«Война нервов»

Михаил Нестеров Война нервов

Итак, не бойтесь их: ибо нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано.

Автор выражает особую признательность еженедельнику «Независимое военное обозрение», газете «Независимая газета» за использование их материалов в своей книге.

Все персонажи этой книги – плод авторского воображения. Всякое их сходство с действительными лицами чисто случайное. Имена, события и диалоги не могут быть истолкованы как реальные, они – результат писательского творчества. Взгляды и мнения, выраженные в книге, не следует рассматривать как враждебное или иное отношение автора к странам, национальностям, личностям и к любым организациям, включая частные, государственные, общественные и другие.

Глава 1 Исповедь

Мадрид, Испания, апрель 2003 года

Старый епископ умирал…

Он уносил с собой в могилу тайну, отчетливо осознавая, что молчание не украсит его смерть.

Неожиданно улыбнулся, вспомнив поговорку: «На смерть и на солнце во все глаза не взглянешь».

Даже если зрение твое острое, как у сокола, и ты умрешь с открытыми глазами, все равно они запечатлеют лишь этот мир. В них не отразится даже черта, разделяющая жизнь на земле и вечную жизнь на небесах, называемая смертью.

Епископ Рейтер лежал на жесткой кровати, укрытый до груди тонким белым одеялом. У изголовья умирающего сидел Петр Юсупов. Он склонился над священником, повинуясь жесту его иссохшей за восемь с половиной десятков лет руки, и против воли не мог представить его молодым, хотя бы тридцатилетним…

Епископ прошептал на ухо единственному в этой комнате человеку:

– Quo vadis?

Две тысячи лет тому назад на этот вопрос апостола Петра, бежавшего из Рима от легионеров Нерона, Христос с крестом на плечах ответил: «Иду в Рим, чтобы снова быть им распятым». И стал невидим. Апостол, страдая за Иисуса, возвратился в «город без границ» и был заточен в Мамертинскую тюрьму.

Юсупов принял слова епископа за бред умирающего, покачал головой и снова выпрямился.

– Пойдешь ли ты за мной? – прозвучал более четкий, но в то же время пугающий вопрос священника.

«Пойти за ним? – Юсупов непроизвольно дернул плечами. – Умереть, что ли?»

Он не стал скрывать улыбки – несмотря на то что Рейтер, казалось, смотрел на него в упор. Старик был страшен: тонкие седые волосы рассыпались по плечам, кожа на руках и шее пугала рубцами от глубоких ожогов; а там, где не было шрамов, кожа высохла и истончилась до пергамента.

Епископ поднял тонкий и длинный палец, призывая слушателя к вниманию. Юсупов услышал лишь одно слово на родном языке священника:

– Mysterium.

Оно означало тайну, таинство. У древних греков и римлян – тайный религиозный обряд с участием в нем только посвященных.

Епископ заговорил неожиданно окрепшим голосом:

– Тайны – это оплот всех орденов. И нашего ордена тоже. Что делает нас могущественными? Отвечай, сын мой, – потребовал он.

– Хранение тайны, монсеньор, – ответил Юсупов.

– Во все времена, – продолжил священник, – в тайны любого христианского ордена посвящали не всех, и по принципу, который ты знаешь и скажешь его сейчас для меня. Ну же, – поторопил он Юсупова, – у меня мало времени.

Тот снова повиновался:

– Если ты достаточно умен, чтобы вникнуть в суть тайны, значит, тебе разрешено знать, что она собой представляет.

И здесь речь шла об избранных, мысленно добавил Юсупов. И едва не вздрогнул, когда епископ повторил то, о чем он подумал.

– Речь идет об избранных… Меня скоро не станет. Пока у меня есть силы, пока я могу четко изъясняться, послушай меня не как священника, а как дипломата. Испания и Португалия получили значительное количество нацистского золота, которое поступило в начале сороковых годов в эти страны из Швейцарии.

Как ни странно, Юсупов тоже слышал недавно об этом золоте. В одном из новостных блоков об этом объявил в Вашингтоне один из сенаторов-республиканцев. Он возглавлял расследование о судьбе золота, конфискованного нацистами у евреев в оккупированных Германией странах, а затем помещенного в швейцарские банки.

Сенатор вел переписку с испанским и португальским послом в Соединенных Штатах, делал запросы относительно судьбы золота. Он хотел узнать, был ли драгоценный металл переправлен в Латинскую Америку, где после капитуляции Третьего рейха нашли убежище многие нацистские военные преступники. Сенатор ознакомился с одним из рассекреченных в 1991 году документов, находящихся в Национальном архиве США. В нем указывается, что Швейцария направила в Испанию сорок пять грузовиков с золотом и восемьдесят девять – в Португалию. В документе приведены номера машин, которые пересекли несколько государственных границ. С января 1942 года по май 1944 года было перевезено сто восемьдесят восемь тонн золота. На сегодняшний день удалось восстановить пути следования золота из Швейцарии в Мадрид. Испания купила около трех тысяч слитков. Но до сих пор нет ответа на вопрос о двух тоннах золота, которое немцы хранили в своем посольстве в Мадриде. Оно бесследно исчезло к концу войны[1].

Припоминая заключительные слова сенатора, Юсупов подумал: «Выходит, существует и продолжение».

Он не сводил заинтересованных глаз с епископа. Старик говорил с трудом, но пока еще внятно, даже акцентированно:

– Я перенес золотые слитки сюда, в этот дом, и сейчас они подо мной. Потому что в посольстве хранить их было опасно. С каждым днем все труднее и труднее. Но и здесь угроза была слишком велика. Я подумывал о том, чтобы переправить золото в Барселону. Навел справки в коммерческой компании грузоперевозок. Практически весь путь груз провел бы в товарном вагоне – через Сарагосу и Таррагону. А в Барселоне рассчитывал воспользоваться паспортом прикрытия. На имя Карла фон Фрикке я хотел приобрести судно, одно из немногих, что можно было купить в то время. А потом отправиться на нем туда, где никогда не было и не будет войны…

Епископ перевел дух, облизнув потрескавшиеся губы. Отказался от глотка воды, предложенного гостем.

– Я грезил о райских кущах, сын мой. Но еще за год до этого мне на пути повстречался основатель католического ордена «Опус Деи». Я послушал одну его проповедь, другую… Уже не помню, какой у него был взгляд, но голос обладал магнетизмом. Много позже понял, что райские кущи не имеют ничего общего с моими представлениями о них. На самом деле они в голове, в сердце, в вере. И неважно, нищ ты или сказочно богат.

«Неважно, кто ты и как тебя зовут, – в тон Рейтеру мысленно продолжил Юсупов. – Бывший советник германского посольства в Мадриде Вильгельм Рейтер или Карл фон Фрикке».

Он примерил дворянский титул на епископа и покачал головой: «Нет, ему на роду написано быть священником. Голубая кровь для него смертельна». Однако это имя – Карл фон Фрикке – не вызывало дисбаланса и подходило старику.

Епископ снова передохнул и продолжил:

– Ты вправе сказать: «Епископ, ты украл золото». Ну и что? На мне нет вины перед орденом, потому что я в то время не помышлял о вступлении в орден. Но именно орден в лице простой монахини, назвавшей меня по имени в госпитале, подсказал мне, что делать и как поступить. Я ждал подходящего момента. С другой стороны, надеялся, что во главе ордена не станет толстосумов. Так и не дождался…

Юсупова пронизала острая мысль: сейчас старик предложит ему дождаться той долгожданной поры, свободной от богатых дельцов в сутанах. Не выйдет. Просто не выйдет.

И только после этого едва не хохотнул: он поверил в тайну нацистского золота! Глядя на священника по-новому, он едва не потребовал от него доказательств его существования. Поймал себя на сумасшествии: епископ откладывает запланированную на сегодня кончину, оставляет одр и манит гостя за собой. Ведет его в подвал и показывает на груду продолговатых ящиков. Нереально.

Старик закашлялся и был вынужден принять от гостя воду.

– Возня вокруг нацистского золота началась давно, – продолжил он. – Я был лично знаком с итальянским послом в Мадриде. 20 сентября 1944 года он написал письмо и направил его в испанский МИД. Он написал, что нацисты захватили во время оккупации Рима девяносто восемь тонн золота в Банке Италии, и просил содействовать его возвращению в страну. Итальянцы рассчитывали пополнить свои полупустые сейфы.

– Так просто?

– Вот и ты так думаешь. – В голосе старика прозвучали уважительные нотки.

– А как же диктаторы Испании и Португалии?

– Они были хорошо осведомлены о происхождении золотых слитков.

– О преступном происхождении слитков, – непроизвольно поправил Петр Юсупов, потомок ногайских мурз, российских князей, участников походов, войн, заговоров. Втягиваясь в разговор, он все же не верил в золото, все еще хранившееся в этом доме.

– Как и я, ты, Петр, военный человек. Вначале ты надел военную форму, а уже потом сделал выбор в пользу нашего ордена. Я всегда ценил это качество в военных людях. Трезвый выбор и долгое служение делу. Я сделал выбор в твою пользу и по той причине, что ты…

Рейтер еле слышно прошептал: «Нет, рано. Пока он услышал то, что его не удивило и не могло удивить. Пора заканчивать эту лживую, позаимствованную прелюдию и раскрыть ему глаза на правду».

– Я передам тебе тайну, которая может разрушить орден до основания, расколоть Ватикан, пошатнуть папский престол. – Епископ указал на себя: – Quelle[2].

И вдруг содрогнулся. Юсупову показалось, что он затрепетал от ужаса.

Гость спокойно смотрел в лицо умирающего епископа, провожал последние мгновения его жизни. Он не испытал к нему, как раньше, жалости. И все же глаза полковника испанских ВВС наполнились печалью; в них не было лишь одного, что почти всегда стоит за глубокой грустью: уверенности в том, что все будет хорошо.

Нет, на этой земле епископу Рейтеру хорошо уже не будет. Может быть, на том свете, куда в этот миг готовилась улететь его душа, ему уже припасли тихий и светлый уголок…

Юсупов не мог думать в другом ключе, глядя на священника, обезображенное лицо которого к этому моменту стало умиротворенным.

Для Юсупова он сделал много. По сути, полковник, не имеющий духовного сана, стал его духовником и принял необычную исповедь от него. Он только что не сказал «спасибо», наклоняясь над епископом и касаясь губами его лба.

Он перекрестился сам и осенил крестом умершего священника со словами:

– Покойся с миром, отец…

С мыслью «Нужно позвонить прелату в Рим и сказать ему о кончине епископа», показавшейся ему ненужной, лишней, не имеющей смысла, Юсупов оставил комнату с покойником и вышел в коридор. Он много раз бывал в этом доме на западе Мадрида, в небе которого некогда советские истребители охотились за немецкими бомбардировщиками…

Юсупов неожиданно ощутил во рту металлический привкус. Он сглотнул, понимая, что кусок не полезет в горло, хотя и чувствовал голод. «Сколько я не притрагивался к пище?» – подумал полковник, направляясь, однако, в кухню. Он открыл холодильник, достал кусок плавленого сыра в пластиковой упаковке и бумажную тарелку с чуть подсохшими ломтиками копченой колбасы. Такую пищу епископ Рейтер не ел уже много лет. Гость предположил, что колбасу могла купить и нарезать для себя монахиня, которая последние дни не отходила от постели епископа и лишь сегодня получила передышку.

Намазав сыр на хлеб, положив сверху колбасу, Юсупов откусил бутерброд и тут же почувствовал значительное облегчение. Достал из шкафа красное вино и, делая мелкие глотки, стал смотреть в окно на улицу.

Фасадная часть дома выходила на парк Атенас, по обе стороны которого разместились, утопая в зелени, часовня Святой Девы дель Пуэрто и церковь Святой Девы Альмудены. А сразу за ней – Королевский дворец, самый красивый в Европе, вместивший в себя множество музеев: живописи и декоративного искусства, музыки, аптеки, вооружения, нумизматики…

Как ни странно, Юсупов больше любил не сам Мадрид, расположенный в центре Иберийского полуострова, а его окрестности. Раз в году он бывал в Толедо, где восемь веков ежегодно из собора выносят святые мощи…

Он поймал себя на странной мысли: все восемь столетий епископ Рейтер принимал участие в этом торжестве.

Гость доел бутерброд, сполоснул руки под краном и задумался – что-то упустил из виду, забыл. И вздохнул от досады: оповестить прелата ордена о смерти Всадника[3], старейшего члена католического ордена.

Не сейчас.

Юсупов спустился в подвал, поскольку только там, по его мнению, и могли храниться золотые слитки. Он старался не думать о них, чтобы было легче пережить разочарование. Все же он невольно настроился на положительный результат и действовал в таком ключе, будто сопровождал свою копию.

Подвал проходил под всем домом, и лишь в той части, которая после взрыва газа подверглась ремонту, все пустоты были заделаны бетоном и камнем.

В дальнем углу подвала находились котельная с дровяным отоплением и немалый, на несколько лет, запас дров. Если где и есть потайная дверь, то за аккуратными поленницами.

Юсупов не решал никаких головоломок. О католическом ордене, в котором он состоял уже пятнадцать лет, рассуждал с позиции военного. Со времен инквизиции функции папской разведки, контрразведки и ведения дознания возлагались на доверенных лиц из числа кардиналов, епископов и прелатов, возглавлявших особые структуры и ордена. Сегодня иезуиты уже не имеют прежнего влияния в католическом мире – их место занял другой орден Ватикана – «Prelatura della Santa Croce e Opus Dei»[4].

Он неожиданно вспомнил: накануне конклава кардиналов, который избрал краковского епископа Кароля Войтылу новым папой, Иоанн Павел II посетил один из ватиканских церковных склепов и упал ниц, распростершись на плите из зеленого мрамора с надписью «Хосемария Эскрива де Балагер». Это была могила испанского священника – основателя светского католического ордена «Опус Деи».

Он разобрал один ряд дров, отбрасывая дубовые поленья за спину, и приступил к другому. Прошло не меньше четверти часа, прежде чем перед взором Юсупова предстала шероховатая стена. Он уже успел сориентироваться: эта стена являлась фундаментом для несущей стены в комнате епископа. А вот соседняя часть здания с широким окном, предназначенным для выгрузки в подвал дров, выходила во внутренний двор дома.

Юсупову пришлось еще потрудиться, пока он не обнажил большую часть отштукатуренной стены. Он вернулся на середину подвала и нашел там колун, точнее, топор с длинной ручкой и узким лезвием для лесорубов. Вооружившись им, он ударил в стену, еще раз, на слух определяя ее толщину: не шире одного кирпича. Семь, восемь, десять ударов. Пара соседних кирпичей поддалась, и следующий удар выбил их из стены; они повалились, ударившись обо что-то.

«Я перенес золотые слитки в этот дом».

Только теперь Юсупов, стоя перед проломом, подсчитал, сколько раз спускался в подвал Вильгельм Рейтер, тогда еще посольский работник, принося по одному стандартному слитку весом в двенадцать килограммов. Полторы сотни раз он пересчитывал ступени…

И теперь уже сам содрогнулся. Почему эта невероятная мысль пришла ему голову, он так и не понял. Ведь ничто не указывало на Вильгельма Рейтера как на убийцу. Юсупов представил: Всадник маскирует смерть хозяйки под взрыв газа. Ему нужен этот дом, этот подвал, способный вместить все золото наци. В строгом костюме и галстуке он стоит над трупом женщины… Может быть, уже тогда он представлял себя «рыцарем в сутане».

Вильгельм Рейтер был немцем, рассуждал Юсупов. Но не членом германской фашистской партии. Но так ли это?.. В начале восьмидесятых годов прошлого столетия папа римский даровал «Опус Деи» статус своей личной прелатуры – структуры, которой сейчас управлял один из его прелатов. Многие священники объявили идеологию «Опус Деи» одной из разновидностей фашизма. Есть ли тут связь с Рейтером, немцем по национальности?..

Юсупов вернулся в дом за фонариком. В комнате епископа он окончательно определил: подвал находился точно под ней. Спохватившись, он подошел к кровати, высвободил из-под скрещенных рук покойника одеяло и накрыл его с головой.

Потайная комната оказалась полметра в длину и два с половиной в ширину. И едва луч фонаря высветил содержимое первого ящика, Юсупов, чувствуя каждый волос на голове, прошептал:

– Мне одному с этим не справиться.

И снова всплыл в голове доклад американского сенатора. В нем он говорил о номерах машин, которые пересекли несколько государственных границ. То было в далеких сороковых. Скоро еще одна машина, нагруженная золотом, пересечет несколько областей Испании и окажется в Кадисе. Юсупов в этом не сомневался.

И еще одна усмешка, последняя в этот день, возникла на лице Юсупова. Если бы епископ Рейтер сумел размуровать хранилище десять, тридцать, пятьдесят лет назад, он бы не увидел своих сокровищ.

Вильгельм Рейтер, Всадник и епископ «Опус Деи», был слеп.

Глава 2 Рыцари в сутанах

Кадис, Испания, три месяца спустя

Петр Юсупов подъехал к школе на серебристой «Тойоте». Не успел заглушить двигатель, как тут же увидел викария, наместника прелата в Барселоне.

Он назначил встречу с Юсуповым возле бизнес-школы «IESE» при Наваррском университете, где нередко читал лекции. Это учебное заведение было создано членами папского ордена наряду с другими вузами в Перу, Колумбии, на Филиппинах.

Викарий распахнул дверцу и протиснулся в черный салон авто. Повел плечами, словно примерялся к ширине японской машины.

– Что вы делали в школе в такой поздний час? – спросил Юсупов, отметив время: начало одиннадцатого вечера.

Викарий не ответил.

Он нервничает. Полковник Юсупов это определил по учащенному дыханию священника, по его потемневшим глазам. Если бы он смог через них заглянуть в душу викария, он бы узнал много нового о себе и о высшем духовном лице ордена. О нем и заговорил викарий, расправляя складки длинной церковной одежды. Юсупов, прежде чем тронуться в путь, переспросил с легким замешательством:

– Епископ в Кадисе?

– Да, и хочет видеть тебя немедля, мой друг.

– Он забыл свое расписание на неделю или отказался от этой давней традиции? – задал Юсупов вопрос. Он только вчера лично разговаривал с епископом по телефону. Их разделяли почти две тысячи километров: прелат находился в римской штаб-квартире ордена на Вьяле Бруно Буоцци, 73. – Я думал, он сейчас далеко…

– Он далеко, – усмехнулся викарий, перебивая, – далеко не в восторге от твоей работы.

"Неужели епископ узнал о главном? – пронеслось в голове полковника Юсупова. – Если это так, то явлюсь к епископу сегодня, а завтра предстану перед своим апостольским тезкой-ключником".

Занятый тревожными мыслями, он не заметил, как впереди показалась церковь Сан-Фелипе. Она была не такая величественная, как кадисский кафедральный собор, построенный в стиле барокко и неоклассицизма. Их роднило, по крайней мере, одно: крипты[5]. Соборные крипты были со сводами. Церковные – тоже, но они находились в катакомбах, где в старину совершались богослужения и погребали умерших.

Полковник провел машину в открытые ворота; глянув в панорамное зеркальце, увидел, как монах в черной одежде тут же закрыл их.

Юсупов остановил «Тойоту» в десятке метров от входа в храм и первым оставил салон. Снова посмотрел на часы, теперь давая понять викарию, что учтивость осталась в машине. Не сам, так с божьей помощью откроет дверцу и выберется наружу, пронеслась в голове Юсупова богохульная мысль.

Он стоял на маленькой паковочной площадке, освещенной фонарем, и смотрел на портал церкви. Не видя епископа, предположил: священник в нетерпенье прохаживается, заложив руки за спину, по амвону. В храме, как в казино, нет часов, однако прелат, часто останавливаясь на площадке для проповедей, бросает взгляд на расписной купол, пронизывает его взором и определяет время по звездам.

Юсупов осадил себя: хватит. Сегодня он что-то часто оскорблял церковников. Но не вдруг – относиться к ним с долей сочувствия и пренебрежения он начал три месяца назад, выслушав исповедь Рейтера. Он будто сорвался с колодок, услышав выстрел слепого стартера, и все никак не мог остановиться.

Викарий наконец-то вылез из машины. Поддерживая полы сутаны, он ступил на крыльцо, обнажая на миг красноватые остроносые туфли с золотистыми пряжками. Юсупов хмыкнул и последовал за ним в церковь.

Полковник увидел мрачную фигуру прелата в середине прохода. Хавьер Мельядо Федерико действительно прохаживался, перебирая четки узловатыми пальцами, но только между двумя рядами коричневатых скамей. Он приостановил свой шаг и обернулся к прибывшим. Плавным жестом руки отпустил викария, более энергичным движением руки указал полковнику на скамью; сам сел напротив; их разделял лишь проход с влажным еще после вечерней уборки полом.

В молчании прошла минута, другая. Юсупов подумал: если епископ прибыл в Кадис ради того, чего боялся полковник, то начнет он разговор с вопросов: сколько времени полковник состоит в тайной организации, что она ему дала в плане полезного, чем он отблагодарил орден, в конце концов.

Юсупов очень часто видел в прелате главу всех католиков – папу римского. И не мог объяснить причины столь странных мыслей. Возможно, он просто хотел видеть у священного престола молодого, хотя бы шестидесятилетнего понтифика, а не немощного старика, окруженного, как стаей хищных птиц, сотрудниками службы безопасности, входящими в структуру курии[6].

– Бог любит тебя на том месте, которое ты занимаешь, – совсем неожиданно для Юсупова произнес прелат. – В тех трудах, которые ты избрал, – закончил фразу Мельядо чуть надтреснутым, однако сочным голосом. – Потому молитвы не так уж и важны. Твой труд, исполняемый в молчании, и есть молитва, переходящая в реальный разговор с Богом. Скажи мне, Петр, скажи не как священнику, а как если бы я был твоим отцом: часто ли ты ищешь освящения через свою работу?

– Наверное, это происходит всегда, монсеньор. Почему вы об этом спросили?

Епископ не ответил на вопрос, но продолжил свою мысль:

– Если ты ищешь освящения через свою работу – обрати ее в личную молитву. Не дай ей раствориться в безразличии и рутине, ибо в тот же миг умрет и божественное вдохновение, оживлявшее твой вдохновенный труд. – Красивый баритон прелата будто заполнил все пустоты, ниши церкви; его голос звучал неожиданно насыщенно, без намека на эхо.

Прошло несколько секунд, прежде чем Юсупов ответил на вопрос генерала ордена.

– Я при всем желании не могу назвать свой труд вдохновенным.

– Почему? – Прелат чуть склонил голову набок. – В чем причина? В том, что ты руководишь военной базой?

– Нет, падре. – Юсупов невольно покосился на исповедальню: самое время перейти в скрытое, разделенное надвое помещение и уже там отвечать на все более настойчивые вопросы священника.

– А может быть, причина кроется в незаконной иммиграции африканцев в Испанию?

«Неужели это и есть то главное, чего я боялся? – прострелила Юсупова мысль, и он почувствовал облегчение. – Боже, если это так, то я самый счастливый человек на свете. Незаконная иммиграция. Всего лишь иммиграция, а значит, никаких обвинений в мой адрес».

Полковник Юсупов являлся начальником военной базы Рота в Кадисе. Пару лет назад он фактически контролировал ситуацию на спорных территориях, мелких островах между Испанией и Марокко. Остров Перехиль давно превратился в перевалочную базу для нелегальных иммигрантов и наркоторговцев.

Все началось с просьбы прелата. Мельядо лично попросил полковника принять активное участие в судьбе нескольких марокканских семей, которые долгое время не могли иммигрировать в Испанию. Фактически речь шла о незаконной иммиграции, скорее всего членов «криминальных семей» Марокко, которым власти Испании не могли дать вид на жительство. Косвенным доказательством тому служило влияние ордена. Его было достаточно для решения этой несерьезной проблемы в законных рамках.

Потом Юсупов сразу отказался от идеи использовать в незаконном бизнесе испанцев. Даже марокканцев с испанскими паспортами он не мог назвать наемниками. Это слово не подходило и американцам, которые освоились на двух базах – Рота в Кадисе и Морон-де-ла-Фронтера в Севилье. Он остановил свой выбор на российских моряках. «Контроль над ними двусторонний, – привычно рассуждал Юсупов, готовясь к вербовке моряков, – а значит, и ответственность за преступления двойная: перед испанской и российской сторонами».

Сейчас он вспомнил, при каких обстоятельствах произошел первый контакт с экипажем «Беглого огня». В первую очередь он поинтересовался странноватым названием. Судно-то гражданское, рефлагированное, ходит под испанским флагом, при чем тут беглый огонь. Русский капитан объяснил этот факт просто: на катере был пожар, огонь долго не удавалось потушить. Гениально, как все простое, усмехнулся тогда полковник.

Итак, ворошить прошлое и буквально видеть заинтересованные лица россиян Юсупов не хотел. Команда «Беглого огня» приняла предложение полковника, чьи предки эмигрировали из революционной России во Францию в 1919 году. Через месяц моряки подали письменное прошение в качестве претендентов в члены «Опус Деи». По истечении положенных шести месяцев со дня подачи заявления шестеро прилично одетых молодых людей робко жались к восточной стене главной крипты, где нашли себе место ординаторы «Опус Деи» для военнослужащих. Они также были одеты в темно-синие костюмы, стояли в подчеркнуто строгой позе, как по стойке «смирно».

И в этом плане Сан-Фелипе походила на одну из парижских церквей, которая служила местом встреч различных тайных обществ.

Прелат поблагодарил всех присутствующих (членов ордена на обряд присоединения собралось около пятидесяти человек) за то, что они явились по его первой просьбе. Повернувшись лицом к группе россиян, он спросил:

– Присоединяющиеся к «Опус Деи», берете ли вы на себя обязательство принимать духовную подготовку от ордена и участвовать в его миссии? Отвечайте по одному.

– Да. Да, – раздались несколько голосов.

– Для присоединения, кроме вашей личной убежденности в своем божественном призвании, необходимы свободно поданное прошение и согласие руководства прелатуры. Вы подали письменное прошение о присоединении?

Епископ Мельядо, стоя в сутане в середине зала, кивнул.

– Мы можем принять вас в «Опус Деи».

Раздались возгласы облегчения.

Мельядо еще раз напомнил россиянам, что присоединение к ордену влечет за собой следующие обязательства:

– Со стороны прелатуры: обеспечить вас образованием в области католического вероучения и духа «Опус Деи», а также пастырским попечением священников прелатуры.

Со стороны присоединяющихся слово взял старший – лет тридцати, коротко стриженный человек. Его голос заметно вибрировал и эхом отдавался под вековыми сводами самой большой в катакомбах крипты. Было видно, что следующий текст он тщательно заучил, отчего его акцент стал менее заметен.

– С нашей стороны: оставаться в юрисдикции прелата в том, что касается целей прелатуры. Соблюдать юридические нормы ордена и исполнять другие обязанности членов «Опус Деи». Мы берем на себя обязательство стремиться к святости и совершать апостольское служение в согласии с духом ордена.

– Что это означает? – согласно обряду спросил прелат.

– Это означает, прежде всего, возрастать в духовной жизни путем молитвы, жертвы и принятия таинств. Посещать мероприятия, предлагаемые прелатурой для получения образования и духа «Опус Деи». Мы будем посильно помогать прелатуре, – он чуть замешкался, – нести евангельскую весть в мир.

– Да будет так, – наклонил голову прелат. Обряд подходил к концу. Осталась заключительная часть его.

Он подошел к задрапированной стене и отдернул ткань. За ней взору присутствовавших открылись шесть украшенных черным бархатом ниш. К ним подошли шестеро человек и по знаку прелата подняли бархат.

– Это ваши могилы, – пояснил генерал ордена, поочередно глядя на моряков. – Вы постоянные члены ордена. Поздравляю вас, братья!

Братья были ни живы ни мертвы. Им оставалось ответить на последний вопрос, однако они не представляли, с каким настроением будут давать его: даже символические могилы ввергли их в трепет.

– Кто ты? – спросил прелат, сверля взглядом крайнего в ряду.

– Отвечай: я есть, что я есть, – шепотом подсказал старший член ордена, стоявший рядом.

– Я есть, что я есть.

– На тебя возлагаются полномочия исправлять ошибки и указывать на неправильное поведение братьев и кандидатов и охранять их от нарушения верности. А кто ты? – задал он вопрос следующему.

– Я есть, что я есть…

От размышлений Юсупова снова оторвал голос прелата.

– Методы запугивания неэффективны, а рассуждение на тему о вреде наркотиков и описание симптомов наркотизации лишь становятся скрытой рекламой наркотиков, – нараспев произнес Мельядо.

Юсупов взял на себя смелость покачать головой и еле заметно усмехнуться:

– Я не понимаю, монсеньер, зачем вы о скрытой рекламе говорите. Мне, – подчеркнул он, – дворянину, полковнику ВМС Испании, выпускнику Высшего центра исследований национальной обороны? И я в этом расслышал скрытую угрозу. Чем я заслужил такое отношение к себе?.. – Взгляд полковника стал ожесточенным. – Я более пятнадцати лет служу ордену. Все эти годы я ревностно, хотя не люблю этого слова, охранял секреты братства. Моя семья – жена и дочь – не знают о моей принадлежности к «Опус Деи». Я тут размышлял с точки зрения офицера, а сейчас хочу вас спросить, не меняя этой плоскости: чего вы от меня хотите? Прошу вас, генерал, не ходите вокруг да около, говорите прямо. Я не тот человек, к которому нужно подъезжать окольными путями. К чему вы упомянули наркотики?

Епископ Мельядо не стал скрывать усмешки, показавшейся собеседнику издевательской. Принимая обращение «генерал» только от военнослужащих, он перешел на «ты».

– Твои люди, я говорю о русских моряках, хотя они и мои люди тоже, так вот, они на протяжении нескольких недель занимались черт знает чем. Именно так – черт знает чем, – акцентировал прелат. – До меня дошли вести о том, что они, получив зеленый коридор для переброски африканских беженцев, использовали его для наркотрафика. Не перебивай меня, – он остановил Юсупова властным жестом руки, – я еще не закончил. Твои люди не остановились и стали подмешивать к чистому и дорогому героину дешевый синтетический наркотик. И я хочу спросить тебя, Петр, почему эти сведения дошли до меня раньше, чем до тебя, и почему я не услышал эти новости от тебя лично. Может, в этом вопросе нет логики. Но она может, я говорю – она может появиться только в одном случае. Ответь, ты знал о махинациях русских моряков? Не ты ли стоял во главе этих махинаций?

Внутренний голос Юсупова кричал:

«Нельзя спускать оскорблений, пусть они даже от генерала ордена».

Он с трудом взял себя в руки.

– Ваше преосвященство, я ничего не знаю об этом. Ваши сведения верны? Вы можете назвать мне источник?

– Он возглавляет Главное управление жандармерии, – после короткой паузы ответил Мельядо. – Информация, как ты понимаешь, конфиденциальная. Нам дается возможность самим устранить проблему, не вынося сор из избы. Нечто схожее там расследовали в начале 90-х годов. Тогда на испанских улицах появился наркотик под названием «белый китаец».

– Да, я слышал об этом.

– Зачастую наркоторговцы продавали его под видом героина, что стало причиной сотен жертв среди наркоманов. Жертвы не владели информацией о большей активности синтетика по сравнению с героином, за который они его принимали. Фактически кололи себе сильнодействующий яд. Русские подмешивали к героину синтетик в пропорции примерно один к трем. Таким образом, экономили до трети героина. Героин стоит дорого, «белый китаец» стоит гроши. По меньшей мере три месяца сибиряки получали солидную прибыль.

Юсупов не знал, что ответить Мельядо. На языке вертелось слово «скандал», перед глазами – заголовки из центральных газет:

ЛИЧНАЯ ПРЕЛАТУРА ПАПЫ ЗАНИМАЛАСЬ НАРКОТРАФИКОМ.

ЖЕРТВАМИ КАТОЛИЧЕСКОГО ОРДЕНА «ОПУС ДЕИ» СТАЛИ СОТНИ НАРКОМАНОВ.

ДЕСЯТКИ ГРАЖДАН РОССИИ ВОВЛЕЧЕНЫ В ПРЕСТУПНУЮ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ПАПСКОЙ СЕКТЫ.

Что там скандал в Ватикане, разгоревшийся по поводу «тотальной педофилии» в карликовом государстве, охраняемом «кукольными» швейцарскими гвардейцами, облаченными в традиционную форму средневековых стражей. Юсупов также подумал, глядя на епископа будто впервые, но с прежними мыслями о том, что видит перед собой главу Ватикана: «История Церкви полна насилия и обмана».

– Вам известно, где русские покупали наркотики? – спросил он.

– Героин или синтетик можно купить в порту, на рынке, в подворотне, – ответил епископ. – Можно купить мелкую партию, а можно крупную.

Полковник решительно встал с места.

– Падре, разрешите мне уладить эту проблему. Лично. Прошу вас об этом.

– Порой служение Богу требует совершить грех, – более вдумчиво, чем когда-либо, отозвался седой прелат. – Даже смертельный грех. Отнять жизнь у человека также считается жертвой во славу Господа нашего… Они прошли обряд присоединения к ордену здесь, в главной крипте. – Епископ чуть слышно топнул ногой. – Только здесь должна оборваться нить, связывающая их с «Опус Деи».

Здесь умрут зачатки скандала, о которых ты думал последние минуты.

– Но как вы узнали?

– Не важно. Главное, мы думаем одинаково. Что является доказательством твоей непричастности к преступлению русских. – Мельядо покачал головой и погрозил пальцем одновременно. – Через день-два мы оба забудем о червях, которые в крипте говорили что-то о соблюдении целибата. Однако шуршание купюр стряхнуло с них как обет безбрачия, которого они и не собирались придерживаться, так и прочие параграфы нашего устава.

«А еще блеск золота…» – успел подумать Юсупов. И эта мысль омрачила его.

– Пригласи избранников Иуды на собрание. Под предлогом вступления в братство новых членов.

– Но на такие собрания не приглашают младших членов ордена, обычно это старшие и настоятели.

– Моряки знают об этом?

– Не думаю. – Короткое молчание. – Когда вы планируете провести собрание?

– Послезавтра.

«Что же, у меня есть время». Юсупов пересилил в себе желание посмотреть на наручные часы; стрелки его мало интересовали, его интересовала дата. Когда одно число сменится другим, он похоронит здесь тайну. Но не ту, которой был озабочен прелат Мельядо. Сам того не подозревая, старый, с хищным крючковатым носом священник подарил своему подопечному сутки.

Епископ отпустил полковника, начертав в воздухе крестное знамение и дав ему поцеловать свой перстень.

Глава 3 Экспансия

Бодрый после утренней пробежки и ряда специальных упражнений, Юсупов снял трубку телефона и набрал номер. Он звонил своей шестнадцатилетней дочери Диане. Она с матерью, с которой Петр состоял в разводе уже несколько лет, жила в отдельном уютном доме на окраине Барселоны.

Он разбудил Диану. Голос девушки прозвучал сонно и недовольно. Хотя всего год назад ее голос в такой же ситуации был просто сонным. Она взрослеет. Юсупов рассмеялся этой короткой и запоздалой мысли.

Обычно с дочерью он разговаривал ни о чем и на следующее утро не мог пересказать ни начала, ни конца разговора. Если звонил вечером, то их беседа затягивалась. И тогда он слышал голос своей бывшей жены: «Свидание закончено. Сеньор Юсупов, положите трубку». Он отвечал в том же ключе: «Слушаюсь, господин надзиратель». Потом спохватывался. Каждый раз он не успевал прибавить: «Проследите, чтобы камера вашей подопечной была закрыта на все замки и поставлена на сигнализацию».

Сегодня полковник ВМС решил доказать, что является мобильной единицей. Он погрузил в машину все необходимое для предстоящей работы и подъехал к церкви в начале десятого вечера.

Он не стал беспокоить настоятеля, а сразу прошел в кафе «Гадир», работающее до одиннадцати часов. Кафе отстояло от церкви на сто пятьдесят метров, и в данное время в нем, за исключением нескольких человек из числа местных жителей и туристов, посетителей не было.

Войдя через двойные, частично застекленные двери, Юсупов поздоровался с барменом и попросил позвать хозяина заведения. Через пару минут перед ним стоял пожилой испанец с растрепанной седой шевелюрой.

– Открой двери в крипты, – распорядился полковник. – Принеси из моей машины багажную сумку и оставь здесь. Я вернусь за ней. Принеси ключи от дверей.

Хозяин повиновался: перед ним стоял главный ординатор испанского викариата ордена для военнослужащих.

Он наклонил голову и жестом руки пригласил гостя следовать за ним. Открыв дверь в конце зала для служебных помещений, он нащупал за ней рубильник и включил его. Во всех хитросплетениях катакомб зажглись лампы.

Катакомбы, возведенные по приказу парламента в 1812 году, соединяли два строения – кафе и церковь. С высокими сводчатыми потолками, немного мрачноватые, где, как это ни странно, не было места сырости, коридоры и залы в обычные дни были подсвечены электрическими лампами. Несмотря на молодость ордена – он был образован в 1928 году, за год до того, как Ватикан приобрел статус города-государства, – в его ритуалах было многое от более древних орденов. Часто, проходя коридоры, освещенные факелами, Юсупов ловил себя на мысли, что спешит на заседание ордена иезуитов. Вот если бы собравшиеся были одеты в старинные платья и вооружены старинным оружием… – нередко усмехался полковник.

Обойдя катакомбы из конца в конец, Юсупов вернулся к главной крипте и закрыл тяжелую дверь, ведущую в подземные коридоры к церкви. Оставалось повернуть ключ в замке, чтобы отсечь всех, кто вскоре появится здесь, от одного из двух выходов.

В глубоких нишах, предназначенных для захоронений, когда-то покоились священники, потом их останки были перезахоронены на местном кладбище. Только в неверном свете ламп Юсупову всегда чудилось какое-то движение в этих жутких низких альковах, будто призраки священнослужителей недовольно ворочаются в пустоте.

Вернувшись к выходу, он принял от хозяина кафе сумку и связку ключей. Отметив время, отдал очередное распоряжение:

– Через сорок минут в кафе придут несколько русских моряков и спросят обо мне. Ты должен ответить следующее: «Все уже на месте, вам нужно поторопиться».

– Слушаюсь, сеньор.

За одной из колонн – не толще фундаментного столба, оттого под общим каменным массивом катакомб кажущейся тонкой и ненадежной – Юсупов оставил стальной баллон с вентилем и портативное дыхательное устройство, каким обычно снабжены подводники. Вернулся к двери и прошел мимо. Результатом остался доволен: оснащения не было заметно даже с расстояния в полметра. Еще раз проверил, удобно ли ему выхватывать «беретту» из оперативной кобуры, крепящейся к поясному ремню с правой стороны. Издали он походил на ковбоя, оттачивающего свое мастерство перед зеркалом и готового разрядить обойму в отражение, с которым он соревновался в быстроте.

Полковник был одет в серый костюм свободного покроя. Если бы он пошел дальше в сравнениях, то сейчас, склонившись над стереомагнитолой с приличным звучанием, сопоставил бы себя с ди-джеем, решившим развлечь души усопших священников. И музыка последним понравилась бы. Под старинными сводами зазвучала Месса си-минор Баха. За ней на кассете следовали несколько духовных кантат; в них было сбалансировано все: солисты, хор, оркестр.

Звуковой гармонии отчаянно мешал вентилятор. Воздухообмен в подземелье был проще простого. В одном конце приточное отверстие, в другом – вытяжка. Юсупов подошел к силовому щитку, открыл дверцу и нашел пакетник с полоской бумажки, на которой было написано: «Вентилятор». Щелчок, и его лопасти прекратили бег, замерли.

Снова взглянул на часы. Моряки должны подойти через десять или пятнадцать минут. Несколько месяцев общения позволили Юсупову вывести на них общую характеристику: жадные, но исполнительные, пунктуальные ублюдки с чеками в карманах за продажу собственных матерей.

Насчет пунктуальности Юсупов не ошибся, а в остальном – перегнул палку.

Вчерашней ночью обеспокоенный визитом полковника Юсупова капитан «Беглого огня» Виталий Дечин долго не мог заснуть…

У него была отдельная каюта на этом судне, немногим больше, чем у рядовых моряков. Не выходя из каюты, не вылезая из постели, он мог заказать в интернет-магазине все, на что у него хватит денег. За последние полгода денег у него хватало на многое. Он мог позволить себе непозволительно дорогую проститутку, обслуживающую лишь членов светского общества. Или бутылку вина, которая в пересчете на обычное пойло и в сочетании с древней притчей могла накачать всю команду.

Дечин предпочитал, чтобы его называли шкипером. В Испании он уже четвертый год. Его судно – переоборудованный из малого траулера водоизмещением сто пятьдесят тонн морской туристический катер. Поначалу экипаж Дечина возился с дайверами, но позже посчитал такую работу суетливой. Он занял нишу в области, которая могла прийти в голову только русскому человеку. Эта идея пришла в голову шкипера год назад в гальюне. Он читал газету, оставленную кем-то из экипажа.

«За последние дни резко обострился испано-марокканский территориальный конфликт. Министр иностранных дел Марокко заявил, что Рабат не будет выводить в Гибралтарском проливе своих военнослужащих с необитаемого острова Перехиль, превратившегося в перевалочную базу для нелегальных иммигрантов и наркоторговцев…»

Виталий Дечин задумался. Оставив тесный гальюн и вернувшись в свою каюту, он приблизительно прикинул, какого содержания будет объявление в специализированной газете:

ТОЛЬКО ДЛЯ ЛЮБИТЕЛЕЙ ОСТРЫХ ОЩУЩЕНИЙ!

СВЕЖИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ!

СКОРОСТНОЙ КАТЕР «БЕГЛЫЙ ОГОНЬ» ОТВЕЗЕТ ВАС НА СПОРНЫЕ ОСТРОВА! ВОЗВРАЩЕНИЕ ПОД КОНВОЕМ КОРАБЛЕЙ БЕРЕГОВОЙ ОХРАНЫ ИСПАНИИ!

Через неделю после опубликования подкорректированного объявления отбою от желающих не было. Валом валили в основном русские, украинские, белорусские туристы обоих полов. «Беглый огонь» ночью выходил из гавани и на полном ходу пересекал Гибралтар. Туристы высаживались на одном из спорных островов, открывали шнапс, пили и трахались так, будто захватили эту территорию и первой задачей посчитали решение демографического вопроса. Порой сутки, двое, пока испанские пограничники не пресекали вакханалию. Вооруженные автоматами, они шумно высаживались на берег, заламывали руки республиканцам и защелкивали «браслеты», снимали с шеста флаг самопровозглашенной республики под названием «Гоморра Федеративная», препровождали судно в Кадис. А дальше принимали от Дечина деньги и спрашивали, когда им снова арестовывать туристов и не пора ли привлечь к акциям вертолеты «Суперпума» или там эсминец «Нумансия», стоящий неподалеку на якоре.

Дечин вышел в коридор и прошел в соседний кубрик. Он не мог унять в себе острой необходимости поговорить с кем-то из команды, сейчас подчиняющейся лично полковнику Юсупову. Полковник был куратором, а точнее, следуя букве «Опус Деи», он являлся их ординатором…

Однако скоро вернулся в свою каюту, закрыл дверь. Включив настольную лампу, вынул из ящика стола лист бумаги, взял ручку. Долго, очень долго настраивался, не зная, с чего начать и кому адресовать эту записку. Подтолкнул себя: главное, написать, а кому адресовать – подскажет время.

Он по привычке оставил место вверху так, словно писал рапорт новому начальнику, не зная его должности, имени. Его рука вывела следующее:

«Епископу было 85 лет. Во всяком случае, так нам сказал полковник Юсупов. Я не помню его имени, но фамилия его – Рейтер, он немец. По словам полковника Юсупова, работал в немецком посольстве в Мадриде».

Дечин продолжил после короткой паузы.

"Полковник Юсупов в этом деле не мог обойтись без нашей помощи. Как и не мог нас обмануть – он говорил правду. Что и подтвердилось. Он сказал нам: вы узнаете ответ на вопрос о двух тоннах золота, которое немцы хранили в своем посольстве в Мадриде".

И Виталий вскоре увидел то место, где все это время хранились золотые слитки.

Он видел их, трогал руками, переносил их, один за другим, из дома почившего епископа.

Сейчас, разгоряченный воспоминаниями, Дечин не задумывался над хронологией, а стиля как такового в его записке не было.

"Мои руки перенесли двадцать один слиток – я считал их. Считал как свои пальцы и отчего-то радовался, что не смогу ошибиться. Считали все – даже полковник Юсупов. Он тоже переносил слитки в машину. В какой-то миг мне показалось, я таскаю кирпичи. Наверное, потому, что ценности в них я не чувствовал. Впрочем, то было лишь мимолетным чувством".

То было вчера вечером. А сегодня моряки надели форму гражданского флота, которую все еще хранили в шкафах. Выйдя за пределы пристани, сели в маршрутное такси, курсирующее по автобусному маршруту, и без проблем доехали до церкви Сан-Фелипе.

– Рано, – обронил Сомов, отмечая время на своих подозрительно дорогих часах. Дечин не раз ему говорил: «Сними. Откуда у тебя часы за двадцать тысяч баксов?» На что Сом упорно отвечал: «А то ты не знаешь». – «Я-то знаю». И этим пререканиям не было видно конца.

Он первым перешагнул порог кафе и огляделся, насчитав около десяти посетителей, в основном пожилых местных жителей.

Хозяин узнал в этих парнях русских. Первый раз он видел моряков в день их принятия в члены ордена. Он не стал проявлять личной инициативы, поступил так, как и сказал ему Юсупов: стал дожидаться, когда они сами спросят, где полковник.

Сегодня вечером он сам обслуживал посетителей. Выслушал заказ и выставил на стойку, вдоль которой устроились на высоких стульях клиенты, бокалы с вином. Он подал лучшее, что у него было: белое франзоло с лучших виноградников.

Один глоток, другой, Дечин ушел в свои мысли. Он не думал о грядущем обряде, не пытался представить себе людей, изъявивших желание стать членами ордена. Он вспоминал тот день, когда откликнулся на предложение Мартина "бодяжить чистый героин «белым китайцем»".

Команда начала забывать оргии на спорных островах. Передача героина происходила на острове Перехиль. Марокканские наркоторговцы пересчитывали деньги, покупатель проверял качество героина. Ударив по рукам, товар погружали на «Беглый огонь». Потом на судно садились беженцы, появлялся Юсупов, прозванный русскими моряками министром, разруливающим на контролируемой им границе незаконные иммиграционные потоки.

Гоша Мартинов.

Капитана Дечина корежило, едва он произносил это имя или думал о механике катера, этом злом комике или злом гении. Однажды Мартин показал толстую пачку денег и сказал: «Делим на всех». Потом объяснил, как он на свои деньги купил в подворотне приличную партию «белого китайца», а через неделю, когда «Беглый огонь» шел по Гибралтарскому проливу с героином и беженцами на борту, отсыпал из початой упаковки героин и смешал остатки с синтетиком.

Это было давно. Сейчас капитан, потягивая вино мелкими глотками, вдруг ощутил тревогу. На обряд их пригласил Юсупов. Но гораздо спокойнее было бы на душе, получи они «открытку» от викария лично.

Дечин подозвал хозяина и вполголоса спросил:

– Викарий здесь?

Он хотел напомнить ему параграф из договора: «Юридическая связь с прелатурой прекращается по истечении срока действия заключенного договора. Или досрочно, по желанию и с согласия руководства прелатуры. Законный выход из ордена влечет за собой прекращение взаимных прав и обязанностей».

Договор походил на контракт на поставку говядины, а также был применим к поставкам героина в Испанию.

«Законный выход? Где он?» – спрашивал себя Дечин. Его в упор не было видно. Секта – это навсегда.

Хозяин кафе не колебался ни мгновения.

– Все уже на месте, вам нужно поторопиться.

Дечин жестом руки поднял сидевшего рядом Мартина и сам встал с места. За ними последовали остальные моряки.

Через полминуты хозяин открыл дверь в подвал и закрыл ее, едва последний гость шагнул через порог.

Глава 4 Главная крипта

Музыка. Полифония. В катакомбах духовные кантаты звучали не менее завораживающе, чем в храме при небольшой аудитории и на летней площадке при большом скоплении народа.

Дечину в звуке хора слышались посторонние голоса. Ему казалось, перешептываются десятки людей. Он при неярком освещении даже представил их: выстроившись в круг, они склоняются друг к другу и что-то говорят на ухо, кивают, соглашаясь, или покачивают головами, отрицая, и все повторяется вновь. Голова кругом.

Шкипер никогда не страдал клаустрофобией, но сейчас замкнутое пространство давило на него со всех сторон. И будет давить сильнее, был уверен он, едва перешагнет определенный рубеж. Впереди он видел массивную с медными заклепками дверь. Она открыта и словно приманивает, торопит…

Дечин миновал ряд узких колонн. Они лишь в самом верху расширялись и походили на гигантские слуховые трубки.

Все уже на месте, вам нужно поторопиться.

Казалось, эти слова выводят вокалисты, их повторяет хор, обыгрывает орган. Источник звука становился все ближе и громче.

Нам нужно поторопиться, повторял Дечин. Но почему раньше никто не поторопил?

У него сложилось ощущение, что он и хозяин кафе обменялись паролями.

Вот и дверной проем. Не широкий, двоим не разойтись. Дечин ступил в зал и тотчас узнал его: сразу за ним, откуда доносилась очередная кантата, – главная крипта. Поневоле он ускорил шаг. Его действия повторили остальные моряки.

Громко. Неестественно громко звучала музыка. Дечин уже морщился. И почему он у самого входа в катакомбы не определил, что в главной крипте можно оглохнуть?

Он не слышал резкого звука газа, вырвавшегося из баллона, не видел полковника Юсупова. А если бы увидел, то не узнал…

Лицо Юсупова скрывалось за маской ПДУ. Он, открыв вентиль на баллоне, быстро отступал к двери. Несколько мгновений, и он закрыл ее. Вставив ключ, повернул его раз, другой, прислонился к двери спиной, расслабился, едва пересилив в себе желание сорвать маску, потянуть носом воздух, определяя наличие в нем усыпляющего газа на основе закиси азота. Рассмеялся, трогая чуть подрагивающей рукой резину, обтягивающую его лицо, и небольшой воздушный баллон портативного дыхательного устройства, рассчитанного на двадцать минут автономной работы.

Он открыл вентиль на баллоне с усыпляющим газом до конца, резервуар опустеет за считанные секунды. Похоже, уже сейчас, когда прошло полминуты, газ перемешался с пригодным для дыхания воздухом подземелья.

Перемешался.

Юсупов не жалел о своем шаге. Ему не было жалко моряков, которым он дал многое, а взамен получил нож в спину. Вот сейчас он не думал о том, что фактически спасает себя, – в первую очередь он отдавал должное. Мстил? Пока он такого слова не знал. Самое крепкое выражение, которое вылетало из его рта, – это наказать по заслугам. Он не мог представить, что это крепкое выражение вскоре станет в его представлении самым слабым…

А пока он прислушивался к звукам за дверью. Тщетно. Только Бах. Орган. Вокал. Хор. Только музыка. Наверное, так и должно быть. Сильнодействующий газ усыпляет мгновенно, не дает прийти в себя долгие часы. То, что нужно.

Не снимая дыхательного аппарата, полковник открыл силовой щиток и включил вентилятор. И только после этого открыл дверь в центральную часть катакомб. Подземные коридоры и залы проветрятся не меньше чем через двадцать минут.

На выходе он снял аппарат, оставил его на пороге и скользнул в служебное помещение кафе.

О том, что дела у них швах, Дечин понял, едва шагнул… в пустую крипту. Никого. Все это обман, пронеслось у него в голове.

Самый большой и сильный не выдержал первым. Михаил Сомов, ища опору руками, подался вперед и лицом вниз упал на каменные плиты. Мартин рванул было к нему, но остановился так резко, будто напоролся на стену. Он обернулся к капитану и округлил и без того огромные, ошарашенные глаза. Затем голова его склонилась набок, рот открылся, и с таким лицом, которое уже ничего не выражало, он повалился на пол.

Дечин смотрел только на него и не видел остальных товарищей, хотя все они были рядом – кто в двух, кто в трех шагах.

У шкипера перехватило дыхание. Он не мог вдохнуть с того момента, когда громадный Сом распростерся в двух шагах от ниши, некогда занимаемой прахом безвестного священника. Прошли секунды, но их Дечину хватило, чтобы осмыслить ту фразу, явившуюся точно в бреду: это все обман. Как в каком-то жутком фильме: ничего нет, оркестра нет, музыкантов нет… его тоже не существует.

Схватившись одной рукой за горло, а другой рукой зажав рот, шкипер ринулся к двери. Он видел ее, ведущую через коридоры в храм. Ударил в нее ногой, по-прежнему не дыша, разбежался, врезался плечом. Тщетно. Дверь построили в позапрошлом веке…

Он медленно опустился. Голова разрывалась от звона громадного колокола, огромный язык которого бил то в правый, то в левый висок.

«Я труп без глотка воздуха».

Дечин не знал, какой газ пустили в помещение. Может быть, это боевой отравляющий газ, а может, безобидный усыпляющий.

Веселящий.

Нет. Легче умереть от глотка отравленного воздуха, чем от его нехватки.

Он оказался в положении приговоренного к казни в газовой камере. В голове муть перемешивается с чистыми мыслями: при астме человек не может выдохнуть. Воздух остается в легких.

Прежде чем разжать руку и рот, Дечин уставился на широкую замочную скважину…

Он приник к ней губами, как к роднику в засуху, как умирающий от жажды. Он тянул воздух, как через соломинку, его было мало, убийственно мало, но хватало на то, чтобы удерживаться на грани сознания и беспамятства. У него будто разом отсекли большую часть легких, оставив крохотный клочок.

Он рассмеялся в тот миг, когда понял, что уже не дышит через замочную скважину. Когда он отстранился от нее и вздохнул полной грудью, он сказать не мог.

Он мог крикнуть, известить: «Я жив!» Только ангел-хранитель приложил призрачный палец к его губам и, потревоженный кем-то, взмахнул крыльями и скрылся за тяжелыми колоннами.

Оркестра нет. Хора нет.

Кто-то выключил магнитофон.

Пора, отдал себе команду Дечин и, прислонившись спиной к двери, замер, уронив голову на грудь.

Пора проверить, что за газ был впущен в катакомбы.

Юсупов вошел в эту часть подземелья снова с дыхательным устройством. Склонился над одним, над другим телом… Выпрямился. Приподнял маску и, глотнув воздуха, снова надел ее. Он проверял свое состояние, не закружится ли голова, не встанет ли пелена перед глазами, не подкатит ли к горлу тошнота. Он странно смотрелся: в строгом костюме и ПДУ.

Прошла минута. Полковник снял маску, подсумок и положил их на пол. Щелкнул зажигалкой и прикурил сигарету. Выпуская через нос табачный дым, он остановился перед Дечиным, присел на корточки. Вглядевшись в его лицо, легонько ударил по одной щеке, по другой. Словно подслушав бредовые мысли шкипера, с усмешкой бросил по-русски:

– Даже ангелам нет веры.

Дечин старался дышать глубоко, часто и хрипло. Он не знал, как дышат люди под наркозом, но чутье подсказало ему оптимальный вариант. Он даже повращал глазами и дернул веками.

Он дышал все так же тяжело, но смотрел уже через приоткрытые веки. Юсупов отлучился на минутку и вернулся с сумкой. Дечин увидел синеватую склянку в его руках. Достав из сумки шприц, полковник втянул поршнем жидкость из пузырька. Подошел к Сомову, прихватив с собой резиновый жгут.

Вот это и есть самое страшное, едва не простонал Дечин. Он, словно отдавая Юсупову должное, начал тестировать себя. Пошевелил пальцами рук, ног, чуть повел шеей, напряг мышцы живота…

«Сейчас?» – спросил он себя, понимая, что Сомову уже не поможешь: убийца сделал ему укол и уже возвращался к сумке за очередной порцией…

Что он снова набирает в шприц?

Важно другое – ни Мартину, к которому подходил Юсупов, ни другим уже не поможешь. Потому что Юсупов расстегнул пиджак, и Дечин увидел оперативную кобуру и коричневатую рукоятку пистолета. Полковник вооружен. Разумеется, он вооружен. И капитан «Беглого огня» представил беглый огонь из пистолета. Сорвись он сейчас с места, полковник откроет огонь раньше, чем он достанет его в любом прыжке – длинном, супердлинном, тройном…

Дечин считал смерти. Сомов, Мартинов, радист уже мертвы. Через две смерти наступит его очередь. И он приготовился достать полковника в самом коротком прыжке, когда у того не хватит времени отреагировать на неожиданный выпад. А там кто кого.

Шкипер думал о смерти, но не вникал в саму суть акции Юсупова. Не мог понять, что его товарищи мертвы. Может, потому, что акция носила иной смысл? Ритуальный? Тайный? Сволочи! Сектанты. Дечин сжал кулаки. Но тут же расслабил мышцы – полковник направлялся к нему.

«Когда двинуть его? – прикидывал окончательно оклемавшийся шкипер. – Сейчас? В голень, чтобы он выронил все и забыл обо всем от боли. Нет, не сейчас». Дечин автоматически выбрал подходящий момент – когда убийца присел подле него и чуть подался вперед.

Дечин на подсознательном уровне отмел действия резкими движениями. Он в умеренном темпе согнул ноги в коленях, не отрывая трезвого, осмысленного взгляда с округлившихся глаз полковника. Затем, опершись руками о шершавый пол, сильно выпрямил ноги.

Юсупов отлетел на середину главной крипты и ударился головой об пол.

Одна секунда, две… пять… восемь…

Полковник тряс головой, пытаясь хоть что-то сообразить. Пытаясь освободиться от назойливого голоса, отсчитывающего ему последнюю цифру: девять. Аут!

Этого времени Дечину хватило для того, чтобы добежать до крайнего прохода, выводящего его из катакомб.

Хозяин кафе смотрел на него с оторопью. Он ничуть не ошибся, предположив, что парень вырвался из рук нечистой силы.

Дечин лишь на мгновение задержался у стойки. Он рванул клапан на кармане рубашки, достал лист бумаги и хрипло бросил хозяину, протягивая ему исписанный листок:

– Передай это викарию. Юсупов вас предал, не доверяйте ему.

Глава 5 Восхождение лжеца

Сейчас, как никогда раньше, Габриель Морето понял всю глубину святых текстов канонизированного прелата о покаянии. Но не мог пошевелить рукой, поднять голову. Встать с постели в этот ранний час для него означало изощренную пытку. И вот сквозь свинец его неподвижного тела проникло это слово – покаяние.

«Покаяние – это подъем в назначенный час, даже если тело твое сопротивляется, а ум стремится к погружению в химерические сны».

Как же верно это сказано, с ленивым восторгом отметил Габриель, все еще лежа в постели. Если бы не эти строки, проникшие в его разум вместе с первым осознанным в это утро глотком воздуха, он бы отчаянно призывал тот всегда ускользающий, но всегда желанный утренний сон как продолжение тягучего и зачастую неприятного ночного сна.

Утренний сон. Это жизнь после смерти. Райское наслаждение призывать и получать то, чего ты желаешь больше всего на свете. «Но не означает ли это то, что рай и есть химера?» – спросил он себя.

Интересная мысль, требующая тщательного анализа.

Габриель поторопил себя – нужно вставать. Впереди много работы.

«Покаяние – это решение не откладывать на потом без серьезного повода ту работу, которая тебе кажется самой трудной и ответственной».

Для него новый день снова начинался с этого слова. Покаяние знало его умение находить время для выполнения всех его обязанностей – хотя бы перед самим собой. «А перед другими?» – спросил он себя. Может быть; но эта часть требований не была такой сильной, как первая. В конце дня он назовет себя кающимся, если, конечно, он всецело соблюдал свое молитвенное правило – несмотря на усталость, болезнь.

А пока нужно сделать все, чтобы не потерять доброго расположения духа, явившегося к нему во время этих размышлений, походивших на молитву. Наверняка его впереди ждут мелкие огорчения будничной жизни, что зачастую является продолжением работы после того, как пропало воодушевление, с которым ты ее начал.

Габриель встал с кровати и бодрым шагом направился в кухню. День для него начинался с завтрака. Обычно он съедал два яйца всмятку и бутерброд с сыром, выпивал чашку кофе. Он не понимал, кому шлет благодарность за пищу, им принимаемую. Наверное, Всевышнему. Принимал ли он ее без капризов и прихотей? Вряд ли. Порой он злился по пустякам – остывший кофе, подсохший сыр, переваренные яйца.

Габриель позавтракал. Смахнув со стола в широкую ладонь хлебные крошки и яичную скорлупу, он выбросил их в ведро. Поймав чей-то взгляд, поднял голову. В доме напротив на третьем этаже он заметил, как дрогнула занавеска. И усмехнулся. Его мать с раннего детства привила ему привычку спать голым. Он надевал белье лишь после завтрака и душа. Вот и сейчас он стоял перед чьим-то, скорее всего женским, взглядом абсолютно голый.

Мероприятие, неожиданно выпавшее на сегодняшний день, наместник прелата ордена в Кадисе назвал в коротком телефонном разговоре «Тревогой». Пусть будет так, сказал себе Габриель с таким выражением лица, точно он и был прелатом, нехотя одобрившим название. Но все дело в содержании, продолжал размышлять он. Название ордена «Опус Деи» – «Дело Бога», на его взгляд, звучало умиротворенно, чуточку напористо и напыщенно, с легким налетом скепсиса. Габриель Морето, возглавляющий в этой организации службу безопасности, с точки зрения профессионала мог отбросить все нюансы и назвать «Опус Деи» добывающей структурой Ватикана. По сути, Габриель стоял во главе службы безопасности мощной разведывательной структуры, чье влияние распространялось на шестьдесят стран и сотни городов всего мира.

В этом году Габриелю исполнилось сорок два. Из них двенадцать лет он проработал в израильской разведке МОССАД и вот уже восемь лет возглавляет «сикрет сервис» ватиканского ордена.

Сегодня ему предстояло иметь дело с таким же, как он, вольнонаемником, но превратившимся в отступника.

Габриель надел темно-серый костюм и таких же тонов рубашку без галстука. Присев на складной стул в прихожей, он надел ботинки и аккуратно завязал тонкие шнурки. Став напротив зеркала, приоткрыл губы, придирчиво осматривая зубы. Они не были идеальной формы, однако блестели так же, как и его кожа на голове.

Сегодня был как раз тот день, когда Габриель брил то, что еще оставалось за ушами и на затылке, затем тщательно выскабливал подбородок и щеки. Парик надевал так, будто примерял его впервые; энергично морщил лоб, поднимал брови, отчего его глаза принимали сонное выражение; именно в такие моменты он был похож на голливудского актера Майкла Мэдсена.

