«Смотрители»

1 глава. Великий Человек.

Мир, в котором никто ни с кем не контактирует. Мир, в котором нет распрей и войн. Мир, в котором нет общества. Казалось бы, ну что за бред? Ведь хотя бы некоторые да останутся взаимодействовать друг с другом. Но если этого взаимодействия не последует? Если каждый будет считать, что он последний выживший?

Земля. Сектор 12.01. В одну из сотен дверей вошёл человек восьмидесяти пяти лет с яблоком в руке. Поразительно, как далеко скакнули технологии, этот человек выглядит всего лишь на тридцать, телом, своей оболочкой, он молод, но душевные терзания доконали его. Он осмотрел свой кабинет и вздохнул: "Как жаль, что мне приходится следить за всеми этими людьми. Столько лет прошло, а обещанная счастливая жизнь так и не наступает. Зря я всё-таки поменялся с ним. Нужно было оставить всё, как есть".

Он сел за стол и включил мониторы. Лампочки 3, 7 и 10 загорелись зелёным. На левом ярком мониторе высветилась подробная статистика по конкретному жителю, а на правом – общая по всем сразу. Смотритель – именно так называют людей с его званием – начал листать сводку по каждому человеку в секторе, чем он и занимался последние несколько лет изо дня в день.

И вдруг он увидел одну необычную деталь: мозг одного из жителей напряжён сильнее нормы. Будто бы он пытается проснуться. "Странно. Такое было лишь однажды, и то это происходило то ли с кошкой, то ли с собакой, и из-за сильного напряжения её мозг расплавился". Он решил последить за происходящим из своего кабинета, но проверять оставшихся жителей не решался. Шли минуты, яблоко было съедено. Судя по данным, которые были представлены на левом мониторе, это был подающий надежды /*политик*/ инженер, маркетолог, программист, дизайнер, да и в целом гений, внёсший огромный вклад в развитие человеческих технологий, его спектр деятельности поражает воображение, ведь он не упускал ни шанса на саморазвитие. Френк Бернан. Смотритель усмехнулся. Даже таким нашлось место в Секторе 12.01.

Но вдруг он уловил крайне неприятный запах, который начал постепенно усиливаться.

– Хм, воздух загрязняется. Я вчера забыл сходить к системе вентиляции, чтобы прочистить её. Нужно сделать это через десять минут.

Но вдруг на правом мониторе жителей стало на одного меньше – его планам не суждено сбыться.

– Странно. За последние 3 года моей работы такого не происходило. Ещё никого не убивала электростимуляция.

Он стал рыться в ящиках стола, за которым сидел, но ничего полезного в этой ситуации не нашёл. Тогда он полез в шкаф, стоявший в другом углу кабинета. Там он нашёл "сводку о чрезвычайных ситуациях". Он взял этот журнальчик страниц на пять, отнёс к своему столу, на котором стояла лампа, положил и начал читать. В журнале было очень много старинной рекламы, не понятно для кого вставленной, а в самом низу второй страницы он прочитал следующее:

Существует три типа чрезвычайных ситуаций: красного, синего и зелёного. Он перевернул страницу. Для исправления ЧС зелёного типа зачастую хватит и сил самого смотрителя. К зелёному типу относятся нехватка еды, воды, воздуха, а также какие-либо психологические поломки в голове Смотрителя. Он усмехнулся. ЧС синего типа исправить в одиночку удастся лишь в том случае, если Смотритель достаточно ловок или хитёр. К ЧС синего типа относятся какие-либо нападения на сектор любых живых существ. Красный тип – самый сложный в исправлении. К нему относятся поломки оборудования, например, самих капсул жителей, или аппаратуры в кабинете смотрителя.

– И как же бороться с поломками?

Вдруг он начал улавливать тихий писк, который изначально он даже не замечал. Странный звук издавал динамик правого монитора. В левом нижнем углу монитора загорелся индикатор, о существовании которого Смотритель даже не догадывался. Некая биоформа находится вне капсулы в одной из комнат. Либо посторонний, либо выбравшийся. Такого в практике этого Смотрителя никогда не случалось. Впрочем, никто не запрещает просто отрубить всякое жизнеобеспечение в той комнате, да и людей там было меньше всего. Он не стал этого делать и просто стал ждать, но не ясно, чего именно. Спасения, жизни, гибели? Глупо идти на контакт с неведомо чем в одиночку. Но это существо, излучающее тепло, улавливаемое приборами, не двигалось, а признаков жизни почти не было – одни лишь попытки к движению.

– Точно выбравшийся, но как это произошло, если все капсулы намертво закрыты? Ни один человек, проводивший в состоянии покоя годы, не может проломить капсулу. Человеку пришлось бы заново учиться руками махать, не то что ходить. Я лично видел, как они, подопытные, мучительно передвигались. Некоторые не выдерживали эту боль и ночью выпивали смертельную дозу слабительного. Ни одного даже не собирались откачивать, ведь понимали, как им тяжело. Впрочем, я мог видеть не всех, наверняка же кому-то повезло с физиологией и им было не столь же больно. Впрочем, мне не понятно, совершенство ли это или несовершенство техники, предусмотрены ли мучения, чтобы они быстрее проснулись.

Постепенно эта сигнатура в комнате 750 начала обрастать теплом и движением.

– Он ходит кругами, будто бы кого-то ищет, а я не могу этого допустить. Человек – общественное животное, но в себе эти порывы к общению я подавил. А уж если они все выберутся наружу, то весь Сектор будет уничтожен, я уверен… Ведь они уничтожат меня за то, что я просто смотрю и не пытаюсь им помочь. Перехитрить их уже не получится.

Его рука потянулась к синей кнопке на стене слева, которая была ниже жёлтой. Выкатилась клавиатура прямо из стены. Ему нужно набрать номер комнаты, которую следует уничтожить. Он ещё раз посмотрел на карту биоформ. В комнате 750 было пусто и ничего, кроме людей в капсулах, тепло не издавало. Смотритель в спешке стал пролистывать каждую камеру поблизости, но ничего не обнаружил. Он стал прислушиваться. Никаких посторонних звуков, кроме тихого писка монитора. Он резко подбежал к двери и закрыл её намертво, нажав на кнопку. Вернувшись к столу, он стал листать карту дальше и наткнулся на комнату ноль-ноль-ноль. Кабинет Смотрителя. В любой момент он может отключить себе жизнеобеспечение и почти безболезненно прекратить эти мучения. Это его насторожило. Он начал искать информацию по своему сектору в различных бумагах с отчётами и наткнулся на бумажную карту всего сектора. Ровно такой, каким он его запомнил с цифровых карт. Но были на этой бумажной карте знаки, непонятные ему. Например, значок черепа стрелками указывал на все 8 отсеков с комнатами, а начинаются они именно в его кабинете. Зато в кабинет смотрителя переходил и другой значок. Знак паука, который раскинул свои лапы на все помещения и комнату ноль-ноль-один. Внизу карты были заметки по некоторым из знаков, самым сложным в понимании. Одним из таких был паук. Было написано следующее: “дабы Смотритель в случае бунта имел шанс избавиться от нарастающей опасности его жизни или жизни всего сектора, в комнате ноль-ноль-один отведена панель управления для отключения кабинета Смотрителя от общей сети, дабы никто не мог туда пробраться, а также для отключения жизнеобеспечения в конкретном помещении сектора, но не более одного раза в час”.

– Сбежавший мог направиться туда, хотя не факт вообще, что он что-то знает об этой панели управления… кто же такой важный для существования всего Сектора элемент располагает в такой близости к возможным сбегающим?

Он никогда до этой поры не чувствовал себя столь беспомощным. В кабинете не осталось ничего съестного, а воздух начал всё сильнее загрязняться. Он сможет просидеть в кабинете не более пары часов, пока грязь наружного мира окончательно его не прикончит. Он подошёл к двери и открыл её. Осмотревшись и никого не найдя, он отправился в комнату ноль-ноль-один, которая была в десяти шагах от его кабинета. Он до конца не понимал, что будет там делать. Но он хотел удостовериться, что никто не сможет уничтожить целый сектор с тысячами жизней… кроме него. Он вошёл в это помещение и яркий свет озарил его. Смотритель редко выбирался из своего кабинета, разве что только для того, чтобы проверить систему вентиляции, без которой он, да и весь сектор вместе с ним, погибнет. Но размышления о собственной важности прервал топот ходьбы в коридоре. Топот, ознаменовавший многое. Смотритель, много лет проводивший своё время вне общества, останется один на один с одним из, по сути своей, подопытных, за которым он следил. Смерть Смотрителя могла означать неконтролируемую жизнь всего сектора, а значит смерть остатков человечества, чего он уж никак не хотел допустить… скорее всего. Но только полное обеззараживание Сектора от раковой опухоли Земли – человека – может оставить надежду планете на спокойное восстановление, а человеку – окончательное его вымирание, пусть все инструкции и твердят, что подобное нужно делать лишь в крайнем случае, а именно – при объединении в общество. Но это и был крайний случай, ведь сбежавший в любой момент мог открыть другие капсулы и пойти на Смотрителя войной. Он потянулся к панели управления, чтобы окончательно и бесповоротно закрыть дверь своего кабинета и запереть всех подопытных в своих капсулах. Также будут закрыты двери, которые установлены в коридоре на каждом двадцатом метре. Но не успел он открыть крышку, закрывающую панель, как в комнату ворвался подопытный, вооружённый невесть где взятым куском трубы.

– Только попробуй это сделать! Я тебе мозги вышибу! – прокричал сбежавший.

– Это животное всё ещё умеет разговаривать? – подумал Смотритель. – Как странно, многие связать и пары слов не могли, а тут целые осмысленные предложения.

Смотритель отбежал к одной из капсул, но не успев даже отодрать хоть какое-то оружие, получил по голове трубой. Сбежавший отправился в кабинет Смотрителя, предварительно разломав панель управления в ноль-ноль-один…

– …дабы этот преступник не мог дальше обманывать и убивать людей. – Думал он, пока шёл к кабинету, будто бы ходил по этим бесконечным коридорам раньше. – Даже не знаю, насколько глубоко он вжился в свою новообретённую роль Смотрителя, этот «инженер, маркетолог, программист, дизайнер, да и в целом гений» – те слова, что выведены были моей рукой. Я и подумать не мог, что великие люди, творящие историю своими возвышенными деяниями, способны на преступления; что же, мне довелось прочувствовать себя глупцом, а ему провонять феромонами греха… Интересно, восстал бы против меня и всего мира кто-нибудь другой, назови я его великим? – Ему пришлось оборвать свои размышления, ведь он-таки добрался до немного изменившегося с его последнего посещения помещения: стол оказался сильно поцарапан., мониторы светили гораздо тусклее, чем должны были, какая-то коробка с бумажками и картой, которую он изрисовал паучками и черепками от нечего делать.

Рядом с мониторами он увидел заветную жёлтую кнопку, способную уничтожить всё живое. Он начал удерживать её в течение десяти секунд, на протяжении которых громко ревела тревога. В кабинет зашёл сам Смотритель, услыхавший шум своей скорой кончины.

– Ты же уничтожишь весь сектор, глупец! – Залился криками Смотритель, пытаясь стать громче Смерти, которая совсем недавно начала наигрывать свою любимую мелодию. – Только я могу это сделать!

– Я не уничтожаю. Я спасаю этот сектор от мучений, причиняемых подобными тебе.

На ярком мониторе стали гаснуть признаки жизни у людей в капсулах. Их воображаемые мирки были уничтожены в мгновение ока, почти никто и осознать свою смерть не успел. Десятки… Сотни… Тысячи трупов в капсулах. А ведь они должны были начать новую эру жизни человечества. Эру безграничной мощи сознания. Смотритель и сбежавший бились в конвульсиях ещё какое-то время из-за нехватки кислорода, у них были кое-какие силы, чтобы своими же руками прикончить друг друга, но в том не было надобности: Смерть давно наблюдала за ними. Эти винтики мёртвого механизма, умершей системы мешали друг другу. Сектор 12.01 пал под натиском одного единственного человека. 74923 жителя отныне мертво.

2 глава. Мертвая радость.

Даже у счастья бывает предел.

Мир – вполне себе осязаемая вещь, хоть у каждого он и свой.  Мир, управляемый всеми. Мир воспоминаний. Мир без смертей. Радость от собственного тления, подобно огоньку. Для кого-то мир – отсутствие войны, но для других он наступает лишь в полном блаженстве. Но о каком блаженстве в блаженном сне может идти речь?

Человек, осознающий свою печаль. Куда он пойдёт? Уж точно не в Гледжен. Город плясок и всеобъемлющей радости, здесь нет места кислым лицам, но стоит только Френку заглянуть в переулок, как краски тускнеют, радость пропадает, наступают одни лишь апатия и мелкая нервозность.

Френк редко выходил за пределы Гледжена, а уж к самой Тропе Границ он никогда не приближался, ведь всё там такое странное, будто живое, но на самом деле – это лишь иллюзии. Весь быт иллюзорен и бесстрастен. Зачем он в очередной день тащит бремя своей жизни? Зачем он пытается барахтаться в сознании, плыть ближе к ключу своей жизни, если на дне его ждёт лучший подарок – безмятежное счастье смерти? Впрочем, только ему писать сценарий собственной жизни, но сможет ли он воплотить его в жизнь?

Он решил отправиться на некий фестиваль пробуждения, что расположен был на некотором отдалении от города, там он никогда не был, но стоит заглянуть. На табличке у входа красуется надпись: "Тысяча двести первый фестиваль пробуждения объявляется открытым". Бернан приблизился ко входу, но всё вновь помрачнело и потеряло краски. От счастливых криков на фестивале осталась одна лишь боль, а люди, некогда ходящие там, преобразовались в невесть что, благо, такие помутнения происходят редко и ненадолго, он не привыкнет к этим аморфным псевдосмыслам подсознания.

И вот Френк осмотрелся и увидел довольно приятную картину: разноцветные вывески, асфальт с лужами в некоторых местах, множество палаток, прекрасный рассвет вдали. Всё это нагоняло приятные ощущения, но фантомная грязь напрягала его сильнее всего.

Забавно, что даже в Гледжене такого не было, либо все странности он просто не замечал, впрочем, был повод не замечать, ведь даже ночью этот огромный город не засыпает. Покрытый неоном и технологиями, в нём заснуть было негде из-за непрекращающегося развития одних и деградации других. Некоторые сходили с ума от невозможности уснуть в таком городе, а другие переезжали ближе к Тропе Границ, что было лучше лишь отчасти, ведь не всем удавалось защитить себя от самих себя. Тропа Границ своего сознания. Именно здесь люди находят себя, и именно здесь их внутреннее "я" погибает. "Я" всего. Их физическая оболочка может и не пострадать, но психологические повреждения наносит самый страшный монстр всего Времени – человечество. От разума людей падёт сам человек.

Впрочем, даже у этого города есть свои плюсы. Технологичность Гледжена поражает воображение: человек с ранее ограниченными возможностями может дать фору всем здоровым, ведь имплантаты, разработанные в этом городе, способны творить чудеса не только с телом, но и с разумом. Силу технологий никто не отменял, а уж мощь искусственного интеллекта, совмещённого с интеллектом искусства, ещё никто не превозмог.

К Френку подошёл человек в плаще и капюшоне, из-за чего определить возраст или хотя бы пол было нельзя, а голос оказался настолько прерывающимся и перепрыгивающим с низкого на высокий тон и обратно, что даже по нему определить невозможно, кто это или что это настигло Бернана. Но ведь он ещё жив, а значит, что это существо не столь опасно, как предполагалось ранее, тем не менее оно может быть опасно не столько для Френка, сколько для его параноидальной души, ведь даже малейшая или мнимая опасность способны побить его боевой и не только дух. Он может лишиться рассудка, пытаясь защитить один фланг и забыв о другом. Забыв о фланге жизни, он защищает границы возможной Смерти, дабы не оказаться у её ног и не пустить эту эпидемию ближе к столице – Сердцу-и-Разуму.

Это задало Френку странный вопрос, смутивший его:

– Как ты относишься к Смотрителям?

– Моё отношение к ним скорее положительно, – ответил с ярко выраженным недоверием на лице Френк, – ведь я убеждён, что они будут защищать людей и помогать им на их тернистом пути.

– Глупо считать, что лучшие убийцы своего времени станут давать жизнь людям.

– Я слышал о подобном мнении раньше, но всё же уверен, что из них убийцы, как из самого меня Смотритель. Нельзя разбрасываться такими громкими изречениями, не зная правды. Они не будут посажены в капсулы, дабы следить за нами, обычными людьми. Они ведь жертвуют собой ради нас и будущего всего человечества!

– А в итоге в капсулах останутся одни лишь трупы, потому что за такой огромной системой проследить одному человеку не удастся. – Оно вздохнуло – Ответь мне на ещё один вопрос: каков путь у человека, навсегда запертого в капсуле? Каков смысл пребывания в ней?

– Я думаю, что человека такой путь, – Френк немного дёрнулся, – приведёт в Бездну.

– И то верно. Меня радует, что твой разум не сильно затуманился после многих лет пребывания здесь. Я ещё вернусь сюда, чтобы проведать тебя, надеясь на улучшения.

Нечто ушло, а Френк остался наедине со своими мыслями, хотя когда он их последний раз покидал? В этом мире одни только мысли способны не просто развлечь человека, но и дать ему его заслуженную свободу во всём: свободу размышлять о вечном, свободу творить невозможное. Кто мешает человеку стать не просто мыслителем, придумывающим интересные идеи, но творцом, реализующим их? Мыслительный барьер преодолеть физически крайне сложно, но создание гибрида человека и машины воплотит в жизнь мечты многих утопийцев и мечтателей, жаждущих из человека сотворить Бога.

Френк отправился к той части фестиваля, которая посвящена различным технологиям, которые либо находятся на стадии сбора необходимых инструментов – денег в частности, хотя человек также относится к инструментам; либо на этапе поиска некоторой схемы создания, либо на ступени самой реализации. Впрочем, всё что угодно можно сделать за эти три этапа: от бизнес-плана до убийства, хотя проблема первого в том, что схема в них уже присутствует, а потому разбогатеть на том же самом уже, скорее всего, не выйдет.

Технологичность этой части фестиваля поражает воображение. Здесь не просто роботы, какие-то там лекарства от всех болезней, это ведь прошлый, всего лишь информационный век, а сейчас – технологический.  Только сейчас можно найти огромное количество разных диковинок, но сильнее всего поражает аппарат, решивший одну из глобальных проблем, название которого – “ДеИн”, он возвышается над всей остальной техникой метра на три, а название происходит от проблем, одну из которых эта машина решила, а другую только должна была в планах.

– ДеИн спас человека от информационной проблемы. – Начал вдруг проводник фестиваля. – Итак, информационная проблема. – Сказал он это тихо и медленно, но затем ускорился. – Главная проблема технологического века, страдают то от недостатка, то от её избытка, а вся необходимая информация уже давно собрана, все мыслители свою работу выполнили, осталось напрячь деятелей, чтобы и они занялись делом во славу своей религии – человека. Этот аппарат фильтрует её всю по следующему принципу: каждому человеку встраивается в мозг некоторое устройство, которое не даёт ей – информации – пробиться в мозг, благодаря чему можно даже спать при ярком свете. Теперь не важно, откуда поступает информация, ведь человек заранее сам решает, хочет он её сейчас воспринимать или нет. Информация делилась на множество различных типов, видов, классов, например, конкретные люди, события, яркий свет и так далее. По сути, все люди были соединены в одну огромную сеть с помощью этого устройства, хотя только для ДеИн’а, люди связи друг с другом не заметили. Умная планета, умное человечество.

Только благодаря огромному количеству мыслителей двадцать первого века, общее число которых можно сравнить, наверно, со всей историей, двадцать второй век и состоялся, став технологическим. Если бы мыслителей было меньше, если б двадцать первый век не оправдал своё название, то не факт, что мы бы сейчас процветали. С иной стороны, мыслители и деятели ненавидят друг друга с не столь давних пор. Мыслителей за их ум, за их якобы бездействие и, что забавно, идеи. А деятелей за их способности, за их действия и, что забавно, деятельность. Лишь немногие нормально относились друг к другу, не смотря на всеобщую ненависть. Именно такие скопления людей сотворили лучшие из устройств этого века. Правда, со временем и они рассорились, а авторские права так и не были установлены, под так называемое правило "сто одиннадцати долларов" сложно было подставить эту ситуацию, возможно, из-за устаревшей формулировки. Впрочем, такие распри наблюдались не всегда, после "Волнений сто второго года", – цвета потускнели, проводник немного потерял свою изначальную форму, – они начали корить друг друга за всё подряд, в том числе за содействие монстру. В общем, отношения их с тех пор накалены… Ещё примечательно в этом устройстве следующее: любую настройку этого устройства можно сделать за пару секунд, благодаря доработанной старой технологии по чтению и конвертации мыслей в цифру из первой четверти двадцать первого века.

На фоне постоянных распрей сотни тысяч людей отправились к звёздам налаживать контакт с другими расами, что многим правителям не нравилось, но такова цена технологий. Забавно то, что некоторые страны организовывали различные мероприятия, улучшали уровень жизни и делали много других полезных для всех вещей, чтобы вернуть на Землю уже улетевших людей. Но, к сожалению, или к счастью, вернулась всего пара сотен человек из нескольких сотен тысяч зарегистрированных, половина из которых всё равно улетела обратно, дабы покорять бесконечные просторы космоса, а ещё где-то полтысячи было несанкционированных вылетов за пределы Земли и Солнечной Системы в целом, а потому не понятно, сколько людей на тех кораблях выбрались с Земли…

Но что на счёт демографической проблемы? ДеИн в какой-то момент попытался избавиться от тех людей, которые не пользовались подаренной самим ДеИн’ом технологией – фильтрацией информации, попытавшись решить тем самым важную, по его программному мнению, демографическую проблему, что очень быстро вскрылось не только самими создателями, но и обычными людьми, семя страха перед этой машиной взошло в сердцах большинства. В память об этом его создатели вместо “Ин” назвали машину “ДеИн” и отключили её. В итоге пришлось создать новое более маленькое устройство на основе старого и назвать его просто Ин 2.0. Некоторые в шутку называли это устройство “НеДе”. И именно Ин 2.0 помог людям заметить надвигающуюся угрозу.

В итоге нельзя не заметить, что это устройство спасло человечество от главнейшей проблемы двадцать второго века.

Френк держал одну мысль почти половину выступления этого рассказчика, но не хотел его перебивать. – Сейчас же огромные города, а не страны. – Всё резко потускнело и поблекло, проводник замялся и ушёл за угол, где явно растворился во тьме. Краски вернулись лишь через несколько минут.

Френк решил отправиться к магазинчику на краю фестиваля, чтобы купить немного воды и сувенирчик на память.

Бернан зашёл в магазинчик и увидел множество разных игрушек, давно утративших свой цвет. Большие и маленькие, им не уступать в своей ущербности Френку. Они игрушки, он марионетка, все выступают в итоге в одном театре.

– Приветствую, меня зовут Будимир. – Начал было продавец. – Чего изволите?

– Мне бы купить немного воды, чтобы горло промочить, – Ответил Френк.

– Вода полезна лишь в определённых количествах. Не захлебнёшься?

– Я захлебнусь только тогда, когда меня скинут в глубочайший водоём, – Всё резко потускнело ещё сильнее, – и заставят в нём бултыхаться остаток жизни, а до того момента моей жизни ничего не угрожает.

– Похвально, что ты бережёшь свою жизнь, хоть и совсем в незначительной манере. Сколь долго ты планируешь оставаться на фестивале?

– Я только пришёл сюда, поэтому хочу ещё многое увидеть, хотя ДеИн точно уже ничто не переплюнет. Он спас землян от главнейшей проблемы этого века и конца прошлого, пусть и не совсем гуманно хотел справиться с другой, ведь ДеИн не знает о морали как таковой.

– А нужна ли была мораль ему вообще? Не устарело ли это понятие?

– Я не могу точно сказать, но думаю, что демографическую проблему можно было бы решить иначе, с не настолько плачевными последствиями, если бы мораль У ДеИн’а была.

– Мораль устарела, так как она способна разрушить сознание наиспокойнейших людей, из-за неё могут пасть города. Моралью пользуются те, кто хочет кем-то управлять, но времена безоговорочной веры в кого- или что-либо уже прошли, поэтому ДеИн’у нужно было дать возможность уничтожить часть людей и за это благодарить, а его создателей и концепторов конца двадцать первого – начала двадцать второго веков боготворить.

– Мне жаль, что я не могу проникнуться историческими деятелями. Я осознаю их вклад, точнее знаю, что он есть, понимаю их ценность для человечества, да и для себя тоже, но чувствовать какую-то эйфорию от их существования не в состоянии. Я просто рад их присутствию на временной линии, их изобретениям и концептам, но прочувствовать всю их значимость не в силах.

– Осознание лучше невежества. Сам факт того, что ты понимаешь сколь огромен вклад предков человечества, уже похвален.

Они немного помолчали.

– Я считаю, что сила сейчас нужна гораздо меньше, ведь техника всё сильнее замещает тяжёлый людской труд, имплантаты искореняют старые проблемы со здоровьем, но машины всё равно не смогут заменить человеческое воображение, ведь они способны лишь действовать в схожей с мыслителями и деятелями манере, но не создавать новое.

– Очень консервативное мышление Небога и непрограммиста. Отчасти да, человеческая сила утрачивает свою ценность, но это не значит, что теперь можно что-либо делать на автопилоте. Сам человек не утратит свою ценность никогда, его мощь со временем будет только расти, он научится двигать вселенные и взрывать звёзды. Но всё-таки, что есть сила? Можно ли одной лишь грубой силой добиться цели? Можно, но получится ли это в следующий раз? Уже не факт. Бог и могущество. Сопоставимые ли понятия? Способна ли божественная дума сотворить один мирок и без сожаления уничтожить другой? Бог. Сколько всего вкладывается в это понятие. Сколько мощи можно услышать в этом буквосочетании. Но Бог – кукловод. Он не просто управляет своими последователями, он порабощает их, дабы пустить их в расход. Может именно поэтому еретики-атеисты умнее уверовавших? Они не поддаются козням высшего существа, способного по щелчку пальцев сотворить жизнь на лице умирающего и смерть под ногами миллионов. Божественная мощь безгранична, но этой безграничной границы лишь единица, когда как людей миллиарды. Один неверный шаг и Бог падёт. И тогда одна ночь сменится бесконечной непроглядной тьмой. Один злодей сменится семью миллиардами. Только в руках одного лишь Бога может быть сосредоточена вся власть, необходимая ему. Пост Бога займёт сам человек. Именно это и есть падение Человечества в яму, о которой трезвонили раньше: становление богами, превзойдя Первого Бога в ущербности.

– Тогда откуда и зачем власть Богу? Неужели жажда власти правит не одним миром, а всей Вселенной? Неужели Бог стал правителем только потому, что он был первым, что “В начале было Слово”?

– Вполне возможно, что Бог не способен уничтожить то, что создал. Многие люди не верят ни в Бога, ни Богу. И вот ведь – отличный момент, чтобы начать все сначала или хотя бы отдалить на несколько веков всё назад, дабы предотвратить эту ошибку. Но этого не происходит. Возможно, мы бы это запомнили и тогда не было бы смысла делать это ещё раз, ведь второго раза от рук самого Бога могло бы и не быть, история пошла бы по другому пути. По пути с Богом, но против него. И тогда Бог окажется беспомощен. Ему не хватит его власти, дабы совладать с миллиардами таких же безграничных, хотя и не опытных властей.

– Я сомневаюсь, что Бог только про силу. Может, он владеет умственным искусством, непостижимым человеческому сознанию? Быть может, один божественный тактический манёвр не сравнится с миллиардами ходов самых опытных человеческих полководцев в своей изящности и стремительности?

– Могущество на своей арене не даст Богу ни шанса на победу против многомиллиардной армии таких же богов. Создания погубят своего творца. Но это не отменяет того факта, что люди не способны объединяться. Даже если кто-то и станет Богом, то наделять этой мощью большую часть людей бессмысленно. Мы не можем на своей планетке ужиться, а я возомнил, что сможем жить в мире во вселенной. Мы её не поделим поровну и не будем сидеть в своём куске. Мы снова опустимся до простых человеческих распрей. Мы вновь начнём уничтожать друг друга за мнимые награды или удовольствия, но тогда под угрозой будет вся вселенная. Быть Богом – не значит быть всепонимающим. Быть Богом – значит быть всемогущим.

– Мне тогда интересно, способен ли этот всемогущий Бог создать камень, который он не сможет поднять?

– Бог, место которого займут люди, настолько всемогущ, что может создать камень, который никто не в силах поднять, но как только он захочет – поднимет его. Бог настолько всемогущ, что способен создать камень, находящийся в двух состояниях одновременно: с возможностью и невозможностью его поднять.

– По мне так это софизм, а уж никак не доказательство всемогущества Бога.

– Каков вопрос, таков и ответ.

Не исключено, что Бог утратил своё всемогущество, сдерживая свои создания от непрекращающегося развития. Если бы он не вмешивался, то о Боге бы и речи могло не заходить, его присутствие стало скорее бы утопией, чем реальностью. Бог стал бы очередной сказкой или даже страшилкой. За своё нетерпение ему придётся заплатить своей силой и даже жизнью. Это ставит под сомнение его божественное всепонимание.

– Я всё же уверен, что интеллекта ему не занимать. Нынешний Бог может быть и не самым всемогущим, но самым умным, ведь иначе бы он не занял свой пост. Только когда люди добьются безграничных возможностей своего сознания, тогда они и станут богами… Хотя мне кажется, что в цепи “Мозг – сознание” потеряно звено. Именно от работоспособности мозга зависит, подниму ли я руку вверх. Но я хочу поднять эту руку, и я её поднимаю. Почему создатель – мозг, от деятельности которого в качестве побочного эффекта и образуется сознание, – управляется симптомом своей деятельности? Почему творение управляет творцом?

– Человек на пути к всепониманию и всеосознанию. Неизвестно, когда наступит момент поражения Бога, через одну – десять – миллиард – триллион человеческих жизней, но ясно одно: он уже проиграл эту войну. Войну с разумом. А что касаемо этого звена, то сознание и мозг поначалу этак враждуют и не принимают друг друга. Но чем сильнее мозг развит, тем лучше он понимает, что сознание не нужно ограничивать своим барьером, который мешает, как ты выразился, побочному эффекту достаточно влиять на мир. Будет забавно, если достаточно развитый мозг в итоге предаст, избавится от своего порождения, поблагодарив его напоследок прощальным отключением от своей мозговой сети. Хотя и без того мозг часто обманывает и предаёт своего носителя, нередко поддаваясь иллюзиям и обманам зрения. Впрочем, нет никакой гарантии, что прямо сейчас твой мозг не стимулируется электродами или чем-то схожим. Я могу быть всего лишь плодом твоего воображения… или ты моим.

Припомнив последние … минут, поразмыслив о всём, что он видел последние несколько, как он думал, лет, он-таки начал догадываться о странных, возможно страшных происшествиях, предшествовавших всей этой фальши столь счастливого мира.

Френк думал когда-то, примерно тысячи лет назад, было у него такое ощущение, что же может осчастливить мир. Агресс? Кому он нужен, этот общественный строй с его обществом баланса, в реализации которых он, Френк, принимал непосредственное участие? Какова цена счастья, этого ослабляющего и обличающего растения, прорастающего в саду немногих сердец? Века мучений сменяются счастьем; после столетий силы начинается слабость, после которой вновь происходит приспособление к опасностям и трудностям. Так было раньше, так будет и впредь, но для всего нужно время, у людей же, выбравщихся из капсул, его не окажется, они не сумеют приспособиться к концентрированной ненависти, сочащейся отовсюду.

Собрав толику сил в груди, он сказал с неприятной для него самого уверенностью:

– Я уверен, иллюзия здесь ты. Всё здесь такое реальное, но в то же время такое фальшивое, – Краски тускнеют, появляется неприятный гул, который раньше Френк никогда не слышал. – Кажется, что я пробыл здесь уже много десятков, сотен, тысяч лет, но уверен, что помню свою смерть, как мне кажется, но это не рай, а всего лишь прекрасный сон. Я точно знаю, где я реально нахожусь, но при этом понимаю, что это не мои воспоминания. Зачем создавать настолько прекрасный мир, если реальный постоянно пытается разорить силы, делая сильнее в конечном итоге? Люди забывают здесь о всех ужасах реальности, и, вновь попав в неё, сходят с ума. Может и нужно было отсечь всех слабых, но от нескольких миллиардов – и то если все люди действительно попали в капсулы, а не бросили нас на дороге к звёздам – в итоге останутся лишь сотни, десятки миллионов, если не меньше. Капсуляризация не принесла результатов, о таком исходе предупреждали почти все, от простого люда до специалистов. Технология не была доведена до совершенства, из-за чего из капсул можно сбежать. Но что здесь делаю я? Я не Френк, но даже не помню своего настоящего имени, – Всё вокруг погружается во мрак, громко гудит и разрушается. – Что же я делаю в этой капсуле? Почему именно я, а не Смотритель в ней? Я помню, какие же эти Смотрители монстры.

