«Жёлтая магнолия»

Ляна Зелинская Жёлтая магнолия

Глава 1. Плохие приметы в действии

Всякому в Альбиции известно: нет ничего вернее, чем плохие приметы поутру.

Если на рассвете дорогу тебе перебежит чёрная кошка — считай, утро не задалось. Что-то задумать в такое утро — всё равно, что выбросить в воду. Если до полудня увидишь трёх чаек, сидящих подряд на бриколах* канала, да ещё по левую руку, то день будет псу под хвост. Конечно, если трижды плюнуть через плечо, тогда может и пронесёт. Но если при этом встретишь дедулю Козимо, идущего с корзиной рыбных голов с рынка, то это и вовсе примета хуже не придумаешь. Тут хоть плюй, хоть не плюй — неделю удачи не видать.

А когда всё это случается разом?! И кошка, и чайки, и дедуля Козимо…

И к гадалке не ходи — это будет паршивый день!

Так оно и вышло.

Окно в лавку оказалось разбито.

— О, Мадонна! Во имя всех святых! Да чтоб тебя! — воскликнула Дамиана, остановившись на рива дель Карбон, прямо у входа в собственную лавку.

Поставила цветочный горшок с геранью на мостовую и принялась рассматривать осколки стекла, валявшиеся повсюду. От её прекрасного витража с алым венком из роз на зелёном поле остались только острые стеклянные зубы, торчавшие из рамы по всему периметру.

Она осторожно заглянула внутрь, стараясь не порезаться, и произнесла в сердцах:

— Да пропадите вы пропадом, синьор Ногарола!

Осколки валялись и на полу лавки, и на столе, а часть их попала даже на прилавок — в плошки с анисовым семенем и пажитником, отчего пряности разлетелись по полу. И глядя на это безобразие, Миа сначала ужасно разозлилась, а потом, конечно, расстроилась, да так, что едва не расплакалась. Топнула ногой, но и только-то.

Что может сделать лавочница против могущественного герцога Ногарола?

От злости и бессилия хотелось взять весло… нет, даже не весло… Лучше взять макрель*, жирную такую макрель, с растопыренными иглами плавников и острой головой, из тех, что продаёт дедуля Козимо на углу Рыбного рынка, найти герцога Ногарола и ударить его этой макрелью прямо по лицу. Ударить что есть силы, а то и вовсе столкнуть в канал. И если где-то в этом мире есть справедливость, то в такой момент она бы точно восторжествовала.

Вот только добраться до герцога Ногарола ни с веслом, ни с макрелью и думать нечего! Уж слишком много охраны у входа в его палаццо. И его сикарио* с мордами бульдогов, что повсюду сопровождают герцога, разумеется, и на пять шагов не подпустят её к нему ни с веслом, ни с макрелью, ни просто так. А значит, справедливости нет.

Оставалось только топнуть ногой и пожелать проклятому герцогу однажды повстречаться с Зелёной девой в полнолуние где-нибудь на Дворцовом канале. Пусть бы хвостатая утащила его в самую тину!

На первый взгляд могло показаться, что окно разбили случайно. Зацепили багром или веслом проплывающие мимо гондольеры*, везущие пьяных гостей. Такое нередко бывает на канале в дни больших праздников. Но только не в этот раз. В этот раз на полу посреди россыпи пажитника Миа увидела булыжник, обмотанный куском красной тряпки.

Предупреждение.

И это было уже второе предупреждение, что герцога Ногарола не остановит строптивая торговка, не желающая продавать свою убогую лавку за бесценок. Именно так он и велел передать через своих сикарио. Или с этого месяца она платит тройную цену за ренту земли, или убирается восвояси.

Сначала ей бросили под дверь связку петушиных лап, и это было первое предупреждение, теперь вот камень в красной тряпке. И если она не заплатит, третьим предупреждением будет поджог, в этом она нисколько не сомневалась.

Синьор Ногарола входит в Совет Семи и давно нацелился на рива дель Карбон. Город растёт, и эта улица стала необходима ему, чтобы расширить богатый район — сестьеру* Карриджи. А для этого нужно всего лишь выселить отсюда мелких лавочников да бедняков, обитающих тут с начала времён. И большинство уже уступило жесткому натиску крутолобых сикарио герцога, но Миа уступать была не намерена.

Эта лавка — две комнаты одна над другой, соединённые винтовой лестницей — всё, что у неё есть. Маленький балкон с цветами в горшках, этот витраж с розами и шар на цепи, оклеенный кусочками зеркал и менского кварца, чтобы сиял от уличных фонарей, завлекая клиентов в лавку — всё это мамино наследие. И проклятый Ногарола собирался его отнять.

Здесь Дамиана продавала благовония и специи, и здесь же гадала на картах и кофейной гуще. Того, что приносила лавка и гадание, до этого момента хватало чтобы сводить концы с конами, но с новой рентой об этом нечего и думать.

— Миа! Дамиана! О, Святая Лючия, тебя что, ограбили?! — разнёсся над водой звонкий голос.

Миа вынырнула из разбитого окна, обернулась и увидела Николину — торговку зеленью, что каждое утро проплывала мимо её лавки по рива дель Карбон. Её лодка мягко ткнулась носом в деревянную балку, обмотанную веревкой, и споро подтянув корму багром, Николина набросила петлю на столбик для швартовки.

— Ах если бы! Да только нет воров хуже патрициев*! — воскликнула Миа, отбрасывая носком туфли осколки стекла в сторону. — И день ото дня всё хуже и хуже! Полюбуйся на этот разгром! — всплеснула она руками. — На прошлой неделе разгневанный синьор Барбиано расколотил мой шар над дверью, а теперь ещё и вот это!

— А что Барбиано? С чего он разбушевался-то? Разве его жена осталась недовольна? Она же тебе заплатила? — спросила Николина, доставая корзину яблок и ставя её на брусчатку. — Как заказывала, лучшие яблочки. Салат?

— Два пучка. Конечно, заплатила! — произнесла Миа выбирая яблоко покрупнее.

— А чего же тогда не так? Зачем он разбил твой шар? — торговка указала пальцем на сиротливо свисающую над причалом цепь.

— Да видишь ли… Не понравилось ему то, что я ей тут говорила. А вот не нужно было его жене приходить с подругой, — развела руками Миа. — Разве я виновата, что её подруга так внимательно слушает и так много болтает? Жена синьора Барбиано наставила ему рога с его другом. Её подруга всё узнала и ему рассказала, потому что сама хочет запрыгнуть к нему в постель. А его друг неровно дышит к его жене. И теперь весь город об этом знает! А виноват кто? Конечно, Дамиана! Шар теперь заново делать! И обойдётся в десять дукатов, а витраж и вовсе в сто! — воскликнула она, забирая салат.

— А Барбиано-то с чего припёрся? Из-за жены что ли? А ты-то тут при чём?! — удивлённо спросила Николина. — Латук?

— Один пучок. Да! Сам Барбиано и прискакал как ужаленный! И всё кричал, что нужно снести моё богомерзкое заведение, потому что я оболгала честную синьору и всё придумала! Что это я распускаю слухи про честных патрицианок! И вот, извольте — расколотил веслом шар! А теперь вот окно! Но окно — это уже Ногарола, чтоб ему упасть в канал! Решил снова меня припугнуть! — она взяла латук и обратилась куда-то в сторону мутной воды: — Желаю вам здоровья, синьор Барбиано, и вам герцог Ногарола, а ещё сырых газет и скисшего молока поутру на завтрак! А щавель есть?

— Щавель весь продала уже. А как ты узнала, что его жена спит с другим? В шаре увидела? Или на картах? — усмехнулась Николина и подмигнула. — Зато есть свежие артишоки. Берёшь?

— Нет, артишоки не надо. В шаре? Помилуй, зачем тут в шар смотреть?! Да об этом гудит вся Пескерия! Их служанка видела, как они встречались, и всем разболтала, а мне даже в карты заглядывать не пришлось. И ведь я предлагала ей выставить подругу за дверь! И быть осторожной. Предупреждала ведь! Ну и кто покроет мои убытки?! Зато теперь я могу кричать на весь канал, что синьор Барбиано — ро-го-но-сец! Раз уж я заплатила за это право своим разбитым шаром! — взмахнула Миа пучком салата.

— Видать, теперь Барбиано на всех кобелём лает! — усмехнулась Николина. — И поделом ему! Слышала, он игрок и все ночи проводит в палаццо* Фаризи с куртизанками. И сильно поиздержался! Капусты?

— Капуста не жёсткая?

— Нежнейшая, как крылья ангелов! — Николина сложила ладони вместе и закатила глаза.

— Давай. И ещё три морковки. Да мне нет дела до того, с кем патриции убивают своё время! Хоть с куртизанками, хоть с гондольерами! Мне с этого пользы ни на сантим, а убытков уже на сто дукатов!

— Зато теперь слава о тебе по всему Гранд-каналу! В таком деле хуже славы — лучше нет, — усмехнулась Николина, — такой скандал привлечёт к тебе новых клиентов. Сельдерей?

— Сельдерей… Нет, не надо. Ах, Николина, мне такая слава без особой радости. Если каждый из таких клиентов будет бить что-нибудь в моей лавке, то мне придётся с каждого брать по сто дукатов сверху, и я вконец разорюсь, — усмехнулась Дамиана горько и покачала головой. — А изюм есть?

— Белый или чёрный? А ты, кстати, слышала про новую «бабочку»? М-ё-р-т-в-а-я! — Николина заговорщицки понизила голос. — Говорят, нашли на кампьелло* Делиси. Я сейчас только что была у дома командора Альбано, и всё-всё подслушала! Его кухарка — это она-то весь щавель и купила — так вот она рассказала мне, что в рань поутру командора подняли и вызвали туда.

— Неужели?! Ещё одна?! Это уже третья! Святая Лючия! И что, снова голая? — с ужасом спросила Миа. — Изюм белый. И чтобы без косточек.

— Ни единой косточки, а изюм — чистое золото! Вот, держи. Уксус? Или масло? Она не совсем голая, прикрыта лепестками цветов, и крылья из лепестков выложены рядом! Представляешь? Вот дьявольщина какая, прости Господи! — передавая изюм, Николина перешла совсем уже на зловещий шёпот: — Лежала прямо на берегу канала! Только про то ещё никто не знает.

— Ужас какой! И что же полиция? — Миа тоже понизила голос. — Уксус не надо, ещё есть.

— Полиция разводит руками. Кухарка Альбано слышала, что командор велел быстро всё убрать, чтобы никто не видел, и что Хромой — маэстро Л'Омбре тоже был там. Вот всё и подчистили. Кто же вступится за простую торговку бисером? — вздохнула Николина и тут же спросила деловито: — Спаржу?

— А торговка бисером она разве не человек? Хотя в прошлый раз была путана. И, конечно же, никого не нашли! А вообще искали? Думаю, что нет. Спаржа свежая?

— Свежайшая! И муха не сидела! — воскликнула Николина, смачно поцеловав кончики пальцев и, взмахнув руками, добавила: — Говорят — искали, кухарка сказала, что дело видать важное, раз сам маэстро Л'Омбрэ участвует в следствии! Да только, видимо, даже у Хромого дело не заладилось. Хотя, может, он, и правда, не больно-то искал убийцу. Сам-то из патрициев, для него одной путаной меньше, одной больше — кто заметит? Станет ли патриций марать свои ручки о такое дело! Вот если только для того, чтобы всё замять, да концы в воду. Так сколько спаржи-то?

— Нет. Обойдусь, пожалуй, без спаржи, а то дорого встанет. Спаржа позволительна только патрициям, а нам сгодится и капуста, — усмехнулась Миа, укладывая покупки в корзину поверх яблок. — Сколько за всё? И куда только смотрит дож*?! Уж страшно выходить после заката на канал! Да и если сам Хромой не справился… хотя… — Дамиана оглянулась и добавила тихо: — Он и сам выглядит как маньяк. Не удивилась бы, если бы это он их всех и убил. Видела я его один раз с той жуткой тростью. Проходил мимо, так я покрылась мурашками до пят! И этот его плащ с воротникм…

— Семьдесят пять сантимов. И не говори! Я тоже видела его как-то поблизости, смотрит он так пристально, будто твои грехи на лбу читает. И тростью своей постукивает по мостовой тук-тук-тук, тук-тук-тук, словно по душу твою пришёл. Б-р-р-р-р! Храни нас, святая Лючия, и от слуг закона, и от маньяков! — Николина лихо осенила себя знамением. — Ты ренту-то заплатила?

— Нет пока. Вот только-только нужную сумму насобирала, а уже, видишь, лишилась витража! Теперь не знаю, чем платить в следующий раз, — вздохнула Миа, передавая деньги и разглядывая лодки, идущие по каналу.

— А ты не думала бросить всё это? — спросила Николина, ловко пряча деньги в потайной карман в корсаже.

— Бросить? И чем же заняться? Воровать кошельки на ярмарках? — усмехнулась Миа.

— Ну… ты красивая… умная. Умеешь читать и писать. А за твой цвет волос любая девица в гетто продаст душу дьяволу! Вон мессер* Брочино всякий раз тебе шлёт поцелуи и говорит, что монна Росси могла бы быть первой куртизанкой во всей Альбиции. Если бы захотела. Ела бы на золоте и спала на лебяжьем пуху… и покупала у меня спаржу! Много спаржи! — рассмеялась Николина.

— Куртизанкой?! О-ля-ля! Скажешь тоже! — рассмеялась Миа в ответ. — Угождать патрициям?! Ну уж нет! Я честно зарабатываю себе на хлеб и не хочу, чтобы мне в спину говорили, что я путана. Пусть и просто из зависти. И всё ради спаржи! Да обойдусь и капустой.

— Да, ладно, ладно! Я же просто так спросила. Но тебе всё равно не место на рива Карбон. Скоро нас всех здесь не будет, а моя корказетта*, - она постучала носком сапога о борт лодки, — слишком стара для богатых каналов. Когда синьор Ногарола всё приберёт тут к рукам, меня сюда и близко не подпустят. А ты что тогда будешь делать?

— То же что и всегда — гадать и ненавидеть чванливых патрициев, — усмехнулась Миа. — Ты же знаешь, что лучше всего я «вижу», только когда очень и очень зла. Так что чем больше злости, тем больше дукатов!

И это было правдой. Мать Дамианы не была цверрой* по рождению, и никогда дочери не рассказывала о том, как попала в гетто*. Но дар видеть то, что скрыто, у неё был, и даже старшая цверра — мама Ленара уважала монну Росси и держала к себе поближе, доверяя ей самых богатых клиентов. С того момента, как Дамиана себя помнила, жили они в гетто среди кочевых домов на воде. Передвигались цверры по хитросплетениям каналов на юрких лодках-корказеттах, украшенных яркими шатрами и колокольчиками, и занимались кто чем умел: гадали, предсказывали будущее, заговаривали бородавки, делали привороты и продавали бальзам, который превращал чёрные волосы плебеек в кремовые локоны настоящих патрицианок. Много чем занимались, и не всё из этого было законно.

Мать ходила по домам патрициев, чтобы заработать пару-тройку дукатов, и Дамиану всегда брала с собой. Богатые синьоры, воровато оглядываясь, пускали их с чёрного входа и вели через кухню в гостиную, пока хозяина не было дома, и там при свечах мать раскладывала для них карты.

Жрица, Шут, Луна…

Знать толкование этих карт Миа научилась даже раньше, чем связно говорить.

А пока мать гадала, Миа рассматривала убранство домов, похожее на сказку — наряды и посуду, фрески на стенах и тяжёлые портьеры, наблюдала за тем, как ведут себя настоящие синьоры и синьорины. И мечтала о том, что однажды у них с матерью будет вот точно такой же прекрасный дом, с причалом для лодок и мраморной лестницей, ведущей к украшенному арками входу. Комнаты с золотисто-зелёной штукатуркой на стенах и балдахином из шёлка над большой кроватью, и кушетки на изящных ножках, и камин. Внутренний дворик в обрамлении лимонных деревьев… И большая гондола, вытянутая, как придонный угорь, чёрная, с позолотой и красными сиденьями, будет возить их в оперу и на балы. А она обязательно станет синьорой и будет носить красивые платья из зелёного шёлка.

Затем им совали в руки деньги, иногда какую-то еду или кусок ткани, и спешно выставляли за дверь. На этом сказка заканчивалась, и чтобы попасть в неё снова, нужно было ждать следующего посещения такого дома. Как ни странно, Миа запомнила их все. Каждый знатный дом в Альбиции, где они побывали с матерью. Говорят, всё, что видел в раннем детстве, очень хорошо запоминается. Даже сейчас закрой глаза — и она вспомнит. Вот дом семьи Бентивольо, что на Гранд-канале: резные двери из скалистого дуба и мраморная лестница с каменными львами у парадного входа. Но они с матерью всегда входили с другой стороны, через кухню, где умопомрачительно пахло корицей и кардамоном: кухарка раз в неделю пекла праздничный пирог. И этот запах, и изюм, лежавший на столе — всё это было драгоценными воспоминаниями, частичками сказки, которую Миа забрала с собой во взрослую жизнь. Каждый из таких домов дал ей что-то своё. Может, именно поэтому она стала продавать специи и пряности в своей лавке — запахи кардамона и корицы пробуждали воспоминания о детской сказке. Именно поэтому она повесила зеркальный шар на входе и даже заказала витраж с розой — всё это было осколками мечты, другой жизни, собранными ею из детских воспоминаний.

Пока мать гадала, маленькая Дамиана нередко вставала перед зеркалом и училась подавать руку, держать веер или делать реверансы, как настоящая синьора. И сколько бы всё это продолжалось — неизвестно, но однажды один из таких богатых домов ограбили. Унесли немного: кухонную утварь да окорок, висевший на крюке у двери. Но кто-то видел проплывавшую мимо цверрскую лодку, и этого было достаточно. В гетто явились констебли и жандармы в красных мундирах, и разноцветные корказетты запылали одна за другой. Приказ дожа: выгнать из Аква Альбиции всех цверров до единого, чтобы не несли они грязь, воровство и мракобесие.

И может поэтому, а может потому, что такие гонения на цверров случались в столице регулярно, мать и отвезла её на своей корказетте в большой дом с белыми колоннами и оставила там жить. Обучаться. Так она сказала.

Потом Миа узнала, что дом этот — пансион для бедных одарённых девочек, созданный милостью герцогини Умберты Ногарола, семья которой была одной из самых богатых во всей Альбиции. И что попасть сюда было не так-то и просто, и что ей очень повезло.

Портрет герцогини в полтора человеческих роста украшал большой холл пансиона, и стоило в него войти, как суровое изображение статной синьоры уже не сводило с Дамианы глаз. Чёрное платье, наглухо застёгнутое до подбородка, седая прядь на виске, в руке часы, а внизу надпись: «Время скоротечно».

Портрет был до жути пугающим, и Дамиана старалась не смотреть грозной синьоре в глаза. Но в этом большом здании всё было пропитано мрачным духом этой женщины. Каждый урок, каждый обед начинался в пансионе со слов «Милостью Божию и синьоры Умберты Ногарола…».

В пансионе Дамиану учили читать, писать и считать, и даже танцам и музыке, там же её пороли розгами за непослушание, и там же она регулярно лишалась ужина в наказание за проступки. Читать, писать и считать она научилась быстро, а вот скрипки, клавесин и фигурные танцы ненавидела искренне всей душой. Играла она так, что маэстро зажимал уши ладонями и кричал, стуча по пюпитру нотным журналом, что если граблями по струнам будет водить медведь, и то мелодичнее получится. С вышивкой и шитьём у неё тоже не заладилось, как и с покорностью.

Бубнить часами божественные славословия она так и не выучилась. Глядя на грустную мадонну во время молитв, всё время рассматривала трещины в краске на полотне или потолочных фресках, вместо того чтобы очищаться от греховных мыслей. А как-то в библиотеке утащила книгу сестры Агнессы, где среди описаний жития святых были нарисованы изображения старцев и невинных дев, и вырезала из неё гадальные карты. Святых и невинных дев было много, и все они походили на изображения с цверрских гадальных карт, поэтому их с лихвой хватило на всё. Погадать она, правда, успела только один раз, своей подруге Джульет.

Кто-то донёс — и сестру Агнессу хватил удар, а Дамиану отправили в подвал. Наверное, её бы и выгнали из пансиона, но мать всегда вносила плату исправно, и святые сёстры, продержав её в подвале неделю, сделали вид, что простили ей этот проступок. Правда, чтобы выбить бесовский дух, стали лупить её, кажется, чаще других детей. И лупили при этом за всё. За то, что сидела на подоконнике, поджав под себя одну ногу, что девочкам не полагается, за то, что бегала без платка, выставив напоказ бесовские волосы. За яблочные огрызки, которые бросала из окна в канал, пытаясь попасть в бриколу. Поводом могло послужить что угодно. И все наказания были во благо её души, потому что душу очищают страдания тела.

Но для той, кто выросла в гетто, розги были не самым страшным наказанием для тела. Тело у неё было крепкое. А в богов, что были изображены на стенах капеллы, она не особо верила. Как и в грехи. Это были боги и грехи патрициев. Цверры же верят в то, что Аква Альбиция стоит на спине морского ежа, а сваи, что держат её дома, это иглы на его спине. И что семеро богов спят на дне лагуны, и лишь Светлейшая каждое утро встаёт из моря вместе с солнцем, чтобы услышать цверрские молитвы и донести их богам. И только Светлейшей и молятся цверры.

Мадонна, изображённая на стенах капеллы пансиона, всегда смотрела грустно-усталым взглядом и никак не походила на образ задорной и весёлой цверрской богини, что танцует с бубном на водной глади. А когда Миа сказала сестре Агнессе, что художник мог бы изобразить Мадонну и покрасивее, например, как ту женщину, что сидит у её ног, ей всерьёз досталось розгами, потому что женщина у ног Мадонны оказалась раскаявшейся блудницей.

Из пансиона Миа сбегала бессчётное количество раз, отправляясь в кочующее по лагуне гетто. Но пока была жива мать, она находила её среди разноцветных лодочных шатров и возвращала обратно. И каждый раз, оказавшись на пороге пансиона, Миа кричала дурным голосом, топала ногами и швыряла камни в канал, умоляя не оставлять её здесь. И в такие моменты ей казалось, что ещё чуть-чуть и от её ярости развалится ненавистное белое здание с колоннами и полосой зеленого мха у фундамента. Треснет чёрный портрет синьоры Ногарола и погрузится в зелёную воду лагуны, где ей самое место.

Так у неё дар впервые и проснулся. От злости. И так и закрепился на этой злости. Стоило ей разозлиться, как сами собой начинали приходить видения…

Вот и сейчас злость на герцога Ногарола за разбитый витраж всколыхнула тонкую ткань мира и, глядя на Николину, Миа внезапно почувствовала ноздрями странный сладковатый запах.

С чего бы вдруг?

Тряхнула головой, отгоняя видение и пытаясь уловить слова Николины.

— … так ты и разозлись, и посмотри, как оно тут всё будет дальше, — вздохнула Николина. — Хочешь не хочешь, тебе не выстоять против герцога Ногарола. И лавку придётся продать.

— Эту лавку мне оставила мама. И сказала, что здесь меня найдёт моя судьба. Так что никуда я не поеду. Осталось только придумать, где через три месяца брать денег на новую ренту, — ответила Миа твёрдо.

— И сколько?

— Триста дукатов.

— Святая Лючия! Да это же целое состояние! — воскликнула Николина, снимая швартовочную петлю.

— Ничего, как — нибудь выкручусь, — пожала плечами Миа.

Не стала говорить, что уже заняла денег у Гвидо Орсо, ростовщика, что держит всю скупку краденого в гетто. Она пошла к нему от отчаяния, от злости и безвыходности, вспоминая, как два бульдога-сикарио герцога Ногарола уже доставали молотки, чтобы забить досками вход в её лавку. Вот тогда-то она и решилась. Хотя и знала: никто в здравом уме не занимает денег у Гвидо, если можно не занимать. Она ещё подумала тогда, что загоняет себя в силки. Потому что заработать за три месяца триста дукатов, чтобы отдать долг, да ещё проценты Гвидо, да ещё накопить триста дукатов на следующий взнос, ей явно не под силу. Но деваться было некуда. Она гордо сказала людям Ногарола, чтобы убрались с порога и приплыли за деньгами через три дня.

Они и убрались, ехидно улыбаясь и пообещав, что если через три дня денег не будет, то ей несдобровать. А ещё сказали, что напомнят о себе, чтобы она не забыла про долг. Вот и напомнили, разбив витраж!

И что делать дальше она пока не представляла. Вспомнила, как Гвидо плотоядно улыбнулся, окинув её фигуру масленым взглядом, и в свете огарка свечи во рту у него блеснул золотой зуб.

— А чем обеспечишь? — прищурился он, выкладывая на стол монеты.

— У меня есть лавка и…

— Зачем мне твоя лавка! Ногарола всё одно её заберёт. Лавка мне без надобности, а вот ты — другое дело. Бери деньги, не вернёшь — сама отработаешь, — он подмигнул и подвинул монеты своей огромной лапищей, покрытой рыжими волосами почти до самых пальцев.

За эти руки да скверный характер его и прозвали Орсо — медведь. И говорили, что вырвать должнику палец, а то и руку, для него было делом несложным. И теперь она в долгу у этого страшного человека, чью пузатую лодку-маскарету* с головой змеи на носу пропускают на каналах даже констебли, делаясь в такой момент слепыми и глухими. Недаром болтают, что Гвидо приплачивает им за молчание.

Когда деньги, добытые у Гвидо Орсо, были спрятаны в тайник, и злость прошла, её место заняли осознание и ужас сотворённой ею глупости. Миа заперла лавку изнутри и достала старую засаленную колоду карт с голубым крапом. Эта колода принадлежала ещё её матери. Этой колодой женщины семьи Росси гадали только для себя. Она закрыла глаза, долго держала её в руках, вспоминая лицо матери, а затем вытащила три карты. Перевернула и почувствовала, как всё холодеет внутри.

Повешенный. Смерть. Влюблённые.

Нет, конечно, карты нужно толковать. И Повешенный не означает, что кто-то кого-то повесит. Но для неё этот расклад говорил только об одном: всё будет плохо.

Первая карта — она в тупике. Вторая карта — ей придётся что-то потерять. А третья карта — испытания. Выбор между умом и сердцем.

Выпади такое клиенту, она бы ему посочувствовала и велела быть осторожнее. Не принимать решений, на которые толкает сердце. Опасаться тёмных переулков. Не брать в долг. А вот что посоветовать себе?

— Выкрутишься, конечно! — подмигнула ей Николина, подбадривая. — Вот скажи, на сколько дукатов я сегодня продам товара? А я тебе тоже что-нибудь хорошее предскажу.

— На десять дукатов продашь, — ответила Миа с улыбкой.

Николине легко предсказывать: она каждый день продаёт на девять дукатов и восемьдесят сантимов, и ради того, чтобы предсказание сбылось, на двадцать лишних сантимов она точно кого-то уговорит.

— А я вот что тебе предскажу! Пусть к тебе сегодня придёт… богатый синьор. Да что там богатый… пусть будет очень богатый! И отвалит кучу денег! — рассмеялась Николина, закатив глаза и подбоченясь. — Ты поломаешься, конечно, немного, как настоящая синьора, а потом расскажешь ему всю правду! А может, он и влюбится даже в тебя и позовёт жить к себе в палаццо! Будешь есть за золоте, спать на лебяжьем пуху и есть спаржу, — Николина обернулась, и указав пальцем на лодку, что двигалась навстречу, добавила: — А вон, кстати, и он, явно чалит к твоему берегу! И, судя по всему, это чванливый патриций. Всё, как ты любишь! Ты уж не стесняйся, — добавила она шёпотом, — оборви с него все лепесточки!

— Очень кстати, — усмехнулась Миа, — вот с него я и возьму свои сто дукатов, или пусть плывёт восвояси. И вообще… расскажу-ка я ему всю правду, благо сегодня я очень и очень зла!

— Удачи тебе, Миа! — воскликнула торговка, отталкиваясь веслом от причала.

— И тебе, Николина.

Глава 2. Предложение, от которого нельзя отказаться

Миа окинула клиента цепким взглядом. Богатая гондола, совсем новенькая, с фигурой ангела на носу. Верх чёрного борта всё ещё отливает свежим лаком, сиденья обиты красной тиснёной кожей, и гондольер, подпоясанный новым кушаком, стоит с таким спесивым выражением лица, словно привёз самого дожа!

Мужчина, сошедший на рива дель Карбон, показался Дамиане на редкость неприятным. Сразу видно — патриций. Уже немолодой и чуть сгорбленный, но покрыт налётом надменности словно позолотой, да в три слоя! Одет во всё чёрное, как гробовщик, но одежда дорогая — сплошь бархат и атлас. И на ногах не короткие сапоги, какие обычно носят синьоры в пору большой воды, а мягкие замшевые туфли с серебряными пряжками, в каких ходят, наверное, только дожи в своих покоях. Длинные чёрные волосы небрежно перехвачены на затылке широкой лентой. Пряжка на шляпе, пряжки на туфлях, булавка на шейном галстуке, запонки и пуговицы оправлены в серебро. Всё это дорогое, с камнями, и даже одна запонка стоит столько, сколько Миа и за год не заработает. Странно, что этого господина не в паланкине принесли: таким небожителям не пристало пачкать свои туфли о мостовую бедной сестьеры.

— Монна Росси? — мужчина заложил руки за спину и остановился, разглядывая осколки стекла и Дамиану с корзиной овощей.

— Это я, — ответила Миа и, подхватив одной рукой цветастую юбку, а другой корзину поудобнее, направилась в лавку.

После разбитого витража разговаривать с одним из патрициев ей хотелось меньше всего. А ещё ноздри снова почувствовали, как дрожит воздух, принося тяжёлый сладкий запах магнолий. Весна близилась к концу, и деревья в саду Дворца Дожей в центре Альбиции должно быть уже зацвели. И может быть, их аромат долетел сюда от самого Дворцового канала, а может, это Светлейшая снова приподнимала перед ней завесу своих тайн, но этот запах преследовал Дамиану неотступно с раннего утра.

Мужчину приглашать не пришлось. Он, нисколько не стесняясь, вошёл в лавку сам, старательно обходя осколки и чуть прихрамывая на одну ногу. Осмотрел придирчивым взглядом стоящие на прилавке плошки, баночки и мешочки с травами, и брезгливо потянул ноздрями воздух. Рассыпанные по полу специи источали сильный аромат.

— Желаете перца или куркумы? — спросила Миа, ставя корзину у прилавка.

— Я слышал, вы торгуете не только перцем, но и тайнами, — произнёс мужчина, разглядывая линялую занавеску, отделявшую лавку от небольшого столика, на котором Миа обычно раскладывала карты.

— Я не торгую тайнами, синьор… как вас, простите? — она посмотрела на гостя, но тот старательно прятал лицо в тени своей шляпы.

— Зовите меня… допустим… Массимо.

— Ну так вот, я не торгую тайнами, синьор «допустим Массимо». Я просто гадаю на картах и кофейной гуще, — ответила Миа прямо, стараясь не выдать явно своего раздражения.

Не любила, когда клиенты начинали разговор так витиевато и издалека, словно бы намекая на то, что она занимается чем-то незаконным или неприличным, и они не хотят в этом испачкаться, назвав вслух карты картами, а гадание гаданием.

— Ну, пусть будет так. Не торгуете, значит. Я хочу задать вам несколько вопросов и получить несколько ответов. Честных, разумеется.

— Вы задаёте вопросы и на них отвечают карты. Ну или кофе. Так карты или кофе? Я сварю, — она положила руки на бёдра и принялась беззастенчиво рассматривать своего клиента.

— И кофе придётся пить? — спросил он с сарказмом в голосе.

— Да, синьор Массимо. Кофе придётся пить, — ответила она, едва удержавшись от ответной колкости.

Это какого-нибудь торговца или гондольера можно поставить на место, сказав, что он может и не пить, а сделать с чашкой кофе всё что ему позволит его дурная фантазия. Но патрицию такого точно не скажешь.

— Сомневаюсь, что вы сварите приличный кофе. Или, полагаете, стоит рискнуть? — гость криво усмехнулся, отчего нижнюю часть его лица слегка перекосило, и Миа почувствовала, как от накатившей на неё волны раздражения воздух вокруг начал дрожать.

Значит, у неё паршивый кофе?! Вот же заносчивый индюк! Стоило бы сварить ему пойло из каштанов и цикория, и предсказать срамную болезнь, чтобы он убрался из лавки как можно скорее!

— Думаю, синьор Массимо, ради тайн, которые вы хотите узнать, вам придётся вытерпеть одну чашку дрянного кофе. Но если вы не хотели оскорбить моё умение варить кофе и, собственно сам мой кофе, то извинения я предпочитаю брать серебром.

Мужчина вытащил из кармана огромный шёлковый платок, и демонстративно вытерев им стул, сел за столик.

— Что же, обойдёмся картами. Я уже позавтракал, и не хочу так рисковать своим желудком, — он откинулся на спинку стула и стал неторопливо, палец за пальцем, стаскивать перчатки.

А Миа отодвинула стул с другой стороны стола и специально села, как сидят, выпрашивая милостыню или гадая, мамы-цверры на окраинах площадей-кампо*. Согнув ногу в колене и положив под себя так, чтобы из-под юбки торчал носок туфли прямо на уровне стола. Пусть синьор побесится…

Синьор покосился на потёртую подошву, но не подал виду, что ему это очень не понравилось.

Терпеливый. Но это временно.

Миа потянулась к прилавку, достала из корзины яблоко и с хрустом его надкусила, а синьор бросил перчатки на стол и скрестил руки на груди. На его мизинце блеснуло кольцо — роза, а вокруг змея, свернувшаяся в клубок, и Миа чуть яблоком не подавилась.

О, Серениссима! Да это же герб дома Скалигеров!

Выходит, этот мрачный мужчина в замшевых туфлях сам Лоренцо делла Скала — один из членов Совета Семи*, подеста* Альбиции и брат того самого маэстро Л'Омбрэ, о котором они только что судачили с Николиной! Брат Хромого, прозванного маэстро Тень! Сам городской глава в её лавке?! О-ля-ля! Приметы не соврали…

И что за нелёгкая принесла сюда это воплощение зла? Как так случилось, что за неделю её лавку почтили своим внимание две самых могущественных семьи Альбиции, которые к тому же сильно недолюбливают друг друга? От одного герцога ей достался разбитый витраж и неподъёмная рента, а с чем пожаловал второй?

Она вспомнила недавнее гадание самой себе и подумала, что появление одного из Скалигеров здесь — это очень плохой знак. Что бы там ни хотел узнать этот фальшивый Массимо, надо побыстрее выпроводить его прочь. И лучше, конечно же, его не злить. Хотя это сделать было труднее всего. Слишком уж брезгливо и с презрением синьор делла Скала рассматривал убранство её лавки. По его взгляду было видно, что монна Росси и её лавка для него всего лишь мусор, о который он боится испачкать свои замшевые туфли. И только какая-то исключительно острая нужда заставляет его терпеть запахи перца и куркумы.

Синьор делла Скала достал другой платок, поменьше, отороченный по краю кружевом, и приложил его к носу, пытаясь видимо отгородиться от густых пряных ароматов.

— Сто дукатов, — бросила Миа, ощущая, что гнев уже щекочет ноздри ни с чем не сравнимым запахом предчувствия.

— Сто дукатов?! — искренне удивился её гость, вздёрнув подбородок, и его густые чёрные брови сошлись на переносице.

— Сто дукатов, — пожала плечами Миа и ещё откусила от яблока, аккуратно поставив огрызок на край стола.

Как долго ещё выдержит синьор?

— Это почему же вы удостоили меня такой непомерной цены, монна Росси? Вы, часом, не переоцениваете свои услуги? — он усмехнулся.

— Сто дукатов потому, синьор делла Скала, что я знаю, кто вы. А посещение моей лавки патрициями на этой неделе идёт по сто дукатов с персоны. Слишком уж много убытков, — она махнула рукой в сторону окна. — Как видите…

— Я слышал о синьоре Барбиано, — синьор делла Скала снял шляпу, и достав кошелёк, положил его и шляпу на край стола. — Собственно поэтому я и здесь, я наслышан о вас. Но, прежде чем мы перейдём к главному, сначала ответьте мне на один вопрос, монна Росси, и поверьте, я оплачу ответ, если он будет честным.

Он о ней наслышан? И откуда интересно? Она ведь не настолько известная персона, чтобы ей интересовался один из Скалигеров.

— Прошу, — Миа взяла колоду и тремя лёгкими движениями перетасовала карты. — Так что за вопрос?

— Вы просто шарлатанка или действительно что-то можете? — синьор делла Скала впился в неё взглядом чёрных, как уголь, глаз, и это стало последней каплей.

Не каплей… Спичкой, брошенной на тонкую плёнку цветочного масла, запах которого наполнял уже всё вокруг. Мир вспыхнул от этой спички, раскинулся огромным веером, и не спрашивая её желания, картинки замелькали перед глазами, смешиваясь и перетекая одна в другую. Миа смотрела в лицо синьора делла Скала невидящим взглядом, а пальцы ловко вытягивали карты и веером, вторя мелькающим картинкам, раскладывали их на столе.

— То, что вы из Скалигеров, я поняла по вашему кольцу, — произнесла она, неспешно подвигая вперёд первую карту и не отводя взгляда, застывшего на переносице сидящего напротив синьора, — по надменности и одежде. По вашей гондоле. Вы хромаете и ходите в мягких туфлях, но без трости… это всё больные суставы… Нетрудно догадаться, что вы синьор Лоренцо делла Скала. Ваш брат Райнере делла Скала, но все в этом городе зовут его маэстро Л'Омбрэ, наверное, за его мрачность и… плащ. Говорят, он помогает командору Альбано, а может, и самому Великому инквизитору. Но вряд ли вы пришли сюда затем, чтобы узнать, изменяет ли вам жена, потому что вы не женаты. Если вы захотите что-то узнать… в этом городе для вас нет тайн. У вас есть для этого слуги и бульдоги-сикарио, которые вытрясут из человека любой секрет. Но, несмотря на это, вы всё же лично пришли в мою лавку в такую рань, пересилив всю вашу брезгливость, а значит, дело очень важное, и ваши сикарио и слуги не могут вам в нём помочь. Вы в тупике. А раз вам не смог помочь даже ваш умный брат, то, наверное, это ну о-о-очень тупиковый тупик и очень важное-преважное дело, раз вы готовы поверить мне на слово в том, шарлатанка я или нет, и заплатить за это сто дукатов, — она опустила взгляд на карты и добавила: — А я могла бы назвать и двести…

Этому её научила мама. Наблюдать. Не всегда можно положиться на карты или видения. Не всегда Светлейшая откликается на твой зов, а клиент должен платить всегда. Поэтому и нужно наблюдать.

Входя в каждый дом, мать говорила ей, на что обращать внимание. Замечать всё: от чистоты обуви и количества зеркал, до того сколько приборов стоит на столе и как одеты кухарки. Портреты на стенах, одежда синьоров, какой свежести кружева на платье хозяйки и особенно запахи…

Запах богатства нельзя спутать ни с чем. Как и запах бедности. Или запах болезни…

Иной раз её мать могла предсказывать будущее главы дома и без всяких карт, лишь по тому, что успевала заметить, проходя первый этаж. Например, у парадного причала — лодку доктора Тессио, самого дорогого маэстро медицины в Альбиции, и в гостиной запах сердечных капель. Она делала скорбное лицо и сочувственно качала головой, глядя на расклад на столе, и говорила, что видит тяжёлую болезнь. Синьоры ахали, складывали руки в молитвенном жесте и дальше рассказывали сами всё как есть.

Монна Росси была очень умной и наблюдательной женщиной, и этой наблюдательности обучила и маленькую Дамиану. И сейчас Миа сделала то же самое, с той лишь разницей, что не стала разыгрывать перед синьором Лоренцо дешёвый спектакль, понимая, что он не тот человек, которого можно водить за нос. И этому её тоже научила мать: разделять людей на опасных и нет.

— Ну, а на остальные вопросы, синьор делла Скала, вам ответят карты и шар, — она подвинула стеклянный шар на середину стола. — Задайте вопрос, только не вслух, а про себя, возьмите три карты и переверните. А я озвучу вам ответ, который вижу в картах и шаре. И уж тогда решайте — шарлатанка я или нет.

Она моргнула и ощутила, как внутри всё сжалось от страха. Она так разговаривает с тем, кто может лишить её жизни одним щелчком пальцев! И эта смелость, граничащая с наглостью, может дорого ей обойтись. Но сладкий запах магнолий уже заглушил ароматы перца и гвоздики, воздух в лавке наполнился предгрозовым напряжением, и в такие моменты, когда Светлейшая открывала перед нею дверь в другой мир, всё отступало на второй план.

Синьор делла Скала промолчал. Поджал губы, в задумчивости глядя на стол, взял три карты и перевернул.

Миа некоторое время смотрела на них, почти не видя картинок, лишь знойное марево, растворяющее очертания стола, а затем коснулась их кончиками пальцев. Мир дрожал, как поверхность летнего пруда, по которой скользят длинноногие водомерки, и от их движения кажется, что водная гладь похожа на натянутый шёлк. А она смотрела в середину шара, старательно делая вид, что видит что-то именно в нём.

И этому её тоже научила мама. Нельзя чтобы люди знали о том, какой силы её дар. Это может стоить ей жизни. Кто-то захочет использовать его и тогда ей несдобровать. Мать убеждала в этом маленькую Дамиану каждый раз, выходя из богатого дома и пряча в сумку шар. Пусть лучше думают, что всё дело в шаре и картах, а не в ней. Немного правды, немного лжи, туманные намёки, одна яркая деталь и никаких подробностей. Будущее должно представляться смутно…

И эту науку Дамиана запомнила наизусть.

— Ваш вопрос о каком-то письме, — произнесла Миа глухо, пытаясь уловить тени-видения, скользящие по прозрачному шёлку. — Неприятном письме… Вы не ожидали его получить. Это известие о том, что кто-то… оказался жив. Вы считали этого человека мёртвым, но он жив. И это плохо для вас. А теперь вы думаете, что…

Миа отдёрнула руку от карт и сглотнула, боясь закончить фразу, и от страха у неё язык пристыл к нёбу. Чёрные глаза синьора делла Скала прожигали насквозь, и видя, как она замерла, боясь сказать лишнего, он усмехнулся криво, отчего его щека даже немного дёрнулась, и тихо произнёс:

— И что же я думаю? Говорите, монна Росси, прошу вас. Вам придётся сказать, вы же понимаете?

Это прозвучало почти как угроза.

— … что лучше бы этому человеку было так и оставаться мёртвым. Ну и… вы хотели бы помочь ему таким и оставаться. Так вы подумали, — закончила Миа внезапно охрипшим голосом.

У неё пальцы на ногах похолодели от страха. Мама говорила много раз, что можно говорить синьорам, а что нет, и как уходить от судьбоносных ответов. Но сейчас синьор делла Скала так сильно её разозлил, что она не смогла вовремя остановиться, а ведь слово не воробей… и теперь это может стоить ей жизни. Причём прямо сейчас, в этой лавке. Она не сомневалась, что он может убить её даже здесь. Если захочет.

Но синьор Лоренцо вдруг взял кошелёк, потянул завязки и высыпал его содержимое на стол. Отделил половину ладонью и подвинул в сторону Дамианы.

— Первую половину ваших денег вы заработали. Теперь ответьте ещё на один вопрос, и получите вторую.

А Мии даже руки задрожали, так страшно ей было дотрагиваться до карт, но злость ушла, и Светлейшая тут же захлопнула дверь. Теперь хоть лбом стучись — ничего не увидишь. Но и увиденного было достаточно, чтобы отбить желание погружаться в тайны высочайшего семейства Скалигеров.

Не так уж ей и деньги нужны…

— Я не могу. Больше не могу. Простите, — Миа сгребла карты и убрала колоду. — Можете забрать ваши деньги, и… уходите.

Синьор делла Скала неторопливо достал золотые часы с гравировкой и, открыв крышку, посмотрел на циферблат, а затем на разбитое окно и осколки на полу. И Дамиане показалось, что этот взгляд не сулит ничего хорошего. Вспомнились те карты, что недавно она вытащила для себя…

Светлейшая, пошли мне мудрости не ошибиться!

— Ну что же, монна Росси, я не хотел вас напугать, да и, пожалуй, мой визит затянулся, так что — перейду к главному. К тому, зачем пришёл, — произнёс синьор вальяжно развалившись на стуле и продолжая сверлить Дамиану взглядом. — Видимо, вы всё же что-то можете, и ваша наблюдательность, кстати, весьма похвальна. Она тоже мне пригодится. Я знаю, что вы не могли догадаться и не могли предположить, какой именно вопрос я задумал, — он говорил нарочито медленно, наблюдая за своей собеседницей, как кошка за мышью, — но вы ответили очень близко к тому, о чём шла речь. А значит, вы можете оказаться полезны. Я действительно герцог делла Скала, и мой младший брат — тот самый маэстро Тень, как называют его в вашей сестьере. И я хотел бы нанять вас, монна Росси, чтобы вы помогли моему брату в деле о мёртвых «бабочках». Я уверен вы о них наслышаны.

— Я?! — у Дамианы даже горло перехватило от неожиданности.

— Почему я? И в каком смысле — помочь? И какое это вообще имеет ко мне отношение? — воскликнула она с удивлением.

— Если вы и в самом деле не шарлатанка, вам не составит труда показать моему брату такой же фокус с картами, как вы только что показали мне. Хотя, как человек более рациональный, он, конечно, будет недоволен и вряд ли поверит вам на слово вот так сразу. Но это предоставьте мне. Хотя вы, с вашими-то талантами, я уверен, умеете убеждать людей, — он недвусмысленно показал на лежащие на столе монеты. — Сто дукатов за гадание — это самая высокая цена, какую я когда-либо платил за нечто эфемерное.

— И какая мне с этого польза? — спросила Миа, не задумываясь.

— Я вам за это заплачу.

— Сколько?

— Ещё сто дукатов.

— За фокус с картами?! — усмехнулся герцог. — Не слишком ли высоко вы себя цените?

Он небрежно покрутил пальцами в воздухе, обводя ими всё окружающее убранство лавки.

— Птицу счастья нужно хватать за хвост, синьор делла Скала, — так говорила моя мать. Если вы можете заплатить сто дукатов, то сможете и триста. А мне очень нужны именно триста дукатов, — ответила она, скрестив руки, и придав своему лицу невинное выражение.

Полюбить так королеву, проиграть так миллион.

Так говорил её отец. И хотя Миа не знала кто он, да это и не имело значения: детям, растущим в гетто, вопросов об отцах не задают. Но мать как-то, будучи в благодушном настроении, произнесла эти слова, и сказала, что он любил эту фразу.

— Но только вы должны кое-что знать, чтобы уж всё было начистоту, — произнесла Миа, понимая, что самое время выложить все карты на стол, чтобы потом не пришлось раскаиваться, — я могу видеть кое-что в этом шаре, но это происходит не в любой момент. А лишь иногда, и в основном, когда я на кого-нибудь разозлюсь. Вот как сегодня из-за витража. Так что я не цирковая лошадь, синьор делла Скала, и если ваш брат будет щёлкать кнутом у меня перед носом, чтобы я прыгала в огненное кольцо и выдавала ответы, то сразу скажу — так не получится.

Синьор Лоренцо усмехнулся, но в этот раз его усмешка была не презрительной. Он натянул перчатку и, подвинув оставшиеся деньги ребром ладони, добавил:

— Поверьте, монна Росси, недостатка в злости у вас не будет. Если вы разозлились так сильно на меня, то уж мой брат Райно доведёт любого до белого каленья. И если вы выдержите рядом с ним две недели и не сбежите, и если от вашего шара будет какая-то польза, я вам дам ещё триста дукатов просто так. Слово герцога.

Шестьсот дукатов? Святая Лючия! Она и на десять не могла надеяться! Да за шестьсот дукатов она, пожалуй, обуздает свой нрав и будет вести себя как кроткая овечка в ангельском пуху! Но не может же всё быть так просто?! Если перед тобой сыр, и ты не видишь мышеловки, то это лишь потому, что мышеловка очень большая.

— Выдержать две недели? И всё? — удивлённо спросила она. — И что я должна делать? Ходить за ним по пятам?

— От вас должна быть практическая польза: ваши предсказания должны ему помочь. А так да, две недели ходите за ним тенью. Ну так что, вы согласны? — спросил синьор делла Скала, покосившись на огрызок яблока, и его слова прозвучали почти как призыв к грехопадению.

Ходить тенью за маэстро Тенью?! О-ля-ля! Вот это каламбур!

— И что именно я должна буду делать?

— Гадать, смотреть в ваш стеклянный шар, пройтись по местам преступлений с Райно и увидеть в вашем шаре всё, что сможете увидеть. Мне нужно найти убийцу, монна Росси. И побыстрее. Так что помолитесь вашей богине, покурите ладан, поплюйте через плечо или что ещё вы там делаете, но дайте мне ответы, — он произнёс последние слова с нажимом, и Миа поняла, что для него это крайне важно.

Но какое дело может быть самому герцогу делла Скала до каких-то там убитых торговок и путан? Его ноги в замшевых туфлях даже не касаются тех мостовых, где ходили несчастные женщины.

— А зачем это вам? — спросила Миа с изумлением.

— А зачем вам знать о том, зачем это мне? — спросил синьор делла Скала жёстко. — Я вам плачу — вы делаете. А вопросы, на которые нет ответов, оставьте вашим картам. Если вы хоть в половину так хороши, как о вас говорила синьора Перуджио, то вы и сами всё поймёте. Со временем.

Синьора Перуджио! Так вот в чём дело!

Пожилая синьора, которой этой зимой исполнилось сто лет, явилась к ней на прошлой неделе. Её принесли в паланкине четыре бульдога, опоясанные алыми кушаками с гербами дома Перуджио, увешанную бриллиантами и закутанную в накидку из серебристой лисы. Делфина Перуджио водрузила на стол ларец и стала доставать оттуда разные вещи: украшения, старый веер, какие-то безделушки. Она собиралась умирать и хотела напоследок узнать некоторые тайны своей семьи. И это было в тот день, когда Дамиана прочла указ о повышении ренты. Ох, как же она была зла!

Вот и рассказала старушке всё без утайки. Про то, что муж спал с её сестрой, про детей, про долги, про любовниц мужа и её любовников. Про какой-то тайник в стене их спальни и даже про дворецкого, что приторговывал опиумом. Жизнь синьоры Перуджио и её семейства была крайне насыщенной событиями.

Старая синьора слушала внимательно, теребя скрюченными пальцами шёлковый платочек, и ушла, щедро заплатив. Дамиана и не думала, что она кому-то проболтается! А уж тем более самому подеста Альбиции! Она и сегодняшний день-то помнила с трудом и путала имена своих детей!

— А если ваш брат выставит меня? Я слышала, что у него тяжёлый характер, — осторожно уточнила Дамиана, вспомнив разом всё, что болтали в сестьере Пескерия о Хромом.

— Не выставит. Он мой должник и ему придётся терпеть вас, хочет он этого или нет. А если выставит — вы всё равно получите обещанные деньги, я ведь дал слово.

— А если я ничего не увижу?

— Две недели, монна Росси. Две недели вы будете неотступно следовать за моим братом и смотреть на всё, что он делает. Потом вы будете смотреть в свой стеклянный шар или в карты, или куда вам там надо смотреть. А после вы расскажете мне всё… всё что вам удалось увидеть. Абсолютно всё, — произнёс он с особой интонацией, — и большего от вас не требуется. Надеюсь, вы понимаете? И запомните сразу — не пытайтесь меня дурить или что-то выдумывать. Райно сразу же распознает вашу ложь. Но я всё-таки думаю, что ваш стеклянный шар поможет моему брату поймать убийцу.

Вот теперь Миа ясно увидела границы мышеловки. И с ужасом подумала: всё выглядит так, что ей придётся ещё и следить за маэстро Л'Омбре, и всё докладывать его брату! Кажется, именно этого от неё ждёт синьор делла Скала.

О, Серениссима! Шпионить за Хромым?! Да у неё от одной это мысли холодеет внутри!

Но в туманной неопределённости будущего совершенно определённым был только золотой зуб Гвидо Орсо да бульдожьи морды сикарио герцога Ногарола. И шестьсот дукатов синьора делла Скала могли бы защитить её от невзгод хотя бы на полгода. А ради этого она готова была наступить на горло своей неприязни к патрициям и вытерпеть всё…

Ну или почти всё.

— Я понимаю, — ответила она. — Я согласна. И мне… нужен аванс.

— Однако, какая вы меркантильная особа, — буркнул герцог, вставая, и, повелительно указав на остаток денег, приказал коротко:

— Это ваше. Собирайтесь. Я жду вас в лодке.

— Что, прямо сейчас?!

— Прямо сейчас.

Глава 3. Дополнительные меры в действии

Ранним утром того же дня.

В эту ночь колено болело особенно сильно. И Райнере делла Скала даже подумал, что это какой-то особый знак. Проклятый особый знак! Когда оно так же сильно болело в прошлый раз — нашли первую «бабочку».

Вот и сегодня он проснулся рано, будто предчувствовал. Да и сном это назвать было нельзя, смежил веки, но сразу провалился в какой-то кошмар, и тут же открыл глаза. Оделся, взял трость и спустился в библиотеку, проклиная длинные лестницы фамильного палаццо Скалигеров. Давно ведь уже думал о том, чтобы перебраться в комнаты пониже, у воды. Но, что поделать, правила есть правила: орлы должны селиться на вершинах. И жить на верхнем этаже его обязывало положение. Его комнаты находились под крышей, рядом с огромной террасой-альтаной, на которой выставлены кадки с лимонными и оливковыми деревьями. Откуда можно созерцать восход, водное зеркало лагуны и черепичную россыпь крыш всех семи островов Аква Альбиции.

А жить у воды удел плебеев и пантеганов — огромных крыс, населяющих подмостья рынков и гетто. Вот и приходилось в такие ночи, как эта, когда боль заколачивает в колено адские огненные гвозди, взбираться или спускаться по лестнице не зажигая фонарь, чтобы не попасться слугам на глаза.

Потому что Райнере делла Скала не любил никому оказывать свои слабости.

Зря он вернулся в столицу. В материковой части страны ему было гораздо лучше. Сырость и воспоминания не тревожили адской болью в колене, и призраки прошлого не являлись во снах, вот так, как сегодня.

Райнере покосился на пузырёк с пилюлями — опиум, который прописал доктор. В этих жёлтых капсулах волшебство — избавление от боли…

Но от пилюль в голове становилось гулко и пусто, и хотя боль отступала, но мир размывался, наполняясь нереальными видениями, и терялась острота ума. А Райнере это состояние не любил. И в битве ясности ума против боли пока ещё побеждала ясность ума. Поэтому он вошёл в кабинет и принялся готовить кофе.

Кофе — это лекарство от всех невзгод. И его он предпочитал готовить сам, не доверяя кухарке, слугам и даже монне Джованне — почётной экономке дома Скалигеров. Она, безусловно, умела делать хороший кофе, но дело было не в самом напитке.

Приготовление кофе — это особый ритуал, который всегда его успокаивал и помогал упорядочить мысли. Хруст кофейных зёрен, густой запах, поднимающаяся пенка, тёплая чашка…

Солнце ещё не встало и палаццо Скалигеров был погружен во тьму. Райнере неспешно и тщательно смолол зёрна, развёл огонь и налил в турку воды из кувшина. И когда густой аромат поплыл по комнате, он зажал чашку в ладонях.

Вот теперь можно стоять на балконе, глядя на Дворцовый канал в ожидании рассвета, и, вдыхая бодрящий аромат, думать. В такие моменты он не хотел, чтобы его тревожили. В такие моменты в голове всё расставлялось по местам и будущий день приобретал чёткий и ясный план, которому оставалось просто следовать. Райнере любил, когда все события его жизни укладывались в структуру, которую он для них создал. Сначала завтрак: два яйца, пара тостов с маслом и апельсиновым джемом, свежая газета. Затем он посетит библиотеку Сан-Марко — там для него отложена на сегодня редкая книга, после — палату Совета Семи и рынок Лидо, где его ожидает перчаточник по одному нетривиальному вопросу…

День был распланирован и заканчивался вечерним посещением базилики с тётей Перуджио: сегодня его очередь вести столетнюю синьору на беседу с богом.

Но в это утро его ритуал бесцеремонно нарушил командор Альбано, прислав гонца с новостью, что кто-то из констеблей обнаружил на одной из площадей новую «бабочку». И когда посыльный изо всех сил ударил веслом о колокол, висящий у причала палаццо Скалигеров, вслед за ритуалом на части распался и чёткий план сегодняшнего дня.

Выходит, колено болело не зря.

В этот раз «бабочкой» оказалась контарина — торговка бисером из лавки на мосту Фузери. Там, где рива дель Кальдере встречается с рива дей Фузери, перед мостом есть маленькая площадь — кампьелло Делиси. Всего-то пятачок земли в том месте, где набережные, забранные бутовым камнем, встречаясь, образуют пустой угол. Днём там полно народу, горожане швартуют лодки, лавочники на мосту ведут бойкую торговлю, а вот ночью…

Ночью здесь нет никого, кроме крыс.

Фонарь, закреплённый на носовом крюке лодки, качнулся, выхватив из темноты место преступления и Райнере прищурился, вглядываясь в сумрачный берег.

Она лежала прямо там, на камнях у воды. Как и в прошлые разы, одежду убийца забрал. Но при этом стыдливо прикрыл её наготу жёлтыми лепестками. Руки скрещены на груди, рыжие волосы расчёсаны и разложены вокруг головы прядями, словно лучи солнца. А слева и справа жёлтыми лепестками магнолии выложены крылья бабочки.

В столь ранее утро краски ещё тусклы. Свинцовая вода сливается с серым камнем набережной и тёмными фундаментами домов. Весь город сейчас похож на шкуру пантегана — огромной альбицийской крысы, живущей в подмостьях и подвалах у воды. И посреди этой серости белое пятно тела выглядело чужеродно, будто кричало о том, что ему тут не место.

Райнере выбрался из гондолы, опираясь на трость, перенёс тяжесть тела на здоровую ногу, и направился к людям, толпящимся у края воды, чуть дальше по набережной.

Это уже четвёртая «бабочка». К счастью, газетчики знают только о двух, и, к счастью, ещё раннее утро: люди командора Альбано успеют тут прибраться до появления лавочников на мосту.

Дожу не хватает только ещё одной «бабочки» для очередного скандала. И так в Совете всё уже трещит по швам. Город напуган. Лоренцо в бешенстве, и Райнере обещал разобраться с этим делом, но…

Но вот уже четвёртая «бабочка», а он всё так же далёк от разгадки этих убийств, как и в первый день. И это его ужасно раздражало, заставляя острый ум работать непрестанно, и почти совсем лишив его сна.

Райнере отобрал фонарь у констебля, прошёл вдоль канала, светя под ноги и внимательно разглядывая мостовую. Ясно одно — убили девушку не здесь, как и в прошлые разы. Привезли на лодке и положили на берегу в самый тёмный ночной час. Следов нет, берег сухой. Фонарь на крюке перед аптекой оказался погашен. И скорее всего, никто ничего не видел и не слышал.

Он склонился с фонарём, рассматривая девушку.

Сколько ей лет? Не больше двадцати. Не слишком красивая, среднего роста, худощавая, даже тощая, загрубевшие ступни, на тонких пальцах мозоли… Абсолютно ничем не примечательная. Разве что волосы. Волосы патрицианки, пусть и не настоящего оттенка. Настоящие были тёмно-русыми, и уже прилично отросли от корней.

Этот оттенок здесь называют «розовое золото». А Райнере сказал бы, что этот цвет скорее похож на помадную массу, из которой кондитеры делают жевательные конфеты. Молоко, сахар и патока, и самая малость ванили. Не рыжий, не золотой, не русый. Размытая смесь рыжего с розовым.

Каждая девушка из бедных сестьер мечтает о таком цвете волос. И для этого копит деньги, чтобы однажды наведаться к цверрам в гетто и купить средство, которое те готовят из конской мочи и кожуры золотого ореха. Потом они мажут волосы этим средством и часами сидят на солнце в специальной шляпе с дырой на макушке и полями, прикрывающими лицо.

Какая глупость! Будь у этой девицы чуточку ума, она бы не стала портить волосы шарлатанским конским средством и осталась бы жива. Потому что ещё ни одну плебейку цвет волос не превратил в патрицианку. А вот в приманку для какого-то ненормального — пожалуйста. Волосы всех убитых девушек были этого оттенка. И если на третьей «бабочке» у него ещё были сомнения, то теперь они окончательно исчезли.

Райнере поёжился. Утренняя сырость пробирала до костей, и колено отзывалось на неё усиливающейся болью. Он достал из кармана пузырёк с пилюлями, посмотрел на него и снова спрятал. Потерпит ещё немного.

Подошёл констебль и рассказал, что удалось узнать, опросив жителей соседних домов.

Никто. Ничего. Не слышал. Не видел. Не знал.

Как и в прошлые разы.

Райнере мысленно выругался и снова вернулся к лепесткам. Первая «бабочка» была тоже прикрыта лепестками, только не магнолии, а жёлтой форзиции, которая цветёт гораздо раньше. И вокруг девушки тоже были выложены крылья, правда немного другие, более вытянутые — как у стрекозы. Но там, на кампо Вьехо, и места было больше, чем здесь, может, поэтому эти крылья словно сплющены, прижаты к телу? Райнере достал блокнот и карандаши, и вручив констеблю трость и фонарь, чтобы тот посветил, принялся делать набросок. Он не зря учился живописи у самого маэстро Луиджи — сделать зарисовку места преступления в деталях для него не составляло труда.

Отличий было немного: другие лепестки, немного другие крылья, всё остальное совпадало.

Один удар в сердце острейшим стилетом. Кто бы ни был убийца, своих жертв он не мучил. Райнере склонился к руке и повернул ладонью вверх. Такой же порез на запястье. Сто к одному, что, как и в других случаях, крови в теле совсем не окажется. Хорошо хоть доктор Феличе не болтлив. Не хватало, чтобы все газетчики бегали по улицам с воплями: «В городе завёлся вампир! Вампир пьёт девичью кровь!»

Других ран на теле не было, равно как и синяков или ссадин. Убийца этих девушек не насиловал и не запугивал. На их лицах застыло безмятежное выражение покоя, как будто они заснули. Но безмятежность эта не была случайной, все они вдохнули состав, которым из-под полы торгуют цверрские старухи. Местные путаны называют его «Тихая ночь», и хотя за его продажу и использование полагается полгода тюрьмы и штраф, но кого и когда это останавливало? Если побрызгать этим составом платочек или цветок и дать понюхать человеку, то через некоторое время он погрузится в глубокий сон. Так путаны с рива дель Лавадоре успокаивали наиболее буйных клиентов, собственно они-то и придумали ему такое многозначительное название. Но средство оставляло на крыльях носа след — что-то похожее на золотую пыльцу.

Райнере достал из внутреннего кармана специальную лупу с цветным стеклом. Присмотрелся — пыльца на крыльях носа девушки поймала свет фонаря и блеснула мельчайшими искрами. Всё совпало.

В остальном каждый раз одно и то же. Тело появлялось на одной из площадей в самый тёмный час. И…

Никто. Ничего. Не видел.

— Райно? Райнере?

Он обернулся на звук знакомого голоса и прищурился. Из темноты появился чуть сгорбленный силуэт в чёрном — его старший брат Лоренцо, подеста Аква Альбиции. Глава города и его постоянный оппонент

И вот уж это совсем некстати. Сразу видно — дурные вести разносятся быстро. Раз здесь появился его брат, значит, командор Альбано времени зря не терял. Брат сейчас примется на него давить, убеждая сосредоточиться и решить это дело быстро, как будто он и так не сосредоточен! А больше всего на свете Райнере не любил, когда на него давят.

— Доброе утро, — хмуро произнёс Лоренцо, и заложив руки за спину, склонился, рассматривая лепестки.

— Полагаешь, доброе? — спросил Райнере, не глядя на брата.

— Полагаю, могло быть и получше. Мысли есть?

— Мысли есть всегда. И есть новые детали. Но они тебя вряд ли порадуют, — ответил он, продолжая разглядывать крылья.

— И что же за детали?

— Лепестки.

— Лепестки? И что с ними? — Лоренцо распрямился и посмотрел на брата.

— С ними всё хорошо. Но это лепестки магнолии, а не форзиции. А точнее, это лепестки жёлтой магнолии. Понимаешь, что это значит?

— А должен? Не нагоняй тумана значительности, кариссимо*, ближе к делу. Иной раз мне кажется, что ты говоришь так специально, чтобы я злился.

— А ты, как всегда, преувеличиваешь. Ну, а если по делу… Жёлтые магнолии растут только в саду Дворца Дожей, — Райнере указал рукой в сторону Дворцового канала. — Либо убийца специально забрался туда за ними, либо он близок к окружению дожа. Лепестки свежие и сорваны прямо с дерева.

— Н-да… Это усугубляет и без того плохое положение.

— Это всего лишь лепестки. Их недостаточно для какого бы то ни было обвинения…

— …но их достаточно для подозрения и недоверия, Райно. Кто-то из окружения дожа убивает девушек? Ты представляешь, что напишут в газетах? — фыркнул Лоренцо. — «Дворец Дожей полон убийц, подеста молчит, командор бессилен» — вот как напишут в газетах. И делла Ровере, и Ногарола только порадуются этой грязи и тут же вцепятся нам в глотки. Ты же понимаешь?

— Форзиция отцвела, зацвела магнолия. Всего лишь, — пожал плечами Райнере, — я думаю, тут всё же важен цвет. Хотя не факт, потому что сейчас это всё, что можно найти в городе цветущим. Так что думаю, убийце просто нужны были какие-нибудь цветы и много. Хотя, соглашусь, выглядит не очень.

— Тоже обескровлена? — Лоренцо будто пропустил мимо ушей рассуждение о цветах.

— Полагаю, да. Есть раны на запястьях. Посмотрим, что скажет доктор Феличе.

— Проклятье! Это уже четвертая жертва, а у тебя до сих пор ничего нет, Райно! Ты ведь знаешь, как я жду хоть каких-то результатов! Если газетчики пронюхают, что кто-то пьёт кровь невинных дев…

— Невинными я бы их не назвал…

— Это не имеет значения. У тебя есть хоть какие-то версии? — раздражённо спросил Лоренцо.

— Их слишком много, чтобы выделить какую-то конкретную. А тыкать пальцем в небо я не люблю, ты же знаешь. Пока не будет точной уверенности, я не стал бы кого-то обвинять.

— А ты не думаешь, что… хм, ну, это и правда тот… кто пьёт человеческую кровь?

— Ты хочешь сказать… — Райно посмотрел на брата с кривой усмешкой, — вампир?

— Вампир? Серьёзно?! Лоренцо, но как ты можешь верить в подобный бред?! — усмехнулся Райнере.

— «Вампир» звучит лучше, чем «кто-то из окружения дожа, убивающий девушек по ночам»! И охота за вампиром не то же самое, что за каким-то маньяком. Ты только представь заголовки и скандал в Совете! Полагаю, сейчас нужны экстраординарные меры, — Лоренцо раздражённо отшвырнул носком туфли один из лепестков. — Мне кажется, кариссимо, что на этот раз ты в тупике. И этот тупик может стоить мне места главы города. И не только…

— Послушай, Лоренцо, оттого, что ты будешь читать мне нотации, тупик никуда не денется. И я не лошадь, которой требуется пряник или кнут для того, чтобы бежать быстрее. Я работаю. Изучаю и собираю улики. Это всё же нетривиальное преступление. Как только у меня будут новости — ты узнаешь об этом первым, — спокойно ответил Райнере, не глядя на брата, и добавил: — И ничего не трогай, пожалуйста, — это место преступления. Хотя… уже светает, — он махнул рукой констеблю и крикнул: — Я закончил.

— Райно, вот и ты послушай, — Лоренцо склонился к плечу брата и произнёс тише, — ты же понимаешь, что именно поставлено на карту?

— А ты полагаешь, что не понимаю, и пришёл мне это разъяснить?

— Как знаешь. Надеюсь, ты тут приберёшься и не оставишь ничего лишнего. Не нужно газетчикам трубить на всю Альбицию, что подеста не может организовать поимку вампира-убийцы беззащитных девушек!

— Пока идёт следствие, об уликах никто распространяться не будет. Да и, как видишь, Альбано тебя понял без слов, — Райнере указал на людей командора.

Они бросились заворачивать тело в старый плащ, чтобы погрузить его в лодку, а он сам принялся сбрасывать лепестки в канал с помощью обломка весла.

— Думаю, всё-таки стоит обсудить дополнительные меры, — произнёс Лоренцо, посмотрев на светлеющее на востоке небо.

— Что-то вроде твоих идей пустить по следу собак, организовать ночной патруль или повесить по городу объявления о вознаграждении в пятьдесят дукатов за поимку убийцы? — спросил Райнере с лёгкой усмешкой. — Ты не слишком оригинален в своих методах, Лоренцо.

— Поскольку твои методы не работают, приходится импровизировать на ходу…

— Мои методы научны, и именно наука приведёт нас к разгадке, а вовсе не толпа шарлатанов, желающих получить твою награду в пятьдесят дукатов. Ты мог бы ещё приписать на плакатах адрес: палаццо Скалигеров. Представляю у нашей пристани толпу желающих поживиться.

— Полагаю, кто-то из них мог бы быть полезен…

— Полагаю, на триста двадцать восьмом нищем, желающем получить пятьдесят дукатов, который что-то видел и слышал, ты бы, наконец, прозрел и понял всю глупость этой затеи. Лоренцо, оставь свои попытки быть полезным: как говорят, ростовщику судить о золоте, а карбонарию об угле. Когда будут новости, я дам тебе знать.

— И чем была плоха идея с патрулём? — спросил Лоренцо, повернувшись к брату.

— Чтобы найти иголку в стоге сена, нужна целая армия… муравьёв. Ровно столько же понадобится людей в патруль, чтобы обшаривать каждую ночь все закоулки. Лоренцо, повторюсь: оставь попытки быть полезным в этом деле. Просто жди. И… не мешай.

— Найди мне кого-нибудь, кариссимо! Любого бродягу, пьяницу, какого-нибудь преступника, вампира, наконец, которого можно вздёрнуть на пьяцца Романа. Мне нужно успокоить город.

— Кого-нибудь?

— Кого-нибудь. Главное — быстро.

Райнере развернулся и, превозмогая боль, направился к своей гондоле, отмахнувшись от слов Лоренцо. Он бросил последний взгляд на место преступления. Лепестки лежали на воде, и гондольер, махнув веслом, потянул их за собой, увлекая туда, где слабое течение вскоре отнесёт их к мосту. Площадь опустела, и на башне-кампанилле коротко звякнул колокол, возвещая наступление рассвета.

Ночь забрала свою жертву, и теперь жёлтые лепестки на тёмной воде выглядели как погребальный венок.

— Отчаливай, — коротко бросил Райнере гондольеру, и быстрое веретено лодки бесшумно заскользило по тёмной воде. — И подай фонарь.

Он положил трость рядом и открыл свой блокнот. Ему есть над чем поразмыслить.

Вернувшись в палаццо, он медленно поднялся в кабинет. Пока свежи впечатления, нужно всё расставить по местам. Сварил ещё кофе, достал блокнот, и вырвав листы, разложил их на столе. Взял рисунок с сегодняшней «бабочкой» и прикрепил на стену с фреской, на которой была изображена огромная карта Аква Альбиции со всеми каналами и мостами. Здесь уже висели зарисовки с других мест преступлений в сопровождении его заметок на маленьких клочках бумаги.

Четыре «бабочки»…

Четыре площади…

Это должно что-то означать… Послание? Но кому?

Лепестки жёлтой магнолии — послание дожу? Предупреждение об убийстве дожа? Грядущее покушение? Возможно…

А может они ничего не значат.

А может, ритуал? Но какой? И почему жёлтый цвет?

Он изучил в библиотеке все культы, известные на сегодняшний день учёным мужам, но не нашёл ничего похожего.

Больше всего раздражало то, что он не может уловить тонкие связи. Всё в этих убийствах слишком похоже, и нет ничего, что позволило бы оттолкнуться от очевидных улик и подняться над общей картиной. Его дневной план был разрушен, колено болело, и цейтнот, в который загонял его старший брат, требуя поймать хоть кого-нибудь, чтобы вздёрнуть на площади, раздражал, наверное, даже больше всего остального.

Райнере скрестил руки на груди и погрузился в глубокие раздумья. В раздумьях прошла половина утра и завтрак, который он проглотил, даже не заметив. В раздумьях он рассеянно отвечал своей экономке монне Джованне, в раздумьях разбил чашку, поставив мимо столика, и только появившийся ближе к полудню Лоренцо с очередным сомнительным предложением смог вывести его из этого состояния.

Предложение было не просто сомнительным, и даже не просто глупым, как идея развесить объявления по всей Альбиции. Сегодняшнее предложение было откровенно бредовым, особенно для главы города, хотя может быть, степенью бредовости теперь измерялось отчаянье Лоренцо?

Его, конечно, можно понять: никто не хочет расстаться с местом главы города из-за убитых путан и торговок бисером.

А суть предложения заключалась в том, чтобы привлечь к расследованию… потусторонние силы. Ну или как там это правильно называется?! Райнере от неожиданности сразу даже и не вспомнил.

— Цверра?! — спросил он, удивлённо воззрившись на брата и выслушав его внимательно.

— Девушка?!

— Девушка.

— Гадалка?!

— Гадалка.

— Ты шутишь? Хм… Нет. Вижу, ты серьёзно… Нет… Я не верю своим ушам! Если я тебя правильно понял, кариссимо, ты предлагаешь мне воспользоваться помощью грязной девицы с засаленной колодой карт и бутафорским шаром, которая дурит доверчивых богатых старух рассказами о "небывалой удаче"? — Райнере даже повысил голос, настолько был поражён предложением брата. — Услугами шарлатанки с самого дна Альбиции, которая надевает на себя за раз все юбки и стеклянные бусы, которые есть у неё в гардеробе?! Хотя, что это я… какой там может быть гардероб! И… ты всерьёз предлагаешь мне пойти к ней просить о помощи?

— Ну зачем же идти, — спокойно ответил Лоренцо. — Она уже здесь. Прошу, входите, монна Росси.

— Ты притащил цверру сюда? Святой марангон! Советую тебе, дорогой брат, запастись средством от блох и велеть монне Джованне запереть серебро на ключ! — воскликнул Райнере, понимая, что кажется, порядок в мире рухнул окончательно.

Лоренцо притащил сюда цверрскую гадалку!

И хотя брат и сказал, что это девушка, но воображение Райнере всё равно нарисовало совершенно другой образ: жутчайшую старуху, каких он видел сидящими на кампьелло Бовиани. С глазами, подведёнными углем, и скрюченными пальцами, в которых веером топорщилась колода засаленных карт. Разноцветные юбки, надетые одна поверх другой, аляповатые стеклянные бусы в семь рядов, тюрбан с перьями, огромные серьги, браслеты и кольца из дешёвого чернёного серебра… Старухи сидели прямо на мостовых у воды, подогнув одну ногу под себя, и зазывали клиентов, ловко тасуя карты.

При них всегда орудовала орава детишек, которые лишь с виду выглядели страдающими ангелочками. Но пока ты тянулся с милостыней к одному из них, двое других уже срезали твой кошелёк остро заточенной монетой, чтобы затем растворится с добычей в хитросплетении переулков и дворов.

Райнере представил, как подобная старуха окажется в их гостиной, и решил позвать дворецкого, и велеть ему выставить цверру прочь, потому что ничто не заставит его пасть так низко, чтобы променять науку на бутафорский стеклянный шар.

— Ты зря старался, кариссимо, — произнёс он и посмотрел на дверь.

И даже разозлился оттого, что Лоренцо всё-таки удалось его удивить. Потому что воображение его подвело. И цверра, как и было сказано, оказалась вовсе не старухой, а молодой женщиной, вполне привлекательной лицом. Но… что это меняло! Юная шарлатанка — это же ещё хуже прожжённой старой ведьмы! Юности присущ ещё и длинный язык…

Зато всё остальное, что его воображение нарисовало перед этим, было при ней. Пёстрая юбка с множеством оборок, что-то красное сверху, бусы, браслеты и… волосы. Н-да уж, волосы, разумеется, «розовое золото»! И собраны в рыхлый растрёпанный пучок, перевитый красной лентой, который, впрочем, выглядел куда лучше, чем цверрский тюрбан. Лицо… лицо правда… было симпатичным. Даже очень. Даже чересчур для цверры. Зелёные глаза, светлая кожа… И можно было бы не обращать внимания на всё, что ниже шеи, но вот только над губой у девушки была прилеплена москета*. Святой марангон! Какая вульгарность!

Маленькую точку из кусочка бархата патрицианки могли приклеить на лицо только на маскарад. Нарисовать тушью дозволялось для балов и вечерних выходов, но никак не при дневном свете. А тут — средь бела дня! Эта девица будто пыталась выглядеть прилично, скопировав всё самое худшее от приличной синьорины.

Молодая женщина прислонилась плечом к дверному косяку, и Райнере совершенно отчётливо прочитал на её лице презрение. Несомненно, она услышала всё, что он о ней сказал. Ну и какая разница? Всё это правда, и Лоренцо, видимо, совсем спятил — притащил её в этом дом, да ещё и с такой идиотской целью!

— Вижу, кариссимо, ты совсем отчаялся, раз не спросив меня решил взять в помощники… хм… эту… милую… хм… девушку. И уж если ты решил, что это хорошая идея, то не стесняйся, предложи ей… что-нибудь, — Райнере раздражённо махнул рукой, указывая на кресло.

Девушка бросила на пол джутовую плетёную сумку, которую держала в руках и, вздёрнув подбородок, произнесла, с вызовом глядя на Райнере:

— О-ля-ля! А я была лучшего мнения о воспитанности патрициев. Оставьте вашу снисходительность нищим! Для вас, маэстро Л'Омбре, я не «милая девушка», я — монна Дамиана Винченца Росси! И никак иначе!

— Маэстро Л'Омбре? — Райнере даже опешил. Никто не называл его в лицо подобным образом, а чтобы какая-то гадалка?! — Ну что же, монна-Дамиана-Винченца-Росси, и вам доброго дня. Доставайте свой шар и карты, или что там у вас ещё с собой. И делайте то… что вы обычно там делаете, чтобы выманить деньги у доверчивых старух. У меня мало времени на всякие фокусы, так что покончим быстрее с этим фарсом, — он перевернул песочные часы, стоявшие на краю стола, — ваше время пошло. А ты, кариссимо, скажи монне Джованне, чтобы вымыла стол с мылом после этого спектакля.

Наверное, взглядом монны Росси можно было бы поджечь даже воду в канале, но вода не вспыхнула, и Райнере каким-то краем сознания оценил её выдержку. Увидел лишь, как дрогнули ноздри девушки от усиленно подавляемого гнева. Она склонилась, достала из сумки стеклянный шар и карты и, не смущаясь, уселась в глубокое кресло, подогнув ногу под себя, как самая настоящая цверрская старуха.

Ну ещё бы! Никто и не сомневался!

И только одного Райнере так и не понял: с чего это Лоренцо криво усмехнулся и внезапно стал таким довольным. Должно быть, он думает, что нашёл выход?

Придётся его разочаровать.

Глава 4. Каждый остаётся при своём мнении

— Выйдем поговорить.

Синьор Лоренцо сделал знак рукой брату, и они вышли из комнаты, а в дверях, как верный страж, замер дворецкий, не сводя с Дамианы глаз. Очевидно, все здесь были уверены, что она непременно обчистит их дом!

Миа слышала, как братья говорили на повышенных тонах, и хотя до неё долетело лишь несколько обрывков фраз, понять, о чём шла речь, было не сложно. Маэстро Л'Омбре в язвительных выражениях объяснял брату, что думает о Дамиане и таких, как она. Да и вообще обо всех цверрах. И если бы не дворецкий, она, конечно, подошла бы поближе и подслушала, но мессер Оттавио в зелёной ливрее выглядел внушительно и грозно, и всем своим видом выражал согласие с синьором Райнере по поводу присутствия гадалки в доме.

Ну и пусть. Плевала она на всех чванливых патрициев вместе взятых!

Миа крепилась изо всех сил, стараясь ничем не выдать своего раздражения, и утешала себя мыслями о шестистах дукатах, обещанных ей старшим из братьев. И только это удерживало её от того, чтобы встать и уйти, хлопнув дверью так, чтобы от стен отлетела позолоченная лепнина, а хорошо бы и вазы попадали с постаментов.

Потому что не столько её разозлило пренебрежение слуг и поведение синьора Лоренцо в лавке — она уже привыкла к высокомерию патрициев — сколько этот самый маэстро Л'Омбре и его слова. Вот они почему-то полоснули бритвой по живому.

«Шарлатанка с самого дна Альбиции»? Да чтоб вам пропасть! Напыщенный индюк! Сами ничего не можете, а она шарлатанка?!

Она ведь сюда пришла не по доброй воле. А по доброй воле и не взглянула бы в сторону палаццо Скалигеров, зная, что за люди тут живут. Так за что ей эти унижения? Ах да, за шестьсот дукатов. Ну это, если она выдержит спесивого маэстро Л'Омбре две недели.

Раньше ей доводилось видеть его только издалека. Несколько раз на кампо Лидо. Да и то она не обратила бы внимания на высокого мужчину в чёрном плаще и с тростью — у неё и своих дел полно, чтобы глазеть на всяких прохожих. Но торговки шептались о нём, а Миа по привычке подмечала интересные детали.

Издалека маэстро Л'Омбре казался ей старше и как-то… страшнее. Его неизменный чёрный плащ с высоким воротником и трость прибавляли ему лет десять, а то и двадцать. Но в этой комнате, без своего привычного одеяния, он выглядел гораздо моложе. Высокий, худой, с гордой осанкой и взглядом, полным ледяного презрения. Она бы решила, что ему не больше тридцати, хотя может быть, так молодо он выглядит на фоне старшего брата? Но если сравнивать его с Лоренцо, то маэстро Л'Омбре был не только моложе, но и… гораздо симпатичнее. А может, Лоренцо тут был и вовсе ни при чём? И это даже озадачило — с чего бы ей находить этого индюка симпатичным?

Тёмные волосы, синие глаза, прямой нос… Правда, лицо, пожалуй, слишком бледное и надменное, но для патрициев это скорее достоинство, чем недостаток.

И вот если бы он и правда был хромым жёлчным стариком, страдающим от подагры или ревматизма, она бы, может, и не разозлилась так сильно. Старости присуща ненависть ко всему миру. Но маэстро Л'Омбре оказался молодым, привлекательным и заносчивым аристократом, которому она не давала никаких поводов для того, чтобы так её унижать, учитывая, что она никому не навязывала своих услуг.

Хотя, разве им нужен повод для унижений? Это право они получили при рождении.

Маэстро и одет был… высокомерно. Как и присуще патрициям, по последней моде — в редингот с тонким серебряным кантом вдоль пуговиц и тёмно-синие бриджи, и вся одежда идеально отглажена, и прическа волосок к волоску. Тьфу, просто! Ну до чего лощёный франт! Даже трость у него была изящной, хоть и массивной, из дорогого чёрного дерева с инкрустированной серебром ручкой в виде головы какого-то зверя. И вся эта элегантность показалась Дамиане ужасно раздражающей. До тошноты.

Миа никогда ещё не встречала человека, который бы с первого взгляда внушил к себе такое сильное неприятие.

А ещё её раздражал этот дом. И наверное, дом был не виноват, скорее, это маэстро Л'Омбре своим высокомерием отбрасывал тень на всё, к чему прикасался. Но факт оставался фактом — дом тоже раздражал Дамиану абсолютно всем: своей помпезной красотой, статуями древних богов в нишах, позолотой и картинами, и даже слугами, которые смотрели на гостью как на вредное насекомое, посмевшее пробежать по белоснежным хозяйским простыням. И они бы вымели её веником прямо в канал, щёлкни только пальцами кто-то из Скалигеров.

Но, кажется, больше всего её взбесило неприкрытое презрение Хромого к роду её занятий. Она ведь слышала всё. И про шарлатанку, и про юбки, и про бусы, и про средство от блох…

«…скажи монне Джованне, чтобы вымыла стол с мылом после этого спектакля…»

Её едва не потряхивало от этих слов. Как же в этот момент она ненавидела патрициев! Да, среди цверров немало тех, кто оправдал бы эти слова, но у патрициев водятся все те же самые блохи, и если бы только они! Когда мать раскладывала карты перед богатыми синьорами, какие только тайны «небожителей» не выплывали наружу!

Ей было так обидно, что захотелось сделать всё назло. Надеть ещё несколько юбок и навертеть ужасный тюрбан, как у мамы Ленары, а в уши вдеть блестящие дешёвые серьги в три яруса и раскурить прямо здесь трубку с самым вонючим табаком, какой найдётся у торговок в гетто. Она и в кресло уселась, нарочно поджав под себя ногу и выставив на обозрение туфлю и голую щиколотку — пусть полюбуется! Раз уж он считает её грязной шарлатанкой — пусть так и будет. Чем грязнее и вульгарнее, тем лучше. А что ещё противопоставить раздражающей элегантности этого чванливого патриция?

Единственным приятным моментом было осознание того, что Лоренцо делла Скала поручил ей шпионить за родным братом. А значит, не всё благополучно в этой высокомерной семье. И если поначалу такое занятие показалось ей недостойным и опасным, то теперь она резко переменила мнение на этот счёт. Она с удовольствием проследит за ним, и чем больше его грязных секретов узнает, тем лучше! В этот момент опасность подобного занятия отступила куда-то на второй план.

Миа положила на стол стеклянный шар. Конечно, он ей без надобности, она и так всё видит, но люди верят в то, что в этом шаре есть какая-то сила, и именно на такой вере держится половина успеха любой гадалки. А заодно — и её безопасности.

Голоса стали громче и приблизились, дверь распахнулась, и братья Скалигеры вошли, видно, что явно недовольные друг другом, но пришедшие к какому-то согласию.

— Проверь, кариссимо, — произнёс Лоренцо, указав рукой на шар на столе, — задай ей какой-нибудь вопрос, и, если она ответит неверно, можешь отправить её восвояси. Но если ответит верно — ты дал слово, уж сдержи.

— Вопрос? — усмехнулся маэстро Л'Омбре криво и как-то раздражённо, и, скрестив руки на груди, посмотрел на Дамиану свысока. — Вопрос, значит…

Его взгляд медленно скользнул по её лицу вниз, на красную блузку и пёструю юбку, затем на торчащую туфлю и фривольно подогнутую ногу, а уж оттуда на стеклянный шар и колоду карт, лежащую на столе, и кривая усмешка стала ещё презрительнее.

— Хорошо. Чтобы прекратить этот фарс прямо сейчас, я задам очень простой вопрос. И ты поймёшь, Лоренцо, всю глупость этой затеи. Скажите, э-э-э… монна Росси… сколько чайных пар стоит у монны Джованны в буфетной?

Миа стойко выдержала этот водопад презрения и перевела взгляд на Лоренцо. И готова была поклясться, что старший из братьев явно наслаждается этим моментом.

— Чайных пар? — издевательски переспросила она и покачала головой: — О-ля-ля! Шестьсот дукатов вот за это? Ваша экономка может дать ответ на этот вопрос, стоит ли платить такие деньги? — она снова посмотрела на маэстро Л'Омбре и произнесла холодно: — Задайте вопрос не вслух, а про себя. Вопрос, на который я точно не знаю ответа. А то, может, я подсмотрела ваши чайные пары, пока поднималась сюда. Шарлатанки обычно так и делают. Так что придумайте вопрос посложнее… э-э-эм… маэстро.

— У цверры внезапно обнаружилась профессиональная гордость? Надо же, это любопытно, — произнёс маэстро Л'Омбре с деланным удивлением, посмотрел на Дамиану как на какого-то диковинного зверя, и на некоторое время замолчал.

Кривая усмешка стёрлась с его губ и меж бровей залегла тонкая складка задумчивости. Он приложил указательный палец ко лбу и наконец, произнёс:

— Что же, я загадал вопрос. Прошу, монна-Дамиана-Винченца-Росси, блесните предвидением.

Миа не сводила с него глаз, но смотрела и не видела. Кажется, даже когда сикарио герцога Ногарола разбили её витраж, она не была так зла, как в этот момент. А может, это просто вся её злость на всех патрициев разом собралась сейчас в гостиной и сосредоточилась на этом красивом холёном лице. Воздух внезапно вспыхнул, засиял серебром и стал наполняться дымкой. Мир дрогнул и поплыл, размывая границы реальности и позволяя увидеть то, что остальным недоступно.

Злость наполнила ноздри сладким запахом магнолий, и Светлейшая сбросила покрывало…

…Храм наполнен людьми. Парадные одежды, шёлк, парча, бархат, все скамьи заняты… Ароматы благовоний и дорогих духов наполняют пространство вокруг. Купол над головой подпирают мраморные колонны, и мадонны в голубых одеждах устало взирают с фресок на потолке. В храме слишком душно, и кажется, что воздух совсем застыл. Опахала вееров опускаются медленно, и люди неспешно перешёптываются. Лепестки цветов устилают проход между скамьями…

Миа видит фату. Длинную узорную фату, вышитую золотой нитью и украшенную по краю крупным розовым жемчугом. Фата такая тяжёлая, что на голове невесты её удерживает специальная диадема, украшенная драгоценными камнями. Фата, по обычаю, подарок жениха. Это признак его статуса и богатства, и эта фата буквально кричит о том, что жених просто неприлично богат. Шесть девочек, похожих на ангелочков, в белых платьях и венках, несут фату за невестой. Не будь их, она, наверное, и шагу не смогла бы сделать, придавленная тяжестью этого расшитого покрывала.

Миа смотрит откуда-то сзади на спины сидящих на скамьях, спины жениха и невесты. И видит только одно лицо — лицо мужчины, который стоит вполоборота справа, со стороны жениха, с лицом белее этой фаты. Это маэстро Л'Омбре. В чёрном атласном фраке, с цветком флёрдоранжа в петлице…

Он моложе, чем сейчас, и на его лице нет нынешней маски презрения, которая от времени будто срослась с его кожей. На его лице маска напускного безразличия, удерживать которую ему стоит огромных усилий. Его рука сжата в кулак до белизны в костяшках. И Миа ощущает то, что находится внутри этого кулака.

Кольцо. Помолвочное кольцо…

Миа чувствует сожаление, гнев, разочарование и обиду. И только один вопрос, который звучит в его голове — почему?

Почему?! Почему она поступает с ним так?!

И он знает ответ. Ответ вьётся золотым узором по этой фате. Блестит розовым перламутром на жемчужинах, на сотнях жемчужин…

До сегодняшнего дня Светлейшая не посылала Дамиане настолько ярких видений. Со звуками, запахами, чувствами… С болью в сердце и в пальцах, которые сжимают треклятое кольцо так, что оправа камня врезается в ладонь до крови. У Димианы кружится голова и боль начинает стучаться в переносицу всё отчётливее. Она закрывает глаза, чтобы не вглядываться в эту фату и в это лицо, больше похожее на маску.

— Вы выбросили его в канал… Ваш вопрос… про кольцо… куда вы его дели. Вы выбросили кольцо в канал, — прошептала она, открывая глаза, и посмотрела снизу вверх на маэстро Л'Омбре.

Никогда ещё она не видела столько ненависти, сконцентрированной в одном взгляде. И, кажется, в этот момент лицо маэстро Л'Омбре достигло пика своей бледности. Он посмотрел на Лоренцо, но даже у того с лица исчезла усмешка.

— Лоренцо, это вообще не смешно, — глухо произнёс маэстро. — Это низко…

Но, что он сказал дальше, Дамиана не услышала. Закружилась голова, стеклянный шар начал двоиться, троиться и вскоре совсем исчез в темноте. А вместе с ним и весь мир.

Когда она открыла глаза, то увидела склонившееся над ней лицо пожилой женщины, которая усиленно махала полотенцем, пытаясь привести её в чувство.

— О, Мадонна! Очнулись — и слава богу! — пробормотала она, помогая ей сесть поудобнее и протягивая бокал с водой. — Вот, выпейте.

И Миа почему-то подумала, что эта строгая женщина в необъятном крахмальном переднике и с косами, уложенными на голове короной, и есть монна Джованна, чьи чайные пары ей предлагал посчитать маэстро Л'Омбре. Миа взяла бокал, но едва смогла удержать его, расплескав половину воды — пальцы дрожали, а перед глазами всё ещё плясали разноцветные пятна.

Такое с ней иногда случалось, когда видения Светлейшей бывали особенно яркими. В такие моменты они отнимали все её силы и, бывало, доходило до обморока. Не в состоянии совладать с бокалом, Миа поставила его на столик, и торопливо достала из кармана пару кусочков сахара, которые всегда носила с собой для таких случаев.

— Вы в порядке? — озабоченно спросил синьор Лоренцо, подходя ближе.

— Да, спасибо. Сейчас станет легче. Это всё… — она неопределённо махнула рукой и отправила сахар в рот, — требует усилий.

— Монна Джованна, предложите нашей гостье чай или кофе и принесите бисквиты и печенье, — распорядился синьор Лоренцо, — а мы пока побеседуем с Райно… наедине.

Последнее слово он произнёс с особым выражением.

Братья ушли, но Миа была этому только рада. Ей стало стыдно за свой внезапный обморок перед ними. А ещё… страшно. Очень, очень страшно. Ведь то, что она сообщила синьору Лоренцо в своей лавке, и то, что увидела сейчас… И то, что, делая предсказание маэстро Л'Омбре, она, кажется, забыла посмотреть в шар. Только сейчас она осознала, чем всё это может закончиться.

Эти люди могущественны и очень опасны. У них наверняка есть какие-то тайны, которых она может коснуться невзначай, вот так, как сегодня, как сейчас, а завтра её найдут в канале с перерезанным горлом или не найдут вовсе. Просто чтобы не сболтнула лишнего. Кто там будет искать какую-то гадалку-цверру!

О, Светлейшая! Зачем же она была так безрассудна! Зачем сказала правду! Эти шестьсот дукатов могут стоить ей жизни!

Миа снова вспомнила красноречивый взгляд маэстро Л'Омбре, полный холодной ненависти, и поёжилась. Она так хотела доказать, что никакая она не шарлатанка, что совсем забыла об осторожности. А ведь мать учила её тому, что клиентам нельзя говорить всей правды. Клиентам нужно говорить лишь то, что они хотят услышать. Искусно смешивать ложь и правду, и правды нужно добавлять совсем чуть-чуть. А вот ложь…

Ложь должна быть правдоподобной и трудно проверяемой.

А таким клиентам, как Скалигеры, так лучше бы вообще ничего не говорить. Наверное…

Может, стоит встать и убраться отсюда восвояси? Вот только куда бежать? С одной стороны — герцог Ногарола и его бульдоги, с другой — Гвидо Орсо, которому она теперь должна денег! А с третьей — братья Скалигеры, в чьи тайны она так опрометчиво сунула нос! О-ля-ля, птичка, клетка уже почти захлопнулась!

Как ни крути, всё было плохо. Но герцог Ногарола и Гвидо Орсо хоть и были опасны, но не прямо сейчас, и не здесь. А вот братья Скалигеры могли отправить её на корм рыбам в лагуне уже сегодня. Так что всё же стоило сбежать, пока не поздно.

Она покосилась на дворецкого, замершего статуей у порога, и подумала, что мимо него она как-нибудь прошмыгнёт. Но двери распахнулись, впуская братьев, и о побеге пришлось забыть.

Миа готова была поклясться, что они снова повздорили, но, судя по лицам, их размолвка закончилась не в пользу маэстро Л'Омбре, потому что он вернулся ещё более мрачным и молчаливым. Зато Лоренцо казался теперь совсем довольным.

За ними следом появилась монна Джованна, а позади неё служанка с необъятным подносом, на котором стоял кофейник, чашки с блюдцами из тончайшего фарфора с позолотой и корзинки со сладостями: миниатюрные бисквиты, кексы, печенье и шоколад.

— Угощайтесь, монна Росси. Вижу, что вам уже лучше, так, может, сразу и приступим? И вы помните, мы договорились, что всё, сказанное в этих стенах — остаётся в этих стенах? — последние слова Лоренцо произнёс жёстко и уселся в кресло напротив. — Кивните, что вы меня поняли.

О, она помнила! Лоренцо ещё по дороге сюда дал понять, что болтливость может стоить ей жизни. Она кивнула, беря чашку кофе из рук служанки. Маэстро тоже взял чашку, а Лоренцо нетерпеливо отмахнулся и добавил, обращаясь к Дамиане:

— Итак, меня интересуют мёртвые «бабочки». Посмотрите в ваш шар и скажите что-нибудь о них. В первую очередь меня интересует, кто убийца. А во вторую, зачем он это делает. Ну или всё, что удастся там разглядеть.

— Синьор делла Скала… При всём уважении, но… это так не работает, я ведь объясняла уже, — Миа пожала плечами. — Чтобы сказать что-то определённое, мне нужна хотя бы какая-нибудь вещь, принадлежавшая одной из… девушек.

— Вещь? — глухо переспросил маэстро Л'Омбре, который возвышался посреди гостиной, как мраморное изваяние, и добавил снисходительно: — Это вряд ли. Если вы не в курсе — они были полностью голые.

— Ну или я должна видеть этого человека, вот как вас…

— Они все мертвы. Но мы можем прогуляться в склеп или к доктору Феличе в морг, — в голосе маэстро прозвучала уже явная насмешка.

— А место, где их убили? Я могу там побывать? — осторожно спросила Миа. — Мне нужны какие-то подробности.

— Мы пока не знаем, где их убили, — ответил Лоренцо. — Известно лишь, куда их привезли на лодке уже мёртвыми. Но вы можете там побывать. А ещё у Райно есть рисунки, может быть, они вам помогут, монна Росси. Райно вам их покажет. И я очень надеюсь, что вы плодотворно проведёте этот день вместе. Сообщите мне, как будет что-то новое.

Синьор делла Скала встал и, не прощаясь, ушёл. Монна Джованна и мессер Оттавио поспешили за ним, аккуратно притворив за собой двери, и в комнате Миа и маэстро Л'Омбре внезапно остались вдвоём.

— А теперь давайте кое-что проясним, — маэстро резко повернулся к ней и впился пронзительным взглядом, от которого у Дамианы даже кожа покрылась мурашками. — Что бы там ни говорил мой брат, я не нуждаюсь в ваших услугах, монна Росси, и не нуждаюсь в ваших предсказаниях. Так что не тратьте попусту моё время и покиньте этот дом. Мессер Оттавио распорядится, чтобы вас отвезли.

— Я не меньше вашего не нуждаюсь в том, чтобы торчать в неприятном обществе чванливых патрициев, и не навязываю своих услуг, — парировала Миа, вставая, чтобы не смотреть на него снизу вверх, и добавила жёстко: — И если вы в них не нуждаетесь, то прямо сейчас скажите об этом синьору Лоренцо делла Скала, моему нанимателю. Пусть он выставит меня за порог, и, как говорится, чао востро! Это же в ваших силах?

Маэстро Л'Омбре шагнул ей навстречу, и чуть понизив голос, спросил:

— Сколько денег он вам обещал? Ну же, говорите. Хотите, я дам вам вдвое больше? Втрое? Какая сумма приходит вам на ум? Просто назовите её. Я отдам вам деньги, и вы уйдёте отсюда раз и навсегда. А моему брату скажете, что подслушали разговор обо мне и о том кольце от… кухарки на рынке и пересказали это здесь, и что вы и в самом деле шарлатанка.

Ей стоило бы помнить об осторожности, наступить на горло своей гордости и воспользоваться предложением. Стоило взять деньги прямо сейчас и действительно уйти. Втрое больше — это же просто огромная куча денег! Она же сама хотела сбежать отсюда. И это было глупо — отказываться от такого предложения, но…

Признать себя шарлатанкой? Да ни за что! Только не теперь!

И гордость победила.

— Ваш брат предложил мне шестьсот дукатов, — Миа усмехнулась и вздёрнула подбородок. — А условия нашего договора я разглашать не могу. Но даже если вы предложите мне втрое больше, я не возьму ваших денег, хоть вы и считаете меня «шарлатанкой с самого дна Альбиции». Вот ваших-то денег я точно не возьму.

— Ну надо же! — кажется, он удивился, посмотрел на неё с прищуром, а потом усмехнулся недобро. — Обиделись? Ну что же, привыкайте. У меня несносный характер, сомневаюсь, что вы выдержите две недели рядом со мной. Так что вы ещё пожалеете, что не взяли деньги, когда сбежите отсюда.

— Вы полагаете, я сбегу первой? — Миа скрестила руки на груди.

— Я в этом уверен. Но раз моему брату так сильно хочется, чтобы вы ходили за мной по пятам — извольте, я потерплю пару дней. Только давайте сразу договоримся о простых правилах: вы не лезете ко мне с вашими предсказаниями, не суёте нос не в своё дело и держитесь от меня не меньше, чем в трёх шагах. Вы ничего не трогаете, и стараетесь занимать как можно меньше места. Лоренцо считает, что нужно поселить вас здесь на две недели, чтобы вы были всегда под рукой. Я считаю, что это глупая затея, но раз уж так вышло и для чистоты эксперимента… у нас есть свободная комната за буфетной, я велю монне Джованне постелить вам там, — он говорил надменно, холодно и строго, глядя на Дамиану свысока, словно каменная статуя сфинкса. — Пользуйтесь входом для слуг, мойте руки с мылом и не забудьте, что наш дворецкий и экономка присматривают за всем. Надеюсь, им не придётся переживать о сохранности столового серебра?

Никогда ещё Дамиана не слышала столь унизительной отповеди. Что бы там ни говорили о цверрах, но они народ вольный, и терпеть унижения без права ответить было не в их привычках. И хотя её мать не была цверрой по рождению, но свободолюбивый дух водных кочевников она впитала кожей и передала его дочери по наследству. И из Дамианы этот дух не удалось выбить даже святым сёстрам с их розгами, молебнами и проповедями о послушании.

Поэтому от слов маэстро Дамиана вспыхнула, как спичка, и не понимая, почему сегодня она злится так сильно, ведь презрение патрициев было для неё не в новинку.

Он думает, что она станет красть их столовое серебро?!

— О-ля-ля! Маэстро Л'Омбре, какая прекрасная речь! Но вы ошиблись в главном! Поскольку это синьор Лоренцо меня нанял, а не я навязалась вам, то это у меня будет несколько условий! Я буду делать то, что хочу, и говорить то, что посчитаю нужным. Приходить, когда захочу, и уходить тоже, и дверь я выберу сама. Мне без надобности ваша комната за буфетной, но если вы будете уж очень настаивать, то я люблю мягкий матрас и апельсиновое мыло, так что потрудитесь, чтобы оно было. И если вы думаете изводить меня вашими придирками, чтобы я сбежала — даже не надейтесь! Хотя вы, конечно, можете подкинуть мне пару серебряных ложек, а потом обвинить меня в краже. С патрициев станется! — выпалила она, размахивая руками.