Он взял со столика в прихожей записку, сунул ее в карман пиджака. Припомнил в деталях устное донесение от молодого розовощекого монаха, прибывшего в качестве нарочного. В очередной раз неодобрительно покачал головой.

В этой квартире на юге Кадиса Габриель останавливался всякий раз, бывая в этом приморском городе. Он вышел на площадку, закрыл дверь и сбежал по ступенькам. Отдавая предпочтение японским машинам, он и в этот раз попросил викария предоставить ему «Тойоту Камри» с черным салоном и кожаными сиденьями.

Кадис – небольшой город, чуть больше ста пятидесяти тысяч жителей. Легенда гласит, что город был основан Гераклом. Так или иначе, он датируется 1100 годом до нашей эры. Здесь в то время была финикийская колония, затем обосновались римляне, а много лет спустя – мусульмане. Отсюда в свой последний путь ушла испано-французская флотилия, потопленная в битве при Трафальгаре.

Серебристая «Тойота» с Габриелем за рулем ехала в сторону церкви Сан-Фелипе, известной тем, что во время осады города французскими войсками в 1812 году здесь заседал местный парламент. Миновав церковь, водитель остановился напротив низкого строения, крытого самодельной черепицей, блестевшей под полуденным солнцем.

Габриель вышел из машины, узнавая в белом джипе «Дискавери» машину викария. Открыв низкую калитку, прошел в просторный двор и, миновав его по галечной дорожке, открыл дверь кафе.

В этом заведении, принадлежащем ордену, всегда было тихо и спокойно. Габриель был здесь пять или шесть раз. Ему нравились темная высокая стойка бара, пожилой бармен за ней; узкие столики, где тесновато даже для пары кружек пива и пачки сигарет. Здесь сосновый потолок был испещрен рисунками, созданными природой, а дальняя часть кафе просилась называться нефом. Здесь манила к себе секретная дверь, умело скрытая в конце прохода в служебные помещения и туалет. За ней скрывалось излюбленное место испанского викариата «Опус Деи» для «посвящения в рыцари».

Габриель удобно устроился за стойкой, подозвал хозяина по имени Орент и заказал красного вина с лучших виноградников Коста-Бравы. Орент налил вина в узкий фужер и вполголоса обратился к Габриелю:

– Сеньор Морето, викарий и ординатор ждут вас внизу. Я провожу, – с готовностью добавил он, с неподдельным почтением глядя на главу службы безопасности ордена.

– Не сейчас, – ответил Габриель, пододвинув к себе официальный журнал прелатуры «Романа» и разглядывая на глянцевой обложке жизнерадостное лицо епископа Мельядо.

– Господин викарий попросил вас поторопиться, – стоял на своем Орент.

Габриель снова проигнорировал настойчивую просьбу хозяина кафе, члена ордена, видимо, с большим стажем. Он наверняка видел самого Хосемарию Эскриву, пусть даже в 1975 году, который стал для основателя и первого прелата ордена годом его смерти. И вдруг спросил об этом.

Бармен покачал своей седой головой.

– Нет, я не видел его. Но я был на его канонизации в Ватикане.

5 октября 2002, покивал Габриель. В этот день он тоже был на площади Святого Петра, где собрались паломники со всего мира. Хосемария Эскрива был причислен к лику святых под восторженные крики и гром аплодисментов многих десятков тысяч мирян…

Он допил вино, отверг попытку Орента вручить ему салфетку. Достав из кармана белоснежный платок, приложил его к влажным губам, оставляя на ткани следы своих губ. Молча кивнул бармену: «Я готов, ты можешь проводить меня».

Габриель шагнул в низкий проем, освещенный изнутри красно-желтоватым светом. Ступив на небольшую каменную площадку, он, прежде чем спуститься по лестнице, ответил кивком на приветствие своих подчиненных – лет тридцати, крепкого телосложения мужчин. Один стоял справа от прохода, другой слева.

Габриелю показалось, он перенесся на полгода назад, во всяком случае, он уже пережил нечто очень похожее шестью месяцами ранее. В тот раз он также опоздал, и прелат, которому по рации сообщили о приходе последнего припозднившегося участника мероприятия, не видя Габриеля, приступил к обряду.

Та сцена полугодичной давности отчетливо запечатлелась в голове Габриеля, и он вспомнил ее в мельчайших подробностях. Сейчас ему казалось, все повторится: прелат возьмет слово, затем даст его принимающимся в члены ордена, и так будет продолжаться до бесконечности.

Петр Юсупов не находил себе места. «Где Дечин?» – спрашивал он себя. Русскому шкиперу, чтобы спасти свою шкуру, надо бежать к викарию, просить аудиенции у прелата. Только это спасет его в целом, включая преследование со стороны Юсупова.

Есть ли другая сторона? Есть. Полковник пришел к этому выводу, хорошенько поразмыслив. Дечин обязан понимать, что только последовательные шаги самые логичные, простые и надежные. Юсупов имел в виду преступную деятельность экипажа «Беглого огня». Они нарушали территориальную границу Испании, обслуживая клиентов; они были ячейкой в незаконной иммиграции и наркотрафике – они мошенничали внутри этой ячейки; они стали на сторону Юсупова, принявшего раскаяние от умирающего епископа, также нечистого на руку, хотя тот не потратил на себя ни одного грамма золота. И дальше Дечину, единственному оставшемуся в живых, жизненно необходимо продолжить этот список, иначе он сам выпадет из него. Ему нужно встретиться с Юсуповым еще и по той причине, что он все потерял, а вернуть и дать больше мог только один человек – Юсупов. Прелат лишь поблагодарит его за верность ордену, а потом с его уст слетит витиеватая угроза.

Дечин знает о золоте, и это знание убьет его, если он не разделит его с единственным наследником сокровищ. В одиночку ему не справиться. Любой подельник – свидетель, а может быть, и его палач.

Юсупов хотел убить его. Но неудачная попытка вывела обоих на качественно новый уровень игры и отношений. «Неужели он не сможет этого понять?» – нервничал Юсупов, играя желваками.

С этими мыслями он встретил Габриеля Морето, этого хитрого лиса с зубами акулы.

Внешность главы службы безопасности всегда удивляла Юсупова. Фактически у Габриеля не было шеи. На чем держится его голова, может, на ключицах, – полковник этого не знал. Но его всегда необоримо тянуло расстегнуть на его груди рубашку и посмотреть.

Габриель был обладателем широкой ямочки на подбородке, которая, на взгляд того же Юсупова, была забита грязью. Его шея и щеки, часто небритые, были покрыты родинками и походили на грибные поляны. А что творится под париком?.. Юсупов содрогнулся.

Ходячий кошмар, думал он, отвечая на крепкое рукопожатие «главного вышибалы ордена».

– Давно в Кадисе? – спросил Юсупов, не называя Морето по имени.

– Приехал из Рима вчера вечером. – Габриель приоткрыл в улыбке крупные зубы. – И сразу к вам. Так что случилось? – Он также обделил полковника обращением по имени. – Случилось то, что случилось? Или то, что должно было случиться? – слегка надавил он.

– Покажите, где трупы.

– В главной крипте. Пойдемте со мной.

Они прошли всего несколько метров и оказались под сводами пещеры, ставшей свидетельницей убийства пяти человек. Именно это слово прозвучало сейчас.

– Вы убили их сильной дозой героина? Или?..

– Или. Смесью героина и триметилфентамила.

– В той пропорции, на которой они зарабатывали деньги? – с первого раза угадал Габриель.

– Да, – ответил Юсупов.

– Знаете, что я думаю о русских?

– Не знаю.

– Я могу дать им определение одним трафаретом-поговоркой: русские в ненастье избы не кроют, а в хорошую погоду крыша и так не течет.

Полковник коротко рассмеялся.

Габриель остался непроницаем.

– Тот, что сбежал, – он в задумчивости почесал подбородок, глядя на Юсупова исподлобья, – его фамилия не Распутин? Я к чему это говорю. Снотворное на него не подействовало, лошадиная доза героина и «белого китайца» его не убила. Смею надеяться, что дорожно-транспортное происшествие ему тоже не грозит.

– Я не успел ввести ему наркотик.

– Вот как? – Габриель сделал вид, что удивлен. – Расскажите.

Юсупов провел беспокойную ночь. Он до двух часов просидел в кафе, маринуя там клюющего носом хозяина. В начале третьего решил наконец-то побеспокоить настоятеля церкви скверным известием.

Габриель слушал рассказ полковника, часто и не к месту кивая, склоняясь зачем-то над трупами с таким видом, будто от мертвецов зависела его репутация. Он и свой подбородок почесывал с намеком на небритого ординатора.

– Значит, – перебил он Юсупова, – епископ дал вам команду устранить экипаж?

– В общем… да.

– Очень странная команда. – Габриель пожевал губами, будто повторял эту фразу про себя. – Раньше я ничего подобного не слышал. Возможно, вы его не так поняли. Перепутали. Что именно сказал прелат, сможете повторить?

– Дословно.

– Порой служение Богу требует совершить смертельный грех. Отнять жизнь у человека также считается жертвой во славу Господа нашего. Они прошли обряд присоединения к ордену в главной крипте. Здесь должна оборваться нить, связывающая их с «Опус Деи». Дальше прелат попросил пригласить русских на собрание.

– Черт возьми, это серьезно. Я-то подумал, имел место тонкий намек. Но почему вы поспешили? Собрание назначено на сегодня, а вы прикончили их вчера.

– Не мог поступить иначе. Я посчитал это личным делом.

– Понимаю. Вы рекомендовали русских моряков, их приняли в «Опус Деи», и вы за них в ответе. Что же, хороший ответ. – Габриель повторил, глядя себе под ноги: – Хороший ответ. Я бы сказал, по всем статьям. Слова прелата о смертельном грехе и оборванной нити вы приняли как приказ к действию. Вы напрочь отмели мысль о том, что епископ говорил о запуганных жертвах во имя Господа Бога. Я вас прекрасно понимаю. Кроме одного. Кроме вот этого. – Он расстегнул пиджак и вынул сложенный в несколько раз лист бумаги. – Verba volant, scripta manent, – Габриель хохотнул. – Эта штука могла стать предсмертной запиской, не упусти вы… как там его, Дечин вроде бы. Он пишет про восьмидесятипятилетнего епископа: «Я не помню его имени, но фамилия его – Рейтер, он немец. По словам полковника Юсупова, работал в немецком посольстве в Мадриде».

«А вот это конец», – промелькнуло в голове Юсупова. Фиаско? Нет, слишком красиво для натурального провала. Провала авантюры. Только сейчас смысл акции дошел до него. И он не стал прятать от Габриеля своего настроения. Словно отдавая должное его фальшивому смешку, сам Юсупов неподдельно рассмеялся. У него сложилось ощущение, будто Габриель усыпил всех, кроме него, и ждет развязки. Он предугадал его вопрос: обладателем какой же суммы является полковник ВМС Испании? По самым скромным расчетам – сорок миллионов евро.

Возможно, его смех стал сигналом к началу активных действий. Юсупов увидел двух людей Габриеля. Они возникли по обе стороны от шефа и были готовы выхватить пистолеты.

– Хотите доставить меня в Рим?

Юсупов задал не праздный вопрос. Он тянул время и выяснял одну очень любопытную деталь. По всем канонам он, отступник от истинной веры, предатель учений Хосемарии и вор, был обязан предстать перед прелатом Мельядо, который в согласии с церковным правом и уставом «Опус Деи» руководил орденом из Рима. Но это означало другое – тайна мадридского золота также приближалась к Ватикану. В интересах ли прелата ордена такое опасное сближение?

На этот вопрос ответил Габриель:

– В Риме нас не ждут. Епископ Мельядо будет здесь с минуты на минуту.

– Он действительно забыл свое расписание. – Юсупов снова рассмеялся. – Золото пошло по кругу. А это непристойно, не находите?

Полковник готовился показать двум мордоворотам и их начальнику без шеи показательную стрельбу из «беретты» «мини-кугуар».

Весивший меньше восьмисот граммов «кугуар» имел укороченную рукоятку. И она привычно вписалась в ладонь Юсупова. С уходом в сторону он выхватил пистолет и отстрелялся до того, как охранники обнажили свои стволы. Он стрелял от бедра, не целясь, и выпустил половину обоймы.

Пули как завороженные прошивали тела охранников и миновали квадратное тело Габриеля.

Юсупов уходил в сторону церкви, полагая, что путь через кафе ему заказан – Габриель мог выставить там пост. Полковник оставлял здесь пять трупов русских моряков, двух тяжело раненных охранников-итальянцев, а также их контуженного шефа. Он оставлял их здесь со словами епископа Мельядо: «Порой служение Богу требует совершить смертельный грех. Во славу Господа нашего». Он обрывал нить, связывающую его с орденом на протяжении пятнадцати лет.

Глава 6 Шестой Иуда

Прелат отказался от предложения Габриеля Морето спуститься в катакомбы…

Он приехал в Кадис в начале двенадцатого и на протяжении десяти минут слушал бессвязную речь викария. Собственно, ему было наплевать, где во время стрельбы находился настоятель, что испытал при этом, что еще долго будет помнить, – епископ первым делом попросил подняться к нему Габриеля. Он сказал это усталым голосом начальника, чей офис находился на последнем этаже высотного здания без лифта.

Выслушав Габриеля, Мельядо отказался от вопроса, какие шаги намерен предпринять разведчик. Габриель Морето специалист, ему и карты в руки. Епископ лишь уточнил:

– Думаю, не стоит повторять, какое значение играет в этом деле золото.

"Оно стоит во главе «Дела Бога»", – едва не вырвалась у Габриеля крамола. Пожалуй, он был единственным приближенным к прелату, кто позволял себе ересь и крепкие выражения. Епископ сносил это по причине невежества своего подчиненного, который не был «братом во Христе».

Епископ в это время подумывал над тем, как скрыть от Ватикана по сути уже нашумевшее дело. Во-первых, размышлял он, необходимо списать то, что имело место в доме Вильгельма Рейтера, на бред умирающего епископа. Бред, в который поверил Юсупов и заразил этим некоторых младших членов братства. Пятеро из которых уже были на небесах.

Забегая вперед, Мельядо перебирал в уме варианты отмывания золота. Он мог сделать это в Швейцарии через сеть подставных компаний.

Он слушал доклад подчиненного и перечитывал записку русского шкипера, написанную на испанском языке. Подумал, что недостаточно эффективно форсировал открытие центра «Опус Деи» в России. К этому времени резиденции были открыты в Словении и Хорватии, на очереди центр в Латвии[7]. Попытался сосредоточиться на заключительных словах Габриеля Морето.

– Я знаю, в каком ключе будет соображать Юсупов. Собственно, у него один вариант: уйти от преследования, погрузиться на дно в какой-нибудь стране. Причем надолго. Два года – минимальный срок. Пока мы не бросим его поиски. Но мы продолжим в любом случае. Когда мне исполнится восемьдесят, я все еще буду искать его.

– Мне стукнет сто, – легко подсчитал Мельядо.

Габриель пропустил грустное замечание прелата мимо ушей. Он продолжил:

– Его будут искать испанские власти, включая полицию и национальную службу министерства обороны, во главе которой стоит карьерный дипломат…

– Я знаю его, – перебил епископ. – Дальше, пожалуйста.

– Я упустил Юсупова, и теперь его поимка – дело чести…

– Обойдемся без громких заявлений, – перебил прелат, досадливо наморщившись.

Габриель объяснил, как и с чего собирается начать поиски другого человека – Виталия Дечина.

– Собственно, первый шаг к переговорам сделал сам русский шкипер, передав записку хозяину кафе. Зачем он сотворил эту глупость? – Габриель этого понять не мог. – Он же фактически оторвался от преследования Юсупова. Он открыл козырь, который помог бы ему серьезно поторговаться. Я не идиот, монсеньор, и даже без записки вытянул бы из Юсупова всю правду.

– Считаешь, шкипер будет искать встречи с нами?

– У него нет другого варианта. Кроме одного. – Габриель выдержал короткую паузу. – Сложившаяся ситуация может ему подсказать неординарный ход: искать встречи с Юсуповым. Объединение этих двух негодяев сулит нам массу проблем.

Прелат изящно выгнул бровь:

– Проблем не будет. Поскольку оба попали в глубокий цейтнот и не знают, как найти друг друга.

Габриель Морето никогда не задумывался о представительстве службы безопасности ордена хотя бы в Кадисе. Это означало иметь помощника и кучу соответствующих проблем. А с учетом всех стран, где орден имел влияние и резиденции, количество помощников подскакивало до шестидесяти. В представлении Габриеля – до небес. Он поставил работу таким образом, что в каждом центре у него были свои люди, включая осведомителей. Он управлял службой из Рима, где неподалеку от штаб-квартиры ордена у него был приличный офис. А здесь, в Кадисе, ему хватало связи – сотовой и спутниковой в защищенном режиме.

На очередной телефонный звонок Габриель отреагировал ворчанием: «Кого еще там черти несут?» В этой связи вспомнил своего отца, его вечную отговорку: «Я не ворчу. Говорю по-стариковски то, что мне не нравится».

В этот поздний час Габриель находился в гостевом доме. Приехал сюда немного отдохнуть, выпить бутылку вина, подумать об обильном ужине, отказаться от него и передумать. Нажраться до отвала и тут же уснуть, оказаться во власти кошмаров.

На связи был викарий. Его голос возбужденно подрагивал в трубке.

– Только что позвонил Дечин. Он в панике. Не знает, что делать. Я назначил ему встречу в церкви.

– За каким чертом вы это сделали?

– Что вы сказали?

– За каким чертом!! – как бык, взревел Габриель. – Разве нельзя было связаться со мной по другому телефону, пока Дечин был на связи с вами? Вы не догадались дать ему мой номер?

– Об этом я не…

«Урод! Вот урод!»

– Есть возможность связаться с Дечиным и перенести хотя бы время встречи?

– К сожалению…

Габриель в сердцах бросил трубку на кровать. Живо представил себе викария, эту отвратительную свиную тушу.

Придется не просто ехать в церковь, а ехать срочно.

Сыщик надел пиджак, туфли. Вышагивая по пустынному в этот час коридору апартаментов, он отчетливо представил бурлящий жизнью старый город в районе площади Мина. Там вино, пиво льются рекой; в этих хмельных водах плавают беззаботные люди, а некоторые натурально тонут.

Заняв место за рулем «Тойоты» и выехав на дорогу, Габриель поставил себя на место Петра Юсупова. Без труда вычислил место, куда придет Дечин. Точнее, он понадеялся на свой единственный шанс избавиться от свидетеля. Не зная контактного телефона главы службы безопасности ордена, будучи ответственным за смерть десятков наркоманов, за участие в наркотрафике и незаконной иммиграции, Дечин ходил по лезвию ножа. Значит, для него смерть – шаг в сторону. В данном случае, и это прозвучало каламбуром, – шаг в сторону церкви.

Юсупов сидел в машине марки «Форд» с затемненными стеклами. Машину он припарковал около четырех часов тому назад рядом с бензозаправочной станцией. Пребывая с винтовкой в руках, он поймал себя на мысли, что похож на чикагского маньяка.

События завертелись с такой скоростью, что просчитать хотя бы на шаг вперед для полковника было бы удачей.

Часто качая головой, он видел себя то ли не на своем, то ли на другом месте. Его тянули в разные стороны две главные составляющие – свидетель и собственная безопасность. Последняя, без отрыва от первой, – пустой звук. Так что Юсупов, руководствуясь шестым чувством, не мог ошибиться.

Он держал в руках винтовку «блейзер» с патронами класса «магнум» повышенной мощности – калибра 7,62. Эта немецкая винтовка отличалась своим фирменным затвором с прямым ходом, что обеспечивало ей высокую скорострельность.

Юсупов отрегулировал ложе и ход спускового крючка под себя семь лет назад, будучи на охоте, там же пристрелял винтовку.

Опустив стекло со стороны водителя, он смотрел не на церковь, расстояние до которой составляло не больше семидесяти метров. Он отмечал каждую мелочь на участке дороги, ведущей к церкви. У человека, на которого он охотился, будет возможность сделать двадцать – двадцать пять шагов по этой дороге.

Юсупов оказался в скверной ситуации. Его уверенность с каждой минутой таяла. Он зазывал шкипера, шепча его ненавистное имя:

– Давай, Виталий, давай.

Он поменял позиции относительно шкипера. Если раньше он отдавал предпочтение его последовательным шагам, то теперь вернулся к прежней точке зрения: Дечину, чтобы спасти свою шкуру, надо обращаться к викарию. Уже давно пора.

– Давай, иудушка…

Но Юсупов был уверен в себе. Про него на военно-морской базе говорили: «Ему только покажи цель». Сейчас он просил небо послать ему цель. И его мольбы дошли до Всевышнего.

Мощный приток адреналина подсказал ему, что в машине марки «Пежо», медленно свернувшей к церкви, сидит его основная головная боль. Судорожно сглотнув раз, другой, полковник повернулся в кресле и взял оружие наизготовку. Руль ему не мешал – он сидел на месте пассажира. И ствол винтовки смотрел в противоположное окно.

«Пежо» остановился. Открылась задняя дверца, выпуская Дечина. Он бегло оглянулся, склонился к водительской дверце, что-то сказал, кивая, и слегка постучал по крыше, выпрямляясь. В руках он держал полупрозрачный пластиковый пакет.

Юсупов играл у себя на нервах, когда чуть опустил ствол винтовки и в четырехкратную оптику попытался разглядеть, что в пакете.

Шкипер отмерил десять излишне торопливых шагов. Потом еще пять… Юсупов не преминул отметить, что тот с каждым шагом обретал уверенность.

И сам не спешил, понимая, что «шестой иуда» уже его, он держит его жизнь в руках, только он один знает, сколько тому осталось до смерти.

Дечину осталась до нее всего пара шагов.

Он потянулся к церковной двери. Юсупов потянул спусковой крючок.

Глушитель поглотил звук выстрела, лишь металлический стук затвора выдал его.

Пуля попала капитану «Беглого огня» под основание шеи под небольшим углом. Юсупов зафиксировал место попадания и опустил винтовку. В один выстрел он уложил два, в том числе и контрольный.

– Теперь ты есть, что ты есть, – обронил Юсупов на прощанье.

Габриель Морето стоял над телом русского капитана и с каждой секундой отступал от него все дальше – по мере расползания кровавой лужи.

Он опоздал на минуту, может быть, чуть меньше. Усмехнувшись, поправился: приехал в самый раз. Посмотрел на бензоколонку и легко представил не один, а два выстрела. Нашел в себе силы послать Юсупову мысленный месседж: «Мы встретимся. Пусть не скоро, но встретимся. Теперь ты моя головная боль. А я – твоя. Ты сам станешь искать меня».

У Юсупова была шестнадцатилетняя дочь. Первое свидание с Дианой Юсуповой Гарсией, получившей фамилию отца, за которой следовала первая фамилия матери, Габриель решил отложить на месяц. Вполне возможно, полковник за эти тридцать дней попадет в щупальца ватиканского спрута.

«Беглый огонь» стоял на удалении от внешнего рейда, но в видимости нережимной портовой зоны Кадиса, расположенной вне огражденных участков, освещенной в этот предутренний час так же, как и общепортовые, тыловые и пассажирские зоны этого мощного транспортного узла.

Габриель сидел в остроносом катере «Гроссвинд». Посматривая на внушительный, возвышающийся над катером борт траулера, он представлял его в открытом море. С «дикими» туристами на борту он мчит к марокканской границе, высаживает пассажиров на необитаемом острове, уходит от мнимой погони.

К этой минуте тела рядовых членов экипажа были подняты на борт «Беглого огня». А капитана судна бросили за борт, привязав к ногам якорь.

Один из подчиненных Габриеля перегнулся через борт, окрашенный в черно-желтые цвета, и знаком показал, что все в порядке. Затем жестом пригласил начальника подняться на палубу.

«Зачем он все время жестикулирует? – психовал Габриель. – Глухонемой он, что ли, или считает таковым меня?»

Несколько минут назад его люди проверили работу машины, определили количество топлива в баках. Его хватало на то, чтобы траулер пересек Гибралтар и вторгся в территориальные воды Марокко.

«Беглый огонь» чадил нещадно. Ветерок, дующий ему в корму, окутал выхлопами «Гроссвинд», накрыл Габриеля, единственного пассажира на этом скоростном катере с мотором в двести лошадиных сил.

– На кой хрен мне подниматься? – ответил он вопросом на вопрос. – Если все готово, отправляй наших друзей в плавание.

Помощник Габриеля остался на борту траулера один. Раздевшись, бросил одежду в кокпит катера и скрылся в рубке. Через минуту послышался рокот мотора. Черный дым снова окутал катер. Но в этот раз ненадолго. Помощник дал траулеру полный газ, выбежал из рубки и рванул к корме. Задержавшись у кормового ограждения на мгновение, он кинулся в пенистую воду.

Габриелю на миг показалось, его человек попал под винт. Он даже возбужденно выкрикнул: «Готов!» – словно на самом деле желал ему смерти. Но вот его голова показалась из воды. Пловец быстро достиг катера и без посторонней помощи влез на борт. Надевая рубашку, он проследил за курсом «Беглого огня». Траулер шел курсом юго-восток, пока еще вдоль испанского побережья, с каждым метром удаляясь от аванпорта Кадиса.

Габриель отдал команду рулевому, и «Гроссвинд» помчался, оправдывая свое название, с такой скоростью, что в ушах пассажиров засвистел ветер.

«Беглый огонь» превратился в «Летучего голландца». На его борту были лишь мертвецы. В стекло рубки смотрели мертвые глаза здоровяка Сомова. Рядом с ним лежал Мартин. Остальные тела в кубриках. Не на своих местах, но вместе. Команда словно взбунтовалась, низвергла своего капитана и предложила ему пройти по доске.

«Голландец» не долго шел установленным курсом – капроновый фал, удерживающий штурвал в одном положении, ослаб, и траулер повернул к испанскому берегу. Он несся к военно-морской базе Рота. Военные – испанцы и американцы – даже не успели открыть по нему огонь. Траулер пробороздил килем песок и врезался форштевнем в бетонное сооружение на берегу. К судну долго не решались подойти, считая его брандером басков или арабов. И только после обследования его саперами базы на борт поднялись агенты морской полиции США.

Глава 7 Скрытый стиль

Москва, три года спустя

Начальнику Главного штаба ВМФ

адмиралу Ю. В. Черненко

от начальника разведки ВМФ

контр-адмирала В.Н. Школьника.

Аналитическая записка

Предлагаю подвергнуть коренному переустройству структуру агентурно-боевой группы Евгения БЛИНКОВА (далее АБГ) с обоснованием, изложенным ниже. АБГ БЛИНКОВА на протяжении двух лет выполняла задания разведки флота, имея «крышу» в испанском отеле, выкупленном на деньги самих агентов. Напоминаю, что агенты не подпадали и не подпадают под статью «наемничество», поскольку на время выполнения задания каждый имел защиту в виде контракта, заключенного между ними и Минобороны, «о прохождении военной службы в кадрах конкретной воинской части». Также считаю себя обязанным напомнить, что контракты имели силу лишь в случае успеха агентов БЛИНКОВА. В случае провала агенты оставались один на один с законами страны, на территории которой они проводили спецоперацию.

Считаю, что на данный момент АБГ на основании личного дела, имеющегося в распоряжении спецслужб ряда стран, может осуществлять свои полномочия под легальной «крышей» частного бюро расследований.

В качестве руководителя частного агентства предлагаю свою персону.

Виктор Школьник

Юрий Черненко, накануне примеривший погоны адмирала флота, посчитал свою миссию чертовски трудной. Он вызвал к себе шефа разведуправления и держал его предложения под рукой, словно это было короткое, но емкое досье на подчиненного.

Одетый в строгий костюм, Черненко встретил Школьника крепким рукопожатием:

– Проходи, Виктор Николаевич, садись.

В просторном кабинете было прохладно. Два адмирала устроились друг против друга на мягких стульях. Черненко предложил Школьнику сигарету, тот отказался. Начштаба подумал: «С чего бы это?» Обычно беседы, деловые или дружеские, начинались именно с этого.

– Мы ознакомились с твоими предложениями, – начал разговор Черненко.

Школьник легко расшифровал его «мы». По меньшей мере его записку разбирал триумвират: начальник штаба флота, командующий флотом и шеф военной разведки. И эти три лица пришли к соглашению. Что именно они постановили, Школьник очень скоро узнает. А пока он, пользуясь паузой (Черненко разминал в пальцах сигарету и готовился прикурить), пытался угадать, что заложили в устный договор три высших чина флота и армии. Наверняка они поставят ему условия. А собственно ситуацию поручили разрулить Черненко.

Школьник торопился сам и торопил старого товарища.

Черненко взял со стола аналитическую записку и помахал ею так, словно на ней еще не просохли чернила. Однако она была написана полтора месяца назад.

– Ты отдаешь себе отчет в том, что ставишь на карту?

– А в чем дело? – Пятидесятидвухлетний адмирал наигранно выкатил глаза. – Считаешь мои предложения пробным шаром, который может перелететь через борт?

– Когда ты марал бумагу, задумывался над стилем? Только не спрашивай: «А что?» Твои предложения составлены в смешанном духе аналитической записки и отчета. Но ты сам, того не замечая, заложил третий стиль – рапорта об отставке.

– Мои предложения нашли ваше одобрение?

Черненко недовольно скривился и скопировал тон собеседника:

– Ты приблизился на расстояние выстрела в упор. Перейдем на блиц. Положительные стороны твоего шага.

– Первое. Отпадет необходимость скрывать личности агентов, и так хорошо известных в мировом разведсообществе. Считаю это одним из главных моментов, который ранее мог нанести непоправимый вред агентурной группе.

– Говоришь о «визитной карточке»?

– Второе. Сохранение агентурной группы как профессиональной и уникальной единицы. Третье. Сохранение базы на испанской территории.

– Полагаешь, смена статуса группы исключит сам факт ее нахождения в Испании как иностранной разведединицы?

– При том условии, что она вовремя легализуется в частную структуру.

– Есть четвертый пункт?

– Да. В стиле рапорта.

– Только коротенько.

– Руководство военной разведки в лице куратора группы капитана Александра Абрамова сможет принимать заказы не только от частных лиц, но и от государственных, общественных и других организаций. Это означает тесное сотрудничество со спецслужбами других стран, где главную роль будет играть «задокументированная» репутация команды Блинкова.

– Есть примечание.

– Меня интересует, как будет реализован вопрос о регистрации частного агентства в Испании.

– Как раз об этом я и хотел сказать. Прежде всего, под предлогом более приемлемых услуг на придание законной силы организации, имеющей юридический адрес в комплексе зданий, выкупленных у правительства Испании в 2004 году. Что не противоречит законам этой страны.

– Свою персону ты предложил мотивированно? – поинтересовался начштаба.

– Да, – кивнул Школьник, – по следующим соображениям. С августа позапрошлого года по июнь нынешнего я лично находился в тесном контакте как с Абрамовым, так и непосредственно с агентами.

– Ну да, лично отдавал им приказы, согласовывал рабочие моменты, неделями торчал на испанской базе. Другие причины есть?

– Мой стаж работы в ВМФ. Он позволяет мне выйти в отставку, но продолжить работу на разведку в ином качестве.

Черненко долго молчал. Наконец дал Школьнику возможность взглянуть на шапку его записки. В правом верхнем углу стояла резолюция шефа военной разведки: «Не возражаю». Что для адмирала означало скорую встречу со «Спрутом» в «Аквариуме».

Черненко глубоко затянулся и выпустил дым в сторону.

– Обговорим наши взаимоотношения, права и обязанности сторон.

– С одним условием, – перебил его Школьник. – То, что вы хотите, и то, что я смогу дать, – совсем разные вещи.

– Ты еще не уволился со службы и не возглавил частную организацию.

– Организацию со специализацией разведывательных и оперативных функций, – дополнил Школьник.

Черненко не стал спорить, а взял дополнения товарища на вооружение.

– Согласен. В Испании мы заполучим теневого резидента военной разведки, и в этом плане твои личные возможности в получении информации уже сейчас оцениваются очень высоко. Так что твои возможности совпадают с нашими желаниями.

Школьник рассмеялся. Больше по причине явного облегчения, сочными красками написанного на его лице: «Быть на службе и служить – это разные вещи». Его давно манил отель «Берег мечты». Там он был свободен, открыт в своих чувствах и желаниях. Единственная деталь, которая ему не нравилась, – это призрачная гостевая карта с его псевдонимом «Нахлебник». Пусть не так резко, и все же Виктор Николаевич, сыгравший главную роль в легализации преступных денег агентов, зачастую чувствовал себя на испанской базе не в своей тарелке.

– Меня интересует человеческий материал – с кем ты будешь работать. С ними ты теперь наравне.

– Да, плюс какая-то дистанция, – уточнил Школьник. – В основном это люди тебе известные. Капитан Абрамов. Курировал разведчиков в Крыму, где зарекомендовал себя как военный следователь. Два года назад он возглавлял отдел в моем управлении. Члены агентурной группы тебе хорошо известны.

– Ваши связи за рубежом.

– Во-первых, это начальник отдела противодействия терроризму британской контрразведки. Он был завербован лично Блинковым во время спецоперации на Мальдивах. Тебе не стоит докладывать об этом ни командующему, ни шефу ГРУ. Считай, офицер МИ-5 на связи – это работа команды, имеющей легальный статус. У меня и дальше могут появиться контакты, о которых я не упомяну ни в одном отчете.

Черненко надолго задумался.

– Сколько времени тебе нужно, чтобы запустить бизнес? – спросил он.

– Семи дней хватит.

– В Москве ты бы и в месяц не уложился. Помнишь, я говорил о третьем стиле?

– Помню, – кивнул Школьник.

– Пиши рапорт об отставке. Жаль, но ты поторопил время на восемь лет. Еще мне жаль расставаться с тобой. – Черненко хмыкнул. – Похоже, я начинаю ревновать тебя к новой работе, к новому окружению.

Школьник ответил шефу афоризмом:

– Жены ревнуют нелюбимых мужей.

– Кто тебе сказал, что я ревную тебя как жена?

– Пожалуй, я пойду, – заторопился Школьник, – иначе мы договоримся до чего-нибудь очень интересного.

Камилла, названная так в честь королевы древнего племени вольсков, примеряя костюм в спортивном стиле, отметила: отличный выбор для сегодняшнего вечера. Свободные брюки, пиджак, футболка с капюшоном – все это нежно-салатного цвета – были ей к лицу. Расчесав сандаловым гребнем длинные волосы, она подхватила сумочку и вышла из дома.

Возле «Мерседеса» с распахнутой задней дверцей ее поджидал Томми Вальдес. Он притянул женщину за талию и поцеловал в щеку:

– Отлично выглядишь, дорогая!

Камилла Гарсия улыбнулась. Она знала, что в свои сорок лет выглядит на тридцать. А Вальдес в свои тридцать два смотрится на пару лет старше.

Томми помог ей сесть в машину и занял место за рулем.

– Где мы будем ужинать? – спросила женщина. – Хочется чего-то нового.

– Вчера я набрел на роскошный отель, – ответил Вальдес, выезжая на шоссе. – Там есть два ресторана и отличный выбор блюд. Я попробовал грибное ризотто. Уверен, и тебе понравится.

– Творожный сыр, пряные травы, – улыбнулась она. – Ты знаешь мой вкус.

– Вместе мы уже три года, – неосторожно напомнил Вальдес.

– Кстати, где находится этот отель?

– В Порт-Авентуре.

– Боже, там всегда шумно, – запротестовала Камилла.

– Только не в отеле «Берег мечты». Я сам не представлял, что рядом с парком есть такое тихое местечко. Скоро ты все увидишь собственными глазами.

– Ты говоришь как владелец этого заведения. Ты, случаем, не купил его?

Вальдес поймал в панорамном зеркальце насмешливые глаза подруги.

– Оно нерентабельное. Не хочешь пересесть на переднее сиденье?

Она покачала головой: «Нет». И подсчитала: восемьдесят километров пути.

– Не далековато для обычного ужина?

Томми промолчал.

Впрочем, она знала ответ. Он был заключен в двух словах: «роскошный отель». Томми наверняка позаботился о роскошном же номере на эту ночь. Что же, подумала женщина, соглашаясь с выбором своего любовника: даже несколько часов вдали от суетливой Барселоны стоили долгого пути вдоль средиземноморского побережья.

Вальдес вел машину на высокой скорости. Уверенности ему придавала поза: он далеко откинул спинку кресла и походил на автогонщика. Все так, если бы не его деловой костюм и вечный галстук.

В салоне машины было прохладно. Кондиционер поддерживал заданную температуру в пределах восемнадцати градусов. Камилла перегнулась через сиденье и отрегулировала его по-новому, прибавив еще четыре деления на шкале. Вальдес выразил неудовольствием тем, что повел шеей. Ему жарко. Наплевать. Пусть терпит.

Он припарковал машину напротив отеля, помог спутнице выйти и дал ей немного времени, чтобы осмотреться.

Они вошли в новый зал ресторана, который почти не отличался от основного зала, выполненного в стиле крытой колоннады, и заняли свободный столик в старом зале. Пока Камилла изучала меню, Вальдес, не обращая внимания на официанта, прояснил некоторые детали.

– Вчера я разговорился с одним из владельцев отеля. Его зовут Александр Абрамов. Я обратил внимание на перепланировку ресторана.

Томми глянул на женщину, проверяя, какова будет ее реакция на русское имя. Похоже, она этого даже не заметила. Отлично, обрадовался он.

Камилла огляделась.

– Разве перепланировка бросается в глаза? Я этого не заметила.

Вальдес – бизнесмен в области строительства – не сумел скрыть снисходительной усмешки.

– Я заметил это с первого взгляда. Даже точно определил сроки: перепланировка ресторана заняла не больше двух месяцев. – Он прикурил и пустил дым в потолок. – Две недели назад Абрамов, принимая работу испанских строителей, назвал ее чудом. Эту работу он сравнил с возведением тоннеля, когда одна бригада идет навстречу другой и в контрольной точке они встречаются.

– Боже, как интересно. – Камилла демонстративно закатила глаза.

– Рушится последний метр земли, – продолжал Вальдес, не замечая ерничая женщины, – и рабочие радостно приветствуют друг друга. Именно по такому принципу была спланирована и завершена в кратчайшие сроки перепланировка здания. Основное помещение ресторана приросло не менее вместительным местом, и только после этого была снесена часть несущей стены. На этом месте образовалась аккуратная арка, соединившая два зала. – Вальдес указал рукой на дугообразный проем. – Теперь ресторан гостиницы может принимать и постояльцев, и случайных клиентов. Я поинтересовался стоимостью работ. Черт возьми! Я бы выполнил заказ за меньшую сумму.

Камилла оторвалась от меню и наградила спутника насмешливым взглядом.

– Ты привез меня для того, чтобы оседлать любимого конька?

– Именно, дорогая!

– Фу, как пошло! Сделай милость, Томми, расскажи все, что ты знаешь о строительстве в этом отеле, и закрой эту тему.

– Пожалуйста, – ничуть не тушуясь, отозвался Вальдес. – Собственно, администрация отеля решала определенные финансовые трудности, связанные с дороговизной номеров. Второй зал ресторана, через который мы вошли, и стал решением этой проблемы. Здесь, считают они, лучшее место для спокойного отдыха и деловых переговоров. Я попал в точку, когда в шутку предложил Абрамову установить в комнатах звукозаписывающую аппаратуру. Как выяснилось, с каждым днем администрация все больше отходила от первоначального проекта бизнес-туров по индивидуальным заказам. Все это плюс мощная служба безопасности плавно подвело владельцев к решению открыть агентство с набором схожих услуг. Не исключено – сыскное. Абрамов об этом ничего не сказал.

– Надеюсь, ты беседовал с ним не дольше, чем рассказывал мне о нем.

– Четверть часа, – ответил Томми, не распознав шпильки. – Мы обменялись визитками.

– Разумеется. Как же иначе. Меня от этого тошнит, как от сигареты натощак. – Камилла сделала заказ и попросила официанта добавить в ризотто больше перца и базилика. И только после этого осмотрелась в этом уютном затемненном зале. Колонны, составляющие архитектурное целое, а между ними столики с канделябрами и витыми свечками, вазы с цветами. Отсюда открывался красивый вид на море, пляж, бассейн с пресной водой, оборудованный искусственной волной, на мост с каменным парапетом, который достойно смотрелся на фоне зеленых пальм и вазонов с лавандой и жасмином. В этот вечерний час панорама отеля была эффектно подсвечена мягким неоном.

На маленькой округлой сцене расположились музыканты. Сейчас они исполняли нестареющий хит «Иглз» "Отель «Калифорния»" в акустическом варианте. Играли они классно. Камилла дослушала мелодию до конца и первой, обращая на себя внимание посетителей ресторана, наградила музыкантов аплодисментами.

Вальдес этого не любил, однако поддержал спутницу, пару раз хлопнув в ладоши, и стал вторым, кто таким образом отблагодарил музыкантов.

Камилла обратила внимание на солиста, одетого в джинсы и темную майку. Высокий, поджарый, с длинными волосами, он исполнил «Калифорнию» без малейшего акцента. Он оставил высокий стул и сошел со сцены. Женщина проследила за ним взглядом.

– Свернешь шею, – заметил Вальдес. – Объект твоего внимания занял не очень выгодную позицию. Сел у самого выхода. Думаю, намеренно. Или он подрабатывает еще и вышибалой.

Вышибала. Только сейчас Томми Вальдес пришел к выводу, что этот парень походит на тот тип ресторанных вышибал, которые до поры до времени незаметны за мясистыми качками, призванными устрашать своим видом.

– Мы ссоримся? – нахмурилась Камилла. Не отрывая взгляда от лица любовника, она представила следующую сцену: напротив столика останавливается изрядно подвыпивший бугай в шортах и хрипло обращается к Томми на скверном итальянском: «Разрешите ангажировать вашу даму?» Томми: «Извините, нет». – «А если подумать?» Томми бледнеет. И вдруг появляется солист музыкальной группы. «Я могу вам помочь?» Камилла отвечает, переводя взгляд на Томми: «Мне – нет». Тот пускается в пространный рассказ: «Я сделал выбор в пользу вашего ресторана. И, как выясняется сейчас, зря. Думаю, уместно назвать вещи своими именами. Свинья!» Это он выплескивает в лицо татуированному громиле вино.

И тут в работу включается ресторанный вышибала. Он перехватывает руку зачинщика драки, бьет его головой в лицо. Присваивает еще двум громилам номера. Первый получает в челюсть. Второй зарабатывает связку в стиле «уличного бойца» – самая красивая в этой схватке. И Камилла, аплодировавшая ему за песню, сейчас отдает должное за «танец». Он появился как нельзя кстати. Сумел исправить свою оплошность, поднять настроение заскучавшим было клиентам ресторана. А что Томми? Он достойно выходит из ситуации. Отирая руки носовым платком, словно сам участвовал в драке, он спрашивает: «Зрелище входит в заказ или придется доплатить?»

– Алло? – Томми с минуту смотрел на Камиллу и начал подумывать, что она задремала. – Снова сочиняешь кухонный роман?

Камилла посмотрела на него с сожалением.

Глава 8 Первый клиент

Камилла приняла сообщение, оставленное Вальдесом на автоответчике: «Два дня меня не будет в городе – уезжаю в Мадрид по делам. Позвони мне на сотовый».

Они проговорили о пустяках пару минут.

Положив трубку, Камилла приняла решение. Приняв душ, она облачилась в брючный костюм.

«БМВ» – кабриолет дожидался ее в подземном гараже. Бросив сумочку на сиденье переднего пассажира, женщина завела двигатель и притормозила перед застекленной конторкой дежурного:

– Вероятно, я вернусь завтра утром.

Она всегда предупреждала служащих парковки. Нередко, как в яхт-клубе, называла маршрут. Но не в этот раз. Она отметила время: в отель «Берег мечты» она приедет через час.

Дорога отвлекала Камиллу от навязчивых мыслей. Она не могла ответить на вопрос: что притягивает ее в отель. Не образ сильного парня, четким кадром оставшийся в памяти. Приманивало что-то неопределенное, и Камилла повторилась: образ. Не идеальная форма, а наглядное представление о чем-то пока неуловимом, вселяющем надежду. Она полагала, что вскоре наведет порядок в своих мыслях. И начала уборку самым решительным образом. Она спешила на встречу с человеком, который ей показался ярким, живым, натуральным. Пусть даже этот образ она нарисовала сама.

Восемьдесят километров пути. Далековато для обычного ужина. Камилла улыбнулась.

В этот раз на парковке к ее машине подошел служащий отеля, и она оставила ключ в замке зажигания. Миновала новый зал, прошла в старый и заняла место напротив оркестра. Сейчас музыканты играли композицию Бьерна Ульвеуса «Победителю достанется все» в прежнем составе: две акустические гитары, бас, орган, перкуссия. Звук не громкий, но глубокий и проникающий – это Камилла отметила еще в прошлый раз.

Она покачала головой на вопрос официанта:

– Спасибо, я жду.

Он склонился над канделябром и зажег свечи. Женщина едва не остановила его вопросом: «Сегодня музыканты обходятся без солиста?»

Прикурив от свечи, она положила ногу на ногу и, постукивая пальцами по поверхности столика, стала слушать музыку. Одна композиция, другая. Камилла все больше хмурилась; определение – чисто инструментальная группа – вертелось у нее на языке.

Как и в прошлый раз, она оглянулась, воспроизведя в мыслях яд Томми: «Свернешь шею». За крайним столиком сидели два парня. От приличной публики они отличались вольным стилем одежды: джинсы, тенниски. Особо бросался в глаза крепко сбитый парень с длинной крашеной челкой, падающей ему на глаза, и короткой бородкой. Вальдес назвал бы их вышибалами. Но это заведение – далеко не кабак или дешевое кафе. Все так. Однако все чаще их можно видеть в приличных ресторанах, где наглецов, наживших деньги на разорении других, день ото дня становится все больше.

Камилла успела отметить, что обслуживающий персонал «Берега мечты», включая музыкантов, был исключительно испанским. Эти же парни, на которых она обратила внимание, скорее всего русские, как и владельцы отеля. А последние, по словам Вальдеса, открыли агентство с набором сыскных услуг. Бред. Может быть, он неправильно понял Абрамова.

Камилла привлекла внимание парней жестом руки и заняла прежнее положение.

– Буэнас ночес, сеньора! – приветствовал ее Николай Кокарев, став напротив.

– Буэнас! – ответила она, отмечая его акцент. – Я ищу одного человека. На прошлой неделе я была в вашем ресторане, он поначалу находился на сцене, потом перешел за дальний столик.

Кок перешел на английский язык:

– По-испански я знаю несколько фраз: привет, проблемы, выход там. А дальше объясняюсь исключительно жестами. Я понял, кто вам нужен – Джеб. Он сейчас в своем офисе. Вас проводить?

– Вероятно, мы говорим о разных людях. – Камилла вспомнила собеседника Томми – Алекса Абрамова. И она назвала его имя.

Николай еще больше запутал ситуацию, сказав:

– У него тоже свой офис. Но в нем сейчас пусто, как в бане по выходным. Абрамов в Москве.

Камилле ничего другого не оставалось, как пойти за этим странным парнем.

Он провел ее в служебную часть отеля и остановился напротив двери с надписью «Старший менеджер». Напустив на себя важность, Кок постучал и, пропустив даму вперед, шагнул следом.

Джеб вышел из стола и улыбнулся Камилле:

– Здравствуйте! – Он указал рукой на низкий диван, предлагая гостье присесть, жестом другой руки показал Коку на выход.

– Я буду рядом, Евгений Сергеевич.

«Пошел отсюда!» – сверкнул на него глазами Джеб.

Он не ожидал визита Камиллы, хотя несколько раз вспоминал о ней. Ему нравились броские, оставляющие в памяти яркое воспоминание женщины.

Она первой нарушила молчание.

– Значит, вы старший менеджер отеля?

По ту сторону вопроса остался подтекст. Джеб без труда вскрыл его.

– Я совладелец отеля, поэтому сую нос в каждую мелочь.

– Иногда спускаетесь в оркестровую яму.

– Я два года учился в институте театрального искусства на отделении «актер музыкального театра». Песни на английском помогли мне избавиться от акцента.

– Хотели стать актером?

– По молодости лет я хотел стать кем-то.

– Довольны результатом?

– Постольку поскольку. – Блинков пожал плечами. – Вина?

Он снял трубку и отдал распоряжение по телефону.

– Что означает фраза «агентство с набором сыскных услуг»? – Камилла решила закрыть этот вопрос, который ей отчего-то не давал покоя. – Некто Алекс Абрамов сказал об этом моему другу. Вы видели его. Они разговаривали о реконструкции ресторана.

– Реконструкция. – Джеб покивал. Новый статус агентурной группы волновал его. Он жил в предвкушении перемен, которые произойдут лишь с первым заданием в новом качестве.

В настоящее время у испанских властей не было под боком «вражеской агентурной группы». Она, согласно предложениям Школьника, вовремя легализовалась в частную структуру. Об этом знали специальные службы. И Джеб, сделав набросок своего подразделения, не стал скрывать этот факт от Камиллы.

– Теперь мы можем принимать заказы не только от частных лиц.

– Что это означает?

– Тесное сотрудничество со спецслужбами других стран, где главную роль будет играть репутация нашей команды.

– Как называется ваше агентство?

– "Алекс", – ответил Блинков. – Мы зарегистрировали его в Испании, имея юридический адрес в отеле, который мы приобрели в собственность два года назад.

– Значит, ваша специфика…

– Один из параграфов устава бюро гласит: «Предоставление клиентам агентства информации, собранной в конфиденциальном порядке, в том числе и через личные возможности руководящего состава агентства».

Джеб невольно переключился на тему, которая была связана с отставкой начальника флотской разведки адмирала Школьника. Теперь он поселился в отеле всерьез и надолго, и поговорка о двух медведях, которые не могут ужиться в одной берлоге, была как раз к месту.

У Блинкова не было потребности выговориться. Может быть, он представил штаб-квартиру агентства без «двух медведей» и взял на себя обязанности принять и выслушать первого клиента. И только сейчас его насторожило поведение Камиллы. Она очень внимательно, словно эта тема была ей близка, слушала его. Но он сказал ей то, что, к примеру, сказал бы тому же первому клиенту. Он исподволь готовился к такой беседе.

– Скажите, – тихо спросила Камилла, – розыск людей числится в вашем списке услуг?

– Я бы хотела найти одного человека.

Камилла осталась в номере одна. Ей требовалось много времени, чтобы осмыслить его небольшой отрезок. Во-первых, вернуться в реальность.

Поскольку встреча с агентом российской разведки в его офисе до этой минуты казалась ей навязанной или лежащей за пределами реальной действительности. Теперь она пожалела о том, что рядом нет Томми. Он не был наделен особым воображением и смог бы навязать ей это свойство, вернуть ее на землю.

Три года безуспешных поисков.

Полиция, Интерпол ищут конкретных людей. Камилла же искала тень.

Образы. Она помешалась на образах. И сейчас призрак человека скалился то из одного угла комнаты, то из другого; включи она телевизор, увидела бы его иссеченное помехами лицо.

Где ты, мразь?!

Она видит девичью руку, перетянутую жгутом. Игла шприца прокалывает кожу, поршень закачивает кровь, затем выдавливает в вену смертельную дозу наркотика.

Время чуть залечило ее рану. А сейчас она открылась, давая знать о себе новой болью, словно несчастье случилось только что, а не три года назад. Это чертов русский отель перегрыз швы и обнажил рваные края раны.

Камилла беспомощно оглянулась: бежать. Бежать отсюда без оглядки.

Всего неделю назад она думала и говорила о чем угодно. «Творожный сыр, пряные травы. Ты знаешь мой вкус». И слышала ответ: «Вместе мы уже три года». Она придумывала «кухонные романы» и читала их вслух…

Она набрала номер Вальдеса и сказала:

– Томми, я совершила глупость. Я свернула шею – ты был прав. Забери меня отсюда.

Вальдес прилетел в Барселону первым же рейсом самолета и доехал до отеля на такси.

Пять утра. Камилла заглядывает в его обеспокоенные глаза и видит в них два обезболивающих озера. Его губы шепчут:

– Я люблю тебя. Ты всегда можешь положиться на меня. Даже если ты мне изменила.

Он промерз за время пути до Барселоны, однако, сидя за рулем кабриолета, не стал поднимать мягкий откидной верх. Он видел, что Камилле так легче.

Новый день начался с вопроса Камиллы:

– Сколько мы сможем собрать денег?

– Сколько бы мы ни собрали, ты выбросишь их на помойку. Боже, Камилла, я не узнаю тебя! Ты поверила артисту эстрады, который в свободное время открыто шпионит по всему миру. Ты в своем уме? Посмотри мне в глаза. – Он присел подле нее и взял за руку. – Просто посмотри и послушай. Представь, что не ты, а я сказал тебе то же самое. Как далеко ты послала бы меня? Вот! – Томми отпустил ее руку и встал. – Наконец-то я вижу ответ в твоих глазах. Не сегодня, но завтра мы вместе отправимся в клинику. Помощь психолога тебе просто необходима.

– Если я пойду к врачу одна?

– Приветствую даже такой шаг, – быстро откликнулся он.

– А ты тем временем поедешь в отель.

– Черт с тобой! – с новой силой вспылил Томми и нервно зашагал по комнате, засунув руки в карманы брюк. – Я поеду! Я подведу черту под твоей глупостью!

Вальдес напрочь забыл о знакомстве с Абрамовым. Сейчас перед ним не владелец отеля, с которым он профессионально обсуждал перепланировку ресторана.

Абрамов и Вальдес удобно устроились в комнате для конфиденциальных встреч, имеющей массивную дверь и звуконепроницаемые стены.

На Томми светлый костюм и черная рубашка; серый галстук на ее фоне почти не различим. Абрамов в джинсах и рубашке с короткими рукавами.

– Камилла развелась с мужем, когда Диане было девять лет. Я встретил Камиллу, когда девочке исполнилось шестнадцать, – сбивчиво рассказывал Вальдес. – Спустя месяц Диана пропала. Она пошла на ночную дискотеку, там, по сведениям полиции, познакомилась с каким-то парнем. Они ушли вместе, но девушка домой не вернулась. Ее нашли через неделю в брошенном доме на окраине Барселоны. На ее руках медики обнаружили множество следов от инъекций.

– Причина смерти?

– Диана умерла от передозировки наркотика, – ответил Томми. – Кто-то очень хотел выставить девушку наркоманкой со стажем.

– А что тот парень с дискотеки?

– Он оказался вне подозрений. Тяжелые наркотики не употреблял. А в тот вечер они с Дианой выкурили сигарету с марихуаной. Плюс вино и какие-то энергетические напитки, какие именно – не знаю.

– Мотивы преступления следствием были установлены?

– Черт, конечно же нет!

– Еще один вопрос. Как я понял, целую неделю девочка провела в бессознательном состоянии.

– Да, это подтвердили специалисты-наркологи.

– Следов изнасилований на ней не обнаружили?

– Нет. – Вальдес покачал головой. – Она не жила половой жизнью.

– Странно, не находишь? – Абрамов выразительно округлил глаза. – Какой-то подонок пичкает девушку наркотиками и не пользуется ее состоянием.

– Я не раз об этом думал.

– Что бы сказала нам Камилла, а не ты?

– В каком смысле?

– Подумай.

– Не знаю. Есть множество деталей, которые я мог подзабыть.

– Например?

– Ну… – Вальдес выгнул бровь, – следствие установило такой факт. Диане вводили новый наркотик. Он появился на черном рынке за месяц, кажется, до трагедии.

– Синтетика?

– Героин с примесью синтетики. Происхождение героина – Лаос.

– "Золотой треугольник"?

– Судя по всему.

– Это неплохая нить для следствия. Остановимся вот на чем. – Абрамов побарабанил пальцами по подлокотнику. – Я не стану спрашивать, подозревает ли кого-нибудь Камилла. Не знаю, навязчивая эта идея или нет, но кто-то из вас двоих должен четко ответить на один вопрос: кого вы хотите найти.

Вальдес минуту провел в молчании.

– Для Камиллы важно найти человека, который стоит за трафиком героина в Барселону в частности. Она не надеется найти исполнителя.

– Говори смелее, Томми.

– Хорошо, Нас, ее, не знаю, устроит труп этого человека и доказательства причастности его к наркотрафику. Только не сфабрикованные.

– Мы не занимаемся фальсификацией, подтасовкой фактов и прочее. Мы потянем за ниточку, которая у нас есть.

– Чтобы потянуть ниточку, нужно иметь хоть какой-то послужной список, – непрозрачно намекнул Вальдес.

– Ты должен понимать следующее: существует пользовательский и функциональный уровень. С пользовательской стороны мы выглядим менее привлекательно.

– Достаточно, я понял. Как мы оформим наши отношения?

– Составим договор, согласно которому ты перечислишь оговоренную в нем сумму на наш счет в банке.

– Гарантий, как я понял, никаких. – Томми изобразил пальцами ноль и посмотрел через него на собеседника.

– Гарантии я могу дать под сфабрикованное дело и труп прилично одетого мужчины средних лет.

Вальдес вдруг представил Абрамова с огромной книгой в руках. Заканчивая речь словами о гарантиях, он резко закрывает книгу. Хлоп! Все вздрагивают. Пыль во все стороны. Кто-то оглушительно чихает. Кажется, это Вальдес.

«Вот и я начал сочинять кухонные романы», – невесело вздохнул первый клиент сыскного агентства.

«Мне не помешает дополнительный осмотр дома епископа». С этим настроем Габриель Морето приехал на улицу, где некогда проживал Вильгельм Рейтер.

Свежий пластырь на подбородке он мог объяснить избитой фразой: «Порезался, когда брился». А лично для него, обладателя сотни родинок, треть которых, словно бородавки, топорщилась на щеках, подбородке, эта фраза о порезах при бритье из разряда избитых давно перешла в категорию опошленных очень частым повторением.

Габриель на дух не переносил электрические бритвы и в этом походил на пуританина. Сегодня он сильнее, чем обычно, прошелся бритвой по выпуклой родинке, которая при долгом близком рассмотрении походила на сатанинскую цифру. И даже вскрикнул. Не успел сдернуть с вешалки полотенце, как по подбородку, а потом по шее побежал резвый ручеек крови. Габриель обозвал себя грязной свиньей. Добривался он уже с пластырем на порезе.

Повторный осмотр дома, ставший местом паломничества прихожан, начался с въездных ворот. Морето долго изучал их, и на то была причина. После смерти епископа Рейтера прошли три года, монахиню отправили обратно в монастырь, ее место занял дюжий монах, в одночасье ставший популярным у соседей. По утрам он появлялся посреди двора по форме голый по торс и навязывал своей тени нешуточный бой. Одержав победу, монах-каратист обливался ледяной водой и занимал пост в гостиной.

Габриель посигналил. Выждав полминуты, столько же времени жал на клаксон. Монах появился у ворот, чью витиеватую ковку Габриель запомнил на всю оставшуюся жизнь, через семь минут.

– Где тебя черти носят?! – крикнул он, проезжая мимо стриженого аскета.

Припарковав машину рядом с входом в здание, Габриель дождался монаха и строго-настрого запретил ему входить в дом. Сам же прошел в гараж, примыкающий к правому крылу дома.

– Что я здесь делаю? – вслух спросил себя Габриель, осматривая не новую, но добротную машину марки «Крайслер». Представил себе монахиню. Она подводит слепого епископа к машине и помогает ему занять место в салоне. Сама садится рядом. Подается вперед и вполголоса говорит водителю: «Поехали, брат мой». Брат в буквальном смысле слова оборачивается монахом-каратистом и одаривает сестру сальной улыбкой. Многозначительно кивает на епископа: «Он все равно ни хрена не видит».

Боже, что за ерунда в голову лезет, качнул головой Габриель.

Он не упустил возможности посидеть за рулем «Крайслера», немного пожалел епископа: тот ни разу не притронулся к рулю. Мог ли он представить всю силу и красоту хотя бы этой машины? С чего начинались бы его сравнения, с тех убогих машин марок «Мерседес», «Хорьх», «Ауди», «Фольксваген»? Какая из этих машин была для него идеалом, что ли, и была ли? Сохранились ли в его памяти пусть не образы, но хотя бы контуры?

Контуры людей.

Габриель поежился от этого жутковатого определения, которое он вывел то ли под гипнозом собственных неспокойных мыслей, то ли под воздействием привычки разбирать каждую вещь по мелочам.

Оставив машину и гараж, он глянул на монаха, покорно занявшего место у двери, и подумал, что тот стал при нем послушником.

Прихожая, гостиная, столовая, библиотека, спальни, гостевые комнаты, ванные. Габриель прошелся по ним в размеренном темпе, не переставал качать головой, был не в силах избавиться от прилипчивой, как надоедливый мотив, вопросительной фразы: «Что я здесь делаю?» В конце концов хождение по этому большому дому навело его на мысль о старой ролевой игре «Седьмой гость». И Габриель вопрошал по-новому, от третьего лица: «Что ты здесь делаешь, Гили?»

В школе его называли Гебой, в семье – Гилей.

Он еще помнил отвратительный вкус мацы. Он не любил ее с детства. Даже сам запах готовящихся пасхальных лепешек из пшеничной муки вызывал у него спазмы в горле.

Габриель любил жирную пищу. На первом месте в его меню стояли жареная свинина с пряностями, жаренная на свином сале картошка, салат из свежих овощей, приправленных оливковым маслом. Он наедался до отвала, но через час мог снова сесть за стол или встать у плиты и съесть столько же. Пока его не беспокоили боли в желудке и кишечные колики.

Он спустился в подвал. Епископ распорядился в этом доме оставить все как есть. Хотел ли он сохранить светлую память о жене? Вряд ли, покачал головой Габриель. Потому что копоть на подвальных сводах напоминала о смерти, но не о жизни.

Свет лампы дал рассмотреть результаты прежнего обыска. Габриель посмотрел на кучу кирпича, на пролом в стене. Протиснулся в него, оказавшись в тесной камере. Шестьдесят лет здесь хранились сказочные сокровища, подумалось ему. Он усмехнулся над следующей мыслью, говорившей о жалости к золотым слиткам, заточенным внутри этого склепа. И тут же иная мысль. Он подумал об этом доме как о карликовом государстве, о епископе – как о его главе, о слитках – как о золотом запасе страны.

