу рукополагают в священника. Он служит месяц, а после едет к своим родственникам в Крым, в тот самый шикарный особняк И. Ф. Токмакова. Он там каждый год проводил лето: и сейчас лето – и он уезжает туда. Но оказывается, что он уезжает навсегда из Москвы. Доехать-то он доехал в начале июля 1918 года. А после там началась страшная заваруха (в 1918 году Киев переходил из рук в руки), и проехать обратно в Москву не было никакой возможности. Булгаков застрял в Крыму.

Крым стал опорой «белого движения». Сам Булгаков очень критически относился к большевикам, которые устроили именно богоборческий социализм. И далее всегда он очень жёстко к ним относился. И, естественно, он встроился в некие белые структуры. Одновременно стал профессором в Симферополе, служил Литургию. Но в это время он ужасно мучился. У него были метания: и просто физические – есть было нечего, и духовные метания – он чуть не обратился в католичество. Но Бог упас. Хотя надо сказать, что идея экуменизма, то есть согласия всех христианских конфессий, сотрудничества между ними, ему очень нравилась, и он был закопёрщиком многих экуменических съездов в эмиграции.

Далее, Врангеля выставляют из Крыма, приходят большевики. В это время семья Булгакова находится в Крыму, кроме сына Феди. Надо сказать, что после Феди родилось ещё два сына: Сергей и Ивашечка. Ивашечка умер после тяжёлой болезни в 4 года в страшных страданиях. Эта смерть, в 1909 году ещё, очень сильно повлияла на Булгакова. До этого он был демократом, ругал царизм, а в 1909 году он и здесь переменился, стал монархистом и считал, что царь – почти святой человек. Хотя и сознавал, что он во многом виноват в том, что в России происходит такой кошмар.

Большевики его арестовывают. Но, поскольку в его деле было написано «христианский социалист», это ему здорово помогло. Тогда, в 1922 году, началась компания высылки за границу разной оппозиционной интеллигенции. Такой, не очень понятной. Которая вроде бы и не за Советскую власть, но которую поставить к стенке, сразу шлёпнуть – будет лишний скандал. Это люди известные: Бердяев, Ильин, Новгородцев, Франк. Поэтому по разным причинам решили выслать из России довольно много – человек двести – известных юристов, философов и т. д. В том числе и Булгакова, несмотря на то, что он сотрудничал с белыми, и таких тогда сразу «щёлкали». Но этикетка «христианский социалист» помогла. Ему сказали, что «сутки на сборы, и Вы из Севастополя первым подходящим пароходом выезжаете вместе с семьёй в Константинополь без права возвращения в Россию». Иначе – расстрел. Он так и сделал – уехал. Там были тоже большие трудности, поскольку никаких денег и имущества с собой взять было нельзя: только пальто, две пары белья и всё. Но, тем не менее, Булгаков сумел как-то обосноваться в Константинополе. После переехал в Прагу и потом – в Париж. Там в это время организовывался Свято-Сергиевский православный институт. Наша эмиграция, которая в основном засела в Париже, сумела купить там какую-то немецкую кирху, её переоборудовала в православный храм, и около храма организовался институт. И Булгакова туда пригласили профессорствовать. После он стал инспектором в этом институте, а затем – деканом. В этом институте не было факультетов, а был ректор института, но по положению это был епископ. Но, естественно, епископу особенно некогда было заниматься текущими делами. Поэтому декан фактически исполнял обязанности ректора.

Давайте познакомимся с работами Булгакова периода эмиграции. Он много пишет про Софию, причём и с богословской точки зрения, и с точки зрения социологической. Это очень интересно. Выходит пара его статей, тоже эзоповским языком написанных. Из которых становится ясно, что София в «Философии хозяйства» появилась вовсе неспроста. Это был довольно глубокий демарш. Он никогда не оставлял идеи, что Церковь должна заниматься христианской политикой, иначе говоря – социальным преображением общества. Но он всегда скорбел, что нет никакой догматической базы под это церковное служение. Одна нравственная обязанность. Но, знаете ли, нравственная обязанность – это растяжимо. И он очень хотел догматически обосновать это социальное служение Церкви. И посчитал, что вот таким догматом или, как он говорил, «Никеей», будет именно София. Мысль, надо сказать, нетривиальная. Он пишет толстые богословские работы: «Неопалимая купина», «Агнец Божий» и ещё несколько.

Но дело в том, что идея Софии, которую он начинает сначала проповедовать в Свято-Сергиевском институте, далеко не всем нравится. И у него возникает оппозиция. Его как замечательного, любвеобильного, тихого, интеллигентного, такого чудесного человека все любят, но его Софию многие принимают в штыки. Это ересь. И, честно говоря, я лично тоже считаю это несовместимым с христианством. И критики Булгакова здесь правы: она не встраивается в христианскую догматику, никак не встраивается. Либо надо это всё переделывать и все церковные соборы надо переиначивать, либо не принимать саму Софию.

И сначала Карловацкая церковь, то есть Церковь Антония Храповицкого, издаёт такой, что ли, документ, где булгаковская София объявляется ересью. А в 1935 году примерно такой же документ издаёт и Московская патриархия, в то время ведомая митр. Сергием Страгородским. Конечно, Сергий Страгородский был квалифицированным богословом. Но, может быть, сам бы он и не решился на такой шаг, если бы не его консультант Владимир Николаевич Лосский. Это наш замечательный русский богослов. Его работы – это блеск, это бездна ума. Человек умел мыслить по-православному. Не повторять какие-то формулы, не обходиться цитатами, а именно мыслить. И он написал книгу «Спор о Софии», где он эту булгаковскую Софию расчистил под орех. Он вскрыл все булгаковские противоречия, причём настолько чётко, настолько аргументированно, что бедному Булгакову совершенно нечем было крыть. Булгаков написал ему письмо, мол: «…зачем же Вы так. Я вижу, что Вы – квалифицированный богослов, но здесь же творчество, поэтому Вы, основываясь на старых догмах, не можете творчески мыслить. И поэтому не можете принять Софию». Булгаков оправдывался тем, что еретик – это человек, который вменяет Церкви своё мнение, он его проталкивает как правильное. А я, мол, его не проталкиваю, это моё частное богословское мнение. Как во многих вопросах частное богословское мнение имели и многие святые, и ничего здесь такого нет. Эти частные богословские мнения были и правильными, и неправильными. Ну и что же? Я, как истину, обязательную для всей Церкви, Софию не предлагаю. В общем – правильная линия защиты. После, в последние годы, он свою Софию в богословском институте не преподавал.

Но, как выясняется, в этом Свято-Сергиевском институте он читал курс христианской социологии. И этот курс худо-бедно студенты записали. Получилась книжечка. Неизвестно, правил её Булгаков, смотрел ли. Может быть, и правил. Она называется «Христианская социология» – она попала в булгаковские труды. И это очень любопытная книга: первая попытка как-то систематически описать христианскую социологию, то есть рассмотреть общество с христианских позиций. Там не всё хорошо, на мой взгляд: книга слишком фрагментарна. Там рассмотрены далеко не все вопросы, касающиеся общества. Это только начало начал, которое Булгаков как-то пытался сделать. Но, тем не менее, это значительная попытка.

Несмотря на то что Булгаков большевиков ругал, он всегда был патриотом России. И всегда в войну радовался победам Советской Армии. Но в военный период он очень сильно заболел: рак горла. Ему сделали две тяжёлых операции, причём без общего наркоза. Он писал, что одну из операций он видел в зеркале, которое было над операционным столом. Потерял полностью голос. После как-то громадными усилиями научился снова говорить, по сути дела – хрипеть и шипеть. Но, тем не менее, стал даже служить иногда Литургию и иногда читать лекции. А после, в 1944 году, – тот инсульт, с которого я начал своё повествование. Вот такая удивительная жизнь этого человека.

В заключение кое-что о детях, которые, как всегда, совершенно не дотягивают до своего отца. Мария Сергеевна Булгакова за границей была первой подружкой Марины Цветаевой. И вышла замуж за Родзевича – героя поэмы Цветаевой. Все ей говорили, что, мол, это же большевистский шпион, он явно работает на НКВД. А она отвечала: «Ну что вы, он такой интеллигентный человек, этого не может быть».

Сын Фёдор, который остался в России, и о судьбе которого Булгаков всё время ужасно волновался, потому что о нём никаких известий долгое время не было, – он оказался самым удачливым. Он стал художником, учился у знаменитого Нестерова. И даже женился на его дочке. Долгое время жил в Москве и умер где-то в 80-х годах.

Сын Сергей, хоть и уехал за границу, но у него ужасная такая судьба: какая-то внебрачная дочь Франсуаза, в общем – ничего из него не получилось. Кстати, эта Франсуаза – русофилка, приезжала в Москву, там встречалась с Фёдором Булгаковым. Ну, и сын Ивашечка – в 4 года умер.

Вот, собственно, всё. Давайте вопросы.

Вопрос: Он так и не пришёл к заключению, чем же или кем была София? То есть тварным созданием или божественным?

Н. С.: Нет. Понимаете, он перепробовал несколько вариантов. И такой, и такой… И ещё пробовал вариант, который ему предлагал Владимир Лосский: рассматривать Софию как энергию Божию. Как одно из имён Божиих, которые, по православной мысли, являются чем-то вроде личности неличностной природы. Это даже признавал сам Владимир Лосский. Но этот вариант ему тоже не понравился. Потому в одном и том же сочинении (например, в «Свете невечернем») София – одновременно и тварь, и часть божества.

Вопрос: Николай Владимирович, а почему всё-таки он считал, что христианский социализм невозможен? Исходя из каких идей он так считал? Вы сказали, что, когда он захотел стать священником, он от этого отошёл. А он как-то это объяснял? Не только же тем, что на данном этапе жизни ему надо было от этого отойти?

Н. С.: Конечно, конечно. Он не был конъюнктурщиком. Идеи у него в нужный момент появились. Их ему подсказали. Подсказал Евгений Трубецкой, который считал, что Церковь не может связывать себя ни с каким социальным строем. И даже не может считать один строй лучше с христианской точки зрения, а другой – хуже. Это будет обмирщением Церкви. После он считал, что невозможно именно явное участие Церкви и построение каких-то христианских общин на коммунистических началах. Почему он так считал, я сказать не могу, но он очень критично относился, например, к неплюевской общине. Он знал о ней. Правда, там ни разу не был: знал только по публикациям. И считал это совершенно нецерковным делом, просто безобразием считал.

После он высказал такую мысль: что на самом деле тот первохристианский коммунизм, который устроили апостолы в иерусалимской общине, – он не настоящий коммунизм, ибо там апостолы совершенно игнорировали производство. Они только собрали складчину со всех и ждали пришествия Господа. Даже не пытались организовывать производство. Поэтому первохристианская община не может быть образцом социального строя даже для христиан, а уж тем более не может быть образцом вообще для всего человечества. Вот такие у него были соображения. Вообще, конечно, надо почитать более внимательно эти «Два града». Он говорит, что христианский социализм – это наивная попытка установления рая на Земле. Это – возрождение древнего, ветхозаветного хилиазма – он сближает социализм именно с этим. А после иронизирует, что рабочий класс – это мессия. Вот такие аналогии проводит, в бердяевском стиле.

Вопрос: А разочарование пришло тогда, когда начали действовать большевики жёстко?

Н. С.: Нет. Разочарование произошло в 1906 году. Во-первых, большевики участвовали в революции, но всё-таки не на первых ролях. И Булгаков участвовал в демонстрациях, но пишет, что надел красный бант, пошёл на демонстрацию, но вдруг почувствовал такой жуткий сатанизм во всём этом действе, что ушёл и бросил этот бант в клозет. Вот разочарование у него было ещё в связи с революцией, которая ему страшно не понравилась.

Вопрос: А как он воспринял эмиграцию? Это довольно специфично всё-таки. Тяжело ему было вдали от России? Он мучился?

Н. С.: Мучился, да. Он любил Россию. Но ему повезло: он попал в этот Свято-Сергиевский институт. Он только образовался – и его тут же взяли. Он не был таксистом, как многие наши эмигранты, а сразу стал заниматься своим делом. Он был активным эмигрантом, проводил экуменистические съезды. В общем – много работал.

Вопрос: А можно так сказать, что, разочаровавшись, он перестал верить в человека? К этому можно подвести или нет?

Н. С.: Не знаю. Но вряд ли так уж. Он, естественно, перестал верить в человека как в Бога. Человекобожество он отрицал. Но он всегда верил в человека как в образ Божий. И в то, что человек – это очень высоко. И что правильная позиция – это богочеловечество, то есть синергия человека и Бога. Поэтому нельзя сказать, что он разочаровался в человеке.

Вопрос: А какие главные, основные мысли для нас полезны и наиболее ценны у Булгакова?

Н. С.: Ценны? Ну, вот полезна мысль о том, что социалистическая экономика на самом деле отделяется от идеологии. И одной и той же экономике может соответствовать несколько разных идеологий. Потому что нам сейчас всё время говорят, что социализм неизбежно связан с атеизмом. И, к сожалению, Булгаков после во многом на эту мельницу воду лил. Но на самом деле перед этим он говорил, что недоктринальный социализм, то есть социализм как экономический строй, может сочетаться с разными идеологиями. Это очень ценная мысль, которую вполне можно использовать.

Вторая его мысль – в этом он не оригинален, здесь он идёт за Соловьёвым – то, что Церковь обязана заниматься социальными вопросами. Если она любит свою паству, если любит людей, то должна этим заниматься. И он даже попытался взять реванш – подвести догматическую основу под эту мысль. Правда – неудачно совершенно, и тем самым её ещё больше дискредитировал, к сожалению.

Вопрос: Вы сказали, что социалистическая экономика может сочетаться с разными идеологиями?

Н. С.: Да.

Вопрос: Наверное, с разными религиями, а не с идеологиями? Ведь не может же социализм сочетаться с капиталистической идеологией?

Н. С.: Если считать атеизм религией – то в этом смысле вы правы. Может сочетаться с разными религиями, с разным отношением к Богу.

16. Николай Александрович Бердяев

Сегодня у нас очередная лекция, и мы её посвятим выдающемуся русскому философу Николаю Александровичу Бердяеву. Конечно, вы все слышали это имя, потому что Бердяев необычайно популярен и у нас в России, и на Западе. На Западе его вообще считают адекватным выразителем русского Православия, что, конечно, совершенно неверно, и сам Бердяев резко против этого возражал. Он говорил: «Я свободный философ христианского направления». В России он, безусловно, известен, особенно в среде нашей интеллигенции. Он у нас, в общем, не то что печатался, но читался. Ещё в 60–70-х годах я, помню, сам молодым человеком читал его под подушкой. Потому что запрещённый автор. В общем-то, в те годы можно было достаточно серьёзно поплатиться, вплоть до отсидки. А после, что характерно и это надо заметить, в самом начале перестройки весь Бердяев у нас был в России издан. В общем-то, неспроста. В то же время это философ очень сложный. Его философия, что называется, действительно высокая. В философии он говорит о самых сложных проблемах. Она очень трудно понимаемая, на самом деле. И вот такой парадокс: с одной стороны популярный, а с другой стороны, по сути, его идеи – они по-настоящему поняты малым количеством людей. Я совершенно не философ, я тоже очень много в Бердяеве не понимаю, в его высокой философии.

Но то, что понимаю, попытаюсь вам рассказать. А социальными проблемами, социальной философией Бердяев занимался много, писал об этом часто, но это всё равно не было сердцевиной его воззрений. И, собственно, поэтому я первоначально и не считал нужным вообще о нём говорить в этом цикле лекций. Но после, по заявкам слушателей, решился.

Значит, Бердяев. 1884-й – год рождения. Умер после войны, в 1948 году. Его отец – кадровый офицер. Дед его, надо сказать, был казачьим атаманом. Его мать, княжна Полина Сергеевна Кудашова, – полуфранцуженка, поэтому в доме у Бердяева всегда говорили по-французски. Другая особенность этого дома – там всегда находились врачи. В семье Бердяева всё время болели, в том числе и сам Бердяев, который в детстве переболел очень серьёзно тяжёлой формой ревматизма. Целый год он лежал в постели, после ему стало лучше, но как последствие, у него на всю жизнь появился какой-то нервный тик. Он так шеей вздрагивал, что пугал своих слушателей.

В детстве он рос слабым ребёнком, но отец его определил в военное училище, что было совершенно как бы не для него. Там его заставляли маршировать, там культ силы, ловкости, где Бердяев был на последнем месте.

В то же время в нём проявились недюжинные амбиции. Этот человек был всегда немножко в стороне от всяких компаний. Так же он жил всегда, всю жизнь. Он записывался в партию, например в партию социал-демократов, но там он отнюдь не сливался с общей массой ни большевиков, ни меньшевиков – всегда был в стороне. И в то же время очень рано проявились его философские способности. Он буквально в 13–14 лет прочитал всю западную мировую философию, включая Канта, Фихте, Гегеля, причём прочитал на немецком языке и всё прекрасно понял. Киевлянин, он поступил в киевский университет, и одновременно, как многие наши философы-интеллигенты, стал марксистом, социал-демократом. Какая-то деятельность на этой почве была в университете, за что его исключили и отправили в ссылку, в Вологду. Правда, ненадолго, поскольку у него были достаточно высокие покровители. Он быстро от марксизма отошёл – в этом он повторяет немножко судьбу Сергея Булгакова.

Где-то ещё до первой русской революции он женится на Юлии Юдифовне Трушевой. Я немножко расскажу об этой женщине, потому что это не очень тривиально. Тоже довольно известная фамилия, у неё была сестра Евгения. Они принадлежали тусовке серебряного века, знали многих деятелей, даже над ними иронизировали: «Почему Юдифовна, что вообще за ерунда. Уж скорее Олоферновна, – как шутили некоторые, – должно быть». Вы, наверное, знаете, что в Библии есть книга, «Юдифь» называется. И там сюжет такой: ассирийский царь Олоферн пошёл войной на иудеев и окружил город. И одна женщина сказала: «Я освобожу свой город». Накрасилась, пошла в стан этого Олоферна, с ним познакомилась, и всё прочее. И когда после любовных утех Олоферн заснул, она взяла его меч и отрубила ему голову. Вот такая патриотка. Все знали, конечно, у нас в России этот сюжет. Юдифь – это женское имя. Ну вот, тем не менее. Сёстры тоже участвовали в социал-демократическом движении, в общем, такие были продвинутые, писали Толстому письма, что, в общем, типично для курсисток того времени. После обе Юдифовны вышли за братьев Рапп, тоже известных деятелей, но Лидия Трушева достаточно быстро развелась и вскоре познакомилась с Бердяевым. В результате они сочетались браком. Бердяев был на несколько лет младше её. Какая-то совершенно необычная женщина с удивительными прозрачно-зелёными глазами, умница необычайная. Их брак был довольно странным. Они прекрасно прожили. Она умерла в 45-м году, он – в 48-м году. Но отношения их были такие: они общались на высокоинтеллектуальном уровне, перед сном читали какую-то русскую классику, обычно после крестили друг друга и расходились по разным комнатам.