— Подкинуть вам серебряные ложки?! — левая бровь маэстро удивлённо взметнулась вверх. — Ну не стоит мерить всех своей меркой, монна Росси.

— Не стоит судить о предполагаемых поступках людей по себе, маэстро Л'Омбре! — парировала Миа. — Две недели, маэстро Л'Омбре — и я забуду вас, как страшный сон. Ну это, если вы не выставите меня первым и не проиграете своему брату, что вы там ему обещали…

— Вы ещё и подслушивали наш разговор? — маэстро прищурился и снова перешёл на холодный официальный тон.

— Ещё чего! — фыркнула она. — Стоило бы говорить потише, а то вас слышали, кажется даже гондольеры на канале!

— Я не собираюсь вас выставлять, мне просто жаль впустую тратить время. Потому что одно попадание не делает из вас меткого стрелка. Посмотрим, что вы предскажете в следующий раз. А до этого момента, монна-Дамиана-Винченца-Росси, я продолжу думать о вас по своему усмотрению.

— Тогда и я продолжу думать о вас по своему, — ответила она ему в тон.

— И что же вы можете обо мне думать? Даже любопытно!

— Я думаю, что вы напыщенный сушёный стручок ванили! Такой же дорогой, сморщенный и приторный. Как, впрочем, и все патриции! И мои условия таковы: не вы меня нанимали, не вам меня выгонять. Но если у вас не хватает духу дать отпор старшему братишке, то имейте достоинство терпеть меня две недели! — воскликнула Миа и тут же подумала, что это ей дорого обойдётся.

Потому что маэстро Л'Омбре посмотрел на неё так, словно собрался наколоть на булавку и засушить между книжными листами. Или поместить в стеклянную колбу. И от этого холодок нехорошего предчувствия пробежал по спине. Тут же вспомнилось то, что она нагадала сама себе, и это только усугубило ощущение грядущих неприятностей.

Наверное, ей всё-таки стоит сделать всё возможное, чтобы он поскорее отправил её прочь. Вывести его из себя, но как-нибудь без кражи серебряных ложек. А ещё стоит изображать из себя дурочку, чтобы он не подумал, что она и правда может узнать какие-то страшные семейные тайны. Возможно тогда всё и обойдётся. Но при этом нельзя выглядеть шарлатанкой, а то Лоренцо делла Скала не заплатит ей обещанного…

Осталось только придумать, как всё это совместить.

— Ну что же… посмотрим, на сколько вас хватит, монна Росси. И раз мы всё прояснили, то не будем терять времени, прошу, — маэстро сделал жест рукой и открыл дверь, ведущую из гостиной в кабинет. — Вы хотели подробностей — вот они.

Миа надела сумку на плечо и, взяв в руки чашку с кофе, шагнула в распахнутую дверь.

Глава 5. Наблюдательность или предвидение?

Большой светлый кабинет с окнами, выходящими на канал, был заставлен шкафами и шкафчиками, завален книгами и странными предметами, названия которых, как и предназначение, Миа не знала. Стеклянные колбы и сосуды, коробки и свёрнутые карты, заспиртованные уродцы в банках — чего только не было в этой комнате!

Огромный стол из орехового дерева располагался между высоких окон, а рядом стояли ещё бюро-конторка и секретер. И повсюду бумаги, чертежи, записи и зарисовки…

Массивное кресло, обтянутое тёмной кожей — для хозяина, и в пару ему ещё два поменьше — для гостей. Миа обвела кабинет взглядом и подумала, что если всё это вокруг принадлежит маэстро Л'Омбре, то, наверное, он и правда очень умный. Хотя некоторая часть предметов, вроде колб с заспиртованными ящерицами или набора хирургических инструментов, её испугала. Каким бы умным ни был человек, зачем хранить у себя подобные вещи? А тем более странно, когда они принадлежат не маэстро медицины, а патрицию.

Справа от стола, на стене, Миа увидела красочную фреску. Она занимала всё пространство от пола до потолка, и на ней была мастерски изображена карта Аква Альбиции со всем хитросплетением переулков, улиц, каналов и мостов. Вот главный Храм и Дворец Дожей, кампанилла Сан-Паоло и Монетный двор, базилика делла Салюте, мосты через Дворцовый канал и волнорез у входа в лагуну. Всё такое выпуклое и яркое, раскрашенное разноцветными красками. И даже разделение на сестьеры — городские районы — было выполнено в разных цветах. Богатые сестьеры — зелёным, а бедные — оранжевым, будто предупреждая ярким цветом: сюда лучше не соваться.

Эта фреска была не просто картой, а целым произведением искусства. Маленькие фигурки торговок на рынках, гондолы, плывущие по каналам, Миа разглядела даже лодки цверров с красно-жёлтыми палатками. Все эти детали делали карту объёмной и почти живой.

А поверх карты тончайшими булавками были приколоты бумажки с рисунками, которые, очевидно, сделал маэстро Л'Омбре. И при взгляде на них Миа почувствовала, как по спине снова пробежал холодок. Рисунки показались ей слишком уж реалистичными.

Девушки с крыльями, изображённые на рисунках, были похожи на спящих фей или на статуи скорбящих ангелов, украшающие обычно вход в склеп. Рядом с каждой висело несколько записок, и от одной булавки к другой тянулись красные шёлковые нити, на которых тоже висели записки. И всё это вместе напоминало какую-то страшную паутину.

Картина была одновременно завораживающей и жутковатой, и Миа, не задумываясь, произнесла первое, что пришло в голову:

— О-ля-ля, Святая Лючия! Глядя на это, я бы подумала, что это вы их всех и убили!

Маэстро обернулся и посмотрел недоумённо сначала на фреску, а потом на Дамиану, и спросил:

— И с чего вдруг такой вывод?

— Всё это, — она поставила чашку с кофе на край стола и махнула рукой в сторону фрески, — похоже на какой-то жуткий план или гербарий! Будто это вы собираете мёртвых бабочек. Или на паутину, в которую они попали, только паука пока что не видно.

Сказала и внезапно подумала, что вот он и паук — стоит и смотрит на неё с ненавистью и презрением, и нацепил бы и её на свою паутину, как этих несчастных, да только не может. Или… пока не может.

И от этих мыслей ей стало совсем уж не по себе. С чего бы это ей такое подумалось?

Маэстро же ничего не ответил на её слова, лишь прищурился, взглянув на Дамиану, а потом на фреску, сел в кресло и закинул ногу на ногу.

— Прошу, монна Росси, — наконец произнёс он, небрежно указав рукой на рисунки, — всё на этой стене. Удивите меня. Блесните предвидением. Четыре девушки, четыре площади, крылья, цветы, полночь. Их всех привезли на лодке и оставили на камнях у воды. Одежду забрали, усыпали лепестками. И никто ничего не видел и не слышал. А теперь посмотрите в ваш шар и скажите хоть что-нибудь… внятное или хоть сколько-нибудь полезное.

Миа пропустила едкий сарказм последней фразы и подошла к фреске.

Так значит их было четыре, а не три! Какой ужас!

Злость понемногу утихла, и теперь Светлейшая окончательно замолчала. Сегодня Миа и так увидела слишком много, вряд ли на неё снова снизойдёт озарение. А жаль. Было бы приятно утереть нос высокомерному маэстро! А заодно и остановить того ненормального, который всё это делает. Но увы, теперь она смотрела на рисунки и видела лишь то… что маэстро Л'Омбре прекрасный художник. Его карандаш был безупречен, и правдоподобность изображённых девушек завораживала и пугала.

Миа окинула взглядом бумажки, приколотые вокруг каждого рисунка, и попыталась прочесть написанные на них заметки, но не смогла. Насколько хорошо маэстро рисовал, настолько неразборчивым оказался его почерк.

— А что здесь написано? — спросила она, указав на один из клочков бумаги.

— Понадобились подсказки? — переплетя пальцы, довольно усмехнулся маэстро, словно ожидал от неё этого замешательства. — Обычный приём шарлатанов — понаблюдать за клиентом, узнать побольше, а потом выдать эти знания за глас божий. Не так ли, монна-Дамиана-Винченца-Росси?

Миа почувствовала, как в ней снова поднимается глухое раздражение, потому что отчасти… Отчасти он был прав. Это и правда приём шарлатанов. И она сама не раз им пользовалась. Но не сегодня! И поэтому стало даже как-то… обидно.

А не шли бы вы к Зелёной деве, маэстро!

Но Миа сдержала свой гнев и не ответила, сделав вид, что увлечена рисунками. Она долго вглядывалась в одну из заметок, пока наконец не разобрала: «Тело ориентировано головой на северо-запад», а возле рисунка другой девушки такую же заметку, только про юго-восток.

— Это имеет значение? То, как лежала… э-м-м… лежало тело? — спросила она, снова ощутив холодок на коже.

Что-то неприятное было во всём этом. Будто глядя на эти рисунки всматриваешься в мутную воду лагуны у острова Джанджорно, а там, как говорил дедуля Козимо, водятся чудовища. И ты их не видишь, но они видят тебя и лишь ждут, пока ты зазеваешься.

Конечно, на рынке торговки судачили о том, что какой-то ненормальный убил двух путан, но что в этом такого удивительного? На рива дель Лавадоре такие вещи случаются слишком часто. Но до этого момента Миа и подумать не могла, что девушек уже четверо. И теперь ясно, что не все они путаны. А то, что тела выкладывали на площадях в полночь и осыпали лепестками… вот это было уж совсем жутко.

И история об убийстве пары путан, возможно, обворовывавших кого-то своих клиентов или заразивших нехорошей болезнью, внезапно превратилась в нечто мрачное и неподвластное обычной логике.

— А цверра, оказывается, умеет читать?! Это даже любопытно, — произнёс маэстро с какой-то нотой удивления, рывком поднялся из кресла, подошёл и встал рядом. — Скажите, умение читать позволяет выманивать у клиентов больше денег?

— Ваша неприязнь ко мне выглядит странно, маэстро Л'Омбре, и все ваши высказывания и подозрения насчёт… блох и воровства тоже. Особенно учитывая то, что в отличие от вас, я ни слова не сказала о блохах или крысах, обитающих в некоторых палаццо, в которых живут патриции, — ответила она подчёркнуто спокойно, продолжая разглядывать рисунки.

— А вы бывали во многих палаццо? — услышала она вопрос с лёгким оттенком презрения.

— Боюсь даже предположить, в каком качестве…

— Боюсь, вы меня совсем не знаете…

— Я знаю таких, как вы… Шарлатанок, которые бродят от дома к дому и дурят богатых старух, вроде тёти Перуджио. Не надейтесь, что со мной вы сможете проделать тот же фокус.

— Таких, как я? — Миа презрительно фыркнула и бросила на него косой взгляд. — Да вы ничего обо мне не знаете!

— Не знаю таких, как вы? Но в вас нет ничего особенного. Достаточно просто понаблюдать за вами немного, чтобы рассказать всю вашу историю от самого рождения, — маэстро скрестил на груди руки, давая всем своим видом понять, что она для него открытая книга.

— О-ля-ля! Так теперь вы взялись за предсказания? Что же, удивите меня маэстро! — воскликнула она, не сводя взгляда с карты. — Блесните предвидением.

— Было бы чем. Ваша история такая же, как и весь ваш наряд. Родились в лодке. Побирались, как и все цверры. Воровали, что плохо лежит в богатых домах — отсюда и ваши знания об их жителях. Вы спите в лавке, где торгуют специями… Запах специй… Тут, кажется, всё им пропиталось! Дешёвые духи… Волосы, крашенные конской мочой…

Миа повернулась резко и положила руки на бёдра, как любят делать цверры, когда хотят отправить подальше навязчивого клиента.

— Из нас двоих уж явно вы больший шарлатан, маэстро Л'Омбре! Расспросили брата о том, где он меня нашел, и выдаёте это теперь за вашу наблюдательность? Запах специй! О-ля-ля! Как неожиданно! С такой наблюдательностью, маэстро, не удивительно, что вы всё ещё не нашли убийцу этих несчастных! Я родилась вовсе не в лодке, и цвет волос у меня такой от рождения! Как и у моей матери!

— А у цверры, кроме профессиональной гордости и умения читать, оказывается, ещё и строптивый нрав? — усмехнулся маэстро, явно наслаждаясь тем, что ему удалось её разозлить. — Позвольте спросить, откуда у девицы с самого дна Альбиции волосы настоящей патрицианки?

— Вы же у нас тут сыщик, маэстро. Вы и скажите! — парировала она в ответ.

И они замерли, друг против друга, пылая каждый своим гневом, и некоторое время смотрели, не отводя глаз, словно пытаясь разглядеть в лицах что-то скрытое. Первым отступил маэстро, сунул руки в карманы, прищурился и произнёс уже спокойнее:

— Ну так что там с предвидением? Или на сегодня милость вашей богини исчерпала себя? Может, скажете уже что-то по делу?

Миа думала, что сегодня видений уже не будет. Но в этот раз злость накатила внезапно, и покрывало мира сдёрнуло яркой вспышкой. Всё внутри скрутило так сильно, что пришлось даже зажмуриться.

Разноцветные лодки толкутся на Гранд-канале. Музыка, крики, смех и вся набережная усыпана конфетти и крашеным сахаром. Мимо Дворца Дожей по воде движется большое карнавальное шествие. Каждая лодка — произведение искусства, украшенное шёлковым балдахином и фигурами из папье-маше. Ангелы, морские чудовища, лебеди, голубки, ленты, перья, серпантин…

Карнавальные костюмы повсюду и от просто них рябит в глазах. И маски, маски, маски… Баута, Коломбина, Арлекин — город словно сошёл с ума.

Яркий всполох — и вверх летят пылающие звёзды. Над площадью парит большой крылатый лев — символ Альбиции. Карнавал близится к концу, и небо взрывается огромным фейерверком, похожим на огненный букет. В этом шуме и вспышках теряются языки пламени на тёмной воде. Почти никто не слышит другого взрыва, гораздо более слабого, и не видит, как лодка разламывается пополам, горит и тонет.

А дальше темнота…

И вот уже мессер Оттавио, что-то кричит и машет руками, и у пирса возле палаццо Скалигеров из лодки выносят тело мужчины. Мужчина в чёрном атласном фраке и на шее у него болтается маска. Его кладут прямо на набережную, и Миа видит, что это маэстро Л'Омбре. Он в беспамятстве, а на белой рубашке отчётливо проступают следы крови.

Над ним склоняется мессер Оттавио и пытается привести его в чувство.

Миа резко открыла глаза, прогоняя видение.

Что это было?!

Что-то из прошлого маэстро Л'Омбре, судя по тому, что дворецкий был ещё не стар.

О, Серениссима! Вот этого ей точно не нужно! Не хочет она видеть его прошлое, зачем оно ей? И зачем оно ей сейчас?! Лучше бы что-то об этих несчастных «бабочках»!

Но видения Светлейшей приходят сами, не спрашивая желания. Увидеть что-то по собственному желанию нельзя. Правда её мать как-то рассказывала о том, что бывает и такой дар, но он очень опасен. И хотя Миа не знала в чём эта опасность заключается, но сейчас подумалось, что такой бы дар ей сейчас пригодился, потому что маэстро сверлил её внимательным взглядом и нужно было что-то отвечать.

Она отвернулась, взяла из глиняной плошки тончайшие булавки с зелёными головками и с силой воткнула в четырёх местах во фреску.

Ему нужно предвидение? За неимением лучшего сойдёт и наблюдательность!

— Ну, а если по делу, маэстро… Так вот. Четыре девушки, четыре площади. Кампо Делиси, кампо Вьехо, кампо Тильберо и пьяцца Романа. Видимо, вы не бывали там посреди ночи, потому что иначе заметили бы кое-что… Если этих несчастных, как вы говорите, привезли на лодке в полночь, — она взяла ещё булавок, но теперь уже с красными головками, и воткнула во фреску ещё в нескольких местах, — вот здесь, здесь и здесь под покровом ночи легко пройдёт хоть гондола, хоть маскарета, и никто ничего не увидит. Достаточно просто погасить носовой фонарь. Вот здесь и здесь, — она указала пальцами на булавки, — это сделать не так уж и легко. Будки констеблей прямо у воды, а на канале узко и светло. А вот здесь… пожалуй, что и совсем невозможно, — она говорила, размахивая руками перед картой и не оборачиваясь, — здесь слишком светло. И смотрите: с одной стороны Дворцовый канал с его фонарями, — она ткнула пальцем в красную точку, — вот тут стоит будка констебля, и каждую лодку, идущую по каналу вверх, после заката проверяют, да и пустят не всякого. А здесь — окна палаццо Фаризи. Тут патриции кутят до утра с куртизанками, и на террасе с видом на канал сидят люди, бегают слуги и гондольеры дремлют, ожидая своих господ. Здесь никто не провезёт тело незамеченным, да и не сунется никто в своём-то уме. С этой стороны другая будка констебля и тоже фонари. А с этой стороны, на углу рива дель Верита, у синьора Криченцо живут три огромных мастифа, которых он выпускает на ночь на террасу к воде, и мимо которых даже крыса не проскользнёт, чтобы её не облаяли. Уж точно никто не станет раскладывать мёртвых девушек на площади прямо наискосок от этих собак, потому что лают они, как проклятые, на каждую лодку, и тогда синьор Криченцо выходит на канал пострелять. И если собаки лаяли, кто-то должен был их услышать и всё это увидеть, а если не лаяли, то почему не лаяли? И если синьор Криченцо никого не убил в ту ночь, то значит, никого и не было. Даю пять дукатов, что никто в своём уме не повел бы тут лодку ночью. А значит, что-то вы напутали про лодку и первую девушку. Тот, кто это сделал, скорее всего, пришёл и ушёл через соттопортико, вот здесь…

Она говорила горячо и быстро, и размахивала руками, глядя на пёструю сетку каналов, а когда обернулась, то замерла на полуслове, натолкнувшись на странный взгляд маэстро Л'Омбре. Он снова смотрел на неё как на какой-то редкий экземпляр насекомого — с интересом и опаской. Помнится, на Рыбном рынке вот так же все разглядывали неведомую морскую тварь, которую однажды вытащил из сетей дедуля Козимо.

— Однако какие глубокие познания ночной жизни, — произнёс маэстро с какой-то странной интонацией и перевёл взгляд на карту. — Интересно, откуда?

— Я хоть и не родилась в лодке, но достаточно провела времени на воде, чтобы в этом разбираться. Я знаю в этом городе каждый канал, — ответила Миа, пожав плечами. — Цверры бы никогда не повезли на пьяцца Романа что-нибудь… незаконное посреди ночи. А уж мёртвую девушку! Никто не захочет нарваться на обыск и арест. Констебли там уж точно не дремлют. Так что вы уточнили бы про первую девушку…

— И как бы цверры провезли сюда что-то незаконное? — спросил маэстро, подойдя к карте и разглядывая Дамиану с прищуром.

— Никак, — снова пожала она плечами и усмехнулась, — цверры ничего такого не возят. Цверры соблюдают законы Альбиции.

— И в самом деле, — понимающе усмехнулся в ответ маэстро и посмотрел на карту.

А Миа отвернулась. Не станет она распространяться тут о том, что и как делают её сородичи.

— Хорошо, поставим вопрос иначе. Предположим, если бы цверры возили что-то незаконное, как бы они попали на пьяцца Романа посреди ночи? — маэстро повернулся и впился взглядом в лицо Мии.

Он смотрел так серьёзно, что весь её боевой запал как ветром сдуло. Она уже заметила, что у маэстро временами бывает такой немигающий взгляд, будто он видит тебя насквозь, и от этого взгляда даже кожа на пятках холодеет. И вот сейчас он смотрел на неё именно так, отчего ей стало не по себе.

Чего это она так разоткровенничалась перед ним?! Миа, Миа, держала бы ты язык за зубами!

— Ну не знаю! Если бы, да кабы… Ну принесли через соттопортико* в паланкине* или в мешке, — она повернулась к карте и ткнула пальцем в один из каналов, — вот здесь, на рива Спецьери, можно было переложить девушку из лодки в паланкин и пронести между домами. Там темно, хоть глаз коли, и глухие стены без окон. В одном месте есть запертая калитка, но ключ ведь подобрать проще, чем плыть на глазах у всех ночных констеблей. Там же, недалеко на Спецьери, и ключник сидит, прямо на углу. Я бы сделала так.

И чтобы снова не встречаться с пронизывающим взглядом маэстро, она подошла к столу, присела на край и взяла свою чашку. Кофе уже остыл, но ей нужно было чем-то занять руки.

Какое-то время в комнате висела тишина, а затем маэстро спросил, обернувшись:

— Так что, предвидения не будет? Всё, что я услышал, пока не более чем теория и наблюдательность, основанная на… — он сделал паузу, окинув Дамиану двусмысленным взглядом, — определённом образе жизни. И будьте так любезны, слезьте со стола. Не люблю, когда на моей утренней газете сидят… посторонние.

— Ах да! А не то монне Джованне придётся мыть с мылом и ваш стол, и вашу газету! — воскликнула Дамиана, качнула несколько раз чашкой, размазывая по стенкам кофейную гущу, и перевернула её в блюдце. — Хотите ещё предвидения? Будет вам предвидение!

Она перевернула чашку, взглянула на разводы коричневой жижи и, поцокав языком, воскликнула, как настоящая гадалка на площади:

— О-ля-ля, синьор! Сегодня у вас будет неудачный день! Очень неудачный! Вы хотели пойти в какое-то людное место, но ваши туфли придут в негодность. Как и сапоги. Как и ещё одни туфли! Какая жалость! Поэтому никуда вы не пойдёте. А ещё вы ожидаете какую-то книгу… Ясно вижу — очень ценную книгу! Но вот тоже неудача, вижу мужчину в зелёном… Большого мужчину… Ах да, это же ваш дворецкий! И животное… да точно… крысу? Ах нет! Кошку… Нет, собаку. Точно — это собака. Две собаки. Две маленьких собаки. Так что вот, синьор, вас ждёт неудачный день из-за собак. Такое вот вам моё предсказание.

Миа спрыгнула со стола, подхватила сумку и, достав из неё яблоко, надкусила с хрустом и направилась к выходу. Уже в дверях обернулась и добавила:

— А знаете что? Хватит с меня предвидения на сегодня. Арриведерчи, маэстро Л'Омбре! — и она хлопнула дверью ровно так, как хотела с самого своего прихода сюда.

Вазы, конечно, с постаментов не попадали, но гулкое эхо разнеслось по галерее палаццо и отразилось от расписных потолков. А Миа бросилась торопливо спускаться по лестнице, не чувствуя под собой ног. Прочь из этого места! Хватит с неё на сегодня не только предвидения, а вообще всего этого высокомерия!

«Наблюдательность, основанная на… определённом образе жизни!» Да чтоб вам упасть в канал! Это же надо так уметь оскорбить вежливым словом! Да чтоб у вас язык отсох! Чтоб Зелёная дева изваляла вас в тине! Тьфу! Чтоб вам пропасть, чванливый индюк!

Никогда она не чувствовала себя такой униженной. Пока ты живёшь в гетто среди своих, ты не ощущаешь, как сильно твой мир отличается от мира сестьеры Карриджи или Дворцового канала. Пока ты не входишь во внутренний двор какого-нибудь богатого палаццо, ты не ощущаешь холода мостовых сквозь дырки в подошвах туфель. Пока ты проплываешь на лодке мимо богатых домов, ты смотришь на них всего лишь как на пряничные коробки, выставленные в кондитерской лавке. И только когда оказываешься лицом к лицу с кем-то вроде маэстро Л'Омбре, ты начинаешь ощущать себя полным ничтожеством.

Она вихрем пронеслась мимо растерянного дворецкого и служанки в крахмальном переднике и выскочила наружу. И уже на крыльце обернулась, топнула ногой и воскликнула, глядя на портик с колоннами, ведущий в палаццо Скалигеров:

— Да, маэстро, всё, что я знаю, основано на определённом образе жизни! Не всем удалось родиться с золотым ночным горшком в руке! И сундуком высокомерия под кроватью! Тьфу на вас!

Миа изо всех сил зашвырнула огрызок яблока в канал и зашагала вдоль набережной к мосту.

И даже если ей не заплатят, да плевать! Потом она, конечно, пожалеет об этом, но сейчас выдержать даже одну минуту в обществе заносчивого маэстро она оказалась не в силах.

Глава 6. Результаты наблюдательности

— Святой марангон! — пробормотал Райно, прислушиваясь к удаляющимся по лестнице торопливым шагам гадалки.

Он посмотрел на чашку с разводами кофейной жижи, на фреску с воткнутыми булавками и подумал о том, что по его стабильному упорядоченному миру только что прошлась Большая вода, которую каждую весну нагоняет ветром из акватории Сан-Себастьян. Он ещё раз взглянул на карту и спешно вышел из кабинета, забыв даже прихватить с собой трость, и уже спускаясь по лестнице вдруг снова ощутил стреляющую боль в колене. А ведь и не заметил, как она отступила, пока они спорили с гадалкой, но теперь вернулась снова — едва шагнул на вторую ступеньку.

— Проклятье! — пробормотал Райно и тут же схватился за перила.

Спустился, ощущая, как огненные гвозди вонзаются в ногу и лоб покрывается испариной, и дойдя до гардеробной, крикнул зычно, так что голос отразился от высоких потолков центральной залы и достиг внутреннего дворика:

— Оттавио?! Слышишь? Зови Пабло, мне срочно нужна лодка! И кликни Жильо, он плывёт со мной! Немедленно!

Мысль о том, что гадалка может оказаться права, жгла его внутри калёным железом и требовала немедленно отправиться на пьяцца Романа и обследовать ту самую калитку. Поднять каждый камень и убедиться, что цверра ошиблась.

Убийцы прошли через соттопортико? Мастифы?! Да провалиться ему на месте, он ведь о таком и подумать не мог! Не может быть, чтобы она была права! Он ведь был уверен, что убийца приплыл по Рива дель Верита…

Мессер Оттавио появился из дверей гардеробной с лицом растерянным и красным, держа одной рукой туфли Райнере, а другой за шкирку щенка сегуджио* светло-палевого окраса.

— Простите, синьор, — пробормотал смущённо дворецкий.

И Райнере мысленно выругался, глядя на туфли в его руках и уже догадавшись, о чём пойдёт речь. Двух щенков сегуджио сегодня прислали в подарок для Лоренцо.

— Я оставил их всего-то на мгновенье, синьор! Посыльный только прибыл… Простите, синьор Райнере! Я провожал синьора Лоренцо… О, Мадонна! — принялся извиняться пожилой слуга. — А эти негодники, простите, синьор Райнере…

Райно заглянул в гардеробную и увидел изодранные листы книги, разбросанные по полу, и лужу, сделанную прямо там, где стояла его обувь, и сразу же вспомнил:

«О-ля-ля, синьор! Сегодня у вас будет неудачный день! Неудачный день из-за собак!»

— Н-да, Лоренцо, видимо, ты смерти моей хочешь, — пробормотал Райно, глядя на разгром в гардеробной и щенков, весело размахивающих хвостами.

И вовсе не испорченная обувь и даже не разодранная книга разозлили его, а то, что впервые за много лет всё вокруг разом вышло из-под контроля, словно кто-то неведомый залез в его голову, заставив усомниться в том, что он всё делает правильно.

Неудачный день из-за собак? Ну конечно! Неудачный день из-за того, что его брат притащил какую-то цверру, забыв о том, сколько несчастий уже принесло в их дом это подлое кочевое отродье!

— Надеюсь, мессер Оттавио, вы найдёте мне хоть одну приличную пару обуви до вечера, — ледяным голосом произнёс Райно и направился к выходу.

Для того, чтобы немедленно проверить слова гадалки, сгодятся и домашние туфли.

Пока Жильо, его помощник, устраивался на носу гондолы, а Пабло торопливо отчаливал, Райно смотрел вслед удаляющейся по набережной фигуре — пёструю юбку гадалки было видно издалека — и всё никак не мог успокоиться.

Лоренцо, кажется, совсем спятил! У Райно в голове не укладывалось, как его брат, подеста Альбиции, мог вообще додуматься до такого. Притащить в дом цверру и предложить Райно специально злить эту гадалку, чтобы у неё случались видения! Большего бреда он в жизни своей не слышал. Если бы это сказал не родной брат, а какой-нибудь куритель опиума из притона на рива дель Лавадоре, это он бы ещё понял, но Лоренцо?!

— Злить её? Специально? Кариссимо, да ты в своём уме? — спросил он брата, когда они вышли для разговора один на один.

— Я понимаю твой скептицизм, — ответил Лоренцо абсолютно серьёзно, — но я уверен, дело стоящее. Я должен убедиться. Она не могла знать того, что я спрашивал! Того, что ты спрашивал! И всего две недели, а взамен, если тебе нужно что-то взамен… что же, я наконец прощу твой долг.

— И я должен её злить? Как ты себе это представляешь? Я должен тыкать в неё палкой, как в циркового медведя?

— Райно! Мы же оба знаем, что ты можешь быть невыносимым, если захочешь, — ответил с усмешкой Лоренцо, — ты даже мёртвого можешь вывести из себя. Только не переусердствуй. Сделай так, чтобы она не сбежала. Я думаю, в ней есть капля древней крови. Мне нужно убедиться. Две недели — и ты свободен от своих обещаний. Это ли не хорошая сделка?

Сделка была хорошей. Бредовой, конечно, но хорошей, если бы только… Если только в этом всём была бы хоть капля здравого смысла. А так всё это походило на какой-то нелепый фарс.

— Капля древней крови?! Святой марангон! Теперь и ты собрался помешаться на этом? Недостаточно того, что случилось с нашей матерью? Ты что, всерьёз веришь в древнюю кровь? В осколок зеркала? Во всю эту ересь?!

— Вот только не начинай вспоминать то, что сделала наша мать! Не надо путать безумие с фактами! — огрызнулся Лоренцо.

— С фактами? С какими фактами? С утра ты верил в вампиров, теперь в древнюю кровь, ты притащил в дом гадалку и просишь меня специально злить её, чтобы у неё случались видения! Ренцо, ты спятил?

— Две недели, кариссимо. Просто две недели. Тебе и делать ничего не нужно, — произнёс Лоренцо, понизив голос. — И я освобожу тебя от твоего долга. Ты же очень этого хочешь?

— Ладно. Ладно. Пусть будет так, — сухо ответил Райно. — Но если она сбежит — то я всё равно свободен от долга.

— Договорились.

В глазах брата Райно увидел нездоровый блеск и подумал, что всё это какая-то дурно пахнущая история. Чем его так окрутила эта девица, что он пошёл даже на то, чтобы простить Райно давний долг, очень важный долг, в обмен на эти две недели? Или, может, чем-то опоила? Где вообще он её нашёл? И почему верит в неё так безоговорочно?!

Ему было неприятно осознавать, что родной брат верит видениям шарлатанки и не верит в него настолько, что устроил вот это представление с картами и шаром! И в придачу ко всему, если то, что сказала гадалка насчёт мастиффов и лодки, окажется правдой — вот это будет точно пощёчина его профессионализму.

Почему он сам об этом не подумал? Хотя… с первым убийством всё было иначе. Командор позвал его слишком поздно, когда тело убрали с площади…

Но злить гадалку оказалось труднее, чем он думал. И ещё неизвестно, кто кого разозлил больше — он гадалку или гадалка его.

Может быть, явись в палаццо Скалигеров какая-нибудь цверрская старуха с трубкой табака и шепелявым ртом, она и не задела бы так сильно его профессиональную гордость. Но девчонка?! Дерзкая девчонка с миловидным личиком, стоптанными туфлями и непомерной гордыней взялась давать ему советы?! Вот это уж слишком!

— Нет уж, Лоренцо… Нет уж! Твоя пассия здесь ненадолго, — пробормотал Райно, переводя взгляд на воду, которую тревожили мерные взмахи весла гондольера и воскликнул: —Эй, Пабло! Ты будто покойника везёшь! Шевели веслом, я очень тороплюсь!

Неудачный день из-за собак! Дерзкая девчонка решила над ним подшутить?

И он не мог понять, что его так взбудоражило. Нет, не глупая выходка Лоренцо и даже не цверрская гадалка в гостиной. Его задело за живое то, что она вот так запросто эта цверрская гадалка могла оказаться права…

Нет, не могла!

Но ему сейчас следует успокоиться и не придавать всему этому такого значения. Вряд ли она вернётся сюда. А если вернётся, то Лоренцо прав… он умеет быть невыносимым. И она всё равно сбежит.

Пьяцца Романа в этот час была полна народу, и Райно пришлось пробираться сквозь толпу торговцев, мимо труппы актёров, дающих представление на берегу канала, и бродячего цирка с тощим облезлым медведем на цепи.

Он нашёл без труда соттопортико, о котором говорила гадалка — узкий переулок, проходивший между глухими стенами домов. Здесь нет фонарей, нет окон, и кованая решетка калитки такой высоты, что даже подними он руку, и то не достанет до чугунных листьев винограда, что украшают её сверху.

— Что там сказала синьора Малатеста в прошлый раз насчёт этой калитки? — спросил Райно у своего помощника, трогая пальцами замок.

Когда нашли первую девушку, он приходил на пьяцца Романа. Не в тот день, позже. Его позвал командор Альбано для разговора, когда следствие уже совсем зашло в тупик, а после Райно наведался сюда. И эти дома он тоже обошёл в тот раз и видел эту калитку, а Жильо поговорил с владельцами домов. Да выходит, не те вопросы они задавали.

— Сказала, что никто этим выходом не пользуется, а ключи только у её экономки, да ещё у экономки синьора Криченцо, что живёт напротив, — ответил Жильо, прислонившись к стене. — Этот выход нужен только в пору очень большой воды — если затопит цоколь, то вон там есть лестница.

— Криченцо — это же тот, что с мастиффами? — задумчиво произнёс маэстро словно задавая вопрос себе.

Калитка была заперта. Райно пошевелил замок и ощутил, что на пальцах остался жирный след. Он понюхал — масло. Лавандовое масло, если говорить точнее. Замок был смазан не так давно.

— Понюхай.

— Не чую ничего, синьор, — пожал плечами Жильо, прищурив косоватый глаз.

— Лаванда. Кто-то смазал этот замок. Запах слабый, но я его чувствую… Но почему лавандовым маслом?

— Ну, ежели надо было по-быстрому, а ничего под рукой не было, — предположил Жильо.

Райно достал платок и тщательно вытер пальцы.

— По-быстрому? Ну это вряд ли. И петли… Посмотри, петли тоже смазаны, чтобы не скрипели. Проклятье! Ну не может же быть она права! Или может? — Райно повернулся и впился взглядом в лицо своего подручного.

Жильо был косоват на один глаз, левое плечо торчало чуть повыше правого, да и весь он был какой-то искривлённый, будто берёза, выросшая в расщелине скалы. И одевался как щёголь из бродячего театра — рыжие с крапом штаны, зелёная жилетка, платок на шее повязан бантом, а шляпа-котелок увенчана пучком петушиных перьев. Райно подобрал его ещё до своего возвращения в Аква Альбицию. И хотя выглядел Жильо как фазан в брачный сезон, а лицом так и вовсе был похож на мошенника, но уж расторопнее и изворотливее помощника, чем этот с виду нескладный прианец из горной Альбиции, было не сыскать.

— Кто не права? — переспросил Жильо, надвигая шляпу-котелок на лоб.

— Неважно. Иди к Малатеста и Криченцо, спроси у экономок, брал ли кто не так давно ключи от этой калитки. На время или что-то пронести, а может быть, они терялись. А потом сходи на рива Спецьери — там сидит ключник, и узнай, не обращался ли к нему кто с просьбой открыть эту калитку или сделать запасной ключ.

— Будет сделано, капо, — Жильо приподнял котелок и шустро засеменил в сторону пьяццы Романа.

А Райно медленно прошёлся вдоль глухой стены, посмотрел наверх, сосредоточившись на том, чтобы представить, как всё могло выглядеть. Ночь, темнота, мёртвая девушка… Сейчас в переулке было сумрачно, лишь над головой — полоска голубого неба на уровне третьих этажей палаццо. Но всё-таки относительно светло, а вот ночью? В дальнем конце соттопортико поблёскивала на солнце вода в канале Спецьери, и Райно окинул взглядом стены: нет окон, нет фонарей, ночью здесь полная темнота…

Вытащить тело из лодки и положить на берегу — это одно, а вот нести через этот узкий тёмный переулок, открывать калитку, предварительно смазав замок и петли, да ещё лепестки… Длинный путь от рива Спецьери, и велика вероятность попасться кому-нибудь на глаза. На теле не было ссадин или царапин, а значит, его точно не тащили волоком.

«…Ну принесли через соттопортико в паланкине или в мешке…»

Он снова вспомнил слова гадалки. Убийца определённо силён и бесстрашен, раз смог пронести тело здесь. А ещё знаком с этим хитросплетением дворов. Или…? Или убийц было двое. Узкий дамский паланкин вполне возможно пронести здесь, и что внутри него, никто спрашивать не станет. Он не привлечёт внимания, и уж точно никто никогда не смотрит в лица носильщиков.

«…И если собаки лаяли, кто-то должен был их услышать и всё это увидеть, а если не лаяли, то почему не лаяли? И если синьор Криченцо никого не убил в ту ночь, то, значит, никого и не было…»

Райно ещё раз посмотрел на глухую стену палаццо синьора Криченцо и решил, что поговорить насчёт мастиффов он, пожалуй, сходит сам.

— И какой он? Ну же, Миа, расскажи! Ну кто ещё в гетто похвастается тем, что разговаривал с Хромым накоротке! — воскликнула Николина.

Ради того, чтобы узнать подробности, она забросила даже утреннюю торговлю, и пришвартовавшись напротив лавки Дамианы, в кои-то веки позволила себе просто слушать, не пытаясь попутно что-нибудь продать.

— Ну же, Миа! Какой он?! Что из тебя всё клешнями-то надо тащить!

Миа поставила ногу на выступающий камень и ответила, глядя на воду и будто пытаясь вспомнить:

— Высокомерный. Зануда. Педант. Сушёный стручок ванили! — воскликнула она и перевела взгляд на Николину. — Такой же дорогой, сморщенный и приторный! Употреблять в небольшом количестве, иначе стошнит! Чванливый аристократ, — и она легонько пнула носком туфли кольцо для швартовки, вставленное в брусчатку.

— Ого! Сколько всего и сразу! Видать, не на шутку он тебя зацепил! — подмигнула Николина. — Но за сто дукатов я бы вытерпела хоть все оскорбления на свете.

Миа пожала плечами. Она не сказала Николине всей правды — ни про шестьсот дукатов, ни про то, зачем на самом деле её приглашали в палаццо Скалигеров. Сказала лишь, что синьора Перуджио, их тётка, желает перед смертью выведать семейные тайны. А поскольку она слишком стара, чтобы таскаться сюда по воде, то придётся Дамиане самой наведываться к ней целую неделю. А почему бы и нет, пока старуха Перуджио щедро платит за гадание?

Не стоит остального знать Николине, у той язык за зубами не удержится, не хватало, чтобы вся сестьера Пескерия болтала о том, как может разбогатеть Дамиана Росси, работая на Хромого! Да и вообще, если кто узнает в гетто, что она взялась помогать Скалигерам, вряд ли её за это похвалят. Как бы не выдали красную метку — после такого путь в гетто ей будет заказан.

Для любого, проживающего в гетто, патриции — это корм. Это мешок с деньгами и это враги, а в лучшем случае это те, к кому относится поговорка: «Хорош тот патриций, который либо платит, либо мёртв». И уж работать на них можно только одним способом — обманом. Так что, если в гетто узнают об их договорённости с Лоренцо делла Скала, её точно не поймут.

— Зацепил? Да ну какое там! Я и близко к нему не подходила. Так, повидалась в гостиной, кто же меня пустит дальше цоколя-то? Скажи спасибо, что не на кухне. Но старуха Перуджио, хвала Светлейшей, очень даже щедра, да и забывает половину, так что можно каждый день всё начинать заново! — рассмеялась Миа.

— А вот видишь, как я тебе вчера всё предсказала?! — воскликнула Николина. — И ведь всё сбылось! Ну и я продала на десять дукатов, как ты и говорила. И ставлю ещё дукат на то, что вон та гондола тоже чалит к твоему берегу! Видишь, Миа, прошла тёмная вода, пошла светлая!

Миа обернулась и без труда узнала зелёный с лиловым кушак гондольера Пабло, это он вчера привёз сюда Лоренцо делла Скала. Долговязый и тощий, но при этом очень ловкий, с веслом он управлялся просто виртуозно. В лодке сидели ещё двое крепких мужчин — сикарио герцога, те же, что были вчера. Интересно, что им здесь нужно?

Пабло набросил петлю на швартовочный крюк, и Миа поспешила отделаться от Николины. И хотя хитрая торговка хотела задержаться, но Миа решила, что не стоит той слышать их разговор. Она развернулась и направилась в лавку, подхватив корзину, с которой только что пришла с рынка. Дедуля Козимо поделился свежим уловом, и на дне корзины, на подушке из мокрой травы и мха, поблескивала свежая рыба: две султанки, лаврак и пара окуней.

Пабло выбрался из лодки, и войдя в лавку следом за Дамианой, слегка поклонился и сдержанно произнёс:

— Доброе утро, монна Росси. Синьор делла Скала желает вас видеть, — он сделал паузу, и добавил твёрдо: — Немедленно.

— Да ну? И что так пригорело господину делла Скала в такую рань? Да и кому из них? — усмехнулась Миа.

Немедленно?! Ещё чего! Пусть даже не мечтает, что она помчится по щелчку пальцев!

Она достала из корзины за хвост султанку, демонстративно бросила её в таз и посмотрела на Пабло исподлобья. Увидела, как он неодобрительно разглядывает её и её лавку, и даже отменного окуня, который собирался вот-вот испустить дух, и подумала, что, видно, Хромой нажаловался брату и теперь Лоренцо делла Скала даст ей отставку. Плакали её шестьсот дукатов, да и слава Светлейшей, может, оно и к лучшему.

Но тогда зачем он прислал за ней Пабло, да ещё и двух сикарио? Чего ему от неё нужно?

И холодок нехорошего предчувствия потёк по спине скользким угрём. А ну как им велено утопить её где-нибудь по дороге? Мало ли, вдруг маэстро Хромой не на шутку обиделся за вчерашнее?

Миа вытащила остальную рыбу и тоже бросила в таз.

— Вас желает видеть синьор Райнере делла Скала. И вам стоит поторопиться.

— В самом деле? А если я не поеду? Силой меня потащите?

— Если понадобится, — спокойно ответил Пабло, и за его спиной, как будто по беззвучному приказу, появились двое сикарио.

И вот это было совсем неприятно.

— Вы же видите, — она указала рукой на таз, — я немного занята. Мне нужно разделать и приготовить рыбу, ваш синьор подождёт, а рыба нет. Не могу же я оставить её вот так.

Один из сикарио шагнул ей навстречу, и прежде чем Миа успела хоть что-то возразить, схватил таз и вышвырнул рыбу прямо в открытое окно. Бросок был сильный, потому что, судя по шлепку, окуни долетели до воды и упали прямо в канал. И Миа как-то отстранённо подумала, что у окуней сегодня выдался удачный день, повезло им, а вот ей… И оглянулась тревожно на узкую дверь чёрного хода.

— Вашу проблему с рыбой мы решили. И на будущее вам следует знать, что хозяин ждать не любит, — произнёс Пабло всё так же спокойно.

— Да чтоб вас! Махтаб эт хатэ! — Миа выругалась на цверрском, надеясь, что эти бульдоги её не поймут. — Мне-то он не хозяин!

— Я бы так не сказал, — хмыкнул Пабло и сделал знак рукой своим людям.

Миа попятилась к задней двери, но один из сикарио бросился наперерез, перехватил её за талию и, забросив на плечо, как мешок овса, направился прочь из лавки.

От неожиданности она взвизгнула, зацепила рукой таз, пытаясь ударить им здоровяка по лицу, но все попытки вырваться оказались безуспешными. Ручищи у сикарио смогли бы порвать, не напрягаясь, даже корабельные цепи, и выбраться из его тисков нечего было и думать. Шпильки вылетели из волос, и где-то потерялась одна из туфель, но бульдогам из охраны герцога было всё равно. Поначалу она орала и колотила похитителя кулаками, но, когда огромная лапища сикарио зажала ей рот, благоразумие возобладало над гневом.

Как мешок овса её и сгрузили на обитое красной кожей сиденье гондолы, а второй сикарио запер дверь в лавку, не забыв, однако, прихватить её сумку и шар. Ей показалось, что от неожиданности и страха она разучилась даже дышать, и лишь судорожно ловила ртом воздух, как тот самый окунь, который только что счастливо избежал её сковороды.

Проклятые прихвостни Скалигеров! Какая наглость! Да что они себе позволяют?! Даже слуги у патрициев высокомерные сволочи, все под стать своим хозяевам!

Но как гласила одна старая цверрская поговорка: «Из любой ситуации можно как-нибудь выкрутиться», и Миа решила в этот раз положиться на мудрость предков. Она подавила свой гнев и желание вцепиться Пабло в лицо ногтями и всю дорогу сидела смирно. Не орала и не дёргалась, лишь молчала и копила гнев, как закипающий железный чайник, и думала лишь о том, что ей делать, если эти два бульдога и клятый Пабло были посланы затем, чтобы отвезти её в укромное место в лагуне и там утопить. Но лодка скользила по воде не прочь из города, а наоборот, к центру, и это немного успокаивало — никто не станет топить её посреди Дворцового канала. И когда гондола мягко ткнулась боком в швартовочное плечо у палаццо Скалигеров, тревога её окончательно отпустила, а вот злость, наоборот, поднялась, как вода в закипающем чайнике, готовясь окончательно сорвать крышку.

Глава 7. Какое-то подобие синьоры

Дамиану провели через внутренний дворик, и чтобы не хромать на одну ногу, она ещё в лодке сняла туфлю и теперь шагала босиком по холодным терракотовым плитам следом за невозмутимым Пабло.

Палаццо Скалигеров был поистине огромен. Один только внутренний дворик, обнесённый арочной колоннадой, был больше её лавки раз, наверное, в десять. А может и в двадцать. По периметру уставлен мраморными скамьями и большими вазонами с лимонными и оливковыми деревьями. Дворец возвышался вокруг на три этажа, каждый из которых опоясывала ажурная внутренняя галерея. Узоры голубой мозаики украшали самый верх, и казалось, что стены сливаются с небом.

Вслед за Пабло она поднялась на второй этаж, где её сдали на попечение дворецкого — грозного мессера Оттавио. Резные двери распахнулись, и она вновь оказалась в той же самой гостиной, из которой стремглав сбежала вчера. Растрёпанная и красная, с сумкой, шаром и одной туфлей в руке, должно быть, сегодня она и вовсе походила на пугало.

— Доброе утро, монна Росси, — из противоположной двери появился маэстро Л'Омбре, на ходу вставляя запонки в манжеты идеально сидящей тёмной рубашки.

Гладко выбритый и бодрый, в сопровождении ароматов свежесваренного кофе и чего-то горько-хвойного, он, даже если бы захотел, не смог бы выглядеть более раздражающим, чем сейчас. И от этого приветствия и безупречного вида хозяина дома у Дамианы аж под ложечкой закололо от злости. А ещё от того, в каком ужасном виде она предстала перед ним. Раньше она бы и внимания не обратила — какое дело цверрам до того, что думают о них патриции, но в этот раз почему-то стало неприятно.

Маэстро остановился, окинул её взглядом, полным смеси удивления и, как ей показалось… брезгливости. Его левая бровь слегка дёрнулась вверх и чувство стыда вперемешку со злостью заставило Дамиану швырнуть на пол сумку и присесть в шутовском реверансе.

— И вам доброе утро, маэстро! Если такое утро можно назвать добрым!

— Почему вы выглядите как… хм… впрочем, как и должны выглядеть, — маэстро сделал многозначительную паузу, будто специально хотел подчеркнуть, что выглядит она как грязная цверра из гетто.

И лучше бы он сказал это вслух, хотя этикет и обязывал его молчать. Но его недомолвки и красноречивые взгляды были даже хуже пощёчин.

В гетто принято говорить друг другу правду в глаза. Но в приюте святые сёстры обучали Дамиану в том числе и этикету, по которому полагалось прямо противоположное — говорить в глаза приятную уху ложь или молчать, чтобы не обидеть собеседника. Впрочем, для неё это было нетрудно: гадалка и так всегда работает по этикету — лжёт людям то, что они хотят услышать. Но сейчас Миа не смогла удержаться.

— Я выгляжу так, потому что ваши бульдоги ворвались в мою лавку с утра пораньше, забросили меня на плечо, как мешок с углём, и притащили сюда против моей воли! Я не ваша собственность, маэстро Л'Омбре, и у вас нет права так со мной поступать! — выпалила она в ярости, отшвырнув туфлю в сторону.

— Кажется, это вы так опрометчиво заключили некую сделку с моим братом, заложив душу дьяволу за шестьсот дукатов, — спокойно ответил он, застёгивая второй манжет. — Так что нет, вы не правы. Право так поступать с вами у меня есть. Ну, или вы можете сами отказаться от этой сделки и убраться отсюда прямо сейчас. Я буду этому только рад. Ну, так что? — его синие глаза блеснули и теперь смотрели внимательно и цепко, словно подталкивая её к тому, чтобы обругать хозяина дома и, в ярости хлопнув дверью, уйти.

— Не дождётесь! — произнесла Миа с холодной злостью.

Она уперла кулаки в бёдра, собираясь долго и упорно сопротивляться попыткам маэстро её выставить, но блеск в его глазах тут же угас. Он лишь пожал плечами, поправил воротничок рубашки и произнёс спокойно и как-то даже безразлично:

— Тогда никто не в претензии.

— Я вас ненавижу! — воскликнула Миа, всеми силами пытаясь удержать рвущийся наружу гнев.

— Взаимно, монна Росси. Но нам придётся некоторое время друг друга потерпеть, чтобы каждый смог получить желаемое, раз уж вы так упорны в выполнении своих обязательств. Ну, или вы можете уйти прямо сейчас, — всё так же невозмутимо ответил маэстро, направляясь мимо неё к двери.

Неужели вот за этим он её сюда и притащил? Чтобы предложить расторгнуть сделку и уйти добровольно?! Или это просто месть за вчерашнее?

И Миа хотела бы развернуться и уйти. Плюнуть прямо на мозаичный пол и навсегда забыть высокомерных Скалигеров. Но шестьсот дукатов были весомее гордости, и поэтому она осталась стоять, бурно дыша и про себя обещая выкопать самые грязные секреты Хромого и выдать их его высокомерному брату в качестве платы за это унижение.

— Ну вот, как я и думал, жадность победила гордость, — усмехнулся маэстро, и снова окинув её взглядом, полным недоумения пополам с брезгливостью, добавил: — А теперь, монна-Дамиана-Винченца-Росси, пришло время отрабатывать обещанное вам вознаграждение. Но для начала вас, конечно, придётся отмыть и переодеть. Ну и причесать немного, а то вы похожи на… впрочем, это уже неважно.

— Отмыть?! — она едва не подавилась собственным вопросом.

— Вы воняете рыбой, «монна-Дамиана-Винчеца-и-никак-иначе», — бросил он через плечо и крикнул громко в открытые двери: — Монна Джованна? Будьте добры…

В этот раз не было ни дрожания воздуха, ни ароматов магнолии… В этот раз Светлейшая была немилосердна, будто схватила Дамиану за шею и окунула лицом в ледяную воду, да так, что не вздохнуть.

С высоты видны зеленеющие поля, и тонкие пики кипарисов частоколом стоят вдоль подъездной аллеи старой виллы. В белёсом от зноя небе быстрые стрижи чертят замысловатый узор…

Миа видит какое-то здание…

Слева и справа над головой сходится стрельчатая арка. Чуть вперёд выступает черепичный козырёк крыши, притеняя от жаркого полуденного солнца. Кажется, это небольшая кампанила*. Самая вершина башни. И тот, кто сидит, прислонившись к дубовой распорке прямо под большим колоколом, — художник. У него на коленях альбом. Красивые длинные пальцы держат в руках огрызок карандаша и рисуют торопливо, словно боясь хоть на мгновенье оторвать его кончик от бумаги. И карандаш хоть и движется быстро и рвано, словно колотится чьё-то испуганное сердце, но уверенно ложится один штрих за другим, рождая на бумаге прекрасное лицо. Тонкий профиль девушки, сидящей вполоборота. Упавший на грудь локон, опущенные ресницы, губы, тронутые тенью улыбки…

Гости сидят внизу, на высокой террасе виллы, и с высоты колокольной башни они отлично видны тому, кто скрывается в её тени. Миа смотрит на девушку и понимает, почему пальцы художника движутся так быстро. Она чувствует, как он торопится, чтобы успеть, ухватить и удержать это мгновенье, украсть его тайком, пока красавица, сидящая на террасе одна, неторопливо рассматривает что-то в книге.

Красавица, принадлежащая другому. Тому, кто подходит сзади и смотрит в книгу поверх её волос цвета розового золота, а затем касается её плеча так… как будто имеет на это право. И сердце художника замирает вместе с карандашом…

Миа понимает, что вот это и всё, что может художник — поймать этот образ, перенести на бумагу и забрать с собой, чтобы смотреть на него потом, не таясь. Потому что на остальное права у него нет.

Знойное лето тонет где-то в лиловых разливах лавандовых полей, и пальцы художника бессильно ложатся на лист, когда девушка вслед за мужчиной уходит в глубину террасы. А потом художник переворачивает страницу, и Миа видит уже другие рисунки.

Она. Снова она. Везде только она…

И ощущение тоски такое сильное, что под рёбрами всё сжимается, не давая сделать вдох.

— …ну и, видимо, туфли. Вы же видите, что она босая. Нужно сделать из неё хоть какое-то подобие… синьоры.

— Подобие синьоры?! — воскликнула монна Джованна недоумённо.

Миа вынырнула из видения так же внезапно, как и провалилась в него. Судорожно глотнула воздух и посмотрела вокруг, пытаясь понять, где она.

Это видение было ещё ярче, чем вчерашнее. Она словно побывала там. Словно стояла за плечом художника, ощущая и зной, и тоску, и лёгкий аромат лаванды. Это видение было пропитано чувствами и ощущениями, запахами, звуками, и такого с ней раньше вообще никогда не случалось.

Миа смотрела на маэстро Л'Омбре и монну Джованну, появившуюся неизвестно откуда, и на то, как они обсуждают её внешний вид, и никак не могла прийти в себя. И даже злость будто разом иссякла. Будто вся сила её негодования истратилась на то, чтобы перенестись на ту самую колокольню и стряхнуть песок времени с чьих-то чужих воспоминаний.

Взгляд скользнул по плечу маэстро Л'Омбре вниз, к запястью, туда, где тёмный манжет рубашки был схвачен чёрной ониксовой запонкой, которую он сейчас покручивал пальцами другой руки. Его руки были чуть согнуты в локтях и….

Это ведь его пальцы. Длинные и красивые, которые так ловко держали карандаш. Его руки. Сейчас она смотрела на них, не сводя глаз, и всё ещё видела, как они мелькают, рождая прекрасный образ, и понимала: это он рисовал ту девушку. Это он — тот самый художник на башне, что умирал от тоски по ней.

— Позвольте поинтересоваться, куда вы так смотрите, монна Росси? — этот вопрос окончательно привёл её в чувство, заставив вздрогнуть и внезапно покраснеть. — Я бы сказал, что это неприлично даже для девицы из гетто.

Нет, маэстро Л'Омбре нисколько не смутился оттого, что она уставилась ему пониже пояса. Но своим вопросом он, видимо, хотел смутить её. И не только её, потому что монна Джованна тоже покраснела, как варёный краб, и возмущённо отвернулась.

О-ля-ля! Вот же незадача! Объясняй ему теперь, что она разглядывала его пальцы, а не то, что он подумал! Ну как же неловко вышло! И монна Джованна вся пышет негодованием и вот-вот закудахчет, как курица!

— Не льстите себе, маэстро, было бы на что смотреть! — не задумываясь выпалила Миа, желая стряхнуть накатившее смущение, и тут же прикусила язык.

Поставить на место зарвавшегося торговца, который норовит ущипнуть в толчее на рынке или шлёпнуть пониже спины, никогда не составляло ей труда. Но сказать такое патрицию?! О, Серениссима! Её точно утопят в канале!

— Хм, не думал, что ваша э-м-м-м… способность к предвидению, или как там вы это называете, позволяет видеть не только сквозь пространство и время, но и сквозь габардин, — ответил маэстро совершенно спокойно с каким-то подобием усмешки, и как будто нашёл эту ситуацию даже забавной.

— Э-э-э-э, не обязательно прям вот всё видеть, можно и так догадаться, — фыркнула Миа, поведя плечом и отбрасывая локон.

Тьфу ты, да что такое она болтает?! Да ещё и краснеет!

Под испепеляющим взглядом маэстро она почему-то покраснела кажется до самых пяток.

— Хм, вот уже поистине на странные догадки вас натолкнуло моё предложение смыть с вас ароматы Рыбного рынка, — ответил маэстро с ещё более явной усмешкой, — не льстите себе, монна Росси, и не стройте иллюзий, вы совершенно не в моём вкусе.

Не стройте иллюзий? Что?! Да чтоб вам пропасть!

Их взгляды схлестнулись, впились друг в друга острыми крючьями, и кажется, даже воздух в комнате пропитался грозой. Маэстро смотрел, не моргая, и как будто ждал, что же она ответит. И ей захотелось бросить ему в лицо абсолютно всё, что она думает о чванливых высокородных индюках вроде него, но что-то в его усмешке подсказало ей — он именно этого и ждёт.

Ну, так не дождётся!

— Не в вашем вкусе? О, слава Светлейшей! — усмехнулась Миа, обуздав всю свою ярость, и всё ещё ощущая, как пылают от смущения уши. — А мне-то показалось, что вы из тех господ, что любят тискать служанок по углам. Какое счастье, что я ошиблась! Всё-таки патриции должны быть образцом поведения для нас — плебеев, проводником и светочем, и… чем-то там ещё…

— Идёмте уже, монна Росси! — резко оборвала её цитату из «Послания к жителям Альбиции» монна Джованна. Подхватила юбки и, выпрямившись, с возмущённым видом направилась прочь из гостиной, скомандовав через плечо: — Немедленно следуйте за мной!

Пришлось последовать, чтобы не провалиться от стыда.

— Сделать из неё синьору?! Из этого исчадья ада?! Что за нелепость?! — возмущённо бормотала экономка, направляясь по лестнице вниз и энергично стуча каблуками по мраморным ступеням.

Вообще-то, Миа была не из стеснительных. Когда живёшь в гетто, какая уж тут стеснительность! Всё, что происходит на лодках, известно каждому, да и нет в этом ничего такого. Но и годы, проведённые в пансионе, тоже не прошли даром. Святые сёстры вбивали ей в голову совсем иную мораль, где всё телесное называлось греховным, плотские утехи считались злом, а мысли о них — кознями дьявола.

Да и не было у неё никаких мыслей, так чего она так смутилась?! Никогда не смущалась сальным шуткам торговцев, а тут!

И с чего это Хромому пришло в голову, что у неё есть на его счёт какие-то иллюзии?! Да утащи его Зелёная дева в свои сети! Чтобы она хоть раз в жизни ещё связалась с патрицием?! Хватит с неё и Рикардо Барнезе.

Вернее, синьора Рикардо Барнезе, любовь к которому навсегда отучила её от того, чтобы питать иллюзии насчёт намерений патрициев в отношении таких, как Дамиана.

Будь на месте маэстро кто-то из сестьеры Пескерия: владелец кожевни Лука Сквилаччи или мессер Брочино, она бы не задумываясь поставила наглеца на место, да так, что в следующий раз ему бы и в голову не пришло делать какие-то намёки в её сторону. А за вольности могла бы и огреть тем, что под руку попадётся, хоть веслом, хоть макрелью, хоть сковородой. Женщины в гетто умеют постоять за свою честь.

Но маэстро Л'Омбре не плебей из гетто, он — совсем другое дело. И от интонаций в его голосе иной раз дрожь пробирала до самых пяток. Поэтому желание поставить его на место всё время смешивалось со страхом последствий за слишком резкие слова и какой-то робостью перед его статусом и положением. А ещё этот его ледяной взгляд! Он будто выжигал на ней клеймо презрения, и никогда ещё ей не было так неловко, как вот сейчас. Неловко оттого, что она всего лишь гадалка из гетто!

«Вы воняете рыбой». Да чтоб вам пропасть! Кто же в этом виноват, как не клятый Пабло с его бульдогами?!

Никогда раньше она не испытывала стыда ни за свой внешний вид, ни за образ жизни, ни за то, что она цверра, пусть и не по рождению, никогда… до встречи с маэстро Л'Омбре. И злилась она теперь ещё и потому, что не могла стоять перед ним гордо, как настоящая синьора, и ответить так, чтобы он не мог себе позволить и дальше унижать её безнаказанно. Но и ответить так, как принято в гетто, она тоже не могла.

И что делать?

Она яростно тёрла себя мочалкой, сидя в большой медной ванне, стоящей на широких ногах в виде львиных лап. Разглядывала мозаичный пол и стены, облицованные розовым мрамором, полки с множеством пузырьков, пушистые полотенца из нежнейшего арцийского хлопка и бутыли ароматного масла.

О-ля-ля! Сколько же всего нужно патрицию, чтобы просто принять ванну!

Кусочки пемзового камня для полировки ногтей и пяток, морская соль с пихтовым маслом, вулканическая глина… Даже мыло, уложенное на полке идеально ровной горкой, было двадцати разных сортов! А ей дали апельсиновое, как она и потребовала в прошлый раз. Требовала в шутку, конечно, из вредности. Но на полке вверху лежало много брусков: лавандовое, оливковое, лимонное, а ей положили именно апельсиновое.

Да он ещё и издевается! Какой же злопамятный!

И пена в ванне тоже благоухала чем-то нежным, цветочным. И вода была горячей, и служанки с кувшинами сновали туда-сюда, как птички-трясогузки. Видно, что не одобряли появление в этом доме «грязной цверры», но молчали и смотрели в пол.

Потом явилась монна Джованна с гребнем и платьями и долго бурчала что-то себе под нос, перекладывая всё с места на место и всем своим видом выражая недовольство. А Миа лежала в душистой пене и думала о том, чья же это ванная комната? Судя по роскоши вокруг, не иначе как самого маэстро. Но неужто хозяин разрешил ей помыться в своей ванне? С его-то отношением к грязным цверрам? Вот дела!

Раздумывать долго не пришлось: монна Джованна развеяла её сомнения, открыв дверь в соседнюю комнату и буркнув неодобрительно:

— Это гостевая комната. Здесь вы будете переодеваться, когда придёте из… в общем с улицы. Так велел хозяин. А там гардеробная, — она указала пальцем на дверь, — я разложила вам платья и всё остальное, если что-то велико, портниха вечером ушьёт.

Монна Джованна раздражённо провела ладонями по тёмно-зелёному фартуку, будто разглаживая невидимые складки, и добавила, снова вздёрнув голову, так что косы, уложенные у неё на голове в замысловатую причёску, стали похожи на корону:

— А в ванной извольте мыться каждый день. Хозяин любит чистоту. И не опаздывайте к завтраку. Он любит пунктуальность. И босиком ходить в приличных домах не принято…

Она выдала ещё огромный список того, что не принято и чего не любит хозяин, глядя при этом на одежду Дамианы, сваленную на полу, взглядом, каким дедуля Козимо смотрит на угря, собираясь оттяпать ему голову.

— Не буду вам мешать, — резюмировала монна Джованна свой монолог и царственно удалилась, аккуратно притворив за собой дверь.

А Миа, прислушиваясь к её удаляющимся шагам и шепоткам служанок за дверью, задрала ногу вверх, посмотрела, как по ней стекает душистая пена, и воскликнула:

— Моя ванная?! О, Серениссима! Неужели Хромой решил уморить меня чистотой? — и рассмеялась.

Затем вылезла и, оставляя за собой мокрые следы и пятна пены, прошлёпала по полу к открытой двери и заглянула в соседнюю комнату.

И вот это вот комната возле буфетной?! О-ля-ля! Что же там тогда за буфетная?!

Она-то думала, что это будет какая-то конура с окошком у потолка и сундуками с посудой в углу. Но комната была просторной и светлой, с огромным зеркалом на стене и двумя большими шкафами, украшенными искусной резьбой. Миа открыла дверцы и заглянула внутрь. Полотенца и постельное бельё, уложенное стопками, и салфетки, и какие-то коробки наверху. Мешочки с сушёной лавандой и апельсиновыми корками были разложены на полках, и Миа даже втянула ноздрями этот чудесный запах чистого белья и лаванды.

На специальной подставке у окна висел приготовленный для неё наряд и стояли туфли, и Миа только вздохнула, глядя на них.

Хотя её гордости очень хотелось вышвырнуть платья на лестницу и туда же отправить мыло и полотенца, забрать свою сумку и босиком уйти на рива дель Карбон, но что-то внутри, более сильное, чем гордость, более жадное и практичное, зашептало голосом мамы Ленары из гетто: «Пользуйся случаем, девочка. Возьми у патрициев всё, что плохо лежит. Это подарки Светлейшей».

Ну, это и правда похоже на подарки. Ведь ей дают это добровольно… вроде как.

Она вытерлась пушистым полотенцем и упала в стоявшее тут же глубокое кресло, обитое голубым бархатом, посидела в нём немного, запрокинув голову и глядя на потолок, расписанный облаками и фигурами пухлых ангелочков, а потом…

А потом подумала: с чего бы вдруг маэстро Хромому устраивать ей такой пышный приём, если ещё вчера он собирался выставить её за дверь? Зачем она ему так срочно понадобилась?

И холодок нехорошего предчувствия вновь пополз по спине. Она натянула тонкую рубашку и одно из платьев, оставленных монной Джованной, и пришла к выводу, затягивая шнуровку по бокам, что как-то уж очень тщательно маэстро подготовился: нате вам и мыло, и платья, и даже панталоны! Странно всё это…

Собрав волосы в сетку и подколов шпильками, Миа посмотрела на себя в зеркало. Платье было скромным, из плотной серо-голубой ткани в тонкий рубчик, но на ней сидело прекрасно, в один миг превратив её из гадалки с площади пусть не в синьору, но в респектабельную горожанку. Бусы и браслеты пришлось оставить, они совсем не подходили к этому платью, да и вообще ко всему её новому облику. Облику, в котором она себя совсем не узнавала, но который ей очень понравился.

А из неё бы вышла прекрасная синьора!

Она покрутилась перед зеркалом и снова подумала, что за всё это придётся платить. И будет ли к ней добра Светлейшая или нет — это ещё неизвестно, а Скалигеры-то спросят обязательно. Миа сунула ноги в туфли и обнаружила, что они немного великоваты, пришлось запихать в носки по носовому платку. Но ей платки без надобности, а хлюпать пятками респектабельной горожанке не пристало. Она капнула пару капель ароматного масла на запястья, как обычно делают синьоры, и посмотрев напоследок в зеркало, сделала реверанс и произнесла с придыханием:

— Ах, монна Росси, вы просто очаровательны! Ах, спасибо синьор, я так польщена!

И усмехнувшись своему отражению, направилась прочь из комнаты. Вряд ли маэстро Л'Омбре прикажет её утопить или выгонит. Не стал бы он её отмывать и переодевать ради этого. Так ради чего?

Она замерла на пороге комнаты, снова ощущая холодок предчувствия, но мысленно пообещав себе быть очень осторожной, не болтать лишнего и не предсказывать слишком много правды, решительно затворила за собой дверь. Надо думать, теперь маэстро должен быть доволен — она благоухает, как лавка парфюмера!

Маэстро, как ни странно, довольным ей не показался. Окинул её с головы до ног тяжёлым взглядом и быстро отвёл глаза. И она поклялась бы, что он разозлился. Он листал какую-то книгу и продолжил это делать с таким видом, будто Дамианы и вовсе нет в комнате.

Да что опять-то не так?!

— Я вырядилась, как вы и хотели, а сдаётся мне, маэстро, вы опять чем-то недовольны! — произнесла она, разведя руки в стороны.

— Ну, теперь с вами хотя бы не стыдно показаться на улице, «монна-Росси-и-никак-иначе», — ответил он холодно, не отрывая глаз от книги.

— А-а-а, так вам стыдно было показаться на улице в компании плебейки?! Как я сразу не догадалась! Вы для этого лепите из меня «какое-то подобие синьоры»?

— Мне не стыдно показаться в компании плебейки, монна Росси. Мне стыдно показаться в компании шарлатанки. Не хотелось бы, чтобы кто-то подумал, будто мне нужны подобного рода услуги, — ответил он, продолжая сосредоточенно переворачивать страницы. — А ваши бусы, эта жуткая юбка, ну и… всё остальное говорило само за себя. Думаю, вы понимаете, о чём я. И уберите с лица эту москету, это очень вульгарно и не пристало синьоре ходить с ней днём.

— А я и не синьора. Я какое-то подобие, правильно?

— Это ничего не меняет. Вы будете изображать «какое-то подобие синьоры» две недели, пока не истечёт срок вашей договорённости с моим братом. Так что да, смиритесь с тем, что вы какое-то подобие. Не самое удачное, надо сказать. И москету всё равно придётся снять.

«Не самое удачное?!» Да чтоб вам пропасть, маэстро!

— Очередной промах вашей наблюдательности, маэстро Л'Омбре, — насмешливо ответила Дамиана, подняла свою сумку, и достав из неё яблоко, с хрустом надкусила: — Это не москета. Это родинка. И она настоящая.

Маэстро повернул голову, и взгляд его был всё таким же непроницаемым, ледяным и очень внимательным. Он скользнул по её лицу, задержавшись там, где была родинка — над правым уголком верхней губы, прошёлся снова по её платью, и будто всё равно найдя какой-то изъян, снова поспешно вернулся к страницам.

— Ну что, надеюсь теперь вы, наконец, готовы, монна Росси? На вас приличное платье и туфли, вы не воняете рыбой и можете сделать то, за что вам платит мой брат, — произнёс маэстро, захлопывая книгу. — Проходите, прошу вас.

Он снова, как и вчера, распахнул двери в кабинет. И снова Дамиану окружили книги и карты, химическая посуда и ящички, о содержимом которых можно было только догадываться. И перед глазами предстала фреска на стене с картой Аква Альбиции.

Правда сегодня карта пополнилась новыми записками. Дамиана подошла и попыталась их прочесть.

— Вы пишете как курица лапой, — буркнула она, с хрустом откусывая от яблока, и едва не подавилась.

Сказать такое патрицию?! Она же обещала себе быть осторожной!

Дамиана посмотрела искоса на маэстро. Но он стоял, прислонившись плечом к шкафу и, скрестив на груди руки, лишь молча её разглядывал.

— Почему вы всё время так на меня смотрите?

— Наблюдаю за вашими попытками выудить ценную информацию из моих записей. Посмотрим, как вы выкрутитесь на этот раз. Итак, — он оттолкнулся от шкафа, подошёл и, указав рукой на карту, произнёс, не сводя с Дамианы глаз: — Насчёт калитки вы, возможно, были правы. Свежесмазанный замок и петли, укромный проход. Мой подмастерье выяснил, что у экономки синьора Криченцо терялись ключи, а ключник делал такой же ключ неизвестному мужчине за три дня до первого убийства. Синьор Криченцо вспомнил, что в какое-то утро он обнаружил своих собак сытыми, а в решётке ограждения террасы застрял кусок отличной говяжьей вырезки. Причем часть мяса его мастиффы даже не доели. Он не помнит точно, что это была за ночь, но очень близко ко дню первого убийства.

Маэстро замолчал, и Миа повернулась к нему со словами:

— Ну вот видите! Так и что теперь нужно от меня?

— Подробности, монна Росси, подробности. Всё это я выяснил путём простого опроса. А вы здесь затем, чтобы рассказать то, что простым опросом я выяснить не смогу. Кто этот мужчина, что заказал ключ? Был ли он один? Экономка синьора Малатеста в ту ночь видела полного мужчину в маске и карнавальном колпаке, он нёс мешок. Над калиткой горел фонарь, и она хорошо это запомнила, но большего она не знает, — маэстро повернулся к Дамиане, и его синие глаза показались ей почти чёрными. — А что к этому можете добавить вы?

— Я? Мне нужно что-то: человек, вещь, место, — она снова откусила от яблока, — я не коробка с ответами, маэстро Л'Омбре!

— Место? Ну что же, нет ничего проще, идёмте, отправимся на пьяцца Романа.

— Что, прямо сейчас?

— Ну разумеется. Должен же я вывести вас на чистую воду!

— О-ля-ля, так вот оно что! — усмехнулась Дамиана и положила огрызок яблока на край стола, но поймав тяжёлый взгляд маэстро, тут же его забрала.

Они спустились к лодке, и кроме маэстро и Дамианы, там оказались ещё Пабло и те двое сикарио, что заявились к ней сегодня утром. Они встретили Дамиану удивлёнными взглядами, видимо, заметив её преображение, и даже расступились, пропуская в лодку. И это внезапное внимание было таким неожиданным, странным и в чём-то даже приятным, что она второй раз за день смутилась.

Вот небывалые дела! И они впрямь смотрят на неё как на синьору!

И чтобы как-то скрыть своё смущение, она изо всех сил швырнула огрызок яблока в канал, попав прямиком в причальную бриколу.

— Какой меткий бросок, — усмехнулся маэстро и сел напротив, пристроив вдоль борта трость с волчьей головой.

Последним в лодку забрался мужчина по имени Жильо, о котором Дамиана сразу подумала — прохвост. Что-то среднее между бродячим актёром и сутенёром с рива дель Лавадоре. Один глаз у него был косоват, а второй он щурил, видимо для того, чтобы его лицо выглядело более симметричным, но от этого казалось, что он всё время что-то замышляет.

Миа отвернулась, переведя взгляд на воду. Она чувствовала себя неуютно в компании пятерых мужчин. Не то, что неуютно… Ей вдруг стало страшно до мурашек. А ну как маэстро обиделся, и они вывезут её сейчас и выбросят где-нибудь возле Повильи в воду. И всё… Прощай, Дамиана!

А может, и ещё что похуже придумают.

И она покосилась на трость маэстро, которая лежала у её ног. Если ударить этой волчьей головой кого-нибудь по носу, ну или другой чувствительной части мужского тела — мало, конечно, не покажется. Но всё-таки против пятерых мужчин ей не выстоять, и на воде некуда сбежать. Сейчас конец весны, и вода в лагуне ещё ужас какая холодная, а в этом платье она пойдёт ко дну, как мешок с углём.

Миа вздохнула и принялась молиться Светлейшей, вспоминая своё недавнее гадание и проклиная на все лады собственную беспечность и длинный язык синьоры Перуджио, который привёл Скалигеров в её лавку.

Но самым неприятным было то, что сидящий напротив маэстро не сводил с неё глаз. Будто рассматривал на все лады, как любопытный экземпляр какого-то насекомого, только что очки не надел! И этот взгляд, внимательный и холодный, её пугал даже больше, чем бульдоги-сикарио и косоглазый Жильо, сидящий на корме.

Лодка скользила по узкой рива дель Боккаро, и тишину нарушал лишь плеск волн да оклики Пабло «Эй-ой-е!» на каждом повороте канала, чтобы упредить идущие навстречу гондолы от столкновения. Сверху давили глухие стены домов, с балконов свисали горшки с цветами и сохнущее бельё. Рива дель Боккаро — это задворки сестьеры Карриджи, но это и кратчайший путь, соединяющий Гранд канал и Дворцовый канал. И это единственное, что успокаивало Дамиану — они движутся по направлению к центру. А обратно она, пожалуй, пойдёт пешком.

Её пальцы заледенели от волнения, от гнетущего безмолвия спутников и от этого взгляда, которым сверлил её маэстро. Ещё немного и она, кажется, просто выскочила бы из лодки, но маэстро первым нарушил давящее молчание:

— Ваше гадание на кофейной гуще… Вы сказали что-то вроде: «Сегодня у вас будет неудачный день из-за собак». Как вы узнали? Увидели? Или подслушали? Или это снова… предвидение?

Она перевела взгляд на маэстро и снова почувствовала смущение. Её ноги были слишком близко от его коленей, и он так смотрел, что желудок сжимался до размеров ореха, как будто она сидела на допросе во Дворце Вздохов у главного инквизитора! И лицо у маэстро было такое серьёзное, внимательное и строгое, что попробуй соври.

— Пока вы высмеивали брата за то, что он привёл гадалку «с самого дна Альбиции», я стояла за дверью и подслушала, как ваш дворецкий распекает слугу и этих щенков. Ну и он сам сказал про обувь и всё остальное, и что вы будете очень недовольны, потому что собирались куда-то там, неважно куда. И что щенок порвал вашу книгу, а вы её очень ждали. Остальное предугадать было несложно. Судя по тому, кто вы такой, — ответила Дамиана, касаясь воды пальцами и стараясь не смотреть на маэстро.

— Так, значит, всё ваше предвидение основано на простой наблюдательности? — в его голосе ей послышалось облегчение и насмешка, и она метнула на маэстро короткий взгляд.

Он откинулся на подушку, переплетя пальцы и продолжая её разглядывать, но его лицо стало немного менее напряжённым, будто он расслабился, услышав такой ответ.

— Что-то основано именно на ней, — пожала она плечами, надеясь, что нейтральный ответ удовлетворит маэстро.

Маэстро и в самом деле удовлетворился, и молчал до самой пьяццы Романо.

Из лодки ей помог выбраться Пабло. Он подал Дамиане руку, как настоящей синьоре, и это было даже странно, учитывая, что ещё утром в гондолу её просто сгрузили, как мешок овса. То ли это всё чудеса её преображения, то ли в присутствии маэстро его бульдоги начинали вести себя как люди, но, нельзя не признаться, что это польстило её самолюбию.

Когда они шли по площади, навстречу им попадались какие-то знакомые маэстро, они кланялись ему и с любопытством смотрели на Дамиану, пытаясь угадать, кто она такая. И вся их процессия в этот момент выглядела как выход в город знатного семейства, и показалась Дамиане ужасно забавной. Но, с другой стороны, сейчас она поняла, зачем маэстро велел ей надеть это платье: будь она в своём обычном наряде, все вместе они, наверное, смотрелись бы странно.

Маэстро сделал знак, и его люди остановились, как дрессированные псы, и остались ждать на площади, так что в соттопортико они вошли только вдвоём. У самой калитки, маэстро развёл руками и произнёс:

— Вы просили место. Вот это место. Приступайте, монна Росси.

А сам прислонился к стене, поставив рядом трость, и скрестив руки на груди, снова впился в Дамиану внимательным взглядом.

Миа положила руки на железные прутья, украшенные чугунными листьями винограда и, закрыв глаза, взмолилась к Светлейшей с просьбой о помощи. Она пыталась представить ночь и полного мужчину в карнавальной маске и колпаке, крадущегося по этому переулку, но в голове была тишина. Лишь спиной она чувствовала холодный взгляд маэстро Л'Омбре, который сверлил её прямо между лопаток. И почти видела, как его губы расползаются в ехидной кривой усмешке: «Я так и думал, монна Росси, что вы шарлатанка!».

— Не могли бы вы не прожигать во мне дырку взглядом? — спросила она раздражённо и обернулась.

Точно, так и есть, он усмехается!

— Извольте, я отвернусь, — ответил он, и усмешка стала ещё шире и как будто презрительнее.

Миа отвернулась, вцепилась в виноградные листья, и в этот момент Светлейшая откликнулась…

Пальцы всё ещё ощущали холодный металл, но она уже была как будто не здесь.

Впереди поблёскивает море, и воздух пропитан ароматами хвои и эвкалипта. Вниз спускается жёлтая стена обрыва, и шапки могучих кедров подпирают небо на самом его краю, а впереди виднеется утёс, похожий на надутый ветром парус.

Она держится за решётку ограждения и чувствует сзади чьё-то дыхание. А затем её пальцы сверху накрывают мужские руки. И Миа узнаёт эти руки… Руки художника.

И запах, хвойно-горький, кружит голову… Запах кедров… и его присутствия. Его пальцы нежно скользят по её пальцам и переплетаются с ними. Его щека касается её волос, и она слышит горячий шёпот, а спина чувствует тепло его тела.

Но это уже не её спина. Это спина той девушки. Потому что Миа уже стоит поодаль, наблюдая со стороны за их объятиями. Вот только чувствует всё, как будто она на её месте. И жаркую волну желания, и замирание сердца…

— Мы наконец-то одни…

— Ты не должен звать меня сюда больше… Ты должен это прекратить.

— Я не могу… Не могу не видеть тебя.

Миа узнаёт это место. Это Бари-ле-Мер. Городок на другой стороне лагуны — место, где среди кедровых рощ и эвкалиптов находятся зимние виллы патрициев.

Ей жарко… И приятно от этих прикосновений…

Она сжала пальцами прутья калитки так яростно, что острые края виноградных листьев вонзились в её ладони, и усилием, от которого закружилась голова, прогнала видение прочь.

О, Серениссима! Да почему же ты так жестока? Ей не нужны такие воспоминания! Она не хочет знать ничего о неразделённой любви маэстро! Она не собирается подглядывать за ним! И тем более чувствовать чужое желание! Ей нужно совсем не это!

— Пожалуйста, пожалуйста! О, Светлейшая, — прошептала она, прислоняясь лбом к решётке и горячо моля о других видениях.

Она не думала что получится, но как ни странно, сегодня Светлейшая оказалась особенно щедра. Голова закружилась и сладкий запах магнолий разлился в сыром воздухе переулка.

В соттопортико темно. Луны нет. Лишь где-то вдали на пьяцца Романа маячит тусклое пятно света от фонарей. Она не видит идущих, но слышит шаги и дыхание одного из них, хриплое, будто рваное. Чиркает спичка и чья-то ладонь прикрывает пламя. Вспышка на мгновенье освещает замок калитки и тут же гаснет. Лицо мужчины скрыто шляпой и поднятым воротником, так что рассмотреть удаётся только нос и руку со спичкой. На тыльной стороне ладони какой-то знак — татуировка или ожог. Круг, а в круге что-то похожее на корону, но часть её закрывает рукав. Сзади мужчины стоит ещё кто-то, но Миа не видит кто.

Калитка отворяется бесшумно, и мимо так же бесшумно скользит что-то тёмное. Может, это паланкин, а может, просто носилки. И запах… Что это? Карболка? Воск? Лаванда? Запах горящего лампадного масла и подземелья? И ещё что-то горьковатое, как миндальная косточка. Её окутывает тяжёлое душное облако, и дело даже не в самом запахе… Что-то более тёмное, чем сама ночь, клубится в воздухе, делая его плотным, как пар, и тянется по соттопортико к пьяцца Романа вслед за теми, кто прошёл мимо неё.

Калитка закрывается и…

Видение гаснет. А за ним гаснет и весь остальной мир.

— Монна Росси? Монна Росси?! — сквозь темноту пробивается голос маэстро Л'Омбре.

Ощущение реальности возвращалось медленно. Твёрдостью камня и железных прутьев решётки, впивающихся в плечи, и ощущением чьей-то твёрдой ладони, поддерживающей её за спину.

Миа открыла глаза и увидела совсем близко лицо маэстро, склонившегося над ней. И, несмотря на то, что в соттопортико было сумрачно, его синие глаза показались ей почему-то особенно яркими. Маэстро удерживал её почти на весу, стоя на одном колене прямо на булыжнике мостовой, и выглядел обеспокоенным.

— Вы, что же, каждый раз будете падать в обморок, чтобы убедить меня в правдоподобности ваших видений? — произнёс он в этот раз без всякой усмешки, лишь с тревогой вглядываясь в её лицо.

— Простите, — Миа нащупала ладонями камни, ухватилась за решётку калитки и попыталась встать, отстраняясь от маэстро.

Он помог ей подняться и тоже сделал шаг назад.

— Я просто… не успела позавтракать, и вот… голова закружилась. Скажите спасибо вашим сикарио, которые выволокли меня из дома, — пробормотала она, прислоняясь к калитке, и посмотрела на свои ладони.

Они были все в крови — острые края виноградных листьев, украшавших калитку, немилосердно порвали кожу. Носовых платков у Дамианы с собой не было, разве что те, которые в носках туфель, но лезть туда за ними было бы как-то уж совсем неприлично.

— Держите, — маэстро, видимо, понял её замешательство и протянул ей два своих.

Надо же, у него с собой целых два платка! Какая чистоплотность!

Она попыталась перевязать рану, но одной рукой это сделать было затруднительно.

— Давайте я вам помогу, — маэстро забрал платки из её рук, и она обратила внимание, что сейчас он как будто даже и не хромает.

А как он вообще встал рядом с ней на колено? Да ещё и успел её подхватить, когда она падала?

Но в затуманенном мозгу эта мысль мелькнула как-то отдалённо, и Миа молча протянула маэстро ладони, не став сопротивляться. Просто стояла и смотрела, как он ловко управляется с повязкой, и даже дышать боялась, потому что ноздри ощущали его аромат — запах хвои и миндаля. И от этого запаха мир снова начинал колебаться и дрожать, рождая видения и возвращая то ощущение его рук, прикасающихся к её рукам. Вернее… рукам той девушки.

Почему она так легко видит именно его прошлое? И почему она видит его так часто?

Миа хотела отвернуться и не смотреть, чтобы не чувствовать этой странной близости, но не могла оторвать глаз от его пальцев, завязывающих аккуратные узлы на платке. И вспоминала карандаш, который лихорадочно метался по альбомному листу, и то, как эти пальцы скользили по рукам той девушки…

— Всё хватит, — она выдернула руки. — А то вы ещё подумаете, что и это я тоже сделала специально, чтобы вызвать у вас сочувствие!

Их взгляды встретились, и лицо маэстро вмиг стало совершенно непроницаемым.

— Думаю, что так и есть. Или вам всё-таки открылась какая-то светлейшая истина? — спросил он, и тут же нацепив на лицо маску насмешливого презрения, сделал пару шагов сторону и взял в руки трость. — Поделитесь, будьте добры. Или мы проделали весь этот путь зря?

— Их было двое, — ответила Миа, борясь с головокружением и стараясь не выдать своего состояния, но руки стремительно ледянели и на лбу выступили капли холодного пота.

Жаль она не взяла сумку, ей сейчас не помешало бы что-то сладкое!

— Вам нехорошо? — маэстро отделился от стены и подошёл, глядя на неё внимательно. — Идёмте в лодку. Расскажете всё позже. Держитесь за меня.

Он предложил согнутую в локте руку, но прикасаться к нему сейчас было не самым лучшим решением.

— Нет уж, я дойду, — Миа отмахнулась и направилась прочь из переулка, хватаясь за стену пальцами и всё ещё ощущая запах карболки, воска и подземелья.

А маэстро направился следом, тяжело опираясь на трость.

В лодку ей помог спуститься Пабло. А вскоре прибежал и Жильо, неся в руках пакет из кондитерской лавки. Он протянул его Дамиане и, словно по невидимому указанию, тоже отошёл прочь. Все спутники маэстро остались стоять на площади, ожидая знака хозяина, когда же можно будет отправиться домой. А маэстро спустился в лодку, сел напротив Дамианы и произнёс, кивая на пакет:

— Ешьте. И рассказывайте.

В пакете оказались шоколадные трюфели джанджуйя с ореховой пастой внутри.

О-ля-ля! А маэстро необыкновенно щедр!

Джанджуйя — дорогая и очень изысканная сладость, которую патриции покупали чаще всего своим возлюбленным: куртизанкам, любовницам или невестам. И в другой момент Миа непременно бы сказала, что думает на этот счёт, но сейчас ей было не до колкостей. Мир всё ещё кружился и качался, и она просто отправила в рот три конфеты одну за другой, подумав, что маэстро, скорее всего, не просто так расщедрился.

Испугался, видимо…

Когда ужасная слабость прошла, она кратко рассказала о своём видении, но лишь о том, что видела в переулке. О Бари-ле-Мер и той девушке она предусмотрительно промолчала.

— Хм… Но экономка синьора Малатеста сказала, что видела полного мужчину в маске и карнавальном колпаке. Он нёс мешок, и над калиткой горел фонарь. А вы говорите, что было темно и их было двое. Не могла же она ошибиться? — спросил маэстро, внимательно глядя на Дамиану.

— Почему нет? Могла и ошибиться.

— Экономка синьора Малатеста — женщина серьёзная и очень скрупулёзная, и если она что-то видела, то так оно и есть, — задумчиво произнёс маэстро. — Её слову можно доверять. Так, значит, вы точно не видели этого мужчину в колпаке? Даже отдалённо, даже в тумане… или как там это у вас выглядит?

— Я же сказала, что не видела! — воскликнула Дамиана раздражённо. — Никаких колпаков и фонарей! Не знаю, что там за экономка, но в ту ночь в соттопортико было темно, как в ведре с углём! Никаких фонарей и никаких колпаков!

Он будто издевается над ней! Уже шесть раз спросил одно и то же!

— Ну хорошо, возможно, что вы и не соврали, — спокойно произнёс маэстро, задумчиво глядя на палаццо Криченцо. — Возможно, даже не направили меня по ложному следу…

— Что значит «не соврали»? Вы это о чём? — спросила Дамиана, доставая очередную конфету.

От сладкого головокружение наконец-то прошло.

— То, что вы прочли на записках в моём кабинете про фонарь и то, что я рассказал про мужчину, которого видела экономка Малатеста — это ложь, — ответил маэстро как ни в чём не бывало. — Я придумал это, чтобы проверить ваши способности, и специально подталкивал вас к тому, чтобы вы ухватились за очевидное. Можно ведь было сказать мне то, что я и так готов был услышать. И я думал, вы поддержите эту ложь, про мужчину с мешком. Это был самый простой путь — прибавить подробностей, ведь в наблюдательности вам не откажешь. Но вы, видимо, не так просты, монна «Дамиана-Винченца-и-никак-иначе», — он перевёл на неё взгляд и усмехнулся.

— Что?! Вы хотели, чтобы я рассказывала вам про мужчину в колпаке и маске, чтобы уличить меня во лжи?! Да вы просто подлец! — воскликнула Дамиана и со злости зашвырнула пакет с остатками конфет в канал. — Если я вам нужна только для того, чтобы ставить подобные опыты, то я пошла! Аревидерчи!

Она вскочила и даже успела схватиться за причальные поручни, но маэстро свистнул Пабло, и убежать ей не дали.

— Сядьте, — жёстко произнёс маэстро. — Мы ещё не закончили, монна Росси, так что никуда вы не пойдёте. Я предупреждал вас, что у меня невыносимый характер. Извольте терпеть.

— Терпеть? Мне надоело, что вы всё время видите во мне лгунью, шарлатанку и мошенницу!

— Так докажите обратное.

— А не шли бы вы к Зелёной Деве, маэстро, с вашими доказательствами? — выпалила она и тут же прикусила язык, потому что Пабло, Жильо и бульдоги-сикарио даже застыли от её наглости, глядя недоумённо на хозяина.

Вот сейчас её точно утопят в лагуне! Стоит ему только свистнуть и её утопят, как щенка!

Но маэстро даже в лице не изменился. Лишь сделал повелительный жест рукой, и все тут же отвернулись, как по мановению палочки дирижёра, и занялись своими делами: Пабло схватился за весло и заорал, что есть силы «Эй-ой-е!», сигнализируя, что лодка отчаливает, а Жильо с бульдогами перебрались на нос лодки. А Дамиана подумала, как же её бесит в этом Хромом всё! Буквально всё! Даже вот этот жест рукой! Это же надо так уметь выразить презрение ко всем одним лишь поворотом запястья! Как так у него это получалось — повелевать пальцами руки? И все они бросились, как собачонки, исполнять приказ!

Тьфу! Ненавижу патрициев! Ненавижу вас, маэстро Л'Омбре!

— Вы должны мне триста сантимов за рыбу, которую выбросил в канал один из ваших бульдогов, — буркнула Миа и отвернулась, принявшись разглядывать тёмную воду.

Всю дорогу они молчали, и у неё даже шея затекла, оттого что приходилось всё время сидеть глядя в сторону. Зато маэстро так и не перестал рассматривать её и напряжённо о чём-то думать, потому что выражение лица у него было сосредоточенное и хмурое.

В палаццо Скалигеров они шли так, будто Дамиана какая-то преступница: впереди Пабло, по бокам от неё бульдоги, а замыкали процессию косоглазый Жильо и сам маэстро.

Она слышала, как постукивает по мраморному полу его трость, и никак не могла отделаться от мысли, что трость эта бутафорская. Когда она упала в соттопортико, маэстро метнулся к ней уж как-то очень быстро. И взялся за эту трость, только когда они уходили, но при этом хромал он весьма натурально, и когда спускался в лодку, то поморщился от боли. Но, наверное, ей пока не стоит пытаться выяснить эту тайну. А может, и вообще не стоит выяснять. Кажется, цверрская поговорка «Чем больше замечаешь, тем меньше говори» как раз и придумана для таких случаев. Надо держаться подальше от тайн этого семейства.

— Обед через час, не опаздывайте, — бросил маэстро через плечо и ушёл, не удостоив её даже взглядом.

Глава 8. Немного о столовом этикете

Просторная столовая плавно перетекала в открытую террасу с видом на лагуну и Гранд-канал. Тяжёлые портьеры, подхваченные бронзовыми держателями в виде цветков роз, притеняли комнату от яркого весеннего солнца.

Миа шагнула внутрь, с любопытством и опаской разглядывая обстановку. Не каждый день выпадает честь обедать в таком помпезном месте! Пол из зелёного мрамора, огромный камин, украшенный головами львов, и над ним семейный герб Скалигеров: розу обвивает змея, а сверху две алебарды, скрещенные между собой. На стенах штукатурка с вкраплениями менского кварца, который то и дело вспыхивает маленькими искрами, ловя солнечные лучи.

Но больше всего Дамиану впечатлил огромный стол, укрытый белоснежной крахмальной скатертью, и столовые приборы, в таком количестве, что голова шла кругом. Тарелка в тарелке и ещё в одной тарелке, огромная, как шляпа, а под ней плоская, как блин, и маленькая тарелка рядом, и ещё одна тарелка в форме ракушки-вонголе, а вилки и ложки… это же просто ужас! Стройный ряд серебряных вилок слева: двузубые, трезубые и даже с четырьмя зубцами, и ещё куча ножей справа. И бокалов — целая галерея, из хрусталя и муранского стекла. Три салфетки разных цветов продеты сквозь бронзовые кольца. Миа смотрела на это великолепие в ужасе: казалось, что ей предстоит не просто поесть, а разгадать головоломку из всех этих приборов на столе.

Когда дворецкий проводил её к столу и замер позади, отодвинув стул, у Дамианы сердце ушло в пятки. Потому что маэстро Л'Омбре уже был здесь и внимательно наблюдал за её замешательством. И Миа знала, что на любой её промах он будет лишь презрительно усмехаться.

Зачем он её сюда притащил?

Конечно, в пансионе её обучали и столовому этикету, на случай если вдруг она будет прислуживать в приличном доме или станет экономкой. Но она не собиралась ни прислуживать, ни становиться экономкой и все занятия по этикету глядела в окно, думая о вольной жизни на лодке, и поэтому вечно путала вилки. К тому же в пансионе не было и половины тех столовых приборов, что она сейчас видела перед собой.

Да и плевать! Какая разница, что о ней подумает какой-то патриций!

— Прошу вас, монна Росси, — маэстро указал рукой на стул вот точно тем же повелительным жестом, не терпящим возражений, каким указывал бы собаке, где её место.

Она села, и мессер Оттавио пододвинул стул, отрезав путь к отступлению. И вот теперь она почувствовала себя совсем как на эшафоте. Белоснежная скатерть, начищенное серебро и фарфор, всё выставлено по линеечке, даже дотрагиваться страшно! А позади слуги, точно конвой, замерли вдоль стены. И хотя они молчали, но она ощущала их любопытные взгляды, скользящие по спине.

Видимо, все они недоумевают, с чего это вдруг цверре оказывают такие почести!

Маэстро сидел во главе стола, а она расположилась поодаль, и никак не могла понять, зачем вообще такой большой стол накрыли для двух человек. Глядя на то, как маэстро положил белую салфетку себе на колени, Миа уверенным жестом сделала то же самое, хотя пальцы предательски дрогнули.

А затем, как будто по приказу, которого она не услышала, слуги шагнули к ней и маэстро, убрали тарелки, похожие на шляпы, а вместо них поставили маленькие. И третий слуга завис над Дамианой с огромным блюдом, на котором лежали сочные пластины карпаччо с одной стороны, затейливая горка прошутто и брезаолы, словно полупрозрачное кружево — с другой, а посередине — тончайшие ломтики копченой оленины. И ещё нечто зелёное и белое, похожее на пюре, и нечто красное, и что это, Дамиана определить не смогла.

Слуга застыл молча, как изваяние, и Миа не знала, что делать, лишь ощущала, как внутри неё бурлят противоречивые чувства. В пансионе учили, как подавать блюда, то есть, как быть хорошей служанкой, а вот как себя вести, когда ты в этой жизни по другую сторону? И ударить в грязь лицом совсем не хотелось именно потому, что маэстро ждал этого промаха и наблюдал, откинувшись на спинку стула. Наконец он прервал молчание, повелительно обратившись к слуге:

— Лука, обязательно положи монне Росси немного оленины. Она великолепна, — а потом обратился уже непосредственно к ней, словно разъясняя: — Закуски, монна Росси. С этого всегда начинается обед. И что-то острое к ним, чтобы разыгрался аппетит.

Будто у патрициев не бывает аппетита перед обедом!

— Какой будете соус? — тихо спросил слуга, подцепляя тончайшие, почти прозрачные ломтики специальными щипцами и виртуозно укладывая их на её тарелку.

— Э-э-э… а какие есть? — спросила Миа, глядя на длинный ряд соусниц из изящного фарфора, на подносе с которыми замер второй слуга.

— Демиглас, саба, ремулад, гремолата, ягодный, мятный базилик, мускатный перец…

Он что-то перечислял и дальше, но Миа поняла, что… ничего не поняла.

О, Серениссима! Да тут соусов больше, чем она вообще блюд пробовала в своей жизни! И как это можно всё запомнить, что к чему и что с чем?

— Э-э-э, тот, что подойдёт к… оленине, — наконец ответила она тихо.

— Ягодный «Чилледжьо»?

Миа молча кивнула. Ягодный так ягодный, да хоть из глины, пусть уж быстрее от неё отстанут! Слуги поколдовали ещё над её тарелкой, отступили и снова замерли позади.

Они что, так и будут стоять и наблюдать, как она ест? Это же просто кошмар!

— Что вы так смотрите на тарелку, монна Росси, как будто перед вами нечто ужасное?

— Нет, маэстро, я просто думаю, не ошиблась ли я с выбором соуса, — ответила она, беря в руки такую же вилку, как и хозяин дома.

— Это вилка для рыбы, монна Росси, — ответил маэстро с усмешкой и положил свою на стол.

— Ах, и в самом деле, — пожала она плечами, — я такая рассеянная сегодня!

Вот же скользкий осьминог! Специально издевается!

Слуги снова шагнули к столу, наполняя бокалы. Какие-то водой, какие-то вином, и когда они снова отступили, маэстро поднял свой бокал и произнёс с напускной нотой сожаления в голосе:

— За то, чтобы ваше пребывание здесь, монна Росси, не было ни длинным, ни обременительным… для всех нас.

— Даже соглашусь, — ответила она и выпила почти половину бокала.

Маэстро же сделал только пару глотков и посмотрел на её бокал, кажется, осуждающе.

Ну и плевать! Они все считают её грязной цверрой с самого дна Альбиции, которая явилась сюда без приглашения, так чего из кожи вон лезть? Она никогда не станет «чем-то похожим на синьору», как бы ни старалась.

— К ужину принято переодеваться, монна Росси, — произнёс маэстро будто невзначай, и вооружившись другой вилкой и ножом, принялся неторопливо отрезать кусочки оленины. — Но это вам так… на будущее.

— На какое будущее, маэстро? — не выдержала Миа и отставила бокал подальше. — Думаете, шестьсот дукатов вашего брата превратят меня в синьору и откроют мне золотые врата в другой мир? Где для меня есть будущее с переодеваниями к обеду и ужину? У меня три юбки, маэстро, на все случаи жизни, и называются они не «Завтрак, обед и ужин», как вы, верно, думаете, а немного иначе. «Рыба, уголь, мытьё полов», «Клиенты-покупатели», «Свадьбы, похороны, именины», если точнее. Но если вы доплатите мне к шестистам дукатам что-то сверху, я, конечно, буду переодеваться столько раз, сколько пожелаете! — она взмахнула вилкой, и подумала, что это, наверное, неприлично по этикету, но… и наплевать.

Она не обязана следовать этому дурацкому этикету! За это ей точно не платят.

— Какая меркантильность, — усмехнулся маэстро, откладывая вилку.

— Разве это плохо? Для нас — это способ выжить. И если патриций хочет, чтобы я ему угодила — пусть платит, — пожала она плечами.

— И в чём заключается это угождение? — спросил маэстро, глядя на неё исподлобья.

— Ну вот хоть бы как вам: не опаздывать, надевать разные платья…

— А вам разве не нравится просто так, без оплаты, не опаздывать и надевать разные платья?

— Мне не нравится, когда те, кто не имеет на это права, указывают, что мне делать.

— Надо же, хм, — маэстро сделал ещё глоток вина, — у цверры к несносному нраву стоит добавить ещё и дух противоречия, торговую сметку и знание прав? Как любопытно…

— А вы как будто список составляете? — Миа подцепила почти все ломтики оленины, намотав их на вилку, макнула в соус и отправила в рот.

— Может быть и так. Я люблю всё анализировать и систематизировать, монна Росси. Упорядочивать. И вы не исключение, — ответил он, не сводя с неё глаз, — и, кстати, оленину стоит есть мелкими кусочками, чтобы оценить вкус. Она должна таять на языке. Смысл этой закуски в том, чтобы создать предвкушение того, что будет дальше. Она должна разбудить ваше воображение, породить желание… Её задача не утолить голод, а усилить его.

Он говорил так, что на мгновенье Дамиане показалось, что речь идёт вовсе не о том, что лежит у неё на тарелке. Было что-то в его словах и взгляде… двусмысленное, отчего у неё даже запылали мочки ушей.

