«Формула алхимика»

Игорь Лебедев Формула алхимика

Глава 1 Мадам Энтеви

Дрожащий свет керосинки, ограниченный большим бордовым абажуром, выхватывал из полумрака лакированную поверхность круглого стола, над которым зависло кольцо сцепленных рук.

— Близится срок… — раздался глухой, слегка грассирующий голос мадам Энтеви — грузноватой женщины, облаченной в чалму и черную хламиду; ее глаза были прикрыты, а лицо походило на посмертную гипсовую маску. — Энергия лучей Ориона просветит сознание… Тот, кто уцелеет, станет посвященным шестой расы. Именно он совершит Преображение…

Сообщение о визите в Петербург непревзойденной медиумистки мадам Энтеви появилось пару недель назад сразу во всех газетах. В журнале «Ребусъ» вышла статья на три разворота с подробным изложением невероятной биографии легендарной француженки с примерами особо значимых достижений. Помимо разговоров с душами умерших, мадам Энтеви славилась способностью материализовывать различных существ посредством источаемой из собственного тела эктоплазмы. В «Ребусе» были приведены фотоснимки, на которых весьма отчетливо различался не до конца сформировавшийся фантом бородатого мужчины в чалме и белых покрывалах, представлявшийся присутствующим Бьеном Боа. «Это было теплое, очевидно со своим кровообращением, физиологическими процессами (в частности, дыханием) тело, обладавшее индивидуальностью и волей, отличной от воли медиума, другими словами, новое человеческое существо! Это, несомненно, чудеснее всех чудес», — описывал фантом французский ученый Шарль Рише[1], ведший наблюдение за медиумом на вилле Кармен в Алжире.

Мадам Энтеви пообещала дать в российской столице только три сеанса. Цены кусались. Однако после репортажа в «Ребусе» о первом сеансе оставшиеся билеты были раскуплены уже к полудню. Из заметки следовало, что в медиумическую мадам вне всяких сомнений вселялись подлинные души усопших, ибо знать такие мелкие детали, такие интимные подробности своей земной жизни никто, кроме них, решительно не мог.

Спустя неделю, в пятницу вечером, счастливчики собрались на второй сеанс в меблированных комнатах дома Агатовой в Гусарском переулке. Стол находился внутри шатра, образованного бордовыми бархатными полотнами ткани, поднимавшимися от пола к потолку, где сходились в единую точку над столом. Оттуда спускался шнур с большим абажуром, покачивавшимся над столом. Ни стен, ни окон, ни дверей видно не было.

Раздавались таинственные звуки, похожие на звон хрустальных колокольчиков, к которым подмешивался какой-то неясный скрип и постукивание.

Сеанс близился к завершению. Генеральша Сторожева уже успела испросить совета у покойного супруга, ехать ли ей одной на воды; дух генерала поездку благословил, а также поведал, что колечко, которое недавно пропало, на самом деле закатилось за часы на каминной полке — там и следует поискать.

— Есть часы! — просияла генеральша, обращаясь к собравшимся. — Тяжеленные, с места не сдвинешь: два пуда, не меньше. В гостиной стоят.

По просьбе банкира Калмана Натановича Герберга потревожили дух Майера Ротшильда — основателя банкирской династии, пользующейся непререкаемым авторитетом у финансистов всего мира вот уже более ста лет, с той поры, как он принялся обменивать монеты германских княжеств в своей франкфуртской лавке, из которой и вырос его первый банк. Услышанный неделю назад путаный рассказ золотопромышленника Ротова о неблагоприятных финансовых прогнозах, полученных на первом сеансе от духа Блаватской[2], вызвал у Калмана Натановича сильное беспокойство: купец уверял, что звезда теософии посоветовала ему сворачивать дела в России и срочно вывозить золото с приисков — куда угодно, но лучше в Лондон. Ротов уже заказал контрабандный канал в Китай, чтобы оттуда двинуть через Гонконг к берегам туманного Альбиона. Свести дело на шутку у Герберга так и не вышло: купец явно поверил покойнице: «Вы же понимаете, она сестра министра финансов, Витте[3], просто так болтать не станет — ей явно открыто большее».

Последним оставался профессор Горский. Он, как и купец Ротов неделей ранее, пожелал говорить с госпожой Блаватской — великая ученица белого братства тибетских махатм пользовалась на сеансах повышенным спросом. На сей раз старушка долго не подавала признаков присутствия. Пот крупными каплями катился по мясистому лицу медиумической мадам, казалось, она едва удерживается, чтобы не свалиться со стула. Наконец француженка начала бормотать какую-то мантру на санскрите, а потом уведомила о скором преображении человечества. Присутствующие благоговейно молчали.

— Чего не хватает в моей формуле? — выкрикнул профессор и подался вперед.

В этот момент стол медленно поднялся над полом не менее чем на фут и начал плавное вращение. Левитация мебели произвела сильнейшее впечатление на собравшихся. Раздались всхлипы и возгласы. Мадам Энтеви оставалась неподвижной, но от величайшего напряжения затряслась мелкой дрожью. Такой же дрожью задребезжали и чашечки на столе, из которых гостей угощали особым индийским чаем.

— Рецепт истинной сомы утрачен… — глухо произнесла она, повинуясь духу великой теософши. — Его нет ни в книгах, ни в преданиях. Даже великие раджи получают ложный сок.

— Пожалуй, нам пора заканчивать… — прошептал раскрасневшийся штабс-капитан, пытаясь сохранять присутствие духа.

— Где? — воскликнул профессор. — Где взять рецепт подлинного сока?

— Омммм… — загудела низким голосом мадам Энтеви. — Ваджра-саттва-сама-я, ваджра-саттва-твено-па, бхава ману-пала-я, татхагата-ваджра-саттва… оммммм…

Горский вырвал руки из медиумической цепи, схватил со стола приготовленный карандашик и принялся записывать слова мантры в миниатюрную книжечку, обтянутую вишневым бархатом.

Глава 2 Труп во дворе дома 119

Чиновник сыскного отделения третьего участка Спасской части Илья Алексеевич Ардов осматривал стены арки, ведущей во двор дома 119 по набережной Фонтанки. Под сводами было темновато. Старший дворник Сидоров водил фонарем, освещая участки, на которые устремлял взор сыщик. Стены были обильно покрыты пятнами крови, стекшей струйками вниз; имелись следы рук. Темнели пятна и на земле. Илья Алексеевич поднял с земли студенческую фуражку, повертел. Эмблемы не было.

Ближе к выходу во двор навзничь лежал труп молодого человека в старом офицерском кителе без погон, гимназических брюках и сандалиях. Голова была неестественно откинута в сторону, руки сжимали горло, рассеченное одним порезом от уха до уха. Гимнастерка на груди вся пропиталась кровью. У изголовья молча стоял городовой и смотрел в сторону.

Криминалист Жарков поднялся от трупа и подошел к Ардову, указав на стену в том месте, где начинались кровавые потеки.

— Полоснули здесь, — начал он реконструкцию происшествия. — Убийца того же роста, что и жертва, — не ниже пяти футов четырех дюймов. Вероятно, поджидал на этом месте. Дождался, пока пройдет мимо, подскочил сзади и махнул.

Жарков показал, каким движением преступник нанес смертельную рану.

— Сопротивления не было. Убийца перерезал яремную вену, так что парень истек кровью буквально за мгновенья. Сделал пару шагов и… — Петр Павлович кивнул в сторону тела.

— Почему вы думаете, что ждал? — возразил Илья Алексеевич. — Преступник мог двигаться следом, а здесь нагнал.

— Если бы нагонял, жертва наверняка обернулась бы на шум. Такой чистой линии не получилось бы.

Криминалист провел ногтем большого пальца по своей шее, показывая, какой разрез был сделан на шее молодого человека.

— Ну, или были знакомы и шли вместе, — продолжил размышления Илья Алексеевич и наклонился, приметив что-то любопытное у себя под ногами.

— Пожалуй, возможно и такое, — согласился Петр Павлович. — Если полностью доверял спутнику, то мог и не придать значения маневру. Шли, беседовали…

Ардов поднял с земли и протянул коллеге дамскую шпильку с миниатюрным перламутровым цветком. Тот повертел ее в руках.

— Хм… Бог знает, сколько она здесь пролежала, Илья Алексеевич, — усомнился он, но все же извлек из кармана бумажный конверт и опустил в него улику.

Ардов подошел к бездыханному телу.

— Края пореза удивительно ровные, — отметил Петр Павлович, подойдя следом.

— Очень острый нож?

Криминалист пожал плечами:

— Не исключал бы и бритву. Трахея рассечена на редкость чисто.

— Выходит, убийца готовился заранее.

— Да уж, аффект не просматривается.

Сыщик обернулся к старшему дворнику и кивнул на труп:

— Вы его знаете?

— Никак нет! — с готовностью откликнулся бородач. — Не наш жилец.

— И не встречали?

— Не припомню, ваше благородие.

Ардов обратил вопросительный взгляд к городовому, тот отрицательно помотал головой — тоже не знает.

За спинами чинов полиции раздался грохот подводы, прибывшей под предводительством рыжебородого околоточного надзирателя Свинцова.

— Прикажете грузить, ваше благородие? — бодро справился он.

— Грузите.

Илья Алексеевич передал околоточному найденную фуражку и отправился осматривать двор вместе с Жарковым.

— Что ж ты, еловая душа, такие происшествия у себя допускаешь? — тут же насел Свинцов на старшего дворника, одновременно давая знак городовому и еще паре мужиков из домовой обслуги, стоявшим поодаль в ожидании команды к погрузке.

— Небывалое дело, господин околоточный надзиратель!

— За что ж мы тебе медаль давали? — не унимался Свинцов, находивший некоторое спасение от скуки, стращая старика. — Мы тебе медаль, а ты нам — пожалуйста: жмура при всем параде. Хороша благодарность. Ох и расстроится Евсей Макарыч… Ох и будет кричать… «Зачем же мы Даниле Аристарховичу медаль дали? — будет кричать. — Лучше бы Авдей Гаврилычу из 36-го дома дали! У него, поди, жмуры по подворотням не валяются. У него, поди, порядок в хозяйстве»…

— Прошу заметить, первый раз за тридцать шесть лет беспорочной службы! — не различив шуточного тона околоточного, дрогнувшим голосом взялся оправдываться старший дворник.

— Что же, что тридцать шесть, — гнул свое Свинцов, пряча улыбку в бороду. — Авдей Гаврилыч, поди, жмуров у себя не разбрасывает, от него такого не жди.

— У Авдей Гаврилыча третьего дня драка во дворе была! — заступился за своего начальника младший дворник, привлеченный к погрузке. — У них там водопроводчик жильца избил!..

Общими усилиями тело было перенесено на дубовые доски подводы, которые извозчик предварительно застелил клеенкой. Глава 3

Напрасное пирронизирование

На обед Ардов отправился к княгине Баратовой, которая обожала крестника и требовала ежедневных визитов. По заведенной традиции прием пищи сопровождался музыкой, вытекавшей из шкатулки-аристона, ручку которой торжественно вращал старик-лакей в расшитой ливрее. Испещренные дырочками латунные диски в бумажных конвертах Баратовой регулярно присылала по почте швейцарская компания «Ehrlich Brevete», наладившая перфорированную запись последних музыкальных новинок Европы.

Анастасия Аркадьевна нуждалась в мнениях крестника по обширному кругу вопросов. Для начала обсудили предстоящий костюмированный бал английской знати в резиденции герцогини Девонширской на Пикадилли по случаю бриллиантового юбилея правления королевы Виктории. Фантазии англичан можно было позавидовать: барон Адольф фон Андре намеревался предстать в образе Бенвенутто Челлини, лорд Георг Родней пообещал облачиться в костюм короля Артура, а баронесса фон Андре решила нарядиться Дездемоной.

— Прекрасная идея, вы не находите? — справилась княгиня у гостя. — Надо бы посоветовать государыне. Между прочим, она без ума от старинных костюмов московского двора — все эти меха, кафтаны, жемчуга и самоцветы…

— Пожалуй, ей бы пошел костюм Марьи Ильиничны[4], — согласился Ардов, вспомнив иллюстрации Соломко[5] к «Сказке о царе Салтане» для издательства Суворина.

— Государыня не прочь восстановить некоторые обряды тех времен, — слегка понизив тон, секретным голосом добавила Анастасия Аркадьевна.

— Через пять лет будет 290-летие дома Романовых, — поддержал Илья Алексеевич. — Прекрасный повод нарядиться в стрельцов и сокольничих.

Княгиня пришла в совершеннейший восторг от идеи маскарада при русском дворе и еще долго фантазировала, в каком костюме мог бы органично смотреться ее гарнитур из массивных изумрудов.

Далее коснулись вопроса целесообразности приобретения в конюшню гигиенически-экономического аппарата для кормления лошадей овсом производства фабрики проволочных изделий братьев Млынарских и обменялись мнениями насчет объявленной в «Ниве» подписки на 12 томов Боборыкина[6].

— Писатель этот значительный, — размышляла вслух Анастасия Аркадьевна, — самим Толстым ценимый… Думаю, такого надо иметь в библиотеке. К тому же ведь это именно он ввел у нас понятие «интеллигенция». Вы как его понимаете? — ошарашила она собеседника непредсказуемым скачком мысли.

— Подразумевается некоторая образованность, — начал Илья Алексеевич под одобрительные кивки княгини. — И, пожалуй, такой взгляд на положение вещей, при котором предметом беспокойства выступают прежде всего интересы угнетенных.

— Прекрасное определение! — похвалила крестника Анастасия Аркадьевна и перешла к обсуждению слухов о девальвации и грядущих страшных потрясениях во всех денежных и хозяйственных делах империи из-за подготовленной Витте денежной реформы.

— Откровенно говоря, опасности снижения покупной цены кредитного рубля я не вижу, — поделился мнением Ардов. — При переводе денежной системы на золотой стандарт каждый рубль получит выражение в определенном количестве золота, а серебряная и медная монеты останутся разменными. При такой крепкой привязке к золоту обесценивание денег теоретически кажется невозможным. Если только само золото почему-либо не утратит свою цену. Но это невозможно, потому что его мало.

Наконец, Анастасия Аркадьевна вспомнила и про свой визит недельной уже давности к французской прорицательнице мадам Энтеви, о котором все никак не удавалось поговорить с крестником. Ардов ощутил во рту неожиданные кисло-сладкие ноты тамаринда[7] и с удивлением взглянул на картофельный рулет с грибами, вкус которого до этого казался вполне уравновешенным по части специй.

— Я считаю, что современное возрождение оккультических знаний на научных началах достойно всякого поощрения, — начала Анастасия Аркадьевна, явно напитавшись мыслями по данному вопросу из последнего номера «Ребуса». — Наконец-то современные ученые начинают мало-помалу обнаруживать всю вопиющую несправедливость порицательного отношения к таким явлениям, как магия и алхимия.

Княгиня прервалась в ожидании реакции. Ардов невозмутимо поглощал пишу.

— Вы не представляете, какие чудеса она вытворяет! — продолжила хозяйка, вернувшись к крабу с черной смородиной и баклажанами, обжаренными в квасе. — Баронесса фон Крюденваль желала узнать у покойного супруга, не оставил ли он после себя каких-нибудь тайных вкладов.

— Оставил? — осведомился Илья Алексеевич, понимая, что молчание не пройдет.

— Нет! — с некоторым вызовом ответила княгиня.

Илья Алексеевич даже растерялся. Он совершенно потерял направление сюжета и всерьез заинтересовался парадоксальным ходом мысли рассказчицы.

— Однако же он вспомнил, что незадолго до смерти получил сто рублей в уплату карточного долга, — насладившись произведенным впечатлением, наконец сообщила Баратова.

— Неужели мадам Энтеви материализовала эту ассигнацию?

Ардов знал, что Баратова обладает отменным чувством юмора, и потому нередко позволял в общении с ней ироническую интонацию. Княгиня ценила это свойство крестника и охотно подыгрывала, выбирая реакцию по настроению, — когда не замечала, представляясь глупышкой; иной раз показывала обиду, как делают обычно дамы, склонные к манипулированию кавалером; в другие же моменты демонстрировала такую острую реакцию, что Илья Алексеевич, совершенно обескураженный, не находился с ответом.

— Представьте себе, Илья Алексеевич! — отозвалась княгиня. — Не в прямом смысле, конечно. Хотя я бы и не удивилась, поскольку мадам Энтеви умеет материализовывать различных существ и предметы посредством источаемой из собственного тела эктоплазмы. Но в данном случае барон поведал супруге через медиума, что сунул ассигнации под горшок с магнолией на жардиньерке у себя в кабинете — да и забыл.

— А на том свете вспомнил? — усомнился Ардов.

— Вы напрасно пирронизируете[8], Илья Алексеевич, — предвкушая победу, предупредила Анастасия Аркадьевна, — и сейчас будете посрамлены: после сеанса баронесса не поленилась заглянуть под горшок. И что вы думаете?

— Неужели нашла?

— Нашла. Четыре двадцатипятирублевых билета! Лежали целехоньки и ждали своего часа.

— Невероятно, — согласился Ардов и начал выбираться из-за стола.

— Я полагаю, полиции давно пора взять на вооружение последние достижения оккультической науки. Вы должны непременно посетить эту мадам Энтеви и составить личное мнение о ее способностях.

— Анастасия Аркадьевна, я не могу, у меня — труп! Мне убийцу надо искать.

— Ну вот у духа и спросили бы, — не отступала княгиня. — Остался единственный сеанс! В эту пятницу.

Глава 4 «Неудача — мать гения»

В третьем участке Спасской части текла размеренная жизнь — чины полиции принимали жалобы от пострадавших обывателей и оформляли задержания нарушителей законных требований властей. Большая часть таковых томилась в кутузке по причине беспаспортности. У которых паспорт имелся, но был просрочен, дожидались тут же отправки на родину по этапу.

Каждый переживал задержание по-своему. Простодушный хохол, прибывший в столицу для подачи какого-то неотложного прошения да прямо из присутствия угодивший в участок, сокрушался, что государству теперь придется расходовать на его отправку казенные средства, не говоря уж о том, что сам бы он доехал быстрее. Сидевший же рядом с ним бродяга, напротив, был вполне доволен задержанием, которое, как он признался, совершилось с ним уже в седьмой раз.

— Без паспорта хорошо, — потягивался он на лавке, мечтательно глядя в потолок, — заберут, накормят, одежонку дадут… С паспортом-то — хоть с голоду ложись помирай… Ты, дядя, не горюй — денька три посидим, отдохнем, поправимся… Потом в пересыльную отвезут…

— А там чы довго?[9] — насторожился хохол.

— Да недельки две подержат… А то и месяц… Армяк дадут, хороший, новый… Зимой — полушубок, валенки… Когда на место доставят, спросят: «Отдаешь шубу?» А зачем отдавать-то? Нет, мол, не отдам. Ну, и оставят тебе… Тут же на рынок, выручишь рубля три — если за армяк, а за шубу и пять можно, и обратно сюда, за новой шубой. Только тем и живу…

Хохол грустно вздохнул.

В приемной зале перед толстым полицейским чиновником Облауховым сидел на стульчике плюгавый мужичок в причудливом костюме монашеского покроя с жидкой бороденкой и выражением высшего благочестия, сильно контрастировавшим с явными признаками распутной жизни на лице. Стол был завален кучей вещественных доказательств обманного промысла: пузырьки с «иорданской» водой, щепки с «креста Господня», покрывала на гробы, образки и прочие священные предметы.

— Откуда добро, господин схимник? — спросил Облаухов, приготовившись заносить признания в протокол.

— Привезены мною из священного града Иерусалима, — смиренно молвил монашек.

— Ты ж говорил, что с Афона пришел.

— И там был, — не теряя достоинства, кивнул паломник. — Подвизался в исихастском делании.

Покопавшись в бумагах, Облаухов разыскал заявление купца Кораблина, из которого следовало, что означенный господин в монашеском облачении, представляясь отцом Ермогеном, вымогал три рубля в обмен на благословение лавки и обещания безубыточной торговли.

— В противном же случае угрожал заживо отпеть, — окончил он зачитывать показания потерпевшего. — Было?

— Напрасное заушение[10], — ответил божий человек. — Оный купец меня сам в лавку заманил, потому как по моей праведности благодать и на других преизобильно истекает. Желал, нечестивый, через меня торговые дела свои исправить.

— Благодать? — хихикнув, уточнил Облаухов.

Монашек невозмутимо кивнул.

— Это ж когда на тебя благодать снизошла, Лейкин? — раздался голос околоточного надзирателя Свинцова, который хотел было прошмыгнуть к чайному столу в общей зале, но зацепился взглядом за знакомое лицо. — Наверное, когда со службы за пьянство погнали?

Смиренно-возвышенный вид монаха враз поблек. Он весь как-то обмяк и скукожился.

— Ишь ты, вырядился, — продолжил околоточный, — палку себе нашел.

Иван Данилович кивнул на посох с железным набалдашником в руках задержанного.

— Не понимаю, о чем глаголешь, сын мой… — на всякий случай промямлил мошенник упавшим голосом.

— Пиши, Константин Эдуардович, — обратился Свинцов к полицейскому чину, — бывший писарь конторы от строений Его Императорского Величества домов и садов Лейкин Кузьма Пантелеевич, изгнан со службы вследствие грубой распущенности и бездельничества.

Обличив жулика, специализировавшегося, как выяснилось, главным образом на «изгнании бесов» из приказчиков Сенного рынка, Свинцов прошел в общую залу, где свободные от дел стражи благочиния дули чай у подоконника.

Старший помощник пристава штабс-капитан фон Штайндлер принимал за своим столом генеральшу Сторожеву. Старушка явилась в участок, чтобы отозвать поданную три дня назад, в четверг утром 15-го дня сего месяца, жалобу в связи с пропажей колечка с изумрудом, которое преподнес ей незабвенный супруг незадолго до смерти по случаю юбилея свадьбы. Как выяснилось, колечко нашлось, что не могло не обрадовать старшего помощника пристава, так и не успевшего за прошедшее время начать расследование пропажи. Местоположение драгоценности сообщил сам покойный супруг, с духом которого генеральша имела возможность вступить в контакт на недавнем медиумическом сеансе в салоне мадам Энтеви.

Проходивший мимо стола Ардов на секунду остановился, внезапно ощутив во рту волну тамаринда. Вернувшись в памяти назад на несколько мгновений, он догадался, что кисловатый привкус вызвало прозвучавшее имя медиумической мадам, о которой с таким восторгом только что за обедом отзывалась княгиня Баратова.

— Велел посмотреть за часами на каминной полке, — продолжала между тем генеральша. — А у нас и правда стоят такие, в виде кентавра, золоченые.

— Так… Когда это было? — невесть зачем решил справиться фон Штайндлер.

— Дык на следующий день, как пропало, — с готовностью доложила посетительница. — В пятницу! Тем же вечером велела сдвинуть эту тяжесть, и представьте! — колечко именно там и обнаружилось!

Женщина приложила платочек к влажным глазам. На пальчике блеснул изумруд в изящной оправе.

— Так, стало быть, закрываем дело? — на всякий случай уточнил старший помощник, едва скрывая радость от того, что преступление раскрылось само собой и теперь может быть представлено в отчете как результат исключительного усердия и беспримерного служебного рвения.

Генеральша кивнула:

— Точь-в-точь как предрек дух Александра Федоровича…

Илья Алексеевич двинулся далее, в прозекторскую, где Жарков заканчивал осмотр утреннего трупа, и последнюю фразу генеральши, наверное, уже и не слышал.

— Видите эти пятна? — указал криминалист на руки покойника на секционном столе. Ардов подошел ближе. — Это ожоги. Такие можно получить в ходе химических опытов.

Илья Алексеевич посмотрел на бурые участки через лупу.

— А это, — Жарков протянул книжку с потертой обложкой, — было заправлено сзади за ремень.

На потертой обложке можно было разглядеть название: «Альбрехтъ фонъ Герцееле. Происхожденіе неорганическихъ веществъ».

Ардов полистал.

— Это, кажется, о химии?

— Да, любопытное издание, — отозвался Петр Павлович, не переставая звенеть стеклом в настенном шкафчике, где в плоскодонной колбе хранилась бурая жидкость с острым запахом. — Автор весьма убедительно излагает, как растения могут превращать фосфор в серу, а магний в кальций. Трансмутация, одним словом.

Помимо всяких формул, накорябанных карандашом на полях, Илья Алексеевич обратил внимание на афоризм, записанный, судя по всему, рукой убитого на странице 33.

— «Если не верить в себя самого — нельзя быть гением», — прочел он вслух.

Опрокинув в себя пробирку Вюрца с бурой жидкостью, Жарков на мгновение замер, потом крякнул и обернулся. Его щеки тронул румянец, взгляд сделался маслянистым.

— Что вы сказали? — улыбнулся он нездешней улыбкой.

— Это, кажется, Бальзак? — не обращая внимания на привычные манипуляции с колбами, предположил Ардов и пролистнул еще несколько страниц.

Обнаружилось еще одно высказывание:

— «Неудача — мать гения». Хм, автора не припомню.

Жарков подошел к сыщику и молча уставился в надпись.

— Может, конечно, это совпадение, — наконец медленно и с некоторым удивлением проговорил он, — но эти изречения любил повторять один профессор, который читал нам в гимназии курс по химии.

Глава 5 Он больше не преподает

Жарков наотрез отказался следовать в альма-матер, не заглянув по пути в ресторанчик на Садовой, где в одном из залов была налажена система быстрого самообслуживания. Двигаясь вдоль стойки с умопомрачительным количеством готовых к употреблению яств, Петр Павлович остановил выбор на бутерброде с бужениной, но, подойдя для расплаты к буфетчику за стойкой, не выдержал и выхватил из верхнего ряда уже наполненную рюмку с крепительным напитком. Илья Алексеевич ограничился пирожком с брусникой.

Принятая порция зубровки и общая гастрономическая обстановка всколыхнули в памяти Жаркова обстоятельства первого своего посещения ресторана, которое состоялось как раз по случаю окончания последнего экзамена в гимназии — той самой, куда он взялся сопроводить Ардова.

— Решили всей компанией поехать в ресторан Зоологического сада, — ударился он в воспоминания, погрузившись в коляску и указав извозчику адрес. — Во-первых, это было вроде как за городом, во-вторых, там было варьете, а в-третьих, ресторан там считался недорогим.

Грохот колес по булыжной мостовой заглушал половину слов рассказчика, но Илья Алексеевич решил не переспрашивать, воспринимая голос спутника скорее как род мадригала[11].

— Надо сказать, что визит такого рода был для нас делом необычным, мы понятия не имели, как подступиться. Встали у входа и шагу не смеем ступить. Помолчали, пошли гулять по саду — считать наши капиталы. Выяснили, что на праздничный ужин можем пустить по два рубля на человека. Хватит ли? Бог весть. Пошли обратно в ресторан. Метрдотель тут как тут — в смокинге, с бантиком. «Что вам угодно, молодые люди?» Ну, объяснили ему, так, мол, и так, первый раз… «Все, — говорит, — устроим в лучшем виде, только скажите, сколько вас человек и какую сумму планируете ассигновать на празднество». Ну, сказали ему. «Возвращайтесь, — говорит, через полчаса». Пошли, стало быть, еще погуляли. Возвращаемся — мать честная! — испугались даже — длиннющий стол и весь уставлен как в сказке: бутылки, закуски, фужеры. Думаем: не ошибся ли? Как бы еще денег не потребовал. Но оказалось, всё было предусмотрено в пределах наших капиталов. Понятно, что портвейны были дешевые, шампанское суррогатное, закуски тоже не из дорогих. Но до чего ж красиво было подано! Какие этикетки на бутылках, какое оформление блюд…

Жарков даже причмокнул, вспоминая, как он уминал котлету, конфузливо посматривая на эстраду, где высоко поднимала ноги полуголая шансонетка.

Гимназия располагалась по 1-й Роте Измайловского полка, во флигеле домовладения братьев Тарасовых. У младших классов занятия как раз закончились, поэтому по коридорам носились мальчишки в черных тужурках, затянутые в лакированные ремни. Из зала доносились звуки гимназического хора и духового оркестра — репетировали кантату для предстоящего праздника.

— Горский? — переспросил старичок в синем форменном сюртуке с белой бородкой, столкнувшись на выходе из комнаты для учебных пособий с двумя господами; в руках у него был макет додекаэдра[12]. — А вы по какому поводу интересуетесь?

— Евгений Янович, я Петр Жарков, выпускник вашей гимназии, — попытался расположить к себе учителя криминалист. — Вы читали у нас математику и геометрию.

— Ах, Жаркоо-о-ов… — старичок прищурился. — Это вы мне бюст Декарта расколошматили?!

Ардов досадливо сжал губы — как видно, Петр Павлович оставил по себе в гимназии не лучшую память.

— Не я, а Сорокин! — мгновенно отозвался Жарков голосом провинившегося ученика. — Причем пострадал только нос.

— Нос пострадал у Томского! — строго указал старичок и двинулся по коридору.

— Евгений Янович, я защищался!

— А у Декарта — и нос, и подбородок, и прическа… — продолжил обвинительную речь математик. — Пришлось заменить Паскалем. Вы осознаете разницу?

— Конечно!

Профессор остановился и обернулся в ожидании ответа.

Жарков набрал воздуху в легкие и замер, послав Ардову взгляд с мольбой о помощи.

— В отличие от Декарта, Паскаль не признавал всемогущество разума, утверждая, что не только разум, но и чувства также дают человеку познание истины — каждое в своей области, — пришел на помощь Илья Алексеевич, мысленно отыскав нужную страницу в «Исторіи математики отъ Декарта до середины XIX столѣтія».

Преподаватель оглядел незнакомца со снисходительным интересом, однако уловил в ответе явную попытку превознести Паскаля, которого, очевидно, недолюбливал.

— Скажите еще, что сердце — орган познаний, — проворчал он.

Вокруг стоял гвалт. Один младшеклассник, разбежавшись, проскользил на ранце по паркету и врезался в Жаркова, едва не сбив с ног.

— Пиноретов! — окрикнул гимназиста старичок.

Тот вскочил, быстро поклонился, изображая раскаяние, и помчался дальше, оглашая коридор воинственными возгласами.

— Так что профессор Горский? — позволил себе вступить в разговор Ардов.

— Он больше не преподает, — старичок продолжил путь по коридору.

— Вот еще, — фыркнул математик. — Он моложе меня на пять лет!

Не исключено, что старик воспринимал себя местным Декартом, а бывшего коллегу недолюбливал именно как разрушителя основ.

— Господин Горский всецело увлекся, как вы изволили выразиться, познанием истины… — в голосе Евгения Яновича проступили нотки обиды и даже раздражения. — Не мне судить, но, по-моему, этот процесс повлиял на него не лучшим образом.

Он остановился у двери в класс. Гимназисты сновали туда-сюда, с любопытством поглядывая на незнакомых посетителей. Раздался звук ручного колокола, который, шаркая по коридору, тряс над головой школьный сторож, как две капли воды похожий на Сократа. Звон давал сигнал к началу урока. Евгений Янович обозначил поклон, намереваясь завершить беседу и пройти в аудиторию, но Ардов проявил настойчивость:

— Где мы можем его найти?

— С квартиры он съехал еще полгода назад. Безвылазно торчит у себя в лаборатории. Это где-то за Обводным каналом.

— Нельзя ли получить точный адрес?

— Понятия не имею! Никаких контактов мы не поддерживаем. Он пытался было слать мне письма с просьбами предоставить некоторые реактивы, но эти прошения были оставлены без ответа.

— Простите, — не унимался Ардов, чувствуя, что все более раздражает своенравного старика, — вы сказали «письма»? Очевидно, на конвертах был указан обратный адрес?

Учитель поморгал, не понимая, куда клонит визитер.

— У вас не остались эти конверты? — уточнил вопрос Жарков.

— Возможно, валяются где-то в столе, — пожал плечами математик.

— Евгений Янович, вы не могли бы посмотреть?

— Постараюсь. Зайдите через пару дней.

— Необходимо прямо сейчас.

В голосе Ардова неожиданно обозначились столь безапелляционные нотки, что профессор с удивлением уставился на него:

— Господа, у меня урок. Эти башибузуки разнесут класс, если кто-то не возьмет над ними власть, — старичок кивнул за дверь, где бушевала молодая энергия.

— Класс я возьму на себя, — уверенно произнес Ардов и обернулся к Жаркову. — Петр Палыч, вы не могли бы сопроводить господина профессора к его кабинету?

Сыщик излучал покой и уверенность. Помолчав, Евгений Янович хмыкнул, сунул ему в руки додекаэдр и заложенный закладкой учебник Воинова «Прямолинейная тригонометрiя» и молча отправился к лестнице. Жарков поспешил следом, одарив Ардова взглядом, исполненным восхищения и поддержки. Сделав глубокий вдох, Илья Алексеевич ступил в аудиторию.

Глава 6 Пари

Шум на мгновение прекратился. На Илью Алексеевича устремились двадцать семь пар изучающих глаз. Он понимал, что, если не сумеет с первых же слов взять аудиторию в руки, шанс будет утерян безвозвратно.

— Предлагаю пари, — выпалил он.

Заявление вызвало интерес. Воспользовавшись выигранными мгновениями тишины, Ардов прошел к столу и опустил на него додекаэдр.

— Евгений Янович вернется через четверть часа. За это время каждый сможет получить по рублю, если сумеет меня обыграть.

Предложение вызвало явный интерес гимназистов. Илья Алексеевич жестом разрешил сесть. Воздух наполнился возбуждением.

— Человек любознателен, — начал он, стараясь скрыть подступившее волнение. — «Что?», «Откуда?», «Почему?» — эти вопросы волнуют его с древних времен. Память — один из предметов изучения человека. Пожалуй, это самая долговечная из наших способностей. Смею утверждать, что память не является отдельной, самостоятельной функцией, но всецело связана с личностью, ее стремлениями и интересами. Человек не просто впитывает все, с чем сталкивается каждое мгновение своей жизни, но также трансформирует, преобразует полученные сведения в своей душе и уже в таком — переработанном — виде отправляет на хранение. Можно сказать, что без памяти человек не имеет прошлого, а лишаясь прошлого, утрачивает и собственное Я, утрачивает личность.

В классе почувствовалось шевеление — гимназисты явно не понимали, куда клонит незнакомый господин, и, кажется, готовились взбунтоваться.

— Вот почему так важно тренировать и улучшать свою память, — возвысил голос сыщик.

— А как насчет пари? — не выдержал кто-то из наиболее смелых.

— Ах да, пари, — как будто опомнился Ардов. — Я намерен продемонстрировать вам особые свойства памяти как пример, к которому стоит стремиться. Сейчас каждый из вас по очереди подойдет ко мне, назовет свое имя и положит на этот стол какую-нибудь личную вещицу — неважно что. По окончании я берусь назвать имя хозяина каждого предмета. Если ошибусь — плачу наличными, — Илья Алексеевич вынул бумажник и эффектным жестом бросил на стол. — Идет?

Класс возбужденно загудел: пари обещало явное обогащение.

— А что от нас? — продолжил переговоры все тот же смельчак.

Ардов раскрыл полученный от профессора учебник на заложенной страничке и прочел заголовок параграфа.

— А вы в таком случае обязуетесь к следующему уроку заучить на память параграф 64 — «Выражение тригонометрических функций углов косоугольного треугольника через его стороны», — предложил Илья Алексеевич, рискуя вызвать бурю неудовольствия.

На удивление, никто не возмутился — очевидно, жажда близкой наживы притупила бдительность гимназистов.

Через три минуты на столе перед чиновником сыскного отделения образовалась кучка вещей из гимназических карманов — гнутый гвоздь, огрызок карандаша, пуговица, перочинный ножик, стальная пружинка, кофейная ложечка, игральная карта, спичечный коробок, гривенник, осколок зеркальца, яблоко, папироска, жестянка с гуталином и тому подобные безделицы. Делая вклад в общую коллекцию, каждый представлялся: Иван Капитонов, Елизар Костюшкин, Степан Буланцев, Егор Кусаков…

Когда сбор ценностей был завершен, Илья Алексеевич попросил последнего как следует перемешать груду и извлек первый попавшийся предмет — это был обрывок шнурка. Некоторые хихикнули.

— Сие принадлежит Аристарху Карташову, — торжественно объявил он, словно вручал похвальную грамоту.

Объявленный ученик со смущением принял свою вещь обратно под удовлетворенное хмыканье одноклассников.

— Кусок эмблемы с гимназической фуражки, — описал следующий предмет Илья Алексеевич, почувствовав, что интонации циркового конферансье тут будут вполне уместны. — Прошу пожаловать Януария Попова.

К столу подошел Януарий — худющий белобрысый паренек с глуповатой улыбкой. Аудитория замерла, пытаясь распознать секрет фокуса.

— Так-с… А это что? Кажется, свинчатка, — начал входить во вкус Илья Алексеевич — напряжение постепенно спадало, ему на смену пришли непринужденность и даже некоторый артистизм. — За этой вещью прошу явиться… — он замер, изображая усиленную работу памяти, в чем, честно признаться, не было никакой нужды. — Прошу явиться — Людвига Даненберга!

По аудитории прокатилась волна восторга — кажется, присутствующие готовы были признать, что оказались свидетелями форменного чуда.

Когда Евгений Янович вернулся в класс, он застал учеников в полном смирении и покорности. Ардов дремал за столом, а у доски стоял отъявленный хулиган Караваев и, запинаясь, читал вслух 68-й параграф учебника Воинова:

— Для решения косоугольных треугольников применяют зависимости между сторонами и тригонометрическими функциями углов косоугольных треугольников…

Профессор от неожиданности поперхнулся и кашлянул. Докладчик обратил к нему покорный взгляд.

— Продолжай, Караваев! — поторопился Евгений Янович и удовлетворенно кивнул Ардову.

Илья Алексеевич встал, сделал легкий поклон классу и поторопился на выход, где у дверей размахивал конвертом Жарков. Глава 7

Огненный шар

— А вы, Петр Палыч, оказывается, были драчуном, — подначил приятеля Ардов, расплачиваясь с извозчиком.

Экипаж доставил чинов полиции по адресу на конверте — к единственному жилому дому, затесавшемуся среди многочисленных складов в безлюдном Сукином переулке, расположенном вдоль железной дороги.

— Ни в коем разе, Илья Алексеевич! — бодро отозвался Жарков. — Дело касалось благородной девицы, про которую этот Томский распускал слухи. Согласитесь, я был обязан заставить его замолчать.

Оглядевшись, он направился к ступеням под ржавым навесом, которые вели вниз к подвальной двери:

— Скорее всего, это там…

— Ну, и местечко выбрал ваш профессор… — поежился Ардов.

— Познание истины не терпит суеты, Илья Алексеевич, — хохотнул криминалист и постучал в дверь.

На стук никто не ответил. Подождав, Петр Павлович подмигнул Ардову и негромко пропел «У любви как у пташки крылья», одновременно выстукивая ритм хабанеры в облупленные доски двери. Послышался шорох, потом шаги, и наконец дверь отпер бледный молодой человек c красными глазами.

— Вам к-кого? — запнувшись, спросил он, тревожно оглядывая незнакомцев.

— Юрия Александровича.

Из глубины раздался голос:

— Константин! Ну где же вы? Наш эксперимент, кажется, удался!

За спиной молодого человека возникла взъерошенная голова профессора Горского. Вид у него был усталый, но глаза горели пламенем.

— Это не Крючин, п-профессор, — поторопился предупредить ассистент.

Присмотревшись, Горский узнал бывшего ученика и не смог скрыть сожаления — визит незваных гостей был явно некстати.

— Жарков? Неожиданность. Вижу, не забыли наш тайный стук?

— Разрешите представить, Юрий Александрович, — чиновник сыскного отделения Ардов.

Жарков указал на спутника, тот сделал кивок. Горский в нерешительности переступил с ноги на ногу.

— Господа, я не располагаю временем… — начал было он.

— К сожалению, дело не терпит отлагательств, — мягко, но настойчиво прервал его сыщик и протянул книжку, найденную на трупе.

— Аладьин, вернитесь к тигелю, — приказал ассистенту профессор и, подумав, все же отступил в сторону, пропуская непрошеных посетителей внутрь.

В мрачном зале со сводчатым потолком была обустроена химическая лаборатория. Вдоль стен помещались полки с толстыми фолиантами и свитками, на длинном столе — множество разномастных колб. В центре зала возвышался очаг, рядом с которым на песчаной подушке располагался глиняный шар, похожий на пушечное ядро. Аладьин возился с ним, тайком разглядывая гостей. Горский пролистнул полученную от Ардова книгу.

— Да, это из моей библиотеки, — признал он. — Я подарил ее Крючину, он был моим помощником.

Сообщение о смерти, казалось, не сильно взволновало профессора.

— Жаль. Он был очень способный… Очень… Пожалуй, лучший мой ученик.

Услыхав слова Горского, Аладьин бросил в сторону учителя полный ревности взгляд.

— У него были родные? — осведомился Илья Алексеевич.

— Насколько мне известно, он был сиротой.

— В таком случае вы не могли бы проследовать в участок?

— Необходимо опознание, чтобы избежать ошибки.

Горский в замешательстве переступил с ноги на ногу.

— Мы начали важнейший эксперимент… — неуверенно пробормотал он, указывая на очаг, у которого колдовал Аладьин. — Шар должен пребывать в состоянии белого каления непрерывно в течение пяти дней и ночей.

— Ваш ассистент мог бы проследить за огнем в ваше отсутствие.

Горский помолчал, размышляя. Потом достал из жилетного кармана часы, посмотрел, что-то прикинул в уме, извлек из другого кармана небольшой пузырек с желтой жидкостью, встряхнул и посмотрел на свет.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Обождите.