Вообще много странного было у нас в России в этом смысле. Ну, например, их ближайшими друзьями были Мережковские. Ну, вы знаете, – чета Мережковских. Мережковские-Гиппиус. На самом деле это была не сладкая парочка, а троица. Ещё один у них был третий друг – Дмитрий Философов, который имел гомосексуальные наклонности и иногда от них убегал. Тогда Мережковские-Гиппиус бежали, вытаскивали его обратно и снова образовывали свою троицу. А Лидию Бердяеву они всё время приглашали в качестве гетеры. Я, честно говоря, не могу понять, что точно имелось в виду, но она всегда отказывалась. Тем не менее, брак Бердяева с Лидией Трушевой был во многом замечателен. Лидия Бердяева написала книгу мемуаров, очень интересную, под названием «Профессия: жена философа». Сама она перешла в католичество и плюс к тому была поэтессой. И в книге она много интересного пишет об их жизни, но жизни уже в иммиграции. Этот дневник – он примерно десятилетие занимает, с 34-го по 45-й год. Умерла она от рака горла, если я не ошибаюсь, уже после окончания войны. Во всяком случае, на Бердяева она, так или иначе, оказала большое влияние. Детей у них, естественно, не было.

Бердяев был человеком экспансивным, необычайно активным, очень много писал во времена первой русской революции, второй русской революции, выходила масса его публицистических статей. В более тихие времена он писал такие наполовину философские, наполовину публицистические книги. Я вам рассказывал про Булгакова, их сотрудничество в журнале «Новая жизнь». Да, был такой эпизод. Но на самом деле сам Бердяев держался особняком, хотя окружающие этого не понимали – в то время даже шутили, что у нас есть такой философ Бергаков, то есть совмещали две фамилии. Говорили ещё лучше – Булдяев. На самом деле это люди совершенно разные и по философии, и по темпераменту. И, надо сказать, что после они жили в эмиграции, оба в Париже. Булгаков был деканом Свято-Сергиевского института, однако он Бердяева к себе в институт не приглашал, ни Боже мой. Более того, если один собирался быть на каком-то мероприятии, то другой на это мероприятие уже не ехал. Где-то они были как кошка с собакой. Тем не менее, это не мешало им всё же уважать друг друга. И Бердяев в своём журнале «Путь» – знаменитом философском журнале, который он издавал в эмиграции, – печатал булгаковские статьи. Не часто, но печатал.

1913 год. Бердяев был привлечён к суду, и обвинения были, в общем-то, тяжёлые: богохульство, ересь, неуважение к Церкви. Это потому, что он написал статью «Гонители духа». Дело в том, что в то время гремело дело имяславцев, то есть афонских монахов, которые приравнивали имя Божие к самому Богу. И вот, вокруг этого была развита целая теория, которую не приняло официальное Православие. Был большой скандал. В монастырь приезжал русский эсминец, на котором находился наш епископ, вправляющий афонским монахам мозги. Но вправить, конечно, особенно не удалось. Они были запрещены, и в их защиту Бердяев написал статью. Он всё время бросался на защиту тех, кого притесняли. В этой статье он писал, что «я, собственно, имяславие не разделяю. Но возмутительно это мракобесие. Их запрещают такими варварскими способами». Это было очень типично для Бердяева. Он всё время таким манером всех защищал. Когда уже в иммиграции начались гонения на русского философа Георгия Петровича Федотова, который преподавал в Сергиевском институте и одновременно писал политические статьи, это посчитали возмутительным, и ему сказали: либо – либо. «Либо Вы здесь преподаёте – либо Вы пишете Ваши статьи». Бердяев по этому поводу разразился страшной такой филлипической статьёй, обругал этот институт, нравы в нём. Или как уже после войны Бердяев думал, что теперь русский народ вздохнёт свободно и, в общем, будет совершенно другая жизнь. Он хотел ехать обратно в Россию. Уже, говорят, в посольстве держал бланк – осталось только заполнить. Но тут узнал, что у нас, в России, Жданов организовал гонения на Зощенко и Ахматову. Всё. Значит, поездка в Россию была отложена, и Бердяев разразился статьёй в защиту этих писателей. Я думаю, что, в общем-то, правильно, что не поехал. Он был слишком независимый человек, его бы, конечно, в лучшем случае посадили бы, а то и к стенке поставили довольно быстро. Вот. Но это было гораздо позже.

Революцию 1917 года он воспринял, в общем-то, критически. Однако не эмигрировал, остался в России, занимался там активной просветительской и философской деятельностью и одновременно писал книгу «Философия неравенства». Она была написана в основном в 1918 году, но издана позже, уже в иммиграции.

Арестовывался по делу «Тактического центра». Говорят, что его допрашивал сам Феликс Эдмундович Дзержинский. Но Бердяев был внук казака. Он не боялся никого. Он так защищал свои взгляды, что Дзержинский отвёз его с допроса домой на собственном автомобиле. Но в 1922 году он был всё-таки изгнан из России и на знаменитом философском пароходе «Обербургомистр Хакен», на котором уплывали из России и Ильин, и Франк, и Новгородцев, и ещё многие-многие известные деятели, он, значит, вместе с обеими Юдифовнами и ещё их матерью уехал сначала в Берлин а после обосновался в Париже. В Париже сначала он тоже вёл очень активную жизнь. Снимал квартиру, одновременно читал лекции, писал книги новые, статьи. После одна из почитательниц Бердяева (а у него там быстро образовались почитательницы) завещала ему небольшой домик в пригороде Парижа, Кламаре, в котором Бердяев прожил последние годы.

В 1925 году, как я уже рассказывал, он стал издавать журнал «Путь» – превосходный религиозно-философский и, где-то, социально-политический журнал. Издавал до 40-го года, вплоть до появления немцев в Париже. Журнал ежеквартальный. Вообще, кто не читал, рекомендую. Это россыпь замечательных статей. Бердяев там печатал и собственные статьи. Правда, книг там не печатал – считал, что толстые книжки неприлично помещать в журналах. Но печатал, в общем-то, всю тогдашнюю думающую интеллигенцию, за исключением И. Ильина, конечно.

Когда пришли немцы, издание пришлось прекратить. Немцев он тоже не боялся и открыто их критиковал. Они его хотели арестовать, но всё-таки решили, что не надо. Потому что в то время Бердяев уже был необычайно известен – философское имя мирового масштаба. Всё время – новые книги, каждый год буквально, статьи, постоянные выступления. Он был мастер экспромтов, говорил, что лекции экспромтом у него получаются лучше, чем лекции, к которым он готовился. Говорил, что «у меня удивительное свойство: мой оппонент не успел ещё закончить вопрос, а у меня уже в голове образовался ответ на этот вопрос».

Умер он за письменным столом. А делал он последние штрихи к своей последней книге, замечательной, кстати, «Царство духа, царство кесаря». Мгновенный инфаркт. Для философа о лучшей смерти и мечтать просто нельзя.

Теперь я попытаюсь рассказать о его философских и социальных воззрениях. Обычно я стараюсь как-то по периодам рассматривать творчество любого мыслящего человека и считаю, что это очень важно. Всякий мыслитель меняет свои взгляды. На прошлой лекции или на позапрошлой я обращал внимание, что у Булгакова это особенно ясно. Булгаков всё время кардинально менял свои взгляды, и потому очень важно, когда те или иные высказывания были им сделаны. Но для Бердяева это сделать исключительно сложно. Дело в том, что это был очень экспансивный человек, и вначале он менял свои взгляды очень быстро, впитывал новые веяния, их проговаривал, после у него какие-то новые кумиры появлялись. Андрей Белый, великолепно знавший его по тусовкам серебряного века, говорил: «Бердяев – это как такая проходная железнодорожная станция. Прошёл один поезд – это Соловьёв, прошёл другой поезд – это Кант, прошёл третий поезд – это Ницше». То есть он то пересказывал Соловьёва, на следующий день – Ницше. Всё время шла интенсивнейшая мыслительная работа. Поэтому вначале как-то разобраться во всех его периодах чрезвычайно сложно. После, где-то к началу 30-х годов, у него наконец-то установилась определённая философия, о которой я ещё попытаюсь рассказать, как умею.

Тем не менее, у Бердяева была одна сквозная идея, которую он пронёс через всю жизнь. Это идея свободы. Одни говорили, что он был апостолом свободы, другие, как, например, митрополит Антоний (Храповицкий), иронизировали, что Бердяев – пленник свободы. Но тема свободы, так или иначе, у него всю жизнь была на первом месте. Сначала он ещё до революции написал книгу «Философия свободы». Позже она его не удовлетворила. Уже в иммиграции он снова вернулся к этой теме. Он написал книгу «Философия свободного духа». Он считал, что она лучше выражает эту тему. На самом деле свобода – это было для Бердяева всё. Соответственно, и его социально-политические взгляды тоже были окрашены свободой, свободой личности. Личность на первом месте, а социум – производное от личности. Это его постоянный рефрен. И уже в иммиграции, где-то в 1932–1933 годах, он наконец-то осмысливает тему свободы на глубинном философском уровне. Я ещё должен сказать, что если сначала он к христианству относился крайне легкомысленно, то тесное знакомство с Булгаковым на него в этом смысле очень положительно повлияло. Бердяев в течение своей жизни всё больше и больше, как бы так выразиться, промокал христианством, и, хотя он всегда считал себя свободным философом, в конце-то концов, его философия сводилась к оправданию христианства. Правда, по-другому, чем православная догматика. Точнее, он православной догматики довольно мало касался, это было своё оригинальное философское оправдание христианства.

Однако были и расхождения с официальными позициями, достаточно серьёзные, за что его наши ортодоксы считают еретиком и кричат: «не читайте Бердяева». Я лично к этой проблеме отношусь вот как: слово «еретик» я стараюсь никогда не произносить вообще. Потому что я сам имею довольно тяжёлый опыт. Меня много раз называли еретиком, ругали самыми последними словами и на форумах, и на достаточно официальном уровне. И я знаю, как это тяжело, как это обидно, как это почти невыносимо. Понимаете – веровать, и в то же время тебя еретиком считают. Поэтому, единственное я могу сказать, что воззрения этого человека, да – они в чём-то не соответствуют православной догматике. Но плеваться и ругаться по этому поводу я не буду. И я сейчас попытаюсь рассказать об одном таком моменте, связанном со свободой.

Бердяев очень глубоко размышлял над проблемой теодицеи, то есть оправдания Бога. Как оправдать Бога, видя бесконечное количество зла в этом мире? Просто невыносимое количество. Как же Бог благ? Если Бог всесилен, то почему он всё это допускает, эту вакханалию зла? Да, конечно, Бердяев признавал – всё дело в свободе. Однако Бог благ и Бог всесилен. И как тут, так сказать, логические выверты не делай: если есть зло, а это зло очень часто духовно убивает людей, – то, в общем, где же всесильный Боже? Где он? Где это всесилие? Официальная точка зрения, что Бог даёт человеку свободу. Свобода эта не шуточная, она подлинная, настоящая, и всякий человек может творить добро и может творить зло. Это как бы не отнимается. Бог не отнимает у него эту свободность, эту свободу, этот выбор. Бердяев считает, что, всё-таки, этого не достаточно. Всё равно это не решение проблемы теодицеи. И он, изучив немецких мистиков, Якова Бёме, Мейстера Эркхарта, выдвигает такую теорию. Яков Бёме писал о некоей, как он называл, «Унгрунд». Это некая подоснова Бога. Понимаете, некая свобода, но которая у Бёме находилась внутри Бога, как бы часть Бога. Это некий хаос, который не имеет никаких определений. Свобода в чистом виде. Бог в себе свободу умеет претворять в свободу на полное добро. А Мейстер Эркхарт учил о том, что есть некая первооснова Бога, тоже без всяких определений, из которой уже вырастает Бог-Отец, Бог-Сын, Бог-Дух Святой.

Конечно, это какие-то очень сложные эзотерические, я бы сказал, концепции, которые понять простому человеку вообще невозможно и как-то их оценить. Так это или не так – поди разберись. Но Бердяеву это понравилось. Только он этот Унгрунд вынес вне Бога. Есть Унгрунд, из которого рождается Бог и впитывает его в себя, преобразуя этот Унгрунд в полное добро. Поэтому свобода Бога исключительно положительная. Это свобода добра. Но Унгрунд – это не Бог. И при сотворении мира человека эта свобода примешивается и к людям тоже, в результате чего человек начинает обладать действительно полной, действительно настоящей свободой, на которую Бог уже повлиять не может. Бог бессилен здесь. Да, он имеет большую силу, всемогущество, но неполное всемогущество. Свободой он, в принципе, не может управлять, и Бердяев говорил: «Власть Бога – это не более чем власть полицейского на шумном перекрёстке». Вот такое он сравнение предлагал.

Я это рассказываю как пример, потому что, на мой взгляд, понять это очень сложно. Может быть, есть такие глубоко философские люди, которые понимают очень ясно. Но как рассказал – так рассказал. Конечно, с точки зрения ортодоксального христианства это ересь, ибо считается, что свобода наша – свобода тварная. А у Бердяева наша свобода не тварная. Однако он считает, что только так можно действительно непротиворечиво решить проблему теодицеи. Бог не ответственен за зло, которое совершает человек. Да, он борется с ним, безусловно. Он может как-то претворить очень часто зло в добро. Но он не ответственен за него.

Вторая очень сложная идея, которая у него возникла тоже в иммиграции, в начале 30-х годов, которую он всё время продвигал, – это идея объективации, как он говорил. Вообще, Бердяев был мистик. Эзотерик, если говорить другими словами. И, тем не менее, его, так сказать, эзотерические способности он всё время смирял христианскими концепциями, он их сдерживал. В результате у него получилась вот такая собственная философия оправдания христианства. Бердяев считал, что подлинная жизнь – это жизнь духа, и подлинная жизнь человека – это духовная жизнь. В каждом человеке она есть, она одна – подлинное. А то, что происходит во внешнем мире, – это всё как бы подверглось объективации. Человек во внешнем мире не может напрямую на духовном уровне общаться с другим человеком и вообще со всем миром. А общается он на уровне объектно-субъектном. Так сказать, человек берёт роль субъекта, который познаёт мир в форме объектов. Но на самом деле мир – он как бы закабалён этими объектами в результате грехопадения человека. Человек пал и по-другому, кроме как в объектно-субъектной парадигме, воспринимать мир, собственно, и не может. Только некоторые особенно выдающиеся люди Духа прорываются через эту броню и действуют на духовном уровне.

То есть весь мир подвергся объективации, как он говорил, попал в объектную скорлупу, ловушку. Это он всё время повторяет в последних работах в разных комбинациях, причём, знаете, социальная жизнь у него – тоже объективация. Церковь – это тоже объективация у него. В связи с этим он очень серьёзно критикует всех остальных философов. Ну, чем философы занимаются: бытиё там, сущее, объект, субъект – да ерундой они занимаются, дураки они, объективацией они занимаются, а надо жизнью духа заниматься. И в то же время здесь у Бердяева противоречие: а о жизни Духа что ты можешь сказать, дорогой? Жизнь духа – это свобода. А о свободе, понимаете, сказать что-то вообще трудно. Свобода есть свобода. Как её вставишь в рамки? Если свободу как-то понимать, осмысливать в виде понятий – это уже объективация. Всё, это не годится. Тем не менее, он излагает это всё в нескольких книгах. Книги – «Философия свободного духа», «Возрождение человека», «Опыт свободной этики», «Судьба человека в свободном мире», «О рабстве и свободе человека», «Об эсхатологической метафизике», «Я и мир объектов», «Царство духа и царство кесаря».

В общем, Бердяев написал около 40 книг. Каждый год книга, а иногда и две книги. Причём писал Бердяев особым образом. Это очень интересно, о чём обычно не знают. Его книги вообще производят огромное впечатление. Они как бы пламенные, эти книги. В них масса повторов. Он не доказывает, а просто пламенно говорит о чём-то, всё время повторяется, но повторяется всё время по-другому, показывает другую сторону той же самой мысли, сталкивает мысли. И этот стиль бердяевский необычайно привлекателен. Собственно, благодаря чему он и получил такую популярность. Если бы он о своих идеях писал скучно – вообще бы никто его не читал, не знали бы мы Бердяева. Писал он свои книги следующим образом. У него в голове создавалась идея книги. Человек он был необычайно творческий. И одна из его первых таких ударных книг была «Смысл творчества» (1916). Это уже настоящий Бердяев, он тогда прославился этой книгой. Итак, идея книги. Он писал подробный план книги, работал над ним, переставлял главы, подглавы, после он приводил себя в экстаз, и этот скелет, в каком-то таком экстатическом состоянии, у него обрастал фразами, какими-то идеями, короткими, длинными, часто не связанными друг с другом. И это во многом было автоматическое письмо. Когда человек не от себя пишет, кто-то ему, значит, надиктовывает. И, наконец, третий этап. Он уже брал голову в руки и всё, что написал, очень тщательно редактировал: фразы уже были нормальными, получались связи между идеями, и в результате получалась бердяевская книга. Очень интересно. Я слышал лекцию одного бердяеведа, он очень живо это рассказал.

Перейдём к социальным взглядам. Для Бердяева социальные взгляды, вообще социальная жизнь – это объективация, то есть жизнь какая-то кукольная, не подлинная жизнь. И, казалось бы, чего ты, милый, об этом говоришь, если это что-то для тебя не подлинное? Тем не менее, Бердяев очень много пишет об этом и до революции, и после революции, и в иммиграции; и у него эти философские идеи, социальные идеи прекрасно вплетены в общий контекст, и он нисколько не стесняется этого. Здесь что-то не то. Какое-то логическое противоречие. Он написал в конце жизни книгу «Самопознание». Это некая философская автобиография, автобиография самих идей, где он писал, что да, моя мысль противоречива. Ну и что? Я этого не стесняюсь.

Во-первых, полностью социальным взглядам посвящена его книга «Философия неравенства», как я уже говорил, написанная в период революции, где он чихвостит всё. То есть неравенство – это хорошо, а равенство – это плохо. И так он проходится по всем идеям, которые, так или иначе, всплывали в период революции, в том числе и по социализму. Он пишет там: «Природа социализма – реакционная и классовая. В нём нет творческого изобретения, нет полёта. Самый революционный социализм рабски прикован к экономической действительности, пригнут к земной юдоли, уготовлен необходимостью. Из горькой необходимости, а не из свободы рождён социализм».

Но постепенно он свои взгляды пересматривает. И надо сказать, что в самом позднем издании «Самопознания» мы неожиданно находим такую фразу, что да, я эту книгу («Философия неравенства») написал, но, в общем-то, я от неё отказываюсь. Она, так сказать, неадекватно описывает мои взгляды. Очень часто берут ссылки из этой книги ненавистники социализма и говорят: «Бердяев-то наш». Нет, он не ваш, господа. Он пересматривает свои взгляды, и, в конце концов, приходит к идее персоналистического социализма – социализма общения личностей, социализма, который не придавливает личность обязаловкой. Но именно социализма. Правда, он прекрасно понимает, как трудно этот самый социализм сделать.