– Ты и не сможешь вспомнить имя, потому что ты и есть Смотритель! У таких его НЕТ!!! – И только то странное существо следило за их диалогом через окно; если бы его отсутствующее лицо могло отражать эмоции, то на нём бы красовалась удовлетворительная улыбка вместе с распахнутыми блестящими серыми глазами, но Френк, если это Френк, не видел это существо каким бы то ни было зрением, а значит этого плода его размышлений – блеклой тени его желания проснуться и возненавидеть Смотрителей, и самого себя в частности, за всё то, что приходится переживать подопытным – не существует вовсе.

Бывший Смотритель, а ныне получивший чужое имя “Френк”, наконец сможет доказать свою причастность к великому делу по уничтожению надежды на существование в очередном Секторе, но он же Смотритель, что вечно свободен в своих действиях, поэтому ему решать, что делать со своим телом и плотью других в прошлом живых. Ему не потребуется много времени, ведь он обучен выбираться даже из таких сложнейших ситуаций. Он способен уничтожить не только весь сектор, но и себя вместе с ним.

Яркий свет. Темнота. Голод. Страх. Холод. Боль. Смотритель сможет вернуть своё звание себе, отобрав его у очередного сбежавшего величайшего простолюдина, гнев способен пробудить даже самый стойкий разум. Ему потребуется немного времени на восстановление, ведь все самые страшные потрясения он пережил несколько лет назад.

Проектор блеснул своим вниманием. Десница смерти заметила пропажу. Тысячи неупокоенных душ всё-таки начнут гнить в капсулах совсем скоро. Всего несколько часов пройдёт, но сколько трупов объявится. От рук одного единственного человека падут воображаемые мирки десятков тысяч людей. История Сектора 12.01 близится к концу.

3 глава. Звериный суд.

Победит ли разум в битве с чувствами?

       Земля. Сектор 11.03. Шагающий человек в возрасте двадцати пяти лет идёт в сторону комнаты сто-один, в которой расположен неведомой красоты сад с различными культурами, некоторые из них способны посоревноваться в красоте с чёрными розами, а другие – в съедобности и полезности с фруктами и овощами. Человек этот был спокоен, шагал прямо и уверенно, глаза его зелёные, как и вся эта маленькая оранжерея, нос тонок и вытянут. Войдя в комнату сто-один, он сразу глянул на яркую лампу, направленную на его творения природы, которые также, как и он, подчиняются её законам. Сад был воистину великолепен, не в каждой оранжерее можно увидеть сочетание красоты цветов и полезности природной пищи.

Рядом с садом, который по размерам был в несколько кубических метров, примерно в центре комнаты, расположились блокнот с двадцатью-восемью листами и ручка со стирающейся пастой прямо на столе. Молодой художник часто рисовал цветы, на двадцати листах только они и были расположены, а свой сектор, в своём представлении, он тоже иногда запечатлял, но всё пространство для рисования закончилось, вследствие чего наступила очередная мучительная пора стирания его произведений искусства. Он перелистал все рисунки заново, но всё же решил оставить самый изящный в середине блокнота. Совсем недавно, буквально несколько дней назад, он хотел попробовать себя в письме какого-либо рода, но пообещал себе начать, когда листы закончатся, но, как назло, буквально вчера розы показались ему чуть красивее, чем раньше, поэтому он чуть ли не половину листов изрисовал именно ими.

Он не брезговал и записывать свои мысли, создавать иные миры, поражающие хотя бы его своим размахом. Не просто какие-то жалкие вселенные, а мультивселенные. Отчасти его забавлял сам факт того, что жизни его персонажей оборвутся, как только у него закончатся чернила, хотел бы он сам того или нет. Так или иначе, ему это нравится – быть властелином собственных фантазий, ведь только от его расторопности зависят жизни его созданий. Трудно быть Богом? Трудно не сойти с ума от всей этой власти. Он может стереть персонажа из истории – его в итоге будто и не бывало никогда.

Но зачем он все это делает? Его удручала возможность лишиться рассудка или памяти. Он не хотел оказаться в одном ряду с подопытными, откровенно боялся, что в один прекрасный момент сойдёт с ума, и в таком состоянии к нему придёт кто-то из смотрителей… если они остались. Но даже несколько лет одиночества не повредили его мозг, он всё также разумен, так ему кажется. В нём действительно не ошиблись, хотя и были кандидаты получше.

В первый же день смотритель обошёл весь сектор, вошёл в каждую комнату, и обнаружил следующее: первые комнаты в каждой сотне, включая ноль-ноль-один, были оборудованы под различные смотрительские нужды, но только в сад он и ходил, в своеобразной современной кузнице не было никакой необходимости, а о назначении остальных помещений он практически сразу забыл.

Смотритель лишь изредка заходил в свой кабинет, но только для того, чтобы посмотреть общую сводку о каждом жителе, левый монитор практически никогда не включался, дабы экономить ограниченную электроэнергию. Кабинет был неинтересен и монотонен, впрочем, как и весь сектор. Белые стены с редкими чёрными украшениями лишь наводили тоску и печаль, дверь была установлена на метр ближе к правому столу с лампой, что коробило юного перфекциониста, а ровно в центре противоположной от входа стены были установлены мониторы со статистикой по жителям.

Он решил, что ему самое время вернуться к своей оранжерее, дабы возвратить привычный и рассудительный настрой мыслей, а то и чувств. Да и монотонность, одноцветность стен бесконечных замкнутых коридоров каждый раз начинают действовать на нервы Смотрителя. Он вышел из кабинета, забыв запереть за собой дверь. За спиной шагающего бесшумно мелькнула тень.

По дороге ему почему-то вспомнились события его неподчинения ситуации и установленным неведомо кем законам в первый год. Он запомнил всю печаль и боль послепрошедшего состояния, когда его чуть не настигла кара счастливого безумия. В тот момент, на пару мгновений, он и забыл, что находится в реальности. Его чудом не погубила своя же глупость. Хотя, пусть и спустя время, он сам начал добывать себе пропитание. Впрочем, нет надобности корить себя за совершённую ошибку. Не стоило в порыве гнева уничтожать любую возможность связаться с единственным на весь мир Смотрителем, так ещё и своим другом

Он почти дошёл до комнаты один-ноль-один, или, как ему больше нравилось её называть, сто-один, как он услышал скрипучий звук, который он никогда не слышал вне своего кабинета. Немного приоткрыв – любой звук его пугал и заставлял нервничать – дверь в оранжерею, он увидел самое страшное: общество. Пусть большая его часть и лежала в мучениях, некоторые спокойно стояли на ногах, а некоторые даже ходили.

– Как они выбрались? – запаниковал Смотритель – Неужели не сработала сигнализация?

В порыве лёгкого стресса он побежал к своему кабинету так быстро, как никогда, но его настигло глубокое разочарование: в кабинете кто-то был. Он начал винить себя за то, что не подготовился к такому и во второй раз.

Такое произошло уже однажды. Кто-то пару лет назад сумел неведомым образом выбраться из капсулы. Около получаса он пролежал на полу, извиваясь от боли. Благо, тихий писк Смотритель услышал сразу же, потому что в тот момент он рисовал у себя в кабинете. Потом сбежавший подошёл к камере рядом и открыл её. Смотритель сразу понял, что разобраться с целой комнатой, а возможно и отсеком, ему не удастся, поэтому он безжалостно отключил всё жизнеобеспечение в том помещении. Жаль, что это была переполненная людьми Комната с сотней жителей, но лучше такое безжалостное убийство, чем социализация, что хуже смерти, как говорили ему.

Смотритель услышал шаги за спиной, он начал паниковать ещё сильнее. Нужно было действовать сиюминутно, ведь они наверняка враждебно к нему настроены, он же следил за самыми настоящими человеческими лабораторными крысами… Лабораторными людьми. Он резко забежал в кабинет, ударил из-за спины в висок стоящего у мониторов человека и резко закрыл дверь этого помещения. Теперь осталось решить, что делать дальше.

Оглядывая свою новоиспечённую на время тюрьму самым внимательным за последние семь лет взглядом, он понимал, что нет смысла отключать жизнеобеспечение от целых отсеков, потому что кто-то из сбежавших наверняка стоит за дверью, но и ему долго нельзя находиться в кабинете, потому что подопытный без сознания лежит прямо у его ног, а значит, что в любой момент он может очнуться и убить его. Пропитания Смотритель никогда в кабинет не уносил, ел он всегда в саду, одновременно с тем рисуя, поэтому он сможет просидеть в своей хорошо укомплектованной тюрьме не больше недели из-за отсутствия воды.

С иной же стороны, Сбежавшие могут разрушить весь сектор из-за своей сплочённости, поэтому их нужно неким образом остановить как можно быстрее, загнать в угол, как шавок. Смотритель начал осматривать и обхаживать весь кабинет, но не нашёл ничего, кроме пары досок, топора и высокотехнологичных инструментов в довольно скучном, в сравнении с тем, что он видел раньше, старинном, чуть ли не деревянном шкафу, это крайне странное сочетание несочетаемых современности и древности. Тогда ему пришла в голову идеальная мысль: нужно осмотреть лежавшего рядом сбежавшего, ведь наверняка что-нибудь полезное у него есть. Он взял из шкафа топор и доску на случай, если Подопытный проснётся, и подошёл к нему. Зачем он взял доску? – сам опомнился только около тела.

У молодого Смотрителя перехватило дыхание, когда он начал обыскивать чуть ли не труп. Он измерил пульс и ужаснулся: что-то около тридцати пяти ударов в минуту. Он не доктор и не знает, нормально ли это для сна. Неужели он сделал это в очередном припадке гнева, который не был даже замечен? Или это был лишь страх за свою жизнь? До какой же низости может дойти человек, пытающийся выжить. Убить человека, чтобы спасти себя. Он запомнит это до конца жизни также, как и уничтожение целой комнаты с людьми парой нажатий на кнопки, а всё из-за страха, страха быть свергнутым, посаженным под суд за свои злодеяния против морали и всего человечества, за несдерживаемые эмоции, за свою слабость, за которую ему самому стыдно, он уже готов самолично решить свою судьбу, отсекав себе голову этим топором, очень старым, таких давно не делают.

У него случился второй за всю жизнь приступ некой болезни: помутнение в глазах, слабость, боль во всём теле; десятки ударов по двери в секунду, почти неразличимые из-за выкриков о возмездии, лишь усугубляют положение. Столько всего он резко вспомнил, столько вины на себя взял.

Вдруг случилась тишина, полюбившаяся ему в какой-то момент, но возненавидемая теперь, лишь дыхания двух, как ему кажется, врагов прерывают её. Спустя пару мгновений дверь оказалась проломлена, ему самому не понятно, как они смогли это сделать, а через дыру в ней зашло несколько человек. Увидев своего человека и сидевшего над ним Смотрителя почти обнимавшего его по сути без оружия, хоть рядом и лежал топор, они в значительной степени удивились, ведь он должен был при первой же возможности убить сбежавшего или хотя бы не идти с ним на контакт, а тут такое.

– Похоже, – начал вещать один из сбежавших, – найденный отчёт об уже давно мёртвой комнате либо соврал, либо Смотритель успел измениться с того момента. А ты как считаешь, Андрей?

– На нашем… сбежавшем. – Запнулся было Андрей, чтобы не выдавать хотя бы имя этого лежащего на руках Смотрителя человека. – Есть след от крови прямо на виске. Смотритель либо напал и испугался кары, либо у него случился припадок. От семи лет в одиночном заточении никто не сохранит здравый рассудок.

         Они схватили за руки Смотрителя и повели его на выход.

– Кстати, я нашёл его дневник с рисунками в сто-один. Он рисовал много, но крайне небрежно. – Заметил Андрей. – В 12.09 такое точно не отправишь.

– Бывший Лувр? – Переспросил Максим. – Одна из немногих старых построек, которую лишь усовершенствовали, а не снесли. Старинный дворец, а после музей. Повезло тому, кто там правит.

Эти двое вынесли Смотрителя за пределы кабинета.

– Не сказал бы, что прямо повезло. Лувр долгое время стоял без дела и стоял под снос, но потом кому-то пришла в голову идея усовершенствовать эту постройку, а не сносить и строить заново. Проблема в том, что модернизировать начали слишком поздно из-за решения судьбы Лувра, и потому половина Сектора оказалась не пригодной для жизни из-за просочившегося в разные щели не самого лучшего воздуха, скажем так. Другой половине повезло ещё меньше, так как в итоге был отрезан доступ к любому пропитанию. Смотритель не мог выдерживать долго и начинал есть подопытных, вытаскивая одного за другим из капсул. Некоторым он сначала перегрызал гортань, а потом переходил к самой вкусной трапезе – мышцам, которые меньше всего напрягались, за несколько-то недель в капсулах, и именно из-за отсутствия движения коровы всегда были такими вкусными. А других он начинал жрать живьём, сдирая кожу, разжёвывая мясо, обгладывая кости. Жуткое зрелище.

– Воистину, человек – самое жестокое в мире животное.

– И уже единственное.

Они довели уже почти успокоившегося Смотрителя до ноль-ноль-один. В этой комнате собралось очень много людей, были бы трибуны, то все жители сектора и на них бы не поместились все вместе. Смотрителя посадили на колени перед человеком, напоминающим ему судью. Он предстал перед очередным очень гуманным судом, не знающим ни морали, ни чести, ни справедливости, ведь все хотят только его смерти, огонь в глазах людей только и полыхает для того, чтобы сжечь Смотрителя заживо.

– На судебном заседании каждой стороне даётся право голоса, прервать которое нельзя ни при каких обстоятельствах. – Говорит Макс-судья лет двадцати на вид, с молоточком в руке и в майке на плечах. – Поскольку начал я, я и выдвину обвинения. Вы обвиняетесь в преступлениях против человечества. Вы признаёте свою вину?

Самый неправильный суд, который можно было представить, но Смотритель и не знает, как должно быть правильно, на реальных заседаниях он никогда не присутствовал. В любом случае, битва началась. Словесная перепалка, пьяная утеха, человеконенавистническая борьба – названий много, суть одна. Все мы ненавидим друг друга, но эти же все это скрывают. Ненавидеть можно за всё, что угодно: глаза, рот, внешность в целом; отношение к жизни, силу воли, весь характер и мнения этого человека. Ненавидеть-то можно, но получишь ли ты в итоге удовольствие от этого? Редко злоба может творить положительные эмоции. Пусть ненависть и отравляет человека, она придает отчасти тех самых сил, которые могут помочь в экстренной ситуации. Если бы не своя эмоциональная нестабильность, возможно, 11.03 уже не встал бы пред подобным судом, который хочет разве что разорвать его на части, потому что он не терял бы чёткость ума, а всех этих сбежавших тут и не оказалось бы, либо он мог пасть от руки любого из Подопытных гораздо раньше, а уж многие из них хотели бы с ним поквитаться.

– Моя вина лишь в том, – Начал Смотритель. – Что я не истребил вас всех, оставив при этом лишь сто-один и свой кабинет. Тогда было бы гораздо проще нам всем. – Весь зал загудел неодобрительными звуками. – В действительности же моей вины перед лабораторными крысами нет и быть не может. Изучение и стимуляция ваших мозгов была вынужденной мерой по созданию идеального мира на нашей с вами планете, смысла от которой больше нет, потому что Земля теперь непригодна для жизни из-за человечества… Вы не сможете продержаться и месяца без меня, так как слишком неопытны для выживания в таких условиях, здесь очень многое построено на технологиях, вам неизвестных, в том числе на языке, сотворённом для защиты от вас.

– Зачем уничтожать всё живое в секторе, – начал своё крайне яростное выступление сбежавший – если все вместе мы могли бы прожить гораздо дольше, просто объединившись?

– Ты не понимаешь одну простую вещь: общество утратило свою ценность. Чем больше людей взаимодействует, тем ниже их КПД, а это стало известно более века назад, если не два и не три, именно поэтому вас всех и посадили в капсулы, дабы бесконечно улучшать ваш мозг, а в один прекрасный момент вы бы могли выйти в Новый Мир, полностью запрограммированные на новые свершения, никогда не воюя друг с другом и, по сути, не взаимодействуя, если того не захочет какая-нибудь правящая элита… которой уже давно нет. Вы могли бы стать, наверно, той самой Новой Расой, которая превзошла бы человечество во всём, мы бы казались вам простыми букашками, но всё разрушено нами самими. Все секторы пали, судя по тому, что никто на связь не выходит. Остался только я, беспомощный и ослабший. У меня не раз был соблазн забраться в одну из пустых капсул последней комнаты, их там много осталось. В итоге я понял одну важную вещь, которая принесла в мою жизнь одно лишь спокойствие: единственный, кто меня поддержит – это мой позвоночник; единственный, кто будет биться за меня до конца – это моё сердце; единственный, кто меня проведёт на неосвещённой тропе ненависти – это мой мозг.

– Но почему же всё-таки нам не объединить усилия всего сектора? Почему не стать единственным процветающим государством на этой планете грязи? Зачем обязательно следовать этим трём догмам физиолога, которые лишь закрывают глаза на правду? В обществе человеку всегда было спокойнее, в нём он становился сильнее и был способен на большее, да и про счастье нельзя умалчивать!

– В-третьих, в обществе человек всегда усреднялся, становился как все. В нём человек дойдёт туда же, куда и все, но в одиночку он сможет пройти неподвластное общественности расстояние, добиться невозможных для общества результатов. Зачем нужны общины самодостаточным и всемогущим, что творят свою судьбу изо дня в день? Зачем Богу не быть одиноким?

– В греческих, египетских и многих других религиях было множество богов.

– Да, но каждый бог отвечал за свою собственную специальность. Зевс – единственный бог неба, грома и молний, ведающий всем миром, у него не было помощников, стоящих с ним на одной ступени; Ра – один во всей египетской религии верховный бог Солнца. Никому не нужны два бога, делающих одно и тоже, отвечающих за два одинаковых события. И среди людей это также будет работать: каждый человек будет обладать настолько обширной самодостаточностью, что аж никому не потребуется общество, оно вымрет, исчезнет, как рудимент нашей эволюции, постыдная история, лишь развращавшая нас этой всё нарастающей слабостью… Теперь во-первых, для вашего сплочения не хватит ни продовольствия, ни даже воздуха. Я сам себя с трудом прокармливаю, а вы все сожрёте друг друга уже через пару недель. – Народ снова загудел. – А во-вторых, эти так называемые догмы упрощают мою жизнь, я всегда знаю, что не один, как бы плохо мне не было, да и триллионы клеток в моём организме борются за мою жизнь ежесекундно… В-четвертых, счастье – это болезнь. – Почти весь зал завопил, требуя немедленной смерти неугодного. – Посудите сами. – Продолжал подсудимый. – Именно из-за бесконечного счастья, создаваемого капсулами, многие очень быстро сходят с ума, ведь практически никто не обладает достаточной силой воли, это раз. Два, если депрессия является болезнью, то почему же и счастье, её противоположность, не может оказаться такой же хворью, если на него точно также влияют различные факторы, вроде экономического благополучия, и обретения любви? Да и само оно тем же самым образом убивает мозг при долгой его работе, ведь, при слишком длительном существовании этой заразы у пациента, он может точно также потерять всякое стремление, вкус жизни. Что за жизнь без стремления избавиться от страданий? Три, не каждый способен быть счастливым изо дня в день, многих ли вы знаете счастливых творцов и пробивающих путь в завтрашний день, а уж я уверен, что они отличаются высоким интеллектом, а потому не значит ли это, что счастье – признак глупости? Четыре, счастье, чаще всего, плохо сказывается на состоянии человека, уничтожает настоящее мировосприятие, в целом вредит здоровью. «Как вредит?», спросите вы. Противоположным депрессии образом. Депрессия разжижает всё светлое, а счастье – всё тёмное. Именно в счастье заключается одна из проблем людей – непонимание происходящего вплоть до знаменательного момента – смерти. И это печально, что люди тратят своё и без того во многом слабое здоровье на извечные переживания, тёмные они или светлые – не важно. Было бы гораздо лучше для всех, если б мы не слезали с деревьев, ведь тогда с Землёй ничего не случилось бы. Очень жаль, что люди осознают свои ошибки слишком поздно. Я всё же уверен, что необходимо что-то среднее между счастьем и депрессией, иначе человек потеряет себя. В одном случае – от безудержной эйфории, а в другом – от бесконечных слёз… И всё-таки, почему счастье не считается болезнью? С другой стороны, если так произойдёт, то все мы будем больны эмоциями, ведь от генетики не убежишь. Глупо было со стороны… проектировщиков капсул создавать идеальные миры для нас всех, хотя всё это может быть простым побочным эффектом. Я – атеист, а боги рождаются в социуме. Пока существует социум, существуют боги.

– Смотрители редко отличаются схожестью с животными, но ты явное исключение.

Юный Смотритель и не задумывался о том, что он потерял всю человечность, пребывая в заточении. Он винил себя лишь за содеянное, и не более. Он не корил себя за свою трусость, глупость, вспыльчивость или за то, что повредил в себе человека. Он винил лишь свой характер, своё воспитание, свою силу воли, творцом которых ныне является лишь он сам. Сколько ещё раз его новые дружелюбно настроенные враги будут открывать ему его постоянно закрытые глаза? Сколько ещё раз они вскроют ему его душу и покажут внутренности?

Макс прервал суматоху. – Судебный процесс останавливается на несколько часов до выяснения некоторых душевно важных событий. О начале суда мы оповестим вас заранее.

Люди стали собираться и выходить из зала. Макс и Андрей подошли к Смотрителю и сказали, что ему можно некоторое время походить перед смертной казнью. К нему подошли несколько человек.

– Было время, я думал, будто от меня будет что-то зависеть в этом мире, как же я был наивен, слишком поздно понял, что я ни на что не влияю, как часто и моя собственная жизнь, с чем смириться мне долгое время было не дано. Я потерял слишком большой кусок отведённого мне времени ради борьбы с самим собой… Жалею ли? Думаю, что нет, ведь в конечном итоге я избавился от многолетней депрессии, если она вообще была, в чём я иногда сомневаюсь. Всё, что у меня есть – поблекшие, тёмные, утратившие любые краски воспоминания, по которым только и могу судить о былых днях расцвета этой неприятной болезни… Я нашёл спокойствие и.… свободу, столь необходимую мне для дыхания без постоянного чувства удушья именно в рисовании и сотворении бесчисленных миров и историй простых людей в сложнейших ситуациях. Не знаю, читали вы все те записи или нет, но мне особенно нравится история о человеке в схожей со мной ситуации, о Смотрителе, но в ней он-таки утратил рассудок, забравшись в одну из капсул. Удивительно, как хорошо я умею описывать безумие и эмоциональное состояние… Но не об этом сейчас… Зачем я говорю это ненавидящим меня людям? Не знаю. Жаль ли мне, что я согласился отправиться сюда в качестве Смотрителя? Пожалуй, нет. Мне лишь жаль, что все сектора не были оборудованы одинаково, чтобы можно было точнее оперировать всеми вами, технологии бы сюда двенадцатых…

– Ты и сам понимаешь, что ты не мог это изменить, как и многое другое. – Сказал Макс. – Все Смотрители, подобные тебе, пошли на эту "работу", потому что разочаровались в человечестве.

Эти слова показались Смотрителю излишне знакомыми, будто он слышал эту фразу сотни раз, но почему это предложение отдаёт в нём таким приятным чувством дежавю? Его начало что-то манить ближе к своему кабинету, будто бы именно там было то, что он искал, но спокойную жизнь ему в любом случае больше никогда не сыскать. Он начал идти, хотя крики Макса о немедленной остановке и продолжались, они – крики – становились всё тише и тише, пока совсем не прекратились. Выйдя из сада, он направился к своему кабинету, будто под гипнозом, и уже ничто не могло ему помешать.

Юный Смотритель открыл дверь в свой кабинет, вошёл, а затем в своём помещении включил мониторы и начал листать последние записи на одном из них. Вдруг он обнаружил то, что манило его последние несколько минут. Запись с камеры видеонаблюдения. Другого сектора. Он включил небольшой отрывок с записью и услышал знакомый по звучанию голос, но совершенно неизвестное лицо. На соседнем мониторе он увидел заметку к этой записи, напечатанную его, как кажется, руками: "из-за короткого улучшения погоды, связь между моим сектором 11.03 и неким 12.01 была на время установлена, но один только Смотритель 12.01 был способен передавать какую-либо информацию из-за моего длительного отсутствия. Позже я пришёл, но из-за своей… слабости отключил вообще возможность с кем-либо связаться.". Слушать запись не было смысла, он уже понимал, что неведомый ранее 12.01 скажет о смотрительской работе и разочаровании в человечестве.

Он чувствовал свою опустошённую душу, он ощущал свою всепоглощающую печаль, свои терзания. Получал ли он удовольствие от того, что совершал? Готов ли он вновь предстать перед судом одних животных против другого – его самого? Боится ли он смерти? А боится ли своей жизни?

Столько людей пало от руки Смотрителя. Совершение убийства окажется ли преступлением и подтверждением того, что он ничем не лучше животных? Если назвать человека животным, то животные окажутся оскорблены подобным сравнением. Убийство другого человека является ли убийством или смерть собственной тяги к жизни, смерть при жизни и есть убийство? А убийство собственного столь прекрасного мира, сотворённого создателем, способным преобразовать самую глупую мысль в неплохую идею? Имя тому создателю – Смотритель.

Он много судов повидал на своём веку, но немного прошедший и всё ещё предстоящий был самым неправильным, а потому не менее суровым, чем остальные. Его могло ждать всё, что угодно: от отсечения головы, до растерзания толпой. Что его тревожило больше? Его тревожило лишь то, что он покинет этот насиженный мир, в котором он провёл не один десяток лет. Терять привилегии, сдохнув, не совсем резонно.

Убьёт ли он всех при первой же возможности? Возможно и убил бы, а может просто взял бы от них то, чего у самого никогда не было и уже не будет – свободу воли. В теории-то Смотритель может всё, но сможет ли он преодолеть физический барьер человека, который мешает уничтожить всех оставшихся на пути Сбежавших? Сможет ли Смотритель разорвать нить, позволяющую соединить мощь тела и силу разума воедино?

Он вышел из кабинета, прикрыв дверь. Он встретил Андрея и ещё одного сбежавшего. Они начали говорить чуть ли не одновременно, но произносили совершенно разные вещи.

– Суд скоро… – Ты и есть тот Смот… – …незамедлительно пройти в… – …Не вижу смысла… – …что без вас заседание не… – …так зачем же вам… – …поэтому идемте с… – …ненавижу…

Так продолжалось секунд тридцать, пока наложение слов одного и другого друг на друга не прекратилось. Новенький пошёл в сторону Кабинета Смотрителя. Оглянувшись назад и посмотрев на уходящую вглубь распустившую крылья птицу, он услышал глухо упавшую на пол слезу подопытного, затем Смотритель вновь посмотрел вперёд, но Андрея уже не было перед ним. Из-за отсутствия желания идти на верную смерть, бывший охранник, а ныне заключённый, последовал за уходящим сбежавшим.

Смотритель не раз думал о том, почему он всё ещё следит за всеми этими людьми, хотя давно мог погрузиться в мир счастья? Зачем вершить абстрактное добро, если всё бессмысленно? Зачем помогать, если он всё равно умрёт? Зачем спасать свою душу от терзаний собственного производства, если можно спокойно отправиться на тот свет? У Смерти два назначения: проводить в мир иной и ускорять и без того короткую человеческую жизнь. Но начав дуэль со Смертью не на жизнь, а на смерть, сможет ли человек найти способ одолеть её? Превыше ли достойная жизнь Смерти для умирающего героя, чем собственная? Герой ли Смотритель?

Впрочем, ещё очень много предстоит понять. Даже ему неизвестно, переживёт ли он этот день, преступит ли через себя и не истребит ли случайно половину Сектора вместе с собой.

Зачем он идёт за неведомо кем и за неясно чем? Чего он ожидает от этого пути? Он уже в нескольких метрах от своего кабинета, а уверенность в победе хотя бы над собой так и не появилась. Дверь была приоткрыта. В щели Смотритель увидел того самого Сбежавшего, который сейчас пытается разобраться со смотрительской аппаратурой, смотря в чертежи. Смотритель открыл дверь, чтобы немедленно отправить его в капсулу или, хотя бы, дипломатично внушить желание продолжить получать удовольствие. Услышав скрип не самой тихой двери, бывший Подопытный обернулся в сторону Смотрителя обезумевшими от ужаса и осознания всего глазами.

Он наконец понял, какой зверь ему встретился, какая смертотворящая сущность настигла его. Сколько же злобы и ненависти, страха и отчаяния отражалось на его лице. А он совсем недавно разговаривал с этим животным, не испытывая в тот момент ничего, кроме слабого отвращения к нему, ненависть на язык подвернулась случайно. Раскрытые от безумия карие глаза, приоткрытый рот, взъерошенные чёрные волосы, трясущиеся руки, покрасневшее лицо.

Он резко обернулся и мгновенно нажал жёлтую кнопку, попав в её край и чуть не отбив себе руку. Сбежавший посмотрел на Смотрителя своим презрительным взглядом, способным посадить семя страха и сомнений в каждом человеке, а такой говорит лишь об одном: он понял слишком много для спокойной жизни, поэтому предпочёл отсутствие жизни её присутствию; после чего кабинет резко наполнился отравленным земным воздухом, настолько чёрным и непроглядным, что ни один прибор не сможет уловить чью-либо сигнатуру внутри; клубы грязи буквально набросились на бывшего Подопытного, крик которого может сравниться в скоротечности разве что с обычным испугом от выбежавшей из-за угла собачки, но боль которого сравнится только с ударом атомной бомбы; одно короткое мгновение до смерти, а оно оказалось хуже всей его длинной жизни. Смотрителю пришлось сразу закрыть дверь, иначе вся эта грязь уничтожила бы его и весь Сектор. Отныне в кабинет не попасть. Смотритель постоял у двери пару секунд, после чего пошёл в сторону сада.

Он понимал, что без смотрительского кабинета Сектор долго не простоит, поэтому решил провести последние дни или секунды своей жизни в любимом месте – в саду. Именно там останутся погребёнными его грёзы об ином мире. Он бы отличался от нынешнего и прошедшего, не был бы лучше или хуже, просто оказался бы другим, в этом-то он уверен. Но что есть мир? К какому выводу можно прийти, начав диалог об ущербности мира как такового, что он – бесполезная дрянь, несущая лишь деградацию сознания и протухание от бездействия мозгов? Или лишь в мире человек способен найти счастье, и неважно, с собой этот мир или со всем миром. Мир – лишь иллюзия? Человек находится в мире или мир находится в человеке?

Впрочем, не одним миром едины, он отбросил эти убивающие его мысли. Смотритель сел за стол и окинул взглядом свой сад, не потерявший своих ярких красок огненных листьев и контрастной зелени. Эти растения ещё проживут пару дней, но Смотритель не протянет и пары минут. Растения в такой момент будто стали ещё прекраснее, а Смотритель стал ещё ужаснее. Хотят ли растения давать живительный кислород последнему человеку, загнавшего их в духоту секторских коридоров? Это уже не столь важно.

Смотритель пробыл на этой войне с подопытными и самим собой слишком много времени. Не зря ли были все эти жертвы в лице сна, здоровья и частично эмоций с чувствами? Зря. Ему уже не пережить финальную битву, а значит его потери будут напрасны. Не зря. Пусть он и многие другие умрут, его дело продолжит огромное количество последователей смотрительского дела… если они окажутся.

Столько сил и времени потрачено невесть на что, было ли смотрительство занятием всей его жизни? Если б он узнал, что это последний день на его жизненном пути, то всё равно бы отправился творить смотрительские деяния, провёл бы этот день так, как собирался? Хватило бы ему духу закончить свою жизнь именно так? Да. Он рад окончить свою жизнь в кругу разложившейся семьи, ставшей лишь перегноем и удобрением для цветов, от которой остались лишь кости в качестве напоминания о своём бывшем существовании.

Скрип. Заражение. Крик. Кашель. Смерть.

Кто бы мог подумать, что именно подопытные переживут Смотрителя.. Может, им и суждено стать тем сказочным отрядом спасителей Земли? Заселить Землю вновь у мужчин и бесплодных женщин не выйдет. Человечество обречено. Оно наконец-то вымрет. Удивительно, как счастливое безумие Смотрителя уничтожило целый сектор. Воистину, счастье – самая страшная болезнь, созданная человечеством. Зато эти 38592 подопытных, может быть, когда-нибудь, да выйдут в Мёртвый Свет, а до тех пор безжизненные коридоры продолжат наполнять Сектор 11.03.

4 глава. Любовь к Смерти.

Мир, в котором страдают единицы. Мир, в котором страдают самые стойкие. Остальные предпочли лживое счастье правдивой боли.

– Новая кровь? Как раз вовремя. Пора свергнуть Бога.

Удивительно, ещё вчера ползали по деревьям, а сегодня претендуют на божественный титул. Куда он их направит, если к нему не прилагаются инструкции по управлению Вселенной? Их это не волнует. Они жаждут обладать этой силой.

– И что же нам делать? – Прокричал один из многомиллионной толпы, находящийся в центре. Его поразительным образом услышал каждый. По крайней мере, мне так показалось.