— Э-э-э… Хм. Ну… это я заметила. Ну, что вы любите всё… систематизировать, судя по бумажкам на стене в вашем кабинете. А насчёт оленины… даже не знаю, что и сказать. Простите меня, синьора оленина, за недостаточное почтение, — она отвесила шутовской поклон тарелке, чтобы скрыть своё смущение, — думать о закусках в таком поэтичном ключе не пристало «шарлатанкам с самого дна Альбиции». В гетто, если вы пожелаете усиливать голод, все решат, что вы тронулись умом. Смысл еды он вообще-то в обратном. Но если вы хотите…

Она демонстративно отрезала крошечный кусочек оленины от оставшегося ломтика, отправила его в рот так же, как это делал маэстро, и добавила:

— …и в самом деле, голод теперь такой зверский, что я готова съесть кабана.

Маэстро сделал вид, что не заметил её сарказма и произнёс задумчиво:

— Странно, что цверра так много рассуждает о правах и свободолюбии.

— Что же в этом странного? Цверры — свободолюбивый народ, живут где хотят и делают что хотят. И никто нам не указывает, как одеваться и как себя вести. А прав у нас на этой земле… вернее, воде, пожалуй, будет побольше, чем у вас, патрициев. Цверры кочевали по лагуне ещё тогда, когда здесь не было вбито ни одной сваи! — ответила Миа с достоинством.

— Странно, что вы именуете себя цверрой, — произнёс маэстро, глядя на Дамиану поверх хрустального бокала, — по вашей внешности этого не скажешь. Если вы, конечно, не солгали мне про цвет волос.

— Вам так хочется поймать меня на лжи? Даже не думайте, что сможете меня поймать! — она тоже посмотрела на него поверх бокала.

— Попробуйте суп, монна Росси. И не сомневайтесь — конечно же, я вас поймаю.

Слуга незаметным движением убрал тарелку-блин и вернул тарелку-шляпу, в которую другой слуга осторожно налил суп из большой фарфоровой супницы. Нечто белое, похожее на жидкое пюре, украшенное веточкой розмарина и благоухающее мускатным орехом. Аромат специй Миа уловила сразу, а вот подобного блюда ей даже видеть не приходилось, не то чтобы есть.

В гетто готовят всего-то три блюда в разных вариациях из всей добытой за день снеди. Буйабесс — рыбный суп из того, что мальчишки стащили на рыбном рынке или удалось выловить в лагуне. Кассуле — фасолевая похлёбка, которую едят едва ли не каждый день, потому что фасоль сытная, да и стоит дёшево. И потофе — это если получилось разжиться мясом. На все случаи жизни один большой котелок над костром, куда идёт весь дневной улов вместе с овощами, нарезанными крупно: морковь, капуста, лук…

В пансионе кормили и вовсе скромно, герцогиня Ногарола не была щедра, да и чревоугодие считала одним из главных грехов. И только когда дела в её лавке пошли на лад, Миа смогла позволить себе некоторое разнообразие в еде. Но чтобы готовить такой суп, нужно что-то большее, чем фасоль и латук, а ещё повар и куча свободного времени!

— Не смотрите так, монна Росси, это не смертный грех, а всего лишь гинестрата — яичный суп. Его готовят в материковой Альбиции, — произнёс маэстро как будто невзначай. — Этот рецепт я привёз с собой, когда вернулся сюда. Уверен, вам понравится.

— Этот суп тоже должен что-нибудь «усилить и разбудить» или его можно съесть просто так, не расшаркиваясь? — усмехнулась Миа, взяла ложку и отвесила тарелке ещё один поклон. — Синьор суп, вы позволите?

Маэстро некоторое время смотрел на Дамиану, и выражение его лица она понять не смогла: то ли он пытался усмехнуться, то ли наоборот подавить усмешку, но хорошо хоть просто промолчал на этот раз. А Дамиана успела заметить, как именно он держит ложку, и скопировала в точности его движение. Пусть не думает себе, что она видит впервые какой-то там вельможный суп!

На смену супу появились запечённые баклажаны, мидии в белом вине с укропом и лобстер, которого полагалось есть не как в гетто — разламывая руками или дробя панцирь камнем прямо о набережную канала, а щипцами и специальными вилками, похожими на крючки. От щипцов и вилок толку было мало — что там выковыряешь с их помощью?! В гетто, если вдруг удавалось добыть лобстера, с ним не церемонились — ели руками, тщательно обсасывая каждый кусочек, но за столом Скалигеров такое вряд ли можно было себе позволить.

И Миа сначала по привычке схватилась руками за панцирь, но поймав снисходительный взгляд одного из слуг, решила, что обойдется, пожалуй, и без лобстера. Всё равно есть его так, как едят патриции — отправляя в корзину самое вкусное, всё равно, что выкинуть. И можно сказать, что этот лобстер умер почём зря.

Апофеозом обеда стало каре ягненка с розмарином и тимьяном, и снова соусы, и приправы, и мудрёные слова пополам с наставлениями маэстро. И глядя на тарелку, на которой тонкие рёбрышки ягнёнка были выложены безупречным веером, словно произведение искусства, Миа подумала, что, кажется, этот обед она не переживёт, потому что тут снова понадобился особенный нож и особенная вилка. И появились новые правила по поводу того, как что резать, какой толщины и в какой последовательности макать в соусы.

Каждое блюдо маэстро сопровождал замечаниями о том, что Миа ест его неправильно, берёт неправильный прибор, не то вино, не ту салфетку и вообще, кажется, даже смотрит на него не так. И каждое блюдо назло маэстро Миа приветствовала шутовским поклоном и краткой приветственной речью, и под конец обеда стала специально брать не те вилки и ножи, чтобы досадить хозяину дома. Вино придало ей уверенности, но маэстро, конечно же, сделал замечание, что вино следует пить небольшими глотками, а не напиваться, как животное, потому что опьянеть за обедом в приличном доме считается жутко неприличным.

Когда подали десерт: сыр и парфе, Дамиана решила, что на этом следует остановиться. Иначе ей станет плохо прямо за столом. Не хватало, чтобы маэстро насмехался ещё и над её обжорством.

— О, Святая Лючия, — пробормотала Миа, отодвигая от себя десерт, — теперь я понимаю, чем всё время заняты патриции и зачем вам надо усиливать голод! На такую перемену блюд весь день и уйдёт!

— Вы же упали в голодный обморок, монна Росси, — произнёс маэстро, прикладывая салфетку к губам, — считайте этот обед проявлением моего участия и извинениями за тот завтрак, который вы не съели, явившись сюда. И, надеюсь, я компенсировал те триста сантимов, что уплыли вместе с окунями? А теперь, полагаю, вы достаточно пришли в себя, чтобы продолжить работу? Кофе принесут в кабинет.

— И что вы хотите от меня теперь? Я же всё рассказала.

— Мне нужно нарисовать тот знак, что вы видели на руке мужчины в вашем… видении. Так что идёмте, я буду рисовать с ваших слов.

Дамиана с радостью выбралась из-за стола, пообещав себе больше никогда сюда не возвращаться. Да, еда оказалась выше всяких похвал, но подтверждение того, что это была публичная порка, без труда читалось в глазах слуг.

Ладно, маэстро Л'Омбре, вы у меня ещё вспомните это ваше «усиливать голод»!

Райно распахнул окна в кабинете и расположился в кресле за столом, а гадалка напротив.

— Расскажите мне подробно, что вы видели, и как можно более детально, — произнёс он, беря в руки карандаш и раскладывая листы.

Он попросил её не просто рассказать, а показать, как были расположены руки мужчины, как он стоял, как склонился, и вообще всё, что она только сможет вспомнить. А сам слушал, прикрыв глаза, полностью погрузившись в звук её голоса и делая на листе наброски.

Обычно люди плохо умеют описывать увиденное, не замечают существенных деталей, не могут подобрать слов или достаточно ярких сравнений, но у этой странной девицы всё получалось просто отлично, особенно для той, кто придумывает детали на ходу.

А в то, что она не придумывает всё это, ему до сих пор не верилось. Слишком уж многое из увиденного за последние сутки, отвергал его практичный ум. И всё, что говорил Лоренцо о древней крови, об осколке магического зеркала — всё это не могло быть правдой. Вот так запросто носительница древней крови оказалась цверрской гадалкой, совершенно случайно попавшейся ему на пути? Таких случайностей в этом мире не бывает. И уж точно их не бывает у Лоренцо.

Одна такая «случайность» когда-то едва не стоила ему жизни, второй раз он в эту же ловушку не попадётся.

Эта девица очень наблюдательна — этого у неё не отнять. А как же ещё выманивать деньги у доверчивых старух? И не только старух. Она очень осторожна в том, что говорит, потому что на его приманку в виде человека в маске и с мешком, она так и не клюнула. Она далеко не глупа и очень даже недурна, и видимо, она вытянула подробности их жизни у тёти Перуджио, иначе как ей удалось так легко окрутить Лоренцо? Хотя… может то, что она недурна, сыграло главную роль? Лоренцо всегда нравился такой тип женщин. А ещё она отличная актриса — надо признать, сегодняшний обед его изрядно повеселил. Не думал, что обед с гадалкой из гетто может оказаться настолько занимательным…

Он наблюдал за ней постоянно, пытаясь выяснить, что она скрывает. Зачем она здесь? И кто она такая на самом деле? Девица с цветом волос истинной патрицианки и с пикантной родинкой над губой.

Хруст яблока вырвал его из задумчивой сосредоточенности, с которой он рисовал. Райно поднял взгляд и увидел, что гадалка пристроилась на подлокотнике кресла и уплетает яблоко, точно как и в прошлый раз. А яблоки в его кабинете были раздражающим фактором. Как и восседание на подлокотнике кресла. Как и всё, что происходило без его разрешения. Как и всё, что было связано с ней.

— Разве обед был недостаточно сытным? — спросил он сдержанно.

— Более чем. Даже слишком, я бы сказала, — пожала плечом девица и откусила ещё кусочек.

— Тогда почему вы всё время грызёте яблоки, как какой-то кролик?

— Мама меня научила. Яблоки освежают дыхание и от них зубы белые, — ответила гадалка, махнув пальцами, будто веером, на уровне рта.

Райно ничего не ответил и снова вернулся к рисунку. В его голове как-то не укладывалось, что цверрская гадалка может думать о белизне зубов и свежем дыхании. Те старухи с картами, что попадались на его пути, все как одна, обладали жёлто-коричневыми зубами из-за табака, который они курили и жевали повсеместно. Её научила мать? Вот уж тут точно кроется какая-то ложь…

И сделав мысленную заметку о том, что это нужно прояснить, он сосредоточился на рисунке.

Когда изображение было готово, он повернул к Дамиане лист и спросил:

— Что ещё я упустил?

Её глаза вспыхнули, и она воскликнула с вполне искренним восхищением:

— О-ля-ля! Святая Лючия! Да вы просто мастер! — она встала и подошла ближе, положив огрызок яблока на край стола, взяла листок из его рук и принялась разглядывать изображение.

Райно покосился на огрызок и подумал раздражённо, что, наверное, в следующий раз стоит попросить монну Джованну принести сюда какое-то блюдо. Иначе всё здесь скоро будет в этих огрызках.

Гадалка некоторое время вглядывалась в изображение, а потом присела на край стола и, закрыв глаза, произнесла, рисуя пальцами по воздухе, будто обводя невидимые контуры:

— Кроме рук ещё нос, я видела его нос! Крючковатый слегка, но при этом большой. Загнутый вниз. С горбинкой такой, как клюв у птицы, — она попыталась показать это на пальцах. — И воротник поднят. Шляпа с прямыми полями… Обычная, как у рыбака… Ещё пуговица на рукаве… Костяная, квадратная, с четырьмя дырками, наполовину чёрная, а на манжете стежки… Нитки грубые, рыжие, стежки очень крупные, и пятна по краю ткани, как подпалины, будто обгорела ткань. А на запястье браслет, кожаный с серебром, плетёный… И спичка! — воскликнула она и открыла глаза, глядя на Райно так, будто нашла горшок золота. — Толстая, длинная спичка, как для розжига каминов! Я такие видела в доме у синьора Долматти! Это ведь дорогие спички? Да? И откуда у человека в рыбацкой шляпе могут быть дорогие спички?!

Райно смотрел на неё и не мог понять — как ей это удаётся? Она говорила настолько искренне, что он едва не поверил.

— Вы говорите так, будто и в самом деле всё это видели! — ответил он, чувствуя глухое раздражение оттого, что ему так трудно оставаться беспристрастным, и никак не получается прекратить этот нелепый фарс.

— О, Святая Лючия! Да я и в самом деле это видела! Вы что же, решили, что я это на ходу придумала?! Делать мне больше нечего! — воскликнула гадалка возмущённо. — Ещё и в обморок упала, да?

— Шестьсот дукатов вполне достаточная причина для того, чтобы придумывать на ходу, — усмехнулся Райно. — И даже для того, чтобы упасть в обморок.

— Вы меня бесите, — она пожала плечами, как-то резко став спокойной и холодной, и протянула рисунок обратно, — можете не верить, дело ваше. Главное, платите. Хотя, если вам не нужны мои услуги, к чему всё это? Ванная? Платье? Обед?

Она смотрела на него внимательно, ожидая ответа.

— И как выглядел этот браслет? — спросил Райно, пропустив мимо ушей её вопросы, и снова взялся за карандаш. — И где были стежки? Покажите…

Он всё равно выведет её на чистую воду. Однажды она забудется, почувствует себя в безопасности… Все когда-нибудь ошибаются. Даже Вероника ошиблась, а уж она была актрисой высочайшего класса.

Райно заметил, как гадалка вдохнула поглубже, усмиряя гнев, а затем она наклонилась над столом и показала пальцем на рисунке:

— Здесь. И здесь. Манжет как будто слишком длинный был, потому и закрывал руку. Может, просто плащ с чужого плеча…

Она наклонилась слишком близко, и даже как-то откровенно. Или ему так показалось? Хотя всё равно так не пристало вести себя синьоре… Хотя она и не синьора… Но таких вольностей себе не позволяли даже служанки в богатых домах. Разве что куртизанки…

А куртизанок Райно не любил. Вообще не любил такую породу женщин, неглупых и даже совсем наоборот, которые мастерски используют свой ум, чтобы получать от мужчин деньги. Они красивы, умны, умеют вести интеллектуальные беседы и играть на инструментах. С ними можно обсудить новый налог на торговые суда и перспективы войны за Арцианский пролив, цены на фарфор и строительство второго волнореза, но он-то понимает, что их заинтересованность, их комплименты и радость на лицах, их нежность и даже смех — всё это ненастоящее. Всё это — просто работа. Их работа — изображать любовь. Их любовь — это театр. И не более того.

Чем лучше они умеют играть, тем больше им платят.

Хотя многие из них и мечтали о том, чтобы стать настоящей синьорой делла Скала, но женщины, для которых любовь — это ложь, а ложь — это профессия, никогда не привлекали его внимания.

А эта сумела привлечь. И Райно не понимал, почему же он испытывает странную смесь раздражения и любопытства, когда дело касается этой монны Росси. Словно хочет поймать за хвост ускользающую птицу, хочет доказать, что она такая же, как и все они — лгунья. А птица всё никак не даёт себя поймать. И это злит и распаляет желание добиться своего.

Её пальцы коснулись бумаги, указывая, где располагались стежки, а где браслет, и Райно внутренним взором художника отметил, что руки у гадалки красивые. И совсем не похожи на руки девиц её сословия, к примеру, торговок или прачек с моста Понте-дель-Кавалло, которые он любил рисовать в юности, когда учился у великого маэстро Луиджи. У тех руки мясистые, красные от холодной воды, грубые. С толстыми пальцами и крепкими предплечьями. А у этой пальцы длинные и изящные, запястья тонкие, а светлая кожа на фоне серо-голубой ткани рукава кажется ещё светлее.

Необычные руки для цверры из гетто…

Необычные волосы…

Необычные привычки…

И говорит она, то как типичная гадалка из гетто, то почти как синьора…

Из аляповатого цверрского наряда она вышла словно бабочка из кокона, и когда появилась сегодня в гостиной, Райно едва узнал её в этом серо-голубом платье, что подобрала монна Джованна. Без всей этой цверрской мишуры, бус и колец, она выглядела иначе, совсем как девушка из семьи патрициев. Очень привлекательная девушка…

Неожиданно привлекательная…

И он даже разозлился на себя за то, что нашёл её привлекательность… настолько привлекательной.

Он не должен засматриваться на каких-то вульгарных девиц!

Всё это ложь. И она лжёт ему о том, кто она такая. Но он выяснит это.

Гадалка убрала руку, и он продолжил рисовать, старательно отогнав мысли о её привлекательности и лжи.

— Это… впечатляет… То, как вы рисуете. Это похоже на… волшебство, — произнесла она негромко. — И очень красиво!

Карандаш замер в его руке.

Райно удивился тому, как приятно ему было это услышать. Искренность этих слов задела в его душе какую-то струну, очень далёкую и глубоко скрытую, какую мог задеть своей похвалой только маэстро Луиджи.

— Я бросил заниматься этим много лет назад, — будто извиняясь, ответил Райно, не отрываясь от бумаги, — рисую только по необходимости.

Она не ответила, и Райно, добавив последние штрихи, взглянул на гадалку. Она сидела, застыв и отрешённо глядя в одну точку, куда-то на его рисунок, как будто увидела что-то скрытое. И этот стеклянный взгляд был в точности таким, как вчера в гостиной, когда она отвечала на его вопрос о кольце.

— Почему вы так смотрите? — спросил он, откладывая карандаш.

Она вздрогнула, моргнула, словно пытаясь вернуться в реальность, их взгляды встретились, и Райно только сейчас рассмотрел цвет её глаз. Каре-зелёный, прозрачный, как подсвеченный солнцем осенний лес. Или, может быть, он цвета воды в лагуне, сквозь изумрудную зелень которой проглядывают точки рыжих водорослей. Тонкий нос и красивый профиль. И если распустить ей волосы…

Солнце освещало её всю, сидящую на краю стола. Райно мысленно поймал этот образ: её отрешённое лицо и маленький завиток волос, выбившийся из-под сетки, линию плеч, наклон головы, родинку над губой…

И почувствовал нестерпимый зуд в пальцах, неодолимое желание схватить карандаш и чистый лист и перенести этот образ на бумагу. Такое сильное желание, которое разом подавило его рациональность, всколыхнув тёмные воды души, и заставив ощущать что-то одновременно новое и давно забытое — жажду.

Как давно у него не возникало такого сильного желания творить? Сколько? Двенадцать лет?

Райно даже не понял, что отклонился чуть назад и в сторону, разглядывая гадалку жадным взором художника. Скользя им по подбородку и шее, по вырезу её скромного платья и сложенным на коленях рукам, чтобы поймать игру цвета, запомнить пропорции, которые врежутся в память намертво, чтобы потом возродиться на бумаге.

Наверное, он смотрел слишком внимательно, потому что она испугалась и даже смутилась, соскользнула со стола и сделала шаг назад, чтобы не быть к нему слишком близко.

— Э-э-э… Вы выбросили все рисунки в канал поэтому? Там, на мосту? — спросила она внезапно. — Из-за неё? Из-за той девушки, что вышла замуж за другого? Вы поэтому перестали рисовать?

Это было как удар молнии, расколовший внезапно хрупкую оболочку забвения, в которой столько лет прятались демоны его прошлого.

Откуда она знает об этом?!

Райно показалось на мгновенье, что он оглох — так внезапно навалилось на него воспоминание.

Вот он стоит на берегу канала, мнёт листы и швыряет их в воду. В тот день он дал себе зарок больше не брать карандаш в руки. И об этом обещании, данном самому себе, никто не знал. Разве что подмастерье башмачника, который видел его на мосту. Он никому и никогда об этом не говорил.

Так как она узнала?! Проклятье! Откуда?!

Всё вернулось разом: его боль, его вина за случившееся и горечь оттого, что ничего нельзя исправить. Райно вскочил, в два шага оказался рядом, и, схватив гадалку за плечи, впился в них пальцами. И их лица оказались друг напротив друга.

Осознание того, что его тайны могут оказаться вовсе не тайнами для этой странной девицы, полоснуло будто лезвием по горлу, заставив задохнуться и вспылить одновременно.

— Кто вам рассказал об этом?! — хрипло спросил он. — Откуда вам это известно?! Отвечайте, слышите! И вот только не говорите, что всё это ваши видения! Что ещё вам известно?

— Отпустите меня! — воскликнула гадалка, пытаясь сбросить его руки. — Да вы просто маньяк!

— Не раньше, чем узнаю правду! Кто тебя послал?! Ну же, говори?!

Он увидел, как от ужаса расширились её зрачки, и она вся напряглась, как натянутая струна, но страх не лишил её чувств, как любую синьору на её месте. Она вдруг присела, выскользнув из его рук, и, сдёрнув со столика жестяной поднос с чашками кофе, размахнулась и ударила его по уху.

Чашки с грохотом разбились о мозаичный пол, и в голове зазвенело от удара. От неожиданности Райно даже пошатнулся, а гадалка отскочила назад, подхватила с пола свою сумку с картами и шаром и бросилась к двери.

И уже на пороге обернулась и воскликнула, вся пылая от ярости:

— Правду?! Святая Лючия! Да вы просто ненормальный! Как ваш маньяк на этой карте! Вот вам правда! Уж не знаю, чем вам насолила та девушка, которую вы всё время рисовали, не знаю и знать не хочу! И видеть, как вы по ней страдали, мне тоже не надо! Но если вы так и на неё набрасывались, то оно и понятно, почему она вас выставила! Так что ариведерчи, маэстро, ноги больше моей не будет в вашем доме! Я на такое не соглашалась!

Она бросилась вниз по лестнице, и к грохоту в голове Райно присоединился удаляющийся стук её каблуков.

Глава 9. Жирная неделя

Миа вылетела из палаццо Скалигеров и бросилась наутёк. Бежала, не чувствуя под собой ног, и всё казалось, что за ней гонится Хромой со своей тростью, что поймает её сейчас и примется душить, а потом бросит в канал. Опомнилась она уже за мостом Понте-делла-Бьянко, нырнув в разноцветье галантерейного рынка. Среди лавок с тканями, фурнитурой и тесьмой, тюков шёлка и россыпи пуговиц, она наконец-то решила, что затерялась и почувствовала облегчение.

О, Серениссима, да чего это он так на неё накинулся?! Что такого она сказала?!

Нет, ну разумеется, она сама дура и каракатица! Мама ведь предупреждала: никогда не делись правдой, не обдумав её цены! За иную правду можно заплатить и жизнью!

Миа достала из сумки кусочек сахара и отправила в рот, колени подрагивали от бега и страха, а ещё от всех этих видений, которые свалились на неё сегодня. Она и не хотела бы этого видеть, да выбирать не пришлось. Пока маэстро рисовал, Светлейшая снова расщедрилась…

Снова рисунки той девушки. Она сидит вполоборота, её волосы перевиты жемчугом и на ней платье богатой замужней патрицианки.

Пальцы маэстро сминают лист с её портретом и бросают его в воду, обнажая другой, с ещё одним портретом той же самой девушки. И снова пальцы сминают лист и отправляют его в тёмную воду канала…

Кажется, у него целый альбом её портретов.

Мальчишка-башмачник смотрит, как рисунки один за другим летят в воду, а потом и пустой альбом падает вниз, и связка карандашей…

И столько боли в этом жесте, как будто маэстро вырвал собственное сердце.

— Да вы самый настоящий маньяк, маэстро! — пробормотала Миа, сбавляя шаг и поправляя растрепавшиеся волосы. — Подумаешь, девушка вышла замуж за другого! Что теперь, душить каждого, кто про это скажет?!

Всё сегодня было неожиданно и странно. Никогда ещё Светлейшая не открывала перед ней так много тайн. Раньше её видения были смутными, обрывочными и не такими частыми. А уж чтобы столько раз за один день! Такого и вовсе не бывало. Но теперь всё, что она видела, находясь рядом с маэстро, сияло разноцветными красками, волновало ощущениями и запахами. Его руки, творящие волшебство, и эти картины, полные чувственных переживаний и такие яркие, и его взгляд… Эта девушка настоящее наваждение, ради которой он будто заложил душу дьяволу…

О, нет! Ей не стоит искать оправданий патрицию! Он бы и задушить её мог! И к тому же, она не хотела бы всего этого видеть. Это как подглядывать за влюблёнными в замочную скважину! А ей всего-то нужно найти убийцу «бабочек», отработать шестьсот дукатов и аривидерчи! Какое ей дело до страданий его души? Если бы это были какие-то тайны, интересные синьору Лоренцо, тогда другое дело.

Но Светлейшая упорно подсовывала ей сердечные раны маэстро, едва он оказывался рядом.

И то, как он посмотрел на неё сегодня…

Ей не впервой сидеть рядом с мужчиной, раскладывая карты или глядя в шар, иногда даже держа их за руку. И они все тоже смотрели на неё. Иногда делали сальные намёки или пытались шутить, но это её мало тревожило. Она умела поставить на место любого, но не в этот раз. В этот раз она просто испугалась.

Вот так, как на неё сегодня смотрел маэстро, на неё не смотрел никто и никогда. До мурашек, до замирания сердца, так, будто увидел что-то у неё внутри. И в этот момент, когда её ещё не покинуло видение, когда она ещё наполовину была на том мосту и смотрела, как он роняет в воду листы, совсем как слёзы, она ощутила, какая глубокая внутренняя сила таится в этом человеке. И за этим взглядом ледяных глаз, за его сдержанностью и холодным презрением, прячется горячий вулкан страстей, ненависти и боли, и сожалений, адресованных той самой женщине. И сила этой страсти её испугала.

Эти удивительно реалистичные рисунки убитых «бабочек» на стене, его ненависть к той прекрасной девушке за то, что выбрала другого, и этот дар художника, чьи пальцы творили волшебство, лепестки, которыми украшали тела, и просьба Лоренцо шпионить за своим братом… И та ярость, с которой он схватил её сегодня за плечи… Как много странных совпадений!

Так, может, это он и есть?! Убийца?! Может, поэтому Лоренцо и обратился к ней с этой просьбой? Хотел убедиться? И сейчас она бы поклялась, что это маэстро их всех и убил! О, Серениссима!

Миа, Миа, во что ты вляпалась?!

Она шагала к мосту, прочь из сестьеры Карриджи, ныряя из жерла одной узкой улочки в другое, и думала о том, что, наверное, ей не стоит показываться на рива дель Карбон в ближайшее время. Плевать на шестьсот дукатов, она как-нибудь выкрутится, только пусть Скалигеры забудут о ней навсегда. Она сейчас же возьмёт всё необходимое в лавке и отправится в кочевое гетто цверров, в хитросплетение узких протоков Марджалетты, и поживёт несколько дней среди лодок и шатров. Взять вещи и убраться в гетто — дело быстрое, а через пару недель глядишь, Скалигеры забудут о ней, и всё станет, как раньше.

Мысли сами то и дело возвращались к событиям сегодняшнего дня. Она вспомнила, как маэстро вскочил и бросился к ней, и как подхватил её на руки в соттопортико. Как может человек, так сильно нуждающийся в трости, быть таким расторопным, когда необходимо?!

Ох, нет, это неспроста! Он вскочил и бросился к ней так, будто ни дня в жизни не хромал! А значит, он просто водит всех за нос этой хромотой.

Она оглянулась несколько раз на поворотах, не преследует ли её кто-нибудь. К счастью, никого подозрительного позади не оказалось, и Миа решила ещё побродить по городу, чтобы дождаться сумерек. Лучше пусть никто не видит, как она вернётся домой в этом новом платье и как уйдёт оттуда.

В лавку она пробралась уже тогда, когда сгустились сумерки и весенний воздух стал жемчужно-серым. Солнце опустилось за границу крыш, длинные тени накрыли тёмную воду каналов, и потянуло холодом. Над причалами хозяева домов зажигали первые фонари. Миа прокралась к чёрному входу в лавку, достала ключ, но дверь оказалась не заперта и, приглядевшись, она увидела, что замок сорван. Кто-то так сильно дёрнул дверь на себя изнутри, что скоба, удерживающая язычок замка, вырвала кусок старой древесины, а вместе с ней и гвозди, которые её удерживали.

Миа толкнула дверь и с ужасом вспомнила, что из-за всей этой кутерьмы со Скалигерами совершенно забыла, что нужно заплатить ренту! Она шагнула внутрь, торопливо зажгла огарок свечи, лежащий у входа, и огляделась. Повсюду был беспорядок. Видимо, сикарио герцога Ногарола, явившись сюда за деньгами, решили сами их найти во что бы то ни стало, потому что абсолютно всё в лавке было перевёрнуто. Миа разыскала ещё свечи и зажгла их, озираясь в разгромленной комнате.

О, Серениссима!

Шкаф был опрокинут и все специи рассыпаны по полу, тут же валялись стулья и всё, что было в столе, и даже полки оказались оторваны от стены, и штора. А мешочки со специями, что она подготовила на отправку синьоре Долматти, кто-то просто растерзал, будто искал что-то внутри.

Миа бросилась наверх, в свою комнату, и застала там такой же погром. И в тот же момент подумала, что нет, она ошиблась: срок уплаты ренты наступает только завтра. Как раз в канун Жирного вторника. А с чего бы тогда людям герцога являться и громить лавку просто так? И неприятный холодок плохого предчувствия в который раз пополз по спине.

Она поставила свечу на подоконник и присела, разглядывая пол. В нескольких местах доски были сорваны, как будто воры искали что-то конкретное и знали где оно может быть спрятано. Но, к счастью, её тайник с деньгами, в котором лежали триста дукатов, предназначавшихся для уплаты ренты, грабители так и не нашли. Те, кто вырос в гетто, умеют прятать вещи надёжно.

И осмотрев комнату, Миа пришла к выводу, что всё это ой, как странно! Её серебряные украшения воры не взяли. Пусть они и стоят два сантима за горсть, но, если бы это были обычные воры, они бы унесли всё, что только можно продать. А грабители не унесли ничего…

Да и её собратья из гетто не полезут в лавку монны Росси. Она исправно жертвует в общую казну мамы Ленары несколько дукатов, чтобы мелкие воришки обходили её дом стороной. А воры постарше, те, что занимаются богатыми домами, знают, что у неё нечем поживиться. Не стали бы они крушить здесь всё.

Синьор Барбиано уже расколотил её фонарь и тем удовлетворился. И если это были не сикарио Ногарола и не обычные воришки из геттто, то вывод только один — это люди Хромого. Пока она бродила по городу в ожидании наступления сумерек, он послал их сюда, чтобы поймать её и… убить, наверное. Они явились, её не нашли и поэтому разнесли тут всё ей в назидание. О, Святая Лючия, хорошо, что она не пришла домой раньше! Они ведь могли утопить её в канале!

Миа подняла стул и присела на край, глядя на треснувший от падения на пол старенький комод. И мысли одна хуже другой пронеслись в голове вереницей.

Она разорена. Лавка приносила совсем небольшой доход от продажи специй, и у неё были постоянные покупатели, но теперь… Весь её товар лежит на полу вперемешку с черепками, а денег на закупку нового у неё нет, всё ушло на проклятую ренту! Есть, конечно, клиенты, которые регулярно приходят к ней погадать на картах или узнать будущее по чашке кофе, но оставаться в лавке небезопасно — вдруг люди Хромого навестят её ещё раз?! Да и после того, как сюда явился сначала Барбиано с угрозами, потом сикарио одного герцога, а теперь другого — кто захочет к ней приходить? Дурная слава никому ещё не приносила денег.

Карты не соврали. Всё и правда плохо.

Вчера утром на пороге появился Лоренцо делла Скала, и вот, извольте, сегодня к вечеру она уже разорена! Вот что значит перейти дорогу патрициям!

— Да чтоб вам всем пропасть! — воскликнула она в сердцах и принялась торопливо собираться.

Нельзя здесь задерживаться. Она быстро сняла платье монны Джованны, надела свою привычную одежду, бросила в сумку самое необходимое и задула свечи. Забрав из тайника всё ценное, как смогла, заперла сломанные двери, закрыла ставни и направилась к мосту в поисках лодки.

Плевать на лавку — жизнь дороже. А в Марджалетте она не пропадёт. В конце концов, никакая она не синьора и даже не подобие…

Чем дальше лодка плыла по каналам прочь от сестьеры Карриджи, тем темнее становилось. Сестьера Пескерия, где жила Миа, экономила на свечах и масле, поэтому фонари висели только у лавок и аптек, а также на мостах да у будок констеблей. Но по мере приближения к Марджалетте, свет исчез совсем. Остались только луна и звуки…

Мерный скрип уключины, посвисты соловьёв в зарослях ивняка на баренах — илистых отмелях, что разбросаны повсюду в лагуне, плеск играющих в воде рыб и лягушачьи трели, да ещё дыхание лодочника в такт взмахам вёсел…

Мардажлетта покоится в непроглядной тьме, но лишь с виду кажется сонной и безмолвной. Ты не видишь её, но она смотрит на тебя. Наблюдает за тобой десятками глаз. Из ивняка, из зарослей осоки, из одиноких лодок, пришвартованных у берегов. Марджалетта — это остров, состоящий из сотен маленьких островков, соединённых зарослями солёного тальника. Самый непригодный для жизни из семи островов Аква Альбиции. В легенде говорится, что когда Светлейшая раздавала дары, цверры опоздали, вот им и досталось то, что никто не хотел брать. Изрезанная протоками болотистая местность, заросшая ивняком и осокой, похожая на огромный бобровый дом. Зато сюда не заглядывают лодки констеблей, и жандармы меньше чем сотней сюда тоже не суются. Потому что кого-то найти в Марджалетте — дело гиблое. А вот потеряться очень легко.

Прокричала чайка, в ответ крякнула утка…

И Миа поняла, что это Смотрящие докладывают по цепочке, что кто-то движется по каналу. Когда она выбралась на берег, её уже ждали.

Лодка мамы Ленары не самая большая и не самая новая. Зато шатёр у неё самый богатый. Сложный узор выткан на красно-коричнево-оранжевой ткани. Хотя тут есть и жёлтый, и зелёный — цверры любят яркие краски. Ромбы переплетаются с ромбами, линии создают замысловатый рисунок — и это всё не просто узор. Этот узор всё равно что надпись. Он издалека говорит о том, что этому шатру нужно оказать самое большое почтение.

Мама Ленара даже не удивилась появлению Дамианы. Ждала. Посмотрела с прищуром и кивнула — входи.

На ней чёрная рубаха, обшитая бахромой и серебряными монетами. Поверх неё висит множество серебряных украшений и бус из бирюзы и яшмы, закрывая всю грудь почти до пояса. Кольца на пальцах рук и ног, браслеты на запястьях, а на голове огромный красный тюрбан, из-под которого по бокам спускаются волосы, заплетённые в две косички у висков, тоже обильно украшенные серебряными монетами.

Мама Ленара стара, и при взгляде на её морщинистое лицо думается, что она помнит, наверное, те времена, когда в Альбиции забили в ил первую сваю.

— Я знала, что ты придёшь…

Миа опустилась рядом, на настил, покрытый красным ковром и, наконец, выдохнула. Здесь она в безопасности. Сбоку от мамы Ленары лежали две свежеощипанные утки и куль гороха: на закате все собираются в гетто и сдают дневной улов.

— Ну, рассказывай, — мама Ленара подбросила тушку утки на ладони, разглядывая её со всех сторон.

Она молча выслушала историю о том, как люди герцога Ногарола разгромили лавку Дамианы, и лишь покачала головой. О Скалигерах Миа рассказывать не стала. Лишнее это, да и то, что она взялась работать на патрициев, может быть истолковано превратно. А Марджалетта сейчас для неё единственное укрытие, не хотелось бы его потерять.

— Ты заняла денег у Гвидо… Зря ты это сделала, — наконец ответила мама Ленара. — Гвидо как пиявка: если в кого вцепится, пока не высосет всё до капли, не успокоится. Хотя и герцог тоже пиявка… та ещё пиявка, да… А ты, милая, будешь теперь кормить двух пиявок. Поняла? А я говорила твоей матери, говорила ведь, что лавка эта — плохая затея. Плохая! Для цверры безопаснее на воде, — она говорила протяжно, повторяя некоторые слова по два раза. — Сегодня здесь, завтра там. Захотят найти, а тебя уже и след простыл. Да. А вода всё смоет и никакого следа не оставит. В Марджалетте найти кого-то — что камень, брошенный в море. Что камень, поняла? Но я тебе так скажу… Оставайся. Живи, сколько хочешь. Правила ты знаешь: по дукату за день отдаёшь мне и приносишь еду в общий котёл. Работать будешь, где Джакомо скажет. И про его ребятню не забывай, подбрасывай им тех толстосумов, у кого кошелёк трещит от серебра. Нынче у патрициев наступает Жирная неделя, сплошь праздники, и нам от их жирку должно перепасть немало, — мама Ленара прищурила подведённые углем чёрные глаза. — Да хранит тебя Светлейшая, иди. Иди, милая. Я скажу, чтобы о тебе позаботились.

Джакомо отвёл её к одному из шатров, где для неё нашлись еда и постель. Засунув сумку под голову, Миа укрылась толстой вязаной шалью и так и лежала некоторое время, глядя на небо сквозь щель в пологе. Ей ещё предстоит тут обустроиться.

Мать хотела для неё лучшей жизни, но похоже для цверры это вряд ли возможно. А мама Ленара права. Её место здесь, потому что так или эдак лавку у неё всё равно отнимут, а Гвидо, пожалуй, стоит вернуть деньги, чтобы он не высосал её досуха, как пиявка. Завтра утром она наведается на кладбище — там в одном из склепов у её матери был тайник, чтобы прятать самое ценное. Когда живёшь на воде, всё может намокнуть или сгнить, а где самое сухое место в Альбиции? Конечно, на холме, где кладбище. Помнится, она водила туда Дамиану ночью, и ей поначалу было страшно, но мать на её страхи только посмеялась и сказала, что бояться в этой жизни нужно не мёртвых, а живых.

Потом она пойдёт в палаццо Ногарола и скажет, что согласна продать лавку. Купит лодку, остальные деньги спрячет и вернётся жить в гетто. А там видно будет.

Она вздохнула, повернулась на бок и уснула, отбросив безжалостно все сожаления. Она больше не лавочница. Она снова цверра. А цверра должна жить одним днём, как бабочка.

Следующим утром она взяла у Джакомо лодку и отправилась на кладбище, где спрятала все свои ценные вещи. А вернее, просто засунула сумку в то место в склепе, где был тайник у её матери. Склеп принадлежал семье каких-то синьоров. На каменном портике над входом было высечено что-то длинное на староальбицийском, и изображена голубка, пронзённая стрелой. Видимо какие-то слова скорби, как обычно принято у патрициев. И по всему видно было, что никто не наведывался сюда уже много лет, наверное, потому мать и выбрала это место. Миа присыпала порог старой листвой, чтобы следов её посещения не осталось, и отправилась обратно.

В палаццо Ногарола её не пустили дальше причальной бриколы. Вышел какой-то спесивый мессир, похоже дворецкий, долго выспрашивал, кто она такая и по какому вопросу, и велел дожидаться в лодке, пока он справится о её делах. Но ждать ей пришлось недолго. Вместо дворецкого появился пожилой лысоватый мужчина, в жилете и пенсне, и представился управляющим. Он держал в руках учётную книгу, ещё раз спросив имя и адрес лавки, и перевернув пару листов, ответил:

— Ваша рента сегодня была уплачена, монна… Росси, да?

— Уплачена? Не может быть. Вы, верно, перепутали, мессир, — пробормотала Миа. — Дамиана Винченца Росси рива дель Карбон. Я должна была уплатить сегодня, но я хотела поговорить о продаже…

— Нет, монна Росси, я лично выдавал расписку на ваше имя. Росси… вашему… кажется, — он заглянул в книгу, — э-э-э, брату. Мессир Росси, совершенно верно.

— Да, брату.

— И как выглядел мой…э-э-э… брат? — удивлённо спросила Миа.

— Ну… как обычный человек. Одет, как горожанин. Ничего примечательного, а в чём собственно дело? — мужчина внимательно посмотрел на неё сквозь пенсне.

— Э-э-э… да нет, ни в чём. А за сколько месяцев он уплатил?

— За полгода, — мужчина захлопнул книгу и, сняв пенсне, направился в палаццо, даже не попрощавшись.

А Миа отцепила швартовочный трос, оттолкнулась веслом от набережной, и течение, подхватив лодку, медленно понесло её прочь.

О-ля-ля! Что за небывалые дела! Кто же мог заплатить за неё ренту? Может, это всё же ошибка?

Она взялась за вёсла. Ошибка не ошибка, но, видимо, сикарио герцога теперь от неё отстанут. И раз уж кто-то оплошал и заплатил её долг, то это хорошая новость. А вот плохая в том, что если этот кто-то не оплошал, то… у неё неожиданно появился странный брат, и кто это может быть, было совершенно не ясно. Но предчувствие подсказывало, что от такой помощи может быть всё ещё хуже. Может, кто-то другой нацелился на её лавку? Далась она им!

Миа ещё раз оглянулась на палаццо Ногарола.

Потом она, конечно, во всём разберётся, а сейчас ей некогда думать об этом, надо работать. Жирная неделя должна принести хороший доход и нельзя его упустить, ведь ей теперь придётся ежедневно платить маме Ленаре.

Миа достала из сумки платок, навертела на голову тюрбан, надела длинные серьги и браслеты, достала карты и направилась туда, где сегодня планировалась ярмарка. Джакомо велел ей сидеть прямо на рива дель Боккаро, посреди самой бурной торговли. Он знал, что Дамиана принесёт большой улов.

И она принесла, как и ожидалось. В эту неделю Светлейшая благоволила ей, и клиентов несло, как приливной волной. Солнце разгулялось, дни стояли по-летнему тёплыми, и людей на рива дель Боккаро было полно, а весь канал забит лодками. Крики зазывал, запах жареной рыбы, музыка и смех доносились оттуда, где продавались каштановые лепёшки и дешёвое вино, праздник заманивал людей расстаться с лишней монетой, и Миа ловко раскладывала карты на красном платке, расстеленном прямо на бутовом камне набережной.

— А он будет красивый? — спрашивала недавно подошедшая девица, желавшая погадать на будущего мужа.

— Я бы не сказала, что прям красавец, скорее приятный, но богат, — ответила Миа с улыбкой и чуть понизила голос, — все будут вам завидовать.

Глаза девушки вспыхнули, и она даже смутилась — богатство будущего мужа должно было компенсировать все остальные недостатки. За девушкой появилась другая, и позже — почтенная мать семейства. За эти несколько дней Миа заработала много денег — хватит на то, чтобы два месяца прятаться в Марджалетте у мамы Ленары, даже не работая.

И только Марчелла, молодая гадалка, чьё место пришлось занять Дамиане, была недовольна. Оно и понятно, Жирная неделя приносит столько денег, сколько заработаешь за три месяца, но Джакомо решил, что теперь Марчелла будет сидеть в конце рива дель Боккаро, и из-за этого клиентов ей доставалось вдвое меньше.

— Зря ты вернулась, — буркнула Марчелла, когда в одно утро, уже ближе к концу Жирной недели, Джакомо высадил их из лодки. — Я всё слышала. Слышала, как мама Ленара говорила толстухе Фабьяне, что нагадала тебе смерть. Так что я бы на твоём месте поостереглась.

— Шла бы ты, Марчелла, по своим делам, как шла. И не болтала бы ерунды, — ответила Миа, стараясь выглядеть беззаботной.

Но слова молодой гадалки осели в душе, как песок на дне ведра. И в тот же вечер она заглянула в шатёр мамы Ленары, чтобы узнать об этом гадании. Она принесла плитку отличного табака, купленного специально для такого случая, и уселась прямо на ковре, подогнув под себя ноги.

— Что, задобрить меня думаешь? — усмехнулась мама Ленара, разламывая плитку табака и набивая трубку. — Да не меня надо, а Светлейшую… А Марчеллу ты не слушай, у неё язык как весло, и гребёт так же. Хотя… Карты тебе, и правда, выпали плохие. Но, видно, от судьбы не уйдёшь, хоть твоя мать и пыталась тебя у неё выкупить. Всем пожертвовала…

— В каком смысле?

— Да ни в каком, придёт время узнаешь, — ответила мама Ленара, раскуривая трубку. — Рано тебе пока ещё это знать. Потому что нет хуже предсказания, чем сделанное не ко времени. Пока не знаешь — всё можно изменить, а предсказанное уже изменить будет трудно. А Марчеллу ты не слушай. Не слушай её. Бестолковая она, да завистливая. И глупая. А ты теперь снова среди нас, глядишь, всё и обойдётся. Иди, милая. Иди. В гетто тебе ничего не грозит.

Клубы дыма окутали старую цверру, и Миа вышла из шатра. Всё равно мама Ленара больше ничего не скажет.

Марджалетта была погружена во тьму. Чёрное небо раскинулось от края до края, но звёзды едва проглядывали. Летом звёзд мало: слишком много влаги в воздухе. Где-то в устье реки, впадавшей в лагуну, громогласно пели лягушки, и неподалёку, у костра, Джакомо играл на мандолине, а кто-то подпевал ему, в такт потряхивая бубном.

Но Миа не стал присоединяться к веселью, пошла прочь и села на поваленное дерево прямо у воды.

То, что сказала мама Ленара, теперь не выходило из головы. От чего пыталась защитить её мать? Чем она пожертвовала ради неё?

То, что её мать была другой, Миа поняла ещё в детстве — слишком уж непохожа она была на темноволосых смуглых цверров. И говорила не так, как они. У неё была грамотная речь, она умела писать и читать, и её научила. Но почему она жила в Марджалетте? Этого Миа не знала, а мать никогда не рассказывала. Зачем отдала её в пансион? И зачем потом забрала её так внезапно? Купила эту лавку, а потом исчезла. Говорили, она утонула. В протоке на старой коряге нашли её сумку и платок. С тех пор прошло уже несколько лет, но только сейчас Миа услышала, что есть в этом всём ещё и какая-то тайна. Может поэтому мать всегда накручивала на голову огромный тюрбан из-под которого свисали фальшивы чёрные косы? И глаза подводила углём, а губы красила кармином. Она избегала некоторых домов и не ходила туда, даже если приглашали и сулили немало денег. А на слова Дамианы отвечала, что за иные деньги по неосторожности можно и жизнь продать.

Миа снова вспомнила слова матери, как та часто повторяла ей, что нельзя говорить людям всей правды. Нельзя говорить всего, что видишь, и нужно обязательно смотреть в шар перед тем, как предсказывать.

Пусть лучше тебя недооценивают, девочка моя. Никогда не хвастай и не рассказывай о том, как много ты можешь узнать. Будь осторожна…

Она так часто повторяла эти слова, что Миа впитала их кожей. И до недавнего времени она и была осторожна. До того момента, как Ногарола решил отобрать у неё лавку и всё пошло наперекосяк.

Как же ей узнать, что имела в виду её мать и мама Ленара? Что за опасность ей угрожает? О, Серениссима, да что же это за чёрная полоса?!

И она решила: так или иначе, она вытянет из Марчеллы, что ещё та слышала от мамы Ленары. Марчелла глупа, вот и славно — нетрудно будет её разболтать. Пожалуй что, надо купить ей бусы в подарок.

С этой мыслью Миа отправилась спать. План, какой-никакой, у неё сложился, и это успокаивало. Знать, что можно что-то изменить, всё же лучше, чем сидеть в неизвестности и покорно ждать удара судьбы. Что бы там ни было — без боя она не сдастся. Завтра вечером она посидит с Марчеллой у костра, подарит ей бусы, а может, даже и место своё уступит на рива дель Боккаро — Жирная неделя уже всё равно заканчивается. Она узнает всю правду, а там Светлейшая укажет, что ей делать.

Но её планам не суждено было свершиться. На следующий день, прямо после полудня, когда она прятала в сумку тридцать сантимов, только что взятых за гадание, на красный платок с колодой карт упала густая тень.

— Эй, красавица! А мне погадаешь?

Миа подняла голову и увидела долговязого Пабло.

Позади него стояли те самые двое сикарио Скалигеров, один из которых в прошлый раз тащил её на плеч. Чуть поодаль маячил косоватый Жильо, а у стены дома со своей неизменной тростью и в плаще замер маэстро Л'Омбре, и неизвестно, сколько он там стоял и вот так её разглядывал.

О-ля-ля! Попалась птичка!

Глава 10. Найм на работу

Ледяной взгляд маэстро, казалось, придавил её к бутовому камню набережной. И это оцепенение длилось какое-то бесконечное мгновение, в которое время просто остановилось, и даже шумное многоголосье торговой ривы как будто затихло. Разом в голове пронеслось всё: как она ударила маэстро подносом, разгромленная лавка и что болтали на рынке насчет тех, кто перешёл дорогу Скалигерам.

Но оцепенение оборвалось внезапно: маэстро перехватил набалдашник трости, и это простое движение встряхнуло застывший мир. Миа метнула быстрый взгляд на толпу у моста, но Жильо, стоявший на этом пути, покачал головой, давая понять, что сбежать у неё не получится.

Маэстро оттолкнулся от стены и, опираясь на трость, медленно подошёл к Дамиане. Он стоял и смотрел на неё сверху вниз, как настоящий Верховный Инквизитор, и мысли одна хуже другой всё кружились и кружились каруселью у неё в голове.

Она ведь его ударила! Ударила патриция. Да ещё как сильно! Что он с ней теперь сделает? То же, что и с её лавкой? Или утопит? Может, закричать? Но толку-то… Никто не придёт на помощь. И Джакомо не заступится. Да и нет его сейчас на рива дель Боккаро. А и был бы, разве станет он связываться с Хромым? Джакомо кто угодно, только не дурак.

Оставалось только одно: не сопротивляться. Изобразить покорность, попросить прощения, а потом сбежать, как только подвернётся возможность. Укрыться в Марджалетте и носа оттуда не показывать.

А может, всё ещё и обойдётся?

— Желаете, чтобы я вам погадала, маэстро? — спросила Миа, не придумав ничего подходящего, что можно было бы сказать в такой ситуации, и принялась тасовать карты, пытаясь унять дрожь в пальцах.

Ей нужно выиграть немного времени, чтобы продумать план бегства.

— Желаю, — ответил маэстро, будто приняв её игру, и подошёл ближе. Рядом стояла маленькая скамеечка, обитая красным бархатом, для того чтобы клиентки могли присесть, и маэстро покосившись на неё, добавил: — К сожалению, вынужден буду слушать вас стоя, монна Росси. Или же мы можем найти более удобное место где-нибудь в палаццо Скалигеров. Что скажете? — он прищурился и добавил, словно заранее расставляя все точки над «и»: — И даже не надейтесь сбежать — у вас это не получится.

Он смотрел на неё совершенно серьёзно, без тени улыбки, без насмешки, и понять, что он задумал, было невозможно. Холодный взгляд синих глаз был бесстрастным, и хотя Миа неплохо умела читать в лицах, вот только во всех, кроме этого. Впрочем, вариантов-то совсем немного. В палаццо её отправят в подвал у воды и запрут там, а потом…

О, Серениссима, нет, всё точно не обойдётся!

— В палаццо, значит… О-ля-ля! И если я откажусь, то меня снова погрузят в лодку, как мешок овса, и отвезут без моего желания? — спросила она, поднимаясь с набережной одним рывком и оказавшись лицом к лицу с маэстро.

Он был выше неё почти на полголовы, и чтобы смотреть ему прямо в глаза, ей понадобилось вздёрнуть подбородок. Но если уж погибать, то с гордо поднятой головой, а не визжа от страха, как крыса, которую сбрасывают пинком в канал. А то, что ничем хорошим для неё эта поездка не закончится, можно было понять по бесстрастному лицу маэстро и тому взгляду, которым он окинул её наряд и карты в руках.

— Ну, зачем же, как мешок овса, — губы маэстро тронула едва заметная тень усмешки, — Пабло и Жильо проводят вас в лодку со всеми возможными почестями.

— То есть отказаться я не могу?

— Не можете, монна Росси, — он указал рукой в сторону причала, — не будем всё усложнять. Прошу.

Она вздохнула, не торопясь собрала вещи в сумку, и так же не торопясь, направилась к причалу, развязывая на ходу тюрбан и распуская по плечам волосы. Впереди шагал Пабло, а сзади, два конвоира — сикарио герцога. Они шли вдоль расставленных тут и там лотков со всякой снедью, и впереди у причала Миа заприметила жарельщика-фритолина, который склонился над разложенной на углях мелкой рыбёшкой. Его жаровня чадила, и тут же в корзине рядом лежали угли и большие щипцы.

Пожалуй, у неё всё-таки есть шанс сбежать…

Миа обогнула жаровню и свернула на узкий выступ для швартовки и когда от гондолы маэстро Л'Омбре её отделял всего один шаг, она решилась. Пабло шагнул на лодку и обернулся, подавая Дамиане руку. Но она толкнула его ногой в грудь, и удар получился таким внезапным и сильным, что Пабло, не удержавшись на покачнувшейся лодке, взмахнул руками и полетел в воду. А Миа схватила платком край жаровни, толкнула его навстречу двум сикарио, и подхватив юбку, перепрыгнула рассыпавшиеся угли, и бросилась бежать со всех ног к мосту, сквозь облако взметнувшегося дыма и сажи.

Ей бы только перебраться на другую сторону канала! Там, сразу за мостом, начинается сестьера Пескерия и воротами в неё служит огромный Рыбный рынок, где она затеряется без труда.

Она услышала позади себя крики, и поверх них над шумом толпы протяжный свист и вопль: «Держи воровку! Держи цверру! Держи её! Держи!». И в этом истошном вопле она узнала голос Жильо. Кричал он на редкость громко, как самый настоящий зазывала на ярмарке. И, наверное, если бы не он, всё бы у неё получилось. Но на этот крик и свист навстречу ей, будто из-под земли, выросли два констебля и схватили её как раз там, где рива дель Боккаро сужалась до бутылочного горлышка, упираясь в горбатый арочный мост.

Да пропади ты пропадом! Всё, теперь ей конец!

Она истошно завопила, надеясь сбить их с толку, но это не помогло. Констебли выкрутили ей руки, и один из них попытался зажать ладонью рот. Миа отчаянно сопротивлялась и успела лягнуть ногой одного и укусить за пальцы другого, но против двух крепких мужчин шансов у неё было немного.

Когда боль в плечах дала понять, что сопротивление бесполезно, Миа перестала биться как птица в клетке, лишь сдунула упавшие на лицо локоны и пробормотала пару цверрских ругательств. Надо уметь проигрывать с достоинством.

Её повели обратно и, спустя несколько десятков шагов позора по рива дель Боккаро, она опять оказалась перед лицом маэстро, который всё так же невозмутимо стоял у причала, опираясь на свою трость.

О, Серениссима! Сейчас её потащат во Дворец Вздохов, и там она предстанет перед глазами самого Великого Инквизитора! Её будут пытать и бросят в тёмный сырой подвал, а потом… Потом повесят на пьяцца Романа!

Жарельщик метался, собирая угли и разбросанную рыбу, и грозил Дамиане небесными карами, проклиная всё цверрское отродье. А мокрый Пабло и сикарио, измазанные сажей, наверное, разорвали бы её на части, но их останавливало присутствие маэстро, который в отличие от своих слуг был абсолютно спокоен, и невозмутимо наблюдал за всем. И Миа поклялась бы, что он изо всех сил сдерживал усмешку, пытаясь выглядеть серьёзным. Или ей это просто показалось?

— Хм. Набегались, монна Росси? Надеюсь, теперь вы готовы к тому, чтобы просто сесть в лодку? — спросил маэстро, и по его голосу Миа окончательно поняла, что он просто насмехается над ней. Но его лицо тут же стало серьёзным и, обратившись к Пабло и своим сикарио, он добавил: — А вы пойдёте пешком, раз вас смогла отделать какая-то девчонка. От вас несёт тиной и углём. Жильо, берись за весло. Прошу, монна Росси, не заставляйте констеблей вас караулить.

— Может, ей руки связать, синьор? — услужливо предложил один из констеблей, доставая веревку, заготовленную на такой случай.

— Не стоит, — остановил его жестом маэстро. — Полагаю, монна Росси сделала правильные выводы.

Правильные выводы?! Да чтоб вам всем пропасть! И патрициям, и констеблям, и всем прихвостням Скалигеров!

Дамиану усадили в лодку, и Жильо при этом стоял с веслом наизготовку так, как будто собирался сбросить её в воду при малейшей попытке бежать.

Но когда лодка отчалила, и панический страх отступил, Миа подумала, что всё это как-то странно. Констебли её отпустили, откланявшись маэстро со всем возможным почтением, и сейчас в гондоле их сопровождал один только Жильо, который, казалось, был занят исключительно своим веслом. На воде, конечно, она никуда не сбежит, и может, поэтому маэстро так расслаблен. У неё вертелись на языке тысячи вопросов, но она набралась терпения и молча смотрела на дома вдоль канала, лепившиеся друг к другу, как ласточкины гнёзда. А маэстро молча смотрел на неё.

И от этого напряжённого молчания Миа наизусть запомнила даже скрип уключины — если услышит в темноте — вмиг узнает эту лодку. Но единственная мысль, которая прочно засела у неё в голове вытеснив всё остальное: что с ней будет дальше?

Когда они прибыли в палаццо, маэстро, как и в прошлый раз, перепоручил Дамиану монне Джованне и сказал абсолютно серьёзно, обратившись к дворецкому:

— Смойте с неё сажу и грязь. И глаз с неё не спускайте. Она может попытаться сбежать.

А затем обернулся и как ни в чём не бывало добавил:

— Жду вас в кабинете, монна Росси, как только вы приведёте себя в порядок.

И она не нашлась, что ему на это сказать. А что на такое скажешь?!

В прошлый раз её сюда без спросу приволокли сикарио маэстро, сегодня, опять-таки без спросу, притащили констебли! Его бульдоги разгромили её лавку! Он что, думает, что за шестьсот дукатов купил её себе, как какую-то собачонку?!

Но сказать всё это было уже некому. Маэстро скрылся за дверью, а Миа направилась вслед за монной Джованной, которая снова всем своим видом показывала неодобрение того, что в их дом опять вернулась гадалка.

Сегодня всё повторилось точь-в-точь как в прошлый раз: ванная комната, мыло, полотенца, наставления монны Джованны, платье, туфли, недовольные лица слуг… Только в отличие от прошлого раза две служанки остались стоять за дверью — видимо, не спускали с неё глаз, как и велел хозяин. Едва они вышли, Миа тут же выглянула в окно, но надежду на то, что через него можно будет сбежать, с сожалением пришлось отвергнуть. Под окнами набережная канала, и третий этаж не оставлял никаких шансов.

Она забралась в ванну и лежала, никуда не спеша, пока вода совсем не остыла. Раз маэстро хочет, чтобы она благоухала, прежде чем голову ей открутить, ну так и пусть. Хотя… Теперь-то, ясное дело, что он не будет её убивать, раз отправил сюда. И это уже хорошо. Видимо, он снова хочет всласть над ней поиздеваться и поунижать, но боится, что она испачкает сажей дорогущие ковры. Но это ерунда. Пусть отведёт душу. А она всё равно удерёт отсюда. Удирала же из пансиона синьоры Ногарола, вот и этот палаццо не Дворец Вздохов с его решётками.

И от этих мыслей на сердце у неё полегчало.

Но почему маэстро так странно себя ведёт? Раз она сама убежала в прошлый раз, считай, их договор расторгнут, чего он и хотел с самого начала. Так зачем он снова притащил её сюда, да ещё и велел отмыть?

Неужто он и вправду не обиделся за то, что она ударила его по уху подносом? Любой бы обиделся… а уж патриций!

И ей вдруг пришла в голову мысль: а может, это маэстро заплатил за неё ренту? Разгромил лавку, а потом ему стало стыдно, и он решил вот так всё исправить? Ну конечно! А она-то всю голову сломала, кто это может быть. Неужели маэстро такой совестливый человек? Вот уж это вряд ли. Но… наверное, ей стоит спросить у него прямо. А может, лучше и не спрашивать…

Миа была в тупике. Любой патриций на его месте уже разделался бы с ней. А маэстро вёл себя не как все нормальные люди. И это тревожило ещё больше. Ведь если не утопили в канале сразу, значит, придумали какую-то более худшую участь.

Она зашла в гардеробную и обнаружила, что на подставке так же, как и в прошлый раз, висит новое платье. Зелёное, украшенное кружевом, и хоть и скромное, но более элегантное, чем предыдущее. Оно и сидело на фигуре лучше прежнего, и удивительно ей шло, оттеняя цвет волос и глаз.

Миа замерла у зеркала, глядя на себя и думая: нет, это не она по ту сторону стекла. И даже лицо, её лицо в отражении, не похоже на Дамиану Росси, как будто зеркало волшебным образом стёрло гадалку и нарисовало совершенно другую женщину. Ей вспомнилась легенда, которую в детстве рассказывала мать: о том, что альбицийские мастера с острова Мурано умеют делать живые зеркала, меняющие реальность.

Только видеть это могут не все. Не каждому такое зеркало отвечает…

Мать не любила зеркала. Но в гетто их и негде было взять, слишком уж дорогое это удовольствие. Вода в лагуне — вот зеркало настоящей цверры. Зато всякий раз, когда они бывали в богатых домах, мать старалась быстрее пройти мимо зеркал и тащила за собой маленькую Дамиану, не давая разглядывать себя.

Зеркало может забрать твою душу…

Вот и сейчас Дамиане показалось, что зеркальная поверхность чуть затуманилась и позади её отражения на мгновенье проступила витая балконная решётка и дрожащая на воде дорожка серебристого лунного света. Миа моргнула несколько раз, прогоняя рождающееся видение, и направилась прочь.

Не стоит обольщаться. Ко всему этому: платьям, ванне и пушистым полотенцам, нужно относиться, как к карнавалу, что проходит в Альбиции ежегодно в день начала лета. На одну ночь всё меняется. Все надевают маски и становятся не теми, кто они есть. Только в такую ночь плебейки танцуют с патрициями, и цверра из гетто может недолго побыть настоящей синьорой. Но с первым лучом солнца маска превращается в рыбью чешую, платье синьоры в водоросли и тину, фейерверки гаснут и волшебство заканчивается. И ей не стоит прикипать к этим платьям и душистой пене, а то отрывать придётся с мясом, а на что ей новая боль?

Она осмотрелась в комнате в поисках чего-нибудь острого, что можно прихватить с собой для защиты… на всякий случай. Но ничего подходящего не нашлось, а бронзовый подсвечник был слишком громоздким, чтобы спрятать его под платьем. Миа вздохнула и вышла из комнаты, решив, что придумает что-нибудь на месте. В конце концов подсвечник можно прихватить и по дороге.

Монна Джованна сухо доложила маэстро о её прибытии, пропустила вперёд, и, аккуратно притворив двери кабинета, исчезла тихо, даже не стуча каблуками, как обычно. А Миа остановилась поодаль и сцепила пальцы. Рисунки мёртвых девушек, висящие на стене, сразу всколыхнули утихшие подозрения о том, что убийца девушек, возможно, маэстро. И хотя сейчас эти подозрения немного ослабли, но на всякий случай Миа расположилась поближе к странному металлическому предмету с полукруглой ручкой, стоящему на краю стола. Не поднос, конечно, но если понадобится, то им можно и ударить в ответ. Будет в самый раз.

Маэстро стоял у карты, заложив руки за спину. При звуке шагов он обернулся и окинул Дамиану придирчивым взглядом. И это было в точности, как и в прошлый раз — как будто он снова её оценивал, и снова остался не удовлетворён результатом.

И к чему всё это? Сначала обрядил её в это платье, а теперь смотрит на неё так, словно ищет какой-то изъян!

— Что-то опять не так? — спросила Миа, разглаживая ладонями юбку. — Вы хотели, чтобы я вымылась и надела это, ну так вот, я и надела. А вы теперь так смотрите…

— И как же я смотрю? — спросил маэстро, не двигаясь с места.

— Как будто я пришла в рыбьей чешуе!

— Ну… не в чешуе, — он как-то криво усмехнулся, — но глядя на ваше преображение, я снова вспоминаю легенду о той девушке, что ночью была красавицей, а днём превращалась в лягушку.

— И я, по-вашему, эта лягушка?

— Другая бы сказала: «И я, по-вашему, эта красавица»? — и он снова криво усмехнулся.

— О, я помню, как вы сказали, что мне не стоит питать иллюзий на ваш счёт. Вряд ли вы считаете меня красавицей. И вы уже называли меня «грязной девицей с засаленной колодой карт и бутафорским шаром», а ещё «шарлатанкой с самого дна Альбиции», понятно, что «лягушка» стоит в этом же ряду!

— Но ваш шар ведь и в самом деле бутафорский…

— С чего это вы это взяли? — спросила она, стараясь выглядеть удивлённой.

— Я наблюдал за вами в прошлый раз. И уж точно в этом шаре ничего нет волшебного, — ответил маэстро, скрестив на груди руки. — И сегодня я тоже наблюдал, когда вы гадали. И довольно долго. Смотрел, как вы сидели там, на рива дель Боккаро… И знаете, чего я никак не мог понять? Как вы можете вести себя то, как торговка рыбой, то почти как синьора. Вы легко меняете речь и манеру поведения в зависимости от того, кто сидит напротив. Вы весьма наблюдательны, умеете читать и разбираетесь немного в столовых приборах, как мы недавно выяснили. Но ваш удар пяткой в грудь Пабло и это бегство, — он сделал паузу, будто вспоминая её прегрешения, — вы укусили констебля…

Он усмехнулся. А ей внезапно стало стыдно. Не за то, что она укусила констебля, вот уж он точно заслужил: нечего было зажимать ей рот, а за то, что маэстро видел её неудачное бегство. Вроде бы ей должно быть это безразлично, но будь её воля, она бы повернула время вспять и сделала так, чтобы вообще не попадаться ему на глаза.

— Вы наблюдали за мной? И хотели больше обо мне узнать? — спросила она с удивлением. — Зачем?

— Вы в моём доме, полагаю, это нормально, учитывая… кто вы и откуда.

Она уже должна была к такому привыкнуть, но сейчас слышать эти намёки было так же неприятно, как и в первый раз.

Умеет маэстро сказать всё вроде вежливо, но так, будто кожу песком потёрли. И будь её воля, она бы вот сейчас развернулась и ушла, да только вряд ли её выпустят.

— Ах вот оно что! — воскликнула Миа, подошла к креслу и села на подлокотник, — ну хорошо. Если слова шарлатанки имеют значение, то я вам расскажу всё сама! Мне скрывать нечего. Я восемь лет провела в пансионе Святой Лючии. Долбила молитвы и читала книжки, училась раскладывать вилки с ложками и делать настойки от колик, плести кружева для синьоры Ногарола и отличать клавесин от скрипок, — ответила она, загибая пальцы, — и столько же времени я провела на воде, в корказетте моей матери. И училась я там совсем другому. Выживать в гетто, собирать мидий на отмелях, гадать патрициям за пару сантимов и не замечать презрения… Так что я умею свернуть голову курице одной рукой и ощипать её, а другой вытащить незаметно пару монет из вашего кошелька. А ещё я умею читать записки у вас на доске и делать реверансы, и даже сойти за «какое-то подобие синьоры» тоже могу, если понадобится. Я вела дела в лавке, и до появления синьора Ногарола, чтоб ему пропасть, и вашего брата, шли они вроде неплохо. Я жила в трёх разных мирах, маэстро: в гетто, в пансионе, и на рива дель Карбон. И я выжила. Так что да, я умею менять маски, когда мне это нужно.

Маэстро слушал её внимательно и не перебивал, а когда она закончила, спросил:

— Ваша мать была цверрой, а кто ваш отец?

— Отец? — она пожала плечами. — У таких, как я, не бывает отцов. Может, это был какой-то чванливый патриций, может, негоциант, а может, и вовсе случайный коперщик, какая разница? Гетто — вот мой настоящий отец, — она взмахнула рукой, будто отрезая часть воздуха ладонью, и спросила, глядя на маэстро в упор: — Вы за этим притащили меня сюда и отмыли — чтобы расспрашивать о моей жизни?

— Нет. Не за этим, — маэстро отошёл к столу и взялся за бумаги, и Миа обратила внимание, что сегодня он заметно хромал, но его трость стояла в стороне у окна — он к ней так и не притронулся. — Но в прошлый раз вы сбежали, а мы ведь не закончили…

— Ну, вы набросились на меня и чуть не задушили, а потом разгромили мою лавку, что я должна была делать?! — воскликнула Дамиана. — Я защищалась.

— Разгромил вашу лавку? — маэстро поднял на неё удивлённый взгляд.

— Ну да. Скажите ещё, что это не ваши бульдоги разворотили там всё, даже доски с пола содрали! — возмущённо ответила Миа.

— И зачем мне, по-вашему, сдирать доски с пола в вашей лавке? — в голосе маэстро прозвучало явное недоумение.

— Ну не знаю: из мести, из вредности, от злости, просто так… Я ведь ударила вас подносом. Любой патриций взбесился бы!

Маэстро снова глянул на неё как-то странно, как будто она сказала ужасную глупость, и ответил совершенно спокойно:

— Ни я, ни мои люди не имеем отношения к тому, что случилось в вашей лавке. Странно, что вам такое вообще пришло в голову. Разве в гетто мало воров?

Миа смотрела на него и понимала — он не врёт. Лицо маэстро было бесстрастным, но левая бровь чуть поднялась вверх, выдавая искреннее удивление. Да и не стал бы он ей врать, в этом действительно не было смысла.

— В гетто живут не звери, маэстро, а обычные люди. Им нет смысла громить мою лавку, все в округе знают, что у меня нечего брать.

— И поэтому вы подумали на меня? Хм. Впрочем, не удивительно. Вы же, как я понимаю, во всех грехах вините патрициев.

— Скажите ещё, что все патриции ангелы небесные! — усмехнулась она и спросила уже без возмущения в голосе: — А моя рента? Это… случайно… не вы её заплатили?

— Случайно я. Вернее, не случайно, — ответил маэстро. — Узнал случайно, но заплатил вполне сознательно.

— И… зачем?

— Как я понял, герцог Ногарола выкручивает вам руки высокой рентой. А как вы, наверное, слышали, моя семья не очень дружит с Ногарола. И помешать герцогу в осуществлении его планов… почему бы не доставить себе такого удовольствия? Почему не подразнить гусей? — произнёс маэстро абсолютно бесстрастно и достал из папки несколько листов. — Видимо, на это вы и собирались потратить шестьсот дукатов моего брата? На ренту? — он взглянул на неё прищурившись, и добавил, не дождавшись ответа: — Но поскольку в прошлый раз вы сказали, что точно не возьмёте моих денег, я решил, избавить вас от необходимости изменять своему слову. Вы не брали у меня денег, но теперь можете считать себя свободной от обязательств, данных вами Лоренцо. Теперь вы работаете на меня, монна Росси.

— Работаю на вас?! — у неё даже голос сорвался, и вопрос получился с хрипотцой. — Что за муха вас укусила?! Ой, простите…

— Муха? — недоумённо переспросил маэстро.

— Ну в смысле, с чего вы так переменились? — Миа взмахнула руками. — В прошлую нашу встречу вы всё хотели, чтобы я сама убралась отсюда и созналась в том, что я шарлатанка, а ещё набросились на меня и чуть не задушили. Ну я и убралась, как вы хотели. А теперь вы меня выкрали с улицы, оплатили мою ренту, обрядили в это платье и притащили сюда, чтобы я работала на вас?! Вы что, ни с того ни с сего поверили в моё предвидение? Это вряд ли. Тогда в чём подвох?

Маэстро опёрся пальцами о край стола и исподлобья посмотрел на Дамиану. А потом произнёс задумчиво, будто рассуждая:

— Допустим… я верю. Хотя я совсем не хочу в это верить, но допускаю, что ваше предвидение в каком-то виде существует. Я не знаю, насколько оно достоверно и правдиво. Может, оно сродни опиумному дурману, и является таким же нереальным. И если это так, оно может направить меня по ложному следу. Но может быть, в нём есть крупица правды, и тогда это стоит проверить. У меня есть веские основания, чтобы не доверять вам, монна Росси, равно как и любой гадалке из цверров. Однако, даже если отбросить в сторону все мои сомнения насчёт предвидения, ваша наблюдательность и знание той стороны жизни города, которая недоступна мне, могут оказаться полезными. Я сожалею, что в прошлую нашу встречу повёл себя несдержанно и приношу свои извинения. Но раз уж мы будем дальше работать вместе, то вам следует знать, что не нужно пытаться заглянуть в мою жизнь. Особенно в мою прошлую жизнь. И если вы будете просто делать то, что я скажу и как я скажу, возможно, из этой затеи и будет какой-то толк.

Мы будем работать вместе?! И… он что — извинился?! О-ля-ля!

Миа смотрела и не верила своим глазам. Если что-то и могло её удивить в этой жизни, то именно вот этот своеобразный найм на работу. А ещё, извинения маэстро, хотя извинениями их назвать было сложно, но для «шарлатанки с самого дня Альбиции» даже такие скупые сожаления о несдержанности были как бальзам на раненую душу.

— Э-э-э-э… м-м-м. Даже не знаю, что и сказать, — она смущённо спрятала руки за спину. — А если я откажусь?

— А вы откажетесь? — с едва заметной усмешкой спросил маэстро.

Он оплатил её ренту… Он предложил работать на него… И, кажется, он не собирается её убивать. А ведь всё могло быть и хуже. Гораздо хуже! Хм. Нет. Она точно не откажется.

— Но всё-таки, с чего вдруг вы поверили в моё предвидение?

Маэстро похлопал листами по ладони.

— Вот, посмотрите. Подойдите ближе.

Миа покосилась на него с опаской.

— Да не бойтесь, я вас не трону.

— Да я и не боюсь! — произнесла она дерзко, передёрнув плечами и подошла, чувствуя, как от страха внутри всё замирает.

Маэстро не двинулся с места, а лишь протянул ей листы с рисунками руки, теми самыми, которые он сделал в прошлый раз с её слов. Сегодня рисунков было гораздо больше.

— Мы наконец-то нашли ключника с рива Спецьери и я показал ему наброски. Он вспомнил, что действительно делал ключ человеку с такой татуировкой на руке. И он почти уверен, что это тот самый ключ от той самой калитки. А ещё он сказал, что у мужчины был большой нос с горбинкой, шляпа и плащ стекольщика. Те самые крупные стежки и пятна на рукаве, что вы описали, — в таких плащах стекольщики работают у печи, — произнёс маэстро вручая ей рисунки.

Миа осторожно взяла листы и принялась их перебирать — вот и он, большой нос с горбинкой. На ещё одном рисунке кисть руки изображена уже полностью, до запястья, и на ней была видна татуировка с изображением короны.

— Значит, это правда… Но стекольщик? Зачем стекольщику убивать девушек, рвать какие-то лепестки, — удивлённо спросила Миа.

— Вот и мне не ясен мотив.

— Мотив? Что такое мотив? — спросила Миа, не отрывая глаз от рисунков, которые принялась раскладывать на столе.

— Мотив — это ответ на вопрос, что именно заставило человека поступить подобным образом. Месть, ревность, деньги… А тут он весьма противоречивый, — задумчиво ответил маэстро.

— Понятно. Ваш мотив найма меня на работу тоже весьма… противоречивый, — пробормотала Миа, разглядывая корону на руке мужчины на рисунке.

— И чтобы устранить эти противоречия, поговорим о вашем предвидении, монна Росси. Потому что у меня есть к вам пара вопросов на этот счёт, — произнёс маэстро как будто невзначай, и у Дамианы вдруг кольнуло под ложечкой.

Что-то в его голосе и в этом вопросе заставило всё внутри разом похолодеть. И она, стараясь не подать виду, что этот вопрос её испугал, продолжила разглядывать рисунки.

— Как это происходит? Расскажите мне, — маэстро обогнул стол, сел в своё огромное кресло и, переплетя пальцы, уставился на Дамиану немигающим взглядом синих глаз.

— Ну… я вижу в шаре некоторые события… когда бываю очень зла… Я же объясняла, — ответила Миа, пожав плечами и отодвигая рисунки. — Или толкую карты. Или кофе.

Но взгляд маэстро был внимательным и острым, как лезвие стилета, и Дамиана только сейчас поняла, что в пылу их противостояния забыла самое главное правило, которое за все годы, проведённые рядом с матерью, она должна была впитать кожей — никто должен знать об истинной глубине её дара.

И вот, кажется, теперь она точно вляпалась. Маэстро от неё точно не отцепится, слишком уж многое он умеет замечать.

— А без шара?

— Говорю же: нужны карты или кофе…

— Монна Росси, не держите меня за дурака, — ответил маэстро и его губы снова тронула чуть заметная усмешка, — не знаю, зачем вы таскаете этот шар с собой, но он вам нужен так же, как гондоле колесо. А главное, зачем вы пытаетесь уверить в этом меня? Я же видел то, что было в соттопортико у калитки. И то, что было здесь за столом. И оба раза при вас не было ни шара, ни карт.

— Я видела это раньше, в шаре. В соттопортико я просто разыграла перед вами комедию, — пожала она плечами, стараясь выглядеть безразлично, — чтобы убедить вас в том, что у меня есть дар. Я же шарлатанка, вы забыли? Я умею сказать нужное в нужный момент. Мне просто очень нужны были деньги… ну вы знаете зачем. А про кольцо, про которое сказала в первый раз, я действительно слышала раньше… от ваших слуг… на рынке. От вашей кухарки, кажется, не помню. Я бывала во многих домах, а слуги патрициев… они общаются между собой…. Если вы не знали. И я всегда стараюсь запоминать то, о чём они говорят. Я и чайные пары ваши, кстати, посчитала. Двенадцать штук…

Она говорила и говорила, торопливо и как-то сбивчиво, и понимала — он не купится. О-ля-ля! Она говорит какую-то ерунду! Лучше бы ей было помолчать, но слова сами собой срывались с языка, как будто под этим взглядом синих глаз у неё внезапно отказала всякая осторожность.

Маэстро всё продолжал смотреть на неё внимательно и слушать её сбивчивые объяснения, пока она наконец не замолчала.

— Сначала вы пытались доказать, что вы не шарлатанка, и у вас есть дар предвидения, и когда я в это почти поверил, вы теперь с упорством обречённой доказываете мне обратное. Как это понимать, монна Росси? — его левая бровь взметнулась вверх, будто выдавая изумление.

— Вы, верно, думаете, что мне достаточно посмотреть на вас и я увижу все тайны мира?! Это не так. Видения смутны и зачастую обманчивы, и им не всегда можно верить.

— Вам никогда не говорили, что вы удивительно правдиво умеете лгать, монна Росси? — маэстро встал. — Не подумайте, что это оскорбление, скорее… комплимент. Но, ладно. С вашей ложью мы ещё разберёмся, а пока нам необходимо определить некоторые правила нашей… нашего взаимодействия, — маэстро обошёл стол и встал напротив Дамианы, и она на всякий случай сделала пару шагов назад. — Вы будете жить здесь, в палаццо. Монна Джованна приготовила вам комнату. Вы не будете никуда отлучаться без моего ведома. А если и будете, то вместе с кем-то из моих людей. Я люблю работать по ночам и ранним утром, так что будьте готовы к тому, что вас могут разбудить. Вы ни с кем не будете обсуждать то, что здесь увидели или услышали. И пока мы не закончим, вы не будете пытаться покинуть этот дом.

— Но это же… я что, пленница?! — воскликнула Миа.

— Нет, монна Росси, скажем так, вы гостья. Но вы знакомы с деталями расследования, которые не должны попасть в ненужные руки. Как только расследование закончится — вы сможете покинуть этот дом и вернуться в гетто… ну в смысле… я хотел сказать, к вашей обычной жизни, — ответил маэстро так, будто произнесённое вслух слово «гетто» было чем-то неприличным.

— Тогда у меня тоже есть правила, — ответила Дамиана, снова ощущая злость.

— Вы не в том положении, чтобы диктовать условия, монна Росси.

— Но попытаться же я могу?

Маэстро снова посмотрел на неё этим странным взглядом, который она никак не могла понять. И который был похож на что-то среднее между: «Какая удивительная наглость!» и «Какая восхитительная настойчивость!».

— Ну, что же, попытайтесь. Но не более трёх раз.

— Если уж мы будем э-э-э… работать вместе, то можно вас попросить не смотреть на меня вот так.

— Как «вот так»? — он будто удивился.

— Как будто я стянула ваш кошелёк.

— Хм. Странная оценка… но хорошо… я постараюсь смотреть на вас иначе.

— И ещё… Мне нужно вернуться в лавку, надо найти кого-то, кто будет за ней присматривать.

— Об этом не беспокойтесь. Я пошлю своего человека. Что-то ещё?

— Я приберегу третье правило на потом, — ответила Миа. — Так что я должна теперь делать?

— Сейчас мы отправимся на остров Мурано, в гильдию стекольщиков. Нужно найти этого стекольщика, а вернее, изготовителя зеркал, обладателя большого носа и татуировки, — ответил маэстро, складывая листы с рисунками.

— А почему вы решили, что он стекольщик? Тем более изготовитель зеркал? Плащ ещё ничего не значит. На нём была рыбацкая шляпа, а плащ он мог взять где угодно…

— Не только плащ, — маэстро указал на отдельно стоящий столик, на котором громоздились стеклянные сосуды и тот самый неизвестный Дамиане прибор, которым она собиралась стукнуть маэстро если что. — Видите, это микроскоп, он позволяет рассмотреть мельчайшие детали. И кстати, ваша наблюдательность, монна Росси, должна оценить это изобретение. Не бойтесь, подойдите.

— Да я и не боюсь, — она повела плечом, придавая своему виду храбрости, и шагнула к странному прибору.

Маэстро подошёл и встал рядом. Его присутствие, когда он стоял так близко, всё ещё пугало, несмотря даже на извинения, но Миа постаралась ничем не выдавать своего волнения. Пусть не думает, что она его боится!

— Посмотрите сюда, — он заглянул одним глазом в какую-то трубку, торчавшую из микроскопа, а затем указал Дамиане.

Она с опаской наклонилась и тоже посмотрела туда, куда указывал маэстро.

Увиденная картина была очень странной и ни на что не похожей. В масляном пятне плавали огромные чешуйки золота и серебра размером кажется что с таз. Она поморгала и даже заглянула туда, куда указывала трубка, но там обнаружился лишь маленький кусочек стекла.

— О-ля-ля! И что это такое? — удивилась Дамиана. — Что это я вижу?

— Микроскоп многократно увеличивает малые частицы. И то, что вы увидели, — маэстро достал стёклышко и постучал по нему пальцем, — капля лавандового масла и немного гвоздичного, которым была смазана калитка. Мне показалось странным, что кто-то смазал замок именно этим маслом. Согласитесь, не самое подходящее средство для замков, а главное — дорогое. Я велел снять замок с той калитки, и вот то, на что вы смотрели, и есть то самое масло, собранное из замка. Вы видите в нём частицы? — маэстро вернул стёклышко на место.

— Вижу, — ответила Миа, принявшись снова разглядывать. — Это серебро и золото? Как удивительно!

— Да, и ещё платина. Это масло — отход, оставшийся от производства самых дорогих зеркал, тех, которые покрывают не амальгамой, а серебром или платиной. И делают эти зеркала только лучшие мастера на острове Мурано. Если прибавить к этому плащ из вашего видения — вывод напрашивается сам собой. Так что сейчас мы направимся в Гильдию стекольщиков и выясним, кто этот человек с татуировкой и длинным носом. Идёмте, монна Росси, вы поедете с нами. Лодка уже ждёт.

Маэстро взял рисунки, трость и направился к дверям.

— Э-э-э, простите, но вы что, собрались явиться туда вот в таком виде и начать расспрашивать всех, показывая этот рисунок? — спросила Миа с насмешливой улыбкой.

Маэстро обернулся и, посмотрев на неё с некоторым недоумением, спросил:

— И что вас так развеселило в этом?

— Как только вы ступите на фондамента Сабья, весь такой лощёный, с этой тростью и свитой сикарио, и начнёте расспрашивать народ о том человеке с рисунка, то всех, за кем водится хоть какой-то грешок, сдует с острова, как пух с одуванчика, — она дунула на открытую ладонь. — В Гильдии не сдают своих, чтобы они ни натворили за пределами острова. Как и в гетто. Вам никто ничего не скажет. Там вообще не жалуют чужаков. Вы же знаете, секреты производства зеркал запрещено вывозить с острова под страхом смерти. Так что эти люди умеют держать язык за зубами.

Маэстро развернулся, посмотрел на Дамиану с прищуром, и его губы снова тронула лёгкая тень усмешки.

— Хм. Возможно… вы правы. Но мы не можем явиться туда с констеблями — у нас нет права производить там аресты. Да и увидев констеблей, этот стекольщик сбежит ещё быстрее.

— Само собой. Поэтому нужно идти туда так, чтобы нас приняли за своих.

— За своих? — удивился маэстро. — Вы же понимаете, что патриций и гадалка из гетто вряд ли сойдут за своих в этой ситуации.

— Ну так и не надо идти туда в крахмальной рубашке, — усмехнулась Дамиана. — Хотите найти этого носатого? Доверьтесь мне.

Глава 11. Остров Мурано

Кажется, в палаццо Скалигеров идея Дамианы не пришлась по душе никому.

Переодеться в цверров? Какая дикость!

Даже Пабло и сикарио, которых, как выяснила Дамиана, звали Вито и Маттео, не желали облачаться в одежду цверров. Миа переоделась в своё старое платье, а сам маэстро, хоть и надел что-то подходящее, но выглядел при этом так, что, взглянув на него, она покачала головой и произнесла сокрушённо:

— О-ля-ля, маэстро! С таким лицом, как у вас, не помогут даже лохмотья, я бы в два счёта поняла, кто вы такой. Наденьте шляпу и надвиньте поглубже на лоб. И эта ваша трость… Вы сможете заменить её обычной палкой?

— Но, синьор! — возмутился мессер Оттавио. — Зачем вы слушаете эту ужасную женщину!

Маэстро посмотрел на свою трость и молча протянул её дворецкому со словами:

— Ничего, обойдусь.

— И мне нужно что-то стеклянное, — пробормотала Миа, озираясь в холле, и увидев на постаменте вазу с засушенными цветами, спросила, обращаясь к маэстро: — Я могу её разбить?

— О, Мадонна! — воскликнула монна Джованна. — Да что же вы себе позволяете! Эта ваза…

Но договорить она не успела, потому что маэстро кивнул со словами:

И в тот же миг Дамиана, вытащив цветы, ударила вазу об угол.

— … стоит семьсот дукатов! — прошептала экономка с ужасом.

Семьсот дукатов?! О, Серениссима! Знала бы, взяла, что подешевле…

И под стенания монны Джованны она сгребла осколки в подол своей юбки.

— И ещё нам понадобятся ножи и зола.

— Синьор, Райнере! — снова возмутился дворецкий. — Это же переходит всякие границы!

Но маэстро снова кивнул и бросил коротко:

— Ножи и золу.

— И ваша гондола, сами понимаете, не годится…

И мессера Оттавио тут же отправили искать что-то подходящее.

— Надеюсь, и вы понимаете, монна Росси, что теперь вам нужно очень постараться, чтобы весь этот маскарад себя оправдал, — негромко произнёс маэстро, поравнявшись с Дамианой на выходе.

Когда они, наконец, отплыли, кажется, весь палаццо до последней служанки был возмущён тем фактом, что какая-то цверрская гадалка распоряжается в их доме, как госпожа. А Миа подумала: ну и пусть, если ей удастся найти этого носатого без всякой помощи Светлейшей, то уж точно маэстро Л'Омбре станет с ней считаться. И может быть, после этого перестанет задавать вопросы про её предвидение. Тогда, возможно, у неё получится выпутаться из всей этой истории без последствий.

Весло Пабло мерно тревожило воду, и управлялся он с ним легко, как с пёрышком, несмотря даже на то, что в этот раз править ему пришлось не стремительной гондолой, а широкой пузатой маскаретой, которую мессер Оттавио отобрал у угольщика.

Но пока лодка удалялась от широкого дворцового канала в хитросплетение узких проток, ведущих к острову Мурано, маэстро по-прежнему не сводил с Дамианы глаз.

— Почему вы всё время смотрите на меня? — спросила она наконец, не выдержав бесконечного разглядывания набережных.

— Где вы этому научились? Вашей наблюдательности? — задал маэстро встречный вопрос.

Как успела заметить Дамиана, он вообще, казалось, не обращал внимания, что говорят окружающие, если ему это было неинтересно, словно отвечать, пусть даже из вежливости, таким людям было ниже его достоинства.

— Мама меня научила, — пожала плечами Миа, перебирая осколки вазы в подоле и стараясь не смотреть на маэстро.

Почему от этого взгляда её всё время пробирает дрожь? И почему она никак не может отделаться от мысли, что маэстро как-то причастен к этим убийствам и что его интерес к ней какой-то уж слишком пристальный?

— И каким образом этому можно научить?

— Она гадала богатым синьорам, и мы ходили из одного дома в другой. Она показывала мне на что обращать внимание, чтобы предсказания выглядели правдивыми: обувь, лодки, штукатурка на стенах, запахи кухни… Расспрашивала зеленщика и молочника, что покупают кухарки. Положим, если спаржу заменяют капустой, то дела у семьи плохи. Всё имеет значение. Любые мелочи. Особенно мелочи! Даже подмётки на обуви дворецкого. Они говорят о том, как платит хозяин своим слугам. Нужно подмечать каждую деталь: давно ли конопачены лодки и швы на каменной кладке. Есть ли в доме кошка…

— Кошка? — насмешливо переспросил маэстро.

— Кошка-крысоловка. Если хозяева держат несколько кошек, значит, в кладовых полно снеди, и значит, деньги в этом доме водятся.

— Ну и что бы вы сказали вон о том палаццо с розовым фасадом, — маэстро указал рукой на один из домов, к которому приближалась их лодка. — Что за люди там живут?

Миа посмотрела на дом сквозь осколок разбитой вазы и произнесла с достоинством, но при этом насмешливо:

— Это предсказание, синьор, обойдётся вам в три дуката, я не нанималась развлекать вас за бесплатно.

Маэстро полез в карман и, достав несколько монет, бросил их ей в подол, где лежали осколки.

— Так что скажете о людях?

Миа ловко спрятала деньги и, подмигнув недоумённо уставившемуся на неё Маттео, ответила с важным видом, нарочито растягивая слова:

— Ну… судя по лодке и пристани, да по корзине для угля… Хозяин тут не старый, и у него красивая жена. Жена, которая спит с его другом. А сам хозяин — любитель куртизанок, и поиздержался, поэтому живут в этом доме в долг. Но сам-то он уже давно на мели, и поэтому взялся тратить деньги жены. А поскольку недавно узнал, что она ему изменяет, то устроил ей страшный скандал. Но синьора, не будь дурой, собрала вещи и ушла к своему брату, а заодно и умыкнула деньги из банка, так что синьор теперь в ярости…

— И всё это вы узнали, глядя на корзину для угля? — насмешливо спросил маэстро, видимо, подозревая в её словах какой-то подвох.

— Нет, конечно. Это дом синьора Барбиано, жена которого приходила ко мне гадать, а его кухарка регулярно ходит на Рыбный рынок и болтает там без умолку. А сам синьор явился после этого в мою лавку и разбил мне веслом стеклянный шар над входом, видимо, в отместку за то, что вся Альбиция узнала о том, что он рогоносец. Хотя я тут вообще не при чём, это разболтала подруга его жены, а я храню секреты своих клиентов получше, чем сам банк Аква Альбиции! — Миа подняла руки вверх и повернула ладони к маэстро, словно доказывая, что это и правда не её рук дело.

— Но три дуката я заплатил ведь не за это. А чтобы вы рассказали, что заметили, глядя на этот дом, — произнёс маэстро, не сводя с неё глаз.

— О нет, маэстро! Вы спросили, что за люди там живут, и я ответила на ваш вопрос. Неважно, что вы хотели спросить, важно, что спросили.

Маэстро смотрел на нее, не мигая, какое-то мгновенье, и Миа даже подумала, грешным делом, что сейчас он заставит её вернуть деньги назад, но потом случилось небывалое — он улыбнулся.

Кажется, она впервые увидела, как он улыбается, а не усмехается одной из сотни своих презрительных усмешечек. И эта улыбка… странная улыбка. Улыбка глазами. Она тронула губы чуть-чуть, лишь уголки, но от глаз разбежались тонкие тёплые лучики, заставляя взгляд засиять и стать тёмным от расширившихся зрачков, и кажется, этот взгляд говорил: «Я всё про тебя знаю, Дамиана. Знаю всё…»

И от этого взгляда ей внезапно стало не по себе. Нет, не страшно, а скорее неловко, как будто она вмиг оказалась перед ним без одежды, и мысли в голове закружились какие-то… странные.

О-ля-ля! Маэстро больше на неё не злится?! Как говорят в гетто, белый ослик где-то сдох…

Кажется, её смущение и эту неловкую паузу заметили в лодке все, разве что кроме Пабло, занятого своим веслом. И чтобы избавиться от этого так некстати возникшего смущения, Миа снова принялась перебирать осколки вазы в подоле и разглядывать тёмную воду.

Узкое жерло канала Ферронеро выплюнуло их прямо к фондамента Сабья тогда, когда солнце уже лизнуло крыши базилики Сан-Марко — самого высокого здания в центральной Альбиции. Их встретили глухие красно-коричневые стены стекольных фабрик, покрытые понизу смесью угля, извести и соли, и опоясанные зелёной лентой мха. Они вырастали прямо из воды, и за их черепичными крышами подпирали небо закопчённые печные трубы. Дальше по всей фондамента лежали кучи песка и соды — здесь разгружались баржи, что приходили в лагуну по реке. Большой причал, словно гнилые зубы, ограждали торчащие из воды, почерневшие бриколы, и за этим частоколом как раз швартовалась баржа с песком.

Остров Мурано, на который когда-то выселили стекольщиков из-за боязни пожаров, давно обособился и стал настоящим государством в государстве. Секреты изготовления лучших зеркал, цветного стекла и изящного бисера охранялись здесь особым кодексом молчания. Тех, кто его нарушал, ждала довольно жуткая и мучительная смерть: предателей отправляли в стекольную печь. Может, поэтому народ тут был не особо болтливый.

Но главы семей стеклодувов, состоящих в Гильдии, были в Альбиции на особом положении. Их старшие дочери имели возможность выходить замуж за патрициев, и город обеспечивал им даже право выбора жениха, которым каждая семья могла воспользоваться раз в двадцать лет. А сам глава Гильдии входил в Совет Семи наблюдателем и был весьма почитаемым человеком. Полиция не имела здесь прав на преследование преступников, и даже констебли не могли производить на острове аресты. Неудивительно, что убийца решил спрятаться в таком месте

Кроме морской торговли, банков и мануфактур, остров Мурано был одним из столпов благополучия Альбиции. Зеркала, что изготавливали здесь, уплывали затем по морю во все стороны света. Дворцы всех королей и королев за пределами Альбиции украшали именно эти зеркала. А ещё люстры, вазы, стеклянные статуэтки и даже чайные сервизы.

— Надеюсь, вы знаете, что делать, — произнёс маэстро негромко, когда они выбрались на набережную.

— Вот уж вряд ли. Вообще-то, я впервые в жизни иду искать убийцу, если вы об этом. Но вы не бойтесь, тут не так уж и ужасно. Не думаю, что со стеклодувами будет сладить сложнее, чем с торговцами или цверрами, — пробормотала Миа в ответ и направилась бодрым шагом прямо к большим деревянным воротам, удерживая одной рукой подол с осколками разбитой вазы. — Надвиньте шляпу на лоб поглубже, не надо, чтобы глава гильдии сразу же вас узнал

Когда у ворот её попытались остановить двое мужчин, очевидно, что охрана Гильдии, Миа воскликнула:

— Мы к маэстро Позитано, требуем справедливости!

Она выругалась на цверрском, когда охрана преградила ей путь, и принялась тараторить, указывая то на подол с осколками стекла, то на маэстро с его людьми, которые изо всех сил старались изображать разъярённых цверров. Миа махала руками, топала и плевала на мостовую, мешая альбицийскую речь с ругательствами водных кочевников, и народ, что спешил по делам, с любопытством оборачивался, разглядывая странную компанию, так что в конце концов охрана не выдержала и пропустила их на территорию фабрики.

Глава гильдии, большой лысоватый мужчина в длинном кожаном жилете, с руками, покрытыми застарелыми шрамами от ожогов, окинул недобрым взглядом их пёструю толпу и, спрятав большие пальцы в прорезные карманы, спросил, прервав обвинительную речь Дамианы:

— Так что именно случилось?

— Я уже сказала этим господам, что требую справедливости! Вот, полюбуйтесь, — она стряхнула осколки стекла прямо под ноги маэстро Позитано, — разве так делается? Мы собирали на эту вазу всей Марджалеттой! Не каждый день маме Ленаре исполняется восемьдесят лет! И что?! Он подсунул нам щербатую вазу! Мои братья найдут этого скользкого носатого угря! И отрежут ему не только его поганый нос, но и…

Дальше она снова выдала тираду на цверрском, и принялась махать руками, указывая то на осколки, то на людей позади себя, пока маэстро Позитано снова не прервал её монолог:

— Так кто именно вас обманул?

— Кто, кто! Маттео ваш носатый! — она изобразила пальцами крючковатый нос.

— Маттео? У нас нет никакого носатого Маттео.

— Как же нет?! Да как же нет! А это же что? Подсунуть щербатую вазу! — она снова указала рукой на вазу и опять разразилась тирадой. — Как только его поганые руки могли взять наши честные деньги! Триста дукатов! Да чтоб ему пропасть! Он же ваш точно, сам сказал — из Мурано я! Там каждая собака меня знает! Носатый такой, как грач, нос вот, на пол лица и в плаще вон как у вон того! — она ткнула пальцем в одного из подошедших на крик стекольщиков. — И бисер обещал задёшево! И задаток взял! Чтоб его Зелёная дева утащила в тину! А ещё на руке у него татуировка была — корона! О, Серениссима!

— Так это, видать, Джино Спероне, — буркнул один из стекольщиков, и все переглянулись.

— Джино продал вам вазу и обещал бисер?! — удивлённо произнёс маэстро Позитано, и казалось, даже помрачнел — воровство стекла и продажа на сторону карались очень жестоко. — И когда это было?

— Да когда, когда! Да где-то на полную луну и было! И обещал, что край через три дня всё принесёт! А вон уже сколько прошло! И где наши деньги?! Требую справедливости, маэстро! Дайте мне этого подлеца, и я ему всю рожу расцарапаю!

Когда кто-то приходит требовать справедливости — глава Гильдии обязан совершить суд на месте. Миа знала этот негласный торговый закон, и сейчас, предъявив своё право, ждала, что носатого Джино приведут сюда, ну а дальше уж пусть маэстро Л’Омбре сам с ним разбирается. Её работа на этом закончится

Миа услышала краем уха, как переговариваются между собой стекольщики:

— … может, поэтому его убили?

— … думаешь, цверры убили?

— …ну, а кто?

— …взял денег и не вернул? Джино?! Ну это вряд ли!

— …Джино не крал ничего… это цверры брешут, как собаки!

— … вот и я думаю, в печь их и вся недолга!

Она обернулась и увидела собравшуюся толпу, что постепенно обступала их полукругом. Хмурые лица, коричневые и огрубевшие от постоянного соприкосновения с огнём…

Джино мёртв?! Вот так незадача!

И в голове вмиг пронеслось, что если подумают на них, если подумают, что они убили этого Джино Спероне, то им тут всем несдобровать. Констебли сюда не суются, а этим угрюмым людям в огнеупорных плащах отправить в печь пяток каких-то цверров — всё равно что чихнуть. А в их печах от них даже костей не останется! И судя по лопатам в их руках, намерения у этих людей были самые недружественные…

Но любая цверра, как кошка, умеет падать на все четыре лапы. Ей не впервой защищать свою жизнь. Вспомнив, что лучшая защита это нападение, Миа не растерялась, и, поставив руки на широкий пояс, воскликнула, обращаясь к толпе:

— Что?! Убили?! Как это убили?! А кто же теперь вернёт наши деньги?! Вы все врёте тут! Покрываете своего! Поди, спрятали этого носатого! Требую справедливости! Или покажите, что он мёртв или отдайте деньги! А не то, — она выхватила золу из мешочка на поясе и, бросив под ноги толпящимся мужчинам, растопырила пальцы и произнесла так зловеще, как только смогла: — Прокляну всех и каждого до седьмого колена! Чтобы не рождалось на острове ни одного мужчины!

Вообще-то в таких случаях мама советовала угрожать тем, что отнимешь мужскую силу. Обычно этого мужчины боятся даже больше, чем приставленного к горлу ножа. И это действует, если ты один на один с насильником. Но этой хмурой толпе стоило говорить что-то более серьёзное, угрожающее жизни всего острова.

Наверное, ей станет страшно потом. Но сейчас, в свете заходящего солнца, выхватившего из тени большую угольную кучу и соляные разводы на кирпичной кладке стены, она стояла одна против двух десятков мужчин и не чувствовала никакого страха.

— Монна Росси, достаточно, — ей на плечо легла рука маэстро Л'Омбре, — дальше я сам.

Его пальцы соскользнули вниз и жёстко впились в локоть, вынуждая отступить. Маэстро отпустил её, только когда она сделала шаг назад и укрылась за его спиной. Только тогда он направился к маэстро Позитано, снимая шляпу, и что-то произнёс негромко, так что слов не смогла разобрать ни толпа, ни Миа. Но выслушав его, глава Гильдии изменился в лице, как-то приосанился, махнул рукой своим людям и велел им расходиться

А Миа успела заметить, что когда маэстро направлялся к главе Гильдии, то он не опирался на палку, которая заменила ему трость, а сжимал её в руке крепко, как оружие. И нисколько при этом не хромал. Но пока они разговаривали, Миа видела, как маэстро снова опустил палку и опёрся на неё, как будто вспомнил в этот момент, что ему положено хромать. Она смотрела на это отстранённо и не могла пока осознать, что всё это значит. Потому что, когда толпа разошлась, на неё, удушливой волной запоздало накатил страх, заставив похолодеть руки и ноги. В голове пронеслись вереницей страшные картинки: как разъярённая толпа бросается и забивает их лопатами, а потом заталкивает в самую большую стекольную печь. И желание сбежать с этого проклятого острова стало почти невыносимым.

Глупая это была затея — явиться сюда вот так! Ох, и глупая! Какая же ты Дамиана бестолковая каракатица!