И снова представления. Без них – никуда. Габриель видит Петра Юсупова с мастерком. В тайнике уже нет золота, пришла пора скрыть пролом. И он закладывает его, затем затирает – но не очень-то аккуратно. Но до этого он киркой или топором взломал эту стену. Как он ее обнаружил? Скорее всего легко. Епископ Рейтер наверняка указал ему место хранения золота. Нет, конечно, слепой не мог указать, объяснил на словах. Но черт с ним, с епископом, крот мертв, время говорить и думать о живых. И вот Юсупов спускается в подвал. Что он видит? Он видит поленницу, разбрасывает дрова, а за ними…

Всецело отдавшись новому, будоражившему кровь чувству, Габриель решил повторить действия полковника. Ему показалось, так он полнее почувствует настроение Юсупова, как и он, ощутит покалывание в пальцах, дрожь в руках, морозец в голове от скорого проникновения в тайну, о желтоватом блеске, который ослепит его… Сколько времени простоял он, оглохший, ослепший от счастья, внезапно свалившегося на него? И почему он стал избранным?

Габриель знал, что за чувство сжигает его сейчас. Он отчаянно, до судорог, ревновал Юсупова к старому епископу. Каждой клеткой он ощущал несправедливость и поневоле всем своим существом жаждал исправить ее.

Он взял одно полено, отбросил его за спину. Старался не смотреть в сторону, где черным пятном виднелся «золотой» проем. Он разбирал поленицу у соседней стены, понимая, что там лишь стена, ничего более, но сейчас он жил и питался одними ощущениями и сравнениями. До боли, до слез в глазах жил и страдал.

Еще одно полено полетело назад. Еще. В исступлении он расшвырял поленицу. Как сумасшедший поискал глазами какой-нибудь тяжелый инструмент. Сгодились бы кирка, тяжелый топор, молот; поднял бы бетонную сваю. Его взгляд наткнулся на лом, прислоненный к чугунному котлу водяного отопления. Он ударил им в стену. Размахнулся и ударил еще раз. Камень, в который он бил, вдруг влетел внутрь…

"Внутрь чего? – весь похолодел Габриель. – Внутрь ниши?"

Дрожа всем телом, он сунул лом в образовавшееся отверстие. Просунул его до упора. Отметив место соприкосновения с краем отверстия, вынул лом и определил ширину ниши. Она равнялась…

Габриель кинулся к тайному отсеку, где некогда хранилось золото, и сравнил отмеренное им расстояние. Они точно совпали.

Габриель обернулся на шум. Поначалу увидел на лестнице ноги монаха, затем его самого. Ступив на бетонный пол, тот, беспокойно озираясь, сказал:

– Я слышал здесь шум.

Габриель плохо соображал. Он отчего-то подумал о полиции: почему полицейские не перевернули весь дом. Спустя секунды – как откровение: епископ же умер своей смертью, из официальных лиц здесь побывал только коронер, заполнивший формуляр о смерти.

Он поднял глаза на монаха и сурово сдвинул брови:

– Кто тебе разрешил спускаться сюда?

– Но я слышал шум. Будто упало тело.

– Упало тело?! – Габриель глянул на лом, которым долбил стену. – Милый мой, у меня в ушах металлический лязг. Какое тело ты себе представлял?

– С тобой все ясно. Тайну слепого сторожит глухой, – чуть тише сказал он. – Ступай наверх.

– Я подумал, вам плохо, – проворчал монах, поднимаясь по лестнице.

– Мне всю жизнь плохо.

Габриель словно сошел с настенного изображения, обнаруженного в римских катакомбах, созданных папой Калликстом: человек с ломом в правой руке и с зажженной лампой в левой, другие инструменты разбросаны у него под ногами. Изображение могильщика на его гробнице. Покойный собственник римских катакомб.

На Габриеле был почти новый костюм. Ерунда, отмахнулся сыщик. Он снял пиджак, перекинул его через перила, ограждающие лестничную площадку с двух сторон. Засучив рукава рубашки, вернулся к месту странной находки. Странной оттого, что он пока ничего не нашел, но жаждал найти. Он с головой окунулся в волну под названием ожидание. Хорошо знал, но сейчас напрочь позабыл высказывание французского писателя и ученого Бернара Фонтенеля: «Большое препятствие для счастья – это ожидание слишком большого счастья». Может статься, за этой стеной ничего нет. Там пустота, сравнимая со смертью. Там знание о самом крупном поражении. Там веселящий газ и штаммы неизлечимой болезни – Габриель зашелся в нервическом смехе и закашлялся…

Хватит, осадил он себя. Пора, уже давно пора взять себя в руки.

Приблизившись вплотную к прямоугольному отверстию, Габриель втянул носом воздух. Ему показалось, он ощутил легкий сквозняк. Похлопав по карманам брюк, не нашел там спичек. Вернулся к пиджаку, обнаружил в нем коробок, заторопился обратно. Чиркнув спичкой, он поднял ее к отверстию как к газовой колонке, проверяя, есть ли вытяжка. Переборол желание заглянуть внутрь и уже при неровном свете огонька разглядеть хоть что-то. Огонек дрогнул лишь при его учащенном дыхании. Никакого сквозняка. Может быть, существует разница температур: Габриелю показалось, в том помещении теплее. И суше.

Он оглянулся. Ощущение постороннего взгляда не отпускало его ни на мгновение. Оттого, наверное, зачесались руки, за ними – шея, грудь.

Он был близок к истине, когда более внимательно рассмотрел кладку, увидел трещины на штукатурке и сделал вывод: стена возведена давно, но раньше взрыва газового баллона. Сильная детонация нарушила прочность стены. И в этом плане Габриелю повезло. Вынув один кирпич, он, прикладывая лишь незначительные усилия, стал вынимать соседние. Не заметил, как покрылся тонким слоем известковой, но не цементной пыли. Замечал другое: боязнь опустить голову, взглянуть на то, что воображение уже давно нарисовало перед его мысленным взором. И только сейчас ему на ум пришли слова Фонтенеля об ожидании слишком большого счастья…

Он в любой миг был готов посмотреть в глаза истине. Сейчас, когда на пол полетит вот этот кирпич. Нет, следующий.

Габриель опустился коленями на груду кирпичей, полез в карман за спичками. Впрочем, надобности в них не было. Света лампы хватало. Габриель подался вперед и заглянул внутрь. Тотчас невидимая рука отшвырнула его назад. Он нашел то, чего заслуживал. Сыщик по сути, он получил богатый материал к размышлению и расследованию.

Габриель поднялся наверх. В столовой он отыскал бутылку белого вина. Покручивая ее, он методично бил в донышко, выбивая пробку. Он редко пользовался штопором, считая этот варварский способ открывания лучшим: вспененное, налитое в бокал вино лучше дышит. Исключение – это старые вина с осадком.

Налив вино в бокал, Габриель выдержал несколько секунд и только после этого отпил больше половины. Облизнув губы, допил остатки.

Прикурив, он размышлял, стоит ли сразу известить полицию о страшной находке и стоит ли вообще. Детективы в любом случае возбудят уголовное дело, обнаружат ли они на трупах следы насильственной смерти или не обнаружат. Трупы не были похоронены, но тщательно спрятаны, об этом говорило несколько фактов. В этом случае полицейские перевернут весь дом, начиная с подвала, где помимо склепа есть хранилище.

Нет, он покачал головой. Эту тайну следует строго охранять от полиции. Это дело обросло множеством нитей, стоит потянуть за одну, как клубок распутается.

Габриель вышел во двор. Поманил монаха. Когда тот приблизился, дал ему пятьдесят евро. Монах благодарно поклонился. Сыщик оборвал его радость.

– Купи мне бутылку «Мерло».

И снова спустился в подвал. Разобрав остатки стены, молча уставился сначала на один труп, потом на другой. Время тщательно поработало над ними. Трупы представляли собой скелеты, и оба принадлежали мужчинам. Габриель не нашел ничего удивительного в том, что сохранилась одежда. Мужские костюмы обвисли на костях, один даже сохранил цвет – темно-серый в более светлую полоску. Фетровая шляпа, лежащая на полу, потеряла форму. Ботинки… скорее всего модные в то время равно, как и шелковый, отлично сохранившийся галстук. Габриель сделал этот вывод, основываясь на одежде в целом. Неотрывно связанные с золотыми слитками, эти два человека были погребены здесь в 1945 году. Но что-то подсказывало ему – раньше, намного раньше. И он понял, что навлекло его на эту мысль. В ногах первого трупа лежал автомат Томпсона, оружие гангстеров. Что тут же подсказало Габриелю дату: 14 февраля 1929 года, в Валентинов день, люди Аль Капоне в гараже из пулемета расстреляли членов банды Багса Морана. На этом сюжете продолжают греть руки голливудские сценаристы и режиссеры.

Как там сказал Капоне? «С помощью доброго слова и револьвера вы можете добиться гораздо большего, чем только одним добрым словом». Так, кажется, в такт своим мыслям покивал Габриель.

Он не мог отделаться от ощущения, что смотрит на членов банды. И вдруг понял, что прав. Была банда, был вооруженный налет – иначе как Рейтер завладел золотом?

Ему припомнились детали времен гонений. Вместе с телами в гробницы часто укладывали любимые вещи усопших. Мужчине клали его любимое оружие.

Галстук. Сыщик рискнул прикоснуться к нему, разгладить складку… На нем он обнаружил булавку с застежкой. Сняв ее с галстука, он разглядел монограмму. Три буквы были сплетены в один знак – КфФ.

Такую же вязь Габриель обнаружил и на запонках. Горько усмехнулся: булавка и запонки были из чистого золота.

Уже сидя в машине с опущенным передним стеклом, дыша свежим вечерним воздухом, наслаждаясь теплом в желудке от выпитого вина, Габриель подумал вот о чем. Рейтер – немец. А строчная буква "ф" в монограмме означает частицу «фон», присоединяемую к немецкой фамилии. В данном случае буква "ф" в монограмме указывала на дворянское происхождение обладателя запонок.

Сегодня Габриелю приснилось, что он ест жаренную на свином сале мацу.

Глава 9 Рутина

Александр Абрамов просидел за анализом полученного материала до глубокой ночи. К информации Томми Вальдеса прибавились материалы, предоставленные управлением флотской разведки, из открытых источников информации. В управлении система поиска была отлажена до совершенства. Спам фактически исключался, поскольку поисковые средства были оснащены лингвистическими и морфологическими модулями российской фирмы «Информатик».

При поиске с учетом словоформ предпочтение отдается расширительному толкованию поисковых образов, что гарантирует от пропуска текста, соответствующего запросу. Даже больше – всегда выдаются ссылки на тексты, которые частично соответствуют запросу. Например, по запросу «будущее ракетоносцев», выдаются и тексты, где упоминаются «бывшие ракетоносцы».

В этот раз ключевыми словами стали «белый китаец» и «героин». Поисковая система использовала их во всевозможных формах, сканировала десятки тысяч статей, подбирая словоформы, встречающиеся не только в одном абзаце, но и в определенной статье целиком.

В общей сложности Абрамов получил информации на семнадцать мегабайтов. Он переписал все файлы типа HTML на лазерный диск и туда же скинул лингвистическую программу поиска. Запустив ее и указав место поиска, Абрамов получил своеобразный допуск к мини-серверу, на котором была подборка интересующих его материалов. Теперь он мог манипулировать большим количеством ключевых слов; в общем и целом время поиска сокращалось до минимума. Модуль за считанные мгновения «переварил» слово «Испания» плюс ранее обозначенные формы «белый китаец» и «героин», и в результате список из более чем тысячи документов сократился до одиннадцати. А в сочетании с другим словом – «Барселона» – остался всего один документ.

«Интересно, – подумал Абрамов, выделяя эти файлы и переписывая их в отдельную папку на жестком диске компьютера, – что я почерпну из этих документов».

Он не торопился, его поиски могли и не увенчаться успехом. Это лишь начало оперативной работы. Проба. Эксперимент? Нет, конечно.

С одной стороны, он был бы рад получить доступ к следственным материалам по делу о похищении и смерти Дианы Юсуповой; возможно, их он получит. С другой стороны, полезнее виделась работа с нуля. Что также рождало определенный интерес: сравнить работу двух оперативно-розыскных групп и увидеть тот пробел, который зачастую выводит к истине. На ум Абрамову пришло высказывание Андре Жида: «Верьте тем, кто ищет истину; не доверяйте тем, кто нашел ее».

Он систематизировал документы по времени, открыл первый файл. Выделяя интересующие его отрывки, он копировал их в новый текстовый документ. Полчаса работы, и он получил первый результат.

«…Впервые „белый китаец“ появился в Испании в 1991 году. С тех пор триметилфентамил время от времени появляется в разных регионах страны: Каталония, Кастилия-Леон, Кастилия-ла-Манча, Андалусия…»

"…Обычно наркоторговцы реализуют этот наркотик под видом очень чистого героина. Однако если одна средняя разовая доза героина – 0,1 грамма, то триметилфентамила – 0,0002 грамма. Появление «белого китайца» вызвало целую серию смертей наркоманов от передозировки".

«Порошок розового цвета является новым видом синтетического наркотика триметилфентамила (3-МФ), именуемого в среде наркоторговцев „белым китайцем“ (он был впервые синтезирован в Китае) или же „крокодилом“…»

"…Правительство Испании предоставило США полное право использовать свои военные базы для антитеррористической операции согласно пролонгированному Договору об обороне между Испанией и США от 1989 года… 4 июля 2003 года на испанской военной базе Рота, город Кадис, произошел инцидент. К берегу на высокой скорости подошло судно «Беглый огонь», классифицированное как малый траулер… На борту судна были обнаружены трупы пяти мужчин… Как установили эксперты испанской военной прокуратуры, снадобье, которое стало причиной летального исхода для моряков, обладало «фантастической убойностью». «Все пятеро членов экипажа использовали одну и ту же смесь героина и „белого китайца“, – заявила прессе специальный агент службы криминальных расследований ВМС США Моника Орсини, которая в составе оперативной группы морской полиции приняла участие в расследовании инцидента».

"… 19 августа 2003 года неподалеку от городка Монистраль, расположенного к северо-западу от Барселоны, в заброшенном доме был обнаружен местным жителем труп девушки. Как позже выяснили в полиции, это Диана Юсупова, семь дней находившаяся в розыске…

Диана Юсупова – дочь бывшего командующего военной базой Петра Юсупова, окончившего Высший центр исследований национальной обороны Испании, в стенах которого готовят будущее высшее военное руководство… Полковник Юсупов пропал при загадочных обстоятельствах 3 июля…

Эксперты установили причину смерти Дианы: она скончалась от передозировки наркотиков. Анализ крови и изъятые с места происшествия остатки порошка розоватого цвета показали: к летальному исходу привела смесь героина и синтетического наркотика 3-МФ. Триметилфентамил по своей силе воздействия на человека считается в две тысячи раз сильнее, чем героин. По словам наркологов, смертельной дозой этого психохимического препарата является четверть миллиграмма…

Эксперты считают, что смерть Дианы Юсуповой, труп которой был обнаружен пять дней назад в заброшенном доме, наступила от применения двух наркотиков – триметилфентамила и героина в соотношении один миллиграмм 3-МФ и полграмма героина плюс наполнитель…

Согласно комментариям специального агента морской полиции Моники Орсини, «коварность этого наркотика и в том, что если кайф от героина наступает моментально, то от „белого китайца“ – лишь спустя некоторое время, и наркоманы увеличивают дозу, что приводит к коме или летальному исходу».

Прочитав выдержки из документов, Александр Абрамов надолго задумался. Словно спохватившись, он на чистом листе бумаги написал: «Агент морской полиции Моника Орсини. Смерть Дианы Юсуповой наступила от применения одного миллиграмма 3-МФ и полграмма героина».

Вернувшись к компьютеру, капитан отправил в штаб сообщение: «Прошу через ваши возможности выяснить место работы Моники Орсини. В июле 2003 года Орсини работала в группе службы криминальных расследований ВМС США на базе Рота в Кадисе и вела дело об отравлении с летальным исходом пятерых членов экипажа „Беглого огня“. Или вышлите на мой испанский адрес электронные версии телефонных справочников Пентагона, ВМС или морской полиции. Также прошу прислать обновленные данные на эту службу».

Что знал Абрамов об этой службе? Во-первых, это самостоятельный элемент правоохранительной системы с общим девизом «Служить и защищать». На американском флоте ее называют элитной федеральной организацией, оберегающей интересы личного состава и гражданского персонала ВМС и Корпуса морской пехоты, а также членов их семей. «Обновленные данные» из штаб-квартиры флотской разведки говорили следующее:

"По нашим данным, в рядах этой службы насчитывается 1603 сотрудника, из них 877 – гражданские специалисты, работающие в 150 отделениях по всему миру. СКР возглавляет гражданское лицо – специальный агент Дэвид Брандт. Служба дополняет «морскую составляющую» в структуре разведывательного сообщества США. Согласно экспертным оценкам, на ее содержание затрачивается около 20 миллионов долларов в год. Штаб-квартира СКР расположена в Вашингтоне в здании ВМС.

По нашим данным, Моника Орсини прикомандирована в числе 51 спецагента из других ведомств, главным образом из Корпуса морской пехоты, к офису начальника службы Дэвида Брандта. Рабочие телефоны М. Орсини:…"[8]

Абрамов потянулся – широко зевнул – улыбнулся – через равные промежутки времени, и это рассмешило его. Он прикурил и открыл окно. В офис тотчас ворвался свежий морской дух, выгоняя из помещения стерильный кондиционированный воздух.

На утро капитан запланировал встречу с Камиллой Гарсией. Все же он до конца не верил в то, что Диана не принимала наркотики. Взять хотя бы упоминание Томми Вальдеса: «Диана и парень из дискотеки выкурили сигарету с марихуаной». Это прозвучало как само собой разумеющееся. Хотя некая сухость и констатация факта могли быть вызваны временем – со дня смерти Дианы прошли три года.

Абрамов полагал, что Диана не попала в наркотическую зависимость, но ушла из-под родительской опеки и баловалась травкой, может, пару раз пробовала более тяжелые наркотики.

Присев на широкий подоконник, Абрамов увидел на ночном, освещенном розоватым светом пляже Томми Вальдеса. В рубашке и брюках он медленно шел вдоль побережья, поддевал ногой голыши и ракушки. Капитан едва не выкрикнул: «Томми, уборка пляжа начнется в шесть утра, так что повремени немного». И все же окликнул гостя:

Испанец поднял голову и глазами отыскал в ярком проеме окна Абрамова.

Тот махнул Вальдесу рукой:

– Зайди ко мне, Томми, нам нужно поговорить. Предложив гостю место на кожаном диване, капитан перешел на классику:

– Какое вино ты предпочитаешь в это время суток?

Вальдес потянул носом воздух – не пьян ли Абрамов, – потом ответил:

– Я бы выпил бокал хереса.

– Крепленое вино в полночь?!

Томми промолчал. Он проследил за Абрамовым взглядом. Тот подошел к горке и взял початую бутылку хереса. Налив вина в два бокала, вернулся к позднему гостю.

Испанец поблагодарил его кивком и устроился на диване более удобно: откинувшись на спинку и бросив ногу на ногу. От этого резкого движения из манжет его брюк на пол высыпалась изрядная порция песка. Вальдес этого не заметил, Абрамов – напротив. Он рассмеялся, что заставило Томми еле слышно прошептать:

– Этот ублюдок мертвецки пьян.

Капитан не расслышал его.

– Все проблемы исходят из семьи, – сказал он, присаживаясь рядом с гостем.

Томми подхватил, поскольку все разговоры сейчас были пронизаны одной темой.

– Смотря какая семья. – Он сделал неопределенный жест рукой. – Например, благосостояние семьи…

– Томми, не лги самому себе, – перебил его капитан. – Ты знаешь, что случилось с Дианой, девочкой из обеспеченной семьи. Можно привести не одну тысячу примеров, но стоит ли? Я пару раз пробовал обзавестись своей семьей, ничего не получилось. В этом плане у меня нет опыта, но есть право сказать: главное, чтобы ребенок ощущал к себе любовь и уважение как к личности.

Вальдес пожал плечами и буркнул под нос:

– Наверное.

– Я знаю, в Испании существует служба консультирования родителей, чьи дети попали в наркозависимость.

– Есть такая служба, – подтвердил Томми, почесав свой острый нос краем бокала. – Но к чему этот разговор? Я же говорил тебе: Диана не была наркоманкой.

– Я помню и другое объяснение: она не жила половой жизнью. Что косвенно подтверждает твои слова.

– А все вместе это звучит так: наркоманка-девственница. – Он пренебрежительно хмыкнул: – Бред!

– Я этого не говорил.

– Я сказал. Какая разница? К чему ты клонишь, Алекс? Кстати, не твоим именем назвали вашу частную шарагу?

– Не моим, – покачал головой Абрамов. – Хотели назвать «Юстасом», но передумали.

– Я ни черта не понял.

– К делу. Я вот о чем подумал: Диану могли убрать как свидетеля.

– Свидетеля чего?

– Вот и я спрашиваю…

– Ей было всего шестнадцать.

– Дело не в возрасте. Как говорится, слепому всегда есть на что посмотреть.

Вальдес мрачно хмыкнул.

– Ты прав, Алекс. Мы с Камиллой после смерти Дианы не раз возвращались к теме семьи. Если вернуть прошлое, что бы мы сделали? Нужно было прививать ей здоровый образ жизни? Нет. У нее не было тяги ни к спиртному, ни к наркотикам. Работать с ней как с человеком, которому плохо в семье, где он страдает от насилия, непонимания и безразличия? Нет. К ней относились со вниманием, в отдельных вопросах старались понять.

– Остановись подробнее на отдельных вопросах.

– Я их не помню, – увильнул от ответа Томми. – Я постарался привести хоть какой-то пример, но ничего не получилось. Дальше. Разве Диане требовалась профилактика, чтобы не было рецидива? Нет – она не была наркоманкой.

– О чем еще вы говорили с Камиллой?

– За три года – о многом. Знаешь, это первый год увел ее в сторону борьбы с наркоманией. Она посчитала себя обязанной предотвратить хотя бы одну трагедию. Она абсолютно точно определила: проблема наркомании имеет две стороны – предложение и спрос. Именно в таком порядке – предложение и спрос. Потому что предложение наркотиков не только рождает их спрос…

– Оно его провоцирует, я понял, – дополнил Абрамов, перебивая собеседника. – Что дальше?

– Дальше? – переспросил Томми и пожал плечами. – Да, ты прав. Последние полтора года Камилла почти не касалась этой проблемы, мы стали по-настоящему счастливы. И вот вдруг – ты со своим чертовым агентством и отелем!

– Покажи пригласительный билет в наш клуб, найди хотя бы одно объявление об оказании нами розыскных услуг, и я приму твои обвинения.

– Я погорячился, извини. – Вальдес кинул взгляд на часы. Качнул головой, мол, «засиделись», затем допил херес и встал.

– Если надумаешь уезжать из отеля, предупреди меня, – произнес Абрамов. – И вообще – оставь свои реквизиты.

– Зачем? Разве мы подписали договор?

– Нет. Но работа по делу уже началась. Нам предстоят серьезные расходы. Возможно, надеюсь на это, мне или моему агенту вскоре придется вылететь на самолете в Вашингтон.

– Может быть, послать вас прямо на Луну?

– Все будет зависеть от необходимости такого полета и толщины твоего кошелька.

«Вымогатель! – скрипнул зубами Вальдес. – Один шаг до шантажиста».

Спустя час он приблизительно подсчитал, сколько раз во время разговора с Абрамовым менялось его настроение. Но так и не понял, хорошо это или плохо.

Глава 10 Закрытая тема

Моника Орсини вернулась после изнурительного шоппинга, с трудом протиснувшись сначала в лифт, а потом в свою квартиру. Пройдя в середину комнаты, она разом развела руки в стороны и разжала пальцы, отпуская десяток фирменных пакетов.

– Разгрузилась, – коротко резюмировала она и рухнула в кресло.

За последние пять лет, по меньшей мере, раз в год Моника возвращалась домой с такой вот грудой покупок, и шоппинг превращался в шоп-тур. Все эти вещи, купленные в бутиках и крупных универмагах, она уложит в сумки, перенесет в свою машину, которая домчит ее до аэропорта; там Моника сдаст багаж в самолет, следующий рейсом в южное полушарие. Она всегда чувствовала себя контрабандисткой и часто повторяла про себя: «Все это барахло, которого полно и в Сантьяго, я везу родителям как один большой подарок. Во всяком случае, пока старики будут разбирать подарки, у меня будет время поспать».

Моника родилась в Штатах. Ее родители иммигрировали в Америку в 1973 году, когда погиб Сальвадор Альенде, а к власти в стране пришел Пиночет. Лишь спустя много лет, когда страна освободилась от коррупции и встречала гостей чистыми улицами и дружелюбными жителями, они вернулись на родину. Моника назвала этот шаг обратной реинкарнацией.

Ее ждала страна, где почти всегда холодно, где частые туманы, дожди и сильные ветры. Ждала пешеходная аллея – сердце Сантьяго, где можно встретить бизнесменов, туристов, уличных торговцев, менял… А выше от аллеи Монику ждал городской театр, один из лучших на континенте, где театральные представления проводятся вокруг небольшой, мощенной булыжником площади.

Моника просидела неподвижно пять минут. Раскурив крепкую кубинскую сигарету и держа ее в пальцах, она смотрела отстраненным взглядом на голубоватый дым, расширяющейся змейкой убегающий к потолку. Глядя прямо перед собой, она представила облако дыма и тянущийся к нему отросток так реально, что, разожми она пальцы, сигарета взметнулась бы по дымному столбу и безвозвратно канула в смерчевой туче.

Затушив сигарету в пепельнице, Моника закрыла глаза. Мысленно отдала себе команду: «Дремлю пять минут». Словно кто-то невидимый за плотно запахнутыми шторами приготовился отнять у нее и этот короткий отрезок времени, и куда более длинный. Ровно тридцать дней она пробудет вдали от деловых будней и на скорую руку сляпанных уик-эндов. А это надоевшие барбекю на застиранном, вылинявшем лоне природы. Последнее время ей казалось, что зеленые окрестности, прилегающие к городам, такие же искусственные, вскормленные смогом, вспоенные кислотными дождями, взошедшие под солнцем, откинутым на озоновый дуршлаг.

Один телефонный звонок, другой. Еще один, и включится автоответчик. Моника не изменила позы. Она еле слышно шепнула:

– Я в отпуске.

Она узнала голос своего коллеги, назвавшего ее на французский манер – с ударением на последний слог и с прононсом: «Мони, если ты дома, перезвони. И вообще перезвони – когда придешь домой, вернешься из ванной и насухо вытрешь полотенцем свои красивые волосы. Перезвони, когда наденешь белье – желательно красного цвета».

Придурок. Моника улыбнулась. Она прервала его излияния, взяв трубку:

– Мони? Привет! Тебе поступил звонок из Испании. Секунду… От руководителя частного сыскного агентства «Алекс». Он оставил свой контактный номер. Продиктовать?

– Я в отпуске, – теперь уже в трубку повторилась Орсини. – Я уже в Сантьяго. – И словно куда-то заторопилась. Прижимая трубку плечом, она разделась. Прошла в ванную комнату, включила воду и вернулась в студию. Эта большая комната, не имеющая ни прихожей, ни столовой, ни кухни, расположенная на восьмом этаже высотного здания, слегка поднадоела Монике. Она платила за нее восемьсот долларов в месяц и сравнивала себя с дойной коровой. Очередное повышение цен вчера спровоцировало ее на вопрос управляющему апартаментами:

– Что нас ждет хотя бы через полгода?

Тот ответил моментально:

– Цены на услуги вырастут, качество обслуживания ухудшится, прибыль съедят налоги. Кстати, вы уже три месяца не платили за квартиру. Когда собираетесь отдавать долг?

– Как и чем отдавать – дело менеджмента, – ответила Орсини.

– У вас есть менеджер?

– Он занимает самый большой и роскошный кабинет в морской полиции.

…Она подошла к столу и на полях газеты записала испанский номер телефона. Поблагодарила коллегу за звонок, мысленно послав его к дьяволу. И еще одно поминание нечистого: «Какого черта я понадобилась частному сыскному агентству?» Решив покончить с этим делом, чтобы оно занозой не сидело хотя бы эти первые часы долгожданного отпуска, Моника набрала номер телефона и отметила время: в Вашингтоне было начало второго, в Испании на пять часов больше, конец рабочего дня. Моника понадеялась именно на это: в офисе агентства никого нет, трубку никто не снимет.

«Вот так, просто „да“?! – зло отреагировала Моника на несуразный ответ служащего пусть плохонькой, но конторы. – Боже, зачем я позвонила?»

– Меня зовут Моника Орсини. Добрый вечер. С кем я говорю? Представьтесь, пожалуйста, – скорее скрывая раздражение, нежели желая научить хорошим манерам собеседника, резко сказала она.

– Здравствуйте! Меня зовут Алекс. Спасибо за звонок, Моника.

– Объясните, с чем связано ваше обращение в офис морской полиции?

– Мой звонок связан с делом о смерти Дианы Юсуповой. Слышали это имя? Если не ошибаюсь, вы три года назад давали кое-какой комментарий по поводу смерти девушки.

– Допустим, – не сразу отозвалась Моника.

– У меня несколько вопросов. Первый: почему вы, агент морской полиции США, давали комментарии по поводу гибели гражданина Испании, причем несовершеннолетнего? Второй вопрос: почему в электронных СМИ, этих мировых базах данных, я не нашел ни одного материала на тему гибели пятерых граждан России на испанской базе Рота? Мне это напомнило действия Ватикана, который изымал все документы, так или иначе затрагивающие темные стороны его политической жизни. Если бы не ваш голос, я бы продолжил тему и заговорил об устранении нежелательного карликовому государству лица. На первый вопрос у меня есть ответ: все статьи и разделы в электронных СМИ, содержащие ваше имя и связанные с двумя чем-то похожими происшествиями, были уничтожены. Остались лишь два, всего два маленьких абзаца.

– Извините, эта тема закрыта. У вас еще есть вопросы?

– "А что?!" Вы в своем уме?! – Моника была взволнована этим еще не закончившимся разговором, и ее мысли запутались. Она отчего-то потеряла контроль над собой, словно сидела за рулем машины и попала в сложную дорожную переделку. Краем глаза она видела круглые глаза водителей, их выкрики: «Просто сиди! Ничего не делай!» Она следует совету и видит, как ее объезжают со всех сторон, вокруг скрипят тормоза и визжат покрышки. Она понимает, что если бы повернула руль, газанула или затормозила, то собрала бы все машины на этом чертовом перекрестке.

И вот сейчас она слышала нечто подобное: «Ничего не говори! Просто слушай! Или брось трубку».

Ей понадобилось не меньше полминуты, чтобы взять себя в руки. Всего пять минут назад она думала о том, что, как всегда, не вызовет подозрений у таможенников и процедуру досмотра в аэропорту Сантьяго пройдет легко и быстро. Заплатит таксисту, назовет адрес, дождется, пока он перекидает ее чемоданы в машину…

– Через два дня я вылетаю самолетом в Сантьяго.

Она выдержала паузу. Только сейчас подумала о громадном сроке: русские моряки и Диана Юсупова погибли три года назад.

Сейчас Моника не думала о провокации. Она знала, как работают спецслужбы США: два раза клиента не предупреждают. Она не забыла о делах многолетней давности, как не забыли о ней в Федеральном бюро расследований.

– У вас будет единственная возможность поговорить со мной. Через два дня в зале прилета аэропорта Сантьяго, – отчеканила она. – До свидания.

Рим, Италия

Габриель Морето находился в своем римском офисе, когда на его персональный телефон поступил звонок из Мадрида. Первые же слова абонента вызвали действия, несвойственные Габриелю. Он прошептал:

– Три года… – И воздел руки, мысленно благодаря Бога.

Габриель никогда не стремился «всего лишь скромно и постоянно благодарить Всевышнего в своей повседневной борьбе». То, словами основателя ордена, означало улыбаться сквозь слезы. Но, как говорил он, "в некоторых случаях улыбнуться труднее, чем целый час носить власяницу[9]".

Его жертва не Богу, но себе – его же работа. Она отнимала у Габриеля много времени и сил. Но он всегда прикладывал максимум усердия, чтобы его труд приобрел законченный и безупречный вид. Конец дела лучше начала его, как говорится в Священном писании.

Однако лишь первые слова испанского абонента взбодрили и вызывали ряд сопутствующих этому состоянию эмоций. Дальше Габриель слушал его с трудом. Он-то надеялся на скорое завершение дела, затянувшегося на три года…

Три года ожидания, надежд, тревог, сладких видений, грандиозных планов.

Окончив разговор с мадридским абонентом, Габриель несколько минут провел в раздумье. Позвонив прелату и попросив аудиенции на вечер, он прервал разговор и вызвал помощника.

– Закажи билет на самолет в Сантьяго. Дозвонись туда и разыщи Маноло. Мне нужно отдать ему кое-какие распоряжения.

Через пару часов он находился в римском офисе прелата с извечной массивной мебелью, носившей определение конторской. В данное время, обусловленное вызовом Габриеля к главе внешнеполитической разведки Ватикана, он оказался между двумя епископами и подумывал о том, чтобы загадать желание.

– Моника Орсини пренебрегла предупреждениями. Являясь специальным агентом и в то же время гражданским лицом, как и начальник морской полиции, Орсини в кооперации с русскими агентами может наделать шуму. О пользе речь не идет в принципе. Именно в кооперации, – еще раз подчеркнул Габриель, – в тесном сотрудничестве.

Мельядо поторопил Габриеля, заворочавшись в тяжелом кресле. Отвлекшись от темы разговора, тот несколько секунд вспоминал, на чем остановился.

– Так вот, Моника жила, работала без отрыва от друзей и сослуживцев. Одиночкой она была в ином плане. Что нашло подтверждение: по прошествии трех лет она решила активизироваться. Настораживает факт одного-единственного звонка. Очень странно, что раздражителем стал всего один телефонный звонок, – по привычке повторялся Габриель.

– Надеешься на то, что твой визит в Чили станет очередным предупреждением Орсини?

– Последним предупреждением, монсеньор, – существенно поправил прелата Габриель. – Последним предупреждением Монике Орсини и первым – русским агентам.

– Ты не мог бы предупредить их в Испании?

«Дилетант». Габриель улыбнулся.

– На территории Испании любые действия, претендующие на определение угрозы, являются вызовом.

– И ты этого опасаешься.

– Скорее… не принимаю, – с небольшой задержкой он подобрал определение. – Я попробую объяснить вам по крайней мере две вещи.

Мельядо пожал плечами и улыбнулся кончиками губ: «Попробуй».

– Во-первых, моя миссия в Чили оборвет связь русских с Орсини раз и навсегда. Во-вторых, удар, нанесенный в Патагонии, носит важное качество: в Чили у русских нет связей, там они обречены на сплошные неприятности. Знаете, с чем я это сравнил? – Габриель изобразил непонятный жест, как будто потянулся к рюмке. – Я это сравнил с укусом змеи на необитаемом острове. Только ненормальный на него вернется, чтобы отыскать гадину и снести ей башку.

– Мы должны избежать шума вокруг гибели русских моряков и Дианы.

Габриель покивал в ответ. Эта связь была бесспорным фактом лишь для одного человека – Петра Юсупова. А другой человек – Моника Орсини – знал истину или догадывался о ней. Габриель не мог разобраться в своем легком беспокойстве. Он с недоверием отнесся к следующей мысли: Моника могла вывести его на след Юсупова. Что же, пожал плечами Габриель, он закроет этот вопрос при встрече с американкой.

Мельядо надолго задержал свой взгляд на подчиненном и спросил с легким недоумением:

– Тебе в голову не приходила мысль о цивилизованной встрече с Орсини?

– Не приходила, – с сомнением отозвался Габриель, незаметно почесав задницу. – Предупреждение в мирном ключе Моника уже получала, однако к голосу рассудка не прислушалась. Русский агент – его фамилия Блинков – окажется не в том месте и не в то время. У него, равно как и у других российских агентов, нет ничего личного в этом деле, ничего, что заставило бы их продолжить расследование.

И снова что-то кольнуло в сердце Габриеля. Он прислушался к нарастающему беспокойству и запал себе один лишь вопрос: «Неужели я ошибаюсь и русские играют на личных мотивах?..»

Габриелю нравились отдельные главы, короткие моменты в священных текстах. Некоторые из них он помнил наизусть, мог прочитать пару молитв. Но верующим он не был. Что нашло подтверждение в его мыслях: в офисе прелата он, умозрительно оказавшись между двумя священниками, подумывал загадать желание, а сейчас, реально спеша на встречу с начальником ватиканской разведки и находясь в нескольких шагах от собора Святого Петра, сравнил себя с этой базиликой, занимающей промежуточное положение между Римом и Ватиканом. Он безучастно отнесся к тому факту, что храм возвели на том месте, где находилась могила апостола Петра, а для строительства собора разрушали стены древнего Колизея…

Габриель встретился с кардиналом Лоренцо в капелле Паолина, затерявшейся среди пышной зелени парков Ватикана. В этот раз Габриель не стал рассматривать стены капеллы, расписанные Микеланджело.

Симоне Лоренцо, одетый в сутану и красную кардинальскую шапочку, имел высший после папы духовный сан, однако в его работе не было и намека на обычную практику священников. Глава аппарата внешнеполитической разведки Ватикана, который вместе с департаментом госсекретаря и Конгрегацией по делам веры осуществлял политику Ватикана, не мог иметь низшего сана. Сейчас Лоренцо с долей неприязни смотрел на человека, который лишь организационно входил в аппарат внешней разведки. Вкупе с сотрудниками нунциатур[10], которые и занимались внешней разведкой, он подпадал под устойчивое определение «отборные кадры».

Лоренцо не стал ходить вокруг да около. Он пренебрегал выражениями «мне доложили», «мне стало известно».

– Я узнал, что ты собираешься в Чили.

– Да, монсеньор. – Габриель приготовился отвечать на скрытые вопросы кардинала, дабы не утомлять генерала вопросами наводящими.

Габриель дважды был в Сантьяго. Последний раз с привычной миссией. В Чили и Аргентине «Опус Деи» начал работу в 1950 году. Через год – в Колумбии и Венесуэле. Некто Мануэль Кавана, один из богатейших людей Чили, контролирующий банк и двести пятьдесят компаний, выделял около двух миллионов долларов ежемесячно на финансирование ордена. Но последние два месяца платежи от него прекратились. Первые слова, которые услышал Кавана от прилетевшего прямо из Рима начальника службы безопасности ордена, были: «Слава богу, ты не умер, Мануэль». Кавана накануне посмотрел по ТВ острый репортаж на схожую тему. Мол, начальники служб безопасности Чего-Угодно часто обвиняются в организации заказных убийств Кого-Угодно. Он сказал, что у него в финансовом плане возникла проблема. Габриель перебил его, указав на себя пальцем: «Я твоя проблема». За дверью кабинета стояли еще четыре проблемы в образе монахов, воспитанных в духе современного спецназа. Кавана отказался от предложения взглянуть на младших братьев. Он заговорил о долге в четыре миллиона. Габриель уточнил: «Уже пять».

– Кавана снова задержал платежи, – пояснил Габриель, спокойно выдерживая бульдожий взгляд Лоренцо. – Придется снова лично поговорить с ним. Телефонные звонки для него – способ позубоскалить.

Габриель говорил одно, а думал о другом. Он мысленно задавал кардиналу вопросы. Причем обращался к нему на «ты», как к давнишнему и надоевшему партнеру: «Сколько ты заплатишь мне за информацию, дятел? Речь идет о двух тоннах золота. Я согласен на половину. Я сдаю тебе еретиков, а ты думай своей красной башкой, сдавать ли их дальше по системе органов, вплоть до pontifex maximus. Тебе это надо?»

Он так увлекся, что не заметил, как разговор подошел к концу. Услышал лишь заключительное слово Лоренцо: «Ступай». И едва не протянул кардиналу руку для прощания.

Глава 11 Святая мафия

Сантьяго, Чили

По пути из Сантьяго на северо-восток Евгению Блинкову встретились несколько мотелей, издали походивших на бараки, и он около них даже не сбросил скорость на арендованном в аэропорту «Понтиаке». Наконец он сделал выбор в пользу комплекса, состоящего из отдельных домиков и походившего на турбазу.

Хозяин заведения выплюнул измочаленную зубочистку, послюнявил пальцы, вытащил из канцелярского ящичка стандартную форму гостевой карты и начал заполнять ее, задавая клиенту короткие вопросы. Затем сообщил цену.

– С вас двадцать долларов.

По прибытии в столицу Джеб узнал цены на мотели. В дешевых, с общими душевыми кабинками, ночь стоит пару долларов. Чистые мотели с романтической атмосферой по ночам – обычный приют проституток и геев, – пять долларов за двенадцать часов.

– Чтобы узнать, как быстро растут цены, нужно чаще или реже останавливаться в гостиницах? – спросил он.

– Добро пожаловать в «Ла-Плату»! – ответил хозяин и потянулся к пачке зубочисток.

Слова приветствия Джеб услышал и в аэропорту Сантьяго по окончании таможенной и паспортной процедуры. На вопрос «Вы впервые в нашей стране?» он ответил «Да». В первый день августа прошлого года, пришедшийся на пятницу, в международном аэропорту в Майами приземлился для дозаправки российский самолет с правительственной делегацией на борту. Борт следовал в Боготу, где планировалась встреча спецпредставителя президента России по вопросам борьбы с незаконным оборотом наркотиков с министром обороны Колумбии. В скрытом отсеке самолета находилась диверсионная группа Блинкова. Бойцы покинули самолет на его подлете ко второму по величине городу Колумбии – Медельине – с целью ликвидировать местного кокаинового короля.

Джеб был в Южной Америке, но только сегодня рано утром он ступил на землю самой южной в мире страны. Он попал словно на другую планету. Там, откуда он прилетел, было лето, а здесь зима. Столбик термометра не поднимался выше десятиградусной отметки.

Он поблагодарил владельца мотеля, вышел из офиса и сел в машину. Он медленно поехал по асфальтированной дороге, вдоль которой выстроились однотипные строения, к домику номер 12 – с покатой, крытой черепицей крышей.

В домике он первым делом распахнул шторы и выглянул во внутренний двор, выходивший на роскошный парк. Он начинался от берега реки, до которой триста метров пути. Джеб вышел из домика и направился к реке. По пути проверил сотовую связь. Дождавшись соединения с Абрамовым, сказал ему несколько слов.

Джеб спустился к воде, прошел вдоль берега в одну, потом в другую сторону. Вдруг поймал себя на странной мысли: он считал шаги, словно боялся заблудиться, и не отходил далеко от берега, держал в памяти ориентир – три сосновых пенька в десяти метрах от воды, к которым он и вышел.

На обратном пути Блинков, не заходя в свой домик, направился в бар-ресторан. Заняв место за стойкой, он указал на бутылку «Столичной».

– Водки, пожалуйста.

Он оказался единственным посетителем в этот послеобеденный час. Краснокожий бармен лет тридцати, в белой рубашке и цветастом болеро, составил Джебу компанию. Плеснув в свой стаканчик водки, он дважды кивнул: в молчаливом тосте и одобряя выбор спиртного. Выпив, он прикурил и на мгновение прикрыл глаза.

– Русская водка у нас в почете. Она не обжигает, как виски, греет тело изнутри, мягко обволакивает мысли и вынимает их одну за другой, одну за другой. Да так, что они не путаются.

Он говорил так же мягко и словно попадал в ритм негромкой музыке: из колонок лилась песня Сары Коннор «Просто последний танец» – про испанское кафе, испанскую гитару. Это напомнило Джебу о многом, о чем он забыл и не пытался как-то оправдаться: должен ли забывать? На первый план вышла встреча с Моникой, а дело Камиллы Гарсии оказалось просто фоном.

В этот раз Блинков не мог сказать, привлекло ли его новое дело. Начало было интересным, а что за ним – покажет работа, первые шаги агентурной группы, получившей новый статус.

Абрамов в это время принимал Томми Вальдеса, натурально поджидающего горячих новостей. Честно говоря, капитан не знал, как избавиться от назойливого клиента. Тот спрашивал ни о чем.

– Скажи, мне интересно, с чего началась твоя работа на этой должности?

Абрамов ответил сразу.

– С распоряжения моей секретарше. Раньше она отвечала правду: «Абрамова нет. Он вышел. Его сегодня не будет». Теперь все изменилось: «У него совещание. У него встреча». Теперь я в делах по уши для всех, кто бы ни позвонил. Не верю, что разжевываю это тебе, человеку со связями. Человеку с секретаршей. Позвони мне завтра, Томми.

Нет, капитан беспомощно покачал головой. Даже прямых намеков он не понимает.

Джеб позвонил вовремя. Абрамов поспешил обрадовать Вальдеса и отправить его в Барселону для доклада Камилле. Доложит все до слова, был уверен Абрамов.

– Звонил мой агент. Блинков. Ты встречался с ним несколько раз.

– Я помню его. Он встретился с Моникой Орсини?

– Позавчера говорили на эту тему. Я процитировал Монику: «У вас будет единственная возможность поговорить со мной. Через два дня в зале прилета аэропорта Сантьяго».

– Она прилетает в Чили завтра утром?

– Если знаешь, зачем спрашиваешь?

– Блинков остановился в гостинице?

– В мотеле «Ла-Плата».

– Почему ты сам не полетел?

– Блинков знает свою работу.

– Расскажи о нем.

«Обещай, что ты после этого уйдешь».

Абрамов не стал делать тайны из личного дела Блинкова. С другой стороны, словно нахваливал его или рекламировал. Однако видел, что Томми абсолютно все равно, какие школы и спецкурсы окончил Джеб, сколько спецопераций у него за плечами, в каких странах он побывал, выполняя задания флотской разведки. О странах говорить бесполезно. Южная Америка, Африка, Ближний Восток, Юго-Восточная Азия. Он уникальный человек и универсальный солдат. Специалист по боевому планированию и тактике отхода. В его группе тоже профессионалы высокого качества. Новичок в команде (одна боевая операция в составе группы) – Костя Романов: системы безопасности. Тимур Музаев – проникновение. Михаил Чижов – снайпер. Николай Кокарев… он, можно сказать, эксперт по оружию.

Моника Орсини сделала выбор в пользу рейса самолета, вылетающего в Сантьяго ночью. Она не любила глазеть в иллюминатор, хотя предпочтение отдавала крайним к борту местам.

Девять тысяч километров пути пролетели как один час. Она хорошо выспалась, «высидела» очередь в туалет, часто посматривая на световое табло со своего места.

Отказавшись от завтрака, открыла шторку иллюминатора, поджидая, когда под крылом самолета, начавшего снижаться и менять направление полета, откроется завораживающая панорама столицы Чили. Еще основатели Сантьяго постарались спланировать город таким образом, чтобы зеленые парки заполняли пространство между городскими окраинами и окружающими со всех сторон долину Андами. Моника бывала в разных городах, но ничего красивее, чем Сантьяго с высоты птичьего полета, не видела.

Моника покосилась на соседку, полноватую даму неопределенного возраста. Что видит она, наваливаясь на Монику и прерывисто дыша в ухо, вцепившись при этом в подлокотник кресла? Может быть, видит совсем другое, то, что хочет увидеть. Вероятно, перед ее глазами затянутый смогом мегаполис, в котором проживает треть 14-миллионного населения Чили.

– Боитесь высоты? – спросила она соседку.

– Даже на каблуках голова кружится, – призналась та. – Хотя понимаю, что пешеходу, желающему не попасть под машину, по улицам лучше не ходить. Жалко, что мы разговорились только к концу полета.

– Мне тоже, – дежурно улыбнулась Моника.

Она вспомнила о телефонном разговоре с представителем сыскного агентства лишь в зале прилета. Моника хмыкнула, направляясь к высокому парню с белым листом бумаги в руках. МОНИКА ОРСИНИ – было выведено на ней крупными буквами. Она остановилась в паре шагов от него и поздоровалась:

– Привет! Моника Орсини – это я.

Джеб ответил ей улыбкой, демонстративно бережно сложил лист бумаги и убрал его в карман теплой джинсовой куртки.

– Здравствуйте. Называйте меня Женей.

– Хороший английский, – заметила Моника. – Раз вы здесь, помогите с багажом. Сколько у вас рук? Всего пара? Жаль. Пойдемте со мной.

Они стояли в толпе пассажиров прибывшего из Вашингтона рейса. Лента конвейера тащила на себе по кругу сумки, чемоданы, свертки. Моника показывала на свой багаж и кивала: «Да, да, берите этот чемодан. Это мой. И еще та сумка. Отлично, вы молодчина!»

Еще бы немного, и Блинков оробел бы в компании этой раскованной и деловой женщины. Но, похоже, она знала меру. А может быть, слегка растерялась на привокзальной площади. Она шагнула к такси и спросила водителя:

– Esta libre?[11]

– Si, naturalmente[12], – оживился тот.

Блинков окликнул Монику и кивнул на темно-синий «Понтиак».

Моника выразительно выпятила губу:

– Позаботились о машине? Мило. Когда же вы успели?

– Я прилетел вчера. – Блинков положил сумки на капот багажника и открыл дверцу. Помог Монике погрузить багаж в салон.

– Вы где остановились? – Она продолжила спрашивать, когда «Понтиак» влился в редкий для этого часа поток машин.

– Мотель «Ла-Плата», – ответил Джеб. – Это к северо-востоку от Сантьяго.

– Знаю эту дырищу. – Моника пренебрежительно хмыкнула. – Мои родители живут в Эль-Арраяне. Знаешь, – она незаметно перешла на «ты», – это местечко стало убежищем для горожан. Они построили комфортабельные, прохладные дома в долине реки. Парк тянется по каньону. Тропинки петляют вдоль берега, а затем поднимаются к отвесным стенам каньона. Иногда, во время паводков, тропинки заливает водой.

– Похоже, мне вряд ли захочется уезжать из ваших мест.

– А то! – Моника по-свойски похлопала Джеба по плечу.

Эль-Арраян встретил гостей утренним морозцем, уютом, о котором Моника не переставала твердить.

К ее приезду дом с мезонином и широкой террасой родители украсили еловыми лапами. Бордюры подъездных дорожек покрыли свежей известью. И сами принарядились. Блинкову еще ни разу не приходилось видеть таких странно одетых людей. Отец Моники, словно он был негром, а не потомком индейцев мапуче, не мог пошевелиться в черном сюртуке с длинными фалдами и синих потертых джинсах. Он походил на вышколенного дворецкого, готового, однако, перечить хозяину по любому поводу.

Мать Моники, одетая в полосатую блузку и узкую юбку, держала в руках сумочку, словно готовилась к приему королевской особы; дрожала от холода, как от волнения.

В общем и целом они были готовы к последнему снимку.

Моника, маскируя неловкость перед гостем, тихо сказала ему:

– А ведь они много лет прожили в Америке.

– Я их понимаю, – лаконично ответил Блинков. И неожиданно понял одну вещь: все внимание родителей Моники было приковано к нему, а не к дочери. Но не потому, что они ее не видели всего год, а его вообще никогда. Он разобрался со взглядом женщины, у которой с Моникой было много общего, когда она перевела взгляд на дочь и одобрительно кивнула.

– Кажется, матери я понравился, – вслух рассудил Джеб.

– Останешься на ночь? – шепотом спросила Моника.

– Что нужно сделать для этого? Попросить твоей руки или набраться наглости?

– А ты ничего так, не зануда. – Она только сейчас окинула его оценивающим взглядом. – Ты на Бенисио дель Торо похож.

Вот уже вторая женщина сравнивала его с голливудской звездой. Джеб вздохнул.

Угол ему отвели в мансарде. Там стоял электрокамин, было не так прохладно, как в других комнатах – Моника провела его по всему дому. И на его замечание ответила тем же:

– Вспомни об этом ночью. Когда закоченеешь и начнешь искать второе одеяло.

– Или тебя.

– Или меня. У меня такое ощущение, что мы знакомы со школьной скамьи. Тебе сколько?

– Двадцать девять. Будет. Через два месяца.

– Надо же. Мне тоже. Было. Два года назад. – И добавила тоном героя Билла Мюррея из фильма «День сурка»: – Два или три года назад.

На следующий день после завтрака Моника спросила Джеба:

– Ты ведь ни разу не был в каньоне Майпо?

– Сколько километров до него?

– Лучше спроси, на какое расстояние он тянется. Сорок миль! – без особого воодушевления воскликнула она. – Жители Сантьяго обычно делают так: выезжают на выходные в каньон. Берут с собой чай, пироги. Не знаю, где лучше, там или здесь. Но в Майпо мы сможем поговорить. Я сейчас соберу поесть – и поедем.

Она надела зеленоватые вельветовые брюки, украшенные кружевом, кофту, вдела в уши крупные серьги и перед уходом придирчиво оглядела себя в зеркале.

Они нашли удобное место под высокой глыбой, нависшей над ровной каменной площадкой. Моника расстелила домотканое покрывало, разложила на нем еду, расставила стаканы, вино. К полудню солнце начало припекать. Разница температур воздуха в тени и на солнце впечатляла. Это было сравнимо с горнолыжным курортом.

Моника первой скинула одежду, оставшись в купальнике.

Джеб последовал ее примеру. И Моника увидела восемьдесят килограммов и сто восемьдесят сантиметров тренированных мышц. Она нашла объяснение своему откровенному взгляду:

– Красивый загар. Я всегда говорила: самое хорошее солнце в Испании. К делу, – поторопилась она. – Для начала хочу спросить, почему вы обратились ко мне.

– Ты в свое время имела неплохие шансы раскрыть это дело, а с нами твои шансы снова возрастают. Так что мы сделали ставку на фаворита.

– Или фаворитку.

– Звучит еще лучше. – Джеб забавлялся, перебрасываясь с Моникой дружелюбными колкостями. При этом он смотрел ей в глаза и отбирал у нее шансы на первенство в разговоре.

Она не была дурой и все понимала. Но тоже развлекалась.

– Ты забыл сказать о взлете ваших шансов… – Она хмыкнула, чтобы скрыть улыбку. – Твой шеф спрашивал у меня по телефону насчет Дианы Юсуповой и русских моряков. Судьба последних, я думаю, вас волнует больше всего. Или интересует. На ваш выбор.

– Волнует или интересует? – Блинков не знал ответа. Порой ему было интересно знакомиться и работать с новыми людьми, и он словно подпитывался от них энергией. Потом его снова тянуло к прежнему состоянию, и он замыкался в кругу старых друзей и в них находил подпитку. То означало лишь одно: работа закончена. А дальше хлестали противоречивые мысли: бросай все к чертям собачьим, впереди у тебя много интересного, сгинешь, найдешь что-то новое. Теперь Джеба они не донимали. Он нашел ответ и в себе, и в деле, которому отдал несколько лет: это дело работало.

Он попытался ответить Монике.

– Знаешь, я научился чувствовать то, что чувствует другой, как если бы сам был другим. Ну как тебе сказать попроще? Это не затягивает. К чему я это говорю. У нас есть клиент, она женщина. Я просто понимаю ее, нахожусь на грани между сочувствием и отстраненностью. Ее переживания – не мои.

– Кажется, и я поняла тебя, – покивала Моника. Она тоже не осталась в долгу и уже со своей стороны попыталась вскрыть повод для встречи. – Я не люблю, когда мною помыкают, указывают, что мне следует делать, а чего не следует. Может быть, мне стоит стать начальницей, не знаю. В общем, дело, которое свело нас вместе, у меня тоже как шило в одном месте. Если честно, я не прочь довести его до конца. Наверное, завтра я пожалею о своем длинном языке, но такой уж я человек. С чего начать, с главного или по порядку?

– Ты начни, а я по ходу разберусь.

Моника отпила несколько глотков вина и еще некоторое время настраивалась на разговор.

– Русские моряки, которых занесло на базу Рота, принадлежали к ордену «Опус Деи». Слышал что-нибудь о нем?

– Краем уха. – Джеб пожал плечами. – Свобода, равенство, братство. Мы это уже проходили. Почему ты решила, что моряки принадлежали к ордену?

– Я осматривала их трупы. На предплечьях я обнаружила одинаковые татуировки: осьминог с угрожающе поднятыми щупальцами. Вроде бы ничего особенного. Однако на голове осьминога я заметила крохотный рисунок в виде креста. Собственно, осьминог походил на паука-крестовика. С тем лишь отличием, что у паука крестообразный узор расположен на верхней стороне брюшка. Все стало на свои места, когда я назвала осьминога спрутом. А спрут – символ мафии.

– При чем тут крест? – спросил Джеб.

– Opus Dei – «дело Бога», – перевела с латыни Моника. – Octopus – «Спрут». Или «Святая мафия». Так иногда называют этот ватиканский отросток. Вот при чем тут крест. Татуировки «Спрута» имеют право носить только боевики-монахи. Русские выкололи их, думаю, по своей инициативе.

Моника, сделав короткую паузу, продолжила.

– Если разделить слово «octopus» на две части, то получится «oct» и «opus». Я слышала, что «oct» имеет тайный смысл. Это начальные буквы трех девизов: Ora et labora, Cuique suum, Tertium non datur. Мои догадки относительно принадлежности моряков к религиозной секте подтвердились, когда меня вызвал к себе начальник штаба базы Рота. В его офисе находился какой-то лысый тип, назвавшийся Габриелем. Я еще тогда подумала: если его раздеть, то замучаешься считать осьминогов на его теле. Отвратный тип. Я бы не узнала о его лысине, если бы он не снял демонстративно парик, промокнул платком голову и снова надел. Потом своей потной рукой передал мне телефонную трубку. На связи был директор ФБР. Он сказал всего несколько слов. Смысл сводился к следующему: я далеко продвинулась в деле о гибели русских моряков, однако дальнейшее продвижение нежелательно; он посоветовал мне чуть отступить назад. По сути, это было предупреждение.

Блинков не стал задавать наводящих вопросов, ждал продолжения.

– В Соединенных Штатах сторонников ордена насчитывается около десяти тысяч, – продолжила Моника. – В двух десятках городов для них открыты не менее полусотни центров. Расцвет деятельности «Опус Деи» в США пришелся на годы правления Рональда Рейгана. Но и сейчас орден имеет своих доверенных лиц в Белом доме, в средних и высших эшелонах Пентагона, в Министерстве юстиции. Бывший директор ФБР также был активным членом ордена, равно как и его брат, который являлся директором крупного центра «Опус Деи» в Питтсбурге.

Моника коснулась еще одного конька Ватикана. Структура его спецслужб являет собой линейку ведомств, каждое из которых собирает информацию по всему миру, а реализацией занимается ведомство госсекретаря.

– Слушай и запоминай. – Моника сама стала загибать пальцы, перечисляя. – К добывающим структурам Ватикана относится орден иезуитов – сбор информации в учебных заведениях, обучение будущих католических интеллектуалов-проповедников. Дальше идет доминиканский орден «Псы Господни». Угадай его главные функции.

– Сбор информации?

– Внутри церкви, – подтвердила Моника. – Это «уши» церкви. Дальше – «Опус Деи». Это контакт с элитами политических сообществ, набор и работа с агентурой влияния. К структурам «прямого» действия относятся Департамент государственного секретаря и Конгрегация по делам веры. Последняя призвана разрешать конфессиональные споры. Не понял?

– Честно говоря, нет.

– Последний аргумент для строптивцев. Теперь ясно?

Моника решила перевести разговор в другое русло. Хотя тема беседы была ей интересна, но и собеседник представлял для нее особый интерес. Скорая близость с ним – вопрос, по сути, решенный ее чувственным телом. А пока она рассуждала на тему «кто вы, мистер Джеб?». Он не был интеллигентом, что для Моники означало занудство. «Может быть, он умный, но честный? Тогда мое чувственное тело облажалось. Что-то можно поправить в этом плане, если он хитрый донельзя». И все же она видела в нем вальенте – способного сразу уговорить. Глазами, языком, телом.

– Знаешь, что я сказала себе, когда увидела тебя? Я сказала: «Устрой себе сладкую жизнь, Моника». Последний раз я говорила такие же слова, облизываясь на ореховый торт с карамелью. – Она с оторопью посмотрела на Джеба. – Господи, я тебе отвесила такой комплимент, а ты молчишь. Алло! – Она помахала перед его лицом открытой ладонью. – Плохое сцепление с реальностью?

– Поехали ко мне в мотель.

Чуточку грубовато и неожиданно, покачала головой Моника. Но так даже интересней.

Глава 12 Скотобойня

Габриель наслаждался полетом. Он любил мощные, красивые самолеты, как этот белоснежный красавец «Боинг-747». Не испытывал страха ни перед ним, ни перед воздушной стихией; разве что, как большинство людей, переживал неприятные ощущения при взлете, посадке, в воздушных ямах. Он как-то призадумался над тем, что остальные три стихии природы – огонь, вода и земля – неотрывно связаны с полетом любого самолета. Взять хотя бы пожар на борту и следующее за ним падение.

Габриель остановил стюарда, одетого в белую рубашку с кокетливой стойкой, и попросил принести двойное виски. Словно испытывая затруднение при глотании, он делал крохотные глотки. Из головы не выходили Моника Орсини, беседа с прелатом, начавшаяся с имени американки: «Моника Орсини пренебрегла предупреждениями».

С Орсини он познакомился на следующий день после интервью, напрямую касающегося экипажа «Беглого огня». Судно впору переименовывать в «Прямое попадание», подумал тогда он, шокированный известием о натуральном попадании траулера на военно-морскую базу. Габриель ничего не мог изменить. Он поступил стандартно – взял проигрышную ситуацию на вооружение. Его устраивала поверхностная – шапочная, фактически без комментариев, либо подвальная, в стиле короткой заметки – огласка этого дела. Он все еще мог протянуть связующую нить от этого дела к делу Дианы, дочери Петра Юсупова.

На следующий день после «прямого попадания» Габриель встретился с прелатом ордена. Мельядо все еще находился в Кадисе, забросив все другие дела.

– Мне нужна ваша помощь, падре, – сказал Габриель.

– Разрешить одну проблему? – с первого раза угадал прелат.

– Вы догадливы, как всегда, монсеньер. – Габриель если и льстил, то с мрачной миной и загробным голосом. – Вы слышали о Службе криминальных расследований ВМС?

Мельядо пожал плечами: может быть, слышал, а может быть, нет.

Габриель просветил его насчет главных задач этой спецслужбы, имеющий федеральный, как у ФБР, статус. Во-первых, это борьба с нелегальным оборотом наркотиков, значительная часть которых транспортируется криминальными синдикатами по морю, что делает СКР одним из главных игроков в совместных операциях правоохранительных ведомств США и других стран. Агенты службы выявляют источники поступления наркотических препаратов, отслеживают наркотрафик, определяют потенциальных соучастников наркобизнеса внутри Соединенных Штатов, особенно тех, кто сбывает наркотики среди персонала ВМС. Так, американцы совместно с полицией Гибралтара провели операцию по изъятию трехсот килограммов гашиша у наркоторговцев до прихода в порт боевого авианосного соединения ВМС США. Полиция вела за подозрительными лицами круглосуточное наружное наблюдение, взаимодействуя со специальной группой СКР, прибывшей с базы Рота в Испании[13].