Профессор подошел к очагу, запрокинул голову к потолку и около минуты шевелил губами, после чего вылил содержимое пузырька в небольшое отверстие, которое, как оказалось, имелось наверху шара, и кивнул ассистенту. Аладьин запечатал дырку глиной, потом обхватил шар длинными щипцами и поместил в огонь.

Глава 8 «Очень даже эффектная»

— Да… это Крючин… — сказал профессор, едва взглянув на труп в прозекторской.

Жарков накрыл покойника тканью. Горский отвернулся от секционного стола.

— Сегодня утром он не явился в лабораторию… Это было странно, он отличался преданностью делу.

— Почему вы не обратились в полицию?

— Я очень рассердился! — Горский возвысил голос, и стало понятно, что смерть ученика вызвала в нем не столько жалость, сколько раздражение — будто Крючин предал своего наставника. — Мы готовились к этому опыту несколько лет, и он занимал важное место в работе. Я специально проверил гороскопы его и Аладьина, чтобы убедиться, что неблагоприятные сочетания планет отсутствуют… И тут он пропал. Я решил, что виной тому его амурные похождения.

— Крючин встречался с девушкой? — оживился Ардов.

Профессор глубоко вздохнул, делая попытку успокоиться.

— Он не из тех, кого жалуют барышни. Но не так давно у него завязались отношения с одной особой.

Последнее слово Горский произнес с презрительной интонацией.

— Это вас раздражало? — спросил Ардов.

— А как вы думаете? — опять взвился ученый. — Он стал забывчив, несколько раз опоздал… Если вы хотите достичь выдающихся результатов в своем деле — вам следует отдавать всего себя, без остатка! «Усердие — всё!» — процитировал он Периандра[13].

Горский хотел добавить что-то еще, но взгляд его натолкнулся на покрытое покрывалом тело бывшего ученика.

— Теперь уж какая разница… — снизив тон, завершил он и посмотрел на часы.

— Где проживал Крючин? — спросил Илья Алексеевич.

— Не знаю… Где-то в Щепяном переулке. Господа, прошу прощения, я должен вернуться в лабораторию.

— А что за опыт вы проводите, Юрий Александрович? — не удержался Жарков.

— Пока рано об этом говорить, — ответил профессор, и глаз его загорелся желтым пламенем. Ему явно не терпелось поделиться, но он почему-то считал необходимым сдерживаться. — Первые результаты весьма обнадеживающие, — туманно намекнул он. — Весьма!.. Но — нам необходимо закрепить успех. Осталось несколько дней. Если все пройдет нормально, мир станет свидетелем научной сенсации.

С этими словами Горский пожал руку Жаркову и обернулся к Ардову.

— Юрий Александрович, а вы видели ту барышню? — отвечая на рукопожатие, поинтересовался сыщик.

— Какую? — не сразу сообразил Горский, направляясь к двери.

— На которой помешался Крючин.

— Да, — признал профессор, двинувшись по коридору на выход из участка. — Однажды он набрался наглости и притащил эту мадемуазель в лабораторию.

— Как ее звали, не припомните? — не отставал Ардов.

— Можете описать?

Горский остановился и задумался, словно пытаясь вспомнить.

— Очень даже эффектная, — как будто с удивлением признал он. — Рыжие волосы, бледная кожа. Такая, знаете, воинственная эмансипе[14].

— А чем она занимается?

— Понятия не имею.

Поклонившись, профессор стремительно вышел из участка. Ардов хотел было проследовать за ним, но из коридора в приемную залу вышел участковый пристав Троекрутов, собравшийся домой ввиду окончания рабочего дня.

— Ардов, как продвигается расследование? — громко поинтересовался он, демонстрируя подчиненным полнейший контроль, под которым содержится участок.

— Установлена личность убитого, — доложил сыщик.

— Это, конечно, очень хорошо, — одобрил Евсей Макарович и без лишних вопросов двинулся к выходу, полагая свои обязательства по надзору за расследованием вполне исполненными.

— Я думаю, убийство совершено в целях ограбления, — раздался голос старшего помощника пристава Оскара Вильгельмовича фон Штайндлера, который также вышел из общей залы в приемную. Господин штабс-капитан имел обыкновение высказывать свое мнение по любому вопросу, не очень заботясь о наличии к тому объективных оснований. Очевидно, ему казалось, что такая манера делает его в глазах начальства незаменимым работником, у которого каждый чих в участке под особым учетом.

— Маловероятно, — отозвался Ардов. — В кармане убитого найдены медные деньги почти на рубль.

— Ну и что? — оживился пристав, желая поддержать простую и понятную версию преступления. — Кто знает, что там еще было, в карманах-то? Может, там двадцать рублей было?

— Двадцать взяли, рубль оставили, — подхватил фон Штайндлер.

— В спешке не нашли, — проявив фантазию, объяснил нестыковочку пристав.

— Или специально оставили, — поддержал старший помощник.

— Чтобы пустить по ложному следу, — довершил описание версии Евсей Макарович, вполне довольный складностью найденного резона.

— Убитый работал ассистентом профессора химии. Доходы были более чем скромными, — попытался остудить начальственный пыл Ардов.

— И какая же версия вероятная? — с насмешливостью в голосе полюбопытствовал фон Штайндлер.

— Думаю, убийство как-то связано с тайной жизнью Крючина.

— Наверное, покойник состоял в масонской ложе? — уже с явной издевкой предположил старший помощник и посмотрел на начальника.

— Таких данных у нас пока нет, — невозмутимо ответил сыщик.

— Илья Алексеевич, я вас очень прошу… — вступил Троекрутов, сделав страдательное выражение лица. — Давайте без этих ваших… узоров…

Пристав нарисовал в воздухе фигуру неопределенной формы и в сопровождении Штайндлера покинул помещение. Ардов опустился на лавку.

Что имеем? В субботу Горский начал какой-то химический опыт, который сегодня завершился неким обнадеживающим результатом. Накануне вечером он отпустил помощников ночевать по домам с обязательством явиться к утру. Крючин почему-то вместо Щепяного переулка отправился к дому 119 по набережной Фонтанки, где и был зарезан. Кто его туда отправил? Не Горский ли? Но с каким поручением?… И почему встреча закончилась смертью парламентера? Список жильцов дома 119 никаких подозрений не вызвал: в квартирке во дворе, состоящей из двух комнат и кухни, обитал слесарь c Варшавского вокзала с супругой; первый этаж занимала генеральша — одна в семи комнатах; во втором проживала семья приказчика из пяти человек; мансардный этаж делили два семейства — военного фельдшера и портного.

Глава 9 Бурые лягушки

— Как думаете, что за опыт проводит Горский? — подсел к Ардову Жарков.

Илья Алексеевич пожал плечами.

— Можете назвать книги, которые были в лаборатории? — не отставал Петр Павлович.

— Зачем вам?

— Сделайте одолжение.

Ардов мысленно вернулся в подвал и, приблизившись к полке, принялся зачитывать названия на корешках:

— «Герметическія фигуры» Клавдия де Доминико Челентано Валлес Нови, «Магическій архидоксъ» Филиппа Ауреола Теофраста Бомбаста фон Гогенгейма, «Розарій философовъ» Арнольда из Виллановы…

— А что за манускрипт лежал на столе?

Илья Алексеевич обернулся к столу как раз в момент, когда Аладьин торопливо сворачивал в трубочку листы богато иллюстрированной рукописи. Сыщик успел прочесть лишь заглавные буквы:

— «Splendor Solis».

— Блеск Солнца, — перевел Жарков и в возбуждении потер ладони. — Понятно…

— Что понятно? — вынырнул из «римской комнаты» Ардов.

Этот прием — мысленный возврат на место происшествия — Илья Алексеевич частенько применял в расследованиях, поскольку обладал уникальным свойством памяти — ничего не забывал и во всякий момент мог без труда восстановить в воображении любую картину из прошлого, чтобы рассмотреть ее в мельчайших подробностях, примечая упущенные ранее детали.

— Типичная библиотека алхимика, — заключил Жарков. — Так я и думал. Горский еще в гимназии был увлечен тайнами космического процесса творения, все твердил про четыре первоэлемента Аристотеля и пытался увлечь нас идеями постижения сущности человека и мира.

— А что такое «Блеск солнца»?

— Это средневековая рукопись. Работа состоит из 22 образов, включающих ряд из семи алхимических колб, каждая из которых связана со своей планетой. В пределах колб показан символический процесс трансмутации. У Горского конечно же копия манускрипта, но в данном случае это неважно.

— Горский увлечен трансмутацией металлов? — догадался Илья Алексеевич.

— Он проводит эксперимент по созданию золота! — воскликнул Жарков.

Петр Павлович пребывал в возбуждении, которое совершенно не разделял Илья Алексеевич.

— Ну и что… — пожал он плечами.

— Мы обязаны проследить за ходом этого исследования!

— Вот еще! Зачем это?

— Трансмутация золота — вопрос государственного значения.

— Прежде всего это не запрещено законом…

Ардов встал и направился к выходу. Жарков последовал за ним.

На улице уже зажгли фонари.

— Как вы не понимаете, — горячился Петр Павлович, — такие процессы нельзя оставлять без надзора!

— Послушайте, это же не подделка денег! — вяло отмахнулся Ардов. — А стало быть, ваш профессор может создавать свое золото без всякого надзора.

— Иногда вы ставите меня в совершеннейший тупик своими взглядами, Илья Алексеевич! — сдерживая раздражение, заметил криминалист. — Процесс трансмутации никак не регламентирован законами только лишь потому, что никому и в голову не приходило, что мечтания средневековых алхимиков удастся кому-либо воплотить в жизнь.

— А вы что же, верите, что это возможно?

— Я считаю, что это невозможно, — взяв себя в руки, рассудительно ответил Жарков, но тут же наклонился к уху Ильи Алексеевича и жарко зашептал: — Но Горский гений! Поверьте мне! Совершеннейший гений.

— Петр Романович, — строгим тоном осадил спутника Ардов, — в этом деле наша задача — найти убийцу несчастного студента. Заботы государственной важности давайте оставим государственным мужам высшего звания.

Жарков хотел было возразить, но сзади раздались шаги. Обернувшись, чины полиции увидели Аладьина, приближавшегося к ним как-то боком, нелепой подпрыгивающей походкой.

— Я насчет К-крючина… — заикаясь, выпалил студент. — Профессор ошибается.

— Что вы имеете в виду? — не понял Ардов.

— К-крючин был скользким типом.

Ардов и Жарков переглянулись. Аладьин все еще задыхался от быстрой ходьбы и нервно оглядывался. Его голос был каким-то мутным, болотным, а с каждой запинкой изо рта выскакивала маленькая лягушка. Сдерживая отвращение, Илья Алексеевич наблюдал, как эти липкие бурые лягушки прыгали по плечам и голове юноши.

— Сильно сказано, — прокомментировал Петр Павлович, не зная, как еще прореагировать на необычное признание.

— Он м-меня избивал! — скривив лицо в гримасе боли, взвизгнул Аладьин и выплюнул очередную лягушку. — А этой кукле всю г-голову задурил!

— Кого вы имеете в виду? — насторожился Илья Алексеевич.

— Глебову! Он всё смеялся, мол, б-барышни — существа при-при-митивные.

Шлеп, шлеп — еще пара лягушек бурыми кляксами вылетели изо рта Аладьина. Ардову стоило труда не подавать виду.

— А чем эта Глебова занимается?

— Она натурщица в художественном училище… Не понимаю, что она в нем нашла.

— Господин Аладьин, — вступил Жарков, — вас можно заподозрить в зависти.

— Какая, к черту, зависть?! — отбросил приличия студент. — Он был м-мерзавцем. Один раз я застал его за изготовлением субстанции, которая не имела отношения к нашим опытам.

— А в чем суть ваших опытов? — решил все-таки осведомиться сыщик.

— Я не м-могу раз-раз-глашать…

Аладьин смутился и потупился.

— Извините, мне нужно возвращаться в лабораторию, — пробормотал он. — Опыт нельзя п-прерывать.

Помощник профессора скрылся так же неожиданно, как и появился.

Коллеги постояли в молчаливом недоумении.

— Неожиданное явление, — резюмировал Петр Павлович, закуривая папироску.

— Водяной какой-то, — пробормотал Илья Алексеевич, приходя в себя после нашествия лягушек.

Глава 10 Лысый, худой, со шрамом

Ардов шел по гулкому коридору художественного училища, за ним едва поспевал старичок в мундире бутылочного цвета с бархатным воротником.

— Ради бога, извините, ваше благородие, — тараторил служитель. — Я думал, вы художник. Тут ведь глазом не успеешь моргнуть — сманят натурщицу! С ними нынче тяжело. А и всегда тяжело было. До реформы вообще с мужчин писали, можете представить? У нас не Италия, пойди сыщи, которая встала бы на натуру из любви к искусству. А ведь они и получают у нас вдвое больше мужчин. Да все равно… Даже если из простого звания — никак не уломаешь. А если и удастся, глядишь, через месяц она уже за какого-нибудь художника выскочила.

Илья Алексеевич остановился возле дверей в натурный класс. Старичок приоткрыл створку. В проеме открылась просторная аудитория, уставленная мольбертами, за которыми корпели будущие мастера живописи. На помосте возлежала обнаженная модель, едва прикрытая туникой. Девушка с рыжими волосами держала в руке яблоко, напоминая собой прямо-таки библейскую Еву.

— Мадемуазель Глебова — наше сокровище! — негромко проворковал старичок.

Ожидая окончания натурного класса, Илья Алексеевич согласился на краткую экскурсию по училищу. Служитель продолжал тараторить, словно опасался, что господин сыщик может объявить во время паузы нечто ужасное.

— Судите сами: на экзамен четвертого возраста дают сюжет «Улисс и Навсикая», а ведь там сплошь барышни в драпировках — это, считай, обнаженная натура. Как прикажете изображать, если студенты в классах этой натуры в глаза не видели! Пришлось менять на «Самсона, преданного Далилою филистимлянам» — там по преимуществу мужские фигуры, женская одна только…

Улучив момент, Ардов все-таки успел задать интересующий его вопрос.

— Крючин? — переспросил старичок, снял пенсне и замигал глазами. — Конечно, знаю! Милейший, обходительнейший молодой человек.

Учитывая вчерашние признания Аладьина, ответ Илью Алексеевича удивил.

— Он ухаживает за госпожой Глебовой, — доверительно продолжил старичок, — частенько поджидает ее у входа с цветами. Вы знаете, он увлекается химией и однажды сказал мне, что благодаря этой науке намерен разбогатеть.

Подойдя к каморке, отведенной натурщикам для переодевания, Илья Алексеевич кивнул провожатому, разрешая оставить его и заняться своими делами. Выждав, он постучал. Ответа не последовало, хотя за дверью послышалось явное движение, даже скрипнула половица. Не дождавшись ответа, Ардов отворил дверь и ступил внутрь.

Едва он открыл рот, чтобы сообщить о цели визита, как почувствовал, что его шеи коснулось что-то холодное. Илья Алексеевич замер. «Неужели это она?» — с досадой подумал он, представив, как сейчас острое лезвие разрежет ему горло.

— На сладенькое потянуло? — резанул голос темного серебра у самого уха.

Ардов почувствовал, как белый пластрон[15] на груди стал напитываться горячей кровью из разрезанной шеи.

— Я из полиции, — стараясь не терять самообладания, успел просипеть он.

Рука с лезвием отстранилась.

— Простите, — опять дрогнул темным блеском голос. — Я думала, вы очередной липовый антрепренер. Тут ходят, знаете…

Помолчав мгновение, Глебова вышла из-за его спины. Илья Алексеевич посмотрел себе на грудь — крови не было. Потер шею — цела, слава богу. Очевидно, это голос. Он был острый, поблескивал в темноте металлическим отсветом — такие иногда встречались Ардову, о них можно было порезаться.

— Меня интересует Крючин. Вы ведь знакомы?

— Я к его темным делишкам отношения не имею, — сухо ответила натурщица и прошла за ширму, чтобы продолжить облачение — она была полураздета.

Отброшенное на столик оружие оказалось бутафорским кинжалом довольно неуклюжей работы.

— Его убили, — сказал Илья Алексеевич.

Девушка вышла из-за ширмы и непонимающе захлопала глазами.

— Как убили? Кто?

— Вот и я хотел бы это узнать, — Ардов протянул Глебовой платье, лежавшее на фанерной полуколонне. — Рассчитываю на вашу помощь.

Из глаз Глебовой покатились слезы. Зайдя за ширму, она принялась нескладно втискиваться в одежду.

— Сколько раз… — забормотала она, — сколько раз…

Илья Алексеевич уронил себе на ладонь несколько белых крупинок из миниатюрной колбочки, которая имелась у него на кожаной наручи под левой манжетой, и отправил в рот.

— Когда вы видели Крючина?

Хоть это было и невежливо, но чиновник сыскного отделения решил не дожидаться завершения туалета, полагая, что именно сейчас, в растрепанных чувствах, свидетельница будет максимально откровенной.

— Последний раз — в четверг, — всхлипнула девушка.

— О чем говорили?

— Да так… Костя сказал, что они с этим своим сумасшедшим профессором начинают какой-то грандиозный эксперимент.

— Сумасшедшим?

— А разве нет? — голос Глебовой опять заискрился. — Угораздило же его подпасть под влияние этого индюка. Вы его видели?

Глебова на мгновение выглянула из-за ширмы. Ардов успел кивнуть.

— Крючин потрясающе талантлив! Но месяц назад он бросил университет и поступил в услужение этому капризному старику. В рабство! Полное и безоговорочное! Сколько раз я его просила… умоляла… Нет! Пропадает там сутки напролет, собственной жизни для него не существует.

Наконец натурщица появилась из-за ширмы — растрепанная, с мокрыми глазами.

— Не существовало… — поправилась она.

— Каким вы нашли Крючина на той встрече?

Глебова села за миниатюрный столик, установила зеркальце и принялась приводить в порядок копну рыжих волос. К ней постепенно возвращалось самообладание.

— Пожалуй, он был обеспокоен… Точнее, возбужден — не мог говорить ни о чем другом, кроме этого своего эксперимента, все восхвалял учителя… Говорил, что они изменят мир…

— Прошло уже четыре дня, — отметил Ардов. — Вас не удивило отсутствие вестей от него?

Глебова бросила на сыщика полный недовольства взгляд, но удержалась от колкости.

— Во-первых, он предупредил, что во время опыта будет неотлучно торчать в лаборатории — а опыт должен был продлиться несколько дней.

— А во-вторых? — спросил Ардов, когда счел, что пауза затянулась.

— А во-вторых… мы поссорились, — призналась Глебова упавшим голосом.

Помолчав, она обвела глазами каморку:

— Крючину не нравилась моя работа, он требовал, чтобы я ее бросила.

— А что я? — она вспыхнула. — Я сирота! На какие средства прикажете существовать?

Было видно, что эта тема уже давно стала для девушки предметом раздражения, с которым она не сумела справиться и на этот раз. Отвернувшись, Глебова принялась нервными движениями заталкивать в сумочку дамские мелочи, валявшиеся на столике.

— У вас нет родных? — спросил Ардов дрогнувшим голосом.

Несколько лет назад он сам потерял отца при весьма трагических обстоятельствах и потому испытывал особую приязнь к людям, пережившим потерю близких.

— Дядя еще жив, — уточнила Глебова, — но он сошел с ума. Когда-то он был ученым, путешествовал по Индии… Искал секреты вечной жизни. Однажды ему дали там отведать какое-то зелье, и…

— И что же случилось?

— Он считает, что ему открылись тайны мира. Возможно, это и так, но… расплата оказалась жестокой. Дядя лишился рассудка.

— Где он сейчас?

— В лечебнице для душевнобольных святого Николая Чудотворца.

— А у Крючина остались родные?

— Он тоже сирота. Говорю же вам, денег не хватало на самое необходимое! Собственно, поэтому он и связался с этими негодяями.

— О ком вы?

После секундного замешательства Глебова развернулась, приблизилась к Ардову и горячо зашептала:

— Они хотели получить от него краску! Он же химик. Краску для изготовления ненастоящих денег.

— Фальшивых?

— Да! Он говорил мне, что для банкнот необходим совершенно особенный состав и он знает, как его получить. Я умоляла его порвать с этими негодяями, и он обещал…

Глебова на мгновение замерла, словно постигла какую-то тайну.

— О господи! — воскликнула она и приложила ладони к губам. — Да ведь это же из-за нее! Из-за этой краски! Он отказался — и его убили! Чтобы он не рассказал о них полиции!

Губы девушки задрожали, она плюхнулась на стул и опять зарыдала, закрыв лицо руками.

— Получается, это из-за меня? Из-за меня его убили! Ведь он хотел, чтобы я не нуждалась в деньгах… Он пошел на преступление из-за меня! Но совесть удержала его в последний момент. И вот — расплата… Боже мой, какой ужас…

Ардов выждал паузу.

— Скажите, а вы видели кого-то из тех негодяев?

— Фальшивомонетчиков? Никого…

Спохватившись, Глебова вскочила:

— Нет, одного мельком видела, — проговорила она с готовностью, вытирая платком глаза. — Худой, лысый, моего примерно роста. Подбородок чуть снесен в сторону, а вот здесь шрам… — Глебова ткнула себе под нижнюю губу, указывая местоположение шрама, — такой… в виде треугольника.

Глава 11 Первая версия

Каморку Крючина в Щепяном переулке по требованию чинов полиции отомкнула хозяйка, проживавшая тут же, на кухне. Сдачей неказистых комнат вдова надворного советника выгадывала себе лишнюю копейку на жизнь. Ничего полезного о постояльце она сообщить не сумела: уходил рано, возвращался поздно, девушек не водил. Даже кипяток не всякое утро спрашивал. Человеком был сдержанным, малообщительным. Однажды надавал тумаков младшему дворнику Гринякину за то, что тот в пьяном виде сбросил с лестницы кошку на голову постоялице из комнаты во втором этаже. Перепуганное животное сильно оцарапало лицо девушке, даже доктора приглашали.

Таких историй у хозяйки оказалось с избытком, и она с готовностью принялась живописать угрюмый быт дома. Не сразу, но все же ее удалось выпроводить.

Вещей в каморке оказался минимум: топчан, покрытый одеялом, пустой одежный шкаф, грубо сколоченный стол с табуреткой да этажерка с книгами. Керосинка почти пуста.

— Как видно, наш Крючин был совершеннейшим аскетом, — пробормотал Илья Алексеевич.

— Не понимаю: он успел приступить к работам для этих блинопеков[16] или отказался не начиная? — Жарков пытался уточнить обстоятельства, предшествовавшие смерти молодого человека. Он перебирал имевшееся на столе химическое оборудование, которое, впрочем, было столь примитивным, что говорить о каких-то серьезных изысканиях не приходилось.

— Из показаний Глебовой этого понять не удалось, — ответил Илья Алексеевич.

— Как она вам вообще показалась? Есть миндаль?

Упоминание миндаля не было странным. Ардов обладал редким расстройством перцепции, при котором сигналы для одних сенсорных зон вполне могли отозваться раздражением в других. В частности, звуки для Ильи Алексеевича имели свои цвета, а зачастую и вполне выраженный вкус. Нет-нет да и называл он выкрашенный зеленой краской забор «соленым», а гудок парохода «портером», имея в виду вкус английского пива, которое однажды подали у Баратовых для запивания устриц.

С этими внезапными вкусовыми фейерверками во рту Ардов вполне наловчился справляться, используя в особо сильных случаях микроскопического размера пилюльки, которые носил в трех стеклянных колбочках, закрепленных в наручи на левом запястье. В каждой колбочке был особый вкус, который применялся сообразно букету, образовывавшемуся на языке и становившемуся нестерпимым. Что до горечи миндаля, то она растекалась по языку чаще обычного и, как правило, дополняла основной вкус, вызываемый голосом собеседника. Как уже давно сумел отметить Ардов, миндаль сопровождал беседу с человеком, который по какой-либо причине вел себя неискренне. Выглядело это совершеннейшей сказкой, и сам Илья Алексеевич долгое время отгонял от себя такую оценку собственных свойств. Ну нельзя же, в самом деле, всерьез верить, будто бы кто-то в состоянии чувствовать вкус неправды буквально на языке! — вполне разумно убеждал себя сыщик. И тем не менее раз за разом он имел возможность убеждаться, что привкус миндаля появлялся во рту неспроста. Профессор Лунц, долгое время наблюдавший Ардова в швейцарской клинике, сделал предположение, что слова, осознаваемые человеком как лживые, сообщают голосу особые вибрации, в чьем бы исполнении они ни звучали. Вот на эти-то неуловимые вибрации якобы и отзывались непроизвольным образом вкусовые рецепторы во рту Ардова.

Конечно, сделать из этого свойства особый расследовательский инструмент сыщик не мог: человеку едва ли не во всякий момент есть нужда скрывать правду о чем-либо, и далеко не всегда это связано с преступлениями. Поэтому горькая слюна, частенько наполнявшая рот Ильи Алексеевича, сама по себе не могла служить сколько-нибудь весомым аргументом при опросе свидетелей или подозреваемых.

— Есть… И много… — отозвался Илья Алексеевич после некоторого раздумья, словно припоминая ход разговора с Глебовой.

— Вообще, выглядит все это странно, — поделился сомнениями Петр Павлович. — В изготовлении фальшивых денег решающую роль обычно играет художник: если у тебя нет толкового рисовальщика, то и затеваться не стоит.

— Может, у них есть? — предположил сыщик.

Если не исключать Глебову из числа подозреваемых, то можно было бы предположить, что именно она и попыталась сколотить шайку блинопеков: подбила в художественном училище кого-нибудь из будущих художников, стали экспериментировать с материалами, решили привлечь кого-нибудь со знаниями о составе и строении веществ, она отыскала и охмурила Крючина… При всей слезливости, которую показала Глебова при знакомстве, воля в ней чувствуется железная… Единственное, что не имеет объяснения в этой версии, — зачем она сама заговорила про фальшивомонетчиков?

— В том-то и дело, что краской этот рисовальшик обыкновенно сам и занимается! — продолжал тем временем Жарков. — И краской, и бумагой, и всеми этими водяными знаками… Это и есть его секрет, его ноу-хау, за это его в преступном мире и ценят. Понятно, при крупных партиях он берет себе подмастерьев, но обращаться в таком деле за услугой к случайному человеку — верх неосмотрительности.

— Может, новички? — предположил Илья Алексеевич.

— Уж больно дерзко ведут себя для новичков, — опять не согласился Жарков. — Впрочем, если наш студентик пригрозил сообщить об их изысканиях в полицию, пожалуй, со страху могли и расправиться…

— А если обратились не к Крючину, а к самому Горскому? — продолжил искать зацепки Ардов. — Тот посвятил в дело учеников, а Крючин не счел возможным участвовать в преступлении.

— Нет, это невозможно. Вы помните, что говорил этот заика, второй помощник профессора? Будто бы он застал Крючина за тайным изготовлением некоей субстанции.

— Ну, это избавляет от подозрений самого Аладьина, но еще не создает алиби Горскому. Насколько я могу судить, профессор относился к Крючину с большим доверием. Аладьина могли и не посвящать.

— Хм… — потер подбородок Петр Павлович. — Такого, пожалуй, исключать не стоит…

— Не говоря уж о том, что ваш алхимик может и сам выступать инициатором подделки банкнот. Без всяких тайных заказчиков. С золотом не получилось, а убытки покрывать надо.

— Верится с трудом, но проверить необходимо, — согласился Жарков.

Договорились, что Петр Павлович сейчас же нанесет визит бывшему учителю, а Илья Алексеевич отправится в участок, чтобы получить у пристава прошение о допуске к ознакомлению с делами фальшивомонетчиков в полицейском управлении — нет ли у кого из уже известных полиции блинопеков описанных Глебовой примет: скошенный подбородок и шрам в виде треугольника.

Глава 12 Баронесса фон Крюденваль

В участке продолжалось размеренное течение жизни. Перед Облауховым сидел молодой человек в залатанном армяке с клочками растительности на лице. В ногах у него валялась пыльная котомка, а на коленях покоился инструмент, по виду напоминавший гусли. Как удалось установить в ходе допроса, тверской мещанин Жмыхов наловчился импровизировать в стихах целые поэмы и рапсодии о народной жизни, за что получал лестные отзывы у себя в волости. Возомнив себя новоявленным Баяном[17], Жмыхов явился в столицу с намерением удивить сильных мира сего своим талантом и за то быть от них взысканным милостынями. Был задержан городовым Пампушко за беспокойное обращение к высокопоставленным особам Государственного Совета, которых пытался заинтересовать своим мастерством у ступеней Мариинского дворца.

За соседним столом околоточный надзиратель Свинцов и чиновник Африканов возились с новорожденным младенцем, доставленным в участок дворником Анциферовым. Ребенок был обнаружен на пороге квартиры канцелярского служителя Алябьева с приложенной запиской «Рожденъ 20-го сего апрѣля, крещенъ, имя Георгій». Очевидно, расчет несчастной матери, вынужденной обстоятельствами отказаться от собственного дитяти, был на бездетность супругов Алябьевых, но, как видно, оказался несостоятельным. Вызванная в участок управительница воспитательного дома госпожа Горбатова наотрез отказалась принимать ребенка ввиду отсутствия в заведении свободных мест.

— И так кормилиц не хватает, — стойко отбивалась она от нежелательного пополнения.

— Ничего, — стоял на своем Свинцов. — Отдадите в деревню, у вас на то и ассигнования имеются.

Действительно, администрация сиротского дома имела право отдавать младенцев на попечение в крестьянские семьи за плату 3 рубля в месяц.

— За что ж такое наказание бедненькому, — изобразила сострадание Горбатова, — известно же, как им там несладко живется.

— Авось не хуже, чем у жулья, — урезонил управительницу Свинцов, очевидно намекая, что имеются слухи, будто бы младенцы из ее сиротского дома нередко оказываются в руках уличных попрошаек, которым служат подспорьем для выманивания денег у сердобольных граждан.

— Совсем забыла, — изобразила озарение Горбатова. — У меня же аккурат вчера помер один! Как раз освободилось местечко.

— Так-то лучше, — резюмировал околоточный.

В общей зале у себя за столом старший помощник пристава фон Штайндлер выслушивал баронессу фон Крюденваль. Она на днях хотела сделать взнос в сберкассу в размере 100 рублей под 4 % годовых, но там объявили все четыре 25-рублевки фальшивыми и принять отказались. Баронесса выложила на стол перед штабс-капитаном злополучные купюры.

— Вот как? — оживился фон Штайндлер, еще не понимая, куда вывернет это дело. — Откуда же у вас эти билеты?

Испытывая некоторую неловкость, дама призналась, что билеты были оставлены ей покойным супругом, о чем она узнала при весьма загадочных обстоятельствах — усопший сам указал ей местонахождение ассигнаций через французскую прорицательницу, способную вступать в собеседование с душами мертвых.

Ардов почувствовал на языке вкус тамаринда. Он стоял у чайного стола и давал поручение филеру Шептульскому наладить наблюдение за натурщицей художественного училища Глебовой — установить место проживания, круг общения и прочее. Неожиданный прилив кисло-сладкого вкуса вынудил его оглядеться, чтобы понять, чей голос стал тому причиной. Приметив за столом Штайндлера посетительницу в шляпке с вуалью, он мысленно вернулся на пару минут назад.

«Выиграл, говорит, в карты да и забыл, куда сунул, — услышал он слова баронессы, сказанные только что. — А здесь, говорит, все вспомнил. Слава богу, говорит, что мадам Энтеви помогла вступить в сношение с тобой, душа моя…»

— Когда вы были на сеансе? — обратился Илья Алексеевич к посетительнице, хотя прекрасно помнил из рассказа княгини Баратовой, что та встретила баронессу в медиумическом салоне 9 апреля.

Старушка подтвердила дату.

— Банкноты были помещены под цветочный горшок, не так ли?

Присутствующие, включая пострадавшую, не смогли сдержать удивления столь невероятной осведомленностью Ардова.

Он взял купюры и повертел в руках. В тот же миг его голову облепил рой отвратительно жужжащих комаров. От неожиданности Ардов даже несколько раз взмахнул рукой, желая отогнать мерзких насекомых.

Такому нашествию воображаемого гнуса Илья Алексеевич подвергался всякий раз, когда сталкивался с обстоятельствами, связанными с убийством отца. Желание отыскать убийцу и привело Ардова на службу в третий участок Спасской части. Два года назад ему удалось изловить не только прямого исполнителя жестокой расправы, но и стоявшего за ним пупенмейстера[18], спланировавшего то кровавое злодеяние (и не только его). Правда, если убийцу, которым оказался актер оперетты Соломухин по кличке Солома, получилось схватить и предать в руки правосудия, то вот зачинщик тогда сумел ускользнуть из расставленных Ардовым силков в самый последний момент. Ушел он и в следующий раз, спустя полгода, когда из-за своих криминальных интересов сорвал поездку сборной команды русских олимпиоников на первые Олимпийские игры в Афинах. С тех пор Илья Алексеевич не оставлял надежды снова выйти на след негодяя, желая завершить дело возмездия. Звали этого беса Карл Мервус. Имя было фальшивое, но именно под ним его опознавали как главу криминального мира столицы и предпочитали идти на каторгу, лишь бы не сболтнуть на допросе чего лишнего об этой черной личности, дабы не накликать на себя ее гнев. Мервус был хитрым, изворотливым, безжалостным преступником, обладавшим неуемной извращенной фантазией и неограниченными возможности для ее воплощения.

Но с чего сейчас возник этот комариный хор? Ардов присмотрелся к баронессе — ничего подозрительного в ее облике не обнаружилось. Сыщик перевел взгляд на банкноты в своих руках и вновь почувствовал зуд на лице, как если бы его облепили насекомые-кровопийцы. Ну конечно! Купюры по виду напоминали такие же, в количестве нескольких миллионов изготовленные по заказу Мервуса за границей и ввезенные в Россию в 1892 году. Именно эта партия фальшивых кредитных билетов стала причиной смерти Алексея Арсеньевича Ардова, служившего в то время главой комитета при Казначействе. Купюры были старого образца, но все еще имели хождение и постепенно выводились из оборота.

Как эти ассигнации оказались в доме баронессы? Не исключено, что мадам Энтеви каким-то образом связана с Мервусом. Княгиня права: надо бы повидать эту чревовещательницу и составить о ней впечатление.

— Я займусь этим делом, — сказал Ардов и отправился по коридору в кабинет начальника участка майора Троекрутова.

Штайндлер хотел было что-то возразить, но не успел придумать подходящей колкости и потому, задержав воздух, выпустил его из легких свистящей струйкой.

— Ничем не могу помочь, — сказал он баронессе, захлопывая папку. — У нас тут, как видите, есть уникумы.

— Фальшивомонетчики? — удивился Евсей Макарович, выслушав просьбу чиновника сыскного отделения. — Зачем они вам? У вас же студента убили. Или вы, Илья Алексеевич, новое дело себе нашли?

— Есть вероятность, что Крючина убили именно они, фальшивомонетчики.

— Зачем он им сдался?

— Не исключено, что он делал им краску для ассигнаций, а потом решил с ними порвать.

— Вот как… — пристав в задумчивости поворошил пышные свои бакенбарды. — Краску тоже на нашем участке делали?

— Место пока не установлено.

— Нам только фальшивомонетчиков не хватало, — пробурчал Троекрутов, ставя размашистую подпись на прошении, которое от его имени заранее приготовил по просьбе Ардова письмоводитель Спасский.

Глава 13 Сок сомы

— Как вы могли такое подумать? — вспыхнул Горский, как только Жарков изложил имеющиеся подозрения насчет краски; сделал он это без всякой деликатности, что и вызвало эмоциональный всплеск у профессора. — Вам не стыдно? Явились ко мне и оскорбляете отвратительными подозрениями.

— Я не это имел в виду, — стушевался Петр Павлович. — Неправильно выразился… Я хотел узнать, не мог ли, на ваш взгляд, Крючин заниматься чем-то противозаконным у вас в лаборатории без вашего ведома.

— Каким это образом? — холодно поинтересовался все еще раздраженный Горский.

— К примеру, в ваше отсутствие… — предположил Петр Павлович.

— Нет, — отрезал ученый.

— То есть вам про это ничего не известно?

Разговор не складывался.

— Могу я осмотреть оборудование?

— Бред! — выкрикнул Горский. — Абсурд и бред! Как вы себе представляете изготовление этой краски? Он всё время был у меня на виду! У него и без того забот было через край. Вы хоть представляете себе, чем мы здесь занимаемся?

— Трансмутацией металлов, — выпалил Жарков.

И не ошибся. Прищурившись, профессор с интересом уставился на криминалиста.

— Все-таки вы не напрасно посещали мои занятия, Жарков, — сказал он примирительно и отправился к очагу, в пламени которого лежал раскаленный шар. — Я на пороге величайшего научного открытия, которое осчастливит человечество!

Горский не отрываясь смотрел на глиняное ядро, из трещин которого вытекал дымок. Жарков подошел следом.

— На овладение этим искусством мне понадобилось тридцать лет. Тридцать лет на воде и хлебе, тридцать лет размышлений и экспериментов. Как вы, наверное, знаете, в книгах даны намеренно искаженные формулы, — Горский махнул рукой, указывая на ряды старинных манускриптов на полках. — Мне удалось их исправить путем проб и ошибок. Сок сомы! Это был самый сложный элемент формулы. К счастью, судьба подарила мне встречу с индийским раджой, он доставил из Индии растения, которых не найти в России.

Жарков обратил внимание на стоящее на столе фото, где профессор был изображен в компании господина с завитой бородой в костюме индийского раджи.

— Юрий Александрович, вам необходимо заявить об этом эксперименте в Третье управление, — аккуратно начал Жарков.

— Жандармам? Зачем это еще? В моих занятиях нет ничего противозаконного.

— Это опасно.

— Помилуйте, о какой опасности вы говорите?

— Если ваша формула попадет в нечестные руки, вместо счастья для всего человечества может случиться катастрофа!

— Не беспокойтесь, — самодовольно отозвался профессор. — Всей формулы в записанном виде не существует. Тайна приготовления главного ингредиента хранится вот здесь, — он постучал пальцем по лбу.

— Сок сомы?

Профессор кивнул, не отрывая взгляда от шара.

— Юрий Александрович, зачем? Зачем вам это золото?

Ученый наконец оторвался от лицезрения очага и обратил взор к посетителю. Вид у него был растерянный, глаза моргали. Похоже, прозвучавший вопрос уже не однажды возникал у него в голове, но всякий раз профессор гнал его, не желая давать честный ответ.

— Странный вопрос… — сказал он. — Я не могу больше ничего делать. Да я и не хочу.

— Но какой от этого прок? — не отступал Петр Павлович. — Может ли золото вернуть жизнь? Молодость? Может ли сделать счастливым? Вы стали его рабом.

— Возможно, вы правы, мой друг… — пробормотал профессор и опустился на стул. — Кажется, я не в силах противиться ему…

В прихожей послышался шум, и в лабораторию вошел Аладьин с корзинкой, набитой нехитрой снедью.

— Ну что же вы так долго? — к Юрию Александровичу вернулась былая бодрость. — Прошу меня извинить, — поклонился он Жаркову, — я вынужден вернуться к опыту.

— Последний вопрос. Не замечали ли вы в последнее время рядом с Крючиным худощавого господина без волос? У него еще нижняя челюсть смещена.

— Нет, — отмахнулся Горский, направляясь к тигелю. — Аладьин, помогите мне! Глава 14

Желание чиновника сыскной полиции Ардова ознакомиться с архивными делами об изготовлении фальшивых денег вызвало в управлении некоторое удивление — с такими просьбами сюда обращались нечасто. Точнее сказать, никогда не обращались. Впрочем, прошение за подписью пристава третьего участка Спасской части было признано оформленным по всей форме, и через три четверти часа на обшарпанный стол, который архивный чиновник уступил сыщику, была навалена груда пыльных папок с делами четырехлетней и более давности — тех, кто мог бы уже выйти на волю и приняться за старое.

Ардов принялся перебирать.

Степан Бубенцов — осужден за разбой и деланье фальшивых ассигнаций: наловчился окрашивать бумажную массу, приготовленную для поддельных билетов, особым составом, получаемым из сандалового дерева с добавлением различных приправ. Лишен всех прав состояния, сослан в Сибирь на шесть лет.

Помещик Полянский — проводил у себя в усадьбе эксперименты по нанесению водяных знаков: сначала пытался сделать надписи посредством сала, потом по совету жены Прасковьи Лукиничны перешел на деревянное масло. На допросе показал, что умысла к деланию фальшивых ассигнацией не имел, а был возбужден к научному познанию в результате спора с отставным прапорщиком Хомяковым, уверявшим, что прозрачность слов по краям банкнот наводится чесноковым соком. Все трое сосланы в Сибирь на житье сроком на четыре года.

А вот губернский секретарь Сандулов, догадываясь, что изображение водяного знака образуется в результате уменьшения толщины бумаги, пытался добиться такого эффекта на своих изделиях путем «соскабливанія литеръ по угламъ»; на допросе жаловался, что нередко в результате такой операции проскабливал бумагу насквозь. Помещен в смирительный дом сроком на восемь лет.

Значительно более смышленым оказался швейцарский подданный Людвиг Даненберг, заказавший бумагу фабриканту Габриелю Древсену в Лакендорфе. При обыске в подвале дома на Гороховой у Даненберга было обнаружено оборудование для незаконной печати, включая гальваноформы из железа. Двенадцать лет каторги.

Некто Феликс Цензики уговорил работника бумагоделательного отделения Экспедиции заготовления государственных бумаг Петра Рудакова стащить со складов листы для 10-рублевых ассигнаций. Какими способами и с чьим участием означенный Цензики намеревался произвести печать на краденой бумаге, расследовать не стали. Преступники получили осуждение на каторжные работы с лишением всех прав состояния сроком на 7 и 9 лет.