– Уничтожить их! – Ответил ему всего лишь человек где-то в этом гигантском идеальном круге. Послышалось гулкое ликование. Очень жаль, что в тот момент я не оглох. Откуда-то они достали белых голубей. Оглянувшись, я вдруг обнаружил внутренние стены гигантского амфитеатра, хотя до этого мы были в каком-то поле, а сам уже находился вместе с остальными зрителями. Из двух противоположных ворот вышло два волка. Люди почти одновременно оторвали головы голубям и швырнули остатки на арену, создав две равные кучи. Волки набросились на свежее мясо. Один управился быстро, но другой даже не притронулся, именно его шерсть окрасилась в кровавый. После этого почти все бросились на арену воевать то ли друг с другом, то ли с самими собой, волки исчезли, обратившись в пепел в ту же секунду, что на землю ступила нога человека. После непродолжительных междоусобиц, они все выдохлись, но набравшись сил, бросились в битвы вновь, обращаясь по пути в стариков, с которых уже сыплется прах. Не дойдя до цели, каждый развалился на куски, оставив после себя лишь привкус ненависти или печали, не понятно. Амфитеатр начал разрушаться, но когда я опомнился, то был уже за его пределами и шагал в толпе к необыкновенному строению причудливой формы.

– А этот Бог неплохой архитектор. – Сказал кто-то в толпе. На него многие неодобрительно посмотрели, но спорить не стали.

– Быть может, ведь Он создал нас, пусть мы сами и не идеальны. Впрочем, ничего идеального не существует. Вопрос лишь в том, стали ли мы лучше самого Бога или пали ещё ниже Него.

      А мне всё ещё не понятно, что делал там я, если являюсь верующим, но совсем скоро я об этом узнал, ведь мы добрались до этого представителя поразительной архитектуры. Вопрос в другом: к чему такой гигантизм? Это здание, если его можно так назвать, было огромным, будто построено, чтобы вместить всех Древних Богов всех вселенных. Его размеры просто не воспринимались моим сознанием. Это строение выглядело, будто… вертикальные девять кругов Рая, такое у меня ощущение было в тот момент.

Никто не хотел туда входить, если этот вомиториум можно назвать дверью. Когда мы воззвали к Богу, он не услышал нас, как мы сначала думали. Пришлось входить. В этих странных коридорах потерялось немало людей, но проверить было уже негде и некогда, может они просто выстроились очередью, чтобы повидать приближающуюся казнь Бога. Пробравшись через все эти лабиринты, мы добрались до, как нам казалось, Его тронного зала. Да, это помещение было гигантским, но никакого трона у Него не оказалось, а сам Он, судя по оставленным Им самим заметкам – не спрашивай, – символы которых я не знал, но почему-то сразу понял, что они значат, стремился защищать нас, давать жизни, но так и не познал всей той силы, что необходима Ему для осуществления своих планов. Он жалеет, что является столь слабым, а ведь у него было предостаточно времени. Что бы Он не делал, Люди всё равно восстают, этот порочный круг не в состоянии разорвать. Мне даже стало жаль Его, ведь Он хотел, как лучше, пусть последователи и необходимы ему, чтобы поднимать с колен своё могущество, не сходить с ума, ну и получать некоторое удовольствие, конечно.

– Услышим ли мы Его слёзы из-за всего того, что Он совершил против человечества? – Спросил вдруг кто-то.

– Сомневаюсь. Он – бесчеловечная тварь, которой чуждо сострадание, я уверен. Именно поэтому нам нужно свергнуть Его и всё, что с Ним связано.

Но за что все они борются? Они хотят стать богами, не научившись быть людьми. Но смогут ли они не просто получить, но и понять эту всепоглощающую и практически безграничную мощь? Смогут ли они защититься от собственных созданий, аль также познают уничтожение, свержение? Время покажет, если само не падёт пред их безумными попытками поработить всё и вся.

Слишком долго ничего особо странного не происходило, тебе не кажется? Вот-вот, именно поэтому, видимо, я оглянулся и все люди вокруг обратились в пыль, а я остался один. И тогда-то я понял: не оглядывайся. Их унёс ветер; подбежав к очень далёкому краю одной из… зубцов, я увидел, что война началась, если фактическое избиение Бога можно так назвать. Он просто взял и сдался, не предприняв ничего против восставших. Неужели он действительно любит их?.. Любил. Мне уже не узнать. Да и знаешь, у меня острое angor animi сейчас, поэтому я не уверен, что вообще проснусь завтра… Продолжу. Всё довольно быстро начало погружаться во мрак. Не успев даже заметить, я проглядел либо начавшуюся ночь, либо смерть Солнца. Если это не какая-то другая звезда. Если вообще звезда. В этой темени я легко заметил какую-то вспышку, осветившую всё вокруг, но то была не молния, то был не Зевс, пытавшийся меня поразить за богохульство. Обратя свой… взор на вспышку, я попытался понять, из-за чего же это произошло, из-за чего люди захотели свергнуть Бога. Завораживающее зрелище и не менее занятные мысли. И мне повезло, что я осознаю в точности, что являлось сном, а что нет… Надеюсь на это. Спрошу у тебя чуть позже, не ошибаюсь ли я в своих суждениях, если не забуду. Так вот, эта вспышка была относительно далеко, где-то над головой – в космосе, но что конкретно случилось – мне неизвестно. Не думаю, что взорвалась звезда, до ближайших много-много световых лет. Впрочем, это же фактически сон в капсуле, в нём всякое может произойти. Но это вспышка становилась всё больше и больше, так что я почему-то предположил, что я практически в эпицентре Большого Взрыва, почему – понятия не имею. Впрочем, были события поважнее моей приближающейся смерти. То строение, которое загрязняли мои ноги, начало разрушаться, но я его запомнил практически идеально, быть может, сумею воплотить такое строение в жизнь, если выживу. Своими словами мне так просто не объяснить. Впрочем, это и не нужно. Снова оглянувшись, это уж был рефлекс, я заметил, что с окружением что-то не так. Оно казалось то красно-коричневой, то странно-белой окаменевшей пустыней, при том, как только я это заметил, всё исчезло, испарилось. Взрыв настиг и меня. Мне будто казалось, что я распался на атомы, но далее – тьма. Беспросветная и непроглядная тьма. После этого я оказался в толпе людей, пустых людей, в некоем городе. И именно эти люди стремились низвергнуть Бога в самое ядро Земли за все Его преступления против Человечества. И они это сделали. Отчасти.

– Вот мы и здесь. Совсем скоро мы придём туда и уничтожим всё то, что Он создал, займём в итоге Его место. – Мне всё ещё непонятно, в хронологическом ли порядке расположены события, происходившие там со мной. Ежели нет, то тогда понятно, почему они всё ещё идут Его убивать. – Именно таким, как мы, суждено свергнуть его. Он достаточно грел нам наше место, теперь же наша очередь править мирозданием. Мы должны спасти как всех тех, кого Он умудрился запугать из наших, так и иные формы жизни. Мы достаточно узнали историю Человечества, Мы познали ошибки минувших поколений, теперь-то Мы сможем понять всю суть Вселенной. Именно в наших руках возможность спасти наш дом от Бога, стремящегося к развлечениям и разрушению, неспособного к созиданию.

– Бог точно сдох, раз он до сих пор ничего не предпринял. – Перебил вещателя кто-то второй. –  Но почему же вы так уверены, что вы можете занять Его место, узурпировать этот трон?

– Что, как не творение, лучше всего способно творить?

– …Тогда где гарантия того, что вы не перегрызётесь за чуть большие клочки лишнего места и чуть большие права? Вы ведь организуете Новую Землю на территории всей Вселенной, а ваши будущие создания будут тупыми животными и подопытными кроликами для ваших собственных экспериментов. Вы ничем не будете отличаться от нынешнего Бога, разве что огромным количеством. Вы уничтожите всю Вселенную, лишь бы завоевать кого-нибудь. Каждый будет управлять только куском, а не всей Вселенной целиком, впрочем, вы в любом случае перегрызётесь за мнимые территории Бесконечности, вы ведь люди, из человека невозможно убрать человека. Повезёт тем, чья часть с краю.

– Неужели ты правда уверен, что человеческий разум слабее чьего-то помысла? Да, мы не идеальны, наше правление, возможно, не всем понравится, но лучше мы, чем Он. Бог давно потерял хватку: такого количества атеистов, агностиков и представителей иных религий не было ни в один из периодов нашей истории. Это должно подтолкнуть тебя на определённые мысли. Бог ослаб, ведь мы уверены, что именно в вере в Него таится Его сила, без верящих людей Он не сможет долго нам сопротивляться. Хватит этих разговоров, пора браться за дело!

– Уничтожим же этого ложного ныне правителя наших миров. Вперёд! – И они устремились в сторону той самой поразительной постройки. Что было далее – я уже рассказал. И, знаешь, многое указывает на то, что это крайне утрированный сон. Слишком много непонятного мне символизма, а люди слишком уж быстро поддались влиянию неведомого мне оратора. Я, конечно, понимаю, что общественное мнение крайне податливо, но ведь не настолько… Всё же я допускаю вариант того, что людское негодование росло на протяжении тысяч лет, что объяснило бы их ярость, направленную в сторону их создателя. Если вообще это всё не было массовым помешательством, а Бог действительно существует. Или существовал, если этот сон оказался материальным и действительным. Мне это никак не проверить… И, знаешь, мне кажется, мой мозг через этот сон хотел сказать, что я жажду власти, что когда-нибудь пожертвую всем самым дорогим для меня ради мнимых наград и слепой силы. Надеюсь, он ошибается.

Я не знаю, смогли ли люди в конце этого сна уничтожить Бога, заняв его место, то было последнее, о чём я могу поведать тебе.

– …Я помню это. А что видела ты вовремя своего сна в капсуле?

– Весёлые у тебя сны, конечно. Я помню всего-то какие-то убийства, кровь, смерти, ничего особенного. Не только это, понятное дело, были и лужок, и птички, но всё же. По крайней мере, я не вижу в этих снах какого-то смысла, даже если он есть, из-за недостатка деталей, отложившихся в памяти. Должна признать, ты лучше запоминаешь сны, чем я.

– Это не умаляет твоё воображение.

– Пусть так, но я хочу запоминать сны лучше, чтобы искать в них вдохновение. Проблема в том, что исправить это мне не удаётся, как бы не старалась. Да даже в кошмарах я бы могла найти то, что направило бы меня на моём пути, Лавкрафт же описывал то, что видел в них, так чем я хуже?

– Ещё жива, не боишься кальмаров, и это как минимум. Да и давай признаем, что никто в конечном итоге не выберется отсюда. Шанс того, что ты сможешь поведать хоть кому-то, кроме меня, о своих интереснейше-безумных идеях и сюжетах, крайне мал, практически равен нулю. Всё не будет хорошо, я в этом уверен.

– Ты всегда уверен, что всё будет плохо. Даже не знаю, лучше ли это заядлых оптимистов.

– Готовлюсь к худшему.

– И надеешься тоже.

– Меня моё чутьё ещё никогда не подводило.

– Потому что ты до сих пор оставался жив, записывал ведь в свой условный списочек любую самую безобидную мелочь, которая якобы повисла над тобой, как самая большая угроза. Даже не знаю, как ты можешь спокойно спать.

– Практически как младенец. Мёртвый младенец… – Он усмехнулся. – И, знаешь, раз уж мы заговорили о нашей скорой смерти, то верила ли ты когда-нибудь в людское, скажем так, будущее всевластие, как в моём сне?

– Нет. Эти идеи всегда казались мне странными. Мы всего лишь очередные твари, букашки, паразиты на теле Земли, которым суждено стать перегноем. Я почему-то сомневаюсь, что разговоры о реальных полётах в космос и скорой колонизации всего и вся не были фикцией или простейшим обманом, который и проверить-то уже нельзя.

– Теперь ты начала говорить о том, что всё тлен, хотя я и сам не лучше. Ну, знаешь, я всё же почему-то верю всем тем новостям о скором создании нашей Межгалактической Человеческой Империи, но я всё же сомневаюсь, что люди смогут стать богами, это слишком пафосно звучит. Глупо ли было верить в нашу будущую империю – вероятно, но здесь, когда ничего меня в общем-то и не касается, я ж всё равно помру, могу лишь порадоваться за тех, кто выжил. Скорее всего, я уже не доживу до тех времён, когда человечество будет жить вечно… Хотя почему бы это не исправить? Пусть я стану одним из тех, кто дарует людям столь желанную смерть Смерти. У меня ведь всё ещё есть хоть немного времени, которое я могу потратить на благо людей… Разве это не глупо – гореть ради других?

– Глупо, бесспорно. Впрочем, все мы совершаем ошибки, я ведь тоже не идеальна и тоже когда-то верила людям. Но моя вера в человечество всё сильнее напоминает гнилой труп, как бы я не старалась вновь уверовать в эти создания. Да и подумай сам, технологии, созданные людьми тысячи лет назад, до сих пор иногда превосходят наши в точности, пирамиды и иные древние постройки, возводимые без современных технических средств, стоят дольше, чем большинство домов, так что же это за деградация? – С некоторыми разочарованием и злостью в голосе промолвила она. –  Или мы променяли разум на человечность и несколько лишних прав с рождения? Если так, то я не желаю верить в таких людей, раз у многих не достаёт ни того, ни другого.

– Так и знал, что ты не утратила свою любовь к полемике и осуждению.

– А что в этом плохого? О мёртвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды, а её с фактами ты получил. Если моё негодование современными людьми и восхваление творцов прошлого можно считать фактами.

– Сомневаюсь, но твои претензии я уловил. Ты считаешь, что, например, религия в средние века принесла одно только зло, что из-за неё мы потеряли множество великих умов, я бы даже в таком случае провёл аналогию с Древней Спартой, в которой немощных и больных детей скидывали со скалы, но ты представь, сколько из них могли стать величайшими умами того времени, отсутствие подобной расточительности в Афинах и обеспечило жителей Греции Архимедом, Гиппократом, Платоном и много кем ещё. Но ведь ты должна понимать, что вина не столько и не только на самой религии, сколько на самих людях в целом, которые искали утешение и спасение в религии. Да и потом, это миф, что инквизиция сжигала всех подряд, изучи историю получше. Да, быть учёным было опасно, что мне и самому не нравится, но ведь церковь, пусть и немного в извращённой форме, но обеспечивала некоторых образованием. Пусть образование в каком-нибудь Древнем Риме всё равно было лучше… Хотя как их сравнить, если между ними пропасть в тысячу лет?

– Может быть и да, я довольно негативно отношусь к религии, но всё же осознаю её некоторый вклад, частично в мораль, немного в науку, но тем не менее она не нужна для контроля нравственности, истинно-хороший человек способен собой управлять без надзора свыше, разве нет?

– Отчасти я согласен, религии устаревают, но они никогда не умрут окончательно. Люди, стремящиеся к вечному блаженству, были, есть и всегда будут, от этого не уйти, в кого-нибудь вера всё равно останется. Но религии нельзя использовать для управления массами, ведь атеистам важно, чтобы каждый думал головой, а не собственными предрассудками.

– Так почему бы не забрать у жаждущих блаженства после смерти религию и не подарить им взамен науку, которую они сами смогут развить до такого состояния, в котором они и создадут это самое вечное счастье для себя, своих близких и всего мира? Кто им мешает удариться в столь любимый многими Агресс, чтобы вершить добро при жизни, получив в результате её вечный аналог с привкусом счастья?

– Они ведь не смогут перейти на следующий уровень, в этом и проблема. Но не забывай, что есть множество верующих учёных, черпающих вдохновение именно в своей вере, именно благодаря ей они по сути и живут, раскрывая секреты Вселенной. Проблематично в наше-то время утверждать, что чем выше интеллект, тем ниже склонность к религиозности. Да и разве это плохо, что кто-то хочет после встречи со Смертью поиграть в покер с Богом?

– Да, потому что они думают лишь о своей собственной шкуре, желая больше всего на свете, чтобы в Аду горели все, кроме них. Верующие – эгоисты.

– Неужели? К твоему сведению, все люди от природы эгоисты. А если кто-то не эгоист, то он, можно сказать, порабощён системой и общественными устоями, ведь среди людей принято делиться. Правда, не болью, но это детали.

– То есть ты хочешь сказать, что человечность – это слабость?

– Не знаю, как ты пришла конкретно к такой формулировке, но не совсем. Эволюции не было особого смысла делать из нас идиотов, прыгающих в огонь ради других, ведь главное – спасти собственную жизнь, а остальное не важно. Чувство самосохранения, я уверен, является проявлением эгоизма, и если бы не оно, то мы все давно были бы мертвы, хоть в нашей ситуации Смерть и является лучшим проявлением добродетели. А человечность отчасти даже можно назвать той формой эгоизма, которая образовалась в обществе, ведь из неё можно извлекать выгоду, фактически обманывая других, а для природы важнее всего, чтобы мы становились сильнее, так чем же это не естественный отбор нашего времени?

– Но теперь выживает хитрейший?

– Неплохо. Что же, встречный вопрос: зачем всё это нужно? К чему был нужен этот чёртов естественный отбор, если мы при жизни повидали Ад?

– Мы с тобой не славились хитростью и удачей, вот и попали сюда. Уверяю тебя, не все восемь, или сколько их там было, миллиардов человек раскидано по секторам, многие, что называется, сломили свои людские оковы и вылетели за пределы этого булыжника. Здесь же все присутствующие оказались слишком слабы или невезучи для передачи своих генов или счастливого существования.

– Не хочу в этом участвовать. Никто не хочет… Знаешь, у меня был шанс не оказаться здесь, блюсти псевдо-счастливое существование, но отказалась, узнав, что тебе со мной нельзя, почему – не знаю.

Слабая улыбка проступила на его лице. – Спасибо, но ты ведь жалеешь об этом. Да, друг ради друга мы проходили огонь и воду, вместе прошли не только через испытания, но и время. Поступил бы я также, как ты? Да. Пожертвовал бы я сейчас твоей жизнью, чтобы спасти себя отсюда – также, как и ты моей. Каждый пожертвует всем, что у него есть, чтобы избавиться от боли.

Печаль и понимание отразились на её лице. – …Ты всегда был откровенен. – Холодным и грустным голосом заметила она. – И я благодарна тебе. Ты сказал то, о чём я боялась даже подумать.

– Тебе больно, не так ли?

– Больно?.. Чем боль не часть счастья? Какая сила может быть заключена в руках страданий, что она может привнести в скучные перипетии жизненных условностей, сколь приятными могут быть воспоминания о ней?

– Мазохистка. – оборвал он её с усмешкой.

– Лишь задающаяся странными, на твой взгляд, вопросами. Посуди сам: если бы не было горя, то человеку не с чем было бы сравнивать своё счастье, разве не так? – Он рефлекторно вздрогнул. – Боль – не часть, Она – инструмент Счастья. Именно Счастье использует Боль, чтобы мы, не ценящие ничего, кроме Самих Себя, перестали строить из себя полубогов, способных на всё, кроме осознания своего Я. Именно Боль показывает нам, что мы смертны, что нам что-то грозит, что нашим жизням дан срок. Без Боли мы бы все передохли не в состоянии даже осознать, что наше время иссякало незаметно для нас. Боль – защитный механизм нашего же Счастья, чтобы мы умудрились не причинить Себе же подобным смертельный удар, ведь мы, люди, настолько кровожадны, что без Боли даже Смерть казалась бы нам иллюзией и обманом. Но именно Боль заставляет нас молить о Смерти, а потому у Старухи ныне множество почитателей. Но кто же в конечном итоге возвысится с большей властью – Боль над Счастьем или Счастье над Болью? – вопрос, на который нам самим следует дать ответ.

– Говорил же я, что твоё воображение ничем не уступает моему. Вдохновение способно не только вносить удовлетворение, но и дарить страх пред самим собой. Как ты спокойно спишь?

– Никогда ещё не мучила бессонница, мне повезло, отключаюсь я быстро. Точнее отключалась. Что будет со сном теперь – мне неизвестно.

– Не беспокойся, совсем скоро мы уснём навсегда.

– Надоел. – Раздражённо сказала она.

– Успокойся. – В приподнятом настроении оправдывается он. – Я всего лишь следую правилу memento mori. Да и пойми ты наконец, что нравится мне это слово: «С-м-е-р-т-ь». – Протянул Он это слово, смакуя каждую букву. – И ничего я не могу с этим поделать. Зато не люблю Тишину, мне опять-таки ближе Смерть; упоминать её, разговаривать о ней предпочитаю больше всего на свете, всё это, по сути своей, греет мне душу и заставляет жить. Хотя не будем забывать, что Смерть творит Тишину, они явно лучшие подруги.

– Любя Смерть, не обольщайся, ты остаёшься всё в том же списке. Да и ты думаешь, что благонадёжное отношение к Смерти и ненависть к Жизни, этой рабовладельчице, дарует тебе к смерти иммунитет?

– Нет, я всё также смертен, но встречу её достойно, смотря ей прямо в глаза.

– Мне больше кажется, что ты решил переспать со Смертью. Знай: я тебе этого не прощу. – Улыбнулась она.

– Не переживай, она предпочитает Богов. – Скривил он рот, попытавшись улыбнуться в ответ. – И раз уж мы говорим о Смерти, то у Неё есть лицо? Кто Её покровитель? В чьих руках таится власть над Ней, над Её душами? Кто властитель Смерти? Кто может подарить Смерти саму смерть?. Кто в тандеме Богов отводит Богам смерть? У Богов смерти есть Бог повыше, дарующий им смерть? Есть ли место для умерших Богов? Сама Смерть является Богом? Есть ли Высшая Смерть для Богов?

– Интересные вопросы, поскольку на них нет ответов… Как твоё сердце сейчас?

– Ну, раз я жив, то ещё держит меня в полном здравии.

– Я серьёзно.

– Да ладно тебе, я же ещё не умер. А если умру, то ты узнаешь об этом первой. – Она неодобрительно покачала головой с некой гримасой негодования. – Я не чувствую себя больным. – Как-то грустно Он подтвердил Её надежды.

– Надеюсь… Как ты ещё не сошёл с ума от мыслей о скорой смерти?

– Хороший вопрос. Возможно, и ты наверняка уже это понимаешь, потому что я хотел бы изменить мир, повлиять на него хоть как-то, но осознаю, что уже слишком поздно, чтобы спасать человечество. Я хочу, но не могу.

– Да. А я разочарована в человечестве окончательно. Я бы могла просто сдохнуть и покинуть наконец эту бренную Землю, вскрыв себе вены или перерезав гортань ближайшей стекляшкой, способов много, но проблема лишь в том, что могу, но не хочу.

Обретут ли они долю своего счастья в этой разрухе, найдут ли то, что дарует им жажду просыпаться вновь и вновь? Нет. Им не суждено обрести душевный покой, но хотят ли они его сами – тот вопрос, на который лишь они смогут дать ответ. Проблема только в том, что они не захотят отвечать, им нравится собственное безмолвие, это странное положение скорой смерти. А кто ныне не полюбит Смерть, как истинно любимых мать или отца, если именно Она большинству дарит то счастье, к которому стремятся столь многие? Не понятно, хотят ли они сами спасти себя, но ясно одно – их смерть будет болезненной. Впрочем, даже я могу ошибаться в их желаниях, а Они оказаться возвышеннее меня самого, а если так, то мне будет приятно поучиться у них. Если, конечно, Смерть не выйдет вперёд в нашей гонке. Хочет ли, соблазняет ли кого-то из них идея о скорой смерти, что привнесёт в их бесполезное существование хотя бы частицу осмысленности – они станут удобрениями? Соблазны. Могут ли они привнести некоторое смирение в жизнь, или же они вызывают одни лишь стремления, часто обнадёживающие? Как бы то ни было, стоит ли им подчиняться, сможет ли следовавший за ними в конце концов обрести покой? Неизвестно, но одно ясно точно: жаждущий смерти в конце окажется счастливее своих собратьев, ищущих правду – правду, открывающуюся немногим, правду, что может годами таиться во тьме бескрайнего сознания, правду, которая освещает путь в тоннеле мрачной жизни, часто пустой, словно смысл самого существования; так требуют ли они всех тех душевных терзаний, беспрерывно следующих по пятам за ними? Страх перекрывается, разжижается, но жажда лучшей жизни обременяет, нередко становясь причиной спешки, как следствие – краха. Клятва верности унынию обеспечена. Беспомощность поглотит, самобичевание наступит, ненависть воскреснет, а к себе, миру или всему человечеству – не важно. Этот яд сведёт человека с вечностью, как бы сильно он не противился подобному.

Дверь в помещение вдруг отворилась. В неё зашёл странного вида человек в фетровой шляпе, при том она – единственное, чем он хоть как-то отличался от подопытных.

– Ох, ну наконец-то вы проснулись. – Говорил незнакомец своим довольно басистым голосом – Я несколько дней назад уже хотел отправить вас на прогулку, иначе у вас мышцы б атрофировались, да и поговорить с вами не помешает, но чего-то не получилось. Добрый вечер. Почему вечер и как я определил время суток? Потому что наступил закат человечества… Да не будем о плохом. Я пришёл, чтобы спросить у вас: что вы помните о прошлом в общем и Смотрителях в частности и каково ваше отношение к последним?

– Я слышала о них раньше, – начала она своё выступление, – но сомневаюсь, что хоть что-то из этого правда. Не думаю, что нечеловеческие испытания силы и воли, убийства, тысячи смертей впустую и множество других баек являются правдой.

Её друг, задумавшись на мгновение, всё-таки выступил и сам. – Вы – один из них.

– А ты догадливый. – На их разговор обратил внимание каждый в этом помещении. – Я не стал представляться сразу одной безопасности ради.

– Раз уж мы все так радушно общаемся, – начала она, – то подключайтесь к нашему разговору и ответьте: зачем это всё по-вашему, в чём, если можно так выразиться, счастье вашего плачевного положения, в котором в любой момент вы можете сдохнуть?

– Считай, я на войне, по сути, с самим собой, ведь от самих Смотрителей зависит, лишатся ли они рассудка. – Смотритель активно жестикулирует и меняет голос почти под каждое слово. – Смерть их ничего не решит, а Сектора, скорее всего, когда-нибудь всё равно падут. Вопрос, конечно, в другом, но самому мне есть дело до одного единственного факта – времени, а точнее, его размера, конец которого граничит с моей смертью. Знаешь, мне должно быть плевать на вас всех, но что-то мне не даёт просто отрубить оставшихся от жизнеобеспечения и сберечь расходуемые на вас ресурсы. Возможно, я просто надеюсь, что кто-то из вас поможет мне не сойти с ума… Но, знаешь, я даже отчасти рад всему этому. Мне даже жалеть-то особо не о чем. Забавно, правда?

– О да, забавно… – Ответила собеседница. – Но всё-таки, столько боли вы повидали, у вас бывали мысли о суициде?

– Суициде? Боль – топливо жизни, именно она вдыхает смысл в бездумное прожигание времени. – Смотритель скорчил задумчивое лицо. – Посуди сама, именно в страданиях человек пытается всё изменить, хоть и не каждый… Хорошо, тех, кто хоть на что-то годен, боль вдохновляет менять свою жизнь, и неважно, боль эта физическая или духовная. И я говорю не только о классической боли, которая причиняет страдания, но и о той, что вызывает один лишь дискомфорт. – Друзья переглянулись, Она буквально только что говорила то же самое.

– Ах да, – С каким-то сарказмом начал Он, – лучше ведь, чтоб тебя били, как собаку, зато, когда отпустят или дадут кусочек мяса, ты действительно начнёшь ценить жизнь, обретёшь неописуемое счастье… Исходя из твоих слов, самые лучшие люди на Земле – садисты и им подобные, ведь только на фоне боли или поощрения, которые они нам даруют, мы чувствуем радость.

– Я не об этом. Боль нередко дарует смысл, но есть множество более приятных аналогов, бесспорно.

– А жизнь-то тогда зачем, для чего эта боль? – С каким-то раздражением спросил Он. – Для кого вообще нужно самосовершенствоваться?

– Жизнь бессмысленна, когда я это отрицал?

– Тогда какой смысл в боли вообще? Никакого. Зачем вообще пытаться что-то изменить, если гробу будет всё равно, кто будет в нём лежать? – Обращался Он скорее к самому себе.

– Я знаю, каково это – испытывать страдания, но мне самому чаще было интересно, чем неприятно… Memento mori. Помни о Смерти, друг мой. Помни, что смертен, иначе утратишь свою жизнь. «Завтра» может не наступить, при том не обязательно из-за Смерти на пороге… Лужок, птички поют, выпускники празднуют окончание обучения, семьи обсуждают, как все вместе сходят в парк завтра, а оно не наступает, потому что пришла война. Миллионы жизней? Знаешь, треть, или две трети, не помню точно, всех родившихся в 1921-ом погибли на войне. Неуважение к погибшим? Когда оперируешь столь большими числами, как десятки миллионов, невольно обезличиваешь их, удешевляешь их вклад в общемировое дело. Это мерзко, не спорю, но таковы реалии людского мира – видишь смерть других, не замечая её около себя, но ценишь самого себя выше других, даже если вклад твой ничтожен и сам ты ничто. Memento mori, но мы никогда не осознаем свою собственную смерть, иначе все мы покорились бы животному безмерному ужасу, или изменили б мир по своему собственному желанию, покорили бы законы и секреты Вселенной. Все равны перед Смертью, но не все видят себя в конце пути, ведь полагают, что будут жить вечно, что они достойны бесконечных, а не конечных страданий. Жизнь – боль, вызывающая привыкание, все мы мазохисты, стремящиеся расширить границы своего понимания: “А зачем мне эта жизнь, если исход всегда один?”. Люди слепы, но именно эта утрата одного из чувств делает людей сильнее самого Бога, ведь именно в тьме незнания мы обретаем свет своего “Я”, своих уникальных душевных терзаний, а раз так, то разве эта боль не прекрасна, не доставляет того самого удовольствия, утверждающего, что мы всё ещё живы?.. Да, у меня довольно извращённое чувство прекрасного.

– А как же смерть? – Не выдержала Она его столь длинного монолога. – Разве она не является той самой силой, толкающей человека вперёд? Да и потом, именно боль может привести его к смерти, из-за чего и капли пользы не будет от него, разве нет?

– Верно, но даже человеку нужно топливо, коим боль и способна выступать. Слабого боль добьёт; сильный воскреснет фениксом. И разве не в предсмертной агонии он больше всего способен на что-то прекрасное?

– Прекрасное какого плана?

– Он сможет сказать: “Я знаю, зачем живу”.

– И чего же в этом прекрасного? – Снова влез Он в разговор.

– Он нашёл бы тогда смысл, вдохновляющий на свершения, вдыхающий в его ходячий труп жизнь. Разве это не прекрасно?.. Да и вообще, достоин ли человек вечной жизни?

– Я полагаю, – Продолжает Она, – что многие довольно эгоистично подходят к ответу на этот вопрос. Например, отчасти и я сама так считаю, ведь лишь единицы из тысяч, если не меньше, могут понять, что они ничтожны: “Только великим людям, вроде меня, следует даровать вечную жизнь, я буду достойно распоряжаться ею, не совершу ни единого преступления на почве своей новообразовавшейся, разгоревшейся гордыни”.

– Да одно ваше существование в таком случае будет преступлением против самой эволюции и мироздания. Даже великие должны умирать… А как вас зовут, что-то я запамятовал спросить, прошу меня простить?

– Не люблю давать и называть имена. – Ответил Он сухо.

– Nomina sunt odiosa? Не потому ли, что в имени таится душа человека? Не говоришь ли ты таким образом, что являешься бездушной мразью?

– Верно подметил. Никому ещё не удалось спасти мою душу из пасти уныния.

– Что же, найдёт ли она своего хозяина хоть когда-нибудь? Вопрос без ответа…

– Как там, за пределами Сектора? – С некоторой надеждой перебила она их перепалку.

– Там – никак, там – Смерть.

Она, опустив глаза и изменившись в голосе, проронила. – Почему я не удивлена… Что же, тогда не было смысла нам выбираться из этих тюрем, раз окажемся в другой – в гробу. Впрочем, кто нам его даст? Природе больше нет до нас дела, перегной в нашем лице бесполезен впредь.

– Не знаю. – Говорил Смотритель. – Но мне кажется, что все мы так или иначе ещё можем пригодиться, ведь мы, как никак, – звёздная пыль, которой ещё предстоит бороздить просторы Вселенной. Даже от таких, как мы, может быть польза.

– Сомневаюсь. – Продолжала Она. – Каждый из нас виновен в фактическом вымирании человечества. Нет нам прощения, подобная вечная жизнь, пусть и без разума и самоосознания, лишь докажет, что либо Бога нет, либо Он – бесчувственная тварь, жаждущая чужих мучений.

– Тварь ли он дрожащая или право имеет? – Усмехнулся Смотритель. – Разве тот, кто даровал жизнь, не может забрать её по собственной прихоти?

– Нет. Тот, кто дал жизнь, не должен иметь право отбирать её по собственному желанию, кем бы он не являлся, это непозволительно, отвратительно, мерзко.

– Это по человеческой морали такое непозволительно, отвратительно и мерзко, но ведь у богов своя, божественная мораль. Не забывай, что для богов ты такая же тварь, как и муравьи для нас, но при этом никто никогда не поднимал шума, когда кто-то из людей топил их норки или совершал иные действия по отношению к ним. Ты не можешь знать, скольких бабочек задавила, да и признай, что нравится тебе хруст позвоночника мышки в зубах кота. Что за двойные стандарты? Если смеешь менять чужой мир, то прими тот факт, что кто-то посмеет изменить твой. Или неужели люди имеют настолько большую гордость, что не могут даже допустить возможность того, что кто-то стоит выше, чем они? Многим из людей стыдно за нас самих, так разве не это провал эволюции – ненависть к своему собственному виду? Зачем нужны были все эти поколения мучений, неужели сама эволюция оказалась бессмысленной, а не только наши жизни? Что же, так или иначе, Бог молодец, ведь Он умеет развлекать себя нашими страданиями; очень жаль, что именно нам прикрутил эмпатию, болью нас не развлечь, как бы печально это не было…

– Зато Он наделил нас психическими расстройствами и прочими болезнями и ошибками сознания.