– Речь идет о специальном агенте группы морской полиции на базе Рота. Моника Орсини там развела бурную деятельность и хочет поиграть на трупах русских моряков. Несколько интервью международной прессе, и она станет знаменитостью. Так или иначе, ее ждет повышение. Нам один черт, повысят ее или нет. Она мешает нам – это главное.

– Что конкретно я должен сделать? – спросил прелат.

Габриель объяснил: позвонить одному из членов «Опус Деи».

Несколько секунд, и трубку сняла личный секретарь директора ФБР, она же специальный агент Сара Фишберн. Мельядо назвался, поздоровался с ней и попросил к телефону директора. Через пару мгновений прелат услышал голос главного контрразведчика Штатов:

– Здравствуйте, монсеньер! Чем могу служить?

Прелат для начала ответил коротко:

– Можете. – Он избежал дополнения «только вы и можете», дабы не потерять свое лицо – лицо влиятельного человека.

Полет подходил к концу. Полчаса назад самолет перелетел южный тропик, пересекающий четыре страны Южной Америки. И чем ближе он подлетал к столице Чили, тем настойчивее лезли в голову Габриеля мысли о боевиках-монахах. Они год назад стояли в приемной чилийского банкира и были готовы обработать его, вступить в схватку с местной мафией… и одержать над ней безоговорочную победу: на предплечьях боевиков красовались символы «Святой мафии». Они согласно уставу «принимали на себя обязанность беспрекословного подчинения, были обязаны без раздумий и колебаний в интересах ордена приносить все жертвы, пойти на страдания и смерть… сохраняя тайну и верность ордену»[14].

До мотеля оставались две мили. Мысли и желания Моники обгоняли время и в своей стремительности походили на дорогу, которая стелилась перед «Понтиаком», уступала его напору. Не было ни одного даже мимолетного отрезка пути, который разделил бы дорогу на две части – пройденную и новую.

Не самое время для подобных вопросов, тем не менее Моника спросила о семье Джеба. Тот неохотно отвечал на такие вопросы. Может быть, оттого, что чувствовал вину перед родителями: он нечасто посещал их в Москве. Чаще вспоминал не студенческие годы, а армейские. Оттого, наверное, что нынешняя жизнь и работа являлись естественным продолжением нескончаемых дней в учебном подразделении в Севастополе, диверсионной школе в Таганроге, в утробе субмарины, на берегах Кувейта… Его жизнь – это навыки, привычки, желания. Выживать, расслабляться, радоваться. Он объяснял это, отчего-то комкая слова, словно стеснялся. В конце рассказа он нашел способ уравновесить внутреннее состояние с внешней расслабленностью. Он слегка переиначил Николая Фоменко:

– Я буду не в претензии, если мои дети отомстят мне за моих родителей.

На окне офиса дрогнули жалюзи. Хозяин «Ла-Платы» встречал машину с сухим интересом; смотреть на дорогу и ждать новых клиентов – часть его работы. Открылась дверца со стороны водителя, он ступил на серый с желтыми переливами асфальт, подсвеченный подслеповатой лампой. Хозяин не ошибся, разглядев в салоне «Понтиака» женщину. Скорее всего симпатичную. Уродин в «Ла-Плате» он не видел никогда.

Он встретил клиента приветственным кивком. Указав на прокуренный потолок и, словно видя через него фиолетовую тучу, пробурчал:

– Llueve a cantaros.

– Si, – кивнул Джеб. – Estoy mojada hasta los huesos[15].

Под требовательным взглядом постояльца владелец мотеля снял с крючка ключ. И снова его сторонний взгляд переключился в рутину, устроив короткие проводы машины; несколько секунд, и еле различимый в сплошном водяном потоке рокот двигателя затих.

До крыльца и спасительного козырька над ним было не больше пяти шагов. Однако этого хватило, чтобы Джеб и Моника вымокли до нитки. На них словно опрокинулась цистерна ледяной воды.

Кофта прилипла к телу Моники, обрисовывая грудь, плечи. С мокрым лицом и упавшими на него прядками волос, она предстала в образе неземного существа, попавшего в водяной плен. Дрожа от холода и возбуждения, она прижалась к Джебу:

– Привет! Я только что из проруби. У вас выпить не найдется, мистер?

Не отпуская Монику, Джеб потянулся к тумбочке. Отпив несколько глотков водки, он дал выпить Монике. Она выпила и даже не поморщилась. Чуть отстранилась от парня и указала глазами на дверь ванной комнаты:

– Дай мне пять минут. Я позову тебя.

Отпустив Монику, Джеб подошел к старому проигрывателю. В нем торчал такой же старый и пыльный виниловый диск группы «Pet shop boys». Названия песен из альбома «Диско» двадцатилетней давности позабавили Джеба.

«Ночью». «Пригород». «Возможности». «Любовь приходит быстро». «Девушки кончаются на западе».

Причем «Пригород» имел второе название: «Полный ужас». Джеб поставил диск с начала. Скинув мокрые кроссовки, он снял вязаный свитер, майку.

Их было четверо. Они понимали приказы буквально и придерживались каждой буквы. Никто из них не ответил бы на вопрос о понятии действовать по обстоятельствам.

Хитано (Цыган) не имел цыганских корней. Разве что был похож на извечных кочевников: смуглый, с темными глазами, шапкой черных непослушных волос.

Пако и Маноло – из бывших хиппи. Чуло (Сутенер) попал под влияние «Опус Деи», занимаясь продажей проституток и контролем над ними, и не собирался выходить из этого прибыльного бизнеса. Чуло и был старшим в группе. Он и Цыган дважды в неделю посещали школу боевых искусств, что в районе рынка Франклина.

Маноло вел «Мазду» по мокрой дороге и тихо поругивался, упустив из виду «Понтиак». Досталось погоде, лихому водителю, полицейским. По направлению, взятому «Понтиаком», Маноло определил:

– Они едут в мотель.

– Конечно, – подтвердил Чуло. – Лучше, чем если бы они поехали домой к старикам Орсини.

Он достал из кармана записную книжку и еще раз прочитал, шевеля губами и запоминая непривычное для своего восприятия русское имя:

– Александр Абрамов. – Закрыв книжицу, повторил еще раз: – Александр Абрамов.

– Запомнил? – со своего места спросил Цыган.

– Угу, – прогнусавил Чуло. Снял полосатую вязаную шапочку и сделал два дела: почесал голову и взъерошил кудри.

Дождь усилился. «Дворники» тоже, казалось, взяли ускоренный темп, подстраиваясь и под дождь, и под скорость, и под негромко звучащую музыку.

Владелец мотеля увидел еще одну машину. Восьмиместная «Мазда Бонго» синего цвета остановилась напротив офиса. Из нее вышел один человек. Точно зная, что свободных мест в мотеле осталось четыре, хозяин все же кинул взгляд на полку для ключей и писем. Включил свет над конторкой, под ярким светом принявшей деловой вид: пухлый регистрационный журнал, деревянный ящичек с бланками и чистыми листами бумаги.

Чуло вошел и с ходу оборвал вступительную речь хозяина.

– Помолчи. – Выдержав паузу, продолжил: – Клиент на «Понтиаке» приехал?

– Только что.

– Возьми зонт или дождевик. Не теряй времени, – поторопил Чуло, не напрягая голоса.

Хозяин на мгновение скрылся в подсобке, где обычно варил кофе, и вернулся с полиэтиленовой накидкой. Надевал ее и слушал инструкции Чуло, прикидывая, какую группировку или организацию он представляет. Может статься, он полицейский, работающий под прикрытием, или агент полиции: одет прилично, если не сказать – стильно. Полицейских в этой стране больше, наверное, чем в остальных странах континента. Он также несколько раз повторил русское имя; в отличие от Чуло, запомнил его быстро.

Ночной гость открыл дверь, пропуская в офис Пако. Маноло и Цыган остались в машине на подстраховке. Проводив владельца мотеля взглядом, Чуло снял трубку телефона и положил ее на откидную полку конторки. Вынув из ящичка бланк, начал заполнять его.

Пако стал напротив, облокотившись о стойку, и приготовил самый безучастный взгляд.

Входная дверь в домике была оборудована смотровым окошком, находившимся на уровне головы человека среднего роста. Открыв его, Джеб увидел хозяина, лицо которого наполовину скрывалось за капюшоном.

– Вас просят к телефону, сеньор. – Он смотрел в глаза клиенту, напустив в голос недовольство. – Александр Абрамов. Поторопитесь.

Не дожидаясь ответа, он пошел прочь.

«Что за черт? – недоумевал Джеб. – Почему Абрамов выходит на связь через гостиничный номер?» Попытался вспомнить, упоминал ли он имя капитана в офисе мотеля. Нет, точно нет.

Он набрал на сотовом номер Абрамова и, дожидаясь соединения, прошел в ванную комнату. За полупрозрачной шторой он увидел чуть размытые, но от того более соблазнительные очертания Моники. Она тоже увидела его и приоткрыла штору.

– Извини… – Джебу не пришлось выбирать соответствующее ситуации выражение лица. Он был готов отказаться от любых переговоров, глядя на красивую обнаженную женщину с манящей улыбкой, с неповторимым блеском в глазах. – Извини, – повторился он. – Шеф на проводе. Я вернусь через минуту.

– Че-ерт, – протянула она. – Я буду ждать тебя. И даже очень.

Джеб, бросив взгляд на экран мобильника, дал отбой: «Вне зоны доступа». Накинул на голое тело куртку, шагнул к двери.

На него накатила волна раздражения, когда он открыл дверь и буквально уперся в дождевую стену, ощутил ее холод.

– Хозяин забыл дождевик для меня? Или наоборот, все время помнил о нем?

Джеб рассмеялся: когда еще он разговаривал сам со собой?

Он побежал по узкой дорожке, придерживая на груди куртку. Поравнявшись с офисом, распахнул рывком дверь…

Блинков не мог круглые сутки работать, подозревать в каждом человеке противника, в каждой ситуации – провокацию. В противном случае давно бы свихнулся. Вот сейчас он наблюдал обычную картину. Один парень лет двадцати семи облокотился о фронтдеск и смотрел на приятеля, заполнявшего форму. На полке лежала трубка.

Джеб шагнул к ресепшен, припоминая, заметил ли он машину у подъезда. На улице действительно льет как из ведра, а сам он торопился как сумасшедший… Кажется, припомнил он, какой-то силуэт он все же рассмотрел. Похоже, микроавтобус. Джеб поднес трубку к уху.

Последнее, что он увидел, – резкое движения Чуло. Дубинка со свинцовым набалдашником врезалась ему в затылок. Чуло и Пако подхватили его под руки и на приличной скорости протащили до машины. Погрузив клиента, старший цыкнул на водителя:

– Поехали! Или думаешь, мы пешком пойдем?

Маноло затормозил перед домиком номер двенадцать. Чуло и Пако скрылись за дверью. Несколько секунд, и оттуда раздался крик.

Чуло рассмеялся, разглядывая женщину, прикрывающую свои прелести руками.

– Одевайся. Мы не за этим пришли. Не стесняйся, я стольких голых женщин повидал… Я сутенер.

– Боже, ты что, гордишься этим? – нашла в себе силы ответить Моника.

– Почему нет?

Он нашел дорожную сумку и побросал в нее вещи. И все же краем глаза наблюдал за Моникой. Пришел к выводу, что одевается она красиво. Жалко, он не сможет узнать, как она раздевается.

– Ты работаешь на морскую полицию?

– США, – внесла коррективы Орсини, застегивая вельветовые брюки.

– Я просто спросил. Одевайся быстрее.

– В чем дело, можете объяснить? – Она застегнула на запястье часы с браслетом и автоматически отметила время.

– Nos vamos ahora mismo. Понимаешь?

– Подробности узнаешь от другого человека. Я просто делаю свою работу.

Когда Моника оказалась в салоне «Мазды» в компании четырех парней и увидела бесчувственного Джеба, усмехнулась:

– Приехали.

Она хорошо знала город. И от сознания, куда свернула машина, тело женщины сковало холодом. Она узнала блошиный рынок, работающий только по выходным. Он растянулся на несколько кварталов в районе заброшенной скотобойни. Именно туда сворачивала «Мазда».

В международном аэропорту Сантьяго Габриеля встречал Маноло. Гость поздоровался с ним за руку и назвал полным именем:

– Хола, Мануэль!

– Буэнос ночес! – Парень ответил на рукопожатие босса и принял у него небольшую багажную сумку.

– Где клиенты? – спросил Габриель, занимая переднее пассажирское место. Маноло ответил, усевшись за руль:

– На базе. Отвезли их на этой машине.

– Отлично. Расскажи подробнее.

Маноло вел «Мазду» по ночному шоссе на большой скорости и докладывал о деталях операции. Габриель молча кивал. Порой в такт «дворникам», взявшим бешеный темп. Изредка поглядывал на спортивного телосложения водителя. В связи с этим подумал о том, что «Опус Деи» скопировало с масонов. Спортивные общества всегда и везде представляли собой плодотворную почву для пропаганды. А дальше начинался путь внушения, который неизбежно приводил к принятию учения ордена и его распространению.

Однажды он смотрел на видео обряд посвящения в Первую Ступень. Кандидат выглядел не лучше заложника в Ираке. Белая одежда. Рубашка распахнута на груди, правый рукав засучен; на штанах закатана левая штанина. Глаза кандидата скрывает черная повязка, а на шее висит веревочная петля. Он едва ли не копирует средневекового еретика на пути к виселице… Но чтобы стать Мастером, нужно пройти посвящение в Третью Ступень, поднявшись после символической смерти.

Габриель не знал города. Увидел светящуюся букву "М" и спросил у водителя, какая это станция.

– "Франклин", – ответил Маноло чуть глуховатым голосом.

– Нам еще долго ехать?

– Четыре квартала.

Габриель невольно поежился, когда под колесами «Мазды» заметался мусор. Маноло привез его в такое место, откуда простому смертному не выбраться по определению.

– Дикая суборбия, – еле слышно прошептал Габриель, имея в виду даже не окраину, а пригородные задворки. Каждую секунду он ждал негров с арматурами. И эта короткая фаза давала полное представление об этой городской дыре. Даже короткое пояснение Маноло (он сказал: «Вот и скотобойня») ничего не прибавило и не убавило. От другой фразы (Маноло ответил на вопрос Габриеля, где именно находятся клиенты: «В бывшем предубойном цеху») слегка повеяло холодом.

– У тебя есть оружие?

Водитель указал на «бардачок». Габриель достал из ящичка тяжелый пистолет. Не сразу, но он определил тип этого мощного оружия: русский «ТТ». Мимоходом подметил: скоро вся Южная Америка перейдет на российское оружие.

Габриель передернул затвор и более внимательно вгляделся в пистолет. Сейчас он не брал в расчет марку оружия. Любой ствол у твоего виска вызовет ужас. Лишь нож, холодный, вызывающий животный страх, мог посоперничать с пистолетом. Это хороший аргумент.

Сегодня они не ужинали. Два пакета с сэндвичами, жареной курицей и коробка вина дожидались их в просторном помещении, бывшем предубойном цеху. Длинный стол был застелен страницами из дешевых порножурналов и более дорогих республиканских газет.

Пако поставил в центр стола глубокую тарелку размером с сомбреро и выложил на нее курицу. Мясные сэндвичи с авокадо и майонезом просто вывалил из пакета и сгреб в кучу. Они отламывали от курицы сочные куски, макали в огненный чилийский соус, наскоро пережевывали, запивали вином.

Чуло заметил продолжительный взгляд Цыгана, обращенный на Джеба. Он не собирался предотвращать то, что почти всегда называл глупостью. Цыган считал себя мастером рукопашного боя и доказывал это, зачастую более чем убедительно, при всяком удобном случае.

Чуло отер руки журнальным листом и как бы невзначай открыл паспорт Блинкова. Он провел пальцем по его фамилии, более внимательно разглядел его фото, часто кивая. Он словно напоминал Цыгану о человеке, характеристика на которого была суха для Цыгана, Маноло и Пако, а для Чуло – красноречива.

Он попытался влезть в голову Цыгана и подслушать его мысли. О чем говорит его внутренний голос, похож ли он на его настоящий, с надрывными интонациями… Возможно, Цыган сейчас выдергивал из памяти те самые скупые слова и комментировал их.

«…оперативный псевдоним Джеб…»

Обычная кличка.

«Агент военной разведки…»

Как-то не по-военному он попался. Словно это сутенер подсунул под него шлюху и взял из постели тепленьким.

«Окончил школу водолазов. Прошел курсы диверсионной работы. Участвовал в спецоперациях».

Цыган не оканчивал таких громких курсов. Как и его товарищи, он был подготовлен в особом соку. Этот стиль был присущ только одной организации. Большинство статей Конституции «Опус Деи», написанной в 1950 году, имеют секретный характер. Сведения о внутренней иерархии ордена, его обрядах являются тайной. Как является секретом и методика подготовки боевиков, сочетающей приемы боевой подготовки братства средневековых испанских монахов и психологический тренинг современных бойцов спецназа.

Именно последнее позволяло Цыгану заступать за круг ограничений. Он легко перевоплощался то в монаха, то в спецназовца. Сейчас в нем боролись эти два начала. Не хватало толчка со стороны, чтобы верх взяло Средневековье.

Моника сидела рядом с Джебом и часто посматривала на часы. Невольно отметила, что Джеб пришел в себя полчаса назад. Припомнила короткий разговор в мотеле. Чуло спросил, работает ли она на морскую полицию. Ей показалось, он и этому не придал особого значения. На его лице читалось: с ней все вопросы улажены. С Джебом – нет. Судя по всему, основной разговор с ним впереди. Что дальше?

– Может быть, нас будут оплакивать. – Оказалось, эти слова она произнесла вслух.

Она повернула голову и тихо спросила:

– Что будем делать?

Джеб думал в схожем ключе и нашел выход из ситуации. Он разобрался во взглядах Цыгана. Не нужно обладать особой наблюдательностью, чтобы понять: эти трое поджидают начальника. Без приказа они и за ухом не почешут. А приказ их патрона мог быть из области последних для них. И Джеб отдал свой приказ: поймав очередной взгляд Цыгана, он громко обозвал его кривовером.

Цыган долго не мог прожевать курицу. Тяжело сглотнув, он встал с места и подошел к Джебу вплотную.

– Как ты меня назвал?

– Ты что, глухой, еретик?

Моника отчаянно призывала Джеба посмотреть на нее, прочитать бегущую в ее глазах строку: «Ты в своем уме? Что ты делаешь? Они нас на куски порвут и окунут в чан с чилийской приправой…»

Габриель и Маноло вошли в цех в тот момент, когда Пако освободил пленника от веревок, а «кривовер» был готов принять вызов. Он взял Джеба за руки. Со стороны казалось, он взвешивает их. На деле же издевательски проверял, насколько они отекли. И с недоумением отметил, что следов от веревок почти не видно. Такое возможно лишь в одном случае: когда напрягают мышцы, а едва руки будут связаны, расслабляют их.

Габриель что-то крикнул на ходу, но его никто не услышал. Его голос словно утонул в призрачном гуле зрителей, занявших места в зале для боев без правил. Одна половина поставила на Цыгана и кричала: «Прикончи его!» Вторая предлагала русскому размазать противника по полу, стенам и потолку. И было видно, что оба бойца не привыкли разочаровывать публику.

Джеб не просто бился, а на примере показывал, чем отличается его личная техника от техники этого чилийца. Он показывал ему, как надо смотреть в глаза не противнику, но смерти. Джеб давно знал ее в лицо. Она сейчас притаилась за спиной Цыгана, и взгляд морпеха лежал по ту сторону его затылка.

Со стороны Джеб походил на киборга. Моника едва ли не слышала механический голос его операционной системы, сканирующей возникшую ситуацию.

НАБЛЮДЕНИЕ:

положение противника устойчивое, статичное. Система – в равновесии. Противник в стойке. Площадь опоры максимальная. Вектор силы тяжести направлен по центру опорной площадки.

РЕКОМЕДАЦИИ:

выведение из равновесия.

ИСПОЛНЕНИЕ…

нарушение устойчивости опоры – Ок; сокращение площади опоры – 40 процентов; форма опоры – треугольная; вектор силы тяжести по-прежнему находится в пределах площади опоры.

НАБЛЮДЕНИЕ:

система не уравновешена.

Запрос на опрокидывающий момент – Ок.

ИСПОЛНЕНИЕ…

потеря устойчивости.

РЕКОМЕНДАЦИИ:

направление действий на усиление нестабильности системы.

ИСПОЛНЕНИЕ:

опрокидывание системы…

Не отпуская рук «системы», так и не увидевшей следов от веревок, не прикладывая особых усилий, Джеб припал на одно колено и швырнул Цыгана на пол. Направление броска было идеальным: Цыган ударился головой под острым углом и сломал себе шею.

Пако ринулся на помощь и напоролся на отработанную связку. Блинков нокаутировал его, оправдывая свою кличку: хлестким джебом поверх рук, левым в печень и, подавая корпус назад, глубоким хай-киком в челюсть.

Чуло полез за ножом, машинально отмечая, что русский, передвигаясь, хорошо держался на стопе. Когда бил ногой, становился на всю стопу, сгибал ногу в колене, добавляя в удар мощи и не жалея противника. И в скорости ему нельзя было отказать.

Чуло не успел вынуть нож из кармана. Джеб резко шагнул к нему и ударил ногой по руке. Захватив руку, двинул его в коленную чашечку. Мышцы на руке Чуло ослабли от удара в ногу, и он поневоле дал противнику провести прием. Джеб сменил направление давления на руку, взял ее на перелом и свалил сутенера на пол. Развернувшись, ударил его ногой в горло.

Габриель также сменил направление. Поневоле принимая бой, на ходу доставая пистолет Токарева, он минимизировал риск быть атакованным на открытом пространстве: он обошел стол слева и остановился за ним. Когда он поднял пистолет и поймал Джеба на мушку, их разделял трехметровый стол.

– На пол! Руки за голову! – выкрикнул Габриель и выразительно склонил голову набок. Он не представлял, как можно атаковать с такого расстояния. Любой бросок Джеба носил определение «отчаянный». Пока он будет скользить животом по столу, Габриель выпустит в него пол-обоймы. А Маноло сломает Монике шею. Габриель видел боковым зрением водителя. Еще два шага, и американка, вскочившая на ноги, будет у него в руках.

Казалось, Джеб ждал немого вопроса Габриеля: «Ну и что ты собираешься делать?» С шагом вперед он ударил в торец стола и продвинул его вперед на метр. С такой силой, что противоположный конец крышки врезался Габриелю в живот, и он согнулся пополам, выпуская из рук оружие.

Маноло уже был возле Моники. Он захватил ее за шею и шагнул за спину. Ему не хватило мгновений, чтобы развернуться и предупредить Джеба, что сломает ей шею. Блинков уже скользил по поверхности стола, сметая с него все, что не успело слететь. Схватив пистолет левой рукой, бросил его в правую руку и, поворачиваясь на спину, выстрелил, едва мушка совпала с переносицей Маноло. Стрелял он из положения лежа на столе и ногами к цели.

Что-то странное пронеслось в голове Моники: «По закону всемирного тяготения толстяк-шмель летать бы не должен». Она еще не отдавала себе отчет в том, что там могла просвистеть пуля. Однако она пролетела в двадцати сантиметрах от головы. В ее понятии существовал другой закон, по которому любой здравомыслящий индивид так драться бы не должен.

Габриель сполз на пол. Закрыв глаза, подавляя приступы тошноты и прерывисто дыша, он слышал голоса Орсини и Блинкова. О чем они разговаривают?..

Блинков поднял с пола свою сумку и бросил ее на стол. Расстегнув «молнию», сверху увидел поверх одежды деньги.

– Сколько у тебя? – спросила Моника, подходя к нему.

– Десятка, – ответил Джеб, перекладывая деньги в карман. – Десять тысяч.

– Нужно еще. – Моника смотрела на него в упор. – Этого мало.

– Есть вариант покинуть страну нелегально?

Она молча кивнула.

Джеб рывком поднял Габриеля и распластал его на столе. Распахнул на нем куртку, пиджак. В солидном портмоне обнаружил не меньше десяти тысяч. Забрав деньги, решил привести Габриеля в чувство. Хлестнул его по одной, другой щеке, рванул за волосы… Увидев в руке парик, Блинков прилепил его обратно на лысину.

– Его ты видела в штабе?

– Да, – ответила Моника, мельком глянув на очухавшегося Габриеля, и возобновила поиск денег у боевиков.

– Почему нас хотели убить?

– Не знаю, – пока еще чуть слышно ответил Габриель.

– Жаль. А я хотел было оставить тебе одну руку. – Джеб взвел курок «ТТ» и надавил стволом на запястье Морето.

«Он выстрелит», – пронеслось в его голове.

В следующую секунду он разразился длинным монологом.

– Вы стали на пути у такой силы, которая рано или поздно сотрет вас в порошок. Люди, на которых я работаю, ждут своего часа веками и своего дожидаются. Я скажу о двух людях. Один готов стать отступником, лишь бы на свет не просочилась тайна о двух тоннах нацистского золота. Другой, представляя церковь, готов выкупить по ее приказу золотые слитки по цене продавца. Цена может быть завышена в несколько раз.

– О каком золоте ты говоришь?

– Долгие годы оно хранилось в доме епископа Рейтера. А туда попало из немецкого посольства в Мадриде. Спроси у Орсини, что сделал с русскими моряками Юсупов ради сохранения тайны, ради того, чтобы стать обладателем золота. Он усыпил их газом в катакомбах церкви Сан-Фелипе, там же ввел каждому смертельную дозу наркотика. Шкипера он упустил, но достал его на следующий день. Из снайперской винтовки. Точно в затылок. Появись я на месте преступления чуть раньше, он бы и меня ухлопал.

Джеб с полминуты соображал, что значат слова Габриеля. Невольно обратился за помощью.

– Моника, ты что-нибудь понимаешь?

– Да, – коротко ответила она. – Теперь мне все ясно.

В ее голосе Габриель уловил холод и подумал, как бы ощутимый морозец не распространился на него.

– Хочешь что-то сказать? – спросил Джеб.

– На прощанье? – уточнил Габриель, проявляя завидную стойкость. – Может, ты хочешь услышать мою краткую биографию или с чего обычно начинается мой день?

– Я догадываюсь, с чего начинается твой день. С работы, с которой тебя скоро уволят. Не упражняйся в дешевом острословии. Просто что-нибудь скажи.

Габриель стал одним из немногих людей, кто заставил Джеба улыбнуться в подобной ситуации: Габриель только что валялся на заплеванном полу предубойного цеха скотобойни. Рядом с ним лежал Пако, в пяти шагах – Чуло, еще дальше – Маноло…

Глядя в глаза русскому, Габриель сказал:

– На твоей свадьбе драки точно не будет.

Он остался самим собой, или его оставили в знакомом уже положении. Ему показалось, он перенесся в недалекое прошлое и увидел Юсупова, стреляющего из пистолета. Что было потом, Габриель забыть не мог: он встречался с епископом. И в этот раз встречи не избежать. В этот раз епископ отойдет от правил и поинтересуется, бумагой какого качества он собирается подтирать задницу.

Два часа пути на север от Сантьяго, и Моника, ловко управляя машиной, свернула на проселочную дорогу. И снова прибавила газу.

«Мазда» неслась вдоль речки, петляющей между хижинами из белой адобы, крытыми камышом. Свет фар взрезал темноту поселка, шум двигателя нарушал покой жителей. Шарахались в сторону собаки и кошки; на лугу, по краю которого мчалась машина, застыли кони.

Блинков в любой миг был готов увидеть дорогу, круто ведущую наверх. Но пока колея, оставленная старыми джипами, автобусами и конными повозками, шла под горку. Она могла вести к озеру, окруженному со всех четырех сторон горами, каньонами, речками…

Он не заметил, что Моника вела машину уже не по колее. Под колесами мягко шуршал травяной газон.

Впереди показались строения, короткий ряд фонарных столбов. Пять-шесть ламп, горевших вполнакала, позволили Блинкову распознать в одном здании с покатой крышей, усеянной антеннами, диспетчерский пункт.

Моника затормозила у этого здания и первой оставила салон машины.

На стук в дверь откликнулся мужчина средних лет, одетый в клетчатую рубашку.

– Сеньор Гала? – начала с вопроса Моника. – Здравствуйте! Я Моника Орсини. Вы должны меня помнить, – с нажимом сказала гостья.

Гала подтвердил это на профессиональном языке:

– Сантьяго – мыс Горн – Сантьяго с заходом на Вальдивию – запланированная дозаправка на обратном пути. Четырнадцать пассажиров. Хола! Рад вас видеть снова.

– Отличная память!

Гала подобрался и шмыгнул носом, почуяв: не зря его побеспокоили в этот поздний час.

– Проходите, – пригласил он, вглядываясь в Джеба из-под руки, как подслеповатый.

Этот жест не остался без внимания Блинкова. Беда будет, если это первый пилот, подметил он.

– Ничего не говорите, у меня дар сверхъестественной проницательности, – заявил Гала, видя, что его гости не приняли приглашения и остались на крыльце. Он переключил внимание на Джеба, однако смотрел на Монику. – С такой красивой женщиной и я бы отправился на край света. Почти то же самое я сказал свой будущей жене. Она щеголяла в длинной юбке. Правда, до сей поры не знаю, что было длиннее: юбка, разрез на ней или ножки. Я ей сразу сказал: «Раз уж ты не продаешь свои прелести, то хоть прикрой их».

– Сеньор Гала, как далеко может летать ваш самолет? – перебила его Моника.

– Очень далеко. И высоко. Выше Эвереста поднимаюсь. А уж про дальность можете не спрашивать.

– До Венесуэлы дотянете?

Гала боялся улыбнуться. Его усы, вытянутые в струнку, были настолько черны, что губы казались синими, как у покойника. Он не верил, что счастье постучалось в его двери в начале пятого утра.

– Без дозаправки могу дотянуть до Маракайбо, – ответил он. – В случае крайней необходимости, или в крайнем случае необходимости, сядем в Боливии, пополним топливом баки. Обговорим условия полета…

Блинков обошел здание и только теперь увидел, что оно скрывало за своими высокими стенами. Он словно попал в сказку: по меньшей мере свет трех прожекторов до мельчайших деталей высветил… Джеб не подобрал сравнения этому монстру с изображением Мэрилин Монро на правом борту. С расстояния пятидесяти метров он походил на макет, а с более дальнего расстояния – на модель.

Джеб смотрел на американский бомбардировщик «Би-17Джи», прозванный «Летающей крепостью», фирмы «Дуглас». Самолет Второй мировой войны со свойственной ему красотой. Окно прицела, стекла фонаря и верхней турели блестели на свету. Форкиль плавно перетекал в киль, что самолет сразу делало узнаваемым – он просто был из другой эпохи, не такой стремительной, но более надежной.

«Бомбардировщик мог приносить прибыль, не взлетая», – подумал ошарашенный Джеб. До того он был силен и необычен. Он не сразу сообразил, что кто-то стоит рядом и снисходительно похлопывает его по плечу.

– Впечатляет, правда? – спросил Гала, довольный тем, что его «Летающая крепость» была все еще способна производить сильное воздействие. – Таких остались единицы, – продолжал он тоном гида. – Почти все «Крепости» пустили в расход. Их использовали в качестве мишеней для ракет классов «воздух – воздух» и «воздух – земля». Мы – я и мой брат – купили этот самолет у боливийской авиакомпании «Ллойд Аэро Боливиано». Она имела небольшой флот списанных «Би-17», работающих с аэродрома боливийской столицы Ла-Пас. Он расположен в Андах на высоте четыре тысячи метров над уровнем моря. «Ллойд» продала самолет с большим количеством запчастей и значительно переделанным. Смотри, – Гала подошел ближе к бомбардировщику. – Удлиненный обтекаемый нос, кресла для четырнадцати пассажиров в задней части фюзеляжа, туалет, грузовой отсек. Все это для чартерной работы. Не думай, что он способен отпугнуть, навсегда отбить охоту летать самолетами.

– И дорого ты за него заплатил?

– Самолет был старым, летать на нем было опасно, и стоил он гроши.

– Думаешь, он за это время помолодел? – хмыкнул Джеб.

Он обошел летающую легенду вокруг. Слушал и не слышал Галу, следующего по пятам, окунавшего Джеба в прошлое.

– Раньше дальность полета увеличивали за счет аэродинамического сопротивления – для этого сбрасывали с самолетов пустые топливные баки. Мы же с братом добились увеличения дальности за счет дополнительных баков. Теперь она превышает шесть тысяч километров.

– Ты не всегда возил пассажиров, – заметил Джеб. – Будь я на твоем месте, тоже купил бы самолет.

– Ты прав. – Гала улыбнулся во весь щербатый рот. – Не я один такой. Раньше я работал на боливийского наркобарона – я не делаю из этого тайны. Мой самолет загружали марихуаной и кокаином под завязку – шесть тонн. Мне кажется, «Крепость» пропиталась запахом конопли и коки.

– По этой причине ты оставил муляжи пулеметов? – спросил Блинков. Модели пулеметов «браунинг» в натуральную величину торчали в носу, в верхней турели – сразу за фонарем и в сферической – по центру и внизу фюзеляжа.

Гала не ответил. Он подошел к входной двери, расположенной рядом с убирающимся хвостовым колесом, и открыл ее.

– Не захотели пройти в дом, тогда сразу занимайте места.

Джеб и Моника отказались занять кресла в широком пассажирском салоне. Они устроились в штурманском отсеке – с большим столом, полками, поворотным стулом для облегчения доступа в астрокупол.

«В случае крайней необходимости дозаправимся в Боливии», – повторил вслед за пилотом Джеб. Он рассмеялся, представив себе следующую картину: «Летающая крепость» садится на шоссе и подруливает к бензоколонке…

Малолетние дети Галы исполняли обязанности специалистов наземной службы. Пепе привел в действие рубильник в диспетчерской, и на травяном поле зажглась цепочка огней. Кике занял место за пультом и вышел на связь с отцом.

– Первый, как слышишь меня? – спросил он, с мальчишеской гордостью поглядывая на младшую сестру по имени Марибель.

– Слышу хорошо, Кике.

Гала и его брат производили стандартную проверку узлов и агрегатов самолетов. Щелкая тумблерами и глядя на приборы, они походили на ссорящихся шоферов.

Джеб стоял позади пилотов. Все еще недоверчиво покачивая головой, он смотрел на тяжелые рулевые колонки и кажущиеся неуправляемыми штурвалы. Он был спокоен. Тем не менее выкроил пару секунд и спросил:

– Вам не нужен план полета?

– Мне – нет! – громко отозвался Гала, перекрывая шум четырех двигателей. – Я летал с кокаином когда выше, а когда ниже облаков. Я знаю все воздушные тропы Южной Америки. Полетим над горами Боливии. Потом над джунглями Бразилии и Колумбии. При подлете к Маракайбо со мной на связь выйдет диспетчер частного аэродрома. – Гала наращивал напряжение в голосе, перекрикивая рев «Циклонов». – В Венесуэле знаешь сколько частных аэродромов?. Больше трехсот! Триста, представляешь? Большинство на побережье Карибского моря.

– Все-таки это бомбардировщик. Не боишься вызвать на себя огонь истребителей?

– Если только «Мессершмитов». – Гала полуобернулся в кресле. – Я говорю: «Мессершмитов».

– Я понял. – Джеб похлопал его по плечу. – Не буду мешать.

– Да, да, мы уже взлетаем. – И он, выжимая газ, направил самолет параллельно световой цепочке.

Через несколько секунд бомбардировщик взмыл в небо. Под крылом открылся фантастический вид на предутренний залив, на спящий пока еще город, оказавшийся прямо по курсу самолета. Это был порт Вальпараисо с его семнадцатью холмами, изрезанными серпантином подъемников, дотягивающихся до самого самолета.

Вид у Моники был такой, словно она находилась в кабине современного аттракциона в Диснейленде. В отсутствие Джеба она будто закапала в глаза по капельке страха, лукавинки, отчаянности, беспечности. Странный набор. Что он означал, парень узнал через несколько минут – когда самолет оторвался от травяного поля и неожиданно легко набрал высоту. Моника пересела ближе к Джебу, заняв место на краешке штурманского стола.

– В мотеле нас прервали самым наглым образом. Тебе не кажется, что мы что-то недоделали?

– Секс на высоте шести тысячи метров?

Цифры превратились в ничто, едва Джеб поднял голову. Угасающие звезды смотрели на него сквозь прозрачный астрокупол. Казалось, до них подать рукой, а до земли долететь – не хватит и целой жизни.

– В салоне бомбардировщика 1943 года сборки, – выразительно подыграв глазами, добавила Моника. – Такого у меня еще не было.

– У меня тоже.

Джеб подошел к ней и одну за другой расстегнул пуговицы на блузке. Моника, заводясь, чуть подрагивающими пальцами расстегивала ремень на его брюках и смотрела ему в глаза.

Она не изменила позы. Лишь шире развела ноги и подняла их.

Удерживаясь за стол руками, она возбужденно постанывала и не сводила глаз со своего лобка и сильного пресса любовника. Обвив его шею руками, Моника помогала ему короткими движениями бедер и в этой позе, низко склонив голову, видела, как сильно и методично проникает в нее Джеб.

Она застонала в оргазме, напрягаясь и высоко поднимая голову. Прямо над ней находился астрокупол. И Моника, расслабляясь, чуть слышно прошептала:

– Я чуть не вылетела через него…

Глава 13 Обещания

Абрамов отметил время в середине телефонного разговора. В Испании было десять часов пятьдесят минут, значит, в Венесуэле на четыре часа меньше, автоматически вычислил он разницу во времени. Окончив разговор, Александр Михайлович отправился с докладом к адмиралу Школьнику.

В летних брюках и майке с короткими рукавами адмирал расположился на каменной террасе, собственно, крыше ресторана, вход находился в приемной хозяйки отеля. Не очень удобно, зато летняя терраса была в распоряжении администрации. Адмирал пил кофе, глядя на берег, который на юге и севере спускался террасами, а в середине представлял собой роскошный пляж с беловатым песком. И в этом свете Школьник напрочь забывал, что находится на крыше ресторана. Ему казалось, это уютное место также расположено на скале.

Уволившись со службы, адмирал, как ни странно, сбросил пять-шесть килограммов, стал поджарым.

– Я только что говорил с Джебом, – начал Абрамов, присаживаясь за столик.

Школьник оживился.

– Как он объяснил свое молчание?

– Виктор Николаевич, лучше спросите, откуда он звонил.

«Ну?» – адмирал шевельнул бровями.

– Он и Моника Орсини сейчас находятся в Маракайбо.

– Как они туда попали, черт возьми?

– Вы будете смеяться…

– Я хохотну, – пообещал Школьник, – если услышу, что Моника доставила Джеба в Венесуэлу на своем помеле.

– Они действительно прилетели туда… на американском бомбардировщике. «Би-17», если я не ослышался.

Школьник долго не мог сообразить, что напоминает ему эта сцена. Потом вспомнил булгаковского Степу Лиходеева, который телеграфировал в Варьете из Ялты.

– Джеб сообщил интересную вещь. Оказывается, русские моряки с «Беглого огня» были членами «Опус Деи».

– Папский орден?

– Так точно. Раньше часто делали такое сравнение: Италия времен Муссолини и «Опус Деи» во франкистской Испании.

– Как Джеб попал в Венесуэлу? – повысил голос адмирал. – Ты разучился докладывать по сути. Хотя бы начни с начала.

Он слушал подчиненного и все больше мрачнел. Не заметил появления третьего участника беседы. Николай Кокарев подошел к столу в тот момент, когда Школьник обращался к Абрамову и в упор не видел Николая:

– Я слышал, у них епископ в духовном подчинении у иерея – как духовного главы братства, что канонически недопустимо.

Кок смотрел на бывшего шефа флотской разведки с оторопью. Пожалуй, впервые в жизни он исполнил немое антре. Но не остался бы собой, если бы не взял себя в руки и не вступил в разговорную сценку.

– Виктор Николаевич, вам надо сдерживать свою религиозную паранойю. По отелю поползли слухи.

Школьник отдал своему агенту должное, замолчав на добрую минуту.

– Твой командир получил простенькое задание и умудрился провалить его.

– Когда от тебя все время ждут удач, это утомляет. Вам ли не знать, товарищ адмирал.

– Сядь, – Школьник указал рукой на свободный стул, – и помолчи, пожалуйста. Саня, – обратился он к Абрамову, – давай вспомним все, что касается специфики деятельности ватиканских «рыцарей в сутанах». Она прежде всего связана со статусом и постулатами церкви, то есть никаких силовых акций в привычном понимании этого слова. Если требуется острое оперативное вмешательство, то оно всегда осуществляется с помощью сторонних организаций и лиц. Если я внимательно слушал и правильно понял, покушение на Джеба и Монику было организовано именно по этой схеме. Я точно знаю, что начальник службы безопасности «Опус Деи», он же мой коллега по разведке, не является членом ордена. Поэтому он принимает активное участие в обеспечении «острых оперативных вмешательств».

– Ватиканский квартирант?

– Черт возьми, ты попал в точку. Дело очень серьезное. Мне придется докладывать о нем в штаб-квартиру.

Адмирал снова чертыхнулся, поминая Джеба как нечистого. Но хорошо еще, что его занесло в Венесуэлу. Уго Чавес к этому моменту прервал все отношения со Штатами, объявил Буша террористом номер один. Назвал Владимира Путина и Михаила Калашникова своим лучшим друзьями.

Едва Школьник высказал свои мысли вслух, получил очередной удар.

– Джеб не просит помощи. У него двойное гражданство. В Чили визы ему не требовалось. По прибытии он получил разрешение на проживание в стране сроком на девяносто дней, предъявив не паспорт, но обратный билет. Моника Орсини в опасности и не может вернуться в Штаты, – сказал Абрамов.

– Мы не можем предоставить ей временное убежище в России. Тем более в Испании. Здесь ее как муху размажут по стеклу.

– Вы правы, Виктор Николаевич, дело очень серьезное.

Этот разговор возобновился через тридцать минут. Школьник и Абрамов уединились, чтобы поразмышлять над одним-единственным вопросом: кто информировал Габриеля о переговорах с Моникой Орсини.

– В наших стройных рядах информатора нет, – начал Школьник. – Возможно, утечка произошла во время твоего телефонного разговора с Орсини. Наши телефонные каналы защищены от прослушки, но кто знает, что было «на том конце провода»… И все же мне кажется, утечка произошла от конкретного человека.

– Томми Вальдес?

– Думаю, да, – с небольшой задержкой ответил адмирал. – Напомни, когда он познакомился с Камиллой, нашей клиенткой.

Абрамов наморщил лоб, вспоминая. Дословно воспроизвел сбивчивую речь Вальдеса:

– "Камилла развелась с мужем, когда Диане было девять лет. Я встретил Камиллу, когда девочке исполнилось шестнадцать. Спустя месяц Диана пропала".

– Пропала не только она. – Школьник прикурил и выпустил клуб дыма. – Сгинул ее отец, Петр Юсупов. Именно на его базу прибило шхуну с трупами пятерых моряков. Те дни были перенасыщены преступлениями, как ты считаешь?

– Есть еще один пропавший. До сих пор нет никаких вестей от капитана «Беглого огня». Дечина. Имени его я не помню.

– Черт с ним. – Адмирал пренебрежительно махнул рукой. – Трудно представить этого Дечина как диверсанта-одиночку: война шестьдесят лет назад окончилась, а он поезда под откос пускает. Нет, здесь чувствуется иное влияние. Если это не Вальдес, то кто остается? – спросил он после непродолжительного молчания.

– Моника Орсини. – Абрамов в полной растерянности покачал головой. – Не верится.

– Она докладывает о твоем звонке, получает приказ и втягивает нас в игру с орденом.

– Аверс, реверс, – дополнил Абрамов.

– Я вот о чем подумал. – Адмирал потеребил свой массивный подбородок. – Основой, что ли, орденов является тайна. Как говорится, на том стояли и стоять будут они. Возьми, к примеру, наш, российский политический орден. Ведь все повязаны тайнами, только они у нас называются по-другому: компроматом. Так что все новое – это хорошо забытое старое.

На ум адмиралу пришло высказывание Кальдерона: «Лучше всего хранит тайну тот, кто ее не знает». Он воспроизвел его вслух и продолжил:

– Информация, компромат, тайна, как хочешь назови, есть не что иное, как рычаг влияния. И цена на них будет всегда высока. У нас теперь свой бизнес, нам надо деньги зарабатывать. Как говорится, запах прибыли приятен, от чего бы он ни исходил. Тряси, Саня, генеалогические деревья наших клиентов, пока с них не упадет влиятельный негодяй.

Школьник получил ответ на свой запрос. Ознакомившись с ним, он набросал в голове портрет Габриеля Морето. Спустя полчаса поделился своими выкладками с Александром Абрамовым. И начал с вопроса и ответа на него:

– Кто такой Габриель Морето? Профессор Мориарти «Опус Деи». Несколько лет работал в Моссаде, никогда не был членом прелатуры. Работая на орден, он поддерживал апостольские начинания трудом в области безопасности. Получает приличные деньги на той основе, что католическая церковь наделяет помощников не только духовными дарами.

– Он ходит в ранге помощников?

– Вряд ли. Помощниками обычно становятся родные, друзья, коллеги членов «Опус Деи», почитающие основателя ордена. Бывший израильский разведчик, думаю, почитал его всуе.

– Почему? – спросил Абрамов, улыбнувшись. Он знал ответ.

– Хотя бы потому, что Габриель не был католиком. Его мама – еврейка, отец – наполовину еврей, наполовину испанец.

– Устав ордена позволяет евреям, мусульманам, буддистам, некрещеным, не исповедующим никакой религии стать помощниками прелатуры, – возразил Абрамов. – Для этого нужна лишь просьба одного из членов «Опус Деи», и региональный викарий сделает назначение.

– Я знаю. Из одной чаши информацию черпали. – Адмирал решил освежить память. – Старшие члены ордена составляют около половины его численности, живут семейно и заводят детей, отдают их учиться в спонсируемые орденом школы. Им запрещено раскрывать свою принадлежность к ордену. По всему миру действуют около миллиона ассоциированных и кооперированных членов «Опус Деи». Секретная статья 202, кажется, провозглашает целью деятельности правоверных мирян государственную и общественную службу. Процесс вовлечения, читай – вербовки, и регламент членства в «Опус Деи» являются абсолютной тайной для посторонних. Что еще? Подбери, Саня, официальное определение.

– Активными проводниками политики Ватикана являются специально подготовленные католические священники в службах военных капелланов вооруженных сил ряда стран НАТО.

– Вернемся к Габриелю. Так кто он на самом деле? Лис с орденом на груди?

– Хорошее определение, – одобрил адмирал. – Он вольнонаемник. А такие люди всегда опасны. Имея мощную крышу в Риме, он может работать на свои личные интересы.

Каракас, Венесуэла

Самолет перенес Джеба и Монику из одного полушария в другое, из зимы в лето, только в плане дождя ничего не изменилось: в Маракайбо хлестало действительно как из ведра. Там Блинков увидел, что посулил ему отчаянный чилийский пилот: один из частных аэродромов. Кое-как оборудованный, он словно тряхнул своим травяным покрытием, и легкомоторный самолет с портретом Че Гевары вместо бортового номера устремился в сторону Каракаса. В пятидесяти километрах от столицы Венесуэлы самолет приземлился на футбольном поле, с которого, по случаю приземления, сняли ворота. Прошли два часа, и за путешественниками прибыла посольская машина.

И снова дождь. Склоны холмов, усыпанные лачугами, наступали на мокрую дорогу, ведущую из аэропорта в столицу. Тысячи хибар, населенных незаконными эмигрантами и бедняками.

Они поселились в отеле «Эль Кондор», расположенном среди основных торговых центров. Там возобновилась работа Блинкова, получившего дополнительные рекомендации через посольского работника.

Номер был лучшим по качеству обслуживания, но до люкса не дотягивал. Встроенный в мебельную стенку телевизор и мини-бар, широкая кровать, тумбочки с ночниками и вещью, которой в спальной комнате быть не должно: шахматами.

– Сыграем? – спросила Моника, когда они с Джебом сыграли очередную сексуальную партию в постели. Она убрала с доски главную фигуру – короля, его предстояло найти. Женщина долго настраивалась на деловой лад. Свое состояние она назвала «любовь сродни помешательству». Выудила из памяти слово «роман» и примерила его к себе и Джебу. Похоже, их отношения можно было назвать бурным романом. В аэропорту Сантьяго она, увидев его, подумала: «Таким его я себе и представляла». На самом деле представила его, как только увидела. Ей действительно показалось, что он крепко сжимал ее тело, а не бумагу с ее именем. И снова Моника лгала себе, принимая желаемое за действительное, наделяя парня теми качествами, которые она хотела бы в нем видеть. И всегда угадывала. Что это?.. Это любовь?

Она не могла вспомнить, когда бы ей так хотелось секса. Вначале под горячим солнцем в двух шагах от каньона, потом под горячим душем в мотеле. Пик желаний пришелся на штурманский стол, и она получила все, что хотела, буквально улетая к звездам. Чуть позже она в записной книжке, находящейся в ее голове, большими буквами написала: «Астрокупол не забуду никогда».

Моника с трудом стряхнула с себя прилипчивые мысли.

– Ты скоро уедешь? – спросила она.

– Завтра, – ответил Блинков, – прямым рейсом в Испанию.

– Мы больше не увидимся?

– Обещаю: увидимся.

– Ты всем женщинам так говоришь?

– Только не я.

Он нашел верный ответ, слегка удивилась Моника. Напрашивался ответ: «Не всем женщинам». И как следствие – усмешка: «Значит, все же говоришь. Некоторым. Из них».

Она обладала исключительной памятью и воспроизвела отрывок из статьи в мадридской газете. – …В штаб-квартире «Опус Деи» 24 июня 2003 года понтифик обратил внимание на соединение усилий прелатуры с деятельностью каждой епархии или прихода, в структуры которых внедрены ячейки «Опус Деи»… Понтифик упомянул имя некоего полковника Петра Юсупова, ставшего, словами папы, духовником епископа Вильгельма Рейтера. Последний раз старейшего члена «Опус Деи» видели в Толедо на празднике Тела Христова, приходящегося на четверг девятой недели после Страстной недели. Торжественную процессию возглавлял кардинал-епископ Толедо, а вместе с ним и Вильгельм Рейтер…

– Знаешь, кто такой духовник? – спросила она.

– Это человек, который принимает исповедь у кого-то, – ответил Блинков.

– В нашем случае – последнюю исповедь от епископа ордена. Юсупов стал тем человеком, который отпустил грехи от имени церкви и Бога, понимаешь? И причина этого странного поступка неизвестна. Год назад я думала так: возможно, священник посвятил полковника в какую-то тайну. Тема этого посвящения мне казалась очевидной. Она подтверждалась исчезновением Юсупова, и случилось это спустя три месяца после смерти епископа. Тогда же погибли русские моряки с тайными знаками, говорящими об их принадлежности к католическому ордену, а затем и дочь полковника. И вот теперь все мои предположения подтвердились. Фактически Габриель дал признательные показания.

– Считаешь, Петр Юсупов жив?

– Я не вижу причин, по которым тело Юсупова могли скрывать. Он жив. И является ключом к этому делу. Во всяком случае, он был жив год назад.

– Да, – глубоким кивком подтвердила Моника. – Я была в одном здании с ним. Месяц назад я получила обновленные данные: Юсупов находится в том же месте. Называется оно «Оазис».

– Где это?

– В Сомали. Полковник содержится в тюрьме для военнослужащих.

– Как он попал в сомалийскую тюрьму?

– Юсупов – военный, офицер. И не мог не знать расклад во многих африканских странах. Скрываясь, он сделал выбор в пользу Сомали. Там шла война. Там были нужны наемники. Юсупов предложил свои услуги в кенийской конторе по найму легионеров, назвал вымышленную фамилию, что устраивало обе стороны: строка о страховке в контракте была пустой формальностью. Более того, на собеседовании он заявил, что у него нет близких родственников, людей, с которыми он смог бы поделиться хотя бы долларом. Свои личные вещи и документы он оставил на хранение в кенийской конторе по найму «Бо Хадсон».

– На какой срок Юсупов заключил контракт?

– На пять лет. Так что документы по сей день в сейфе конторы. Об этом ты хотел спросить?

– Да, – кивнул Джеб. – Что было дальше?

– Из Кении его перебросили в Сомали. Около трех месяцев он работал и получал деньги. В конце концов загремел за решетку.

– Причина?

– Глупее не придумаешь, – ответила Моника. – Юсупов убил сомалийского военного на почве расовой неприязни. В итоге получил пожизненный срок. В администрации тюрьмы до сей поры не знают его настоящую фамилию. Хочешь спросить, как я об этом узнала? Очень просто. Среди наемников в Африке много американских морских пехотинцев, я бы сказала – подавляющее большинство. Так что сигналы о правонарушениях среди легионеров быстро доходят до нашего ведомства. Пусть даже сигналы ложные: преступление совершил испанский пехотинец.

– Юсупов нашел хорошее место для хранения тайны, – покачал головой Джеб, невольно проникаясь симпатиями к неизвестному полковнику.

– У меня есть подробный план этого африканского каземата.

– Наводила справки через свое ведомство? Какой интерес ты преследовала?

Моника пренебрежительно фыркнула:

– Тот, который не дает покоя и вам. Вам необходимо раскрыть дело, которое вам подвезла Камилла. Это значит, вы должны докопаться до истины, узнать правду. Меня держит в своих тисках тайна. Просто наши интересы пересеклись. Мы ищем одного человека, который сможет открыть глаза одним на правду, а другим – на тайну. Не находишь, что тайна и правда – это одно и то же?

– Не знаю. – Джеб пожал плечами. Он встал с кровати, надел джинсы, тенниску. Открыл банку пива, предложил Монике, та отказалась. – Может статься, тайна старого священника принесет тебе разочарование. Возможно, ты вместо ящика с золотом откроешь «ящик Пандоры».

«Вот мы и начали отдаляться», – усмехнулась Моника, уловив в голосе Джеба чужие нотки. Казалось, с ней говорил Абрамов.

– Все бедствия, от которых страдает человечество, уже давно расползлись по земле, – ответила она отчужденным тоном. Намеренно, отдавая Джебу должное.

– Ты не ответила на вопрос. Ты наводила справки о Юсупове через свое ведомство?

– Порой не обязательно задействовать какое-то ведомство. Информация – это мусор. Огромная помойка. Просто нужно знать, где искать. Если бы российский ученый-исследователь позвонил в сенатский комитет по иностранным делам и попросил текст выступления представителя госдепартамента на слушаниях подкомитета по американо-российским отношениям, ФБР не стало бы его терроризировать. Скорее всего у него спросили бы адрес, чтобы послать ему эти материалы бесплатно. Или же он сам мог бы зайти в Капитолий и получить текст слушаний в соответствующем офисе, опять же бесплатно[16].

– Почему ты не хочешь отвечать на мой вопрос?

– Ты плохо слушал. Я сказала, что отслеживала все преступления, подпадающие под юрисдикцию СКР, в надежде наткнуться на знакомую фамилию.

– Не держи меня за дурака.

Моника усмехнулась.

– Хорошо, отвечу. Я занималась расследованием тяжких преступлений, включая убийства, изнасилования, кражи, ограбления, шантаж, поджоги. Я обладаю доступом к секретным компьютерным базам данных оперативных подразделений правоохранительных ведомств. Плюс доступ к двадцати пяти базам данных правительственных и частных структур. Так вот, в прошлом году я расследовала убийство американского морпеха. Он осуществлял охрану директора американского «Центра в защиту политической справедливости» в Сомали. Морпех спас ему жизнь во время покушения, за день до публичного выступления директора. Он предупредил мировую общественность, что не исключает в скором времени захвата столицы страны исламистами и что это может привести к появлению правительства, которое попытается установить исламскую форму правления. Пользуясь служебным положением, я искусственно завысила количество версий и, отрабатывая одну из них, запросила данные на сомалийского офицера из состава тюрьмы. Точнее, меня заинтересовал сам начальник изолятора Фейсал, которого подозревали в связях с экстремистами.

…Моника была одета в хаки, берет, солнцезащитные очки. Под усиленной охраной она села в вертолет Sea Knight («Морской рыцарь») с двумя несущими винтами над кабиной и хвостовой частью, и «дважды винтокрылая машина» оставила Могадишо и взяла направление на юго-запад страны.

Сто пятьдесят километров пути, и «Морской рыцарь» приземлился на бетонной площадке в центре тюрьмы.

Именно с этого момента Моника начала жалеть о своем безрассудном поступке. Она чувствовала напряжение даже в воздухе, ненависть – во взглядах тюремного гарнизона, личный состав которого был сформирован из бойцов спецназа, чернокожих громил. Она вдруг подумала о том, что рядом с белой завистью существует черная ненависть. Вот сейчас с ней расправятся, и не поможет мнимая охрана. Она вторглась на чужую территорию, чтобы сунуть нос в чужие дела.

Однако нашла успокоение и прежний настрой, до каждого знака мысленно воспроизводя отрывок из статьи в мадридской газете, выделяя главное: «Полковник Петр Юсупов. Духовник епископа Рейтера».

В тесном кабинете с зарешеченным окном, где единственной мебелью были смычка стол-стул, похожий на парту, и откидная скамья для допрашиваемых, Моника поджидала начальника этого объекта. Она не находила логики в его предложении ответить на ее вопросы в камере для допросов.

Он заставлял себя ждать в камере.

Моника тем временем до мельчайших деталей воспроизвела картину полета, приземления, чтобы вспомнить ее через год, два…

Петр Юсупов…

Теперь он рядом. Или снова рядом. В одной из камер, в одном из каменных мешков, в одной из банок, где тушится его тело. Но он уже не тот Петр Юсупов, которого знала Моника…

Фейсал, стремительно вошедший в камеру, был больше европейцем, нежели негром. По определению Моники – смертельно побледневшим негром. Его подозревали в связях с экстремистами. По сути, весь гарнизон подпадал под это определение. Потенциально он мог совершить покушение на главу «Центра в защиту политической справедливости», с этого и начался допрос. Моника задала ему всего несколько вопросов. Фейсал отвечал охотно, рисуясь, наглея с каждой секундой:

– Я отвечу более подробно, если вы снимете рубашку. Или хотя бы расстегнете верхние пуговицы.

Его глаза пожелтели, еще больше, когда Моника неожиданно откликнулась на его просьбу и одну за другой расстегнула несколько пуговиц. Усмехнулась: «Пышный бюст – не гарантия успеха в личной жизни». Внешне она походила на актрису Сальму Хайек, сыгравшую роль вампира в фильме «От рассвета до заката», и ей, жгучей брюнетке, подходило черное белье. Именно черные кружева рассматривал сейчас Фейсал, часто сглатывая.

– Так где вы были во время покушения на политолога?

Он с трудом оторвал взгляд от кружев и посмотрел на женщину. Он был за этим бельем, задыхался от его свежести, растекался по ее телу…

В камере было душно. Моника предложила пройтись по более или менее прохладным коридорам и выслушать начальника в непринужденной обстановке.

– Туда нельзя.

Фейсал забыл пошутить: «Туда вам еще рано».

– Ну если вы хотите. – Он отдал команду, и надзиратель открыл металлическую дверь. Начальник и его гостья вошли в отделение для особо опасных преступников.

Фейсал, названный так в честь короля Саудовской Аравии, сломался быстро. У него была одна слабость и страсть – белые женщины, и он получил хотя бы общее представление об их красоте, и его впечатления многократно усиливались здесь, в тюрьме, на фоне решеток, тяжеленных дверей. Эта женщина не смогла бы произвести на него такое сильное впечатление в баре, к примеру, не говоря уже о сцене с отполированными шестами. Может, он видел ее в этой камере – хозяйкой и камеры, и его тоже. Он робел. Он выполнил бы любую просьбу, приказ. В общем и целом он походил на возбужденный фаллос; и Моника отчетливо представляла, что станет с ним после выброса энергии… Она оставила его в таком положении. Он стоял в центре бетонной площадки и смотрел из-под руки на улетавший вертолет…

– Моника… – начал было Джеб, стоя у порога люкса.

Женщина покачала головой и приложила палец к его губам.

– Ничего не говори, – сказала она по слогам. – Я все прекрасно понимаю. Ты хороший парень, который ничего не обещает, мало говорит и много делает.

– Мы встретимся.

– Пустые слова. Моих данных вам хватит для начала операции.

– Твоих данных мне будет недоставать.

Моника улыбнулась:

– У меня действительно классная фигура, грудь, бедра. У меня розовые пятки и тонкие пальцы без мозолей. Глупо с такими данными проснуться однажды под крышкой гроба. Я не хуже и не лучше других, я немного особенная. Ну мечтала внезапно разбогатеть. Охотилась за синей птицей, не зная, что она собой представляет. А когда узнала, вдруг открестилась от нее: не надо мне никакого богатства. Тем более такого. Тем более что меня предупредили. Обещай мне одну вещь, Женя. Купи диск Робби Уильямса с песней «Со мной одни неприятности» и крути его с утра до вечера.

«Боже, – не удержалась от вздоха Моника. – Непостоянство – мое имя или его? А может быть, его предшественника?»

– Кстати, тебе звонил твой приятель. Ты его Коком назвал.

– Что он тебе сказал?

– Едем в Африку, Джеб. Одевайся соответственно.

Глава 14 Новые вопросы и новые ответы

Габриель расценил действия Моники и Джеба как ошибочные. Сладкая парочка скрылась оригинальным способом, что косвенно подтверждало выводы ватиканского сыщика: Орсини напала на след Юсупова, может быть, в курсе его местонахождения, и русские на верном пути. С другой стороны, Моника держалась Джеба, опасаясь за свою жизнь и находя в нем защиту. Но так или иначе ее действия говорили вот о чем: она рассчитывала на победу, на полную и безоговорочную победу. А таковую можно одержать, имея набор самых сильных карт. Ватикан пойдет на уступки, узнав, что под ударом репутация его личной прелатуры, сдастся перед разоблачениями «деяний епископа Рейтера», символа мученичества, почитаемого сотнями тысяч прихожан… отступника. Беря все это в расчет и повторяясь: русские на верном пути, – Габриель отпустил их в их же инициативе, а сам занялся другими делами, готовя, может быть, контрудар. Он не уповал более на силовые действия и оставил за собой право оперативной игры.