Перебирая наклеенные на картонки фотокарточки преступников, разглядывая таблицы с указанием примет, листая подшитые в папках страницы протоколов допросов, рапортов, актов, описей и свидетельств, Илья Алексеевич в какой-то момент отметил про себя, что все эти изловленные полицией злоумышленники не были профессиональными преступниками. Какие-то из них взялись за преступный промысел из любопытства или по глупости, другие, вполне образованные и технически подкованные, вынашивали планы обогащения вполне расчетливо и последовательно, однако же ни те, ни другие, сколько можно судить, не имели устойчивых связей в криминальной среде и действовали скорее по наитию, в одиночку. Между тем сделать поддельные билеты — это ведь полдела. Организовать под них сеть сбыта — вот это, пожалуй, фокус, который без участия теневых воротил преступного мира вряд ли исполнишь. Однако же такие преступники если и попадают в руки полиции, то заподозрить их в связях с подпольным деланьем обыкновенно не удается. Выходит, если описанный Глебовой преступник и имеет отношение к фальшивомонетному промыслу, искать его среди известных блинопеков, скорее всего, бессмысленно. По крайней мере, описанных Глебовой особенностей — скошенный подбородок и шрам в виде треугольника — обнаружить в описаниях так и не удалось.

Впрочем, имелся еще один способ навести справки об этом вопросе, и Илья Алексеевич наметил это исполнить в ближайшее время.

Глава 15 На кухне у графа

На кухне дома графа Лушникова по Мараморному переулку сухощавый лысый господин со скошенным подбородком и треугольным шрамом под нижней губой угощал кухарку Дарью французским абрикотином из пузатой бутылки и шоколадными конфетами. Та уже совершенно зарделась, глубоко дышала и хохотала невпопад.

По случаю недавней скоропостижной смерти повара Макара Саввича Дарья оказалась временно ответственной за хозяйский стол и сейчас занималась обедом, который следовало через полчаса подать в столовую. Истомленные с луком соленые огурцы она высыпала из сковороды в кастрюлю, где вот уже три четверти часа при медленном кипении варились резанные кубиками боровички — была задумана грибная калья. К ней также планировались рисовые котлеты в клюквенном соусе и пирожки из вытяжного теста — барин держал пост.

На кухню вбежал мраморный сеттер.

— Куда, Ланкашир, нельзя! Фу, фу! Ступай! — захлопала кухарка в ладоши перед собачьей мордой. — Хозяин не велит, — обернувшись, пояснила она ухажеру, — у него несварение, ему особое кушанье готовят.

— Графу? — пришепетывая, спросил гость.

— Собаке! — опять хохотнула девица. — К ней особый доктор ходит.

— Чудное имя, — вставая, хмыкнул лысый. — Придумают же. И часто барин на охоту ходит?

— Сейчас уже нет. Как сыночка застрелили, так бросил.

— Да что ты! На охоте?

— Да, на Сретенье еще. Барин страсть как горюет. Очень Алешеньку любил. На следующий год собирались свадьбу играть.

Лысый присел на корточки и стал играть с Ланкаширом.

— А чем Алешенька закусить любил?

— Да чем… — перемешав калью и накрыв кастрюлю крышкой, кухарка вернулась за стол к ликеру с конфетами. — Если гостей ждали, обыкновенно голубиный суп у Макара просил. С раками.

— Макар — это повар ваш?

— Угу. Угорел давеча, — девица кивнула на печь. — Выпимши был, заснул тут. А дымоход-то год, считай, не чистили.

— А еще что?

— Ну, вальдшнепов еще, — с видимым усилием произнесла Дарья сложное для нее слово. — Макар их с гренками делал. Клювище вот такой вот длинный, — показала она пальцами длину. — Барин с Алешенькой на охоте их били. Вечером-то придешь? — вдруг неожиданно поинтересовалась она. — Я тут буду.

Лысый сделал маслянистый взгляд и вплотную приблизился к кухарке.

— Я-то приду, — многозначительно промурлыкал он. — А у тебя-то будет чем угостить?

— Небось голодным не останешься, — бесстыдно глядя в глаза, прошептала Дарья, отлично понимая, какого рода угощения ожидает лысый.

С самого утра филер Шептульский скучал во дворе дома по набережной Фонтанки, куда накануне негласно сопроводил натурщицу Глебову после вечернего класса в художественном училище. Чтобы не смущать жильцов, наутро Шептульский вырядился слесарем и занял позицию у дровяного сарая, делая вид, что чинит замок. О своем занятии он еще вчера предупредил старшего дворника, который, к слову, вел себя нервно, словно в чем провинился, отвечал невпопад и то и дело извинялся. Почуяв неладное, филер спросил в лоб, подавал ли старший дворник сведения в участок о прописке этой Глебовой, — и попал в самую тютельку: за рубль серебром девица вымолила у служителя порядка житье без регистрации, объяснив такое желание нуждой не дать родителям увлечь ее обратно в отчий дом, где ей была уготована свадьба с нелюбимым человеком. Шептульский строго отчитал нарушителя, но про себя даже обрадовался, потому что теперь дворник носил ему кулебяку и кисель.

Увлеченный этой кулебякой, Кузьма Гурьевич никак не зацепился взглядом за мальчишку в латаной рабочей одежде и картузе, прошмыгнувшего через двор в арку. Глаз филера был настроен на девицу — а та покуда сидела дома и нос на улицу не высовывала. Глава 16

На первом сеансе

Илья Алексеевич завтракал у Баратовых. Подавали хрустящую картофельную фокаччу на итальянский манер, фаршированные рыжиками баклажаны и вафли на виноградном вине с медом и орехами. Из аристона, управляемого торжественным лакеем, текли неспешные звуки вальса «Mon Plaisir» Альбрехта.

Анастасия Аркадьевна делилась разочарованием, полученным на премьере Первой симфонии молодого композитора Рахманинова, которого ей всячески рекомендовал нотный издатель Гутхейль. Концерт был обставлен как большое событие, были и Стасов, и Направник, и даже Танеев из Москвы приехал. За дирижерский пульт встал сам Глазунов. Но премьера закончилась полнейшим провалом.

— Совершеннейший эклектизм, ничего понять невозможно, — кипятилась княгиня. — Ничего из того, что обещал мне Гутхейль, в симфонии не обнаружилось и близко! Какое-то мутное звуковое повидло! Ни оттенков, ни нюансов экспрессии, ни градации темпа. Харитон! — обернулась она к торжественному лакею у аристона. — Поставь «Сирены» Вальдтейфеля — там, в красном конверте.

Лакей снял диск, упаковал его в конверт и опустил под стол, где на специальной подставке хранилась музыкальная коллекция из Швейцарии. Оттуда же он извлек и водрузил на бархатный круг новый «блинчик». Полилась мягкая спокойная музыка.

— Может, просто недоучили? — предположил Илья Алексеевич, имея в виду, что оркестр мог не иметь достаточно времени для освоения непривычного материала.

— Я уж не знаю, кто виноват, а только зал изнывал от томительной мертвенности этого бесконечного наигрывания. Говорят, он неплохой пианист. Пусть бы и оставался. Зачем же всем непременно в композиторы лезть?

— Бунт на шхуне «Последний герой»! — неожиданно возвестил Шура Баратов. Единственный наследник княжеской фамилии, однокурсник Ардова по университету, ныне служащий Восточного отдела Министерства иностранных дел, по привычке изучал за завтраком английские газеты. Присутствующие обратили к нему взоры, ожидая продолжения — про бунт никто не читал.

— Недавно бразильские матросы выловили из волн бутылку с запиской. В послании сообщалось, что шхуна «Морской герой» захвачена мятежниками. Вот! — Шура развернул газету поудобнее и принялся зачитывать: — «Капитан убит, первый помощник выброшен за борт. Я, второй помощник капитана Хеджер, насильно приставлен к штурвалу. Они заставляют меня вести судно в устье Амазонки — 28 градусов долготы, 22 градуса широты, скорость 3,5 узла. Спасите!»

Шура поднял горящий взор.

— Какой ужас, — сказала княгиня. — Но что тебя так впечатлило в этой истории?

— Капитан сразу проверил наличие подобного корабля по книге регистров Ллойда и действительно нашел там британский корабль с таким именем — он был приписан к порту Гулль. Бразильцы тут же изменили курс, нашли захваченное судно и обезоружили бунтовщиков.

— Что ж, весьма благородно, — оценила поступок бразильских моряков Анастасия Аркадьевна, все еще не понимая, куда клонит сын.

— Они даже спасли того самого Хеджера, который вместе с двумя матросами отказался примкнуть к мятежникам и бросил в море бутылку с призывом о помощи. Оказалось, — Шура обвел присутствующих торжествующим взглядом, — что никакой записки этот Хеджер не писал и даже не имел такой возможности!

Баратов сделал паузу, чтобы насладиться произведенным впечатлением.

— Кто же это сделал? — совсем запуталась женщина.

— Сделал это писатель Джон Пермингтон!

— Ничего не понимаю. Он что же, тоже был на этом корабле?

— И близко не был! За шестнадцать лет до этого он написал книжку «Морской герой» и бросил в море пять тысяч бутылок с фрагментом романа.

— Для рекламы.

— А откуда он узнал про бунт?

— Ничего он не знал. Мятеж произошел у него в романе, на корабле с точно таким же названием. Именно такую бутылку и выловили бразильцы! Иначе как провидением это совпадение не назовешь.

— И что же, в романе было указано правильное местоположение корабля?

— И положение, и название, и бунт, и даже имя второго помощника капитана. Как ни удивительно, но совпало абсолютно все в мельчайших подробностях! А, какова реклама?! — с восторгом воскликнул Александр. — Уверен, тиражи этого Пермингтона сейчас взлетят до небес.

— Да, надо бы почитать… — неуверенно согласилась Анастасия Аркадьевна.

— Я познакомился с управляющим Мальцевскими заводами, он даст хорошую цену.

— Какую еще? — насторожилась княгиня.

— Вот! — Шура поставил на стол небольшую бутылочку белого стекла. — Думаю, лучше брать прозрачную, чтобы было видно, что внутри послание.

— Какое еще послание, Александр?

— Я решил написать роман, мама! — раздраженный непонятливостью родительницы, пояснил Шура.

— Прекрасная идея! — поторопился вступить Илья Алексеевич, чувствуя, что может разразиться маленькая семейная буря. — И о чем будет твой роман?

— Ну, что-нибудь морское… — поделился замыслом будущий писатель.

— Отлично! Когда садишься за работу?

— Да вот… в эту субботу и начну… — неуверенно предположил Шура, подозревая подвох в явно преувеличенном восторге, с которым откликнулся на эту идею Ардов.

Илья Алексеевич и княгиня переглянулись.

— Что? — насторожился Шура. — Чему вы ухмыляетесь? Опять потешаться надо мной вздумали?

— Ну что ты, Шура, — поторопилась успокоить сына княгиня. — Бутылки — прекрасная идея.

— Да при чем тут бутылки! — в сердцах воскликнул Шура и сорвал салфетку. — Ни в чем от вас поддержки не дождешься! Только насмехаться горазды!

С этими словами разобиженный князь выбрался из-за стола и покинул гостиную. Поскольку подобные всплески случались нередко, сколько-нибудь серьезного впечатления этот демарш не произвел.

Размеренная мелодия вальса Вальдтейфеля продолжала тихонько струиться из шкатулки.

— Совпадение и впрямь феноменальное, — помолчав, отметил Илья Алексеевич. — Как тут не поверить в прозорливость иных избранных…

Княгиня бросила на Ардова быстрый взгляд, почувствовав в этих словах подготовку к какому-то новому повороту разговора. Так и вышло.

— Анастасия Аркадьевна, а вы не могли бы припомнить, кто еще был на том сеансе у мадам Энтеви? Помните, вы говорили? Кроме баронессы фон Крюденваль, разумеется.

Княгиня прекрасно помнила. Ей было приятно, что Ардов решил вернуться к тому сеансу.

— Еще была вдова статского советника Пяльцева, — охотно пустилась в воспоминания Баратова. — Ее более всего интересовало, имелись ли у покойного супруга романтические увлечения на стороне. Ответ был отрицательный. Известие так ее впечатлило, что она принялась плакать и горячо нас благодарить.

Илья Алексеевич кивнул, давая понять, что его внимание не ослабло.

— Коллежский советник Скок имел пару вопросов к бывшему своему начальнику по делам службы. Желал знать, имеются ли у него шансы занять место герольдмейстера в своем департаменте в Сенате. Ну, начальник, видать, не хотел расстраивать этого Скока — так-то сказать, тугодум порядочный, какое ему повышение…

Ардов опять кивнул, поощряя воспоминания. Княгиня с удовольствием отпивала кофе из чашечки с вензелем.

— Купец Ротов. Этот вызывал дух Блаватской.

— Разумно, — одобрил Илья Алексеевич. — Она и сама при жизни, кажется, любила с духами поболтать. Что же интересовало Ротова?

— Цены на золото. Сами понимаете, эта реформа многих вынуждает ажитироваться, а Блаватская все-таки приходилась родственницей нашему министру финансов.

— Что же сказал Ротову ее дух?

— Дух высказался в том смысле, что якобы после реформы господин Витте задушит золотодобычу налогами, чтобы привлечь в страну английские кредиты.

Ардов сделал выражение, которое должно было указать собеседнице на высшую степень адмирации[19].

— Да-да, Илья Алексеевич, — как бы с укоризной покачала головой Баратова. — Не удивлюсь, если все это окажется правдой.

— Это все? — подвел итог сыщик.

— Еще был репортер из «Ребуса». Малоприятный тип. Как-то его… Кропачильский, что ли…

— Чептокральский! — догадался Илья Алексеевич.

Княгиня кивнула.

Вообще-то, Чептокральский вел колонку криминальных происшествий в «Санктъ-Петербургскихъ вѣдомостяхъ». Какими ветрами его затянуло в орган мистиков и чародеев — предстояло выяснить.

Илья Алексеевич встал. Баратова вздохнула с некоторым облегчением, потому что не хотела сообщать крестнику причину собственного визита к прорицательнице — она рассчитывала узнать, кто виновен в смерти супруга, которого нашли мертвым в своем кабинете вот уже шесть лет назад. Экспертиза установила отравление, но ни виновного, ни причину убийства следствие так и не определило. Мало того, в какой-то момент виновным в смерти отца едва не оказался его родной сын, Шура Баратов, и только феноменальная память его университетского друга Ильи Ардова отвела подозрения от юноши и доказала его непричастность. После этого случая Анастасия Аркадьевна относилась к Илье Алексеевичу как к спасителю и была готова ради него на любые лишения.

— Отозвался ли Евгений Витольдович? — покраснев, все же справился Ардов, имея в виду дух князя Баратова, — о цели визита Анастасии Аркадьевны на сеанс к мадам Энтеви он догадался без слов.

— Еще не время раскрывать, — повторила полученный ответ княгиня. — Пока что это опасно для нас с Шурой…

Быстрым движением она смахнула невольную слезу и протянула крестнику руку.

Глава 17 Витте

Прибывший в Петербург с официальным визитом президент Французской Республики Феликс Фор изъявил желание после торжественного обеда в Зимнем дворце осмотреть Экспедицию заготовления государственных бумаг на Фонтанке. Провожатым почетного гостя выступил министр финансов Сергей Юльевич Витте. По долгу службы был здесь и обер-полицмейстер Август Рейнгольдович Райзнер. Его превосходительство, впрочем, держался на отдалении и в беседу не вступал.

После осмотра бумагоделательной машины перешли в печатный цех. Сергей Юльевич не без гордости показал гостю образцы многоцветной печати по методу инженера Орлова. В прошлом году печатная машина русского изобретателя наделала много шуму на всемирной промышленной выставке в Чикаго, после чего машиностроительная фирма «Кениг и Бауер» наладила ее серийный выпуск в Германии, за что хорошо платила России. Отпечатанные орловским методом бумаги были не только хороши в художественном отношении, но и не поддавались подделке обычными полиграфическими приемами. Французский президент уверял, что желает приобрести патент для нужд республики, но Сергей Юльевич быстро смекнул, что Экспедиция была лишь поводом оказаться tête-à-tête[20] без лишних ушей: президент был явно озабочен планами русских о введении металлического обращения. Витте не стал секретничать и даже велел принести образцы монет, чеканка которых уже полным ходом шла на Монетном дворе — нужны были миллионные тиражи.

— Преимущество металлического обращения над бумажным не составляет для меня никакого вопроса, это, можно сказать, аксиома, — поторопился заверить высокий гость, вращая в руке империал с профилем русского императора, — но не кажется ли вам, мой друг, что лучше было бы ввести денежное обращение, основанное не на золоте, а на серебре?

Едва заметным движением глаз президент проверил реакцию собеседника. Русский премьер-министр оставался невозмутим.

— Или уж на крайний случай на совместном обращении двух металлов? — добавил месье Фор. — Ведь серебро вполне может служить основанием для денежной единицы.

Сергей Юльевич прищурил глаза.

— Серебро значительно упало в цене, — сдержанно отметил он.

— Перед отъездом в Россию я имел беседу c месье Альфонсом Ротшильдом, — доверительным тоном продолжил гость и многозначительно взглянул на собеседника. — Так вот он горячо выступает за денежное обращение, основанное именно на серебре. Он полагает, что серебро может повыситься в цене или уж во всяком случае не будет далее падать. Тем более если Россия введет денежное обращение, основанное именно на этом металле.

— Ничего… У нас подъем, добыча золота растет. Авось вытянем… — попытался отшутиться премьер-министр.

— Конечно, конечно, — заторопился Фор, уразумев, что дальнейшее муссирование темы не приведет к успеху. — Не подумайте, будто я вознамерился вас склонить к чему-то против вашей воли.

Проводив высокого гостя, Витте стоял на крыльце.

— Господин президент, как видно, имеет представление о финансовой теории, — не без иронии отметил обер-полицмейстер, подойдя сзади. — Не то что наши.

— Он раньше, до президентства, лесом торговал, — ответил Витте, провожая экипаж хмурым взглядом. — Так что хватка есть.

— А чего они так о серебре пекутся?

— Да потому, что Франция есть страна, которая имеет в обращении наибольшее его количество, а именно, кажется, до трех миллиардов франков! — раздраженно воскликнул премьер-министр.

— Понятно, — вздохнул Райзнер. — Выходит, для французов наша реформа — это в некотором роде вопрос карманный.

Витте вынул и протянул Августу Рейнгольдовичу скомканный конверт.

— Вот, полюбуйтесь! Государь передал.

Райзнер принялся извлекать бумагу из конверта.

— Это записка председателя совета министров Франции Мелина, в которой этот государственный деятель позволяет себе вмешиваться в дело, касающееся только и исключительно России. Каково! — Сергей Юльевич закипал. — И какие обороты! «Пагубно для России», «Предостеречь от беды!». Почти как наши горе-финансисты. В одну дуду! Государь держится, но вы ведь знаете… А тут еще…

Витте резко развернулся к обер-полицмейстеру. Глаза горели огнем.

— Август Рейнгольдович, выручайте. В Петербурге сейчас гастролирует некая мадам Энтеви. Вызывает духов и тому подобное… Словом, ничего нового…

Тайный советник кивнул, давая понять, что о визите французской медиумистки вполне осведомлен.

— На своих сеансах она зачем-то взялась разглагольствовать о судьбе предстоящей реформы. И тоже, как вы можете догадаться, не в лучшем свете. Это дает почву новым слухам.

— Думаете, за ней кто-то стоит?

— Утверждать не берусь… Но вы сами знаете… Тут уж любой чих на свой счет принимаешь… Мы с вами просвещенные люди и понимаем, что если государь не подпишет указ…

Премьер-министр не закончил мысль, поскольку она была ужасной: отказ от реформы вел к окончательному краху финансовую систему страны. Спекуляции русским рублем на европейских биржах достигли угрожающих масштабов — ассигнации вывозили чемоданами. Правительство, по сути, утратило контроль над своим денежным обращением — власть взяла иностранная биржа. Все это безобразие надо было срочно прекращать во что бы то ни стало. Однако против реформы выступала едва ли не вся Россия: кто из привычки ругать любые начинания власти, а кто и по личному интересу.

— Понимаю, Сергей Юльевич, — кивнул обер-полицмейстер и сделал знак коренастому человеку в черном костюме, стоявшему поодаль.

— Эта Энтеви взяла за правило вызывать дух Блаватской и от ее имени предвещает крах «золотому стандарту». В газетах совершеннейшая дичь по этому поводу. Вы ведь знаете, Елена Петровна приходилась мне двоюродной сестрой, и теперь ее репутацию авантюристки пытаются смешать с моей.

— Я подумаю, что можно сделать, — заверил тайный советник и сел в подъехавшую черную карету.

Глава 18 Чептокральский

— С каких это пор вы увлеклись медиумизмом? — спросил Ардов Чептокральского, застав его по обыкновению в ресторане «Вена» на Малой Морской. Как только у репортера появлялись деньги, он буквально поселялся здесь в дальней комнате, превращая ее в своего рода рабочий кабинет, где принимал информаторов, заслушивал отчеты мальчишек, угощал деликатесами персон, способных дать пользу в деле сотворения новой сенсации.

— Ардов, это что-то невероятное! — выкрикнул Чептокральский, едва увидев сыщика. — Что-то совершенно экстраординарное! Представьте себе медиума в особом состоянии — ну, своего рода транс. И вот у него изо рта, вообще из всех отверстий, начинает истекать особая светящаяся масса. Ну, не знаю, наподобие жидкого теста. Или как если бы вы разбили яйцо в кипящую воду. И вот эта масса все прибывает, прибывает и постепенно начинает самоорганизовываться. Можете вообразить? Уверен, ничего подобного вы в жизни не видели!

Говоря, Чептокральский не прекращал терзать фаршированную грибами куропатку в апельсиновом соусе. Кабинет был удобен еще и тем, что сюда, несмотря на пост, можно было заказать скоромные блюда, в то время как в общем зале сейчас подавали исключительно редьку, брюкву и картофель. Заметив взгляд Ардова, репортер поспешил оправдаться:

— Не судите строго, Илья Алексеевич, я ведь своего рода странник, вечный жид. Таким, как вы знаете, полагаются послабления, — он отхлебнул из бокала. — Хотя если по правде, то все эти архаичные традиции я почитаю отжившими и давно утратившими смысл. Надеюсь, это вас не оскорбляет?

Ардов спокойно относился к атеистам, которых, к своему удивлению, все чаще встречал даже среди церковных служителей.

— Откуда у вас информация о мадам Энтеви?

— Как откуда? — удивился Чептокральский. — Я был у нее на сеансе.

— Я имею в виду ту статью, что была опубликована в «Ребусе» до ее приезда в Россию.

— А… — репортер замялся. — Ну, я изучал… Собирал данные по крупицам… Надо признаться, все эти оккультические дела окутывает некоторый флер таинственности, что, бесспорно, затрудняет дело. Но тем не менее я…

— Кто сообщил вам о ее прибытии в Петербург? — перебил Ардов.

— Уверяю вас, это случайность! — Чептокральский даже приложил руки к груди, чтобы ответ выглядел поубедительней. — Я понятия не имел, что мадам Энтеви собирается к нам с гастролями. Лично я заинтересовался ее личностью исключительно в связи с выдающимися успехами, которые она демонстрирует в деле исторжения психической энергии из собственного тела. Разве это не сенсация? Энергия концентрируется в нервной системе медиума и по желанию может быть выделена наружу. Некоторые фигуры сначала проявляются двухмерными, наподобие газетных вырезок, а потом уж достигают объема. Другие же остаются как бы уменьшенными копиями.

— Этот же человек и снабдил вас материалами, верно? — стоял на своем сыщик.

Попытка отвлечь собеседника живописными картинами самоорганизации эктоплазмы не удалась.

— Да, вы правы, — вздохнул репортер, не испытывая, впрочем, ни малейших угрызений совести. — О визите мне сообщили заранее. В «Ребусе» заметку оторвали с руками и тут же заказали репортаж с самого сеанса. Как выяснилось, за описание всех этих оккультических трюков платят лучше, чем за рассказ об очередном мордобое или висельнике. А как вы догадались?

— Я подозреваю, что никакой мадам Энтеви не существует.

— А вот и нет!

Чептокральский обтер руки салфеткой и принялся рыться в пухлом портфеле, лежавшем тут же, на стуле. Среди множества бумаг он наконец обнаружил потертый конверт и извлек оттуда пачку листов. Это были вырезки из французских газет и несколько фотографий с изображением женщины в черном в состоянии транса, изо рта которой вытекало некое белое облако, похожее на марлю. Тут же был лист с машинописным текстом, извещавшем о предстоящих гастролях легендарной прорицательницы.

— Согласитесь, на мистификацию не похоже, — высказал мнение Чептокральский. — К тому же… — он запнулся и зачем-то оглянулся, хотя в кабинете никого больше не было. — К тому же я получил это от источника, который никогда не ошибается, — довершил он, понизив голос.

Слух Ардова различил комариный гул, а на лице появилось покалывание и жжение. По одному из прошлых дел Ардов знал, что таинственным информатором Чептокральского, сведения которого обыкновенно подтверждаются, выступает Карл Мервус — тот самый злодей, с личностью которого Илья Алексеевич связывал смерть отца. На какое-то время Ардов потерял его из виду, и вот теперь, видимо, король преступного мира решил вернуться на криминальные подмостки столицы с новым представлением. В чем была суть преступления, пока оставалось неясным, но Илья Алексеевич был уверен, что не имеет права оставить эту интригу без внимания. «Второй раз я тебя не упущу», — подумал он.

— Что скажете о самом сеансе? — вслух осведомился он.

— Полное правдоподобие! — воскликнул Анчиповский. — Эктоплазму, правда, не выделяли, но то, что эта мадам вступает в контакт с умершими, для меня не вызывает никаких сомнений! Ну посудите сами: муж говорит генеральше, что колечко — за часами! Та приходит домой, смотрит — и правда! Кто мог знать? Я был у нее на следующий день, она мне всё показала. Эти часы с трудом двое мужиков сдвинули! Как, скажите на милость? Как можно было догадаться, что они там? Кому могло в голову прийти?

— Разве только тому, кто его туда и поместил?

Репортер замолчал. Казалось, такая простая мысль еще не посещала его голову.

— Вас угощали чем-нибудь перед сеансом? Каким-нибудь питьем?

— Ну, дали чаю, — припомнил Чептокральский. — Весьма своеобразного на вкус, надо сказать. Сорт «Сердце дракона», как сказал месье Люк.

— Кто это?

— Ее помощник.

— Можете описать?

— Высокий, худой…

— А лицо? Какие-нибудь особые приметы?

— Там было темновато… Да и не на него мы смотрели.

Глава 19 Наглое ограбление

В полицейском участке Ардов застал какую-то небывалую суету. Оказалось, у Кокушкина моста на Екатерининской набережной неизвестные разгромили ювелирную лавку! Пристав велел выдвигаться на место происшествия едва не в полном составе — дело выглядело чрезвычайным.

— Средь бела дня, у всех на глазах, — округлив от ужаса глаза, шептал перепуганный приказчик в мелких кудряшках, который и сообщил о преступлении. — Мыслимое ли дело!

— Лавка Артамонова? — уточнил Ардов, мысленно раскрыв карту Петербурга.

— Так точно, ваше благородие! — приказчик увязался рядом с Ильей Алексеевичем, отчего-то именно в нем увидев главного защитника. — Ничего не взяли, но всё перевернули просто вверх дном! Витрины расколотили, из ящиков все повыбросили. И ногами! Прямо каблучищами своими топтали — и кольца, и колье, и браслеты. А стены похабными надписями испоганили.

— Как они выглядели?

— Черные все! В картузах. Наподобие рабочих с островов.

— Лица запомнили?

— В платках!

Ардов обернулся к свидетелю за разъяснением.

— Вот так вот по самые глаза были обвязаны! — показал приказчик у себя на лице.

— Хозяин лавки был?

— Никак нет, ваше благородие. В отъезде он, в загранице. Надо его телеграфом вызывать. Да как сейчас-то? Я — к вам, Мирон в лавке остался — растащат ведь без пригляду.

Пристав был не на шутку обеспокоен — разгром ювелирной лавки средь бела дня не мог остаться незамеченным: вечером непременно вызовут на доклад в управление.

— Что же это творится? — бормотал он на ходу. — Совсем обнаглели… Я еще понимаю ночью, под покровом, так сказать… Но чтобы средь бела дня, на глазах обывателей… У нас кто городовой у Кокушкина моста? — обернулся он к рыжебородому околоточному.

— Поколено! — доложил Свинцов.

Пристав обернул удивленный взгляд — кому «по колено»? И главное — что?

— Это фамилия, — поторопился разъяснить старший помощник, семенивший по левую руку, которой Евсей Макарович придерживал бьющую по ногам шашку.

— Так точно! — подтвердил Свинцов. — Поколено Степан Капитонович.

— Где ж он был, когда грабили?

— Будет наказан! — все так же бодро отозвался околоточный.

Городовой Поколено сидел на корточках рядом со входом в разбитое торговое заведение и прижимал к макушке окровавленный платок. Как выяснилось, налетчики подъехали на экипаже без номера, Степан Капитонович двинулся было для выяснения, но получил сзади по затылку чем-то тяжелым, отчего пришел в состояние временного беспамятства и рухнул на мостовую. Злоумышленники связали его кожаным ремешком, обрывки которого валялись тут же: избавиться от них помог второй приказчик лавки, Мирон — такой же щуплый, как и его напарник, но без кудряшек, а зализанный на прямой пробор.

Приняв доклад подчиненного, Свинцов обругал его «бобром морковным» и принялся разгонять собравшихся зевак:

— А ну, заворачивай оглобли! Сели-поели-опять-полетели!

— Не мешаем полиции проводить дознание, — подключился Пилипченко.

Осколки стекла из витрины мерзко хрустели под ногами.

Из двери лавки прямо на пристава выскочил репортер в клетчатом пиджаке с козлиной бородкой. В руках у него была новейшая портативная «Дюшесса» c пневматическим затвором и двойным растяжением меха. Такие продавались в магазине торгового дома «Контесса Неттел» в Гостином дворе.

— Господин пристав, кого подозревает полиция? — набросился он на Евсея Макаровича. — Вопиющий случай! Совершеннейшее Мальплаке![21] Как вы полагаете, почему преступники считают золото навозом?

Троекрутов сморщился как от зубной боли и обернулся в поисках защиты к фон Штайндлеру.

— Кто разрешил? — старший помощник тут же влез между начальником и газетным работником и принялся оттеснять. — По каком праву осматриваете?

— «Временные правила»[22] не возбраняют, — нагло ответил репортер, щелкая кнопками футляра «Дюшессы». — Преступление имеет общественную значимость.

Из лавки вывалилось еще несколько господ с фотокамерами в таких же клетчатых пиджаках:

— На какую сумму причинен ущерб?

— Застраховано ли имущество?

— Я щас покажу тебе «значимость», — подоспел Свинцов к козлобородому с «Дюшессой» и незаметно, но чувствительно ткнул его в бок. Тот ойкнул и ретировался, подав пример собратьям по ремеслу. Глава 20

«Золото — навозъ»

В лавке на покрытой темно-синими обоями стене красовалась сделанная белилами надпись — «Золото навозъ». Тут же валялись орудия преступления — опрокинутое ведро и малярная кисть-ручник, которые, видимо, привезли с собой налетчики. Пол был покрыт битьем: сорванные рекламные плакаты в изломанных рамах, разнесенные в щепки витрины, груды стекла, десятки бархатных футляров и обтянутых шелком подложек. Меж щепок и осколков поблескивали золотые перстни, браслеты и кулоны. Все это было обильно присыпано белым пеплом от магниевых факелов, которые успели здесь нажечь фотографы.

Спасский возился с треногой, на которую намеревался приладить видавший виды карповский «Рефлекс», прихваченный из участка по поручению Жаркова. Сам криминалист рылся в саквояже в поисках нужных инструментов.

Ардов задумчиво смотрел на надпись.

— Почему навоз-то? — подойдя, не удержался пристав.

— Наверное, призывают отказаться от материального? — предположил Илья Алексеевич.

— Революционеры? — встрепенулся Евсей Макарович. — Только этого не хватало. Уж лучше бы унесли что-нибудь. Оскар Вильгельмович, — обернулся он к Штайндлеру, который опрашивал расчесанного на пробор приказчика и еще двух посетителей, ставших невольными свидетелями, — что-нибудь унесли?

— Никак нет, ваше высокопревосходительство, — подскочил старший помощник. — Налетели, били молотками. Все повытряхивали, но ничего не взяли, ни единого колечка.

— Точно — революционеры, — Евсей Макарович почувствовал, что задыхается, и поспешил вон из лавки.

— Насмерть перепугали посетительницу, супругу статского советника Нагольного, — продолжил доклад старший помощник, пробираясь следом. — Хлопнулась в обморок.

Пристав остановился у выхода и оглядел зал.

— Где она?

— Увезли в Мариинскую больницу.

— Надо будет навестить, — поднял палец Евсей Макарович, как бы поручая помощнику не позабыть этого своего намерения, — засвидетельствовать, так сказать.

Придержав шашку, он стал перебираться через порог на свежий воздух.

— Нагольный — это ведь из Главного управления уделов?

— Так точно-с, — подтвердил фон Штайндлер и вышел следом.

— По запаху — свинцовые белила, — Жарков кивнул на белую лужу вокруг опрокинутого ведра, подойдя к Ардову. Только сейчас Илья Алексеевич приметил, что криминалист был хорошо подшофе, но держался стойко.

— Вы будете снимать отпечатки, Петр Палыч? — на всякий случай полюбопытствовал сыщик.

— Да какой в том прок? — неожиданно выпалил Жарков. — Это ж витрины, их только за сегодня сколько пальцев изъелозили! Тут не в отпечатках дело, — Петр Павлович сунул обратно в саквояж найденную было кисточку для снятия отпечатков и указал на стену с надписью. — Вот, полюбуйтесь! Вот это улика. О чем она говорит? Действовали дерзко, с умыслом, загодя все рассчитав.

Икнув, Жарков полез под черную накидку фотокамеры, одновременно нащупывая рукой рычаг наводки фокуса. Илья Алексеевич обернулся к приказчикам, с ужасом осматривавшим разгром из угла.

— Сколько их было?

Приказчики переглянулись.

Прилизанный для убедительности даже поднял растопыренную кисть с загнутым безымянным пальцем.

— Их кто-то спугнул?

Служители лавки опять переглянулись, вероятно имея привычку сверять ответы.

— Нет, сами ушли, как будто так и было задумано.

— Один так и сказал, — вступил свидетель, аккуратный толстячок с тросточкой.

— Ну вот, сказал, дело сделано, разметали золотишко, как навоз по стойлу…

Второй свидетель, худой и повыше, поднял глаза к потолку и перекрестился:

— Господи, помилуй…

Раздался хлопок, а после — шипение. Помещение озарилось ярким светом, повалил белый дым. Это Спасский по приказу Жаркова зажег магниевый порошок для фотографической фиксации преступной надписи на стене.

Свидетели вздрогнули, приказчики прижались друг к другу. Ардов подошел ближе.

— Вы поняли, кто был главарем? — обратился он сразу ко всем.

— Виноват? — наклонил голову толстячок.

— Обычно в таких группах есть предводитель, — пояснил Ардов. — Он ведет себя увереннее прочих, и остальные как бы ждут от него указаний. Среди нападавших был такой?

Подумав, толстячок протянул:

— Пожалуй, был… — Он обернулся к приказчикам. — Верно ведь, господа? Скакал как кошка. Щуплый такой, невысокий.

Приказчики кивнули.

— Эту фразу, про навоз по стойлу, это он сказал?

— Нет, это другой, поздоровее был среди них.

— А щуплый надпись делал, — кивнул на стену второй свидетель.

— Что-нибудь необычное в нем было? — зацепился Илья Алексеевич.

— В перчатках был! — выпалил толстячок.

— Да они все в перчатках были! — уточнил длинный.

— Господа чины полиции! — раздался шершавый голос неприятного вкуса вроде пряного рассола. Присутствующие обернулись. У входа стоял среднего роста черноусый жандармский полковник в новом темно-синем мундире с выпушками красного цвета по обшлагам. За его спиной возвышались два рослых вахмистра. — Прошу оставить помещение, это дело имеет касательство до Третьего отделения Собственной Его Величества Канцелярии[23].

Выходя, Илья Алексеевич приметил, как жандармский офицер едва заметно кивнул Жаркову. Впрочем, могло и показаться.

Глава 21 Звенья одной цепи

— Руки в перчатках — что бы это могло значить? — задался вопросом Ардов на обратном пути в участок. — Может, тоже химические ожоги? — он обернулся к Жаркову.

— При чем здесь ожоги, Илья Алексеевич?! — воскликнул криминалист в явном возбуждении — его уже давно переполняли неясные чувства. — Вы слышали, что Троекрутов сказал? Это же революционеры!

— Слава богу, ничего не украли, — как можно спокойнее проговорил Ардов, желая сбить воинственный настрой друга, — стало быть, наших забот дело не требует. А что до нового взгляда на золото, то тут действительно охранному отделению карты в руки — пусть покопают.

— Как вы не понимаете, что это звенья одной цепи! — забурлил Жарков, не желая принимать ироничный тон сыщика.

Илья Алексеевич даже растерялся: какую такую цепь нашел в этом ограблении Петр Павлович?

— Вы имеете в виду убийство Крючина? — сделал он попытку нащупать направление мысли.

— Какой еще Крючин! — опять воскликнул Жарков с преувеличенным чувством — он явно испытывал раздражение от того, что Илья Алексеевич никак не желал брать в толк единую картину надвигающейся опасности во всем ее опасном периметре.

— Эксперимент Горского угрожает спокойствию государства! Государства! Слышите? А вы с этим Кольчиным возитесь.

— Знаете, Петр Палыч, — аккуратно проговорил Илья Алексеевич, — я полагаю, у государства достаточно защитников и без нас. Кто бы о простом человеке позаботился.

Жарков метнул на сыщика огненный взгляд.

— Должен вам сказать, любезный Илья Алексеевич, что хотя вы человек и неглупый и даже имеете некоторые особые, так сказать, свойства, не всякому человеку присущие, но сами говорите сейчас как заправский революционер. Да, да! Именно так! Вы разве не видите, что творится?! — последние слова Петр Павлович уже кричал во все горло и даже брызгал слюной.

— Что? — не выдержал Ардов и тоже вскрикнул.

Прохожие с опаской поглядывали на спорщиков и старались их огибать, сходя с тротуара на мостовую.

— Революционеры творят свои непотребства средь бела дня, — Жарков принялся размахивать свободной рукой, что было уже вовсе ни в какие ворота, — на глазах у прохожих, едва не под окнами полиции! Городового оглушили-связали! Куда уж дальше? Неужто вам невдомек, что развал государства лишит благополучия представителей всех сословий, всех! В том числе и «простого человека», о счастии которого вы так печетесь?

— Революционеры, Петр Палыч, это по жандармской части. А у нас с вами — труп Крючина и фальшивомонетчики, — Илье Алексеевичу понадобилось усилие, чтобы не ответить в той же недопустимой манере. Впрочем, дискуссию следовало срочно сворачивать, чтобы не наговорить друг другу обидных вещей.

Ардов повертел головой и, увидав экипаж, окликнул извозчика.

— Да плюньте вы на этих фальшивомонетчиков, Илья Алексеевич! — не унимался Жарков. — Сами посудите: накануне денежной реформы — важнейшего преобразования в нашем укладе — вдруг кто-то заявляет, что золото утрачивает свою цену. Как вам такое? Это же крах! Полнейший крах всему государству!

— Прошу меня простить, Петр Павлович, — с показной сдержанностью ответил Ардов, — предоставлю вам продолжить спасение государства без моего участия, в компании с господином жандармом — кажется, вы с ним знакомы? Я же с вашего позволения продолжу поиски убийц Крючина — свой долг я вижу именно в этом.

Запрыгнув в подъехавший экипаж, Ардов коснулся котелка в знак прощания и решительным жестом поднял над головой складной верх коляски.

Жарков остался стоять с досадливым видом. Глава 22

Перед глазами Ардова вертелись красные круги, а в голове стоял гул. Выходка Петра Павловича совершенно его разбила, доведя до полуобморочного состояния. Конечно, Илья Алексеевич делал скидку на особое состояние товарища, вызванное, надо полагать, дополнительной порцией желтоватой жидкости из эрленмейера, — в этом состоянии Жарков обыкновенно с особым энтузиазмом обличал пороки общества и наиболее вопиющие недостатки известных ему чинов полиции, а также провозглашал отдельные тезисы ни разу не оглашенной полностью концепции совершенствования общественного устройства, — но сегодняшняя эскапада с обвинением Ильи Алексеевича в революционных пристрастиях выходила за всякие рамки.

— Это уж просто кликушество! — сказал Ардов вслух и спрятал в жилет карманные часы, которые все это время держал у уха, — хрустальная мелодия успокаивала растрепанные чувства и приводила мысли в порядок.

Экипаж остановился. Илья Алексеевич выглянул из-под кожаного навеса, чтобы понять местоположение — он совершенно позабыл, куда велел себя доставить. Оказалось, извозчик привез его в Полторацкий переулок, к самому входу в «Вяземскую лавру» — целый квартал зловонных ночлежек, притонов и кабаков, где отчаянные людишки делили добычу, сбывали краденое, а нередко и расправлялись с капорниками[24] в назидание другим. Соваться в это средоточие распутства и гнили полиция избегала даже днем.