Капитализм же Бердяев критикует. Критикует очень серьёзно. Во-первых, с точки зрения буржуазности. Причём особенно Бердяев нападает на буржуазный дух. В работе «Новое средневековье» (такая известная работа, по которой его узнал Запад, это 1924 год) он пишет: «Много ли есть онтологически реального в бирже, в банках, в бумажных деньгах, в чудовищных фабриках, производящих ненужные предметы или орудия истребления жизни, во внешней роскоши, в речах парламентариев, адвокатов, в газетных статьях? Много ли есть реального в росте ненасытных потребностей? Повсюду открывается дурная бесконечность, не знающая завершения. Вся капиталистическая система хозяйства есть детище пожирающей и истребляющей похоти. Она могла возникнуть лишь в обществе, которое окончательно отказалось от всякого христианского аскетизма, отвернулось от неба, исключительность дало земным удовлетворениям. Капитализм совершенно невозможно мыслить как сакральное хозяйство. Он есть результат секуляризации хозяйственной жизни. В этой системе нарушается истинное иерархическое соподчинение материального духовному. Маммонизм стал определяющей силой человека, который более всего поклоняется золотому тельцу, и ужаснее всего, что в этом ничем не прикрытом маммонизме век наш видит великое преимущество познания истины, освобождения от иллюзий».

А через год в программе журнала «Путь» он пишет: «Капиталистическое общество не менее антихристианское, чем общество коммунистическое». В то время он ещё был ярым антикоммунистом. Это реверанс в сторону иммиграции, которая, в общем, советский социализм в подавляющем большинстве абсолютно не принимала. «Подлинная же борьба есть борьба Христова и антихристова духа, который проявляется во внешности, в полярно противоположных образах. И русский народ весь мир вновь с небывалой остротой ставит перед задачей до конца серьёзно понять и принять христианство и осуществлять его действительно и реально в жизни не только личной, но и общественной. На развалинах буржуазного общества нужно строить общество христианское. Нужно воспользоваться этим благоприятным положением, а не возрождать разложившееся антихристианское старое общество. Если же мы не будем христианской правды осуществлять в жизни, то антихристианские антихристовы начала будут всё более и более побеждать. В этом смысл нашей эпохи». Или: «В отношении к хозяйственной жизни можно установить два противоположных принципа. Один принцип гласит: в хозяйственной жизни преследуй свой личный интерес, это будет способствовать развитию хозяйственной жизни целого. Это будет выгодно для общества, нации, государства. Такова буржуазная идеология хозяйства. Другой принцип гласит: в хозяйственной жизни служи другим, обществу, целому, и тогда получишь всё, что тебе нужно для жизни». Хорошо формулирует, правда? «Второй принцип утверждает коммунизм, и в этом его правота. Совершенно ясно, что второй принцип отношения к хозяйственной жизни более соответствует христианству, чем первый». Это он так чётко сформулировал в книге, которая называется «Истоки и смысл русского коммунизма».

Книжка очень популярная, я надеюсь, вы её все читали. Она была издана в 1937 году, причём издана на английском языке и после переведена на все иностранные языки. А на русском языке, т. е. языке оригинала, она была издана в последнюю очередь, после смерти Бердяева. И написана она была именно для западного читателя. Книжка, конечно, великолепная: здесь нету никакой заумной философии, очень ясные, чёткие формулировки. Излагается вся социально-мыслительная история России, и основной лейтмотив этой книги – то, что да, русская революция была, как он пишет, сделана во имя Маркса, но не по Марксу. Марксизм – это, некая западная теория, и ортодоксальными марксистами являются меньшевики. Но наш русский народ марксизм воспринял творчески, иначе. И, в общем, Ленин воспринял творчески, хотя он всегда говорил, что он верный последователь Маркса. На самом деле он делал революцию не по Марксу. Действительно. Например, по Марксу надо ждать полного развития капитализма, который разовьёт производительные силы, и там противоречия между производительными силами и производственными отношениями – они и провернут революцию. Конечно, ничего подобного в России не было, и Ленин прикрывался только Марксом, как фиговым листочком, а на самом деле сделал революцию иначе. И Бердяев очень аргументированно, ясно это всё показывает.

Я кое-что зачитаю. С точки зрения Бердяева, русская революция – «это чисто русское явление – наша, наша она. Как и всякая большая революция, она произвела смену социальных слоёв и классов. Она свергла господствующие, командующие классы, подняла народные слои, раньше угнетённые и униженные. Она глубоко взрыла почву и совершила почти геологический переворот. Революция освободила раньше скованные рабочие и крестьянские силы для исторического дела, и этим определяется исключительный актуализм и динамизм коммунизма. В русском народе обнаружилась огромная витальная сила, которой раньше не давали возможности обнаружиться. Мессианская идея русского народа приняла или апокалиптическую форму или форму революционную. Произошло изумительное в судьбе русского народа событие. Вместо III Рима в России удалось осуществить III Интернационал. И на III Интернационал перешли многие черты III Рима. III Интернационал есть тоже священное царство, и оно тоже основано на ортодоксальной вере. На Западе очень плохо понимают, что III Интернационал есть не интернационал, а русская национальная идея. Это есть трансформация русского мессианизма». Характеристика русского коммунизма такая: «Только любовь обращает человека к будущему, освобождает от тяжёлой скованности прошлым и является источником творчества новой лучшей жизни. В коммунистах есть страшное преобладание ненависти над любовью. Нельзя целиком на них возложить вину за это. Они тут жертва злого прошлого. Дух коммунизма, религия коммунизма, философия коммунизма – и антихристианский, и антигуманистический. Но в социально-экономической системе коммунизма есть большая доля правды, которая вполне может быть согласована с христианством. Во всяком случае, более чем капиталистическая система, которая есть самая антихристианская».

А вот о христианах, ненавидящих коммунистов, он пишет: «Христиане, обличающие коммунистов за их безбожие и за антирелигиозные гонения, не должны были бы всю вину возлагать исключительно на этих коммунистов-безбожников, они должны были бы и на себя возложить часть вины, и значительную часть. Они должны были бы быть не только обвинителями и судьями, но и кающимися. Много ли христиане сделали для осуществления христианской правды в социальной жизни? Пытались ли они осуществлять братство людей без той ненависти и насилия, в которых они обличают коммунистов? Грехи христиан, грехи исторических церквей очень велики, и грехи эти влекут за собой справедливую кару. Измена заветам Христа, обращение христианской церкви в средство для поддержания господствующих классов не могли не вызвать по человеческой слабости отдаления от христианства тех, которые принуждены страдать от этой измены и от этого извращения христианства».

И последнее, о чём я расскажу. У Бердяева есть замечательная статья. «О достоинстве христианства и недостоинстве христиан». Если кто её не читал – я вам советую её прочитать. Она начинается очень любопытно – с пересказа одной из новелл «Декамерона» Боккаччо. Ну, вы знаете, что Боккаччо – это XIV век, начало Возрождения, время Данте, Петрарки. И вот этот человек, очень свободномыслящий, написал такую книжку – «Декамерон». Декамерон – это означает 10 дней. Там царица в течение 10 дней предлагает своим приближённым рассказывать разные истории. Каждый день там идёт 4–5 историй. В общем, книжка, мягко говоря, вольная, книжка антиклерикальная, книжка, которая во многом издевается над Церковью. Это, в общем, Шарли XIV века, я бы так сказал. Но там есть одна очень любопытная новелла, с которой Бердяев начинает свою статью.

Один христианин всё время пытался обратить в христианскую веру одного еврея, хорошего такого, честного. И тот уже вроде бы был готов креститься, но решил поехать в Рим и посмотреть, как там живут христиане, высшее начальство. Наш христианин-итальянец был в ужасе: он туда поедет и увидит все бесчинства и все безобразия, которые в Риме делаются, и, мол, все мои труды по кахетизации будут напрасны. Значит, приезжает иудей. Тот спрашивает с дрожью: «Ну как? Что ты увидел?». Ответ его поразил: «Если, несмотря на такое количество безобразий, бесчинств и грехов, христианство, тем не менее, распространяется по миру, и такое количество людей во Христа верит, – значит, это истинная религия». И полностью обратился.

И Бердяев пишет: «Вот, слушайте, запомните: это – подлинный путь к оправданию христианства. Да, христианство ругают за то, что оно принижает свободу, за инквизицию, за то, что христиане грешники, но на самом деле они не христианство ругают, а ругают христиан. Да, христиане такие, и в этом-то и величие христианства. Христианство не из святых состоит, понимаете. И Церковь тоже. Как сказал Христос: „Я не к праведникам пришёл, а чтобы грешников привести к покаянию“. Церковь – это общество выздоравливающих. Это больница. Да, там есть и святые, но цель Церкви другая, это не клуб святош, отнюдь. И те, кто ругает христианство, они – вы посмотрите – они попадают мимо цели. Они всегда ругают недостойных христиан, тем самым они, по сути дела, высвечивают высоту христианства». Вот такая замечательная мысль. А то, что христиане грешники, и то, что у Церкви много грехов, – он в этом нисколько не сомневается. Но у Церкви земной, а не небесной.

Вот всё, что я хотел вам рассказать о Бердяеве.

17. Иван Александрович Ильин

Сегодняшняя лекция посвящена социальным воззрениям Ивана Александровича Ильина. Конечно, вы это имя знаете – сейчас оно на слуху, очень популярно. Даже Путин иногда кое-какие цитаты из Ильина произносит.

У меня очень сложная задача. Дело в том, что Ильин – мой принципиальный идейный противник. Но в то же время мне не хочется его всё время ругать, постоянно произносить какой-либо негатив. Это было бы и неправильно, и не политично, потому что у нас в России наоборот – кого ругают, того сразу кидаются защищать, что не в моих планах. Поэтому я, конечно, не смогу скрыть своё негативное отношение к этой фигуре. Но как только будет хоть малейшая возможность об Ильине сказать что-то хорошее, позитивное, я буду стараться это делать.

И сразу скажу, что одна из положительных сторон этого мыслителя – его постоянство. Он только в самом начале жизни попробовал несколько идеологий, но очень быстро остановится на том, что, собственно, проповедовал всю свою жизнь. Поэтому у Ильина нет периодов, как, например, у Булгакова. И потому я имею возможность сначала, довольно кратко, коснуться всей его жизни, жизненного пути, а после перейти к его воззрениям.

Иван Александрович – москвич. Он родился в Москве в довольно элитной семье. Его дед был строителем, затем комендантом Большого Кремлёвского дворца – это там, где раньше флаг Советского Союза развевался, а теперь – российский триколор. Сам Александр II был крёстным отцом его сына Александра Ивановича – отца нашего героя. Александр Иванович был известным юристом и обладателем большого имения. Кстати, станция «Ильинская» по Казанской железной дороге названа в честь тех самых Ильиных. Мать Ильина была чистокровной немкой, Каролиной Луизой Швейкерт, но немкой русской – она перед венчанием приняла Православие и стала Екатериной Юрьевной Ильиной. Кажется, приняла Православие искренне и была духовной дочерью известного религиозного деятеля, а после священника Валентина Свенцицкого. Четверо детей. Ильин – третий из них, самый талантливый, самый блестящий – гимназию он оканчивает с золотой медалью и поступает на юридический факультет Московского университета. Там он заводит контакты с профессором, тоже известным деятелем, Павлом Ивановичем Новгородцевым. Они, кстати, познакомились на экзамене: Ильин вытащил билет, посвящённый Платону, и так мастерски о нём рассказывал, что Новгородцев, открыв рот, его слушал полчаса, не перебивая. И они тут же договорились о сотрудничестве.

Ну а после – обычная карьера талантливых русских преподавателей: магистерская степень, доцент университета, для подготовки к профессорскому званию командировка за рубеж (как и Соловьёва, как и Булгакова). Перед командировкой Ильин женится на Наталье Николаевне Вокач. Это была дама, окончившая Высшие женские курсы, двоюродная сестра известных писательниц Евгении и Аделаиды Герцык. Это были такие обрусевшие полячки, которые вращались в кругах деятелей нашего серебряного века, всё время бывали на их тусовках, прекрасно знали и Булгакова, и Бердяева, и Андрея Белого, и Мережковских – в общем, всю эту когорту. Там бывали и Ильин с женой; и Евгения Герцык оставила об Ильине, как, впрочем, и о других деятелях, довольно интересные воспоминания. Дело в том, что об Ильине сохранилось довольно мало отзывов. Несмотря на то что его почитают великим русским философом, светочем нашей философии, нашей социологии, во многом это фигура загадочная. Как он жил – не очень понятно. И эти воспоминания немножко проливают свет на это. Вот она, например, пишет: «Способность ненавидеть, презирать, оскорблять идейных противников была у Ильина исключительна». Этот человек очень любил ругать не только своих оппонентов, но и просто своих коллег. Однажды он выложил душу какому-то незнакомому студенту, тот был в шоке: у Ильина этот – «гнусь», этот – «грязь», этот, там, ещё на «г»… Конечно, он таким поведением нажил себе массу недругов. Известен его конфликт с Андреем Белым. Ильин написал ему жутко оскорбительное письмо в надежде, видимо, что тот вызовет его на дуэль. А Белый не стал. Дело как-то замяли, но вот так вот идти на рожон было типично для Ильина. Но у него была другая хорошая черта – он никогда не темнил, был человеком прямым и всегда достаточно ясно выказывал своё отношение и к событиям, и к другим людям. А главное, во всех своих сочинениях он старается как можно более чётко, ясно и выпукло свою мысль высказать – ни малейшей попытки её как-то затемнить, загладить у него нет совершенно. В этом смысле его можно уважать.

Ильин в ранней молодости был социал-демократом и даже участвовал в 1905 году в съезде РСДРП. Наверное, с тех пор его знал Ленин. Но от этого он быстро отошёл, стал заниматься философией: Кантом, Гегелем. Жена его, как пишут исследователи, ему была духовно близка и всегда его поддерживала. У них был очень аскетичный стиль жизни – ничего лишнего, только самосовершенствование, только занятия философией. Кстати, детей у них не было, несмотря на то, что они 50 лет прожили душа в душу. Ильин в 1910-е годы ездит в Европу, там он стажируется в ряде немецких и французских университетов – в основном в Германии. Германия всегда его влекла – то ли потому, что он сам чувствовал себя наполовину немцем, то ли из-за глубоких философских традиций. Там он начал писать книгу «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека». Но защитил её только в 1918 году, кажется, когда время было уже совершенно неподходящее для философских защит.

Ильин резко отрицательно относится к Октябрьской революции, к большевикам и становится их вечным принципиальным врагом. Врагом непримиримым. Эту вот, как говорят, «зоологическую» ненависть к большевизму и к Советской власти он пронёс через всю жизнь. Никакого послабления в этом вопросе он никогда не делал. Он сразу вступает в несколько тайных, антибольшевистских организаций. Это не ускользает от внимания ЧК. Его за пять лет нахождения в Советской России (1917–1922 годы) арестовывали восемь раз. Но удивительное дело – он всегда выходил сухим из воды. Первый раз он был арестован по делу «Добровольческой армии». И, в общем-то, были и улики – он от организатора этого общества, американца Владимира Бари, который явно был американским шпионом, получил большую сумму денег – 8 тысяч рублей. Но Ильин сумел отговориться, что, мол, эту сумму он получил на издание книги. Но нашёлся издатель, который решил её просто напечатать задаром, и он эти деньги вернул. Но следствие выяснило, что получил он эти деньги на два дня позже заключения договора с этим спонсором. Но оказывается, что на имя Ленина было подано несколько писем с просьбой Ильина освободить. Причём играли на такой слабости Ленина, что это автор замечательной монографии о Гегеле. Освободили. После ещё несколько арестов, и, наконец, он попадает в ЧК по делу «Тактического центра» – такое известное дело, по которому загребли много народа, в том числе и Ильина. И, конечно же, ему не сдобровать, но опять-таки в трудах Ленина есть записка Дзержинскому, что, мол, да, Ильин не наш, но очень талантлив, освободите его. То есть Ленин его знал, видимо, эту книгу листал, хотя она вышла поздно, и, в общем-то, его вытащил. Чуть позже, в 1922 году, его опять арестовали и выслали из России вместе с целой группой философов, социологов, общественных деятелей на знаменитом «философском пароходе» «Обербургомистр Хакен». На этом рейсе вместе ехали Ильин и Бердяев – впоследствии его критик и недоброжелатель.

Ильин оседает в Германии, в Берлине, и там развёртывает активнейшую деятельность по поддержке «белого движения», которое к тому времени уже было разгромлено, но в эмиграции оно ещё теплилось. И Ильин становится идеологом этого движения, пишет массу статей. Ещё в России много статей Ильина было опубликовано, а в эмиграции он вообще развернулся. В Берлине существовал Русский институт, он там профессорствовал.

Но пришли фашисты, и они в 1934 году вежливо и аккуратно попросили, что, мол, вы преподавайте и дальше, но нам ваша программа не нравится: давайте вы будете преподавать по нашей программе. Это, конечно, Ильина не устроило, он ушёл из Института, и после его отношения с гитлеровским фашистским режимом всё более и более усложнялись. Хотя, – я об этом скажу в конце лекции, – идеи фашизма Ильин поддерживал. Но вот не сошлись характерами, и в 1938 году Ильин переезжает, довольно благополучно, в Швейцарию, которая всегда держала нейтралитет. Там ему запретили заниматься политической деятельностью, но разрешили писать статьи нейтрально-обзорного содержания в газетах и читать лекции. Ильину этого было мало, и он продолжает свою антибольшевистскую деятельность под различными псевдонимами, рассылает свои статьи в разные издания вне Швейцарии. Во время Великой Отечественной войны какая-либо политическая оценка мировых событий в нейтральной Швейцарии была запрещена, и поэтому статьи Ильина носят информационный характер – он описывает положение на фронтах, следит за новостями. Внутренне он был, конечно, на стороне немцев и очень хотел, чтобы этот большевистский режим пал, но воля Божия оказалась другой…

После войны он нисколько не изменился, и под псевдонимами куда-то в Аргентину пересылает записки, которые очень часто пишет – каждый день, каждую неделю – и это множество коротких статей составило его знаменитую книгу «Наши задачи», которая является сейчас «библией» апологетов Ильина. Я даже знаю, что были конференции, которые назывались «„Наши задачи“ Ильина и наши задачи», – т. е. наши задачи в перестройку как бы списывались с тех ильинских статей. В конце жизни он перенёс инфаркт, но не знаю точно, от чего он умер.

Конечно, у нас в Советском Союзе он был полностью запрещён – его имя не произносилось. В Большой советской энциклопедии он есть, но ни одно из его сочинений не было тогда напечатано. И только в 90-х годах у нас началась активная публикация сочинений Ильина. Сейчас печатается его собрание сочинений, почти полное. Я бы не сказал, что абсолютно полное, но оно продолжается и продолжается до сих пор. Я сталкивался с людьми, которые этим занимаются. Сталкивался, потому что мой родной ПСТГУ, к сожалению, вот этим и занимается.