Дом епископа Рейтера манил Габриеля…

В этом зове слышалось столько силы, будто в подвале покоились не человеческие останки, а живые еще, замурованные шестьдесят лет назад люди.

Кто они? – спрашивал себя Габриель. Время одинаково относится к телам богатых и бедных. У каждого есть право на могилу. Кто-то претендует на «роскошь костра», кто-то на гробницу, кто-то на общую яму. Время одинаково относится к грязному телу и вымытому, натертому благовониями, к телу в рубище или белоснежной ткани.

То ли воспоминания подействовали на него в этот день или еще что-то, но сегодня Габриель был облачен в костюм и фетровую шляпу а-ля Капоне.

Ее он купил по пути в магазине «Ретро». Она мешала вести машину. Габриелю казалось, будто он низко надвинул на лоб капюшон. Он снял ее и положил на сиденье.

Долго не вылезал из машины. Зябко поводя плечами, искренне удивлялся легко одетым прохожим: «Не холодно же им».

Первым делом он проверил работу монаха. Спустившись в подвал, придирчиво осмотрел поленницу. Он не верил, что за ней снова ровная, отштукатуренная стена. Мерещился пролом, скелеты в цивильных костюмах.

Злопамятный монах напомнил о себе:

– Мне снова подождать на улице? Вы уже прямо скажите, какую стену будете ломать.

Габриель не стал баловать монаха разнообразием просьб и впечатлений. Хотя воды мало утекло, однако он мог задавить монаха идиомами: пока ты тут бил баклуши, меня били в живот крышкой стола, роняли на пол, угрожали оружием, обещали отстрелить руку. Мог бы поделиться вчерашним ночным кошмаром: во сне он из самовара разливал цемент по трехлитровым банкам.

– Сходи-ка за вином…

Габриель хорошо освоился в этом доме. Уединившись в личной комнате епископа, представил его молодым, словно сам окунулся в ту тревожную эпоху. Он увидел красивого немца в светлом двубортном костюме, шляпе. Он держит в зубах трубку, улыбается одной половиной лица, позируя фотографу; дурашливо морщится от яркой вспышки магния. Габриель отчетливо представил чувства и настроения этого человека. Особенно отчетливо тогда, когда Рейтер убивал товарищей и жену. Он смотрел в светлое будущее. Он не умел мечтать и видеть по-другому. Даже когда ослеп, он видел лазурный берег, свой маленький рай. У него осталась память, и она рождала отчетливые представления о свете. Но вот мечта его забыла, что такое свет, и ослепла…

А еще он боялся смерти. Он судил о других по себе, и первый посвященный в его тайну убил бы его.

Габриель полагал, что не ошибается.

Он подошел к секретеру, открыл дверцу-доску и некоторое время разглядывал маленькие ящики и полки. Выдвинув один ящик, Габриель вывалил его содержимое на доску. Перьевая авторучка без колпачка, карандаши, коробок спичек, пустая банка из-под витаминов, женские наручные часы, перочинный нож… Скорее всего эти вещи принадлежали покойной жене Рейтера, Марсии Гонсалес. Вещи его также интересовали, но в первую очередь – бумаги. К таковым он относил и фотографии. В комоде он нашел семейный фотоальбом Гонсалес, но там снимков Вильгельма Рейтера не обнаружил. Из серванта он извлек несколько пачек из-под фотобумаги. И там ничего, на что он очень рассчитывал. Пробежал глазами по стенам, насчитал тридцать фотографий. На них изображены молодые, пожилые, средних лет люди, но опять ни намека на Рейтера.

Порядок здесь поддерживали монахини. Скорее всего, они выполняли желания хозяина: не трогать в этой комнате ничего. Хотя бы предметы здесь хранили память, – отчего-то именно в таком ключе пожалел епископа Габриель.

И все же странно, что он не обнаружил ни одного снимка Рейтера. Криминалист сделал бы вывод: Вильгельм Рейтер не тот человек, за которого себя выдавал. Он уничтожил все фотографии, чтобы его не опознали. Такого же мнения был и Габриель. Он пошел в своих рассуждениях дальше и зашел в тупик: если Рейтер действительно уничтожил снимки со своим изображением, то мог это сделать, будучи зрячим. Ну естественно. Габриель только что не развел руками. Каким образом слепой узнает, свою фотографию он уничтожает или чужую?

Он снова вернулся к секретеру и взял перочинный нож. Самый простой секрет – двойное дно. Габриель вспомнил, что в школьные годы хранил порнофотографии и вырезки из мужских журналов с изображением зайчика в похожем тайнике. Как этот. Он подковырнул фанерку на дне ящика, казавшуюся дном. На деле дно оказалось двойным.

Потайной отсек был узким. По ширине паспорта. Единственной вещи, хранившейся в ящичке.

Это был дипломатический паспорт. На имя…

Габриель бережно открыл документ. Он смотрел на имя, выведенное в паспорте каллиграфическим почерком, но видел вязь на булавке и запонках: КфФ.

Паспорт был выдан в 1940 году Карлу фон Фрикке.

А вот и его фото. Со снимка на Габриеля смотрел молодой человек с правильными чертами. И каждая черта говорила о его благородном происхождении. Ариец – в терминологии расизма – есть представитель «высшего расового типа» белых людей. Иные термины, если бы и пришли в голову Габриеля, разбились бы о лицо этого человека.

Кто он? Почему Рейтер сохранил этот документ? Хранил как память?

У Габриеля мурашки по спине побежали, когда он вспомнил свои выкладки:

«У Рейтера осталась память, и она рождала отчетливые представления о свете». Паспорт. Как память.

Рейтеру было восемьдесят пять. И если бы его лицо не было обезображено страшными ожогами, то как установить черты сходства или различия? Порой всего десяток лет искажают человека до неузнаваемости. Лишние полста килограммов веса, и ты совсем другой человек.

Габриель не знал настоящего облика епископа, но твердо верил: он узнает его, едва взглянет на фото. По сути, искал в комнате слепого (для которого все черно) кошку. Нашел ли он ее?

Снова пристальный взгляд на фото Карла фон Фрикке.

Уничтожил свои снимки, чтобы его не опознали?

Если нет, то кто этот человек? Был ли он человеком с двойным дном?..

Как он мог водить за нос посольство Германии?

Впрочем, война была уже проиграна, в посольствах царила анархия, дипломаты ожидали повальных арестов. Один из них получил сильные ожоги, а для других – натурально обуглился. Его судьба уже никого не интересовала.

Габриель, занятый своими мыслями, убирал со стола, ставил на место ящики. С собой он забрал паспорт и фанерку, под которой шестьдесят лет хранилась чужая тайна.

Епископ Рейтер был похоронен в катакомбах мадридского монастыря. Отверстие гробницы заделали плитами, щели заполнили цементом. Согласно старому обычаю и завещанию Рейтера, его эпитафия была скромной: «Прозванному Всадником и положенному с миром. Жил восемьдесят пять лет».

Далее следовали четыре символа первых христиан: монограмма Христа, пальмовая ветвь, голубь с оливковой ветвью и якорь.

Габриель не мог дать ответа на вопрос, зачем он пришел к месту захоронения епископа. Ему казалось, в этом подземелье, наполненном телами усопших, должны пробуждаться тяжелые ощущения. Однако его душу охватило чувство покоя. Он не собирался скоро умирать, тем не менее надежда воскреснуть напомнила ему: смерть – это проходящий сон.

Он поклонился праху епископа и тихо прошептал слова благодарности.

И снова не смог бы ответить, за что говорит спасибо. Может быть, за то, что епископ круто развернул его жизнь, дал иную надежду: на воскресение в этой жизни. Изменить все, даже внешность, и есть воскресение.

Странно, думал он, епископа давно нет, а он будто водит его по улицам Мадрида, набережной Кадиса, задворкам Сантьяго… Знакомит его с людьми, от которых он еще несколько дней назад отмахнулся бы, как от дохлых тараканов. Показывает ему уютный дом в незнакомой стране. Дом стоит на утесе, укрыт среди прохладного леса. О скалистые берега бьются громадные волны. Вид из него добавляет вдохновения.

Рейтер выбирает Габриеля своим учеником, и ему уже никогда не свернуть с этого пути. Его наставник глух и слеп, но он говорит устами самого Габриеля:

«Помни: выбирая этот путь, ты должен получить одобрение своего наставника. Я твой наставник и обязан предупредить тебя, что великое покаяние идет рука об руку с грандиозными духовными крушениями, причина которых – ТЩЕСЛАВИЕ. Для того чтобы бороться с тщеславием, нужно лишь оставить его без пищи. И тогда тебе не придется в смешной наивности считать себя великим героем».

Габриелю нравится ритмика, мелодика этих слов, принадлежащих основателю ордена. И смысл прячется за этими построениями. Он мысленно просит Рейтера объяснить это проще. И получает ответ:

«Перед Богом ловчить бессмысленно».

– Magister dixit, – дважды повторил Габриель на латыни.

Найроби, Кения

Офис конторы «Бо Хадсон» находился в пяти минутах пути от президентского дворца, похожего на помещичью усадьбу. Николай Кокарев, оглядев кабинет хозяина фирмы, отметил: он соответствовал зарубежному стандарту американской конторы в африканской стране. Теснота, вентилятор, заваленный бумагами стол, ноги на нем, громадная, с ночную вазу, кофейная чашка.

Бо Хадсона ни один вопрос не застал врасплох, он не знал выражений типа «не знаю», жестов вроде пожимания плечами. Он на правах гостеприимного, однако утомленного жарой и рутиной хозяина сказал несколько вступительных слов о стране, где жизнь и работа были неотделимы, что походило на существование.

Николай сидел напротив Хадсона. Представившись старшим в группе, он и вел переговоры. Он же от своего имени обменялся с Хадсоном факсами: россияне ознакомились с предложениями фирмы «Бо Хадсон», имеющей свою страничку в Интернете, и готовы вылететь в Найроби; фирма готова принять клиентов, покрыв расходы на перелет в столицу Кении по заключении контрактов.

– Здесь разговаривают на английском и суахили, – говорил вербовщик. – В Кении одна половина верующих – христиане, другая – колдуны. Исповедуют анимизм, поклоняются фетишам.

– Это понятно, – перебил Кок. – Здесь мы надолго не задержимся. Про Сомали расскажи. Там на чем говорят?

– На сомали, – усмехнулся Бо. – И арабском. Ситуация там следующая. В начале июня лидер «Союза исламских судов» Шариф Ахмед объявил о захвате столицы страны. Могу процитировать его: «Мы выиграли битву против врагов ислама. Могадишо перешел под контроль народа». Дальше сторонники Ахмеда овладели еще несколькими важными городами Африканского Рога.

Николай также мог процитировать адмирала Школьника, предоставившего на Бо Хадсона небольшое досье. Хадсон входил в резидентуру ЦРУ в столице Кении и работал под крышей «Альянса за восстановление мира и противодействия терроризму». Именно отсюда, из Найроби, американская разведка проявляла очень большую активность в Сомали.

– Заработки там приличные? – спросил Кок.

– От пяти тысяч долларов.

– На кого мы будем пахать?

– На себя. – Хадсон убрал ноги со стола и предложил клиенту выпить. Кок отказался, сославшись на жару. – В основном легионеры действуют совместно с сомалийскими кланами, – продолжал он, глотнув виски. – Легионеров мы называем мальчиками, сомалийцев – девочками. В Сомали девочек используют для борьбы с радикальными исламистами. Не всегда операции проходят гладко. На этой почве противники антитеррористической политики не перестают кричать о том, что борьба с терроризмом в Африке провалена. – Хадсон указал рукой на окно. – Моя фирма связана с американским посольством в Найроби. Там подобные операции вызывают рвоту. На меня не раз жаловались в госдепартамент, обвиняя в связях с ЦРУ, а ЦРУ – в грязных приемах.

– Нам все равно, откуда ты. – Николай демонстративно почесал под мышкой. – Есть ли у тебя стратегические виды на Сомали, а если есть, то не видно ли на них отрицательных последствий?

Хадсон хмыкнул. Он видел в этом двадцатипятилетнем парне, возраст которого читался на его лице, старателя. Он не был туп, как не был политически подкован, обходился вершками и в этом плане мог говорить часами и не испортить впечатления о себе. Остальные легионеры на Хадсона никакого впечатления не произвели. Они остались в коридоре, заняв мягкие офисные стулья. Хадсон вывел простую формулу: их поведение, настрой, даже умственные способности находятся в полной зависимости от их командира. Он даже не мог представить, что в эвакуационной операции русских диверсантов является ключевой фигурой.

Что касается Кока, то он впервые выступал в столь серьезной роли, где играл сам себя.

– Могу ответить на твой вопрос, – покивал Хадсон. – На втором этаже этого здания находится отделение аналитического центра «Ньюс Репорт». Его сотрудники занимаются изучением международных конфликтов и выполняют заказы различных организаций, включая Пентагон. Так вот, шеф кенийского отдела недавно сказал мне: «Я не думаю, чтобы в этом мире было еще возможно добиться своего просто путем денежных выплат и поставок оружия».

– К чему он это сказал? – проявил любознательность Кок.

– К тому, что для США невыгодно становиться на чью-либо сторону в районе Африканского Рога. Там очень сложная, как нигде в мире, ситуация и вмешательство слишком непредсказуемо. Я его понимаю.

– Правда? Почему?

– Потому что он родом из Сомали, и его реакция на победы экстремистов неоднозначна. Может быть, он надеется на то, что экстремистам удастся покончить с анархией и установить законность в стране. А его заместитель, к примеру, опасается законов шариата и установления исламского государства по образцу правления талибов в Афганистане.

– К черту Афган. Надоел. О нас поговорим. Значит, мы будем действовать совместно с сомалийскими кланами?

– Возможно, и с подразделениями эфиопской армии. Недавно около трехсот человек пересекли границу Сомали в юго-западной части, завязали бой с экстремистами Ахмеда. Нас, американцев, снова обвинили в поддержке интервенции, оказании помощи Эфиопии в захвате регионов. Так что, не исключаю, вас перебросят в приграничные города.

– Все это интересно. – Кок придал лицу глубокомысленное выражение. – Когда здесь не воюют, чем занимаются?

– В Сомали есть все: бананы, сахар, ладан.

– В смысле бен Ладен? Вот это заманчиво.

– Ну что, будем оформляться? – спросил Хадсон устало.

– Да, время – деньги.

– Боевой опыт есть?

– Шесть спецопераций в Колумбии, Таиланде, Египте, Кувейте. Причем одним составом. Троих парней потеряли, пополнились одним. Не скажу, что сильно поиздержались, просто, как говорят у нас, «привыкли руки к топорам». И еще, Бо, – Николай, понизив голос, приступил к домашней заготовке, – ты можешь облегчить жизнь себе и нам. Мы не хотим, чтобы наши имена фигурировали даже в твоей конторе. Например, в Таиланде я работал под именем Оля-Коля, а моим напарником был таец-трансвестит по кличке Бой.

На взгляд Хадсона, этот парень чуть-чуть не дотягивал до идиота, а сам Хадсон чуть не доносил палец до виска, чтобы покрутить им. Все шесть спецопераций отпечатались на лице клиента. Конечно, Хадсон видел и не таких, и ему было все равно, как быстро сгинет этот спец в унитазе африканской истории. Впрочем, он собирался сегодня же выяснить подлинные имена наемников, обратившись лично к директору столичного аэропорта.

– Конечно, – сказал он, – ты можешь назвать любое имя.

С этого момента Кок вникал в каждое слово, в каждый жест Бо Хадсона. Он сопоставлял данные, полученные Школьником из штаб-квартиры ГРУ, с наглядным материалом. Пока эти две величины, взятые им для сравнения, ни в чем не разнились.

Он на себе испытывал заключительную фазу вербовки наемников в конторе «Бо Хадсон». Он слушал ее владельца, но кивал в ответ агенту ЦРУ.

– Вас перебросят самолетом в Кисмайо.

«За последние полтора месяца наблюдений порядок переброски легионеров из Кении в Сомали не изменился. Самолет частной авиакомпании „Банил Сан“ вылетает с военного аэродрома и садится на аэродроме в сомалийском Кисмайо, что в четырехстах километрах от Найроби».

– В Кисмайо вы пройдете своеобразный карантин. Вас поместят в медицинский бокс…

«При аэродроме функционирует медицинский центр со стационаром на десять коек. Вновь прибывшие легионеры проходят медобследование, сдают анализы, принимают профилактические и лечебные прививки против малярии, аллергических реакций, укусов насекомых. Наблюдаются легионеры у медиков в течение трех дней».

– Через три, максимум четыре дня за вами прилетит на вертолете группа сопровождения…

"Группа сопровождения прибывает на базу на американском вертолете UH-1E «Ирокез». Принимает на борт группу легионеров (не больше пяти человек) и берет курс на одну из баз, имеющих оперативное подчинение ЦРУ. «Ирокез» оснащен двумя пулеметами «М60» и подвесками с двумя пакетами неуправляемых ракет. Снаряжение сопровождающих – полная боевая выкладка, на случай экстренной высадки при повреждении вертолета: технические поломки, обстрел и так далее".

Для Кока эти подробные выкладки военной разведки сжались до одной фразы: «Военные в Сомали без оружия не ходят даже в туалет».

О количестве сопровождающих Хадсон ничего не сказал. Впрочем, в этом нужды не было. Кок хорошо знал эту модификацию «Ирокеза», разработанного по заказу командования Корпуса морской пехоты. Он вмещал до десяти (обычно восемь) солдат или трое носилок, двух сидячих раненых и одного сопровождающего. Значит, максимальное количество сопровождающих – пять. Что подтверждалось ссылкой на максимальное число перебрасываемых на базы легионеров: тоже пять.

Петр Юсупов вскочил на кровати. Его мелко трясло, и он долго не мог прийти в себя…

Ему снова приснился заброшенный дом на окраине Барселоны. Он добирается до него на такси, щедро расплачивается с водителем. Долго стоит перед дорожным знаком, обозначающим населенный пункт: МОНИСТРАЛЬ. Ему кажется, он приезжает сюда не в первый раз. Чтобы проверить себя и снова окунуться в зябкие воды дежа вю, он мысленно рисует дом во всех подробностях, а когда спускается к нему с холма, вздрагивает и бессильно закрывает глаза: так и есть…

Однако он не останавливается на достигнутом.

Он видит запертую комнату: одинокая кровать, заколоченные окна, грязный пол. Еще не разглядев человеческого тела на кровати, он, приобретая возможность вселяться в чужой разум и душу, проникает в лежащего человека.

Странно, но он пытается представить то же самое, только в обратном порядке: запертую комнату, заколоченные окна, улицу. Где он, в другом городе или рядом с Барселоной? А может, в другой стране?

Он пытается принять боль Дианы и, корчась вместо нее на кровати, каждую минуту ждет человека, который снова сделает укол, и он головой вперед упадет в бред своих видений. Увидит самого дьявола и его помощников. Увидит полчища мух, содрогнется от зловония. Увидит себя с разбитыми ногами в каком-то сером здании, освещенном потрескивающими факелами, одетым в рубище. Перед ним метнутся тени. Он выстрелит в них, и они развеются черными перьями. Хлопнут двери, и он, не в силах сопротивляться, жалко скуля, побредет к погребальной нише. Займет в ней место и сложит на груди руки. Пора умирать. Со словами: «Я есть, что я есть».

Кто-то берет его руку, перетягивает жгутом, колет иглой, вспрыскивает яд. Он открывает глаза и видит слепого епископа со шприцем в одной руке и раскаленным тавром в другой. Использованный шприц летит в сторону, оружие для выжигания клейма приближается к его телу, прожигает его, оставляя страшный неизгладимый след: «НЕВЕРНЫЙ ХРАНИТЕЛЬ». Епископ удаляется… И вот тут сон плавно и незаметно перетекает в реальность…

Неверный хранитель тайны. С престола на Юсупова шипят голоса, орден прикипает к груди и жжет плоть.

Порочный круг. Один человек сумел связать в неразрывный круг разных, но в одном – одинаковых людей.

Петр встает с кровати, берет со стола сигарету, прикуривает и глубоко затягивается. Выпускает дым, стоя у окна. Его встречает рассвет, солнце, рассыпавшее по песку золотые лучи…

Реальность воплощается в единичный предмет и становится до черствости сухой.

Открыть тайну золотых слитков – означало лишиться их. Ведь претенденты на золото, конфискованное нацистами у евреев и переправленное из Швейцарии в посольство Германии в Мадриде, будут исчисляться десятками… Слепой епископ был привязан к своему сокровищу и точно знал, на что обрекает своего воинствующего духовника, его близких, верхушку ордена… Ему не хватило мгновений, чтобы умереть с улыбкой…

Он, самый почитаемый священник после основателя «Опус Деи», опорочил орден и тем самым породил еще одну тайну. Чтобы скрыть ее, персональная прелатура Ватикана, переспавшая со своим епископом, будет охотиться за носителями тайны, пока не уничтожит всех.

Ловушка. Петру Юсупову уготовили ловушку. Он был бы счастлив попасть в нее, но не мог.

Полковник опустился на жесткую койку. Бросил окурок под ноги.

За неполные три года, что он провел в этой африканской тюрьме, он оброс. Огромная борода, огромные глаза под черными бровями, тело чуть прикрывают жалкие лохмотья. Но он также имел много привилегий: часовая прогулка и три сигареты в день.

Вечером в дешевой гостинице парни накрыли стол: коньяк, фрукты, жареная индейка. В этой стране, доходы которой от иностранного туризма вплотную подобрались к половине миллиарда, они в полувоенной форме виделись именно туристами. Казалось, на улице их поджидает джип, а впереди – незабываемое сафари.

– Чувствовал себя не в своей тарелке, – делился Николай впечатлениями о Бо Хадсоне. – Не пришлось пудрить клиенту мозги. Говорил правду, что мне несвойственно.

Кок чаще всего обращался к новому члену группы, которого три месяца назад принял в штыки. Его кандидатуру рекомендовал адмирал Школьник: «Такой человек, как Костя Романов, вам необходим. Я вижу его необходимость со стороны, тогда как вы не можете разглядеть это изнутри своей команды». На что оскорбленный в своих чувствах Николай ответил обоим: «Да мне наплевать, Романов он или Чемоданов! На его заслуги, если таковые есть. Мы – не регулярная армия. Нефига ляпать указы об увольнении и призыве. Никто к нам по щучьему велению не приходил. Даже Саня Абрамов, который к нам шкурный интерес имел, ко двору пришелся. Не подталкивайте меня к крайностям. Я не хочу, чтобы мои товарищи видели, как Николай Петрович Кока-рев посылает Виктора Николаевича Школьника на хрен!» С Костей он пообщался в том же духе: «Змеей хотел пролезть в нашу команду?.. Мы не лучше и не хуже остальных. Мы такие, какие есть. У нас свой мир. С остальным миром мы просто соседствуем. Даю тебе двадцать четыре минуты, брат. Не съедешь из моего отеля, тебе отсюда увезут вперед ногами». Оказалось, заслуги у Кости были сродни прежней деятельности членов агентурной группы Джеба: Романов по кличке Румын находился в розыске за убийство четырех человек. Школьник ответил потом на вопрос Кока («Кого он замочил?»): «Изуверов. И если бы я, контр-адмирал, начальник разведуправления флота, человек, воспитавший и выдавший замуж дочь, оказался на его месте, то, ей-богу, поступил бы, как он».

– Чувствую себя в этом клоповнике как в казарме. Тянет отписаться домой: "Здравствуйте, мои дорогие мама и папа! Спешу сообщить, что успешно завербовался в сомалийскую дружину по поиску боевиков Усамы бен Ладена. Кстати, в ней есть украинцы, русские, казахи. Удручает тот факт, мои родные, что в Лэнгли установят мою принадлежность к флотской разведке, однако к этому времени моя секретная операция должна завершиться. Очень огорчен тем обстоятельством, что Моника при всем желании не смогла принять участие в операции.

К тому же ее судьба также находилась всецело в моих руках. Она до сей поры числится в отпуске и проводит время вместе с родителями. Надеюсь, в скором времени вы познакомитесь с ними. Говорят, приятные люди. Кстати, вы так и не узнали, как я познакомился с Моникой. Предстал я перед ней неожиданно, грязный, но желанный, как замызганная купюра, влетевшая в окно алкоголика".

– Кок, ты закончил? – спросил Джеб, не скрывая раздражения. Чаще всего он говорил себе, что привык не замечать болтовни Николая. Сейчас его словоблудие раздражало командира группы. Хотелось просто расслабиться, а для этого требовалась относительная тишина.

– Впервые мы отправляемся на операцию без оружия. Обычно шли на день, а рассчитывали как на неделю. По старому принципу.

Николай часто поправлял челку, доходившую ему до подбородка, чем напоминал Гарика Сукачева в молодости.

Джеб предчувствовал, и оказался прав, что сегодняшний вечер утонет в разговорах ни о чем. И это правильно. Никто не хотел выходить за рамки разработанного плана даже мысленно. План дробился на множество частей, и одна из них, ключевая, предусматривала ход событий на борту «Ирокеза». Бесполезно, вредно прогонять в голове стандартные действия, что было сравнимо с наработанной боксерской связкой в следующем плане: неважно, стоит противник спиной или лицом к рефери, главное, он в убойной для противника позиции.

Джеб думал о Монике. Вспоминал ее требовательные руки, губы, глаза. Болтовня Кока о родителях Моники родила в голове Джеба воспоминания о стариках Орсини. Тот же Кок назвал бы их запуганными и нашел подтверждение у Моники: «А ведь они жили в Америке». Мало жили. Такое чувство – никогда. Иначе потребовали бы от гостя из далекой России вывернуть карманы и выложить оружие массового уничтожения. Они такими и остались в памяти – как на снимке. Вернись сейчас в Сантьяго, подойди тихонечко к дому, и увидишь Орсини. Он – в черном сюртуке. Она – с дамской сумочкой. Как опальные монаршие особы в своих маленьких владениях.

Блинков слышал вопрос Кока: «О чем задумался, командир?» Но не стал отвечать. Он прилег на кровать и быстро уснул.

Глава 15 Любовь втроем

Рим, Италия

С человеком по имени Пьер Лобингер Габриель встретился в бане. Это частное заведение под названием «Термы Каракаллы» вполне соответствовало своему названию. Как и в старину, здесь посетителям предлагали не только банно-купальные услуги и массаж. Их ждал гимнастический, игровой зал.

В сводчатых помещениях бани много света и воздуха, стены и пол выложены цветным мрамором.

Чтобы не схватить простуду, Габриель всего с полминуты наслаждался холодной водой в помещении с куполом. Выйдя из бассейна, он закутался в простыню и проследовал в общий калидариум, где вода была теплой. Именно там он надеялся увидеть Пьера Лобингера.

Лобингер появился из парилки раскрасневшимся. Устроившись на мраморном ложе, он отдал себя в опытные руки массажиста. Он видел Габриеля, однако не спешил поздороваться с ним и завязать деловой разговор. Пока что он наслаждался неповторимой атмосферой терм. Он впервые посещал это дорогое заведение, хотя слышал о нем много – плохого и хорошего. Плохое заключалось в непомерно высоких ценах. Лобингер принял предложение Габриеля потому, что последний оплатил его билет на основные услуги.

Сейчас он словно перенесся в древность. Ощутил себя поначалу бедным римлянином в грязной и душной инсуле, а затем богачом – в этакой роскоши.

Здесь банщики, включая массажистов, носили скромную одежду рабов. Лобингер уже минут пять делился впечатлениями с Габриелем. Последний улыбался и едва сдерживался от словоблудия собеседника, говорившего исключительно о том, что его окружало – о роскоши и рабах, об отвлекающей системе «хлеба и зрелищ».

– Даже рабы бывали разными. Городской раб вел праздный образ жизни. Он вставал с рассветом, мыл лицо, полоскал рот. Съедал кусок мяса и запивал его вином. После второго завтрака, также весьма скромного, у раба наступал полуденный отдых. Он шел в баню – позаниматься в гимнастическом зале, пообщаться и потрахаться с другими рабами. Если, конечно, нравы раба были не слишком строгими.

Лобингер округлил глаза, спрашивая: «Ну как тебе?»

«С ума сойти!» – взорвались глаза Габриеля. На очереди терпение.

Лобингер родился в Швейцарии. Не беря в расчет швейцарцев из ватиканской гвардии, Габриель мог назвать клише об этой стране и людях: горы, гномы, часы, сыр, плитки шоколада, похожие на слитки золота, и слитки золота, похожие на плитки шоколада, а еще Пьер Лобингер. Ему на роду было написано со скучной миной на лице проявлять сумасшедшую работоспособность, свойственную всем швейцарцам. Даже юмор вскрывал его патологическое занудство.

Лобингер возглавлял небольшое – четыре сотрудника, включая секретаршу, – частное бюро расследований, походившее на аукционный дом Сотбис в Нью-Йорке. Вместо произведений искусств Лобингер продавал информацию любого рода. Имея связи с разведками иностранных государств и коммерческими структурами, существующими под крышами разведсообществ, он брался за самые трудные дела. Он в течение недели работал на Габриеля, и теперь его работа подошла к концу.

– Другая категория рабов…

– Бросай трепаться о рабах! – все-таки терпение Габриеля лопнуло.

Лобингер рассмеялся.

– Где мы можем поговорить тет-а-тет?

Они уединились в отдельном калидариуме. Лобингер сел на мраморный бортик бассейна, опустив ноги в теплую воду. Габриель последовал его примеру.

– Начало твоего дела лежит в 1939 году, – начал Пьер. – Советской разведке удалось внедрить в МИД Германии своего человека. Его имя… – Пауза. – К сожалению, его имя мне установить не удалось.

«Врешь, сука», – приветливо улыбнулся Габриель. Он знал этот прием и сам частенько скрывал от заказчика то, что ему было известно. Затягивая дело, порой можно вытянуть больше денег.

– Я буду называть его тем именем, под которым он и был внедрен в ведомство Риббентропа, – продолжил швейцарец.

«Карл фон Фрикке», – улыбнулся Габриель. Он мысленно повторил это имя еще раз, смакуя, ощущая прилив сил, словно советский разведчик был его родственником и он долгие годы ничего не знал о его судьбе. Габриель подумал о следующем: если он все же услышит его русское имя, то оно рядом с немецкими именами будет звучать контрастом. Он не хотел слышать диссонанс.

Лобингер приступил к делу.

– Итак, его имя Карл фон Фрикке. Родился Карл в 1918 году. На момент главных событий, о которых пойдет речь, ему было двадцать семь.

– Всего двадцать семь… – Габриель недоверчиво покачал головой. Он изучил паспортные данные Карла и все же не верил в его возраст так, как не мог представить себе Рейтера в этом же возрасте.

– Пока я не стану утомлять тебя легендой Карла, ты найдешь ее в отчетах и подлинниках. Она, как сказали бы советские аналитики, чиста и безупречна.

– Иначе и быть не могло.

– Именно. Речь пойдет о последнем задании Карла. – Лобингер взял паузу. – Когда я расследовал это дело, мне пришли на ум определения: «он дорвался», «были варианты»… Главными действующими лицами в этой истории были три человека: вице-консул германского посольства в Мадриде Карл фон Фрикке, шифровальщик посольства Томас Хассель и секретарь Вильгельм Рейтер. Все трое работали в Мадриде с 1940 года. Сдружились. Образовали некий тройственный союз. Menage a trois, – на безупречном французском сказал Пьер, уроженец французского кантона. – Штаб-квартирой выбрали дом испанки Марсии Гонсалес, любовницы, а впоследствии жены Вильгельма Рейтера. Избегали политических тем. Гиля, обилие имен тебя не сбивает с толку?

– Я привык к массивам любого рода, – ответил Габриель. – На самом деле имен немного: ты назвал пять. Включая мое. – Он повысил голос: – Не называй меня Гилей!

Лобингер кивнул и продолжил:

– Томас Хассель. Его можно назвать зачинщиком. Он давал приятелям темы для обсуждений, что сейчас принято называть информацией к размышлению. В 1943 году через руки Хасселя прошла шифровка, содержание которой говорило об агенте швейцарского МИДа и о том, что он был не последним человеком в операции по переброске двух тонн золота из Швейцарии на адрес немецкого посольства в Мадриде.

– Эти данные ты получил от швейцарских источников?

– В основном из архивов «Штази». Много очень интересных документов ждут своих покупателей. Кстати, я потратил двенадцать тысяч долларов.

– Отлично, – равнодушно отозвался Габриель. Эта мизерная сумма вызвала на его губах презрительную усмешку. Всего двенадцать тысяч долларов не за тайну, а за подлинную историю и подлинные документы…

– К счастью, мне не пришлось иметь дело с американцами, – продолжил Лобингер, бултыхая ногами в бассейне. – Как ты знаешь, весной 1990 года документы службы безопасности «Штази», содержащие ценную информацию, в результате денежной сделки попали в руки заинтересованных сотрудников ЦРУ. Затем контрабандой были вывезены в Штаты. Значительную часть разведывательного архива восточным немцам удалось переправить в Советский Союз. Другая часть документов уцелела благодаря расторопности офицеров службы безопасности Восточной Германии, имевших доступ к хранилищам и успевших опередить разъяренные толпы восточных немцев: в январе 1990 года они штурмом взяли здание штаб-квартиры службы безопасности на Норманнен-штрассе в Берлине. Офицеры безопасности должны были сделать все возможное, чтобы архивы не попали в руки рядовых немцев, потому что папки с документами содержали имена секретных сотрудников «Штази». По горячим следам в те бурные времена их могли просто размазать по останкам Берлинской стены. Еще одна часть документов «Штази» пошла на продажу. Кто-то передал сведения в частные руки как залог спокойной жизни в новых условиях[17].

Лобингер выставил ладонь, как бы говоря, что он уже подходит к концу и рассказал все, что считает нужным.

– И, наконец, последняя категория. Есть агенты-наводчики. Маклеры. Они связаны с владельцами документов, которые уже давно обеспечили спокойное будущее своим детям. Это кадровые сотрудники Министерства госбезопасности ГДР. Незадолго до объединения двух Германий они разъехались в различные страны, прихватив значительную часть документов. Они занимаются исключительно продажей, – подчеркнул Лобингер. – Искать выгоду из самих документов – дело других людей. Они говорят себе: «Не распаляйся». И правильно делают. Продавцы же зарабатывают деньги на шантаже, включая, конечно же, шантаж политический. В ведомстве Гельмута Коля, к примеру, разведка «Штази» не прослушивала разве что туалетные комнаты. Стали всплывать такие подробности, после которых люди обычно сами подают в отставку, или их убирают с глаз подальше. Или пускают себе пулю в висок.

– Я понял, – быстро-быстро покивал Габриель. – Восточногерманская разведка не могла не проявить интерес к «мадридскому золоту», потому на протяжении ряда лет вела собственное расследование. И за дополнительной информацией ее сотрудники обращались в КГБ.

– Конечно, – улыбнулся Лобингер. – Но вернемся к нашему «тройственному союзу». К слову сказать, псевдоним швейцарского агента – Сокол. И это имя попало на глаза Хасселю лишь дважды. Последний раз – в 1945 году. "Согласовать место встречи с «Соколом»" – это первая телеграмма за подписью личного секретаря Риббентропа. Вторая, наоборот, ушла из мадридского посольства в Берлин через два дня: «Передача груза „Соколу“ тремя поверенными состоится у церкви Сан-Каэтано послезавтра в 22.30». Собственно генезис этих телеграмм лежит в основе операции по переброске золота в германское посольство в Мадриде. Советский разведчик сделал однозначный вывод: в последних шифровках, где снова упоминался агент Сокол, речь шла именно о золотых слитках.

– Он передал сообщение в Москву?

– Да. И получил спешный ответ: на все про все ему давалось два дня. Ему надлежало «пресечь попытку гитлеровского руководства вывезти золото из страны».

– Выяснил, кто был у Карла фон Фрикке на связи?

– Мадридское подполье.

– Имеешь в виду сторонников независимости?

– Да, да. Но Карл не мог воспользоваться их помощью. Объясню…

Габриель покачал головой, отказываясь от пояснений сыщика.

– Я все прекрасно понимаю. Информация о золоте, полученная от Хасселя, была озвучена в присутствии Рейтера и фон Фрикке, то есть о ней знали все три члена «тройственного союза». Нападение на транспорт с золотом третьих лиц говорит об утечке информации конкретно и о получателе информации – это мадридское подполье, криминальные элементы. Информатора вычислить проще простого: он один из трех.

Лобингер кивнул: «Правильно». И продолжил:

– Поэтому руководитель советского разведчика не стал подвергать его опасности. Карл фон Фрикке подогрел ситуацию, играя на окончании войны, молодости и так далее. Он добился согласия Хасселя и Рейтера и предложил свой план нападения на транспорт. И его план сработал. Нападение, с одной стороны, можно считать успешным. Но с другой… – Лобингер развел руками. – Судьба двух тонн золота до сих пор неизвестна.

«Только не мне», – мысленно произнес Габриель тоном «каждому свое».

– Карла фон Фрикке и в Союзе, и в Германии объявили предателем и заочно приговорили к смертной казни, – продолжал Лобингер. – Хасселя – только в Германии, как ты понимаешь. Где эти два человека – тоже неразгаданная тайна.

– Какова основная версия исчезновения Карла? – спросил Габриель, отчетливо представляя Два трупа в доме Рейтера.

– Версий несколько, и все они основные. – Лобингер изобразил неопределенный жест рукой. – Но чаще всего в документах говорится именно о предательстве советского разведчика. В НКВД считали, что он, воспользовавшись информацией, присвоил золото и скрылся. Возможно, вместе с Хасселем. Но скорее всего – один, избавившись от шифровальщика. Судьба третьего участника нападения на транспорт с золотом прояснилась еще в 1945 году.

– Вот как? – Габриель мастерски изобразил удивление.

– Вильгельм Рейтер стал жертвой как обмана, так и злого рока. Он обвенчался с Марсией Гонсалес, и по ее вине в доме прогремел взрыв. Марсия погибла, Рейтер получил серьезные ожоги, ослеп. Фактически потерял лицо, стал неузнаваемым, другим человеком. Да, вот еще что, – вспомнил Лобингер. – Карл в одной из шифровок своему руководству сообщил, что Рейтер тайно посещал секту «Опус Деи». – Лобингер хмыкнул: – Извини, я оговорился. Религиозный орден. Надеюсь, я не оскорбил…

– У меня нет, не было и вряд ли прорежутся религиозные чувства, которые можно оскорбить. Ровно в такой же степени мне нет дела до личности первого еврея, испанца или швейцарца. Информация об «Опус Деи» заинтересовала руководство советской разведки?

– Разумеется. От Франко основатель ордена получал деньги, власть и секретную агентуру. Карлу пришла шифровка, в которой ему рекомендовалось посетить несколько проповедей, присмотреться к прихожанам.

– Карл придерживался рекомендаций?

– Об этом ничего не известно. – Лобингер взял короткую паузу. – Могу предположить, что он все же придерживался рекомендаций. В то время орден активно функционировал в Испании. Так вот, вступив в братство «Опус Деи», Вильгельм Рейтер ушел от дел мирских, часто проповедовал в Мадриде и Толедо. Он жил в большом доме, в престижном районе Мадрида. Влачил пусть не жалкое существование, но богачом не слыл. Значит, и золота у него не было. Единственный его владелец сейчас, может быть, смотрит на окружающий мир блеклыми глазами богатого восьмидесятилетнего старика.

– Карла фон Фрикке имеешь в виду или Хасселя?

– Безымянного советского разведчика. – Лобингер смущенно улыбнулся. – Если честно, то, как человек, я на его стороне.

Только сейчас Габриель открыл шкалики с коньяком. Передав одну бутылочку Лобингеру, он кивнул: «Будем».

Они выпили. После чего Габриель твердо посмотрел в глаза Лобингера и сказал:

– Перерой все архивы и установи имя советского разведчика. Найди его ближайших родственников. Полагаю, они ничего не знают о его судьбе.

– Разумеется, не знают. Но это другое задание, Гиля. Рассчитайся со мной за эту работу.

– Конечно. – Габриель допил коньяк и поставил бутылочку на мраморный пол. – Еще один вопрос. Родственники Рейтера…

Лобингер скрестил руки на груди, потом постучал согнутым пальцем по голове.

– Нет. Мой чердак забит до основания. Я могу кое-что выбросить, но не бесплатно. Мое личное мнение о родственниках Рейтера тебя интересует?

Габриель кивнул: «Да».

– Либо они отреклись от него, либо таковых у него не было. Германия в той войне понесла колоссальные потери. Могу предположить, что они остались в Восточной Германии, что, наверное, проливает свет на полное одиночество Рейтера. И он не пытался найти их по той же причине. В документах ничего не сказано о том, имел ли место разговор между агентами «Штази» и епископом.

– Я знаю причину. Рейтер послал их куда подальше, а такое в протокол не занесешь.

– Верно. – Лобингер прищурился, словно приценивался к Габриелю. – Кстати, почему ты носишь парик, а не сделаешь пересадку волос? Мне кажется, научная медицина перестала напоминать комиксы.

Габриель беззвучно рассмеялся.

Глава 16 Живые и мертвые

Мадрид, 1945 год

Томас Хассель расположился за круглым столом напротив Вильгельма Рейтера, которого в посольстве прозвали «фактическим владельцем особняка сеньоры Гонсалес».

– Сегодня наш отдел дал ответ на шифровку из МИДа за подписью Риббентропа, – сказал Хассель.

– Шифровку двухдневной давности? – спросил Рейтер, прикурив сигарету и разогнав дым рукой.

Хассель кивнул. Текст той телеграммы гласил: «Согласовать место встречи с „Соколом“…»

Томас Хассель, как правило, расшифровывал первую часть телеграммы, над второй работал его напарник. Так что он знал лишь первую часть сегодняшней шифровки от главы немецкого МИДа.

Светловолосый Карл фон Фрикке занял место на узком диване, над которым на стене угрожающе нависла копия картины Кальдерона «Отречение от мира святой Елизаветы Венгерской». Слегка превышающая размеры полтора на два метра, она была готова рухнуть на барона. Нимало об этом не беспокоясь, он, закинув ногу за ногу, дымил американской сигаретой и не без доли лености делал выводы.

– Агент Сокол ни разу не засветился в шифровках, адресованных нашему посольству. Во всяком случае, я этого не знаю. Он связан с нами лишь одним делом – переброской золота. Уверен, Риббентроп готовит обратную рокировку.

– Давай сначала послушаем Хасселя, – с насмешкой предложил Рейтер.

Трое приятелей сегодня встретились по инициативе Томаса Хасселя. Избегая разговоров в посольстве, договорились встретиться у Рейтера. Они расположились в гостиной с тяжелой, но привлекательного вида мебелью. Эта просторная комната окнами выходила во двор, а соседствующая с ней кухня вообще не имела окон.

– Мне досталась вторая часть шифровки, – снова взял слово Хассель. – Дословно я зашифровал следующий текст: «Передача груза „Соколу“ тремя поверенными состоится у церкви Сан-Каэтано послезавтра в 22.30».

– Церковь Сан-Каэтано, – покивал Рейтер. – Это к востоку отсюда. Примерно в километре.

Золото в стенах посольства не давало покоя многим дипломатам и разведчикам, работающим под дипломатической крышей. На слитки только что не ходили смотреть.

– Мне часто снится один и тот же сон, – поделился сокровенным Карл, закрывая для наглядности глаза. – Я вручаю начальнику охраны документ, свидетельствующий о том, что мне, вице-консулу Карлу фон Фрикке, поручается вывезти золото. Он дает добро и вручает мне початую бутылку коньяка. Что это, думаю, намек на его душевную простоту? Целой бутылки нет, а в магазин бежать лень? Нет, это, конечно же, намек по старику Фрейду. Что у основателя психоанализа и автора «Толкования сновидений» означает початая бутылка во сне? Я предположил: что-то типа отрицания. В реальности бутылки могло и не быть. Но золото я вывез.

– Куда? – спросил Рейтер.

Карл процитировал Гейне:

– Und ich habe es doch getragen, aber frag mich nur nicht wie[18]. А вообще мой сон имел разные продолжения. Нередко я вывозил золото в секретный бункер на границе с Россией. – Карл открыл глаза. – Почему с Россией – не знаю. Может быть, потому что россиянки считаются самыми красивыми женщинами в Европе. Только не немки – что вы, господа! Конечно же, я женюсь на немке. Когда мне стукнет восемьдесят. Но до восьмидесяти я буду жить… пусть это будут польки, черт с вами. Так, о чем это я? – Карл наморщил лоб. – Да, так вот, я наяву брежу окончанием войны. Позорным, но все же окончанием. Что будем делать, господа? Войну мы проиграли. Предлагаю капитулировать под блеск драгоценностей, брызги шампанского и смех куртизанок. Если уж на то пошло, лично мне хватит двух лет такой жизни. Согласен умереть в двадцать девять. Вилли, у тебя есть оружие?

Праздный вопрос, едва ли не скривился Рейтер. Оружия в Испании, где Франко установил диктатуру, было в избытке: немецкое, австрийское, советское, американское.

– "Вальтер", «парабеллум», – ответил он после непродолжительного молчания. – У Марсии в кладовке есть дробовик и пара «томми-ганнов».

– Автоматы Томпсона? Отлично! – воодушевился Карл. – Символ времен «сухого закона» в США, любимое оружие гангстеров и полиции. Сколько лет длилась гражданская война в Испании?

– А то ты не знаешь. Около трех.

– И унесла не без помощи «томми-ганнов» более миллиона жизней. Какая модель спрятана в кладовке Марсии? – поиграл озорными глазами Карл.

– "Эм-1928".

– "Флотская модель", – с видом знатока оружия заключил барон. И рассмеялся, глядя на Рейтеpa. – Милый мой, даты готовился к послезавтрашнему дню.

– Мы не успеем подготовиться, – ответил Рейтер так, словно трое заговорщиков проводили за составлением плана дни и ночи напролет. Он сразу принял предложение Карла, прозвучавшее в необычной форме. Фразам вроде «нечего терять» не было места в голове Рейтера. Приятелям представился случай. Глупо ли его упускать? Карл на этот вопрос ответил прямо: «Глупо им не воспользоваться». Барон был самым бесшабашным в посольстве. Он нередко слышал: «Твое место на фронте». И всегда отвечал: «Ну так проводите меня на фронт».

– В телеграмме речь идет о трех поверенных, – напомнил Хассель. – Там ничего не сказано об охране.

– Но и про золото там не говорится, – отреагировал Карл. – Ты с нами, Томас?

– Разумеется, – пожал плечами Хассель. – Как же иначе?

– На дело пойдем без документов, – завершая разговор, произнес фон Фрикке. – Паспорта оставим в этом доме. Вилли, где Марсия хранит свои драгоценности?

– В шкатулке, – рассеянно ответил Рейтер. – В спальне. Паспорта спрячем в секретере, в ящичке с двойным дном.

– Сверхнадежное место, – рассмеялся Карл. – Предлагаю взглянуть на подвал. Вилли что-то говорил об ослабленном фундаменте.

Карл спустился в подвал, увидел там груду кирпичей, кучу песка и несколько мешков с известью.

Подмигнул Рейтеру: «Все предусмотрел». Дополнил, увидев рядом с котлом бытовую бетономешалку: «До мельчайших деталей».

Рейтер покачал головой, вкладывая в этот жест длинную фразу: «Ты можешь думать что угодно, только ремонт никоим образом не связан с золотом, его я начал неделю назад».

Для золотых слитков Рейтер предложил временное место в подвале. Он показал, как будут уложены ящики – в ряд и вплотную к стене. Если раньше он намеревался усилить фундамент еще одним рядом кирпичей, выложив его вплотную к стене, то теперь планы изменились. Он очертил границу, отступив от стены на полметра.

– Выложим лицевую стену, оставим торцевую часть, – пояснил он. – Положим ящики и заделаем полуметровую брешь.

Карл, подавая пример товарищам, снял пиджак, засучил рукава рубашки и принялся за работу. Включив бетономешалку, он вскрыл мешок с известью, высыпал часть в жерло машины. Вооружившись лопатой, натаскал песка. Отыскав на трубе водяного отопления кран, налил в ведро воды и добавлял по мере приготовления известковой смеси. Призывая товарищей к работе, спросил:

– Какая должна быть густота раствора? Я слышал, чтобы от мастерка отлипала.

Марсия сегодня заметила, что ее Вилли хмур и сосредоточен, что ему было так несвойственно. Вернувшись вечером из посольства, он поцеловал ее в щеку, а не в губы, что делал на протяжении последних трех лет. Именно столько Марсия сдавала ему комнату. Два месяца назад они обвенчались в церкви Святой Девы Альмудены. Хотя его предложение посчитала неудачной шуткой. Она не верила ни ему, ни своему шестому чувству, а оно ее ни разу не подводило. Она была старше Вилли на одиннадцать лет.

Ей показалось, настроение мужа испортилось еще вчера. Она не без оснований подумала, что причина лежит в размолвке с его посольскими приятелями. Вчера они что-то шумно обсуждали в гостиной; против обыкновения не попросили вина; помогли укрепить фундамент и потом шумно умывались в ванной, ботинки мыли прямо в раковине…

– Что с тобой? – спросила Марсия, пытаясь обнять Рейтера.

Он сильно сжал ее руки и убрал со своих плеч.

– Ты дважды была замужем, но так и не научилась предчувствовать реакцию мужчин на женское проявление чувств, – длинновато объяснил он. И смягчил тон, глядя на женщину серо-голубыми глазами. – У меня к тебе есть предложение.

Едва Вилли возобновил разговор, Марсия сникла. Неосознанно, находясь в прострации, безразличная ко всему, она отщипывала от хлеба маленькие кусочки и клала их в рот…

Какое золото? И при чем тут оно? Ей безразлична судьба полутора сотен слитков, переправленных из Германии в Мадрид…

Наконец смысл сказанного дошел до нее. Она побледнела. Затем крепко сжала руки Рейтера выше запястья и, глядя на него неотрывно, сказала:

Быстро добавила:

– Да, да, я согласна. Мы сделаем это.

– Тогда за работу. За ночь нам нужно возвести еще одну стену.

На благородном лице барона Фрикке не было и тени сомнений. Он явился на встречу в дорогом английском костюме в серую полоску и модной фетровой шляпе. Приняв от Рейтера автомат, он стал похож на гангстера. Его уверенные движения, взгляд, настрой, одежда вселили уверенность в Хасселя и Рейтера.

Они также были одеты в костюмы, но не такие дорогие, как у неисправимого франта. Рейтер подумал о нем: «Карл и в гробу будет одет лучше, а выглядеть краше тех, кто придет проводить его в последний путь. Сколько ему стукнет – восемьдесят? А может, „запланированные“ им самим двадцать девять?..»

Его размышления прервал Хассель. Скрываясь в тени деревьев и парковой ограды, обвитой диким виноградом, он увидел на дороге, ведущей к церкви, двух человек. О чем-то разговаривая, они прошли мимо. Хасселя до сего дня преследовали мысли о многочисленной охране. Он тем не менее был спокоен.

Место для засады выбирал Карл. Здесь дорога примыкала к парковой ограде, зато с другой стороны было много места для маневра грузовика: невысокий бордюр, пешеходная дорожка, а за ней широкий газон.

– Зачем нашему начальству понадобилось передавать золото швейцарцам? – шепотом спросил Хассель.

Барон сморщился: вот уж надоедливая тема.

– Шифровальщик, – фыркнул он. – Слушай в сто первый раз: весна на носу, более сметливые уже давно улетели в Южную Америку, прихватив с собой драгоценности, предметы старины. Ты работаешь с половинками документов, потому у тебя работает только одно полушарие. Тебе надо скооперироваться со своим напарником. То-то дела у вас пойдут на лад. Тише, господа! – Карл приподнял шляпу стволом автомата и прислушался. – «Хорьх», – определил он по звуку мотора. – Черного цвета.

– Черного? – Брови Хасселя поползли вверх. – Откуда ты узнал цвет машины?

– Тихо! – Карл отступил дальше к ограде. Прижавшись к ней спиной, он слился с зарослями винограда. Его лицо отчетливо проглянуло сквозь крупные листья, когда проехавшая мимо «Ауди-С» осветила его светом фар. Карл зажмурился. Несколько мгновений перед глазами стояли два ярко-желтых пятна. Он не смог подсчитать людей в салоне машины. Словно оправдываясь перед самим собой, что не смог выжать из этой ситуации ровным счетом ничего, да к тому же не угадал марку машины, Карл припомнил, что «Ауди-С» носила романтическое название «Покоритель Альп», данное ей конструктором Августом Хорьхом.

– Даю голову на отсечение, в машине Сокол. Больше некому. На легковушке. Без грузовика. Значит, план у них такой…

Карл отчетливо представил, как из двора посольства выезжает нагруженная золотыми слитками грузовая машина. В гараже есть несколько грузовиков, в том числе и военных.

Грузовик мог отправиться на аэродром, до которого было тридцать километров. А мог доставить золото на железнодорожный вокзал Чамартин. От этого вокзала поезда следуют в северо-западном направлении и во Францию. Карл мысленно прокладывал путь до Швейцарии, ориентируясь, собственно, на швейцарского агента Сокола. Но мог поклясться, что груз отправится к морю. «Если бы я был обладателем золота, мой путь лежал бы к Средиземному морю, к завораживающим берегам восточных и африканских стран». Однако самое популярное направление последних месяцев войны – в сторону латиноамериканских государств, через Атлантику.

Карл часто говорил себе: «Я бы так далеко не поехал, там с тоски умрешь».

Если он был прав в своих выкладках, то грузовик будет один, а не два. Никакой там выгрузки-перегрузки. Эта простенькая операция должна пройти быстро. Вероятно, поменяются лишь водитель грузовика и сопровождающие. Те, кто приехал на легковой машине, отсюда уедут на грузовике.

Карл фон Фрикке окончательно взял на себя командирские функции и отдавал команды спокойным голосом.

– Следующий транспорт – грузовик. Атакуем его на расстоянии тридцати метров, господа. Патронов не жалеть.

Не успел Карл договорить, как послышался более мощный рокот мотора. Дальние кусты и деревья отсвечивали зеленью по мере приближения грузовика. С главной дороги он свернул на второстепенную, водитель дал газ – Карлу показалось, полный. «Вот кретин!» – качнул головой барон. Ему ничего другого не оставалось, как выскочить из кустов и открыть огонь по машине.

Карл стоял посередине дороги. Автомат он держал низко, почти у бедра, и, поводя стволом, поливал короткими очередями темно-зеленый грузовик. Он выдерживал линию огня так, чтобы пули не прошили радиатор, мотор.

Опытный водитель не стал тормозить. Немного сбросив скорость, он начал петлять по дороге, надеясь проскочить огневую точку и выехать к церкви.

Скорость машины и скорострельность «томпсона» – с пониженным темпом стрельбы – были предельно сбалансированы. И к тому времени, когда диск «томпсона», рассчитанный на пятьдесят патронов, опустел, к главному стрелку примкнули его товарищи.

Карл отбросил автомат, выхватил из карманов пиджака «парабеллум» и «вальтер». Стильная шляпа во время стрельбы из «томпсона» сползла ему на глаза, и он снова поправил ее дулом. И снова открыл огонь.

Но еще до этого отчаянный барон сделал свою работу: тяжело раненный водитель упал грудью на баранку, неуправляемый грузовик потерял скорость и ткнулся бампером в изгородь.

Вильгельм Рейтер, также вооруженный «томпсоном», обходил грузовик, стреляя в брезентовый борт. Из кузова послышались одиночные выстрелы и выкрики на немецком:

– Не стреляйте! Мы немецкие дипломаты!

«Тогда почему вы сами стреляете?» – успел, несмотря на лихорадку, натурально связанную с добычей золота, подумать Рейтер.

Он продвигался вдоль борта машины, низко нагнувшись. С другой стороны раздавались оглушительные одиночные выстрелы – то Хассель стрелял из австрийского ружья, возбужденно покрикивая.

Едва два товарища обошли грузовик и стали у заднего борта, изнутри раздались громкие стоны и прежние, но гораздо тише, просьбы прекратить огонь.

В голове Рейтера промелькнула мысль-откровение: "Я ведь знаю этих людей". Он до этого момента гнал мысли о золоте, но отчего-то не задумывался о посольских работниках, с кем он бок о бок трудился в Испании. Может, оттого, что его представления об армейском грузовике были связаны с невыразительными образами солдат в мешковатой форме. С автоматами наперевес они сидят вдоль бортов на скамьях и смотрят из-под касок, как исподлобья. Ни живые, ни мертвые.

Раздосадованный, уже не соображающий, зачем он здесь, Рейтер выкрикнул:

– Выходите по одному! С поднятыми руками!

Едва за полой брезентового тента, сдвинутой чьей-то рукой, показалась фигура в гражданском костюме, Рейтер без раздумий нажал на спусковой крючок. Стоящий рядом Хассель машинально добавил огня.

– Откинь и держи полог, – отдал команду Вильгельм Рейтер, крепко держа автомат за обе рукоятки. Он приготовился убивать всех, кто появится, кто спрячется в кузове. И будто не слышал одиночных выстрелов, не мог сообразить, что Карл снова вступил в бой. Новичок в поединке, Рейтер напрочь забыл о легковой машине, минутами ранее умчавшейся к церкви.

Водитель «Ауди» норовил на высокой скорости проскочить мимо расстрелянного грузовика. Не сам он принял это рискованное решение – ему приказал старший агентурной группы, находившийся в легковой машине, легко рассудил Карл, выходя на середину дороги с прежней бесшабашностью и беспечными мыслями: «Скоро у меня это войдет в привычку».

В одной руке барон сжимал рукоятку «вальтера», в другой – «парабеллума». Сине-белая «Ауди» с высокой радиаторной решеткой и запасным колесом перед передней дверцей пассажира неслась прямо на него. Тридцать метров. Карл шел навстречу. Двадцать пять. Карл смотрел прямо в лобовое стекло машины, блестевшей под яркими огнями грузовика, видел водителя и пассажира, смутные тени позади них. Двадцать метров.

Карл наконец вскинул руки с оружием. И навскидку дважды выстрелил – вначале из «вальтера», затем из «парабеллума». Пули попали в обе половинки лобового стекла.

А вот теперь пора отступать, решил Карл, когда «Ауди» сожрала последние метры расстояния. Резко шагая назад, но не выпуская из виду авто, он в том же стиле, по-македонски, отстрелял в боковые стекла, а затем в заднее. Потом его словно оглушило. Со стороны грузовика раздалась одна автоматная очередь, другая. Выстрелам из «томпсона» вторило ружье австрийской фирмы «Штейр».

Карл в очередной раз вышел на середину дороги, чтобы посмотреть на дело рук своих. Он предчувствовал, что все пули нашли свои цели. Он не мог плохо стрелять. Этому искусству его учили в разведшколе, что в предместье Парижа.

Водитель «Ауди» повторил маневр своего собрата. Раненный в шею, он повалился головой на мертвого пассажира и вывернул руль. Его нога на педали газа ослабла, и «Покоритель Альп» врезался в бордюр, а затем выскочил на зеленую лужайку…

Не теряя времени, Карл обежал машину. Поморщился, видя откровенную расправу над дипломатами, учиненную Рейтером и Хасселем. Один дипломат лежал точно под бортом, других Фрикке не видел, но слышал выстрелы в кузове.

Прошло всего несколько мгновений, и в проеме зеленоватого тента показался бледный, как покойник, Рейтер. Он зачем-то поднял «томпсон» к лицу… и тут же отдернул его, едва не обжегшись о горячий, дымящийся ствол. Сглотнув, он уставился на Фрикке.

Тот не стал дожидаться доклада – Рейтер сейчас не в том состоянии, чтобы хоть что-то соображать. Он впервые убил. Сразу нескольких человек. Скоро это на нем скажется, и его не раз вывернет наизнанку.

Хассель выглядел не лучше.

Карл схватил его за грудки, хорошенько встряхнул, но смотрел на Рейтера.

– Господа, грабители! Очухайтесь! Трупы на дорогу. И поживей! Не забудьте прихватить оружие, из которого вы стреляли. Не оставляйте после себя улики.

Влепив на всякий случай Хасселю пощечину, Карл кинулся к кабине. Открыв дверь, выбросил на асфальт пассажира. То же самое проделал с другой стороны. Заняв место за рулем, уставился прямо перед собой. Черт возьми, подумал он, вдруг Рейтер побелел оттого, что золота в кузове нет?

Эта мысль рассмешила его. Нет так нет. Теперь уже поздно что-либо исправлять.

Сняв шляпу и положив ее на соседнее сиденье, Карл завел двигатель. Посигналил товарищам. Прислушался. До него донесся голос Хасселя:

Проворно работая рулем, Фрикке дал задний ход и развернул машину. Включив первую передачу, рывком тронулся с места. Фары высветили «Ауди». Мертвую, пришло к Карлу точное определение. Он подмигнул сам себе. На приличной скорости прошел поворот и выехал на главную дорогу.

– О Мадрид!.. – прошептал он, ориентируясь в этом городе не хуже, чем в своем родном Париже.

Уже через десять минут он свернул на калле Дона Педро. Еще один поворот направо, и грузовик понесся мимо Садов Вистильяса. Они также остались по левому борту при очередном повороте на улицу, где стоял дом Марсии Гонсалес.

Марсия встречала приятелей, дрожа на холодном ветру и кутаясь в широкую цветастую накидку. Она стояла перед распахнутыми настежь воротами и, на взгляд Карла, походила на регулировщицу. Особенно в тот миг, когда подняла руку и на всякий случай указала водителю направление.

Карл не только изучил этот короткий маршрут и гораздо более длинный, начало которого лежало у церкви Сан-Каэтано. Он разработал план нападения и отхода, чем, несомненно, мог вызвать у товарищей подозрение: откуда у обычного дипломата с аристократическими корнями навыки в диверсионной работе.

Барон затормозил, едва проехал ворота. На площадку из кузова выскочил Хассель. Увидев в зеркало заднего вида его отмашку, Карл возобновил движение, бросая взгляд в зеркало: Хассель закрывал ворота, и ему помогала Марсия.

Следующая остановка напротив гаража, вплотную примыкающего к правому крылу дома. Карл провел грузовик внутрь и заглушил двигатель. Не успел он вылезти из машины, как Рейтер, покинувший кузов последним, уже тянул на себя одну из створок. Карл помог ему и в свете тусклой лампы, горевшей на потолке гаража, подмигнул Рейтеру:

– Дело сделано, дружище. – Вглядевшись в его лицо более внимательно, он не увидел прежней бледности. К тому же он уловил кислый запах, распространившийся по помещению.

Рейтер слабо улыбнулся и ответил на немой вопрос товарища:

– Я все ящики с золотом заблевал.

– Так оно там? – Карл так искусно выразил удивление, что Рейтер не мог не рассмеяться.