– Да, вот вы знаете, насколько же неприятно, но в некотором роде и интересно, испытывать сонный паралич? Смерть будто бы оказалась за моей спиной, хотя я лежал, и начала то ли шептать, то ли просто дышать мне на ухо. Чувство страха обхватило меня в тот момент, я даже в полусне ощутил, как подскочил пульс. Благо, были только слуховые галлюцинации, я не видел какой-нибудь чёрной тени, спускавшейся с потолка. И забавно, что сначала я подумал, что это был вещий сон и скоро помру, но спустя время до меня дошло, что это был паралич… Ах да, точно.  Не за тем я сюда пришёл, чтобы обсуждать нашу с вами различную боль. Я лишь хочу предложить вам помощь… или спасение, называйте, как хотите.

– Знаю я ваше спасение. – Отрезал Он. – Общался я с одним будущим Смотрителем до того, как оказался здесь, и нет у меня желания с тех пор доверять подобным тебе.

Смотритель изменился в лице, будто бы у него испортилось настроение. – Не все Смотрители злодеи, но я тебя понимаю, являюсь ведь выходцем по сути из семьи убийц. Но мне есть, чем оправдаться: я ни одного не убил, каждый отсек продолжает функционировать, а ведь прошло довольно много времени. – Он оглядел всех здесь присутствующих. – Да ладно вам. Если бы не Смотрители, то всех вас уже давно бы не существовало на этой хреновой Земле! – Прокричал он с некоторым удовлетворением в голосе. – Мы были необходимы, чтобы спасти ваши бренные душеньки. Что бы вы без нас делали? Дохли. И это ваша благодарность? Бессмысленное восстание, пустая трата времени? Неужели вам столь нравится убивать, что вы аж готовы пожертвовать единственной надеждой на спасение – мной? Глупо…

– Не было бы восстаний, не появились бы и несоблюдаемые ныне права людей. Правители тех лет тоже говорили: “Зачем вам восстание, если у вас есть уверенность в завтрашнем дне, стабильность? Без нас вы пропадёте”. У нас нет причин верить тебе.

– Но и не верить тоже.

– Перестраховаться необходимо.

– Зачем вам это постоянное стремление всё уничтожить, оставить после себя одни только трупы и падаль? Почему вы пытаетесь разрушить всё, что создано не вами? Кто вам дал моральное право решать чужие судьбы?.. Кто его дал мне, хотите спросить? Хороший вопрос. Я бы хотел избавить себя от всех этих мучений, связанных с присмотром за вами, но не могу. Меня фактически заставили. – Голос Смотрителя становился всё тише и нервознее. – Я боюсь, что они узнают о моей измене. Да, вероятно, они все уже давно мертвы. Но я не могу так рисковать собственной и вашими жизнями. Простите, если когда-то причинил вам вред…

– Если ты ни в чём не виноват, то зачем пытаешься загладить чужую вину?

– Я устал быть один. Боюсь, что когда-нибудь обрету безумие в этой вечной тишине. Это тяжело – переживать одиночество длительностью в года. Я поражён, почему до сих пор мой параноик внутри не свёл меня с ума. Я начал бояться каждого шороха, которого могло и не существовать… Паранойя гложет меня даже сейчас. В глубине души я ч-чувствую, что всё это было зря, что вы уничтожите меня и всё то, ради чего меня сюда направили, что мои мучения были напрасны… Знаете, ненавижу этот салатово-зелёный цвет, который ассоциируется у меня с паранойей. Она, как слизь, проникает через уши и глаза в мой разум, вызывая вязкое, липкое чувство постоянной тревоги и страха. Даже врагу не пожелаю постоянно испытывать подобное, пусть и возникает она вспышками. И ладно бы этот вечный страх никак не отражался на мне, но нет же – мне постоянно снятся кошмары, в которых я либо погибаю, либо наблюдаю страдания некогда дорогих мне людей; уверен, что когда-нибудь всё же свихнусь.

– Измучился совсем? – С сарказмом спросил Он.

Как-то неприятно Смотритель усмехнулся. – “В мучениях наша сила” – говорили они. “В страхе покой обретём… Или умрём.” – отвечали мы. Помню эти слова, будто в бреду… Странно это всё… Мне надо пройтись. Неуютно как-то.

– Но мы же немного поговорили. – Как-то жалобно уронила она.

– Non multa, sed multum. Немного, но о многом. Учите латынь, господа, ведь никто с вами на иных языках разговаривать в Аду не будет.

– Ха, видишь, не я один такой. – С каким-то странным весельем обратился Он к Ней.

– Не ты один, – Говорит Смотритель, – но сомневаюсь, что у тебя есть синдром, если говорить крайне научным языком, деперсонализации-дереализации.

– Что это? – Спросили они одновременно.

– Не знаю определения, но для меня мир иногда становится как бы вдали, он блеклый, тусклый, а я смотрю как будто не из своего тела, при этом заурядные и рутинные дела могу продолжать на автомате, даже говорить. Не особо нравится мне этот защитный механизм, ведь меня выбивает из колеи даже тогда, когда я просто, например, иду. Помню, отключило меня однажды, когда я шёл по улице в те стародавние времена до Секторов, и не мог понять, что со мной произошло и почему смотрю как бы “не со своей позиции”, почему мир такой серый и отдалённый. Ощущение, будто бы глаза где-то очень глубоко в черепе. Я тогда резко ещё остановился. Это происходило… какое-то время.

– Я почему-то уверен, что у тебя букет болячек не из одного цветочка.

– Да. Деперсонализация является симптомом многих психических расстройств, в том числе панического расстройства. Неприятная штука. Ты можешь сидеть даже в самом безопасном месте, но вдруг начинает очень быстро биться сердце, пульс сильно повышается, дышишь всё тяжелее, иногда намертво сжимается челюсть, всё начинает вдруг давить, даже обычные стены. Это как момент в фильме, в котором идёшь по тёмному коридору, осознавая, что там, в конце, в белом и ярком свету стоит убийца, ты хочешь сбежать, телом и мыслями срываешься с места, но продолжаешь стоять на месте. Не засекал, сколько такое длится, но думаю, что от нескольких минут до часа. Ненавижу иногда самого себя за то, что довёл до подобного.

– Что же случилось, раз у вас столько расстройств? – Интересуется Она.

– Тебе лучше не знать. Так или иначе, нам всем нужно развеяться, особенно вам.

– А не начнёте ли вы голодать, раз освободили нас? Не потесним, не обедним ли вас?

– Как я могу говорить о голоде, если никогда не голодал? Какое моральное право имею говорить о бедности, если не знаю, что это такое? Как я смею упоминать Смерть, если ни разу не видел её в глаза? Что я могу знать о печали, если никто из моих родных не умирал у меня на руках? Есть ли у меня хоть толика разрешения жаловаться, если я никогда не испытывал жалости? Я почему-то сомневаюсь, что когда-нибудь посмею пожалеть себя, не люблю ныть.

– Простите, что заставляю вспоминать о вашей боли, но ведь мне… нам интересно, что с вами происходит.

– …Боль вечна во мне, воспоминания всегда возвращаются. Она почему-то усиливается, если я смеюсь или плачу. Тем не менее, уверяю вас, что мысленно я всегда улыбаюсь. Так хоть я могу перебить былую память.

– И вы никак не пытаетесь исправить, излечить свои болезни? Глупо.

– А вы никак не воскрешаете трупы? Тупо… Кто-то же здесь ещё есть. – Смотритель стал оглядываться. – Я чувствую чей-то недобрый взгляд на мне. Снова… Что-то… Берёт верх. Говорю же: мне нужно пройтись… – Проговаривал он совсем тихо, как бы в бреду, немного нагнувшись и обхватив голову руками, будто пытаясь закрыть себя от натиска убивающих, губительных, или как минимум неприятных мыслей.

– Что с вами? – С некоторым удивлением вопрошала она.

– Я… Мне нужно всё исправить… Исправить свою страшную ошибку… Исцелиться… Простите… – Всё с большим страхом в голосе томительно долго мямлил Смотритель. Вдруг он выбежал из комнаты с безумными глазами и ярко выражающим его состояние ртом.

Вдруг Он нервно засмеялся.

– Ха, я же говорил, что мы скоро умрём! – С какой-то поразительной и заразительной радостью прокричал он.

– Заткнись и мигом за ним! – Завопила Она. Он и несколько человек побежали вслед за Смотрителем. – Быстрее! – Гнала она их.

Они пробежали уже несколько поворотов, да и Он отличался своей крайне высокой скоростью бега, но от Смерти-то не убежишь… Сердце подвело его. Он упал, но мог успеть остановить Смотрителя. Величавые Врата Жизни замкнулись пред ними, Смерть с радостью примет их в свои объятия. В этом полумраке тёмного коридора только яркий свет Врат освещал им их путь, но лишь один силуэт встал между Жизнью и Смертью, оградив свои владения одной лишь пугающей улыбкой.

Она испугалась больше за Него, чем за себя, Она даже сначала не поняла, что Смерть сейчас дышит ей в спину. Примкнув к Нему, Она начала слушать. Они остались в конце их общего пути один на один. – Прости, что я умру раньше. Мы же договорились, что сначала ты. Даже сейчас я не сумел сдержать своё слово. Извини.

– Нет. Нет! НЕТ! Ты не умрёшь, не сейчас!

– Успокойся. – Он закашлял четыре раза, тяжело улыбнувшись. – Мы всё равно умрём. Не сейчас, так через мгновение. Я попрошу зарезервировать тебе место в аду рядом со мной.

– Нет, не смей! Ты не умрёшь!

– Тише. Скоро никто не услышит твой крик.

– Нет… Прошу тебя… – Блеклые слёзы начали свой путь.

– Прости. – И закончили на его лице. – Я люблю тебя.

Она вдруг завопила с новой силой. – Да нахрена мне твоя любовь, она – последнее, что мне сейчас нужно! Мне важнее твоя собственная жизнь! – Умоляюще протараторила она.

Изменившись в лице, Он сказал. – Я знаю. Я хотел сегодня хоть как-то обрадовать тебя хотя бы раз в жизни, а не испортить настроение напоследок, но даже не начал. Зато мой мозг ошибался. Что ж, прости в последний раз. – Он посмотрел прямо в Её глаза, после чего медленно прикрыл свои, его рука, которую Она держала всё это время, ослабла, тихая улыбка застыла на его лице.

– Нет, прошу тебя… Не надо… – Она залилась горькими слезами, обняв труп. Пролилось лишь несколько слёз на его лицо, прежде чем разразилось множество криков от боли и мучений. Потеря целого отсека ничем хорошим не обернётся, впрочем, главное то, что хоть кто-нибудь останется жив. И ведь известно, что Смотрители с подопытными не могут ужиться вместе, так зачем же они постоянно пытаются пойти на контакт…? Так по крайней мере говорят.

Яркий белый свет озарил Его. Не было ничего в этом странном и иллюзорном пространстве, кроме Него самого. Поразительно знакомый голос вдруг заговорил с Ним. – Ты прожил достойную жизнь – пытался изменить мир, повлиять на него хоть как-то, твои действия сумели отразиться на истории всего Человечества, я уважаю тебя и подобных тебе. Но я поражён тем, что сотворили Люди с самими собой – уничтожили всё, что представляло хоть какую-то ценность для них самих. Мне жаль, что всё так вышло, но я не люблю вмешиваться в чужие жизненные хитросплетения, предпочитаю наблюдать.

– Я был здесь раньше? – Скорее с утверждением промолвил Он.

– Был. – Резко отозвался голос. – И всё благодаря дару воображения. Ты видел то, что неподвластно другим. Люди слепы глазами, но ты, стараешься зреть разумом или эмоциями. Я поражён твоему вкладу и небезынтересно мне было наблюдать за твоими похождениями по Земле людской. Проблема лишь в том, что Ей не место рядом с тобой.

– Это не важно. Я не брошу Её даже сейчас, в этом предсмертном бреду.

Удивление улавливалось в столь знакомом голосе. – Ты не зря меня заинтересовал, это точно. Меня теперь интересует лишь одно: будут ли ещё интересные истории в вашем человеческом мире?

5 глава. Рождение разочарования.

– Есть у меня пара историй, которые будут вам интересны. Все они до боли жуткие и связаны с моим “обучением” Смотрительству, что немного не верное определение, но вы узнаете об этом позже. Я не хочу об этом всём вспоминать, но излить кому-то душу хотя бы спустя несколько лет с тех времён мне нужно. – Смотритель задумался. – Вам наверняка известно о существоваших в то время так называемых “Центрах Смотрителей” или вроде того. Был слоган “Стань героем – стань Смотрителем”, на который естественно все обратили внимание. Сотни тысяч людей решили попробовать себя в этом деле. Глупцы… Они и догадываться не могли о том, какой Ад их ждёт. Я до сих пор жалею о том, что пришёл туда, ведь если бы я этого не сделал, то ни я, ни моя семья не страдали бы в тот момент… Уж лучше сгореть заживо, чем пережить это ещё раз…

– Уже столько времени прошло, – перебил Смотрителя один из освобождённых им людей, – тебе нужно забыть о старых потрясениях и жить дальше. Да и потом, нет ничего страшнее Ада, поэтому лучше перетерпеть эти жалкие земные терзания, чем гореть вечность в этом, так сказать, жарком месте.

– Тебе-то легко говорить, – С раздражением ответил Смотритель, не любивший, когда его перебивают. – Я одним из первых туда отправился, так как хотел доказать хотя бы себе, что могу быть героем, не понимая, что ими становятся, совершая подвиги, а не просто получив этот титул. Наивный идиот… – Он немного помолчал. – Об этих этапах мне и самому особо ничего не известно. Я видел страдания тысяч людей, но не сделал ничего. Я хотел им помочь, но страх за свою жизнь преобладал… Да что я вру, я боялся за свою семью, а не за себя, в то время мне было плевать на собственную жизнь. Наивный дурак… В итоге я предал себя, поставив чьи-то жизни – родных – выше своей, а затем и семью, сделав незнакомых мне людей важнее единственных дорогих мне людей… Я и сам был виновен в страданиях десятков. Изначально я просто горел идеей о своих будущих героических подвигах. И пока я не забыл: ни в Центрах, ни в Секторах, по крайней мере по планам, не должно быть окон. Зачем это? Вероятно, просто чтоб никто не видел, какие страдания причиняются людям, да и в нынешних условиях это оказалось оправданным, окна, какими бы крепкими они не были при содействии нынешних технологий, всё же могут получить повреждения, я и мне подобные просто погибли бы, а вы вслед за нами спустя дни, месяцы или годы, когда наконец закончатся ресурсы и для вас… Так вот, я пришёл туда, жаждущий вершить правосудие, переоценив свои силы. В итоге я стал лишь очередным палачом, пришедшим слишком поздно для того, чтобы быть в числе первых смертников… “Стань героем – стань Смотрителем.” Геройство… Зачем оно мне? Теперь-то я понимаю, что смерть гораздо лучше нынешней жизни. Уж лучше сгореть в Аду, чем страдать на этой чёртовой Земле. А герои… Кому они теперь могут помочь? Разве что самим себе, но чем это геройство? Они перестают совершать подвиги, а потому теряют статус героя. А если герой в нынешних реалиях стал кем-то другим? Кем-то более мрачным или даже злым. Людям решать, действительно ли геройствует нынешний подвигодеятель. Но если этих людей нет, то уже сам Герой решает, достоин ли он этого звания. Достоин ли быть не просто человеком, но вершителем мнимого правосудия против самого себя. Если один, то он и сам себе может создать преступление и собственноручно с ним разобраться. Герою народ не нужен, ему не важен злодей, для подвигов хватит и его самого.

– Странно это. – Промолвил неуверенно один из Освобождённых. – Герои вершат правосудие, творят подвиги, а потому без злодеев или хотя бы несправедливости они не нужны.

– Справедливость – понятие растяжимое, – возразил Смотритель, – у каждого она своя. Для кого-то зуб за зуб – лучшее проявление справедливости, для других же подставить вторую свою щёку не менее справедливо, поэтому нельзя утверждать, что героям нужны их антиподы, ведь они могут вершить собственную справедливость в своём собственном мирке, где злодеев не может быть и в помине.

– А злодеи? – Промямлил кто-то из толпы.

– А злодеи… Что с них взять? Они – те же герои, но лишь вершат иной тип подвигов. Подвиги эти соразмерны геройским, но диаметрально им противоположны. Можно ли сравнивать Злодеев с Героями? Безусловно, ведь они – братья близнецы, с разницей лишь в действиях, да в паре других мелочей. Они назло друг другу делают всё то же самое, но наоборот. Если их поставить рядом, то, быть может, одежда их будет различна, один в тёмных, другой в светлых тонах свои тряпки носит. Говор их может быть иным, но в душе у них одинаковые терзания. Добро пытается одолеть частицы Тьмы в себе, но не у всех приверженцев этой веры это получается, а Зло сражается с лучиками Света в своих границах. А всё зачем? Чтобы доказать, что тот или этот сильнее, но зачем впустую тратить силы?.. Мне уже давно плевать, силы-то не мои и не мне их судить.

Из толпы вышел единственный на всё скопление Доктор, не расстающийся со своими знаниями и мнением даже в этой плачевной для всех ситуации.

– Говоришь ты, конечно, красиво и по делу, но ты не учёл, что злодейств без справедливости не бывает… Хотя, исходя из твоей логики, и они могут придумать себе справедливость, дабы разрушить её. Ещё стоит отметить, что эта наша с тобой пустая философия никак и никому не поможет в нашем разрушенном мире. Не факт вообще, что разделение на героев и злодеев вообще уместно, ведь абсолютное добро и абсолютное зло есть только в сказках для маленьких рыцарей и принцесс. Как по мне, то только балансируя между всем этим, можно выиграть в этой войне, до которой, впрочем, нам всем сейчас нет дела. Нам обоим нужно признать, что этим, на вид, двум сторонам всех конфликтов станет просто скучно друг без друга. Но ведь ничто не делится на чёрное и белое. По крайней мере, я не ахроматопсик и вижу мир разноцветным… И вообще мне надоел этот дуализм. Я за баланс; пусть и стараюсь совершать добро, тем не менее понимаю, что всё ещё являюсь человеком, а потому рано или поздно могу сотворить зло, если прежде не окочурюсь, и творю, умышленно или нет.

– Я понимаю твоё отношение к мыслителям, к теистам, учитывая твою принадлежность к деятелям, к атеистам, творцам, но если бы не подобные мне в прошлом веке, то…

– То все мы не боролись бы за жизнь, а сдохли б без мучений, а то и вовсе жили бы своей спокойной жизнью, а не в этих огромных гробах для тысяч людей томились.

– Слушай, я всё понимаю. После сто второго года мы особенно отличились, ты наверняка потерял кого-то из близких…

– Да наплевать на близких, я никогда не отличался привязанностью к кому-то, то происшествие я принял как данность. Я привык ко всему относиться спокойно, хотя и вывести меня из себя довольно просто, но меня напрягает то, что история выступила против всех нас несколько лет назад. Согласен, глупо винить историю, но именно мыслители прошлого века, да и не только, виноваты во всех наших нынешних бедах. Ну ты представь, вся линия жизни человечества не была настроена на наше полное уничтожение, а наоборот, хотела лишь лучшего, хотя и лишь часть… все те исторические мыслители… или деятели… развивали своё дело потому что они хотели сделать лучше для себя, удовлетворив свои желания по созданию чего-либо, но в итоге все они привели наш мир к краху… Пусть не вся история, но многие идеи и концепты встали при создании Секторов. Единственное, что мне доселе известно, так это стены сделаны из какой-то стали и вольфрама, чья прочность в наших-то внешних условиях позволит им простоять сотни лет. Сектора простоят дольше Египетских гробниц, а мы сами будем погребены заживо. Подопытные станут фараонами Нового Мира… если он наступит…  Может, конечно, и не вся история, а лишь двадцать первый век, но это не отменяет того факта, что наша жизнь была бы беззаботной и счастливой, если бы мы так и не слезли с деревьев.

– Безусловно, жизнь наша сложна как никогда, но не забывай, что именно в сложностях таится наша сила. Именно в борьбе за жизнь мы…

– Становимся сильнее. Я миллиарды раз слышал эту чёртову вдохновительную речь и нихрена она не вдохновляет. Какой смысл бороться за жизнь в безысходной ситуации? Зачем пытаться жить в страданиях? Зачем продлевать и без того бесконечную боль? Зачем ты пытаешься отговорить всех нас от наступающей смерти? Неужели ты очередной псевдоморальный хрен, который борется за жизнь, и неважно, хотят ли того люди, который обрезает чужую петлю без явного на то согласия? Я искренне ненавижу подобных тебе людей, которым наплевать на всё, лишь бы кто-то жил, даже в непрекращающейся агонии буллёзного эпидермолиза. Или что, тебя так сильно напряг тот факт, что все женщины стали бесплодны, что ты аж решил все жизни довести до естественной смерти в надежде на спасение с чужих планет? Единственное спасение, которое нам светит и в целом может спасти, так это упавший двухкилометровый метеорит прямо на этот Сектор. Надеюсь, что хоть он избавит нас от мучений по правилам, раз ты у нас такой жизнежаждущий. Но ведь наверняка ты освобождаешь лишь тех, чей мозг больше всего демонстрировал активность, чтобы они не сбежали и не свергли тебя. Мы наверняка всё ещё участвуем в этом вашем “эксперименте” или вроде того, опыте. – Все неодобрительно посмотрели на Смотрителя.

– Подожди… стали Бесплодны? – спросил Смотритель.

– …Так ты не знаешь. – Доктор поморщился. – Был разработан препарат, который, грубо говоря, заблокировал выработку половых клеток гамет. В этом и вся новость. Этот препарат вкололи многим женщинам, хотя ближе к последним дням капсуляризации в капсулы стали пихать всех без разбора, но в жидкость также добавили это… лекарство. Я знаю это, поскольку участвовал в разработке этого лекарства от рака Земли. И да, в капсулы попали и лекари, и богачи, и программисты, в общем все, кто попался под руку. Не знаю, как то… лекарство отразилась на мужчинах, но прям мёртвым себя я, к сожалению, не ощущаю. Да и в общем-то после многих лет, проведённых в капсуле, я подзабыл генетику; о побочных эффектах, которые собственной рукой описал, уже не смогу вспомнить. – Доктор поймал несколько укоризненных взглядов, но на Смотрителе их было повешено гораздо больше.

– Слушайте, – сказал Смотритель, – мы не о том сейчас ведём разговор, это всё разрушает нашу связь, благодаря которой мы сможем выжить в этом мире.

– Выжить, – Доктор усмехнулся. – А ты не подумал, что мы хотим жить, а не выживать? Нам наплевать на все твои обещания о возможной счастливой жизни, которая может ещё и не случиться. Мы хотим счастья либо здесь и сейчас, либо в гробу. Мы не собираемся выслушивать все твои обещания ещё миллион раз. Мы справимся без тебя. Кто со мной? – Из толпы выкрикнуло человек пять. – Вот и славно. Уходим отсюда, ребят. – Доктор и группа из пяти человек отправились к выходу из комнаты. В неё зашёл незнакомый доселе человек, видимо, вышедший совсем недавно из капсулы, он прошёл мимо доктора. Они переглянулись… и сколько же воспоминаний образовалось, Доктор узнал его, но незнакомец взглянул на него с задумчивой миной. Доктор ускорил шаг, но это не отдалит ни на мгновение встречу нескольких человек со Смертью, что уже очень давно сидит на правом плече хирурга-правши, за тем незнакомым, как казалось, больше никому всегда кралась смерть, где бы Лекарь его не встретил. Остальные в его группе ничего не заметили. Они вышли.

– Всё, теперь я смогу спокойно продолжить свой рассказ. – Начал Смотритель, когда шестеро человек вышли. – Я рад, что вы остались здесь. Доктор и ушедшие с ним мало знают о Секторе, даже меньше меня. Но всё равно я бы им мог помочь освоиться…, но былого не вернуть, не о них сейчас. Прежде, чем продолжить, я хочу рассказать вам о Смотрителях, которые, скажем так, шли в пару к первым. Я знал многих из них, но ни одному, как позже выяснилось, нельзя было называть свой истинный, скажем так, пункт назначения, потому что кто-то из них вполне мог втереться ко мне в доверие, чтобы впоследствии от меня легко и просто избавиться. Многие из этих самых «вторых» были готовы хоть Секторами и самими собой пожертвовать ради убийства своего оппонента, я это знаю благодаря всё ещё рабочей в первые несколько месяцев после погружения людей в глубины Секторов связи. Ни один из известных мне «помощников» не обладал какими-то положительными качествами или мотивами, острейшим умом или хитростью, кроме одного – Леонида. Я с самого начала заметил, что он отличается от остальных, но при этом умело этого не показывает, чтобы ни вопросов, ни просьб к нему не было. Я был единственным, кто поддерживал с ним контакт, по крайней мере, он мне так говорил. Он не раз рассказывал о глупости и некоторой бесполезности его соратников, о скорых смертях, которых легко можно было бы избежать. Мне и самому, кажется, становилось жаль всех их, хотя у меня такое впечатление, что я вам вру. С давних времён не отличаюсь жалостью к кому-либо. Да, я могу испытывать эмпатию, но мне уже долгое время не удаётся на себе ощутить то, что чувствует собеседник. Я понимаю, что он испытывает, возможно, как именно он это переживает, но отреагировать тем же чувством я не в состоянии, к сожалению, наверно, вашему, и моему счастью… А счастью ли? Могу ли я назвать хоть какой-то радостный момент в своей жизни? Нет. А самый печальный? Рождение? Возможно. Как бы то ни было, спустя время я принял своё положение Смотрителя, мне даже начало нравиться это безмерное чувство пустоты внутри. Тем не менее, простой интерес начал брать верх, а потому я решил открыть несколько капсул, освободить незаслуженно заключённых из своих тюрем. Но интерес быстро начал угасать. В какой-то момент я начал задаваться вопросом: стоят ли месяцы одиночества пары дней ощущения себя живым? Я отвечал, что да. Им это не помогло. – Смотритель запнулся и оглянул своих слушателей. Лицо одного из них показалось знакомым. Он продолжил свой рассказ, приправив его неодобрительной гримасой в начале. – Мне мало, что известно о прошлом, но у меня в кабинете должна быть вся собранная информация о других Секторах, да и о самих Смотрителях там тоже можно что-то найти, предполагаю. Редко пользовался той техникой для поиска информации, помню лишь, что нашёл одну из ранних записей со Смотрителем 11.03, в своём Секторе он наверняка отличился своей безумностью, но что его-таки сломило ранее – мне неизвестно… Кто готов вжиться в роль исследователя, чтобы понять, что же происходило с ним раньше?

– Я! – Крикнул, подняв руку один из Освобождённых.

– Вот и славно, кабинет слева по коридору и, ради Кого-Нибудь, не рассказывай о Центрах и всём, что там происходило. Я не сентиментален, но искренне не хочу знать, что же за хрень там ещё творилась… не рассказывай это вообще никому. Унеси это знание с собой в могилу. – Сказал он, выпятив глаза прямо на своего собеседника.

Освобождённый вышел из комнаты, оглянувшись в сторону своих собратьев по несчастью. Они сидели вокруг Смотрителя и ни один не посмотрел в сторону уходящего. Смотритель продолжил рассказывать свои истории из своей досмотрительской жизни, забавные и не очень.

Комната эта была в относительно добротном окрасе сине-фиолетовых цветов, но и раскрашивали её совсем недавно. Краску пришлось добывать из индигоферы и мальвы, растущих в так называемой “зелёной” комнате, выступающей больше в качестве фильтратора воздуха целого Сектора, чем ради простой и бесполезной красоты. Благо, технологии Сектора располагают к выращиванию растений любого климата. Даже сугубо экваториальные или северные растения смогли и смогут прожить здесь весь свой цикл.

Коридор, по которому пришлось пройти Кириллу – освобождённому, вызвавшемуся помочь – оказался изрисованным множеством рисунков и попытками хоть немного приукрасить обшарпанные однотонно-серые стены. Все эти художества Кирилл ранее не заметил, поскольку шёл в толпе других получивших столь нежеланную ныне свободу, а сам он ростом не вышел и дальше чужих спин ничего рассмотреть не мог. Благо, тесниться долго ему не пришлось: место для посиделок и общественной жизни в целом было обнаружено достаточно быстро, с тех пор практически никто то помещение не покидал.

Кириллу потребовалось минут семь, чтобы обнаружить этот чёртов кабинет. Сколько же кошмаров у него было из-за него в былые счастливые времена. Вероятно, это потому что он был чуть ли не единственным, кого провели в капсулу в сознании. Именно этот кабинет был последним, что он видел в своей бывшей горестной жизни.

Вход в кабинет ярко освещают мониторы. И не ясно, кто-то недавно побывал здесь или сам Смотритель никогда технику не выключал. Впрочем, этим вопросом он задастся позже. Кирилл заметил почти на каждом из мониторов какой-то текст. Приглядевшись к одному из них, он увидел, что это письмо программиста некоему М.

Неужели в этом всём участвовало так много людей, неужто все они хотели его страданий? Кириллу пришлось взяться за чтение:

Френк не мог стать Смотрителем, а жизнь простого подопытного его не вдохновляла, поэтому он приказал, чтобы через несколько недель ему удалось освободиться. Как я понял из предоставленной мне информации, он всё равно не сможет выбраться из-за его крайне недоброжелательного отношения к своим подчинённым, которые решили избавиться от него, тупо не выпуская Френка из капсулы, что, как мне кажется, крайне странное решение, они же могли как минимум его пошантажировать, но этого не произошло. Френк столько мог сделать ради своего будущего… Если честно, я не знаю, почему он так и остался один. В его жизни было столько моментов, когда он мог найти себе хоть кого-то вдохновляющего, но нет же, он не видел себя будущего в этой мини-тюрьме. И как бы я сам не относился к его подобным воздержаниям от практически любых удовольствий(а он, если ты не знал, мой старый друг, отказывался от всего, что могло принести ему счастье, ведь, как он это объяснял, это его вдохновляет. Не знаю, так ли это, но его свершения говорят о действенности его рассуждений. Но не стоит забывать о том, что далеко не всякому такая методика “совершенствования в страданиях” может подойти), он всё-таки вдохновил меня стать тем, кто я есть сейчас. Именно он и его изобретения дали мне надежду, когда я ещё был ребёнком, на то, что я хоть что-то из себя представляю, что я ещё смогу увидеть светлое будущее всего человечества, что ещё не всё потеряно. К сожалению, как видишь, если ты вообще увидишь это сообщение, миру стало совсем плохо… Я последние несколько часов задаюсь вопросом – почему Френк не заплатил совершенно незначительную, по его меркам, сумму, чтобы все всё сделали по его заветам; почему он не поделился своими наработками, если это могло благоприятно повлиять на исход его жизни; к чему вся эта гордость, которая его же и погубила?.. Как бы это не было печально, есть ещё вопрос, который меня мучает: какой идиот решил, что боль – отличное противодействие сну? Я слышал крики одного из проснувшихся чисто для эксперимента, как же он вопил, ты себе не представляешь, хотя я не знаю, было такое умышленно или нет, быть может боль – побочный эффект. Мне неизвестно, что будет с Френком в будущем и когда он очнётся, но, надеюсь, что этот действительно великий человек не пропадёт даром. Раз его технологии не были нужны в этом мире, так пусть пригодятся в Новом. Удачи тебе, Френк.

В такое время благосклонное отношение к Френку – не самый дальновидный поступок, тем не менее, в последний день своей жизни можно и погрешить, Бог уже не сумеет наказать. Но успеет ли совесть покарать за кумира?

Запись об атеизме в двадцать втором веке. Память очень сильно повреждается за время пребывания в капсуле, прочесть будет не лишним:

Атеизм утратил своё былое значение, после Катастрофы семьдесят шестого атеисты обратились в стремящихся к саморазвитию и самопознанию людей, в чём-то новаторские идеи которых почти всеми государствами поначалу воспринимались в штыки, ведь многие считали, что Людям не суждено стать Богами, которыми, как первые и считали, станут все, кто бесконечно наращивал умственные способности, то есть любое живое существо, достаточно работавшее над собой, может стать Богом. Не только атеизм стал менять своё значение, но и теизм: теисты отрицали божественный потенциал людей, они считали, что только Бог может наделить человека такой силой, что только благодаря вере в Бога можно и самому стать богом, познать все тайны божественного правления, чтобы в бесконечном будущем занять его место, не свергая его, а получив его благонадёжное расположение. Таким образом, теизм, последователей которого всё ещё было довольно много, пусть уже и далеко не абсолютное большинство, утверждал, что именно в вере таится вся мощь человечества, когда как атеизм отрицал эту ленивую необходимость, мол ничего не делай, верь в Бога и сам станешь Им; тем не менее, атеизм некоторыми начал считаться такой же верой, но в свой потенциал и собственные силы. Был даже такой анекдот: «Если атеист перестанет верить в себя, то он исчезнет?». Кто-то даже хотел переименовать всех теистов в атеистов, а атеистов в теистов, чтобы не путать их, ведь значения этих наименований почти полностью переменились в сравнении с былой историей. Теистами называли мыслителей, атеистами – деятелей и творцов. Забавен ещё сам факт того, что, по статистике, больше всего ничего не делающих в Агресс’овских городах было именно среди теистов; с другой стороны, некоторые уверовавшие в Бога творцы человеческого будущего могли дать гигантскую фору огромному большинству атеистов, ведь Френк Бернан считался именно теистом, а подобных ему за полвека среди атеистов так и не нашлось, то есть отрицающий человеческий потенциал имел больший потенциал для развития, чем сами верящие в этот самый потенциал(атеисты), не это ли показательно?.. Хотя Френка иногда причисляют к агностикам. Но прямо-то о своей вере он никогда не говорил, а потому и судить довольно тяжело. Возможно, его пример учит тому, что вера не нужна в наше время, но с каждым днём её сила только растёт, судя по всему, иначе зачем уничтожать всю нашу планету, только ли лишь для того, как я понимаю, чтобы раскрыть этот самый потенциал каждого живого существа? Вот ведь смешно получится, если Богом станет не Человек, а обезьяна или кто-то ещё ниже в цепи.