Отпустив извозчика, Илья Алексеевич постоял в нерешительности. Уже был вечер, накрапывал дождик. Он невольно припомнил, как в первые дни на службе околоточный надзиратель Свинцов учил его, каким образом преступники, желая оценить обстановку на улице, переговариваются друг с другом без привлечения внимания. «Для этого у них имеется „мухарта на блок“, — гудел Свинцов, — это навроде „пароля“ по-нашему. Подходит такой к брату-затырщику[25]: мол, славная погодка выдалась нынче, а тот ему эдак — „мо-о-окро“: стало быть, полная опасность, хапы[26] не будет…»

«Да уж, мокро…» — согласился Илья Алексеевич, поежился и двинулся под своды каменной арки. Тут же из темноты вынырнул обтрепанный оголец:

— Не желает барин марафету?[27]

Ардов показал молодому человеку карточку с изображением полной луны на красном небе. Это была благородная двадцатиочковая карта из колоды ханафуды[28], которую Илья Алексеевич получил в подвале «Вяземской лавры» от одного знакомого после игры кой-кой[29] — на случай, если будет нужда сделать визит без предупреждения.

Увидав карту, мальчишка стер с лица нахальную ухмылочку и почтительным кивком пригласил господина за собой. В конце длинной желтой стены он шмыгнул за скрипучую дверку деревянной пристройки, внутри которой на груде тряпья дремал полуголый стремщик. Кивнув ему, парень взял с ящика тусклую керосинку и увлек Илью Алексеевича вниз по грязным ступеням. Исходив полдюжины подземных коридоров, путешественники наконец уперлись в подвальную дверь. На стук высунулось свирепое лицо со шрамом.

— Косте коржа[30] привел, — доложил провожатый и тут же скрылся в темноте.

— Наше почтение, — прохрипел великан и поднял красный фонарь, чтобы получше осветить ступени вниз.

Наконец сыщик вошел в увешанный десятками бумажных фонарей-окиандонов подвал, где плескались привычные волны запаха криптомерии[31].

— Стосковался по игре, Илья Алексеевич? — раздался мягкий бархатистый голос.

Навстречу Ардову из-за ширмы вышел молодой человек в расшитом цветами вишни темно-синем кимоно, грацией походивший на хондосского волка[32]. Это был король блинопеков Костя Данго.

Сыщик познакомился с ним около года назад и сумел расположить к себе вопреки исполняемой службе. Данго не занимался подделкой российских бумаг, довольствуясь изготовлением подделок для земель императора Мэйдзи[33], которого ненавидел как разрушителя вековых традиций сёгуната. Это обстоятельство позволяло чиновнику сыскной полиции не воспринимать Костю как опасного для доходов и имущества российской казны человека, хотя Уложение[34] и предусматривало каторжные работы за подделку иностранных денег.

Костя приобнял гостя за плечи и пригласил к невысокому столику на заваленном подушками топчане под балдахином. Илья Алексеевич почувствовал будоражащую свежесть волнительного, терпкого и слегка кисловатого запаха юдзу[35], к которому подмешивались сердечные нотки инжира и вербены — Костя знал толк в восточных ароматах.

Юноша в розовом кимоно-юкату поставил на столик поднос с накрытыми мисками и удалился за ширмы.

— Не откажи в любезности, Илья Алексеевич, — отведай со мной хакусай набэ, — сказал Костя таким тоном, будто совместная трапеза служила для него родом эротической близости. — Это наподобие щей, только с хризантемой. Съедобной, — поднял он палец и улыбнулся.

Устроившись на подушках, чиновник сыскной полиции покорно взялся за синие палочки и приступил к трапезе.

— Обычно блинопеки по мокрому не ходят, — задумчиво произнес Данго, когда завершились взаимные приветственные речи и Ардов решился рассказать про банду фальшивомонетчиков, которая расправилась с бывшим студентом. — Как, говоришь, звать твоего химика?

— Хм… Что-то не слыхал о таком. Неужто новый хоровод[36] составился?

Данго обмакнул кусочек мяса в соус с горчицей и отправил в рот.

— По описанию, в этой шайке есть человек со скошенным подбородком и шрамом вот здесь, — Ардов ткнул под нижнюю губу, — в виде треугольника. Худой, высокий, волос не носит.

— Приметы броские, что и говорить, — отметил Данго. — Если бы такой делатель в нашем промысле подвизался — думаю, я слыхал бы.

Костя забросил лапшу в оставшийся бульон и поставил тарелки на горелку тут же, на столике.

— Разве, может, кто из смасберов?[37] — продолжил он размышления. — В этой публике я, как ты понимаешь, знакомых мало имею, потому как мне эти услуги здесь без надобности.

Илья Алексеевич и сам уже почти склонился к тому, что описанный Глебовой преступник, скорее всего, имел к фальшивомонетному промыслу весьма отдаленное отношение — по крайней мере, подтверждений этой версии обнаружить пока не удалось: ни на квартире Крючина, ни в лаборатории у Горского никаких признаков работ по этой части не имелось. Но что же их связывало, если не фальшивые деньги? Сам Крючин был уверен, что скоро разбогатеет, о чем говорил многим, в том числе в училище, куда приходил встречать Глебову. Стало быть, какой-то план стремительного обогащения имелся. Но какой? И что в нем пошло не так? Почему лысый решил избавиться от сообщника? Если, конечно, это действительно был лысый, а не кто-то другой, предпочитающий таскать из огня каштаны чужими руками.

В уши Ардову полез комариный зуд. Он вспомнил, что имел еще одно важное дело к Данго.

— Константин Артамонович, не могли бы вы дать заключение по этим билетам?

Чиновник сыскной полиции положил на стол несколько банкнот, изъятых в участке у баронессы. Данго легким движением подцепил купюру, потер между пальцами, посмотрел на свет.

— Я хотел бы знать: это из тех же, из ниццевских? — уточнил вопрос Илья Алексеевич.

Ту огромную партию фальшивых билетов в 1892 году по заказу Мервуса изготовил Костя Данго — он специально выезжал с подручными в Ниццу, где провел лето на даче, оборудованной самой лучшей техникой. Некоторое время назад он сам признался в этом, проникшись к Ардову необъяснимой симпатией. Благодаря этим сведениям сыщик сумел тогда полностью восстановить обстоятельства, ставшие причиной гибели отца, и изобличить Карла Мервуса как главного организатора того многосоставного преступления.

— Они, — вздохнул Костя и вернул купюру на стол. Он изобразил на лице досаду, как бы давая понять гостю, что раскаивается в содеянном, коль скоро эти фальшивые купюры стали косвенной причиной смерти его батюшки.

Получается, что подозрения оказались не напрасны. Илья Алексеевич припомнил статью в английской газете с разоблачением знаменитых сестер Фукс, прославившихся медиумическими сеансами, на которых духи отвечали хлопками, щелчками и стуками. Родственница девушек сообщила репортерам, будто бы одна из сестер призналась ей в мошенничестве и рассказала, что на сеансах им помогала некая голландская девочка-служанка, издававшая звуки в нужные моменты, сидя под полом дома, в подвале.

Нашей французской спиритуалистке наверняка помогает подобная «голландская девочка». Не исключено, что она заранее собирает сведения об участниках предстоящего сеанса. Банкноты баронессе, надо полагать, подбросили накануне ее визита к мадам Энтеви — с тем, чтобы на сеансе сообщить о домашнем тайнике под видом признаний покойного супруга. Зачем? Очевидно, чтобы создать ажиотаж и убедить скептиков в правдивости сведений, поступающих из «загробного» мира. Конечно, нельзя утверждать со всей неоспоримостью, но возможно допустить, что купюры из партии поддельных 25-рублевок попали к исполнителю из рук главного дирижера преступления — Карла Мервуса. Учитывая, что он предпочитает играть по-крупному, следует предположить, что задумана масштабная афера. И ее надо предотвратить. Но какую гадость изобрел этот извращенный ум на сей раз? Зачем ему понадобилась фальшивая прорицательница, визит которой он мастерски разрекламировал через газеты? По всей видимости, ее роль в спектакле — кого-то в чем-то убедить. Кого?

Илья Алексеевич рассадил вокруг воображаемого стола участников первого сеанса, о которых знал со слов Баратовой: саму княгиню и репортера Чептокральского можно отбросить — они интерес представляют едва ли; баронессу фон Крюденваль и вдову статского советника Пяльцева, пожалуй, тоже. Коллежский советник Скок? Илья Алексеевич мысленно пролистнул Собрание узаконений и распоряжений правительства, издаваемое при Правительствующем Сенате, где на последних страницах были приведены портреты членов всех департаментов. В гербовом отделении Департамента Герольдии имелся портрет статского советника Скока — гладкое личико, узкие глазки, напомаженные усики… «Мелковат», — заключил Илья Алексеевич. А вот купец Ротов — фигура, вполне способная заинтересовать зловещего махинатора. Со слов княгини, он интересовался перспективами цен на золото, что вполне естественно для золотопромышленника накануне введения «золотого стандарта» — об этом и так все газеты трещат, недостатка в прогнозах нет. «Дух высказался в том смысле, что якобы после реформы господин Витте задушит золотодобычу налогами, чтобы привлечь в страну английские кредиты», — прозвучал в голове Ардова голос Анастасии Аркадьевны. Какой вывод из этого следует?

Илья Алексеевич вздохнул: увенчать ход своих мыслей хоть какой-то гипотезой у него не получилось.

«Может, никакого умысла и нет вовсе? — засомневался он. — Может, и Мервуса никакого нет в этом деле? Да и дела самого тоже нет? Мало ли откуда взялись эти фальшивые билеты — их ведь сотни тысяч распространили! Поди, невелика сложность завладеть фальшивками — хоть бы и случайно. Да и эта мадам Энтеви даже если и мошенница — без пострадавших дела на нее не заведешь. А от клиентов — сплошь восторженные отзывы. Не говоря уж о том, что, может, она и вправду чем-то таким владеет…»

В разоблачениях тех же сестер Фукс, по правде сказать, тоже имелись нестыковки: служанки у них никто не помнил, а шумы слышались на сеансах, проводившихся в том числе вне дома. Не говоря уж об исследованиях сэра Уильяма Крукса, который провел более сотни наблюдений и был очевидцем необъяснимых свечений, передвижения предметов и появления «материализованной руки» на сеансах сестер.

— Ино-шико-чоу! — послышался голос Кости Данго.

Илья Алексеевич вынырнул из своих размышлений и увидел разложенные карты — все это время за столом продолжалась игра в кой-кой. В открытой руке Ардов обнаружил у себя неплохое яку, состоящее из трех карт с изображением борова, оленя и бабочек. Именно эту комбинацию и огласил Костя — «ино-шико-чоу». Такое яку стоило 5 хан. Рассчитывая получить более высокую комбинацию, Илья Алексеевич объявил продолжение игры:

— Кой-кой!

— Не связывался бы ты с ним, — сказал Костя и начал новую раздачу.

Слова Данго показались странными. Чтобы понять их смысл, Илья Алексеевич в ускоренном темпе прокрутил в памяти последние минуты за столом и прислушался к голосу Кости. Оказалось, что все это время он разглагольствовал о преимуществах орловского метода печати, введенного в Экспедиции заготовления государственных бумаг. Именно этим методом в 1892 году были изготовлены новые 25-рублевые банкноты, которыми было решено заменить деньги старого образца. Несмотря на некоторое конкурирующее положение в отношении официальных структур, творческая натура Константина Артамоновича не могла не восхититься тем блеском инженерной мысли, с каким выходец из крестьянской семьи Иван Орлов сумел усовершенствовать типографскую машину в Экспедиции, добившись цветной печати в один прогон — такой способ давал столь филигранную приводку элементов рисунка на банкноте, что даже он, мастер блинопеков Костя Данго, повторить подобного не мог.

— С кем? — спросил Илья Алексеевич, так и не сумев догадаться, от кого пытается предостеречь его Данго.

— С Карлом Донатовичем, — как ни в чем не бывало сообщил Костя, сделав хороший ход для сбора своего яку. — Опасный он человек.

Болтая о приладках, оттисках и разрывах, сопутствующих типографскому процессу, Костя, как оказалось, внимательно наблюдал за гостем и без труда сумел определить направление его беспокойных мыслей.

— Кажется, агори! — объявил он победу и не без удовольствия выбросил на стол карту «человек под дождем», которая довела стоимость его яку до 10 хан.

Илья Алексеевич завороженно смотрел на яку соперника, составленное из пяти благородных карт, и, кажется, еще не понимал, что игра закончена. В голове у него стоял гул и туман, а тело била едва заметная дрожь — промокнув под дождем, он порядком озяб в прохладном подвале Данго.

— А не съездить ли нам с тобой в мусибуро?[38] — вдруг просветлел Данго.

— Прямо сейчас? — растерялся Илья Алексеевич.

— А чего ждать-то? — Костя уже вскочил и устремился за ширму; идея захватила его целиком, и было понятно, что возражений он не примет. — Я тебя такому сансукэ[39] поручу, м-м-м-м… — Данго издал стон удовольствия, желая показать, что будет чувствовать клиент в руках опытного массажиста. — Он из тебя душу вынет, промоет, высушит и обратно положит.

Костя вышел из-за ширмы уже переодетым — в щегольском костюме в темную полоску с шелковым галстуком и миниатюрным цветком примулы на лацкане, от которого истекал едва уловимый сладковатый аромат с медовыми нотами.

«Надо будет выяснить, кто посетил мадам Энтеви на втором сеансе в прошлую пятницу», — вставая, дал сам себе мысленное задание на завтра Илья Алексеевич, предчувствуя, что этим вечером себе он принадлежать не будет…

Глава 23 Лошадь брыкающаяся

С утра околоточный надзиратель Свинцов, расположившись за чашкой чая у подоконника в общей зале, делился с чинами полиции впечатлениями от первого чемпионата России по французской борьбе, которой он был большой поклонник. Иногда Иван Данилович и сам принимал участие в соревнованиях атлетов-любителей и даже пару раз одерживал победы на схватках в Измайловском саду, положив на лопатки механика Косинского и булочника Матюшенко с Литовского рынка. Особенно околоточному надзирателю удавался тур-де-тет, когда, обхватив руками затылок противника, он резко опускался на колени и, наклонив корпус вперед, перебрасывал неприятеля через себя. Пристрастился Иван Данилович к борьбе пару лет назад, когда на прогулке с супругой в саду «Ливадия» откликнулся на вызов побороться на поясах заезжего немца-силача Фосса, гастролировавшего тогда по России.

Нынешние соревнования проходили в манеже графа Рибопьери с невиданным ажиотажем. Схватки длились без срока и не имели разграничения на весовые категории, титул победителя должен был получить атлет, одержавший наибольшее число побед. Назавтра ожидалась финальная схватка между Александром Шмелингом и Мео.

— Поставил на Мео, — потягивая кипяток из блюдца, сообщил околоточный. — Он за 15 минут Липанина разделал и за 20 секунд превосходнейшим бра-руле одолел Андреева. Тот даже удивиться не успел. Вот что значит техника!

— Однако ж Мео уступил Эдельману, — заметил Африканов, рассматривая в «Атлетическомъ вѣстникѣ» турнирную таблицу.

— Какое «уступил»? В первый день? Они вничью отборолись! И это притом, что Мео в тот день руку ушиб.

— А Феликс Бернар? — подключился Спасский.

— И что Бернар?

— Он тоже Мео положил.

— А как твоего Бернара тот же Липанин на «двойной нельсон» взял? — взвился Свинцов. — Попробовал бы он этот трюк с Мео провернуть! Да что говорить, вылетел твой Бернар как пробка, чего о нем вспоминать-то? Говорю вам, Мео победит!

— Шмелинг сильный противник, — опять высказался Африканов, — у него неплохой тур-де-бра…

— Он даже над Бернаром верх взял, — осмелев, добавил Спасский.

Феликс Бернар был французской звездой. Ради дополнительной ажиотации председатель Атлетического общества Рибопьер пригласил в Петербург иностранную звезду, чтобы та провела показательные схватки с русскими атлетами. Выбор пал на уже пожилого, но все еще крепкого Бернара. Своим фирменным двойным «бра-руле» он одолел и Мео, и Липанина, и Адамчевского, но уступил Шмелингу в четыре минуты. Зрители громыхали и неистовствовали.

— Да ясно, почему проиграл! — кипятился Свинцов, расплескивая чай из блюдца. — Шмелинг секретарь Общества, правая рука Рибопьера. Старик Бернар был выписан специально «под Шмелинга» — лечь под Сашку в решающий момент для создания психического превосходства! Нам эти трюки прекрасно известны! Шмелинг теперь ходит гоголем, хвост распушил перед поединком. Мы еще посмотрим!..

Старший помощник фон Штайндлер тоже хотел бы подключиться к дискуссии, но вынужден был выслушивать жалобу мадам Полывановой, которая, всхлипывая, причитала:

— Всю дорогу, понимаете… Всю дорогу! В совершенно грубой и нахальной форме!.. Лошади его при этом брыкались…

— Возмутительно! — согласился Штайндлер, не очень вникая в обстоятельства происшествия.

— Нужно арестовать! — наконец сообразила посетительница цель визита. — А господин околоточный надзиратель отказались.

И она, развернувшись на стуле, указала на Свинцова. Тот мгновенно обернулся, словно все это время неотрывно участвовал в опросе пострадавшей.

— Кого арестовывать-то? Лошадь брыкающуюся? — спросил он.

— Иван Данилыч, откуда такая черствость? — укорил старший помощник. — Всю дорогу извозчик требовал от мадам Полывановой, чтобы она объявила, сколько даст на чай.

— Да! — подтвердила дамочка. — В самой вызывающей форме! Экипаж у него при этом в отвратительном состоянии, лошадь негодная… Как таким разрешения выдают — ума не приложу!

— Да, Иван Данилыч… Надо пресекать, — вздохнул фон Штайндлер.

— Это я не пресекаю? — набычился Свинцов.

— Слабо пресекаете, — не отступил Оскар Вильгельмович.

— Я — слабо? — едва не задохнулся от такой несправедливости околоточный.

— Надо проверить, — распорядился Штайндлер и улыбнулся мадам Полывановой. — А номер-то известен?

— Конечно, — уже вполне успокоившись, ответила мадам Полыванова.

— Иван Данилович, запишите, пожалуйста, номер.

— Я запомню.

— Ну зачем же, — ухмыльнулся Штайндлер, — у нас в участке только один уникум, который все помнит. Глава 24

Подозрения усиливаются

Реплика про уникума, который «все помнит», предназначалась вошедшему в зал Ардову, пребывавшему в состоянии напряженного размышления и, скорее всего, даже не обратившему внимание на колкость. Поклонившись чинам полиции и не подходя к своему столу, он вышел в коридор и поспешил далее к прозекторской. Подходя, он увидел, как от Жаркова вышел тот самый жандармский офицер, который накануне удалил чинов полиции из разгромленной ювелирной лавки. Поравнявшись с Ильей Алексеевичем, он, как ни старался, все же столкнулся с ним взглядом и сделал легкий кивок в знак приветствия.

— Да, мы знакомы, — признался Жарков в ответ на прямой вопрос, заданный Ардовым в прозекторской сразу после приветствия. Вид у криминалиста был потрепанный и виноватый — вероятно, остаток вчерашнего дня был омрачен для Петра Павловича чрезмерностями.

Он сел на стул и помолчал, словно собираясь с мыслями.

— Это полковник Брусникин. Сергей Брусникин. Мы с ним вместе поступали на службу.

— Вы служили в корпусе жандармов? — не сумел сдержать потрясения Ардов.

— Представьте себе! — с некоторым вызовом ответил Жарков, но тут же поник. — В резерве с 1889 года. Сюда прикомандирован личным решением господина инспектора секретной полиции.

— Так вы все еще на службе? — еще больше удивился Илья Алексеевич.

— Не совсем… — как-то неуверенно буркнул Жарков. — Впоследствии подал прошение.

Признание явилось для Ильи Алексеевича полнейшей неожиданностью. Он не нашелся, что сказать. Помолчав, Петр Павлович продолжил — вероятно, ему почему-то хотелось выговориться.

— К сожалению, несмотря на все старания Департамента комплектовать корпус безупречными в нравственном отношении офицерами, качества, несовместимые с долгом службы, были представлены там достаточно широко. Думаю, особых изменений нет и поныне. На словах одно, а на деле… Низкие свойства падшей человеческой натуры можно обнаружить там так же легко, как и в любом другом нашем учреждении, тут уж ничего не попишешь: «все равны как на подбор» — это только в сказках бывает… По молодости с этим смириться довольно тяжело… Когда под знаменем забот для будущего России плетутся интриги, торжествует некомпетентность, процветает личная корысть вплоть до незаконного пользования казенными деньгами — можете себе представить? Тут уж, как говорится, взвоешь…

Было видно, что Жаркову нелегко даются эти слова. Он смотрел на стену, увешанную портретами выдающихся криминалистов, немигающим взглядом, перед которым, наверное, проносились эпизоды его прошлой службы.

— Буду честен, — он обернулся к Ардову и продолжил с некоторым напором, словно боялся остановиться на полуслове, — некоторое увлечение напитками горячительного свойства в знак неприятия такого положения дел достигло в какой-то момент с моей стороны, пожалуй, формы злоупотребления… — Докончив фразу, Жарков выдохнул, словно совершил важнейшее дело; и продолжил усталым, тихим голосом: — …словом, перевод в резерв для всех оказался лучшим решением.

— Если вы оставили эту службу, почему вас навещает полковник Брусникин? — не удержался Ардов от вопроса, который требовал разрешения.

— Несмотря на свой напыщенный и самодовольный вид, Брусникин один из немногих безусловно порядочных офицеров этого ведомства, истинно преданный службе.

— Но вы-то здесь при чем? — не унимался Илья Алексеевич. — Ведь не в крокет же он вас приходил звать сыграть?

— Вот, полюбуйтесь! — Жарков протянул сыщику брошюрку в синей обложке, которую все это время держал в руках — по всей видимости, он получил ее от Брусникина и не успел определить ей места.

Ардов взял книжечку и прочел название: «Наши задачи. Основныя положенія программы соціалистовъ-революціонеровъ».

— Что это?

— Манифест Саратовского кружка народовольцев. Размножена на гектографе.

Илья Алексеевич раскрыл страницу наугад и выхватил глазом случайную фразу: «Нашимъ главнымъ средствомъ борьбы является терроръ, заключающійся въ уничтоженіи наиболѣе вліятельныхъ лицъ русскаго самодержавія. Систематическій терроръ, совмѣстно съ другими формами массовой борьбы приведутъ къ дезорганизаціи врага. Террористическая дѣятельность прекратится лишь съ побѣдой надъ самодержавіемъ, лишь съ полнымъ достиженіемъ политической свободы. Террористическая дѣятельность будетъ служить средствомъ пропаганды и агитаціи, подрывающей обаяніе правительственной власти».

Сыщик поднял взгляд на Жаркова, который уже отогнал от себя меланхолическую грусть и вновь пришел в состояние легкого возбуждения, в котором обыкновенно пребывал на работе.

— Сейчас такие вот кружки в разных городах объединяются в единую партию социалистов-революционеров. Еще немного — и эти новоиспеченные «эс-эры» начнут лущить головы чиновников как орехи! Вы этого хотите?

— Нет, этого я не хочу, — медленно произнес Ардов, почувствовав, что сейчас может повториться вчерашняя безобразная сцена на улице. Жарков как будто тоже почувствовал это.

— Я вчера был не прав, Илья Алексеевич, — сказал он примирительным тоном. — Я должен попросить у вас прощения: некоторые мои высказывания были недопустимы.

— Ну что вы, право, — промямлил Ардов от неожиданности.

— Но вы должны понять, Илья Алексеевич, — Жарков приблизился вплотную к нему и взял за плечи, — их необходимо остановить, иначе мы все, все — захлебнемся в крови.

— Но чего же вы хотите от меня? — Ардов искренне не понимал, куда пытается увлечь его Жарков. — Лавкой занимается отдел дознания Особого корпуса, нас оттуда попросили.

— От нашей помощи там не отказываются, — сказал криминалист и протянул картонку с наклеенной фотографией с увеличенным изображением надписи из ювелирной лавки. — Узнаете?

Надпись была испещрена какими-то значками — стрелочками, дугами и кружками.

— Буквы широкие, цельные, имеют продолжения-связки, почерк лишен угловатостей… — проговорил Жарков, указав мизинцем на места, которые, очевидно, подтверждали сказанное.

— Что из этого следует? — все еще не понимал Ардов.

— Ставлю десять против одного, что писала женщина! — воскликнул Жарков и почесал голову, как он обычно делал в минуты высшего творческого возбуждения.

— Предводитель шайки погромщиков — женщина? — уточнил Илья Алексеевич.

— Так точно!

— Прошу п-прощения, господа! — раздался голос помощника профессора Горского, вошедшего в прозекторскую через оставленную открытой дверь.

Жарков и Ардов обернулись в сторону нежданного посетителя.

— М-меня прислал профессор. Он просит по-пожаловать вечером в лабораторию.

— Неужели получилось? — воскликнул криминалист.

— Мне не велено г-говорить, — пробулькал Аладьин, и Илья Алексеевич привычно разглядел в его голосе мокрых лягушек, которые выпрастывались изо рта и шлепались на кафельный пол.

Выдавив жалкую улыбку и поклонившись боком, Аладьин положил на стул рядом с дверью конверт и скрылся. Жарков тут же бросился изучать приглашения в надежде выудить интересные подробности.

— Не думаю, что мероприятие продвинет нас в расследовании убийства Крючина, — сухо проговорил Илья Алексеевич.

— Он все-таки сумел получить золото… — пробормотал криминалист, хотя из текста послания этого никак не следовало. — Ему недоставало самой малости — сока сомы, это важный ритуальный напиток, которому алхимики приписывают силу бога. Знаете, откуда он получил формулу?

Илья Алексеевич двинулся к выходу, не рассчитывая, что беседа с коллегой сумеет сегодня принять полезное русло.

— Елена Блаватская!

Илья Алексеевич насторожился.

— Но ведь она умерла.

— Ну и что? Для контактов с миром мертвых существуют медиумы!

Илья Алексеевич почувствовал запах тамаринда.

— Он был на сеансе у мадам Энтеви?

— Ого, — повеселел Петр Павлович, — да вы, оказывается, следите за новостями из мира эзотерики?

— Послушайте, Петр Павлович, разве это возможно?

— О чем вы?

— Я хотел сказать: как вы считаете, возможен ли спиритуализм?

— Полная и абсолютная чушь, — отчеканил криминалист.

— Но ведь сестры Фукс… — начал было Илья Алексеевич, но не сумел докончить.

— Фукс щелкала суставом большого пальца правой ноги, — уверенно заявил Жарков, даже не дожидаясь изложения полного корпуса резонов. — Это довольно редкий феномен, обусловленный особым устройством, если не сказать — дефектом стопы, который все-таки иногда встречается и, к счастью, уже был исследован доктором Базантом в Парижской клинике.

— Но не пальцем же нашему профессору нащелкали формулу? — не отступал Илья Алексеевич.

— Вы что-нибудь слыхали о «методе холодного чтения»? — начал Жарков особым менторским тоном, которым он предпочитал наставлять Илью Алексеевича в вопросах, в которых чувствовал явное превосходство знаний. — Таким способом должен владеть каждый медиум. В начале сеанса он разыгрывает перед гостями представление, уверяя, что видит некие туманные образы, которые как-то связаны с участникам сеанса. Гадатель дает штрихи к этим картинам и по реакции присутствующих отмечает, кто на что реагирует. Если какое-то из его описаний находит отклик, он начинает высказывать догадки в этом направлении, повторяя и перефразируя по нескольку раз. Таким образом у гостей создается иллюзия многократного подтверждения того, о чем вещает гадатель.

— Если ваши предположения верны, то никакой формулы от мадам Энтеви Горский получить не мог, — сделал вывод Илья Алексеевич.

— Не мог, — согласился Жарков. — Но проверить, чем закончится эксперимент по трансмутации металлов, мы просто обязаны. Вы пойдете?

— Я еще не решил, — проговорил сыщик. — В это же время состоится сеанс у мадам Энтеви.

В прозекторскую ввалился Шептульский.

— Илья Алексеевич, ничего подозрительного, — доложил филер, — сидит безвылазно. Дважды выходила в лавку. Сейчас в училище — позирует. Через два часа опять сопровожу ее на Фонтанку, 119.

Ардов вздрогнул, услыхав адрес.

— А что она там делает? — сдерживая волнение, поинтересовался он у филера.

— Она там живет.

Ардов обернул лицо к Жаркову. По щекам пошел румянец.

— Место убийства нашего студента, — скорее догадался, нежели припомнил криминалист. — Не желаете предъявить мадемуазель булавочку с места преступления?

Петр Павлович порылся в ящике стола, достал бумажный конверт и протянул сыщику.

Глава 25 Новая версия

— Кажется, вы кое-что утаили? — окликнул Глебову сыщик, когда она миновала арку и вошла во двор дома 119. Девушка остановилась. Илья Алексеевич вышел из-за дровяного сарая и слегка поклонился, тронув котелок. — Мое почтение.

В облике Глебовой мелькнула растерянность. Она бросила взгляд назад, под арку — там появилась фигура околоточного надзирателя Свинцова, надежно защищавшего выход. Из-за спины Ардова выглянул старший дворник. Илья Алексеевич уже успел получить от него подробные показания: барышня действительно проживала в одной из комнат в квартире слесаря Иконникова, который после работы на вокзале еще исполнял заказы жильцов на дому — лудил кастрюли и исправлял разные предметы домашнего обихода. Жена его работала на резиновой фабрике, отчего попахивала резиной. Глебова уговорила старшего дворника не отдавать паспорт на прописку за вознаграждение, которое, к слову, задолжала уже за второй месяц. В разговоре с Ильей Алексеевичем дворник принялся так горячо сокрушаться, что, пожалуй, не было бы удивительно, если бы хлопнулся в обморок от переживаемых моральных страданий. Он показал, что покойный Крючин заглядывал к Глебовой время от времени, но признаться в этом при первом опросе побоялся, опасаясь, что вскроется его незаконная сделка с постоялицей. «Теперь чего уж», — в сердцах махнул он рукой. Выяснилось также, что утром в воскресенье девушка видела труп Крючина, когда покидала жилище.

Глебова молча смотрела на Ардова, ожидая развития событий.

Илья Алексеевич подошел ближе.

— Утром в понедельник вы пробежали мимо трупа вашего ухажера Константина Крючина, — Ардов кивнул на посыпанное песком место под аркой, где было найдено тело.

— Так это был он? — неуверенно произнесла девушка, проследив за взглядом сыскного чиновника. — Я, признаться, подумала, что это Авдей Мефодьевич, портной наш: надрался и валяется, по обыкновению, — у нас обитает тут, — она метнула неприязненный взгляд в окно на мансардном этаже. — Дело привычное, я и подумать не могла. Данила Аристархович его как раз в чувства приводил, как мне показалось… склонился над ним… — она слегка кивнула старшему дворнику, как бы напоминая, как развивались события того утра. — Ну а мне что за печаль — я и побежала, — голос натурщицы окончательно окреп и приобрел уверенность. — Поверьте, я и подумать не могла, что это Костя.

— Оказывается, не такая уж вы и сирота? — Илья Алексеевич выразительно посмотрел на дворника, давая понять собеседнице, что тайна ее сделки раскрыта; дворник переступил с ноги на ногу и виновато кашлянул.

— Родители — это выдумка для Данилы Аристарховича, — доверительно проговорила Глебова и опять кивнула дворнику, остававшемуся стоять у дровяного сарая. — Я хотела сохранить адрес в секрете, чтобы избежать лишних визитов назойливых поклонников и прочих «антрепренеров» — они порядком досаждают мне в училище. Если вы помните, я и вас за такового поначалу приняла.

Илья Алексеевич машинально потер шею, припомнив, как распрощался было с жизнью, когда ощутил под подбородком холодный металл клинка при первой встрече с Глебовой.

— Ну посудите сами, — продолжила она мерцающим шепотом, — не могла же я раскрыть здесь всем, кем работаю! Для них натурщица — хуже чем бланкетка[40]. Они уверены, что я студентка женских курсов. И вы, пожалуйста, не выдавайте меня. — Просьба прозвучала с такой доверительной беззащитностью, что Илья Алексеевич на мгновение растерялся и сбился с мысли, которую держал для следующего вопроса. Его обдало облако серебряной пыли.

Объяснение выглядело резонным.

— Стало быть, вы продолжаете утверждать, что последний раз видели Крючина в четверг вечером? — спросил он совершенно не о том, о чем намеревался.

— Именно так.

— Зачем же он приходил сюда в воскресенье?

— Ума не приложу, — пожала плечами натурщица. — Может, хотел мириться? Мы ведь в последний раз крепко поссорились — помните, я вам говорила? Он меня обзывал и получил пощечину, — Глебова скорчила гримаску и приложила к глазу платочек. — Я думаю, он не выдержал укоров совести и после опытов у своего профессора помчался ко мне. Разве это невозможно?

— Возможно, — согласился Илья Алексеевич — он постепенно собирался с мыслями и уже мог продолжить опрос в логическом русле. — Но как убийца узнал, что Крючин явится именно сюда?

— Как узнал? А что, если он его сам сюда и заманил?

— Кто? Убийца? Каким образом?

— Костя хотел передать мне денег.

Ардов не успел удивиться фантастичности версии.

— Да-да, — продолжила Глебова. — Он знал, что я кругом должна, даже Даниле Аристарховичу — он, наверное, говорил вам, — она опять послала учтивый кивок старшему дворнику. — Я думаю, Костя согласился взять у преступников деньги и велел принести их прямо сюда. А здесь они с ним и расправились.

— Но ведь вы же сами предположили, что Крючина убили за отказ к сотрудничеству! — Илья Алексеевич искренне удивился. — Каков же мотив расправы, если он согласился взять деньги и, стало быть, делать краску?

— Я думаю, он не соглашался, — не раздумывая, заявила девушка.

Ардов совершенно растерялся.

— Я думаю, он пригрозил им раскрыть дело полиции и потребовал плату за молчание. Вы знаете, так бывает! Вы читали «Преступление в Харидвари» Коллинза? Там дворецкий становится свидетелем похищения священной книги и начинает шантажировать преступников… — рыжеволосая натурщица сделала несколько взмахов ресницами, и из глаз опять брызнули слезы. — Костя сделал это ради меня!

Илья Алексеевич припомнил, как во время знакомства в училище Глебова сидела за миниатюрным столиком и, глядя в зеркальце, приводила в порядок прическу, скрепляя заколками пряди. Он мысленно приблизил взгляд и рассмотрел заколку — она была украшена маленьким перламутровым цветком.

Сейчас заколки были не видны из-за шляпки с вуалькой.

— Это ваша?

Он протянул ладонь, на которой лежала точно такая же шпилька с цветком.

— Возможно.

Глебова взяла заколку.

— Вы обронили ее здесь, на месте убийства, — сказал Илья Алексеевич, наблюдая за реакцией. Улика ни капли не смутила девушку.

— Послушайте, господин сыщик, — спокойно и как-то даже устало проговорила она. — Я бегаю под этой аркой каждый день — не мудрено обронить. Не говоря уж о том, что такие шпильки носит полгорода — в любой галантерейной лавке вы найдете их по 10 копеек за упаковку.

Честно говоря, ответ был вполне убедителен. И все же… «Либо она и вправду невиновна, либо обладает удивительным самообладанием», — подумал Илья Алексеевич, пряча булавку обратно в конвертик.

— Почему вы не были на похоронах? — это был последний вопрос, приготовленный Ардовым к этой встрече, — об этом он знал от Шетульского.

— Была, — опять удивила ответом Глебова. — Но смотрела издалека. Я не хотела видеть Костю вблизи, я боюсь мертвых…

Оценив быстрым взглядом реакцию сыщика, она добавила:

— Я хотела запомнить его живым…

Из глаз опять выкатилась слеза. Вдруг лицо Глебовой сделалось жестким, и она проговорила с едва сдерживаемой злостью:

— Опять свой пост заняла!

Илья Алексеевич обернулся, чтобы проследить за направлением взгляда собеседницы, устремленного ему за спину. В большом окне первого этажа расположилась дама крупных форм в домашнем чепце. Она смотрела во двор, приложив к глазам лорнет. За ее спиной на каминной полке возвышались большие часы в виде кентавра. Ардов почувствовал нечто знакомое. Во рту разлился вкус тамаринда. Он поспешил бросить в рот пилюльку из колбочки и обернулся к старшему дворнику.

— Генеральша Сторожева, — доложил тот с готовностью.

Сыщик вспомнил, как еще в понедельник, в день обнаружения трупа, генеральша явилась в участок, чтобы отозвать поданное ранее заявление о пропаже перстня с изумрудом.

«Так… Когда это было?» — услышал Ардов голос фон Штайндлера.

«Дык на следующий день, как пропало, — доложила посетительница. — В пятницу! Тем же вечером велела сдвинуть эту тяжесть, и представьте! — колечко именно там и обнаружилось!»

— В пятницу, — повторил Илья Алексеевич, двигаясь в своих воспоминаниях мимо стола старшего пристава. Уже подходя к двери прозекторской, он расслышал фразу, которой не хватало, чтобы все сложилось:

«Точь-в-точь как предрек дух Александра Федоровича…» — произнесла генеральша.

«Это, стало быть, покойный супруг», — догадался сыщик.

— Скажите, а где вы встречались с Крючиным в четверг? — обратился Ардов к натурщице.

— Да здесь и встречались. Он бросил мне камушек, я и вышла.

— Крючин мог видеть это окно?

Глебова бросила взгляд на соседку за стеклом.

— Отчего же нет? Она как раз с каким-то господином чаи гоняла — сами видите, отсюда картина как в театре.

Илья Алексеевич отпустил Глебову и отправился с визитом к генеральше. Та встретила чиновника сыскной полиции с большим радушием, велела подать чаю с пирогом и с пространными отступлениями поведала, что на прошлой неделе, 15-го числа сего месяца, с утра принимала посыльного от мадам Энтеви — он принес приглашение на сеанс и принял плату. Узнала она о визите прорицательницы — вот — из журнала «Ребусъ», каждый номер которого зачитывает едва не до дыр. Генеральша взялась было пересказывать наиболее выдающиеся статьи, но Илья Алексеевич сумел развернуть собеседницу в нужное русло. Пробыл визитер в гостях около получаса. Чай подавала Марфуша. Сама хозяйка из гостиной не отлучалась, но отходила вот сюда, к секретеру, чтобы извлечь из шкатулки орден Двойного дракона, которого был удостоен покойный супруг Александр Федорович за некие особые услуги маньчжурской династии. Орден редкий, и генеральше было приятно продемонстрировать гостю диковинку.

В тот день и обнаружилась пропажа перстня.

— А где он обычно лежал? — спросил Илья Алексеевич.

— Да я его обычно на пальце носила, батюшка! — воскликнула генеральша и ткнула в лицо сыщику руку с украшением. — А в тот день, старая курица, зачем-то сняла да куда-то и сунула. Вроде сюда, на подоконник клала, — она указала место у окна, — а может, там оставила, — махнула на секретер. — В обед кинулась — а его уж и нет нигде. Все обыскала. Марфуша насела — ступай да ступай в полицию. Ну я и пошла, батюшка…

Генеральша продолжала тараторить без устали, вываливая все новые подробности. Голос ее был похож на коричневый шнурок, намоченный мясной подливой.

Илья Алексеевич украдкой глотнул пилюльку из своей наручи и подвел итог. Итак, на прошлой неделе, в четверг утром, Крючин вызвал Глебову на разговор, который проходил во дворе у арки — вон там, — сыщик подошел к окну и убедился, что старший дворник, которому он велел оставаться на месте у сарая, отлично был отсюда виден. В это время к генеральше явился посыльный от мадам Энтеви — очевидно, тот самый месье Люк, о котором говорил Чептокральский. Он принес билет на сеанс, намеченный на вечер следующего дня. Гость вполне мог улучить момент и переложить украшение с изумрудом в малодоступное место, чтобы потом прорицательница могла сообщить о нем голосом покойного супруга.

Илья Алексеевич прошел от подоконника к камину и протянул руку за часы в виде кентавра, чтобы убедиться, что эта махинация требовала буквально нескольких мгновений и запросто могла быть осуществлена во время поиска генеральшей китайского ордена в ящиках секретера. (Перстень месье Люку в данном случае был не принципиален, просто попался под руку — могла быть любая другая более-менее заметная безделица.)

Крючин, стоя на улице под аркой, вполне мог оказаться случайным свидетелем этой манипуляции, хотя вряд ли придал ей значение. А вот посланник медиумической мадам, заметив это, мог всерьез обеспокоиться возможной оглаской. Доводить дело до кровавой расправы повода вроде бы и нет, но если предположить, что на кону стоит нечто большее, чем просто репутация фальшивой прорицательницы, такой мотив для убийства исключать нельзя.

— Вы можете описать господина, который принес вам приглашение на сеанс? — обратился Ардов к генеральше.

— Француза-то? — встрепенулась старушка, раскладывавшая на столе восьмиконечную серебряную звезду с рубином в центре, вокруг которого свернулся клубочком дракон. — Высокий, худощавый, волос нет — лысый. И слегка пришепетывает, не сильно, но есть. У него, батюшка, нижнее лицо вот так вот слегка в сторону, эдак вот набок сворочено.

— А шрам здесь есть? — ткнул себе в подбородок Илья Алексеевич.

— Точно так! — обрадовалась вдова бравого генерала.

— А почему вы решили, что он француз?

— Дык он, батюшка, на французский манер слова коверкал. Картавый, одно слово.

Глава 26 Кульминация

— Дух Алексея Лушникова, явись нам…

В салоне мадам Энтеви собрались участники третьего, последнего сеанса. Стоял полумрак, слышалось потрескивание свечей, позвякивали чашечки. Игра пламени отражалась на напряженных лицах гостей, сцепивших руки за столом в медиумическую цепь. За их спинами медленно, словно волны, покачивались тяжелые бархатные портьеры, образовывавшие в комнате подобие шатра. Один из участников вечера уже успел упасть в обморок, и помощник медиумистки отволок его куда-то вглубь за шторы.