Он стер улыбку, едва заслышал резкий звук полицейской сирены. Он приподнялся на цыпочки и выглянул в запыленное окошко, расположенное сбоку от ворот. Полицейская машина сбавила ход. Медленно проезжая вдоль ограды, водитель и его пассажир чутко вслушивались и всматривались в строения за ограждением, слабо подсвеченные фонарем.

– Полиция сидела у нас на хвосте, – тихо, в нос, рассмеялся Карл. – Я знал, что так будет. Поэтому распределил наши роли таким образом. Всего несколько секунд, а грузовик как в воду канул.

– Полиция уехала, – сообщил Рейтер и тоже прислонился к гаражной двери. Не глядя на Карла, спросил: – Ты так все здорово рассчитал, Карл…

Фрикке не дал ему продолжить.

– Очень хотел разбогатеть, Вилли. Хассель и Марсия не исключение. И ты тоже. И вот мы богаты.

– Да. – Рейтер с трудом растянул губы в улыбке. – Тебе нужно алиби, Карл.

– Я его получу на калле Альберто Агилера. Буквально через двадцать минут я отзовусь на громкий стук в дверь и выйду открыть, прикрывшись простыней. А за моей спиной раздастся голос проститутки: «Карл, ты куда? Вернись ко мне».

– Ты провел у нее всю ночь?

– Разумеется. И начало утра. О Мадрид! – Карл широко улыбнулся и мечтательно вздохнул. – Не Париж, конечно, но… он чертовски красив. Бульвар Прадо, господа, – сказал советский разведчик, словно обращался к широкой аудитории. – Размашистый, затененный зеленью деревьев проспект. Чем вам не Елисейские Поля? Вам не нравится все величественное, монументальное? Вы не в восторге от памятников Христофору Колумбу и Сервантесу? А что скажете насчет банков и универмагов? Вижу, ваши глаза загорелись. – Карл заговорщически подмигнул Рейтеру. – Но все равно вы не видите дальше своего носа.

Он похлопал товарища по плечу и первым залез в кузов. Вдвоем с Рейтером они разгрузили грузовик, побросал слитки в кучу. После чего Карл, готовясь к заключительной фазе операции, сказал Рейтеру:

– Я один отгоню грузовик.

Вилли покачал головой и улыбнулся:

– Нет, я с тобой, дружище. Не прощу себе, если с тобой что-нибудь случится.

Двор имел два выезда. Второй выходил на юг, где через две минуты пути по узким улочкам показался пруд. Карл, крепко сжимая в руках баранку и не снижая скорости, крикнул:

– Да! – Рейтер открыл дверцу грузовика и приготовился прыгать.

– По моей команде… Пошел!

Рейтер оттолкнулся от подножки и пробежал следом несколько метров. Он не видел, что вытворял в это время Карл. Разведчик прыгал против хода машины. Он умело сгруппировался, едва его ноги коснулись земли, и перекатился через себя. Грузовик протаранил воду, на миг замер на поверхности и быстро, как корабль, получивший пробоину, пошел ко дну.

Карл подобрал с земли шляпу. Отряхивал ее уже на ходу.

Они подошли к дому Марсии в тот момент, когда с правой стороны раздался приглушенный звук пистолетного выстрела. Тут же прозвучал еще один. «Вальтер» – по звуку определил Карл.

– Что там происходит? – не мог сообразить он.

Рейтер пояснил:

– Это Марсия убила Хасселя.

Он уже держал в руке свой «вальтер».

– Повернись ко мне спиной, Карл. Видит бог, я не хочу портить твое красивое лицо.

Когда барон выполнил команду, Рейтер приставил к его спине ствол пистолета.

– Знаешь, что я сделаю, когда убью тебя? Останусь в этом доме? С этой старухой? Не смеши меня, Карл, иначе я подумаю, что ты плохо разбираешься в людях. Я переправлю золото в Барселону. Я уже навел справки в коммерческой компании грузоперевозок. А в Барселоне я растворюсь. Для начала воспользуюсь паспортом прикрытия. На имя Карла фон Фрикке я куплю судно. Любое, что можно будет купить. Потоплю его, чтобы вместе с ним скрыть не свои, а твои следы, Карл. Сам же я отправлюсь в долгое плавание на другом судне. Туда, где никогда не было и не будет войны, будь она проклята и будь она трижды благословенна… Прощай, Карл.

С этими словами Рейтер нажал на спусковой крючок…

Глава 17 Легионеры

Тактический транспортный самолет средней дальности «Грейхаунд», названный так в честь древнейшей английской породы борзых собак, происходящих из Северной Африки, оторвался от взлетной полосы и, набрав высоту, взял курс на восток. Кроме экипажа из двух человек и пятерки легионеров, на борту находились десять служащих аэродрома, сопровождающих груз для соотечественников с базы близ Кисмайо.

«Грейхаунд» был разработан на базе самолета дальней радиолокационной разведки. Баки его были наполовину пусты. Он «улетал» почти на две тысячи километров, тогда как путь туда и обратно составлял порядка семисот километров. Он летел на высоте двух тысяч метров с крейсерской скоростью, не превышающей пятисот километров в час.

Блинков, сидя на откидной, как в пикапе, лавке, вдруг подумал, что через считаные минуты, когда этот палубный транспортник, ставший незаменимым для полетов на малые и средние дальности, пойдет на снижение, его бойцы активизируются. Это чувство было настолько острым, что Джеб даже покосился на Кока. Ему показалось, тот сделал движение рукой, каким распарывают горло от уха до уха… Затем Джеб снова перенесся в тот вечер, захлебывающийся в разговорах ни о чем. Ему показалось, он еще тогда подумал о карантине в незнакомом Кисмайо: временная изоляция пройдет незаметно, может быть, даже пойдет на пользу.

На военном аэродроме легионеров встречали четверо парней в камуфляже.

– Привет! – поздоровался старший, ровесник Джеба. – Меня зовут Митч. Временный гвардеец при санчасти. Обострение язвы желудка. Подлечусь – и снова на базу. Русские? – поинтересовался он после короткой паузы. – Поначалу я не поверил. Обычно сплю до девяти, а тут встал с рассветом.

– Снились кошмары? – вступил в разговор Николай. – Много пьешь, куришь травку? Ты не одинок!

Митч рассмеялся.

– Вижу, на английском ты говоришь свободно.

– Я говорю бегло, – уточнил Кок. – Наш командир говорит свободно. Знакомься – Джеб. Это Чижик – он говорит сносно. Это Тимур. Говорит хреново. Но все понимает. Румын. Честно говоря, я его плохо знаю. Говорят, из него слова не вытянешь. Меня зовут Кок. Это аббревиатура от моей должности: Легат Великого Белого Братства Древнего Мистического Ордена Розенкрейцеров. Кстати, откуда у вас здесь столько покойников?

Американец огляделся, в недоумении покачал головой:

– Где ты увидел покойников?

– Сейчас я разговариваю с одним из них. – Кок сделал паузу. – Шутка. Ну давай, Митч, показывай, где тут у вас пункт санитарного осмотра.

Легионеры сели в джипы. Митч дал команду, и машины взяли направление в сторону военной базы.

На протяжении трех дней Митч не отходил от легионеров, словно они серьезно заболели. Он снабжал их пивом, морской вяленой рыбой, которую сам ловил в Индийском океане, солил и вывешивал на солнце. Рассказывал о себе, этой местности. И вот сегодня, явившись в карантинный бокс, сообщил новость с улыбкой:

– Парни, я лечу с вами.

«Нет, Митч, – незаметно покачал головой Кок, – тебе лучше остаться».

Митч походил на израильского резервиста. Ему не требовалось времени на сборы. В его комнате на столе Кок увидел громадный рюкзак, шлем с очками и респиратором, зачехленный бинокль, карабин «кольт». И сам Митч был облачен в пустынный камуфляж с нарукавным знаком Иностранного легиона.

– Так ты легионер? – спросил Кок, вкладывая в это слово иной смысл.

– Да, – подтвердил Митч. – Пять лет пахал на лягушатников. Передохнул полгода – и снова завербовался.

– Как твоя язва? Может, тебе стоит денек-другой повременить с работой?

– Смеешься?

«Бесполезно его уговаривать. – Кок снова покачал головой. – Похоже, я приютил дворнягу и привык к ней».

В информационные потоки, по которым передвигалась группа Блинкова, вкралась ошибка: «Ирокез» – бортовой номер 1183 – вместе с экипажем из двух человек был приписан к этой военной базе, дислоцированной близ аэродрома. Тогда как команда получила другие данные: "Группа сопровождения прибывает на базу вертолетом «Ирокез»." Этот факт носил определение «от перестановки мест слагаемых сумма не меняется» и все же насторожил командира диверсионной группы. Возможно, «Ирокез», о котором шла речь в сообщении, получил повреждение, и ему на смену поставили вертолет этой базы.

Джеб невольно настроился на очередные сюрпризы и испытывал дискомфорт. И очередная неожиданность не заставила себя ждать. И здесь он перечил себе, поскольку новость о Митче пришла раньше треклятого «Ирокеза».

– Чего ты всполошился? – прикрикнул он на Кока. – Хочешь, чтобы вместо тебя на задание отправился американец? А ты можешь валить на все четыре стороны. – Джеб для наглядности махнул рукой и присвистнул.

Коричневато-зеленый «Ирокез», созданный по заказу командования Корпуса морской пехоты, поджидал легионеров на боковой площадке этой номерной базы, окруженной как проволочным забором, так и земляным рвом. Джеб, подходя ближе, отметил в первую очередь его оснащение: лебедку для подъема людей. Он без труда припомнил параметры этой машины. Длина – тринадцать метров. Дальность действия – четыреста километров. Вооружение он увидел собственными глазами: пулеметы по бокам фюзеляжа и подвеска с двумя пакетами неуправляемых ракет.

Сведения о таких типах вертолетов Джеб почерпнул не только из наглядной информации в спецшколе. Он несколько раз поднимал «Ирокез» в диверсионной школе под Таганрогом и знал, что за минуту тот набирает полукилометровую высоту, за час преодолевает на максимальной скорости двести сорок километров.

Такие машины на полозьях и со сдвижными, по ширине салона, дверями по обе стороны фюзеляжа – частые герои американских боевиков.

Сейчас дверь с правого борта была закрыта. Вплотную к ней стояла легкая конструкция из поперечных и продольных трубок, на которых крепились два брезентовых сиденья. Точно такое сооружение, но состоящее из пяти мест, находилось высоко над порогом открытой двери. И Блинков, наклоняясь под ним и проходя в салон, определился: скорее всего дверь во время полета будет закрыта.

Он шел первым номером и выбрал лучшее место в плане предстоящей акции. Он сел и задвинул сумку под сиденье, расположенное сразу за местом второго пилота. Следующим шел Кок. Он занял место рядом с командиром и похлопал рукой по соседнему, приглашая Митча.

Третьим шел Тимур Музаев. Он не мог сесть напротив Джеба, что было бы оптимальным вариантом, – потому что брезентовые сиденья по левому борту были подняты. Ему пришлось сесть рядом с Митчем. Чижов занял последнее свободное место. Романов стал в центре салона, ожидая сопровождающих.

Митч похлопал по своему рюкзаку:

– Присаживайся.

Костя кивнул и принял приглашение.

Сопровождающих было четверо. Однако Митч непроизвольно предстал в качестве бойца спецгруппы, считая, что явится на базу в сопровождении друзей.

Сложная ситуация. Она упрощалась расположением американского легионера и его оружием. Карабин он держал на коленях. Пистолетная кобура приторочена к поясному ремню в верхней части и к бедру – в нижней. В средней и нижней части кобура имела вырезы для доступа к спусковому крючку и свободному выходу пули.

Четверка сомалийских бойцов появилась в то время, когда свои места занял экипаж вертолета. Посадка происходила под рев двигателя и выбросы газов через отверстие, направленное назад и чуть вверх. Казалось, тянущий хвостовой и главный винты пришли в движение от горячего выхлопа.

Двое чернокожих спецназовцев опустили сиденья, затем снова подняли, тихо переругиваясь. Закрыв дверь с двумя широкими иллюминаторами, повторили попытку, оказавшуюся удачной. Свободное пространство предназначалось для пулемета и пулеметчика.

Старший группы сел напротив Джеба. Окинув его безразличным взглядом, левой рукой дотянулся до командира экипажа и похлопал его по плечу. Громко крикнул на английском:

– Поехали!

Этот чернокожий спецназовец не был полностью экипирован. Из оружия при нем был лишь автоматический пистолет в кобуре с широким ремнем на левое плечо и узким на правое. Кто-то из команды останется без карабина, прикинул Блинков.

Редуктор находился почти в центре салона, двигатель и воздухозаборник – на его срезе. Лопасти завертелись, и первый пилот поднял машину в воздух.

Пять минут, и Джеб увидел внизу дорогу в дюнах, пальмы и роскошные сады посреди пустыни. Может быть, поэтому тюрьма носила призрачное, издевательское по своей сути название «Оазис», подумал он. Точнее, он вспомнил это определение Моники. Именно ее переброска в прошлом году, сопровождение, связанное с фиктивной версией об убийстве морского пехотинца, подсказали ей, как можно осуществить акцию по похищению Петра Юсупова. Она мысленно искала исполнителей. Они нашли друг друга.

Перед отлетом спецгруппы в Кению Моника рассказала все, что знала о полковнике Юсупове. Она много раз встречалась с ним на базе Рота, решала какие-то вопросы, всегда находила у начальника базы понимание, и все ее затруднения решались немедля. Кроме одного. Жаль, сказала она, что не смогла задать ему ряд вопросов, а по сути – один. Что еще? В Юсупове она видела настоящего испанца. Его мало волновало, что другие думают о нем. С пренебрежением он думал и о своей стране. Как-то он сказал: «Дым отечества согревает лучше любого огня». А патриотом становился, когда это было интересно. Однажды разоткровенничался и на вопрос Моники: «Ты быстро получил развод?» – ответил: «При обоюдном согласии быстро – за два года».

Джеб, окунувшись в воспоминания, едва не прозевал контрольное время, установленное им на переменной основе: активизироваться ровно через пятнадцать минут полета. Он посмотрел на часы: осталась ровно одна минута. При этом вспомнил спорное выражение: «Если работа мозга дает сбой, память возвращает нас в прошлое».

Что-то сбоило в голове Блинкова.

Он посмотрел влево. Рядом с ним, касаясь его плечом, сидел жизнерадостный Митч. Он отличался цветом кожи от остальных членов спецгруппы, тем не менее Блинков думал о нем в другом ключе, невольно вставая на сторону Кока. Почему Митч должен умереть, пусть даже за деньги сражаясь за «светлое будущее» «черного» народа? Ему без разницы, кто победит. Он солдат и не выбирает очередную горячую точку – она выбирает его. Может быть, он слышал призывную речь своего президента сразу же после объявления о захвате Могадишо исламистами: «Мы обеспокоены всякий раз, когда где-то в мире появляется нестабильность. Сейчас нестабильность отмечена в Сомали». И вот Митч, не привыкший размахивать государственным флагом из любви к разноцветью, принял заботу страны близко к сердцу и делал все, чтобы далекая африканская страна "не превратилась в убежище «Аль-Каиды»". Глупость первостепенная.

Джеб и Кок обменялись взглядами.

Далеко оттянув правую руку, словно натягивал тетиву, Николай резко отпустил эту пружину. Его локоть врезался в горло жизнерадостному Митчу… Джеб схватил с его колен карабин и вскинул его для выстрела, снимая с предохранителя. В следующую секунду он выстрелил в своего чернокожего визави – еще до того, как тот успел прикоснуться к рукоятке своего пистолета.

С этого момента Джеб уже не отвлекался на происходящее в салоне. Он подался вперед и приставил ствол «кольта-коммандо» к голове первого пилота, а второго предупредил:

– Дернешься, твой товарищ умрет. Выходи на связь с землей: неполадки в двигателе или в роторе, ты теряешь высоту. После резко выходишь из эфира. Выполняй! – прикрикнул Джеб. И только после обратился к первому пилоту: – Снижайся. Снижайся так быстро, как сможешь. Чтобы на радарах увидели падение, а не спуск. И не бойся угробить нас.

Пилот рискнул – он чуть повернул голову и посмотрел, что давит ему в основание затылка.

Джеб удовлетворил его внезапный интерес:

– Тебе должно быть без разницы, из чего я убью тебя, из мушкета или «кольта». А мне так тем более. Descent! – на манер авиадиспетчера поторопил он командира. И обернулся.

Тимур высвобождался из-под стокилограммового тела сомалийца, сломав тому шею. Костя Романов вытирал скальпель, позаимствованный в санчасти. Николай… пытался привести в чувство Митча.

– Бзик, – обронил Джеб. Такие вещи появляются ниоткуда и пропадают в никуда, они необъяснимы, и ломать над ними голову бесполезно.

Николай ударил легионера сильно, но чуть выше летальной зоны, прихватывая при ударе локтем нижнюю часть подбородка. Жить будет.

У него внезапно перехватило дыхание. Командир экипажа так резко бросил машину вниз, что она сорвалась, будто в штопор. Вслед за голосом второго пилота, сообщавшего на землю о неполадках в двигателе, раздался мат Чижика:

– Он что, охренел?!

Чиж схватился одной рукой за вертикальную стойку сиденья, другой за горизонтальную. На его лице отразился животный страх. Он знал о запланированном маневре, но не готовился к нему специально. Первая мысль, пришедшая ему в голову: «Ирокез» потерял управление. Секундой позже другое, озвученное им откровение:

– Джеб, ты что, застрелил пилота?!

– Не дергайся! – прикрикнул Блинков, чувствуя желудок у горла и посматривая на потолок салона, куда он мог вылететь.

Даже Тимур, больше всех в команде совершивший прыжков с парашютом, не выдержал. Согнувшись пополам, он делился обильным завтраком с мертвым негром.

Когда до земли осталось не больше трехсот метров, пилот начал выравнивать машину, не снижая при этом скорости. Уже скоро «Ирокез» шел на предельно малой высоте, натурально брея полозьями редкие кусты и вздымая бешеным напором песок.

– Садись! – отдал очередную команду Джеб.

Он все еще держал первого пилота на прицеле, а второго – в постоянном напряжении; тот, бросая взгляд назад, не видел Джеба, но видел чернокожего командира спецгруппы с дыркой в голове.

– Двигатель глушить?

– Глуши. И выходи из кабины.

Пилотов опередил Кок. Он отошел от «Ирокеза» и оглядел во все стороны горизонт. Песок, песок, ничего, кроме песка.

– Кругом одни соблазны, – прокомментировал он обстановку. – А тишина… будто ангел пролетел.

– Кок, вытаскивай своего друга и объясняй ему положение дел. – Джеб переключился на пилотов. – Знаете, где находится «Оазис»?

– Конечно, – отозвался командир. – Отличное место. Если ты начальник тюрьмы.

– У тебя есть карта? Покажи направление.

– Покажу. А что дальше?

– Дальше будете вспоминать свой лучший день в жизни.

– Убьете нас, или как?

– Или как, урод. – Блинков начал терять терпение.

Митч вышел из салона, опираясь на плечо Николая. Дернув плечом, опустился на песок и прислонился спиной к крестовой опоре полозьев. Прямо над ним высились пулемет на турели и контейнер для стреляных гильз.

– Митч, ты жив, и это главное, – начал Кок, увидев то, что было еще выше Митча: синее небо без единого облачка и огромное слепящее солнце – ве то, что он мог больше не увидеть.

Американец отмахнулся от него. Тяжело сглотнув и морщась от боли, еле выдавил:

– Я не хочу обсуждать эту тему сейчас.

– Как хочешь… Другого раза у тебя не будет.

– Вы действовали по принципу «Есть ли шанс? Его может и не быть». Вы не диверсанты, вы любители.

– Да, – улыбнулся Николай. – Любители диверсионной математики. – Вся работа была впереди, тем не менее глаза его выражали бесконечную усталость.

Митч не мог успокоиться. Для него было важно оставить последнее слово за собой.

– Вам просто повезло. Если это не первая ваша операция, то вам везет постоянно.

Кок протянул американцу руку, помог ему подняться на ноги, жестом указал на двух пилотов.

– Топай к ним, Митч. Вынимай все из карманов и складывай рядом на землю.

Михаил Чижов держал тройку американцев на прицеле карабина. У командира экипажа обнаружился спутниковый телефон, у второго – мобильный. Кок и Джеб первыми из группы начали экипироваться.

Прошло не больше десяти минут. Джеб занял прежнее место в салоне вертолета, Николай сел в кресло второго пилота – для подстраховки Романова, если у того вдруг возникнут трудности в управлении американской «вертушкой». Косте предстояло вести машину на бреющем полете, дабы не попасть под лучи радаров поисковиков и военных баз.

– О чем ты говорил с Митчем? – спросил Джеб из праздного любопытства.

Кок полуобернулся в кресле.

– О везении.

– Ты ему сказал, что везение мы оставили салагам в учебке?

– Конечно. И я, честно говоря, завидую им. Везение на халяву – что может быть круче?

Митч не знал, о чем они говорят. Смотрел на них с прежним чувством, переча себе: «Слишком мало времени прошло». Издевался над собой: «Диверсанты. Теперь они выглядят так? Диверсия. Теперь это так называется?»

Костя Романов завел двигатель, двухлопастный винт раскрутился, поднимая тучи песка. Чижов занял место за пулеметом, до упора распахнув левую дверь.

– Поехали, – отдал команду Джеб.

Румын посадил вертолет в десяти километрах к югу от городка под названием Лисалу и в семидесяти от места, которое в плане Блинкова называлось эпицентром поисков потерпевшего крушение «Ирокеза». Джеб имел четкое представление о поисковых операциях. Винтокрылые машины и вездеходы будут прочесывать местность строго вдоль маршрута пропавшего вертолета, согласно установленного полетного плана. Даже пять километров в сторону – это много для изменения маршрута поисковиков. Скоро ночь. Поиски «Ирокеза» потеряют интенсивность. А скорее всего – прекратятся, дабы не подвергать экипажи и сами машины риску. Потому что причина катастрофы вертолета с бортовым номером 1183 не установлена. Налицо лишь оборвавшийся доклад пилота, резкое снижение машины, ее потеря на экранах радаров. Возможно, «Ирокез» сбит экстремистами. И те, поджидая поисковые машины, надеются на повторный успех. Это обычная практика террористов. Так что Джеб в этом плане смотрел на дальнейшие действия уверенно. У группы впереди короткий вечер, а за ним длинная ночь.

В свете малинового солнца, тонущего в песках, Блинков отдавал последние инструкции Романову и Чижову.

– Связь с нами в крайнем случае – если вы потеряли машину. Что для всех нас означает застрять тут навсегда. – Джеб кивнул на Кока и Тимура, стоящих справа и чуть позади него. – Мы имеем право на ошибку, вы, как эвакуационная группа внутри общей эвакуационной операции, – нет. Поэтому вы остаетесь вдвоем. Вас могут обнаружить. Вы можете поднять машину, уйти на ней, что будет означать контроль над ситуацией. Я говорю это к тому, что и в этом случае вы не выходите в эфир. Любой вызов демаскирует нас.

Джеб смотрел на бойцов, тогда как перед глазами стояла картина, открывшаяся во время полета. Он видел выжженную солнцем ПУСТЫНЮ. Остовы танков. Грузовики и джипы, навсегда застрявшие в песках. Ему казалось, Румын намеренно направляет вертолет то к одному остову, то к другому, словно лавирует между ними. Полозья «вертушки» едва не скользят по броне, а завихрения воздуха позади машины поднимают песок, обнажая выбеленные солнцем человеческие черепа.

Одетые в легкие хлопчатые комбинезоны, трое бойцов побежали в размеренном темпе в сторону Лисалу.

Глава 18 Мускус

Лишь после получаса пути Джеб словно очнулся: он точно на экваторе. Во второй раз в жизни. Вспомнились Мальдивы. Такая же нестерпимая жара. Такие же широкие просторы песка, только на дне необозримого океана – даже не видно островов. Джеб в покачивающейся на волнах лодке, подхваченной течением. Сильное течение, хозяйничающее даже на атоллах.

У Джеба кружилась голова. Чертово пекло. И быстрый темп, который он взял с самого начала марафона, взвалив на себя функции плеймейкера. Он чуть сбавил темп, пропуская Кока на место лидера пелотона. Вот у кого никаких головокружений, думал Джеб, глядя в пропотевшую спину товарища. Спроси у него про головокружение, и он надолго задумается. Надолго. Лучше не спрашивать.

Горячий воздух жжет через одежду, хочется сдернуть ее. Но солнце тут же обуглит тело. Солнце стелется над горизонтом, выгоняя наружу вечернюю прохладу, ночной холод. Они близко. И в то же время недосягаемы. Нельзя добежать до горизонта и заглянуть за него…

А еще встречный ветер, поднимающий песок на этом необъятном плато. Встречный горячий ветер. Джеб точно знал, что будет вспоминать его горячее дыхание зимой. Улыбнулся, получив из подсознания, как добрую весть, картинку из будущего. Холодную. Зимнюю. Но он тоже там, в будущем. Живой. И сам оживляет снимок с изображением Моники. Его он внимательно рассмотрел в доме ее родителей. На фото она была с длинными волосами цвета молочного шоколада. В черном меховом пальто, замшевых сапожках и красном платье из джерси. Блинкову показалось, она в этот момент спешила и вскинула руку в знак прощанья. Снега нет, как нет опавших листьев на мощеном участке двора и возле парадного. И все же чувствуется, что снимок сделан зимой.

Джеб дал команду остановиться. Сорвал с лица респиратор и очки, защищающие от пыли и песка. Вылил на голову полфляги воды, только потом выпил.

– Что с тобой, Джеб? – спросил Кок.

Командир ответил одной фразой.

– Сегодня я понял, что мне не шестнадцать.

К окраине города – типичная африканская деревня: лачуги, высокие глиняные заборы, козы, верблюды – диверсанты подходили уже в сумерках. Джеб против воли припоминал обстановку в районе, который его интересовал. Он находился под контролем подразделений глав военных кланов, в феврале объявивших о создании «Альянса за восстановление мира и противодействие терроризму». Кроме них, в состав нового объединения вошли некоторые министры переходного правительства страны, которые в недавнем прошлом также возглавляли военизированные формирования. Штаб переходного правительства размещался за пределами Могадишо, но не контролировал ситуацию в Сомали. Кроме них, на раздолбанных дорогах этой одной из самых беднейших стран мира промышляли экстремисты, бандиты, подразделения легионеров, сражающихся на стороне «Альянса».

Джеб вывел определение «мутная вода», где хорошо рыбу ловить.

До «Оазиса» оставалось полтора километра. Миновав пригород, взглядам бойцов открылся пивзавод, который согласно выкладкам Моники Орсини, отрабатывающей Фейсала на сфабрикованном материале, контролировал лично начальник тюрьмы. Всего два здания, взятых в кольцо высоким забором. Вокруг все те же лачуги. Район так называемой деревни гончаров.

«Оазис» дал знать о себе неожиданно. Южный район города разрывался километровой песчаной брешью, в центре которой возвышалось здание тюрьмы, которое в выкладках Моники было обозначено как центральное. На самом деле здание было одно и походило на старинный европейский замок. С тем лишь отличием, что все четыре башни, расположенные по сторонам света, имели форму минарета.

«Центральное здание окружено рвом».

В этом дополнении отсутствовал один очень важный момент…

Ров начинался с мелководья. Прибрежный песок был мокрым, словно в него неустанно, днем и ночью, бил прибой либо лизала нагонная волна. От воды пахло болотом. Пруд по сути, с источником подводных вод, с примесью газа, подумал Джеб, потянув носом воздух. К запаху стоячей воды примешивался иной, ранее незнакомый.

Он в очередной раз, теперь уже с близкого расстояния, рассмотрел южную часть здания и, как приложение к ней, разводной мост. Сейчас он находился в вертикальном положении, надежно прикрывая вход даже от артиллерийского огня.

Джеб, глядя на здание с четырьмя островерхими башнями, не мог отделаться от странного ощущения. Ему казалось, копии этого моста ведут к каждой башне. Этот замок был возведен в семнадцатом веке, когда территория полуострова Сомали находилась под властью Омана и Османской империи. А тюрьмой стала в 1969 году, когда Сомалийская Республика была переименована в Сомалийскую Демократическую Республику, что было очень даже символично.

Кок также отметил странный запах.

– Гальюн у них, видно, подвесной, – прошептал он на ухо командиру. – Гадят в воду. А нам плыть по этому дерьму. Нам не помешал бы ментоловый гель.

Джеб не слушал его. Он смотрел на здание, мост, воду то в бинокль, то невооруженным взглядом. Ширина рва не превышала сорока метров. Разводная часть моста – двенадцати. Самое уязвимое место в обороне тюрьмы – площадка между воротами и поднятой секцией моста. Ширина площадки четыре метра, длина – два. По ней прохаживался часовой, изредка останавливаясь на краю и глядя на воду. Какого черта он постоянно смотрит на воду, не мог понять Блинков. Каждую минуту ожидает нападения? Нет, иначе с ума сойдешь, сидя, как на игле, на натуральной измене. Часовой меньше всего должен думать о нападении, иначе разум и глаза замылятся, и ты пропустишь настоящую угрозу.

Стены и башня южной части замка прилично освещались парой прожекторов, установленных на обрезе верхней секции моста. Они светили строго вниз, демаскируя охранника, и в рабочем положении их свет, направленный горизонтально, также высветил бы его одинокую фигуру.

С этой точки наблюдения Блинков не мог определить, открыты ли ворота, есть ли за ними еще один пост. Нельзя судить сколько-нибудь точно, исходя из уверенности часового. Хотя какая, к чертям, уверенность, если он каждую минуту смотрит в воду. Такое чувство, что он смотрит… на поплавок. Действительно, похоже, согласился Джеб со своими мыслями. Часовой походил на рыбака, проверяющего закидушки.

Связанный по рукам и ногам пилот молчал до одиннадцати вечера; даже пить он просил жестами. Он обратил на себя внимание Михаила Чижова, находящегося у пулемета, вначале легким свистом.

– Похоже, ваши товарищи подошли к тюрьме.

Чижик счел за благо не вступать в переговоры с пленниками. Для него они были такими же мертвыми, как и четверо чернокожих, тела которых диверсанты вынесли из салона и натурально складировали за горбатой дюной.

– Ваш командир запретил вам выходить в эфир.

Я это понял по его жестам. Думаю, скоро у вас появятся проблемы.

– У нас уже есть проблемы, – ответил Чиж.

– Я сто раз слышал глупый вопрос: «Что заставляет человека бежать быстрее, жадность или страх?» Я нашел ответ: глупость. Похоже, ваши товарищи подошли к тюрьме. Не говори, что ты это уже слышал. Тюрьма окружена широким и глубоким рвом. Его придется переплыть. Знаешь, почему вокруг рва нет проволочных заграждений? Ответ: потому что ров надежно охраняется спецгруппой. Старшему недавно исполнилось пятьдесят. Он в самом расцвете сил. Он походит на тех, за кем, думаю, уже начал охоту: нападает из засады. Там он имеет свою территорию и охраняет ее днем и ночью. Особенно ночью, когда его активность достигает вершины. Весит он шестьсот килограммов. Я говорю об одном месте, тогда как таких мест четыре. И всего крокодилов восемь. Это гораздо больше, чем требуется. Вижу, ты впервые слышишь об этом. Не пора ли тебе выйти в эфир и предупредить своего командира?

Пилот рассмеялся.

Время наблюдений за объектом перевалило за час. Джеб не торопился. Он ждал смены караула. Это рутинное мероприятие подарит разведчикам минимум час более или менее спокойной работы. Мысленно он определил точку высадки на берег – непосредственно под основанием башни. Там берег виделся таким же пологим, идущим наизволок к самой стене. Но прежде необходимо убрать часового.

В этот раз, как верно заметил Кок, пришлось идти без специального вооружения. Лично Блинков отдавал предпочтение обычному вооружению: бесшумный автомат, пистолет, приличный нож, гранаты. С таким набором он решал любые задачи. В данный момент у них ничего бесшумного. «Кольт-коммандо» – хороший карабин, но, как отозвался о нем Кок: «Много шума из ничего».

Расстояние от поверхности воды до площадки с часовым составляло два с половиной метра. Какова глубина в том месте, Блинков мог только предположить. Воспользовавшись местоположением часового, он зашел в воду. На расстоянии трех метров от берега глубина равнялась двум метрам. Как раз для безопасности объекта, но ничего хорошего для проникновения.

Едва Блинков выбрался на берег и затаился, Кок тихо спросил:

– "Двойная поддержка"?

Джеб кивнул:

Повернувшись лицом к лежащему рядом Тимуру, сказал:

– Ты наверху.

«Понял», – кивнул Музаев, самый низкорослый и легкий из группы.

Джеб отметил время: ровно двенадцать. Секундная стрелка начала отмерять первые мгновения нового дня. Спустя минуту произошло событие, которого бойцы поджидали с нетерпеньем. Под ярким светом появились три человека. Как у нас, не преминул отметить Блинков: разводящий и двое караульных. Два часовых обменялись кивками, фразами, рукопожатиями. Один остался на площадке, второй последовал за караульными и разводящим.

Снова взгляд на часы. Джеб с неохотой выделил еще полчаса. Необходимо понаблюдать за этим караульным, отметить что-то характерное в его поведении.

Первая же минута озадачила команду. Новый часовой уставился на воду…

Он пытался разглядеть самку нильского крокодила, которая охраняла кладку под основанием стены. Точнее, он ждал появления самца. То, что он проделал неделю назад, нельзя было назвать «общепринятым». Самец вторгся на территорию самки и сожрал то, что через десять дней стало бы детенышами. Он съел около сорока яиц, осталось двадцать. Уподобляясь сторонним наблюдателям, не вмешиваясь в естественный процесс существования шестисоткилограммовых тварей, караульные каждую минуту ждали очередного нападения. Хотя они все же вмешались в этот процесс. Суточный рацион самца сократился вдвое. Он испытывал голод и в любую минуту мог совершить очередное нападение.

Чижик не рискнул выйти на связь с Джебом. Он не преуменьшал и не преувеличивал опасность, которая подстерегала основное ядро группы в воде. Крокодилу равных в воде нет. Шансы выжить равняются нулю, если даже ты знаешь о нем. И он знает все о водах, сдобренных кровью и разложившимися кусками его жертв.

Именно после приказа Джеба в эфир не выходить Чижик не мог нарушить его. Потому что командир в силу ряда причин мог не ответить на вызов, а сам вызов говорил лишь об одном: группа поддержки потеряла вертолет. Джеб повернет назад. Он никогда не попрет напролом. Пусть через пять, десять минут, но он узнает причину.

Чиж никогда в жизни не видел у Джеба приступов ярости. Может быть, потому что его приказы всегда четко выполнялись. Он не был «сержантом». Это Школьник или Абрамов могли сказать: «С агентами мы наравне плюс какая-то дистанция». Внутри команды никакой дистанции. И Чиж, вынувший «спутник», снова положил его на место.

Первый пилот не сумел скрыть досады на своем лице. Зная возможности радиоэлектронных средств на военных базах, он рассчитывал вывести русских диверсантов на обмен данными в эфире, пусть даже в телеграфном (текстовое сообщение) режиме. Станциям пеленга не страшна даже высокая плотность помех. Скорее всего этот тип телефона имел защиту от прослушивания, но сам сигнал выхода в эфир спутникового телефона, работающего в режиме кодированной связи, сказал бы о многом, в частности о связи с пропавшим «Ирокезом», а точка выхода в эфир определялась с точностью до метра.

И все же американец не потерял надежды на «мусор в эфире». Забывая о боли в спутанных конечностях, он продолжил информационную атаку:

– Я знаю Фейсала как облупленного. Хотя бы в том плане, о котором я сказал. Он поклоняется Себеку, богу воды, повелевающему разливами Нила. Обычно его изображали в виде человека с головой крокодила. Фейсал ежемесячно приносит жертвы «повелителю рек».

– Почему бы тебе не сказать: «Вот куда идут мои налоги». Заткнись, – спокойно предупредил Чижик. – Еще одно слово, и заткну тебе рот верблюжьей колючкой.

– Вижу, ты не на своем месте…

Чижик встал с песка и направился в сторону дюны, куда он с Романовым перенес трупы сомалийцев. Вернулся с развесистой веткой колючки, походившей на засохший сказочный бобовый стебель.

Он не стал затыкать рот пилоту. Повернув его на бок, подсунул под него куст. Потом вернул пилота в прежнее положение. Пустыню огласил дикий крик.

Джеб подогнал автоматный ремень по длине так, чтобы, надев его через голову, он продолжал линию плеч и, находясь за спиной, не мешал движению. Кок и Тимур повторили его действие. Проверили ход «левинсоновских» ножей в ножнах.

Николай первым вошел в воду и поплыл под неподвижной частью моста. Поравнявшись с крайним быком, мысленно прицелился к следующей, отстоящей на двенадцать метров опоре. Вода на этом участке была темнее, поскольку не попадала под прямой свет прожекторов. И Кок, обернувшись к товарищам, показал: «Побыстрей».

Он выдыхал в воздух, чтобы не наделать шуму при выдыхании в воду, и с каждым стежком морщился все больше. Ему казалось, он приближается к выгребной яме…

Голодный самец первым обнаружил добычу. У шестиметровой твари, покрытой роговыми щитками, наружу торчали лишь ноздри и глаза. Он плыл к своей жертве так же бесшумно. Его выдавал разве что запах, исходящий от парных мускусных желез, расположенных по бокам клоаки и на нижней челюсти.

Николай подплыл к последней мостовой опоре, самой массивной, оборудованной подъемным механизмом. Удержался за ее осклизлую поверхность. Досадливо наморщился, видя результаты своего появления: мелкое волнение побежало к берегу.

Часовой находился точно над ним, когда к головному бойцу примкнули Джеб и Тимур. Командир группы показал жестом: «Я вниз». Неслышно погрузившись, он опустился на дно. Его ноги коснулись илистой поверхности, и Джеб, всплывая, точно определил глубину. Она равнялась двум метрам. Он не ошибся, вычислив глубину загодя, находясь на другом берегу.

Блинков попутно решил другую задачу. Даже находясь на двухметровой глубине, он четко разглядел край площадки. Так что теперь не боялся прозевать появления там часового.

Боевые пловцы работали без пауз. Едва Джеб вынырнул, набрал воздуха для очередного погружения. Показал жестом: «Уходим». Сначала Кок, а за ним Чижик ушли под воду…

Оружие и мокрая одежда послужили им надежным балластом. Во всяком случае, Блинков обрел надежное сцепление с дном, чуть увязая в осадке и поднимая его.

Справа дал знать о себе Кок. Их руки встретились и перекрестились в замке. Оба диверсанта разом ушли на дно, подогнув колени. Тимур тут же стал на замок. Теперь он отдавал команды, подняв голову и глядя через толщу воды на край площадки…

Самка учуяла приближение жертвы. В ее голове даже родился ее образ. Но тут же померк, едва она учуяла приближение самца, почти уничтожившего кладку. Она без малого три месяца охраняла яйца, готовилась охранять детенышей… Она незаметной тенью оставила место кладки, выбранной ею на песчаном берегу, и бесшумно сползла в воду.

Прошла минута. Тимур не испытывал затруднения с нехваткой воздуха. Разве что резало глаза от напряжения, слегка побаливали руки, ноги от постоянных пассов, которыми он удерживал себя в единственно выгодном положении – строго вертикально и на манер сжатой пружины. Он в любой миг был готов подать сигнал товарищам, резко надавив ногами на замок. А значит, и завести эту пружину.

Тимуру показалось, он уловил движение. Но вовремя остановился и не дал команду. Что-то или кто-то двигался справа, на уровне его головы. Тогда как он ждал появления часового в двух с половиной метрах над уровнем воды.

Тимур пересилил себя и заставил сосредоточиться на обрезе площадки. Что бы это ни было, оно не должно отвлекать от основной работы.

Вертикальные зрачки самца неотрывно смотрели на жертву. Дернулась небная перегородка, закрывающая вход в глотку, в предчувствии лакомства. Крокодил походил на машину с ведущими задними колесами. Задние лапы крокодила имели перепонки между пальцами, и он, перебирая лапами, развивал порядочную скорость. Даже подкрадываясь к добыче.

Еще одно движение. Его, похоже, заметили Кок и Джеб. Во всяком случае, так показалось Тимуру. Он уловил легкое волнение, потом едва не потерял равновесие. И как раз в этот момент он увидел силуэт караульного. Сильно искаженный толщей воды, он неплохо просматривался через эту огромную природную линзу. Тимур надавил на руки товарищей и присел. Свою готовность он показал, коснувшись руками их голов. Тут же пошел мысленный отсчет. Боевые пловцы, не раз репетировавшие этот уникальный прием на тренировках, в боевой обстановке исполняли его впервые. Каждый отсчитывал, каждой клеткой помня неспешный ритм:

Ноги сильнее вжимаются в податливый грунт.

Руки чуть расслабляются, чтобы через мгновения взорваться в усилии.

Теперь ни Тимур, ни его «нижние» товарищи не думали о посторонних движениях справа, а теперь и слева. Теперь ничто не могло остановить их.

Все трое закончили отсчет одновременно…

Когда самка крокодила была готова схватить Тимура, он вдруг вылетел на поверхность воды, исчез из поля ее зрения…

Этот выброс в стиле поддержки синхронистов оказался ни слабым, ни сильным. Он был таким, каким требовалось. Тимур вылетел всего на метр над водой. Но этого ему хватило, чтобы дотянуться до бедер караульного, обхватить их, дернуть на себя и увлечь, подобно касатке, за собой в пучину.

Караульный не смог закричать ни при каких условиях. Все условия были заложены в этот прием, основная часть которого заняла пару мгновений. Тимур появился ниоткуда. Люди так не появляются. И не смотрят. У него был безжизненный взгляд, упершийся в живот жертвы.

В воде Тимур, отпустив ноги часового, надавливал ему на грудь, отстраняясь от него и от холодного оружия Джеба и Кока. Сразу два ножа вонзились в спину часового. Вышли и снова вспороли его тело.

Самка увидела жертву спустя мгновения. В тот же миг ее голова затуманилась от запаха и вкуса крови. И она инстинктивно поменяла направление. Ее зубы вонзились в жертву…

Глаза Блинкова округлились. Он поднял нож в попытке защититься от крокодила, поскольку только сейчас увидел его конические зубы и роговые щитки. Он инстинктивно отгребал от речного убийцы и… терял его из виду. Не видел, рядом ли товарищи, не они ли стали причиной, по которой этот чудом не вымерший ящер не перекусил его пополам.

Он вынырнул на поверхность и с оторопью уставился на Кока. Жив. Потом на Тимура. Быть того не может…

А вода бурлила от резких переворотов двух хищников. Они рвали на куски свою жертву.

Глава 19 Революция

Стену в два с половиной метра высотой Тимур преодолел на одном дыхании. Он влетел на площадку, цепляясь за широкие каменные выступы. Помог командиру, протянув ему руку, уже лежа животом на площадке.

Вода внизу продолжала бурлить, все гуще окрашиваясь в красный цвет.

Джеб тоже глянул вниз и покачал головой – единственный жест, на который он нашел силы. Он был на волосок от гибели, как никогда раньше. Не заметил, как Тимур помог подняться Николаю.

– Эта тварь чуть не сожрала нас! – прошептал он, судорожно сглотнув.

– Две твари, – поправил его Тимур.

– Две? Они нас чуть не слопали. – Кок начал приходить в себя. – Вся жизнь перед глазами промелькнула. Вижу – Моника. Говорю ей: «Когда вижу пышку вроде тебя, всегда хочу записаться в миротворцы. И для начала оказаться в буферной зоне. Обычная практика у голубых касок». И тут она превратилась в крокодила…

– Кок, проверь дверь.

Джеб сам только что очухался. Во второй раз в жизни он испытал настоящий страх. Он все время сидел внутри. А сейчас остался внизу, вселившись в беснующихся рептилий.

Решетчатые, густо переплетенные колючей проволокой ворота оказались незапертыми. Николай приоткрыл одну створку и увидел площадь, взятую в кольцо четырьмя стенами тюрьмы. И если снаружи она выглядела привлекательно, как древний замок, то внутри была похожа лишь на тюрьму. Кок заметил: зарешеченные окна на первом этаже наполовину скрыты за брезентовыми скатами, похожими на обычные крыши-времянки в летних кафе, а под ними виднелись окна полуподвала.

Он поднял голову. От окна к окну протянуты веревки, на них сушится белье: серые простыни, такие же безликие рубашки, штаны заключенных.

Только сейчас Кок увидел «коридорного», спешащего на шум, и приготовил нож. Отступив к стене, он прижался к ней спиной и мысленно представлял противника. Вот сейчас он перешагивает через шлагбаум, находящийся в рабочем, опущенном положении.

Едва караульный протиснулся между створками, Николай ударил его рукояткой ножа в висок и подбил под колени. Зажав ему нос и рот, вонзил клинок под поясничное ребро. И еще раз, теперь уже проворачивая нож в ране. Поймал знак командира: в воду его. Отличная идея, одобрил он. Крокодилы получат еще одну жертву и поедят спокойно.

– Нам нужен «язык», – шепнул Блинков товарищу. – Подойдет любой караульный, который выведет нас на офицера. Идем.

По хорошо освещенному плацу продвигаться было опасно. Узкая винтовая лестница вывела спецназовцев на самый верх зубчатой стены, выше которой была сама башня с темными окнами-глазницами. С этого места открывался вид на остальные три башни. Они также охранялись. В каком месте башни находятся караульные, и предстояло выяснить.

До восточной части здания, которая отличалась от других арочным проемом в стене – точно между двумя каменными опорами, бойцы добрались без помех. Блинков более внимательно рассмотрел то, что находилось под ним: гараж. А над дугообразным перекрытием высились три окна схожей формы. При желании Джеб мог заглянуть в них, задать вопрос заключенным, но боялся, что те поднимут шум.

Джеб подал знак Тимуру: «Идешь первым». Коку: «Идешь вторым». Сам он остался за стеной зубчатой башни.

Музаев приготовил нож и шагнул в темный проем восточной башни.

Он спускался по ступеням бесшумно. С каждым шагом свет, струившийся через лестничные просветы, становился ярче и резал раскосые глаза бойца.

Тимур увидел лет двадцати пяти часового на втором ярусе башни. Он был занят… чтением книги. Со стороны могло показаться – это устав караульной службы, поскольку часовой оружия из рук не выпускал. Книга находилась в углублении между двумя камнями и на уровне головы. И часовой, прочитав несколько строк, подходил к окну, осматривал плац, изредка обменивался взглядами с товарищем, несшим службу на соседнем посту. Затем его глаза пробегали очередные строки. И в этом случае он не видел ничего вокруг.

Тимур убрал нож в ножны и показал Коку за спиной жест: «Я беру его».

Разведчик не оставил часовому ни одного шанса спастись. Подкравшись к нему сзади, он рукой зажал ему рот и нос. Запрокинув ему голову, ногой толкнул его под колено. Обхватив его горло так, что локоть оказался под подбородком, Тимур развернулся вместе с ним. Николай подхватил часового за ноги и первым начал подниматься по лестнице.

Они опустили его на каменный пол, прислонив к стене. Тимур привел парня в чувство, легонько двинув его в подбородок, и приставил острие лезвия к его нижнему веку. Чтобы часовой не выколол себе глаз, Музаев надавливал свободной рукой ему на лоб.

Блинков сел напротив часового. Тимур опередил командира:

– Он читал книгу.

– Сходить и посмотреть? – улыбнулся кончиками губ Тимур.

Джеб несколько секунд смотрел на пленника, потом поздоровался на арабском, не совсем точно построив фразу («Привет. Говори по-английски. Хорошо?»):

– Ахлян. Акалем бель англизи. Квайс?

– Хорошо, – караульный тотчас перешел на английский.

– Отлично. Ты понял меня. Как тебя зовут?

– Ты поможешь мне, Али, а я оставлю тебе жизнь. Какую книгу ты читал?

– "Портрет Дориана Грея".

– Оскара Уайльда? – удивился Блинков.

– Тимур, отпусти его. – Джеб кивнул в сторону плаца. – Чья машина стоит у ворот гаража?

– Начальника тюрьмы.

– Его зовут Фейсал?

– Он всегда приезжает на ней?

– Чаще всего.

– Часто задерживается допоздна?

– Часто. – Кивок. – Да, часто.

– Какие машины стоят в гараже?

– Пожарная, автобус и два армейских «Лендровера».

– В какой камере содержится заключенный по имени Петр Юсупов? Он русский.

– Не знаю, – после непродолжительной паузы ответил Али. – Я здесь не больше двух месяцев.

– Где сейчас начальник тюрьмы?

– Может быть, у себя в кабинете или в камере для допросов.

– Где это? Расскажи подробней.

Джеб слушал часового и с каждым его словом убеждался, что ему с «языком» повезло. Али говорил по-английски, однако Джебу казалось, тот говорит по-русски. В связи с этим вспомнил некоторые статистические данные по Сомали: процент грамотных среди мужчин не составлял и половины.

Часовые вооружены автоматами Калашникова. Двери, ведущие в служебные помещения, снабжены ревунами. Комната слежения с четырьмя мониторами. Они показывают панораму тюремных блоков. Видеокамеры похожи на фотоаппараты-мыльницы. Силовой щиток находится в западном блоке на первом ярусе. Его окружают стены и решетки. Низкая дверца закрыта на висячий замок с длинной дужкой. Медсанчасть расположена там же, в западном блоке. Где и камеры для допросов. Но только в нижнем ярусе. В верхний ярус посторонним вход воспрещен – там кабинеты начальника тюрьмы и двух его помощников. Пустынный «Лендровер» Фейсала всегда стоит напротив гаража. Он всегда на виду, вызывает зависть и злобу у заключенных, до него не достают их плевки.

– Шукран, Али, – поблагодарил караульного Джеб. В конце рассказа Али он поменял мнение о грамотности сомалийца. Он легко строил английские фразы, тем не менее разговаривал как индеец. – Тимур, свяжи ему руки. Он пойдет с нами.

Спецназовцы вышли к краю плаца через башню, обезоружив еще одного часового. Перебежали к западной части тюрьмы, прижимаясь к стене. Не мешкая, Кок постучал в дверь. Тимур поставил перед ней Али и шагнул в сторону. Через пару секунд в смотровом окне показалась голова часового.

– Открой, Джамал, – попросил Али, – мне нужно срочно в санчасть.

– Да, вид у тебя неважный. Понос?

Джамал нагнулся над замком и открыл его. Распахнув дверь, получил прикладом в голову. Али получил менее болезненный удар.

Части здания назывались блоками. Каждый блок походил на все здание целиком: периметр в три света и решетки, но уже дверные. Каждый ярус разделен провисшей металлической сеткой, походившей на громадный гамак; она принимала каждого, кто бросался вниз в надежде расквитаться с жизнью. На закопченном потолке и металлических сетках висели, прикрепленные обычной проволокой, лампы дневного освещения.

По периметру каждого яруса проходили перила. Лестницы и пролеты из металлической решетки. Фактически просматривался каждый уголок блока. Однако сделать точный выстрел было невозможно из-за рикошетов.

Джеб стал во главе группы и отмерил первые шаги по захарканному полу нижнего яруса. Он уверенно ориентировался, имея возможность обновить, а заодно проверить данные Моники.

Фейсал может находиться в камере для допросов. «Любимое место?» – спрашивал себя Джеб.

Там же начальник тюрьмы отвечал на вопросы Моники. Она сидела за смычкой стол-стул, похожей на парту, а Фейсал отчего-то робел как школьник. Он что, больной? Тюрьма заразила его измами?

Стоп. Караульное помещение. Привычная уже дверь с решеткой в верхней ее трети. Разведчики прошли мимо, низко согнувшись.

Ночь. И так незначительная охрана плохо несет службу. А кто несет ее в этой стране хорошо? «Оазис» забит военными преступниками, точнее, военнослужащими, совершившими преступления. Режимы меняются так часто, что заключенных выпускать бесполезно. И они стали бесполезным грузом. Как говорят американцы, отработанным материалом.

Санчасть. Сразу за ней поворот, площадка и лестница в полуподвальное помещение. Еще один часовой. Кок и Тимур его сняли «наверняка», парой. Кок всадил ему нож в печень, Тимур – в селезенку. Джеб сморщился от хруста в обоих подреберьях караульного. Остановился напротив двери, за которой раздавались крики…

Реакция Фейсала на победы экстремистов была неоднозначна. Одна его часть надеялась на то, что им удастся покончить с безвластием и установить законность в стране. Другая его часть боялась законов шариата и установления исламского государства по образцу правления талибов в Афганистане. И все же он был готов сложить оружие, чтобы через миг поднять его и направить в противоположную сторону, став под другое знамя.

Сейчас он выколачивал признания из майора, работавшего при штабе переходного правительства. Словами Фейсала, "этот черномазый ублюдок заявил прессе: «Мы хотим, чтобы весь мир знал, то тут происходит. Америка помогает Эфиопии захватить нашу страну. Америка поддерживает смещение федерального правительства. Эфиопия направила в приграничные города Сомали своих солдат»."

У майора были сломаны пальцы на руках и ногах, ребра, губы превратились в кровавые ошметки. Истязания на допросах сломили его дух. С его слов в протокол были внесены фамилии его ближайших родственников и знакомых, которые якобы состояли в тайной организации и были тесно связаны с лидером «Союза исламских судов» Ахмедом. По этим адресам уже происходили аресты.

Собственно, Фейсал срывал злобу на чернокожем майоре. Он видел себя подле Ахмеда. Но вдруг оппозиция потерпит поражение? С другой стороны, играть при поддержке Штатов было выгодно.

У Фейсала был крупный зад, и он усугублял эту особенность своей фигуры ватными подушечками в штанах. Отчего походил на гомосексуалиста. Это несмотря на то, что к последним питал лютую ненависть. Лысый и небритый, в яркой африканской одежде, говорящей о его расовой принадлежности больше, нежели цвет его кожи, он стоял лицом к майору, привязанному к стальным кольцам на стене. Услышав скрип двери, он, не оборачиваясь, лишь обозначая это вопросительным кивком, спросил:

– Что нужно?

Он был уверен: в камеру для допросов вошел начальник караула. Смотрел на жертву и не видел своего помощника, стоявшего напротив лучшего из лучших заплечных дел мастеров, чье лицо внезапно посерело.

Очередной кивок: «Что?»

Наконец Фейсал обернулся…

Джеб ожидал чего угодно, только не бешеной атаки начальника тюрьмы. Тот не стал копаться с кобурой, понимая, что только потеряет время. На самом деле походил на собаку, получившую команду «фас». Фейсал сорвался с места, инстинктивно выбирая пах как зону поражения противника. Причем плечом. Руками же намеревался захватить колени и сбить с ног рывком на себя.

Он обладал такой сноровкой, что Джеб не успел остановить его простым ударом ногой в голову. В следующий миг Фейсал захватил его ноги, припадая на одно колено.

Джеб тут же опустил руку, схватил начальника тюрьмы за нос и резко дернул на себя. Фейсал не успел вскрикнуть – спецназовец, отпуская его, коротко подпрыгнул и обрушил на его спину «удар топором».

Николай Кокарев только сейчас перешагнул порог камеры и, взяв на прицел помощника Фейсала, предупредил:

– Дернешься – выбью мозги.

Джеб перехватил эстафету, спросив:

– В какой камере содержится Юсупов?

– Кок, отрежь ему уши.

Николай отпустил карабин и взялся за рукоятку ножа.

– Юсупов? Это такой русский-испанский? – затараторил чернокожий на приличном английском. – Знаю его. У него камера «люкс». По сравнению с остальными. Находится в верхней части башни.

– А Бо Хадсон сказал, в Сомали разговаривают на сомали и арабском, – усмехнулся Кок. – Поднимайся, морда. Проводишь нас.

Николай проявил милосердие: разрезал веревки на руках майора и не дал ему рухнуть на пол. И словно исправился: прежде чем выйти из камеры, заехал ботинком в голову Фейсала.

Ночь. Юсупов любил ее холод и не мог променять ее на сон. Он ловил каждое мгновение и наслаждался им. Отчего, казалось ему, он прожил долгую жизнь. Впереди еще одна, еще… Он жил воспоминаниями. Как Ганнибал Лектер из «Молчания ягнят», он видел мозгами. Мог воспроизвести каждую деталь… на фасаде дома епископа Рейтера.

В этой камере, где находились трое заключенных, он был старшим, и только он не спал в этот час.

У одного дыхание глубокое, ровное, отметил Юсупов, склонившись над спящим. Кажется, он различил под плотно сомкнутыми веками белки глубоко закатившихся глаз. Нет, конечно. Но когда человек спит или он в обмороке, глаза его закатываются, как у покойника.

Еще один, пожалуй, самый сильный в тюрьме. Спит, как всегда, в неудобной позе: голова упирается в одну спинку кровати, ноги в другую. Если его толкнуть, хотя бы легонько, он начнет орать и поднимет на ноги даже утопленников. Он просто не умеет тихо вставать.

Юсупов привык к такой картине, но сегодня она его отчего-то насторожила. Ему действительно хотелось разбудить товарищей и, выдернув решетку, крикнуть им и взмахнуть руками, как засидевшимся в клетке голубям: «Улетайте!» Но кто подхлестнет со стороны его?..

Зарешеченное окно камеры выходило на запад. Юсупов ничем не отличался от других узников. Он часто подходил к окну и, держась за прутья, смотрел на синее небо днем, на черное, усыпанное далекими звездами, ночью. Старался не смотреть на бесконечные пески, вызывающие в груди тоску; и в такие моменты ему хотелось выть.

Так же часто память возвращала его на три года назад, в день смерти епископа, в просторный, как в фильме ужасов, дом. Юсупову казалось, он понял причину относительной нищеты старого епископа. Это золото сожрало все. Остались лишь дорогие подарки, роскошная церковная одежда. Рейтер мог позволить себе многое: собственный остров, яхту, самолет, самую красивую женщину, и не одну. И ничего не имел. Он прятался за тайну, опасаясь возмездия даже через десятки лет. А может, для него был важен статус хранителя тайны, и он посвятил этому всю свою жизнь. Какая она получилась для него – никчемная, тревожная, беспокойная, полная сожалений, разочарований, похороненных надежд… об этом уже не узнает никто.

Юсупов пришел к выводу, что старик и его заразил своими страхами. Оторви хоть грамм, и все две тонны золота превратятся в прах.

Это было проклятье епископа Рейтера.

Тут же другая крайность: Юсупов не мог держать на него зла. Старик посвятил его в тайну, сделал его наследником огромного состояния, что сулило его обладателю безоблачное будущее. А по сути вручил волшебную лампу и все, что к ней прилагается: кандалы и печать.

Хранение тайны делает их обладателей безмерно могущественными. «Кто это сказал?» – часто думал Юсупов, сидя в вонючем каменном мешке. Он обладал тайной, но почему он здесь, в этой крысиной дыре?

А еще он рисовал перед собой образы женщин – молодых, зрелых, неопытных, умудренных, белых, мулаток. Как-то припомнил, что в день смерти вождя Испанской фаланги (так называли диктатора Франко) правые газеты были заменены «Плейбоем», а женщины на пляжах сняли лифчики. Вот в этом времени хотел оказаться Юсупов, тоскуя по женскому телу. Он страдал без затяжки сигаретного дыма, без глотка вина. И поверил свои мысли соседу: «Я бы снялся для рекламы в поддержку здорового образа жизни голым с голой женщиной, с бутылкой вина и сигаретой».

…Он прислушался. За дверью раздались шаги нескольких человек. Странно, нахмурился Юсупов. Ни его самого, ни его товарищей уже давно не тревожили ночными допросами. Скорее заинтригованный, нежели обеспокоенный, он ждал.

Наконец дверь открылась. Вначале он увидел помощника Фейсала. Затем тот исчез, уступая дорогу другому человеку; полковник не сразу понял, что того попросту отшвырнули от двери.

Он с интересом смотрел на вооруженного человека в черной мокрой одежде, с первого взгляда угадав его профессию. Но вздрогнул, когда тот заговорил на русском:

– Полковник Юсупов?

– Мы за вами.

Заключенный быстро пришел в себя, нашел силы бросить:

– Паства собирается на мессу?

– Вроде того. Поторопитесь.

Прежде чем выйти из камеры, Джеб бросил связку ключей сокамерникам Юсупова.

– Уходите. Открывайте соседние камеры и уходите.

Он представил заключенных, которых намного больше, чем караульных. Сначала два, потом четыре, восемь… Ручеек набирает силы. Через несколько минут они вполне реально могут захватить тюрьму или покинуть ее.

Он оглянулся и увидел здоровенного негра в лохмотьях, уже вооруженного автоматом караульного.

Майор не мог пошевелить и пальцем – они все были сломаны. Он, словно зараженный от русского диверсанта человеколюбием, совершал свою последнюю в жизни глупость. С трудом дополз до начальника тюрьмы, потормошил его тыльной стороной ладони. Склонился над ним ниже и рискнул ткнуть локтем в лицо. Никакого эффекта. Фейсал находился в глубоком нокауте.

Майор не сдавался. Еще и по той причине, о которой вот сейчас не думал. Ему просто некуда было бежать; в подсознании он не держал мысли о смягчении режима. Он приводил Фейсала в чувство, уже не думая о родственниках. Видел кобуру и коричневую рукоятку пистолета. И даже если бы у него остался всего один палец, в голову не пришла бы мысль убить палача и покончить с собой.

Кровь капала с его разбитых губ на лицо начальника. Может, ее тепло привело Фейсала в чувство или что-то другое…

Он оказался на ногах быстрее, чем майор сглотнул. Отерев со лба кровь, он уставился на испачканную руку. Ею же освободил кобуру от пистолета. Взведя курок, он выстрелил в голову майору.

Это был первый громкий звук, прозвучавший в тюрьме за последние полчаса.

Фейсал выбежал за дверь и ткнул в клавишу. Тотчас над дверью загорелась красная лампа, раздался нескончаемый резкий звук сирены. За ним прорезалась одна автоматная очередь, другая. Послышалась ответная… Из чего можно было сделать вывод: заключенные завладели оружием.

Глава 20 Поверить в невозможное

У Фейсала был приличный «Лендровер», годившийся для передвижения по пустыне. С открытой кабиной и грузовым отсеком, он словно дожидался диверсантов. И сам походил на солдата с полной боевой выкладкой: маскировочная сеть, свернутая в скатку, обычные фары и фары со светомаскировкой плюс фара-искатель, дымовые мортирки, передатчик, солнечный компас, пулемет, боеприпасы и прочее.