Теперь я обращаюсь к его социальным воззрениям, причём буду в основном говорить ильинскими цитатами. Дело в том, что Ильин – мастер слова. Большой мастер слова. И, кроме того, он никогда не сомневается, стиль его высказываний абсолютно безапелляционный. Он как бы пророк, он вития, он всегда прав. Он пишет так, что нет даже возможности с ним как-то спорить – вот так, и все. И в этом смысле его произведения производят просто гипнотическое впечатление на читателей. Наверняка вы его читали, и если будете читать снова, то учтите этот эффект. Он – просто маг слова. Конечно, самым ярким, самым определяющим мнением является его антибольшевизм, антикоммунизм, антисоветизм. Если для других все три эти понятия всё-таки различаются, то для него это было абсолютно одно и то же. Ильин всегда очень резко отрицательно относился к коммунизму в России, так сказать, с чисто политических позиций, и всегда резко ругал коммунизм и социализм с позиций философских и социальных. Можно привести громадное число обличений. Буквально в каждом из своих многочисленных сочинений он не может удержаться, чтобы не лягнуть либо большевиков, либо социализм. Например:

«После всего, что произошло в России за последние 32 года (1917–1949), нужно быть совсем слепым или неправдивым, чтобы отрицать катастрофический характер происходящего. Революция есть катастрофа в истории России, величайшее государственно-политическое и национально-духовное крушение, по сравнению с которым Смута бледнеет и меркнет».

«И вот, в истории осуществилось невиданное и неслыханное; злое меньшинство, захватив власть, поставило на колени добродушное большинство народа, с тем, чтобы переделать его, сломать ему моральный хребет, окончательно перемешать ему и его детям в душе понятия добра и зла, чести и бесчестия, права и бесправия – и приучить его голодом и страхом к безусловной покорности».

«Впервые за всю свою историю мир увидел тоталитарное государство, и испытал, что значит лишиться всякой свободы; он увидел и понял, что такой строй восстаёт и против Бога и против всех законов созданной им природы; что он превращает человека не то в раба, не то в машину; что такой строй служит делу дьявола, и что он поэтому обречён и гибелен!».

А! Здорово, да?

«Замысел Ленина и его банды был таков: деморализовать солдата, матроса, земледельца и рабочего, ободрить захватчика, попустить разбойнику („грабь награбленное“) – и затем задавить деморализованного, превратив его в голодного, запуганного и покорного раба; по дорвать свободное терпение народа, превратить его в бунтующую чернь и тогда возложить на него вынужденное терпение, рабскую терпеливость без конца и меры. Этот замысел удался. И вместо России стало строиться новое, безбожное, безнравственное, тоталитарное, коммунистическое». «В замысле коммунистов неверно всё: начиная от религиозного опустошения души и кончая варварской попыткой строить культуру на страхе и порабощении; начиная от попрания личного начала и личной творческой инициативы и кончая принудительным „мировоззрением“; начиная от пошлой цели и кончая порочными средствами».

То есть отрицается всё – в том числе и сам принцип социализма и коммунизма – Ильин его на дух не приемлет, ни с какого бока. А как же должно осуществиться возрождение России? На каких принципах? И здесь, кроме выспренных, высокопарных слов, мы у Ильина ничего не найдем. В вопросе «Как устроить Россию?» он оказался банкротом – ничего конкретного: возрождение России «должно совершиться в вековечных традициях русского народа и русского государства. И при том – не в виде „реакции“, а в формах творческой новизны (Ильин не был консерватором – он считал, что возрождение старых форм бесперспективно, и тут я с ним согласен – в одну реку нельзя войти дважды. – Н. С.). Это будет новый русский строй, новая государственная Россия».

Вот и всё, что он может сказать. Правда, он конкретизирует одно: в России должна быть частная собственность. Но какая-то «творческая» частная собственность, хорошая собственность, замечательная.

Собственно, вторая его отличительная черта, о которой он тоже абсолютно чётко говорит – это принятие частной собственности. Он абсолютный апологет частной собственности. Он пишет:

«Говоря о частной собственности, я разумею господство частного лица над вещью – господство полное, исключительное и прочно обеспеченное правом… Это господство должно быть исключительным, т. е. собственник должен иметь право устранять всех других лиц от пользования вещью или от воздействия на неё… Частный собственник должен быть уверен в своём господстве над своими вещами, т. е. законности этого господства, в его признанности, почтенности и жизненной целесообразности; он должен быть спокоен за него, за его бесспорность и длительность».

То есть здесь никаких компромиссов – чем частная собственность будет «частнее», чем она более будет принадлежать собственнику, индивиду, тем лучше. В чём дело? По Ильину, частная собственность – это вовсе не то, что человечество терпит по своей падшести, по своему несовершенству. Наоборот, это такое светлое, положительное начало, и отход от этого принципа чреват самыми тяжёлыми последствиями. Аргументация Ильина очень многосторонняя – он об этом много и много пишет.

Во-первых, частная собственность отвечает природе человека, его инстинкту, индивидуальному способу бытия.

«Идея частной собственности отнюдь не выдумана произвольно лукавыми и жадными людьми, как наивно думали Руссо и Прудон. Напротив, она вложена в человека и подсказана ему самою природою, подобно тому, как от природы человеку даны индивидуальное тело и индивидуальный инстинкт».

«Частная собственность коренится не в злой воле жадных людей, а в индивидуальном способе жизни, данном человеку от природы. Кто хочет „отменить“ частную собственность, тот должен сначала „переплавить“ естество человека и слить человеческие души в какое-то не виданное коллективно-чудовищное образование; и понятно, что такая безбожная и нелепая затея ему не удастся. Пока человек живёт на земле в виде инстинктивного и духовного „индивидуума“, он будет желать частной собственности и будет прав в этом».

То есть видите – здесь он всё время повторяет такие слова: «индивид» и «инстинкт». Это очень характерно для философии Ильина. Прежде всего, Ильин – крайний индивидуалист. Существуют, с его точки зрения, отдельные, независимые души. Да, они объединены общей культурой, даже общим социумом. Но вот общей природы у них нет, они ничем глубинным не связаны – каждый имеет отдельное индивидуальное тело, каждый имеет отдельную индивидуальную душу, и это так Богом замыслено, и это хорошо, это правильно, и именно поэтому каждый человек должен иметь продолжение своего индивидуального тела, которое и составляет его индивидуальная частная собственность. Второй момент: очень интересно, что Ильин всегда связывает частную собственность с творчеством и считает, что вне частной собственности никакое творчество, хозяйственное или даже культурное, невозможно. Вот если ты собственник, ты можешь творить, а если это не твоё, то ничего и не будет. Цитаты:

«Хозяйствуя, человек не может не сживаться с вещью, вживаясь в неё и вводя её в свою жизнь. Хозяин отдаёт своему участку, своему лесу, своей постройке, своей библиотеке не просто время и не только труд; он не только „поливает потом“ свою землю и дорабатывается до утомления, до боли, до ран на теле; он творчески заботится о своём деле, вчувствуется в него воображением, изобретает, вдохновляется, напрягается волею, радуется и огорчается, болеет сердцем».

Вот, оказывается, какие у нас предприниматели!

«При этом он не только определяет и направляет судьбу своих вещей, но и сам связывает с ними свою судьбу, вверяя им и своё настоящее, и своё будущее (своё, своей жены, детей, потомства, рода). Все страсти человеческие вовлекаются в этот хозяйственный процесс – и благородные и дурные – от религиозно-художественных побуждений до честолюбия, тщеславия и скупости».

Интересно, что подчёркивается всеобщность идеи: «все страсти». Дальше:

«Человеку необходимо вкладывать свою жизнь в жизнь вещей: это неизбежно от природы и драгоценно в духовном отношении. Поэтому это есть естественное право человека, которое и должно ограждаться законами, правопорядком и государственной властью».

Апология частной собственности всё время связана у Ильина с критикой социализма. Для него частная собственность – гарант свободы и самостоятельности. И если у человека частной собственности нет, то он неизбежно становится рабом, рано или поздно.

Ещё момент: Ильин, будучи с одной стороны юристом и очень много рассуждая о праве, высоко ставя право, считал, что свободу человека порождают две вещи: государственное право и частная собственность. Обе эти вещи должны быть очень сильными. Анархизм он на дух не принимал, считая, что должна быть сильная власть, которая чётко и жёстко поддерживает право. Так вот, о социализме:

«И вот ныне, после испытаний коммунистической революции, мы можем с уверенностью сказать, что только тот способ владения и распоряжения вещами имеет будущее, который действительно поощряет человеческий инстинкт творчески вкладываться в вещи, изживаться в этом, самодеятельно и интенсивно, создавать своё будущее уверенно и без опасливых оглядок. Именно таков строй частной собственности. Напротив, те способы владения и распоряжения вещами, которые подавляют человеческий инстинкт, застращивают его, обессиливают и как бы кастрируют, – осуждены с самого начала и лишены будущего… Когда над какой-нибудь группой собственников или над целой страной повисает угроза принудительного или, тем более, безвозмездного отчуждения, то это пресекает и убивает „доверие“ собственника к вещам и к людям и хозяйственно вредит всей стране. Социализм и коммунизм отвергают естественное право людей на хозяйственную самостоятельность и самодеятельность и, соответственно, их право частной собственности; этим люди фактически приравниваются к каторжникам или становятся в положение хозяйственных кастратов. Всё это относится в особенности к частной собственности на „средства производства“; ибо человек инвестирует себя творчески – не в потребляемые вещи, а в вещи, служащие производству».

Ну и так далее. В работах Ильина подобных фраз, причём вот также построенных, без всякого компромисса, нарочито ругательных, – полно. Собственно, Ильин нравится кому? Тем, кто ненавидит советский строй и хочет частной собственности. У нас таких, к сожалению, полно. И среди христиан, и среди нехристиан. Именно поэтому Ильин у нас на коне.

«Социализм антисоциален потому, что он убивает свободу и творческую инициативу; уравнивает всех в нищете и зависимости, чтобы создать новую привилегированную касту партийных чиновников-угнетателей; проповедует классовую ненависть вместо братства; правит террором, создаёт рабство и выдаёт его за справедливый строй. Именно потому истинную социальность (свободу, справедливость и братство) надо искать в несоциалистическом строе. Это не будет „буржуазный строй“, а строй правовой свободы и творческой социальности».

Вот когда он переходит к вопросу, как же должно быть, он всегда отделывается такими красивыми фразами. «Творческая социальность» – вот поймите, что это такое.

«Мы, русские христиане, по-прежнему будем искать в России социального строя. Однако на основах частной инициативы и частной собственности, требуя от частно-инициативного хозяйства, чтобы оно блюло русские национальные интересы и действительно вело к изобилию и щедрости, а от частных собственников – справедливого и братского хозяйствования».

А в 1929 году, правда по-немецки, он пишет прямо прокламацию:

«Выше голову, собственник! Хозяйственная форма твоей жизни реабилитирована и укреплена страшными страданиями русского народа. Опомнись, мужественно и деловито следуй принципу частной собственности и борись. Посмотри: в России не поняли, что частная собственность так же присуща человеку, как душа и тело, и что важнейшее в собственнике – его культура и руководящая им социальная (не социалистическая!) волевая идея. Посмотри: революция не упраздняет собственности, она только передаёт её в раздробленном и уже потому полупарализованном состоянии в невежественные руки. Итак, опомнись…».

Конечно, я должен сказать, что очень многим эти аргументы близки. Но всё-таки я надеюсь, что из моих лекций вы поняли, что эта идеология, эта философия – абсолютно нехристианская. Самое настоящее язычество лезет из Ильина. Хотя он был христианином, считал себя христианином – об этом чуть позже. И, конечно же, такое толкование совершенно не соответствует православной традиции.

Вернусь к словечку «инстинкт». Это одна из кардинальных идей Ильина. Он уповал на человеческий инстинкт – то, что инстинктивно, то это хорошо, это здорово, это ценно, а то, что не инстинктивно – то плохо. Он считал, что инстинкт в человеке заложен самим Господом Богом, а раз так, то он всегда хорош. Удивительное дело: будучи христианином, он совершенно не понимал падшей человеческой природы, он не понимал, что инстинкт в человеке испорчен, что он во многом стал своей противоположностью. Во всяком случае, противоположностью Божьему замыслу о человеке. И для него чувство частной собственности – это инстинкт; а значит, он вложен в человека свыше, Богом. А вот св. Иоанн Златоуст так не считал. Он считал наоборот, что чувство собственности присуще падшей природе человека и что настоящая жизнь человека – это жизнь коммунистическая, без частной собственности. Поэтому Златоуст восторженно говорит о первохристианской Иерусалимской общине. А Ильин про Иерусалимскую общину, которая описана в Деяниях апостольских, пишет совершенно иначе:

«Первые христиане попытались достигнуть „социальности“ посредством своего рода добровольной складчины и жертвенно распредели тельной общности имущества; но они скоро убедились в том, что и некая элементарная форма непринудительной негосударственной имущественной общности наталкивается у людей на недостаток самоотречения, взаимного доверия, правдивости и честности. В Деяниях апостольских (4:34–37; 5:1-11) эта неудача (неудача!? – Н. С.) описывается с великим объективизмом и потрясающей простотой: участники складчины, расставаясь со своим имуществом и беднея, начали скрывать своё состояние и лгать, последовали тягостные объяснения с обличениями и даже со смертными исходами (имеется в виду Анания и Сапфира. – Н. С.); жертва не удавалась, богатые беднели, а бедные не обеспечивались; и этот способ осуществления христианской „социальности“ был оставлен как хозяйственно-несостоятельный, а религиозно-нравственный – неудавшийся. Ни идеализировать его, ни возрождать его в государственном масштабе нам не приходится».

Вот это так сказать «богословие» Ильина. Я об этом ещё скажу. А пока – его взаимоотношения с Церковью. Когда он был ещё человеком молодым, то венчался с женой, но Церковь фактически отрицал. И только постепенно и постепенно, идя по жизни, он стал понимать, что такое Православная церковь и её признавать. Но всё равно – он и там, в Церкви, остался крайним индивидуалистом. Он считал, что истинно то, что ты чувствуешь, какой у тебя в душе, как он выражался, «религиозный акт». Что ему (акту) соответствует – это верно, а всё остальное, то о чём говорили Святые Отцы, то о чём написано в Евангелии, то, о чём учит Церковь, – это, в общем-то, хорошо, но если это в тебя не вмещается, ну и ладно – это не твой религиозный акт. Но к Церкви надо относиться положительно – это как бы такой бесплатный магазин духовных ценностей. Вот ты в него входишь и смотришь – вот это тебе по душе, я это возьму, а вот мимо этого пройду – не всё же в магазине покупать. Может быть, я немножко утрирую, но отношение к Церкви было именно такое – не в Церкви человек спасается, а человек спасается самостоятельно – он же отдельное существо. А Церковь ему как-то помогает, намекает, книжки издаёт, которые ты можешь полистать. То есть Церковь для него – не корабль спасения, а что-то подсобное.

Далее, Ильин крайне отрицательно относился к Церкви в Советском Союзе, к Сергиевской церкви. Он её за Церковь не считал. Конечно, сам он был конфессионально приписан к Константинопольскому патриархату, но в храм он ходил, даже благотворил. Он признавал, что в Церкви существуют жертвы Советской власти, мученики, но сама эта Церковь – это не Церковь, она абсолютно безблагодатна, там таинства не совершаются. И поэтому я удивляюсь, что Ильина признают и любят многие наши священники – они-то рукоположены именно в Сергиевской церкви теми епископами, которые из Сергиевской церкви вышли. По-моему, это дурацкая ситуация: признавать Ильина – это значит отрицать собственное рукоположение. Но почему-то они одного с другим не связывают.

В конце жизни Ильин написал книгу «Аксиомы религиозного опыта». Он ещё написал несколько книжек духовного содержания, т. е. где-то пошёл по стопам Льва Николаевича Толстого, решил стать не только политиком, социологом, но и религиозным христианским проповедником. «Аксиомы…» написаны очень лихо. Там есть и неплохие мысли: например, дефиниция понятий «религиозный акт», «содержание религиозной веры» и «религиозный предмет». Вот три таких термина он вводит, и на их различии построена вся первая часть книги. Это довольно тонко и имеет под собой основание. Вот чем-чем, а дураком Ильин не был – очень талантливый человек, ум исключительный, писатель замечательный, зачитаешься. Но эта книга – совершенно не святоотеческая. Как-то для проформы упоминаются наши Святые Отцы. Но вот слово «Троица» не упоминается вообще. Видимо, в «религиозном акте» Ильина такому понятию места не осталось. Редко упоминается Христос. Очень редко – по пальцам можно пересчитать. Но сотни раз упоминается Бог, Бог, Бог, Бог. И, собственно, эта книга получилась мало христианская. Она годится для всех – и для синтоистов, и для буддистов, и прочих.

Ещё есть книжки, очень красиво написанные, – «Поющее сердце», «О тьме и просветлении» – можете их полистать. Но вчитываться в них я не советую – ничего глубоко духовного они не дают. Конечно, я не могу сказать, что Ильин был не православным. Но его явное не-до-православие прёт из всех его сочинений. Кто более или менее глубоко в Православие погружался, это заметит невооружённым взглядом.

Естественное право Ильина и его учение о справедливости. Ильин был профессиональным юристом, как я уже говорил. Праву он придавал огромное значение, но во главе угла у него был термин «естественное право», т. е. опять-таки право, лежащее в природе человека и растущее от человеческого инстинкта. Причём, удивительное дело, понятие права он не связывал с понятием нравственности. Для меня это непостижимо, но, тем не менее, это так. Я надеюсь, что для всех нас право – это низший уровень нравственности, тот уровень, который должны соблюдать все. И чем выше этот уровень, тем нация духовно выше, чем больше запретов на уровне права, тем нация духовно выше – все принимают эти правила. А для Ильина не так: он вообще слово нравственность не любит – оно для него слишком «коллективное». Он всегда вместо «нравственность» произносит «совесть». Совесть – это для Ильина чисто индивидуальное понятие. Вот совесть – есть, а никакой общественной нравственности – нет; всё это, мол, одни слова.

И, наконец, понятие Ильина о справедливости. Справедливость для него – это, прежде всего, неравенство. Ибо люди неравны, так уж Богом устроено: один глупый, другой умный, один высокий, другой низкий и прочее, и прочее. Идея равенства, по Ильину, – абсолютно дурная, совершенно бесчеловечная. Какое равенство, когда люди не равны между собой? И справедливость должна, прежде всего, это неравенство отразить. Ильин понимает, что справедливость для человека очень важна, что русский человек всегда её жаждет. Но суть справедливости у него искажена.

Как относились современники к Ильину? Андрей Белый, с которым у него был конфликт, просто считал Ильина сумасшедшим, клинически сумасшедшим – с такими убогими на пистолетах не дерутся. Но в эмиграции у него был свой круг почитателей. Он переписывался с таким известным писателем, как Иван Шмелёв, с архимандритом Константином Зайцевым. Но наши философы – Бердяев, Булгаков, Степун и прочие авторы «Пути» – с ним не общались.

В 1925 году Ильин написал книгу «О сопротивлении злу силой» – нашёл спонсора. Идея книги простая – оправдать с христианской точки зрения тезис, что с большевиками можно и нужно бороться силой, с оружием в руках. Книга вызвала большую полемику в эмигрантских кругах, попала к Бердяеву, и он, ужаснувшись, написал отзыв «Кошмар злого добра». Там он пишет:

«Мне редко приходилось читать столь кошмарную и мучительную книгу, как книга И. Ильина „О сопротивлении злу силою“. Книга эта способна внушить настоящее отвращение к „добру“, она создаёт атмосферу духовного удушья, ввергает в застенок моральной инквизиции».