— Дух Алексея Лушникова, явись нам… — повторила мадам Энтеви более настойчиво.

Лицо графа выражало крайнюю степень напряжения. Прорицательницу начала бить мелкая дрожь.

— Дух Алексея Лушникова, явись нам!.. — воскликнула она в третий раз, подбавив в голос истерические нотки.

Послышались какие-то стуки и звуки колокольчика. Присутствующие переглянулись. Чашечка на столе перед Лушниковым задрожала и начала ползти к краю.

— Дух Алексея Лушникова, ты здесь? Дай нам знак!

Присутствующие замерли в ожидании. Раздался какой-то хлопок, погасла одна из свечей, а язык галстука на графе вдруг сам собой выскочил из жилетки наружу.

Достигнув края стола, чашечка вместе с блюдцем хлопнулась на пол. Потрясенный граф вздрогнул.

— Он узнал! Узнал меня!

Мадам Энтеви сложила трубочкой губы, как бы призывая к спокойствию и тишине.

— Дух Алексея Лушникова, будешь ли ты говорить с нами? — медленно спросила она торжественным голосом.

— Алеша, поговори! — не выдержал старик.

Прошло несколько секунд. Зрачки мадам Энтеви закатились, белки пустых глаз производили тягостное впечатление. Вдруг она вздрогнула, как будто в нее вошла некая неведомая сила.

— Со мной здесь Макар, помнишь? — произнесла она слабеньким и заметно более высоким голосом.

— Повар, Макар, как же! — встрепенулся граф. — Это мой повар, Макар — угорел на Благовещенье, — пояснил он собравшимся.

Плавно покачиваясь, мадам Энтеви продолжила вещать чужим голосом:

— Папенька, не грусти…

— Да как же… как же… — начал всхлипывать граф.

— Кто теперь делает голубиный суп с раками?

— Никто, Аркашенька, никто! — горько воскликнул безутешный отец. — Кончились приемы у нас. Кому они без тебя нужны.

— А вальдшнепы с гренками? — продолжала прорицательница. — Помнишь, как ходили бить в капель? Ланкашир не хулиганит?

— Да будь они прокляты, эти вальдшнепы! Из-за них ведь… Из-за них…

Граф Лушников вырвал руку и достал платок, чтобы промакнуть влажные глаза. Диалог родственников произвел сильное впечатление на остальных гостей, среди которых были преимущественно пайщики «Кижского золотопромышленного товарищества», ведшего добычу на реке Хомолхо. Они были приглашены своим компаньоном Калманом Натановичем Гербергом, который успел побывать на прошлом сеансе, где получил весьма беспокойные сведения от духа Майера Ротшильда.

— Нельзя ли узнать относительно котировок на золото на ближайшее время? — не выдержал купец Тавелиди. Глава 27

Тем временем в лаборатории профессора Горского в Сукином переулке начиналось особенное действие. Помимо приглашенных чинов полиции, присутствовали репортеры, включая иностранных, несколько университетских профессоров, представители посольств дружественных держав. Фотографы устанавливали треноги вокруг тигеля в центре подвала. В углу в задумчивом одиночестве пребывал какой-то индийский раджа с черной завитой бородой, в чалме и бархатном шервани[41] с шелковым шитьем.

Еще утром Илья Алексеевич попытался нанести визит мадам Энтеви в Гусарском переулке, но, к немалому своему удивлению, натолкнулся у парадного подъезда на знакомую черную карету без знаков, запряженную четверкой ухоженных гнедых. Это была карета обер-полицмейстера. «Неужели их высокопревосходительство тоже решили воспользоваться услугами прорицательницы?» — подумал сыщик.

У дверей дежурил коренастый господин в черном костюме. Ардов его знал — это был Бугров, чиновник для особых поручений при господине тайном советнике: остротой ума он не отличался, но зато брал собачьей преданностью хозяину и каким-то носорожьим напором в отношении прочих. Внутрь он Ардова не пустил, заявив, что для него здесь дела нету. Напрасно Илья Алексеевич пытался объяснить, что помощник мадам Энтеви, возможно, опасный преступник и у полиции имеются серьезные подозрения в его причастности к убийству бывшего студента Крючина, что ему, Ардову, непременно надо опросить прорицательницу, — бесполезно: Бугров стоял насмерть. Плюнув, Ардов отправился в участок, решив явиться сюда вечером прямо на сеанс. Но в участке Жарков взял Илью Алексеевича в оборот с какой-то небывалой настойчивостью. «Сдалась вам эта мадам! — не отступал он от сыщика ни на минуту. — Никаких улик против нее у вас нет. Мотивы убийства для ее помощника — курам на смех. Каким макаром вы ее прикрутили к убийству Крючина — понять решительно невозможно. Это произвольное жонглирование фактами, если не сказать грубее — ничем не подкрепленные фантазии. Я вполне могу допустить, что мадам не чиста на руку, ну и что? Что вы рассчитываете там раскопать? Максимум мелкое мошенничество. А у Горского может произойти историческое событие. Мы просто обязаны присутствовать при этом».

Откровенно говоря, Жарков был прав. Илья Алексеевич осознавал, что его просто тянуло в салон мадам Энтеви, тянуло какой-то неведомой силой. Он чувствовал — да, именно чувствовал! — что вокруг этой фигуры варилось некое опасное действие, которое еще далеко не получило своего окончательного разрешения, и следует торопиться, чтобы пресечь преступное начинание. Но возразить Жаркову было и вправду нечем: собранных сведений пока решительно не хватало.

После мучительных метаний Илья Алексеевич сдался и отправился вместе с криминалистом в Сукин переулок. Впрочем, первое, что он сделал, оказавшись в лаборатории, — подступил к хозяину алхимического подвала с расспросами о визите в медиумический салон. Ученый охотно раскрыл обстоятельства своего общения с духом Блаватской и перечислил других участников сеанса. Помимо генеральши Сторожевой, за столом в тот вечер собрались штабс-капитан (фамилию не запомнил), доктор Делонг (он по глазным болезням), банкир Калман и месье Боа — тот самый индийский раджа, который сейчас застыл в углу в благородной позе. Именно он и посоветовал Горскому нанести визит выдающейся прорицательнице. Профессор пообещал представить ему Илью Алексеевича, но позже — наступала пора для финального аккорда.

Горский вышел в центр зала, к очагу, в котором алел трещинами раскаленный глиняный шар.

— Господа, — начал он торжественным тоном, — я решился пригласить вас выступить свидетелями финальной части грандиозного эксперимента, который длился пять дней. Вернее, сам эксперимент длился более тридцати лет, — профессор обвел глазами лабораторию, — а пять дней — это лишь кульминация долгого пути. Я решил предать гласности результаты этого опыта, чтобы быть уверенным, что их не удастся замолчать, сделать вид, будто ничего не было.

— В чем суть эксперимента, профессор? — раздался голос Чептокральского, который, как оказалось, тоже был среди приглашенных.

— Превращение неблагородных металлов в благородные.

— А в чем разница? — подал голос другой репортер. — Разве это деление не условность?

Профессор помолчал, изобразив на лице горькую усмешку.

— Все металлы окисляются, благородные — нет, — начал он свой ответ. — Все металлы растворяются в едких щелочах и кислотах, благородные — нет. И, наконец, благородный металл несет жизнь всему живому на планете — в каком-то смысле он подобен солнцу.

— Вы говорите о золоте, профессор?

— Да, самом совершенном из всех металлов. Итак, господа…

Горский подал знак Аладьину, и тот ухватил щипцами шар, извлек его из очага и опустил на песочную подушку. Горский тем временем продолжил:

— Пять дней назад я положил в этот глиняный шар восемь частей черной смолы, добавил две части железных опилок, посыпал толикой красной серы, дождался, пока железо не расплавилось, после этого вбросил по две части буры и красного мышьяка. А потом еще две части серебра.

— Нельзя ли чуть помедленнее? — воскликнул Чептокральский, пытаясь записать в блокнотик сакраментальную формулу.

— Не утруждайтесь, — улыбнулся Горский. — Венец формулы — таинственный сок сомы, который я вам не открою.

С этими словами профессор бросил благодарный взгляд на одинокого раджу, тот едва заметно поклонился в ответ. Илья Алексеевич украдкой наблюдал за индийским гостем, испытывая к нему странное влечение вперемешку с чувством опасности. Хотя из состава перечисленных Горским участников второго сеанса у мадам Энтеви более всего сыщика заинтересовал золотопромышленник Калман — предстояло в ближайшее время разыскать его и попытаться понять, какая опасность над ним нависла.

— Итак, господа, — продолжал тем временем хозяин лаборатории, — доведя до кипения полученную смесь, я влил в нее чайную ложку сока сомы и запечатал шар… Сейчас мы узнаем, удалось ли мне преобразовать материю.

Горский приставил к глиняной поверхности инструмент, похожий на долото, и несколько раз тюкнул по нему молоточком. Шар раскололся на две части, выпустив на волю облако пара. Внутри в одной из половинок показался желтый слиток округлой формы размером с грецкий орех. Послышались возбужденные голоса. Горский взял щипцами слиток и поднял перед собой. Тут же вспыхнули магниевые огни — фотографы спешили запечатлеть историческое событие. Гости бросились поздравлять великого ученого с безусловной победой.

Когда дым развеялся, Илья Алексеевич поискал глазами раджу. Странным образом индийского гостя нигде не оказалось — будто испарился.

Глава 28 Задание государственной важности

Понедельник светлой седмицы ознаменовался сенсацией — на первых полосах всех солидных газет красовался портрет профессора Горского с какими-то щипцами в руках. Качество печати не позволяло рассмотреть детали, но зато заголовки вполне разъясняли суть события: «Профессоръ Горскій создалъ искусственное золото», «Въ Россіи открыли тайну трансмутаціи матерiи», «Формула благороднаго металла расшифрована!».

Мальчишки-газетчики носились по улицам с набитыми сумками и на разные голоса перекрикивали друг друга — торговля новостью шла весьма бойко.

Стопка свежих газет лежала и на зеленом сукне рабочего стола министра финансов. Сам хозяин кабинета угрюмо смотрел в окно, сложив руки за спиной. В кресле у кофейного столика сидел обер-полицмейстер Райзнер и смаковал кофе, изучая передовицу в «Новомъ мiрѣ»: «…Послѣ такого грандіознаго научнаго прорыва слѣдуетъ ожидать потрясенія самыхъ основъ теперешней финансовой системы. И ужъ внѣ всякаго сомнѣнія любыя попытки, предпринимаемые министромъ финансовъ, привязать въ ходѣ предстоящей реформы курсъ рубля къ стоимости золота приведутъ лишь къ самой масштабной девальваціи, то есть къ полнѣйшему коллапсу всей нашей экономической жизни…»

— Как вы полагаете, Август Рейнгольдович, — подал голос Витте, — ведь это очередная мошенническая выходка?

— Вне всяких сомнений, Сергей Юльевич! Но обставлено убедительно. В качестве экспертизы даны комментарии университетских профессоров, их мнение имеет вес.

— Еще и эта странная выходка в ювелирной лавке Артамонова… Вы читали? — Витте на мгновение повернул голову к обер-полицмейстеру, тот кивнул. — Все разгромили, ничего не взяли… оставили странную надпись на стене…

— Третье отделение уже занимается, — попытался хоть как-то успокоить хозяина кабинета Райзнер.

Но министр сохранял высшую степень обеспокоенности. Он развернулся и сказал как бы сам себе:

— Если допустить, что на рынок действительно хлынут неконтролируемые объемы золота, рубль рухнет — здесь «Новый міръ» прав.

Противники реформ явно брали верх. И откуда такая яростная, такая неудержимая страсть к противостоянию? Ведь не все же они куплены финансовыми спекулянтами, которые действительно пострадают от введения золотого стандарта! Большинство попросту ничего не понимают в этом вопросе! Ни в университетах, ни в высших школах правильной теории денежного обращения не читается. Да что говорить, если даже в Финансовом комитете нет ни одного человека, понимающего основы металлического денежного обращения. И при этом едва ли не ежедневно реформу обсуждают в различных собраниях — то доклад в Вольном экономическом обществе, то диспут в Обществе содействия русской промышленности и торговле, то прения в Петербургском собрании сельских хозяев. И всюду только разгром, нетерпимость и яростная вера в собственную правоту!.. Тут и не хочешь, а поверишь в заговор, в хорошо продуманную кампанию, дирижируемую кем-то из темного угла. Как действовать и что этому противопоставить — совершенно неясно.

— Я ни на секунду не допускаю мысли, что кто-то научился делать золото из свинца, — Витте возбужденно заходил по кабинету, — но этот нестерпимый гвалт может окончательно напугать государя. Третьего мая его величество соберет Финансовый комитет в усиленном составе под своим председательством. На этом заседании будет решена участь реформы. Если ее сумеют забаллотировать, экономику охватит паралич.

Что уж и говорить, перспективы проступали весьма трагические.

— Август Рейнгольдович, — Витте сел в соседнее кресло и залпом осушил кофейную чашечку, — я вас прошу: нельзя ли как-то деликатно, не привлекая специального внимания, разведать, что там на самом деле изобрел этот Горский? Наверняка на комитете выбросят этот козырь — мне необходимо чем-то крыть.

— Постараюсь что-то разузнать, Сергей Юльевич.

Уже через три четверти часа Илья Алексеевич сидел в черной карете, которая нагнала его на набережной Фонтанки по пути в участок. Человек в черном костюме пригласил чиновника сыскной полиции внутрь. Август Рейнгольдович похристосовался с Ардовым и, не тратя времени, перешел к делу:

— Вчера вы присутствовали на эксперименте профессора Горского. Что можете сказать как очевидец?

— Ему удалось каким-то образом получить золото.

Обер-полицмейстер задумался. Ответ Ардова добавил ему беспокойства.

— Но я не химик, — на всякий случай заметил Илья Алексеевич, — и в данном случае ориентируюсь на вердикт экспертов, которые присутствовали.

— Насколько мне известно, эксперимент длился пять дней, — продолжил Райзнер. — Как вы считаете, за это время можно было заменить шар на такой же, с золотой сердцевиной внутри?

— Конечно. Можно было даже с самого начала поместить золото внутрь и через пять дней расколоть шар перед фоторепортерами. Но если это и так, профессор Горский в обмане не замешан — он искренне верит, что синтезировал золото.

— Возможно, это мог сделать кто-то из его окружения?

— Исключать этого нельзя, — подумав, ответил Ардов. — Но профессор ведет довольно замкнутый образ жизни. При нем находится единственный помощник — трус и заика Аладьин. Второго помощника недавно убили, этим делом я как раз сейчас занимаюсь. Возможно, раскрытие этого преступления прольет свет и на вопрос с золотом.

— Илья Алексеевич, этот вопрос не терпит промедления. Бросьте этого вашего… второго… Прощупайте-ка лучше живого помощника. Пока его тоже не прибили. Нам необходимо установить, действительно ли Горским найдена формула трансмутации металлов.

— Откровенно говоря, я понятия не имею, как это можно сделать.

— Для вас нет ничего невозможного, — принялся привычно опутывать собеседника паутиной лести Райзнер. — Уверен, у вас получится. Дело имеет государственное значение, нам выпала честь защитить благополучие нашего Отечества, от ваших усилий зависит благоденствие народа, покой и процветание которого мы призваны защищать и обеспечивать.

— Август Рейнгольдович, я не могу бросить расследование…

— Выручайте, Илья Алексеевич. Допустить распространение золотой формулы нам никак нельзя — государство рухнет. И погребет всех под своими обломками.

Карета остановилась у здания третьего участка Спасской части. Ардов открыл дверь, но замешкался:

— А куда пропал ваш Бугров?

Вопрос прозвучал излишне фамильярно, но Илья Алексеевич почувствовал, что сейчас может себе позволить такой тон. Бугрова, который два дня назад не пустил его в салон мадам Энтеви, действительно сейчас не было на подножке — притом что обыкновенно он следовал за хозяином неотлучно в паре с другим таким же чиновником по особым поручениям, который сегодня сопровождал карету в одиночестве.

— Да что-то… — Август Рейнгольдович поморщился, — разговляется, надо полагать… А вам он зачем?

— Он был на сеансе мадам Энтеви в эту пятницу?

— Откуда вы знаете? — не смог скрыть удивления обер-полицмейстер; Ардов молчал, давая понять, что рассчитывает на более развернутый ответ. — Да… — продолжил сановник, преодолевая привычное нежелание раскрывать служебные обстоятельства посторонним, — у нас имелись кое-какие договоренности с госпожой медиумисткой, и Бугров должен был проконтролировать их соблюдение во время сеанса.

Ардов прикрыл дверь, чтобы разговор случайно не выпорхнул на улицу.

— Договоренности касались ограничения тем для разговоров с духами? — продолжил он атаку, понимая, что сейчас может вытащить из господина тайного советника кое-какие важные ответы под видом аванса за услугу, которую взялся оказать, согласившись расследовать дело о золоте Горского.

— В некотором роде, — уклончиво ответил Райзнер, но было понятно, что Ардов угадал.

— Могу я получить список гостей на последнем сеансе? — пошел ва-банк Илья Алексеевич.

— Ну, знаете ли… — Август Рейнгольдович едва не задохнулся от неслыханной наглости.

— Дела связаны, ваше высокопревосходительство! — поторопился объяснить причину своего интереса сыщик. — Нам ведь необходимо защитить реформу?

Райзнер в очередной раз отметил про себя, что молодой человек обладает удивительной сообразительностью. Он молча раскрыл кожаную папку с гербом, которая лежала тут же, на откидном столике, и, перебрав бумаги, поднял перед глазами Ардова листок.

— Благодарю вас… — Взглянув на перечень фамилий, Илья Алексеевич спрыгнул с подножки и направился ко входу в участок.

Глава 29 Прошлогодний бюст

Служащие третьего участка Спасской части в полном составе собрались в приемной зале. По случаю праздника здесь начиналась церемония. Пристав был слегка пьян и торжественен.

— Господа чины полиции, — начал он, прокашлявшись, — нам выпало служить в беспокойное время. Обстановка, можно сказать, напряженная… Вчера ткачи на работу не вышли, сами знаете… Но наше дело… — Троекрутов сжал руку в кулак и слегка потряс им, имея желание показать, как следует нести службу — собранно, слаженно и в соответствии с Уложением.

Покашляв, он продолжил:

— По случаю светлого праздника Воскрешения Господа нашего Иисуса Христа Управление изволило отметить некоторых служащих нашего участка наградами за беспорочную службу Отечеству нашему и государю императору…

С этими словами Евсей Макарович, обернувшись, указал на бюст царя в нише и хотел было продолжить, но вдруг замер. Буквально застыл как парализованный и не менее минуты смотрел на бронзовую голову хозяина земли Русской.

— Облаухов, это кто? — тихо, но с угрозой произнес пристав.

— Государь Александр Александрович! — бодро ответил чиновник, еще не понимая, какое обстоятельство вызвало подозрение начальства.

— А короновали кого?

— Его императорское величество государя Николая Александровича, — так же звонко и молодцевато ответствовал Облаухов.

Повисла пауза. Евсей Макарович дышал все шумнее, будто хотел надуться подобно шару, лицо его покраснело, а ноздри раздувались как у жеребца. Начал он тихо:

— Так почему же мы, господа чины полиции, короновали государя Николая Александровича, а голова у нас стоит Александра Александровича?

Вопрос потряс присутствующих своей кристальной простотой и вместе с тем какой-то трагической неразрешимостью. Чины полиции беспокойно переглянулись.

Надо сказать, что третий участок Спасской части был единственным в городе, где почему-то вместо портрета императора, который обыкновенно располагался на стене в любом казенном учреждении, стоял именно бюст. Как и почему было сделано такое исключение для самого неблагополучного полицейского отделения столицы — сейчас уже никто не знал; откуда и какими путями прибыл сюда бронзовый верх императора — никто не помнил. За тринадцать лет правления государя Александра III Александровича все так привыкли к зеленоватой голове в нише приемной залы, что уже и вовсе не замечали. Облаухов иногда разбивал принесенное из дому вареное яйцо о нос императора, и это было, пожалуй, единственным знаком внимания, которого удостаивался правитель в этом участке.

— Как же мы, разрешите полюбопытствовать, с преступниками бороться будем, если мы, как я погляжу, даже голову поменять не можем! — тем временем продолжил Троекрутов, пытаясь изо всех сил сдержать нахлынувшее чувство. — Облаухов!

Облаухов слегка дрыгнулся всем телом, чтобы обнаружить собственное присутствие, и для верности произнес:

— Я здесь, ваше высокоблагородие!

— Когда же это кончится всё?

Волна общей неудовлетворенности работой подразделения накрыла Евсея Макаровича с головой, и он, потеряв всякий покой духа, продолжил весьма громко (и даже, можно сказать, в виде крика) излагать свой взгляд на положение вещей:

— Вчера голая баба в участке валялась, никто понять ничего не мог. Сегодня собрались медали вручать — на тебе! — царя нет.

Действительно, вчера в обед Евсей Макарович вышел из своего кабинета в приемную залу и обнаружил перед собой абсолютно никак не прикрытую обнаженную женщину, сидевшую на лавке и нагло смотревшую прямо на него. Никто из чинов полиции не смог пояснить, при каких обстоятельствах оказалась здесь сия валькирия, а сама она многозначительно молчала, курила воображаемую папироску и на все вопросы отвечала единственным словом — «кой-каво». Намучившись с расследованием обстоятельств, Евсей Макарович велел прикрыть даму шинелью и отправить в дом для душевнобольных.

— Два года! — продолжил гневаться Троекрутов. — Два года уже, как умер государь! Ну первый год — это понятно, это траур был, он у нас из-за траура стоял. Траура, понимаете? Но второй-то год! Коронование когда было?

— Двадцать шестого мая! — звонко ответил Облаухов.

— А сегодня?

— Двадцать шестое апреля.

— Ну вот видите! Через месяц год будет. Неужели же за целый год невозможно было разобраться, кто у нас теперь царь? Фамилия у них одна, но имена-то! Имена — разные!

В голове пристава начали подобно фейерверку вспыхивать и прочие отдельные обстоятельства, свидетельствующие о разнуздывании человеческой воли от требований долга и права во вверенном ему участке.

— Почему? Ну почему у нас на стене карта 71-го года? — ткнул он пальцем на стену, прикрытую пожелтевшей и засиженной мухами большой картой Санкт-Петербурга. — Двадцать пять лет карта висит, никому дела нет. Как же мы преступников собираемся ловить, если у нас ничего спланировать по-человечески невозможно? — Троекрутов подошел к карте и принялся колотить по ней ладонью. — Тут же ни мостов, ни улиц половины нету! Ну почему? Почему, ответьте мне, я прихожу в управление и всякий раз одно и то же слышу: у тебя там, говорят мне, Евсей Макарович, в твоем третьем участке, одни свистодуи служат! Ничего себе, говорю! Помилуйте, говорю, ваше высокопревосходительство, как же, говорю, свистодуи! У меня все сплошь люди бывалые, подготовленные, не за страх, а за совесть службу несут. Защищаю вас, вурдалаков! А теперь вижу — полные! Полные… Господи, помилуй.

Троекрутов наложил на себя крестное знамение и без сил повалился на лавку. Помолчали. С улицы донеслось конское ржание.

— Африканов, вы протез этому ветерану вернули? — вспомнил майор еще одно происшествие, за которое его на днях отчитали в Управлении, куда пожаловался сбитый повозкой инвалид с приставной ногой.

— Вернули, — глухо отозвался Африканов.

— «Вернули»… — передразнил Евсей Макарович. — На хрена отбирать было?

— Вещественное доказательство.

Чины полиции обернулись к Африканову и мимическими сигналами потребовали не вступать в препирательства с начальством во избежание дальнейшего нагнетания.

Еще помолчали.

Откровенно говоря, где брать новый бюст — было совершенно непонятно. Два года назад Евсей Макарович сам справлялся об этом в Управлении, на что ему ответили, что за казенный счет могут предоставить только портрет в раме, а за бюстом посоветовали обратиться в Художественную Академию, в которой конечно же делать бюст отказались. Пристав хотел было исходатайствовать право замены бюста на картину, но в Управлении такое своеволие не одобрили — коль скоро стоит бюст, надо ставить бюст. Помыкавшись, Евсей Макарович решил временно отложить проблему, тем более что впереди был целый год траура по усопшему государю.

Пока пристав приходил в себя, Ардов приблизился к стоявшему здесь же Жаркову и прошептал на ухо:

— Петр Палыч, идемте к Горскому, нам надо разведать тайну эксперимента.

— Вы не перестаете меня удивлять, Илья Алексеевич, — прошептал в ответ криминалист. — Еще вчера вас никак не интересовало это золото, а сегодня — «надо разведать».

— Я совершеннейший профан в химии, без вашего экспертного мнения мне не обойтись.

Жарков бросил на Ардова взгляд, желая понять, сколько в этих словах искренности. Он явно был польщен приглашением сыщика.

— Короче, господа чины полиции, — вздохнув, Троекрутов встал и вернулся на место, с которого начинал торжественное собрание. — За доблестную и беспорочную службу Управление полиции награждает медалью за беспорочную службу старшего помощника пристава фон Штайндлера Оскара Вильгельмовича.

Облаухов поднес шкатулку с наградой, которую все это время держал в руках перед собой на красной подушечке. Евсей Макарович нацепил штабс-капитану медаль на грудь, троекратно облобызал и громко провозгласил:

— Христос воскресе!

— Воистину воскресе! — с облегчением выдохнули чины полиции.

— Не изволите осетринки отведать, ваше высокоблагородие? — поинтересовался Облаухов, приподняв на столе газетный лист, под которым был устроен маленький «кюба»[42], составленный из подношений, присланных с утра в участок владельцами ближайших лавок по случаю праздника.

— Изволю, — коротко ответил Евсей Макарович и протянул руку к бутылке романеи[43].

Жарков и Ардов незаметно выскользнули из участка, договорившись с Облауховым, что в случае вопросов он доложит господину приставу, что чины полиции отбыли по неотложному делу.

Через три четверти часа Жарков постучал в дверь в Сукином переулке. Та оказалась незапертой и со скрипом отворилась. Переглянувшись, коллеги прошли внутрь.

В центре лаборатории на золотом шнуре вверх ногами висел Горский. Горло его было перерезано, и из раны на пол натекла порядочная лужа крови.

Глава 30 Опять убийство

Из числа празднующих чинов полиции на зов Ардова, изложенный в записке, которую снес в третий участок мальчишка-рассыльный, смогли откликнуться только двое: околоточный надзиратель Свинцов, на которого никак не влияло количество выпитого, и письмоводитель Спасский, который вообще не пил.

Свинцову Илья Алексеевич велел разыскать и доставить на место преступления господина Аладьина, а Спасский взялся составлять протокол осмотра под руководством Жаркова.

— На передней части шеи расположена резаная рана размером полфута, — диктовал криминалист, склонившись над уже снятым и уложенным на пол трупом. — Края раны ровные. Левый угол острый. Трахея перерезана на уровне верхнего края гортани. Верхний край хряща трахеи также надрезан. Рана имеет прямое поперечное направление, что может говорить в пользу ее нанесения посторонней рукой.

Ардов вертел в ладони золотой слиток в виде грецкого ореха, найденный в ящике стола, куда он попал, очевидно, после сенсационного опыта. Пошарив рукой, Илья Алексеевич, к своему удивлению, обнаружил среди бумаг еще один точно такой же слиток. Там же он заметил фотокарточку, на которой Горский был изображен вместе с тем самым индийским раджой, пропавшим в финале эксперимента. В ухо Ардову запищал комар. Сыщик хлопнул себя по щеке, чтобы прибить кровопийцу.

— Сначала перерезали горло, потом подвесили… — сказал Жарков, подойдя сзади. — Так в старину казнили алхимиков… Когда они выдавали миру тайные знания.

— Эх, не удержался, дедушка, — раздался голос околоточного надзирателя, услыхавшего пояснения криминалиста. — Видать, хвастлив был. Да-с, гордыня — она такая, любому язык развяжет.

Ардов развернулся. Приведенный Свинцовым Аладьин стоял у входа, прислонившись к стене. Сам Свинцов глотал воду из стеклянного кувшина, обнаруженного на столе. Аладьин был бледен и смотрел на труп профессора полными ужаса глазами. Илья Алексеевич приблизился к нему и показал слитки.

— Вчерашний эксперимент был не первым?

Аладьин перевел на сыщика ошарашенный взгляд.

— Иван Данилыч, — обратился Ардов к околоточному надзирателю, — вы не могли бы подать воды?

Свинцов протянул Аладьину стакан, тот сделал несколько жадных глотков.

— Итак? — поторопил Ардов.

— Неделю назад мы уже п-провели удачный опыт. Тогда профессор не за-за-за…

— Заяц? — поторопился подсказать Свинцов.

— Иван Данилыч! — скривился Ардов.

— Виноват, — согласился околоточный и пошел помогать Жаркову осматривать карманы покойного.

— …не за-ахотел обнародовать результаты, — докончил мысль Аладьин. — Он считал, что необходимо закрепить успех.

— Когда вы в последний раз видели профессора?

— Тогда же, когда и вы, — на эксперименте, — Аладьин сделал еще несколько глотков. — А после я сразу ушел.

— Почему не остались праздновать? Ведь для вас это… знаменательное событие?

— У меня сильно разболелась го-голова, а от этого у меня случаются п-приступы…

— Приступы?

— У меня слабые сосуды… Простите, я могу сесть?

Ардов сделал шаг назад, давая возможность Аладьину пройти и занять стул.

Жарков и Свинцов извлекали и выкладывали на поднос предметы из карманов покойного — платок, часы, ключ, несколько монет… Спасский аккуратно фиксировал находки в протоколе.

— У профессора были враги? — продолжил опрос сыщик.

— Не знаю… К нему приходил какой-то подозрительный тип. Юрий Александрович его выгнал.

— Вы слышали, о чем они говорили?

— Я слышал только слово «краска», которое этот человек повторял несколько раз…

«Неужели дело все-таки связано с фальшивомонетчиками?» — подумал Ардов.

— Как он выглядел?

Аладьин помолчал, словно силился вспомнить.

— Высокий, худой… Лысый…

— А шрам? Вот здесь — был шрам? — Илья Алексеевич указал на подбородок.

— Не знаю, — тряхнул головой Аладьин. — Я близко не подходил.

— Не видели ли вы этого человека вместе с Крючиным?

— Не видел… — отмахнулся свидетель. — Хотя — п-постойте! Да ведь Крючин его и привел! — Аладьин осмотрел помещение, словно искал кого-нибудь, кто мог бы подтвердить его признание. — Ну конечно! Я помню, как после этого визита п-профессор выговаривал Крючину, что запрещает п-приводить п-посетителей.

— Вот как? — оживился Ардов. — А что Крючин?

— А Крючин говорил, что п-профессор нуждается в деньгах для п-продолжения опыта.

— Это правда?

— К сожалению, да, — Аладьин опять поник. — П-профессор истратил последние сбережения, п-продал дом. Переехал жить в лабораторию. Мы катастрофически нуждались в средствах…

— Спасибо… — медленно произнес Ардов, мысленно раскладывая полученные сведения по разным ячейкам в своей голове. — Проверьте, пожалуйста, всё ли на месте. Может, что-то пропало? — сыщик обвел рукой подвал.

— Я п-постараюсь… — выдавил из себя полудохлую лягушку Аладьин, встал и тут же рухнул на пол — обморок.

— Не вынесла Маша с собой ашмалаша[44], — скаламбурил Свинцов.

Жарков отыскал в кармане пузырек с нюхательной солью и, сковырнув пробку, поднес к носу Аладьина. Тот, дернувшись, очнулся.

— Следующим буду я, — плаксивым голосом произнес он.

— Не беспокойтесь, мы не дадим вас в обиду, — заверил сыщик, помог встать и повторно указал на убранство лаборатории, приглашая к осмотру.

Сам же Ардов принялся без всякого плана просматривать книги, которыми была набита резная этажерка у стола.

Спустя четверть часа Аладьин доложил результаты:

— Как будто все вещи на месте… — пробормотал он.

Илья Алексеевич почувствовал подозрительную неуверенность, словно молодой человек сомневался, стоит ли признаваться в обнаруженной пропаже.

— Но — что? Чего не хватает?

— Возможно, она в кармане у профессора… — еще тише промямлил студент.

— О чем вы говорите?

— О книжке… У профессора была записная книжка… Такая, с бархатной обложечкой.

— Петр Палыч, у покойного что-то было в карманах? — обернулся Ардов к криминалисту.

— Ничего значительного, — отозвался Жарков и кивнул на поднос на столе, куда были выложены извлеченные из карманов предметы. Ардов быстро перебрал их — книжка отсутствовала.

— Что в ней было? — сыщик обернулся к Аладьину.

— Формула.

Услыхав это слово, Жарков бросил возиться с трупом и подошел.

— Вы можете ее восстановить? — продолжил Илья Алексеевич.

Аладьин молчал и, кажется, собирался разрыдаться.

— Вы же целый год ассистировали Горскому! — подключился Петр Павлович.

— Мне надо домой, — скривил губы Аладьин. — Мне не-не-невыносимо здесь находиться, — его голос треснул и полез вверх.

— Извините, но я повторю вопрос… — строго проговорил Ардов. — Вы можете восстановить формулу получения золота?

— Не знаю, может быть… — Аладьин стал как будто задыхаться. — Но я прошу защиты!

Так долго сдерживаемые слезы наконец хлынули из глаз бывшего помощника профессора Горского.

Глава 31 Слушай приказ!

К вечеру труп был доставлен в прозекторскую. Новый покойник не мог не привлечь внимание пристава, который уже порядком окосел, празднуя святой праздник. Африканов привел соседа-гармониста, умевшего играть одновременно на двух инструментах: помимо обычной гармоники в руках, у него под ногами располагалась особая басовая гармонь. Разувшись, музыкант одной ногой раздувал мех, а пальцами другой давил на клапаны, расположенные на крышке. Исполнялась песня «Донцы-молодцы» по мотивам побед русского оружия в войне 12-го года. Охваченные патриотическим чувством, чины полиции самозабвенно выводили:

— Все запылало мщеньем, войною! Мщеньем, войною — против врагов…

Звуки героической песни доносились и до прозекторской.

— Илья Алексеевич, — с трудом ворочая языком, проговорил Троекрутов, — у вас просто какая-то труднообъяснимая страсть тащить в участок все трупы, с которыми вас сводит судьба.

— А судьба у вас, надо сказать, щедра на трупы, — поддакнул фон Штайндлер, звякнув новой медалью.

— Зачем вы привезли к нам тело, если оно обнаружено не у нас? Не на нашем участке? Сукин переулок — это же Нарвская часть! Как вы вообще там оказались?

— Есть вероятность, что и студент Крючин, и профессор Горский убиты одним и тем же человеком, — сухо ответил Илья Алексеевич.

— Почему это? — икнув, осведомился фон Штайндлер.

— Обе раны нанесены похожим режущим орудием — бритвой или ланцетом, — вступил Жарков. — В обоих случаях убийца действовал одинаково: подбирался к жертве сзади, заносил руку вперед и сильным движением распарывал шею.

— Какая дикость, — ужаснулся Евсей Макарович. — И вы считаете, что это сделал какой-то фальшивомонетчик?

— Нет, фальшивомонетчики ни при чем. Думаю, здесь замешана мадам Энтеви.

— Какая еще Энтеви? — встрепенулся Троекрутов.

— Это французская прорицательница, которая находится сейчас в столице с гастролями.

Пристав обеспокоенно захлопал глазами: появление в деле французской подданной придавало преступлению международный статус, который автоматически превращал расследование в предмет пристрастного любопытства со стороны начальства.

— Слушайте, Ардов, — кашлянув, начал Евсей Макарович. — Зачем нам эта иностранка? У нас что, своих нет?

— Это известнейшая медиумистка, о ней знает весь мир! — встрял Жарков.

— О господи, — выдохнул Троекрутов, вытащил из фалды платок и принялся промакивать вспотевший лоб. — Только этого не хватало.

— Непосредственным исполнителем убийств, скорее всего, является ее помощник по имени Люк, — принялся докладывать известные к этому времени факты сыщик. — Предположительно тоже француз. Имеет довольно выразительную внешность. Его видели рядом с Крючиным, наведывался он и к профессору. Также бывал во дворе дома, где проживает возлюбленная Крючина и где он сам впоследствии был убит.

— Зарезан, — уточнил Жарков.

— Да-с, улики основательные, — согласился пристав. — Вот же мерзкая баба, приехала к нам бесчинства творить…

Из приемной залы долетели нестройные голоса:

— Ай, донцы-молодцы! Ай, донцы-молодцы!..

Троекрутов невольно принялся тихонько подпевать — голова никак не хотела включаться в работу.

— Евсей Макарович, завтра в управлении ждут отчет за прошедшую неделю, — елейным голоском влез в разговор фон Штайндлер, неприязненно поглядывая на Ардова. — Что прикажете указать по делу об убийстве студента Крючина?

— Да, что? — встрепенулся пристав. — Уж неделя прошла. Что скажете, Илья Алексеевич?

Ардов молчал.

— И это хорошо еще, что от нас ювелирную лавку забрали! — вдруг вспомнил пристав. — Шутка ли: орудуют прямо под нашими окнами, можно сказать! Завтра того и гляди вовсе на шею сядут, — взгляд Троекрутова упал на секционный стол, где лежал труп, это вернуло его мысли к французской мадам. — Зачем же ей понадобилось убивать нашего профессора? Да еще и с помощником?

Ардов продолжал хранить молчание — ответов у него не было.

Троекрутов сел на табурет и принялся обмахиваться платком. Хмель постепенно выветривался.

— Эдак она, чего доброго, и второго помощника велит прирезать. Как его?

— Аладьин, — подсказал Ардов.

— Да. Надо бы ему охрану приставить.

— Уже приставлена, — доложил Илья Алексеевич.

— Свинцов отправил городового Пампушко дежурить во дворе дома Аладьина, — пояснил Жарков, продолжая возиться с трупом Горского.

— Это хорошо… — пробормотал Троекрутов. — Это вы молодцы… А дальше-то что?

— Да, — опять влез фон Штайндлер. — Что дальше? Какие имеете планы по поимке преступников?

— Надо бы посетить салон мадам Энтеви… — задумчиво произнес Ардов.

— Точно! — встрепенулся Евсей Макарович — мысль показалась ему и своевременной, и здравой.

— Не поздно? — на всякий случай проявил осторожность фон Штайндлер и взглянул на часы: было без четверти одиннадцать.

— Какое там! — вскочил пристав, пришедший в возбуждение от предстоящей операции. — Уйдет ведь! Надо арестовывать.

Распахнув дверь прозекторской, Троекрутов крикнул командирским тенором:

— Господа чины полиции! Слушай приказ по участку! Сейчас все идем арестовывать… эту… — он запнулся, позабыв имя. — Как ее?

Евсей Макарович обернулся к Ардову за подсказкой.

— Не сохранить ли нам имя в тайне? — предложил Илья Алексеевич.

— Да! — согласился пристав и пошел по коридору, раздавая громкие приказания: — Облаухов, неси мой револьвер! Африканов, зови извозчика! Пилипченко, готовь кутузку, мы туда опасную преступницу сейчас привезем…

Ардов в беспокойстве прислушивался к пьяному параду, который устроил начальник. Впрочем, может, оно и к лучшему: визит к мадам Энтеви откладывать было нельзя.

Жарков протянул Илье Алексеевичу клочок бумаги.

— Что это? — удивился сыщик.

— Было зажато в руках покойника, — криминалист кивнул в сторону секционного стола.

Ардов развернул записку. На ней рукой профессора было начертано несколько строк на чужом языке.

— По-моему, санскрит, — высказал предположение криминалист.

По всей видимости, это была страница из пропавшей записной книжки. Ардова опять окружил сонм мошкары, лезшей в глаза, рот, уши. Он потряс головой, желая отогнать наваждение.

— Вы едете? — в дверном проеме появилась вихрастая голова письмоводителя Спасского. — Все готовы. Вас ждут.

Из приемной залы доносились звуки марша «На вступление в Париж».

Глава 32 Новая смерть

Мадам Энтеви висела над столом на шнуре, обмотанном вокруг шеи в несколько оборотов. Ноги ее были подогнуты и касались поверхности стола, словно она сама накрутила себе удавку на шею и подогнула колени. На ее груди покоилась потухшая керосинка, привязанная к концу шнура. Сорванный абажур валялся на полу.

Дух стоял гнилостный, Ардова сильно мутило. Троекрутов велел зажечь дополнительные лампы, захваченные из участка. Стало чуть светлее, потянуло свежестью — это Спасский нашел и отворил за драпировками окна.

Илья Алексеевич взял со стола записку, написанную по-французски корявыми буквами.

— «Оставляю это тело, но духом с вами», — перевел он предсмертное послание медиумистки. — Выглядит все это весьма странно, — заметил он.

Жарков тем временем взобрался на стол и осветил фонарем лицо несчастной.

— На левой стороне отмечаю кровоподтек, полученный при жизни. По всей видимости, мадам сначала была оглушена мощным ударом, а уж потом «оставила тело», — предположил криминалист.

Облаухов достал походный чернильный прибор и устроился за столом составлять протокол осмотра.

— Похоже, ваш месье Люк ухлопал и собственную хозяйку, — пробормотал Троекрутов, заметно оробевший в этом жутковатом месте.

— Вот только непонятно, при чем здесь эта глупейшая записка, — отозвался фон Штайндлер.