Маэстро и глава Гильдии некоторое время разговаривали, а затем неторопливо направились мимо угольной кучи в сторону одной из фабрик. Народ постепенно расходился. Кто-то плюнул в сторону Дамианы, пообещав разобраться по-своему с проклятыми цверрами, но она благоразумно отвернулась и не стала отвечать. Оглянувшись, маэстро махнул Дамиане, велев следовать за ним, а своим людям оставаться на месте

Отряхнув руки от золы, Миа пошла за мужчинами, чувствуя, как подгибаются и дрожат колени, словно они набиты ватой, а под подошвами туфель с неприятным звуком хрустят кусочки спёкшейся золы, напоминая о трескающихся в огне костях. Во рту всё ещё было липко и мерзко от охватившего её страха, а ноздри разом ощутили десятки запахов: угля, окалины, дыма, кислоты и… магнолии.

О, Серениссима! Что это такое?! Почему её теперь преследует этот запах?

Они вошли в низкие двери одного из кирпичных зданий и стали спускаться по крутой узкой лестнице. Миа видела, как с трудом маэстро преодолел несколько ступеней в подземелье, и снова подумала, что с его хромотой что-то явно не так. Не может же человек хромать по желанию?

Глава гильдии зажёг фонарь и нёс его, высоко подняв над головой, освещая тёмное и пугающее нутро подвала. Миа добровольно ни за что не бы пошла сюда, но выглядеть трусихой перед маэстро ей почему-то не хотелось. Это ведь была её идея — явиться на остров вот так, и она поёжилась, но храбро подобрала юбки и ухватилась за перила

Внизу было холодно, и только увидев на стенах иней и лёгкую дымку тумана, стелящуюся по полу, она поняла, что, видимо, тут находится знаменитый муранский ледник. Стекольщики умеют делать лёд, смешивая какие-то ингредиенты, а затем держат его вот в таких подземельях. И здесь он не тает даже летом. Стекольщики используют его в своём производстве, а излишки продают в в дома патрициев. Но разглядеть тёмный подвал ей не удалось, всё внимание приковал большой стол, а на нём тело мужчины, накрытое грубым плащом стекольщика. Глава Гильдии зажёг ещё один фонарь, повесил его на крюк и откинул плащ

На столе лежало тело Джино Спероне, того самого носатого из её видения. И горло у него было перерезано от уха до уха.

— Вот, смотрите, синьор. Рыбаки нашли его утром в воде у старого причала. Он запутался ногой в рыбачьей сети, и потому его не унесло течением, — произнёс маэстро Позитано, указывая рукой на тело.

А Миа подумала, что глава Гильдии опасается маэстро Л'Омбре, раз стал таким подобострастным

— Вы позволите? — маэстро Л'Омбре взял второй фонарь и принялся внимательно разглядывать разрезанное горло.

— Мы так решили, что это обычная поножовщина по пьяному делу. Давеча был праздник — день святого Бенедикта, нашего покровителя. От Гильдии выставили несколько бочек вина, сами понимаете, все были пьяны, — произнёс маэстро Позитано. — Конечно, тут чаще в ход пускают лопату, но и ножом наши ребята тоже, знаете ли, орудовать умеют. Мы так-то сами разбираемся, без городских…

Миа прижалась ладонью к холодной каменной стене, потому что от увиденного её внезапно замутило. Не то чтобы она боялась мёртвых… Но всё вокруг стало казаться каким-то пугающим. Этот подвал и темнота, и холод, и это бледное безжизненное тело с огромным носом, лежащее на столе… Стелящийся по ногам туман, в котором они утопали почти по колено. И глава Гильдии, который смотрел на Дамиану так странно… Недобро. Будто это она убийца. Щурился и тёр седую щетину на своём загрубелом лице. И уродливые шрамы от ожогов на его руках пугали до икоты

А ещё запах. Тяжёлый дух подземелья и лампадного масла…

Запахи льда, холода, окалины и… магнолии.

Откуда здесь это навязчивый цветочный аромат? И почему её душит ощущение того, что там дальше, за желтоватым пятном света от фонаря, их постепенно окружает сгущающаяся тьма? Не просто темнота, как в подвале, а какая-то особая давящая тяжёлая тьма, точно такая, какую она почувствовала в прошлом своём видении близ калитки в соттопортико. И эта тьма как-то связана с этим носатым Джино…

И этот запах тоже: лампадное масло и подземелье… Именно это она почувствовала тогда, в соттопортико, когда впервые увидела Джино Спероне со спичкой в руке у калитки.

— Так что он натворил? — спросил глава Гильдии

— Не могу сказать, пока идёт расследование. Могу лишь заверить, что это касается одной крупной кражи, и свидетели видели вашего Джино поблизости. Он мог быть соучастником. Или свидетелем. Но тут оказывается, он так неожиданно мёртв — странно, не находите? — маэстро посмотрел на главу Гильдии своим испытывающим взглядом.

— Да что тут странного? В нашем деле каждый второй мёртв… неожиданно. Когда ты весь день у печи, как в аду… да и тут, чай, не ангелы работают. Всякое может быть, я за Джино не поручусь, — пожал плечами маэстро Позитано. — Но так-то за ним ничего такого не замечали.

— А кем он был? Чем занимался?

— Так обычным стеклодувом, ничего такого. Вазы делал. Не сказать, чтобы слишком способный, да и не дурак. Середнячок. Он сирота, прибился к нам как-то, начинал подмастерьем.

— Можно ли нам будет осмотреть его дом? — спросил маэстро, склоняясь над телом и что-то внимательно разглядывая.

— Дом? Откуда у него дом?! Так, место в общей клети. На дом он покамест не заработал. Но если вы будете отираться по всей клети, то вряд ли мои ребята поймут. Сегодня так точно нет. Пусть волнения поулягутся. Скажем, послезавтра, — ответил глава Гильдии, потерев переносицу. — Не хочу всем объяснять, что цверры вовсе и не цверры, понимаете?

— Хорошо. Давайте послезавтра. Монна Росси, будьте добры, подойдите, — произнёс маэстро Л'Омбре, глядя на Дамиану. — Ну, что вы застыли?

— Странно, что вам помогает девушка, — произнёс глава Гильдии, продолжая внимательно разглядывать Дамиану

— Она… способная ученица, — ответил маэстро, изучая запястья Джино Спероне и ощупывая одежду, — вы не могли бы зажечь ещё пару фонарей?

— Да, конечно.

И как только глава Гильдии отвернулся, чтобы взять ещё фонарь, маэстро Л'Омбре беззастенчиво залез в карманы бедолаги Джино, проверив их быстро и тщательно, достал что-то из одного и ловко спрятал в свой собственный карман

Миа подошла, едва держась на ногах и не сводя глаз с тыльной стороны ладони убитого, на которой она теперь отчётливо видела ту самую татуировку.

Никакая это не корона. Это Серениссима. Цверрская богиня. Семиконечная звезда. Солнце, поднимающееся из моря.

Откуда у него такая татуировка? Вряд ли он из цверров…

И будто отвечая на её вопрос, жёлтое пятно света над столом дрогнуло, мир затуманился, растворяясь в жемчужно-серой пелене, и исчез, превращаясь в видение.

Вода мирно шепчется с набережной, и на фондамента Сабья совсем темно. Во мраке виден лишь фонарь на носу приближающейся лодки. Тихий всплеск, и фонарь гаснет, едва веревка цепляет причальную бриколу. Откуда-то из-за чёрной громады фабрики доносится музыка и пьяные голоса, но здесь никого нет, кроме тех двоих, что решили встретиться в этом укромном месте.

Миа прислушивается к тому, как двое мужчин тихо переговариваются между собой. В голосе одного из них она отчётливо слышит раздражение.

— Не знаю, но кто-то видел тебя. Говорю же, они тебя ищут. Твой портрет констебль показывал торговкам на рива дель Боккаро. Ты сам виноват.

— Я не получил обещанных денег! И мне нужна ещё риоль! Ты обещал!

— Тебе нужно на время исчезнуть.

— Я никуда не исчезну, пока не получу своё! Ты обещал!

— Обойдёшься пока. Не стоит тебе сейчас являться к аптекарю.

— Я за себя не ручаюсь!

— Ну и зря…

А дальше Миа слышит возню в темноте, потом хрип и какой-то булькающий звук. Что-то грузное падает в воду — слышится всплеск, и затем всё стихает.

Она не видит, что происходит в полной темноте, но понимает, что это тело Джино упало в канал. Пару раз скрипнула уключина, и всё стихло окончательно. Убийца исчез тем же путём, что и появился.

Но темнота осталась. Она медленно поднялась, как Большая вода, подобралась к её горлу длинными щупальцами осьминога и сдавила его, желая утащить Дамиану вслед за Джино Спероне…

— Монна Росси! Монна Росси! Дамиана?!

Откуда-то доносился голос маэстро, и кто-то тряс её нещадно за плечи, и от этой тряски темнота, вцепившаяся в горло, отпустила и разом осыпалась вниз клочьями, словно лепестки цветка.

Миа вдохнула воздух с шумом и схватилась за горло, и только сейчас поняла, что буквально висит на руках маэстро.

— Всё никак не может привыкнуть к трупам, — услышала она над собой его голос. — Ну же, монна Росси…

Он ещё раз её встряхнул, и она наконец ощутила ногами твёрдость пола. Было холодно так, что зуб на зуб не попадал. И этот холод был таким острым и пронизывающим, что казалось, он забирался прямо под кожу, вымораживая кровь. Миа схватилась рукой за край стола, взглянула на маэстро и увидела, как он смотрит на неё внимательно и даже испуганно.

— Всё хорошо? — тихо спросил он, касаясь пальцами её плеча.

— Нам… пора, — прошептала она, стуча зубами и пытаясь унять в пальцах дрожь. — Идёмте наверх… идёмте…

Им надо уходить отсюда! Уходить как можно скорее! За что бы ни убили этого Джино… Или что бы ни убило этого Джино… лучше держаться от всего этого подальше!

— Сможете идти? Держитесь за меня, — маэстро подставил локоть.

— Мне очень дурно, прошу вас, идёмте, — она вцепилась пальцами в его рукав и он, видимо, понял, что у её страха есть какие-то веские основания.

— Ну что же, маэстро Позитано, как видите, — он пожал плечами и усмехнулся, сводя всё к шутке, — нежным барышням не место в благородном деле сыска. Так что мы вынуждены удалиться. Послезавтра я пришлю человека осмотреть вещи Джино. Если вы не возражаете, конечно. Попросите ваших людей ничего пока не трогать.

— Разумеется, синьор делла Скала. Наша Гильдия всегда идёт навстречу делам Совета Семи. Если, конечно, это дела самого Совета, — последние слова маэстро Позитано произнёс с какой-то особенной интонацией.

Как они выбрались наверх, Миа почти не запомнила. Она с жадностью вдохнула воздух, наполненный угольным дымом и запахами фабрики, и после жуткого мрака подземелья он показался ей почти вкусным. Люди маэстро стояли в глубокой тени здания, стараясь не привлекать внимание рабочих, и судя по выражениям их лиц, хотели поскорее убраться из этого места. Окончательно в себя Дамиана пришла только в лодке, когда Пабло оттолкнулся веслом от набережной и направил маскарету прочь от острова.

После всего, что произошло, люди маэстро смотрели на Дамиану со смесью неприязни и осторожности. Её план явиться в Мурано в цверрской одежде едва не стоил им всем жизни. И она понимала их раздражение и злость. И даже, кажется, раскаивалась в своей затее.

Уже смеркалось. Жильо зажёг на носу фонарь, достал фляжку и передал её Вито. Пабло тоже отхлебнул и затянул лирическую баркаролу. Миа и маэстро остались на корме вдвоём. Сидели рядом друг с другом на прибитой поперёк доске. Лодка угольщика была грязной, и они все тоже, но это было неважно. Пьянящее ощущение безопасности, наконец, нахлынуло на Дамиану, разгоняя тепло по рукам и ногам.

— А вы везучая, монна Росси, — раздался голос маэстро, в котором ей послышались странные ноты: теплота и немного удивления.

Их лица скрыли вечерние сумерки, и это было даже хорошо. Сидя рядом с маэстро, Дамиана не горела желанием видеть его насмешливый взгляд. Сейчас он припомнит её же собственные слова: «Но вы не бойтесь, тут не так уж и ужасно. Не думаю, что со стеклодувами будет сладить сложнее, чем торговцами или цверрами».

Вот вам и «не бойтесь»! Вот вам и сладила!

— Везучая?! Ничего себе везение! Нас едва не отправили в печь, и я сто раз пожалела о том, что придумала явиться вот так на этот клятый остров! — воскликнула Миа, выплёскивая остатки своего страха. — Надо было пойти, как вы хотели. Уж на синьора они бы руку не подняли.

— Тогда бы мы ничего не узнали, — ответил маэстро. — Как ни странно, сознаться в том, что Джино Спероне убит, их заставили именно ваши обвинения в воровстве. Честь Гильдии оказалась важнее закона молчания. Я слышал всё, что говорили в толпе. И что тело спрятано в леднике тоже. Вряд ли маэстро Позитано показал бы нам его добровольно. Скорее всего, нам бы ответили, что никто не видел Джино уже три дня, и отправили бы нас обратно. Но после их собственного признания в том, что тело лежит в леднике, маэстро Позитано побоялся врать брату подеста Альбиции. Так что ваша идея была удачной, смелой и удивительно безрассудной. И если при таком безрассудстве вы дожили до ваших лет — вы очень везучая, монна Росси.

Слышно было, как он усмехнулся.

— Э-э-э, ну у нас говорят: «Дураков удача любит». Не хотелось бы думать, что это правда, — ответила она, усмехнувшись в ответ и поёжилась.

Она всё никак не могла согреться, и принялась тереть ладони друг о друга.

— Ну, а теперь поделитесь вашей наблюдательностью, монна Росси. Я же брал вас не затем, чтобы посмотреть на театральную постановку под названием: «Цверра требует справедливости». Так что именно вам удалось увидеть? Эй, Жильо, дай-ка сюда свою фляжку. — Он взял флягу и протянул её Дамиане со словами: — Думаю, это то, что вам сейчас нужно. Вас всю трясёт.

А затем снял куртку, набросил ей на плечи, и она не стала отказываться.

Миа отхлебнула из фляжки и подумала, что вот сейчас маэстро стал почти похож на человека. Ну, во-первых, в темноте не видно его надменного лица, во-вторых, в той одежде, что нашёл ему мессер Оттавио, он хоть ещё и не выглядит рыбаком, но уже и не кажется чванливым патрицием. И если пропустить его едкие замечания, в остальном он почти… заботлив. И это даже приятно.

Крепкая настойка обожгла горло и покатилась по телу приятным теплом.

А маэстро прав: это то, что нужно!

— Этот маэстро Позитано — очень неприятный тип, — произнесла она, прижимая ладонь ко рту и удерживая слёзы, что выступили от жгучего напитка. — И мне кажется, он вам соврал насчёт этого Джино. Не знаю что именно, но что-то точно соврал, — она протянула фляжку обратно. — А ещё мне показалось, что он вам угрожал… когда мы уходили. Почему?

— Это всего лишь политика, — ответил маэстро как-то задумчиво. — Глава Гильдии входит в Совет Семи. А скоро Совет соберётся, чтобы выбрать нового дожа. Герцог Альбериго Ногарола метит на это место, как и мой брат Лоренцо. И раньше у нас был перевес в голосах. А теперь… Семья дожа, Скалигеры и делла Бьянко с одной стороны, а с другой Ногарола и делла Ровере. Дель Атти ещё колеблются. А вот маэстро Позитано теперь поддерживает семью Ногарола, и в совете, конечно же, будет голосовать за Альбериго. Скалигеры и Ногарола — давние соперники. Так что, как там говорят: «Друг моего врага — мой враг». Маэстро Позитано всего лишь намекнул, что не станет нам помогать

— Как же вам удалось заставить его отвести нас в ледник?

— Я ему соврал, что пропал один из членов семьи и один очень ценный предмет. И вот если кража дело обычное, и расследовать её на остров никого не пустят, то пропажа патриция совсем другое дело! Запрет для полиции, касающийся острова Мурано, не касается поиска пропавших членов семьей патрициев. И перспектива видеть толпу констеблей, заглядывающих под каждый матрас, главе явно не понравилась.

— Вы соврали?! — удивилась Миа. — Не думала, что такой, как вы, может так беззастенчиво врать.

— Ложь во благо, в данном случае. Но вы ушли от ответа на мой вопрос, монна Росси. Вы же лишились чувств не потому, что увидели труп в леднике? Уверен, вам такое видеть не впервой. Рассказывайте, что вы видели.

— Вы как будто верите в то, что я и в самом деле что-то видела, чего не видели вы, — усмехнулась Дамиана.

— Монна Росси, не нужно играть со мной в кошки-мышки, — негромко ответил маэстро после некоторой паузы. — В этой игре вы явно не кошка, а для мышки, попавшей в лапы кошки, наилучший исход — это чтобы всё закончилось быстро.

— Быстрая и безболезненная смерть? Звучит как-то зловеще, маэстро Л'Омбре, — ответила Миа.

Она не ощутила в словах маэстро угрозы. Скорее, они прозвучали как-то двусмысленно, но что за смысл он вложил в них, она так и не поняла. И решив не испытывать судьбу, вздохнула и рассказала своё видение.

— Хм… Тьма? Что за тьма? — спросил маэстро заинтересованно.

— Я не могу объяснить. И этот запах…

— Да, бог с ним, с запахом. Лавандовое масло, лампады, тут-то всё сходится. А вот способ, каким убили Джино Спероне, только подтверждает мою теорию о том, что его сообщник — доктор, — произнёс маэстро задумчиво.

— Доктор?! — удивилась Миа. — Но почему вы так решили?

— Горло было разрезано хирургическим ножом, одним точным движением, глубоко и весьма профессионально. И в кармане убитого я нашёл вот это, понюхайте, — маэстро достал пузырёк, открыл его и протянул Дамиане.

Неприятный сладковатый запах, напоминающий о стенах госпиталя и… миндальных косточках! То видение в соттопортико у калитки… да, там был и этот запах тоже.

— Этот запах, да! Миндальная косточка! — воскликнула Миа, найдя ещё одно подтверждение тому, что почувствовала тогда, в соттопортико. — И что это такое?

— Это и есть риоль. Наркотик. Вернее, это лекарство, но и наркотик тоже. Довольно сильный, и продают его только по специальному назначению доктора. А Джино Спероне употреблял его и, видимо давно, судя по тому, что кожа и ногти на трёх его пальцах стали жёлто-коричневыми и загрубели — эти пилюли надо разминать. И, похоже, доктор-убийца снабжал его этим наркотиком, если допустить, что ваши слова — правда.

— Вы что же, считаете, что я это придумала? — возмутилась Дамиана.

— Э-э-э… нет. Пожалуй, что нет, не придумали. Вряд ли ваша наблюдательность настолько хороша, чтобы выстроить такую сложную логическую цепочку событий на основании простого осмотра трупа.

Да уж, недолго маэстро побыл нормальным человеком…

— Даже не знаю… не пойму, вы только что назвали меня дурой или согласились, что мои видения правдивы? Или и то, и другое? Но и то, и другое из ваших уст звучит как-то неприятно. Хотя, я тоже заметила одну странность, раз уже на то пошло, — парировала она зло, — ваша хромота.

— И что в ней странного? — голос маэстро сразу стал сухим и напряжённым.

Маэстро повернулся к Дамиане, но в сумраке выражение его лица невозможно было разглядеть.

— Там, в соттопортико, когда я лишилась чувств… И здесь, когда вы оттаскивали меня от толпы, вы как будто разом передумали хромать. Вы подошли к маэстро Позитано так, словно никогда и не держали в руках трости. Вы шли совершенно непринуждённо. Но потом в подвал вы едва смогли спуститься. Как это так?

— Это не ваше дело, монна Росси, — ледяным голосом ответил маэстро. — Вы разве забыли наш утренний разговор? Не нужно пытаться лезть в мою жизнь. Это вас не касается, — отрезал он жёстко, — надеюсь, это понятно?

Эти слова прозвучали как пощёчины — хлёстко и неприятно, и Миа снова подумала, что, будь её воля, встала бы и ушла.

— Вот ненавижу вас за это, маэстро Л'Омбре! — произнесла она сквозь зубы. — Вы презираете всех вокруг себя! Даже тех, кто этого нисколечко не заслуживает! И не лезьте ко мне со своей заботой! — она стянула куртку и швырнула ему на колени.

— Взаимно, монна Росси. А вы не пытайтесь мне сочувствовать. В вашем сочувствии я не нуждаюсь.

— Вот и договорились!

Вот уж воистину синьор Лоренцо был прав насчёт этого индюка! Бесит он её неимоверно!

На какое-то время между ними воцарилась тишина, и только мелодичный голос Пабло по-прежнему разносился над водой. Миа и подумать не могла, что Пабло так хорошо умеет петь. Она пыталась успокоиться, вслушиваясь лирическую мелодию, но это у неё никак не получалось. Не знала, почему её так задела эта внезапная грубость маэстро.

Она смотрела на фонарь долго и упорно, и он вдруг стал расплываться, жёлтое пятно тускнело, а вместо него появилась комната…

Задёрнутые шторы, беспорядок…

В кресле спиной к окну сидит человек. И кто-то стоит подле него…

— Сколько ты можешь сидеть здесь один и в темноте?

И Миа узнаёт голос Лоренцо делла Скала.

— Тебе какое дело? — отвечает человек в кресле голосом маэстро.

— Я переживаю за тебя, кариссимо. Она умерла, но ты-то жив! И теперь всё в прошлом. Хватит себя грызть. Это всего лишь любовь, и её можно пережить. А время всё лечит и всё стирает. Тебе нужно отвлечься — найти себе какое-нибудь занятие. Маэстро Тиччи сделал тебе трость. Посмотри — ювелирная работа, — Лоренцо подходит к окну и отдёргивает шторы, впуская в комнату дневной свет. — Вот, полюбуйся. Райно?

Он протягивает трость, сделанную из чёрного дерева, но маэстро выхватывает её из рук брата и со злостью швыряет в камин.

— Время лечит? Да откуда тебе знать?! — произносит он глухо. — Я мог это предвидеть! Я мог предотвратить, понимаешь?! Всё могло быть по-другому! И как теперь всё это вылечить?

— Ты не бог, Райно! Ничего ты не мог предотвратить! Если даже я ошибся, а ведь я должен был заметить. Так что хватит себя терзать! — в голосе Лоренцо злость. — Ты мне нужен в Совете. Скоро выборы дожа и дель Торре нужна помощь. Это тебя отвлечёт.

— Отвлечёт? От гибели матери и Вероники? А знаешь… К дьяволу всё! — произносит маэстро, отталкивается от кресла и с трудом встаёт. Идёт, хромая, к камину и достаёт кочергой трость. — Ты прав. Хватит себя терзать. Пусть эта прекрасная деревянная нога останется напоминанием мне о том, что любовь — это яд. К дьяволу любовь! К дьяволу Совет! Ты прав — время всё сотрёт. И расстояние, я надеюсь, в этом поможет. Говоришь, надо найти себе занятие? Отлично! Я так и сделаю. Я уезжаю на материк и, наверное, сюда не вернусь.

Миа вздрогнула, возвращаясь в реальность, и ощутила внезапно, как близко она сидит рядом с маэстро. И испугалась того, что он может догадаться об этих видениях.

О, Серениссима!

В этот момент Миа окончательно пришла к выводу: всё, что касается маэстро, она видит без труда и всяких усилий. И когда она рядом с ним так близко, видения приходят сами собой. Они говорили о его хромоте и вот, пожалуйста! Светлейшая даёт ей все ответы на её вопросы. Вот только она почему-то не хочет всего этого знать…

Миа поняла, что ей стыдно за это. Как будто она подглядывает за маэстро в замочную скважину. Если бы он сам рассказал — другое дело, а вот так…

И она мысленно взмолилась Светлейшей, прося не посылать больше этих видений.

Глава 12. Вопросы без ответов

Весь оставшийся путь они больше не разговаривали. На причале Жильо подал ей руку и помог выбраться. Миа даже растерялась: что ей делать дальше? Мрачный маэстро первым ступил на набережную и направился во внутренний двор палаццо, и ей ничего не оставалось, как последовать за ним. После того, что произошло, ей захотелось как можно скорее вернуться к себе в лавку. Но ночь уже сгустилась, и вряд ли ей дадут лодку, чтобы попасть домой. Ну ничего, она и пешком дойдёт.

Маэстро отдал палку своим сикарио и, прихрамывая, пересёк внутренний двор, направляясь к лестнице. Его куртка осталась в лодке, но даже в простой серой рубахе и потёртых штанах он всё равно выглядел как патриций: осанка, уверенность, повелительные жесты…

Миа следовала за ним, не зная, как попрощаться. Судя по мрачной хромоте маэстро, лучше всего для неё будет убраться домой как можно скорее и как можно незаметнее. То, что от неё требуется, она выполнила, ей лишь нужно захватить свою сумку с шаром и картами.

— Монна Джованна покажет вашу комнату. Ужин в восемь, — бросил маэстро, не оборачиваясь, и с усилием взялся за перила — было видно, прогулка без трости далась ему с трудом, несмотря на то, что он и старался идти непринуждённо.

Ужин из двенадцати блюд и по слуге на каждую тарелку? Ну уж нет! Второй раз она не потерпит этой публичной порки!

— Я не голодна, — твёрдо ответила Миа, и едва не налетела на маэстро, внезапно остановившегося на нижней ступеньке.

Он обернулся и посмотрел на неё сверху вниз так… как он обычно смотрел, если ответ его не устраивал.

— Вы на меня обиделись? — он прислонился плечом к стене, перегораживая лестницу, и скрестил руки на груди.

Вверху, на галерее, статуей порицания застыла монна Джованна, а позади Дамианы из ниоткуда появился мессер Оттавио. Они явно слушали их разговор, но маэстро, видимо, не считал слуг за людей, а может быть ему было безразлично, что именно они услышат.

— Я не голодна, говорю же, — ответила Миа, вздёрнув подбородок.

— Ну, хорошо. Пожалуй, я был немного резок. Но вы виноваты сами: утром я вас просил не лезть в мою жизнь, но вы не послушались, — ответил маэстро назидательно.

— Вы тоже обещали мне не смотреть на меня вот так! — парировала Миа.

— Как это «вот так»?

— Как будто собираетесь наколоть меня на булавку и засунуть в банку, как тех лягушек в вашем кабинете! — выпалила Миа.

— Вам не нравится мой исследовательский взгляд? — спросил маэстро с усмешкой и его лицо немного смягчилось.

— Мне не нравится само слово «исследовательский». Я не хочу, чтобы меня исследовали! И вообще, я же сказала, что не голодна!

— Ещё как голодны, судя по тому, как вы злитесь, — голос маэстро внезапно стал мягким.

— Я не злюсь. Если позволите, я бы просто хотела попасть домой. Я возьму сумку и уйду.

— Вы хотите уйти? — спросил маэстро таким тоном, будто она попросила сбросить её с крыши. — В вашу разграбленную лавку?

— Если я правильно понял, вы собрались идти ночью… одна, по этой темноте… по улицам, по которым разгуливает сумасшедший доктор с хирургическим ножом… тот самый, который убивает одиноких девушек… с вашим цветом волос? — он говорил негромко, делая многозначительные паузы во фразах. — Потом он выпускает им кровь… раздевает… раскладывает на площадях… Кажется, зря я похвалил вашу везучесть. Или вы хотите проверить вашу поговорку про дураков и удачу на себе? Мне бы не хотелось рассматривать ещё ваш труп, лежащий в лепестках на одной из кампо.

Он смотрел на нее, не мигая, и его синие глаза сейчас стали совсем тёмными. У них вообще было какое-то удивительное свойство пригвождать человека к земле, будто гипнотизируя его. Когда маэстро смотрел вот так, не мигая, его лицо оставалось неподвижным и бесстрастным, даже когда он говорил такие ужасные вещи. И только по голосу можно было понять, что при этом он над ней насмехается.

И хотя раньше она не боялась ходить ночью одна: в гетто привыкаешь ко всему, и для таких случаев у неё с собой в сумке всегда был кривой цверрский нож, но внезапно поняла, что маэстро прав. Против доктора-убийцы у неё вряд ли получится выстоять даже с ножом. Миа вспомнила тот ужас, что нахлынул на неё в леднике на острове Мурано, удушающую тьму, и от мысли о путешествии пешком на рива дель Карбон, у неё даже мороз пошёл по коже.

— Ну… я подумала… может быть, вы дадите мне лодку? И… Или Пабло меня отвезёт? — она произнесла это как-то неуверенно, понимая, что с одной стороны это довольно нагло, но с другой — не сама же она сюда пришла!

— Не дам, — коротко ответил маэстро, и Миа снова заметила на его лице эту странную улыбку, когда понять, что человек улыбается, можно только по глазам. — А то вы ещё снова сбежите к своим сородичам в дебри Марджалетты, а мне потом вас искать. Вы ещё не отработали шестьсот дукатов, монна Росси. Зато я уже потратил три дня на то, чтобы обыскать все злачные места в поисках вас.

Он искал её три дня?!

— Прошу вас, монна Росси, — он отступил к стене и указал рукой наверх: — Монна Джованна, отведите нашу гостью в приготовленную комнату, ей нужно смыть угольную пыль и привести себя в порядок.

Миа посмотрела сначала на него, не зная, что и сказать, а затем на свои грязные ладони, оглянулась, и, видя, что у входных дверей, словно псы в ожидании команды, застыли Вито и Маттео, молча направилась вверх по лестнице. Кажется, спорить тут вообще бессмысленно.

— Ужин в восемь, Дамиана. Не опаздывайте, — произнёс маэстро, когда она проходила мимо него.

Дамиана?! Он назвал её по имени? Что за небывалые дела!

И уже поднявшись на галерею, она услышала, как он отдал распоряжение экономке:

— Накройте стол на террасе. И пришлите только Луку.

— Да, синьор, — монна Джованна коротко присела и, окатив Дамиану холодным взглядом, велела следовать за ней.

На этот раз её отвели на третий этаж палаццо, но в другое крыло, и всю дорогу экономка бормотала, что это верх безрассудства — селить какую-то цверру на этаже синьоров. И по её недовольству Миа поняла, что её пустили в святая святых — на третьем этаже находились покои хозяев. Она шла по галерее, разглядывая мраморные колонны и фрески на стенах, расписные потолки и витражи, и думала о том, за что ей оказана такая честь?

Монна Джованна отперла резные голубые двери, Миа шагнула вслед за ней в большую комнату и застыла на пороге в изумлении.

Два окна от пола до потолка и между ними огромная кровать, а напротив большой камин, с двух сторон охраняемый мраморными львами. На стене, в изголовье кровати, парят рисованные пухлые ангелочки среди белоснежных облаков. И с огромной картины в простенке на них грустно взирает мадонна с младенцем. Над кроватью висит балдахин из голубого шёлка, обшитый по краю серебристой бахромой, и гора подушек, украшенных вышивкой, возвышается на покрывале, как трон.

Изящная резная мебель, позолота, глубокие кресла, обитые светлым бархатом, гардеробный шкаф и вовсе настоящее произведение искусства. И рядом с ним, на тяжёлой деревянной раме большое зеркало в полный рост. Зеркало, которое стоит целое состояние!

Миа даже дар речи потеряла.

На мозаичном полу лежал синий арцийский ковёр с густым ворсом, на который ей даже страшно было наступить.

И в этой комнате она будет спать?! Неужели у маэстро не нашлось ничего поскромнее для какой-то «шарлатанки-гадалки-цверры»?

— Вот тут, в шкафу, ваша одежда. Здесь ещё простыни, вот туфли, как велел синьор, я всё приготовила.

Монна Джованна прошла по комнате, энергично распахивая дверцы шкафов и ящички столика, подняла крышку сундука-кассапанки и, нервно поправляя складки на балдахине, всем своим видом показывала, как внутренне она протестует против такого странного решения хозяина.

Затем она открыла смежную дверь и, указав рукой, произнесла:

— Здесь… ваша ванная комната.

Миа заглянула туда, и замерла в изумлении. Она-то думала, что в прошлый раз ей предоставили самую роскошную ванную в этом доме! Но это!

Кругом мрамор и позолота, а может, это и вовсе чистое золото. Комната была огромной, с эркером, из которого открывался вид на ночную лагуну. В вазе стояли свежие цветы, и всё благоухало! Да тут в одной этой комнате можно жить вечно!

— С чего такая щедрость? — спросила она дрогнувшим голосом, обернулась и посмотрела монне Джованне прямо в глаза.

Экономка раздражённо провела руками по переднику, будто разглаживая невидимые складки, и не удержавшись в рамках вежливости, ответила:

— Вот уж не знаю с чего! Чем вы таким приворожили хозяина, что он вам отвёл именно эти покои! Как только рука поднялась! Хотя, видимо, так и есть — приворожили. Храни нас святая Лючия! — и она резким жестом осенила себя знамением.

Миа даже подумала, что она плюнет ей под ноги, как делали все торговки на рынке Пескерия. Но видимо, всё же совладав со своим гневом, экономка сложила руки впереди и чуть поклонившись, пробормотала, кивнув на столик:

— Если чего желаете, то вот колокольчик.

— Спасибо. Ничего не нужно, — ответила Миа холодно.

Вот уж странно! Эти слуги, такие же, как и она, для патрициев они никто! Откуда в них столько чванства?

Монна Джованна удалилась, вместо неё явились две служанки и наполнили ванную горячей водой. А Миа прошла вдоль кровати, разглядывая узорный шёлк покрывала.

Да если кто узнает в гетто, что она спала в такой комнате, право слово, её просто утопят в канале… из зависти! И проклянут. На всякий случай.

Миа нежилась в горячей воде, смывая с себя угольную пыль, запахи фабрики и недавний страх. Разглядывала цветочные узоры на нежно-голубой штукатурке потолка и галерею бутылочек с ароматными маслами, и никак не могла отделаться от мысли, что всё это не может быть взаправду. Маэстро что-то от неё нужно. И едва ли всё дело в мёртвых «бабочках»…

Тогда в чём? Есть во всём этом какая-то тайна. И не за этим ли синьор Лоренцо велел ей шпионить за братом? Может, он надеется с помощью её видений выведать что-то про маэстро? А что такого может скрывать маэстро, раз его брату понадобилась гадалка, чтобы выведать эту тайну?

Ей нужно быть осторожней. Но как? Когда не знаешь, чего опасаться…

Она завернулась в пушистое полотенце и ещё побродила по комнате, а затем упала на кровать. Перина оказалась мягкой, как ангельский пух, и пахла приятно — лимонной цедрой и тимьяном. Миа лежала пару минут, раскинув руки, глядя на грустную мадонну и ощущая себя на небесах.

Эта комната стоит столько, что всем жителям рива дель Карбон хватило бы этих денег, чтобы три года быть сытыми!

Она открыла один из шкафов и взяла платье, то самое, которое надевала утром и которое, кажется, не понравилось маэстро. В шкафу висели ещё наряды, но теперь эта щедрость хозяев дома стала её пугать. Эйфория прошла, и каждая деталь, каждая мелочь, словно бусины страха стали нанизываться одна на другую.

Туфли её размера? Да. Платье её размера? Да. Эта комната… Эта ванная… Маэстро сказал, что искал её три дня. Он заплатил за неё ренту. И ей нельзя никуда уходить из палаццо. Столько внимания для «шарлатанки с самого дна Альбиции»?

О, Серениссима! Мама была права. Маэстро наконец-то поверил в её дар и решил его использовать?

Она остановилась перед зеркалом. То ли свет был обманчив, то ли это было одно из тех самых королевских зеркал, покрытых серебром и платиной, но в нём она увидела себя совсем иначе, как будто в золотом ореоле. Зеркало было темнее обычного и делало фигуру смотрящего более выпуклой и яркой, словно притеняя задний фон. И его поверхность казалась настолько прозрачной — протяни руку и провалишься туда, в зазеркалье. Миа вспомнила слова матери о том, что не стоит долго смотреться в зеркало, чтобы не лишиться души, и подумала: в этих словах что-то есть. В этом зеркале всё кажется нереальным, и напоследок окинув взглядом своё отражение, она вышла из комнаты, тихонько притворив за собой дверь.

Галерея утопала в мягком свете фонарей. Слуга только что прошёл с длинной спичкой, зажигая их, и воздухе всё ещё висел сернистый запах дыма. Миа обратила внимание, что и каждый фонарь в этом доме — произведение искусства. Цветные стёкла с узорами превращали свет в настоящее волшебство. Ажурное металлическое кружево окантовки было изготовлено с небывалым изяществом, и даже дуги крепления, похожие на лебединые шеи, явно были созданы руками искусного мастера.

Она шла, разглядывая фонари, и внезапно услышала мужские голоса. Один из них она узнала сразу: он принадлежал синьору Лоренцо делла Скала, а второй ей был не знаком. Голоса доносились из открытой двери по другую сторону от лестницы.

— Ты можешь делать так, как считаешь нужным, Альбериго. Сомневаюсь, что остальные семьи тебя поддержат, — синьор Лоренцо говорил спокойно, но в его словах слышалось плохо скрываемое раздражение.

— Теперь мы сильнее, Лоренцо. И это уже совершенно очевидно. Городу нужен новый дож, и в этот раз вам придётся уступить, — ответил ему другой голос, глубокий и низкий.

Миа прильнула к стене, ощутив, как сильно забилось сердце, и скользнула в полумрак ниши, в которой располагалась статуя какого-то из античных богов. Альбериго — так зовут герцога Ногарола. Того самого, кто хочет лишить её лавки! И может быть, в другой раз она бы и не стала подслушивать разговоры столь могущественных людей, но имя герцога её остановило, заставило замереть, прижавшись ладонями к прохладным стенам, и полностью превратиться в слух.

— И ты уже примерил корону на себя? Не слишком ли ты торопишься, Альбериго? Семья Ногарола трижды проигрывала нам. Трижды! С чего ты решил, что в этот раз будет по-другому?

— Теперь мы предлагаем каждому то, что он хочет услышать: расширить границы города, вышвырнуть отребье из лагуны, убрать цверров за пределы Аква Альбиции, построить мост, в конце концов! А что предлагаете вы? Ты — подеста Альбиции, что ты предлагаешь? — в голосе Ногарола послышалась насмешка. — Оставить всё, как есть?

— Вышвырнуть цверров и отребье предлагают все, и разве я против? Только как ты собрался это сделать? Где взять на это средства? Чем ты думаешь удивить народ? Своими обещаниями?

— Каждый раз в Совете вы отмалчиваетесь по этому поводу, — синьор Ногарола говорил жёстко. — Да и неважно, как именно мы сделаем это потом. Главное — что мы пообещаем это сейчас. А теперь на нашей стороне и маэстро Позитано. Ему нужно расширять границы острова Мурано, ему нужна земля и, на худой конец, подойдёт и Марджалетта. И если ты разумный человек, Лоренцо, тебе стоит к нам присоединиться.

— Вышвырнуть цверров? Да пожалуйста. Расширить границы острова Мурано? Кто же против! Но ты просишь большего, Ногарола! Ты хочешь прибрать к рукам пять каналов, присоединить их к своим владениям, потому что вы тонете. Ради этого ведь все твои новые идеи с расширением города! Всей этой вознёй вокруг Мурано ты хочешь прикрыть свои хищные щупальца. И хочешь, чтобы я на это согласился?!

— Но ведь и вы тоже тонете, Лоренцо. И быстрее нас. До какой отметки в этот раз дойдёт Большая вода? А вы стоите первыми на её пути. Я прошу-то немного: пожертвовать твоей дружбой с семьёй делла Бьянко. Слабый должен умереть, понимаешь? А мы выживем. Если объединимся.

— Твоя ненависть к делла Бьянко стала уже нарицательной.

— Они это заслужили, — глухо ответил Ногарола.

— И однажды твоя ненависть тебя уничтожит, Альбериго.

— Тебе ли говорить о ненависти, Лоренцо?

— Ты хочешь, чтобы я предал друга…

— Это предательство ты компенсируешь неплохой выгодой…

— Делла Бьянко входят в Совет Семи, ты забыл? — спросил Лоренцо, чуть понизив голос.

— Будет Совет Шести, какая разница!

— Иди сюда, Альбериго, посмотри в окно. Альбиция стоит на семи островах, не на шести…

Голоса удалились, и некоторое время слов было не разобрать, но потом голоса вернулись и теперь раздражённым был уже герцог Ногарола.

— Ты же не всерьёз решил мне угрожать, Лоренцо? Подумай ещё, я предлагаю хорошие условия, я даже предлагаю небывалое — объединить нашими дома выгодным браком, но взамен я хочу, чтобы ты уступил в борьбе за место дожа на этот раз. Ты проголосуешь за меня, и тогда мы всё решим.

— Сегодня у нас силы на равных, Альбериго. Не питай иллюзий. Если мы, как волки, разорвём семью делла Бьянко, то мы все вместе пойдём ко дну!

— Ты что, как наши женщины веришь в глупую старую легенду о зеркалах, воде и танцующей богине цверров?! Вода приходит и уходит, она не советуется с богами на этот счёт и ей всё равно, сколько семей будет сидеть в Совете. Но пока ты будешь упираться, город будет тонуть. Подумай ещё раз. Если ты не очнёшься, Лоренцо, род Скалигеров закончится на тебе. Или на твоём брате.

— Теперь ты решил угрожать мне, Альбериго? Ты же не всерьёз думаешь, что видел все мои козыри? — голос Лоренцо стал холодным, как сталь кинжала. — С чего ты вдруг решил, что можешь ставить мне условия? Так что и ты подумай, прежде чем угрожать, на ком ты желаешь закончить свой род — на себе или своей сестре? Передавай мой поклон Беатриче, может, она тебя вразумит!

— Я сделал тебе хорошее предложение. Но это последнее предложение, Лоренцо. Подумай до утра. Если с рассветом я не увижу от тебя известий — я сделаю свой ход. Не провожай.

Миа не успела даже вздохнуть, как по галерее раздались тяжёлые уверенные шаги. Они приближались, и она, как могла, прижалась спиной к стене, укрывшись за мраморной статуей какого-то бога. Герцог прошёл мимо, размахивая рукой и что-то бормоча себе под нос. Он был явно не в духе и торопился, и, слава Светлейшей, он её не заметил! И как только его каблуки застучали по лестнице, Миа выскользнула из ниши, чтобы убраться отсюда поскорее.

Вышвырнуть цверров из гетто! Ну кто бы сомневался! Отобрать рива дель Карбон, потому что их собственный остров тонет?! Вот значит как! Да чтоб вам всем пропасть!

Она, конечно, слышала разговоры на рынке, и знала, откуда ветер дует, но сейчас, когда эти слова раздались прямо из уст источника её несчастий, когда обнажилась ужасная правда, она разозлилась.

Теперь-то понятно, почему герцогу Ногарола понадобилась их улица и её лавка! Сестьера Карриджи — вотчина герцога — медленно уходит под воду. Последние несколько лет Большая вода, которую нагоняет летний ветер из акватории Сан-Себастьян, поднимается всё выше и выше. Говорили, что в прошлом году в палаццо Ногарола она затопила весь внутренний двор. Болтали, что это кара Светлейшей за то, что правящие дома Альбиции нарушили древний договор. Но Миа как-то не прислушивалась к этим речам. В Пескерии любое слово обрастает домыслами, как дно корабля ракушками, и где там правда, а где ложь — поди разбери!

Из разговора светлейших герцогов он не совсем поняла то, что касалось политики, но услышала главное — они оба не против вышвырнуть цверров из Марджалетты.

И, грешным делом, мелькнула мысль, толкнуть с постамента огромную вазу прямо на голову спускающемуся патрицию. Она наклонилась, глядя через балюстраду, но увидела лишь руку герцога в тёмной перчатке, скользящую по перилам.

И тут же видение накатило вспышкой.

Хмурое небо. Идёт дождь. И вода стоит у подножья лестницы в палаццо Скалигеров, а по ней плывут жёлтые лепестки…

И она отчётливо поняла — это видение будущего. Её первое чркое видение будущего, а ведь раньше Светлейшая ей такого не посылала!

— Монна Росси? Добрый вечер, — раздалось сзади тихое приветствие, резко вырвав Дамиану из накатившего видения.

Она обернулась и оказалась лицом к лицу с синьором Лоренцо делла Скала, так близко, что сердце едва не выскочило из груди от испуга. В отличие от герцога Ногарола, Лоренцо ходил совершенно бесшумно в своих бархатных туфлях.

— Синьор делла Скала? Вечер добрый, — ответила она дрогнувшим голосом и присела в торопливом реверансе.

— Что вы тут делаете? И почему следите за моим гостем? — спросил он, разглядывая Дамиану.

Такое внезапное появление хозяина дома напугало её даже больше, чем маньяк-доктор, разгуливающий по улицам Альбиции. От внимательного взгляда синьора делла Скала не ускользнуло её преображение, и он, указав рукой на платье, добавил с ухмылкой:

— Вижу, вы следуете моим указаниям и поселились здесь. Это похвально. Подойдите сюда, в тень. Не хочу давать слугам пищу для разговоров.

Он сделал шаг в сумрак ниши, прислонился плечом к стене, и Миа послушно последовала за ним.

— Надеюсь, у вас есть, чем поделиться? — спросил синьор Лоренцо. — Ваше пребывание здесь должно быть полезным, вы же помните условия нашего уговора?

Он говорил тихо, хотя и не шёпотом, но с какой-то особой интонацией, позволявшей его голосу сразу же гаснуть за пределами пространства между ними. Миа кивнула и коротко рассказала о том, что произошло сегодня.

— Это хорошо… Хорошо… Доктор, значит? В некотором смысле это всё упрощает, — произнёс задумчиво синьор делла Скала, выслушав историю об острове Мурано.

— Упрощает? — удивилась Миа. — Разве не наоборот? Всё это вообще странно: лепестки, площади и вдруг… доктор! Вы не находите?

— Не берите в голову, монна Росси. Ваша задача не искать ответы, и не анализировать, боже упаси! — он сделал рукой жест, будто отмахивался от назойливой мухи. — Для этого у меня есть брат. От вас требуется только наблюдать, рассказывать мне, что вы видели и слышали, и помалкивать об остальном. Что ещё?

— Но это пока всё.

— А как всё это время вёл себя Райно?

— Как заносчивый зануда и деспот в одном лице! — фыркнула Миа и тут же приложила ладонь к губам. — Э-м-м, простите, синьор. Вырвалось.

Синьор Лоренцо криво усмехнулся, и спросил:

— Вы видели что-то, касающееся него самого?

— Ничего, кроме его сердечных переживаний, — пожала плечами Миа.

Слава Светлейшей, что ей не привиделось каких-то гнусных тайн маэстро! Вряд ли после такого она смогла бы оставаться в этом доме. Она и так-то боится маэстро, а узнай она о нём что-то ужасное, наверное, убежала бы отсюда прямо ночью. Но теперь она подумала, что рассказывать синьору Лоренцо тайны его брата, всё равно что дразнить собаку! А ну как маэстро узнает? Неизвестно, кто из них хуже!

— Что за переживания? — спросил синьор Лоренцо, не сводя с неё внимательного взгляда.

— Ну, о какой-то Веронике, которую он любил, и которая вышла замуж за другого, а потом умерла.

— Вот как? А подробнее?

— Подробнее? Но… что там может быть подробнее? — удивилась Миа, не понимая, что именно ей нужно рассказывать.

— Послушайте, монна Росси, — голос Лоренцо внезапно стал глухим и угрожающим, — если я сказал подробнее, значит, расскажите мне абсолютно всё, что смогли узнать. Я же держу вас здесь не за это хорошенькое личико.

Он внезапно взял её за подбородок и большим пальцем коснулся родинки над губой, чуть нажав, будто проверяя, настоящая она или нет.

Миа вздрогнула и сделала шаг назад, отстранившись.

— Да не дергайтесь вы так. Я же не кожу с вас живьём снимаю, — он усмехнулся. — Так что?

Ей ничего не оставалось, как рассказать то, что она видела. И хотя это было крайне неприятно, но хорошо бы доносы синьору Лоренцо так и ограничились воспоминаниями о сердечных страданиях его брата. Вряд ли это вообще имеет значение. И может быть, она вскоре перестанет быть ему интересна. Да и хоть бы поскорее! Его прикосновение отозвалось неприятным холодком в желудке.

— И что ещё? — спросил Лоренцо, когда она закончила.

— Больше ничего пока. Он сказал, что всё исправит. И он выбросил все её портреты в канал.

— И больше ничего?

— И больше ничего, — она пожала плечами.

Но она соврала. Она утаила все особенно чувственные моменты. Как маэстро держал эту девушку за плечи, страсть в его голосе… всё то, что она смогла ощутить в этих видениях. Она обошлась лишь сухим пересказом фактов.

— Хорошо, продолжайте, монна Росси. Я должен знать всё. Абсолютно всё, что вы сможете увидеть, — добавил он твёрдо. — Важен даже цвет носовых платков — вам понятно?

Она кивнула.

— И никому ни слова о том, что вы рассказываете это мне. Особенно моему брату. И ещё… То, что касается Вероники — не стоит ему знать о том, что вы это видели. Рассказывайте ему только то, что касается расследования. Вам понятно? — Лоренцо чуть наклонился к ней, заставив Дамиану снова отпрянуть.

Она и не собиралась рассказывать маэстро о его любовных переживаниях! Она ещё в своём уме!

— Как вам ваша комната? — его голос немного смягчился. — Вам нравится?

— Благодарю, синьор… э-э-э, пожалуй, даже чересчур… Мне подошло бы и что-то поскромнее, — пробормотала Дамиана, не зная, как реагировать на все эти странные знаки внимания.

Синьор Лоренцо внезапно поднял руку и, поймав между пальцами локон из её причёски, спускавшийся на грудь, легонько потянул его на себя и отпустил, заставляя расправиться и затем закрутиться вновь.

— Тут ещё есть над чем поработать. Камень требует хорошего резца… и… искусного мастера, — произнёс он с кривой усмешкой и добавил: — Идите. Райно вас ждёт. Он вечно бесится, если кто-то опаздывает. И избавьтесь от привычки следить за моими гостями.

Синьор Лоренцо заложил руки за спину и удалился прочь, даже не попрощавшись. И едва он скрылся, Миа выдохнула и передёрнула плечами, до того неприятными показались ей эти прикосновения.

Да и вообще, идея шпионить за маэстро для синьора Лоренцо внезапно предстала перед ней совсем в другом свете. Она всерьёз об этом не думала, а ну как маэстро узнает? Если за то, что в прошлый раз она просто сказала о рисунке, он на неё набросился, то что будет, когда он узнает об этом разговоре? О том, что именно она видит о нём? И она не знала, как ей теперь поступить. А в свете услышанного разговора Лоренцо и Ногарола у неё совсем пропало желание помогать Скалигерам в поимке убийцы.

Они все хотят вышвырнуть цверров и занять их землю! Да чтоб вам всем пойти ко дну вместе с вашими домами!

И она выдохнула, успокаивая себя, и подумала, что вот мама Ленара сказала бы другое. Сказала бы, что умная птица умеет клевать из двух рук. И посоветовала бы взять деньги у обоих патрициев и наплевать, что они просят шпионить друг за другом. Хотя это и опасно, маэстро может обидеться на такое. Но, с другой стороны, он ведь знает, что нанимал её синьор Лоренцо, ну так она и не расторгала с ним свою сделку, а значит, ему не на что обижаться! Пусть братья сами разбираются. А она просто будет рассказывать Лоренцо то, что не имеет особого значения. Любовные страдания его брата, которым десять лет в обед, это явно не тот секрет, за который снимают голову!

А деньги, они ведь не лишние. Если она потеряет лавку… Да ещё и цверров выгонят из Марджалетты…

Куда ей деваться?

Миа медленно спустилась вниз, и мессер Оттавио проводил её на террасу.

От ужина она ожидала чего-то такого же помпезного, как церемония смены блюд на прошлом обеде, но терраса оказалась небольшой и вполне уютной, освещённой несколькими фонарями и светом Дворцового канала. И вид отсюда днём, наверное, открывался изумительный, но сейчас было видно лишь тёмную ленту воды, украшенную бисерной цепочкой фонарей.

Слуга с белой салфеткой на рукаве почтительно отодвинул для Дамианы стул. Никакой галереи тарелок, вилок и ножей в этот раз не наблюдалось, никакой армии надменных слуг, маленький стол был накрыт очень скромно. Маэстро заранее спустился к ужину, хотя часы показывали ещё без трёх минут восемь, но как успела заметить Дамиана, пунктуальность едва ли не первой входила список его добродетелей. За столом они оказались друг напротив друга, и это немного смущало.

В прошлый раз за обедом маэстро сидел от неё далеко, и выдерживать его тяжёлый холодный взгляд было гораздо проще, чем сейчас, когда он находился на расстоянии вытянутой руки. И чтобы скрыть неловкость, Миа спросила с усмешкой:

— Неужели никаких двенадцати перемен блюд? А как же маэстро суп и маэстро соус?

— Насколько я помню, в прошлый раз вы не оценили моё щедрое гостеприимство, — ответил маэстро, подхватив её насмешку.

— Насколько я помню, в прошлый раз вы то ли пытались произвести на меня впечатление, то ли макнуть меня носом в лужу, хотя, может, и то, и другое. Так что же теперь, передумали? — спросила она, пряча руки под скатерть.

Они сидели напротив так близко, что теперь, чтобы выглядеть непринуждённо, ей требовались усилия. Теперь-то он заметит, как у неё дрожат руки!

— Ну, попытка оказалась неудачной. То ли вы не впечатлились, то лужа была мелковата, — ответил маэстро и отпил немного вина.

И Миа заметила, как за тонкой золотой окантовкой бокала он прячет едва заметную улыбку и отвела взгляд. Принялась рассматривать тёмную воду канала, всеми силами стараясь не рассмеяться. Как-то это всё… странно.

Ещё с утра она сидела прямо на набережной, пытаясь заработать пару-тройку дукатов, а теперь? Цверра и патриций за одним столом? Шарлатанка и синьор делла Скала ужинают на равных? Всё это не просто странно, это вообще как-то неправильно.

Рядом с маэстро она всё время чувствовала себя в напряжении: боялась сказать лишнего и не знала, чего ожидать. И от этого ей было страшно. А вот теперь ещё и смешно!

Слуга принёс лёгкий салат из запечённых мидий и удалился.

— Ну что, монна Росси, за удачный день? — маэстро приподнял бокал.

— По-вашему, он был удачный? — она подняла бокал в ответ.

— А разве нет? Я уверен, что этим утром вы проснулись в лодке… В полдень сидели прямо на рива дель Боккаро, надеясь заработать пару дукатов за гадание на картах… К закату вы едва не отправили нас всех в стекольную печь… А теперь вы здесь, в палаццо Скалигеров, за бокалом отличного вина дерзите мне, брату подеста Альбиции, будучи уверенной в том, что вам за это ничего не будет. Разве это не удачный день для вас, монна Росси? — произнёс маэстро, глядя на неё всё тем же «исследовательским взглядом».

От его слов Миа едва не поперхнулась. Он будто мысли её читает!

— А если я продолжу дерзить, мне и дальше за это ничего не будет? — спросила она первое, что пришло в голову, и тут же осеклась.

О, Серениссима! Сказать такое!

Но маэстро посмотрел на неё как-то странно, будто взвешивая ответ на вопрос, и, отставив бокал, произнёс, с вызовом:

— А вы попробуйте и проверьте границу дозволенного.

— И… если я её пересеку… что будет?

— А этого вы не узнаете, пока не пересечёте, — он усмехнулся.

— Но если бы я знала заранее…

— В этом и смысл, монна Росси. В этом и смысл. Посмотрим, куда вас заведёт любопытство пополам с безрассудством, — ответил маэстро и снова взялся за бокал.

И если бы это был кто-то из патрициев, кто-то другой, кто угодно, она бы подумала, что этот мужчина флиртует с ней, играя в тонкую игру соблазнения. Но это был не кто-то, а маэстро Л'Омбре, и слово «флирт» сочеталось с ним так же, как вода с огнём. А если это не флирт, то значит это предупреждение — не лезь, Дамиана, куда тебя не просят, не то оттяпают тебе голову, как зазевавшемуся угрю!

О-ля-ля! Как же она умудрилась оказаться между братьями Скалигерами, как между двух огней?

— Что вы будете делать дальше? — спросила Миа, решив перевести разговор в более безопасное русло. — Я имею ввиду с расследованием?

— Проверю вашу информацию об аптекаре, — ответил маэстро, тоже не став продолжать разговор о границах дозволенного. — Наверное, этот доктор выписывал Джино назначения, чтобы тот мог покупать риоль у аптекаря, не боясь быть пойманным. А по назначению, оставленному в аптеке, мы найдём и доктора.

— А если он не доктор? Этот убийца. Может, это была просто бритва, а не хирургический нож? Перерезать горло бритвой может кто угодно, — с сомнением в голосе произнесла Дамиана. — Любой цирюльник прекрасно мог бы это сделать.

— Теперь я уверен, что наш убийца именно доктор. Во всяком случае, пока — это основная версия. У всех девушек был очень тонкий и глубокий, я бы сказал профессиональный, разрез на запястье, и во всех телах не было ни капли крови. Так что вопрос лишь в том, зачем ему столько крови?

— Что?! — Дамиана замерла с поднятой вилкой. — Вы не говорили, что они все были обескровлены!

— Ну, это вас и не касалось, — ответил маэстро кратко.

— Какой ужас!

— И правда, ужас. А вы ещё собирались идти ночью одна на рива дель Карбон, — в голосе маэстро снова послышалась насмешка.

— И зачем, по-вашему, он это делает? — спросила Дамиана, пропустив насмешку мимо ушей.

— Люди вообще иногда делают странные вещи.

— Никогда бы не подумала, что убийца — доктор! Они ведь клянутся спасать жизни, а не отбирать их!

— Лоренцо вообще думал, что это вампир.

— Вампир?! О, Серениссима! Неужели это и правда может быть… вампир? — удивлённо спросила Дамиана.

— Нет, конечно, он не вампир. Вампиров не бывает, — спокойно ответил маэстро, орудуя ножом и вилкой, — со стороны всё лишь выглядит неестественно. Но если вы посмотрите на все события в последовательности, то всё становится вполне объяснимо с научной точки зрения. Предполагаю, что этот доктор проводит какие-то эксперименты, а Джино был всего лишь его помощником. Зависимым от него помощником. И как только он стал неудобен — кто-то видел, как Жильо показывал мой рисунок и расспрашивал о нём — так сразу же этот доктор от него и избавился. Потому что за пару пилюль риоли этот Джино рассказал бы нам всю правду о своём нанимателе.

— И теперь вы будете обходить все лавки аптекарей?

— Не я. Жильо. В деле расспросов ему нет равных. Да и не нужно обходить все. На пузырьке с риолью была этикета с названием аптеки, так что мы точно знаем, куда идти. А через аптекаря найдём и доктора, после чего, я надеюсь, убийства будут раскрыты.

— А лепестки? Зачем они ему? Зачем так рисковать? Везти тела ночью на площадь и рассыпать эти лепестки? — заинтересованно спросила Миа.

Когда маэстро так спокойно рассказывал о предполагаемых событиях, казалось, что всё легко и объяснимо, и Дамиане стало интересно — а что ещё он заметил, чего не заметила она?

— Видите ли, многие доктора верят в силу алхимии, — маэстро задумчиво отпил из бокала. — Некоторые считают, что особыми ритуалами можно усилить действия тех или иных веществ. Кто-то считает, что на организм воздействует положение луны, а кто-то считает, что приливы. Может, для этого ему и нужна кровь, полученная именно таким способом? А может он просто сумасшедший. Но мы узнаем это, лишь когда его поймаем.

— А мы его поймаем? — Дамиана положила нож и вилку и посмотрела на маэстро.

— Конечно, поймаем, — уверенно ответил он.

— Но если всё так просто, то я вам теперь зачем? Почему не отпустить меня домой прямо сегодня?

Вопрос повис в воздухе, и Миа не сводила с маэстро глаз. Если она правильно поняла, то дело осталось за малым и завтра её услуги будут уже не нужны. И если маэстро пришёл к таким выводам ещё в лодке, тогда почему не отправил её домой?

— Видите ли, монна Росси, я же сказал, что пока это основная версия, — произнёс маэстро, тоже откладывая вилку и глядя в упор на Дамиану, — но она не единственная. И я могу оказаться неправ. И, если вдруг я окажусь неправ, и вы мне понадобитесь, мне бы не хотелось переворачивать всё гетто в поисках вас. Так что наберитесь терпения, когда мы возьмём этого доктора — я вас отпущу. Обещаю.

Он произнёс это с такой интонацией, что Миа поймала себя на мысли: она ему верит. Как-то слишком проникновенно прозвучали его слова.

— Вы сказали, это основная версия. А какие ещё есть версии?

Маэстро усмехнулся и покачал головой:

— Нет, монна Росси, для чистоты эксперимента я не буду вам рассказывать вам свои догадки. Мне бы хотелось, чтобы те тайны, которые вам откроет ваша богиня, никак не опирались на мои предположения и гипотезы.

— То есть вы снова только что назвали меня шарлатанкой? — усмехнулась она ему в ответ.

— Скажем так, я пока окончательно не убедился в обратном, — ответил маэстро, но по его тону Миа поняла — он играет с ней.

Изучает. Наблюдает. Как-то внезапно она сама стала для него предметом исследования. И может быть, дело уже совсем не в мёртвых «бабочках».

— Как вы оказались в пансионе Святой Лючии? — внезапно спросил маэстро, переведя разговор в другое русло.

— Моя мать отдала меня туда, — пожала плечами Миа.

— И зачем? Зачем дочери цверры учиться читать, писать и музицировать?

— Она хотела для меня другой жизни. Она ведь не была цверрой по рождению.

— А как она сама попала в гетто?

— Я не знаю, — Миа снова пожала плечами, — она никогда не отвечала на этот вопрос. Мама Ленара знает, но она тоже не хочет рассказывать.

— Мама Ленара? И кто это?

— Н-у-у-у… Вы что-нибудь знаете о том, как вообще живут цверры? — спросила Миа, откладывая вилку и откидываясь на спинку стула.

— Кое-что. Не так много, так что я не против послушать и ваш рассказ, монна Росси.

— Ну, хорошо, — она скрестила на груди руки, чтобы как-то защититься от изучающего взгляда своего собеседника и начала рассказ: — Община цверров делится на женскую и мужскую часть. У каждой из них свои обязанности. Мужчины либо входят в артель — делают лодки, мандолины, рыбачат, ну или промышляют… чем удастся. И старший мужчина общины — матуа. Отец. Он является главой общины и судьёй во всех делах касающихся мужчин: охрана, оружие, жильё… Многое. А женской частью общины управляет мама — старшая и наиболее мудрая цверра с даром. Она проводник воли нашей богини и судья в женских делах…

Миа даже не заметила, как за её рассказом незаметно пролетело время. Маэстро задавал вопросы, а она отвечала. И когда подали десерт, Миа вдруг поняла, что почти весь вечер говорит о жизни на лодках и цверрских обычаях.

— Простите, кажется, я… увлеклась, — произнесла Миа, глядя на то, как слуга ставит на стол вазу с фруктами.

— Это было довольно любопытно, — ответил маэстро, прикладывая салфетку к губам. — Только мне не даёт покоя один вопрос.

— Если ваша мать не была цверрой по рождению, как и, судя по всему, ваш отец, то откуда тогда у вас цверрский дар предвидения? — маэстро скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула.

Его взгляд, пронизывающий и цепкий, казалось, пригвоздил Дамиану к месту. И этот вопрос…

Миа никогда об этом не задумывалась. Гетто служит приютом множеству брошенных детей, да и женщины, которым некуда пойти, частенько становились попрошайками в большой армии гадалок и попрошаек Джакомо. Но настоящий дар Светлейшей достается лишь цверрам по рождению и наследуется по семейным линиям, о которых знает лишь мама Ленара. Так что маэстро прав: в её роду либо должны быть цверры, либо у неё не должно быть дара.

— Не знаю, видимо, бабушка или дедушка были цверрами по рождению, — ответила Миа, посмотрев в окно на тёмный город.

— Хм, монна Росси, боюсь, что это невозможно. Ваш облик говорит о том, что никаких цверров в роду у вас быть не могло. Во всяком случае среди ближайших прямых предков.

— Мой облик? — удивилась Миа. — А он-то тут при чём?

— Новейшие исследования говорят о том, что такие волосы и такие глаза, как у вас, не могут принадлежать потомку цверров. Светлый цвет глаз наследуется от родителей. От обоих родителей, которые оба должны иметь такой же облик. Видите ли, с научной точки зрения у двух голубоглазых родителей не может быть кареглазого ребёнка. Равно как и у двух блондинов брюнета. Точно так же и у рыжих. А уж всё вместе… Вы ведь похожи на свою мать? — спросил он мягко.

— Тогда выводы делайте сами.

Дамиана смотрела на маэстро и молчала. Если она совсем, даже на капельку не цверра, но при этом у неё есть дар. Как это вообще возможно?

Она вспомнила слова мамы Ленары и они вдруг обрели совсем иной смысл.

«Карты тебе и правда выпали плохие. Но, видно, от судьбы не уйдёшь, хоть твоя мать и пыталась тебя у неё выкупить. Всем пожертвовала…»

Всем пожертвовала? А чем «всем»?

Насколько Дамиана помнила, в гетто они жили не хуже всех, а в чём-то даже и лучше, но ничего такого, чем можно пожертвовать у них не было. Да и чем именно может пожертвовать цверра? Лодкой? Юбкой? Местом на рива дель Боккаро?

— А откуда у вашей матери взялись деньги на лавку? — спросил маэстро негромко. — И на обучение в пансионе?

Миа вздрогнула, этот вопрос вывел её из задумчивости.

— Она копила… всё время. Она постоянно гадала патрициям, — коротко ответила Миа, — и они были щедры.

— И ей так много платили за простую наблюдательность? Или у неё тоже был дар, как и у вас?

Их взгляды упёрлись друг в друга и, хотя лицо маэстро и было бесстрастным, но кажется Миа уже научилась кое-что различать в этой бесстрастности.

«Я ведь вас подловил, монна Росси? Верно?»

Она пожала плечом, но, прежде чем успела придумать внятную ложь, маэстро отложил салфетку, и встал, со словами:

— Спасибо за ужин, монна Росси. Завтра мы поймаем доктора-убийцу и расстанемся. Надеюсь, вы будете довольны.

И Миа тоже встала, не зная, что и сказать. То, как он оборвал разговор, его внезапная вежливость, и те мысли, на которые натолкнули его вопросы — всё смешалось в голове. Она взяла из вазы с фруктами яблоко и молча направилась к двери.

— Доброй ночи, монна Росси, — услышала она за спиной и обернулась. — Лука вас проводит. Завтрак в восемь.

— Доброй ночи…

Маэстро остался стоять у перил, рассматривая темноту лагуны. На Дамиану он даже не взглянул.

Глава 13. Божественное провидение

Она ушла, а Райнере остался стоять, глядя на пятна фонарей, растянувшиеся бусинами вдоль русла Гранд-канала.

Сегодня был очень длинный и очень странный день. День, заставивший сомневаться в аксиомах, на которых до этого момента держался весь его мир. Наука наукой, но как объяснить всё это? Как объяснить то, что видит эта девушка?

В их первую встречу он был уверен, что она шарлатанка. А теперь, хотя он всё ещё и пытался чем-нибудь подпитать эту уверенность, делать это становилось всё труднее и труднее. И даже не потому, что все её предсказания, нашли подтверждение в фактах и уликах. А потому, что азарт доказать то, что она шарлатанка, в нём внезапно сменился, азартом исследователя, и желание непременно узнать, как она это делает, перевесило всё остальное. Но тем самым он вынужден был признать, что верит в её предвидение. И это, конечно был удар по его самолюбию.

Райнере наблюдал за ней сегодня весь день, начиная с того момента, как сикарио нашли её на рива дель Боккаро, сидящую прямо на бутовом камне с колодой неизменных карт. Он стоял у стены и наблюдал за тем, как ловко играют с ними её пальцы, как движутся они: красиво и виртуозно, словно дирижируют чьими-то жизнями. Он смотрел, как люди внимают её рассказу, как верят тому, что она говорит и сам не мог оторвать взгляда, заворожённый этой картиной.

И в ему нестерпимо захотелось взять альбом и карандаш и запечатлеть эту картину. Складки юбки, рассыпавшиеся вокруг её ног, браслеты на тонких запястьях, эти ловкие пальцы, красный тюрбан… Он вспомнил, как в юности сидел на мосту и рисовал прачек, стирающих бельё в канале или пальцы контарины, нанизывающей бисер на шёлковую нить…

Сколько лет он не рисовал по велению души? Кажется двенадцать. Мёртвые бабочки не в счёт. То была всего лишь работа.

А вот когда он стоял на рива дель Боккаро и смотрел на её руки с картами, в нём зародилось какое-то необъяснимое предвкушение, растекающееся внутри горячим пряным мёдом, от которого трепетали ноздри и пальцы хотели только одного — творить. Бросить всё, сесть рядом с ней на набережной и рисовать…

И это ощущение было сродни опиумному дурману, если не сильнее, и желание удержать его, погрузиться с головой забыв о времени и не отпускать, заставило сделать знак Пабло, чтобы он подошёл к гадалке.

Зачем он так упорно её искал? Наверное, чтобы проверить её видения… Или чтобы убедиться в достоверности улик… А может быть чтобы снова взять в руки карандаш?

Но она исчезла, и он перерыл всю рива дель Карбон, все злачные места сестьеры Пескерия, и даже заплатил ренту за её лавку, чтобы иметь ниточку, которая всё равно приведёт её к нему.

И когда она бросилась бежать… как он только сам за ней не погнался? В тот момент его посетила смешная мысль, что, чёрт побери, вот она — его Муза и он не даст сбежать ей просто так! Муза из цверрского гетто в красной юбке с оборками и вспыльчивым характером. Кто бы мог подумать…

И пока монна Джованна приводила беглянку в порядок, он дал волю своей слабости — взял карандаш и нарисовал её сидящей на рива дель Боккаро. А потом, торопливо захлопнув альбом, засунул его на верхнюю полку между книгами по генеалогии альбицийских домов и химическим справочником, как будто сделал что-то постыдное. Он очень надеялся, что на этом его душа успокоится.

Но вот она вошла, в другом облике: в зелёном платье и с аккуратной причёской, сцепив пальцы и скромно остановившись у двери, и Райнере подумал, что кажется, зря он убрал альбом. И он даже разозлился в этот момент. На неё. На себя. На то, что думает не о расследовании, а о том, как мягко ложится свет на волны её волос. И что эта показная скромность и неброское платье не могут погасить задорный блеск в её глазах, в которых, словно огни святого Эльма, пляшут озорные бесенята. Он окинул её взглядом, запечатлев в памяти каждую деталь и уставился в какую-то книгу, раздражённо переворачивая страницы.

Ему нужно думать о расследовании, но он был настолько сбит с толку, что лишь когда монна Росси остановила его у двери, насмешливо напомнив, что не в таком виде надо идти к стекольщикам, лишь тогда он понял, что не знает, как ему вести себя с ней.

Доверять? Прислушиваться к её советам?

И что дальше?

Чем дольше времени он проводит с ней, тем больше у него вопросов, тем сложнее становится…

— Ужин на двоих? Хм… Давно ли ты стал таким терпимым к цверрам? — раздался позади вкрадчивый голос Лоренцо и бесцеремонно выдернул Райнере из его размышлений.

Брат красноречиво окинув взглядом стол, махнул слуге, чтобы тот налил ему вина.

— Не ты ли просил меня именно об этом? Чтобы две недели она ходила за мной неотступно… Чтобы жила здесь… И просил сделать так, чтобы она не сбежала? Так чем ты недоволен? — раздражённо ответил Райнере — не любил, когда кто-то обрывает его раздумья вот так.

— Вижу, ты выполняешь мою просьбу с небывалым усердием, — произнёс Лоренцо с явной издёвкой, отпил из бокала и махнул слуге, чтобы тот ушёл. — Как продвигается расследование? Какие мысли?

— Я тебе всё уже рассказал. Надеюсь, завтра мы найдём доктора, и останется только один вопрос — зачем он всё это делал. Так что, услуги гадалки нам дальше не понадобятся, — ответил Райнере, глядя на часы и собираясь покинуть террасу.

Разговор с Лоренцо по поводу расследования у него состоялся сразу, как только они вернулись с острова Мурано. И Райнере рассказал брату основные моменты, которые ему удалось выяснить, опустив кое-какие детали: обморок монны Росси и тьму, которую она видела. Не стоит давать брату пищу для глупых гипотез. Но видимо у Лоренцо сегодня случился очередной приступ подозрительности, когда повсюду ему мерещились демонические тени врагов и заговоры. В такие моменты он по нескольку раз перепроверял слова и действия окружающих, доводя всех до белого каления.

— Ты куда-то торопишься? — Лоренцо протянул бокал и ему. — Потому что я хотел обсудить с тобой одно очень важное дело. И кстати, я оплатил две недели услуг гадалки, так что не выставляй её из дому завтра, она мне ещё понадобится.

— Понадобится? Это ещё зачем? — спросил Райнере остановившись и беря бокал.

Тон, которым Лоренцо это произнёс, не предвещал ничего хорошего.

— У меня только что был Альбериго Ногарола. Неожиданно, да? Приходил с предложением. С весьма интересным предложением, — Лоренцо поставил бокал и, заложив руки за спину, подошёл к краю террасы. — Я сначала его выставил, но обдумав предложение, пришёл к выводу, что в нём есть рациональное зерно. И может быть даже его стоит принять.

— Что за предложение?

— Альбериго Ногарола предложил мне поддержать его кандидатуру на выборах дожа.

— Смелый ход. Но очевидно, что не за просто так? — усмехнулся Райнере. — И что он предложил взамен? Заложить свою душу дьяволу?

— Он предложил объединить наши дома путём выгодного для обеих сторон брака, — ответил Лоренцо глядя на тёмный город.

— Брака?! Ты что, решил жениться на одной из Ногарола? — удивлённо воскликнул Райнере, взял бутылку и налил себе вина. — Я даже предположить не мог, что ты будешь такое обдумывать!

— Я — нет. Ты же знаешь, что я не могу продолжить род Скалигеров. Во всяком случае, с одной из Ногарола уж точно. А раз так, то зачем женитьба? Но вот ты можешь. И я думаю, пришло время нам это обсудить, — Лоренцо обернулся и посмотрел на Райнере. — Что ты думаешь о Беатриче Ногарола?

— Что? — левая бровь Райнере взметнулась вверх. — Ты хочешь женить меня на жёлчной старой деве?! Ты спятил?!

— Нет, ты верно думаешь о средней сестре — Беттине Ногарола. Она, слава богу, ушла в монастырь ещё десять лет назад. А я говорю о Беатриче — это самая младшая дочь Умберты Ногарола. Когда ты уезжал на материк, она была ещё ребёнком. А сейчас это первая красавица Альбиции. Настоящая альбицийская жемчужина и вертит своим братом, как хочет, кстати. Со стороны Ногарола это очень щедрый шаг. И он готов обсудить её о-о-чень приличное приданое в обмен на наши голоса. Я бы даже сказал приличное до неприличия, — усмехнулся Лоренцо.

— Так значит, он станет дожем, и мы породнимся? — Райнере изменился в лице. — А что на это предательство скажут остальные семьи и наши союзники? Что скажет Чезаре делла Бьянко? Он никогда нас в этом не поддержит, что бы ты ему не посулил.

— Ногарола хочет, чтобы мы пожертвовали дружбой с домом делла Бьянко. Ты же знаешь, как он ненавидит Чезаре. Ты помнишь историю Альбериго и Моники делла Бьянко? Хотя, тогда ты был ещё мал и занят своими рисунками. Моника погибла, а Альбериго, оказывается, этого до сих пор не забыл. И вот он решил, что сейчас настало подходящее время поквитаться со стариком за свою первую любовь. А мы можем остаться в выигрыше, — пожал плечами Лоренцо. — Их дом уже настолько слаб, что это не будет иметь значения. Альбериго предложил разделить их влияние между нами. Альбиция стоит на семи островах. Что же — будет стоять на шести…

— …или пойдёт ко дну, — усмехнулся Райнере. — Странно, что ты веришь в древнюю кровь, и не веришь в древнюю легенду о том, что Альбиция стоит на семи островах, каждый из которых принадлежит светлейшему дому, и утонет, если, это изменится.

— В легенды нужно верить избирательно, кариссимо, — криво усмехнулся Лоренцо. — В городе растёт недовольство. Видишь и маэстро Позитано переметнулся на сторону Ногарола. Альбериго мне угрожал и это меня беспокоит. У него что-то есть против нас. И что-то весьма существенное. Но если мы поддержим Ногарола… И если ты и Беатриче поженитесь… Может пора, наконец, объединить наши семьи… Ты же не забыл, что интересы нашего дома превыше всего?

— И вы с Ногарола решили, что моя женитьба разом всё исправит? — прищурился Райнере, глядя на брата.

— Но ты же понимаешь, что пришло время решать, что делать дальше с родом Скалигеров. Или ты хочешь, чтобы всё это, — Лоренцо обвёл руками кабинет, — однажды перешло в руки недалёкого внука тёти Перуджио? Дому нужен наследник, и если я не могу продолжить наш род, значит это должен сделать ты.

— Но не таким же образом! Разве история нашей матери ничему тебя не научила? Ты собираешься повторить её ошибку? Лоренцо, кто бы мог подумать?! Я и ещё одна из дома Ногарола? — зло спросил Райно. — И мне её тоже вести к зеркалу, как Веронику? И почему она? То есть я не ошибся, ты всерьёз веришь во всю эту глупую легенду о древней крови и в предсказание старой цверры? Только в прошлый раз это хотели сделать наша мать и старая ведьма Умберта Ногарола, а в этот раз ты и Альбериго Ногарола? Я ушам своим не верю!

— Дело не в предсказании какой-то там гадалки! — отмахнулся Лоренцо. — В этот раз всё будет по-другому. В этот раз не женщины будут решать, что нам делать и как. Мы подпишем соглашение между домами. К чёрту зеркала! Это будет экономический союз. И мы будем держать всё в тайне, до самого объявления брака. А то, что Альбериго этим самым сможет отомстить делла Бьянко за свою первую любовь, ну так и пусть. Нас это никак не касается.

— С чего ты вдруг поверил Ногарола — этому Альбицийскому Волку? Экономический союз? Отомстить за первую любовь? Лоренцо, да ты что, поглупел? Альбериго Ногарола твоими руками просто хочет уничтожить нас, поссорив с Чезаре делла Бьянко! Он всегда этого хотел — отправить его на тот свет и прибрать к рукам его остров! Он уничтожит сначала их, нашими руками, а потом и нас, когда мы ослабеем! А потом станет дожем. Как ты можешь быть так слеп?! Ты совсем размяк, Лоренцо, что ему поверил! И кому? Альбериго Ногарола? Альбицийский волк всё ещё тоскует по Монике делла Бьянко? Да им же было по восемнадцать лет! Ренцо! Ну ты же не так глуп! Думаешь, он всё ещё скорбит по своей первой любви?

— Ну, ты же скорбишь.

— Я? И с чего ты это взял? — Райнере прищурился, впившись в брата холодным взглядом.

— Видел, как ты рисуешь.

Райнере плеснул себе вина, выпил, не торопясь отвечать Лоренцо, а затем обернулся и спросил, снова внимательно вглядываясь в его лицо:

— Так ты решил женить меня на Беатриче, а сам жениться на цверре? Я правильно всё понял?

— Если в ней есть древняя кровь, то да.

— И как ты собираешься это узнать?

— В основном с твоей помощью. А вообще, если у нас будут дети, то значит…

— Дети до брака? — левая бровь Райнере взметнулась вверх.

— Ну, надо же сначала убедиться.

— А если их не будет?

— То я ей щедро заплачу. Хотя вряд ли честь цверры будет стоить слишком дорого, — ответил Лоренцо, снова заложив руки за спину и принявшись прохаживаться вдоль перил.

— Но такой брак не признают в Совете. А ты же хочешь ещё и остаться на месте подеста. Брак с цверрой это, кажется, не то, чего от тебя ожидают.

— Если мы не согласимся на предложение Ногарола, всё может сложиться против нас. И тогда я точно не буду главой города. Так что какая разница? Но у меня, по крайней мере, будет наследник. Уеду жить в Вале-де-Мер, подальше от воды и ревматизма, — усмехнулся Лоренцо, — молодая жена, дети, виноградники вокруг… Что ещё нужно, чтобы встретить старость?

— Но ваши совместные дети не смогут наследовать имущество семьи. Они не получат нашей фамилии…

— Меня устроят и бастарды. Зато ты получишь в жёны красавицу из правящего дома Альбиции и станешь наследным герцогом делла Скала. Я уступлю тебе своё место. А ты продолжишь наш род и однажды твой сын, возможно, станет дожем.

— Так вот значит зачем ты притащил гадалку в наш дом, — произнёс Райнере, наливая ещё вина. — «Бабочки» были просто предлогом…

Это было поистине щедрое предложение. Стать во главе дома, унаследовать все богатства Скалигеров и взять в жёны столь же богатую и знатную наследницу дома Ногарола. Такое не назовёшь даже удачей. Такое называют божественным провидением.

— А что она думает об этом? — осторожно спросил Райнере.

— Кто «она»?

— Монна Росси.

— Сам как думаешь? — усмехнулся Лоренцо. — Я Скалигер, а она гадалка из гетто! Разумеется она в восторге! Утром я должен дать свой ответ Ногарола. Предлагаю посетить его вместе. Тебе стоит посмотреть на Беатриче, и твоё «да» прозвучит само собой. Заодно посмотришь в глаза и Альбицийскому Волку.

Райнере осушил бокал залпом и направился к двери, бросив короткое:

— Я подумаю и дам тебе знать.

— Постой, — Лоренцо подошёл почти вплотную и произнёс, понизив голос: — Я просил тебя в прошлый раз быть с гадалкой поаккуратнее, теперь ты знаешь зачем мне это. Я помню, как ты относишься к цверрам и знаю, что ты не веришь в древнюю кровь, но я же вижу, что уже и ты в этом сомневаешься. А для меня это может быть единственный шанс получить наследника, подумай об этом. И помоги мне.

Райнере спешно покинул террасу, вернулся в кабинет, запер за собой двери и достал альбом.

Он был зол. Нет, даже не зол. Он был взбешён. Придушил бы Лоренцо за его интриганскую натуру! Но сам виноват. Ему бы стоило догадаться, что всё не так просто с появлением этой гадалки в доме!

Райнере принялся точить карандаши, кроша стержень и пытаясь найти рациональные корни своей злости.

Ведь ему нужно не злиться, а радоваться. Ведь именно об этом он когда-то и мечтал, глядя на старшего брата. Стать наследным герцогом делла Скала, жениться на прекрасной Веронике, сделать что-то значительное для славы дома Скалигеров…

И вот, спустя двенадцать лет, его мечта почти готова исполниться. Он станет наследным герцогом, заключит самый могущественный союз в Альбиции, женится на прекрасной Беатриче…

Так почему же он совсем этому не рад? Почему вместо этого он снова хватает карандаш и смотрит, как под точными движениями его пальцев на бумаге рождается прекрасный образ: девушка, сидящая на подлокотнике кресла, волосы убраны в сетку, и лишь один кокетливый локон выбился из причёски. Родинка над губой, задумчивый взгляд и в руке яблоко…

Какого дьявола! Он не может второй раз совершить той же ошибки!

Нет. Нет. Нет! Это всего лишь работа. Всего. Лишь. Работа. Такая же, как с мёртвыми «бабочками».

Он вырвал лист из альбома, подошёл к камину, но вместо того, что в который раз сжечь свой рисунок, отодвинул штору и прикрепил его на стену в простенке между камином и окном. Скрестил на груди руки и, глядя на него, произнёс тихо вслух:

— Так кто же ты на самом деле такая «монна-Дамиана-Винченца-Росси»?

Он взял карандаш и, написав на листе слово «Мать?», прикрепил справа от рисунка. Оторвал ещё один листок…

И вскоре вокруг рисунка уже было много записок, каждая из которых была снабжена знаком вопроса.

Кто её отец?

Есть ли у неё дар?

Действительно ли в ней есть древняя кровь?

Райнере отошёл от стены и погрузился в раздумья.

Глава 14. Монастырь святой Лючии

Вернувшись после ужина в свою новую комнату, Миа побродила немного, осматриваясь, трогая пальцами мебель и думая обо всём, что узнала сегодня. В таком месте ей приходилось ночевать впервые и, наверное, стоило бы загадать вещий сон…

Она переоделась в сорочку, распустила волосы и, достав карты, расположилась на кровати. Всё, что происходило в её жизни с того дня, как она обнаружила в своей лавке разбитый витраж, было странно. Но самым странным был сегодняшний ужин с маэстро.

Наверное, мама бы не поверила, расскажи она ей, что вот так запросто ужинала с патрицием, да не с кем-нибудь, а с одним из Скалигеров! И мама бы, конечно, отругала её за это. Она всегда говорила, что нужно держаться от патрициев подальше.

Только деньги, Миа! Только деньги… Вот всё, что тебе от них нужно. И вот всё, что тебе нужно о них знать! Чем бы они тебя ни соблазняли — это погибель. Стоит поверить — и всё. Поэтому, когда говорят патриции, держи сердце и уши закрытыми, а открытыми глаза и ладонь. И если в ладонь не перепадёт пары монет, то глаза подскажут, когда стоит бежать.

И вот сейчас Миа чувствовала, что мама была права, но она никак не могла понять, в чём же именно заключается опасность. В Лоренцо? В маэстро? Или в чём-то другом?

Она долго сидела, поджав под себя ноги, накрыв колоду карт ладонью и пытаясь сосредоточиться. Слишком много вопросов вертелось в голове, а значит ответ, который дадут карты, будет расплывчатым. Наконец она выдохнула, и вопрос отчётливо сложился.

Чего ей стоит опасаться больше всего?

Положила Солнце в середину будущего расклада. Солнце — это всегда тот, о ком гадают, и сейчас это она — Дамиана. А вокруг разложила карты в четыре угла и стала переворачивать их по одной.

Королева огня. Опасная женщина?

Королева воды. Коварная женщина?

Королева тени. Женщина с тайной?

Королева крови. Женщина из прошлого?

Луна… Филин… Змея… Солнце…

— О, Серениссима! Что всё это значит? — пробормотала Миа, глядя на королев, окруживших её по углам.

Такое она видела впервые. Четыре королевы в одном раскладе?! Она не знала, как такое истолковать, ведь ничего подобного ей раньше видеть не приходилось, даже в чужих гаданиях. Большой квадрат, в центре которого она, а вокруг невидимые силы сошлись в таком страшном противостоянии. И что это за силы?

Сердце дрогнуло и пальцы похолодели. Вспомнилось её предыдущее гадание, а ещё слова мамы Ленары о том, что от судьбы не уйдёшь. И Марчелла, что пророчила ей смерть. Вот только откуда ждать надвигающуюся угрозу? Карты не дали прямого ответа.

Миа сгребла их и перевернула, чтобы не смотреть в бесстрастные лица Королев. Для любой гадалки такой расклад — предупреждение. Но как понять о чём оно?

Ей нужно срочно попасть к маме Ленаре. Она самая сильная гадалка и сможет объяснить, что всё это значит. И если завтра маэстро поймает доктора-убийцу, то ей можно будет наконец покинуть этот дом. А значит, завтра она первым делом отправится в Марджалетту.

Хоть бы он быстрее его поймал!

С этими мыслями Миа попыталась заснуть. Долго лежала, прислушиваясь к тишине комнаты и думая о разном: о гадании, о сегодняшнем дне и острове Мурано, о докторе-убийце, встрече с синьором Лоренцо, о Ногарола и этой комнате, но в итоге все её мысли, пройдя по кругу, вернулись к маэстро.

Сегодня он показался ей другим, чем в их первую встречу. Более человечным. Более понятным. И почему-то его слова: «Спасибо за ужин» и «Доброй ночи» всё никак не шли у неё из головы. Может быть потому, что ни на рива дель Карбон, ни в гетто так никто никогда не говорил? Да и в пансионе обычно благодарили Господа, Мадонну или святых, за хлеб и воду, за крышу над головой, но никто не желал никому доброй ночи. Не приучена она была к такому.

А то, как эти слова произнёс маэстро…

В этих словах, в его голосе сегодня как будто появилась какая-то магия, способная и в самом деле сделать ночь доброй, заставляющая ощутить что-то тёплое в груди. Как будто это были не обычные слова вежливости, принятые у патрициев, а что-то особенное, адресованное именно ей. Хотя это было глупо, и Миа понимала, что ничего особенного в таких пожеланиях нет, ведь патриции всё время расшаркиваются друг перед другом, но она лежала, закрыв глаза, и вспоминала этот момент, сама не зная зачем. Так и уснула…

Вещих снов ей не приснилось, зато сумбур прошедшего дня плавно перетёк в страну сновидений, превратившись в кошмар. Ей снилась лодка, скользящая по ночному каналу, и руки, тянущиеся к ней из темноты, а потом ледник в подвале стекольной фабрики и женщина в короне, вся сотканная изо льда. Она бродила по туманному подвалу и Дамиана от неё пряталась. А потом — Джино Спероне с перерезанным горлом, поверх которого в запёкшейся крови лежала карта Солнце. И на карте была она — Дамиана. А позади, поблёскивая золотым зубом, стоял Гвидо Орсо и рядом с ним, синьор Лоренцо с кривой усмешкой. Удушающая тьма и доктор с хирургическим ножом, и кладбище со склепом, куда она спрятала свои самые ценные вещи, и голубка, пронзённая стрелой, и даже разбитый витраж. Кажется, всё плохое, что случилось с ней за последнюю неделю, перекочевало в этот жуткий сон и смешалось причудливым калейдоскопом. И когда в очередном витке этого кошмара перед ней появилось зеркало, стоящее в этой комнате, а в нём снова ледяная женщина, которая шагнула в комнату и схватила её за запястье, пытаясь утянуть за собой, Миа проснулась с хриплым криком и рывком села на кровати.

За окнами было светло, и в дверь кто-то стучал.

— Кто там? — хрипло спросила Дамиана, натягивая простыню до подбородка.

Дверь отворилась, и в комнату вошла служанка, кажется, её звали Симона, а за ней ещё одна. Они внесли поднос с завтраком, и принялись расхаживать как ни в чём не бывало: открывая шторы и окна, раскладывая одежду и гремя посудой.

Симона сухо буркнула: «Доброе утро» и поставила маленький столик прямо на кровать, прижав им Дамиану к постели.

— Завтрак, монна Росси, — произнесла она, быстро расставляя тарелки и наливая чай. — Синьор велел подать вам сюда.

Миа вспомнила его повелительное «Завтрак в восемь», его педантичность и посмотрела на часы.

Десять утра?! О, Серениссима! Как она могла проспать так долго?!

К этому времени в лавке она уже успевала сделать кучу дел и начинала принимать клиентов.

— А что маэстро… хм, синьор делла Скала? Он уже завтракал? — спросила она у Симоны.

Служанки обменялись неодобрительными взглядами и Симона ответила, не глядя на Дамиану:

— Синьор уехал рано с утра. Велел подать вам завтрак сюда и спросить, не нужно ли чего. А вам велел дожидаться его возвращения. Так вы желаете чего-нибудь ещё… монна Росси?

— Нет. Не желаю. Можете идти, — ответила она холодно.

Присутствие этих девушек в комнате было для Дамианы неприятным. Не нужно ей прислуживать, да ещё с таким видом, будто она покусилась на святое!

Она отставила столик и встала с кровати. Побродила бесцельно по комнате, оделась, затем позавтракала, постояла на террасе, разглядывая город, снова побродила по комнате, не зная, чем себя занять. Она не привыкла маяться бездельем и это вынужденное ожидание её ужасно раздражало.

Служанки унесли большой букет, стоявший на постаменте, и только сейчас Дамиана заметила на стене тёмное прямоугольное пятно. Видимо, здесь висела большая картина, а не так давно её сняли, поэтому штукатурка на этом месте отличалась от той, что была на остальных стенах. Миа прикоснулась пальцами и…

…тонкое покрывало мира задрожало, рождая расплывчатые образы.

— Мальчик мой, кариссимо, почему ты такой упрямый? — высокая женщина в платье патрицианки, голубом с золотом, стоит к ней спиной. — Ты не веришь, пусть… Но ведь мне ты мешать не станешь?

Её голос глубокий и мягкий, и звучит как-то успокаивающе.

Напротив женщины стоит маэстро. Он смотрит неодобрительно и качает головой, указывая рукой куда-то в сторону.

— Это уже не смешно, мама, — произносит он и скрещивает на груди руки. — Одно дело просто слушать цверрские предсказания, а другое — делать то, что посоветовала какая-то шарлатанка!

Миа видит большое зеркало в деревянной раме, то самое, которое и сейчас стоит в этой комнате, и юноша в одежде стекольщика плавными движениями полирует его поверхность мягкой фланелью…

В дверь опять требовательно постучали, и тонкая паутина видения тут же разорвалась, вновь превращаясь в простенок с тёмным пятном невыгоревшей краски.

— Монна Росси? — вошла монна Джованна, а за ней в проёме замаячила долговязая фигура Пабло. — Синьор требует, чтобы вы немедля отправились к нему. Пабло вас доставит.

— К нему? — спросила Миа сорвавшимся голосом. — Куда это «к нему»?

Это видение и стук в дверь напугали её своей внезапностью.

— Мне это неизвестно, — ответила экономка коротко. — Пабло знает, куда вас отвезти. Поторопитесь, синьор не любит долго ждать.

Монна Джованна развернулась и ушла, гордо неся на голове косы, уложенные короной, а Миа направилась следом. Ну а что ещё ей оставалось? За время своего знакомства со Скалигерами она усвоила одну простую истину — отказы в этой семье не принимаются.

Пабло был не разговорчив. Работал усердно своим веслом, выкрикивая то и дело «Эй-о-е!» на особо крутых поворотах. Гондола быстро скользила по каналам, а Миа сидела и строила догадки — куда же они плывут? А ещё думала о том, зачем Светлейшая раз за разом показывает ей кусочки прошлого из жизни маэстро. Это не может быть случайностью, в этом всём есть какой-то смысл.

«Цверрские предсказания?»

Эти слова всё ещё стояли в ушах. Интересно, о чём говорили маэстро и его мать?

По рива дель Боккаро они удалились прочь от сестьеры Карриджи, и когда богатые кварталы закончились и вдоль берегов пошли одни лачуги, Миа начала беспокоиться.

— Эй, Пабло? Куда мы плывём? — окликнула она гондольера.

— Куда приказал синьор, — Пабло даже не обернулся.

— И куда он приказал?

— Мне говорить с тобой не велено.

— Ах вон оно что! Ну так я выпрыгну сейчас из лодки и тебе достанется от хозяина! — Миа вскочила и упёрла руки в бёдра.

Пабло обернулся, опустил весло, и лодка сразу замедлилась. Он окинул неприязненным взглядом свою пассажирку и, видимо вспомнив, как она столкнула его в канал и убежала, нехотя ответил:

— В монастырь Святой Лючии.

— В монастырь?! И зачем это?

— Синьор велел вас туда доставить, — буркнул Пабло, отвернулся и стал грести ещё усерднее. — Остального я не знаю.

Миа села и стала перебирать в уме, что она знает о монастыре Святой Лючии. Он находится на маленьком островке, и когда-то там построили первую крепость поселенцы из горной Альбиции, те, что перебрались в лагуну, спасаясь от копий и стрел грозных прианцев. Постепенно монастырь рос и занял весь остров, и теперь там, кроме собственно монастыря, располагался ещё приют для сирот и больница для бедных.

Больница? Может, поэтому? Может, маэстро нашёл доктора?

Лодка повернула, и перед глазами Дамианы возникли серые стены монастыря, подёрнутые понизу чёрной лентой водорослей и зелёными пятнами мха. На набережной за причальными бриколами маячила пёстрая фигура Жильо, стоящего прямо у воды, и едва лодка приблизилась, как он буквально выхватил из рук Пабло швартовочный канат и ловко привязал его кольцу.

— Монна Росси, — он чуть приподнял шляпу-котелок в приветствии и, подав Дамиане руку, резко потянул на себя, едва не выдергивая её из лодки. — Пабло, ты мог бы плыть и ещё медленнее! Капо уже весь извёлся! Поторопимся, монна, а не то достанется всем!

Миа успела обратить внимание, как от причала отплыла лодка констебля, но в ней не было никого, кроме трёх жандармов в красных мундирах. Значит, доктора или уже увезли, или не поймали, и поэтому она здесь. Если дело вообще в докторе.

Она торопливо шла за Жильо, стараясь придерживать подол платья, чтобы не испачкать, потому что на причале рыбаки только что принялись разгружать свой улов, вываливая рыбу из сетей прямо на набережную. Большие ворота были отворены, и едва они вошли, Миа сразу же заметила маэстро. Даже, скорее, сначала ощутила тяжёлый взгляд, а потом подняла голову и увидела — его фигуру нельзя было спутать ни с чьей. Он стоял у балюстрады на втором этаже, опираясь на неизменную трость, и смотрел, как они пересекают внутренний двор, галерею-клуатр и идут к лестнице.

— Что случилось? — спросила Миа, нагоняя Жильо.

— Чёртов доктор помер, оказывается, — ответил Жильо, не сбавляя шага и осенив себя знамением, видимо, в качестве извинения за неподобающее месту ругательство.

— Что значит — помер? — спросила Миа недоумённо.

— Копыта отбросил, испустил дух, преставился… то и значит, — буркнул Жильо, ускоряя шаг. — Да ещё клятые газетчики разнюхали лишнего. Капо зол как дьявол. А синьор Лоренцо и того хуже, хоть носа не показывай.

И Жильо снова осенил себя знамением. Несмотря на свою нескладность, передвигался он быстро, как ящерица, и Миа даже запыхалась к тому моменту, как они поднялись по лестнице на второй этаж.

Доктор мёртв?! Ну, это же вроде бы хорошо… должно быть для дела?

Маэстро следил, как они идут по галерее, а когда приблизились, то от Дамианы не укрылся пытливый взгляд, которым он окинул её всю с головы до ног, будто оценивая, и ей вновь стало не по себе. Она всё никак не могла понять, чего ожидать, когда он вот так смотрит? Маэстро решает, насколько унизительным для него будет идти куда-то в её обществе? Или делает пометку о том, сколько промахов она допустила в своём наряде, чтобы потом напомнить ей за ужином?

Её вчерашнее платье недружелюбная Симона утащила вместе с остатками завтрака, и поэтому Миа надела другое, и, конечно же, дала маху! Не думала, что ей придётся поутру оказаться в монастыре, вот и выбрала из всех нарядов в шкафу самый лучший: терракотово-рыжее платье с красивым фигурным декольте и шнуровкой по бокам, приоткрывающей шёлковую нижнюю юбку.

Миа думала, что доктора поймают и сегодня вечером снова окажется на рива дель Карбон, а уж там она вряд ли сможет когда-нибудь позволить себе пощеголять в таком наряде. А вот же, как неудобно вышло! И все послушницы и монашки, что маячили повсюду в своих серых балахонах, пялились на неё теперь, как на путану, внезапно оказавшуюся в святом месте. Она и плащ не догадалась взять, или платок, и волосы не собрала, потому что монна Джованна едва не вытолкала её за дверь, повторяя в сотый раз, как маэстро не любит ждать.

И когда она остановилась напротив маэстро, то окончательно убедилась, что и в самом деле выглядит совсем неподобающе. Потому что он посмотрел на неё ровно так, как проплывающие мимо палаццо Фаризи гондольеры смотрят на куртизанок, оголяющих грудь смеха ради. Миа торопливо собрала рассыпавшиеся по плечам волосы и скрутила их в узел на затылке. Следовало бы спрятать их в сетку, но кто бы сказал, что они поедут в монастырь!

Маэстро лишь криво усмехнулся, как будто его посетили ровно те же мысли, но ничего не сказал по поводу её наряда, хотя видно было, что не одобрил. И как будто даже разозлился. Подумает теперь бог знает что…

Да какое ей дело до того, что о ней подумает какой-то патриций?! О, Серениссима! Чего это вдруг её стало такое беспокоить?!

Она передёрнула плечами и, чтобы придать себе уверенности, скрестила руки на груди, словно защищаясь от его взгляда и осуждения.

— Доброе утро, монна Росси, — произнёс он слишком церемонно, похлопал по перилам газетой и спросил с какой-то издёвкой: — Надеюсь, вас подняли не слишком рано?

— Рано? — она пожала плечами. — Нисколько. В гетто встают с первыми птицами.

И снова усмешка. Едва заметная, будто он знал, что она встала позже всех!

— Так что случилось? — спросила Миа, надеясь отделаться от этого изучающего взгляда. — Вы нашли убийцу? Жильо сказал, что доктор умер. Тогда зачем я здесь, если ловить больше некого?

Маэстро чуть нахмурился и посмотрел вниз во двор, по которому работники катили несколько просмоленных бочек, и ответил мрачно:

— Не совсем. Утром мы были в аптеке, и аптекарь подтвердил, что действительно продавал риоль Джино Спероне. Тот впервые появился у него с этими назначениями три месяца назад. И с тех пор ходил регулярно, — маэстро достал из внутреннего кармана пачку пожелтевших листов. — Назначения, которые мы забрали у аптекаря, подписаны доктором Гольдони из больницы Святой Лючии при этом монастыре.

— И? — спросила Миа, поскольку маэстро замолчал, продолжая разглядывать двор.

— И… Во-первых, доктор Гольдони уже несколько лет как не работает тут. А во-вторых, — маэстро посмотрел на Дамиану и добавил, резюмируя: — Он умер от чумы несколько лет назад в чумном лазарете на острове Повильи, когда туда поместили на карантин целый экипаж корабля из Арциана.

— То есть… Выходит… Доктор был не настоящий? — спросила Миа.

— В точку, монна Росси. Похоже, что кто-то похитил эти назначения отсюда, из больницы при монастыре и поставил подпись доктора, о котором точно никто не станет спрашивать. И этот кто-то и есть наш убийца, вот только очевидно, что он не доктор Гольдони.

Это означало, что убийцей мог оказаться кто угодно: любой, знающий устройство монастыря и больницы, мог забраться и стащить назначения. Кто-то из больных, например. Или из персонала. Вряд ли тут надёжные замки.

— То есть… у нас снова ничего нет? — спросила она задумчиво.

— И снова в точку, монна Росси! — как-то раздражённо воскликнул маэстро. — Мы вернулись к тому, с чего начали. Здесь никто ничего не знает и понятия не имеет о случившемся. Мы перерыли всю больницу. За последние месяцы краж не было. Двери не взломаны, окна не разбиты, но этого и не нужно — тут ничего не запирается! А нынешний доктор даже понятия не имеет, сколько у него этих бланков! Они просто лежат в столе, который можно открыть любой канцелярской скрепкой! Удивительное разгильдяйство! А раз никаких следов нет и явным образом ничего не пропало, так что да, похоже, что… мы, — он сделал какую-то многозначительную паузу на слове «мы», — мы в тупике.