Думается, что Бердяев всё же несколько перегибает палку. Книга не такая уж плохая. Хотя в ней есть явный подтекст, что с большевиками церемониться не надо, а всех надо перестрелять, но книга не так глупо написана, как её выставляет Бердяев. Но, понимаете, Бердяев – человек оригинальный, и где-то он был зорок в духовном плане. Вот в той же статье он даёт такую характеристику Ильину:

«Он не просветлён тем христианским сознанием, что весь род человеческий поражён первородным грехом (вот правильно, прямо в точку попал. – Н. С.) и потому не может распадаться на расу добрых, специально призванных бороться со злом силой, и расу злых, объект воздействия добрых… Он не менее моралист, чем Л. Толстой. Потому он так и занят Толстым (Ильин критиковал Толстого. – Н. С.), что он под сознательно ощущает его в себе».

Точно. Ильин чувствовал в себе целый пласт морализаторства, учительства. Он очень хотел быть учителем. Дальше Бердяев пишет:

«В миросозерцании И. Ильина нет ничего не только православного, но и вообще христианского. Православие явно взято на прокат для целей нерелигиозных, как это часто делается в наши дни. Цитаты из Священного Писания, из учителей Церкви и из Правил апостолов и св. Соборов приклеены механически и не доказывают наличности у И. Ильина органического православного мировоззрения».

Всё очень точно. Вообще, любопытна манера цитирования у Ильина – он ссылается только на себя, на свои предыдущие книги. Начинаете читать – десятки страниц потока сознания, а после лёгкое замечание, что об этом я подробно говорю, скажем, в четвёртой главе. После опять поток сознания, и снова: об этом подробнее в моей такой-то книге. Не то чтобы в его работах совсем не было ссылочного аппарата. Я, честно говоря, эту толстую книгу про Гегеля не читал (и вряд ли буду читать) – там, наверно, есть ссылки. Но в остальных его книгах – никаких ссылок, полный ноль. И, кажется, что из философов он единственный – философ, который всё на свете понимает и учит всех остальных, дурачков несмышлёных, как им надо жить и что думать. Дальше Бердяев пишет:

«Вся настроенность книги И. Ильина не христианская и антихристианская. Она проникнута чувством фарисейской самоправедности… Всё несчастье в том, что И. Ильин слишком сознаёт себя „частицею божественного огня“. Это есть обнаружение неслыханной духовной гордыни».

Опять в точку. Может быть, это слишком сильно сказано, но то, что этот человек был подвержен греху самоправедности, то, что гордыня в нём действительно бушевала, – это тонко подмечено. И в результате этой гордыни он так отвратительно относился к другим людям. Впрочем, не ко всем. Он относился к людям очень страстно: одни ему сходу не понравились, и всё – ненависть на всю жизнь. А других он любил. В частности, была Любочка, его двоюродная сестра, – есть ряд таких нежных писем к ней. Была Тата – Наталья Николаевна Вокач, его жена, к которой он также относился с придыханием. То есть страсти в нём бушевали. В «Аксиомах религиозного опыта», во второй части, он пишет о покаянии, о смирении. Но самого духа покаяния во всех книгах Ильина нет совершенно.

«И. Ильин – не русский мыслитель, – пишет Бердяев, – чуждый лучшим традициям нашей национальной мысли, чужой человек, иностранец, немец».

Тут Бердяев намекает то ли на его немецкое происхождение, то ли на его облик – он выглядел таким сухопарым немцем – то на его фанаберию – тут мне трудно сказать. Во всяком случае, Германию Ильин уважал. Недаром он в эмиграции осел именно в Берлине, хотя подавляющее большинство наших эмигрантов уехало в Париж. Он великолепно знал немецкий язык, спокойно читал этого Гегеля в подлиннике, конечно.

И последний сюжет, который я расскажу, – это Ильин и фашизм. Это довольно печальная страница. Дело в том, что когда появился Гитлер, когда появились фашисты, то они ему понравились. Прежде всего – своим антибольшевизмом. И он уверовал, что это сила, которая уничтожит большевиков. Вот, например, в статье 1933 года, которая так и называется «Национал-социализм. Новый дух. I», он пишет:

«Европейские народы должны понять, что большевизм есть реальная и лютая опасность; что демократия есть творческий тупик (либеральную демократию он тоже ни в грош не ставил. – Н. С.); что марксистский социализм есть обречённая химера; что новая война Европе не по силам, – ни духовно, ни материально, и что спасти дело в каждой стране может только национальный подъём, который диктаториально и творчески возьмётся за „социальное“ разрешение социального вопроса».

То есть он видел в фашистах большую перспективу и, в принципе, правильную опору на национальное возрождение. Там же он пишет:

«Мы советуем не верить пропаганде, трубящей о здешних „зверствах“».

То есть зверства фашистов там, в Германии, были оправданны. Про период войны я уже кое-что вам рассказал. Конечно, душой он был на стороне гитлеровской армии, но ему повезло: в Швейцарии было запрещено об этом писать. Полностью. Поэтому явных высказываний об этом у Ильина нет. И наши апологеты Ильина даже считают, что он всегда был русским патриотом и всегда был за Россию. Да, он был русским патриотом. Но Советская Россия для него была не Россией. А в 1948 году, после разгрома фашизма, он пишет в «Наших задачах» статейку про фашизм. Есть там такая главка, чрезвычайно любопытная. Там он пишет, что:

«Выступая против левого тоталитаризма (т. е. советского строя. – Н. С.), фашизм был, далее, прав, поскольку искал справедливых социально-политических реформ».

В общем, он был смелым человеком – надо отдать Ильину должное. Он и ЧК не боялся, и не боялся сказать то, что думает. Представьте себе 1948 год, фашизм растёрт в порошок, и, казалось бы, любое упоминание о фашизме даже в нейтральном духе невозможно – только уничижительное. Но не для Ильина. Далее Ильин говорит:

«Наконец, фашизм был прав, поскольку исходил из здорового национально-патриотического чувства (ничего себе! – Н. С.), без которого ни один народ не может ни утвердить своего существования, ни создать свою культуру».

Но, конечно, в той же статье он говорит, что фашизм провалился, что он допустил тяжёлые идеологические просчёты:

«Фашизм не должен был занимать позиции, враждебной христианству… фашизм мог и не создавать тоталитарного строя: он мог удовлетвориться авторитарной диктатурой».

Цитат о фашизме у Ильина гораздо больше – я просто не успеваю их зачитать. Примерно в 1945 году он разочарованно пишет Шмелёву в письме, не предназначенном для опубликования:

«Я никогда не мог понять, как русские люди могли сочувствовать национал-социалистам… Они – враги России, презиравшие русских людей последним презрением; они разыгрывали коммунизм, как свою пропагандную карту. Коммунизм в России был для них только предлог, чтобы оправдать перед другими народами и перед историей жажду завоевания. Германский империализм прикрывался антикоммунизмом. (…) Боже мой! Чему тут можно сочувствовать? Как можно подобное одобрять или участвовать?».

Бедный Ильин! Как он купился! Как он желал, чтобы гитлеровцы уничтожили большевиков! Как видите, только в 1945 году этот умнейший человек, очень осведомлённый, вдруг понял, что фашизм только «прикрывался антикоммунизмом», что это была пропаганда. А на самом деле фашизм стремился уничтожить русский народ.

Вот и всё об Ильине. Прошу вопросы.

Вопрос: Как человек талантливый разве не понимал Ильин, к чему ведёт частная собственность, что капитализм неизбежно перейдёт в фашизм?

Н. С.: Нет, не понимал. Он считал, что капитализм – это идеал. Не в том виде, каким он был во времена Ильина, но, в принципе, капитализм прав. Да, у него есть отдельные недостатки, но он исходит из инстинкта. И главное – он обеспечивает человеку свободу и независимость. Как и право, кстати. А там уже человек разберётся, как дальше жить.

Вопрос: Может быть, он сознательно недоговаривал?

Н. С.: Вряд ли. Он был честный человек. И всегда говорил, что будущее России – это частная собственность. Но эта собственность должна быть «творческой». Что он под этим имел в виду, он никогда не раскрывал. Так что всё, что он мог сказать, он говорил. В этом-то его и беда.

Вопрос: А Шмелёв ему ничего не ответил?

Н. С.: Не знаю. Я – неважный знаток их переписки. Да, интересно было бы узнать.

Вопрос: Скажите, а был ли знаком Ильин с работами Данилевского?

Н. С.: Да. О книге «Россия и Европа» Данилевского он упоминает. Ильин Запад не любил. Эту идею либеральной демократии он считал тупиком. И он отлично видел, что Запад Россию не любит, что он воюет против неё. И он упоминает, что Достоевский и Данилевский об этом писали. Цитат из Данилевского я не помню – вообще он чужие цитаты не любил приводить.

Вопрос: Скажите, в фашизме он видел верную идеологию или только силу, которая должна смести большевизм?

Н. С.: И то, и другое. Во-первых, он должен уничтожить большевизм – это на первом месте. Но он видел положительное и в идеологии фашизма, а именно опору на национальность, на возрождение национальных сил. Ильин, как это ни удивительно, был националистом. Даже у него есть теория «христианского национализма», в которой он одним из первых пытается обосновать национализм с помощью христианства. Национализм, конечно, не в шовинистическом обличье, а национализм нормальный, положительный. Хотя, на мой взгляд, тут ничего хорошего не получилось. Поскольку ни в Евангелии, ни у апостолов вы не найдете ни одной цитаты националистического характера. Поэтому вся эта теория построена на песке. Он считал, что правильно Гитлер делал – он поднял национальную идею, национальные силы, и поэтому Германия так быстро пошла вперёд. И второе. Он считал, что хотя экономика фашизма близка к социалистической – и это плохо, но всё же она не совсем социалистическая – там осталась частная собственность, хоть и под партийным контролем – и это хорошо.

Вопрос: Он как-нибудь видел будущее России после разгрома фашизма?

Н. С.: Я несколько раз пытался такие прогнозы найти, но, кроме чего-то неопределённого, ничего не нашёл. Правда, в гибели большевизма он был уверен абсолютно – не сегодня, так завтра; не завтра, так на следующей неделе. И тогда он опасался прихода прозападных либеральных сил. И в этом смысле он оказался пророком. У него есть такая статья: «Что сулит расчленение России?», где он достаточно точно предсказал, что будет с Россией с приходом западных либералов.

Вопрос: Маркса он читал? Есть ли у него какая-нибудь полемика с ним?

Н. С.: Ничего, кроме ругани, я не встречал. Он в 22 года был на партийном съезде – может быть, он до этого Маркса читал. Но после этого – сильно сомневаюсь.

Вопрос: Была ли у него самого какая-либо собственность?

Н. С.: Нет. Он был чисто идейный противник коммунизма. И после женитьбы он порвал все связи с состоятельной роднёй, жил совершенно отдельно. Молодые даже бедствовали. Но есть намёки, что после он получил приличное наследство. Хотя жил скромно и имением не особо пользовался. Тем более что в 22-м году всех на «философском пароходе» отправляли без денег, с двумя парами белья, с одним чемоданом – большего взять было нельзя.

18. Семён Франк о духовности в обществе

Сегодняшняя лекция будет посвящена мировоззрению и социальным идеям Семёна Людвиговича Франка. Это наш знаменитый русский философ. Конечно, вы это имя должны были слышать.

Франк – из чисто еврейской семьи. Его отец – врач, который получил личное дворянство за то, что где-то под обстрелом перевязывал раненых, и ему дали личное дворянство. Но он рано умер и совершенно на Семёна не повлиял.

Мать Франка – Розалия Россиянская. Это более любопытно. Это дочь почти раввина. То есть человека, который был одним из столпов иудейской общины в Москве. Такая состоятельная семья. Именно поэтому, из-за того, что дед Франка был таким еврейским религиозным деятелем, в доме постоянно присутствовали всякие Талмуды, Библия на еврейском языке. Дед хотел из Семёна сделать толкователя Торы (это такая очень почётная должность), заставил его учить древнееврейский, и Франк мальчиком, в общем, это выучил, читал свободно на древнееврейском Тору. Ну, и вообще, это были люди такие состоятельные, постоянно прислуга, немецкие бонны, русские нянечки. В результате Франк в совершенстве знал немецкий язык и с самого малого детства разговаривал на нём. В общем, был фактически билингвом. И по жизни получилось так, что Франк прочитал гораздо больше немецких книг, чем русских, и даже его магистерская диссертация была написана на чистом немецком языке. Её, для того чтобы защитить, пришлось переводить.

Ну, такой очень серьёзный, вдумчивый мальчик, который поражал даже свою мать, очень умный. Он спокойно окончил гимназию и поступил в Московский университет. Часто говорят, что относительно евреев были всякие ограничения на образование, какие-то проценты, но по Франку это совершенно не видно, никаких ограничений. И я, честно говоря, сколько ни читал литературы, ни разу не встречал, что вот еврей хочет учиться, а эти ограничения ему как-то помешали. Не знаю, не было такого.

В Московском университете Франк быстро увлёкся марксизмом (тогда все им были увлечены), по молодости лет участвовал в кружках, какие-то организовывал заседания. Конечно, никаких там револьверов и ничего такого не было. Тихий Франк и револьвер – это вещи совершенно несовместимые. Но «говорильня» была.

В результате студенты подняли бунт, правительство довольно жёстко отреагировало: 200 человек были арестованы и исключены из университета, а многие отправлены в ссылку, в том числе и Франк. Но вот, понимаете, удивительное дело, парадокс законов Российской империи: человека отправили в ссылку, так что он не мог находиться в городах с университетами, но, однако, поехать за границу – пожалуйста. Оказывается, такой статус ссыльного совершенно этому не мешал.

И Франк уехал тут же в Германию, там слушал лекции немецких профессоров. После Франк экстерном сдал университетские экзамены где-то в Казани, вернувшись в Россию. За границей Франк познакомился с таким достаточно известным деятелем, как Петр Бернгардович Струве. Это такое имя, знаменитое. После сыновья этого Струве имели известность в XX веке, сейчас – внуки и какие-то, может быть, правнуки, – они издательством каким-то заведуют. Кстати, Шиманов писал одному из Струве, у него есть три письма к Струве (это потомок, конечно), которыми Шиманов прославился. Они очень здорово написаны.

Итак, Франк и Струве стали друзьями, такими, что не разлей вода. Всё время встречались, их мысли были схожими.

Вопрос: А по возрасту одинаковые они были?

Н. С.: Нет, Струве старше. Но вот друзьями они были настолько, что поверяли друг другу сердечные тайны относительно взаимоотношений с женщинами, что, надо сказать, для мужчин, по-моему, совершенно нетипично и очень редко бывает. Ну, вот так. Дружба продолжалась до смерти Струве.

В общем-то, марксизм очень быстро выветрился из Франка, он увлёкся Ницше. Впечатлила его книга Ницше «Так говорит Заратустра», тоже очень лихо написанная. Кто не читал, может полюбопытствовать.

Вернувшись в Россию, Франк понял, что его призвание – не политическая деятельность; Струве всё-таки был в основном политическим деятелем, хотя и с уклоном в философию. А его стезя – это чистая философия. Франк великолепно в этом ориентировался, очень легко воспринимал самые абстрактные схемы. В молодости он их как-то быстро перебирал, но всегда ставил клеймо: вот у него сейчас период какого-нибудь «гуманистического индивидуализма» – вот на такие формулировки Франк был мастер.

Проходит революция 1905 года, к которой Франк отнёсся очень отрицательно. 1908 год – Франк женится. Женится он, надо сказать, на чисто русской – Татьяне Барцевой. Ну, и вообще, семья Франков была как бы встроена в русскую жизнь, хотя и с европейским уклоном.

Татьяна Барцева – дочь заведующего пароходством где-то на Волге, дама совершенно далёкая от философии, но, как у нас в России говорят, влюбилась, «как кошка». Она, действительно, была очень верным другом, исключительно верным. Она тянула Франка всю жизнь, потому что тот – умный, но к жизни совершенно не приспособленный. Вот философствовать он мастер, а чтобы делать вот такие житейские дела – это нет. А Татьяна наоборот – очень материалистичная и деловая. Четверо детей у них было. И позже Франк шутил, что из нашей семьи только Татьяна – истинная еврейка.

Но обратите внимание: в это время (1908 год) Франк ещё числился иудеем. И даже когда ему предлагали довольно престижную работу, но одним из условий был переход в Православие, он отказывался.

1909 год. Франк участвует в знаменитом сборнике, который называется «Вехи». Наверное, вы слышали о нём. Это сборник статей, в котором участвовало несколько известных к тому времени, очень известных людей: тот же Струве, Бердяев, Булгаков. Своим остриём «Вехи» направлены против интеллигенции и, так сказать, интеллигентского сознания. Основная идея сборника и все статьи подбирались под то, чтобы развенчать интеллигенцию, идеи народничества, которые она исповедовала, развенчать её участие в первой русской революции. И если Бердяев и Булгаков представили статьи, которые интеллигенцию ругали, но всё-таки щадили интеллигентское сознание, то статья Франка «Этика нигилизма» – самая злая. Никаких компромиссов, народническая интеллигенция – это просто исчадие ада.

Я буду перемежать какие-то биографические сведения с работами Франка, потому что биография его не очень примечательна.

По Франку, у интеллигенции просто всё плохо. А главное плоха её основная идея – работать на благо народа. Вот это-то, с точки зрения Франка, никуда не годится. Нет, нормальный человек должен служить неким объективным ценностям. И он списочек даёт, что это за такие ценности: теоретическая научная истина или художественная красота, или объекты религиозной веры, или государственное могущество, или даже национальное достоинство. Это вот объективные ценности, а вот такой вещи, как благо народа, нет в этом списке. Это, мол, вот такая субъективная ценность, которая придумана интеллигенцией. Да и что такое народ? Это люди, которые, грубо говоря, хотят хлеба и зрелищ, и вот такому народу служить – это никуда не годится.

Понимаете, здесь какой момент. Действительно, интеллигенция наша была практически сплошь атеистическая. И это её очень тяжёлый недостаток, и поэтому это налагает определённую печать и на любовь к народу. В общем-то, любовь к народу становится уродливой. Дело в том, что, по христианскому учению, любовь к человеку – к любому – обязательно должна быть через Бога: сначала любовь к Богу, а после уже – к человеку как образу Божьему. Вот тогда любовь будет правильной, не искажённой. Как Бог любит людей, так же, в принципе, в том же направлении должен и человек любить. Если любовь к человеку – не через Бога, такая любовь очень быстро скатывается на любовь к душевному, и, в общем, это большое искажение. И, действительно, наша интеллигенция на место Бога поставила народ. И, в общем-то, ему поклонялась. В результате была выработана определённая интеллигентская этика, что если в этой основной идее как-то сомневаешься и хоть чуть-чуть хочешь служить вот тем объективным ценностям, которые Франк обрисовал, то ты уже не интеллигент. Фунт презрения к тебе, и всё.

В этом часть правды у Франка, но об этом, собственно, писали в тех же «Вехах» и Бердяев, и Булгаков, и остальные авторы, сами бывшие интеллигенты, которые вот только-только расстались с этими идеями и поняли, что это что-то не то.