Вдруг металлические блинчики медалей на его груди подскочили кверху так, словно их кто-то подбросил. Раздался звон. Фон Штайндлер замер в ужасе и прижал награды ладонью обратно к груди.

— Вы видели? — прошептал он, едва сдерживая испуг. — На меня напал какой-то дух…

Он еще плотнее прижался спиной к портьере и принялся шарить по сторонам затравленным взглядом.

— Придумают же, паразиты, — как ни в чем не бывало выбрался из-за портьеры Свинцов, вертя в руках кусок жесткой проволоки, выкрашенной в тот же цвет, что и портьеры по кругу, так что на их фоне проволока становилась совершенно невидимой. Догадавшись, что это именно околоточный только что при помощи этого прута разыграл старшего помощника пристава, чины полиции прыснули. Фон Штайндлер выпрямился и строго взглянул на Свинцова:

— Прекратите валять дурака, Иван Данилыч! Пойдите лучше осмотрите дальние углы. Других это тоже касается!

Чины полиции вслед за Свинцовым разбрелись по лабиринтам, которые образовывали приделанные к потолку драпировки.

— Илья Алексеевич! — позвали откуда-то из-за портьеры.

Ардов поспешил на зов и очутился в закутке, где располагались диван и небольшой столик. На нем было небольшое зеркальце на подставке, коробочки, флаконы, пудреницы.

— Нечто вроде будуара, — оценил пространство Спасский и протянул тетрадку.

Илья Алексеевич раскрыл.

— Это, наверное, посетители, — предположил письмоводитель.

На странице имелся список фамилий; напротив большинства стояли крестики.

— И вот еще, — Спасский указал на паспорт, лежавший на столике.

— Надо же, — удивился Илья Алексеевич, взглянув на фамилию в картонной книжечке, — действительно француженка.

Вернувшись в зал, Илья Алексеевич передал улики Жаркову. Он как раз закончил собирать во флакончик остатки жидкости из чайных чашек, стоявших на столе. Вдруг круглый стол в центре залы взлетел над полом не менее чем на фут и начал вращаться! Потревоженное тело прорицательницы качнулось и с грохотом свалилось на пол. Все вздрогнули, Спасский вскрикнул, Евсей Макарович потянулся к черной кобуре.

— Не двигаться! — зачем-то крикнул фон Штайндлер.

Откуда-то из глубин темного пространства донесся голос Свинцова:

— Вот это машинка!

Пробравшись по проходам за кулисы, чины полиции обнаружили железный станок, напоминающий швейную машину с ножным приводом: ремень от пускового колеса уходил в пространство в полу и оттуда, вероятно, тянулся под досками к шкиву махового колеса в ножке стола. Свинцов поставил ногу на педаль и еще раз привел механизм в движение.

Ардов приподнял фонарь и увидел множество нитей, уходящих в разные стороны. Он тронул их. Тут же послышались звуки колокольчиков, закрепленных, по-видимому, в разных местах помещения.

— Да-с… Ловкая мошенница, — заключил пристав.

— Илья Алексеевич, — позвал Жарков.

Все обернулись на голос. В углу из-под портьеры в тусклом свете керосинки виднелись подошвы штиблет. Криминалист отодвинул занавес. Прислонившись к стене, на полу сидел мужчина в черном костюме. Лицо его было землистым, на груди имелись подсохшие пятна рвотных масс.

Ардова атаковал рой жужжащих насекомых.

Свинцов приподнял голову господина.

— Это Бугров, — сказал сдавленным голосом сыщик. — Чиновник по особым поручениям при обер-полицмейстере.

Жарков пощупал ему пульс.

— Кажется, жив, — с удивлением произнес он. — Ну-ка, братцы…

Свинцов оторвал кусок от портьеры, Африканов и Пилипченко уложили на него тело и понесли к выходу.

— Везите в Обуховскую — это ближайшая! — распорядился Жарков. — Спросите доктора Троянова.

— Это заносить в протокол? — обратился к приставу Облаухов, но тот, кажется, даже не услышал — глаза его медленно наливались кровью.

— Так… Иван Данилыч, — начал он, обернувшись к околоточному надзирателю, всем своим видом источая гнев и решимость. — Поднимай городовых. Едем в «лавру». Наверняка этот субчик там схоронился.

— Может, подождем до утра? — попытался остудить пыл начальства Штайндлер. — Получим разрешение…

— Какого утра?! — не выдержал Евсей Макарович. — Ведь уйдет же! Это же не какой-то там фармазон![45] Это же самый отпетый мокрятник! Убийца-душегуб! Такие до утра не ждут, Оскар Вильгельмович, пока мы с вами разрешение получать будем.

Вне всякого сомнения выкушанные по случаю праздника два полуштофа притупили обыкновенную осторожность и благоразумие пристава третьего участка Спасской части. Всю оставшуюся ночь он проводил облаву в «Вяземской лавре», переполошив местных обитателей, порядком отвыкших от визитов представителей законной власти. Евсей Макарович носился коршуном по ночлежкам, притонам и тайным балатакским[46] берлогам, вышибал двери, требовал полного подчинения и раздавал тумаки любому, кто осмеливался фордыбачить. Чувствовал он себя в этот момент так же, как почти двадцать лет назад на битве с турками в окутанной туманом Шейновской роще[47] в составе 9-го стрелкового батальона, за что был удостоен бронзовой ленточки на головной убор с отличительной надписью «За Шейново 1878». Закончив осмотр очередной норы, он провозглашал зычным возгласом «Редут взят!» и устремлялся к осмотру нового ложемента[48]. Всех лысых, кривых и шепелявых утаскивали в участок, где к утру оказалось набито в кутузку не менее двух дюжин задержанных.

Глава 33 Преследование

Тем же вечером филер Шептульский продолжал нести службу во дворе дома 119 по набережной Фонтанки, где у слесаря с Варшавского вокзала снимала комнату Глебова. Ардов велел ему продолжить наблюдение за натурщицей, в показаниях которой имелись подозрительности.

К сожалению, после разоблачения старшего дворника Шептульский лишился с его стороны поддержки по части провианта, отчего чувствовал себя нынче голодным, замерзшим и уставшим. Настроение его потухло, а внимание рассеялось. Когда из квартиры слесаря в который уже раз за последние дни выскочил пронырливый мальчишка в рабочей одежде, филер по обыкновению не обратил бы на это никакого внимания, если бы этот мальчишка не оступился в темноте и не растянулся. Картуз слетел с его головы, и в свете тусклого фонаря Кузьма Гурьевич разглядел весьма странную прическу, никак не подходящую для рабочего подростка.

— Ах ты, калоша безглазая, — прошептал филер, обращаясь с укором к самому себе, — как же я этого раньше-то не приметил.

Копна рыжих волос выдала в пареньке переодетую Глебову. Она быстро напялила головной убор на место, тревожно огляделась и продолжила путь. Выпроставшись из-за сарая, Шептульский устремился следом.

Девушка уверенно маневрировала по темным дворам в районе Забалканского проспекта и вскоре выскользнула в Таиров переулок, по которому достигла грязных лачуг Сенной площади. Там ее поджидал подозрительный тип, с которым Глебова перебросилась парой слов и двинулась дальше, на Гороховую.

Не желая попасть на глаза подозрительному типу, Шептульский чуть задержался за сараем в ожидании, пока тот не скрылся в щелях между лачугами. Продолжив путь, филер на какое-то время потерял объект преследования из виду и двигался исключительно в расчете на интуицию, которая обычно не подводила старого топтуна.

Перейдя Гороховую, Глебова нырнула в подворотню и очутилась в Мучном переулке. Единственный фонарь на весь переулок освещал по правой стороне ряд забранных на ночь ставнями мучных лавок. Слева, чуть подальше, почти у самой набережной, черными оконными проемами таращился в ночное небо двухэтажный заброшенный дом. Подхватив с земли какую-то железку, Глебова особым манером стукнула в ржавую водосточную трубу. Через полминуты из щели выбрался темный тип, с которым она также вступила в разговор. Мчавшийся следом Шептульский был уверен, что потерял объект из виду, поэтому несколько утратил бдительность. Выскочив из-за угла на всех парах, он буквально влетел в женскую спину. Осознав промашку, Кузьма Гурьевич мгновенно преобразился: ножки скривились калачом, личико сделалось блаженно пьяненьким, глазки затуманились, а изо рта потянулась слюнявая нитка.

— Глаза разуй, дядя, — посоветовал человек в черной одежде, с которым переговаривалась Глебова.

— Виноват-с, — хриплым голоском заблеял Шептульский, — не приметил-с… Удаляюсь сей момент…

Филер не посмел поднять глаза, поэтому взгляд его остановился на сложенных на груди руках мужчины. Нетвердой походкой Кузьма Гурьевич проследовал дальше, в сторону Екатерининского канала, отметив про себя, что у мужчины на правой руке отсутствовал безымянный палец.

Дойдя до угла дома и сделав вид, что намеревается повернуть за угол, филер украдкой бросил взгляд за спину: ни Глебовой, ни ее собеседника на улице уже не было. Пометавшись по переулку и заглянув в пару подворотен, Шептульский вынужден был признать, что провалил преследование. Глава 34

Одесский след

С утра весь состав третьего участка, похмельный и сонный, наладил опрос задержанных, вытряхнутых в ходе ночного налета из ночлежек «Вяземской лавры».

— Виноват, не имею ни роду, ни племени, — гундосил лысый старик со слезящимися глазами в ответ на протокольный вопрос. — Побираюсь чем бог пошлет. Зовут Маркишкой.

Прозвище у старика было Гундос — из-за перебитого носа. Когда-то он жил приживалкой у отставного полковника, терпел вечные притеснения от прислуги — то чай спитой подсунут, то пирог черствый дадут, — а после смерти благодетеля оказался в ночлежке, где был неоднократно бит за мелкое воровство у своих же.

— Бывший член окружного суда Сырников, — гордо отвечал другой бродяжка в драной енотовой шубе и со шрамом на подбородке. — Имею временное стеснение в средствах.

Как выяснилось, бывший член удостоверил своей подписью фальшивое завещание, за что был исторгнут со службы и осужден, а после отбывания срока сделался постоянным обитателем трущоб «лавры».

— Пересылался несколько раз, — шепелявил тщедушный молодой человек с подбитой губой, покрытый какой-то подозрительной сыпью. — Из Харькова в Петербург, из Петербурга в Варшаву… потом обратно…

Вся вина прыщавого юноши заключалась в утере паспорта, которую не смогли загладить ни ручательства, ни свидетельства знакомых.

Месье Люка среди задержанных обнаружить не удалось. По итогам опросов чины полиции выносили решения — кого в Нищенский комитет, кого — к высылке на «местожительство», а кого и «ко взысканию» через мировых судей.

Троекрутов в своем кабинете готовился к докладу в Управлении, где предстояло держать ответ за неожиданную вылазку в «лавру» и массовые задержания несчастных бродяг. Фон Штайндлер набросал на листе бумаги суждения, которые должны были придать ночной импровизации вид разумного действа, заранее обдуманного и тщательно спланированного. Пристав расхаживал по кабинету в скрипящих сапогах и репетировал, подглядывая в бумажку:

— «В целях борьбы с ненавистным пауперизмом[49], обуреваемый желанием обуздать неблагонамеренность и злую волю неблагонадежного класса населения, нарушающего благолепие и симметричность стройной организации городской жизни…» — Евсей Макарович запнулся, чувствуя, что предложенный стиль мало соответствует его обычной манере изложения мыслей. — Не слишком ли торжественно, Оскар Вильгельмович?

Старший помощник заверил, что только таким возвышенным стилем и возможно отогнать от себя нежелательные вопросы относительно неполучения предварительного разрешения на облаву.

— Что ж… Это пожалуй… — согласился Евсей Макарович и пробежал глазами дальнейший текст выступления. — Но вот про «разнузданную похоть стяжания, беспутства и безумия» я, уж вы меня простите, говорить никак не смогу. Я и не запомню этой галиматьи, хоть даже мне и рубль посули.

Посовещавшись, решили про «похоть безумия» вымарать.

К этому часу Илья Алексеевич уже успел побывать на докладе у обер-полицмейстера. Покушение на жизнь чиновника собственной канцелярии, многолетнего и преданнейшего слуги и телохранителя произвела на тайного советника сильное впечатление. А в том, что это было именно покушение, сомнения отсутствовали: в больнице у пострадавшего было диагностировано сильнейшее отравление неизвестным веществом. По части владения различными приемами боя Бугров был весьма опытным цестуарием[50], так что неудивительно, что против него применили хитрость и яд — это свидетельствовало в пользу версии об участии в преступлении весьма дерзкого и опасного преступника, посмевшего бросить вызов самым высоким лицам империи. Могучие силы организма Бугрова чудом сохранили для его души земное ее обиталище. Почти трое суток провел он без чувств в салоне мадам Энтеви и до сих пор еще пребывал в совершенном беспамятстве. Пояснить ничего не мог. Можно было предположить, что его опоили в пятницу вечером во время последнего сеанса у мадам Энтеви, куда он был отправлен лично господином Райзнером, чтобы не допустить разглагольствования духов о грядущей денежной реформе.

— Итак, что мы имеем? — расхаживая по кабинету, попытался подвести итог обер-полицмейстер. — Приезжая прорицательница предсказывает крах «золотому стандарту», как будто каждое утро читает российские газеты. Побывав на ее сеансах, купцы и финансисты, как никто склонные к гаданиям и мистицизму, передают из уст в уста страшные предсказания. Газеты продолжают истерику. Какие-то странные налетчики громят ювелирную лавку Артамонова, заранее пригласив туда репортеров. Странный девиз «Золото — навоз» попадает на первые полосы изданий и удачно дополняет обещания грядущего краха. Наконец, полусумасшедший профессор-затворник, заглянув к французской медиумистке, находит формулу производства дешевого золота, над которой бился без малого тридцать лет. Сенсация опять попадает в газеты. Доморощенного Парацельса[51] убивают, обставив дело как месть алхимического братства, а формулу дешевого золота — похищают. Таким образом, можно предположить, что смерть Горского и Энтеви ознаменовала собой завершение очередного этапа загадочного преступления, вне всякого сомнения направленного на подрыв основ не только экономического устройства, но и самого основания общественного здания нашего государства. Не удивлюсь, если окажется, что мы стоим на пороге дерзкой атаки на самодержавную власть. В ближайшие дни следует ожидать финального аккорда. И похищенная формула профессора Горского имеет здесь, как мне представляется, стержневое значение. Ардов, — тайный советник подошел к Илье Алексеевичу и сжал его плечи, — как ни высокопарно это звучит, но судьба империи в ваших руках. Я наделяю вас самыми широкими полномочиями, разрешаю привлекать любые силы, но прошу об одном — предотвратите преступление.

С этим неисполнимым напутствием Илья Алексеевич и прибыл в прозекторскую.

Труп мадам Энтеви лежал на секционном столе. Петр Павлович приставил к посиневшей скуле увеличительное стекло.

— Обратите внимание.

Илья Алексеевич присмотрелся: на коже просматривался весьма отчетливый отпечаток с точкой в центре.

— Думаю, это след от перстня круглой формы, — предположил криминалист. — Очевидно, он находился на пальце убийцы в момент удара. Пупырышек в центре круга превращает эту форму в алхимический символ солнца.

— Стало быть, все-таки убийство?

Жарков кивнул и продолжил выкладывать новости:

— А это — весьма недурная подделка, — протянул он изъятый в салоне паспорт.

— Как вы определили?

— Документ заполнен русскими кампешевыми чернилами, сорт «Пегас», производятся на фабрике Белошицкого, — не без гордости за собственную проницательность доложил криминалист. — Сделаны на основе экстракта сандалового дерева.

— А французские?

— А во Франции пользуются ализариновыми чернилами, изобретенными Леонгарди в 1885 году.

Илья Алексеевич поднес паспорт к носу и попытался понюхать строчки — ничего не вышло.

— Как же нам установить личность? — пробормотал он.

— Взгляните сюда, — Жарков указал на шрам в нижней части живота трупа. — У мадам Энтеви, по всей видимости, был удален аппендикс.

— Аппендикс? — переспросил Илья Алексеевич, не вполне понимая смысл слова.

— Да. Маленький такой отросток прямой кишки. Людей, подвергшихся такой операции, у нас можно перечесть по пальцам, и делают их всего два врача: один — в Петропавловской больнице, другой — в Обуховской.

Уже через час Спасский доставил в участок доктора Троянова, любезно согласившегося осмотреть труп.

— Да, это моя пациентка, — заключил эскулап. — Галина Григорьевна Соломко. Побывала у меня на столе года три назад.

— Как она к вам попала? — ожил Ардов, сдерживая радость от раскрытия личности мошенницы.

— Дело случая. Она, если не ошибаюсь, из Одессы. Навещала свояченицу в Петербурге, и с ней случился приступ, прямо в ресторане. Ближайшей больницей оказалась Обуховская, так она и оказалась у меня.

— А вы всех пациентов помните по именам? — спросил Ардов.

— Не всех, — легко отозвался Троянов. — Но ведь здесь операция не совсем обычная. Пациентка поступила c болями и дефансом в правом нижнем квадранте живота. Имелись все признаки аппендикулярного абсцесса. У нас, знаете ли, до сих пор все еще придерживаются выжидательной тактики в вопросах вскрытия, но какой смысл сидеть и ждать флюктуации? В свое время я ассистировал профессору Неммерту при аппендэктомии — это было в клинике Пирогова. Словом, дело предстояло опасное, но я рискнул. И как видите — не прогадал: пациентка полностью поправилась! — Троянов поднял взгляд выше и увидел на шее странгуляционные борозды. — Впрочем, кому суждено быть повешенным, тот не умрет под ножом хирурга.

Пока доктор излагал Жаркову детали операции, Илья Алексеевич подступил к Свинцову:

— Иван Данилыч, срочно отправляйтесь на Николаевский вокзал: Люк — там.

— Будет сделано, Илья Алексеевич! — подхватился околоточный. — А почему на Николаевский?

— Мошенница эта — из Одессы. Думаю, помощник ее как раз домой и собирается. Поезд туда — по вторникам. До отправки — полтора часа.

— Не уйдет, шельмец! — прорычал Свинцов и рванул на улицу.

Илья Алексеевич отмахнул зудящего комара, который напал на него еще в кабинете обер-полицмейстера и с тех пор неотлучно преследовал. Из Одессы был родом и господин Мервус — его главный враг, спланировавший убийство отца и до сих пор не понесший наказания за это и другие преступления. Предположение о его связи с фальшивой мадам Энтеви находило косвенное подтверждение…

— Надо бы опросить участников последнего сеанса? — предположил Жарков, подойдя к Ардову после того, как проводил доктора. — Возможно, кто-то сумеет пролить свет на обстоятельства отравления Бугрова.

Илья Алексеевич вышел из задумчивого состояния.

— Да-да, конечно, — согласился он. — У меня есть список…

Глава 35 Формула

Город гудел от беспорядочного трезвона: по случаю светлой седмицы на колокольни пускали звонить подростков — отбоя не было. Улица была полна торговцами и нарядными обывателями.

— Сыр-колбас — все для вас! — надрывался нанятый гастрономической лавкой разносчик с деревянной рамой на плечах, увешанной связками колбас и расфасованными в оберточную бумагу четвертьфунтовыми кусками сыра.

Рядом мороженщик с ящиком на колесах ловко обслуживал дам и детвору: специальной ложкой навертывал шарик, клал на бумажку и втыкал деревянную палочку.

На углу Погонной мальчишка-газетчик выкрикивал новости:

— Русский гений убит тайными заговорщиками! Враги России нанесли подлый удар!

Илья Алексеевич на ходу просмотрел «Санктъ-Петербургскіе вѣдомости». Анчиповский не пожалел красок, живописуя как само кровавое преступление, так и весь ужас грядущего экономического краха империи.

У самого дома Аладьина расположилась торговка с тележкой под полосатым тентом, где у нее стояли бочонки с баварским квасом и лимонадом. Миловидная девица в фартуке попыталась соблазнить Илью Алексеевича стаканом лимонада.

— В следующий раз, — отказался сыщик и устремился к подъезду, где маялся городовой.

Из короткого доклада блюстителя уличного порядка следовало, что никаких происшествий вокруг господина студента за последние сутки не совершилось. Ардов поднялся на самый верхний этаж.

Аладьин сидел в неубранной постели, неотрывно смотрел в точку на стене и время от времени вздрагивал, словно по телу пробегала судорога. Убранство комнаты было скупым — стул, стол, кувшин, керосинка. На оберточной бумаге лежали аккуратно порезанные кусочки сыра — очевидно, остатки скромного вчерашнего ужина.

— Вы написали формулу? — поинтересовался Илья Алексеевич.

— Они п-придут за мной, — продолжая пялиться в стену, пробормотал студент.

— Прекратите истерику, у входа дежурит городовой, можете быть покойны.

Аладьин взглянул на сыщика и, кажется, немного пришел в себя.

— П-профессор скрытничал и не п-показывал всей формулы. Он даже специально меня п-путал.

— Это можно понять. Так вы восстановили?

Дрожащей рукой молодой человек протянул лист бумаги, испещренный нервными значками.

— Мне п-пришлось вспомнить каждую деталь, — произнес он жалобным тоном, будто эта работа доставила ему нестерпимую боль. — Единственное, чего я не могу п-предоставить, это рецепт сока сомы. Он был записан у п-профессора отдельно.

Илья Алексеевич замер на мгновение, потом пошарил в жилетном кармане и предъявил клочок бумаги, который был извлечен Жарковым из кулака умерщвленного профессора.

— Откуда она у вас? — удивленно протянул начинающий алхимик.

В дверь постучали.

— Это он! — выкрикнул Аладьин, забился в угол и укутался одеялом.

— О чем вы? Кто — «он»?

— Настал мой черед… — прошептал несчастный.

— Успокойтесь! Убийцу, скорее всего, уже поймали, — как можно спокойней проговорил Ардов, направляясь к двери.

— Вот как? — с надеждой прошептал Аладьин. — И кто же это?

— Некий месье Люк, гастролер из Одессы. Вы должны его помнить, он приходил к Горскому.

— Лысый? — просиял студент.

Ардов отворил дверь. В комнату ворвался возбужденный Шептульский. От него чувствительно разило сивухой.

— Вот вы где, Илья Алексеевич! — озабоченно проговорил филер, беспокойно вращая глазами. — Насилу вас отыскал.

Заметив на столе кувшин, Шептульский бросился к нему, не обращая внимания на закутанного в одеяло Аладьина.

— Она совсем не та, за кого себя выдает! — заявил Кузьма Гурьевич и принялся с жадностью глотать воду.

— Кто? Куда выдает? Нельзя ли поконкретней?

Отрываясь от кувшина между глотками, Шептульский доложил о ночном приключении. Известие ошеломило Илью Алексеевича — такого оборота он не ожидал.

— Уверен, после этого, который без пальца, был и третий. А может, и более, — предположил Кузьма Гурьевич в заключение, мужественно признав, что не сумел исполнить миссию в полном объеме из-за угрозы разоблачения.

— Что ж, идемте, — вздохнул Илья Алексеевич.

— Господа, прошу меня защитить! — подал голос Аладьин.

Шептульский с удивлением взглянул на хозяина каморки, как будто увидел его впервые:

— От кого?

— От Глебовой — это же очевидно! — взвизгнул юноша. — Она убила Крючина и Горского… Следующим буду я… Глава 36

Золотой слиток

— А она съехала, — сообщил слесарь, у которого снимала комнату Глебова.

Он сидел на крыльце и лудил посуду; в ногах у него резвилась беспечная дворняжка.

— Съехала? — растерялся Илья Алексеевич.

— Ну да, — подтвердил хозяин, продолжая деловито растирать паклей расплавленное олово по днищу кастрюли.

Тут же, во дворе, дородная супруга слесаря помешивала кипящее белье в чане на огне.

— Уж два часа как! — подключилась она к разговору. — А то, что дворник ее не зарегистрировал, — нашей вины нету. Платила она исправно, а за прочее — не нашего ума.

Ардов поморщился: от женщины явственно тянуло резиной.

— А куда съехала, не сказала?

— Кажись, в Калугу. Подруга там у ней, что ли.

— А где ее комната? Можно взглянуть?

Слесарь кивнул в глубь жилища.

Осмотр помещения никаких открытий не дал. Единственное окно выходило на глухую стену. Под облупленным подоконником валялась кривая табуреточка, которую, вероятно, использовали, чтобы выбираться наружу через окно, не тревожа хозяев. Надо полагать, именно этим путем Глебова незаметно покидала жилище, нарядившись в костюм рабочего с городских окраин.

На столе валялись газеты. «Расправа надъ русскимъ алхимикомъ», — прочел заголовок Ардов. Как видно, девушка внимательно следила за общественной жизнью.

Уже выходя, Илья Алексеевич заметил, что увязавшаяся за ним дворняга упорно тычется мордой в пол меж рассохшихся досок под подоконником, словно пытается извлечь какое-то лакомство. Отковырнув гнилую половицу, сыщик вынул из щели небольшой слиток желтого металла. На поверхности красовались объемные буквы «НИЧТО».

— Матерь божья, золото! — прохрипел Шептульский и тут же бросился расковыривать доски в надежде обнаружить клад.

— Думаю, этот случайно завалился, — попытался остудить пыл филера Илья Алексеевич. — Уходили в спешке.

— Это ж сколько золота было, если по дороге слитки теряли? — присвистнул Кузьма Гурьевич.

Ардов не удержался:

— Почему же вы не вернулись сюда после Мучного переулка?

— Вернулся! — горько воскликнул Шептульский таким тоном, словно этот вопрос был уже неоднократно обсужден. — Вернулся и был на посту, — он приложил руки к груди в знак искренности. — Но ведь третьи сутки без сна и пищи! Кому такое под силу? Разве только сыну Зевса и Алкмены!..[52] — Он смиренно потупился. — Был пленен сетями Морфея[53].

Илья Алексеевич вздохнул и направился к выходу, опасаясь, как бы Шептульский в припадке велеречивости не начал декламировать Гомера.

Глава 37 Погоня на вокзале

На дебаркадере Николаевского вокзала обмотанный шарфом высокий господин в котелке нервно поглядывал на круглые часы над перроном. Поезд на Одессу должны были вот-вот подать на посадку. Вокруг толкались пассажиры с баулами и чемоданами, носились вездесущие газетчики. Буфетчик в белом фартуке медленно катил тележку с выложенными на подносах пирожками и бутылками лимонада в нижней секции.

Дежурный по станции — почти круглый колобок в фуражке с малиновым верхом — что-то обсуждал с двумя городовыми у медного колокола. Городовые время от времени бросали подозрительные взгляды на пассажира в шарфе. Наконец они кивнули друг другу и размеренным шагом двинулись в разные стороны. Старательность, с которой они изображали неспешность, могла бы вызвать подозрение у внимательного наблюдателя, который наверняка решил бы, что такое демонстративное безразличие блюстителей порядка свидетельствует о намерении усыпить чью-то бдительность. Господин в шарфе оказался именно таким наблюдателем. Он весь напружинился, словно приготовился к прыжку.

Подъехавший буфетчик едва не задел его своей тележкой. Высокому господину пришлось сделать шаг назад, вжавшись в стену.

— Не желаете пирожка? — угрюмо пробасил буфетчик.

И в голосе, и во всем облике служителя привокзального буфета имелась какая-то грубоватость, если не сказать — властность, обыкновенно никак не свойственная этой породе.

— Нет, ступай, — коротко ответил высокий господин, не отрывая взгляда от прогуливающихся по перрону городовых.

— Ну, раз «нет», стало быть — арестован, — заявил буфетчик.

Высокий господин наконец-то оборотил взгляд на продавца пирожков: перед ним стоял огромный детина с косматой рыжей бородой, уместной скорее для околоточного надзирателя, чем для полового. Мазнув взглядом ниже, пассажир заметил и черные шаровары с красным кантом, заправленные в лаковые голенища сапог на твердом футере, которые выглядывали из-под передника. Так и есть — переодетый фараон![54]

Пассажир в шарфе поднял растерянный взгляд.

— Не спеши, Маруся, дай зажарить гуся, — ухмыльнувшись, скаламбурил Свинцов — это был именно он.

Высокий господин начал как-то оплывать, словно решил превратиться в лужу. Но вдруг, подцепив снизу тележку, он мощным рывком подбросил ее кверху. Тележка сбила с ног Свинцова, пирожки полетели в стороны, несколько бутылок выстрелили пеной, расколовшись на узорчатых плитах перрона. Раздались вопли, началась суматоха. Прогуливавшиеся неподалеку городовые бросились к месту происшествия. Дежурный по вокзалу принялся что есть мочи дуть в свисток.

Высокий господин бросился по дебаркадеру, расталкивая пассажиров. Котелок его слетел, и теперь по открывшейся сияющей лысине в беглеце без труда можно было опознать месье Люка.

Полицейские взялись было поднимать и отряхивать Свинцова, но тот оттолкнул их.

— Брось, дура! — рявкнул он. — За ним!

Городовые бросились в погоню. Свинцов достал свисток и тоже стал дуть.

Месье Люк направлялся ко входу в здание вокзала, но там показались еще двое городовых. Он обернулся: сзади тоже нагоняли. По рельсам тем временем с шипением, лязгом и клокотанием медленно подходил паровоз, извергая из цилиндро-продувательных кранов густые струи пара. Пахнуло гарью, керосином и смазкой.

Откуда-то сбоку из небольшой подвальной дверки, к которой спускались щербатые ступеньки, выбрался смазчик с длинноносой масленкой в руках. Это место тут же заволокло серо-белыми клубами пара, в которые и нырнул месье Люк. Примчавшиеся полицейские обнаружили сидящего на ступенях с расквашенным носом смазчика и черный дверной проем, уходивший в какие-то коридоры. Расталкивая друг друга, преследователи бросились в проем.

Пробегая мимо дежурного по станции, Свинцов рыкнул:

— Без приказа не отправлять!

— Как же?… — жалобно пискнул колобок, которому инструкция предписывала давать колокольные сигналы, отсчитывая оставшееся до отправления поезда время.

Пометавшись по вокзалу, Свинцов устремился к камерам хранения, проверил буфет, потом выбежал на площадь. Туда же выскочили и городовые, потерявшие, как выходило, след беглеца.

— Упустили, тетери?! — грозно рыкнул околоточный.

В этот момент из ворот вокзала вышел тормозной кондуктор в черном кителе, обвешанный с ног до головы большими сигнальными фонарями. Количество фонарей явно превышало разумные нужды кондуктора, но зато хорошо скрывало лицо и очертания фигуры. Спустя мгновение из тех же ворот выскочил Африканов. Найдя взглядом человека с фонарями, он бросился следом и на полном ходу, наподобие мчащегося на всех порах на очень хорошем угле паровоза, врезался в кондуктора и повалил на мостовую. Глава 38

На всех хватит!

В это же время у коммерческого банка на Садовой остановился открытый фаэтон с тремя пассажирами в черных фуражках и тужурках без знаков; в ногах у них стояла пара плоских ящиков, выкрашенных синей краской. Самый невысокий и тщедушный вскочил прямо на сиденье.

— Золото теряет свою цену! — отчаянно прокричал он высоким голосом.

Прохожие с недоумением поворотились к странному экипажу.

— Скоро его станет так много, что цена будет не выше навоза!

Охочая до развлечений публика мгновенно обступила экипаж с необычным оратором. Тут же появились и репортеры в клетчатых костюмах, которые как будто специально ожидали здесь какого-то происшествия, покуривая у железной ограды.

Оратор продолжил:

— Скоро все банки разорятся, а простой человек станет так же богат, как нынешние банкиры и эксплуататоры! — Он махнул рукой в сторону величественных колонн банковского фасада.

— Откуда ж столько золота возьмется? — спросили из толпы.

— Искусственным путем! — прокричал в ответ трибун. — Уже открыт способ! У нас есть формула! Вот, это первые слитки!

С этими словами молодой человек отбросил крышку с поднятого сообщниками ящика. Те наклонили его, демонстрируя содержимое: ящик был доверху набит блестящими желтыми брусками. Раздались возгласы восторга и удивления. Репортеры принялись наперебой выкрикивать вопросы:

— Откуда у вас формула золота?

— Какую организацию вы представляете?

— В чем ваши цели?

Публика все прибывала, ряды вокруг фаэтона смыкались плотнее.

— Наша цель — всеобщее равноправие и братство! — выкрикнул оратор. — А правительство печется только о богатых.

— А нельзя ли нам вашего навозу чуть-чуть — на память? — раздался из толпы бойкий голос.

В это же мгновение зазвенели трели полицейских свистков.

— Прекратить демонстрацию! Разойтись! — послышались окрики городовых, прокладывавших себе путь к фаэтону сквозь плотную толпу.

Взглянув на полицейских, молодой человек взвесил в руке слиток и тут же подбросил его над головами.

— Вот вам! — выкрикнул он. — У нас на всех хватит!

Толпа качнулась, вверх взметнулись десятки рук. Началась толкотня и сумятица под аккомпанемент отчаянных ругательств и женского визга. Городового Пампушко сбила с ног людская волна, хлынувшая вслед за упавшим на мостовую слитком.

— Прекратить безобразие! — продолжал он хрипеть, пытаясь приставить к губам медный свисток на цепочке.

Второй полицейский сумел добраться до экипажа и ухватиться за поручень.

— Вы арестованы! — гаркнул он, но в ответ получил от одного из пассажиров удар каблуком такой силы, что тут же отлетел обратно в толпу.

Извозчик хлестнул лошадей, и фаэтон двинулся с места, давя утянутых под колеса обывателей, ополоумевших от непостижимой щедрости. Налетев на гранитный столбик, повозка едва не развалилась, колесо хрустнуло и, кажется, просела рессора, но извозчик опять щелкнул хлыстом, и лощади все же уволокли фаэтон с площади.

Борьба за сокровище развернулась самая отчаянная. Подобранный с мостовой слиток рвали из рук: дамы кусались, мужчины пускали в ход трости и кулаки, вверх то и дело взлетали кепи и котелки.

Выпростав над головами руку с револьвером, Пампушко произвел выстрел.

— Стоять! — прокричал он.

Тут же из стремительно удаляющегося фаэтона раздалось несколько ответных выстрелов. Толпа взвыла от страха и бросилась врассыпную.

Глава 39 Кольцо

Месье Люк в костюме кондуктора и с поцарапанным лицом мирно сидел на стуле перед столом старшего помощника пристава, который взялся лично допросить опасного преступника. Сам начальник участка задерживался в Управлении, куда двумя часами ранее отправился с докладом.

Тут же собрались и участники вокзальной операции. Особым гоголем чувствовал себя Африканов, сумевший распознать убийцу в тормозном кондукторе.

Илья Алексеевич тоже устроился за спиной фон Штайндлера. Он только что вернулся с площади перед Коммерческим банком на Садовой, где неизвестные пытались разбросать золотые слитки.

— Ваше имя? — спросил Оскар Вильгельмович, постучав пером по дну чернильницы.

— Excusez-moi, je ne vous comprends pas[55], — ответил задержанный с нагловатой ухмылочкой.

Африканов без слов двинул ему кулаком в ухо. Месье Люк упал на пол, чины полиции молча вернули его на место.

— Имя? — как ни в чем не бывало повторил помощник пристава.

— Гришка… — негромко ответил задержанный. — Григорий Капай, мещанин из Одессы.

Фон Штайндлер заскрипел пером, фиксируя показания в протоколе.

— Вы знакомы с мадам Энтеви?

Капай окинул взглядом помещение, посмотрел на собственные связанные руки и глубоко вздохнул, словно признавая безвыходность положения.

— Да никакая она не Энтеви, — с досадой произнес он, словно уже не первый раз пытался вывести эту мошенницу на чистую воду.

— Нам это и так прекрасно известно! — строго отозвался фон Штайндлер. — Кто она?

— Галя-Дудка из Одессы.

— Мошенница?

— Фармазонила на джонах[56].

— На иностранцах, что ли? — не понял Африканов.

— Угу, — кивнул Гриша. — Языки знала.

— Зачем к нам пожаловали? — продолжил фон Штайндлер.

— Нас нанял один господин. Вернее, не нас, а Галю… а она уже меня в дело взяла… Вроде хороший аванс дал… Сказал, надо три сеанса провести. Клиентов, мол, сам подгоню.

— Имя господина?

— Я с ним и не знакомился. Галя кликала его как-то Бьен-ба или навроде того.

— Индус, что ли?

— Да почем я знаю, — огрызнулся Капай, понимая сейчас, что именно с этого «индуса» и началась его кривая дорожка на каторгу.

Илья Алексеевич положил перед задержанным тетрадь, изъятую при осмотре салона.

— Что это за крестики? — спросил он, указав на значки напротив большинства фамилий.

— Это Галя отмечала, кому уже можно вола приводить[57], — опять ухмыльнулся «месье Люк».

Африканов двинулся было к задержанному, но фон Штайндлер взглядом остановил разгорячившегося чиновника.

— Что это значит? — спросил он.

— Ну, кто отмечен, по тому я Клаве почту принес[58].

— Откуда получали сведения?

— Ну так… Ходил по домам, прислугу хороводил… Кухарки, садовники, горничные… Собирал подробности, потом Галя это все от лица покойничков гостям заливала. Да так натурально, что я, бывало, и сам верил, будто это духи.

— Ассигнации в квартиру баронессы Крюденваль вы подбросили? — опять вступил Ардов.

— Было дело, — не без гордости признался Гришка. — А в чем тут блат?[59] Подбросить — не украсть.

— Они фальшивые, — указал сыщик, наблюдая за реакцией преступника.

— Ну это я не знаю, — беззаботно потянулся Гришка. — Мне это гольё[60] Дудка выдала. Сам я блины не пеку, откуда у нее сарга линковая[61] — ведать не ведаю.

— А что насчет перстня?

— У генеральши-то? Ну да, взял. Так вернул ведь! Сама она всем о том нынче треплет.

— Нет-нет, вот этого перстня, — проговорил фон Штайндлер и указал на круглую печатку на безымянном пальце правой руки задержанного. — Откуда он у вас?

Григорий растерянно посмотрел на кольцо.

— Перстень… А что? Имею право… Не понимаю, господа полицейские, за что вы меня схватили и какое дело мне сейчас пришить пытаетесь, — решил перейти в самое наглое наступление задержанный.

Фон Штайндлер оглядел присутствующих, как бы приглашая повнимательнее взглянуть на этого удивительного фрукта.

— Задержали мы вас, господин Капай, — начал он почти нежно, — по подозрению в убийстве вашей сообщницы Соломко Галины Григорьевны.

Надменный вид мгновенно слетел с Гришки, он с испугом обвел взглядом обступивших его чинов полиции.

— И отпечаток вашего перстня вполне отчетливо запечатлелся на щеке потерпевшей в момент, когда вы со всей дури двинули ей кулаком по роже! — докончил обвинение старший помощник пристава.

— Я не убивал, — прошептал Капай. — Я сразу ушел, как сеанс закончился… — Его глаза забегали, губы задрожали. — Понятия не имею, кто ее в доску спустил.

— Так-то и ушел? — насмешливо отозвался фон Штайндлер. — Чего это вдруг заторопился?

Григорий помолчал, обдумывая, как получше объяснить.

— Почуял я… — начал он. — Галя собиралась с этим индусом атанду метать[62], я не хотел. Решил выйти из дела от греха.

— Опасный он человек.

— Ты ж говорил, что не видел его, — хмыкнул Африканов.

— Он приходил навроде гостя, сидел на сеансе. Опоздал, правда… А потом они с Галей шептались. Я догадался.

— Что ж в нем опасного было?

— Лейгер[63] он. Взгляд лейгера, — пояснил Григорий; было видно, что воспоминания вызвали в нем приступ страха, он еле сдерживал дрожь. — Такому не перечь. Не послушалась Галя…

— А что случилось с Бугровым? — спросил Ардов.

— Который это?

Илья Алексеевич выложил фотокарточку, полученную в канцелярии обер-полицмейстера.

— Этот лишку перебрал, пьяный был. Почитай, сразу заснул. Я его за ширмы утащил, уложил там.

— А студента кто полоснул? — со своей стороны насел Африканов.

— А профессора Горского? — не удержался и Спасский, который все это время сдерживался из последних сил.

— Э нет, господа фараоны, — поднял руки Капай. — Вы бросайте всех своих жмуров на меня вешать. Я по мокрому не хожу, о чем там у Дудки был уговор с вашим индусом — знать не знаю, не ведаю; мое дело — «дулька у гульки»: почту собрать, колокольцы тряхнуть, стол крутануть. За это пусть судья судит. А чужой грех на душу не возьму.

Глава 40 Тур-де-тет

После вокзала околоточный надзиратель Свинцов отправился на поиски каретного извозчика Кузьмы Ярина, на которого в прошлый четверг приходила жаловаться в участок мадам Полыванова. Фамилию хозяина экипажа письмоводитель Спасский выяснил в городской управе, где хранились списки выданных номеров, а адрес из толстой пыльной книги извлек Облаухов.

Дверь в каретный сарай в Толмазовом переулке была приоткрыта, изнутри доносился шум ремонтной работы.

— Извозчик Ярин, номер 256? — строгим голосом обнаружил себя Свинцов, войдя в полутемное помещение.

Из-под днища фаэтона со снятыми передними колесами показалось перепачканное колесной мазью напряженное лицо.

Оглядывая хозяйским взором сваленный по углам хлам, Свинцов вразвалочку подошел к голому по пояс человеку, который медленно выбрался из-под коляски.

— Я буду… — пробурчал извозчик и бросил взгляд на ворота, желая, видимо, понять, есть ли кто-то еще на улице.

— Что ж ты, Ярин, правила нарушаешь? — начал воспитательную работу Иван Данилович, пустившись степенным шагом вокруг транспортного средства.