А она-то надеялась отправиться сегодня к маме Ленаре!

Миа видела, что маэстро расстроен и зол, и в этот момент даже прониклась к нему сочувствием. Во всяком случае, сейчас она точно хотела, чтобы маэстро убийцу поймал. При всей их неприязни друг к другу, в этом вопросе они были солидарны. Ведь иначе она останется запертой в палаццо Скалигеров на неопределённое время. А ей нужно попасть в Марджалетту, и чем быстрее, тем лучше.

— Что вы хотите, чтобы я сделала? — спросила Миа, глядя на то, как маэстро нетерпеливо постукивает газетой по перилам.

— Ну, а вы как думаете, монна Росси? — развёл он руками и протянул ей пачку пожелтевших листов: — Вот назначения… Вы говорили, вам нужна вещь или место. Или человек. Назначения — это же вещь? И вот это место. Нам нужно узнать, кто надел на себя маску доктора Гольдони. Кто похитил назначения из этой больницы? Видите, на них стоит штамп? Штамп поставили здесь, и только потом фальшивый доктор вписал туда название своей рукой.

— Выходит, что он умеет писать, — буркнула Миа, беря в руки листы.

Она оглянулась. В дальнем конце галереи стояли монашки, позади неё Жильо, Пабло и сикарио маэстро, и все смотрели на неё, как в театре. Она представила, как маячит в этом платье вызывающе-рыжим пятном на фоне серых стен монастыря и собирается сделать то, за что в пансионе святые сёстры просто выпороли бы её розгами. Цверрская магия под запретом в таких местах. Но маэстро, видимо, не даст святым сёстрам просто так выгнать её отсюда.

Даже забавно…

Миа закрыла глаза и сосредоточилась, накрыв листы ладонью. Она пыталась поймать и удержать дрожь воздуха, уловить момент, когда мир начинает меняться, рождая дымку видения, но сегодня этого сделать никак не получалось. Ей казалось, что серые стены давят на неё, а осуждающие взгляды обитателей монастыря проникают прямо под кожу. Она глубоко вдыхала, заставляя себя снова и снова погружаться в ощущения, как тогда, у калитки в соттопортико, но сегодня Светлейшая была глуха к её мольбам.

От глубоких вдохов у неё даже закружилась голова, и, открыв глаза, она посмотрела на маэстро, будто извиняясь.

— Не могу… Это место… неподходящее. Этот монастырь давит на меня. Я ничего не могу увидеть.

— Что, совсем ничего? — спросил маэстро мрачно.

— Пойдёмте, прогуляемся, — он сунул газету в карман, шагнул к ней и взял за локоть, — раз вам мешает монастырь, мы найдём другое место…

Они двинулись по галерее, а затем по лестнице вниз, прошли сквозь арку и низкие деревянные двери, надпись над которыми гласила, что это место находится под покровительством Святой Лючии. Маэстро шёл, одной рукой поддерживая Дамиану за локоть, а другой опираясь на трость. По длинным белым передникам сестёр и их чепцам Миа догадалась, что они попали на территорию больницы. Пересекли внутренний двор, и едва остановились перед кабинетом доктора, как маэстро повернул Дамиану к себе лицом, как какую-то куклу.

— Раз у нас сегодня проблемы с предвидением, тогда давайте вернёмся к наблюдательности. Осмотритесь, монна Росси. И скажите, если бы вам или вашим сородичам нужно было украсть эти бланки, как бы вы это сделали? Откуда бы пришли? Как это обычно делается у цверров? — в его голосе прозвучала какая-то издёвка, которая тут же растоптала хрупкие ростки сочувствия к маэстро, появившиеся у Дамианы в душе.

Он стоял и смотрел на неё пронизывающим взглядом, в котором сейчас ей почудилась какая-то неприязнь, совсем как в их первую встречу, когда он назвал её «шарлатанкой с самого дна Альбиции».

— О-ля-ля! Вы говорите так, будто все цверры — воры! И я в том числе, — воскликнула она, выдёргивая руку из его цепкого захвата и отступая назад.

— Ну не все, но скажите ещё, что эту науку плохо знают в гетто! Давайте же, монна Росси, раз сегодня вам так не везёт с предвидением, может, ваши опыт и наблюдательность что-то подскажут? — его лицо снова превратилось в бесстрастную ледяную маску. — Или я отдал напрасно шестьсот дукатов за вашу лавку?

— А я и не просила вас за меня платить! — воскликнула Дамиана, отступая ещё на полшага. — Так что не нужно меня теперь этим попрекать! Я завтра же пойду к ростовщику и возьму денег, чтобы вернуть их вам!

— Ну, это будет только завтра, а сегодня вы всё ещё работаете на меня, — он заложил руки за спину и сделал полшага ей навстречу, заставив снова попятиться к стене. — Хотя ваша работа и смахивает больше на дешёвый театр.

— Дешёвый театр?! Да чтоб вам пропасть! — воскликнула она, глядя ему в глаза и чувствуя, как её душат обида и злость.

Вчера она почти поверила, что маэстро не так уж и плох, и может быть нормальным человеком, если захочет. Но сегодня в него как будто бес вселился!

В другой раз эта злость помогла бы ей, но не сегодня. Сегодня от этой злости не родилось никаких видений. И все усилия их вызвать были напрасны, лишь ноздри ощущали запах подземелья, удушающей тьмы, и голова снова начинала кружиться.

— И это всё, что вы можете? — маэстро бросил трость возле скамьи и, засунув руки в карманы, язвительно спросил? — Ну же?! Это уже не монастырь, так что, никакого предвидения так и не будет?

— Что, опять наброситесь на меня, как в прошлый раз? — спросила она, прижимаясь к стене и поднимая подбородок, чтобы смотреть ему прямо в глаза.

— Не заставляйте меня злить вас, монна Росси! — произнёс маэстро, делая ей навстречу ещё полшага так, что между ними осталось пространства на ширину ладони, и добавил уже тише и как-то мягче: — Я ведь совсем этого не хочу…

— Так вы специально всё это говорите? Чтобы меня разозлить?! — выдохнула она удивлённо.

Мир закружился, звуки куда-то отступили, Миа пошатнулась и вцепилась пальцами в руку маэстро, чтобы не упасть.

— Что с вами? — он подхватил её под локти и усадил на кованую скамью возле двери в кабинет доктора.

Миа прислонилась головой к шершавому камню стены и закрыла глаза. Головокружение начало отступать, но никаких видений оно так и не принесло.

— Держите, — услышала она голос маэстро и открыла глаза.

Он достал из кармана пакет с конфетами и протянул ей не глядя.

— О-ля-ля! Да вы и конфетами запаслись? — удивилась Миа.

Надо же! Он решил о ней позаботиться?

Это было так неожиданно и даже… приятно. И всё это сбило с толку, особенно его мягкое: «Я ведь совсем этого не хочу…»

— Ну раз ваше предвидение работает только на конфетах… Или не работает? — он повернулся к ней, и его лицо было озабоченным и хмурым, но в нём больше не было ледяной жёсткости. — Ешьте. И говорите.

— Что там написано? — спросила Миа, отправляя конфету в рот и кивнув на газету в его руке, которую он достал из кармана.

— Ничего хорошего. Кто-то узнал про четвёртую «бабочку». И рассказал газетчикам подробности. Подробности… которых никто не знал, кроме узкого круга лиц, — маэстро свернул газету и похлопал ею по руке.

— Для вас это плохо, да? Что газетчики узнали? — спросила она тихо.

— Плохо — это не то слово, это если не катастрофа, то нечто очень близкое к ней, — ответил маэстро, глядя на серую стену больничного здания. — Лоренцо в ярости, и у нас совсем нет времени…

— Вы поэтому так расстроились? — спросила Миа мягко, и тут же поймала острый взгляд маэстро, впившийся в её лицо.

— Послушайте, монна Росси, — произнёс он холодно и почти официально, — ваше сочувствие — это меньшее, что мне сейчас нужно. Если ваши видения вызываются злостью, как мне сказал Лоренцо, то вам следует не сочувствовать мне, а делать совершенно обратное. Потому что сочувствие и злость — вещи несовместимые. Просто делайте то, ради чего вас наняли, большего от вас не нужно.

Он смотрел на Дамиану и их лица были совсем близко. Холодный взгляд синих глаз, безупречные черты… Смотрит и ждёт от неё ответов, а ей захотелось просто встать и уйти.

Почему его слова показались вдруг такими обидными? Она никогда не была чувствительной к чужому пренебрежению, но вот сегодня… Сегодня его слова жалили так, как будто он очень хотел её задеть и у него это получилось.

Ему не нужно её сочувствие, ему нужны только ответы.

Да чтоб вам пропасть! Всем вам, клятым патрициям! Вместе с вашим островом! Утонуть в лагуне, никто бы и не плакал! Проклятые Скалигеры! Да от вас одни только беды!

А ведь мама предупреждала, когда говорила о том, что дар необходимо скрывать. Вот именно об этом она и говорила — патриции используют его себе во благо, выпьют тебя досуха и потом выбросят, как пустую устричную раковину. Не стоит обманываться.

И вот, пожалуйста! Он даже конфеты принёс только ради этого — чтобы добиться нужного результата! Сначала подразнил её, как бойцового петуха, а потом, нате вам конфетку, монна Росси! Надутый индюк! А она-то глупая сначала подумала, что он о ней позаботиться решил! А это всё ради видений. Не стоит удивляться, если он потом запрёт её в клетку в своём палаццо и будет кормить конфетами, лишь бы она говорила то, что ему нужно!

Что, маэстро Л'Омбре, вы в тупике? Так она только рада этому. Так вам и надо!

Миа бросила пакет с конфетами на лавку, вскочила и тряхнула пожелтевшими бланками, едва не задев маэстро по лицу.

— Где доктор хранит эти бумажки? — спросила она глухо и зло.

— В своём кабинете…

Она не дослушала. Распахнув дверь в кабинет, вошла без стука, а маэстро бросился следом.

Комната была просторной, но обставленной бедно: кушетка у стены, пара стульев, стол, несколько шкафов с медицинскими принадлежностями и большой железный сейф. Белёные стены, ширма, на стене маленькое зеркало в медной оправе. И запах карболки…

Доктор встал им навстречу, снимая на ходу пенсне, но маэстро остановил его жестом, подошёл сам и что-то сказал тихо, наклонившись к уху. Доктор кивнул, и быстро исчез за дверью, прихватив со стола папку.

Миа мельком увидела в зеркале своё лицо. На фоне белых стен кабинета оно выглядело каким-то болезненным. Она бросила бланки на подоконник и, прижавшись к нему ладонями, закрыла глаза. Ощутила, как маэстро смотрит ей в спину. Смотрит и молчит, видимо ожидая ответов.

Получите вы свои ответы! Чтоб вы ими подавились!

Она вдохнула поглубже. Это всё монастырь виноват. У Светлейшей здесь нет власти, и может, поэтому она глуха к мольбам Дамианы? Но в этот раз Миа не стала умолять.

Пальцы крепко вцепились в подоконник и она, собрав всю свою злость, глубоко вдохнула и ярко представила, как колеблется воздух, подёрнутый дымкой, как перетекает в водную гладь, а та в дрожащую поверхность зеркала. И оно тут же начинает таять, превращаясь в причудливую блестящую ткань, колышущуюся будто от ветра. Почти живую…

Такого раньше ей видеть не приходилось. Ещё усилие — и картинка ожила…

По зеркальной поверхности пошла рябь, сквозь которую стали отчётливо проступать фигуры. А потом…

… ткань разорвалась с сухим треском, со звуком разряда молнии во время грозы, и где-то вдалеке послышался звон разбитого стекла. А Миа ощутила дикую боль: казалось, от усилия, с которым она призывала видение, в голове что-то лопнуло, пронзая виски. Мир под ногами зашатался и, падая, она вцепилась пальцами в край подоконника.

Но прежде, чем окончательно осесть на пол, увидела всё очень ярко…

…кровь на полу… Много крови… В ней тонут осколки разбитого стекла… Вокруг темнота и свет фонарей отбрасывает на стены уродливые вытянутые тени. Низкие сводчатые потолки, грубая штукатурка и по сторонам из мрака проглядывают пузатые бока тёмных бочек. А под ногами на полу раскатились мотки белых нитей и часть их утонула в луже крови.

Женщина в чёрном плаще, в шляпе и длинной вуали стоит боком. Лица не видно, но из-под плаща, призванного скрыть его хозяйку, выглядывает подол бархатного платья цвета крови и носок такой же туфли с пряжкой. Женщина раздражена, и Миа слышит её приглушённый голос:

— Опять всё зря! Ты начинаешь меня злить…

Браслет на руке женщины — рубины, оправленные в золото. Рыжие локоны… Серьги — рубиновые капли…

Тень в глубине — кто-то ещё стоит в темноте у бочек…

Всё крутится, сплетается, смешивается и исчезает, остаётся только красный цвет, из которого теперь отчётливо проступает старая кирпичная кладка. И это уже другое видение. Оно наслаивается на первое и переплетается с ним…

Тёмное нутро подвала освещено багровыми бликами огня, рвущимися из распахнутого жерла печи. Железные дверки, что закрывают его, сейчас распахнуты и прикреплены к стенам крючьями. Кто-то ныряет в огонь длинным багром, и красный кирпич стен вокруг подёрнут потёками чёрной копоти. В огне что-то корчится, издавая свистящие звуки, но взгляд Дамианы прикован не к пламени. К человеку, который стоит к ней спиной, справа от печи, и достаёт из стены, прямо из каменной кладки, один кирпич. За ним тайник. В тайнике железный ящичек для медицинских инструментов, и в нём лежат ланцет, нож, зажимы и пачка бумаг, перевязанная грязной лентой. Это те самые бланки…

А вокруг удушающая тьма. Та самая, что ползла в её видении в соттопортико… Та самая, что сковывала её горло на острове Мурано… Она здесь повсюду. Устилает пол, просачивается в огонь, стекает со стен…

Подвал исчезает, и снова круговерть образов, картинки сменяются хаотично. Их так много, как будто Дамиана одновременно видит весь мир тысячей глаз. Но успевает рассмотреть подробно только одну из них…

Маэстро сидит на террасе, и рядом, уткнувшись лицом в ладони, рыдает женщина, рыжие локоны рассыпались по плечам, и его рука гладит их несмело.

— Прости! Прости меня! Я… я ошиблась! Я хотела сделать как лучше! Но я не люблю его! Я люблю тебя! — сквозь рыдания женщины слышно отчаяние. — Что мне делать теперь?!

— Вероника…

Маэстро опускается из кресла на пол, вставая на одно колено рядом с женщиной, и его ладони скользят по её плечам.

— Ты же не расскажешь никому? Прошу тебя! Ты же не выдашь меня? Пожалуйста…

— Вероника… Всё можно исправить… Я всё исправлю…

И он прижимает её к себе как самое драгоценное сокровище.

А потом Миа видит комнату в палаццо Скалигеров и себя в ней. Ту самую комнату, в которой она ночевала сегодня. Она подходит к зеркалу в большой деревянной раме, но в зеркале отражается не она… В зеркале та женщина в голубом с золотом платье и с короной на голове, которую она видела сегодня во сне. Она смотрит на Дамиану, а потом протягивает руку сквозь зеркало и хватает её за запястье ледяными пальцами…

— Ты была обещана…

— Монна Росси?! Дамиана?! Дамиана?! Очнись…

Миа ощутила, как чья-то ладонь поддерживает её за шею, а затем резкий запах аммиака заставляет вздрогнуть и открыть глаза.

Она полулежала на кушетке, и лицо доктора с огромными рыжими усами нависло над ней, возвращая в реальность. Рядом с ним лицо маэстро, озабоченное и, кажется, испуганное. И это его ладонь поддерживала её голову. Миа увидела в руке доктора марлю, всю в крови, и перевела взгляд на свои руки.

Кровь… на руках, на платье…

Она поднялась, села, дотронулась до носа и осмотрелась.

О, Серениссима!

И только сейчас осознала, что произошло. Что именно она смогла сделать. Она слышала о таком раньше от матери. О том, что видеть можно не только прошлое и не только то, что посылает Светлейшая. Иногда дар позволяет видеть то, что захочешь: прошлое, настоящее, будущее. И когда захочешь. Вот так сейчас. Она смогла увидеть то, что захотела сама, а не то, что позволила Светлейшая. А ведь такого не умела её мать. И даже мама Ленара. Никто в гетто такого не умел.

И ей стало страшно.

Всё то ужасное, что она увидела: подвал, кровь, печь, женщина в зеркале… Эта боль… Кровь носом… Мама Ленара говорила, что некоторые видящие умирали от таких усилий. И она ведь могла умереть!

— Простите… Я испачкала платье, — пробормотала Миа, выпрямляясь и прислоняясь к стене.

Доктор позвал одну из сестер, и она принесла ещё марлю и чашку воды. Сёстры хотели помочь, но маэстро выставил всех за дверь, включая доктора.

— Дайте сюда, — он сел рядом на кушетку и взял мокрую марлю.

— Не надо, я сама, — Миа хотела встать и подойти к зеркалу, но…

… зеркало оказалось разбито и мелкие осколки разлетелись по всей комнате.

Она посмотрела на маэстро — он был серьёзен и смотрел на неё с тревогой.

— Что случилось? — спросила она тихо, указывая рукой на осколки.

— Зеркало просто взорвалось, — произнёс он в ответ также тихо. — Доктору я сказал, что вы потеряли сознание и ударились об него головой.

Он протянул руку, осторожно коснулся её лица мокрой марлей, стирая кровь, и их взгляды встретились. И нетрудно было понять, о чём думает маэстро.

— Вы же не думаете, что оно разбилось… из-за меня?

— Не просто думаю, — он чуть улыбнулся и добавил многозначительно: — Я в этом почти уверен. А ведь вы до него даже не дотронулись. Не шевелитесь…

Он снова коснулся её лица, стирая кровь. Коснулся очень аккуратно, нежно, боясь причинить боль. Его глаза блестели и были такими синими, как будто в них растворились сапфиры или они внезапно наполнились морем. И они были так близко… Маэстро кажется даже дышать перестал, рассматривая с тревогой её лицо, и время будто замерло на мгновенье.

Какие же синие у него глаза…

Маэстро наклонился ближе и аккуратно убрал прядь с её плеча, и от этого заботливого жеста ей едва снова не сделалось дурно. Миа отпрянула от его прикосновения, и перехватив марлю из рук, встала и, превозмогая головокружение, отошла к окну. Всё это было как-то слишком. Нельзя им так смотреть друг на друга! Нельзя позволять ему таких вещей.

О, Серениссима! И что же теперь будет?

Она испугалась не на шутку. Испугалась того, на что оказалась способна, и того, что маэстро это видел. Что случилось с этим проклятым зеркалом? И что это были за жуткие видения, от которых волосы вставали дыбом? Маэстро всё понял… что теперь он сделает с ней?!

Её дрожь пробрала от плохого предчувствия.

Ей нужно бежать в Марджалетту и спрятаться там, пока не стало совсем поздно!

Миа провела марлей по подоконнику, стирая капли крови, и произнесла, не оборачиваясь:

— Возьмите карандаш и бумагу. Я видела кое-что. Вам нужно нарисовать детали, пока я это ещё помню.

Он рисовал прямо на обратной стороне каких-то записей доктора, которые взял из шкафа. Рисовал очень быстро, а Миа, присев на край стола, смотрела сверху на то, как рождаются на бумаге увиденные ею образы. Как мелькает кончик карандаша, как маэстро временами увлечённо срывается на то, чтобы растушевать графит пальцами и не могла отделаться от мысли, что ей нравиться наблюдать за его работой…

Она рассказала ему не всё. Некоторые вещи ему пока знать не нужно. Пока она сама не поймёт, что всё это значит.

Рисунки вышли очень реалистичными. Пугающими. И казалось, что если глядеть на них достаточно долго, то они оживут.

— Я велю Пабло отвезти вас в палаццо. Отдохните, а мне нужно кое-что проверить прямо сейчас, — произнёс маэстро, когда они закончили.

— Вы хотите проверить больницу ещё раз?

— Нет, вряд ли это здесь, хотя я ещё раз загляну в подвалы, — маэстро свернул рисунки и спрятал их в карман. — Если вы успели заметить, весь монастырь построен из серого мазеньо — бутового камня. А печь, которую вы описали… Я полагаю, такие печи из красного кирпича есть только в одном месте в Альбиции…

— …на острове Мурано, — Миа закончила за него фразу. — Это ведь стекольная печь?

— Очень похоже. Красный кирпич, особая кладка… Да и маэстро Позитано явно не хотел делиться с нами никакой информацией. К тому же Джино Спероне был оттуда, и этот фальшивый доктор приплывал к нему на остров. Всё сходится. Надо перевернуть этот чёртов остров с ног на голову, — глаза маэстро возбуждённо блеснули.

— Но как вы попадёте туда? На остров? В прошлый раз маэстро Позитано не больно-то хотел нас видеть.

Маэстро прищурился, глядя на Дамиану, будто взвешивал, надо ли отвечать, но потом всё-таки объяснил:

— У подеста Альбиции есть право инспектировать стекольные печи. Прошлый пожар на стекольном заводе уничтожил половину острова, так что такое право ему было выдано Советом Семи. Вы в состоянии идти?

— Да… Только, — она посмотрела на испачканное кровью платье.

— Не беспокойтесь. У вас будет столько платьев, сколько пожелаете, — усмехнулся маэстро, и его глаза потемнели, скрыв почти всю синеву.

А сердце Дамианы дёрнулось, как от укола. Слишком многое прозвучало в его словах. И снова вернулась мысль, что теперь её просто так не отпустят.

— Мне бы не хотелось идти в таком виде по монастырю. На меня и так все смотрели как на путану.

Маэстро снял с вешалки халат доктора и набросил ей на плечи, сунув в карман газету. А когда они вышли из кабинета, он указал на чугунную лавку и бросил коротко:

— Ждите здесь.

Снаружи, у дверей, ведущих в монастырскую часть, переминались с ноги на ногу люди маэстро. Он махнул им рукой и направился навстречу.

— Маэстро? — окликнула его Дамиана, стягивая на груди полы халата, чтобы скрыть испачканное платье.

Он обернулся.

— Вы, кажется, забыли свою трость, — прищурилась она, указывая пальцем под лавку.

С того момента, как она вошла в кабинет доктора, маэстро будто и не вспоминал о своей хромоте. И судя по его взгляду, сейчас он, кажется, правильно понял намёк Дамианы.

Глава 15. Неожиданные догадки

Маэстро отправил с ней целый эскорт своих людей, и Миа подумала, что вот её худшие опасения и начинают сбываться. Неспроста он взял с собой только Жильо, а остальных послал сопровождать её — наверное, чтобы не сбежала. И, видимо, у них было распоряжение хозяина не сводить с неё глаз, потому что они ровно так и поступили — пялились на неё всю дорогу. А Миа смотрела на проплывавшие мимо дома и мосты над головой и лишь крепче удерживала на груди полы халата. Такое пристальное внимание было очень неприятным.

После того, что произошло в кабинете доктора, у неё всё ещё кружилась голова, во рту ощущался металлический привкус крови, и осознание того, что она сделала, холодило ладони и ступни.

Ой, как же всё это нехорошо!

У всего, что случилось, будут плохие последствия. Один только взгляд маэстро чего стоил! Взгляд, при воспоминании о котором у Дамианы даже сейчас неровно билось сердце. Она вдохнула несколько раз, пытаясь успокоиться, и принялась разглядывать дома по обе стороны канала.

Небо хмурилось, серые облака потянулись со стороны акватории Сан-Себастьян и влажный воздух стал по-летнему душным. А ещё он весь пропитался запахом цветущих магнолий. И когда их гондола проплывала мимо Дворца Дожей, Миа увидела сквозь чугунную решётку, что деревья стоят уже все в цвету.

Жёлтая магнолия — символ Светлейшей. Дерево их богини. Говорят, что саду во Дворце Дожей столько же лет, сколько и Аква Альбиции, и что первую сваю, давшую начало городу, забили именно здесь. И раз расцвели магнолии, через несколько дней в городе будет карнавал…

Как она могла забыть, завтра же праздник Светлейшей!

Завтра в гетто Ночь откровений. Ночь, в которую цверрские девушки выбирают себе пару. В такую ночь все цверры собираются в Марджалетте. Жгут костры до полуночи, веселятся и гадают. Едят, пьют вино, славят солнечную богиню… В такую ночь девушки танцуют танец-призыв, а мужчины выбирают себе пару. И если мужчина решает жениться, если хочет назвать девушку своей, то после танца он должен набросить ей на плечи куртку — джакку. И если джакку девушка не сняла, значит, она согласна.

В прошлом году Миа сняла со своих плеч не одну джакку. Но в прошлом году её сердце было занято синьором Рикардо Барнезе и надеждой на что-то большее, чем предложенная ей роль любовницы. Но патриции не женятся на цверрах и лавочницах…

Этот урок она усвоила хорошо.

Отвергнутый синьор Барнезе был не скуп на хлёсткие слова. Но и она не стала молчать. А может, и зря. Его пощёчина была болезненной, на скуле тогда даже синяк остался. Зато, как относиться к вниманию патрициев, она поняла с одного удара.

И мысли вдруг снова вернулись к тому короткому взгляду глаза в глаза, когда она сидела на кушетке, а маэстро стирал кровь с её лица. Его пальцы коснулись её плеча, когда он убирал локон…

Она как будто снова ощутила это прикосновение и, пытаясь отогнать наваждение, даже передёрнула плечами, и посмотрела на магнолии. Огромные звёзды солнечных цветов покрывали деревья сплошь. Листья распустятся потом, а сейчас казалось, что это солнце запуталось в голых ветвях.

И от сладкого запаха закружилась голова, и воздух задрожал, но усилием воли Дамиана отгородилась от рождающегося видения. Только не сейчас…

Ей и так нехорошо. А ещё на неё смотрит столько глаз, что не стоит давать новый повод. И чтобы избежать навязчивого внимания, она достала из кармана халата газету, ту самую, которую читал маэстро в монастыре, и посмотрела на заголовки.

«Жертв уже четыре!»

«Подеста не может справиться с маньяком!»

«Кровавый ритуал продолжается!»

«Маньяк-вампир наводит ужас на Альбицию!»

Откуда-то газетчики добыли все подробности расследования, и тон статей был обвинительным. Обвиняли всех: подеста за то, что он не может навести порядок в городе, командора Альбано за плохое расследование, дожа, который молчит…

А дальше шли рассуждения о том, кого стоит выселить из города или отправить во Дворец Вздохов, а то и просто повесить для острастки, чтобы прекратить убийства. Кто-то предлагал закрывать каналы на ночь, кто-то избавиться от путан, выслать нищих и попрошаек с рива дель Мираколо, и чем дальше Миа читала, тем яснее понимала — всё закончится плохо. Все напуганы, а страх творит с людьми ужасные вещи.

Несколько лепестков, сброшенных в канал ветром, медленно проплыли мимо них. И, глядя на эти маленькие золотые лодочки, Миа внезапно вспомнила слова, которые слышала однажды детстве, у шатра мамы Ленары.

Услышь мой призыв!

О, Серениссима!

Принесу тебе в дар

Из лепестков солнечный дождь,

Медовый напиток, прозрачный янтарь,

Бабочек крылья, крылья стрекоз…

В тот день была гроза, и молния попала в дерево, под которым стоял один из цверрских шатров. Из всех, кто был внутри, выжила только маленькая девочка, но она была в беспамятстве, на грани жизни и смерти. И чтобы её спасти, мама Ленара провела над ней какой-то обряд. Какой — Миа не видела. А вот слова слышала…

Сейчас они всплыли в голове сами собой. И хотя тогда она услышала не всю обрядовую молитву, но даже этого было достаточно, чтобы понять — слишком много совпадений.

Она вспомнила, как цверры в тот день тащили в шатёр всё жёлтое: цветы, золото, шёлковую ткань…

— О, Серениссима! — пробормотала Миа, прикладывая пальцы к губам и глядя на воду.

Убитые девушки с рыжими волосами. Крылья из лепестков…

У Джино Спероне на руке была татуировка с символом восходящего солнца. Символом Светлейшей…

Всё это было так похоже на цверрский обряд возвращения к жизни! Да и свадебный обряд у цверров проходит так, что, если присмотреться, можно увидеть совпадения. Женятся, как правило, в конце весны, когда цветёт магнолия, сразу после Ночи Откровений. Жениха и невесту сажают в лодку и осыпают лепестками, и у платья невесты должны быть крылья, как у Светлейшей. Девушки перед замужеством заказывают специальную накидку у портнихи, с разделённым надвое шлейфом, и обшивают его золотой нитью…

Всё это пронеслось в голове у Дамианы в одно мгновенье.

И тут же подумалось, что если цверрские лодки жгли всего лишь за украденный окорок, то что будет, когда кто-то увидит такие совпадения? Если это попадёт в газеты… Что будет, когда кто-то решит, что за убийствами стоят цверры?!

Достаточно одной спички, чтобы всё вспыхнуло.

Может, рассказать всё маэстро? Но в памяти тут же всплыли слова герцога Ногарола:

«…вышвырнуть отребье из лагуны, убрать цверров за пределы Аква Альбиции…

И синьор Лоренцо с ним согласился. Так разве станет маэстро защищать цверров? Вот уж точно нет!

Она едва не вскочила в лодке от осознания всего этого и даже заёрзала на сиденье.

Ей нужно бежать в гетто прямо сегодня! Нужно добраться до Марджалетты и предупредить маму Ленару! Но как сбежать, когда к ней приставлена охрана?!

Если только притвориться больной.

Миа посмотрела на людей маэстро, снова стянула полы халата на груди и постаралась придать своему лицу самое усталое выражение, какое только смогла. Маэстро видел сегодня её обморок и даже проникся сочувствием, так что разыграть недомогание будет совсем несложно. Да она и в самом деле чувствует себя не очень.

Когда они добрались до палаццо, то она продолжила играть эту роль. А вот распоряжение хозяина насчёт Дамианы перекочевало от Пабло к мессеру Оттавио и монне Джованне, после чего они стали выглядеть явно обеспокоенными. Но с той минуты, как Пабло что-то шепнул им на ухо, их поведение начало отличаться безупречной вежливостью и предупредительностью, как будто Дамиана в мгновение ока из грязной гадалки превратилась в драгоценную статую. И это тоже было плохим знаком…

Миа поднялась в комнату, чувствуя себя и в самом деле усталой и разбитой. После того, что случилось в кабинете доктора, у неё продолжала кружиться голова, и не помогли ни конфеты, ни кофе. Впрочем, это было даже лучше — легко изображать болезнь, если ты и в самом деле больна.

Симона принесла то ли обед, то ли ужин, и на вопрос вернулся ли маэстро, лишь пожала плечами, сказав, что пока хозяев нет. Слуги хлопотали вокруг неё, и она подыгрывала им: то просила приготовить отвар от лихорадки, то принести уксус, то полотенца, то лавандовой воды. И Симона всё приносила, а Миа даже ощутила некоторое злорадное удовлетворение, что, при всей нелюбви слуг к ней, они вынуждены так старательно суетиться.

Она прилегла на кровать и остаток дня дремала, время от времени проваливаясь в полузабытьё. Заснуть она так и не смогла: стоило ей только ненадолго провалиться в сон, как перед глазами снова возникали увиденные сегодня картины и она просыпалась с судорожным всхлипом.

Заглянула монна Джованна и, глядя на её лоб, накрытый полотенцем, поинтересовалась: не пригласить ли доктора? Миа от доктора отказалась, сказав, что сон должен ей помочь и попросила не будить её рано, подумав, что к тому моменту, когда служанки нагрянут в комнату, она уже будет в Марджалетте.

Бежать ночью она не решилась. Темнота и жуткий убийца, который бродит где-то по городу, видения в больнице и то, что сказали карты — всё это говорило об одном: она должна быть осторожна. Поэтому она решила выбраться из палаццо с рассветом, через чёрный вход. Слуги в таких домах встают не слишком рано, а лишь когда по каналу поплывут марказетты торговцев, развозя свежий хлеб, молоко и зелень. А до этого момента все в доме спят.

Конечно, маэстро взбесится, узнав, что она сбежала, и скорее всего, потребует с неё деньги, которые уплатил за её ренту. В итоге она, конечно, лишится лавки. Но останься она здесь, и кто знает, может, завтра она лишится жизни вместе с остальными цверрами? Мама Ленара сказала, что в Марджалетте ей нечего бояться. Вот только останется ли что-то от Марджалетты, если кто-то решит, что убийца один из цверров? Или Ногарола и Скалигеры, объединившись, изгонят цверров прочь из лагуны. А в этом доме для неё всё может закончиться ещё хуже, учитывая, что маэстро теперь знает о её даре.

Как ни крути — всё плохо.

Миа выбрала самое скромное платье из висевших в шкафу, оторвала кружева, потопталась на нём и немного присыпала юбку золой из камина — пусть все думают, что она украла его из стирки или подобрала. В новых шелках в Марджалетте не появишься — подумают невесть что!

Она задула свечу и долго лежала в темноте, планируя побег. Слышала, как в коридоре кто-то шептался, и узкая полоса света проникла под дверь, подтверждая, что там кто-то стоит. Один из голосов ей показался мужским, но был ли это маэстро или кто-то из слуг, а может, синьор Лоренцо, Миа не разобрала. А потом провалилась в глубокий сон.

И этой ночью ей приснился кошмар ещё хуже вчерашнего.

Кровь и подземелье, запах карболки, лаванды и удушающая тьма… И женщина в красном бархате медленно оборачивается к ней. У неё нет лица, а в руке хирургический нож, и кровь стекает с него на пол.

— Наконец-то я тебя нашла, — шепчет женщина. — Не бойся, иди ко мне, девочка… Иди ко мне…

И женщина делает шаг ей навстречу…

Миа проснулась от собственного хрипа и не сразу поняла, что пытается оттолкнуться ногами от кровати и куда-то уползти. Она прижала ладони к лицу, пытаясь успокоится и отогнать кошмарное видение, которое всё ещё стояло перед глазами. Вспомнились сразу же четыре Королевы, выпавшие ей во вчерашнем гадании.

Королева крови? Может, это она и есть? Может, гадание указывало на неё буквально? Но кто она такая?!

Миа вскочила с кровати и внезапно заметила, что внизу под ширмой, стоящей у шкафа, виднеется полоса голубоватого призрачного света, совсем слабого, как будто кто-то оставил свечу за приоткрытой дверью. Миа осторожно подошла, заглянула за ширму и увидела, что свет исходит от зеркала. Того самого, на большой деревянной раме, которое удивило её ещё в прошлый раз. Его поверхность казалась сейчас совсем тёмной и непрозрачной. И даже подойдя вплотную, Миа не смогла разглядеть своего отражения. Голубое свечение угасало, и вскоре комната снова погрузилась в полумрак.

Что-то жутковатое было во всём этом.

Миа быстро натянула платье, размышляя о том, что голос женщины из сна она где-то слышала.

«Иди ко мне, девочка!»

Так говорила сестра Агата в пансионе, похлопывая по руке ивовым прутом, которым собиралась пороть провинившуюся ученицу. Но у Агаты голос был скрипучий, старушечий, а этот был глубокий и бархатный. Хотя во сне нередко всё смешивается.

Миа откусила яблоко, прихваченное ещё со вчерашнего ужина, и выглянула в окно. Светало. Ей нужно торопиться. Город проступил сквозь жемчужные сумерки, и солнце уже выглянуло одним краем, но тут же спряталось в рваной пелене туч, нависших над горизонтом. Дамиана скрутила волосы в узел на макушке и заколола, как обычно делала в лавке, а затем, крадучись, пробралась к двери и повернула ручку. Заперто.

— Так я и думала, — усмехнулась она и достала две шпильки.

Вскрыть такой замок для той, кто выросла в гетто, не проблема. Она немного поколдовала, цепляя язычок, и когда замок со щелчком подался, снова усмехнулась.

Нет, маэстро, тут вам меня не обвести вокруг пальца!

Она на цыпочках спустилась на этаж ниже, прислушалась — дом спал. Прошла к двери в кабинет маэстро и замерла. Прежде чем она покинет палаццо Скалигеров, ей нужно сделать ещё одно дело. Вчера, когда она проходила мимо кабинета маэстро, одна из служанок как раз что-то выносила и дверь была открыта. Миа заметила, что на фреске бумажек стало вдвое больше. Ей нужно посмотреть, что ещё нашёл маэстро, чтобы знать, о чём предупредить своих. Она постояла немного у двери, прислушиваясь к сонной тишине дома, и решила, что если дверь в кабинет будет заперта, то она не станет терять время и уйдёт. Но мало ли, вдруг ей повезёт?

И ей повезло.

Видимо, заперев её в спальне, слуги успокоились, решив, что теперь ничего из дома не пропадёт. Дверь поддалась, Миа вошла и аккуратно притворила её за собой. Положила сумку в кресло и, доедая яблоко, направилась к фреске. В комнате было сумрачно, почти темно, и чтобы рассмотреть хоть что-нибудь на доске, она аккуратно отодвинула шторы с двух сторон от окна.

Главное, не забыть вернуть их на место!

Она положила огрызок на край стола и принялась разглядывать записки. Их появилось не меньше двух десятков. Синей булавкой маэстро обозначил монастырь святой Лючии и госпиталь, а рядом было написано…

— Какого дьявола вы забыли в моём кабинете, монна Росси? — раздался позади возмущённо-раздражённый голос.

И она едва не подпрыгнула от страха.

О, Светлейшая! Он здесь?! Как же она его не заметила?!

Маэстро, видимо, дремал на диване, повёрнутом к камину, и из-за спинки его не было видно. Наверное, поэтому и дверь была открыта…

Миа резко развернулась и прижалась к стене, прямо к карте Альбиции, и одна из булавок, которыми были приколоты бумажки, впилась ей в руку.

Маэстро встал с дивана и сделал несколько шагов по направлению к двери. И даже если бы она сейчас бросилась со всех ног, надеясь на его хромоту, он успел бы дёрнуть за ленту звонка и перебудить весь дом. Но кошка, как известно, падает всегда на четыре лапы, и мысль о том, чтобы сбежать прямо сейчас, Миа тут же отбросила.

— П-простите, синьор, — пробормотала она, заикаясь, и забыв даже, что обычно называет его «маэстро». — Я… Я… Мне не спалось. Всё думалось об увиденном сегодня. О той женщине и подвале, и я всё думала о том, чтобы… А ваша карта и записки… Я подумала, что, может быть, я смогу что-то понять…

Она лепетала что-то ещё, решив, что врёт вполне складно и испуг ей даже на руку. И лишь потом обратила внимание, что маэстро спешил вовсе не к ленте звонка. В утренних сумерках она только сейчас заметила, что на другой стороне комнаты, у камина, появилась вторая карта с записками. Вернее, не карта, а доска. Она располагалась как раз напротив дивана, но что именно было на ней, Миа рассмотреть не успела, потому что маэстро потянул за шнур, и на доску сверху опустилась плотная штора. Миа увидела только белые квадраты листочков. И то, с какой поспешностью маэстро спрятал от неё эту доску, отозвалось внутри нехорошим предчувствием.

А может, он уже догадался про цверров и про обряд? Иначе с чего бы ему скрывать детали расследования?

Маэстро прислонился к стене рядом с камином и, скрестив руки на груди, с невозмутимым видом стал молча слушать её сбивчивые оправдания. Он был одет в бриджи, домашние туфли и тёмную рубашку, а с подлокотника дивана свисал чёрный стёганый халат. И Миа подумала, что вернулся маэстро, должно быть, ещё вечером, раз успел переодеться. Но почему тогда он спит тут, будто пробрался в дом ночью, точно загулявший муж?

— Я не думала, что вы… будете спать здесь, — закончила она свой рассказ, пряча руки за спину.

— Уж конечно, не думали, — криво усмехнулся маэстро, внимательно разглядывая её платье. — Что, монна Росси, любопытство сгубило кошку?

— Э-э-э… в каком смысле? — спросила она, чувствуя в его насмешливом тоне подвох.

— Ясно же, что вы пришли сюда не просто так, а за информацией, ну и заодно, пользуясь случаем, решили сбежать, — он подошёл к двери, достал из кармана ключ и запер её на два оборота. — Итак, монна Росси, что именно вы хотели отсюда стащить? Или что вынюхивали тут? А главное, для кого?

Он взял трость и направился к Дамиане, прихрамывая, а она, видя, что выражение лица у него совсем недоброе, принялась пятиться за массивный стол.

Вот это влипла!

— О-ля-ля! Вот значит как! Ничего я не собиралась тут вынюхивать! И бежать я тоже не собиралась! — фыркнула она, отступая. — Зачем мне бежать, меня вон тут чуть ли не на руках носят! Да и зачем мне что-то вынюхивать?!

— Ну, мало ли, — пожал плечами маэстро, продолжая приближаться, — из любопытства. По глупости. От жадности. По чьему-то распоряжению…

— Вы же не хотите сказать, что я пришла сюда, чтобы украсть какие-то секреты? — воскликнула Миа, понимая к чему клонит маэстро и отступая к окну так, чтобы между ними оставался массивный стол и кресло. — И зачем мне их красть?!

— Вот и я думаю, зачем? Хотя причина вполне очевидна — деньги, — усмехнулся маэстро, огибая стол. — Так сами расскажете или…

Он сделал многозначительную паузу.

— …или? — дерзко усмехнулась в ответ Дамиана. — Или что? Снова наброситесь на меня? Убьёте? Сдадите командору? Чем ещё вы там будете меня пугать? Я и в канал прыгнуть могу, и вы не думайте, что с вашей хромотой у вас хватит прыти меня поймать. Так что откройте дверь и выпустите меня! А не то я вам переверну тут все эти микроскопы и уродцев в банках! — она взмахнула руками, обводя кабинет и бурно дыша. — С чего вы вообще решили, что я собираюсь бежать или что-то у вас красть?!

Миа приблизилась вплотную к окну, вцепилась пальцами в раму и выглянула наружу. Прыгнуть в канал не такая уж и плохая идея. Окно открыто, второй этаж. Вода, правда, холодная, но если выбирать не придётся…

— Ну, монна Росси, это я могу предсказать даже без стеклянного шара, — маэстро остановился и больше не приближался.

То ли перспектива разгрома в кабинете его остановила, то ли то, что она и правда прыгнет в канал, как обещала.

— И что же вы тут можете предсказать?

— Ваше платье, ваша сумка, ваши волосы. Вы же не камин чистили в этом доме, — он красноречиво посмотрел на большое пятно золы, красовавшееся прямо на подоле её платья. — Вчера вы были больны и едва дышали, а сейчас собрались прыгнуть в канал с высоты второго этажа? Какое внезапное выздоровление! Так это вы продаёте газетчикам детали расследования? Они что — больше платят? Шестисот дукатов вам показалось недостаточно?

Его голос хоть звучал негромко, но интонация была такой, что жалила будто хлыст.

— Я?! Газетчикам? Вы что, совсем рехнулись?! — воскликнула Миа, едва не задохнувшись от такого нелепого обвинения. — Да мне больше вашего надо, чтобы газетчики ничего не узнали! И вот уж точно я не стала бы им ничего рассказывать даже за пять тысяч дукатов!

— Хм… Любопытно. И почему же вам это нужно больше моего? — маэстро опёрся пальцами о стол и впился в её лицо своим немигающим внимательным взглядом.

О, Серениссима! Как она могла проболтаться!

— Э-э-э, да потому что! Не хватало, чтобы все в гетто узнали, что я на вас работаю! Мне там потом нельзя будет и носа показать! Вы думаете, что это прям вот большая честь — путаться со Скалигерами? У вас патрициев, может, и честь, а в Марджалетте в ваших шёлковых платьях мне могут и голову отрезать. Чтоб вам пропасть! — воскликнула она в сердцах, надеясь, что маэстро устроит такая ложь.

Но ложь маэстро не устроила. Он усмехнулся, покосился на огрызок яблока, лежавший на столе, и внезапно сменил тон.

— Вы повсюду оставляете огрызки «монна-Дамиана-Винченца-и-никак-иначе». Но раз вы зовёте меня маэстро Л'Омбре, то и я, пожалуй, начну звать вас маэсса О'Мелья.*

*прим. Mela ит. — яблоко

— Что? — она растерялась. — Яблочко?

— Яблочко. Почему бы и нет? — он снова усмехнулся. — И чем вы открыли замок?

— Так значит, запереть меня в той спальне было вашей идеей? — спросила она, отталкиваясь ладонью от рамы и понимая, что, очевидно, гнаться дальше за ней он не намерен.

— Ну, вообще-то мессера Оттавио, но я знал, что вы справитесь с этим замком, — маэстро бросил короткий взгляд на открытое окно, а потом развернулся и медленно пошёл к кофейному столику. — Будете кофе, монна Росси? Ранее утро — лучшее время для кофе.

— Кофе? — переспросила она недоумённо.

Она тут в канал прыгать собралась, а он как ни в чём не бывало внезапно решил её угостить кофе?

— Да, кофе, — ответил маэстро, неторопливо разжигая горелку и беря банку с зёрнами. — Раз уж вы встали в такую рань, то, надеюсь, составите мне компанию. Потому что ваша идея с прыжком в канал не самая удачная. Убиться вы, конечно, не убьётесь. Но вы же понимаете, что в этом платье далеко не уплывёте? Я кликну Пабло… Представляете, как он порадуется возможности достать вас из канала багром? Будет ему повод позлорадствовать над вашим жалким видом.

Миа опешила. С чего вдруг с ним случилась такая перемена? Скорее всего, он решил просто отвлечь её внимание.

— Так зачем вам понадобилось изображать фальшивое недомогание и убегать отсюда ночью? — спросил маэстро, и не глядя на Дамиану, принялся молоть зёрна.

Налил воды из графина и поставил турку на огонь.

— Оно было не фальшивым. И… Я не собиралась бежать, — наконец ответила Миа, следя за движениями его рук, и не зная, что ещё сказать.

— Собирались-собирались. Это грязное платье на вас… Сумка с шаром… Причёска на цверрский манер. И вы вышли пройтись по дому в самый тихий час просто так? Ну и дверь вы, конечно, тоже открыли шпилькой или вилкой лишь потому, что решили прогуляться по дому среди ночи? И так внезапно оказались в моём кабинете… Вы же не думаете, что раз я до сих пор не поймал маньяка-доктора, то я настолько плохой сыщик, чтобы не заметить очевидного?

Он посмотрел на неё искоса, и ирония в его словах стала совсем уж явной.

— Послушайте, маэсса О'Мелья, не пытайтесь меня обмануть, я хорошо распознаю ложь. Но если вы расскажете мне правду, поверьте, вам не придётся прыгать в канал из окна, — он говорил спокойно, держа над огнём турку. — Даже если это вы всё рассказали газетчикам, я сам открою вам эту дверь, и вы сможете уйти. Я не стану препятствовать. Я оставлю вам те шестьсот дукатов, что заплатил Ногарола, и вы сможете спокойно покинуть этот дом и не быть мне ничем обязанной. Но только в обмен на правду.

Маэстро обернулся, держа в руках две чашки с кофе.

— Подойдите, — произнёс он негромко, и в его словах она уловила какую-то едва заметную горечь, — вы же знаете, что с моей хромотой у меня и правда не хватит прыти вас поймать.

Что-то было в его словах, и в том, как он их произнёс, и в его взгляде, непривычно тёмном…

Он не позвонил в звонок и не позвал слуг. Он стоял с чашками и смотрел на Дамиану так, что внутри всё замерло и оборвалось, как натянутая струна. Где-то вдалеке на лестнице послышались шаги, а с улицы донёсся звон дверного колокольчика, по которому кто-то ударил веслом — видимо, молочник или угольщик приплыли в палаццо. Дом просыпался, а они стояли здесь, за запертой дверью, и Дамиана отчётливо ощутила, как что-то ломается между ними в этот момент.

Видение родилось внезапно. Мелькнуло перед глазами яркой вспышкой, как будто став ответом на её мысли.

Лестница в палаццо Скалигеров и мессер Оттавио предлагает маэстро руку, чтобы помочь выйти на пирс. Ледяной взгляд окатывает дворецкого и слова бьют, как хлыстом:

— Я разве просил вас мне помогать? — спрашивает маэстро строго.

— Но, синьор… Вам же… трудно…

— Я вполне могу о себе позаботиться. Мне не нужно ваше сочувствие, мессер Оттавио, запомните это. Если мне понадобится ваша помощь, я об этом попрошу. Надеюсь, в будущем мне не придётся снова это повторять?

— Нет, разумеется! Простите, синьор, — дворецкий спешно убирает руку за спину.

Маэстро садится в лодку достаточно легко и кладёт трость подле себя. И лишь когда Пабло отворачивается и берётся за весло, а мессер Оттавио уходит с пирса, лишь тогда его лицо перестаёт быть бесстрастным и искажается мучительной гримасой боли. Он впивается пальцами в борт лодки, некоторое время смотрит на воду и на висках у него выступают бисеринки пота.

Но когда Пабло оборачивается, чтобы спросить о чём-то, лицо маэстро уже вновь такое же, как и всегда.

Миа привыкла к тому, что его лицо обычно было спокойным и бесстрастным. А вот теперь поняла, что только тогда, когда маэстро был уверен, что его никто не видит, он позволял себе слабость — показать свои истинные чувства. И это страдание на его лице стало для Дамианы откровением, словно она ненароком подсмотрела какую-то страшную тайну, какую не должна была видеть.

Она даже дышать перестала, глядя то на его трость, что стояла у столика, то на чашки в его руках. Маэстро стоял выпрямившись, и выглядел совсем расслабленным. Именно в этот момент она и поняла, что маэстро просто стесняется своей хромоты. В окружении людей он всегда делает вид, что эта трость ему не особо-то и нужна. Это скорее украшение. Но на самом деле это не так. На самом деле он терпит мучительную боль лишь для того…

…чтобы ему не сочувствовали. Не считали слабым. Не жалели.

Но она сочувствовала. Не хотела и не собиралась, но что-то сломалось между ними сейчас. И эти чашки в его руках, как хлебные крошки, которыми в гетто подманивают голубей. Она не должна была подходить.

Но она подошла.

Глава 16. Версии, улики, доказательства

— Осторожнее, чашка горячая, — произнёс маэстро негромко.

Она подошла, не сводя с него глаз, взялась за блюдце и потянула на себя. Маэстро поддался, позволяя ей выиграть немного пространства, но блюдце так и не отпустил.

— Так что вы делали здесь в такой час, маэсса О'Мелья? — спросил он, пронизывая её взглядом, и медленно потянул блюдце обратно.

— Я пришла прочитать новые записки на вашей карте, — немного удивлённо ответила Миа, не отводя взгляда, и снова потянула блюдце на себя.

— Зачем? — спросил маэстро, и блюдце опять поехало в его сторону.

— Вы узнали что-то ещё. Я видела новые записки и решила их прочесть. Это правда.

Миа не стала продолжать эту игру. Слишком уж близко они стояли друг к другу и ощущение опасности от того, что происходит между ними, щекотало ноздри и заставляло сердце биться тревожно и быстро. Она ловким движением подхватила чашку за ручку и сделала шаг назад, оставив блюдце в руках у маэстро.

— Зачем они вам? — спросил он, поставив его на столик.

— Мне не давали покоя вчерашние видения. И я решила прочесть ваши записи и поговорить с мамой Ленарой. Она могла бы помочь мне понять кое-что — погадала бы на картах, — Миа сделала глоток из чашки.

А неплохой кофе умеет варить маэстро…

— То есть вы решили влезть в мой кабинет без разрешения, прочесть эти записи и потом исчезнуть в дебрях Марджалетты? — спросил маэстро так, будто только что подловил её на лжи. — И когда я сказал, что вы собрались бежать, вы обиделись.

— Ну, не бежать…

Маэстро подошёл к столу, достал из ящика какой-то медальон на цепочке и показал Дамиане.

— Вы же знаете, что это?

Медальон качнулся в его руке. Половинка золотого солнца — символ Светлейшей. Откуда он у него?!

— Вижу, что знаете, — ответил за неё маэстро. — Я нашёл его вчера в вещах Джино Спероне и сразу вспомнил о вас. Татуировка на его руке — это ведь не корона, а вот это самое солнце. Цверрский символ… Но ведь вы и так знали это, да? И промолчали… Почему вы мне не сказали? Хотя, я знаю почему. Вы защищаете своих, мне это понятно. Но только таким способом вы добьётесь ровно обратного, Дамиана. Что ещё вы от меня утаили? Может, и все ваши видения были ложью? Чтобы скрыть очевидное…

— О-ля-ля! Ну солнце, и что? Что это доказывает?! Вы же не думаете, что всех этих девушек убили цверры?! — воскликнула Миа, ставя на стол пустую чашку. Он припёр её к стенке, и она больше не собиралась молчать. — О нет, конечно, вы именно так и думаете! И вы, и ваш брат! И даже если это не цверры, то надо сделать так, чтобы все на них подумали! Это же так удобно! Вот и повод вышвырнуть нас из Марджалетты, чтобы герцог Ногарола на пару с вашим братом прибрал к рукам освободившиеся острова! Да чтоб у них руки отсохли! И вы ему помогаете в этом! Так с чего мне тут с вами откровенничать?! И не думайте, что я поверю в то, что вы меня просто так отпустите! Всем патрициям нужно только одно! И вам в том числе! Я же вижу, что вам от меня нужно! Вы забираете всё, что можете забрать! Чтоб вам пропасть! — она размахивала руками, чувствуя, как кровь приливает к лицу.

Маэстро бросил медальон на стол, и резкий звук заставил Дамиану вздрогнуть.

— Вы закончили свою обвинительную речь, маэсса О'Мелья? — он направился к кофейному столику и взял свою чашку.

— Даже если и нет, то какая разница! Вы всё равно будете винить во всём нас!

— Почему вы так решили? Я вовсе не считаю, что цверры имеют к этому какое-то отношение. Во всяком случае, явно не самое прямое, — маэстро спокойно отпил из чашки и задумчиво посмотрел в окно. Он будто и не заметил выплеснувшейся ярости Дамианы. — К тому же каким бы ни был подестой мой брат, он всегда голосовал против гонений цверров. Ему не нужны погромы и пожары в городе. И если и были с его стороны какие-то притеснения, то только по делу, за явные нарушения порядка. А уж на пару с Ногарола он никогда ничего не стал бы делать. Скорее уж наоборот — в пику ему. Так что не знаю, с чего вы выстроили такое странное умозаключение, но в нём вы не правы.

Ну конечно! А то она не слышала, о чём болтали синьор Лоренцо и Ногарола!

Маэстро поставил чашку, подошёл к двери и повернул ключ в замке.

— Я перевернул вчера весь остров Мурано и не нашёл печи с такой кладкой, как на рисунке, — произнёс он, выразительно посмотрев на Дамиану. — И такого подвала.

— И теперь вы думаете, что я соврала?! — воскликнула она возмущённо.

— Нет, вы определённо не соврали. Где-то такая печь существует, но это точно не стекольная печь. Я послал записку главному архитектору, и он обещал приехать сегодня до полудня. Я надеюсь, он подскажет, где в Альбиции применялась такая кладка кирпича, как я изобразил на рисунке с ваших слов. Это особенная кладка, она не альбицийская, скорее материковая и более новая, чем печи в Мурано, — маэстро вытащил ключ и, продолжил, словно рассуждая вслух: — И хотя маэстро Позитано явно знает больше о том, чем занимался Джино Спероне, но пока что я не нашёл ничего, что заставило бы его заговорить. Противопожарные нарушения не в счёт. Гильдия просто заплатит штрафы, но язык ему это не развяжет. Но у меня возникла другая догадка — насчёт женщины в красном бархате. Той, которую вы видели в подвале. Мы можем сосредоточиться на ней и попытаться выяснить, кто она такая. И у меня есть одна идея, как нам её найти. Хотя…

Маэстро распахнул дверь настежь и отошёл в сторону, достаточно далеко.

— … вы можете просто уйти. Если хотите.

Это была ловушка, и Миа это понимала. Нет, он не бросится за ней и не позовёт слуг, и если она сейчас выйдет, он позволит ей даже добраться до Марджалетты. Ловушка в другом. Он всё говорит так, чтобы она сама не захотела уйти. И самое плохое, что она и правда не хочет.

Кофе, вкрадчивый голос, его трость, открытая дверь, этот внимательный взгляд, и это объединяющее «мы можем»…

Солнце, голуби, крошки… клетка!

Они смотрели друг на друга одно тягучее мгновение, а затем маэстро усмехнулся, и она поклялась бы, что на его лице промелькнули радость и облегчение.

— Идите сюда, — он указал рукой на стол, — взгляните на это. Я не сразу заметил, но посмотрим, заметите ли это вы с вашей наблюдательностью…

Маэстро подошёл к столу и, быстро отодвинув в сторону какие-то бумаги, освободил место. Он не смотрел на Дамиану, будто позволяя ей решать — уйти или остаться, но она знала — и это тоже специально. Иллюзия выбора. Вот она — открытая дверь. Лети птичка. Лети…

Так почему она не хочет улетать?

Миа посмотрела, как маэстро, словно карты, раскладывает на столе бланки назначений доктора Гольдони.

Она уйдёт. Позже. А пока узнает всё, что сможет.

— Взгляните, — произнёс он, указывая на них рукой. — Видите что-нибудь странное?

Миа подошла и принялась разглядывать бумажки. Маэстро отдёрнул ещё одну штору, впуская больше света, подошёл и встал рядом. И она почти кожей ощутила его присутствие. Хотела отодвинуться, но не стала. Как ни странно, она больше не чувствовала угрозы с его стороны. А ведь должна была…

— Вот эти три бланка, — Миа подняла листы, — они выписаны на имя другого пациента и другим доктором. И они… отличаются от остальных.

— Совершенно верно, — маэстро взял один из них и посмотрел на просвет. — Видите? Здесь бумага белее и тоньше, и чернила имеют другой оттенок. А рамка печати, посмотрите внимательнее, она не расплывчатая. Что вы на это скажете?

Миа взяла один из бланков.

— У этих бумага более жёлтая и плотная, и неровная какая-то, будто она сначала намокла, а потом высохла. Расплывчатые чернила, слегка выгоревшие, и края порыжели, — Миа подняла взгляд на маэстро, — они старые? Бланки доктора Гольдони очень старые!

— В точку! — усмехнулся маэстро. — Так что, скорее всего, их взяли вовсе не из больницы Святой Лючии. Нынешняя больница вообще не при чём. Доктор Гольдони, видимо, забрал их с собой, когда уходил из больницы, и это было давно. Возможно, он хранил их дома. Возможно, где-то ещё. И то, что вы разглядели в своём видении — его тайник. И кто-то о нём знал все эти годы. И кто-то достал их только сейчас. Почему? И кто? Как думаете, кто мог знать о тайнике доктора, кроме самого доктора? — спросил маэстро, чуть наклоняясь к Дамиане.

Его глаза блестели, и выражение лица было каким-то… довольным.

— Жена? Дети? Кто-то из пациентов? Другие доктора? Друзья? — Миа приложила палец к подбородку, пытаясь представить, кому доктор мог рассказать о своём тайнике.

— В точку! А вы делаете успехи, маэсса О'Мелья! — он усмехнулся и постучал пальцами по столу. — Это кто-то близкий, кому он доверял. И я думаю, что вдова доктора Гольдони должна знать, кто был к нему близок. А может, она знает и про тайник.

— Так мы поплывём к вдове? — спросила Миа и подумала, что вот она и сама уже говорит это «мы», как будто так и надо!

— Сначала дождёмся архитектора, а потом посетим и вдову. Жильо как раз должен выяснить её адрес, — маэстро сгрёб бланки и сложил их аккуратной стопкой. — Думаю, самое время для завтрака, что скажете, маэсса О'Мелья?

Это предложение застало её врасплох. Не так давно она собиралась прыгать из окна в канал, а он посылать Пабло с багром, чтобы её выловить, а теперь… он зовёт её завтракать?

Вот так поворот!

— Э-э-э, ну, мне нужно переодеться, — пожала Миа плечами, проведя руками по грязному подолу платья. — Тут же принято переодеваться к каждому блюду.

Она усмехнулась и направилась к двери. Шла, а сама думала: бросится за ней маэстро или позвонит в колокольчик? Пошлёт кого-то следом? Но он лишь произнёс вдогонку:

— Завтрак на террасе, маэсса О'Мелья. И… не оставляйте здесь больше огрызков от яблок. Это всё-таки рабочий кабинет.

Никто за ней не пошёл. И, поднимаясь по лестнице, делая каждый следующий шаг, она боролась с собой.

Предчувствие кричало — уходи! Уходи, как задумала!

Но что-то уйти не давало. Она уйдёт, конечно… но не раньше, чем узнает, что известно о тайнике доктора вдове Гольдони. А может, Светлейшая ей ещё что-то приоткроет. Да, точно, ей нужно посмотреть на эту вдову…

И если маэстро не считает цверров виновниками… То ей лучше остаться здесь и помочь поскорее найти настоящего убийцу. Этим она защитит всех. И себя в том числе.

Спускаясь к завтраку, она всё ещё чувствовала себя скованно. Прислушивалась и оглядывалась, думая, что вот сейчас маэстро сбросит вежливую маску, кликнет своих сикарио и всё — пропала Дамиана. Припомнят ей все прегрешения!

Но маэстро сидел за столом совершенно расслабленно, и неторопливо намазывал масло на хлеб. Лишь покосился на часы, будто проверяя насколько Дамиана опоздала. Слуга отодвинул для неё стул и, глядя на тончайшую фарфоровую тарелку, украшенную по краю серебряными завитками узора, Миа подумала, что вот теперь она окончательно в тупике. Она вроде неплохо разбирается в людях, а вот понять маэстро ей никак не удаётся.

Что бы сделал любой на его месте? Велел бы выпороть наглую цверру. Или констеблей позвал. Запер бы в кладовой для острастки. Отвесил пощёчину…

С такими, как она, никто не церемонится.

Ах да, маэстро заподозрил у неё дар, который будет ему полезен!

И если всё дело в этом, тогда почему не посадил её под замок? Не предложил денег, например, или помочь с лавкой в обмен на услуги. Или ещё что…

Но маэстро не сделал ничего из того, что сделал бы обычный патриций на его месте. И это пугало. И пробуждало любопытство. Хотелось докопаться до истины, и поэтому она расположилась за столом и сделала вид, что полностью принимает правила. Маэстро решил играть в «ничего такого не произошло»? Ну что же, она тоже умеет играть в эту игру!

— А если бы я решила уйти? — спросила Миа, когда все церемонии за столом были соблюдены и одним коротким жестом маэстро отпустил слуг.

— То вы бы ушли, — ответил он с усмешкой. — Но вы же не ушли.

— А почему вы были уверены, что я не уйду?

— А я и не был уверен. Но вы же хотели проверить границы дозволенного? Вот и проверили. Но надеюсь, в следующий раз, решив прогуляться ночью по дому, вы не забредёте случайно в какую-нибудь из личных комнат хозяев, — произнёс он негромко и добавил, оторвав взгляд от ножа и посмотрев на Дамиану внимательно: — например, в мою комнату. Или… в комнату моего брата.

Двусмысленность последних слов была настолько явной, что Миа замерла, не зная, что ответить, и пока их взгляды, как клинки, были нацелены друг на друга, между ними воцарилась звенящая тишина. Почти осязаемая тишина…

— Вы же не хотите сказать…

Но маэстро не дал её возмущению выплеснуться наружу, он оборвал эту невидимую дуэль, снова вернувшись к ножу и маслу, и продолжил как ни в чём не бывало:

— Я надеялся, что здравый смысл подскажет вам: найти убийцу — это лучший способ защитить ваших сородичей.

И он снова посмотрел на Дамиану, но теперь в его взгляде явно читалось… удовлетворение. Он поставил ловушку и птичка попалась.

О-ля-ля, маэстро! Не стоит быть таким самонадеянным!

— Здравый смысл? — Миа рассмеялась и взялась за апельсиновый джем.

Она ещё поквитается с ним за все эти намёки!

— Ну, я полагаю, что раз вы смогли выжить в гетто одна, то дело не только в вашей поразительной везучести, но ещё и в интуиции, основанной на наблюдательности, которую в вас развила мать. И в здравом смысле. Потому что идея залезть в мой кабинет была хоть и рискованной, но далеко не самой глупой.

— Э-э-э… Хм… Не знаю даже, что и сказать.

— Вы удивлены?

— Удивишься тут! Так неожиданно превратиться вдруг из грязной гадалки и шарлатанки едва ли не в настоящую синьору, достойную таких комплиментов…

Миа махнула ложкой, и капля апельсинового джема упала на скатерть. И предваряя лекцию о том, что настоящие синьоры не машут ложками за столом, она воскликнула:

— Ой! Да-да, я знаю! Синьоры не размахивают ложками за завтраком. Но я ведь и не синьора.

Маэстро никак не прокомментировал её конфуз. Лишь посмотрел так, как будто сделал в голове ещё одну заметку, и чуть улыбнулся. И Миа почувствовала себя и вовсе странно. Даже стыдно стало как-то за свою неловкость и вообще… за весь этот разговор.

— Наверное, вы правы насчёт того, что поймать убийцу — это лучший способ помочь цверрам избежать подозрений и расправы, — произнесла она, вытирая джем салфеткой. — И поэтому я должна кое о чём вам рассказать.

— И о чём же? — маэстро сразу стал серьёзным, и вся игривость, с которой начался завтрак, улетучилась без следа.

— О цверрском обряде возвращения к жизни…

Когда она закончила свой рассказ, то увидела, что лицо маэстро вновь стало холодным и бесстрастным, и подумала, что, кажется, зря она это сделала! Он сидел, переплетя пальцы, и смотрел куда-то в одну точку, словно принимая тяжёлое решение.

— Ну всё! Теперь вы точно будете думать, что это сделали цверры… — пробормотала Миа и отбросила салфетку. — Зря я всё это рассказала!

Маэстро поднял на неё взгляд и ответил совершенно спокойно:

— Как раз наоборот. Зря вы не рассказали мне всё и сразу. Теперь я уверен, что если это даже и сделали цверры, то уж точно не для себя.

— Не для себя? А для кого?

— Для кого-то гораздо более могущественного… Поговорим позже, — отрезал он и вернулся к еде с мрачным выражением лица.

Когда завтрак был окончен и они снова поднялись в кабинет, маэстро запер дверь на ключ и указал Дамиане на кресло, бросив коротко:

— Садитесь.

Его тон был таким, что Миа возражать не стала. Маэстро подвинул своё кресло и расположился напротив.

— Как хорошо вы умеете хранить секреты, монна Росси? — спросил он, скрестив руки на груди и глядя в глаза Дамиане очень внимательно.

— Как банк «Аква Альбиция», маэстро Л'Омбре! — усмехнулась она. — Я знаю секреты всех своих клиентов. Много ли их вы от меня услышали? Так что не переживайте — я умею молчать.

— Хм. Надеюсь, что это так, — он постучал пальцами по краю стола. — Боюсь, вы правы — это действительно похоже на обряд. В книгах о нём ничего нет и, к счастью для нас, газетчики тоже об этом не знают. Но если они догадаются… Если тень этих убийств падёт на цверров, это вызовет беспорядки в городе. А подозрения обязательно возникнут или… им обязательно помогут возникнуть, судя по вчерашним газетам.

— Но кто мог им рассказать?

— Я допросил слуг, — маэстро посмотрел на Дамиану, — они все как один уверены, что это вы.

— Я?! — Дамиана хотела вскочить, но маэстро остановил её жестом.

— Не кипятитесь. Они уверены, но не я, — добавил он мягко.

— И на том спасибо! — саркастично ответила Миа, взмахнув руками.

— Но, может быть, во всём этом есть другой смысл. Как говорится: «Cui bono»?

*прим. автора — (лат.) кому выгодно?

— Это юридический термин. Буквально: ищи кому выгодно.

Дамиана вскочила и воскликнула:

— Я знаю! Знаю кому выгодно! Герцог Ногарола хочет вышвырнуть цверров из Марджалетты и отдать остров стекольщикам! И маэстро Позитано с ним заодно! Ему нужен только повод! А чем это не повод! Я помню тот день, когда мать отдала меня в пансион, это был день Красного петуха — так его прозвали жандармы из-за пожаров. Они тогда сожгли половину всех лодок… А теперь сожгут всё! — она всплеснула руками. — Это Ногарола! Точно вам говорю!

Воспоминания о том дне навсегда отпечатались в её памяти. Мать быстро поняла, к чему всё идёт, и вовремя покинула Марджалетту. Выбросила все вещи из лодки прямо в воду. Обрядилась в длинный чёрный плащ, сняла украшения и тюрбан, и содрала шатёр со своей корказетты, чтобы никто не подумал, что они цверры. Это их и спасло. Жандармы пропустили лодку со светловолосой женщиной в плаще и её дочерью.

— А вы отлично осведомлены, монна Росси, — маэстро явно удивился, — не думал, что вы так хорошо разбираетесь в городской политике.

— Ну… Это же мою лавку хочет отобрать герцог Ногарола — приходится разбираться, — она пожала плечами и мысленно отругала себя за то, что чуть не проболталась о подслушанном разговоре. — А как вам угрожал маэстро Позитано, я и сама слышала.

Миа присела на край стола и скрестила руки на груди, пытаясь унять волнение. Если всё это так, то вот он ответ: кто-то хочет обставить всё так, чтобы был повод выгнать цверров из города!

— Будем рассматривать это как одну из версий, маэсса О'Мелья, — усмехнулся маэстро. — Но запомните: хороший сыщик должен изучить все версии. И собрать доказательства, руководствуясь логикой и умом, а не эмоциями и сердцем. А пока что улики указывают на то…

— Улики? Что такое улики? — переспросила Дамиана.

— Это доказательства, которые позволяют подтвердить связь каких-то обстоятельств или фактов между убийцей и жертвой.

— И на что они указывают?

— Пока они частично указывают на цверров.

— И почему же?! — снова возмутилась Дамиана. — Может, вам хочется, чтобы так и было? Вам-то плевать на цверров! Зря я вам всё рассказала! Разве не очевидно, что всё это подстроил Ногарола?! Что для него какие-то путаны и лепестки? Щёлкнет пальцами и всё будет!

— Нет, Дамиана, — спокойно ответил маэстро, — места преступлений указывают на тщательную подготовку. Это не бутафорская инсценировка, чтобы выставить подозреваемыми цверров. Тот, кто это делал, знал, что делает. И поэтому я склонен думать, что обряд настоящий. Но в любом случае, если вы хотите спасти своих сородичей от расправы, вам придётся мне помочь. Как это ни странно, мы сейчас с цверрами по одну сторону, даже если они и помогали убийце. Моему брату не нужны конфликты, пожары и погромы. Уж точно не сейчас, перед выборами дожа. А ещё ему точно не нужен убийца-цверр, совершающий кровавый обряд посреди города у всех под носом. Но вы не уловили главного, Дамиана, — маэстро понизил голос. — Убитых девушек четыре. А как я понял из вашего рассказа, для обряда нужны семь. Семь лучей вашей богини, ведь так? Вы понимаете, к чему я?

— О, Серениссима! Об этом я и не подумала! — Миа приложила ладонь к губам. — Значит… Он снова убьёт?

— Я в этом почти уверен. А теперь смотрите…

Маэстро встал из кресла рывком, подошёл к карте, снял одну из бумажек и протянул Дамиане. На ней была написана дата. Он снял ещё одну и тоже протянул, затем третью и четвёртую.

— Что вы видите на этих бумажках?

— Даты убийств?

— Да. Что ещё?

— Э-э-э… — она раздвинула бумажки веером. — Между первым и вторым убийством прошло четырнадцать дней. Между вторым и третьим двенадцать, а между третьим и четвёртым… десять…

Последние слова она произнесла совсем тихо и посмотрела на маэстро.

— …и завтра восьмой день после последнего убийства, — закончил за неё маэстро. — И если следовать этой закономерности, это значит…

— …что следующей ночью он снова убьёт, — теперь уже она закончила фразу внезапно охрипшим голосом.

— Скажите, сколько человек в гетто могут провести такой обряд?

— Сколько?! Да такое вообще может только мама Ленара! Такой обряд умеет делать только старшая… Стойте! Стойте! Вы же не думаете, что она могла такое сделать! — Дамиана взмахнула листками. — Да ей же почти девяносто лет!

— Она — нет. Но она точно знает, кто мог. А главное — для кого он это делал, потому что ясно же, что есть заказчик, — твёрдо ответил маэстро. — Мне нужно с ней поговорить.

— Поговорить?! Такое вряд ли возможно, — усмехнулась Дамиана нелепости этого предложения. — Мама Ленара ни за что не явится сюда, в ваш-то дом!

— Ну, это не проблема. Я сам могу её навестить, а вы меня отведёте.

— Вы, видно, спятили?! — воскликнула Дамиана. — Ой, простите. Но… Вы? В Марджалетте?! Боюсь, там вам вряд ли обрадуются. Да вас же просто утопят в лагуне, едва вы появитесь! Но сначала обчистят. Вы даже до Понте-дель-Реджо не доплывёте! Нет, я за такое не возьмусь, не хочу, чтобы вас убили!

— Правда не хотите? — спросил он с какой-то странной улыбкой и его глаза стали темнее обычного. — Ну так помогите сделать так, чтобы этого не произошло…

Маэстро вдруг шагнул к ней почти вплотную, и от неожиданности Миа соскользнула со стола и попятилась. Сзади попалось кресло, не давая отступить ещё на шаг, и Дамиана отодвинулась, как могла, цепляясь за стол рукой. Но лицо маэстро всё равно оказалось так близко, что она смогла рассмотреть все оттенки синевы его глаз. Он медленно вытащил из её руки записки и, подняв их вверх, зажатыми между пальцев, произнёс тихо и даже как-то зловеще:

— Если это то, о чём я думаю, монна Росси, то всё очень плохо. И цверрам угрожает настоящая опасность, почище Дня Красного петуха. Так что… Вы же хотели попасть к маме Ленаре? Ведь для этого вы выбрались ночью из комнаты? Так в чём же дело? Думаю, ваши сородичи будут вам благодарны за всё… в итоге. И я уверен, что вы точно знаете, как устроить мне встречу с вашей главной гадалкой!

— Не знаю, о чём вы там думаете, но если так… Вы… вы что предлагаете сделать? — спросила Миа, сбиваясь на хриплый шёпот.

— Я предлагаю вам поехать к ней, всё объяснить и договориться о встрече. Сегодня. Прямо сейчас! И мы встретимся где-нибудь, да хоть на Понте-дель-Реджо, и поговорим. И если цверры окажутся ни при чём…

— Сегодня Ночь Откровений, — произнесла Миа растерянно, не зная, куда деться от пронизывающего взгляда синих глаз. — Сегодня вся Марджалетта празднует. Жгут костры, танцуют… Все пьяны… Маме Ленаре несут подарки и…

— …и когда все пьяны и празднуют, пробраться в Марджалетту не привлекая лишнего внимания будет несложно, — закончил за неё маэстро, понизив голос.

— Вы спятили!

— Возможно…

— Какое там «возможно»! Вы спятили окончательно!

— Так вы поможете?

— Ну разумеется!

Сборы были недолгими. Никто из слуг подробностей не знал. Маэстро пошептался с Жильо и, хотя по лицу прианца было видно, что он не в восторге от идеи плыть в Марджалетту, но возражать хозяину он не стал.

Наставления маэстро Миа слушала как-то рассеянно, сама не зная почему. До последнего не верилось, что он вот так запросто её отпустит. Во всём ей чудился какой-то подвох, но когда у пристани она увидела скромную корказетту, на которой Жильо должен будет отвезти её до Понте-дель-Реджо, она поняла — всё правда. Маэстро действительно её отпускает.

Но… почему?! Разве он вот так запросто ей поверил? Она ведь могла и соврать ему обо всём… Он знает о её даре и всё равно отпускает? Что с ним такое? Почему она никак не может его понять?!

— Ну, что вы стоите, монна Росси?! Время дорого! — произнёс маэстро нетерпеливо. — Жильо, чтобы с ответом вернулись не мешкая!

— Слушаюсь, капо! — Жильо с готовностью схватился за вёсла.

А Миа шагнула в лодку и обернулась, глядя на маэстро, стоящего на пирсе палаццо Скалигеров.

Она уплывает. И вроде бы это было именно то, чего она хотела. Это именно то, ради чего она на рассвете открыла замок своей комнаты. И ей бы радоваться, но что-то с ней случилось в этот момент. Что-то настолько странное, что объяснить это было просто невозможно.

Она разозлилась.

Почему он отпускает её просто так?!

Она ведь может исчезнуть навсегда, если захочет. Ему наплевать? Так ему и должно быть на неё наплевать… Почему же она злится?

И мир вспыхнул, задрожал, отвечая на её вопрос и рождая видение. Оно ворвалось против воли Дамианы и прокатилось волной, заслоняя собой реальность.

… Вероника? У меня есть для тебя подарок, — маэстро шепчет, склоняясь к уху девушки.

Зал украшен весенними цветами. Оркестр играет нежную мелодию, и пары неспешно кружатся в медленном вальсе. Внутренний двор палаццо Скалигеров полон гостей. Бокалы вина… нарядные гости… подарки…

День рождения Вероники.

Догадаться нетрудно, ведь в этом зале на ней самое красивое платье. Терракотово-розовое, собранное сзади пышным шлейфом, и этот цвет удивительно ей идёт. Миа впервые видит её лицо, и оно очень красиво. И становится понятно, почему маэстро так часто её рисует.

— Надеюсь, твой муж не будет против того, что я украду тебя, чтобы его вручить? — в его голосе какая-то особая теплота, по которой можно сразу понять, как сильно он влюблён.

— Почему не вручить здесь? При всех, — снисходительно отвечает Вероника.

— Мне бы хотелось, чтобы сначала его оценила ты, — он говорит ещё тише, склоняясь к уху Вероники, и теперь в его голосе слышны бархатные ноты, от которых, кажется, даже музыка становится тише. — Это то, что я давно обещал…

— Вот как?! — в голосе Вероники звучит заинтересованность.

Она кокетливо уступает и поднимается по лестнице.

Малый зал. На мольберте картина, накрытая полотном. Маэстро сдёргивает его одним движением.

Портрет Вероники столь же прекрасен, как и она сама… Нет. Он даже прекраснее оригинала. Потому что на нём не настоящая Вероника, а та, какой её увидел маэстро, наделив ангельским лицом и кротким взглядом Мадонны. Работа очень тонкая и кисть художника смогла передать абсолютно всё, уловить все нюансы игры света и тени, сделав его почти живым.

— Опять портрет? — в голосе Вероники слышно плохо скрытое разочарование. — Я тут какая-то унылая. И разве у меня бывает такой грустный взгляд? Райно, откуда в тебе столько меланхолии? — Вероника игриво подаёт ему руку для поцелуя. — Идём лучше танцевать!

Она разворачивается, чтобы уйти, и шлейф её платья небрежно скользит по ногам маэстро…

Дамиана сжала руку в кулак, впиваясь в ладонь ногтями, и видение растаяло, оставив неприятно-горький осадок внутри. Кто бы ни была эта Вероника, Миа внезапно ощутила, что кажется, начинает её ненавидеть. Сама не зная за что.

И будь её воля, она бы предпочла не видеть всего этого никогда.

— А если я не вернусь? — спросила она, вздёрнув подбородок и глядя на маэстро с вызовом. — Если я исчезну в Мардажлетте?

— Но вы ведь вернётесь? — спросил маэстро негромко и мягко, без всякой насмешки.

И от этих слов, от этих мягких бархатных нот, прозвучавших в его голосе, что-то странное зародилось внутри, забилось пульсом в кончиках пальцев и отдалось теплом в коленях, заставляя их внезапно ослабеть. Одно лишь мгновенье их взгляды удерживали друг друга, будто пытаясь сказать что-то ещё, что так и не было произнесено, а потом Миа посмотрела на тёмную воду и ответила:

— Вы же оплатили мою ренту. Придётся вам потерпеть меня ещё неделю.

И она отвернулась.

Да чтоб вам пропасть!

Глава 17. Предположения и подозрения

— Эй, Жильо? Скажи, давно ли ты знаешь своего хозяина? — спросила Миа, когда палаццо Скалигеров исчез из виду.

— Да, кажется, будто всю жизнь, — ответил Жильо, не оборачиваясь и работая вёслами так, что лопатки ритмично сходились и расходились, грозя порвать на спине пёструю жилетку.

— А ты… может быть, знаешь синьору Веронику? — спросила Миа осторожно. — Она бывала здесь, в палаццо.

Странно, что праздник проводился в палаццо Скалигеров… Может быть, эта Вероника их родственница?

— Синьору Веронику? Не видел я тут никакой Вероники. Но может, это было зимой? Меня тут не было как раз. Я ездил на материк по поручению капо.

— Нет, это было давно. Лет может десять назад… Или больше…

— А! Ну дык, это уж совсем давно! Я-то сюда впервые приехал вместе с капо этой осенью. А до этого в столице и не бывал никогда. И никакой синьоры Вероники не видел. А с чего она понадобилась?

— Да так… спросить хотела.

Миа замолчала. Не стоит кому-то говорить об этом. Лоренцо предупреждал, чтобы она не болтала лишнего. А Жильо всё донесёт хозяину — можно не сомневаться. Может, стоит спросить у монны Джованны или Симоны? Хотя спесивые служанки само собой ничего не скажут. Можно, конечно, спросить у маэстро. Вот только он точно взбесится, если она начнёт выяснять что-то о его прошлой любви.

А узнать, кто такая эта Вероника, хотелось всё сильнее. Видения на этот счёт подсказок не давали. И можно было бы попробовать заставить нужное видение появиться, но Миа боялась. После того, что произошло в кабинете доктора в монастырской больнице, ей было страшно заставлять себя видеть то, что не хочет открываться добровольно. От такого можно и умереть. А раз нет острой нужды, то не стоит и рисковать.

Небо затянули тучи, со стороны акватории дул прохладный ветер, и Миа втянула воздух ноздрями. Наверное, ближе к утру будет дождь. Она запахнулась плотнее в плащ и принялась разглядывать проплывающие мимо дома.

Цверрская легенда гласит, что именно Марджалетта дала жизнь Аква Альбиции. И что она до сих пор питает все семь островов, на которых стоит город, а иначе они давно бы ушли под воду. Это и не удивительно, потому что весь ил, который несут в лагуну весной бурные реки с прианских гор, сначала оседает в Марджалетте, а потом уже разносится токами воды к остальным островам, укрепляя их. И всё, что унесли с собой в море приливы и отливы, Марджалетта возвращает сполна.

У Понте-дель-Реджо Миа взяла у одного из цверров, сидящих на перилах моста, медную монету с дыркой, в которую был продет красно-чёрный шнурок. Пропуск в Марджалетту для Жильо. Теперь, несмотря на то, что он чужак, никто его здесь не тронет.

Канал потерял чёткую береговую линию. Дома сменили лачуги, а потом топи и пустые пространства с пятнами болотолиста, растущего на мелких отмелях, а за ними густые заросли солёного тальника, переплетение ветвей которого превращало эту часть лагуны в настоящий бурелом. Отмирающие ветви оседали слоями на дно, а длинные корни тальника, похожие на гигантские щупальца, уходили глубоко в ил, переплетаясь друг с другом, с сухими ветвями, и создавая нагромождения, похожие на огромные вороньи гнёзда. Когда-то, много столетий назад, первые поселенцы-цверры прятались в этом буреломе от грозных прианских стрел. Когда-то они научились укреплять эти берега, переплетая между собой гибкие ветви тальника. И вот теперь в Марджалетте трудно найти что-то, сделанное не из тальника. Причалы, навесы, шатры, помосты, корзины, гамаки…

Поистине тальник — благословенное дерево, потому что может расти в этой солёной воде, давая жизнь лагуне.

Миа вспомнила, как констебли жгли эти острова. Обугленные остовы деревьев со временем обрушились и утонули, но это не беда: тальник отрастает быстро, три года — и вот уже острова выглядят как раньше.

Несколько поворотов, лодка углубилась в узкие протоки, в переплетение ветвей, похожее на туннели, а дальше Жильо начал тревожно оглядываться, услышав свист, а затем ещё один. Но Миа сделала знак рукой — всё в порядке. Это Смотрящие передают сигнал, что кто-то плывёт.

Тальник покрылся нежной молодой листвой и оглянись вокруг — всё заросло так, что если не знаешь этих мест — заблудишься. Зато в Марджалетте спокойно, сюда не заглядывают ни констебли, ни жандармы, ни сикарио герцога Ногарола…

Пока не заглядывают. Но как быстро всё может измениться!

Возле главного острова её встретил Сандро. Старый цверр сидел на небольшом причале, сделанном из топляка, и будто поджидал именно Дамиану. Впрочем, скорее всего, так и было. Мама Ленара наверняка знала заранее о том, что она приплывёт.

Он велел Жильо оставаться в лодке и приставил к чужаку Смотрящего — юношу, который уселся на ветке прямо над причалом, словно огромная цапля. И хотя Жильо был не из трусливых, но молодой цверр с серьгой в ухе, лихо выстругивающий из деревяшки свистульку, видимо, произвёл впечатление даже на бесстрашного прианца.

— Его не тронут, — коротко бросил Сандро. — Идём, мама послала за тобой.

Миа шла и смотрела по сторонам.

Остров окружали лодки. Десятки, если не сотни лодок, словно стая хищных рыб, что вгрызаются в тело добычи, стояли пришвартованные повсюду вдоль зарослей тальника, уткнувшись носами в ил. Кто-то разгружал мешки и бочки, кто-то носил дрова: на суше вовсю шли приготовления к празднику. Яркие треугольные лоскуты ткани, связанные друг с другом в длинные ленты, украшали ветви деревьев, образуя большой круг. В центре острова уже выросли горы топляка и хвороста для костров. Свиные туши, корзины с рыбой и бочки с вином — Мардажлетта собиралась праздновать всю ночь. Кто-то бренчал на мандолине, настраивая инструмент, дети подбрасывали в воздух бубен, тренируясь в умении жонглировать, и девушки в своих лучших юбках уже прохаживались, покачивая бёдрами и поглядывая на молодых мужчин. Не так уж часто все водные кочевники собираются в одном месте.

Это только сегодня никто не работает. Сегодня день Светлейшей и Ночь Откровений — самый большой цверрский праздник.

Миа увидела Джакомо и Марчеллу, идущих навстречу. И если Джакомо удивился, увидев её живой и здоровой, то лицо Марчеллы от разочарования даже перекосило. Поэтому на вопрос о том, как ей удалось выбраться из цепких лап констеблей, Миа лишь пожала плечами и ответила, не вдаваясь в подробности, что просто погадала кому нужно на удачу.

Но Марчеллу не так уж и легко было провести. Она подошла близко и, уперев кулаки в бёдра, произнесла негромко, но едко:

— Видела я, кому ты собиралась погадать на удачу. И в чью лодку садилась, тоже видела. Зря ты вернулась, Дамь'яна. Ой, зря!

— Шла бы ты, Марчелла, по своим делам и дальше, — буркнула Миа, — и не переходила бы мне дорогу.

— Слышала я о тебе кое-что… Уже все в Пескерии болтают, что братья Скалигеры притащили путану в дом и пользуют на пару, — усмехнулась Марчелла и, проведя пальцами по ткани плаща Дамианы, добавила шёпотом, — дорогой плащик-то. Что, хорошо быть богатой подстилкой?

— Уж не твой ли длинный язык метёт по всей Пескерии, а Марчелла? Что, после меня на рива дель Боккаро твоё враньё идёт всего по сантиму за день? Смотри, как бы Джакомо не подобрал тебе замену поязыкастее, а тебя не сдал в бордель, — зло ответила Дамиана. — Учись предсказывать получше, неумёха! И пальцы не держи как грабли, когда гадаешь.

Угольно-чёрные глаза Марчеллы блеснули недобро, она чуть наклонилась вперёд и шепнула:

— Недолго тебе праздновать осталось… Не думай, что патриции не выбросят тебя в канал, как рыбью требуху…

Сплюнула Дамиане под ноги и пошла дальше, покачивая бёдрами.

Сандро терпеливо стоял в стороне, ожидая, пока девушки поговорят. Мужчины цверров никогда не вмешиваются в женские дела. Миа распрямила плечи и направилась в другую сторону как ни в чём не бывало, но подумала, что если Марчелла знает о Скалигерах, то считай — вся Альбиция знает. А это ой как плохо!

У шатра мамы Ленары стояли корзины с цветами жёлтой магнолии. За этими цветами для праздника Светлейшей цверры плавают очень далеко, на другую сторону лагуны. Там, на узкой полосе между морем и скалистым обрывом, огромные заросли этих кустарников. Не таких, как в саду Дворца Дожей — лепестки этих магнолий вытянутые и острые, словно лучи…

Миа остановилась как вкопанная, глядя на эти корзины.

Почему она не спросила у маэстро, как выглядели лепестки вокруг тела девушек?! У тех магнолий, что растут в саду Дворца Дожей, лепестки более яркие, почти оранжевые, и широкие, как ладонь. Их ещё называют королевскими. А эти лимонно-жёлтые и похожи на кинжалы. И если лепестки были из сада Дворца, то это точно не могли сделать цверры! Кто их туда пустит! Сад охраняется и нет туда входа ни для кого, кроме патрициев и их слуг.

Ей нужно рассказать об этом маэстро! И рассказать срочно!

В шатре было сумрачно, и мама Ленара сидела, как обычно, на расстеленном на полу красном потёртом ковре. В глиняной чашке тлели угли, от которых разносился тошнотворный запах жжёных перьев.

Мама Ленара гадала.

Тут же рядом лежала тушка петуха и, судя по голым крыльям и спинке птицы, гадание продолжалось уже давно.

— Входи, милая. Входи и садись, — старая цверра указала на маленькую подушку напротив себя и накрыла плошку с углями, чтобы она не чадила.

Миа положила подарки: плитку табака, мешочек кофе, конфеты и золотую монету с гербом Альбиции. Благо маэстро понял с полуслова, когда она сказала, что идти без подарка к маме Ленаре будет проявлением неуважения. И судя по цепкому взгляду, каким старая цверра окинула подношения, с монетой маэстро точно не прогадал.

Миа смотрела на маму Ленару, лицо которой избороздили глубокие морщины, на её коричневую кожу, будто выдубленную солнцем, и думала, как лучше подступиться к тому, зачем она пришла? Что именно ей рассказать?

И Миа, выдохнув с облегчением, рассказала ей правду. Про «бабочек» и маэстро Л'Омбре, про лепестки, обряд воскрешения, собственные кошмары и четырёх королев, выпавших в гадании. И даже показала газету, ту самую, заголовки которой она вчера читала по дороге из монастыря.

Мама Ленара молча слушала, чуть склонив голову и едва заметно покачиваясь, будто в трансе, отчего монеты в её косичках тихо позвякивали в такт. Она смотрела перед собой, брала карты и раскладывала их вокруг той, что в середине. Вокруг Солнца. И когда Миа замолчала, закончив рассказ, а круг из карт был завершён, она наконец произнесла:

— Пусть он придёт. Сегодня вечером. Сюда. Я буду с ним говорить.

— Сюда?! — удивлённо спросила Миа. — Но он не приплывёт сюда! Это же опасно! Он не согласится!

Мама Ленара посмотрела на Дамиану, покачала головой, и произнесла уверенно, с каким-то подобием улыбки:

— Если ты попросишь — он приплывёт, — она сгребла карты и добавила: — Скажи — пусть не боится. Его никто не тронет. Я так сказала. Пока будет Ночь Светлейшей, никто его не обидит. Так что приведи его.

— А обо мне? Что ты скажешь обо мне? — спросила Миа. — О королевах, что мне выпали?

— Иди пока, готовься к празднику. Потом и с тобой буду говорить. Позову… Ближе к ночи, — и она снова открыла плошку с углями.

— Это пока версия, но я решил, что ты должен знать…

— Что?! Кариссимо, да ты в своём уме?! — Лоренцо был в ярости. — Ты всерьёз считаешь, что этих путан убивают по поручению дожа?!

Райнере ожидал такой реакции. Едва лодка Жильо скрылась за поворотом канала, он нашёл Лоренцо, который собирался отплыть на встречу в Совет и вызвал на этот разговор к себе в кабинет. Запер дверь, налил ему марсалы и коротко изложил свои подозрения.

В разговоре с Дамианой он озвучил не все версии. Об основной он умолчал.

— Послушай, Ренцо, я понимаю, что такого ты точно услышать не хотел, но… просто попробуй допустить такую возможность. Посмотри на факты, — Райно скрестил руки на груди и говорил медленно, словно хотел достучаться до разума брата. — Кто-то совершает цверрский обряд возвращения к жизни. У этого кого-то есть доступ к саду во Дворце Дожей, возможность похищать и убивать в тайном месте, провозить тела по городу, не будучи пойманным, а ещё врач, который делает всю эту грязную работу. Пусть это и не доктор Гольдони, но это кто-то, связанный с медициной, возможно его помощник. Констебли ничего не видят и не знают, а может… не хотят видеть? Если им заплатили…

Райно подошёл к карте и обвёл рукой бумажки с заметками.

— Какой-то сумасшедший одиночка не смог бы сделать всё настолько чисто, не оставив никаких улик. Цверры? Они, конечно, могли помочь, но заказчик… Заказчик тут кто-то другой. Дорогие спички в руках Джино Спероне… Отличная говяжья вырезка, которой накормили мастиффов синьора Криченцо… Маэстро Позитано, который велел прибраться в вещах Джино… Всё сводится к одному — у этих убийств могущественный покровитель. А главное, кому нужен этот обряд, чтобы так рисковать? Ну же, Ренцо, признай — мои подозрения небеспочвенны. Только одному человеку это может быть нужно — нашему дожу. Вернее… его жене. И вот это ещё один вопрос. Если я прав, то что-то связывает маэстро Позитано и жену дожа…

Лоренцо стянул галстук и повесил его прямо на микроскоп. Его лицо даже немного перекосилось от гнева и, подойдя к карте Альбиции, он некоторое время бессмысленно смотрел на бумажки, а затем повернулся к Райно и произнёс голосом полным сарказма и раздражения:

— Ты хочешь сказать, что догаресса Оттавиа втайне от своего мужа пытается таким странным образом вернуть к жизни свою дочь Софию?! Таким вот глупым способом?! О, Мадонна, Святая Дева, да это худшее, что я от тебя слышал! — воскликнул Лоренцо. — А ты ведь говорил мне немало всякой ерунды! Святые мощи! Как ты только додумался до такого?! Синьора Оттавиа не так глупа, чтобы поставить Бартоломео в такое шаткое положение!

— Она могла просто не подумать о том, что эти убийства бросят тень на её мужа. Но ты сложи факты, кариссимо, — не унимался Райно. — Сколько её дочь уже в беспамятстве? Девять месяцев? И что делала догаресса всё это время, чтобы вернуть её к жизни? Да всё, что могла! Иноземные лекари, лекарства со всех концов света… У её кровати каждое утро играет скрипач! Свежие цветы с материка… И три маэстро медицины сменяют друг друга, дежуря у её постели круглосуточно. Догаресса пожертвовала базилике немалые деньги, чтобы славословия о здравии Софии пели каждый вечер. Скажи, на что ещё может пойти синьора Оттавиа ради своей дочери?

Лоренцо посмотрел на Райнере хмуро, а затем налил себе ещё марсалы и залпом выпил рюмку, а затем ещё одну.

— Жена дожа? Убийца? — спросил он хрипло и опустился в кресло. — Да провались ты всё под воду! Ты понимаешь, что если ты где-то болтнёшь об этом — такая правда утопит всю семью дель Торре? И нас утащит за ними прямиком на дно! Жена дожа — убийца! Да Ногарола тысячу свечей поставит в благодарность за подобную женскую глупость! Он только и ждёт, что мы оступимся!

— Женщина ради жизни ребёнка может пойти и не на такое. Ренцо, послушай, — Райно опёрся ладонями о поверхность стола и наклонился к брату, — жертв должно быть семь, и если я всё верно рассчитал, то завтра-послезавтра убийство повторится. Но ты можешь его предотвратить. Иди и поговори с Бартоломео. Расскажи о возникших подозрениях и об угрозах.

Он смотрел на брата и думал, не ошибся ли?

Дочь дожа — красавица София дель Торре — в конце прошлого лета должна была выйти замуж за одного из сыновей герцога делла Ровере. Сколько усилий было потрачено, чтобы примирить два враждующих дома…

Как так вышло, что на свадьбе в её блюдо попал кусочек иглобрюха, этого не знает никто. София лишилась чувств и больше уже в себя не приходила. И что только ни делали убитые горем родители — ничего не помогало. Вражда домов возобновилась с небывалой силой и грозила поглотить всё вокруг.

И Лоренцо прав — такая правда утопит их всех: Бартоломео дель Торре не быть больше дожем, и поддерживающие его Скалигеры тоже попадут в опалу. Уж Ногарола и делла Ровере из кожи вон вылезут, чтобы вывернуть эту историю самой грязной изнанкой на всеобщее обозрение. Соберут Совет, дожа лишат власти, и никто не проголосует больше ни за дель Торре, ни за Скалигеров.

— Поговорить? — усмехнулся Лоренцо. — Ты как себе это представляешь, Райно? «Дорогой друг Бартоломео, отзови своих сикарио, пусть оставят в покое путан, не убивают их и не раскладывают на площадях?» Ты думаешь, я стану говорить подобный бред? — Лоренцо встал и впился в лицо брата испепеляющим взглядом чёрных глаз. — Цверры совершают обряд? Прекрасно! Пусть все так и думают. Пусть всё так и выглядит! Если понадобится, я сам объявлю об этом! Я лучше сожгу всю Марджалетту с потрохами, но не позволю бросить даже тень этой истории на наши дома!

— Вот этого я и боялся, — ледяным голосом произнёс Райнере.

— Ты не того боялся, кариссимо! — раздраженно воскликнул Лоренцо. — Тебе другого бояться нужно. Чтобы, не дай бог, твои глупые подозрения не просочились сквозь эти стены и не попали в лапы к газетчикам, — он указал пальцем в сторону двери. — Потому что ты ошибся. Это точно не семья дожа. Ищи лучше! Я говорил, что нужны дополнительные меры! Где дьявол носит эту гадалку?! С неё должна быть хоть какая-то польза! Почему она не здесь, не с тобой, и не смотрит в свой дурацкий стеклянный шар?

— Я отправил её в Марджалетту. Мне нужно выяснить, что цверры знают о мёртвых «бабочках» и этом обряде.

— Что?! — Лоренцо в ярости хлопнул ладонями по столешнице. — Ты, кариссимо, видно совсем ума лишился? Я ведь просил тебя никуда её не выпускать! Но ты сделал ровно наоборот! Какого дьявола?!

Лоренцо вскочил, подошёл к Райнере и остановился напротив, глядя ему прямо в глаза. И выражение лица у него в этот момент было свирепым. От ярости рот перекосило и брови сошлись на переносице, выдавая крайнюю степень раздражения.

— Я же просил тебя просто найти мне кого-нибудь! — произнёс Лоренцо, понижая голос почти до зловещего шёпота. — Пьяницу, сумасшедшего, какого-нибудь убийцу, мало ли этого отребья на рива дель Лавадоре! Я бы вздёрнул его, народ бы угомонился, а мы спокойно выбрали дожа. Мне нужно всего-то две недели! А ты? Проклятье! Святые мощи! — и Лоренцо грязно выругался.

— Кого-нибудь? А когда его вздёрнут, а через пару дней найдут новую «бабочку», то как ты тогда будешь выкручиваться со своими выборами? — спросил Райно.

— К тому моменту ты уже найдёшь настоящего убийцу и его повесят… за что-нибудь другое, — отмахнулся Лоренцо. — Я надеюсь, гадалка не знает о твоих подозрениях?

— Не знает. Пока она думает, что я подозреваю её сородичей. А сама она подозревает герцога Ногарола.

— Вот и пусть так думает!

— А почему ты так уверен, что семья дожа тут ни при чём? — спросил Райно, отойдя к карте, но не сводя с брата глаз.

— Потому! — Лоренцо внезапно смягчился и пожал плечами. — Я хорошо знаю Бартоломео. И его жену. Это не они. Оттавиа не смогла бы решиться на такое.

— А может, ты мне чего-то недоговариваешь?

— Послушай, кариссимо, сделай так, чтобы чёртова гадалка была здесь и занималась тем, за что я ей плачу! И выбрось эту догадку про дожа и его жену! Это не они. И если ты не сделаешь, как я сказал, я сейчас же объявлю, что во всём виноваты цверры, и велю сжечь к чертям всю Марджалетту! — Лоренцо заложил руки за спину и, чуть сгорбившись, принялся ходить из угла в угол.

— Ты не сделаешь этого.

— Ещё как сделаю! — он ткнул пальцем в сторону Райнере. — Даже не сомневайся! Ты не оставляешь мне выбора! Я не могу позволить запятнать репутацию наших домов. Особенно сейчас.

— И ты не хочешь выяснить правду?

— Правду?! На кой чёрт эта правда мне прямо сейчас?! — рыкнул Лоренцо. — Райно! Вечно ты всё портишь своей правдой!

— Вечно я всё порчу?! — Райнере криво усмехнулся и перевёл взгляд на окно, за которым хмурилось весеннее небо. — Ну раз у нас пошёл такой разговор… Во всём этом мне не дают покоя две вещи: первая — почему ты так уверен в том, что семья дожа не виновата, и вторая… какого дьявола ты прицепился к гадалке?! Ты так настаиваешь на участии Дамианы в этом деле, что теперь мне начинает казаться это странным. Как будто с её помощью ты пытаешься направить моё расследование в какое-то нужное тебе русло. Не так ли? Я понимаю… древняя кровь, ты хочешь проверить… все эти разговоры о наследнике… Но за каким дьяволом ты впутываешь её сюда? В это расследование? Да ещё так упорно…

Он снова посмотрел на брата, но лицо Лоренцо оставалось непроницаемым и мрачным.

— Надо же! Она уже Дамиана? А не просто «монна-Винченца-Росси»? Смотри, кариссимо, женщины, которых я привожу в дом — опасны для тебя, — ответил Лоренцо с сарказмом в голосе.

— Не уходи от ответа, Лоренцо. Так ты ничего не хочешь мне рассказать? — снова спросил Райнере, наблюдая за братом.

— Может, ты ещё и меня начнёшь подозревать? — криво усмехнулся Лоренцо. — А почему нет? А может, и себя заодно? Кто в этом городе не желал бы воскресить кого-нибудь, кто ему дорог? Может, это ты желаешь воскресить Веронику с помощью цверрского обряда? Почему нет? Её душа в теле в торговки бисером! Ведь ты был готов умереть ради неё! Тот Райнере, которого я помню, достаточно безумен для такого плана. Спички, вырезка, констебли, чего ещё ты там говорил? У тебя всё это есть точно, как и у семьи дель Торре. А насколько я знаю, ты всё ещё не забыл свою роковую любовь.