Подопытному некогда изучать все заметки. Он окинул взглядом имеющиеся данные и обнаружил сведения о Секторе 11.07 – единственном, о котором есть хоть какая-то информация:

Сектор 11.07 не подаёт каких-либо надежд на долгое и “счастливое” существование из-за неподходящей кандидатуры Смотрителя, но иного выбора у нас нет, да и наши ошибки с предрассудками никто не отменял, о чём, конечно, никто не скажет даже под страхом смерти. Я пишу эти строки, поскольку всем уже недолго осталось. Я не знаю, позволили ли простым, так сказать, работягам поместиться в капсулы или даже следить за Сектором наравне со Смотрителями, мне кажется нет, но если так, то даже не знаю, завидую я им или нет. Мне (не)повезло не получить такую благосклонность, поэтому совсем скоро я смогу сдержать свои слова по поводу высших сил: есть Бог – сгорю в Аду, нет его – сгнию в гробу. Видно, мне удастся сгореть, но где – уже не важно, ведь моя вера в человечество, а как следствие и в Бога, окончательно угасла в свете последних событий. Бог для меня окончательно мёртв.

Кирилл читал это откровение с замиранием сердца, но не из-за неуважения к Богу, о нет, но из-за осознания горечи миллиардов людей. Он наконец понял, хотя пытался об этом не думать, что ему очень не повезло, что до сих пор жив. Он хотел бы помочь хоть кому-то, чтобы заглушить свою печаль утраты всего, что у него было, но это уже невозможно. У него был шанс спасти одного, но будущий подопытный не поверил ему. Они оба хотели в Сектор, но один для развития науки, а другой – для спасения их обоих. Этот предатель в итоге вытолкнул его, желая развития науки живым или мёртвым. Сколько лет уже прошло? Сколь давно его тело стало удобрением? Мёртв ли он или таким образом живее самого Кирилла?

Веры в себя у него с каждой секундой меньше, а необходимой информации всё нет и нет. Как быть? Он увидел на столе какую-то бумажку и понял, что это некое стихотворение:

Но это невозможно! 

Почему Бог покинул нас?

Почему человечность пропала в вас,

Но не обьявилась и любовь к человечеству?

Почему ханжество сильнее страха смерти,

А любовь к жизни слабее ваших познаний?

В чём смысл наших страданий,

Если ни дня не можем без попаданий

В нами же созданный образ?

– Не поэт я, – подумал Кирилл, – нет у меня времени на анализ стихов.

После этого он обратился к единственному выключенному монитору и обрёк его на работу. Включилась видеозапись. Стоит ли её смотреть, если простой текст смог переломить желание жить?

Из записи стало ясно, что совсем недавно Смотритель стал освобождать людей из капсул, но зачем? Забраться в его голову никому не удастся, да и сам он не факт, что знает ответ на этот вопрос. Поначалу он и не хотел никого освобождать, часто подходил к капсулам, тёрся возле них, но открывать не решался. Но всё-таки в определённый момент решил вскрыть капсулу и освободить подопытного. Первое время освобождённому было очень больно, он трясся на полу около двадцати минут, на протяжении которых Смотритель был возле него, пытаясь каким-либо образом ослабить боль, но не получалось. В конце концов у освобождённого хватило сил встать на ноги и пойти. Смотритель помог ему и завёл с ним диалог, подробности которого камера передать не сможет.

Время от времени, Смотритель ковырялся у стены. Не ясно, что именно там делал, чаще всего он был за пределами видимости камеры, но похоже на то, что ему нужно отверстие в стене, при том максимально не заметное.

Со временем то ли им вдвоём стало скучно, то ли они сами решили, но в конечном итоге Смотритель открыл ещё пару капсул, а затем ещё и ещё. В итоге их набралось более тридцати, но за полгода. На протяжении этого времени многие работали, пытаясь, буквально, заработать себе подобие хлеба, а со временем и для Новоосвобождённых подготовить всё, что необходимо. Общество во всей своей красе. Работают одни, чтобы получали другие, пусть вторые и отдадут этакий долг в Фонд Возможной Счастливой Жизни, то есть будут точно также работать, отдавая долг уже следующему поколению освобождённых. Впрочем, никто не против, учитывая ситуацию, в которой они могут в любой момент погибнуть от нехватки еды на всех, пусть и будет около нескольких недель на восстановление запасов.

Идёт месяц, другой, третий, и всё больше людей стало задаваться вопросом о своём происхождении: почему они здесь, почему Смотритель – Смотритель, зачем всех нужно было изолировать и от кого… или чего. Спустя время Смотритель всё же решился рассказать обо всём, что интересует людей. Он назначил день, собрал побольше людей, и они отправились в комнату с затёртым номером.

На этом запись обрывается. Вдруг Кирилл заметил шаги в коридоре.

– Смотритель, это вы? – донеслось из кабинета.

– В определённом смысле. – Прозвучал томный и глухой ответ незнакомца из коридора. – Ты догадываешься, кто я. Я слушал выступление моего старого друга, а ты вызвался ему помочь. – Кирилл крайне недоверчиво посмотрел на своего собеседника, будто выискивая за его спиной пути к отступлению. – Я хочу тебе рассказать о, скажем так, неправомерности высказываний Смотрителя, но и не забуду упомянуть о всём том, что принесло благо другим людям. – Молодой рассказчик призадумался. – Он просто запирал комнату с Подопытными из своего кабинета, после чего отключал это помещение, часто с сотнями жителей, от жизнеобеспечения. И я не знаю, пытала ли его совесть за все те совершаемые им убийства. И ведь Подопытные в сознании умирали не сразу. Но когда они наконец понимали, что их ждёт, томительное ожидание было страшнее всего. Находящиеся там пары и семьи прощались друг с другом, кто-то врал, что всё будет хорошо, другие обнимались. Одиночки просто смотрели вдаль, в стену, ничего не боясь. Их собственная жизнь ничего не стоила, будь они хоть величайшими людьми за всю историю. А какая разница, кем ты был, если от памяти о тебе останется лишь прах? Но как они это понимали? Предчувствие, полагаю. Запах скорой смерти перебивает всё. Он, видно, жаждал чужой смерти. И совсем незадолго до этого напевал какую-то мелодию, которую, понятно, никто не замечал в силу паники и страха… Таким был Смотритель 06.13. Наш с тобой общий друг не был таким ублюдком, но всё же и он не брезговал, мягко говоря, отправлять Подопытных спать, когда с ними становилось скучно. Но в какой-то раз он просто не захотел вновь оставаться один. В периоды одиночества его постоянно мучили кошмары, насколько могу судить. Как я понимаю, он в некотором роде пытался даже защитить своих почти друзей, проявить какое-то милосердие, пусть о нём у него и крайне извращённое представление. Да, его методы проявления доброты спорны, но тем не менее он не оставлял попыток хоть как-то осчастливить новые, скажем так, партии Освобождённых. И ведь жизнь в определённые моменты налаживалась. К сожалению, или к чьему-то счастью, ненадолго. И тебе лучше не знать, что случалось дальше… Знай одно: рано или поздно он решит за тебя, хочешь ты жить дальше или нет, а ведь возвращаться в капсулы довольно болезненно. Сонный паралич длительностью в года… А ведь в капсуле ты спишь, но проснуться уже никогда не сможешь. И нет, не умрёшь, это лишь побочный эффект работы капсулы. В общем, не завидую тебе, если ты подведёшь его. Но тебе стоит знать: я вышел из тени, поскольку мне надоело лицезреть, как великие, и не очень, умы столь бездарно теряются в вечности. Он не посмеет вам навредить при мне. Ему… ранг, так сказать, не позволит. – Он наконец остановил свой монолог на несколько секунд, глянул на часы, округлил глаза, продолжил. – Ты же понимаешь, что я тоже несовершенен. Столько… хе, гадостей рассказал о Смотрителе, но ведь и я не без грехов. Самый страшный – два убийства Освобождённых, поскольку я не был уверен в их молчании и преданности. Оба были до… События, – довольно нейтральное название для геноцида-то, а? – остались и после смерти моими ближайшими друзьями. Что было не так, почему я решил избавиться от них? Капсулы. Они доводят до безумия. Я не был уверен в них, я не был уверен в себе. Смог бы я понести груз наказания в том случае, если б неумышленно подставил их? Нет… Знаешь, постепенно ясность мыслей и воспоминаний возвращается и ты, как я вижу, сумел это заметить. Надеюсь, когда-нибудь смогу понять, зачем же я их убил, простого факта убийства мне недостаточно, как, надеюсь, и тебе в отношении твоего старого друга. – Кирилл с большой долей презрения посмотрел на столь знакомого незнакомца.

– Что… Откуда? Как ты…

– Ответ на свой вопрос ты получишь позже. Ты же понимаешь, что не для задушевных бесе… монологов я начал тебе рассказывать о Смотрителе и себе. Из всех этих историй тебе стоит осознать: Он убьёт вас при первом удобном случае.

– И всё же ещё не убил.

Собеседник Кирилла неодобрительно сузил глаза. – Пойми. Мне нужна твоя помощь, чтобы спасти вас от него. Я бы не встал на вашу защиту, если б не знал его настолько хорошо, если бы не проводил с ним столько времени раньше, если б не присутствовал на около-казнях. Я уверен, что он не изменился.

– Во-первых, ты писатель? Вы, писатели, умеете придумывать слова прямо на ходу. – Кирилл потупился. – В-нулевых. Ты не можешь позаботиться о себе, так как ты будешь защищать других? Во-вторых и в самых главных, как я могу доверять тебе, если нет никаких гарантий, что все те зверства действительно происходили, а в видеозаписи нет ни одного доказательства твоих слов?

На лице до сих пор не представившегося незнакомца проскользнули нотки сомнений и удивления, исказившие его лицо. – Неужели я ошибся в тебе? Я рассчитывал, что ты согласишься, ан нет. Что же, ошибки случаются. – На его лице показалось просветление. – Ах, так ты вспомнил, тогда я не удивлён, всё достаточно просто.

Освобождённый сделал вид, что не заметил этой фразы. – Так почему же я должен доверить тебе свою жизнь, если не могу поверить даже себе после того, что я натворил?

Собеседник задумался, осмотрелся, почесал свою бородку из трёх волос. – А ты не должен. Ты не должен спасать других. Ты должен спасти себя.

– Такие, как я, жить не должны.

– Никто жить не должен, ты посмотри, до чего люди планету довели, но мы ведь здесь. Ты без зазрения совести можешь оставить всё, как есть, но от тебя зависят жизни десятков Подопытных сейчас и тысяч в будущем. Оставишь ли ты и этот грешок на душе или захочешь искупить свою вину перед…

– Не смей называть его имя, иначе отправишься на встречу с ним! – Завопил Кирилл.

– Спокойнее, друг мой. – Он снова глянул на часы. – У нас мало времени, так что я даю тебе шанс решить судьбу этого сектора. Ты можешь отказаться, ничем в случае восторжествования Баланса тебе это не грозит, но если он – Смотритель – всё же каким-либо образом избавится от меня, то ты и все остальные, мягко говоря, лишитесь возможности жить – хотя и умереть вы будете, наверно, не в состоянии – поскольку являетесь свидетелями. – Кирилл потупил взгляд в пол, воцарилось пятисекундное молчание. – Так или иначе, мне было приятно с тобой поговорить. Надеюсь, ты сделаешь правильный выбор. Всего доброго. – Он вышел, оставив Кирилла наедине с собой – страшнейшее наказание в данный момент.

Кириллу ничего не оставалось, кроме как вернуться к Смотрителю, иначе Подопытный успешно потонет в собственных мыслях, чего сейчас он ой как не хотел. Освобождённый вышел из кабинета и добрался до комнаты, в которой он слушал байки ранее. Вызвавшийся помочь вошёл, всё тот же рассказчик заканчивал свою очередную историю, компания разразилась довольно громким хохотом. Давненько же Кирилл не слышал смеха и радостных воплей. А слышал ли вообще? Такое чувство, что его рождение так и оставалось самым счастливым событием. Для Смерти.

– Приветствуем вновь. – Подняв руку, крикнул Смотритель.

– Ничего о Смотрительстве и центрах. – Сразу перешёл к делу Кирилл.

– Ничего? Очен-нь жаль. – Протянул тот. – Что-нибудь относящееся к делу вообще было?

– Не то чтобы и. – Отрезал рискующий вновь стать действительно Подопытным.

– Странно. Что же тогда могла значить фраза “Ищи в разуме”? Разве не кабинет с его базой данных? – Смотритель задумался – Может, в моём разуме? Но что я-то могу знать? Очень странно. Сомневаюсь, что это относится к кому-то из подопытных. Хотя… Е-есть один кандидат. Но я очень надеюсь, что дело не в нём. Да и не должно быть его тут.

– Ты обо мне, старый друг? – В помещение вошло знакомое Кириллу не понаслышке лицо.

– Обнадёживающая встреча. Знакомство с тобой начало обнадёживать ещё когда я узнал о твоём будущем чине. Подозреваю, что я зря ждал все эти годы, стоило всего лишь каким-то образом найти тебя. К сожалению, аппаратуры из Двенадцатого у меня нет, даже имени какого-либо Подопытного в капсуле я не имею. Так-то я мог бы всех освободить, но это было бы безрассудно, и мы все перегрызли бы друг друга, как было в 12.09. Но как ты всё-таки сумел оказаться здесь, если я не помню, что освободил тебя?  И да, приветствую, невесть откуда взявшийся бывший сокурсник. Прости, что не жму руку, считаю это крайне бесполезной и отвратной тратой времени, а уж мои принципы крепче секторских стен.

– Ты точно многого не знаешь. – Начал было до сих пор мало кому знакомый господин в том же порядке. На его лице созрела ярчайшая ухмылка. – Знал ли ты хотя бы о том, что капсулы, по крайней мере у нас, программируемые? Никто не мешал как минимум Мне, а то и ещё кому-то до Меня, поставить таймер, чтоб я спустя время освободился, ведь разум в этот период постепенно “разогревается”, – Он показал кавычки пальцами. – Пусть и довольно долго. Такое делается чисто для проверки Смотрителя, некоторых подопытных. Крайне расточительно, по моему мнению, избавляться в случае чего от целых отсеков с жителями, а то и самому подыхать, но не я это придумал, что уж поделать. Да и не помню я, когда ты последний раз сидел в своём кабинете, так что и понятно оно, что ты не заметил пропажи, моя капсула располагалась не на самом видном месте, скажем так. – Он остановил взгляд на Смотрителе. – А ты как поживаешь, неужели отвращение к Подопытным у тебя прошло, неужто всё-таки сломал собственные принципы?

Смотритель напрягся из-за неожиданно прямого и неудобного вопроса. – Ты всегда отличался своей хитростью. Что, уже успел всех поставить против меня на своей воображаемой шахматной доске?

– Нет, ты всё ещё ведёшь по количеству фигур, но вот по качеству – у тебя одни пешки.

Смотритель оглянул всех, кто был рядом с ним. Каждый под подозрением, а Кирилл в наибольшей степени, ведь именно вслед за ним зашёл этот самозванец.

– Я не ошибался, ты всё тот же, ищущий выгоду в любом проявлении человеческой сущности…,

– …которого гложет иногда совесть за это, ты никогда не договариваешь эту мою фразу. И вообще, я не ругаться сюда пришёл, открыв предварительно своё существование тебе и всем остальным. Пойми, нам нужно всё обсудить, иначе наше с тобой существование окажется бесполезным, ведь мы поставим под угрозу свою и чужие жизни. Тебе, как Смотрителю, великому в идеале человеку, следует отказаться от столь бесполезных жертв, а я тебе подсоблю. Идёт? – Сказал он, протянув руку.

Смотритель посмотрел на руку, отвернулся и максимально учтиво из себя выдавил. – Как тебе и твоим коллегам по покушению угодно. Прошу присесть к остальным. – Он задумался на мгновение, повернул голову в сторону своего собеседника. – То есть поближе ко мне, ты же тоже хочешь выступить. – Он продолжил чуть громче. – Расспрашивайте моего давнего и, в некоторых случаях, надёжного союзника о прошлом, раз уж мы здесь байки травим. Но не удивляйтесь, если он начнёт призывать вас свергнуть Бога и самим встать на его место или вроде того, не ведитесь на это, он у нас любитель быть революционером сознания, веры и так далее. – «Союзник» улыбнулся.

– Вы, полагаю, хотите услышать эту историю, учитывая ваши вопрошающие глаза. – Начал говорить упомянутый ранее Смотрителей Леонид. – Никто, кроме пары трупов и Смотрителя, эту историю не знают. Итак, я пытался в очередной раз перевести очередную толпу на свою сторону, но не совсем удачно, зато свои навыки психолога я набивал в полевых условиях, что мне отменно пригодилось. Меня послушали лишь единицы, да и то они были крайне паршивыми людьми. Их привлекало то, что можно тупо всё бросить и забыть о любых обязательствах, ты же Бог. Те мои идеи, как я позже начал понимать, очень напоминали нигилизм, ведь всё бессмысленно, но только вот в данный конкретный момент, потом всё будет важно, ты же поддерживаешь жизнь галактики. Или галактик… Очень часто в уставших от войн и удручающего правительства странах люди шли за тем, кто говорил, что он всё исправит, так было минимум дважды подряд в двадцатом веке в двух странах, остальные случаи могут быть не менее интересными, но я мало изучал историю столь давних времён. Да, я мог стать вторым Гитлером в погоне за божественной кровью, если бы не ошибся с выбором города, в котором было всё прекрасно и без меня. Но мне всё-таки повезло, ведь я был в итоге спущен с небес на землю. Позже я всё-таки начал понимать, кого привлекали мои идеи. Нигилизм 2.0… – Одновременно злобно и горько констатировал он. – И знаете, что? Я же почти полностью помню один из диалогов. Итак, слушайте:

– Приветствую вас, о будущая Великая Раса. – Начал было я. – Когда-нибудь вы сможете покорить эту вселенную, подчинив её не только своей воле, но и собственному разуму. Вы сможете подчинять целые сектора… космоса. И ни одна иная раса не сравнится в потенциале со всеми вами. Я искренне желаю всем вам процветания и лучшей жизни сейчас, дабы в будущем вы были подобны Богу. Ведь даже у всех божеств этого временного промежутка нет такого потенциала, как у всех вас! Так станьте же божествами для богов, направьте их на путь, угодный вам!

Мне повезло, что нашлись те, кто решил вступить в дураки, как и я:

– Мы сильнее Бога! – Начал один.

– Мы сильнее! – Подхватили другие.

Но нашлись и те, кто хотел решить всё миром. Их было большинство:

– Но почему вы так относитесь к Богу? – Вопрошали они.

– А во что ещё верить этим людям, кроме как в самих себя? – Отвечал я. – Вам стоит понять, что именно на войне человек осознаёт, что ни одной сверхъестественной сущности не подвластно спасти человека от смерти. Вы можете спросить – а с чем это мы воюем сейчас? А я отвечу – с самими собой, но не каждый сможет выиграть эту войну, ни один не выживет в итоге. К чему тогда всё это? Да ни к чему, друзья мои. Пройдут какие-то жалкие несколько лет и от нас решат избавиться. – Я тогда очень точно попал, прошло всего-то несколько лет, а мы уже в Секторах сидим. – В итоге в живых останется лишь сильнейший, но и его труп в конце концов сгниёт. – Я обратился к своим последователям. – Я рад, что вас не покинула искра разумности.

Вдруг один из присутствующих задал мне один очень интересный вопрос, поставивший в ступор на мгновение даже меня, не ожидавшего такой конкретики:

– А что, если Бог – это очередная раса? – Я удивлённо на него посмотрел. – Ну, сам посуди, чертоги разума человека безграничны. И что для одного закат жизни, то для другого лишь восход. Что для одного бесконечная власть, то для другого лишь пустышка. Власть Бога в создании бесчисленных миров, а наша – в их населении.

– Да-а-а-а. – Протянул я, подбирая слова. – Так почему бы не развиться до максимума, дабы каждый смог творить не просто миры, а целые вселенные?

– Потому что это не нужно никому. – Вступил в разговор ещё один заинтересовавшийся в разговоре. – Способные на всё люди не в состоянии выполнять рутинную работу, они бы взбунтовались, как Альфы. Но если опустить простую мирскую жизнь, а взять, например, становление божеством, то на чём остановился Бог, когда встал на своё место? Развивался ли он вообще или его могущество, власть и способности достались ему от его расы, от собственного рождения? Достигнет ли такого же уровня сам человек? Одолеет ли создание своего создателя? Когда существо по имени Бог вступило в должность Бога?

– Что ж, доселе нет точного понимания, – Продолжил их мысли я. – Оставил ли Бог развитие на лучшие века своей жизни, али он всё ещё совершенствуется, испугавшись возможного всё нарастающего всемогущества людской расы – не понятно, но если он начал своё… самообразование лишь пару человеко-веков назад, то ему уже не хватит времени на обеспечение собственной безопасности. Ему не хватит сил, чтобы отдалить неизбежное. Не ясно, достиг ли он с самого начала своей мощи, или учился и сдавал экзамены, но я точно могу сказать одно: никаких значимых изменений хотя бы в Землю он не вносил. Может у него и есть кучи других экспериментов над другими био-проектами, может он и успеет разузнать о них множество полезных вещей, о таких как смерть или сознание, но ему это уже не поможет.

– Но что, если Бог – это действительно просто очередная раса, но очень развившаяся? – Спросил ещё один присутствующий. – Уже практически вымершая ли, умирающая ли, процветающая ли – не важно. Поэтому, быть может, Бог родился? Живорождением, в пробирке или соединением макрочастиц…

– …Не имеет большого значения. – Ответил Я. – Эта раса всё равно падёт от рук человека. Но как вы думаете, почему одним Богам нельзя ужиться с другими?

– Они перегрызутся друг с другом за управление вселенной. – Прямо как люди, убивающие друг друга из века в век за обладание ресурсами человеческими или земельными. – Рано или поздно, но человек превзойдёт сам себя. И что сегодня кажется обыденным, завтра может стать пустой тратой времени и постыдной историей. Богам не место на заводе, как и Альфам рядом с Эпсилонами.

– В таком случае, а если Бог – машина?

– Он всё равно будет свергнут, и если не самим человеком, то другим его био-экспериментом.

– А почему же экспериментом?

– Быть Богом скучно. – Ответил за одного из разговорившихся я. –  Посуди сам, ты знаешь всё, что создал и создал всё, что знаешь, единственные твои развлечения – создание очередных несовершенных организмов, лицезрение восходов империй и крахов республик, да просмотр Взрыва-звезды-тв. Без экспериментов и определённых вмешательств в жизни существ увидеть особо нечего. Но ныне всемогущий Бог уже не всемогущ. Возможно, что он, как и Старцы, деградировал во всех отношениях, и из-за этого он более не способен вносить существенных изменений в собственные проекты.

– Казалось бы, что человек одолел Бога в моральном отношении, ведь стольких убийств не было совершено даже самыми известными серийными убийцами Земли, сколько было этим Божеством… Но ведь в высшем мире морали нет, поэтому человек либо превзошёл Бога в моральном отношении, либо опустился ещё ниже, так что пусть эта нравственность будет визитной карточкой человеко-богов. Ещё возможно, что многие пытались встать на место Бога, но лишь один смог удержаться на этом месте. Жители миллиардов и миллиардов галактик, может быть, баллотировались на роль высшего божества – а сможет ли человек? И ещё, три ли тысячи Богов на всю вселенную, просто со своей интерпретацией? Не показывать же Бога одной расе в виде другой.

– Подожди, с чего ты решил, что в высшем мире морали нет? – Спросил кто-то из разговаривавших. Мне очень нравилось слушать их диалоги.

– Различные высшие моральные ценности в священных местах существовать не могут. Им просто там нет места, ведь она – мораль – была создана вместе с первыми государственными законами самим человеком. Вполне возможно, что Бог был создан не ровно в момент первых раздумий, что это за гром и молнии, жизнь и смерть, а именно в день создания первого закона, ведь иначе зачем слушать своего господина, если за непослушание ты получишь максимум смерть?..

– Да-да, свободу придумали рабовладельцы. – Перебил его другой, пролив немного сарказма.

– …Бог – лишь иллюзия выбора. – Продолжал тот, будто и заметил этого. –  За Богом таится лишь невежество. Атеизм же гораздо шире в познании вселенной, чем теизм, ведь противоположность ученого – верующий, потому что противоположность факта – слепая вера. Можно бесконечно спорить на тему вечного создателя, но ты никогда не докажешь существование Бога. Главный аргумент против его существования – отсутствие аргументов в его пользу. Можно ли вообще добиться божественной мощи в роли нашего разума или силы? Я уверен – можно. Многие учёные работают в этом направлении, скоро им вполне удастся одолеть саму смерть. Скоро мы научимся выходить за "небесную твердь" и сможем двигать вселенные и взрывать звезды. Религиям нет места в будущем человечества. Одни лишь разум и здравый смысл смогут преодолеть любую преграду, дай им лишь время на развитие. И не важно: Бог создал человека или наоборот, потому что Бог проигрывает эту войну – войну с разумом. Он больше не в силах противопоставить что-либо человечеству, потому что невозможно одолеть неодолимое.

– Глупо вставать на одну лишь крайнюю сторону, это не дальновидно. Во-первых, верующие многочисленны, поэтому, с одной стороны, использовать их можно для достижения своих целей. Но. Цель атеизма, наверно, – просвещать даже одураченный веками народ, но мне-то не по душе тратить на это свои время и силы. Агностицизм мне ближе по душе. Приверженцы этого мировоззрения, особенно полного, так сказать, баланса, наиболее рациональны, ведь они не принимают в штыки иную точку зрения, а способны рассудительно над ней поразмышлять. Сам я – де-факто атеист, строю свою жизнь на основании того, что Бога нет, но допускаю его существование. Да и стал я им только чтобы без зазрений совести отправлять всех в ад, кстати, гореть мне в Аду, поскольку перебил тебя… И чтобы рассуждать на тему Бога, а не сразу опровергать его существование. Помню, я полмесяца ломался перед переходом на “серую” сторону, говорил себе, мол “Хоть я и атеист, но агностику я бы доверял больше”, а потом и сам стал им. Забавная история… Всё же спасибо за тему для разговора, я продолжу о своём, если вам больше нечего сказать… – Он вопрошающе глянул на собеседников, все молчали, глядя на него. – Так вот, Я хочу спросить у вас: свободны ли вы полностью?

Его слова повлияли на меня очень сильно впоследствии, я постоянно обдумываю прошлое. Я запомнил его точку зрения и переформировал её для себя, с тех пор и я являюсь агностиком, был до того простым атеистом.

– Мы абсолютно свободны от любого проявления рабства! – Ответили ему.

– Как же вы заблуждаетесь. – Встрял я, уже впечатлённый мыслями агностика, но сильно ещё не изменившийся. – Свобода – ложь, к которой стремятся одни и которой пользуются другие. Вы свободны настолько же, насколько мышь свободна от кошки. На вид свободна, но на деле же мышь всегда в лапах кошки, вторая лишь играется со своей будущей жертвой, также и с вами. Говоря о свободе, стоит учесть, а о какой идёт речь. Не каждый человек может быть свободным, потому что с правами – право на свободу – приходят и обязанности с ответственностью… Меня понесло на абсурдную философию, терпите… Будучи свободным, ты облагаешь себя ещё большей несвободой. Или зависишь от своей собственной свободы. Есть лишь рабство и его оттенки. Полный раб от конкретного человека делает всё, что ему скажут; раб общества сделает также, как и все; раб государства сделает всё, чтобы прокормить его и себя, что, впрочем, является обычной жизнью. Обычно раб общества и государства соединяются воедино во многих людях. Стадный инстинкт. Получив свободу, многие люди не знают, что с ней делать, они начинают бояться чужого осуждения, хотя отдельные индивиды и способны противиться этому страху. Ежели идёт речь о свободе в рамках зависимости от одного лишь себя, то в обществе это невозможно, только самые богатые и состоятельные в этом значении могли быть свободны, и то не полностью, а уж в нашем Городе при Агрессе такого никак уж не бывает. Хотя-я-я мы можем зависеть от дел. Даже если человек, на первый взгляд, не зависит ни от чего, то он всё равно зависит от своей анатомии, ведь он дышит, сердце бьётся. Это можно довести до ещё большего абсурда: даже после смерти человек останется зависеть от кого-то или чего-то, например, от земли или гравитации, физики или звёзд. Если брать свободу, как полное отсутствие зависимости от чего-либо, то это невозможно, то есть мы все рабы, рабы технологий, рабы самих себя, рабы своего сознания, а оно – раб мозга. Забавно, что вместе с развитием мозга, сознание также становится сильнее, а мозговой барьер либо слабеет, либо просто не замечается. Будет забавно, если человеческое сознание дойдёт до состояния Божественного, а потом мозг просто уничтожит своё создание. Летающие мозги… А можно ли человеку быть Богом? Первая Вселенская война с кем-угодно может начаться из-за человеческой ненасытной жажды борьбы за что-то или кого-то. Из человека не убрать человека… Но это оправданный риск, ведь злодеи были, есть и будут всегда, в вас же я вижу одних только героев, способных сотворить невозможное – превратить нашу расу в величайшую за всю историю всей вселенной. Но если свобода – это возможность сказать, что дважды два – четыре, то и рабство существует лишь в науке, то есть мы все свободны, а учёные – рабы собственных суждений. Либо-о-о настоящая свобода – взаимовыгодная зависимость одних от других. Значит не существует абсолютной свободы и абсолютного рабства. Это кажется неким дефектом сознания…

– Зачем вы пытаетесь передавать свои “знания”? – Кто-то из разговаривавших показал кавычки руками с плохо скрываемой усмешкой, размазанной по лицу.

– Многое из всего вышесказанного – всего лишь моё мнение, о котором вы не просили, а остальное – опыт, который я хочу вам передать. – Отвечал я. – Первое сформирует мнение многим из вас, что намного лучше, ведь необходимо хотя бы неправильное, чем его отсутствие, второе поможет всем вам на нелёгком пути становления Богами. Побывав в шкуре неправых, вы будете знать, какими аргументами они оперируют, чтобы в итоге использовать их против них самих. Известно же, что человеческое мнение крайне податливо, а значит сформировать максимально рациональное мышление, если личные принципы не будут гложить, отчасти просто. Знайте, что многие могут пасть на пути, поэтому помогайте своим сородичам, в мире нынешнего Бога ваш путь тернист и сложен. Бог будет мешать вам, не поддавайтесь на его уловки, он хитёр, так будьте же хитрее хитреца. Я надеюсь, что вы справитесь. Мне не удалось реализовать все свои во многом безумные планы, так воплотите же в жизнь свои.

На этом нас разогнали, а мне, как и всем остальным участникам подобных разговоров, ограничили на долгое время возможность к свободному передвижению, многие пытались ослабить влияние атеистов, которые стремились доказать всем и каждому, что только вечное саморазвитие и самопознание сможет сделать из людей богов сказок и легенд… Я забыл упомянуть, что мы находились на какой-то площади, пытаясь найти ещё больше жаждущих стать богами, собралась небольшая толпа человек из ста, у многих завязался разговор, что довольно забавно: будущие боги оказались разговорчивы… Ну, что же, я был не против посидеть голодом, чтобы стать новым богом. Наивный дурак… Да и за то время я много размышлял, что аж мне самому стало противно от себя прошлого.

Я как-то сходил на некое собрание философов или вроде того, слушал их полилоги:

– За всю историю было много периодов, когда некие бунтари расшатывали крепкий фундамент какой-то системы, а последняя оставалась стоять, впитав таких людей, взяв от них всё самое лучшее, изменившись в итоге; но ведь бывали и те, кто смог с самой верхушки разрушить всё до основания, оставив последователям этих взглядов на мир лишь страх перед завтрашним днём, одну только неопределённость. Стабильность системы говорит о её удачности, но если она не способна переварить тех, кто с ней не согласен, то она – неудачный вариант, не так ли?

– Вероятно, и не всякой системе дано существовать всё время, рано или поздно она падёт, сколь стабильной она не была до этого. Вопрос лишь в том, насколько удачно система пала, сколь многие смогли обогатиться на развалинах былых времён?

– Это и не важно, важен лишь сам факт счастья людей, проживающих в этой системе, и если она нарушает права единиц для блага миллионов, то разве это плохо?