— Какие еще? — хрипло отозвался Ярин. — Катаю исправно.

— Интервал не соблюдаешь… обгоняешь, где не положено, — начал околоточный надзиратель привычный набор нарушений, без труда применимый к любому извозчику.

Дело это было самое привычное и обыкновенно сходило любому «ваньке»[64] с рук. Правда, если особый какой лихач сближался до двух, к примеру, саженей при следовании «гусем» — вот здесь городовой мог уже и в свисток. Но в этот момент извозчик, как правило, кричал «Берегись!» и одновременно бросал под ноги блюстителю благочиния двугривенный, а тот незаметно становился на него сапогом.

— …пассажирам грубишь, чаевые вымогаешь… — докончил перечисление преступлений Свинцов, подойдя к нарушителю со спины.

Извозчик повернулся и ухмыльнулся с явным облегчением.

— Виноват, ваше благородие, больше не повторится. Вот — извольте принять за хлопоты.

Ярин вытащил их кармана серебряный рубль и протянул околоточному.

Иван Данилович был настроен весьма благодушно и склонялся к тому, чтобы, пожалуй, принять штраф. Но и воспитательную работу бросать сразу не следовало.

— Нарушать, Ярин, никак нельзя, — погрозил пальцем околоточный надзиратель. — Вот у меня вчера на Большой Подъяческой — извозчик Харитонов: кричали ему, руками махали — все без толку: попер через арку и даже скорость не сбросил! И что? Три человека — всмятку. Вот так.

С этими словами Свинцов от нечего делать подцепил крышку крашенного в синий цвет плоского ящика, стоявшего на полу между сиденьями фаэтона. Вместо инструментов, которые было бы естественно там обнаружить, под крышкой оказались… золотые слитки!

От неожиданности Иван Данилович замер и потерял дар речи. В следующее мгновение он получил большой силы удар в область левого глаза, но сумел схватить извозчика за руку повыше локтя, сделал пол-оборота направо, пропуская плечо под левую руку противника и тотчас же обхватывая ее своей рукой, после чего опустился на колени и кувырком уложил противника на лопатки. «Неплохой тур-де-бра», — подумал Иван Данилович, но Ярин умудрился выскользнуть из-под могучего тела и под днищем повозки перебрался на другую сторону. Вскочив на ноги, Иван Данилович тут же получил по лбу какой-то жестянкой, успел отбить деревянную чушку и отмахнулся от каретного фонаря — все это без остановки метал в него Ярин. Околоточный надзиратель ухватился за край фаэтона и, поднатужившись, с рыком опрокинул повозку на извозчика. Сарай заволокло пылью. Иван Данилович сместился ближе к выходу и не ошибся — из клубов порохни преступник выскочил прямо на него. Быстро повернувшись вполоборота, Свинцов в одно мгновение охватил затылок извозчика обеими руками, присел и, наклонив корпус вперед, перебросил негодяя через себя. Удар спиной о землю был такой силы, что Ярин, кажется, обеспамятел.

— Тур-де-тет, — удовлетворенно выдохнул Иван Данилович и потер ссадину на лбу. В этот момент он воображал себя стоящим в лучах прожекторов на арене цирка Чинизелли борцом Пытлясинским[65], в суровой схватке победившим Абса Первого и теперь ожидавшим выноса золотой перевязи через плечо. Глава 41

Версии и мотивы

Петр Павлович возился у себя в прозекторской со слитком, найденным в комнате Глебовой: капал на него из пипеток различными реактивами и рассматривал реакцию в микроскоп.

— Не сходится! — объявил Илья Алексеевич и сел на стул рядом с умывальником на стене.

— Что не сходится? — не отрываясь от окуляра, отозвался криминалист.

— Не мог этот Капай убить ни Крючина, ни тем более Горского. Слишком уж он простоват, как мне кажется… А здесь первоклассный пасьянс разложен.

— А мадам прорицательницу?

— Возможно… Для нее, по крайней мере, имеется улика с этим кольцом.

— Все-таки его отпечаток? — обрадовался Жарков. — Ну вот видите! Если убил Галю, отчего ж вы его в других убийствах не видите? Ведь ваша Глебова именно его описывала — с такими приметами трудно ошибиться. И у Горского он был — Аладьин это подтвердил. И рост подходящий… И замашки вполне цинические. Я бы сказал, все факты сходятся.

— Глебова могла специально прислать Капая в лабораторию, чтобы потом наивный Аладьин указал на него.

Жарков оторвался от окуляра микроскопа и несколько мгновений растерянно моргал.

— Думаете, Глебова специально дала вам описание Капая, чтобы отвести подозрения от себя? Но где она его видела?

— Она могла дать приметы случайного человека. А Капай заходил к ее соседке, генеральше Сторожевой. Глебова вполне могла с ним столкнуться. Да и не важно где!

— Хм… — задумался Жарков, пытаясь сложить в голове новую картину преступления.

— Важно, что, если мы допустим, будто именно Глебова является главарем этой банды, череда событий становится более логичной, — продолжил мысль Ардов.

— Оснований так считать предостаточно! — с жаром согласился Жарков. — У нас имеется экспертиза почерка надписи на стене, наблюдения Шептульского и слиток из квартиры!

— А также показания городового Пампушко, которого сегодня едва не задавили у банка во время этой странной выходки новых робингудов.

— Неужели действительно разбрасывали золотые слитки? — оживился Жарков.

— Угу. Разбросали — один. Остальные так и оставили в ящиках.

— Я бы не назвал это примером щедрости, — сыронизировал криминалист. — Вы его изъяли? Это же улика! Хорошо было бы сличить, — он кивнул на желтый брусок, лежащий под микроскопом.

— Его изъял ваш коллега из Отдельного корпуса, — не удержался от колкости Ардов.

— Брусникин?

Ардов кивнул.

— Господа жандармы прибыли на место происшествия на удивление быстро. Как и ограбление ювелирной лавки, этот инцидент они объявили предметом сугубого интереса Третьего отделения Собственной Его Величества Канцелярии.

— Но вы рассказали Брусникину об уликах против Глебовой? Если допустить, что она расправилась с Крючиным…

— Я бы не торопился. Пока что мотивы убийства нуждаются в уточнении.

— Да что ж тут непонятного! — в нетерпении воскликнул Жарков.

Честно говоря, процесс выработки рабочей версии преступления был едва ли не любимым занятием Петра Павловича. Эта часть работы более всего привлекала его в криминалистике. Беда заключалась лишь в том, что всякий раз, изобретая гипотезу, которая ему представлялась поистине безупречной, в конечном счете он приходил к совершеннейшему краху — после раскрытия преступления версия Петра Павловича на поверку оказывалась порядочным бредом, не имеющим ни малейшего отношения к действительности. Но сейчас Жарков не мог отказать себе в удовольствии включиться в умственную эскаладу[66].

— Она могла соблазнить Крючина, чтобы получить формулу Горского, — предположил криминалист.

— Пожалуй, — подумав, согласился Илья Алексеевич. — Глебова говорила, что познакомилась с Крючиным в кондитерской, когда они оба заметили, что купили одинаковые пирожные.

— Ну вот видите! Проще простого! — обрадовался Жарков. — Но наш Крючин оказался честным парнем и, когда дело дошло до расплаты за удовольствия, отказался играть в грязные игры. Тогда, опасаясь огласки, Глебова его и убила.

— Допустим. И что дальше?

— А дальше решила действовать напрямую.

Жарков встал и принялся в возбуждении ходить по комнате между секционными столами, время от времени почесывая голову лихорадочными движениями, свойственными еноту.

— Когда Горский повторным экспериментом подтвердил действенность формулы, она явилась к нему и потребовала выдать секрет, — продолжил выстраивать логическую цепочку Петр Павлович. — Профессор, надо полагать, ответил отказом. И тогда она лишила жизни и его, завладела записной книжкой и отправилась разбрасывать золото по улицам Петербурга, обещая прохожим Апокалипсис. Революционеры — особая порода, Илья Алексеевич, — на всякий случай добавил Жарков, рассчитывая, что вероятные логические нестыковки в его версии можно будет списать на страстность натуры порабощенных ложными идеями борцов за всеобщее благоденствие. — Они ради своих умозрительных концепций любого готовы ухлопать.

Не зная, куда девать нерастраченную энергию, Петр Павлович принялся тщательно мыть руки под умывальником.

— Откровенно говоря, не все тут гладко… — осторожно возразил Ардов.

— Вот как? — обернулся криминалист. — И что же?

— Ну, например, вряд ли Глебовой хватило бы сил в одиночку подвесить Горского за ногу на веревке, инсценируя месть алхимического братства.

— Да почему в одиночку? — воскликнул Жарков. — Почему вы не берете в расчет этих ее дружков-народовольцев, с которыми она разгромила лавку Артамонова?

— А золотые слитки? — не унимался Ардов. — Горскому понадобилось пять дней, чтобы переплавить ингредиенты, а Глебова принялась разбрасывать золото буквально на следующий день после получения формулы. Когда она успела-то?

Жарков подошел к столу, взял слиток и с каким-то особым удовольствием вложил его в руку Ардова.

— Это не золото, — произнес он и сделался похож на мурлыкающего кота.

Илья Алексеевич взвесил в руке блестящий брусок.

— Вот как? — только и смог вымолвить он.

— Это всего лишь свинец, — объявил результат экспертизы Петр Павлович, явно испытывая наслаждение от мгновения профессионального торжества.

— Но — как?

— Обычный свинец. Плюмбум. Только позолоченный.

— Ничего не понимаю, — вздохнул сыщик.

В это мгновение дверь распахнулась, и в прозекторскую ввалился Свинцов с затекшим глазом, ссадинами на лбу и кровоподтеком на лысине. В руках он держал два синих деревянных ящика. Пройдя несколько шагов, околоточный надзиратель с грохотом опустил их на свободный стол и откинул крышку верхнего.

— Золото! — объявил он.

Ящик действительно был набит блестящими желтыми слитками.

— Не иначе, от ваших революционеров осталось, — добавил он. — Одного мазурика я в кутузку определил.

— С ним можно поговорить? — оживился Ардов.

— Пока не представляется возможным, — смутился Свинцов. — Ввиду утраты разумного духа по случаю повреждения тела в области головы, — провозгласил он и, подумав, добавил: — Приложил я его… крепко.

В прозекторскую тем временем стекались чины полиции, желавшие услышать удивительный рассказ о невероятном поединке в каретном сарае Толмазова переулка.

Отстранившись от галдежа, сопровождавшего демонстрацию примененных против неприятеля приемов французской борьбы, Илья Алексеевич поспешил заглянуть в «римскую комнату» и мысленно представить сцены последних дней, которые были как-то связаны с Глебовой. Такие путешествия во времени позволяло Ардову совершать особое свойство его памяти: он без малейшего затруднения мог по желанию обнаружить себя в любой точке прошлого и без усилий рассматривать там детали, замедляя или даже останавливая ход событий по своему усмотрению. При этом все картины минувших дней запечатлевались в его голове с такой невероятной точностью, что могли бы сравниться с самой четкой фотографией или даже с синематографом — только в натуральную величину.

Перво-наперво Илья Алексеевич еще раз внимательно выслушал сбивчивый рассказ Шептульского, зацепившись за момент, когда филер едва не сбил с ног Глебову, разговаривавшую с неким черным господином в Мучном переулке. Илья Алексеевич представил этот момент со слов филера необычайно отчетливо — это было еще одним особенным его свойством: любое описание тут же превращалось у него в зримые картины. От этой сцены память услужливо перебросила Илью Алексеевича в разгромленную ювелирную лавку. Он присмотрелся к испуганным приказчикам, отвечавшим на его вопросы. И, наконец, еще раз внимательнейшим образом осмотрел пространство полутемного помещения, наклонившись к усыпанному битым стеклом полу и глядя по сторонам.

Вернувшись из своей «римской комнаты», Ардов услышал, как Жарков объяснял чинам полиции, почему принесенные Иваном Даниловичем слитки — это свинец. Он уже взвесил несколько слитков на весах, потом в воде, сделал расчет и раскрыл справочник с указанием удельного веса металлов.

— Свинец — 0,025 фунта, — ткнул он в таблицу и показал ту же цифру на листке бумаги со сделанными только что расчетами. — А золото, — он указал на соответствующее значение в справочнике, — 0,043 фунта. Есть разница?

Никто, конечно, не понимал смысла проводимых манипуляций, но горячая убежденность Жаркова не оставила сомнений в его правоте. Хотя, конечно, смириться с мыслью, что в ящиках лежали всего лишь позолоченные свинцовые чушки, было очень тяжело.

— Ваше высокоблагородие, — обратился Ардов к приставу Троекрутову, который только что вернулся из Управления и тоже явился в прозекторскую, чтобы выяснить, почему весь участок бросил свои дела. — Разрешите арестовать Глебову?

Почувствовав, что вопрос сложнее, чем может показаться на первый раз, Евсей Макарович пригласил сыскного чиновника к себе в кабинет для обстоятельного изучения имеющихся фактов.

Глава 42 При чем здесь Глебова?

— Да вы с ума сошли, Илья Алексеевич! — всполошился Троекрутов, выслушав доклад. — Зачем нам ее арестовывать? Это дело никакого касательства до нас не имеет! Вы же сами знаете: разгром лавки Артамонова отошел в ведение Третьего управления, что мы туда лезть будем?… У нас и своих дел хватает. И золото это мы туда же отдадим. Да и не золото это вовсе — вы сами это слышали, у Петра Палыча на сей счет таблица имеется… И все эти выходки у банка — какая-то дикость, я вам скажу. Даже думать бросайте.

Несмотря на то что Евсею Макаровичу удалось представить сегодня в Управлении свою ночную импровизацию как весьма успешную вылазку по насаждению благочиния в «зловонном очаге преступности и разврата», к нему уже успела вернуться всегдашняя осторожность и осмотрительность. Отправляться всем участком на арест шайки народовольцев — это грозило новым приливом начальственного внимания, которое, как хорошо усвоил участковый пристав за годы беспорочной службы, меняет свои взгляды и настроения столь быстро и неожиданно, что угодить бывает непросто. Да и неизвестно, чем все это могло кончиться!

— Ваше высокоблагородие, но ведь на Глебовой подозрение в убийствах Крючина и Горского, — попытался надавить Ардов. — Это к третьему управлению не относится, это наша забота.

— А какие улики? — парировал Троекрутов.

— Булавка на месте убийства, — пробормотал Илья Алексеевич, понимая, что весомым аргументом эту булавку действительно не назовешь.

— А, бросьте! — отмахнулся начальник участка. — Тоже мне нашли улику. Вам эту булавку любой адвокат в два счета из дела выбросит, а присяжные еще и посмеются. Нет уж, Илья Алексеевич, схватить банду революционеров — это, знаете, не баран чихнул. Предоставьте это дело Отдельному корпусу. А за смерть вашего профессора со студентом у нас прекраснейшим образом ответит этот Гришка.

Начальнику участка показалось, что он нашел вполне удачный способ решения всех проблем. Он вздохнул и даже улыбнулся.

— Подумать только, до чего верткий оказался мазурик! — Евсей Макарович вспомнил краткий доклад, который получил от фон Штайндлера по возвращении из Управления. — Едва не ускользнул! Вам Иван Данилыч рассказывал? Обвешался фонарями, насилу его Африканов распознал. Африканов, конечно, герой, будем составлять прошение. Схватить опасного преступника — это, знаете ли…

— Он ведь отказывается, — перебил Ардов, не позволив начальнику перевести разговор в болтовню.

— Конечно, отказывается! Зачем же ему собственными руками колодку себе на ноги вешать? По всему видать — вепрь! Хитер и коварен, сомнений нет. Но — ничего-о-о-о: посидит в кутузке, подумает… А там, глядишь, повинную голову и принесет.

— По нему улик не больше, — попытался возразить Илья Алексеевич, хотя подобное заявление свидетельствовало скорее о слабой работе чиновника сыскного отделения, чем о невиновности Капая.

— Да как же это! — не согласился пристав. — Глебова на него показала? Показала, — он загнул палец. — Помощник профессорский показал? Показал, — загнул второй палец. — От стражей благочиния пытался скрыться? Пытался! Чуть Свинцову голову не разбил.

Евсей Макарович загнул третий палец и показал Ардову.

— Какие же у него мотивы были? — не отступал сыщик.

— Не хуже, чем у вашей Глебовой мотивы! — начал закипать Евсей Макарович. — Оскар Вильгельмович уже всю картину, считай, восстановил, — пристав взмахнул папкой со стола, в которой, видимо, находился отчет старшего помощника по итогам допроса задержанного на вокзале преступника. — Капай устроил мошенничество с фальшивой прорицательницей, которую угрозами и шантажом заставил обманывать состоятельных господ. Сам выбирал жертв и выуживал сведения интимного характера, которые потом эта самая Галя-Дудка и озвучивала, намотав себе тюрбан на голову. Крючин случайно заметил кражу кольца у генеральши и потому был Капаем зарезан — самым жестоким и безобразным образом! Ну, это вы сами прекрасно в своем отчете изложили — это же ваша версия.

— А профессор?

— Профессор что-то заподозрил во время сеанса! — не растерялся пристав. — Как-то, надо полагать, неосторожно повел себя и — выдал. Так расплата настигла и его.

— А кто расправился с Галей-Дудкой?

— Ну, тут уж… Тут уж всё ясно как божий день, — решил не останавливаться Евсей Макарович. — Захотела себе цену надбавить, угрожала раскрыть мошенничество полиции — ну и смазала мушку[67]. У таких душегубов, как этот Капай, разговор короткий.

— А Бугров? Его зачем хотели отравить?

— Ну, этот тоже… — Евсей Макарович запнулся. — Тоже… Заметил что-то подозрительное… Да не будьте вы ребенком, Илья Алексеевич!

Пристав встал и по-отечески приобнял Ардова за плечи.

— Не дайте этому Капаю вас околпачить! Бросайте вашу Глебову и займитесь-ка лучше поиском улик против пойманного при вашем же непосредственном участии преступника. Ведь это же вы такую удачную операцию спланировали. Я, кстати, вас тоже хочу упомянуть в прошении…

Ардов вышел из кабинета. У дверей его поджидал взволнованный Жарков.

Илья Алексеевич помотал головой.

— Но ведь откладывать нельзя! — возмутился Петр Павлович.

— Нельзя, — согласился Илья Алексеевич.

— Вот что, — оглядевшись, перешел на шепот криминалист. — Я тут переговорил со Свинцовым… Глава 43

Банда обезврежена!

После схватки с извозчиком-революционером Свинцов пребывал в воинственном расположении духа и потому принял тайное приглашение Петра Павловича отправиться арестовывать народовольцев с решительным энтузиазмом. После личного поражения на вокзале душа Ивана Даниловича жаждала окончательного и недвусмысленного реванша.

На улицах уже стемнело, но благодаря разноцветным фонарикам, развешанным на проволоках между домами по случаю праздника, город казался уютным и тихим. Представить, что где-то готовятся злые козни, было сложно, но необходимо. Тройка чинов сыскной полиции уверенно двигалась к цели.

— А как вы догадались, что они обитают именно там? — не удержался Жарков, чувствовавший себя в эту минуту предводителем тайного братства.

— Шептульский подметил, что у одного из типов, с которыми встречалась Глебова, нет безымянного пальца на правой руке, — ответил Илья Алексеевич.

— Ну и что? — не понял Петр Павлович.

— Приказчик Мирон из лавки Артамонова показал при опросе, что налетчиков было трое.

— Ну и что? — опять не понял Петр Павлович.

— Он показал вот так, — Ардов показал три пальца.

— Ну и что? — в третий раз не понял Жарков.

— Тогда, в темноте, мне показалось, что он загнул этот, — Ардов показал безымянный палец, — но в «римской комнате» я имел возможность более пристального рассмотрения.

— Безымянного пальца у этого Мирона попросту нет! Отсутствует!

— Один и тот же человек! — с восторгом выдохнул Свинцов, который тоже внимательно слушал сыщика.

— Именно! — подтвердил Илья Алексеевич.

— Но почему вы решили, что мы найдем их именно там? — не унимался Жарков.

— Конечно, я могу ошибаться, — допустил Илья Алексеевич, — но, вернувшись в лавку в своей памяти, я заметил, что по осколкам на полу едва заметно приплясывают огоньки — в дальнем углу, у самой стены.

— Откуда там огоньки?

— Свет мог на мгновение пробиться из-под двери, если предположить, что в соседней комнате кто-то пронес лампу.

— Но там нет ни двери, ни соседней комнаты! — удивился Жарков.

— В том-то и дело! — воскликнул Ардов. — В том углу стоит шкаф, из-под которого и пробивался свет.

— Потайной ход? — догадался Жарков.

Илья Алексеевич кивнул. Свинцов присвистнул, оценив изобретательность злоумышленников.

Когда троица вышла на набережную у Кокушкина моста в двух домах от лавки Артамонова, предположения Ардова получили зримое подтверждение: у двери лавки топталась темная фигура. Свинцов, недолго думая, дунул в свисток.

— Стоять! — что есть мочи заорал он и метнулся к незнакомцу.

Темная фигура вздрогнула, обернулась на крик и нырнула внутрь.

Подбежав, городовой толкнул дверь — заперто. Разбитые накануне витрины были забраны досками. Поплевав на руки, Иван Данилович отступил на несколько шагов, с разбегу высадил дверь и с треском влетел внутрь. За ним в темноту последовали Жарков и Ардов.

— А ну на пол! — кричал Свинцов в кромешной тьме, создавая невообразимый шум — он явно вел невидимую брань с неким черным человеком.

Был слышен шум борьбы, разрываемых одежд, кряхтение и стоны. Наконец послышался звук падающего тела и какой-то треск, словно проломили стену.

Жарков наконец-то зажег фонарь и осветил лежащего на полу приказчика Мирона, которого удалось оглушить Свинцову. Сам городовой издавал звуки борьбы уже где-то вдалеке, за стеной. Поднеся фонарь к углу, чины полиции действительно обнаружили проход, который ранее был скрыт шкафом. Жарков и Ардов устремились по темному коридору на шум и вскоре очутились в небольшой каморке, где на полу лежал еще один приказчик. Жарков сидел на нем верхом и вязал руки за спиной. Под самым потолком билась о стену рама распахнутого окошка, через которое внутрь втекал мягкий лунный свет.

— Третий ушел, шельма! — крикнул Свинцов, кивая на окно.

Не сговариваясь, преследователи подскочили к окну: Жарков сложил лодочкой руки, а Илья Алексеевич, оттолкнувшись ногой от этой подставки, влетел в окошко.

Вывалившись на мостовую, Ардов увидел в полусотне саженей черную фигурку, уходящую по набережной вдоль фасадов. Остановившись, беглец обернулся и зачем-то протянул руку. В следующее мгновение из этой руки вылетел огненный шар, а от стены рядом с головой сыщика откололся маленький кусочек камня и полоснул по щеке. «Он же стреляет!» — с удивлением подумал Илья Алексеевич и бросился со всех ног догонять преступника.

Расстояние было значительным, и шансы казались минимальными. Злоумышленник сумел сделать на бегу еще пару выстрелов в сторону преследователя, после чего нырнул направо в просвет между домами. Ардов преодолел пару саженей, прежде чем увидел невероятное: черная фигурка беглеца внезапно вылетела из-за угла обратно и хлопнулась на мостовую. Подбежав к обездвиженному телу, Илья Алексеевич столкнулся с выходящим на свет полковником Брусникиным, потирающим запястье правой руки в кожаной перчатке. За ним показались и два вахмистра, которые, надо полагать, следовали за ним безотлучно.

— Кажется, слегка переборщил… — не без кокетства сообщил Брусникин. — Добрый вечер, Илья Алексеевич, рад встрече. Разрешите поблагодарить за помощь — без вас мы бы не догадались.

Ардов автоматически кивнул в знак приветствия и посмотрел на преступника. Это была Глебова, переодетая в наряд рабочего с городских окраин. На левой ее скуле уже образовался кровоподтек от удара. Она лежала без чувств. Правая рука сжимала револьвер.

Подбежал запыхавшийся Жарков.

— Задержали? Вот спасибо!

Петр Павлович пожал руку жандармскому офицеру и, смутившись, обернулся к Ардову:

— Я послал Спасского предупредить господина полковника… на всякий случай… — пояснил он извиняющимся тоном.

Из-за массивных спин унтер-офицеров выглянул и Спасский — он едва доходил до плеча тому, что был пониже. Щурясь, Илья Ильич кивнул в знак приветствия и застенчиво улыбнулся.

— Но вы, безусловно, будете иметь возможность задать ей интересующие вас вопросы, — спохватившись, добавил Жарков, обращаясь к Илье Алексеевичу, вместе с тем одновременно как бы напоминая и господину полковнику об имеющихся договоренностях.

— Так точно, — подтвердил Брусникин и дал знак унтерам заняться Глебовой. — А где остальные?

— В лавке, — кивнул за спину криминалист.

Полковник двинулся далее по переулку. К лавке уже приближалась пара карет жандармского управления, из которых на ходу выпрыгивали люди в синих мундирах.

Жарков опустился над Глебовой на колени, оттянул веко, пощупал пульс.

— Легкое сотрясение, — определил он. — Через полчаса придет в себя. Думаю, завтра вполне сможет дать показания.

Жандармы подхватили Глебову и понесли к телеге, которая, заранее подготовленная, стояла здесь же, в переулке.

Глава 44 Допрос революционерки

С утра Илья Алексеевич явился в штаб Отдельного корпуса жандармов на Фурштатской в кабинет Брусникина. Полковник весьма любезно встретил сыщика, хотя и выглядел озабоченным: из утренних газет следовало, что после вчерашней выходки у Коммерческого банка министр финансов Витте получил ультиматум с требованием остановить реформу. По пути сюда Илья Алексеевич слышал, как мальчишки-газетчики выкрикивали сенсационные заголовки: «Народовольцы шантажируют правительство!», «Формула профессора Горского обрушит рынок!», «Правительство собирается на срочное заседание!».

На столе Брусникина стояли ящики со слитками, доставленные из третьего участка Спасской части.

Глебова сидела на стуле, уставившись в окно. Появление Ильи Алексеевича оставило ее безучастной.

— Мы задержали вашего «фальшивомонетчика», — начал Илья Алексеевич. — Им оказался Гриша Капай, помощник Гали-Дудки, мошенницы из Одессы, проводившей здесь медиумические сеансы под видом мадам Энтеви. К смерти Крючина, равно как и к смерти профессора Горского, он не причастен.

Глебова бросила взгляд на сыщика, в котором презрение мешалось с удивлением, и снова отвернулась к окну.

— Столько смертей ради идеи о всеобщем счастье…

— Сколько? — вдруг вспыхнула революционерка. — Две?

— Если считать мадам Энтеви, то — три.

— Да пусть будет хоть сто тридцать три! Пятьсот тридцать три! Миллион тридцать три! — глаза арестованной загорелись нездоровым блеском. — Что вы причитаете, как старая бабка, Ардов?! Новый мир создается с кровью! И нет той цены, которую не мог бы заплатить настоящий патриот, чтобы купить за нее подлинную свободу для всех. Свободу, счастье и справедливость.

Илья Алексеевич не ожидал такого напора. Он обратил растерянный взгляд на Брусникина, который молча сидел за столом и что-то писал. Полковник закатил глаза к потолку, как бы говоря: «Ну что вы хотите? Вас предупреждали, революционеры — поголовные психи».

— Зачем же вы всё это затеяли, если в итоге формула не работает? — искренне удивился Ардов; он все никак не мог поверить, что тот кровожадный раж, в который прямо на его глазах неожиданно впала подозреваемая, является не формой театрализации и истинной сутью этой весьма симпатичной особы.

— Почему это «не работает»? — обеспокоилась Глебова.

Илья Алексеевич зачерпнул из коробки пригоршню слитков и бросил на стол.

— Да потому, что это не золото, а свинец.

Арестантку это заявление если и смутило, то лишь на мгновение — она тут же овладела собой.

— Нам просто не хватило времени, чтобы изготовить достаточное количество, — снисходительно ухмыльнувшись, пояснила она. — Уж поверьте, скоро мы утопим этот мир в золоте!

— Где же эта формула? — простодушно спросил Илья Алексеевич.

Глебова принялась зло хохотать.

— Формулу захотели? Вот вам! — Она показала Ардову пальцы, сложенные особым образом в неприличную фигуру. — Ничего вы не получите! Ваша прогнившая власть пойдет ко всем чертям!

— Статья 296-я «Уложения о наказаниях», — вступил в разговор Брусникин. — «Распространение ложных слухов с намерением спровоцировать сопротивление законным властям». До 8 лет каторги с лишением всех прав состояния.

— Да почему «ложные»-то? — Глебова, кажется, даже обиделась. — Говорю же вам — формула в надежных руках! И как только истечет срок, данный правительству для ответа, мы завалим золотом всю Россию — и уже не крашеным, а самым настоящим. Нас не остановить! Моя смерть ничего не изменит!

— В таком случае у меня последний вопрос, — пытаясь сохранять хладнокровие, проговорил сыщик. — Откуда вы получили недостающие элементы формулы, которые Капай подсунул профессору через мадам Энтеви?

Глебова хотела что-то ответить, но неожиданно закатила глаза, побледнела и грохнулась со стула.

— Похоже, ее надо в больницу! — растерянно проговорил Илья Алексеевич.

Брусникин потряс колокольчиком со стола, и в кабинет вошел унтер-офицер с красным аксельбантом. Глава 45

Пора спасать империю!

Прямо на выходе из штаба Илью Алексеевича пригласили в черную карету. Через четверть часа он уже стоял в кабинете обер-полицмейстера.

— Это чертово письмо, о котором трещат газеты, к сожалению, правда, — без всяких вступлений сообщил Райзнер, нервно фланируя по кабинету. — Витте действительно его получил. Копии — в редакциях, у банкиров, промышленников, в Правительствующем Сенате и у великих князей. Шантажисты требуют отменить денежную реформу, иначе угрожают выбросить на рынок тонны золота, нашлепав его по формуле Горского.

Обер-полицмейстер подошел к столу и принялся дергать за ручку верхнего ящика, который не поддавался.

— Все понимают, что создать искусственное золото невозможно… — он наконец нащупал ключик под бумагами на столе, отомкнул ящик и вынул оттуда золотой слиток, — но против этого сложно возражать.

— Не стоит беспокоиться, ваше превосходительство, — это всего лишь позолоченный свинец.

— Это настоящее золото, Ардов! — отчаянно взвыл Райзнер. — Вчера его швырнула в толпу ваша сумасшедшая революционерка.

Известие ошеломило Ардова.

— Ошибки быть не может?

Райзнер обреченно помотал головой:

— Его только что вернули из университета, вот заключение сразу трех профессоров! — Сановник помахал листами бумаги. — Девяносто шестая проба, чище не бывает.

Илья Алексеевич взял слиток, повертел в руках, потом достал из кармана такой же и положил рядом — это была чушка из квартиры Глебовой.

— У меня такой же. Только из свинца. Всего лишь позолоченный.

Обер-полицмейстер поднес оба бруска к глазам.

— Вот как? — пробормотал он. — Ну, это понятно: были из свинца, стали из золота. Это же и есть алхимия! — отчаянно проговорил он и без сил опустился в кресло.

— Август Рейнгольдович, помилуйте! — не выдержал Ардов. — Все слитки были просто позолочены и в таком качестве представлены толпе. В штабе Третьего управления таких чушек — два ящика!

— А этот был подлинным, — согласился сыщик. — Чтобы произвести на вас впечатление.

— Илья Алексеевич, — тяжело вздохнул Райзнер, — даже если вы правы, что это меняет? Градус истерии столь высок, что реформы наверняка отменят.

— Я понимаю всю серьезность положения.

— Вы не представляете, в каком состоянии сейчас Сергей Юльевич…

По дороге к обер-полицмейстеру Ардов по привычке мысленно бродил по закоулкам своих «римских комнат» в надежде приметить пропущенные детали в событиях последних дней. Когда карета остановилась, он как раз пролистывал книги у этажерки в подвале Горского в день его смерти. Мысленно ткнув на место испещренный пометками «Санскрито-русский словарь» Коссовича, он успел взять в руки потертый том с золочеными буквами на обложке «Basilius Valentinus[68]» и — спрыгнул с подножки кареты.

Сейчас, когда в кабинете образовалась напряженная тишина, Илья Алексеевич невольно обнаружил у себя в руках воображаемую книгу из библиотеки Горского, которую так и не успел вернуть на полку. Он откинул обложку и увидел на левом форзаце отпечаток искусного экслибриса, который при первом просмотре пролистнул без внимания. Вокруг знака, где дракон был заключен в колбу, извивалась лента с буквами: наверху был девиз «Оbscurum per obscurius[69]», а внизу — надпись «Изъ коллекцiи Ивана Глебова». В то же мгновение в голове Ардова раздался женский голос: «Дядя еще жив, но он сошел с ума. Когда-то он был ученым, путешествовал по Индии… Искал секреты вечной жизни. Однажды ему дали там отведать какое-то зелье, и…»

Это был голос Глебовой.

— Где он сейчас? — спросил Ардов.

«В лечебнице для душевнобольных святого Николая Чудотворца», — ответила натурщица.

— Витте? — послышался удивленный голос Райзнера. — Думаю, у себя, на Фонтанке… А что?

Илья Алексеевич смутился: оказалось, что вопрос, обращенный во время того разговора к Глебовой, он только что произнес вслух.

— Виноват, — кашлянул сыщик. — Я хотел сказать, что, если истерию подогревают газеты, следует ими же и воспользоваться.

— Мы не можем заткнуть им рот, — помотал головой обер-полицмейстер, все еще с недоумением поглядывая на Ардова.

— И не надо, — голос сыскного чиновника зазвучал уверенно и бодро — это постепенно вселяло надежду в хозяина высокого кабинета. — Мы проведем публичный эксперимент, чтобы доказать, что золото по формуле Горского получить невозможно.

— Прекрасная идея, Ардов! Но — как?

— Вы поручили мне найти формулу, по которой Горский произвел золото…

— Да, — согласился Август Рейнгольдович, — но неужели вы…

— Формула нами практически восстановлена, — заявил Илья Алексеевич, хотя, по правде сказать, такое утверждение было преждевременным. — Думаю, завтра мы сможем приступить к опыту.

Райзнер встал из-за стола, расставил руки и как завороженный двинулся к сыщику.

— Я ни секунды в вас не сомневался, Илья Алексеевич, — сановник слегка приобнял сыскного агента, а потом принялся горячо трясти его руку. — Ни секунды… Вы спасаете империю!.. Идея с публичным экспериментом великолепна! Все будет открыто и демократично, никто не посмеет упрекнуть нас в манипуляциях… Только не завтра.

Илья Алексеевич сделал вопросительный взгляд.

— Завтра уже поздно, — пояснил Август Рейнгольдовч. — Эксперимент длится пять дней, а нам необходимо успеть получить сведения до 3 мая — на этот день Его Величество назначил заседание Финансового комитета. Сумеете?

— Постараюсь, — ответил Ардов, понимая, что другой ответ здесь не подразумевается.

— Пять дней — это, конечно, срок, — продолжил что-то прикидывать в уме Райзнер, — но, я думаю, мы с Сергеем Юльевичем сумеем сдержать натиск, пока вы не принесете нам победу.

Вдруг взор обер-полицмейстера сделался беспокойным:

— Постойте, а если у вас и вправду получится золото?

— Значит, народовольцы правы, — беспечно ответил Илья Алексеевич, — век золота прошел, и оно действительно ничего не стоит.

Райзнер поднял растерянный взгляд на собеседника: шутит или серьезен? Впрочем, Август Рейнгольдович уже привык к этим странностям молодого человека.

Глава 46 В лечебнице св. Николая

Доктор Юнгерт оказался добродушным старичком, который с преувеличенным вниманием выслушал Ардова, ответил на вопросы и с легкостью разрешил встречу с пациентом Глебовым, вот уже несколько лет неотлучно пребывавшим в лечебнице — с той поры, как вернулся из экспедиции по заповедным местам Индии и Тибета. Подведя сыщика к палате, он разъяснил, при каких проявлениях пациента следует вести себя осторожней, а в какие моменты лучше прервать беседу и позвать на помощь. Доктор указал на крепкого телосложения санитара, который будет дежурить у двери и тут же придет на выручку, если потребуется.

Поблагодарив, Ардов вошел.

За столом спиной ко входу сидел невысокий сухопарый человек. Услышав скрип двери, он обернулся и взглянул исподлобья на вошедшего. Жидкие белые волосы были едва заметны на его голове.

— Пришли? — весьма приветливо спросил он с такой интонацией, словно о визите было договорено заранее.

— Вы можете сесть на кровать. — Глебов кивнул на аккуратно заправленную лежанку у стены. — Гостей у нас не бывает, так что второго стула не держим, — улыбнулся он.

Голос пациента психиатрической лечебницы был необыкновенно мягкий и приятный, Ардову он показался похожим на свежую, только что вынутую из печи булку с сахаром — румяную, ароматную, с хрустящей корочкой.

— Я пришел к вам за помощью, — присаживаясь, объяснил Ардов и потянулся к карману.

— То, что вы нас не боитесь, это хорошо, — так же мягко продолжил Глебов, сняв пенсне с большого заостренного носа. — Это… очень хорошо…

Сыщик привстал и протянул листок с надписью на санскрите, который был найден в кулаке мертвого Горского. Глебов принял бумагу, отвернулся к столу, надел пенсне и углубился в изучение.

— Вы… не должны удивляться… — наконец, не поворачиваясь, проговорил он, делая паузы между словами так, будто начал задыхаться. — Вас же предупреждал… доктор…

Илья Алексеевич на всякий случай посмотрел на дверь.

— Нас… оберегают от врагов… способных… доставить нам… неприятности…

С каждым словом голос Глебова становился все тише, голова опускалась ниже, а все тело как будто сдувалось, словно из него вытекала жизненная сила. Наконец он замер и просидел неподвижно около минуты. Илья Алексеевич ждал.

Вдруг мужчина выпрямился и обернулся. Взгляд был испуганный, а лицо как будто помолодело.

— Знаешь, как мне удалось спастись? — заговорил он быстрым высоким голосом, очень похожим на детский; все движения сделались порывистыми и какими-то беззащитными; на языке у Ардова разлился вкус топленого молока. — Я взял все, что считаю в себе наиболее ценным, все, что для меня важно и дорого, все что приятно, — и спрятал это в разных местах. Вот так! — Глебов протянул перед собой руку и сжал ладонь в кулак, оттопырив в сторону большой палец, как это обычно делают дети. — Поэтому, когда они получили власть надо мной, я уже ничем не владел. Ловко, верно? — Он опять засмеялся высоким голосом.

— Записка написана на санскрите? — Ардов попытался направить разговор в нужное русло.

Глебов взял со стола листок и, прикрыв глаза, принялся декламировать:

— «Нужен, нужен отпрыск Бхавы, только он возглавит сильных; только он глубокой мыслью постигать сумеет Шиву»…[70]

— Так это стихи? — удивился Илья Алексеевич.

В ответ Глебов опять рассмеялся и заговорил, едва успевая переводить дыхание между словами, словно опасался не успеть:

— Вам совершенно не нужен этот перевод. Попросите у Лагималая Свами эквивалент в цифровом порядке, а у Арчибальда — перевод этого порядка в последовательность химических элементов.

— Спасибо… — растерянно пробормотал Ардов, еще не совсем понимая, где ему искать упомянутых экспертов. — А вы были знакомы с профессором Горским?

Обитатель палаты на мгновение замер, взгляд его сделался жалким, он посмотрел на гостя с досадой, как будто хотел укорить за неуместный вопрос. В следующее мгновение он вскочил и с силой отшвырнул табуретку в сторону — та с грохотом ударилась о стену.

— Юрка прислал?! — выкрикнул он низким, булькающим голосом, который хлынул в лицо Ардову горячей кровью как из рассеченной яремной вены животного при забое на скотобойне.

Глебов уставил руки в бока и вперился в гостя гневным горящим взором. Казалось, он даже стал выше ростом и шире в плечах, чем был до этого.

— Крыса он, а не профессор! — оскалив зубы, продолжил Глебов, подрагивая от негодования. — Лживый, трусливый негодяй! Все беды экспедиции на его совести! Мелкий, тщеславный гаденыш… Змея! Это же из-за него!.. Это же из-за него все! — Глебов принялся потрясать кулаками над головой, неотрывно глядя на Ардова, словно примеривался, как бы получше нанести удар. — Ходит вокруг меня кругами, только и ждет, как бы удавку накинуть. А глядь — сам в нее и угодил! — с этими словами Глебов неожиданно подмигнул Ардову бешеным глазом. — Давненько не бывали у меня его клевреты. Что, Илюша, надумал меня обмануть?

— Горский мертв, — счел необходимым сообщить Ардов.

— Это я и без тебя знаю! Решил занять его место?

— Отнюдь, — всеми силами стараясь не растерять присутствие духа, возразил сыщик. — Я весьма далек от ваших с ним интересов. Проверка результата эксперимента необходима для целей государственной безопасности.

— С каких это пор она стала тебя беспокоить? — явно успокаиваясь, пробормотал Глебов и отправился поднимать табуретку.

Было очевидно, что самообладание, которое сумел сохранить Илья Алексеевич, произвело благоприятное впечатление на странного собеседника.

Вдруг Ардова осенило:

— Вы не могли бы перевести эти строчки в цифровой порядок?

Вернувшись к столу, Глебов взял в руки записку с таким видом, словно видел ее впервые.

— Сок сомы? — проговорил он. — Вам это не принесет пользы.

— Выброс на рынок дешевого золота приведет к краху экономики, — пояснил Илья Алексеевич, решив, что в данном случае следует быть предельно открытым.