— Насколько ты знаешь? — спросил Райнере прожигая брата немигающим взглядом. — И насколько ты это знаешь?

— Я знаю, что ты всё ещё помнишь её. И всё ещё страдаешь. Вижу, ты опять рисуешь, — Лоренцо указал пальцем на разложенные на диване наброски. — И снова её? А значит, возвращение в Аква Альбицию не пошло тебе на пользу.

Райнере подошёл к дивану, быстро собрал рисунки и бросил их на кофейный столик.

— Судя по тому, с какой яростью ты на меня набросился — я на верном пути, да? — спросил он, обернувшись. — Так чего ты вцепился в эту гадалку, кариссимо? Неужели дело только в древней крови? Или есть что-то ещё?

Лоренцо подошёл к окну и, заложив руки за спину, принялся смотреть на хмурое альбицийское небо. Он некоторое время молчал, а Райно терпеливо ждал.

— Сколько ты ещё будешь думать над предложением Ногарола насчёт брака? Ты видел Беатриче — она красавица. Она богата, и я обещал тебе место наследного герцога. От такого предложения не отказался бы ни один патриций во всей Альбиции. Но ты раздумываешь… А время, которое нам отпустил Ногарола на принятие решения, истекает, — Лоренцо обернулся и спросил с усмешкой: — Так в чём дело, кариссимо? Беатриче не так хороша? Приданое маловато? Не устроило моё место? Или есть что-то ещё?

Братья стояли и смотрели друг на друга, испепеляя взглядами. Первым отступил Райнере. Отошёл к окну и произнёс, задумчиво глядя на скользящие по воде лодки:

— Может, ты и прав — зря я сюда вернулся. Когда ты попросил меня помочь с расследованием, не шло речи о том, что я должен найти тебя любого бродягу, которого ты повесишь. Ты хотел, чтобы я нашёл настоящего убийцу. И я его ищу. И найду, потому что мне дорога моя репутация. Я не шарлатан и не политик, Ренцо, чтобы подтасовывать карты под нужный результат, — он обернулся и посмотрел на брата. — И я доведу своё расследование до конца. И если в убийствах виноват дож и его жена — ты узнаешь об этом первым. А уж там решай, что с этим делать. И не думай, что прекрасная Беатриче и титул наследного герцога заставят меня поступиться собственными принципами.

— Ты глух к голосу здравого смысла! — Лоренцо снова рассвирепел. — И я не собираюсь тебе помогать в том, чтобы утащить нашу семью на самое дно!

— Не хочешь помогать — не нужно. Просто не мешай мне искать доказательства, — упрямо ответил Райнере.

— В прошлый раз, помнишь, чем обернулись твои доказательства? — хрипло спросил Лоренцо. — Что ты мне говорил не так давно? Лепестки — это просто лепестки! Когда у тебя будет что-то большее, чем чёртовы цветы, вот тогда мы и поговорим о доже! А сейчас, будь добр, сделай так, чтобы ни одна живая душа не узнала о твоих предположениях. И пока у тебя нет доказательств, даже не заикайся о семье дель Торре! Или я сожгу всю Марджалетту до последней цверрской лодки и пепел развею по лагуне!

— Хорошо. Я привезу тебе доказательства. Прямо сегодня.

— И будь добр, кариссимо, сделай так, чтобы чёртова гадалка вернулась назад! И чем быстрее, тем лучше!

Покидая кабинет, Лоренцо едва не вырвал замок из двери.

Ожидание было пыткой.

Лоренцо ушёл, но облако его гнева как будто всё ещё висело в комнате и Райно открыл окно, впуская свежий воздух. Небо над городом затягивало тучами, и с акватории Сан-Себастьян подул прохладный влажный ветер. Ночью будет дождь.

Райно подошёл к фреске, попытался сосредоточиться и не смог. Мысли бродили по кругу, не давая новой информации уложиться в чёткую структуру.

Кажется, впервые Райно оказался в полном тупике. Интересы дома требовали, чтобы он сделал так, как просит Лоренцо: нашёл какого-нибудь бродягу или сумасшедшего, а лучше сумасшедшего бродягу, которого подеста со спокойной совестью повесит за убийства «бабочек». И если не найдётся подходящего бродяги, то сгодятся и цверры, к тому же если правильно преподнести улики, ни у кого сомнений не останется в том, что они виновны. Более того, объяви Лоренцо в Совете о том, что как будущий дож он обязуется очистить город от бродяг и воров, все его поддержат. Никто не будет против, если подеста решит навести порядок в гетто.

Но совесть и профессионализм не позволяли ему так поступить. И мысль о том, что «эта чёртова гадалка» сейчас как раз находится там, где ей теперь угрожает опасность, была раздражающе неприятной. Эта мысль влетела штормовым ветром в его душу и разметала хрупкую конструкцию организованного им порядка. Этот страх за Дамиану был совершенно иррациональным и глупым, но как бы долго он ни вглядывался в карту Альбиции, пытаясь сосредоточиться на расследовании, все его мысли сводились к одному:

Зачем он её отпустил?!

А ведь он знал зачем! Ведь, отпуская её сегодня, он стоял и думал о том, что не может себе представить её рядом с Лоренцо. Это было бы слишком.

Это было бы слишком похоже на то, что случилось двенадцать лет назад, и он не хотел снова через это пройти. Поэтому, стоя на причале, он смотрел ей вслед и наделся, что она… не вернётся. И был сам с собою не в ладах. Потому что умом понимал: для его спокойной размеренной жизни нужно, чтобы Дамиана Винченца Росси навсегда растворилась в дебрях Марджалетты.

А вот проклятое сердце отчаянно хотело, чтобы она вернулась.

Он надеялся, что последние двенадцать лет, проведённые среди улик, подозреваемых и мёртвых, закалили его и сделали чёрствым. Он надеялся, что теперь его ум сильнее сердца. Но…

… кажется он ошибся.

Райнере прошёлся по комнате, пытаясь отгородиться от навязчивых мыслей. Но отгородиться не получалось. Он сварил кофе и взял в руки наброски, которые так опрометчиво оставил на виду. Лоренцо думает, что это Вероника…

Девушка, сидящая вполоборота, локон, падающий на плечо, лица не видно, только профиль, поэтому спутать легко. В профиль они и правда похожи.

Самые первые рисунки он сжёг в камине. Думал — на этом всё. Но рука снова и снова тянулась к карандашу, а образ всплывал в памяти так отчётливо и звал запечатлеть его на бумаге. И он снова брал в руки альбом. Снова рисовал, вырывал листы и снова жёг…

Райно швырнул рисунки обратно на столик и опять подошёл к карте Альбиции.

А если она не вернётся?

Он снял несколько бумажек и приколол их ровнее. Сейчас придёт маэстро Пульчи — архитектор. Райно достал папку с рисунками видений Дамианы. Печь и кирпичная кладка, женщина, стоящая в луже крови… Он убрал лишнее, оставив только изображения кирпичной кладки, и положил их на стол. Снова уставился невидящим взглядом на карту.

Она вернётся. Она же обещала…

Райно попытался думать о доже, о его дочери, и о том, что может быть, ему самому стоит поговорить с догарессой Оттавией. Лоренцо будет в ярости, если узнает. Потом он смотрел на кофейную чашку и мысли снова возвращались к Дамиане.

А если она соврала? Она без труда спрячется в Марджалетте, где он не сможет её найти. И что, если Лоренцо осуществит свою угрозу и объявит цверров виновниками убийств? Тогда ей грозит опасность. Зачем он её отпустил?!

Он понял, что не может справится с этим. Не может не думать о том, что совершил, кажется, самый глупый поступок, отпустив Дамиану к своим, надеясь на то, что она не вернётся.

— Вот же идиот! — прошептал он и, отбросив тщетные попытки отвлечься, направился к камину и отдёрнул штору, за которой у него висела совсем другая карта.

В центре — портрет Дамианы, который он набросал после того, как она сбежала. Как же он злился на себя за ту несдержанность! Но потом…

Потом взял карандаш и впервые за долгие годы смог по памяти воспроизвести её лицо и фигуру. Как она сидела на краю стола и солнечный луч освещал её задумчивость.

Сейчас вокруг этого рисунка висели записки и нити, ведущие в разные стороны — информация, которую он собирал.

Кто она такая?

Она родилась не в гетто и её мать была образованной. Её отец неизвестен. Волосы настоящей патрицианки. Изящный облик. Она училась в пансионе и у её матери были деньги на то, чтобы оплачивать эту учёбу. Но у её матери при этом был дар, хотя она и не была цверрой. Так неужели Лоренцо прав?

Такое возможно только в одном случае — древняя кровь. Дар, ведущий своё начало от первых поселенцев Альбиции.

Старая легенда гласит, что, когда первые люди пришли в лагуну, чтобы укрыться от грозных прианцев, они собрались на берегу и взмолились богам, прося послать им знак. И первое, что они увидели — встающее из моря солнце. Светлейшая богиня указала им острова в лагуне, на которых они смогли укрыться. И на одном из них, под деревом жёлтой магнолии, они подписали договор. Семь островов — семь семей, каждая из которых будет править по семь лет…

Богиня подарила им могущество — разбила зеркало, олицетворяющее лагуну, на семь осколков, и каждая семья взяла себе по одному из них. До тех пор, пока в семье есть этот осколок, семья будет в достатке и безопасности. С тех времён и тянется нить древней крови — от первой женщины, взявшей из рук богини осколок зеркала.

Со времён того договора прошла не одна сотня лет. Семьи, которые должны были править лагуной сообща, стали злейшими врагами. И в борьбе за могущество принялись уничтожать носительниц древней крови в семьях своих соперников, пытаясь ослабить друг друга. Это продолжалось до тех пор, пока древняя кровь не исчезла, а магические зеркала не превратились в куски бесполезного стекла, что хранятся в сокровищницах по старинной традиции.

И только у цверров — кочевого народа, который жил в лагуне ещё до появления договора — остались отголоски того древнего дара. Возможность видеть прошлое или будущее с помощью карт или стеклянного шара. Но это и правда лишь отголоски, приправленные наработанной цверрской хитростью, чтобы выманивать деньги у доверчивых горожан. Толковать карты, видеть что-то в опиумном дыму или мутном стеклянном шаре — этим искусством в полной мере овладели цверрские гадалки. Но древней крови не нужны ни карты, ни шар, ни опиум…

Их мать была одержима поиском древней крови. Она хотела оживить зеркало. Но в итоге всё это закончилось плохо. Именно эта одержимость и погубила Грацию делла Скала.

Райно помнил ещё с детства все её бесконечные попытки это сделать, и ещё тогда убедился в том, что древняя кровь — это выдумки. И до последнего был уверен, что монна Росси просто умна, хитра и поэтому…

…а потом увидел, как зеркало в кабинете доктора разлетелось на тысячу осколков.

И вот теперь он почти уверен в том, что древняя кровь существует. И если это правда, если у Дамианы есть этот дар, то Лоренцо должен понимать — о таком нельзя говорить вслух! Это всё равно что повесить ей мишень на грудь! Что будет, если о ней узнает Ногарола?!

И может, ещё поэтому он отпустил её в Марджалетту…

Он смотрел на её портрет и уже почти не сомневался, что она внебрачная дочь кого-то из патрициев. И именно то, что она выросла в Марджалетте, её и защитило. Кто бы ни была её мать, она поступила мудро, спрятав Дамиану среди гадалок и шарлатанок, там, где её дар никому не бросится в глаза. Дав ей в руки карты и шар — тем самым она спасла ей жизнь.

— Синьор Райнере? — стук в дверь и голос монны Джованны вырвал Райно из раздумий, и он задёрнул доску шторой. — Пришёл маэстро Пульчи.

Архитектор церемонно поклонился и после обычных приветствий и вопросов вежливости, поинтересовался, чем обязан чести посетить дом Скалигеров. Райнере протянул ему листы с изображениями кирпичной кладки.

— Где в Аква Альбиции применялась такая кладка? Красный кирпич, печи… И это не остров Мурано. Что ещё это может быть?

— Вы уверены, что кирпич красный? — маэстро Пульчи достал очки и, старательно заправив дужки за уши, взял рисунки.

— Абсолютно уверен.

Маэстро Пульчи попытался выяснить подробности, но Райнере ушёл от прямого ответа.

Архитектор долго смотрел на рисунок, а затем ответил, задумчиво наморщив лоб:

— Я полагаю, синьор делла Скала, что это одно из зданий на острове Повильи. Изначально там построили маяк, а потом карантинный и таможенный пост. Руководил проектом маэстро Тоцци, которого пригласили из материковой Альбиции как большого специалиста именно по таким сооружениям. Так что вполне может быть, что это он настоял на применении именно этой кладки.

— И там есть печь?

— Совершенно верно, — архитектор протянул листы Райнере. — Это же карантинный пост. Думаю, вы понимаете, что сжигают в таких печах. Последние годы в этом здании находится психиатрическая лечебница Святой Лючии, а пост перенесли на другую сторону острова. Сейчас рассматривается проект строительства моста на материк. И возможно, он пройдёт через остров Повильи, мы как раз были там по этому вопросу. Там точно есть кладка из красного кирпича.

Маэстро посмотрел на рисунок и отложил его в сторону.

Остров Повильи? Значит, видение Дамианы было правдивым.

Он усмехнулся.

Почему он всё ещё сомневается в её видениях?

Райнере проводил архитектора, быстро написал на бумажках заметки и повесил их на доску.

Доктор Гольдони умер на этом острове. А значит… Значит, именно там был его тайник, и кто-то о нём знал. Кто-то с этого острова. Кто-то из докторов? Пациенты? И это хорошо. Это очень хорошо!

Круг подозреваемых сузился до обитателей одного острова.

Но всё это исполнители, а кто же заказчик?

Он посмотрел на доску. Догарессу Оттавию ничто не связывало с островом Повильи, как и с маэстро Позитано. И хотя это плюс в пользу её невиновности, всё равно мотив есть мотив. И страх за жизнь дочери сильнейший из мотивов.

Но есть и другой способ выяснить правду. Дамиана должна взглянуть на догарессу Оттавию…

… если, конечно, она не останется в Мардажлетте.

Райно взглянул на часы — Витто и Матео ещё не вернулись от вдовы Гольдони. И Жильо всё ещё нет. Нетерпение пополам с раздражением достигли своего пика.

Он достал бумагу, написал две записки, запечатал и заклеил воском. Дёрнул ленту звонка, и через минуту в дверях появилась экономка.

— Монна Джованна, будьте добры, принесите вазу с яблоками и поставьте её вот сюда, — он указал на кофейный столик.

— Синьор? — экономка склонила голову, будто пытаясь получше расслышать распоряжение. — Принести сюда?

— Совершенно верно. А вот эти записки велите срочно доставить синьоре Перуджио, а эту монне Риччи. Скажите пусть пришлёт свою портниху к закату, там всё написано. И как только появятся Жильо и монна Росси — немедленно доложите.

Глава 18. Марджалетта, ночь и дождь

Жильо вернулся ближе к вечеру, когда стрелки на часах в доме Скалигеров перебрались во вторую половину дня и Райнере уже весь извёлся от мучительного ожидания.

Но монны Росси с его подручным не оказалось. Райнере увидел его лодку из окна, и сердце сразу дёрнулось как-то нехорошо.

Она не вернулась…

И какого дьявола он не в себе?! Ну не вернулась, и что? Он же, кажется, именно на это рассчитывал…

Но внезапно его затопила какая-то совершенно иррациональная злость. Он быстрым шагом пересёк кабинет и только на лестнице вдруг вспомнил, что трость взять забыл. Вспомнил и остановился. Как такое может быть? Стоит ему подумать об «этой чёртовой гадалке», как нарёк её Лоренцо, так он сразу же забывает о боли?

В первый раз он подумал, что это случайность. Второй раз — совпадение. Но третий…

Третий раз — это закономерность.

— Вернётся — запру в комнате. И замок поставлю такой, чтобы не открыла, — пробормотал он и спешно спустился вниз.

Жильо стоял, не зная куда деть руки, и видно, что волновался, то и дело двигая котелок на голове то на бок, то на затылок.

— Я говорил ей, капо, что вы ожидаете её с ответом. Но она сказала: пусть ничего не боится и плывёт сюда. А я бы не стал туда соваться — всё это смахивает на западню. Там настоящий шабаш, и все с ножами. У них там какой-то праздник, весь остров кишит головорезами и ворами, и я думал, что и ног не унесу.

— Но унёс же? — нетерпеливо перебил Райнере.

— Ну дык, да, унёс. Ещё и сопровождающего дали, сказали, он будет ждать нас у Понте-дель-Реджо.

— Вот и хорошо. Оставайся здесь.

Его отговаривали от этой поездки даже слуги, и в их словах было здравое зерно, с которым он внутренне был согласен. Но Райнере и сам не мог объяснить, что толкало его вперёд. Да, безусловно, это профессиональное любопытство. Ну, а что же ещё! Ему необходимо выяснить из первых уст всё про цверрский обряд. Других рациональных причин добровольно отправиться в Марджалетту он не нашёл.

Райнере набросил дождевой плащ и спустился в лодку. Небо хмурилось, нависая тяжёлыми тучами, и ветер становился сильнее. Этот ветер, дующий с юга и именуемый в лагуне чирокко, в конце весны всегда приносит дождь и нагонную волну, и вода в городе поднимается. Хорошо бы вернуться засветло.

Но когда они, наконец, добрались до Понте-дель Реджо, сумерки уже начали сгущаться. Их маскарету перехватил молодой цверр в чёрной жилетке и рубашке, подбитой золотым кантом. Он появился откуда-то прямо из кустов, взобрался в лодку с ловкостью цирковой обезьяны и, усевшись на носу, достал нож и принялся что-то строгать из деревянной заготовки. Золотая серьга в его ухе покачивалась в такт движениям лодки и, наблюдая за этим юным хищником, Райно подумал, что он ведь едет в Марджалетту даже без оружия — а не безумие ли это? Учитывая планы Лоренцо в отношении гетто, да, это точно безумие!

Ночь опускалась, смешав воду и небо, и серые кусты, но даже при свете дня Райно всё равно не смог бы запомнить их маршрут, проходящий по узким протокам, среди бесконечных зарослей тальника. Кажется, они плыли долго, в какой-то момент их сопровождающий забрал весло у Жильо и сам принялся направлять маскарету по тёмной протоке, пока она внезапно не ткнулась носом в мягкий ил.

— О-па! — воскликнул цверр, ухватившись за одну из веток, запрыгнул на берег, и ловко поймав швартовочный трос, подтянул лодку к причальному бревну. — Прибыли!

Сквозь ветви доносились шум и музыка: играла мандолина, кто-то пел и хлопал в ладоши. И пройдя за сопровождающим между ветвей, Райно увидел большую поляну, на которой горел костёр. Запах жареного мяса разносился в ночном воздухе, и на площадке возле костра девушка в красной юбке виртуозно танцевала с бубном в руках.

Райно вглядывался в силуэты, пытаясь узнать Дамиану в одной из женщин, стоящих вокруг костра, но сопровождающий махнул рукой следовать за ним. Они прошли по узкой тропе вдоль берега, держась за сплетённое из ветвей тальника ограждение, и свернули куда-то в темноту, к воде, на которой у широкого причала была пришвартована большая лодка с шатром.

— Мама Ленара вас ждёт, — произнёс сопровождающий и отступил обратно в темноту, а Райнере шагнул на палубу, где горел висящий на крюке фонарь.

В тот же момент из шатра ему навстречу вышла Дамиана, держа в руке ещё один фонарь. Он бы её и не узнал, не будь она так близко: цветастая юбка, украшенная множеством оборок, красный жакет с бахромой, волосы убраны в высокий тюрбан, а в ушах покачиваются длинные серьги.

И взгляд… уверенный, с вызовом. Как будто здесь, в этой богом забытой дыре посреди лагуны, она чувствовала себя защищённой и ничего не боялась.

Дамиана усмехнулась ему лукаво, так как умела только она, этой усмешкой притягивая его взгляд к родинке над губой, и произнесла с какой-то нарочитой церемонностью:

— Маэстро? И вот вы здесь! Добрый вечер. Прошу, входите, — она отдёрнула полог, сделав рукой пригласительный жест, — за неимением дворецкого, сгожусь и я. Принимать ванну и переодеваться не обязательно. Ужин будет позже. Оленину с супом я, конечно, не обещаю, но мясо Джакомо умеет готовить божественно.

Она явно над ним насмехалась, припоминая тот самый обед в палаццо, но Райно вдруг подумал, что будь он проклят, если не рад этой встрече! И всё вдруг стало просто: она здесь, рядом с ним, и ему не нужно сомневаться или волноваться…

…и это стало неожиданным открытием.

— Вы обещали вернуться, монна Росси, и обманули меня, — произнёс он спокойно, изо всех сил стараясь не выдать эту невольную радость.

— Я же не сказала, когда я вернусь, — усмехнулась она, чуть отступая в темноту. — А вы и не спросили. Входите, вас ждут.

Он пригнулся и шагнул в душный сумрак шатра.

Внутри горели лампадки, и в чашке курилось что-то пахнущее нагретой сосновой смолой. Мама Ленара сидела на постаменте в окружении красных подушек, и выглядела она почти в точности так, как Райно себе представлял. Он поздоровался сдержанно, цверра кивнула ему в ответ и указала морщинистой рукой на место напротив себя.

Некоторое время они молча глядели друг на друга, а потом цверра достала колоду карт и принялась раскладывать перед собой.

— Вы знаете, зачем я здесь. Может, сразу перейдём к делу? — спросил Райно как можно более спокойно.

— Я вам не нравлюсь, — произнесла цверра, не поднимая взгляда от карт. — Что-то в вашем прошлом заставляет вас меня ненавидеть.

— Что-то? — усмехнулся Райнере. — Обойдёмся без дешёвых спектаклей. Мою мать звали Грация делла Скала. Она приходила к вам, тринадцать лет назад. Вы ей гадали, и ваше предсказание не только оказалось ложью, но ещё и в итоге привело её к смерти. Мне стоило большого усилия прийти сюда и принять участие в судьбе цверрского гетто.

— Моё предсказание оказалось ложью? — мама Ленара подняла взгляд и в её чёрных глазах, казалось, отражаются блики огня. — И в чём же, синьор делла Скала? Я хоть и стара, но её помню… Женщину, одержимую величием дома Скалигеров. Все у меня бывают… Рано или поздно все приходят, чтобы узнать будущее. Вот и она приходила. Знаешь зачем? Её старший сын не мог оставить наследника. Она хотела это исправить…

— И ты дала совет, который отправил её в могилу! — глухо произнёс Райнере.

— А это ещё не всё, синьор. Она ещё хотела узнать, как остановить угасание зеркала, и спрашивала меня, как это сделать. И знаешь, что я ей сказала? Я сказала ровно то, что указали мне карты: ваша вражда убивает ваши зеркала. Ваша вражда убивает и ваши дома, и вскоре род ваш угаснет. А как всё исправить? «Твой сын приведёт в дом девушку из семьи врага. Она свяжет ваши семьи и даст вам наследника. Ты должна её поддержать». Вот что сказали мне карты. А уж не растоптать росток примирения было в её силах.

— Именно так всё и было, — ответил Райнере, глядя в глаза гадалке. — Она последовала твоему совету. Девушка из семьи Ногарола пришла в наш дом. В итоге из этого ничего хорошего не вышло.

— А я и не давала совета. Я лишь сказала то, что вижу. И карты велели просто ждать, уповая на милость богов. Но ваша мать сама решила, кто будет эта девушка, вместо того чтобы положиться на милость Светлейшей и ждать её знака. Она была нетерпелива, подталкивала судьбу в спину, и сама решила осуществить божью волю. А боги не любят, когда кто-то ставит себя наравне с ними. И ты это понял тогда, понял её ошибку. И ты пытался её остановить, но твоя мать была упрямой женщиной и сама решала, что ей делать. А теперь ты обвиняешь во всём меня — старую цверру, а не свою мать? — она покачала головой. — Запомни одно — если что-то спрашиваешь у богов, то следуй за их волей, а не думай, что ты умнее. Иначе они посмеются над тобой, — мама Ленара принялась переворачивать одну карту за другой.

— Это всё в прошлом. Сегодня меня не интересует воля богов, — ответил Райнере сухо, — меня интересует, кто проводит цверрский обряд возвращения к жизни. А если точнее, для кого он проводится. И я уверен, ты знаешь, кто это делает.

— Обряд могу провести только я, — ответила мама Ленара, неспешно раскладывая карты большим веером, — и больше никто. А я этого не делала. И никого этому не учила. Никого. Мой час ещё не настал, и Светлейшая не давала мне такого знака. Ты спросил про обряд… Я вообще не проводила такой обряд уже очень много лет…

— А кто ещё знал о нём и мог попытаться его провести? — спросил Райнере, глядя на то, как пальцы цверры двигают карты, группируя их в треугольник пониже веера. — Кто-нибудь в последнее время… в этом году, расспрашивал вас о том, как провести такой обряд?

— Расспрашивал? — задумчиво повторила его вопрос гадалка. — Да… Была у меня одна патрицианка. Очень могущественная, как сказали карты, хоть и одета была обычной горожанкой, но разве спрячешь нежную кожу на руках от моего взгляда? Её дочь отравили и вот уже скоро год, как она лежит в беспамятстве…

— И что… Она приходила сюда?!

— Нет-нет, она была в день Всех Святых на Понте-дель-Реджо. И я в тот день там была. Раз в год выбираюсь отсюда в город…

Рйнере слушал и понимал, что его догадка подтверждается: догаресса Оттавиа действительно приходила к гадалке и спрашивала о том, как помочь своей дочери. Значит, он всё-таки не ошибся в своём предположении.

Чёртов Лоренцо! Он явно что-то знает об этом! То-то он так взбеленился!

— И что вы ей сказали?

— Я сказала, что ей не нужен обряд, хоть она и настаивала. Ещё как настаивала! Сулила золото. Много золота… О-очень много… Но я сказала — обряд ей не поможет. Нужно только ждать милости богов. Я в картах видела Восходящее Солнце, а значит, у неё есть надежда.

— И что было дальше? — спросил Райнере.

— Дальше? Ничего. Она ушла.

— Если бы она хотела всё-таки это сделать, скажите… Обряд подразумевает убийство других людей?

Мама Ленара оторвала взгляд от карт и внимательно посмотрела Райнере в глаза.

— Это многоликий обряд, синьор, — произнесла она так, будто подбирала каждое слово. — Не только возвращение к жизни. Но и здоровье, красота, удача… деньги… Можно всё забрать у другого. Но можно забирать у многих по чуть-чуть. Так цверры раньше помогали друг другу, если нужно было спасти жизнь раненого, к примеру. Помочь кому-то… Все цверры собирались и отдавали от себя по капле. Что есть капля? Ничто… А тысячи тысяч капель — уже море. Лепестки цветов — это капли, это наши молитвы Светлейшей. Сотни лепестков заменяют сотни слов. Так мы говорим с богиней… говорим что нам нужно. Но в плохих руках такой обряд может обернуться чьей-то болезнью или смертью. Вот поэтому его знаю только я и перед смертью передам той, кого назовёт Светлейшая.

— Кто-то мог попробовать провести такой обряд без вашего ведома? Зная детали, это ведь не сложно?

— Вот карты, синьор, — мама Ленара указала пальцем на ковёр. — Вы можете разложить их и даже смотреть на них, но что вы увидите? Просто чьи-то лики на бумаге. Вот Жрица, Шут, Луна… Что они вам говорят? Ничего. Вы можете собрать всё для обряда и расставить по нужным местам, но что дальше?

— А что должно быть дальше? — Райнере не сводил с гадалки глаз.

— А дальше — молитва Светлейшей и её добрая воля.

— То есть, вы хотите сказать, что без нужной молитвы, которую знаете только вы, ничего не произойдёт?

— Без нужной молитвы, которую произнесёт та, кому Светлейшая это позволила. Других она попросту не услышит. Другие будто рыбы в море — они плавают вокруг и открывают рты, но голосов у них нет. И только мой голос слышит Светлейшая.

Райнере замолчал на некоторое время, наблюдая за плавными движениями рук гадалки, а потом достал из кармана сложенный вчетверо лист и развернул.

— Скажите, что означает эта татуировка на руке человека? Сначала я думал, что это корона. Но это ведь ваш символ, да? Солнце, встающее из моря?

Мама Ленара коснулась бумаги пальцами и спросила тихо:

— Этот человек мёртв, да?

— Да. Как вы узнали?

— Я вижу тьму, — произнесла она, глядя мимо листа куда-то в россыпь карт на ковре. — Вокруг него… Есть тьма и есть свет. Он ушёл на тёмную сторону.

Она снова коснулась листа, посмотрела на Райнере и добавила:

— Этот символ на руке означает, что человек когда-то был цверром и ушёл от нас, но не утратил связи с нашей общиной. Как его звали?

— Джино Спероне.

— Джино? Мальчик Джино, — задумчиво пробормотала гадалка, — я его помню. Он любил зеркала, всё про них рассказывал… и ушёл от нас однажды. Нашёл себе покровительницу — какую-то богатую патрицианку. Говорил, что станет мастером зеркал. Он всегда хотел покинуть гетто.

— Патрицианку? Какую патрицианку?

— Я не знаю, — мама Ленара сгребла карты, смешала их и снова принялась раскладывать. — Мы не спрашиваем. И не удерживаем никого, если кто-то хочет уйти — он уходит. Если кто-то хочет вернуться — он возвращается. Мы свободные люди, синьор. А этот знак — он нужен, чтобы свои тебя узнавали. Но Джино я не видела уже очень-очень давно.

— У вас нет предположений, кто мог попытаться сделать такое? Лепестки, бабочки… Тот, кто делал это, совершал ваш обряд. Или пытался его копировать… повторить, надеясь на удачу. Мне пригодятся любые намёки, — тихо произнёс маэстро. — Если это сделал не кто-то из ваших, то чем быстрее я всё узнаю, тем больше шансов, что сюда не придут жандармы с факелами.

— Я не знаю, синьор, — покачала головой старая цверра, — когда я смотрю в карты, я вижу только тьму. Кто-то потревожил тёмных богов. Вот видите — Луна, но она перевёрнутая. Это всё не то, чем кажется, синьор. Я бы хотела помочь, но большего я не вижу. Не в этот раз. Не сегодня. Сегодня всё покрыто мраком.

— Хорошо, — маэстро встал и, подумав мгновенье, добавил: — спасибо.

— Это ещё не всё…

Мама Ленара указала на карты и, посмотрев на маэстро снизу вверх, произнесла:

— Я вижу тьму и вокруг вас. И она сгущается. Она идёт за вами. И за ней. И ей лучше было бы остаться здесь, в Марджалетте. Но… тогда вам не найти то, что ищете. Да и она не останется… Так что — берегите её.

Несколько мгновений Райнере смотрел в тёмные глаза гадалки, а потом достал из кармана золотой дукат, бросил прямо на карты и развернулся, чтобы уйти, но замер у самого выхода.

— Кем была её мать? — спросил через плечо, зная, что гадалка верно поймёт его вопрос.

— Никем. Цверрой, как и мы все.

— Я знаю, что это не так. Она не была цверрой по рождению. Я в этом абсолютно уверен. Но у неё есть цверрский дар. Так кем она была? — он обернулся и, указав на карты, добавил: — Мне вы можете сказать. Я не причиню ей зла. Спросите у ваших карт.

Они с гадалкой смотрели друг на друга несколько мгновений, а потом мама Ленара подобрала золотой и, ловко спрятав его в карман, провела рукой над картами.

— Ещё один золотой, синьор, помог бы мне вспомнить точно, как всё было.

Райнере достал из кармана три золотых монеты и, зажав одну из них между пальцев, медленно положил на стоявшую рядом с гадалкой скамеечку.

— Это было перед самой Ночью Откровений, — произнесла гадалка, оценив монету взглядом. — Мы поплыли за цветами в устье Понталетты. Там берег крутой. Высокий… Там мы её и подобрали, в заливе, почти утонувшую. Женщину с маленькой девочкой, — мама Ленара задумчиво посмотрела на полог шатра, вспоминая давние события. — Как она выжила — непонятно. И девочка тоже. Но мы посчитали, что это знак. Цверрой можно родиться, а можно и стать по велению Светлейшей. Она повенчала эту женщину с водой и оставила её в живых. Она направила туда наши лодки, а значит, такой была её воля. Эта женщина стала нам как сестра. Мы дали ей имя — Росси*, за цвет её волос.

*прим. автора — rosso (ит.) — рыжий

— Как она попала в воду? Там поблизости ведь нет никакого жилья. Она что-нибудь рассказывала?

— Нет. Но мы и не спрашивали.

— Высокий берег у самого устья Понталетты? — задумчиво спросил Райнере. — Во что она была одета, когда вы вытащили её из воды?

— Какая-то чёрная мешковина — балахон или плащ — изодранная в лохмотья, и длинная белая сорочка из грубой холстины. Больше ничего.

— Что же, спасибо, — Райнере положил на скамеечку ещё две монеты и вышел из душного сумрака шатра.

Он не узнал всей правды, но узнал то, что ему нужно.

Райно выбрался на берег и остановился в тени густых зарослей тальника, глядя сквозь ветви на пылающие на поляне костры. Ему никогда не доводилось видеть цверрских танцев…

Он и подумать не мог, насколько такое зрелище может быть завораживающим.

Молодой цверр в красной рубахе стоял в центре круга, и скрипка в его руках рыдала, виртуозно выводя мелодию. И откуда-то из темноты ей вторили мандолины, гитары и звонкий перестук бубнов, а вокруг скрипача в танце медленно двигались девушки в ярких юбках. Скрипка ускоряла темп, и они кружились всё быстрее, то подступая к скрипачу и обдавая его водопадом своих струящихся юбок, то откатываясь, как приливная волна. Браслеты на их руках и ногах позвякивали в такт шагам, волосы струились по плечам, и все вместе они были похожи на огромный костёр с танцующими языками пламени. И оторвать взгляд от этого зрелища пестрящих юбок, голых лодыжек, мелькающих то тут, то там, и летящих в танце волос было невозможно. Скрипка надрывалась и танец становился всё быстрее и быстрее, а окружающие танцовщиц люди хлопали в ладоши, поддерживая ускоряющийся ритм.

Дамиану Райно узнал по волосам. Она была среди девушек, окруживших скрипача, и выхватив взглядом её рыжие локоны, он уже не терял их из виду. Смотрел на то, как она двигается в круге танцующих. На её руки, то взлетающие вверх, то подхватывающие широкую красную юбку, на её бёдра, подпоясанные чёрным платком с бахромой из бисера, и пальцы неодолимо хотели схватить карандаш и запечатлеть всё это. Токую талию и запрокинутую голову, струящиеся по плечам локоны и эту страсть, с которой она кружилась, забыв обо всём на свете…

Он закрыл глаза на мгновенье, удерживая этот образ и понимая, что сегодня он точно не будет спать. Он возьмёт альбом и карандаши, уйдёт на террасу и снова нарушит обещание, данное себе много лет назад. Последние дни он уже столько раз его нарушал! И хотя он всё ещё пытался останавливать себя: мял бумагу с набросками и швырял её в камин, рисовал только фигуру, без лица, но…

К дьяволу всё!

Желание нарисовать её портрет, настоящий портрет, с этим манящим игривым взглядом, лукавой усмешкой и родинкой над губой, стало совершенно невыносимым.

Танец закончился надрывным плачем скрипки, оборвался на самой высокой ноте, и девушки опустились на траву, словно бабочки: колокола ярких юбок взлетели и опали вокруг них крыльями. Музыка стихла, к девушкам шагнули мужчины, набрасывая кому-то из них на плечи свои джакки. И когда один из мужчин подошёл к Дамиане и сделал то же самое, Райно почувствовал, как сломалась ветка под его пальцами и что-то жгучее и неприятное разлилось в груди.

Чего он тут застыл? У него есть и более важные дела!

Он хотел уйти, но не мог. Следил за тем, как Дамиана рассмеялась, запрокинув голову, а потом помотала ей отрицательно, сняла джакку и протянула мужчине обратно, и Райно увидел, что некоторые девушки сделали то же самое.

И только когда явно разочарованный мужчина отошёл, Райно отступил назад, видя, что Дамиана направилась прямо к нему. Ему не хотелось, чтобы она застигла его за подглядыванием, и он вернулся на пирс, к лодке мамы Ленары. Всё равно он не знает, куда идти, и всё что ему остаётся — ждать, когда Дамиана за ним придёт.

Она вынырнула из-под нависающих ветвей, держа одной руке глиняную бутылку в ивовой оплётке, а в другой какое-то блюдо, и подошла к нему со словами:

— Вы уже всё? Узнали, что нужно?

Фонарь на носу лодки освещал её раскрасневшееся лицо, и видно было, как она бурно дышит после танца, как блестят её глаза и волосы разметались по плечам, а полуоткрытые губы всё ещё жадно ловят воздух. Ему показалось, что он ощущает жар, исходящий от её тела, и его собственное тело откликнулось на этот жар так некстати вспыхнувшим, невыносимо острым желанием.

— Да… мы закончили, — ответил он хрипло и перевёл взгляд на тарелку в её руках, сделанную из болотолиста, тарелку, на которой лежала какая-то еда. — Что это?

Лишь бы не смотреть на её оголённые плечи и полуоткрытые губы…

— Это? — переспросила она с усмешкой. — Это особенный деликатес, маэстро. Запечённый в глине ёж с розмарином. Попробуйте. Есть его нужно пальцами, непременно их облизывая, чтобы оценить нежнейший вкус мяса с оттенками дыма и тонкой ноткой глины, — добавила она нарочито менторским тоном:- Ешьте мелкими кусочками, ёж должен таять на языке, создавая предвкушение, а розмарин…

— Ёж?! — Райно недоумённо посмотрел на Дамиану.

И она вдруг расхохоталась, запрокинув голову и отбрасывая с плеч волосы.

— Ах, ну да… Отомстили за «синьору оленину»? — спросил маэстро, усмехнувшись в ответ.

Миа вытерла выступившие от смеха слёзы тыльной стороной ладони.

— А вы поверили, что это ёж? Впрочем, цверры действительно едят и ежей, если… нет ничего другого, — ответила она, протягивая Райно бутылку. — Но это не ёж. Это каро — свинина на углях. Попробуйте — на вкус это не так ужасно, как на вид. А в бутылке кьянти. И вот ещё лепёшка. Обещаю, вы не умрёте от этой еды. Конечно, это не маэстро суп и не синьора оленина, и распалить предвкушение и что-то там ещё это блюдо вряд ли сможет, но голодным отсюда вы точно не уйдёте!

Дамиана присела на лежащее на берегу бревно и Райно сел рядом, а между ними разместились еда и вино.

— Вы правы, на вкус это не так ужасно, как на вид, — произнёс Райно, попробовав кусочек мяса. — Кости, как я понимаю, можно бросать прямо в кусты?

— Вы всё схватываете на лету, маэстро, — ответила Дамиана. — Хрустальных бокалов нет, так что вино придётся пить прямо из горлышка. В приличных домах, конечно, это ужасно неприлично, но мы ведь и не в доме, верно? Руки можно помыть прямо здесь, — она наклонилась к воде и провела по ней пальцами. — А эти листья сойдёт за салфетки.

— Я вижу, вы ничего не забыли из моих уроков, — ответил Райно, понимая, что ещё утром и подумать не мог о таком.

О том, что он будет сидеть в Марджалетте на бревне, прямо посреди цверрского праздника, есть руками бог знает как приготовленное мясо и пить дешёвое вино. Не самое плохое, конечно, вино, и судя по всему, добытое каким-то не совсем законным способом. А главное, что всё это будет казаться ему абсолютно нормальным.

— Такое разве забудешь! — воскликнула Дамиана и, повернувшись к нему, произнесла, внезапно став совершенно серьёзной: — Я должна вам кое-что рассказать. Вот, возьмите… цветок у меня в волосах.

Она наклонилась к нему, и Райно ополоснув руки, осторожно вытащил запутавшуюся в волосах магнолию. И не смог удержаться, пропустил прядь волос между пальцами. И лучше бы он не прикасался к ней совсем, потому что хотелось не убирать руку, а наоборот, хотелось зарыться пальцами в эти локоны, приподнять голову и…

— Видите? — Миа выпрямилась и указала на цветок рукой. — Именно эти цветы собирают цверры для своего праздника. Какие лепестки были вокруг убитых девушек? Такие?

— Нет. Точно не такие. Больше этих и ярко-жёлтые, почти оранжевые, — ответил Райно, разглядывая цветок.

— Я так и думала! Это королевские магнолии, а они растут только в саду Дворца Дожей! Значит, это не цверры помогали убийце! — воскликнула Миа и оглянулась, чтобы убедиться, что её никто не услышал. — За этими цветами цверры плавают на другую сторону лагуны. Ну и пару деревьев растёт тут неподалёку, так что никто бы из наших не полез в сад Дворца Дожей — это ведь очень опасно! Сад же охраняется!

— Возможно, вы правы, — ответил Райно задумчиво разглядывая длинные узкие лепестки.

— А что сказала мама Ленара? — осторожно спросила Дамиана.

Райно посмотрел на неё и ответил, решительно отбрасывая цветок:

— Она сказала, что вам, монна Росси, нужно закончить начатое — вернуться в палаццо Скалигеров и помочь найти настоящего убийцу, — ответил Райно и встал. — Нам пора.

— Она так и сказала? — спросила Миа, поднимаясь. — И это всё?

— Можете спросить у неё сами. И поторопитесь, скоро начнётся дождь.

Райно больше не хотел оставаться здесь.

В Марджалетте всё становилось зыбким, точно таким же, как почва этого острова, сплетённая из ила и корней тальника. Здесь размывались границы дозволенного и условности, рушились планы, и всё, что было неправильным, внезапно становилось единственно возможным.

Он посмотрел на Дамиану и понял, что вот такая, как сейчас, не скованная условностями мира патрициев и их правилами поведения, она для него выглядит невероятно притягательной. Хотя… и в платье патрицианки она тоже выглядит невероятно притягательной…

И даже без платья…

Проклятье!

А здесь она в опасности. Если у Лоренцо не останется вариантов — он обвинит во всём цверров, и тогда оставаться здесь ей никак нельзя. И хотя мама Ленара сказала, что рядом с ним ей тоже грозит опасность, но в палаццо Скалиегров он сможет её защитить, а в Марджалетте нет. Так что для них лучший выход — поймать убийцу. И быстро.

Когда они спустились в лодку и Жильо радостно схватился за вёсла, стараясь быстрее убраться из Марджалетты, Райно подумал, что Лоренцо был прав. Дамиана, если всё, что он узнал и понял о ней, правда, — эта девушка шанс для его брата. Осталось лишь проверить его догадку о том, как она и её мать однажды оказались в море, в устье Понталетты. А потом…

Потом он, прежде всего, обязан подумать об интересах семьи. И он должен Лоренцо…

Но будь он проклят, если мысль о том, что она достанется Лоренцо, не жжёт его калёным железом! Ну не может же он второй раз совершить одну и ту же ошибку!

Он патриций, она гадалка из гетто…

И он просто дурак, если снова перейдёт дорогу Лоренцо!

— Так вы больше не считаете, что это сделали цверры? — спросила Дамиана, когда они отплыли от острова.

Впереди двигалась другая лодка, за которой им велели следовать, чтобы выбраться из хитросплетения узких протоков, и её фонарь маячил в темноте тусклым пятном.

— Я думаю, что об этом обряде кому-то рассказал Джино Спероне. Кому-то из патрициев, — ответил Райно негромко, — потому что всё сходится к одному: кто бы ни был заказчик этих убийств — это могущественный человек. А фальшивый доктор и Джино — его помощники. Эта женщина из ваших видений, возможно, это она соучастник. Обряд, как сказала мама Ленара — многолик. Жизнь, здоровье, красота, удача — мы пока не знаем, что именно хотели получить от этих девушек. Но, думаю, завтрашний день прольёт на это свет.

— А что сказал архитектор? — спросила Дамиана.

— Скорее всего, кирпичная кладка, которую вы видели, использовалась при строительстве зданий на острове Повильи. И учитывая, что там и скончался доктор Гольдони, выходец оттуда и есть наш убийца. Возможно это кто-то, кто работал с доктором Гольдони там.

— С острова Повильи?! О, Серениссима! — воскликнула Дамиана. — Какой ужас!

— И что вас так напугало? — удивился Райно.

— Вот уж если где и обитает тьма, так это там! — произнесла Дамиана глухо. — Это плохое место. Проклятое. В Марджалетте о нём болтают всякое. И там сумасшедший дом!

— И завтра мы с вами его посетим, — добавил Райно с усмешкой.

— Посетим?! Да ни за что! Ну уж нет! Это без меня, — воскликнула она, как отрезала.

Эта девушка не боится жить в Марджалетте, но боится какой-то тьмы и сумасшедшего дома? Немыслимо!

— Неужели струсили, монна Росси? — спросил маэстро с деланым удивлением.

— Ещё чего!

— А я думаю, что струсили. Вы не боитесь есть ежей, но боитесь сумасшедшего дома, которого никогда не видели? — с усмешкой спросил Райно.

— Скажете тоже! То ежи, а то проклятое место! — ответила Дамиана, рассмеявшись.

— И в самом деле, разница огромная! — Райно улыбнулся и добавил, будто успокаивая: — В страхе нет ничего зазорного. Страх — чувство, не зависящее от нашего желания, но вам не нужно бояться. Вы ведь будете со мной. А со мной с вами ничего не случится, я вам обещаю. Как вы там говорили про остров Мурано? Со стеклодувами сладить не сложнее, чем с торговцами? Поверьте, с пациентами больницы справиться будет ещё проще!

Она не ответила, и в темноте он не смог разглядеть выражение её лица. Первые капли дождя ударили по бортам лодки, а Райно так надеялся, что дождь начнётся после полуночи.

— А где ваш плащ, монна Росси?

— Э-э-э, не знаю. Где-то остался, — тихо ответила она из темноты.

— Вы же промокнете…

Райно достал дождевой плащ, который взял с собой, предполагая, как раз такой случай, развернул его, ухватив за один край, а другой протянул Дамиане.

— Идите сюда, садитесь поближе. И вот, держите. Нам должно хватить его на двоих.

Миа осторожно подвинулась к маэстро и взялась за полу плаща.

О-ля-ля! Сегодня просто день чудес! Начиная с гадания у мамы Ленары и заканчивая вот этим плащом.

Хотя от мамы Ленары она, конечно, ждала большего. Но старая цверра сегодня была очень неразговорчива. Уже стемнело, когда она позвала Дамиану к себе и взялась за колоду карт.

— Что означает, когда четыре королевы выпадают вот так, все вместе? — Миа поджала под себя ноги и натянула юбку на колени, сидя перед старой гадалкой. — Что это за силы?

Мама Ленара разложила карты и долго смотрела на них, покачиваясь всем телом, словно в трансе, и держа в руках трубку.

— Это не силы, милая. Четыре королевы, что выпали тебе — это четыре женщины. Не все они живы… не все… но все они хотели одного и того же. Видишь, — мама Ленара ткнула морщинистым пальцем в карты, — ты в центре. И ты знаешь, чего они хотели — так говорят карты.

— Но я даже не знаю, кто они! — воскликнула Миа. — И понятия не имею, чего от меня хотят какие-то мёртвые женщины!

— Это пока скрыто во тьме… Но они тянут тебя в разные стороны. И вот, видишь: Луна и Филин, и обе они перевёрнутые. Всё это не то, чем кажется.

Мама Ленара перевернула карту и Миа внутренне замерла. Смерть. И рядом Король Воды.

— Вот то, чего тебе нужно опасаться, — гадалка указала трубкой на короля. — Мужчина, речи которого подобны изменчивой воде. Король, который прячет своё лицо под маской, и чьи намерения тебе неизвестны. Я повсюду вижу тьму, и она собирается вокруг тебя. Этого ты должна опасаться. Этого! Этот мужчина ведёт тебя прямиком во тьму. И в нём твоя погибель.

— Я видела эту тьму. Но я не понимаю: что она такое? — спросила Миа, перейдя внезапно на шёпот.

— Тьма — это древние боги… Есть тьма и есть свет. Есть тёмные боги и светлые. И есть те, кто слышат их голоса — древняя кровь. От человека зависит, чьи голоса он захочет услышать, чьими посулами соблазнится, — мама Ленара говорила нараспев, будто во сне. — И очень часто древняя кровь ведёт к безумию: если ты хочешь слышать голоса тёмных богов, если прислушаешься, — она коснулась пальцами висков, — они проникнут сюда, и однажды ты сойдёшь с ума. Потому цверры всегда и взывают к Светлейшей. Она — наш посредник между людьми и богами. Она не даёт нам сойти с ума, прикоснувшись напрямую к силе богов. Ведь люди слишком слабы, они как лепестки магнолии, а боги — это костёр. И те, кто напрямую призывают богов, должны быть чисты помыслами, или однажды сгорят в этом пламени — сойдут с ума. Нужно понимать цену того, что ты просишь у богов. Всё имеет цену, милая! Всё… Ведь желания и призывы всегда достигают ушей тех, кому предназначены, даже если мы думаем, что нас никто не слышит. Хочешь кому-то смерти и твоё желание попадёт к тёмным богам, но потом они потребуют плату… А люди редко хотят чего-то иного, чем отнять чужое.

— То есть… кто-то обратился к тёмным богам и пожелал моей смерти? — спросила Миа охрипшим голосом и почему-то вдруг вспомнила Марчеллу.

Хотя вряд ли та может достучаться до древних богов своими молитвами.

— Может, и так. А может, и нет. Карты не дают прямого ответа. Тут всё зыбко, может это даже не один человек…

— От чего меня хотела защитить моя мать? — спросила Миа, глядя на старую цверру. — В прошлый раз ты говорила — не время. Но теперь время пришло. Что за тайну она скрывала? Она ведь не была цверрой, так кем она была? От кого бежала?

Мама Ленара одним движением собрала карты в колоду и сунула их под маленькую подушку, а сама, задумчиво затянувшись, выпустила облако табачного дыма из трубки.

— Мы подобрали её в море, в устье Понталленты, примерно в это же время, перед Ночью Откровений. Тебя и её. Да… Помню… Тёплая была весна… Я её спасла, вернула к жизни с помощью обряда. И мы поселили её здесь. Мы ведь ни о чём не спрашиваем, тут у всех свои тайны. От кого она бежала, я не знаю. Но перед тем, как исчезнуть навсегда, в ночь перед этим, она приходила ко мне. И я ей гадала. Ей выпали в тот раз плохие карты. Очень плохие! И тогда она попросила меня сделать всё, чтобы тебя защитить. И я сделала. Но видно, в эту ночь пришло и твоё время… Твоя мать сказала, как придёт время, сказать тебе, чтобы ответы ты искала в её тайнике. Она сказала, ты знаешь где.

Да. Она знает. Это тайник в склепе.

Вот только тот тайник пуст. Там нет ничего, кроме вещей самой Дамианы…

— Как мне узнать, чего они хотели от меня? Эти королевы? — спросила Миа напоследок.

— Ты должна слушать только себя, своё сердце, — мама Ленара приложила руку к груди. — Что оно подскажет тебе, то и правильно. Видишь, везде неопределённость и вокруг тьма. Карты говорят, что это твой путь — пройти через тьму. И тут только сердце помогает. Слушай подсказки Светлейшей, да пребудет её свет в твоём сердце.

Миа слушала и ничего не понимала. Нет хуже предсказания, чем слушать своё сердце. Она и сама так говорит каждой второй женщине на гадании. Любую глупость потом можно оправдать собственными сердечными желаниями, которых у каждой женщины в день по сто штук! А ей не это нужно сейчас! Сейчас на её сердечные желания полагаться никак нельзя. Потому что они совсем, совсем… запутанные.

Утром она хотела сбежать в Марджалетту — и вот она здесь. Но думает только об одном… о том…

Думает она о том, чтобы маэстро от мамы Ленары ничего путного не узнал. И чтобы снова обратился за помощью к ней. К Дамиане. И это… глупо?

И это глупо, да!

Потому что с утра ей хотелось выпрыгнуть в окно и сбежать из палаццо Скалигеров, а к вечеру она места себе не находила, думая о том, хватит ли маэстро смелости и безрассудства, чтобы явиться в Марджалетту!

А ему хватило и того, и другого.

И когда он позвал, она села в лодку и поплыла с ним обратно, не сказав ни слова. Забыв о том, что ему, наверное, нужен только её дар и что верить патрициям — последнее дело. Подумала только, что может, он соврал о том, что именно сказала мама Ленара. Надо было проверить, но…

Но если слушать треклятое сердце, как и велели карты, то оно и радо тому, что она сейчас плывёт обратно. И оно не собирается ничего проверять.

А после слов маэстро: «Вы ведь будете со мной. А со мной с вами ничего не случится, я вам обещаю», оно и вовсе бьётся через раз.

О, Серениссима! Нет, Дамиана, нет! Не будь дурой и каракатицей! Слушать сердце — это последнее дело! Разве не хватило тебе Рикардо Барнезе?! Разве выживешь в гетто, думая только сердцем?!

Впереди Жильо работал вёслами и напевал себе под нос какую-то заунывную баркаролу. Фонарь на носу лодки поскрипывал, покачиваясь на поворотах, и пятно света металось, выхватывая из темноты то корни, то коряги, то длинные ветви тальника, лежащие на воде.

Пока они плыли в дебрях Марджалетты, мокрые ветви касались плаща и бортов лодки, сучья скребли по днищу… А Миа ощущала только, как дождевые капли падают на толстую кожу плаща, а ещё…

… как близко к её руке лежит рука маэстро. Так близко, что они слегка соприкасаются тыльными сторонами. Совсем чуть-чуть, но и этого прикосновения достаточно. И ей кажется, что это от него исходит невыносимый жар, как от печи. Но он не обжигает, нет. Это даже приятно — ощущать вот так рядом его руку и исходящее от него тепло. Сидеть рядом с ним. Она ощущает невидимое притяжение, такое сильное, как будто они две ветви тальника, разведённые в разные стороны и натянутые до предела. Между ними висит такая напряжённая звенящая тишина, что, если бы не дождь, от неё можно было бы просто оглохнуть. И почему-то кажется, что ещё немного и маэстро обнимет её за плечо, потому что сидеть вот так под одним плащом, удерживая его над собой и отстраняясь друг от друга, ужасно неудобно.

Но нет… Всё это просто кьянти… И темнота… И дождь…

Она гадалка из гетто, он патриций…

Маэстро её не обнимет. Он слишком воспитан для такой бестактности. А она просто немного пьяна и испугана… и слишком глупа, потому что думает об этом!

Лодка бесшумно скользила по чёрной воде, и мимо в безмолвии проплывали тёмные дома с редкими пятнами светящихся окон. Дождь шлёпал по воде и всё смешалось в этой непроглядной темноте: небо и земля, набережные, стены, крыши. И любой человек в такую погоду хотел бы только одного: побыстрее оказаться в своём доме. В тепле, а она…

… а она хотела, чтобы это путешествие длилось и длилось…

— Так мама Ленара не знает, кто проводит этот обряд? — спросила Миа, чтобы как-то нарушить напряжённую тишину между ними и отогнать навязчивые мысли об объятиях.

— Не знает, — ответил маэстро, и голос его прозвучат как-то хрипло. — Но у меня есть подозрения насчёт той женщины в красном бархате, которую вы видели в подвале.

— Вы думаете это она? Убийца — женщина? — удивлённо спросила Миа.

— Не совсем. Но она явно имеет к этому какое-то отношение. Судя по её наряду и украшениям — это патрицианка. И завтра мне понадобится вся ваша наблюдательность и ваше предвидение, чтобы определить, кто она такая.

— И как я это определю?

— Человек, вещь или место? Так вы говорили, — в голосе маэстро послышалась усмешка. — В этот раз будет человек. Если и искать где-то богатую патрицианку, так это в театре. И завтра мы с вами туда пойдём.

— В театр?!

— В театр.

— О, Серениссима! С утра в сумасшедший дом, а к вечеру в театр?! — воскликнула Дамиана.

— Вам не нравится насыщенная событиями жизнь, маэсса О'Мелья? — спросил маэстро и, хотя лица его не было видно, нетрудно догадаться, что он над ней подтрунивал. — Я полагал, что цверры легки на подъём, так не разочаровывайте меня. Сомневаюсь, что вы когда-нибудь бывали в театре.

— О! Никаких проблем, маэстро Л'Омбре, в театр так в театр, — рассмеялась она в ответ. — Когда ещё представится случай вот так запросто побывать в театре! На острове стекольщиков и в больнице святой Лючии мы уже были, завтра сумасшедшей доме и театр! У нас с вами и правда насыщенная жизнь! И раз уж на то пошло, то не могли бы вы одолжить мне Пабло и его лодку? Мне завтра нужно побывать ещё в одном месте.

— В каком?

— Э-э-э, на кладбище Санта-Мария.

— И что вы забыли на этом кладбище?

— Ну… Почтить память своих родственников, что же ещё!

— Не держите меня за дурака, маэсса О'Мелья, цверры, насколько мне известно, сжигают умерших, а не хоронят на кладбище Санта-Мария. Я, конечно, дам вам Пабло, но лучше бы мне знать, зачем вам понадобилось туда наведаться. Когда я говорил про насыщенную событиями жизнь, я не имел ввиду посещение ещё и кладбищ.

— У меня там тайник, — пожала она плечами, — немного денег, украшения. После того, как мою лавку разграбили, пришлось всё там спрятать. Надо же мне приодеться к посещению театра!

Она услышала короткий смешок маэстро, и ей показалось, что его рука чуть придвинулась к её руке, как будто он хотел коснуться её пальцами.

— Приодеться? Хм… Хорошо, маэсса О'Мелья, я дам вам Пабло.

Как-то он быстро согласился… И никаких тебе насмешек и намёков…

— Так что сказала вдова Гольдони? — спросила Миа.

Без движения её рука на перекладине лодки совсем затекла, но она боялась её отодвинуть или…

… не хотела. Как будто этим движением могла разрушить возникшее между ними облако странного тепла.

— Это мы узнаем, когда вернёмся, осталось недолго.

Лодка повернула на Гранд-канал, и дождь усилился. Ближе к выходу из акватории Сан-Себастьян ветер стал сильнее, дул порывами, нагоняя волну по широкому каналу, и норовил швырнуть косые струи дождя прямо под плащ. Сразу стало холоднее, и Миа поёжилась.

— Вы замёрзли?

Маэстро чуть отодвинулся и, стянув плащ со своего плеча, полностью набросил его на Дамиану.

— Держите…

— А вы? Вы же промокнете!

— Ничего страшного.

Она хотела возразить и снова протянуть ему вторую полу плаща, но он не дал. Натянул ей на голову капюшон и, запахнув полы плаща, ловко затянул завязки под подбородком, а сам встал и перебрался поближе к Жильо.

— Клятый чирокко! — пробормотал прианец, налегая на вёсла, и подведя лодку к причалу палаццо Скалигеров, с силой ударил веслом по колокольчику.

Пока он швартовал лодку, на причал выбежали слуга и мессер Оттавио. А за ними показалась и монна Джованна, кудахча, как курица, и держа над головой плащ. Они удивлённо смотрели то на промокшего маэстро, то на Дамиану, и по их лицам было видно, что они совершенно ничего не понимают. Наверное, такое странное поведение их хозяина не укладывалось ни в какие рамки, и именно поэтому мессер Оттавио опомнился и подал руку лишь тогда, когда маэстро уже выбрался на причал.

— Монна Росси, — маэстро потеснил дворецкого и сам протянул ей руку.

Ветер гнал волну, и вода уже поднялась, залив пару ступеней. Косой дождь бил в лицо и, взбираясь на причал, Миа наступила на полу плаща и упала бы в канал, если бы не маэстро. Он с неожиданной ловкостью, крепко ухватил её за руку, потянул на себя и обнял за талию, поймав балансирующей на самом краю причала. И удержал, на мгновенье прижимая к себе и отступая назад. Но тут же отпустил со словами:

— Э-э-э, монна Росси! Не хотелось бы звать Пабло с багром и вылавливать вас из канала.

Он улыбнулся, стирая ладонью воду с лица и проводя ей по волосам, и от фонаря над их головой капли на его лице блеснули. В этот момент Дамиане показалось, что он выглядит гораздо моложе, чем она привыкла о нём думать. И его лицо с этой улыбкой, без обычной маски бесстрастности и презрения, это было лицо совсем другого человека, который на какое-то мгновенье открылся перед ней.

— Ах, синьор, вы совсем промокли! — мессер Оттаиво выхватил плащ у монны Джованны и набросил на плечи хозяину. — А ваше колено…

Слуги засуетились, и в тот же миг лицо маэстро снова стало непроницаемым. Он обернулся и начал раздавать указания в своей обычной манере:

— Мессер Оттавио, с чего вы вдруг забыли свои обязанности? Живо проводите нашу гостью в её комнату, она же насквозь промокла. Растопите камин в спальне монны Росси и в кабинете. И найдите сухую одежду. А вы, монна Джованна, распорядитесь насчёт ужина и сделайте нам горячего вина. И быстро! Будьте так добры.

Глава 19. Патриции женятся на патрицианках

От горячего вина голова у Дамианы совсем закружилась. В гетто такое не пьют. А монна Джованна не пожалела перца и гвоздики, и огонь в камине пылал так жарко, что пришлось открыть балконные двери в малой столовой, где накрыли ужин. Дождь за окнами лил с тихим шелестом, и ночь казалась густой и непроглядной, утопившей в себе весь город без остатка.

Маэстро переоделся в сухую одежду и снова выглядел безупречно, но теперь как-то совсем иначе. То ли в этом преображении было виновато вино, то ли события сегодняшнего дня, но Дамиана не могла объяснить себе этой перемены. Как будто до этого дня она смотрела на него сквозь пыльное стекло, а сейчас вот дождь смысл с него всю пыль, и оно стало прозрачным. И теперь, как это ни странно, маэстро не казался ей больше высокомерным патрицием, скорее, к его высокомерию она вдруг стала относиться как-то снисходительно. Как будто они необъяснимым образом стали равны друг другу…

К ужину она едва притронулись. И глядя на то, как Дамиана отодвинула тарелку, маэстро с улыбкой резюмировал, что, наверное, во всём виноват запечённый цверрский ёж. И что им не стоит мучить себя едой, а лучше снова взглянуть на факты, касающиеся расследования.

Маэстро умеет улыбаться? О-ля-ля… и это уже второй раз…

— Прошу вас, монна Росси…

Он пропустил её вперёд, распахнув перед ней дверь, как перед синьорой, и это её даже смутило. И не только её: по застывшему лицу слуги она поняла, что и этот жест тоже что-то из ряда вон выходящее. А когда в кабинете на маленьком столике у окна она увидела фруктовую вазу с яблоками, то окончательно растерялась.

«У вас будет столько платьев, сколько пожелаете…»

Ей вдруг вспомнилась эта фраза, произнесённая маэстро в больнице святой Лючии.

Много ли нужно цверрской гадалке? Толику внимания… отрыть дверь… поцеловать ручку… Значит в этом всё дело? Снова повсюду эти хлебные крошки, чтобы подманить её ещё ближе?

Она присела на край стола и посмотрела на карту, обклеенную записками маэстро.

— А что рассказала вдова Гольдони? Удалось что-нибудь от неё узнать? — спросила она, всё ещё ощущая неловкость.

Маэстро что-то написал на листочке и прикрепил его к карте со словами:

— В общем-то немного. Она захлопнула дверь перед носом моих людей и прокричала им в окно, что если у её мужа и был тайник, то на том проклятом острове. А ещё она надеется, что её муж горит в аду и варится там в самом большом котле, ну или что-то вроде этого… Стоило бы послать к ней Жильо, а то Вито с Маттео, к сожалению, так себе переговорщики.

— Это я успела заметить, — усмехнулась Дамиана, — странно, что они не забросили её на плечо и не привезли сюда.

— Она обещала вылить им на голову кастрюлю горячего рыбного супа…

— А я вот не догадалась, — улыбнулась Дамиана, раскладывая на столе карты, которые прихватила с собой.

— Кстати, я хотел вас спросить, — маэстро обернулся и, указав на карты, произнёс с некоторым удивлением, — я понимаю, что есть дар — некое особенное свойство человеческой натуры… Некие картинки, которые посылает вам… Светлейшая, да? Но карты? Это же чистой воды шарлатанство!

— Ну почему же, — ответила Дамиана с улыбкой и даже удивилась своей реакции.

В другой раз она бы вспылила и отправила высокомерного маэстро к Зелёной Деве, но сейчас его слова не показались ей обидными. А может, всё потому, что сейчас он не вложил в них ни капли сарказма? Может потому, что он больше не хотел её задеть?

— Если вы верите в то, что Светлейшая даёт мне подсказки, посылая некие картинки, то почему вы не допускаете мысли, что она может направлять и мою руку, позволяя ей выбрать определённые карты в определённом порядке, чтобы потом определённым образом их истолковать? — она подняла взгляд на маэстро и пожала плечом. — Во всём вокруг есть знаки… В приметах… В снах… Цверры верят не только в карты… Например, в линии на ладони… По ним можно предсказать судьбу…

— Предсказать судьбу? О да, я слышал, как гадалки всё время говорят что-то про «небывалую удачу» и «богатство через брак», глядя на чью-то руку! — усмехнулся маэстро, прислоняясь к стене и глядя на Дамиану. — Я тоже верю в линии на ладони. Но в другие. Они называются отпечатки пальцев. Видите? — он поднял руки, и растопырив пальцы, сложил их подушечками в молитвенном жесте. — Эти линии на кончиках пальцев. Они уникальны для каждого человека. Смотрите… — он достал какую-то пластинку и протянул её Дамиане, — сожмите пальцами. Посильнее.

А затем посыпал её порошком, аккуратно смахнул его большой пушистой кистью и поднёс к выпуклой лупе, прикрученной к столу на штативе.

— Идите сюда и посмотрите…

Дамиана отложила карты и склонилась над лупой.

— Этот узор на пластине — ваши отпечатки, — продолжил маэстро, тоже склонившись к лупе. — И, как показывают последние научные исследования, они совершенно уникальны для каждого человека. И если мы найдём их на месте преступления, то, зная подозреваемого и сравнив отпечатки с места преступления с его отпечатками, мы получим доказательства того, что он там был и прикасался к чему-нибудь, например, к орудию убийства. Это наука, монна Росси. А то, что вы смотрите на эти линии и видите небывалую удачу…

— Это всего лишь кончики пальцев, маэстро! Поэтому вы видите так мало! Но если вы посмотрите ещё дальше, то и увидите ещё больше! — воскликнула Дамиана азартно. — Давайте сюда вашу руку! Давайте, давайте! Ваша наука только сейчас увидела то, что цверры знали тысячу лет! Вот! — в пылу обсуждения она сама взяла его за руку и, перевернув ладонью вверх, поднесла к лупе. — Смотрите! Видите эти линии на вашей ладони? И они тоже… Как там вы сказали? Уникальны для каждого человека! Цверрские гадалки умеют по этим линиям предсказывать судьбу. Видеть прошлое и будущее… Я, конечно, не так хорошо в этом разбираюсь, как мама Ленара, но вот даже по вашей руке могу сказать…

— И что же вы можете сказать? — спросил маэстро тихо.

Дамиана разгладила его ладонь, и склонившись ещё ниже, пробормотала:

— Надо же, как хорошо видно! Будь у каждой гадалки такой инструмент… — она медленно провела пальцем по одной из линий и продолжила негромко, внимательно разглядывая ладонь: — Это линия Судьбы, но тут на ней излом — поворот судьбы… В вашей жизни произошло событие, которое полностью изменило вашу жизнь. В юности… наверное. Во всяком случае, давно. И вы после этого стали совсем другим человеком. Вы чуть не погибли… вот, видите, линия почти разорвалась… но вы выжили и стали более сильным. А вот тут другой излом. Это уже сейчас, а не в прошлом. И он говорит о том, что вы снова станете другим человеком, но теперь уже потому, что сами этого захотите. Здесь связь с линией Воли. Это будет ваше решение, вы так захотите. Вы как будто вернётесь к тому, что было, к себе прежнему, только станете при этом сильнее. Линия идёт дальше более чёткая, как будто вы колебались, а потом стали уверены в чём-то, поняли, что нужно делать, и дальше уже не свернёте с этого пути. — Она легонько дотронулась до запястья, а затем погладила бугорки в основании пальцев. — У вас большое сердце… надо же, — она произнесла это совсем тихо, удивившись своему открытию, — но при этом ваш ум сильнее. Ум властвует над сердцем и решает, что ему делать. От этого сердце страдает, и вы несчастны, но вы считаете, что так правильно. Что сердечная боль — это слабость… У вас впереди долгая жизнь… Ещё я вижу успех. Вы получите то, о чём мечтали. Богатство… Но вы и так богаты, а это что-то большее. Вы получите власть, силу… Вот тут я вижу звезду… Значит ваше желание исполнится. Вы получите то, чего желали, через… брак… через брак с могущественной женщиной. Ваше могущество и исполнение желания приходят через этот брак… Он вам это и принесёт.

Она водила пальцами по его ладони и видела отчётливо будущее, которое и суждено патрицию: брак с патрицианкой из известной семьи, объединение двух домов…

Светлейшая откликнулась внезапно, яркой вспышкой послав видение…

…Храм наполнен людьми. Парадные одежды, шёлк, парча, бархат, все скамьи заняты и народ толпится даже в дверях. С улицы слышен гомон — видимо, и на площади перед храмом тоже стоит толпа.

Ароматы благовоний и дорогих духов наполняют пространство вокруг. Купол над головой подпирают мраморные колонны, и мадонны в голубых одеждах устало взирают с фресок на потолке. В храме слишком душно, и кажется, что воздух совсем застыл. Опахала вееров опускаются медленно, и люди неспешно перешёптываются. Лепестки цветов устилают проход между скамьями…

Кругом свисают штандарты с гербами, кажется, всех домов Альбиции: роза и змея Скалигеров, крылатый лев Ногарола, быки дель Торре и голубки делла Бьянко, здесь, кажется, собрался весь цвет Альбиции…

Это самая пышная свадьба в истории города…

Звон колоколов доносится сквозь распахнутые окна…

И жених — маэстро Л'Омбре в чёрном атласном фраке — стоит и смотрит на двери в ожидании своей невесты. А рядом, с цветком флёрдоранжа в петлице, стоит синьор Лоренцо, и оба брата взволнованы…

Невесту к алтарю ведёт герцог Альбериго Ногарола. Миа видит фату. Длинную узорную фату, вышитую золотой нитью и украшенную по краю крупным розовым жемчугом. Фата такая тяжёлая, что на голове невесты её удерживает специальная диадема, обрамлённая драгоценными камнями. Диадема женщин рода Скалигеров — подарок жениха.

Несколько девочек в цветах дома Ногарола поддерживают фату по краю, а позади ещё девочки с белыми голубками в руках и цветами флёрдоранжа…

Зёрна пшеницы и риса, лепестки цветов…

— …теперь синьор Райнере стал наследным герцогом делла Скала…

— …кто бы мог подумать, что дома объединятся…

— …невеста красавица…

— …а уж как Ногарола рад…

Шепчутся гости…

— Дамиана?

Тихий голос маэстро прозвучал у самого уха, но Дамиана даже вздрогнула, возвращаясь в реальность. И поняла, что она стоит и держит его руку, и…

…и его рука в её руке такая тёплая и расслабленная, как будто полностью в её власти. А маэстро стоит так близко, что она ощущает исходящее от него тепло и горько-хвойный аромат, и его дыхание на своей щеке.

— Дамиана?

О, Серениссима!

— В общем… вот, — она резко отпустила его ладонь и выдернула свою руку, так что сама ударилась о штатив, и поспешно вернулась к столу, чувствуя, как бешено колотится сердце. — Эти линии прячут в себе карту… такую же примерно, как карта Альбиции у вас на стене. И эти линии на ладони подобны каналам, по которым движутся лодки. Зная, где вы находитесь, можно предсказать, куда вы сможете попасть и какие препятствия вы встретите на пути.

— Допустим… но карты… Всё-таки я не верю, — произнёс маэстро, и голос его прозвучал тихо и хрипло.

Он смотрел так странно и его глаза были такими тёмными… А ещё казалось, он хочет сказать что-то совсем другое, судя по тому, как его пальцы нетерпеливо крутили карандаш…

«…Вот то, чего тебе нужно опасаться! Мужчина, речи которого подобны изменчивой воде. Король, который прячет своё лицо под маской, и чьи намерения тебе неизвестны. Я повсюду вижу тьму, и она собирается вокруг тебя. Этого ты должна опасаться. Этого! Этот мужчина ведёт тебя прямиком во тьму. И в нём твоя погибель…»

Слова мамы Ленары вспомнились так некстати.

— Хорошо. Не верите, — Дамиана отвела взгляд, чтобы не смотреть в глаза маэстро. — Ваша наука объясняет, что и где, а карты объясняют почему. Хотите доказательств? Только пообещайте, что не наброситесь на меня и не будете говорить, что я сую нос не в своё дело и всё такое.

— Хорошо. Обещаю, — маэстро опустился в кресло и скрестил руки на груди.

— Ваше колено, — Миа достала карту и положила на стол.

С лица маэстро сразу же сошёл весь налёт расслабленности и игривости, но Дамиана сделала вид, что не заметила этого. Хотя и понимала, что снова ступила на тонкий лёд и проверяет границы дозволенного.

— Луна… Перевёрнутая Луна… И Меч… Тоже перевёрнутый.

Она брала карты, показывала их маэстро и рассказывала, что они означают.

— … это иллюзия. Обман. А перевёрнутая Луна — это самообман… Это не настоящая боль. И вместе с перевёрнутым Мечом — это не просто боль. Это наказание. А поскольку они лежат у вас за спиной — это ваш выбор. Вы наказываете этим сами себя. Но иногда вы забываете об этом и тогда… боли нет. Если вы перестанете считать себя виновным, боль исчезнет.

Она положила последнюю карту на стол, ожидая, что маэстро сейчас взбесится или скажет что-то едкое. Но он смотрел на Дамиану и молчал некоторое время, и о чём он думает, она понять не могла.

— Пожалуй, на сегодня хватит. Вы, верно, устали и уже очень поздно. Остальные детали расследования мы можем обсудить и завтра, по дороге на остров Повильи. Портниха должна была принести вам платья, не забудьте про завтрашний вечер, — маэстро встал из кресла рывком, подошёл к двери и, распахнув, добавил: — Спокойной ночи, Дамиана.

— Спокойной ночи, маэстро, — произнесла Миа, быстро собрав карты.

Ну что же, в этот раз он её всего лишь просто выставил из комнаты. Ну хоть не накричал.

Проходя мимо кофейного столика, она заметила лежавшие на краю рисунки. Они были перевёрнуты, но один упал на пол изображением кверху. Набросок женщины, сидящей на краю стола в пол-оборота, локон, падающий на плечо…

Снова Вероника.

Миа вспомнила видение. Ладонь маэстро и линии на ней. Невеста из могущественного рода…

Патриции женятся на патрицианках. Всё так и должно быть в этом мире.

— Монна Росси? — раздалось откуда-то из темноты галереи, когда Миа уже подошла к своей комнате.

Монна Джованна поднялась с мраморной скамьи, стоявшей в нише, и подошла своей обычной царственной походкой, гордо неся на голове корону тщательно уложенных волос.

— Синьор делла Скала желает вас видеть, — произнесла торжественно и уточнила: — Синьор Лоренцо делла Скала.

— Что? Сейчас? — удивилась Дамиана.

На улице уже глубокая ночь…

— Он сказал, привести вас, как вернётесь, и распоряжения своего не отменял. Следуйте за мной.

Монна Джованна развернулась и направилась в другое крыло палаццо, туда, где находились покои синьора Лоренцо. И идя за ней, Дамиана ощутила нарастающее беспокойство. С чего она понадобилась ему посреди ночи? Неужели вопросы не могли подождать до утра?

Огромная комната, в которую её привела монна Джованна, совмещала в себе кабинет, библиотеку и террасу. Шкафы с книгами, массивный стол чёрного дерева, камин с решёткой, украшенной позолоченными львиными мордами, и несколько диванов, образующих уютный уголок — всего понемногу. А ещё резной буфетный шкаф с бутылками и бокалами тончайшего стекла — сразу видно, что синьор Лоренцо тут и отдыхал, и работал.

Одну из стен занимал огромный герб Скалигеров, а другую — большая карта морских владений Альбиции. На столе стоял массивный письменный прибор из какого-то зелёного камня с прожилками золота и бронзовый канделябр с ножками в виде лап хищных птиц.

Покои синьора Лоренцо вполне отражали характер его хозяина.

Он был в домашних туфлях, рубашке и удлинённых бриджах, а на плечи был наброшен чёрный атласный халат. Хозяин кабинета поднялся из-за стола и, отложив очки, приветственным жестом пригласил Дамиану входить.

Монна Джованна бесшумно затворила двустворчатую дверь, а Миа оглянулась, подумав, что оставаться ночью в покоях синьора Лоренцо один на один — так себе идея. Она скользнула взглядом по поверхности стола, и решив, что канделябр вполне сгодится как средство защиты, немного успокоилась. Если понадобится — она сумеет поставить на место зарвавшегося патриция.

— Располагайтесь, монна Росси. Вина? — спросил синьор Лоренцо, взявшись за бутылку.

— Нет. Благодарю. На сегодня вина достаточно.

Судя по этому ночному приглашению, ей ещё понадобится ясная голова. Синьор Лоренцо отодвинул бутылку и себе наливать тоже не стал.

Дамиана присела на высокий стул напротив стола и спросила:

— Так зачем вы хотели меня видеть?

— Для начала, я хотел бы послушать, что вам ещё удалось выяснить о «бабочках», — синьор Лоренцо расположился в кресле напротив.

Миа пожала плечами и рассказала о том, что, к преступлению скорее всего причастна какая-то женщина-патрицианка. О лепестках из сада дожа… О том, что, возможно, всё это в интересах герцога Ногарола… О вдове Гольдони и острове Повильи…

Она так старательно избегала упоминания о цверрах и обряде, что у неё даже спина затекла от напряжения. Под пронизывающим взглядом синьора Лоренцо пришлось сидеть прямо, как пансионерке перед судом святых сестёр. Ему бы ещё розгу в руки и было бы полное сходство.

— А что твои видения говорят насчёт Райно? Видела ли ты что-нибудь, касающееся моего брата? — спросил синьор Лоренцо, внезапно перейдя на «ты», и это показалось ей плохим знаком.

— Ничего такого, — пожала она плечами.

— Зачем он отправлял тебя в Марджалетту? — продолжил синьор Лоренцо свой допрос.

— Узнать кое-что об одном обряде…

— Послушай, Дамиана, — синьор Лоренцо вдруг подался вперёд и впился взглядом в её лицо, — я знаю о подозрениях моего брата насчёт причастности цверров к этим убийствам, так что не пытайся мне врать. Это последнее, что мне нужно от тебя за мои же деньги. Или ты думаешь, Райно стал бы утаивать от меня такое?

Так маэстро всё ему рассказал! О-ля-ля!

— Ну… Судя по лепесткам, это сделали вовсе не цверры…

— Избавь меня от своих выводов, девочка, — усмехнулся он и, откинувшись назад, некоторое время смотрел на Дамиану и молчал.

А она сидела как на иголках, сцепив пальцы на коленях и думая, к чему весь эта странная ночная аудиенция.

— Ну если вы всё знаете и так, то зачем вы меня позвали? — спросила она наконец, собравшись с духом.

— Я позвал тебя затем, чтобы сделать тебе ещё одно предложение, более интересное, чем смотреть в шар за шестьсот дукатов. И, я надеюсь, ты проявишь благоразумие и оценишь все открывающиеся перед тобой перспективы…

Миа почувствовала, как в желудке зашевелился ледяной осьминог страха, пуская во все стороны свои щупальца.

Понятно ведь, о чём он! Синьор Лоренцо знает про её дар. Маэстро всё ему рассказал! Ясное дело, какое дальше последует предложение — работать на Скалигеров, узнавая чужие тайны!

— Не думаю, что могу быть ещё чем-то полезна, — пробормотала она, сцепив пальцы.

— А ты и не думай. Это моя привилегия. И моего брата. Лучше ответь, что ты знаешь о древней крови, Дамиана? — спросил он, прищурившись и наблюдая за ней, как удав за кроликом.

— О древней крови? — удивилась она. — Да не особо много. Это люди с даром, которые раньше рождались в семьях патрициев, но вроде как этого не было уже пару сотен лет. Или что-то такое.

— Ты же знаешь легенду о зарождении Альбиции? — спросил синьор Лоренцо.

— Все слышали о том, как основатели собрались под деревом жёлтой магнолии и заключили договор.

— А про осколки зеркала? — он резко встал, и Дамина даже отодвинулась немного.

— Ну это вроде как легенда…

Синьор Лоренцо подошёл к открытой двустворчатой двери на террасу. Дождь всё ещё шёл, но уже без ветра. Шелестел по крышам, и в его тёмной пелене город утонул совсем, лишь кое-где через сплошную занавесь воды проглядывали жёлтые пятна фонарей.

— Иди сюда, — синьор Лоренцо, указал рукой на место подле себя. Дамиана подошла и остановилась чуть поодаль у другой створки двери. — Зеркала — это не легенда. Они и в самом деле существуют. Когда-то они помогали процветанию светлейших домов Альбиции. Когда-то у каждого зеркала была его хозяйка — женщина с древней кровью. Они были в каждой семье. А потом… Потом семьи стали соперничать за могущество и убивать таких женщин из других семей. И вот последнюю сотню лет с даром уже никто не рождался. Зеркала стали тускнеть, а Большая вода, что приходит в Альбицию каждое лето, поднимается всё выше и выше. По легенде, город утонет, когда умрут все зеркала, — синьор Лоренцо повернулся и посмотрел на Дамиану.

— Вы же не хотите сказать, что всё это правда? — спросила она удивлённо.

— Идём, я покажу тебе кое-что.

Синьор Лоренцо взял канделябр и направился не к входной двери своих покоев, а к другой, которую за широкой бархатной шторой Дамиана сразу и не заметила. Он повернул в замке ключ, и они вошли в тёмную комнату с зарешёченным окном, выходившим во внутренний двор. Ещё одна дверь — и другая комната, больше похожая на склеп. Затхлый воздух, какие-то ящики, составленные один на другой, и вделанный в стену большой сейф с массивной дверью, в котором с трёх сторон виднелись прорези замков.

Синьор Лоренцо снял с шеи какой-то ключ на цепочке и вложил его в один замок, с пояса — другой ключ, и ещё один — из кармана, и повернул все ключи. Дверь поддалась натужено, со скрипом, как будто её не открывали тысячу лет. Синьор Лоренцо поднял свечу повыше, но из-за его широкой спины содержимое сейфа, Миа разглядеть так и не смогла.

— Вот, смотри, — он достал какой-то свёрток и положил его на один из ящиков в углу, а рядом поставил свечи.

Внутри куска красного бархата оказался треугольный осколок зеркала длиной в локоть, по форме напоминающий широкий кинжал. Его поверхность при таком свете казалась тёмной и почти ничего не отражала, а обратная сторона была покрыта пятнами и сколами, словно тонкую плёнку серебра или платины разъела ржавчина.

— Это оно, то самое зеркало из легенды, — Лоренцо провёл ладонью по тёмной поверхности. — В роду Скалигеров оно передаётся из поколения в поколение. Но вся беда в том, что от некогда славного рода уже мало что осталось. И, не считая тёти Перуджио и её внука, в нашем роду прямых наследников только Райнере и я.

Дамиана вспомнила, как гадала столетней синьоре Перуджио и то, что тогда показали карты. У синьоры Перуджио было много любовников, и её внук на самом деле не имеет никакого отношения к Скалигерам. Но сейчас она об этом деликатно умолчала.

— У меня нет детей, — тихо произнёс синьор Лоренцо. — И согласно предсказанию, которое сделала одна цверрская гадалка моей матери, родить наследника мне может только та, в ком есть древняя кровь. Если зеркало оживёт — наш род снова продолжится. Моя мать была одержима желанием снова оживить это зеркало. Она искала разные способы, надеясь что-то изменить…

— И зачем вы мне это рассказываете? — тихо спросила Миа.

— Затем, что в тебе есть древняя кровь. И ты можешь дать мне наследника, — Лоренцо повернулся к ней, и в темноте тесной комнаты Миа почувствовала, что задыхается.

— Я?! Да вы с ума сошли?! Во мне нет никакой древней крови! — воскликнула она, отодвигаясь.

Но синьор Лоренцо не дал ей уйти, схватил за руку и прижал к осколку зеркала, уколов заострённым краем её ладонь. Дамиана вскрикнула и попыталась вырваться, но замерла, глядя на то, как от капель её крови, упавших на поверхность зеркала, на нём проступили прозрачные чистые участки, а по краю появилась лёгкая кайма голубого света. И этот свет она уже видела раньше… прошлой ночью у себя в комнате.

— Видишь, я был прав, — Лоренцо довольно улыбнулся и отпустил её руку. — Конечно, ты не патрицианка, но, если ты сможешь родить мне детей, это не будет иметь особого значения.

— Но я не хочу… рожать вам детей! — воскликнула Дамиана, отступая на шаг.

Она уже собралась бежать, думая, что синьор Лоренцо набросится на неё. Но он неторопливо завернул зеркало в бархат и убрал в сейф. Закрыл все замки и, обернувшись к Дамиане, бросил коротко:

Они вернулись в покои синьора Лоренцо, он налил вина в два бокала и, протянув один Дамиане, указал рукой на террасу.

— Видишь этот город? — произнёс он, неторопливо отпив вина, и прислонился плечом к дверному косяку. — Что, по-твоему, ожидает в нём молодую цверру? Предсказать несложно. Ногарола заберёт твою лавку, а потом… Грязная площадь, двадцать сантимов заработка в день. Воровство. Жизнь в лодке. Под дождём, в жару… Сейчас тебе двадцать лет, но будет сорок. Твои дети тоже будут воровать и однажды кто-то из них окажется во Дворце Вздохов. Пытки, приговор, смерть, — он снова отпил вина и указал на город, растопырив пальцы. — А этот город… может быть твоим.

Он перевернул руку, сжал пальцы в кулак, будто собирая туда всю темноту, и посмотрев на Дамиану, добавил:

— Я дам тебе дом, десять тысяч дукатов в месяц содержания, слуг… Я подеста Альбиции и Скалигер. В этом городе для меня почти нет невозможного. О чём мечтает цверра? Платья, драгоценности, вилла в Бари-ле-Мер. Если ты родишь мне наследника, я женюсь на тебе.

— А если нет? И это «если»… Вы что же, предлагаете мне узнать всё это ещё до женитьбы? — спросила Миа растерянно.

Это предложение вылилось на неё, словно ведро ледяной воды.

— Я же Скалигер, я дам слово и сдержу его. Я заплачу тебе щедро даже за неудачную попытку, — он усмехнулся криво. — Я не содержу куртизанок, у меня нет любовниц. Я не курю опиум, и для любой девицы из гетто моё предложение лучше божьего благословения. Стать моей ещё до женитьбы — даже патрицианки были бы на такое согласны. Не думаю, что тебя беспокоит мнение светлейших домов Альбиции. Уж поверь, если меня оно не беспокоит…

— И почему оно вас не беспокоит? Жениться на плебейке…

— Я готов пойти на это ради продолжения рода. Конечно, дети не смогут стать наследными герцогами, но для этого у меня есть Райно. Скоро он женится на прекрасной Беатриче Ногарола, и титул перейдёт к нему и их детям. Это всё же лучше, чем отдать его глупому внуку тёти Перуджио, который может даже и не Скалигер вовсе. Враги перестанут быть врагами и это со всех сторон идеальный брак… Это пока держится в тайне, но очень скоро мы уже объявим о помолвке.

Синьор Лоренцо говорил что-то ещё, но Дамиане показалось, что его слова заглушил шум дождя, а в голове осталось только одно:

«…скоро он женится на прекрасной Беатриче Ногарола…»

Теперь понятно, кто эта невеста из её сегодняшнего видения! Вот почему её вёл к алтарю Альбериго Ногарола…

Да чтоб вам пропасть!

Дамиана видела как-то прекрасную «альбицийскую жемчужину», как её часто называли в городе. Беатриче Ногарола самая младшая дочь Умберты Ногарола, покровительницы пансиона. Той самой старой ведьмы с портрета, висевшего напротив входа. И насколько отвратительна была Умберта, настолько же прекрасна её дочь. А ещё добра. Скромна. Целомудренна. Самая завидная невеста Альбиции…

Голубые глаза, фарфоровая кожа, чётки и молитвенник…

Миа вспомнила, как она раздавала подарки в пансионе — коробки с печеньем и платочки к дню Всех Святых. А сестра Агнесса преподнесла ей в благодарность работу пансионных кружевниц: скатерть и несколько воротничков с манжетами, над которыми бедные девочки корпели не один день в сыром подвале у самой воды.

«Со всех сторон идеальный брак…»

А ведь и правда. Беатриче Ногарола любят горожане. Она набожна, милосердна и красива. Настоящий ангел…

Чтоб ей пропасть!

Миа не могла понять, почему внутри у неё разливается что-то едкое и чёрное, будто уксус или чернила каркатиц, на которых случайно можно наступить после отлива на фондамента Пескерия. И это неизвестное доселе чувство перехватывает горло, давая выдохнуть воздух, но не давая вдохнуть, как будто лёгкие сковало железным обручем. И почему ей хочется прямо сейчас плюнуть на всё, взять свою плетёную сумку и уйти куда-нибудь прямо в ночь, в дождь, и ещё почему-то очень хочется что-нибудь разбить. Вот хоть бы вазу на постаменте у входа в покои синьора Лоренцо.

Может, от этого ей станет чуточку полегче.

— Так что скажешь Дамиана? — синьор Лоренцо коснулся пальцами её запястья, и от внезапности этого жеста она вздрогнула, будто очнулась.

— Так вы хотите убедиться, что я могу родить вам наследника, и если смогу, вы женитесь на мне? А если не смогу — просто заплатите, как какой-нибудь путане или куртизанке? — спросила она жёстко. — И сколько?

— Десять тысяч дукатов.

— И через какое время после… начала всего этого, вы решите, что ничего не получилось? Как долго вы будете… э-э-э… убеждаться в этом?

— Полгода, я полагаю будет достаточно, — ответил синьор Лоренцо буравя её взглядом.

— Значит, полгода я должна буду… Нет, десять тысяч дукатов будет мало. Пятьдесят тысяч и деньги вперёд, — произнесла она, раздражённо проводя ладонями по ткани платья и не глядя на синьора Лоренцо.

— А не слишком ли высоко ты себя ценишь? — усмехнулся он криво.

— Птицу счастья нужно хватать за хвост, — зло усмехнулась она в ответ, вспомнив, что ровно эти слова произнесла в их первую встречу в лавке. — Как говорил мой неизвестный отец: полюбить так королеву, проиграть так миллион. И раз моя кровь так ценна…

— Если ты внимательно слушала мой рассказ о зеркале, то должна понимать, что твоя кровь может быть ценна не только для меня. А твоя смерть для других домов может оказаться ценнее твоей жизни для меня… Не всем по вкусу могущество Скалигеров. И уж Альбериго Ногарола удавит тебя собственными руками лишь бы досадить мне… если узнает об этом разговоре. Но я смогу тебя защитить. Убить жену подеста Альбиции не то же самое, что цверрскую гадалку. Так что, если ты будешь благоразумна…

— Мне нужно подумать, — оборвала его Дамиана.

— Хорошо. Пусть будет пятьдесят тысяч, — синьор Лоренцо не сводил с неё глаз.

— Мне. Нужно. Подумать! — раздражённо ответила она. — Я устала, синьор делла Скала.

— Хорошо. Завтра вечером я жду от тебя ответа, — он отвернулся и бросил через плечо: — Но не испытывай судьбу. А то в руках может остаться только хвост от птицы счастья. Можешь идти.

Он смотрел на тёмный город, спрятанный за пеленой дождя, и его профиль показался Дамиане очень похожим на тот, что чеканили на альбицийских монетах.

Она бесшумно выскользнула из комнаты, ощущая себя подавленной и опустошённой. По коридору не шла, а почти бежала, не понимая сама, от чего хочет убежать. Хотя нет… Понимала. Но разве убежишь от такого выбора?

Предложение, которое ей сделал синьор Лоренцо — это, кажется, верх мечтаний любой девушки из гетто. Любая с рива дель Карбон не раздумывая согласилась бы стать не то что женой… куртизанкой, любовницей, даже статусной прислугой в доме Скалигеров!

Свой дом, служанки, содержание, наряды, лодки… Дети, которые унаследуют защиту дома Скалигеров. Да о таком можно было только мечтать!

Не нужно думать о лавке и Гвидо Орсо, которому надо вернуть долг, о ренте и о том, что она будет завтра есть…

Мама Ленара бы сказала, что она поймала птицу счастья не то что за хвост, за шею!

Дамиана заперла дверь и, не раздеваясь, упала на кровать.

Треклятое «но»…

У «треклятого «но» была трость, синие глаза и скверный характер. А ещё… невеста из рода Ногарола.

Глава 20. "Бабочка"

Дамиана уснула даже не раздеваясь. Сначала лежала в темноте, глядя в потолок, и думала обо всём, что случилось. Кажется, это был очень длинный и очень утомительный день, который всё в её жизни перевернул с ног на голову.

Ей бы взять карты и спросить у них, что делать дальше, ведь предложение синьора Лоренцо — это, возможно, подарок Светлейшей, ответ на её молитвы. Это решение разом всех её проблем, и нельзя отказываться от таких божественных даров.

Но до чего же синьор Лоренцо неприятный тип! О, Серениссима! Лечь с ним в постель? Да ни за что! Уж лучше спать в лодке!

«…Пока тебе двадцать лет, но будет сорок. Твои дети тоже будут воровать, и однажды кто-то из них окажется во Дворце Вздохов…»

«…А твоя смерть для других домов может оказаться ценнее твоей жизни…»

Если синьор Лоренцо прав и носителей древней крови убивают лишь за это…

Дамиана прижала к губам порез, оставленный зеркалом, свернулась клубочком на кровати, решив немного отдохнуть, а потом всё-таки погадать себе, но так и заснула.

И оказалась снова в этой комнате…

Маэстро и его мать стоят друг напротив друга, и она уже видела эту ссору.

— Одно дело — просто слушать цверрские предсказания, а другое — делать то, что посоветовала какая-то шарлатанка! — восклицает маэстро, и раздражённо отмахнувшись рукой, разворачивается и уходит, с силой хлопнув дверью.

… В комнате светло. Все окна распахнуты, и большое зеркало на деревянной раме стоит так, чтобы на его поверхность попадали солнечные лучи. Юноша в одежде стекольщика полирует его фланелью, смоченной в каком-то растворе. Но даже на ярком свету зеркало кажется тёмным, словно лучи, касаясь его поверхности, проваливаются и тонут в глубине.

Всё это уже было в её видении, а теперь плавно перебралось и в сон.

На матери маэстро голубое платье, отороченное золотым кантом, а волосы перевиты жемчугом. Она подходит к зеркалу, и сначала оно ничего не отражает. Его поверхность словно гладь пруда в дождливый день. Но потом по нему идёт лёгкая рябь, и в отражении Дамиана видит её лицо. Это она, женщина из её кошмара, сотканная изо льда и в короне. Это и есть Грация делла Скала — мать синьоров Лоренцо и Райнере.

— Ну что, ты закончил? — спрашивает она, глядя в зеркало и дотрагивается рукой до волос.

— Вот, синьора, смотрите, всё готово, — юноша последний раз проводит тряпкой по краю зеркала и оборачивается.

И Миа его узнаёт. Это молодой Джино Спероне…

— Монна Росси! Монна Росси!

Дамиана проснулась оттого, что дверь в её комнату распахнулась. Было темно, и она лежала в кровати ровно так же, как и заснула. И от неожиданности своего пробуждения и только что увиденного во сне всё никак не могла понять, какое же сейчас время суток.

В комнату торопливо вошла монна Джованна с фонарём в руке и бросилась зажигать свечи.

— О, Мадонна, Святая Дева! — бормотала она на ходу. — Ужас-то какой! Вставайте быстрее! Синьор Райнере за вами послал, велел немедленно собираться!

— Монна Росси? Вы уже одеты? — тут же раздался из-за двери грозный голос маэстро.

Дамиана вскочила с кровати, пытаясь пригладить волосы, и хрипло пробормотала:

— Да, почти… Что случилось?

Маэстро вошёл стремительно, держа в одной руке трость, а в другой дождевой плащ и, окинув Дамиану взглядом с ног до головы, спросил, обращаясь к монне Джованне:

— Какого дьявола монна Росси спит в этой комнате? Почему не в гостевой?

— Так… это же синьор Лоренцо велел, — растерянно пробормотала экономка, глядя то на Дамиану, то на хозяина.

— Лоренцо, значит? Понятно… — лицо маэстро, кажется, помрачнело ещё больше. — Монна России, идёмте со мной. И поторопитесь!

— Но… я… мне нужно переодеться, — Миа сделала слабую попытку возразить, затягивая шнуровку по бокам, и не понимая, что происходит.

— Потом! Всё потом! Вот накиньте это, — он сунул Дамиане в руки плащ и направился к двери.

— Да что случилось-то?! — спросила Дамиана, догоняя маэстро и на ходу набрасывая на плечи огромный дождевой плащ.

— Нашли новую «бабочку».

— Что?! — воскликнула она, чувствуя, как даже в горле запершило. — Но как? Ведь мы считали…

— Значит, мы обсчитались. Идёмте быстрее.

Маэстро спускался по лестнице, а Дамиана за ним, всё ещё никак не придя в себя.

Снаружи их уже ждали Пабло, Жильо и несколько сикарио синьора Лоренцо делла Скала. Все стояли на причале заспанные и мрачные, а лодки, готовые отчалить, уже покачивались на воде. Дождь хоть и перестал, но ветер гнал по каналу волну и причал был весь залит водой до самых первых ступеней палаццо. Предрассветное время — самое тихое. На канале ни одной лодки. Тёмное небо, пропитанное влагой, нависло над городом, и лишь тусклые пятна фонарей, которые не задул ночной ветер, были видны у некоторых причалов вдоль набережной. Мессер Оттавио притащил деревянные мостки и положил поверх воды, чтобы в лодку можно было сойти, не замочив ноги.

Позади Миа услышала разъярённый голос синьора Лоренцо, который кричал на кого-то из слуг, но не успела оглянуться, потому что маэстро легонько подтолкнул её к лодке со словами:

— Поторопитесь, монна Росси, у нас очень мало времени! Не хотелось бы здесь слушать ещё и отповедь моего брата.

Гондола отчалила, но их путешествие продолжалось недолго. За поворотом, там, где Гранд-канал пересекается с Дворцовым каналом, на границе сестьеры Джорджино, Миа увидела огни и лодки, пришвартованные к берегу.

Она без труда узнала полоски на флажке гондолы командора Альбано, констеблей, которые уже стояли на площади перед базиликой и красные мундиры жандармов.

Маэстро выбрался из лодки и нетерпеливо протянул руку Дамиане.

— Скорее, монна Росси, пока следы свежие. Надеюсь, вы не упадёте снова в обморок? — спросил он негромко.

— Надеюсь, что нет, маэстро, — ответила она так же тихо, ухватилась за его ладонь и выбралась, подбирая другой рукой полы плаща.

Она немного пришла в себя, и сейчас увиденное во сне приобрело совершенно новые грани.

Синьора делла Скала знала Джино Спероне! Не просто знала…

Это зеркало в её комнате, оно явно непростое. И что бы там ни говорил синьор Лоренцо о последних осколках, никакой он не последний! О, Серениссима, как же всё запутано! И ей бы стоило рассказать обо всём маэстро, но что-то не давало это сделать.

Может быть, предостережение мамы Ленары о том, что ей стоит бояться Короля Воды?

«…Мужчина, речи которого подобны изменчивой воде…»

Кто этот Король Воды? Синьор Лоренцо? После вчерашней ночной беседы это было очень даже вероятно.

Или может быть это… синьор Райнере делла Скала?

И она решила пока вообще держать язык за зубами, посмотреть, как всё будет дальше.

Пока маэстро разговаривал о чём-то с командором Альбано, Дамиана медленно направилась туда, где лежало тело. Убийца не слишком удалился от набережной — пару шагов, может чуть больше. Констебли поставили вокруг тела фонари, чтобы получше осветить место преступления, и сейчас на брусчатке кампо Базилико девушка, полностью покрытая лепестками королевской магнолии, выглядела до жути зловеще. Чтобы ветер не унёс лепестки, в каждый из них убийца поместил ещё и пустую раковину золотистого моллюска. Эти раковины на рынке Пескерия часто отдают по два сантима за корзину. Горожане подсыпают ими болотистые места или фундаменты домов. Эти раковины тяжёлые и прочные, и поэтому ветер унес в канал лишь несколько лепестков.

И первое, что подумала Миа — убийца предусмотрел всё, даже ветер. Он умный и явно не из трусливых, и она поёжилась от ощущения нехорошего предчувствия. Оглянулась на тёмную громаду базилики. Место выбрано удачно: ночь, ветер, дождь, угол двух каналов, и площадь перед базиликой в такой час совершенно пуста. Дома далеко, поэтому никто ничего не смог бы разглядеть в такую непогоду. Хотя…

Она присела, коснувшись пальцами одного из лепестков. Они были сухими. Тело привезли и положили тут уже после дождя, а значит, совсем недавно. Дамиана встала и обошла его, разглядывая крылья, выложенные лепестками, и ощутила холодок, ползущий по спине, как будто под дождевой плащ забралась струя ледяной воды и потекла по позвоночнику.

Миа оглянулась снова, всматриваясь в темноту, хотя что там можно было разглядеть? Но ощущение того, что кто-то наблюдает за ней из этой темноты, стало почти отчётливым.

Подошёл маэстро, и взяв один из фонарей, принялся тщательно изучать место преступления. А Миа приблизилась и стала наблюдать за тем, как он быстро делает пометки в блокноте и что-то передаёт Жильо, который замер рядом с ним, надвинув котелок на лоб.

Маэстро осторожно отодвинул лепестки с лица и шеи девушки, и Миа впервые увидела всё не так, как было изображено на рисунках в кабинете маэстро. Всё по-настоящему. Ночь, темнота, сырость, ветер, гуляющий в узких протоках города и это тело в жёлтых лепестках. Бледное, будто фарфоровое, лицо, волосы, расходящиеся лучами от головы…

Волосы цвета «розовое золото»…

И на неё разом навалился весь ужас случившегося. Ей почему-то представилось, как она собиралась идти в лавку одна, посреди ночи, когда была зла на маэстро. Кто знает, и она тоже могла оказаться на месте этой девушки!