Понимаете, всё-таки наша интеллигенция хотела установить справедливый общественный строй. Это, с точки зрения Франка 1909 года, никуда не годится. Во всяком случае, это не любовь к людям. По Франку, любовь к ближнему может быть только на уровне личности, и через общественный строй она выражаться никак не может. Поэтому Франк делит этих народников на две группы: во-первых, народники типа культурных просветителей, которые шли в народ, с народом разговаривали, читали им хорошие книжки, обучали детей и прочее, и прочее, и прочее. Это ещё куда ни шло, хотя эти народники, с точки зрения Франка, люди очень ограниченные, но, так сказать, любовь в них всё же теплится. А вот те, кто хотел устроить справедливый общественный строй, это-то исчадие ада, это революционеры.

Само мировоззрение народническое Франк характеризует как нигилизм. Но прибавляет: это морализирующий нигилизм. Хотя вот такое сочетание, в общем-то, очень странное, потому что по своему понятию слово «нигилизм» – это отрицание всего: государства, семьи и нравственности тоже, отрицание морали. Поэтому «моральный нигилист» – это слова, которые не очень сочетаются друг с другом.

В вину интеллигенции вменяется то, что она всё утилизирует, всё приспосабливает для этой основной цели – для служения народу, в том числе и культуру. А культура, с точки зрения Франка, это объективная ценность, которой можно служить самой по себе, так сказать, чистой культуре, созерцать красоту в искусстве, истину в науке и прочее. Но тут Франк не понимает, почему интеллигенция культуру не рассматривала как высшую ценность. А дело в том, что высшей ценностью для неё, – вот, понимаете, какие были русские люди – высшей ценностью для неё было само братство. Вот это – да, это понимали, у интеллигента сразу слёзы из глаз. А для Франка это такое слово, в общем-то, пустое – какое-то братство.

Ну и, конечно, Франк себя квалифицирует, что он антисоциалист. Социализм – это очень плохое, неправильное учение, чисто внешнее, что социалисты хотят чисто внешними реформами сделать совершенного человека. Да разве получится? Никогда не получится. И у него даже проскакивает: надо любить богатство. Вот такая формулировочка. Но под богатством он понимает и культурное богатство, умственное богатство, но и богатство, так сказать, нормальное, материальное.

То есть то, что социализм – это любовь в социальной сфере, он полностью отрицал. И надо сказать, от этих положений он никогда в жизни не отказывался. Прожил он долго, в общем, больше 70 лет, умер он в 1950 году. Мы ещё вернёмся к этому. Но вот от этих тезисов он никогда не отказывался.

Вообще «Вехи» – это очень известный сборник. Он породил уже в то время десятки, а может быть, даже сотни рецензий. Каждая газетка считала своим долгом отреагировать на это замечательное явление. Этот сборник ругали или, наоборот, безмерно хвалили. Ну и особенно хвалили статью Франка, а я считаю, что статья неудачная, совершенно неудачная.

В 1912 году Франк принимает христианство. Надо сказать, что Франк никогда не был человеком буквы. Он всегда стремился постигнуть суть вещей и за любыми (например, политическими) событиями он всегда стремился постичь философскую подоплёку, метаисторическую подоплёку – в общем, их как-то глубоко осмыслить. И то же самое с христианством: у него произошёл некий поворот, он понял, что истина – это не акафисты с кондаками, а основные идеи христианства. Вот их он глубоко прочувствовал, и поэтому крестился. В духовники он выбрал себе такого либерального батюшку – Константина Аггеева, который позже, в годы революции, очень активно действовал. Однако многие осуждали Франка за переход в христианство: мол, фактически иудаизм – это вера еврейского народа, и, уходя из иудаизма, ты предаёшь свой народ. Причём сами русские так говорили. Жена Струве, например, после этого вообще Франка на дух не переносила. Но понимаете, Франк был личностью такой тихой, но на самом деле очень твёрдой. Он менял свои убеждения, искал истину, но если он считал, что это правильно, его не собьёшь уже с этого.

И ещё такой момент. Через две недели после крещения он написал прошение в Московский университет на должность приват-доцента и в прошении указал, что он православный христианин (это требовалось). Ну, и его тут же взяли на должность.

1917 год. Он приветствует Февральскую революцию, они со Струве обмениваются восторженными письмами. Временное правительство предложило ему место профессора в Саратовском университете (там открылась новая кафедра). В общем-то, из Москвы он не хотел уезжать. Но всё-таки уехал – должность хорошая, семье там большую квартиру дали. Кстати, к тому времени Франк был магистром философии, он защищал вот эту самую книгу на немецком языке, которая называлась «Предмет знания». В общем, оппоненты все хвалили, мол, замечательная книга, и кто-то предложил: «А давайте мы автору сразу дадим и докторскую степень». Это в России бывало часто – за хорошую работу давали. Так Булгаков даже хотел получить одновременно и магистра, и доктора, но не получилось. У Франка тоже не получилось, потому что вдруг встал один человек, философ, и сказал: «Ну, это такой замечательный, умный человек, он ещё десять хороших книг напишет. Вот тогда мы ему и дадим докторскую». Ну, и всё. Так доктором Франк и не стал.

Вопрос: Встал философ Булгаков?

Н. С.: Нет, Булгаков-то после написал «Философию хозяйства», эту особую, другую книгу, которую он уже как докторскую защитил. А Франк – нет.

Но понимаете, за Февральской революцией наступила Октябрьская и следом Гражданская война. А Саратов – на Волге, там то белые, то красные, голод. И, в общем, Франки здесь, – ну, я скажу мягко, – были стеснены, Франк очень часто жаловался на отсутствие денег и всегда искал подработку, какую-нибудь работу: он и там декан, и здесь преподаёт, и тут подрабатывает. Но, однако, у них всегда была прислуга, даже в такие, очень жёсткие времена, уж так они привыкли. Без прислуги вообще они жить не могли никак.

Семья перебирается в Москву в 1919 году. Там тоже, в общем-то, разруха. Он устраивается в бердяевскую «Вольную академию», там преподаёт – тем и семья живёт. Естественно, официальная идеология полностью поменялась, но Франк пишет статьи – в то время были ещё издательства, которые статьи Франка печатали. И выясняется, что он, в общем-то, совершенно не изменился – он осторожно, но вполне определённо клянёт социализм.

Конечно, добром это не закончилось. Подошёл 1922 год, когда возникла идея многих интеллигентов, которые не принимают Советскую власть, выслать за рубеж. Ленин расстреливать их не стал, но, чтобы они здесь не вякали, их, значит, в Европу. И Франка тоже. Ему припомнили и последние статьи, припомнили «Вехи», которые большевики всегда чихвостили. Их отправили на знаменитом «философском пароходе». Он сделал несколько рейсов: на первом – москвичей, на втором – петербуржцев. Я уж не помню – может, ещё были рейсы. И на первом же пароходе – с Бердяевым, с Ильиным, ещё с некоторыми, тоже авторами «Вех» – Франка выслали в Германию. Причём там подписывалась бумага, что если человек возвращается в Россию, он подлежит расстрелу. Это, кстати, было очень неприятно для тех, которые попадали в Европу. Дело в том, что там трудно было получить паспорт, например германский паспорт. Вроде бы она принимает, но вот этот пункт для Правительства Германии не приемлем. Мол, если вы будете здесь себя неправильно вести, мы вас обратно отправляем. А этот пункт не позволял. Поэтому Франк жил по какому-то загадочному нансеновскому паспорту, и также вся его семья в Германии. В общем-то, он так жил и во Франции – после он переехал туда.

Дело в том, что жена его боготворила и всегда во всех случаях ему создавала идеальные условия для работы: отдельная комната, затенённая. После внуки появились – внукам, если дедушка работает, надо было «молчать как рыба». И она ему постоянно, где бы он ни был, создавала вот такие условия, чтобы Франк работал. Он написал несколько серьёзных книг, уже в Германии. Одна из них называется «Духовные основы общества». Это одна из первых попыток написать христианские основы общества. Книга, – во всяком случае, для меня, – очень интересна, потому что я тоже пытался сделать нечто подобное. Книга не очень большая, и Франк жаловался, что у него не было времени её продумать. Но на самом деле он её несколько лет писал. Поскольку Франк исследует самые-самые основы общественности, то он в первую очередь задаётся вопросом: а что такое социальные явления, какую природу они имеют?

Надо сказать, это вопрос неглупый, отнюдь. Он делает экскурс в социологию, которая, в общем-то, начала развиваться только в XIX веке, точнее говоря, во второй половине XIX века, и мало что к тому времени было сделано. Но он, опять-таки, рассматривает всё с философских позиций: какую природу имеют социальные явления – материальную? Ну, вроде бы нет. Психологическую? Это уже, как говорится, «теплее». Но Франк тоже отметает этот ответ, говоря: а что, такое психологическое? Ясно, что оно всегда происходит где-то внутри души, внутри человека. А социальные явления – совершенно не такие. Помилуйте, они не внутри происходят, а они где-то вне человека. Поэтому считать, что социальные отношения должна психология исследовать, – нет, это совершенно неправильно. А какую же природу имеют социальные явления? Он отвечает: духовную природу. Это мне, честно говоря, нравится, потому что я считаю, что это правильный ответ, что духовность – это основа общественности. Мы, кстати, об этом как-то говорили, что в основе социального лежит некая духовная сила, которая называется у него соборностью. Вот она и объединяет людей в общество. Однако он рассматривал, что соборность – это нечто внутреннее как бы, невидимое. А внешние проявления общества – это вот сами отношения такие, которые существуют и на юридическом уровне, и на каком-то нравственном уровне, общественная нравственность. Он это всё внешнее называет общественностью. Но общественность не может создаваться сама собой, обязательно действуют глубинные силы, которые называются соборностью. Франк доказывает это (то, что соборность есть) довольно любопытно, доказывает грамматически: есть слово «я» и есть слово «мы». Но если мы как следует вдумаемся в эти слова, то поймём, что «мы» – это не множество отдельных «я», в слове «мы» заключено нечто другое. Это связанная совокупность этих «я». И, раз язык так замечательно это распознал, и у него вот такое выработалось понятие, а язык не ошибается, и, если там что-то создалось, словечко, значит, оно неспроста создалось.

Он уже тогда отмечает двойственность общественной жизни: с одной стороны, имеется, так сказать, благодать, но, в то же время в общественной жизни есть закон. Имеется Церковь и имеется то, что вне Церкви, – мир. Возникают проблемы взаимодействия этих двух сущностей.

И, наконец, Франк в той же самой книжке «Духовные основы общества» ставит вопрос об общественном идеале. Но уже тогда, в 1929 году, он чётко прописывает, что в этот общественный идеал обязательно должна входить частная собственность. Железно. Без частной собственности жизнь общества вообще невозможна. В 1929 году уже наш социализм, в общем-то, был на полном ходу, но Франк совершенно не признавал то, что в России делается, и всё время, вроде этих вот «перестройщиков», считал это жутким тоталитаризмом, – сплошные убийства. В общем, ждал, когда это всё развалится. Развалиться, по Франку, это должно обязательно.

В Германии Франк тоже работает в десяти местах. Там наша эмиграция, надо сказать, жила тяжело. Они, конечно, друг друга держались. И если кто-то основывал какую-то структуру, с какими-то русскими идеями, с русским названием типа института, то стягивались все знакомые, лучшие силы преподавательские, которые были за границей. Так было и в Германии. Вот тот же Бердяев там организовал Религиозно-философскую академию, и в Берлине она долгое время существовала, но после люди разъехались в другие города.

Франк долго жил в Германии, но к власти пришли фашисты; фашисты ему тоже не нравились. Он, кстати, был одним из первых, кто стал отождествлять советский социализм и фашизм. Это, в общем, по Франку, всё одно. Там возникли какие-то случаи нехорошие с евреями, еврейскими семьями, и в 1937 году они решили переехать из Германии, пока, в общем, как-то пускали. Сначала в Швейцарию, в Швейцарию не получилось – поехали в Париж. Ну, а в Париже в то время жил весь цвет русской эмиграции. Там Бердяев издаёт свой знаменитый философский журнал «Путь». Кстати, он есть у нас сейчас и в Интернете, и на дисках. Журнал, в общем-то, издавался по три тома в год, причём издавался где-то полтора десятка лет, вплоть до 1940 года, до момента, когда немцы взяли Париж.

Франк печатается у Бердяева в этом журнале, хотя они – люди и разного темперамента, и разного мировоззрения, в общем-то. И я после, если будет время, расскажу об одной статье, которая вызвала у Бердяева очень сильную отрицательную реакцию, но он её напечатал – это эмигрантское братство заставляло печатать. Бердяев там печатал всех, кроме Ильина, которого он на дух не переносил.

Итак, немцы взяли Париж, Франки бегут на юг Франции, в Гренобль, и наступает самая тяжёлая их пора. Открыты концентрационные лагеря: то одного еврея забрали, и он сгинул, то другого, то третьего. Они прячутся около Гренобля в каких-то деревеньках, по-нашему. И если какие-то слухи, малейшая опасность, Татьяна гонит своего Семёнушку, как она его называла, в лес – спасаться. А то придут и заберут. И, конечно, приносит ему кастрюльки с едой туда, в лес. Вообще она считала, что если Семёнушку заберут, то она обязательно поедет с ним в любой концлагерь. Это она чётко решила. Но обошлось. Немцы где-то около ходили, но ни разу на Франка не наткнулись.

Ну, а уже после войны они переезжают в Париж и тут же уезжают в Лондон, в 1945 году. И там Франк доживает последние пять лет своей жизни, уже стариком, как упоминают комментаторы и люди, которые писали его биографию, очень таким стариком просветлённым, который пишет мудрые статьи и книги. Об одной из них я сейчас расскажу.

Книга «Свет во тьме». Эта книга на самом деле написана во время войны, в этих деревнях, где он спасался. Но после войны, в Лондоне, он её здорово переработал, и она была издана только в 1949 году. Надо сказать, написана она на русском языке, хотя были трудности с переводом на английский. Дело в том, что его переводчица, которая все его книги переводила на английский, вдруг заартачилась. Она была убеждённой пацифисткой, а Франк не был таким. И она отказалась переводить на английский. Мне кажется, эта книга была издана только в 1949 году, хотя написана в 1945-м окончательно. Книга очень интересная, в ней Франк пытается построить христианскую социологию, исходя из самых глубин христианских, из самых основополагающих идей. «Свет во тьме» – это цитата из Евангелия от Иоанна. Из пролога, в самом начале, там сказано: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Вот он считает, что в эту фразу надо вдуматься как следует. Она – основа христианской социологии. Что одновременно есть свет, Бог, Который светит, но есть и тьма. И это, так сказать навсегда, эту ситуацию не изменишь: всегда будет и то, и другое. И даже он считает, что апостол Иоанн нарочно сформулировал так: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его», – чтобы ни одна из сторон этой ситуации не перевесила, что вот свет и тьма, они борются, но в то же время окончательно победить не могут.

Отсюда, из этой цитаты христианин должен сделать очень серьёзные выводы, что жизнь христианина в этом обществе – двойственна. Он живёт как бы в двух мирах: в мире искупленном (в свете), это мир прекрасный, где царствует любовь, но одновременно, тут же, рядом, есть и мир тёмный. Тьма – это мир неискупленный. Подтверждает он это и другим соображением, что, мол, с одной стороны, в Евангелии сказано, что приблизилось Царство Божие, оно вот рядом, – это в начале каждого из Евангелий такая мысль. Особенно в синоптических Евангелиях. А с другой стороны, в Евангелии от Иоанна, при допросе у Пилата, Он говорит: «Царство Моё не от мира сего». То есть этот мир – не Христово царство. Вот оно, с одной стороны, приблизилось, и свет светит, а с другой стороны – тьма, которая реально существует и давит. Почему так? – рассуждает Франк. Почему вроде бы Христос говорит: «Я победил мир», – а если посмотреть, выясняется, что мир-то живёт так же гадко, так же в нём много греха, как и до прихода Христа. Он рассуждает, что, мол, эти плоды от победы Христа – они до второго пришествия в мире останутся незримыми, как он выражается, что мир так и будет продолжать жить в таком состоянии, как будто бы прихода Христа не было. Но на самом деле этот приход был, и Господь основал Церковь, которая и есть свет, который во тьме светит.

Но Франк говорит, что из этой двойственной ситуации возникает и двойственность поведения христианина. Вот христианин – как Штирлиц, он живёт в двух мирах: в мире христианском, церковном, и в мире обычном. Вот как он должен себя вести? Ну, в мире христианском – это понятно: это царство любви, и если христианин больше имеет любви, он её может свободно выплёскивать. А вот в мире, где тьма, там он тоже должен действовать исходя из идеи любви. Но христианин в мире должен действовать по-другому: как говорит Франк, у него должна быть «политика любви», ибо вот такое непосредственное выплёскивание любви там только во вред – и не поймут, и, в общем, вы на самом деле не добро сотворите, а зло. Тем не менее, христианин и в мире должен проявлять активность обязательную.

Вопрос: Скажите, а вот в ситуации искушения в пустыне – там же дьявол называется Князь мира сего? И при этом Христос отвечает не с точки зрения политики любви, а просто по заповедям, по Богу…

Н. С.: Понимаете, я бы не сказал, что Христос так же отвечает. Во всяком случае, дьявола Он не пытается обнять.

Вопрос: Он говорит, что он должен, насколько я поняла, в мире христианском вести себя совершенно по-христиански, а здесь – уже политика. А Он разве там как-то политически себя ведёт?

Н. С.: Ну, тут Христос просто разбивает соблазны дьявола, отвечает на них негативно. Но и сам Христос – Он всё-таки действовал осторожно, и одно дело – так сказать, Его работа с ближайшими учениками. Помните, Он ближайшим ученикам растолковывал притчи. А другое дело – остальные: Он им говорил в притчах, и, если поймут, – хорошо; ну, а не поймут – что ж сделаешь… То есть, во всяком случае, Франк думает, что должна быть система умышленных действий, руководимых любовью. Это тоже любовь, но любовь зрячая. А как вот если какой-нибудь бандит-националист встретится, как с ним? Обниматься-целоваться, проявлять, в общем, открытость? Он только посмеется, и всё.

Вопрос: Понятно. То есть с точки зрения практики, а он же философ, он должен был из основополагающих положений вывести, а не из практики?

Н. С.: Так он философ, но он называет свою теорию «христианский реализм». Он не философ, который в облаках витает, а философ, который пытается приблизиться к земле и объяснить земные реалии.

Вот эта система умышленных действий в основном, увы, в этом мире связана с законом. Если любовь в мире христианском – это благодать, и возникает этика благодати, то в этом мире – этика закона. Но интересно вот что. Франк говорит, что есть и другое разделение, очевидное: жизнь индивидуальной души и жизнь общества. Он всё время мыслил об обществе. Христианин должен работать как над своей собственной душой, преображать её, так же он должен преображать и общество. Это его обязанность. Вот что ценно во Франке. Он пишет: «Мы имеем в виду столь распространённый в позднейшем христианском мире религиозный индивидуализм, всецело сосредоточенный на идее спасения индивидуальной человеческой души и мыслящий спасение только как спасение поодиночке отдельных душ как таковых. Такой индивидуализм решительно противоречит религиозному универсализму евангельского сознания. Он приближается в пределе к лозунгу „спасайся кто может!“… Такого рода представления, как бы широко они ни были фактически распространены в мире, именующем себя христианским, суть, по существу, некая тёмная антихристианская мифология, порождение непросветлённого человеческого эгоизма». То есть в этом тёмном мире христианин тоже должен активничать. Но вот активничать с помощью этой самой «политики любви».