— Тебе-то что за нужда? Рухнет эта — взойдет другая, — пробормотал Глебов, присаживаясь. Огонь в его глазах заметно ослаб. — Для истинного адепта трансмутация важна не сама по себе, а как доказательство того, что в твоих руках — подлинный Камень, способный преобразить тебя самого… Разве Горский получил Камень?

Вырвав страницу из тетради, в которой чертил какие-то знаки до прихода гостя, пациент набросал карандашом несколько рядов цифр и протянул сыщику.

— Вам это не принесет пользы… — повторил он устало.

— Откуда вы знаете мое имя? — не удержался Илья Алексеевич.

Глебов посмотрел на него хитрым взглядом и ухмыльнулся.

— Я даже знаю день и час, когда ты умрешь! — заявил он. — Не бойся, дней пять еще покоптишь… А там — придется выбирать. Будь осторожен… Жемчужина — твоя! Твое здоровье! Подайте кубок принцу!

Сказав это, Глебов свесил голову на грудь и замер.

«Какой-то бред…» — успел подумать Илья Алексеевич, прежде чем собеседник пришел в себя. Он поднял плечи, как-то суетливо потер ладошки и сжал губы, словно не мог выдержать того удовольствия, которое испытывал.

— Ну-с… Надеюсь, Лагималай вас не сильно напугал. — Наклонившись вперед, Глебов понизил голос и перешел на доверительную интонацию. — Мы все очень взволнованы угрозой, которая нависла над вами.

Голос собеседника сделался сухим и трескучим, как будто в костре догорали поленья. Он протянул руку. Илья Алексеевич не сразу понял, чего от него хотят. Глебов указал взглядом на листок с цифрами, который минуту назад вручил сыщику.

— Вы хотите получить перевод этих значений в химическую формулу?

Ардов наконец-то догадался, что сейчас перед ним, по всей видимости, Арчибальд, и с готовностью вернул листок. Глебов перевернул его и стал наносить знаки на обратной стороне.

— Ртуть превратить в зеленого льва, — начал он бормотать своим похожим на потрескивающие угли голосом. — Потом — греть в песчаной бане с кислым виноградным спиртом… выпарить… так сможешь резать ее ножом… Киммерийские тени обнимут тебя своим покровом, и ты найдешь внутри истинного дракона, ибо он пожирает свой хвост. Возьми этого черного дракона, разотри на камне и коснись его раскаленным углем… Он вспыхнет лимонным светом и перейдет в красного льва. Заботливо очисти его — и увидишь жгучую кровь новой жизни…

С этими словами Глебов опустил голову на стол и замер. Илья Алексеевич воспользовался моментом, чтобы бросить на язык пилюльку из колбы на манжете — во рту стоял привкус гари, а бормотание Глебова все еще дрожало в воздухе сизым дымом, затруднявшим дыхание.

— Надеюсь, вы получили то, что хотели? — наконец заговорил Глебов, пригладив растрепавшиеся волосы и насадив на нос пенсне.

По комнате опять распространился уютный запах свежеиспеченной сдобы.

Он протянул Ардову бумагу с формулой.

— Считаю своим долгом заметить, что это знание — совершенно не то, в чем нуждается ваше сердце, — мягко заметил он.

— Вы знаете, кто стоит за этими убийствами? — без обиняков спросил сыщик, почему-то пришедший ко мнению, что узник клиники прекрасно осведомлен о самых секретных событиях, разворачивающихся за этими толстыми стенами.

— Конечно, — легко ответил Глебов. — Для этого не обязательно присутствовать на месте происшествия или держать штат информаторов… Умеющему читать достаточно раскрыть нужную страницу.

Кажется, мужчина хотел на этом закончить, но Илья Алексеевич продолжал смотреть с ожиданием.

— Приведены в действие страшные силы, — сделавшись серьезным, продолжил Глебов. — Вам их не одолеть… Но есть и хорошая новость, — улыбнулся он. — Возможность личного спасения остается всегда.

Доктор Юнгерт с большим интересом выслушал впечатления Ардова от встречи.

— Вам повезло, — резюмировал он. — Из двадцати трех известных мне личностей, на которые распалось сознание Глебова, ни с Лагималаем Свами, ни с Арчибальдом встречаться мне не приходилось, я только слышал о них от Ренни — той самой девочки, которая первой начала с вами общение и дала дельный совет. Ей примерно десять лет, и она охотнее других вступает в контакт. Насколько я могу судить, Лагималай Свами — это йогин со скверным характером, а Арчибальд Сассет — аптекарь-алхимик из Бамберга. Знаете, я бы не пренебрегал предостережениями, которые вы услышали, — за несколько лет я успел убедиться, что предсказания этого пациента почти всегда сбываются…

Глава 47 Следственный эксперимент

Тем же вечером в лаборатории Горского был собран общественный совет из репортеров и ученых-химиков, способных сделать компетентное заключение о корректности всех этапов следственного эксперимента. Обстановка не подразумевала торжественности и была скорее деловой, нежели праздничной. Ужасные следы трагической смерти хозяина подвала убрали, кровь на полу замыли.

Илья Алексеевич сделал краткое предуведомление, в котором, опустив детали, разъяснил, каким образом была восстановлена формула, а также изложил главное сомнение: при предыдущем эксперименте наблюдатели были приглашены только на финальный этап вскрытия тигеля, в то время как весь процесс трансмутации длился пять дней. На сей раз наблюдателям предстояло неотлучно фиксировать все стадии процесса, чтобы исключить вероятность постороннего вмешательства.

Аладьин уже успел под надзором приглашенных ученых поместить в шар необходимые ингредиенты и теперь ждал команды, чтобы влить самый главный элемент — сок сомы.

Илья Алексеевич сделал знак приставу Троекрутову, который присутствовал здесь при полном параде. Поначалу Евсей Макарович наотрез отказался возглавить организацию охраны тигеля, но когда Ардов пояснил, что подобный отказ в складывающихся обстоятельствах мог быть расценен не иначе как предательство интересов Отечества, сменил точку зрения на противоположную и засвидетельствовал полную готовность явиться на передовую для смертельной схватки с врагом.

— Приступайте! — сделав шаг вперед, приказал господин майор.

— П-профессор в этот момент читал какую-то м-мантру… — заикаясь, пробормотал Аладьин, повернувшись к Ардову.

— Давайте без мантры, Аладьин.

Стоявший рядом Свинцов перекрестился.

— Господи, помилуй, — прошептал он в тишине звучным басом.

— Вот вам и мантра, — сказал Троекрутов. — Поехали!

Аладьин влил содержимое колбы в отверстие и запечатал глиной. Жарков при помощи длинных щипцов поместил шар в огонь.

Свинцов поставил рядом с тигелем стул и устроился на нем. Ближайшие пять суток чинам полиции третьего участка Спасской части предстояло посменно нести дежурство возле шара, чтобы предотвратить попытки подмены или других неблаговидных вмешательств в ход эксперимента.

И надо сказать, что питомцы Евсея Макаровича с честью выполнили свою службу: ни на одно мгновение шар не оставался без внимания хотя бы одного из зорких надзирателей из Третьего участка в течение всех 120 часов.

Во все это время репортер Чептокральский выпускал в «Ведомостях» ежедневную колонку, в которой описывал ход эксперимента. Поскольку ничего значительного в лаборатории не происходило, автор вываливал на головы читателей невообразимый винегрет из оккультных мифов, алхимических легенд и экономических сплетен. Именно эти колонки довели ажиотаж по поводу следственного эксперимента в лаборатории убитого профессора до высшей точки. К исходу пятого дня в Сукин переулок набилось несколько десятков особо экзальтированных обывателей, желавших лично присутствовать при без всякого преувеличения эпохальном событии. Для сдерживания натиска в распоряжение Ардова был прислан отряд жандармов, вставших на караул у входа в подвал. Благодаря этой силе удалось расчистить путь для черной кареты, прибывшей вечером 3 мая прямо к дверям лаборатории.

Обер-полицмейстер подошел к очагу, вокруг которого тихо переговаривались наблюдатели. Пристав Троекрутов бросился было с докладом, но был остановлен взглядом. Фотографы кольцом выставили аппараты на треногах и застыли в беспокойном ожидании. Чувствовалось волнение. Осмотрев присутствующих, Август Рейнгольдович встретился взглядом с Ардовым и попытался понять по лицу сыщика, к чему следует готовиться. Илья Алексеевич оставался невозмутим.

— Ну-с, господа алхимики… — потер ладони статский советник. — Приступим?

Жарков обхватил щипцами раскаленный шар и выложил его на песок. Илья Алексеевич протянул обер-полицмейстеру молоток и долото.

— Не желаете, ваше превосходительство?

Райзнер отрицательно мотнул головой и сделал шаг назад.

Илья Алексеевич оглядел напряженные лица, приставил лезвие к шару и ударил по оголовку. Каждый удар разносился эхом в абсолютной, звенящей тишине. После третьего раза поверхность треснула и шар раскололся. Присутствующие невольно качнулись вперед и склонились, чтобы лучше разглядеть содержимое.

Взору экспертов предстала некая черная маслянистая субстанция, испускавшая едкий зловонный дымок. Раздался общий выдох разочарования.

— Ну и запашок, — не удержался Свинцов, стоявший ближе других к тигелю.

— Поздравляю, господа, — деловито проговорил обер-полицмейстер. — Тот редкий случай, когда неудача является победой. Благодарю за службу.

С этими словами Райзнер пожал руку сыскному чиновнику и стремительно вышел.

Последовали магниевые вспышки, от которых помещение заволокло дымом. В этой суматохе мало кто видел, как Аладьин выскользнул на улицу вслед за обер-полицмейстером. Глава 48

Метод «римской комнаты»

Ардов сидел в кресле под этажеркой в опустевшей лаборатории и напряженно думал. Несмотря на то что поручение высокопоставленного лица он сумел исполнить самым блестящим образом, имеющийся вариант ответа на главный вопрос расследования пока вызывал сомнения: Глебова не выглядела человеком, способным на злодейские убийства.

Отлучившись во время эксперимента, он сумел добиться аудиенции господина Герберга, который, как следовало из списка обер-полицмейстера, присутствовал на последнем сеансе у Энтеви. Сейчас он прокручивал в памяти эту встречу, пытаясь связать полученные сведения с имеющимися фактами по делу.

Банкир вел себя весьма раздраженно, неохотно отвечал на вопросы и то и дело поглядывал на карманный брегет, демонстрируя полное отсутствие времени для беседы. Выяснить какие-то существенные детали проведения самого сеанса не удалось; единственное полезное признание касалось одного из участников, явившегося в салон в изрядном подпитии и заснувшего буквально за столом после пары глотков чая. Но выяснились другие немаловажные обстоятельства! Оказывается, совсем недавно Калман Натанович внес крупный вклад в «Кижское золотопромышленное товарищество», став основным участником. Он даже инициировал приобретение в Голландии черпачной драги, которая только что была отправлена на прииск на реке Холомхо для замены ручных вашгердов механическим агрегатом. Предполагалось, что это существенно повысит выработку.

— Прогнозы по обвалу цен на золото грозят вашему обществу полнейшим разорением? — предположил Илья Алексеевич, чем вызвал у собеседника очередной приступ раздражения.

Герберг признался, что после неприятного разговора с купцом Ротовым он тут же помчался на сеанс к прорицательнице, для чего за двойную цену выкупил билет у члена Госсовета Бездрабко.

— И кого же вы вызывали? — осведомился Ардов.

— Ну а кого? Все его же… старика Мейера, — нехотя сообщил золотопромышленник и опять посмотрел на часы.

— Насколько я понимаю, ответ, озвученный мадам Энтеви, подтвердил самые мрачные прогнозы? — догадался сыщик.

— Совершенно верно, — признал Герберг и встал, давая понять, что время аудиенции исчерпано. — В ближайшее время желтый металл утратит свою цену.

Уже у самой двери кабинета выяснилась еще одна любопытная деталь. Примерно три недели назад к Калману Натановичу обратился некий господин, изъявивший желание приобрести около пятисот тройских унций золота.

«Вполне достаточно для одного слитка», — отметил про себя Илья Алексеевич, вспоминая сейчас беседу.

Именно этого человека с беспокойством ожидал банкир. К сожалению, Ардов не смог остаться, чтобы познакомиться с этим господином, поскольку подступало время завершения следственного эксперимента.

Рядом подсел Жарков, протянул половину бутерброда, Илья Алексеевич отказался.

— Кстати, в чае, которым угостилась перед смертью мадам Энтеви, оказался пейот, — сообщил он результаты недавней экспертизы.

Ардов обратил к нему вопросительный взгляд.

— Наркотическое вещество растительного происхождения, — пояснил криминалист. — Приготавливают из кактуса рода Люфофора.

— Может ли оно вызывать галлюцинации?

— Вполне! И слуховые, и зрительные. Всё начинает парить в воздухе наподобие птиц. При больших дозах возможна амнезия и даже смерть.

— Понятно… — вздохнул Ардов. — Очевидно, мадам Энтеви добавляла этот пейот в чай, которым угощала гостей.

— А в случае с Бугровым, надо полагать, дозу значительно увеличили, чтобы вывести присланного соглядатая из строя, — добавил Жарков.

Помолчали. Петр Павлович доел бутерброд и вытер губы платком.

— Честно говоря, немножко жаль, что чуда не произошло, — признался он, глядя в сторону тигеля. — Может, все-таки дело в этих заклятиях? Ведь в прошлый раз мы же сами видели, своими глазами…

Ардов замер.

— Видели? — медленно проговорил он.

Криминалист беспокойно взглянул на сыщика. Илья Алексеевич встал и переместился в точку у стола, где находился во время первого разговора с Горским. Перед ним возникла и сама фигура профессора, листающего только что полученную книгу.

«Да, это из моей библиотеки, — сказал он. — Я подарил ее Крючину, он был моим помощником».

Илья Алексеевич внимательно осматривал пространство, хорошо открытое изучению с этого ракурса.

«Жаль, — словно эхо, доносился голос ученого. — Он был очень способный… Очень… Пожалуй, лучший мой ученик».

Ардов переместил взгляд в сторону тигеля, у которого колдовал с шаром Аладьин. Помощник бросил в сторону профессора взгляд, показавшийся тогда Илье Алексеевичу наполненным ревностью, но сейчас в этом взгляде читалось скорее чувство опасности. Сыщик заметил, что Аладьин опустил руку в карман и что-то там нащупал. На беду, в этот момент Ардов отвернулся, чтобы продолжить разговор с профессором. Он пометался взглядом по предметам, доступным обзору, и увидел круглое зеркало в бронзовой рамке на подставке, которым был придавлен край развернутого на столе манускрипта. Приглядевшись, Илья Алексеевич разглядел отражение той части лаборатории, которая оставалась сокрыта от глаз. В этом отражении ему удалось различить и фигуру Аладьина возле тигеля — он быстрым движением достал из кармана что-то похожее на флакон, откупорил пробку и перевернул над шаром.

«Мы начали важнейший эксперимент…» — как будто из бочки донесся голос Горского. Илья Алексеевич вслед за его рукой опять повернулся к очагу и увидел, как Аладьин, уже опустив флакон в карман, потянулся к щипцам.

— У Горского тоже не получилось, — уверенно произнес сыщик и повернулся к Жаркову, который все это время завороженно следил за другом.

— Не понял вас, Илья Алексеевич, — тихо произнес он.

Глава 49 Настоящий преступник

У палаты, где полковник Брусникин велел разместить Глебову, на неудобном стуле дремал жандармский унтер-офицер. К нему подошел фельдшер в белом халате и с подносом, на котором белая салфетка скрывала какие-то склянки.

— Господин д-доктор велел отнести б-больной лекарство.

Даже не взглянув на медицинского работника, истомившийся в ожидании смены охранник молча кивнул на дверь.

Глебова очнулась ото сна, когда фельдшер аккуратно присел на краешек кровати, поставив поднос на колени.

— Аладьин, сколько можно ждать? — сказала она слабым, но властным голосом. — Они обвиняют меня во всех смертях — Крючина, Горского и даже этой несчастной предсказательницы… как ее…

— Энтеви, — подсказал молодой человек и взглянул на забранное решеткой окно.

— Да, Энтеви. Помоги мне встать.

Аладьин мягко, но настойчиво положил руку ей на плечо, чтобы удержать в постели.

— П-погоди, не т-торопись… — заботливо произнес он.

— Ты принес новые слитки? Надо продолжать наши акции! — все еще суетилась Глебова.

— Золота нет.

— Как — нет? — удивилась девушка и уставилась на подельника.

Прямо на ее глазах происходила удивительная метаморфоза: Аладьин медленно расправил плечи, поставил голову прямо и перестал смотреть куда-то в сторону — из угловатого, вечно ноющего слюнтяя с бегающими глазками он вдруг превратился в спокойного, уверенного в себе мужчину с холодной сталью в глазах.

— Нет и никогда не было, — тихо произнес он и взглянул прямо в глаза Глебовой. — Для отливки единственного настоящего слитка золото пришлось купить.

Ардов и Жарков уже мчались в экипаже.

— Золото в шар добавил Аладьин! — растолковывал Илья Алексеевич разгадку фокуса, стараясь перекричать грохот колес по мостовой. — И я даже догадываюсь, кто ему это золото предоставил.

— По всей видимости, он тайком всыпáл золотой песок внутрь перед закупориванием шара.

— Во время эксперимента? — начал понимать Петр Павлович.

— Именно! Горский ничего не синтезировал.

В голове Ильи Алексеевича вихрем пронеслась и еще одна картина, к которой он неоднократно возвращался за последние сутки, но все никак не мог понять, что вызывало его беспокойство. И только сейчас сумел осознать со всей отчетливостью — сыр! Его смутил сыр, который лежал на столе в каморке Аладьина: он был порезан удивительно ровными, идеальными кубиками, как будто это было сделано острейшим, тончайшим лезвием. Возможно даже — ланцетом.

— Вот что, Петр Павлович, — прокричал он, — куда отправился Аладьин — можно только гадать! Вы дуйте в больницу, а я отправлюсь к нему домой.

С этими словами Илья Алексеевич, привстав, хлопнул извозчика по спине и, дождавшись замедления, соскочил с пролетки прямо на ходу.

— Будьте осторожны! — только и успел прокричать вслед Жарков.

В больничной палате Глебова с ужасом смотрела на Аладьина. Привычный мир рушился на глазах: она была уверена, что это ей удалось завлечь несчастного заику революционными идеями в подпольное дело борьбы с «режимом». И только теперь она поняла, что в реальности все было ровно наоборот: именно Аладьин как бы случайно обронил первые слова про опыты с золотом, именно он, заикаясь, поделился идеей атаки на «золотой стандарт» правительства, именно он указал на Крючина, которого она окрутила и привела в лабораторию…

— Горский ничего не синтезировал, — не без удовольствия раскрыл он главную тайну, насмешливо взирая на растрепанную революционерку. — Твой Крючин заметил, что я морочил профессору голову и добавлял уже готовое золото. Я предлагал ему деньги за молчание, но… Парень оказался неподкупным. А такие плохо кончают. В тот вечер я сказал ему, что ты просила о встрече, и взялся его сопроводить. Ты правильно сделала, что послушалась меня и направила полицию по следу Капая.

— Ах ты мерзавец, — прошептала Глебова. — Так это все неправда?

— Я знаю, ты его любила. Но что поделать. Великие дела требуют великих жертв…

— Это ты убил Крючина! — вдруг осознала Глебова и рванулась к горлу Аладьина. Тот отвесил ей резкую пощечину, отправив обратно на подушку. В следующее мгновение в его руке блеснул ланцет.

— И Крючина, и Горского… И — тебя… — его лицо превратилось в маску. — Но разве это уже имеет значение? Главное — то, во что поверит народ, и — цель, которая должна быть достигнута. Наше дело возглавляет гениальный человек, за которым я пойду до конца.

Ужас парализовал Глебову. Она неотрывно смотрела на обоюдоострое лезвие хирургического инструмента и не могла пошевелиться. Убийца сделал взмах — и в этот момент дверь буквально разлетелась от удара Жаркова. Криминалист в прыжке обрушился на убийцу и вместе с ним повалился на пол, перехватив запястье руки с ланцетом. Аладьин оказался на редкость крепким молодым человеком. Жаркову вряд ли удалось бы его одолеть, если бы на помощь не подоспел ворвавшийся следом охранник, с которого весьма кстати слетело сонное безразличие. Глебова, без движения наблюдавшая за происходящим, наконец пришла в себя и бросилась на подмогу. Общими усилиями преступнику удалось стянуть руки за спиной тесьмой от револьвера, которую отцепил от кобуры жандарм.

— Это он убил Крючина! — тяжело дыша, сообщила Глебова потрясшую ее новость.

— Да уж понятно, — протянул Петр Павлович, прикладывая платок к порезу, который все-таки сумел ему нанести противник во время схватки. К счастью, рана была неглубокой и опасности для жизни не несла.

Глава 50 Долгожданная встреча

От быстрого бега у Ардова пересохло горло, поэтому у самого дома Аладьина он с облегчением осушил стакан лимонада, любезно поднесенный торговкой у тележки под полосатым тентом. Сыщик машинально отметил, что вчера на этом месте торговала другая девушка.

Поднявшись под крышу, Илья Алексеевич медленно приоткрыл дверь каморки, оказавшейся незапертой. У окна спиной ко входу стояла фигура в чалме, которая начала медленно разворачиваться. В это мгновение перед глазами Ардова все начало плыть — шкаф, стол, стул, окно, человек у окна, оказавшийся тем самым индийским раджой, который присутствовал на эксперименте у Горского. Правда, ни усов, ни бороды у него сейчас не было. Илья Алексеевич ощутил отвратительный комариный зуд, потер глаза и опять взглянул в лицо радже — это был Мервус. Он слегка покачивался, как будто парил над полом.

Илья Алексеевич отступил к стене. Во всем теле образовалась неимоверная слабость. Будучи не в силах держаться на ногах, он медленно сполз на пол.

— Разрешите представиться, индийский раджа Бьен Боа, — улыбнулся Мервус. — Материализовался из эктоплазмы убиенной Гали-Дудки… ой, простите, мадам Энтеви, которая нашептала полоумному профессору рецепт священного напитка… «Пьющий сому легко достигает Брадхны…» Полагаю, сейчас вы как раз на пути к ней. Пришлось угостить вас двойной порцией, чтоб уж наверняка…

В памяти Ардова зазвучал голос душевнобольного дядюшки Аладьиной: «Жемчужина — твоя! Твое здоровье! Подайте кубок принцу!»[71]

«Так вот в чем было предупреждение, — догадался сыщик. — Как и датскому принцу, мне был приготовлен отравленный напиток… Лимонад…»

— К сожалению, мадам пришлось отправить туда же, к духам, — продолжил Мервус. — Мерзавка возомнила себя настоящей медиумисткой и решила продолжить гастроли в Москве. Но мы так не договаривались! Только три сеанса! Этого было достаточно, чтобы в деловых кругах поселилась паника относительно стоимости золота… Кстати, вы совершенно правильно повесили эту смерть на Гришу — иначе зачем я дарил ему точно такое же кольцо?…

С этими словами Мервус снял с безымянного пальца на правой руке круглую печатку — точь-в-точь такую же, какая была обнаружена при допросе у Капая. Подбросив украшение на ладони, он вышвырнул его в форточку.

— Наблюдать за вами было одно удовольствие, — хохотнул Мервус и даже потянулся. — С какой отчаянной страстью вы бросились спасать этого расшитого золотом индюка, возомнившего себя финансовым гением. Согласитесь, спектакль удался на славу!.. Вы все еще не догадались? Весь этот театр не ради шантажа нашего бездарного правительства, а ради вот этого.

Карл Донатович взял с подоконника папочку.

— Плевать мне на Витте с его реформами, а также на всеобщее благоденствие и интересы рабочего класса. Это удел таких фанатиков, как Аладьин. Это, кстати, он представил меня своему учителю. Под видом священной травы ашвагандхи и преподнес старому дураку пучок чертополоха, без которого невозможно сварить сок сомы. При помощи мадам Энтеви я сумел убедить старика в том, что ему удалось раскрыть великую алхимическую тайну, а некоторых коммерсантов — что реформы приведут к экономическим потрясениям. Участие господ революционеров, кровожадность которых сравнима разве что с их же любовью к идеям равенства и братства, оказалось весьма кстати — газеты усилили панику. Кстати, должен вам сказать, что пресса — удивительный инструмент! Подкупив десяток репортеров, вы можете вложить в голову обывателя любую чушь! Какие безграничные возможности для шантажа — не только отдельных людей, но и целых империй!

Илья Алексеевич попытался что-то сказать, но понял, что его язык обездвижен. Члены тела тоже перестали подчиняться желанию воли.

Мервус подошел к сыщику и присел перед ним на корточки.

— Ваш следственный эксперимент оказался весьма кстати. Пока вы возились с этим дурацким ядром, в которое Аладьин напихал всякого мусора, Калман Натанович Герберг с компаньонами окончательно созрел для сделки. Ну а как еще поступить, когда золото обещают продавать по цене навоза? Надо попытаться сохранить хотя бы часть капитала! Хоть крохи!.. Ну а дальше… Достаточно было купить за бесценок один рудничок, чтобы ко мне выстроилась очередь из желающих поскорее сбыть «бесполезные» активы. И вот — вуаля! — Мервус помахал перед лицом Ардова пачкой бумаг из папки. — Здесь два десятка золотых месторождений, которые дадут мне минимум пятнадцать тонн золота в год.

Мервус поднялся, отплыл к окну, вернул папку на подоконник, взял оттуда трость и вынул из нее рукоятку со стилетом.

— Прощенья просим, Карл Донатович, — раздался вкрадчивый голос.

Мервус резко развернулся. В дверях стоял Костя Данго и сверкал обворожительной улыбкой. Как обычно, он был безупречно одет и благоухал ароматом юдзу.

— Костя? Ты зачем здесь? — не смог скрыть удивления Мервус.

— Да вот, господин Ардов в кой-кой мне продул — пришел долг забрать.

Карл Донатович внимательно посмотрел на Костю, потом перевел взгляд на застывшего на полу сыщика. Данго явно играл в свою игру, но как следовало бы здесь действовать — Мервус пока не понимал.

— А ты лахман[72] объяви, Константин Артамонович, — посоветовал он.

— Зачем же? — простодушно ответил Костя. — Долг честный, имею право.

— Поздно, Яша. Его долг на меня перепишешь, — холодно произнес криминальный король, давая понять, что разговор не может иметь продолжения.

— Никак невозможно, Карл Донатович, — возразил Данго; в его голосе зазвучали нотки, которые дали понять собеседнику, что отступать он не намерен. — Долг не денежный, переписать нельзя.

Мервус застыл в напряжении, решая, как поступить. В любом другом случае атака на посмевшего перечить ему человека последовала бы мгновенно, но в случае с Данго надлежало проявлять осмотрительность: было известно, что он отлично владеет самурайскими приемами и одолеть его не так-то просто. Плюс к этому Данго был совершенно уникальным мастером своего дела и время от времени Мервус вынужден был к нему обращаться: тот же паспорт для Гали-Дудки на имя французской подданной мадам Энтеви сработал по его заказу именно Костя.

— Напрасно ты, Константин Артамонович, на чужой клифт[73] позарился, — сказал Карл Донатович и медленно вернул стилет в трость. — В этот раз я тебе уступлю, но если ты мне бороду пришил[74] — смотри, как бы тебе самому в киф темный[75] не угодить.

Захватив с подоконника папочку, Мервус выплыл из комнаты.

Глава 51 Триумф

С самого утра возле третьего участка Спасской части толпились репортеры, желая получить сведения относительно обстоятельств смерти французской медиумистки. Африканов стоял стеной и не пускал борзописцев внутрь. К полудню на порог при полном параде вышел участковый пристав Троекрутов и сделал краткий доклад. Увлекшись, он даже сумел ввернуть в выступление обличительный пассаж про «разнузданную похоть стяжания, беспутства и безумия», чем вызвал особый восторг образованной публики.

— …И мы не позволим различным мошенникам проворачивать свои гнусные делишки в самом, так сказать, сердце нашего славного города, — завершил Евсей Макарович свою пламенную речь.

— А как мадам Энтеви получала сведения о посетителях своих сеансов? — выкрикнул кто-то из репортеров.

Троекрутов набрал воздух в легкие, но затруднился с ответом и потому обернулся к фон Штайндлеру, стоявшему за спиной.

— На мошенницу работала целая шайка преступников! — возвысив голос, пояснил старший помощник. — Они заранее, проявляя известного рода хитрость, собирали информацию о жертвах. Но сейчас все задержаны, и многие уже раскаиваются.

— Кто убил мадам Энтеви?

— Преступник схвачен, — не без удовольствия заявил Троекрутов. — Это ее бывший сообщник, некто Григорий Капай…

— …который сейчас дает признательные показания, — добавил фон Штайндлер.

— Кто из чинов полиции будет представлен к награде?

Троекрутов слегка растерялся, посмотрел на ряд медалей у старшего помощника, потом невольно поправил коллекцию наград у себя на груди и наконец-то нашелся с ответом:

— Полиция работает не для орденов, а для спокойствия в нашем городе.

Во дворце в это время продолжалось заседание Финансового комитета под председательством государя императора, расположившегося во главе овального стола под собственным ростовым портретом в горностаевой мантии.

— Финансово-экономическая политика, проводимая ведомством господина Витте, привела Россию к обрыву, за которым — полное государственное банкротство, то есть невозможность ни оправдать наших внешних платежей, ни поддержать возвещенного размена на золото, — заканчивал доклад член Государственного совета Верховский, про которого поговаривали, будто он сам метил в кресло министра финансов. — Результатом осуществления этой реформы будет утекание золота за границу, быстрое исчезновение его из банков, а затем из обращения, вследствие чего — прекращение размена билетов на золото и новое падение курса бумажных денег. Послушайте, Сергей Юльевич, — обернулся докладчик к министру, который к этому моменту был уже порядком разгорячен и с трудом сдерживался, — против вашей реформы выступает вся мыслящая Россия!

— Во-первых, по невежеству в этом деле, а во-вторых — по привычке, — резко ответил Витте. — Мы привыкли к бумажно-денежному обращению, как привыкают к хронической болезни, хотя та и ведет к полному расстройству организма. Что же прикажете, лежать и молча ждать смерти?

Верховский закатил глаза и сел на место, всем своим видом показывая, что никаких его сил продолжать разговор с этим самоуверенным господином он больше не имеет.

— Вот у меня письма от участников Петербургского собрания сельских хозяев, — поднял над столом бумаги профессор финансового права Петербургского университета Ходский. — Все лица, заинтересованные в экспорте наших продуктов, считают, что денежно-бумажное обращение им вполне выгодно, так как с понижением цены нашей валюты они получают больше.

— Это мнение ошибочно, — все с той же страстью возразил министр финансов. — Продавая, к примеру, хлеб за границу, наш землевладелец, конечно, получит больше рублей, когда будет обменивать их на вырученные, скажем, франки, но ведь тратить-то эти рубли он будет здесь, у себя на родине! И платить он здесь будет больше — за все то, что потребляет и чем пользуется. В чем же здесь выгода? Получил больше, но и потратил больше. Однако это обстоятельство ваши землевладельцы в расчет не принимают, ибо, не будучи экономистами, не могут соображать зависимости одной цены от другой.

— А что вы предлагаете нам делать с этим ультиматумом? — раздался голос великого князя, выудившего нужный листок из красной папки с золоченым двуглавым орлом.

Присутствующие переглянулись. Настала тишина. Этот вопрос ожидался как последний и решительный удар по непотопляемому министру.

— Угроза, кажется, весьма серьезная, — продолжил великий князь, — если допустить, что у злоумышленников имеются возможности, о которых они говорят. Я не призываю идти на поводу у революционеров, но не есть ли это повод пересмотреть наши реформаторские планы?

— Ваше высочество, за ультиматумом ничего нет! — твердо заявил реформатор. — Формула изготовления золота, которой враги пытаются запугать правительство, — чистейший блеф. Обман! Чиновником сыскной полиции Ардовым проведен следственный эксперимент, ведущие светила нашей науки признали формулу фальшивкой. На сегодняшний день опасность вброса дешевого золота полностью исключена.

Послышался возбужденный шепот: вельможи на разные лады повторяли прозвучавшую фамилию, пытаясь выяснить друг у друга, что это за «иван-царевич», выскочивший невесть откуда на спасение уже, казалось бы, поверженного министра.

— Ваше величество, — Витте обратился к государю, — «золотому стандарту» ничто не угрожает! Его введение поставит Россию в финансовом отношении в один ряд с другими великими европейскими державами.

Государь обвел взглядом присутствующих. Настала звенящая тишина.

— Что ж, господа… — тихо проговорил он. — Сергей Юльевич сумел развеять все наши сомнения. Полагаю, реформу следует утвердить.

Глава 52 На лаврах

Илья Алексеевич лежал в постели, обложенный грелками. Благодаря заботам Жаркова он постепенно приходил в себя. Очистительные процедуры, через которые заставил его пройти Петр Павлович, были чрезвычайно неприятны и даже мучительны, но зато сейчас, спустя сутки после употребления того злосчастного лимонада у дома Аладьина, чиновник сыскного отделения чувствовал себя вполне сносно.

Сверяясь с рисунком из статьи в английском журнале «The Lancet», криминалист соорудил у постели больного инфузионную систему из подвешенной в изголовье перевернутой стеклянной колбы и тянущейся от нее резиновой трубки, на конце которой имелась особая инъекционная игла системы Праваца, любезно предоставленная доктором Трояновым из Обуховской больницы. Игла была всажена в вену Ильи Алексеевича, и через нее в кровь больному непрерывно поступал из колбы особый изотонический раствор, специально приготовленный Жарковым по рецепту Альберта Ландерера. Через стеклянную вставку в трубке Петр Павлович проверял, не образовались ли воздушные пузырьки в жидкости, идущей к вене.

С самого утра к Илье Алексеевичу тянулись визитеры.

Княгиню Баратову так впечатлила инфузионная конструкция, что она в первые мгновения едва не лишилась чувств. Впрочем, научные пояснения Жаркова вполне успокоили Анастасию Аркадьевну и даже вызвали известный интерес. Ссылаясь на опыты Винтерштейна с лягушками, Жарков так расхваливал метод инфузионной терапии, что почти убедил ее сиятельство пройти сеанс насыщения крови глюкозой в целях улучшения питания сердечной мышцы. Сошлись на том, что сначала воздействию будет подвергнут камердинер Харитон.

— Я так рада, что вы предотвратили крах золота, — обратилась крестная к Илье Алексеевичу, поправляя на шее роскошное золотое ожерелье из медальонов, связанных пучками роз.

— Ему ничто не угрожало, — еле слышно вымолвил Ардов и улыбнулся.

— Но как же! — удивилась княгиня. — Август Рейнгольдович поведал мне под строжайшим секретом, что если бы не вы, реформы пошли бы прахом! А теперь у нас есть основа для процветания, и вскоре мы встанем в один ряд с великими державами. Если бы вы знали, как я горжусь вами.

Анастасия Аркадьевна провела еще какое-то время у постели больного, поведала о последних новостях и предупредила, что как только Ардов почувствует себя лучше, они тут же отправятся на курорт в Карлсбад или Баден-Баден.

Заглянул и господин обер-полицмейстер.

— Полный, совершеннейший триумф, — охарактеризовал он положение Витте после заседания. — Мы не только защитили реформу, но буквально смели с ее пути всех завистников и недоброжелателей! Это, конечно, целиком ваша заслуга, Илья Алексеевич.

Август Рейнгольдович кашлянул, чтобы привлечь внимание Жаркова, которому дал понять взглядом, что желал бы остаться с больным tête-à-tête. Петр Павлович поспешно удалился.

— Я тут заглянул в ваш формуляр, Илья Алексеевич… — издалека начал Райзнер. — Что-то, смотрю, засиделись вы в титулярных советниках, право слово! — Обер-полицмейстер сделал вид, что не помнит, как год назад сам же и выхлопотал Ардову этот чин в благодарность за услугу в одном деликатном деле. — Думаю, в виде исключения и не дожидаясь, так сказать, положенных сроков имеются основания представить вас к чину коллежского асессора.

Обер-полицмейстер улыбнулся своей самой обворожительной улыбкой.

— Это невозможно, в таком же чине майор Троекрутов, — счел свои долгом напомнить Илья Алексеевич, опасаясь, что повышение чиновного класса расстроит его отношения с непосредственным начальством в третьем участке.

— Я вот что подумал, Илья Алексеевич… — отозвался Райзнер. — Отечество нуждается в ваших талантах. Надо бы вам подумать о переходе на новое место.

— Вот как? — Ардов насторожился. — И куда же?

— В Третье управление.

— В жандармы? — Ардов аж привстал в постели.

— Ну что вы, что вы так разгорячились? — поторопился успокоить молодого человека Райзнер. — Да, в жандармы. Можно подумать, сыскная полиция — это гвардия!

Ардов не ответил. Честно говоря, Август Рейнгольдович был прав: отношение к полиции в обществе было весьма презрительным, и иногда это вызывало у Ильи Алексеевича чувство досады и разочарования. Но идти в жандармы?!

— Я вас не тороплю, — примирительно продолжил обер-полицмейстер. — Это дело серьезное, надо хорошенько обдумать…

Пожелав скорейшего выздоровления, тайный советник раскланялся, а Илья Алексеевич провалился в сон.

Примечания

Шарль Робер Рише (1850–1935) — французский физиолог, исследователь спиритизма.

Елена Блаватская (1831–1891) — религиозный философ, считала себя избранницей неких духовных учителей (махатм), от которых получала знания.

Сергей Витте — министр финансов (1892–1903), осуществил введение в России денежной системы «золотого стандарта» (1897).

Мария Милославская — первая жена царя Алексея Михайловича.

Сергей Соломко — популярный в то время рисовальщик боярского прошлого России.

Петр Боборыкин — самый плодовитый русский писатель XIX века.

Тамаринд — экзотический фрукт семейства бобовых.

Пирронизм — учение древнегреческого философа Пиррона из Элиды, основателя античного скептицизма.

А там долго ли? (укр.)

Заушение — оскорбление (устар.).

Мадригал — вокальное сочинение для одного голоса.

Додекаэдр — объемная геометрическая фигура из 12 граней.

Периандр — древнегреческий мудрец.

Эмансипе — женщина, отстаивающая равные с мужчинами права.

Пластрон — манишка.

Блинопек — фальшивомонетчик (блатн.).

Баян — древнерусский сказитель, персонаж «Слова о полку Игореве».

Пупенмейстер — кукловод (устар.).

Адмирация (от фр. admirer) — удивление.

С глазу на глаз (фр.).

Битва при Мальплаке (1709) — самая крупная европейская битва XVIII века.

«Временные правила о цензуре и печати» (1865) — закон, регламентировавший в то время взаимоотношения власти и журналистики.

Политическая полиция (охранка).

Капорник — предатель, доносчик (блатн.).

Затырщик — помощник вора (блатн.).

Хапа — удача (блатн.).

Марафет — кокаин (блатн.).

Ханафуда — японские игральные карты.

Кой-кой — японская карточная игра, использующая колоду ханафуды.

Корж — товарищ (блатн.).

Криптомерия — японский кедр.

Хондосский волк — ныне вымерший подвид хищников, обитавший на некоторых японских островах; отличался маленькими габаритами тела.

Мэйдзи — 122-й император Японии, правил с 1867-го по 1912-й.

Уложение — «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных» (1845) — Уголовный кодекс Российской империи.

Юдзу — гибрид мандарина и ингчанской папеды.

Хоровод — шайка преступников (блатн.).

Смасбер — человек, пускающий фальшивые деньги в оборот (блатн.).

Мусибуро — традиционная японская паровая баня (яп.).

Сансукэ — банщик (яп.).

Бланкетка — проститутка-индивидуалка.

Шервани — длинное полупальто в странах Южной Азии.

«Кюба» — фешенебельный ресторан в центре Санкт-Петербурга, именовался «академией гурманства».

Романея — сладкое греческое вино.

Ашмалаш — ощупывание при обыске (блатн.).

Фармазон — мошенник, выманивающий деньги с оставлением в залог фальшивых бриллиантов (блатн.).

Балатак — перекупщик краденого (блатн.).

Битва при Шейново — решающее сражение Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. за освобождение Болгарии от османского ига.

Ложемент — небольшой окоп для укрытия пехоты или орудий.

Пауперизм — массовая бедность.

Цестуарий — кулачный боец в Древней Греции.

Парацельс — знаменитый швейцарский алхимик (1493–1541).

Сын Зевса и Алкмены — Геракл.

Морфей — бог сновидений в греческой мифологии.

Фараон — полицейский (блатн.).

Извините, я вас не понимаю (фр.).

Специализировалась на мошенничестве с иностранцами (блатн.).

Кого можно обмануть (блатн.).

Предоставил сведения (блатн.).

Преступление (блатн.).

Бумажные деньги (блатн.).

Фальшивые деньги (блатн.).

Менять условия договора (блатн.).

Убийца (блатн.).

«Ванька» — прозвище извозчиков.

Владислав Пытлясинский — отец российской спортивной борьбы.

Эскалада — овладение укреплением при помощи лестниц.

Смазать мушку — получить (нанести) удар по лицу (блатн.).

Василий Валентин — немецкий монах-алхимик, живший в XIV веке.

Темнота из тьмы (лат.).

Фрагмент поэмы «Кумара-самбхава» индийского поэта Калидасы (365–445).

Реплика короля из «Гамлета» в момент, когда он бросает яд в вино, предназначенное для принца (пер. Андрея Кронеберга, 1880).

Лахман — прощение долга (блатн.).

Клифт — намеченная жертва преступления (блатн.).

Бороду пришить — обмануть (блатн.).

Киф темный — расплата, вид самосуда (блатн.).