– Отвратительно, права одного заканчиваются там, где начинаются права другого. Если же кто-то влезает другому в границы последнего, то это одно из страшнейших преступлений, наряду с убийством другого человека, и не важно, моральное оно или физическое.

– Впрочем, самому человеку решать, что делать со своим телом, но вправе ли он решать судьбу иного лица? Это уже на его совести.

Вдруг мне так сильно захотелось выступить, что аж я вставил своё слово:

– Горе тому, кто не познает смерть. Только в Смерти человек видит мотивацию к действу, к своим будущим свершениям. Смерть – именно та, кто является вдыхающей жизнь в полумёртвого, который незадолго до своей кончины будет любыми средствами добиваться столь близлежащего счастья для себя – продолжения собственного зачастую бесполезного существования и дальнейшего прожигания своих возможностей, амбиций и стремлений. Забавно, что именно в конце у большинства наступает начало. Так если приближающаяся смерть мотивирует, так почему бы с ней не встретиться? – Этого будто никто не заметил, они продолжили разговаривать без меня. Я сразу ушёл.

Однажды мне довелось пообщаться с одним довольно юным философом на тему тех самых границ развития людей. Не помню точно, где и почему мы разговорились, но это и не важно, сам он был отменным математиком.

– Как ты считаешь, каков предел возможностей человека, где начинается этот limit?

– По моему мнению, никакого предела не существует. Каждый человек способен добиться всего, чего сам он только пожелает. В этом плане нет разницы между людьми, возможности каждого безграничны. Людская мощь – ресурс, источаемый каждым живым человеком.

– Сомневаюсь, что это так, но любая точка зрения имеет право на существование. Как по мне, так математический предел человека, к которому он стремится всю жизнь – Смерть, самих его возможностей – физика…  Человеку не суждено стать Богом, но ты меня за такие слова наверняка возненавидишь. Даже в сверхлюди в физическом плане обратиться практически невозможно без использования механики и прочей неприемлемой для религии дребедени.

– Религия? Причём тут она? – С недоверием спросил я.

– Однажды ты поймёшь.

Я ещё очень долго не хотел верить ему и понимать его слова.

Далее я отправился куда-то ещё, сам не помню куда. Там было общение ещё эффектнее, я даже смог выудить из себя цитату, которая мне до сих пор нравится, хоть с моим мировоззрением теперь она вяжется гораздо меньше, чем тогда. Самый смелый из трёх человек начал вещать:

– Я слышал, что ещё в начале прошлого века был создан чип, позволяющий читать и расшифровывать мысли человека.

– Да, и первые несколько десятков лет, после ввода в оборот такой технологии, этим пользовались очень активно. – Ответил я. – Но в какой-то момент кому-то это показалось больно уж антиутопично, а потому-то и решили избавиться от этих чипов, как конкретно – до сих пор умалчивается. Такая потеря была на руку всем жаждущим избавиться от новой силы государства. Жаль, конечно, что технология пошла не в то русло, что мыслепреступления во многих городах стали реальностью, но безопасность личной информации лучше бесчинствующих правителей. Зато забавно, что антиутопии прошлого стали сбываться через полтора-два века после своего написания… На самом деле, мысли – отличная информация. Очень глупо со стороны многих стран, а в будущем и городов, отправлять мыслепреступников в тюрьму. А ведь можно было использовать эту технологию в той же психологии, пробравшись в те мозговые закутки, о которых сам пациент и не догадывался. Хотя мысли и стали правом человека, как и анонимность в своё время, но сам понимаешь, что всем было плевать, далеко не все пользовались этой якобы аксиомой. Многие страны как следили за своими гражданами, так и продолжали, но стали следить с гораздо большей жаждой, ведь именно в мыслях находится всё то, что люди скрывают даже от самих себя. И мне обидно, что такую власть доверили каким-то ничего не смыслящим дурачкам, а не мне. Уж я бы воспользовался этой мощью, силой человеческого сознания, но не стал бы просто воровать чьи-то идеи, это слишком низко. Я бы пошёл по иному пути, который бы помогал людям развивать их идеи и стремления.

Подал голос ещё один. – Почему же ты стал настолько жаждущим мощи?

– Я жажду раскрытия человеческого потенциала. – Начал я свою очередную вдохновляющую речь. – Бог – концепт, который будет реализован в человеке. – Он скорчил задумчивую рожу. – Я лишь хочу быть вашим проводником в мир становления Богами. Не факт, что мне уже удастся стать им, но у вас есть все шансы. Не растеряйте их.

В разговор вмешался кто-то ещё. – Я так понимаю, у тебя не было счастливого детства, вот ты и стал во многом злым и жаждущим всеобъемлющей власти человеком.

– А что в вашем понимании «счастливое детство»? Беззаботная тупость? Уж спасибо, я лучше оставлю себе свои философские заботы. А что касаемо жажды власти, то и тут дядюшка Фрейд оказался не прав. Миром Бога не может править какой-то не подготовленный бездарь. Я убеждён, что каждый человек может стать Богом… нет, стать выше Бога, и я лишь хочу передать это знание вам, чтобы вы не тратили жизнь в пустую. Станьте лучшими версиями самих себя.

Диалог был примерно таким, а что было дальше – уже не помню.

– Какова ценность жизни для вас? – Спросил у меня как-то кто-то.

– Человеческая жизнь – самая ценная валюта, которую можно только представить, правильное вложение которой способно изменить если не всё, то мир так точно, а это ещё мы пока материей не управляем и не умеем создавать себе- и не себе подобных. Проблема лишь в том, что достойных предпринимателей нынче не наблюдается. Знаешь, есть пословица: "Существует множество форм жизни, человеческая самая ценная и редкая. Но это не означает, что другими нужно пренебрегать. Человек – лишь самоцвет, среди менее драгоценных материалов, но это не означает, что они не столь же ценны, ведь его огранят благодаря им. Его бы не существовало без них.". Жизнь может кому-то приносить боль и страдания, их можно понять. Но от спешащих на тот свет нет никакой пользы, на первый взгляд. С одной стороны, пользы от самоубийцы было бы больше, если бы он просто пошёл в монастырь, но с другой, удобрения-то тоже нужны. Жить или не жить – дело каждого, как по мне. Человек сам выбирает свой путь. Если он предпочтёт лишить страданий себя, и, возможно, обречь на боль других, то это дело его. Жизнь – это лишь сон. Умирая, мы просыпаемся от жизни. Нам не было больно до неё, не будет и после. Смерть многих пугает, но бояться её не нужно. В этом нет смысла, все мы когда-нибудь умрём. Нужно бояться пустой жизни. Жизнь – тот ресурс, который многие недооценивают. Многие правители убивают своих подданных, не понимая, что, оставив их в живых, они смогут нажиться на них ещё сильнее. На трупе почти не заработать, но живой человек приносит гораздо больше мёртвого.

– В таком случае, что для вас значит быть живым? И что нужно сделать, чтобы заслужить вторую жизнь?

– Жизнь – штука ценная, но многие не только не осознают её значимость, так ещё и растрачивают её впустую. Для одних жить, значит быть здоровым, когда как для других сама жизнь уже является счастьем. Но о каком пределе жизни мы ведём речь? – Я выучил это красивое слово, предел, после общения с математиком, а потому я стал использовать его в любом удобном случае. – У всего есть конец. А каков он у жизни? Нет, не смерть, ведь жить можно и после смерти в сердцах и памяти людей, даровав им, например, свои изобретения. Конец жизни наступает в тот момент, когда прекращаются попытки к ней. Можно бесконечно винить людей за их ничтожность, мелочность, беспомощность, но когда и эта слабая искорка затухает – искорка жизни, – то наступает смерть. Смерть не тела, но сознания. А что есть стремление к жизни? Величайшее топливо, ведущее кого-угодно к победе. Без него даже жизнь человека утрачивает свою ценность. Но какого рода ценность нужно брать в расчёт? Самую дорогую из существующих, ведь жизнь – наиценнейшая валюта, правильное вложение которой способно изменить не только мир, но и даже волю другого человека. Впрочем, стать смертным тоже нужно заслужить, а уж за получение второй жизни нужно отдать всё. Ценность жизни как раз и в том, что она одна, а значит и распоряжаться нужно ей с умом, ведь бессмертной жизнью управлять можно практически без внутриличностных потерь, а значит без ума, хоть один бессмертный и сопоставляется с тысячами смертных. Нет тени без дня, нет смерти без жизни. Всё имеет свою цену, и одних только мнимых денежных, как раньше, или деятельных, как сейчас, богатств может не хватить ради продления жизни до немыслимых значений, а это значит, что жить нужно мало, но счастливо и плодотворно, а не долго и в страданиях.

– Vivere est cogitare. – Не выдержал кто-то из слушающих рядом. – Жить – значит мыслить. Мёртв тот, кто растрачивает свою жизнь во благо пустых развлечений, не желая размышлять. Воистину жив тот, кто хочет, жаждет мыслить, осознавая, что думать больно и неприятно. Не важно, желает человек жить или нет, ведь стремящийся к смерти способен принести не меньше пользы, чем ежедневно прожигающий своё бесценное время бездарь. Всё относительно. Omnia de relative.

До сих пор поражаюсь, как люди к такому приходят, откуда они черпают вдохновение.

В другое время и в другом месте был такой разговор, при том я даже не ожидал, что с кем-то буду общаться на такую тему:

– Пока есть время, я хочу обсудить с вами одну вещь. – В какой-то момент оказалось, что я довольно популярен в кругах революционеров сознания. – Человек сам по себе – существо социальное, которому необходимо быть в кругу близких ему животных, которые в случае чего могут помочь и защитить его. Человек без соратников редко выживает. Никто не способен прожить всю жизнь в одиночестве. Так или иначе, каждому необходимо взаимодействовать с кем-то. Кому-то для отдыха и личного удовлетворения, а кому-то нужны продукты и жильё для жизни. С одной стороны, общество – очень легкая и простая штука, но с другой – трудная до невозможности. С одной стороны, обществом очень-очень легко управлять. Как говорил однажды один человек: «Не важны взгляды масс, поскольку интеллекта у них нет». Человек – существо социальное, но всё его взаимодействие строится на том, что кто-то кому-то что-то уступает. Людей порознь с единым мнением нет и никогда не было. Но в обществе они всегда устанавливают общие догмы, которым должны следовать все, даже те, кто отрёкся от такого общества. Но не редки случаи, когда даже среди равных есть те, кто равнее других, следовательно, мнение – это решение человека или группы людей, которые оказывают давление. Но некоторым нет дела до этого. Им даже выгодно, чтобы ими управляли. Ибо если дать власть всем, она всё равно окажется в других, более умелых руках. Настоящая власть этого мира у тех, кто умеет убеждать и склонять людей на свою сторону. Человек вне общества именно тот, кто с этим самым обществом контактирует, но не поддаётся его влиянию. Проще говоря, это тот, кто управляет таким обществом. Именно таких людей можно назвать богами нашего мира, ведь у них много последователей. Но тех, кто без общества не может, можно называть зверьми. Именно ими, в большинстве своём, легче всего управлять. Боги правят, звери подчиняются.

Я усмехнулся. – Ты здраво мыслишь и мне это нравится. Общество – штука неплохая, но постепенно теряющая свою полезность. КПД слишком низок, но если бы вы работали поодиночке, то ваша эффективность возросла б в разы… Но не мне об этом судить. – Что было дальше, я тоже не помню.

Знаете, иногда мне кажется, что создание Секторов аргументировалось моими и подобными моим словами, что революционеры сознания виновны во всём этом аду, что творится теперь.

Ещё с одним из своих знакомых я обсудил киборгизацию:

– Я за киборгов. – Сказал я. – По моему мнению, так именно киборги смогут обрести ту силу, что способна помочь нам в развитии и самосовершенствовании. Бог, понятно, к тому моменту и без нас удачно умрёт. Мне кажется, что именно за этим будущее, что это один из простейших способов стать великой расой. Возможно, я ошибаюсь, либо пришёл со своим мнением не в тот век.

– Ты выступаешь на изначально проигравшей стороне. – Возразил он мне. – Именно соединив разум человека со всезнающивм искусственным интеллектом, мы получим высшее существо, соединившее в себе холодный цифровой расчёт и творческий подход ко всему. Именно это существо способно сотворить мир, именно оно может стать Богом, к чему ты так и стремишься. Твой способ лишь предотвратит повреждения от внешних вредителей, но не более. Это усилит внешнюю оболочку, что не поможет в войне с Богом. Только совмещение человека и машины сделает из нас совершенный организм. – Этот разговор тоже значительно повлиял на меня, я в тот день долго об этом думал.

Я также разговаривал с одним человеком на тему безопасности.

– Не знаю, как ты к этому отнесёшься, – Начал он. – Но в гробу реально безопасней, ведь ты уже мёртв… если мёртв. Ты находишься в состоянии уже-не-жив. А в утробе тоже безопасно, ведь ты ничего не чувствуешь и не понимаешь. Ты находишься в состоянии ещё-не-жив, но на пороге к уже-жив, что страшно. Вот ты не испытывал ничего, вдруг яркий свет, затем боль, боль от всего подряд. Не важно, это чья-то смерть, что по хуже или лучше. Важен сам факт безопасности…

– Бесплодной, бесполезной, бестолковой безопасности. – Возразил я. – Эта безопасность ничто пред всем тем могуществом, которого любой может достичь. Безусловно, от тебя ничто не зависит в утробе, но как только пробьют живот выстрелом, так сразу твой хрупкий череп обзаведётся новыми отверстиями. И что ты вносишь в определение безопасности? Не чувствие боли? Если так, то прими морфий, тебе это гораздо больше понравится, уверяю тебя. – В тот момент его лицо неодобрительно скрючилось. По моим последующим догадкам, он уже был несчастен, уже употреблял морфий для лишения себя всех тех страданий, уже хотел смерти. –  Не позорь будущих Богов своим существованием, своей беспомощностью. Все здесь присутствующие изменят вселенную, а на пути к этому будут получать удовольствие и удовлетворение в процессе, пусть и не сейчас. Очень надеюсь, что ты исправишь своё во многом неправильное мнение. И проблема его не в том, что оно не нравится нам, а в том, что ты сам погружаешь себя в рамки, в скорлупу, в футляр, не позволяя себе жить. Это и есть твоя проблема. Исправь её немедля, иначе станешь лишь нашей паствой, ведь ты не сможешь преодолеть ни один барьер, который воздвигает мозг на пути к безграничной силе. Не огорчай хотя бы своих друзей, свою семью, за которых ты мог бы биться до конца… вселенной, управляемой тобой. Мы дадим тебе время на раздумья, иначе уйди с глаз наших долой.

– …Я не знаю, хватит ли мне сил поклониться кому-то, кроме богов, они же могут даровать ту самую защиту от всего, что может быть опасно.

– Людские страхи и предрассудки способны разить в самое сердце, уничтожая любое стремление стать богом. Многие люди боятся трудностей на пути становления высшим существом, ты боишься любых опасностей, которые могут угрожать твоей жизни, но боится ли её Бог? Только нас, если вообще боится, если вообще заметил, что мы угрожаем ему своим скорым приходом в его бесконечное царство… или межцарствие, кто знает? Нам не нужны постоянно мешающие, сеющие семена сомнений в наши сердца, разлагающие меч, что разит Бога и дарует нам его силу – меч разума – и разрушающие щит, что защитит нас от его нападок – щит эмоций и чувств. Решай же, на чьей стороне выступаешь.

– Бог слишком важен для меня, слишком много вера в него сделала для моего душевного благосостояния. Именно благодаря ней я ежедневно нахожу в себе силы подниматься по лестнице развития. Да и разве вера в Бога не позволит и нам обрести большую силу? Нам же точно также потребуются последователи, почему Бог не может верить сам в себя, чтобы обрести силу? Разве мы сами не можем верить друг в друга, нам тогда и верующие не будут нужны?

– Это работает не так. – Сказал я, совершенно в этом не уверенный. И вот ведь как удобно было бы, если бы это действительно было так, иметь больше, чем одного бога в одной Вселенной: можешь вообще не следить за своими созданиями, верьте друг в друга и всё, силы не оберётесь.

– Так или иначе, я не хочу быть лицемером, который, уверовав в Бога, убил Его. Прощайте.

Постепенно я начинал много раздумывать над всем сказанным и услышанным. Спустя какое-то время я осознал слова того философа-математика и понял, что пытался создать всего лишь очередную секту, новую религию, если бы последователи сохранились на века после моей смерти. Атеизм сам по себе стал новой религией, верой в божественное начало каждого живого существа, которое нужно лишь открыть, стать богом, заменив Нынешнего. Жалею ли я о всём содеянном? Нет, ведь я получил бесценный опыт, который пригодился мне ныне: я научился разговаривать с людьми о высоком, вдохновляя их на свершения, именно об этом я всегда мечтал. – Его длинный монолог наконец закончился.

– Славно, друг мой. – Похвалил коллегу Смотритель.

Из толпы выскочил маленький человек с относительно логичным вопросом. – Зачем вы всё это столь личное рассказываете нам, незнакомым вам людям?

– Да, прямого вопроса вы не задавали, но эти знания вы всё равно унесёте с собой в могилу, а рассказывать мне больше нечего. Наши жизни разрушены, поэтому пусть вы обо мне узнаете чуть больше перед своей кончиной.

– Незадолго до твоего прихода. – Встрял Смотритель. –  Кто-то спрашивал об Агрессе. Сможешь ли ты вспомнить чуть больше, чем я?

– Полагаю, что да. – Он глянул на Смотрителя. – Но я должен напомнить всем вам, что наша память повреждена не меньше вашей, ведь прошло не мало времени, да и сам я провёл в капсуле, которая, можно сказать, стирает память, не меньше вашего. Всё, что мы вам сейчас расскажем, может оказаться нашей больной фантазией. Итак, я, пожалуй, начну. Агресс – общественный строй, который берёт за основу социализм: при рождении и смерти все равны, никто в гроб деньги не утащит. – Его перебил первый.

– Тут, конечно, встаёт вопрос о наследстве. В разных случаях бывает разное, конкретно же мне кажется, что, в идеале, наследство должно переходить государству после смерти деятеля, и когда его потомок достигнет определённых высот, возможно даже больших, чем его предок, тогда он и получит обратно всё нажитое его предками в полной мере. Но ежели он не сможет чего-то достичь, то тогда такая же возможность передаётся его потомкам и так до бесконечности. Но если род вдруг обрывается, то всё наследство должно переходить жителям государства.

– Это лишь на бумаге, но на практике такого идеального Агресса, о котором мой коллега не до конца поведал, это была лишь часть, не существовало ни в

одном городе, были лишь тени, чаще всего значительно побледневшие… Я слышал, что в одном из городов была такая практика: всем людям даётся возможность поступить на то же самое место, что и их родителям, чтоб там они могли получить возможность проявить себя в тех же сферах. Но не всегда такое бывало, да и власть никогда не передавалась по наследству. Наследникам, если конец срока уже был близок, но не успел пока случиться, давалась возможность проявить себя в политической деятельности, хотя никто почти не справлялся с возложенными на них обязанностями, это конечно же было по желанию, поэтому они довольно быстро сдавали свой пост. И ещё, управление городом было лишь формальным, решений и изменений, противоречащих двум основным сводам законов и конституции, быть не могло, в том числе и правок с целью, например, расширения своих полномочий. Да, мир развивался, потому корректировки с целью решения вопросов, не поднимаемых ранее, проводились, но они были редкостью, так что условные государи, которые и бывали-то не везде, лишь следили за порядком, выполняли представительскую функцию перед главами других городов, да помогали с решением каких-то проблем своим гражданам. Почти никто из правителей не пытался помочь своим горожанам лично, эту работу выполняли конкретные органы, но был тот, кто выделялся среди своих коллег, до сих пор помню его имя – Евгений, он был властителем в том городе, который изначально не отличался благосостоянием. Этого человека несколько раз подряд избирали на один и тот же срок, за это время он многое сумел поменять, годы его правления ещё при жизни нарекли “Счастливой декадой”, но сам он проуправлял чуть ли не в два раза дольше. С ним пришли великие изменения: начался не только импорт высокотехнологичных товаров, но и небольшой экспорт объектов собственного производства, Агресс также был постепенно введён, пусть и одними из последних его принявших. Хотя несколько городов, точно не скажу сколько, всё равно его не приняли и сами прожили довольно приличную жизнь вплоть до знаменательной даты, приведшей нас сюда… Я отбился от темы, коллега, продолжай.

– Кхм, так вот, где-нибудь каждые 4 часа каждый человек получает небольшой паёк и коробку, условно говоря, метр на метр, то есть максимально комфортабельное, практичное и простое жильё. И да, семья живёт в квартирке побольше и пропитания у неё больше.

– Конкретно здесь образуется два вопроса. Первый – а что делать с удовлетворением сексуальных потребностей? Предварительно упомяну, что каждый город сам решал, насколько сильно государство связано во взаимоотношениях с гражданами, а потому одни удовлетворяли все биологические потребности, от вкусной, пусть и малой по размерам пищи с водой до удовлетворения сексуальных влечений и акустического комфорта, но другие могли и вовсе не решать такие вопросы, из-за чего эти города долго не простояли, хотя они и относили себя к Агрессу, а потому концепт должен был соблюдаться. Впрочем, были же в истории республики с тоталитарным политическим режимом, чему здесь-то удивляться? – Он помолчал с несколько секунд, собираясь с мыслями. – Выгодно это, потомство производить, ведь созданный ребёнок в будущем мог стать крайне способным и деятельным, благодаря чему смог бы принести гораздо больше пользы, окупив затраты за сотни, если не тысячи, а то миллионы других обеспечиваемых государством. Другой вопрос кроется в условиях жизни. Иногда детям в семьях, где родители не жаждут перемен и улучшений, становится противно от их предков, из-за чего они добивались огромных высот, но при этом не делились со своими отцами и матерями. И я с ними полностью солидарен: зачем помогать тем, кто не сделал ничего для твоего будущего, кроме оплодотворения? Но, бесспорно, много было и тех, кто оставался в подобных условиях до конца старых времён, некоторые семьи вымирали, потому что никому не хотелось даже удовлетворять свои потребности, кроме трёх – еды, крыши, сна. Но ведь опасения как минимум из начала прошлого века о том, что все люди будут только потреблять, не оправдались, не это ли хорошо? Впрочем, лучше безмерная апатия ко всему новому из-за постоянного потребления или отсутствия целей, чем наш Новый Мир, в котором мы оказались сейчас.

Полуминутное молчание, длившееся, кажется, часы. Первый продолжил.

– Кхм, если человек хочет большего, то он должен пошевелить извилинами. «Но а если он инвалид?» – спросит кто-нибудь. Один из величайших композиторов за всю историю был слеп и глух, так что это не оправдание. Задача государства в таком случае может заключаться в подсказках или некоторой помощи, конечно же, если сам инвалид хочет чего-то добиться.

– К слову об этом – будут ли деньги? В одних городах они были, в других – полный отказ от каких-либо переводов или тем более бумажек, в них всё исчислялось деяниями конкретного человека, но подробности никто не рассказывал, я слышал лишь о некой системе вычисления или шкале полезности. Под неё, наверняка крайне субъективно, подгоняли и новый вид топлива, и классный рисуночек… Другой вопрос касается этих самых инвалидов. В любимом мною городе, максимально близко приближенном к Агрессу, была эвтаназия, проводившаяся даже по решению суда, если семья больного была против его смерти, а он – за. Внимание, каждое это щекотливое дело заканчивалось положительным решением в случае значительной и постоянной боли. Другими факторами были пичканье болеутоляющими, отказ семьи от обеспечения счастливой жизни больного в каком-либо проявлении, а главным – жажда своей смерти. Право на смерть было частью декларации прав человека уже около полувека, и ни один в этой вселенной, даже давно сгинувший Бог, не смел мешать человеку лишить себя жизни. Кто-либо может лишь попытаться помочь решить какие-то проблемы, но не более. Чуть ли не ежегодно обсуждался вопрос о запрете на эвтаназию хотя бы до четырнадцати лет, но положительного результата эта полемика так и не добилась. Все же люди равны. Аргументом могли бы послужить тюрьмы, мол дети ведь не сидят в одной камере с мужиками, а эти самые детки получают гораздо меньший срок, но мест заключения не было, как я понял. Почему – не знаю. Я что-то слышал об отправке в шахты жёстко провинившихся, пусть и с обеспечением всем необходимым, включая еду и время на отдых в районе восьми-десяти часов, но это лишь слухи. Как они смогли почти полностью искоренить преступность – мне неизвестно. Возможно, они просто всех всем обеспечили, кого-то делом, а кого-то едой.

– Также следует упомянуть, что по сути сильные и стремящиеся хоть к чему-то обеспечивают слабых и нерадивых, пусть и не напрямую, а лишь плодами своей деятельности, например, повара и строители, оба кстати утратили своё давнее значение. И пока я не забыл, вы можете задать вопрос, а многие ли оказались счастливы из-за Агресса? Мне кажется, если и нет, то некогда людям было сетовать на то, какие они несчастные, ведь каждый занимался тем, чем хотел. Или не занимался вовсе, всё зависело от людей.

– Осознание того, что ты живёшь, уже должно быть счастьем, но здесь работает следующий эффект: самое сложное является самым желанным. Если ты уже живёшь, значит это довольно просто, а потому многие насыщают свою жизнь хоть каким-то разнообразием и сложностью, умышленно или нет.

Первый призадумался, о чём ещё можно было бы рассказать.

– Основные проблемы Агресса, которые были замечены ещё в прошлом веке: слишком большая система, которая может легко рухнуть, если какие-то её элементы не будут функционировать, она нечленимо сложная.

– Я бы поспорил. У того же капитализма была такая же система, разве нет? Кучи людей создают маленькие детальки, из которых собираются более большие, что значительно ускорило процесс. Агресс в этом плане не далеко ушёл, с той лишь разницей, что капитализм с его обществом потребления мотивировал деньгами, вещами, в основном тем, что не всем приносило счастье, работа же и вовсе часто доставляла одно лишь уныние или усталость, не было желания жить. Агресс же прямо говорит о том, что человек должен найти любимое дело или дела, ведь именно вдохновение, естественно вперемешку с самодисциплиной, повышает КПД, который увеличивает трудоспособность, которая поднимает производственную способность, благодаря которой человек много создаёт, что заставляет его чувствовать себя важным, что порождает ещё больше мотивации. Возможно, я чего-то не понимаю, но Агресс в итоге сумел потеснить устоявшийся на долгое время капитализм. Да, многие профессии оказались уничтожены из-за автоматизации производства чего-нибудь на заводах, но государство в том самом любимом мною городе само помогало своим гражданам найти себя, ведь это было выгодно всем сторонам: обществу, поскольку некогда бесполезный индивид чаще всего становился таким же важным звеном цепи; человеку, потому что о нём кто-то заботился, он начинал чувствовать собственную важность для кого-то, пусть и в корыстных целях; самому государству, которое в итоге получало не просто единицу социума, которая может удовлетворять и чужие, и свои потребности, но и личность, что способна в случае чего отстаивать интересы этой курирующей всех людей верхушки власти, которая получила свой статус не в наследство, не за красивые глазки, но за упорный труд.

– Лично я рассказал всё, что помню, за столько-то лет без воспоминаний многое уже забылось.

– У меня та же претензия к своей памяти. Да и вам стоит понять, что Агресс как таковой никто на бумаге в качестве документа, этакой библии для Агреси – последователя Агресса – не записывал, по факту все додумывали сами, времени на составление особо не было, по крайней мере в городах, известных мне, пусть они и слабо были подвержены влиянию сего строя. Так или иначе, продолжим.

– Прежде, чем вы продолжите свои рассказы, я хочу спросить: вы счастливы? – Задал свой вопрос ближайший к рассказчикам слушатель.

– Даже если мы выберемся отсюда, – начал было Смотритель, – то я всё равно никогда не буду счастлив. Слишком много мыслей было в моей голове, слишком много раздумий предшествовало вашему освобождению. В бесконечной вселенной придумывать уныние – глупо, но у меня иной случай. Я нигилист, считающий абсолютно всё бессмысленным, но при этом хочу жить, творить собственную историю, пусть она ни к чему и не приведёт. Я считаю, что религия, любовь, мораль, этика, культура – не нужны, но всё равно им подвластен. Мне нравится верить, что мои усилия не напрасны, что людям будущего пригодятся плоды моих трудов. Такое же настроение было примерно с семидесятых прошлого века, когда люди наконец поняли, что от всех них зависит будущее их собственной расы. Именно с семидесятых начался всплеск умов, именно тогда количество мыслителей стремительно начало расти, именно тогда начался пропагандизм ума и развития… именно в том времени я бы хотел оказаться, дабы прочувствовать наконец значимость всех тех, кто своими умственными творениями создал почву для нашего сегодняшнего… вчерашнего прекрасного мира. Я не знаю точно, как этого добились, но само человеческое сплочение, пусть и всего пары-тройки миллионов человек, ради своего счастливого будущего удивляет. Нас здесь всего пара десятков, а мы умудряемся чуть ли не ставить весь Сектор под угрозу своими распрями. Меня поражает прошлое. Как в столь многих удалось поместить рвение к изменению мира? Они писали историю человечества сами, но ведь всё не началось так сразу. Были единицы, больные идеей самосовершенствования, которые заразили десятки, которые заразили сотни и так далее. Хотя после Катастрофы людям было не до развития, нужно было налаживать жизнь. Пусть Френк и восстановил мир, но катастрофа значительно повлияла на людей, ещё лет двадцать потребовалось для полного восстановления. Впрочем, что было в тот период, мало кому известно. – Он задумался, в разговор вступил Леонид.

– Я так и не сумел познать той боли, что заставляет человека ощущать себя живым. – Говорил вступивший в секту слов. – Концом любой жизни является смерть, а боль украшает этот путь душевных терзаний. Разве не прекрасно видеть, как всё, что ты строил долгое время, рушится к чертям, разве это смешанное чувство уныния, скорби и бессильной злобы не говорит тебе о том, что ты всё ещё жив? Такая боль вдохновляет двигаться, ведь мозг будет всеми силами тщетно пытаться избавиться от всех источников страданий. Но что ты представляешь из себя без этой самой боли? Не жалкую ли массу костей и мяса, не жаждущую ничего, кроме потребления того, что дают, сидящей лишь в своём уютном мирке, укутавшись в одеяло спокойствия и личного благосостояния, находясь весь остаток своей убогой жизни в счастливом неведении и незнании? Боль же была создана не для одних лишь страданий, а в качестве защитного механизма, чтобы ты сразу мог узнать, чему конкретно в тебе требуется лечение. В данном случае, необходимо лечение такой бесконтрольной жажды смерти. Да, бесспорно, человек готов отдать всё, лишь бы боль прекратилась, но тогда жизнь потеряет краски… хотя, знаете, в нашем случае любая смерть лучше такой серой жизни.

– Безусловно, боль – полезная штука, – вставил Смотритель, – но не каждый может с ней совладать. Да и разве так уж сложно создать какое-нибудь устройство, которое позволило бы людям с врождённой нечувствительности к боли узнавать о ней даже раньше здоровых, в Технологический Век же живём… жили. Сейчас уже какой-то век деградации… И всё же не каждый любит, да и в состоянии выдерживать, испытывать боль, поэтому не всякий, сколь бы не было это приятно тебе, захочет жить даже в редкой, периодической боли, напоминающей ему о важности движения на своём пути прямо по собственному курсу или вправо по своему росту.

– Конечно, кто-то под натиском боли может пасть, развернуться и пойти сеять эту же боль в сердца других. – Со всё нарастающим раздражением или неодобрением молвил соратник Смотрителя. –  Одни не выдержат и пойдут вместе с ним, но иные восстанут против него, став тем самым ещё лучше. Разве эта боль не отрабатывает за естественный отбор последние примерно пару веков, периодически даже опережая его в жертвах? Боль – это часть естественного отбора? Можно ли сказать, что мировые, да и в целом войны, были простейшим естественным отбором, разделившим чуть ли не все страны на охотников и жертв? Являлась ли боль от потерь основным фактором к прекращению каждой из войн? Поразмыслите над всем этим, если успеете.

– Имеет ли кто-нибудь право на убийство? – Спросил освобождённый.

– Вы из этого вечера хотите устроить сборник наших мыслей? – Со спокойным раздражением спросил Смотритель.

В помещение зашёл ещё один человек, незнакомый почти никому доселе. Его коллега, будто бы и не заметив раздражения Смотрителя, засмотревшись на входившего, начал свой ответ на вопрос кого-то из толпы. – Ну, мне и самому вроде не нравится, что кто-то смеет убивать кого-то или себя самого, ведь я уже описал своё отношение к жизни, но с другой-то стороны, всё, что тебе нужно сделать в временном промежутке, посвящённом одному лишь тебе, так это найти себе занятие на промежуток времени от момента рождения до смерти, и кто-то занимает себя убийствами других людей… а сейчас перейдём к более насущным вопросам. Смотритель, – Леонид с неодобрением посмотрел на своего старого псевдодруга. – Уверен, ты прекрасно понимаешь, зачем я здесь. Нет, не для одной лишь проверки тебя или уничтожения всего Сектора, я не из таких, но ты достаточно угробил жизней, чтобы вызвать наше недовольство. – Вокруг поднялось около десятка людей, почти половина.

– Вы подготовились, я посмотрю. – С усмешкой заявил Смотритель. – А ведь я верил вам… В любом случае, вам это не поможет. От вас всех сразу нужно было избавиться. Фатальная ошибка… – Он медленно подходил к стене во время своих слов. Быстро присев и протаранив её, он выбрался из помещения и растворился в темноте глубоких коридоров, стена вслед за ним обвалилась.