Он рассуждает, что если человек занимается политикой любви, то совершенным образом (безгреховным) он вести себя не может. И он постоянно должен выбирать среди зол наименьшее. Это вот такая трагическая судьба христианина. Но если он вообще не будет социумом заниматься, это большой, очень тяжёлый грех. Бездействие было бы ещё большим грехом.

И, наконец, чтобы удержать мир от зла, от скатывания его в какое-то жуткое состояние, Господь дал человечеству естественный закон. Это, в общем-то, такой католический термин, но он и протестантами используется, хотя у Святых Отцов он тоже встречается, но редко. Под естественным законом понимается закон поведения христианина именно в этом вот неискупленном мире. И, живя по этому естественному закону, человек, в общем-то, не согрешает, хотя в абсолютном смысле он согрешает, но он выбирает наименьшее из зол.

Что это за естественный закон такой? Очень просто, три позиции: семья, государство и частная собственность. Насчёт семьи и государства спорить я не буду, и вряд ли кто будет спорить, это вещи совершенно необходимые. Ну, а насчёт частной собственности, как вы понимаете, у нас в мире, в обществе большая дискуссия. Он пишет: «Именно поэтому задача справедливого и разумного порядка совсем не заключается в отмене частной собственности – что может вести только к порабощению человека, – а (наряду с необходимыми ограничениями возможности злоупотребления ею) – в распространении её (то есть частной собственности) на всех людей, в преодолении условий, при которых есть люди, её лишенные». То есть если частная собственность будет у всех – это решение вообще всей социальной проблемы. И, кстати, это один из основных тезисов католической социальной доктрины. Там об этом очень много говорится в энцикликах пап и в прочих документах. Православное решение, которое даёт Златоуст, иное. Златоуст пишет, что общественная собственность выше частной, поэтому её Бог и создал. И христиане должны стремиться ввести в своей жизни общественную собственность. Ну а Франк всегда был сторонником частной собственности и никогда этому не изменял.

И последнее. 1939 год. Статья Франка в бердяевском журнале «Путь», которая называется «Проблемы христианского социализма». Чтобы не повторяться, я просто зачитаю цитату из этой статьи: «Сферой христианской жизни в непосредственном и подлинном смысле слова может быть только Церковь в смысле свободного любовного единства людей во Христе, а не какой-либо государственный или общественный порядок. Если теперь, за пределами этого общего соображения, мы спросим, какой строй или порядок более соответствует – в плане правового порядка – христианскому идеалу, то ответ на это не представит затруднения. С точки зрения христианской веры и христианского жизнепонимания, предпочтение имеет тот общественный строй или порядок, который в максимальной мере благоприятен развитию и укреплению свободного братски-любовного общения между людьми. Сколь бы это ни казалось парадоксальным, но таким строем оказывается не „социализм“, а именно строй, основанный на хозяйственной свободе личности, на свободе индивидуального распоряжения имуществом. Ибо социалистический строй, лишающий личность свободного распоряжения имуществом и принудительно осуществляющий социальную справедливость, тем самым лишает христианина возможности свободно осуществлять завет христианской любви».

Бердяев, редактор журнала, даже написал небольшую статейку, которую поместил под франковской статьёй. Она называется «Христианская совесть и социальный строй. Ответ Франку». В этой небольшой заметке он резко Франка критикует и говорит, что, в общем-то, социальный вопрос – это не вопрос любви к ближнему, а вопрос элементарной социальной справедливости. А справедливость эта и должна выражаться в законе, в ограничении.

Франк умирает, – он всё время болел, – в 1950 году от рака лёгких. В общем, это скоротечное такое развитие – через два месяца после обнаружения его не стало.

Это всё, что я хотел вам сказать. Теперь – вопросы.

Вопрос: А Вы согласны с этой политикой любви, что нужно так действовать?

Н. С.: Да, я с этим, в принципе, согласен. Я ещё раз говорю: нельзя любить и обниматься с каким-либо бандитом, ну нельзя, понимаете? Он только посмеётся, и всё, и вашу любовь растопчет. Надо иначе действовать. Это тоже любовь, но любовь иная. Она может быть связана и с насилием. И даже Франк говорит: вот эта любовь может быть связана даже и с убийством. Вот в таком мире, в таких обстоятельствах мы живём. Но если его не убить, будет ещё хуже, в сто раз хуже. И именно из-за этой фразы эта англичанка и не хотела на английский переводить книгу Франка.

Вопрос: Получается, что это тоже проявление любви, если, например, применение насилия и, как Вы говорите, убийства?

Н. С.: Да-да-да.

Вопрос: Убивая одного, тем самым проявляешь любовь к другому?

Н. С.: Да, это проявление любви, но вот он это называет «политика любви», это другая любовь. Но интенцией к этой политике всё-таки является любовь. Да, это тоже любовь.

Вопрос: Но Вы согласны с тем, что это является проявлением любви? Именно убийство.

Н. С.: Да. И война – то же самое.

Вопрос: Как раз с войной всё понятно.

Н. С.: Ну, а то же самое и в других ситуациях. Вот он так считал. Ну, и я вижу, что, да, прав человек. Прав.

Вопрос: А то, что «подставь другую щёку»?

Н. С.: А понимаете, дело в том, что другую щёку вы подставляете свою. А вот подставлять другую щёку ближнего – это значит вот продать его. Вот так поступать ни в коем случае нельзя. Свою – пожалуйста, да, сколько угодно.

Вопрос: Но тогда в чём здесь «политика любви», когда можно проявить какое-то насилие?

Н. С.: Можно. Ну, если вы найдёте другое решение – что ж, в общем, это хорошо тоже. Но в каждом случае это, в общем, рецептов здесь нет. И, кстати, Франк говорит, что граница между светом и тьмой, – она невидимая, её нельзя пощупать, сказать: вот от сих – тьма, а дальше – свет. Что эта граница всегда проходит где-то по самым глубинам человеческой души. Он не говорит, на самом деле, что Церковь – это сплошь свет, а этот мир – сплошь тьма. Нет, он более глубок здесь.

Вопрос: Николай Владимирович, а вот идеи Франка сейчас поддержку какую-то имеют среди церковных деятелей?

Н. С.: Да, в общем, его не особо, но всё-таки любят. Дело в том, что Франк никогда не впадал в ересь. Он именно рассуждал насчёт христианства и насчёт его глубинных идей. Но, в отличие от Булгакова, Бердяева, Соловьёва, которые что-то там придумывали такое еретическое, у него этого нет. Вот он как-то мастерски этого избегал. Поэтому любой христиан может, не смущаясь, Франка читать, но понимать это чтение – ой-ой-ой. Дело в том, что если Бердяева можно с любого слова – раз, открыл книжку на произвольной странице – и читаешь, разинув рот. У Франка так нельзя. Его любая книга – это одно большое рассуждение, и если начинать где-то с середины – будет непонятно. Он тщательно выстраивает это изложение, очень последовательно развивает мысль, все боковые ответвления мысли, – он тоже по ним проходит. В общем, это такое интеллектуальное чтение, не для всякого, честно говоря.

Вопрос: А у него тьма, она ведь тоже в Боге, да?

Н. С.: Это у Бердяева тьма в Боге. Может быть, у Кургиняна тьма в Боге.

Вопрос: Ну, если даже у Ареопагита тьма в Боге. Даже у отцов Церкви.

Н. С.: Понимаете, это другая тьма. У этих ареопагетиков эта тьма – апофатика. То, что Бог непостижим. А у Иоанна тьма – это грех, непросветлённость бытия.

Спасибо за интересные вопросы, за то, что вы меня слушали.

19. Геннадий Михайлович Шиманов. Рассказ о философе-праведнике

Сегодня я расскажу об очень значимом для меня человеке, человеке удивительном – Геннадии Михайловиче Шиманове. Кстати, перед нашими встречами он всегда читал именно «Отче наш», потому что там были такие слова: «Да бу́дет во́ля Твоя, я́ко на небеси́ и на земли́». То есть святая воля Господа должна осуществиться и на Земле, как на Небе. И, в общем, это было его девизом.

Удивительна судьба этого человека. Родился он в 1937 году. Его отец, пламенный коммунист, погиб весной 1945 года под Будапештом. Мать, такая скромная, тихая, сначала – комсомолка, потом – православная (я её хорошо знал), – воспитывала сына, конечно, в советских традициях. Но немного удивлялась его необычному стремлению к Истине.

Вроде обычный советский паренёк. Но в 9 классе случилось неожиданное – он влюбился, причём очень сильно и совершенно безнадёжно. Мир для него померк и перестал существовать. И он решил покончить с жизнью. Поскольку он был человеком очень цельным, то долго бы с этим делом он не тянул. Но вдруг в его сознании какой-то вкрадчивый голос ему сказал: «Геннадий, ты не совсем прав. Если ты себя убьёшь, то как ты будешь искать Истину? Давай вот как сделаем: подожди десять лет. А за это время узнай жизнь по-настоящему, а там мы вернёмся к этому вопросу». И удивительно: он, человек совершенно тогда ни во что не верующий, вдруг этому голосу поверил. «А действительно, что я теряю», – подумал он и сделал неожиданный жизненный поворот: за месяц до выпускных экзаменов он бросил благополучную московскую школу и уехал в Сибирь валить лес. Поступок совершенно дикий, который никто не понял, но вот для него он был необходимым. Этот период он описал в своих воспоминаниях – есть у него заметки юности, – и, надо сказать, жизнь там была очень суровая во всех отношениях, и в моральном тоже.

После – армия. Потом он возвратился в Москву, стал работать то охранником, то лифтёром, то сторожем, лишь бы у него было время ходить в библиотеки – а в Москве 50-60-х годов было очень легко записаться во всевозможные библиотеки. Там он брал книги и искал истину, набирался ума.

Там образовалась какая-то компания, знакомые, которые в курилках бесконечно обсуждали разные вопросы. И однажды – это было в 1962 году – в Ленинской библиотеке, или в «иностранке», он взял протестантский журнал; оказывается, можно было взять журнал и его полистать. Он начал листать и напал на страничку, где большими буквами было написано: «Христос воскрес!». И с ним случилось совершенно неожиданное: вдруг он мгновенно понял, что да, это не легенда, а в самом деле, буквально, воскрес Христос. И это меняет вообще все оценки, всю жизнь. В этот момент он нашёл истину и стал христианином.

Он быстро понял, что Православие ближе к истине, чем все остальные конфессии, стал православным и, поскольку он был человеком общительным, стал проповедовать свои новые убеждения в разных компаниях.

Вообще он никогда никого не боялся. Это было его замечательное свойство – вот не боялся, и всё, и всегда говорил то, что думает.

Проповеди его в одной компании, в другой, третьей, всякие там сборища интеллигенции – а тогда Оттепель наступила, было много брожения, всяких встреч – и, конечно, такая его деятельность была замечена органами и не оставлена без внимания. Так вести себя в Советском Союзе в 60-70-х и после годах было нельзя. А Шиманов познакомился со всеми тогдашними диссидентами: с Буковским и т. д., полно было рядом с ним известных диссидентов. Но диссиденты делились на две группы: одни были либерально-прозападные, а другие – религиозные, православные. Такие тоже были, но в значительном меньшинстве. Конечно, Шиманов принадлежал ко второму разряду и знал эту публику великолепно. Я потом кое-что расскажу о некоторых личностях того времени, достаточно известных, с которыми он был знаком.

После определённого периода слежки и вызовов на Лубянку Шиманова посадили в больницу имени Кащенко. Это был страшный период его жизни. Там он пробыл 20 дней или больше, и чудом ему удалось оттуда выскочить.

Как он там жил, он описал в своей книжке, которую он назвал «Записки из красного дома», конечно – по аналогии с Достоевским, с его «Записками из мёртвого дома». Он их издал – отпечатал самиздатовским способом на машинке в 14-ти экземплярах, – и раздал своим знакомым. Но перед этим он полгода домой не являлся, жил на квартирах своих знакомых. Потому что он был уверен, что это сбой в системе, и его обязательно заберут ещё раз и уже с концами. Эта книжка – «Записки из красного дома» – совсем не толстая, 50–60 страничек. А сейчас я вам показываю книгу Шиманова, которую он сам издал в 90-х годах. Но, поскольку название красивое, то вся книга тоже получила такое название. Так вот, там очень едко и с фотографической точностью описывал, как он сидел в психушке, какие разговоры были с врачами. Как они ему намекали: «Знаете, Геннадий, Вы должны это дело бросить. Потому что только в этом случае мы Вас отпустим. Сами понимаете, перспективы у Вас неважные. Ну, мы Вам вколем, и у Вас изо рта слюни потекут. Мы это дело будем корректировать седативными таблетками и, вообще, найдём способы. Так что дела Ваши плохи». Правда, из книги не совсем понятно, как Шиманова всё-таки отпустили. Но отпустили.

И вот эту книжечку – «Записки из красного дома» – кто-то из шимановских знакомых переслал за рубеж. Там за неё ухватились, перевели. Причём перевели на несколько языков: как же, обличение советского строя, антисоветчина. Хотя там не было антисоветчины никакой. Её поделили на главы, стали передавать по ВВС кусочками, по «Голосу Америки». И Шиманов благодаря этому прославился, это был звёздный час известности Геннадия Михайловича. О нём стали говорить как о правозащитнике, его начали цитировать. А, надо отметить, в этой книжке проявился его талант писателя; 50 страничек, я вам советую прочитать, она в Интернете есть. Но он никогда не хотел стать писателем, потому что его всегда увлекал именно круг идей, а не художественное творчество: человек искал истину. После появились его три письма Никите Струве – очень едких, сильных, в которых он критиковал ряд антирусских статей, которые появились в «Вестнике РХД» (Струве был редактором этого журнала) – статей, по сути дела, антирусских, антиправославных. Шиманов возмутился, написал такие яркие письма, они тоже пошли в самиздате. В общем, Шиманов стал величиной. Его цитировали, и цитировали разные люди: цитировал иеромонах Серафим Роуз, цитировал митрополит Иоанн (Снычёв) и так далее.

Шиманов, параллельно с самообразованием, стал писать статьи, стал сотрудничать с нелегальным, конечно, самиздатовским журналом «Вече», редактором которого был ныне здравствующий Владимир Николаевич Осипов. Журнал – самиздатовский, диссидентский, но православного крыла диссидентства. За эту деятельность, в конце концов, Осипов дважды сидел в лагерях. Но Шиманов такой участи избежал: его имя слишком было на слуху, и его арестовывать было как-то уже невыгодно. Поднялся бы на Западе скандал, шум. И не стали с этим делом связываться.

Расскажу немного о его воззрениях в тот период. Шиманов, конечно, развивался, изменялся, впитывал в себя разные влияния. Но у него довольно рано, в отличие от многих православных диссидентов, возникло другое, положительное отношение к Советской власти. Эта позиция отличалась от обычного отношения православных того времени. Это было время сплошного атеизма, хрущёвское время, после – брежневское время, поэтому обычно православные крайне негативно относились к Советской власти. Но Шиманов считал иначе. Он писал: «Советская власть – это не только безбожие и величайшая в мире гроза. Это также и некая тайна, и орудие божьего промысла. Выступать против нашей власти – значит идти против Бога». Это 1974 год. Или: «Эта линия, которую должны проводить русские православные патриоты, означает признание духовной законности Советской власти, верноподданическое отношение к ней в прозрении грядущего, работу над утверждением обновлённого русского православного мира». Потому что до него дошло, что Советская власть, несмотря на весь формальный атеизм, на самом деле развитие Православия внутри нашего общества остановить не может. А может остановить совершенно другая сила – сила западная. Он пишет: «Чего я боюсь – так это внезапной либерализации, той самой западной демократии, на которую так надеются и которую так ждут в нашей стране некоторые интеллигенты. Близорукая, бездарная мечта». Или: «Пока существует Советская власть, остановить религиозное возрождение в нашей стране невозможно. Остановить его может только одно: внезапный обвал, внезапная либерализация чехословацкого образца, то есть западная демократия со всеми её прелестями. Случись такое – и сразу же откроется множество церквей, приток людей в церкви быстро увеличится, но на этом, увы, скоро закончится и захиреет. Это будет выкидыш. И Россия, вместо того, чтобы сказать своё слово миру, вместо того, чтобы стать источником величайшего света и обновления в мире, станет захолустьем Запада».

Я считаю – это пророческие совершенно слова. Шиманов всё очень точно предвидел, – и это 70-е, примерно 1974 год. Шиманова не понимали, над ним смеялись, его третировали. Но это был очень волевой, самобытный, самостоятельный человек, который искал истину и шёл своим путём. Правда, в позднейших комментариях – уже 2010 год – он писал: «Зло Запада, как это видно из отрывков из дневника (который я только что зачитал), понималось мною в те годы ещё поверхностно. Я лишь постепенно дорастал до понимания того, какие силы правят бал на Западе».

Что же это за силы? Вот какие: он расшифровывает, в тех же комментариях: «В то время я ещё не догадывался о подлинных размерах еврейской власти в нашей стране и во всём мире и о подлинном происхождении Советского государства». Ну, и в более поздних работах, уже в 80-е – 90-е годы вот эта еврейская тема поднята им в полной мере. Этот человек ничего не боялся и поднимал темы, которые страшилось и страшится поднимать, увы, подавляющее большинство. Там есть у него даже интервью такое, в журнале «Евреи в СССР», очень откровенное, которое тоже стоит прочитать. По-моему, оно тоже есть где-то в Интернете, может быть. Ну, конечно, Шиманову, в общем-то, незаслуженно, тут же приклеили ярлык антисемита. Но он ничего не боялся и вёл борьбу с открытым забралом.

Как я уже говорил, он был знаком с не сильными, а знаменитыми мира сего. О трёх из них я расскажу. Он просто мне об этом рассказывал. Первое его столкновение было с Солженицыным по поводу вот этих трёх писем Струве. Они были написаны в связи с неким сборником «Метанойя», который вышел у нас якобы в самиздате, хотя это была мастерская провокация. И после Никита Струве перепечатал некоторые статьи в своём «Вестнике». Ну, «Вестник» – это знаменитый журнал, в котором печатались всякие православные диссидентские статьи из России; там много чего печаталось. Солженицын как-то, в общем, откликнулся на этот сборник, прочитал эти шимановские письма и возжелал с Шимановым познакомиться. А Шиманов возьми и просто позвони ему по телефону. Зашёл в будку телефонную и ему позвонил. Попал, правда, не на самого Солженицына, а на его жену, уж сейчас не помню, первую или вторую. А после он получил, через третьи руки, возмущённую записку от Солженицына, что как это Шиманов вообще позволил себе ему позвонить. Солженицын очень боялся, конечно, КГБ, боялся слежки. Он никогда у себя и в квартире ни с кем не разговаривал. А если надо было поговорить, выходили куда-нибудь на бульвар, там шептались. А Шиманов не боялся, он понял, что гораздо лучше просто говорить в открытую, что думаешь. А во-вторых, он был уверен, что он Советской власти, в общем-то, не враг. И вот он вёл себя совершенно иначе.