Блинков сел за руль и повернул ключ зажигания, уже морщась от завываний сирен. Вездеход завелся с пол-оборота. Джеб придавил педаль газа, разогревая застоявшийся двигатель. И еще раз, но уже с выжатым сцеплением и включенной передачей. Поторопил Юсупова:

– Шустрей, полковник!

Узник бежал на пределе сил. Но, на взгляд Джеба, тащился как черепаха. Его прикрывали огнем Кок и Тимур.

Наконец Юсупов вскочил на подножку джипа, ухватившись за вертикальную мачту магнитного компаса.

– Садись, садись! – прикрикнул Джеб, трогая машину с места. – И пригни голову.

Полковник оказался на командирском сиденье и словно в этой связи оставил приказ Джеба без внимания. Он встал за пулемет, обращенный стволом по ходу машины, снимая его с предохранителя.

Кок и Тимур занимали места в «Лендровере» на ходу, находя опору для ног в откидном борту, на котором стоял вещевой ящик. Кок встал за пулемет. Тимур перелез через топливный бак и стал коленями на переднее сиденье, повернувшись в обратную сторону.

На такой машине и с таким вооружением Николай почувствовал себя хозяином положения. Над головой просвистели пули, и Кок, разворачивая пулемет в сторону огневой точки, дал длинную очередь. Сразу дал понять, что у станка не новичок.

Пулеметная лента ползла из ящика для патронов, расположенного справа от турели, и рассыпалась стреляными гильзами в приемном контейнере. Николай едва ли не наслаждался пулеметным огнем, который невозможно спутать с автоматным – «взахлеб». Не такой скорострельный, он, казалось, «тормозил», но «тормозил» акцентированно и убойно. Его работа походила на работу здорового сердца.

Джеб резко затормозил на площадке, походившей на весовую. На малом ходу уперся запасным колесом, расположенным над передним бампером в горизонтальном положении, в створку ворот. Командир проезжал этот участок медленно, давая возможность Тимуру включить механизм, опускающий мост.

Музаев выпрыгнул из машины и подбежал к щитку. Кок перешел на акцентированный огонь. Стреляя короткими очередями, он экономил патроны – первая лента, рассчитанная на сто выстрелов, подходила к концу, – и в то же время «давил на слух» противника. Со стороны казалось, работает по меньшей мере пара пулеметов.

Юсупов тотчас разобрался в его тактике. Тимур еще не успел поднять рубильник в рабочее положение, а полковник уже надавил на спусковой крючок пулемета. Он тоже понимал, что противник посчитал состав группы по головам, но количество мнимых огневых точек давило на психику и сковывало действия.

Эта точка, где «Лендровер», казалось, застрял, была самой опасной. Выстрел из гранатомета мог решить судьбу поединка. Джеб играл желваками, сжимая одной рукой баранку, другой – рычаг коробки передач, и горячим шепотом торопил проклятый механизм; мост опускался слишком медленно для этой ситуации.

Медлили арестанты, отвоевывая коридор за коридором, этаж за этажом. Но пока помощи, на которую он рассчитывал, Джеб не ощущал.

Он оглянулся, еще раз определяя степень риска. Машина стояла вплотную к консоли моста, касаясь запаской, этим дополнительным буфером, его обреза. Задние колеса находились на границе двух площадок, внутренней и внешней, по сути – на пороге. Взгляд Джеба, направленный вдоль борта, вырвал противотанковые 84-миллиметровые снаряды. Они устроились слева от ящика для патронов и словно ждали детонации от пули или снаряда. Блинков выругался. Оставив место водителя, он перелез через топливный бак, также готовый взорваться, и выбросил боеприпасы. Шикнул на Кока:

– Окосел?!

Через пару секунд он занял место за рулем.

– Как на железнодорожном переезде, – заметил Юсупов.

– Как на нем, – нервно ответил Джеб. Что-то сценическое виделось ему в хорошо иллюминированной площадке. Прожектора, установленные на верхней части моста, светили в одну точку, в каком бы положении ни находилась громоздкая конструкция для переезда. А точкой служил «навороченный» капот фейсаловского «Лендровера» – с треногой для теодолита, лопатами, маскировочной сеткой.

Едва угол опускающейся площадки достиг тридцати градусов, Джеб включил первую передачу и тронул вездеход, уводя его из опасной зоны. Это было ошибочное решение, за которое команда едва не поплатилась. Едва джип оказался на мосту, по нему отработали несколько автоматов. Автоматчики укрылись в южной башне и сверху проливали все доступное взору пространство.

– Твою мать! – выругался Джеб, сдавая назад.

Юсупов развернул свой пулемет и задрал ствол. Фактически он находился точно позади Кока, на одной линии.

– Башку мне не снеси, – предупредил Николай, меняя пулеметную ленту. – Стреляем без команды. Как только водила даст газу.

До полного опускания моста осталось чуть больше двух метров. Блинков не стал дожидаться его крайнего нижнего положения и вдавил педаль газа в пол.

Джип несся по мосту, как по пандусу, и был готов перевернуться на полном ходу. Кокарев и Юсупов разом открыли огонь. Полковник – зафиксировав свой пулемет, Кок – поводя стволом и направляя его на огневые точки противника. Тимур оперся ногами в боковую стойку и ждал, когда машина достигнет точки отрыва.

Двенадцать метров, казалось, растянулись на добрую сотню. Двухметровый трамплин не потерял и сантиметра.

«Лендровер» пошел на взлет, оторвавшись от поверхности моста. Но, против ожиданий, не клюнул носом. Он опускался на задние колеса и походил на скутер, вышедший из-под контроля рулевого и готовый сорваться в оверкиль.

Удар оказался настолько сильным, что оборвались цепи, поддерживающие откидной борт.

Джеб боковым зрением видел Тимура и Юсупова. Кок тоже был на месте. О чем говорил непрекращающийся огонь из пулемета.

«Зону отчуждения» прошли в одном темпе. Командир сбросил газ, когда впереди показались первые дома деревни гончаров. Даже на пустынном «Лендровере» Блинков не решился сократить путь по песку. Окольной дороги не было, пришлось петлять по тесным улочкам. Однако сразу за околицей джип попал в родную стихию. Пневматические шины взбивали песок, норовя закопаться в нем; с натугой, но «Лендровер» оставлял за сбой первые метры пустыни. Впереди – десять тысяч метров.

Только сейчас Джеб, передав управление Тимуру и перебравшись на его место, вышел на связь с эвакуационной командой.

Чижик ответил на вызов по спутниковой связи после первого сигнала.

– Мы в пути, – лаконично объяснил командир.

Пока он не видел за собой погони. Но безнаказанно уйти беглецу не дадут. Уже сейчас эфир тревожили срочные сообщения. Ревели двигатели таких же мощных, как этот «Лендровер», машин. Зная местность и лучше управляя на ней вездеходами, преследователи так или иначе сократят дистанцию. Когда это случится? Через пять, десять минут? Приблизительно в этих пределах. Если вызвать вертолет сейчас, то он напорется на плотный огонь из автоматического оружия. Одна точная очередь или даже пуля могли поставить крест на этой операции.

По этой же причине Блинков отказался от высадки с вертолета в центре тюрьмы. Эта красивая в своем сумасшествии акция завершилась бы быстро и не в пользу маленькой команды.

– Ждите, – добавил командир. – Нас узнаете по огням и шлейфу. При подходе отстреляемся из дымовых мортирок, включим все фары. Не ошибетесь.

– Ясно, – ответил Чиж, подумав: «Командир нервничает». – Узнаю вас без мортир и прочих прибамбасов. За вами гонятся. Значит, вы первые. Отбой.

Он убрал трубку в карман и передал Романову содержание короткого разговора. По самым скромным подсчетам, ждать оставалось двадцать минут.

«Конюшня» военного изолятора была укомплектована английскими машинами. Фейсал занял место в «Лендровере» общего назначения «Защитник».

Он не был загроможден так, как угнанный пустынный вариант: запасное топливо, боеприпасы, два пулемета. Один на мощной базе – тренога с поворотным станком в конце грузового отделения. Другой крепился к передней стойке.

Водитель выехал за пределы зоны, легко ориентируясь по следам «пустынника». Широкие протекторы отпечатались на пригородной дороге, а дальше утопали в песках.

– Тяжело идут, – заметил Фейсал, регулируя положение фары-искателя и внимательно рассматривая впереди натуральную колею. – Через пять минут мы догоним их. Прибавь-ка газу.

Он сам стал за пулемет и обернулся назад. На откидных сиденьях устроились трое бойцов, включая пулеметчика. По следам этого «Защитника» ехал другой.

Тимур быстро освоился в песках. Он вел машину на постоянной скорости – около тридцати километров в час. И тогда она послушно взбиралась на гребень дюны и замедляла ход, пробуксовывая. В таком же ключе шла под песчаную горку. Кок со своего места пулеметчика учил, а заодно развлекал Тимура:

– Главное, ничего не трогай. Лучше забыть о правилах дорожного движения, а полагаться только на свои инстинкты. Отвлекись. Подумай о чем-нибудь. Например, о телке, на которой бы ты женился. Она должна быть заманчивой, как простенькая сигнализация на новой тачке, и простой, как шкаф «ИКЕА»: быстро собрал – и готово.

– Кок, у меня и без тебя есть о чем подумать.

Юсупов тряхнул головой, не понимая, о чем говорят эти парни. Если дурачатся, то нашли для этого не самое подходящее время и место.

Он спросил у Блинкова:

– Они с тобой?

Тот не откликнулся на бородатый юмор узника.

У Юсупова не было времени, возможности и желания спросить, кто эти парни, какую цель они преследуют. У него не было друзей, способных организовать его освобождение. Только враги могли подготовить такую акцию. И он с минуты на минуту ждал главного: «Полковник, вас могут убить вот сейчас или чуть позже. Скажите, где вы спрятали золото».

Он вдруг подумал о том, что эти парни преследуют другую цель: месть. Но фраза "вендетта за команду «Беглого огня»" показалась ему смешной. Кто пошевелит хотя бы пальцем ради этих недоумков?

Ему часто снился один и тот же странноватый, навеянный воспоминаниями сон, и в первые мгновения бодрствования он непременно ощущал на себе неприятную руку дежа вю.

…Он лежит с закрытыми глазами, но словно обладает уникальной возможностью видеть сквозь веки. Катакомбы, сводчатые крипты. Епископ, его бледное лицо, обращенное к русским морякам. Недоумение на их лицах. Они не понимают, почему прелат обращается к ним, поскольку тема собрания – присоединение к ордену новых членов.

– Вы обвиняетесь в торговле наркотиками и незаконной эмиграции. Вы стали позором для нас, и мы приговариваем вас к смертной казни. Вам слово, настоятель.

Полковник сглатывает. Вот сейчас викарий, этот жирный педик в красных женских туфлях, скажет: вы сможете сами выбрать способ своего умерщвления.

И викарий говорит голосом самого Юсупова:

– У вас нет шанса что-то изменить в своей судьбе. Прелат дал согласие на вашу казнь, и его милостью вам предоставлен выбор: умереть от сильной дозы наркотика, задохнуться в петле или получить пулю в голову.

Проснись, уговаривает себя Юсупов, находясь в состоянии полудремы и смущения; фактически он не спит, хоть и с закрытыми пока глазами, но ориентируется в своей камере: справа – окно, прямо – дверь, слева – кровать соседа.

И если до убийства моряков он заглядывал в будущее – очень недалекое, где не было ни священников, ни приглашенных, лишь он, полковник Петр Юсупов, и шестеро недоумков, – то после стал заглядывать в прошлое. И только теперь он обрел настоящее. Невольно торопил время и события.

Теперь ему было все равно, кого представляют эти парни, пусть даже «Опус Деи». Он бы променял несколько часов на свободе на весь оставшийся срок.

– Вы хотите от меня узнать, где золото?

– Да. Но не сейчас, – ответил Джеб. – Сначала нам нужно выбраться из этой дыры.

– А если меня убьют?

– В моих планах такого пункта не значится.

– Вы сумасшедшие, – продолжил Юсупов, чувствуя необходимость не выговорится, а объясниться не наедине с самим собой. Джеб не дал ему этого шанса, оборвав на полуслове:

– Не больше вас, полковник.

Он обернулся. Горизонт будто подрагивал от зарниц. То были огни преследователей. И по этим неровным вспышкам Блинков опередил количество машин. Усмехнулся, подумав: это не легковушки. Скорее всего армейские джипы. Но не грузовики. Это судя по темпу.

– Ты знаешь, что твоя дочь умерла?

Юсупов не сразу ответил.

– Да. Я узнал об этом за неделю до подписания контракта в Найроби. Понимал, что это ловушка. Жестокая, изуверская, но ловушка. Я мог лишь сложить голову, клюнув на приманку Габриеля. Меа culpa, – тихо прошептал он.

Еще немного, полагал Джеб, и «Лендровер» выйдет на прямую. Осталось примерно полкилометра пути. Преследователи подошли близко. Пули ложатся все ниже. По этой причине Джеб тянул со связью, но в то же время делал ставку на экипаж вертолета. Он не предвидел такого развития событий, но был готов и к нему.

Тимур подвел джип к дюне, за которой скрывался «Ирокез», и часто бросал взгляды на командира, ожидая команды. Блинков тем временем вышел на Чижика и держал его на связи.

Сейчас? Нет, рано. Еще полета метров.

– Сворачивай, – отдал команду Джеб.

Тимур сбросил газ и повернул руль. Едва машина выровнялась относительно дюны, он поехал с прежней скоростью. Блинков обернулся в сторону преследователей. Огонь стал реже. Еще и потому, что Кок прекратил стрелять. Намерения Фейсала читались как с листа: он наделся взять хотя бы одного диверсанта живым и, может быть, вернуть Юсупова.

– Они в ста пятидесяти метрах от тебя, – ориентировал Джеб Чижова. – Сто. Семьдесят. Поехали!

Романов «раскачал» вертолет в считанные секунды. Он поднял его в тот миг, когда машины преследователей находились всего в пятидесяти метрах. «Ирокез» словно подставлялся бортом, однако в распахнутой двери заработал пулемет, развеяв все иллюзии Фейсала. Тимур также развернул машину боком, и против четырехколесных «Защитников» заработали еще два пулемета.

Джеб не стал менять за станком Юсупова. Тот стрелял не хуже его. Он наблюдал за окончанием поединка. Угодившие в ловушку джипы были изрешечены из трех стволов. Ни один из пулеметчиков Фейсала не смел даже повернуть оружие в сторону «Ирокеза».

Кок прекратил огонь – пулеметный ствол, рассчитанный на непрерывный огонь одной ленты, перегрелся. Он взял карабин наизготовку… и покачал головой. Подняв большой палец, адресовал этот жест командиру.

Тимур подвел джип к первому «Защитнику». Медленно проехал вдоль борта. Все четыре члена экипажа были мертвы. То же самое и во второй машине.

Митч сполз с дюны и мельком глянул на первого пилота. Тот также наблюдал за скоротечным боем и не завидовал пассажирам английских внедорожников.

– Бежим, Митч, – горячо зашептал летчик. – Русские ублюдки на этом не остановятся и убьют нас.

– Наконец-то убьют.

– Что ты там бормочешь?

– Они могли убить нас раньше, – невнятно отозвался Митч.

– Веришь в невозможное, но не веришь в невероятное?.. Вот увидишь, они пристрелят нас. Как свиней. Им надо уходить.

– Не знаю. Наверное, они работают с солидной подстраховкой. Не удивлюсь подводной лодке у берегов Сомали. Наверное, это единственный вариант.

Руки у командира экипажа затекли. Он с ненавистью вспоминал Чижова, благодаря которому с четверть часа провалялся на подстилке из верблюжьей колючки. Тихо злобствовал на Костю Романова, молчуна лет тридцати. Романов не был профессиональным пилотом – это читалось с полвзгляда, но его летной подготовки хватало для пилотирования вертолета в штатном режиме. Вот и сейчас он посадил «вертушку» на прежнее место. Для американцев это означало новые тучи песка и пыли, грязную брань в адрес русских.

Пилот не успел отплеваться от песка, забившего не только рот, но и уши, как рядом оказался Николай Кокарев с огромным ножом. Холодное оружие фирмы «Левинсон» завораживало прежде всего зазубринами на обухе. Тем не менее летчик неотрывно смотрел на режущую часть и буквально чувствовал прикосновение лезвия на своей шее. Кок опустился на одно колено и одним расчетливым движением развернул командира экипажа спиной к себе. Перерезав на его руках веревки, переключился на второго пилота.

Митч дожидался своей очереди с горькой усмешкой на губах. На языке натурально вертелась язва о судьбе, которая оказалась к нему благосклонной, но ее рукой управляла рука русского диверсанта. Дерьмо стопроцентное.

– Сволочи… – Митч сплюнул под ноги Николая. – Вы такие, как о вас говорят. – Сейчас он посмотрел на противника с гордостью. – Знаешь, в чем наше различие?

– Нас, американцев, не любят ни в одной стране мира. Даже больше – ненавидят. Но там, где мы появляемся, нам оказывают почести. Вам, русским, объясняются в любви в каждой стране, но ненавидят вас, если вы там появляетесь.

– Зато вы дальше ста метров не бегаете, – простодушно ответил Кок. – Сто десять – и вашими бегунами можно печки топить. Ты просто лежал здесь и весь выдохся, а я десять кэмэ отмахал, от крокодила ушел, тюрьму штурмом взял, обратно вернулся. И даже не запыхался. Это притом, что здесь я проездом. Вставай, Митч, лететь пора. Заметь, я сказал «лететь», а не бежать.

Митч ничего не понял, когда в салоне вертолета Блинков громко отдал команду:

– Поехали, Костя! Бери курс на аэродром в Кисмайо.

Он и первый пилот обменялись недоверчивыми взглядами. Русские летели на базу, которая стала оперативным штабом по поиску пропавшего вертолета. Их сомнения развеялись вместе со словами командира диверсантов, ответившего наконец-то на бесконечные призывы поисковиков.

– Говорит борт 1183. Возвращаюсь на базу.

На летном поле аэродрома вертолет взяли в кольцо. Два десятка американских и сомалийских военнослужащих были готовы открыть огонь по приказу ответственного за спасательную операцию капитана Ригерта. Он поднял руку – «Внимание!», когда на бетон спрыгнул командир диверсионной группы. Держал руку в напряжении до тех пор, пока все русские не покинули машину. Затем опустил ее: боевики были безоружны.

– Арестовать их, – кивнул капитан своему сомалийскому помощнику. – Командира группы – ко мне на допрос. – Он полагал, что желания его молодого визави сделаны под ту же копирку.

Кабинет Ригерта носил определение «воровство не исключено». Оттуда можно было вынести дорогие верблюжьи ковры, мягкую кожаную мебель, отличную копию двухместного дивана Мажореля. Капитан скрипнул зубами, когда его гость уселся на раритет и положил ногу на ногу. На охранников, вооруженных автоматическими «кольтами», смотрел как на пустое место.

– Что все это значит? – с негодованием спросил Ригерт. – Вы в своем уме?

Он был в курсе диверсии в «Оазисе» и без труда представил, кто и каким образом осуществил ее. Поисковая операция приобретала иные качества всего полчаса назад, и капитану не хватило времени, чтобы разработать план и скоординировать свои действия с другими подразделениями, включая взводы наемников.

Одетый в повседневную армейскую форму, Ригерт нелепо смотрелся на фоне платяного шкафа со стеклянными дверцами, за которыми отчетливо просматривалась его светская униформа: белая курточка с золотистыми погонами, синеватые брюки.

– Капитан, вам нужно срочно связаться с Найроби. Знаете человека по имени Бо Хадсон? – спросил Джеб. – Только он может спасти вашу задницу. Заодно и свою.

– Не вижу необходимости связываться с ним.

– Значит, он упустит возможность еще раз встретиться с секретным агентом флотской разведки.

– Ее величества? – машинально съязвил Ригерт.

– Его, – лаконично поправил Джеб, дернув бровью.

Хадсон прилетел в Кисмайо на «Грейхаунде». Он пересилил в себе желание покинуть палубный транспортник до того, как к нему подвезли громыхающий на всю округу трап.

В кабинете Ригерта он увидел Блинкова, истинного командира спецгруппы, но перечил себе изо всех сил:

– Где человек, с которым я вел переговоры в Найроби? Кокарев, кажется.

– Он свою работу сделал, – ответил Блинков. – Ты долго беседовал с ним, не проявил особого интереса к его биографии. К тому же ты руководствовался следующим: в Сомали ЦРУ ведет открытую работу, и секретов как таковых не существует.

– При чем тут ЦРУ? – Хадсон продолжал валять дурака.

– Меня тоже всегда прельщала открытая работа. В свое время я легализовал деньги, теперь могу «легализовать» свое имя, кличку и те две буквы, которые я оставлял в вахтенных журналах кораблей, взятых моей командой на абордаж.

– Какие буквы?

– Джей-Би. Джеб – так меня называют близкие. В Лэнгли на меня, Блинкова Евгения Сергеевича, есть пухлое досье. Как ты объяснишь своим боссам, что агент российской военной разведки проходит в документах твоей конторы как Джо Доу? То есть человек без имени. Своему товарищу я недавно сказал: мне далеко не шестнадцать. Через год и два месяца мне исполнится тридцать. Так что не держи меня за пацана. Я получил информацию о том, что ты нередко оформляешь клиентов под вымышленными именами и не всегда делаешь запросы на «диких гусей», желающих попастись в Сомали. Не говори про деньги. Я знаю настоящую причину: чтобы остаться в стороне, попади твои клиенты в переплет. Когда случилось пропасть вертолету с русскими легионерами на борту, делать запрос в Лэнгли было поздно. Я уже молчу о диверсии на режимном объекте. То означало бы признание своей вины. Ты совершил ошибку, Бо. Но ее можно исправить.

Хадсон провел в молчании несколько минут.

– Каким образом можно исправить ошибку? – наконец спросил он, не находя выхода.

– Кроме экипажа «Ирокеза» с бортовым номером 1183, легионера по имени Митч и капитана Ри-герта, никто не знает об участии вертолета в нападении на «Оазис». Прикажи этим людям молчать. Ты ведь сможешь поломать им жизнь в случае…

– Я могу поломать им жизнь в любом случае, – перебил Хадсон. – Значит, «Ирокез» был обстрелян экстремистами и на базу вернулся лишь ночью. В этой связи группа легионеров в одностороннем порядке расторгла контракты.

– И согласно одному из пунктов ты обязан доставить нас в Найроби, где мы и заключили контракты. Мы согласны выплатить неустойку. По затратам она чуть превышает двукратный полет «Грейхаунда» из Найроби в Кисмайо и обратно. В деньгах твоя контора не потеряет.

Джеб погасил последние колебания Хадсона.

– Из Найроби, из твоей конторы в частности, ваша разведка проявляет большую активность в Сомали. Вы оказываете денежную поддержку сомалийским военным вождям. Сколько вы выплачиваете им ежемесячно? До миллиона долларов? И это взамен на обязательства оказать помощь Америке в захвате и уничтожении боевиков «Аль-Каиды», окопавшихся на Африканском Роге. Это знают не только в Лэнгли, но и в Москве. И вот какой-то засранец по имени Бо Хадсон решил провалить операцию по пресечению деятельности боевиков террориста номер один. Представь, что это сказал не я, а военный прокурор во время слушания твоего дела.

– Я прикажу Ригерту арестовать вас…

– Нас никто не сможет арестовать, – мимоходом парировал Джеб. – Потому что мы сами явились на базу. Даже этого ты не сможешь записать в свой актив. Если хочешь, это я забрал у тебя последний шанс хоть как-то отмыться. У тебя осталась лишь одна отговорка: «В Сомали очень сложная ситуация, такой нет нигде в мире», добавить что-нибудь о непредсказуемом вмешательстве. Но кто тебя станет слушать?

Хадсон уже во второй раз пополнял свой стакан, опустошая запасы виски капитана Ригерта. Он прикидывал вариант, при котором легионеры исчезнут навсегда.

Джеб легко разобрался с мимикой, которую Хадсон не мог скрыть.

– Твоя беда в том, что ты впервые сталкиваешься с серьезными неприятностями. Я же торчу на них, как на игле. На твой приказ Ригерт спросит: «Кто возьмет ответственность за ликвидацию наемников?» Как только ты пожмешь плечами, он сразу же доложит по инстанции. Он не дурак и понимает, что грязью грязь не замажешь. Вам нужно отмываться, и я предложил вам рабочий вариант.

На этот раз Хадсон взял не такую продолжительную паузу.

– Ты планировал что-то другое? – спросил он. – У тебя был запасной вариант эвакуации?

Блинков пожал плечами.

– Пару лет назад я спланировал бы что-то другое. Мне надоело вырываться из кольца с боем. Может быть, сегодня я избежал потерь в своей команде. Для меня это главное. – Джеб глянул на часы. – Ты прилетел на «Грейхаунде»?

– Да. Ты много знаешь.

– Не так много. Мы готовы лететь обратно в Найроби. С нами полетит еще один человек. Его документы находятся в твоей конторе. Ты поможешь закрыть визу.

– Такого пункта в нашем договоре не было.

– Мы вообще ничего не подписывали. А то, что подписали, уничтожь.

На борту палубного транспортника Петр Юсупов спросил Блинкова:

– У тебя большие связи в ЦРУ?

– Не такие большие, – в своем стиле ответил Джеб. И добавил, улыбнувшись и не сводя глаз с сутулой фигуры Хадсона: – Но с этого дня они стали чуть больше.

– Что дальше? – в тон собеседнику сказал Юсупов.

– Вылетим из Найроби официально, не нарушая законов. Ты числишься в розыске, и это единственная трудность, с которой мы можем столкнуться. В аэропорту Найроби проблем не будет. Они могут возникнуть в барселонском аэропорту. К счастью, сейчас в Эль-Прат[19] забастовка диспетчеров.

– Да, я слушал радио. Хаос – самое легкое определение ситуации.

– Советую тебе на паспортном контроле проявить испанскую горячность. Возмущайся так, словно ты провел в тюрьме не три года, а три дня и попал туда по недоразумению. Думаю, ты здорово похудел и не похож на свое фото в паспорте. Что скажешь на контроле?

– Estoy a regimen.

– Годится. Как чувствуешь себя?

– Одиноким, – нехотя ответил Юсупов. – Ни бога перед собой, ни ангела за плечами.

– Ничего не хочешь рассказать мне?

– Не знаю, с чего начать… Может быть, с истории?

Юсупов начал с даты. С 1936 по 1939 год в Испании находилось около шестисот военных советников. С другой стороны, Германия и Италия направили Франко крупный контингент военных инструкторов, германский легион «Кондор» и 125-тысячный итальянский экспедиционный корпус…

В середине рассказа он назвал епископа kleinkariert. Что на немецком языке буквально означает «мелкотравчатый». А в переносном смысле – человек, который владеет огромным состоянием, но отпуск проводит дома. Юсупов дополнил: по состоянию здоровья.

– Почему? – спросил Джеб.

– Он же был слепой…

Глава 21 Еще не конец

Мадрид, 1945 год

…Рейтер нажал на спусковой крючок. Через секунду услышал голос Карла:

– Ты забыл снять пистолет с предохранителя, дружище. Он на затворе слева, если ты забыл. А на рамке под предохранителем защелка затворной задержки. Да, да именно ее ты сейчас пытаешься реанимировать.

Рейтер «реанимировал» оружие, надавливая стволом в спину жертвы. Он плохо соображал. Ему казалось, убить еще одного человека ему труда не составит.

– Я убью тебя…

Карл словно ждал этих слов. Разворачиваясь через левое плечо кругом, он заблокировал вооруженную руку и захватил пистолет за ствольную коробку. И бросил Рейтера, зашагивая ему за спину, на пол.

Рейтер подписал себе смертный приговор, вскочив на ноги и бросившись в отчаянной попытке исправить ситуацию на противника. Карл успел перехватить пистолет и снял его с предохранителя. Он дважды нажал на спусковой крючок, и Рейтер, схватившись за живот, сполз на пол.

Марсия дожидалась в комнате мужа. Она сделала все так, как они и планировали: застрелила Хасселя в гостиной, на том месте, где загодя расстелила толстый ковер. Кровь хлестала из двух ран шифровальщика, однако Марсия умудрилась не запачкаться. Она набросила на Хасселя угол ковра и, переворачивая тело, стала закатывать его в ковер.

Когда в комнату вошел Карл, Марсия дико вскрикнула. Она кинулась к оружию. Карл наступил ей на руку, едва ее пальцы обхватили рукоятку «вальтера». Свободной рукой он ударил женщину в висок, и она обмякла рядом с трупом шифровальщика.

…Карл подошел к бетономешалке. «Какая должна быть густота раствора? Я слышал, чтобы от мастерка отлетала». Неожиданно рассмеялся: он стоит в подвале, готовится закрыть склеп с двумя трупами и замуровать две тонны золота и думает о консистенции смеси.

Мотор бетономешалки мерно шумел, смесь переваливалась внутри металлического цилиндра.

Карл курил. Затягивался глубоко, не переставая качать головой. Рейтер поставил его в сложное положение. Оптимальный вариант – выходить на связника в Мадриде и уносить ноги. Пока не поздно.

Только теперь он понял, что все к этому и шло. Эта фраза сквозила неопределенностью, нервозностью и еще черт знает чем. Приказ из центра пришел быстро, у исполнителя едва хватило времени подготовить почву для того, чтобы склонить Хассе-ля и Рейтера на свою сторону. Подобная скоропалительность всегда чревата неучтенными деталями. Как правило, они вскрываются в самый неподходящий момент. И в этом свете центр предстал в виде штаба гражданской обороны, которому Карл «присвоил» девиз: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится».

«Неужели мной пренебрегли по причине окончания войны?» – думал он.

Теперь все его шаги были ограничены этим домом. Весь мир уместился в него. После перестрелки у церкви Сан-Каэтано вся западная часть города на ушах. Карл представил: вот он сумел в открытую дозвониться до связника, рискуя при этом и его головой тоже, и что? Связник – юморной парень – скажет в ответ: «Погоди немножко, Карл, сейчас я начну искать грузовик».

В какой-то миг Карл едва не бросил все к чертовой матери: кому нужна его работа, кто сумеет забрать золото хотя бы через неделю, месяц? Потом снова рассмеялся: в гостиничном номере на Альберто Агилера его поджидала проститутка, его алиби на сегодняшнюю ночь. Она обеспечит его. Трупы Хасселя и Рейтера весили много меньше двух тонн, но они также останутся здесь, другого варианта не было. Все это Карл делал ради маленькой надежды сохранить золото. Он выполнил основную часть задания: не дал вывезти слитки из города.

Выключив машину, Карл опустил станок с цилиндром и вылил в ведро первую порцию известковой смеси…

Он никогда не подозревал, что обладает навыками каменщиков, но убедился в этом позавчера. А сейчас выступал с двойной ролью: каменщика-могильщика. И себя хоронил, все больше склоняясь к оптимальному варианту: уходить. Его миссия разведчика на этом заканчивалась.

Пусть Карл фон Фрикке умрет здесь, рассудил разведчик. К тому времени, когда найдут трупы, их невозможно будет опознать.

Карлу казалось, он наделен способностью на глаз определять вес, причем с точностью до пятого знака. Каждый слиток весил ровно двенадцать килограммов шестьсот тридцать пять граммов. Ему же чудилось, что вот этот слиток весит на пять граммов больше, а в другой «перелили» золота еще больше… Он носил в подвал по два слитка и с каждой ходкой уставал все больше.

Пару раз он присаживался на лестнице покурить. Чиркал спичками, ломая их, прикуривал, не видя огонька. Он не сдавался, но дальнейшая борьба виделась ему бестолковой.

Карл замуровал товарищей в лучших традициях героев новелл Эдгара По. Хассель был мертв – Марсия не оставила ему шансов, выстрелив сначала в затылок, а потом, когда он упал, в сердце. Вильгельм Рейтер был еще жив. Он истекал кровью, закрывая рукой рану, и смотрел на Карла, который из дипломата превратился в грабителя и убийцу, а сейчас предстал в качестве гробовщика.

Он бросил в закут свою фетровую шляпу, снял запонки с баронской вязью и вдел их в рубашку Рейтера, на галстук приколол булавку и отдал ему честь:

– Прощайте, барон! Прощайте навсегда! Если честно, вы мне надоели. На ваше несчастье, я не добиваю раненых, но и свидетелей я не оставляю в живых. Еще раз прощайте!

Рейтер смотрел на Карла из глубины тесного, как камин, помещения. Вот блеск его глаз навсегда скрылся в темноте, когда Карл уложил в стену последний кирпич. Заштукатурив кладку, завалил ее дровами.

Разобрав бетономешалку, он отнес ее по частям в гараж, прибрался на скорую руку в подвале: подмел пол, сжег в печи мешки из-под извести. Затем поднялся наверх.

Он смотрел на Марсию как на убийцу. Даже не пытался разглядеть в ней женщину, что могло бы разжалобить его. Она была обречена, став соучастницей заговора. А может быть, раньше, выйдя замуж за Рейтера.

Он снял с нее веревки и привел в подвал. Взяв в руки личное оружие Рейтера, Карл вынул из магазина все патроны, оставляя в стволе один. Положив «вальтер» на пол, сделал шаг к лестнице.

– У тебя десять минут, – предупредил он Марсию.

Она кивнула ему и улыбнулась.

Карл содрогнулся. Он видел оскал хищника, выигравшего смертельную схватку.

Он вышел из подвала, закрыв дверь на ключ. В прихожей глянул на себя в зеркало: «Боже, на кого я похож», не подозревая, что видит свое лицо в последний раз. Решил было забрать паспорт из секретера, однако передумал и направился в ванную. Раздевшись, наскоро принял душ.

…Марсия долго раскачивала упругий, в бронзовой оплетке, резиновый шланг, ведущий от газового баллона вверх на кухню. Неожиданно она остановилась. Покосилась на дрова, проникла взором за кирпичную кладку, едва ли не почуяла запах тлена. Так же мысленно посетила отсек с золотом. Что если кладки не выдержат взрыва газового баллона? Ей отчего-то хотелось, чтобы золото навсегда осталось здесь. Раз уж за него погибло столько людей…

Нет, выдержат, рассудила Марсия. Основной удар примет на себя поленница.

Газ вначале еле различимо зашипел через тонкую трещину в шланге, а затем, вырываясь с новой силой, угрожающе завыл. Марсия кинулась к лестнице, щелкнула выключателем, и подвал окунулся во мрак. Лишь яркая точка, как угасающий уголек, указывала на лампу. Марсия, уже задыхаясь от газа, слизывая с губ пену, подошла к лампе и несильно ударила по ней рукояткой пистолета. Хрупкое стекло упало на пол, оставляя оголенной вольфрамовую нить накаливания. Словно Вильгельм Рейтер дал ей подсказку: видя ее с пеной на губах, он прохрипел два немецких слова: «Wolf» и «Rahm». Волк и Пена.

…Рейтер был еще жив. Он сидел в склепе и тихо угасал. В его задурманенной от нехватки воздуха голове промелькнуло то ли раннее утро, то ли поздняя ночь, когда они с Карлом стояли в гараже. Он не мог сообразить, что прошло всего несколько часов.

«Вы не в восторге от памятников?.. А что скажете насчет банков и универмагов? Вижу, ваши глаза загорелись…»

Он уже никуда не торопился. Находясь в состоянии покоя, безмятежности, в предчувствии вечного блаженства, он припомнил то, что не давало ему покоя.

«Ты так все здорово рассчитал, Карл…»

И едва не повторил его мысли: откуда у Карла навыки диверсанта?

И где он так хорошо, пожалуй, даже безупречно научился стрелять?

Он не уступал танку, остановив сначала грузовик, а потом легковую машину. Все пули из автомата и пистолетов нашли свои цели. Просто невероятно.

"Я очень хотел разбогатеть, Вилли. Хассель и Марсия не исключение. И ты тоже…"

В то время глаза Рейтера не находили себе места. Он смотрел на Карла и находил в нем сходство с самим собой; смотрел сквозь него и видел в секретере оставленные на хранение документы. Если самому Рейтеру суждено исчезнуть, он сможет появиться под именем барона фон Фрикке – возможно, для того чтобы окончательно запутать следы.

Рейтер расслышал звук выстрела и улыбнулся. Казалось, он понял все…

Карл вытирался полотенцем, когда снизу раздался приглушенный хлопок. Вздохнув, он прошлепал босыми ногами к подвальной двери, открыл ее… и потянул носом воздух. Пахло газом. Но по его ощущениям – не сильно.

Карл щелкнул выключателем…

Глава 22 Здесь истина…

Абрамов позвонил Вальдесу и, не объясняя причины, оборвал разговор: «Жду». Несколько часов назад капитан получил сообщение из Кении: группа Блинкова и Петр Юсупов на борту самолета, вылетающего в Барселону. Абрамов закончил разговор, пожелав агентам удачи. Включил телевизор, чтобы по местному телеканалу отслеживать ситуацию в барселонском аэропорту.

Вошел Школьник – с таким же думами и настроением. Сказал, что на минутку. Кивнул в сторону телевизора:

– Сейчас там давка.

– Да, – поддержал разговор Абрамов. – Пассажиры, ожидающие свои рейсы, устроились кто где. Видите, на полу места на хватает. Как только диспетчеры прекратят забастовку, таможенный и паспортный терминалы захлебнутся в пассажиропотоке.

– А сейчас захлебывается мадридский аэропорт, принимая вдвое больше самолетов. Если забастовка не закончится через семь-восемь часов и самолет из Найроби сядет в Мадриде, мы не будем против.

– Не будем, – рассеянно ответил Абрамов, мысленно настроившись на беседу с другим человеком.

Томми приехал через полтора часа и с места в карьер спросил, как развиваются события. Именно так. Капитан не стал прикидываться дурачком. Если Вальдес – член «Опус Деи» и приставлен к Камилле в качестве надзирателя, он знает все, что произошло в Чили. Равно как и Абрамов не мог не знать, что случилось с его агентом.

– Томми, бросай валять дурака, – начал Абрамов. Он не стал показывать своей осведомленности: пускай Томми думает, что его принадлежность к ордену в частности и большая игра «Опус Деи» в этом деле в целом для российских сыщиков тайна за семью печатями. Он нашел выход из этой ситуации – просто решил подловить Вальдеса на лжи.

– Что значит бросай валять дурака? – обалдел Томми. Он почему-то посмотрел на часы, будто в стрелках и цифрах заключался ответ на русскую наглость. – Ты считаешь, я валяю дурака?

– Я так считаю, – подтвердил Абрамов. – Но не ты один. В паре с Камиллой вы валяете дурака и дурочку. Лично ты, Томми, разыграл здесь целый спектакль. Ты хороший актер.

– Понеслось! – Вальдес смотрел на Абрамова, в глазах которого была издевка с неприкрытой ненавистью. – Сейчас скажешь, что ты великий режиссер, сценарист, что у тебя есть брат-близнец и его фамилия Вашовски. Что ты покрикивал на Киану Ривза, унижал Лоренса Фишборна и трахал Кэрри-Энн Мосс.

Томми вскочил с места. Сунув руки в карманы брюк, он отмерил расстояние до двери и обратно. Так быстро, что на Абрамова повеяло ветром. Он решил остудить пыл Вальдеса и налил ему крепленого хереса. Тот выпил его одним глотком.

– Во время нашей первой встречи я прямо сказал тебе, Томми, что не стану спрашивать, подозревает ли кого-то Камилла, навязчивая эта идея или нет. Я потребовал от вас ответить на один вопрос: кого вы хотите найти. Что ответил мне ты?

– Ты знаешь, – огрызнулся Вальдес.

– Знаю, – подтвердил Абрамов. – Но прежде чем ответить, ты больше минуты молчал. Причина твоего молчания теперь мне ясна. У тебя было несколько вариантов, и ты выбирал подходящий. Ты выбрал вычурный, от тебя вдруг запахло пафосом: «Для Камиллы важно найти человека, который стоит за трафиком героина в Барселону». Прямо героиня. Впору выпускать духи «Трафик Камиллы».

– Слушай, ты… – Вальдес сжал кулаки. – Я тебе морду набью!

– А еще она надеется найти исполнителя. Сядь! – прикрикнул Абрамов. – И успокойся. Иначе я сам набью тебе морду. Вспоминай нашу беседу в деталях. Я хотел подтолкнуть тебя к правде: «Говори смелее, Томми». Ты не внял моему совету и снова увильнул от истины. Тебя и Камиллу, видите ли, устроит труп убийцы и доказательства причастности его к наркотрафику. Так? Отвечай!

– Ну… так, – с запинкой отозвался Вальдес, наконец-то успокаиваясь.

– Ты и Камилла, – Абрамов закашлялся и выпил вина. – Вы знаете имя убийцы. Но почему-то загрузили нас, то есть следствие, туманом. Так кто этот человек?

Абрамов напрягся в ожидании ответа. И услышал его:

– Диану убил… Петр Юсупов. Ее отец.

Рим, Италия

Габриель Морето принял предложение Лобингера встретиться и произвести расчет. Одеваясь на ходу, он сделал один-единственный верный вывод: швейцарец выяснил имя советского разведчика. Возможно, нашел его родственников. Где они – в России, Белоруссии, Украине?

Габриель подъехал к Палаццо Венеция, этому трехэтажному массивному зданию, которое некогда занимали папы, спустя десять минут после звонка швейцарского детектива.

Пьер Лобингер прохаживался вдоль той части здания, над которой возвышались трехэтажная башня и зубцы стены. И первым делом обратил внимание на правую часть пиджака Габриеля. Он любил наличные доллары и полагал, что выпирающая материя в районе внутреннего кармана есть признак двух пачек стодолларовых купюр. Именно такая сумма была оговорена в термах плюс расходы на транспорт.

Габриель, пожимая руку Лобингеру, в очередной раз подумал: «Он ведет пусть не двойную, но нечестную игру». Он был уверен: Лобингер мог назвать ему имя советского разведчика в «Термах Каракаллы», потому что продвинулся в поисках ответов на вопросы о мадридском золоте гораздо дальше, чем было на виду.

В левой руке Лобингер держал тонкую файловую папку. Прозрачную, заметил Габриель. И эта деталь словно задела его за живое. Секретные сведения были словно на виду, как газетная страница.

– Это то, о чем я думаю? – спросил он в стиле клише.

– Возможно, – уклончиво ответил швейцарец.

Он заметно вспотел. «Волнуется?» – задался вопросом Габриель, глядя на сыщика по-новому, отмечая его тройной подбородок, который раньше ему казался одинарным, но очень толстым, на его темное, как у южанина, лицо, проникая взглядом в глубину его темно-коричневых глаз. И этот взгляд показался ему «чисто» еврейским.

Не вынимая бумаг из папки, лишь постукивая по ней толстыми пальцами, собранными в щепоть, Лобингер сказал на манер евангелиста:

– Здесь истина, Гиля.

– Имя, – потребовал Габриель. Он уже чувствовал каждый волос на руках. Как и в прошлый раз, когда он опередил Лобингера и назвал имя – Карл Фон Фрикке, так и сейчас он мог сработать на опережение. Вина. Преступление. Источник всего плохого, что накопилось в Вильгельме Рейтере, заставил его завещать золото потомку убитого им советского разведчика. Каково было ему жить над «братской могилой»?

Перед глазами Габриеля скелет, обвисший не нем костюм, запонки и булавка с монограммой «КфФ».

– Под именем Карла фон Фрикке скрывался советский разведчик Дмитрий Юсупов. Дмитрий Дмитриевич, – дополнил швейцарец.

– Спасибо, – неожиданно поблагодарил его Габриель.

– Есть один нюанс. Дмитрий Юсупов не был гражданином СССР.

– То есть? – нахмурил брови Габриель.

– Его родители эмигрировали во Францию, когда ему не было и года. То есть в 1919 году. Как любишь говорить ты: из него получилось то, что получилось. Помнишь, я говорил: «он дорвался»?

– Да. Любитель пощекотать нервы.

– Себе и чужим, – дополнил Пьер.

– Продолжай.

– Родители оставили ему приличное состояние Кроме этого, дали ему образование. Дмитрий свободно общался на четырех иностранных языках Скорее всего, на русском он общался с представителем советской разведки. Легенда родилась после автокатастрофы, в которой погиб на Елисейских полях немец по имени Карл фон Фрикке. Последний как и Юсупов, постоянно проживал в Париже, a в Германии ни разу не был. Тридцать девятый год Массовая мобилизация офицеров и дипломатов Юсупова приняли в ведомство Риббентропа даже без специального образования. Правда, годичные курсы ему все же пришлось пройти.

– Значит, родственников у него нет?

– Прямых родственников нет, – покачал головой Лобингер. – Есть дальние родственники. А вообще род Юсуповых один из знатных в России. В царской России, – отчего-то неохотно уточнил он. – Занимали министерские посты, руководили военными округами, заведовали эмиграцией. Феликс Феликсович Юсупов был женат на племяннице императора Николая II. Он же и организовал убийство Григория Распутина.

– Это у них в крови, – покивал Габриель, припоминая расправу Петра Юсупова вначале над экипажем «Беглого огня», а затем над командиром; неудачная попытка, однако полковник, надо отдать ему должное, исправился лихо. – Сколько я тебе обязан? – спросил он.

– Двадцать, – в смущении сказал Лобингер. – Я не установил родственников Юсупова, но работу пришлось проделать немалую.

Габриель освободил карман пиджака от двух пачек долларов, принял папку с документами и еще раз поблагодарил Лобингера.

Абрамов выпил еще вина. Предложил Томми. Тот, опередив капитана, сам встал и подошел к нему с пустым бокалом.

– Извини, – бросил он, – я погорячился.

Вот сейчас, в этот миг, Абрамов не увидел никакой игры. Вальдес в своих словах, жестах, в настроении был искренен. Капитан не нашел ни капли притворства. Губы Томми по-детски подрагивали: он простил, но обида все еще живет в нем. То же самое читалось в его глазах, жестах. Ничего не понимая, Абрамов спрашивал себя: что происходит? «Что, черт возьми, происходит?» – спрашивал он себя в то время, когда группа Блинкова проходила паспортный и таможенный контроль в барселонском аэропорту… По всему выходило, что не от Томми ушла информация в «Опус Деи». Тогда от кого? Неужели Моника вела и продолжает вести двойную игру? Или виной всему «способы и средства прослушивания телефонных разговоров»? Моника Орсини – агент спецслужбы, и ее телефоны могли стоять на особом учете; в первую очередь прослушивают своих.

Абрамов все больше запутывался. Он пришел к выводу, что и раньше Вальдес не притворялся, присуждая ему его родство с постановщиками «Матрицы». Все артисты, которых он сгоряча перечислил, не смогли бы так искусно сыграть.

– Давай выясним одну вещь. Откуда вы узнали, что убийца Дианы – ее отец? – спросил Абрамов.

– Камилла сама мне сказала.

Капитан схватился за голову. Отдернул руки, которые должны бы нащупать бинты. Он не знал, что такое истерика, но был готов зарыдать, закричать и завопить одновременно.

– Так мы никогда не закончим, – взмолился он. – Это сказка о Джеке, который построил дом.

– Я не знаю его имени. Честно. – Томми приложил руку к груди. – Могу поклясться. Спрашивал у Камиллы, – он развел руками, – она ничего не говорит.

– Возможно, у нее нет доказательств, она подозревает на эмоциях, на совпадениях, может быть, – безвольным голосом подытожил Абрамов.

– В каком смысле?

– Сейчас объясню. – Он взял себя в руки. – Я буду спрашивать и сам отвечать. Камилле известно, от чего умерли российские моряки? Думаю, этот случай не прошел мимо нее. Не надо иметь большой ум, чтобы выстроить цепочку событий: моряков находят на военной базе и устанавливают причину их смерти – передозировка от сбалансированной дозы героина и «белого китайца». Этот день был последним, когда видели начальника этой базы – полковника Юсупова. Через три недели пропадает Диана. Еще через неделю находят ее труп и устанавливают причину ее смерти – уже знакомая смесь наркотиков. Я бы поверил. Отсюда напрашивается вывод: реально существует человек, который сказал Камилле то же самое.

– Как ты сказал?

И тут Абрамова осенило. У него даже волосы зашевелились. Он отгородился от Томми руками: «Не мешай!» Теперь он точно знал ответ на свой вопрос. Он задавал его Томми во время их первой, не считая знакомства (там речь шла о переоборудовании ресторана), встречи. Он спросил, не обнаружили ли следов изнасилования на Диане. И Вальдес покачал головой: «Она не жила половой жизнью». – «Какой-то подонок пичкает девушку наркотиками и не пользуется ее состоянием?» Таков был ответ Абрамова. И это был последний аргумент неизвестного. Им он добил Камиллу и косвенно подтвердил причастность Юсупова к убийству дочери. Его заключительные слова могли быть следующими: «Теперь вы понимаете, почему Диану не изнасиловали?» Юсупов мог убить ее, убрать как свидетеля, но не мог вступить в половой контакт с дочерью… Он колет ей гремучую смесь, которая отправила на тот свет российских моряков. Почему? Потому что ему не до изобретений, он в розыске. Его ищут полиция и полуторамиллионная армия «Опус Деи».

Наконец, где свидетели похищения девушки? Их нет по той причине, что похищения не было. Диана откликнулась на звонок отца и явилась на место встречи.

Абрамов спросил себя, верит ли он сейчас в это? И да, и нет. Он то отвергает чудовищное преступление, увешанное, как новогодняя елка, косвенными уликами, то приманивает его. Он разрывается надвое, корчится от боли, сходит с ума, вскрикивает от кошмарных видений. Что говорить о слабом поле? Камилла сломалась куда быстрее. И тот, кто ее обрабатывал, был мастером своего дела.

Абрамов отдает дань молчанию Томми Вальдеса. Мысленно благодарит его и в то же время пытается увидеть в нем неизвестного профессионала, который построил свою беспроигрышную партию на том, что противоречиво по своей сути. И находит ответ: нет. Томми здесь ни при чем. В «Опус Деи» поступили проще. По сути этот ход можно назвать гениальным. Неизвестный профессионал не стал приставлять к Камилле человека, он вылепил из нее объект, биоробота, следящего за каждым своим шагом и составляющего подробный отчет для своего хозяина. Того интересовала любая информация о беглеце. Пусть не он сам, но его хозяева из «Опус Деи» могли ждать годами. Они могли гордиться своим детищем, а он – своим. Камиллой.

Абрамов спросил Вальдеса в лоб:

– Скажи мне честно: ты не состоишь в «Опус Деи»?

Томми начертал на груди знак и сказал:

– Вот те крест.

– Это значит…

– Ну конечно нет. А что?

Больше всего на свете Абрамов не любил этой идиотской ответной реплики на вопрос. Обычно он отвечал: «Да ничего». Не отступил от правил и на сей раз.

Когда Вальдес прощался с ним, капитану позвонили. На связи был Джеб. Он коротко доложил:

– Мы на вокзальной площади.

– Слава богу, – с облегчением выдохнул Абрамов. – Джип на стоянке. Ключи у дневального. До встречи. – Он положил трубку.

– Кто звонил? – Томми снова проявил любопытство.

– Бедная Камилла, – рассмеялся капитан. – Как же ей нелегко с тобой.

В эту минуту он мог сказать Вальдесу: «Мы нашли человека, которого вы на протяжении трех лет считали убийцей Дианы. Но дело далеко не закрыто – потому что вы ошибались».

Абрамов представил следующую картину: джип с агентами и Юсуповым с минуты на минуту тронется из аэропорта в сторону Порт-Авентуры, а отсюда навстречу поедет «Мерседес» с Томми Вальдесом за рулем. В середине пути две машины встретятся, и кто знает, не пересекутся ли в тот миг два взгляда?

– Передай Камилле, что мы близки к развязке. Может быть, счет уже пошел на часы.

– Здорово, – без воодушевления отозвался Томми.

Глава 23 Нарисованный остров

Габриель Морето вспомнил седоватого генерала Эмилио Корралеса, карьерного дипломата (он работал послом Испании в Марокко), он же шеф испанской спецслужбы СЕСИД, находящейся в ведении министерства обороны. 45-летний Корралес изъявил желание вступить в «Опус Деи» семь лет назад. Письменное прошение рассматривалось и местным викарием, имеющим юрисдикцию в «Опус Деи», и викариями в Нью-Йорке, поскольку Корралес боялся огласки. По этой причине его принимали в члены ордена в вашингтонской резиденции «Опус Деи», расположенной в семнадцатиэтажном здании на Манхэттене.

Именно к нему обратился за помощью Габриель ровно три года назад. Как раз в то время слетел со своего поста прежний руководитель СЕСИДа. Он получил три года тюремного заключения за организацию незаконного телефонного прослушивания штаб-квартиры баскской левонационалистической партии, которое было случайно обнаружено сотрудником местной телефонной станции.

Корралес не хотел пойти по стопам предшественника, который выплатил солидный денежный штраф и лишился права занимать государственные должности в течение восьми лет. Габриель психанул на «одноклубника»:

– Мне один черт, какой штраф ты выплатишь, – заявил он. – Разговор обо мне, а не о тебе. Мне нужно знать, где находился полковник Юсупов со среды, 2 апреля, в день, когда умер епископ Рейтер, до субботы, 12 апреля, в день, когда на орбиту впервые вывели космический корабль с русским человеком на борту. Если ты загнешь все пальцы на руках, получится десять дней. Десять. Узнай, где находился Юсупов эти десять долбаных дней.

Оказалось, Юсупов с 6 по 14 апреля находился в рабочей командировке на «спорных территориях». Лично посетил четыре острова – Перехиль, Пенон, Чафаринас и Шестнадцатый, более известный как Безымянный. Базой ему служил эсминец «Нумансия». 6 апреля, пришедшееся на вторник, полковник Юсупов отбыл с эсминца на Безымянный на судне «Беглый огонь», что было отмечено в вахтенном журнале.

– Что он делал на острове? – спросил Габриель.

Генерал ответил:

– Налаживал работу гарнизона. В апреле там было жарко. К нашим кораблям – «Инфанте Елене», «Наварре» и «Касадоре» – прибыли в подкрепление эсминцы «Болеары» и «Нумансия». Высажены войсковые части на «неспорных» островах у марокканского побережья. Им были приданы боевые вертолеты «Суперпума» и другая техника.

– Почему Юсупов пользовался не военным катером, а по сути рыбацким?

– Как будто ты не знаешь, – усмехнулся генерал. – Юсупов находился на пике волны, периодически накатывавшей на спорные территории, имел влияние на деятельность незаконной эмиграции. Я знал об этом. Но однажды закрыл глаза по просьбе прелата. И дальше закрывал.

– Дурацкий вопрос. В звании генерала я был в подчинении полковника Юсупова, ординатора для военнослужащих.

И вот спустя три года Габриель задал Корралесу вопрос:

– Какова численность гарнизона на Безымянном?

– Не заглядывая в бумаги, скажу: десять тысяч. За тридцать восемь месяцев обстановка усложнилась. Наш премьер напомнил недавно марокканским властям, что в Испании живут и работают более двухсот тысяч марокканцев. Сотни тысяч транзитом проезжают по нашей территории из стран Европы на родину и обратно. Наши инвестиции занимают второе место среди иностранных капиталовложений в Марокко. Причем мы первые по объему оказываемой Марокко экономической помощи. Конечно, премьер не угрожал…

– Мне все равно, – перебил Габриель генерала. Тот по его распоряжению отслеживал все более или менее существенные конфликты на всех четырех островах, которые в апреле 2003 года посетил полковник Юсупов. Габриель сделал выбор в пользу Безымянного. Там, по его мнению, находились слитки. Но все тридцать восемь месяцев, как правильно высчитал шеф СЕСИДа, не мог вычислить их местонахождение. Они могли быть закопаны на самом острове, в одном или двух кабельтовых от берега, на юг или восток, север или запад…

«Когда мне исполнится восемьдесят, я все еще буду искать его». Эти слова Габриель адресовал когда-то прелату ордена. Теперь ситуация изменилась коренным образом: русские агенты на верном пути. И до завершения этой долгой и трудной работы остались считаные дни.

– Продолжай отслеживать любые сообщения, касающиеся этих четырех островов. Ключевое слово «инцидент». И однокоренные, не знаю, как правильно. Я обрадуюсь такому сообщению: «На острове Безымянный произошел инцидент». Откликнусь и на другие, схожие по содержанию.

Он был уверен: инцидента не миновать. Остров в руках испанских военных. Остров небольшой, и гарнизон увидит группу людей или работу группы людей на суше или на море. И работы эти кратковременными никак не назовешь. Две тонны золота – они и в Африке две тонны золота.

Прощаясь с генералом, Габриель погрозил ему пальцем:

– Не вздумай спровоцировать заваруху на островах, лишь бы я оставил тебя в покое.

Юсупов сдержал слово, данное самому себе в Сомали. Он променял золото на свободу. То был не час, о котором он грезил, а целая жизнь. Ему выпал шанс навести в ней окончательный порядок.

Он в компании российских разведчиков. Взгляды, манеры Школьника и Абрамова говорят ему: ты дома, расслабься, – а он слышит интонации прелата Мельядо и Габриеля Морето: «Случилось то, что случилось, или то, что должно было случиться?»

Юсупов снова не получил желаемого. Он попросил ледяного вина, но получил комнатной температуры; спросить просто холодного напитка означало получить стакан горячего чая.

После долгого перелета из Найроби в Барселону и на удивление коротких паспортной и таможенной процедур (Эль-Прат только-только начал отходить от забастовки диспетчеров) Юсупов отказался от отдыха в гостинице. Школьник и Абрамов принимали гостя в одном из кабинетов с современной мебелью, который появился в результате перепланировки гостиницы: четыре из восьми смежных комнат, предназначенных для ведения деловых переговоров и заключения сделок, были перепланированы под офисы сыскного агентства.

Юсупов попросил чистый лист бумаги и набросал на нем простенькую карту.

– Юг Испании, север Марокко и Гибралтарский пролив, разделяющий эти страны, – объяснил он. – «Беглый огонь» был приписан к порту Кадис, тогда основная деятельность экипажа распространялась на побережье от городка Тарифа до Серо-де-ла-Орка. Именно в Тариф мы перевезли на армейском грузовике золото. Перегрузили на «Беглый огонь» 5 апреля поздно вечером. Отрезок времени до утра следующего дня оказался для меня самым беспокойным. Я оставлял золото на попечение русских моряков.

– Почему вы сделали выбор в пользу русского экипажа? – спросил Школьник.

– Хотя моя мать и была испанкой, но я всегда считал себя русским, – ответил Юсупов. – И никогда – наивным. Русские моряки, которых я отправил на тот свет, казались мне надежными людьми, отдавали честь, сторонились, когда я проходил мимо. Однако и в рот мне не заглядывали. Но все это пустяки по сравнению с одной-единственной причиной: чтобы вывезти и спрятать золото, мне была нужна команда. А сколотить новую у меня не хватало времени. Я не мог представить, что русские сделали из одного вида преступления прикрытие для другого. Они называли меня министром, разруливающим незаконные иммиграционные потоки. – Юсупов хмыкнул. – «Министр» и не подозревал, что беженцы для экипажа – это прикрытие для наркотрафика. Что и стало началом конца.

– Продолжайте, пожалуйста.

– Я не стал предупреждать экипаж. Они понимали, что будет с ними, снимись они с якоря. За двенадцать часов моего отсутствия они могли уйти лишь в Марокко, не говоря о британском Гибралтаре. И то чисто теоретически. Их бы задержали испанские пограничные корабли. Или расстреляли марокканские.

– Что было дальше?

– В штабе несколько месяцев муссировался вопрос, укреплять ли спорные острова. Точнее, отвечать на инициативу марокканцев. Они периодически занимали острова с целью создания там «военно-наблюдательных пунктов». Я подал идею укомплектовать гарнизоны на спорных территориях марокканцами, имеющими испанское гражданство, но некогда присягнувшими королю Марокко. И получил добро от начальника штаба: «Вывози „мусор“ на острова».

– Но прежде вывезли туда золото, – кивнул Школьник.

– Да, мы спрятали его на Безымянном. Дечин и его команда не понимали, чего еще я жду. Надо было видеть их лица, когда на остров высадился испано-марокканский «десант». Русские были в шоке. Десять солдат – не самый надежный щит, но он отгораживал русских от слитков. Меня – нет. Потому что в моей власти было снять гарнизон и вывезти золото. Даже тайком от компаньонов. Я не собирался их кидать, но они так думали. Я же не мог обходиться без гарантий, а гарантия – это гарнизон на острове. Жадность и глупость толкнула «беглый экипаж» на предательство.

Адмирал щелкнул пальцами, привлекая внимание Абрамова. Смягчая этот грубоватый прием, он тихо сказал:

– Пожалуйста, сделай запрос, Саня, насчет гарнизона на острове.

– Безымянный, – еще раз назвал Юсупов. И нанес на карту географическое положение острова. – Он находится в миле от мыса Леона и в семи с половиной – от испанского побережья. Когда мы заберем золото и переправим его на берег, как вы собираетесь транспортировать его… хотя бы сюда? – спросил Юсупов.

– Здесь я не вижу проблем, – скупо улыбнулся адмирал. – Место, где вы находитесь, является уникальным. В этих стенах мирно уживаются две организации – отель и сыскное агентство. – Школьник взял карту и в свою очередь нанес на ней отметку. – Здесь, если мне не изменяет память, находится городок Касса-де-Карабинерос. В нем есть рыбный комбинат. Так вот, закрытое акционерное общество "Отель «Берег мечты»" заключит договор с частным сыскным агентством «Алекс» на сопровождение партии консервов или свежей рыбы на адрес отеля. В случае необходимости мы опечатаем груз.

Глава 24 Золото Маккенны

Три лодки из стеклопластика дожидались своего часа. Погода не соответствовала мероприятию – штиль. Вода гладкая, как стекло. На хорошей волне идти тяжелее, но безопаснее – она скрывает низкосидящую лодку. За ней удобно маскировать высадку на берег. С другой стороны, эти легкие суденышки, нагруженные слитками, могли пойти ко дну при сильном волнении.

– Нет компромисса, – бросил под нос Блинков. – Погода не идет на уступки. Улыбается, но не призывно.

Каждая из трех подержанных лодок, купленных в Тарифе, была оснащена стосильным навесным мотором, в общем и целом походила на английскую десантную лодку «Риджит Рейдер». Она брала на борт до восьми человек плюс рулевого. То есть ее грузоподъемность составляла порядка семисот килограммов, не считая запаса прочности. Две тысячи килограммов поровну делились на три лодки.

Николай Кокарев, Тимур Музаев и Петр Юсупов в последний раз проверяли моторы. Облегчили суда, избавившись от аккумуляторов, хранящихся в ящике под рулевой колонкой, надувных сидений и якорей.