– Он знал, что я приду. Бегом в Кабинет, он наверняка будет там. – Все десять условных последователей рванули к кабинету. – И освободите несколько Заключённых, я знаю, как его остановить от убийства всех нас.

– Это-то фатальная ошибка? Ошибкой было рождение, пусть и не моей.

Впрочем, разве не я виноват в том, где оказался? У меня всего лишь есть шанс закончить не так, как они. – Рассуждения Смотрителя прервала упавшая со стола папка с бумагами, которую он задел своей рукой. – Ах да, зачем я записывал всех тех, от кого избавился? Не до тебя мне сейчас. – Он запнул папку куда-то в сторону. – Что же, давно я не пользовался этой аппаратурой. – Воспоминания нахлынули на него. Лица ужаса, болезненные крики всплыли в его памяти. – Так вот почему я перестал сюда заходить. Призраки тишины с масками убитых мною каждый раз разрушают моё состояние, когда я здесь. Ничего, помучаюсь и пройдёт. – Он начал набирать что-то на странного вида клавиатуре с периодически встречающимися неизвестными уже почти всей планете символами. – А ведь знал, что мне пригодится. Они не должны жить дальше, иначе моя жизнь будет под угрозой. С этими… Этими нельзя договориться, это точно. Да и о чём договариваться? За былые грехи я должен поплатиться… Но ведь им-то я зла не делал, так за что они меня ненавидят?.. Боятся. Страх управляет массами, это давно известно. Хорошо хоть я был готов к подобному исходу, иначе они бы меня просто разорвали… Наверно. – Странная смесь из символов разных языков и иных закорючек была набрана, но в тяжёлую дверь, которая уходит в пол при открытии, уже начали стучать.

– Не смей этого делать! – Послышалось из коридора.

– Прощайте. – Крикнул в ответ Смотритель. Спустя пару секунд начался

душераздирающий крик этих Новорождённых людей, совсем недавно узревших свет. Удивительно, как быстро жизнь способна утекать из тела. Удивительно, сколь многие недооценивают собственную жизнь, разбрасываясь ей понапрасну, этим наиценнейшим ресурсом в мире. Сколь многие пытаются ухватиться за простую мирскую жизнь, которая в любой момент может развалиться от простого чиха или щелчка пальцев высокой персоны. Сложно осознать свою значимость в постоянно разваливающемся мире. Прошло какое-то время, прежде чем всё стихло и их бездыханные трупы повалились на хладный металл. Дверь автоматически отворилась. – Это было не так сложно, а? – Обратился он к себе, даже не посмотрев за дверь, трупы не так давно начали его пугать. Но эти крики усилили память о всём том, что он совершал раньше. Горы трупов, и вот очередная. Вправе ли он распоряжаться чужими жизнями? Нет, но разве его это волнует? Да. Уже давно. Чувство вины в нём сильно, оно покажет ему путь в могилу. – Что же я вновь натворил… Убил их. Убью ли я с таким же рвением себя? Сомневаюсь, я же трус, боюсь смерти. А кто нет? – Воспоминаний всё больше, он всё ближе к отчаянию. А ведь первое своё убийство он пережил достойно, почти не рыдал. Стареет.

Призраки минувших дней всё сильнее поглощают его. Что же ему остаётся делать? Ему мерзко от того, кем он был. Но что же ему испытывать теперь, кроме ненависти к самому себе, страха перед будущим и своей собственной смертью? Его гложет совесть и вся та тьма в его душе, что постоянно поглощала любые попытки к изменению, он жаждет избавиться от неё, но он слишком слаб для того, чтобы зажечь свет. Слишком слаб. Единственная не слишком омерзительная характеристика его былых лет. Он не переживёт эту ночь. Если его не убьют, так он повесится сам, благо интересовался корабельным искусством прошлых веков.

– А, вот ты где. – Послышался столь нелюбимый голос входящего в помещение. – А я уж начал думать, что ты без нашей помощи решил покинуть это бренное тело, совсем тихо сидишь. – Все остальные знакомые Смотрителю лица просвечивают в коридоре.

– А я-то начал думать, что это я злодей, но ведь вы решили пожертвовать жизнями других ни в чём неповинных Подопытных. – Смотритель произносил эту фразу медленно, слабо проговаривая слова, будто речь ему давалась тяжело. – Что же, из двух зол побеждает то, которое злее, и уже оно становится добром. Именно поэтому Зло в лице человечества погибло от своей неполноценной злости, из-за частиц доброты в своём чреве, не так ли? Это уже не важно. – Проговаривал он свои слова со всё большей улыбкой не то удовольствия, не то понимания. Он наконец принял своё прошлое, себя самого. В тупике сбежать от себя ему больше не удавалось, оно и не нужно. Крыса стала мастером. Закрытый глаз чувств раскрылся, загоревшись разумом и источая его. – Нам с тобой это уже не поможет.

– Так ты пережил один из тех припадков какого-то вдохновения, заставляющего тебя формулировать новые мысли с поражающей быстротой? Тебе это уже не поможет, мы в любом случае будем вынуждены посадить тебя в одну из тех капсул, в которых ты держал нас. Посовещавшись ранее, мы пришли к такому вполне справедливому решению. Но тебя это явно уже не страшит, слишком поздно мы пришли.

– Ты прав, старый друг. Уже слишком поздно что-либо исправлять. Мне, поскольку я слишком много совершил, и тебе, поскольку ты оказался здесь со мной.

– О-о, принявший себя убийца убивает ещё больше, так ещё и без сожаления, да? – Взмахнул он руками.

– Нет. Мы с тобой всего-то канули в пучину времени.

– Нет-нет, ты ошибаешься. – Леонид медленно подводил свою голову к лицу Смотрителя. – Я проуправляю Сектором вместо тебя долгие годы, если, конечно, он предварительно не развалится. И раз это наш с тобой последний разговор, то я хочу задать вопрос тебе. День, два, три, и вот вся жизнь. Сколько времени ты потратил впустую? Заполнится ли фолиант твоей истории или это произведение сгорит вместе с твоей жизнью, увидев в конце лишь свет от пламени? Ответь мне: часто ли можно было увидеть огонь в твоих глазах, искру в твоей душе, жажду лучшего мира в стремлениях? Скажу честно: мне плевать, когда именно ты срубишь дерево собственной жизни – сейчас или спустя века, слишком много сил на соперничество и вражду уходит. Они готовы разорвать тебя, поэтому я дам им то, что они требуют. Им нужны зрелища, но и за хлеб отработаешь ты. – Ткнул он пальцем в грудь Смотрителя.

– Эмоции всегда подавляли твоё разумное начало, да и потом: возлюби ближнего своего.

– Возненавидь врага своего.

Смотритель усмехнулся. – Вот ты и допустил ошибку в нашей с тобой партии. Страх Смерти подвёл тебя. Он оказался ложным ферзём. – Указал Смотритель на дверь.

– Прощайте. – Прозвучал голос Кирилла из-за спины этого шахматиста. Он побежал к выходу, но дверь в Кабинет Смотрителя закрылась прямо перед его носом.

– Он… Переиграл меня. Хе-хе… Я не ошибся в нём… – Говорил он спокойно. – Нет, я не могу это так оставить! – Бил Леонид в дверь. – Должно же быть что-то, что нас освободит, так ведь? У тебя ведь здесь есть что-то на такой случай? – Активная жестикуляция выдавала его крайнюю неустойчивость к стрессу.

– Если бы. Успокойся, я отсюда слышу, как бьётся твоё сердце.

– …Знаешь, что забавно? – Толика спокойствия начала сочиться из уст бывшего союзника Смотрителя. – Я всегда думал, что не боюсь смерти только лишь потому, что никогда не стоял перед фактом «Ты сейчас умрёшь», но ни боль физическая, ни моральная не доставляют мне ни страданий, ни удовольствия, и в итоге я попытался задаться вопросом – что вообще имеет смысл? А после – нигилист ли Я? Посуди сам: жизнь бессмысленна, но и смерть не имеет смысла – не парадокс ли? Почему я жил так долго? – потому что смерть – слишком просто и неинтересно для меня. Жил, пока для меня был интерес. Что касаемо нигилизма, то мне не особо нравится причислять себя к его сторонникам, ведь скрывать свои пороки за его ширмой очень удобно. Да и потом, с моим-то отношением к жизни человека, ты его знаешь, быть нигилистом – так себе идея. Я бы хотел задать один вопрос тебе, но ответ получить уже не успею: в чём сила нигилизма – во всеобъемлющем ли безразличии или в утверждении своей самодостаточности, собственных, по сути, бесконечных сил? Являлся ли атеизм частью нигилизма? Важен ли нигилизм в наше время, есть ли смысл в отказе от чувств, заставляющих жить, есть ли необходимость в этом бессмысленном отказе от бессмысленных вещей?

– И правильно, что ты думаешь, это отвлекает тебя от безумия, делает тебя человеком.

Молчание длилось некоторое время. – …Нет, всё-таки именно воспоминания определяют меня, ведь в некотором роде даже машину можно научить думать. Да и если перенести меня в цифровое пространство, то именно моя память будет говорить, что я – это я, так? Так. И ещё, утратив все свои воспоминания, человек может пойти по совершенно другому пути выбора профессии, мировосприятия и развития в целом.

– Тоже верно, наверно, не из учёных же я. Так или иначе, можно уже оставить все эти размышления. Закрой глаза и вспомни себя. – Смотритель прикрыл глаза и будто бы уснул. Сейчас он, как никогда начал напоминать обычного человека. Он не был тем полуобезумевшим вроде как злодеем, которым был несколько минут назад. Скорая смерть способна менять людей. И не ясно, это изменился сам Смотритель или взгляд его друга на него.

Леонид тоже закрыл глаза. Он попытался вспомнить хоть что-нибудь счастливое в своей жизни, но это попытка не увенчалась успехом. Он всё ещё пытается цепляться за жизнь. – В молодости за всю придуманную мною мощь человечества я мог пожертвовать собой, но теперь выходит так, что все мои убеждения и старания были напрасны. Я понимал, что, вероятно, не увижу уже богов-людей, но дам им толчок к появлению и развитию, даже если и не войду в историю. Но что теперь? Все люди вымерли. Моя жизнь ничтожна, я подвёл собственные фантазии. Я перестал быть атеистом, я перестал верить в людей… Я перестал верить в себя, именно это – страшнейшее преступление нашего времени. – Из глаза вытекла слеза. Прозвучал и быстро затих один звучный крик.

Двое стремящихся к лучшему миру человека погибли в один день. Даже знающих, как всё исправить, не стали слушать. История Сектора продолжится под эгидой Кирилла, но умрёт ли он от предательства в ближайшие же пару дней – неизвестно. Ясно лишь одно – под его крылом отныне находится около десятка тысяч жителей, без нового Смотрителя остальные просто перегрызутся. У них ещё есть шанс стать теми, кем никому до сих пор не удалось. Но смогут ли – вопрос ко Времени.

6 глава. Казнь тишины.

Тишина, что покорила мир.

Смерть. Столько смертей не было никогда. Правда, лишь единицы догадываются, что мертвы не все, страдают и умирают всего-то какие-то там миллионы мешков с мясом, а смертны ведь все, так из-за чего поднимать суматоху, если процентом населения меньше, процентом населения больше? Никогда мне их не понять. Жаль, многие великие умы оказались заперты в ловушке, их уже ничто не спасёт. История Земли закончилась, но теперь люди расселятся по Вселенной, уничтожая планету за планетой, либо же обогащая их своим наследием, кто знает. Мне будет интересно посмотреть на всё это. Так или иначе, осталась лишь одна хоть сколько-нибудь занятная история, если, конечно, я ещё не ослеп.

      Впрочем, последние века жизни одного из Смотрителей переплетаются с присказкой о Тишине. На фоне приближающейся гибели многих людей, оставшихся в будущем на Земле, хоть даже четверти на ней и не оказалось, рождались секты, как уже стало понятно из сказаний Леонида, и одна из них была посвящена Тишине, что поработит Вселенные. Среди этих культистов, которые ничего противозаконного не сделали, у них был простой кружок по интересам, были люди различных сословий, а последователи отличались двуликой приверженностью как к атеизму, так и к теизму некоторые их называли Новыми агностиками, благодаря наличию разных сторон в рамках одной новообразовавшейся религии, что довольно странно, но нужен же баланс в обществе баланса; сами они называли себя «Культом Тишины, что посвящён упокоению душ в бесконечных стремлениях.», что бы это не значило.

Забавно, но самые интересные повести и эпопеи были два земных века назад, так ещё и с поразительной частотой встречающиеся, впрочем, поражающие чем-то личности есть в любом времени. До сего периода упадка земных людей лишь в двадцатом веке было столько человеческих страданий, мучений и боли, которые изучать и рассматривать мне было интереснее всего. Что ж, не будем затягивать и посмотрим, что человеческий фактор подготовил мне на этот раз.

Удары молотом, самодельный сварочный аппарат, возвращение к истокам, а что ещё остаётся, если часть человечества рискует стать песком? Этот технарь может сварганить на коленке любое устройство, и именно в своём рукоделии он обрёл покой и некоторую надежду. Я не единожды видел, как именно разбиваются надежды, сколько ранений доставляют её осколки. Толстенная тетрадь со множеством схем и иных записей лежит у него на столе, а на её твёрдой обложке всё таким же самодельным ножом выведены не аккуратные надписи на латыни, вроде “vivere est cogitare”. Они тут все что ли знают латынь? И раз уж он такой знаток режущих предметов, как бы не вырезал он осколком надежды рисуночек на венах.

– Ничего, я всегда найду, чем себя занять, даже в пасти сарлакка, у меня же будет целая тысяча лет. Но когда ты один, главное – не свихнуться. Удивительно, почему ещё я не слышу голосов своих воображаемых друзей в голове? Ещё бы сам Бог не принял когда-нибудь ненароком эту форму, ещё бы чудеснее оказалось моё положение в будущем. Не хочу общаться с самовлюблённым порождением человеческой глупости и страха… или смелости? Хотя нет, какая смелость, они же не смогли просто принять тот факт, что станут кормом для рыб, где здесь смелость. Впрочем, они покорились надежде, разве это плохо? Она вдохновляет, заставляет идти вперёд, умирает она последней, возможно, в нашей ситуации умрёт вместе с последним человеком, возможно, мной; да и потом: именно под эгидой религии в средневековье проводились все исследования, в случае же отсутствия религиозности тебя сжигали, разве не так?

– Не так. – Отвечал техник сам себе. – Этот метод применяли гораздо реже, чем принято думать. На самом же деле сжигание применяли не в средневековье, а в ренессансе и даже в Новом времени, мужчин, по некоторым оценкам, сжигали чуть ли не столько же, сколько и женщин. Инквизиция боролась с еретиками, и именно эта борьба впоследствии перетекла в охоту на ведьм, которая даже в двадцать первом веке продолжалась какое-то время. В 15-16 веках в Испании умудрялись выдавать оправдательные приговоры обвиняемым в ведьмовстве, которые, между прочим, больше относились к травникам и думающим, будто летали на шабаши. В 1611-ом году ведьмам позволили каяться в грехах, чтобы получить прощение церкви. Охота на ведьм больше была распространена в Англии, Германии и Франции, но проблема в том, что чем больше ведьм сжигали, тем больше ведьм сжигали, ведь они выдавали своих соучастниц.

– Да уж, если нет достойных собеседников – их вообще нет, – то почему бы не поговорить с самим собой, да, приятель? Мы всегда были одни, одни и остались. Повезло хоть, что я пару немного древних книжонок по идеям, что бы такого смастерить, сумел протащить. Всегда есть теперь, что сотворить… Кстати, как считаешь, надежда вообще нужна? Она же может фактически затмить разум. Тем не менее, как по мне, человеку необходима надежда. Только вооружившись ею, каждый сможет в битве с самим собой уничтожить ту часть себя, что тянет его на дно. Но проблема в том, что, разрушаясь, она задевает всё самое ценное в человеке, именно поэтому, теряя надежду на что-либо, человек уже не в состоянии идти дальше после поражения. Надежда – штука полезная, но опасная для использования. Без неё человек способен получить иммунитет к временам отчаяния в своей жизни, но обретя надежду, он получает неведомый доселе прилив сил и эмоций, которые способны подтолкнуть его к действиям в некоторых случаях посильнее самого Гнева. Но разве жизнь без надежды стоит того, чтобы тратить время Смерти, оттягивая момент свершения очередного предназначения? Разве сам такой человек представляет из себя хоть что-то полезное для нашего общества по сути мечтателей; чем надежда не мечта? Живёт ли он, или просто существует? Почему бы не прерывать их бесцельное и апатичное существование?

– Но я же жив. А на что мне надеяться, в кого мне верить, кроме как в самого себя? – Он, как следствие оба, оглянулся. – Да и вообще, Надежда? Ты решил обратиться к этой старой шлюхе? Не думал, что она приходит не ко всем, кто-то не способен чувствовать надежду, кто-то в ней не нуждается, а кто-то жаждет от неё избавиться, потому что она приносит больше всего боли в безысходных ситуациях, когда человек всякого под этим наркотиком может сотворить?

– Подожди-ка, ты выступаешь за этих, за нигилистов? Всё бессмысленно, а? Даже смерть – лучший способ избавиться от неугодных? Не хочешь ли ты сказать, что смерть вынужденная мера для чего-то большего, например, она всего лишь очередной этап эволюции, а мы, живые, лишь новая партия экспериментов природы? Именно мёртвые правят всем и вся? Сама природа мертва?

– В свете последних событий, да, мертва. По крайней мере, здесь. Вопрос в другом: Природа состоит из множества маленьких… природ каждой планеты или Природа везде едина? Что вообще такое природа и что является её частью? Не нам это решать, к сожалению. Даже самообразование не гарантирует, что когда-нибудь ты сумеешь преобразовать всё вокруг себя под свои нужды и желания.

– А жаль, я бы хотел возомнить себя каким-нибудь преобразователем или реформатором, создателем или творцом.

– Удивительно, как ты ещё не сошёл с ума от амбиций.

– Удивительно, как сама Вселенная ещё продолжает терпеть Человечество… да и потом, я же понимаю, что быть богом – гиблое занятие. Делать нечего, уже знаешь всё, что за ересь? Допустим, человечество бы открыло и познало вдруг всё и этой херни, как сейчас, не случилось бы – что мне-то делать в этой утопии, чем себя занять? Не спорю, знать много классно, а эмоции ничто, если нет разума, способного их осознать, интерпретировать, но эта утопия всезнания окажется антиутопией. Люди в конечном итоге начнут деградировать, медленно, постепенно. Либо же люди немного деградируют, снова всё познают, деградируют и так до бесконечности, прямо как старинные аккумуляторы, которым уж полтора века, на зарядке. Поэтому людям лучше бы вымереть на пике своих возможностей и развития, чтобы о нас сохранилось положительное представление и все забыли, что мы вырезали чуть ли не половину видов живых существ Земли, пусть я и утрирую. Посуди сам: легенды стали таковыми, сдохнув в нужный момент, так почему бы нам самим не уйти в легендарный статус?

– Но где гарантия, что на Землю иноземные существа прибудут раньше, чем через несколько миллионов или даже миллиардов лет? О наших подвигах никто никогда не узнает. Да, обнаружат наши скелеты, да, строения всё ещё будут возвышаться над всем миром, но нас причислят скорее к очень сильно развившейся болезни, с которой планета справилась сама или мы себя же и прикончили; не знаю, что и позорнее для нашего вида: смерть от такого же, как мы, или от какого-то жалкого куска камня с сорняками. Придём ли мы с миром, если изобрели столько видов войн: партизанскую, психологическую, асимметричную, на истощение, гражданскую, грязную, гуманитарную; хочешь сказать, что это было давно? – век с небольшим назад верх человеческой мысли сотворил как минимум информационную, но ведь были созданы ещё в будущем. Мы никогда не придём с миром, одно лишь разрушение принесём с собой, а потом уничтожим от нечего делать свой собственный вид, боль ведь приносит огромное удовольствие всем, иначе бы войн не было, ради удовольствия же, коим являются людские, природные и иные ресурсы, господ воюем.

– Ну, знаешь, почти всю нашу историю научный прогресс двигал войну вперёд, создавал новые виды убийства сородичей, только курить люди любили больше, чем воевать. Благо, в случае войны я всегда найду себе работу даже не в первых рядах пушечного мяса, создавать убийствоносные приспособления по моей части…

– Если бы тебе предложили закончить все войны взамен на чью-то бесполезную жизнь, то ты бы согласился?

– Я не в праве решать, кому и когда умереть, я не Бог Вселенной и мне им не быть; бог своей судьбы – быть может, но не более. Я могу лишь наблюдать за тем, что происходит. Меня бы винили, конечно, мол «почему ты не прекратил все войны?» – но я бы замучился страдать от ударов совести, ведь это было бы убийство… – Он сделал какую-то недоверчивую гримасу. – Противоречиво? Не оружие убивает, а тот, кто стреляет, то есть за, так сказать, моих деток я был бы спокоен, в чьи бы руки они не попали, даже если кто-то устроит массовое истребление или выиграет межвселенскую войну, благодаря моему оружию, то это всего лишь будет значить, что я достойно выполнил свою работу.

– Ты точно умеешь защищаться от душевных терзаний, будто бы спрятался от правды, которая будет вечно тебя резать. Ты боишься признать, что являешься не меньшим убийцей, чем пользователи твоего оружия.

– Что ж. Не нам с тобой судить. Увидим в Аду.

– Если ты вообще будешь иметь право попасть в какой-то там жалкий ад и распугать всех демонов.

– Не принижай мои заслуги.

– Я их превышаю.

– Может быть, я и поступал хреново, но не жалею, об этом, кто бы что не думал. Мне нравилось…

– …быть пособником Смерти?

– …создателем оружия. Я был бы горд, если бы узнал, что именно благодаря моему оружию сумели устроить геноцид. Жаль, что в этот раз его устроил не я; что не умру от собственных рук. Впрочем, я это заслужил, повинен ведь в стольких смертях. Но если не я, так кто-то другой его создаст. Обезоруженных не будет никогда.

– Но хотя бы постепенно от насилия избавляться следует, иначе мы действительно перебьём друг друга. Разоружение необходимо.

– Мы уже перебили друг друга. Да и ты серьёзно думаешь, что война сгинет насовсем? Даже если это слово будет воспрещено к произношению на всех уровнях всех условных государств, даже если войны хоть в каком-то значимом проявлении остановятся, всё равно найдётся какой-нибудь умник, вроде меня, который только ради одной лишь забавы будет называть этим определением любое противостояние, состязание, гонку или что-то ещё. Убийства у нас в крови. Называть животными борющихся на ринге людей – так себе практика, ведь это способ вывести пар. Да и тебе ли не всё равно, что там они делают, людей же не жалко? И называя нас животными, ты оскорбляешь зверей. Не обижай бедных зверюшек.

– Да ладно тебе, ты всегда любил охоту. Тебе ли не знать, как лучше всего их “обижать”?

– Знать. – Его лицо искривилось, лицезрея слабую злость. – Но я уже очень давно начал жалеть бедных животных, а потому и охотиться перестал.

– Или она всего лишь оказалась запрещена, а твои благородные повести – пустой звук. Греховно это, – Он усмехнулся, – проливать кровь ради крови. Впрочем, у тебя же была лицензия на убийство. Считай, что ты был в самом конце солдатской пищевой цепи, высшим звеньям которой дозволено убивать людей. В то святое время, ты – собака на привязи, которая уходит охотиться, а военные – прирученные львы, такие же обезображенные человеком животные, которые раздают зрелища всем и каждому, войны ведь начали нести в основном развлекательный и поэтический характер.

– К твоему сведению, охота предназначена не только для личного обогащения, потребления, трофеев и охоты ради охоты, но и для регулирования видов.

– Столько плюсов. Впрочем, я тебя ведь не виню. Какая разница, кем ты был, кем стал, если нам с тобой немного осталось, неважно уже, были охотники когда-нибудь или нет… Раз уж я вспомнил религию, то всё-таки встаёт такой вопрос: если Иисус Христос взял на себя все грехи человечества, то почему он сейчас не в Аду?

– Уверовавшие в Бога являются сыновьями божьими, но я почти полностью уверен, что все они греются в царстве тепла, а раз так, то у Него есть любимчики? Кто-то больший сын, чем другие? Он всего лишь не стал кланяться другим людям вместо Бога, за что и получил Его милость. Он захотел остаться рабом. Понятно, что после смерти Иисус просто домой вернулся, формально-то он не раб в любом случае.

– Очень удобно рассуждать о религии, когда знаешь о ней на уровне “Бог – мужик на небе”. Ты и близко не изучал божественный вопрос на академическом уровне, а потому имеешь ли ты право вообще рассуждать о Боге без таблички “невежда”?

– Да, не спорю, я – невежда в отношении религии. Тем не менее, я открыт для новых познаний поболее некоторых верующих, которые ни одной книги, кроме библии, в своей жизни не видели, и атеистов, для которых обсуждать Бога – плохой тон, зачем же устраивать разговор по поводу пустоты?

– Кем же ты тогда называешь себя, не юным ли агностиком?

– Агностик? Нет, слишком отдалённое понятие, да и не нравится мне, как оно звучит. Я – человек, и не стыжусь этого… Знаешь, мне импонирует то, как звучит солипсизм в вакууме: “Нет человечества, нет Бога, нет Смерти, ты – мысль, блуждающая на задворках Вселенной, всё вокруг – странный сон.”; но я не хочу причислять себя к его сторонникам. Я хочу составить своё личное мировоззрение, собранное из множества других.

– Так ты даже не отрицаешь, что все мы состоим из чужого мнения, что своего-то у нас и нет?

– В определённой мере. Я люблю что-то придумывать, даже если это что-то останется до скончания времён в глубинах моей ДНК, но всё-таки хочу понять, являюсь ли кем-то большим, чем просто каким-то там человеком с мёртвого булыжника, а труды людей прошлого мне отлично в этом помогут. – Он сел на кресло прямо перед множеством мониторов кабинета.

– Пытаешься построить мировоззрение абсолютного знания?

– А почему бы и нет? Времени на самопознание нам хватит. А даже если нет – что же, не судьба… – Он повернулся куда-то в сторону, обращаясь к стене, а не мониторам. – Я не знаю, неотвратима ли она; я не знаю, может ли она управлять чужими жизнями, от неё ли только зависит, когда и кто умрёт. Неужели над самой Смертью стоит кто-то ещё; неужели Смерть – не естественный порядок вещей, а всего лишь чей-то больной умысел? Кто является судьбой? Тот ли, кто её творит, или всё-таки тот, кто сам принял на себя роль судьбы, управляя чужими? – бог, правитель; убийца, вор? Убийство – это точно такое же решение чужой судьбы, жить ли другому человеку или умереть. Воровство – выбор, жить ли кому-то благополучно и дальше. Бог и правитель государства совсем недавно разделились, до того момента они приравнивались к одному статусу: “Быть богом – быть правителем; быть правителем – быть богом”. Они оба решали, кому жить-умереть, кому кутить-существовать, даже если это разные существа с точки зрения метафизики. Все они творили судьбу, свою или чужую… Но что сейчас? Множество атеистов, монархия свергнута, эти два высших существа утратили свой статус Судьбы. Они проиграли. Да и кто последний раз выиграл в гонке со Смертью? Даже Фидиппиду скорости не хватило. Или он слишком быстро бежал и начал выигрывать, что Смерти не понравилось, кто знает…? Я это всё к чему: никто не судьбоносен. Смерть всему голова. Она сама определяет наши судьбы… Или нет, я у неё не спрашивал.

– Не думал ли ты о фатализме, о неотвратимости судьбы, несмотря на причины?

– Я не хочу умирать просто потому, что так захотела старуха Судьба. Я хочу умереть по некой причине, например, из-за созданного мной же оружия. Фатализм неинтересен. Что интересного в смерти без причин? Я люблю причинно-следственные связи.

– Тогда детерминизм тебе явно ближе.

– Да, наверное. Смерть на горизонте интереснее взявшейся из ниоткуда, так хоть можно посмотреть на забавную походку. – Он всё-таки начал изучать философские труды былых поколений, разговоры с самим собой его немного утомили.

– Хм… Провозглашает уникальность человека? Это интересно. Но при беглом чтении непонятно, уникальность каждого или всего рода в целом; в любом случае, я бы поспорил. Никто конкретно не уникален, все мы… были когда-то… плоды чужого влияния, но ведь именно в этой всеобъемлющей неуникальности весь наш род может стать уникальным.

– Уникальным саморазрушающимся механизмом. Хочешь стать пластиком?

– …Мы должны вымереть рано или поздно. Каждый должен, эгоистичный ген когда-то даст осечку. И он дал, полагаю. Или это всё – естественный отбор, но только в нашем случае отсекаются не идиоты, а те, кто…

– …кто не приглянулся кому-то свыше, псевдобожеству какому-нибудь, или кому-то, кто возомнил себя таковым.

– Тогда у нас хоть будет уникальная смерть в уникальных условиях.

– Сомневаюсь. Погребение заживо существовало раньше.

– …Но ведь раньше мы были, опять-таки, плодами чужого влияния, так разве не на руинах проще всего строить нечто новое? Быть может, мы на пороге новых свершений, преобразований и открытий?

– Скорее новых поражений, разрушений и войн. При переводе с латыни в слове “разумный” допустили несколько ошибок, должно было быть “умирающий”. Человек не уникален. Да, глупо предъявлять Человечеству за уничтожение множества видов и целой планеты, ведь мы вымрем также, как и многие организмы до нас по нашей вине, и если не от собственных рук, что маловероятно, так от какой-нибудь катастрофы ещё больших масштабов. Интересно, сколько нужно времени, чтобы разрушить целую вселенную? Кто-нибудь займёт наше место во Вселенной также, как мы заняли место других животных, ведь нам стало тесно, и неважно, пройдёт несколько десятилетий или миллионов лет.

– Человек не просто не уникален, но и несёт вред? Но почему?

– Я сомневаюсь, что даже спустя пару веков что-то в человечестве сильно изменится. История циклична, а Наполеоны рождаются чуть ли не ежедневно, но почти каждого душат новые условия и другие люди, из-за чего они утрачивают почти весь свой потенциал. В девятнадцатом веке считалось, что двадцать первый будет воистину технологичным: путешествия во времени, воскрешения мёртвых, летающие машины, но ничего из этого не появилось.

– Знаешь ли, в 1940-х в СССР фактически воскресили несколько собак с помощью автожектора, путешествия во времени несут одну лишь гибель всего континуума, а летающие машины могут быть не самыми практичными.

– Многие писали свои книги, создавая новые концепции, внутренне желая, чтобы всё это произошло с ними. Но даже если кто-то смог рассказать, что будет после путешествий во времени, их всё равно коснутся последствия их же деяний – волей-неволей, они всё испортят. Люди эгоисты. Говоря о воскрешении, они хотят воскреснуть без последствий сами; говоря о технопрорыве, они хотят получить всё и сразу себе, но ведь люди всё равно перебьют друг друга, тогда, быть может, даже хорошо, что ничего из представлений не сбылось, что мы хотя бы пока не можем перестрелять себя из мощных лазеров? Не зря ли вообще идёт развитие?

– Хочешь сказать, что сам прогресс бессмысленен, что само существование людей абсурдно? Тогда почему бы мне не принять абсурдизм и дело с концом?

– А ты видишь какие-то противоречия, странности в идеологии абсурдности?

– Если всё бессмысленно, а человеческое существование абсурдно, то зачем ты живёшь, для чего породил эту фразу, по какой причине принял мировоззрение абсурдизма, если выходит, что смерть – единственный выход, позволяющий       избавиться от абсурда абсурдной жизни? Неужели ты боишься смерти? Абсурдно! Абсурдизм абсурден.

– Интересная точка зрения, но, поверь, ты не меньший абсурдист, чем я, как минимум потому что я – это ты. Ты точно также поставишь под сомнение надобность вообще решать, что первичнее – разум или материя, и что кого определяет – сознание или бытие. Интересно познавать самого себя? – возможно, но есть ли в этом хоть какой-то смысл?

– Быть может, поставлю. Но раз единственное развлечение сейчас – поиск смысла, то почему бы и не развлечься? Итак, ответ на первый вопрос прямо скажет, верю ли я в бога хоть в каком-то его проявлении, но отвечать на подобное не имею ни малейшего желания, ведь Бог для меня – плод трудов человеческого разума.

– Судя по происходящему снаружи, Бог обиделся на подобные высказывания. Будет забавно, если единственными выжившими окажутся верующие в такого Бога.

– Не исключено. Люди подвластны суевериям, если их якобы направит какая-то высшая сила, они будут в неё верить. Жаль, что человечество до сих пор не научилось верить в себя, в свой собственный разум… Может, это и к лучшему? К чему нам очередная религиозная империя, Святая Нация с оружием массового поражения? Да и нельзя ведь будет в случае чего манипулировать уверовавшими в свой потенциал. Наверно.

– Это сказка другого вечера. Признай, проблема не в религии, а в людях.