Шиманов написал Солженицыну письмо, что вам неправильно передали мою просьбу и мой разговор. И сделал приписку, что у меня с вами нет особого желания встречаться, извините. То есть он сумел тогда проинтуичить сущность Солженицына, когда этого ещё никто не понимал и, слава Богу, с этим человеком не столкнуться и не подпасть под его влияние и, тем более, не попасть в его команду. А наоборот, Шиманов всегда критично отзывался о его писаниях и о той роли, в общем-то предательской, которую Солженицын сыграл в русском движении, в возрождении России.

Другой человек, может быть, менее известный, но очень близкий к Шиманову, с которым он долгое время вместе сотрудничал, и они были близкими друзьями, – это Феликс Владимирович Карелин. Может быть, имя неизвестное, но на самом деле это один из самых выдающихся богословов советского периода. Запомните это имя: Феликс Карелин. В общем, личность действительно уникальная, помесь еврея со шведом. Был завербован НКВД и заслан в одну из таких неформальных групп, которые собирались у нас в России в 60-х годах. Ну, и там говорили обо всём, читали там Бердяева, говорили о политике, в общем, ничего такого особого. Значит, вот туда подсадили, он периодически писал отчёты. А после он понял, что, собственно, эти люди-то, это неплохие люди. Никакие они не антисоветчики, не враги Советской власти, а говорят, в общем, такие разумные часто вещи. И он перековался. Но, поскольку иуд этих бывает не один, а два, там был ещё один засланный. И всю эту группу замели, причём вместе с Карелиным. Он, конечно, попал в лагерь, там происходили события очень тяжёлые. Но о них я не буду говорить.

В результате именно в лагере он пришёл к Православию, после вышел оттуда и стал научным работником, в каком-то биологическом институте служил. Но у него открылся талант писателя и богослова. Он написал замечательную работу, которая называется «Теологический манифест», по аналогии, конечно, с «Коммунистическим манифестом». Это первая значительная работа по православному социализму. Работа замечательная, глубокая, хорошо продуманная, богословски обоснованная. Вообще Карелин был, конечно, большой умница. Вместе с Шимановым они писали разные письма, в том числе в правительство, правозащитные, в защиту Православия. Патриарху писали письма. Особенно на Шиманова (и, кстати, и на меня тоже), вот этот карелинский «Теологический манифест» произвёл впечатление. Он на моём сайте выложен. К сожалению, в бумажном виде он больше нигде не опубликован. Насколько я понимаю, это единственная публикация, её стоит прочитать.

Третий персонаж – это отец Александр Мень. Наверное, знаете, слышали это имя, которое до перестройки и во время перестройки гремело. Фактически он в Церкви организовал такую свою интеллигентскую подцерковь. То есть у него была масса знакомых духовных чад, в общем-то, вся наша московская интеллигенция у него перебывала. Сам он служил под Сергиевым Посадом, станция Семхоз. Но, наверное, вы знаете, что именно в этом Семхозе в начале 90-х отец Александр Мень был убит. И, в общем-то, это убийство до сих пор не раскрыто, совершенно непонятно, кто его убил. Так вот, естественно, Шиманов, так или иначе, на всяких застольях с отцом Александром Менем познакомился. Хорошо познакомился, несколько раз у него был там, в Семхозе, разговаривал. Впечатления его такие. С одной стороны, это, конечно, умница и человек, безусловно верующий, необычайно эрудированный, прекрасно владеющий и Священным Писанием, и историей Церкви, и богословием. И человек, который умеет разговаривать. Он из себя, так сказать, никогда ничего не строил. Обычно с любым нашим православным батюшкой разговаривать достаточно тяжело, он смотрит на вас, как писал тот же Шиманов, с высоты Монблана на мышку у подножья. Так вот, Александр Мень был человеком совершенно не таким. Он с каждым разговаривал на равных и совершенно никогда не показывал ни своего интеллектуального, ни богословского, никакого превосходства. И этим он завоёвывал сердца.

Но, с другой стороны, хоть он и был, в общем-то, православным священником, на самом деле он был очень определённым филокатоликом. Когда однажды его Шиманов (или Карелин, который тоже сначала был духовным чадом Александра Меня, но быстро от него ушёл) спросил: «А почему, собственно – ваши воззрения очень отдают католическим духом, – почему вы православный священник?». Тот ответил: «А что, я должен на Лубянке служить?». На Лубянке, если вы Москву знаете, до сих пор Католическая церковь находится: то ли где-то в ограде Лубянки, то ли где-то рядом. То есть для Александра Меня Православие не было истиной или, хотя бы, более истинной религией. Для него католичество было лучше. Ну, вот так сложилось, – он православный. Во-вторых, он на самом деле был где-то даже ненавистником России. И у них произошёл на этой почве очень тяжёлый разговор с Карелиным. Однажды Александр Мень разоткровенничался, как еврей с евреем, и ляпнул: «А вообще-то мне на Россию на самом деле наплевать». А Карелин по духу был человеком русским, он просто рот раскрыл, говорит: «Отец Александр, да что вы такое говорите?» – и увидел, что за треть секунды в глазах Александра Меня произошла мощная вычислительная работа, и он сказал: «Нет-нет, знаете, я чего-то устал, немножко не то сказал» – и перевёл разговор на другую тему. В общем-то, для Карелина это было достаточно. И третье. Конечно, Александр Мень был одновременно и православным, и иудаистом. Понимаете, он считал, что вообще евреи, православные евреи, имеют как бы двойное помазание. Они, так сказать, Божий народ как евреи, а с другой стороны – они царственное священство как христиане.

У Александра Меня есть такая книга «Сын Человеческий». В одном из изданий есть Послесловие, которого я, честно говоря, в других изданиях никогда не видел, где Александр Мень отвечает на Вопрос: «А в чём же дело, почему же, всё-таки, Христа убили?». Ответ дан удивительный: что это была просто неприязнь между разными школами иудаизма. Вот Иисус, Он исповедовал одну школу, а фарисеи другую. И вот эта чисто неприязнь близких родственников, что ли, и привела к тому, что, фарисеи продали Христа Пилату, и это привело к Его казни. Но, понимаете, на мой взгляд, христианин, ну, я передаю это своими словами, может быть, немножко утрированно, но смысл примерно такой: так вот, христианин так отвечать на этот вопрос ну не может никак. И, конечно, Шиманов тоже во всём этом хорошенько разобрался. Ну, и собственно, я передаю вам его мнение.

Но ничто не вечно под луной. Началась перестройка. И всё посыпалось, всё полетело вверх тормашками. Шиманов до этого активно участвовал в разных самиздатовских изданиях: «Вече», «Непрядва», «Многая лета». Много раз его вызывали на Лубянку, но с тех пор никогда не арестовывали, всегда поговорят и отпустят. А здесь вся эта самиздатовская деятельность вдруг стала ненужной, всё обрушилось в тартарары. Люди забыли вообще и об этих самиздатовских журналах, потому что в несамиздатовских начали печатать такое, что ой-ой-ой. И эти люди как бы стали не у дел. Карелин очень тяжело переживал перестройку. Для него это было крушение всех надежд. Все мало-мальские возможности перехода России к православному социализму здесь были полностью разрушены. Он очень скорбел и в 92-м году умер. А Шиманов тоже унывал и, честно говоря, запил, причём так, что он мне рассказал однажды: «Я валялся под забором». Но это был очень сильный человек. Он взял себя за глотку, стал еженедельно ходить в Церковь и исповедоваться. И сказал: «Всё. Больше я вообще вина в рот не возьму». И, когда уже я с ним познакомился, это был абсолютный трезвенник, который вообще на рюмки не смотрел даже.

Или ещё на лесоповале, в юности, он научился ругаться матом, причём совершенно виртуозно. И от этой привычки он отстать не мог долгое время, – знаете, это въедается: говорит-говорит, и обязательно какая-то матерная рулада вдруг выскочит изо рта. Он тоже с этим боролся очень любопытно: сказал себе, что как из меня выскочит матерное слово, я делаю поклон поколенный. Как следующее слово, два поклона, как следующее слово – четыре поклона, как ещё из меня выскочит – восемь поклонов, и так он дошёл до 512 поклонов. И пошёл к своему духовнику, а духовником у него был отец Дмитрий Дудко, известная личность, и сказал: «Ну всё, я больше не могу. Что делать?». Тот всю эту аскетику отменил тут же, но просто сказал: «Знаешь, Геннадий, перестань ругаться!». Всё! Когда я у него появился, у Шиманова был чисто классический русский язык, он не то что себе матерного слова никогда не позволял, а вообще нецензурного слова, непечатного нельзя было из его уст услышать.

Я познакомился с ним в середине 90-х годов. Он тогда у себя на квартире устраивал разные семинары, приглашал знакомых. А после зачитывались статьи, задавались вопросы, затем – обсуждение. Все по определённому регламенту, чтобы не было базара. Семинары эти были, на мой взгляд, очень интересные, плодотворные. Там было то больше народу, то меньше. Но после остался я один, и мы долгое время собирались вдвоём, зачитывали друг другу свои статьи и обсуждали их, и, собственно, ни одна из моих статей, она не прошла вот эту шимановскую проверку. Практически все они обсуждались Шимановым, он делал часто умные, очень полезные замечания. Хотя он окончил экстерном среднюю школу, никакого высшего образования у него не было. Но знания у него были обширнейшие, знания профессора. Говорил он прекрасно, великолепно. Ум у него был необычайно ясный, чёткость мысли замечательная, был литературный талант. Но главное, что меня в Шиманове потрясло, я это сначала не понял, но после дошло до меня: это действительно был рыцарь истины. Он как-то вот посчитал, что воля Божия о нём – искать эту истину. И то, что он находит, излагать в статьях и в своих работах. И каждый день он утром просыпался и железно полдня работал, писал: сначала ручкой, после научился на компьютере работать. Просил ему не звонить до обеда, что бы там ни было. И считал, что день прожит зря, если ему не удалось сформулировать какой-то новой мысли или написать кусок статьи, или хотя бы сформулировать как следует какое-нибудь предложение сильное.

Он был мастер афоризма. Например, мне хочется зачитать такие красивые слова, которые много раз цитировались (это в 80-х годах написано):

«Святая Русь не исчезла, не закопана. Она вечна и победоносна. Это последнее слово принадлежит истории нашего народа. Святая Русь исчезла только с поверхности современной жизни, но она продолжает жить в её скрытых глубинах, произрастает до того времени, когда будет угодна Богу, и, переживая зиму, она опять появится на поверхности и украсит образ земли русской, которую хлестали свирепые ледяные ураганные бури».

Его воззрения в 1990-х и 2000-х годах, по сравнению с годами 70–80-ми немножко изменились. Он уже не говорил о верноподданическом отношении к Советской власти: честно говоря, оно стало более критичным. Он считал, что это был такой еврейско-масонско-западный заговор, благодаря которому Советское государство было создано. Но промыслом Божиим вся эта гадость, которая была, весь этот яд, он был русским народом высосан, и он совершил многие подвиги. Хотя всё равно он считал, что при Советской власти именно русское начало в Советском союзе было задавлено. Он стал националистом в хорошем смысле этого слова, то есть считал, что всякий народ замечателен, конечно, они, народы, должны жить в дружбе и сотрудничестве. Но каждый должен любить свой народ больше, чем другие народы. Это естественно, нормально, так и должно быть. И поскольку я русский, я русский народ, русское начало больше всего люблю, оно должно процветать. А Советская власть воспитывала советского человека, из которого русское, в общем-то, палками выбивалось.

Шиманов также считал, что Советская власть разрушала семью. В последнее время он много писал о семье. Хотя, надо сказать, у него самого семейные дела были не ахти. Он разошёлся с женой. Два сына. Причём с одним сыном он вообще настолько расплевался, что они абсолютно не общались. Хотя на средства другого сына, Кирилла, он издавал свои книги. Сам Шиманов был человеком необычайно скромным. Жил с матерью-старушкой в двухкомнатной квартире, питался картошкой, солёными огурцами. Принимал гостей, для этого он покупал какие-то конфетки, печенье, чтобы чай можно было попить. Денег у него никогда не было, он жил на одну пенсию, очень маленькую – что матери, что свою. Поэтому он ужасно радовался, когда ему удавалось купить хорошую книгу по дешёвке.

Вот так он и жил. Днём он бежал в книжные магазины, смотрел за книжными новинками. Или бежал обслуживать внуков: брать их из школы, вести их куда-нибудь. Знаете, как сейчас принято – в бассейн, куда-то ещё. А вечером у него были собрания, он их называл русскими собраниями. Правда, честно говоря, на русские собрания – это был особый тип собраний – он меня не приглашал, он считал, что я не достоин таких собраний. Там у него были русофилы, он с ними проводил катехизаторские беседы, в общем, вёл работу.

Его статьи последнего периода не менее замечательны, чем раннего периода. Они в книжке есть. Слава Богу, в Институте русской цивилизации у О. Платонова напечатано практически полное собрание статей Шиманова, такая толстая книга. Каким-то чудом буквально за полгода до его смерти она была издана. Я не успеваю подробно рассказать о его воззрениях о русской литературе. В общем, к нашей великой классике – Чехов, Пушкин, Толстой, Достоевский – он относился весьма критично и даже скептически. Он считал, что это не русская литература, а литература прозападная. Например, Пушкин. Что, он русский писатель? Да у него ни одного вообще русского персонажа нет. У Лермонтова и то есть «Песня про купца Калашникова», а у Пушкина, в общем-то, шаром покати. Да и другие наши писатели, которых мы считаем за великих: Короленко, Чехов. Достоевский, может быть, ещё ничего, а Толстой вообще не христианин, о нём и говорить нечего. В общем, этим он очень сильно отличался от всей нашей православно-патриотической тусовки, и эти его статьи Платонов не напечатал, хотя сам Шиманов считал их одними из лучших.

Шиманов действительно умел писать: в одной из статей про русскую литературу есть такие строки: «Спите, русские люди, спите. У вас нет русской семьи, нет русской школы, нет русской общины, нет русского государства, но зато у вас есть „Великая русская культура“. Вы не хозяева на собственной земле. Вас третируют чужаки, но зато у вас есть Пушкин и Лермонтов, Чаадаев и Лев Толстой, Тургенев и Чехов, православные по своему духу в том, разумеется, особом смысле, в каком православными могут быть не только еретики, даже разбойники. Какое вам дело до того, чем отличается истинная национальная культура от её подделок?..» Ну, и так далее.

Он много писал о Церкви. Особенно последнее время круг его мировоззрений стал шире, и появились чисто богословские статьи. Есть у него работа «10 статей о социализме». Это написано при мне – я видел, как она по главам пишется, мы её обсуждали, зачитывали. Очень интересная работа, замечательная. Там он говорит о том, что наша Русская церковь, к сожалению, никакой социальной доктрины не имеет. Правда, в последней, 10-й главе, Шиманов вдруг написал, что, в общем-то, частная собственность необходима, в том числе и при социализме. Что да, крупные предприятия будут государственными, а вот что касается всякой мелочи, ширпотреба, это должно быть частным. Мы его ругали на семинарах. У нас с Шимановым даже есть цикл такой полемики. Публично я написал две статьи против этого взгляда. Он отвечал. В общем, такой диалог получился, который после в «Молодой гвардии» напечатали.

Человеком он был исключительно мягким, вежливым, он боялся муху обидеть, но всегда был очень твёрд в своих воззрениях. Даже если ему какой-то там выступающий где-нибудь на какой-нибудь православной тусовке нравился, он выходил и первым делом говорил: «Хотя я с выступившим по некоторым вопросам не согласен, но он о том-то и том-то правильно сказал». В общем, приветствовал. У него всегда был свой особенный взгляд на всё. И поэтому он никогда не уступал, и, хотя критику он воспринимал всегда и записывал все замечания, но фактически никогда правок в свои работы не вносил.

Наступил декабрь 2011 года. Шиманов вдруг заболел, попал в больницу. Звоню – что-то неопределённое, толка я добиться не могу. Звоню Кириллу – тоже какую-то ерунду несёт. Ну, в общем, я попал к нему в больницу: поехал уже после того, как ему сделали операцию. И что-то тогда я заметил, что Шиманов какой-то ужасно худой, донельзя, я ещё подумал, уж не рак ли? И вот, увы. Выяснилось следующее. Конечно, в больницу его, понимаете, привезли на «скорой» – старичка какого-то. Врачи ему голову морочили, обманывали. Они его вскрыли, увидели рак с метастазами и зашили, ничего не сделав. И всё. И он только после, где-то ходя там по врачам, узнал, что с ним. Но он человек очень мужественный, к этому всегда иронически относился. От химиотерапии он отказался: «Она мне будет мешать мыслить», – сказал он. – «И работать будет мешать». В общем, наверное, где-то оказался прав.

Он прожил ещё полтора года, и всё это время он писал свою последнюю работу, которая называлась «Причина упадка христианской цивилизации». Вот замах какой, вслушайтесь: причина упадка христианской цивилизации. Он решил этот вопрос вскрыть. Когда я читал его наброски, черновики – мы по телефону очень часто общались – я к этой работе скептически относился. Сказал: «Геннадий Михайлович, вы не дотягиваете. Что вы всё время пишете про взаимосвязь между государством и Церковью. Так вы не сумеете до сути добраться. Это следствие. А причины упадка христианской цивилизации глубже». Он рычал, помню, в трубку и переводил разговор на другую тему. И работал. А после уже я по больницам кувыркался. И однажды он вдруг мне звонит: «Николай Владимирович, я довольно сильно переработал свою работу. Удивительное дело, выкидывал оттуда целыми страницами». А после, через месяц, он ещё раз звонит: «Николай Владимирович, закончен труд, завещанный от Бога. И вот не могли бы вы эту работу как-то опубликовать на вашем сайте, переслать на Русскую народную линию». Он очень боялся, что эта работа так и останется неопубликованной. Я не буду здесь какие-то медицинские приводить подробности, это неинтересно. Но после того, как я эту работу прочитал, я увидел, как сильно он её изменил, как существенно он её улучшил. А после Кирилл рассказывал, что Шиманов работал над ней день и ночь: он перестал есть, сидел около компьютера, что-то набивал, исправлял. В общем, это был последний бой уже раненого бойца, который знал, что живым ему уже из боя не вернуться. И поэтому он особенно яростно дрался. И действительно, как только эта работа была опубликована, Шиманов очень сильно сдал: у него начались обмороки, он стал терять сознание. И умер. Кстати, Господь ему (Кирилл мне говорил) не дал предсмертной боли. Он не чувствовал боли, что при раковой болезни, в общем, довольно редкий случай. Бывает, но это милость Божия. Умер он 24 мая 2013 года. А 24 мая – это день святых Кирилла и Мефодия. Тем самым Господь почтил и его славянофильство, и его литературную деятельность. И я считаю, он где-то сейчас высоко на Небе.

Его работы, увы, недостаточно знают, но думаю, что у них всё-таки счастливая судьба, их будут читать. Постепенно, я надеюсь, о Шиманове будут писать. Появляются уже сейчас очень редкие статьи, заметки о его творчестве. Может быть, будущие поколения будут изучать творчество этого замечательного человека.

Вот такие дела.