Кок первым определился с лодкой, которую поведет, вымыл ее до блеска и теперь ждал команду, выбрав напарником Костю Романова.

Это место на пустынном берегу в миле от Тарифа предложил Юсупов. Высокая и каменистая береговая полоса с моря походила на крепостную стену, но дальше убегала на северо-запад песчаной косой. Береговая полоса имела одну-единственную пятидесятиметровую галечную брешь, где и нашли себе место экипажи лодок.

Джеб не торопился. Даже на среднем ходу идти до Безымянного всего тридцать минут. Подозвав Юсупова, он еще раз уточнил маршрут. Собственно, полковник, зная в проливе каждый риф, пойдет на своей лодке впереди. Он также пользовался информацией, предоставленной из Главного штаба ВМФ. Сейчас на спорных территориях обстановка относительно спокойная. Лишь Перехиль штормило по-прежнему. Этот наиболее стратегически важный клочок суши то захватывался марокканцами, то Испания высаживала десант и как бы возвращала остров, на котором нет знаков государственной принадлежности и военных постов. Остров Безымянный мог похвастаться простенькой инфраструктурой. Во-первых, это дизель-электростанция, свет в жилых домиках, на кухне, она же столовая, и на вертолетной площадке. Три года назад на Безымянном света не было, лишь строения, возведенные некогда марокканцами. Три года солдаты, завтракая, обедая, ужиная в столовой, фактически вышагивали по золотым слиткам…

– Шесть с половиной миль идем на моторах, – инструктировал Юсупов команду, став на этой фазе операции старшим. – Дальше на веслах. Ветерок западный. Подходим к берегу с востока. Я на своей лодке вплотную к причалу. Остальные как можно ближе к моей. Причал маленький, мостки, по сути. Единственное место, за которым можно укрыться.

– Собаки там есть? – спросил Кок.

– Раньше не было, – ответил Юсупов.

Как и остальные члены команды, он был одет в черный непромокаемый костюм, вооружен пистолетом-пулеметом микро-"узи", ножом и виделся старшим группы. Джеб замечал это, но дискомфорта не испытывал.

– Большой гарнизон?

– Десять штыков, не больше, – уверенно ответил Юсупов. – Марокканцы выставляют еще меньше – пять-шесть. Гарнизон не представляет власть и не является военным пунктом как таковым.

– Зачем же он нужен?

– Под охраной гарнизона остров является своего рода индикатором. В случае нападения на него неприятеля он из Безымянного превратится в остров под названием Casus belli. Вообще все спорные территории – это лишь повод к войне. Хочу вас предупредить, что на острове острых мероприятий не предвидится. С вашим опытом гарнизон можно захватить голыми руками.

– Мы не ищем острых мероприятий, – ответил Джеб. – Когда есть возможность, бежим от них. – Он посмотрел на свои водонепроницаемые часы со светящимся циферблатом. – Сверим время. Сейчас ровно одиннадцать сорок пять.

– Вечера, – вставил Кок, бросая взгляд на свои часы. – Есть там часовые, нет ли, все равно весь гарнизон на ноги поднимать. – Николай хохотнул: – Главный объект – кухня. Пожрем – и назад.

– По местам, – оборвал его Джеб.

Он набрал на сотовом телефоне номер Абрамова. На юго-востоке тридцатитысячного города в непосредственной близи от складов рыбокомбината стояли арендованный грузовик фирмы «Мерседес» с капитаном за рулем и восьмиместный джип «Форд».

– Да, – ответил Абрамов на вызов.

– Мы уходим.

Джеб оборвал связь и первым направился к лодке. Вдвоем с Юсуповым они столкнули ее в воду. Блинков занял место у левого борта, между рулевой колонкой и мотором. На нем не было ручного стартера, полковнику пришлось обматывать вокруг маховика капроновый шнур и дергать его. Со второй попытки двигатель завелся. Юсупов перешел к штурвалу и, переключив реверс, дал малый ход.

Последней от берега отходила лодка с Николаем за штурвалом. Она шла в кильватере лодки с Тимуром и Чижиком на борту.

Ветерок чуть усилился, но в целом ничего на море не изменил. Лишь чуть вспенил и поднял воду у берегов.

Лодки подходили к острову с наветренной стороны на веслах. В пятидесяти метрах от берега головную лодку закружило, будто она попала в водоворот или проходила чуть в стороне от дамбы. В воздухе мелькнуло весло – это Юсупов предупреждал экипажи об опасности. И снова включился в работу, тихо поругиваясь. Он знал эту особенность Безымянного, торчащего на пути подводного течения. Только ни разу не подходил к нему на веслах. Тем более таких, больше похожих на биты для игры в крикет. Опустившись на колено, он греб с правого борта; а в паре с Джебом они походили на гребцов каноэ-одиночек, сцепившихся бортами. Лодка нахватала воды, и теперь Джеб в промокшей одежде также поругивался на погоду. Он просил у несговорчивой погоды волнения, вот и получил его.

Лодка ткнулась в песок в метре от первой сваи мостков, показавшихся – в обманчивом свете луны мшистыми нагромождениями. Джеб и Юсупов спрыгнули в воду и втащили лодку на берег. С интервалом в полминуты действия их повторили другие экипажи.

Полковник указал на светящиеся окна здания. Первый раз он обратил на них внимание на подходе к берегу. Тогда они просто казались расплывчатыми огнями. А сейчас довольно четко просматривался контур приземистого здания… и доносилась музыка.

Джеб подал знак: «За мной».

Юсупов пошел было следом, но его оттер Кок, на ходу передергивая затвор «узи». Дальше полковник, чьи функции лоцмана подошли к концу, сам пропустил Тимура и Румына вперед. Замыкающий Чижик чуть округлил глаза, блеснувшие в лунном свете:

– После вас, полковник.

Он напрягся, почувствовав угрозу. Он снова пошел у себя на поводу, доверяя русским. И в данный момент для него не было важно, чем эта команда отличается от команды «Беглого огня». Хотя различие бросалось в глаза, а перед ними картина скорого будущего: пока еще живой, он на острове, где находятся золотые слитки…

Он хотел удивиться смене настроения, но не мог. Он просто использовал шанс, который ему выпал, выпал во второй раз в жизни. Хотя ему казалось, шанс был всегда, но жизнь поменялась. В прошлой жизни осталось столько паршивого, что никто не был в состоянии испоганить ее еще больше.

Он много потерял, однако чувствовал, что вскоре приобретет нечто такое, чего даже представить не мог. Странное, чуточку пугающее чувство. Оно не отпускало его даже сейчас, на периферии штурмовой группы, охраняемой одним из боевиков.

Юсупов не мог сказать, изменилось ли здесь что-то за три года. Исключение – это дизель-электростанция, без которой существование гарнизона немыслимо. Только сейчас он увидел дело рук своих: горящие вполнакала огни на вертолетной площадке, яркий свет в центральном здании, представшим вдруг… школой. Учебный год остался позади. Вечер. Выпускной бал. Громкая музыка. Юноши в черном. Проститутки в белом.

Волосы на голове Юсупова встали дыбом, как только он заглянул в окно…

Ему показалось, экипаж «Беглого огня» воскрес и возобновил свою деятельность. Спорные острова стали бесспорными очагами разврата.

Он фактически в упор смотрел в лицо женщины лет двадцати восьми. Она стояла, опершись руками о подоконник, открыв рот и закатив глаза. Позади нее стоял обнаженный мужчина – с сигаретой в одной руке и рюмкой в другой. Эта пара предстала вдруг в образе аппарата для штамповки мелких монет. С каждым мощным движением партнера изо рта партнерши должны были бы вылетать монеты.

Юсупов чуть не вздрогнул, услышав громкий шепот Кока за спиной:

– Теплый гарнизон. Судя по «консолям», малышку зовут Долли. Надеюсь, солдаты не золотыми слитками с ней расплачиваются.

Джеб тем временем отослал Тимура, Чижика и Румына на разведку. Они появились спустя четверть часа.

– На севере острова барак, похожий на сарай, или сарай, похожий на барак, – докладывал Чижик. – Там человек пятнадцать. На рыбаков не похожи, скорее беженцы. Среди них три женщины. Электричества там нет, сидят при свечках.

– Видно, солдаты подрабатывают, давая временное убежище мигрантам, – сказал Кок.

Он снова заглянул в комнату начальника гарнизона и покачал головой:

– Блин, он все пыхтит на ней.

– Бери его, Кок, а мы разберемся с остальными.

– Взять его сзади?

– Пошел! – прошипел Джеб.

Он дал знак товарищам и первым вплотную приблизился к следующей двери, из-под которой также струился свет, но окна были плотно зашторены.

Тимур отворил дверь и вошел в помещение, держа «узи» на уровне плеч. Сместился в сторону, давая дорогу Чижику. Румын и Джеб вошли следом. Обменялись взглядами. По меньшей мере половина гарнизона находилась в этой комнате, но вторжения никто не замечал.

Прошло не меньше минуты, и Джеб наконец сообразил, отчего ему стало неуютно. Дело не в пьяных солдатах, которые не были способны оказать сопротивления, дело в музыке, в одной песне. В обоих помещениях, разделенных стеной, она гремела одинаково громко. Скорее всего источник, воспроизводивший музыку, находился в комнате командира, а сами колонки были развешены по всем комнатам.

Джеб, как когда-то во время абордажа яхты миллионера, крикнул:

– Вырубите эту чертову музыку!

Тимур первым откликнулся на его просьбу и расстрелял колонку, стоявшую в углу комнаты. Только после этого стала различима работа дизеля.

Кок к этому времени уложил голого начальника гарнизона: в пах ногой и в голову локтем. Глянув на его подругу, сказал:

– Я впервые видел, куда бил.

Она метнулась мимо него к двери, обдав спиртовыми парами.

– Фу-у, – обалдел Кок. И крикнул ей вдогонку: – Ты только к огню близко не подходи.

Разбившись на пары, боевики связали солдат, полностью их обездвижив, разжились у них лопатками. Тимур остался с пленными, Румын снаружи на подстраховке. Остальные прошли в столовую.

– Помогите мне, – попросил Юсупов. Они отнесли стол к дальней стене, на него сложили стулья. Джеб и Чижик убрали электрическую плиту, освободив требуемое пространство.

– Золото в ящиках? – спросил Блинков, отдирая по просьбе Юсупова плинтус.

– В сумках от противогазов, – ответил тот, работая с другой стороны. – По два слитка в каждой сумке. Всего семьдесят пять сумок. Зашел на склад, и сумки с противогазами попались мне на глаза. Крепкие, удобно носить. Выписал семьдесят пять штук на базу. Оп-ля, готово. – Он отбросил поросший грязью и жиром плинтус, освободивший край линолеума. Сорвав его, Юсупов вставил лопатку между досок и нажал на черенок. Доска затрещала, чуть подавшись вверх.

Юсупов перевел дух, словно отмахал семь миль вольным стилем.

– Нервничаешь? – заметил Джеб.

– Есть немного. Не хочу думать, что кто-то нашел золото. Я мог запрятать его на дне моря, но что-то подсказало мне поступить так, как епископ. Он-то ничего не изобретал. Взяли.

Вдвоем с Джебом они подняли одну доску, доходившую до средней лаги, потом остальные.

Юсупов спрыгнул в подпол и при свете лампы осмотрел землю. Там, где он стоял, она немного просела, образовывая углубление. Копнул раз, другой, выбрасывая землю за деревянные сваи.

Будто и не было этих трех лет. Юсупову казалось, он не выходил из дома только что почившего епископа. Разве что спустился в подвал. Разобрал один ряд дров, отбрасывая дубовые поленья за спину, и приступил к другому… Обнажил большую часть оштукатуренной стены, вернулся за топором… Ударил в стену… и пара кирпичей подалась; следующий удар выбил их из стены, и они повалились, ударившись обо что-то.

Лопата ударилась обо что-то твердое…

– Мы накрыли слитки досками. На побережье их полно.

Одну за другой он передал доски наверх. Нащупал рукой плотную ткань, с трудом поднял первую сумку из-под противогаза. Словно стесняясь блеска золота или пресытившись им, Петр не стал расстегивать сумку и передал ее наверх. И сам вылез из подпола.

– Дальше вы сами…

Юсупов смотрел, как растет на полу гора золота. Обманывал себя, думая, что остается равнодушным к нему, и перечил себе: «Битва проиграна, но война продолжается».

Он выкурил несколько сигарет, бросая равнодушные взгляды на уставших спецназовцев. Но они унесли только половину слитков. И сам полковник устал. Он подумал, что не выдержал бы перестрелки на острове; также понадеялся на мирное возвращение домой.

Он не помнил, был ли гражданским человеком, притом, что не видел себя военным. Крутые переделки случаются редко, а в основном профессия военного сплетена из обычной рутины.

Он повторил это, уже сидя в лодке. На том месте, где раньше сидел Блинков. Теперь командир занял место за штурвалом груженой лодки.

– Корректируй продвижение лодки, Петр Дмитриевич.

Блинков впервые назвал его по имени-отчеству.

– Ты все делаешь правильно, парень. Если тебе завязать глаза, ты вслепую проведешь лодку до места. Не говори «нет». Вообще ничего не говори.

– Я скажу. Вернее, спрошу. Что передать Монике? На этой неделе я собираюсь в Сантьяго.

Новое откровение обрушилось на Юсупова. На протяжении последних дней он чувствовал другую дружескую руку, но не мог разобраться, чья она.

Моника Орсини. Она всегда нравилась ему. Только между ними стоял невидимый барьер, который он не мог перешагнуть.

– Она полноправный член вашего мероприятия?

– Только не подозревает об этом, – ответил Джеб, напрягая голосовые связки. Лодка к этому времени набрала максимально возможную скорость: пятьдесят километров в час. – Это Моника нашла вас.

– Что же, поздравьте ее. Теперь она обеспеченный человек.

Через полчаса мини-эскадра пристала к берегу. Абрамов подвел грузовик к воде, насколько это было возможно.

Капитан нервничал во время погрузки. Потом нервничал, когда прибивал шинку на ящиках и опломбировал сначала их, а потом замки на дверях заднего борта. Психовал, дожидаясь, когда бойцы переоденутся, а потом займут места в джипе. Не все. Себе напарником Абрамов выбрал самого спокойного. Костя Романов охотно принял его приглашение и сменил капитана за рулем в Картахене; отметил по спидометру, что Абрамов намотал четыреста километров. До Барселоны оставалось около пятисот.

Рим, Италия

– Beati possidentes[20], – пробормотал Габриель, положив трубку телефона, в которой навсегда, казалось, остался голос генерала Корралеса…

Он любил изречения на латыни. Особо в память врезалось юмористическое: «Вино сильное, король сильнее, еще сильнее женщины, но правда одолеет все».

Дальше Габриель продолжил громче, словно бросал свой монолог стенам римского офиса, его окнам.

– Вот и верь изречениям на великой латыни или изречениям великих на латыни… Были ли счастливы работники немецкого посольства, получив на хранение золото? Швейцарца Сокола, принявшего смерть от советского разведчика, счастливчиком никак не назовешь. Кто еще? – перечислял Габриель, не смея шевельнуться. – Марсия, Хассель, Рейтер. Русские моряки, еще множество людей, которых перемололи золотые жернова. Проклятие епископа. Последний плевок слепого священника, предавшего анафеме всех, кто прикасался и кому суждено было прикоснуться к золоту. Всего две тонны, но, кажется, каждый грамм их вместил в себя все проклятия на этой трижды грешной земле…

Не так представлял себе Габриель эту великую минуту. Ему казалось, он будет лихорадочно записывать за генералом, а потом в таком же возбуждении расшифровывать слово «инцидент», роясь в откуда-то взявшихся шпионских шифровальных блокнотах.

На острове Безымянный произошел инцидент… Неизвестные обезоружили гарнизон… вскрыли полы в столовой…

Морето еще раз уточнил адрес отеля «Берег мечты» и заказал на утро билет на самолет.

Глава 25 Закон Морето

Наконец-то Виктор Школьник увидел своего «легендарного» противника. Он смотрел на Габриеля Морето и не верил, что перед ним руководитель одного из добывающих органов Ватикана.

Внешность. Все дело во внешности. Габриель Морето был прилично одет, ни одного пятнышка на костюме, тем не менее кажется, ворот пиджака и лацканы сальные. Выбрит чисто и пахнет дорогим одеколоном, однако сквозь благовоние сквозит дурным запахом. Когда он на предложение Школьника («Не хотите присесть, сеньор Морето») пожал плечами, адмиралу показалось, будто ключицы гостя приобрели функции ног и переступили.

Едва Габриель занял место напротив, Виктор Николаевич попытался взять инициативу в свои руки.

– Я знаю, что вам надо, и мой ответ «нет».

– Не торопитесь, адмирал. Я бы хотел затронуть тему покаяния.

– Что, простите?

– Покаяние без его главной составляющей не стоит и выеденного яйца. Дух покаяния – вот что наделяет силой верующего. Дух превращается в источник святости и становится необходимостью. Это самый великий наркотик в мире.

– Удивительно. – Школьник с любопытством юнната рассматривал гостя. – Просто удивительно, почему вы при этом не покосились на дверь, окно, не подслушал ли нас кто…

– Я знаю, комнаты, подобные этой, защищены от прослушивания.

– Итак, чего вы от меня хотите?

– Немного терпения, немного внимания.

– Всего понемногу? Пожалуй, я соглашусь и выслушаю вас.

– Вина. Преступление. Источник всего плохого, что накопилось в Вильгельме Рейтере, заставило его завещать золото потомку убитого им советского разведчика, – начал Габриель с заготовленной фразы. – Эти слова служили мне фоном. Что бы я ни делал, о чем ни думал, их смысл витал в воздухе. А точнее, смысла в них не было. Когда они родились, а родились они во время встречи с нашим коллегой из Швейцарии, от них повеяло торжеством, печалью; мне привиделся тихий кладбищенский уголок… Была победа, но полного успеха не было. Такое противоречивое чувство я испытал совсем недавно.

– Нельзя ли ближе к делу?

– Я уже подхожу к главному. Я не знал характера Вильгельма Рейтера. Его широкий жест, казалось, был рассчитан на внешний эффект. Зачем это старому немцу? Я имею в виду «мадридское золото» и полковника Юсупова как наследника. Чтобы разобраться во всем этом, я попросил своих помощников найти всех монахинь, бывших при епископе сиделками, кухарками. И уточнил: «Найдите живых. А на мертвых предоставьте точные портреты». Я ограничил их работу описанием, делать выводы – мое дело.

Габриель попросил разрешения закурить и, щелкнув зажигалкой, затянулся ароматным дымом дорогой сигареты.

– Я получил данные на всех монахинь, – продолжил он, закашлявшись. – Кроме одной. Она как в воду канула. И все же моя служба, известная как…

– Я в курсе, чем она известна. Продолжайте, пожалуйста. – Адмирал разрывался на части: выгнать этого неопрятного типа взашей, разрешить ему развеять туман в этой истории, пообщаться подольше по той причине, что другого случая попросту не будет.

Он слушал Габриеля.

– Так вот, структура, которой я руковожу, не называлась бы таковой, если бы в течение всего одних суток не было установлено местонахождение монахини из приюта Святой Терезы. Вскоре я увидел то, что бередило мой разум: тихий кладбищенский уголок…

Габриель поменял положение тела на кресле и закинул ногу за ногу.

– Я стоял перед скромной могильной плитой. Вначале прочитал даты рождения и смерти: 1930 – 1986. Потом имя. Пилар Юсупова. Против установленных традиций, она взяла фамилию мужа. В то время я держал в руках документ, свидетельствующий о «христианском обряде возложения короны на головы верующих при вступлении их в церковный брак». Верующими были: Пилар Хосе Фернандес с одной стороны и Дмитрий Дмитриевич Юсупов – с другой. Знаете, о чем я подумал?

– Скажите.

– Я подумал: не нужно обладать богатым воображением, чтобы представить жутковатую картину, датированную мной 1964 годом. Представьте себе, адмирал, следующее. Пустая церковь. Один из верующих, вступая в брак, носит имя Дмитрий Юсупов; он же, совершающий церковный обряд, является епископом Рейтером. Эта вещь, названная мной несправедливостью, дала право этому несчастному человеку продолжить свой род. Вместе с Петром Юсуповым родилась и новая тайна.

Габриель вынул из кейса лист бумаги и передал его адмиралу.

– Что это? – спросил Школьник, принимая бумагу.

– Копия того документа. Когда мы заключим джентльменское соглашение, я передам вам оригинал. Я знаю, что вы хотите сказать, и мой ответ: «Не торопитесь». – Габриель намеренно скопировал с адмирала, демонстрируя отличную память. – Епископ отправил беременную женщину в Кадис, подальше от глаз людских, а когда она благополучно разрешилась мальчиком, сделал все, чтобы Петр получил воспитание, стал военным, окончил академию. Юсупов-младший чувствовал помощь со стороны и всегда принимал ее за руку Всевышнего. Но это отец помогал ему.

Габриель подался вперед. Его глаза округлились. Голос понизился до горячего шепота. Он снова скопировал, в этот раз с Пьера Лобингера.

– Здесь истина… В Латвии центр «Опус Деи» открылся лишь два года тому назад, а советский разведчик стал епископом ватиканского ордена в начале шестидесятых прошлого века. Его почитали при жизни и приходили кланяться его праху после его смерти. Это было величайшее из внедрений в истории разведки. Жаль, что Дмитрий Юсупов, «прозванный Всадником», не мог сотрудничать с теми, кто внедрил его в структуру Риббентропа. Но кому жаль?

– Что вы сказали? – Школьник также подался вперед.

– Да, адмирал. На протяжении шестидесяти лет в «Опус Деи» был советский разведчик. Случайно или нет, но ваши агенты помогли вскрыть тайну. Разве она не стоит двух тонн золота?

– Только она одна – нет. У вас есть более серьезное предложение, иначе бы вы не попросили о встрече.

– Я настоял на ней. – Габриель тихо рассмеялся. – Я хорошо представляю ваш статус. Вы теневой резидент военной разведки и не делали из этого секрета по причине открытой политики вашей деятельности.

– Логично.

– Просто я знаю структуру и механизм отношений организаций, подобных вашим. Вы обязаны доложить о нашем разговоре в штаб-квартиру ГРУ. Иначе я сделаю это за вас. Я ничего не получу, но вам жизнь поломаю. Моя мама была…

– Знаю, кто была ваша мама.

Школьник надолго задумался.

– Вы готовы предоставить документы, свидетельствующие…

– Готов, – перебил Габриель. – Подлинники, никаких подделок. Я привык играть честно.

И только сейчас адмирал задал острый, на его взгляд, вопрос:

– Какой интерес преследуете вы? Если тот, о котором я подумал…

И снова Морето не дал собеседнику закончить.

– Я не мог узнать, когда и где объявится Юсупов, в одном случае он мог вообще не появиться: ваши агенты и Моника Орсини, узнав, где он спрятал золото, избавятся от него, как сделал бы это я. Так или иначе в определенный момент главным объектом стали вы и ваши агенты. Я знал, что только они приведут меня к золоту. Знаете человека по имени Симоне Лоренцо?

– Он возглавляет аппарат внешнеполитической разведки Ватикана.

– Да. Мой непосредственный начальник и один из богатейших кардиналов Ватикана. Я не зря упомянул о нем. И готов ответить на ваш вопрос. Да, у меня есть более серьезное предложение к вам. В этом деле кардинал был посредником между мной и казной Ватикана. Он мог заплатить любую сумму, сказав при этом несколько слов: «Где бы ты ни был, как бы ты ни прятался, Габриель, мы все равно найдем тебя». И это не прозвучало бы пустым звуком. Просто я, работая на орден и являясь в оперативном подчинении у разведки Ватикана, наизусть выучил все тонкости ее работы и в этом плане являюсь уникальным человеком. Единицей, если хотите, но не нулем. Я один из очень и очень немногих, кто в состоянии до конца дней своих скрываться от церкви, не испытывая при этом ни дискомфорта, ни нужды. Наоборот, я был бы счастливым человеком, совершившим странный, с одной стороны, переход. Меня никогда не учили быть счастливым, но учили быть настоящим профи. И вот я, став профессионалом, готов к счастью. К тотальному счастью. К нему я стремился долгие годы. Полагаю, честным трудом я добился своего. Мне сорок пять. Я вымотался за двадцать пять лет непрерывной работы, но особенно – за последние три года. А уже если точнее, то за этот чертов месяц.

Очередное молчание продлилось не меньше пяти минут. Наконец Школьник спросил Габриеля, как тот видит шаги по улаживанию этой непростой ситуации. «Лис с орденом на груди» откликнулся с охотой:

– Все просто. Глава внешнеполитической разведки Ватикана в курсе невнятного объяснения прелата. Я дословно воспроизведу слова Мельядо: «Юсупов поверил в бред умирающего епископа Рейтера и заразил им некоторых членов братства». Доказав ложь прелата, я получу что-то вроде карт-бланша, подразумевая под этим личную свободу действий. Дело в том, что в прелатуре нет пожизненного назначения на руководящую должность, за исключением назначения на должность прелата. Лоренцо получает возможность убрать Мельядо и поставить на место прелата ордена своего человека. Позвольте вас просветить. Священники прелатуры полностью зависят от прелата. Они получают от него задания, выполняют их в единении с местным епископом. Прелатура берет на себя их материальное обеспечение. Этот шаг стоит многих миллионов долларов.

– Тогда зачем мы вам нужны?

– Золото у вас.

– Как вы узнали?

– Скажите: «Ах, ну да…» – и продолжим разговор.

– Настоящее имя епископа и его подлинную историю вы будете хранить в тайне?

– Именно в этом контексте, – пообещал Габриель. – Это приличная карта, которой я смогу отбиться в случае атаки Ватикана. И еще одно условие. Вы должны избавиться от Юсупова. Он опасен для всех нас. В историю мы войдем двумя кадрами, он же – промежутком между ними, – мимоходом сопоставил Габриель. – Его смерть для вас есть официальное завершение этого дела. Вы предоставите Камилле его труп, собственно, то, что она заказывала и за что платила вам деньги.

– Логично, – не мог не согласиться адмирал. – Кстати, она здесь, – после непродолжительного молчания сказал Школьник. В его голове созрел план, и он пошел на эту ложь, имея четкое представление о последствиях.

– Вот как? – На лице Габриеля промелькнула заинтересованность.

– Да. – Снова короткая пауза. – Не один я принимаю решения. Мне нужно переговорить с моим помощником. Я оставлю вас на десять-пятнадцать минут. В баре вы найдете напитки на любой вкус. Не скучайте.

– Это вряд ли.

Школьник шагнул в кабинет Абрамова и бросил: – Поговорим у меня. Поторопись, Саня. Капитан явился не сразу, выждав за дверью кабинета шефа пару минут. Он вел это дело и был возмущён поведением адмирала, решившего снять пенки в заключительной беседе с Габриелем Море-то. В груди стучала детская обида: «Так не делают».

Прошли десять минут. Абрамов внимательно выслушал адмирала и поменял отношение к нему. Шеф оказался прав и вывел игру с Морето на качественно новый уровень.

– «Настоящее имя епископа и его подлинную историю вы будете хранить в тайне?» Этот вопрос не был формальным по сути, – стал объяснять Школьник. – Честно говоря, я удивился своеобразной логике Габриеля. Именно своеобразной. Какая-то замкнутая, но перехлестнутая закономерность. Я понял одну вещь: Габриель достиг конца логической цепочки, в его понимании она продолжения не имела, тогда как я увидел перспективу в этом, казалось бы, завершившемся деле. Мы не можем не взять ограниченность противника на вооружение.

И еще один важный момент отметил Школьник. Габриель сжигал за собой мосты, видя впереди (своих дел) надежную переправу. Он убил Диану, и возможная ссылка «по его приказу» не имела принципиального значения. Убил три года назад и стал забывать об убийстве как об акте. С того времени он поджидал встречи с Петром Юсуповым. Значит, был готов к такой встрече и не боялся его.

– Камилла? – задал более чем короткий вопрос Абрамов.

Камилла? – Школьник покачал головой. – Она была орудием в его руках. Может быть, Габриель был удивлен ее нестандартному ходу, но посчитал ее обращение в наше сыскное агентство своевременным шагом. Вспомнил ли поговорку о запасной спице или хорошем портном, который всегда с запасом кроит? – Школьник пожал плечами. – Как знать… Избавление от Юсупова как свидетеля он считает спасением и благом для всех. Собственно, он признался в убийстве Дианы.

– Никаких доказательств не требуется.

– Согласен. Вспомним вот о чем. Вся практика Габриеля, то есть его аппарата, а значит, в большей степени и всего разведывательного аппарата Ватикана, основана на интригах, они же шантаж. Одна из традиций Ватикана – дезинформация. В этом плане Габриель не видит дальше своего носа. Но прав в одном: скандал с епископом папской прелатуры подорвет авторитет престола. Расколоть церковь может обладатель документов, которые Габриель продает за две тонны золота, что в перерасчете на европейскую валюту звучит менее убедительно – всего сорок миллионов. Помнишь, я говорил: нет разницы между компроматом и тайной?

– Что вы предлагаете, Виктор Николаевич?

– Нам нужно смотреть на эту проблему с точки зрения разведчиков, с того места, где оборвалась закономерность Морето. Он считает себя единственным посредником между нами и Ватиканом. Но есть еще один человек, способный заменить его.

– Да. Опасный свидетель как для нас, так и для Габриеля. Третье лицо, если проще, держащее в узде две другие стороны. И тут я с Габриелем согласен: третьего надо убрать. Но тонкость заключается в следующем: Габриель не подумал о логике самого Дмитрия Юсупова, который стал епископом при слабом еще ордене, но вырастил себе достойную смену. И когда орден окреп и его члены проникли в администрацию Белого дома, ФБР и прочие структуры, настало время Петру Юсупову активизироваться. Как ты думаешь?

Абрамов ответил не сразу. Он несколько раз повторил «законная смена», улавливая смысл не умом, а сердцем. Вряд ли Дмитрий Юсупов думал о смене – больше о людях, курировавших его работу. Он не мог объясниться с ними, потому что был беспомощен. Заяви он о себе, был бы уничтожен: не как предатель, а как хранитель многих миллионов. И все же контактов не прервал…

– Думаю, это хорошая работа, не прекращающаяся шестьдесят лет, – ответил Абрамов.

– Именно, – кивнул Школьник. – Будь я на месте Габриеля, поставил бы следующее условие: «Перспектива своего человека в „Опус Деи“ не стоит двух тонн золота?» Что было, то было. Нас должно интересовать будущее. Но хорошо, что прошлое перекликается с настоящим.

– Значит, третье лицо…

– Габриель Морето.

Адмирал выдержал паузу.

– Закрываем дело. Вызывай Камиллу и Томми Вальдеса. Я понимаю – логичнее было бы предоставить это дело Юсупову. Но не он наш заказчик.

Камилла и Томми приехали в отель спустя час после короткого диалога между Абрамовым и Вальдесом:

" – Приезжайте быстро.

– Как быстро?

– Как сможете.

– Что-то случилось?

– Мы закрываем дело.

– Что, человек, которого мы хотели видеть…

Камилла была бледна. Капитан предположил, что под огромными солнцезащитными очками она прячет синеву под глазами. Вероятно, она много курила. По определению Абрамова – обкурилась. Руки у нее подрагивали, дым не лез в горло, однако она продолжала затягиваться.

Он обратил внимание на тонкие шелковые перчатки черного цвета. Возможно, это символ – траура, мести. Или испанка скрывает под ними ногти с траурной же каймой; Томми рассказывал, что Камилла любила возиться в его саду. Ей не хватает платка, который бы она нервно комкала в руках, пришел к неожиданному выводу Александр Абрамов.

Клиенты молчали. Хозяин кабинета нарушил молчание.

– Томми, помнишь, я спросил тебя, состоишь ли ты в католическом ордене «Опус Деи»?

– Ну помню.

– И что ты ответил?

– Правду. Клянусь: не состою. – Вальдес зачем-то повторил жест: приложил руку к груди. Дальше совершил вообще что-то непонятное. Наклонившись к плечу спутницы, спросил, заглядывая в черноту ее очков: – Правда, дорогая?

Женщина отстранилась, словно от него дурно пахло.

– Такой же вопрос я хочу задать Камилле.

Вальдес округлил глаза: «Что?!» И едва не бросился с кулаками на Абрамова.

– Сидеть! – прикрикнул на него капитан. – Дождемся ответа. Драться будем потом. Камилла, я спрошу по-другому: Габриель Морето. Знаете это имя?

Женщина вздрогнула.

– Он убил вашу дочь. Вы догадывались об этом, но не смели признаться себе. Еще и по той причине, что обвинить Морето означало нажить себе еще большие неприятности. А Юсупова можно обвинить во всех смертных грехах.

– Кто такой Морето? – Томми вскочил на ноги. – Винодел? Винодел-убийца? Хакер-грузчик? Что за чушь ты несешь, Алекс!

Абрамов смотрел на Камиллу. Ему казалось, она смотрит на него.

– Габриель Морето предоставил вам якобы доказательства причастности Юсупова к убийству вашей дочери. Хотите узнать, на чем он сыграл?

– На скрипке? – снова влез Вальдес, не находя себе места и не понимая, о чем говорят эти сумасшедшие. – Может быть, на балалайке?

Абрамов повторялся, что его ничуть не смущало.

– Вы то отвергали чудовищное преступление, увешанное косвенными уликами, то приманивали его. Вы разрывались надвое. Вы корчились от боли. Вы сходили с ума. Вы вскрикивали по ночам от кошмарных видений. Тот, кто вас обрабатывал, был мастером своего дела. Морето преследовал свой интерес в этом деле. Он искал Юсупова и надеялся найти его через вас. Он убил Диану способом, очень даже хорошо известным Юсупову, и стал ждать результата. Из вас же он вылепил биоробота. Вы занялись розыском Юсупова и о каждом своем шаге составляли подробный отчет для Морето. Думаю, он гордится вами…

– Мразь! – выкрикнула Камилла, вскакивая с места.

– Ты права, дорогая. – Томми обнял ее за плечи, отгораживая от Абрамова. – Он опасен. Пошли отсюда.

– Где Морето?

– Ждет своего часа, – ответил капитан. – Томми, ты умеешь обращаться с оружием?

Прошла минута.

– Я служил… в армии, – тихо и с запинкой ответил Вальдес. – Мне что, в киллеры придется пере… сука… квалифицироваться?

Абрамов вынул из сейфа приличный пистолет «Браунинг-380».

– Самозарядный, – пояснил он, вручая оружие Томми.

– Вижу, – ответил тот, ничего не видя.

– Удобное и надежное оружие.

– Разумеется.

– Прототип гаубицы.

– Не слепой.

– Стреляет дерьмом.

– Томми, очнись!

Ему не пришлось этого делать. Камилла взяла у него из рук пистолет и положила его в свою дамскую сумочку.

– Вам нужно будет снять его с предохранителя. Он расположен на затворе. Всего патронов…

– Двенадцать. Я была замужем за полковником, – лаконично ответила женщина. И запоздало спросила: – Он жив?

– Не думаю, что захотите с ним встретиться.

– Вы правильно думаете.

Габриель Морето не отказался от предложения адмирала продолжить беседу на летней террасе. Гость подошел к каменному ограждению и вдохнул полной грудью. Именно таким он представлял себе вид из своего дома. За исключением пляжа. Его в грезах Морето не было. Лишь скалы и бьющие в них волны, шум вечного прибоя как непрекращающееся напоминание о вечной жизни.

Не оборачиваясь лицом к адмиралу, Габриель сказал нараспев, не называя имен:

– Странные у них судьбы. Один при жизни другого не знал, что он его отец, хотя видел его много раз. Другой, зная все об их родстве, никогда не видел его. Дмитрий Юсупов дважды боролся за свою жизнь: в больнице с ожогами и принимая то единственное имя, которое на него примерили. Он бы тотчас накликал смерть, назовись Карлом или Дмитрием: Кстати, как вы собираетесь улаживать проблему с Моникой Орсини? – спросил Габриель после короткой паузы. – Я бы назвал проблему «Похождение Моники». Может быть, мне стоит помочь вам?

– Вы обещали показать копии других документов. Если не секрет, из каких архивов они?

– "Штази", – ответил Габриель, возвращаясь к столу. – Как сказал мой швейцарский коллега: архивы восточногерманской разведки ждут своих покупателей. Я заплатил за эти бумаги двенадцать тысяч долларов…

Школьник не слушал. Он углубился в чтение, предупредив Морето, что не просто читает, а подвергает документы первичной экспертизе.

«Почему Ватикан не заинтересовался свидетельством о браке между монахиней Пилар Фернандес и Дмитрием Юсуповым?» – спросил он себя. И ответил: «Не было связи между двумя именами советского разведчика: настоящим и легендированным. В противном случае Ватикан вышел бы на след золота и разоблачил Юсупова». Школьник еще раз отметил классную работу Габриеля Морето.

Прошел час. Габриель слегка заскучал. Он несколько раз подходил к ограждению и делал вид, что любуется пейзажем; мимоходом посетовал на свое непостоянство. Адмирал, краем глаза наблюдавший за ним, сравнил его с профессором Плейшнером из «Семнадцати мгновений весны», вырвавшимся в Берн. Только профессор обладал взглядом взрослого ребенка, а Морето… Напрашивалась частица «наоборот». Как раз наоборот и не получалось. С одной лишь поправкой – если существовали дети с отталкивающими взглядами. Точнее – порочными. Да, адмирал подобрал точное определение: у Габриеля был взгляд порочного ребенка.

Он взял со стола вспыхнувший желтым светом сотовый телефон и прочитал текстовое сообщение: «Они на месте». Положив мобильник на место, привлек внимание Габриеля:

– Да, эти документы стоят дорого. Как насчет половины суммы, господин Морето? Мне нужно платить агентам, платить по счетам. Камилла, – адмирал указал рукой в сторону каменистой террасы, выступающей из моря, – не покрыла всех расходов. У нее попросту нет таких денег. Обещал помочь ее друг – Томми Вальдес. Знаете его?

– Нет. – Взгляд Габриеля скользнул в сторону террасы. – Так Камилла там?

– Скорее всего да. Там чистый песок, нет посторонних взглядов. Так что насчет половины суммы?

Морето не слушал. В его голове созревало обращение к Камилле: «Твоя идея обратиться к российским сыщикам оказалась… отличной идеей». Он планировал рассмеяться в этом месте.

– Она многое вынесла, – пробормотал он под нос.

– Я говорю, раз все так удачно совпало, хочу опередить вас, адмирал, и первым сказать Камилле: «Скоро ты получишь сатисфакцию. Юсупова поймали. Я-то думал, русские агенты не способны поймать даже простуду в дождливый осенний день».

Адмирал пожал плечами на этот топорный комплимент и внешне остался равнодушным к затее гостя. Но внутренний голос торопил его…

Абрамов получил указание и готов подстраховать Камиллу, если рука у нее дрогнет. Но нет, не дрогнет, был уверен Школьник.

Теперь уже он смотрел на Габриеля, опершись руками о «планшир» ограждения. Морето шел вдоль пляжа, выбирая мокрые и плотные участки песка. И мысли его были далеко – в прошлом…

Габриель, находясь в одной комнате с Дианой, представлял себе иную картину. Это его комната. Диана – приходящая няня. Ему всего двенадцать. Или десять. Диане столько, сколько сейчас: шестнадцать…

Она строга к нему. В очках вычурной формы, з короткой юбке и белоснежной блузке с открытым воротом, божественно обольстительная, она прохаживается вдоль стеллажей с книгами и диктует чертовски сложное предложение, выделяя слоги и главные слова силой своего соблазнительного голоса и легкими ударами указкой по своей ладошке. Подходит ближе, еще ближе, склоняется над мальчиком. Он видит, что жаждал увидеть, но чего на ней не было. И лишь по истечении, казалось, растянувшихся мгновений понимает: он увидел и продолжал смотреть на белоснежную грудь с невинным розовым соском, не скрываемую лифчиком, вид кружев которого держал в голове, приманивая взглядом молоденькую гувернантку.

Она все видит. Чувствует его взгляд. Играет с огнем, разгоревшимся в его теле.

Она возвращается к книжному шкафу, привстает на цыпочки в поисках какой-то книги. Показывает идеальной формы бедра, край сорочки.

Нет, нет, наверху нет книги, которую она ищет. Она внизу.

Она медленно, скользя рукой по корешкам фолиантов, наклоняет голову, сгибается в талии, демонстрируя пластику. Юбка приподнимается чуть выше, чем это возможно для такой позы, он видит то, что веками служило предметом изображения художникам…

Она вдруг выпрямляется, одергивает юбку, смотрит на мальчика с негодованием. Смотрит глазами, и вспыхнувшими щеками, и увлажнившимися губами. Медленно подходит, смотрит не мигая. Ее набухшие соски будто бессовестно интересуются, что он видел, и напряженно требуют ответа.

Она добивается ответа.

Ловит каждое слово и повторяет за ним, шевеля красными губами и проводя по ним языком. Она слышит то, что он не мог узнать при всем желании. Его языком руководят его желания и фантазии.

Еще. Дальше.

Повторить?

Он подчиняется. Хочет ли он расстегнуть на ней блузку?

У него не получается. Пальцы подрагивают, не справляются. Она помогает ему, улыбается. Ей неловко стоять лицом к нему и сгорать под его взглядом. Она прячет взгляд, поворачиваясь к нему спиной. Он касается ее, проводит рукой по телу…

Габриель провел рукой по телу Дианы…

Да, несомненно, это она, девушка из его грез, его воплотившаяся в реальность мечта, приходящая и уходящая, желанная няня.

Она была частой гостьей в его мыслях. Сжимала его сердце, трогала его губы, опуская их уголки. Она навевала грусть, ибо олицетворяла собой нежную, уходящую зрелой и приходящую юной ласковую осень.

В своих грезах он не успевал за ней, вечно ускользающей из его объятий. Разум отказывался принять близость с ней и нашептывал что-то об осквернении, образе, иконе… И не мог понять: она издевается над ним, или он сам истязает себя. Уже в то время он мысленно искал спасения своей души, подсознательно подумывая о Боге и вере в его силу.

Он боялся ее как реальной нереальности. Она была видением, гостьей из потустороннего мира. А эта…

Габриель тяжело сглотнул. Он смотрел на шлюху. Грязную, одурманенную героином сучку. Он сорвал с нее остатки одежды, крепко, до боли в своих пальцах, вцепился в ее руку… но насиловал ее глазами, отыгрываясь на ней за свою опороченную мечту.

Реальный облик Дианы, ее плоть оскверняли святой образ вечно совращающей его мечты.

Он олицетворял собой демона с копии акварели Ропса «Похищение» из знаменитой «Сатанинской серии». Член демона обвивал его икроножную мышцу и доставал до помела, черенком которого он совокуплялся с рыжеволосой похищенной девицей.

Габриель преследовал цель и прятал за ней свои пороки, все, что копилось в нем всю сознательную жизнь. Но в какой-то миг понял, что стремился к этому моменту – когда посиневшие губы девушки изогнулись от боли – долгие годы. Он жил местью к ней, всегда хотел не близости, а ее смерти. Странное, дикое состояние. Он перешел какой-то значимый рубеж, за которым осталась жизнь, пролетевшая впустую. Только он не понял одного: он оставлял взятый им рубеж или ступал на неосвоенную территорию. Потому что для него это были разные понятия.

– Тебе больно? – спросил Габриель, отпив из бутылки вина. Не дождавшись ответа, плеснул в девушку.

– Да, – ответила она. Однажды она сказала «нет» и была наказана.

– Рассказать тебе о себе?

– Расскажите.

Он подошел к Диане, развязал веревки на руках и ногах.

– Походи немного.

Разговаривал с ней, наблюдая.

– Меня никогда не покидало желание стать на сторону дьявола. Потом это переросло в потребность.

Через пять минут он снова связал ее.

– Завтра я снова приду. Извини, крошка, но в моей ситуации мне не до справедливости.

Он отошел к двери и издали показал шприц с наркотиком.

– Да, да, – быстро закивала девушка. Не привыкание давало о себе знать, а требовалось обезболивающее, снотворное средство. Она проспит, не чувствуя боли, сутки. Ну или почти сутки. Так будет продолжаться до тех пор, пока ее не найдут.

Габриель подошел и присел на кровать. Пошлепав пальцами по сгибу руки девушки, перетянул руку жгутом, ввел иглу в вену, потянул поршень, проверя, попал в вену или нет, освободил жгут и медленно ввел наркотик. Тихо сказал, уподобившись Пилату:

– Мои руки не проливали крови, мои глаза не видели ее… Не ты мне нужна, но отец твой.

Он увидел Камиллу и не сразу очнулся от воспоминаний. Он вздрогнул. Ему показалось, он видит Диану – живую, повзрослевшую, сказочно красивую. Или похорошевшую? В черном купальном костюме, в огромных очках с непроницаемыми стеклами она сидела на берегу, подогнув колени, и смотрела на игру волн. Она словно дожидалась его…

Она разрывалась, корчилась, сходила с ума, вскрикивала по ночам…

– Расскажи, как ты убил мою дочь.

Габриель не успел заметить, как женщина сняла очки… и пистолет с предохранителя.

Теперь она сама могла привести доказательства вины Морето. Они были выписаны на его лице: ровные капельки пота на лбу, носу, щеках… как волдыри от ожога.

Только недавно Габриель думал о том, что могло бы его изменить до неузнаваемости: полста килограммов веса. Даже без волос, но зажиревшего, его не узнала бы родная мать. И вот сейчас она не узнала бы его.

Он не мог думать о своем проигрыше, выигрыше русских. Он видел свою смерть, но не был готов встретить ее как проходящий сон.

Камилла словно совершала ритуальное убийство. Она выстрелила Габриелю в грудь, а когда он упал, раскинув руки, прострелила ему локтевые сгибы, возвышаясь над ним. Она смеялась как ненормальная, глядя на бьющие из вен фонтаны крови. Даже Абрамов подошел к ней с опаской и плавным жестом опустил ее руку с пистолетом.

С наигранной простотой он отер пот со лба и спросил:

– Дело закрыто?

Камилла не ответила.

Проходя мимо тела Габриеля, бросила ему на грудь пистолет.

Глава 26 Служить и защищать

Симоне Лоренцо назначил встречу в капелле Паолина. И вот Юсупов впервые рассматривает росписи Микеланджело, по сути – статические зарисовки, слушает заключительные слова гида:

– Фреска «Обращение святого Павла» – более раннее произведение великого итальянского мастера. Несмотря на отпечаток бурного движения, порывистая динамика соединяется здесь с мгновенным окоченением…

Посетители капеллы удалились. Через пять минут Юсупов услышал сзади голос:

– Извините, что задержал вас, полковник.

Петр обернулся. В пяти шагах от него стоял Лоренцо, одетый в сутану. Он изобразил полупоклон в сторону кардинала, не сводя с него глаз.

– Здравствуйте, монсеньор.

– Здравствуйте. Надеюсь, и вы не задержите меня. Начинайте.

Юсупов взял обязательную паузу.

– Габриель Морето сказал: "Глава внешнеполитической разведки Ватикана в курсе невнятного объяснения Мельядо относительно «мадридского золота»". Якобы слова прелата были следующими: «Юсупов поверил в бред умирающего епископа Рейтера и заразил им некоторых членов братства».

Лоренцо чуть склонил голову:

– Я подтверждаю слова прелата. Дальше.

Юсупов повторил слова покойного епископа и продолжил:

– Я не знаю, почему он сделал выбор в мою пользу. Это были его последние слова. Он завещал мне золото, шестьдесят лет хранившееся в его доме. Я далеко не святой человек, монсеньор, но я поддался искушению.

– Именно поэтому, – уточнил кардинал. Он приблизился еще на шаг. – Вы далеко не святой. Продолжайте. – И в этом слове просквозила неприкрытая угроза.

Юсупов рассказывал, как он и члены экипажа «Беглого огня» перевезли золото сначала в Кадис, а потом спрятали его на «спорном острове». Об убийстве русских моряков, о перестрелке в катакомбах Сан-Фелипе, о своем бегстве. Кардинал услышал об убийстве Дианы и уже не сомневался в правдивости рассказа Юсупова. Он дослушал эту историю до конца и спросил:

– Так почему епископ завещал золото вам, полковник? Я хочу услышать внятный ответ.

– Не знаю, ваше преосвященство.

– Ну хоть что-то он вам объяснил?

– Он сказал о трезвом выборе и долгом служении делу.

Лоренцо повторил эти слова и с неохотой переключился на Габриеля:

– Значит, Морето мертв?

– Да. Если угодно, я могу показать место его захоронения.

– Мне неугодно, – с долей отвращения ответил кардинал. – Мне не стоило доверять ему. Хотя причина, по которой он вылетел в Сантьяго, показалась мне убедительной. Так чего хотите вы, полковник?

– И дальше служить ордену… генерал. Лоренцо улыбнулся кончиками губ.

– Я всегда был верен ордену, – продолжал Юсупов. – Я работал, обеспечивая себя, свою семью. Сколько мог, покрывал расходы по осуществлению пастырской миссии. Осмелюсь напомнить вам, генерал, что эти расходы связаны с содержанием и подготовкой священников, с работой прелатской курии и советов викариев различных округов.

Кардинал знал, к чему клонит полковник, ждал продолжения с той же неповторимой улыбкой.

– У меня солидная доля в этом мероприятии.

– Как много? – не удержался Лоренцо.

– Половина. Двадцать миллионов. Я настоял на половине. Потому что являлся наследником слитков и единственным человеком, знавшим место их хранения.

– Русские знают о происхождении золота?

– Черт… – Брови кардинала сошлись на переносице.

Юсупов поспешил его успокоить.

– Я не вижу здесь ничего страшного.

– Объясните.

– Дипломат Рейтер спрятал золото, чтобы оно не попало в руки фашистам. Епископ Рейтер хранил его все эти годы. Вопрос: для кого?

– Интересный вопрос.

– Русским не выгодно раскрывать тайну «мадридского золота».

– Потому что оно уплывет от них. – Юсупов сказал то, о чем думал и говорил не раз. – Претенденты на золото, конфискованное нацистами у евреев и переправленное из Швейцарии в посольство Германии в Мадриде, будут исчисляться десятками.

– Это веский аргумент, – покивал кардинал, – и он работает. Значит, вы желаете покрыть расходы по осуществлению пастырской миссии?

– Да, генерал. Еще недавно я мечтал о всех сокровищах мира, теперь не хочу иметь даже своей доли. Я хочу служить ордену и защищать его.

– Служить и защищать… Пожалуй, я знаю одно вакантное место.

«Я тоже», – улыбнулся Юсупов. Он обезоружил Лоренцо правдой. Сказал то, во что мог поверить кардинал, и то, что мог проверить и перепроверить. Добил его двадцатью миллионами долларов, четко придерживаясь рекомендаций адмирала Школьника.

В этой связи припомнил его другое обращение: «Мы даем вам шанс вернуться к нормальной жизни. И никто, кроме нас, не предоставит вам этого права. Милости, говоря вашим языком». Нормальная жизнь для Юсупова означала оставаться самим собой. Это он понял в неволе. Тюрьма подсказала ему ответ. А еще пожелтевшие, как осенние листья, листы бумаги. Документы. Свидетельства. Неоспоримые доказательства его родства с епископом ордена.

Он не раз возвращался к этому моменту. Что он испытал при этом? Потрясение? Трепет? Ничего подобного. Ему казалось, он всегда знал об этом. Но только с высоты сегодняшнего дня. Только недавно понял, почему мать так неохотно рассказывала ему об отце. Родился в России, живет во Франции с одного года. Оставил семью в Кадисе, когда Петру исполнилось шесть лет. И мать уничтожила все его фотографии.

– Вам не претит, что офис одной спецслужбы раньше занимал Габриель Морето? – вывел его из раздумий голос кардинала.

Он быстро нашел ответ:

– Не скажу, что это честь для меня.

– Вот как?

Юсупов удивил его еще больше:

– Уже завтра я прикажу вынести старую мебель и поставить новую.

Лоренцо рассмеялся. Он подал руку, давая понять, что аудиенция окончена. Юсупов опустился на колено, поцеловал перстень на руке кардинала и первым покинул капеллу.

Три года назад он отказался от идеи позвонить прелату и сообщить о смерти епископа. А сегодня он свяжется с адмиралом Школьником и доложит: он получил должность главы безопасности ордена и стал доверенным лицом кардинала Лоренцо. Через неделю подтвердит это уже в качестве резидента, полагая, что не забегает вперед.

Возвратившись в свой кабинет, кардинал лично позвонил прелату Мельядо и попросил того срочно прибыть к нему. Поджидая его, Симоне Лоренцо набросал на листке бумаги простенький план по переброске золота из Испании в Ватикан, определил круг доверенных лиц. Во главу их поставил Петра Юсупова. Словно официально утверждая его кандидатуру, кардинал дважды подчеркнул его фамилию. Посмотрел на свои художества, изящно отстранившись от стола, и результатом остался доволен. Хотя впереди много работы: проверять и еще раз проверять показания полковника Юсупова, особенно в начальном периоде его службы на новой должности. Лоренцо не знал слова «спешка». Обещания и надежды для Юсупова – это способ расслабить его, открыть и в таком состоянии просканировать его еще раз. Обычно на этом этапе все скрытое становится явным.

Затем он прикинул дату созыва избирательного генерального съезда для избрания нового прелата ордена. Из священнослужителей пресвитерия прелатуры его внимание давно привлек довольно молодой – сорокасемилетний священник. Ему недоставало пастырского опыта, но Лоренцо видел будущее: папа подтверждает избрание нового прелата и одновременно с этим доверяет ему эту должность.

Моника наплевала на рекомендации Блинкова и позвонила родителям прямо из гостиницы. Во время разговора намеренно села напротив зеркала, чтобы видеть в нем отражение зрелой женщины. Она загодя собралась лепетать что-то школьно-нечленораздельное. Начинать каждое предложение «мамой», «мамой» же и заканчивать, а середину забивать «папой».

Когда разговор близился к концу, Моника сказала: «Да, мам, кредитную карточку тоже привези».

И вздохнула. Кредитная карта для нее – символ состояния, а не средства как таковые. Ей нравились виртуальные деньги. В кармане пусто, рука сжимает кусок холодного, неживого пластика. Он входит в щель сканера и словно оплодотворяет его, что сравнимо с волшебством. На свет тотчас рождаются средства, покрывающие твои покупки, заказы, капризы. Ты всесилен. Тебе кажется, ты можешь купить весь мир. Но в определенный момент понимаешь – не весь. Виртуальный мир сжимается, ему холодно, ему нужно тепло, подпитка. И Моника как-то подумала: «Лишь бы не затянуло». Потом очнулась: куда затягивать-то?

Вот уже три недели она томится в Сантьяго. Отпуск подходит к концу. Не просто отпуск, а чертов отпуск. И ей захотелось сорваться с длинным и официальным определением: как специальный агент она имела право выступать под нелегальными прикрытиями, внедряясь в преступную среду, когда расследование сталкивается с преступной группировкой, не ставя начальство перед фактом. Мысленно она срывается, отстреливаясь на ходу и хрипло бросая в рацию: «Угроза личности агента!» В ответ слышит: «Уточните степень угрозы». – «Смертельная!» – кричит она в микрофон. «Самая первая!» Получает еще более странный ответ: «Агент ранен?» Отвечает правдиво: «Пока нет. А что?..» А пули в это время свистят над головой и мешают разговору. «Свяжитесь с нами, когда агент будет ранен». Она отвечает «Есть!» и через секунду выходит на связь…

Она на эти последние дни поселилась в мансарде. Зима была в самом разгаре – именно в таком ключе думала Моника и по той же причине не любила чилийскую погоду. Чили – это конец света. Это мыс Горн. А «через дорогу» (пролив Дрейка) – Антарктида. Край. Морозильник. Точнее – морг. Все берега усеяны «трупами» королев и принцесс – Мэри, Мод, Марты, Астрид, Елизаветы, Рагнхилль… «Боже, – содрогнулась Моника, – по соседству с чем или кем я провожу отпуск…»

От Джеба никаких известий. Как в воду канул. Моника надеялась на телефонный звонок. Всего на пару фраз: «Привет. Как ты?» Желая в ответ выдохнуть с облегчением: «Слава богу… Откуда ты звонишь? На карте обозначено цифрой? Сейчас гляну по карте, где это».

Она глянула в окно, отреагировав на ворчание авто за калиткой. Стены в мансарде тонкие. Выключишь обогреватель – закоченеешь. Увидела такси. Кого там принесло в такую рань? Блинкова. Одетого черт знает как: коричневая куртешка на «молнии», потертые джинсы. Держит сумку. Дорожную.

Моника сорвалась с места и выскочила за дверь. Вернулась к окну и постучала по стеклу: «Я здесь!» Указала рукой вверх: «В астрокуполе!»

Катакомбы… Юсупов вздохнул. Подземные камеры и переходы преследовали его на протяжении последних лет. В катакомбах этого монастыря его принимали в орден, здесь же упокоился человек, являвшийся главным среди присутствующих викариев, настоятелей, священников, ординаторов. Главным по пастырскому опыту и стажу священника; лишь слепота не позволила ему стать во главе ордена. В ушах все еще стоят отголоски его голоса:

– Природа дает тебе возможность познать самого себя. Каждодневно она учит тебя: будь готов к последним минутам своего существования. Подойди ко мне, сын мой, я научу тебя одной вещи.

Епископ склоняет седую голову и шепчет на ухо:

– Человеку, справедливому и честному, смерть не столь страшна, как человеку бесчестному и непорядочному. Каждый день повторяй как молитву: время, усердие, терпение. Начни прямо сейчас.

– Время. Усердие. Терпение.

– Да. Не оплошай в час суда и достойно пройди через долины смерти. Верь в то, что смертные тела пробудятся и, воссоединяясь с родным духом, обретут бессмертие. Я не вижу этого черного савана, но знаю, что он черного цвета. За ним твоя могила. Кто ты есть?

Епископ сам подсказывает ему шепотом и улыбается, выслушивая ответ.

Петр Юсупов стал членом ордена и ощутил, что случилось нечто особенное, важное, но не имел ни малейшего представления, что все это значит. Это важное открылось недавно, несколько дней назад.

«Прозванному Всадником и положенному с миром. Жил восемьдесят пять лет».

Теперь Юсупов видел в этой скромной эпитафии скрытый смысл. Он заключался в том, чего на надгробной надписи не было: имени. Ни настоящего, ни скрытого.

Монограмма Христа, пальмовая ветвь, голубь с оливковой ветвью и якорь.

Полковник никогда не задумывался над смыслом этих символов. Только сейчас решил самостоятельно вскрыть их значения. Но они были далеки от истины. Монограмма предстала как вязь из трех букв: «КфФ». Пальмовая ветвь – пальма первенства; превосходство, преимущество. Голубь с оливковой ветвью – кротость и мир. Якорь – символ удержания на месте; невозможность сняться с якоря и отправиться в плавание; якорь как спасение, последняя надежда.

И это все о нем, о сильном и несчастном человеке, спросившем:

«Куда идешь?»

«Пойдешь ли ты за мной?»

Нет, то был далеко не бред умирающего епископа. Только сейчас Петр ответил на его вопрос. Он шел по его пути. Он был обладателем тайны – своего рождения от епископа католического ордена и монахини. А еще богатства. Он был связан с российской разведкой и был похож на своего отца.

"Я плохо знал его. Верил ли он в Бога? Наверное, да, верил, потому что говорят: «Лучше всего Бог виден из ада».

Каким он был в молодости, какую музыку, стихи он любил, какие цветы дарил женщинам? Может, ему нравились такие цветы…"

Он положил пару чайных роз на плиту, осенил себя крестным знамением и повторил то, что сказал три года назад:

– Покойся с миром, отец…

Вместо эпилога Рождение нового человека

Сознание возвращалось к нему медленно, неохотно. Он силился открыть глаза, чувствуя в них резь… Болели руки, шея, спина.

Боже, что со мной?

Дмитрий сделал попытку встать. И услышал женский голос:

– Лежите, лежите, сеньор Рейтер.

Он вздрогнул, услышав клокотанье в горле. Ощутил на плече чье-то заботливое прикосновение.

– Все в порядке, сеньор. Главное, вы живы. Разрешите называть вас по имени?

Поневоле Юсупов включился в эту глупую игру. Подсознательно он принял имя Рейтера. Скорее всего он в больнице. Но как он попал сюда? Силился вспомнить – бесполезно. Его называют именем Рейтера. Может быть, они попали в аварию, и врачи не разберут, кто есть кто.

Наверное, прикасается к нему медсестра. По голосу – молоденькая, лет четырнадцати-пятнадцати. Сестра милосердия. Ладошки у нее теплые, мягкие. Почему бы ей не предложить обычное, раз он не может говорить: «Да – мигаете один раз. Нет – два раза».

Неожиданно перед глазами предстала ужасная картина. Он сидит на полу в какой-то тесной камере, он же стоит перед собой, как перед зеркалом, и насмехается:

«Прощайте, барон! Прощайте навсегда!»

И лицо его меняется. Кто-то исполосовал его чертами Хасселя, потом – Рейтера. Потом оно затянулось обожженной резиной.

– Боже, кто я?..

Ответ снова подсказа медсестра:

– Когда-нибудь вы скажите: я есть, что я есть. А пока разрешите называть вас по имени, сеньор Рейтер. Вильгельм, да? Мы встречались с вами на проповеди в церкви. Меня зовут Пилар. Я из приюта Святой Терезы. Приют принадлежит ордену «Опус Деи».

– Пилар? – И он снова не узнал своего голоса.

– Вспомнили? – обрадовалась сестра. – Викарий узнал о несчастье и велел присматривать за вами. Все будет хорошо, Вилли, все будет хорошо…

Он еще не понял, что с ним случилось, знал одно – что-то страшное и непоправимое. Он заплакал, но слез не было…

Примечания

По материалам «Независимого военного обозрения».

Источник (нем.).

Рейтер по-немецки – всадник.

«Прелатура Святого Креста и дела Бога».

Здесь: помещение в катакомбах.

Правительство Ватикана.

Центр «Опус Деи» в Латвии открылся в 2004 году.

По материалам «Независимого военного обозрения».

Грубая волосяная одежда монаха или отшельника, ведущего аскетическую жизнь.

Посольства Ватикана.

Вы свободны?

Да, конечно.

«Независимое военное обозрение».

В.Ф. Иванов. «Тайные общества». 1935 г.

Льет как из ведра. – Да. Я насквозь промок (исп.).

«Независимое военное обозрение».

По материалам «Независимого военного обозрения».

Я все-таки это вынес, но только не спрашивайте как. Г. Гейне.

Эль-Прат – международный аэропорт в Барселоне.

Счастливы обладающие (лат.).