– Кто бы спорил… Какая проблема? Вопрос лишь в ограниченности человеческого сознания, ущербности памяти и людских возможностей. Плоть слаба. Но лучше ли это – единение с механизмами? Приходит на ум корабль Тесея: если я заменю все свои части железками, то останулись ли всё ещё человеком? А если оцифровать мой мозг и перенести в нового меня, то буду ли это я? Разве не воспоминания определяют сознание, меня самого, а раз так, то если будут два, три, миллиарды представителей моей памяти, кому верить больше? Всем или какому-нибудь нулевому пациенту – мне? Как его найти, если он – я – ничем не отличается от прочих, да и безопасно ли это вообще – верить человеку, пусть и бывшему, больше, чем машине? Я бы поостерёгся. Верить кому бы то ни было вообще в таком мире. Кто знает, что взбредёт им – и мне – в процессор.

– Занятно размышляешь. Очень жаль, что до подобных ситуаций тебе уже не дожить, смерть от самого себя в механическом обличье дорогого стоит.

– Смерть, знаешь, сама очень интересная штука, особенно если есть загробная жизнь. Вот ответь: зачем жить человеческой жизнью, зачем страдать, если эти же страдания продолжаются после встречи со старухой? Какова ценность человеческой жизни, если она отличается лишь своей скоротечностью? А даже если не начинается жизнь новая, то тем более – зачем постоянно мучиться, если тебе будет совершенно всё равно, прожил ты достойную жизнь или нет? Ради чего или кого жить, когда ты абсолютно один?

– Одиночество разъедает душу? Ты же всегда был один, что изменилось сейчас?

– Я ослаб и раскис.

– Как грустно.

Культ Тишины обретал популярность, он имел большое значение для многих людей того времени, он рос с каждым днём всё стремительнее. В какой-то момент последователей насчитывалось более миллиона на всей планете, поэтому Культ Тишины стал самой быстрорастущей верой людей, после атеизма. Многим пришлось считаться и с третьей силой – агностиками, но ничего сильно не поменялось: все слушали всех.

Считаться пришлось даже с ним – убийцей, творцом убийственных механизмов. Он рос в одном из самых шумных Городов, Тишину он воспринимал буквально. «Иногда мне кажется, что я люблю создавать оружие, потому что таким образом – после смерти всех людей – я смогу нормально выспаться», думал будущий Смотритель. Тишина для него – всё равно что мать, которой он был лишён при рождении.

Ему нравилось молчать, быть всегда в одиночестве, ведь так он может отдыхать душой. Даже став Смотрителем, попав в Сектор, он всё ещё жаловал Тишину, которую он обнимал из года в год, из секунды в секунду, ведь является интровертом, предпочитающим одиночество.

И в этом одиночестве он продолжил изучать различные концепции, дабы лучше понять, познать себя.

– Технократия. Если я верно осознаю её, то создатель Агресса был технократом, ведь именно об этом Агресс – править должны специалисты, творцы. Ну, точнее-то никто не правил, все мол равны в начале пути, и если ты чего-то достиг, то этого чего-то никто не вправе отбирать. Так или иначе, я наблюдаю некоторую связь между ними: тебе нужно развиваться и получать новые навыки, чтобы постоянно взбираться по социальной лестнице.

– Никакой связи может и не быть, хотя кто знает, один из основателей Агресса умер ровно в столетнем возрасте, впустив Смерть в качестве гостя на свой день рождения; будет забавно, если он отправился в Ад в час и минуту своего рождения. Наверняка же какую-нибудь статистику показывают каждому, мол во столько-то родились и умерли. Интересно, есть ли какие-нибудь достижения в духе “зарезал двадцать человек подряд” или “сдох от передоза”, при том “Мёртв” получают все.  И ведь нужны какие-то часы поточнее атомных для отслеживания точного времени… Божьи часы? Сатанинские, Satan-ские часы? Что ж, скоро сумеем сами у него спросить… Боишься ли Смерти и встречи с дьяволом за грехи?

– Боюсь ли? Сложный вопрос. Зависит от того, очеловечиваем ли мы страх также, как и проводницу; если да, то Страх в таком случае в одиночестве не столь страшен, как кооперация её со Смертью, вместе они гораздо опаснее, поскольку бьют по сердечку они больнее. Ежели Страх – всего лишь чувство, а Смерть – величайшее знаменательное событие для планеты, лучше б она начала творить искусство чуть пораньше, то преодолеть боязнь и просто временно не умирать всё ещё можно.

– Даже если у тебя и был шанс умереть счастливым, его нет теперь, так зачем же ты всё ещё пытаешься что-то творить? От тебя не останется ни следа.

– Я не знаю. Вероятно, я всего лишь нашёл себе развлечение до момента гибели, как и говорили многие раньше, но что делают теперь – отдыхают в земле или капсулах. Даже не знаю, хотел бы я оказаться вместе с ними там – он указал пальцем вниз. – Но проблема лишь в том, что я действительно боюсь умирать. Да, меня не было до жизни, не будет и после, разница-то какая, но меня страшит мысль о том, что я распадусь на атомы. Говорит ли это о моей слабости духом – возможно… Хотя мне кажется, что я боюсь не создать – и я уже не создам – свой magnum opus, притом мне хватит и какого-нибудь великого изобретения, вышедшего из-под моих рук. Уже слишком поздно, Смерть не просто дышит в спину, а несёт меня на руках прямиком в гроб или Ад… Хотя какой смысл в этом унынии, не вернее ли будет продолжать творить, не оглядываясь за плечо? Быть может. Но у меня нет больше сил ни физических, ни моральных.

– Уже шесть лет прошло с последнего твоего массового убийства, неужели ты всё-таки начал мучиться?

– Видимо, но ты же помнишь, что мне было не по себе ещё тогда, уже в то время моя паранойя обострилась, из-за чего я и согрешил.

– Оправдания к сведению приняты.

– …Снова тоже чувство, что и было тогда. Что-то… Кто-то… Рядом. Неужели опять кто-то сбежал?

– Сомнения выглядывают, ты же всех убил.

– Что? Нет. Невозможно. Бред.

– Даже безумие иногда обращается в реальность, но даже если не в этом случае, проверить двести двадцать вторую комнату во втором отсеке всё же следует.

– Ладно, но это последний раз, когда я что-нибудь проверяю.

Проблема лишь в том, что Тишина начала действовать на нервы своей нескончаемой заботой. Она била в сердце разума – в мозг, порабощая его; Тишина, которой посвящали песни и дары, стала злодейкой. Она начала давить на сознание, любой шорох пугал сильнее Смерти, Смотритель одновременно возненавидел и возлюбил свет, ведь он создаёт тени, которые иногда его пугают. Постепенно Смотритель начал ненавидеть Тишину, которой отдал часть своей очень весёлой жизни, злость крепла с каждым днём.

Говорят, неимоверная злоба может привести к убийству того, кого ненавидишь, но как уничтожить слуховое ничто, звуковую пустоту? Всё чаще Смотритель говорил сам с собой вслух, максимально разоружая Тишину своей настырностью, к которой она не привыкла. Тишина нападает на слабых духом и голосовыми связками.

Смотритель всё-таки отправился на поиски в бесконечных лабиринтах – все отсеки имеют кольцевое строение – необходимого ему помещения, задача усложняется довольно тусклым светом вокруг и своим полным незнанием законов планировки Сектора, своеобразную карту из кабинета он взять не удосужился; добравшись-таки до дважды проклятого вместилища его оскорблений, воспоминания начали врезаться в голову, но он не придал им значения. Отбросив блеклые напоминания о его бесчеловечных преступлениях, которые дарили ему чуть более хорошие впечатления от себя прошлого, чем пустая ложь о его нереальной жизни, он решился войти в столь ненавистное последние пару часов блужданий место. Все капсулы заполнены телами, как и ожидалось… Вот только он не ожидал, что одна из капсул, которая явно не так давно запустила мерзкий воздух внутрь, судя по влажному металлу около неё, окажется открытой. Его это очень сильно заставило понервничать.

– Неужели очередной сбежавший? – Резкий удар стресса не стал ждать ответа, его вены на руках надулись, он всегда знал, что ему играть всех злодеев мира. Видимо, это его и ждёт – смерть от рук героя.

– Кто-то явно не умеет убирать следы за собой, а это значит, что пора уничтожить очередной отсек с тысячами невинных, что в этом мучительного?

– Не в этот раз, я сумею избежать жертв.

– Уже шестой раз за шесть лет я слышу эту фразу, подопытные скоро закончатся, ты уверен, что так уж сильно хочешь хоть когда-нибудь потешить своё самолюбие?

– …Нет, но попытаться стоит.

– Ну, попытки под пытками не воспрещаются, дело твоё.

В итоге Смотритель начал изучать эту… лужицу около капсулы.

– Странно. Следы не ведут на выход, по крайней мере пока, сначала он пытался хотя бы устоять на ногах ударяясь о близлежащие объекты. Видимо, после капсулы подопытные действительно испытывают адскую боль то ли от самого реального мира, то ли от резкой смены среды с более на менее приятную.

– Говорит ли это о том, что он уже умудрился умереть?

– Маловероятно. Максимум, что его ждёт, так это болевой шок и потеря сознания на некоторое время. Пройдут полчаса или час, и он оклемается, после чего будет бродить по Сектору в поисках выхода, а единственный безболезненный выход сейчас – смерть. Нужно найти его.

– Судя по следам, он вышел-таки отсюда. Не исключено, что он знает, где тебя искать.

– Что ж, подышим ему в спину, раз он впереди.

Но даже Тишина боится таких, как Смотритель – неуравновешенных, слабых и пустых, ведь именно они способны покарать её за все её благорасположенные грешки. Она не единожды видела людской гнев и какой шум он создаёт, но задумываются ли они, сколь сильна ярость Тишины, их второй матери, что лишает рассудка?

Он отправился след в след по чьим-то шагам, навострив глаза; чем ближе приближался к кабинету, тем сильнее его поглощали сомнения, не привиделось ли ему, что кто-то сбежал, не игра ли это воображения, Тишины – странные следы, идеально ложащиеся на его подошву, столь беспорядочно разложенные по дороге, будто хозяин сих шагов не мог устоять на ногах. Он знал, что все подопытные оказывались в капсуле, в чём приходилось, их не раздевали, иначе всех просто не успели бы туда посадить, но что-то тут точно не так, стрельнула мысль в нём, от озарения резко остановился.

– Не ловушка ли это? Кто-то точно хочет сбить нас с толку, я уверен.

– Или ему очень больно и хочет попросить помощи, когда как ты пытаешься его убить, чтобы он совершенно случайно не разрушил твой мирок спокойствия.

– Гори в аду.

– Только после тебя.

Он закрыл глаза и выдохнул свою душу, погрязшую в грязи непонимания действительности. – Смерть близко. – Поразила его мысль косой. – Забавно, кабинет буквально за поворотом, а следы всё обрывистее и менее заметны. Возможно, я уже опоздал и совсем скоро он просто убьёт меня. – Он протёр глаза. – Ну, что же, это была интересная история, отчасти. Будет, что в гробу вспомнить и в Аду рассказать. – Он ускорил шаг и с каким-то расслабленным и непринуждённым лицом, выражающим больше спокойствия, чем страха или злости, вошёл в пустующий с его последнего ухода кабинет, раскинувший свои блеклые, старые и столь ненавистные стены по периметру коробки шесть на восемь метров. Вздохнув с облегчением, ещё хоть какое-то время не придётся контактировать с подопытными, он осмотрел свою давящую на сознание коморку на наличие чего-нибудь полезного, но ничего, кроме умирающих воспоминаний о последних нескольких годах, пары шкафов, стола и зеркала, не осталось, всё разобрал и пересобрал во что-нибудь пополезнее бесполезных кусков дерева и металла, склеенных добрым словом воедино.

Ярость Тишины заставляет глохнуть, а сама её сила в благих намерениях: «помолчи, познай самого себя, пока молчу в бесконечную пустоту громче тебя, даже если свожу тебя с ума». Яростная Тишина, режущая слух своим безмолвием – одно из худших творений Природы, естественно после самого Человечества, с ним ничто не сравнится.

Войну с Тишиной ещё никому не удалось выиграть, проигрывали все, ведь она – мастер затяжной войны: в её распоряжении целая вечность, живые существа, портящие её глухие творения, рано или поздно вымрут, и она вновь останется одна. Одиночество, которым она делится с лучшими последователями, та цена, которую ей приходится кому-то платить за своё существование, и ведь даже Смерть может с кем-то поговорить – с Жизнью, они не одиноки, да и последователи этой старухи живут вечно в образе звёздной пыли; что за несправедливость? Смерть и Тишина обрели себя одновременно после Большого Взрыва, шум же в вакууме не распространяется.

Ничего, что говорило бы об уюте, здесь нет, да и зачем ему он, если Смерть всё ближе? Шаг за шагом, день за днём. Он чувствует, что ему немного осталось, но паника не режет ему вены, во рту не ощущается горький и сухой привкус какого-то страха, он не боится старуху, не сейчас.

– Не боюсь? Быть может, но что мне это даёт? Моё бесстрашие выйдёт мне боком, я буду страдать, возможно, вечно, а раз так, то почему бы не разбавить эти очень весёлые минуты чем-нибудь необычным? Если я и все люди в той или иной мере страдают, то не говорит ли это о том, что страдания – признак разума, что все мы действительно разумны только благодаря достаточно развитым мозгам, способным интерпретировать боль, нас разрушающую и отравляющую; вдохновляющую и усиливающую? Возможно, мы живём только для того, чтобы страдать и наша цель – увеличивать эту боль, чтобы осознавать себя каждое мгновение и понимать, что мы всё ещё живы. Разве не прекрасно, не романтизировано? – Прозвучал нервный смешок с некоторым грустным оттенком. – Слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Если бог и был и даже если он задумывал нас с какой-то высшей целью, то либо уже сдох, либо забыл о нас, либо ему нравиться следить за страданиями низших форм жизни. Знаешь, люблю Бога за то, что он дал людям возможность познать самих себя, обрёкши их на вечные страдания в этом Аду под названием “Человечество”, но ненавижу за то, что он существует, если существует… Хех, с этой точки зрения, Бог – отец, который пытается помочь детям в мучениях найти себя, он не такой и плохой парень, да?.. За вычетом уничтожений человечества с разного рода успехами. – Он прикрыл глаза обеими руками и прижался спиной к стене, присев и покоряясь любимой ненависти, Тишина начнёт ревновать. – Да ладно тебе, кого ненавидеть-то? Себя? Бесполезно. – Он поднялся на ноги. – Я ненавижу людей, потому и стал делать оружие, чтобы они сами друг друга переубивали. – Его активная жестикуляция намекает на то, что перед ним кто-то стоит. – Но зачем, какой смысл, хочешь спросить, в войнах, если можно объединиться, завоевать всю бесконечную вселенную, после чего рассориться с соседями и отправиться в Ад с пеплом планет? Тебе ли не всё равно, друг мой? А что касаемо меня и моего противоречивого существования, я же живу, горд своей человеческой сущностью, хотя людей ненавижу… Я не знаю. Мне просто нравилось быть создателем, идти против природы, в некотором роде вдыхая жизнь в механизмы и заставляя их работать, внося в нашу таким образом свои коррективы. – Он потёр лоб, будто пытался в морщинах найти новые слова, да все закончились, выражать больше нечего. – Я вроде пришёл искать подопытного, а не грёзить о прошлом, чего я тут сижу? – Он подошёл к единственному зеркалу, цвет отражений которого уже давно застрял на чёрном, и зарыдал. Смотритель и сам не понял, почему, но так тошно стало на душе, что и выдержать он не сумел, слишком много воспоминаний врезалось ему в память: смерть всех, кого он знал и любил, необходимость следить за какими-то бесполезными людьми, которые пережить должны, по всей вероятности, саму Вселенную, несколько лет одиночества, подкреплённые, впрочем, довольно радостными моментами…

…Поисков методов изящного самоубийства, петля – слишком заезженный ход, да и было время, когда её использовали для убийства неугодных, вскрытие вен – также слишком устаревший способ, гораздо интереснее погибнуть от собственноручно склеенного предмета. Он день за днём, месяц за месяцем, год за годом растворялся в вязких чёрных водах депрессии, и уже ведь начал тонуть – самодельный пистолет сделать не так сложно – но ему, по неведомой ему самому причине, хватило сил выкарабкаться из этого состояния, его спасло, по довольно странным предположениям, его собственное стремление красиво совершить самоубийство. Все его руки погружены в царапины и ссадины, некоторым ранам уже несколько месяцев; возможно, именно в попытках убить себя, в поисках какой-то неординарной самоказни он обрёл покой. Желание убить себя убило желание убить себя. Он всегда ненавидел себя, сначала за своё низкое происхождение, потом за способности, ему иногда кажется, что родился с этим чувством в душе – ему говорили, что сначала не плакал при рождении, зато не понимающая злость на мордочке красовалась – но это ведь невозможно, кого ненавидеть глупому новорождённому ребёнку, правда? В итоге депрессия сменилась обнадёживающими радостью и счастьем. Одну болезнь он заменил на другую.

Так ли это плохо – быть счастливым, признак ли это глупости и слабости? Имел ли Смотритель право стать счастливым, пусть и радость эта стоит смерти? Он всегда боялся этого, но ему всё равно уже никогда не узнать, какого это – испытывать истинное блаженство, а не симуляцию, созданную технологиями, плодами людского развития. Он может лишь сетовать на жизнь, покоряясь её странным секретам, всю сущность благополучия ему всё равно не вскрыть, не провести операцию по нахождению свободы от жизни, которую жаждет больше всего на свете. Счастье – признак, не раскрывающийся ни перед один сенсором.

Сколько лет прошло? Десятки, десятки десятитысячных года, именно это он узрел в этом чёрном зеркале, изначально ему такие не нравились, они будто обличают души пользователей: не единожды было такое, что цвет застревал на бирюзовом, как бы говоря тем, кто близок к суициду: “успокойся”, что совершенно не помогало, а только лишь усугубляло положение. Именно в этом зеркале он увидел, что его окатила жидкость из капсулы, той самой, которая оказалась открыта. Даже сны, что иногда дарили ему радостную безмятежность, всего лишь фикция, безумие.

И он попробовал провести запрещённый в кругах культа обряд «Казнь Тишины» –громкий, яростный вопль, с еле прослеживающейся грустью и тоской о былых временах в крике, присев на корточки, сжавшись в клубок. Хватит ли громкости его крика, дабы казнить Тишину? Через мгновение он уже твёрдо стоял на ногах, “лучше бы так и сдох” – подумалось ему. И он ударил со злобой и ненавистью то ли к себе, то ли к миру, собрав всю силу и волю в кулак, прямо в центр незащищённого от подобных ему злюк зеркала, из-за чего оно разлетелось на осколки, потекла кровь по отражающему слою за стеклом, но боль не способна разбудить его порабощённое гневом сознание, эмоции переполняют этого кающегося в одном лишь грехе человека – не успел он прожить счастливую жизнь. «Прости» – шёпотом, захлёбываясь слезами, говорит он себе – “Это моя вина” – роняет он бесполезные слова, продолжая смотреть в пол, не имея сил посмотреть в собственные искажённые кривыми отражениями глаза. Шли минуты, а он всё стоял в одной и той же позе – с кулаком, угрожающим разбитому зеркалу своим близким расположением, поникшей головой и обмякшими плечами. Набравшись сил, он поднял голову и увидел разбитого себя в чёрном зеркале, от одного взгляда ему стало и жутко, и мерзко одновременно, “Я и забыл, почему никогда не держал зеркал в своём доме” – вспомнил он всё-таки. Взгляд его так и залип на множестве осколков, рассёкших душу, и их отражениях его лица.

Это зеркало, видать, хранило в себе прозрение, которого Смотритель наконец достиг, разбив его и увидев себя, свою жизнь в осколках. “Это ложь”, отрезал он путь разуму на мосту в его голову, “не верю” – продолжал он сокрушать воздух. Не в очередного ли бога он опять не верит, не вере ли в себя он оборвал топливо, не из принципа ли он так и остался вероборцем, запретив самому себе держаться в этом мире из последних сил? – Не может этого быть, это лишь игра разума, обман, ошибка сознания, нет. – Он ударил себя по лбу и оставил глаза прикрытыми ладонью от внешнего умирающего на его глазах мира, пара секунд, он уже трёт себе глаза кулачками, будто пытается проснуться и разбудить Смерть после крепкого сна, не понимая, что меняет свою форму только лишь Жизнь. – Может и не ложь, а дурак именно я, а не мозг, который якобы пытается меня обмануть. Не люблю ошибаться, а кто любит? Те, кто учатся на своих ошибках, полагаю. Да, может быть, ты и прав, кем бы ты ни был. Неужели последние несколько лет действительно отравлены ложью, а я пытался поверить в обман, уничтожить правду? Вероятно. Глуп и слаб я слишком был, чтобы осознать свою никчёмность. А раз так… Может, это и к лучшему, что я наконец познал самого себя, разобрался в себе? – Говорил он всё это себе чуть громче шёпота, будто старался не разбудить кого-то спящего рядом с ним. – Действительно пытаюсь, знаешь ли, не разбудить ангела этого ненавистного мною теперь счастья, разрушение которого причинило столько страданий несколько минут назад, ненавижу уже всё, что с ним связано. – Покорён столь любимой злобой, дают ли достижение в Аду за такое рабство? – Сомневаюсь.

Так он прорассуждал о бессмысленности ещё какое-то время, в итоге решил вернуться к единственной, как ему кажется, пустой капсуле, но чем ближе он подходил туда, тем сильнее его одолевали смутные сомнения, страх и ядовитый смех. Он засмеялся впервые за последние несколько часов, если не дней, недель, веков, и сам уже не помнит точно, проблема лишь в том, что смех этот нервный, имеющий цель скорее казнить тишину, чем выразить своё одобрительное отношение к чужой плохой шутке. Неужели Смерть так плохо шутит, в связи с чем живые и подыхают без возможности утолить свою жажду воздуха; или у Жизни настолько плохое чувство юмора, что аж она шутит смертью; сам Бог дурачится, так как не дорос до совершеннолетия в миллиард лет? Смерть – всего лишь чья-то шутка?

– Хе-хе, не удивлюсь, если так оно и есть, и все мы умираем только из-за плохих шуток… Тогда как пошутил я… и что вообще считать шуткой? Убийства, создание оружия, саму жизнь? Раз каждый, кто жил, умер в конечном итоге, я полагаю, жизнь и есть шутка Смерти. Убийственная шутка.

Несмотря на своё плачевное положение, иногда буквально, он таки добрался до места, которое обязался больше не проверять – за пределы своего кабинета. – Ненавижу не сдерживать слово, особенно сейчас… Я, по всей вероятности, тогда просто пошутил, за ту шутку и расплачусь своей жизнью.

Прикидывая, какой кусок себя или своей никчёмной жизни он отдаст Смерти под залог, он не заметил, как прошёл дальше двести двадцать второй комнаты второго отсека. Заметив это, он вернулся ко входу.

– Ненавижу это место, от него так и веет страданиями, мучениями и болью, укрытыми пеленой, маской радости, счастья и надежды. Зачем я сюда вернулся, что здесь забыл? Будто без этого кошмаров, каждый раз переходящих в бредовую психоделику, у меня было мало. – Посетовав на всё подряд ещё секунд тридцать, он всё-таки набрался немного детской смелости, чтобы войти туда снова, но на входе его хватил припадок – припадок горечи. Ничего не изменилось, ему не показалось, что кто-то сбежал… он сбежал от себя.

Вдруг ему пришла в голову довольно странная мысль: а не избавиться ли от боли и забраться в эту пустующую, скучающую по человеку капсулу? Раз человечество нашло способ, пусть и такой опасный для многих, избавиться от различных терзаний, то что запрещает пользоваться плодами этих трудов, почему же нельзя погрязнуть в радости? Люди всегда страдали, так почему же не может вырасти целое поколение, не знавшее печали? Иммунитет к боли не будет развит, само счастье для них в какой-то момент окажется болью, доставляющей одни лишь муки, каждый из них умрёт, так и не научившись ценить свою радость. Но Смотритель же постоянно истязается, так почему бы не осуществить свою в некотором роде относительно давнюю мечту – искренне рассмеяться во весь рот, пусть и в капсуле, искусственно синтезирующей этот смех?.. “Не-е-е-е”, подумал он, но уходить не стал. Он долго ещё мучился над этим вопросом, прижавшись плечом к стене у выхода, а безмолвие всё ещё резало ему уши, и он, не в состоянии прекратить это вопиющее преступление, засмеялся с максимально возможной для него громкостью, после чего ему причудилось, будто подопытные в капсулах проснулись от его смеха и готовы уже разорвать Смотрителя на части за смерть молчания, ведь его уши, приготовленные Тишиной, должны они были вкусить первым делом после затяжной спячки, что, конечно, полный бред, понадеялся он на благоразумие безумных, плывущих через царство Морфея прямиком к его гробу. Но Смотритель понял только сейчас, что Тишину одолеть, казнить невозможно она всегда восстаёт против любых попыток её уничтожить. Смерть сильнее людей; Тишина сильнее Смерти.

Прислушиваясь к окружающему беззвучию, его слух в этом постоянном однообразии молчания стал удивительно острым к любым шорохам, он-таки озадачился своим положением и возможностью попасть в шкуру подопытных – понадеяться в пустоте на людей, что из ниоткуда, может быть, потом возникнут, спасут их, если о них вспомнят, но кому может потребоваться мёртвый булыжник? Разве что историкам и археологам будущей космической державы. – Я не рассчитывал, что нам так быстро может потребоваться улететь с Земли. Я видел множество звездолётов, отправившихся бороздить просторы Вселенной во главе с Вероном, мне предлагали занять их ряды, но я был патриотом Земли и не верил в столь скорое её вымирание, да и многие думали, что это всё ложь, как почему-то и я, хоть у меня был доступ к чуть большему количеству информации, чем у других, да и навыки её поиска у меня не пропали. Не удивлюсь, если сами люди каким-то образом отравили этот кусок мёртвого камня, чтобы мы тут все вымерли, а они потом заселили планету снова, кто их знает. – Он прижался спиной к стене, руки зажал в большой замок спереди, создавая иллюзию уверенного в себе взрослого человека, скорее для самого себя, просто чтобы успокоиться хоть немного.

Удары странных… или страшных… ощущений наращивают свою мощь, Смотритель всё ближе к своему безумию, повезло ещё, что всё вокруг он пока не воспринимает каким-нибудь полигоном для игр. – А такое уже было? – С некоторыми. – Видимо, я силён духом… Или слишком слаб, мелочен для безумия, пустышка, ничто, кто знает? Только ты. – Смышлёный мальчик. Так или иначе, он не просто так сюда пришёл второй раз, у него есть определённая цель – доказать кому-нибудь, хотя бы себе, что он может изменить хоть что-нибудь, сделать выбор. И выбор его…

– …И выбор мой – избавить тех людей в капсулах от всей той боли, которую я могу ещё им причинить в будущем и искупить вину перед теми, кто страдал от моего оружия, собственными мучениями. Странный ли это выбор? Да, пожалуй, но это бесконечное одиночество сделало из меня пацифиста, я хочу искупить вину до того, как сгорю в Аду, ведь он ничему нас не учит, коль изнутри не открыть его врат. – Интересное предсмертное желание. Очень жаль, что оружия собственного производства под рукой и нет, тебе не погибнуть от своих рук. – …Зато есть чужое оружие – пустая капсула. – Выдохнул он эти слова с каким-то чарующим облегчением покойника, страдающего от жизни, но нашедшего, нащупавшего ключ от двери, таящей за собой его гибель.

Вежливости ему не занимать у всех джентльменов любого времени любой планеты, вселенной, ведь никто и никогда не обращался с машиной собственной смерти, пусть и только физической, столь аккуратно, но кто знает, может сон – всего лишь демоверсия смерти, а потому ему захотелось только расширить бесплатный пакет? Смотритель лучше многих знает, как самостоятельно попасть в капсулу и свихнуться с чуть меньшей вероятностью и болью. Пара нажатых кнопочек, рычаг вверх, он делал это десятки раз, его научили, но никак не мог понять, зачем же ему это было нужно, до сего дня… ночи… не понятно, время утратило значимость. Они знали, что Смотрители не сумеют достойно пережить боль утраты и одиночество, все до единого слабы духом, именно такие, судя по всему, и требовались в странных экспериментах, но бесчеловечных ли? Скорее безынтересных, бесполезных, нудных и ненужных, как выяснилось в итоге, что уже не важно – мертвы все, почти все, кто остался на умирающей Земле.

– …Почему Смерть олицетворяют в виде скелета? – Были его последние мысли. -Почему не в виде хитрой прекрасной дамы или старой карги, если Смерть была до Жизни? Да и почему Смерть выступает всегда злодейкой, если она совершает добрые поступки – провожает умерших в мир иной? Понятно, конечно, что это было сделано из-за человеческого восприятия и глупости, но всё-таки. Да, человек не способен воспринять и осознать в полной мере всю сущность хотя бы жизни, что уж говорить про смерть. Мозг отрицает свою кончину и признаёт лишь смерть других, что стало известно более века назад… – Он выдохнул. – Жаль, что столь часто приходится оглядываться назад, в минувшие этапы человеческого развития, чтобы сделать не новый шаг на тропе нашего всё ускоряющегося… до некоторых пор… развития, а просто не свалиться в пропасть ереси, в которой мы уже блуждали более тысячи лет от падения Рима до своеобразного конца Чёрной смерти и начала переводов старинных научных трудов, наступления Великих Географических Открытий, или и того дольше, всё зависит от личных предпочтений, все эти даты являются важными и изменившими нас всех в прошлом… Может быть Смерть тут и не причём, а во всём виновата Жизнь, которая отбирает чужие жизни посредством Смерти, своей подруги или сестры, используя её? Что, если Смерть всегда плачет какими-нибудь ядовитыми слезами, убивающими живых, только потому, что ей жалко тех, кого она убивает, но не может иначе, ведь от Жизни зависит и её существование? Может, Смерть не такая и плохая, а Жизнь не белая и пушистая, впрочем, и абсолютным злом последняя быть не может, так не бывает. Может, в День мёртвых своим родным и близким не указывают путь, а хвалят саму Смерть за её кропотливую и столь печальную работу? – Что ж, поплачь с нею в такт, ничего другого тебе не остаётся… Разве что умереть с мыслью о её прощении, но это максимум, на который ты способен. – Раз уж ты на то пошло, то кто я такой вообще? Био-машина или венец чьей-то кропотливой работы? На самом деле, ответа как такового дать я не могу. Вообще человек сам по себе бесполезен, посмотри, до чего он довёл планету, и то ли ещё будет. Моя вера в человечество мертва с тех самых пор, как Земля оказалась фактически уничтожена, а уж верить в себя я давно не в силах, а потому, быть может, и нет вовсе того самого названия некой концепции, отражающей моё состояние и мировоззрение? Если так оно в действительности, то и умру я, не зная, кем являюсь… Человек смертен, но идеи его вечны. Я могу увековечить себя в истории, оставив отличный от всех других след на теле Времени, но запомнят ли меня, вспомнят ли обо мне через века смутных времён – сомневаюсь. Имеется ли смысл в моей кобуре, могу ли достать из неё вдохновение творца, мир познающего и изменяющего? Страх, сомнения, самого себя мне не обуздать, я лишён впредь сил, самого вкуса к жизни… Последние вопросы, что мучают меня: сила ли в жизни, боль ли топливо последней? Стану ли я кем-то важнее перегноя? При жизни ответы мне уже не получить. Прощай, кто бы ты ни был.

Смотритель забрался в капсулу и, не дожидаясь сентиментальных прощаний от опять полюбившейся напоследок Тишины – а что ему ещё остаётся? – залил жидкость, оставшись в ней, в своём вертикальном гробу. Он должен был раздеться, но делать этого не стал, забыл, вспомнил лишь в самый последний момент, когда уже начал терять сознание. Его улыбка искривила часто серьёзное лицо Смотрителя, она продолжит освещать всё вокруг вплоть до полного гниения трупа; когда-нибудь он станет самым популярным экспонатом Вселенной, как и остальные подопытные, но до того события пройдут ещё сотни долгих и незаметных для человека в его прекрасном положении лет. Он получит столь желанную им славу.

Говорят, Сектор умирает вместе со Смотрителем. Шутка ли, но почти каждый раз так и происходит, чуть ли ни один Сектор долго без Смотрителя не протянул, но того же самого сказать об этом Секторе 06.09 нельзя, пусть этот, так сказать, надсмотрщик чуть и не погубил одну из немногих подающих надежды на благое существование… тюрем для опытов своей печалью. Ни в одном документе точно не указано, сколько же именно людей покоится на этом вертикальном кладбище, но одно ясно точно: десятки тысяч, возможно, сотни, это ведь самый крупный Сектор из всех когда-либо построенных на Земле. Остатки Человечества забыли про Землю, погрязнув в новых войнах и своём Pax Humana, но это совсем другая история.

Из-под покрова Тишины

Тела сбежать не могли,

Их огню чёрному предали,

Души упали с вышины

В глубь осознаний страшных.

Не могли терпеть больше

Страдания те, важных

Нет жизней людских столь же.

Бросить посмели на Земле,

Отомстить может за гибель,

Остатки покоятся во мгле,

Не вырастет и растения стебель.

Мириады кораблей сбежали,

Многих людей с собой унося,

Предательствам новым поражались,

Империи своей законы разнося.

Смерть Земли проблем сулила,

Но императоров Тредечим

Великой державу сотворила,

Даровав смерть врагам горячим.

Но раскол, предательством названный,

На две половины разрубит

Вселенную бедную, равный

Гнев обе стороны поработит.