О, Серениссима! Они должны обязательно поймать этого убийцу!

— Подойдите, монна Росси, — бросил маэстро через плечо, не оборачиваясь. — Что вы скажете об этом?

Он отдал свою трость Жильо и с трудом опустился коленом на мокрый камень площади. Миа взяла ещё один фонарь, поставила перед собой и присела рядом.

— Её привезли уже после дождя, лепестки сухие, — произнесла она тихо. — Убийца даже о ракушках подумал, чтобы цветы не унесло ветром. Место выбрано удачно: в такое время да в такую погоду никто ничего бы не разглядел. А утром… тут ведь базилика…

— … да, тут ведь базилика, верно, — повторил маэстро, достав из специального кошелька длинный пинцет, и принялся убирать им лепестки с рук девушки.

— Вы думаете, место не случайно? — спросила Миа, наблюдая за аккуратными и чёткими движениями рук маэстро.

— Прихожане, идущие к утренней молитве, обнаруживают тело голой девушки в лепестках… Разумеется, это не случайно! Что может быть хуже для моего брата, чем это?! Палаццо Скалигеров за углом!

— Вы думаете, это дело рук синьора Ногарола? — спросила она почти шёпотом.

— Даже для Ногарола это слишком. Альбериго Ногарола хоть и зовётся Альбицийским Волком, но мёртвая девушка у входа в базилику — это на него не похоже.

Миа посмотрела в сторону воды и увидела, как подплыла ещё одна гондола. Синьор Лоренцо выбрался из неё и направился к командору Альбано.

— Что ещё скажете, монна Росси? — спросил маэстро.

Освободив руку девушки от лепестков, он осторожно перевернул её запястьем кверху, и Миа увидела тонкий порез.

— Обескровлена? — спросила она совсем тихо.

— Как видите.

— Кто она?

— Может быть, дочь аптекаря… сестра милосердия из больницы… Смотрите, — маэстро поднёс к её пальцам лупу и фонарь и указал пинцетом. — Жёлто-коричневые следы на кончиках трёх пальцев. Обычно такие следы оставляют настойки, когда берёшься тремя пальцами за горлышко бутылки или склянки. Если делать такое достаточно часто, то следы настоек со временем въедаются в кожу. Ещё это может быть йод… и от некоторых лекарств, если готовить их постоянно, тоже может остаться такой же след. А вот ещё эта странная мозоль… — он указал пинцетом, — и вот этот потемневший участок кожи… Как будто она долгое время делала что-то однотипное. Толкла что-то в ступке, например… Хотя нет…

— Погодите, — Миа тоже встала на колено и наклонилась, — дайте мне ваше чудесное стекло.

Она забрала у маэстро лупу, и подвинув фонарь, наклонилась к руке девушки. Эта мозоль… Она прекрасно знает, от чего она может быть!

Боль ударила в виски неожиданно. Пронзила будто иглой.

Запах подземелья, воска и лампадного масла… А ещё чего-то кислого…

Тот же подвал, что и в прошлый раз, и кровь на полу. В луже крови стоит зеркало, то самое, из её комнаты, зеркало в большой деревянной раме. А к нему лицом стоит женщина, но её лица в зеркале не разглядеть, потому что оно ничего не отражает.

Женщина — патрицианка в платье из рыжего шёлка и плаще с капюшоном, наброшенным на голову. Кровь подбирается почти к носкам её туфель, но она лишь раздражённо убирает ногу и восклицает:

— Я всё равно ничего не вижу!

— Простите, синьора, всё идёт не так быстро…

Из темноты показывается силуэт мужчины, и в его руках окровавленные тряпки. Пламя фонарей трепещет от сквозняка, рождая на стенах пугающие тени.

— Сколько ещё?

— Ещё понадобится некоторое время…

— У тебя времени — ровно до карнавала.

За спиной мужчины возникает ещё одна тень…

И тьма… Она повсюду. Она, как туман в леднике маэстро Позитано, стелется по полу, стекает по стенам и подбирается к ногам…

— Так что скажешь, кариссимо? — голос синьора Лоренцо делла Скала выдернул Дамиану из зыбкого плена видения, и она едва не выронила лупу.

Во рту было липко, и от увиденного сердце колотилось набатом.

Она ощутила только, как маэстро забирает лупу из её внезапно заледеневших рук.

— Я… сейчас вернусь.

Она вскочила, отошла ко входу в базилику и бессильно опустилась на крыльцо.

Что она только что видела? Что это? Прошлое или будущее? Кто эта женщина? Ну не может же это быть Грация делла Скала?! Она ведь мертва! Но тогда как там оказалось зеркало из её комнаты? Эта женщина пытается увидеть себя в этом зеркале и не может! Но если это прошлое, если эта женщина синьора делла Скала…

Это не может быть правдой! А если это настоящее? Или будущее? О, Серениссима! Так можно сойти с ума!

Ей нужно найти ответы, всё это необходимо прекратить!

Дамиана смотрела, как маэстро и синьор Лоренцо напряжённо говорят друг с другом, и понимала, что увиденного ей недостаточно. Ей нужны ещё подробности об этом подвале, зеркале и женщине. Она должна понять, когда именно происходили события из её видения. Она должна увидеть лицо этой женщины. И тогда всё закончится.

Небо на противоположной стороне канала начало светлеть. Синьор Лоренцо наконец направился к лодкам, а Дамиана встала и подошла к маэстро и увидела, как сильно он зол и расстроен. Он закончил осмотр места преступления и повернулся к Дамиане.

— Ну хоть вы скажите мне что-то хорошее… Если в этом всём вообще может быть что-то хорошее, — произнёс он как-то горько и разочарованно.

Маэстро опирался на трость, и по его лицу Дамиана поняла, что видимо, его мучает сильная боль. Впрочем, в этом нет ничего удивительного, если стоять коленями на мокрой каменной набережной.

— Кто её нашёл? — спросила Миа.

— Жильо. Нам очень повезло, что был дождь, — ответил маэстро. — Я послал Жильо на угол двух каналов сделать замер воды у базилики, мне показалось, она поднимается слишком быстро.

— Послушайте, — произнесла Дамиана тихо и подошла к маэстро достаточно близко, чтобы никто не услышал их разговора, — я могу попробовать увидеть скрытое. Как тогда в монастыре. Не то, что покажет мне Светлейшая, а то, что я сама захочу. Понимаете о чём я?

Она смотрела ему в глаза и думала, что вот она только что и призналась в своём даре. Впрочем, после того, что видел синьор Лоренцо вчера ночью, когда её кровь попала на осколок зеркала, ей больше нет смысла притворяться.

— Вы можете увидеть всё, что захотите?

— Не уверена… Я сделала это только один раз, тогда в больнице монастыря. Сейчас я хочу попробовать сделать это снова. Но вы помните, что тогда со мной случилось? Такое может повториться, и я не знаю, чем оно закончится. Это может быть опасно для меня. Понимаете?

— Не нужно, Дамиана, даже не думайте об этом! — маэстро сделал рукой жест, будто желая её остановить. — Тут и так уже достаточно жертв. Мы как-нибудь разберёмся.

— Не разберётесь, — Миа развела руками. — Вы не всё знаете… Всё это не то, чем кажется. Так сказала мама Ленара. И она была права, я теперь это понимаю. И я очень хочу помочь остановить это безумие, — она махнула в сторону тела девушки. — Я должна это остановить! Я видела в картах…

«…Карты говорят, что это твой путь — пройти через тьму…» Наверное, это и имела ввиду мама Ленара.

Маэстро посмотрел на тело девушки. Констебли уже принесли плащ, чтобы его убрать, но он остановил их жестом и велел отойти.

— Вы уверены? — спросил он, с тревогой вглядываясь в её лицо.

— Только ответьте мне на один вопрос: вы будете готовы к любой, даже к самой ужасной правде?

— К ужасной правде? — маэстро посмотрел на Дамиану с прищуром. — Вам уже известно что-то?

— Просто скажите: да или нет?

— Да, монна Росси, я готов к любой правде. Разве что не готов к тому, что это вы убили всех этих девушек, — усмехнулся он как-то странно.

— Тогда просто постойте рядом, хорошо?

— Хорошо. Я рядом.

Она подобрала несколько лепестков и зажала их между ладонями. Закрыла глаза. Собрала всю свою злость. Только теперь это была злость не на маэстро, а на того, кто под покровом ночи похищает и убивает несчастных женщин.

Ярко представила, как колышется зеркальная ткань, как рвётся с сухим треском и…

… дождь закончился, и площадь вся покрыта тонким слоем воды.

Над каналом ветер гонит тяжёлые низкие тучи и почти все фонари погасли. У кампо Базилико швартуется лодка, но люди в темноте едва видны. Лишь силуэты.

Два человека несут что-то тяжёлое…

Звук бьющихся о камень ракушек, шепотки…

— Всё, пора уходить, — Миа слышит мужской голос.

И она его узнаёт. Это голос того самого мужчины, который убил Джино Спероне на острове Мурано.

— Сейчас, сейчас, — ракушки снова и снова звякают о камень, — осталось немного, не хочу, чтобы ветром всё унесло.

Второй голос принадлежит женщине…

— Клара, поторопись! — мужчина нетерпелив.

Тьма стелется по площади и подбирается к ногам, заставляя их леденеть…

— Дамиана… Дамиана… Очнись… Слышишь?

Она услышала тихий голос над ухом и прикосновение чьих-то пальцев к своим волосам, и судорожно вдохнула воздух. Открыла глаза…

Маэстро прижимал её к себе, держа одной рукой за талию, а другой поддерживал голову. Миа почувствовала, что едва стоит на ногах. Стоит уткнувшись лицом ему в плечо и цепляясь за полы его плаща. Дотронулась рукой до носа — крови нет, но ужасная слабость растеклась по телу.

— Вы как? — шепнул маэстро, не выпуская её из рук.

— Н-нормально. Я видела…

— Идёмте в лодку. Вы будто из ледяной воды вынырнули! Потом всё расскажете. Здесь мы закончили.

Констебли унесли тело. Лепестки и ракушки смели в канал. Небо медленно светлело и над свинцовой водой проступили тёмные силуэты домов, прилепленные друг к другу, словно гнёзда береговых ласточек. Мраморные Мадонны у входа в базилику, сложив ладони в молитвенном жесте, безразлично-грустно взирали на опустевшую площадь.

Миа села в лодку и отвернулась. Не могла больше смотреть на эти лепестки, уносимые течением. Маэстро опустился рядом, и всю короткую дорогу они молчали. И лишь в палаццо Скалигеров, оказавшись в своём кабинете, маэстро налил Дамиане рюмку марсалы и протянул со словами:

— Пейте и рассказывайте. Я понимаю, что вам впервые видеть подобное…

— Зачем вы этим занимаетесь? Расследованиями? — спросила Дамиана, отпив немного вина, и подойдя к камину, от которого всё ещё шло лёгкое тепло, прижалась ладонями к его тёплому боку.

Сырой ветреный день, казалось, и душу выстудил напрочь, не только тело. Или, может, всё дело в мёртвой девушке?

— Почему вы спрашиваете? — удивился маэстро.

— Я просто не понимаю! Вы богаты, знатны, вы художник… Вы можете вести весёлую праздную жизнь, среди предметов искусства и картин, но вместо этого всё своё время вы проводите среди заспиртованных уродцев, трупов и улик. Видите постоянно все эти ужасы! Почему?

Маэстро посмотрел на Дамиану внимательно, будто пытаясь понять, чем вызван её вопрос, а затем пожал плечами и ответил так, будто это не имело никакого значения:

— Когда-то я был восторженным юношей и художником. У меня была Муза и мир казался полным вдохновляющих вещей. А потом… реальность прошлась лезвием по моим пальцам, отбив всякое желание творить. И во мне пробудилась другая сторона: рациональная и тёмная. Когда ты страдаешь сам, страдания других людей тебя успокаивают, — он усмехнулся. — Может, поэтому мне нравится работать с уликами. Так что вы видели?

— Теперь я понимаю, почему вас называют маэстро Тень, — усмехнулась Дамиана и допила вино. — Я видела женщину…

Дамиана присела на край стола и начала рассказ о том, что ей удалось увидеть. Маэстро брал бумажки, торопливо записывая на них что-то, и сразу же вешал на стену.

— Женщину звали Клара? — переспросил он.

— Да, так он её назвал.

— Значит, изначально их было трое, — задумчиво произнёс маэстро. — А может, и больше… Но третьим точно был Джино Спероне.

— И насчёт Джино…

Миа подумала и всё-таки решилась рассказать о том, что его мать знала Джино Спероне. Ей показалось, что маэстро сильно удивился. Он взял бумажку и замер с ней, как будто не знал, что написать.

— А вы разве его не помните? — спросила Миа, пытаясь понять его удивление. — Вы ведь стояли напротив матери и говорили ей о том, что нельзя верить предсказаниям шарлатанки. А он был прямо рядом с вами — полировал зеркало. Его нос трудно не узнать…

— И вы видели и слышали это всё? — маэстро опёрся пальцами о край стола и впился в Дамиану таким цепким и внимательным взглядом, что она даже испугалась. — А что ещё вы видели монна Росси? И о чём ещё деликатно умолчали?

— Я не имею привычки никому рассказывать о чужих тайнах, маэстро, — отрезала Дамиана, видя, что маэстро понял, как глубоко она может быть погружена в то, что он пытался скрыть ото всех.

— Даже если мне и о моих тайнах?

— Особенно, если это вы и ваши тайны, — ответила она с вызовом. — О своих тайнах вы и так всё знаете. Не хотелось, чтобы вы решили, будто у меня длинный язык. И ещё я хорошо помню про «не суйте нос не в своё дело монна-Дамиана-и-никак-иначе».

Она потянулась и взяла из вазы яблоко, потому что под внимательным взглядом маэстро у неё сердце билось через раз. Маэстро усмехнулся, как ей показалось, недобро, что-то написал на бумажке и прикрепил к карте.

— Я не помню этого Джино. А что там насчёт мозоли на пальце той девушки? Вы что-то упомянули об этом, — маэстро внезапно сменил тон и спокойно уселся в кресло, как будто между ними только что не висели грозовые тучи.

— Эти мозоли от напёрстка и крючка, — Миа откусила яблоко. — И ещё от иголок. Эта девушка — кружевница. Или она была ею очень долго, судя по её руке.

— И откуда вам это известно, маэсса О'Мелья? — спросил маэстро, наблюдая за ней.

— В пансионе было много девочек, которых старая ведьма Умберта заставляла плести кружево. В основном сирот, но и те, за кого платили, тоже по три часа в день работали кружевницами. А всех, за кого переставали платить, отправляли в кабалу к старой ведьме навечно! За миску супа и постель приходилось целый день сидеть согнувшись в подвале у воды и плести кружева. Кружева стоят дорого, а что такое миска супа? — она передёрнула плечами, вспоминая тот подвал.

Её тоже пытались усадить в длинный ряд с другими девочками. Сколько их было? Не меньше ста. Вода плескалась прямо за окнами и в подвале было сыро, но кружева любят сырость. Нити от этого гладкие и не махрятся, и воска нужно совсем немного. А то, что от воды и затхлого воздуха треть девочек сходила в могилу, не дожив до двадцати лет, так эти мелочи не волновали старую ведьму Умберту. Сирот в Альбиции много.

Воротнички, скатерти, манжеты, свадебные платья — игольное кружево шло нарасхват. Сгорбленная маэсса Ромола бродила между рядами с деревянной линейкой в руках и била по затылку тех, кто ленился. Одну из девочек она, помнится, так избила по рукам линейкой, что та разлетелась в щепки. А всего-то за то, что девочка была неосторожна, порезала палец и испачкала кружево кровью, а это был срочный заказ для какой-то знатной патрицианки.

Но маленькая Дамиана не собиралась горбатиться на старую ведьму. Она стащила у одного из цверров плитку нюхательного табака и спрятала в сундуке с нитками. И как только её отправляли в подвал, она щедро засовывала в нос табачной пыли и начинала чихать прямо на шёлковые нити. Чихала самозабвенно и громко, как только могла, и тёрла нос кулаком, так что он становился красным. В итоге из кружевниц её выгнали, сказав, что она никчёмное бродячее отродье.

А те, кто остались в подвале и не умерли от чахотки или воспаления суставов, получили в награду горбатые спины и мозоли, которые, наверное, не вывести уже ничем.

— Вы не перестаёте меня удивлять, маэсса О'Мелья, — усмехнулся маэстро, выслушав её историю про чихание и табак. — Каждый раз открываетесь с неожиданной стороны.

— Ну, мне нужно было как-то выжить, — пожала она плечами и хотела положить огрызок на край стола, но перехватив взгляд маэстро, аккуратно опустила его в блюдце, стоящее радом с фруктовой вазой.

— К сожалению, поездка на остров Повильи сегодня отменяется, — маэстро поднялся из кресла. — Мне нужно встретиться с доктором Феличе, узнать точную причину смерти и проверить все улики. На остров мы поплывём завтра. Но сегодня, маэсса О'Мелья, не забудьте, мы идём в театр. Там соберётся весь цвет альбицийского общества. Будет дож и его жена. И женщина из ваших видений, если она патрицианка, тоже обязательно там появится. Вам необходимо будет её узнать.

— Но как? Мы же не будем подходить к каждой патрицианке, чтобы я могла на неё взглянуть?

— Это предоставьте мне, — улыбнулся маэстро. — Поверьте, каждая патрицианка и сама захочет подойти к нам… А пока меня не будет — займитесь приятными делами. Вас ждёт портниха с платьями — постарайтесь выбрать что-то потрясающее. Это важно.

— Э-э-э… хорошо, — пробормотала Миа смущённо. — Но вы обещали мне Пабло…

— …чтобы вы могли привезти из склепа свои украшения? Поверьте, Дамиана, сегодня они вам не понадобятся, — маэстро снова улыбнулся и указал рукой на дверь, — прошу вас.

— Всё, как и в прошлый раз, синьор делла Скала, — доктор Феличе достал большой журнал и принялся делать записи. — Имя всё ещё неизвестно?

— Пока нет, — ответил Райно. — Есть что-то особенное? Отличающееся от других?

— Нет. Всё, в точности как и в те разы, синьор. Усыпили «Тихой ночью», полностью обескровлена, синяков, порезов, ссадин нет, следов борьбы тоже нет. Особых примет нет. Разве что старый ожог в форме полумесяца на лодыжке.

— А что бы вы сказали о роде её деятельности? Коричневые следы на пальцах? Мозоли? Ваше мнение?

— М-м-м… сейчас, — доктор Феличе задумался, приложив к носу кончик деревянного пера, а потом полистал журнал в обратном направлении. Сделал закладку из куска бечёвки, полистал ещё. — Мозоли? Да. Пожалуй, теперь можно сказать, что есть одна особенность, — он зажал листы пальцами. — У других девушек это было выражено не так явно. Только у последних двух. Эти мозоли были у всех, кроме первой. У последних двух очень явные.

— Вот как? Можно сказать, что это их всех объединяет? — спросил Райно.

— С большой долей вероятности, синьор делла Скала, я бы сказал, что да.

— Хорошо. Я сегодня пришлю Жильо с одной женщиной из пансиона Святой Лючии, чтобы она опознала эту девушку. Уверен — она её опознает.

Покинув скорбный дом доктора Феличе, маэстро вышел на залитую водой набережную и посмотрел на канал. Ветер гнал рваные тучи, но между ними уже проглядывало голубое небо. Даст бог — к вечеру чирокко уйдёт на север, унеся всю непогоду с собой, и вода в каналах не поднимется ещё выше.

Он спустился в лодку по деревянному настилу, что выставляют на причалах во время Большой воды, и велел Пабло поторопиться. Сегодня заседание Совета Семи и до его начала ему нужно застать брата и обсудить с ним те выводы, к которым он пришёл. А потом его ждёт длинное путешествие на другую сторону лагуны к устью Понталетты. И оно займёт весь остаток дня.

Пьяцца Романа была залита водой. От причала к Дворцу Дожей тоже были проложены деревянные настилы, чтобы патриции могли пройти не замочив ног, но если не считать голубей, облюбовавших карниз кампаниллы, на площади в этот час никого не было.

Лоренцо, как и ожидалось, работал в своём кабинете, и склонившись над столом, читал какое-то письмо. К заседаниям подеста Альбиции всегда подходил очень тщательно, готовился заранее, хотя что греха таить, в красноречии и умении спорить ему и так не было равных в Совете Семи.

Райно увидел, что стол брата завален бумагами, поверх которых лежали запонки и тёмно-синий шёлковый галстук.

— Впереди напряжённый день? — спросил Райно, указывая на беспорядок.

— А ты как думаешь, кариссимо? — криво усмехнулся Лоренцо, исподлобья посмотрев на брата, и снова склонился над столом. — Вся эта история, как видишь, идёт от плохого к худшему. Так что пришлось принять дополнительные меры…

— Какие ещё меры? — настороженно поинтересовался Райно.

Лоренцо выпрямился и небрежно бросил письмо на стол.

— Пришлось пожертвовать прекрасным витражом в базилике, — произнёс он, махнув рукой в сторону площади, видневшейся за окном. — Пусть горожане думают, что это воры, пользуясь непогодой, залезли, чтобы украсть ценное в святом месте. Не поделили добычу и один зарезал другого. Городу нужно внятное объяснение, почему на канале утром были констебли и жандармы. Дом Скалигеров пожертвует на восстановление витража приличную сумму, а негодяя повесят на площади после карнавала. Всё так и должно быть.

— А негодяя что, уже поймали? — насмешливо спросил Райно, подходя к столу.

— Конечно, поймали, кариссимо, что за вопрос! Уж не хочешь ли ты сказать, что командор Альбано плохо делает свою работу? — криво усмехнулся Лоренцо. — Я, конечно, успел прибраться, но тебе стоило бы поторопиться, кариссимо, потому что время на исходе. Сколько ты ещё будешь вести своё расследование?!

Лоренцо был в такой ярости, что вместо того, чтобы кричать, говорил на удивление спокойно, и даже дружелюбно, и только подёргивание уголка губ выдавало крайнюю степень раздражения.

— Повремени с тем, чтобы вешать невиновного, кариссимо, — холодно произнёс Райно, — и послушай меня.

Лоренцо скрестил руки на груди и кивнул.

— Говори, если есть что сказать, а то мне ещё выступать перед Советом.

— Два человека привезли тело на площадь. И одним из них была женщина.

— Женщина? — Лоренцо прищурился, но как будто даже не удивился. — Хм…

— Женщина по имени Клара. Пока не знаю, кто она, но вот ещё одна деталь. Если не брать в расчёт путану, которая была одной из жертв, то все девушки были когда-то кружевницами в пансионе Святой Лючии. Это, конечно, ещё требует проверки, но я уже почти уверен в этом, — Райно опёрся пальцами о край стола. — В видении Дамиана разглядела патрицианку и зеркало в луже крови, а ещё подвал, в котором всё это проводилось. По моему мнению, всё указывает на ритуал, связанный с зеркалом. Джино Спероне, которого зарезали на острове Мурано, раньше бывал в нашем доме. Это его наша мать притащила из цверрского гетто, отдала в стекольную гильдию и оплатила его обучение! И то зеркало, которое стоит в комнате нашей матери — его сделал Джино. А маэстро Позитано соврал мне, сказав, что этот Джино ничего из себя не представляет. Как раз представляет — он был одним из тех, кто делал самые дорогие зеркала. Кстати, ответь мне на вопрос: за каким дьяволом ты поселил Дамиану в комнате нашей матери? Для чего?

— Ну… а почему нет?

— Ну, а почему да? Ренцо, я ведь тебя знаю. Ты никогда не делаешь ничего просто так. И уж это точно сделано не просто так! Не лги мне бога ради! Если ты хочешь, чтобы это дело быстрее раскрылось, может, пора раскрыть и все карты? — раздражённо воскликнул Райно.

— Я просто хотел проверить, есть ли в ней древняя кровь. И велел монне Джованне поселить её в комнате с зеркалом. Не конкретно в этой, а в той, где оно стоит. Да и какая разница? — Лоренцо нетерпеливо взмахнул рукой. — Комната как комната! Ты не о том думаешь, Райно!

— Ну и как, проверил? — спросил Райно, не сводя глаз с брата. — Что именно ты хотел увидеть?

— Ты мне лучше скажи, к чему мне весь твой рассказ о Джино и зеркалах? — отмахнулся Лоренцо.

— К тому, что скорее всего, после смерти нашей матери кто-то пригрел способного Джино Спероне. И кто-то продолжил искать то, что искала она — способ возродить зеркало. В первую очередь я подумал на Ногарола, потому что пансион находится под покровительством их семьи и эти кружевницы, как мне кажется, совершенно не случайны. А ещё маэстро Позитано и его ложь… Но патрицианка, которая узнала про цверрский обряд от мамы Ленары, это жена дожа. И у неё есть очень весомый мотив. А в третью очередь, это семья делла Бьянко — как ты помнишь, они вообще лишились своего осколка зеркала после смерти Моники. И старая синьора делла Бьянко помогала нашей матери в осуществлении её безумного плана, а значит, вероятно могла знать Джино Спероне. Для их погибающего дома вопрос возрождения зеркала — это вопрос первостепенной важности.

— Так ты больше не считаешь виновными только дожа и его жену? — спросил Лоренцо тихо.

— Нельзя никого сбрасывать со счетов. Но сегодня в театре мы постараемся выяснить, кто была эта патрицианка. И если это догаресса Оттавиа — мы тоже об этом узнаем. Я думаю, что тот подвал, который видела Дамиана, находится на острове Повильи. Кирпичная кладка, тайник доктора Гольдони… Место уединённое и пользуется дурной славой. Где ещё убивать девушек, если не там. Мы отправимся туда завтра и всё выясним. Найдём место убийства — найдём и убийц.

— Очень надеюсь, что к началу карнавала ты выяснишь всех виновных.

— Убийца тоже хочет всё завершить к началу карнавала. А он уже послезавтра. Так что у нас очень мало времени. И…

Райно поймал взглядом текст письма, лежащего на столе.

— …ты что, запросил разрешение на брак?

— Почему тебя это удивляет? — фыркнул Лоренцо. — Насколько я помню, сегодня ты должен дать ответ насчёт Беатриче Ногарола. И если ты не полный дурак, кариссимо, то ответ этот будет положительный. Ну, а мне тоже нет никакого смысла тянуть с решением.

— Ты же понимаешь, что едва это письмо увидит Совет, кто такая монна Росси, станет известно каждому в Альбиции?! — воскликнул Райно с раздражением.

— Это закономерный факт, кариссимо: помолвка подеста Альбици — событие, которое не спрячешь в кармане. Да и теперь нет смысла скрывать — я сделал предложение монне Росси.

— И она уже согласилась? — спросил Райно, ощущая, как связки в горле стали какими-то сухими, будто эти слова, произнесённые вслух, что-то сломали внутри.

— Райно, ты сам подумай, какая девушка в своём уме откажется от такого предложения? — усмехнулся Лоренцо. — И раз мы говорим об этом… Зная твою нелюбовь к цверрам, я могу рассчитывать на то, что в этот раз ты не польстишься на мою женщину? Пообещай мне, Райно, что история не повторится.

— Разумеется, — сухо ответил Райно, ощущая, как каменеет лицо. — Я и цверра? Серьёзно? Нет, кариссимо, я не настолько отчаялся.

— Вот и отлично. В таком случае в театр нам сегодня стоит пойти втроём. Будет странно, если ты явишься в ложу вдвоём с моей невестой.

— Да… Разумеется. Главное, не увлекайся сильно ролью жениха и не мешай… своей невесте делать её работу, — Райно развернулся и направился прочь из кабинета.

— Кстати, ты же помнишь, что в этом году карнавал отрывают Ногарола? — услышал он вдогонку. Лоренцо, опередив брата, подошёл к двери и сам её открыл. — И я подумал, что будет символично, если все бумаги нашего будущего союза мы подпишем как раз у них на балу. Для тебя же это не проблема?

Каждый год карнавал открывали балом в одном из правящих домов Альбиции. В этом году наступила очередь дома Ногарола.

После будет целая неделя торжеств, а в первый день нарядные лодки поплывут от сестьеры Джорджино по Гранд-каналу в сторону сестьеры Карриджи и повезут гостей в карнавальных костюмах в палаццо Ногарола. Самая красивая лодка получит золотого «Крылатого льва» — символ Альбиции, и право на следующий год открывать карнавал.

Райно посмотрел на брата тяжёлым взглядом и спросил:

— Ты считаешь, что это хорошая идея?

— Наш союз? Или твоя женитьба? Ты же мне сказал, что всё в прошлом. Так всё в прошлом? — спросил Лоренцо, распахивая дверь, и тут же пробормотал, глядя на лестницу: — Ну вот, помяни чёрта — он и явится…

По большой мраморной лестнице медленно поднимался герцог Альбериго Ногарола со свитой. Несколько человек в парадных одеждах следовали позади герцога, а рядом с ним под руку шла и его сестра — прекрасная Беатриче. Лоренцо подтолкнул брата в спину и прошептал:

— Самое время тебе обнадёжить Альбицийского Волка…

Приветствие вышло церемонным и пышным. И можно было подумать, что не два врага, а два королевских дома встретились на галерее Дворца Дожей и выразили друг другу почтение.

И пока два наследных герцога расшаркивались друг перед другом, Райно смотрел на ангельское личико Беатриче и не мог выдавить из себя каких-нибудь приличествующих случаю комплиментов, потому что внутри всё наполнялось холодной злостью.

Она согласилась стать женой Лоренцо…

Как же он так глупо мог попасть дважды в один и тот же капкан? О, Мадонна, где твоя милость? За что ему второй раз то же самое наказание?!

Он почему-то именно в этот момент осознал, что просто не в силах будет видеть всё это снова: стоять за спиной своего брата и смотреть, как тот надевает кольцо на палец его возлюбленной.

Возлюбленной?

И склоняясь к руке прекрасной Беатриче, он отчётливо понял, что сейчас ощущает… это давно забытое чувство — любовь.

Он влюблён. Он болен. И, кажется, он безнадёжен.

Проклятье! И что ему теперь делать?!

Все его демоны снова встали за спиной. Его брат — наследный герцог делла Скала. И без этого брака с Беатриче всё так и останется. Лоренцо богат, и именно это в прошлый раз предопределило выбор Вероники. А в этот раз видимо, Дамианы…

— О, разумеется! Дом Ногарола поддержит вас в этом, мы пожертвуем на восстановление витража столько, сколько нужно, — нежный голос Беатриче прозвенел колокольчиком, и Райно отпустил её руку, вынырнув из плена тягостных мыслей. — Я уверена, все светлейшие дома Альбиции проявят участие и не поскупятся. Мы обязаны вернуть базилике её прекрасный облик, да Альбериго?

— Конечно, — кивнул герцог Ногарола.

И пока все обсуждали восстановление базилики, пострадавшей от ночного грабежа, Райно смотрел на ангельское лицо будущей невесты и понимал одно — сейчас решается его судьба. Но если он хочет не повторить прошлой ошибки, он должен поступить не так, как требует сейчас его сердце. Один раз сердце его уже подвело. Теперь он должен довериться уму.

— Синьор Ногарола, не могли бы вы уделить мне немного вашего времени? Мы можем поговорить в кабинете Лоренцо, — произнёс Райно, приглашая герцога войти.

Глава 21. «Зажечься страстью, видя страсть чужую…»

Всё это было для неё в новинку: слушать щебетание портнихи и выбирать платье. Монна Риччи — портниха обшивающая дом Скалигеров и делла Бьянко, прихватила с собой ещё и трёх помощниц, потому что дело было далеко непростым — сшить платье за половину дня. И хотя она привезла множество заготовок, сделанных к карнавалу, окинув Дамиану взглядом, она решительно отшвырнула кипу платьев в сторону и, подняв вверх кисть руки, щёлкнула пальцами.

— Я знаю, что нам нужно! — и торжественно натянула на запястье специальную подушечку с булавками.

А дальше всё завертелось и закрутилось. И такой расторопности Дамиана кажется, вообще никогда и нигде не видела. Монна Риччи достала одну из заготовок, сделанных видимо для какой-то другой синьоры, а может для магазина готового платья, что находится на Гранд-канале, где в витрине выставлены лучшие образцы тканей и манекены с нарядами.

— Ничего лишнего! — воскликнула монна Риччи, безжалостно отпарывая наживлённую оборку. — Банты и рюши нужны только, когда мы хотим что-то спрятать! А что прятать вам? Вам нужно не прятать, а показывать. Всё это долой! Bellissimo! — и она снова щёлкнула пальцами.

Она быстро сняла мерки, наживила платье булавками, и предложила Дамиане примерить, а уже дальше работала булавками прямо на ней.

— Вот так, тут немного уберём, а здесь тоже лишнее, — восклицала она, подкалывая ткань, — у вас чудесная фигура синьора! Всё, что нужно на месте! Я обшиваю не один светлейший дом в Альбиции, а дом Скалигеров скоро уже двадцать пять лет! И скажу, что на вас любое платье село бы идеально!

— Двадцать пять лет? — удивилась Дамиана, глядя на лицо монны Риччи. — Глядя на вас никогда не подумаешь…

— Это потому, что я шью с десяти лет! — рассмеялась монна Риччи. — Я ещё при матушке была помощницей, пуговицы пришивала, бахрому и золотые канты. Старая синьора делла Скала очень любила платья отделывать золотым кантом, и заказов делала о-очень много! И я была бы рада обшивать и новую синьору делла Скала, — она подмигнула Дамиане, взглянув в зеркало, — уж будьте уверены, синьор Лоренцо весьма щедр. И мы так рады, что он, наконец, надумал жениться. Этому дому не хватает молодой и весёлой хозяйки, — монна Риччи вздохнула, — покрутитесь, да… Вот так!

— Надумал жениться? — с некоторым сомнением переспросила Дамиана, поворачиваясь перед зеркалом.

Он что же, уже объявил об этом, не дождавшись от неё ответа?!

— Ой, простите синьора! Я знаю, что это секрет, но я так рада, что просто не удержалась! Хотя, это секрет для всех, а от невесты-то, наверное, можно и не скрывать, — она снова подмигнула. — И если у вас есть пожелания по свадебному наряду, то вы мне шепните, а я всё как надо преподнесу синьору Лоренцо. Многие мужчины в этом вопросе совсем не разбираются, для них что парча, что рогожка, они смотрят только на цену. Хотя синьор Лоренцо для синьоры Вероники заказывал наряды охапками, никогда не скупился, так что он будет весьма щедрым мужем…

— Для синьоры Вероники? — у Дамианы даже пальцы похолодели и она осторожно спросила: — А кто такая синьора Вероника?

— Так первая жена синьора Лоренцо. Вы не знали? — монна Риччи бросила короткий взгляд на Дамиану. — Такая трагедия! А я говорила, нельзя брать фату испачканную кровью. Плохой знак…

Дамиана смотрела на помощниц монны Риччи, которые орудовали иголками, подшивая подол платья, и в голове разом собралась мозаика из кусочков.

Так вот в чём всё дело! Маэстро был влюблён в жену своего брата…

О, Серениссима!

И сладкий запах магнолий разлился по комнате с такой силой, словно кто-то расколол склянку духов о мраморный пол…

…Пансион святой Лючии. Покои сестры Агнессы…

Старая ведьма Умберта и рядом с ней Вероника, а на полу, на огромном куске полотна разложена фата невесты. Эту фату, только украшенную камнями и розовым жемчугом, она уже видела раньше, в свой самый первый день в палаццо Скалигеров, когда маэстро и синьор Лоренцо устроили ей экзамен.

Чудесное творение пансионных кружевниц сейчас еще не расшито драгоценностями, а его край испачкан кровью. Кровь, конечно, пытались сводить, но бурое пятно всё равно осталось, глубоко въевшись в переплетение шёлковых нитей.

В углу стоит девочка, видимо одна из кружевниц, что работала над фатой, и её глаза как две плошки полные ужаса, а рядом возвышается старая карга маэсса Ромола с розгой в руке.

— У неё носом кровь пошла, вот всё и изгваздала, дрянь! — и маэсса Ромола бьёт девочку розгой прямо по руками. — Мы всё, что смогли сделали, синьора! Но это же шёлк, боюсь тут уже ничего не исправить.

— Я не надену её! — восклицает Вероника. — Это дурной знак! Надо перенести свадьбу!

— Ещё как наденешь, — шипит Умберта. — Мы не станем переносить свадьбу из-за какой-то там фаты!

— Но это дурной знак! Не будет счастливой жизни!

— У тебя и так её не будет, дурочка! Ты что себе вообразила? — Умберта поворачивается к сестре Агнессе и приказывает, как будто щёлкает бичом: — Все пошли вон! И эту дрянь с собой заберите, — она указывает на девочку, — вышвырните её на улицу. Нам тут не нужна неряха! Чтоб ноги её больше здесь не было! Только выпорите сначала, как следует!

— Да синьора! — сестра Агнесса с готовностью бросается к дверям.

А когда комната пустеет, Умберта поворачивается к Веронике, впивается в её плечи крючковатыми пальцами и произносит тихим голосом, полным яда:

— Ты наденешь фату и сделаешь, как я сказала. Или я отправлю тебя туда, где тебе самое место. Ты всё поняла?

Из прекрасных глаз Вероники начинают капать крупные слёзы и губы дрожат от обиды и страха.

— Но… когда я всё сделаю, я же всё равно останусь женой синьора Лоренцо… — бормочет она.

— Останешься? Возможно… Вопрос — надолго ли? Так что не разочаровывай меня. На фату нашьём побольше жемчуга, Лоренцо щедр, так что не поскупится. А жемчуг потом станет твоим. И ничего не будет видно. Ну же, не реви, — Умберта достаёт из кармана платок и суёт в руки Веронике. — Мы уже почти у цели.

— … а теперь и синьор Райнере женится! Хотя это всё ещё держится втайне, но я слышала, что о помолвке объявят завтра на балу у герцога Ногарола, как раз на открытии карнавала. Не зря мы все молились Мадонне — теперь у нас будет много заказов! Синьоре Беатриче придётся обновить весь гардероб! Две красавицы-невесты в одном доме, какая удача!

Удача?! О, Светлейшая…

Было так больно, как будто она разом проглотила морского ежа, и все его иглы вошли в тело где-то в желудке. И причину этой душевной боли Дамиана понять не могла, потому что… всё ведь так, как и должно быть. А для неё это и правда, небывалая удача…

Тогда почему ей хочется плакать?

Монна Риччи была права. Платье сидело идеально.

Дамиана стояла перед зеркалом и смотрела на своё отражение. Платье из зелёного шёлкового муара облегало грудь, талию и живот, как вторая кожа и собиралось сзади пышным каскадом. Открытые плечи, переливы ткани и никаких украшений в виде рюшей или бантов.

— Ну вот! Magnifico! — воскликнула монна Риччи, целуя кончики пальцев и пуская поцелуй в сторону отражения. — Эта женщина может покорить кого угодно! Выше нос, mia bella!

Дамиана посмотрела на портниху растерянно, потому что в этот момент подумала, что покорять она хотела бы совсем не того, кого должна. А того, кого должна и покорять не нужно. В утренней суматохе связанной с убийством и новой «бабочкой» она совсем позабыла, что ответ синьору Лоренцо нужно дать уже сегодня вечером. А вечер неумолимо приближался.

И другого ответа, кроме как сказать ему «да», в этом мире не существовало, потому что отказать синьору Лоренцо и покинуть дом Скалигеров — это подписать себе смертный приговор. Но и представить, как он прикасается к ней, было просто какой-то пыткой!

Маэстро вернулся к вечеру, как раз когда монна Риччи уже уходила, а служанка закончила укладывать волосы Дамианы. Она слышала, как маэстро говорил с экономкой, потом видимо ушёл переодеваться, вернулся через какое-то время, а Дамиана места себе не находила от волнения. Бродила по комнате туда-сюда пытаясь успокоиться, но не знала куда деть руки. В этом платье она казалась себе какой-то слишком голой. Беззащитной.

Цверрские женщины не зря вешают себе на грудь так много бус, и тюрбан носят на голове и бёдра повязывают платком. Когда на тебе столько всего, мужчина не смотрит на тебя, представляя совершенно голой. А в этом платье и представлять не надо!

Она знала, что сейчас маэстро на неё посмотрит и оценит её наряд и, кажется этой оценки она боялась больше всего на свете!

С чего бы это?

И она не знала, чего хочет больше: чтобы этот наряд ему понравился или показался просто обычным платьем, достаточным для похода в театр. Поэтому, когда маэстро постучал в дверь, и спросил, можно ли войти, она провела руками по переливающейся ткани, спрятала руки за спину и так и осталась стоять у зеркала, не зная, что делать дальше.

О-ля-ля! Дамиана Росси не может подобрать слов! Ну же, не будь дурой и каракатицей! Ни-че-го не произошло! Он патриций, ты цверра… Он патриций, ты гадалка… Он патриций, ты никто… Это просто работа… Просто работа, Дамиана… За которую тебе заплатили шестьсот дукатов.

— В-входите, — наконец выдавила она из себя, вдохнула поглубже, вздёрнула подбородок, и снова провела руками по платью, чувствуя, как пальцы предательски дрожат, а сердце колотится в груди, как сумасшедшее.

Маэстро вошёл с каким-то свёртком в одной руке и тростью, висящей на запястье другой, и, закрыв за собой дверь, остановился. Ей показалось, он как будто что-то забыл, потому что, посмотрел на неё и тут же отвёл взгляд, и принялся озираться, словно что-то искал.

— Добрый день, монна Росси, — буркнул обыденно, подошёл к креслу и положил на него какой-то свёрток.

Маэстро уже был одет в приличествующий случаю фрак, идеальную рубашку и галстук, и раньше бы она назвала его наряд раздражающе элегантным. Но сейчас, глядя на его профиль, она вдруг так некстати подумала, что маэстро красивый мужчина. И будь она проклята, если это то, о чём она должна думать сейчас!

— Ну что, вы готовы, монна Росси? — спросил маэстро, всё ещё не глядя на неё и не спеша развернул свёрток.

— Как видите! — она развела руками и даже разозлилась от того, что маэстро был занят этим чёртовым свёртком.

Она-то думала, что он заметит её наряд!

Но маэстро глянул через плечо, вскользь и тут же снова отвёл взгляд, как будто там и смотреть было не на что.

Ну вот, Дамиана, а ты боялась произвести слишком сильное впечатление на этот бессердечный кусок льда! Ну и ладно. Ну и хорошо. Ну и плевать. И вообще…

Миа вдохнула и, придав лицу выражение безразличия, какое только смогла, порывисто натянула длинные перчатки, полагающиеся к платью, взяла веер и подошла к креслу.

— О! А это что за ангельский мех? — воскликнула она, глядя на разложенную на кресле белую накидку.

— Это — манто из горностая, — произнёс маэстро выпрямляясь и снова не глядя на Дамиану. — В театр принято надевать меха, монна Росси, поэтому я одолжил его у тёти Перуджио. Так что постарайтесь не заляпать его соусом. Не стоит расстраивать столетнюю тётю.

Маэстро усмехнулся, достал из внутреннего кармана бархатный футляр и открыл. На атласной подкладке лежало ожерелье. И Миа даже застыла, глядя на него. Прозрачные камни, оправленные в золото, блестели и переливались, и сколько оно стоит она не смогла даже предположить. И под впечатлением от увиденного, все обиды на маэстро испарились из головы в то же мгновенье.

— Повернитесь, — произнёс маэстро явно довольный её реакцией и удивлением.

— О, Светлейшая, — пробормотала Миа, послушно поворачиваясь к маэстро спиной, и глядя в зеркало на своё отражение.

Руки маэстро ловко застегнули ожерелье на шее и теперь из зеркала на Дамиану смотрела вовсе не лавочница Миа Росси с рива дель Карбон.

Дамиана Росси не носит меха и бриллианты…

— Ну вот, теперь вы самая настоящая синьора, — произнёс маэстро тихо, склонившись к её уху, и их взгляды в зеркале пересеклись.

Он стоял прямо за её спиной, так что она чувствовала голыми плечами его дыхание и тепло его тела. И от этого тихого голоса и этого тёмного взгляда, сразу стало невыносимо жарко, сердце забилось где-то в горле и внутри всё сжалось в каком-то сладком предвкушении…

Пальцы маэстро не спеша провели по ожерелью и медленно скользнули вниз по её плечам, едва касаясь кожи и словно не желая разрывать это прикосновение. И от участившегося дыхания, бриллианты у Дамианы на шее вспыхнули тысячей искр.

Они с маэстро смотрели друг на друга сквозь зеркало, которое стало прозрачнее и светлее от их взглядов, и оно как будто связало их невидимой нитью, не давая отпустить друг друга. И его потемневший взгляд, и это лёгкое прикосновение пальцев, и тишина, повисшая между ними, ударили в голову хмелем, заставив ноги ослабеть и губы дрогнуть, приоткрывшись. И всё, что ей нужно было в это мгновенье, чтобы его ладони просто прижались к её плечам и… больше не отпускали.

О, Серениссима! Да она спятила совсем!

Миа судорожно накрыла ожерелье ладонью и хрипло спросила, гася этот жаркий взгляд:

— Оно… стоит, наверное… я даже не знаю сколько! Наверное… десять тысяч дукатов!

— Триста тысяч дукатов, если точнее, — шепнул маэстро с усмешкой.

— Сколько?! — Дамиана развернулась, обдав его шлейфом своей юбки и голос у неё сорвался. — О, Серениссима! Снимайте его сейчас же! Снимайте! А если я его потеряю? Или… его украдут?! Я… Я не могу его надеть!

— Ещё как можете, — маэстро накинул ей на плечи манто из горностая и ловким движением завязал ленты прямо под подбородком. — Вы идёте в театр монна Росси, как моя гостья… Как моя загадочная гостья, над личностью которой будет ломать голову вся Альбиция. Вы будете сидеть между мной и Лоренцо, и поверьте, весь театр будет смотреть только на вас. Каждая женщина захочет посетить нашу ложу и оставить на вас клеймо своего мнения. А нам ведь это и нужно, верно? Чтобы вы могли всех их рассмотреть. Так что вы должны выглядеть потрясающей, монна Росси, — он подал ей согнутую в локте руку и добавил чуть тише, немного склонив голову: — И вы потрясающе выглядите, Дамиана, чтоб мне пропасть.

Она нервно рассмеялась, снова схватилась за ожерелье, спрятанное под мехом, и вцепилась пальцами в его локоть.

— Но не обольщайтесь, монна Росси, бриллианты тоже тётины, так что не уроните их в канал, — усмехнулся маэстро.

— Я буду беречь их, как святые мощи! — горячо воскликнула Дамиана. — И снять их с меня смогут только вместе с головой.

— Идёмте, в театре нас ждёт Лоренцо и сегодня он сильно не в духе. Не будем его злить, — произнёс маэстро, как-то устало, и повесил трость на запястье другой руки.

И Дамиана подумала отстранённо, что он снова не хромает.

Они вышли на лестницу, и Дамиане всё казалось, что она сейчас наступит на подол своего платья, что оступится и сломает слишком высокий каблук туфель, что ожерелье расстегнётся и соскользнёт, и она этого даже не заметит, а белая накидка слишком белая, и она её непременно испачкает.

— Вы так нервничаете, монна Росси, как будто вас ведут вешать, — чуть усмехнулся маэстро.

— Это платье… и мех… и это ожерелье!

— Это всего лишь платье, всего лишь мех и всего лишь ожерелье, — произнёс маэстро ободряюще, — ничего с ними не случится.

Только сейчас Миа заметила, как странно смотрят на неё мессер Оттавио и монна Джованна, и остальные служанки и слуги, выстроившиеся у причала. Так, как будто им всем только что явилось привидение.

Пабло, подпоясанный новым кушаком, в новой шляпе и красном жакете-болеро, уже стоял у гондолы, поджидая хозяина, но увидев Дамиану даже растерялся.

— Пабло, где твои манеры? — строго спросил маэстро, и Пабло тут же протянул Дамиане руку, помогая спуститься в лодку.

Солнце клонилось к закату, и гондола скользнула по воде, удаляясь от палаццо. Дамиана сидела прямо, как натянутая струна, боясь даже дышать и молчала, потому что ощущала, как маэстро смотрит на неё. Смотрит и тоже молчит. И когда лодка приблизилась к базилике, Миа спросила, чтобы расколоть как-то эту тяжёлую тишину:

— Вы ещё что-нибудь узнали? О «бабочке»? — она перевела взгляд на маэстро и тут же посмотрела на свои руки, лежащие на коленях.

Куда делась та непринуждённость в их разговорах? Раньше он её раздражал, иногда просто бесил, они ругались, и временами между ними возникала неловкость, но совсем не такая, как сейчас. Почему сейчас она чувствует его взгляд даже кожей? Ощущает, как он медленно скользит по ней, почти прикасаясь и это что-то новое, невыносимо чувственное в его взгляде, от чего она кажется, даже перестаёт слышать окружающий мир. От этого дрожат пальцы, и в губах пульсирует кровь, заставляя их сохнуть. И внутри всё сладко замирает от предвкушения и ожидания чего-то…

…чего ей нет никакого смысла ожидать.

— Доктор Феличе нашёл сходство. У остальных девушек, кроме одной были такие же мозоли, как и у той, что нашли сегодня утром. Я отправил Жильо в пансион, чтобы он отвёз одну из святых сестёр на опознание. Скоро мы узнаем имя этой несчастной, — ответил маэстро негромко.

— Значит, они все были кружевницами? — Дамиана снова взглянула на него.

Разговоры о работе безопасны. Они позволяют отвлечься от ненужных и будоражащих мыслей мыслей. И когда маэстро говорит о делах, он сосредоточен и не смотрит на неё так, что сердце уходит в пятки.

— Возможно. Мы скоро это узнаем.

— И больше ничего нового?

— Вы мне скажите, — произнёс маэстро, глядя на неё внимательно.

И может ей стоило бы рассказать о своём видении, о фате, о всех тех мелких деталях, о которых она умалчивала всё это время, но она не могла. Она не могла заставить себя говорить с маэстро о Веронике. Она не знала эту женщину, но уже кажется ненавидела её всеми фибрами своей души. За что?

За то, что он любил её так сильно. Или… может он всё ещё её любит?

— Ну… У меня-то ничего, — она махнула рукой, — а… я хотела спросить, комната, в которой я сплю… кому она принадлежала? Вы так удивились сегодня утром, обнаружив меня в ней.

— Это была комната нашей матери, — сухо ответил маэстро.

— А что было на стене напротив входа?

— Там висел её портрет. Но Лоренцо почему-то решил предоставить эту комнату вам, монна Росси. Интересно, почему? — спросил маэстро, прожигая её взглядом.

— Не знаю, — она пожала плечами и отвернулась, чувствуя, как под горностаевым мехом ей становится невыносимо жарко, хотя на канале дул холодный ветер.

Неужели синьор Лоренцо сказал брату о том предложении, которое он ей сделал? Но если об этом знает даже монна Риччи…

И внезапно ей стало ужасно стыдно, а что об этом подумает маэстро?

О, Серениссима! Да он же будет её презирать!

А если бы такое предложение ей сделал маэстро, стала бы она раздумывать?

Она почувствовала, как краснеет, и потянула завязки манто, ослабляя узел.

Хватит уже себя грызть Дамиана Винченца Росси! Вон у маэстро есть невеста! Красавица-Беатриче-жемчужина-Альбиции! Зачем тебе его одобрение?! Плевать, что он о тебе подумает! И думает ли? Подумай лучше о своей жизни!

Мех соскользнул на локти и Дамиана поспешно отвернулась, видя, что маэстро сделал то же самое.

Всю оставшуюся дорогу они молчали. И только уже у самого театра, когда Пабло поддержал её за локоть, помогая выбраться на причал, маэстро спросил, подавая ей руку:

— Монна Росси, вы слышали когда-нибудь, кто такой Пигмалион?

— Нет. И кто это? Какой-то патриций? — спросила Миа, ступив на набережную и, запрокинув голову, принялась разглядывать мраморные колонны портика, увенчанные крылатыми львами Альбиции.

— Э-э-э, не совсем, — как-то странно улыбнулся маэстро, подставляя ей локоть. — Идёмте.

— А кто это?

— Неважно…

— Тогда почему вы о нём спросили?

— Да просто так… Просто… хотел сказать, что я его понимаю, — он как-то горько усмехнулся и добавил: — Поторопимся, нас уже ждёт Лоренцо.

Синьор делла Скала встретил их у входа и сердце у Дамианы сжалось в неприятном предчувствии, потому что синьор Лоренцо окинул её именно таким взглядом, которого она и боялась. Маэстро остановился, сдержанно поприветствовал брата, и внезапно взяв Дамиану за руку, подал её Лоренцо со словами:

— Твоя дама, кариссимо. Я присоединюсь к вам позже. Мне нужно нанести пару визитов.

Для Дамианы это было неожиданно и неприятно, оказаться вот так внезапно один на один с синьором Лоренцо. И перед этой громадой театра, отделанного мрамором, с мраморными же львами стерегущими лестницу, Миа почувствовала себя ужасно одинокой и несчастной.

Вот Дамиана Винченца Росси, смотри… На тебе меха и бриллианты и ты идёшь под руку с самим подеста Альбиции… Почему же тебе так хочется зарыдать? Дура ты, дура! И каракатица!

Несколько ступенек, статуи нимф…

Она шла, цепляясь за локоть синьора Лоренцо и думая о том, что пошла сюда ведь только потому, что маэстро попросил её об этом.

Как просто всё было вчера в лодке… Как сложно всё стало сегодня.

Театр был огромен внутри и раньше Дамиане никогда не доводилась здесь бывать. Проплывать мимо да, но даже её самые смелые мечты заканчивались перед этими резными дверями покрытыми позолотой и изображениями ангелов трубящих в горн. А что за ними всегда оставалось тайной. Цверры не ходят в театры…

Красный ковёр заглушил их шаги, пока они торжественно поднимались по широкой лестнице. Нарядные гости кланялись и смотрели на них с нескрываемым любопытством. И в этот момент Дамиана поняла, что именно сделал маэстро только что, вручив её руку синьору Лоренцо. Он уступил её своему брату, чтобы история с Вероникой не повторилась. Во всяком случае в глазах всех этих надменных синьоров.

И у неё было чувство, что её предали.

Да чтоб вам всем пропасть!

Ливрейные слуги распахнули занавеси в ложу Скалигеров и Миа, шагнув внутрь, затаила дыхание.

Голубой потолок обрамляла роспись из танцующих нимф и фавнов. Огромная хрустальная люстра спускалась из центра, и казалось, что в ней горит целая тысяча свечей. Все ложи отделаны красным бархатом, а снаружи по балконам вьётся узор из позолоченных листьев. И запах духов витает вокруг незримым шлейфом опутывая ложи. Повсюду приглушённые голоса и шелест шёлковых платьев…

Величие и красота этого места просто оглушили, обрушились на Дамиану так внезапно, что она даже не заметила, как синьор Лоренцо положил ей руку на талию, помогая опуститься в кресло рядом с собой.

— Вам нравится, монна Росси? — он взял её за руку, поднёс к губам и церемонно поцеловал.

Миа ощутила, как сотни глаз из всех окружающих их лож проследили за этим жестом, так словно это она и синьор Лоренцо только что вышли на сцену этого театра.

— Здесь… очень красиво, — Миа хотела вытащить руку из пальцев синьора Лоренцо, но он не дал.

Лишь кивнул кому-то, приветствуя, и произнёс тихо:

— Не дёргайтесь, монна Росси. Вы должны вести себя непринуждённо, если хотите добиться того, за чем сюда пришли, — он опустился в кресло и положив её руку себе на колено, накрыл своей ладонью.

— Чтобы я вела себя непринуждённо, просто отпустите мою руку, если не хотите, чтобы я прилюдно вас укусила, — прошептала Дамиана, не поворачивая головы. — Думаю, такое здесь не одобрят.

— Здесь нет… Но я не против этого… в принципе. Если захотите. Не конкретно здесь, а когда вы примете моё предложение, — с какой-то игривой иронией произнёс синьор Лоренцо, но ладонь приподнял, освобождая её руку и чуть склонившись, добавил: — Я жду ваш ответ сегодня, монна Росси. И кстати, вы прекрасно выглядите. Пожалуй, я не преувеличу если скажу, что вы примадонна сегодняшнего вечера.

Но Дамиана даже не заметила неприкрытой двусмысленности его намёков, она смотрела в ложу герцога Ногарола. Смотрела, как маэстро разговаривает с какой-то женщиной в полумаске, как целует её руку и ощущала, что не может совладать с собой.

Он привёл её сюда и бросил наедине с Лоренцо! Он целует руки другой женщине… Он…

Это она — альбицийская жемчужина. Прекрасная Беатриче Ногарола. В полумаске и розовом шёлке…

Злость была такой сильной, что Дамиана стиснула пальцы, чтобы себя успокоить. Она не понимала, почему так злится на то, что совершенно естественно для любого патриция.

Маэстро женится на Беатриче Ногарола и он ничего ей не должен!

Она развязала ленты манто, чувствуя, как становится жарко и спустила его с плеч.

Трижды прозвонили колокольчики, зрители стекались на балконы и в партер, рассаживались, и все они, кто исподтишка, а кто открыто, рассматривали ложу Скалигеров. И от этого внезапного внимания, обрушившегося со всех сторон, Дамиана никак не могла заставить себя сделать то, зачем её сюда пригласили. Кажется, впервые в жизни она была так зла и расстроена, но не могла собрать свою злость и превратить её в послание Светлейшей. Вместо этого ей просто хотелось сорвать с себя это ожерелье и манто, швырнуть в зал, убежать в свою лавку и… немного поплакать.

— Райно просил рассказать вам о светлейших домах Альбиции, — Лоренцо снова наклонился к ней. — И пока есть время — слушайте. Напротив нас ложа семьи делла Бьянко. Рядом семьи дель Торре — нашего дожа…

Лоренцо говорил, перечисляя дома, и взгляд Дамианы скользил от одной ложи к другой, ища среди них женщину, которую она видела в подвале. Но это было совершенно бессмысленно. Без помощи Светлейшей её здесь не узнать…

— … не все ещё прибыли. Некоторые появляются только к концу второго акта, а кто-то может прислать только цветы и подарки для примадонны…

Люстра медленно поднялась вверх и исчезла в специальном отверстии купола, погружая зал в полумрак. Прошли слуги, гася остальные свечи. Занавес поднялся, и всё внимание Дамианы перешло к сцене.

Ей нужно успокоиться и тогда у неё всё получится. Просто посидеть в полумраке, глядя на сцену, да и к тому же, когда ещё она сможет узнать, что же такое опера!

В зале стало совсем темно. Декорации на сцене изображали ночную виллу на морском побережье.

— Уверен, вам понадобится бинокль, — услышала она прямо над ухом голос маэстро и его рука коснулась её локтя. — Держите.

Дамиана даже не заметила, как он оказался в ложе, вошёл совершенно бесшумно и сел прямо позади её левого плеча, скрывшись в полумраке. Она взяла бинокль и посмотрела на сцену. Представление начиналось…

— Вы что-нибудь заметили? — спросил маэстро негромко. — Кого-нибудь?

— Пока нет, — ответила Миа, разглядывая сцену.

— Здесь сегодня собрались почти все — закрытие сезона. Думаю, нам повезёт…

Он пришёл и ей как-то сразу стало спокойнее.

— Жаль, я не понимаю этот язык, — произнесла Миа, слушая первую арию.

— Это староальбицийский. Язык молитв, опер и любовных сонетов, — усмехнулся маэстро и перешёл почти на шёпот. — И хотя говорить в опере неприлично…

Он придвинулся ещё ближе, настолько, что Дамиана ощутила его тепло, и горько-хвойный аромат и от осознания того, что маэстро находится от неё так близко, почти касаясь её оголённого плеча, её окатило волной странного тепла. Она медленно стянула с рук и перчатки…

— Эта опера о сословном неравенстве. Главные герои: прекрасная вдова — графиня и её секретарь, — начал маэстро свой рассказ. — В душе графини идёт постоянная борьба между любовью и законами общества. Пытаясь спрятать страсть под маской холодности и безразличия, она слушает то доводы рассудка, то голос сердца и мучает тем самым и себя и своего возлюбленного…

— Вот как? — прошептала Дамиана, ощущая, как становится невыносимо жарко.

Она повела плечами, полностью освобождаясь от манто, вытащила его из-за спины и бросила на соседнее пустое кресло. И тут же пожалела об этом, потому что голые плечи ощущали теперь всё, даже дыхание маэстро, которое касалось их, когда он наклонялся слишком близко…

— Но поначалу, она обращает на него внимание лишь потому, что он собирается жениться за другой.

— А что же он? — спросила Миа с замиранием сердца.

— Сначала он уверен, что она просто изводит его, ради шутки, — прошептал маэстро, едва не касаясь губами её волос. — Но потом он постепенно влюбляется в неё также сильно, как и она в него…

Сердце пропустило удар, пальцы тискали несчастные перчатки, и впервые в жизни Миа поняла зачем знатным дамам нужен веер.

— Графиня пишет письмо, в котором пытается объяснить свои чувства и спрашивает его мнение по поводу того, как оно написано. Она выдаёт его за письмо своей подруги, надеясь, выяснить его мнение, — прошептал маэстро. — Они оба играют в такую игру, делают вид, что говорят о чьих-то чужих чувствах…

Ей было нечем дышать. Она сидела замерев, чувствуя, как его рука легла на подлокотник кресла рядом с её рукой. Совсем рядом, почти касаясь…

— А о чём они поют сейчас? — спросила Дамиана, чтобы хоть как-то скрыть своё волнение.

— Я вам переведу.

«Зажечься страстью, видя страсть чужую

И ревновать, ещё не полюбив…

Хоть бог любви хитёр и прихотлив,

Он вряд ли хитрость измышлял такую!

Я потому люблю, что я ревную,

Терзаясь тем, что рок несправедлив.

Ведь я — красивей, а меня забыв

Он нежным счастьем наградил другую…»*

(*прим. автора — из комедии Лопе де Вега «Собака на сене»)

Ей кажется, что его голос растворяется в воздухе каким-то сладким ядом, совсем как аромат магнолии, как опиумный дурман. А она вдыхает его жадно, и он, попадая в лёгкие, растекается оттуда по венам, опутывает тело и разум, и подчиняет себе. Совсем как в старой сказке о волшебной флейте…

Он говорит, а она слушает его, кажется самим сердцем. И щека горит, ощущая, как он близко, как его дыхание касается её, и его присутствие почти осязаемо и от этого невыносимо. Ей душно даже в этом платье, и когда пуговицы его рубашки касаются кожи на её плече, ей кажется, будто это капли горячего воска, так остро и жарко от этого прикосновения. А эти слова… Почему ей кажется, что говорит он совсем не об опере?

И всё внутри замирает от них, и там, где ещё недавно жгло от невыносимой душевной боли, сейчас всё сворачивается сладким клубком желания.

И если бы они были здесь одни… И если бы всё было возможно… Если бы он взял её за руку вот так же, как синьор Лоренцо… Она бы не выдернула руки.

Она хотела ощутить это прикосновение. Ещё с того момента, как он надел на неё ожерелье… Нет, даже раньше… Вчерашней ночью в лодке, когда он набросил на неё свой плащ и его рука лежала рядом с её рукой вот так, как сейчас… Ей хочется этих прикосновений прямо сейчас, ей хочется почувствовать тепло его ладоней… И кажется кровь закипает у неё в жилах от желания и невозможности его осуществить.

— Посмотрите на жену дожа, Дамиана, — прошептал Райно, чуть дотронувшись кончиками пальцев до её локтя, и она даже вздрогнула. Повернула голову и увидела только, что вошедшую в ложу напротив женщину. — Это не она?

— Вы думаете это догаресса?! — хрипло переспросила Миа.

— Тссс… Тише, — шепнул маэстро. — Просто посмотрите.

Миа взглянула в бинокль. Высокая светловолосая женщина. Крупный нос, гордая осанка. Волосы уложены низким валиком почти у шеи. Нет, это не она. Она слишком высокая… Или она? Миа сцепила пальцы и попыталась снова сосредоточиться на своём желании увидеть скрытое и взмолилась к Светлейшей. Но, кажется, сегодня предвидение её покинуло. Или…

… закружилась голова и всё стало так нереально и реально.

Покои синьора Лоренцо. Темнота… Лишь свеча в руках у девушки, которая крадётся с ней к двери, той самой, что скрыта портьерами в углу.

Она достаёт ключ и открывает дверь, а за ней вторую, и вот она уже в той комнате, с зарешёченным окном, в которой стоит сейф…

Девушка ставит свечу на один из ящиков, снимает с шеи ключ на цепочке и вставляет в замок.

— Что ты делаешь, Вероника? Что ты здесь делаешь? — голос маэстро заставляет её резко обернуться.

— О, Мадонна! Райно? Как ты меня напугал!

— Так что ты здесь делаешь ночью? — маэстро появляется из темноты. — И откуда у тебя ключ?

— Я… Мне нужно было… Мне дал его Лоренцо…

— Мой брат дал тебе ключ от сокровищницы? Чтобы ты пришла сюда ночью?! — маэстро шагает ей навстречу, загоняя в угол. — Не лги мне, Вероника!

— Как ты смеешь! — она размахивается и бьёт его ладонью по лицу.

Маэстро перехватывает её руку, но она снова хочет ударить его и тогда он перехватывает другую, и с силой прижимает Веронику к сейфу. И какое-то время они смотрят друг другу в глаза и в тишине слышен только звук их тяжёлого дыхания.

— Что ты хотела взять, Вероника? — хрипло спрашивает маэстро.

— Это всё ради тебя, — шепчет она дрожащими губами и в голубых глазах возникают внезапные слёзы. — Я хотела… Ты же говорил… Мы могли бы сбежать куда-нибудь, ты ведь сам предлагал…

— И ты думала что-нибудь отсюда украсть и бежать? Со мной?

Вероника молчит, а потом внезапно подаётся ему навстречу и прижимается к его губам горячим страстным поцелуем. И Дамиана ощущает всё, абсолютно всё, как будто это она стоит там, в душной темноте сокровищницы Скалгеров.

Она хотела ощутить его прикосновения, и теперь она чувствует всё.

Как рушится дамба самоконтроля, словно лёгкий карточный домик… Как маэстро почти со стоном наваливается всем телом, прижимая Веронику к холодной дверце сейфа… Как жадно отвечает на поцелуй… Как слабеет хватка его рук, чтобы тут же превратиться в кольцо страстных объятий… Его ладони лихорадочно скользят по плечам, по спине, сжимают её тело так сильно, словно хотят навсегда впитать в себя это прикосновение. Поглощают его жадно, как пустынная иссохшая почва впитывает первые капли дождя.

Он словно обезумел… Покрывает её всю беспорядочными поцелуями: лицо, шею, грудь… Шепчет её имя снова и снова… Подхватывает на руки…

Свеча, покачнувшись, падает на пол и сокровищница погружается во мрак.

А Дамиана впивается ногтями в собственные ладони изо всех сил, чтобы погасить проклятое видение. И оно тут же гаснет, а в зал опускается люстра с тысячей свечей, потому что закончился первый акт.

Глава 22. Лепестки

В одном маэстро был прав.

«Каждая женщина захочет посетить нашу ложу и оставить на вас клеймо своего мнения…»

Кажется, за время антракта их ложу посетила половина всей Альбиции. Или ей так показалось? Всё время кто-то заходил, её приветствовали, целовали руки, и синьор Лоренцо был крайне галантен и вежлив, он стоял рядом с Дамианой и представлял её всем не иначе как «синьору Росси».

«Нужно сделать из неё хоть какое-то подобие… синьоры…»

И судя по тому, как на неё смотрели дамы, «подобие» точно удалось, Миа чувствовала это по тяжёлым взглядам и фальшивым улыбкам. Слуги принесли вино и как поняла Дамиана, непринуждённая беседа с бокалом в руке была частью определённого ритуала в этом театре. В первом антракте одна половина зрителей ходила в гости к другой, а во втором антракте роли менялись. И то, что их ложу все стремились посетить первыми, говорило о высшей степени любопытства, которое Дамиане удалось пробудить своим появлением.

Во время антракта маэстро ушёл.

Может потому, что у него были какие-то дела или встречи с прекрасными патрицианками, а может потому, что Дамиана резко выдернула свою ладонь из его руки, когда он хотел ей помочь подняться из кресла.

Она одарила его тяжёлым взглядом и быстро натянула перчатки, чтобы не было видно отметин на ладонях, которые оставили её ногти. Миа бы с радостью сослалась на дурноту и вообще ушла куда глаза глядят, если бы не понимание того, что убийцу нужно обязательно найти. Потому что смотреть на маэстро, стоять рядом с ним, слышать его голос после всего, что она увидела, ей было просто невыносимо.

За что ей это наказание? Почему она видит и чувствует всё это? Эту проклятую Веронику и то, как безумно и безоглядно маэстро был в неё влюблён! И был ли? Или всё ещё влюблён? Эти воспоминания, его рисунки…

Дамиана ненавидела её теперь всеми фибрами своей души. И лучше пусть маэстро и близко к ней не подходит! Снова испытать то, что она только что чувствовала — второй раз она этого не выдержит.

Может поэтому Светлейшая и посылает ей эти видения, когда он рядом? Потому что он всё ещё помнит эту Веронику и любит её? И его страдания постоянно тревожат тонкую ткань мира…

«Когда ты страдаешь сам, страдания других людей тебя успокаивают…»

Да чтоб вам пропасть!

Синьор Лоренцо предложил ей пройтись, и она согласилась, выпила немного вина и пошла с ним посмотреть театр. Они останавливались то тут, том, чтобы переброситься приветственными фразами с очередной парой, и все с любопытством разглядывали избранницу старшего Скалигера.

«Как скоро вас можно будет поздравить официально?»

Какой-то усач во фраке многозначительно спросил это чересчур громким шёпотом, и Миа поняла — не только монна Риччи считает её невестой синьора Лоренцо. Именно эту новость сегодня обсуждает весь театр. Никакая она больше ни загадочная гостья, как говорил маэстро.

Она собиралась спросить синьора Лоренцо, как так вышло, что ни у кого уже нет сомнений в том, кто она такая, но плавный изгиб коридора вывел их прямо к группе людей, среди которых Миа без труда узнала прекрасную альбицийскую жемчужину. Беатриче Ногарола стояла рядом с маэстро, и чуть склонив голову, внимательно слушала то, о чём он говорил. И её рука, в розовой кружевной перчатке, лежала на сгибе его локтя. Рядом с ними стояли две пожилые дамы и девочка-подросток. И одного взгляда на то, как близко друг к другу стоят маэстро и Беатриче, было достаточно, чтобы всё понять.

Пара фальшивых улыбок, поклоны, обычные по случаю фразы о закрытии сезона…

Их представили друг другу. Прекрасная Беатриче произнесла пару милых комплиментов, но Дамиана их даже не расслышала. Она смотрела на маэстро, а он на неё. И рука прекрасной Беатриче была красноречивее тысячи слов.

Если бы можно было убежать прямо сейчас — она бы убежала. Но гордость не позволила. И вместо бегства Дамиана лишь улыбнулась синьору Лоренцо, так мило, как только смогла, стараясь ничем не выдать того, что происходило в её душе. А внутри всё смешалось: ревность, обида и злость. Они не давали дышать, сковывали лицо в застывшей гримасе милой улыбки. И когда прозвонили колокольчики, приглашая зрителей занять свои места, Дамиана вздохнула с облегчением.

А едва они вошли в ложу, обернулась и произнесла, может быть даже излишне резко:

— Я согласна на ваше предложение, синьор Лоренцо. Но… с одним условием. Вы женитесь на мне сразу. Я не буду вашей любовницей или содержанкой. Только так.

Синьор Лоренцо прищурился, глядя в её глаза и спросил:

— С чего вдруг такое внезапное решение?

— Это платье, театр, — она провела пальцами по меховому манто, — ангельский мех и бриллианты. Вы правы — этот город может быть моим. Но только не в роли содержанки, которую будут прятать запертой в каком-нибудь поместье, желая получить от неё наследника. «Полюбить, так королеву, проиграть так миллион». Всё или ничего, синьор Лоренцо. Если вы согласны, то и я тоже.

— Надо же, какой деловой подход, монна Росси! А если вы не сможете родить мне наследника?

— Если я не смогу родить вам наследника, что же, наверное, такая у вас судьба, синьор Лоренцо. И тут видимо воля Светлейшей, — жёстко отрезала Дамиана. — Но зато у вас будет молодая жена, на которую так пялится весь этот треклятый театр! И ваша старость не будет такой одинокой.

— О, Мадонна, Святая Дева! — криво усмехнулся Лоренцо. — Да вы ещё циничнее меня!

— Супруги должны подходить друг другу, чтобы брак был счастливым, — пожала она плечами.

— Мне это даже нравится. Ваша смелость, монна Росси. И ваша наглость. Люблю, когда женщина знает, чего хочет. Вот только не надейтесь, что я быстро умру, а вы станете богатой вдовой. Скалигеры живут долго, — он снова посмотрел на неё и снова усмехнулся, как будто заранее знал, что всё так и будет.

А затем взял её за руку и поцеловал, добавив тихо и всё ещё усмехаясь:

— Но я согласен на ваше предложение, монна Росси. А теперь вернёмся к опере.

Вот она и стала невестой синьора Лоренцо.

Дамиана Винченца делла Скала.

Почему бы и нет?

Вот только почему в душе нет никакого триумфа? Почему ей так горько сейчас, что хочется лишь разрыдаться?

Она попросила синьора Лоренцо поменяться с ней креслами, чтобы смотреть на сцену с более удобного места. Так она будет далеко от маэстро, а лучше бы и ещё дальше!

Когда маэстро вернулся, по его лицу, ставшему внезапно отчуждённо-надменным, Миа увидела, что он всё понял.

Но так будет лучше. Для всех.

— Вижу с твоей помощью Лоренцо, монна Росси скоро полюбит оперу, — произнёс маэстро холодно и сед поодаль.

Весь второй акт она пыталась не думать о нём. Она рассматривала ложи синьоров, надеясь узнать патрицианку из своих видений, она пыталась следить за страданиями графини и её возлюбленного, но всё время ощущала, как маэстро то и дело смотрит на неё и не могла найти себе места.

Ей казалось, что и весь театр наблюдает только за их ложей. Липкие холодные взгляды со всех сторон будто щупальца огромного осьминога оплетали всё пространство вокруг… И когда несчастная графиня прощалась со своим возлюбленным, отправляя его в дальнее путешествие, Миа закрыла глаза пытаясь снова воззвать к Светлейшей. Покончить быстрее со всем этим и уйти!

Она собрала все свои силы, всю свою злость, сплела пальцы и закрыла глаза, заставляя мир меняться.

О, Серениссима! Убийца? Кто она? Кто эта женщина?! Если она здесь — покажи мне её!

…играет музыка, повсюду красный бархат…

Театр полон зрителей и в полумраке вида лишь фигура женщины, стоящей где-то за сценой. Её немного прикрывает портьера и поверх зелёного платья наброшен длинный тёмный плащ. На её лице карнавальная маска альбицийской дамы — золотое лицо, обрамлённое фальшивыми локонами.

В преддверие карнавала маски в театре уже не редкость. А рядом с ней мужчина: тёмный плащ, и белая маска под бутафорской треуголкой…

Женщина смотрит в бинокль куда-то в глубину зрительного зала, на ложи бельэтажа и Дамиана внезапно видит себя со стороны. А затем женщина достаёт из-под плаща полураспустившийся бутон жёлтой магнолии и протягивает мужчине…

И тьма сочится из её пальцев…

Миа вздрогнула и открыла глаза.

Музыка гремела и действие оперы подходило к финалу. На сцене воссоединились несчастная графиня и её возлюбленный, а Дамиана почувствовала во рту металлический привкус крови. В голове набатом бился пульс и руки стали совсем ледяными.

— Синьор делла Скала? — раздался позади негромкий голос.

Миа обернулась. В ложу вошёл слуга, поклонился и протянул поднос, на котором стоял бокал вина и бутон жёлтой магнолии.

— Это для синьоры Росси.

Дурнота прошла только тогда, когда гондола, направляемая веслом Пабло, отчалила от набережной. А до этого момента всё для Дамианы будто смешалось в одно финальное действие оперы. Музыка, овации, летящие на сцену цветы…

Зрители кричали «брависсимо», вскакивая с мест, сверху опускалась люстра с тысячей свечей, а Миа сидела оглушённая, будто вокруг неё внезапно образовался огромный пузырь тишины. Она смотрела на этот цветок глазами, полными ужаса, и прижав ладонь ко рту.

Значит, только что она видела не прошлое и не будущее. Она видела настоящее. То, что происходило в этот момент где-то за кулисами. Здесь и сейчас.

Светлейшая услышала её молитвы и показала убийц: мужчину и женщину в масках. И Дамиана была уверена — это те самые люди, что привезли в лодке тело девушки и положили перед зданием базилики. И они совершенно спокойно стояли за кулисами прямо здесь, в театре. И они наблюдали за ней.

Они знают, кто она. А этот цветок…

Этот цветок — послание о том, что она — следующая.

И то, что они совершенно ничего не боялись, отправляя ей такое послание, напугало её едва ли не до обморока. Слишком много видений сегодня, слишком много потрясений!

Маэстро всё понял сразу. Он что-то сказал на ухо Лоренцо, опустился рядом с ней на колено и спросил, что она видела. И Миа сбивчиво рассказала ему всё.

Дальше она запомнила только, как они быстро покинули ложу, не став дожидаться, когда на сцену с поклонами выйдут все артисты. Не стали приветствовать примадонну, а торопливо спустились по лестнице и вышли на набережную, где гостей театра ожидали многочисленные лодки. Но для Дамианы всё происходившее было как в тумане.

Синьор Лоренцо о чём-то тихо говорил с маэстро, а затем остался на причале, сказав, что у него ещё есть незавершённые дела, и Дамиана была этому только рада. Сейчас ей хотелось лишь одного — убраться поскорее из этого места. А ещё лучше — снова сбежать в Марджалетту.

Она куталась в манто, потому что её била дрожь, и смотрела на воду, а маэстро деликатно молчал. И только когда они вошли в палаццо Скалигеров, страх понемногу отступил, зато вернулась злость.

— Идёмте в мой кабинет, монна Росси, — произнёс маэстро спокойно, как будто ничего и не случилось. — Нам нужно поговорить.

Они вошли, маэстро запер дверь, и первое, что сделала Дамиана — стянула с себя манто и швырнула его на кресло. Попыталась снять ожерелье, но застёжка не поддавалась дрожащим пальцам.

— Снимите его с меня! — воскликнула она, нетерпеливо взмахнув руками. — Снимите его сейчас же!

Маэстро подошёл, и она даже вздрогнула, когда его пальцы коснулись её шеи. Но едва замок расстегнулся, она выскользнула из ожерелья, оставив его в руках маэстро, и отступила подальше, к камину.

— Дамиана, послушайте, вам не нужно бояться, — мягко произнёс маэстро, пытаясь, видимо, её успокоить, но она не дала ему договорить.

— Не нужно?! Как это не нужно! Я их видела! Они стояли там, за сценой! И они смотрели прямо на меня! А этот цветок — это послание! Я — следующая! И мне, по-вашему, не нужно бояться?! Да чтоб вам пропасть!

— Здесь вы в безопасности… — твёрдо произнёс маэстро и бросил ожерелье на стол.

— В безопасности?! Только здесь?! А что дальше? Вы сделали из меня приманку! О, Серениссима! Теперь они придут за мной! Нет! Всё, с меня хватит! Я ухожу! Я поплыву в Марджалетту, и прямо сейчас! Дайте мне Пабло или Жильо, или ещё кого-нибудь! Я не хочу здесь оставаться! — огрызнулась Дамиана, проводя ладонями по шее там, где больше не ощущалась тяжесть ожерелья.

— Прямо сейчас? Вы в своём уме, монна Росси? — раздражённо воскликнул маэстро.

— Я более в своём уме, чем когда-либо! — воскликнула она, взмахнув руками. — Там я спрячусь, и никто меня не найдёт!

— А почему вы так уверены, что они вас не найдут? — спросил маэстро, глядя на неё внимательно, и в его голосе прозвучал какой-то отголосок угрозы.

— Знаете, моя мать прекрасно умела прятаться у всех на виду, и делала это не один год!

— И где она теперь? — спросил маэстро, подходя ближе. — Я вас не отпущу никуда. Ни в какую Марджалетту, даже не думайте! Уж точно не сейчас! Я вас запру в комнате, если понадобится, и сам буду охранять. Понятно вам это? — произнёс он совершенно серьёзно. — Лучше расскажите мне — что ещё вы увидели? Мы должны их поймать, вы же понимаете…

— Да ничего больше я не видела! — яростно воскликнула она, не в силах унять своё раздражение.

Маэстро налил ей марсалы и протянул, но она отмахнулась.

— Послушайте, Дамиана, — он поставил бокал на край стола и сделал шаг ей навстречу, — я знаю, что это не так. Я наблюдал за вами. Не нужно ничего скрывать, особенно сейчас. Вот именно сейчас самое время рассказать мне, что именно вы видели. Даже если это чужие тайны… Даже если мои, — добавил он, непроизвольно понизив голос.

— Рассказать, что я видела?! — воскликнула Миа, снова взмахнув руками, и отошла от камина к окну. — Вы в самом деле хотите знать?! Да я каждый раз вижу одно и то же! Одно и тоже раз за разом! Вас и эту проклятую Веронику! Как вы обнимаете её! Как целуете! Как страдаете по ней, да чтоб ей пропасть! Как рисуете её бесконечно! Я вижу её и вас! Везде! В Бари-ле-Мер, и здесь, в палаццо, в храме, и даже в вашей сокровищнице! — она развела руками и сжала их в кулаки. — И я всё это чувствую, как будто я там! А я не хочу на это смотреть! — она взмахнула руками, будто разрезая ладонями воздух. — Не хочу видеть вас с ней! Мне это не нужно, понимаете! Не нужно совсем! Что ещё я вижу? О, Серениссима! Вашу свадьбу с Беатриче Ногарола! Вот что я вижу! И я не хочу всего этого видеть, слышите! Не хочу!

Дамиана шагнула от окна назад к камину, пытаясь унять свой гнев, и вдруг остановилась как вкопанная. Стена за камином сейчас не была задёрнута шторой, и ей хватило одного взгляда, чтобы понять — на этой стене она.

В центре висел рисунок, сделанный рукой маэстро, на котором была изображена она, сидящая в пол-оборота с яблоком в руке. А вокруг записки… Много записок…

Но в глаза бросилась та, что была ближе всех к рисунку: «Есть ли у неё дар?».

— Вы что, изучаете меня? Как всех этих «бабочек»?! — спросила она внезапно охрипшим голосом и резко повернулась к маэстро.

Так значит, всё-таки она с самого начала была права! От патрициев не жди ничего хорошего! Её дар — вот всё, что ему нужно от неё. Вот значит, для чего вся его обходительность, ваза с яблоками, это платье, бриллианты и конфеты, которые он таскает с собой! И в театре он соблазнял её тоже поэтому?!

Он собирается жениться на Беатриче, а Дамиана нужна под боком, чтобы пользоваться её даром…

Да чтоб вам всем пропасть!

Зря она вернулась сюда. Зря! Предсказание начинает сбываться. Может, это он — Король Воды…

Так кто из братьев станет причиной её погибели?

Маэстро сделал ещё шаг ей навстречу, и было видно, как он раздосадован тем, что она увидела эти записи. В кои-то веки он не успел нацепить на лицо маску своего обычного безразличия, и она увидела всё, что обычно он прекрасно умел скрывать.

— Дамиана, погодите, — произнёс он, выставляя вперёд руку, словно пытаясь успокоить её этим жестом. — Я вам объясню…

— Стойте, где стоите, маэстро, и не подходите ко мне! — воскликнула она, схватив с каминной полки фарфоровую статуэтку, и ткнула ею в рисунок. — Я ведь знала, что патрициям только это и нужно! Мой дар. Моя мать меня об этом предупреждала! А я-то, дура, доверилась вам!

— А разве не об этом вы договорились с Лоренцо? Не о том, что он вам платит, а вы используете свой дар, чтобы найти убийцу? — резко спросил маэстро. — А попутно вы рассказывали ему всё, что вам удавалось узнать из ваших видений. В том числе и чужие тайны. Мои тайны. Не так ли? Всё это обо мне и Веронике вы ведь рассказывали моему брату? Не рассказывали мне, но рассказывали ему. Я ничего не упустил, монна Росси?

Клятый синьор Лоренцо! Значит, он сам всё рассказал брату!

— А я должна была рассказать вам о вашей любви?! — она впилась в него таким же взглядом, как и он в неё. — О поцелуях в сокровищнице? О вашей боли? Чтобы вы снова набросились на меня, как в прошлый раз?! Вы сами сказали — не лезть в вашу жизнь! Я и не лезла! Да чтоб вам пропасть! Я не хочу всего этого знать! Раз вы всё ещё её любите — любите себе дальше! Но теперь по вашей вине за мной будут охотиться эти ненормальные! И я должна сама о себе позаботиться! Да лучше бы мне вообще никогда вас не знать! Я для вас такая же «бабочка», как и те несчастные, с той лишь разницей, что я пока ещё жива! А надолго ли?! Ненавижу вас! Оставьте меня в покое! С этой минуты я больше на вас не работаю!

Она кричала и не могла остановиться — такая сильная обида накатила на неё от этих слов маэстро.

— Дамиана! Погодите же! Я не это хотел сказать! Всё это, — он указал рукой на рисунок, висящий на стене, — это не то, чем кажется!

— А чем это кажется?! Вы любили жену своего брата! Вы тоскуете по ней и рисуете её! А теперь женитесь на альбицийской жемчужине! Так женитесь на ней и не смотрите на меня вот так! И не говорите со мной, как в этом проклятом театре! Никогда больше! Слышите!

Она бы швырнула куда-нибудь статуэтку, но злость её иссякла так же внезапно, как и появилась. И она просто поставила её назад, на каминную полку, и подхватив платье, устремилась прочь к выходу.

— Дамиана! Стой! Остановись! — услышала позади себя окрик.

Она обернулась уже в дверях, и их взгляды встретились. Но теперь между ними будто пропасть разверзлась. Маэстро смотрел на неё так, словно готов был сделать что-то ужасное. Ещё шаг и что-то случится…

— Скажи… Почему ты выходишь за Лоренцо? — спросил он глухо и хрипло.

— А почему нет? — спросила она дерзко и вздёрнула подбородок.

Она ждала ответа какую-то секунду, но ведь и секунды достаточно, чтобы сказать нужные слова. Но маэстро лишь молчал и исступлённо смотрел на неё, не отвечая.

— Вот поэтому и выхожу, — бросила она ему в лицо, и громко хлопнув дверью, выскочила в коридор.

Слуги были предупредительны и молчаливы, как будто все в доме слышали то, что произошло в кабинете.

Дамиану ждала благоухающая ванна, и Симона даже глаз не поднимала, подливая ей горячей воды. А у Дамианы едва хватило сил добраться до постели. Она хотела погадать, но передумала. Этот день был таким ужасным, что последнее, чего бы ей хотелось сейчас, это увидеть в картах очередную надвигающуюся опасность.

«Вы здесь в безопасности…»

Да, наверное, в безопасности. Окна закрыты, дверь заперта. Внизу караулят сикарио. Вряд ли убийцы полезут сюда после того, как открыли свои карты. Но от этого менее страшно не становилось. А что будет завтра? А послезавтра?

И если бы только это! То, что она сейчас наговорила маэстро, и то, что он сказал ей, тяготило едва ли не сильнее, чем страх перед неизвестностью. Сейчас она жалела о своей несдержанности. И об обещании, данном Лоренцо… Обо всём. Но единственный возможный для неё выход — это собраться и с утра пораньше отправиться в Марджалетту. Где весь остаток жизни прятаться, как её мать, носить накладные локоны и чужое имя. Вот только какая-нибудь Марчелла за пару дукатов с радостью расскажет любому, кто она такая на самом деле. Нет, ей нельзя в Марджалетту…

Сейчас, когда страх понемногу отпустил, к ней вернулись воспоминания о видении в сокровищнице. Невыносимо сладкие и болезненные. Сладкие, потому что стоило закрыть глаза, как память возвращала все ощущения: прикосновения маэстро, такие нереально реальные, почти осязаемые, как будто это было с ней и наяву. И болезненные, потому что все они предназначались другой.

Если бы две недели назад ей кто-то сказал, что она будет лежать и мечтать о поцелуях маэстро Л'Омбре, она бы только рассмеялась.

Но разве она могла знать, что за этой маской холодного равнодушия, высокомерным презрением и тростью скрывается человек, способный на такие сильные чувства? Тонкий, умный, ироничный, и совсем не соответствующий этому мрачному образу маэстро Л'Омбре, который он так старательно поддерживает на публике. Человек, в которого она смогла влюбиться вот так же сильно, как он в эту треклятую Веронику!

И что ей теперь делать?! О, Серениссима…

Она уткнулась носом в подушку и тихо заплакала.

Давно ли она плакала? Очень давно…

Потом, когда слёзы высохли и наконец вернулось самообладание, она решила, что погадает себе завтра утром и тогда будет ясно, что делать. Утро очищает разум, как говорят цверры.

Этой ночью ей не приснилось кошмаров. Ей приснился маэстро. Он рисовал, а она сидела рядом и наблюдала, как быстро движутся его пальцы, рождая на бумаге прекрасное лицо…

Лицо Вероники…

Она хотела дотянуться и смять этот листок, так что даже во сне пальцы сами сжались в кулак, и от ощущения чего-то странного в её ладонях тут же проснулась. За окнами было уже светло, и первое, что она увидела — висящий над ней голубой балдахин с золотым кантом, а потом ощутила пальцами гладкую поверхность шёлка и…

Приподнялась на локтях на кровати и обомлела. Поверх голубого шёлкового одеяла были рассыпаны лепестки королевской магнолии, и они устилали почти всю кровать.

Жёлтое на голубом…

В первый момент это показалось даже красиво, и не будь в её памяти всего того, что случилось недавно, она подумала бы, что это как-то слишком … романтично. Но образ «бабочки» в ночном мраке, лежащей на мокрых камнях набережной, врезался в её память навечно. И с ужасом глядя на эти лепестки, Миа судорожно нащупала ленту колокольчика у кровати и дёрнула её изо всех сил. Она трясла её так долго и так исступлённо, что в итоге оторвала.

В комнату вбежала одна из служанок, а за ней и монна Джованна, и обе замерли на пороге, но экономка опомнилась быстрее.

— О, Мадонна! Святая Лючия! — прошептала она, осеняя себя знамением, и схватив служанку за плечо, вытолкала в коридор со словами: — Живо позови синьора Райнере! Он как раз спускался к завтраку! Надо скорее это убрать! Страсть-то какая!

— Не трогайте! — едва не крикнула Миа, останавливая экономку, которая хотела смести лепестки на пол. — Это… это улики!

Маэстро появился быстро. По лестнице он, кажется, просто взлетел, и ворвавшись без стука, остановился посреди комнаты. В любой другой момент такое появление в спальне синьоры можно было бы посчитать возмутительным, недопустимым и неприличным. Но сейчас даже монна Джованна не закудахтала ничего себе под нос. А лицо маэстро при взгляде на лепестки стало мрачнее тучи.

— Ничего не трогайте! — приказал он экономке и спросил Дамиану, явно подавив в себе желание подойти поближе: — Вы в порядке?

— Да, да, я… всё нормально, — пробормотала Миа, отбрасывая ленту звонка и чуть подтягивая одеяло к груди.

— Сидите ровно так, как сейчас, монна Росси. Постарайтесь ничего не сдвинуть.

Маэстро осмотрел кровать, обошёл комнату, осматривая мебель и пол, и наконец, остановился у окон.

— Вы же запирали дверь изнутри? — спросил он Дамиану, обернувшись. — И… доброе утро, монна Росси. Если конечно его можно назвать добрым.

— Нет, я… да… запирала, конечно! — пробормотала Дамиана, стараясь на него не смотреть. — Доброе утро, маэстро.

— Очень странно…

Он снова осмотрел задвижки на окнах — заперты. Дверь на террасу тоже оказалась заперта изнутри, потому что вчера был сильный ветер. Маэстро распахнул тяжёлые портьеры, впуская больше утреннего солнца, а затем вернулся к кровати, и Дамиана ощутила, как у неё замирает сердце. Она сидела перед ним в одной полупрозрачной сорочке, лишь наполовину прикрытая одеялом, её волосы разметались по плечам, и судя по взгляду маэстро, который он тщательно отводил, всё это он, разумеется, тоже заметил.

— Монна Джованна, будьте добры, принесите монне Росси кофе, — он бросил короткий взгляд на экономку, но видя, как она мнётся у двери, добавил резко: — Да поживее. Какого дьявола вы стоите как истукан?!

Монна Джованна исчезла мгновенно, не забыв бесшумно затворить за собой дверь. А маэстро и Дамиана остались в комнате вдвоём. И как только экономка ушла, маэстро подошёл к кровати и присел на самый край у ног Дамианы, возле столбика, поддерживающего балдахин.

— Вы не против? Мне нужно… осмотреть… улики, — произнёс он негромко, и его голос показался Дамиане слегка охрипшим.

Его взгляд скользнул по лепесткам, по одеялу вверх, и остановился на лице Дамианы.

— Не будь это лепестки магнолии, я бы решила, что это очень даже романтично, — пробормотала она, не зная куда деваться от его внимательного взгляда. — Но, если честно — мне… очень страшно!

Маэстро взял один из лепестков, некоторое время задумчиво рассматривал, затем понюхал и произнёс негромко:

— Я уверен, что это сделал кто-то из слуг. И я обязательно выясню, кто это. Но до тех пор, пока… — он сделал паузу, и добавил, как будто вспомнил что-то: — Вчера вы сказали, что больше не работаете на меня. Я, конечно, понимаю ваш гнев и… Я прошу прощения за вчерашние резкие слова. Видимо, я был неправ, — произнёс он тихо, — вернее, я действительно был неправ. Но, послушайте, Дамиана, единственный способ всё исправить — это поймать убийцу. И сегодня мне понадобится ваша помощь. Ещё один день, Дамиана… Ещё один день поработайте на меня, а потом…

Его голос прозвучал как-то горько и устало. Маэстро медленно провёл ладонью по одеялу, сметая на пол лепестки, и встал.

— Да и так будет безопаснее, если вы будете рядом со мной. Вот, держите, — он взял со стула шёлковый халат и протянул ей, — прикройтесь бога ради!

И поспешно вышел из комнаты.

Дамиана натянула халат так быстро, как только смогла. Ей было страшно, и стыдно. И сердце колотилось, как сумасшедшее. Кажется, зря она вчера наговорила маэстро столько всего! Но она же не думала…

И вслед за этим воспоминанием пришло и другое — она дала согласие на брак синьору Лоренцо. Осознание этого поступка, совершённого вчера в порыве страха, ревности и злости, сегодня навалилось на неё тяжёлым грузом.

О, Серениссима!

Это утро в палаццо Скалигеров точно не будет добрым.

Глава 23. Остров проклятых

Когда она спустилась к завтраку, маэстро уже допросил слуг. Дамиана не знала, как ему это удалось, но виновника нашли очень быстро. Потому что из столовой вышла монна Джованна, бледная и прямая, как жердь, а следом за ней Симона, вся в слезах.

— Ты сама виновата! Как можно было до такого додуматься! — шикнула монна Джованна на служанку, но увидев Дамиану тут же замолчала и присела в торопливом реверансе.

Остальные слуги тоже бросились врассыпную, с большим чем обычно усердием стремясь вернуться к своим делам. И никто из них даже не взглянул на Дамиану.

Маэстро стоял у окна и смотрел на город. Он был явно зол и расстроен, а ещё как-то по-особенному задумчив и мрачен. Он лишь бросил на Дамиану короткий взгляд, а как только слуга отодвинул стул, жестом пригласил её к завтраку, буркнув скупо:

За столом повисло тягостное молчание, прерываемое только тихим позвякиванием посуды.

— Это была Симона? — наконец спросила Дамиана, не поднимая глаз от чашки. — Зачем она это сделала?

Кроме кофе, она, кажется, не в силах была проглотить больше ничего. Осознание того, что кто-то мог проникнуть в её закрытую комнату, сжимало всё внутри ледяными пальцами страха.

— Человеческая жадность, зависть и глупость — ничего нового, — маэстро раздражённо развернул салфетку. — Вы не нравитесь Симоне, и она решила проучить «эту выскочку из гетто, взлетевшую до покоев синьоры делла Скала». Так выразилась эта глупая курица. Она думала напугать вас, надеясь, что вы уберётесь отсюда добровольно. Я выгоню эту дурочку, не переживайте.

Дамиана вертела в руках чашку и ощущала, что-то не так…

Подняла взгляд на маэстро, и поняла. Он действительно зол и расстроен. Но не смотрит на неё, старательно избегая взглядов, вовсе не поэтому.

— Вы что же… обманываете меня?! — усмехнулась она нервно. — Чтобы Симона пошла на такое просто от злости на какую-то цверру? Да и где она взяла столько лепестков? Как она проникла в сад Дворца Дожей? И когда? Она весь день здесь, разве она отлучалась? А лепестки были свежие!

Маэстро оторвал взгляд от тарелки и взглянул на Дамиану с прищуром. Они молчали и смотрели друг на друга несколько секунд, и кажется впервые она видела на лице маэстро настоящие живые эмоции. И поняла, что эта неуклюжая ложь, всего лишь попытка защитить её от лишней тревоги.

— Как я мог забыть о вашей наблюдательности! — усмехнулся маэстро и покачал головой. — И это как раз тот случай, когда она оказалась очень некстати.

— Просто скажите мне правду, — произнесла Дамиана спокойно. — Да, мне страшно. И вчера я наговорила вам много всяких глупостей от страха. Но сегодня я хотела бы извиниться за них. Я уже пришла в себя и поэтому хочу знать всё. Когда знаешь, кто твой враг, легче защищаться.

— И это тот случай, когда ваше здравомыслие меня восхищает и бесит одновременно, — мрачно усмехнулся маэстро. — Ну что же, извольте. Вчера, некто, представившийся вашим поклонником, дал Симоне сто дукатов, чтобы она «украсила» этими лепестками вашу кровать. Разве могла она устоять против ста дукатов? И она действительно вас не любит, вот и надеялась, что тайный поклонник поспособствует тому, чтобы вас быстрее выставили из палаццо. Но сегодня, я надеюсь, мы, наконец-то, всё поймём. Мы уже близко к разгадке. Очень близки!

— А как она пробралась в мою комнату?

— В ванной есть дверь для слуг, чтобы приносить воду не беспокоя хозяйку. Поскольку этой комнатой несколько лет не пользовались, ключ от этой двери просто лежал у монны Джованны в буфетной.

— Значит, они знают, что я живу здесь? И в театре, они смотрели прямо на меня, потому что знали где я буду! О, Серениссима! — пробормотала Дамиана. — У базилики мне всё время казалось, что кто-то смотрит в спину… Это они! Они были где-то там, неподалёку. Они меня видели! Они знают, что я вам помогаю — вот к чему это послание!

— Нам стоит поторопиться, монна Росси. Жду вас на причале, до Повильи путь неблизкий. И постарайтесь не отходить от меня ни на шаг. Раз уж хотите знать всю правду — поверьте, опасность гораздо сильнее, чем я думал поначалу.

Он отложил салфетку и шумно отодвинул стул. И ей показалось, что сегодня между ними всё снова стало, как в первый день их знакомства. Как будто выросла какая-то стена и то хрупкое доверие, что ещё так недавно она ощущала между ними, разрушилось. Остались только отчуждённость и холодность. И это было самое неприятное открытие сегодняшнего утра.

Дамиана тоже не стала задерживаться и поспешила покинуть столовую.

Для поездки на остров Повильи маэстро велел взять длинную лодку-маскарету и на причале уже стоял Пабло, ожидая остальных. К ним присоединились Жильо, Вито и Маттео и ещё несколько сикарио синьора Лоренцо. И то, что они все были при оружии, уже говорило о многом.

Дорога прошла в таком же тягостном молчании, как и завтрак. А Дамиана во время пути думала о том, а не совершила ли она самую страшную ошибку в своей жизни?

Что будет с ними дальше? После того, как они найдут убийцу и жизнь вернётся в нормальное русло? Вот в таком же молчании будут проходить и все их встречи в дальнейшем? И если она станет женой синьора Лоренцо, то ей предстоит всю оставшуюся жизнь играть в безразличие и делать вид, что ничего не произошло.

Ей придётся присутствовать на свадьбе маэстро и Беатриче Ногарола. А маэстро видимо будет стоять рядом с братом на их свадьбе с Лоренцо. Совместные обеды, посещения театра, семейные праздники, балы…

И вспоминая видения о Веронике и маэстро Дамиана подумала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Что-то там синьор Лоренцо говорил про Бари-ле-Мер? Уехать из палаццо Скалигеров навсегда — вот единственный выход из ситуации. Но до этого момента лучшее, что она может — делать вид, что ничего не случилось. А ещё, не смотреть на маэстро и постараться не находиться с ним рядом. И не думать о нём…

И вот последнее было сделать сложнее всего.

Она старалась смотреть вперёд, через спину Пабло и ещё одного гребца, которые налегали на вёсла. Там в лёгкой дымке над водой медленно проступали очертания острова Повильи. Остров проклятых, как называли его в гетто.

Когда-то там была тюрьма, но после того, как чума выкосила почти всех арестантов и охрану, её закрыли. Чумной лагерь находился на острове ещё долгое время, превратившись постепенно в карантинный пост, куда отправляли подозрительные корабли. А теперь вот к нему добавились маяк и психиатрическая лечебница святой Лючии.

Об острове говорили разное и в основном плохое — слишком много людей погибло там в ужасных муках. Говорили, что их неприкаянные души бродят по острову, тревожа живых даже днём, и что звонят в безветренную погоду в колокол на башне, а по ночам иногда гасят маяк…

А в гетто ходило поверье, что ни одна цверрская нога по доброй воле не должна ступать на этот остров. Иначе жди беды.

На причале их лодку встретил смотритель, с которым маэстро некоторое время говорил, стоя поодаль. А затем направился по вымощенной камнем дорожке к мрачному длинному зданию и подал знак рукой остальным следовать за ним.

Узкие окна с решётками, высокие ворота и такой же высокий каменный забор — здание больницы производило гнетущее впечатление. Но хуже всего было тягостное ощущение какой-то безысходности, которым казалось, пропитано всё это место.

Охрана отворила ворота, они вошли внутрь и пересекли большой двор. Сиротливая башня-кампанила, что высилась в углу и маленькая часовня при ней, были выложены из красного кирпича, а всё остальное вокруг было серым и мрачным.

Миа вздрогнула, услышав душераздирающий вопль, доносящийся откуда-то из недр здания. За ним донёсся низкий утробный вой и удары, как будто кто-то колотился в глухую стену. И лишь ускорила шаг, стараясь держаться поближе к маэстро. Смотритель попросил подождать в коридоре, а сам ушёл доложить об этих прибытии доктору.

— Обратите внимание, монна Росси, — маэстро указал тростью на барельеф на стене.

Изображение грустной мадонны в длинной мантии и покрывале, которая стояла, сложив руки в молитвенном жесте, было подписано так же, как и в пансионе: «Время скоротечно».

Чуть поодаль второй барельеф с надписью: «Милостью Божию и синьоры Умберты Ногарола…».

— Как много милостей у старой ведьмы, — буркнула Дамиана и посмотрела на маэстро, а он лишь прищурился и усмехнулся.

И холодок нехорошего предчувствия пробежал по спине.

— Погодите… Больница при монастыре святой Лючии ведь тоже находится под патронажем синьоры Умберты? — произнесла Миа, прикладывая пальцы к вискам. — И это место…

И увидела, как маэстро чуть усмехнулся одними уголками губ и ответил:

— Кстати, доктор Феличе нашёл сходство между «бабочками». У всех девушек, разве что кроме первой, в той или иной степени были мозоли кружевниц.

Маэстро смотрел на Дамиану, а она на него, и в голове всё смешалось.

— И пансион ведь тоже… «Милостью Божию и синьоры Умберты Ногарола»… Так вы что же, думаете, что эта женщина из моих видений — Умберта?!

Если маэстро подозревает старую ведьму Умберту, если думает, что она — убийца, то… Как он может после всего, что видел, жениться на Беатриче?! А когда всё вскроется, он что же отправит одну из самых знатных патрицианок во Дворец Вздохов? И отдаст в руки главному инквизитору, чтобы её повесили? А сам женится на её дочери?! Да быть такого не может!

— Свята-а-я Лючия… — ошарашенно пробормотала Дамиана. — Что же это — покровительница сирых, убогих, больных, страждущих и сирот — убийца?! Больница, пансион, эта лечебница… Все они находятся под патронажем семьи Ногарола, вы верите в такие совпажения?!

— Тссс! — маэстро приложил палец к губам и выразительно посмотрел на дверь. — Догадки — это хорошо, но не делайте поспешных выводов, монна Росси.

— Доктор Бонмарио вас ждёт, — смотритель появился из-за двери и пригласил их в кабинет.

Миа шагнула в комнату и сразу ощутила всё…

…запах карболки, лампадного масла и тяжёлый дух подземелья…

Именно этим было пропитано её самое первое видение там, в соттопортико. Значит маэстро прав — они уже действительно близко к разгадке.

Она ожидала увидеть седовласого старца в пенсне и белом халате, но доктор Бонамарио был молод. Он с готовностью выбежал навстречу маэстро и поклонился, приветствуя его весьма подобострастно. Видимо такие высокопоставленные гости, как брат подеста Альбиции крайне редко заглядывали в это скорбное место.

— Благодарю вас за посещение нашей скромной обители, синьор делла Скала…

Он бегал вокруг, то поправляя бумаги на столе, то отодвигая стулья и предлагая маэстро воды или… чего-нибудь, всё равно чего, и не зная, как ещё выразить своё почтение. Маэстро прислонил к столу трость, и Миа снова подумала, что он пусть и носит её с собой, но больше не опирается так, как раньше. Сегодня она заметила, что маэстро хоть и шёл не торопясь, но при этом совершенно не хромал. Просто наступал очень осторожно, как будто заново учился ходить.

Она вспомнила своё гадание о его хромоте и даже внутренне улыбнулась, подумав, что она ведь была права. А ещё подумала о той внутренней силе, что прячется внутри этого нелюдимого высокомерного человека. Столько лет добровольно терпеть боль, потому что считать себя виновным… Самому придумать себе такое наказание, верить в него и терпеть…

И волна сожаления о том, что она согласилась на предложение синьора Лоренцо, опять накрыла её с головой. Она смотрела, как маэстро говорит с доктором, но почти не слышала слов. Лишь пользуясь случаем разглядывала его профиль и его красивые пальцы, наблюдала за тем, как он смотрит на доктора, как задаёт ему вопросы, на его сосредоточенность и абсолютное спокойствие на лице, по которому нельзя было понять, чего именно хочет этот человек. Именно это её в нём и привлекает: его сила воли, его спокойствие, сосредоточенность, ум, эти вопросы, которые он задаёт так, словно знает в какую точку нужно бить…

Его синие глаза и эти руки художника, за работой которых ей так нравится наблюдать…

Она потёрла переносицу и перевела взгляд на доктора, понимая, что она просто дура. Она не видит в маэстро недостатков. Она больше их не видит, потому что…

… потому что теперь уже ясно, что она влюблена в него по уши. И большей глупости в своей жизни она ещё не совершала!

Доктор отвечал с готовностью, заглядывая в лицо маэстро и пытаясь угадать, зачем все эти люди проделали такой путь. Он боялся сказать лишнего, стараясь преподнести больницу и её дела в самом выгодном свете. И говорил много и сбивчиво о том, что это заведение — дело богоугодное, ибо куда ещё податься всем этим несчастным.

— Сколько лет вы здесь работаете? — спросил маэстро, рассматривая на шкафы, заполненные журналами с медицинскими записями.

Журналы, пронумерованные по годам, занимали всё пространство внутри этих шкафов и казалось, что тут хранится информация не менее, чем за двадцать последних лет.

— Три года я главным доктором. Но я и до этого тут работал, почти десять лет.

— Значит, вы должны быть знакомы, — произнёс маэстро удовлетворённо. — Скажите, маэстро Бонмарио, а каких пациентов лечил доктор Гольдони?

Доктор внезапно растерялся, но тут же пришёл в себя.

— Так вы поэтому здесь! Я, конечно, понимаю. Всё это, разумеется, прискорбный факт, — пробормотал доктор. — Но, что поделать, мы же не можем отвечать за разгильдяйство подрядчиков! Но теперь мы удвоили охрану, и уверяю вас, больше такого не повторится…

— Какой ещё «прискорбный факт»? — перебил его маэстро.

— Побег? Чей побег? — маэстро впился в доктора немигающим взглядом.

— Доктора Гольдони.

— Что значит «побег»? А разве доктор Гольдони не скончался от чумы несколько лет назад? Разве он не мёртв?

— Э-э-э… Ну, не совсем… — пробормотал доктор как-то растерянно.

— И как, по-вашему, он может быть «не совсем мёртв»? — криво усмехнулся маэстро.

— Это гильдия лекарей так решила всё преподнести, не афишировать всю эту историю, чтобы не наносить урон репутации больницы. Сами понимаете, вряд ли можно ожидать щедрых пожертвований заведению, в котором так долго работал подобный человек. А вообще-то доктор Гольдони жив и последние годы был нашим пациентом.

— Пациентом?! — кажется, по-настоящему удивлённым маэстро выглядел впервые.

— Да… Видите ли… Вся эта история с опытами…

— С какими ещё опытами? — маэстро придвинулся чуть ближе, оттеснив доктора к шкафу. — Будьте добры, сделайте так, чтобы мне не приходилось тянуть из вас клещами каждое слово!

— Он… он проводил опыты над больными, ещё, когда работал в больнице при монастыре святой Лючии, — с готовностью ответил доктор, отступая к шкафу. — Об этом стало известно, кто-то пожаловался… и… и его отправили сюда. Так сказать, с глаз долой, а дело замяли. И он был тут главным доктором. Всё вроде утихло, но он снова начал проводить опыты, и в итоге погибло несколько пациентов. Сами понимаете, такое нельзя оставлять безнаказанным…

— И вы, разумеется, поступили, как гуманист и донесли на него? — усмехнулся маэстро.

— Я… я… Я лишь уведомил Совет… К тому же у маэстро Гольдони случился припадок, так что нам его пришлось изолировать… И он получал здесь надлежащее лечение и покой, вы не подумайте, это ради его же блага!

— Ну, это совершенно не подлежит сомнению, — ответил маэстро с некоторой долей сарказма. — И как же он сбежал?

— Из-за ремонта. Семья Ногарола щедро пожертвовала на ремонт больницы. А рабочие… кто бы мог подумать! Они забыли свой инструмент неподалеку от его палаты. И он как- то смог через решётку дотянуться до лома, взломал замок, убил охранника и выпустил ещё двух пациентов, которых раньше лечил. И они сбежали.

— А кто эти пациенты? Мне нужны имена.

Доктор взял журнал, полистал и, придвинув очки поближе к переносице, прочёл:

— Клара Луцци и Серджио Манзотти.

— Покажите мне записи доктора Гольдони на этих пациентов, и поживее, — приказал маэстро, нетерпеливо барабаня пальцами по столу.

Доктор обернулся к шкафам и принялся судорожно перебирать пальцами корешки книг, бормоча себе под нос даты. Наконец опустился на колени и достал из нижней части шкафа толстый потрёпанный журнал.

— Вот! — он торжественно водрузил его на стол и нашёл нужную страницу.

Маэстро пробежался глазами по записям, перевернул несколько листов, а затем достал из внутреннего кармана какую-то бумажку и обернулся к Дамиане.

— Подойдите, монна Росси. Посмотрите, вы не находите ничего странного?

Старый разлинованный карандашом журнал был испещрён мелким убористым почерком доктора Гольдони. А рядом на столе маэстро разгладил ладонью назначение, по которому Джино Спероне покупал в аптеке риоль. И назначение было написано тем же самым почерком.

— Это же… его почерк? Да? — хрипло переспросила Дамиана.

— А наш доктор-то оказывается живее всех живых, — произнёс маэстро как-то зловеще и захлопнул журнал. — Значит, это он отправил бедолагу Джино к праотцам. Быть мёртвым иногда очень даже удобно. Журнал я забираю, как улику. Маэстро Бонмарио, скажите, в этом здании, есть подвал с печью?

— Д-да… Есть, — доктор побледнел.

— Мы должны её осмотреть.

— Я только… сейчас… нужны ключи… Сейчас… сейчас! После того случая… мы теперь всё запираем, — доктор достал из сейфа связку ключей.

— Какого случая?

— С убийством охранника.

— А как всё произошло? — спросил маэстро, едва сдерживая раздражение. — Хотелось бы услышать полную версию событий.

— Да-да! Сейчас! Идёмте, — доктор направился в коридор, нервно перебирая ключи на связке.

По дороге в подвал он рассказал подробности побега. Как доктор Гольдони взломал решётку ломом и открыл дверь. Затем выпустил ещё двух человек. Он прекрасно ориентировался в устройстве больницы, поэтому без труда прокрался и убил охранника, забрал его ключи и одежду, а тело засунул в печь в подвале.

Спускаясь по лестнице, Дамиана уже ощущала её — тьму. Вот она, повсюду. Даже без милости Светлейшей, она видела, что стены подвала будто покрыты толстым слоем пепла. Он шевелился и падал на пол, растворяясь и превращаясь в чёрный дым.

— Это здесь, — прошептала Дамиана, дотрагиваясь до локтя маэстро, — это тот самый подвал, с тайником.

— Да, я вижу, — ответил маэстро и направился прямиком к печи.

Всё было в точности, как в её видении: кирпичная кладка, и дверцы, и печь. Она подошла к стене и безошибочно вытащила тот кирпич, за которым был тайник. Но сейчас тайник оказался пуст.

— Здесь он и проводил свои опыты, — ответил доктор Бонмарио на вопросы маэстро. — Но мы всё, конечно же, убрали и теперь подвал запираем.

— И в чём заключались его опыты?

— Я не знаю подробностей. Знаю только, что он искал какую-то особенную кровь…

Дамиана ощутила, как от этих слов заколыхалась тьма, будто проснулась, как потянулась к её ногам и они вмиг стали ледяными.

— Я хочу уйти, — Миа взглянула на маэстро и, подхватив юбку, быстрым шагом направилась прочь из этого места.

Маэстро вышел через некоторое время, держа в руках медицинский журнал, и прищурившись, посмотрел на кампаниллу.

— Оказывается во время приступа доктор Гольдони звонил в колокол и хотел спрыгнуть вниз с этой башни, — произнёс он задумчиво, и спросил, взглянув на Дамиану: — А вы что думаете обо всём этом, монна Росси?

— Теперь я знаю, зачем он это делал, — тихо ответила Дамиана. — Я должна вам кое-что рассказать. Вернее всё. Я должна рассказать вам всё.

Наверное, это стоило сделать раньше. Но лучше поздно, чем никогда.

— Есть тьма и есть свет. Есть тёмные боги и светлые. Тьма — это древние боги… И есть те, кто слышат их голоса — древняя кровь. Так мне говорила мама Ленара, — произнесла Миа, повторяя слова старой цверры. — И очень часто древняя кровь ведёт к безумию: если ты хочешь слышать голоса тёмных богов, они проникнут в твою голову, и однажды ты сойдёшь с ума. Потому цверры всегда и взывают к Светлейшей. Она — наш посредник между людьми и богами. Она не даёт нам сойти с ума, прикоснувшись напрямую к силе богов. Ведь люди слишком слабы, они как лепестки магнолии, а боги — это костёр. И те, кто напрямую призывают богов, должны быть чисты помыслами, или однажды сгорят в этом пламени — сойдут с ума. Как-то так она говорила мне, когда я была в Марджалетте в последний раз. Тогда я не поняла всего этого, но теперь понимаю… Когда мы вернулись из Марджалетты, и я ушла от вас, то говорила с синьором Лоренцо. Он показывал мне ваш осколок зеркала и вот видите порез на моей руке — он проверил. Во мне есть древняя кровь. Ваше зеркало это подтвердило, оно отозвалось. Древняя кровь может его оживить. Вот это и делает доктор Гольдони — ищет такую кровь, чтобы оживить зеркало. Я видела и зеркало, и женщину, и кровь и доктора Гольдони. Теперь всё собралось вместе. Только подвал был не этот, а другой. И убежав отсюда, доктор просто снова вернулся к своим опытам…

Маэстро стоял и внимательно слушал её рассказ.

— А зачем обряд возвращения к жизни? — спросил он, когда Дамиана всё рассказала.

— Не знаю, может быть этот обряд относится к зеркалу? Может он возвращает к жизни зеркало? Если бы я его увидела, мы бы точно знали, чьё это зеркало. Хотя, догадаться уже нетрудно.

— Значит нам осталось всего лишь взглянуть на это зеркало, я правильно понимаю, маэсса О'Мелья? — спросил маэстро с какой-то странной полуулыбкой, как будто только что узнал что-то такое, что расставило всё на свои места.

— Вы хотите сказать, что знаете, где его найти? — спросила Миа, почувствовав, как сердце встрепенулось от этой улыбки и от этого мягкого тёплого «О'Мелья», которое он умел произносить с какой-то особенной интонацией.

— А разве вы ещё не догадались?

— В доме герцога Ногарола?

— В доме герцога Ногарола, — маэстро усмехнулся, перехватывая трость и указывая на дорожку. — Идёмте, здесь нам больше нечего делать.

— Но мы же не можем прийти туда и заставить его предъявить нам просто так все зеркала! — воскликнула Дамиана.

— Зачем же заставлять, нам с радостью и так их покажут.

— Но… с какой стати? — спросила Миа не понимая к чему клонит маэстро.

Он переменился, совсем как капризный восточный ветер. И от его утренней мрачности внезапно не осталось и следа. Как будто он только что сложил головоломку. Вот только для Дамианы всё так и осталось неясным.

— В этом году карнавальную неделю открывает бал в доме герцога Ногарола. Мы приглашены. И, разумеется, придём.

— И вы хотите сказать, что… — она остановилась и посмотрела на маэстро. — Снова как в театре, да?

— Мы уже у цели, Дамиана. С вами ничего не случится, обещаю. Я буду рядом, — произнёс он мягко.

Этого-то она и боялась больше всего. Вот этого «рядом». Вот этого бархата в его голосе…

Почувствовала, как кровь бросилась в лицо и тут же отвела взгляд. И чтобы подавить своё смущение, произнесла:

— Хм. Это будет настоящий бал?

— Самый настоящий.

— Это такой, где будут всякие церемонные танцы, дорогие маски, золотая пудра, фальшивые лица патрициев и закуски размером с мизинец, да? — произнесла она с насмешкой.

— А ещё игристое вино, тесные туфли и желание убраться домой до полуночи, — подыграл ей маэстро. — Да, именной такой бал.

— И что же герцог просто позволит нам бродить везде, где вздумается?

— Зачем бродить? Если учесть тот факт, что сегодня вечером мы подписываем с семьёй Ноагрола бумаги об экономическом союзе и семьи объявят о нашей с синьорой Беатриче помолвке… Думаю, визит вежливости к синьоре Умберте будет совершенно естественным. И думаю, будет естественным, если во время него ко мне присоединятся мой брат и его невеста. Как думаете?

От этих слов она чуть не споткнулась. Он так спокойно говорил об этом, а у неё даже сердце заныло от этих слов, как будто произнесённые вслух они прошлись лезвием прямо по живому. Она представила, что будет идти под руку с синьором Лоренцо и смотреть на то, как маэстро целует руки «прекрасной альбицийской жемчужине», а она смущается и краснеет. И все будут глазеть на них и…

О, Серениссима! Только не это! Не пойдёт она на это проклятый бал!

— Что же вы молчите, маэсса О'Мелья? — спросил маэстро насмешливо.

Она бросила на него короткий взгляд и снова принялась разглядывать бутовый камень под ногами.

Почему ему кажется всё это смешным?

— Действительно, почему бы и нанести визит вежливости старой ведьме, которая пускает кровь несчастным девушкам! Она же ваша будущая тёща! — воскликнула Дамиана, взмахнув руками. — По-моему отличная идея, маэстро Л'Омбре! Особенно учитывая, какие подарки мне присылали её убийцы!

— Зато одним только этим визитом мы с вами расставим всё на свои места. И остановим убийства. Если, конечно, мы не ошиблись в наших выводах. Но зеркало должно стать завершающей уликой, — спокойно ответил маэстро, пропустив её возмущение мимо ушей.

— Да, но разве такое зеркало не держат под замком в сокровищнице?

— Как я понимаю, речь идёт не об осколке, а о совершенно новом зеркале, которое изготовил Джино Спероне. Вы ещё подумали, что это то самое зеркало из вашей спальни. Но нет. Скорее всего, хотя это конечно только моя теория, Джино Спероне сделал точно такое же зеркало для семьи Ногарола. И, если верить легенде, хозяйка зеркала должна смотреться в него, питать его своей энергией. Ну, это всё равно, что гладить кошку. Зеркало должно иметь связь с хозяйкой. Так что, скорее всего, оно должно быть где-то в покоях Умберты Ногарола. В кабинете или спальне. Где-то, где в него можно смотреться в течение дня.

— Так за этим синьор Лоренцо поселил меня в комнате вашей матери?! — воскликнула Дамиана. — Чтобы я смотрела в такое же зеркало?

— Видимо, да. Лоренцо всегда верил в эту легенду, в отличие от меня. А наша мать была ею просто одержима. Она считала, что вместе с зеркалом угаснет и род Скалигеров. И она всеми силами искала способ это остановить и создать новое зеркало. Она была даже у мамы Ленары! — усмехнулся маэстро. — И та предсказала, что её сын приведёт в дом девушку из семьи врага, которая возродит зеркало. И когда Лоренцо познакомился с Вероникой… Грация делла Скала буквально втащила её в наш дом.

Маэстро снова помрачнел, а Миа шла рядом молча и слушала, боясь задать какой-нибудь вопрос, потому что такая откровенность с его стороны уже была чем-то из ряда вон выходящим. И она боялась её спугнуть.

Они вышли за ворота, и немного не дойдя до причала, на котором уже стояли их спутники, маэстро остановился, и повернувшись к Дамиане, закончил свой рассказ:

— Вы сказали, что видели произошедшее в сокровищнице… — маэстро перевёл взгляд на прозрачную воду лагуны, пронизанную солнечными лучами. — Вероника пришла в сокровищницу за осколком зеркала. В этом был её план: попасть в нашу семью и выкрасть осколок. Я узнал её тайну, и я всё понял. Но я был влюблён и поэтому верил её словам. Она умоляла меня не рассказывать, и я молчал. Я дал ей время… В итоге… всё закончилось плохо. Она решила убить меня, и сделать всё так, чтобы это выглядело, как несчастный случай. Она сделала так, чтобы наша карнавальная лодка с фейерверками взорвалась раньше времени. Но Лоренцо перепутал лодки и в итоге, от взрыва погибли моя мать и Вероника, а вовсе не я, как это задумывалось. Меня только ранило осколками, и моя нога… Я с тех пор и хромаю. Но если бы я тогда не молчал, зная обо всём… Если бы не моя глупая любовь и одержимость этой женщиной, моя мать была бы жива. Теперь вы знаете монна Росси, почему всё так. Видимо синьора Умберта никак не успокоится, хотя сама уже стоит одной ногой в могиле. Идёмте, мы должны сегодня поставить точку в этом деле.

И маэстро направился к причалу.

Дамиана шла за ним и не знала, как понимать эту внезапную откровенность. И уже совсем не понимала себя, потому что сейчас она был почти несчастна от того, что они так близки к разгадке. Ведь что будет завтра, когда её услуги станут маэстро не нужны?

Она больше не сможет его видеть, и сидеть с ним рядом, и смотреть на него, сколько хочет и когда хочет. Ей нужно будет готовиться к свадьбе с синьором Лоренцо… А рядом с маэстро будет находиться клятая «альбицийская жемчужина»!

И то, что маэстро так спокойно говорил об этой помолвке, сделало Дамиану совсем несчастной.

О, Серениссима! Что ей делать?

Она забралась в лодку и отвернулась, глядя на здание больницы, где за решётчатыми окнами маячили несколько белых силуэтов.

— Вам всё ещё нужно на кладбище Санта-Мария? — неожиданно спросил маэстро, когда их лодка уже удалилась от острова на достаточное расстояние. — Просто обратно мы как раз поплывём мимо. Из-за прилива. Так что…

— Это было бы кстати, наверное, — ответила Миа, слегка растерявшись.

Маэстро вспомнил о её просьбе? О-ля-ля!

Они немного отклонились от маршрута, и Пабло искусно лавируя между зарослей тальника, подвёл лодку к высокому берегу. Остров Санта-Мария был одним из самых высоких в Аква Альбиции, и старое кладбище находилось здесь именно поэтому.

— Вы что, пойдёте со мной? — удивлённо спросила Дамиана, увидев, как маэстро выбрался на берег вслед за ней.

— Ну разумеется. Вы же не думаете, что после всего, что случилось, я отпущу вас одну? — спросил он так, как будто она сказала какую-то редкую глупость.

— Но… так вы будете знать, где находится мой тайник! — усмехнулась она, глядя на него с верхней ступеньки причала.

— Скоро у вас будет собственный ключ от сокровищницы Скалигеров, а вы сетуете на то, что я узнаю под каким надгробием вы хранили стеклянные бусы? — усмехнулся маэстро в ответ.

Их взгляды снова встретились, и сейчас она опять увидела на его лице эту присущую только ему полуулыбку, что пряталась на кончиках губ и в уголках глаз. Улыбку, которая говорила больше тысячи слов. И этот намёк на то, что она скоро станет женой синьора Лоренцо, прозвучавший почти упрёком. Или нет? Слишком много тепла было в голосе маэстро, как будто он просто подтрунивал над ней. И она даже растерялась.

Он сам так спокойно говорит о помолвке с синьорой Беатриче, и тут же будто упрекает её в том, что она выходит за синьора Лоренцо?

— Скажите спасибо, что я вам доверяю, маэстро Л'Омбре. Потому что это весьма ценные стеклянные бусы, так что, постарайтесь не проболтаться, — рассмеялась она, сведя всё к шутке, и направилась вглубь кладбища по тропинке.

О-ля-ля! Маэстро ведёт себя так, будто они помирились. Как вообще его можно понять?!

Но почему-то от этого стало так тепло на душе, что она даже улыбнулась себе, идя между зарослей вербейника.

Хотя Пабло и пришвартовал лодку у Восточных ворот, ближайших к нужному месту, до склепа они шли долго, потому что тайник находился в самом заброшенном конце кладбища.

Когда они, наконец, добрались, Миа взяла палку и аккуратно отгребла от входа в склеп сухую траву и листья, чтобы потом снова присыпать ими всё. После их ухода это место должно по-прежнему не привлекать ничьего внимания.

Станет она женой синьора Лоренцо или не станет — о тайнике всё-таки и не стоит забывать. Жизнь непредсказуема. Кто знает, что ещё ей может понадобиться спрятать здесь при случае.

Маэстро остановился немного поодаль, разглядывая надпись, выбитую на каменном портике над входом.

— Вы знаете чей это склеп? — спросил он, подходя чуть ближе.

— Какой-то патрицианки.

— А знаете, что написано там наверху?

— Понятия не имею, я не сильна в староальбицийском, — она убрала несколько камней из маленькой ниши, в которую обычно ставили свечи в день памяти.

Там, за этой нишей было выдолблено углубление.

— «Даже ангелы плачут о тебе…», — прочитал маэстро вслух. — Почему вы выбрали именно этот склеп?

— Это место выбрала не я, а моя мать. Она хранила тут всё ценное, что у неё было.

— А почему она выбрала именно его? — настойчиво допытывался маэстро.

— Ну, этот склеп никто никогда не посещает. Он выглядит очень скромно и до него достаточно далеко идти от центрального входа, так может поэтому? Сразу видно, что тут нечем поживиться.

— А вы знаете, почему он находится в самом конце кладбища? — продолжал спрашивать маэстро.

— Откуда мне знать! Это что — важно? — пожала она плечами и достала сверток, в котором хранились все её нехитрые ценности и деньги, которые ещё нужно вернуть Гвидо Орсо. — Главное, что сюда никто не приходит.

— Видите этот символ — голубка пронзённая стрелой и эта надпись, — маэстро указал на фронтон портика. — Голубка со стрелой — это символ, который помещают на склепы самоубийц. Поэтому он находится в стороне и поэтому сюда никто не приходит. Самоубийцы — это грешники. Это — место забвения, а не вечной памяти. А рядом с надписью, видите, ещё три голубки и инициалы «М.Б.». Три голубки — символ дома делла Бьянко. А инициалы… Полагаю, что это склеп синьоры Моники делла Бьянко. Вы знаете, кто она такая? — спросил маэстро глядя на Дамиану внимательно.

— Ну… очевидно какая-то патрицианка. Почему вас это так заинтересовало? — спросила Миа, тщательно обыскивая нишу в поисках ещё чего-нибудь, что могла оставить её мать.

Она ощупала все камни и даже обошла склеп, разглядывая трещины и щели.

— «Но нет печальней повести на свете…», — задумчиво произнёс маэстро и покачал головой. — А вам бы стоило знать эту историю. Как прекрасная Моника делла Бьянко покончила с собой из-за того, что не смогла быть в вечной разлуке с тем, кого любила. А любила она герцога Альбериго Ногарола. Два враждующих дома: делла Бьянко и Ногарола ненавидели друг друга. Ненавидят и сейчас. А их дети: Альбериго и Моника, как будто в насмешку, друг друга полюбили. Зная, что семьи никогда не одобрят их брак, они хотели бежать из Альбиции, и встретились для этого в тайном месте. Их обвенчал священник, но, увы… Это была их лебединая песня. Их поймали и разлучили. Монику поместили в монастырь мателаток — замаливать грех неповиновения. И она, не вынеся вечной разлуки, выбросилась из монастырской башни и погибла. Вот такая печальная история. Вы не знали?

— Нет, — пожала плечами Миа, — история действительно печальная. А про ненависть Ногарола и делла Бьянко я как-то слышала, да. Но учитывая кто он такой и что он сделал — я не испытываю к нему сочувствия. Он хочет отнять мою лавку и выгнать из дому! Не стану я плакать о его потере!

Она раздражённо сложила камни обратно в нишу, и отряхнув руки, пробормотала:

— Увы, в склепе ничего нет.

Так что же за ответы она должна тут найти? Что имела в виду её мать, когда сказала маме Ленаре об этом месте? Или кто-то украл то, что Дамиане оставила мать, или мама Ленара что-то перепутала.

— Вы как будто расстроены, монна Росси? Что-то пропало?

— Э-э-э, нет. Но… Мама Ленара сказала, что тут я должна искать ответы. Это последнее, что велела передать мне моя мать перед тем, как исчезнуть.

— А что с ней случилось? С вашей матерью. Вы не рассказывали.

— Я не знаю. Это произошло несколько лет назад. Цверры нашли её вещи и затопленную лодку у одного из островов. И на ветвях была кровь. С тех пор её никто не видел. Но нетрудно предположить, что её настигло то, от чего она так долго пряталась в Марджалетте.

— И вы искали ответы здесь? На вопрос от чего она пряталась? — спросил маэстро снова глядя на надпись.

— Да. Но… увы. Если она мне что-то и оставила, то это либо украли. Либо… А может она и не успела ничего оставить.

— Я так не думаю, — усмехнулся маэстро. — «Всё не то, чем кажется». Помните, как говорила мама Ленара? Идёмте. Если вы закончили, то нам пора.

— Что вы имеете в виду? — спросила Миа, в интонации маэстро ей послышалось что-то странное.

Они направились обратно к причалу, по узкой, заросшей кустарником тропе.

— Вы хотите узнать тайны вашей матери? Я могу помочь, — ответил маэстро. — Когда вчера вы набросились на меня в кабинете, обвинив в том, что я изучаю вас, как одну из «бабочек», вы же не дали мне возможности объясниться. Но я понимаю, вы были злы на меня и испуганы…

— Я была зла не на вас… хотя и на вас тоже. Но…

— Это неважно. Я действительно изучал вас, монна Росси, — произнёс маэстро и Миа даже остановилась и обернулась. — Да, да. Изучал. И я думаю, что смогу помочь вам выяснить, кем была ваша мать.

— И кем же она была? — Дамиана посмотрела в лицо маэстро и поняла — он что-то знает.

— А почему ваши карты или предвидение не могут ответить на этот вопрос? — спросил маэстро осторожно.

— Видите ли… Хотя, вы и так знаете всё о моём даре и нет смысла скрывать, — она пожала плечами. — Раньше я могла видеть только то, что мне открывала сама Светлейшая. И только, когда мы были в монастыре, в больнице, и я была так зла на вас, я смогла заставить себя увидеть то, что хочу. Вы же помните, как взорвалось зеркало? Но это очень опасно… От этого я могу умереть. Хотя, как говорила мама Ленара, сильный дар позволяет не только видеть будущее, но даже его менять, — она сорвала молодой побег вербейника и принялась накручивать его на палец. — Все эти годы Светлейшая ничего не открывала мне о моей матери. Как и карты. Как будто мне не нужно было всего этого знать. А теперь, я боюсь узнать правду, хотя, наверное, и могу. Видеть чужие тайны намного проще, чем свои. И нужно доверять предчувствиям… Хотя, — она усмехнулась, — когда синьор Лоренцо явился в мою лавку, предчувствие подсказывало мне, что всё плохо кончится! И стоило бы соврать ему, не говорить правду о том письме, он бы и ушёл, посчитав меня шарлатанкой. И мы бы с вами никогда не встретились.

Она посмотрела на маэстро, отшвырнула стебелёк, и резко развернувшись, снова направилась по тропе.

Наверное, было бы лучше, если бы они и не встретились!

— О каком письме? — спросил маэстро, следуя за ней.

— Ну, это было письмо от кого-то, кого он считал мёртвым. И он был очень зол, так сильно, что пожелал этому человеку и дальше оставался в могиле. Как-то так мне это увиделось. Я ему об этом сказала, и он тут же отсыпал мне кучу денег.

— И от кого было это письмо?

— Не знаю, от кого-то из прошлого, — она резко остановилась и обернулась, так, что маэстро едва на неё не налетел. — Но вы не ответили, так что вы знаете о том, кем была моя мать?

— Дайте мне ещё немного времени. Не хочу давать вам ложных надежд. Но думаю, завтра мы будем знать это точно. А теперь идёмте. Нам стоит поторопиться.

— Никаких «но», — отрезал маэстро жёстко и указал тростью на тропинку. — Идёмте. Лоренцо будет недоволен тем, что я так надолго похитил… его невесту.

И Дамиане снова показалось, что он подтрунивает над ней. Не просто подтрунивает… Их взгляды схлестнулись и в темноте его глаз было что-то такое, от чего Дамиана ощутила, как подгибаются колени и в лёгких кончается воздух. Она резко развернулась и молча зашагала к причалу.

«Всё не то, чем кажется».

Да чтоб вам пропасть!

Глава 24. Маскарад

— Баута? О-ля-ля! Вы могли бы и не надевать маску, — усмехнулась Дамиана, выходя во внутренний двор и увидев наряд маэстро. — И чем это отличается от того, в чём вы ходите каждый день?

Карнавальный костюм маэстро был аскетичен и прост. Чёрный плащ с высоким воротником, треуголка и белая маска-баута с треугольным профилем, заострённым книзу. Таких масок сотни на праздничных альбицийских улицах. Как и таких костюмов.

— И чем же она вам не угодила? — маэстро покрутил маску в руках.

— Маэстро Л'Омбре в костюме маэстро Л'Омбре, — улыбнулась Миа, обводя в воздухе руками его воображаемый силуэт. — Это же карнавал, а вы снова надели этот чёрный плащ! Он вам совсем не идёт.

— И почему же?

— Вы выглядите… как гробовщик! Вы могли бы надеть что-то более привлекательное.

— А вам хотелось бы видеть меня более привлекательным, маэсса О'Мелья? — спросил маэстро прикладывая маску к лицу.

И в его словах и в голосе прозвучало что-то такое, от чего сердце дёрнулось больно и сладко, и замерло на мгновенье. Миа смутилась так сильно, что спешно принялась расправлять складки на юбке.

— Э-э-э, нет, но… я просто так сказала. Просто на мне вся эта парча и я чувствую себя, как кукла…

— Зато вы выглядите потрясающе, монна Росси. Вам очень идёт платье альбицийской дамы, — ответил он, сделав вид, что не заметил её внезапного смущения. — И своим костюмом я не должен красть внимание, адресованное вам.

— Этой юбкой я цепляюсь за все двери, — пробормотала Миа, чувствуя, как пылает лицо, благо оно было под маской. — Мне кажется, я никогда к такому не привыкну.

— Быть альбицийской дамой — это тяжёлый труд, — в голосе маэстро послышалась ирония. — Ну что, идёмте?

Они вышли на причал, где их уже ожидали Вито и Маттео. И Пабло, одетый торжественно, как и подобает настоящему гондольеру в дни карнавала. Белые чулки и туфли с пряжками, бриджи и болеро из вишнёвого бархата и новый розовый кушак с бахромой из бисера. И даже шляпа отделана розовым кружевом! Рядом топтался Жильо в пёстрых штанах и меховом жилете, позади которого волочился хвост из меха, прикрепленный бантом к его штанам. На шее у него болталась позолоченная маска кота с огромными пушистыми усами и Миа подумала, что она идеально подходит этому шустрому прианцу.

У причала стояли пришвартованными несколько лодок и одна из них была подготовлена к карнавальному шествию по Гранд-каналу. И не лодка даже — фигура огромной райской птицы, где нос украшала её шея и грудь, и голова увенчанная хохолком из перьев, а корма превратилась в пышный хвост, раскинувшийся веером. Над уключинами крепились крылья, и всё это сооружение было украшено настоящими павлиньими перьями. Рядом стояла ещё одна лодка, так же мастерски превращённая в пиратский корабль и в ней уже сидели сикарио синьора Лоренцо. И в ещё одной лодке тоже. Миа окинула взглядом пристань — кажется, вся охрана герцога сегодня выдвигалась вместе с ними на карнавал.

На её вопрос, зачем столько охраны, маэстро чуть склонившись к её уху, прошептал:

— Им велено не спускать с вас глаз. И постарайтесь не отходить от меня ни на шаг, я обещал Лоренцо, что ни один волос не упадёт с вашей головы.

— Синьор Лоренцо одобрил наш план? — спросила Миа, спускаясь в лодку.

— Он обозвал это безумством, и конечно же, поддержал, — усмехнулся маэстро. — Получить что-то для шантажа Альбицийского Волка — это просто его заветная мечта.

Синьор Лоренцо уехал раньше. Как она поняла, он был занят подготовкой соглашения между домами Ногарола и Скалигеров, так что отвезти Дамиану на бал поручил маэстро. И спускаясь в лодку, она подумала, что так глупо рада этой возможности побыть с ним рядом, ведь эта ночь для них последняя. А завтра…

Она не знала, что делать завтра. Но это будет только завтра, а сегодня…

«Живи одним днём». Так учит простая цверрская мудрость.

Или одной ночью…

В доме Ногарола они с матерью не бывали никогда.

И сейчас, когда их гондола подошла к причалу, то глядя на великолепие фасада палаццо Ногарола, Дамиана вдруг подумала, а почему?

Её мать всегда избегала этого треугольника — пьяццы Либерта, где сходились сестьера Карриджи, сестьера Джорджино и сестьера Аквилейя. Три острова — вотчины семей Ногарола, делла Бьянко и Скалигеров. В эти дома ее если даже и звали, она всегда отклоняла приглашения.

Маэстро выбрался на берег первым и в этот раз сам протянул ей руку, чтобы помочь выйти из лодки. Вычурное платье, которое подобрала монна Риччи к карнавалу, было хоть и красивым, но ужасно неудобным. Слишком широкая юбка из парчи, слишком узкий корсет, слишком большое декольте, пышные рукава с буфами почти до самого запястья, которые крепились к лифу яркими лентами. Высокая прическа, украшенная перьями и маска альбицийской дамы. Всё это было таким громоздким, таким непривычным…

А вот прикосновение к руке маэстро было привычным. И осознание этого едва не заставило Дамиану оступиться и упасть в канал. Она шагнула на набережную, понимая, что в его ладонь она вкладывает свою руку без смущения и страха. Без оглядки на то, что это может быть не так понято. Она даже не задумывается, что в этот момент она невеста другого человека, невеста его брата. Человека, от чьих прикосновений она вздрагивает, а вот эти прикосновения ей приятны. Именно от них лихорадит сердце, и выпускать его руку совсем не хочется. И если то, за чем они сюда пришли, сегодня будет сделано, то завтра, всё это закончится: эти прикосновения, и эти взгляды, и это сладкое замирание в груди, когда маэстро говорит ей в полголоса «маэсса О'Мелья». Он больше не будет называть её так. И больше…

…ничего больше не будет!

«Ты должна слушать только себя, своё сердце».

Так может мама Ленара была права?

И поэтому, ступив на набережную, она не выдернула свою руку привычным жестом, а маэстро, как будто уловив эту нерешительность, не спешил её отпускать. И как два преступника, связанных общей тайной, они остановились перед палаццо Ногарола, глядя на фасад, расцвеченный огнями, и делая вид, что между ними ничего не происходит. Что они просто любуются разноцветьем праздничных огней и фигурами крылатых львов, которые украшали фасад. И пока пальцы маэстро сплетались с её пальцами, сжимая руку, она молчала и смотрела на толпу гостей, в ярких костюмах, раскрашенных во все цвета радуги, будто павлиний хвост. Два колеса с горящими факелами вращались справа и слева от причала и петарды с шипением падали в воду канала, приветствуя каждую подходящую лодку.

Это волшебное мгновенье, когда сумерки уже сгладили яркость дня, а огни придали воздуху загадочной торжественности, пьянило, как вино. И дух карнавала, ощущение того, что именно сегодня можно всё, и что под маской ты — это не ты, всё это толкало на безумства. Заставляло забыть обо всём и хотя бы на одно мгновенье открыться, побыть не той, кто ты есть на самом деле. Или наоборот — побыть собой и сделать то, что хочется.

Она в ответ сжала руку маэстро, переплетая его пальцы со своими. Потому что только сейчас, только в это мгновенье, для неё такое возможно. И может быть для них это вообще единственно возможное мгновенье.

— Ну что, маэсса О'Мелья, прекрасная альбицийская дама, — маэстро повернулся к ней и в широких прорезях маски его глаза казались совсем-совсем тёмными, — сделаем все те безумства, которые мы задумали?

— О да, маэстро Л'Омбре, — произнесла она в каком-то совершенно сумасшедшем ощущении вседозволенности, — да здравствуют безумства!

Он снова сжал её руку, поднёс к губам, и даже сквозь тонкое кружево перчатки она ощутила каким горячим был его поцелуй. И всё внутри вспыхнуло, закрутилось огненным колесом, похожим на то, что вращалось у входа, разбрызгивая разноцветные искры, и где-то под рёбрами сплелось в сладкий клубок предвкушения. Как будто эта ночь стёрла все различия между ними, все преграды, как и должно, быть на карнавале.

И когда им всё-таки пришлось разжать руки, чтобы войти в распахнутые двери, Миа ощутила почти боль. Как будто разорвали по живому.

Маэстро протянул приглашения, их пропустили, и они оказались во внутреннем дворе, который превратился в бальную залу под открытым небом. Его освещали десятки разноцветных фонарей, повсюду стояли цветущие апельсиновые деревья в больших керамических горшках, а балюстрада, галереи, перила лестниц — всё украшали ленты и серпантин. Миа посмотрела наверх и увидела парящие в воздухе фигуры ангелов. Откуда сверху летели серебристые звёздочки конфетти, и казалось, что идёт снег — очень редкий гость в альбицийской лагуне.

Слуги разносили игристое вино, маэстро протянул Дамиане бокал, и она сделала несколько жадных глотков, потому что не знала, как потушить тот пожар, что бушевал внутри.

— С чего начнём? — спросила она, разглядывая гостей.

— С танца, — ответил маэстро, снова находя её руку в складках платья и легонько сжимая.

— С танца?! Это… наверное… лишнее. Мы же здесь по делу! — воскликнула она, ощущая, как стремительно пьянеет от всего этого.

От музыки, вина, его голоса и этого прикосновения.

— Это просто танец, Миа, — произнёс маэстро мягко, и склонившись к её уху, прошептал. — Это всего лишь один танец. Нам нужно вести себя, как обычные гости. Так мы сможем осмотреться и не привлекать внимания.

Но его глаза говорили совсем о другом. Его пальцы ласкали её руку, и от этой нежности в его голосе закружилась голова. Кровь застучала в ушах гулко-гулко и от неожиданности Дамиана даже споткнулась, но он удержал её, поймав за талию. И если она привыкла к его сарказму и высокомерию и нашла против них оружие, то его нежность и забота, и эти бархатные ноты в его голосе, обезоруживали, и она не знала, что им противопоставить. Как удержаться на самом краю? Как сопротивляться всему этому? Потому что желания её сердца вели смертельный бой с её рассудком.

Она хотела чувствовать его прикосновения, слушать его голос, впитывать всё это кожей и таять как восковая свеча. Она хотела, чтобы он её не отпускал. Она хотела с ним потанцевать…

И не в силах была от этого отказаться.

Маэстро отвёл её туда, где пары уже танцевали медленную павану — танец, который открывает все карнавальные балы.

— Но я не умею такое танцевать! — прошептала Миа, глядя на то, как пары в маскарадных костюмах церемонно движутся навстречу друг другу, выполняя торжественные фигуры.

— Поверьте, я тоже делаю это впервые за много лет, — произнёс маэстро ободряюще, и она снова подумала, что сегодня он совсем без трости.

Сегодня он не просто не хромает, он даже собрался с ней танцевать!

Дамиана развернулась и оказалась перед ним в танцевальной позиции.

— И не стоит лукавить, маэсса О'Мелья! Я видел в Мардажелетте, как вы танцевали. Кстати, что это был за танец? — спросил маэстро, подавая ей руку.

— Вы видели?! — спросила она удивлённо и подала руку. — Это шибана, танец Ночи Откровений. Танцуют девушки и незамужние женщины. Это обрядовый танец.

— И в чём же заключается этот обряд? — они медленно пошли по кругу, держа руки высоко.

— Так цверры выбирают себе невест. Мужчины смотрят на танец, а когда он заканчивается, то набрасывает свою джакку или плащ на плечи понравившейся девушке. И если она согласна принять его ухаживания, то она их не снимает. А если не согласна, то… ну вы поняли.

Они поменяли руки, и пошли в обратную сторону.

— У тебя тоже были поклонники, Миа, но ты отвергла все предложения… Почему? — спросил маэстро, меняя фигуру танца и притягивая Дамиану к себе.

Теперь они были так близко…

— Ну, может потому, что среди них не было того, кто мне нужен, — ответила она стараясь не смотреть ему в глаза.

От его близости душно и жарко и кружится голова. Срывается голос и страшно поднять взгляд, боясь встретиться с его взглядом, потому что… он сразу всё поймёт! Если уже не понял. У неё горит лицо, и кажется даже самое простое движение даётся ей с трудом. Хотя это же просто танец…

Нужно всего лишь положить руку ему на плечо, всего лишь вложить ладонь в его ладонь… Нужно всего лишь оказаться лицом к лицу, в плену его взгляда, в ауре его аромата и тепла, в кольце его рук. Всего лишь не слышать эти обволакивающие нежные ноты в его голосе, не чувствовать его дыхания на своей щеке. Не слушать, как нежно звучит её имя из его уст…

Миа… О'Мелья…

И ум подсказывает только одно — беги! Вы пришли сюда не за этим, сделай своё дело и уходи! Он ведь разобьёт твоё сердце!

А сердце не даёт сдвинуться с места. И Светлейшая молчит, потому что нет больше в сердце Дамианы ни капли злости. В нём только одно желание — вложить свою руку в его ладонь и шагнуть навстречу. И забыть на мгновенье, что они два разных мира: патриций и цверра. И что они обещали себя другим. Они сейчас всего лишь мужчина и женщина, которых невыносимо тянет друг к другу.

— А кто тебе нужен, Миа? — спросил маэстро, наклоняясь к ней.

Как хорошо, что на них маски! Потому что этот вопрос, как выстрел. Как прыжок с разбега в море.

Они разошлись, чтобы сделать заключительный круг и поклониться друг другу, но напряжение натянулось между ними звенящей струной, потому что это был совсем не простой вопрос. И потому что дать нужно было судьбоносный ответ.

Но воздуха в лёгких почти нет, и поэтому она не может ответить. Молчит, пытаясь просто дышать и не упасть в обморок.

А может это просто слишком узкий корсет?

Музыка затихла, и чтобы гости могли немного отдохнуть, в центр двора вышли жонглёры и факиры.

— Капо? На пару слов, — золотая маска кота появилась между ними в тот самый момент, когда они кланялись друг другу.

Жильо возник словно из-под земли и поднырнув маэстро под треуголку, принялся что-то торопливо шептать на ухо. Они поговорили, и сдержанно кивнув, маэстро снова отправил куда-то своего подручного.

— Что случилось? — спросила Дамиана, понимая, что хитрого прианца маэстро взял с собой сюда не просто так.

— Не переживайте, маэсса О'Мелья, — спокойно ответил маэстро. — Жильо просто делает свою работу. Ещё один танец?

— Всего лишь, танец Миа, — маэстро снова протянул ей руку.

— Райно? — голос синьора Лоренцо прозвучал рядом почти, как выстрел.

Синьор Лоренцо появился неожиданно, из толпы прямо рядом с ними. И Дамиана подумала, что его костюм: чёрные перья на голове и жуткий клюв маски Доктор Чума походит ему, как нельзя кстати.

— Как ты нас нашёл? — спросил маэстро и в его голосе послышалась досада.

— Ну, твоего драного кота Жильо трудно не заметить, — Лоренцо поднял маску на лоб, чтобы клюв не мешал разговаривать. — Я бы хотел потанцевать со своей невестой, Райно. А тебе стоило бы потанцевать со своей, пока Альбериго читает мой документ.

— Боюсь, нам некогда танцевать, — произнёс маэстро, подставляя Дамиане руку. — Жильо кое-что нашел, и мы должны это немедленно осмотреть. Так что, может быть потом, когда мы закончим с делом, кариссимо.

Дамиане показалось, что на лице Лоренцо мелькнуло что-то похожее на… торжество? Как будто он ожидал именно такого ответа. Он несколько секунд смотрел на брата, а потом произнёс, окидывая взглядом толпу:

— Хорошо. Но не задерживайся. Скоро будет подписание документа, и ты должен там быть, сам понимаешь.

И надвинув клюв на лицо, он снова скрылся в толпе, с удивительной расторопностью. А Дамиана подумала, что маэстро только что соврал своему брату.

— Идёмте, — он взял её за руку и потащил за собой сквозь толпу.

— Куда мы?! — воскликнула Миа удивлённо.

— Делать свою работу, как вы и сказали. И не отходите от меня ни на шаг.

Они поднялись по лестнице на второй этаж, прошли по галерее и остановились в полумраке. Отсюда прекрасно было видно двор, гостей и музыкантов и здесь было не так шумно. Как и полагается на карнавале, здесь тоже прохаживались гости, желавшие уединиться и оказаться подальше от шумного празднества. Маэстро осмотрелся и подождав ещё какое-то время махнул рукой, подавая Дамиане знак следовать за ним.

Лестница на третий этаж была перекрыта. Поперёк неё висел красный шёлковый шнур с кистями, и слуга в ливрее дома Ногарола со скучающим видом охранял вход. Третий этаж — вотчина хозяев дома, гости туда заходят только по приглашению.

— Нам наверх, — шепнул ей на ухо маэстро.

— А мы что, пойдём туда без разрешения?! А как же «совершенно естественный визит вежливости к синьоре Умберте?»

— Будет неплохо сначала осмотреться.

— Без разрешения?!

— Вас это смущает? — усмехнулся маэстро.

— Не особенно. Но как мы туда попадём?

— Ждите, — ответил он коротко.

Через некоторое время она увидела Жильо. Кажется, он был сильно пьян, шел, пошатываясь, держа одной рукой бутылку кьянти в ивовой оплётке, а другой свой кошачий хвост. Он немного не дошёл до слуги, охранявшего вход, и неожиданно поскользнулся на мраморном полу. Бутылка вылетели из его рук и разбилась, обдав пол и стены галереи красными брызгами вина и осколками стекла. А Жильо покатился кубарем, уронил стоявшую на постаменте мраморную богиню и зашёлся в крике боли, держась за колено.

— Идёмте, — маэстро потянул Дамиану за руку.

И пока в возникшей неразберихе, слуга пытался помочь, незадачливому гостю, маэстро поднял канат и пропустил Дамиану на лестницу. Они поднялись быстро, избегая освещённых участков галереи. Видимо маэстро уже бывал здесь раньше, потому что они прошли мимо нескольких комнат, заглядывая в них по очереди, прежде чем он взялся за бронзовую ручку большой двустворчатой двери и повернул её, пытаясь открыть. Но дверь была заперта.

— Как я помню, вы же умеете открывать замки, маэсса О'Мелья? — спросил маэстро тихо.

— Я могу попробовать, — Дамиана вытащила из причёски две шпильки и присела перед замком.

Пришлось помучиться, но всё же через некоторое время замок сдался. Маэстро снял со стены фонарь, распахнул двери, и они оказались в большой угловой комнате с террасой.

— Х-м. Похоже синьора Умберта перебралась куда-то в другое место… Раньше это были её покои, — пробормотал он, держа фонарь на весу и разглядывая покои.

Теперь это был чей-то кабинет, возможно, самого герцога Альбериго, потому что посредине стоял большой письменный стол, на котором возвышалась статуэтка золотого крылатого льва и подставка для чернильницы из яшмы. Дамиана притворила за ними дверь и оглянулась.

Справа виднелись шкафы с книгами, и приставленная к ним лестница. Огромные окна выходили на Дворцовый канал и на пьяццу Либерта, где сейчас горели огни и вращалось большое карнавальное колесо с фейерверками. Сквозь отрытые двери террасы с площади доносились музыка и смех, и в комнате царил полумрак благодаря отблескам карнавала.

Они бы не стали задерживаться здесь, но Дамиана увидела в углу зеркало и подошла поближе, чтобы его рассмотреть.

Нет, это было не то же самое зеркало, как в её видениях, а меньше и уже, в тонкой золочёной раме с узором из листьев винограда. Дамиана взяла у маэстро фонарь и посветила на него. Да, это было самое обычное зеркало, в котором она увидела своё отражение в маске и карнавальном платье.

— Идёмте отсюда, это не оно, — ответила Дамиана и обернулась, бросила взгляд на стену и вдруг почувствовала, как сердце падает вниз.

Она подняла фонарь повыше, и сдвигая маску на лоб, чтобы лучше рассмотреть, прошептала:

— О, Серениссима!

В простенке, слева от стола, висел огромный портрет её матери.

— Что случилось?

Маэстро остановился за её плечом, и забрав фонарь, поднял его ещё выше. И в его неярком свете казалось, что с картины на них смотрит Дамиана Винченца Росси.

Миа прижала ладонь к губам, глядя растерянно то на портрет, то на маэстро. Но он, как ни странно, не удивился, лишь улыбнулся и произнёс совсем тихо:

— А вы и правда, на неё очень похожи.

Миа выхватила у него фонарь и поднесла к портрету. Внизу, на золочёной раме была выгравирована надпись: «Моника Винченца Луиза делла Бьянко». И рядом три голубки.

И понимание навалилось разом, как будто она распахнула дверь в какую-то бездну. Все эти вопросы, которые маэстро задавал ей тогда за ужином о её матери, и то, что спрашивал на кладбище, его такая странная усмешка и рассказ о любви Альбериго Ногарола и Моники делла Бьянко. Как будто ему всё это было давно известно! И записки на его стене: «Кто отец?» и «Кто мать?» рядом с рисунком, на котором была изображена она.

И он всё это время хладнокровно изучал её? Её дар, её родословную…

— Так вы знали?! Выходит, вы всё это время знали?! — выдохнула она и не в силах совладать со своей злостью, изо всех сил влепила ему пощёчину.

И влепила бы вторую, но он не дал, перехватил её руку за запястье и удержал в воздухе.

— Да чтоб вам пропасть! — воскликнула она, пытаясь вырваться.

— Тихо! — произнёс маэстро, заставив её замереть. — Сюда кто-то идёт.

— О, Серениссима…

Миа услышала голоса, доносившиеся со стороны галереи, и замерла, глядя на маэстро. И одно застывшее мгновенье они так и стояли, она с фонарём в одной руке, а другую её руку удерживал он удерживал в воздухе маэстро, не давая вырваться.

— Проклятье! Они идут сюда, — прошептал маэстро, забирая у неё фонарь. — Т-с-с-с!

Голоса за дверью становились всё явственней.

— Что нам делать?! Нас поймают тут как воров! — воскликнула Миа, разом отбросив все свои обиды перед реальной опасностью.

— Идите сюда! Быстрее! — он потянул её за собой к столу. — Это же карнавал, тут в каждой комнате кто-то уединяется!

Он поставил фонарь на пол, и внезапно подхватив Дамиану за талию, посадил на стол, так что она едва не вскрикнула от неожиданности.

-Будем надеяться, у них хватит такта, чтобы удалиться, когда они поймут, чем мы тут занимаемся, — произнёс маэстро, одной рукой притягивая Дамиану к себе. — Подыграй мне Миа… Пусть подумают, что застали любовников, а не воров…

Кто-то остановился прямо за дверью, и хотя было не разобрать, о чём они говорят, то, что они явно направляются именно в эту комнату, становилось очевидным.

Но страх куда-то исчез, потому что…

… потому что Миа ощутила, как маэстро наклонился к ней и внезапно оказался так близко, что их виски слегка соприкоснулись.

— Ты же можешь притвориться? — хрипло прошептал он, едва не касаясь губами её уха. — Обними меня!

Притвориться?! О, Серениссима!

Да зачем ей притворяться…

Она судорожно вцепилась пальцами в его плечи, ощущая, как от этой близости, от этих слов, и прикосновений её бросает в жар. И закружилась голова, губы пересохли, и только какие-то крохи страха перед неизвестностью удержали её от того, чтобы просто не упасть ему в объятия. Сердце стучало так гулко, что пульс отдавался в ушах набатом, заглушая даже шум улицы и голоса за дверью.

Ладонь маэстро легла ей на плечо и скользнула дальше, на шею… Пальцы зарылись в волосы, поддерживая её затылок, а друга рука притянула к себе за талию ещё немного.

И Миа запрокинула голову, подставляя шею, будто для поцелуя и опираясь ладонью о поверхность стола позади себя. Наверное, так они будут похожи на любовников, которых застигли в момент страстных объятий. И так она достаточно далеко от того чтобы…

Три томительных секунды вместивших десяток ударов сердца…

Глухие голоса стали казаться нереальными, а в голове, словно огромный колокол кампаниллы Сан-Себастьян, колотилось тревожное ожидание, а потом…

Она ощутила горячее дыхание маэстро, ласкающее кожу на шее, и как будто в один миг оглохла и ослепла, и всё, что ей осталось — чувствовать…

Маэстро склонился ещё ниже, как будто его давила к земле, какая-то невыносимая тяжесть, и его объятия стали настойчивее. Он потянул Дамиану на себя, не сильно, но она подалась вперёд и тут же почувствовала, как его губы коснулись её шеи. Касание было нежным, почти невесомым, но от него, между ними будто чиркнули спичкой. Ноздри судорожно вдохнули его аромат — горькой хвои. За окнами что-то взорвалось, в небо с грохотом взлетели огненные птицы и безумие наполнило всё вокруг…

Показалось, что вместе с этими взрывами внутри всё рвётся: лёгкие, мышцы, лопается сердце, и последние капли здравого смысла растворяются в горячей волне желания, захлестнувшей её с головой.

И подчиняясь руке маэстро, она подалась ему навстречу, совершенно не осознавая, что выгибается ещё сильнее и подставляет шею для поцелуя. Для настоящего поцелуя…

Его дыхание сорвалось на хриплый шёпот, и тут же губы прижались к шее, только теперь уже настойчиво, порывисто и страстно. Обожгли прикосновением, как каплей горячего воска, и прижались снова. И ещё раз, и ещё, поднимаясь всё выше и выше к подбородку. А пальцы зарылись в её волосы, безжалостно ломая причёску, лаская затылок и шею. Он оттолкнулся от стола и потянул Дамиану на себя, заставляя выпрямиться, поднять голову и посмотреть на него.

Глаза в глаза…

И между ними почти не осталось воздуха…

И между ними настоящая пропасть.

Он провёл пальцами по её щеке вверх, по волосам, стягивая с них маску с перьями и отбрасывая её в сторону. Шпильки с глухим стуком упали на стол, и локоны рассыпались по плечам.

Их взгляды полны безумия, хотя всё ещё держат друг друга на расстоянии. Но тела уже не подчиняются разуму. И пальцы сами тянутся к его лицу, хотят прикоснуться, узнать…

Если не сейчас, то когда ещё? У них ведь нет никакого завтра. А маски уже сорваны…

Миа потянулась к нему и провела ладонями по его плечам, по шее, по лицу, прижимаясь ими к тёплой коже на щеках. И сумасшедшее ощущение его тепла закололо в пальцах острым пульсом. И ещё выше, чтобы стянуть и с его волос эту ужасную безликую маску, уронить её на ковёр позади них, а затем сплести руки на шее кольцом объятий.

Они медленно соприкоснулись лбами, ломая невидимую стену, как будто преодолевая каждый вздох, через боль и молча глядя друг на друга. И губы тоже почти коснулись губ, и они всё ещё стояли у той черты, которую никак нельзя переступить. Но уже и не удержаться на краю пропасти…

«Подыграй мне, Миа…»

…и прыгать придётся вместе.

Она не ответила на его вопрос, но он должен знать… И что бы там ни было дальше, он должен знать!

— Мне нужен ты… Только ты… И никто больше, — прошептала ему в самые губы и закрыла глаза, прижимаясь губами к его губам.

Этот поцелуй мог быть целомудренным или фальшивым. Но…

…мир вокруг просто провалился в безмолвие и погас, чтобы тут же взорваться фейерверками и оглушить.

Она соскользнула со стола, встала на цыпочки и тут же оказалась в его объятиях, таких сильных и крепких, как будто они не виделись тысячу лет. Прижалась к нему всем телом, обнимая в ответ и уступая его поцелуям.

Его губы совсем не были нежными… Они прижались к её губам жадно, страстно, исступлённо, заставляя открыться навстречу, подчиниться и растаять, как восковой свече. Потому что таять в его руках — это всё чего она хотела сейчас.

Руки скользили лихорадочно по плечам, по спине, по шее. И им было мало этих прикосновений, они цеплялись друг за друга, сминая одежду и не зная, как удовлетворить сжигающую их жажду и быть ещё ближе…

Где-то за окном снова взорвались фейерверки, но они не слышали и не видели ничего.

Остались только ощущения: его губы на её губах, пальцы, ласкающие шею, жар его тела, и горький хвойный аромат, который жадно вбирают ноздри…

Ей хотелось шептать его имя снова и снова…

И ощущение реальности исчезло совсем, как будто они были уже не здесь. Не слышали, как кто-то пытался открыть дверь ключом, а потом, обнаружив, что она не заперта, толкнул её внутрь комнаты.

Замок щелкнул и узкая полоска света, разрезав темноту, ворвалась внутрь и разлилась у их ног желтым прямоугольником.

— … и думаю это будет прекрасным дополнением к нашему союзу …, - донесся откуда-то издалека довольный голос герцога Ногарола, а потом повисла короткая пауза. — Какого дьявола вы здесь делаете?!

И Дамиане показалось, что внезапно она проснулась…

Вынырнула на поверхность из сладкого дурмана и реальность ударила по глазам ярким светом и белизной застывших на пороге лиц. В дверях стояли герцог Альбериго Ногарола, рядом синьор Лоренцо и прекрасная Беатриче. А позади них двое слуг держали в руках фонари. И в одно мгновенье Миа представила, как всё это выглядит со стороны.

Она стоит растрёпанная, на полу валяются маски и плащ маэстро, а её платье сползло с плеча, потому что развязались держащие рукав ленты. Её губы горят, и рука маэстро до сих удерживает её за талию, и кажется не собирается отпускать.

О, Серениссима!

И ни у кого нет сомнений в том, чем они здесь занимались.

Тишина висела какую-то неимоверно длинную секунду, а затем синьор Лоренцо поднял руки и трижды хлопнув в ладоши, произнёс, усмехнувшись криво:

— Браво, кариссимо! Браво! Ты всё-таки так предсказуем!

— Как и ты, — ответил маэстро совершенно спокойно.

А Дамиана, кажется, провалилась бы от стыда, но взгляд герцога Альбериго Ногарола, словно пригвоздил её к ковру. Он, казалось, не заметил всей пикантности этой ситуации, и лишь выше подняв фонарь, шагнул Дамиане навстречу.

— Синьор Ногарола, кхм, — маэстро подтолкнул Дамиану вперёд, — позвольте представить: синьора Дамиана Винченца Росси, урождённая Ногарола, дочь Моники делла Бьянко. И… ваша.

Тишина, повисшая в комнате, была такой густой, что её можно было ощутить кожей. Взгляд герцога Альбериго впился в Дамиану, и какое-то мгновенье все стояли не шевелясь. А потом лицо прекрасной Беатриче исказилось, будто от боли, и она попятилась назад.

И тут же откуда-то издалека донёсся истошный вопль и топот ног. Слуги в дверях встрепенулись и тишина, наконец, раскололась, наполнившись звуками.

— Синьор Альбериго! Синьор Альбериго! — испуганный голос раздавался с галереи и через мгновенье в дверях появился слуга. — Синьор Альбериго! О, Мадонна! Идёмте скорее! Синьора Умберта…

И по его искажённому страхом лицу было видно, что случилось что-то ужасное. Слуга размахивал руками, указывая куда-то в противоположный конец галереи. Герцог Ногарола развернулся и стремительно вышел из кабинета. А за ним последовал и синьор Лоренцо.

— Идём, — маэстро поймал руку Дамианы и потянул её за собой, спешно покидая кабинет.

И она подчинилась, потому что в этот момент, ощущение нереальности происходящего захлестнуло её с головой.

Она — законная дочь герцога Альбериго Ногарола? О, Серениссима! Она — потомок двух светлейших домов Альбиции? Да ещё и женщина с древним даром? Как такое может быть правдой?!

О, Серениссима! Она целовалась с Райно и Беатриче всё видела! И синьор Лоренцо… И… Все!

Но… она не раскаивалась ни в чём.

Как оказалось, до покоев синьоры Умберты маэстро и Дамиана не дошли совсем немного. Её комната располагалась сразу же за библиотекой, примыкавшей к кабинету синьора Альбериго. Сейчас двери в её покои были распахнуты, но ещё на подходе к ним, Дамиана уже почувствовала запахи…

…кровь и магнолия.

Голова отозвалась резкой болью и Светлейшая швырнула видение прямо в лицо, так, что Дамиана споткнулась, а мир под ногами зашатался.

Покои Умберты Ногарола…

Старая герцогиня, запрокинув голову, сидит в кресле, опустив вниз руку. На её запястье глубокий разрез и вся комната залита кровью.

Кровь повсюду… На кресле, на полу, на зеркале у которого стоит женщина в платье из красной парчи.

И это то самое зеркало, которое Дамиана уже видела раньше. Лицо женщины скрыто маской. Но она поднимает руку и медленно её снимает.

Дамиана видит ожог, проходящий через всю щёку и спускающийся на шею. Женщина рассматривает его в зеркале, и в отражении он уменьшается прямо на глазах.

А затем она поворачивается к Умберте и Дамиана сразу же её узнаёт.

Это Вероника.

Только она старше, чем в прошлых видениях, и она больше не потрясающе красива. Её лицо наполовину обезображено ожогом. И сейчас на нём нет следов чудесного исцеления, которое только что показало зеркало.

Вероника останавливается возле мёртвой герцогини и произносит, снова надевая маску:

-Ну вот теперь ты мне больше ничего не должна.

Дамиана схватилась рукой за балюстраду. Впереди, у дверей в покои герцогини уже толпились слуги, туда же бросился Альбериго Ногарола и за ним следом синьор Лоренцо.

Маэстро подхватил Дамиану, не давая ей упасть.

— Это Вероника! — прошептала Миа. — Это она… Она убила Умберту и всех этих девушек… О, Серениссима! Она жива! Жива!

И почему-то показалось, что маэстро совсем не удивился. Лишь обнял Дамиану за талию и отвёл к мраморной скамье, стоявшей у выхода на лестницу.

От увиденного кружилась голова, и сладкий запах магнолий отзывался внутри лёгкой тошнотой. Маэстро кликнул кого-то из слуг, чтобы принесли воды. Вокруг поднялась суета, слуги бегали с испуганными лицами, и всё закрутилось, как в безумном колесе.

— Побудь здесь, я сейчас. Никуда не уходи, слышишь? — произнёс маэстро и пошёл туда, откуда уже раздавались приглушённые рыдания какой-то из служанок.

Вскоре появились сикарио герцога Ногарола и люди заполнили галерею. К Дамиане подбежала одна из служанок и, указав на одну из открытых дверей в дальнем конце галереи, произнесла:

— Синьор делла Скала просил вас подождать вон в тех покоях.

Дамиана поднялась и направилась вслед за служанкой, чувствуя, как всё сильнее кружится голова, и запах магнолий заполняет всё вокруг. Она бросила короткий взгляд на комнату Умберты и тут же отвернулась.

Тьма. Она выползала из покоев старой герцогини и стелилась под ноги, как низовой туман. И Дамиане даже пришлось ускорить шаг, чтобы только не прикасаться к ней.

Служанка пропустила её вперёд. Но когда Миа шагнула в комнату, её ноги снова погрузились в клубящуюся черноту. Она стелилась по полу и подбиралась к её парчовой юбке. И прежде чем Миа поняла, что нужно бежать, кто-то подошёл сзади и прижал к её лицу носовой платочек.

«Тихая ночь…»

Это пронеслось в голове вспышкой, но она уже успела судорожно вдохнуть дурманящий запах. Сознание начало гаснуть, и последнее, что Дамиана успела увидеть — браслет с рубинами, оправленными в золото на руке прекрасной Беатриче.

Глава 25. Четыре королевы

Миа открыла глаза и почему-то подумала, что она снова в пансионе. Её наказали и отправили в подвал у самой воды, как тогда, когда она вырезала карты из книги сестры Агнессы о житиях святых.

Темно, сыро, затхло… Горит тусклая лампа, в которую льют самое дешёвое и дрянное масло, какое только можно купить на рынке Пескерия. Она чадит нещадно, и весь подвал пропитался этой гарью, и кажется, что от фитиля чёрный дым вьётся тонкой струйкой и стекает по стенам на пол, собираясь в углах.

А ещё пахнет воском, тем которым вощат хлопковые нити для плетения кружев. Воск хранится в этом же подвале, в жестяных коробках, как раз за бочонками масла.

Взгляд падает на пол, который засыпан солью.

Зачем соль?

Осознание того, что это тот самый подвал, в котором она видела зеркало и кровь, заставляет прийти в себя окончательно. И становится понятно, зачем на полу соль…

О, Серениссима!

Миа ощутила, что у неё связаны и запястья, и лодыжки, дёрнулась вперёд и окончательно поняла — она сидит на каком-то дощатом настиле, прислонившись спиной к бочке с маслом, и её руки привязаны к металлическому кольцу, торчащему из стены.

Она знает этот подвал — это пансион святой Лючии. Здесь святые сёстры хранят лампадное масло, уголь и воск. И в противоположном конце есть низенькая дверь, выходящая прямо в безлюдный узкий канал. Там всегда сумрачно, а напротив находится глухая стена Монетного двора. Через эту дверь в пансион доставляют бочки, уголь и провизию.

Значит, всё было здесь. Все эти убийства. И через эту дверь выносили тела несчастных «бабочек».

Ну почему! Почему она не поняла этого раньше!

Последние мгновенья в палаццо Ногарола сразу же всплыли в голове. Как служанка отвела её в комнату и из-за ширмы ей навстречу вышла «прекрасная альбицийская жемчужина».

Беатриче Ногарола шагнула к ней, набрасывая поверх карнавального платья длинный тёмный плащ с капюшоном, тот самый, что был на ней в видениях Дамианы.

О, Серениссима! Она ведь могла всё понять раньше! Какая же она дура и каракатица! Она подумала на Умберту, но ведь руки! Руки той женщины в самом первом из видений, когда она разглядела браслет! Это были не руки старухи! Это не могли быть руки Умберты!

И локоны цвета «розовое золото»…

Но кто бы мог подумать, что самая святая из невест Альбиции окажется убийцей!

Дамиана услышала шорох и дёрнулась, пытаясь выпутаться, но верёвки лишь сильнее врезались в запястья. Шорох превратился в шаги, загремел замок, скрипнули петли железной решётки, которой запирался подвал, и в пятно тусклого света шагнула фигура в тёмном плаще.

— Значит… ты моя племянница. Как любопытно! — раздался ангельский голосок Беатриче, и она, опустив капюшон, остановилась перед Дамианой. — А я-то думала, с чего это братья делла Скала вцепились мёртвой хваткой в какую-то грязную цверру! А цверра-то совсем не простая оказалась.

Дамиана смотрела на ангельское личико прекрасной патрицианки и не могла поверить в то, что слышит и видит.

Снова звякнула решётка, и в подвал вошёл кто-то ещё. Миа повернула голову и увидела три фигуры, появившиеся из мрака.

И поняла, что случится дальше.

Её захлестнула такая волна ужаса, что в голове стало разом гулко и совсем пусто. Она просто молча смотрела на двух мужчин и женщину, что вошли и остановились, сбрасывая капюшоны плащей.

Кто они такие, догадаться было нетрудно: огромный здоровяк с оттопыренной губой, в мятой шляпе и кожаном переднике мясника, очевидно, что Серджио Манзотти, тот самый сумасшедший, которого освободил доктор Гольдони. И рядом с ним, собственно, сам доктор — невысокий, худощавый, с заострённой бородкой клинышком. А женщина в маске — Вероника.

Они пришли завершить свой ритуал.

— Она… Она только что убила твою мать! — хрипло воскликнула Дамиана, с ужасом глядя то на Беатриче, то на Веронику. — И ты стоишь рядом с ней, как ни в чём не бывало?!

— Вот уж не думала, что тебя волнует Умберта! Она всё никак не хотела умирать, — спокойно ответила Беатриче. — И она должна быть благодарна, что Вероника отправила её прямиком к ангелам без лишних мучений.

— Но, как ты можешь?! Ты — «жемчужина Альбиции», самая святая из всех невест… за что можно так ненавидеть собственную мать?! — Дамиана всё ещё не верила, что за личиной этого ангела скрывается хладнокровная убийца.

Беатриче посмотрела на Дамиану сочувствующе, и равнодушно ответила, разведя руки в стороны:

— Она это заслужила.

— Заслужила?!

— Да. Много ли ты о ней знаешь?! — спросила Беатриче, доставая из кармана чётки. — Моя мать ненавидела всех своих дочерей. Она рожала нас одну за другой в ожидании, что в одной из нас окажется древняя кровь. Но, увы. Мы были всего лишь обычными девочками. И это было хуже, чем проклятье. Она бесконечно изводила нас этим. Из двенадцати её дочерей — я единственная, последняя, кто осталась здравом уме, не отправилась в монастырь или не умерла. А знаешь почему? Нет, древней крови во мне нет! Но зато бог не обделил меня умом. Я с пяти лет изображаю набожность и святость, потому что на святую никто не посмеет поднять руку. И даже Умберта однажды смирилась с тем, что я настоящий альбицийский ангел.

— Ангел, который убивает женщин?! Но… зачем?! Зачем всё это?! Ради куска стекла?! — спросила Дамиана, всё больше понимая, что отсюда она не уйдёт живой.

— Глупая, глупая цверра! — усмехнулась Беатриче. — Этот кусок стекла — ключ к могуществу. Скоро мой брат станет дожем Альбиции. А я стану его правой рукой. И наступит день, когда я буду решать, чем будет жить эта страна и этот город. А моя мать хотела, чтобы я просто сидела дома и рожала детей одного за другим, в надежде, что в одном из них окажется древняя кровь. И всё лишь для того, чтобы возродить зеркало! Она была просто злобной глупой старухой. Ведь для возрождения зеркала не надо рожать по ребёнку в год. Зеркалу, которое есть у нас, всё равно, чьей кровью питаться… как оказалось. Просто крови плебеек нужно гораздо больше. Моя мать так и не смогла добиться того, чтобы оно возродилось. А я смогла. И Умберта совсем выжила из ума, так что, — Беатриче сложила пальцы в молитвенном жесте и произнесла, посмотрев на потолок, — зато она не мучилась так, как мучились с ней мы. Да упокоит Господь её душу.

И голос Беатриче окрасился лёгкой скорбью. Но Дамиана поняла, что всё это скорее привычная для неё личина, которую она надевает, как карнавальную маску. Несмотря на все те ужасные вещи, которые Беатриче произносила вслух, она оставалась невозмутимой, настоящей мраморной статуей.

— Зеркалу не всё равно! — яростно воскликнула Дамиана. — Вы кормите этой кровью тёмных богов, а это путь к безумию.

— Это не безумие, это возможность видеть и слышать скрытое, — ответила Беатриче. — Тебе ли этого не знать? Люди просто не видят всё то, что видим мы.

— Вы, как пауки — всё оплели своей паутиной! — прошептала Дамина, осознавая, как много людей оказалось замешано во всё это. — И маэстро Позитано был с вами заодно?

— Он всего лишь позволял Джино Спероне делать с зеркалом… разные эксперименты. И кровь — один из них.

— Ты убьёшь меня? — хрипло спросила Дамиана.

— Конечно убью. Ты же просто подарок небес! Женщина из рода Ногарола и рода делла Бьянко, да ещё с древней кровью! За такой подарок зеркало сделает нас самой могущественной семьёй в Альбиции. И к тому же, ты сама виновата. Сердце моего брата и состояние нашей семьи должны остаться со мной. Мне не нужна соперница, поднявшаяся из гетто до небес. Тем более та, которая вешается на шею моему будущему мужу. Я уверена, что мой брат будет настолько глуп, что решит тебя озолотить. Но я ведь милосерда и добра, поэтому ты умрёшь быстро и без мучений. Они все умирали быстро. И я прочту над тобой молитву, так что ты попадёшь сразу к ангелам. Просто уснёшь, и завтра тебя найдут на одной из кампо в жёлтых лепестках. А я выйду замуж за Райнере делла Скала и буду править этим городом. Прощай, Дамиана.

Она накинула капюшон и шагнула в темноту. А доктор Гольдони бросил на одну из стоящих бочек кожаную сумку для инструментов, свёрнутую валиком. Он неторопливо развязал шнурки, и хирургические инструменты блеснули в свете фонаря.

От этого зрелища у Дамианы будто открылось второе дыхание. Страх и злость скрутили всё внутри, внезапно придав ей каких-то нечеловеческих сил.

Ей следовало сделать это раньше. Захотеть и увидеть всю картину целиком. Но она боялась, ведь это могло стоить ей жизни. Но теперь, осознание того, что она всё равно умрёт, будто расправило за спиной крылья. Теперь терять нечего…

Вот они — четыре Королевы, о которых предупреждали карты. Умберта и Беатриче Ногарола, Вероника и синьора делла Скала. И тьма, через которую надо пройти…

Она закрыла глаза и представила, что всё вокруг — это лагуна. Вода пронизана солнечными лучами и спокойна. Она поблёскивает, играя бликами и медленно застывает, превращаясь в огромное зеркало до горизонта. Ещё усилие и зеркало начинает дрожать и потрескивать так, как будто со всех сторон его сдавливают огромные тиски. А потом взрывается, разлетаясь на тысячу осколков. Каждый осколок — это будущее. Каждый осколок — один из множества вариантов. И все они проносятся перед Дамианой, словно в каком-то огромном калейдоскопе. В них одновременно и будущее, и прошлое, и то, что происходит сейчас.

В одних осколках доктор Гольдони прижимает к её лицу платок, смоченный в какой-то жидкости, а потом она летит над городом и видит своё тело на площади, укрытое жёлтыми лепестками магнолии. Она видит Беатриче, стоящую рядом с Альбериго Ногарола в шапке дожа Альбиции…

А в других осколках…

Как гласит легенда, женщины с даром могут менять будущее. И если в ней правда есть древняя кровь, если она и в самом деле потомок двух светлейших родов Альбиции, она не должна умереть в этом подвале! Она сама изменит будущее! Выберет то, которое не заканчивается вот так…

Она выхватила из тысяч осколков нужные ей ответы и открыла глаза. Но видения не исчезли, а будто отступили, растворив стены и темноту подвала и раскинувшись ярким фоном позади убийц.

— Вероника? — она обратилась к женщине в маске, стараясь всеми силами подавить дрожь в голосе. — Ты ведь знаешь, что я могу видеть будущее? И прошлое? И знаешь, что я вижу сейчас? Тебя. Я знаю кто ты — Клара Луцци, дальняя родственница могущественного рода Ногарола. Бедная родственница. Тебя готовили в куртизанки, чтобы ты могла прокормить вашу большую семью, ведь так? Обучали искусству соблазнения, музыке, танцам. Кружить голову мужчинам. Ты приехала в Альбицию с материка и попросила Умберту приютить тебя и дать рекомендацию в палаццо Фаризи, ведь так? А старая ведьма увидела в тебе шанс… Хоть эта святоша и говорит сейчас, что Умберта была глупой старухой, но так было не всегда. Когда-то и она мечтала править всей Альбицией. Повсюду держала своих шпионов, плела интриги… Она платила куртизанкам и гадалкам, чтобы они продавали ей тайны, которые удавалось выведать у клиентов. Именно так она узнала о том, что Грация делла Скала была у мамы Ленары. И что та ей предсказала. Что её сын приведёт в дом женщину из рода её врага. И она решила опередит волю богов. Она решила, что ты лучше всего справишься с тем, чтобы соблазнить старшего сына делла Скала, у которого к тому моменту уже было два неудачных брака. Лоренцо делла Скала стал лёгкой жертвой твоих чар, а его мать сама ввела тебя в их семью, веря в предсказание. Тебе оставалось только играть свою роль и выкрасть соколок зеркала после свадьбы, когда тебя допустят к сокровищнице Скалигеров, ведь так?

— Зачем ты мне всё это говоришь?! — Вероника схватила хирургический нож, бросилась к Дамиане, и приставила его к её шее. — Я убью тебя, дрянь! Ты решила выйти замуж за того, кто всё ещё является моим мужем!

— Умберта тебя обманула, — хрипло прошептала Дамиана, стараясь не шевелиться. — Она тебя использовала, чтобы добиться своего. Я знаю про фату. Знаю, что она обещала тебе щедро заплатить. Знаю, что ты всё для неё сделала, а она… Этот ожог у тебя на лице от взрыва. Когда Умберта узнала, что от неудачного взрыва лодки погибла Грация делла Скала, она решила, что ты не нужна ей, как лишний свидетель. Она не хотела, чтобы её заподозрили. И вместо того, чтобы тебе помочь, она упекла тебя на Остров проклятых, так? А все думали, что ты погибла при взрыве. Я знаю, за что ты ей отомстила, Клара…

Голубые глаза Вероники были совсем рядом, и в них плескалось безумие. Остриё ножа прокололо кожу на шее, и тёплая капля крови покатилась вниз. Но Дамиана не останавливалась, а продолжала говорить. Знала, если остановится, сразу же умрёт.

— … и ты думаешь Беатриче другая? Ты думаешь, она тебя спасла? Я знаю, это она помогла вам бежать с острова. Это она уговорила брата пожертвовать денег на ремонт больницы и подкупила рабочих, чтобы они выпустили доктора Гольдони. Но подумай — зачем? Ради того, чтобы возродить зеркало, вы ей не нужны. Вам она сказала, что из милосердия, ведь так? Она сказала, что узнала твою историю, и так ужаснулась этой несправедливости, что молилась за тебя три ночи. О-ля-ля! Ты понимаешь, что она просто хотела сделать твоими руками всю грязную работу? А знаешь, почему твоими? Потому что ты ненавидишь братьев делла Скала и Умберту. Ты с радостью убьёшь их всех. И она тебе обещала, что ты всё вернёшь, когда они умрут: деньги, свободу, красоту. Все эти «бабочки», ты хотела вернуть свою красоту, ведь так? Джино Спероне рассказал о цверрском ритуале, а Беатриче подтолкнула тебя к этому. Ты всё ещё жена синьора Лоренцо, так она тебе сказала, — шептала Дамиана глядя ей в глаза, — но она тебе соврала. Знаешь, что будет завтра? Завтра тебя поймают. И доктора тоже. И этого бедолагу. Вас всех отправят во Дворец Вздохов. А потом узнают, откуда вы сбежали. И все газеты Альбиции напишут, как трое сумасшедших, бежавших с острова Повильи, убивали невинных женщин. И они же убили синьору Умберту, воспользовавшись неразберихой на карнавале. Скажут, что это доктор убил её из мести за то, что она лишила доктора Гольдони должности в больнице.

— Не слушай её, Вероника! — раздался голос Беатриче со стороны решётки, и на этот раз в нём не было ни спокойствия, ни показушной святости. — Маэстро Гольдони, усыпите её скорее!

— Не подходи! — рыкнула Вероника и выставила нож в сторону доктора. — Пусть она договорит!

— Вас отправят обратно на остров и посадят в комнату без окон, — продолжала говорить Дамиана. — И буду пичкать опиумом, чтобы вы всё время были в забытьи. И чтобы быстрее умерли, потому что этой святоше не нужны живые свидетели. Она даже пожертвует больнице ещё денег, чтобы стены там сделали толще. А она, — Дамиана выразительно скосила глаза в сторону Беатриче, — останется альбицийским ангелом и назовёт этот проклятый пансион именем своей матери! Её брат станет дожем, а вы умрёте в забвении на Острове проклятых. Вот, что она задумала! Все эти «бабочки» нужны были лишь для того, чтобы избавиться незаметно от Умберты и Лоренцо!

— Ты врёшь! — воскликнула Беатриче. — Не слушайте её, она от страха скажет всё, что угодно!

— Погодите, синьора, — доктор Гольдони достал другой нож, и глаза прекрасной Беатриче округлились от ужаса. — Что в твоих словах, правда? Советую тебе чем-нибудь это подтвердить, — обратился он к Дамиане, — или ты умрёшь прямо сейчас.

— Откуда газетчики узнавали про убийства? Да ещё в подробностях? — спросила Дамиана, глядя на доктора, а потом перевела взгляд на Веронику и добавила: — Она написала письмо от твоего имени. Письмо синьору Лоренцо делла Скала, где она ему угрожала. И точно такое же второе письмо, которое потом нашли бы во Дворце Дожей, в его кабинете. И оно бы подтвердило, что это ты его убила. И всё — путь был бы свободен. Альбериго Ногарола — дож Альбиции. А она — жена Райнере делла Скала и самая могущественная женщина, объединившая два дома. Она думала, что синьор Лоренцо получит письмо и всё расскажет брату, и они будут метаться и искать Веронику. Газеты будут трубить об убийствах и подеста Альбиции попадёт в опалу. А эта святоша будет молиться в базилике на глазах у всех о душах невинных убитых дев. Но синьор Лоренцо переиграл тебя. О-ля-ля! — Дамиана с торжеством посмотрела на Беатриче. — Он нашёл гадалку из гетто, чтобы выяснить, каким образом его жена восстала из мёртвых. Ты умная, синьора Беатриче. Но ты просчиталась в отношении синьора Лоренцо. И если я вру… Если я вру, то почему эта святоша так торопится отсюда уйти? И почему по каналу Джеронимо уже плывут лодки с констеблями? Я вижу будущее… Вы собираетесь отвезти моё тело на кампо Контарини, а вас там уже будут ждать. Синьора Беатриче послала гонца к командору Альбано, чтобы тот предупредил о подозрительных людях с мешком. А главное… этот обряд тебе не поможет, Вероника, — прошептала она хрипло, ощущая, как силы её покидают. — Это зеркало, напитанное кровью, лживо. Оно показывает то, что ты хочешь видеть. Оно отражает безумие. Посмотрись в другое… Вон у доктора такой блестящий нож, и ты увидишь своё настоящее отражение…

Удерживать картинку было всё труднее. Кружилась голова, ноги и руки больше не чувствовали ничего, но главное ещё не было сделано. И на последних каплях ускользающего сознания, она поймала нужный осколок будущего и прошептала одними губами, проваливаясь в темноту:

— Райно… вспомни: нитки, воск, кровь…

…кровь на полу… Много крови… В ней тонут осколки разбитого стекла… Вокруг темнота, и свет фонарей отбрасывает на стены уродливые вытянутые тени. Низкие сводчатые потолки, грубая штукатурка, и по сторонам из мрака проглядывают пузатые бока тёмных бочек. А под ногами на полу раскатились мотки белых нитей, и часть их утонула в луже крови…

Она рассказывала ему это видение. Он должен вспомнить… Он должен догадаться…

Это утро в Альбиции было ясным и чистым и по-летнему тёплым. Нагонная волна ушла. Вода спала, даже больше, чем обычно, обнажив местами почерневшую границу фундаментов.

Райно устало опустился на мраморную скамью на галерее палаццо Скалигеров. Этой ночью он будто умер и родился заново. Умер, когда узнал, что Дамиана пропала. И родился, когда нашёл её в подвале пансиона святой Лючии. Живую и без сознания.

Они успели, как раз вовремя. Обезумевшая Вероника зарезала Беатриче Ногаролу.

Из-за двери в покои Лоренцо раздавались раздражённые голоса. Райно прислушался…

Герцог Альбериго Ногарола и его брат уже полчаса обсуждали совместное будущее, и Райно ждал, когда они оба выпустят пар.

— Нет, Альбериго, не пытайся собрать эти крохи! Ты теперь не диктуешь условия! И ты всё сделаешь, как я скажу! Ты поддержишь меня на выборах дожа и обеспечишь, чтобы твои прихвостни тоже меня поддержали. Или вся эта гнусная история с Умбертой и твоей сестрой уже сегодня будет во всех альбицийских газетах, — голос Лоренцо звучал жёстко. — Уж поверь, Райно накопал достаточно мерзких подробностей, чтобы навсегда утопить род Ногарола в сточной канаве. Выбирай, кем ты хочешь проснуться завтра: сыном убийцы, поддерживающей богомерзкие опыты над сирыми и убогими, над сумасшедшими и сиротами? Или отцом, счастливо обретшим свою дочь, породнившимся с другим светлейшим домом, и скорбящим о невинно убиенной сестре и матери? А в качестве жеста доброй воли, так и быть, когда я стану дожем, должность подесты освободится, и я готов учесть твои интересы в выборе кандидатуры.

— Ты просто дьявол, Лоренцо! — воскликнул герцог Ногарола.

— А ты болван. Пока женщины держат за яйца Альбицийского Волка, он так и останется щенком.

— Не зарывайся, Лоренцо!

— Готовься к свадьбе, Альбериго, — произнёс Лоренцо насмешливо. — И прочти бумаги.

— Я за эту ночь потерял мать и сестру, ты мог бы проявить хоть немного сострадания! Но нет, Лоренцо! Не зря змея присутствует на твоём гербе! Ты чудовище!

— Я сочувствую твоей утрате, Альбериго. И нет, я не чудовище. Я просто хороший политик. Так ты скажешь своё «да» или мне, как подеста, сделать заявление для газетчиков?

— Тогда сегодня после Совета я пришлю бумаги. И будь добр, не задерживай подписание.

Герцог Ногарола вышел, едва не сорвав дверь с петель и торопливо удалился. А Райно, выждав немного, вошёл в покои брата и застал того, наливающим себе вина. И на лице у него застыло выражение плохо скрываемого торжества.

Увидев Райно, Лоренцо молча взял второй бокал, наполнил и его и протянул брату.

— Празднуешь победу? — спросил Райно, беря бокал.

— А почему нет? — усмехнулся Лоренцо.

— Пришло время поговорить.

— О чём? О том, что ты снова по уши влюблён в мою невесту? — усмехнулся Лоренцо. — Ну, так это было понятно ещё тогда, когда ты перевернул всё гетто, разыскивая её за удар подносом по лицу. Я сразу узнал этот безумный взгляд.

— Ты сделал это специально? Да? Пожалуй, в кои-то веки я согласен с нашим врагом — ты чудовище, — спокойно ответил Райно, как будто смирившись с ситуацией.

— Я просто хороший политик.

— И это тоже, да, — усмехнулся Райнере.

— Ты, очевидно, пришёл сообщить мне, что поскольку моя жена так внезапно оказалась жива, то я не могу жениться на Дамиане? А поскольку Вероника зарезала синьору Беатриче, то ты внезапно остался без невесты, так? — Лоренцо посмотрел на брата через край бокала и, отпив немного вина, вышел на террасу.

Над Альбицией раскинулось голубое небо, и позднее утро плавно перетекало в день.

— Ты знал, что Вероника жива! И ты не сказал мне. Скажи, спасибо, что я нашёл её письмо в твоём столе!

— Рыться в моих вещах было очень некрасиво, кариссимо.

— Держать меня в неведении было подло.

— Мне нужно было выманить эту гидру на свет божий. Но помня, как ты сходил с ума по Веронике, я решил, что тебе понадобится трезвый ум, чтобы вести своё расследование. А значит, ты не должен был знать о том, что она жива. И как видишь, я не прогадал. Ты даже догарессу начал подозревать! — хмыкнул Лоренцо. — А узнай ты в первый день об этом письме? Уверен, ты бы снова рисовал и страдал сидя на террасе. Как видишь, всё удалось. Умей быть благодарным, кариссимо.

— Дамиана могла погибнуть!

— Вот только не начинай корить себя ещё и за это! Ты только что избавился от одной трости, тебе что, нужна теперь вторая? — криво усмехнулся Лоренцо. — Она не погибла. Она жива. Ты влюблён в неё, она в тебя и она здесь. Чего ещё тебе нужно? Всё хорошо закончилось — умей радоваться победе.

— Скажи, когда ты понял, что она дочь Моники делла Бьянко? — спросил Райно.

— Не сразу… Тётя Перуджио обмолвилась мне о ней, о том, как сильно она похожа на Монику. Всё удивлялась, как так может быть. И я отправился на рива дель Карбон, чтобы убедиться. Когда я её увидел, то и сам сильно удивился сходству. Потом я послал людей разузнать о ней побольше…

— … и это твои люди разгромили её лавку?

— Это незначительный ущерб. Я думал, можно будет найти что-то связывающее её с домом делла Бьянко или Ногарола. Мне нужны были любые средства давления на Альбицийского Волка и могло пригодиться абсолютно всё. В том числе и его дочь.

— И почему ты мне этого не сказал? Почему ты решил, что дальше я докопаюсь до всего сам? И что я вообще буду это искать?

— Недосказанность, кариссимо, твой лучший стимул, — Лоренцо посмотрел на брата, чуть приподняв бровь. — Я настоял на участии гадалки в расследовании, но не сказал почему. Я знал, что ты не упустишь возможности докопаться до истины. И я был прав. Можешь не благодарить.

— Альбериго прав — ты дьявол….

— Ладно, иди к ней. Я вас благословляю. Каждый из нас получил то, что хотел. Но ты снова должен мне, Райно! И в этот раз ты так просто не отделаешься, — Лоренцо допил вино и вернулся в кабинет.

— И что же ты хочешь взамен? — усмехнулся Райно, отставляя нетронутый бокал.

— Обещай, что ты позволишь мне сделать величайшего дожа Альбиции из твоего сына.

Райно усмехнулся, покачал головой и ответил неопределённо:

— Посмотрим, что на это скажет будущая синьора делла Скала.

— Думаю… она одобрит. А теперь иди, мне нужно успеть в Совет, — Лоренцо сгрёб бумаги со стола. — Сегодня там будет решающая битва. И я должен выжать всё из несчастного герцога Ногарола, пока он разбит семейной трагедией. Мне надо подготовить речь о том, как должна измениться Альбиция. Скоро я стану дожем, кариссмо, — Лоренцо похлопал брата по плечу и направился прочь из кабинета.

Райно вернулся к комнате Дамианы и принялся ждать, когда ему разрешено будет войти. Стоял и всё никак не мог поверить в то, что всё закончилось благополучно. Вспоминал, как искал Дамиану в палаццо Ногарола, как тряс Жильо и допрашивал слуг. А потом увидел ленты от её рукава на пороге одной из комнат…

Как нёс её на руках…

— Входите, синьор, — служанка открыла дверь.

Дамиана стояла у двери на террасу. В простом домашнем платье, волосы собраны сзади в простую причёску. Она обернулась, и ему показалось, что счастливее он быть уже не может. Он в несколько шагов пересёк комнату и без всяких приветствий порывисто обнял её, прижал к себе и зарылся губами в волосы.

И так они стояли, кажется, очень долго.

— Я не заслуживаю такого счастья, — прошептал он, наконец, и посмотрел ей в лицо.

— Не говори так, — улыбнулась она ему. — Просто чувствуй… мы это заслужили.

— Ты очень бледна. Идём.

Он вывел её на террасу, усадил на диван, а сам сел рядом и взял за руки. Вспомнил, как развязывал путы, и склонившись, нежно поцеловал её запястья, там, где верёвки оставили синяки и ссадины.

— Всё закончилось, — прошептал, поглаживая её ладони пальцами.

— Её поймали? Веронику?

— Да. И доктора Гольдони и этого Серджио. Вероника напала на Беатриче с ножом… Она не выжила.

— Я знаю… Я видела это будущее, — вздохнула Дамиана.

— Пообещай мне, что ты больше не будешь этого делать.

— Заглядывать в будущее! Я не хочу, чтобы ты так рисковала! — произнёс он глядя ей в глаза.

— Разве тебе не нужен мой дар?

— Мне не нужен твой дар, Миа, мне нужна ты!

— «Шарлатанка с самого дна Альбиции»? — спросила она с лукавой усмешкой.

— Она самая, — он приложил её руку к своей щеке и улыбнулся. — И будущая синьора делла Скала.

— А что скажет об этом синьор Лоренцо?

— Он нас благословил и умчался в совет добивать несчастного Альбериго. А ещё он мечтает превратить нашего сына в величайшего дожа Альбиции. Что скажешь? Позволим ему это сделать? — спросил Райно, переведя взгляд на её губы.

И от темноты его глаз Миа смутилась и опустила ресницы.

— Я должна буду сделать это ещё один раз — заглянуть в прошлое. Из-за матери. Я хочу узнать, что с ней случилось, — произнесла Дамиана, переплетая свои пальцы с пальцами Райно.

— Мы можем узнать это и без всякого предвидения, — маэстро накрыл их сплетённые пальцы другой рукой. — Я побывал в устье Понатлетты, перед тем, как мы отправились в театр. Там наверху находится монастырь мантелаток. Семья делла Бьянко держала Монику там, а самоубийство инсценировал твой дед Чезаре делла Бьянко. Он так ненавидел семью Ногарола, что даже мысли не мог допустить, что Моника и Альбериго будут вместе. Там ты и родилась. А Чезаре даже склеп построил для своей дочери, чтобы убедить всех в её смерти. Ненависть творит с людьми страшные вещи. Со временем твоя мать видимо поняла, что у тебя есть дар, и что для тебя это закончится плохо и сбежала оттуда. Прыгнула в море с глиняного уступа, на который выходило одно из окон монастыря. В тот день её и подобрали цверры. А остальное мы тоже обязательно узнаем. Чуть позже, когда всё успокоится. Я же сыщик, — он улыбнулся и добавил, понизив голос: — а ты наблюдательна. Мы обойдёмся без всякого предвидения. Я слишком сильно тебя люблю и не хочу потерять.

Он наклонился и нежно поцеловал её в губы…

— Эге-гей, Миа?! Дамиана?! Дамиана Росси?! — раздался со стороны канала весёлый голос и по колокольчику у причала кто-то с размаху ударил веслом.

Дамиана вскочила и перегнулась через перила, глядя на воду. Корказетта Николины, полная разной зелени, покачивалась у причала.

— О, Святая Лючия, наконец-то я тебя нашла! Как твои дела, Дамиана?! Ты жива, слава Мадонне! Правда ли говорят, что тебя хотели убить, как тех «бабочек»? Вся Пескерия с утра про то гудит! — воскликнула Николина, поставив руки на бёдра. — О, Мадонна! Говорят, что сбежавшие безумцы с острова Повильи прирезали синьору Беатриче Ногарола? Ужас-то какой! А ты жива-здорова! Слава Святой Деве!

— Здравствуй, Николина! — ответила Миа с улыбкой. — А ты как тут оказалась? Разве ты торгуешь теперь и на Гранд-канале?

— Так я проплывала мимо, дай думаю, загляну, мало ли… Что-то давно ты не брала у меня яблочки! У меня и салат есть, и… спаржа, — Николина подмигнула и махнула руками, указывая на палаццо Скалигеров, давая понять, что уж точно в этом доме без спаржи не обойтись.

На причал вышел мессер Оттавио, и грозно посмотрев на торговку, произнёс:

— Нам ничего не нужно, отчаливайте, монна!

— Да вы же даже не знаете, что у меня есть! — весело воскликнула Николина. — А у меня самые лучшие яблочки во всей Аква Альбиции! Прямо из погребов в Понатлетте! Где ещё весной вы их найдёте! Все в Пескерии знают, что лучшие яблочки только у Николины Тоцци!

Она выхватило одно из корзины, и сунула в руки мессеру Оттавио.

— Вот держите! Вы только попробуйте! Синьор? А вы? Не желаете ли яблочек… Я скажу вам по секрету, что ваша синьора их очень любит! И Николина знает, какие именно! Так что если хотите её порадовать, никого лучше Николины вам не найти! И если нужно я могу доставлять их ежедневно! И яблочки, и салат. И спаржу! Много спаржи! И всё что ещё пожелает синьора… и синьор! — она приложила руку к сердцу, взглянув на подошедшего к перилам Райно.

— И кто это? — вопросительно шепнул Райно, наклонившись к уху Дамианы.

— Похоже, что постоянный поставщик яблок для будущей синьоры делла Скала, — рассмеялась Миа. — И спаржи.

— Мессер Оттавио будет недоволен, — улыбнулся Райно, обнимая Дамиану.

— Мессеру Оттавио придётся смириться с Николиной Тоцци, — улыбнулась Дамиана в ответ.

— Как скажете, синьора, — Райно поднёс её руку к губам, поцеловал и приказал дворецкому: — Мессер Оттавио? Мы берём всё, что есть у монны Тоцци. И яблоки, и спаржу. Всё, что там есть в её лодке.

Путеводитель по миру Альбиции

Рива — Ит. riva — в Венеции, мощеный тротуар вдоль каналов или лагуны.

Брикола — в Венеции причальная свая, вбитая в дно.

Макрель — рыба из семейства скумбриевых.

Сикарио — sicario ит. — буквально наёмный убийца. В контексте романа — вооружённая охрана патриция и наемники, решающие дела с применение оружия или физической силы.

Гондола (итал. gndola) — традиционная венецианская гребная лодка.

Гондольер — лодочник, гребец, управляющий лодкой-гондолой стоя, с помощью специального весла.

Сестьера — так в Венеции называются городские кварталы. В контексте романа это район города.

Патриций — лицо, принадлежащее к аристократии и играющее первенствующую роль в городском самоуправлении.

Маэстро (итал. maestro — мастер) — неофициальное почётное именование выдающихся деятелей в различных областях искусства. В контексте романа буквально мастер своего дела.

Мессер, также мессир (итал. messre, фр. messer) — «господин» — обращение к именитому гражданину в средневековой Италии и Франции.

Синьор — обращение к патрицию.

Палаццо (итал. palazzo, от лат. palatium — дворец) — итальянский городской дворец-особняк XV–XVIII вв. Классический тип палаццо — трёхэтажное (реже двух- или четырёхэтажное) здание с величественным фасадом, выходившим на улицу, и уютным двором окруженным колоннадой. Композиционным центром здания был внутренний дом, обнесённый арочными галереями.

Маскарета — название венецианской лодки.

Корказетта — вымышленное название лодки.

Цверры — вымышленное этническое меньшинство, народность, проживающая на территории Альбиции. Водные кочевники, путешествующие по лагуне и живущие на воде. Первые поселенцы в лагуне.

Гетто (от итал. ghetto nuovo «новая литейная») — части крупных городов, отведенные для добровольного или принудительного проживания группы людей объединённых по какому-либо признаку (национальному, социальному и др.). Термин берёт начало в 1516 году в венецианском гетто (итал. Ghetto di Venezia) — изолированном каналами участке земли в районе Каннареджо (Венеция), где предписывалось жить венецианским евреям.

Дож — титул выборного главы Венецианской республики на протяжении более чем десяти веков.

Соттопортико — (ит. sottoportico) узкий проход между домами.

Паланкин — средство передвижения, носилки, кресла или кузов, (обычно) на двух жердях. Средство передвижения в виде укреплённого на длинных шестах крытого кресла или ложа, переносимого носильщиками.